Перепутье
Даниэла Стил








Начало второй мировой войны заставляет супруга очаровательной американки Лианы де Вильер отказаться от блестящей карьеры дипломата и тайно вступить в ряды французского Сопротивления. В США его считают предателем, и Лиане, оставшейся на родине, приходится столкнуться с осуждением близких и друзей.

Но не только страх за жизнь мужа терзает молодую женщину. Неожиданно Лиана понимает, что с недавних пор ее мысли и чувства принадлежат другому человеку…






Даниэла Стил

Перепутье





Глава первая


Дом № 2129 возвышался на Вайоминг-авеню во всем своем гордом великолепии. Его серый гранитный фасад, богато декорированный каменной резьбой, был украшен большим золотым гербом и флагом Франции, тихо парящим в порывах налетавшего легкого бриза. Это был, вероятно, последний бриз перед летним затишьем — стоял июнь. Июнь 1939 года. Последние пять лет пролетели незаметно для Армана де Вильера, посла Франции. Он сидел у себя в кабинете, окна которого выходили в сад. На один миг отсутствующий взгляд Армана задержался на фонтане, но он усилием воли заставил себя вернуться к горе бумаг на столе. Плывущий в воздухе аромат сирени мешал ему сосредоточиться на срочной работе, которой накопилось слишком много. Он уже знал, что сегодня придется сидеть в кабинете допоздна, как это часто случалось в последние два месяца, ведь он готовился вернуться во Францию. Он знал, что запрос на его возвращение уже получен, но еще тогда, в апреле, когда послу впервые сказали об этом, сердце его на мгновение болезненно сжалось. Даже теперь мысль о возвращении домой вызывала в нем смешанные чувства. То же самое он испытывал, когда покидал Вену, Лондон, Сан-Франциско и другие города, где работал прежде. Но связь с Вашингтоном оказалась еще сильнее. Везде, где бы ни служил, он пускал корни, обзаводился друзьями, и поэтому переезжать всегда было трудно. На этот раз он не переезжал, а возвращался домой.

Домой. Сколько времени прошло с тех пор, как уехал оттуда! Но теперь он был очень нужен дома. Во всей Европе чувствовалась напряженность, везде происходили перемены. Арман часто ловил себя на том, что живет только ежедневными сообщениями из Парижа, которые давали ему представление о том, что там происходит. Вашингтон, казалось, находился на расстоянии многих световых лет от проблем, осаждавших Европу, от страха, заставлявшего трепетать Францию. В этой неприкосновенной стране бояться было нечего, а вот в Европе теперь никто не чувствовал себя в безопасности.

Всего год назад все во Франции были уверены, что надвигается война, хотя многие и пытались скрыть свой страх. Но от правды не спрячешься. Он так и сказал Лиане. Когда четыре месяца назад закончилась гражданская война в Испании, стало ясно, что немцы совсем близко, их аэродром под Айруном приблизил немцев к Франции на расстояние нескольких миль. Но даже сознавая это, Арман понимал, что есть люди, которые не хотят видеть происходящего. В последние полгода Париж расслабился, по крайней мере внешне. Арман убедился в этом, когда на Пасху ездил домой, чтобы принять участие в секретном совещании в Центральном бюро; там он и был поставлен в известность, что его миссия в Вашингтоне заканчивается.

В Париже его постоянно приглашали на шикарные званые вечера, что разительно контрастировало с прошлым летом, когда Мюнхенское соглашение с Гитлером еще не было подписано. Тогда везде ощущалось невыносимое напряжение. Теперь же оно сменилось бешеным оживлением. Париж снова стал самим собой. Вечеринки, балы, оперные спектакли, шоу следовали непрерывно, словно людям казалось, что, если они будут продолжать смеяться и танцевать, война никогда не придет во Францию. Армана раздражало фривольное веселье его друзей во время пасхальных праздников, хотя он и понимал, что так они прячутся от своего страха. Вернувшись в Вашингтон, он сказал Лиане:

— Они смеются от страха. Стоит им перестать смеяться — и они завоют от ужаса и побегут прятаться.

Но смех не мог остановить приближения войны, не мог остановить медленного, но неуклонного марша Гитлера по Европе. Иногда Арману казалось, что никто не сможет остановить этого человека. Он считал Гитлера чудовищем, и хотя многие высокопоставленные лица соглашались с ним, находились и такие, кто думал, что Арман стал слишком нервным за долгие годы работы в Штатах и превращается в трусливого старикашку.

— Это жизнь в Америке сделала тебя таким, старина, — дразнил его в Париже ближайший друг. Он был из Бордо, где они с Арманом вместе росли; теперь друг стал директором трех крупнейших банков во Франции. — Не будь глупым, Арман, Гитлер никогда нас не тронет.

— Англичане не согласились бы с тобой, Бернар.

— Они такие же трусы, хотя и обожают свои военные игры. Потому-то они и влезают в заварушку с Гитлером. Им больше делать нечего.

— Какая чепуха! — Обычно Арман сохранял сдержанность, но Бернар был не первым, от кого он слышал насмешки над англичанами. Проведя в Париже неделю, он покидал его почти в ярости. Арман допускал, что американцы могут не сознавать опасности, с которой столкнулась Европа, но от своих собственных соотечественников этого не ожидал. У него был собственный взгляд на происходящее, он отчетливо видел, что угроза велика, Гитлер очень опасен, а беда может скоро обрушиться и на них.

«А может быть, — думал он по дороге домой, — может быть, Бернар и другие правы?»

Возможно, он сам слишком напуган, слишком беспокоится за свою страну. Во всяком случае, хорошо, что он возвращается во Францию. Там он сможет лучше ощущать биение ее пульса.

Лиана привыкла к сборам и переездам, поэтому спокойно восприняла новость о предстоящем отъезде. Очень внимательно выслушала она рассказ о настроениях в Париже. Она была умна и за годы жизни с Арманом научилась хорошо разбираться в международной политике. Она очень многое узнала от него, с самого начала совместной жизни стараясь как можно лучше понять его взгляд на вещи. Лиана была еще очень молода и жадно стремилась узнать все о его жизни и работе, о странах, куда его назначали, о его взаимоотношениях с различными политическими деятелями. Он улыбался про себя, вспоминая последние десять лет. Как губка, она жадно впитывала каждую капельку информации.

Теперь у нее появились собственные взгляды, и она часто не соглашалась с мужем; даже когда их точки зрения совпадали, она подчас тверже отстаивала свою позицию. Одно из самых яростных столкновений между ними произошло несколько недель назад, в конце мая, из-за парохода «Св. Людовик», который с 937 евреями на борту, высланными из Гамбурга, направлялся в Гавану. В Гавану эмигрантов не пустили, и они были обречены на голодную смерть из-за того, что корабль не мог войти в порт. Многие пытались помочь эмигрантам найти пристанище — ведь в противном случае им пришлось бы вернуться в Гамбург, где их ожидала верная гибель. Лиана говорила о них с президентом, воспользовавшись тем, что знает его лично, но все оказалось безрезультатным. Американцы отказались принять беженцев, и Арман видел, как рыдала Лиана, когда все ее усилия, так же как усилия других, ни к чему не привели. С корабля сообщали о том, что эмигранты скорее разом покончат жизнь самоубийством, нежели вернутся в Гамбург. Наконец Франция, Англия, Голландия и Бельгия проявили милосердие и согласились принять эмигрантов. Ссора между Арманом и Лианой не утихала. Впервые в жизни она разочаровалась в своей собственной стране, и ее гневу не было предела.

Арман также от всей души сочувствовал беженцам, он полностью разделял позицию Лианы, но все-таки считал, что у Рузвельта, видимо, были свои причины, чтобы отказать принять евреев-беженцев. А Лиану сердило именно то, что Арман был готов принять позицию Рузвельта, ей казалось, что ее предали. Она считала Америку страной богатства и изобилия и родиной свободы. Муж пытался объяснить ей, что частное мнение — это одно, а позиция правительства — совершенно другое, и что иногда президенту приходится принимать жесткие решения, и нельзя осуждать его за это. Важно то, что людей удалось спасти.

Несколько дней Лиана не могла успокоиться. Уже после того, как конфликт разрешился, она имела длинную и даже несколько резкую беседу с первой леди Америки, женой президента Рузвельта. Миссис Рузвельт разделяла чувства Лианы. Она приняла судьбу пассажиров «Св. Людовика» так же близко к сердцу, но так и не смогла убедить мужа изменить решение. Соединенные Штаты должны уважав свои законы, а количество немецких евреев-эмигрантов превышало годовую квоту. Миссис Рузвельт напомнила Лиане, что в конце концов для беженцев все кончилось благополучно.

После этого случая Лиана осознала всю тяжесть положения людей в Европе, она вдруг по-новому поняла, что происходит там, вдали от вашингтонских дипломатических обедов. И твердо решила вернуться с Арманом во Францию.

— Тебе не грустно покидать родину, дорогая?

Они сидели за тихим семейным обедом, он смотрел на нес с нежностью. Лиана покачала головой.

— Я хочу узнать, что происходит там, в Европе, Арман. Здесь мы так далеки от всего этого.

Лиана улыбнулась ему, в этот миг она любила его даже больше, чем прежде. Случай со «Св. Людовиком» был окончательно забыт. В конце концов, они провели вместе десять необыкновенно счастливых лет.

— Ты действительно думаешь, что скоро начнется война?

— Но не в твоей стране, дорогая.

Арман никогда не упускал повода напомнить ей, что она американка. Он считал, что она должна сохранить чувство Родины, чтобы ее не подавляли ею взгляды и его связи с Францией В конце концов, она была отдельной самостоятельной личностью и имела право на собственное мнение. До сих пор их точки зрения по всем вопросам совпадали, а возникающие время от времени разногласия, казалось, только укрепляли их любовь. Он уважал ее мнение так же, как и свое собственное, и восхищался упорством, с каким она отстаивала то, во что верила. Она была сильной и умной женщиной. Он относился к ней с большим уважением с того самого дня, когда в Сан-Франциско познакомился с ней, тогда еще пятнадцатилетней девушкой. Она казалась восхитительным ребенком небесной красоты, но при этом обладала обширным кругозором и удивительной для такой юной девушки мудростью, которой была обязана уединенной жизни со своим отцом, Гаррисоном Крокеттом, владельцем крупнейшей пароходной компании.

Арман хорошо помнил, как увидел ее впервые в саду консульства в Сан-Франциско — в белом льняном летнем платье и большой соломенной шляпе. Она молча слушала кого-то из взрослых и вдруг повернулась к нему с сияющей улыбкой, говоря что-то на безупречном французском. Отец очень ею гордился.

Арман улыбнулся, вспомнив отца Лианы. Гаррисон Крокетт был очень своеобразный человек. Суровый и в то же время мягкий, красивый и благородный, он посвятил жизнь своей единственной дочери и делу, в котором добился блестящих успехов. Он преуспел в жизни.

Они познакомились ближе на неофициальном обеде, устроенном предыдущим консулом перед отъездом из Сан-Франциско в Бейрут. Арман знал, что Крокетт туда приглашен, но был уверен, что тот не придет. Большую часть времени Гаррисон Крокетт проводил в стенах своей каменной бродвейской крепости, выходившей окнами на залив. Его брат Джордж, один из самых знаменитых в Сан-Франциско холостяков, пользовался популярностью благодаря не столько своему обаянию, сколько своим связям и громадному успеху брата. Но, к невероятному удивлению собравшихся, Гаррисон на обед явился. Он разговаривал мало и скоро ушел, однако успел очаровать Одиль, жену Армана. Крокетт произвел на нее такое сильное впечатление, что она решила во что бы то ни стало пригласить его с дочерью на чай. Во время обеда Гаррисон рассказывал Одиль о дочери. Особенно он гордился тем, как она владеет французским. С довольной улыбкой он сказал, что она «необыкновенная девушка». Когда Одиль передала мужу эти слова, Арман не смог сдержать улыбки.

— Похоже, что дочь — его единственная слабость. Он выглядит совершенно бесчувственным, — заметил он.

Но Одиль не соглашалась с ним.

— Нет, Арман, ты ошибаешься. По-моему, он очень одинок. И безумно любит дочь…

Одиль была недалека от истины. Вскоре они узнали, что много лет назад Крокетт потерял девятнадцатилетнюю жену, в которой души не чаял.

Всю жизнь Гаррисон был занят своей пароходной империей. Лишь однажды он подумал о женитьбе и сделал превосходный выбор.

Арабелла Диллингхэм Крокетт была блестящей красавицей. Чета Крокеттов давала самые грандиозные балы в городе. Арабелла проплывала через залы построенного для нее огромного дворца, сверкая рубинами, привезенными специально для нее с Востока, бриллиантами величиной с яйцо и диадемой от Картье на золотых локонах. Своего первенца они ждали как Второго пришествия. Однако, несмотря на присутствие врача, которого Гаррисон выписал из Англии, и двух акушерок, Арабелла умерла при родах, оставив на его руках новорожденную девочку, на которую он перенес свое обожание.

Первые десять лет после смерти жены Гаррисон выходил из дома только по делу — когда шел к себе в контору. Пароходство Крокетта стало самым крупным в Штатах, его торговые суда перевозили грузы на восток, а два красавца лайнера совершали рейсы на Гавайи и в Японию. Кроме того, пассажирские суда Крокетта курсировали вдоль Западного побережья Соединенных Штатов.

Крокетта интересовали только его корабли и его дочь. Почти десять лет он не встречался ни с кем из своих старых друзей и поддерживал отношения только с братом, поскольку они вместе вели дела. Когда Лиане исполнилось десять, он решил отвезти ее на каникулы в Европу и показать Париж и Берлин, Рим и Венецию. Когда в конце лета они вернулись домой, он потихоньку начал снова вспоминать друзей. Эра роскошных балов во дворце на Бродвее миновала, но Гаррисон начал понимать, что дочь одинока и нуждается в обществе своих сверстников. И он решился вновь открыть свои двери. Вся жизнь в доме сконцентрировалась вокруг Лианы: кукольные спектакли, походы в театр, поездки на озеро Тахо, где он купил симпатичный летний дом. Гаррисон Крокетт жил только ради своей обожаемой Лианы Александры Арабеллы.

Ее назвали в честь обеих покойных бабушек и матери, все три женщины были красавицами, и в Лиане как бы соединились очарование и прелесть их всех. Она вызывала восхищение. Жизнь в роскоши нисколько не испортила Лиану. Она продолжала оставаться простой, открытой, спокойной и не по годам разумной. Многие годы она провела наедине с отцом, прислушиваясь к его беседам с братом о пароходах и о политике тех стран, в порты которых его пароходы заходили. Сказать по правде, в обществе отца она была счастливее, чем со своими сверстниками. Когда она подросла, он стал повсюду брать ее с собой. Так, весенним днем 1922 года она попала в консульство Франции.

Де Вильеры влюбились в нее сразу. В результате завязалась дружба между семьями де Вильеров и Крокеттов, которая в следующие три года только окрепла. Они часто путешествовали вчетвером. Арман и Одиль любили останавливаться в доме Крокеттов на озере Тахо, плавали с Лианой на Гавайи на пароходе Крокетта, а однажды Одиль даже взяла ее с собой во Францию. Одиль стала для девочки второй матерью. Гаррисон был счастлив, видя, что его дочь опекает женщина, которую он уважает и любит. Между тем Лиане почти исполнилось восемнадцать.

Следующей осенью Лиана поступила в Миллз-колледж. Одиль чувствовала себя плохо — она страдала от постоянной боли в спине, у нее появилось отвращение к еде, частые лихорадки и, наконец, ужасающий кашель, не прекращавшийся несколько месяцев. Сначала доктора не могли сказать ничего определенного, и Арман считал, что Одиль просто тоскует по родине. Он стал подумывать, не отправить ли ее во Францию. Однако фантазии такого рода были ей совершенно несвойственны, и Арман настоял, чтобы ее осмотрели лучшие о врачи города. Он собирался отвезти ее в Нью-Йорк на консультацию к знаменитому врачу, которого рекомендовал Гаррисон, но вскоре выяснилось, что Одиль не сможет вынести такой поездки. Ей сделали операцию, в ходе которой стало ясно, что метастазы распространились по всему телу Одиль де Вильер. Эту ужасающую новость Арман рассказал на следующий день Крокетту. В его глазах стояли слезы.

— Я не могу жить без нее, Гарри, не могу, — повторял он.

Гаррисон медленно кивнул, сам едва сдерживая слезы. Он слишком хорошо помнил боль, которую восемнадцать лет назад пережил сам. По иронии судьбы Арману было сейчас столько же, сколько Гаррисону, когда он потерял Арабеллу, — сорок три.

Арман и Одиль были женаты двадцать лет, и он не мог представить жизнь без нее. Но в отличие от Гаррисона у них не было детей. Начиная совместную жизнь, они хотели иметь двоих или троих, но Одиль так и не удалось забеременеть, и постепенно они смирились с отсутствием детей. Со временем Арману стало казаться, что так даже лучше: ему ни с кем не приходится делить Одиль. Все эти двадцать лет между ними сохранялась атмосфера медового месяца. И теперь вдруг его мир рушился.

Сначала Одиль не знала, что у нее рак, а Арман всеми силами старался от нее это скрыть, но скоро она обо всем догадалась сама и поняла, что конец близок. В марте она умерла на руках у Армана. Как раз в тот день Лиана пришла к ней с букетом желтых роз. Она просидела у постели больной несколько часов. Одиль излучала почти неземное смирение. Когда Лиана встала, чтобы уйти, Одиль прикоснулась к ней с такой нежностью, словно хотела этим выразить всю свою любовь. Лиана на миг остановилась у двери, стараясь подавить рвущиеся из груди рыдания, и в этот момент Одиль взглянула ей прямо в глаза.

— Позаботься об Армане, когда меня не будет, Лиана. Ты добра и щедра душой.

Одиль хорошо знала Гаррисона; она понимала, что именно дочь не дала ему ожесточиться, — Лиана будто обладала умением смягчать сердца тех, кто оказывался с ней рядом.

— Арман любит тебя, — сказала Одиль, улыбаясь, — вы с отцом будете ему очень нужны, когда я уйду.

Она говорила о своей смерти, как о путешествии. Лиана все еще старалась скрыть правду от себя самой. Одиль же хотела подготовить Лиану и Армана к предстоящей потере. Арман пытался заставить ее забыть правду, заводя разговоры о поездке в Биарриц, где они были так счастливы в молодости, о круизе на яхте вдоль побережья Франции и о путешествии на Гавайи на одном из кораблей Крокетта. Но Одиль снова и снова возвращала его к реальности, к тому, что должно произойти и произошло той же ночью, после того как она попрощалась с Лианой.

Одиль завещала, чтобы ее похоронили в Америке, а не везли во Францию. Она не хотела, чтобы Арман совершал это горестное путешествие в полном одиночестве. Ее родителей уже не было в живых, как и родителей Армана. И теперь она жалела только о том, что у них с Арманом не было детей, которые были бы рядом с ним. Это она доверила Лиане.

Первые месяцы после похорон стали для Армана кошмаром. Он кое-как продолжал выполнять свои обязанности консула. Несмотря на тяжелую утрату, ему приходилось принимать высокопоставленных лиц, приезжавших в Сан-Франциско, устраивать дипломатические обеды. Лиана помогала ему, заботясь о нем так же, как привыкла заботиться об отце. Тем летом Гарри-сон редко видел ее на озере Тахо, она отказалась даже от путешествия во Францию. Она помнила обещание, данное Одиль, и старалась быть достойной возложенной на нее миссии.

Время от времени Гаррисон внимательно присматривался к дочери, стараясь разглядеть, не скрывается ли за ее заботой об Армане нечто большее. Понаблюдав за ней некоторое время, он решил, что, пожалуй, то, что она делает для Армана, помогает ей справиться с чувством утраты. Смерть Одиль стала для Лианы страшным ударом. Своей матери она не знала, и в ее душе всегда жила потребность иметь женщину-друга, с которой она могла бы говорить о том, о чем не могла заговорить ни с отцом, ни с дядей, ни с друзьями. Пока она была ребенком, ее окружали гувернантки и няни. Друзей у нее было мало, а женщины, с которыми иногда проводил время Гаррисон, никогда не появлялись в его доме. Одиль заполнила этот вакуум; с ее уходом снова открылась брешь, которая, подобно ране, вызывала постоянную ноющую боль, и эта боль стихала только тогда, когда Лиана делала что-то для Армана. Она как бы вновь оказывалась рядом с Одиль.

К концу лета Арман и Лиана стали постепенно приходить в себя. Прошло уже полгода со дня смерти Одиль. Оба они хорошо запомнили один сентябрьский день. Они сидели в саду консульства, глядя на розы, и, кажется, впервые без слез разговаривали об Одиль. Арман даже вспомнил какую-то забавную историю из их совместной жизни, и Лиана смеялась. Они вместе, помогая друг другу, пережили горе. Арман протянул руку и сжал длинные, нежные пальцы Лианы. В его глазах блеснули слезы.

— Спасибо тебе, Лиана.

— За что? — Она попыталась сделать вид, что ничего не понимает, хотя, разумеется, прекрасно понимала, что он имеет в виду, — ведь он так же много сделал и для нее. — Не говори глупостей.

— Я очень благодарен тебе.

— Просто мы были очень нужны друг другу Без нее все так изменилось…

Он задумчиво кивнул.

Лиана вернулась на озеро Тахо, чтобы провести там последние две недели каникул. Увидев дочь, Гаррисон немного успокоился. Его сильно волновало то, что она постоянно помогает Арману. Ведь она и так слишком много времени уделяла заботе о самом Гаррисоне. Одиль де Вильер не раз убеждала его, что Лиана не может жить только заботами об одиноком мужчине. В ее возрасте нужны развлечения. Год назад девушка собиралась начать выходить в свет, но, когда Одиль заболела, Лиана отказалась от светской жизни.

Теперь Гаррисон снова заговорил об этом, ведь траур кончился, и вечера дебютанток пойдут ей на пользу. Лиане все это казалось глупым и смешным — придется потратить кучу денег на наряды, танцы и вечеринки — напрасное расточительство. Гаррисон удивленно смотрел на дочь. Она была одной из самых богатых женщин Калифорнии, наследницей «Пароходных линий Крокетта»; он просто был не в состоянии себе представить, как мысль о расходах могла прийти ей в голову.

В октябре, когда начались занятия в колледже, Лиана уже не могла так же часто помогать Арману в организации дипломатических обедов. Да он и Сам уже мог справиться, хотя горечь утраты все еще давала о себе знать. Он признался в этом Гаррисону, когда они вместе сидели за ленчем в клубе.

— Не буду лгать, Арман, — Гаррисон посмотрел на него поверх бокала. — Это так сразу не пройдет. Это не пройдет никогда, но будет уже не так, как сначала. Ты станешь вспоминать какие-то ее слова… платья… запах… Но по утрам ты уже не будешь просыпаться с ощущением, будто тебя завалили камнями.

Он слишком хорошо знал, о чем говорит. Официант наполнил ему второй бокал.

— Слава Богу, тебе не придется переживать весь этот ужас снова.

— Без твоей дочери я бы пропал. — Арман мягко улыбнулся. Он не умел выразить словами, как много сделала для него эта девочка и как она ему стала дорога.

— Она очень любила вас обоих, Арман. Это помогло ей пережить потерю Одиль.

Гаррисон был человеком мудрым и осторожным. Он давно подозревал, что ни Арман, ни Лиана еще не поняли за эти шесть месяцев, насколько они нужны друг другу. Между ними возникла какая-то сильная внутренняя связь. Гаррисон заметил это, когда однажды в воскресенье Арман приехал на Тахо, но оставил свои мысли при себе. Он понимал, что его догадки могут напугать их, особенно Армана, которому может показаться, что он предает Од иль.

Армана очень забавляло беспокойство, с которым Гаррисон ожидал выхода Лианы в свет. Он прекрасно знал, что саму Лиану это заботит куда меньше. Она согласилась поехать на вечер дебютанток, только чтобы доставить удовольствие отцу. Лиана всегда была послушной дочерью, что очень нравилось Арману. К тому же это было не слепое, бездумное послушание. Она просто старалась не огорчать других людей своими поступками. Она предпочла бы вовсе не ехать на этот вечер, но, зная, как сильно это огорчит отца, согласилась.

— Сказать по правде, — вздохнул Гаррисон, откидываясь на спинку стула, — мне кажется, она просто переросла все эти вечеринки.

Действительно, Лиана сильно повзрослела за последний год. Ей так долго приходилось поступать и думать как взрослой, что ее уже было трудно представить в компании хихикающих девиц, впервые приехавших на бал.

Предположения Гаррисона полностью подтвердились. Другие девушки входили в зал краснея, они нервничали, изо всех сил старались добиться комплиментов. Лиана же неторопливо плыла по залу, опираясь на руку отца, царственно величавая в своем белом бархатном платье, с золотистыми волосами, переплетенными жемчужными нитями. У нее была осанка молодой королевы, а голубые глаза сверкали. Восхищенный и взволнованный Арман следил за каждым ее движением.

Бал, который Гаррисон устроил для нее во дворце на Маркет-стрит, был одним из самых блестящих. Лимузины подавались прямо к парадному подъезду. На всю ночь были наняты два оркестра, шампанское привезли из Франции. На Лиане было белое бархатное платье, отороченное горностаем. Платье, как и шампанское, выписали из Франции.

— Сегодня, дружок, ты выглядишь совсем как королева. — Лиана и Арман плыли в медленном вальсе. Он был здесь в качестве гостя Гаррисона. Лиану сопровождал сын одного из старых друзей отца, но она находила его глуповатым и скучным и была рада отдохнуть от него.

— Я чувствую себя неловко в этом платье, — сказала она с усмешкой. На миг она как будто снова стала пятнадцатилетней девочкой, и у Армана тоскливо сжалось сердце. Ему вдруг остро захотелось, чтобы Одиль была рядом, чтобы она тоже видела Лиану радовалась вместе с ними, пила шампанское Но миг прошел, и он вернулся к Лиане.

— Все-таки очень милый вечер, правда? Папа потратил так много сил… — сказала она, подумав про себя: «…и так много денег». Ей всегда было немного неприятно, что он так тратится на нее, но она не возражала, ведь это доставляло отцу радость. — Тебе нравится здесь, Арман?

— Мне никогда не было так хорошо, — улыбаясь, ответил он с такой галантностью, что она рассмеялась.

Обычно он обращался с ней как с ребенком, как с младшей сестрой или любимой племянницей.

— Это так на тебя непохоже.

— Да? Что ты имеешь в виду? Разве раньше я был грубым?

— Нет, но обычно я от тебя слышу, например, что дала дворецкому не те вилки, или что Лимож — это слишком официально для ленча… или…

— Перестань, хватит! Неужели я только это и говорю тебе?

— До последнего времени. И мне, признаться, этого не хватает. У тебя все хорошо?

— Далеко не так хорошо, как раньше. Другие даже не понимают, какой Лимож я имею в виду…

Он на мгновение задумался. Их разговор очень напоминал разговор мужа и жены; но не может же он представить себе Лиану своей — женой… или может? Или он настолько привык к заботе и поддержке Одиль, что теперь ждет того же от Лианы? Как это все же странно, хотя, если подумать, еще более странно, что Лиана и впрямь играла эту роль все эти месяцы. Он вдруг отчетливо понял, как ему не хватает ее теперь, когда она вернулась в колледж, не хватает не столько ее помощи, сколько разговоров с ней после обеда или утром по телефону.

— О чем это ты задумался? — Она слегка поддразнивала его, а он вдруг почувствовал себя ужасно неуклюжим рядом с этой хрупкой девушкой.

— Я подумал, что ты права. Я просто грубиян.

— Не смеши меня. На следующей неделе вся эта чепуха закончится, и я снова буду помогать тебе.

— Разве тe6e больше нечем заняться? — Он удивился. У такой красавицы должна быть куча поклонников. — Неужели никого — ни близких друзей, ни большой любви?

— Наверное, у меня иммунитет.

— Как интересно. Значит, тебе сделали прививку?

Начался новый танец, но они, как не без удовольствия заметил Гаррисон Крокетт, продолжали танцевать вместе.

— Расскажите мне про ваш иммунитет, мисс Крокетт.

— Возможно, я слишком долго жила с отцом. Я хорошо понимаю, что такое мужчина. Арман громко рассмеялся.

— Какое шокирующее заявление!

— Вовсе нет. — Она тоже рассмеялась. — Просто я знаю, что значит вести дом, подавать кофе по утрам и ходить на цыпочках, когда он является домой со службы в плохом настроении. Мне трудно воспринимать серьезно всех этих юнцов с их глупым романтизмом. Пройдет десять лет, и они будут возвращаться домой такими же раздраженными, как мой отец, и точно так же будут переругиваться за завтраком с женами. Я просто не могу слушать без смеха все их романтические бредни. Я прекрасно знаю, что с ними станет потом. — Она улыбнулась ему, как умудренная опытом старушка.

— Ты права, Лиана. Ты слишком много повидала. — Ему в самом деле стало грустно. Он вспомнил все те романтические «бредни», которыми была наполнена их жизнь с Одиль, когда ей исполнилось двадцать один, а ему — двадцать три. Тогда они верили каждому сказанному слову и пронесли эту веру через все трудности, разочарования и войну. А Лиана уже отчасти утратила юношескую свежесть восприятия жизни. Но все же придет время — и появится человек, возможно, он будет старше других, в кого она сможет влюбиться; и тогда она поймет, что настоящее чувство сильнее прозы жизни.

— А теперь о чем ты думаешь?

— Я думаю, что когда-нибудь ты полюбишь и тогда все изменится.

— Может быть. — Он видел, что не убедил ее Танец закончился, и Арман отвел Лиану к ее друзьям.

В ту неделю между ними произошло что-то странное. Когда Арман снова увидел Лиану, он почувствовал, что смотрит на нее другими глазами. Внезапно она стала казаться ему куда более женственной. По сравнению с ней другие девушки выглядели просто детьми. Он вдруг почувствовал себя с ней неловко. Ведь он так долго не принимал ее всерьез, считая просто очаровательным ребенком. В день своего двадцатилетия она выглядела более зрелой, чем когда-либо: на ней было муаровое платье лилового цвета, и от этого волосы ее отливали золотом, а глаза казались темно-синими.

Арман вздохнул почти с облегчением, когда после своего дня рождения Лиана на все лето уехала на озеро Тахо. Она больше не помогала ему в консульстве, да он и не хотел этого. Он встречался с ней только на званых обедах, которые давал ее отец, а это случалось редко.

Все лето Арман усилием воли удерживал себя вдали от Тахо, пока наконец Гаррисон не настоял, чтобы он приехал к ним на День труда. Увидев Лиану, Арман мгновенно понял то, о чем Гаррисон уже давно догадался, — он был глубоко и страстно влюблен в девушку, которую знал еще ребенком. Прошло уже полтора года с того дня, как умерла Одиль, и, хотя он все еще тосковал по ней, его мысли теперь были заняты Лианой. Он не мог отвести от нее глаз, а когда теплой летней ночью они пошли танцевать, он с такой поспешностью отвел ее обратно к столу, будто не мог больше находиться близко к ней, не заключив ее в объятия. Она как будто не замечала его состояния — прыгала возле него на пляже, лежала на песке, вытянув длинные ноги, весело болтала, рассказывая смешные истории. Она казалась более оживленной и прелестной, чем когда-либо. Но к концу уик-энда Лиана вдруг стала ощущать на себе его взгляд, почувствовала его настроение и притихла, как бы поддаваясь тем же чарам.

Лето кончилось, все вернулись в город, а Лиана в колледж. Несколько недель Арман боролся с собой, пока, наконец, не понял, что больше не выдержит, и позвонил ей. Он хотел просто поздороваться и узнать как дела, но стоило ему услышать ее болезненно слабый голос, как в нем мгновенно вспыхнула острая тревога за Лиану. Девушка пыталась убедить Армана, что все в порядке, но на самом деле все эти дни она страдала почти так же, как и он. Она не могла разобраться в своих чувствах и не знала, как поступить. Ей казалось, что она виновата перед Одиль, но поделиться сомнениями с отцом она не решалась. Она была безумно влюблена в Армана. Но ему уже исполнилось сорок пять, а ей еще не было и двадцати одного. Он недавно похоронил жену, женщину, которую Лиана горячо любила и уважала. Она все еще помнила прощальные слова Одиль: «Позаботься об Армане… Ты будешь нужна ему…». Но теперь она уже не так нужна ему, и, конечно же, Одиль имела в виду совершенно иную заботу.

Следующие три месяца прошли в ужасных мучениях. Лиана почти забросила занятия в колледже, а Арману казалось, что хон сойдет с ума в своем кабинете. Они встретились на рождественском вечере, который устроил Крокетт, и к Новому году отказались, наконец, от борьбы. Однажды вечером, когда они вдвоем возвращались с праздничного ужина, он не смог больше сдерживаться и в порыве чувств высказал ей все. Ее чувства излились с такой же силой. С этого дня они встречались каждую неделю на уикэндах, выбирая тихие места, чтобы не стать предметом сплетен. Наконец, Лиана решилась поговорить с отцом. Она ожидала натолкнуться на сопротивление, даже на гнев, но услышала в ответ удовлетворенный вздох облегчения.

— Наконец-то до тебя дошло! Я-то это знаю уже два года. — Он смотрел на нее сияющими глазами.

— Ты знал? Но как ты догадался?

— Просто я сообразительнее тебя.

Но он хорошо понимал, через что им пришлось переступить. Они боролись со своим чувством, потому что слишком уважали прошлое. Гаррисон знал, что ни один из них не смотрит на вещи слишком просто, их разница в возрасте его не беспокоила. Лиана была необычной девушкой — он не мог представить дочь счастливой со сверстником. Саму ее так же совершенно не трогало то обстоятельство, что Арман на двадцать четыре года старше, и хотя Арман поначалу немного беспокоился, скоро и он перестал придавать значение таким пустякам. Он обожал ее и спешил со свадьбой. Ему казалось, что он заново родился. В день, когда Лиане исполнился двадцать один, они объявили о помолвке. Гаррисон устроил великолепный прием. Казалось, мечта превратилась в жизнь, но прошло две недели, и Арман получил известие, что срок его службы в Сан-Франциско заканчивается. Его отправляли в Вену в качестве посла Франции. Ехать следовало немедленно. Лиана и Арман решили было поторопиться со свадьбой, но Гаррисон решительно воспротивился этому. Он хотел, чтобы Лиана закончила курс в колледже, а это означало, что свадьба отодвинется на целый год. Лиана была совершенно убита, но она привыкла подчиняться отцу. Влюбленные согласились как-нибудь прожить этот год, встречаясь при каждой возможности и ежедневно посылая друг другу письма.

Это был трудный год, но они выдержали, и 14 июня 1929 года Арман де Вильер и Лиана Крокетт обвенчались в соборе Святой Марии в Сан-Франциско.

Арман приехал на эту «свадьбу года», как назвали ее газеты Сан-Франциско, из Вены. Медовый месяц молодые провели в Венеции, затем вернулись в Австрию, где Лиана была представлена как супруга посла Франции. Она удивительно легко вошла в эту роль. Арман старался во всем помогать ей, но она едва ли нуждалась в его помощи. Имея опыт жизни с отцом и помощи Арману после смерти Одиль, Лиана знала, что делать. Дважды за первые полгода их навещал отец. У него не было дел в Европе, но он очень тосковал по дочери. Когда он приехал во второй раз, Лиана не могла скрыть от него известие, которое, как она и опасалась, произвело на Гаррисона очень тяжелое впечатление. Лиана ждала ребенка. Гаррисона охватил ужас. Он убеждал Армана, что Лиана не должна вставать с постели, что нужно отвезти ее в Америку, нанять лучших докторов и тому подобное. Он не мог забыть ужасной смерти матери Лианы.

Возвращаясь домой, Гаррисон не находил себе места от волнения. Лиана каждый день писала отцу, стараясь убедить его, что все идет хорошо. В мае, за шесть недель до предполагаемого срока родов, Гаррисон снова приехал к ним. Он чуть не свел всех с ума своим беспокойством, но у Лианы все-таки не хватило духу отправить его обратно, в Штаты. Когда начались роды, Арману пришлось больше заниматься Гаррисоном, чем Лианой. К счастью, ребенок появился на свет быстро. В 5.45 вечера в венском госпитале родилась крепкая, ангельски прелестная девочка с белокурыми волосиками, круглыми щечками и маленьким розовым ротиком. Когда три часа спустя Гаррисон пришел навестить Лиану, он увидел, что она весело сиди г за ужином, как будто провела вечер в Опере с друзьями. Он не мог поверить своим глазам. Арман тоже смотрел на жену так, будто она сотворила чудо. Он любил ее, как никогда, и благодарил Бога за эту новую жизнь, о которой он и не мечтал раньше. Он был совершенно без ума от ребенка.

Когда два года спустя в Лондоне родилась их вторая дочь, Арман был точно так же взволнован и счастлив. На этот раз они уговорили Крокетта остаться в Сан-Франциско, пообещав немедленно сообщить о рождении ребенка. Своей первой дочери они дали имя Мари-Анж Одиль де Вильер. Оба они решили, что Одиль это было бы приятно. Вторую девочку, к несказанной радости Гаррисона, назвали Элизабет Лиана Крокетт де Вильер.

Отец Лианы приехал в Лондон на крестины. Он смотрел на внучку с таким обожанием, что окружающие не могли сдержать улыбку. Но все-таки его вид встревожил Лиану. Ему было уже шестьдесят восемь, и хотя он всю жизнь обладал отменным здоровьем, теперь выглядел старше своих лет. Лиана с тяжелым сердцем проводила его на корабль. Она сказала об этом Арману, но тот был слишком занят сложными переговорами с Австрией и Англией. Впоследствии он очень сожалел, что не придал значения словам жены. Гаррисон Крокетт умер от сердечного приступа на корабле по дороге домой.

Лиана полетела в Сан-Франциско, оставив детей с Арманом. Боль утраты стала почти непереносимой. Стоя у гроба отца, Лиана поняла, что без него ее жизнь уже никогда не будет прежней. Дядя Джордж собирался переехать в дом Гаррисона и занять его место в пароходстве. Но дядя напоминал тусклую маленькую звездочку на небосклоне рядом со сверкающей звездой Гаррисона. Лиана нисколько не жалела, что уезжает из Сан-Франциско и не увидит, как дядя переезжает в их дом. Она не хотела видеть, как грубый, сварливый старый холостяк водворяется в отцовском доме и все меняет на свой лад. Через неделю она уехала из Сан-Франциско. Ее горе можно было сравнить разве что с тем, что она чувствовала, когда умерла Одиль. Утешала лишь мысль, что скоро она вернется домой к Арману, к детям, снова окунется в полную забот жизнь супруги посла. С этого дня она перестала скучать по родине. С Америкой ее связывал отец, с его уходом эта связь оборвалась. Отец оставил ей крупное состояние, но это было слабым утешением. Единственное, что осталось у нее в жизни, — это семья: муж и дочери.

Два года спустя они покинули Лондон. Армана назначили послом в Вашингтоне. Впервые за пять лет, не считая поездки на похороны отца, Лиана возвращалась в Соединенные Штаты. Началась лучшая эпоха в их совместной жизни. Арман с увлечением работал на новом посту, Лиана осваивала не менее важные обязанности жены посла. Впоследствии они вспоминали те годы с нежностью. Только одно обстоятельство омрачило тогда их жизнь: после трудного морского путешествия через Атлантику у Лианы начались преждевременные роды. Ребенок, на этот раз мальчик, родился мертвым. Пережив удар, они вернулись к прежней жизни — к роскошным обедам в посольстве, блестящим вечерам в обществе ведущих государственных деятелей, приемам в Белом доме. Именно в те годы они познакомились и подружились с известными политиками. И это сделало жизнь еще более насыщенной и интересной. И теперь было трудно поверить, что жизнь в Вашингтоне подходит к концу.

В Европе им, как и их девочкам, будет очень не хватать вашингтонских друзей. Мари-Анж было девять лег, Элизабет — семь. В Вашингтоне они пошли в школу, и хотя обе великолепно говорили по-французски, все-таки переезд в Европу будет для них большим испытанием. В Европе уже пахло войной, и один Бог знает, что ждет их там Арман твердо решил при первых же признаках отправить Лиану с девочками обратно в Штаты, в Сан-Франциско, где Лиана сможет поселиться в старом доме Гаррисона Крокетта. По крайней мере, там они будут в безопасности. Но пока думать об этом рано. Пока, насколько Арману известно, во Франции — мир, хотя никто не знает, сколько он продержится.

Сейчас ему нужно было срочно подготовить посольство к приезду своего преемника, и он вернулся к лежащим перед ним бумагам. Пробило десять, когда Арман наконец поднял голову от стола. Он встал и расправил плечи. Последнее время Арман чувствовал себя усталым, даже старым, хотя для пятидесяти шести лет он жил даже слишком насыщенной жизнью.

Он запер кабинет, кивнув на прощание двум дежурившим в холле охранникам, открыл дверь( лифта, на котором обычно поднимался в свою квартиру, вздохнул и с усталой улыбкой вошел в кабину. После трудного дня он всегда с особым чувством возвращался домой, к Лиане. О такой жене, как она, любой мужчина мог бы только мечтать. Все эти десять лет она была любящей, преданной, понимающей и терпеливой. Кроме того, она обладала замечательным чувством юмора.

Лифт дошел до пятого этажа и остановился. Арман открыл дверь и оказался в отделанном мрамором холле. Отсюда начинался коридор, ведущий в его кабинет, большую гостиную и столовую. Из кухни доносились вкусные запахи. Арман поднял глаза и увидел, что на мраморной лестнице, уходившей наверх, стоит Лиана. Она была так же хороша, как и десять лет назад. Светлые волосы, аккуратно подстриженные «под пажа», спускались на плечи, косметика слегка оттеняла голубые глаза, а кожа сияла такой же свежестью, как в день их первой встречи. Она была редкой красавицей; он наслаждался каждым проведенным с ней мгновением, но в эти дни такие мгновения выпадали слишком редко — он был ужасно занят.

— Здравствуй, любимый. — Спустившись вниз, она крепко обняла его за шею и прильнула к нему. Она делала так на протяжении десяти лет, но это по-прежнему трогало его до глубины души.

— Как прошел день? — Арман с улыбкой смотрел на жену, гордый тем, что такая восхитительная женщина принадлежит ему.

— Я почти закончила паковать вещи. Спальню не узнаешь. Там почти ничего нет.

— Но ты-то там будешь? — засмеялся Арман. Он уже забыл про усталость.

— Конечно.

— А мне больше ничего и не надо. Как девочки?

— Скучают без тебя. Они не видели тебя уже четыре дня.

— Упущенное мы наверстаем на корабле. — Он широко улыбнулся. — А у меня для тебя сюрприз. У того джентльмена, который всегда занимал лучший люкс на «Нормандии», заболела жена, и он отказался от номера. А это значит…

Он торжественно замолчал. Лиана радостно повела его в столовую.

— Это значит, что из любезности к старому, усталому послу нам предоставляют самые роскошные апартаменты на «Нормандии». Четыре спальни и столовая, если мы, конечно, захотим там обедать. Да и девочкам понравится их собственная столовая и гостиная с детским роялем. А еще у нас будет своя прогулочная палуба, и мы сможем по ночам любоваться звездами, любимая моя…

Он мечтательно замолк, как будто уже сидел на палубе «Нормандии». Арман слышал немало восторженных отзывов об этом лайнере, хотя сам никогда его не видел. Он решил сделать жене подарок. И неважно, что она сама смогла бы оплатить все четыре люкса на корабле. Арман никогда не позволил бы ей этого, он был слишком щепетилен в таких вопросах. Арман радовался тому, что доставил жене удовольствие, но еще больше тому, что эти пять дней они проведут вместе, как бы повиснув между двумя мирами. По крайней мере, закончатся, наконец, эти напряженные дни в Вашингтоне, новые дела еще только ждут его во Франции. На корабле наконец он будет свободен.

— Ну как, ты рада?

— Я просто не могу прийти в себя. — Они сели за огромный обеденный стол, сервированный на двоих. — До отъезда мне еще нужно поупражняться на рояле. Я не играла целую вечность.

Он повернулся в сторону кухни и принюхался.

— Очень вкусно пахнет.

— Спасибо, сэр. Soupe de poisson для моего господина и повелителя, Line omelette fines her-bes, salade de cresson, камамбер, бри и шоколадное суфле, если кухарка еще не уснула.

— Она, наверное, скоро пристукнет меня за то, что я ужинаю так поздно.

— Ничего страшного, дорогой. — Лиана ласково улыбнулась. Горничная внесла суп.

— Я говорил тебе, что завтра мы ужинаем в Белом доме?

— Нет. — Лиана не первый год выполняла обязанности жены посла и привыкла к таким сюрпризам. Ей не раз приходилось организовывать званые обеды не менее чем на сто человек буквально за два дня.

— Мне звонили сегодня.

— Ужин в честь какой-то важной персоны? Суп оказался на редкость хорош, Лиана очень любила уютные ужины наедине с мужем и теперь, как и Арман, втайне беспокоилась, смогут ли они так же тихо проводить вечера во Франции. Скорее всего, он будет ужасно занят, по крайней мере, первое время, и им придется видеться довольно редко. Арман улыбнулся жене.

— В честь ужасно важных персон.

— Кого же?

— В честь нас с тобой Просто маленький дружеский ужин, чтобы попрощаться с нами.

Официальная церемония прощания уже состоялась три недели назад.

— Девочки, наверное, рады, что поплывут на корабле?

Лиана кивнула.

— Очень.

— А я еще больше. Его называют «Корабль света». — Он увидел, что она опять улыбается. — Думаешь, глупо так мечтать о путешествии?

— Нет, я думаю, что ты у меня замечательный и что я тебя люблю.

Он ласково погладил ее руку.

— Лиана. Я самый счастливый человек на свете.




Глава вторая


Длинный черный «ситроен», доставленный в прошлом году из Парижа, подкатил к подъезду Белого дома, выходящему на Пенсильвания-авеню, и из него вышла Лиана. На ней был черный шелковый костюм, свободный сверху и узкий в талии, и белая блуза из органди с подкладкой из тончайшего белого шелка. Этот костюм Арман купил ей в Париже у Жана Пату, и он очень шел ей. В Париже Арман всегда выбирал подарки для Лианы у Пату — они сидели на фигуре так, будто сшиты были специально для нее. Высокая, стройная, с красивыми белокурыми волосами, Лиана была похожа на первоклассную фотомодель. Ее сопровождал Арман в смокинге. Сегодняшний визит был неофициальным, и он обошелся без белого галстука.

У входа их встречали два лакея и горничная, готовые принять у дам накидки и проводить гостей наверх, в столовую Рузвельтов Тут же стоял караул президентской гвардии.

Получить приглашение в Белый дом — большая честь. Лиана бывала здесь несколько раз — обедала в обществе Элеоноры Рузвельт и нескольких дам из ее окружения, но сегодня особенно приятно прийти сюда на ужин. Наверху, у входа в свои личные апартаменты, гостей встречали президент и его супруга. Миссис Рузвельт была в простом платье из серого крепдешина от Трейна-Норелл, с нитью жемчуга на шее. Эта женщина всегда выглядела просто и естественно. В любом самом роскошном наряде она казалась милой и скромной, а лицо всегда освещала приветливая улыбка. Она принадлежала к тому типу женщин, радушие и сердечность которых сразу располагают к себе.

— Здравствуйте, Лиана. — Элеонора заметила ее первой и сразу же пошла навстречу. Президент оживленно беседовал с сэром Роландом Линдсеем, британским послом и своим старым другом. — Очень рада видеть вас обоих. — Она улыбнулась Арману, который почтительно поцеловал ей руку, а затем с искренним чувством сказал:

— Нам будет очень не хватать вас, мадам.

— Но еще больше вас будет не хватать нам!

Элеонора Рузвельт говорила высоким, звонким голосом, который многие находили смешным; те же, кто знал ее хорошо, слышали в этом голосе искренность и дружеское участие. Это была еще одна привлекательная черта Элеоноры. Трудно найти человека, который бы не любил и не уважал ее. За последние пять лет Лиана стала одной из ее любимиц, и недавний случай с беженцами из Германии ничуть не испортил их отношений. По пути в Белый дом Арман напомнил жене, что к этой теме не следует сегодня возвращаться.

Она послушно кивнула и усмехнулась.

— Ты считаешь, что я настолько бестактна?

— Вовсе нет, — коротко ответил Арман. Просто он всегда относился к жене немного по-отечески, то и дело напоминая ей о том, что она, по его мнению, могла забыть.

— Как дети? — спросила Лиана. Внуки Рузвельтов были в Белом доме всеобщими любимцами.

— Шалят, как всегда. А ваши девочки?

— Они так сильно переживают предстоящий отъезд! Стоит мне только отвернуться, они тут же распаковывают чемоданы в поисках любимой куклы или придумывают еще какое-нибудь безобразие.

Женщины рассмеялись. Имея пятерых детей, Элеонора хорошо понимала, как это бывает.

— Да, вам сейчас не позавидуешь. Как все это хлопотно! Нам тоже досталось, когда мы ездили в Кампобелло. Я думала, что просто не довезу их до Франции, потому что кто-нибудь из ребят выпрыгнет за борт, и тогда придется останавливать корабль. От одной мысли о морском путешествии мне становится страшно, но Мари-Анж и Элизабет такие воспитанные девочки. "Уверена, путешествие пройдет спокойно.

— Надеюсь, — ответил Арман, и они присоединились к остальным. Присутствовали также британский посол с супругой леди Линдсей, чета Дюпонов из Делавэра, вездесущий Гарри Хоп-кинс, дальний родственник Элеоноры, приехавший на две недели в Вашингтон, и Руссель Томпсон с женой, пара, с которой Лиана и Арман очень подружились и часто виделись. Он был адвокат, близко связанный с администрацией Рузвельта, она — живая и энергичная парижанка.

После получасового коктейля дворецкий объявил, что ужин подан в президентской столовой. Как на всех других приемах, которые устраивала Элеонора, угощение оказалось самым изысканным, а меню превосходным. Стол был накрыт на одиннадцать персон. На скатерти из тончайшего старинного кружева переливался прекрасный синий с золотом сервиз китайского фарфора, мерцало тяжелое серебро столовых приборов. Стол украшали высокие белые свечи в серебряных канделябрах, возвышавшиеся среди синих и белых ирисов, желтых роз и белой сирени. Взгляд невольно останавливался на украшавших стены прекрасных фресках с изображением эпизодов американской революции. Лиана и Арман надолго запомнили этот обед. Президент искусно вел беседу, стараясь вовлечь в нее всех, серьезные темы перемежались рассказами о забавных случаях, происшедших за последнее время в конгрессе и сенате. О войне не говорили почти до конца ужина. Только за десертом эта неизбежная тема наконец возникла. К этому времени уже были съедены икра, жареная утка, нежнейшая лососина и прочие деликатесы. После такого роскошного ужина все настроились благодушно, и мысль о войне уже не казалась столь ужасной. Спор возник только тогда, когда Рузвельт, как он всегда это делал, стал настаивать, что ни в Европе, ни в Штатах повода для страха нет.

— Это несерьезно! — упорствовал британский посол, все более распаляясь. — Ради Бога, ведь даже вы здесь, в Штатах, готовитесь к войне. Вы осваиваете новые морские торговые пути, у вас заметно оживление в промышленности, особенно в производстве стали. — Англичанин хорошо знал, что Рузвельт далеко не глуп и прекрасно видит все происходящее, но вынужден скрывать это даже в кругу близких друзей.

— В такой подготовке нет ничего дурного, — настаивал Рузвельт. — Это даже полезно для страны. Но нельзя же относиться к возможному как к неизбежному.

— О да, вы можете себе это позволить, — нахмурившись, заметил британский посол. — Но все равно знаете, что происходит, не хуже меня. Гитлер сумасшедший. Вот он скажет вам. — Линдсей указал на Армана, тот кивнул. Здесь, в кругу близких знакомых, его взгляды были хорошо известны.

— Что слышно в Париже? — Все повернулись к Арману. Тот заговорил, взвешивая каждое слово.

— То, что я увидел там в апреле, очень обманчиво. Все притворяются, делают вид, будто не понимают, что грядет. Я надеюсь только на то, что война грянет не слишком скоро. — Он ласково взглянул на жену. — Если что-то случится, мне придется отправить Лиану обратно. Но важнее другое. — Он перевел взгляд с жены на остальных. — Война в Европе станет трагедией и для Франции, и для всех нас. — Арман взглянул на сэра Линдсея, и их глаза встретились. Этих людей объединяло то, что оба они хорошо понимали, какие испытания ждут их страны в случае нападения Гитлера.

За столом воцарилось молчание. Элеонора встала, как бы подавая знак дамам, что джентльменам пора заняться их бренди и сигарами. Кофе дамам будет подан в соседней комнате.

Лиана медленно поднялась. Это всегда был самый неприятный для нее момент ужина. Ей всегда казалось, что она не услышит главного, что, оставшись одни, мужчины перейдут к об; суждению самых злободневных проблем. По дороге домой она спросила Армана, не пропустила ли она чего-то интересного.

— Ровным счетом ничего. Такие разговоры сейчас можно услышать повсюду. Рузвельт стоял на своем, англичане — на своем. Когда мы вставали из-за стола, Томпсон мне шепнул, что он уверен — не пройдет и года, как Рузвельт вступит в войну, если она начнется. Кстати, это полезно и для экономики, ведь войны всегда оживляют производство. — Лиана нахмурилась, однако она достаточно хорошо разбиралась в экономике, прожив столько лет с отцом, и понимала, что это действительно так. — Как бы там ни было, скоро мы окажемся дома и увидим своими глазами, что там происходит. — Оставшуюся часть пути он молчал, погруженный в свои мысли, а Лиана вспомнила свое теплое прощание с Элеонорой.

— Вы должны писать мне, дорогая…

— Обязательно, — обещала Лиана.

— Благослови вас Бог. — Ее высокий голос дрогнул, на глаза навернулись слезы. Она любила Лиану и ясно сознавала, что, прежде чем они снова увидятся, им всем предстоит немало пережить.

— И вас так же.

Женщины обнялись, и Лиана исчезла в «ситроене», который быстро преодолел короткий путь до посольства, пока еще служившего им домом. Шофер проводил Лиану и Армана до входной двери. Кивнув на прощание двум дежурившим у входа охранникам, они прошли в свои апартаменты, где, казалось, царила полная тишина. Слуги спали, а дети уже давно должны видеть десятые сны. Но по дороге к своей комнате Лиана вдруг улыбнулась мужу, дернула его за рукав и приложила палец к губам. Она услышала быстрый топот детских ног и щелчок выключателя.

— Что такое? — прошептал Арман. Лиана с улыбкой быстро распахнула дверь к комнату Мари-Анж.

— Добрый вечер, юные леди. — К удивлению Армана, она говорила в полный голос. В ответ послышались хихиканье и возня, и обе девочки, прятавшиеся в кровати Мари-Анж, со смехом бросились к родителям.

— Принесли нам что-нибудь вкусное?

— Конечно нет! — На лице Армана застыло удивление. Он всегда восхищался тем, как хорошо Лиана знает дочерей. Теперь и он начал улыбаться. — Почему вы не спите? Где мадемуазель?

Гувернантка, конечно же, была уверена, что они улеглись и уже крепко спят. Ее было нелегко провести, но девочкам, к их бурному восторгу, это удавалось довольно часто.

— Она спит. Было так жарко… — Элизабет смотрела на него широко открытыми голубыми глазами, в точности такими же, как у матери. Этот взгляд всегда трогал Армана до глубины души. Он подошел к дочери и поднял ее своими сильными руками. Этот высокий, крепкий человек и в пятьдесят с лишним лет ничем не уступал молодым. Только седина густых, красиво подстриженных волос и суровые складки на лице выдавали его возраст. Но дочери и не задумывались о том, что отец на много лет старше матери. Главное, что он их папа, и они обожали его так же, как и он обожал их.

— Скверно, что так поздно, а вы еще не спите. Что вы здесь делали? — Он знал, что проказы обычно начинает Мари-Анж, но Элизабет только рада присоединиться к сестре. На этот раз случилось то же самое. Лиана включила свет, и их взору предстала неутешительная картина: повсюду валялись игрушки, выброшенные из ящиков и чемоданов, которыми была уставлена комната.

— О Боже, — простонала Лиана. Они распотрошили все, кроме чемоданов с одеждой. — Что это вы тут делали?

— Искали Марианну, — невинно ответила Элизабет, сияя своей беззубой улыбкой. Передние зубы у нее недавно выпали.

— Разве вы не знаете, что я не упаковывала Марианну? — Марианна была любимая Кукла Элизабет. — Она на столе у тебя в комнате.

— Разве? — Обе девочки захихикали. Они так расшалились, что уже не могли остановиться. Арман постарался придать лицу строгое выражение, но девочки так веселились и при этом так походили на мать, что он не мог на них сердиться. Да у него и не было на то причин. Мадемуазель держала их в строгости, а Лиана была прекрасной матерью; поэтому Арман мог с удовольствием общаться с дочерьми, не изображая из себя строгого отца. Но для порядка он все-таки немного побранил их по-французски, указав, что им следовало бы помочь маме укладывать вещи, а не разбрасывать их. Он напомнил девочкам, что через два дня они уезжают в Нью-Йорк, и поэтому все должно быть готово.

— Но мы не хотим в Нью-Йорк. — Мари-Анж серьезно смотрела на отца, как всегда выступая и за себя, и за сестру. — Мы хотим остаться здесь. — Лиана со вздохом опустилась на кровать Мари-Анж, Элизабет забралась к ней на колени; Мари-Анж тем временем продолжала по-французски говорить с отцом. — Нам нравится здесь.

— А разве вы не хотите покататься на корабле? Там есть кукольный театр и кино, и еще много интересного. А в Париже нам всем будет очень хорошо.

— Нет, не будет. — Она покачала головой и посмотрела в глаза отцу. — Мадемуазель говорит, что там скоро начнется война. Мы не хотим ехать в Париж, если там война.

— А что это такое? — шепотом спросила Элизабет, сидя на коленях у матери.

— Это когда люди дерутся. Но в Париже никто не собирается драться. Там все будет так же, как здесь. — Арман и Лиана переглянулись, и Лиана поняла, что Арман собирается утром серьезно поговорить с гувернанткой. Он не хотел, чтобы девочек пугали разговорами о войне. В наступившей тишине голосок Элизабет прозвучал особенно громко:

— Когда мы с Мари-Анж деремся, это война? Все рассмеялись. Мари-Анж опередила родителей:

— Нет, глупышка. Война — это когда люди стреляют друг в друга из ружей. — Она повернулась к Арману: — Правильно, папа?

— Да, но войны уже давно не было, и теперь не стоит думать об этом. Теперь пора спать, а завтра утром вам придется снова запаковывать все вещи, которые вы разбросали. — Арман постарался придать голосу суровость, но едва ли напугал кого-нибудь. Он так любил дочерей, что потакал им во всем.

Лиана отвела Элизабет в ее комнату, Арман уложил спать старшую; через пять минут они встретились у себя в спальне. Лиана все еще улыбалась, вспоминая о проказах детей, но Арман, стаскивая свои лакированные туфли, озабоченно хмурился.

— И что это ей вздумалось пугать девочек разговорами о войне?

— Но она то же самое слышит и от нас. — Лиана вздохнула и стала расстегивать свой великолепный черный шелковый жакет от Пату. — Утром я обязательно поговорю с ней.

— Посмотрим.

Арман смотрел, как жена раздевается у себя в туалетной комнате, и его раздражение как рукой сняло. Внутренняя связь между ними была настолько прочной, что ее не могла ослабить даже усталость, накопившаяся за этот бесконечный день. Лиана сняла воздушную блузку из органди, открыв взгляду Армана шелковистую белизну прекрасного тела. Арман поспешил в свою туалетную комнату и минуту спустя вернулся босиком, в белой шелковой пижаме и темно-синем халате. Лиана уже лежала в постели; прежде чем погасить свет, Арман заметил ее улыбку и нежное кружево розовой шелковой сорочки.

Он лег рядом, его рука мягко скользнула вверх, ощущая шелковистую нежность ее шеи, затем медленно спустилась вниз и коснулась ее груди. Лиана улыбнулась в темноте и нашла губами губы Армана. Они обнялись, и все исчезло — дети, гувернантка, президент, война…

Единственное, о чем они помнили, срывая друг с друга одежду, это была их страсть, становившаяся с годами лишь острее. Когда сильная рука Армана коснулась обнаженного бедра Лианы, она застонала. Он снова поцеловал ее, и она ощутила легкий запах его одеколона. Их тела слились; он входил в нее сначала осторожно и нежно, потом со все нарастающей страстью, и она впервые за долгие годы снова почувствовала, что хочет от него ребенка. Их поцелуи становились все более страстными; наконец, в ночи снова послышался тихий стон — на этот раз стон Армана.




Глава третья


Майк, швейцар дома №875 по Парк-авеню, с отрешенным видом стоял на своем посту. На нем была куртка из грубой шерсти, воротник рубашки врезался в шею. Фуражка с золотой кокардой сжимала голову, как свинцовая. Шла вторая неделя июня, в Нью-Йорке стояла тридцатиградусная жара, а ему приходилось маяться на своем посту в фуражке, застегнутой на все пуговицы куртке, в аккуратно завязанном галстуке и белых перчатках, да еще учтиво улыбаться входящим и выходящим жильцам дома. Майк стоял здесь с семи утра, а ведь было уже шесть часов вечера. Дневная жара начала спадать, и через час он наконец-то будет дома, в своих потрепанных брюках, рубашке с короткими рукавами, в удобных старых туфлях, без галстука, без фуражки. Это чертовски здорово. А если еще пропустить кружку-другую пива… Стоя на этой жаре, он завидовал двоим швейцарам, обслуживающим лифты. Счастливчики, по крайней мере им не приходится жариться тут целыми днями, как ему.

— Добрый вечер, Майк.

Он очнулся от своих грез и с механической вежливостью прикоснулся пальцами к фуражке, но на этот раз к обычному приветствию прибавил дружелюбную улыбку. В этом доме было не много жильцов, которым Майк улыбался, но этот — Николас Бернхам, Ник, как, он слышал, называл его один приятель, — ему нравился. Он всегда находил минутку поболтать с Майком по утрам, когда ждал машину. Они разговаривали о политике и бейсболе, о недавних забастовках, о ценах на продукты, о жаре, мучившей город последние две недели. Майку всегда казалось, что Ник искренне ему сочувствует. В самом деле, что же завидного в том, что старому человеку, у которого на шее семеро детей, приходится целыми днями стоять на улице, вызывая такси и приветствуя дам с французскими пуделями на руках. А Ник как будто хорошо понимает, каково это, поэтому-то он и нравится Майку. Майк всегда считал его порядочным человеком.

— Как прошел день?

— Неплохо, сэр. — Он немного покривил душой — его ужасно мучили распухшие ноги, но сейчас и это казалось ему не таким уж страшным. — А у вас?

— Ужасная жара.

Офис Ника Бернхама находился на Уоллстрит. Майк слышал, что он большой человек в стальном бизнесе, «крупнейший молодой промышленник в стране», как назвала его однажды «Нью-Йорк тайме». А ведь ему всего тридцать восемь. Разница в положении и доходах мало волновала Майка; он привык принимать вещи такими, каковы они есть, а Ник всегда давал ему хорошие чаевые и делал щедрые подарки на Рождество. Кроме того, Майк знал, что у Ника тоже есть свои проблемы. Во всяком случае тут, дома. Потому что, любя Ника, Майк с такой же силой ненавидел его жену, Хиллари, эту надутую капризную стерву. Никогда ни единого доброго слова, ни одной улыбки, зато масса драгоценностей и мехов, которые она вытягивает из мужа. Когда они вечерами выходят из дома, отправляясь куда-нибудь развлечься, почти всякий раз Майк слышит, как она говорит Нику очередную гадость: или ругает служанку, или ворчит на мужа за то, что он опоздал, или ей не нравятся люди, к которым они идут. Противная маленькая стерва, но при этом очень хорошенькая. Майк всегда удивлялся, как это Ник ухитрился остаться таким приятным человеком, живя с такой особой.

— Я сегодня видел мастера Джона с новой бейсбольной битой.

Мужчины обменялись улыбками, и Ник сказал с усмешкой:

— Как бы тебе, старина, не пришлось на днях услышать звон разбитого стекла.

— Не беспокойтесь. Если мяч полетит сюда, я его поймаю.

— Спасибо, Майк. — Ник похлопал старика по плечу и скрылся в доме, а Майк все еще улыбался про себя. Каких-то сорок пять минут, и можно идти домой, а завтра, даст Бог, будет не так жарко. А если так же — ну что ж… ничего не поделаешь. Вошли еще двое мужчин, и Майк прикоснулся к своей фуражке, думая о сыне Ника, Джон. Симпатичный парнишка, как две капли воды похож на отца, только волосы черные, как у матери.

— Я дома! — Голос Ника, как всегда бывало вечерами, разнесся по квартире. Бросив соломенную шляпу на столик, Ник прислушался: не бежит ли Джон вниз по лестнице навстречу ему. Но мальчика не было. Вместо него вышла горничная в черном платье и белом кружевном переднике. Ник улыбнулся ей.

— Добрый вечер, Джоан.

— Добрый вечер, сэр. Миссис Бернхам наверху.

— А сын?

— Мне кажется, он у себя.

— Спасибо.

Ник кивнул и пошел по длинному, устланному ковром коридору.

Год назад квартиру отделали заново; интерьеры, выдержанные в белых, бежевых и кремовых тонах, действовали успокаивающе и в то же время выглядели роскошно. Нику это влетело в копеечку, особенно после того, как Хиллари сменила трех дизайнеров и двух архитекторов. В конце концов она все-таки добилась того, что ее устраивало. Эта квартира не очень-то подходила для маленького мальчика, трудно представить себе, что он сможет здесь прыгать или играть с мячом. Но, по крайней мере, детские комнаты Ник отвоевал. Тут преобладали красный и голубой тона, стояла мебель из старого дуба, на стенах висели детские рисунки, которые Ник находил немного утрированными. По крайней мере, Ник знал, что в этих комнатах Джон может чувствовать себя свободно. Здесь же располагалась спальня гувернантки, просторная комната самого Джона, небольшой класс, где стоял письменный стол, за которым занимался еще сам Ник, когда был мальчиком, и, наконец, большая, полная игрушек комната, где Джон мог играть с друзьями.

Ник тихонько постучал в дверь, ведущую в комнаты Джона. Вместо ответа дверь мгновенно распахнулась, и Ник увидел сияющую мордашку своего единственного сына. Он подхватил его на руки и счастливо улыбнулся, услышав звонкий смех Джонни.

— Ты меня раздавишь, папа! — На самом деле все это ему ужасно нравилось.

— Как дела, дружок? — Он поставил сына на ноги, Джон смотрел на отца снизу вверх и улыбался.

— Нормально. А какая у меня новая бита, просто класс!

— Здорово. Еще ни одного окна не разбил?

— Конечно нет.

Сын недовольно дернулся, когда Ник взъерошил его иссиня-черные волосы. В Джоне интересно смешались черты Хиллари и Ника: ее молочно-белая кожа, ее волосы и зеленые глаза Ника. Они с Хиллари были не похожи друг на друга, как только могут быть не похожи два человека. Хиллари — темноволосая, маленькая, изящная, Ник — большой, сильный, светловолосый. В мальчике же, как все говорили, соединились лучшие черты того и другого.

— Можно я возьму биту с собой на корабль?

— Не уверен, молодой человек. Только в том случае, если ты пообещаешь не доставать ее из чемодана.

— Но мне обязательно нужно ее взять, папа! Во Франции же нет бейсбольных бит.

— Наверное, — согласился Ник.

Они ехали во Францию на год, возможно, на полгода, если дела пойдут неважно. За последнее время Ник заключил там так много контрактов, что решил сам руководить работой своей парижской конторы, а в Нью-Йорке оставить ближайшего помощника. И разумеется, он брал с собой Хиллари и Джона. Он и думать не хотел, чтоб жить там так долго без них, а ехать было необходимо. Сначала Хиллари каждый день причитала, стонала и жаловалась, но последний месяц она как будто смирилась, а Джон считал, что все это даже интересно. Он станет учиться в американской школе на Елисейских полях. Ник уже снял очень милый дом на авеню Фош. Он принадлежал одному французскому графу, который год назад, во время паники перед Мюнхенским соглашением, вместе с женой уехал в Швейцарию, а теперь счастливо жил в Лозанне и не спешил возвращаться. Это было очень кстати для Ника, Хиллари и мальчика.

— Поужинаешь со мной, папа? Гувернантка как раз звала Джона ужинать, и он с надеждой поднял глаза на Ника.

— Думаю, мне надо подняться к маме.

— Ну, ладно.

— Я приду, когда ты поешь, и мы немного поболтаем. Идет?

— Хорошо. — Джон снова улыбнулся отцу и вышел с гувернанткой, а Ник на минуту задержался в комнате, глядя на свой старый письменный стол. Этот стол отец подарил Нику, когда ему было двенадцать лет, перед тем, как его отправили в частную школу. Он с отвращением вспоминал проведенные там годы — ему постоянно казалось, что его просто выгнали из дома. Ник решил ни за что не отправлять сына в закрытую школу. Пусть Джон никогда не узнает этого ужаса.

Ник закрыл за собой дверь и по длинному бежевому коридору вернулся в большую гостиную, где стоял рояль; оттуда устланная ковром лестница вела наверх, в комнаты Ника и Хиллари.

Дойдя до площадки, он заметил, что дверь в комнату Хиллари приоткрыта, и тут же услышал ее пронзительный голос. Она кричала на горничную, которая выбежала из туалетной комнаты с охапкой меховых пальто и жакетов в руках.

— Не эти, черт бы тебя побрал! О Господи…

Он видел только спину жены, ее блестящие, как шелк, черные волосы, спадающие на белый атласный халат, но уже по тому, как она стоит, понял, что Хиллари не в духе.

— Идиотка, я же тебе сказала — соболь, норковое пальто и черно-бурую лису… — Она повернулась и увидела Ника, их глаза встретились. Последовала пауза.

Он не раз просил жену не кричать на прислугу, но она поступала так всю жизнь, и ей трудно было изменить привычки. Хиллари исполнилось всего двадцать восемь, но она уже была до кончиков ногтей светской дамой с тщательно причесанными волосами, ухоженным лицом и длинными красными ногтями. Даже в халате она выглядела шикарно.

— Привет, Ник. — И глаза и слова были холодными; она подставила мужу щеку для поцелуя и снова повернулась к горничной. На этот раз она не повышала голос, но тон оставался столь же резким. — Будьте любезны вернуться и принести мне то, что я просила.

— Слишком уж ты сурова с бедняжкой, — сказал Ник с мягким укором.

Хиллари слышала это тысячи раз, и ей было совершенно наплевать. Он со всеми добрый, кроме нее. Он разбил ей жизнь, но получил то, что заслужил. Ник Бернхам всегда добивается своего, но только не с ней. «Не выйдет!» — говорила она себе снова и снова. Хватит одного раза. Все эти девять лет она заставляла его расплачиваться за то, что случилось тогда. Ведь если бы не Ник, жила бы она сейчас в Бостоне возможно, даже вышла бы замуж за того испанского графа, что был от нее без ума, когда она начала выезжать в свет. Графиня… Как звучит! Графиня…

— Ты, наверное, устала, Хил. — Ник ласково погладил ее по голове и заглянул в глаза, но не нашел там ответного тепла.

— Конечно. Кто, как ты думаешь, укладывает вещи?

«Служанки», — едва не ответил он, но вовремя прикусил язык. Она ведь наверняка считает, что все делает сама.

— Боже, я уже упаковала твои вещи, одежду Джона, потом столовое белье, простыни, одеяла, тарелки… — Ее голос становился все громче и пронзительнее. Ник отошел и опустился в кресло в стиле Людовика XV.

— Ты же знаешь, я могу уложить свои вещи сам. И я уже говорил тебе, что в Париже есть все необходимое. Совсем не нужно тащить туда наши простыни и тарелки.

— Не будь ослом. Один Бог знает, кто там спал в этих постелях.

Он едва не сказал, что те, кто там спал, ничуть не хуже тех, с кем спит она, но решил проявить благоразумие. Он молча наблюдал, как снова вошла маленькая горничная, притащив на этот раз то, что требовалось: две собольи шубы, одну норковую и жакет из черно-бурой лисы, который Хиллари получила в подарок на Рождество Бог знает от кого. Известно только, что не от него. Соболь и норка — это его подарки, а вот происхождение лисы — загадка. Хотя он предполагал, что это подарок одного сукина сына по имени Райан Хэллоуэй.

— На что это ты уставился? — Он не мог отвести глаз от этой проклятой лисы. Они уже много раз ссорились из-за нее, но сейчас он не собирался снова поднимать этот вопрос. — Не заводись. И потом, ты прекрасно знаешь, что я могу и остаться. Что я забыла в этом Париже?

«О Боже, — подумал он, — только не это». День и так был тяжелым, такая жара. Вовсе не хотелось сегодня ссориться.

— Не стоит начинать все сначала.

— Нет, стоит. Мы прекрасно можем остаться.

— Нет, не можем. Я должен руководить работой парижской конторы, у меня там важные контракты, и тебе это отлично известно. И потом я как-то не предполагал, что Париж — такое неприятное место. Насколько я знаю, тебе там всегда нравилось.

— Конечно, нравилось, но не целый же год. Почему, черт возьми, ты не можешь летать туда время от времени один?

— Потому что, если я стану мотаться взад-вперед, я совсем не буду видеть тебя и Джона! — Неожиданно он вскочил, и горничная поспешила выскользнуть из комнаты. Она хорошо знала, чем кончаются их ссоры. Обычно он взрывается и начинает кричать, и тогда она обязательно швырнет в него чем-нибудь. — Разве нельзя прекратить эти пустые разговоры? Пойми, наконец, мы уезжаем — корабль отплывает через два дня!

— Ну и пусть себе отплывает, и ты вместе с ним, — сухо заметила она, сидя на кровати и поглаживая лисий мех. Она снизу вверх взглянула на мужа. — Ты прекрасно обойдешься и без меня.

— Вот как? А может, ты просто хочешь избавиться от меня на целый год, чтобы я не мешал тебе мотаться в Бостон к этому сукину сыну?

Он уже давно узнал, что она спит с кем попало, но считал, что надо сохранить брак ради Джона. Ник слишком хорошо помнил, какой одинокой и несчастной стала его жизнь в детстве после развода родителей, и поклялся себе, что никогда не сделает такой же жизнь своего сына. Все, чего он сейчас хотел — это сохранить семью, и он добьется этого, что бы Хиллари ни вытворяла. Однако в последнее время подобные сцены происходили чаще, чем хотелось бы.

— Неужели ты не боишься забеременеть, Хил? — Они оба понимали, о чем он говорит, — она может забеременеть не от него.

— Ты что, никогда не слышал об абортах… Если, конечно, ты прав и я в самом деле гуляю направо и налево, что, кстати, совсем не так. Но дети — это не мое увлечение, дорогой Ник, разве ты этого не знаешь? — Они всегда старались ударить друг друга ниже пояса.

— Отчего же, прекрасно знаю.

Ник сжал кулаки, при этом голос по-прежнему звучал мягко. Хил так и не простила ему того, что случилось девять лет назад. Она была самой красивой дебютанткой Бостона. Он хорошо помнил ее черные волосы, резко контрастирующие с белым платьем, которое ее родители выписали из Парижа. Многие мужчины смотрели на нее с вожделением. Когда Хиллари родилась, ее отцу было уже пятьдесят, матери — тридцать девять, и они давно потеряли надежду иметь детей. Поэтому девочку баловали с самого рождения, ее обожали все — отец, мать, бабушки и дедушки. Любое ее желание мгновенно исполнялось, она имела все, что хотела, и полагала, что так будет продолжаться всегда, но вдруг на первом в своей жизни большом балу она увидела Ника. Высокий, статный, светловолосый, он танцевал с одной из самых красивых девушек Бостона. Как только он вошел, со всех сторон послышался шепот: «Ник Бернхам… Ник Бернхам… единственный наследник своего отца…» В свои двадцать девять он стал одним из самых богатых молодых бизнесменов на Уолл-стрит и при этом оказался чертовски красив и к тому же не женат. Хиллари практически вырвалась из рук своего кавалера и устремилась к Нику. Их представил друг другу один из друзей ее отца, и она приложила все усилия, чтобы завоевать его. Ник стал часто заезжать в Бостон, а летом — в Ньюпорт, где и случилось то, что случилось. Хиллари очень хотелось завладеть им, стать для него чем-то большим, чем все остальные женщины; кроме того, ей казалось, что она любит его, поэтому-то она ему отдалась. Он стал первым мужчиной в ее жизни.

Но случилось то, на что Хиллари никак не рассчитывала — она сразу же забеременела. В первый момент Ник немного испугался, Хиллари же впала в истерику. Ей вовсе не хотелось становиться толстой и безобразной, не хотелось возиться с ребенком. И в то же время она была так по-детски трогательна, когда плакала в его объятиях, что он невольно рассмеялся. Она что-то говорила — надо, мол, найти врача и сделать аборт, но Ник не хотел и слышать об этом. Когда первый испуг прошел, мысль о ребенке стала казаться ему все более и более привлекательной, и потом, он любил Хиллари, эту прелестную женщину-дитя. Он переговорил с отцом Хиллари, не упоминая о беременности, и скоро сообщил ей, что они женятся в Ньюпорте еще до конца лета. Состоялась пышная свадьба, и Хиллари, в белом кружевном платье, которое надевала на свою свадьбу еще ее мать, походила на принцессу из сказки. Однако за счастливой улыбкой скрывались обида и разочарование. Для Хил была непереносима даже сама мысль о ребенке. Никакие ласки и заботы Ника не могли заставить ее забыть, что он женился на ней из-за того, что она «залетела».

Приближалось время родов, и Ник превзошел самого себя — он делал ей сногсшибательные подарки, помогал устраивать детскую, обещал ни на минуту не отходить от нее во время родов. Однако на девятом месяце она впала в ужасную депрессию, которая, по мнению врача, грозила тяжелыми осложнениями. Так и случилось. Роды были настолько трудными, что едва не стоили жизни и Хиллари и мальчику; она так и не простила Нику тот кошмар, через который ей пришлось пройти. Депрессия продолжалась и после рождения ребенка, и целых полгода Ник думал, что он единственный человек, который любит Джонни. Но через полгода Хиллари начала понемногу приходить в себя.

Зимой она уехала на Рождество в Бостон, оставив сына в Нью-Йорке. Оказавшись в привычной обстановке родного дома, Хиллари вдруг почувствовала себя так, как будто вернулась домой навсегда. Она навещала друзей, веселилась на вечерах, как будто старалась убедить себя и других, что она по-прежнему дебютантка, а не замужняя дама. Через месяц Ник приехал за ней и настойчиво попросил ее вернуться домой. Между ними произошла грандиозная ссора, и Хиллари даже умоляла отца позволить ей остаться в Бостоне. Этот брак был ей совершенно не нужен, она не хотела жить в Нью-Йорке, а ребенок мало интересовал ее. Отец был потрясен. Хиллари не принуждали выходить замуж, она сама выбрала Ника, и он стал ей хорошим мужем. Теперь ей следовало вернуться к нему и хотя бы сделать попытку наладить семейную жизнь, кроме того, у нее есть и материнские обязанности.

Хиллари вернулась в Нью-Йорк, чувствуя себя узницей, отбывающей наказание, преданной даже собственным отцом. Она возненавидела Ника: он олицетворял все, что мешало ей в жизни. Перед ее отъездом отец говорил с зятем. В поведении дочери он винил прежде всего себя. Ее слишком баловали, когда она была ребенком, но он никак не мог предположить, что она вырастет такой эгоисткой, не желающей знать никаких обязанностей, равнодушной даже к собственному ребенку Ник пытался убедить его, что с Хил нужно терпение — со временем она повзрослеет и войдет в свою новую роль. Однако, как он ни старался, все было напрасно. Ребенок ее по-прежнему интересовал мало, хотя следующим летом она забрала с собой в Ньюпорт Джонни, чтобы избежать пересудов. Они жили там все лето.

Когда Ник приехал ее навестить, он понял, что жена времени не теряла. В то лето ей исполнился двадцать один, и у нее начался бурный роман с братом одной из подруг. Этот молодой хлыщ, выпускник Йельского университета, находил очень пикантным тот факт, что переспал с Хиллари Бернхам, о чем он и поспешил оповестить полгорода. После визита, который нанес ему Ник, парень вернулся в Бостон поджав хвост; в его ушах все еще стоял звон от оплеухи, полученной от Ника. Но все-таки самой главной проблемой при этом оставалась сама Хиллари. Ник снова привез ее в Нью-Йорк, попытался еще раз серьезно поговорить с ней, но все напрасно — следующие пять лет она металась между Ньюпортом, Бостоном и Нью-Йорком, заводя интрижки везде, где могла, включая и эту последнюю.

Пока Ник был в Париже, она связалась с Райаном Хэллоуэем. Ник знал, что этот Райан для нее ровным счетом ничего не значит, просто таким способом она постоянно напоминала ему, что она свободна и от него, и от сына, и от своего отца, умершего через три года после их свадьбы. Мать Хил уже давно потеряла надежду повлиять на дочь, да и сам Ник, кажется, тоже. Она была тем, чем была — яркой, красивой женщиной с острым умом, который она растрачивала понапрасну, с чувством юмора, делавшим такими приятными те редкие случаи, когда они о чем-то разговаривали. Теперь большую часть времени они ссорились или просто не замечали друг друга. Несколько раз он думал о разводе, которого при желании было нетрудно добиться, но тогда Хиллари получила бы все права на Джонни. Судьи почти всегда решают подобные дела в пользу матери, если только она не профессиональная проститутка или наркоманка Ради сына Ник решил терпеть сколько сможет жизнь под одной крышей с Хиллари, хотя последнее время ему все чаще казалось, что терпению приходит конец.

И все же у него теплилась слабая надежда, что поездка в Париж немного развлечет ее и она какое-то время станет вести себя прилично. Но начало путешествия не обещало ничего хорошего. Он знал, что ее связь с Райаном закончилась после Рождества, но подозревал, что начинается какое-то новое увлечение. Когда на горизонте появлялся кто-то новый, Хил становилась особенно резкой и беспокойной, как скаковая лошадь, запертая в стойле. Ник знал, что пытаться остановить ее бесполезно. До тех пор пока она благоразумно старается скрывать свои связи, он будет жить с ней; к тому же в последнее время она стала теплее относиться к сыну. Конечно, Ник позаботился о том, чтобы у Джонни появились добрые, любящие гувернантки, он и сам обожает сына, и никогда не согласится на развод, на жизнь без ребенка, которого так любит. Джонни для Ника — центр вселенной, и, если ради того, чтобы жить вместе с ним, приходится мириться с Хиллари, с ее изменами и дурным характером, что ж, он готов платить и такую цену.

Ник взглянул на жену, сидевшую у туалетного столика. Она водила расческой по своим блестящим волосам и одновременно потягивала виски с содовой, как будто дразнила его. Вдруг он заметил, что из-под белого атласного халата выглядывает черное шелковое платье.

— Куда-нибудь собираешься, Хил? — Он говорил спокойно, только в глазах вспыхнули зеленые огоньки.

Она колебалась только одно мгновение. Ее ноздри раздулись, как у породистой лошади, приготовившейся к скачкам.

— Собственно говоря, да. Сегодня вечер у Бойнтонов.

— Это любопытно, — иронически улыбнулся он, слишком хорошо ее зная, — что-то я не видел приглашения.

— Забыла показать.

— Неважно.

Он пошел к двери, она повернулась на стуле и тихо спросила:

— Ты хочешь пойти, Ник?

Он обернулся и внимательно посмотрел на нее. Очень может быть, сегодня действительно вечер у Бойнтонов. Но он так редко ходит на вечера. Когда они идут куда-то вместе, Хил обычно в укромном уголке флиртует с кем-нибудь из своих старых или новых знакомых.

— Нет, спасибо, я принес домой работу. Она повернулась к нему спиной.

— Тогда не говори, что я тебе не сообщала.

— Не скажу.

Он остановился в дверях, глядя, как она потягивает виски.

— Передай им мои наилучшие пожелания и постарайся вернуться пораньше — Она кивнула. — И потом, Хил… — Он колебался.

— Да, Ник?

Он решил идти напролом.

— Постарайся не оставлять после себя пепелище. Что бы там ни замышляла, детка, помни, через два дня мы сядем на пароход. Так или, иначе, но ты едешь со мной.

— Что это значит? — Она встала и повернулась к нему.

— Это значит, что сколько бы разбитых сердец ты ни оставила здесь, ты поедешь. Ты моя жена, как бы тебе ни хотелось забыть об этом.

— Я помню, — с горечью сказала она. Больше всего ее раздражало то, что он такой добрый. Это заставляло ее чувствовать себя виноватой перед ним, а она не хотела быть виноватой. Она хотела стать свободной.

— Желаю хорошо провести время.

Он тихо закрыл за собой дверь и спустился к сыну. Как только он вышел из комнаты, Хиллари сбросила халат и осталась в открытом платье из черного шелка, купленном у Бергдорфа Гудмена. Она надела бриллиантовые серьги и посмотрелась в зеркало. Хиллари знала, что встретит на вечере Филиппа Маркхама. Допивая виски, она размышляла о том, как это Ник всегда узнает о ее похождениях. У нее с Филом еще ничего не произошло, но в августе он приедет в Париж, и кто знает, что может тогда случиться… Кто знает…




Глава четвертая


Корабль — огромный, суперсовременный, безупречный по красоте и плавности линий — бросил якорь у 88-го пирса на Гудзоне. Выйдя из автомобиля, Арман на миг засмотрелся на изящный силуэт трех его труб, вырисовывающихся на фоне неба. Несмотря на свой солидный вес — более восьмидесяти тысяч тонн, — это было самое быстроходное и технически совершенное судно в мире. При взгляде на него перехватывало дыхание, хотелось застыть в благоговейном молчании. Еще прекраснее он казался в открытом море, когда шел на всех парах, но и сейчас, у причала, это было само совершенство.

— Папа! Папа! Я тоже хочу посмотреть. — Элизабет первой выпрыгнула из «ситроена» и остановилась рядом с отцом, крепко сжавшим ее маленькую ручонку. — Так это он?

— Нет. — Арман улыбнулся. — Это она. Прекрасная «Нормандия», мое сокровище. Такого корабля больше нигде не увидишь, малышка. — Неважно, что там еще построят в будущем, другой «Нормандии» больше не будет. Многие из тех, кто плавал на «Нормандии» за семь лет ее существования, согласились бы с ним, а ведь это были в основном знаменитые и богатые л люди, мировая элита. Ибо это действительно было необыкновенное судно, единственное в своем роде, превосходящее все другие по красоте, элегантности, быстроходности. Настоящий плавучий остров всевозможной роскоши.

Арман обернулся, почувствовав, что жена рядом. На миг он забыл и о ней, и о детях. Он, возможно, даже прослезился бы, если бы мог себе это позволить. В этом корабле было нечто такое, что наполняло его сердце гордостью за Францию. Сколько души и труда вложено в него; это само совершенство.

Лиана понимала, что сейчас чувствует Арман. Она молча любовалась просветленным лицом мужа и, когда он обернулся к ней, улыбнулась.

— Ты стоишь, как гордый папаша, — ласково пошутила она.

Арман кивнул в знак согласия — он нисколько не стыдился своих чувств.

Меж тем Мари-Анж подбежала к сестре, и девочки весело запрыгали вокруг родителей.

— Можно нам подняться на корабль, папа? Можно? Можно?

Лиана взяла дочерей за руки, Арман отдал распоряжение шоферу и носильщику, и пять минут спустя, пройдя под огромной аркой с надписью: COMPAGNIE GENERALE TRANSAT-LANTIQUE, они вошли в лифт, поднявший их на посадочную площадку пирса. Для пассажиров имелись три отдельных входа: PREMIERE CLAS-SE, TOURTSTE и CABINE. Первый класс принимал восемьсот шестьдесят четыре пассажира. Когда Арман, Лиана и девочки поднялись на палубу «Нормандии», был почти полдень. Они выехали из Вашингтона поездом в 5 часов утра и полчаса назад прибыли в Нью-Йорк, где их встретил автомобиль французского консульства, который и доставил их прямо к 88-му пирсу на 50-ю Вест-стрит.

— Bonjour, monsieur, madame. — Одетый в парадную форму офицер улыбнулся двум нарядным девочкам в одинаковых голубых платьицах, белых перчатках, соломенных шляпках и сверкающих открытых туфельках. — Mesdemoiselles, bienvenue a bord.

Он любезно взглянул на Армана. Молодой офицер любил свою работу. За годы службы здесь, пропуская пассажиров на борт, он встречал Томаса Манна, Стоковского, Жироду, Сент-Экзюпери, многих кинозвезд, таких, как Дуглас Фэрбенкс, гигантов литературного мира, коронованных глав государств и особ почти всех европейских стран. Он всегда волновался, ожидая, когда они назовут себя, хотя чаще всего узнавал их с первого взгляда.

— Monsieur?..

— Де Вильер, — спокойно ответил Арман.

— Ambassadeur? — спросил молодой человек Арман утвердительно кивнул. — Ah, bien sur. Конечно.

Заглянув в список пассажиров, он увидел, что де Вильеры занимают едва ли не самые роскошные апартаменты на корабле. Офицер не знал, что это любезность со стороны компании, и на него произвело впечатление, что посол и его семья будут занимать большой люкс «Трувиль».

— Вас проводят. — Он сделал знак стюарду, который мгновенно появился рядом и взял у Лианы ее небольшую сумку. Основной багаж отправили на корабль уже несколько дней назад, а те вещи, что они взяли с собой в поезд, доставят в каюты чуть позже. Обслуживание на «Нормандии» было превосходным.

Люкс «Трувиль» располагался на верхней палубе. Здесь же находился еще один люкс — оба они имели собственные прогулочные палубы, с которых открывался вид на уютное кафе-гриль под открытым небом. Внутри было четыре просторных, со вкусом обставленных спальни, одна для Лианы и Армана, по одной для каждой из девочек и еще одна для гувернантки. На той же палубе располагались комнаты прислуги. Одну из них займет помощник Армана, Жак Перье, который плыл вместе с ними, чтобы Арман мог во время плавания продолжать работу. Остальные оставались запертыми. Единственными их соседями на просторной верхней палубе будет семья в соседнем люксе «Довиль», таком же дорогом и роскошном, но совершенно иначе оформленном. Все каюты первого класса имели уникальную отделку, ни одна не копировала другую, Арман и Лиана огляделись, их глаза встретились, и Лиана не могла сдержать счастливого смеха. Все вокруг казалось настолько прекрасным, что она невольно почувствовала себя взволнованной и возбужденной, как ребенок.

— Alors, ma chene. — Стюард вышел, они стояли в большой гостиной возле обещанного детского рояля. — Qu'en penses tu? — Что ты об этом думаешь?

Что она могла думать? Это было сказочное место, здесь хотелось провести не пять дней, а пять недель.. пять месяцев… пять лет… На «Нормандии» хотелось остаться навсегда. По восхищенным глазам мужа она поняла, что он думает то же самое.

— Просто потрясающе. — По пути в каюту они повсюду замечали все новые и новые детали: роскошную отделку ценными породами дерева, прекрасные скульптуры, огромные стеклянные панели. «Нормандия» казалась не плавучим отелем, а целым прекрасным городом на воде, где все гармонично, все ласкает глаз. Лиана, продолжая радостно улыбаться, опустилась на покрытую темно-зеленым бархатом тахту. — Ущипни меня, я сплю! Вдруг все это мне только снится и я сейчас проснусь в Вашингтоне?

— Нет, любимая. — Он сел рядом с женой. — Тебе это не снится.

— Но, Арман, мне страшно подумать, сколько это может стоить!

Он улыбнулся ей с видом победителя. Как приятно видеть ее счастливой, ошеломленной. Лиана не раз путешествовала с отцом и привыкла к роскошным апартаментам, но тут было нечто большее, нечто совершенно уникальное. Нетрудно поверить, что другого такого корабля нет и никогда не будет, что люди еще долгие годы будут с восхищением говорить о нем.

— Хочешь выпить, Лиана? — Он открыл двойные, обшитые деревом двери, за которыми скрывался огромный бар.

— Боже правый! Да здесь же целое море!

Арман открыл бутылку шампанского «Дом Периньон», наполнил бокал и протянул Лиане. Взяв второй бокал, он поднял его и, глядя на свою красавицу-жену, провозгласил:

— За двух самых прекрасных дам на свете… За «Нормандию» и Лиану!

Сияя от счастья, Лиана пригубила искрящееся вино и подошла к мужу. Это напоминало их медовый месяц, и она с сожалением вспомнила, что в соседней комнате девочки.

— Может быть, пройдемся, посмотрим корабль? — предложил Арман.

— А как же девочки? Он засмеялся:

— Здесь? Я думаю, они быстро найдут себе занятие. Мадемуазель уже помогла им распаковать игрушки. Я даже знаю, что хочу увидеть в первую очередь.

— Что же? — Он смотрел, как она расчесывает свои длинные светлые волосы, и чувствовал, что в нем поднимается волна желания. В последние дни он был так занят, так редко видел ее. У них почти не было времени побыть вдвоем, и они надеялись, что во время плавания им ничто не помешает быть вместе и, наконец, вдоволь наговориться. За десять лет супружества дружеские разговоры стали для них особым удовольствием. Когда у Армана не хватало времени поговорить с женой, он чувствовал себя одиноко. Он уже пообещал себе, что на корабле станет работать со своим помощником Жаком Перье только с десяти до полудня, а все остальное время будет свободен. Так что путешествие оказалось большой удачей и для Перье. Молодой человек, примерно одного возраста с Лианой, должен был бы возвращаться во Францию на другом корабле и, разумеется, вторым классом. Но Арман, желая вознаградить его за пять лет преданной службы, похлопотал за своего помощника, и Жак получил возможность плыть на «Нормандии». Сначала Лиана обрадовалась за Жака, но теперь втайне надеялась, что он подыщет себе компанию и будет не слишком докучать им. Как и Арман, она больше всего на свете хотела побыть наедине с мужем. За девочек она не беспокоилась — на судне имелось множество развлечений для детей: бассейн, игровые комнаты, кукольный театр, кино, не считая специального помещения для собак, куда могли заходить дети. Лиана рассчитывала, что Жак тоже найдет себе занятие. Выходя из каюты, они как раз вспомнили о нем.

— Думаю, он сам найдет нас, когда корабль отчалит, — сказал Арман. — Ну так что же тебе не терпится посмотреть?

— Все! — Ее глаза сияли, как у маленькой девочки. — Я хочу увидеть бар, отделанный лакированной кожей, зимний сад, главный салон… Хочу осмотреть даже мужскую курительную комнату. В рекламном буклете она выглядит потрясающе.

— Ну, не думаю, что ты пойдешь в курительную комнату. — Арман снова улыбнулся жене — такой красивой в красном шелковом костюме. Трудно поверить, что они женаты уже десять лет. Ей и сейчас нельзя дать больше девятнадцати. Рядом с ним она смотрелась почти ребенком. Встречные невольно провожали взглядом эту красивую пару. Они не спеша спустились на шлюпочную палубу, затем прошли в носовую часть судна, откуда был виден Нью-Йорк в мареве знойного июньского дня. Но здесь, на корабле, жара совсем не чувствовалась, лицо обвевал приятный легкий ветерок. Они пересекли холл первого класса и заглянули в помещение театра. Лиана вспомнила о бассейне.

— Часть бассейна отведена для детей, там мелко, и девочки могут спокойно купаться.

— Наши маленькие рыбки? — улыбнулся Арман. — Они могут спокойно нырять в любом бассейне.

— Все-таки спокойнее, когда знаешь, что есть мелкая часть. Как ты думаешь, бассейн сегодня открыт? — Ей хотелось видеть все сразу.

— Скорее всего, его не открывают до отплытия.

На «Нормандии» часто устраивали прощальные вечеринки, и нетрудно было предположить, что кому-то из пассажиров или гостей придет в голову мысль прыгнуть в бассейн после пары бутылок шампанского.

Они прошли театр и заглянули в библиотеку, красиво и строго оформленную, за библиотекой Лиана обнаружила зимний сад, о котором читала в рекламном буклете. Войдя сюда, она чуть не лишилась дара речи. Здесь переплетались заросли тропической зелени, тихо журчала вода в мраморных фонтанах, в высоких прозрачных клетках прыгали экзотические птицы. Сад располагался в носовой части корабля, благодаря чему возникало ощущение открытого пространства. Еще никогда Лиане не приходилось видеть более экзотического места. Она просто не верила своим глазам.

— Боже, как красиво! Куда лучше, чем на фотографиях.

В самом деле, никакие фотографии не могли передать неповторимого очарования «Нормандии» и всех ее роскошных интерьеров. Поднявшись на ее борт, вы попадали в сказочную страну, более живописную, чем Версаль или Фонтенбло; и люди вокруг начинали казаться необыкновенно красивыми и интересными. Ни Арман, ни Лиана никогда не видели ничего подобного. Возвращаясь к себе в каюты, расположенные в противоположном конце корабля, они со всех сторон слышали восторженные возгласы: «Потрясающе… замечательно… Просто чудо…». Они и сами думали так же.

— Посмотрим, здесь ли Жак? — Они как раз проходили мимо его каюты, направляясь к себе; сердце Лианы на миг болезненно сжалось. Ей вовсе не хотелось сейчас видеть Жака, он вообще был ей здесь не нужен. Нужен только Арман, Лиана мечтала путешествовать только с ним одним. Она даже немного жалела о том, что с ними девочки. А как было бы чудесно провести эти пять дней наедине друг с другом.

— Зайдем, если хочешь.

Она знала, что Жак нужен Арману. Конечно, было бы куда лучше, если бы здесь, на «Нормандии», он мог забыть о работе. Но таков уж Арман, такова его служба. Обязанности превыше всего. Они остановились и постучали, но, к радости Лианы, ответа не последовало. К ним тотчас же подошел стюард.

— Вы ищете мсье Перье, господин посол?

— Да.

— Он в кафе-гриль с друзьями. Я могу проводить вас туда.

— Нет, не стоит. — Арман вежливо улыбнулся стюарду. — У нас будет достаточно времени. — По крайней мере, теперь он точно знал, что Перье на борту. До прибытия во Францию Арману следовало подготовить еще несколько очень важных дипломатических бумаг, и помощник был ему необходим. — Спасибо.

— Не стоит благодарности. Я ваш главный стюард на время путешествия. Жан-Ив Херрик.

— Судя по акценту, он был из Бретани. — Думаю, в каюте вас ждет записка от капитана.

— Еще раз спасибо.

Лиана и Арман вошли в каюту и действительно рядом с огромной корзиной цветов и двумя корзинами фруктов от вашингтонских друзей на рояле увидели письмо от капитана Торо, который приглашал их на капитанский мостик наблюдать отплытие «Нормандии». Такой чести удостаивались немногие, и Лиана была польщена.

— Как ты думаешь, мы можем взять фотоаппарат?

— Думаю, да. А где же дети?

Девочек нигде не было. Гувернантка оставила де Вильерам записку, сообщая, что девочки захотели посмотреть собак и теннисный корт. Лиана знала, что на мадемуазель можно положиться. Капитанский мостик находился в носовой части корабля, как раз над зимним садом, и они повернули туда, откуда только что пришли.

Два офицера охраняли вход в рулевую рубку — любопытные сюда не допускались. Арман показал им приглашение от капитана Торо, и де Вильеров провели в рубку, где их встретил сам капитан. Это был худощавый седой человек с глубоко посаженными голубыми глазами Он поцеловал Лиане руку и обменялся рукопожатием с Арманом, приветствуя их на борту своего корабля. Они в свою очередь рассыпались в похвалах «Нормандии».

— Мы все очень ею гордимся. — Капитан сиял. «Нормандия» только что снова побила рекорд по скорости, переходя через Атлантику, но куда больше она прославилась своим великолепием.

— Она даже прекраснее, чем мы ожидали. Необыкновенный корабль. — Арман с интересом осмотрелся вокруг… Везде царил безупречный порядок, все было отлажено, как механизм швейцарских часов. На большом столе лежали штурманские карты. Здесь же, в штурманской рубке, располагалось возвышение, где стояли капитан и его первый помощник, управлявший судном. Отсюда открывался превосходный вид. «Нормандия» была известна своим плавным ходом; правда, первое время после спуска на воду отмечалась неприятная вибрация, но и эту проблему вскоре решили. Одним словом, «Нормандия» стала воплощением самых смелых конструкторских замыслов.

Отойдя в сторону, чтобы не мешать работе команды, Арман и Лиана наблюдали, как корабль медленно оторвался от причала, с помощью буксиров дошел до выхода из порта, медленно развернулся на восток и взял курс на Францию. И вот нью-йоркский порт начал исчезать из виду — они оказались в открытом море. Армана восхитила маневренность судна и слаженность работы команды.

— Мы надеемся, ваше путешествие будет приятным, — улыбнулся Лиане капитан. — Вы окажете мне большую честь, если отужинаете сегодня со мной. У нас на корабле, как обычно, немало интересных людей. — Он так гордился своим кораблем, что не мог не похвастать немного, но он имел на это право. Арман с удовольствием принял приглашение. К тому же было интересно, что за знаменитости соберутся у капитана за ужином. Он надеялся, что Лиана подружится с кем-нибудь и новые знакомые не дадут ей скучать, пока он работает с Жаком. Де Вильеры еще раз поблагодарили капитана и вернулись к себе.

Было три часа пополудни, и Арман предложил заказать в каюту сандвичи и чай. У них была своя столовая как раз для таких случаев. Пока Арман читал меню, Лиана растянулась на большой, удобной кровати.

— Если я все это съем, тебе придется во Франции выкатывать меня с корабля, как шар, — засмеялась она.

— Ты можешь позволить себе потолстеть на пару фунтов. — Лиана многим казалась слишком худощавой, но именно такой она и нравилась Арману: высокая, стройная, элегантная. Худоба делала ее похожей на девочку-подростка, и, когда она играла на лужайке с дочерьми, ее можно было принять за их старшую сестру. Она так и дышала юностью, особенно сейчас, когда, сняв красный шелковый костюм, осталась в атласном белье, отделанном целым каскадом дорогих кружев. Арман отложил меню в сторону и подошел к жене. И как раз в эту секунду как на зло зазвенел колокольчик у двери. Лиана вздохнула, Арман пошел к выходу.

— Я сейчас. — Но раньше, чем вошедший заговорил, Лиана поняла, что это Жак Перье. Верный помощник, правая рука посла — честное лицо, очки в роговой оправе, всегда битком набитый портфель. Из-за Жака их медовый месяц заканчивался, так и не начавшись. Она слышала, как они разговаривают в гостиной. Через минуту Арман вошел в спальню.

— Он ушел? — Лиана, все еще в одном белье, сидела на постели.

— Нет… Мне очень жаль, Лиана… Тут несколько телеграмм… Их принесли перед самым отъездом. Я должен… — Он на секунду запнулся, стараясь заглянуть ей в глаза. Но она только улыбнулась.

— Ладно, я все поняла. Вы будете работать здесь?

— Нет, наверное, пойдем к нему. Закажи пока что-нибудь поесть. Я вернусь через полчаса. — Он быстро поцеловал ее и вышел, его мысли были уже далеко. Лиана снова заглянула в меню, но есть ей совсем не хотелось. Ее мучил другой голод. Ей нужен был Арман, ей хотелось все время быть с ним. Она легла на кровать, закрыла глаза и скоро уснула. Ей снился пляж где-то на юге Франции. Она видела Армана и пыталась подойти к нему, но ей преграждал путь незнакомец с лицом Жака Перье. Лиана проспала два часа, пока девочки с гувернанткой не вернулись из бассейна.




В соседнем люксе Хиллари Бернхам стояла перед баром и с раздраженным видом изучала его содержимое. Шампанского было хоть залейся, но ни капли шотландского виски.

— Черт бы побрал этот паршивый бар. Вонючие французишки, вечно думают только о своем проклятом вине. — Она захлопнула бар и повернулась к Нику — темные глаза сверкали, волосы, черные и блестящие, как шелк, ниспадали на эффектное платье из белого крепдешина. Шляпку Хиллари швырнула на стул, войдя в гостиную. Отделка апартаментов не вызвала у нее никакого восхищения, она даже не заметила окружающего ее великолепия. Первым делом Хиллари распорядилась, чтобы горничная начала распаковывать чемоданы с одеждой и погладила черную атласную юбку и малиновую блузку, которые хозяйка собиралась надеть вечером.

— Может, сначала осмотримся вокруг, а уж потом ты выпьешь, Хил?

Ник наблюдал, как Хиллари, качая головой, отошла от бара, похожая на обиженного, безнадежно несчастного ребенка. Он никогда не мог понять, отчего она так несчастна. Конечно, ее всячески баловали и в детстве, и в юности, муж ее раздражал, она разочаровалась в жизни, и все-таки ему трудно было понять ее. За маской грубости, дерзости скрывалась прелестная женщина, все еще имеющая над ним большую власть. Самым грустным было то, что она никогда не была так же сильно привязана к нему. Несколько раз Нику приходила в голову сумасшедшая мысль, что на корабле жена изменится, что вдали от нью-йоркских и бостонских друзей она снова станет той девушкой, которую он встретил когда-то, но в эту минуту он понял, что все эти мечты — ерунда. Накануне вечером Хиллари несколько раз куда-то звонила из своей туалетной комнаты, а в одиннадцать ушла и вернулась только через пару часов. Он не спрашивал, куда она ходила. Теперь это не имело значения. Они уезжали на целый год.

— Хочешь шампанского? — Он говорил па-прежнему ровно и доброжелательно, но теплоты в его голосе почти не осталось.

— Нет, спасибо. Я, пожалуй, зайду в бар.

Она взглянула на план помещений корабля и выяснила, что один из баров расположен как раз под ними. Прежде чем выйти из каюты, она быстро провела по губам помадой. Джонни гулял с гувернанткой по палубе, и, немного поколебавшись, Ник решил пойти с женой. Он принял решение не спускать с нее глаз, чтобы она хотя бы здесь не взялась за старое. Что бы там ни оставалось у нее в Нью-Йорке, во Франции он не намерен позволять ей делать то же самое. Американцев в Париже было сравнительно немного, не хватало еще, чтобы о ней начали говорить. И если она собралась вести себя в том же духе, как и последние девять лет, то, значит, ему придется ходить за ней по пятам.

— Куда ты?

Она удивленно взглянула на него через плечо.

— Я решил пойти вместе с тобой в бар. — Он спокойно встретил ее взгляд. — Ты не возражаешь?

— Вовсе нет. — Они разговаривали как чужие люди.

Хиллари спустилась в круглосуточный гриль-бар на шлюпочной палубе. Ник пошел за ней. Это был тот самый бар, который так заинтересовал Лиану отделанными кожей стенами. Он выходил окнами на палубу первого класса, где собралось много пассажиров, наблюдавших за отплытием «Нормандии». Теперь они парами и небольшими группами направлялись в бар, оживленно разговаривая и смеясь. Только Хиллари и Ник мрачно сидели в полном молчании, по крайней мере, так казалось Нику, наблюдавшему, как люди входят и рассаживаются. Внезапно он ясно осознал, что просто не знает, о чем говорить с этой женщиной, как будто они совершенно чужие друг другу. Все, что он знает о ней, это то, что она постоянно ходит на вечеринки, покупает новые наряды и при первой возможности старается улизнуть в Ньюпорт или Бостон, Как, в сущности, странно, что они оказались здесь вдвоем. Пока Хиллари заказывала себе виски, Нику пришло в голову, что она, пожалуй, чувствует себя здесь, в этом баре, загнанной в ловушку. Он сидел и не мог придумать, что бы такое сказать. О чем говорить с женщиной, которая избегает его вот уже девять лет? «Привет, как живешь? Как ты жила эти годы? Будем знакомы, меня зовут Ник…» Он невольно улыбнулся абсурдности этой мысли и, подняв голову, увидел, что Хиллари смотрит на него с любопытством и подозрительностью одновременно.

— Что смешного?

Он хотел ответить что-нибудь неопределенно-успокаивающее, но передумал.

— Мы смешные, Хил. Я все стараюсь вспомнить, когда мы с тобой последний раз вот так сидели, никуда не торопились, не ссорились. Как нелепо. Я никак не могу придумать, что тебе сказать.

Он совсем забыл, как она быстро заводится, но совсем не хотел сердить ее сейчас. У него даже мелькнула надежда, что они снова найдут общий язык. Может быть, без своего бостонского дружка Хиллари изменится. Он снова улыбнулся своим мыслям и накрыл ее длинную нежную руку своей, почувствовав под пальцами бриллиант в десять каратов, который сам когда-то подарил ей. Вначале он дарил ей много драгоценностей, но это ее не очень-то радовало, и в последние годы он перестал делать ей подарки. Зато теперь она получала дары от других, например этот жакет из лисы, который появился у нее прошлой зимой, потом большая брошь с изумрудами — она ее надевает, словно дразня его… кольцо с рубином… Он старался не думать об этом. Ничего хорошего от этих размышлений не будет. Он заглянул в ее большие темные глаза и улыбнулся.

— Привет, Хиллари. Как хорошо, что ты здесь, со мной.

— В самом деле? — Она казалась скорее грустной, чем рассерженной. — Не знаю, почему так получается, Ник. Я никогда не была тебе хорошей женой. — В ее голосе слышалось не раскаяние, а лишь легкий оттенок горечи.

— Мы стали чужими за эти годы, Хил, но, я надеюсь, не навсегда.

— Навсегда, Ник. Ты ведь почти не знаешь меня, а я, сказать по правде, часто не могу даже вспомнить, кто ты такой. Я только смутно помню, что было время, когда мы с тобой куда-то ходили вместе, ты казался мне таким красивым, мы смотрели друг на друга… — Ее глаза заблестели, она отвернулась. — Теперь все не так.

— Разве я так сильно изменился за эти годы?

Ему тоже стало грустно Они должны были давно сказать это, но только теперь, в этом баре, на отплывающем корабле, чуть-чуть приоткрыли друг другу свои души. — Разве я стал другим, Хил?

Она кивнула; когда Хиллари снова подняла на него глаза, в них блестели слезы.

— Да. Ты мой муж. — Она произнесла это так, будто на свете нет более ужасного слова; плечи ее резко дернулись, она даже откинулась на стуле, будто хотела отодвинуться от него подальше.

— Разве это так плохо?

— Мне кажется… — Ей было трудно говорить, но она решилась идти напролом. Пусть он знает, что она чувствует. — Я думаю, для меня — плохо. Наверное, я зря вообще вышла замуж.

В голосе Хиллари больше не было горечи, она как будто снова стала прекрасной молодой дебютанткой, той девушкой, которую он, как она заявила однажды, «изнасиловал», «выкрал из дома», которой он «сделал ребенка» и которую насильно заставил стать его женой. Сейчас она говорила совершенно искренне; именно так она все себе и представляла. Бесполезно спорить с ней, напоминать, что она сама захотела переспать с ним, что в ее беременности она сама виновата ничуть не меньше его и что он, в отличие от нее, сделал все, чтобы как-то наладить их совместную жизнь.

— Я чувствую себя так, как будто меня загнали в ловушку, будто я птица, которая не может летать, а только прыгает и хлопает крыльями, и над ней все потешаются… Я чувствую себя безобразной, уродиной, совсем не такой, как раньше.

— Но ты стала еще красивее, — произнес Ник, глядя ей в глаза. Хил действительно стала красавицей: молочно-белая кожа, блестящие волосы, изящные плечи и руки. В Хиллари Берн-хам не было ничего безобразного, кроме диких выходок, которые она себе иногда позволяла, но сейчас он предпочел не вспоминать о них. — Ты превратилась в потрясающе красивую женщину. Да это и неудивительно. Ты ведь была очень красивой девушкой.

— Но я больше не девушка, Ник. Я даже не женщина. — Она замолчала, как бы подбирая слова. — Ты даже не представляешь, что значит для женщины быть замужем. Это значит стать чьей-то собственностью, вещью, когда никто больше не видит в тебе человека. — Ник никогда не задумывался об этом, и слова Хил удивили его. Так вот чего она добивалась все эти годы — она хотела стать самостоятельной, принадлежать самой себе.

— Я вовсе не считаю тебя своей собственностью, Хил. Я считаю тебя своей женой.

— А что это значит? — Впервые за полчаса в ее голосе снова зазвучала злость; она сделала знак проходящему мимо официанту, чтобы он принес еще виски. — «Моя жена» звучит так же, как «мой стул», «мой стол», «моя машина». Моя жена. И что дальше? Миссис Николас Бернхам. У меня даже имени своего нет, черт возьми. Мама Джонни! Как будто чья-то собачка! Я хочу быть самой собой — Хиллари!

— Просто Хиллари? — Он грустно улыбнулся.

— Просто Хиллари. — Она взялась за свой стакан.

— А кто ты для своих друзей, Хил?

— Своя. По крайней мере, моим друзьям и знакомым нет дела до того, что я твоя жена. Мне надоело до смерти слышать о Нике Бернхаме: «Ник Бернхам то… Ник Бернхам се… О, вы, должно быть, миссис Николас Бернхам…» Жена Ника Бернхама… Ник Бернхам… Ник Бернхам! — Она почти кричала, и он попытался остановить ее. — И не затыкай мне рот, черт возьми! Ты даже не представляешь себе, каково это. — Чувствовалось, что она рада наконец выложить все начистоту. Для них это было нечто новое, ведь они привыкли жить каждый своей жизнью. Может быть, теперь он начнет понимать, что скрывается за ее независимостью. Ирония заключалась в том, что именно то, что сейчас так раздражает Хил, и привлекло ее когда-то к нему. Ведь больше всего ей в нем понравилось то, что он был Николас Бернхам, со всем из этого вытекающим.

— И я тебе еще кое-что скажу. В Бостоне всем наплевать, кто ты такой, Ник. — Они оба знали, что это неправда, но очень уж ей хотелось так сказать. — Там все мои друзья, и они меня знали еще до того, как ты женился на мне. — Он и представить себе не мог, что это для нее так важно. И тут ему пришло в голову, что, вероятно, есть способ избавить Хиллари от этого ужасного бремени злобы и гнева. В это время к ним подошел стюард.

— Мистер Бернхам?

— Да? — Он сразу же подумал о Джонни. Вдруг с мальчиком что-то случилось, пока они тут сидят.

— Вам записка от капитана. — Ник взглянул на Хиллари и внезапно понял, что ее откровенности не хватило на самое главное: она завидует ему.

— Спасибо. — Он кивнул и взял конверт с золотой каймой. Стюард ушел, Ник достал листок с официальным приглашением: «Капитан Торо имеет честь пригласить вас на ужин… сегодня в 9 часов вечера в Большом обеденном зале».

— Что там? Они уже начали — целовать тебе зад? — Хил допивала второй бокал, ее глаза уже слишком ярко блестели, но на этот раз не от слез.

— Ш-ш-ш, Хил, пожалуйста. — Он огляделся, не услышал ли ее кто-нибудь. Мысль о том, что кто-то стремится заискивать перед ним, казалась неприятной. Но ведь он и в самом деле весьма важная персона и неизбежно вызывает интерес. И надо признать, он неплохо справляется со своей ролью, хотя временами держится излишне скромно. — Капитан приглашает нас на ужин.

— Это еще зачем? Хотят, чтобы ты купил корабль? Я слышала, эту старую калошу называют плавучим долгом Франции.

— Этот корабль стоит того, чтобы его купили. — Он знал по опыту, что, когда она в таком настроении, прямые ответы на ее вопросы злят ее еще больше. — Мы приглашены на девять часов. Может быть, ты что-нибудь съешь? Сейчас только половина пятого. Мы можем заказать что-то здесь или выпить чай в Большом салоне.

— Я ничего не хочу. — Ник заметил, что Хиллари делает знак официанту, чтобы тот принес еще выпить. Он отрицательно покачал головой, и официант исчез.

— Я не ребенок, Ник. — Она уже почти шипела. Всю жизнь ее окружающие — мать, отец, гувернантки, Ник — обращались с ней как с ребенком. И только Райан Хэлоуэй, Филипп Маркхам и другие видели в ней взрослую женщину. — Я не маленькая и могу пить столько, сколько захочу.

— Если ты выпьешь слишком много, тебя замучает морская болезнь.

На этот раз она не стала спорить. Пока Ник выписывал чек, она открыла золотую с алмазной застежкой пудреницу от Картье и небрежно провела по губам ярко-алой помадой. Она принадлежала к тем женщинам, которые без малейших усилий привлекают внимание окружающих; вот и сейчас, пока они шли к выходу, многие из сидящих в зале мужчин провожали ее взглядами. Они вышли на прогулочную палубу. Нью-Йорк уже исчез из виду. «Нормандия» шла со скоростью тридцать узлов, почти не оставляя следа за кормой.

Они молча стояли, опершись о поручни; Ник размышлял над тем, что узнал о своей жене из их последнего разговора. Он никогда раньше не осознавал, насколько мучительным был для нее брак. Она хотела принадлежать только себе. Возможно, она права, ей и в самом деле не следовало выходить замуж. Но теперь слишком поздно думать об этом. Ник никогда не позволит ей уйти и не отдаст Джонни. На миг ему захотелось обнять ее, но он инстинктивно почувствовал, что этого делать не следует, и тихо вздохнул. Он часто тосковал по той дружеской привязанности, какая устанавливается между близкими людьми и какой никогда не было между ним и Хиллари. Их связывал секс, страсть, по крайней мере вначале, но покоя, который появляется, когда людям легко и удобно вместе, у них никогда не было. И сейчас он задавал себе вопрос: любили ли они когда-нибудь друг друга? Или то, что их связывало, оказалось лишь физическим влечением?

— О чем ты думаешь, Ник? — Он не ожидал от нее такого вопроса и, повернувшись к ней, грустно улыбнулся:

— О нас. О том, что у нас есть, чего нет. — Опасные слова. Но здесь, на палубе, когда ветер бьет в лицо, Ник чувствовал себя до странности свободным, как будто он попал в другой мир, где необязательно следовать строгим правилам обычной, нормальной жизни.

— И что же у нас есть?

— Я уже ни в чем не уверен. — Он вздохнул и наклонился над перилами. — Я знаю, что было у нас вначале.

— Начало было ненастоящим.

— Начало никогда не бывает настоящим. В нашем начале как раз и было настоящее. Я очень любил тебя, Хил.

— А теперь? — Она впилась в него взглядом.

— Я все еще люблю тебя. «Почему? — задал он вопрос самому себе. — Может быть, из-за Джонни?»

— После всего, что я сделала тебе? — Она признавала свои грехи, по крайней мере, иногда. А сейчас она, как и он, чувствовала странную свободу, особенно после двух стаканов виски.

— Да.

— Ты смелый человек. — Она говорила открыто и честно, но так и не призналась, что любит его. Сказать так значило бы полностью открыться перед ним, признать, что она принадлежит ему. Откинув с лица волосы, Хил смотрела на море. Ей не хотелось, чтобы Ник заглядывал к ней в душу, а может быть, она просто старалась не причинять ему боль. — Что мне надеть на ужин?

— Надень что хочешь. — Им вдруг овладела усталость и грусть. Он так и не решился спросить, любит ли она его. Может быть, теперь это не так уж важно. Возможно, она права. Они женаты. Она принадлежит ему. Но теперь он ясно понял, что думать так — заблуждение. — Мужчины будут в белых галстуках. Думаю, тебе лучше надеть что-то достаточно строгое.

Она подумала, что для такого случая черная юбка и малиновая блузка, пожалуй, не подойдут. Пока они возвращались в каюту на верхней палубе, Хил мысленно перебрала содержимое своих чемоданов и остановилась на изящном розовато-лиловом платье.

Когда они вернулись к себе, Ник заглянул в комнату к сыну, но мальчика не было — вероятно, Джонни с гувернанткой все еще путешествуют по палубам. Ник вдруг пожалел, что не пошел с сыном. Выйдя из комнаты мальчика, он увидел, что Хиллари смотрит на него. Она сняла белое крепдешиновое платье и стояла теперь в белой комбинации, красивая, как никогда. Она была из таких женщин, с которыми мужчинам хочется быть грубыми. Это не приходило Нику в голову, когда ей было восемнадцать. Но теперь он часто думал о ней так.

— Боже правый, посмотри на свое лицо! — засмеялась Хиллари глубоким грудным смехом, когда Ник приблизился к ней. — Ты выглядишь как злодей, Ник Бернхам! — Лямка ее сорочки упала с плеча, и он увидел, что на ней нет бюстгальтера. Она стояла перед ним, дразня его каждой клеточкой своего тела.

— Послушай, Хил, если ты будешь так стоять, у тебя могут быть большие неприятности!

— Да? И что же это за неприятности? — Ник приблизился к жене, ощущая тепло ее дразнящего тела. Но на этот раз он не стал играть с ней в слова. Он просто впился губами в ее губы, не раздумывая, хочет ли она этого. С Хиллари это никогда нельзя сказать наверняка, все зависит от того, насколько активным оказывается в данный момент ее любовник. Но здесь у нее нет любовника. Она на корабле, в десятках миль от берега, затерянная между двумя мирами. Она обняла мужа, он быстро подхватил ее на руки, вошел в спальню и ногой захлопнул за собой дверь Опустив ее на постель, он сорвал с нее белую шелковую сорочку. С жадностью умирающего от голода человека он приник к ее восхитительной плоти. Она отдавалась со страстью, напоминавшей о прошлом, однако теперь в ней чувствовался полученный за последние годы опыт. Но он больше не задавал вопросов, не думал ни о чем, кроме своего безудержного желания, которое, нарастая, стало наконец безграничным, и он накрыл ее тело своим. Потом они лежали обессилевшие, и он подумал, что она, конечно, права. Она, без сомнения, его жена. Но она никогда не будет принадлежать ему. И никому другому. Хиллари принадлежит только себе, так было в прошлом, так будет и в будущем. Она всегда была недосягаема для него, и теперь, глядя на нее, мирно спящую в его объятиях, он с горечью подумал, что мечтал о невозможном. Хил похожа на дикого зверька, которого стараются приручить. И еще в одном она права — он действительно втайне всегда хотел, чтобы она принадлежала ему.




Глава пятая


Каждая из дам, появившихся в тот вечер в Большом обеденном зале, могла бы стать предметом гордости любого мужчины. Их прически и макияж казались верхом совершенства, почти все платья, тщательно выглаженные горничными, созданы лучшими парижскими модельерами. Сверкание драгоценностей соперничало с блеском освещавших комнату огней; это великолепие отражали стены из небьющегося зеркального стекла, которые были на целых пятьдесят футов длиннее, чем стены знаменитого Зеркального зала в Версале. Огромное помещение, высотой в три палубы, подобно шкатулке с драгоценностями, заполнилось рубинами тафты, сапфирами бархата и изумрудами атласа. Лиана пришла в изысканном открытом платье из черной тафты, ниспадавшем волнами оборок. Когда же в зале появилась Хиллари Бернхам, все взгляды, казалось, устремились на нее. Ее розовато-лиловое атласное платье в греческом стиле так облегало ее прекрасные формы, что на минуту все, включая капитана, затаили дыхание. У нее на шее сверкало ожерелье из крупных жемчужин. Но взгляды привлекало не ожерелье, а блестящие темные волосы, молочно-белая кожа, сверкающие черные глаза и прекрасное тело — вот она, плавно покачиваясь, спустилась по лестнице и подошла к столу капитана. Прямо за ним возвышалась огромная бронзовая статуя, олицетворяющая мир. Голова статуи была высоко поднята, но Хиллари, подходя к столу, держала голову еще выше. Ник следовал за ней, великолепный в белом галстуке и фраке, в накрахмаленной рубашке с перламутровыми, украшенными бриллиантами запонками. В ушах Хиллари, под темным шелком ее волос, также сверкали бриллианты, соперничая с пляшущими в ее глазах огоньками.

— Добрый вечер, капитан, — произнесла она глубоким и сильным голосом; сидящие за столом невольно замолчали. Капитан Торо встал, сдержанно, по-военному поклонился и поцеловал ей руку.

— Добрый вечер, мадам. — Он выпрямился и представил ее собравшимся. — Миссис Николас Бернхам. — Затем представил Ника. Все, кто сидел за столом капитана, если не считать Лианы, были куда старше Хиллари и Ника. Большинство из них принадлежали к поколению Армана и капитана Торо. Их жены, элегантные и прекрасно одетые, уже слегка обрюзгли. Многие из них были увешаны драгоценностями, с помощью которых они как бы пытались сгладить неприятное впечатление от их расплывшихся фигур. Но когда появилась Хиллари, никто уже и не смотрел на них. Взгляды всех без исключения мужчин были прикованы к Хиллари и ее платью, которое, казалось, стекало с нее, как вода, оголяя плечи и спускаясь по спине к точке чуть ниже талии, оно подчеркивало восхитительную линию тела, к которому так и хотелось прикоснуться.

— Добрый вечер, господа. — Хиллари не потрудилась даже запомнить их имена; из всех присутствующих она выделила одного лишь Армана, который выглядел особенно внушительно при всех своих знаках отличия. Лиану она не удостоила даже взгляда, хотя та сидела прямо напротив нее, зато Ник, казалось, старался за двоих, оживленно беседуя с двумя пожилыми дамами, сидящими по обеим сторонам от него, и с симпатичным старичком, оказавшемся английским лордом. Лиана заметила, что Ник все время посматривает на жену, но вовсе не тем нежным взглядом, каким посматривал на нее Арман. Ник, похоже, старался постоянно держать жену в поле зрения. Он, правда, не прислушивался к тому, что говорит Хиллари, но все-таки у Лианы сложилось впечатление, что Ник Бернхам не доверяет ей. И вскоре она начала догадываться почему. Хиллари разговаривала с пожилым итальянским принцем, сидевшим от нее слева. Она громко заявила, что Рим ей всегда казался ужасно скучным. При этом она, как бы желая заинтриговать принца, любезно улыбнулась ему, а потом вдруг снова бросила быстрый взгляд на Армана.

— Как я понимаю, вы посол. — Хиллари взглянула на Лиану, очевидно гадая, кем та приходится ему — дочерью или женой. — Вы путешествуете с семьей?

— Да. С женой и дочерьми. Ваш муж сообщил мне, что с вами едет ваш сын. Может быть, дети смогут иногда играть вместе. — Хиллари кивнула, но явно была разочарована. Детские игры ее мало интересовали. Было в ней что-то хищное, она как бы искала легкую добычу; и Лиана подумала, что с таким лицом и телом Хиллари без труда найдет жертву. Лиану очень позабавил тот вежливый отпор, который дал ей Арман. На его счет она никогда не беспокоилась — единственным человеком, который мог отнять у нее Армана, был Жак Перье. Они проработали весь день: вернувшись в каюту, Арман успел только принять ванну и переодеться. К подобным вещам Лиана давно привыкла, хотя и надеялась, что на корабле сможет видеть мужа чаще.

— Наверное, придется потихоньку выбросить твоего Жака за борт, — грозила Лиана, наполняя ванну. Арман смеялся, радуясь, что у него такая все понимающая жена. Но он не заметил, сколько грусти отразилось на ее лице, когда она стояла днем одна на палубе, глядя на море. Она с тоской вспоминала то время, когда он был не столь значительной персоной, когда его не захлестывал этот вечный поток телеграмм, докладных записок и прочих бумаг и у него оставалось больше времени для нее. Теперь такого времени почти не было.

Среди гостей капитана больше всего Лиану заинтересовал Ник Бернхам. Ей захотелось понять, что же это за человек. Он казался вежливым, хорошо воспитанным, за ужином оживленно беседовал со своими соседями, и все-таки к концу приема Лиана знала о нем не больше, чем в первую минуту знакомства. Может быть, он специально избрал такую манеру поведения, чтобы как-то сгладить впечатление, производимое его более чем экстравагантной женой. У Лианы появилось ощущение, что Хиллари сознательно старается шокировать окружающих. Даже платье не просто не подходило к случаю, она намеренно надела именно его, чтобы привлечь внимание. Было ясно — Хиллари Бернхам не из робких.

В тот вечер Ник увидел свою жену другими глазами. Помня ее исповедь в баре, он наблюдал за ней с того самого момента, как ее представили гостям в качестве его жены. Вопреки всякому здравому смыслу он почему-то надеялся, что Хил хоть немного смягчится, но она оставалась прежней. Весь вечер, с той минуты, как капитан произнес роковые слова: «Миссис Николас Бернхам», она вела себя так, будто старалась что-то всем доказать. Ник даже пожалел ее, наблюдая, как она яростно протестует против своих оков. Но ничем не мог помочь ей. Даже его взгляд раздражал Хиллари. Заметив, что Ник на нее смотрит, она принялась усиленно строить глазки Арману. Но посол, казалось, даже не замечал ее усилий.

— Здесь не Бостон и не Нью-Йорк, Хил, — шепотом сказал ей Ник, когда гости направились в Большой салон. — Если ты сейчас выкинешь какой-нибудь номер, считай, твоя репутация испорчена на все пять дней. — Он имел в виду ее безуспешные попытки пофлиртовать с Арманом, капитаном и еще двумя гостями.

— А мне наплевать, что обо мне скажут эти старые зануды.

— Зануды? А мне показалось, что тебе нравится посол. — Это было его первое резкое замечание за сегодняшний день, но очень уж он устал от ее выходок. Даже когда он старался относиться к ней с пониманием, Хил все равно злилась и старалась ему досадить. Ее поведение становилось совершенно непредсказуемым, он никогда не знал, чего ожидать от нее в следующую минуту. — Будь осмотрительнее, хотя бы пока мы на корабле.

— Что-что?

— Веди себя как следует.

Она остановилась и круто повернулась к нему. Злая усмешка исказила лицо.

— Это еще почему? Из-за того, что я твоя жена?

— Не заводись. Так уж случилось, что ты и в самом деле моя жена. Здесь почти тысяча уважаемых, влиятельных людей, и, если ты не будешь вести себя нормально, все они узнают, кто ты такая. — Спокойствие изменило ему, но он уже ничего не мог с собой поделать.

— И кто же я такая? — Она смеялась ему в лицо, не обращая внимание на то, что он сердится. Ник хотел было ответить: «шлюха», но в это время к ним подошел капитан, и Хиллари повернулась к нему с очаровательной улыбкой.

— Сегодня будут танцы?

— Конечно, дорогая. — Капитан, как и другие офицеры на судне, видел за эти годы десятки таких Хиллари, и постарше ее, и помоложе, — красивых, избалованных, пресыщенных жизнью, уставших от замужества и семьи. Эти женщины давно уже его не интересовали, но среди них редко встречались такие красавицы, как эта. Несмотря на все великолепие Большого салона, мужчины смотрели только на нее. Зажглись огромные хрустальные люстры, их свет отражался в высоких окнах, стены украшали гравированные на стекле рисунки, оркестр грянул, но центром этого великолепия оставалась Хиллари. Она казалась свежей и искрометной, как бокал французского шампанского.

— Между прочим, — улыбнулся капитан Нику, — могу я просить вашего разрешения, сэр, пригласить мадам на первый танец?

— Конечно. — Ник любезно улыбнулся и проводил их взглядом. Оркестр заиграл медленный французский вальс. Капитан вел Хиллари с уверенностью опытного танцора, скоро к ним присоединились и другие пары, среди них Лиана и Арман.

— Ну что, дорогой, ты уже пал к ногам нью-йоркской сирены? — с улыбкой спросила Лиана.

— Нет. На меня гораздо большее впечатление произвела красавица с Западного побережья. Как ты считаешь, у меня есть шансы? — Он поднес ее пальцы к губам и нежно поцеловал, пристально глядя ей в глаза. — Тебе нравится здесь, дорогая?

— Да. — Счастливая улыбка расцвела у нее на губах, ведь она была в объятиях Армана. — И все-таки она — необычная натура, как ты считаешь? — Лиана продолжала думать о Хиллари.

— Ты о «Нормандии»? О да, конечно.

— Да нет же, перестань, — засмеялась Лиана. — Я знаю, ты ненавидишь сплетни, но мне просто не удержаться. Ты прекрасно знаешь, о ком я говорю. Я имею в виду жену Бернхама. Никогда не видела более эффектной женщины.

— Вот как? — Он кивнул и усмехнулся. — Красота и порок одновременно. Не завидую ее мужу. Но похоже, он прекрасно понимает, что она такое. Он следит за каждым ее движением.

— А она это знает и не обращает на это внимания.

— Я бы не сказал, — Арман покачал головой. — Мне кажется, она нарочно ведет себя так, чтобы его позлить. Такая женщина может довести до убийства.

— Может быть, он безумно любит ее. — Лиане хотелось представить дело в романтическом свете.

— Мне кажется, нет. По глазам видно, что он не очень счастливый человек. Ты разве не знаешь, кто он такой?

— Очень смутно. Мне приходилось слышать его имя. Он, кажется, продает сталь? Арман засмеялся:

— Он не просто продает сталь. Он стальной магнат. Несколько лет назад Ник Бернхам был уже самым влиятельным из молодых промышленников в Штатах. Его отец после смерти оставил ему даже не просто огромное состояние, а целую империю. И он прекрасно ею управляет. Наверное, сейчас он едет в Европу, потому что у него очень важные контракты во Франции. На сегодняшний день это настоящий хозяин отрасли.

— По крайней мере, он на нашей стороне.

— Не всегда.

Лиана удивленно подняла глаза на Армана.

— У него есть контракты и с Германией. Так управляют империями, мой друг. Здесь нужно не сердце, а твердая рука и быстрый ум. Плохо только, что он не может так же хорошо справляться со своей женой.

Лиана была потрясена услышанным. У нее не укладывалось в голове, как можно торговать одновременно и с Гитлером, и с Францией. Для нее это было предательством всех идеалов, и ее очень удивила та легкость, с которой Арман относится к подобным вещам. Но он лучше ее знал мир международной политики, и для него такие компромиссы были нормой.

— Тебя шокирует то, что я сказал о Бернхаме? — Арман заметил, что она погрустнела. Она кивнула:

— Да.

— Такова жизнь, дружок.

— Но ты же так не ведешь дела, Арман!

Лиана продолжала оставаться идеалисткой, если дело касалось мужа. Она верила в его непогрешимость, и он очень ценил это.

— Но я же не торгую сталью, дорогая. Я защищаю честь и благосостояние Франции за ее рубежами. Это ведь, без сомнения, разные вещи.

— Но принципы всегда должны быть одинаковыми.

— Не все так просто. Однако, судя по тому, что я слышал о Бернхаме, это очень достойный человек.

У Лианы сложилось такое же впечатление, но теперь она уже не была в нем уверена. Ей даже пришло в голову, что, может быть, жена не уважает Ника за его беспринципность. Но она тут же отказалась от этой мысли. Казалось очевидным, что Хиллари — эгоистичная, избалованная, неприятная особа и, вероятно, была такой всегда. Таящееся в ней зло заслоняло даже ее красоту.

— Я не сказал бы, однако, что его жена — достойная женщина.

— Да, наверное, ты прав, — улыбнулась Лиана.

— Я самый счастливый человек на свете, — шепнул ей Арман, когда танец закончился. Затем она танцевала с капитаном, с итальянским принцем, потом снова с мужем. Вскоре они, поблагодарив капитана и извинившись, вернулись в свой «Трувиль». Лиана была счастлива, что наконец оказалась наедине с Арманом. Она зевнула, снимая свое прекрасное черное платье. Арман разделся в своей туалетной комнате, и, когда он вошел в спальню, Лиана уже лежала в постели и ждала его. Он вспомнил слова, которые сказал ей недавно. На свете так мало счастливцев, подобных ему, и Лиана снова доказала ему это, когда он лег в постель. Они уснули в объятиях друг друга.




Совершенно другая сцена происходила в это время в соседнем люксе, «Довиле», — Хиллари по обыкновению устроила скандал. Ник едва увел ее из Большого салона, где она в конце концов нашла интересного партнера для танцев. Ник довольно долго наблюдал за ее ужимками; наконец, поблагодарив капитана за прекрасный вечер и извинившись, увел ее в номер.

— Кто ты такой, черт возьми, чтобы мной распоряжаться?

— Я тот, кого ты ненавидишь больше всего на свете, — твой муж, человек, который держит конец твоей золотой цепи.

Он старался подавить свой гнев. Хиллари, хлопнув дверью, ушла в спальню, и теперь уже Нику пришлось искать спасения в шотландском виски. Сидя за бутылкой, он вспомнил Армана де Вильера и Лиану. Какая прекрасная пара, думал он, с восхищением вспоминая, с каким изяществом и достоинством держалась Лиана. Очень яркая женщина по-своему — ее благородная красота не осталась незамеченной даже рядом с гораздо более броской внешностью Хиллари. Допив четвертый стакан, Ник пришел к заключению, что уже порядком устал от Хиллари и ее выходок. Боль, которую она причиняла ему, становилась нестерпимой. Было три часа ночи, когда он допил бутылку и вошел в спальню. Хиллари, приняв снотворное, уже крепко спала, чему Ник весьма обрадовался.




Глава шестая


Морской воздух делал свое дело. Пассажиры «Нормандии» спали великолепно, проснулись раньше обычного и позавтракали с таким аппетитом, что стюарды сбились с ног, разнося по каютам тяжелые подносы с едой. Арман сидел в столовой с дочерьми и гувернанткой, а Лиана принимала ванну. Девочкам не терпелось поскорее отправиться в путешествие по кораблю.

— Что же вы собираетесь делать сегодня? — Арман улыбался дочерям, доедая копченого лосося, а Мари-Анж, глядя на него, корчила смешные рожицы. — Хочешь попробовать? — поддразнил он ее, она энергично затрясла головой.

— Нет, спасибо, папа. Мы сейчас пойдем с мадемуазель в бассейн. Ты хочешь с нами?

— Мне надо утром немного поработать с мсье Перье, может быть, мама составит вам компанию?

— Куда это вы приглашаете маму? — В дверях появилась Лиана в белом кашемировом платье и белых замшевых туфельках, длинные светлые волосы собраны сзади в аккуратный узел Она выглядела свежей, как английская роза; Арман вздохнул, сожалея, что не задержался подольше в постели. — Доброе утро, детки. — Она поцеловала дочерей, улыбнулась гувернантке и подошла к Арману.

— Ты просто восхитительна, дорогая — И он действительно восхищался ею, она видела это и ласково улыбнулась.

— Даже утром? — Лиана была польщена.

Арман всегда замечал, во что она одета и как выглядит, и по его взгляду она легко определяла, когда была особенно для него желанна. Теперь уже ей, как недавно Арману, захотелось, чтобы он дольше задержался в спальне. Но он так торопился выскочить из постели, потому что его ждала работа, правда, он успел пообещать Лиане, что освободится до ленча. — Итак, что же я должна сделать?

— Поплавать с девочками в бассейне. Ну что, неплохая мысль?

— Просто замечательная. — Она с улыбкой повернулась к Мари-Анж и Элизабет. — Но сначала я хочу немного почитать и, может быть, немного пройтись. Но у нас останется еще масса времени, и мы успеем поплавать. — Она снова улыбнулась девочкам и, наливая себе чаю, взглянула на Армана. — Знаешь, если я все это съем, то в Гавре буду весить двести фунтов. — Она обвела взглядом уставленный едой стол и взяла кусочек подрумяненного хлеба.

— Думаю, тебе это не грозит. — Арман принял из рук жены чашку чая и взглянул на часы. И тотчас же у входной двери зазвенел колокольчик. Это оказался Жак Перье со своим вечным портфелем в руках. Гувернантка впустила его в столовую — Жак торжественно приветствовал Лиану и Армана и с мрачным видом уселся на стул. Он, как всегда, был невероятно озабочен предстоящей работой. Арман со вздохом встал.

— Увы, дорогие дамы, но мне пора. — Он с улыбкой кивнул помощнику и зашел в спальню за своим портфелем. Когда минуту спустя он появился в столовой, его лицо уже стало озабоченным — было видно, что мысли его целиком заняты работой. — Мы ушли.

Арман помахал рукой дочкам. Выйдя на палубу, он предложил Перье пойти в мужскую курительную комнату, расположенную двумя палубами ниже. В это время дня там не должно быть многолюдно, и они смогут спокойно поработать в этом огромном помещении, заставленном кожаными диванами и легкими стульями. Перье не возражал. Он уже провел там весь прошлый вечер, не очень интересуясь танцами в Большом салоне. Жак предпочел заняться дипломатическими бумагами, готовясь к новому рабочему дню. Он пробыл в курительной почти до полуночи, а возвращаясь к себе, заглянул перекусить в кафе-гриль.

— Как вы спали, Перье? — спросил Арман, когда они по огромной лестнице спускались в курительную комнату. Эта комната предназначалась исключительно для мужчин, как бы для того, чтобы заменить им клубы, но при этом была куда роскошнее любого клуба. Стены высотой в две палубы были покрыты золотыми барельефами, изображавшими сцены спортивных соревнований в Древнем Египте. Арман выбрал тихий уголок, где стояли два кожаных кресла и стол, на котором лежала выходившая на корабле газета. Газету он отодвинул в сторону — у них было достаточно дел без нее.

— Я спал очень хорошо, спасибо, сэр.

Прежде чем открыть принесенную с собой папку, Арман огляделся.

— Вот это корабль так корабль, правда, Перье?

— Да, сэр, прекрасное судно. — Даже на Жака, который, казалось, совсем не интересовался подобными вещами, потрясающая красота «Нормандии» произвела впечатление. Здесь собрали все лучшее, что могла произвести их страна, и даже тут, в курительной комнате, оформление вызывало возвышенные чувства.

— Ну что ж, начнем?

— Да, сэр.

Жак извлек из портфеля знакомые папки, и они приступили к работе. К половине одиннадцатого Арман почувствовал утомление. Он оторвал голову от бумаг и увидел, что в курительную входит Ник Бернхам. Он был в блейзере, белых брюках и галстуке, что выдавало в нем бывшего питомца Йельского университета. Ник выбрал уютное место в противоположном конце комнаты, развернул газету и углубился в чтение. Судя по тому, что он несколько раз озабоченно взглянул на часы, Бернхам кого-то ждал. Арман подумал, что у него, вероятно, тоже есть помощник или секретарь. Он знал, что многие бизнесмены повсюду возят с собой помощников, однако Ник, казалось, был не из таких. Он больше походил на человека, для которого все дела заканчиваются в конторе вместе с рабочим днем — остальное время такие люди посвящают другому. В нем совсем не ощущалось напористости, — столь характерной для его коллег по бизнесу.

В этот момент в курительную комнату вошел еще один мужчина и остановился, как бы ища кого-то глазами. Ник Бернхам тотчас же поднялся. Вошедший твердой, почти военной походкой пересек комнату, крепко пожал Нику руку и сел. Подозвав официанта, незнакомец заказал что-то выпить, после чего они с Ником склонились друг к другу и некоторое время о чем-то тихо говорили. Арман решил, что они обсуждают деловые вопросы. Ник то и дело кивал головой и делал короткие пометки в записной книжке. Незнакомец казался весьма довольным. Наконец он откинулся на стуле и зажег сигару. О чем бы ни была их беседа, она завершилась к взаимному удовольствию сторон. Затем оба встали, пожали друг другу руки, незнакомец вновь пересек курительную и вышел через кафе-гриль. Ник, крепко сжав губы, проводил его взглядом до самого выхода, а затем снова достал записную книжку.

Когда Арман вновь взглянул на него, лицо Ника поразило его В течение всего разговора с незнакомцем Ник казался заинтересованным; однако было в его позе что-то нарочито небрежное, лицо казалось сосредоточенным, но далеко не в такой степени, как сейчас, когда он заново просматривал свои заметки. Очевидно, он являлся более деловым человеком, чем выглядел на первый взгляд.

Арман лишний раз убедился, что Бернхам — важная птица. Без всякого сомнения, сделка, которую только что обсуждали в курительной, касалась гигантских сумм. При этом Ник держался непринужденно, даже как-то расслабленно. Наблюдая за ним теперь, Арман понял, что эта небрежная легкость — только фасад, что такая манера поведения избрана Ником специально для того, чтобы его деловые партнеры чувствовали себя с ним непринужденно. Сейчас от этой расслабленности не осталось и следа, глядя на Ника, Арман даже на расстоянии ощущал, как напряженно работает его мысль. Армана очень заинтересовал этот человек, и он надеялся, что до конца путешествия у них найдется время поговорить. Когда Ник выходил из комнаты, их взгляды встретились, и Бернхам дружелюбно улыбнулся. Ему очень понравилось, как искусно Арман отразил атаки Хиллари накануне вечером. Арман вежливо дал понять, что он совершенно невосприимчив к ее чарам, и Ник вздохнул с облегчением. Больше всего ему не хотелось, чтобы Хиллари завела роман на корабле, в узком кругу пассажиров первого класса. Арман повел себя так, что Ник сразу понял — перед ним достойный человек. Они были симпатичны друг другу, эта симпатия ясно выражалась во взгляде, которым они обменялись, когда Ник выходил из курительной.

Ник вышел на прогулочную палубу первого класса. Подняв голову, он увидел на террасе «Трувиля» Лиану, которая сидела, подставив лицо ветру. Он стоял и долго смотрел на нее Эта женщина обладала природной грацией. В своем белом кашемировом платье она напоминала статуэтку из слоновой кости; Ник снова вспомнил, с каким спокойствием и достоинством она держалась на ужине у капитана. На террасу выбежали две девочки, Лиана встала и вслед за ними скрылась у себя в каюте, так и не заметив Ника.

Перед тем как пойти в бассейн, Лиана с девочками обошла магазины, расположенные на корабле, они купили подарки Арману. Лиана выбрала галстук, а Мари-Анж решительно настояла, чтобы они купили небольшую бронзовую модель «Нормандии» на мраморной подставке. Девочки утверждали, что в Париже папа поставит ее у себя на письменном столе; Лиана не могла возражать — эго был прекрасный подарок, папе и мужу. Дети принесли свое сокровище в каюту и вместе с гувернанткой отправились в бассейн.

Бассейн представлял собой нечто необыкновенное. В длину он превышал семьдесят футов, и на всем протяжении его стены покрывал сложный узор яркой мозаики Даже сейчас, заполненный счастливыми, возбужденными пловцами, которые плескались в его глубокой части, он казался полупустым. Девочки прямо завизжали от восторга, когда Лиана привела их в предназначенную для детей мелкую часть бассейна. Сама она переоделась в ярко-голубой купальный костюм с белым поясом, а волосы спрятала под белую купальную шапочку. Оставив детей плескаться на мелководье, Лиана уплыла на глубину. Издали она видела, как дочери резвятся в своих красных купальниках. Среди малышей плавал и мальчик в красных купальных трусиках. Элизабет быстро выяснила, что его зовут Джон. Когда он взглянул на Лиану, ее поразили глаза этого ребенка, похожие на два ярких изумруда, резко контрастирующие с очень светлой кожей и темными, почти черными волосами. У Лианы появилось ощущение, что она уже где-то видела его. Что-то неуловимо знакомое было в его глазах, в улыбке.

Плавая в бассейне, Лиана заметила, что люди тут и там собираются в группки, окликают друг друга по имени, оживленно переговариваются — взрослые, как и малыши, стали завязывать знакомства. А вот она еще никого здесь не знала. Арман постоянно работал с Перье, и поэтому они почти не общались с другими пассажирами, одной же ей не очень хотелось выходить из каюты. И Лиана целый день отдыхала на своей палубе, прогуливалась в одиночестве или занималась с дочерьми. Она не умела, как некоторые другие женщины, разговориться в магазине и познакомиться с соседями за чаем в Большом салоне.

Девочки плескались не меньше часа, пока Лиана наконец не выгнала их из бассейна. Она отвела их в каюту переодеться для ленча, а затем проводила в детскую столовую, стены которой были расписаны портретами сказочных персонажей. Накануне вечером дети ужинали здесь с гувернанткой и пришли в полный восторг. Выходя из столовой, Лиана столкнулась с мальчиком из бассейна — он шел обедать с няней. Лиана улыбнулась ему, а он дружелюбно помахал девочкам. Лиана вернулась к себе. У нее оставалось еще десять минут, чтобы переодеться к ленчу. Она надела бежевый шерстяной костюм от Шанель и присела на диван, ожидая, когда придет Арман, но в это время позвонил стюард и вручил ей записку. Арман и Жак продолжали работать; Арман писал, что они постараются закончить как можно скорее, чтобы вторую половину дня он мог провести с Лианой. На миг у Лианы сжалось сердце, но она любезно улыбнулась стюарду и отправилась в Большой обеденный зал одна.

Она сидела за одним столом с пожилой супружеской парой из Нового Орлеана. На руке дамы сверкал огромный бриллиант; она была не очень разговорчива. Ее муж оказался нефтепромышленником. Они много лет жили в Техасе, затем в Оклахоме, а конец жизни решили провести в Новом Орлеане. Лиана однажды бывала там с Арманом. Она старалась по мере сил поддерживать разговор, и все же за десертом все молчали. Не дожидаясь кофе, супруги извинились и ушли к себе вздремнуть, а Лиана осталась сидеть в одиночестве, глядя, как оживленно беседуют люди за другими столиками. Без Армана ей стало грустно и неуютно. Поев немного свежих фруктов и выпив чашку чая, она встала и вышла на палубу. Не пройдя и нескольких шагов, Лиана столкнулась с Ником Бернхамом, который держал за руку сына. Увидев мальчика, Лиана сразу же узнала его — это оказался тот самый мальчуган, с которым девочки познакомились в бассейне и которого она встретила сегодня в детской столовой. Мальчик был очень похож на Ника, вот почему он и показался Лиане знакомым. Она улыбнулась им обоим и заговорила с малышом:

— Как тебе понравился ленч?

— Очень понравился. — Сейчас он выглядел куда более счастливым, чем раньше; он просто сиял, держась за руку отца. — Мы идем на кукольный спектакль.

— Хотите пойти с нами? — с улыбкой предложил Ник; Лиана не знала, что ответить. Она хотела подождать Армана в каюте, но, с другой стороны, можно оставить ему записку и отвести детей на спектакль.

— Да, пожалуй. Я зайду за девочками, и мы догоним вас. — Возвращаясь в «Трувиль», Лиана подумала, что Хиллари Бернхам, вероятно, не слишком много времени уделяет сыну, и она была недалека от истины. Мари-Анж и Элизабет играли у себя в комнате. Гувернантка хотела уложить их поспать, но Лиана их спасла. Она быстро набросала записку Арману: «Ушла с девочками на кукольный спектакль. Целую, Лиана», и они втроем побежали в детскую игровую комнату, расположенную на той же палубе. Представление должно было вот-вот начаться. Лиана и девочки уселись на свободные места рядом с Ником и Джоном. Свет тут же погас, и на сцене появились куклы. Следующий час пролетел незаметно под смех и восклицания детей, которые от души веселились и аплодировали.

— Вот здорово! — Джон широко улыбался Нику. — Можно мы пойдем на карусель? — Карусель как раз начинала работать, стюардессы помогали детям взбираться на лошадок, неподалеку другие стюардессы готовили огромные порции мороженого. «Нормандия» оказалась сказочной страной не только для взрослых, но и для детей. Элизабет и Мари-Анж тут же оседлали лошадок по соседству со своим новым другом, вся тройка весело замахала руками, и карусель закружилась.

Лиана и Ник некоторое время смотрели на смеющихся и болтающих ребятишек.

— Мы встретили вашего сына сегодня утром в бассейне, и мне сразу показалось, что я его уже где-то видела, — сказала Лиана. — Если бы не волосы, он был бы вашей точной копией.

— А девочки — вашей.

Лиана считала, что Элизабет больше похожа на Армана, но обе унаследовали ее белокурые волосы. В молодости Арман был брюнетом, почти таким же, как маленький Джон, и даже сейчас, когда его голова почти поседела, все же было очевидно, что он никогда не был блондином. Ник же, широкоплечий, зеленоглазый, светловолосый, напоминал викинга.

— Они надолго запомнят это веселое путешествие.

Лиана кивнула. Ей подумалось, что она сама вряд ли запомнит его как особенно веселое, как, впрочем, и Ник. Ее все больше угнетало постоянное отсутствие Армана. Хиллари, как видно, тоже не баловала Ника своим обществом. Во всяком случае, на ленч Ник пришел один. Интересно, думала Лиана, как развлекается эта Хиллари. Она явно принадлежит к тому типу женщин, которые чувствуют себя хорошо только в окружении мужчин, когда на них шикарные платья, меха и драгоценности. Трудно представить ее плавающей в бассейне, читающей на палубе или играющей в теннис. И, как бы прочитав ее мысли, Ник повернулся к ней.

— Вы уже играли в теннис?

— Нет. Боюсь, я играю не слишком хорошо.

— Я тоже, но если у вас найдется время, я бы с удовольствием составил вам компанию. Я видел вашего мужа сегодня в курительной комнате, у него, наверное, много работы; если он не возражает, я с радостью сыграю с вами. — Он говорил чистосердечно, без всякой задней мысли, и Лиана подумала, что он, наверное, очень одинок.

— Разве миссис Бернхам не играет? — Нику показалось, что Лиана произнесла это с мягким укором.

— Она играла в детстве, в Ньюпорте, но теперь не хочет. — Он помолчал. — Вы из Сан-Франциско, не так ли?

Лиана удивилась тому, что он это знает; Ник прочитал на ее лице немой вопрос и с улыбкой ответил:

— Вчера кто-то упоминал вашу девичью фамилию — Крокетт, кажется? — Она кивнула. — Мой отец не раз имел деловые контакты с вашим отцом. — В это легко было поверить — ее отец заключал множество контрактов на поставку стали для своих кораблей. — У нас был даже офис в Сан-Франциско. Прекрасный город, но мне всегда казалось, что он находится где-то на краю света.

— Париж — тоже не такое уж плохое место, — улыбнулась Лиана.

— Конечно. — Ник усмехнулся. И на «Нормандии» совсем неплохо, да и во всех других местах, где им с Хиллари приходилось бывать. Плохо другое — то, что Хиллари ничего не нравилось, но на то у нее имелись свои причины. — Вашего мужа переводят во Францию?

— Не знаю, надолго ли. Он многие годы жил за рубежом, я думаю, начальство решило, что ему пора немного побыть дома.

— А где вы жили до Штатов?

— В Лондоне, а еще раньше в Вене.

— Я очень люблю эти города. Надеюсь, мне удастся туда заехать, когда буду возвращаться из Берлина. — Он сказал это спокойно и просто, как бы желая подчеркнуть, что ему нечего скрывать. Лиана не верила своим ушам.

— Вы собираетесь жить в Берлине?

— Нет, в Париже, но в Берлине у меня дела.

— Он внимательно наблюдал за ее реакцией. Было нетрудно заметить, как напряглась Лиана от одного только слова «Берлин». — Мой бизнес, миссис де Вильер, продажа стали. К сожалению, иногда приходится иметь дело с людьми, которые не очень нравятся. — Почти то же самое говорил и Арман, но Лиана не могла принять подобных объяснений.

— В конце концов, всем нам придется выбирать, на чьей мы стороне.

— Да. — Он кивнул, соглашаясь с ней. — Придется, но не сейчас, как я понимаю. И поскольку я заключил контракты, я должен их выполнять.

— Вы торгуете и с англичанами?

— Раньше торговал. Теперь они подписали другие соглашения.

— Может быть, им не понравились ваши связи в Берлине? — Произнеся это, Лиана внезапно покраснела, осознав, что зашла слишком далеко. — Извините, мне очень жаль… Я не хотела… Мне не следовало говорить этого.

Ник Бернхам снова дружелюбно улыбнулся. Слова Лианы не обидели его, напротив, он почувствовал уважение к ней за ее откровенность.

— Возможно, вы правы, не стоит извиняться. Вы верно заметили — придет время, когда всем нам придется выбирать. Я только стараюсь, чтобы мои взгляды не влияли на мою работу. Я просто не могу себе этого позволить. Но я солидарен с вашими чувствами. — Ник смотрел на нее спокойно, и ей стало вдвойне неловко за свои слова. Перед ней стоял уверенный красивый человек, в котором чувствовались открытость и честность. Он не рисовался и не старался произвести впечатление. Даже в том, как ласково он разговаривал с сыном, проявлялась его внутренняя сила. На такого человека можно положиться в любых обстоятельствах, с ним не страшно даже в шторм.

Лиана обернулась и увидела Армана, который стоял у двери и искал ее глазами. Она помахала ему рукой; когда он подошел, она заметила, что выглядит он таким же усталым, как и раньше в Вашингтоне.

— Ну как спектакль? — Он ласково поцеловал Лиану в щеку и оглянулся на дочек, все еще крутившихся на карусели. К ним снова вернулся Ник, ненадолго подходивший к сыну. Мужчины обменялись рукопожатием.

— Закончили работу, господин посол?

— Более или менее, по крайней мере, на сегодня. — Он улыбнулся жене. — Ленч, наверное, прошел невесело?

— Немного. Но, к счастью, мистер Бернхам очень любезно пригласил нас сюда. Сегодня утром девочки познакомились в бассейне с его сыном и уже подружились. — Она, улыбаясь, смотрела на Армана. — Где Жак? Ты еще не выбросил его за борт?

— Выбросил бы, если б мог. Только ведь этот портфель не утонет, а будет гнаться за мной до самого Гавра, как акула, и сожрет меня, как только я сойду на берег. — Лиана и Ник засмеялись. Еще несколько минут" они говорили о корабле, о спектакле, который вечером будет показан в театре. Этот спектакль стал сенсацией прошлого сезона в Париже, Лиана и Арман очень хотели посмотреть его. — Может быть, вы с миссис Бернхам присоединитесь к нам?

— Нет, моя жена не говорит по-французски, — с сожалением ответил Ник своим новым друзьям. — Мы могли бы вместе посидеть после спектакля.

Лиана и Арман с радостью поддержали эту идею. Однако в восемь часов, когда спектакль закончился, Ника и Хиллари в Большом салоне уже не было, и Лиана уговорила Армана вернуться в зимний сад. Они просидели там за шампанским несколько часов. Вокруг стояли аквариумы с редкими рыбами и клетки с экзотическими птицами. Арман признался, что даже рад, что Бернхамы не пришли. Ник ему понравился, но перспектива весь вечер отражать атаки Хиллари не очень его привлекала. Лиана только согласилась с мужем.

— Ник предложил мне как-нибудь сыграть с ним в теннис, пока ты занят. Ты не возражаешь? — Она подняла на мужа синие глаза.

— Конечно нет. Мне так неловко, что я оставляю тебя скучать одну.

— На таком корабле? — засмеялась Лиана. — Это мне было бы неловко, если бы я не нашла здесь, чем заняться.

— Тебе тут хорошо?

— Очень хорошо, любимый. — Она наклонилась к нему и прошептала: — Особенно сейчас.

Посидев еще немного, они вышли на палубу, дошли до кафе-гриль, медленно вернулись обратно, потом поднялись на свою террасу и вошли в каюту. Было около двух часов ночи, и Лиана засыпала на ходу.

— Завтра утром ты снова будешь работать?

— Придется. Почему бы тебе не поиграть в теннис с этим молодым человеком? Не вижу в этом ничего плохого.

Лиана могла только согласиться — Ник действительно не был похож на человека, который станет ухаживать за чужой женой, да у него и без этого хватает забот.

Они удобно устроились в постели. Арман обнял жену, намереваясь достойно завершить этот длинный день. Но их желаниям не суждено было сбыться — усталость взяла свое, и они уснули почти одновременно.




Глава седьмая


Джон с гувернанткой играл на палубе, а Ник пил кофе в столовой, когда появилась Хиллари в белых брюках и красной шелковой рубашке мужского покроя. Цвет рубашки удачно сочетался с блеском ее темных волос и белизной кожи.

— Куда это ты так рано? — Накануне днем она вот так же исчезла, сказав Нику, что идет в бассейн на массаж, а потом в косметический салон. Эти процедуры заняли почти весь день.

— Прогуляюсь немного, — холодно сказала она.

— Есть будешь?

— Нет, спасибо. Хочу сначала немного поплавать. Я поем позже.

— Ладно. Где мы встретимся перед ленчем?

Хиллари ненадолго заколебалась. В конце концов, если она села на этот пароход, ей все-таки придется как-то ладить с ним.

— Как насчет кафе-гриль?

— А почему бы не пойти в большую столовую?

— У нас за столом такие зануды, мне скучно до смерти.

Накануне вечером она ушла из-за стола, не дожидаясь десерта, и Нику пришлось целых два часа искать ее. Она из любопытства спустилась на палубу второго класса, а вернувшись, заявила, что там чертовски забавно. Ник заметил, что ей не следует туда ходить.

— Это еще почему? — раздраженно спросила Хиллари. Нику пришлось объяснить ей, что кроме всего прочего там просто опасно появляться с таким количеством драгоценностей. — Боишься, что меня ограбят? — засмеялась Хиллари.

Весь вечер она казалась покладистой, и только когда Ник предложил пойти посидеть с де Вильерами, Хиллари наотрез отказалась, обозвав их чванливыми занудами, и ушла в свою комнату, захватив с собой бутылку шампанского. Ник видел, что здесь, на корабле, она слишком много пьет. Она и в Нью-Йорке пила немало, но там Ник реже видел ее. Здесь же она была на глазах, и он не мог не заметить, с какой скоростью исчезают из бара бутылки. Хиллари опустошала их одна, запершись у себя в комнате.

— Хил… — Нику хотелось сказать ей что-нибудь, прежде чем она уйдет. — Может быть, погуляем вместе? — Ему почему-то казалось, что он должен быть рядом с ней. Он обещал себе накануне отъезда, что на корабле у них все пойдет иначе, чем дома.

Но ничего не получалось, да и не могло получиться. Хиллари просто не хотела, чтобы он был рядом с ней. Вот и сейчас она только покачала головой.

— Нет уж, спасибо. Мне еще нужно зайти на массаж до ленча.

— Снова массаж? — В его голосе прозвучало недоверие, и он рассердился за это на самого себя. Смешно до такой степени подозревать собственную жену, но она уже столько раз изменяла ему, что он поневоле отмечал каждый ее шаг.

— Да, снова.

— Увидимся за ленчем.

Она кивнула и закрыла дверь. Несколько минут спустя вошел Джон.

— Мама ушла?

— Да. Она пошла на массаж в бассейн, как вчера.

Джон смущенно посмотрел на отца и покачал головой:

— Она ведь не знает, где находится бассейн. Я хотел показать его ей вчера, но она сказала, что занята.

Ник кивнул, притворившись, что не расслышал, но слышал он даже слишком много. Значит, она и сейчас ушла вовсе не в бассейн. Но куда? И с кем? Во второй класс? В третий? Не может же он разыскивать ее по всему кораблю. Ник заставил себя не думать о жене и повернулся к сыну.

— Хочешь, пойдем посмотрим на собак?

— Конечно.

Взяв за руку сразу просиявшего мальчика, Ник отправился с ним на верхнюю палубу, где размещались дюжина французских пуделей, сенбернар, датский дог, два маленьких злых мопса и пекинес. Джон по очереди обошел их всех, поиграв с каждым. Ник с отсутствующим видом смотрел в воду, погруженный в свои мысли. Он опять думал о Хиллари. На миг ему захотелось перевернуть корабль вверх дном и найти ее, но он тут же понял, что это бессмысленно. Их война длилась уже девять лет, и он давно проиграл ее. Ник хорошо это знал. Даже на корабле Хиллари оставалась такой же, как в Нью-Йорке или Бостоне, — насквозь испорченной. Единственное, за что он был ей благодарен — это сын. Ник оглянулся на Джона и улыбнулся. Мальчик держал на руках смешного фыркающего мопса.

— Папа, когда мы приедем в Париж, ты мне купишь собаку?

— Хорошо, но это зависит от того, какой у нас будет дом.

— Мы, правда, возьмем собаку? — Ник засмеялся, глядя на Джона, у которого от восторга глаза чуть не выскочили из орбит.

— Посмотрим. А теперь отпусти своего дружка, и я отведу тебя в игровую комнату, к другим твоим друзьям.

— Ладно. А мы сюда еще придем?

— Конечно.

Когда они уходили, Ник оглянулся на теннисные корты и вспомнил, что накануне пригласил сюда Лиану. Было бы очень кстати сыграть сейчас пару геймов. До ленча оставалась еще уйма времени, и ему просто необходимо было хоть чем-то заняться, чтобы успокоить нервы. По крайней мере в одном Хиллари была права: люди за их столом в Большом обеденном зале действительно оказались необычайно скучными. На корабле молодежи почти не было — все-таки путешествие стоило немало. Большинство пассажиров первого класса составляли преуспевающие бизнесмены, известные журналисты и писатели, адвокаты и банкиры, музыканты и дирижеры; все они уже добились определенного положения в жизни и, естественно, были старше Ника — за исключением Лианы и его собственной жены. Он давно привык быть самым молодым среди окружающих, но сейчас его это тяготило — Нику очень не хватало друга одного с ним возраста.

Он проводил сына в игровую комнату, где уже резвились дочери де Вильеров. После минутного раздумья Ник пошел в сторону кафе-гриля и вскоре увидел Лиану. Она сидела на скамейке с книгой, и ветер трепал ее белокурые волосы.

Поколебавшись с минуту, Ник подошел к ней.

— Здравствуйте.

Она удивленно вскинула глаза, но, узнав его, улыбнулась. На ней был розовый свитер и серые брюки, шею украшала двойная нитка жемчуга. В таком наряде удобно гулять по палубам — как раз это она и собиралась делать.

— Я вам помешал?

Он стоял перед ней, засунув руки в карманы и подставив лицо ветру, — стройный, красивый в своих фланелевых брюках и блейзере, однако сегодня его костюм дополнял ярко-красный галстук, завязанный бантом.

— Нисколько. — Она закрыла книгу и подвинулась, освобождая место для него.

— Господин посол снова за работой?

— Конечно. — Она улыбнулась. — Его секретарь приходит каждое утро ровно в девять и таким огромным крюком, знаете, как в водевиле, не спрашивая, позавтракал Арман или нет, вытаскивает его из каюты.

Ник усмехнулся, представив себе эту сцену.

— Я видел вчера этого Жака. Вид у него действительно весьма суровый.

— Он когда-нибудь станет хорошим послом. — Улыбнулась Лиана. — Слава Богу, Арман" никогда не был похож на него.

— Где вы познакомились с Арманом?

Вопрос был довольно дерзким, но Нику давно хотелось его задать. Он видел, что де Вильеров связывает глубокое и сильное чувство, которому не мешает ни огромная разница в возрасте, ни постоянная занятость Армана. Его восхищало то, с каким пониманием Лиана относится к мужу, как терпеливо ждет его. Ник ломал голову, как мужчина находит такую женщину. Вероятно, первое, что для этого нужно, — не поддаваться слепо чарам восемнадцатилетней дебютантки. Хотя, судя по возрасту старшей из девочек, Лиана тоже вышла замуж совсем молодой. Ник решил, что ей еще нет и тридцати. На самом деле Лиане уже исполнилось тридцать два, но в отличие от Хиллари она и в молодости была достаточно зрелой, чтобы принять на себя всю ответственность, связанную с замужеством.

— Мы познакомились в Сан-Франциско, я была тогда еще совсем молодой.

— Вы и сейчас молоды.

— О нет. — Она засмеялась. — Тогда мне было всего пятнадцать…

В дороге люди часто рассказывают друг другу то, чего ни за что не сказали бы в другое время. Поколебавшись с минуту, Лиана повернулась к Нику, подняв на него широко открытые синие глаза:

— Я очень любила жену Армана. Моя мама умерла, когда я только родилась, и Одиль, его жена, стала для меня второй матерью. Он служил в то время генеральным консулом в Сан-Франциско.

— Они развелись?

Ник был заинтригован. Эта женщина казалась воплощенной добродетелью, меньше всего она походила на соблазнительницу и разрушительницу домашнего очага. Лиана покачала головой.

— Нет. Одиль умерла, когда мне исполнилось восемнадцать. Арман очень переживал, да и все мы. Я почти год не могла опомниться.

— И он полюбил вас? История начинала проясняться.

Лиана погрузилась в теплую волну воспоминаний; ее глаза, казалось, смотрели в давно минувшее, на губах играла мягкая улыбка.

— Не сразу. Прошло почти два года, прежде чем мы поняли, что значим друг для друга. Когда мы наконец признались в этом себе, мне уже шел двадцать второй год. Вот тогда мы обручились.

— А потом поженились, и с тех пор живете счастливо, — закончил Ник. Эта история, так похожая на сказку, очень нравилась ему.

— Нет. Сразу после помолвки Армана перевели в Вену. А отец настоял, чтобы я закончила курс в Миллз. Тот год показался вечностью, но мы его пережили. Мы каждый день писали друг другу. Когда я наконец закончила учебу, он приехал, мы поженились, и я последовала за ним. — Теперь она улыбалась широко. — Вена замечательный город. Мы были там очень счастливы. Потом Армана перевели в Лондон. Мари-Анж родилась в Вене, а Элизабет — в Лондоне. Из Лондона мы вернулись в Штаты.

— Ваш отец, наверное, очень радовался, что вы вернулись. — Едва произнеся эти слова, Ник вдруг с ужасом вспомнил, что старый Крокетт умер десять лет назад.

— Нет, отца тогда уже не было в живых. Он умер сразу после рождения Элизабет. — Она мягко улыбнулась Нику, заметив его смущение. — Кажется, это было так давно.

— Вы часто приезжали в Сан-Франциско?

— Нет. У меня там ничего не осталось. В нашем доме живет мой дядя, но мы с ним всегда были чужими… И потом… — В ее голосе появилась нежность. — … Мой дом там, где Арман.

— Он очень счастливый человек.

— Не всегда. — Она засмеялась. — В каждой реке есть свои подводные камни. Со мной тоже бывает нелегко. Арман очень хороший, добрый, мудрый человек, и я очень счастлива с ним. Отец всегда считал, что мне нужен человек намного старше меня; наверное, он был прав. Я слишком долго жила одна с отцом.

— Ваш муж похож на него?

Теперь, выслушав ее рассказ, Ник захотел узнать о де Вильерах как можно больше.

— Что вы, совсем не похож. Но отец хорошо подготовил меня к жизни. Во-первых, я сама вела дом, и потом, я все время слышала, как они с дядей обсуждают свои деловые проблемы.

— Вы были единственным ребенком?

— Да.

— Моя жена тоже. И тем не менее она совершенно лишена чувства ответственности. Она выросла в ожидании того, что ее жизнь будет сплошным праздником.

— Она очень красива. С такой внешностью трудно не стать избалованной. Красивые женщины часто думают, что их жизнь должна быть необыкновенной, не такой, как у других.

Слушая ее, Ник так и хотел спросить: «А вы? Почему вы не такая?» Лиана тоже была красивой, но совсем иначе, чем Хиллари: более спокойной, мягкой, женственной. Но Ник не решился высказать этого.

— Знаете, странно, что мы не познакомились раньше. Ведь наши отцы часто встречались, заключали контракты, и потом, мы с вами почти одного возраста.

Их семьи действительно принадлежали к достаточно узкому кругу богатейших промышленников страны. Возможно, если бы Лиана училась в колледже на Восточном побережье, он бы встретил ее на балу или вечеринке, но она училась в Миллз, а Ник немногим раньше в Йельском университете, поэтому их пути пересеклись только сейчас, на «Нормандии», в открытом море.

— Мой отец был настоящим отшельником. Я видела очень немногих из тех, с кем он был знаком или имел деловые связи. Он так и не смог оправиться после смерти моей матери. Удивительно даже, что я встретила Армана и Одиль, — наверное, он хотел похвастать, как я говорю по-французски. — Лиана припомнила рассказ Одиль об их первой встрече с Гаррисоном. Но, не желая вновь пускаться в воспоминания, она повернулась к Нику. — Между прочим, где миссис Бернхам? — В вопросе не было ничего бестактного, но, взглянув на Ника, она сразу же из поняла, что именно этого-то и нельзя было спрашивать.

— Ушла на массаж. Я потому и отправился искать вас. — Лиана удивленно отложила книгу. — Я хотел предложить вам поиграть в теннис. Мы вчера говорили об этом, помните? Может быть, пойдем прямо сейчас? На кортах никого нет, я только что оттуда. Мы с Джоном ходили смотреть на собак. Позволите вы мне ненадолго оторвать вас от книги?

Лиана на минуту задумалась и взглянула на часы.

— В полдень мы встречаемся с Арманом. Он обещал сегодня обязательно освободиться до ленча.

— Отлично. А мы с Хиллари договорились встретиться в час у кафе-гриль.

— Тогда давайте сыграем, — улыбнулась Лиана. У нее никогда еще не было друга-мужчины, не считая, конечно, Армана, и это показалось ей занятным. — Встретимся на корте, я пойду переоденусь.

— Десять минут? — Он взглянул на часы.

— Хорошо. — Они встали и поднялись на верхнюю палубу, каждый в свою каюту. Через десять минут они вновь встретились на корте. Лиана надела плиссированное платье для тенниса, высоко открывавшее ее стройные ноги. Ник переоделся в белые шорты и теннисный свитер. Игра началась неторопливо и беззаботно. Ник дважды выиграл, но в конце концов Лиана, к немалому его удивлению, собралась с силами к выиграла у него со счетом 6:2. Игра завершилась рукопожатием через сетку. Внезапно они оба почувствовали себя молодыми, счастливыми, свободными.

— Вы обманывали меня. Вы очень хорошо играете, — сказала Лиана, еще не отдышавшись от быстрой игры.

— Вовсе нет. Да и вы играете неплохо. — Для Ника игра послужила хорошей разрядкой, и он чувствовал себя намного лучше. — Спасибо. Это как раз то, что мне было нужно.

Лиана посмотрела на него снизу вверх:

— Вам, с вашим ростом, наверное, тесно здесь. Каким бы большим ни был корабль, все равно это ограниченное пространство. Вас, должно быть, это угнетает.

— Я бы не сказал. Просто иногда хочется отвлечься от всех проблем.

Лиана вспомнила его контракты с Парижем и Берлином одновременно, но теперь этот факт почему-то уже не казался ей таким важным. Он порядочный и честный человек. Трудно устоять и не поддаться его обаянию, и Лиана чувствовала себя с ним все свободнее.

— В самом деле, мне это здорово помогло. Еще раз спасибо.

— Всегда рада, — улыбнулась она. — При таком количестве еды, как здесь, полезно иногда размяться.

— Тогда давайте сыграем еще. Завтра в это же время, идет?

— Хорошо. — Она взглянула на часы. — А сейчас мне в самом деле надо бежать. Арман, наверное, уже ждет меня.

— Передайте ему привет, — крикнул Ник, когда она уже бежала к «Трувилю».

— Обязательно. — Она помахала ему рукой и исчезла. Ник еще долго стоял, опершись о перила, и вспоминал рассказ Лианы. История ее замужества произвела на него большое впечатление. Арман был как раз тем человеком, какой ей нужен. И Лиана, кажется, понимает это.




В час Ник направился к кафе-гриль. Подходя к условленному месту, он увидел Хиллари, которая смотрела на него, как на приближающийся злой рок. Ник снова надел свой блейзер и брюки, на Хиллари было синее шелковое платье и открытые синие туфли на высоких каблуках.

— Как массаж? — Ник сделал знак официанту и заказал виски себе и Хиллари.

— Прекрасно.

— Так где, говоришь, у тебя массаж? — Ник с притворным спокойствием потягивал виски, глядя прямо в глаза Хиллари.

— Ты что, следишь за мной?

— Не знаю, Хил. Ты считаешь, уже надо?

— Какая тебе разница, ходила я на массаж или нет? — Хиллари отвела глаза, как будто ей надоело смотреть на него, но было заметно, что она нервничает. Ей стало очень неуютно под его холодным пристальным взором.

— Для меня важно, лжешь ты или нет. Я уже говорил тебе, что все, что ты здесь делаешь, очень быстро станет известно всем. У меня сложилось впечатление, что ты слишком много времени проводишь во втором классе, и я хочу, чтобы это прекратилось.

— Тупой сноб. Что же, я должна сидеть с этими развалинами, которые родились еще до нашей эры? По крайней мере, там, внизу, хоть есть люди помоложе. Не забывай, мой дорогой, я не такая старая, как ты.

— Будет неприятно, если мне придется запереть тебя в каюте. — В глазах Ника мелькнули злые огоньки, но Хиллари только засмеялась:

— Не будь ослом. Я просто вызову горничную. Или ты привяжешь меня к кровати?

— Кажется, ты сама на это напрашиваешься. Кого ты здесь нашла, Хил. Старого нью-йоркского друга или кого-то поновее?

— Никого я не находила. Просто компания молодых людей, которые путешествуют не в такой роскоши, как ты.

— Ну так сделай одолжение, попрощайся с ними. Не делай из себя посмешище, не изображай богатую простушку, которая хочет пообщаться с простонародьем.

— Они так не думают.

— Ты плохо их знаешь. Это очень старая игра. Я делал то же самое, когда был мальчишкой. Но я тогда учился в колледже и не был женат. Я не хочу надоедать тебе, Хил, но ты не свободная женщина, и едешь ты не во втором классе, а здесь, в люксе. Могло бы быть и хуже, правда.

— Куда уж хуже. — Она снова стала похожей на маленькую капризную девчонку. — Мне скучно до смерти.

— Ничего, потерпишь немного. Через два дня мы будем в Париже.

Хиллари не ответила Она заказала еще виски, съев при этом только половину сандвича. После ленча Ник решил прогуляться с ней по магазинам, надеясь, что это немного отвлечет ее от новых друзей. Но стоило ему уйти в бассейн за Джоном, как Хиллари исчезла. Ник ждал ее в каюте, пока она не вернулась. Когда она появилась на пороге, он вдруг почувствовал, что теряет контроль над собой. Его захлестнула бешеная ярость — не соображая, что делает, он размахнулся, чтобы дать ей пощечину, но, к счастью, заметил в этот момент Джона, выглянувшего из своей комнаты. При виде сына Ник пришел в себя и опустил руку. Уже не первый раз Хиллари буквально толкала его к пропасти, но никогда раньше ему не стоило такого труда удержаться и не ударить ее. Он видел, что она изрядно выпила. Внезапно Ник вздрогнул, как от удара: на шее Хиллари краснел след от укуса. Он подтащил ее к зеркалу, дрожа от отвращения и ярости.

— Как ты смеешь возвращаться сюда в таком виде, ты, шлюха! Как ты смеешь! — Он понимал, что Джонни у себя в комнате прекрасно его слышит, но не мог остановиться. Хиллари с силой вырвалась.

— И что же я должна была делать? Остаться там?

— Может быть.

— Может быть, и останусь.

— Ради Бога, Хил, что с тобой? Неужели ты совсем потеряла стыд? Как ты можешь валиться в первую попавшуюся постель?

Хиллари не стала сдерживаться и с размаху дала Нику пощечину.

— Я уже говорила тебе — буду делать все, что хочу, черт бы тебя побрал! Ты думаешь, сукин сын, что я — твоя вещь? Тебя интересует только твой паршивый завод, твои контракты, твоя идиотская династия! А мне-то что до этого? Какое мне дело до твоей империи? Мне наплевать на все это! Слышишь? Наплевать на тебя и на твой бизнес!

Она замолчала, сообразив, что сказала лишнее. Ник отвернулся и со слезами на глазах молча вышел на террасу. Хиллари некоторое время смотрела на него через открытую дверь, потом вышла за ним. Ник стоял, склонившись над перилами.

— Прости меня, Ник, — сказала Хиллари хрипло.

— Оставь меня.

Что-то детское появилось у него в голосе, и на миг Хиллари стало даже жаль его. Но он оставался ее злейшим врагом, человеком, который лишал ее свободы. Ник повернулся к ней, в его глазах блестели слезы.

— Вернись в каюту.

— Ты что, плачешь? — Хиллари была потрясена.

— Да, плачу. — Казалось, он нисколько не стыдился своих слез, и это еще больше потрясло Хиллари. Мужчины не плачут. По крайней мере, те сильные мужчины, которых она знала. А Ник Бернхам плакал. А ведь он очень сильный человек. Ник сейчас глубоко страдал, мучительно сожалея о той глупости, которую совершил, женившись на этой женщине. — Игра кончена, Хил.

— Хочешь развестись? — оживилась Хиллари. Ник посмотрел ей прямо в глаза.

— Нет, не хочу. И, думаю, никогда не захочу. Ты можешь избавиться от меня только одним способом. Как только ты согласишься на мое условие, я немедленно даю тебе развод. Но до этого дня ты моя жена. Запомни это. И еще. С данного момента мне нет дела ни до тебя, ни до твоих похождений.

— Ты хочешь, чтобы я отказалась от Джонни?

— Именно.

— Этого я никогда не сделаю.

— Почему? Ведь тебе он не нужен, так же как и я. — Ник, разумеется, был абсолютно прав, но Хиллари не собиралась уступать.

— Джонни я не отдам, — злобно сказала она. Ник всегда придумывает что-нибудь, чтобы осложнить ей жизнь. Вот и теперь дразнит ее разговорами о разводе, а сам спит и видит, как бы отнять у нее сына. — Позабудь об этом.

— Почему же? — Ник заметил, что она прикрыла шею шарфом, и вдруг ему снова захотелось ударить ее.

— Что подумают люди, если я от него откажусь?

— Тебя это волнует?

— Конечно. Еще подумают, что я пьяница или какая-нибудь дрянь.

— Так ты и есть пьяница. И даже хуже — ты шлюха.

— Если ты, сукин сын, еще будешь оскорблять меня, ребенка тебе не видать как своих ушей!

— Ладно. Запомни вот что: можешь убираться когда захочешь. Но одна — без него.

Хиллари хотела сказать еще что-то обидное, но внезапно почувствовала, что говорить ей нечего. Она прекрасно понимала, что, если развод начнет она сама, ей потребуется представить доказательства его неверности, а это невыполнимая задача. Ник был ей верен. В редкие минуты их близости он бывал таким страстным, каким может стать только мужчина, сгорающий от одиночества и желания. Хиллари задохнулась от бессильной ярости. Она никогда, никогда не добьется от него того, что ей нужно. И почему она должна отдавать ему Джона? В конце концов, это ее сын. Через несколько лет он подрастет, и с ним станет довольно занятно. У него появятся друзья, а Хиллари нравится общество молодых людей. Она просто не любит возиться с малышами, вот и все. Нет, она никогда не отдаст Джона. Если она это сделает, у нее за спиной начнутся пересуды. Скажут еще, что Ник ее бросил, это уже совсем невыносимо. Если они расстанутся, пусть все знают — это она его бросила.

Ник долго стоял на палубе, стараясь успокоиться. Он понимал, что его жизнь сделала крутой поворот. Впервые они с Хиллари серьезно заговорили о разводе. Даже здесь, на «Нормандии», она продолжает изменять ему. Теперь у него не осталось никаких иллюзий на ее счет, он окончательно убедился в том, кто она такая. Никогда Ник уже не сможет быть с ней прежним. Возможно, со временем Хиллари эта игра надоест. Возможно, она все же решит уйти и оставить ему Джона. И даже неважно, женится ли Ник еще, все равно он сделает жизнь сына счастливой. Но сейчас не время думать об этом — пока он женат на Хиллари, как бы тяжело это ни было. Ник наблюдал, как заходит солнце, и размышлял о себе. Наконец солнце село, он ушел в каюту и запер за собой дверь.

И только тогда потрясенная услышанным Лиана позволила себе встать со скамейки на своей террасе и уйти к себе. Выходя из «Довиля», ни Ник, ни Хиллари не заметили ее. Все время их разговора Лиана сидела, не смея шевельнуться. Больше всего она боялась, что Бернхамы, в особенности Ник, догадаются, что она невольно подслушала их разговор. И теперь, сидя у себя, Лиана с глубокой жалостью думала о Нике. Какая, должно быть, несчастная, одинокая жизнь у этого человека! И он ничего не может изменить. К такому одиночеству приговорила его эта женщина, его жена.

— Боже мой, что случилось? — воскликнул Арман. Он поцеловал Лиану, которая сидела, опустив голову, у своего туалетного столика.

— Что? А, это ты… — Она попыталась улыбнуться, но не смогла скрыть, как тяжело у нее на душе. Несчастья других никогда не оставляли ее равнодушной.

— Ты ждала кого-то другого?

— Нет конечно. — Она снова улыбнулась, но Арман видел: что-то не так:

— Что случилось, дружок?

Лиана подняла на него грустные глаза:

— Только что здесь произошла ужасная сцена.

— Кого-нибудь побили? — забеспокоился Арман.

— Нет. Размолвка между Ником Бернхамом и его женой.

— О Боже! Семейный скандал? Но как ты там оказалась?

— Я сидела на террасе, они просто не заметили меня. Они вышли на свою часть палубы, и я слышала каждое слово. По-видимому, эта женщина завела интрижку с кем-то из пассажиров.

— Ничего удивительного. Но он тоже виноват, раз не следит за женой.

— Как ты можешь так говорить! Кто же она такая, если позволяет себе подобное?

— Потаскушка, и все. Но он, наверное, не раз прощал ей такие вещи.

Лиане ничего не оставалось, как согласиться с мужем.

— И все-таки мне жаль его, Арман… Он еще упрекал ее в том, что она забросила мальчика. — На глазах Лианы показались слезы; Арман нежно обнял ее.

— И теперь ты решила усыновить их обоих и взять с собой во Францию. Ах, Лиана, доброе дитя, у тебя такое мягкое сердце. Мир полон людей, окруживших себя злом.

— Но он хороший человек. Он не заслуживает этого.

— Возможно. Как бы там ни было, не стоит так сильно переживать за него. Он со временем сам решит свои проблемы, а у тебя и так много своих. — Арман знал, что иногда слишком большое участие создает нежелательные ситуации, и хотел уберечь Лиану от этого. В некотором отношении она оставалась еще слишком неопытной, и он чувствовал, что должен защитить ее от себя самой. — Что ты наденешь сегодня на праздничный ужин?

— Не знаю… Я… Арман, как ты можешь сейчас говорить об этом?

— А что же я, по-твоему, должен делать? Ты хочешь, чтобы я пошел в «Довиль» и застрелил его жену?

— Нет, — засмеялась Лиана. — Но все-таки, бедняжка… И их малыш страдает…

— Успокойся. Давай не будем вмешиваться в чужие семейные дела. Может быть, сейчас они, несмотря на все, что ты слышала, предаются страстной любви. Возможно, она ему нравится и такая.

— Сомневаюсь.

— Откуда ты знаешь? — Арман внимательно посмотрел на жену, стараясь понять ее скрытые мысли.

— Я вчера играла с ним в теннис. Мы поговорили, и мне показалось, что он не очень счастлив с ней.

— По крайней мере, это доказывает, что он нормальный человек. Но все это его проблемы, а не наши. А теперь я хочу, чтобы ты забыла о Бернхамах. Не хочешь ли шампанского?

После минутного размышления Лиана решила, что, пожалуй, выпьет немного. Арман ненадолго вышел и вернулся с двумя бокалами. Подойдя к жене, он нежно поцеловал ее в щеку, потом в шею, потом в губы, и она действительно забыла и о Нике Бернхаме, и о его жене. Арман прав. Тут она ничем не может помочь.

— Итак, что же ты собираешься надеть сегодня вечером?

Они снова будут сидеть за столом капитана, сегодняшний день станет последним на корабле — послезавтра они прибывают в Гавр.

— Я думаю, красное муаровое платье.

— Ты будешь похожа на мечту. — По восхищенному взгляду мужа Лиана поняла, что он действительно так считает.

— Спасибо. — Она присела к туалетному столику и, глядя в зеркало на Армана, начала раздеваться. — Ты закончил работу?

— Более или менее, — неопределенно ответил он.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Посмотрим.

— Но ты пойдешь на ужин? — Лиана сразу поникла.

— Разумеется. — Арман снова подошел к ней и поцеловал в плечо как раз у основания шеи. — Но, скорее всего, я не смогу там надолго задержаться.

— Ты что, собираешься после ужина снова работать с Жаком? — Лиана вдруг ощутила, что она уже устала от плавания, от одиночества, от этих людей вокруг. Ей хотелось вернуться домой или уж скорее оказаться во Франции.

— Может быть, нам с Жаком придется немного поработать. Посмотрим.

— Но, Арман! — Она казалась вконец убитой. Арман опустился на кровать.

— Я все понимаю. Все. Я почти не видел тебя во время плавания. Я тоже надеялся, что это будет наш второй медовый месяц, но на меня навалилась работа, целая гора работы. Клянусь, я делаю все, что могу.

— Я знаю. И не жалуюсь. Просто я только думала, что сегодня…

— Я тоже. — Но он не мог сказать точно, сколько еще бумаг вытащит Перье из своего портфеля Арман едва успевал перевести дыхание между ежедневными встречами с Перье, но ему приходилось готовиться к прибытию во Францию, как бы это ни было тяжело для Лианы. — Посмотрим. Может быть, я напьюсь пьяным и не смогу работать.

— Придется мне организовать заговор, чтобы тебя напоили.

— Только попробуй! — Арман улыбнулся жене, и она пошла принимать ванну.




В то же самое время в «Довиле» Хиллари наливала себе очередной стакан виски. У нее был трудный день. Этот парень из второго класса чуть не свернул ей шею, такой грубиян. Он утверждал, что понятия не имел, что она замужем, а когда хорошенько рассмотрел ее обручальное кольцо, заявил, что хочет передать ее мужу небольшой «подарок». Этот «подарок», укус в шею, чуть не испортил все удовольствие. Но так или иначе, это хоть немного развеяло скуку. Однако Хиллари очень не понравилось то, что сказал Ник.

Вот и сейчас он смотрит на нее ледяным взглядом. Казалось, за этот день он постарел лет на десять.

— Ты сегодня пойдешь ужинать в столовую первого класса? — Он спрашивал, чтобы знать, придется ли ему извиняться перед капитаном за отсутствие жены.

— Да, наверное, пойду туда.

— Можешь не ходить, если не хочешь. Это было что-то новое, и Хиллари удивилась.

— Ты что, хочешь, чтобы я не ходила?

Ее немного испугало его новое отношение к ней, но она чувствовала, что обратного пути нет. Она помнила, каким убитым он был на палубе, а теперь он выглядел абсолютно спокойным и смотрел на нее с ледяным равнодушием.

— Делай, как тебе нравится. Но если ты ужинаешь за столом капитана, постарайся вести себя как следует. Если тебе это слишком трудно, ужинай в другом месте.

— Может быть, у себя в комнате? Ну нет, она никому не позволит обращаться с собой, как с капризным ребенком, ни Нику, ни этому идиоту с нижней палубы. И потом, ей не очень-то хотелось снова идти туда, вниз. Она чувствовала себя там как-то неуверенно. Пожалуй, здесь, в люксе, безопаснее.

— Меня не интересует, где ты ужинаешь. Но если ты идешь со мной, веди себя прилично.

Не ответив ни слова, Хиллари ушла в ванную, с шумом хлопнув дверью.




Глава восьмая


Входя в тот вечер в Большой обеденный зал, Хиллари уже не улыбалась всем и каждому страстной улыбкой. Теперь на ее лице застыло мрачное напряжение. Ник следовал за ней в белом фраке и белом галстуке. Появление Хиллари произвело не меньшую сенсацию, чем в первый вечер. На этот раз она появилась в расшитом серебристым бисером и крошечными жемчужинами белом шелковом платье с длинными рукавами и высоким воротом. Когда она, спустившись по широкой лестнице, пересекла зал, все взгляды вновь обратились к ней: сзади на ее платье был разрез до точки чуть ниже талии, — и, таким образом, вся спина оставалась открытой. Ника, казалось, совершенно не трогало впечатление, которое производит его жена. Он сел напротив Лианы и приветливо улыбнулся. Лиана сразу заметила, что выражение глаз у него изменилось: они стали холодными и грустными. Она вспомнила о сцене на террасе «Довиля» и тут же почувствовала на себе взгляд Армана. Перед тем как сойти вниз, он еще раз напомнил ей, что она ни в коем случае не должна показывать, что стала свидетельницей сцены, происшедшей между Бернхамами. Лиана заметила, что Арман мог и не напоминать ей об этом, но он был другого мнения.

— Я слишком хорошо тебя знаю. Ты всегда сочувствуешь тем, кого, по-твоему, обижают. Но если молодой человек догадается, что ты все слышала, ему станет очень неловко. Хватит того, что жена сделала его рогоносцем. — Арман находил всю эту историю отвратительной, хотя и весьма вероятной. Когда Хиллари вошла и села напротив неподалеку, он не смог удержаться и бросил на нее быстрый взгляд. Она была очень красива, но плотоядной, вызывающей красотой настоящей самки. Кстати, платье с высоким воротом она, вероятно, выбрала, чтобы скрыть след от укуса, оставленный любовником.

Пристальный взгляд Армана напомнил Лиане, что пора отвлечься от мыслей о Бернхаме и его жене. Она повернулась к своему соседу слева. Это был немец весьма солидного вида, с моноклем в глазу и бесчисленными лентами на груди, а по ширине плеч он мог бы соперничать с Арманом. Этого человека звали граф фон Фарбих, он ехал в Берлин, и Лиана сразу же почувствовала к нему неприязнь. Арман узнал в нем человека, с которым Ник Бернхам разговаривал в курительной на второй день плавания. Он заметил, что граф коротко кивнул Нику, а тот в ответ слегка поклонился. Капитан представил друг другу всех сидящих за столом. За исключением Бернхамов и капитана, Лиана никого не знала.

— Не так ли, мадам де Вильер? — Капитан о чем-то спрашивал у Лианы, а она не слышала. Лиана покраснела — сегодня она была слишком рассеянной. Этот противный немец слева, угощавший всех пропагандистскими рассказами о Гитлере, так раздражал ее, что еще до начала ужина она почувствовала себя утомленной. Она начала жалеть, что они с Арманом не остались ужинать у себя в каюте.

— Простите, капитан, я не расслышала…

— Я говорил, что у нас великолепные корты. Кажется, вы и мистер Бернхам играли сегодня утром.

— Да, поиграли немного, — подтвердил Ник, улыбнувшись Лиане. Его улыбка оставалась прежней — дружелюбной и открытой. — И более того, мадам де Вильер выиграла у меня, шесть — два.

— Но сначала я проиграла вам два гейма. — Лиана засмеялась, хотя на сердце у нее было по-прежнему тяжело и стало еще тяжелее, когда она поймала на себе злобный взгляд Хиллари.

— Он действительно выиграл у вас? — Глаза Хиллари угрожающе блеснули. — Вот удивительно. Ведь он играет из рук вон плохо.

Все сидящие за столом даже слегка опешили. Наступившую тишину разорвал голос Лианы:

— Мистер Бернхам играет гораздо лучше меня.

Она почувствовала на себе укоризненный взгляд Армана. Тем временем ее сосед-немец снова рассказывал сидящей рядом с ним американке о чудесах, которые творит Гитлер. Лиана уже не знала, сможет ли выдержать этот ужин до конца Ни роскошные вина, ни изысканные блюда не помогали — атмосфера за столом становилась гнетущей; все, казалось, вздохнули с облегчением, когда, наконец, настало время перейти в Большой салон, где начинался бал. Здесь царило еще большее великолепие, чем в первый вечер, но для Лианы это уже не имело значения.

— Тебе не следовало отвечать жене Бернхама, — мягко упрекнул жену Арман во время танца.

— Мне очень жаль, что я не могла сдержаться. Эго такая ужасная женщина И потом, мне нужно было хоть как-то разрядиться; если бы я не обрезала ее, я бы, наверное, выплеснула вино прямо в лицо этому немцу. Ради Бога, кто он такой? Меня стошнит, если я услышу еще хоть одно слово о Гитлере.

— Я точно не знаю, кто он. Наверное, какой-нибудь деятель рейха. Я видел, как он на днях разговаривал в курительной с Бернхамом.

Лиана сразу же замолчала, вновь вспомнив о том, что Ник связан с немцами. Она расстроилась еще больше. Ведь Ник казался таким порядочным человеком. Как он может вести дела с Третьим рейхом? Он продает им сталь, чтобы они вооружились, а ведь это нарушение Версальского договора. Всем известно, что немцы давно готовятся к войне, но факт, что им в этом помогает американец, не укладывался у нее в голове. Она почувствовала себя совершенно разбитой и даже обрадовалась, когда в одиннадцать появился Перье и что-то шепнул Арману. Минуту спустя Арман виновато объяснил Лиане, что с Жаком нужно еще немного поработать. Де Вильеры извинились перед капитаном и вернулись к себе. Настроение Лианы было далеко не праздничным; она с радостью скинула красное муаровое платье, которое надела всего три часа назад. Это было замечательное платье, и Лиана его очень любила, но теперь равнодушно швырнула его на стул. Когда Арман ушел, она улеглась в постель и взяла в руки книгу. Она решила дождаться мужа и почитать, но сегодня чтение не шло на ум. Ее мысли вновь и вновь возвращались к загадочным Бернхамам, к Нику с его странными деловыми связями, к Хиллари, красивой женщине со злыми глазами и угрюмой усмешкой. Полчаса Лиана боролась с собой, пытаясь сосредоточиться на чтении; наконец она встала, надела брюки и теплый свитер и вышла на палубу. Она опустилась в то самое кресло, где сидела днем, когда услышала крики Хиллари. Сейчас из Большого салона доносилась музыка, и Лиана, закрыв глаза, представляла танцующие пары. Но ей совсем не хотелось идти туда одной, без Армана, танцевать с капитаном, с этим противным немцем или еще с кем-нибудь незнакомым.

Не одной Лиане было тяжело в тот вечер.

Ник Бернхам тоже выглядел не слишком веселым. Как он ни старался, мысленно он все время возвращался к последним похождениям жены. Хиллари быстро нашла способ поднять настроение — она танцевала сначала с капитаном, потом с немецким графом; наконец Ник увидел, что она кружится с красивым молодым итальянцем, о котором на корабле шла дурная слава. Он ехал в одной каюте с женщиной, вовсе не бывшей ему женой; они устраивали у себя многочасовые оргии и приглашали участвовать в них всех желающих. Ник с горечью подумал, что такие люди как раз во вкусе Хиллари. Он смотрел на жену, помешивая в бокале шампанского специальной золотой палочкой, которую в подобных случаях всегда брал с собой. От шампанского у него на следующий день страшно болела голова; и несколько лет назад один немецкий друг подарил ему эту палочку, уверяя, что она навсегда избавит его от головной боли после шампанского — это оказалась чистая правда.

Ник с тяжелым чувством следил за событиями в Германии. Гитлер вел страну к гибели, и к власти рвались дураки вроде графа. На первый взгляд могло сложиться впечатление, что страна процветает — нет безработицы, строятся новые заводы, растет производство. Но последние два года у Ника появилось ощущение, будто в жилах этой страны потекла отравленная кровь. Это ощущение крепло после каждой поездки в Берлин, Мюнхен или Ганновер. Вот и сейчас он собирался в Берлин с тем же чувством. Ник обещал графу приехать через три недели, чтобы подробнее обсудить контракты на поставку стали. Они познакомились уже более года назад, и тупой, чванливый немец был Нику крайне неприятен.

Как и Лиана, в тот вечер Ник не мог сосредоточиться на светской болтовне. Вскоре эта суета стала для него просто невыносимой, он устал наблюдать за выходками Хиллари. Допив шампанское, он неторопливо подошел к капитану и объяснил, что неотложные дела требуют его возвращения в каюту, однако ему не хотелось бы лишать жену удовольствия потанцевать еще немного, и если капитан будет столь любезен и извинит его… Капитан принял его извинения, пошутив, что его корабль больше напоминает огромный плавучий офис для деловых людей. Он намекал на Армана, который только что ушел, также сославшись на неотложные дела.

— Мне бесконечно жаль, мистер Бернхам, что вам приходится работать в такой поздний час.

— Мне тоже, капитан.

Они обменялись любезными улыбками, и Ник с чувством огромного облегчения вышел. Он больше не мог заставлять себя улыбаться. Кроме того, у него не было ни малейшего желания видеть Хиллари, по крайней мере до завтрашнего утра.

Поднявшись на верхнюю палубу, Ник разыскал главного стюарда и объяснил, что ему понадобится одна из запертых кают в качестве рабочего кабинета, поскольку до прибытия в Гавр он должен закончить срочную работу. Такая просьба ничуть не удивила главного стюарда — он привык и к более экзотическим запросам. Через пятнадцать минут Ник уже устраивался в пустующей каюте для прислуги. Жене он не оставил даже записки. Ее объяснения больше его не интересовали. Ник огляделся вокруг — он оказался в небольшой, красиво оформленной каюте, какие обычно занимают секретари, горничные и гувернантки. Устроившись здесь, он вдруг почувствовал огромное облегчение. Так хорошо и спокойно ему не было с самого начала путешествия. Он вышел на палубу и на террасе «Трувиля» увидел Лиану. Она сидела, откинув назад голову и закрыв глаза, Нику показалось, что она спит. Несколько мгновений он смотрел на нее. Как будто почувствовав его взгляд, Лиана открыла глаза. Увидев Ника, она выпрямилась на стуле, в глазах появилось удивление.

— Разве вы не на балу, мистер Бернхам?

— Как видите, нет. — Он улыбнулся и подошел к ограде, отделяющей террасу «Трувиля» от палубы. — Я не хотел беспокоить вас.

— Вы меня не побеспокоили. Просто я вышла подышать немного. Здесь так тихо…

— Вы правы. Просто божественное облегчение после всей этой свистопляски.

— От этой суеты иногда ужасно устаешь, правда?

— Кажется, если бы я еще раз улыбнулся, у меня бы треснуло пополам лицо. Она громко рассмеялась.

— У меня тоже бывает такое чувство.

— Вам, наверное, часто приходится выносить такие приемы. Вы ведь жена посла. Должно быть, это очень утомительно.

— Иногда мне тоже так начинает казаться — Почему-то с Ником было очень легко говорить откровенно — Но чаще я делаю это с удовольствием. Арман мне помогает, самое трудное он всегда берет на себя. — Ник молчал, представляя, как Хиллари танцует с итальянцем. Взглянув на него, Лиана поняла, что сказала что-то лишнее. — Извините, я не имела в виду… — Но эти слова только ухудшили положение. Ник грустно улыбнулся, в его лице появилось что-то трогательно-детское.

— Не стоит извиняться. Думаю, мои отношения с женой — не такая уж большая тайна. Нас связывает только сын да еще, пожалуй, взаимное недоверие.

В теплом ночном воздухе голос Лианы прозвучал особенно нежно.

— Я очень сочувствую вам. Это, наверное, очень тяжело.

Он тихо вздохнул:

— Не знаю, Лиана. Мы живем так уже очень давно. Ничего другого я и не припомню. — Он вдруг назвал ее по имени, но она даже не обратила на это внимания. — Возможно, теперь она чувствует себя не такой связанной по рукам и ногам, как в первые годы. Но она с самого начала объявила мне войну. Она считает себя пленницей. — Он попытался улыбнуться, но улыбка получилась жалкой. — Грустная история, правда? И так не похожа на то, что вы мне вчера рассказывали о вашем замужестве.

— В семейной жизни случается всякое. У нас тоже бывают трудности, но нас связывают общие цели, общие интересы и любовь.

— И вы совсем не похожи на мою жену.

Он посмотрел ей прямо в глаза и вдруг понял, что она, должно быть, слышала, как они с Хиллари ссорились. Он бы не мог объяснить, как именно он догадался об этом, но был уверен, что она все слышала. И она в этот миг почувствовала, что он знает. Если бы сейчас Ник прямо задал вопрос, она не стала бы этого отрицать. Она чувствовала, что ему нужен друг, нужен честный, открытый разговор. Ник нуждался в поддержке и с благодарностью видел, что Лиана готова протянуть руку помощи.

— Мой брак просто насмешка, Лиана. Насмешка надо мной. Жена мне все время изменяла-с самого начала. Все стремилась доказать, что не принадлежит никому, а меньше всего мне.

— А вы не изменяли ей?

— Никогда. Даже не понимаю почему. Наверное, по глупости. — Он и сейчас чувствовал себя дураком, вспоминая след от укуса на шее Хиллари. Стоило ему подумать об этом, как внутри у него все переворачивалось. — Мне не стоит обременять вас своими проблемами, Лиана. Представляю себе, какой у меня дурацкий вид, когда я тут жалуюсь вам на жену. Знаете, ведь я даже не уверен, что меня это действительно волнует. Сегодня вечером я видел, как она танцует с этим итальянцем, и совсем ничего не почувствовал. Меня больше беспокоит, что подумают люди, что скажут, но Хиллари меня не интересует. Раньше — да, я очень хотел, чтобы она любила меня. Но теперь, кажется, все кончено. — Он стоял, глядя на море, и думал, что же ждет его впереди. Он останется с Хиллари, пока Джонни не вырастет, а что потом? Он снова взглянул в глаза Лиане. — Иногда я чувствую себя совсем старым, и мне кажется, что все хорошее в моей жизни кончилось и никогда больше мне не видеть ни любви, ни счастья. — В голосе Ника было столько грусти, что Лиана встала и приблизилась к нему.

— Не говорите так. У вас впереди еще многие годы, и вы еще не знаете, что приготовила для вас жизнь. — Лиана лишь повторила то, что часто говорил ей Арман, который на своем опыте убедился в правоте этих слов. Ему тоже казалось, что все кончилось со смертью Одиль, но прошел год, и в его жизни появилась Лиана.

— Знаете, что жизнь готовит мне, мой друг? Деловые связи, контракты и завтраки с влиятельными людьми. Такими вещами не очень-то согреешь сердце в холодную ночь.

Голос Лианы зазвучал так нежно, будто она говорила с ребенком.

— Но у вас есть сын.

Ник кивнул, и ей показалось, что в его глазах блеснули слезы.

— Да. Я благодарю Бога за это. Без Джонни я бы умер.

Лиану тронула такая любовь к сыну, но она понимала, что для мужчины его возраста этого мало. Ему нужна женщина, которую бы он любил и которая любила бы его. Ник снова печально взглянул на нее.

— Мне тридцать восемь лет, но у меня такое чувство, что впереди ничего нет и не будет. — Лиана никогда не узнала бы его с этой стороны, если бы не этот ночной разговор. А ведь в первый день знакомства он показался ей уверенным, крепко стоящим на ногах человеком, правда, в то время она еще не знала о Хиллари и ее постоянных изменах.

— Почему вы не разведетесь с ней и не попытаетесь получить права на мальчика?

Действительно, только на корабле возможны такие откровенные разговоры.

— Вы в самом деле думаете, что у меня есть шансы? — По его тону стало ясно, что он не уверен в удаче.

— Почему бы нет?

— В Америке с их-то культом материнства? Кроме того, мне пришлось бы объяснять в суде, кто она такая на самом деле, это же настоящий скандал. Я не хочу, чтобы Джонни узнал все это.

— В конце концов он все равно узнает.

Ник кивнул. Конечно, Лиана права. И все же он был уверен, что его шансы добиться опекунства над Джоном весьма невелики. Хиллари может привлечь огромные финансовые средства своей семьи, нанять любого адвоката, а Ник не знал ни одного, кто взялся бы выиграть процесс против его жены.

— Думаю, друг мой, в ближайшее время мне придется очень много работать. В будущем году нас, вероятно, ждут большие перемены.

Лиана задумчиво смотрела в ночь.

— Посмотрите на эти звезды, как они спокойны. Глядя на них, трудно поверить, что вокруг такой тревожный мир. — Теперь она думала о том, что ее ждет во Франции. Может быть, Арман прав, и война вот-вот начнется? — Что вы будете делать, если грянет война, Ник? Вернетесь в Штаты?

— Наверное. Или ненадолго останусь, чтобы закончить работу, если смогу. Но я не думаю, что война может начаться так скоро — скажем, уже в этом году. — Он прекрасно знал, что немцы готовятся к войне, но ему казалось, что до полной готовности еще далеко. — Надеюсь, все мы успеем вовремя вернуться домой. А Америка, скорее всего, вообще не вступит в войну. По крайней мере, так говорит Рузвельт.

— Арман считает, что Рузвельт говорит не то, что думает. Он полагает, что Рузвельт уже несколько лет готовит страну к войне.

— Рузвельт просто осторожничает. И потом, такая подготовка полезна для экономики. Оживляется промышленность, люди получают работу.

— Для вас это, наверное, тоже выгодно, — сказала Лиана без всякого осуждения, просто констатируя факт. Она оказалась права. В последнее время дела Ника пошли в гору, он заключил множество новых контрактов.

— Для вас тоже, — заметил Ник, глядя ей прямо в глаза. Он очень хорошо знал, каких успехов добилось пароходство Крокетта, особенно в последние годы. Лиана поняла, что он имеет в виду, и покачала головой.

— Я больше не связана с этим.

Действительно, внутренние, эмоциональные связи Лианы с жизнью большого бизнеса оборвались задолго до смерти Гаррисона Крокетта.

— Но вы — часть этого, Лиана. — Ник вспомнил, что Лиана — единственная наследница своего отца. В отличие от Хиллари, обожавшей щеголять в дорогих нарядах, мехах и драгоценностях, Лиана казалась удивительно скромной. Человек, не знавший ее девичьей фамилии, никогда бы не догадался, что она — одна из богатейших женщин Америки, — На вас тоже лежит ответственность.

— Перед кем? — удивленно спросила Лиана.

— Когда начнется война, именно ваши суда будут перевозить войска. Люди поедут воевать, умирать.

— Но остановить это не в наших силах. Ник грустно улыбнулся:

— К сожалению, вы правы. Я часто думаю о том, что люди покупают мою сталь и делают из нее оружие, танки, самолеты. Но разве я могу это изменить? Практически нет. Это невозможно.

— Но вы торгуете с немцами? Он помолчал немного.

— Да. Через три недели я буду в Берлине. Но я торгую и с Италией, Бельгией, Англией, Францией. Это большой бизнес, Лиана. У бизнеса нет сердца.

— Но у людей есть. — Она смотрела на него, как бы ожидая чего-то.

— Не все так просто.

— То же самое говорит Арман.

— Он прав.

Лиана ничего не ответила. Ник напомнил ей то, о чем она давно не думала. В самом деле, она ведь тоже несет ответственность за пароходство отца. Она клала дивиденды пароходства в банк, получала чеки и не задумывалась о том, что и куда перевозят ее корабли. И она не может спросить об этом у дяди Джорджа — тот сочтет это посягательством на свои права. Будь жив отец, она бы, конечно, знала больше.

— Вы когда-нибудь встречались с моим отцом, Ник?

— Нет. В то время мы работали на Западном побережье с кем-то другим. Я тогда не вылезал с Уолл-стрит.

— Мой отец был необыкновенный человек. Глядя на Лиану, Ник легко в это поверил. Повинуясь внутреннему порыву, он взял ее за руку.

— Вы тоже необыкновенная.

— Вовсе нет.

Она не отняла руки; его пальцы оказались сильными, крепкими, так не похожими на длинные, аристократические пальцы Армана.

— Вы даже не понимаете, насколько вы необыкновенны. Не знаете, какая вы сильная и чуткая. Вы так помогли мне сегодня. Я постоял здесь с вами, и жизнь мне перестала казаться такой уж скверной.

— Она и в самом деле не такая плохая. Когда-нибудь у вас все изменится к лучшему.

— Почему вы так думаете? Он все еще держал ее за руку, и она улыбнулась ему. Ей было тяжело думать, что столь красивый мужчина тратит свои лучшие годы на такую женщину, как его жена.

— Просто я верю в справедливость.

— В справедливость? — удивленно переспросил он.

— Я уверена, что трудности посылаются человеку для того, чтобы он стал сильнее, но в конце концов хороший человек получит то, что заслужил: рядом с ним появятся добрые люди, и вообще все у него станет хорошо.

— Вы действительно верите в это? — Ник, казалось, искренне удивился.

— Да.

— Я куда циничнее вас.

Вероятно, и Арман, да и вообще большинство мужчин считают себя циниками; Лиана же продолжала верить, что жизнь чаще всего справедлива. Конечно, с точки зрения справедливости трудно объяснить смерть и страдания детей, и все-таки она верила, что жизнь всем воздает по заслугам: Хиллари получит свое, а Ник — свое.

— Я бы очень хотел надеяться, что вы правы, друг мой. — Лиане было приятно слышать, как он называет ее, она чувствовала, что они действительно стали друзьями. — Надеюсь, мы будем иногда встречаться в Париже, если вас с Арманом не поглотит полностью дипломатическая жизнь.

— А вас — ваши контракты. — Она улыбнулась и наконец отняла свою руку. — Говорят, на пароходе очень быстро возникает и дружба, и влюбленность, но стоит только людям сойти на берег, как они обо всем забывают.

Ник покачал головой:

— Я не забуду вас. Если вам когда-нибудь понадобится помощь, позвоните. Мой номер есть в парижском телефонном справочнике.

Лиана с удовольствием поддержала мысль о продолжении знакомства в Париже, но не верила в возможность подобного звонка. Ее жизнь с Арманом давала ей все. Скорее они понадобятся Нику.

Они постояли еще немного, молча глядя на море, наконец Лиана со вздохом взглянула на часы.

— Боюсь, муж сегодня будет работать допоздна. Я хотела его дождаться, но, видимо, мне пора ложиться. Завтра последний день, придется укладывать вещи. — Вещей действительно было много — ведь Лиане приходилось каждый день переодеваться несколько раз: перед ленчем, потом перед вечерним чаем, не считая балов, обедов у капитана и спектаклей. Мужчинам было проще — вечером они выходили в галстуке и белом фраке. — Удивительно, мы пробыли на корабле пять дней, а кажется, прошло пять недель.

Он улыбнулся:

— У меня тоже такое чувство.

Но теперь Нику хотелось поскорее попасть в Париж. Он был рад, что осталось плыть всего один день. Он взглянул на Лиану и подумал, что они могли бы завтра еще раз встретиться на корте.

— Могу я пригласить вас завтра еще раз сыграть в теннис?

— С удовольствием, но только если Арман будет занят. — Лиана все же надеялась, что завтра Арман освободится. Ник был ей очень симпатичен, но жизнь без Армана становилась просто невыносимой.

— Конечно. Я найду вас завтра утром, и мы договоримся.

— Спасибо, Ник. — Она дружески коснулась его руки. — Все будет хорошо, вот увидите. Он улыбнулся в ответ и помахал ей:

— Спокойной ночи.

Лиана ушла к себе, а Ник все еще стоял на палубе, думая о ней. Как жаль, что он не встретил эту необыкновенную женщину лет десять-двенадцать назад. Но тогда ему было всего двадцать шесть, и он едва ли вызвал бы у нее интерес. Впрочем, она тоже не заинтересовала бы его. Десять лет назад его привлекали женщины, от которых захватывает дух, с которыми можно танцевать всю ночь напролет. Лиана же была совсем другой — спокойной, рассудительной, уравновешенной. И в то же время в ней ощущалось что-то волнующее. Ник представлял ее бегущей в лунном свете через сад… или плещущейся в бассейне, или лежащей с распущенными волосами на золотистом песке пляжа… Эти видения наполнили его ощущением спокойной, светлой красоты. Он вернулся в свою новую каюту, впервые за долгое время чувствуя себя умиротворенным.




Глава девятая


— Где ты был ночью?

— Хиллари смотрела на мужа сквозь дымку, стоящую в глазах после выпитого накануне шампанского. Она не особенно обрадовалась, когда он вошел из коридора в каюту и, ни слова не говоря, налил себе кофе.

— В своей каюте.

— И где же это?

— Тут, неподалеку.

— Очень мило. Я видела, как ты уносил вещи.

— И, наверное, проплакала ночь напролет? — сказал он с долей ядовитой иронии, заглядывая в корабельную газету и намазывая маслом круассан.

— Не понимаю, какого черта ты решил переехать.

— Ах, не понимаешь? — он говорил до странности спокойно.

Она, не поднимаясь с места, бросила на него внимательный взгляд.

— Значит, мы перешли на новую стадию. Теперь — отдельные комнаты. Или ты просто разозлился на меня вчера?

— Какое это имеет значение, Хил? — Он оторвался от газеты, а затем и вовсе отложил ее в сторону. — Мне кажется, так будет лучше. Ты вчера прекрасно проводила время, и я не хотел тебе мешать веселиться.

— Или самому себе? Что, сегодня опять будешь играть в теннис, а, Ник? — Тон был совершенно невинным, но, посмотрев ей в глаза, он понял, что надвигается буря. — Как там твоя маленькая подружка, жена посла? — Хиллари с удовольствием отметила, что муж едва сдерживается. — Я полагаю, ты играешь с ней не только в теннис? Завел корабельную интрижку? — Ее тон полностью соответствовал грязному образу ее мыслей. Подумав о муже, она вспомнила о собственной вине.

— Это в большей степени твой стиль.

— Не уверена.

— Ты просто плохо меня знаешь. И тем более ее. Не стоит подходить с собственными мерками ко всем остальным. К счастью, далеко не все им соответствуют.

— О дорогой святой Ник! Ты так уверен в том, что твоя подружка мила и чиста? — Хил громко расхохоталась и пересекла комнату. — Очень сомневаюсь. По мне — так она выглядит шлюхой.

Ник поднялся с места, в глазах читалась угроза.

— Не говори так о тех, кого не знаешь. Лично мне кажется, на этом корабле есть только одна шлюха — ты. Если тебе это нравится, что ж, все прекрасно, но, пожалуй, не стоит указывать на других. Кроме тебя, здесь это слово никому не подходит. Радуйся, черт возьми, что пассажиры не называют тебя шлюхой в глаза.

— Это им слабо.

— Если ты будешь продолжать в таком же духе, то этим и кончится.

— А ты будешь только рад? — Хил стояла посреди комнаты и внимательно наблюдала за мужем, сбитая с толку тем, что ей виделось в его глазах. На миг ей показалось, что все происходящее для него уже не имеет значения. Он не сердился, не расстраивался, он просто молчал. Единственное, что его действительно вывело из себя, были ее слова о Лиане.

— Пойми, мне совершенно безразлично, что о тебе скажут. Достаточно того, что правду знаю я. Все остальное мне не важно.

— Ты, кажется, забыл, что я твоя жена7 Все, что я делаю, отражается и на тебе.

— Это угроза?

— Нет. Это факт.

— До сих пор этот факт тебя не останавливал, и я сомневаюсь, что остановит в дальнейшем. И в Бостоне, и в Нью-Йорке люди прекрасно видели, что ты за птица. Это продолжалось годы. Теперь и я желаю посмотреть правде в глаза.

— То есть я могу делать все, что хочу? — Хиллари не верила своим ушам.

— До определенных пределов. Ты должна быть разумна и осторожна. Для тебя это, кажется, что-то новенькое…

— Сукин ты сын! — Хиллари бросилась на мужа, но тот вовремя ухватил ее за руку. Ник был сильным мужчиной, и Хил не ожидала такой неистовой хватки Теперь он больше не боялся применять против нее силу.

— Не трать время, Хил.

Она чувствовала себя опустошенной. Ничто не сработало — ни гнев, ни обаяние. Они молча стояли друг против друга, и Хиллари заплакала.

— Ты меня теперь ненавидишь, да?

Ник смотрел на нее сверху вниз и лишь качнул головой, осознав, как мало для него теперь значит эта женщина. А ведь всего несколько дней назад он продолжал на что-то надеяться. Но вчера она все уничтожила. «Возможно, это к лучшему для нас обоих», — думал он.

— Нет, не ненавижу.

— Значит, тебе наплевать на меня. Ты всегда так ко мне относился.

— Это неверно. — Он тяжело вздохнул и опустился на стул. — Было время, когда все, что тебя касается, имело для меня большое значение — Голос его дрогнул. — Я очень любил тебя. Но шаг за шагом ты оттесняла меня с этих позиций, ты сама боролась за это. И вот ты победила. Ты не хочешь быть моей женой, однако ты — моя жена. И с этим нам обоим придется жить и дальше. Я не позволю тебе уйти из-за сына, но заставить тебя испытывать чувства, которых в тебе нет, я не в силах. Видишь, я не могу вытаскивать тебя из чужих постелей, даже здесь, на корабле. Ну что ж, Хил, игра началась. Ты расписала правила, я буду их придерживаться. Но не жди от меня того, что было раньше. Я не могу относиться к тебе по-прежнему. Просто не смогу. Ты убила мои чувства. Ты этого хотела и добилась. — Он встал и направился к двери.

— Куда ты? — В ее голосе звучал испуг. Ей вовсе не хотелось быть его женой и платить по обязательствам, но Ник все еще был ей нужен.

— Наружу. — Уходя, он печально улыбнулся. — Далеко мне не уйти. Ты, по крайней мере, будешь знать, что я где-то тут, на корабле. Надеюсь, ты не будешь скучать со своими друзьями.

Он закрыл дверь и направился в свою каюту. Никогда за многие годы ему не было так хорошо, как сейчас. Через полчаса он разыскал в бассейне сына и они прекрасно провели время вдвоем, плескались и ныряли. Потом Ник оставил сына с его новыми друзьями, а сам пошел одеваться. Он думал о Лиане — найдет ли она время, чтобы поиграть с ним в теннис? Нику хотелось поблагодарить ее за то, что она помогла ему вчера вечером. Он увидел ее с Арманом на прогулочной палубе по другую сторону ограждения — они шли, склонившись друг к другу. Лиана со счастливым лицом смеялась тому, что ей говорил Арман. Ник не решился нарушать их одиночества и прошел в курительную — в любом другом месте он мог наткнуться на жену. Он просидел там довольно долго, затем вернулся к себе. Через несколько секунд прозвучал гонг — пассажиров приглашали на обед. Как обычно, он облачился в вечерний смокинг, надел белый галстук и отправился в свой люкс за Хиллари. Она надела черное платье из тафты и боа из чернобурки. Но он едва обратил внимание на ее наряд, Хиллари его больше не интересовала, как будто вчера вечером он вдруг освободился от нее. Мучения кончились — след укуса у нее на шее оказался последней каплей.

— Ты прекрасно выглядишь.

— Спасибо. — Она была холодна. — Ты все-таки пришел. Я потрясена.

— Не понимаю отчего. Мы ведь каждый день обедаем вместе.

— Мы когда-то и спали вместе.

Ник не хотел сейчас начинать все сначала, тем более что дверь в комнату Джонни была открыта.

— Я-то думала, что по твоим новым правилам мы должны вместе появляться только на людях, а просто так это необязательно.

— Значит, сейчас так надо, — проговорил он очень холодно и прошел к Джонни, чтобы пожелать ему спокойной ночи. Мальчик радостно улыбнулся, потянулся к отцу и потерся о его шею.

— Па, ты так вкусно пахнешь.

— Благодарю вас, сэр. Вы не хуже.

Сынишка пах шампунем и хорошим мылом, и Нику захотелось побыть с ним подольше, но Хиллари уже стояла в дверях, готовая вмешаться в любой момент.

— Так ты готов?

— Да. — Ник встал и последовал за, женой, а Джонни вернулся к прерванной игре, в которую играл с няней.

В Большой столовой им достались те же самые места, которые так раздражали Хиллари раньше, но теперь Ника это уже совершенно не интересовало. Это был их последний обед на корабле. Вечер горько-сладкой радости и сожалений. Компании друзей толпились в Гранд-салоне, по палубам прогуливались парочки. Даже музыка, на волнах которой кружились танцующие, казалась печальной и сладкой. Ник заметил на палубе Армана и Лиану. Ему снова захотелось ей что-то сказать, но время было слишком неподходящим.

— Тебе не жаль, что плавание подходит к концу? — Нежно улыбаясь, Арман смотрел на Лиану. Она была очень хороша сегодня в бледно-голубом платье из органзы, в голубых с золотом атласных туфельках и с сумочкой под цвет наряда. В ушах блестели оправленные в золото аквамарины и бриллианты и красивое ожерелье в тон серьгам украшало шею. Ожерелье принадлежало еще матери Лианы, она достала его из большой шкатулки с драгоценностями, которые отец купил еще до рождения Лианы. — Я говорил тебе, что сегодня ты выглядишь просто очаровательно?

— Спасибо, дорогой. — Лиана привстала на цыпочки, чтобы поцеловать его в щеку. — Да, жаль, что плавание кончается. Но с другой стороны, я рада. Путешествие прошло прекрасно, но пора домой.

— Уже? — Он любил слегка поддразнивать л жену. — А я думал, ты побудешь со мной в Париже.

— Ты прекрасно знаешь, что я имела в виду. — Лиана улыбнулась в ответ. — Я жду не дождусь, когда мы окажемся в Париже и я начну обустраивать дом.

— И я знаю, что ты с этим отлично справишься. У тебя такие проворные, умелые руки. Через неделю наш новый дом будет выглядеть так, словно мы живем в нем уже двадцать лет. Просто не понимаю, как тебе это удается. Картины на стенах, занавески на окнах, стол — там, где он должен быть, и в каждой комнате чувствуется твоя рука.

— Наверное, такое у меня призвание — быть женой дипломата. — Они оба прекрасно знали, что так оно и есть. Лиана озорно улыбнулась: — Или цыганкой. Иногда мне кажется, что это почти одно и то же.

— Только не сообщай об этом в Центральное бюро.

Они еще немного прошлись по палубе, наслаждаясь теплым вечером и вспоминая дни, проведенные на корабле.

— Жаль, что я так и не смог бывать с тобой подольше. Иногда я даже жалел, что взял с собой Перье. Слишком уж он прилежный.

Она мягко улыбнулась:

— Ты тоже.

— Неужели? — Его глаза смеялись. — Ну что ж, возможно, во Франции будет лучше. Над этим она могла только рассмеяться.

— С чего ты это взял? Она прекрасно знала ответ, так же как и он.

— Просто мне хочется, чтобы так было. Я бы очень хотел проводить с тобой больше времени.

— Я тоже. — Лиана вздохнула, хотя в этот миг она вовсе не казалась несчастной. — Но я все понимаю.

— Знаю. И вовсе не считаю, что так жить правильно. Помнишь, когда-то в Вене все было совсем по-другому.

Да, тогда у них оставалось время для дневных прогулок, а когда Арман возвращался с работы, они проводили вместе тихие счастливые вечера.

Как давно это было. И они сами, и весь мир тогда казались другими.

— Но тогда ты не был такой важной персоной, любовь моя.

— Я и сейчас не такой уж важный. Просто работать приходится больше, да и времена настали тяжелые.

Лиана кивнула и внезапно вспомнила о своем вчерашнем разговоре с Ником. Утром, за завтраком, она между прочим сказала Арману об этом — просто упомянув, что они случайно встретились на задней галерее. Так, в сущности, оно и произошло, но Арман так торопился к Жаку, что вряд ли вообще слышал ее.

Они тихо стояли, вглядываясь в морскую гладь, туда, где вдалеке лежала Франция, и Лиана продолжала надеяться, что Арман не прав и там вовсе не так плохо, как он предполагает, или, по крайней мере, не настолько. Меньше всего ей хотелось, чтобы началась война. Она не хотела бы также, чтобы мужа полностью захватила работа. Как и он, она была бы рада, если бы они больше времени проводили вместе. Да, она не хотела войны по совершенно эгоистическим соображениям.

— Вернемся к себе, любимая? Она кивнула, и они вернулись в свой люкс, тихо закрыли за собой дверь в тот самый момент, когда из-за угла показался Ник, уходивший к себе, в новую каюту. На секунду он задержался, вспомнил о вчерашнем разговоре и о женщине, руку которой он сжимал всего несколько минут, но которая успела сказать ему, что его жизнь когда-нибудь сделает поворот к лучшему. Так хотелось, чтобы это произошло скорее.




Глава десятая


«Нормандия» прибыла в Гавр на следующее утро к десяти утра, когда пассажиры заканчивали завтракать. Багаж был уже упакован, дети, гувернантки стояли наготове, и теперь всем вдруг стало грустно прощаться со своими каютами и чудо-кораблем.

Теперь романы, завязавшиеся во время плавания, воспринимались острее, дружеские отношения казались еще дороже, но оживление, царившее на причале, свидетельствовало о том, что все кончилось. Капитан стоял на мостике и наблюдал, как пассажиры покидают корабль. Закончился еще один рейс. «Нормандия» благополучно достигла берегов Франции.

В люксе «Трувиль» Арман и Лиана ждали, когда можно будет сойти на берег, а девочки возбужденно скакали по комнате. Со своей палубы они уже видели, как корабль плавно входит в порт, они уже помахали Джону, стоявшему на палубе люкса «Довиль» в ожидании мамы и папы. Мальчик был в белом полотняном итонском костюмчике с белой рубашкой, в гольфах до колен и белых оксфордских ботиночках, а его мама, несколько раз мелькнувшая в окне, казалась просто ослепительной в белом шелковом платье и шляпе с широкими полями Ник заранее раздал стюардам чаевые — багаж Бернхамов уже унесли из люкса. Ник позаботился о том, чтобы на пристани их ждал автомобиль, и они сразу же покинули свои каюты, чтобы сойти с корабля раньше других пассажиров. Теперь осталось только предъявить паспорта чиновнику иммиграционной службы порта — и морское путешествие окончено.

— Ты готова, chene?

Лиана кивнула и направилась вслед за Арманом к выходу из каюты, затем по лестнице вниз. Девочки шли за ними. Лиана надела бежевый с розовой отделкой костюм от Шанель, который так нравился Арману, и розовую шелковую блузку. Выглядела она прелестно и свежо и одновременно именно так, как в ее представлении должна выглядеть жена посла. Лиана оглянулась на дочерей, которые шли за ними в цветастых платьицах из органзы и соломенных шляпках, прижимая к себе любимых кукол. За ними следовала гувернантка — невероятно чопорная в своем платье в серую полоску и маленькой темной шляпке.

В Гранд-салоне собрались те пассажиры, которых пригласили сюда специально для того, чтобы вне всякой очереди проводить с корабля. Остальные встретятся с чиновником иммиграционной службы в столовой и покинут корабль не раньше, чем через час — как раз успеют на поезд Гавр-Париж Ожидая в Гранд-салоне, пока их проводят, Лиана заметила немца, которого уже видела во время обеда у капитана, а также еще несколько незнакомых ей пар. В целом здесь собралось чуть больше десятка человек — привилегированные люди с дипломатическими паспортами или знаменитости. Здесь к ним присоединился и помощник Армана Жак Перье со своим извечным портфелем, очками и скорбным выражением на лице. Он являл собой некий немой намек на незаконченную работу.

Он немедленно начал обсуждать с Арманом какие-то неотложные дела, которые непременно надо было решить до приезда, и в этот миг к Лиане подошел Ник Бернхам. Он попрощался с ней и девочками, затем кивнул Арману.

— Я хотел попрощаться с вами еще вчера, но не решился мешать. Я видел вас с мужем на палубе…

Казалось, его глаза ласкают ее лицо, и Лиана вдруг почувствовала сильнейшее желание вновь коснуться его руки, но сейчас для этого не было ни места, ни времени.

— Я рада вас видеть, Ник. — Ей вдруг показалось, что, прощаясь с ним сейчас, она прощается с последней частицей родной страны, и ее внезапно охватила тоска по родине. — Я надеюсь, у вас в Париже все пойдет хорошо. — При этом она даже не взглянула на Хиллари, но он понял, что именно она имеет в виду, и улыбнулся.

— Так и будет. Уже сейчас гораздо лучше.

Конечно, Лиана не могла знать, о чем он говорит, и решила, что Ник снова неожиданно помирился с женой. Возможно, опять ее простил, а может быть, она обещала исправиться. Лиана думала так, от всей души желая ему добра, не подозревая, что он говорит о другом — о новом для него ощущении свободы, которое охватило его после их вчерашнего разговора.

— Давайте не будем терять друг друга из виду.

— Конечно, мы будем видеться. Ведь Париж — по-своему город маленький.

Их глаза встретились. Прошло нескончаемое мгновение, и Лиана уже не знала, правильно ли понимает то, что он сказал. Она не могла его покинуть, как не смогла бы бросить друга или брата, а ведь они едва знакомы. Или это магия корабля, оплетающего людей своими чарами? Лиана улыбнулась этой мысли.

— Берегите себя… и Джона…

— Хорошо… а вы себя…

— Лиана! On у va. — По голосу мужа она поняла, что Арман торопится. Он спешил сойти с корабля, тем более теперь, когда объявили, что можно покинуть его. Он подошел к жене, широко улыбнувшись, пожал Бернхаму руку, и через мгновение они были уже на пристани. Вещи погрузили в небольшой фургон, а они сами — Лиана, Арман и девочки — устроились на заднем сиденье большого комфортабельного «ситроена», в то время как гувернантка и Жак Перье присоединились к водителю на переднем. Когда «ситроен» тронулся с места и заурчал мотор фургона, Лиана успела заметить, что к Нику подъехал огромный черный «Дюзенберг» и он дает указания водителю. Когда Лиана обернулась во второй раз, он махал ей рукой. Она махнула в ответ, а затем повернулась, чтобы услышать, что говорит ей Арман.

— Скорее всего, сегодня будет прием в итальянском посольстве. Мне придется пойти. Ты, если хочешь, оставайся в гостинице. У тебя будет столько хлопот, надо же устроить детей. — Арман взглянул на часы. Дорога от Гавра займет часа три.

— Кто-нибудь в курсе, когда доставят мебель? — Она старалась сконцентрировать внимание на сиюминутных делах, но ее преследовало лицо Ника в момент прощания. Интересно, увидит ли она его когда-нибудь? Она уверяла его, что они непременно встретятся: «Париж — город маленький». Но так ли это?

Арман же был полностью поглощен настоящим:

— Мебель привезут месяца через полтора. А до этого времени мы будем жить в отеле «Ритц». — Даже для посла это было более чем шикарное место, но Лиана предложила потратить на это часть денег из своих доходов — время от времени он позволял ей это делать. Конечно, ему было немного досадно, что он сам не может ответить таким же жестом, но Лиана не придавала этому никакого значения, она считала глупым не пользоваться хотя бы частью ее состояния. Оно ведь так велико, что даже «Ритц» не может оставить на нем ни малейшей царапины.

Всю дорогу девочки о чем-то тараторили друг с дружкой, а Лиана была счастлива возможности наконец-то спокойно побеседовать с Арманом. Ведь когда они приедут, он тут же исчезнет, а вечером уйдет на дипломатический прием. Поэтому, когда показалась Эйфелева башня, а за ней Триумфальная арка и площадь Согласия, Лиана даже немного расстроилась. Внезапно ей захотелось повернуть стрелки часов назад и вновь оказаться в роскошной уютной обстановке «Нормандии». Лиана еще не была готова к встрече с Парижем.

Трое посыльных сопровождали их по лестнице к длинной анфиладе комнат, составлявших их номер в отеле. Здесь была большая спальня для детей, смежная с комнатой гувернантки; гостиная; спальня Армана и Лианы; гардеробная и кабинет. Арман окинул взглядом спальню, заваленную горой чемоданов, и улыбнулся:

— Не так уж плохо, любовь моя. Она присела; несмотря на улыбку, вид у нее был грустный.

— А я скучаю по кораблю. Как было бы здорово снова там оказаться. Ну не глупо ли?

— Вовсе нет. — Он погладил ее по щеке, которой она прижалась к его плечу. — Мы все так чувствуем себя поначалу. Корабль — вещь особая, а «Нормандия» — особый корабль.

— Да, конечно!

Они обменялись улыбками, и Арман с сожалением отстранился от нее.

— Боюсь, дорогая, джентльмен, которому я должен сдавать отчет, уже ждет меня. Это займет некоторое время, а потом этот прием… — Он как будто извинялся. — Как ты предпочтешь — поехать со мной или остаться?

— Если честно, мне хотелось бы остаться и начать устраиваться.

— Вот и прекрасно. — Он поспешил в ванную, а получасом позже явился перед ней в вечернем костюме.

Она даже присвистнула, когда Арман вошел в комнату.

— Ты просто красавец!

Он радостно улыбнулся, глаза искрились. Лиана уже переоделась в белый атласный халат, по всей комнате стояли раскрытые чемоданы.

— Хуже всего то, что через несколько недель все это придется складывать обратно. — Лиана тяжело вздохнула, присела на край кровати и посмотрела на мужа. — И зачем я только все это привезла?

— Потому что ты — моя прекрасная элегантная жена. — Он чмокнул ее в щеку. — Но если я сейчас не потороплюсь, меня ушлют еще в какое-нибудь очаровательное местечко. Вроде Сингапура.

— Я слышала, это завидный пост.

— Ну уж нет! — Он шутливо погрозил ей пальцем, зашел в комнату к дочерям и поцеловал их на прощание, а затем сбежал по лестнице вниз.

Портье уже звонил, сообщая, что «ситроен» подан, и Арман буквально выбежал из вестибюля на улицу, так он был взволнован. Внезапно он снова почувствовал себя живым. Он был дома — во Франции. Больше не придется ждать, когда придут запоздавшие известия. Он снова здесь, и значит, теперь будет в курсе всего, что происходит.

Однако, покидая вечером Елисейский дворец, Арман был буквально шокирован полным спокойствием, в котором пребывали его коллеги.

Создавалось впечатление, будто они уверены, что мир вечен. Не ощущалось ни страха, ни тревоги, напротив, Париж переживал настоящий расцвет. Никто на сомневался в том, что Гитлер угрожает Франции, но точно так же не подвергалось сомнению, что уж «линию Мажино» ему не перейти. Вовсе не это ожидал услышать Арман. Он надеялся, что Франция готовится к серьезной войне, что сделано все для отражения опасного противника. А оказалось — не делается ничего. Арман чувствовал себя человеком, спешившим на борьбу с пожаром, а ему вместо того, чтобы, засучив рукава, броситься на помощь, предложили постоять и полюбоваться красотой пламени. Он был совершенно сбит с толку, когда садился в «ситроен» и называл водителю адрес: рю де Варенн, посольство Италии.

В итальянском посольстве он снова погрузился в ту же легкомысленную атмосферу, что царила и под сводами Елисейского дворца. Тут было шампанское, красивые женщины, говорили о планах на лето, о дипломатических обедах, о светских балах. Никто даже не упомянул о возможности войны. Проведя в посольстве почти два часа и обменявшись приветствиями со множеством знакомых, Арман вернулся в «Ритц» к Лиане — какое счастье, что он может наконец спокойно растянуться в кресле и разделить с женой трапезу.

— Я ничего не понимаю. Все здесь заняты исключительно собой. — С апреля так ничего и не изменилось. — Они что, ослепли?

— Может быть, они просто не хотят ничего видеть.

— Но как же это у них получается?

— Как дела в Елисейском дворце? Что там?

— То же самое. Я думал, там будет серьезное совещание, а они вместо этого обсуждают состояние сельского хозяйства и экономики. Они считают, что за «линией Мажино» они как за каменной стеной. Хотел бы и я чувствовать себя так же.

— Они что же, совсем не боятся Гитлера? — Даже Лиана была поражена.

— Боятся немного. Да, они предполагают, что Гитлер может скоро напасть на англичан, но все еще надеются на вмешательство потусторонних сил. — Арман вздохнул и снял пиджак. Он казался усталым, разочарованным и внезапно постаревшим. Он напоминал Лиане воина, готового к битве, но никому не нужного, потому что битвы нет. Ей стало жаль его. — Не знаю, Лиана. Может быть, это все химеры, может быть, только плод моего воображения, а на самом деле все по-другому. Возможно, я слишком давно жил за границей.

— Нет, дело не в этом. Сейчас трудно понять, кто прав. Возможно, ты в большей степени умеешь предвидеть события, чем они. А может быть, они уже так привыкли к военной угрозе, что попросту ее не замечают. Они думают, что война так и не начнется.

— Время покажет.

Она кивнула и тихо покатила поднос с посудой.

— Постарайся хотя бы на сегодняшний вечер выкинуть все из головы. Ты принимаешь все так близко к сердцу.

Потом она слегка помассировала ему шею, после чего он разделся, лег в постель и скоро забылся тяжелым сном. Но Лиане не хотелось спать, и она еще долго тихо сидела в гостиной. Она по-прежнему немного скучала по кораблю, хотелось выйти на палубу и любоваться спокойным морем. Внезапно она почувствовала, что уехала далеко от дома. Хотя она знала Париж неплохо — она часто бывала здесь с Арманом, все же теперь это было не то. Париж еще не стал ей родным. Они жили не в доме, а в гостинице, у нее не было тут друзей. Эта мысль напомнила ей о Нике. Как там дела у Бернхамов? Казалось, прошли годы с той минуты, когда они разговаривали, стоя на палубе. А ведь это было всего два дня назад. Она вспомнила, как Ник просил ее звонить, когда ей понадобится друг, но в то же время Лиана сознавала, что вряд ли это правильно. Это возможно на корабле, но здесь она — жена Армана и не имеет права заводить дружбу с мужчиной.

Когда она вернулась в спальню, там царило безмолвие, лишь слышалось тихое похрапывание Армана, спавшего на большой широкой кровати. Возможно, хоть он и разочарован, все обернется к лучшему. Может, раз положение в Париже не такое отчаянное, как сначала предполагал Арман, они смогут видеться чаще? Лиана обрадовалась этой мысли. Вдруг у них найдется время для прогулок по Булонскому лесу, в саду Тюильри, и может быть, они даже смогут вместе пройтись по магазинам… покататься с девочками на лодке. Ободренная такими перспективами, Лиана легла в постель и выключила свет.




Глава одиннадцатая


Хиллари вошла в дом на авеню Фош в сопровождении шофера, едва переставлявшего ноги под тяжестью семи больших коробок от Диора, мадам Грэс и Балансиаги — не считая еще нескольких небольших свертков. Она провела вполне приятный день, и вечер обещал быть не хуже, ведь Ник все еще сидел в Берлине.

— Оставьте здесь, — небрежно бросила она шоферу через плечо, но, заметив непонимание на его лице, застонала и указала на стул: — Ici.

Он как можно аккуратнее устроил коробки на стуле в просторной отделанной мрамором прихожей, где с потолка свисала огромная хрустальная люстра. Это был красивый дом, он очаровал Ника с первого взгляда. Хиллари — несколько меньше. Вода в ванной всегда оказывалась недостаточно горячей. Душа вообще не было, в комнатах полно комаров, и вообще она считала, что куда лучше было бы остановиться в «Ритце». Слуги, которых Ник нанял через агентство, ей не нравились. Они едва говорили по-английски. И вообще она целые дни напролет жаловалась на жару.

Они жили в Париже уже почти месяц, и Хиллари была вынуждена констатировать — в это время года в Париже не слишком скучно. Все в один голос утверждали, что летом тридцать девятого, впервые после Мюнхена, нагнавшего тоску, стало по-прежнему весело. Теперь, словно в отместку за прошлое, повсюду устраивали костюмированные балы и званые обеды — чтобы никто не скучал. Несколько недель назад граф Этьен Бомон давал костюмированный бал, куда гости должны были явиться в костюмах персонажей из пьес Расина, и Морис де Ротшильд, желая привлечь к себе внимание, прибыл в тюрбане, к которому приколол знаменитые бриллианты своей матушки, и с драгоценностями работы Челлини на ленте. Леди Мендл принимала в Версальском саду семьсот пятьдесят человек, там было и три слона, чтобы гостям было о чем поболтать и на что посмотреть. Но все эти приемы затмил праздник у Луизы Мейси — для этого случая она сняла знаменитый отель «Сале», обставила его бесценной мебелью, оборудовала дополнительной сантехникой и передвижной кухней. В залах горело несколько тысяч свечей На этот прием всем гостям «приказали» явиться в диадемах и дорогих украшениях, и, как ни странно, все подчинились.

Хиллари удалось взять напрокат тиару от Картье и эффектное украшение из десяти изумрудов по четырнадцать карат каждый, обрамленных россыпью хорошо отделанных бриллиантов. Едва ли у нее оставалось время скучать, и все же наслаждалась Хиллари не по-настоящему. Но теперь она придумала, как провести оставшуюся часть лета. Если повезет, она еще до возвращения Ника из Берлина сбежит с несколькими бостонскими друзьями на юг Франции.

С тех пор как они обосновались в Париже, Ник повел себя так, что Хиллари становилось не по себе. Он продолжал придерживаться той линии поведения, которую приобрел во время плавания. Он держался холодно и отстраненно, хотя и подчеркнуто вежливо — теперь дела Хиллари его не волновали. Лишь изредка он требовал ее присутствия — обычно во время деловых обедов или просил пригласить жену какого-нибудь промышленника на чай. Но со всей ясностью дал понять, чего ждет от нее, при этом Хиллари обнаружила, что это новое отношение Ника нравится ей куда меньше, чем то, что было раньше. В прежние времена он отчаянно старался угодить ей, это рождало в ней чувство вины, и она начинала ненавидеть мужа. Теперь же она стала для него не дороже дверного молотка, и это ее злило не на шутку. Прошла лишь неделя со дня их приезда, а Хиллари уже решила, что его пора проучить. Он не имеет никакого права выбрасывать ее, как пару старых бальных туфель, всякий раз после того, как она понадобилась ему для делового обеда. Она ему не цирковой медведь, который пляшет на потеху гостям, и вообще жизнь в Париже — у нее в печенках. Вот когда он уедет на неделю, она осуществит свои собственные планы.

Она прошла в отделанную резными панелями библиотеку с нагоняющим тоску обюссонским" гобеленом на стене и выглянула во двор. Джонни играл с няней и щенком, которого ему купил Ник, — на вкус Хиллари этот маленький терьер слишком громко тявкал. Вот и сейчас — лай и смех, врываясь в окно, раздражали ее. От хождения по магазинам в такую жару у Хиллари разболелась голова. Вяло бросив шляпку на стул, она стянула перчатки и направилась к бару, скрытому за деревянными панелями, но внезапно остановилась как вкопанная, услышав голос за спиной:

— Добрый вечер.

Хиллари резко повернулась и увидела Ника, сидящего за огромным столом времен Людовика Пятнадцатого. А она даже не посмотрела в ту сторону, входя в библиотеку.

— Ну как провела день?

— Что ты здесь делаешь? — Она остановилась, не дойдя до бара, выражение ее лица никак нельзя было назвать радостным.

— Я здесь живу, по крайней мере, так мне сказали.

Снова, как уже было во время плавания, он дал ей понять, кто здесь хозяин. Но Хиллари и не возражала. Ее беспокоило другое — в течение всех этих лет она выбирала, где ему быть — у ее порога или в ее постели. Теперь он принимал решения сам. Но, в сущности, и это не такая уж потеря, о которой стоит жалеть. И все же — отчего он смотрит на нее как кот на мышь? Ей захотелось ударить его.

— Ты же хотела выпить. Я не собираюсь менять твои привычки.

— Я и не собираюсь их менять. — Она подошла к бару и плеснула себе двойной скотч. — Ну, как там Берлин?

— Тебе это интересно?

— Если честно, то нет.

Теперь они стали предельно откровенными друг с другом. В каком-то смысле стало легче.

— Как Джонни?

— Прекрасно. Я беру его на несколько дней в Канны.

— Вот как? Могу я спросить, с кем ты туда едешь?

— Я тут встретила друзей, когда тебя не было. Они из Бостона. Мы собираемся в Канны на выходные. — Ее глаза вызывающе сверкнули из-под поднятого стакана. Раз он сам настаивал на том, чтобы жить раздельно, — он это получит. Но командовать собой она не позволит.

— Еще один вопрос — долго ли ты собираешься там пробыть?

— Понятия не имею. Здесь в Париже слишком жарко. Я здесь плохо себя чувствую.

— Мне очень жаль. Но все-таки хотелось бы знать, сколько ты планируешь там пробыть.

Теперь его тон разительно отличался от того, к какому она привыкла. За последний месяц Ник стал говорить с женой резче, грубее, у нее даже появилось подозрение, не завел ли он любовницу, но в это слабо верилось. Для любовницы ему не хватало смелости, и если бы Ник спросил ее об этом, Хиллари бы так ему и сказала, но он не спрашивал, а она не стала лезть на рожон. И сейчас он, выпрямившись, сидел за столом и ожидал ответа на свой вопрос, в то время как Хиллари притоптывала ногой и внимательно смотрела в стакан.

— Месяц. Возможно, чуть дольше. Я вернусь в сентябре. — Она принимала решение по мере того, как отвечала.

— Желаю хорошо провести время. — Он холодно улыбнулся.

— Но Джонни с тобой не поедет.

— Могу я спросить, почему?

— Потому, что я хочу его видеть, но у меня нет ни малейшего желания ездить в Канны каждую неделю, чтобы повидаться с тобой.

— Это по крайней мере не так плохо. Но стоит ли держать ребенка летом в городе?

— Я сам его куда-нибудь увезу.

Она на миг задумалась — может быть, следует резко возразить. Нику казалось, что он почти читает ее мысли. В действительности ей совершенно не хотелось брать ребенка с собой, и он знал это.

— Хорошо, я оставлю его здесь.

Легкая победа, подумал Ник. Теперь стоит и вправду подумать, куда отправить Джонни. Сам Ник собирался устроить себе летом небольшой отдых и уехать из Парижа, и это будет прекрасный предлог. Несмотря на то что в Берлине явно чувствовалось нарастание агрессивных настроений, он все еще не был уверен, что до войны далеко. А как будет чудесно отправиться с Джонни отдохнуть, особенно если они поедут только вдвоем.

— Так когда, говоришь, ты едешь? — Ник поднялся из-за стола и обошел его. Хиллари смотрела на него с неприкрытой ненавистью. Их брак стал невыносим, но им приходилось обоим терпеть его, хотя оба ощущали эту горечь.

— Дня через два. Ты доволен?

— Я как раз об этом думаю. Сегодня мне нужно быть на одном обеде. Пойдешь со мной?

— У меня другие планы.

Он кивнул и вышел во двор посмотреть, как там Джонни. Малыш завизжал от восторга, увидев отца, и побежал к нему с раскрытыми руками, а Хиллари наблюдала за ними из окна. Затем она вышла из библиотеки и спустилась по лестнице вниз.




Так получилось, что она уехала на два дня позже запланированного срока, но Ник ее почти не видел. Он каждый день допоздна просиживал у себя в конторе, кроме того, должен был состояться обед с нужными людьми из Чикаго, он попросил было Хиллари его сопровождать, но она отказалась.

Она заявила, что ей нужно время на сборы, и Ник решил не настаивать. Они увиделись в то утро, когда она уезжала. За ней приехал большой лимузин, в котором она собиралась ехать к поезду. На секунду Ник задумался, с кем же все-таки она едет, — но потом решил ни о чем не спрашивать.

— Приятного отдыха.

На поездку она попросила две тысячи долларов, и он без единого слова отдал ей их накануне вечером. Ее «спасибо» прозвучало, как пустая формальность.

— Увидимся в сентябре, — весело крикнула ему Хиллари, выбегая из дверей в легком платье из красного в горошек шелка и такой же шелковой шляпке.

— Звони время от времени сыну.

Она кивнула и поспешила к машине. Впервые за долгое время Ник видел жену счастливой. И возвращаясь в дом, чтобы одеться и ехать в контору, он подумал, что, быть может, и не стоило настаивать на сохранении этого брака. Раз Хил так несчастна с ним, возможно, она заслуживает лучшей доли? Завязывая галстук и надевая пиджак, он вдруг поймал себя на том, что вспоминает Лиану — интересно, где-то она сейчас.

Ник не встречал де Вильеров ни на одном из званых вечеров, они, скорее всего, чаще посещают дипломатические приемы, а он туда не ходит. В польском посольстве через несколько дней будут давать обед, куда званы многие, и де Вильеры, наверное, тоже там будут, но именно в этом посольстве Нику и не следовало показываться. Очень важно, чтобы никто не узнал о том, что недавно он оказал полякам безвозмездную помощь. Польше пошло бы во вред, если бы стало известно, что она тоже вооружается. Дипломаты, через которых он передавал свое предложение полякам, были поражены смехотворно малой ценой, которую он запрашивал. Для него это был единственный способ помочь им, когда дело близилось к развязке.

Немцы в последнее время еще больше увеличили объемы поставок, а у Ника все чаще появлялось желание послать их к черту и прекратить с ними всякие отношения. Всякий раз, когда он ездил в Берлин, независимо от того, были сделки выгодными или нет, он испытывал некоторую неловкость оттого, что еще не порвал с ним деловые связи. Лиана была права. Время выбирать приближалось. Собственно, для него оно уже наступило.

Уходя в контору, Ник на прощание поцеловал Джонни. Он был рад, что малыш не очень расстроился из-за отъезда матери. Он уже пообещал сыну, что они вместе поедут в Довиль, а там будут кататься вдоль берега на лошади. Теперь оба с нетерпением ожидали этой поездки, намеченной на первое августа. В Довиле они проведут, по крайней мере, недели две.

— Пока, тигренок. Увидимся вечером.

— Пока, папа. — Мальчик бил мяч бейсбольной битой, которую бережно хранил в одном из своих чемоданов.

Когда лимузин уже заворачивал за угол авеню Фош, Ник заметил, что мяч влетает в окно гостиной. Он рассмеялся, вспомнив, как в Нью-Йорке предупреждал швейцара, что рано или поздно это произойдет. Шофер обернулся на звук его голоса:

— Oui, monsieur?

— Я говорю — это бейсбол.

С каменным выражением лица шофер кивнул, и машина покатила по направлению к конторе.




Глава двенадцатая


Тридцать первого июля вещи Лианы и Армана прибыли наконец во Францию из Вашингтона, а еще через неделю они переехали в дом, который Арман присмотрел еще в апреле. Дом находился в чудесном месте на Пале-Бурбон, в Септьеме. Следующие десять дней Лиана работала, как рабыня, распаковывая вещи и расставляя все по местам. Всю работу делала она сама — ведь только она одна знала, куда что положить и поставить. Слугам она могла доверить лишь мытье посуды и вытирание пыли со столов. Остальное удовольствие полностью принадлежало ей. Мечты о совместных прогулках по Булонскому лесу и саду Тюильри так и не осуществились. Была война или ее не было, но все время Армана пожирало Центральное бюро. Обедал он с коллегами или сотрудниками многочисленных посольств, разбросанных по городу, и домой возвращался не раньше восьми вечера — если в этот день не было званых обедов. Если они были, то значительно позже.

Началась совершенно другая жизнь, не похожая на жизнь в Вашингтоне, где в качестве жены посла Лиана должна была играть заметную роль на официальных приемах в роли хозяйки, там она устраивала камерные танцевальные вечера, обеды «с черными галстуками», там она стояла рядом с мужем, встречая прибывающих гостей.

В Париже Арман часто ходил на званые обеды один, и если брал с собой Лиану, то это было скорее исключением, чем правилом. Теперь вся ее жизнь сосредоточилась вокруг дочерей, у Армана же, когда вечером он наконец появлялся дома, едва хватало сил поговорить с женой. Сразу после ужина он в изнеможении шел в спальню и засыпал через несколько секунд после того, как его голова касалась подушки. Для Лианы наступили одинокие времена, и она нередко тосковала по былым дням в Вашингтоне, Лондоне, Вене. Новая жизнь была ей не по душе, и, хотя она старалась не жаловаться, Арман прекрасно чувствовал это. Лиана стала похожа на цветок, вянущий в неухоженном саду, и он знал, что виноват, но не мог ничего поделать. Надвигались большие события. Франция просыпалась и начинала осознавать угрозу, исходившую от Гитлера, и, хотя многие по-прежнему чувствовали себя во Франции в безопасности, все же появились новые настроения, призывавшие готовиться к отражению врага. Теперь, принимая участие в бесчисленных встречах и собраниях, он снова почувствовал себя живым. Началось хорошее время для него, но очень тяжелое для Лианы. Арман понимал это, но мало что мог сделать. У него даже не хватало времени заехать за ней, если вдруг появлялась возможность пойти на обед вместе.

— Ты же знаешь, как мне тебя не хватает, — Лиана улыбнулась мужу. Он вошел в комнату как раз в тот момент, когда она вешала на стену картину. Где бы они ни жили, Лиана везде старалась сделать дом уютным. Арман подошел к ней, поцеловал, обнял, помог ей спуститься с лесенки и после этого продолжал удерживать ее в своих объятиях.

— Мне тоже не хватает тебя, малышка моя. Ты ведь это понимаешь.

— Иногда, — Лиана вздохнула, положила молоток на стол и взглянула на мужа, печально улыбнувшись. — Но иногда мне кажется, ты забываешь о том, что я живу на свете.

— Ну что ты, это невозможно. Просто я сейчас очень занят.

Это она уже и сама прекрасно знала.

— У нас когда-нибудь будет настоящая жизнь?

Арман кивнул:

— И надеюсь — скоро. Видишь ли, именно сейчас напряженность резко возросла. Нужно разобраться в ситуации… нужно готовиться…

Когда он произнес эти слова, его глаза так ярко сверкнули, что у Лианы защемило сердце. Она чувствовала, что Франция отняла у нее мужа, как это могла сделать другая женщина, но с женщиной Лиана смогла бы справиться, а с такой соперницей не поспоришь.

— А если война, Арман, что тогда?

— Тогда посмотрим. — Даже с женой он оставался осторожным дипломатом. Но ведь Лиана спрашивала его не о судьбе его родины, а о своей собственной судьбе.

— Тогда я совсем не буду тебя видеть. — Ее голос звучал устало и скорбно, не было сил напускать на себя жизнерадостный вид, даже ради него.

— Мы живем в странные времена, Лиана, ты же не можешь этого не понимать.

Если он решит, что она не понимает, — он разочаруется в ней. Придется нести свой тяжелый крест. Арман должен думать, что его жена приносит жертвы с той же готовностью, что и он сам, но ей это подчас становилось слишком тяжело. «Вот если бы иногда им выпадали тихие вечера вдвоем, если бы находилось хоть чуть-чуть времени, чтобы поговорить о чем-то, если бы он не возвращался слишком усталым для любви…» — так говорили ее глаза.

— Ты не голоден?

— Я уже ел.

Лиана не сказала, что сама не ужинала, а ждала его.

— Как девочки?

— Прекрасно. Я обещала им, что, как только закончу с домом, мы устроим пикник в Нейи. — Дочери тоже скучали по папе. Конечно, когда они пойдут в школу, у них появятся новые подружки, но сейчас оставались только мама и няня.

— Ты единственная женщина в мире, способная привести дом в порядок за неделю. — Он улыбался, сидя в глубоком кресле в гостиной, и боялся признаться, что единственное, чего ему сейчас хочется — это добраться до кровати и заснуть.

— Я так счастлива, что мы уже не в отеле.

— Я тоже.

Он огляделся вокруг — такие знакомые вещи. И вдруг почувствовал себя по-настоящему дома. В последнее время Арман вообще мало что замечал. Он был так загружен на работе, что домой возвращался, как в походную палатку. Лиана догадывалась, что так оно и есть, провожая мужа в спальню.

— Ты не хочешь чаю с ромашкой? Она нежно улыбнулась ему, а он, не вставая с кровати, потянулся к ней и поцеловал руку.

— Ты слишком балуешь меня, малышка.

— Я очень люблю тебя.

А ведь были времена, когда он буквально носил ее на руках. И не его вина, что сейчас он слишком занят, так ведь не будет продолжаться до бесконечности. Рано или поздно, все закончится. Лиане оставалось только молиться, чтобы все не закончилось войной.

Она пошла на кухню и приготовила обещанный чай, а затем вернулась в спальню, неся на АаоФоровом подносе чашку лиможского фарфора из сервиза, распакованного только сегодня и осторожно поставила поднос на прикроватный стол но, когда она повернулась к Арману, увидела, что тот уже заснул — без помощи ромашки.




Глава тринадцатая


— Ну, тигренок, о чем задумался? — Ник вместе с Джоном скакали на лошадях до самого берега, а теперь стояли и смотрели, как солнце садится в море. Они провели в Довиле божественную неделю. — Ну что, готов подкрепиться?

— Ага. — Последний час он представлял себя ковбоем с ранчо. Мальчика просто заворожил его высокий белый конь. А отец скакал на симпатичной каурой кобыле. Джонни посмотрел на отца — Неплохо было бы съесть гамбургер, как на ранчо.

Ник улыбнулся, глядя на сына.

— Согласен Неплохо было бы перекусить гамбургером с молочным коктейлем, но, увы, для этого надо было бы переплыть через океан. А как насчет хорошего сочного бифштекса? Проще всего сейчас было бы перекусить бифштексом au poivre, это тоже совсем неплохо.

— О'кей.

По просьбе Джонни они сегодня звонили Хиллари. Время в Каннах она проводила прекрасно, но звонку была удивлена. Ник ничего не сказал сыну, но ему пришлось звонить четыре раза, прежде чем удалось ее застать. Прошел месяц со дня ее отъезда, а до него уже доходили кое-какие слухи. К «компании друзей из Чикаго» присоединился некто Филипп Маркхам, которого Ник знал еще по Нью-Йорку. Это был плейбой самого худшего разряда, в прошлом четырежды женатый, и теперь имя этого человека молва связывала с именем Хиллари Бернхам.

Нику было все равно, чем она там занимается, но он все-таки просил ее быть благоразумной. По-видимому, Хиллари и благоразумие — вещи несовместимые. Теперь они с Маркхамом каждый вечер играли в казино в Монте-Карло, танцевали до упаду и устроили такую лихую вечеринку в отеле «Карлтон», что о ней писали даже в парижских газетах. Не раз Ник порывался позвонить жене и заставить ее угомониться, но понимал, что время упущено. Он не мог больше ее контролировать, и что бы он ей сейчас ни сказал, она все равно сделает по-своему.

— Как здорово, что мы сегодня поговорили с мамочкой. — Казалось, ребенок читает его мысли. Ник взглянул на сына. Они вели лошадей на конюшню.

— Ты очень по ней скучаешь, Джон?

— Иногда, — мальчик преданно улыбнулся отцу. — Но с тобой здесь мне очень хорошо.

— Мне тоже.

— Она ведь скоро приедет, да?

Вопрос прозвучал для него как удар хлыстом. Хотя Хиллари очень мало интересовалась сыном, Ник знал, что Джонни любит их обоих. Пару раз она присылала мальчику с юга подарки, но звонила редко, и Ник старался как-то объяснить это сыну. И все же она была такой, какой была, и рано или поздно Джон узнает правду.

— Я не знаю, когда она вернется, сынок. Может быть, через пару недель.

Джонни кивнул и, пока они вели лошадей, больше не говорил ни слова.

Как и договорились, они заказали по бифштексу an poivre, а затем у себя в номере Ник читал сыну вслух его любимую книжку. Так они проводили все вечера. Ник даже не стал брать с собой няню — не хотелось, чтобы кто-то нарушал их компанию, и ему доставляло необыкновенную радость отдыхать вдвоем с сыном.




Когда в последний вечер перед отъездом они снова выехали на прогулку верхом, закат показался им прекрасным, как никогда. Днем они сначала играли в теннис, затем устроили на берегу пикник, а ближе к вечеру снова оседлали своих лошадей. И вот сейчас они сидели, наблюдая, как садится солнце. Ник оглянулся на сына со счастливой улыбкой.

— Мы надолго это запомним. Ты и я.

Это было лучшее время, которое им довелось проводить вместе. Ник взял сына за руку, и они долго сидели, смотря на море, и Джон не видел слез в глазах отца.

Через день после возвращения в Париж Нику срочно понадобилось уехать на несколько дней в Лион, где была назначена встреча с владельцем текстильной фабрики. Через четыре дня после возвращения из Лиона он уехал в Берлин, Ник надеялся, что едет туда в последний раз. Джонни хотел поехать с отцом, но тот пообещал вернуться дня через два.

В Берлине он сразу же почувствовал, насколько изменились настроения, как будто в венах закипала кровь. И скоро Ник понял, чем это вызвано. 23 августа Германия подписала с Россией договор о ненападении. Предварительные переговоры велись втайне. Но результаты их прозвучали подобно взрыву. Германия нейтрализовала своего потенциального врага, которого опасалась больше всего. Как и все остальные, Ник сразу же понял, какая серьезная опасность нависла теперь над Францией и другими странами Европы. Ему вдруг мучительно захотелось вернуться в Париж, к сыну. Кто знает, как быстро последует реакция на это событие, не окажется ли он в Берлине, как в ловушке. Ник в течение дня спешно приводил в порядок дела, радуясь в глубине души, что сделал для Польши все, что мог.

После обеда он провел еще одну деловую встречу и сразу же поспешил на ближайший пассажирский поезд. Ник почувствовал невероятное облегчение, когда увидел вдалеке контуры Эйфелевой башни. В эту минуту больше всего на свете ему хотелось увидеть Джонни. Он ворвался в дом на авеню Фош и крепко прижал к себе сына, который как раз в эту минуту завтракал.

— Как быстро ты вернулся, папа!

— Я очень скучал по тебе!

— Я по тебе тоже.

Служанка принесла ему чашечку кофе, и, продолжая болтать с сыном, Ник бегло проглядел газеты. Ему не терпелось узнать реакцию Парижа на последние события, хотя он заранее знал, какой она будет. Французская армия объявила всеобщую мобилизацию, делались необходимые приготовления к войне, к границе стягивались все боеспособные войска на защиту «линии Мажино».

— Что там, папа?

Увидев, что отец хмурится, мальчик попытался через его плечо прочесть, о чем же пишут газеты. Ник рассказал сыну о договоре России и Германии и о том, что это значит для Франции. Джон смотрел на него широко раскрытыми глазами.

— Значит, скоро будет война?

Казалось, мальчик не очень расстроился от такого известия. Он был еще слишком мал, чтобы понимать, что значит война, но ему нравилось все, что связано с оружием.

Джонни убежал играть, а Ник с озабоченным лицом прошел в библиотеку. Сняв трубку, он попросил телефонистку соединить его с Каннами, отелем «Карлтон». Пора было забирать Хиллари оттуда, захочет она или нет.

Ему ответили, что она в бассейне, и попросили позвонить позднее. Но Ник стоял на своем: раз она где-то в отеле, пусть ее найдут и известят о том, что ей звонит муж. Наконец ее удалось отыскать (у кого-то в номере, как понял Ник, но это ему было безразлично). Кем бы ни была эта женщина, она мать его сына, и он хотел, чтобы она вернулась в Париж на тот случай, если во Франции начнутся неприятные события.

— Извини, что побеспокоил тебя, Хил.

— Что-то случилось?

Она сразу же подумала, что что-то случилось с Джонни. Как была, нагая, она пересекла комнату Филиппа Маркхама с телефонной трубкой у уха, лицо стало напряженным и озабоченным. Она с виноватым видом обернулась к Филиппу, а затем снова отвернулась, ожидая, что ей скажет Ник.

— Ты читала газеты вчера или сегодня?

— Ты говоришь про эту ерунду с русскими и немцами?

— Именно об этой ерунде я и говорю.

— Ради Бога, Ник. Я думала, с Джонни что-то случилось. — Она вздохнула с облегчением и уселась в кресло. Филипп сел рядом, поглаживая ее ноги.

— С ним все в порядке. Но ты должна вернуться.

— Что, прямо сейчас?

— Да, сейчас.

— Но почему? Я и так собиралась вернуться на следующей неделе.

«Идиот, нервозный дурак», — подумала она и засмеялась, увидев смешную гримасу, которую ей состроил Филипп, а потом и непристойный жест, с которым тот рухнул в их измятую постель.

— Возможно, начнется война. Французская армия проводит мобилизацию, все может взлететь на воздух в любую минуту.

— Ну, это не начнется же так скоро. — Мысль о войне волновала Хиллари, когда они уезжали из Нью-Йорка, но здесь, в Каннах, у нее появились другие заботы, и возможность войны казалась преувеличенной.

— Я не собираюсь пререкаться, Хиллари. Я требую, чтобы ты вернулась в Париж. Немедленно! — крикнул Ник и стукнул кулаком по столу. Он попытался взять себя в руки и только теперь понял, что очень боится — и за сына, и за нее. Раньше он думал, что до начала войны в Европе остается по крайней мере год. Он ведь вовсе не хотел подвергать опасности собственную семью и сейчас очень жалел о том, что решил взять жену и сына с собой во Францию. — Хиллари, пожалуйста… Я только что вернулся из Берлина. Поверь, я знаю, о чем говорю. Я хочу, чтобы ты вернулась в Париж, потому что в любой миг может случиться все, что угодно.

— Ради Бога, не надо так нервничать. Я вернусь на следующей неделе. — В этот момент она принимала из рук Филиппа бокал с шампанским.

— Мне что — приехать и увезти тебя силой?

— А ты это сделаешь? — В телефонной трубке звучало удивление. Он кивнул, глядя из окна на играющего во дворе Джона.

— Да, сделаю.

— Хорошо. Я подумаю, как это организовать. Сегодня я устраиваю вечеринку для друзей, а…

— К черту вечеринку. Я сказал, что ты должна первым же поездом выехать в Париж.

— А я тебе сказала, что сегодня вечером устраиваю вечеринку…

Ник не дал ей договорить:

— Слушай меня внимательно. Если до тебя не дошло то, что я сказал, пусть тебя привезет твой ублюдок Маркхам. Привози его с собой, если хочешь, но у тебя есть ребенок, а страна на пороге войны. Так что поднимай свою задницу и гони сюда, да побыстрее!

— Какого черта! Что ты имеешь в виду? — Ее голос дрогнул. Ник еще ни разу не упоминал в разговорах Филиппа, и она думала, что он ни о чем не догадывается. Смущение только усилило ее ярость.

— Хиллари, я объяснил тебе, почему звоню. Больше мне сказать нечего. — В голосе Ника звучала усталость.

— Я хочу, чтобы ты объяснился.

— Я не собираюсь ничего объяснять, иди к черту. Ты меня слышала? Ты должна приехать немедленно. — Он бросил трубку, а Хиллари так и осталась сидеть, вопросительно глядя на телефон.

— Чего он хотел? — Филипп Маркхам внимательно следил за выражением лица Хил и сразу же обо всем догадался. — Он знает про нас?

— Похоже на то. — Она посмотрела на него.

— Злится?

— Вовсе нет. Ну, может, немного. Он сходит с ума оттого, что и не хочу ехать в Париж. Он убежден, что через несколько дней вся страна полетит к черту. — Она пригубила шампанское и посмотрела на мужчину, который вот уже два месяца был ее любовником. Он очень ей подходил. Такой же испорченный, такой же декадент и гедонист, как и она сама.

— Знаешь, а может, он и прав. Вчера в «Крузетт» только об этом и говорили.

— Черт бы побрал слабонервных французов! Ну уж если будет война, я действительно подниму задницу и помчусь домом. Только не в Париж, а в Бостон или Нью-Йорк.

— Если ты сможешь добраться туда, дружочек мой. А он тоже хочет вернуться в Америку?

— Пока не знаю. Насчет этого он не говорил. Просто хочет, чтобы я приехала в Париж к сыну.

— Знаешь, а здесь-то, пожалуй, безопаснее. Дьявольщина! Если немцы и будут что-то бомбить, так Париж в первую очередь!

— Это успокаивает. — Но сарказм не сбавил ее страхов. Она подумала с минуту, а затем протянула ему пустой бокал, чтобы он налил еще шампанского. — Так ты считаешь, мне стоит вернуться?

Он наклонился и поцеловал в ложбинку между грудей.

— Да, милая девочка. Но не сейчас.

Филипп мягко прикоснулся губами к ее груди, а она откинулась назад и вмиг забыла обо всем, что только что говорил ей Ник. Только позже, уже растянувшись на пляже, она снова вспомнила этот разговор, и какой-то внутренний голос подсказал ей, что действительно нужно вернуться.

Когда они с Маркхамом одевались перед вечеринкой, она так и сказала ему. Он лишь расслабленно пожал плечами.

— Я отвезу тебя через несколько дней. Не волнуйся, любовь моя.

— А что потом? — спросила она, расчесывая волосы. Она впервые задала ему подобный вопрос, и он оглянулся на нее в изумлении.

— Стоит ли об этом задумываться?

— Я и не задумываюсь. Я просто спрашиваю. Ты побудешь со мной в Париже какое-то время? — Ее голос напоминал воркование голубки, но в ответ он весело усмехнулся.

— Думаешь Нику Беркхаму это понравится?

— Я вовсе не имею в виду, что ты будешь жить у меня дома, задница. Ты можешь остановиться в «Ритце» или в «Георге Пятом». Ты ведь не бросишься домой в ту же минуту? — Филипп проживал деньги матери, и все знали, что он светский ловелас. Он и не скрывал этого, как не скрывал и того, что у него и в мыслях нет связывать себя с кем-нибудь надолго. Четыре развода обошлись ему слишком дорого, и он не собирался вешать себе на шею пятую жену. Хотя во всех остальных отношениях Хиллари подходила ему идеально. Она была замужем и давно сказала ему, что терпеть не может браков. Тем не менее сейчас выражение ее глаз неприятно его удивило.

— Уж не влюбилась ли ты в меня?

Хиллари привлекало к Филиппу именно его наплевательское ко всему отношение. Приручить его не так-то легко, это не Ник, которого достаточно было поманить пальцем. Нет, этот заставлял ее попотеть, если ей чего-то хотелось. И ей это нравилось. Он был первым мужчиной, открыто назвавшим ее маленькой сучкой.

— В меня опасно влюбляться, милая девочка. Спроси любую женщину. Черт! — Он засмеялся собственной шутке. — Спроси любого мужчину. — Он успел увести немало жен у своих собственных знакомых.

— Стоит ли? Я и так прекрасно знаю, что ты такой же гадкий, как и я.

— Вот и хорошо. — Он нежно тронул ее за волосы, откинул голову Хиллари назад и поцеловал в губы, а потом укусил. — Тогда, возможно, мы заслуживаем друг друга.

Филиппу очень не хотелось, чтобы Хиллари заметила, насколько он ею увлечен. Куда больше, чем входило в его планы. В Нью-Йорке он предполагал, что она будет для него приятным летним развлечением. Ведь тогда Хиллари почти открыто предложила ему разыскать ее во Франции. В тот период она еще не была уверена, удастся ли ей его заполучить, но теперь обоих любовников невероятно поражал тот факт, что, проведя вместе с ним все лето, она по-прежнему желала его.

— Возможно, я действительно остановлюсь на какое-то время в Париже. — Филиппа привлекала перспектива пожить с месяц в «Георге Пятом», война же ничуть его не беспокоила. — Так вот, пожалуй, в начале следующей недели я сам отвезу тебя. Как ты думаешь, Ник не примчится за тобой раньше?

— Сомневаюсь. — Она улыбнулась. — Он ведь так занят Джонни и своим бизнесом.

— Прекрасно. Тогда отправимся, когда соберемся. Я завтра позвоню в отель и узнаю, смогу ли поселиться в своем обычном номере.

Хиллари удалилась, чтобы навести последние штрихи перед вечеринкой. Когда она вернулась, Филипп даже присвистнул. На ней было красное полупрозрачное платье с очень глубоким вырезом, открывающим грудь почти наполовину. Это платье скорее обнажало, чем прикрывало тело, и держалось на одной-единственной бретельке. Ему оно понравилось. Понравилось до такой степени, что, бросив на Хиллари плотоядный взгляд, он сорвал с нее платье и повалил ее на постель, крепко придавив своим телом. Он взял ее с такой силой, что женщина трепетала, едва дыша, и даже не вспомнила о платье от Диора, за которое заплатила тысячу долларов и которое сейчас рваной тряпкой валялось рядом.




Глава четырнадцатая


В воскресенье, двадцать шестого августа, Ник вместе с Джоном приехали на Восточный вокзал — посмотреть, как тысячи солдат садятся в поезд. Большая часть из них ехала к укреплениям на севере. Джонни был потрясен увиденным. Когда он еще только упрашивал отца привезти его сюда, Ник очень сомневался, стоит ли это делать, но затем подумал: «Сейчас вершится история, Джонни следует это увидеть». От Хиллари после памятного разговора по телефону никаких известий не было. Что ж, теперь он ожидал ее появления в любой момент. Не было смысла звонить еще раз. Он ей все уже объяснил.

В то же самое время на площади Пале-Бурбон, на левой стороне, Лиана с дочерьми ждала возвращения Армана. Для него последняя неделя выдалась особенно напряженной, но, как это ни странно на первый взгляд, она же принесла ему спокойствие — наконец-то все пришло в движение. Улицы были оклеены плакатами, призывавшими мужчин записываться добровольцами. И сегодня по дороге из парка домой девочки увидели множество новых надписей и лозунгов. Лиана старалась объяснить им, что происходит. Элизабет была еще слишком мала, чтобы что-нибудь по-настоящему понимать, к тому же она слишком пугалась ружей и пистолетов, а вот Мари-Анж уже живо всем интересовалась. Она старательно прочитывала няне и сестренке все встретившиеся им по дороге надписи: инструкции, как вести себя при возможной газовой атаке, предупреждения о запрете зажигать фары автомобилей по вечерам, распоряжения о затемнении на окнах. Прошедшей ночью Париж действительно был освещен скудно.

На улицах так много машин, объясняла дочерям Лиана, потому что многие уезжают из Парижа. И действительно, люди везли с собой самые невообразимые вещи — даже стулья и столы, привязанные к крыше автомобилей и закутанные в чехлы, а рядом с ними детские коляски, кастрюли, сковороды. Началась эвакуация. Парижан просили не создавать больших запасов продуктов и не паниковать, насколько это возможно. Чтобы отвлечь дочерей от всего этого, Лиана повела их в Лувр, но он оказался закрыт. Сторож сообщил им, что многие сокровища музея уже подготовлены к отправке в провинцию, где их постараются надежно укрыть. Повсюду на людных улицах в обрывках долетавших разговоров слышались слова «Nous sommes co-cus» — «Нам наставили рога», имея в виду пакт между Москвой и Берлином. Лиана уже слышала эту фразу от Армана. Но ей все еще не верилось, что так действительно произошло.

— Как ты думаешь, могут немцы напасть прямо завтра? — весело спросила Мари-Анж за завтраком через пару дней после начала кризиса.

Лиана только грустно покачала головой — теперь и дети думают о том же.

— Нет, сердечко мое, это будет не так скоро. Мы все надеемся, что этого вообще не случится.

— Но я слышала, как папа говорил…

— Не следует слушать разговоры взрослых.

Но Лиана тут же поймала себя на мысли, а почему, собственно, не следует? Все вокруг последние дни жадно слушали друг друга — вдруг узнают что-то новое. Каждый жаждал информации.

— Вот почему солдаты уехали на границу — они будут нас защищать.

Мари-Анж имеет право знать о том, что происходит, по крайней мере, в общих чертах. Однако и пугать ее Лиана не хотела. Но ведь вокруг все боятся? Снаружи стараются сохранить спокойствие, а в глубине души боятся, причем боятся до такой степени, что, когда в четверг стали проверять работу сирены, предупреждающей о нападении с воздуха, это проделали как можно быстрее, чтобы не пугать парижан. Так что звучала сирена лишь несколько мгновений, однако стоило ей завыть, как город замер — казалось, все люди затаили дыхание и с облегчением перевели дух, когда сирену наконец выключили.

Первого сентября парижанам снова пришлось затаить дыхание — пришло известие: Гитлер напал на Польшу. Нечто подобное уже было год назад, когда Германия заняла Чехословакию, но тогда всех успокоило Мюнхенское соглашение. Чехословакия сыграла роль жертвенного ягненка, предотвращающего новые жертвы. Но теперь, опираясь на пакт о ненападении с Россией, Германия уже не опасалась остальных европейских стран и пустила свои полчища в мстительный поход по Польше. Арман рассказывал об этом Лиане, заехав домой на ленч. Она слушала его не прерывая, и слезы катились по щекам.

— Бедные люди, мы можем им как-нибудь помочь?

— Мы слишком далеко от них, Лиана. И англичане тоже. Конечно, мы им поможем, но не сейчас. А в настоящий момент… — Он не мог договорить.

В тот же самый день Ник сидел в библиотеке дома, который снимал на авеню Фош, и смотрел в окно. Он снова позвонил в Канны — ему сказали, что Хиллари уже уехала. После предыдущего телефонного разговора прошла неделя, а ее все не было. Ему сказали, что она сдала номер утром, но нет, мсье, никто не мог сказать, как именно она собирается возвращаться в Париж. Ник надеялся, что Хиллари выехала поездом и скоро будет дома. Теперь он очень сожалел о том, что привез их с Джонни во Францию. Дело шло к войне.

Следующий день прошел в напряженном ожидании. Вся Европа ждала новостей о событиях в Польше. Вечером Арман рассказал Лиане о том, что ему удалось узнать по дипломатическим каналам. Варшава горит, потери польской стороны очень велики, но поляки люди храбрые и сдаваться не желают. Они будут биться с немцами до конца, предпочитая доблестную смерть капитуляции.

Вечером в комнатах становилось мрачно из-за тусклого освещения и тщательно занавешенных окон. Оба долго не могли уснуть. Лиана думала о тех, кто сейчас сражается с нацистами в Польше, ни о чем другом она просто не могла думать. Она думала о женщинах, таких же, как она сама, которые сейчас с дочерьми сидят по домам… или женщины и дети тоже вышли на поля сражений? Перед ее глазами вставали ужасные образы.

Но на следующий день, третьего сентября, думать пришлось уже не только о Польше. На этот раз новости принес не Арман — он не смог заехать домой днем и вернулся только поздно вечером. Незадолго до этого по радио сообщили, что к западу от Гебридских островов немецкая подводная лодка потопила британское судно «Атения». Реакция последовала мгновенно. Британия объявила Германии войну. Франция присоединилась к ней, выполняя взятые перед Польшей обязательства. Закончилась эпоха предположений и догадок. Европа была охвачена войной.

Лиана сидела в гостиной и смотрела в парижское небо, глаза были полны слез. Она поднялась с места и пошла к дочерям, чтобы сообщить им новость. Девочки дружно заревели, а за ними заплакала и гувернантка. Так они сидели и плакали — две взрослые женщины и две маленькие девочки. Но потом Лиана все-таки заставила дочерей умыться, а сама пошла готовить для всех обед. Слезами горю не поможешь, сказала она.

— Теперь мы должны делать все, чтобы помогать папе.

— А он теперь станет солдатом? — Элизабет смотрела на мать огромными голубыми глазами. Девочка внезапно расплакалась, да так сильно, что буквально зашлась в рыданиях над тарелкой. Лиана погладила дочь и покачала головой:

— Нет, дорогая. Папа служит Франции по-другому.

— Кроме того, он слишком старый, — рассудительно добавила Мари-Анж, чем удивила Лиану, которая никогда не думала об Армане как о старом человеке. Удивило ее и то, что дочь вообще думает о возрасте отца. Ведь он так энергичен, так моложав, что его возраста как-то и не замечаешь. Элизабет немедленно вступилась за папу.

— И ничего он не старый!

— Он слишком старый!

И прежде чем Лиана успела вмешаться, девочки уже дрались. Кончилось тем, что она отшлепала обеих, они кое-как успокоились, и после ленча Лиана отправила их вместе с гувернанткой тихо играть в детской. Лиана решила не отпускать их во двор — кто знает, что теперь может случиться. Франция официально вступила в войну, и теперь можно ожидать чего угодно — от воздушного налета до газовой атаки, пусть лучше посидят дома. Лиане очень хотелось поговорить с Арманом, но она не решилась отрывать его от важных дел.




— Папа, значит, теперь мы поедем обратно в Нью-Йорк?

Джонни смотрел на отца широко раскрытыми глазами. Мальчик был потрясен — отец только что рассказал ему о том, что происходит в мире. Слово «война» звучало очень здорово, но папа казался настолько мрачным, когда произносил его, что было ясно: речь идет не о забаве.

— Но я еще не хочу уезжать домой. — Джонни во Франции понравилось. Вдруг его охватил страх. — Но если мы поедем, я смогу взять щенка?

— Конечно, ты его возьмешь.

Как раз о щенке-то Ник и не думал. Сидя в комнате Джонни, он думал о его матери. Прошло уже два дня, как она уехала из Канн, а дома так и не появилась. Ник встал и пошел в кабинет. Он специально заехал домой, чтобы сообщить Джонни новости, и не знал, что теперь делать — вернуться в контору? Ник позвонил туда и предупредил — если будет что-то срочное, пусть звонят домой. Хотелось посидеть с сыном, подождать, не сообщат ли чего-то нового. Но пока новостей было мало. Париж с тех пор как объявили войну, вдруг удивительным образом притих. Люди продолжали уезжать в провинцию, но в целом Париж сохранял сдержанность, никакой паники не было.

Хиллари объявилась вечером того же дня, третьего сентября. Зазвонил звонок снаружи, из прихожей донеслись голоса, а мгновение спустя двери библиотеки распахнулись настежь. Вошла Хиллари, сильно загоревшая, со свободно падающими волосами, глаза сверкали на ее лице, как инкрустация из оникса и слоновой кости. На голове соломенная шляпка в тон бежевой хлопчатобумажной накидке от солнца, которую она держала в руках.

— Боже мой, Хил… — Он реагировал так, словно вдруг увидел потерявшееся дитя — то ли прижать к себе, то ли отшлепать?

— Привет, Ник, — она была совершенно спокойна и явно не настроена на теплую встречу.

Он сразу же заметил на ее запястье большой бриллиант, совершенно не подходящий по стилю к ее наряду — об этом новом дорогом подарке любовника Ник не сказал ничего.

— Ну, как вы тут? — жизнерадостно спросила Хиллари. Ник смотрел на нее, и у него появилось ощущение, будто его медленно погружают в воду.

— Франция и Англия сегодня объявили Германии войну — ты понимаешь, что это значит?

— Я слышала об этом. — Хиллари присела на кушетку и невозмутимо поджала под себя ноги.

— Где тебя носило? — Беседа приобретала сюрреалистический и бессвязный характер.

— В Каннах.

— Я имею в виду последние два дня. Я звонил, и мне сказали, что ты выехала из гостиницы.

— Я приехала с друзьями на машине.

— С Филиппом Маркхамом? — Это был какой-то абсурд. Франция в состоянии войны, а он выясняет отношения с женой по поводу ее любовника.

— Ты что, опять за свое? Я думала, с этим мы уже покончили.

— Дело не в этом. Дело в том, что сейчас не время колесить по Франции, пойми ты, ради Христа.

— Ты велел мне вернуться, и вот она я. — Она смотрела на него с неукротимой враждебностью; и ведь ей даже не пришло в голову спросить о сыне. Ник смотрел на жену и все больше убеждался в том, что начинает ненавидеть ее.

— Ты вернулась домой ровно через десять дней после того, как я велел тебе возвращаться немедленно.

— У меня были свои планы, которые я не могла изменить.

— У тебя сын! Началась война!

— Вот я и здесь. Ну и что дальше?

Ник тяжело вздохнул. Он сегодня целый день думал об этом. Он не хотел так поступать, но знал, что это необходимо:

— Хочу отослать вас домой. Если это не будет слишком рискованно.

— Неплохая мысль. — Хиллари улыбнулась — в первый раз с того момента, как вошла в комнату. Они с Филиппом уже все обсудили перед тем, как он вышел из машины у «Георга Пятого». Он сказал, что забирает ее в Нью-Йорк независимо от того, понравится это Нику или нет. А Ник, оказывается, эту проблему уже решил. — И когда же мы едем?

— Этот вопрос выясняется. Сейчас это стало нелегко.

— Следовало позаботиться об этом еще в июне. — Хиллари резко поднялась с места и прошлась по комнате, а затем снова обернулась к Нику. — Похоже, ты слишком застрял в этом бизнесе с фрицами и совсем забыл, какой опасности подвергаешь нас. Ты понимаешь, что на тебе тоже есть доля вины за все? За то, что началась война? Кто знает, как немцы используют сталь, которую у тебя купили?

У Ника оставалось одно утешение — два дня назад он разорвал все контракты с Германией. Пусть его компания понесет значительные убытки, но с Третьим рейхом он больше не будет иметь дел. Ник сожалел только о том, что не сделал этого раньше. И сейчас, глядя в глаза жены, он вспоминал слова, которые на корабле сказала ему Лиана: «Пришло время делать выбор». Да, время пришло, и он сделал выбор, хотя все-таки поздно — теперь ему придется жить с сознанием вины. Но ведь он и помогал, хотя и втайне. Однако помощь вооружающимся Британии, Франции и Польше была слабым утешением. Ведь одновременно с этим он помогал вооружаться и немцам. И Хиллари теперь сыпала ему соль на раны. Он посмотрел на нее с удивлением.

— Хил, за что ты меня так ненавидишь? Она задумалась, а потом пожала плечами.

— Не знаю. — Возможно, потому что ты постоянно напоминаешь мне о том, кем я стала. Ты хотел от меня чего-то такого, что я не в состоянии дать. Ты подавлял меня с первой же нашей встречи. Нашел бы лучше милую школьную учителку, которая нарожала бы тебе воз ребятишек.

— Но я не стремился к этому. Я любил тебя, — сказал он устало и печально. Все кончено между ними.

— А теперь больше не любишь? — Она не могла удержаться и не задать этот вопрос. И узнать ответ. В нем был ключ к свободе.

Он медленно покачал головой.

— Нет, больше не люблю. Так лучше для нас обоих.

Она кивнула:

— Пожалуй. — Затем тяжело вздохнула и направилась к двери. — Я к Джонни. Когда мы едем?

— Как только мне удастся это устроить.

— Ты поедешь с нами, Ник? — Она смотрела на него, ожидая ответа. Он отрицательно покачал головой.

— Нет, мне придется остаться. Но я приеду при первой возможности.

Она кивнула и вышла из комнаты, а он медленно подошел к окну и посмотрел в сад.




Глава пятнадцатая


В ночь на шестое сентября, в полночь Лиана разогрела Арману легкий ужин и сама присела с мужем. Арман ограничился супом и небольшим кусочком хлеба. Он был слишком измотан после целой вереницы деловых встреч. Из Польши приходили плохие известия, хотя Варшава еще, слава Богу, держалась Судя по тому, что удавалось узнать, ситуация там была критической и поляки встали перед опасностью полного уничтожения. Теперь на лице Армана отражались и годы, и скорбь, и тревога за собственную страну.

— Лиана, я хочу тебе кое-что сказать…

Какое еще печальное известие она от него услышит? Ей казалось, что все худшее уже было высказано.

— Да?

— В порт Саутхемптона вчера вечером пришел британский корабль «Аквитания». Он идет в Штаты с последним пассажирским рейсом, после этого начнет перевозить войска. И я хочу… — Лиана затаила дыхание. — Чтобы, когда он будет отплывать, ты с девочками была на его борту.

Лиана помолчала, а затем отрицательно покачала головой. Она выпрямилась и посмотрела ему прямо в глаза:

— Нет, Арман, мы не поедем. Теперь настала его очередь взволнованно затаить дыхание.

— Ты сошла с ума! Франция вступила в войну. Вам нужно немедленно вернуться. Я должен быть уверен, что ты и девочки в полной безопасности.

— На английском корабле, в Атлантике, где, наверное, немало немецких подводных лодок? Они потопили «Атению», значит, могут потопить и это судно.

Арман тряхнул головой. Слишком свежи были в памяти ужасы варшавских событий, о которых он сегодня узнал. Он не может позволить жене и дочерям оставаться во Франции и сражаться против немцев.

— Не спорь со мной. — Он слишком устал, чтобы снова и снова убеждать жену, кроме того, он никак не ожидал встретить в Лиане такую решительность.

— Мы никуда не поедем. Мы останемся с тобой. Мы же уже обсуждали это, когда началась война. Здесь остаются другие женщины, другие дети. Почему мы должны уехать?

— Потому что в Соединенных Штатах вы будете в большей безопасности. Рузвельт продолжает утверждать, что никогда не вступит в войну.

Это была" не новость, но Лиана по-прежнему не могла слышать об этом без отвращения.

— Ты что, не веришь во Францию? Она не падет, как Чехословакия или Польша.

— Хорошо, а если начнутся бомбежки, а они непременно начнутся, ты все-таки будешь сидеть тут, а, Лиана?

— Но другие же пережили прошлую войну.

Он так устал, что засыпал прямо за столом, Лиана же была полна энергии и решимости остаться в Париже. Арман не мог ее переубедить. Ничего не добился он и утром, когда, проснувшись, они снова вернулись к этому разговору. Когда в половине восьмого он уже собрался уходить, она посмотрела на него и нежно улыбнулась:

— Я люблю тебя, Арман. И мое место — быть рядом с тобой. Больше не упрашивай меня. Я не поеду.

Он долго смотрел ей в глаза.

— Ты удивительная женщина. Я всегда это знал. И все же у тебя еще есть время передумать. Тебе стоит вернуться в Америку, пока можно.

— У меня там ничего нет. Мой дом здесь, с тобой.

Когда он, прощаясь, целовал ее, у него в глазах стояли слезы. Никогда еще Арман не был так тронут. Его жена оказалась такой же храброй, как польские женщины.

— Я люблю тебя.

— Я тебя тоже, — прошептала Лиана, целуя его.

Арман ушел. Лиана знала — он вернется не раньше полуночи и будет падать с ног от усталости. Но по крайней мере на это были серьезные причины. Началась война. И все же Лиана остается здесь. Она должна оставаться рядом с мужем.




Глава шестнадцатая


— Ты готов?

Джонни кивнул. Он смотрел на отца большими печальными глазами, прижимая к груди щенка. Няня стояла рядом.

— Ты положил свою бейсбольную биту в чемодан?

Мальчик снова кивнул, слезы ручьем покатились у него из глаз. Отец прижал его к себе.

— Я понимаю, сынок… я понимаю… Я тоже буду по тебе скучать… Но ведь это ненадолго. — Он стиснул зубы, моля Бога, чтобы его слова оказались правдой: Сам он уехать пока не мог. Дела задерживали его в Европе.

— Я не хочу уезжать без тебя, папа.

— Но это ненадолго… обещаю тебе…

Ник взглянул на Хиллари, она была необычно тиха и спокойна. Чемоданы уже ожидали в прихожей. На этот раз не пришлось загружать тюками две машины. Им сообщили, что каждый пассажир имеет право провезти только два чемодана. Корабль и так был перегружен, на этот раз плыть придется без роскоши и великолепия, хотя в списке пассажиров попадались и громкие имена. Сотни состоятельных американских туристов оказались в Европе, как в ловушке, и теперь они отчаянно осаждали свои посольства, требуя, чтобы их отправили домой. Все французские и британские постоянные рейсы были отменены. «Нормандия» прибыла в Нью-Йорк двадцать восьмого августа, и владельцы выслали телеграмму с просьбой поставить ее там на прикол. Рейсы американских судов в Европу тоже отменили, а посол Кеннеди отчаянно телеграфировал из Лондона, сообщая о целой армии американских туристов, оказавшихся в опасности, — ему удалось добиться, чтобы за ними прислали корабли. Должны были прийти «Вашингтон», «Манхэттен» и «Президент Рузвельт», но никто не знал, когда это произойдет. Так что «Аквитания» осталась единственным судном, имевшим твердую дату отплытия. Но и у нее это был последний пассажирский рейс.

Все хорошо понимали, насколько опасным будет это путешествие через океан. Рассказывали ужасающие истории о немецких подводных лодках. Однако «Аквитания» благодаря некоторым особенностям конструкции меньше других судов была подвержена опасностям атаки из глубины, В Европу она шла с потушенными фонарями, постоянно меняя направление. Так что возвращение в Америку сулило быть интересным.

У дома на авеню Фош стоял большой черный «дюзенберг». Хиллари, Ник, Джонни и няня садились в него с угрюмым выражением на лицах. Машина направлялась в Кале, где уже дожидалась нанятая Ником яхта, которая доставит их в Дувр. А там они пересядут на автомобиль, чтобы добраться до Саутхемптона. Путешествие оказалось не столько опасным, сколько утомительным. Когда они наконец вышли у причала, где стояла «Аквитания», Хиллари, неожиданно для самой себя, чуть не расплакалась. Она очень боялась, что судно пойдет ко дну. Прежде чем пассажиры начали подниматься на борт, их предупредили о возможной опасности — и Хиллари даже прижалась к Нику, что было уж совсем на нее не похоже. Всех предупредили, что пассажир, поднимаясь на борт судна, принадлежащего одной из воюющих сторон, должен знать, что корабль может быть потоплен без предупреждения. Это сообщение произвело свое действие, и все трое Бернхамов крепко обняли друг друга, прежде чем подняться на борт. Нику удалось достать для них только одну маленькую, душную каюту с тремя койками: одна, самая приличная, предназначалась Хиллари, а две другие, расположенные одна над другой, — для Джонни и его няни. Зато у них был отдельный туалет.

Ник оставался с сыном, пока не прозвучал последний сигнал к отплытию, и в последний миг сжал Джона в объятиях.

— Будь большим мальчиком, тигренок, я тебе поручаю заботиться о маме. Слушайся ее на корабле. Это очень важно.

— Ой, папочка… — Голос его дрожал почти так же, как и голос отца. — Как ты думаешь, мы утонем?

— Ну, конечно, нет. А я каждый день буду думать, что у вас все хорошо. А как только вы приедете, мама даст мне телеграмму.

— А щенок? — Собачка дрожала под кроватью. Джонни пронес ее на корабль тайком, чтобы никто не заметил. Никаких домашних животных на корабль не допускали, но англичане любят собак, и Джонни надеялся, что с ней ничего не сделают, даже если обнаружат ее во время плавания. — А что я буду делать со щенком, если корабль станет тонуть?

— Не станет. Но если бы это и случилось, нужно будет просто крепко держать его на спасательном жилете. — Ник повернулся к жене, не выпуская сына из рук. — Береги себя, Хил… себя и Джона… — Он снова посмотрел на сына, который без стеснения плакал, глядя вверх, на отца.

— Хорошо, Ник. И ты тоже — береги себя здесь. — Судорожно сглотнув, Хиллари прижала его к себе. — Возвращайся скорее.

В эти последние мгновения на борту корабля стена ненависти между ними, казалось, пошатнулась. На нее просто не оставалось времени. Они вдруг остро ощутили, что могут больше никогда не увидеть друг друга. Няня истерически рыдала, сидя у себя на койке. Это будет еще то плавание, предчувствовал Ник. Он только молил Бога, чтобы «Аквитания» благополучно пересекла океан.

Он стоял один на причале и неистово махал рукой, пока еще различал их лица и фигуры, а затем, уверенный, что сын его больше не видит, закрыл лицо руками и зарыдал. Докер, проходивший мимо, деликатно кашлянул, остановился и, похлопав Ника по плечу, сказал:

— Все будет нормально, приятель… Это корабль так корабль… я как раз только что на нем из Нью-Йорка… идет как ветер, да уж… фрицам за ним не угнаться.

Ник кивнул, благодаря рабочего за эти ободряющие слова, но ответить был не в состоянии. Он чувствовал себя так, словно его жизнь и душа уплыли на этом корабле. Он зашел в зал ожидания, чтобы выпить воды, и заметил на стене список пассажиров «Аквитании». И как будто это снова могло приблизить его к Джонни, он стал просматривать список и скоро нашел в нем своих. «Миссис Николас Бернхам, мистер Джон Бернхам…» Фамилия няни была указана в самом конце, и Ник пробежал глазами весь список. Внезапно его сердце обдало холодом. Внизу значилось: «мистер Филипп Маркхам».




Глава семнадцатая


Обычно «Аквитания» брала на борт три тысячи двести тридцать пассажиров, а численность экипажа доходила до девятисот семидесяти двух человек, но на этот раз, благодаря тому, что с корабля убрали часть мебели и поставили дополнительные койки, «Аквитания» взяла на четыреста человек больше. Каюты были забиты до отказа — несколько семей, привыкших к просторным роскошным апартаментам, такие, как Хиллари с Джоном, теперь теснились в одной-единственной каюте. Но этот рейс был совершенно необычным. Обед подавали в пять, а то и в четыре часа, и после захода солнца корабль полностью погружался в темноту. Пассажирам рекомендовали с наступлением сумерек вообще не выходить в коридор во избежание несчастных случаев. Все окна и иллюминаторы были закрашены черной краской, так что и туалетом приходилось пользоваться, не включая света, — приходилось привыкать и к этому. Большинство пассажиров были американцы, хотя англичан тоже было много — эти держались очень спокойно, к обеду неизменно являлись в черных галстуках и обсуждали военные новости, вовсе не считая это несвоевременным из-за того, что началась война.

Что касается самого корабля, те помещения, которых не затронули переделки, все еще сохраняли ауру элегантных викторианских гостиных и являли странный контраст с развешанными по стенам плакатами, где разъяснялось, что следует делать в случае нападения германской подлодки.

На второй день плавания Джон успокоился настолько, что Хиллари решилась познакомить его с Филиппом Маркхамом. Она объяснила сыну, о что Филипп — ее старый друг еще по Нью-Йорку и теперь они случайно встретились на корабле, но, когда Хиллари и Филипп разговаривали, Джон смотрел на них с откровенным подозрением. На следующий день он увидел, как они вдвоем гуляют по палубе, и сказал няне:

— Я его ненавижу.

Няня выбранила его, но Джон как будто не обратил на это внимания, а вечером то же самое повторил матери. Она дала ему пощечину. Всей ладонью, звонко. Но он даже не заплакал.

— Делай со мной что хочешь. Но когда я вырасту, я буду жить с папой.

— Но ведь и я буду вместе с вами.

Руки Хиллари дрожали, но голос она уже контролировала. Ребенок оказался слишком сообразительным для его возраста и слишком хорошо понимал все про взрослых. Хиллари была рада, что он, по крайней мере, не может рассказать обо всем Нику. «Интересно, видел ли он, как мы целовались», — подумала Хиллари. Прошлую ночь она провела в своей постели, хотя и не по собственному желанию. Просто Филипп делил каюту с тремя другими мужчинами.

— Что значит ты будешь жить с папой? А я?

— А ты не будешь. Бьюсь об заклад, ты будешь жить с ним. — Джону не хотелось даже произносить это имя, даже показывать, что он запомнил, как зовут человека, с которым познакомила его мать.

— Какая ерунда.

Но ведь именно об этом они недавно говорили с Филиппом. Заботы Ника о сохранении семьи совсем не волновали Хиллари. Вот если бы ей удалось добиться от него согласия на развод, когда она вернется в Америку… Или если она сама получит доказательства его неверности и подаст в суд — тогда-то уж она сможет выйти замуж за Филиппа.

— Я больше не желаю об этом слушать, — заявила Хиллари сыну.

И больше она ничего подобного не слышала. Джон вообще почти не разговаривал с ней. Он проводил время с няней, а чаще всего возился со щенком в каюте. Плавание было тяжелым и утомительным для всех — из-за постоянных поворотов и ночного затмения длилось значительно дольше, чем обычно, так что, когда судно наконец дошло до Нью-Йорка, Хиллари так измучилась, что зареклась еще когда-нибудь подниматься на борт корабля. Никогда в жизни она так не радовалась тому, что оказалась в Нью-Йорке. Несмотря на это, она пробыла там лишь несколько дней, после чего увезла Джонни в Бостон к своей матери, где и оставила его.

— Почему ты меня тут оставляешь? Разве мы не поедем домой? — Джонни никак не мог понять, почему он будет жить у бабушки.

— Я пока поеду туда одна. Нужно сначала привести нашу квартиру в порядок.

Квартира стояла запертой четыре месяца, и Хиллари уверяла сына, что ей придется немало потрудиться, чтобы там снова можно было жить. Но прошло две недели, и бабушка записала внука в бостонскую школу. Она уверяла мальчика, что это ненадолго, что это делается для того, чтобы он не пропустил занятия, пока мама готовит квартиру. Но однажды он подслушал, как бабушка с кем-то разговаривала, и узнал, что отдать его в школу решила она сама, потому что не имела ни малейшего представления, когда Хиллари явится за сыном. Джон понял, что бабушка его обманывает. Он догадывался, почему это происходит, но молчал. Она, наверное, с этим человеком, с мистером Маркхамом… Джон хотел было даже написать обо всем отцу, но внутренний голос подсказал ему, что это не очень удачная мысль. Вдруг папа слишком расстроится. Лучше он все расскажет ему, когда тот приедет. В последнем письме, которое Джонни получил от отца, тот обещал приехать как можно скорее, возможно, даже сразу после Рождества. Но до Рождества еще так долго! Хотя папа и напоминал, что осталось ждать всего два месяца.

У бабушки Джонни чувствовал себя одиноко. Она была старая, и ей все действовало на нервы. Хорошо еще, что она разрешила Джонни взять домой щенка, которого он привез из Франции.




Прошла неделя с тех пор, как Ник писал сыну в последний раз. И вот на небольшом приеме в американском консульстве он неожиданно столкнулся с Арманом и Лианой. Де Вильеры впервые за несколько месяцев вышли в свет Лиане казалось, что за лето ее знакомые заметно постарели. Сама она была в весьма эффектном платье из черного атласа, но выглядела очень усталой. Напряжение сказывалось на всех, хотя внешне Париж сохранял спокойствие. Все еще продолжали переживать падение Варшавы — это случилось месяц назад Поляки доблестно сражались, но семнадцатого сентября Советы ударили с востока, и к двадцать восьмому все было кончено, несмотря на все усилия, в том числе и на помощь Ника. Восточная сестра Парижа пала.

— Как у вас дела?

Ник оказался соседом Лианы, Арман сидел на другом конце стола. «Де Вильер постарел лет на десять», — думал Ник, смотря на Армана. Было видно, что тот работает по пятнадцать-восемнадцать часов в сутки. Сейчас он казался просто стариком — а ведь ему всего пятьдесят семь.

— У нас все хорошо, — тихо сказала Лиана, — Арман работает, забывая себя.

Но как это подтачивает силы. Ради родной страны он будет подстегивать себя до тех пор, пока не свалится. Теперь почти все время Лиана оставалась с девочками одна, но она и не возражала. Другого выбора не было. Она вызвалась помогать Красному Кресту — здесь она не могла сделать много, но кое-что все-таки делала. Сейчас они занимались отправкой евреев из Германии и Восточной Европы через Францию за границу — по крайней мере она знала, что спасает человеческие жизни. Их отправляли в Южную Америку и Соединенные Штаты, в Канаду и Австралию.

— А как мой маленький друг Джон? — Лиана улыбнулась Нику.

— У него все в порядке. Хотя я даже не знаю точно, где он в настоящий момент. — Ник думал, что сын в Нью-Йорке, но в последнем письме Джонни сообщал, что живет у бабушки в Бостоне. Возможно, он приехал туда погостить, чтобы бабушка увидела его и не волновалась.

Лиана не совсем его поняла:

— Разве он не здесь, не с вами? Ник покачал головой.

— Они уплыли на «Аквитании» еще в сентябре — последним рейсом. Видите ли, я думал, что он в Нью-Йорке, но он написал мне из Бостона. У него там бабушка.

— Неужели вы отправили его одного? — в изумлении спросила Лиана.

Это был тот самый корабль, на котором их хотел отправить домой Арман.

— Нет, он ехал с матерью. Я не хотел оставлять его здесь. Мне куда спокойнее, зная, что они в Штатах.

Лиана кивнула. Это было разумно, хотя она сама поступила иначе. У нее даже мелькнула мысль, что Хиллари оставила мужа без всякого сожаления. До нее тоже доходили слухи о Хиллари и Филиппе Маркхаме — иностранцев в Париже было немного и жили они в тесном контакте друг с другом, так что сплетни разлетались мгновенно. Но Лиана думала не о Хиллари, а о Нике — каково ему сейчас вдалеке от сына? Он тоже выглядел усталым, хотя и не настолько, как Арман. Ей вспомнился их последний разговор на корабле. Как, интересно, складывается его жизнь? Казалось, минула уже тысяча лет с тех пор, как они приехали во Францию, а ведь прошло всего четыре месяца.

— А как вы?

— Вроде бы хорошо.. — Он понизил голос, чтобы сказать то, что думает. Лиана располагала к откровенности. Такой уж она была. — Сейчас я пожинаю плоды своих ошибок и неверных решений.

Она поняла, о чем он говорит — о своих германских контрактах.

— Вы не единственный, кто принимал неверные решения, имея дело с Германией. Вспомните, что говорят сейчас в Штатах. Рузвельт старается обеспечить себе новый президентский срок на выборах, обещая американцам, что они не будут втянуты в войну. Но это же безумие.

— Уилки говорит то же самое. Они могли бы с успехом быть в одной команде.

— Как вы думаете, кто из них победит? — спросила Лиана. Хотя и странно было беседовать сейчас о выборах в США, когда Европа объята войной.

— Разумеется, Рузвельт.

— Но это будет уже третий срок.

— Вы в этом сомневаетесь? Она улыбнулась.

— Нет, пожалуй.

С Ником было легко говорить. Лиане казалось, что она наткнулась на островок здравого смысла посреди окружавшего кошмара.

Званый обед закончился рано, и Арман с Лианой уехали. Они сидели на заднем сиденье «ситроена», который вел шофер правительственной службы. Всю дорогу Арман зевал и похлопывал жену по руке.

— Я заметил, там был Бернхам. Так и не удалось с ним поговорить. Как у него дела?

— Хорошо.

В их разговоре на приеме не было тех откровений, как на корабле. Но этого и следовало ожидать.

— Удивительно, что он еще здесь.

— Он собирается домой после Рождества. А его жена и сын уже в Америке. Они уплыли на «Аквитании».

— Наверное, с Филиппом Маркхамом.

— Ты тоже об этом слышал? — Лиана с удивлением взглянула на мужа. Тот усмехнулся. Он никогда не упоминал о делах Ника, и она сама узнала об этом от знакомых американцев. — Арман, есть ли на свете что-нибудь, чего ты не знаешь?

— Очень надеюсь, что нет. Информация — это моя профессия. — Знал он и о секретных контрактах Бернхама с Польшей, но промолчал об этом. Он только мельком взглянул на шофера, хотя тому можно было доверять, он прошел высший уровень проверки службами государственной безопасности.

— Вот как? — Лиана немного удивилась. Раньше она бы не так определила род занятий мужа. Но теперь все меняется.

Арман незаметно переменил тему разговора.

— Было так приятно видеть тебя сегодня такой нарядной, дорогая. Как в старые добрые и мирные времена.

Она медленно кивнула. Его слова все не выходили у нее из головы, но она не хотела расспрашивать его в машине. Она заметила, как он взглянул на шофера. И сама Лиана уже не раз задумывалась над тем, чем же ее муж сейчас занимается? Он никогда не рассказывал о том, что делает у себя в кабинете. Говорил только о новостях, которые затем все равно попадали в газету. Он стал значительно более скрытен, чем раньше И уставал, как никогда. С августа они ни разу не занимались любовью. И Лиана подозревала, что сегодняшний вечер эту традицию не нарушит Еще до того, как машина вывернула на площадь Пале-Бурбон, Арман задремал. Лиане пришлось его разбудить. Они поднялись наверх, и, пока Лиана раздевалась, он уже успел лечь в кровать и крепко заснуть.




Глава восемнадцатая


Тридцатого ноября, через два дня после того как на праздничных столах повсюду в Соединенных Штатах появились индейки, советские наземные и воздушные силы вторглись в Финляндию. Арман, как обычно, находился на работе. Лиане уже казалось, что рушится не только Европа, но и их брак. Раньше она думала, что, заботясь о нем, служит Франции, но в последнее время он все более отдалялся от нее. Дома постоянно молчал, думая о чем-то своем, даже дочери не привлекали его внимания. О сексуальной жизни вообще не было никакой речи.

Всю свою энергию Арман отдавал Франции, но не позволял Лиане поделиться с ним своей. Теперь он уже не рассказывал ей абсолютно ничего, а она перестала расспрашивать. Казалось, она с дочерьми живет отдельно от него, и девочки это тоже замечали, хотя из уважения к Арману она старалась их разубедить.

— Папа просто очень занят. Вы же знаете, сейчас война.

Но сама Лиана не могла не задуматься — только ли война всему виной. В любой час дня и ночи у него были какие-то секретные встречи, пару раз он уезжал на все выходные и отказывался объяснить, где был и с кем. У нее даже мелькали мысли, не завел ли Арман любовницу, но всерьез она в это не верила.

Что бы там ни происходило в его жизни — жене в ней не было места С таким же успехом Лиана могла бы жить в Штатах — так редко они виделись. Она все чаще вспоминала о Нике Бернхаме — как живется ему одному, без сына, в огромном доме на авеню Фош?

По сути дела, Ник был куда более одинок, чем Лиана. С ней рядом, по крайней мере, были дочери. У него же не было никого. От Хиллари он не дождался ни единого слова с тех пор, как посадил ее в сентябре на борт «Аквитании». Письма приходили только от Джонни, да еще одно — от тещи. Единственное, что он смог понять из него, это то, что Хиллари чем-то очень занята в Нью-Йорке и по каким-то невразумительным причинам Джонни приходится пока жить у нее. Ник прекрасно знал, чем именно занята Хиллари. То ли Филиппом Маркхамом, то ли кем-то еще. Она хотела уделять ребенку времени не больше, чем это было летом. У Ника сжималось сердце, когда он вспоминал о Джонни, которого мать фактически бросила на бабушку, но ничего не мог поделать. Сначала он планировал уехать из Парижа сразу же после Рождества, но в последние недели понял, что это вряд ли получится. Ник взял на себя определенные обязательства и теперь должен был остаться и помогать французам. Теперь он рассчитывал вернуться в Нью-Йорк хотя бы в апреле, но сыну об этом пока не писал, не хотел травмировать ребенка — а вдруг удастся уехать раньше. Он просто написал: приеду скоро. Своим служащим в Нью-Йорке он по телеграфу поручил купить целую гору рождественских подарков и отвезти в Бостон. Подарки, конечно, не заменят папу и маму, но все-таки это было хоть что-то. По крайней мере, больше Ник ничего не мог сделать. А у него самого в Париже на Рождество не было и этого.

Ник стоял в отделанной резными панелями библиотеке, откуда, бывало, смотрел из окна, как Джонни играет во дворе. Теперь тут не было никого и ничего. Деревья стояли голые, трава стала пепельно-серой, в доме не раздавалось ни звука… Ни рождественской елки, ни веселых песен, ни радостных лиц… никто с волнением не ждет — что там будет, в рождественском чулке. Слышались только гулкие звуки его собственных шагов — он поднимался наверх в спальню с бутылкой бренди в руках. Последняя из тех, что он купил еще до войны. Единственное, чего он сейчас хотел — забыться, немного отдохнуть от беспокойства и боли за сына. Но даже бренди не помогало — он понял это после первых трех рюмок и забыл о бутылке. Алкоголь не успокоил, а, напротив, еще больше обострил его чувства. Ник сел писать письмо Джонни — как он скучает без него и насколько следующее Рождество должно быть лучше нынешнего. Когда настала ночь, Ник Бернхам был доволен, что теперь можно задернуть шторы, выключить свет и забыться сном.




Глава девятнадцатая


Следующие четыре-пять месяцев были временем неопределенности. Это время во Франции прозвали «странной войной» — не происходило ровным счетом ничего. Французские войска твердо стояли на «линии Мажино», готовые защищать свою страну, но делать этого им не приходилось. Жизнь в Париже текла своим чередом, почти так же, как и раньше. Пережив первое волнение, все вернулось на круги своя — все здесь происходило совершенно иначе, чем в Лондоне, где ввели строгое и досадное нормирование продуктов, где ревели сирены, где воздушные тревоги происходили чуть ли не еженощно. Нет, в Париже все шло по-другому.

Это создавало подспудное напряжение, усиливавшееся чувством обманчивой безопасности, уверенности в том, что никаких перемен не будет и в будущем. Арман продолжал пропадать на своих секретных встречах, а Лиана вместо того, чтобы поддерживать мужа, все больше раздражалась. Он мог, по крайней мере, сказать ей, чем занимается. Ведь раньше он ей всегда доверял, но теперь, очевидно, никакого доверия не было и в помине. Арман продолжал отдаваться своей загадочной работе, порой пропадая на несколько дней подряд. В таких случаях ей звонили и тихо сообщали, что мсье уехал из города.

Спокойствие, разлившееся по Парижу, позволило Нику продолжить свою работу. В воздухе повисло ощущение того, что так будет продолжаться до бесконечности. Ник чуть было не уехал домой в апреле, как и собирался, но в Париже шла такая мирная жизнь, что он решил остаться еще на месяц, чтобы упрочить все, что ему удалось сделать. Однако этот месяц и оказался решающим. Раковые метастазы, незаметно распространившиеся, внезапно прорвались наружу. Десятого мая Гитлер напал на Бельгию, Нидерланды и Люксембург. Четырнадцатого мая капитулировали датчане, и после этого немцы вторглись на север Франции. Все вокруг опять всколыхнулось, повсюду царили волнение и тревога, каких не было с прошлых августа — сентября. Затишье кончилось, сменившись страхом. Теперь стало ясно: Гитлер просто откладывал нападение на Европу. Опять британцы оказались правы. Когда Лиана попыталась обсудить это с мужем, Арман ничего ей не сказал. Он по-прежнему с головой уходил в свою секретную деятельность.

Двадцать первого мая пали Амьен и Аррас, а через неделю, двадцать восьмого мая, официально капитулировала Бельгия. Двадцать четвертого мая началась эвакуация из Дюнкерка и продолжалась одиннадцать ужасных тяжелых дней. До Парижа доходили известия о чудовищных потерях, превосходивших всякие мыслимые предположения. Четвертого июня, когда эвакуацию завершили, Черчилль, выступая в палате общин, поклялся сражаться во Франции, в Британии, на морях — любой ценой. «…Мы будем бить врага на побережье, в местах высадки десантов, на полях и на городских улицах, мы будем бить его на холмах. Но никогда не сдадимся!»

Через шесть дней в войну вступила Италия. А двенадцатого июня произошло то, что все сочли трагедией из трагедий: Париж был объявлен свободным городом. Франция решила не воевать. И вот четырнадцатого июня, в день одиннадцатой годовщины свадьбы Лианы и Армана, нацисты уже маршировали по Парижу, а через несколько часов флаги со свастикой развевались на стенах всех самых значительных зданий города. Лиана видела их и на площади Пале-Бурбон, и глаза заливали слезы, такими отвратительными казались эти красные флаги, бьющиеся на ветру. Армана она не видела со вчерашнего дня и теперь только молилась, чтобы он остался жив. Но горше всего она оплакивала Францию. Французы просили помощи у ее страны, но эту просьбу отклонили, и теперь Париж был в руках немцев. Это разбило бы любое сердце.

Арман зашел домой на минуту после обеда. Он пришел пешком по боковым улицам, чтобы убедиться, что Лиана и девочки вне опасности. Он велел задернуть портьеры и запереть дверь. Немцы не будут никого убивать, но все же лучше не привлекать их внимания. Арман нашел жену в спальне — она сидела и горько плакала. Ни слова не говоря, он крепко прижал ее к себе. Он торопился обратно в свой кабинет. Накануне днем он уже уничтожил несколько ящиков бумаг, но ему предстояло многое просмотреть и отобрать, прежде чем город будет официально сдан немцам. Кабинет премьер-министра Рейно уйдет в отставку послезавтра, сообщил Арман. Они собираются бежать на юг, в Бордо. Лиана вдруг в ужасе посмотрела на Армана.

— Ты собираешься с ними?

— Ну, конечно, нет. Ты что, думаешь, я бы оставил вас здесь одних? — он говорил устало, резко и сердито. До Лианы не доходил смысл его слов.

— Но ты, наверное, должен, Арман…

Об этом мы поговорим позже. А сейчас делай то, что я тебе сказал, — сиди с девочками дома. Успокой их. Пусть прислуга тоже не выходит…

Он оставил ей множество наказов и исчез в одной из узких улочек. После того как немцы вошли в Париж, город как будто вымер. Не работало ни одно кафе. Не было ни прохожих, ни французских солдат. Магазины тоже были закрыты. Те, кто собирался бежать, уехали еще вчера. Те, кто решил остаться, — прятались. К вечеру некоторые отважились выйти на балконы и стояли там, размахивая маленькими немецкими флажками. Когда Лиана увидела это, ей стало тошно. Свиньи, предатели! Ей хотелось кричать, но она только тихо задернула шторы и стала ждать Армана. Все эти дни она размышляла, что же теперь делать. Никакого выхода не было. Они оказались в руках немцев. Когда она приняла решение остаться в Париже вместе с Арманом после начала войны, она понимала, что это рано или поздно случится. Но в глубине души она все-таки не верила — Париж не сдается. Он и не сдался. Его сдали.

Арман вернулся домой почти на рассвете через два дня. Он был каким-то необычно тихим и бледным. Ни слова не говоря, даже не раздеваясь, он лег на кровать. Он не спал, ничего не говорил, а просто лежал. Через два часа он поднялся, принял ванну, переоделся под испытующим взглядом Лианы. Было ясно, что он уходит, но куда? Его кабинета уже не существовало. Все учреждения перешли в руки к немцам.

— Куда ты?

— Сегодня кабинет Рейно уходит в отставку. Мне надо быть там.

— Тебе придется уехать? Он кивнул.

— И что тогда?

Он печально взглянул на жену. В конце концов придется ей что-то сказать. Уже несколько месяцев он принадлежал только Франции. Это чем-то напоминало роман с двумя женщинами — но у него не было сил на обеих. Арман чувствовал, что предал Лиану, такую терпеливую, доверчивую, любящую. И теперь он должен поделиться с ней. Слишком долго он все держал в секрете.

— Лиана, сегодня Рейно уезжает в Бордо. — Слова почему-то звучали зловеще, хотя двумя днями раньше он уже говорил об этом. И говорил, что сам остается. — Перед тем как он уедет, произойдет церемония официальной капитуляции.

— И нами станут править немцы?

— Не непосредственно. Президентом Франции с одобрения Гитлера станет Филипп Петен. Его поддерживают Жан-Франсуа Дарлан и Пьер Лаваль, два прекрасных морских генерала. — Арман говорил так, будто выступал на партийном митинге. Лиана удивленно взглянула на него.

— Арман, о чем ты? Этот Петен собирается сотрудничать с немцами?

— Для пользы Франции.

Лиана не могла поверить, что он и сам так думает. А где он сам теперь видит свое место? С Рейно и прежним миром — или с Петеном и теми, кто сговорился с немцами? Она едва смогла заставить себя задать ему такой вопрос, но это было необходимо.

— А ты?

И только в этот миг Лиана поняла, что он ей уже ответил. Двумя днями раньше, когда говорил, что Рейно уезжает на юг. Он сказал, что остается. Она пошатнулась, вспомнив об этом, и присела на край кровати, не в силах говорить, а только смотрела на мужа широко раскрытыми глазами.

— Арман, ответь мне.

Сначала он ничего не сказал, только медленно сел рядом. Возможно, он мог и раньше рассказать ей больше. Он так скучал по ней. Но делал это ради нее самой, не желая втягивать ее в очень опасные дела.

— Арман… — Слезы медленно текли из ее глаз.

— Я остаюсь с Петеном. — Слова упали, как камни. Но стоило это сказать — и гора как будто свалилась с плеч. Лиана только плача покачала головой и в отчаянии взглянула на мужа.

— Я тебе не верю.

— Я должен.

— Но почему? — Это было единственное слово обвинения, слетевшее с ее губ. Он ответил ей шепотом.

— Так с смогу лучше служить Франции.

— С Петеном? Ты сошел с ума! — крикнула она, но вдруг заметила в глазах мужа какое-то странное выражение. Он очень спокойно сидел перед ней. — Что ты хочешь этим сказать? — Она понизила голос.

Он взял ее за руку.

— Милая моя Лиана, какая же ты хорошая… Такая храбрая, сильная… Этой зимой ты была сильнее, чем подчас бываю я… — Он вздохнул и заговорил тихо, так, чтобы слышала только она. — Петен доверяет мне. Мы с ним знакомы еще с первой мировой. Я сражался под его началом, и он считает, что я останусь и сейчас его верным товарищем.

— Арман, что ты говорить? — Они оба говорили шепотом, хотя Лиана не вполне отдавала себе отчет почему, и вдруг она поняла: сейчас он ей скажет, чем занимался все эти месяцы.

— Я же тебе сказал, что остаюсь в Париже и буду работать с Петеном.

— На немцев? — Теперь это было уже не обвинение, а вопрос.

— Так будет казаться.

— А на самом деле?

— Я буду работать на других — всеми возможными способами. Начнется сопротивление. Правительство, возможно, уедет в Северную Африку. Я буду постоянно поддерживать связь с Рейно, с де Голлем, с другими.

— Но если тебя разоблачат — это же смерть! — Слезы, которые было просохли, полились с новой силой. — Ради Бога, что ты делаешь?

— Единственное, что я могу делать. Я слишком стар, чтобы вместе с другими уйти в леса. Да и там я не смогу работать с полной отдачей. Всю жизнь я на дипломатической работе. Тут я понимаю, как смогу помогать. Я ведь говорю по-немецки… — Он не закончил — Лиана порывисто обняла его.

— Но если что-то случится, я этого не переживу.

— Ничего не случится. Я буду предельно осторожен.

Со мной все будет в порядке. — Лиана внезапно поняла, что именно он сейчас скажет. Как бы она хотела не слышать этих слов. — Тебе с девочками надо вернуться в Штаты, и как можно скорее.

— Я не хочу покидать тебя.

— Выхода нет. Я не имею права оставлять тебя здесь.

Вам надо было уехать еще в сентябре. Просто мне хотелось, чтобы ты была со мной… — Голос его дрогнул, затем он снова заговорил Он знает, как тяжело пришлось Лиане последние девять месяцев, ему было очень жаль ее. Он поступил как эгоист, оставив жену в Париже. Но теперь все изменилось. — Если ты останешься, моя работа станет во много раз опаснее. Лиана, пойми… девочкам нельзя оставаться в оккупированном городе.

Лиане оставалось надеяться, что он еще долго не сможет их отправить. Ее ужасала мысль о том, как он останется во Франции один и будет втайне подрывать режим Петена.

Арман ушел на совещание с Петеном и немцами. Но несмотря на страх мужа, Лиана вдруг почувствовала себя удивительно легко, как не чувствовала себя все эти долгие месяцы. Она все время подозревала, что он занят какой-то особой работой, но не знала, чем именно, и это незнание убивало ее. В душу закрадывалось недоверие к Арману, она начинала его подозревать. И сейчас чувствовала себя виноватой перед ним за эти пустые подозрения. А еще она испытывала по отношению к нему чувства, которых не было уже давно, — нечто вроде страстного уважения и любви. Он наконец доверился ей. Он верил ей, а она верила в него — так же, как когда-то, в самом начале их отношений. Париж пал, но их брак восстал из руин. С легким сердцем Лиана встала и пошла готовить дочерям завтрак.

В тот день Петен официально стал главой Франции. Как и предсказывал Арман, Рей но бежал в Бордо, а бригадный генерал Шарль де Голль прибыл в Лондон договариваться о переброске войск в Северную Африку. Черчилль обещал всемерно помогать французскому Сопротивлению. Де Голль по радио обратился к французам с краткой речью, в которой просил всех преданных родине французов «продолжать сражаться». Лиана с воодушевлением слушала эту речь по радиоприемнику, спрятанному у нее в гардеробной, на тот случай, если в дом ворвутся немцы. Арман предупредил ее сразу после падения Парижа, что теперь ни один человек не может чувствовать себя полностью вне опасности. Ночью она пересказала речь де Голля Арману. Он же в свою очередь сообщил ей, что ищет подходящий корабль. Они должны уехать как можно быстрее — он настаивал на том, что они должны уехать, и не хотел слушать никаких возражений. Если они уедут позже, это может вызвать подозрения у Петена — почему вдруг жена де Вильера уезжает? А сейчас, сразу после захвата Парижа, он еще сможет объяснить, что она, американка, не одобрила его лояльности к новым властям, что они разошлись во взглядах, и она решила уехать домой.

Через четыре дня Арман побывал в Компьене, городке на севере Франции, и там своими глазами видел, как Гитлер, Геринг и Кейтель, глава гитлеровского верховного командования, объявили условия оккупационного режима и стали официальными хозяевами Франции. Эта церемония разрывала ему душу. А когда оркестр заиграл «Deutschland, Deutschland tiber Alles», Арман стоял в полуобморочном состоянии, но при этом улыбался, молясь в душе, чтобы день окончания оккупации пришел скорее. В этот миг он бы с радостью отдал жизнь за то, чтобы вырвать Францию из рук нацистов. Когда ночью он вернулся к Лиане, она не узнала мужа. Сколько лег он выглядел бодрым, моложавым мужчиной, а теперь в одночасье стал стариком. И в постели, впервые за долгое время, он повернулся к ней и коснулся ее со страстью и нежностью, которых она так давно ждала. Потом они лежали рядом, думая каждый о своем. Арман пытался выкинуть из памяти события дня. Ему казалось, что прямо перед ним изнасиловали ею родину, его любовь, его жизнь. Лиана, опершись на локоть, посмотрела на него — из глаз Армана медленно катились слезы.

— Не стоит, дорогой мой, — Лиана прижалась к мужу — Это когда-нибудь кончится, и может быть, скоро. — Как бы ей хотелось, чтобы Арман был сейчас в Бордо вместе с другими, а не плясал под немецкую дудку здесь, в Париже.

Он тяжело вздохнул и повернулся к жене.

— Мне надо кое-что сказать тебе, Лиана. — Что еще он может сказать? В ее глазах промелькнул страх. — Я уже подыскал корабль, на котором вы с девочками сможете уехать. Это фрахтовое судно, оно стоит у Тулона. Думаю, немцы о нем еще не знают, да оно их вряд ли заинтересует. Мне сообщили о нем подпольщики. Судно стоит довольно далеко от берега, мимо проходил рыбацкий баркас, и оттуда команде сообщили о сдаче Франции. Сейчас они ждут. Собирались идти в Северную Африку и служить законному правительству, но во Франции осталось еще много таких, как вы, тех, для кого это последний шанс вырваться из страны. В Тулон я отвезу вас сам, а на борт вас доставит лодка. Конечно, все это опасно Но оставаться здесь для вас еще опаснее.

— Куда опаснее здесь будет для тебя, Арман., — Лиана тихо поднялась и села, печально глядя на единственного в жизни мужчину, которого любила. — И почему ты не уехал в Северную Африку на службу к, правительству? Он только покачал головой.

— Не имею права. У них там своя работа, у меня здесь — своя — Он печально улыбнулся — А у тебя — своя. Ты должна уехать и увезти с собой мой секрет и наших детей. Ты должна заботиться о них до тех пор, пока не кончится это безумие. А потом ты опять вернешься ко мне. — Он вздохнул, губы скривились в горькой улыбке. — К тому времени я, наверное, уже выйду в отставку. Но кто знает, когда это будет.

— Тебе нужно уйти в отставку сейчас.

— Для этого я еще слишком молод.

— Ты уже достаточно сделал для страны Ты очень многое ей отдал.

— А теперь отдам все без остатка.

Лиана знала, что так оно и будет, и только надеялась, что это не будет стоить Арману жизни.

— А ты не можешь служить Франции иначе, не подвергая жизнь опасности?

— Лиана… — Он привлек ее к себе и обнял.

Она слишком хорошо знала своего мужа. Если он что-то решил, невозможно заставить его передумать. И она была рада уже тому, что он раскрыл ей правду, перед тем как она уедет. Мысль о том, что муж по собственной воле стал сотрудничать с Петеном, что он оказался предателем, была бы для нее невыносимой. Теперь, по крайней мере, она знала правду.

Она никому не раскроет этот секрет, ведь это может стоить ему жизни. Возможно, когда-нибудь потом расскажет об этом девочкам, но пока они еще слишком малы, чтобы понимать такие вещи.

.Ей пришлось собрать все силы, чтобы решиться спросить Армана о том, что она должна была знать.

— Когда мы едем?

— Завтра ночью.

Лиана сжалась в комок, и, хотя старалась сдерживаться, плечи ее задрожали, и она зарыдала.

— Тише, тише, мой ангел. Mon ange… ca пе vaut pas la peine. He стоит плакать. Скоро мы снова будем вместе.

На самом деле Бог знает когда. Всю ночь они не спали, а лишь лежали рядом. Уже светало, но Лиане не хотелось, чтобы эта ночь подходила к концу.




Глава двадцатая


С выключенными фарами они ехали в Тулон проселочными дорогами во взятой напрокат машине. Арман имел при себе свои новые официальные документы. Лиана была в черном платье и черном шарфе. Девочек она одела в свободные брюки, рубашки и туфли из мягкой кожи. У каждой была небольшая сумка с вещами. Все остальное пришлось оставить во Франции. По дороге почти не разговаривали. Когда дети уснули, Лиана все время смотрела на Армана, как бы желая впитать в себя последние часы, проведенные с ним. Все еще не верилось, что через несколько часов они расстанутся.

— Это даже хуже, чем когда я заканчивала университет, — постаралась улыбнуться Лиана.

Оба вспомнили тот год их помолвки, когда ему приходилось жить в Вене, а она заканчивала Миллз-колледж в Окленде. Но теперь — и они оба отдавали себе в том отчет — разлука может затянуться куда больше, чем на год. И никто не может предугадать — на сколько. Гитлер крепко держал Европу за горло, и требовалось немалое время, чтобы ослабить его хватку. Лиана знала: Арман приложит все усилия, чтобы это произошло скорее, и таких преданных родине людей оказалось много. Даже няня девочек. Когда Лиана сообщила ей, что она с детьми возвращается в Америку, но взять с собой гувернантку не сможет, мадемуазель несказанно удивила ее, прямо заявив, что и так хотела уходить. Она не собирается работать на сторонника Петена. А потом в запале призналась даже, что собирается присоединиться к бойцам Сопротивления в самом сердце Франции. Это было смелое признание, но она доверяла Лиане, и обе женщины в слезах обняли друг друга. Когда гувернантка уходила из дома, девочки горько рыдали.

Так начался тот длинный мучительный день прощаний. Но хуже всего было уже в Тулоне, когда на скрипучем дощатом причале Арман подтолкнул дочерей к крепышу рыбаку, стоявшему в лодке. Девочки плакали, прижавшись друг к другу, а Лиана бросилась к Арману и обняла его в последний раз. Ее глаза продолжали умолять его, но голос не слушался.

— Арман, поедем с нами… Милый, пожалуйста…

Но он только качал головой. Он стоял перед ней, выпрямившись во весь рост, обхватив ее сильными руками.

— Я должен остаться. — Он еще раз посмотрел на дочерей. — Помни, о чем я тебе говорил. Я буду писать — официально или через подпольную сеть — когда смогу. Даже если известий от меня не будет — верь: со мной все хорошо… верь, любовь моя… будь храброй… — Его голос дрогнул, в глазах появились слезы, но затем он посмотрел ей в лицо и улыбнулся: — Лиана, всем сердцем, всей душой я люблю тебя. — Она задыхалась от рыданий, он поцеловал ее в губы, а затем подвел к рыбаку. — Храни вас Господь, любовь моя… Au revoir, mes filles, прощайте, девочки…

Лодка отчалила, а он остался на причале. Арман долго махал ей вслед, и в наступающих сумерках они видели его в костюме в елочку с развевающимися на ветру седыми волосами. «Au revoir», — прошептал он еще раз, когда рыбацкую лодку уже поглотила тьма. «Au revoir…» Оставалось только молиться, чтобы это не было прощанием навсегда.




Глава двадцать первая


Так получилось, что до фрахтового корабля «Довиль» им пришлось добираться не один день, а два. Корабль вынужден был отойти дальше в море, чтобы немцы не смогли его обнаружить, но, к счастью, рыбаки из Тулона знали, где его искать. Всю неделю на корабле повторяли один и тот же маневр: уходили в море, затем вновь приближались к берегу, создавая видимость того, что команда занята ловлей рыбы, на тот случай, если немцам придет в голову выяснять, отчего это судно не возвращается в порт.

Но немцам до корабля было мало дела — они наслаждались Францией, ведь Сопротивление еще не набрало полной силы. Внимание оккупантов привлекали кафе, девушки, бульвары. А «Довиль» тем временем стоял на рейде, подбирая пассажиров, которых привозили с берега. Груз остался в Северной Африке, и осадка у корабля была неглубокой — много ли веса в шестидесяти пассажирах, занимавших пятнадцать кают. Среди них большинство составляли американцы, было также два французских еврея, десяток англичан, ехавших с юга Франции, и несколько канадцев. Другими словами, здесь собрались люди, стремившиеся во что бы то ни стало выбраться из Франции и довольные тем, что оказались на корабле.

Весь день они толпились на палубе, по вечерам вместе с командой сидели в переполненной столовой, ожидая, когда наконец корабль отправится в плавание. Капитан обещал, что они тихо снимутся с места этой ночью, но еще должны прибыть женщина с двумя дочерьми — семья французского дипломата.

Когда Лиана с девочками взошли на корабль, они оказались единственными женщинами на борту, но Лиана была настолько измотана двухдневной поездкой в лодке, что сначала не обратила на это обстоятельство никакого внимания. Все два дня в лодке девочки плакали и звали отца, к тому же все трое насквозь пропахли рыбой. Элизабет целый день тошнило, а Лиана не могла думать ни о чем другом, кроме как об Армане. Начало их возвращения на родину начиналось просто кошмарно. Но все-таки оно началось, и надо было взять себя в руки, Лиана обещала Арману следить, чтобы девочки не очень горевали, но сама она, стоило ей только подумать о разлуке, с трудом удерживала слезы. Поднявшись на палубу «Довиля», она едва стояла на ногах, и сопровождавшему их матросу пришлось буквально на руках отнести и ее саму, и девочек в отведенную им каюту. Дети обгорели на солнце, обеих знобило, а Лиана не могла шевельнуться от усталости. Они заперли дверь в каюту изнутри, бросились на койки и заснули.

Лиана не просыпалась до глубокой ночи, пока корабль не начал плавно, но заметно покачиваться. Она выглянула из иллюминатора в ночную мглу и поняла, что они тронулись в путь. Настигнут ли их немецкие подводные лодки, удастся ли добраться до Америки, этого Лиана не знала. Но в любом случае пути назад не было, и Арман не позволил бы им вернуться. Она поправила на дочерях одеяла, тихо прошла к своей койке и снова заснула до рассвета.

Проснувшись, она приняла душ в ванной комнате, которую они делили приблизительно с пятнадцатью пассажирами, — на корабле имелось четыре душевых, и очереди туда были внушительными, но только не ранним утром. Затем она вернулась в каюту, чувствуя себя посвежевшей и проголодавшейся — впервые за трое суток.

— Madame? — в дверь постучали. На пороге появился смуглолицый моряк французского торгового флота. В руке он держал чашечку кофе. — Du cafe?

— Merci.

Она приняла чашку, присела, отпила небольшой глоток дымящегося напитка, и только сейчас ей в голову пришла мысль, что она единственная женщина на этом корабле, а значит, за ней здесь будут ухаживать, как никогда. Вряд ли это справедливо, подумалось ей, ведь все здесь «в одной лодке». Она усмехнулась этому невеселому каламбуру. Насколько она не хотела покидать Францию и Армана, настолько же сейчас она была рада тому, что оказалась наконец на корабле. Лиана дала себе слово, что будет помогать во время плавания всем, чем только сможет, но когда вместе с дочерьми она вышла в столовую, то сразу же убедилась — здесь и без нее обходятся прекрасно: все было отлично организовано.

Пассажиров кормили в три смены, все ели быстро и уступали свои места другим. На корабле царила атмосфера товарищества и взаимопомощи, и никто не смотрел на нее дерзким взглядом. Некоторые мужчины дружески заговаривали с девочками. Большинство из них были американцы, по той или иной причине не сумевшие уехать из Франции в самом начале войны. Лиана скоро узнала, что без малого человек десять среди них были журналисты, двое канадцев оказались врачами, а остальные в основном — бизнесмены, которых дела или другие причины задержали во Франции.

Говорили о Гитлере, о сдаче Франции, о том, как легко Париж раскрыл перед врагом ворота… кто-то вспоминал последнюю речь де Голля… кто-то говорил о Черчилле. Комната наполнилась слухами, разнообразнейшими интерпретациями событий, обрывками сплетен… Внезапно кают-компанию пересекла знакомая фигура. Лиана не могла поверить своим глазам — это был он. Высокий, светловолосый, в морском костюме, почти трещавшем по швам в плечах, и брюках, более чем коротких. Когда он повернулся, чтобы налить себе кофе из кофейника, их глаза встретились, как будто он почувствовал на себе ее взгляд. Он смотрел на Лиану с таким же недоверчивым выражением в глазах, затем лицо расплылось в широкой улыбке. Он покинул свое место, поспешно подошел к ней, пожал ей руку и обнял девочек.

— Черт возьми, что вы-то тут делаете?

Ник Бернхам, широко улыбаясь, глядел на Лиану и, заметив, что она смотрит на его брюки, объяснил:

— Мой багаж упал за борт, когда я сюда добирался. Черт, как здорово, что я снова вас вижу. А где Арман? — Он огляделся, ища его глазами, а затем внезапно обо всем догадался, увидев, как помрачнела Лиана.

Она ответила тихо:

— Он остался в Париже.

— Наверное, собирается в Северную Африку?

Ник понизил голос, а у нее не хватило мужества произнести, что ее муж остался в Париже с Петеном.

Она заглянула ему в глаза и кивнула.

— Какая удивительная судьба, Ник. Всего год назад мы с вами оказались вместе на «Нормандии», а теперь, посмотрите, где мы. — Она улыбнулась, взглянув на его брюки. Затем они оба печально оглянулись по сторонам. — Франция в руках врагов… мы бежим, спасаем жизнь… кто бы мог поверить… — Она снова взглянула на Ника. — А я думала, вы давно уехали.

— Я оказался недостаточно сообразительным. Было так тихо, я решил поболтаться здесь еще с месяц, и вдруг все полетело к черту, и оказалось, что уехать невозможно. Я ведь мог уплыть еще в марте на «Королеве Марии», а вместо этого… — Он усмехнулся. — И все-таки мы плывем домой. Возможно, не с такими удобствами, как плыли сюда, но, черт возьми, разве это имеет какое-то значение?

— Как дела у Джона?

— Вроде бы все хорошо. Я теперь еду домой и вызволю его, а то ведь он до сих пор живет у бабушки. — Тень печали пробежала по его лицу. Какой сложной была их жизнь — они несли свою боль в себе. Внезапно Ник увидел три свободных места. — Садитесь поешьте Я вас потом найду, и мы поговорим.

— Ну что ж, на этот раз обойдемся без теннисного корта? — улыбнулась Лиана.

Эта встреча казалась такой неожиданной и странной, но какое она принесла облегчение! Внезапно трагедия бегства от войны уменьшилась до размеров нелепого и немного смешного приключения. Лиана видела, что Ник думает о том же.

— Просто какое-то безумие! Но самое безумное в том, что мы встретились.

Накануне Ник целый день раздумывал, как все остальные узнали о существовании этого корабля. Но ведь узнали, раз они здесь. Подобралась отличная компания: «Пароходные линии Крокетта» (благодаря Лиане), «Бернхам сталь» (это он сам), два профессора из Гарварда (они месяц назад закончили свои дела в Кембридже и теперь мечтали вернуться в Америку), и можно еще продолжать и продолжать. Ник вернулся к своему столику, взял чашку кофе и снова подошел к Лиане поболтать еще минуту-другую, прежде чем ему придется уступить свое место следующему. Во время плавания у них будет достаточно времени для разговоров.

Никто не знал, сколько времени займет путь в Нью-Йорк. Это зависело от того, насколько сильно корабль будет отклоняться от курса, чтобы избежать опасностей, которые предвидел капитан. Нику говорили, что капитан обладает прекрасной интуицией, он уверен, что ему удастся обойти все наиболее опасные участки. Поэтому когда позже Ник встретился с Лианой на верхней палубе, он с удовольствием передал ей эту обнадеживающую информацию.

— Ну, старые подружки, как поживаете?

Девочки на солнышке играли в куклы, а Лиана сидела, прислонившись к лестнице, когда Ник, перегнувшись через перила, приветствовал их сверху.

— Мы с вами встречаемся в самых неожиданных местах…

Он вспомнил о событиях, происходивших год назад. Посмотрел на море, затем взглянул на Лиану.

— Помните, на «Нормандии» мой люкс назывался «Довиль». Есть в этом что-то пророческое. — Он тряхнул головой.

— А помните, мы с вами говорили о войне, как будто она могла и не разразиться.

— Арман был уверен, что война неизбежна. Я вел себя как дурак. — Он пожал плечами. — Вы ведь тогда сказали мне — придет день, и вам придется решать, с кем иметь дело, а с кем нет. Вы были правы.

— Но вы в конце концов сделали правильный выбор.

Лиана снова подумала об Армане. Как она сможет объяснить людям, почему он остался с Петеном?

Ник вопросительно посмотрел на Лиану.

— Вам не кажется, что все как-то нереально? Даже не знаю, как объяснить. Как будто я уже год живу на другой планете.

Она кивнула — то же ощущение было и у нее.

— Мы все так поглощены тем, что происходит вокруг.

— Знаете, даже как-то неуютно возвращаться. Ведь там все живут себе, как жили, и им вовсе неинтересно знать о том, что пережили мы. Наш опыт им не нужен.

— Вы действительно так думаете? — Лиана удивилась. Европа вся в огне. Как в Америке могут этого не замечать? Но с другой стороны, Европа далеко, и в Америке все чувствуют себя в полной безопасности. Она кивнула. — Да, вы, наверное, правы.

— А где вы с дочерьми теперь собираетесь жить?

Этот вопрос они обсуждали с Арманом по дороге в Тулон. Он считал, что Лиане лучше всего будет уехать в Сан-Франциско, к дяде Джорджу, но ее больше привлекал Вашингтон. К дяде ехать не хотелось.

— В Вашингтоне у нас друзья Девочки будут ходить в свою прежнюю школу.

Поначалу, если удастся, они остановятся в отеле «Шорхэм», а затем Лиана постарается снять меблированный дом где-нибудь в Джорджтауне, там они смогут переждать войну. Что же касается дяди, то Лиана даже не стала бы ставить его в известность о том, что они вернулись, но все равно он узнает об этом через банк, так что придется его известить. Они с дядей всегда были чужими друг другу, и теперь она боялась, что он начнет настаивать, чтобы она ехала в Сан-Франциско. Для Лианы существовало только одно представление о доме — это место, где она живет вместе с Арманом.

Лиана снова взглянула на Ника и задумалась о его жизни. Ей хотелось о многом порасспросить его.

— Вы теперь возвращаетесь в Нью-Йорк, чтобы снова попытаться связать обрывки вашей прежней жизни? — Это была единственная форма, в какой она могла задать вопрос о его жене. Ник медленно кивнул.

— Прежде всего съезжу за Джонни в Бостон.

Он снова заглянул Лиане в глаза. Он и раньше с ней был откровенным, стоит ли скрывать все сейчас? — О Хиллари я ничего, в сущности, не знаю. Я писал ей несколько раз, давал телеграммы, но она не отвечает. Она телеграфировала шестого сентября, что они благополучно прибыли в Нью-Йорк, а после этого — ни слова. Подозреваю, что Джонни ее почти не видит. Черт возьми! — Его зеленые глаза горели от негодования, Нику даже захотелось рассказать Лиане о том, что он видел имя Филиппа Маркхама в списке пассажиров «Аквитании». До сих пор он об этом не говорил никому.

— Что пишет Джон? Как у него настроение?

— Спрашивая о его сыне, Лиана заглянула Нику в глаза. Она думала о том же, о чем думал он сам: почему Хиллари решила оставить мальчика в Бостоне?

— С ним все нормально. Только скучает. Лиана улыбнулась.

— Могу себе представить, как ему вас не хватает. — Еще год назад она могла убедиться в том, что Ник — прекрасный отец.

— Мне его тоже не хватает. — Едва Ник заговорил о сыне, глаза его посветлели — Незадолго до войны я возил его в Довиль, мы там чудесно провели время.

Они замолчали. Как давно это было… они не могли не вспомнить об оккупации Парижа. Все еще трудно было поверить, что столица Франции в руках захватчиков. Лиана подумала об Армане и его труднейшей миссии Она так боялась за него и ни с кем не могла поделиться своими страхами Ни с кем. Даже Нику она не имела права ничего рассказать.

Ник в свою очередь наблюдал за лицом Лианы, и ему показалось, он понимает, что ее тревожит. Конечно же, она думает об Армане. Лиана тем временем неотрывно смотрела на море Ник слегка коснулся ее руки.

— С ним будет все хорошо, Лиана. Он человек умный и сможет за себя постоять.

Лиана кивнула, но ничего не ответила. Достаточно ли он умен, чтобы обманывать немцев?

— Знаете, когда в прошлом году я посадил Джонни на этот чертов пароход, я чуть не потерял сознание на причале, как только представил себе, что их могут атаковать немецкие подлодки. Но доплыли они нормально, а ведь воды тогда были не менее опасными, чем сейчас. — Он пристально посмотрел Лиане в глаза.

— Даже окруженный немцами, Арман выживет. Он ведь всю жизнь прослужил на дипломатической службе. Не знаю как, но теперь это должно ему помочь.

«Не знаю как», — отдавалось эхом в ее ушах, — но теперь это должно ему помочь. Не знаю как…"

Если бы он знал…

Она печально взглянула на Ника, и слезы закапали из ее глаз.

— Я хотела остаться с ним.

— Я не сомневаюсь, что вы хотели. Но вы уехали и поступили мудро.

— У меня не было выхода. Арман на этом настаивал. Он сказал, что я не имею права подвергать опасности жизни детей… — Ее голос задрожал, как будто она больше не могла произнести ни слова.

Лиана отвернулась, чтобы Ник не видел ее слез, но вдруг почувствовала, как он обнял ее тепло и по-братски. Так они и стояли на палубе: он обнимал ее, а она плакала. Эта сцена стала обычной, даже если плакал мужчина. У каждого за плечами были потери и расставания в объятой огнем Европе. И Лиана чувствовала себя удивительно легко и естественно, плача в объятиях Ника, человека, которого она едва знала, но с которым ее не раз сводила судьба в самые трудные минуты жизни. И оттого им обоим казалось, что они знают друг друга давным-давно. Их встречи всегда оказывались необычайными, и обстоятельства способствовали откровенности. А может быть, дело было совсем в другом? Но сейчас Лиана об этом не думала. Она просто стояла, полная благодарности за теплоту и сочувствие. Он дал ей немного поплакать, а потом легонько похлопал по спине.

— Пойдемте, пойдемте вниз. Выпьем по чашечке кофе.

В столовой всегда наготове стоял кофейник, доступный всем желающим. Он служил как бы центром своеобразного клуба. Делать на корабле было нечего, кроме как сидеть и разговаривать, гулять по палубам или сидеть в каюте, пока другие спят или рассказывают свои бесконечные истории о войне. Никаких развлечений на корабле не было. Несколько романов на полке в столовой исчезли с появлением первых же пассажиров. Даже зигзагообразный курс очень скоро стал наводить тоску. Трудно было отвлечься от собственных переживаний, когда целыми днями видишь один и тот же пустой горизонт. Мысли неуклонно возвращались к событиям последнего месяца, к людям, которые остались там… Лиана сидела в столовой за пустым столом и старалась не плакать. Она вытерла глаза кружевным платком, который на последний день рождения преподнесли ей дети, и посмотрела на Ника, пытаясь улыбнуться.

— Простите меня.

— За что? За то, что вы человек? За то, что любите своего мужа? Ну что вы, Лиана. Когда я посадил Джонни на «Аквитанию», я стоял на причале и ревел, как ребенок.

Он все еще помнил докера, который похлопал его по плечу и пробормотал несколько одобряющих слов. Хотя в тот момент ничто не могло помочь. Так сиротливо, как тогда, Нику еще не приходилось себя чувствовать. Лиана вопросительно смотрела на него. Вопрос так и вертелся на языке. Ведь Ник даже не упомянул о Хиллари.

— Но вы говорили, что Хиллари тоже плыла вместе с ним? — Лиана вдруг смутилась. Неужели он отправил ребенка одного? Но она думала…

— Да… — Он решил рассказать ей все. — И Филипп Маркхам тоже. Вы знаете, кто это? — Он говорил, глядя вниз, в свою чашку, и когда снова поднял глаза на Лиану, они смотрели сурово и холодно. Рука, державшая чашку с кофе, слегка дрожала.

— Я слышала это имя. — Об этом человеке в Париже говорили немало, всегда связывая его имя с Хиллари. Но этого Лиана не сказала. — Это какой-то известный по всему миру человек.

— Известный по всему миру бездельник. У моей жены прекрасный вкус. Они провели все лето вместе на юге Франции.

— И вы знали, что они плывут на одном корабле?

Ник покачал головой.

— Я узнал об этом, когда они уже отчалили. Из списка пассажиров.

Она не могла побороть искушение и не задать еще один вопрос:

— Для вас все это по-прежнему имеет значение, да, Ник?

Он уже привык к тому, что она задает такие откровенные вопросы.

Он посмотрел на нее и снова подумал, какая гладкая у нее кожа, и снова удивился, насколько две женщины могут отличаться друг от друга.

— Меня все это волнует не потому, что она моя жена. Это я уже пережил. У меня не было возможности сказать вам об этом, но после нашего разговора на «Нормандии» я на все стал смотреть другими глазами Думаю, она зашла слишком далеко. И в Париже я махнул рукой на нее и на все, что она делает. Меня куда больше волнует Джон. Если она и дальше будет продолжать в таком же духе, то в один прекрасный день найдет себе подходящую пару и решит уйти от меня. И заберет сына. До сих пор ее устраивало то, что она остается со мной и развлекается направо и налево. Я дошел до предела, дальше я не смогу этого выносить. — Ник на секунду замолчал, а потом сказал Лиане всю правду: — Я боюсь… Я, черт возьми, ужасно боюсь потерять сына.

— Вы его не потеряете.

— Нет, могу. Она — мать. Если мы разведемся, она будет делать все, что ей заблагорассудится. Может, например, уехать к черту на рога в Тимбукту, и что тогда? Я буду видеть его раз в году по две недели?

Он часто задумывался над этой чудовищной перспективой, особенно в последнее время. Молчание Хиллари говорило само за себя — за полгода все изменилось. Раньше она еще считала, что обязана как-то отчитываться перед ним. Но после первой телеграммы он не получил от нее ни строчки, ни слова, ни звука.

— Не думаю, что мальчик для нее так много значит, — обеспокоенно сказала Лиана, сочувствуя Нику.

— Нет конечно. Для нее имеет значение только то, что скажут люди. Если она от него откажется, о ней будут говорить, скажут что-то плохое. Она оставит его при себе, но будет держать под присмотром няни, пока сама развлекается. Когда она уехала в Канны с Филиппом Маркхамом, она ведь почти не звонила ему.

— И что вы собираетесь делать, Ник?

Он тяжело вздохнул, допил остатки кофе и, поставив чашку на стол, снова посмотрел ей в глаза.

— Я собираюсь вернуться домой и укоротить ей поводок. Хочу напомнить ей, что она моя жена и так будет и впредь. Она меня ненавидит за это, но мне плевать. Это для меня единственный путь быть вместе с ребенком. Черт подери, вот что я собираюсь делать.

Лиана слушала его, набираясь храбрости. Она скажет ему то, что думает. Они опять на корабле, затерянные меж двух миров, и могут быть откровенны.

— Вы заслуживаете лучшей жены, Ник. Я знакома с вами еще не так много, но в этом уже совершенно уверилась. Вы настоящий мужчина и можете многое дать женщине. Но Хиллари ничего не дает вам взамен, кроме боли и разбитого сердца.

Он кивнул. Действительно, это от Хиллари он уже получил. Но теперь его сердца она уже не могла коснуться. Все дело было в сыне. И это было для Ника очень важно.

— Спасибо за то, что вы сказали мне это.

Они улыбнулись друг другу, и в это время в столовую вошла компания журналистов, жаждущих выпить кофе. У одного в руках была полупустая бутылка виски — чтобы кофе стал покрепче. Они предложили по глотку Нику и Лиане, но те отказались. Ник продолжал думать над тем, что она ему только что сказала.

— Все дело в том, что, если я найду себе другую женщину, мне придется окончательно отказаться от сына или, по крайней мере, от возможности жить с ним под одной крышей. А этого я никогда не сделаю.

— Вы платите очень высокую цену.

— Но по-другому не получается. Кроме того, через десять лет он вырастет, и тогда все изменится.

— Сколько вам тогда будет лет? — тихо спросила Лиана.

— Сорок девять.

— Не слишком ли долго ждать счастья?

— А сколько лет было. Арману, когда он женился на вас?

Она улыбнулась в ответ:

— Сорок шесть.

— Мне будет всего на три года больше. А если мне повезет, я найду женщину, похожую на вас, Лиана. — Она вспыхнула и в смущении отвернулась, но он легко коснулся ее руки. — Не смущайтесь. Это правда. Вы удивительная женщина, Лиана. Я уже говорил вам, когда мы впервые встретились, что Арману очень повезло. Я действительно так считаю.

Лиана печально посмотрела на него.

— Ему было очень тяжело со мной этой зимой в Париже. — Теперь, когда она узнала, чем именно он был занят, она почувствовала себя виноватой. — Я не понимала, с каким ужасным напряжением сил он работал. Мы едва видели друг друга и… — Ее глаза наполнились слезами, она покачала головой. Она не могла простить себе своей былой досады на Армана. Если бы она только знала… Но как она могла знать…

— Вы оба, наверное, жили с большим напряжением сил.

— Да, наверное, — Лиана вздохнула. — И дети тоже. Но Арман больше всех нас. А теперь он даже не может на нас опереться. Хотя весь этот год он один нес всю тяжесть, мы ему почти никак не помогали. — Она с болью в глазах посмотрела на Ника. — Но если с ним что-то случится…

— Ничего не случится… Он слишком умен, чтобы дать им шанс. Все будет хорошо. Вы просто должны в это верить.

И Ник знал — она будет верить. Такая она была женщина.

Они вышли из столовой, ненадолго заглянули на палубу, потом пошли за девочками. Плавание пока развлекало детей, они еще не начали скучать, но Лиана подозревала, что рано или поздно начнут.

До вечера они с Ником больше не виделись. А вечером он уселся с детьми в укромном уголке на палубе и стал загадывать им загадки. Большинство пассажиров целый день просиживали в столовой, развлекаясь спиртным и разговорами о войне, и Лиана решила, что детям лучше там не появляться. Никто еще не напился, но это вполне могло произойти. И хотя никто не упоминал об опасностях, но к ночи напряжение значительно возросло. Все ожидали нападения немецких подлодок, а спиртное помогало бороться со страхами. И мужчины пили. Пили много.

Лиана сидела с Ником и девочками, помогая ему развлекать детей.

— Тук-тук… Кто там?

Шутки, сказки, стишки лились как из рога изобилия. Все четверо, сидя на ступенях, заливались хохотом. Затем Лиана отвела дочерей в каюту и уложила спать, а сама снова вышла на палубу прогуляться. В ногах на постелях девочек она оставила спасательные жилеты, как того требовала инструкция. Уходить далеко от каюты ей не хотелось, но и оставаться внутри Лиана не могла. Тесное, узкое помещение действовало на нее угнетающе. «Довиль» был предназначен только для двадцати пассажиров, здесь было пять двухместных и десять одноместных кают, а в нем теперь набилось шестьдесят мужчин, одна женщина и двое детей, не считая двадцати одного человека экипажа. И теперь, взяв на борт восемьдесят четыре человека, корабль стал похож на человека в костюме, который трещит по швам. Голоса, доносившиеся из столовой, становились все более громкими. Лиана стояла на палубе, закрыв глаза и обратив лицо к ветру. Становилось прохладно, но она не обращала на это внимания. Было так хорошо постоять на свежем воздухе.

— А я думал, вы уже спите.

Она обернулась, услышав за спиной знакомый голос Ника, и улыбнулась. Глаза у обоих давно привыкли к темноте.

— Я уложила детей, но самой спать еще не хочется.

Он кивнул.

— Наверное, в каюте душно.

— Невыносимо. Он засмеялся:

— А в моей так просто душегубка. Нас там шесть человек.

— Неужели шесть? — удивилась Лиана.

— Что вы, по меркам «Довиля» это каюта-люкс. Туда поставили еще пять походных коек. Но что делать, все терпят.

Все понимали, что должны радоваться уже тому, что вообще попали на этот корабль и теперь плывут домой.

— Но, по правде сказать, я в своей каюте вообще не сплю.

Лиана вспомнила, как после ссоры с женой он перебрался в дополнительную каюту.

— Я вижу, вы всегда так поступаете.

— Только во время трансатлантических рейсов. — Он усмехнулся, и они оба рассмеялись. — На этот раз капитан показал мне отличное уединенное местечко под мостиком. Там для меня натянули гамак Никто туда не заходил, ветер дует, а стоит мне открыть глаза, и я вижу звезды… просто божественно…

Видно было, что это доставляет ему удовольствие. А ведь он очень богат. И тем не менее он не разучился находить удовольствие в самых простых вещах — гамак под звездами, костюм с чужого плеча, когда его собственный багаж утонул. Он был милым и добродушным человеком, легким в общении, без претензий. В этом он очень походил на Лиану. Эти двое людей были обладателями двух самых больших личных состояний в США. Но, глядя на них, никому и в голову бы не пришло такое. Ник одет в чужую морскую форму, она — в серых фланелевых брюках свободного покроя и старом свитере, ее волосы развевались по ветру, и, кроме узкого обручального колечка, на ней сейчас не было никаких украшений. Оба чувствовали себя совершенно свободно и легко. Другие пассажиры, наверное, немало бы удивились, узнай они, кто такой Ник. Они, пожалуй, удивились бы еще больше, если бы узнали, что за Лианой стоит компания «Пароходство Крокетта». Как и Ник, Лиана не любила важничать. И это было существенной частью ее внутренней красоты. Ник взглянул на нее:

— Может быть, принести вам чашечку кофе или чего-нибудь спиртного?

— Спасибо, мне и так хорошо Скоро я пойду к себе. Иначе дети вообще не заснут, а будут болтать между собой. Там так жарко, трудно заснуть.

— Хотите, я попрошу, чтобы им тоже натянули гамак в моем прибежище? Два гамака там не поместятся, но они могут спать вдвоем. А у вас в каюте тогда станет посвободнее.

Это было очень мило с его стороны, и Лиана улыбнулась.

— Но тогда вам будет не до сна. Они же будут вас всю ночь развлекать своими шуточками и вопросами.

— Вот и хорошо.

И Лиана сразу же поверила, что он действительно ничего не будет иметь против. Но все-таки дети должны быть при ней. Чуть позже она пожелала ему доброй ночи. Возвращаясь в каюту, она думала, как все-таки хорошо, что они встретились, снова пересекая Атлантику. Перед сном она помыла голову. Она уже трижды мылась, пытаясь избавиться от запаха тухлой рыбы, который преследовал ее после поездки в рыбацкой лодке. Вот это была настоящая мука. Раздеваясь, она улыбнулась — способность видеть во всем смешную сторону помогала ей сдерживаться и не рыдать беспрерывно по Арману. Стоило ей только вспомнить о нем, как глаза тут же наполнялись слезами. Она боролась с этими мыслями как могла, теперь, когда мыла голову над крошечной раковиной и вытирала полотенцем. Все это она проделывала в полной темноте, а когда вернулась в каюту, велела девочкам немедленно замолчать. И вот стало тихо — они уснули.

Но стоило Лиане лечь в постель и натянуть на себя одеяло, как внезапно воздух прорезал ужасающий, неземной воющий звук. Лиана резко села на постели, стараясь вспомнить, что это означает. Пожар? Воздушная тревога? Корабль тонет? В полуоглушенном состоянии со скоростью, которой Лиана сама от себя не ожидала, она выпрыгнула из постели, схватила спасательные жилеты, растолкала детей.

— Давайте, девочки, давайте, быстро…

Сначала она надела жилет Элизабет. Несмотря на шум, та проснулась только наполовину. Потом Лиана схватила Мари-Анж, помогла той надеть жилет и вывела дочерей за дверь — в ночных рубашках, спасательных жилетах и туфлях. После этого она начала сражаться со своим собственным жилетом, стараясь натянуть его поверх ночной рубашки. В темноте она даже не стала искать туфли — какое теперь это имело значение. Они влились в толпу испуганно выбегавших в коридор. Многие еще не успели заснуть, но некоторые казались такими же сонными, как девочки. Голоса, вопросы, крики сливались в общую какофонию. Кто-то не мог надеть жилет. Однородной массой выбрались на палубу и там увидели причину тревоги. На горизонте горел корабль. Издали трудно было определить его размеры. Больше всего он походил на огненный шар Среди пассажиров появились матросы, объясняя по-французски, что это судно из Галифакса с войсками на борту, которое два дня назад было атаковано немецкой подлодкой. На «Довиле» только что получили послание, которое передавали со спасательной шлюпки. Передатчик уже стал слишком слабым, и на большом расстоянии его бы просто не услышали. Корабль горел уже два дня, а на нем было свыше четырех тысяч солдат, которые плыли в Англию.

В тишине летней ночи это сообщение и вид горящего корабля ужасали. Если раньше дул легкий бриз, то теперь не было и его. Создавалось впечатление, что их корабль подплывает к аду. Взгляды всех были прикованы к преисподней впереди.

На мостик вышел капитан с рупором в руках и обратился ко всем по-английски. Он знал, что большинство пассажиров американцы, и ему было необходимо, чтобы его поняли все.

— Все, кто получил медицинскую подготовку… имеет опыт ухода за ранеными… оказания первой помощи, вообще имеет какие-то познания в медицине, — нам нужна сейчас ваша помощь. Мы не знаем, сколько человек с «Королевы Виктории» остались в живых. Мне известно, что на корабле есть два врача, прошу вас выйти вперед… мы подберем столько людей, сколько удастся спасти. — Капитан на миг замолчал. — Мы не можем радировать о случившемся на другие суда, потому что нас может запеленговать неприятель.

Когда слова капитана дошли до сознания пассажиров, воцарилось полное молчание. Вполне вероятно, что нацисты все еще где-то рядом и «Довиль» может стать их очередной жертвой. Это была ужасная мысль, и пламя, бушующее над «Королевой Викторией», было ясной иллюстрацией того, что могло произойти и с ними.

— Долг помощи этим людям ложится целиком и полностью на нас. Нам понадобится любая помощь… Теперь все, кто имеет медицинскую подготовку, пожалуйста, пройдите ко мне.

Несколько человек немедленно подошли к капитану. Он кивнул, о чем-то тихо с ними переговорил, затем снова поднес к губам рупор:

— Просьба ко всем сохранять спокойствие. Нам понадобятся бинты… простыни… любые чистые рубашки, которые у вас найдутся… медикаменты… У нас ограниченные возможности, но мы должны сделать все, что в наших силах. Мы подойдем к кораблю близко, насколько возможно, и возьмем на борт столько из оставшихся в живых, сколько сможем.

«Довиль» приближался к месту трагедии. Уже можно было различить в отдалении две спасательные шлюпки. Но невозможно было узнать, сколько всего было спасательных шлюпок и сколько человек плавали в воде.

— Столовая будет использоваться как палата для раненых. Заранее благодарю за помощь. У нас впереди тяжелая ночь. — Капитан опять замолчал, а затем сказал: — Да поможет нам Бог.

Лиана чуть было не произнесла «аминь», но взглянула на девочек, прижавшихся к ней. В их глазах застыл ужас. Лиана наклонилась к ним и быстро заговорила в наступившем гомоне:

— Дети, я отведу вас обратно в каюту. Вы должны оставаться там и не выходить. Если что-то случится, я сразу же за вами приду. Если я и не приду, идите в холл и оставайтесь там, но никуда не уходите, если только кто-то не возьмет вас с собой. — Если «Довиль» настигнет торпеда и Лиана не сможет прийти к дочерям, им кто-нибудь поможет. В этом она была уверена. — Но вы должны сидеть очень тихо. Если станет страшно, оставьте дверь открытой. Поняли? А теперь идем в каюту.

— Но мы хотим быть с тобой. — Мари-Анж испуганным голосом, срывавшимся на вой, выразила мнение свое и своей давно плакавшей сестренки.

— Нельзя. Я должна помогать здесь.

В Париже Лиана прошла подготовку по оказанию первой помощи: хотя сейчас в панике она пыталась сообразить, все ли она усвоила из того, чему ее учили. Но в любом случае пара лишних рук не помешает. Она поспешно отвела детей в каюту, сорвала две простыни со своей постели и взяла по простыне с коек детей. Они могут обойтись и одними одеялами, к тому же в каюте так жарко, что и они не понадобятся. Но одеяла могут пригодиться, если придется садиться в спасательные шлюпки.

Свое одеяло Лиана все-таки взяла. Затем она открыла небольшой стенной шкафчик, просмотрела всю имевшуюся там одежду и пожертвовала по две рубашки от каждой из девочек на бинты. Она взяла несколько кусков мыла, пузырек с болеутоляющими таблетками, которые ей когда-то прописал французский дантист. Больше ничего полезного у нее не нашлось. Лиана быстро оделась, поцеловала дочерей, напомнила им, что они должны спать, не снимая спасательных жилетов, а когда она уже выходила из каюты, Элизабет вдруг спросила:

— А где мистер Бернхам?

— Не знаю, — ответила Лиана и вышла в холл, молясь, чтобы с девочками ничего не случилось. Не хотелось оставлять их одних, и все-таки в каюте они будут в большей безопасности, чем посреди этой суматохи.

Когда Лиана появилась в столовой, там уже собрались все пассажиры. Старший офицер, серьезный человек с суровым голосом, инструктировал их, точно и ясно формулируя, что нужно делать. Всех разделили на группы по три человека, так чтобы в каждой нашелся хотя бы один умеющий оказывать первую помощь. Поэтому даже если остальные двое в этом плохо разбирались, по крайней мере один из группы мог организовать их. Двое врачей уже распределили медикаменты и объясняли, как следует обращаться с ожогами. От их инструкций у некоторых начинали бунтовать желудки, но сейчас было не время отворачиваться от реальности. И вот когда Лиана сдавала свои простыни и другие предметы, она увидела, что в другом конце холла появился Ник. Она помахала ему рукой, и он подошел — как раз вовремя, так что старший офицер записал их в одну группу. Он предпочитал комплектовать их из знакомых между собой людей, так им будет легче работать, кратко объяснил он. Тут снова появился капитан, чтобы сделать еще одно сообщение.

— Мы предполагаем, что многие погибли при взрыве, однако продолжаем надеяться, что многие все же остались в живых. На плаву только четыре спасательные шлюпки, но сотни людей — в воде. Пожалуйста, распределитесь по палубе для приема спасенных. Их будут поднимать на борт, а вы — оказывать им помощь на месте и доставлять сюда. Врачи скажут, кого оставляют работать здесь с ними. Я выражаю благодарность тем из вас, кто отказался от своих кают. Еще неизвестно, понадобятся ли они, но это очень возможно.

Капитан еще раз оглядел всех собравшихся, кивнул головой и вышел.

Пройдет еще по крайней мере час, прежде чем на борт поднимут первых раненых, а пока первые группы в ожидании вышли на палубу — смотреть, ждать. Ник рассказал Лиане, что больше половины пассажиров отказались от своих кают и теперь будут спать на палубе, чтобы раненые могли получить крышу над головой. Члены экипажа развешивали повсюду гамаки, чтобы устроить как можно больше людей. Он не упомянул о том, что был одним из первых, кто уступил свою каюту, но Лиана догадалась об этом сама. Он ведь и раньше спал под открытым небом, так что ему было совсем не трудно отказаться от своего места в каюте. И теперь он уверенно и спокойно стоял на палубе, протягивая Лиане чашку кофе, щедро сдобренного виски.

— Я, пожалуй, не буду… — начала она, но Ник был непреклонен.

— Выкиньте это из головы. Пейте. Сегодня ночью вам придется туго. — Недавно пробил час, и вся ночь была еще впереди. Ник снова взглянул на Лиану и озабоченно спросил: — Вам знаком запах горелого мяса? — Та только отрицательно покачала головой и отхлебнула глоток из чашки, которую он ей подал. — Соберитесь с силами. Будет нелегко.

Никто не имел ни малейшего представления о том, сколько человек с взорванного корабля осталось в живых. Даже моряки, радирующие на «Довиль» из спасательной шлюпки, не смогли сказать ничего определенного. Их лодка дрейфовала достаточно далеко от горящего судна, и вокруг они видели только мертвые тела. С «Довиля» им радировали всего раз — сообщить, что их SOS принят. Больше использовать рацию не хотели, опасаясь, что их могут запеленговать нацисты. Не передавали на шлюпку и информацию о месторасположении корабля, только азбукой Морзе просигналили фонарем в сторону шлюпки, что им идут на помощь. «Слава Богу», — пришел слабый ответный сигнал. Ник перевел эти слова Лиане, и они снова с напряжением вглядывались в темноту. Курить на палубе не разрешалось, а выпитое виски только обостряло чувства. Казалось, прошло несколько часов, прежде чем они наконец дошли до плавающих в воде обгорелых обломков с корабля, на которых были видны человеческие тела. Но все они оказались в полном смысле слова зажарены заживо. Затем обнаружили еще одно скопление тел, и вот, наконец, снизу раздался крик — члены экипажа «Довиля» бережно укладывали на резиновый плотик двух человек; плотик подняли на палубу и раненых передали первой из ожидавших здесь групп. Эти двое обгорели так, что было трудно поверить, что они еще живы. Их быстро отнесли в столовую, где наготове стояли врачи.

Сейчас это помещение с ярко горевшими на фоне закрашенных черных окон лампами стало похоже на операционную. Свет нарушил затемнение корабля, но при данных обстоятельствах ничего другого не оставалось. Лиана смотрела на обгорелые тела и не верила своим глазам. Она боялась, что сейчас упадет в обморок, и крепко ухватилась за руку Ника. Он ничего не сказал, а лишь крепко сжал ее руку в ответ, и больше она не чувствовала ни отвращения, ни страха. А через минуту она, Ник и еще один канадский журналист оказывали первую помощь поднятым на палубу трем раненым. Двое из них сильно обгорели, третий отделался только ожогами лица и рук, но у него были сломаны обе ноги Лиана поддерживала ему голову, а Ник и канадец укладывали его на носилки. К остальным двум подошла другая группа спасателей.

— Это было невозможно они ударили спереди, а потом сзади…

Это был совсем молодой человек, взгляд его был диким и безумным, а лицо превратилось в сплошную кровавую массу. Лиана, стараясь сдерживать слезы, слушала его и тихо приговаривала:

— Теперь все хорошо… вы в полном порядке… — Она говорила с ним так, как разговаривала со своими дочками, когда они, упав, разобьют коленку, и, пока врачи обрабатывали ему раны, нежно поддерживала его. Еще миг — и врачи уже делают ему операцию, она помогает им, а Ник остался где-то снаружи. Когда с этим раненым закончили, врачи попросили Лиану остаться и помочь накладывать повязки на ожоги, раны и обрубок руки, ампутированной у одного из спасенных. Это была ночь, которую им не забыть.

На следующее утро, в шесть, когда врачи смогли наконец присесть, они посмотрели записи. Всего на борт было принято двести четыре человека, спасшихся после взрыва «Королевы Виктории». Мимо проплывали сотни мертвых тел, а полтора часа назад к кораблю подошла спасательная шлюпка, где находились люди, пострадавшие совсем немного. Они были в состоянии самостоятельно подняться на борт, и их поместили в одну из приготовленных кают. Теперь в каждой каюте размещалось по двенадцать-четырнадцать человек — в гамаках, на койках, на матрасах, брошенных на пол. Столовая по-прежнему выглядела как лазарет, и повсюду стоял запах горелого мяса. Ожоги покрывали мазью и маслом. Тяжелее всего было промывать раны, и это выпало на долю Лианы — доктора по достоинству оценили ее нежные руки. Но сейчас, когда все было позади, ей казалось, что она больше не сможет сделать ни одного движения, все тело ныло — шея, руки, голова, спина. И все же, если бы сейчас внесли еще одного раненого, она немедленно встала бы с места и продолжала работать. Теперь в столовую стали заглядывать пассажиры с «Довиля». Все они сделали то, что могли. И сделали хорошо. Многие, пережившие взрыв на «Королеве Виктории», теперь будут жить благодаря их стараниям.

Для многих из тех, кто всю ночь работал на палубе, это было первое реальное столкновение с войной. Для врачей работа, разумеется, еще не кончилась, нашлись и добровольцы, вызвавшиеся помогать им по уходу за ранеными, пока судно не достигнет Нью-Йорка, но все-таки самое страшное было уже позади. В восемь утра «Королева Виктория» затонула С палубы «Довиля» в полном молчании наблюдали, как она погружается в пучину, изрыгая в небо клубы дыма и пара. Затем еще в течение двух часов капитан и члены экипажа внимательно просматривали поверхность моря. Ни одной живой души не осталось, волны мягко приподнимали только мертвые тела. Из поднятых ночью на борт девять человек уже умерли, уменьшив число живых до ста девяносто пяти. Раненых разместили в пассажирских каютах, а пассажиры в свою очередь будут спать в помещениях экипажа в гамаках и на походных матрасах, их багаж затолкали под койки и поставили в холл. В этом хаосе исключение сделали только для мадам де Вильер и ее дочерей, но Лиана настояла на том, чтобы ее каюту тоже использовали. В четыре утра она с помощью одного из матросов перенесла девочек вниз, в каюту первого помощника. Тот до конца рейса будет делить каюту с капитаном, а девочки разместятся на его узкой койке.

— А вы, мадам? — Матрос смотрел на нее с уважением — ведь она всю ночь работала, как Флоренс Найнтингейл. Но Лиана только пожала плечами.

— Я могу спать и на полу.

И она поспешила в столовую на помощь врачам — держать за руки, промывать раны, вправлять вывихи. Час за часом звук разрываемых на бинты простыней и стоны раненых стали такими же привычными, как шум моря. Но когда затонула «Королева Виктория», на палубе воцарилась полная тишина. Тогда капитан вновь обратился ко всем через рупор:

— Je vous remercie tous… Я благодарю вас… Сегодня ночью вы совершили невозможное.. и, если вам кажется, что в живых осталось слишком мало людей, вспомните о том, что погибло бы еще двести, если бы не ваша помощь.

Затем они узнали, что умерло еще тридцать девять раненых.

Пассажиры и члены экипажа работали посменно, стараясь поддержать жизнь в тех, кого они с таким трудом спасли, — главное было предотвратить инфекцию, которая могла унести еще много жизней или, что немногим лучше, потребовала бы новых ампутаций. Некоторые из раненых не приходили в сознание и бредили, но впоследствии умерло еще только двое, и постепенно все было взято под контроль. Врачи, как и Лиана, были готовы исполнять свои обязанности до самого конца пути, а ведь они не прошли еще и половины. День с лишним был потрачен на помощь людям с канадского судна, немало времени занимал и зигзагообразный маневр, а капитан теперь старался идти еще осторожнее, опасаясь встречи с немцами.

Только на второй день после спасательной операции Лиану уговорили уйти со своего поста в каюту первого помощника. Там она буквально рухнула на койку. Девочки гуляли где-то по кораблю — экипаж взял на себя заботу о них, и они теперь много времени проводили на мостике. Но сейчас, лежа на узкой койке, Лиана не могла думать даже о них. Казалось, она не спала уже годы. И лишь только она приняла горизонтальное положение, как немедленно погрузилась в темное забытье и уснула. Когда она проснулась, уже наступила ночь, а на корабле строго соблюдали затемнение. Откуда-то из темноты донеслись тихие звуки. Лиана села. Чужая постель. Где она? И тут она услышала знакомый голос.

— Ну как вы? — Это был Ник. Когда он подошел ближе, она смогла разглядеть его лицо в лунном свете, пробивавшемся сквозь незакрашенные участки стекол. — Вы проспали шестнадцать часов.

— Боже мой! — Лиана затрясла головой, стараясь окончательно проснуться. Она была в той самой грязной одежде, которую не снимала последние два дня, но Ник выглядел еще хуже. — Как раненые?

— Некоторым лучше.

— Кто-нибудь еще умер? Ник покачал головой.

— Пока нет. И можно надеяться, что теперь все дотянут до берега. Некоторые уже ходят по палубе. — Но куда больше его сейчас занимала Лиана. Она изумила Ника тем, что сразу стала незаменимой в операционной. Он видел ее всякий раз, когда приносил туда очередного раненого. — Вы не проголодались? Я принес бутерброд и бутылку вина.

Но от одной мысли о еде ей стало не по себе. Лиана уселась на койку и похлопала по краю рядом с собой, приглашая Ника сесть.

— Я не смогу проглотить ни куска. А как вы? Вы хоть немного спали?

— Я проспал достаточно. — Она увидела, что он улыбается, и глубоко вздохнула. Что им вместе пришлось пережить!

— А где девочки?

— Спят в моем гамаке наверху, на палубе. Они прекрасно устроились, и за ними присматривает офицер. Спят, закутавшись в одеяла. Я не, хотел, чтобы они шли сюда и будили вас. — Он помолчал. — И все-таки, Лиана, вам надо поесть.

Теперь, когда на корабле оказалось втрое больше людей, все жили на урезанном пайке, но повар творил чудеса, и все, по крайней мере, чувствовали себя сытыми. Чудесным образом появились кофе и виски, которых пока хватало. Ник протянул Лиане бутерброд и вынул пробку из початой бутылки вина. Затем он достал из кармана чашку и налил ей.

— Ник, я не могу… Меня тошнит.

— И все-таки надо выпить. Только сначала съешьте бутерброд.

Она осторожно надкусила, но от вкуса пищи в желудке начались спазмы. Однако когда первая волна тошноты прошла, Лиана внезапно ощутила голод, и бутерброд показался ей необычайно вкусным. Затем она отхлебнула вина и передала чашку Нику. Он тоже сделал глоток.

— Надо вставать. Посмотрю, чем еще смогу помочь.

— Они пережили это время без вас, а еще один час ничего не изменит.

В темноте она улыбнулась ему. Глаза тем временем уже совершенно привыкли к темноте.

— Я бы сейчас отдала все за горячую ванну!

— И за чистую одежду. — Он улыбнулся. — Моя — так уже может стоять и скоро будет ходить сама по себе.

И внезапно они оба вспомнили о «Нормандии», на которой плыли всего год назад, и теперь не могли удержаться от смеха. Они хохотали, пока из глаз градом не покатились слезы. Здесь, в темной каюте первого помощника, они смогли отрешиться от ужасающей реальности. Но как смешно было вспоминать о нелепых празднествах, обедах во фраках и белых галстуках.

— А помните, сколько мы волокли с собой чемоданов!

Они снова покатились со смеху. Смех рождался от напряжения, истощения сил и одновременно от ощущения облегчения. И сейчас им, сидящим в грязной, рваной одежде, на корабле, куда набилось три сотни людей, считая пассажиров и экипаж, «Нормандия» казалась кораблем дураков с ее специальными помещениями для собак и прогулочными палубами, апартаментами-люкс, курительной комнатой и Гранд-салоном. Да, конечно, это был чудесный корабль, но он безвозвратно канул в прошлое, а сейчас они пили вино, сидя на узкой койке, не уверенные в том, что через час их не настигнет торпеда с немецкой подлодки. Но вот смех прошел, и Лиана, взглянув на Ника, увидела, как тень пробежала по его лицу.

— Посмотрите, как изменились наши жизни. Как все это странно, правда?

— Скоро весь мир изменится. Это только начало. Просто нас с вами это коснулось раньше, чем других. — Он заглянул ей в глаза, даже в темноте чувствуя, как они притягивают его. И Ник решительно заговорил о том, о чем думал, — кто знает, может быть, через час их уже не будет в живых и у него не будет другого раза:

— Вы прекрасны, Лиана. Прекраснее всех женщин, каких я видел… Вы прекрасны и душой и телом. Я так гордился вами прошлой ночью.

— А я думаю, у меня все получалось потому, что вы были рядом. Я все время чувствовала вашу поддержку.

И вдруг все исчезло, как будто во всем мире остались только они двое. Не было больше никого, кроме них двоих, в этой крошечной комнате. Он взял ее за руки и, ни слова не говоря, прижал к себе. Они поцеловались. И ее губы так же жадно льнули к нему, как и его губы к ней. Они долго сидели прижавшись и целовали друг друга снова и снова в отчаянии страсти, рожденной тенью смерти и жизнью, которая продолжалась, несмотря ни на что.

— Я люблю тебя, Лиана. Я люблю тебя. — Его губы жадно целовали ей шею, лицо, губы. И голос, казалось, принадлежавший вовсе не ей, ответил:

— Я люблю тебя, Ник…

Ее голос еще звучал, когда их одежда упала на пол. Они лежали на узкой койке, их тела переплелись, и ничего больше не существовало — ни других людей, ни других времен… Они были единственными на свете, выходцами из незапамятного… Они помнили только о кратком миге страсти, а затем, когда все закончилось, легли, тесно прижавшись друг к другу, и проспали до рассвета.




Глава двадцать вторая


Ник и Лиана проснулись, когда первые лучи солнца стали пробиваться сквозь черную краску окна. Он смотрел на нее, ни о чем не жалея, и видел на ее лице такое же умиротворенное выражение. Он посмотрел на ее стройное тело и длинные красивые ноги, на ее большие глаза и растрепавшиеся светлые пряди и снова улыбнулся.

— Вчера я сказал тебе правду. Я люблю тебя, Лиана.

— Я тоже тебя люблю.

Она не понимала, как может так спокойно говорить эти слова Ведь она любит Армана, и все-таки всей своей душой Лиана чувствовала, что уже давно любит этого мужчину. Она часто вспоминала о нем в те одинокие месяцы, когда Арман постепенно от нее отдалялся, к тому же с самого начала она испытывала к Нику глубокое, необъяснимое уважение. Это была совершенно иная любовь, не похожая на ту, какую она знала раньше. И Лиана тоже не испытывала никакого раскаяния за то, что теперь произошло. Они вместе выстояли в суровом испытании, только они двое, и теперь она принадлежала ему. Возможно, это больше никогда не повторится, но сейчас здесь, посреди хаоса войны, она отдавала ему все свое сердце и душу.

— Я даже не могу объяснить тебе, что я сейчас чувствую… — Лиана старалась подобрать правильные слова, но по глазам Ника видела, что он все понимает и без слов.

— Не нужно ничего объяснять. Я и так знаю. Так и должно быть. Мы сейчас нужны друг другу. И может, будем нужны еще очень и очень долго.

— А когда приедем? — Она пыталась сообразить, что же будет тогда, но он только покачал головой, глядя ей в глаза.

— Не стоит думать об этом сейчас. Пока мы здесь. Мы на корабле вместе со спасенными людьми. Мы живы. И тут есть что отпраздновать. Будем просто любить друг друга. И не надо заглядывать в будущее.

И Лиана чувствовала — он прав. Ник нежно поцеловал ее, и она плавно гладила его по спине, по рукам, по бедрам. Она опять захотела его любви и одновременно думала — правильно ли то, что они делают, или это говорит утверждающая сила жизни. Больше она ни о чем его не спрашивала. Они снова любили друг друга, а потом она с сожалением встала, и он смотрел, как она моется над совсем крошечной раковиной. Казалось, они были любовниками уже много лет — они не испытывали друг перед другом ни стыда, ни смущения. Всего несколько часов назад они видели смерть, а то, что они теперь делали вместе, казалось куда более естественным. Это была жизнь.

— Пойду проведаю девочек, пока ты одеваешься.

Ник улыбнулся, чувствуя себя таким счастливым, каким не был уже очень давно Вместе, плечом к плечу, они помогли спасти более двух сотен жизней, и теперь он имел на это право… право на собственную жизнь.

— А потом постараюсь отыскать свободный душ. Встретимся наверху за кофе перед работой.

— Хорошо.

Она радостно улыбнулась ему, ничуть не смущаясь тем, что он видел ее раздетой. Перед тем как уйти, Лиана поцеловала его, а так как мысли об Армане угрожали массой очень сложных вопросов, она постаралась вытеснить их из своего сознания. Здесь они не принесут ничего хорошего. Потом они с Ником придут к какому-нибудь решению. Но не сейчас. Они по-прежнему в опасности и только на полпути к дому. Слишком рано что-то решать, надо просто жить, день за днем, час за часом. И впервые за долгое время Лиана благодарила Бога, что она жива.

Она встретила его за галереей — Ник вел девочек. Как и все остальные на корабле, они были грязными с ног до головы, но вместе с Ником чувствовали себя на седьмом небе. Они рассказали маме о том, что делается на мостике, тараторили о рации; как выяснилось, они подружились с коком, который даже испек для них маленький торт (Бог знает откуда он достал необходимые продукты). Дети самым непостижимым образом быстро приспособились к странной новой жизни и уже ничего не боялись. Они с радостью сообщили маме, что спали под звездным небом, и убежали обратно на мостик. Ник и Лиана медленно спустились по лестнице. Они разделили большую дымящуюся кружку кофе и кусок поджаренного хлеба, а потом направились к первой каюте, где лежали раненые. Перед тем как войти, Лиана коснулась руки Ника и, заглянув в его глубокие зеленые глаза, спросила:

— Как ты думаешь, мы одни сошли с ума? Он покачал головой. И сумасшедшим не выглядел вовсе.

— Нет, Лиана. Человек — прелюбопытнейшее животное. Он находит выходы практически в любой ситуации. А сильных людей не сломить. — И, не смущаясь, добавил: — Мы с тобой очень сильные. Я это понял с нашей первой встречи. И полюбил тебя за это.

— Ну что ты, — прошептала Лиана, чтобы их никто не услышал. — У меня всегда было все, что я захочу. Меня баловали, любили, окружали комфортом. Я и сама не знала, сильная я или нет.

— Тогда оглянись, вспомни, как ты прожила последний год. Сомнения, страх, одиночество в первые месяцы войны. Я не видел тебя тогда, но знаю — ты никогда не раскисала. А я — я посадил сына на корабль, не зная, доберется ли он до Америки. Но я поступил так, потому что знал: несмотря на риск, там он будет вне опасности. Я прожил с женой не один трудный год… и все-таки держался. И ты держалась. Мы стойко держались той страшной ночью, а ведь ни ты, ни я никогда не сталкивались ни с чем подобным. — Он внимательно посмотрел на Лиану.

— И мы пройдем и все остальное, любовь моя.

— А потом нежно добавил — Мы ведь теперь вместе.

А потом они вошли в каюту, и Лиане пришлось задержать дыхание, такой там стоял тяжелый воздух от потных и немытых тел, крови, ран, ожогов. Но они работали плечом к плечу и делали все то, что велели врачи во время обходов. Когда вместе с другими пассажирами они поглощали более чем скромный паек, их всех сплачивало чувство товарищества и грубоватый юмор. И не то чтобы они привыкли к трагедии, которая разворачивалась у них на глазах, но они научились отгонять печаль и радоваться самым простым вещам. Это помогало Лиане быть более терпеливой по отношению к детям и наполнило ее новой страстью к Нику, какой она никогда в себе не подозревала. Никогда еще она так не любила мужчину, никогда не чувствовала себя такой сильной и молодой. Ее жизнь с Арманом была частью совершенно другого мира. Она любила его, уважала, гордилась им, но сейчас все было совершенно по-другому. С этим мужчиной она испытывала мощный прилив сил, как будто каждый из них становился сильнее от сознания того, что они вместе. Нельзя сказать, что с Арманом этого совсем не было, и все-таки сейчас это ощущалось значительно больше.

Этим вечером Лиана и Ник работали в одной смене с девяти вечера до часа ночи, а потом ушли в комнату, которую ей предоставили. Дети опять спали в гамаке Ника, они просто умоляли его уступить гамак им, и сейчас он лег в постель вместе с Лианой. Они оба отдались любви, как никогда раньше. Потом мирно спали в объятиях друг друга, а проснувшись, опять любили, а потом, пока все еще спали, вместе приняли душ и вышли на палубу наблюдать рассвет.

— Может быть, я действительно сошла с ума, — она с улыбкой посмотрела на Ника, — но я никогда в жизни не была так счастлива. Наверное, грех так говорить, ведь на корабле столько страдающих… все-таки я счастлива.

Он обнял ее за плечи и привлек к себе.

— Я тоже счастлив.

Как будто оба были рождены для такой жизни. И она больше не спрашивала, что будет дальше Она не хотела об этом думать.

В течение следующих шести дней они работали в одну и ту же смену, ухаживали за ранеными, обедали вместе с девочками, а ночью любили друг друга в каюте Лианы. Жизнь постепенно вошла в свою колею, и оба были потрясены, когда однажды капитан объявил, что до Нью-Йорка осталось ходу два дня. Плавание длилось уже тринадцать дней. Они молча смотрели друг на друга. Днем они работали — так же умело и старательно, как всегда, но, когда ночью они вернулись к себе в каюту, Лиана посмотрела на Ника большими печальными глазами. Оба понимали — скоро конец Оба знали, что раненые должны как можно скорее добраться до берега, и все же Лиане хотелось бы, чтобы их плавание продлилось еще, и то же желание она читала в глазах Ника. Она вздохнула, входя в знакомую темноту каюты. За последнюю неделю это крохотное помещение стало их домом. Она не хотела ни о чем спрашивать Ника, но он и без слов понимал ее.

— Я много думал об этом, Лиана.

— Я тоже. Но ответов нет. Таких, каких хотелось бы.

Как бы ей хотелось, чтобы она встретила Ника раньше, чем встретила Армана, но судьба распорядилась иначе. И теперь она должна думать о жизни с Арманом. Не может же она его просто отбросить. И все же — как ей забыть Ника? Она чувствовала, что будет связана с ним навек. И более того — он был ей нужен Он вплел себя в самую сокровенную ткань ее существа. Но что сказать теперь Арману? И нужно ли ему вообще что-то говорить? Все время, пока они жили вместе, Лиана была верна ему. Она понимала, что очень обязана Арману, и все же была не в силах отказаться от Ника. Нет, жизнь поставила ее перед немыслимым выбором. Хотя Ник, похоже, уже принял решение.

Он посмотрел на Лиану и заговорил взвешенно и спокойно:

— Я собираюсь развестись с Хиллари. Нужно было давно это сделать.

— А Джон? Как ты будешь жить без него, если тебе придется его оставить?

— Другого выхода нет.

— В начала плавания ты думал иначе. Ты собирался немедленно ехать в Бостон и забрать его у бабушки. Ник, подумай, разве ты будешь счастлив, если сможешь видеться с сыном всего несколько раз в месяц? И это при том, что Хиллари бросит его на произвол судьбы. — Лиана печально смотрела ему в глаза, в них читалась боль. Но Ник не сдавался.

— Или его жизнь, или моя. Наша. — Он улыбнулся, но глаза оставались печальными.

— И ты сможешь сделать такой выбор?

— О чем ты спрашиваешь?

— Прислушайся к тому, что ты чувствуешь в глубине души. Если ты разведешься с женой, чтобы связать свою жизнь со мной, часть тебя никогда тебе этого не простит. Каждый раз, взглянув на Элизабет или Мари-Анж, ты станешь вспоминать о Джоне, о том, чего ты лишился, ради того чтобы быть со мной. Я не имею права просить тебя о такой жертве. И по правде говоря, я сама не готова к такому решению. Если честно, я даже не знаю, что делать. Всю последнюю неделю я гнала от себя эти мысли. Я ведь всю жизнь была верна Арману, никогда его не обманывала. И вот теперь что я напишу ему? Как я расскажу ему обо всем… или стану ждать, когда кончится война… Стоит мне подумать об этом, и внутри меня все восстает. Подумай, что с ним будет, если он узнает… А что будет с детьми… — Она печально посмотрела на мужчину, которого так любила. — Он верит в меня, Ник. Я никогда не предавала его раньше и не могу предать сейчас. — Голос ее задрожал, глаза наполнились слезами. — Но и тебя оставить я не могу.

— Я люблю тебя, Лиана. Всем своим существом. — Ник говорил как безумный.

— Я тоже тебя люблю, если это сможет утешить тебя. — Она смотрела на него, будто не могла насмотреться. — Но Армана я тоже люблю. Я верю в клятвы, которые мы дали друг другу одиннадцать лет назад. Я никогда даже не могла себе представить, что буду ему неверна. Странно, но мне кажется, будто я ему и не изменила. Я открыла дверь, и там был ты. И теперь ты тот, кого я люблю. И я хочу быть с тобой… Но я не знаю, что мне делать с ним? Если он узнает, это убьет его, Ник. Он потеряет интерес к себе и своей жизни. Мы возвращаемся в мирную страну. А он остался сражаться. Какое право я имею уходить от него сейчас? Разве это я обещала ему одиннадцать лет назад? Уйти, как только мне захочется? Это нечестно.

— Жизнь никогда не бывает совершенно честной. Вот за это я и люблю тебя — за то, что ты такая. Но быть все время честным не получается. Что бы мы ни сделали, кто-то будет страдать. Будем ли мы вместе или оставим друг друга. Кто-то пострадает… Джонни, Арман, ты или я…

— Я не могу принять такое решение, — она говорила с большим чувством. — У тебя получается так, будто я стою с пистолетом в руке и решаю — кого убить.

Он кивнул, взял ее за руки, и они сидели молча, каждый погруженный в свои мысли. А потом, забыв обо всем, они снова предались любви. Этой ночью они так и не пришли ни к какому решению, ничего не решили и на следующий день, работая с ранеными. А ночью в постели они обнимали друг друга еще крепче, чем раньше. Это была их последняя ночь на корабле, и они знали — ничего подобного уже никогда не повторится. Если они решат быть вместе, им придется преодолевать препятствия, причиняя боль и страдания и себе и другим, а если просто разойдутся — это будет невосполнимая утрата. И только сейчас, этой ночью они еще могут любить друг друга как прежде.

Перед самым рассветом они снова заговорили об этом, на этот раз эту тему затронула Лиана. Она сидела на койке и гладила его лицо, целовала его губы, смотря на него с такой нежностью, словно он ребенок. Она оттягивала время, но тянуть дольше было уже невозможно. Через несколько часов они уйдут с корабля, и пора принимать какое-то решение. Она уже решила — за себя, а значит, и за Ника.

— Ты ведь знаешь, что мы должны делать, правда?

Он посмотрел на нее, и некоторое время оба молчали.

— Ты должен вернуться к сыну. Без него ты никогда не сможешь быть счастлив.

— А если я стану добиваться, чтобы ребенок остался со мной?

— А ты добьешься?

Он был столь же честным с ней, как и она с ним.

— Может быть, и нет. Но я сделаю все возможное.

— И разорвешь душу ребенка на две части. А без него ты не сможешь жить, ты же знаешь. Так же как и я не смогу примириться с собой, если покину Армана. Мы же с тобой честные, ты и я. У нас есть и совесть, и чувство долга, и есть люди, которых мы любим. Легко жить тем, кто не похож на нас, Ник. Они могут просто уйти, просто сказать: «Прощай». А мы так не можем. Ты прекрасно знаешь, что не сможешь. И я не смогу. Если бы Джонни не значил для тебя так много, ты давно бы расстался с Хиллари. Но ведь не расстался же. И я не могу позволить тебе, чтобы ты это сделал сейчас из-за нас. — Ник кивнул. Лиана вздохнула. — Мне это тоже все непросто. — Ее голос упал до шепота. — Я все еще люблю Армана. — Слезы наполнили глаза, и, когда Ник взглянул на нее, она отвернулась.

— Что с тобой, Лиана? — Он взял ее руку и погладил по запястью, глаза его неотрывно смотрели на нее. Он бы не возражал, если бы корабль вдруг повернул и пошел обратно и все бы началось сначала. Но ведь это невозможно.

Как бы мучительно это ни было, но надо смотреть вперед. — Что ты решила?

— Буду ждать, когда кончится война.

— Одна? — Нику было больно за нее. Она была женщиной, которой нужен был мужчина, чтобы она могла отдавать ему свою любовь. И сколько любви было в нем самом — всю ее он хотел бы отдать ей.

— Конечно, одна. — Лиана больше не улыбалась.

— А что, если… — Ему в голову пришла мысль, которая уже не раз приходила за эти несколько дней, и Ник не был уверен, как к ней отнесется Лиана. Но, услышав только начало фразы, она отрицательно покачала головой.

— Так я не могу. Если мы будем продолжать, путь назад будет отрезан. Смотри, прошло всего две недели, а нам уже очень трудно. — Она почувствовала, как ее плоть и душа отрываются от него, и это было мучительно. Лиана крепко взяла его за руку. — Через год, через два будет гораздо хуже. Мы просто не сможем этого вынести. — Ник посмотрел ей в глаза Лиана вздохнула. — Пора, друг мой, проявить силу, мы ведь сильные, ты сам сказал. Выхода нет. Мы полюбили друг друга. У нас было две недели. Прекрасные… я буду помнить о них всю жизнь, но больше между нами не будет ничего. — Она замолчала, слезы медленно покатились по щекам — Когда мы сойдем на берег, любимый, мы должны смотреть вперед, а не оглядываться назад… но мы будем помнить, как любили друг друга, и желать друг другу добра.

Теперь слезы стояли и в его глазах.

— Но я могу тебе звонить время от времени?

Лиана отрицательно покачала головой, а потом, вскрикнув, как маленькая раненая птица, бросилась в его объятия. Так они сидели, не двигаясь, больше часа, он смотрел на ее мокрое от слез лицо и боролся с собственными слезами. Все уже было сказано. Нужно было разрубить все, что их связывало вместе. И было мучительно больно, как тому раненому с «Королевы Виктории», которому неделю назад на их глазах врач в столовой ампутировал руку.




Глава двадцать третья


Они прощались в той же каюте, едва пробило восемь. Он поцеловал ее в последний раз, в глазах обоих читалось мучительное страдание. Ник разыскал детей и отправил их к Лиане, а та помогла им переодеться. Все трое сейчас больше всего походили на бродяг, как и все остальные пассажиры, собравшиеся на палубе. Капитан объявил, что корабль прибудет в Нью-Йорк к полудню. Еще раньше он радировал в порт, прося обеспечить медицинскую помощь для подобранных в море. В пути умерло еще три человека, и все-таки «Довиль» вез сто девяносто спасенных людей.

На палубе царило ликование и воодушевление. Девочки успели подружиться почти со всеми пассажирами и командой. Теперь на палубу вышли и спасенные с «Королевы Виктории» — те, кто мог самостоятельно передвигаться, — и все не отрываясь смотрели, как корабль подходит к порту. Все были слишком взволнованны, чтобы пить или есть, и посторонний наблюдатель мог бы подумать, что эти люди знакомы между собой уже не один год, — так непринужденно они называли друг друга по именам, так сплоченно стояли у ограждений.

Только Лиана и Ник, казалось, не принимали участия в общем веселье. Он молча смотрел в пространство, она занималась с девочками, их взгляды время от времени встречались, а один раз, когда девочки побежали вниз за куклами, он даже на миг прижал ее к себе, и Лиана оставила свою ладонь в его ладони. Как они будут жить дальше? Но выхода не было. «Довиль» неуклонно шел вперед — и точно так же вперед их влекла мечта от реальности. Плавание подходило к концу, и теперь перед каждым из них лежит своя дорога. Встретятся ли они еще? Может быть, когда-нибудь, уже на другом корабле Ник снова встретит Армана и Лиану? Война закончится, девочки подрастут, он по-прежнему будет женат на Хиллари — ради сына. Сейчас мысль о Джонни уже не доставляла ему удовольствия. Но вины ребенка тут не было, как не было и вины Армана. Они хотели иметь то, чего иметь не могли, а теперь настала пора думать о своих обязательствах перед другими — перед Арманом, перед Джоном. Он знал — Лиана права. Но когда вдали показались контуры Нью-Йорка, он почувствовал такую боль и муку, какой не испытывал еще никогда. Он едва мог заставить себя думать о сыне. А ведь это единственное, о чем он сейчас должен думать. И все-таки в эти последние минуты Ник думал только о Лиане. Когда показалась статуя Свободы и жаркое июльское солнце отразилось от ее факела, на палубе закричали от радости. Затем подошли катера и повели «Довиль» в гавань Нью-Йорка. Судно сопровождали пожарные катера, выбрасывающие в воздух струи воды, на причале выстроились машины «скорой помощи», готовые принять с корабля раненых. Иммиграционных служащих оттеснили, и, когда «Довиль» причалил под вспышки фотоаппаратов, к пассажирам бросилась целая армия журналистов, жаждущих взять интервью у кого только можно.

Лиана, казалось, знала каждого из раненых по имени. Фотокорреспонденту удалось запечатлеть тот момент, когда она наклонилась, чтобы поцеловать одного из них в щеку. Можно было подумать, что пассажиры неохотно покидают корабль, они обнимались на прощанье., обменивались адресами, хлопали друг друга по плечам, благодарили и поздравляли капитана и команду и только потом по одному забирали свои сумки и сходили на землю. Лиана, Ник и дети уходили с корабля последними. Когда они наконец оказались на причале, все посмотрели друг на друга, не веря, что они уже на берегу.

— Ну вот мы и дома. — Ник смотрел на Лиану поверх детских голов. Оба они не могли заставить себя радоваться, и единственное, чего им хотелось — упасть друг другу в объятия.

— Нет, пожалуй, еще не дома. — Лиане с дочерьми предстояло еще добираться до Центрального вокзала, а оттуда на поезде — в Вашингтон.

— Но теперь уже скоро. — Внешне он держался спокойно, но какая буря бушевала внутри! Он настоял на том, чтобы помочь им с такси и проводить на поезд. Вдруг Лиана рассмеялась, а Ник усмехнулся. — Мы выглядим, как толпа бродяг. — Он снова посмотрел на свой костюм, взятый у одного из матросов, и только теперь вспомнил, что у корабля его должен ждать лимузин.

По дороге на вокзал Ник и девочки дружески поддразнивали друг друга. Доехали, как им показалось, слишком быстро. Лиана взяла билеты, и они вышли на перрон. Она подумывала о том, чтобы остановиться на несколько дней в Нью-Йорке, но лучше уж сразу ехать в Вашингтон. Если бы она осталась здесь, она вряд ли смогла бы бороться с искушением увидеть Ника. Он устроил в купе их скудный багаж, а потом на миг остановил взгляд на Лиане. Она и дети смотрели на него.

— До свидания, дядя Ник. Приезжайте к нам скорее, — сказала Элизабет, Мари-Анж вторила ей. Обращение «мистер Бернхам» они отбросили уже давно.

— Ладно, приеду. А вы хорошенько заботьтесь о маме.

Лиана слышала, что его голос дрожит от волнения, ей самой пришлось бороться со слезами. Но они все равно потекли, когда он обнял ее и нежно шепнул: «Береги себя, любимая».

Они медленно разжали объятия, и он стал медленно уходить, все еще повернувшись лицом к Лиане, а затем вышел из вагона, украдкой, чтобы не заметили дети, смахнув слезы. Он стоял на перроне и махал рукой, широко улыбаясь. Все трое высунулись в окно, по очереди поцеловали его, потом Лиана заставила девочек отойти от окна, еще раз поцеловала его и прошептала: «Я люблю тебя». Ник стоял на платформе до тех пор, пока она могла его видеть, а потом, судорожно сглотнув, Лиана подавила рыдания и отошла от окна.

Она присела на диван, покрытый каштанового цвета бархатом, и, пока девочки пререкались между собой из-за ручек, выключателей и рычажков, закрыла глаза и представила Ника. Она тянулась к нему всей душой, каждой своей клеточкой, она так хотела увидеть его опять… хотя бы на мгновение. Она снова видела себя в каюте первого помощника — в объятиях Ника. Мука была просто невыносимой, и, не в силах больше сдерживать рыдания, она что-то сказала детям и вышла в коридор, прикрыв за собой дверь.

— Чем-нибудь помочь, мэм? — обратился к ней проводник, высокий негр в безукоризненном костюме с белым воротничком.

Но Лиана не сумела ему ничего ответить, только покачала головой. Слезы потоком хлынули из глаз.

— Мэм? — Он не понимал причины ее слез, а она только снова покачала головой.

— Все в порядке, — сказала она.

Но это было не так. Как рассказать ему, что две недели назад она оставила мужа в оккупационной Франции, что они пересекли Атлантику На фрахтовом судне под постоянной угрозой немецких подводных лодок, что она видела, как тонет корабль, видела трупы людей в морской воде, что она ухаживала за почти двумястами обожженных и раненых… что она полюбила человека, с которым только что распрощалась и которого, возможно, больше никогда не увидит… все это было выше слов. И теперь она стояла в несущемся поезде, наклонившись к окну, и сердце ее разрывалось на части.

А на Центральном вокзале Ник медленно шел к выходу. Голова опущена, в глазах слезы. Можно было подумать, что он потерял лучшего друга, который умер у него на руках сегодня утром. На улице он поймал такси и поехал домой. Выяснилось, что дом пуст — там нет ни жены, ни сына.

— Миссис Бернхам в Кэйп-Код с друзьями, — сказала ему новая горничная.

А поезд несся к Вашингтону.




Глава двадцать четвертая


Тем же вечером, в восемь часов Лиана с девочками сняла номер в гостинице «Шорхэм». Ей казалось, что они не спали уже много дней — измученные, грязные, у девочек то и дело глаза оказывались на мокром месте. За последние несколько месяцев, а особенно в последние недели, им пришлось слишком много пережить, и теперь трудно было поверить, что они снова вернулись в Соединенные Штаты. Люди выглядели здесь такими счастливыми, беззаботными, нормальными. Не было видно ни напряженных лиц, как в Париже перед оккупацией, ни свастик, появившихся там на всех углах после вторжения немцев, ни раненых, как на корабле. Здесь не было ничего того, к чему они успели привыкнуть и что на самом деле было совершенно ненормально. Час проходил за часом, а Лиана все лежала в постели без сна, с трудом подавляя желание позвонить Нику в Нью-Йорк и отменить все разумные обещания, которые они дали друг другу, помня об обязательствах перед другими. Единственное, чего ей хотелось, так это снова оказаться в его объятиях. А Ник в своей постели в Нью-Йорке вел столь же ожесточенную схватку с самим собой, борясь с искушением позвонить Лиане в Вашингтон.

На следующее утро Лиана отправила Арману телеграмму, сообщая, что они добрались благополучно. Все утренние газеты поместили репортаж о «Довиле» и снимок, где была изображена Лиана, целующая в щеку молодого канадца, которого на носилках спускали по трапу. На заднем плане Лиана рассмотрела Ника, который с грустью глядел на нее, в то время как остальные присутствующие улыбались сквозь слезы Смотря на эту фотографию, Лиана вдруг ощутила ту же свинцовую тяжесть в груди, и, попытавшись заговорить с матерью, девочки, к их удивлению, наткнулись на ее холодную отчужденность. Вокруг них все так быстро переменилось, что нервы у Лианы были на пределе, а тут еще девочки все время капризничали. Они столько пережили, столько всего перенесли — и вот теперь наступила запоздалая реакция. Так что когда Лиана наконец решилась позвонить в Сан-Франциско дяде Джорджу и сообщить ему, что они вернулись в Штаты, дело кончилось тем, что она чуть было не бросила трубку. Дядя начал отпускать бестактные замечания о капитуляции Франции, о том, что французы буквально вынесли Париж немцам на серебряной тарелочке, что они заслуживают того, что получили. Лиана с трудом сдерживалась, чтобы не накричать на него.

— Ну, слава тебе Господи, вы вернулись. Давно вы здесь?

— Со вчерашнего дня. Мы приплыли на грузовом судне.

Последовало напряженное молчание.

— На «Довиле»? Репортаж о нем опубликован в сегодняшних газетах в Сан-Франциско, правда, без фотографий.

— Я знаю.

— Ну и идиот этот твой муж, раз посадил вас на такой корабль! Неужели нельзя было найти другой способ вывезти вас из Франции? И вы что, и в спасении принимали участие?

— Я — да, — это был голос сломленной и измученной женщины. Она вовсе не хотела защищать Армана. Она вообще не хотела думать ни о чем, потому что мысли ее были заняты одним Ником. — Мы спасли сто девяносто человек.

— Это я прочел. И на борту оказалась всего лишь одна женщина — медсестра с двумя детьми.

— Не совсем медсестра, дядя Джордж, — улыбнулась Лиана, — просто я и девочки.

— Боже милостивый… — Он снова что-то залопотал, а потом спросил, когда она собирается вернуться в Сан-Франциско. Лиана ответила, что не собирается вовсе. — Что ты сказала?

— Мы вчера приехали в Вашингтон. Я собираюсь снять здесь дом.

— Этого я не допущу.

После всего, что пришлось пережить, спорить с дядей было выше ее сил.

— Мы тут прожили пять лет, у нас здесь друзья, девочки любят свою школу.

— Но это же смешно! Почему Арман сразу не отправил тебя ко мне?

— Потому что я сказала ему, что хочу жить здесь.

— Ну ладно, когда придешь в себя, знай, что здесь все тебе будут рады. Женщина не может жить одна в чужом городе. А тут ты можешь поселиться со мной. Ты жила здесь еще до всякого Вашингтона. Что за глупости, Лиана9 Странно, почему ты тогда не поехала в Лондон или Вену?

Его остроты нисколько ее не забавляли.

— Я хотела остаться с Арманом в Париже, — тихо произнесла Лиана.

— Хорошо, что ему хватило ума не разрешить тебе этого. Хотя, думаю, он и сам не долго там пробудет. Насколько я понимаю, этот болван де Голль уже сбежал в Северную Африку, а остальные члены правительства разбрелись по всей Франции. Странно, что Арман до сих пор в Париже. Он ушел в отставку?

Лиана старалась говорить спокойно, она не собиралась сообщать дядюшке, что Арман перешел к Петену.

— Нет, не ушел.

— Значит, он в бегах, как и остальные. Ты очень умно поступила, что вернулась домой с девочками. Как они? — Голос его помягчел, и Лиана представила ему полный отчет, после чего передала трубку девочкам, чтобы они поговорили с двоюродным дедушкой. И все же, когда разговор наконец закончился, она почувствовала облегчение. У Лианы никогда не было ничего общего с дядей. Он ничем не напоминал ей отца и всегда порицал их образ жизни, считая, что девочке ни к чему сложности и заботы взрослого мужчины и не стоит посвящать ее во все мировые проблемы. Он был убежден, что так воспитывать девочку нельзя, и продолжал осуждать Лиану и когда она превратилась в молодую женщину. «Слишком уж ты современная, на мой вкус». Он и не думал скрывать свои чувства И когда Лиана познакомилась с Арманом, тот ему также не понравился. Он решил, что Арман слишком стар для Лианы, и неоднократно повторял это, а когда они поженились и собрались в Вену, пожелал Лиане удачи и добавил, что таковая ей потребуется. В последующие годы они виделись редко, а когда виделись, то выяснялось, что они расходятся абсолютно во всем, включая и то, что касалось фирмы. Однако дело продолжало процветать, и, хотя Лиана во многом не соглашалась с дядей, тут у нее не было оснований жаловаться Благодаря дяде Джорджу дело расширялось, и в один прекрасный день она сможет оставить девочкам больше, чем когда-то получила сама, — это ее очень радовало. Однако на этом положительные эмоции, связанные с дядей Джорджем, кончались. Он был самоуверенным, властным и невероятно скучным ретроградом.

В то же утро она позвонила агенту по недвижимости и договорилась посмотреть три меблированных дома в Джорджтауне. Лиана хотела поселиться в каком-нибудь небольшом и скромном доме, где, ведя тихую жизнь и время от времени принимая друзей, она сможет переждать с девочками войну. Миновало время роскоши во французском посольстве и других подобных местах, но Лиана знала, что она не будет скучать по нему.

Она сняла второй из предложенных ей домов и договорилась, что переедет туда через неделю Затем наняла прислугу, которая будет жить вместе с ними, — очень симпатичную пожилую негритянку, прекрасно готовившую и любившую детей Лиана купила новые вещи для себя и девочек, и они снова стали напоминать тех, кем когда-то были Она даже купила им новые игрушки, ведь с собой девочки ничего не взяли И главное — она была счастлива, что ей все время приходится что-то делать, готовясь к переезду Это хотя бы ненадолго помогало отвлечься от мыслей о Нике, но бывали времена, когда ей казалось, что она больше не вынесет Лиана постоянно думала, чем он сейчас занят, съездил ли в Бостон и забрал ли Джона. В мыслях она все время возвращалась к кораблю, словно это было главное, что произошло с ней в жизни. Невозможно поверить, что она провела на «Довиле» всего лишь тринадцать дней. Снова и снова она повторяла себе, что должна думать не о Нике, а об Армане.

Она написала мужу и сообщила ему новый адрес и через две недели после переезда получила от него первое письмо Оно было кратким — он писал, что спешит, а половину к тому же вычеркнули цензоры. По крайней мере, Лиана знала, что с ним все в порядке и он занят делами, а Арман в свою очередь надеялся, что ей с девочками хорошо в окружении старых друзей. Он просил Лиану передать горячий привет Элеоноре, и Лиана поняла, что этот привет в равной мере распространяется и на президента.

Но в целом Лиану и девочек ждало долгое одинокое лето. Все их друзья разъехались из Вашингтона в Мейн, в Кэйп-Код и другие места. Рузвельты, как всегда, проводили лето в Кампобелло Теперь до самого сентября ей не увидеть живой души, и скоро Лиане уже начало казаться, что она сойдет с ума, развлекая девочек и пытаясь заставить себя не думать о Нике. Что ни день она надеялась, что он позвонит или напишет, несмотря на данный ими обет молчания. Вместо этого каждую неделю она получала письма от Армана, в которых он не сообщал почти ничего нового, да и то большая их часть была вымарана нацистскими цензорами Лиане казалось, что они с девочками живут в каком-то вакууме, и иногда она задумывалась, надолго ли ее хватит.

Политические новости только укрепляли ощущение, что, уехав из Европы, они очутились на другой планете В трех тысячах миль отсюда бушевала война, а здесь люди ходили по магазинам, ездили на машинах, смотрели кино — и это в то время, когда ее муж жил среди нацистов в Париже, а немцы продолжали грабить Европу. Здесь же на первых страницах вашингтонских газет сообщалось, что ювелирная фирма «Тиффани и компания», тридцать четыре года пребывавшая на одном месте, переехала на 57-ю улицу. Ее новое здание представляет собой архитектурное чудо и снабжено кондиционерами, сохраняющими в магазине прохладу, какая бы жара ни стояла снаружи. Когда первую страницу занимала такая информация, Лиана не раз задумывалась, кто сошел с ума: весь мир или она сама.

17 августа Гитлер заявил о блокаде водного пространства Великобритании, и Арману удалось написать об этом в таких выражениях, что цензоры оставили эту часть письма в неприкосновенности. Лиана уже знала об этом. 20 августа она прочитала в газетах проникновенную речь Черчилля, которую он произнес в палате общин. А еще через три дня немцы бомбили Лондон, и началась так называемая блицвойна, когда бомбежки велись ночь за ночью, и лондонцы стали проводить больше времени в бомбоубежищах, чем в собственных домах. К тому времени, когда Элизабет и Мари-Анж вернулись в свою старую школу, англичане начали вывозить детей из Лондона. Дома рушились, каждую ночь погибали целые семьи. Уже несколько кораблей с детьми отправились из Великобритании в Канаду.

И наконец в середине сентября Лиане позвонила Элеонора. Когда Лиана услышала ее знакомый пронзительный голос, то чуть не разрыдалась от облегчения, настолько она была рада ее слышать.

— Я так обрадовалась, когда в Кампобелло получила твое письмо, моя милая! Как ты настрадалась на «Довиле»!

Они еще немного поговорили о ее плавании, и этот разговор подогрел в Лиане воспоминания о Нике. Повесив трубку, она долго сидела в саду одна, думая о нем и гадая, что он и как. Она задавала себе вопрос, сколько времени еще продлится это полуживое состояние. Прошло уже два месяца с тех пор, как он посадил ее на поезд на Центральном вокзале, а она по-прежнему думала только о нем. Любая прочитанная статья, любая посетившая ее мысль, любое письмо каким-то образом вновь возвращали ее к мыслям о Нике. Она существовала, словно в аду, и знала, что его жизнь мало чем отличается. Она не решалась позвонить ему и узнать, как он. Они пообещали не звонить друг другу, и Лиана знала, что должна быть сильной. Она и была сильной, только плакала теперь гораздо чаще, и дочери зачастую страдали от ее раздражительности. Добродушная негритянка, служанка Лианы, объясняла им, что это происходит, потому что с ними нет папы, и уверяла девочек, что, когда он вернется, мама снова станет веселой. И дочери верили, что, когда кончится война, все станут счастливее.

В Вашингтоне Лиана ни с кем не общалась. Люди, регулярно приглашавшие ее раньше, теперь не знали, надо ли ее приглашать. Она стала одинокой женщиной, и это создавало некоторую неловкость — хотя все собирались рано или поздно пригласить ее к себе, никто этого еще не сделал. Кроме Элеоноры, которая наконец в последнюю неделю сентября позвала Лиану на скромный семейный обед. Лиана даже почувствовала облегчение, когда такси подъехало к Белому дому и она увидела знакомый портик. Она так соскучилась по умной беседе. К тому же ей не терпелось узнать от Элеоноры, как обстоят дела на фронтах Она наслаждалась обедом, но после десерта Франклин тихо отозвал ее в сторону и откровенно заявил:

— Я слышал об Армане, моя милая. И я очень, очень сочувствую. — На мгновение сердце у нее остановилось. Что они слышали такого, о чем не было известно ей? Неужели немцы все-таки разрушили Париж? Может быть, Арман погиб? Или подписано тайное коммюнике, о котором ей ничего не известно? Она смертельно побледнела, но президент взял ее за руку. — Теперь я понимаю, почему вы оставили его.

— Я его не оставила… по крайней мере не в том смысле… — Лиана смущенно подняла глаза.

— Я уехала, потому что немцы заняли Париж и Арман решил, что здесь мы будем в большей безопасности. Я бы осталась с ним, если бы он позволил.

Улыбка исчезла с лица президента.

— Вы понимаете, что он работает с Петеном и сотрудничает с немцами?

— Я… да… Я знала, что он остается в Париже с…

— Вы понимаете, что это означает, Лиана? — оборвал ее Рузвельт. — Он предал Францию. — Это прозвучало как смертельный приговор Арману, и Лиана почувствовала, что глаза наполнились слезами. Как она могла защитить его? Она никому не могла сказать того, что знала, даже этому человеку. Она ничем не могла оправдать собственного мужа. Ей и в голову не приходило, что это может стать известно в Штатах. С беспомощным видом она посмотрела на президента.

— Франция оккупирована, господин президент. Время сейчас… необычное… — Голос Лианы дрогнул.

— Люди, верные Франции, бежали. Некоторые из них сейчас в Северной Африке. Им тоже прекрасно известно, что их страна оккупирована, но они не сотрудничают с Петеном. Лиана с таким же успехом можно быть женой нациста. Вы понимаете это?

— Я жена человека, которого люблю, с которым прожила одиннадцать лет. — «И ради которого отказалась сейчас от другого, очень дорогого мне человека», — подумала она.

— Вы замужем за предателем. — И по тону президента Лиана поняла, что и к ней теперь будут относиться как к предательнице Пока президент считал, что она бросила Армана, все было хорошо Но раз она защищает его, значит, она с ним заодно. Это было написано на лице президента, это прозвучало в его голосе, когда он прощался с ней.

Элеонора больше не звонила Лиане, а через неделю всем в Вашингтоне стало известно, что Арман предал Францию и сотрудничает с Петеном и нацистами Лиана была потрясена этими сплетнями, когда пара-другая любителей посудачить решились позвонить ей и все рассказать. Она даже не знала, что ее потрясло больше — сплетни о том, что Арман нацист, или известие о том, что 2 октября немецкие торпеды потопили «Королеву Великобритании», перевозившую детей в Канаду. Ей становилось плохо, когда она вспоминала «Королеву Викторию» и тела, плававшие в воде, которые она видела несколькими месяцами раньше, — на сей раз это были тела невинных детей.

Временами Лиане казалось, что ей снится какой-то кошмарный сон и ей суждено в одиночку пережить собственную боль и неизбывное ощущение потери Каким-то образом ей удавалось переползать из одного дня в другой, наполненный ожиданием писем от Армана и телефонной борьбой с дядей Джорджем, продолжавшим настаивать на их переезде в Калифорнию Хватило лишь нескольких недель, чтобы слухи, пожаром охватившие Вашингтон, достигли Калифорнии. В одной из колонок светских новостей туманно намекали не некую наследницу судостроительной компании, над домом которой в Джорджтауне развевался нацистский флаг.

— Я всегда говорил тебе, что он сукин сын, — ревел дядя Джордж по телефону из Сан-Франциско.

— Ты сам не знаешь, о чем говоришь, дядя.

— Черта с два я не знаю. Ты не сказала мне, из-за чего он остался в Париже.

— Он верен Франции — Лиане казалось, что она говорит впустую. Только она и Арман знали правду. Но больше она не могла сказать ее никому. И тут она подумала, что эти новости должны были дойти и до Ника.

— Черта с два он ей верен, Лиана. Он — нацист.

— Он не нацист. Началась оккупация. — В ее голосе звучала усталость, она чувствовала, что вот-вот разрыдается.

— Слава Богу, мы пока никем не оккупированы. И не забывай это. Ты — американка, Лиана И тебе давно пора вернуться домой. Ты так долго вращалась в интернациональных кругах, что уже забыла, кто ты такая.

— Нет, не забыла. Я — жена Армана, и хорошо бы тебе это тоже не забывать.

— Ну, будем надеяться, что ты придешь в себя. Ты читала о погибших детях на затонувшем британском корабле? Так вот, он один из тех, кто погубил их. — Это было жестоко, и Лиана почувствовала, как напряглось все ее тело. Она слишком хорошо знала, как выглядит тонущий корабль.

— Не смей так говорить! Не смей! — Она села, не в силах справиться с дрожью в ногах, и, не говоря больше ни слова, бросила трубку. Этот кошмар, казалось, никогда не кончится. По крайней мере, продлится еще очень долго, и она знала это. Каждый день ей придется вспоминать слова, которые когда-то сказал Ник: «Сильных сломить нельзя» Но теперь, заливаясь по ночам слезами в кровати, она больше ему не верила.




Глава двадцать пятая


Добравшись до своей квартиры в Нью-Йорке, Ник узнал от горничной, что Хиллари на мысе Код, а Джонни по-прежнему в Бостоне, после чего он с помрачневшим видом вывел из гаража машину, где та простояла ровно год, и направил «кадиллак» цвета бутылочного стекла непосредственно в Глостер. Он знал или догадывался, где именно находится Хиллари, и несколько осторожных телефонных звонков подтвердили его догадку.

Он не стал звонить ей и предупреждать о приезде. Он явился в огромный красивый старый особняк как незваный гость. Ник решительно поднялся по лестнице и позвонил в колокольчик. Стоял прекрасный июльский вечер, и, судя по всему, в доме была в разгаре вечеринка. Дверь открыла улыбающаяся горничная в черном форменном платье, наколке и кружевном переднике. Она слегка удивилась при виде его мрачного лица, но Ник очень вежливо осведомился, не может ли он видеть миссис Бернхам, которая, как ему известно, здесь гостит. Судя по его костюму, он не собирался оставаться на обед. Ник вручил горничной свою карточку, и она тут же исчезла. Через мгновение она вернулась с еще более недоуменным видом и попросила Ника пройти в библиотеку, где он застал величественную миссис Александр Маркхам, мать Филиппа. Ник видел ее много лет назад, но тотчас узнал, когда она взглянула на него сквозь лорнет. Пальцы ее были унизаны бриллиантами, высокая элегантная фигура была облачена в голубое вечернее платье. Седые волосы отливали голубизной и гармонировали с цветом платья.

— Да, молодой человек, что вам угодно?

— Здравствуйте, миссис Маркхам. Мы давно с вами не виделись.

На Нике были белые полотняные брюки, безукоризненно белая шелковая рубашка, галстук и яркий фланелевый пиджак. Он представился и очень учтиво пожал руку миссис Маркхам.

— Я Николас Бернхам.

Щеки ее покрылись легкой краской под слоем пудры, но взгляд не отразил ничего.

— Кажется, моя жена проводит здесь уикэнд. С вашей стороны было бы очень любезно пригласить ее — Ник улыбнулся и посмотрел в глаза миссис Маркхам — оба прекрасно понимали, о чем идет речь, но Ник был намерен продолжать игру, если не ради Хиллари, то хотя бы ради пожилой дамы. — Я только что вернулся из Европы, несколько позже, чем ожидалось. Она еще не знает, что я вернулся, и я решил приехать сюда и устроить ей небольшой сюрприз. — И чтобы доказать, что ничего дурного у него на уме нет, он добавил — Я хотел бы заехать с ней в Бостон и забрать оттуда сына. Я не видел его с тех пор, как посадил их в сентябре на «Аквитанию».

Миссис Маркхам в полном молчании смотрела на Ника.

— Не думаю, что ваша жена здесь, мистер Бернхам. С полным самообладанием и невыразимой грацией миссис Маркхам опустилась в кресло, сохраняя идеально прямую осанку и ни разу не отведя от глаз лорнета.

— Понятно. Значит, ваша кузина ошиблась. Я звонил ей перед тем, как отправиться сюда. — Ник знал, насколько близки между собой эти две женщины. Они вышли замуж за братьев. — Она сказала, что видела Хиллари здесь на прошлой неделе. Поскольку она не вернулась домой, я предположил, что она до сих пор здесь.

— Не знаю, откуда… — но прежде чем миссис Маркхам успела договорить, в комнату ворвался ее сын.

— Мама, ради Бога, ты не должна… — он не договорил, но было уже слишком поздно. Он хотел сказать ей, что она не должна беспокоиться из-за Ника Бернхама. Ник повернулся и посмотрел Филиппу в глаза.

— Привет, Маркхам. — Все трое помолчали, и тогда Николас решился продолжить: — Я приехал забрать Хиллари.

— Ее здесь нет, — решительно ответил Филипп, сверкнув глазами.

— Твоя мать уже сказала мне это.

Но Хиллари тут же доказала, что оба лгут. Она вошла в библиотеку, облаченная в тончайшее белое с золотом вечернее платье из индийской ткани для сари. На нее стоило посмотреть — загорелая, с убранными наверх темными волосами и длинными бриллиантовыми сережками, она была настоящей красавицей. Она замерла, глядя на Ника.

— Значит, это действительно ты. А я решила, что это глупая шутка. — Она и не пыталась подойти к Нику.

— Очень глупая шутка, дорогая Хиллари. Похоже, тебя не должно здесь быть.

Услышав эти слова, Хиллари перевела взгляд с Филиппа на его мать и пожала плечами.

— Как бы там ни было, благодарю вас. Впрочем, какая разница? Да, я здесь. И что из этого? Вопрос в том — почему здесь ты?

— Я приехал, чтобы увезти тебя домой. Но сначала мы заедем за Джонни. Я не видел его десять месяцев или ты забыла об этом?

— Нет, я не забыла, — ее глаза блеснули, как бриллианты, свисавшие с мочек ушей.

— А когда ты видела его в последний раз? — Глаза Ника тоже горели.

— Я видела его на прошлой неделе, — не моргнув глазом солгала Хиллари.

— Это впечатляет. А теперь ступай, сложи свои вещи, и предоставим этим милым людям занимать гостей. — Ник говорил спокойным, ровным голосом, но было очевидно, что он находится на грани взрыва.

— Ты не можешь просто так забрать ее из этого дома, — сделал шаг вперед Филипп Маркхам, и Ник спокойно перевел на него взгляд.

— Она — моя жена.

Миссис Маркхам, не говоря ни слова, наблюдала за ними. Но Хиллари умела постоять за себя.

— Я никуда не поеду.

— Позволь напомнить тебе, что мы все еще женаты. Или в мое отсутствие ты подала на развод? — Ник заметил, как Хиллари и Филипп обменялись нервными взглядами. Она не подала на развод, но собиралась, и внезапный приезд Ника теперь разрушил все их планы. Они уже собирались объявить о своей помолвке, что совершенно не радовало миссис Маркхам. Она прекрасно понимала, что представляет из себя Хиллари, и не любила ее. Хиллари ей совершенно не нравилась, о чем она не преминула сообщить Филиппу. Она была еще хуже, чем все его предшествующие жены, и могла обойтись ему в целое состояние.

— Я задал тебе вопрос, Хиллари, — настойчиво повторил Ник. — Ты подала на развод?

— Нет, не подала. Но собираюсь. — Ник услышал в ее голосе знакомые нотки раздражения.

— Интересные новости. На каком же основании?

— Измена, — блеснув глазами, заявила Хиллари. — Ты сказал, что вернешься к Рождеству, а вернулся в апреле.

— И все это время ты, бедняжка, тосковала по мне. Странно, что я не получил ни одного ответа на свои письма и телеграммы.

— Я думала, до тебя не дойдет почта, когда вокруг война и в сякое такое, — голос у Хиллари дрогнул, и Ник рассмеялся.

— Ну, теперь я дома, так что все хорошо. Собирайся, и мы уезжаем. Уверен, что мы очень утомили миссис Маркхам. — Он кинул взгляд на пожилую даму и впервые заметил улыбку на ее губах.

— На самом деле мне очень интересно. Напоминает английскую пьесу. Но гораздо интереснее, так как все происходит на самом деле.

— Вот именно. — Ник любезно улыбнулся и снова повернулся к жене. К твоему сведению, хотя мы сможем обсудить это и позднее, меня задержали во Франции вопросы национальной безопасности. Важные контракты, которые могут повлиять на экономику нашей страны, и вопросы обороны, если немцы начнут представлять для нас непосредственную угрозу. Тебе придется немало потрудиться, чтобы убедить суд в моей измене. Боюсь, скорее они смогут понять причины, по которым мое возвращение было отложено столь надолго.

Услышав это, Хиллари пришла в ярость У Маркхама вид был также не слишком довольный.

— Я считал, — что ты торгуешь с немцами. В прошлом году ты занимался этим.

— Я расторг все свои контракты, причем потерпел значительные убытки, но президент был очень доволен, когда я сообщил ему об этом. — Не говоря уже о подарке, сделанном им Польше, что также очень порадовало президента. — Шах и мат, ребята. — Ник с улыбкой оглядел слушателей. — Так что измена не пройдет, и адюльтер не получится. — Ник попытался изгнать из себя образ Лианы, мысли о которой не покидали его ни на миг с той минуты как он вышел с Центрального вокзала. — Боюсь, это означает, что мы по-прежнему женаты, а в Бостоне нас ждет сын. Пойдем, мой друг, вечеринка окончена. — Все трое долго стояли, не произнося ни слова, пока наконец не решила вступить миссис Маркхам:

— Пожалуйста, иди и складывай свои вещи, Хиллари, милая. Как справедливо замечено, вечеринка окончена.

Хиллари повернулась к миссис Маркхам, потом с полным отчаянием перевела взгляд на Филиппа и, наконец, повернулась к Нику.

— Черт побери, ты не имеешь права. Ты не имеешь права сначала исчезать чуть ли не на год, а потом являться и забирать меня, как предмет мебели, оставленный тобой где-то! — Она сделала движение, словно намереваясь дать Нику пощечину, но он перехватил ее руку.

— Не здесь, Хиллари, — отчетливо и спокойно произнес Ник. — Это некрасиво.

Она вылетела из комнаты и через двадцать минут вернулась обратно с двумя большими чемоданами, горничной и французским пуделем. Филипп вышел сразу вслед за Хиллари, а миссис Маркхам предложила Нику сесть и чего-нибудь выпить, пока их нет. Оба остановились на двойном бурбоне, и Ник извинился перед миссис Маркхам за то, что отрывает ее от гостей.

— Не стоит извинений. На самом деле, — она улыбнулась, — …я даже рада. К тому же вы делаете мне огромное одолжение. Я очень беспокоилась из-за Филиппа. — Некоторое время они сидели молча, поглощенные своими напитками, затем миссис Маркхам снова взглянула на Ника. Она поняла, что он ей нравится. Он продемонстрировал недюжинное самообладание, и ей оставалось только восхищаться тем, как он справился с этой ведьмой, на которой женат. — Скажите мне, Ник… я могу называть вас так?

— Конечно.

— Как вас угораздило взвалить на себя эту обузу?

— Я безумно влюбился в нее, когда ей было девятнадцать, — вздохнул Ник, вспомнив о Лиане, и снова поднял глаза на миссис Маркхам. — В девятнадцать лет она была настоящей красавицей.

— Она и сейчас красива, но она очень опасная женщина. Нет, даже не женщина, — миссис Маркхам покачала головой, — девочка… Она — невоспитанный ребенок. — Их взгляды встретились — Она погубит моего сына, если доберется до него.

— Боюсь, она и моего погубит, — тихо промолвил Ник, и миссис Маркхам кивнула, словно он подтвердил ее мысли.

— Вы не позволите ей это сделать. Главное — не давайте ей погубить себя. Вам нужна совсем другая женщина. — Никогда в жизни у Ника не было столь странного чувства, и он улыбнулся, вспомнив о Лиане. Она действительно была совсем другой. И он почти был готов рассказать миссис Маркхам, что нашел такую женщину, и потерял ее.

Но тут в библиотеку вернулась Хиллари с чемоданами, собакой, горничной и Филиппом. Ник вежливо поблагодарил миссис Маркхам за прекрасно проведенное время, Хиллари попрощалась с ней и ее сыном и метнула испепеляющий взгляд на мужа.

— Не думай, что это навсегда. Я просто не хочу устраивать сцену при гостях.

— Это новый штрих. Очень предусмотрительно с твоей стороны — Ник пожал руку миссис Маркхам, кивнул Филиппу и взял Хиллари за руку. Дворецкий вынес за ними чемоданы. Несколько минут спустя все было уложено в машину, Ник включил зажигание и направился в Бостон.

— Тебе это так не пройдет. — Хиллари сидела в глубине машины, кипя от ярости, рядом с ней тяжело дышала собака, коготки которой были покрыты таким же лаком, как и ногти у Хиллари.

— Тебе тоже. — Ник говорил уже не тем обаятельным сдержанным тоном, как у Маркхамов. — И чем скорее ты поймешь это, Хиллари, тем будет лучше для всех нас. — Когда они выехали на дорогу, Ник притормозил на обочине и посмотрел на нее такими глазами, что Хиллари поняла — больше никаких глупостей от нее он не потерпит. — Мы женаты, и у нас есть сын, которым ты бессовестно пренебрегаешь. Но наш брак будет сохранен. И отныне ты станешь вести себя чертовски хорошо, иначе я публично выпорю тебя.

— Ты мне угрожаешь! — заверещала Хиллари.

— Ты не ошиблась! — рявкнул в ответ Ник. — Как я слышал, ты почти на год бросила ребенка, но больше это не повторится. Ты меня поняла? Теперь ради разнообразия ты будешь сидеть дома и вести себя как примерная мать. А если вы с Маркхамом безумно любите друг друга, тем лучше. Через девять лет, когда Джонни исполнится восемнадцать, можете делать что хотите. Я дам тебе развод. Я даже оплачу твою свадьбу. Но пока, дорогая, будет так, как я сказал. — Он понизил голос. — На ближайшие девять лет, нравится тебе это или нет, ты — миссис Николас Бернхам. — Для Хиллари это прозвучало как смертный приговор, и она разрыдалась.

Когда они добрались до дома тещи, Ник выскочил из машины, не взглянув на Хиллари, позвонил и, как только дверь открылась, ринулся в дом. Джонни был в своей комнате уже в пижаме, и вид у него был самый потерянный, пока он не поднял глаза и, увидев отца, не издал дикий вопль.

— Папа! Папочка!.. Ты вернулся!… Ты вернулся! А мама говорила, что ты никогда не вернешься.

— Она говорила это? — Ник с ужасом посмотрел на мальчика.

— Она сказала, что тебе больше нравится в Париже.

— И ты поверил? — Он опустился на кровать сына, и у тещи, наблюдавшей за ними из коридора, по лицу медленно потекли слезы.

— На самом деле нет, — тихо ответил мальчик. — Потому что я читал твои письма.

— Мне было так одиноко без тебя, тигренок. Я чуть ли не каждую ночь плакал. И не думай, что я могу быть где-нибудь счастлив без тебя, потому что это не так, и я больше никогда не оставлю тебя. Никогда!

— Обещаешь? — В глазах Джонни, как и в глазах Ника, тоже стояли слезы.

— Клянусь. И давай закрепим наш договор. — Они с серьезным видом пожали друг другу руки, и Ник снова обнял Джонни.

— Мне можно вернуться домой?

— А сколько тебе потребуется времени, чтобы собрать вещи?

Лицо Джонни засияло от радости.

— Ты имеешь в виду прямо сейчас? Мы вернемся в наш дом в Нью-Йорке?

— Именно это я и имею в виду, — с извиняющимся видом Ник повернулся к теще. — Простите, что я так поступаю, но я больше и дня не проживу без него.

— И он без вас, — грустно откликнулась та. — Мы делали все что могли, но… — Она расплакалась навзрыд, и Ник обнял за плечи мать Хиллари.

— Ничего-ничего. Я понимаю. Все будет хорошо.

Она улыбнулась ему сквозь слезы.

— Мы так беспокоились о вас. А когда Париж пал, мы боялись, что вы попали в плен к немцам. — Она глубоко вздохнула и высморкалась. — Когда вы вернулись?

— Сегодня утром. На «Довиле».

— Корабль, который спасал утопающих? — Ник кивнул.

— О Боже…

Джонни, краем уха расслышав обрывки разговора, начал просить, чтобы отец ему все рассказал. Ник сначала хотел сказать, что видел на корабле девочек де Вильера, но потом передумал. Он не хотел, чтобы Хиллари узнала об этом.

Через полчаса в слезах, обещая звонить и писать друг другу, они покинули дом. Но бабушка тоже понимала, что ему лучше быть дома с родителями. Единственное, что вызвало удивление Джонни, так это мать, сидевшая в машине.

— Что ты здесь делаешь, мама? Я думал, ты в Глостере.

— Я была там. Отец только что забрал меня оттуда.

— Но ты сказала, что пробудешь там три недели… — Джонни был в растерянности, и Ник попытался сменить тему разговора. — А почему ты не зашла в дом повидаться с бабушкой?

— Я не хотела оставлять собаку в машине, а если бы взяла ее с собой, она стала бы нервничать в чужом доме. — Казалось, это объяснение удовлетворило Джонни. Ник заметил, что Хиллари даже не поцеловала сына.

Мальчик заснул задолго до того, как они добрались до Нью-Йорка, и Ник отнес его на руках в постель и уложил под изумленным взглядом горничной. Наконец все оказались дома. Всю ночь Ник ходил по квартире, расчехлял мебель и, осматриваясь, заново привыкал к своему жилищу. Хиллари застала его в кабинете, где он тихо сидел, глядя на ночное нью-йоркское небо и яркую летнюю луну. Он был настолько погружен в свои мысли, что даже не слышал, как она вошла. Хиллари смотрела на этого человека, буквально вырвавшего ее сегодня из рук Филиппа Маркхама, и чувствовала, что у нее нет сил на него сердиться. Она просто стояла и смотрела. Он стал для нее абсолютно чужим. Она уже плохо помнила, что значит быть его женой. Казалось, прошло сто лет с того дня, когда они в последний раз занимались любовью, и Хиллари знала, что больше этого никогда не повторится. Не то чтобы ее это огорчало. Но она не забыла того, что он ей сказал в машине, перед тем как забрать Джонни… Он сказал: следующие девять лет… девять лет… И когда она повторила эту цифру вслух, он услышал и обернулся.

— Почему ты не спишь?

— Слишком жарко.

Ник кивнул. Ему нечего было ей сказать. Однако он знал, что, будь рядом Лиана, он смог бы разговаривать с ней всю ночь.

— Джонни не просыпался? Хиллари покачала головой.

— Тебя волнует только он и больше ничто? Ник кивнул.

— Но когда-то было иначе. И во многих отношениях я до сих пор люблю тебя. — Но речь шла лишь о том, что затрагивало их сына, а это было совсем иное дело, и оба прекрасно понимали это.

— Почему ты хочешь, чтобы я оставалась твоей женой? — Хиллари в темноте опустилась в кресло. Ник посмотрел на нее.

— Ради него. Он нуждается в нас обоих. И еще долго будет нуждаться.

— Девять лет, — снова повторила она.

— Я не стану отравлять тебе жизнь, Хил. До тех пор пока ты будешь ему хорошей матерью. — Ник хотел спросить ее, как она могла бросить сына почти на год. У него болело сердце, когда он думал о том, как одиноко было Джонни и как одиноко было ему самому во Франции без Джонни.

— И тебе ничего больше не нужно, Ник? — Она не понимала его и не хотела быть с ним. Они оба это тоже знали. Она больше не должна была скрывать от него это. Ей до сих пор не верилось, что он заставил ее вернуться, но он был сильным человеком, слишком сильным, и она не могла с ним справиться. Именно из-за этого она так ненавидела его.

Теперь Ник смотрел на нее и тоже не понимал, кто же она такая, точно так же как и Хиллари не понимала, кто он.

— Нужно. Но сейчас не время.

— Может быть, тебе просто не удалось встретить подходящую девушку. — Он не ответил ей, и на мгновение у Хиллари закрались подозрения, но это было слишком не похоже на Ника. Она знала, что он хранил ей верность, хотя ее это совершенно не волновало. Более того, скорее раздражало.

— Возможно, — наконец ответил Ник и со вздохом встал. — Спокойной ночи, Хил. — Он оставил ее в темном кабинете одну и поднялся наверх в комнату для гостей, куда отнес свои вещи. Они больше никогда не окажутся в одной спальне, с тех пор как за год до этого он ушел из каюты на «Нормандии». То время миновало.




В это лето Ник снял дом в Марблхеде и взял отпуск на август, чтобы провести месяц с Джонни. Хиллари то приезжала, то уезжала. Ник знал, что она с Филиппом Маркхамом, но его это не волновало. Она вела себя приличнее, чем раньше, и, осознав, что Ник не будет ей препятствовать, перестала устраивать сцены. Как ни странно, но Ник чувствовал, что Филипп Маркхам очень ей подходит. Они во многом были похожи друг на друга. И иногда Нику казалось, что именно Маркхаму удалось успокоить Хиллари.

Лучше всего Нику было, когда он оставался один с Джонни. В течение долгих месяцев, проведенных в Париже, он мечтал о таком времени и тосковал по общению с сыном. Но теперь в Марблхеде у него появилась возможность думать и о Лиане. Он отправлялся в долгие прогулки по берегу, смотрел на море и вспоминал корабль, спасение утопающих, бесконечные разговоры с Лианой и их страстную любовь в крохотной каюте. Все это казалось теперь далеким сном, и всякий раз, смотря на сына, Ник понимал, как она была права, предоставив ему свободу, хотя обоим им пришлось заплатить за свою любовь слишком дорого. Ему часто хотелось позвонить ей, узнать, как она, сказать ей, как сильно он ее любит и всегда будет любить, но он понимал, что малейшая попытка связаться с ней будет жестокостью.

Только осенью, уже в Нью-Йорке, он дошел до того, что однажды вечером снял трубку. Хиллари не было дома уже несколько дней. Джонни спал, а Ник несколько часов просидел в гостиной, вспоминая Лиану: звук ее голоса, нежное прикосновение ее кожи. Он знал, что никогда не забудет ее. Но, возможно, она смогла его забыть, говорил он себе. И он, осторожно опустив трубку на рычаг, вышел на улицу. Стоял прохладный и ветреный сентябрьский вечер, в воздухе пахло свежестью. Ник знал, что, если Джонни проснется, горничные услышат, и потому не спешил возвращаться. Он несколько часов бродил по нью-йоркским улицам и только потом повернул к дому. Ник еще не спал, когда в два часа ночи вернулась Хиллари, и он услышал, как хлопнула дверь ее спальни. Он прекрасно помнил то время, когда подобные выходки сводили его с ума, но теперь ему стало все равно. Теперь он сходил с ума от одиночества — без Лианы.




Глава двадцать шестая


В ноябре 1940 года было официально сформировано правительство Виши во главе с Петеном, и Арман де Вильер получил в нем высокий пост Теперь его мнимая измена Франции перестала быть для кого-нибудь секретом. Но к этому моменту Лиана уже привыкла к тому, что ее сторонятся Она давно стала в Вашингтоне парией. Лиана больше не ждала телефонных звонков и приглашений День за днем она просто сидела дома в ожидании, когда вернутся из школы девочки Это чем-то напоминало ей жизнь в Париже после объявления войны, когда Арман по пятнадцать часов в день проводил на работе. Но тогда она, по крайней мере, знала, что он рано или поздно вернется домой, к ней. А теперь только одному Богу было известно, когда они встретятся вновь. Временами ей казалось, что она просто сошла с ума, когда сказала Нику, что они должны прекратить всякие отношения Кому бы от их отношений было хуже? Кому бы это причинило боль? Кто бы о них узнал? Знала бы она сама, а возможно, и девочки; со временем наверняка и Арман узнал бы. Она поступила совершенно правильно, но как горько бывало на душе, когда она вспоминала о Нике. Уже четыре месяца она только и делала, что думала о тех тринадцати счастливых днях на корабле, загзагами идущем из Франции в Штаты.

Арман писал редко и мало, теперь он уже не подписывал письма — они переправлялись через участников фронта Сопротивления. Они доходили до Лианы сложными подпольными путями, сначала попадали в Лондон или какой-нибудь английский порт, а оттуда пересылались в Штаты на грузовых судах или военных кораблях. Письма приходили нерегулярно, и, когда их не было, Лиана гадала, означает ли это, что пересыльный убит или затонул корабль. Выяснить этого она, конечно, не могла. Однако одно она знала точно или, вернее, ощущала — Арман в опасности. Он занимал столь высокое положение, что, если нацистам и Петену станет известно о его предательстве, он будет расстрелян на месте.

«…Любовь моя, у нас очень много работы. Мы спасаем не только людей, но и национальные сокровища — мы крадем из Лувра произведения искусства и прячем их в амбарах, сараях, в стогах сена по всей Франции, чтобы их не успели переправить в Берлин. Возможно, потребуется не одна жизнь, чтобы потом отреставрировать картины, покрытые сеном и гусиным пометом, но все же, пусть в малом, мы не даем им обирать нас… даже крохотный, отвоеванный нами клочок нашей истории — победа… Плюс люди, которым мы помогаем исчезнуть, чтобы спасти им жизнь. Только осознание того, что мы делаем великое дело и спасаем людей, помогает мне смириться с тем, что тебя нет рядом, нет твоей любви, улыбки, нежной ласки…»

Его письма разрывали ей сердце, и она временами задумывалась, а стоило ли то, что он делает, такого риска. Одна картина… одна скульптура… одно достояние истории — возможно, в обмен на его жизнь? Неужели он действительно считает, что это стоит такого риска? И все же в письмах Армана она ощущала ту страстную преданность, которую он всегда питал к Франции. Воистину Арман де Вильер любил свое отечество больше всего на свете. Он честно служил ему повсюду, а теперь защищал от тех, кто намеревался стереть его с лица земли и бросить издыхающим на обочине истории.

Лиана восхищалась нравственными принципами, стоявшими за делом Армана, и все же теперь, наблюдая, как сторонятся дочерей их прежние подруги, она снова и снова подвергала сомнению мудрость решения, принятого их отцом. Лучше бы он уехал в Северную Африку или в Лондон с де Голлем, боролся бы там, открыто сотрудничал со «Свободной Францией», чем заниматься подрывной деятельностью на родине под знаменами Петена, что не приносило ему никакой славы. Лиана знала, что Арман отдается гораздо более важному делу, чем просто спасение французского искусства, понимала и то, насколько важно хранить суть этого дела в тайне даже от нее — чтобы не рисковать чужими жизнями и его собственной, поэтому она не, могла в точности знать, какие муки терзали его и какому риску он в действительности подвергался.




А в это время в Париже Арман, сидя за своим рабочим столом под раскинувшейся во всю стену свастикой, смотрел на парижское небо и вспоминал лицо Лианы, ее бодрый голос, то, как она выглядела в девятнадцать, двадцать один, но затем усилием воли заставлял себя забыть ее и вновь возвращался к работе. С тех пор как Лиана покинула Францию, он страшно похудел, осунулся от переутомления, постоянного напряжения и бессонницы. Один глаз у него начал дергаться в нервном тике, но для окружающих Арман выглядел абсолютно спокойным. Казалось, он полностью верит в дело Виши, и к ноябрю 1940 года ему удалось завоевать доверие обеих сторон. Единственное, чего он опасался, так это того, что время не на его стороне. За два года Арман постарел на пятнадцать лет, и зеркало не обманывало его. Ему шел пятьдесят восьмой, а ощущал он себя на все девяносто пять. Однако он считал, что если сможет посвятить последние дни служению Франции — то умрет с честью. Арман не сомневался, что Лиана это тоже понимает. Раз или два он намекал ей на это в своих письмах — «Si je meurs pour ma patrie, mon amour, je meurs en paix»[1 - Если я умру за родину, я умру с миром (фp.)]. Но всякий раз, когда Лиана читала такие строки, у нее начинали дрожать руки. Меньше всего ей хотелось потерять Армана. Иногда он писал ей и о смешных случаях, об их забавных проделках, о беспорядках, искусно организованных товарищами по Сопротивлению. Она то и дело изумлялась тому, что им удавалось и как изобретательно прикрывал их Арман. Она удивлялась и тому, что нацисты не могли их разоблачить. И все же это была очень опасная игра. Явки то и дело проваливались, и на самом деле гораздо чаще, чем думала Лиана.

Одна такая провалившаяся в ноябре явка чуть не стоила Арману жизни. Он вывозил тщательно скопированные важные документы, которые приклеил пластырем к груди, когда внезапно на выезде из города его остановила полиция. Он объяснил, что едет в гости к старому другу, и поспешил предъявить документы, свидетельствовавшие, что он является сотрудником Петена. Немецкие офицеры после некоторого колебания пропустили его. Документы были доставлены в нужные руки, и той же ночью Арман, валясь с ног от усталости, вернулся в дом, где жили они с Лианой, и медленно опустился на кровать, осознавая, насколько близко он подошел сегодня к провалу. Следующий раз может оказаться последним. Но даже сейчас, сидя на пустой кровати, он не испытывал никаких сомнений. Он ни разу их не испытывал. «Qa vaut la peine, Liane… $a vaut bien la peine… pour nous, pour la France»[2 - Страдания не напрасны, Лиана… страдания не напрасны… они ради нас, ради Франции (фр.)], — произнес он вслух.




Но Лиана никак не могла разделить с ним эти чувства, когда в пятницу днем в ее доме раздался звонок. Уже полчаса тому назад девочки должны были вернуться из школы, и Лиана не раз бросала взгляд на часы. Горничная Марси успокаивала ее, но весь покой как ветром сдуло, когда она увидела своих дочерей. Они шли домой одни, как это частенько случалось, и теперь стояли на пороге в разорванных платьях, вымазанные красной краской, с затравленными выражениями на лицах. У Лианы перехватило дыхание, ее начала бить дрожь. Элизабет тоже дрожала и икала между всхлипами, но Лиана сразу увидела, что за слезами Мари-Анж таится не столько обида, сколько ярость.

— Господи… что случилось? — Лиана собиралась проводить девочек на кухню, чтобы стащить с них выпачканную одежду, но, повернув Мари-Анж спиной к себе, замерла, как от удара. На спине девочки красной краской размашисто была нарисована свастика. Не говоря ни слова, Лиана повернула Элизабет и увидела то же самое. Теперь уже и ее душили слезы, она прижала к себе хрупкие тельца дочерей, и все трое так и замерли на кухне на глазах у Марси, по морщинистым черным щекам которой тоже катились слезы.

— Мои девочки… что они с вами сделали? — Марси осторожно отдирала девочек от Лианы и стаскивала с них одежду. Они теперь рыдали навзрыд, самой Лиане с трудом удавалось сдерживаться. Она плакала не только из-за них, она оплакивала себя, Францию, Армана, все то, что они потеряли. Теперь уже обратного пути не было. Но Лиана понимала, что и оставаться здесь они больше не могут. Она не может подвергать девочек таким унижениям. Придется уехать. Выбора не было.

Лиана безмолвно отвела детей в ванную, нежно вымыла обеих теплой водой. Через полчаса они уже выглядели, как всегда, опрятно, но Лиана знала, что они уже никогда не будут такими, как прежде. С искаженным от гнева и ужаса лицом она выбросила их разорванные платья.

Лиана отнесла девочкам обед в комнату, и они все вместе долго сидели и разговаривали. Элизабет смотрела на Лиану с таким видом, словно все ее детство растаяло в одночасье. В восемь лет она знала больше, чем обычно знают дети вдвое старше — она уже была знакома с болью, потерями и предательством.

— Они говорили, что папа — нацист… Миссис Малдок сказала миссис Макквин, и та передала Анни… Но папа не нацист! Он не нацист! Не нацист! — И она перевела печальный взгляд на Мари-Анж и Лиану. — А что такое — нацист? Лиана впервые за этот день улыбнулась.

— Если ты не знаешь, кто такие нацисты, что же ты так расстраиваешься?

— Я думаю, это грабители, плохие люди, да?

— Что-то вроде. Нацисты — это очень плохие немцы. Они воюют с Францией и Англией и убили множество людей. — Лиана подумала и не стала добавлять «детей».

— Но папа не немец. — Теперь вид Элизабет свидетельствовал о том, что она не только страдает, но и абсолютно сбита с толку. — А вот мистер Шуленберг на мясном рынке — немец. Он нацист?

— Нет, это другое, — вздохнула Лиана. — Он еврей.

— Нет, не еврей. Он немец.

— Он еврей из Германии. Ну, не важно. Евреев нацисты тоже не любят.

— Они убивают их? — Элизабет была потрясена, когда ее мать в ответ кивнула. — За что?

— Это трудно объяснить. Нацисты очень плохие люди, Элизабет. Немцы, захватившие Париж, были нацистами. Поэтому папа и хотел, чтобы мы уехали, потому что здесь мы в безопасности. — Лиана и раньше объясняла это дочерям, но они никогда ее по-настоящему не понимали, пока дело не коснулось их самих, пока их не вымазали красной краской и не нарисовали на спинах свастики. Теперь дети сами стали частью войны. Но у Элизабет появилась новая тревога.

— Они убьют папу? — Лиана никогда не видела у нее таких испуганных глаз, ей хотелось заверить девочек, что этого не произойдет, но имела ли она на это право? Она только крепко зажмурила глаза и покачала головой.

— Папа не даст им убить себя.

Лиане оставалось только молиться, чтобы это оказалось правдой, чтобы Арман продолжал обманывать нацистов столько, сколько потребуется. Но, казалось, Мари-Анж понимает все лучше, чем Элизабет, — она продолжала сидеть на кровати в состоянии шока, так и не притронувшись к обеду, и слезы медленно струились по ее щекам.

— Я никогда не вернусь в школу… Никогда! Я ненавижу их.

Лиана не знала, что ответить. Не могут же девочки перестать ходить в школу на все время войны, но и допустить повторения подобного она не могла.

— В понедельник я поговорю с директрисой.

— Все равно. Я не пойду туда.

Девочек глубоко оскорбили, и Лиану вдруг тоже охватила ненависть к тем, кто обидел ее детей.

— А мне придется пойти, мама? — Глаза Элизабет округлились от ужаса.

Обе они разрывали сердце Лианы, каждая по-своему, каждая раненная непонятно за что до глубины души. Как Лиана могла объяснить детям, что их отец вовсе не нацист, не подручный Петена, как думали все, а, напротив, борется с нацистами? Когда-нибудь, когда война закончится и не надо будет все скрывать, она сможет объяснить им это. Но какой в этом будет смысл? Им надо знать это сейчас, а сейчас Лиана не могла им ничего сказать.

— Я должна пойти, да? — Элизабет смотрела на нее с мольбой.

— Не знаю, посмотрим.

Все выходные Лиана не отходила от детей. Все трое были подавлены и почти не разговаривали. Они долго гуляли по скверу, потом Лиана повела девочек в зоопарк, но настроение их не улучшалось. Девочек словно переломили, и Лиана так и заявила в понедельник директрисе. Девочки остались дома, а Лиана пришла в школу еще до девяти часов, и когда директриса, миссис Смит, подошла к своему кабинету, мама сестер де Вильер уже ждала ее. Она рассказала о том. в каком виде девочки накануне вернулись домой, описала, какую это причинило им травму, и с горестным выражением лица посмотрела на директрису.

— Как вы могли допустить, чтобы произошло такое?

— Но я же не имела ни малейшего представления… — Директриса тут же заняла оборонительную позицию.

— Это произошло здесь, в школе. Мари-Анж сказала, что на нее напали семь девочек из ее же класса, и точно так же обошлись с ее младшей сестрой. Они взяли ножницы, краску и заперли их в классе. Это все равно что издевательства в гетто, даже хуже. Дети наказывают друг друга за то, чего сами не понимают, что не имеет к ним никакого отношения, и все это из-за сплетен, которые распускают их родители.

— Надеюсь, вы не считаете, что мы можем и это контролировать? — чопорно осведомилась директриса.

— Я считаю, что вы должны защищать моих дочерей, — повысила голос Лиана.

— Со стороны может показаться, что ваши дети стали жертвами жестокости одноклассниц, миссис де Вильер, но факт заключается в том, что они страдают из-за вашего мужа.

— Что вы знаете о моем муже? Он в оккупированной Франции каждый день рискует своей жизнью, и вы мне будете говорить, что мои дети страдают из-за него? Мы год прожили в Европе после объявления войны, мы были там, когда Париж сдали, мы провели два дня в рыбачьей лодке, сидя на куче тухлой рыбы, в ожидании судна, которое отвезет нас сюда, две недели мы спасались от торпед в Атлантике, мы видели, как погибло четыре тысячи человек, когда потопили канадский корабль. Поэтому не надо рассказывать мне о моем муже и о войне, миссис Смит, потому что, сидя здесь, в Джорджтауне, вы не знаете об этом ровным счетом ничего.

— Вы абсолютно правы, — миссис Смит встала, и Лиане очень не понравился ее взгляд. Возможно, она зашла слишком далеко, но ей было уже все равно. Они достаточно всего пережили. Вашингтон оказался еще хуже Парижа, что до, что после оккупации, и Лиана уже жалела, что вернулась сюда. Лучше бы они остались при немцах в Париже с Арманом. И если бы она могла, она бы следующим же рейсом уехала обратно в Европу Но никаких рейсов не было, и Лиана прекрасно знала, что Арман не позволил бы ей этого сделать. Они не для того рисковали жизнью, возвращаясь в Штаты, чтобы через четыре месяца передумать и отправиться обратно. От охватившего смятения у нее мутился рассудок.

А теперь еще директриса школы с плохо скрываемым презрением и гневом взирала на нее.

— Вы правы. Я ничего не знаю о войне. Но я знаю детей и знаю их родителей. Родители разговаривают, а дети слушают. А родители говорят, что ваш муж входит в правительство Виши и сотрудничает с немцами. Это ни для кого не секрет. Я слышала об этом в первую же неделю, когда девочки начали посещать школу. Мне было грустно это слышать. Мне нравился ваш муж. Но его дети вынуждены платить за его политические взгляды точно так же, как и вы. В этом нет ни моей вины, ни вашей, но это факт. И им придется смириться с этим. А если они не смогут смириться, им придется вернуться в Париж и ходить в школу с французскими и немецкими детьми. Идет война — это известно вам, мне, и это известно детям. Ваш муж сделал неправильный выбор. Это предельно просто. Я подозреваю, что именно поэтому вы оставили его. Ходят слухи о том, что вы собираетесь разводиться. По крайней мере детям это могло бы помочь.

Глаза Лианы сверкнули, когда она поднялась, не отводя взгляда от директрисы.

— Об этом тоже говорят?

— Да, — не смутившись ни на секунду, ответила миссис Смит.

— Ну так это не соответствует действительности. Я люблю своего мужа и на сто процентов поддерживаю его во всем, что он делает, даже сейчас — особенно сейчас. Он нуждается в нас. А мы нуждаемся в нем. А Париж мы покинули только потому, что он опасался за наши жизни.

Лиана заплакала от растерянности, обиды и гнева точно так же, как ее дочери плакали три дня тому назад.

— Миссис де Вильер, я очень сочувствую вашим переживаниям Но из того, что вы говорите, я могу сделать только один вывод — вся ваша семья симпатизирует немцам А за это вам придется платить…

Лиана оборвала ее, так как не могла больше слышать ни слова:

— Я ненавижу немцев! Я ненавижу их! — Лиана подошла к двери и настежь распахнула ее.

— И я ненавижу вас за то, что вы сделали с моими детьми.

— Это не мы сделали, миссис де Вильер. Вы сами в этом виноваты, — ледяным тоном произнесла директриса. — Я уверена, что девочкам будет гораздо лучше в другой школе. До свидания, миссис де Вильер.

Лиана хлопнула дверью и вышла на улицу, залитую осенним солнцем. Когда она пришла домой, девочки сгорали от нетерпения, желая узнать, что произошло Мари-Анж тут же сбежала по лестнице навстречу Лиане.

— Нам придется вернуться?

— Нет! А теперь ступайте к себе в комнату и оставьте меня в покое! — Лиана вошла в спальню, закрыла за собой дверь, опустилась на кровать и разрыдалась. Почему все всегда оказывается таким сложным? Потом к ней снова пришли девочки, но не из любопытства, а для того, чтобы утешить. К этому времени Лиана уже взяла себя в руки, хотя глаза все еще были красными от слез и она гневалась на Армана и на весь мир. Он поставил их в невыносимое положение. Она боялась за него, любила его и в то же время начинала его ненавидеть. Почему он не мог вернуться сюда вместе с ними? Но она слишком хорошо знала, что его дом не здесь. Его родиной была Франция, и он остался защищать страну, которую любил, но Лиана никому не могла объяснить, каким образом он это делает.

— Мама?… — Элизабет медленно подошла к кровати и обняла Лиану.

— Да, милая?

— Мы любим тебя. — Это заявление вызвало новый поток слез у Лианы, и она обняла обеих дочерей.

— Я тоже люблю вас. — Она перевела взгляд на Мари-Анж. — Прости, что накричала на тебя, когда вернулась из школы. Я очень рассердилась.

— На нас? — с тревогой осведомилась старшая.

— Нет, на миссис Смит. Она ничего не понимает про папу.

— И ты не смогла ей объяснить? — разочарованно спросила Элизабет. Ей нравилось ходить в школу, хотя больше никто не приглашал ее в гости поиграть. И все равно она любила школу, в отличие от Мари-Анж.

Лиана покачала головой.

— Нет, родная, я не смогла объяснить. Это слишком сложно.

— Значит, мы больше не пойдем в школу? — чтобы окончательно удостовериться, спросила Мари-Анж.

— Нет, не пойдете. Я найду вам новую школу.

— В Вашингтоне?

— Не знаю. — Последние полчаса Лиана задавала себе именно этот вопрос. — Мне надо подумать.




В следующие выходные был праздник — День Благодарения. Именно в этот день чаша терпения Лианы переполнилась — она застала плачущую Элизабет в коридоре у телефона.

— Что случилось, родная моя? — Лиана подозревала, что девочка скучает по друзьям, если таковые у нее еще остались.

— Мне только что звонила Нэнси Адамсон и сказала, что миссис Смит объявила всем, что нас исключили.

Лиана была потрясена.

— Она так сказала? Элизабет кивнула.

— Но это неправда. Я сказала ей… — Она быстро мысленно восстановила свой разговор с директрисой и вспомнила слова миссис Смит о том, что детям будет лучше в другой школе. Лиана вздохнула и опустилась на пол рядом с младшей дочкой.

— Мы договорились, что вы не будете ходить в школу. Никто вас не исключал.

— Ты уверена?

— Абсолютно.

— Они ненавидят меня?

— Конечно же, нет! — Но после того, как одноклассницы поступили в пятницу, девочек было трудно в этом убедить.

— Они ненавидят папу? Лиана задумалась.

— Нет. Они не понимают того, что он делает.

— А что он делает?

— Пытается спасти Францию, чтобы когда-нибудь все могли туда вернуться.

— Зачем?

— Затем, что он должен это делать. Всю свою жизнь он представлял интересы Франции в разных странах. Он заботится о Франции. И сейчас он занимается тем же самым. Он пытается спасти Францию, чтобы немцы не погубили ее.

— Тогда почему все говорят, что он любит немцев? Это правда? — Лиану уже измучили эти детские вопросы, но каждый из них требовал вдумчивого ответа. Каждое ее слово на многие годы останется в детской душе, и Лиана понимала это. Они всегда будут помнить сказанное ею сейчас, и эти слова повлияют на их отношение к отцу, от этого зависит их взгляд на самих себя.

— Нет, папа не любит немцев.

— Он ненавидит их?

— Не думаю, чтобы папа кого-нибудь ненавидел. Но он испытывает ненависть к тому, что немцы делают с Европой. — Элизабет удовлетворенно кивнула. Именно это она хотела услышать, из этих слов следовало, что папа хороший.

— О'кей. — Она встала и медленно поднялась по лестнице, разыскивая сестру.

Ночь Лиана провела в долгих и тяжелых размышлениях. Надо было что-то предпринимать, перевод девочек в другую школу в том же Вашингтоне не был решением проблемы. Она, конечно, знала, что один выход есть, но уж очень не хотелось к нему прибегать. И Лиана решила отложить решение до утра, но и утром выход у нее оставался всего лишь один. Она набрала номер телефонной станции и сделала заказ. Пришлось дожидаться полудня, когда в Калифорнии наступит девять утра. Дядя сразу снял трубку и ответил хриплым голосом:

— Лиана? Что-нибудь случилось?

— Нет, дядя Джордж, ничего особенного.

— У тебя такой голос, будто ты смертельно устала или больна, — в проницательности старику нельзя отказать. Так и было на самом деле, но Лиана не хотела признаваться. Она и так возвращалась домой с поджатым хвостом — вполне достаточно и этого.

— У нас все в порядке. — Она решила сразу перейти к делу: — Ты все еще хочешь, чтобы мы приехали?

— Конечно! — с радостью откликнулся дядя, а потом осторожно осведомился: — Значит, ты наконец пришла в себя?

— Можно сказать, что так. Я хочу перевести девочек в другую школу, и пока я думала на эту тему, вдруг решила: а почему бы не совершить большую перемену и не переехать в Калифорнию.

Дядя сразу почувствовал, что за этим скрываются куда более серьезные причины. Лиана была слишком упряма, чтобы сдаться просто так. Значит, она потерпела поражение. Да, так оно и было. И гораздо более страшное поражение, чем мог представить себе дядя.

Они обсудили подробности переезда, и все это время Лиана с трудом сдерживала слезы ярости, хотя она и радовалась, что ей есть где преклонить голову. Все могло обернуться еще хуже. В Европе сейчас бродят тысячи бездомных.

— Дядя Джордж?

— Да, Лиана.

— Спасибо тебе, что ты позволил нам приехать.

— Не смеши меня, Лиана. Это твой дом в точно такой же степени, как и мой. Так было всегда.

— Спасибо. — Он не стал, усложнять ей жизнь и ни словом не обмолвился об Армане. Лиана тут же сообщила новости девочкам.

При этом сообщении Мари-Анж странно посмотрела на Лиану.

— Мы убегаем, да, мама?

Это было уже слишком. Лиана чувствовала себя настолько измученной, что больше не могла выносить никаких вопросов.

— Нет, Мари-Анж… — произнесла она изумившим девочку голосом. — Ты, наверное, вспоминаешь наше бегство из Парижа? Нет, мы не убегаем. Мы стараемся сделать правильный шаг. Возможно, нам это не нравится, но это самый разумный выход, и поэтому мы поступим именно так — После чего Лиана велела девочкам идти играть. Ей необходимо побыть одной. Она стояла у окна своей спальни и смотрела на дочерей. За последние четыре месяца они очень повзрослели, как и сама Лиана — многим за всю свою жизнь не удается повзрослеть настолько, насколько это удалось ей.




Глава двадцать седьмая


Перед отъездом из Вашингтона в День Благодарения у Лианы с девочками состоялся тихий одинокий обед. Словно они были чужими в этом городе. Никто им не звонил, никто не заходил в гости, никто не приглашал к себе. Вместе с миллионами других американцев они пошли утром в церковь, а потом вернулись домой расправляться с индейкой, но с таким же успехом они могли бы проделывать это на необитаемом острове.

А в следующие выходные они сложили все купленное ими по приезде в Вашингтон, и Лиана погрузила багаж в поезд, отправлявшийся к Западному побережью. В понедельник, оказавшись в купе, Лиана на мгновение вспомнила Ника — их расставание на Центральном вокзале. Казалось, с тех пор прошла тысяча лет, хотя на самом деле всего лишь четыре месяца. Но это были очень длинные месяцы и для Лианы, и для девочек. Когда поезд медленно отошел от платформы, она почувствовала, как с души упал камень. Никто из них не жалел о расставании с Вашингтоном. Им не стоило возвращаться сюда. Это была ошибка Арман говорил ей, чтобы она сразу ехала в Сан-Франциско, но тогда она не знала того, что знала теперь, — как дорого им придется заплатить за его сотрудничество с Петеном и правительством Виши.

Путешествие через всю страну было одновременно однообразным и умиротворяющим. Девочки играли, читали, смешили друг друга, иногда ссорились, и это отвлекало Лиану от грустных мыслей. Но большую часть времени она просто спала. Ей казалось, что она восстанавливает силы после пяти мучительных месяцев постоянного напряжения, и это уже не говоря о том, что пришлось пережить до этого. На самом деле уже более года как их жизнь вышла из нормальной колеи. Все пошло прахом с тех пор, как полтора года тому назад они приехали в Париж. И вот теперь наконец она может отдыхать и ни о чем не думать. И лишь когда поезд останавливался на станциях и Лиана покупала газеты, она вспоминала о бедах и горестях остального мира. Англию бомбили днем и ночью, улицы городов были в развалинах. Детей эвакуировали куда только возможно. Черчилль отдал приказ военно-воздушным силам Великобритании начать бомбардировки Берлина, в результате чего Гитлер удвоил усилия по уничтожению Лондона.

Но во все это было трудно поверить, когда они пересекали покрытые снегом поля Небраски и смотрели, как в Колорадо появляются Скалистые горы. И наконец, когда они проснулись в четверг утром, от Сан-Франциско их отделяло лишь несколько часов. Они въехали в город с юга, через самую малопривлекательную его часть, и Лиана изумилась тому, что все продолжает выглядеть таким же, как и раньше. Мало что изменилось здесь с тех пор, как она приезжала сюда в последний раз восемь лет назад, после смерти отца.

— Вот это и есть Сан-Франциско? — недоуменно осведомилась Мари-Анж. Дети никогда не были здесь. Они не понимали, зачем их сюда привезли. Отца здесь все равно нет, а дядя Джордж много разъезжает и вполне мог бы навещать их в любом другом городе…

— Да, — улыбнулась Лиана. — Но он вообще-то гораздо красивее. Это не самая симпатичная его часть.




— Ты знаешь, о чем я говорю. Я имею в виду идиота, за которого ты вышла замуж.

Лиана подняла глаза и посмотрела на дядю холодным, жестким взглядом, изумившим его.

— Я не собираюсь обсуждать это с тобой, дядя Джордж. Надеюсь, ты меня понял.

— Не смей так со мной разговаривать, девочка. Ты совершаешь ошибку и сама прекрасно это понимаешь.

— Ничего подобного. Я замужем одиннадцать с половиной лет и продолжаю любить своего мужа.

— Да он же нацист! Неужели ты сможешь жить с ним после этого?

Лиана отказалась отвечать на этот вопрос.

— Бога ради, он в шести тысячах миль отсюда, а ты здесь, и здесь твой дом. Если ты сейчас подашь на развод, твою просьбу удовлетворят очень быстро, учитывая особые обстоятельства. Ты можешь даже поехать в Рино и покончить с этим через полтора месяца. А потом вместе с девочками начнешь тут новую жизнь, здесь, в своем доме.

— Это не мой дом Я здесь только потому, что мне больше некуда деваться, потому что Франция оккупирована. Наш дом там, где дом Армана, и мы вернемся к нему, как только кончится война.

— По-моему, ты сошла с ума.

— Тогда давай больше не будем говорить об этом, дядя Джордж. Есть вещи, которых ты не знаешь.

— Например?

— Я бы не хотела этого обсуждать. — И как всегда руки у нее были связаны, и она не могла благодарить за это Армана. Но она уже привыкла жить среди недомолвок.

— Все это чушь, и ты сама прекрасно это знаешь. Я, кстати, тоже знаю немало. Например, я знаю, почему ты уехала из Вашингтона — девочек исключили из школы, никто тебя никуда не приглашал, ты превратилась в парию. — Лиана подняла на него глаза, полные страдания. Дядя говорил правду.

— Хорошо еще, что тебе хватило ума приехать сюда, где ты можешь вести нормальную, приличную жизнь.

— Однако не в том случае, если ты будешь называть моего мужа нацистом, — промолвила она усталым, измученным голосом — Если ты станешь это делать, история повторится. Не могу же я менять место жительства каждые пять месяцев. Если ты будешь рассуждать таким образом, девочкам придется расплачиваться за это точно так же, как это произошло в Вашингтоне.

Она не стала спрашивать дядю, откуда он получил свои сведения, у него были связи повсюду, так что на самом деле это не имело значения. Он говорил правду, но и в том, что говорила Лиана, была истина.

— А что, ты считаешь, я должен говорить? Что он прекрасный парень?

— Ты не обязан ничего говорить, если он тебе не нравится. Но если ты станешь о нем распространяться, попомни мои слова, ты будешь плакать так же, как плакала я, когда девочки вернутся домой с измазанными краской волосами, в разорванных платьях и со свастиками на спинах.

Слезы выступили на ее глазах, и дядю охватила волна сострадания.

— Они так обошлись с нашими девочками? — Лиана кивнула.

— Кто же?

— Их одноклассницы. Маленькие девочки из хороших семей. И директриса сказала, что она не сможет их наказать.

— Я бы убил ее.

— Я тоже была готова ее убить, но это не решило бы проблем. Как она верно сказала, родители говорят, а дети слушают, и она права. Поэтому, если ты будешь говорить, дядя Джордж, за тобой станут повторять другие, а расплачиваться придется детям. — То, что ей самой приходилось расплачиваться, она во внимание не принимала. Дядя надолго задумался и, наконец, медленно кивнул.

— Я понял. Все это мне не по душе, но я понял.

— Вот и хорошо.

— Я рад, что ты позвонила мне, — нежно промолвил он.

— И я рада, — улыбнулась Лиана. Они никогда не были близки, но сейчас она была благодарна дяде за все. Он дал ей кров, когда она отчаянно нуждалась в нем. Жизнь здесь шла так размеренно, война отошла в такую даль, что о ней забывали. Почти забывали. Забыть совсем было невозможно, но война отодвинулась куда-то далеко-далеко.

Потом они еще немного поболтали на менее опасные темы и наконец разошлись по комнатам. И когда Лиана легла в свою старую кровать, она заснула таким благодатным сном, каким не спала уже много лет.

— Спала как убитая, — сообщила она дяде Джорджу на следующее утро.

После того как он ушел, она сделала несколько звонков, но отнюдь не старым друзьям. Теперь она почти никого здесь не знала, а о школе для девочек дядя уже договорился. Начиная со следующего понедельника они пойдут в школу мисс Берк. У Лианы на уме были еще кое-какие планы, и к вечеру она уже все устроила.

— Что ты сделала? — оцепенев, переспросил дядя Джордж.

— Я сказала, что устроилась на работу. Что в этом такого страшного?

— Ну, разумеется! С тобой с ума сойдешь. Если тебе уж так хочется что-то делать, вступила бы в клуб «Метрополитен», или в женский вспомогательный корпус, или еще куда-нибудь.

— Но я хочу приносить пользу. Я буду работать в Красном Кресте.

— За деньги?

— Нет.

— Слава тебе, Господи. — Этого он бы не перенес. — Не знаю, Лиана. Ты странная девочка. Зачем тебе работать? Каждый день?

— А чем, ты считаешь, я должна заниматься? Сидеть здесь и считать твои проплывающие мимо корабли?

— Они такие же мои, как и твои, и вреда бы тебе это не принесло. Ты измучилась и страшно похудела. Почему бы тебе не отдохнуть, не поиграть в гольф, теннис или еще во что-нибудь?

— Этим я могу заниматься в выходные дни вместе с девочками.

— Ты чокнутая, и, если не одумаешься, к старости станешь совсем сумасшедшей! — Но втайне он гордился ею, о чем и не преминул сообщить на следующий день своему приятелю, они играли в домино в клубе Тихоокеанского союза, и он хвастался своей племянницей, попивая виски с содовой.

— Она потрясающая женщина, Лу. Интеллигентная, спокойная, уравновешенная, во многих отношениях она очень похожа на моего брата, и такая умница. На ее долю выпали тяжелые испытания в Европе. — Он рассказал, что она была в Париже во время оккупации, правда, памятуя о словах Лианы, скрыл, что она замужем за человеком, который связался с нацистами.

— Она замужем? заинтересовался приятель, и Джордж понял, что рыбка клюнула. Он хотел помочь Лиане. Он размышлял об этом уже несколько дней и теперь точно знал, как это сделать.

— И да, и нет. Она ушла от мужа. И думаю, скоро отправится в Рино. Она не видела его уже полгода. — В общих чертах это соответствовало действительности. — И не имеет ни малейшего представления, когда увидит его снова. — Это тоже соответствовало истине. И наконец главное. — Я бы хотел познакомить ее с твоим сыном.

— А сколько ей лет?

— Ей тридцать три, и у нее две очаровательные дочки.

— У Лаймена тоже. — Приятель Джорджа выиграл и откинулся с улыбкой на спинку кресла. — Ему тридцать шесть, в июне стукнет тридцать семь.

К тому же Лаймен считался лучшим адвокатом города и был чертовски красивым, по крайней мере в глазах Джорджа. Этот респектабельный человек из прекрасной семьи жил в Сан-Франциско. Он идеально подходил Лиане, а если он ее не устроит, вокруг было множество других, не хуже его.

— Попробую что-нибудь организовать, — сказал Лу.

— Может, мне устроить небольшой обед? На следующий день Джордж переговорил со своей секретаршей, потом сделал несколько звонков и, наконец, однажды вечером, когда Лиана вернулась из Красного Креста, сообщил эту новость ей. Лиане нравилась работа, она была в приподнятом настроении, тем более что сегодня она получила письмо от Армана, пришедшее на старый вашингтонский адрес в день их отъезда и пересланное сюда. Тон письма был спокойным, и казалось, Арман не подвергается никакой непосредственной опасности, о чем она постоянно тревожилась.

— Как прошел день, дядя Джордж? — Лиана поцеловала его в лоб и села, чтобы выпить вместе с ним. Жизнь здесь стала такой легкой, что Лиана даже чувствовала себя неловко, вспоминая об Армане, который каждый день рисковал жизнью, зажатый враждебными правительствами, которым одновременно служил. Она знала, какой груз он взвалил на свои плечи, а она сидит здесь в роскошном доме, наслаждается жизнью в окружении прислуги и заботливого дядюшки.

— Довольно удачно А как ты?

— Хорошо. Мы устанавливали дополнительные места для эвакуированных английских детей.

— Это важное дело. А как девочки?

— Расцветают. Они сейчас наверху делают уроки. — Хотя больше всего их радовало то, что через десять дней наступят рождественские каникулы.

— Знаешь, какая мысль пришла мне сегодня в голову? Ты не поможешь мне устроить небольшой обед? Когда ты жила с отцом, тебе это замечательно удавалось. — Лиана улыбнулась при воспоминании о прошлом, но это вновь вернуло ее и к мыслям об Армане, как всегда случалось, — ведь Лиана помогала ему устраивать приемы после смерти Одиль, а затем на протяжении одиннадцати лет их брака.

— Спасибо, дядя Джордж. С радостью помогу тебе.

— Значит, поможешь мне справиться с этим трудным мероприятием? А то мои развлечения уже немного устарели.

— Вовсе нет. Ты задумал что-нибудь конкретное?

— Нет, небольшой обед на следующей неделе. — Он не стал говорить Лиане, что гости уже приглашены. — Как ты на это смотришь? Человек восемнадцать. Можно пригласить музыкантов и устроить танцы в библиотеке.

— Танцы? А не слишком ли это для «небольшого обеда»?

— Ты разве не любишь танцевать?

— Конечно, люблю. — Лиана улыбнулась. Она забыла, каким гулякой был дядя Джордж и, вероятно, до сих пор оставался, несмотря на семьдесят три года, — для своего возраста он выглядел очень бодрым. Возможно, он преследовал свои тайные цели — какая-нибудь вдовушка, за которой он ухаживает. Я с радостью помогу тебе. Только скажи мне, чего ты хочешь.

— Я приглашу гостей, а ты займешься приготовлениями. Купи себе красивое новое платье, закажи цветы. Ты сама знаешь, что надо. — Конечно, она знала. В назначенный вечер она спустилась вниз, чтобы все проверить. Все восемнадцать человек должны были рассесться за большим овальным чиппендейлским столом, на котором стояли три больших букета желтых и белых роз. В изысканном серебряном канделябре высились тонкие восковые свечи. А на стол Лиана постелила одну из кружевных скатертей, которые принадлежали еще ее матери и которые она оставила здесь, когда уехала. По настоянию дядюшки были наняты музыканты — гости еще не появились, а они уже играли в огромной гостиной. Лиана удостоверилась, что все в порядке, и в этот момент заметила Мари-Анж и Элизабет, смотревших вниз через балюстраду.

— Что это вы здесь делаете?

— Можно нам посмотреть?

— Недолго. — Лиана улыбнулась и послала им воздушный поцелуй. На ней было бледно-голубое вечернее платье, купленное накануне у Магнина, которое идеально соответствовало цвету ее глаз. Волосы Лиана убрала наверх и теперь ощущала себя такой элегантной, какой не чувствовала много лет.

— Ты похожа на Золушку! — громким шепотом произнесла Элизабет с лестницы, и Лиана кинулась наверх, чтобы поцеловать девочку.

— Спасибо, моя родная.

Потом спустился дядя Джордж, стали съезжаться гости, и вечер пошел своим чередом. Лиане казалось, что все идет очень хорошо. Джордж руководил обедом, так как знал всех присутствовавших, а Лиана сидела между двумя очень приятными мужчинами. Одного из них звали Томас Маккензи, он был брокером на бирже, около сорока лет, разведен и имел троих сыновей, второй был адвокатом, приблизительно ее сверстник, звали его Лаймен Лоусон, он также был разведен и имел двух дочерей. И лишь позднее, взглянув на дядю, Лиана вдруг все поняла. Он пытался познакомить ее со всеми местными холостяками. Она была потрясена его замыслом. В конце концов Лиана все еще замужняя женщина.

Обед прошел великолепно, и музыканты играли замечательно, но Лиане стало не по себе от того, что задумал дядя Джордж, и она очень осторожно укорила его на следующее утро за завтраком.

— Ну как тебе, милая, понравился вчерашний вечер? — Казалось, он был страшно доволен собой, и Лиана улыбнулась дяде, подняв взгляд от чашки с кофе.

— Очень понравился. Все вышло просто замечательно, дядя Джордж. Спасибо тебе.

— Не за что. Мне уже давно надо было пригласить целый ряд людей, но когда в доме нет женщины… — Он попробовал состроить скорбную физиономию, но ему это не удалось, и Лиана рассмеялась.

— Не очень-то мне в это верится. — Она посмотрела на него с серьезным видом, решив брать быка за рога. — Дядя Джордж, можно я задам тебе откровенный вопрос?

— Это зависит от того, насколько откровенного ответа он потребует. — Дядя улыбнулся племяннице. Она нравилась ему все больше и больше. Она оказалась очень мужественной женщиной, хотя и неудачно вышла замуж. Но вскоре это будет улажено. Он знал, что рассудок вернется к ней. Она же разумный человек, и ей надо думать о детях. — Так о чем ты хотела спросить?

— Ты случайно не пытаешься свести меня с… э-э-э… одинокими мужчинами, а?

Дядя принял невинный и изумленный вид.

— Ты предпочитаешь женатых, Лиана? — Лично он всегда питал слабость к замужним женщинам.

— Нет, дядя Джордж. Я предпочитаю собственного мужа. — За столом внезапно воцарилось молчание.

— Не будет ничего дурного в том, что ты познакомишься с несколькими местными молодыми людьми. А ты считаешь, что это дурно? — Лиана почувствовала подоплеку этого вопроса.

— Это зависит от того, что им известно о моем семейном положении. Они считают, что я замужем или разведена?

— Не припомню, что я сказал. — Дядюшка откашлялся и раскрыл газету. Однако Лиана осторожно вынула ее у него из рук и посмотрела ему в глаза.

— Я бы хотела, чтобы ты вспомнил. Мне это кажется очень существенным.

— Мне тоже. — Дядя без смущения выдержал ее взгляд. — Я думаю, тебе пора оглядеться и все взвесить. Твой муж в шести тысячах миль отсюда занимается Бог весть чем, чего мы не будем обсуждать, ведь ты этого не хочешь. И ты прекрасно знаешь, что я об этом думаю. А я думаю, что здесь найдутся для тебя куда более достойные мужья.

— Я с тобой не согласна. — И не успела Лиана это заявить, как поняла, что думает о Нике Бернхаме. Она заставила себя выкинуть из головы эту мысль и вновь посмотрела на дядю. — Я замужняя женщина, дядя Джордж. И намереваюсь ею оставаться. К тому же я собираюсь хранить верность мужу. И снова она вспомнила о своей единственной измене и снова отогнала эту мысль. Она не могла позволить себе думать о нем. Мечты о Нике Бернхаме все равно ни к чему не приведут.

— Будешь ты ему верна или нет, это твое дело. Я просто думал, что тебе будет приятно познакомиться с местными молодыми людьми.

— Прекрасная мысль. Только не надо пытаться расстроить мой брак.

— У тебя нет никакого брака, Лиана. Ее поразила сила, с которой дядя произнес эти слова.

— Нет, есть.

— Но ты не должна состоять в нем.

— Ты не имеешь права принимать за меня такие решения.

— У меня есть все права, чтобы попытаться вернуть тебя в чувство. Ты тратишь свою молодость на старого дурака, который, вероятно, сам не понимает, что делает. — Лиана поджала губы, а дядюшка продолжил: — И ты будешь законченной дурой, если ничего не предпримешь.

— Спасибо. — Лиана тихо встала и вышла из комнаты, ощущая себя неблагодарной и во всем виноватой. Дядюшка желал ей добра, но он не понимал, что делает. Больше она никогда не изменит Арману. Никогда. Она не девица на выданье, чтобы ей устраивали экзамен на послеобеденных танцах. Лиана вдруг почувствовала себя страшной дурой, оттого что невольно приняла участие в игре дядюшки.

Ощущение это только усилилось, когда днем в Красный Крест ей позвонил Лаймен Лоусон. Он приглашал ее пообедать, но Лиана отказалась, сославшись на занятость. И он оказался не единственным — биржевой брокер, сидевший за обедом с другой стороны от Лианы, тоже позвонил, и она почувствовала страшную неловкость из-за того впечатления, которое пытался создать о ней дядя. Лиана не могла объяснить звонившим, что она замужняя женщина, — тогда ее дядя будет выглядеть лжецом. Дело еще больше осложнилось, когда через несколько дней в газете появилась заметка о том, что в Сан-Франциско вернулась очаровательная племянница Джорджа Крокетта, ушедшая от мужа. В заметке даже содержался намек на то, что в ближайшем будущем она намеревается нанести визит в Рино.

— Как ты мог, дядя Джордж? — вечером того же дня гневно спросила Лиана, стоя в библиотеке и размахивая газетой.

— Я не говорил им ни слова! — Дядя не смутился ни капли. Он был полностью уверен в своей правоте.

— Наверняка это твоих рук дело И Лаймен Лоусон снова звонил мне сегодня. Что я должна говорить этим мужчинам?

— Что как-нибудь ты с ними с удовольствием пообедаешь.

— Но я не стану с ними обедать!

— Тебе это только пойдет на пользу.

— Я замужем. Замужем! За-му-жем! Ты что, не понимаешь?

— Ты знаешь, как я к этому отношусь. Как, интересно, ты объяснишь девочкам, что я обманываю их отца? Ты что, считаешь, они просто забудут о его существовании? Думаешь, я могу забыть о нем?

— Надеюсь, что со временем забудешь Это была настоящая пытка. Но Лиана абсолютно не понимала, как себя правильно поставить. Дядя продолжал по вечерам приводить гостей, заскакивал с ними и днем, чтобы выпить по стаканчику, забирал ее из Красного Креста на ленч с друзьями. К Рождеству Лиана, по-видимому, перезнакомилась со всеми холостяками города, и ни один из них не отдавал себе отчета, что она всерьез относится к своему браку. Это было бы смешно, если бы не сводило ее с ума Лиана спасалась на работе, общалась с дочерьми, но отклоняла все приглашения подряд.

— Когда ты наконец выйдешь из дома, Лиана? — вскричал дядя Джордж однажды вечером, когда они закончили обычную партию в домино, но Лиана только раздраженно всплеснула руками.

— Завтра, когда пойду на работу.

— Я имею в виду, когда ты начнешь выходить в свет?

— Когда закончится война и вернется мой муж. Тебя это устраивает или ты предпочитаешь, чтобы я уехала? — Лиана говорила на повышенных тонах, а ведь дядя был уже немолод, и ей стало стыдно. — Пожалуйста, дядя Джордж, ради Бога, оставь меня в покое. Сейчас очень тяжелое время для всех нас. Не делай его еще тяжелее для меня. Я знаю, что ты желаешь мне только добра. Но я не хочу встречаться с сыновьями твоих друзей.

— Ты должна быть им благодарна, что они хотят с тобой встречаться.

— Почему? Я для них всего лишь воплощение «Пароходства Крокетта».

— Так вот что тебя тревожит, Лиана? Ты для них значишь гораздо больше. Ты ведь очень красива и чертовски умна.

— Хорошо, хорошо. Дело не в этом. Дело в том, что я замужем.

И в конце концов их услышали девочки.

— Почему дядя Джордж хочет, чтобы ты встречалась с другими мужчинами?

— Потому что он сумасшедший, — выпалила Лиана, собираясь на работу.

— Правда? — с заинтересованным видом осведомилась Мари-Анж. — Ты имеешь в виду старческое слабоумие?

— Нет, я имею в виду… черт возьми, оставьте вы меня в покое. Ради Бога… — Но все дело заключалось в том, что она уже две недели не получала писем от Армана и не находила места от беспокойства. Но свои опасения она не могла разделить с дочерьми. — Понимаешь, дядя Джордж старается сделать как лучше… Но все это очень сложно объяснить. Просто забудь об этом.

— И ты будешь встречаться с другими мужчинами? — с тревогой спросила Мари-Анж.

— Конечно же, нет, глупышка. Я замужем за папой. — Казалось, последние дни она повторяла это миллионы раз.

— А, по-моему, ты очень понравилась мистеру Бернхаму, когда мы были на корабле. Я видела — он иногда смотрел на тебя с таким видом, словно считал тебя ни на кого не похожей.

Устами младенца… Лиана оторвалась от своего занятия и посмотрела на дочь.

— Он очень хороший человек, Мари-Анж И я тоже считаю, что таких, как он, больше нет. Мы с ним очень хорошие друзья, вот и все. Кстати, он женат.

— А вот и нет.

— Конечно, женат. — День еще не начался, а Лиана уже чувствовала себя усталой и еле дождалась того момента, когда чулки были натянуты и она могла выйти из дома — Ты же видела его жену на «Нормандии» в прошлом году и его сына Джона.

— Я знаю. Но во вчерашней газете написано, что он разводится.

— Да? — У Лианы замерло сердце. — Где?

— В Нью-Йорке.

— Я имею в виду, где это опубликовано в газете. — Она просмотрела лишь первые страницы с военными сводками, так как опаздывала на работу.

— Не помню. Только сказано, что у них был страшный скандал и он подал на развод и хочет оставить у себя сына, а она не дает.

Лиана онемела. Горничная помогла ей отыскать газету в кладовке. Мари-Анж не ошиблась. Все так и было. Статья на третьей странице. Николас Бернхам намеревался возбудить судебное дело против своей супруги, которая вместе с Филиппом Маркхамом устроила в Нью-Йорке страшный скандал, а теперь Ник подавал на развод, и Маркхам должен был выступить соответчиком. К тому же Ник требовал оставить сына на его попечении, однако выиграет ли он дело, предугадать невозможно.

Добравшись до Красного Креста, Лиана с трудом преодолела искушение позвонить Нику. Но как и раньше, она повесила трубку, так и не набрав номер. Даже если он разведется, она оставалась замужем. Ничто не изменилось, включая ее чувства к Нику. И к Арману.




Глава двадцать восьмая


За неделю до Рождества Ник Бернхам ворвался в офис своего адвоката.

— У вас назначена встреча с мистером Гриром, сэр? — спросила секретарша.

— Нет.

— Боюсь, у него сейчас клиент, а затем он едет в суд.

— Тогда я подожду.

— Но я не могу… — Она начала было подробно вводить его в курс своих обязанностей, но стоило ей взглянуть ему в глаза, как она осеклась. Вид у посетителя был вполне приличный, но, казалось, стоит его чуть-чуть задеть, и он убьет. Никогда в жизни она не видела такой ярости. — Может, я сообщу ему… ваше имя?

— Николас Бернхам. — Секретарше это имя было знакомо, и она тут же исчезла. Через десять минут клиент вышел из кабинета, и Ника провели к Бену Гриру.

— Привет, Ник. Как дела?

— Прекрасно. Более или менее.

— О Боже. — Бену хватило одного взгляда, чтобы понять, что Ник попал в трудное положение — под глазами черные круги, а зубы сжаты с такой силой, словно он с трудом сдерживался, чтобы не взорваться. Хочешь выпить?

— Что, настолько плохо выгляжу? — Ник постарался взять себя в руки, опустился в кресло и выжал из себя усталую улыбку. — Похоже, дела и на самом деле обстоят не так уж хорошо.

— Думаю, да, иначе тебя бы не было здесь. Чем могу помочь?

— Убей мою жену.

Казалось, Ник шутит, но Бен Грир не был до конца в этом уверен. Он уже встречал это выражение на лицах мужчин, и однажды дело кончилось тем, что вместо бракоразводного процесса ему пришлось защищать человека, совершившего предумышленное убийство. Однако Ник глубоко вздохнул, откинулся на спинку кресла и провел рукой по волосам.

— Я боролся десять лет, чтобы из этого что-нибудь вышло, но ничего не получилось, — промолвил он, грустно глядя на Бена Грира. Ни для кого в Нью-Йорке это давно не было тайной, и для Грира в том числе. — Когда я вернулся из Европы в июле, я еще пытался привести ее в чувство и объяснить, что корабль должен оставаться на плаву. К этому времени наш брак уже превратился… — он помедлил, подбирая слова, — в брак по расчету, но ради ребенка я хотел его сохранить. — Грир кивнул. Он уже тысячу раз слышал эту историю от разных мужчин. — У нее еще во Франции начался роман с Филиппом Маркхамом. И продолжается уже больше года. Я дал ей понять, что она может делать что угодно, но на развод я не соглашусь. И знаешь, что вчера выкинул этот сукин сын?

— Сгораю от любопытства.

Но Ник в ответ даже не улыбнулся.

— Приставил дуло револьвера к голове ребенка. Когда я вернулся домой с работы, я увидел его у нас в гостиной. Он сидел спокойный, как айсберг, приставив револьвер к виску Джона. Он заявил, что, если я не отпущу Хиллари, он убьет моего сына. — Ник побледнел, а адвокат нахмурился. Положение действительно казалось отчаянным.

— Револьвер был заряжен, Ник?

— Нет. Но тогда я этого не знал. Я согласился на развод, и он убрал револьвер. — Картина происшедшего вновь ожила в памяти Ника, и он стиснул зубы и сжал кулаки.

— И что ты сделал потом?

— Избил его. Сломал три ребра, руку и выбил два зуба. Хиллари уехала вчера вечером и пыталась забрать с собой Джонни. Я сказал ей, что, если она прикоснется к нему или еще раз появится в моем доме, я убью и ее и Маркхама. И клянусь Господом, я не шучу.

— Да, у тебя есть все основания для развода. — Но для Ника это не было новостью. — Ты сможешь доказать наличие адюльтера?

— Запросто.

— А основания для того, чтобы выиграть процесс о попечительстве?

— Неужели того, что я рассказал тебе, мало? Он хотел убить моего ребенка.

— Револьвер не был заряжен. И это делал Маркхам, а не твоя жена.

— Но она участвовала в этом. Она сидела рядом и не остановила его.

— Вероятно, она знала, что револьвер не заряжен. Согласен, выходка грязная, но этот поступок еще не гарантирует тебе получение попечительства.

— Тогда гарантирует все остальное. Она плохая мать, ей наплевать на Джонни сейчас и всегда было наплевать. Она хотела сделать аборт, а когда все-таки родила его, не обращала на него внимания. Когда я застрял в Европе после объявления войны, она отправила ребенка к матери и почти десять месяцев даже не видела его, пока я не вернулся домой. Она плохая мать! Плохая мать, понимаешь? — Будучи не в силах совладать с собой, Ник вскочил и начал ходить по кабинету. Не надо было слушать Лиану. Надо было расстаться с Хиллари еще полгода тому назад и сразу подать в суд иск о попечительстве. Но он не сделал этого. А теперь потерял и Лиану. Если бы он был свободен, кто знает, как сложились бы их отношения. Прошло уже почти полгода, а он до сих пор не мог пережить эту потерю.

— Она готова предоставить тебе попечительство над ребенком?

Ник заставил себя сосредоточиться на Хиллари и покачал головой.

— Она боится только того, что скажут люди. Вдруг ее сочтут алкоголичкой и распутной женщиной, каковой она на самом деле и является. Она не хочет, чтобы об этом заговорил весь город. Хотя это и так всем известно — ради Бога, с кем она только не спала! — Впрочем, Ник был вынужден признать, что в последнее время положение изменилось. Хиллари была верна Маркхаму, как никогда не была верна ему.

— Тебе предстоит тяжелая борьба, Ник. Очень тяжелая. Развод ты, конечно, получишь — у тебя очень веские причины, тем более того же хочет и Хиллари, а вот дела о попечительстве обычно очень сложны. Суд почти всегда принимает решение в пользу матери, если только она не является психически больной и не находится в какой-нибудь клинике. Даже если она алкоголичка, как ты говоришь, и распутная женщина, этого может быть недостаточно. Суд считает, что детей должна воспитывать мать, а не отец.

— Но не в данном случае.

— Возможно, ты прав. Но нам предстоит доказать это, и борьба потребует неразборчивости в средствах. Тебе придется вытащить всю грязь до последней капли. Готов ли ты действительно подвергнуть своего сына такому испытанию?

— Нет. Но если я буду вынужден сделать это, то сделаю. И если ты скажешь мне, что у меня нет выхода, мы начнем бессрочную кампанию по дискредитации Хиллари. В течение многих лет она давала мне поводы, и теперь я намерен все их пустить в ход. В конце концов я это делаю ради Джонни.

Грир кивнул. Ему нравились сложные дела.

— Но если ты прав и мальчик на самом деле ей не нужен, она ведь может отступиться.

— Возможно. — Хотя на самом деле Ник сомневался в том, что Хиллари отступится. — А пока мне нужен ордер на изоляцию Маркхама, чтобы он не приближался к моему сыну.

— Где мальчик сейчас?

— В нашей квартире, со мной. Я сказал горничной, чтобы она не впускала Хиллари, если та явится за вещами. Я сам отошлю их к Маркхаму.

— Она имеет право видеть ребенка.

— Черта с два она имеет. Ничего она не имеет, пока якшается с человеком, целившимся в Джонни из револьвера.

— Это было сделано только для того, чтобы произвести на тебя впечатление. — Грир говорил невыносимо спокойным голосом, но Ник был настолько взвинчен, что практически не слышал его.

— Неужто? И знаешь, это произвело на меня впечатление! Так ты берешься за это дело?

— Берусь. Но я хочу сразу тебе все объяснить. Я не могу гарантировать исход, Ник.

— Неважно. Сделай все, что сможешь.

— И ты будешь меня слушаться?

— Если твои советы покажутся мне разумными. — Ник улыбнулся, а Грир погрозил ему пальцем. — Ладно-ладно. Как ты думаешь, сколько это может занять времени?

— Дай ей согласие на развод в Рино. Это займет всего шесть недель. Но дела о попечительстве тянутся долго.

— Насколько долго? Я не хочу, чтобы это висело ни над Джонни, ни надо мной.

— Может пройти целый год.

— Черт! Но если я выиграю, мы избавимся от нее навсегда?

— Возможно. Попробуй откупиться от нее. Ник покачал головой.

— Не выйдет. У нее наследство шесть миллионов долларов, и у Маркхама тоже не маленькое состояние.

— Ну, ладно. Значит, нам придется вести дело честным путем.

— А если сможешь, то и обманным. — Улыбнулся Ник, и Бен Грир тоже ответил ему улыбкой.

— Ты мне только расскажешь, как выиграть, а я уж выиграю. Сегодня же получу для тебя ордер на изоляцию Маркхама. — Он взглянул на часы. — Через полчаса мне надо быть в суде. А потом я хочу встретиться с тобой и обсудить ход нашей кампании. Как насчет следующей недели?

Ник явно был разочарован.

— А раньше никак?

— Раньше чем через полгода, тебе все равно на удастся подать дело в суд.

— Ладно. Но знаешь, Бен… — Ник пристально посмотрел на своего адвоката. — Помни об одном.

— О чем?

— Я должен выиграть.




Глава двадцать девятая


Ник не видел Хиллари уже несколько дней, а когда она явилась, он был готов к ее приходу. Она открыла дверь собственным ключом, думая, что Ник на работе, и на цыпочках поднялась наверх. Ник подозревал, что она может сделать что-нибудь подобное, и потому перестал ходить в свой офис с того самого дня, как она уехала. Он вел дела по телефону из дома и не пускал Джонни в школу. Когда Хиллари открыла дверь, Ник был у себя и немедленно последовал за ней.

— Вон из этого дома.

Услышав за спиной его голос, Хиллари подпрыгнула чуть ли не на фут, а когда обернулась и увидела, как Ник напряжен и бледен, испугалась, что сейчас он ее ударит.

— Я пришла за сыном. — Хиллари пыталась говорить небрежно, но Ник заметил, что она дрожит. — Собирайся. — Она повернулась к Джону. — Ты уезжаешь со мной.

— Джонни, пожалуйста, подожди меня в кабинете. Я хочу поговорить с твоей матерью.

— Собирайся, — визгливым голосом повторила Хиллари, но Ник подошел к мальчику и осторожно вывел испуганного ребенка из комнаты.

— Папа, она не заберет меня?

— Нет, не заберет, сынок. Все будет хорошо. Она просто расстроилась. А теперь подожди меня внизу. Будь хорошим мальчиком. — Ник подождал, пока Джон вприпрыжку спустится в коридор, ведущий к кабинету, а затем вернулся в детскую, где Хиллари запихивала в чемодан одежду сына. — Не трать время попусту, Хил. Сейчас я вызову полицию, и они тебя вышвырнут отсюда. Может быть, ты сама уйдешь и избавишь меня от неприятностей?

— Я не могу оставить здесь своего ребенка. Я забираю его с собой. — Она повернулась, и Ник увидел, как горят у нее глаза.

— Ты распутная женщина. Ты не заслуживаешь быть его матерью. — Она попыталась ударить Ника, но тот перехватил ее руку. — А теперь убирайся из моего дома. Возвращайся к этому подонку, которому ты еще нужна. Мне — уже нет.

Хиллари смотрела на него в бессильной ярости. Она понимала, что проигрывает. Но когда-нибудь она выиграет. Не мытьем, так катаньем она добьется своего.

— Мой сын принадлежит мне.

— Только после того, как ты расстанешься с человеком, державшим револьвер у его виска и заставившим меня согласиться на развод. Полагаю, вы уже получили ордера на изоляцию? — Хиллари кивнула. Их доставили Маркхаму накануне утром. — Вот и хорошо. А теперь убирайся отсюда, пока я не вызвал полицию.

— Ты не имеешь права отнимать у меня сына, Ник — Она начала всхлипывать, и Нику потребовались огромные усилия, чтобы сдержаться и не ударить ее. Он распахнул дверь и застыл в ожидании, когда же она выйдет из комнаты.

— Он никогда не был тебе нужен, и я не понимаю, что изменилось.

— Если он останется с тобой, моя репутация погибла… — Она заплакала.

Мать Филиппа тоже уже начинала беспокоить их. Большую часть своего состояния Филипп растратил на своих предыдущих четырех жен и теперь ждал, когда мать вытащит его из долгов, а впоследствии оставит ему в наследство свое состояние. Он сказал Хиллари, что она во что бы то ни стало должна заполучить сына, иначе одному Богу известно, что подумает мать. Нужно было добиться своего любыми способами, и Хиллари обещала Филиппу, что сделает все возможное. Но Хиллари знала и Ника и, глядя на него сейчас, понимала, что ее ждет куча неприятностей.

— Убирайся!

— Когда я смогу увидеться с ним?

— После того, как мы посетим суд.

— А когда это будет?

— Возможно, следующим летом.

— Ты сошел с ума? До следующего лета я не смогу видеть собственного сына?

Адвокаты Ника советовали совсем иное, но сейчас ему на все было плевать. Он не хотел подпускать эту женщину к Джонни. Его до сих пор начинало трясти, когда он вспоминал, как Маркхам держал револьвер у детской головки, а она спокойно взирала на это. Может, она и знала, что револьвер не заряжен, но Джонни-то этого не знал. Он был перепуган до смерти, сидел смертельно бледный и едва дышал. При одном воспоминании об этом Нику хотелось убить Хиллари.

— После того что ты сделала, ты не заслуживаешь права видеть сына.

— Я ни черта не сделала! — закричала Хиллари. — Филипп хотел только напугать тебя.

— Прими мои поздравления. Надеюсь, ты будешь очень счастлива. Он идеально подходит тебе, Хил. Жаль, что ты не встретила его раньше. — Он схватил ее за руку, выволок из комнаты Джонни и вытолкнул в коридор. — А теперь убирайся, пока я не вышвырнул тебя за дверь. — Секунду она вглядывалась в него со странным выражением на лице — угрозы Ника вполне соответствовали ее планам Она снова была беременна и собиралась делать аборт. Филипп поклялся, что найдет в Нью-Джерси хорошего врача. Ему ребенок был нужен не больше, чем ей, однако он полагал, что им, возможно, придется заключить брак, если не удастся найти приличного врача. Тогда и родилась идея с револьвером. Им надо пожениться раньше, чем его мать что-то пронюхает.

— Если ты будешь угрожать мне, Ник, Филипп убьет тебя.

— Пусть попробует.

Хиллари кинула на Ника последний взгляд и не спеша направилась к двери. Она не могла поверить, что когда-то эта квартира была ее домом. Она не испытывала к ней никаких теплых чувств — ни раньше, ни теперь Никогда не чувствовала к Нику того, что испытывала к Филиппу. Подойдя к двери, Хиллари оглянулась и наградила Ника долгим тяжелым взглядом.

— Тебе никогда не выиграть этого дела в суде, Ник. Никогда. Джонни отдадут мне.

— Только через мой труп.

— Ну что ж, приятно будет посмотреть — Она нежно улыбнулась и закрыла за собой дверь.

После ухода Хиллари Ник вернулся в библиотеку, где, лежа на диване, беззвучно плакал Джон. Ник сел рядом и нежно погладил сына по голове.

— Все в порядке, сынок. Все в порядке Джонни повернул голову и посмотрел на отца.

— Я не хочу жить с ней и с тем человеком.

— Ты и не будешь с ними жить.

— Ты уверен?

— Почти… Нам понадобится некоторое время, но мы выиграем. Я собираюсь обратиться в суд, но нам предстоит серьезная борьба. — Ник склонился и поцеловал сына в макушку. — А после рождественских каникул, дружок, ты вернешься в школу, и жизнь пойдет как всегда, разве что мы с тобой останемся одни, без мамы.

— Я думал, что тот человек хочет убить меня. При этой мысли Ник снова стиснул челюсти.

— Я бы сам его убил, если бы он тронул тебя хоть пальцем. — Ник улыбнулся через силу. Он понимал, что каким-то образом им надо возвращаться к нормальной жизни. — Ничего подобного больше никогда не повторится.

— А если они снова вернутся сюда?

— Они не вернутся.

— Почему?

— Это слишком сложно объяснять, но суд послал ему документ, запрещающий приближаться к тебе.

Тогда же днем, пока Джонни играл у себя в комнате, Ник предпринял еще некоторые шаги. Он нанял трех телохранителей из нью-йоркской полиции, чтобы они, сменяясь, ни на шаг не отходили от мальчика. В любое время суток — в квартире, в школе, в парке один из них будет постоянно находиться рядом. Они должны превратиться в тень Джонни.

На следующий день оба с облегчением прочли в колонке светских новостей, что Хиллари и Филипп Маркхам отбыли в Рино. Адвокат Ника поставил Хиллари в известность, что Ник не будет возражать против развода в Рино, а стало быть, развод будет законным Хиллари не теряла времени. Она очень спешила развестись и выйти замуж за Филиппа Маркхама. Ник тоже был рад — приближалось Рождество, и он хотел спокойно провести его с Джонни. В рождественский вечер они тихо пообедали дома, а на следующий день пошли гулять в парк. Ник купил Джонни новый велосипед, футбольный мяч и лыжи. Лыжи Джонни тут же испробовал, скатившись с небольшой снежной горки, так что даже телохранитель расплылся в улыбке. Джонни бы симпатичным мальчиком, а Ник прекрасным отцом. И теперь он уповал лишь на то, что ему удастся выиграть дело. А пока никто не тронет Джонни и пальцем.




Глава тридцатая


— С Рождеством, дядя Джордж. — Лиана вручила дядюшке большой сверток, и на его лице появилось удивленное выражение. Они все вместе сидели у елки, которую дядюшка водрузил в библиотеке В доме уже много лет не бывало елки, но теперь ему хотелось, чтобы у детей было настоящее Рождество.

— Я совершенно не предполагал, что ты будешь дарить мне подарки! — Он со смущенным видом развернул сверток и, казалось, был страшно доволен, когда извлек темно-синий с вишневым рисунком шелковый халат. В тон халату Лиана подобрала и замшевые тапочки. Она все время подсмеивалась над рваным халатом, в котором ходил дядюшка, но тот отвечал, что любит его, потому что носит уже сорок лет. Девочки подарили дяде новые карманные часы и радовались своему подарку ничуть не меньше, чем он сам. Лиана сама помогала им выбрать часы у «Шрива», к тому же они еще сделали маленькие подарочки в школе, приготовили рисунки и украшения для елки, а Элизабет подарила дяде отпечаток своей руки, сделанный ею на глине. Слезы стояли в глазах дядюшки, и Лиана была очень довольна. Он так много сделал для них, что теперь приятно было сделать что-то приятное и ему.

Рождественский обед они устроили дома, а потом поехали кататься по городу, рассматривая, как он украшен и иллюминирован. Но, сев в машину, Лиана не могла отделаться от мыслей об Армане — как он там, как проводит Рождество в Париже. Она понимала, что ему грустно, что он скучает по ней и детям Впервые за одиннадцать лет они проводили Рождество врозь.

Дядя Джордж заметил выражение глаз Лианы, когда они выходили из машины на площади Святого Франциска попить чаю, и ему стало жаль ее. Он хотел, чтобы она забыла Армана, познакомилась с кем-нибудь другим, но в то же время понимал, что в Рождество Лиана неизбежно будет думать о муже.

— Смотри, дядя Джордж! — отвлекли их обоих от грустных размышлений девочки. Они обнаружили в холле целый дом, сделанный из пряника. Он был таким огромным, что девочки могли войти внутрь. Стены его были выложены тысячами крохотных конфеток и залиты тоннами сахара. — Вы только поглядите! — Лиана смотрела на дочерей с улыбкой, но мысли ее были очень далеко. Уже много дней она страшно беспокоилась об Армане.




— Мсье де Вильер! — Арман поднял голову от своего письменного стола. Был канун Рождества, но ему незачем спешить домой, как и некоторым другим его коллегам. Уже много недель в учреждении царила напряженность. За последний месяц Сопротивление так развернулось, что люди Петена с трудом успевали опережать его действия И немцев это отнюдь не радовало Чтобы добиться своего, два дня назад они провели показательную казнь. Жак Бонсер-жан был расстрелян за «насильственный акт, предпринятый им против офицера немецкой армии», и Париж охватило уныние Даже ослабление комендантского режима на один день не возымело никакого действия Кафе было разрешено работать до половины третьего, а транспорту до трех ночи Но после расстрела Бонсержана никому не хотелось выходить из дома, и на улицах были одни немцы.

Зима в этот год выдалась на редкость холодной, и погода полностью соответствовала настроению Армана. Пока он сидел за столом, думая о Лиане и дочерях, руки у него совсем онемели.

— Мсье, вы видели это? — Ревностный молодой помощник Армана с отвращением протянул ему лист бумаги. Листовка была озаглавлена «Сопротивление» и датирована 15 декабря 1940 года. В ней сообщалось, что она — единственное издание такого рода, опубликованное Национальным комитетом Общественного спасения, и что она содержит «истинные сведения», отличающиеся от пропаганды, распространяемой оккупационными силами. Далее речь шла о студенческих демонстрациях, прошедших в ноябре, и о последовавшем за ними закрытии университета, а также о расширении подпольного движения. В бюллетене утверждалось, что никогда еще Сопротивление не было столь сильно, как в декабре. «Soyez courageux, nos amis, nous vainquerons les salauds et les bosches. La France survivra malgre tout…Vive de Gaulle!…»[3 - Мужайтесь, друзья, мы победим предателей и фрицев Несмотря ни на что, Франция выживет.. Да здравствует де Голль! (фр)]. Прочитав листовку, Арман пожалел, что не может показать ее Лиане — он не осмеливался посылать такие вещи в письмах, ведь они, скорее всего, будут вскрыты, оставить ее у себя он тоже не мог. Он вернул ее молодому человеку и задумался, как идут дела у Жака Перье. Еще летом его помощник уехал в Мерс-эль-Кебир, в Алжир к де Голлю Именно там французский флот потерпел серьезное поражение, потеряв более тысячи человек. Но несколько месяцев назад Арман слышал, что Перье жив и надеется увидеть конец войны. Новый помощник смотрел на Армана в ожидании его реакции.

— Dа ne vaut pas rand chose…[4 - Можете не беспокоиться (фр)]

— Свиньи. И они называют себя правдивой прессой.

«Надо благодарить Господа за то, что они есть», — подумал Арман, гадая, почему этому юноше так нравятся немцы. Он вдохновенно работал на Армана и теперь являлся официальным связным между людьми Петена и немецкими оккупационными силами в Париже. В их обязанности входило описание коллекций произведений искусства, которые передавались немцам, выявление евреев и раскрытие всевозможных агентов движения Сопротивления Это была выматывающая работа, а Арман постарел лет на десять за время, прошедшее со дня отъезда Лианы. Однако эта должность была для него идеальной — она давала возможность заниматься фальсификацией фактов, перепрятывать шедевры, о которых он писал Лиане, переправлять людей на юг, подделывая и скрывая отчеты и документы Самым большим препятствием в его работе стал именно этот молодой помощник, вручивший ему бюллетень. Он был слишком увлечен работой, вот и сейчас, вместо того чтобы проводить Рождество дома с семьей или с любимой девушкой, он сидел в кабинете, его занимало только одно — как произвести на Армана хорошее впечатление.

— А вы не идете домой, Маршан? Уже поздно.

— Я пойду вместе с вами, мсье, — улыбнулся Маршан. Ему нравился Арман. С его точки зрения, он был настоящим патриотом Франции, не как остальные предатели, бежавшие в Северную Африку с де Голлем. Если бы он смог прочесть мысли Армана и понял бы, что тот его ненавидит, он был бы потрясен до глубины души. Но многие годы дипломатической работы сослужили Арману хорошую службу. Он неизменно выглядел обаятельным, спокойным, трудолюбивым, а иногда проявлял и истинный талант. Именно поэтому Петен так стремился заполучить его в свое правительство, поэтому же он нравился и немецкому высокому командованию, хотя оно не всегда полностью доверяло. Быть может, со временем, но пока нет. Правительство Петена еще слишком молодо, и в конце концов, все они французы. Однако несомненно — Арман был им чрезвычайно полезен.

— Возможно, я пробуду здесь еще несколько часов, Андре.

— Ну и что?

— Неужели вы не хотите встречать Рождество дома? — Они провели вместе целый день, и молодой человек уже довел Армана до белого каления.

— Работа гораздо важнее Рождества.

А что это была за работа? Проверка бесконечных списков с именами возможных евреев, в некоторых случаях полукровок, а то и людей с четвертью еврейской крови, которые предположительно скрывались на окраинах города. Армана тошнило от этой работы, но молодому человеку она нравилась. Арман же, где только мог, пропускал целые группы имен, бесшумно сжигая листы в камине.

Наконец, отчаявшись, Арман решил отправиться домой. Здесь бессмысленно оставаться, а закрывать глаза на тот факт, что дома у него царит пустота и тишина, больше он не мог. Он подбросил Андре Маршана к дому и поехал на площадь Пале-Бурбон, как всегда, думая о Лиане и детях.




— Спокойной ночи, девочки. — Лиана поцеловала обеих, когда те уже лежали в постелях в доме на Бродвее. — С Рождеством вас.

— Мама? — приподняла голову Мари-Анж, когда свет уже был погашен и Лиана стояла в дверях.

— Да?

— Давно не было писем от папы? — Лиана ощутила в голосе дочери ту же смесь тревоги и любви.

— Да, уже некоторое время.

— С ним все в порядке?

— Да. И он очень по вас скучает.

— Можно мне как-нибудь почитать его письма?

Лиана заколебалась, а потом кивнула. Многое из того, что было в них, она ни с кем не хотела делить, но дочь имеет право поддерживать связь с отцом. А у того было слишком мало времени, чтобы писать детям, все свои силы и мысли он берег для Лианы.

— Хорошо.

— Что он пишет?

— Что любит нас, рассказывает о войне, о том, что видит.

Мари-Анж кивнула, и в полосе света, льющегося из коридора, ее лицо стало казаться более спокойным.

— А здесь никто в школе не говорит, что он нацист.

— Он не нацист, — с надрывной болью промолвила Лиана.

— Я знаю, — ответила Мари-Анж и, помолчав, добавила: — Спокойной ночи, мама. С Рождеством.

Лиана снова вернулась в комнату и еще раз поцеловала дочь. Ей было уже почти одиннадцать, и она быстро взрослела.

— Я тебя очень люблю. — Лиана сглотнула слезы. — И папа тебя очень любит.

Лиана заметила, как повлажнели глаза Мари-Анж.

— Хорошо бы война скоро кончилась. Я так по нему скучаю. — Девочка начала всхлипывать. — И я ненавидела… их… когда они называли его нацистом…

— Тссс, милая, тихо.. мы ведь знаем правду, а все остальное неважно.

Мари-Анж кивнула, прижалась к матери и со вздохом откинулась на подушку.

— Как я хочу, чтобы папа вернулся домой.

— Он вернется. Нам остается только молиться, чтобы мы все поскорее оказались вместе. А теперь засыпай.

— Спокойной ночи, мама.

— Спокойной ночи, родная. — Лиана тихо прикрыла дверь и пошла к себе. В Сан-Франциско было восемь вечера, в Париже — уже пять утра.

Арман крепко спал в своей постели на площади Пале-Бурбон, и ему снились жена и дочери.




Глава тридцать первая


В декабре Рузвельт уехал на две недели отдыхать на Карибское море и вернулся оттуда с новой революционной идеей — программой ленд-лиза для Англии. Согласно этой программе Америка бралась обеспечивать Великобританию бесплатным военным снаряжением, а взамен получала разрешение на открытие военных баз от Ньюфаундленда до Южной Америки, к тому же таким образом Америка могла помогать Англии, сохраняя нейтралитет. В целом Америка к концу 1940 года изменила свою позицию. Наконец официально признали, что Гитлер представляет собой смертельную угрозу для Европы, а восхищение британцами достигло апогея. В глазах всех они были отважными, благородными людьми, сражавшимися за свою страну. И мольба Черчилля из Лондона: «Дайте нам средства, а мы доведем дело до конца…» — не осталась без ответа. Шестого января Рузвельт выступил перед конгрессом. Своей программой ленд-лиза он хотел предоставить англичанам «средства». Жаркие дебаты, последовавшие за этим выступлением, бушевали два месяца. Споры еще были в разгаре, когда восьмого февраля Хиллари Бернхам вернулась из Рино свободной женщиной.

Как и другие, она провела с Филиппом Маркхамом чуть больше шести недель в гостинице «Риверсайд» и, получив развод, выкинула свое золотое обручальное кольцо, подаренное ей Ником. Бриллиантовое кольцо, подаренное им тогда же, она не стала выбрасывать, намереваясь продать его в Нью-Йорке. Но прежде ей предстояло заняться другим. Она попыталась увидеться с Джонни после школы, но телохранитель не подпустил ее к нему. Тогда она ворвалась без предупреждения в офис Ника и силой заставила себя пропустить, несмотря на тщетные попытки секретарши выдворить ее. Она остановилась в дверях кабинета Ника в новом собольем манто и с новым бриллиантовым кольцом на пальце, что не ускользнуло от его внимания.

— Значит, его величество все-таки у себя. К тебе прорваться — все равно что на прием к Богу. — Она выглядела уверенной, порочной и в то же время необыкновенно красивой. Но на Ника ее обаяние больше не действовало. Он оторвался от стола, словно нисколько не удивился ее приходу.

— Привет, Хиллари. Чего ты хочешь теперь?

— Если кратко, то своего сына.

— Попроси чего-нибудь другого. Может, тебе больше повезет.

— Что это за болван, который опекает его, как наседка?

В глазах Ника зажегся неприязненный огонек.

— Значит, ты пыталась увидеться с ним.

— Вот именно. Он и мой сын.

— Был. Надо было раньше об этом думать.

— Ты не сможешь избавиться от меня, Ник, как бы тебе этого ни хотелось. Я остаюсь матерью Джонни.

В лице Ника проступила жестокость, когда он поднялся из-за стола и направился к ней.

— Тебе наплевать на него.

Но Ник ошибался. Ей было не наплевать. Двенадцатого марта Хиллари выходила замуж, и миссис Маркхам уже отпускала замечания по поводу скандального дела Хиллари и Ника. Она требовала, чтобы попечительство над ребенком получила Хиллари и скандал был замят. Ей хватало выкрутасов Хиллари и Филиппа.

— Через пять недель я выхожу замуж и хочу, чтобы Джонни был при мне.

— Зачем? Чтобы не было сплетен? Иди к черту.

— Он должен жить со мной. Мы с Филиппом любим его.

— Вот странно. — Ник присел на край стола. Он не хотел приближаться к Хиллари. Ему казалось, что она источает яд. — Насколько я помню, именно он держал револьвер у виска моего сына.

— О, ради Бога, хватит об этом.

— Ты пришла ко мне, а не я к тебе. Если тебе не нравится то, что я говорю, можешь выйти из кабинета.

— Я не уйду, пока ты не позволишь мне видеться с сыном. А если не позволишь, — взгляд ее стал таким же ненавидящим, как и у Ника, — то я получу судебный ордер и тебе придется позволить. — Филипп уже свозил ее к адвокатам, и Хиллари понравилась их манера поведения. Это были крутые ребята.

— Ах вот как! Почему бы твоим адвокатам не позвонить моему и пусть обсудят это между собой. Сэкономишь на такси — не надо будет приезжать ко мне.

— Я могу позволить себе такие расходы.

— Это верно, — улыбнулся Ник. — Зато твой жених не может. Я слышал, он разорился и живет теперь на содержании у собственной мамочки.

— Ты сукин сын… — Он попал в больное место. Хиллари подошла к двери и распахнула ее. — Мои адвокаты свяжутся с тобой.

— Желаю счастливой свадьбы. — Дверь хлопнула, и Ник кинулся к телефону звонить Бену Гриру.

— Я знаю, что тебе это не понравится, Ник. Но тебе придется позволить ей видеться с сыном. Рядом с мальчиком телохранители, так что она не причинит ему никакого вреда.

— Он не хочет ее видеть.

— Он недостаточно взрослый, чтобы принимать такие решения.

— Это с чьей точки зрения?

— Штата Нью-Йорк.

— Черт.

— Я думаю, у тебя хватит ума, чтобы дать им встречаться. Может, после пары встреч она потеряет к нему интерес, и на суде это будет нам на руку. Я действительно хочу, чтобы ты все как следует обдумал.

Ник обдумал, но и через несколько дней, придя к Гриру, сохранял такую же непреклонность.

— Понимаешь, если ты будешь ей препятствовать, она сможет получить ордер в суде и заставить тебя дать ей видеться с мальчиком.

— Она мне это уже сказала.

— И, к несчастью, она права. Кстати, кто ее адвокаты?

— Наверное, ребята Маркхама. Фалтон и Мэтьюз. — Услышав эти имена, Грир нахмурился. — Ты их знаешь? Адвокат кивнул.

— Они очень крутые, Ник. Очень крутые.

— Круче тебя? — Ник улыбался, но вид у него был встревоженный.

— Думаю, нет.

— Ты всего лишь думаешь? Такой ответ не вселяет надежды. Ты сможешь их побить или нет?

— Смогу, и мне уже удавалось это, но пару раз мне доводилось и проигрывать им. Она наняла самых лихих ребят в городе.

— Неудивительно. Что из этого следует?

— Позволь ей встречаться с мальчиком.

— От одной этой мысли мне становится худо.

— Тебе не станет лучше, если они принудят тебя.

— Ладно, ладно. — В тот же день Ник попросил свою секретаршу позвонить Хиллари и предложить ей встретиться с Джоном в следующие выходные. Он надеялся, что она уедет, но она согласилась и пришла ровно в назначенный час. Ник предупредил телохранителя, чтобы тот в случае появления Маркхама сразу же вызывал полицию или арестовал его сам. Он мог себе это позволить, так как ордер на изоляцию оставался в силе, но Маркхаму хватило ума не появляться. Хиллари пришла одна — с притворно скромным видом, в синем костюме и норковом жакете, подаренном Ником.

Ник остался внизу у себя в кабинете, а телохранитель по-прежнему стоял в коридоре у комнаты Джонни, получив распоряжение держать дверь открытой. Со всех точек зрения этот визит не был легким, и Хиллари, уходя, вытирала слезы.

— Скоро увидимся, дорогой, — поцеловала она сына на прощание. И когда она ушла, было очевидно, что мальчик в растерянности от слез матери.

— Папа, она сказала, что плачет каждую ночь. У нее действительно очень грустный вид… — Джонни выглядел отчаянно несчастным, когда стал показывать отцу привезенные матерью подарки — новую бейсбольную кепку, игрушечные ружья, большого плюшевого медведя, для которого он был уже слишком взрослым, и игрушечный поезд У нее не было ни малейшего представления, что из этого может понравиться мальчику, поэтому она купила все. Ник с трудом сдержался, чтобы не раскричаться. Эти подарки только расстроили мальчика, и Ник это понимал. Хиллари вела тонкую игру, но Ник решил не объяснять этого Джону, чтобы не усугублять его неловкость. Однако положение не улучшалось. Хиллари приезжала каждое воскресенье, нагруженная подарками, и рыдала в комнате сына. Джонни начал зудеть и стал страшно нервным. И Ник поставил об этом в известность своего адвоката.

— Послушай, она сводит его с ума. Он не знает, что ему и думать. Она сидит у него и заливается слезами, объясняя, что плачет каждую ночь. — Ник нервным движением взъерошил себе волосы. Утром он поссорился с сыном из-за того, что назвал мать ведьмой. Джонни встал на ее защиту.

— Я предупреждал тебя, что будет тяжело, а дальше будет еще тяжелее. Фалтон и Мэтьюз не дураки, и они точно объясняют ей, что она должна делать. Они написали сценарий, и она безупречно его исполняет.

— Она разыгрывает настоящую драму.

— Естественно. А ты как думал?

— Она способна на все.

Хиллари продолжала свои посещения до самого дня свадьбы, после чего уехала с Филиппом на три недели на Карибское море. Ей действительно нужно было отдохнуть. Она все еще не оправилась после аборта, который Филипп ей устроил в Рино, а встречи с Джонни требовали огромного напряжения сил. Ей смертельно надоело покупать ему подарки и размахивать мокрым носовым платком.

— Давай пошлем все это к черту, — говорила она Филиппу, лежа на пляже в Сен-Круа, — он тяжелый ребенок и страшно любит отца. Чего ты еще от меня хочешь? Я, кажется, уже скупила у Шварца все. Что дальше?

— Советую тебе что-нибудь придумать. Моя мать сказала, что, если после нашего возвращения этот скандал не прекратится, она перестанет давать нам деньги.

— Ты же взрослый мужчина. Скажи ей, чтобы она заткнулась. — Хиллари больше не надо было притворяться, а от стоящей жары она делалась раздражительной. — Чего ты еще от меня хочешь?

— Не знаю. Как насчет твоего наследства? Может, это проще, чем требовать у Бернхама мальчика.

— Я не имею права им пользоваться до достижения тридцати пяти лет. А до этого еще шесть лет. — Получаемый Хиллари доход сильно помогал им, но его оказывалось недостаточно, чтобы вести тот образ жизни, который они предпочитали. Потому они и нуждались в помощи миссис Маркхам.

— Значит, мы должны получить ребенка. Ник дурак. Если дело дойдет до суда, он проиграет.

— Вот и скажи ему об этом. — Хиллари вздохнула и посмотрела на солнце. — Он очень упрямый. — Это ей было слишком хорошо известно.

— Он просто несчастный дурак. Он проиграет. А пока этого не случится, мать будет сводить меня с ума.

Филипп уставился на волны. Хиллари встала и прошлась вдоль берега. Ее раздражало, что Филипп находился у матери под каблуком. Казалось, раньше было не так. Она вернулась, снова легла рядом с Филиппом, вздохнула и закрыла глаза из-за слишком яркого солнца. Однако она быстро позабыла о сложностях, связанных с Джонни, когда муж навалился на нее и начал стаскивать с нее купальный костюм.

— Филипп, прекрати! — Но на самом деле Хиллари не могла сдержать смеха. Он был таким сумасшедшим, и именно это ей понравилось в нем с самого начала.

— Почему нет? Вокруг ни души на много миль.

— А если кто-нибудь появится? — Но он заставил ее замолчать своим поцелуем, а еще через мгновение купальный костюм был спущен и отброшен в сторону вместе с его скомканными плавками, и они занялись любовью, лежа на пляже. И меньше всего их заботил Джонни.




Глава тридцать вторая


Первого апреля Хиллари и Маркхам вернулись в Нью-Йорк, и прошла еще неделя, прежде чем она позвонила Нику. Стояла необычайно теплая погода, и Хиллари сказала, что хочет сходить с Джонни в зоопарк. Ее звонок разрушил все надежды Ника — он уповал на то, что, вернувшись, она перестанет появляться, однако она была тут как тут. Он раздраженно говорил с ней по телефону из своего кабинета.

— Почему в зоопарк?

— А почему бы нет? Он всегда любил ходить туда. — Это действительно было так, но Ник предпочел бы, чтобы она навещала сына дома, где он мог знать обо всем, что происходит. Однако Ник понимал, что если откажет ей, то она передаст это сыну, и тогда в его глазах он станет плохим.

— Ладно, ладно. — Он отправил с Джонни телохранителя, хотя и понимал, что опасаться ему нечего. Она тянула время до даты судебного разбирательства, покупая игрушки, чтобы произвести хорошее впечатление на сына. И все же Нику было спокойнее, когда рядом с Джонни находился телохранитель. Хиллари появилась в два часа дня в субботу, в ярко-красном платье, такого же цвета шляпе и белых перчатках. Вид у нее был невинный, и выглядела она очаровательно.

— Привет, милый, как дела? — Хиллари щебетала словно пташка. Она даже позаботилась о том, чтобы надеть туфли без каблуков. Когда они ушли, Ник вернулся в библиотеку. Его ждала работа. Теперь из Вашингтона поступали предложения о крупных контрактах, связанных с новой программой ленд-лиза, которую в марте наконец приняли. Ник даже дважды ездил в Вашингтон, чтобы присутствовать при голосовании, и был доволен результатами. Они означали для него существенное увеличение объема работы, но и значительный прирост доходов. «Сталь Бернхама» процветала благодаря войне в Европе. Ник уже покончил с большей частью дел, когда раздался стук в дверь и в библиотеку, задыхаясь, влетел телохранитель. Весь путь от зоопарка он проделал бегом. Теперь он смотрел на Ника дикими глазами, держа в руках револьвер.

— Мистер Бернхам… Джонни исчез. — Лицо у полицейского было смертельно бледным, но у вскочившего Ника оно побледнело еще больше.

— Что?

— Не знаю, как это произошло… Просто не понимаю… только что они были рядом со мной, и она хотела что-то показать ему рядом с львиной клеткой, и вдруг они побежали… и появилось еще трое мужчин. Машина у них стояла прямо на газоне. Я бежал изо всех сил, но побоялся стрелять, чтобы не ранить мальчика… — На глазах телохранителя выступили слезы — ему нравился мальчик и нравился Ник, и теперь он их так подвел. — О Господи… я даже не знаю, что сказать. — Он стоял с отчаянным видом, а Ник схватил его за плечи и принялся трясти, как маленького ребенка.

— Вы дали ей украсть моего сына? Вы дали ей… — Ник был сам не свой от ярости и с трудом сдерживался. Он отшвырнул полицейского к столу, схватил телефон, чтобы звонить в полицию, но потом передумал и набрал домашний номер Грира. Сбылись его худшие опасения.

Его сын исчез в неизвестном направлении. Полиция прибыла через полчаса, а сразу за ней и Грир.

— Она похитила моего сына, — произнес Ник дрожащим голосом и повернулся к Бену, — подробности им уже рассказывал телохранитель.

— Я хочу, чтобы его нашли, я хочу, чтобы ее посадили в тюрьму.

— Это невозможно, Ник. — Бен грустно смотрел на него, но голос оставался спокойным.

— Черта с два невозможно. А как насчет закона Линдберга?

— Она его мать, а это совсем другое дело.

— Зато Маркхам ему никто. А за всем этим стоит именно он. Черт побери!..

Бен, не говоря ни слова, обнял Ника за плечи.

— Они найдут мальчика.

— А что потом? — В глазах Ника стояли слезы, и подбородок у него дрожал, как у ребенка. — Я потеряю его в суде? Черт побери, неужели нет никаких способов, чтобы я мог сохранить сына? — Он поднялся наверх, к себе в комнату, хлопнул дверью и, закрыв лицо руками, разрыдался.




Глава тридцать третья


Лиана прочитала обо всем на следующий день в газетах. «Джонни Бернхам исчез!» — гласил заголовок, а чуть ниже было написано: "Похищен наследник «Стали Бернхама». Лиана почувствовала, как защемило сердце в груди, и, только когда она прочитала следующий абзац, стало ясно, что похитила его Хиллари. Лиана знала, что Ник сейчас, наверное, вне себя от горя, и ей снова захотелось позвонить ему. Но чем она сможет ему сейчас помочь? Выразить свое сочувствие? Попробовать утешить? Бессмысленно спрашивать, как он поживает. Лиана и так это поняла, прочитав заметку. Наверняка он бросил все силы на поиски Джонни.

В течение последующих двух месяцев она следила за развитием событий. Джонни так и не нашли, да и вообще отовсюду известия приходили мрачные.

Как раз в это время Гесс, один из главнокомандующих Гитлера, в приступе безумия отправился по собственной инициативе в Великобританию, чтобы уговорить англичан сдаться. Самолет потерпел крушение, и Гесса арестовали, после чего Гитлер объявил его сумасшедшим. Однако впоследствии выяснилось, что Гесс не был таким уж сумасшедшим. К концу июня стало понятно, чего он хотел добиться. Он хотел, чтобы англичане сдались, и тогда Гитлеру не пришлось бы открывать еще один фронт, который немцы называли Западным. Двадцать второго июня Гитлер вторгся в Россию, аннулировав взаимный договор о ненападении и повсеместно перейдя границу. Мир застыл в ужасе — стольких жизней это стоило. За одиннадцать дней немцы заняли территорию, размеры которой превосходили Францию. Единственным положительным следствием этого события стало то, что двадцать пятого июля правая рука Рузвельта Гарри Хопкинс полетел в Москву, чтобы предложить программу ленд-лиза русским. Но русские отказались, и единственное, чего удалось добиться Хопкинсу, это организовать встречу Черчилля и Рузвельта девятого августа в заливе Аргентия на Ньюфаундленде. Так был образован Атлантический союз. Это была первая встреча Черчилля и Рузвельта, и оба прибыли на досмотровых кораблях — Черчилль на «Принце Уэльском», а Рузвельт на «Аугусте». Оба были крайне довольны результатами переговоров, согласно которым Великобритания будет получать помощь и в дальнейшем. А Джонни Бернхам все еще не был найден.

Судебное слушание все откладывалось, и за четыре месяца, с тех пор как Джонни пропал, Ник Бернхам похудел на тридцать фунтов. Целый эскадрон сыщиков и телохранителей прочесывал Штаты и даже заглядывал в Канаду. Но мальчик как сквозь землю провалился. На этот раз Хиллари удалось обвести Ника вокруг пальца. Ему только оставалось надеяться, что ребенок жив и здоров. А потом совершенно неожиданно восемнадцатого августа Нику позвонили. Мальчика, очень похожего на Джона, видели в Южной Каролине на старом, когда-то фешенебельном курорте. Он жил с родителями, мать — блондинка. Ник нанял самолет и лично отправился туда с тремя телохранителями, и еще десяток полицейских ожидали его на месте, и они обнаружили их — Джонни, Филиппа Мар-кхама и Хиллари с обесцвеченными волосами. Они снимали небольшой довоенный дом и жили там с двумя горничными-негритянками и старым дворецким. Маркхам поклялся матери, что скандал будет исчерпан, и сам надеялся на это, но похищение мальчика только осложнило положение. Теперь миссис Маркхам опасалась, что ее сын попадет за решетку. Именно она оплачивала их тайное логово, дожидаясь, когда утихнет шум. Но она настаивала, чтобы мальчика вернули. И, наконец, в отчаянии и из чувства уважения к Нику она сама позвонила ему.

Когда Маркхам услышал команды, усиленные мегафонами, и понял, что дом окружен, его первым порывом было бежать. Но оказалось уже слишком поздно. Перед ним выросли двое с наведенными на него дулами револьверов.

— О, ради Бога… — Он пытался выкрутиться. — Заберите ребенка.

Телохранители взяли Джонни, и Филипп увидел Ника.

— Если ты еще когда-нибудь, сукин сын, приблизишься к нам, я убью тебя собственными руками. Ты меня понял? — Ник схватил Филиппа за горло. Телохранители спокойно наблюдали за этим, и лишь подбежавшая Хиллари повисла у Ника на руке.

— Ради Бога, отпусти его. — Тогда Ник повернулся к Хиллари и изо всех сил ударил ее по лицу. Филипп, воспользовавшись случаем, нанес ему удар в челюсть. В голове у Ника зашумело, ноги у него подкосились, но он снова выпрямился и под истошные крики Хиллари вмазал Маркхаму.

— Прекрати!.. Прекрати! — Но Ника было уже не остановить. Он схватил Маркхама за волосы и с силой ударил его лицом о землю, после чего опустил руки и поднялся. Маркхам лежал на земле и громко стонал, из рассеченной брови текла кровь. Бросившаяся на Ника Хиллари попыталась было расцарапать ему лицо, но он отшвырнул ее в сторону и спокойно направился к сыну.

— Пошли, тигренок. Нам пора домой. — Челюсть у него страшно болела, но Ник уже не ощущал боли, когда в его ладони оказалась рука Джонни и они под прикрытием телохранителей тронулись в ожидавшей их машине. Но никто не предпринимал попыток напасть на них. Кроме Хиллари, лежащего на земле Маркхама и двух горничных, наблюдавших с крыльца за происходящим, никого вокруг не было. Когда они сели в машину, Ник прижал к себе сына, не стыдясь посторонних, начал покрывать поцелуями его лицо и наконец разрыдался. Четыре месяца он провел, как в аду, и теперь решил сделать все, чтобы больше такое не повторилось.

— Ой, папа! — Джонни крепко прижался к Нику. Мальчику только что исполнилось десять, и, казалось, он подрос на целый фут. — Я много раз хотел позвонить тебе и сказать, что со мной все в порядке, но они не давали.

— Они обижали тебя, сынок? — Ник утер слезы. Джонни покачал головой.

— Нет. Все было нормально. Мама говорила, что мистер Маркхам хочет стать моим отцом. Но когда к нам приехала его мать, она сказала, что он должен вернуть меня или по крайней мере сообщить тебе, что со мной все в порядке. — Ник понял, кто стоял за тем звонком, и поклялся себе, что обязательно отблагодарит эту женщину, когда они вернутся. — Еще она сказала, что больше не даст ему денег и скорее всего он окажется за решеткой. — Но Ник знал, что этого не случится, как бы ему ни хотелось — Она была очень добра и спрашивала, как мне живется. А мама называла ее старой ведьмой. — Ник и телохранители улыбнулись Джонни говорил без умолку по дороге домой, но единственное, что уловил Ник, так это то, что план их сорвался и, похитив Джона, они не знали, что с ним делать.

— Нам все еще предстоит судиться с мамой?

— И как можно скорее. — При этом сообщении вид у Джона стал удрученным, но, вернувшись домой и чувствуя себя в безопасности в собственной постели, он взял в свои ладони руку отца и улыбнулся. Ник сидел с Джонни, пока тот не заснул, а потом медленно вернулся в свою комнату, гадая, когда все это кончится.

Но по крайней мере Лиана прочитала на следующий день в Сан-Франциско добрые известия. «Джонни Бернхам найден». А неделю спустя снова была назначена дата судебного разбирательства. Суд должен был начаться первого октября, но, когда подошел этот день, все затмили сообщения о переговорах в Москве между Авереллом Гарриманом, лордом Бивербруком и Молотовым, министром иностранных дел Сталина. Они закончились подписанием протокола о помощи Соединенных Штатов и Великобритании России, и Гарриман заключил с советской стороной договор о ленд-лизе на сумму миллиард долларов. Сталин настаивал, чтобы Соединенные Штаты вступили в войну, но по совету Рузвельта Гарриман отказался. Россия должна была удовлетвориться помощью продовольствием и вооружением, и она удовлетворилась. А когда эти новости немного поутихли, Лиана прочитала, что судебный процесс Бернхам-Маркхам в Нью-Йорке идет полным ходом.




Глава тридцать четвертая


Хиллари вошла в зал суда, облаченная в темно-серый костюм и белую шляпку, — волосы ее снова приобрели естественный цвет — в сопровождении обоих партнеров юридической фирмы, представлявшей ее интересы. Со скромным видом она опустилась в кресло между своими адвокатами. Ник сидел рядом с Беном Гриром, который вынужден был постоянно напоминать своему клиенту, чтобы тот не бросал такие яростные взгляды на бывшую жену.

Дело доложили суду — вопрос о попечительстве над десятилетним сыном истцов. Затем каждая сторона получила слово. Бен Грир обрисовал Хиллари как женщину, никогда не хотевшую иметь ребенка, редко видевшуюся со своим сыном, отправлявшуюся без него в длительные путешествия, предположительно часто изменявшую Нику Бернхаму, будучи его женой.

Господа Фалтон и Мэтьюз, со своей стороны, объяснили, что Хиллари страстно любила сына и была доведена до нервного срыва отказом мужа отдать ей ребенка, когда она уходила из дома. Мистера Маркхама они представили как человека, обожающего детей, желающего помочь жене создать для Джонни новый дом. Однако, продолжали они, Ник Бернхам по своей натуре жестокий человек; он был настолько ослеплен ревностью, что обрушился на свою жену с угрозами и сделал все возможное, чтобы разрушить ее отношения с сыном, а все потому, что не мог смириться с тем, что его жена хочет с ним развестись. Они говорили и говорили. Проблемы похищения они коснулись с большой осторожностью. Вне себя от горя из-за потери сына, беспомощная перед лицом угроз Ника, Хиллари увезла Джона в надежде уберечь покой ребенка хотя бы до начала суда. Но план ее сорвался. Она не могла вернуться из-за страха перед Ником… она опасалась, что Ник причинит боль ребенку… Ник видел, какую затейливую паутину плетут адвокаты, и с трудом сдерживался, чтобы не вскочить и не закричать. И что еще хуже, он понимал, насколько сильную команду они составляют. Лучше Фалтона и Мэтьюза не было никого, и хотя Бен Грир был тоже хорош, Ник начал опасаться, что он им не ровня.

Слушания должны были продолжаться в течение двух-трех недель, и в конце главным свидетелем должен выступить сам Джонни. Но на третьей неделе слушаний Джонни заболел свинкой, и судья снова отложил дело. Судебные заседания возобновились четырнадцатого ноября. Ник и Бен Грир ощущали, что этот перерыв пошел им на пользу. Он дал им возможность перегруппироваться и найти дополнительных свидетелей, хотя Ник был разочарован, осознав, как мало тех, кто соглашался давать показания. Люди не хотели, чтобы их впутывали в это дело. Никто не был ни в чем уверен… прошло уже столько времени. Даже миссис Маркхам отказалась. Она уже сделала все, что могла, сообщив Нику о том, где находится ребенок, остальное было его делом. Она считала, что непоправимый урон уже нанесен ее имени. Имена Филиппа и Хиллари слишком долго не сходили с газетных страниц, и Ник, с ее точки зрения, был повинен в этом не меньше, чем ее сын. Ей было уже не важно, кто получит мальчика, оно ей надоело, это разбирательство. Единственное, что удалось Нику, это собрать несколько горничных, ненавидящих Хиллари, но, по их словам, никто из них не видел, чтобы она по-настоящему пренебрегала ребенком. В конце второго дня после возобновления слушаний Нику оставалось только всплескивать руками, когда они с Беном Гриром пошли посовещаться.

— Господи Иисусе, зачем она это делает, Бен? Ей ведь не нужен Джон.

— Теперь она не может отступиться. Она зашла слишком далеко. Так всегда бывает с судебными делами. Пока добираешься до конца, никому уже ничего не нужно. Но судебную машину трудно повернуть назад.

На следующий день Ник в отчаянии попытался откупиться, и на какое-то мгновение ему показалось, что битва выиграна. Он заметил заинтересованный блеск в глазах Маркхама, когда они встретились в коридоре суда, но глаза Хиллари ничего на выражали. А когда Ник в отчаянии отошел в сторону, Филипп схватил Хиллари за руку.

— Какого черта, почему ты отказала ему? На что, ты считаешь, мы будем жить следующие несколько лет? Своим наследством ты пользоваться не можешь, и ты знаешь, что сказала моя мать.

— Плевать я хотела. Я не возьму у него ни цента.

— Дура. — Он снова схватил ее за руку, но Хиллари вырвала ее.

— Пошли вы к черту оба. Мне нужен мой сын.

— С чего это? Ты ведь не любишь детей.

— Он мой. — Она говорила о Джоне, как о меховой шубе, драгоценностях или военном трофее. Пусть он ей не нужен, но свои права на него она не может не заявить. — Почему я должна что-то уступать Нику?

— Ради Бога, возьми деньги.

— Мне не нужны деньги. — Хиллари наградила Маркхама холодным, надменным взглядом.

— Да нет же, нужны. Нам обоим они нужны.

— Твоя мать передумает.

Филипп тоже рассчитывал на это Но если она не передумает, им предстояла борьба, к которой он отнюдь не стремился. Филипп опасался, что ему даже придется пойти работать, а это уж будет конец света. А Хиллари тем более никогда не станет работать — в этом он не сомневался. Но она оказалась предусмотрительнее, чем он.

— Ты никогда не слышал об алиментах на ребенка? — Хиллари нежно улыбнулась. — Ник захочет убедиться, что Джонни имеет все, что ему надо. Значит, и мы будем это иметь. Вуаля. — Она сделала реверанс, и Филипп ухмыльнулся.

— Ты чертовски умна для хорошенькой женщины. — Он поцеловал ее в щеку, и они вернулись в зал суда, где вовсю полыхало сражение. Судья считал, что они закончат к Дню Благодарения, и Ник весь напрягся при одной мысли об этом. А что, если он проиграет? Что он будет делать? Он не мог представить свою жизнь без сына. Он даже не решался думать об этом. А потом неожиданно они подошли к концу, и адвокатам было предоставлено слово для заключительных выступлений. Джонни уже дал свои показания, но он был смущен, и речь его звучала по-детски, он разрывался между обоими родителями — обожаемым отцом и матерью, которая, не сдерживаясь, рыдала прямо в зале суда и которую ему явно было очень жалко.

Судья объяснил, что обычно ему требуется от недели до двух, чтобы прийти к определенному решению. Но, учитывая напряжение, в котором пребывают обе стороны уже почти год, заинтересованность прессы и тяжелый груз, обрушившийся на плечи ребенка, на этот раз он попытается принять решение быстрее. Все будут поставлены в известность о дне оглашения решения, а пока всем следует разойтись по домам и ждать. Когда Ник выходил из здания суда, его, как и всегда, ослепляли вспышки фоторепортеров, а вокруг крутились журналисты: «Что они сказали, Ник? Где мальчик?.. Кто выигрывает?.. Не думаете ли вы, что она снова его похитит?..» Все они уже привыкли к этому. Но на этот раз, выйдя из зала суда, Хиллари остановилась с Филиппом на ступеньках лестницы и одарила всех лучезарной улыбкой Ник залез в свой лимузин, откинулся на спинку сиденья и закрыл глаза. Он несколько прибавил в весе после возвращения Джона, но в сорок уже ощущал себя восьмидесятилетним стариком.

Ник посмотрел на Грира, который сидел, склонившись над своими записями, рядом, и покачал головой.

— Знаешь, иногда мне кажется, что это никогда не кончится.

— Кончится, — поднял на него взгляд Грир. — Кончится.

— Но как?

— Это нам неизвестно. Надо подождать решения судьи. Ник вздохнул.

— Ты представляешь себе, что значит препоручить другим решение судьбы самого дорогого тебе существа?

Грир медленно покачал головой.

— Нет. Но я знаю, сколько тебе пришлось пережить, и мне очень жаль тебя. — Грир смотрел на Ника не как адвокат, но как друг. — Я чертовски надеюсь, что ты выиграешь, Ник.

— И я. А если нет? Я смогу подать апелляцию?

— Сможешь. Но это займет очень много времени. Я бы тебе советовал подождать. Дай ей полгода пожить с мальчиком, и она вместе с ним прибежит к тебе обратно. Я всю неделю наблюдал за ней, и она полностью соответствует тому, что ты о ней рассказывал. Холодная, хитрая, жестокая. Ей наплевать на сына. Стоит тебе заикнуться о чем-нибудь, и она наносит ответный удар в самое больное место.

— Да, она такая.

— Но она одумается. Попомни мои слова, она вернет мальчика. Все, чего она хочет, это победить. Публично. Чтобы она выглядела хорошей матерью. Ты же знаешь все эти мифы — Америка, материнство, яблочный пирог.

Ник улыбнулся чуть ли не впервые за всю неделю.

— Не думаю, что она ими руководствуется. Ее скорее интересуют соболиные меха и Ван-Клиф.

Грир тоже улыбнулся в ответ.

— Только не в суде. Она же не дурочка, да и адвокаты у нее смышленые ребята.

Ник посмотрел на Бена, который по-настоящему стал ему другом.

— Как и ты. — И он почувствовал, как комок застрял у него в горле. — Выиграем мы или проиграем, ты молодец, Бен. Я знаю, что ты сделал все, что мог.

— Если мы не выиграем, это ничего не будет значить.

— Мы должны выиграть.

Грир кивнул, и оба умолкли, глядя на серое зимнее небо, скользящее за окном.

Следующая неделя, когда все ждали звонка от судьи, была сплошным мучением. Днем и ночью Ник мерил шагами свой кабинет, потом мчался на работу, возвращался домой и пытался провести каждую свободную минуту с сыном. Грир ходил с видом человека, готовящегося стать отцом. Ни одно предшествующее дело не затрагивало его настолько, как это. А в доме Маркхама нервничала, как мартовская кошка, Хиллари. Она рвалась куда-нибудь поехать, но раз в жизни Филиппу удалось повлиять на нее, и он настоял на том, чтобы она осталась дома.

— Как, ты считаешь, это будет выглядеть, если какой-нибудь газетчик увидит тебя в «Эль-Марокко»?

— А чем я должна заниматься? Сидеть и стругать лошадку для сына?

— Не надо умничать. Посиди спокойно. Все уже почти закончено. — Филипп не хотел усугублять свои отношения с матерью. Та снова начинала его жалеть, но один неверный шаг мог все испортить. Филиппу чуть ли не физически приходилось удерживать Хиллари, и она осталась дома. Она становилась совершенно невыносимой, но все же сидела дома. Филипп часами играл с ней в триктрак, покупал ей галлоны шампанского, чтобы поддерживать ее в хорошем настроении, и возлагал все большие надежды на раскаяние собственной матери. Хиллари оказалась дорогой женщиной, да и его собственные вкусы требовали денег. У них было много общего, на что указывала его мать при каждой малейшей возможности, отнюдь не одобряя это. Впрочем, их мало заботило ее мнение. Надо было только получить сбережения Маркхамов или деньги на обеспечение Джона, и они снова станут счастливы. Главное — действовать наверняка, объяснял Филипп Хиллари, перенося ее на кровать. Он стащил с нее платье и скинул его на пол, когда раздался телефонный звонок.

Звонили из фирмы «Фалтон и Мэтьюз». Судебное заседание должно состояться в два часа дня. Наконец-то судья принял решение.

— Аллилуйя! — воскликнула Хиллари, стоя обнаженной рядом с кроватью. — Я свободна! — Ни слова не было сказано о Джонни, когда Филипп грубо бросил ее на кровать и раздвинул ноги.




Глава тридцать пятая


Судья с сосредоточенным и торжественным видом в развевающейся мантии вошел в зал суда. Секретарь суда сделал необходимое объявление. Все встали и снова опустились на свои места. Николас замер, затаив дыхание. Джонни ждал дома — Ник не хотел подвергать его лишнему напряжению. В коридорах кишмя кишели репортеры. Они налетали, как стервятники, почуявшие мясо, и кому-то из судебных приставов пришлось выдворить их из зала суда. Заинтересованные стороны едва сумели пробиться внутрь.

— Мистер Бернхам, — начал судья, — не будете ли вы добры подойти ко мне? — Ник кинул взгляд на Бена: он оказался не готов к этому, как не был готов и сам Бен — это было отступлением от обычной процедуры. Затем судья повернулся к Хиллари и попросил ее о том же.

В гробовой тишине оба поднялись со своих мест и подошли к судье — тот внимательно посмотрел сначала на одного, потом на другую. Судья был пожилым человеком с умными глазами, и, похоже, он посвятил немало времени обдумыванию их дела. Оно было чертовски трудным, и принять решение оказалось не так-то просто, хотя Нику верное решение и казалось очевидным.

— Я бы хотел сказать вам обоим, — начал судья, — что я сочувствую и тому и другому. Мне выпала неблагодарная задача вынести соломоново решение. Кому отдать ребенка? Разве можно его разрезать пополам? По правде говоря, в такой ситуации любое решение нанесет ребенку травму. Развод — отвратительная вещь И какое бы я ни принял решение, я причиню боль мальчику и одному из вас. Для меня крайне прискорбно, что вы не смогли преодолеть своих разногласий во имя сына. — Он еще раз посмотрел на Ника и Хиллари.

Ладони у Ника вспотели, по спине тек пот, он видел, что Хиллари тоже нервничает. Ни тот ни другой не ожидали этой речи, и она только осложнила их положение.

— Как бы там ни было, вы не смогли преодолеть разногласия. Вы уже разведены. И поскольку, — он повернулся к Хиллари, — вы уже вступили в новый брак, — тут он посмотрел на Ника, совершенно не готового к тому, что за этим последовало, — мне кажется, что ребенок получит более стабильный дом с вами, миссис Маркхам. Я присуждаю попечительство вам. — И он посмотрел на Хиллари с отеческой улыбкой — молодая дама полностью покорила его. Только тут до Ника дошел смысл слов судьи, и, позабыв о том, где он находится, он взорвался.

Ник повернулся к судье и чуть ли не закричал:

— Но он держал дуло револьвера у виска моего сына! И вы отдаете его этому человеку!

— Я отдаю ребенка вашей жене. И насколько я припоминаю, револьвер был не заряжен, мистер Бернхам. Вашей жене это было известно. И… — голос его продолжал журчать, а Ник почувствовал, что теряет сознание. Он еще подумал, что это — сердечный приступ или он просто сейчас умрет от горя. — вы имеете право навещать мальчика. По вашему желанию вы можете представить расписание посещений в суд или договориться об этом между собой Вы должны передать ребенка миссис Маркхам сегодня в шесть часов вечера. И, учитывая ваши доходы, сэр, суд назначил сумму в две тысячи долларов ежемесячно как алименты на ребенка, что, на наш взгляд не будет для вас обременительным.

Хиллари выиграла и, не дослушав судью, сияя от радости, кинулась обнимать Филиппа и обоих адвокатов. Ник стоял, не отрывая взгляда от судьи, и качал головой. Потом судья поднялся, и судебный пристав объявил:

— Судебное слушание объявляется закрытым.

Тогда Ник развернулся и сломя голову выбежал из зала суда. Бен Грир последовал за ним. Расталкивая толпу и отказываясь отвечать на вопросы, они наконец добрались до лимузина, и когда Ник повернулся к Бену, фотограф уже успел в последний раз щелкнуть вспышкой.

— Я не могу поверить в то, что он сказал.

— И я не могу. — Но с Беном уже бывало подобное, хотя то, что он переживал сейчас вместе с Ником, казалось совсем иным. Всю дорогу домой Ник сидел с каменным лицом, не зная, что сказать сыну. К шести вечера он должен сложить вещи Джонни и отослать его в жизнь, которая не сулит мальчику ничего хорошего. На миг он даже подумал а не поступить ли ему, как Хиллари, не похитить ли собственного сына? Но он не сможет вечно прятаться, и к тому же Джону это будет тяжело. По крайней мере сейчас Нику придется поступить так, как решил суд.

Ник вышел из машины и направился в дому с видом приговоренного к гильотине. Бен последовал за ним, не понимая, уходить ему или оставаться, но когда он увидел мальчика, то пожалел, что не ушел. Никогда в жизни он не видел, чтобы детское лицо искажала такая боль.

— Мы выиграли? — Все тельце ребенка напряглось в ожидании ответа, но Ник покачал головой.

— Нет, тигренок. Мы проиграли.

Джон заплакал. Не говоря больше ни слова, Ник обнял его, а Бен отвернулся, чувствуя, как и по его щекам катятся слезы; сейчас он ненавидел себя за то, что ему не удалось ничего сделать. Но детские рыдания заглушили все его мысли.

— Я не хочу уезжать, папа! Я не хочу! — Джон вызывающе вскинул голову. — Я сбегу!

— Нет, ты не станешь этого делать. Ты будешь мужчиной и выполнишь то, что предписано судом, а мы с тобой будем видеться каждые выходные.

— Я не хочу видеться с тобой по выходным, я хочу видеть тебя каждый день.

— Ну, мы что-нибудь придумаем. И Бен сказал, что мы можем предпринять еще одну попытку. Мы можем подать на апелляцию. Это займет некоторое время, но, возможно, во второй раз нам удастся выиграть дело.

— Нет, не удастся. — Джон утратил всякую надежду. — И я не хочу жить с ними.

— Сейчас мы ничего не сможем сделать. Надо немного подождать. Слушай, я буду звонить тебе каждый день. И ты мне можешь звонить, когда захочешь… — Но в глазах у Ника тоже стояли слезы, и голос его дрожал. Он прижал к себе сына и думал о том, как было бы хорошо, если бы все вышло иначе. Почему жизнь так несправедлива. Он любил сына, а кроме ребенка, у него не осталось ничего. Но такие мысли ничему не помогут. Им обоим было тяжело, и он должен помочь мальчику. — Пошли, тигренок. Будем собираться.

— Прямо сейчас? — с ужасом спросил Джон. — Когда я должен уехать? Ник с трудом сглотнул.

— В шесть часов. Судья считает, что мы должны покончить с этим делом как можно скорее. Так что дела обстоят таким вот образом, дружок.

Ник распахнул дверь, но Джон смотрел на него, не шевелясь. Казалось, мальчик пришел в состояние полного шока, как и сам Ник. Это был самый страшный день их жизни. А затем, еле волоча ноги и заливаясь слезами, Джон подошел к двери и снова посмотрел на Ника.

— Ты будешь звонить мне каждый вечер? Ник кивнул, пытаясь спрятать слезы за дрожащей улыбкой.

— Да.

— Ты клянешься?

— Клянусь. — Ник поднял руку, и Джон снова кинулся в его объятия.

Они поднялись наверх и с помощью горничных упаковали три саквояжа с одеждой и игрушками. Ник хотел, чтобы Джон это сделал сам. Когда они закончили, Ник встал и огляделся.

— Этого должно хватить. Остальное можешь оставить здесь, чтобы тебе было чем заняться, когда ты будешь сюда приходить.

— Ты думаешь, она позволит?

— Обязательно позволит. Ровно в шесть раздался звонок в дверь, и на пороге появилась Хиллари.

— Можно войти? — Она улыбнулась отвратительно приторной улыбкой, и Ник ощутил новый прилив ненависти к ней. — Джонни сложил вещи?

Она нарочно посыпала раны солью. Ник посмотрел ей в глаза — они по-прежнему были черными и прекрасными, но абсолютно пустыми.

— Ты можешь гордиться собой.

— Судья оказался мудрым человеком.

— Просто старый дурак. Нику оставалось надеяться только на то, что Бен прав и сын ей скоро надоест. Джонни вышел, остановился рядом с Ником и посмотрел сквозь слезы на мать.

— Готов, милый?

Джон покачал головой и прижался к Нику.

— Он сложил свои вещи? — Хиллари посмотрела Нику в глаза.

— Да. — Ник указал на саквояжи в коридоре. — Я бы хотел обсудить с тобой, когда я смогу с ним видеться.

— Да, конечно. — Теперь она была готова проявить великодушие. Ник мог видеться с сыном когда угодно. Она уже добилась своего. Мальчик принадлежит ей. Так что теперь Ник может говорить о ней все, что угодно, это не лишит ее попечительства над Джоном. Даже мать Филиппа позвонила и поздравила их. — Я тоже хотела бы попросить тебя кое о чем.

— О чем? — тяжело спросил Ник.

— Мы можем войти внутрь? — Ник так и не пригласил Хиллари зайти.

— Зачем?

— Я бы хотела переговорить с тобой с глазу на глаз.

— Нам не о чем говорить.

— А я думаю, есть. — Она сверлила Ника взглядом, и тот, осторожно отстранив Джонни, повернулся и направился в библиотеку. Хиллари поспешно двинулась за ним.

— Я бы хотел увидеться в ближайшие выходные, если тебя это устраивает.

— Я уточню наши планы и дам тебе знать. Я еще не знаю наверняка, что мы будем делать.

Ник с трудом сдерживался, чтобы не дать Хиллари пощечину.

— Позвони мне сегодня же. Мальчику нужно время, чтобы привыкнуть к новой обстановке. Ему будет проще, если на этих днях он сможет вернуться сюда.

376

— А откуда мне знать, что ты не сбежишь с ним?

— Я не могу так поступить. — Хиллари и сама достаточно хорошо знала Ника, чтобы понимать, что он никогда этого не сделает. — Так что ты хотела мне сказать? — Ник устремил на Хиллари тяжелый взгляд.

— Чек.

— Какой чек?

— Деньги на содержание ребенка. Полагаю, я должна их получать с сегодняшнего дня, раз Джонни уезжает со мной. — Ник посмотрел на нее, не веря своим ушам, потом, не говоря ни слова, открыл ящик, достал чековую книжку и, склонившись, вывел ее имя, свое и сумму.

— Меня тошнит от тебя, — промолвил он, протягивая ей чек дрожащей рукой.

— Благодарю. — Хиллари улыбнулась и вышла. Ник последовал за ней в прихожую, где рядом с саквояжами стоял Джонни. Теперь уже ничего нельзя было изменить. Наступил конец. Война проиграна. Ник обнял Джонни и под звук детских рыданий нажал кнопку лифта. Один за другим в лифт загрузили саквояжи, и Хиллари крепко взяла сына за руку. Они вошли в кабину, и медленно сходящиеся створки дверей скрыли из вида рыдавшего Джонни. Ник остался один и, теперь уже не сдерживаясь, прижался к стене и дал волю слезам.




Глава тридцать шестая


Джонни переехал к матери вечером третьего декабря. Тремя днями позже Лиана прочла в газете о печальном для Ника исходе разбирательства. Этого-то она и боялась. Ребенка редко отдавали отцу, даже такому, как Ник, хотя Лиана надеялась и молилась об этом. Дядюшка с изумлением взирал на нее, когда в то утро с отчаянным видом она застыла с газетой в руках.

— Что-нибудь случилось? — Он никогда раньше не видел ее в таком состоянии, и Лиана ответила не сразу. Он уже начал гадать, не случилось ли чего во Франции, хотя, просматривая газету, сам ничего не заметил. И наконец Лиана собралась с силами:

— С моим другом произошла ужасная вещь.

— Я его знаю? — Лиана покачала головой.

Дядюшка скорее всего читал об этом суде, но она никогда не говорила ему, что знает Ника Бернхама. Она почувствовала, как свинцовая тяжесть наваливается ей на грудь, стоило представить себе, что ощущал Ник, расставаясь с мальчиком.

Но она взяла себя в руки и встала — ее ждала работа. Однако мысли о Нике преследовали ее целый день, и на этот раз, сняв трубку, она не положила ее обратно на рычаг. Она попросила соединить ее со «Сталью Бернхама» в Нью-Йорке, и, когда телефонистка набрала номер и на другом конце ответили, Лиана попросила к телефону Ника. Но его не оказалось на месте. Лиана не стала сообщать своего имени, а лишь задумалась над тем, куда он мог отправиться зализывать раны. Лиана допускала, что в отчаянии он позвонит ей сам, но знает ли он, что она теперь на Западном побережье? Связи между ними давно оборвались, и это было к лучшему. Для нее этот роман всегда будет сопряжен с муками из-за Армана. Но ведь теперь Ник потерял сына, и у него не осталось никого. Но потом она улыбнулась собственным мыслям: как все-таки она глупа. Ведь они не виделись уже полтора года, год как Ник разведен. Наверняка сейчас с ним какая-нибудь милая женщина, возможно, поэтому он и развелся. И если ее догадка верна, есть надежда, что подруге Ника достанет доброты и она сумеет пролить бальзам на его израненную душу. Как, должно быть, мучительно переживает он потерю единственного сына и необходимость отдать его в руки ненавистной женщины.

— У тебя такой вид, словно кто-то умер, — заметил дядя Джордж вечером. — По-моему, ты переутруждаешься в этом дурацком Красном Кресте. — К тому же была суббота, а он не одобрял того, что Лиана проводит на работе не только будни, но и выходные.

— Мы занимаемся совсем не дурацкими вещами, дядя Джордж.

— Тогда почему у тебя такой грустный вид? Тебе надо выезжать из дома и развлекаться. — Это был старый рефрен.

Лиана улыбнулась. По крайней мере дядя перестал ее сводить с сыновьями своих друзей. Он уже понял, что Лиану не поколебать. Она жила только письмами Армана. Помятые, с замусоленными углами, они приходили через Южную Францию, а иногда задерживались на несколько недель в ожидании, пока кто-то не поедет в Англию или в Испанию, но в конечном счете они доходили до Сан-Франциско — и каждый раз Лиана испускала вздох облегчения и сообщала девочкам, что папа жив и здоров. Джордж не переставал удивляться ее верности. Он знал множество женщин, которые в такой ситуации не преминули бы изменить своим мужьям. С улыбкой он вспоминал многих из них, с кем общался во время предыдущей войны. Но в этом отношении Лиана скорее походила на своего отца, чем на него. Он восхищался этим ее качеством, хотя и не мог не считать его глупым.

— Знаешь, из тебя бы получилась хорошая монахиня, — подшучивал он над Лианой.

— Возможно, это и есть мое призвание.

— Еще не поздно постричься.

— Вот я и готовлюсь. — Каждый вечер они играли в домино и вели подобные перепалки. Трудно было поверить, что снова приближается Рождество и они прожили в Сан-Франциско целый год. Казалось, война тянется уже тысячу лет, хотя прошло всего лишь два с небольшим года, как она охватила Францию, Арман все еще был жив, и каждую ночь Лиана благодарила за это Господа. Теперь время от времени он намекал в своих письмах на то, чем занимается, и Лиана уже знала об Андре Маршане. Но не было ни малейшего признака, что война близится к концу. Бомбардировки Лондона продолжались, англичане отважно сопротивлялись, и, хотя немцы тысячами гибли на русском фронте, ничто не указывало на то, что они готовы уступить. Но все это казалось таким далеким, пока той же самой ночью шестого декабря Лиана, забравшись в постель, вдруг не поняла, что не может уснуть. Она встала, обошла тихий дом, размышляя об Армане, и, наконец, добралась до библиотеки и села за стол, понимая, что большая часть ее письма будет вымарана цензурой. Арман мог посылать ей письма через подпольные каналы, ее же письма могли дойти до него только официальным путем, а, значит, их прочтут немецкие цензоры в Париже. Она старалась следить за тем, что пишет, и, наконец, зевнула, надписала адрес и уставилась в заоконную тьму декабрьской ночи. И лишь после этого, немного приободрившись, Лиана вернулась в постель.

Но и на следующее утро Лиана ощущала тревогу. Она могла думать лишь об Армане и, как всегда, с волнением раскрыла газету в поисках новых сообщений о войне в Европе.

— Это ты бродила прошлой ночью, Лиана? Или грабители? — улыбнулся ей дядюшка, когда они сидели за завтраком. Он уже привык к ее ночным бдениям. Правда, в первый раз, услышав ее шаги, он выскочил с заряженным револьвером, и оба они закричали и подпрыгнули от неожиданности.

— Наверное, грабители, дядя Джордж.

— Они забрали наши рождественские подарки? — влетела в комнату Элизабет. Ей уже было девять лет, и времена Санта-Клауса для нее миновали. Теперь ее гораздо больше тревожило, что грабители могут совершить налет на огромный склад подарков, хранившихся наверху в шкафу.

— Надо проверить, — улыбнулась Лиана дочери, глядя, как та вместе с сестрой направляется в сад.

Девочкам очень хорошо жилось в Сан-Франциско, и, хотя они скучали по отцу, они прижились здесь, и им ни разу не пришлось столкнуться с унижениями, пережитыми в Вашингтоне, так как дядюшка старательно следил за тем, чтобы не называть мужа племянницы нацистом. Лиана была ему очень благодарна, и в этот день отправилась в Красный Крест с более легким сердцем, чем накануне. Она думала о том, как Ник переживет расставание с сыном, но по опыту собственных горестей знала, что время смягчает удары судьбы. Она понимала, что Нику нелегко, но со временем его боль притупится, точно так же как ее собственная, связанная с воспоминанием о нем. Все это время, пока она вела тихую и размерную жизнь в Сан-Франциско, Лиана постоянно помнила о Нике. Она сама удивлялась, каким недавним ей иногда казалось их путешествие на «Довиле». Однако теперь постепенно Ник начал удаляться. Иногда в ее снах образ Ника соединялся с образом Армана, и, проснувшись, Лиана не могла понять, где она, с кем, как сюда попала, пока не выглядывала в окно, не видела мост Золотые Ворота или не слышала сирен с маяка, гудевших во время тумана. И тогда она все вспоминала и понимала, какое расстояние отделяет ее и от того, и от другого. Ник стал частью ее прошлого, но одной из самых дорогих сердцу частей. Он дал ей то, чего она не получала ни от кого другого, и сказанные им слова помогли ей продержаться эти полтора года. Ей потребовались силы, веру в которые внушил ей он, когда они расставались. Она призывала их, когда ей приходилось по четыре-пять недель ждать писем от Армана, читать ужасающие сводки с фронта, когда она представляла себе опасность, которой подвергается Арман, работая с немцами в Париже. Она нуждалась в этих силах ежедневно, они нужны ей были для девочек и даже для дяди Джорджа. Но еще больше эти силы потребовались ей, когда, вернувшись с девочками из церкви, она включила радио. Она часто слушала последние известия, но теперь застыла посреди комнаты, не в силах поверить собственным ушам: В Пёрл-Харборе на Гавайях были потоплены и получили серьезные повреждения шесть военных кораблей, а на аэродроме военно-воздушных сил уцелело всего шестнадцать бомбардировщиков. Ранним утром японцы нанесли неожиданный удар по Гавайям, оставив после себя тысячи убитых и раненых, и теперь стало ясно — Соединенные Штаты вовлечены в войну.

Побледнев, с бешено колотящимся сердцем Лиана сбежала вниз, чтобы найти дядю, и увидела, что он стоит в кабинете и со слезами на глазах тоже слушает последние известия. Впервые враг вторгся на землю его родины, страны, которая была столь ему дорога. Лиана бесшумно приблизилась к дядюшке, и, обнявшись, они выслушали обращение президента Рузвельта. Больше никаких вопросов не было. Америка вступила в войну. Оставалось только утвердить это на следующий день в сенате. А еще через три дня, одиннадцатого декабря, войну Штатам объявили Германия и Италия, и конгресс принял объединенную резолюцию, подтвердившую, что Америка находится в состоянии войны. Для американцев наступила новая и безрадостная эпоха. Вся страна была потрясена нападением на Пёрл-Харбор, и теперь все гадали, достанет ли японцам решимости, чтобы подвергнуть бомбежке главные города континента. В одночасье вся страна погрузилась в состояние смятения и неуверенности.




Глава тридцать седьмая


Утром седьмого декабря в Нью-Йорке тоже началась паника, хотя люди не боялись так, как на Западном побережье. Гавайи находились довольно далеко, однако сам факт, что враг посмел напасть на Америку, в то утро потряс всех. Обращение Рузвельта к народу с объявлением войны восприняли чуть ли не с облегчением. Теперь Соединенные Штаты могут закатать рукава и дать сдачи. Оставалось только надеяться, что японцы не успеют повторить налет, совершенный на Пёрл-Харбор.

Ник узнал о случившемся через час с небольшим. Когда Хиллари забрала Джонни, он в тот же вечер сел в машину и гнал до тех пор, пока его не потянуло в сон; так что следующее утро застало его на обочине дороги далеко от Нью-Йорка. Ник не раздумывал о том, куда едет, это его нисколько не заботило. Просто хотелось ехать и ехать вперед. На следующий день он позвонил Хиллари и поговорил с Джонни, но когда Ник попробовал договориться о встрече в выходные, ему ответили, что у Маркхамов другие планы. Они на несколько дней уезжали из Палм-Бич в гости к миссис Маркхам, и Ник мог догадаться зачем — выпрашивать у старухи денег. Все это означало, что Нику не удастся увидеть Джонни до следующих выходных. Поняв 3 это, он позвонил к себе в офис и предупредил, что берет отпуск на неделю. Там все знали, с чем это связано, и ему не пришлось ничего объяснять. Все равно он не мог бы работать, а пребывание за городом приносило некоторое облегчение. И как бы Ник ни тосковал по сыну, через несколько дней, проведенных на свежем воздухе, он почувствовал себя лучше. Он звонил Джонни каждый вечер, как обещал, переезжал из одного маленького городка в другой, останавливался в дешевых гостиницах, ел простую пищу и гулял по лесным дорогам и берегам замерзших озер. Силы постепенно восстанавливались. И в день налета на Пёрл-Харбор Ник гулял почти до ленча, прежде чем вернуться в маленькую гостиницу, где остановился. Он съел тарелку супа, выпил кружку пива, закусил огромным куском сырного пирога и лишь затем полувнимательно прислушался к звукам радио, которое включил кто-то в другом конце зала, — Ник был уверен, что в воскресенье не может произойти ничего особенного. Сначала он не мог вникнуть, о чем шла речь, но вдруг разобрал сказанное и застыл вместе с миллионами своих соотечественников. А дослушав, встал и пошел в свой номер собираться. Он еще не знал зачем, но понимал, что должен непременно вернуться в Нью-Йорк. Идиллия в Новой Англии завершилась. Он оплатил счет, позвонил в квартиру Хиллари и оставил для Джонни сообщение, что едет назад и они увидятся сегодня же вечером. К черту расписание визитов. Ник схватил свои сумки и выбежал из гостиницы. Ему потребовалось четыре с половиной часа, чтобы добраться до Нью-Йорка, и, даже не заехав домой переодеться, он тут же направился в свой офис на Уолл-стрит, где и уселся за свой стол в том самом виде, в каком бродил по лесам Массачусетса. В офисе царила воскресная тишина. Ник знал, что должен делать, он и сюда-то приехал только для того, чтобы успокоиться и утвердиться в своем решении.

Всю дорогу домой он слушал новости по радио. Военно-воздушные силы вели наблюдение за Западным побережьем, но больше вражеских самолетов не появлялось. Пёрл-Харбор также не подвергался вторичному нападению.

Сделав несколько записей, Ник собственноручно набрал номер, его попросили подождать, но президент подошел к телефону на удивление быстро Хотя сейчас, наверное, Рузвельту звонили со всей страны. Ник знал, что теперь он, будучи президентом фирмы «Сталь Бернхама», становится наиважнейшим лицом.

Прижав к уху трубку, Ник поспешно делал записи. В этот воскресный вечер, несмотря на свою затрапезную одежду, он вновь ощутил себя на коне. Впервые в жизни Ник проиграл, но это еще не означало, что он вообще стал неудачником. Когда-нибудь Джонни вернется к нему, а сейчас, может быть, и к лучшему, что он побудет с Хиллари. У Ника появились большие планы, и теперь, после вступления Америки в войну, многое переменится. Теперь у него не будет ни единой свободной минуты. Когда президент взял трубку, Ник сосредоточился и объяснил причину своего звонка. Разговор был коротким, но плодотворным, и Ник добился всего, чего хотел. Теперь оставалось только закрыть кабинет и идти к Джонни. Да еще нужно позвонить Бретту Уильямсу.

Бретт Уильямс был правой рукой Ника и руководил операциями внутри страны весь год, пока Ник отсутствовал. Через пять минут Ник застал его по домашнему телефону. Бретт ждал этого звонка целый день и теперь, услышав голос Ника, ничуть не удивился. Оба понимали, что их ждет. Война означала расцвет их отрасли, и все же им было страшно.

— Ну что ты думаешь, Ник? — Ни тот ни другой не произнес общепринятых приветствий, не было упомянуто и о неудачной попытке отсудить попечительство над Джонни. Оба слишком хорошо друг друга знали. Бретт Уильямс начал работать в фирме еще при отце Ника и стал незаменимым, когда дело перешло в руки Бернхама-младшего.

— Похоже, нам предстоит чертовски много работы. И еще много чего другого. Я только что звонил Рузвельту.

— Кто ему, бедняге, только не звонит сейчас Ник улыбнулся. Уильямс был очень своеобразным человеком. Он вырос на ферме в Небраске, закончил Гарвард, получил степень в Кембридже. От полей Небраски до своего сегодняшнего положения он прошел длинный путь. — Я тут сделал кое-какие записи. Пегги перепечатает их для тебя завтра. А сейчас я хочу задать несколько неотложных вопросов.

— Давай.

Ник некоторое время колебался, решая, действительно ли он хочет того, что решил. Он собирался обратиться к Уильямсу с нешуточной просьбой. Но он знал, что Уильямс его не подведет — никогда не подводил его раньше, не подведет и теперь. Но ему хотелось услышать это от самого Уильямса Уильямс ничуть не удивился просьбе Ника, как не удивился ей и Рузвельт. Это было единственное, что оставалось Нику, учитывая, кем он был. И Уильямс, так же как и президент, сразу понял это.

Теперь Ника заботило лишь одно — чтобы его понял Джонни.




Глава тридцать восьмая


Ник забрал Джонни у Хиллари в пятницу. Перед уходом из офиса он покончил со всеми делами, освободив все выходные для своего сына. Мальчик был на седьмом небе. Хиллари холодно поздоровалась с Ником, как и он с ней, и, поджав губы, смотрела на встречу сына и отца.

— Привет, Хиллари. Я завезу его обратно в воскресенье в семь.

— Лучше было бы в пять. — Казалось, между ними вот-вот готова вспыхнуть ссора, но Ник решил не ругаться с ней на глазах у ребенка. Джонни и так приходилось несладко, и Ник не хотел отравлять их встречу.

— Хорошо.

— Где вы будете?

— У меня.

— Пусть он позвонит мне завтра. Я хочу знать, что с ним все нормально.

Ее слова царапнули Ника за живое, но он безмолвно кивнул, и они сели в машину. По дороге Ник засыпал Джонни вопросами, и мальчик, хотя и предпочел бы жить с отцом, вынужден был признать, что мать вела себя с ним хорошо. И миссис Маркхам очень ласково встретила его на Палм-Бич. Она надарила ему кучу подарков, гуляла с ним и вообще понравилась Джону. Он сказал, что не часто видел мать и Филиппа. В основном их не было дома, и у него сложилось впечатление, что Филипп не слишком любит детей.

— Наверное, они хорошие. Но с ними совсем не так, как с тобой, папа — Войдя в свою старую комнату, он расплылся в улыбке и кинулся на кровать.

— Добро пожаловать домой, сынок. — Ник смотрел на него со счастливой улыбкой, и боль прошедших девяти дней начала притупляться. — Как хорошо, что ты снова здесь.

— И мне так хорошо здесь.

Вечером они устроили тихий обед на двоих, и Ник сам уложил сына в постель. Ему надо было о многом поговорить с мальчиком, но сейчас это могло подождать. В субботу они катались на коньках в Центральном парке, а потом пошли в кино и ели гамбургеры. Все это очень отличалось от их прежней жизни, в их отношениях исчезла легкость привычного сосуществования, но Ник все равно был рад. А в воскресенье он сказал сыну то, что откладывал два дня. Они несколько раз возвращались к Пёрл-Харбору и к тому, что это означает для Соединенных Штатов, но лишь в воскресенье днем Ник сообщил, что уходит в армию.

— Ты? — Джонни посмотрел на него с изумленным видом. — Ты хочешь сказать, что пойдешь сражаться с японцами?

Ник кивнул.

— Не знаю, куда меня пошлют, Джон. Могут послать куда угодно.

Мальчик задумался, а потом поднял на отца глаза.

— Это значит, ты снова уедешь, как тогда в Париже. — Он не стал напоминать отцу о том, что тот обещал никогда больше не бросать его, но Ник все равно увидел укоризну в его взгляде. И вдруг, несмотря на то что весь мир перевернулся вверх ногами и что Гавайи подверглись авианалету, Ник ощутил вину за то, что записался добровольцем. Потому-то он и звонил Уильямсу. Как глава крупнейшего промышленного предприятия страны, он мог получить броню. Но этого Ник не хотел, он хотел идти сражаться за свою страну. Сына у него отняли, и он решил уехать от всего этого — от Хиллари, от судебных заседаний, от мучений, связанных с апелляцией, и даже от этой укоризны в глазах сына за то, что Ник не смог удержать его. Бродя по лесам Массачусетса, Ник понял, что нуждается в радикальных переменах, и, как только услышал о Пёрл-Харборе, сразу понял, что должен идти воевать. Он звонил Рузвельту, чтобы поставить президента в известность и ускорить процесс зачисления в армию. Он переговорил с Бреттом и попросил того возглавить «Сталь Бернхам», пока он отсутствует. Только Бретту можно было доверить фирму. И поскольку тот согласился, путь свободен.

— Когда ты уезжаешь, папа?

Джонни задал этот вопрос совсем как взрослый человек. За последние месяцы ему пришлось немало повидать, и он сильно повзрослел.

— Не знаю, Джонни. Возможно, не сразу — все зависит от того, куда меня пошлют. — Джонни обдумал ответ отца и кивнул. Но весь остаток дня был омрачен, и Ник был вдвойне рад тому, что не стал говорить Джону об этом раньше.

Даже Хиллари обратила внимание на подавленное состояние мальчика, когда Ник его привез. Она посмотрела на Джонни, потом перевела взгляд на Ника и спросила:

— Что случилось?

— Я сказал ему, что ухожу в армию.

— В морскую пехоту? — изумленно спросила Хиллари, и Ник кивнул. — Но ведь ты уже отслужил.

— Наша страна вступила в войну, или ты не слышала об этом?

— Но ты не обязан идти в армию. Ты освобожден от военной службы.

Ник заметил, что Джонни с интересом прислушивается к их разговору.

— У меня есть долг перед страной.

— Ты что, считаешь, я сейчас начну распевать «Звездно-полосатый флаг»?

Ник проигнорировал замечание Хиллари и склонился, чтобы поцеловать сына.

— До свидания, Джон. Я позвоню тебе завтра. — Он должен был явиться в Квантико, штат Виргиния, во вторник, после чего ему предстояли две полные забот недели. Он уже давно числился в резерве, поэтому ему не надо было проходить переподготовку, и он возвращался в армию в том же звании майора, в котором когда-то покинул ее.

Вечером, вернувшись к себе, Ник задумался: неужто Хиллари начнет внушать Джону, что он не должен идти на фронт? Что это глупо. Что тогда подумает мальчик? Что отец его попросту бросил. И Ник вдруг снова ощутил страшную усталость, потом попытался выкинуть эти мысли из головы и, вернувшись в кабинет, решил заняться делами. До вторника надо было многое сделать.




Глава тридцать девятая


Когда во вторник утром Ник явился на военную базу в Квантико, он поразился, как много добровольцев возвращалось обратно в армию. Он встретил нескольких знакомых из числа резервистов, а вокруг стояли еще легионы молодых людей, записывавшихся добровольцами. Надев форму, Ник даже удивился, насколько удобно он себя в ней почувствовал. Он прошелся по коридору, и какой-то нервный юноша, вскочив, обратился к нему, назвав его полковником.

— Это генеральские погоны, сэр! — Рявкнул на него Ник, пытаясь сдержать смех, и юноша чуть не описался от страха.

— Да, сэр! Генеральские! — Свежеиспеченный солдатик исчез, а Ник, улыбаясь, завернул за угол и натолкнулся на старого приятеля, который наблюдал эту сцену.

— Как тебе не стыдно. Эти ребята такие же патриоты, как и ты. А может, и больше, чем ты. Решил развлечься после трудовой недели в офисе? — С этим человеком Ник учился в Йеле, потом тот получил адвокатскую практику, а много лет спустя они вместе стали резервистами.

— А с тобой что случилось, Джек? Неужто тебя дисквалифицировали?

— Естественно, как бы я иначе оказался здесь? — Оба рассмеялись и двинулись вдоль по коридору. Им предстояло получить предписание относительно места службы. — Хотя должен тебе признаться, вчера ночью я решил, что я все-таки идиот.

— Я знал это, еще когда ты был в Йеле. Ты ничего не слышал, куда нас могут послать? — Ник посмотрел на приятеля.

— В Токио. В гостиницу «Империал».

— Звучит неплохо, — улыбнулся Ник. Было странно вновь оказаться в военной среде, но вовсе не неприятно. Накануне вечером Ник разговаривал с Джонни, и ему показалось, что мальчик наконец понял его. Более того, в голосе Джонни слышалась гордость за отца, и это принесло Нику огромное облегчение.

Ник и Джек отсалютовали девушке-лейтенанту, вручившей им назначение, и девушка улыбнулась им в ответ. За всю неделю она еще не видела такой симпатичной пары, и, хотя на левой руке Джека Эймса поблескивало обручальное кольцо, она успела заметить, что у Ника Бернхама такового не было.

— Их надо вскрыть при вас, лейтенант? Или можно подождать?

— Как вам угодно, главное, чтобы вы вовремя оказались на месте.

Девушка улыбнулась, и Джек с нервной ухмылкой первым раскрыл конверт.

— Победитель получает… черт. Сан-Диего. А у тебя, Ник?

Ник раскрыл конверт и взглянул на небольшой листок.

— Сан-Франциско.

— Ну а потом уже в Токио, да, моя сладенькая? — и Джек ущипнул девушку за щеку.

— Я — лейтенант, — деланно возмутилась та. Они вернулись в коридор, и Ник погрузился в размышления.

— В чем дело? Тебе не нравится Сан-Франциско?

— Нет, вполне устраивает.

— Так что же тогда?

— В предписании сообщается, что я должен быть там в следующий вторник.

— Ну и что? У тебя другие планы? Возможно, еще не поздно переиграть.

— Не в этом дело. Я должен выехать послезавтра Я сказал моему мальчику… — Ник замер, и Джек понял, в чем дело. У него тоже были жена и трое дочерей. Джек похлопал Ника по плечу и оставил его наедине с мыслями. Тем же вечером Ник позвонил Джонни. Оказалось не просто сообщить сыну эту новость. Он уже знал, что уезжает поездом в четверг вечером, а до этого получит отпуск на сутки. Этого времени, конечно, явно не хватало, чтобы попрощаться с сыном, но большего у них не было. Сначала Ник переговорил с Хиллари и объяснил ей ситуацию, и раз в жизни та повела себя прилично и согласилась отпустить Джонни в среду вечером, чтобы он провел с отцом четверг до времени отправки. Потом она позвала к телефону Джонни, сказав Нику, чтобы тот сам с ним поговорил.

— Привет, папа.

— Майор папа, с вашего позволения. — Ник старался сохранить бодрость, но думал лишь о предстоящем расставании. Это было непросто для них обоих, и он боялся, как бы Джонни не почувствовал себя брошенным. Но с другой стороны, Ник знал, что делает то, что ему велит долг. — Как поживаешь, тигренок?

— У меня все о'кей. — Но голос мальчика звучал грустно Он еще не оправился от новости, которую Ник сообщил ему два дня назад, а теперь ему предстояло узнать еще более грустные известия.

— Как насчет того, чтобы побыть со мной завтра?

— А можно? — обрадовался Джонни — Ты думаешь, мама разрешит?

— Я уже спросил у нее, и она согласилась.

— Ура! Как здорово!

— Я заеду за тобой в пять часов. Вечером ты будешь у меня и давай думать, где хочешь пообедать.

— Ты хочешь сказать, что уже получил увольнительную?

— Конечно. Я ведь важное лицо. Джонни рассмеялся.

— Наверное, морским пехотинцем быть очень здорово.

Ник застонал.

— Я бы этого не оказал. — Прошло уже восемнадцать лет, но он до сих пор помнил учебный лагерь для новобранцев. — Как бы там ни было, завтра увидимся. В пять часов. — Он повесил трубку и не спеша отошел от телефона. Им предстояло тяжелое прощание, но оно было не тяжелее того, что пришлось им пережить всего несколько недель тому назад. Ник вспомнил о суде и усилием воли отогнал от себя эти мысли. Его до сих пор била дрожь при воспоминании о том вечере, когда Хиллари приехала забирать Джонни. Нынешнее прощание обещало быть не проще, и Ник не ошибся.

Он сообщил Джонни новость за обедом на следующий вечер, и мальчик замер, не отводя от него глаз. Это не вызвало у него ни слез, ни возражений, он просто молчал и смотрел на Ника с таким видом, что у того разрывалось сердце.

— Ну же, тигренок. Все не так плохо.

— Ты обещал, что больше никогда не оставишь меня. Ты обещал, папа. — Он не жаловался, а просто тихо и спокойно констатировал факт.

— Но, Джонни, началась война.

— Мама говорит, что ты не обязан уходить в армию.

Ник тяжело вздохнул.

— Она права. Если бы я захотел, я мог бы спрятаться за своим письменным столом, но это было бы неправильно. Неужели ты гордился бы мной, если бы я так поступил? Через несколько месяцев отцы всех твоих друзей пойдут на войну. И что бы ты тогда думал?

— Я бы радовался, что ты здесь, со мной. — По крайней мере Джонни не кривил душой. Но Ник только покачал головой.

— В конце концов тебе стало бы за меня стыдно. Неужели ты действительно хочешь, чтобы я остался?

— Не знаю. — Джонни долго сидел, опустив глаза в тарелку. — Я просто хочу, чтобы ты не уезжал. — Наконец он взглянул на Ника.

— И я бы очень хотел, чтобы японцы не ударили по Пёрл-Харбору, Джон. Но они напали на нас. И теперь наша очередь ответить. В Европе война идет уже очень давно.

— Но ты говорил, что мы никогда не вступим в войну.

— Я оказался не прав, сын. Я чертовски ошибался. А теперь я должен выполнить свой долг. Я буду безумно скучать по тебе каждый день и каждую ночь, но мы оба должны понимать, что я поступаю правильно.

Слезы медленно выступили на глазах Джона. Нику не удалось убедить его.

— А что, если ты не вернешься? — хриплым голосом спросил мальчик.

— Я вернусь. — Ник хотел было добавить «клянусь тебе», как и раньше, но за последнее время ему не очень удавалось выполнять свои клятвы. — Просто верь в это, сын. Верь, что я вернусь, — и я вернусь.

Рассказывая Джону о Сан-Франциско, Ник заплатил по счету, и они отправились домой. Ник странно чувствовал себя в военной форме, но за последние несколько дней униформа стала мелькать повсюду. Они вышли из ресторана обнявшись, и Ник задумался, станет ли сын когда-нибудь гордиться отцом или ему будет все равно и он не сохранит в памяти ничего, кроме чувства горечи — сначала его обманула мать, не проявлявшая о нем заботу, потом ничего не соображающий судья и, наконец, отец, сбежавший поиграть в солдатики. С тяжелым сердцем Ник уложил Джона в постель, но на следующий день стало еще хуже. Они долго гуляли в парке, наблюдая за пируэтами конькобежцев на катке, но мысли их были далеко, и, казалось, время бежит слишком быстро. В четыре часа Ник вернулся с Джоном к Хиллари, и та, открыв дверь, внимательно посмотрела на сына. Вид у него был такой, словно кто-то умер, и она не стала уходить, пока Ник прощался с ним.

— Береги себя, сын. При любой возможности я буду звонить тебе из Сан-Франциско. — Ник опустился на колени рядом с плачущим мальчиком. — Береги себя, слышишь? Я вернусь. Знай это, я вернусь.

Но Джонни в ответ лишь обхватил отца за шею.

— Не уезжай… не уезжай… тебя убьют.

— Не убьют. — Ник тоже с трудом сдерживал слезы, и Хиллари отвернулась. Впервые в жизни их боль затронула и ее душу. Ник еще раз крепко обнял мальчика и поднялся. — А теперь ступай, сын.

Но Джон остался стоять, глядя вслед Нику — тот, выйдя на улицу, еще раз повернулся и помахал рукой, а потом побежал ловить такси — высокий светловолосый военный с темно-зелеными глазами, омытыми слезой.

Ник собрал свои вещи и попрощался с горничной. Та тоже всплакнула, и он обнял ее перед уходом, потом пожал руку Майку внизу у входной двери и отправился на вокзал. Заняв свое место в окружении других военных, Ник вспомнил о последнем поезде, который ему довелось провожать, — поезд увозил Лиану в Вашингтон, а он стоял на платформе и смотрел вслед уходящему составу. Как изменились с тех пор их жизни, по крайней мере, его жизнь. Он надеялся, что с ней ничего не случилось и что Арман все еще жив. Теперь он на собственном опыте знал, какое душераздирающее расставание им пришлось пережить в Тулоне. Пока поезд бежал на запад, Ник думал лишь о сыне, как тот смотрел на него и плакал. Во время одной из остановок Ник попытался позвонить ему, но Джона не было дома, и Нику пришлось поспешно возвращаться в вагон. Он пытался дозвониться до него и из Сан-Франциско, но все время оказывался у телефона в неподходящее время. Его завалили приказами, распоряжениями и назначениями — надо было привыкать к новому военному режиму. Так что когда наконец Ник добрался до своей комнаты, он почувствовал себя так, словно у него гора свалилась с плеч. Военно-морские силы заняли несколько небольших гостиниц на Рыночной улице, так как больше расселять новобранцев было негде. И когда Ник во вторник вечером закрыл за собой дверь номера, ему уже не верилось, что прошла всего лишь неделя с тех пор, как он надел форму. Казалось, что он в армии уже многие годы и служба ему смертельно надоела. Но шла война, и Ник надеялся, что в ближайшее время он поднимется на борт корабля В этом городе его ничто не ждало. Повсюду кишмя кишели военные. И единственное, на что он сейчас надеялся, — это несколько часов спокойного сна. Он лег в темноте на узкую постель и только-только начал погружаться в сон, как в дверь постучали. Ник вскочил с кровати, ушиб большой палец ноги и выругался. Когда он распахнул дверь, на пороге стоял нервного вида ординарец с папкой в руках.

— Майор Бернхам?

— Да.

— Прошу прощения, что побеспокоил вас, но мне приказано всех поставить в известность.. — Ник, по меньшей мере, ожидал сообщения о нападении неприятеля и весь напрягся, вслушиваясь в слова ординарца. — Сегодня вечером Красный Крест устраивает вечер. Для старшего офицерского состава, недавно прибывшего сюда. В связи с Рождеством и вообще.

Ник прислонился к дверному косяку и застонал.

— И ради этого вы меня разбудили? Я проделал три тысячи миль, за пять дней ни разу не выспался как следует, вы приходите ко мне, чтобы пригласить на чай, который устраивает Красный Крест? — Он пытался придать своему голосу оттенок возмущения, но сквозь него пробивался смех. — О Господи…

— Прошу прощения, сэр… но командование решило.

— Командование тоже идет на чай в Красный Крест?

— Они устраивают не чай, а коктейли.

— Как мило. — Абсурдность происходящего переполнила чашу терпения Ника, и, осев на пол, он залился смехом, пока слезы не выступили у него на глазах. — Что за коктейли? Кокаин с джином?

— Нет, сэр.. то есть не знаю, сэр. Просто они хотят оказать гостеприимство нам — морским пехотинцам, я имею в виду, и командование распорядилось, чтобы все пришли… проявить признательность за…

— За что?

— Не знаю, сэр.

— Ладно. Тогда заберите мою форму и можете идти вместо меня.

— Я попаду на гауптвахту за попытку прикинуться офицером. — В течение всего этого разговора ординарец продолжал стоять по стойке «смирно».

— Так это приказ или приглашение?

— Думаю, и то и другое. Приглашение от Красного Креста и…

— И приказ командования, — договорил за него Ник. — О Господи! И когда это должно состояться?

— В восемнадцать ноль-ноль, сэр. Ник посмотрел на часы — они показывали почти шесть.

— Черт. Ну что ж, прощай сон. И благодарю вас. — Он уже начал закрывать дверь и снова распахнул ее. — А где это все происходит?

— Внизу указано на доске объявлений.

— Сэр, — добавил Ник, и ему стало смешно — к счастью, чувство юмора еще не покинуло его. Ординарец залился краской.

— Простите, сэр.

— Откуда вы?

— Из Нового Орлеана.

— Вам нравится здесь?

— Не знаю, сэр. Я еще не выходил в город.

— Давно вы здесь?

— Две недели. До этого я был в лагере для новобранцев на Миссисипи.

— Наверное, там было весело. — И они обменялись понимающими улыбками товарищей по оружию. — Ну, поскольку вы не хотите походить сегодня в моей форме, придется мне самому одеваться. Нику повезло — в его номере оказался душ. Он привел себя в порядок, надел форму и через двадцать минут уже стоял внизу у доски объявлений. Адрес был отчетливо указан. Дом миссис Фордхам Маккензи на улице Джексон. У Ника не было ни малейшего представления, как туда добраться. Он не был в Сан-Франциско много лет и потому решил воспользоваться такси. Еще трое офицеров получили такое же «приглашение», как и Ник, и вчетвером они забрались в машину, которая вскоре подвезла их к импозантному дому с железными воротами, окруженными ухоженным садом. Один из офицеров даже тихо присвистнул от изумления, пока Ник расплачивался с шофером, потом они прошли в ворота и нажали кнопку звонка. Дверь открыл дворецкий, и, пока он вел их по анфиладе комнат, Ник гадал, как часто миссис Маккензи устраивает такие вечера. Война наводнила город множеством мужчин. И с ее стороны было очень любезно предоставить свой дом военным. До Рождества оставалось всего два дня.

Ник перед отъездом подарил Джонни подарки, но, безусловно, их обоих ждало очень унылое Рождество. Однако все изменилось. И сейчас он был в трех тысячах миль от дома, на Западном побережье, в гостиной, заполненной мундирами и дамами в вечерних платьях, а вокруг сновали официанты, разнося подносы с шампанским. Ник посмотрел на Золотые Ворота, и ему показалось, что он видит какой-то странный сон, а когда взгляд его скользнул обратно, он заметил ее — в темно-бордовом платье она стояла в углу с бокалом в руке и беседовала с какой-то женщиной. Уловив его взгляд, она повернула голову, и они встретились глазами — время остановилось для него, и все закружилось в голове у нее. Он медленно двинулся к ней, и она услышала голос, который снился ей полтора года. Он произнес единственное слово, показавшееся ей нежным прикосновением, и толпа, окружавшая их, исчезла. «Лиан» Она подняла на него глаза, полные изумления и недоверия, а его губы медленно растянулись в улыбке.




Глава сороковая


— Неужели это ты? — Ник заглянул Лиане в глаза, внимательно следя за выражением ее лица.

Женщина в красном, которая только что беседовала с ней, незаметно исчезла.

— Я и сама не знаю.

— Или это сон? — Она только улыбнулась в ответ. — Скажи мне, я сплю?

— Возможно, майор. Как вы жили все это время? — Она тепло улыбнулась, но в словах не было призыва. — Столько времени прошло…

— Что ты тут делаешь? — Ник не мог отвести глаз от ее лица.

— Я здесь живу. Мы переехали сюда еще в прошлом году.

Ник пытался прочесть в ее глазах все, что так страстно стремился узнать, но в них ничего не отражалось. Ее большие глаза были красивы по-прежнему, но теперь ее душа как будто была скрыта от него. Было видно, что Лиана многое пережила — и боль, и потери. Ник сразу же подумал об Армане, но ее обручальное кольцо оказалось на месте.

— А я думал, вы в Вашингтоне.

— Я там не прижилась.

Их глаза встретились, но больше она ничего не сказала, а затем он снова увидел прежнюю, знакомую улыбку, о которой мечтал уже два года. Ту самую улыбку, с которой она лежала в его объятиях.

— Я рада снова видеть тебя.

— Правда? — Ему не очень верилось. Лиана и сама казалась неуверенной, даже испуганной.

— Ну, конечно. Когда ты приехал?

— Сегодня. А ты-то что здесь делаешь, черт возьми? — Вечеринка с коктейлями для офицеров казалась для нее неподходящим местом. Это был не ее стиль. И раз она продолжает носить обручальное кольцо, значит, вовсе не стремится тут кого-нибудь подцепить. И все-таки это была уже не та молодая женщина, с которой он простился на Центральном вокзале полтора года назад, да и все изменилось. Возможно, одиночество совсем доконало ее.

— Я работаю в Красном Кресте. Сюда мы пришли по приказу.

Он наклонился и шепнул ей на ухо.

— Я тоже.

Она рассмеялась, и на ее лице промелькнуло выражение нежности. И она задала вопрос, который сначала не хотела задавать.

— Как Джонни?

Ник вздохнул и посмотрел на нее.

— Хорошо. Не знаю, читала ли ты о судебном процессе, но мы с Хиллари год назад развелись. Я пытался отсудить у нее опеку над сыном, но несколько недель назад проиграл. Малыш все это так тяжело переносил. — Ник бросил быстрый взгляд на свою военную форму: — И вот я здесь.

— Это, должно быть, трудно и для тебя. — Голос ее был мягок, как шелк. Она пристально посмотрела ему в глаза. Она знала, что должна держать ворота на запоре и не открывать их снова. Особенно для него. Однажды она уже сделала ошибку и теперь старалась не допустить ее снова. — Да, я читала о суде. — Она говорила тем нежным голосом, который он так любил. — У меня болела душа за тебя.

Он кивнул и отхлебнул из стакана.

— Судья решил, что Джонни будет лучше с ней, потому что она замужем. Знаешь, что сделал этот ублюдок? — На его лице появилось напряженное выражение, когда он стал рассказывать о Маркхаме. — Я собирался подать апелляцию, но как раз разбомбили Пёрл-Харбор. Я попробую снова, когда вернусь. К тому времени она, может быть, бросит сына. Мой адвокат считает, что она просто хотела досадить мне.

— Зачем? — Лиана удивилась.

— Наверное, потому что она никогда не любила меня, как бы бессмысленно это ни звучало. С ее точки зрения все эти годы я держал ее в заточении.

Лиана, так же как и он, вспомнила сцену на корабле.

— Ты был пленником в гораздо большей степени, чем она. Он кивнул.

— Ну, теперь с этим покончено, чего бы это ни стоило. По крайней мере для Джонни все закончилось, так что не могу жаловаться. Мне лишь осталось получить его обратно.

— Ты его получишь. — Ее голос был спокоен и тверд. Она вспомнила его же слова: «Сильные не бывают побежденными».

— Хорошо, если ты права. — Он отпил шампанского и посмотрел на нее. Она была красивее, чем прежде, но стала спокойнее и суровее. Лицо ее было строгим, но, как и раньше, прекрасным. Глаза казались еще более синими, волосы собраны в узел. «Выглядит удивительно», — подумал он и улыбнулся своим мыслям — Где ты здесь живешь?

— У дяди Джорджа.

— А девочки?

— С ними все в порядке. — Опустив глаза, она добавила: — Они еще помнят тебя.

Неожиданно к ним присоединились еще двое мужчин в военной форме и женщина из Красного Креста. Лиана вскоре ушла. Она не попрощалась с Ником — так она решила. Странно было снова видеть его: это открыло раны, которые, как она надеялась, уже зарубцевались. Но она ничего не могла с собой поделать. Она не раз гадала, встретит ли когда-нибудь его снова. И они встретились. С тех пор как они виделись в последний раз, для него все изменилось, но у нее все шло по-старому. Арман сражался во Франции, стараясь выжить, а она ждала его.

— Ты хорошо провела время? — спросил дядя Джордж.

— Очень хорошо, спасибо. — Она сняла пальто. По ней не было заметно, чтобы она хорошо провела время.

— Не похоже. Она улыбнулась.

— Я встретила старого друга. Из Нью-Йорка.

— Правда? Кого?

— Ника Бернхама. — Она не знала, зачем она все это сказала дяде, но надо же было что-то сказать.

— Это родственник «Стали Бернхама»?

— Он и есть «Сталь Бернхама».

— Черт возьми! Около тридцати лет назад я знал его отца. Хороший человек. Временами немного сумасшедший, но тогда мы все были такими. А мальчик какой?

Лиана улыбнулась его словам.

— Хороший. И тоже немного сумасшедший. Его только что зачислили во флот. Он служил там прежде.

— Тебе нужно пригласить его как-нибудь вечером, прежде чем он отплывет. — Внезапно Джорджу пришла в голову мысль. — Как насчет завтрашнего дня?

— Ну, я не знаю, дядя Джордж.

— Рождество, Лиана. А человек один… Ради Бога, соблюдай приличия.

— Я даже не знаю, как его найти. — Она не стала бы искать, даже если бы знала где но этого она не сказала.

— Позвони в Морское управление. Они знают, где он.

— Не думаю.

— Хорошо, хорошо. Не имеет значения. — И пробормотал про себя: — Если у него есть здравый смысл, то он сам позвонит тебе.

Здравый смысл у него оказался. Он вернулся в гостиницу и долго сидел в своей комнате, глядя на Маркет-стрит и думая о Лиане и странном повороте судьбы, которая снова свела их. Если бы в ту ночь к нему в дверь не постучал маленький матрос из Нового Орлеана… Он взял со стола телефонную книгу и стал искать Джорджа Крокетта. Он легко нашел адрес на Бродвее и потом долго и пристально на него смотрел. Она жила там, в этом доме, по этому телефону. Он записал его, а на следующее утро позвонил, но она уже ушла в Красный Крест, служанка дала ему номер телефона. Он набрал номер, она ответила.

— Ты уже на месте так рано, Лиана? Ты слишком много работаешь.

— То же самое говорит дядя. — Руки ее задрожали при звуке его голоса. Она бы хотела, чтобы он не звонил ей, но, возможно, дядя прав. Может быть, вполне прилично пригласить его к обеду. А может быть, если вести себя с ним как с другом, увянет и старая мечта.

— Что ты сегодня делаешь в обед?

— Выполняю поручение дяди Джорджа. — Это была неправда, но ей не хотелось оставаться с ним наедине.

— Это не может подождать?

— Боюсь, что нет.

Он был удивлен ее тоном, но, возможно, около нее были люди. Стена между ними была воздвигнута два года назад, напомнила она себе.

И не было причин сносить ее только из-за того, что появился он, и при этом даже не спросил об Армане. Он знал, что она думала об этом, но он уже раньше принял ее условия. Он просто снова хотел ее видеть.

— Может быть, пообедаем вместе в пятницу? "

— Я действительно не могу, Ник. — Она глубоко вздохнула. — Может быть, завтра у моего дяди? Это Рождество, и мы подумали…

— Очень хорошо. Мне очень хотелось этого. — Он не дал ей возможность передумать. Она продиктовала адрес, и он не признался ей, что уже знает его.

— В котором часу?

— В семь.

— Прекрасно, я приду. — Он повесил трубку и отошел от телефона. Он больше не чувствовал, что ему сорок лет. Ему казалось, что ему лишь пятнадцать. Он чувствовал себя счастливее, чем даже полтора года назад, а может быть, чем когда-либо в жизни.




Глава сорок первая


В семь часов вечера Ник пришел в дом на Бродвее. В форме он выглядел щеголем, нагруженный рождественскими подарками для девочек. Он скоро понял, что за жизнь его ждет в Сан-Франциско. Ему действительно нечего было делать. Его назначили на административную работу и поручили закупать какие-то не очень важные припасы, но в принципе он, как и другие, ожидал, когда они уйдут в море. У него оставалось много времени, чтобы вести праздную жизнь и навещать друзей. Теперь, когда он нашел Лиану и девочек, он обрадовался тому, что сможет проводить у них свободное время.

Дворецкий провел его по длинному коридору в библиотеку, где у елки уже собралась вся семья. Это было их второе Рождество с дядей Джорджем. Над камином висели чулки, в которых, как всем известно, лежат подарки от дяди. Но девочки тут же забыли о чулках, как только открыли — Лиана и Джордж заметили это — подарки Ника. Он купил им прекрасные игрушки. Девочки прямо повисли на нем. Затем Ник протянул пакет Джорджу — старшему в клане. Там оказалась книга. После этого он повернулся к Лиане и протянул ей небольшую коробочку. Он помнил, что это его первый подарок. Когда они тринадцать дней плыли на корабле, у него не было возможности делать ей подарки. А сойдя с корабля, он сразу же проводил ее на поезд. В первое время Ник часто с сожалением думал о том, что ничего, кроме своего сердца, не мог подарить Лиане. Но ему все-таки хотелось подарить ей что-нибудь на память о себе. Он ведь не знал, что воспоминания о нем были для нее уже самым большим подарком. Она по-прежнему носила их в своем сердце.

— Ты не должен был это делать, — сказала она, продолжая держать коробочку в руках.

— Мне очень хотелось. Открой, она не кусается.

Дядя Джордж с интересом наблюдал за ними. У него появилось — подозрение, что они знают друг друга куда лучше, чем он предполагал. А возможно, даже лучше, чем хотят показать. Он, как и Ник, наблюдал за выражением глаз Лианы, когда та открывала коробочку. Там оказался золотой браслет, целый, без застежки — просто широкая золотая полоска. Она надела его на руку, но Ник взял ее за руку и тихонько прошептал так, чтобы никто не слышал:

— Прочти, что там написано.

Она сняла браслет и, увидела лишь одно слово — «Довиль». Надев его снова на руку, она посмотрела на Ника, не зная, может ли принять этот подарок, но ей очень не хотелось отказываться от него.

— Это просто прелесть. Ну зачем ты, Ник…

— Почему нет? — Он старался понять, что она чувствует, и сказал так, чтобы слышала только она: — Я давно хотел это сделать Это мой запоздалый подарок.

Дядя Джордж открыл книгу и вскрикнул от радости. Он давно мечтал о ней. Он пожал Нику руку. Потом Джордж угостил их рассказами об отце Ника, о том, как они встретились, о проделке, которую они однажды устроили. Из-за этого их чуть было не арестовали. Слава Богу, они знали всех полицейских в Нью-Йорке. Они неслись на машине по Парк-авеню и распивали шампанское с двумя не слишком респектабельными девицами. Он смеялся, вспоминая прошлое, и снова почувствовал себя молодым. Лиана налила вина себе и Нику. Она медленно пила вино, ощущая на своей руке браслет. Слово на его внутренней стороне значило для нее не меньше, чем сам подарок. «Довиль»… Ей приходилось бороться с воспоминаниями, с трудом прислушиваясь к тому, о чем говорилось за столом.

— Вы однажды вместе пересекли океан, не так ли?

— На самом деле дважды. — Ник улыбнулся Лиане, она поймала его взгляд. Она не говорила дяде Джорджу, что Ник был на «Довиле».

— Оба раза на «Нормандии»?

Ник сконфузился и покачал головой. Было уже поздно лгать. Больше скрывать им было нечего.

— Один раз на «Нормандии» — в тридцать девятом. А в прошлом году на «Довиле», мы оба возвращались домой. Я задержался в Европе и попал в ловушку. Понадобилась уйма времени, чтобы выкрутиться. Когда началась война, я отправил сына на «Аквитании», а сам не уезжал из Парижа до самой оккупации.

Это звучало достаточно невинно. Джордж взглянул на Лиану, но на ее лице ничего не отразилось.

— Да, это было запоминающееся плавание. Вы спасали людей.

— Да. — На лицо Ника легла тень, когда он вспомнил людей, которых вытаскивали на борт. — Мы трудились из последних сил, чтобы спасти их. Лиана всю ночь оставалась в операционной, а в последующие дни ухаживала за ранеными.

— Все делали больше, чем могли, — быстро перебила его Лиана.

— Неправда. — Ник посмотрел ей в глаза. — Ты делала больше всех на борту, и многих из этих людей не было бы в живых, если бы не ты.

Она не ответила, а дядя улыбнулся.

— У моей племянницы сильный характер. Вот только здравого смысла меньше, чем мне бы хотелось. — Он улыбнулся. — Но силы воли больше, чем у большинства мужчин, которых я знаю. — Оба посмотрели на нее. Лиана вспыхнула.

— Хватит об этом. Как ты живешь, Ник? Когда отплываешь? — Слова ее прозвучали так, как будто она этого очень ждала. До некоторой степени так оно и было. Не то чтобы она хотела отослать его в опасное плавание за океан. Но она все еще ощущала опасность от его присутствия и хотела избавиться от нее.

— Когда отплываю? Бог знает когда. Вчера мне дали работу, которая может длиться сколько угодно: шесть месяцев, шесть недель, шесть дней. Приказы приходят из Вашингтона, а мы здесь сидим и ждем.

— Могло быть и хуже, молодой человек. Тут, по крайней мере, приятный город.

Он улыбнулся хозяину, а потом взглянул на Лиану. Девочки не вмешивались в разговор. Они разглядывали подарки, и ему хотелось лишь одного, чтобы Джонни тоже был здесь. Дворецкий объявил, что обед подан, и они перешли в просторную столовую. По дороге Джордж рассказывал Нику истории висящих на стенах портретов.

— Вы знаете, Лиана ведь жила здесь девочкой. Тогда это был дом ее отца. Теперь Ник вспомнил, как Лиана на «Нормандии» рассказывала ему о своем отце, об Армане и Одиль и даже о своем дяде Джордже.

— Красивый дом.

— Я люблю смотреть, как проплывают мои корабли. — Джордж посмотрел на залив, а потом на Ника и смущенно улыбнулся. — Полагаю, я достаточно стар, чтобы признаваться в таких вещах. В молодости я еще мог делать вид, что не горжусь собой. — Джордж бросил на Ника острый взгляд. Он многое знал о нем. На него произвело немалое впечатление, что тот занимался бизнесом и, насколько ему было известно, неплохо справлялся с этой работой. — Кого вы оставили управлять делами, пока вы на войне?

— Бретта Уильямса. Это один из сотрудников моего отца. Он управлял моими делами в Штатах, пока я был во Франции. — Ник на минуту задумался, а затем покачал головой. — Господи, кажется, это было сто лет назад. Кто бы мог подумать, что война продлится так долго?

— Я всегда это знал. Рузвельт тоже.

Лиана и Ник обменялись улыбками, вспомнив, что, когда они переплывали океан на «Нормандии», многие считали, что войны не будет.

— Боюсь, я не мог предвидеть будущее так хорошо, как вы. Мне не являлась рука с письменами на стене.

— Многим не являлась, не вам одному. Но должен сказать, что и я не ожидал, что японцы так близко подберутся к нашим глоткам. По всему побережью установлены наблюдательные пункты, по ночам затемнение. Калифорния ждет нового удара. Вам повезло, вы достаточно молоды, чтобы еще принять участие в сражениях. Я был слишком стар и для первой войны. Теперь вы исправите дело.

— Надеюсь, сэр.

Мужчины улыбнулись друг другу, Лиана смотрела в сторону. Ее дядя никогда не был так ласков с Арманом. Он считал, что Арман сотрудничает с немцами, и это задевало ее. Она ведь не могла его даже защитить, но Ник так до сих пор и не знал о его связи с Петеном. Это дурная весть не дошла до него. Она с ужасом ждала того дня, когда он услышит об этом, и спрашивала себя, неужели это все-таки произойдет.

Если после войны — это уже не будет так важно.

Обед был прекрасным, но Ник ушел рано. Джордж был все-таки уже немолодым человеком, как бы бодро он ни держался, и Ник не хотел утомлять его. Уходя, он подумал, что Лиана тоже выглядит усталой. Она поблагодарила его за браслет, а девочки еще раз расцеловали. Теперь Ник стоял, глядя Лиане в глаза.

— Надеюсь, в будущем году мы лучше проведем Рождество.

— Я тоже надеюсь. И… спасибо, Ник.

— Береги себя. Я как-нибудь позвоню тебе, и мы вместе пообедаем.

— Это было бы хорошо. — Она произнесла это без всякого энтузиазма.

После его ухода она уложила девочек спать и на несколько минут спустилась к дяде Джорджу. Ник произвел на него хорошее впечатление, и он хотел знать, почему она прежде ничего не рассказывала о нем.

— Я не очень хорошо его знаю. Мы встречались несколько раз на корабле и на двух вечеринках во Франции.

— Он знает Армана?

— Конечно. Он путешествовал с женой, когда мы познакомились.

— Но сейчас он разведен, не так ли? — Дядя неожиданно припомнил скандал, о котором газеты писали весь год. Он редко интересовался такими вещами, но этот случай бросился ему в глаза. — Я знаю, что был какой-то скандал. Жена с кем-то убежала, и они судились из-за ребенка. — Он нахмурился — Где теперь мальчик?

— Месяц назад его жена выиграла дело. Подозреваю, что он из-за этого снова пошел служить.

Дядя кивнул и зажег сигару.

— Хороший человек.

Потом Лиана пожелала ему спокойной ночи и оставила одного, наедине со своими мыслями. Сама же вернулась в комнату и предалась своим размышлениям. Она осторожно сняла браслет и долго смотрела на него. Затем решительно отложила в сторону и постаралась забыть о нем. Но даже в темноте она ощущала его рядом и знала, что написано на его внутренней стороне: «Довиль». Единственное слово, которое пробуждало в ней запретные воспоминания.




Глава сорок вторая


На следующий день Ник позвонил Лиане, чтобы поблагодарить за прекрасный вечер, и пожелал всем счастливого Рождества. Лиана старалась, чтобы разговор вышел кратким и официальным, но, услышав его голос, она ощутила укол в сердце. Она почувствовала, как ему одиноко без сына. И не удержалась.

— Ты звонил сегодня Джонни, Ник?

— Да. — Его голос упал. Лиана поняла, что была права в своем предположении. День был для него трудным. — Он плакал, как маленький. У меня сердце разрывалось на части. А его мать сегодня уезжает на две недели в Палм-Бич одна, без него. — Он вздохнул. — Ничего не изменилось, и я ничего не могу поделать.

— Может быть, когда вернешься… — Она отвечала на собственные мысли.

— Тогда я что-нибудь предприму. Мои адвокат советует в любом случае подождать с апелляцией. Но я по крайней мере знаю, что мальчик жив и здоров. Маркхам абсолютный дурак, его ничего не интересует, кроме развлечений. Он не станет обижать Джонни. — Раньше он говорил другое, но теперь выхода не было. Он знал, что Хиллари не будет нянчиться с ребенком, но все-таки присмотрит за ним, иначе это было бы все равно что бросить его вообще. — Бретт Уильямс последит за моими делами. Если все пойдет неплохо, он займется и Джонни. Это все, что я смог сделать до отъезда.

Она слушала, и у нее болело сердце. Лиана знала, как Ник любит ребенка. Отчасти поэтому она и пригласила его.

— Поэтому ты и пошел добровольцем, Ник?

— Более или менее. Мне нужно сменить обстановку. Идет война, и это какое-то облегчение после того, что было в прошлом году.

— Только не сходи с ума, когда корабль отплывет. — Она подумала, что ему стоило все-таки остаться, чтобы быть с Джонни. Иногда ему и самому так казалось, но сейчас он был рад, что записался добровольцем, особенно после того, как нашел ее.

— Я еще не уехал. — Он улыбнулся, стоя у аппарата в своей гостинице. Потом решился: — Можно тебя увидеть сегодня, Лиана?

Последовала короткая пауза.

— Я обещала побыть с девочками… — Ее голос дрогнул. Лиана не знала, что ответить. Она хотела, чтобы он понял: для нее за последние полгода ничего не изменилось. Ее чувства остались прежними. И к нему, и к Арману. Ее решение не изменилось, она должна покончить с этим романом.

— Я понимаю.

Но ей опять послышалось в его голосе одиночество, и это ее растрогало. Где-то в глубине ее мозга прозвучал предостерегающий звонок, но Лиана не обратила на него внимания. Какой вред будет оттого, что он придет? В конце концов, Рождество.

— Может быть, ты зайдешь к нам днем. Будут дети и дядя.

— Я бы очень хотел…

— Приходи около четырех.

Он крепко сжал телефонную трубку.

— Спасибо, Лиана. Я ценю это.

— Не говори так. Ты мой старый друг. Воцарилось молчание, потом он заговорил:

— Я твой друг?

— Да. — Ее голос был нежным, но в то же время твердым.

— Приятно слышать.




Он пришел в четыре. Девочки очень обрадовались, увидев его, а Джордж удивился.

— Я и не предполагал, что мы так скоро снова встретимся.

— Ваша племянница пожалела меня, бедного моряка, оказавшегося в чужом городе.

Дядя Джордж рассмеялся, а Ник стал играть с детьми. Через некоторое время Лиана предложила погулять в Президио. Джордж ответил, что лучше останется дома и почитает, пока они не вернутся. Он улыбнулся Нику. Они надели пальто и вышли. Девочки прогарцевали вперед. У Мари-Анж неожиданно оказались длинные жеребячьи ноги. Элизабет едва поспевала за нею.

— Они станут красивыми девушками. Сколько им сейчас?

— Элизабет девять, а Мари-Анж одиннадцать. А Джонни?

— Джонни? Ему почти одиннадцать. — Ник кивнул. — Время идет быстро, не так ли?

— Иногда. — Она думала об Армане. Он сразу же понял это и повернулся к ней.

— Как он? Все еще во Франции? Она кивнула.

— Да.

— А я думал, что он в Северной Африке.

Она взглянула на Ника и остановилась. Невозможно было скрывать от него и дальше. Она просто не могла больше выносить этого.

— Арман у Петена.

Ник посмотрел на нее, но это, по-видимому, его не удивило.

— Знаешь, я почувствовал это еще тогда, на корабле. Не знаю почему, но я это понял. Как это сказалось на тебе, Лиана? — Он был уверен, что не затрагивает ее чувств, иначе она не заговорила бы об этом.

— Трудно объяснить. Это тяжело сказывается на девочках. — Она рассказала ему о том, что произошло в Вашингтоне, о свастиках. Он содрогнулся.

— Бедные дети, им пришлось хлебнуть горя… А как ты? — Он посмотрел ей в глаза. В них появилась печаль, которой не было раньше.

— Поэтому мы переехали на Запад. Благодаря дяде Джорджу. Так проще.

— Он знает об Армане?

— Он узнал об этом еще до того, как мы приехали.

Она тихонько вздохнула, и они пошли дальше, стараясь догнать девочек. Она рассказала Нику правду, и ей стало легче. Они всегда были откровенны друг с другом, и теперь не было причин менять сложившиеся отношения. В конце концов, они ведь друзья.

— Дядя, конечно, не одобряет меня и считает сумасшедшей. — Она рассказала, как он подыскивал ей женихов в первые недели после ее приезда в город. Оба рассмеялись. — Он славный старик. Раньше он мне никогда не нравился, но в последнее время дядя стал значительно приятнее.

Ник засмеялся.

— Мы все со временем становимся лучше.

— Он очень много для нас сделал.

— Я рад. Я очень беспокоился за вас. Я ведь думал, что вы все еще в Вашингтоне. Когда вы уехали?

— В прошлом году. Сразу же после Дня Благодарения.

Он кивнул и посмотрел на нее.

— Есть что-то еще, правда?

— Еще? — Она не совсем поняла, что он имеет в виду.

— С Арманом. Кроме того, что он у Пётена. Она снова остановилась и удивленно на него посмотрела. Как он мог узнать? Не сказала ли она чего-нибудь? Но кивнула, потому что верила ему. Впервые она кому-то сказала об этом. Ведь это значило подвергнуть опасности Армана, но она знала, что Ник сохранит тайну. — Да.

— Тебе от этого еще тяжелее. Ты получаешь от него какие-нибудь известия?

— Когда ему удается. Он очень рискует, если напишет лишнее. Почти все письма от него я получаю нелегально.

— Им чертовски жарко во Франции.

Она кивнула, и некоторое время они шли молча. То, что она смогла рассказать ему правду об Армане, сблизило их еще больше. Он действительно стал ей другом, и она смотрела на него с благодарностью.

— Спасибо, что я смогла рассказать об этом. Временами я схожу с ума. Все думают… и думали в Вашингтоне…

— Он не такой человек. — Ник просто не мог представить себе, что Арман искренне работал на Петена, он был уверен в нем, хотя мало знал его. Оставалось только надеяться, что немцы окажутся не так проницательны.

Лиана почувствовала, что должна еще кое-что объяснить Нику. Он был так внимателен к ней, а она ему ничего не сказала.

— Вот почему я не могла, Ник. Подумай, что он там сейчас делает… Он не заслуживает этого.

— Я знаю. Я понял. — Его глаза нежно смотрели на нее. — Все верно, Лиана. Ты поступила правильно, и я знаю, как это было трудно.

— Нет, не знаешь. — Она покачала головой, и он увидел, что она надела браслет, который он ей подарил накануне. Ему было приятно это видеть. Золото блестело на зимнем солнце.

— Мне тоже пришлось тяжело. Сотни раз приходилось убирать телефон, чтобы не позвонить тебе.

— Мне тоже — Она улыбнулась и посмотрела на детей.

— Кажется, это было так давно, правда? Она заглянула ему в лицо и покачала головой.

— Нет, кажется, это было вчера.

Он не изменился, не изменилась и она, хотя изменился мир вокруг них, даже слишком.

Потом он стал играть в пятнашки с девочками, она тоже присоединилась к ним, и они бегали и смеялись, а затем вернулись домой, розовощекие и смеющиеся. Дяде Джорджу было радостно видеть, как старый дом снова наполняется жизнью Для него именно таким должно быть настоящее Рождество, как и для остальных. Они пригласили Ника пообедать с ними, а когда он вечером уходил, они все уже стали друзьями.

Лиана проводила его до дверей. Там он остановился и улыбнулся ей:

— Возможно, ты права. Может быть, сейчас все стало другим. Ты мне нравишься даже больше, чем раньше. Мы оба выросли.

Она засмеялась.

— Может быть, это ты вырос, Ник. Я-то думала, что просто старею.

— Скажи это кому-нибудь другому, — засмеялся он и пошел, взмахнув рукой ожидавшему его такси. — Спокойной ночи. Спасибо. Счастливого Рождества! — крикнул он, отъезжая.

Лиана вернулась в дом со счастливой улыбкой, слишком счастливой, решила она, посмотрев в зеркало, но так и не смогла погасить искорки в глазах. Ложась в постель, она подумала, как хорошо, что она облегчила перед ним душу.




Глава сорок третья


Через несколько дней после Рождества Ник зашел к Лиане в Красный Крест. У него были дела в городе, и поэтому он мог не появляться днем на работе. Когда он вошел в помещение, женщины прервали работу, чтобы рассмотреть его получше. В форме Ник казался еще красивее, чем в обычной одежде. Лиана засмеялась.

— Осторожнее, а то устроишь здесь переполох.

— Это предупреждение для тебя. А как насчет ленча? И не говори мне, что не можешь или должна куда-то бежать по поручению старого дядюшки. Я не поверю ни слову. Может, поедим у Марка Хопкинса?

Она еще колебалась, но он схватил ее пальто и шляпу и протянул ей.

— Давай. — Сопротивляться ему оказалось невозможно.

— Тебе что, больше нечем заняться? Шел бы воевать!

— Нет, еще рано. Сейчас время ленча, благодарение Богу. Джордж говорит, что ты никуда не выходишь. Твоей репутации не повредит, если мы поедим при дневном свете… Если хочешь, мы можем сесть за отдельный столик.

— Ладно. Уговорил.

Она была в хорошем настроении, он тоже. Все напоминало прежние дни на «Нормандии», когда они вместе играли в теннис. Они сидели за столом и любовались открывающимся видом. Ник рассказывал забавные истории о людях на базе и в гостинице. Впервые за многие годы она вновь почувствовала себя живой. С ним было легко и просто. Он был остроумен и элегантен. Неожиданно — это удивило ее — он спросил, что она делает в канун Нового года.

— Подожди. Не отвечай. Дай я угадаю. Ты останешься дома с дядей Джорджем и девочками?

— Правильно, — усмехнулась она. — Тебе первая премия.

— Нет, это тебе полагается дурацкая премия. Почему ты не позволяешь мне вытащить тебя куда-нибудь? Я совершенно безопасен. Я буду хорошо себя вести. А если нет — вызывай военную полицию, и меня заберут.

— Что ты имеешь в виду?

— Ты хочешь сказать, что у меня есть шанс?

— Ни малейшего. Я просто хочу знать, что я теряю.

— О, ради Христа. — Он усмехнулся. — Давай, Лиана. Это пойдет тебе на пользу. Нельзя же все время сидеть взаперти дома.

— Можно. Я ведь счастлива.

— Но это тебе вредно. Сколько тебе лет? — Он попробовал сосчитать. — Тридцать три.

— Мне уже тридцать четыре.

— О, в таком случае… Я и не думал, что ты такая старая. А мне вот уже сорок. Я в таком возрасте, что могу судить, что тебе полезно. Думаю, тебе следует выходить.

— Ты говоришь совсем как дядя Джордж. — Разговор забавлял ее.

— Постой, постой. Я все-таки не так стар.

— И он… в душе. Знаешь, в молодости он был настоящим донжуаном. Ник улыбнулся.

— Видно по его глазам. Но не уходи от ответа. Как насчет Нового года?

— Сначала ленч, а потом уж Новый год. — Она посмотрела на него. — Знаешь, ты тоже мог бы быть донжуаном, если бы постарался, а может быть, тебе и стараться не нужно было…

— Это не мой стиль. — Он сердито посмотрел на нее. — Я имел в виду спокойный вечер двух старых друзей, для которых наступили тяжелые времена и которые знают правила игры. Иначе что нам остается? Мне сидеть в своем вшивом отеле, а тебе — дома с дядей? Мы могли бы пообедать у Фэмоша или еще где-нибудь.

— Наверное, могли бы. — Она посмотрела на него, но все еще не могла решиться. — Я действительно могу быть уверенной, что ничего не произойдет? — Вопрос был поставлен прямо, и он посмотрел ей в глаза.

— В такой мере, в какой ты этого хочешь сама. Я буду с тобой честен. Я все еще люблю тебя, любил с тех пор, как мы с тобой встретились, и, вероятно, буду любить всегда. Но я никогда не сделаю ничего, что могло бы причинить тебе огорчения. Я понимаю твои чувства к Арману и уважаю их. Я знаю, что такое допустимые границы. Это не «Довиль» и даже не «Нормандия». Сейчас настоящая жизнь.

Она сказала, посмотрев на него:

— Тогда тоже все было настоящим. Он взял ее за руку.

— Я знаю. Но я всегда помнил, что будет потом, и уважал твои желания. Теперь я свободен, а ты нет. Тут уж ничего не поделаешь. Мне просто нравится быть с тобой. У нас ведь было больше, чем просто… — Он не мог найти нужных слов, но она его поняла.

— Я знаю. — Она вздохнула и, улыбнувшись, откинулась на спинку стула. — Как странно, что наши пути снова пересеклись, не правда ли?

— Я предполагал, что ты так скажешь. Но мне нравится, что они пересеклись. Я даже не надеялся, что снова увижу тебя, разве что когда-нибудь поеду в Вашингтон и там случайно встречу на улице. А может быть, лет через десять в Париже с Арманом…

Он пожалел, что произнес это имя. Ей опять стало больно.

— Лиана, он сделал выбор, трудный выбор, а ты осталась в стороне. Ты больше ничего не можешь сделать. Ему не станет легче оттого, что ты сидишь дома, сдерживая дыхание и убивая себя. Ты должна жить дальше.

— Я стараюсь. Поэтому я устроилась на работу в Красный Крест.

— Я так и понял. Но ты должна заниматься еще чем-то.

— Думаю, что да.

В его словах была своя правда, но если она станет выходить, то только с ним. Он понимал это. Кто знает, сколько времени он еще пробудет здесь. Он может отплыть в любой день.

— Хорошо, мой друг. Я буду встречать с тобой Новый сорок второй.

— Спасибо, мэм.

Он заплатил по счету и проводил ее на работу. День пролетел мгновенно. Она была рада вернуться домой и увидеть Джорджа и девочек. Дядя заметил выражение ее лица, но не сказал ни слова. Вечером она как бы между прочим заметила, что на Новый год обедает с Ником.

— Это мило. Он уже хорошо изучил племянницу и не решился сказать больше, но надеялся, что с «мальчиком Бернхамом» что-нибудь да получится. Он уткнулся носом в книгу, а Лиана пошла наверх к девочкам. За обедом о Нике не было сказано ни слова.

Лиана больше не упоминала о нем, но в канун Нового года надела платье, которое купила четыре года назад во Франции, оно все еще было красивым. Как и она сама. Дядя Джордж оглядел ее с довольным видом. Он тихонько присвистнул, и она рассмеялась.

— Неплохо… совсем неплохо!

— Спасибо, сэр.

Это было платье с длинными рукавами и высоким воротником, сшитое из черной шерсти и доходившее до пола. Сверху оно было обшито черным бисером. На свои светлые, закрученные в узел волосы Лиана надела черную шапочку, в уши — крошечные бриллиантовые клипсы. Наряд ее был прост, но элегантен и благороден и очень шел ей. Когда появился Ник, он застыл от изумления.

Некоторое время он стоял в прихожей и только смотрел на нее. А потом присвистнул вслед за дядей Джорджем. Впервые за несколько лет она вновь почувствовала себя женщиной, вызывающей восхищение. Это было приятно. Ник поздоровался с Джорджем, а Лиана поцеловала дядю, пожелав ему спокойной ночи.

— Не возвращайся рано. Стыдно скрывать такое платье. Покажись, чтобы все его видели.

— Я сделаю все, чтобы ее задержать. — Ник подмигнул, и все трое рассмеялись. Дети уже легли. Ник увез Лиану в автомобиле, взятом напрокат.

— Боюсь, я в своей форме не выгляжу и вполовину так элегантно, как ты, Лиана.

— Хочешь поменяться?

Он засмеялся. Они приехали к Фэмонту в прекрасном настроении Ник заказал столик в Венецианской гостиной. Подали шампанское, и они выпили друг за друга. Новый год наступил еще до того, как Ник заказал креветки, икру, а затем бифштексы. Это, конечно, были не те экзотические яства, которые подавали на «Нормандии», но все это было очень вкусно. От вкусного угощения и выпитого вина они развеселились. Перед десертом пошли танцевать. Ник давно не чувствовал себя таким счастливым, Лиана тоже.

— Знаешь, с тобой легко. Я всегда это чувствовал. — Это было первым, о чем Ник вспомнил в несчастливые дни с Хиллари. Он сказал об этом сейчас, и Лиана улыбнулась. — Я и тогда это знал, но не мог оставить Хиллари из-за Джонни.

Но все это было в прошлом году, а сейчас наступал новый. Ник взглянул на часы.

— Ты задумала желание, Лиана?

— Нет. — Она радостно улыбнулась ему. — А ты?

— Я? Да.

— Что?

— Не быть убитым.

Он заглянул ей в глаза, и она ответила ему нежным взглядом. Они вспомнили, что в любой момент он может уйти на войну, что такой обед лишь случайность. Это заставило ее подумать о нем, об Армане и о тех, кто идет на фронт. В зале было много людей в форме. К ночи Сан-Франциско становился городом военных.

— Ник… — Какой-то миг она не знала, что сказать.

— Неважно. Не стоит говорить об этом.

— Нет, стоит. Только смотри, будь достоин этого.

— Буду. Мне ведь нужно получить Джонни обратно. А сейчас ты не хочешь потанцевать?

— Да, сэр.

Они кружились по площадке под мелодию «В тебя влюбилась женщина». Через несколько минут неожиданно зазвучали рожки, и в воздухе замелькали конфетти. Свет погас, играла музыка, люди целовались. Ник и Лиана стояли посередине комнаты, обнявшись и глядя друг на друга. Он крепко прижал ее к себе, она повернула к нему лицо, и их губы встретились. Комната вдруг исчезла. Они снова были на «Довиле» в объятиях друг друга, пока Лиана не отстранилась.

— С Новым годом, Ник.

— С Новым годом, Лиана.

Они поцеловались снова. Виновато было выпитое шампанское. Они продолжали танцевать. Потом он отвез ее домой. Они еще долго стояли перед домом дяди. Ник пристально смотрел на нее.

— Я должен извиниться перед тобой, Лиана. Сегодня вечером я играл не по правилам. — На самом деле в эти два года он отдал бы все за подобный вечер. — Извини, я не хотел…

Она закрыла ему рот рукой:

— Ник, не надо… все хорошо.

То, что он сказал о своем желании не быть убитым, задело какие-то струны в ее душе. И она вдруг поняла, что они не должны упускать момента. Ведь такая возможность может больше не представиться. Им, как дар, был предоставлен этот второй шанс. И она не могла его упустить, не хотела. Она хотела только его.

Он поцеловал ее пальцы, глаза, губы.

— Как я люблю тебя.

— Я тоже тебя люблю. — Она отстранилась от него с улыбкой. — Мы не имеем права не воспользоваться этой возможностью. Мы уже сделали однажды то, что должны были сделать, и сейчас сделаем это снова, но…

Он прижал ее к себе с такой силой, которой она не ожидала.

— Я буду любить тебя всю жизнь. Ты это знаешь.

Она кивнула.

— А когда ты скажешь, чтобы я ушел, я уйду. Я ведь все понимаю.

— Я знаю.

Он прижал ее еще сильнее, и она коснулась его лица.

— Тогда не будем больше говорить об этом.

Она мягко освободилась из его объятий и открыла ключом дверь. Он поцеловал ее на прощанье. Она смотрела ему вслед. Теперь уже ничего нельзя было изменить, да никто из них и не хотел этого. Они вернулись на два года назад и теперь не могли… не могли… Но Лиана не жалела об этом. Она тихо поднялась наверх, сняла платье и легла в постель. Этой ночью ей никто не снился. У нее было странное ощущение мира, света и радости. Она проспала до утра без всяких сновидений.




Глава сорок четвертая


В первый же день нового года Ник зашел к ней. Они долго сидели в библиотеке у камина и болтали. О том, что произошло накануне, никто не упоминал. Они вели себя так, будто никогда не расставались и она всегда знала, что увидит его снова. Даже девочки, придя из сада, не удивились, увидев Ника.

— Привет, дядя Ник.

Элизабет обняла его и виновато улыбнулась матери.

— Мы все еще должны называть его мистер Бернхам?

— Это вопрос не ко мне.

Она улыбнулась им обеим. Приятно было видеть его с девочками. Они так давно не видели рядом с собой мужчину, если не считать дядю Джорджа.

— Ну, дядя Ник, можно? — обратилась к нему Элизабет.

— Не вижу причины, почему бы нет. Он провел рукой по белокурым шелковистым волосам, так похожим на волосы матери.

— Я даже польщен.

Подошла Мари-Анж, и они снова убежали в сад. Спустился вниз и дядя Джордж.

— Я только что кончил читать книгу. Просто великолепно. — Он улыбнулся своему благодетелю. — Буду счастлив дать ее вам почитать, если у вас найдется время.

— Большое спасибо.

Как обычно, мужчины стали обсуждать военные новости. Мир по-прежнему был потрясен тем, что через четыре дня после Пёрл-Харбора японцы у берегов Малайи утопили британские военные корабли «Принц Уэльский» и «Отражение». Число погибших на них было немыслимо большим, а на «Принце Уэльском» погиб адмирал. Это был тот самый корабль, на котором Черчилль прибыл в Аргентинский залив, чтобы встретиться с Рузвельтом для подписания Атлантической хартии.

— Вы, наверное, еще не знаете, к какому кораблю будете приписаны?

— Нет, сэр, но скоро узнаю. — Джордж кивнул и посмотрел на Лиану.

— Ты вчера была очень хороша, моя дорогая. Надеюсь, вы неплохо провели время.

— Прекрасно. — Они рассказали дяде, сколько военных было в гостинице. Казалось, после того как разбомбили Пёрл-Харбор, вся страна записалась в добровольцы. В армию ушли почти все знакомые молодые мужчины.

— Знаете, я не ожидал, что меня пошлют сюда. Я слышал, Штаты заинтересованы в том, чтобы разделаться с немцами до того, как те сравняются с японцами.

Сразу же после Пёрл-Харбора немцы активизировали подводные атаки в Атлантике, и корабли шли на дно в опасной близости от Восточного побережья. Главные порты: Нью-Йорк, Бостон и Норфолк теперь защищали минные поля и прибрежные конвои. Все хотели знать, насколько близко осмелятся подойти немцы. На обоих побережьях — Западном и Восточном — каждую ночь устраивали затемнение.

— Похоже, опасность угрожает с обеих сторон. — Джордж с беспокойством посмотрел в огонь. Никогда прежде его родине ничто не угрожало, и ему трудно было примириться с этим сейчас. — Хотел бы я стать молодым и сражаться вместе с вами.

— А я нет. — Лиана посмотрела на дядю. — Кто-то ведь должен остаться с нами. Ты подумал об этом?

Дядя улыбнулся и погладил ее по руке.

— Это мое единственное утешение, дорогая. — Он ушел вниз к себе в кабинет и стал просматривать газеты. Ник и Лиана остались одни.

— Мне было очень хорошо вчера вечером, Лиана.

— Мне тоже.

Их глаза встретились. Даже теперь, при свете дня, Лиана не пожалела, что ночью целовала его. Ник снова появился в ее жизни, как корабль в океане, и некоторое время они смогут плыть вместе. Но она понимала — это продлится недолго, в конце концов он снова уплывет от нее. «Может быть, это судьба, — подумала она, проснувшись утром, — время от времени встречаться и протягивать руку, придавая друг другу силы, чтобы идти по жизни дальше». Ник поддержал ее сейчас, как уже сделал однажды. Сегодня утром она вдруг почувствовала себя значительно спокойнее, как ни разу не чувствовала за этот год. Их, казалось, обволакивала атмосфера покоя.

— Не жалеешь? Она улыбнулась ему.

— Пока нет. — И Лиана рассказала Нику, о чем думает.

— Интересно, но вчера вечером, возвращаясь домой, я думал почти то же самое. Может быть, с нами всегда так будет, а может быть, и этого достаточно. — Их глаза снова встретились, а потом он задал вопрос, который не давал ему покоя все утро: — Ты могла бы вырваться на несколько дней, Лиана?

— Что ты имеешь в виду? Он нежно спросил:

— Я подумал, не провести ли нам несколько дней в Кармеле. Как ты думаешь?

Она кротко улыбнулась ему и удивилась собственной реакции. Она так давно и так сильно этого хотела. Но в глубине души знала, что никогда больше этого не сделает. Только сейчас, один этот раз…

— Мне кажется, это было бы прекрасно. А ты сможешь получить отпуск?

Она заставила себя не думать об Армане. Это придет позже.

— И очень скоро. На следующей неделе мне должны дать три дня. Где бы ты хотела остановиться?

— Я так давно не была в Кармеле… — Она задумалась — А как насчет «Пайн Инн»?

— Решено. Ты можешь уехать в пятницу утром? — Он нахмурился. — А как же девочки? Они не расстроятся?

— Я скажу им, что уезжаю по делам Красного Креста.

Ник усмехнулся. В эту минуту он чувствовал себя озорным мальчишкой, похищающим невинную девушку у родителей.

— Хорошенькая история. Смотри, как бы они через несколько лет не начали рассказывать тебе такие же байки.

Она засмеялась.

— Я их убью.

Он тоже засмеялся в ответ, и некоторое время они болтали, а потом пошли к девочкам в сад. Ник ушел перед обедом, хотя его и приглашали остаться. Он должен был обедать с командиром. Лиана проводила его до дверей. Сейчас они были одни в маленькой, похожей на пещеру прихожей. Ник наклонился и поцеловал ее, прошептав:

— Не забывай, я люблю тебя.

Но на выходные и на следующей неделе Нику не удалось освободиться. Он зашел к Лиане в четверг, чтобы убедиться, что их планы не изменились Дядя Джордж намеренно не спрашивал о Нике, а Лиана молчала.

— Ты готова ехать завтра7

— Да. А как ты?

Своим домашним она объявила, что едет на три дня на семинар Красного Креста в Кармел, и, похоже, ей поверили.

— Все хорошо.

Он засмеялся.

— Знаешь, я волнуюсь, как ребенок. Она неожиданно фыркнула:

— Я тоже.

— Может быть, мы сошли с ума. Может быть, это был простой корабельный роман, а мы, как безумцы, пытаемся его возобновить.

Может быть, так оно и было. Но сейчас в их отношениях появилась такая непринужденность, как будто хватило лишь нескольких поцелуев, и они сразу же обо всем вспомнили.

— Мы можем задраить комнату и сделать вид, что мы тонем на корабле.

— Это не смешно.

— Прости. Глупая шутка.

Они оба рассмеялись. Они вообще много смеялись. На следующий день, выходя из дома, она не могла сдержать улыбки. Она даже обрадовалась, что девочки уже три дня как снова пошли в школу и теперь не могут заметить, что мама уходит так поздно — был уже полдень. Дядя Джордж ушел в контору. Лиана на такси подъехала к гостинице, где нервно вышагивал Ник, куря сигарету.

— Ты выглядишь так, как будто у тебя жена с рожает, — насмешливо заметила она, расплачиваясь с водителем.

— Я испугался, вдруг ты не придешь.

— А ты хотел бы, чтобы я не пришла?

Вместо ответа он обнял и поцеловал ее. Они долго стояли обнявшись. Два проходивших мимо моряка даже присвистнули.

— О чем ты думаешь?

Лиана в ответ только улыбнулась. Она была счастлива, что пришла. В такси она, как и Ник, волновалась и чуть было не повернула обратно. Что, если с нею что-нибудь произойдет? Какой-нибудь несчастный случай? Тогда Джордж и девочки все узнают. Что, если… Но она все-таки пришла и сейчас была счастлива. Она положила сумку в багажник взятого напрокат автомобиля, и они поехали в Кармел, распевая и веселясь, как дети.

Это была чудесная прогулка вдоль побережья. Погода стояла прекрасная, хотя прохладная. Ник и Лиана остановились в придорожном ресторане, а в четыре приехали в Кармел. До наступления темноты успели еще прогуляться по пляжу. Сумки оставили в номере в «Пайн Инн» и босиком пошли на пляж, засунув туфли в карманы плащей. Они бегали по песку, он босиком, а она в шелковых чулках. Чистый и прозрачный воздух обдувал их лица, и скоро они сели на песок, задыхаясь и смеясь от счастья. Все здесь выглядело мирно и спокойно, как будто в мире не было горя и войн, как будто так и будет всегда.

— Трудно поверить, что где-то идет война, правда? — Ник сидел, глядя на море и думая о военных кораблях, которые плывут сейчас по всему миру и защищают их страну. Кармела совершенно не коснулась сумятица военного времени, царившая в Сан-Франциско. Этот сонный городок, казалось, спал, и Лиане хотелось, чтобы он никогда не просыпался. Ей казалось, что она запоминает все мгновения этого вечера, чтобы потом вспоминать о них.

— Как хорошо вырваться на несколько дней. По-моему, мне нужно уходить — работа в Красном Кресте начинает меня угнетать. — Она вздохнула и посмотрела на Ника. Он удивился. Он-то думал, что работа ей нравится.

— А в чем причина?

— Я чувствую, что делаю здесь слишком мало. Организация офицерских чаепитий и составление списков — это не по мне. В прошлом году было хоть что-то важное. Мне хочется быть полезной. — Она вздохнула и улыбнулась, вспомнив, как спасала людей на «Довиле».

— Я помню. Что именно тебе хотелось бы?

— Пока не знаю. Может быть, пойду работать в больницу.

Он коснулся ее руки. «Флоренс Найтингейл». Он поцеловал ее, и они долго, пока не стемнело, лежали на пляже. Потом медленно вернулись в гостиницу. Лиана подумала, что они впервые, как все другие люди, собираются цивилизованно провести уик-энд. На корабле они жили в душной темноте каюты первого помощника капитана — затемнение было обязательным. А теперь у них славная комната с душем. Она начала стесняться его, когда они вошли в комнату. Оба посмотрели на ванну. Как будто новобрачные. Она фыркнула.

— Ты первым будешь принимать душ или сначала я?

— После тебя. Тебе ведь потребуется больше времени, чем мне.

Она взяла предметы туалета, белье и закрыла дверь. Через полчаса она вышла, уже одетая, с собранными в узел волосами. Он присвистнул.

— Это настоящее искусство.

Лиана засмеялась. В узком помещении ей пришлось буквально жонглировать своими вещами, а платье чуть не упало в раковину, но по ее виду никто бы об этом не догадался.

— Ты следующий.

Ник оказался прав. Ему понадобилось куда меньше времени. Когда он вышел, на нем было только одно полотенце. Он забыл взять с собой форму.

— Должен же быть более простой способ, чем твой — Он усмехнулся, а она засмеялась.

— Странно, правда? Бог знает почему, на корабле в таких условиях было проще. — Оба они знали почему. Тогда им все было знакомо, и после первого раза они прекрасно существовали на половине нынешнего пространства. Теперь все было по-другому. Он поглядел на нее с нежностью и медленно подошел ближе.

— Это было очень давно, Лиана… очень давно. — Он стоял не двигаясь. Она обвила его шею руками и поцеловала. Он нежно привлек ее к себе. Чтобы выразить то, что они чувствовали, не нужно было слов, и теперь уже не имело значения, где они провели последние полтора года. Тела их сплетались, ее одежда таяла под его руками. Ею полотенце упало. Он взял ее на руки и отнес в постель. Он страстно ласкал ее губами и руками, а она лежала, затаив дыхание от счастья. Лишь через несколько часов они легли рядом, удовлетворенные и успокоенные. Он, опершись на локоть, смотрел на нее. Она была прекрасней, чем когда-либо.

— Здравствуй, любовь моя. Она улыбнулась, взглянув на него сонными глазами.

— Мне не хватало тебя, Ник, даже больше, чем я это осознавала. — Она поцеловала ему плечо, грудь и лениво провела пальцем по его руке. Теперь было даже лучше, чем прежде. К страсти прибавилось что-то легкое, теплое и доверительное.

В десять часов они, наконец, встали. Ник прошелся по комнате, как был без одежды, но не чувствовал никакой неловкости. Казалось, они всегда были вместе. Он, улыбаясь, смотрел на нее через плечо, ища в кармане пиджака пачку «Кэмела».

— Я думаю, мы пропустили обед. Ты хочешь есть?

Она засмеялась и покачала головой. Как только он поцеловал ее, она забыла о еде.

— Может быть, они разрешат нам поискать что-нибудь на кухне.

Одевшись и спустившись вниз, они с удивлением обнаружили, что столовая все еще была открыта. Они сели за тихий столик в углу и с удовольствием съели ужин — при свечах, с шампанским и копченой семгой. На десерт Ник взял яблочный пирог, который никак не сочетался с остальным ужином, и она дразнила его за это.

— Военная служба прививает дурные привычки.

Пирог они, смеясь, съели вместе, а затем вернулись к себе в комнату. Над головой ярко светила луна. Комната казалась спокойной и уютной. Едва закрыв за собой дверь, он снова отнес ее в постель, и они снова любили друг друга, пока Лиана со счастливой улыбкой не заснула в его объятиях. Ник долго не спал и смотрел на нее.




Глава сорок пятая


Проснувшись на следующее утро, они заказали завтрак в номер. Сидя на кровати, они отламывали маленькие кусочки круассанов и запивали — Лиана английским чаем, Ник крепким черным кофе. Она с улыбкой поглядела на него, он в ответ рассмеялся.

— Хорошо, правда, Лиана?

— Не то слово.

Все, что она переживала сейчас, было совсем не похоже на ее жизнь с Арманом, не похоже на все прежнее существование. И все-таки ей казалось, что она уже давно живет этой жизнью. Ей казалось, что она уже давно знает, что они будут есть на завтрак, что он будет пить черный кофе. Она даже знала, какой душ он предпочитает — горячий или холодный. Пока она принимала ванну, он брился, что-то насвистывая. Она запела — получился неплохой дуэт.

Когда они закончили утренний туалет, Ник улыбнулся и, обвязавшись полотенцем, повернулся к Лиане.

— Неплохо, а? Может быть, нам стоит принять участие в конкурсе на лучшую радиопрограмму?

— Конечно. Почему бы нет?

Она улыбнулась. Одевшись, они пошли погулять на пляж, а потом прошлись по магазинам и художественным галереям. Он купил ей небольшого вырезанного из дерева моржа, а она ему — маленькую чайку на золотой цепочке.

— Позволят ли тебе носить ее в память о Кармеле?

— Пусть только попробуют помешать.

Им очень хотелось, чтобы эти безделушки напоминали им о Кармеле. Потом она купила подарки для девочек и для дяди Джорджа. Вернувшись в гостиницу, они опять забрались в постель. Обедать спустились поздно.

В воскресенье они оставались в постели до полудня. Лиане очень не хотелось вставать. Она знала, что скоро им придется возвращаться домой, а так не хотелось, чтобы пришел конец их идиллии. Она сидела в ванной, рассеянно глядя на мыло, которое держала в руке. Ник понимал, в каком она состоянии.

— Не грусти, любовь моя. Мы еще вернемся.

— Ты думаешь, это возможно?

Но кто знает, когда он уйдет в море. Это может произойти в любой момент. Он снова угадал ее настроение.

— Да, обещаю тебе.

Они снова предавались любви, а через час, покинули гостиницу.

Лиана погрозила ему пальцем.

— Ты прививаешь мне дурные привычки. Я не знаю, сумею ли я отвыкнуть от этого.

— Это я знаю. В прошлый раз мне пришлось отвыкать от твоей любви полтора года.

— Мне тоже. — Она печально посмотрела на него. — Я мечтала о тебе по ночам. В тот вечер, когда мы встретились у миссис Маккензи и я услышала твой голос, я думала, что потеряла рассудок.

— Я почувствовал то же самое, когда вдруг увидел тебя. Это все время происходило со мной в Нью-Йорке. Я видел, как ты идешь по улице, видел твои светлые волосы. Я бежал за тобой, но это всегда оказывалась не ты. Эти женщины, наверное, считали, что я сошел с ума. А я был… — Он заглянул ей в глаза. — Я очень долго действительно был как безумный, Лиана.

Она кивнула.

— Мы все еще не пришли в себя.

Они украли у судьбы три дня, и оба понимали, что их не удержать. Они были взяты в долг, но их придется возвращать.

— Я ни о чем не жалею. А ты? Она покачала головой.

— Вчера я думала об Армане… Как ему приходится там, в Париже… Как бы то ни было, я знаю: то, что мы делаем, ничего не меняет для него. Когда война кончится, я снова буду с ним.

Ник знал это и не возражал. Лиана была женщиной, которую он полностью принимал… почти полностью… Он также знал, что в Европе стоит суровая зима. И она это знала. Какой же смысл говорить об этом. Она ничего не могла сделать для Армана, и он видел, как она страдает.

Они медленно ехали по дороге вдоль моря и прибыли домой в восемь часов. Не доезжая до Сан-Франциско, остановились пообедать. Лиана ни разу не звонила домой и надеялась, что у девочек все в порядке. Ник тоже не звонил Джонни, она заметила это. Как будто в эти три дня они принадлежали только друг другу, а в мире больше никого не существовало. В последние полчаса они говорили о детях. Ник вздохнул.

— Я знаю, что с ним ничего не может случиться, но все равно я чертовски о нем беспокоюсь. — Он повернулся к Лиане. — Я хочу попросить тебя кое о чем… об одной очень важной вещи…

У Лианы забилось сердце. Она вдруг поняла, как это для него важно.

— Конечно. Что?

— Если со мной что-нибудь случится… когда я уйду в плавание… обещаешь мне навестить его?

Лиана на миг удивленно замолчала.

— Ты думаешь, Хиллари позволит?

— Она никогда ничего не знала о нас. У нее нет причин отказать. Кроме того, она вышла замуж. — Он снова вздохнул. — Если бы я мог, я бы оставил Джонни с тобой. Тогда бы я был уверен, что он в хороших руках. Лиана тихо кивнула:

— Я непременно навещу его. Я буду всегда держать с ним связь. — Она снова улыбнулась. — Как ангел-хранитель. — Потом, коснувшись его руки, добавила: — Но с тобой ничего не случится, Ник.

— Как знать… — Они подъехали к дому ее дяди, и Ник в темноте вгляделся в ее лицо. — Помни, о чем я тебя попросил.

— Буду помнить. Если что-то случится, я обязательно приеду к нему. — Но была еще одна мысль, казавшаяся ей непереносимой.

Они вышли из машины, он поставил ее сумку в прихожей. Вокруг никого не было. Девочки уже легли, и Лиана надеялась, что они не заметят Ника. Он не хотел, чтобы она взяла такси, и сам привез ее домой. У самых дверей она повернулась к нему, и они снова застыли в поцелуе.

— Я позвоню тебе утром.

— Я люблю тебя, Ник.

— Я люблю тебя, Лиана. Он снова поцеловал ее и затем уехал. Она поднялась к себе в спальню.




Глава сорок шестая


Арман сидел у себя в кабинете и дышал на руки, чтобы отогреть их. Уже несколько недель на обледенелых улицах Парижа лежал снег, что случается редко. Во всех домах было холодно. Арман даже не мог припомнить, когда ему в последний раз было тепло. Руки так окоченели, что он почти не мог писать, даже после того, как растирал их в течение нескольких минут. Чтобы улучшить связь между Петеном и немцами, он перевел свой штаб в отель «Мажестик», где находился штаб управления немцев под командованием полковника Шпеиделя. К несчастью, ему пришлось взять с собой и Андре Маршана. Молодой помощник был так воодушевлен тем, что они теперь находятся под одной крышей с немцами, что исполнился еще более рьяной преданности оккупантам, и Арману становилось все труднее скрывать свою ненависть к нему.

Работы у Армана становилось все больше, немцы доверяли ему. Теперь он много времени проводил в отделе пропаганды, стараясь убедить французов, что нацисты для них — сущее благословение свыше. Он часто встречался с полковником Шпейделем и генералом Баркхаузеном, чтобы обсудить то, что они называли «службой военного трофея». Именно здесь Арману удавалось сделать больше всего. Он отправлял на запасные пути составы с ценностями, предназначенными для отправки в Берлин. В их исчезновении обвиняли Сопротивление, и никто не выглядел при этом более разгневанным, чем сам Арман. Никто ничего не подозревал. Он встречался с доктором Михелем из германского Министерства экономики. Они обсуждали положение во французской экономике, устанавливали контроль над ценами, касались ситуации во французской химической промышленности, в производстве бумаги, а также проблем занятости, кредита, страхования, угольной промышленности и электроэнергии.

Большинство крупных отелей занимало высшее германское командование. Генерал фон Штутниц, военный комендант Большого Парижа, располагался в «Крийоне», фон Шпейдель и другие в «Мажестике». Штаб управления находился около дома Армана на Пале-Бурбон, военный советник Крюгер, ответственный за городской бюджет, размещался в мэрии. А генерал фон Бризен, командующий гарнизоном Парижа, проживал в отеле «Мерис», хотя временами его, место занимал генерал Шаумбург и задерживался там подолгу, поскольку находил этот отель восхитительным. По всему Парижу были расклеены плакаты на французском языке, где содержались строжайшие предупреждения о том, что военный трибунал будет беспощадно карать за дезинформацию, саботаж, насилие, забастовки, подстрекательство к мятежу и даже за сокрытие предметов каждодневного употребления. Члены Сопротивления не оставались в стороне, немцы немедленно окрестили их «студентами-коммунистами» и расстреливали публично в назидание всем. К 1942 году публичные казни в городе стали обычным явлением, а атмосфера — унылой и угнетающей. И лишь на тайных собраниях, происходивших на границе с оккупированной Францией, царило оживление и деловое настроение. Во всех других местах страны население хранило молчание и казалось полностью подавленным. Но это было молчаливое сопротивление Казалось, не только немцы, но и сама природа ополчилась на Францию. Всю зиму люди умирали от холода и голода. Арман видел вокруг себя вымирающий народ. Немцы давно перестали делать вид, что не тронут «неоккупированный юг», захватили и его, так что теперь вся Франция оказалась у них в руках. «Ненадолго», обещал французам де Голль в своих передачах на Би-би-си из Лондона. Самым удивительным человеком оказался Мулен, который чуть ли не в одиночку вдохновлял Сопротивление. Никто не мог понять, как ему удавалось постоянно ездить в Лондон, поддерживая связь со штабом Сопротивления, затем возвращаться во Францию и вселять в людей надежду.

Арман осмелился встретиться с ним один или два раза. Для него это было слишком рискованно. Обычно он поддерживал с ним лишь косвенную связь. Опасность усилилась особенно после знаменитого указа от пятнадцатого июля. Согласно этому указу все владельцы или хранители произведений искусства стоимостью свыше тысячи франков были обязаны сообщить об этом военной администрации. Этим-то и занимался Арман, уничтожая или фальсифицируя такие списки в течение 1941-го и в первые месяцы 1942 года. Он знал, что он один спас для Франции произведения искусства, стоившие примерно миллион долларов. Но что было еще важнее, он старался спасать жизни людей, а это становилось все опаснее.

Последние несколько недель Арман был болен из-за страшных холодов, поразивших Париж. Но об этом не было ни слова в письме, которое получила от него Лиана на следующий день после возвращения из Кармела. Из него следовало лишь, что работа идет хорошо. Но было в этом письме еще что-то, чего раньше она в его письмах не замечала. Какая-то переходящая в отчаяние безнадежность Она почувствовала, хотя он и не писал об этом, что Франции очень плохо под немцами, значительно хуже, чем все думают. Она долго стояла у окна, глядя на Золотые Ворота.

— Лиана, что-нибудь случилось? — Дядя еще не ушел в контору. Он с порога увидел, как она согнулась, как опустилась ее голова. Когда Лиана повернулась к нему, в глазах у нее были слезы. Она лишь покачала головой и сквозь слезы улыбнулась ему.

— Ничего нового. Я получила письмо от Армана. — Его вывез Мулен во время своей последней поездки в Лондон. Но никто, даже дядя Джордж не должен знать о связях Армана с Сопротивлением. Арман просил ее никому не говорить об этом. И она никому не сказала, кроме Ника. Ему она доверяла полностью.

— Что-нибудь случилось?

— Я не знаю. Просто письмо такое печальное…

— Война неприятная штука. — Слова эти были банальны, но верны.

— Мне кажется, он болен.

Лиана хорошо знала своего мужа. Дядя промолчал, сдержавшись, чтобы не сказать, что, конечно, предатель заболеет, глядя, как гибнет его страна.

— Все с ним будет нормально. Он, конечно, скучает без тебя и без девочек.

Она кивнула, вдруг почувствовав угрызения совести.

— Наверное, скучает.

— Как прошел твой семинар в Кармеле? Ее глаза, против ее воли, засияли.

— Чудесно.

Он больше не задавал ей вопросов, и оба ушли на работу.

Когда Ник днем зашел к ней в Красный Крест, она рассказала ему о письме Армана. Но он мог думать только об одном. Со страхом он заглянул ей в глаза.

— Ты передумала? Насчет нас? Она долго смотрела на него, а потом покачала головой.

— Нет. Сейчас я как будто живу двумя отдельными жизнями. Одной с Арманом, другой с тобой.

Он с облегчением кивнул, а она вздохнула.

— Но я очень боюсь за него.

— Ты считаешь, он сейчас в опасности?

— Не больше, чем обычно. В письме нет никаких намеков. Только ужасная горечь из-за Франции. — Она посмотрела на Ника. — Я думаю, что об этом он беспокоится больше, чем о себе или о нас. Родина для него — это все.

— Я восхищаюсь им, — тихо сказал Ник.

Потом он отвез Лиану домой и пообедал вместе со всеми. После обеда он поиграл в домино с Лианой и дядей Джорджем, а потом вернулся к себе в гостиницу. А Лиана все мечтала о том, когда они опять будут вместе, как в Кармеле. Женщин в гостиницу не пускали, да она и сама не пошла бы туда. На следующие выходные Ник предложил заказать для них комнату в «Фермонте». К счастью, для них не было проблемы, такой мучительной для многих: проблемы денег. Но зато других проблем оставалось предостаточно. Лиана волновалась из-за Армана, Ник беспокоился за Джонни.

В выходные она слышала, как он разговаривал с Джонни по телефону. Она знала, как он скучает без мальчика, и, наблюдая, как Ник обращается с ее дочерьми, удивлялась, как легко он сходится с детьми. Отведя девочек домой, они пообедали, а затем поднялись в свой номер. Девочки собирались сегодня ночевать у подруги.

Дядя Джордж — другое дело. Он ни о чем не стал ее расспрашивать.

— Как ты думаешь, Ник, он догадывается о нас? — Лиана улыбнулась. Они лежали у себя в номере на кровати, пили шампанское и ели арахис. На этот раз они не пошли в Венецианский зал. Им хотелось побыть одним. Ника, по-видимому, позабавил ее вопрос.

— Наверное. Он же не дурак. Не исключено, что он сам в молодости не раз бывал в таких ситуациях.

Лиана и сама это знала, но удивилась, услышав ответ Ника.

— Он ни слова об этом не говорил.

— Он слишком хорошо все понимает.

— Ты думаешь, он будет возражать?

— А ты как думаешь? — Ник тихо улыбнулся и покачал головой.

— Нет, конечно, он не возражает. Он хочет, чтобы я развелась с Арманом и вышла замуж за тебя.

— Я тоже. Я хочу сказать, я это подозревал. — Он заглянул ей в глаза. Ее мучило, что она в некотором смысле обманывает Ника. Она замужем, и в ее будущем для него нет места.

— Во всяком случае сейчас нет причин волноваться. Пока не появится полиция нравов или пресса, все в порядке. — Эта идея позабавила ее. В гостинице они зарегистрировались как майор и миссис Николас Бернхам.

Так они и плыли некоторое время по течению: обеды, долгие прогулки, украденные у судьбы выходные в «Ферменте». Им еще раз удалось через несколько недель съездить в Кармел, но в феврале дела для Ника стали принимать серьезный оборот. Сингапур был сдан японцам. Японская пехота взяла Яву, Борнео, Голландскую Ост-Индию и несколько островов в южной части Тихого океана. Японцы настолько были довольны своими успехами, что генерал Нагумо вернулся на север в Японию.

Ник каждую минуту ожидал, что ему будет приказано явиться на корабль. Американские авианосцы совершали налеты на острова Гильберта и Маршалловы острова, лежавшие к югу от Японии, успешно нанося удары по их позициям, но основные оплоты врага взять не могли.

Однажды в марте Ник в смятении посмотрел на Лиану. После второй рюмки шотландского виски он, к невероятному ее изумлению, ударил кулаком по столу. В ожидании отправки он уже несколько недель находился в нервном возбуждении.

— Проклятье, Лиана. Я должен уже быть там. Почему же, черт побери, я все еще торчу здесь, в Сан-Франциско?

Она не возмутилась этим взрывом. Она поняла его и заговорила примирительным тоном, но это не помогло.

— Потерпи, Ник. Они ждут подходящего часа.

— А я всю войну просижу здесь, в гостинице! В его взгляде было осуждение, и это на нее подействовало.

— Это твой выбор, Ник. Это не обязанность.

— Я знаю… знаю.. Прости… Я здесь бездельничаю… А я ведь записался добровольцем. Уже три месяца назад, черт возьми! Джонни с Хиллари в Нью-Йорке, он переживает за меня, говорит, что скучает. А я произнес громкую речь, сказал, что иду на войну. А теперь вот сижу здесь, как на сплошной вечеринке.

Его искренняя досада тронула ее, и она постаралась его успокоить. У нее самой часто возникало чувство вины перед Арманом, и временами она винила себя во всех грехах. Но сейчас она не могла покинуть Ника, да и не хотела этого. Она останется с ним до его отъезда, и они оба знали, что тогда настанет конец. Иногда она раздражалась на него, особенно однажды, когда пришло письмо от Армана, в котором тот писал, что от холода у него случаются приступы ревматизма в ногах. В тот же день Ник пожаловался, что после танцев у него теперь болит спина. Она в ярости повернулась к нему:

— Тогда не танцуй так много! Его поразило выражение ее лица. Он никогда прежде не видел ее в таком состоянии.

— Так тебя саму до двух часов не утащишь с площадки.

Стоило ему произнести эти слова, и она расплакалась. Он взял ее за руки, и она в слезах рассказала ему о письме Армана.

— Мне кажется, он болен, Ник… Ему почти пятьдесят девять, а там мороз…

Она плакала в объятиях Ника, а он крепко прижимал ее к себе.

— Все хорошо, любимая… все хорошо… Он всегда понимал ее. Ему она могла рассказать все.

— Иногда я чувствую себя такой виноватой перед ним…

— Я тоже. Но мы знали это с самого начала. Для него сейчас уже ничего не изменить.

Лиана часто писала Арману, но была не в силах ему в чем-нибудь помочь.

— А если нацисты убьют его?

При этой мысли Ник вздохнул, не зная, что сказать ей в утешение. Конечно, существует риск, что нацисты его убьют.

— Арман учитывал эту возможность, когда остался в Париже. Он знал, что делает. — Ник понимал, что Арман любит свою родину. Судя по тому, что рассказывала Лиана, родина была для него дороже всего на свете.

— Лиана, ты должна верить, что он останется в живых. Тебе больше ничего не остается.

— Я знаю. — Она вспомнила, как они протанцевали всю ночь.

— Наша жизнь здесь действительно похожа на сплошную вечеринку.

Она повторила его слова, и они долго и пристально смотрели друг другу в глаза.

— Ты хочешь прекратить ее? — У него перехватило дыхание.

— Нет.

— Я тоже не хочу.

Но однажды в апреле он подвез ее из Красного Креста. Ник молчал и молчание это казалось странным.

— Что-нибудь не так, Ник?

Он печально посмотрел на нее. Он не ощущал того воодушевления, которого ожидал, напротив, чувствовал себя растерянным и взволнованным.

— Вечеринка окончилась. Она вздрогнула.

— Что ты имеешь в виду?

— Завтра я уезжаю из Сан-Франциско.

Она, задержав дыхание, посмотрела на него. Внезапно она расплакалась, закрыв лицо руками. Они оба знали, что когда-нибудь этот день придет, но все равно не были готовы к нему.

— О Ник. — Ей стало страшно. — Куда тебя переводят?

— В Сан-Диего. На два дня. А потом в открытое море. Я точно не знаю куда. Меня направили на авианосец «Леди Лекс». — Он попытался улыбнуться. — На самом деле это «Лексингтон». Мы уходим куда-то в Тихий океан.

Лиана прочитала в газетах, что это судно только недавно пришло из ремонта. И сейчас, по дороге в дом к дяде, Ник и Лиана молчали. У них были такие лица, что дядя Джордж сразу же все понял.

— Отплываешь, сынок?

— Да, сэр. Завтра уезжаю в Сан-Диего. — Джордж кивнул и внимательно посмотрел на Лиану. За обедом царило молчание. Даже девочки редко заговаривали, а когда Ник уходил, расплакались, почти так же, как они плакали, расставаясь с отцом. Теперь Ник для них стал более реальным, чем Арман. Отца они не видели уже два года, а Ник последние четыре месяца почти постоянно был рядом. Его будет не хватать всем, особенно Лиане, которая нежно поцеловала его на пороге. Она пообещала, что завтра же поедет поездом в Сан-Диего, и у них появится возможность еще некоторое время побыть вместе.

— Завтра вечером я позвоню тебе в гостиницу, в Сан-Диего, если смогу. Или сама приеду к тебе утром. — Она снова кивнула, едва сдерживая слезы. — Я уже скучаю по тебе.

Он улыбнулся.

— Я тоже. Я люблю тебя.

Они оказались не подготовлены к той боли, которую причиняло им предстоящее расставание.

Она помахала ему рукой и вернулась в дом. Поднявшись к себе, она бросилась на кровать и заплакала. Она была не готова к разлуке с ним… ни сейчас… никогда…




Глава сорок седьмая


На следующий день Лиана выехала в Сан-Диего. Поезд прибыл на место в одиннадцать часов, и в гостиницу она попала только в полночь. Лиана понимала, что Ник уже вряд ли позвонит так поздно. На следующий день она не отходила от телефона. Он позвонил сразу же после полудня, а ведь Лиана проснулась еще в семь утра и напряженно ждала его звонка.

— Прости, любимая. Не мог позвонить раньше. У нас сплошные встречи и брифинги, и Бог знает что еще.

Услышав эти слова, она испугалась:

— Но мы сможем увидеться?

Он говорил, а она смотрела на Тихий океан, стараясь представить себе, где он сейчас находится. Из окна комнаты была видна морская база и в отдалении порт.

— Я не смогу вырваться до вечера. И еще… Лиана, — он помедлил, — завтра в шесть часов утра я должен быть на корабле. Ничего не попишешь.

— Когда ты отплываешь? — У нее застучало в висках.

— Думаю, на следующий день. Ничего определенного еще не сказали. Только приказано явиться на корабль. — Так обычно и было в военное время. — А теперь мне пора идти. Увидимся вечером. Как только я смогу.

— Буду ждать. — Весь день она провела в номере. Без десяти шесть в дверь постучали. Пришел Ник. Лиана, плача и смеясь, бросилась ему в объятия, счастливая, как никогда в жизни.

В эти минуты им обоим казалось, что они никогда не расстанутся.

— Боже, как ты прекрасна, любимая.

— Ты тоже.

Они оба устали от напряжения двух прошедших дней. Лиана знала, что ей никогда не забыть их. Расставание оказалось тяжелее, чем когда она уезжала из Парижа.

Они проговорили еще некоторое время, потом он взял ее на руки и отнес в постель, и все поплыло вокруг. Вечером они не вышли к обеду, а ночью не сомкнули глаз. Они то тихо разговаривали друг с другом, то отдавались ласкам. Лиана вздрогнула, увидев восходящее солнце.

В полшестого он встал и посмотрел на нее серьезно и трезво.

— Мне нужно идти…

— Я знаю. — Она села. Ей хотелось привлечь его к себе, перевести часы назад. А потом он задал ей вопрос, который хотел задать все эти дни:

— Ты мне будешь писать? Четыре месяца назад они договорились, что с его отъездом все между ними будет кончено.

— Буду. — Она грустно улыбнулась.

Она писала Арману, а теперь война отняла у нее двоих мужчин, по крайней мере, так было сейчас. Она не знала, что будет делать, когда он вернется. Неделями она мучила себя этим вопросом. Сейчас все было уже не так, как на «Довиле». Они провели с Ником четыре месяца, а не две недели, как тогда. Теперь она не могла так легко расстаться с ним. Несколько раз ей приходило в голову, что после войны самое лучшее было бы уйти от Армана, но понимала, что просто не сможет этого сделать. Однако ведь и Ника Бернхама она тоже не в силах бросить.

— Я тоже тебе напишу. Но не исключено, тебе долго придется ждать моих писем.

— Я буду ждать.

Он не пошел в душ перед тем, как одеться. Душ он сможет принять и на корабле. Теперь же ему не хотелось терять ни одной минуты из тех, что у них еще остались.

— Помни, о чем я просил — свяжись с Джонни. — Он дал ей адрес Хиллари. Но Лиана снова повторила, что адрес ей не понадобится — Ник вернется и сам навестит Джонни. — На всякий случай, — сказал он. Она не стала спорить.

Последние минуты текли, как мгновения перед взрывом бомбы. Они стояли в комнате, он крепко прижимал ее к себе.

— Ну, я пошел.

Ее снова охватил страх.

— Можно проводить тебя до базы? Он покачал головой.

— Так нам будет еще тяжелее.

Она молча кивнула, по лицу ее катились слезы. Он в последний раз поцеловал ее и посмотрел ей в глаза.

— Я вернусь.

— Я знаю.

Никто из них не спросил, что будет, когда война кончится. Уже поздно думать об этом. Что бы ни ждало их в будущем, все, что между ними произошло, — было в настоящем.

— Ник, береги себя… — Когда он выходил из комнаты, она протянула к нему руки, он снова обнял ее, потом сбежал вниз по лестнице. Она вернулась в комнату и закрыла за собой дверь. У нее было чувство, что жизнь кончилась. Так просидела она часа два, думая лишь о нем, а затем, случайно взглянув в окно, вдруг увидела, что Тихий океан как будто исчез, его заслонял огромный корабль, уходящий вдаль. Ее сердце бешено забилось. Лиана поняла, что это был за корабль. Отплывал «Лексингтон», а на нем Ник.

Она быстро открыла окно, как будто тем самым могла приблизиться к нему. Она провожала корабль взглядом, пока он не скрылся из виду. Отойдя от окна, Лиана медленно собрала свою сумку. Через два часа она, печальная и молчаливая, была уже в поезде, который нес ее в Сан-Франциско.




Глава сорок восьмая


Лиана медленно поднялась в свою комнату. Было уже поздно, во всем доме не горел свет. Она открыла дверь комнаты, и вдруг голос из темноты заставил ее подпрыгнуть от неожиданности, как будто рядом взорвалась бомба. Это был дядя Джордж, тихонько сидевший в темноте в ее комнате. Он поджидал племянницу.

— Что-нибудь неладно, Лиана?.. Что-то с девочками?

— С ними все в порядке. Она включила свет и оказалась под дядиным взглядом. Вид у нее был измученный.

— С тобой все в порядке, Лиана?

— Хорошо, — машинально ответила она и заплакала, отвернувшись, чтобы он не заметил ее слез. — В самом деле все хорошо…

— Нет. И незачем стыдиться этого. Я знаю, тебе плохо. Поэтому я и дожидаюсь тебя здесь. Как ребенок, она бросилась ему на шею.

— О, дядя Джордж..

— Я знаю, знаю.. Он вернется.

Но ведь и Арман вернется. По дороге домой в поезде она думала о них обоих. Она разрывалась между ними. Потом дядя налил ей стакан бренди. Он принес в ее комнату бутылку и два стакана. Она улыбнулась ему сквозь слезы.

— Чем я заслужила такого дядю, как ты?

— Ты хорошая женщина, Лиана. — Он произнес это без тени улыбки. — Ты заслуживаешь хорошей судьбы. И видит Бог, она у тебя будет.

Она сделала глоток и села, нервно улыбаясь.

— Беда в том, дядя Джордж, что у меня две судьбы.

Он не ответил. Вскоре он ушел, а утром ей стало уже лучше.

В тот день она получила письмо от Армана. У него тоже дела шли как будто немного получше. «Недавние события», как он выразился, немного ободрили его, но в чем заключались эти события, он не писал. Стало теплее, и у него уже не так болели ноги.

Следующие дни принесли хорошие вести из Лондона. В Великобританию пришли первые корабли с продовольствием из Америки. Это предотвратило острый недостаток продуктов в Лондоне.

Восемнадцатого апреля американские газеты писали о налете Дулитлла на Токио. Полковник Джеймс Дулиттл, летчик и ученый-авиатор, модернизировал шестнадцать бомбардировщиков В-25, которые и совершили налет на Японию. Летчики прекрасно отдавали себе отчет, что не смогут вернуться, и рассчитывали после бомбардировки Токио приземлиться на неоккупированной части Китая.

Это удалось всем, кроме одного, что значительно укрепило моральный дух в армии. Месть была суровой. В отместку за Перл-Харбор теперь бомбили Токио.

Но связанная с этим событием радость оказалась непродолжительной. Вечером четвертого мая заговорили о битве в Коралловом море, и ночью Лиана лежала, не сомкнув глаз, и молилась за Ника. Битва длилась два дня под командованием генерала Макартура. Сам генерал благоразумно оставался на Новой Гвинее в Порт-Морсби. Шестого мая случилось худшее — «Лексингтон» затонул. К счастью, погибло всего двести шестнадцать человек Две тысячи семьсот тридцать пять человек были спасены, и их приняло на борт судно «Йорктаун», точная копия «Леди Лекс». Но Лиана не знала, какая судьба выпала на долю Ника: был ли он в числе двухсот шестнадцати погибших или вместе с остальными попал на борт «Йорктауна». День за днем она в оцепенении сидела у себя в комнате и слушала радио. Ей припомнились призрачные сцены в Атлантическом океане, когда затонула «Королева Виктория». Она молилась лишь о том, чтобы Ник оказался в числе спасенных. Она забирала в комнату подносы с едой и возвращала их на кухню нетронутыми. Дядя сидел в библиотеке и слушал новости. Но пройдет еще несколько недель, прежде чем они смогут получить сведения о Нике. Тайком от Лианы дядя Джордж попросил кого-то у себя в конторе позвонить Бретту Уильямсу в Нью-Йорк, но тот тоже ничего не знал. Шестого мая по радио сообщили, что генерал Джонатан Уэйнрайт вынужденно сдал японцам Коррэгидор. Сам генерал вместе с армией попал в плен. Дела в Тихом океане шли плохо.

— Лиана! — На пороге спальни стоял дядя Джордж. Это случилось восьмого мая, через два дня после того, как затонул «Лексингтон». — Я требую, чтобы ты спустилась к завтраку.

Она невидящими глазами смотрела на него, сидя на кровати.

— Я не хочу есть.

— Неважно. Девочки боятся, что ты заболела.

Лиана долго смотрела на дядю, потом молча кивнула.

Она с трудом спустилась вниз, ослабев после проведенных в постели двух дней, когда она, не раздвигая штор, слушала радио. Девочки с испугом смотрели на мать. Сделав над собой усилие, она проводила их в школу. Потом вернулась в комнату и вновь включила радио. Битва в Коралловом море закончилась.

— Лиана. — Дядя снова пришел к ней в комнату. Она посмотрела на него невидящими глазами. — Ты не должна так обходиться с собой.

— Со мной все будет хорошо.

— Я знаю, что будет. Но то, что ты сейчас делаешь, ему не поможет. — Он сел на край кровати. — В Нью-Йорке тоже не имеют никаких известий. Если бы он был убит, они бы уже получили телеграмму. Я уверен, он жив.

Лиана кивнула, едва сдерживая слезы. Это было уже свыше ее сил — беспокоиться за них обоих. В тот же день пришло еще одно письмо от Армана. В Париже забрали тридцать шесть тысяч евреев, писал он. Это было одно из писем, которые вывез Мулен. Как многие другие, оно переплыло Атлантику на борту «Грипсхолма».

Евреев в Париже заперли на стадионе, оставив на восемь дней без еды, воды и туалетов. Многие, в том числе женщины и дети, умерли. Мир сходил с ума. Во всех концах земного шара люди умирали и убивали друг друга. Неожиданно Лиана поняла, что должна делать. Вытащив из шкафа платье, она бросила его на кровать. Сегодня она выглядела лучше, чем все эти дни.

— Куда ты идешь?

— На работу.

Она не сказала дяде зачем. Она приняла ванну, оделась, а через час подала заявление об увольнении из Красного Креста. В тот же день она поступила на работу в военно-морской госпиталь в Окленде. Ей поручили ухаживать за ранеными в хирургическом отделении. Это была самая тяжелая работа. Однако, вернувшись вечером восьмичасовым поездом домой, на Бродвей, она чувствовала себя лучше, чем когда-либо за последние несколько месяцев Нужно было давно сделать так. После ужина Лиана обо всем рассказала дяде.

— Это ужасная работа, Лиана. Ты уверена, что это именно то, что тебе надо?

— Абсолютно.

В ее голосе не было ни тени сомнения, и по лицу Лианы дядя понял, что ей удалось прийти в себя. Лиана рассказала ему о парижских евреях; дядя лишь покачал головой. Ничего уже не оставалось прежним. Абсолютно все изменилось. Нигде нельзя чувствовать себя в безопасности. Вдоль берегов Америки курсировали подводные лодки. По всей Европе евреев вытаскивали из домов. В южной части Тихого океана японцы убивали американцев. А три месяца назад в гавани Нью-Йорка сгорела прекрасная «Нормандия», когда ее срочно пытались переделать в судно для перевозки войск. В Лондоне день и ночь падали бомбы, гибли женщины и дети.

Весь следующий месяц Лиана три раза в неделю работала сиделкой в морском госпитале в Окленде. Она уходила из дома в восемь утра, возвращаясь в пять или шесть вечера, а иногда и в семь, усталая, измотанная, со следами запекшейся крови на одежде. Но глаза ее горели на бледном лице. Она делала то единственное, чем могла помочь, а это было лучше, чем сидеть в конторе.

А через месяц после битвы в Коралловом море она была вознаграждена: пришло письмо от Ника. Он был жив! Она сидела на ступеньках лестницы, читала и плакала.




Глава сорок девятая


Четвертого июня началась битва при Мидуэе, а на следующий день закончилась. Японцы потеряли четыре из пяти авианосцев, и американцы воспряли духом. До настоящего времени это была самая большая победа. А Лиана знала, что Ник жив. Теперь он находился на «Энтерпрайсе», вдали от шума битв. И хотя, слушая новости, Лиана всякий раз вздрагивала, поток писем от него напоминал ей, что он жив и здоров. Она писала ему почти каждый день, но не забывала писать и Арману.

Судя по последним письмам мужа, напряжение в Париже все возрастало. Произошли новые расстрелы молодых коммунистов, снова сгоняли евреев, а встречаясь со штабом командования, Арман понял, что готовятся репрессии против писателей Парижа. Сопротивление в деревнях достигло необычайной силы, и немцам было важно держать Париж в узде, чтобы он служил примером для остального населения. Немцы все больше оказывали давление на Армана. Они хотели знать, почему пропадают нужные им произведения искусства, куда исчезают люди и есть ли среди людей Петена сочувствующие коммунистам. Им нужно было найти виновника их неудач, а поскольку немец не мог быть виновен, им неизменно оказывался Арман. Он был прекрасным буфером для маршала Петена, но сам из-за этого был окончательно издерган и измучен.

Теплым июньским вечером он сидел у себя в кабинете, в отеле «Мажестик».




— У нас есть основания считать, что они вас подозревают. — Арман кивнул. Но не поддался страху.

— Почему вы так думаете?

— Мы перехватили донесения немцев.

За неделю до этого были убиты два офицера высшего командования. У них оказался портфель, попавший в руки бойцов Сопротивления. Фон Шпейдель был очень зол.

— Так это были вы на прошлой неделе? — тихо спросил Арман.

— Да. Там имелись бумаги, которые заставляют нас предполагать… мы не уверены… но потом может быть уже поздно… Вам следует уехать немедленно.

— Когда?

— Сегодня вечером со мной.

— Но я не могу… — Арман даже испугался, ведь ему еще многое нужно сделать. Ему нужно было тайно переправить в Прованс работу Родена, в подвале пряталась еврейка с сыном, под домом был спрятан бесценный Ренуар. — Эго слишком быстро. Я должен еще многое сделать.

— Вы можете не успеть.

— Вы действительно уверены? Мулен тряхнул головой.

— Пока нет еще ничего определенного. Но ваше имя упомянуто в двух донесениях. За вами следят.

— Донесения попали к вам, а не к Шпейделю.

— Мы не знаем, в чьих руках они побывали до этого. Это опасно.

Арман кивнул, потом пристально посмотрел на Мулена.

— А что, если я останусь?

— Имеет ли это смысл?

— На данный момент — да.

— Вы сможете быстро закончить ваши дела? Арман тихо кивнул.

— Постараюсь.

— Что ж, делайте ваши дела. Я вернусь через две недели. Тогда вы поедете?

Арман кивнул, но на лице его было знакомое Мулену упрямое выражение: он не мог отказаться от борьбы, даже если она становилась слишком опасной.

— Не делайте глупостей, де Вильер. Вы лучше послужите Франции, если останетесь живы. В Лондоне вы многое можете сделать.

— Я хочу оставаться во Франции.

— Вы сможете вернуться. Мы дадим вам новое удостоверение личности и отправим в горы.

— Это было бы хорошо.

— Отлично.

Мулен встал, пожал руку обоим незнакомцам и вышел из комнаты. Он ушел тем путем, которым пришел Арман. Через минуту Арман последовал за ним. Он знал, что, когда он выйдет на улицу, Мулена рядом уже не будет. Он исчезал, как ветер. Но не сегодня. Арман шел к машине. Рядом с ним вдруг послышался шум. Из укрытия выскочили вооруженные солдаты. Их было трое. Вряд ли они хорошо рассмотрели его. Арман прижался к стене, и солдаты пробежали мимо. В ночи прозвучали выстрелы. Арман спрятался в саду. Он почувствовал слабое биение в ноге. Нагнувшись, обнаружил на ноге кровь. Он был ранен.

Он подождал, пока не стих шум, и осторожно пошел через сад, молясь о том, чтобы Мулену, как всегда, удалось убежать. Арман вернулся в дом, его впустили и перевязали ногу. Он вернулся домой в полночь. Ему хотелось глотком бренди унять дрожь во всем теле, но бренди не было. Осмотрев грубую повязку на ноге, он понял, насколько сложна ситуация, в которую он попал. С раненой ногой он не мог идти на работу. Сослаться на ревматизм было нельзя — стало тепло, и никто этому не поверил бы. Он попробовал ходить по комнате, не хромая, но при каждом шаге морщился от боли. Он не мог не хромать, но должен был добиться этого. Он продолжал ходить по комнате, пот капал с лица… В конце концов у него это получилось. С глухим стоном он добрался до постели, но слишком устал, чтобы заснуть. Он включил настольную лампу и вынул записную книжку. Он не писал Лиане больше недели. Неожиданно он затосковал, ему так были нужны ее мягкость и нежность. Он сделал то, чего никогда не делал раньше: он излил в письме душу, высказал всю свою тревогу за судьбу Франции, рассказал, как плохи здесь дела.

«Ничего особенно серьезного, любовь моя, — писал он. — Это лишь малая цена в беспощадной борьбе. Другие пострадали больше, чем я. Меня огорчает, что я слишком мало могу сделать для Франции. Этого маленького кусочка плоти вовсе не достаточно».

Он рассказал о предложении Мулена поехать в Лондон. Вероятно, он пробудет там несколько недель, пока не получит новые документы и не сможет вернуться обратно во Францию.

«Мулен заикнулся о том, чтобы потом отправить меня в горы. Может быть, я приму участие в настоящем бою. Они делают удивительные вещи, не дают покоя немцам… По сравнению со скучными стенами моего кабинета это была бы замечательная смена декораций».

Он сложил письмо несколько раз и положил его под стельку своего ботинка на случай, если ночью что-нибудь случится. На следующий день он опустил его в тайник на рю де Бак. Он часто пользовался этой щелью, хотя и предпочитал отдавать письма лично в руки Мулену. Впрочем, он знал, что письма, которые он опускал в эту щель, тоже доходили до Лианы. Дошло и это письмо.




Через две недели Лиана читала его, и по ее лицу текли слезы. Слепой, он не понимал своего истинного положения — это она видела. Она прочла о том, что он ранен, и чуть не потеряла сознание. Они подошли к нему уже вплотную, и Мулен недаром предложил Арману уехать в Лондон. Это означало, что еще миг — и будет поздно. Но он этого не понимал. Лиана почувствовала, что в ней, как желчь, разливается отчаяние. Ей хотелось встряхнуть Армана, показать ему то, чего он не видел. Чей-то портрет, статуя, чужая женщина были для него важнее, чем она, Мари-Анж и Элизабет. А потом она сделала то, чего уже давно не делала. Она пошла в церковь. Пока она молилась, она поняла, в чем заключалась ее ошибка: в ее отношениях с Ником. Она отвернулась от мужа, и он на расстоянии ощутил это. Сейчас она понимала это так хорошо, как будто ей это сказал какой-то голос или ей было видение. Вернувшись в дом на Бродвее, она долго сидела, глядя на мост Золотые Ворота. Нику она писала каждый день, а Арману лишь два-три раза в неделю. Он должен был почувствовать, что между ними — пропасть. Она теперь ясно осознала, что должна была делать. Она знала это все время…

Лиане потребовалось несколько часов, чтобы написать одну страницу Нику. Она сидела, пристально смотрела на лист бумаги и думала о том, что может этого и не делать. Это оказалось больнее, чем прощаться с ним на Центральном вокзале или в комнате гостиницы в Сан-Диего. Это было больнее всего, что она когда-либо делала. Как будто отсекала правую руку. Но ведь в Библии сказано: «Если твой глаз соблазняет тебя, вырви его». Лиана чувствовала, что именно это она сейчас и делает. Она написала Нику, что все, что между ними было, это ошибка, что она напрасно подала ему надежду на будущее. Надежд никаких не было. Она нужна Арману. Ему нужна ее поддержка, ее внимание, ее вера. И она обязана дать ему все это. Она больше не может его предавать. Она написала Нику, что всей душой любит его, но они оба не имеют права на эту любовь. Всем сердцем она желает ему добра и будет каждый день молиться за него, но она больше не будет ему писать. Она заверила его, что сдержит свое слово и повидается с Джонни, если с ним что-нибудь случится.

«Но этого не произойдет, дорогой… Я знаю, ты вернешься домой. Я лишь хочу… — Ручка едва не выпала из ее пальцев, она больше не могла писать. — Ты знаешь, чего я хочу. Но наши мечты были крадеными. Я должна вернуться к мужу, которому я принадлежу всем сердцем, всей душой, всеми помыслами. Всегда помни, дорогой, как я любила тебя. Иди с Богом. Он защитит тебя».

Рыдая, она подписала письмо и вышла, чтобы его отправить. Она долго стояла у почтового ящика, руки ее дрожали, сердце разрывалось. Усилием воли она опустила письмо в ящик. Она знала, что он получит его.




Глава пятидесятая





На следующий день после инцидента в Нейи Арман пришел на работу. Он был бледен, ладони мокры от пота, но он прошел к своему месту не хромая. Он сел за свой стол, как всегда. Маршан принес ему пачку донесений, которые ему предстояло прочитать, пустые бланки, которые следовало заполнить, и письма от местных начальников.

— Будет еще что-нибудь?

— Нет, спасибо, Маршан.

Лицо ею исказила гримаса боли, но голос оставался нормальным Всю следующую неделю Арман продолжал работать. Pa6отал он быстро. Бесценный Ренуар был вынут из-под дома, Роден похищен, а еврейку с ребенком спрятали в подвале крестьянского дома около Лиона. Были и другие вопросы, которые ему предстояло решить. Он знал, что времени у него осталось мало. Нога с каждым днем становилась все хуже. Началось воспаление, но лечить ею было нечем. Арман заставлял себя ходить так, словно нога здорова. Это отнимало сил больше, чем прежде, и он был вконец измотан. Сейчас он выглядел на свои годы и даже немного старше.

Он очень много работал и нередко задерживался в своем кабинете после затемнения. Он очень хотел закончить свою работу. Ему требовалось все больше времени, чтобы сжечь все свои записи. Становилось все труднее придумать причину, чтобы развести огонь. Он часто жаловался Маршану, что его старые кости хотят тепла. Маршан пожимал плечами и возвращался к своей работе за письменный стол.

До очередной встречи с Муленом осталось четыре дня. Арман понимал, что нужно спешить. Однажды, возвратясь домой после десяти часов, он заметил, что в квартире кто-то был. Он не помнил, чтобы он оставлял стул так далеко от стола. Но он очень устал, раненая нога болела. Нужно будет в Лондоне сходить к врачу. Он осмотрел свою квартиру, затем поглядел на площадь Пале-Бурбон. Было тяжело уезжать из Парижа. Но ему уже приходилось уезжать. Он снова вернется сюда, и на этот раз Париж уже будет свободен.

— Bonsoir, ma belle[5 - «Добрый вечер, моя дорогая» — во французском языке Париж женского рода, и Арман обращается к городу как к женщине]. — Он улыбнулся своему городу, а ложась в постель, вспомнил о жене. Утром он напишет Лиане… Или, может быть, на следующий день. Сейчас у него нет времени. Однако нога болела так сильно, что он проснулся до рассвета, решил встать и написать ей письмо. Вытащив лист бумаги, он почувствовал знакомый озноб.

"Я мало о чем могу рассказать тебе. У меня было очень много работы, дорогая. — Потом он о чем-то вспомнил и улыбнулся. — Боюсь, я стал плохим мужем. Две недели назад я даже не вспомнил о нашей тринадцатой годовщине. Но, надеюсь, ты простишь меня, учитывая все обстоятельства. Пусть наша следующая годовщина будет легкой и мирной. И пусть мы скоро увидим друг друга. — Затем он продолжал рассказывать о своей работе. — Боюсь, что с ногой у меня неладно. Я жалею далее, что написал тебе об этом. Боюсь, ты будешь беспокоиться. Я уверен, что ничего опасного нет, но каждый день приходится ходить, и от этого ей вряд ли становится лучше. Похоже, я стал стариком, но стариком, который все еще любит свою страну… a la mort et a tout jama is[6 - До смерти и всегда (фр)]… любой ценой, неважно какой. Я с радостью отдам ногу и сердце за эту землю, которую так люблю. Сейчас страна моя лежит, пригвожденная к земле, изнасилованная нацистами, но скоро она будет свободной и мы будем ухаживать за ней, пока она снова не станет здоровой. Ты тогда снова будешь со мной, Лиана, и мы все будем счастливы. А пока я рад, что ты в безопасности у своего дяди. Это лучше и для тебя, и для девочек. Я никогда не жалел, что отослал вас в Штаты. По крайней мере ты не видишь, как Франция задыхается в руках у немцев… не видишь их рук на ее горле, когда они с вожделением наблюдают, как она задыхается. Мысль с том, что я скоро покину родину, разбивает мое сердце. Единственное, что меня утешает — я скоро вернусь и буду бороться еще упорнее".

Ему и в голову не приходило, что он может остаться в Англии или даже поехать к Лиане. Он думал только о Франции, даже подписывая письмо.

«Передай девочкам, что я их люблю. И очень люблю тебя, топ amour… почти так, как я люблю Францию. — Он улыбнулся и добавил: — Может быть, даже больше, но сейчас я не позволяю себе думать об этом. Иначе я забуду о том, что стар, и побегу туда, где сейчас ты. Да благословит тебя Бог, тебя, Мари-Анж и Элизабет. Мои наилучшие пожелания и привет дяде. Твой любящий муж: Арман».

Он подписался как всегда, с завитушкой и росчерком. По дороге на работу он оставил письмо в обычном месте. Арман хотел было сохранить его до встречи с Муленом, но решил этого не делать. Он знал, как Лиана беспокоится. Он видел это по тем вопросам, которые она задавала ему в письмах и которые доходили до него через цензуру.

Посмотрев на календарь, висевший над письменным столом напротив портретов Петена и Гитлера, Арман обнаружил, что до встречи с Муленом осталось три дня. Он нахмурился, соображая, что ему делать дальше. В это время в кабинет, улыбаясь, вошел Андре Маршан. С обеих сторон его сопровождали офицеры рейха — эти не улыбались.

— Мсье де Вильер?

— Да, Маршан?

Он не помнил, чтобы немцы назначали ему встречу на сегодняшнее утро. Но так уже бывало не раз. Его неожиданно приглашали в мэрию, в Мерис или Криион.

— Меня куда-то вызывают?

— Да, мсье. — Маршан улыбнулся еще шире.

— Сегодня вас хотят видеть в главном управлении.

— Очень хорошо. — Арман встал и взял шляпу. Даже теперь он продолжал носить полосатый костюм, жилет и фетровую шляпу, как в годы дипломатической службы. Он последовал за солдатами к машине, которую за ним прислали. Он всегда был элегантен, хотя теперь и не заботился об этом. У него все еще сжималось сердце, когда он представлял себе, что о нем думают люди, видя, как он проезжает мимо: «Предатель».

Но сегодня Армана вызвали по какому-то необычному делу. Его везли в штаб командования. Он попытался представить себе, какую грязную работу ему приготовили на этот раз. Все это уже не имело значения, и он улыбнулся про себя. Он не сможет заняться ею — через три дня его здесь не будет.

— Де Вильер? — Немецкий акцент во французском языке всегда действовал ему на нервы, но в этот раз все свои усилия он направил на то, чтобы войти в здание не хромая. Он никак не был готов к тому, что произошло потом. Его ждали три офицера СС, Он был разоблачен. Ему представили доказательства, в том числе обрывки бумаг, которые он сжигал за день до этого. Взглянув в глаза офицера, он понял, что его выдал Маршан.

— Я не понимаю… это не…

— Молчать! — зарычал офицер. — Говорить буду я, а ты слушать! Ты французская свинья, как и все вы. Когда мы будем приканчивать тебя, ты будешь визжать, как все грязные свиньи.

Они не рассчитывали получить от него никаких сведений. Они ничего не хотели. Они лишь, старались показать, что все о нем знают. Важно было продемонстрировать превосходство германского разума. Офицер перестал кричать. Арман, к своему облегчению, понял, что они почти ничего о нем не знают. Его увели. И только теперь он почувствовал боль в позвоночнике и начал волочить ногу. Только теперь он подумал о Лиане и Мулене и почувствовал, как им овладевает отчаяние. До этого момента адреналин тек по его венам не особенно быстро, но теперь он понесся неудержимым потоком. Мысли бешено скакали в голове, и он снова и снова говорил себе, что его жизнь стоила этого. Ее стоило отдать за родину… — pour la France. За Францию… Он все время повторял про себя эти слова, пока его привязывали к столбу во дворе главного управления. Раздался выстрел, и он успел крикнуть одно слово: «Лиана!» Слово это отозвалось эхом, и он упал, умирая за свою родину.




Глава пятьдесят первая


Двадцать восьмого июня 1942 года Центральное бюро расследований поймало на Лонг-Айленде восемь нацистских агентов. Их доставили немецкие подводные лодки, снова напомнив о том, как близко они подходят к Восточному побережью. С начала 1942 года немцы в Атлантике уже потопили шестьсот восемьдесят один корабль, и при этом они почти не потеряли своих.

— Поэтому мы интернировали японцев, — сказал дядя Джордж за завтраком в Сан-Франциско. Несколько дней назад племянница заявила, что считает это жестоким и ненужным. Интернировали в том числе их садовника с семьей, отправили их в лагеря, где обращались с ними мало сказать плохо. Их ограничивали в пище, у них почти не было медикаментов, а разместили их в помещении, где зазорно было держать и животных.

— А мне так наплевать. Если бы этого не сделали, японцы, как и немцы, засылали бы сюда агентов, их было бы не отличить от всей этой толпы.

— Я не согласна, дядя Джордж.

— Ты можешь повторить это Нику, который сейчас сражается с японцами?

— Да. Люди в лагерях — тоже американцы.

— Никто не может сказать, лояльны японцы или нет, а мы не можем рисковать.

У них и прежде бывали разногласия по этому вопросу, и дядя мудро решил переменить тему.

— Ты сегодня работаешь в госпитале?

Теперь Лиана стала помощницей медсестры на полную ставку и работала не три, а пять дней в неделю.

— Да.

— Ты слишком много работаешь.

Выражение ее глаз стало мягче, она улыбнулась. Послав Нику письмо, Лиана принялась за работу. Как тогда, после «Довиля», она часто думала о нем. Но теперь к чувству потери присоединился страх. Получив ее письмо, он перестанет беречь себя. Но у нее не было выхода. Ее первым и единственным долгом был долг перед мужем. На какое-то время она забыла об этом, но время это кончилось.

— Что вы сегодня делаете, дядя Джордж?

Она постаралась выкинуть Ника из головы, как делала много раз на дню. Теперь она жила с чувством вины, с опасением, что какая-то смутная интуиция подскажет Арману о ее измене и это повредит ему. Ей приходилось жить с этим чувством. Она писала мужу каждый день, хотя и знала, что письма накапливаются у цензоров и потом приходят к Арману все разом.

— Я обедаю в клубе с Лу Лоусоном. — Он помрачнел, а его голос охрип, когда он снова заговорил: — Его сын Лаймен погиб при Мидуэе.

Лиана подняла глаза. Лаймен Лоусон был адвокатом. Дядя пытался их познакомить, когда она только что приехала в Сан-Франциско.

— Как это ужасно.

— Да. Лу очень переживает. Ведь это был его единственный сын.

Эти слова сразу же напомнили Лиане о том, что и Ник был там. Но она не могла позволить себе думать об этом. Так можно сойти с ума. Ник в Тихом океане сражается с японцами, а Арман во Франции борется с немцами. Ее сердце разрывалось.

— Мне нужно уходить на работу.

Работа была единственным местом, где Лиана забывала о своих муках… Но даже там, особенно там, чувствовалась война. Каждый день они отправляли выздоровевших мальчиков назад на корабли. Они рассказывали ужасную правду о войне на Тихом океане. Но здесь Лиана могла реально помочь им: поставить компресс, покормить, поддержать.

— Не стоит работать так много, Лиана. Она ушла, и дядя на миг пожалел о том, что его племянница не похожа на других женщин. Большинство из них весело проводят время, устраивают обеды для офицеров. А Лиана выносит судна, подтирает полы, смотрит, как мужчин рвет после операций. Как всегда, он восхищался ею.

Через две недели, вернувшись с работы, Лиана получила письмо от Армана. Он снова жаловался на ногу, и она опять забеспокоилась. Он упомянул о том, что скоро уедет с Муленом в Лондон. Она поняла, что пришла беда. На какое-то мгновение у нее заныло сердце. Только бы он выбрался. Ее надежда угасла, когда она прочла следующие слова: «Мне очень тяжело уезжать с Муленом. Меня утешает только то, что я скоро вернусь и еще решительнее включусь в борьбу». Он по-прежнему думал лишь об этом, и она даже рассердилась, дочитав письмо до конца. Ему уже пятьдесят девять лет. Почему он не может бросить все и вернуться к ней? Почему?., «a la mort et a tout jamais…» — прочла она. Родина стала его жизнью, а ведь было время, когда его интересовала не только Франция, и в его жизни были и другие интересы. Лиана сидела и смотрела на письмо. Она вдруг поняла, что для них прежняя жизнь давно кончилась… с того момента, как они сошли с «Нормандии». Сначала эти мучительные месяцы перед войной, когда Арман работал как вол, затем напряжение между сентябрем и падением Парижа, когда он не знал, что делает. Потом Лиана с детьми уехала из Франции, а он остался бороться с немцами, войдя к ним в доверие и якобы сотрудничая с ними. Прочитав письмо, она отложила его. Это было выше ее сил. Она смертельно устала. Целый день она ухаживала за молодым раненым. Он потерял руку в битве в Коралловом море. Он вместе с Ником был на «Лексингтоне», но не знал его. Это был простой рядовой.

Когда она спустилась к обеду, Джордж заметил, что Лиана сегодня выглядит как-то особенно устало. Она была бледной и изможденной. Дядя заподозрил, что она что-то недоговаривает.

— Получила вести от Ника?

Раньше она всегда сообщала дяде, когда получала письмо от Ника, но последнее время молчала. Сейчас Лиана лишь покачала головой.

— Я получила сегодня письмо от Армана. Он устал, и у него болит нога.

Ей отчаянно захотелось сказать дяде правду, но нужно еще подождать, пока Арман не уедет в Лондон.

— А как Ник? — Он снова повторил свой вопрос.

Она пристально посмотрела на него.

— Мой муж Арман, а не Ник. Но старик сегодня тоже устал. Он быстро сказал:

— Ты, кажется, не вспоминала об этом всю весну. — Лучше бы он прикусил язык, особенно когда увидел горестное выражение лица племянницы.

Лиана ответила едва слышно:

— Мне не следовало забывать об этом.

— Лиана, прости. Я не хотел. Она печально посмотрела на дядю:

— Ты абсолютно прав. Во всем виновата я — и перед Арманом, и перед Ником. — Она вздохнула: — Я написала обо всем Нику несколько недель назад. Больше мы не будем писать друг другу.

— Но почему? Бедняга… — Старик был ошеломлен всем, что услышал.

— Я не имею права, дядя Джордж. Я замужняя женщина. Вот почему.

— Но Ник знал об этом. Она кивнула.

— По-видимому, я одна забыла об этом. И теперь я постараюсь искупить свою вину.

— Ну, а как же Ник? — Дядя расстроился. — Как ты думаешь, каково ему будет, когда он узнает об этом там, на войне?

Слезы застилали ей глаза.

— Я ничего не могу поделать. У меня есть обязательства перед мужем.

Он хотел было ударить кулаком по столу, но не решился. На лице у нее было написано бесконечное отчаяние.

— Лиана.. — Он не нашелся, что сказать, зная, что племянница не менее упряма, чем он сам.

Лиана встала из-за стола и пошла на работу. Казалось, с каждым днем она задерживается в госпитале все дольше и дольше. Через неделю после того как пришло письмо от Армана, она неожиданно получила еще одно письмо. Оно пришло из Лондона и было написано незнакомым почерком. Поднимаясь по лестнице, она гадала, от кого оно могло быть. Наверху она рассеянно вскрыла письмо. У нее ломило все тело — весь день она ухаживала за молодым человеком, потерявшим руку. У него началась сильная лихорадка, и он мог в любую минуту умереть. Неожиданно ее внимание привлекли слова: «Дорогая мадам…». Начало казалось обычным, но дальше она прочла: «С прискорбием должен вам сообщить, что ваш муж погиб вчера, служа своей отчизне. Он умер смертью героя, спасая жизни людей и сокровища Франции. Его имя останется в наших сердцах и в сердце Франции. Ваши дети могут гордиться своим отцом. Мы сочувствуем вам в вашем горе. Ваша потеря — это наша потеря. Но самую большую утрату понесла страна».

Письмо было подписано Муленом. Лиана снова и снова перечитывала: «Дорогая мадам… С прискорбием должен сообщить вам…» Это ложь. Самую большую потерю понесла не страна. Лиана смяла письмо и бросила его на пол. Она топала ногами и плакала. Он погиб… он погиб… безумие, что он остался там… бороться против немцев…

Она не слышала, что дядя давно окликает ее. Она не слышала ничего. Она лежала на полу и плакала. Он умер, Ник тоже умрет. Они все погибнут! Во имя чего? Ради кого? Она посмотрела на дядю невидящими глазами.

— Я ненавижу их!.. Я ненавижу их!.. Я ненавижу их!!!




Глава пятьдесят вторая


Вечером Лиана обо всем рассказала дочерям. Они плакали и долго не могли успокоиться, пока она укладывала их спать. Лиана очень побледнела, но к вечеру к ней вернулось самообладание. Какое облегчение она испытала от того, что теперь может сказать им правду. Девочки удивились, узнав, что их отец был тайным агентом Сопротивления, что он делал вид, что работает на Петена, а на самом деле он был бойцом де Голля.

— Он, наверное, был очень смелым. — Элизабет печально посмотрела на мать.

— Да.

— Почему же ты не говорила об этом нам раньше? — быстро спросила Мари-Анж.

— Потому что это могло быть опасно для него.

— Разве никто об этом не знал?

— Только те, с кем он работал в Сопротивлении.

Мари-Анж кивнула:

— Мы когда-нибудь вернемся во Францию?

— Когда-нибудь.

Это был вопрос, на который она и сама себе не могла дать ответа. У них больше не было дома. Им некуда было возвращаться, некого ждать. И у нее не было больше мужа.

— Мне Франция не очень нравилась, — призналась Элизабет.

— Это было тяжелое время, особенно для папы. — Девочки кивнули, и она наконец уложила их спать. Это была длинная ночь. Лиана знала, что она не сможет заснуть, и даже не ложилась. Странно было сознавать, что уже три недели его нет в живых, а она только сегодня об этом узнала. Она получила его последнее письмо уже после его смерти и не догадывалась об этом. В письме он говорил только о любви к родине, к ним, конечно, тоже.. но больше всего к Франции. Может быть, для него это имело смысл. Со смешанным чувством гнева и отчаяния она вошла в библиотеку и села за стол. Дядя Джордж уже встал, он очень волновался из-за нее.

— Может быть, хочешь выпить?

— Нет, спасибо. — Она откинулась на спинку стула и закрыла глаза.

— Прости, Лиана. — Голос звучал нежно. При взгляде на нее он почувствовал себя таким беспомощным. Такой же беспомощной чувствовала себя она, когда ухаживала за потерявшим руку молодым человеком. — Я могу что-нибудь сделать для тебя?

Она медленно открыла глаза. Она чувствовала себя парализованной и окоченевшей.

— Нет. Теперь все кончено. Нам придется снова учиться жить.

Он кивнул и подумал о Нике: станет ли она теперь писать ему?

— Как это произошло9?

Раньше он не осмелился бы спросить ее об этом. Но теперь Лиана как будто немного успокоилась. Она посмотрела дяде прямо в глаза.

— Его расстреляли немцы.

— Но за что? — Он не рискнул добавить: «Разве он не был с ними заодно».

— Потому, дядя Джордж, что он был разведчиком. Он работал на Сопротивление.

Дядя только широко раскрыл глаза и пристально посмотрел на нее:

— Кем он был?

— Он делал вид, что работает на Петена, осуществляя связь с немцами. На самом деле он передавал важные сведения Сопротивлению. Из всех разведчиков он занимал самое высокое положение во Франции. Поэтому его и расстреляли.

Но в ее голосе не было гордости за него, только сожаление.

— О Лиана… — Дядя сразу вспомнил все, что говорил об Армане. — Но почему же ты ничего не рассказывала об этом?

— Я не могла говорить. Предполагалось, что я ничего не знаю, и я на самом деле долго не знала. Он сказал мне об этом перед нашим отъездом из Франции. — Она встала, подошла к окну и долго смотрела на мост.

— Но кто-то ведь должен был знать.

— Немцы расстреляли его за три дня до того, как его должны были переправить в Лондон.

Она поняла это из его письма и из письма Мулена.

Дядя подошел к племяннице и обнял ее.

— Я очень, очень сочувствую…

— Но почему? — Лиана внимательно посмотрела на дядю. — Теперь ты сочувствуешь, узнав, кем Арман был на самом деле? Ты также сочувствовал бы, если бы и по сей день считал, что он работал на немцев? — Ее глаза были печальны и пусты.

— Не знаю… — Он задумался и спросил: — Ник знал об этом?

— Да.

Дядя кивнул.

— Что ты теперь собираешься предпринять, Лиана? — Он имел в виду Ника, и она поняла это.

— Ничего.

— Но ведь…

Она покачала головой.

— Это было бы несправедливо по отношению к нему. Он ведь человек, а не болванчик. Несколько недель назад я написала ему, что все кончено. А теперь, когда Арман погиб, мы будем плясать на его могиле? Он был моим мужем, дядя Джордж, моим мужем. И я любила его. — Она отвернулась, плечи ее задрожали. Он подошел к ней, всей своей душой сочувствуя ее горю. Она бросилась в его объятия, рыдая почти так, как она рыдала на лестнице, прочитав письмо Мулена.

— О дядя Джордж… Я убила его… он знал… он должен был догадаться о Нике…

— Лиана, перестань! — Он стиснул ее плечи и легонько встряхнул ее. — Не ты убила его. Это ерунда. Он пожертвовал жизнью ради своей страны, и это произошло не сейчас. Он давно сделал свой выбор. Он знал, чем рискует. Он взвесил все «за» и «против» и понял, что родина стоит его жизни. Это не имеет никакого отношения к тебе. Мужчина принимает такие решения сам для себя, никого не спрашивая, даже женщину, которую любит. Независимо от того, какие чувства были у вас с Ником, этот человек делал то, что считал нужным делать. Ты не смогла бы его остановить, ты не смогла бы изменить его решения, и не ты убила его.

Она вслушивалась в его слова, постепенно осознавая, что дядя прав, и перестала плакать.

— Ты действительно так думаешь?

— Я это знаю.

— А что, если он подозревал? Если он почувствовал перемену в тоне моих писем?

— Скорее всего он не заметил бы, даже если бы ты совсем перестала ему писать. Человек, принимающий подобные решения, отдается им всем телом и душой. Ему не повезло, его раскрыли. И хуже того, это трагедия и для тебя, для детей, и для всей страны. Но ни ты, ни Ник ничего здесь не могли поделать. Не мучай себя, Лиана, пойми это.

Она рассказала ему о последнем письме Армана. Она призналась, что временами ей начинало казаться, он не любит ее, а любит только свою родину. Джордж кивал, слушая ее. Потом голова ее стала клониться и наконец она уснула прямо на кушетке. Дядя принес из своей комнаты одеяло и укрыл ее. Силы ее полностью истощились.

Проснувшись на следующее утро, она удивилась, как попала сюда, на кушетку. Она легонько коснулась одеяла и вспомнила, как она говорила с Джорджем, пока не заснула. Во сне она видела Армана и Ника. Они шли рука об руку, потом остановились поговорить с каким-то незнакомым ей человеком. Вспомнив об этом, она вздрогнула. Она поняла, что этот человек был Мулен. Она не хотела больше думать об Армане. Ей хотелось одного — чтобы Ник остался жив, даже если она никогда больше не увидит его. У него впереди еще целая жизнь, есть сын, к которому он должен вернуться. Она встала, подошла к окну и посмотрела на залив.

— А как же мы? — прошептала она, вспомнив об Армане. — А как же девочки?

У нее не было ответа на эти вопросы. Она поднялась наверх, чтобы разбудить детей.




Глава пятьдесят третья


В июле, когда Лиана получила письмо от Мулена, Ник был на островах Фиджи в составе вооруженных сил, которые готовились к наступлению на Гвадалканал. Японцы построили там взлетную полосу, а контрадмирал Флетчер располагал тремя авианосцами. Они должны были во что бы то ни стало занять эту полосу. «Энтерпрайс», «Уосп» и «Саратога» готовились к бою. После того как затонул «Лексингтон», Ника временно перевели на «Йорктаун», а через несколько недель на «Энтерпрайс», где он участвовал в координировании действий военно-морских сил. На корабле было лишь несколько морских офицеров его ранга, остальные — летчики. После битвы в Коралловом море его произвели в подполковники.

Шестого августа 1942 года «Энтерпрайс» подошел к Соломоновым островам, а на следующий день американцы атаковали их. Они захватили взлетную полосу и переименовали ее в Хендерсон-Филд, но битва за Гвадалканал продолжалась: японцы уступили пока лишь взлетную полосу. Американские военно-морские силы понесли большие потери, но «Энтерпрайс» держался, хотя и был сильно поврежден. Ник оставался на борту, когда в начале сентября корабль пошел на Гавайи для ремонта.

В глубине души он очень не хотел идти на Гавайи. Он предпочел бы остаться на Гвадалканале с войсками, но он был нужен на борту изувеченного авианосца. На Гавайях он прохлаждался на базе Хикеме и страстно желал вернуться назад всякий раз, когда слушал новости с фронтов. Американцы несли слишком большие потери в битве при Гвадалканале, моряки погибали на песчаных отмелях острова. В течение пяти месяцев, с тех пор как Ник уехал из Сан-Франциско, он не видел ничего, кроме военных действий: в Коралловом море, на Мидуэе, на Гвадалканале, — и лишь краткие передышки между ними. Это помогало ему не думать о Лиане. Он ведь и пошел в армию, чтобы сражаться за свою страну. Получив то письмо от Лианы, он был потрясен. Чувство вины полностью овладело ею уже после его отъезда, и теперь Ник ничего не мог ни поделать, ни сказать. Он несколько раз принимался писать ей, но каждый раз рвал письма. Она снова сделала свой выбор, а ему оставалось лишь согласиться с ним. Шла война, которая как-то отвлекала его от душевных мук, но по ночам он часами не мог заснуть, вспоминая счастливые дни в Сан-Франциско. На Гавайях стало хуже. Здесь ему нечем было заняться, он сидел у моря и ждал, когда «Энтерпрайс» снова будет готов к бою. Он писал длинные письма сыну и чувствовал себя таким же бесполезным, как в Сан-Франциско. На Гавайях стояло чудесное лето, но на юге Тихого океана бушевала война, и он рвался туда. Чтобы как-то сократить время, он пошел добровольцем в госпиталь. Ник подолгу разговаривал с ранеными, шутил с сестрами. Он казался всем добродушным, веселым человеком, нравился сестрам, но ни одну из них никуда не приглашал.

— Может быть, он не любит женщин, — сострила одна из них. И все рассмеялись, на такого он тоже не был похож.

— Может быть, он женат, — предположила другая. Она накануне долго говорила с ним, и у нее сложилось впечатление, что у него на сердце какая-то женщина, но он ничего не сказал об этом. В разговоре он употребил местоимение «мы», и она поняла, что у него кто-то остался дома. Но она также почувствовала, что на душе у него тяжело. И этой боли он никому не открывал, ведь никто не мог исцелить ее. Он всех держал на расстоянии. Ник стал постоянным предметом разговоров у женщин на базе. Он был привлекательным и общительным, он много рассказывал о своем сыне, мальчике по имени Джонни, которому уже исполнилось одиннадцать лет. Про Джонни уже знали все.

— А ты знаешь, кто он такой? — шепнула однажды сиделка медсестре. — Я имею в виду в мирной жизни? — Сама она была фермершей с холмов Кентукки, но и она слышала о «Стали Бернхама». Она догадалась об этом по каким-то его намекам. Тогда она начала расспрашивать всех вокруг, и один из офицеров подтвердил, что это «Сталь Бернхама». Сестра скептически посмотрела и только пожала плечами.

— Ну и что? Он на войне, как и все мы. Его корабль затонул. Сиделка кивнула, но она выжидала и, когда он был в отделении, представилась ему. Он разговаривал с нею точно так же, как со всеми остальными.

— Боже мой, к этому парню не подступиться, — пожаловалась она подруге.

— Может быть, его кто-то ждет. — Но такие соображения останавливали далеко не всех.




В госпитале Окленда о Лиане говорили иначе.

— У вас на войне друг? — спросил ее как-то молодой парень. Он был ранен, его трижды оперировали, но так и не смогли вынуть из его живота все осколки.

— Муж, — улыбнулась Лиана.

— Один из тех, кто был в Коралловом море? Она говорила с ним об этом, когда он только поступил, и он понял, что ей многое известно об этой битве.

— Нет, он был во Франции.

— Что он там делал? — Молодой человек удивился.

Это как-то не вязалось с тем, что он знал о ней и что он слышал от нее самой.

— Он боролся против немцев в Сопротивлении. Он француз.

— О! — Молодой человек удивился еще больше. — Где же он теперь?

— Его расстреляли.

Последовало долгое молчание. Она осторожно поправила одеяло у него в ногах. Она ему нравилась, ведь она такая красивая.

— Извините. Мне очень жаль. Она повернулась к нему и с грустной улыбкой сказала:

— Мне тоже.

— У вас есть дети?

— Две девочки.

— Они такие же хорошенькие, как их мама? — Он улыбнулся.

— Они намного красивее меня, — ответила она с улыбкой и подошла к другой кровати. Она часами работала в отделении, выносила судна, держала руки и головы тем, кто бился в судорогах. Она почти не говорила о себе. Говорить было не о чем — жизнь кончилась.

В сентябре дядя попытался вытащить ее на обед — с трауром пора было кончать. Но Лиана только покачала головой.

— Я так не думаю, дядя Джордж. Мне завтра рано на работу и… — Ей не хотелось извиняться. Она не хотела никаких развлечений. Она ничего не могла делать, только ходить на работу, возвращаться, сидеть с детьми, а потом ложиться спать.

— Тебе полезно переменить обстановку. Нельзя же только ходить в госпиталь и обратно. И так каждый день.

— Почему бы и нет? — Ее взгляд говорил: «Не нужно меня трогать».

— Ты ведь не старуха, Лиана. Ты хочешь жить, как старуха, но ты молодая.

— Я вдова, а это то же самое.

— Черта с два!

Лиана начала напоминать ему брата, когда тот остался вдовцом, а мать Лианы умерла при родах. Это какое-то безумие. Лиане всего тридцать пять, она не может похоронить себя вместе с мужем.

— Ты знаешь, как ты сейчас выглядишь? Худа, как жердь, глаза ввалились, одежда висит, как на вешалке.

Она посмеялась и покачала головой.

— Хорошую же картину ты нарисовал.

— Смотрись иногда в зеркало.

— Я стараюсь этого не делать.

— Послушай меня, девочка. Черт возьми, перестань размахивать черным флагом. Ты еще жива. Очень жаль, что Арман погиб, но сейчас многие женщины оказались в твоем положении. Они же не сидят с постными лицами, делая вид, что они тоже умерли.

— Нет, не сидят. — Ее голос приобрел странное ледяное звучание. — А что они делают, дядя Джордж? Ходят на вечеринки. — Она тоже туда ходила. До того как погиб Арман. Люди умирают повсюду, по всему миру. А она делает все для тех, кто остался в живых.

— Но ведь иногда можно пойти в гости. Что в этом плохого?

— Я не хочу.

Он рискнул снова коснуться запретной темы.

— Ты слышала что-нибудь о Нике?

— Нет. — Она замкнулась, голос ее стал ледяным.

— Ты писала ему?

— Нет, и не собираюсь. Ты меня уже спрашивал об этом. Больше не спрашивай.

— Почему? По крайней мере, ты могла бы сообщить ему о смерти Армана.

— Зачем? — В ее голосе послышался гнев. — Кому это нужно? Я дважды отвергла этого человека. Я больше не хочу мучить его напрасно.

— Дважды? — Дядя удивился и внимательно посмотрел на Лиану.

Она была раздосадована: какое все это имеет теперь значение?

— Все это уже было на «Довиле» после оккупации Парижа. Мы полюбили друг друга, но из-за Армана я все прекратила.

— Извини, я не знал…

Лиана казалась дяде во многих отношениях странной и скрытной женщиной, но он восхищался ею. Итак, у них и раньше был роман. Он подозревал это, но никогда не был уверен.

— Но ведь вы оба так переживали, когда он уезжал отсюда.

Лиана посмотрела дяде в глаза.

— Я не хочу снова проходить через это, дядя Джордж. Произошло слишком много всего. Лучше пусть все останется так, как есть.

— Но теперь-то ты не заставишь его снова страдать? — Он умолк, имея в виду, что теперь она свободна.

— Не знаю, смогу ли я жить с чувством вины за то, что совершила. Мне все еще кажется, что Арман догадался обо всем. Но даже если это не так и он ничего не знал, все это было неправильно. Нельзя строить жизнь на ошибках. Зачем мне писать ему? У него снова появится надежда, а я, может быть, и недостойна этого. Я не могу снова обрекать его на страдания — в третий раз.

— Но он же должен понимать, что ты чувствуешь, Лиана.

— Он понимал, он всегда говорил, что будет следовать моим правилам. А мои правила говорили мне, что я должна вернуться к мужу. Некоторые из моих правил. — Она почувствовала к себе отвращение. Так она изводила себя месяцами. — И я больше не хочу об этом говорить.

Она оглянулась на то время, когда у нее было два любимых человека, а сейчас не осталось ни одного. Она не увидит снова ни того, ни другого.

— Я думаю, ты не права, Лиана. Ник знает тебя лучше, чем ты сама. Он мог бы помочь тебе.

— Он еще найдет кого-нибудь. Кроме того, у него остался Джонни.

— А ты? — Дядя очень беспокоился о ней. Если так пойдет и дальше, она в один прекрасный день просто свалится.

— Мне хорошо и так.

— Я не верю этому, да и ты тоже.

— А я большего и не заслужила, дядя Джордж!

— Когда же наконец ты сойдешь с этого креста?

— Когда расплачусь сполна.

— А ты не забыла, что у тебя есть и другие долги? — Лиана покачала головой. — Ты потеряла мужа, которого, как ты считаешь, предала. Но ты ведь была привязана к нему до конца. Ты даже отказалась от человека, которого любишь. И ты хранила его тайну все эти годы. Я ведь тоже травил тебя из-за Армана, а ты вынуждена была бежать из Вашингтона, травимая и опозоренная. Разве этого не достаточно? Ты решила полностью посвятить жизнь раненым в хирургическом отделении? Чего ты хочешь еще? Остричь волосы и надеть рубище? Лиана улыбнулась.

— Не знаю, дядя Джордж. Может быть, я буду лучше относиться к миру, когда кончится война.

— Нам всем будет лучше, Лиана. Сейчас очень трудные времена. Вспомни о евреях, которых выволакивают из их домов и отправляют в лагеря, о детях, которых убивают в Лондоне, о нацистах, расстрелявших Армана, о тонущих кораблях и… список этот можно продолжить до бесконечности. Но несмотря ни на что, ты все же должна утром просыпаться с улыбкой, смотреть в окно и благодарить Бога за то, что ты живешь, и протягивать руку тем, кого любишь. — Он протянул ей руку, она взяла и поцеловала ее.

— Я люблю тебя, дядя Джордж. — В эту минуту она казалась маленькой девочкой. Он коснулся рукой ее светлых шелковистых волос.

— Я тоже люблю тебя, Лиана. И по правде говоря, люблю этого мальчика. Я бы хотел когда-нибудь увидеть вас вместе. Это было бы хорошо и для тебя, и для детей. Я ведь не буду жить вечно.

— Нет, будешь. — Она снова улыбнулась — Лучше бы жил.

— Но этого не случится. Подумай о том, что я тебе сказал. Это твои долг по отношению к себе самой и к нему.

Но Лиана не прислушалась к ею словам, а продолжала каждый день ходить в госпиталь, убивая себя в больничных палатах. А потом возвращалась домой, чтобы отдать дяде и дочерям то, что у нее еще осталось.




Пятнадцатого октября «Энтерпраис» с Ником на борту, по-прежнему рвущимся в бой, вновь взял курс на Гвадалканал. Два месяца на Гавайях чуть не свели его с ума.

«Энтерпрайс» достиг Гвадалканала двадцать третьего октября. Здесь он соединился с «Хорне-том». Во главе флотилии стоял теперь контрадмирал Томас Кинкайд. Американцам противостояли четыре японских авианосца, которые пытались отбить взлетную полосу, названную Хендерсон-Филд, но американцы удерживали позиции.

Двадцать шестого октября адмирал Хелси, командующий тихоокеанским флотом, дал приказ атаковать японцев. Бой был тяжелый, и японцы оказались сильнее. «Хорнет» был взорван и затонул. Тысячи людей погибли. «Энтерпрайс», несмотря на тяжелые повреждения, выстоял. К всеобщей радости, он продолжал борьбу. В Штатах все напряженно слушали радио. И Джордж наблюдал, как Лиана с застывшим выражением ужаса в глазах тоже слушает новости.

— Ты думаешь, что он тоже там?

— Не знаю. — Но глаза выдавали ее. Дядя мрачно покачал головой.

— Я тоже об этом думаю.




Глава пятьдесят четвертая


Утром двадцать седьмого октября «Хорнет» все еще горел и продолжал медленно погружаться. «Энтерпрайс» также получил серьезные повреждения, но все еще был на плаву и не выходил из боя. Подполковник Бернхам на мостике наблюдал за тем, что происходит на корабле, как вдруг японцы со всей силой ударили по кораблю. 550-фунтовая бомба попала в летную палубу и прошла через левый борт, разбрасывая во все стороны осколки. Неожиданно корабль загорелся, палуба была усеяна мертвыми и ранеными.

— Господи Иисусе, вы видели эту бомбу? — с ужасом спросил Ника стоящий рядом человек. Ник одним прыжком оказался на лестнице.

— Не беда, что мы горим. Достаньте шланги.

Часть команды боролась с огнем, другая стояла у орудий и продолжала отстреливаться. Пикирующие бомбардировщики пролетали над ними, сбрасывая бомбы. Один из японских пилотов повел самолет прямо на палубу, произведя ужасающий взрыв. Ник, все еще держа в руках шланг, увидел, что к нему ползут два горящих человека. Он направил на них струю воды, сбивая с них огонь, пожиравший плоть. Вдруг позади него неожиданно раздался взрыв. Стало светло, как будто выглянуло солнце, он ощутил какую-то необычную легкость во всех членах и взлетел на воздух. Вокруг распластались разорванные тела. Ему показалось, что он стал невесомым… Он подумал о Лиане и улыбнулся.




Глава пятьдесят пятая


Весь ноябрь в госпиталь поступали раненные в битве при Гвадалканале. Поначалу многих несколько дней держали в Хикеме, а некоторых сразу отправляли в Окленд. Других возможностей заботиться о раненых не было. Их приходилось оставлять на кораблях, пока не удавалось транспортировать их в Штаты. Многие умирали по дороге. Лиана видела, как день за днем поступали раненые с разорванными телами, с ужасающими ранами и ожогами. Она снова и снова выслушивала историю о 550-фунтовой бомбе.

Было тяжело наблюдать, как их привозили. Бывало, она помогала носить носилки, и тогда ей припоминался «Довиль». Но сейчас все было намного страшнее. Людей привозили буквально разорванными на части.

Однажды ей показалось, что кто-то упомянул о Нике. Человек этот наполовину бредил. Он говорил о своем однополчанине, которого убило рядом с ним на палубе. Но оказалось, это был другой человек. Его звали Ник Фрид. Это был не ее Ник. Через два дня этот человек умер у нее на руках.

В День Благодарения дядя наконец не выдержал:

— Почему бы нам не навести справки в военном министерстве? Лиана покачала головой:

— Если с ним что-нибудь случится, мы об этом узнаем из газет.

Хуже будет, если она узнает, где он. Ей захочется написать ему, а этого она никак не хотела делать. Если же он ранен, она рано или поздно узнает об этом. Но если глава «Стали Бернхама» погибнет, газеты мгновенно разнесут об этом по всей стране.

— Оставим этот разговор, дядя Джордж. С ним все в порядке.

— Ты этого не знаешь.

— Не знаю.

Но сейчас она полностью посвятила себя тем, кто пострадал. Через ее руки прошли многие. Теперь она работала наравне с сестрами по двенадцать часов в день.

— Тебя должны наградить медалью, когда кончится эта бойня.

Она наклонилась и поцеловала дядю в щеку. Потом встала и посмотрела на часы:

— Мне нужно идти, дядя Джордж.

— Сейчас? Куда?

Они только что кончили праздничный обед, девочки ушли спать. Было девять часов вечера. Лиана месяцами никуда не ходила.

— У нас на базе не хватает людей, я обещала прийти.

— Я не хочу, чтобы ты ехала туда одна.

— Я взрослая, дядя Джордж. — Она погладила его по руке.

— Ты сумасшедшая.

Более сумасшедшая, чем он думал, сумасшедшая от страха, тоски и боли. Сумасшедшая от мысли, жив ли Ник. День за днем она слушала рассказы о войне и все спрашивала себя, не Ник ли действительно был тот убитый, о котором ей рассказывали. Был ли он вообще там? В ее глазах застыло постоянное выражение тревоги. В понедельник утром за дело взялся Джордж Крокетт. Во второй раз за этот год он позвонил Бретту Уильямсу.

— Послушай, мне нужно обязательно узнать о нем.

— Нам тоже.

Старик удивил Бретта Уильямса. Зачем ему это? Может быть, он был другом старика Бернхама.

— Мы ничего не слышали.

— Узнай, ради Христа. Позвони в Белый дом, Государственный департамент, в Пентагон, позвони куда-нибудь.

— Мы звонили. Там такой беспорядок, что они и сами ничего не знают. Одни утонули на «Хорнете», другие лежат в госпиталях. Говорят, что через месяц-другой у них появятся более точные сведения.

— Но я не могу так долго ждать, — простонал старик.

— Почему интересно? — Бретт Уильямс вышел из себя, и они накричали друг на друга. Уже месяц Уильямсу трепали нервы из-за Ника. Ему почти каждый день звонил Джонни. А он ничего не мог сказать ни мальчику, ни этому старику с Западного побережья. Даже Хиллари звонила. Ее, кажется, действительно волновала мысль, что Джонни может потерять отца. Теперь она уже была готова отдать ему сына. — Ты считаешь, что мы тут сидим и прохлаждаемся. Узнай сам, черт возьми, или подожди.

— Моя племянница не может ждать. Она очень волнуется, и вообще неизвестно, что с ней будет, если мы не узнаем, где он.

— Твоя племянница? — Бретт удивился. — Кто же она такая, черт возьми?

— Лиана Крокетт, вот кто. — Она не носила этой фамилии уже тринадцать лет, но сейчас он забыл об этом.

— Но… — Бретт постепенно начинал понимать. — Я же не знал, когда он уезжал… Он ничего не говорил… — Бретт спрашивал себя, правду ли говорит старик. Должно быть, правду. Иначе для чего бы он звонил.

— Почему он должен был тебе что-то говорить? В то время она была замужем. Сейчас она вдова. — Он не был уверен, стоит ли распространяться об этом. Но он сказал, и ему стало легче. Он не мог спокойно смотреть, как страдает Лиана.

— Послушай, мы должны найти его. — Он схватил лист бумаги и ручку. — Кому ты звонил? — Уильямс продиктовал весь список. Старик начинал ему нравиться. У него был характер, и он любил и свою племянницу, и Ника Бернхама. Бретт пораскинул мозгами, кому бы еще позвонить. Старик сделал ряд ценных замечаний. — Ну, кто будет звонить — ты или я? — На самом деле это не имело значения: «Сталь Бернхама» и «Пароходство Крокетта» были одинаково известны.

— Я попытаюсь еще раз, а потом позвоню вам.

Через два дня Бретт позвонил. Он узнал немного, но кое-что все-таки выяснил.

— Он был на «Энтерпрайсе», когда тот взорвался, мистер Крокетт. По-видимому, он тяжело ранен. Мы знаем только, что его отправили на Гавайи. А сегодня утром сообщили, что он был в Хикеме.

— Он все еще там? — Руки старика задрожали. Они нашли его… но жив ли он? Тяжело ли он ранен?

— На прошлой неделе его отправили в Штаты на «Соласе». Корабль превратили в плавучий госпиталь, и сейчас он направляется в Сан-Франциско, мистер Крокетт… — Он не хотел отнимать у старика надежду, но нужно трезво смотреть на вещи, даже незнакомой племяннице, особенно ей. Он не подозревал, что она ничего не знает о предпринятых дядей шагах.

Джордж ничего не скажет ей, пока не узнает что-либо более определенное.

— Мы не знаем, в каком он состоянии. Когда его привезли в Хикем, он был при смерти. Кто знает, как он сейчас… на этих кораблях…

— Я понимаю. — Джордж Крокетт закрыл глаза. — Нам остается только молиться.

Он не знал, стоит ли сейчас все рассказать Лиане или лучше подождать. Но ведь она может встретиться с ним в этом проклятом госпитале. Он открыл глаза.

— Как вам удалось все выяснить? Бретт Уильямс улыбнулся.

— Я еще раз позвонил президенту и сказал ему, что вы очень волнуетесь и что для вас это важно.

— Он хороший человек. Я голосовал за него на последних выборах.

Бретт Уильямс улыбнулся:

— Я тоже.

Но настоящего облегчения не было.

— Вы знаете, когда прибывает корабль?

— Точно ничего не известно. Завтра или послезавтра. Я прослежу за этим и, как только что-нибудь узнаю, позвоню вам.

Он повесил трубку и позвонил в штаб военно-морского флота. «Солас» должен был прибыть на следующий день около шести часов. Весь день дядя размышлял, прежде чем начать разговор с Лианой. Племянница вернулась домой в десять вечера, бледная и усталая. Он смотрел, как она жует бутерброд и запивает чаем. Он хотел ей все рассказать, но не смог. А что, если Ник умер на корабле? Он подумал еще немного. А если нет?

Через час он постучал к ней в дверь. Лиана еще не спала.

— Лиана, ты не спишь?

— Нет, дядя Джордж. Что-нибудь случилось? Вы плохо себя чувствуете? — Она выглядела встревоженной.

— Нет-нет. Со мной все в порядке, дорогая. Садись. — Он усадил ее на стул, сам сел на кровать.

У нее похолодело внутри. Она чувствовала, что сейчас он сообщит ей что-то, чего она не хочет знать. Она смотрела на него, последняя надежда угасала.

— Я кое-что хочу сказать тебе, Лиана. Может быть, ты будешь сердиться на меня. — Он вздохнул и продолжал: — Несколько дней назад я позвонил Бретту Уильямсу.

— Кто это? — Потом она вспомнила, о ком шла речь, и тело ее оцепенело. — Да? — Она как будто умирала, падая в темную пропасть.

— Ник был на Гвадалканале. — Дядя старался говорить быстро. — Он был ранен… очень тяжело. По последним сообщениям, он жив.

— Когда это было? — Она говорила шепотом.

— С неделю назад.

— Где он?

Дядя говорил с ней, следя за выражением ее глаз. Ей было очень больно, но она снова вернулась к жизни.

— На корабле, который идет в Сан-Франциско.

Она тихо заплакала. Он подошел к ней и коснулся ее плеча.

— Лиана… Может быть, он жив. Ты достаточно видела, чтобы понимать это. — Она кивнула и посмотрела на него.

— Вы знаете, на каком он корабле?

— На «Соласе». Завтра они прибудут в Окленд в шесть часов утра.

Она в раздумье сидела, закрыв глаза. В шесть утра… в шесть утра… Через семь часов эта неизвестность кончится… Она будет знать… Она снова посмотрела на дядю.

— Как только они приплывут, мы все будем знать.

— Я поеду туда сама.

— Ты ведь можешь и не найти его.

— Если он там, найду.

— Но, Лиана… А что, если он умер? — Дядя не хотел, чтобы она узнала об этом в одиночку. — Я поеду с тобой.

Она поцеловала его в щеку.

— Я хочу поехать одна. Я должна. — Она улыбнулась, вспомнив, что сказал ей Ник.

— Я сильная женщина, дядя Джордж.

— Это я знаю. — Она улыбнулась сквозь слезы. — Но это может быть слишком даже для тебя.

Лиана только покачала головой Потом дядя ушел, а Лиана всю ночь просидела в темноте, глядя на часы. В половине пятого она приняла душ и оделась, надела теплое пальто и ушла из дома. Вокруг стоял густой туман.




Глава пятьдесят шестая


В пять пятнадцать Лиана была на Бэй-бридж. Машин на улице не было. Только два одиноких грузовика где-то вдали. А над заливом и над мостом клубился густой туман. Пока она шла на базу, туман опустился к воде. Рядами стояли санитарные машины, готовые забрать раненых с корабля, и группами — медицинские работники, дышавшие на руки, чтобы согреться. Корабль приближался, вот он уже под мостом Золотые Ворота. Потом она увидела знакомого военного врача из госпиталя.

— Вас послали сюда, Лиана? Мне кажется, вы работаете больше меня.

— Нет. Я пришла посмотреть… найти…

Он увидел выражение ее глаз и кивнул. Они были здесь на дежурстве. Он сразу же понял, зачем она пришла сюда и сейчас стояла, дрожа от холода.

— Вы знаете, где он был?

— На Гвадалканале.

Они просмотрели списки раненых, убитых и поступивших в госпиталь за несколько месяцев.

— Вы знаете, насколько тяжело он ранен? — Она покачала головой. Он коснулся ее руки и мягко сказал: — Мы разыщем его. — Она кивнула.

Говорить она не могла и побрела посмотреть, не пришел ли корабль. В густом тумане ничего не было видно. Потом медленно вдалеке появился свет, зазвучала сирена, и она увидела у причала группу людей, ожидающих прибытия корабля… Это были женщины, внимательно вглядывавшиеся в туман. Потом медленно появились огни «Соласа». Он вышел из тумана, как белый призрак с красным крестом. Лиана, затаив дыхание, стояла на холоде. Казалось, прошла вечность и «Солас» никогда не пришвартуется. Все были наготове. Мужчины с носилками вышли вперед. Наконец корабль пришвартовался, и все пришло в движение. Сначала выносили тяжелораненых. Загудели гудки «скорой помощи». Женщины закричали. Много дней раненые плыли на корабле по океану, а теперь их везли в госпиталь с сиреной. Для жизней многих из них даже минуты имели значение. Она пошла вперед, всматриваясь в лица. Некоторые из них были закрыты, а некоторые так изувечены или обожжены, что их невозможно было узнать. Она шла по причалу, и ее сердце сжималось. Все, что она здесь делала, было не похоже на ее работу в госпитале. Сейчас она искала Ника, и каждый раз, когда она видела раненого, она готовилась к самому худшему. Потом ее окликнул молодой врач.

— Как его зовут?

— Бернхам. Ник Бернхам! — закричала она.

— Мы найдем его.

Она кивнула в знак благодарности. И он пошел в одну сторону, она в другую, но Ника нигде не было. Стали медленно спускаться ходячие раненые. Осталась лишь небольшая группа возбужденно говорящих женщин. Впереди шел хромающий мужчина со слезами на глазах. Внезапно она услышала оглушительный рев. Взглянув на палубу корабля, они увидели тысячи людей, перевязанных и искалеченных, раненых и увечных, приветствующих свою родину мощными криками «ура!». Лиана тоже закричала, приветствуя их от Ника, от себя… от Армана… Так много было тех, кто никогда не вернется домой. Она спрашивала себя, нет ли среди них Ника. Может быть, информация дяди Джорджа была неверной. Может, он погиб, или его не было на корабле, или он умер в пути. Ожидание было невыносимым. Половина восьмого, туман медленно поднимается вверх. Раненые все еще шли, но Ника среди них не было. Женщины тоже расходились. Молодой доктор все еще бегал среди носилок с ранеными. А машины «скорой помощи» приезжали и снова уезжали, увозя раненых в госпиталь. Лиана понимала, что этим утром многое зависело от хирургов.

— Пока еще ничего? — Молодой врач на минуту остановился около нее. Она покачала головой.

«Может быть, это хороший знак. Может быть, он уже ушел? Или его не было вообще», — подумала она про себя.

Она продрогла до костей и внутренне оцепенела. И тут она увидела его. Он медленно продвигался сквозь толпу. Голова его была опущена, волосы отросли, но она сразу же узнала его, даже в толпе. Когда он подошел ближе, она увидела, что он на костылях. Она застыла на месте, спрашивая себя, нужно ли вообще ей было приходить сюда; что, если это ошибка? Может быть, он вообще не захочет ее видеть. Она не сводила с него глаз. Он повернулся к соседу справа и замер. Он увидел ее. Ни он, ни она не двигались с места. Они стояли в движущейся толпе, а потом она медленно пошла ему навстречу — назад пути не было. Она проталкивалась сквозь толпу, которая увлекала ее в обратную сторону Раненые кричали и плакали, толпа стала двигаться быстрее, и на какое-то мгновение она потеряла его из вида.

Когда толпа раздвинулась, она снова увидела его. Он все еще стоял на том же месте. Она побежала к нему, смеясь сквозь слезы. Он стоял с опущенной головой и тоже плакал. Потом покачал головой, как будто хотел сказать «нет», как будто не хотел ее видеть. Она замедлила шаги. И тут она увидела, что у него нет левой ноги. Она рванулась к нему, выкрикивая: «Ник! Ник!» Он поднял глаза. В его глазах она увидела прожитые годы. Прежде этого не было. Затем он рывком схватил костыли и двинулся ей навстречу. Они стояли на причале, он с силой прижимал ее к себе. Все было как прежде, и вместе с тем все стало другим.

Прошла тысяча лет, вокруг умирали люди, над их головами медленно поднимался туман. Наконец-то Ник был дома, и Лиана принадлежала ему. Он оказался прав. Сильные не бывают побежденными.


notes



Примечания





1


Если я умру за родину, я умру с миром (фp.)




2


Страдания не напрасны, Лиана… страдания не напрасны… они ради нас, ради Франции (фр.)




3


Мужайтесь, друзья, мы победим предателей и фрицев Несмотря ни на что, Франция выживет.. Да здравствует де Голль! (фр)




4


Можете не беспокоиться (фр)




5


«Добрый вечер, моя дорогая» — во французском языке Париж женского рода, и Арман обращается к городу как к женщине




6


До смерти и всегда (фр)