Развал
Григорий  Сергеевич Покровский


Рабы Империи #3






Роман «Рабы империи» об офицерском корпусе. События происходят в период 70-х годов до развала Союза. Основной сюжет роман — любовь книга состоит из трёх частей «Ася» «Ввод» «Развал».

Вторая книга полностью посвящена войне в Афганистане.

«Развал» — это развал СССР и бегство армии из Германии.












Григорий Покровский

Рабы Империи. ч. 3

Развал





Глава 1


Бортпроводница сообщила пассажирам, что самолёт пересек границу Франции.

— Вот мы и во Франции, — сказал Мишель. Ася в это время дремала.

— Что вы сказали?

Ася, я же просил тебя, прекрати это «Вы». Давно надо перейти на «Ты». Папа русского почти не знает, а мама сразу заподозрит. На дворе уже конец двадцатого века и времена, когда муж с женой обращались на «Вы», давно ушли.

— Прости, Мишель, не могу никак привыкнуть.

— Я говорил тебе, что над Францией летим.

— Откуда ты знаешь?

— Бортпроводница только что сказала, ты спала в это время. Прощай война, да здравствует мир.

Было безоблачное небо, и Ася видела в иллюминатор крошечные поля и селения. Под крылом проплывало жизненное пространство. Оно резко отличалось от лунного пейзажа Афганистана.

— Всё это когда-то была Римская империя, какая мощная была империя, — задумчиво сказал Мишель. Некогда здесь жили кельтские племена. Юлий Цезарь покорил их и присоединил к империи. Представляешь, Ася, сколько надо было пройти пешком, чтобы завоевать это пространство. Кстати, за триста лет до Юлия Цезаря, другой полководец Александр Македонский в Афганистан пешком ходил, — там стоят его столбы, я их видел. Представляешь, где Афганистан, и где Греция, это же в два раза дальше, чем от Рима до Парижа. Париж вырос на месте Лютеции, бывшей римской колонии. До сих пор сохранились развалины римских арен, цирк и виадук. Я тебя как-нибудь повезу туда. Ты увидишь совершенство и лёгкость линий. Это поражает.

Ася закивала головой.

— В пятом веке вторглись на эту территорию племена франков. Они слились с галло-римским населением, и образовалось то, что сейчас называется Франция.

— И стоило сюда идти, чтобы быть разбитыми какими-то племенами, — засмеялась Ася.

— Таков человек, и такова участь всех империй. После распада империи мы стали отдельным государством. Франция — мать всех революций, в том числе и вашей, — гордо заявил Мишель.

— Да уж, — подумала Ася и закивала головой. Здесь родились социалисты-утописты Сен-Симон и Фурье, бред которых подхватил Маркс и социал-демократы России. Не вижу особого повода для радости, — сказала Ася. — Англия живёт с монархией и в ус не дует, а мы всё революцией бредим. Мишелю стало неудобно, он наклонил голову и замолчал.

— Начитавшись бреда вашего Фурье, — продолжила Ася, — великий Достоевский в молодости чуть не угодил на плаху. Только чудо его спасло. Мир бы так и не увидел его великих произведений. Русские стали убивать русских.

— А французы-то причём? — возразил Мишель.

— Да как будто бы и не причём, только вот мы русские подвержены этому

попугайству перед вашим западом. Русские интеллигенты настолько превзошли,

в этом, что даже свой русский язык считали неприличным для общения в

светском обществе. Все пытались разговаривать только на французском. Я бы сказала так: Франция — не мать революций, а место, где появился некий вирус коммунизма, который вырос до пандемии.

Мишель поднял голову и вопросительно взглянул на Асю.

— Да, да, Мишель, не удивляйся. Именно в пандемию, с присущим ей

мором. Десятки миллионов людей погибло от этого вируса, и продолжают

гибнуть, мечтая о светлом будущем. А первым он пошел от вас, здесь была провозглашена Парижская коммуна, государство диктатуры пролетариата. Самой глупой из форм государственного правления, где кухарка и ее, не желающие учиться дети, пытаются управлять экономикой, не зная экономических законов. Где культурой пытаются управлять неграмотные невежды. Вследствие их управления лозунг «мир хижинам, война дворцам» понимается в прямом смысле. Уничтожаются дворцы, памятники старины. Уничтожаются произведения искусства или за бесценок продаются за границу. Запрещаются классики литературы. Выхолащиваются веками сложившаяся культура и вера.

— Позволь с тобой не согласиться. Революция — это прогресс. Она многих вырвала из нищеты, люди обретают свободу и равенство.

— Ты многого не знаешь, Мишель. Того, кто не был в этой эпидемии,

продолжает манить этот материальный рай на земле, который можно пощупать своими руками. Не может быть этого в принципе. Рай на земле для всех — это афера. Для отдельной группы людей, рвущихся к власти, да, я соглашусь, но не для всех. Даже на небесах, сам Господь и то не обещает всем рай, кому-то и ад. И чем же классовый эгоизм лучше национального эгоизма, скажи на милость?

Мишель молчал.

— А ничем, — продолжила Ася. Тем же, чем отличается гитлеровская нацистская Германия от ленинско-сталинского пролетарского Союза. Пожалуй, только одним. Одни превращали людей в пепел, а другие в навоз. При этой пандемии размывается понятие «Отечество», и возникает что-то интернациональное и корыстное. Всё, Мишель, в космосе движется по кругу. «Пойдёшь налево окажешься справа», так, кажется, Ленин говорил. Это закон кругового движения.

— Ну, это ты уж слишком перебрала, — возразил Мишель. — Родина! Отечество! Земля твоих предков была и остаётся.

— Так многие думают. «Социалистическое отечество» — это отечество, кому дали землю? А крестьянину, у которого забрали плуг и лошадку и отправили в Сибирь умирать, почему не принадлежит? Это же и его земля, он тут родился. На каком основании они подверглись уничтожению? Только за то, что их отцы и деды когда-то нажили это добро? Создание светлого будущего для всех, этого земного материального рая, будет всегда сопровождаться войной. Потому, что этот рай создаётся путём отъёма у других. А как же быть с теми, кто не успел или родился после дележа? А с теми чиновниками, которые «из грязи в князи» и, пользуясь властью, нахапали больше, чем другие? Выходит, снова война внутренняя? Да и за внешней дело не постоит. Богатство мировой буржуазии манит, тем более что большинство богатых граждан убежало с деньгами за границу, а в своей стране нищета. Вот и поём «Мы назло всем буржуям мировой пожар раздуем». Раздуть, то раздуем, ума много не надо, только после этого жить приходиться на пепелище. Французы как-то быстро переболели этим вирусом, и через семьдесят два дня уничтожили эту глупость. Зато русские попугаи насилуют этой глупостью страну до сих пор. Из-за этого пожара, который коммунисты постоянно раздувают, погиб мой муж и ты весь израненный. Кстати, созданием рая на земле болеют не только одни коммунисты. Эти только открыто провозглашают. Огромная масса мыслит так же, но не высказывает мысли вслух.

Самолет начал снижаться. Ася и Мишель смотрели в иллюминатор. Внизу простирался город.

— Какой огромный город! — воскликнула Ася.

— Около четырёх миллионов населения, а с предместьями — больше десяти. Как ваша Москва будет.

— Нет, Москва больше, — возразила Ася.

Самолёт коснулся бетона и побежал по полосе. Ася вздохнула с облегчением.

— Почему ты так вздохнула, что было плохо в полёте?

— Нет, я боялась за тебя. После такого ранения перенести полёт трудно.

— Все в норме, я не ощущал нагрузки.

Их встречали мать и отец. Среди толпы встречающих Ася сразу их разглядела. Только двое этих пожилых людей с улыбкой смотрели на неё и на Мишеля. Мишель подвел Асю к родителям. Мать вся в слезах обняла его и расцеловала. Отец стоял в стороне, после обнял его и крепко прижал к себе.

— Знакомьтесь, это моя жена Ася.

Мать подала Асе руку, широко улыбаясь.

— Надежда Михайловна, — сказала она по-русски.

— Отец подал руку и сказал одно слово: — Жак.

— Мишель, как отца по отчеству, неудобно как-то по имени? — спросила Ася.

— Александрович он, — засмеялась мать, — сразу чувствую русский дух. Сама русская и люблю, чтобы русский дух рядом был. Молодец Мишель. Знаете, Ася, я так мечтала о русской невестке. Старый Турене смотрел, не произнося ни одного слова.

— Он у нас до сих пор не выучил русский, — Надежда Михайловна махнула в его сторону рукой. Всего только три слова и знает: люблу, хочью и хорёшё. Все засмеялись. Даже старик понял, что разговор идёт о нем.

Водитель вёл машину медленно; так ему велел старый Турене. На заднем сидении Мишель и мать, знакомили Асю с Парижем.

— Когда ты, наконец, покинешь свой легион? Носишься по белому свету, места себе не находишь, — ворчал на сына Жак. — И мать вся извелась из-за этого.

— Все, папа, по состоянию здоровья ухожу на пенсион.

— И что, нужно было себя доводить до этого. Защитник выискался. Всех не защитишь. А я стар стал. Фирму кому-то надо передавать.

— Вот мне и передашь.

— Слава богу, поумнел. Пьер недавно приходил.

— Чего он от тебя хотел?

— Как будто ты не знаешь — что. Денег просил на освободительное движение африканских стран. Всего лишь миллион, как будто эти миллионы — макулатура, так, вчерашние газеты.

— Дал?

— Нет, не дал и больше не дам, иначе этому конца не будет. С ним еще была эта придурошная.

— Катрин, что ли?

— Да, всё о тебе спрашивала. Хорошо хоть женился, а то «повесилась» бы на тебя и в свою компартию потащила.

— Ну, с чего ты взял, папа?

— А с того, что симпатизируешь ты им. Того и гляди, облапошит тебя эта Катрин с Пьером, тогда уж, точно, «денежки ваши стали наши». В коммунистические идеалы играют, а без Лауры (имя по фр. произносится, так же как и золото) все равно не могут, до безумия в неё влюблены. Всем «Лауру» подавай: что капиталисту, что пролетарию.

— Ты же знаешь, что это мои одноклассники и не более того.

— Ну и что с того, что вместе учились. Выучились и у каждого своя дорога.

А их больше ко мне не води. Не дам ни франка. У меня и без того дела не важно идут. Пусть им дает та страна, которую они боготворят, и, которая искалечила тебя. Там нефть рекой льется, денег много. Пусть и подкармливают всех этих прохвостов.

— Господа, прекратите, — вмешалась мать. — Ася не знает французского языка, что она подумает.

— И хорошо, что не знает, — ворчал Жак, — а то сразу бы поняла, с каким глупым человеком имеет дело.

Мать обратилась к Асе:

— Вы простите их, это отец ругает Мишеля за его ребячество. У него с детства было повышенное чувство справедливости. Вот он и пошёл в легион, чтобы людей защищать.

Дом Турене был на юге Парижа. Когда проезжали маленькую улицу Мари-Роз, Мишель обратился к Асе:

— Вот здесь, Ася, в доме номер четыре жил человек, виновный во всех ваших бедах — Ульянов (Ленин).

— Оставь, Мишель, — сказала мать. — Разве только он повинен. Скорее в том виновны мы сами, вернее наши отцы: Романовы, Галицины, Шереметевы, Салтыковы, Толстовы и другие господа, жаждущие отречения царя. Они же подкармливали своими деньгами эти кружки. Они, а не Ульянов, заставили отречься от престола, чтобы не мешал им кутить и гулять. Республики им захотелось. Думали, что республика будет сама управляться. А они будут ездить на зиму на Лазурный берег в Ниццу, а летом в свои имения или на воды в Баден-Баден. Будут играть в казино, и волочиться за молоденькими куртизанками. Ты видел, как отец твой работает? Отдыхать едем только на недельку! Так это фирма, а тут целая держава. Русские аристократы думали так: царя свергнем и будем сами себе творить, что вздумается. Вот и натворили. За царём и их турнули. Мой отец всё время говаривал: «Мы виноваты перед Господом, что свергли его помазанника». Так что, Мишель, винить надо не Ульянова и его окружение. Они только корону подобрали, что валялась на помойке. А за то, что невинных царевых детей погубили, судить надо Ульянова и его партию. То, что царя казнили, их винить нечего. И поделом ему. В войну ввязался: сербов, видите ли, пожалел, славянофил выискался, а у самого от славянина разве что фамилия осталась. Россию мракобесам в руки отдал. Кровь Столыпина на его руках. Он своей охранке дал команду «фас». А те и убийцу подобрали. Виноваты «мокрицы», они толкнули народ на это безумие.

— Это кого же ты, мама, мокрицами обзываешь?

— Это, сынок, не я. Это их так Антон Павлович Чехов обозвал. Нашу русскую интеллигенцию. Подтачивали державу, пока она им не рухнула на голову. Все мы, русские, должны просить у Господа прощения. Может и вымолим. Может и взглянет он после этого на нас и простит нам то зло, что натворили. И эту гробницу «фараона» надо бы с центра столицы убрать. Если по-людски, то не гоже размещать кладбище на центральной площади. Покойник и зовётся потому покойник, чтобы его оставили в покое, а не бесились у него на могиле. И, вообще, нонсенс — памятники преступникам во всех городах России.

— Ася говорит, что это пандемия вируса коммунизма, — улыбаясь, сказал Мишель.

— Правильно мыслит девочка. Разжижение мозга вначале у «мокриц», а затем и у всего общества. Только и слышишь, страна Советов, Советский Союз. Этой власти, именуемой Советы, отродясь не было. Была власть коммунистов, отдельной партии — самой агрессивной кучки людей заблудившегося общества.

Вечером после ужина Ася и Мишель смотрели телевизор. Ася с интересом смотрела на непривычный ей большой экран. И хотя ничего не понимала по-французски, смысл идущего на экране фильма улавливала. В главной роли был любимый ей актер Бельмондо. Мишель громко хохотал над эпизодами комедии, и самые смешные вещи пытался переводить на русский язык.

Вася чем-то похож на него, — думала она, глядя на актёра. Лоб, губы, улыбка. Она ещё с большим интересом всматривалась в лицо актёра и находила всё больше и больше сходств. Его игра уже полностью овладела ею. Ей казалось, что на экране сам Вася. Ася поймала себя на мысли, что уже год, а может и больше, не видела экрана телевизора. Да, вспомнила она, последний раз смотрела, когда была в Ленинграде. В Афганистане у них с Зоей не то чтобы большого, но и маленького экрана не было. А, в Куйбышеве, было не до него — работа занимала всё свободное время. Хотя в комнате общежития его тоже не было.

Вдруг в доме началось какое-то необычное движение. Вначале пробежала прислуга. Вскоре она вернулась, и за ней быстрым шагом пошел отец.

— Папа, что случилось? — спросил Мишель, когда тот вернулся.

— Маме плохо, переволновалась, встречая вас. Врача надо вызывать.

— Ася посмотрит, она же врач, хороший врач, — при этом он взглянул на Асю. Она, ничего не понимая в их разговоре, продолжала смотреть фильм.

Ася пошла в спальню к Надежде Михайловне. Та лежала с красным лицом. Лоб её был обмотан полотенцем.

— Что с вами, Надежда Михайловна?

— У меня, Асенька, сильно болит голова, наверное, снова приступ гипертонии. Возьми в шкафчике лекарства. Доктор оставил. — Надежда Михайловна еле подняла руку и махнула ею в сторону стоящего у противоположной стены шкафа. Там всё и найдёшь, — еле шевеля губами, сказала она.

Ася померила давление — оно действительно было высоким. Взяла шприц, лекарства и сделала укол. Через некоторое время Надежде Михайловне стало легче

С этого времени Ася стала домашним врачом семьи Турене. Она ездила с Надеждой Михайловной по аптекам, подбирала нужные лекарства и травы. Кроме хирургии, Ася ещё увлекалась и гомеопатией. С помощью Надежды Михайловны она приобрела хорошие книги в русском издании. Подбор гомеопатических средств так благотворно подействовал на стариков, что они стали бодренькими и веселыми.




Утром вся семья собралась к завтраку. Жак прошел в столовую бодрый, напевая песенку.

— Папа, ты сегодня в хорошем расположении духа, выглядишь молодцом, — сказал Мишель и с улыбкой поглядел на Асю.

— Да, представь себе, прекрасно себя чувствую. Как Ася стала лечить нас,

стало намного лучше, и маме тоже. Толи наш Франсуа врач никудышный. Толку от его лечения было мало.

Мишель засмеялся.

— Ты же бизнесмен, папа, и никак не поймешь. Ему выгодно, чтобы вы болели, но и не умирали. Чем чаще вы его к себе зовете, тем больше денег он от вас получит. А Асе, какой резон держать вас в полубольном состоянии. Только возни больше.

Мишель работал с отцом на фирме, беря на себя все больше функций. На здоровье не жаловался, но выглядел больным и бледным. На все Асины замечания по поводу его здоровья махал рукой и отвечал только одно:

— Все пройдет.

Но это «пройдет» само собой не рассосалось. Первый раз Мишель упал как-то после ужина. Смотрел по телевизору обзор новостей. Там показывали войну в Афганистане. Он разволновался, взял трубку и сунул ее в рот. Приподнялся, взял табак и только хотел ее набить и тут же упал, как скошенный. Его положили на диван. Когда пришел в себя, с недоумением смотрел на Асю.

— Что это было? — спросил он у Аси.

— Плохо тебе стало, сознание потерял. Это ещё раз доказывает, что тебе надо лечь в больницу на обследование.

— Нет, это не болезнь, я слишком впечатлительный, расстроился по поводу Афганистана.

Когда опасность миновала, Ася отвела Надежду Михайловну в сторону.

— Помогите уговорить его лечь на обследование. Вы же видите, он меня и слушать не хочет. Что-то мне не нравится его внешний вид.

— Я боюсь, что это наследственное, — возразила Надежда Михайловна. Отец Жака страдал падучей, я видела два раза его в обмороке. Но Жак никогда не падал. Я опасалась, что это передастся Мишелю. Но до сей поры, слава Богу, ничего не было. Он же и медкомиссию проходил регулярно, когда состоял на службе в легионе. Я свои опасения не высказывала ни Жаку, ни тем более его сестре Эли. А сейчас вот тебе по секрету говорю, что я боюсь за маленького. Вдруг этот недуг передастся ему.

— Вы же сами говорили, что у Жака ничего не было. И у Мишеля до сей поры.

Это на эпилепсию не похоже. Мне кажется, это связано с ранением. Его надо

обследовать. И притом, чем быстрее, тем лучше.

Ася усердно изучала французский язык. Надежда Михайловна имела педагогическое образование и была прекрасным учителем. Уже через полгода Ася могла свободно разговаривать. Живот стал округляться. Старики с нетерпением ждали наследника. Ася много гуляла с Надеждой Михайловной по Парижу. Не было уже, наверное, ни одного места, где бы они ни смотрели достопримечательности города-красавца.

У Мишеля обмороки были еще два раза. На все уговоры лечь в клинику на обследование отнекивался, но обещал, после рождения ребенка, и как только поправит все дела на фирме.

Как-то вечером за ужином отец сказал:

— Мишель, я думаю надо маме с Асей уехать в Реймс. Там свежий воздух, весна, сейчас самое прекрасное время. И я с ними с недельку поживу. Ты с делами сам управишься?

— Конечно, управлюсь. Поезжайте, папа, пусть Ася посмотрит наше родовое имение. Как тётушка, согласна?

— Я звонил, Эли с нетерпением ждёт.

В предместьях Реймса было старое родовое гнездо Турене. Замок стоял на берегу реки, весь утопал в роще с вековыми дубами. Когда-то с этого дуба делали бочки, но с того времени, как тётушка Эли стала хозяйкой, она запретила резать деревья. Наружный вид дома находился в соответствии с определённой скупостью, царившей в нём, ибо старая тётка Мишеля его давно не обновляла. Фасад был слегка ухожен, и на нём нелепо выглядели совсем не давно поставленные двери. Остальные двери и окна выглядели старо, с облупившейся краской. Окна были снабжены тяжелыми ставнями с надёжными болтами. Но ввиду того, что тяжелые времена ушли, разбойников не стало, ставни давно не закрывались, солнце и ветер сделали их сходство с древесным стволом. Сестра Жака была старше лет на десять, но была бодрой, бегающей старушкой, вся седая и дурно одета. В старом платье с протёртыми складками, бархат местами выцвел, как и краски лица. Мишель устыдился своей тётушки. Она заметила этот взгляд и тут же стала поправлять сморщившиеся складки. Старуха была так дурно одета, не потому что она была бедной. Нет, совсем наоборот, тётушка была вполне обеспеченный человек. Её счёт в банке значился цифрой с шестью нулями. Она была бережливой, этим походила на своего отца, который, откладывая по франку, сколотил состояние. Старость наложила на тётушку свой отпечаток, она утратила всякое желание наряжаться, следить за собой и за своим имением. Но, тем не менее, даже из-под этой одежды просматривался характер старой провинциальной аристократки, что принято называть породой. Она была полная противоположность своему брату, который был большим транжирой. Вокруг замка были поля с виноградниками. Со всем этим хозяйством справлялась небольшая горстка работников.

Тётушка встретила всех с открытой душой. Мишеля очень любила и считала его наследником этого замка.

Она потрепала Мишеля по щеке.

— Бледненький ты какой. Это воздух Парижа такой ядовитый. Чего вы в таком чаду живете? Ты такой же, как твой отец. А ты, старый, чего там забыл, — обратилась она к Жаку. — Что, здесь места мало? Замок пустует. Говорил отец, что ты непутёвый, ты таким и остался.

— Оставь, сестрица, — смеясь, ответил Жак.

— Девочку хоть мне оставьте. Задушите вашим столичным воздухом её и дитя тоже. Она подошла к Асе и, держа её за руку, пристально поглядела ей в глаза. Затем повернулась к Мишелю:

— Хорошая девочка, глаза добрые. Не такие, как у твоей бывшей вертихвостки. У той, как зайчики, всё бегают, бегают. Тётушка прочертила несколько раз пальцем в воздухе, как будто показывая скорость движения глаз.

Мишель, побыв немного в замке, где он провёл своё детство, вечером возвратился в Париж. А старый Турене целую неделю наслаждался энергетикой отцовского дома.

Узнав, что Ася врач и лечит Надежду Михайловну, тётушка вынесла все свои коробки и стала показывать Асе пузырьки с лекарствами и мазями.

— Вот, Ася, от одного лазарета уехала, другой принимай, — шутила Надежда Михайловна.

Замок Асе очень понравился. Тётушка водила её по комнатам, где отдавало стариной, и рассказывала историю семейства. Она повела её в подвалы, где хранятся вина.

— Здесь, голубушка моя, хранится гордость семьи Турене. Есть вина, которые

мой прадед заливал. Они хранятся в тайниках. Я непременно тебя ими угощу.

Ася любила гулять на природе. И тетушка была права: свежий воздух, река, размеренный быт помещичьей усадьбы оказывал на неё благотворное воздействие. По ночам ей перестали сниться афганские кошмары. Она каталась с тётушкой Эли и Надеждой Михайловной в карете и замечала, что ездить в открытой карете гораздо приятней, нежели в автомобиле.

— Я не люблю машин, — говорила тётушка. Эти машины скоро истребят всё живое на земле.

— Однако в город на машине ездишь, Эли, — возразила Надежда Михайловна.

— Ой, Нади, я там уже сто лет не была. И не поеду.

— А если по делам надо?

— А управляющий зачем? Что, я этого бугая зря кормлю. Знаешь, какая у меня к тебе будет просьба? Если родится внук, назовёшь его Александром. Сына ты назвала именем своего батюшки, то внука непременно именем нашего.

— Внук, конечно, внук родится! — Громко воскликнула Надежда Михайловна. Мы маленький писюнчик видели на УЗИ.

— Вы безумные, ещё ребёнка убьёте этим звуком, — ворчала тётка.

— Это абсолютно безвредно, Эли. Мы с Жаком так и решили, что назовём его именем деда Александра.

— А девочка не против?

— Мы спрашивали, она согласна. Ася в ответ закивала головой.

После этого разговора тётушка ещё больше расположилась к Асе. Она стала относиться к ней как к родной дочери.

Однажды Ася сидела на улице и вязала.

— Что ты делаешь? — спросила тётушка.

— Вяжу носочки будущему малышу.

— Вот умница! — воскликнула тётушка. А наши кобылы в магазинах всё покупают. Ничего не способны делать, только и умеют, что в кровати ноги расставлять. Разве есть душа в магазинных вещах. Вот где материнская душа, — тётушка ткнула пальцем в носочки. Вот тепло её рук; в пелёнках, в одежде, сшитой её руками. И с ним надо разговаривать. Мне как-то одна монашка говорила, (она много родов приняла), что младенцы слышат в утробе. И после родов молоком своим кормить надо. От материнского молока сила идёт. Эти кобылицы смеси покупают и пичкают дите. Разве от этих смесей нормальный ребёнок вырастет. Боятся, чтобы груди не обвисли. Они все равно обвиснут. Вот я не рожала, а груди, какие стали. Тётушка засмеялась.

— А почему вы не рожали, если не секрет?

— Никакого секрета, голубушка, нет. Был муж, погиб ещё в ту войну, в первую. Я же родом ещё с прошлого века. Замуж вышла рано, в семнадцать лет. Я его сильно любила и не смогла больше выйти замуж. Сваталось очень много. Особенно, когда отец умер, и я стала хозяйкой этого замка. Только видела, что не я им нужна, а моё богатство. И решила для себя дудки вам, мужики, а не мои виноградники. Жак родился на десять лет позже меня. Такой непутевый был. Уехал в Париж, из-за этого поссорился с отцом. Работал клерком в конторе. Отец ему говорил, вернись, работы много, а он упрямый был. Если бы не отец, так бы и остался этим клерком. Отец сжалился, дал денег. Сейчас хозяин фирмы. Что это за фирма такая, тьфу, — она почти сплюнула. У одних покупают, другим продают. Что они хорошего делают для людей, шалопуты? И этот туда же. Я ему говорю, Мишель, хватит с ружьём бегать по горам. Я скоро умру, кому это останется. Лоза, она же рук требует, а оставь без присмотра, работники все растащат, и зарастет кустарником и травой.

— А он все смеется. Копия Жак — такой же непутевый. А теперь вот им. — Она сжала в кулачок сухую руку и покрутила им перед лицом у Аси. Затем расправила и похлопала Асю ладонью по животу. — Вот все ему будет. Все ему передам, это Господь Бог мне его шлет.

Время пролетело быстро. Ася так привыкла в замке, что ей никуда не хотелось уезжать. Но вечером звонил Мишель. Сказал, что приедет и заберёт её в Париж, так как ей скоро рожать. Целесообразней в Париже, где есть опытные врачи и современные клиники.

После завтрака Ася вышла на лужайку перед замком. Пройдя несколько шагов, она ощутила резкую боль, и поняла, что начались схватки. Старухи так перепугались, что в растерянности не знали что делать. Ася зашла к себе в спальню и велела прислуге вызвать скорую. Когда приехала скорая помощь, воды уже отошли.

Ася начала рожать. Роды прошли так быстро, что врач скорой не решился ее увозить в роддом и принял их прямо в спальне. Когда раздался детский крик, все в замке облегченно вздохнули.

К вечеру из Парижа приехал старый Турене и Мишель. Всё семейство собралось на совет. Было твердо решено внука назвать Александром. Мишель так врос в роль отца, что даже и не мыслил себе, что это не его ребенок. Купание ребенка было целым ритуалом. В нем участвовало все семейство. Во время купания бабушки держали ребенка, а Жак стоял наготове с кувшином воды. Тетушка никому из прислуги не разрешала прикасаться к маленькому Александру и запрещала мыть ребенка водой из-под крана. Воду для купания набирали со старого родника, который был в дубовой роще. Он был оборудован деревянным срубом. Тетушка хвалилась, что эти бревна сруба ставил еще ее отец. Воду грели в большом серебряном казане.

Однажды Надежда Михайловна, держа ребёнка под спинку, начала его переворачивать, и увидела на правом плече родинку с маковое зернышко.

— Глядите, родинка на правом плече, как у Жака. Тётушка вспомнила, что и у старого Александра тоже была родинка на правом плече. Жака заставили раздеться, и, в конце концов, семейство пришло к выводу, что младенец, похож на прадеда Александра.

— Я верю, в возвращение души, — высказалась тётушка. Буддийская вера — правильная вера. Мой папочка вернулся. Теперь и умирать не страшно. Он родит меня, и я снова вернусь в этот замок. Она подняла голого крепыша, целуя его в пятки и ягодички.

Однажды за ужином Жак завёл разговор, что надо возвращаться всем в Париж.

— Не пущу! — закричала тётушка. — Александр здесь родился, и будет жить в этом доме. Ты одного ребёнка испортил. Посмотри, Мишель на мертвеца похож. Ты его отравил этим парижским воздухом, и этого сгубите. Будешь сопротивляться, прикажу людям в чулане закрыть. Так что сиди голубок и не перечь мне. Здесь я хозяйка. Не дам и всё.

— Эли, — сказала Надежда Михайловна, — девочке надо учиться, она прекрасный врач, но без документов не может быть и речи о какой-то практике.

— Пусть учится, я сама за это, — сказала тетушка. Её учёбу я оплачу — это не ваша забота. А потом, чтобы учиться, не обязательно ехать в Париж. В Реймсе тоже есть учебные заведения. Машину и водителя я ей обеспечу.

— Эли, это не серьезно, — возразил Жак. — Девочка должна учиться в первоклассном учебном заведении.

После долгих споров семейство приняло решение, что будут жить все вместе и воспитывать единственного наследника этого замка. А Ася выкормит ребенка грудью и затем уедет к Мишелю в Париж учиться.




Глава 2


Полк, куда прибыл Бурцев после Афганистана, размещался в военном городке рядом со штабом дивизии, в километрах десяти от небольшого города. В этом районном центре размещался и штаб армии. Это был средний полк, каких было много в Советской армии. Белоруссия была по сравнению с другими республиками Советского Союза самой милитаризованной, где число военных на душу населения было самым большим. В ней размещался белорусский округ с одной танковой и двумя общевойсковыми армиями. Это и понятно, правительство всегда уделяло большое значение этому направлению. Отсюда начинались две войны. С французами в 1812 и с немцами в 1941.

Полк, был сокращенного состава, как и все полки того времени, размещенные на территории Советского Союза. Бурцеву сначала было непривычно, после того развернутого полка в Афганистане, смотреть на этот маленький, похожий на батальон, полк. Зато тут была простота в управлении. Малое количество людей давало возможность знать всех как по фамилии, так и по деловым качествам.

Но большой объем приписного состава на случай войны придавал сложность в работе. Огромный ворох мобилизационных документов. Постоянное уточнение списков приписного состава, как любил шутить командир полка, «мертвых душ». Изучение и работа в военкоматах. Бесконечные сборы приписников, так называемых «партизан». Этот весь груз возлагался на штаб полка.

Бурцев невзлюбил эту должность за то, что утопал в этом ворохе бумаг, а они все шли и шли, и, казалось, им не было конца. Откуда они рождались? Министр обороны издавал приказ, он дублировался директивой генерального штаба, затем дублировался штабом сухопутных войск, округом, армией, дивизией. Обрастал инструкциями, изменениями и дополнениями. На все это надо было реагировать. По каждому пункту писать свои бумаги. Исполнять эти приказы никто не собирался, но на бумаге это все исполнялось, в виде планов, расчетов и приказов командира полка. Порой этот ворох бумаг не давал возможности запомнить их содержание и названия. В полку то и дело кто-то что-то проверял: службу войск, мобилизационную работу, секретное и несекретное делопроизводство, ход боевой подготовки и ее учет, работу с письмами и жалобами, работу с женсоветом. Не было такого дня, чтобы начальник штаба не представлял очередному проверяющему кипу бумаг.

— Мы непобедимы, — шутил Бурцев, — если раньше грозили врага шапками закидать, то теперь бумагами уж точно завалим.

Штаб армии был не далеко. Штабные офицеры, чтобы отчитаться перед начальством о работе в войсках, толкались в полку. Каждый день начинался тем, что приходил какой-нибудь контролер и спрашивал:

— А вы выполнили требование директивы генерального штаба номер такой-то, от числа такого-то?

— Выполнили.

И показывают ему бумагу.

— Вы неправильно выполнили, было изменение пункта три абзац четыре.

— Выполнили и изменения.

И показывают следующую бумагу.

— Неправильно, было ещё дополнение к этому изменению.

И если на этот случай не оказывалось бумаги, контролёр был доволен. Он уходил с чувством выполненного долга, тут же доносил своему начальству, подчёркивая, что он не зря ест государственный хлеб. От начальника шла грозная бумага с наказанием виновных, и штаб полка всю ночь, шурша ворохом бумажек, исполнял дополнение к изменению директивы. Затем этого контролёра, проверял контролёр из более высокого штаба, того ещё выше. Иногда даже приезжали из Москвы. Туда, где свистели пули, эти контролёры не ездили. Как исполняются директивы генштаба в войсках в Афганистане, никого не интересовало. Зато в Германию, Чехословакию, Польшу контролёры из Москвы ездили с большим энтузиазмом. Людьми никто не занимался, да они, по сути, и никому не были нужны. Боевой подготовки не было, но за учёт (журналы, расписание занятий) спрашивали строго — всё было на бумаге. Солдаты работали на гражданских объектах, обеспечивая стройматериалами строительство очередного хранилища, склада. Рубили лес на полигонах или мели тротуары. Красили бордюры красными и белыми полосками или чёрными и белыми, в зависимости от художественного вкуса очередного командующего. Так же красили и здания. Один командующий округом требовал перекрасить все здания в жёлтый цвет. Его сменил другой и заставил перекрасить в палевый цвет, а следующий потребовал — в серый. Из-за частой смены «художников высокого ранга» работы всегда было много, без дела не сидели.

Бурцев всячески пытался хоть как-нибудь наладить боевую подготовку, потому как понимал, что неподготовленный солдат в бою обречён на гибель. Но тут, вдали от войны, это понимали только те, которым выпало на долю пройти этот ад. Командующие округов, коим было предписано быть генератором воинского уклада в округе, туда не попадали. Там перемалывались генералы и офицеры до армии включительно.

Командир полка Колесников был слабым, болезненным человеком. Он часто лежал в госпитале, и в виду своей болезни на всё махнул рукой. Когда он в очередной раз ложился в госпиталь, Бурцев тащил лямку за двоих. Если в Афганистане офицеры в разговорах между собой выражали недовольство правительством, в беседах с ними чувствовалась мысль и прогрессивность взглядов, то на новом месте Бурцев ощутил полную тишь и затхлый дух застоя.

О том, что начальник штаба холостяк в полку узнали быстро. Как только он получил квартиру, все ждали появления новой полковой дамы. Женщины в ожидании пересудов по поводу нарядов жены начальника штаба, сгорали от нетерпения. Некоторые, сидя на скамейках у подъездов, пытались обсуждать предполагаемые наряды. «В нарядах приедет, он там чеки получал, вся в «Березке» отоваренная». Но к их большому огорчению жена начальника штаба не появлялась. Тогда, особо знающие дамы, заявили, что она загуляла, когда он был в Афганистане и он с ней развёлся. О разведенном богатом женихе молва пошла по всему городку. Для полковых дам, он стал фигура номер один.

Многие желали заполучить его в качестве гостя на пикниках или вечеринках, чтобы познакомить со своими сестрами, родственницами или подружками. Но Бурцев старался избегать шумных компаний, ссылаясь на свою занятость. Некоторые полковые красавицы не прочь были за ним приударить, при встрече пытались особо подчеркнуть свои прелести. Но они не могли знать, что после того, что случилось с Асей, он потерял интерес к женщинам. Ему нужна была особенная женщина, которая смогла бы своей любовью и лаской отогреть и излечить искалеченную душу войной. Проходило время, но ни одна из полковых красавиц не смогла увлечь его на тайный флирт. Некоторые, особо раздосадованные за провал своих любовных планов, заявляли, что они точно знают о его наклонностях к однополой любви, за что жена его и бросила. Но этим сплетням не пришлось прижиться в полку.

Заместитель командира полка по политической части майор Туровский со дня на день ждал приказа на присвоение ему подполковника. Бурцев в очередной раз оставался за командира полка. Ему позвонили из отдела кадров и сообщили, что Туровскому присвоено звание. Туровский в это время находился в одной из рот. Там переоборудовалась ленинская комната. Бурцев пошёл туда.

— Саша, разреши поздравить тебя, — прямо с порога пробасил он.

— Что пришёл приказ?

— Так точно товарищ подполковник, с тебя причитается.

— Нет проблем, Вася, сегодня в конце дня и отметим.

Вечером зашёл заместитель командира полка по тылу.

— Вася, хлопцы ждут. Шашлыки замочил, водку купили, машина стоит у штаба.

Деваться было некуда, Бурцев отдал последние распоряжения дежурному, и компания выехала из полка. Место, куда приехали на пикник, было живописное. Пологий берег реки и огромные вековые дубы вперемешку с соснами. Запах сосны, можжевельника и мяты, растущей у самой воды, давал легкость дыханию и бодрость. Разложили костер. Потянуло запахом дыма и смолы от горевших сучьев. Затем этот запах сменил сгоревший на углях сок от шашлыков. Он заполнял весь лес, дразнил аппетит.

Бросили в стакан две звёздочки, и зампотылу налил полный стакан водки. Саша Туровский выпил стакан, не поморщившись, зубами достал звёздочки и спрятал их в карман.

— Ребята, пока я не опьянел, дозвольте тост, — сказал Туровский. — Я хочу выпить за наших подруг, они тоже заслуживают этих звёзд. Им достаётся не меньше, чем нам. Семья, дети и мы со своими проблемами. Всё на их слабых плечах.

За подруг выпили стоя.

— Знаю, Саша в Наде души не чает, — сказал зампотех.

— Что ты, Женя, я же с Надей с первого класса дружу. За одной партой сидели, портфель ей носил, а она мне списывать давала. Знаешь, о чем я мечтаю? Чтобы прожить с ней до самой старости и умереть первому. Кстати, а когда же мы увидим подругу начальника штаба?

— Подруги нет, а новая в проекте пока не предвидится.

— А старую куда дел?

— Её нет в живых, Саша. — Бурцев замолчал. И только слышно было, как покрикивали птицы, улетающие на ночную охоту. Все участники этого пикника с напряжением смотрели на Бурцева, ожидая развязки этой истории, как ожидает развязки зритель, вглядываясь в экран немого кино.

— Она погибла в Афганистане, — разорвал тишину Бурцев, — и ребёночек вместе с ней.

— А как это случилось? — спросил зампотех.

— Женя, не хочу я вам вечер портить, когда-нибудь расскажу. И потом все вспоминать, всё пережить по-новому. Врач она была, хирург. Был бой. Она операцию делала в палатке. С миномёта духи прямо в палатку, и всё кончилось.

Все притихли. Веселье и похмелье как рукой сняло.

— Вот видишь, я же говорил, что испорчу вам настроение, — сказал Бурцев.

Желания пить больше не было, и все приняли решение заканчивать пикник.

Саша Туровский, изрядно захмелев, размахивал руками и бормотал:

— Ребята, это пристрелка. Обмывка будет официально с жёнами.

— Просим, Саша, указать конкретно время и место, — пошутил зампотылу.

— Володя, все будет хоккей, — заплетаясь языком и продолжая размахивать

руками, ответил уже изрядно опьяневший Туровский. — Дополнительно всем

будет объявлено. С Надюхой посоветуемся, где она решит там, и будем звёздочки обмывать. — А они вот где, — покачиваясь, Туровский сунул руку в карман и достал оттуда звёздочки. — Никому, — это мои. Он сжал их в кулаке.

— Смотри, не потеряй, — шутил зампотылу. — Примета есть: звезду со стакана нельзя терять, а то погоны потеряешь.

На следующий день среди полковых дам ходила уже новая уточнённая версия относительно жены начальника штаба. Некоторые знающие авторитеты заявляли, что ребёнок был большой, десять лет, и что ей не с кем было его оставить и она забрала его с собой в Афганистан. Она взяла его с собой на работу, потому что муж уехал на учения. Прилетели самолёты, то ли с Турции, то ли с Индии, а некоторые говорили, что из самой Америки, бомбили Афганистан. Разбили госпиталь, там и погибла его жена и ребёнок. Теперь Бурцев стал снова фигурой номер один на скамеечных посиделках. Когда он выходил по утрам делать зарядку и крутил «солнце» на перекладине, что стояла во дворе дома, на многих окнах легонечко отодвигались занавески. Из-под них тайком любовались его красивым торсом женские глаза.

Слухи, о том, что в полку есть молодой, красивый, богатый вдовец со скоростью молнии долетели до штаба дивизии. Хотя у Бурцева никакого богатства и не было: так, гражданская одежда, купленная в «Берёзке»: японский магнитофон «Шарп» и автомобиль «Жигули». Но на то время обладатель этих вещей был неслыханным богачом на фоне нищего офицерства. О таком богатом вдовце узнала жена комдива и загорелась желанием поглядеть на этого парня, с будущим прицелом для своей дочери Любы, которая заканчивала пединститут и сейчас была на каникулах. Она стала методически пилить комдива, чтобы тот свёз её в полк.

Комдив не выдержал натиска жены и повёз. Бурцев сидел в кабинете, когда от дежурного поступил доклад о прибытии комдива. Он вышел его встречать. Возле входа в штаб уже стояла «Волга». В ней сидела какая-то женщина, а по дорожке, что вела к плацу, прогуливался комдив. Бурцев подал команду «смирно», отчеканил строевым шагом и отрапортовал приблизившемуся к нему комдиву.

— Здравствуй, Василий Петрович, — комдив подал руку Бурцеву.

— С чего бы это, — подумал Бурцев, — обычно обращался только по воинскому званию. — Здравия желаю, товарищ полковник, — отчеканил он.

— Где Колесников?

— В госпитале, будет через неделю. «Почему он спросил, — подумал Бурцев. — Я же только вчера ему докладывал по телефону». Он заметил, как через открытое окно «Волги» слушала их и внимательно смотрела на него женщина.

— Как у вас дела?

— Пока всё нормально.

— Прибудет Колесников, пусть мне позвонит.

— По уставу по прибытии из госпиталя он обязан вам доложить, — Бурцев улыбнулся.

— Ну, обязан — не обязан, а ты всё же ему напомни. Вот собственно и всё. По казармам сегодня ходить не буду, в другой раз. Времени нет. До свидания.

Он подал Бурцеву руку, сел в «Волгу» и машина уехала.

— Не понял, чего он приезжал — спросил Бурцев помощника начальника штаба, стоявшего в это время у самой двери входа в штаб.

— Как это чего? — засмеялся тот. — Мама на смотрины приезжала.

— На какие смотрины? — Бурцев поглядел на помощника, абсолютно не понимая смысла ответа.

— Василия Петровича посмотреть. Это же была жена комдива. Вот и приехала поглядеть потенциального жениха для дочери.

— Бросьте вы, Савченко, эти глупости молоть, — сердито сказал Бурцев и ушёл к себе.




Глава 3


Комдивша прибыла домой и тут же позвонила своей подруге, жене начальника политотдела дивизии.

— Здравствуй, Аллочка, ездила, посмотрела, красавец такой. Высокого роста, лицо мужественное, подбородок прямой. Весь такой стройный, не то, что наши с пузами.

— Ему-то сколько лет. Он ещё молодой, чтобы живот носить.

— Мой, Аллочка, и в лейтенантах с пузом ходил. А этот такой весь при фигуре,

плечи широкие. Похожий на артиста.

— На какого артиста?

— Не на нашего, на зарубежного: то ли американский, то ли французский.

— Ален Делон, что ли?

— Нет, не этот. Этого я знаю. А Бог с ним, потом вспомню. Правда, над бровью большой шрам, но он его нисколько не портит, даже к лицу. Делает его более мужественным. Я вот о чём, Аллочка, думаю. Как бы его с Любашей свести. Пока девочка на каникулах, может что-то и получится. Ей еще год учиться. Глядишь, всё и было бы хорошо: и дитя бы ко мне вернулось, и девочка была бы устроена.

— Староват он для Любы. Ему, наверное, за тридцать будет?

— Ну, разве, миленькая, это старый? Как раз. Любе двадцать третий пошёл.

Всего лишь лет десять разница. А потом мужчина и должен быть старше. Может, ты, Аллочка, что-то придумаешь, как их познакомить. Может по линии женсовета как-то устроить.

— Лиза, женсовет — это же не брачный клуб. Тут что-то поделикатней придумать надо.

Постой, постой, кажется, есть зацепка. И даже очень неплохая идея. Мой сегодня говорил, что его на обмывку звёздочки приглашали на это воскресенье. Замполиту этого полка Туровскому подполковника присвоили. Я в начале не соглашалась, а сейчас думаю надо пойти.

— А Любочку, куда тут прилепишь?

— А я своему мужу скажу, пусть намекнёт Туровскому, мол, надо и комдива с женой и дочкой пригласить. А наш красавец наверняка там будет.

— Ой, Аллочка, какая же ты умница. Не голова, а «Дом Советов».

Через час у комдивши зазвонил телефон.

— Алло, Лиза, это Алла. Всё нормально, сейчас Туровский будет комдиву звонить. Только, чтобы он не отказался.

— Гляди, откажется, там же водка и бабы. Скорее побежит без нас.

— А ты ему позвони и скажи, что, мол, Надя Туровская звонила и приглашала.

Куда он тогда денется.

— Ну, ты и умница, тебе точно в правительстве надо работать, всякие дела придумывать. Сейчас позвоню.

Елизавета Павловна тут же позвонила в кабинет комдива.

— Алло, Толь.

— Ну, чего ещё?

— Мне Надя Туровская звонила, её мужу подполковника присвоили. В воскресенье обмывать будут, нас с тобой приглашают.

— Он мне только что звонил.

— Что ты решил?

— Не знаю, как и быть. Уровень не тот, зам командира полка.

— Что ты заладил — «уровень не тот», — зашипела на него жена. Сам-то, какой был. Возьмём девочку, пусть Любочка развеется.

— А, ты вот про что?

— А чего, — опять зашипела комдивша, — другие вон как за дочек беспокоятся.

Тебе стакан водки трудно выпить, чтобы дитё было пристроено. Круг и непременно высший ему подавай. Забыл, какой замызганный с полигона приходил, штаны от мазута не могла отстирать. Если бы не я, лазил бы в этом танке до сих пор.

После душещипательных уговоров Елизаветы Павловны комдив согласился.




Глава 4


Такая обмывка звезды подполковнику Туровскому даже и не снилась. Он предполагал собрать небольшую компанию у себя на квартире. Думал пригласить заместителей командира полка и кое-кого из своих подчинённых политработников. Но когда прикинули с Надей, получилось человек пятнадцать, что для двухкомнатной «хрущевки» было многовато. Отметить в городе в кафе не позволял семейный бюджет. Надо было кого-то вычёркивать, но Надя была против. Тогда решили обмывать на природе.

Следуя букве воинского устава, получив воинское звание, военнослужащий обязан в новом обличии представиться своему начальнику. Туровский прибыл к начальнику политотдела дивизии. Для пущей важности пригласил и начальника на обмывку звезды. Знал, что откажется, но исключительно из вежливости и поддержания хороших отношений. Тот, и в правду, поздравил, поблагодарил за приглашение, как делается в этих случаях. Ссылаясь на большую занятость, отказался. А сегодня вдруг что-то изменилось. Позвонил сам и сказал, что будет с женой, и намекнул, что неплохо было бы пригласить комдива с женой и дочкой. На такие расходы Туровский не рассчитывал, но деваться было некуда. Он позвонил комдиву. Тот в начале тоже поблагодарил и вежливо отказался. Но через час сам позвонил и сказал, что приедет. Туровский схватился за голову, в недоумении, как достойно напоить такую солидную компанию. Кого-то надо было вычёркивать, но все уже были приглашены.

— Где взять денег? — думал он.

Его мысли прервал вошедший зампотылу полка, и все проблемы решились сами собой.

— Саша, — с порога заявил он, — дела чудные заворачиваются. Звонил зампотылу дивизии, сказал на выходные палатку в лесу развернуть. Тебе звезду обмывать. Военторг поможет официантками и кое-какими деликатесами. Я думаю, статьи надо пошерстить. Ты по своей сорок третьей на краску и бумагу пару сотен спиши, а я на дополнительное питание личного состава спишу сотни три продуктами.

— Бурцев не подпишет.

— Бурцев и знать не будет. Колесников подпишет. Я поеду к нему в госпиталь.

Скажу, комдив приказал, в дивизию комиссия приезжает. Это ж не первый раз. Он и слова не скажет. Ты в курсе, комдив и начпо с жёнами будут?

— Да, в курсе, я начпо так для проформы пригласил, а оно, видишь, как вышло.

Водки, наверное, хотят попить и на природе отдохнуть.

— А тебе что — плохо, всё организуем. Заодно и к шефу поближе.

Палатки были развёрнуты на том же живописном месте, где предварительно обмывали звезду Туровскому. Бурцев взял свой двух кассетный магнитофон и поехал к назначенному месту. Там уже собиралась компания. Возле палаток хлопотал зампотылу и Туровский. Под навесом два полковых повара в белоснежных колпаках и таких же куртках готовили закуски. Выйдя из машины, Бурцев подошёл к зампотылу.

— У тебя в столовой никогда не видел таких чистых поваров, — сказал Бурцев и засмеялся.

Зампотылу оскалил зубы, справа блеснула золотая фикса.

— Стараемся, Вася, чтоб не упасть лицом в грязь.

— Ну, ты и шатёр развернул, как у Чингисхана в Сарае, — Бурцев, показал на палатку, в которой стояли уже накрытые столы.

— Так народу-то, Петрович, много будет. Ты в курсе, начальник политотдела и комдив с жёнами будут?

— Нет, первый раз слышу.

— Саша для порядку пригласил, а они возьми, да и согласись, — зампотылу снова показал фиксу. Бурцев захохотал.

— Ну, Саша, влип, всю получку придётся вбухать.

— А, Вася, сколько той жизни, — зампотылу махнул рукой и пошёл к поварам.

Бурцев поставил в углу палатки магнитофон и включил его. «Держи меня, соломинка, держи». Из магнитофона раздавался голос Аллы Пугачёвой. Он разливался по всему лесу, отражался от деревьев и эхом возвращался назад.

— Ну и машина, — сказал Туровский. — Японский?

— Да, японский «Шарп».

— И когда у нас научатся такие делать?

— Когда перестанут автоматы «Калашникова» клепать и продавать по всему

миру. Когда начнём продавать магнитофоны, как автоматы, тогда и научимся.

Бурцев взглянул на стол: там была и осетрина, и икра, и дорогие колбасы и сыры.

— Да, Саша, банкет в «копеечку» тебе обойдётся. Ты словно свадьбу закатил.

— А куда деваться. Мы с Надей так решили. У нас свадьбы не было,

расписались и всё, а тут как раз в этом месяце будет десять лет, как мы вместе живём. Это какая будет: деревянная, железная, или жемчужная, я в них не разбираюсь. Одним словом, решили и свадьбу отметить.

Гости были почти все в сборе. Ждали комдива. Наконец появился «УАЗ», а за ним «Волга». Из «Уаза» вышел начальник политотдела с женой. Из «Волги» комдив с женой и дочерью. Бурцев сразу узнал жену комдива. Она улыбалась и приветливо поздоровалась с Туровским и Бурцевым. Рядом с женой комдива, стояла дочь. Она стеснялась, неумело прячась за спину матери. Так обычно делают маленькие дети при встрече с незнакомым человеком. Бурцев взглянул на красивое лицо дочери комдива, их глаза встретились. Не выдержав пристального взгляда Бурцева, Люба опустила ресницы вниз. Комдив поздоровался за руку вначале с Бурцевым, а затем с Туровским.

— А это моя дочь Любушка, — сказал он. — Студентка, последний курс. Готовая невеста.

— Ну, пап, как ты можешь, — краснея, возмутилась Люба.

— Ничего, доченька, — сказала комдивша, — папа же шутит.

Туровская на правах хозяйки стала приглашать гостей к столам. Ей вызвалась помогать жена начальника политотдела. Она заправляла женсоветом и поэтому считала, что роль председателя женсовета при любых массовках — это руководство людьми. В результате её умелого руководства гости были рассажены так, что Люба оказалась рядом с Бурцевым; комдив и начальник политотдела с жёнами рядом.

— Давайте дадим слово начальнику политотдела дивизии, — сказал комдив. Начпо встал и произнёс длинный тост. Он рассказал обо всех достоинствах Туровского. И как полк идеологически поднялся после того, как тот вступил в должность. Это было похоже на надгробную речь, где о покойнике говорилось либо хорошо, либо ничего. После окончания тоста все кинулись поздравлять Туровского. Зазвенели бокалы, и гости накинулись на закуску.

Бурцев не уделял внимания Любе. Они перекинулись несколькими словами и только. Комдивша была встревожена таким положением дел и, чтобы привлечь его внимание к Любе, сама завела с ним разговор.

— Скажите, Василий Петрович, это правда, что вы были в Афганистане?

— Да, был.

— Наверное, страшно было?

— Как сказать. Как на всякой войне: и страшно бывает, и грустно, и даже весело. Это же жизнь, только в других условиях, в более экстремальных.

— И что этим афганцам надо, не понимаю? — комдивша артистично подняла плечи вверх

— Уместно сказать было бы, что мы там забыли, — ответил Бурцев.

— Ну, как же! Они революцию сделали, народ освободили и попросили нас помочь, а теперь наших ребят убивают.

— Ну, это не совсем так.

— Брось ты эту политику, Лиза, — сказал комдив, — давайте подымем бокалы за нашего виновника торжества. — Комдив взял бокал, и все затихли.

— Давайте выпьем за молодого подполковника, — начал он, — и за ваш прекрасный дружный коллектив. Командование всегда верило, что полк, возглавляемый сидящими вокруг этого стола офицерами, будет одним из лучших полков. Для этого всё у вас есть. Конечно, не будем скрывать, что мы ругали ваш коллектив за ряд недоработок. Не будем греха таить, слабоват ваш командир полка, не потому, что он плохой человек, а слаб здоровьем. Мы усилили ваш полк, и вот, с приходом Василия Петровича положение дел стало намного лучше. Полк растёт на глазах. Мы надеемся, что в будущем Василий Петрович возглавит ваш коллектив, и полк станет одним из лучших полков не только в дивизии, но и в округе. Для этого у вас есть все предпосылки.

Он поднял бокал и чокнулся первым с Бурцевым, а не с Туровским. И все понеслись со своими бокалами к комдиву и Бурцеву, забыв про Туровского.

— Как же так, — думал Бурцев. — Они меня принимают за командира полка. О, как лжив и льстив человек! Как они могут говорить такое при живом командире. Колесников не виноват, что лежит в госпитале, и здоровье не позволяет ему тут быть на этом застолье. Он назначен на эту должность приказом министра и только приказом министра может быть снят или переведён на другую должность.

Ещё несколько раз поднимали бокалы за звёздочки Туровского. Наконец,

насытившись, сделали перерыв. Мужчины расположились группками и стали курить. Комдив и начпо с жёнами пошли по дорожке, протоптанной вглубь леса.

Зазвенела музыка. Возле палатки закружились пары. Бурцев подошёл к стоящим возле палатки заместителям командира полка. Зампотылу достал пачку сигарет и протянул Бурцеву.

— Закуривай, Василий Петрович.

— Спасибо, я не курю.

— И давно так?

— Почти всю свою сознательную жизнь. Пробовал в Афганистане, когда уж слишком кошки скребли. Но, это было так, баловство. А, чтобы серьёзно, то никогда.

Бурцев каким-то чувством ощутил, как изменилось отношение к нему после тоста комдива. Даже старый зампотылу раньше его называл Вася, а теперь по имени-отчеству. Какое-то чувство недоверия и полоса отчуждённости пролегла между ними. Зампотылу стоял полуоборотом к нему и демонстративно вёл беседу с Туровским.

— Красивая дочь у комдива, — сказал Туровский.

Если ещё будет практичная как мама, тогда тушите свет, — сказал зампотылу.

— А, что мама практичная?

— О, Саша, ещё какая. Я в дивизии с лейтенантов, скоро увольняться буду, так что все тут повидал. На моих глазах многие выросли, в том числе и комдив. Он командиром танковой роты был, вечно грязный ходил.

— Ты, что, Владимир Владимирович, с ним в одном полку служил? — спросил Туровский.

— Да, я был начпродом, а он командир роты. Такой же, как и он, раздолбай, у него и старшина был. Солдат приедет из отпуска — его забудут на довольствие поставить. На совещании настучу командиру полка, он их как коз дерёт. А теперь он меня. Ха. Ха… Ха.

— Вспоминает старое? — вмешался в разговор Бурцев

— Нет, ни разу не вспоминал, — ответил зампотылу, не поворачиваясь лицом к Бурцеву. Она работала в городе в ателье, со штаба армии генеральшам наряды шила. Генералы Толика двигали. У неё, знаешь, сколько знакомых в Москве. Она свою дочку в ВУЗ вмиг устроила и папашу, наверное, скоро генералом сделает.

И тут до Бурцева дошло, к чему этот произнесённый тост и появившееся отчуждение офицеров к нему. «Наверное, офицера, пытавшегося сделать карьеру через сватовство к дочери комдива, не стал бы уважать и я» — подумал Бурцев.

У солдатской кухни, помешивая черпаком, колдовал повар. Запах свежей ухи разносился по всему лесу. Это полковые умельцы ещё на утренней заре сетями наловили щук и окуней, и сейчас полковой повар завершал начатое им дело. Наконец уха была готова и Туровская стала приглашать гостей к столу. Две девушки официантки разносили в тарелках дымящуюся уху. Банкет продолжился. После ухи гостей потянуло на танцы. Нежный и тонкий запах ухи ушёл и вместо него разносился запах поджаривающегося на углях шашлыка. Комдив приложился к бутылке. Начпо увлёкся молоденькой женой начальника клуба полка, и всё время тащил её танцевать. Бурцев пригласил Любу на танец.

— Где вы учитесь? — спросил Бурцев.

— В Москве, в инязе.

— В прекрасном городе учитесь, — сказал он.

«Облака вокруг.

Купола вокруг.

Надо всей Москвой-

Сколько хватит рук».

— Нет, не так, — засмеялась она.

«В дивном городе сем.

В мирном городе сем

Где и мертвой мне

Будет радостно».

— Вы, наверное, москвич?

— Нет, не москвич. Учился в Москве, почти пять лет прожил в первопрестольной. Любите Цветаеву?

— Обожаю, и не только её. Боже, как я люблю стихи Окуджавы. Его песни, это что-то не-земное. «Эта женщина в окне в платье розового цвета».

— Это он о вас писал стихи, — Бурцев улыбнулся.

Люба взглянула на рукав розового платья и застеснялась. Лицо ее покрылось румянцем. Боковым зрением он заметил, что за ними следят две пары глаз: комдивши и жены начпо.

Чтобы сгладить неловкость, Бурцев продолжил:

«Потому, что на земле

Две дороги, та и эта».

Но в это время закончилась кассета в магнитофоне, и он вынужден был отвести Любу к тому месту, где стояли комдивша и Алла.

Елизавета Павловна поняла, что дело сделано и является только помехой, решила уехать домой, а Любу оставить здесь. Но к Любе, как ненужный репей, цеплялся подвыпивший парторг, почему-то оказавшийся без жены.

— Алла, мне кажется, нам пора ехать, а то мой скоро налижется, а твой за молоденькой ухлёстывает, того и гляди, в кусты поведёт. Женщины взяли своих мужей и направились к машинам.

— Василий Петрович, — сказала Алла, — мы на вас Любашу оставляем. Просим доставить в полной сохранности. Шутливо погрозив пальцем, она улыбнулась.

— Привезём, все будет в полном ажуре, — кричал пьяный парторг.

— А мы вас и не спрашиваем, — раздражённо ответила комдивша, — мы оставляем Любочку под ответственность Василия Петровича.

— Не беспокойтесь, я лично привезу домой, — не понимая сути дела, вмешался Туровский. Бурцев всё понял, улыбнулся.

— Не беспокойтесь, всё будет хорошо. Люба уже взрослая, и к тому же такая умница, — сказал Василий.

— Вам понравилась моя девочка? — глаза Елизаветы Павловны загорелись.

— Мы с ней очень хорошо о поэзии поговорили. Она стихи любит.

— Что вы, она в детстве их запоем читала. Я ее, бывало, ругаю, что уроки

не делает. А она как будто делает, а сама спрячет книжки и читает. Воевали мы с нею за это дело. Так, я на вас надеюсь, Василий Петрович? — она положила свою руку на кисть его руки и слегка прижала.

Вечеринка продолжалась допоздна. У Любы было много ухажёров. Подвыпившие молодые политработники один перед другим, забывая про своих жён, увивались возле дочери комдива. Ей было весело и интересно. Она была так тронута столь большим к ней вниманием, что вдруг почувствовала себя королевой бала, где-то там, в том далёком прошлом, девятнадцатом веке, она скользит в длинном платье по паркету и сам Петя Ростов, юный, как и она, её приглашает на танец. Она забыла обо всём: о наставлениях матушки относительно Бурцева, об инструкции опытной интриганки Аллы Филипповны и с какой целью оказалась в этой компании. А Бурцев всё стоял и разговаривал с офицерами. Иногда захмелевшие жёны тянули его на танец. Того контакта, о котором мечтала Елизавета Павловна, не получилось.

По окончанию вечеринки Туровские отвезли Любу домой. Мать с нетерпением ждала её. Когда зазвонил звонок, она кинулась к двери. Захмелевшая Люба почти ввалилась в прихожую.

— Боже, — схватилась за голову мать, — девушке разве прилично так напиваться. Что он подумает?

— Перестань мама, там все пьяненькие были. А где батя?

— Храпит твой батя, нажрался как свинья и храпит. Они у нас ещё добавляли. Славик оттуда бутылку с закуской прихватил.

— Он, что со стола взял? Как он мог?

— Нет, Туровский подхалимничал, пакет в машину положил. Ну что, у тебя с Василием Петровичем дружба завязалась?

— Нет, какая дружба, пару раз танцевали. Он всё с офицерами стоял и разговаривал. Бормоча себе под нос, Люба раздевалась, готовясь лечь под одеяло.

— А ты где была!? — вся раздражённая вскрикнула Елизавета Павловна.

— Ой, мама, так весело было.

— На кой черт тебе эти женатики?

— Ты не права, там и холостые были.

— Я же тебе говорила, не отходи от него ни на шаг.

— Зачем мне нужен этот старик!?

— Какой он старик — всего лет на десять тебя старше. А потом, он не сегодня-завтра командиром полка станет. Отец ему поможет. Или ты хочешь остаться без квартиры, да по гарнизонам потаскаться, как я с твоим отцом.

— Да, немного-то вы и таскались — всё пределах Минской области. Я же помню. Когда в академии батя учился, тогда уезжали, а потом сюда вернулись.

— А ты знаешь, сколько мне труда стоило, чтобы сюда вернуться! — закричала Елизавета Павловна.

— Ма! чего ты так расстроилась, ещё ничего не потеряно. Всё только начинается. А, вообще-то, он душка. — Люба зевнула, натягивая на себя одеяло.

Елизавета Павловна продолжала бормотать об отцовских генах, и что без матери ни отец, ни дочь ничего не способны сделать.

— Мам, дай поспать, — уже себе под нос сказала Люба и засопела.




Прошло несколько недель. Однажды Бурцев был в городе. Проезжая на своей бежевой «шестёрке», он увидел идущую по тротуару Любу. Она была в коротеньком лёгком платьице. Шалун-ветер подхватывал слегка подол, оголяя загорелые ноги почти до самых ягодиц. У Бурцева, давно не державшего в руках женщину что-то затрепетало в груди и защекотало в ноздрях. Он обогнал Любу метров на десять, прижался к тротуару и высунул голову в окно, при этом почти лёг на сидение пассажира.

— Здравствуйте, Люба. Вам куда?

— К универмагу, а потом домой, если, конечно, согласитесь подвезти.

— Конечно, подвезу.

Люба подошла вплотную к машине.

— Так лёжа и поедем, — засмеялась она.

— Нет, в машине лёжа другим занимаются, — Бурцев широко улыбнулся, блеснув белыми зубами.

— А вы гляжу хулиган, — Люба щёлкнула Бурцева пальчиком по носу и села в машину.

Они подъехали к универмагу. Бурцев искоса поглядывал на её загорелые колени. Люба заметила это и улыбнулась. Потом он ждал её целых полчаса. Наконец она вернулась с какими — то коробками. Пропетляв по городским улицам, машина выскочила на шоссе. Ехали молча. Не умеющий развлекать женщин, Бурцев никак не мог найти ключ к началу разговора.

— Скоро и каникулам конец, — собравшись, изрёк он первую фразу.

— Ой, так жалко, лето быстро кончается, а на следующий год уже каникул не будет, прощай милая студенческая пора.

— Вы же будущий педагог, а учителя только летом отдыхают. Я сколько прослужил, а летом в отпуске был всего четыре раза, а так — зима, осень.

— А почему вы думаете, что я пойду учителем работать? Иняз — могу и переводчиком. Ей так хотелось продемонстрировать ему познание иностранного языка.

Она не выдержала и процитировала что-то на английском языке. О, лучше бы она этого не делала. Иногда лучше промолчать, чем сказать невпопад, вызвав у собеседника отвращение. Ею содеянная глупость так резанула по душе Бурцева, что он потерял всякое желание обладать ею. Вмиг исчезло трепетание души, и он заметил, что те коленки, на которые он смотрел минуту назад с вожделением, сейчас ему стали безразличными.

— Я не знаю английского языка, — сквозь зубы процедил он.

Далее ехали молча. Машина остановилась возле дома. Люба положила свою маленькую ручку на широкую кисть Василия.

— Пойдёмте к нам пить кофе.

— Люба, в другой раз, дел много.

— Нет, нет, другого раза не будет, я знаю. У меня скоро каникулы закончатся, я уеду. Какие могут быть дела в субботу? Пойдёмте, иначе я обижусь, — не выпуская его руки, настаивала Люба, — и мама будет очень рада, она вас так уважает.

— Ну, хорошо, только не надолго, — согласился он.

Когда они вошли в квартиру комдива, у Елизаветы Павловны от неожиданности перехватило дух. Сейчас у неё было чувство, как у азартного рыбака, которому подфартило подсечь на крючок огромного судака. Она не находила себе места.

— Успокойся, чего ты мама бегаешь! — повышенным голосом сказала Люба. — Приготовь нам кофе.

Этот командный тон окончательно добил в Бурцеве некогда возникшее не из чего, так на пустом месте, увлечение Любой. Теперь он окончательно понял, что они с Любой совершенно разные люди, и случись что-нибудь серьёзное, ему захочется убежать от неё в первую же брачную ночь.

— Елизавета Павловна, мне, будьте добры, без сахара, — чтобы скрыть свою неприязнь к Любе, громко сказал он. На кухне гремела посуда. Люба достала коньяк и поставила на стол.

— Сейчас будем пить кофе с коньяком, — щуря свои глаза, улыбнулась Люба.

Бурцев заметил, что её глаза были точь-в-точь как у Елизаветы Павловны — зеленоватые и с хитринкой. На Бурцева смотрел самоуверенный и расчётливый взгляд.

— Что вы, я же за рулём, и потом, мы же договорились, ненадолго.

— Никуда мы вас не отпустим, — вмешалась Елизавета Павловна, неся перед собой огромный поднос с закусками. Вы что, собираетесь ещё в город ехать? — спросила она, расставляя на стол тарелки.

— Нет, не собирался.

— Вот и хорошо, машину оставите возле дома. Никуда она не денется. Вызовем машину Анатолия Антоновича.

— Зачем? У меня своя служебная есть.

— Тем более, зачем мы голову ломаем. У нас сегодня праздник. Любочка вам разве не сказала?

— Нет, мама, это же наше семейное, — вмешалась Люба.

— Сегодня, Василий Петрович, день нашей семьи. Двадцать четыре года как мы поженились с Анатолием Антоновичем. Сейчас он приедет, и будем гулять, — пошутила Елизавета Павловна.

— Поздравляю вас, Елизавета Павловна, а я то думаю, что за коробки Люба из универмага несёт. Теперь понял — это подарки.

— Открой секрет, Любочка, что ты нам с папой купила?

— Папе стаканы, пиво пить, а тебе парфюмерию и маленький кофейный сервиз.

Позвонили в дверь, Люба вскочила, ища ногой под столом свалившиеся с ног тапочки.

— Наверное, батя пришёл, — сказала она.

— Сиди, я сама.

Елизавета Павловна пошла в коридор. С огромным букетом цветов вошёл уже подвыпивший комдив.

— С праздником тебя, Лизонька, с днем образования нашей ячейки социалистического общества.

Язык его уже заплетался и он с трудом выговорил неудобное для него слово. Комдив замолчал, выпрямился, подал грудь вперёд, как будто перед ним стоял его начальник, затем улыбнулся и вручил жене букет цветов. Та взяла букет и с недовольством взглянула на мужа.

— Ты уже успел? — строго сказала она.

— Это мы так, Лизонька, чуть-чуть, — он большим и указательным пальцем показывал меру этого чуть-чуть, крутя ими перед носом Елизаветы Павловны.

— Прошу тебя, Толя, веди себя прилично. У нас гость. — Елизавета Павловна нервно одернула вертевшуюся перед лицом руку.

— Какой гость? — комдив стал по стойке смирно и вытаращил на жену глаза.

— Какой, какой — такой! — нервно ответила она. — Любашин друг, Василий Петрович.

— А, очень рад, очень рад, — в предчувствии новой выпивки радостный комдив заспешил в зал. С Бурцевым поздоровался как со своим близким другом, с которым давно не виделся. Обхватил его за плечи и похлопал по спине.

Когда был накрыт стол, Анатолий Антонович поднял бокал и произнёс:

— Ну вот, вся семья в сборе. Давайте выпьем за этот замечательный день, день образования нашей семьи и нарождающейся новой.

От этих слов Люба покраснела, а Бурцев от смущения наклонил голову. Но, выпив и приступив к закуске, чувство неловкости у всех прошло.

Весь вечер Елизавета Павловна веселила всю семью. Со своим огромным даром сватовства она рассказывала интересные истории, где Любочка всегда оказывалась главным героем. Она обладала ещё одним талантом: вкусно готовить и умением угощать. В результате этого умелого угощения Бурцев оказался навеселе. Поздно вечером, когда уже комдив своим лицом искал салатницу, а Люба незаметно от всех зевала в кулачок.

Бурцев вызвал служебную машину и уехал домой. Утром, когда он забирал своего «Жигуленка», из окон наблюдали особо интересующиеся жизнью комдива. Они видели, как днём Бурцев входил в дом с дочерью комдива, а теперь наблюдали, как он отъезжал. По городку пошла молва, что у Бурцева с «принцессой», (так её величали в городке) большой роман. И что он уже почти зять, и ночует у них.

Комдивша была очень довольна успеху её мероприятия. В конце августа Бурцеву позвонила Елизавета Павловна. Она расспросила о его делах, сетовала, что он так давно не был у них.

— Василий Петрович, — как бы борясь со своей неловкостью, сказала она, — Любочка сегодня уезжает на учёбу. Мы хотели бы посидеть, так сказать в семейном кругу. Люба очень хотела, чтобы вы были, но стесняется вас пригласить. Я, как мама, беру на себя этот грех, — она звонко засмеялась. — Мы приглашаем вас. Вот Любочка рядом стоит, я передаю ей трубку.

Люба взяла трубку. Когда она поздоровалась, Бурцев почувствовал, что она действительно стесняется. Её прерывистое дыхание в трубку и порой нескладные предложения выдавали то, что она борется внутри себя со своей застенчивостью.

На проводах Любы действительно было немного людей. Семья комдива, начальник политотдела с женой, Любина подружка с женихом и Бурцев. Бурцева приняли как своего. Все считали, что дело уже совершённое, помолвка как бы негласно уже состоялась. Но только так не считали Люба и Василий. За столом было весело. Все желали Любе успешного завершения учёбы и хорошего распределения. Когда тост подняла Елизавета Павловна, вначале пожелала Любе того же, что и все, затем взглянула на Бурцева.

— Ну вот, Василий Петрович, через годик и наша невеста будет готова.

Люба покраснела. Она взглянула на мать. Та, ничего не подозревая, продолжала улыбаться.

— Мама, разве можно так!? — Люба с шумом бросила на стол вилку и нож и выбежала на балкон.

— Ну что я такое сказала! — воскликнула Елизавета Павловна, повторяя несколько раз. Наступило молчание, которое длилось несколько минут. Бурцев поднялся из-за стола.

— Не беспокойтесь, Елизавета Павловна, я сейчас всё улажу, — сказал он и пошел к Любе.

Люба стояла, прижавшись спиной к стене. Бурцев видел ещё не ушедшую краску на её мокрых щеках.

— Не обижайтесь на Елизавету Павловну, — сказал он, кладя руку на Любино плечо. — Всё это исходит от простоты душевной, от материнской любви.

— Я всё понимаю, Василий Петрович, — Люба подняла свои большие глаза полные слёз и взглянула на Бурцева. Их глаза встретились. Они некоторое время смотрели друг на друга молча. И вот теперь, ей захотелось сказать ему всю правду, всю без утайки, без кривляния, хитростей и компромиссов.

— Понимаете, я её очень люблю, — сказала Люба, — а она пытается заставить меня жить по своим правилам. Из-за любви к ней я не могу ей перечить, боюсь её обидеть. Но это же моя жизнь, Василий Петрович, моя, а не её. Я не люблю вас и боюсь ей сказать. Я люблю другого. Да и вы я вижу тоже. Так?

— Да, вы правы, — сказал он, — теперь мы знаем всё друг о друге. И всё случившееся будем считать как шутку.

Люба улыбнулась, Бурцев достал платочек и вытер ей щёки.

— Вот так лучше — вам улыбка больше к лицу. А теперь пойдёмте к столу.




Глава 5


Колесников пришёл из госпиталя немного посвежевшим. Но внимательно вглядевшись в лицо, можно было поймать отпечаток былой болезни. Отношения между ним и Бурцевым были натянутыми. Однажды, как-то в конце сентября, в полк приехал комдив. В его машине сидела Елизавета Павловна. Колесников вместе с Бурцевым встретили комдива. После доклада Колесниковым, комдив поздоровался с офицерами за руку, взял Колесникова под локоть и повёл по дорожке в сторону плаца.

— Здравствуйте, Вася, — через окно машины приветствовала комдивша.

— Здравствуйте, Елизавета Павловна.

— Люба письмо прислала, вам передаёт большой привет.

— Ну, как она там поживает?

— Что вы, — Елизавета Павловна развела руками, — это же столица, не то, что наша дыра.

В ответ Бурцев только усмехнулся и ничего не сказал.

— Если хотите ей написать, я вам её адрес оставлю. — Она подала через окно листок, вырванный из тетрадки в клеточку. На нём аккуратным почерком был написан адрес.

— Спасибо, — Бурцев взял листок и положил в карман.

Комдив и Колесников стояли в стороне и о чём-то долго говорили. Вернее говорил комдив, а Колесников всё молчал. Елизавета Павловна, чтобы как-то скрасить наступившее неловкое молчание, стала рассказывать всякие истории о Любе, но Бурцев их почти уже не слушал. Он всматривался, как нервно жестикулировал руками комдив, а на лице у Колесникова ходили желваки.

После разговора с комдивом Колесников ходил сам не свой. Такоё состояние Бурцев наблюдал за ним почти неделю.

— Леонид Константинович, почему вы такой расстроенный? — однажды спросил Бурцев.

— Вася, ты любишь рыбалку? Правда, с меня рыбак никакой, но как на счёт того, чтобы взять удочки и посидеть пару часов на берегу?

— Я такой же рыбак, но посидеть не откажусь.

Стоял конец сентября. Уже листья начинали желтеть, природа готовилась засыпать, но земля ещё отдавала теплом уходящего лета. Над вечерней водой висел как белая шапка, туман. Колесников достал две удочки, банку с червями и картонный ящик, который перед отъездом положил ему начпрод. Закинули удочки. Колесников достал из ящика бутылку водки, нарезал хлеба и стал открывать консервы. Один за другим клевали окуньки.

Бурцев вытаскивал то одну, то другую удочки, не успевая насаживать на крючок червей.

— Кинь ты их, Вася, давай выпьем и поговорим.

Выпили, затем повторили. Когда в голову ударил хмель, Колесников пересилил в себе неловкость.

— Вася, — начал он, — я тебя прошу, поговори ты с комдивом. Я согласен, только пусть он мне место здесь найдёт — в штабе армии или в штабе дивизии. У меня дочь в десятом классе учится, а он меня в Борки в кадрированный полк хочет сослать.

— Так это же хорошо, — засмеялся Бурцев, — пасека без пчёл, такая же должность, только нет дорогого личного состава.

— Оно-то хорошо, только вот школы там нет. А она у меня здесь в изокружок ходит. Руководитель кружка говорит, что она подаёт надежды. И мне нужен госпиталь, врачам периодически показываться. Ты же можешь год подождать, никуда он от тебя не убежит этот полк.

— Я не понял, вы о чём?

— Ну, как о чем, он же тебе место готовит, а мне сказал рапорт написать, что я согласен на равнозначную должность с меньшим объёмом. Там полгода как место вакантное Хлебцов на военкомат ушёл. Оно вроде бы и неплохо, список (мёртвых душ), но туда я сейчас не могу ехать.

— А почему вы думаете, что для меня готовится место?

— Ну, как же. В городке уже все говорят, что у вас свадьба летом, как только Люба закончит институт. Комдивша, говорят, уже и подвенечное платье Любе готовит. А комдив мне продыху не дает. Пиши, говорит, иначе уйдёшь с понижением.

Бурцев вскочил и замахал руками. Он хлопал ими себя по голове, то разводил их в сторону, затем сложил пальцы правой руки в пучок и затряс, жестикулируя перед лицом у Колесникова.

— Это какая-то глупость, вы поймите меня. Я не собираюсь на ней жениться. Да и она не согласна, у нее есть жених.

— Ты чего вскочил? Сядь, — спокойно сказал Колесников. — Глупость, не глупость, а комдивша везде говорит, что тебя назначат командиром полка, осталось только Колесникова убрать. Ты вот что, Вася, давай друг к другу на ты, не хочу в этом разговоре отношений начальник-подчинённый, доверительность не получится.

— Вот так дела! Без меня меня женили. Ты вот что, Лёня, никаких рапортов не пиши. С меньшим объёмом!? Фигу ему полк на хорошем счету. А потом я сам не пойду. Я ещё не созрел. Вот так!

— Созрел, созрел, — Колесников похлопал Бурцева по плечу, — тебе уже на подполковника послали.

— Так ведь еще срок не подошёл?

— Учитывая твои боевые заслуги, и за высокие успехи в боевой и политической, досрочно командующий армией дал добро. Комдив сказал, пока не придёт приказ, никому не говорить. Но вот я не выдержал, проболтался.

— А как же меня обошли, печать-то у меня?

— Ты в это время на сборах был, мы с начальником строевой и нарисовали

представление. Я сам в дивизию возил, лично комдиву отдал.

— Лёня, я об этом ничего не знал, клянусь. Будут предлагать полк, я откажусь.

— Ну, отказываться, допустим, не надо: второй раз могут и не предложить, а подумать, как вместе выйти из этой ситуации достойно, надо. Чтобы волки были сыты и овцы целы.




Глава 6


В конце октября дивизия ожидала комиссию из первопрестольной от главкома сухопутными войсками. О том, что «сухопутчики» едут в армию, стало известно в конце сентября. Всё завертелось как на карусели, и уже никому не было дела до интриг. Комдиву было не до кадрового перемещения. День и ночь торчали все на полигоне. Городок приводили в порядок. Везде пахло свежей краской. Вскоре в армию прибыла большая группа офицеров во главе с генералом. В дивизию прибыл полковник и с ним три офицера. Он поработал в штабе дивизии, заслушал комдива и его заместителей; согласовали расписание проверки, и полковник решил познакомиться с проверяемым полком.

Бурцев с Колесниковым стояли возле штаба полка, ждали приезда комдива и москвичей. Открылись ворота и к штабу подъехали две «Волги». В первой сидел комдив. Он вышел из машины и принял рапорт от командира полка. И какое удивление было у Бурцева, когда со второй машины вышел полковник Лужин. Бурцев смотрел на него и улыбался.

— Чего улыбаешься, — пошутил Лужин.

Все удивленно смотрели то на Лужина, то на Бурцева, а когда они обняли друг друга, поняли, что встретились старые знакомые.

— Я вас поздравляю с присвоением звания.

— Вася, это давно уже было, как только с Афгана приехал. Веди меня к себе. Вы тут погуляйте немного, — обратился он к своим офицерам, — мы с начальником штаба полчасика поговорим, давно не виделись.

Они зашли в кабинет Бурцева.

— Как дела, Вася? О, шрам украшает мужчину.

Лужин потрогал рукой лоб Бурцева.

— Ранен был, — ответил Бурцев.

— Знаю, я Никольцеву звонил. Он мне всё рассказал, и про твое горе знаю. Слушай, Вася, а может она и жива. У духов много наших в плену и о них ничего неизвестно. Никольцев говорил, что тело так и не нашли.

— Там было сплошное месиво, Николай Николаевич. Мне Васин рассказывал, он ее лично искал.

— Я понимаю, но хотя бы часть лица или чего-нибудь должно остаться.

— Николай Николаевич, в этой ситуации никто сличать не будет — чья это нога или рука. Минометами утюжили по палаткам, что там могло остаться!?

— Может ты и прав.

— Прав, Николай Николаевич, прав. Я вот этими глазами видел.

Он приподнялся со стула, наклонился к Лужину и, развел пальцы правой руки, показал на свои глаза. Лужин похлопал его по плечу.

— Успокойся, садись, Вася, что ты мог видеть, сам был в полу сознании.

— Видел, как в палатку, где она была, попала мина. Все в клочья, а потом еще и горело, что там могло остаться. Головешки одни.

— Может оно и так, но прошлого не вернуть.

Лужин достал пачку сигарет, протянул Бурцеву. Тот закачал головой.

— Так и не куришь? Молодец, ну и я не буду, не стану тебя травить. — Он положил пачку на стол. — Какие проблемы? Чем помочь?

— Есть проблемы, только это не по вашей части.

— А ты поделись, может, помогу советом.

И Бурцев рассказал Лужину все, что было между ним, Колесниковым и семьей комдива.

— Выходит, жениться пока не желаешь?

Лужин машинально потянулся за сигаретами, затем одернул руку.

— Да, курите вы, курите. — Засмеялся Бурцев. — Я же помню Лужина по Афгану, постоянно сигарета во рту.

— Да, вот, такая зараза, привык, знаю, что надо бросать, со здоровьем проблемы, а бросить не могу. Так зачем же бабе голову морочил, если жениться не хочешь? Это же не какая-нибудь там б …дь с улицы, что ночь потрахался и иди гуляй, а девушка из приличной семьи.

— Не морочил я ей голову. У меня с ней вообще ничего не было, да и быть не могло.

— Да, а почему же так? С каких это пор ты монахом стал? — Лужин засмеялся.

— Никакой я не монах. Просто, не люблю её, вот и всё тут. Потом у неё есть парень, а всю эту любовную историю придумала её мать. Мне бы куда-нибудь уехать, на равнозначную должность, только бы из этой дивизии. Пусть он оставил бы Колесникова в покое.

— Хорошо. — Лужин хлопнул себя ладошкой по колену. — А ты говоришь, не по моей части. Здесь работает кадровик из Москвы, я с ним поговорю. Готовься, приедем к тебе поужинать. Он направленец на ваш Округ, хороший малый, тоже афганец. Да ты его, наверное, знаешь, он на пересылке работал в Кабуле.

— А, помню, когда Карпенко завелся с генералом, я ездил на пересылку за сменщиком Васина.

— Ты знаешь, он этот случай помнит. Я ему как-то рассказывал, как ротный генерала отбрил. А он мне рассказал, как ему срочно приказали заменить. Говорит, три раза звонил, думаю, чего это начальник политотдела так беспокоится за командира роты.

После разговора вышли на улицу. Лужин подошёл к комдиву.

— Анатолий Антонович, — сказал он, — полк хороший, я побеседовал с начальником штаба. Проверять буду сам, а мои офицеры будут проверять управление дивизии.

Оба заулыбались. Затем подошёл к Бурцеву.

— Готовь ужин, вечером приеду, — он хлопнул Бурцева по животу.

— Молодец, ещё не отрастил мозоль, — сел в машину и уехал.

Через час в полк приехал зам по тылу дивизии, он привез коробки с выпивкой и закуской. Вместе с зампотылу полка и начпродом они стали обсуждать меню предстоящего ужина.

К вечеру приехали комдив, Лужин, и с ним офицеры-москвичи. Лужин представил Бурцева полковнику. Кадровик узнал его. Они обменялись улыбками друг другу и пожали руки, как старые знакомые. Затем втроём пошли в кабинет Бурцева и долго там беседовали.

— Я согласен в любой полк, — под конец своего рассказа сказал Бурцев. — Мне все равно куда ехать. Я холостяк. Зачем этого парня мучить.

— А они что, не могут по болезни ему нестроевую сделать и куда-нибудь на военкомат? — спросил кадровик.

— Медики говорят, что-то по приказу не подходит. Да мне и не нужен этот полк. Пусть служит, он неплохой командир полка. Есть в сто раз похуже и растут. Я не претендую на его должность. Если я скажу комдиву нет, стану козлом отпущения.

— Да, это ясно как белый день. Лады, что-то будем решать, — сказал кадровик

За ужином комдив был в расположении духа, много шутил.

— Хорошая оценка обеспечена, друзья Бурцева помогут, кадровик с Бурцевым беседовал, всё складывается как нельзя лучше, — думал он.

И только Колесников сидел грустный. Он решил, что его окончательно добивают.

После окончания ужина все прощались, Лужин подошёл к Колесникову, поблагодарил за ужин, пожал ему руку, другую положил на плечо и сказал:

— Не волнуйся, «старик», всё будет хорошо.




Глава 7


Анатолий Антонович пришёл домой в расположении духа. Радоваться было чему. Дивизия сдала проверку хорошо. Только что в округе подвели итоги, командующий округом лично поблагодарил его и пожал ему руку. Елизавета Павловна возилась на кухне.

— Привет, Лизонька.

— Привет, мой дружочек, весёлый ты сегодня какой-то. Какая радость, поделись.

— Проверку сдали хорошо. Командующий округом в академию генштаба

меня отправляет. В Москву учиться поеду.

— Ой, Толик, радость-то какая, в Москве поживём. Любочка будет с нами жить.

— Какая Любочка, ты чего! Она к тому времени институт закончит.

— А как с Бурцевым решили?

— И его вопрос решился хорошо. Сегодня командарм говорил, что на военном совете утвердили на полк, но приказал переделать представление на другой полк.

— А почему на другой?! — завизжала Елизавета Павловна

— Я что, за командарма решаю, — раздражённо сказал Анатолий Антонович, — а потом Колесников ещё на месте.

— Почему ты его до сих пор не убрал?

— У них проблемы, Лизонька, у дочки выпускной класс, а там школы нет.

— Чудак ты был, мудаком и помрёшь. Был ты замызганный лейтенант, подобрала тебя, думала, переделаю, а ты не исправим. Дочку Колесникова пожалел. А своя — не дочка?

— Ну, причём тут Люба?

— Как причем? Ты даже не соображаешь, что говоришь.

— Ну, поженятся, поедут в другой полк, а может, ещё и не поженятся, чего ты так решила.

— Как в другой полк, может, скажешь ещё в Заудово, в эту дыру.

— Он едет на запад в другую армию.

— А там что, дыр нет? Я думала, что Любушка будет жить в нашей квартире. Для кого я такой ремонт сделала. Я для Любы уже и работу нашла, — ударилась в слёзы комдивша.

Весь вечер Елизавета Павловна не разговаривала, ходила с перевязанным шарфом лбом и пила лекарство. Когда легли спать, она, немного простонав, вдруг спросила:

— Слушай, Толь, а может, между ними ничего и нет? Она же ничего не пишет. Как ты думаешь?

— Не знаю. А чего ты её не спросишь?

— Спрашивала на той неделе, когда по телефону разговаривала.

— Ну и что она сказала?

— Ничего, отшучивается. Может его спросить. Как ты думаешь?

— Ну, как спросишь, неудобно как-то.

— Ты, может, при случае как-нибудь выведай.

— Хорошо, спрошу. Спи.




Глава 8


Приказы на Бурцева пришли почти одновременно. Первым пришёл приказ на присвоения звания подполковник и буквально через два дня — о назначении на должность командира полка. Бурцев сидел в кабинете, когда в полк прибыл комдив. Он зашёл в кабинет к Бурцеву. Тот сидел и даже не успел выйти навстречу.

— Службы нет, Василий Петрович. Комдив приехал, даже никто командиру не доложил.

— Разберусь, товарищ полковник, накажу, кого попало, — пошутил Бурцев. — А, если серьёзно, все на полигоне вместе с командиром полка. Дежурного на время подменили, тоже уехал стрелять, а эти тыловые крысы ни на что не способны.

— Поздравляю, Вася, приказ пришёл, назначен командиром полка. По этому случаю и выпить не грех.

— Всегда готов, — опять пошутил Бурцев.

Он открыл сейф, достал бутылку коньяку и плитку шоколада.

— Вчера подполковника отмечали, бутылка лишняя осталась.

— Не надо, Вася, лишней никогда не бывает.

В начале поговорили на отвлечённые темы. Разговор не клеился. Комдив поднялся, подошёл к телевизору, что стоял в дальнем углу кабинета.

— Наливай, Вася, чего томишь. Пленум идёт, посмотрим, что там они скажут.

Бурцев разлил коньяк по стаканам, запах разнесся по всему кабинету. Комдив втянул ноздрями воздух.

— Ах, как приятно пахнет. Что за коньяк?

— Не знаю. Солдат из отпуска привёз бочоночек, подарок отца. Он технологом на коньячном заводе работает. Я в бутылку отлил, а бочонок выпили.

— Откуда солдат?

— Наш штабной писарь, армянин.

— Тогда, назовём «Арарат», — пошутил комдив

— Может и «Арарат», но прелесть, такого никогда не пил.

— Давай понемножку, — комдив взял стакан.

По телевизору шла прямая трансляция пленума ЦК, вступительная часть как раз заканчивалась. Голос диктора объявил:

— Слово предоставляется Генеральному секретарю Коммунистической партии.

Комдив не дослушал и прокомментировал:

— Ещё один старец на трибуну полез. Давай лучше выпьем за тебя, успехов тебе и, чтобы не останавливался на этом.

Выпили, закусили шоколадкой.

— Хороший коньяк твой армянин привёз. Смотри, смотри, — комдив показал пальцем на экран. В это время телевизор показывал, как два дюжих мужика вели под руки к трибуне дряхлого К. У. Черненко. Старец взял трясущимися руками лист бумаги и начал читать доклад. Комдив сплюнул.

— Вася, что эти, уроды, делают? Они ему хоть бы стул под задницу поставили, не выдержит дед, свалится. Страна разлагается с головы. Выключи, ну их на хер.

Бурцев встал и выключил телевизор.

— Давай закрепим, — комдив сам разлил коньяк по стаканам, — я тоже уезжаю в Академию Генерального штаба. Спасибо тебе за всё.

— Так я, как будто, и не причём. Это Лужина надо благодарить, что хорошую оценку дивизии поставил.

— Ему само собой. Поеду в Москву на собеседование, заеду к нему, отблагодарю.

— А что, генералов на благонадёжность проверяют?

— Проверяют. Тебя вот на полк назначили и не вызывали никуда, а я когда на полк шёл, так в Москву в главное управление кадров вызвали.

— Что, заподозрили в нелюбви к советской власти?

— Нет, тут другое. У меня Елизавета Павловна немножко еврейка по маме, а я, зная отношение наших чиновников к еврейству, упустил в автобиографии этот штрих. А они давай меня пытать, кто родители жены, да почему не написал. Я им сказал: умерли они, колхозниками были, чего там писать. А если бы сказал, что жена еврейка, может, и на полк не утвердили бы.

— Выходит, казаху или татарину генералом можно быть, а еврею нет, — усмехнулся Бурцев. — Нет же запрета на профессию.

— Есть, Вася, есть, она в душе у каждого чиновника. Из-за чего и революция произошла, а когда коммунисты к власти пришли, ничего нового придумать не смогли, менталитет-то чиновника остался.

— Так позвольте возразить, — сказал Бурцев, — после революции евреи сами у власти были.

— Были, да сплыли. Сталин их постепенно всех устранил. Хотя может быть они и сами виноваты.

— Виноваты, Анатолий Антонович, все виноваты и евреи и русские. Глеб Жиглов так говорил: «наказание без вины не бывает». Не надо в семьях воспитывать детей на ненависти к русским, так же как и русским детям не надо прививать ненависть к евреям. Если бы евреи пришли к власти и смотрели на народ нормальными, а не красными от ненависти глазами, то может и по-другому всё было бы. Лёва Троцкий расстреливал пачками солдат за то, что в атаку не шли. Выводили из строя каждого десятого и расстреливали. Убегали солдаты из этих полков, рассказывали по городам и весам, что евреи пришли к власти и наших бьют. И так русский народ был воспитан царём на нелюбви к евреям, а тут ещё и кровью умылся. Чтобы разобраться в преступлении, надо искать его истоки, причину, и называть конкретные имена преступников. Не огульно, как это любят у нас делать; они, русские, большевики. А истоки таковы, Анатолий Антонович: вы историю КПСС в академии учили, не хуже меня знаете. Кто придумал эту теорию, именуемую марксизмом? Утописты только фантастику написали, а еврей Маркс из этой сказки науку сделал. Её перевели на русский язык и завезли в Россию Дейч, Засулич, Аксельрод — как видите все «русские ребята», — Бурцев засмеялся. — А первые большевики в России, кто они? Ленинское ЦК из одних евреев состояло. Странно как-то получилось: национальное меньшинство приходит вооружённым путём к власти и занимает все ключевые посты в государстве. Тут уж на демократию никак не похоже, попахивает чем-то другим. Национал-большевизм какой-то. ЧК кто возглавлял? Поляк да еврей, Феликс Дзержинский, да зять Яши Свердлова — Ягода. Такое же и в губерниях было. Народ как скот били. Тамбовские крестьяне взбунтовались потому, что председатель губисполкома Шлихтер своими продотрядами довел их до нищеты. Ленин послал еврея да поляка, Ягоду и Тухачевского усмирить непокорных русских крестьян. Сёла сравняли с землёй вместе с детьми стариками и женщинами. Тухачевский пресловутым приказам 0016 применил химическое оружие. Крестьян газом душили, а газ, не разбираясь, убивает всех подряд и грудного младенца и тамбовского партизана. Вот вам, Анатолий Антонович, и народная власть. Кругом сплошная ложь.

— Да разве только в Тамбове? — сказал комдив, Муром, Рязань, да половину донских казаков уничтожили. Да разве только их много таких мест было. Восставших моряков Кронштадта в крови утопили. Шлихтер свой, поэтому хорош, а обобранные им крестьяне и руководитель восстания Антонов «враги народа». Я родом, Василий Петрович, из Тамбова. И эти события из рассказов стариков, лучше тебя знаю.

— В гражданской войне десять миллионов убили, — продолжил Бурцев. — Можно подумать руководство было не причем: убивали Ивановы, Петровы, Сидоровы, а те ничего не знали?! Чья власть тот и правит. Мы, военные, хорошо понимаем, что ни один батальон без приказа сверху никуда не двинется. Так, как скажите, воспитанному на нелюбви к евреям, народу это воспринять. Поэтому и рукоплескали Иосифу, когда он стал их убирать. И боготворить его за это стали. Он понял, что «хорошо» делает и стал кромсать всех подряд. А потом закрутилось колесо, и тут уж не разбирали кто кого. Так, что нелюбовь эта не вчера возникла и не на пустом месте. Точно так же и с Баварской Советской республикой получилось. Во главе стояли Макс Левин и Евгений Левине со своей компанией. Все евреи русского происхождения. Баварцы спохватились, что в Мюнхене у власти ни одного немца не оказалось, и разогнали их. А потом устроили всем евреям кромешный ад. Вот такая необузданная страсть отдельных особей захватить власть, привела к трагедии еврейского народа. Да и русскому народу досталось. Дорого все заплатили за то, что поддались на выдумку Маркса.

— Оно иначе и не могло быть, — сказал комдив. — Когда одному народу через пророка Господь сказал, что он избранный и будет владеть миром, — это и записали в «Ветхом завете». Пошли книги по миру: и дразнят, и будоражат умы, тем более у представителей той расы, которая тоже претендует на свою исключительность и голубизну арийской крови. Поэтому доказать превосходство своей расы можно путём полного истребления соперника, иначе вся наука — «Майн кампф», будет пустышкой, просто макулатурой, а если в человеке сидит высокомерие, гордыня за свою расу и превосходство над всеми ниже «ползающими», тогда разгулу ненависти нет предела.

— Всё же в «Ветхом завете» правда, написана, — засмеялся Бурцев. Ротшильды кто они? Пять крупнейших банков Европы принадлежат династии Ротшильдов. И финансовые магнаты США в основном евреи. А доллар во всём мире господин. Так что прав был пророк.

— Ты хороший парень, Вася, но с одним недостатком, вижу, что ты одну нацию не уважаешь, а национальный вопрос — это самые тонкие струны. Он заложен человеку природой и прививается в семьях. Думаю, что ты по отношению к ним не совсем прав. Мне кажется, основная вина еврея та, что он идет на пол корпуса впереди и предприимчивее нас. Причина возникновения еврейских погромов в Европе — это долги. Чтобы не отдавать их, легче убить кредитора. Зависть — это страшная штука, она толкает людей на ненависть и убийство. Я не вижу выхода из этой ситуации.

— Может вы в и правы, но выход, Анатолий Антонович, надо все же искать в любви друг к другу.

— Это хорошо, что ты стал понимать и о любви заговорил.

— Не такой уж я антисемит, как вам кажется. Я понимаю так: коль земля у нас одна, и мы обречены жить в коммунальной квартире, как говорил мой командир полка, надо жить в дружбе, прекратить воспитывать детей в семьях на нелюбви к другой нации. Я за то, чтобы все могли развиваться.

— А кто тебе не даёт, условия то у всех одинаковые.

— Вот здесь как раз вы не правы. Нет у нас равных условий. Почему я пошёл в училище, а не в престижный ВУЗ? Не потому, что мне нравится дышать пылью и нюхать солдатские портянки. Я понимал, что матери двух пацанов, студента и школьника, не поднять. И конкурса боялся. А Рабинович не боялся потому, что знал в приёмной комиссии тётя Сима сидит. Или его папа директор гастронома. Да и подготовлен я был слабее. Весной, вместо учёбы, выгоняли школьников на прополку колхозных полей, а осенью там же урожай собирали. А Рабиновичи в это время на скрипке учились играть. У меня тоже была мечта на гитаре научиться играть, но, увы, в селе не было такой возможности. Вы говорите, еврей предприимчивее нас. Куда же девается их сноровка, как только русскоязычный еврей приезжает в Израиль? Потому, что там все одинаковые и нет русского дурака Вани. Приходится и с автоматом бегать, и мусор убирать, и хлеб растить. Не зря же у нас острословы придумали самый короткий анекдот — «еврей колхозник». Я признаюсь вам, дружил с одной девочкой, когда в Москве учился. Встречает меня её брат и говорит: «Оставь Розу, у неё есть жених, и мы собираемся уехать в Израиль».

Я ему говорю: «У меня тоже серьёзные намерения, вы уезжайте, а она со мной останется. А вы её спросили?» «Это наше семейное дело, — отвечает он мне, — ты не наш, и тебя никто не станет тянуть, а я не хочу, чтобы моя сестра с нищим офицером болталась по гарнизонам».

— Я против этого разделения на своих и чужих. Хотя как это сделать — не представляю. Наверное, надо прекратить указывать конкретную национальность в паспорте. Отметка в паспорте — это та же звезда Давида, которую вешали фашисты еврею на грудь, только и разница, что в кармане. А предъявляем мы её по требованию первого захудалого милиционера или чиновника. Вы же посмотрите: любая анкета, а в ней фамилия, имя, отчество и национальность. Ну, первое понятно, а национальность зачем? Определить свой, чужой, или кто? Надо бы национальным элитам собраться и поставить все точки над «i». Назвать по именам всех своих «национальных героев». Прекратить, как бобры, точить ствол государства Российского и ждать пока оно не свалится снова на голову. Принять резолюцию «Ребята, давайте жить дружно!»

— Выходит так. А если человек сам захочет записать свою национальность в паспорте, тогда как быть?

— Тогда этого человека надо считать ярым националистом. Для чего он это

делает? Указать, что он принадлежит к исключительной расе? Тогда, уж куда

лучше, превосходство по цветовой гамме, голубизне глаз, по белизне кожи или по цвету штанов, если хотите. И будем приседать, и говорить «КУ». И ещё одно я понял. Нельзя нести народу свободу и демократию на штыке, тем более на чужом. Афганистан тому пример. Народ нищий, голодный, раздетый, сопливые грязные дети ползают по дорогам, а он берёт ружьё и бьет нас. Мы ему одежду, муку, крупу, технику, а он всё это берёт и снова бьет нас. Стало быть, ему это не нужно. Ему не нужна «свобода» и то «счастье», которое мы ему предлагаем. У каждого свое понятие счастья. Счастье — это ощущение человеком своей значимости, определённое Богом предназначение в природе, своего истинного места. У лицедея — сцена, у художника — картины, — у хлебороба поле. Мытарь бросает свои деньги на дорогу и идёт за Иисусом. Он не видит счастья в деньгах, он видит его в написании Евангелия. Так что осчастливить человека никто не может. Только он сам может почувствовать своё предназначение.

— Вот, вот, — Анатолий Антонович поднял палец вверх, — я об этом тоже спорю с Елизаветой Павловной. Она всё пытается за Любу решить, как ей жить. Кстати, я тебя давно хотел спросить, ты извини меня, но я отец и обязан знать. Что у вас с Любашей?

— Ничего, ровным счетом ничего. Люба в Москве, а я здесь.

— А вы разве не переписываетесь?

— Анатолий Антонович, Люба хорошая, умная девочка, полюбит, а может, уже полюбила своего сверстника. Она, в конце концов, имеет на это право.

— Вот видишь, и я тоже этой старой дуре говорю. А она вбила себе в башку.

— Разрешите возразить. Елизавета Павловна не такая уж старая и совсем не дура. Она живёт и действует, как все матери, по материнскому инстинкту. Они не такие, как мы, Анатолий Антонович, они другие, они с другой планеты, если хотите так. И это надо понимать, каждая мать готова умереть из-за блага своему дитяти. Только они порой не понимаю того, что им кажется благом, для их чада может казаться вечными муками. Я наблюдал такую картину: корова на лугу пасётся и рядом её телок. Бычку килограмм под триста, а он норовит мамку сосать, а она стоит и даёт ему молоко, а рядом травы море. Так и сосал, пока не отогнал пастух. Отогнал, стал траву жрать. Вот это и есть слепая материнская любовь. Они порой не понимают, что её чрезмерная опека в их отсутствии может обернуться для ребёнка трагедией. К элементарной неприспособленности добывать себе пищу.

— Вася, давай выпьем, — комдив взял бутылку и разлил остаток коньяка по стаканам.

— Анатолий Антонович, просьба к вам — не трогайте Колесникова. Неплохой он человек, и командир хороший. Один недостаток, как разволнуется, так и заболел. Он же не виноват, что таким уродился. Не всем же звёзды хватать с небес. Помогите ему где-то в штабе пристроиться. Чтобы без личного состава. С людьми ему тяжело работать — он же за каждого солдата переживает, поэтому и болеет так часто. Я ему говорю, не бери всё так близко к сердцу. А он, не могу и всё.

— Я с командармом уже говорил, — сказал комдив, отламывая кусочек шоколада,—

берут его в штаб армии в отдел боевой подготовки.




Глава 9


Вечером у себя на квартире Бурцев укладывал свои вещи, готовился к отъезду. Позвонили в дверь.

— Не заперто, входите!

Дверь открылась, и на пороге появился, улыбаясь Колесников. Не раздеваясь, он прошёл и поставил на стол бутылку.

— Ты зачем это, Лёня, — я должен ставить.

— У меня тоже как бы повод. Вызывали сегодня в штаб армии на беседу. Берут в отдел боевой подготовки, так что есть повод и у меня.

— Я сегодня целый день то и дело пью, Давай лучше чаю выпьем, — доставая заварку, сказал Бурцев. — Проходи в комнату, я сейчас чай на кухне заварю. Отнеси сахар и варенье. Через пять минут Василий появился с чайником и заваркой

— Спасибо тебе, Вася.

— Вот и ещё один благодарит. Комдив сегодня благодарил, теперь ты. За что спасибо?

— За то, что человеком оказался, не стал шагать по головам. Лужину тоже большое спасибо. Хороший мужик. Когда он мне сказал «всё будет нормально, старик», я его не понял, думал, что это он мне по поводу оценки. А для меня тогда, что хорошая оценка полку, что плохая, всё было едино. Я только теперь понял, что ты ему всё рассказал, и он на ужин кадровика привёз. Хорошие всё-таки есть мужики.

— В основном все хорошие. Думаешь комдив плохой? Да он нормальный мужик, я с ним по душам говорил. Система задавила, не даёт по-человечески жить. Комдив мне как-то сказал слова Наполеона: «Поротый солдат лишен чести». «А как же поротый офицер, говорит он — пусть не физически, а словесно? И сука, и сволочь, и мать твою, чего только я в свой адрес не наслышался пока до комдива дошёл».

Жаль только, что он начал выход искать в бутылке. Я был на войне и скажу так: шкурников, трусов, подхалимов — почти не встречал, но сам понимаешь: «Ложка дёгтя в бочке мёда» и всё испорчено. Один такой найдётся среди тысячи, а судят по одному обо всех. Сколько я слышал гадости среди гражданского люда о нас военных!?

— А может, Вася, от зависти, что самому слабо туда поехать, поджилки трясутся, вот и примеряет всех под себя.

— Может и так, не знаю, — Бурцев потянулся рукой к чайнику.

— Нет, нет, — замахал руками Колесников. — Я побежал.

— Ты чего, Лёня, только пришёл и в бега. Даже и поговорить, толком не успели.

— Да у меня жена там, на площадке стоит.

— Как ты можешь! — вскочил Бурцев и побежал к двери, затем, остановился в дверном проёме, повернулся к Колесникову и замахал рукой, сжатой в кулак. — И что же мы за люди такие мужики. Жена на заднем плане, а как случись что, без них не можем. Я раньше тоже так жил, а как Ася погибла, всё перевернулось. Если бы она была жива, я бы не отпускал её ни на шаг. Вот так сидел бы и любовался ею.

Он открыл дверь. На лестничной площадке, в темноте, у почтовых ящиков прижавшись в углу, вырисовывался силуэт. И только тусклый свет уличного фонаря, падающий наискосок, через окно, освещал её туфли и чулки, давая возможность определить, что это была женщина.

— Оля, что вы творите? Так же нельзя, зайдите, пожалуйста.

Маленькая, худенькая женщина, кутаясь в недорогое старенькое пальто, проскользнула в дверь.

— Вы в следующий раз уходите к подруге, а его оставьте на улице.

Она глядела на Бурцева и только улыбалась в ответ на его слова.

— Только выбирайте такой вечер, чтобы мороз трещал, — продолжал говорить Бурцев. Он снял с неё пальто, затем провёл Олю в комнату и усадил за стол.

— Продрогли, водочки или чаю?

— Наверное, чаю, — наконец заговорила Оля, — водку я не пью.

— Заморозил жену, ух, я тебя! — Бурцев шутя, замахнулся на Колесникова.

— Ни одного живого стекла нет в подъезде, всё повыбито, — сказала Оля, дуя на чай. — И кто это всё делает?

— Пацаны, — ответил Колесников, — кто же ещё.

— Пацаны — это же наши дети, чужие же сюда не ходят, — сказала Оля. Их бы собрать, да поговорить с ними, убедить их, что это и их дом.

— А кому до них есть дело, — возразил Колесников. — Отец с утра до вечера в казарме смотрит, чтобы сопливому солдату старики морду не побили, а у самого в квартире оболтус растёт. И пойдет этот оболтус в армию, начнут его перевоспитывать чужие дяди, потому как, отцу, некогда было — он чужими занимался.

Оля молча отпивала чай маленькими глотками.

— Когда планируешь отъезд? — спросил Колесников.

— Дня через два и уеду, как только дела передам. Чего мне тут сидеть.

— Там полк уже давно без командира. Сколько тут ехать. На машину сяду и часа через четыре на месте. Только вот мебель некуда деть, с дуру купил её, теперь таскайся.

— Что вы, — сказала Оля, — такая хорошая мебель. В контейнер и перевезёте туда.

— И. что от неё останется после перевозки — одни дрова.

— Почему дрова? — возразила Оля. — Хорошо упаковать, всё дойдёт.

— Мне некогда этим заниматься, тут нужна женская рука. А вам, Оля, мебель нравится?

— Нравится, хорошая мебель.

— Чехословакия, по блату брал, ещё и сверху пришлось дать. А теперь куда? Берите, за пол цены отдаю.

— Да что вы, — замахала руками Оля.

— Берите, берите, я не шучу.

— У нас денег и на половину не будет, — сказал Колесников.

— Сколько будет, а остальные потом пришлёшь, можно и частями.

— Беспроцентный кредит, — засмеялся Колесников. А что, Оля, может возьмём? Мне в штабе, трёхкомнатную квартиру дадут. Что мы в неё ставить будем?

— Вот и я об этом говорю, — сказал радостный Бурцев, — присылай завтра бойцов и забирай.




Глава 10


Ася решила все проблемы с учёбой. По согласованию с руководством университета некоторые предметы были сданы экстерном, и время учебы значительно сократилось. Педагоги, следившие за учёбой Аси, видели в ней задатки будущего талантливого хирурга. Один из преподавателей устроил Асю в частную клинику, куда её взяли в качестве практикантки, а после получения диплома ей гарантировали место. Когда Александру исполнился годик, тётушка в знак благодарности за наследника подарила Асе автомобиль, роскошное «Пежо» красного цвета. Ася быстро научилась водить. К малышу ездила часто, разрываясь между Парижем и Реймсом. Время залечивало раны. Та боль, которая осталась после Афганистана, медленно затихала. И лишь иногда она мельком видела Васю во сне. Она звала его за собой, а он улыбался, и всё куда-то исчезал. Мишель относился к ней очень хорошо. Она понимала, что он любит её, уважала его, но полюбить так и не смогла. О том, что она была к нему равнодушной, сказать нельзя. Она любила его по-своему, как старшего брата, как отца, но любить так трепетно, как любила Бурцева, не могла. Больше всего привязанности и взаимопонимания у Аси было с тётушкой Мишеля. Как ни странно, но родство душ было не со свекровью, русской по национальности, а с француженкой. По-видимому, всё душевное решается на небесах, невзирая ни на какие нации.

Мишель выглядел болезненно, он падал в обморок ещё несколько раз, но уговоры лечь на обследование не давали результатов. Всё откладывал после решения очередных важных дел, которые валились, как снежный ком, а их накапливалось всё больше и больше.

Сегодня Ася проснулась раньше, чем обычно. Прислуга уже стучала на кухне, готовя завтрак. Зазвонил телефон. Это звонила тётушка. Она просыпалась рано и звонила каждый день, докладывая, как вёл себя Александр днём и как спал ночью. Но основная причина столь ранних ежедневных звонков было желание услышать Асин голос, и узнать состояние её здоровья. Она любила Асю как дочь. Любила той любовью, которая бывает у старых особ, коим не посчастливилось в этой жизни иметь своих детей. И вдруг на их пути встречается молодая родственная душа, на которую и выплёскивают они всю свою накопившуюся энергию любви. Она всегда звала Асю «голубушка моя» и почти никогда не называла её по имени. То ли ей имя не нравилось, то ли плохо произносилось по-французски.

— Голубушка моя, — начала она как обычно, — Алекс вёл себя прекрасно. Как твоё здоровье? Снились вы мне очень плохо. Особенно Мишель. Прошу тебя, береги себя, а того шалопута держи в руках. И не крути ты сама этот руль. Что, у вас нет денег, водителя нанять? Не гоже даме самой водить. Ты же не какая-нибудь вертихвостка, которой водитель мешает утехами заниматься. Алексу сегодня два годика. Не забыли?

— Что вы, тётушка. Мы сегодня приедем.

— Мои уже все на ногах, к банкету готовятся. Вчера Алекса спрашиваю: «Что тебе папа подарит?» Говорит, лошадку. Ну, до свидания, а то из-за меня ещё опоздаешь в университет.

— До свидания, тётушка.

— Кто звонил, Ася? — спросил Мишель.

— Как всегда, тётушка. Сказала, что готовит банкет. Я с утра сразу поеду в Реймс.

— Я приеду к вечеру, мне сегодня надо решить несколько важных дел.

Маленький Александр гулял по дорожке с бабушками. Увидев Асю, он со всего разгону побежал к ней навстречу. Тётушка Эли еле поспевала за ним, всё приговаривая:

— Вот ведь какой стал. Я уже и не догоню. А у бабушки Нади совсем с сердцем плохо, не может она за тобой бегать.

После объятий и целования тётушка собралась уходить.

— Пойду, а то уже скоро гости начнут прибывать.

— И много гостей ждёте? — спросила Ася.

— Нет, немного, человек тридцать. Жак своих друзей пригласил, хочет внука показать. Моих друзей немного, да соседи — пусть знают будущего наследника замка. Однако пойду. Эта дворня совсем негодная стала, разленились.

Надежда Михайловна и Ася двигались дальше по дорожке. Александр бежал впереди. Заметив божью коровку, он остановился, присел и стал внимательно её рассматривать.

— Изучает, — сказала Надежда Михайловна, — вот такой и Мишель маленьким был, ни одну букашку не пропустит. Как он себя чувствует?

— Хорошо, но что-то вид мне его не нравится, бледный какой-то. Помогите мне, Надежда Михайловна, надо уговорить Мишеля обследоваться.

— Что, ещё раз падал?

— Два раза было, эти странные обмороки — не эпилепсия. Это что-то другое.

— Видела я его сегодня во сне голеньким, таким, как в годик был, в колясочке сидит, а я его хочу грудью покормить, только наклонилась взять на руки, а чёрная птица, откуда не возьмись, выхватила у меня, его из рук и унесла. Я кричу: Мишель, сыночек! Жак разбудил, ты чего, говорит, кричишь. Сердце разболелось, так больше и не уснула. Ой, боюсь, чтобы не случилось чего с ним.

В это время к воротам подъехал грузовик. Из него вышел мужчина лет сорока и направился к ним.

— Здравствуйте, мадам. Это будет Александр Турене, — он показал рукой на ребёнка продолжавшего изучать букашку.

— Это он и есть, — засмеялась Надежда Михайловна.

— Мишель Турене прислал ему подарок. — Из грузовика вывели маленького пони с красивым седлом и уздечкой.

— Боже, какая прелесть! — всплеснула руками Надежда Михайловна.

Лошадка была спокойной. Маленького Александра усадили в седло, Ася водила за уздечку, а бабушка поддерживала его, чтобы он не упал.

Стол к банкету уже был почти готов. Тётушка Эли принесла из подвала несколько бутылок дорогого вина. Это вино увидел, идущий ей навстречу Жак.

— Эли, где ты его берёшь? Ты уже который раз по торжественным дням ставишь дорогое вино.

— Это наше фамильное вино. Отец перед самой смертью показал мне тайник и сказал, что это вино для важных семейных торжеств.

— И много его у тебя?

— Много, тебе что до него?

— Да ты знаешь, сколько стоит такая бутылка вина?

— Не знаю и не хочу знать.

— Такая бутылка стоит тысяч десять долларов.

— Всё ты на эти паршивые бумажки переводишь. Этому вину больше ста лет. Это наше фамильное вино и оно не для продажи.

— Эли, покажи тайник, дай взглянуть на него.

— Не покажу. Это вино будущего владельца. Буду умирать, только ему и покажу дверь тайника. А тебе не покажу, и не думай. Ты бы всё продал; и дом бы этот продал, если бы я не мешала. И не было бы фамильного гнезда Турене. Прав был отец, когда говорил: «Эли, Жак не тот человек, чтобы ему передавать замок. На нём может всё и закончиться, чем гордилась семья веками». Всё передам ему, маленькому Александру, а ты даже и не думай отнять у ребёнка.

— Эли, ты чего, у меня свои счета есть.

— Тогда зачем спрашиваешь?

Гости собрались все, ждали приезда Мишеля. За стол не садились. Он долго почему-то не появлялся. Александр куксился, капризничал. Решили начать без Мишеля. Только произнесли первый тост за маленького Александра, как зазвонил телефон. Жак подошёл, взял трубку, что-то долго слушал, затем спросил: «Где это произошло?»

Весь бледный с трясущимися руками он подошёл к столу.

— Мишель разбился, — чуть шевеля губами, сказал он.

Вначале никто не понял. Потом вскрикнула Надежда Михайловна:

— Живой? — спросила Ася.

— Нет, пока довезли до больницы, скончался. Есть предположение, что потерял сознание за рулём. Во время движения никаких помех не было, на ровной дороге выскочил на полосу встречного движения и попал под фуру.

С Надеждой Михайловной случился приступ. Её увезла скорая помощь в больницу.

На похоронах Мишеля было много народу. Ася стояла рядом с тётушкой, поддерживая её под руку. Рядом, еле держась на ногах, поддерживаемый двумя сотрудниками фирмы, стоял старый Турене. Надежды Михайловны не было, она лежала в реанимации. Были все сотрудники фирмы Турене, а также бывшие сослуживцы Мишеля по легиону. О том, что Мишель был заслуженным человеком, имел много наград и побывал во многих горячих точках планеты, Ася узнала только сейчас.

После похорон к Асе подошёл адвокат Мишеля.

— Мадам, — начал он, — Я обязан выполнить распоряжения господина Турене. Согласно, ранее составленного им завещания, все его личные счета принадлежат Вам. Там довольно солидная сумма. Речь идёт примерно о четверти миллиона франков. Вы согласны, чтобы я занимался Вашими делами или передать бумаги другому адвокату?

— Нет, нет, — замахала руками Ася, — я бы хотела, чтобы вы остались. Коль

Мишель вам доверял все свои дела, то кто лучше вас справится.

— Тогда нам необходимо выполнить некоторые формальности, заключить договор и сразу же начнём заниматься вашим делом. И ещё одно: в медицинском заключении установлено, что потеря сознания за рулём произошла от гематомы, образовавшейся от касательного пулевого ранения. Его Мишель получил ещё в Африке, с чем и лежал в госпитале. Врачи просмотрели это. Образовалась опухоль, медленно росла и давила на участок мозга. Я беседовал с врачом, он мне сказал, что наступали моменты, когда при изменении внутричерепного давления появлялись обмороки.

— Я врач и весь этот механизм понимаю, — сказала Ася.

— Мадам, вы меня не поняли, я не о причинах обморока. Каждый юрист

в смерти подзащитного ищет чью-то вину, несоблюдение закона по халатности или по умыслу. Следовательно, соблюдая букву закона, приходим к выводу, что причиной смерти является ранение полученное при выполнении служебных обязанностей, а стало быть, вы и ваш ребёнок находитесь на обеспечении государства. И второе, просматривается халатность медиков. Если вы согласны судиться, мы этот процесс легко выиграем.

— Нет, этого делать не будем. Мишель сам не хотел обследоваться.

— Зря вы, мадам, это солидные деньги и беспроигрышное дело. По увольнению с легиона он проходил комиссию, и они обязаны были это выявить.

— Нет, нет, не будем, — твердо заявила Ася.

— Вот она русская душа! Француженка никогда бы не упустила этот случай, — сказала тётушка.

— Вы же не в России, мадам, это там с чиновником трудно судиться, а во Франции легко.

— И чего ты к ней пристал, — возмутилась тётушка, — видишь, на девочке лица нет: есть отец и мать Мишеля, с ними позже и решишь этот вопрос.

— Какое удивительное совпадение, — обратилась тётушка к Асе. — Его дед Александр упал с лошади и ударился головой о перила моста. Лошадь чего-то испугалась. Его принесли домой с окровавленной головой. Когда поправился, он стал периодически падать в обморок. В начале редко, а потом всё чаще. А однажды упал и больше не поднялся. Врач тогда сказал, что виной всему опухоль в голове, образовавшаяся после падения с лошади.

Вскоре все юридические формальности были завершены. Ася стала владелицей всех счетов Мишеля и получила от государства компенсацию и содержание по случаю потери кормильца. Сейчас, завершив все дела, она ехала из Парижа в Реймс к сыну.

— Вот вам и капитализм со «звериным лицом»! — думала она, — В каждой воинской части висит эта наглядная агитка, пугающая и до того запуганных людей. Когда умер мой отец, мать не могла добиться от чиновников даже крошечной пенсии на содержание детей. Единственное, чем помог социализм с «человеческим лицом» тем, что председатель колхоза весной давал бесплатно лошадь, чтобы вспахать огород. Что-то вы, господа-товарищи, с этим лицом напутали. Наверное, своё отражения увидели и испугались. И разве нашему чиновнику есть дело до какой-то вдовы, потерявшей мужа на войне? Если есть хоть одна заковырка, одна буква в законе против неё. Да, если даже закон на её стороне, а она ему просто не понравилась, или у него оказалось плохое настроение, он пошлёт эту вдову по инстанциям. И пойдёт она по кругу чиновников, пока не устанет. Но, если это будет касаться лично его, или его родни, или величина взятки будет такой, что есть целесообразность для риска, он обойдёт любую букву закона, руководствуясь одним — «закон, что дышло, куда повернул, туда и вышло».

Она не заметила, как оказалась у ворот замка. Садовник открыл ворота. Выйдя из машины, пошла по дорожкам. Навстречу ей, улыбаясь, бежал маленький Александр, а за ним, еле поспевая, тетушка Эли.




Глава 11


На новом месте Бурцеву очень понравилось. Городок, где дислоцировался полк, был приграничный. Узенькие, мощенные камнем улицы, и архитектура домов напоминали о причастности города к западной культуре. Полк размещался почти в центре городка. Когда-то в нём по рассказам старожил находился польский кавалерийский полк. Казармы, столовая и все прочие строения были старыми, построенные «за польским часом» — так говорили здесь местные. И только клуб был новой постройки и выглядел нелепо среди старинных построек. Как новая заплата на старом платье.

Население городка было смешанное, в основном преобладали поляки и белорусы. Это создавало такой колорит местного диалекта. Язык, на котором говорило всё население городка, был настолько изменён, что говорившему на русском Бурцеву было трудно общаться со служившими в полку местными прапорщиками. Постепенно Бурцев врастал в свою новую роль командира полка. Свой рабочий день он как всегда начинал с обхода территории, казарм, столовой, проверял ход занятий в классах учебного корпуса. Заходил в парк авто и бронетехники, смотрел, как идут занятия с водителями и обслуживание техники, садился в служебный «УАЗ» и уезжал на полигон. Там обязательно вела стрельбы или вождение хотя бы одна из рот. Это он ввёл за правило. Вскоре офицеры привыкли к этому ритму. Те, прапорщики, которые раньше уходили с утра вместо занятий в местную пивную, чтобы поправить пошатнувшееся после вчерашнего здоровье, свеженьким пивом, тоже втянулись в этот ритм. Они почувствовали принадлежность к воинской профессии. Сегодня, обходя территорию, Бурцев проходил мимо клуба. Оттуда донеслась музыка. Он зашёл в клуб. Навстречу выбежал, круглый как шарик, капитан. Начальник клуба приложил руку к головному убору и отрапортовал командиру полка.

— Почему солдаты не на занятиях? — спросил Бурцев.

— Замполит приказал. Ансамбль репетирует ко Дню части.

— Репетиции должны быть. Но почему об этом командир полка не знает? Для этого, наверное, должен быть подготовлен приказ по полку. Зачем же командира роты делать заложником нашего разгильдяйства. Он отвечает за подготовку солдата, его дисциплину. А вы берёте их куда-то и уводите, а потом с ротного будем спрашивать, почему солдат не подготовлен. Подойдите к начальнику штаба, подготовьте приказ и ко мне на подпись. Снимите с командира роты ответственность за солдата и возьмите на себя.

— Раньше мы всё время так делали.

— Это ни о чём не говорит. Если вы всё время так делали, это не значит, что вы делали правильно. Если каждый будет тянуть людей туда, где на его взгляд самое важное дело, то это будет не полк, товарищ капитан, а воз с известной басни Крылова.

— Разрешите людей отправить на занятия?

— Вот какой же вы человек. Пусть играют. Я же вам сказал, пойдите со списком ваших артистов к начальнику штаба и сделайте всё по уставу.

Капитан ушёл, а Бурцев прошел по коридору к двери с надписью «Библиотека» и открыл её.

— Библиотека открыта? — спросил Бурцев в приоткрытую дверь.

— Да, работает, — ответил женский голос.

Библиотекарь Маргарита Станиславовна добродушная женщина встретила Бурцева приветливой улыбкой. Ассортимент библиотеки был беден, на полках стояли тома Ленина, Маркса, материалы Съездов партии и пленумов ЦК. Художественной литературы было совсем мало.

— Разрешите, Маргарина Станиславовна, стать читателем вашей библиотеки.

— Ой, даже и не знаю, что вам предложить. Выбирайте сами, хотя и выбирать-то нечего. Детективы и фантастику солдаты зачитывают до дыр. Классиков не берут, да у нас, их и мало, а зарубежных совсем нет. Горького могу предложить. Я вот иногда перечитываю и сравниваю с тем, как в школе учили. Воспринимается совсем по другому. Тогда и подходы были с точки зрения детского ума.

— Я не люблю Горького, Маргарита Станиславовна.

— Почему? Это же наш пролетарский писатель.

— Вот поэтому и не люблю. Горький двуликий Янус, а я не люблю двуликих.

Как писатель он, безусловно, талантлив, а как человек вызывает неприязнь.

— А почему так? — удивлённо взглянула на Бурцева Маргарита Станиславовна.

— Когда он был мало известен, он со всей силы изобличал сатрапа царя и его прогнивший чиновничий аппарат. А когда стал кормиться с руки тирана, поехал в Соловецкий лагерь. Начал писать, как там красиво живут люди и как их перевоспитывает товарищ Сталин. Написал хвалебную тираду после путешествия по «Беломорканалу»— он, что мальчишка, не понимал или не знал, сколько там погибло народу? Об этом знал весь мир, только Максим Горький ни о чём не ведал.

— Может, он боялся, время-то, какое было.

— Может и боялся, Маргарита Станиславовна, но он мог и не писать. Сослаться на состояние здоровья или отсутствие творческого настроения. В конце концов, у него была возможность не единожды уехать за границу. Забрали у человека дом, и в нём Горький поселился. Он что, беден был, и не мог себе дом купить или построить? Он только бы намекнул Сталину, что хочет себе дом построить. Я думаю, ему бы он дёшево обошёлся. А то, как в той сказке: «у лисы ледяная изба, у зайчика лубяная». И живёт в нормальной избе тот, у кого есть сила. Взять чужое просто. Мужчина тот, кто построил дом, заметьте, построил, а не отнял, воспитал сына и посадил дерево. Писатель, поэт — это рупор. Сталин это прекрасно понимал. Он использовал таких, как Горький и Маяковский. У одного тщеславие, у другого прелюбодеяние. Самолёты «Максим Горький», пароходы, улицы города. И это заметьте, при живом-то. От такого признания, себя великого, того и гляди крыша поедет.

Выходя из библиотеки с книгой под мышкой, почти у самого выхода с клуба он встретил замполита.

— Слышали новость, Василий Петрович?

— Нет, не слышал. Какая новость?

— Очередной вождь приказал долго жить.

— Что-то наши йоги посыпались.

— А почему, Василий Петрович, йоги?

— Ну, как же, полковнику управлять полком можно только до пятидесяти. А дальше, говорят, стар и немощен. А управлять государством в семьдесят пять можно. Они, наверное, там все йогой занимаются, только вот мне кажется, не до конца они её освоили, через год идут друг за дружкой туда, — Бурцев показал большим пальцем вверх.

Через три дня телевидение показывало похороны очередного вождя.

Они уходили в небытие друг за другом с периодом чуть больше года. Вся страна всматривалась в экраны телевизоров, где шла прямая трансляция похорон. Всем интересно было угадать конец этого спектакля — кто же в нём будет главный герой? Тот, кто возглавлял комиссию по организации похорон и был главным героем этой трагикомедии. По традиции, сложившейся в Кремле, он становился руководителем страны.

— Какая нелепость, очередной «похоронмейстер» становится вождём, верным ленинцем, Путь к власти таков: без народа, без его выбора, без конкурента, без программы, очень просто — надо стать главным при похоронах, — думал Бурцев. Он глядел в телевизор. В его душе всё кипело. Хотелось выключить, но досмотрел. В это время на Красную площадь выехал лафет с телом вождя.

— Безбожники! — воскликнул он. — Это где же, в какой стране, — шептал он, — устраивают кладбище на центральной площади. Там лязгают металлом гусениц и грохочут двигателями танки и тягачи, везущие на себе смертоносные ракеты. Раздаются крики «ура» и бравые марши. Подвыпившая публика поёт и танцует, машет флажками, стоящим на мавзолее вождям. А те, взобравшись на гробницу коммунистического фараона, пьют коньячок и закусывают икоркой с устроенных внизу столов, спрятанных от глаз ликующих демонстрантов. Шабаш ведьм на могилах усопших. Только дьявол мог придумать такое и осуществить с помощью своих учеников — отрицателей всего духовного, бальзамирующих и устраивающих культ мёртвой материи.

По сравнению со своими кремлёвскими небожителями, новый председатель похорон был молод. Уже на следующий день на пленуме ЦК он был провозглашён генеральным секретарем. «Король умер, да здравствует король». Вождь свою речь толкал без бумажки, чем и импонировал народу. Он ещё не страдал старческим маразмом, поэтому мог легко общаться с толпой. Появлялся на публике, где собирал вокруг себя толпы зевак, коим и бросал краткие речи, похожие на программные заявления. Программы как таковой не было. Были отдельные слова «Свобода слова», «Консенсус», «Перестройка». Чиновники подстроились, и эти слова замелькали по всем газетам — «На крутом переломе», «Прожектор перестройки», но что и как перестраивать никто не знал, да и не хотел. В газетах опубликовали биографию вождя. Вся страна узнала, что новый генсек бывший комбайнёр. Судя по его речи, он им и остался. Ставя ударение на не тот слог, выглядел смешно, чем и стал объектом для пародистов. В отличие от всех предыдущих вождей, он появлялся везде со своей женой. По своей красоте, блистательному уму, умению модно одеваться, сдержанно себя вести она превосходила, не только всех кремлёвских дам, но и самого генерального секретаря. Интеллигенция стала сочинять о новом вожде анекдоты и частушки, примерно такие: «По Союзу мчится тройка: Миша, Рая, перестройка». Простой люд в смысл его речи не вникал; им нравилось, что он говорит без бумажки и подолгу. Был он человеком глупым или умным, сказать однозначно нельзя. Он был человеком своего времени, руководителем, востребованным народом в данный момент. Но одно с уверенностью можно сказать, что по сравнению со всеми предыдущими вождями он не был ретроградом-догматиком, был прогрессивен, за что и сыскал уважение на Западе. Как только появились первые признаки реформ, и приоткрылась дверь на Запад, в страну ворвался свежий ветер перемен. Но, это Россия, и её надо знать. Новый вождь был плохим историком и не знал, что свежий ветер в России всегда приносит «простуду», после которой может наступить летальный исход у того, кто его пустил. Как водится, от этих перемен страдает, больше всего простой люд, который их то и жаждал. Зверь, коим является русский чиновник, почувствовав свободу и слабость власти, ещё больше звереет. До Москвы далеко, а чиновник рядом. Хамство, коррупция, протекционизм, беззаконие стали процветать на местах во сто крат больше. И застонал люд. Стали непопулярными затеянные реформы, и это пронизывало все слои общества, в том числе и прогнившую, глубоко коррумпированную армию. Бардак пошёл по всей стране. Никто не хотел работать. У всех чиновников была одна мечта — хапнуть. Но, «там, где тонко, там и рвётся» — говорит пословица. И это «тонко» оборвалось. Грянула чернобыльская беда. Полк Бурцева был поднят по тревоге и направлен для ликвидации последствий аварии на чернобыльской атомной станции. Все поднятые по тревоге войска были отправлены поспешно, без надлежащих средств защиты. Их подвозили потом и не в полной потребности. Задачи никто не ставил, потому, как всё проходило в рамках большой секретности.

На командном пункте штаба по ликвидации последствий Бурцев встретил генерала Малинина. Тот был командующим армией, когда Бурцев принимал полк. Вскоре ушёл на повышение в Киевский Округ, а сейчас возглавлял штаб по ликвидации.

— Товарищ генерал, полк прибыл, разрешите уточнить задачу, — доложил Бурцев. Генерал узнал Бурцева, подал руку, спросил как дела.

— Через час совещание на КП, приходи, там поставлю задачу. А сейчас некогда — Москва на проводе ждёт.

На командном пункте собралось много офицеров. В огромной палатке почти не было места. Бурцев пробежал глазами, и нашёл его только в переднем ряду, почти у самых столов, где над картами колдовали офицеры-операторы. Офицер оперативного отдела проверял всех прибывших по списку, громко выкрикивая фамилии. В ответ с разных концов палатки доносилось короткое «Я» или протяжное «Здесь». Офицеры вели разговор друг с другом, в палатке стоял гул. Все понимали, куда их привезли и для чего они здесь. Получать дозу от невидимого убийцы никому не хотелось. Все ругали разгильдяйство, распущенность и сетовали на то, что все огрехи и дыры затыкаются военными, хотя предназначение армии совсем иное. В это время зашёл Малинин. Разговор затих.

— Товарищи офицеры, — скомандовал полковник. Все встали.

— Прошу садиться, — сказал генерал и своей привычной походкой «уточкой», раскачиваясь из стороны в сторону, направился к столу.

— О том, что произошёл пожар на атомной станции уже, наверное, знают все, — сказал генерал. В палатке стояла гробовая тишина. — Ну, вот и хорошо, что все уже морально настроили себя, — продолжил он. — Нам приказано ликвидировать последствия этого пожара: провести дезактивацию местности, убрать заражённый грунт с территории станции, отселить из зоны заражения всех людей. Операторы распределили воинские части по секторам. Каждому полку будет определён свой сектор.

Поднялся полковник.

— Трудно нарезать участки, товарищ генерал. Химики не могут определить конкретную зону заражения.

— Химики, в чём дело?

Поднялся полковник химвойск и чётко доложил.

— Зону заражения можно определить только практическим путём. Все формулы, расчёты в справочниках даны на ядерный взрыв, где есть мощность взрыва и какой он: воздушный, наземный или подземный, направление и скорость ветра в момент взрыва. В данном случае это все не подходит. Произошёл выброс радиоактивного вещества в атмосферу.

— Это что же вы предлагаете — методом «втыкаю дозиметр»! — раздраженно повысил голос Малинин.

— Практически, да.

— Да вы себе представляете, какой это объём работы? Это же большие площади, за год не успеем. Мы здесь и погибнем в этом радиоактивном аду. И что прикажете, товарищ полковник, доложить туда, — генерал показал пальцем вверх, — что войска сидят и не знают, что делать. А начальник войск химической защиты не способен со своими офицерами определить зону. Дай сюда карандаш! — крикнул Малинин на оператора. Полковник взял со стола карандаш и подал Малинину. Тот подошёл к карте и волевой рукой очертил на ней круг, в центре которого оказалась АЭС. Операторы промерили расстояние от центра круга до жирной красной линии, нанесённой Малининым. Получилось ровно тридцать километров.

Так родилась пресловутая тридцатикилометровая зона, откуда началась эвакуация людей. Никто не задавал вопроса, есть ли в этой зоне радиация, зона должна быть больше или меньше. Может быть в селе, находящемся в этой зоне, вообще не было радиации, потому как ветер дул в противоположном направлении. А может быть в сёлах, находящихся в не зоны, радиация была во много раз больше, потому как ветер дул в их сторону. Там наверху решили, дескать, военные специалисты знают. Ими определена зона заражения. Они для этого учились. И начался исход граждан с нажитых мест. В местах, где не отселяли, у людей появлялись и развивались различные болезни эндокринной системы. Радиация пожирала их заживо. Пройдет время и от полученной дозы в расцвете сил скончается генерал Малинин, так же как много других ликвидаторов последствия чернобыльской аварии. И всё это происходило от бездушия и некомпетентности, засевших комвождей в Кремле.

Вечером после трудового напряжённого дня Бурцев сидел в палатке со своими заместителями.

— Может, в картишки перекинемся? — спросил зампотех Сутягин.

— А ну их, что-то голова болит, — ответил замполит Воронин.

— Вот и у меня башка трещит, — Сутягин нагнулся и достал из-под кровати вещевой мешок и извлёк из него фляжку.

— Спирт будете, Василий Петрович?

— Спасибо, не хочу.

— А я вот уже второй приём делаю. Говорят, спирт радиацию отшибает. Голова болит — это от радиации.

— Откуда вы взяли, Сутягин, эту глупость, — сказал Бурцев. — Она у вас от спирта болит.

— Нет, не от спирта. Спирт, наоборот, от радиации помогает, мне тесть рассказывал. Когда Берия атомную бомбу на людях испытывал, тесть был там подопытным кроликом. Говорит, спирт всем давали.

— Спиртом спаивали, чтобы не боялись, — засмеялся Воронин, — пьяному море по колено.

— Тесть говорил, что тот, кто не пил, давно уже умер. А тесть спирту нажрался, он вообще любитель этого, поэтому и живой остался. Правда, весь больной, но живой.

— Так, может быть, мёртвым и лучше, — возразил Воронин.

— Не знаю, может быть и лучше, но я туда не спешу. Власть сволочная, — бормотал захмелевший Сутягин.

— Чем же она тебе насолила, эта власть? — спросил Воронин. Бурцев прилег на кровать, не раздеваясь, прикрыв глаза от света полотенцем.

— Спрашиваешь, власть, чем не угодила, — грозно посмотрел на Воронина пьяный Сутягин. — Они бросают сюда без средств защиты войска. Солдаты голыми руками грузят заражённый радиацией мусор. Где спецтехника? Где спец войска? Нет их. Они же кричат, что готовы отражать любую атомную агрессию. А представь, многомиллионные города, и туда падают ядерные бомбы. Что будем голыми руками завалы разгребать? Мы сейчас с сотней сёл не можем справиться, потому, что ничего нет, вот и гребёт солдат лопатой, вдыхая радиоактивную пыль. О здоровье этого солдата никто не позаботится. Нам приказали и вперёд. А этот приказ преступный. Солдаты в разрушенный реактор заскакивают, минут десять мусор покидают и назад, следующих туда. А там радиация, в тысячу раз превышает допустимую. О том, что этому солдату надо детей рожать и семью кормить, никто и думать не хочет. Сидят там в Кремле, отгородились от людей.

— О, Сутягин, по тебе уже давно камера плачет, — сказал Воронин.

— Вот так всегда — чуть что «враг народа». Был бы тридцать седьмой год, ты бы в миг донёс. Так и живём дятлами, тук, тук, тук — стучим друг на друга, — Сутягин постучал пальцами по табуретке. А они изгаляются над нами как хотят. Что, может, я не прав? Авария на станции, идёт выброс радиации, всё вокруг заражается, а эти сволочи гонят людей на демонстрацию. Этот кремлёвский болтун, «даду, даду», консенсус грёбаный, он, что не знал или не соображал, какая беда на нас свалилась. Почему не успокоил этих местных коммунистических божков и не отменил этот цирк с флажками и транспарантами. Потому как, ему на людей наплавать. И наплевать на этих пацанов, что лезут без средств защиты в реактор. Нет у тебя спецтехники, специально обученных людей, стань на колени перед всем миром и проси помощи у запада. Прекрати надувать щёки, что ты лидер великой страны. Хотя, какая она там, в задницу великая. Ну не губи ты этих мальчишек. А пожарники, которые в первые часы тушили эту станцию, они же без средств защиты несколько часов были в живом реакторе. Станций настроили, а специальные пожарные подразделения создать забыли. На это денег пожалели. Потому что начхать им на этих людей. А, на мой взгляд, есть в этом городе АЭС, должна быть и организация с обученными людьми и спецтехникой, для тушения пожара и для таких вот дел, какими мы сегодня занимаемся. Иначе же какой смысл их строить. Их же строят как бы для улучшения жизни человека. А о безопасности этой жизни никто не печётся. Абсурд какой-то.

Выпитый спирт дал свои результаты. Сутягин затих, не раздеваясь, лёг на кровать и захрапел.

После приезда из Чернобыля Бурцев нашёл в почтовом ящике перевод. Это Колесников прислал деньги за мебель. Вечером зазвонил телефон. Бурцев поднял трубку и услышал женский голос.

— Здравствуйте, Василий Петрович, это Оля Колесникова. Я вам деньги выслала.

— Спасибо, сегодня приехал из командировки, нашёл перевод в почтовом ящике.

Завтра пойду на почту. Ну, как, подошла вам в трёхкомнатную мебель?

— Я её продала.

— Стало быть, не подошла. А как Лёня поживает, как ему служится на новом месте?

— Лёни нет. Месяц как похоронили.

— Что случилось?

— Обширный инфаркт. Вечером пришёл с работы, схватил приступ, вызвала скорую помощь. Пока та приехала, он умер у меня на руках. В штаб его так и не взяли. Всё тянули, тянули с приказом, пока не ушёл командующий. Пришёл новый взял другого человека. У нас сейчас новый комдив и этот начал на Леню давить: расчищал место для какого-то протеже. Лёня с ним поругался, пришёл домой, и всё случилось. Я во всём виновата, — заплакала Оля. — Лучше бы мы поехали сразу туда, в эту дыру.

— Примите мои соболезнования и не корите себя. Вы же ни в чём не виноваты. Он не должен был ехать туда. Пособие на детей оформили?

— Нет, не дали. Пошла к комдиву, а он дал бумагу, что умер не при исполнении служебных обязанностей. Говорит, если бы на службе его схватил инфаркт, тогда бы другое дело, а сейчас придётся судиться.

— И как же вы теперь?

— Ребята на похороны собрали, кручусь на двух работах. Учительствую и ещё вечером кабинеты и лестницу мою. Мне бы только девочек выучить.

Утром Бурцев ушёл на почту, получил деньги и тут же их отправил Колесниковой. Как-то поздно вечером зазвонил телефон. Звонила снова Оля.

— Что же вы делаете? — начала она. — Зачем же вы деньги назад прислали?

— Все ребята на похороны Лёни сдавали, я же тоже с ним служил.

— Так это же много.

— Каждый, Оленька, дает столько, сколько сможет.

— Спасибо, Василий Петрович, вы извините, что я так поздно звоню. Пока лестницу помыла, пришла домой, вижу перевод.

— Оля, я не ложусь рано спать, мне жаль расставаться с прожитым днём, потому что завтра будет такая же канитель. Вечером читаю допоздна книги. С ними намного интереснее жить.

Они попрощались.

До чего же измученные и обездоленные люди, служившие этому государству — эти рабы в погонах. «Я готов по приказу партии и правительства стать на защиту моей Родины Союза Советских Социалистических Республик» — так говорится в Военной присяге. Но партия и правительство жульничали и использовали военных на задачах, несвязанных с защитой Отечества. Они убирали урожай на целине, устраняли последствия техногенных катастроф как чернобыльская, были подопытными кроликами при взрыве ядерных и химических фугасов. Поддерживали сомнительные режимы в Африке в Азии и участвовали там в войнах. Расстреливали демонстрации, как в Челябинске. Рабы были удобны партии и правительству, на их содержания тратились мизерные деньги. Солдату платили три рубля пятьдесят копеек, а раб среднего звена капитан — майор получал двести двадцать рублей, в то время как токарь среднего разряда получал четыреста рублей без учёта премиальных. Они носились по захолустным гарнизонам нашей необъятной страны, ютились без квартир, снимая углы. У них не было паспортов, а только удостоверение личности — ведомственный документ, по которому раб не мог поехать не только в туристическую поездку за границу, но и передвигаться свободно в своей стране. Для этого вышестоящий раб выдавал ему отпускной билет, где указывался населенный пункт, куда едет отпускник, и там он у местного раба должен был стать на учёт. Уйти в отставку по собственному желанию и заняться любимым делом они не могли. Это в царской армии «душитель» царь разрешал своим офицерам покидать армию, а «народная» коммунистическая власть этого не позволяла — только по дискредитации с лишением офицерских званий и наград, или же по болезни. Уходя в запас, офицеры оставались жить в военных городках, дальних гарнизонах. Поменять место жительства зачастую было невозможно. К тому же в министерстве обороны был список городов, в какие офицерам после увольнения не разрешалось селиться. И только элита этих рабов жила по советским меркам более-менее сносно. Генералы служили в основном в крупных штабах, которые размещались в больших городах. Оклады у них были гораздо выше, чем у остальных, им сразу предоставлялись квартиры. Служебные машины, которыми они пользовались как личными. Да и в большом городе, согласитесь, приятней жить, чем в песках на Кушке или в занесённом снегом северном посёлке.

Военный человек ничего не мог обжаловать потому, что в той же присяге был такой пункт: «если я нарушу эту присягу, то пусть меня настигнет суровая кара советского закона и всеобщее презрение трудящихся». Не знаю как на счёт презрения, но кара закона настигала, тех офицеров, которые отказывались ехать в горячие точки планеты. Эти войны никак не были связаны с защитой Отечества, но, тем не менее, офицеры подвергались суду, который был подчинён этой же партии и правительству. Пройдет время и партия докажет свою несостоятельность, народ выгонит её из Кремля. Придут к власти новые люди и новые партии. Они назовут себя демократами, но станут ещё хуже: будут разъезжать по европейским курортам, давосам и куршевелям, строить виллы не только на Рублевке, но и за границей. Когда министру, даме японской внешности, лидеру демократов зададут вопрос: «Что делать, люди голодают»? Она изречёт, знаменитую фразу: «пусть собирают в лесу ягоды и грибы и с этого живут». Народ сбросит и эту партию. К власти придет ещё одна. Но как сказал один из часто меняющихся премьеров: «Какую бы мы партию не создавали, все равно получается КПСС». Потому что мы родом все из этой партии. У народа наступит усталость, он больше не сможет терпеть издевательств над собой. Постепенно будет выходить из нас чувство раба. Суды также останутся карманными. Острый на язык народ назовет их «басманным правосудием». Но этому все равно придёт конец. Народ стал понимать, что дальше так жить нельзя, и будет сбрасывать третью, четвёртую, пятую партии, пока не наступит порядок в стране.

А пока что на дворе стояли девяностые годы, и коммунистическая власть продолжала насиловать своих граждан.




Глава 12


Страна заразилась эпидемией, которая называлась «перестройка». Это модное слово зазвучало на всех партийных собраниях, конференциях, пленумах и съездах. Главное политическое управление в войска спустило указание: «Со всеми военнослужащими провести политические занятия на тему: Перестройка — это…». Хотя после слова «это» шли ответы, в которых говорилось то же самое, что и до перестройки. Многоточие так и осталось, потому что, как перестраивать и что перестраивать, не знал даже сам архитектор. Он не понимал, что реформировать эту идеологию нельзя. У неё были изначально больные корни. Но популист Горбунов пытался это сделать. Он бросал в публику всё новые слова, неизвестные обывателю. Однажды он сказал очередной толпе: «Мы будем бороться за наш социалистический плюрализм». Конечно же, из уст коммуниста это слышать было смешно. Плюрализм (множественный) — это философское учение, утверждающее, что в основе мира лежит множество самостоятельных духовных сущностей, в противовес монизму, признающему одно начало, материю либо дух. И как же коммунист, марксист, а стало быть, материалист Горбунов покусился на основу основ — философию марксизма — диалектический материализм. И это, кухаркины дети подхватили. Красивое словечко замелькало на страницах журналов и газет. О нём каждый день говорило радио и телевидение. Что такое плюрализм, мало кто из простых людей знал, но на партийных собраниях пытались выговорить эту неудобную латынь. Но, то, что плюрализм социалистический, это уж слишком. Переводя это на нормальный язык: одни говорят, есть социализм, другие говорят его нет, третьи — есть, но на половину, четвертые на одну треть и так далее. И мнение каждого надо признавать. Вот, что означала эта фраза.

Горбунова раздражала заржавевшая, неповоротливая система. Отсутствие свободы душило страну. Она в агонии задыхалась. А Горбунов не понимал одного, что в России, как только слабеет власть начинается смута. В обществе назревал кризис. Необходимо было выпустить накопившийся пар. Бурно зашевелилась интеллигенция. Если раньше её держали на цепи, и она была довольна миской похлёбки и пусть не совсем просторной будкой. Правда, иногда хозяин мог ее побить палкой и посадить в клетку, но и это её особо не раздражало, то, сейчас, когда расковали цепь, она почувствовала свободу. Бегала по двору размером в одну шестую суши земли, кидалась на забор, норовя вырваться туда и посмотреть, что же там за этим железным занавесом.

В первую очередь Горбунов решил обновить ЦК. Это, вообще-то, понятно и свойственно для любой власти — избавиться от старого окружения и ставить своих. Для начала он решил покончить с претендентами на власть. Его бывший конкурент, секретарь московского горкома был снят. На его место был назначен из глубинки, секретарь свердловского обкома Борис Соснин. Ставя его на должность, Горбунов надеялся, что пришедший из глубинки Соснин, не связанный с московской номенклатурой, будет ему благодарным, и служить преданно. Но он глубоко ошибался: не связанных тайными узами с московскими чиновниками, секретарей обкомов не бывает. Все они были подвешены на тайные нити, которые дёргались тем или иным чиновником из Кремля, и каждый кремлёвский кукловод старался протянуть повыше свои куклы, чтобы в Москве их использовать в борьбе за власть. Так же был, вытянут Андроповым в Москву и сам Горбунов. Система до наивности простая. Расставляй на местах своих людей, а те приведут тебя к власти. Она была опробована ещё Сталиным. Таким же путём шли и последующие вожди.

Соснин не был человеком Горбунова. Придя в Москву, он усилил ряды противостояния. Был прекрасным популистом: появлялся на публике в магазинах, ездил в троллейбусах. Правда за этим троллейбусом шла служебная машина. Проехав одну остановку в общественном транспорте, напустив простому люду в глаза туман, он сходил на остановке, садился в машину и ехал по своим делам. И этот дешевый трюк срабатывал. По Москве пошла молва об истинно народном секретаре обкома. С помощью дешевого популизма Соснин стал набирать авторитет. Это не нравилось Горбунову — не может быть у народа два вождя. О том, что Соснин болел алкоголизмом, Горбунов не знал. Тогда все секретари хорошо пили, не пьющий секретарь считался чужаком в стане коммунистических бонз. Но, когда Соснин стал не появляться на заседаниях политбюро, в горкоме, находясь в состоянии запоя, Горбунов занервничал и решил его убрать. Но лагерь противостояния рос, не давая Горбунову стать полновластным хозяином Кремля. Людей, недовольных Горбуновым, становилось всё больше. И не только из-за его деятельности.

В отличие от разжиревших жён партийных чинов Рая выглядела импозантно. Это дразнило кремлёвских жён, а те жужжали по ночам в уши своим мужьям. А, как известно: мысли, менталитет мужа формируется дома женой. В результате в среде высших партийных кругов нарастало недовольство в начале Раисой, а затем и самим Горбуновым. Однажды, на заседании политбюро, подвыпивший Соснин высказал дерзость в лицо Горбунову:

— Вы не руководите страной, — сказал он. — Страной руководит ваша жена.

— А вы горкомом с бодуна руководите, вы же трезвым редко бываете, — парировал Горбунов.

Этот дерзкий выход оскорбил Горбунова. Противостояние переросло в явную войну. Вся недовольная Горбуновым номенклатура увидела в Соснине лидера, способного прийти к власти. Раскол в партийных рядах самой верхушки стал явным. И этот раскол приведёт к распаду страны, но это потом, а сейчас Горбунов на всю страну объявил о новой задаче партии — это была борьба с пьянством и алкоголизмом. Он добился постановления ЦК, где чёрным по белому было написано: «Отстранять от должности партийных руководителей, склонных к пьянству». Теперь Соснина он мог брать голыми руками. Но, борясь с Сосниным, он ввёл в стране по сути дела сухой закон, чем противопоставил себя народу. Его популярность стала падать. Виной всему было его незнание России.

В комедии «Первый винокур» Л.Н.Толстого старый чёрт говорит мужицкому чертёнку: «Ну, молодец! Заслужил краюшку. Теперь только бы вино пили, а они у нас в руках всегда будут». И в этой подчинённой бесам стране целиком слушались бесов. Строчили друг на друга доносы. Охраняли, жгли и убивали друг друга в лагерях. Загадили реки, озера и всю вокруг территорию. Оскверняли храмы, воровали иконы и не только у Бога, но и друг у друга, воровали всё, что плохо лежит и пили, пили, пили. И вот с этим бесовским злом решил бороться сам бесопомазанник.

Везде прошли партийные собрания для острастки, некоторых сильно пьющих снимали с должностей. Машина закрутилась, борьба пошла полным ходом. Милиция отлавливала на улицах пьяных мужиков и кидала в вытрезвители. Все эти заведения были переполнены.

— Смотри, Вася, не нарвись, — говорил комдив. — С выпивкой будь поосторожней, пока не наполнят весь этот поезд. Когда все вагончики заполнят и поезд укатит, затихнут, тогда и выпить можно. Сегодня был у секретаря райкома. Мужик уже перестроился. В кабинете вместо бутылки чайный сервиз ставили, правда, в чайнике вместо заварки коньяк был, вот и пузырили из него. Отдыхал в Крыму, жалуются крымчане: их заставили вырубить все виноградники. Не выдержав этого, на чердаке повесился знаменитый селекционер — виноградарь, учёный.

Бурцев умел ладить с людьми и сейчас на новом месте с комдивом он также нашёл общие точки соприкосновения, вернее нашёл эти точки сам комдив. Бывают в жизни такие люди, обладающие определённой энергией: не знаю, с космоса она или от Бога, но знаю, что к обладателю такого дара льнут люди, чтобы пообщаться и поделиться самым сокровенным. Из таких людей в старину, наверное, получались колдуны и шаманы и к ним шли люди со своими болезнями, горем и бедами. Таким даром и обладал Бурцев. Хотя он до конца и не осознавал этого, но всегда чувствовал к себе уважение людей. В поисках такой отдушины и зачастил к Бурцеву комдив. Он был лет на десять старше Бурцева, успел повоевать в Анголе и в Афганистане, был на хорошем счету у командования, считался перспективным офицером. Но этой осенью в конце ноября случилась трагедия. Конец осени — это короткие дни и сильные туманы. Вечером на служебной «Волге» водитель вёз из города его жену и дочь. В тумане он не увидел стоящий на дороге каток, который оставили горе-дорожники. Водитель и жена скончались на месте, а дочь, не приходя в сознание, спустя неделю. Получив такую травму, искореженная войной душа, больше не смогла бороться. У него не было настоящего, а коль нет его, стало быть, и нет будущего. Он жил только прошлым, войной в Афганистане и мечтал туда снова вернуться. И в это прошлое он мог возвращаться только с помощью бывшего на войне Бурцева. Всегда начинался разговор со слов: «Вася, а ты помнишь в Афганистане?» И дальше шёл один монолог — длинный рассказ о каком-нибудь бое или интересном случае. Иногда эти рассказы повторялись, когда комдив был сильно пьян. А пьяным он становился всё чаще и чаще.

Сегодня, как обычно, он зашёл к Бурцеву домой и поставил на стол бутылку.

— Ты себе, Вася, наливай на самом донышке, чтоб не спился как я. А мне можешь всё остальное, не могу её один пить.

— А зачем же тогда пьёте?

— И без неё не могу.

— Может быть, Юрий Владимирович, надо бы и побороться?

— А зачем бороться. Скоро «консенсус» все виноградники вырубит, западные вина будут не по карману, а водки уже и сейчас нет, вот эту еле взял. Мужики завелись, друг дружке морды бьют, думал и мне перепадёт. И чего это, Вася, наши вожди всё с растениями борются. Этот с виноградниками, а Хрущев с пшеницей боролся, всё кукурузу сеял. Я служил на севере, и там пытались её культивировать. Мозгов у них нет что ли? Ну и чего они добились? В булочных, помню, очереди километровые были, как сейчас за водкой. Хлеб из кукурузной муки был — есть невозможно. На следующий день как камень. Солдаты баловались. Возьмут холостой заряд, засунут буханку в ствол вместо снаряда, по соседнему танку как вмажут этой буханкой, аж броня трещит. Не тем они занимаются, борются с чем-то непонятным. Мужика надо из «свинарника» вытаскивать, чтобы он жил нормально.

— А как из него вытащишь, если замкнутый круг. Бюджет-то алкогольный. Люди в стране работают фактически за водку. Сейчас стали бороться с пьянством, бюджет не дополучает огромных денег.

— Ты прав, экономики нет, она в основном военного предназначения. Помню, когда дочь ещё жива была, стала просить меня, чтоб я ей джинсы купил. Поехали мы с ней на рынок, пол дня потеряли — у спекулянта одного нашли. Двести пятьдесят рублей отдал — половину зарплаты комдива. Так что ж это за экономика, если штанов нормальных сшить не можем. Мой друг во Владимире на оборонном заводе работает. Их, кроме оружия, заставили выпускать ещё швейные машинки и мясорубки. У них новейшие станки с программным управлением на сталь рассчитаны, а корпус швейной машинки — из чугуна. Говорит всё забивается, станки ломаются, программу запустить нельзя. Одним словом, на «коленке» всё клепают. А модель машинки — «Зингер», которую после Победы из Германии привезли, только название изменили. В мире уже лет тридцать таких не выпускают. Все склады забиты, никто их не берёт. Вождь думает, что, сидя в Кремле, шашкой махнул, и вмиг вместо танка мотоцикл сделают. Мир давно от этого отошел: все механизировано и роботизировано. Водка, нефть, да армия — вот на чём и держится это государство. С водкой поборолись, один столб подпилили. Армия слабеет. Ты же знаешь как «консенсус»» к ней относится. То ли он генералов боится, то ли ненавидит военных. Бывает, что у человека аллергия на мундир. Осталось упасть цене на нефть и этому Союзу п…дец придет.

— Ну, это вы уж слишком драматизируете.

— Придет, придет! Почему драматизирую! Раньше империи, какие были? И где они? Почему ты думаешь, что мы особенные.

— Мне один афганец, замечу, весьма эрудированный, в беседе со мной высказал примерно такую же теорию — о неизбежности гибели Советского Союза по причине ослабления силовой составляющей, и рождения десятка мелких правителей на местах.

— А ты что, считаешь, он не прав? Вожди в республиках спят и видят себя без Москвы. Она им вроде бы, как и не нужна. Нефть, газ, металл — всё в республиках. А в Москве только одни кабинеты, а если ещё и на армию смотреть сквозь пальцы и держать её в нищете — всё обречено на гибель и развал. Это же известная теория развала империй. Только вот жаль, что там, наверху, не признают это государство империей, а то эта теория им бы как раз подошла. Ты думаешь, из-за чего они распадаются. Из-за разложения элиты. Римская империя как развалилась? Знать выставляла свои богатства на показ. Дразнила бедноту. Дворцы, бассейны, наряды, кареты и самое страшное — высокомерие. Богатый кушал только лёжа на боку. А попробуй кушать лёжа на руке — трудно. Для этого они держали слуг, чтобы те клали им в рот. Доигрались, в одночасье всё рухнуло. Вот и наша элита тоже играет с огнём, всё дальше удаляется от народа. И это не важно, под какой идеологией мы живём. Главное, какое соотношение бедных и богатых. И чем больше эта пропасть, тем быстрее развал. И будет дробиться до тех пор, пока элиты этих раздробленных частей не поймут, что народу надо давать жить, что в стране должно быть больше пятидесяти процентов среднего класса. Только тогда наступает стабильность. А они пудрят людям мозги, и с растениями борются. Бороться надо с нищетой. Давать людям экономическую свободу и они сами победят нищету. Государство — это судья на поле со свистком. А все остальные в экономике игроки. А наше государство и со свистком бегает, и в ворота норовит забить.




Шло время. Бурцев с каждым днём все убеждался в правоте комдива. Огромная бетонная глыба, именуемая Советский Союз, имела в себе стальные стержни. Они шли от Москвы в столицы республик, оттуда в области и районы, и так до самого предприятия. Всё это было покрыто сетью силовых структур, внутри которых тоже была руководящая и направляющая роль партии. Вся страна была пронизана сетью арматуры. И ни одна республика, ни один край или область из этой сетки вырваться не могли.

На съезде народных депутатов Горбунов был избран первым президентом Союза. Тут же провозгласили о ликвидации шестой статьи Конституции «О руководящей и направляющей роли партии». В огромной глыбе бетона вмиг исчезла арматура. Она просто проржавела изнутри. От цельной глыбы бетона начали отваливаться куски. Первыми заявили о себе прибалтийские республики. Там появились партии и союзы. О своем праве на самоопределение заявила Литва, за ней последовали остальные. Горбунов в отчаянье бросил на эти республики войска. Озлобленные, униженные нищетой военные воевать за Горбунова не захотели. Но все равно, в Вильнюсе и в Риге пролилась кровь. Все члены Политбюро, высказывающие дружное «одобрям» своему генеральному, сейчас смотрели на него враждебно. Экономика рухнула. Увидев свою беспомощность и неспособность управлять страной, Горбунов все внутренние дела возложил на премьера, а сам занялся внешней политикой. Делая одну уступку за другой, он полностью выдал Западу всю агентурную сеть, за что и стал врагом у работников силовых структур и, особенно, у кэгэбистов. А КГБ — это власть. Тайные нити ставили и убирали тех или иных руководителей. Поссорившись с этой структурой, Горбунов обрек себя на потерю власти. Но он знал, что делал. Рано или поздно с властью приходится прощаться. Без власти, а ещё и без денег, жить ещё хуже. За все эти уступки ему было обещано большое вознаграждение. И Запад не поскупился. Его сделали лауреатом двух премий: Нобелевской и премии Фиджи. Теперь он был полностью подвластен Западу. А там, в спецслужбах разрабатывали только одну стратегию — с помощью Горбунова развалить «империю зла». Если не развалить, то хотя бы ослабить до такого состояния, чтобы в ближайшие полвека Союз не мог претендовать не то чтобы на первую державу, но и в первой десятке не был бы. Наконец-то, сбылась мечта Гитлера — многонациональная держава распадалась изнутри. С этой надеждой он шёл когда-то на Москву и просчитался. А теперь, благодаря кучке бездарных руководителей, это всё случилось. Страна была на грани коллапса. Дефицитом было всё: одежда, еда и даже такие мелочи, как туалетная бумага. Оскорблённый и униженный народ больше не мог этого терпеть.

Бурцева в это время откомандировали в Западную группу войск. Когда он прибыл в Германию, был поражён аккуратностью, пунктуальностью и дисциплинированностью немцев. Начавшийся развал в центре Союза сюда ещё не дошел, но он дойдёт. Кремлёвская бездарность коснется и сателлитов. Но это потом, а сейчас Бурцев увидел изобилие продуктов в магазинах, отсутствие нищих и грязи на улицах. После той голодухи и очередей с драками за вареной колбасой, его особенно поразили магазины с сотнями сортов колбас, сыров. Не знаю, правда или нет, но ходила среди советских военнослужащих легенда. Однажды советская туристка, будучи в ГДР, зашла в продуктовый магазин, увидев такое количество колбас, воскликнула: «за что»?! И упала в обморок. Василий вспоминал, когда они были на учениях под Калининградом, зашли с Ворониным в магазин в городе Черняховске. За прилавками огромного универсама стояли девушки, а на прилавках одна только мойва.

— Что у вас можно купить? — спросил Воронин у девушки.

— Только нас, — пошутила девушка, — выбирайте любую. И все хором засмеялись. Даже за талоны, которые ввело правительство Горбунова, нельзя было ничего купить. Огромная страна с большими человеческими ресурсами, с одной шестой суши земли, с одной четвертой запасов леса всей планеты, с огромными запасами золота и серебра, платины и меди, алмазов и изумрудов, нефти и газа, бездарностью — бездеятельностью и болтовнёй правителей доведена до разрухи.

— За какие грехи страна-победитель живет во сто раз хуже побеждённых, — думал Бурцев. Они тоже строят социализм, но он почему-то оказался другой. Выходит идеология не во всем виновата, а виноваты сами люди. Прав был Бердяев: «в России всегда старались распределить и уравнять, но не производить и творить». Из-за этого революцию совершили. Все бредили одним — отнять и поделить. Господа радикалы хотели разбудить русского мужика. Ну, разбудили, дальше что? Россия как была по определению Карамзина, так и осталась «воровской». Словно гниль засела в нашем обществе, и мы никак не можем победить воровство, взятки и бюрократию. А самое основное и постыдное — это рабство. То рабство, которое отменил Александр второй, осталось у нас в душе. Оно мешает нам жить. Никакие манифесты отменить его не смогут, поэтому и позволяем мы власти творить над собой всё, что вздумается. Каждый в этой стране ощущает себя рабом, а тот, кто проберётся в эшелоны власти, восклицает: «Ура, я не раб, я рабовладелец». И никакие революции, реформы и кровопролития не изменят сути вещей, пока человек сам не захочет жить по-человечески.

Полк, который принял Бурцев, был полного состава, почти две тысячи человек. Он размещался в небольшом немецком городке, где размещался и штаб армии. Штаб дивизии находился в двадцати километрах. Командарм в полку бывал чаще, чем непосредственный начальник, комдив. Со всеми армейскими начальниками у Бурцева сложились хорошие отношения. Дивизионные начальники служб в полку почти не появлялись. За это в дивизии полк Бурцева называли «придворным». Как только принял полк, он привёл в порядок запущенные, казармы, отремонтировал столовую.

Спустя полгода городок выглядел ухоженным. Солдаты занимались боевой подготовкой. Только здесь Бурцев ощутил полноту той службы, чем должен заниматься каждый офицер. То, о чем он мечтал с курсантской скамьи.

В кабинет Бурцева вошёл Черняк, начальник штаба полка.

— Разрешите войти, товарищ подполковник?

— Входите, Евгений Иванович, зачем спрашиваете, коль зашли.

— Звонили немцы, в гости рвутся.

— Какие немцы?

— Наши друзья. За каждой нашей частью закреплены воинские части ГДР и нам приказано с ними дружить. А вы что, не знали?

— Мне старый командир ничего не говорил.

— Замполит должен был сказать. Он, товарищ подполковник, ничем не хочет заниматься. Немцы волнуются. Говорят, командир полгода, как сменился, а их не приглашает для знакомства.

— Куда там надо звонить, я не знаю. Звоните, приглашайте.

— Я уже пригласил в субботу на восемнадцать.

— А что для этого нужно?

— Василий Петрович, вы же не ребёнок. Начальника продовольственной службы надо вызвать, поставить задачу. Пусть столы накрывает.

— Евгений Иванович, надо бы уточнить, сколько человек будет.

— От немецкой стороны — из полка четыре человека: командир, начальник штаба, замполит и переводчик. Из военкомата — военком и замполит. Итого, немцев шестеро. С нашей стороны — командир, все замы и парторг. С офицером особого отдела — восемь.

— А этого зачем? Следить, чтобы Родину не продавали? Я лично не собираюсь. В Афганистане не продал, а вы уже проверенные.

— Обидится. Старый командир его всегда приглашал.

— А я не буду, мы с ним не в таких уж тёплых отношениях, чтобы рюмку пить. Они у меня за стенкой с замполитом каждое воскресенье гудят. Стенка тонкая, пьяный бред его у меня вот уже где.

Бурцев провёл пальцем по шее.

— Параграф первый — командир всегда прав. Вычёркиваю из списков, — сказал Черняк.

— А если не прав? — засмеялся Бурцев.

— Тогда смотри параграф второй.

— А что во втором?

— Параграф второй, — Черняк поднял указательный палец вверх. — Если командир не прав, смотри параграф первый.

— Да, ну вас, — Бурцев расхохотался. — Позовите Сергей Сергеевича.

Зампотылу, коренастый, лысоватый подполковник, появился тут же.

— Сергей Сергеевич, к нам гости прибудут.

— Я уже в курсе дела. Черняк мне говорил. Мои подчинённые уже занимаются этим вопросом.

— Молодцы, какая слаженность. Если бы на полигон, как на пьянку, командиру делать было бы нечего, — сказал Бурцев и улыбнулся.

— Вы думаете, мне приятно этим заниматься, от прохиндея начпрода быть зависимым? Он ворует, а я вынужден молчать, потому что сам сегодня его заставляю это делать. Знаете, Василий Петрович, чем отличаетесь вы от командира немецкого полка. У него для этих дружеских встреч есть представительская статья, государство для этого выделяет деньги, а вам надо всё украсть, списать на дополнительное питание солдат или на краску.

Немцы прибыли точно в назначенное время. Потом Бурцев часто удивлялся их пунктуальности. В начале разговаривали в кабинете командира полка, знакомились, пили кофе. Спустя полчаса в кабинет зашёл зампотылу и кивнул Бурцеву головой. Тот встал и пригласил всех в офицерскую столовую на ужин.

Гости были без переводчика. Командир полка, молодой худощавый немец по имени Питер, учился в той же академии, что и Бурцев, и в этом году был назначен на полк. Он прекрасно говорил по-русски. Его два зама, молодые, подстать командиру полка, абсолютно не говорили ни одного слова, и, когда кто-нибудь из русских пытался с ними заговорить, они только жевали и в ответ кивали головой. Военком, лет сорока пяти, коренастый толстый немец, тоже по-русски не знал ни одного слова, зато его замполит, старый немец лет пятидесяти семи, говорил на русском лучше всех, почти без акцента. Он взял на себя функции переводчика, и быстро, почти синхронно, переводил. После изрядно выпитого, как ни странно, но публика стала понимать друг друга. Видать, пьяный человек уходит от Бога. И с него снимается гнев, который Бог возложил на людей в период строительства вавилонской башни, и человек на подсознательном уровне переходит на тот единый язык, которым владели люди до ее строительства. Офицеры вели диалог друг с другом, размахивая руками, объясняясь жестами и вперемежку русскими и немецкими словами, иногда вставляя английские, оставшиеся в памяти после школьной и курсантской скамьи. Бурцев завёл разговор с замполитом военкомата.

— Вольфган, вы очень хорошо говорите по-русски. Вы учились в Союзе?

— Нет, никогда не учился. Я в России был ещё ребенком, до войны. Во дворе играл с русскими мальчишками, там и научился.

— А как вы оказались в России?

— Отец мой офицер, учился в России в танковой школе.

— Разве немецкие офицеры до войны учились в СССР?

— Василий, вы, что не знали? Великий танковый стратег Гудериан там учился вместе с моим отцом. В России учились не только танкисты, но и лётчики. Между Гитлером и Сталиным такая дружба была. Сейчас про это молчат. Когда подписали договор, помню, отец тряс газетой и кричал: «Немцы и русские будут миром править. Вольфган, ты должен знать два языка, немецкий и русский. В мире будет только два языка».

— Бред какой-то, — возмутился Бурцев.

— Да, бред, но он боготворил Гитлера и почему-то Сталина. О, как он меня бил, если я плохо учил язык. Когда Россия и Германия разбили Польшу, он торжествовал. В наших газетах тогда печатали выступления Молотова. Это было примерно так: «Непобедимая Красная армия и славные войска Вермахта разбили Польшу». Помню, когда отец прибыл с войны, по этому случаю в доме было пышное застолье. Какой он был гордый и довольный собой! Он уже тогда командовал танковым полком. За столом он поднимал бокал за Гитлера и Сталина и всем доказывал, что Гитлер и Сталин разделят земной шар. «Нам Россия, — говорил, — поставляет сталь, никель, алюминий, а немецкие инженеры умеют делать прекрасную технику, поэтому этот тандем непобедим».

Вольфган замолчал, взял рюмку, в которой было на дне немного водки.

— Может освежить? — пошутил Бурцев и потянулся за бутылкой.

— Ну, если самую малость, — Вольфган поставил рюмку перед Бурцевым.

Оба выпили. Волъфган закурил. Сделал глубокую затяжку, задумался, затем повернулся к Бурцеву.

— Вот такой в жизни бывает казус. Броня на первых танках, которые напали на Советский Союз, была из вашего металла. Это потом, в связи с нехваткой никеля, Гитлер скупал монеты по всему миру.

— Наверное, отец от своих кумиров и погиб? — спросил Бурцев.

— Нет, он войну закончил досрочно. Ему оторвало руку и часть стопы. Он всё время переживал. Зачем, говорил, Гитлер поссорился со Сталиным и всё надеялся, что они помирятся. Но когда американцы начали бомбить города, он понял, что война проиграна. Его сестра жила в Гамбурге. Мы, помню, гостили у неё, когда американцы начали бомбить. Вы представляете — это ад, ужас какой-то. Американцы не с армией воевали, а с немцами: сносились города вместе с детьми, женщинами и стариками. Самолёты летели «пачками». В пачке штук сто. Одна уходит, другая подлетает. И так целый день. Разбомбили, ничего не осталось. Мы оттуда еле ноги унесли. Когда разбомбили все города, были разрушены все фабрики и заводы, а на уцелевших некому было работать. Сразу ничего не стало. Вскоре и советские войска стали подходить. Отец боялся, что его расстреляют, убежал в Гамбург к сестре. Там женился, а про нас забыл и даже не писал. Когда пришли ваши войска, голод была страшный. Мама пошла к солдатам, просить хлеба, её изнасиловали. Правда, буханку хлеба дали. Её насиловали даже при мне. Мне тогда лет тринадцать было, но помню, как будто это было вчера.

— Говорят, это бывает, когда человек переживёт стресс, — сказал Бурцев.

— Наверное, так. Меня затолкали в кладовку и закрыли. Она красивая была, поэтому за красоту и доставалось. Я не выдержал и пошёл к коменданту. Мать не пускала, боялась, что меня убьют. Комендант старый, такой добродушный майор. Пытался со мной на немецком говорить. Городок у нас был маленький. Ему, наверное, по штату не положен было переводчик. Что он хотел мне сказать, я не понял и говорю ему на русском: «Пришёл к вам с жалобой. Мою маму изнасиловали ваши солдаты». А ты, говорит, русский? Нет, немец. Иди, говорит, сынок, найдёшь, покажешь. А как их найдёшь? Они по городку лазят, как муравьи. Обрадовался майор, что есть у него переводчик, и стал я у коменданта работать. Голодать мы с мамой перестали, и маму больше никто не трогал.

— Да, — сказал Бурцев, — нашим народам досталось в этой войне.

— Советских погибло двадцать миллионов, наших семь. Да ведь, как определить, кто в драке больше пострадал. Кому глаз выбили или кому руку оторвали. Вот кто нагрел руки на этой войне, так это Швейцария. Через её банки шли денежные потоки от всех воюющих сторон. А больше всех, конечно, поднялась Америка. Торговля шла не только с союзниками, но и через третьи страны с Германией. Я помню, когда разбомбили города, консервы были сплошь американские.

— И правильно делали, — сказал Василий, — если два дурня дерутся, чего же не поживиться.

— Я же не говорю, что неправильно. Я подчёркиваю, кто выиграл в этой войне. Весь интеллектуальный потенциал оказался в Америке. В итоге ваш народ как бы победил Германию, но проиграл. Вы знаете, я в душе, наверное, больше русский, чем немец. Гены берут своё, это, наверное, от отца. Он любил Германию и Россию одинаково. Россия, как орлеанская дева. Когда необходимо, победить врага, она нужна, а когда приходит время делить славу победителя, её надо сжечь. Всё время с нее срывают победный венец. Я так думаю, Василий, для того, чтобы тебя в Европе считали победителем, ещё мало победить Наполеона и быть в Париже. Надо быть ещё и одной с ними веры. Так уже было. Побеждённого европейцы снова посадят на трон. Появится битва при Ватерлоо, и англичане оденут на себя венец. Где же они были, когда Наполеон был сильным и шагал по Европе. Где же были, когда Гитлер был во Франции, а затем двинул танки на восток. А когда Красная армия перешла границы Рейха, мы тут как тут, сразу и десант во Франции высадили и бегом к Берлину.

— Вы не правы, Волъфган, тут мне кажется вера ни причем. Возьмем, к примеру, балканскую войну, когда резали славян, как скот на бойне. Историю Шипки знаете? Турки надругались над ними, лишь только потому, что все подневольные были христиане. И ни одно европейское государство не пошло на помощь. Когда Россия победила, освободила Балканы, и войска генерала Скобелева стояли возле Стамбула так близко, что резвым рысаком можно было за полчаса доскакать, англичане закричали «Стоп. Не тронь братьев мусульман». А затем в Берлине и Сан-Стефанский договор перекроили. Не воевавшие Англия и Австро-Венгрия получили Балканы, и часть утраченной территории туркам вернули. Россия получила шиш, да тридцать тысяч убитыми. А турки не одной с ними веры! Так что вера, наверное, Вольфган, ни при чём.

— Нет, нет, нет, — Вольфган замахал руками, — именно вера. Тут, понимаете, в чем тонкость. Человек другой веры не так опасен для самой веры, вернее, не для веры, а для священников. Ну, верит человек в своего Бога. Ну и что? Прихожане вряд ли пойдут за ним. А тут оппозиция православная и говорит — вы неправильно во Христа верите. Надо молиться не слева направо, а справа налево. Так можно и прихожан потерять. Это разделение зарождается в душе ещё на детском уровне, когда малыш стоит с мамой в кирхе, церкви или в костёле. И пока священники не поймут, что каждый вправе выбирать свою дорогу к Богу, крестовые походы будут продолжаться. Борьба за прихожан — это не дорога к Богу, а дорога к мамоне. Против этого Христос боролся, за что и угодил на Голгофу. А священники его так и не поняли. Его веру как бы приняли, но по-своему, с «торговлей в храмах». Вот когда в священники будут идти по вере, а не по желудку, тогда и вера преобразится и благоденствие начнётся. Разделились братья-христиане: Византия с Римом и дерёмся смертным боем. И ещё одна беда — вы одного с нами цвета. Были бы чёрного или жёлтого, вас бы никто не трогал. Для нас вы были бы другие и все.

— Я думаю так, Вольфган — поделом нашим народам. Сейчас смотрю хронику и удивляюсь, каким безумием страдали наши люди. Девушки со слезами на глазах тянули руки к Гитлеру, чтобы прикоснуться к любимому кумиру. Точно такое же было и у нас. На демонстрации несли портреты Сталина. Публика визжала от восторга, когда он появлялся на трибуне. В день его смерти душили друг друга, чтобы побывать у гроба кумира. А эти кумиры, что ваш, что наш, задушили в лагерях, сожгли в печах, расстреляли и повесили миллионы людей. Столкнули лбами народы и те с ненавистью убивали друг друга. Им бы ненавидеть своих вождей, а не наоборот. Выходит прав Сталин: «Смерть одного — трагедия, а миллионов статистика». И вера тут, по-моему, не при чём. Кресты с церквей мы ещё в двадцатых поснимали.

— Нет, Василий, вы не правы. Именно вера! Только в земное божество. А то, что люди стали на другую дорогу, только не к Богу, а к дьяволу, никто не догадался. Вернее, многие об этом догадывались, но боялись об этом сказать. Каждый боится распятия. Только Христос не побоялся и стал показывать людям истинную дорогу. Жаль, что мы его не поняли, А этих земных кумиров сделали сами же люди. Со страниц книг, газет, журналов, из репродукторов вбивали в головы миллионам, что их фюрер божество, пришедшее на землю осчастливить их. И всё это делается во благо своего живота.

— А вы знаете, Вольфган, мне их нисколько не жаль, как не жаль и их детей, погибших в этой войне. Они сами сотворили эту бойню, в ней и детей теряли. Ваши вожди такие же. Людей всех наций душили в лагерях. А пришел конец, травиться стали: своих детей и жён сами отравили. Так, что по делом им всем: и вождям, и тем, кто тиранов восхвалял, друг на друга доносы строчил в надежде приобрести место под солнцем. И пусть интеллигенция не плачет, что с ней так плохо обошлись. Безграмотный крестьянин или рабочий не пришёл в театр или Союз писателей, чтобы настрочить донос на актёра или писателя. Доносы строчили вполне грамотные, с виду культурные и интеллигентные люди, даже порой весьма известные. А потом находился другие писаки, и шли следом. Интеллигенция работала на самообслуживание. Тиран свои руки в крови не марал. «Не сотвори себе кумира» — так говорится в писании.

— Никто, Василий, эти писания не читает, а если читает, то не хочет следовать его букве. Демонизация общества. К власти приходят люди демона и уводят за собой всё общество. А он своих ставленников по жизни ведёт. Сорок покушений было на Гитлера и ни одно не сработало. Последнее уж, казалось бы, наверняка, — военные готовили, люди не дилетанты. Портфель с бомбой стоял у ног фюрера. И вот какие-то силы заставили другого человека переставить этот портфель за массивную дубовую ножку стола, а сам Гитлер взял лупу, лёг животом на толстую крышку стола и стал разглядывать лежащую на ней карту. Так что дьявол оберегал его — никто иной.

— На Сталина тоже много раз покушались, трижды травили, и только последний раз успешно. А может, их Бог хранил? — сказал Бурцев.

— Это почему же так? Я не думаю.

— Когда я был в Афганистане, беседовал с одним муллой. Так он, знаете, что мне сказал? Убиенный воин не попадает в ад, а идёт прямиком в рай. Грехи убитого берёт на себя убийца. Я думаю, их Бог хранил, чтобы не видеть в раю.

Бурцев и Вольфган ещё долго говорили, о чём-то споря друг с другом, а в чём-то друг с другом соглашаясь. Но оба твердо стояли на одном: виной всему человек с его семью грехами.




Глава 13


Интриги всегда есть в любом коллективе. И те, кто плетёт их, похожи на свиней, роющихся своим пятачком в дурно пахнущей грязи и брызгающих этой вонью на всех окружающих. Они сами эту грязь делают, выбрасывая из себя зловоние, из чего они состоят. И всё это делается из зависти, в силу своего низкого интеллекта и бескультурья, в силу своей неспособности достичь уровня своего окружения.

Когда Бурцев принимал полк, коллектив полка показался ему несколько скованным. Полк был некой застывшей моделью общества тридцатых годов. Коллектив был какой-то зажатый, люди боялись свободно говорить, отсутствовала всякая инициатива. Бурцев долго искал причину и, наконец-таки, докопался до истины. Причиной всему был страх перед досрочным откомандированием назад в Союз. За границей платили два оклада: один в марках на руки, а другой в рублях шёл на сберкнижку. Потеря такого материального стимула никому не была интересной. Вселяла этот дух неуверенности, дух нестабильности, дух страха некая группа. Возглавлял её офицер особого отдела капитан Чулков и замполит полка подполковник Дрофинов. Они окружили себя верными помощниками, в основном политработниками. Некоторые офицеры, выражающие недовольство этой группой, были досрочно откомандированы. Под диктовку капитана Чулкова несколько офицеров-стукачей, строчили доносы: кто-то отличается неблагонадёжностью, другой имеет контакты с иностранцами. Или употребляет спиртные напитки, с конкретным указаниям даты и времени, потому как эти «источники» сами с ними и употребляли. А во время борьбы властей с пьянством это был весомый аргумент. Чулков отправлял донос по линии КГБ вверх, там докладывали главкому, и в полк шёл приказ за подписью главкома о досрочном откомандировании офицера в Союз. Чулков ухватил ту самую болезненную ниточку. И теперь пытался любого посадить на крючок. Сам же Чулков был чекистом сталинских времён. Ничто человеческое было ему не чуждо. Он любил женщин, хорошо выпить и закусить. Он приходил к замполиту часто домой, где они устраивали шумные застолья. У него была особая причина быть у замполита частым гостем. С женой Дрофинова у него была интимная связь. На конспиративной квартире, выделенной для нужд КГБ, он встречался со своими «источниками» и «источницами», иногда эти встречи переходили в близкую связь. Это становилось известно в полку, потому как «источницы» делились сокровенным со своими подружками, а подружки разносили дальше. И неслось все, как брехня по селу. За его деяния Чулкова в полку никто не уважал, многие боялись. После приезда немцев отношения с Бурцевым ещё больше усложнились. Чулков был недоволен, что его не пригласили — взыграла гордыня. Он велел Дрофинову назначить двух верных ему офицеров следить за Бурцевым и записывать в тетрадь каждое его передвижение. Дрофинов тоже был обижен на Бурцева, после того, как тот провёл с ним «душещипательную» беседу по поводу частых, шумных вечеринок у него за стенкой. И поэтому встретил предложение своего тайного патрона с большим удовольствием.

Однажды на территории полка появился командующий армией. Бурцев встретил его и доложил о состоянии дел в полку.

— Василий Петрович, — сказал командующий после того, как Бурцев закончил доклад, — у меня к тебе дело есть. Пойдём-ка в твой кабинет, поговорим.

Когда зашли в кабинет, командующий сел на стул, вытащил из кармана записную книжку с ручкой, положил перед собой на стол; затем достал сигареты и закурил. Бурцев продолжал стоять.

— Садись, Василий Петрович, разговор будет длинный.

Бурцев сел. Командующий продолжал молчать, делая одну затяжку за другой, как бы наслаждаясь запахом втянутого дыма.

— Ты не куришь? — спросил командующий.

— Нет, не курю.

— Вот, молодец! И совсем не курил?

— Пробовал когда-то в Афганистане, там на паёк «Яву» давали. Крестьянская жилка взыграла, чтоб добро не пропадало, стал курить. В горле стало першить, бросил. Увидел, что у командира сигарет не хватает, стал ему отдавать.

— А кто командир был?

— Первым был Лужин, второй Николъцев.

— Лужина я знаю, мы с ним вместе учились. Да, он заядлый курилка. Ты вот что мне скажи, Василий Петрович, как у тебя дела сложились с коллективом?

— Нормально, товарищ командующий, ленивых гоняю, работающих хвалю.

— Так, так, — командарм постучал пальцем по столу. Затем замолчал и сделал несколько затяжек. Бурцев видел, что этот разговор почему-то командарму был неприятен, и ему никак не хотелось его начинать. Так бывает с высоко порядочными людьми, когда им судьба преподносит испытание ковыряться в чужом грязном белье.

— А вот с женщинами как у тебя дела?

— Женщины тут все чужие, — засмеялся Бурцев, — жёны офицеров да прапорщиков.

— Я и имею в виду жён.

— А что жёны, — Бурцев, недоумевая, взглянул на командующего. Их глаза встретились. Командующий, как бы стесняясь, опустил их вниз.

— Жёны там, где им положено быть — живут со своими мужьями. Я за ними не слежу: может, какая и не только со своим.

— Ну, а у тебя как насчёт любви с некоторыми, — наконец-таки выдавил из себя командующий.

— Вы о чём, товарищ командующий? — Бурцев с недоумением посмотрел на командующего.

— Я о том, что ты с чужими жёнами гуляешь.

— Это глупость какая-то. Может, фамилию скажете — с кем и когда?!

— В том то и дело, что фамилии нет. Главкому донесли по линии особого отдела, что ты тут развратничаешь, водку пьёшь с немцами, имеешь встречи. Кстати, как у тебя сложились отношения с офицером особого отдела?

— А, с Чулковым? Это особая личность! Отношения сугубо деловые. Если бы я сказал, что это прекрасный человек, то покривил бы душой. Водку пил, если мне не изменяет память, два месяца назад на встрече с немцами. Приезжал командир полка с заместителями и военком по линии шефских связей. Я не один был, присутствовали все заместители командира полка и парторг. Если это не разрешено, тогда виноват.

— Нет, как раз это разрешено. Странно, странно, — протяжно сказал командарм, при этом снова постучал пальцем по столу.

— А насчёт женщин я вам скажу так. После того как в Афганистане погибла моя жена, я к ним почему-то стал равнодушен.

— Так уж и равнодушен? — командарм, наконец, поднял глаза и посмотрел на Бурцева.

— Тут уж поверьте на слово, по-другому доказать не могу. А впрочем, я вам скажу так, если бы это было неправда, то давно бы уже женился, а не ходил в бобылях.

— Похоже так. И что, с немцами больше не было никаких контактов?

— Нет, больше я никаких немцев не видел.

— Я чего спрашиваю, тут пришла бумага от главкома. Он приказал разобраться и в случае подтверждения подготовить представление на откомандирование тебя в Союз. Должность командира полка номенклатура министра, он уже и приказ бы прислал.

— Как это приказ?! Это же не тридцать седьмой год, когда по одному стуку можно судить человека. А впрочем, если виноват, я готов. Меня, как вы понимаете, материальная сторона не держит. Чемодан собрал и в путь.

— Понимаешь, в чём штука, — командарм располагающе посмотрел на Бурцева. — Мне доложил начальник отдела кадров, что из этого полка таким же образом было откомандировано четыре офицера. Мне кажется, что у этого капитана натоптана тропа.

— Вам не кажется, это действительно так. Офицер НКВД времен Берии. Люди живут в страхе, конечно, не за свою жизнь, а за быт. Но тем не менее.

— Это тоже немаловажно, при том положении, что творится в Союзе. Так вот, я думаю, что этот капитан по привычке очень уверенно топает по этой тропе. Как бы нам эту тропинку «заминировать», Василий Петрович? Ну да ладно, с этим я, наверное, сам разберусь. Пойдём, лучше посмотрим твоё хозяйство.

Командующий обошёл всю территорию, казармы, столовую, автопарк. Всё ему так понравилось, что он был в приподнятом настроении. Он собрался уезжать. Положил руку Бурцеву на плечо.

— Спасибо, Василий Петрович. Всё же есть хорошие командиры полков. Вчера был в соседнем полку. Полк рядом, те же условия, такой же по штату, но поверишь — «говно на говне». Ступить некуда — всё запущено, всё загажено. В столовой крысы метровые бегают. Кровати без дуг, тумбочки разбиты, без шуфлядок, без крышек. В туалет не зайти — вонь глаза режет. И командир с замами стоит, подойти нельзя: перегар от них за два метра. Я ему говорю: «Знаешь, почему у тебя солдаты морды друг другу бьют? Потому, что ты их содержишь как скот. Ты же не командуешь полком. Тут старики балом правят». Вот его бы я с удовольствием отправил в Союз. Только никто на него доносы не пишет. Видать, никому не нужен. Ты знаешь, Василий Петрович, я всё же прихожу к выводу: если у человека нет врагов — это ещё не означает, что он хорош. Скорее наоборот: простая пустышка, даром жующая хлеб на этой земле.

— Кстати, о хлебе. Может отобедаем, товарищ командующий?

— Пожалуй, не откажусь.

Обедали вначале молча.

— Готовят вкусно. Кто повар?

— Жена начальника автослужбы полка. В Союзе работала шеф-поваром в ресторане. Поставил на должность старшего повара. Хочу весь персонал столовой жёнами военнослужащих заменить.

— Вот молодец, правильно мыслишь. А то, к кому в полк не поедешь, поварами казахи, да узбеки. Я как-то одному командиру говорю: «Ты что, восточную кухню любишь»? А он мне отвечает: «Таких присылают». Почему, говорю, ты сам не подбираешь? Это же пищеблок. Тут лежит основной путь к солдату, через его желудок, как сказал великий полководец. А ты сидишь и ждёшь, пока тебе со школы поваров казашонка пришлют, а у тебя жены офицеров без работы сидят. Мы как-то с главкомом были в полку Антонкина. Пристал он к главкому: «разрешите вас на обед пригласить». Тот отказывается, а он его приглашает. Наконец главком согласился. Ну, говорит, пойдём Антонкин. Приходим, а там замок амбарный висит на столовой. Обед ещё и готовить не начинали. Главком говорит: «Ты зачем меня сюда звал»? А он, знаешь, ему что сказал: «Я думал, что вы не пойдёте». Гляжу я на него, Василий Петрович, вроде и парень он симпатичный, и форма на нём ладно сидит, с виду настоящий офицер, а в голове ветер гуляет.

Оба засмеялись.

— Я, кажется, нашёл ответ на бумагу главкома, — сказал командарм. — Давай-ка, Василий Петрович, я его сюда приведу. Как только главком будет в армии, мы обязательно к тебе приедем.

Ждать долго не пришлось. На партийно-хозяйственный актив в армию прибыл главком. Командующий армией привёл его в полк Бурцева. Бурцев встретил их, подал команду «смирно» и отрапортовал.

— Так это тот Бурцев, который с немцами шашни водит, — сказал главком.

— Я, товарищ главнокомандующий, воевал в Афганистане, там был ранен, но на Родину обид не держу, и предавать её не собираюсь.

— Я разбирался, товарищ главком, — вмешался командарм и за спиной у главкома показал Бурцеву кулак, — это по линии шефских связей.

— А, ну тогда это другое дело. Веди, показывай свой полк.

Обойдя весь полк, главком не обронил ни одного слова. Затем зачем-то вышел на середину плаца. Долго стоял, рассматривая близлежащие здания.

— Молодец, — обратился он к Бурцеву, — даже снаружи всё привёл в порядок. Был вчера в бригаде спецназа, здания запущенные стоят, и в таком бедламе живут, а ведь это элита. Я вот что думаю, командарм. Может, сюда бригаду переведём, а полк на её место? Как ты думаешь?

— Думаю, что через полгода такое же будет. Не от городка и не от конкретного здания зависит порядок в части. Вы же помните, что тут раньше было. А человек за полгода всё привёл в порядок. А потом, что городок бригады, что этот городок, одного года постройки.

— Да, пожалуй, ты прав, командарм. Знаешь, что мы сделаем? На базе этого полка проведём показные занятия. Затем обратился к Бурцеву: «Подготовьте заявку, подумайте с командующим, что ещё необходимо подделать. Я пришлю своих офицеров, пусть вам окажут помощь».

Через три дня в полку всё завертелось. Приехали офицеры штаба Западной группы войск. Подготовка к показным занятиям пошла полным ходом. Посмотреть подготовку к показным занятиям в полк приехал Член Военного Совета группы, вместе с начальником политотдела армии. Дрофинова в это время не было в полку. Да он особенно и не занимался подготовкой к показным занятиям. Бурцев с начальником штаба полка встретили генералов. Те прошлись по ленинским комнатам. Там не было даже намёка на подготовку к показным занятиям. Генералы обнаружили на стендах цитаты старых вождей из старых Пленумов. Хотя партия уже и не была руководящей и направляющей, но генералы-политработники ещё бредили старыми установками и надеялись на их возврат.

— Где Дрофинов? — почти на срыве обратился к Бурцеву начальник политотдела армии. Конечно, Бурцев понимал, что за все эти недоработки в старые времена спросили бы с него, а не с Дрофинова и сняли бы с должности Бурцева, а замполит получил бы «строгача». Политработники своих не сдают.

— А он занят своим делом, — вмешался Черняк.

— Каким таким делом? — Член Военного Совета строго взглянул на Черняка, для важности надувая щёки.

— Разрешите, я через пять минут принесу доказательство его дел, и вы сразу всё поймёте.

— Неси подполковник, — сказал генерал, — посмотрим, что там за дело. Какие вы тут интриги друг на друга плетёте, — Член Военного Совета взглянул на стоящего рядом генерала, и улыбнувшись, слегка подмигнул. Не прошло и пяти минут, как вбежал запыхавшийся Черняк, держа в руках зелёную тетрадь.

— Эту тетрадь, — начал он, — принесли мне офицеры батальона.

— Ну и что с того, — теперь уже начпо вытаращил глаза на Черняка.

— Я сейчас объясню, товарищ генерал. Эта тетрадь замполита первого батальона. Он ее где-то по халатности оставил, а офицеры её подобрали и мне принесли. Дрофинов приказал ему следить за каждым движением командира полка и записывать в тетрадь.

Из тетради выпала фотография. На ней были запечатлены двое мужчин в плавках и две женщины в трусиках, но без лифчиков. Весёлая компания держала в руках стаканы, на разосланной плащ-палатке стояли бутылки с водкой, и лежала закуска.

— А это что за компания? — спросил сердито генерал.

— Это Дрофинов, — указал пальцем Черняк, — а это офицер особого отдела полка капитан Чулков. А это жёны прапорщиков.

— Найдите этих женщин и приведите их ко мне. Мне необходимо с ними поговорить.

— Эти прапорщики уже убыли по замене в Союз, — сказал Черняк, — а хозяин тетради, автор этих фотографий, здесь.

— Немедленно его ко мне! — заорал генерал, — и начал листать дневник, бегло пробегая страницы. Он молчал и только иногда от негодования крутил головой и повторял:

— Не, ну ты погляди, что творят.

Перепуганного майора привели к генералу.

— Это ваша тетрадь? — Член Военного Совета взглянул строго на офицера.

Тот узнал свою тетрадь и побледнел.

— Его, его, — вмешался Черняк, — там фамилия на первой странице.

— Фотографировали вы? — спросил стоящий рядом начпо.

— Да, я.

— Зачем? Шантажировать решил?

— Нет, для перестраховки.

— Для какой такой перестраховки? — спросил ЧВС уже более спокойным тоном, продолжая листать тетрадь. — И это художество тоже для перестраховки?

— А для такой перестраховки! — сказал уже осмелевший майор, — в случае, если в немилость к ним попаду.

Майор для себя решил, что дальше Союза его не сошлют, поэтому говорил спокойно, с уверенностью в голосе.

— А этот дневник я вёл по приказу Дрофинова. Он всё хотел командира на женщине поймать. Говорил, что не может мужчина, тем более холостой без бабы жить, обязательно чью-нибудь уведёт. Вот мне и приказал следить.

— И они разрешили фотографировать? — спросил начпо.

— Нет. Когда им шашлыки жарил, незаметно щёлкнул.

— Командование полка прошу выйти, — сказал ЧВС, — оставьте нас с майором одних.

Беседа длилась около получаса. Раздражённый генерал вышел из казармы, держа в руке, скрученную в трубку зелёную тетрадь. За ним плёлся с багровым лицом майор.

Через три дня в полк пришёл приказ об откомандировании в Союз Дрофинова. Вскоре к новому месту службы убыл и особист полка капитан Чулков. Обстановка в полку резко переменилась. Страх исчез, люди раскрепостились.

— Вот вам и роль личности в обществе, особенно если она с дневником, — шутил Черняк.




Глава 14


Противостояние Горбунов — Соснин продолжалось. Горбунов решил свалить Соснина окончательно. Хозяин крикнул «Ату его» и, псы, когда-то «лизавшие ноги» Соснину, накинулись на него. Они лезли к трибунам, и каждый старался высказать свое негодование. С трибуны всё лилась и лилась желчь, да так, что самому хозяину стало не по себе.

— Хватит! — крикнул он. И свора, прижав хвосты, села на место. Изгнанный из всех коридоров власти Соснин пытался покончить жизнь самоубийством.

Он резал себя ножницами, из-за чего попал в больницу. Там ему зашили рану и тут же выписали. Выйдя из больницы, он продолжал бредить суицидом. Ему пришла в голову мысль броситься с моста в воду. Из воды его вытащили гулявшие на мосту ребята.

Воспитанный в духе коммунистического атеизма Соснин, не мог понимать, что всё в божьих руках: и его жизнь, и его дальнейшая судьба. И тем более не мог знать, что его звезда только восходит. На него поставила межрегиональная группа. Это были либералы, до мозга кости западники. Лошадка пробежала круг, и Соснин выиграл кон. Его избрали президентом Российской Федеративной Республики. Во всех республиках Союза появились президенты, которые стремились быть независимыми от союзной власти.

Так повелось издревле на Руси, что любые реформы приносили ей одни только беды и смуту, от которых страдал простой люд. Собранные в большую страну, народы с помощью топора, штыка и пороха не хотели жить вместе, и как только появлялись какие-то изменения, там на самом верху, и, почувствовав слабину власти, они тут же норовили покинуть ненавистную им империю. Горбунов не понимал одного. В России реформы можно делать только с помощью кнута, как это делал Петр I. В многонациональной стране другого не дано. В противном случае, почувствовав слабость пастуха, национальные бараны уведут за собой своих овец в неизвестность. И пусть там, куда они их ведут, не будет пастбища и будет бескормица и падёж, им на это наплевать. Они одержимы только одним: «Теперь я главный баран».

Но в стране оставались ещё вооружённые силы, КГБ и МВД, которые как-то ещё стабилизировали ситуацию. Их-то еще и побаивались «местные князьки». Рвущиеся к власти муссировали национальные вопросы, играя на национальных струнах своих народов, пытались дистанцироваться от Горбунова. И как следствие, стали рваться экономические связи. В республиках стали появляться свои деньги. На местах людям внушались иллюзии, что всё из республик вывозится, и как только на местах перекроют вывоз продуктов, товаров и сырья, в республиках будет всего вдоволь. Стали появляться кордоны, запрещающие вывоз товаров. Да, местные власти получили то, что хотели. Они стали местными царьками. Но народ получил другое — обещанное изобилие обернулось иначе. Оказалось, что завод, производивший тепловозы, остановился. Столько тепловозов республике и не надо, а для производства тепловоза нужна сталь, медь, да и разные комплектующие, а они в других республиках и те бумажки, которые выпустили в оборот на местах, другим республикам не нужны. Да и там тоже местные князья товар не выпускают. А мандарины, которых уродило много, гниют и их некуда девать. Да и хлеб, не везде родит — где он растет, не хватает машин, чтобы его убирать, и не только машин, а и топлива. Экономика стала, потому что нет газа и электроэнергии, а они почему-то в Сибири. Голодные рабочие и шахтёры бастуют, потому, что хлеб не выпускают из Украины. А Украина не получает газ и нефть. В Белоруссии родит картофель, но нечем его убирать. И так по всему Союзу. Остановились фабрики и заводы. Некоторые чуть дышали и то, благодаря личным связям директоров предприятий. Впервые в сытой столице появились талоны на продукты. Прилавки были пустые. Народ сметал всё, что на них появлялось. Давились в очередях и били друг другу морды. Страна превратилась в сплошной базар. Учёные, артисты, инженеры, бросили науку, культуру, искусство, производство. Все взялись за мешки и стали мешочниками. Правда, в наше время им дали более модное название. То было тогда, в начале века — «мешочник», так их называли после революции. А сейчас более культурное — «челнок». Им-то и надо поставить памятник. Они на своих плечах из сытой Европы возили товар в загнанную, забытую Богом страну, давая людям хоть как-то выжить.

На мировом рынке упали цены на нефть. Это был последний удар по Советскому Союзу. Продавая нефть за рубеж, он мог хоть как-то существовать, а теперь оставался только заём. И Горбунов пошёл на Запад с протянутой рукой. Страна, в недрах которой полно нефти, железа, меди, олова, золота, серебра, платины, леса, пошла с сумой по миру. На Западе улыбались. Наконец-то, этот монстр был повержен, но оставались ещё вооружённые силы с ядерными ракетами. Горбунов армию не любил и боялся её больше, чем его друзья на Западе. Из-за этого поддержки среди военных не имел. Зачеркнув шестую статью конституции, он потерял поддержку секретарей обкомов, крайкомов и республик, которые не только правили в своих республиках, но и были по статусу Членами Военных Советов в войсках, размещенных на их территориях.

Вследствие таких действий Горбунов повис в воздухе. «Удельные князья» начали рвать союзные связи. Горбунов пытался в Новоогареве заключить новый союзный договор и превратить по сути дела унитарную империю в конфедеративное государство, но местные элиты сопротивлялись. Они бредили полной независимостью. В республиках Закавказья, Средней Азии вспыхнули митинги, переросшие в кровавую бойню. Организаторами этих митингов были правые — либералы с националистическим уклоном. Они действовали с молчаливого согласия, а иногда и тайно руководимые местной властью. Горбунов направил на подавление этих восстаний войска спецназа. Но, не имея поддержки руководства вооружённых сил, поддержки местных властей, все попытки Горбунова были обречены на провал. Появились жертвы. Боясь ответственности, он заявил во всеуслышание, что всё это делалось без его ведома. Ибо «три раза отречёшься от меня, пока запоёт петух» — так говорится в писании. Так и Горбунов, трижды отрёкся: от партии, от армии, когда та действовала в Вильнюсе, и теперь отрёкся от спецслужб. Король остался голым. Теперь уже местные власти растягивали вооружённые силы и все силовые подразделения по национальным квартирам. Но оставалась ещё мощная группировка войск в Восточной Европе. Она напрямую подчинялась Москве и была для всех, как «бельмо в глазу»; как те клыки полуживого тела, на которые с опаской поглядывали стервятники. Растерзать её для Запада была одна из главных задач. Путём нажима и уговоров им удалось заставить Горбунова вывести войска из Чехословакии, Польши и Венгрии. Да он и сам был готов это сделать. Для их содержания не хватало средств. Страна, жившая от продажи нефти и газа, перестала получать эти доходы. Республики перестали отчислять в бюджет Союза деньги. Критика брежневского застоя и восхваление горбуновской перестройки прекратилась. Это движение «вперёд» обернулось бегством назад. Страна была отброшена в развитии на целые десятилетия. Из сверх державы страна превратилась в третьеразрядную. Комбайнёр, вместо того чтобы убирать зерно, стал выкидывать из «комбайна» болты, гайки, валы и шестерёнки. «Комбайн» развалился на ходу. Экономика рухнула. Весь золотой запас Советского Союза, и золото компартии исчезли. Россия продолжала жить, как и характеризовал её Карамзин. Одним словом — «воруют».

Потерявший управление Горбунов решил апеллировать к народу, чтобы провести референдум. Большинство высказалось «за Союз». Но местная элита не стала слушать свой народ и повели страну к развалу.

Ослабевший Союз уже не мог содержать Варшавский договор, и он развалился.

Страны-участники его вышли из этого договора. Для того, чтобы империя окончательно прекратила своё существование, мешала ещё одна группировка — войска в Германии. Мощная группировка с ядерными ракетами, пятью полного состава армиями стояла, как заноза в центре Европы. Экипажи бомбардировщиков, дежурившие на аэродромах Западной Группы Войск, могли доставить свой смертоносный груз в любую столицу европейского государства в течение одного часа. А это сильно щекотало нервы руководителям государств, состоявшим в блоке НАТО. Убрать эту группировку, вырвать из рук Москвы Восточную Германию, было для Запада ближайшей целью. Шли бесконечные переговоры на разных уровнях. Страны-победительницы во второй мировой войне, давили на Горбунова, требуя полного вывода войск из восточной Германии. В обмен на вывод войск Москвой, Америка пообещала вывести свои войска, но не сразу и не все. По уши в долгах, Горбунов был прижат к стенке и, в конце концов, согласился. Начались переговоры с канцлером ФРГ о компенсации за вывод войск. Пришли к соглашению. Германия построит в Советском Союзе городки для выводимых частей и выплатит двенадцать миллиардов долларов компенсации.

Как раз после этих событий к Бурцеву приехали немцы. Они всегда приезжали накануне коммунистических праздников с официальным поздравлением и, чтобы попить водки. Во всей Германии тогда царила эйфория объединения. После официального поздравления немцев пригласили за стол. Бурцев видел, как сияли их лица. Немецкий военком был по-особому весёлым. Он только что был избран депутатом бундестага и готовился убыть к новому месту жительства. Не скрывая своей радости, рассказывал, как депутаты хохочут над русскими. Как канцлер «обвёл вокруг пальца» перехитрившего самого себя комбайнёра. Немцы ожидали, что Москва затребует сумму не менее ста миллиардов. И бундестаг был готов проголосовать за нее, а канцлер с Горбуновым сговорились на двенадцати. Говорят, канцлер на радостях в самолёте танцевал.

Условием договора был вывод войск в течение двух лет. Это было бегство Советской армии с территории Германии. Бегство не от поражения на поле боя, а от росчерка пера одного недальновидного политика. О том, что выводить войска надо, никто и не сомневался. Но как выводить, за какое время, на каких условиях, это совсем другой вопрос.

И вот сейчас, сидя за столом, немцы друг перед другом спешили поделиться радостью за свою победу. А один достал из бумажника крошечный кусочек бетона.

— Это осколок берлинской стены, — восклицал он.

И только Вольфган сидел понурым и молчаливым. Ему, повидавшему многое на своём веку, были не в радость все перемены. Он, сросшийся душой с русскими, уже не сможет приспособиться к той новой системе. Он уже не мог вписаться в ту новую идеологию объединенной Германии. А молодые, полные эйфории, всё говорили и говорили о живой цепи, длинной в несколько километров, стоящих со свечами, в знак солидарности за объединение народа, некогда разделённого войной. Рассказывали, как люди ломали берлинскую стену, уродливое порождение «интернационалистов», кричащих на всех перекрёстках об объединении пролетариата всех стран, а сами возводили стены из бетона и колючей проволоки, с одной лишь целью, чтобы пролетариат не сбежал из созданного ими «рая».

Все эти перемены Бурцев видел и сам. Немецкие телепрограммы то и дело крутили кадры о сломе берлинской стены — этого символа разделения немцев. Но разделение было не стеной. Оно было в душах. И многие это поймут, когда возврата назад не будет. Исторически германцы жили разрозненно отдельными герцогствами. И только железный Бисмарк их объединил в девятнадцатом веке. И сейчас, спустя пятьдесят лет после поражения в великой войне, это были уже два разных народа. Бурцев поглядывал на мрачного Вольфгана и, наконец, спросил:

— Что, Вольфган, грустный? Или не рад объединению?

— Как немец, да. Как человек нет. И чему собственно радоваться. Молодёжь не понимает, что для западных немцев мы уже русские.

— Да и коммунисты, — засмеялся Бурцев.

— Как коммунисты, мы им не противны. Немцы родили ваш коммунизм. Ильич жил и проводил съезды в Лондоне, в Берлине, да в Цюрихе. Так что, коммунисты мы или не коммунисты, их совсем не беспокоит. Вот то, что мы в душе уже немного русские, вот это другое дело. Русофобия вернее не фобия, а ближе к ненависти. Когда сломали стену, поехал в Гамбург могилу отца навестить. Еду с кладбища. Идут по дороге мужчина и женщина, не сказать что бы старые, лет сорока. Думаю, дай подвезу. Остановился, и они метров в двадцати стоят. Я дал задний ход: решил подъехать к ним, а они развернулись, пошли назад. А знаете, почему?

— Нет, не догадался, — сказал Бурцев.

— Брезгуют. Номера-то у меня восточные. Не хотят с «русской свиньёй» в одной машине ехать. Это поколение уже безуспешное. Наши внуки, да. Те впишутся в запад, а мы нет. Вот эта молодёжь, у которой задница подпрыгивает со стула от радости, даже не представляет, что с ней завтра будет.

— А почему вы так думаете?

— Вы думаете, я догадываюсь? Нет, я знаю! Мой друг детства полковником в разведке служил, так их первыми разогнали. Разгонят и этих. Горбунов ваш — предатель. Он предал людей, верно служивших стране. Наши агенты, работающие в Америке, Англии, Франции снабжали информацией и Советский Союз, работали в какой-то степени и на вас. А он взял их и предал. Он же не мальчишка, должен был понимать, что с падением ГДР рухнут и все силовые структуры. Списки агентов попадут в спецслужбы ФРГ. Надо было в начале о них договориться. Пусть бы возвращались в Германию и шли на отдых, а их начали арестовывать и сажать в тюрьмы. А немцы тоже хороши — взяли и сдали их американцам. Как будто ФРГ не нужна разведка. Они бы работали на новое государство. Не доверяешь — отзови домой, законсервируй, но не сдавай соотечественников. И ваши славянофилы не лучше. Так и живём в вечной вражде друг к другу, доказывая, у кого демократии больше, да кто простой народ больше любит. Враньё это всё, никто его не любит. Устраивают эти господа рауты да ассамблеи. В смокингах да в бабочках расшаркиваются друг перед другом, улыбаются да почтенно кланяются, а сами фигу друг другу в кармане держат. Доиграются, пока не появится правитель, отморозок подобный Гитлеру, которому эта вся двуликая политика не нужна. Тогда вся эта демократия побоку и начинают высказывать свои аргументы пушками. Умоется Европа кровью и снова по своим будкам. Сколько не воевали, никто не остаётся на захваченных территориях. Рано или поздно все уходят восвояси. Так видно Богу угодно. Так нет, все равно продолжают воспитывать новые поколения в том же духе. Им бы стать на колени, да помолиться и попросить у Господа прощения за свою непокорность. Это же он распределил эту землю, а соседей не выбирают. Казалось бы, чего проще. Радуйтесь солнцу, живите в мире, воспитывайте своих детей, любите жизнь и наслаждайтесь ею — она ведь так коротка. Мне вот скоро шестьдесят, а жизнь пролетела как мгновенье, вроде бы вчера всё было. Особой радости в объединении лично я для себя не нахожу. Потому, как господа западники в душе воспринимают восточного немца русским, а стало быть, врагом. Горбунов это не понял или не хотел понимать. Люди, жившие разными идеологиями, не могут просто так объединиться. Это не стадо баранов, где достаточно убрать перегородку и они в одном загоне. Для этого нужны годы. Необходимо решить по этой проблеме все вопросы, а они с шашкой наголо и рубят по живому. А финансы и экономическая составляющая — это второстепенные вопросы. Британии вон сколько лет: живут в достатке, экономика мощная и фунт во всём мире в почёте, а кровь из за разной веры друг другу пускают. Так что, Василий Петрович, экономика главное? Нет, душа, — Вольфган постучал кулаком по груди — родство душ создаёт общество.

Вскоре Бурцев убедился, что Вольфган был прав. Всех офицеров бывшей армии ГДР уволили, и на их место прибыли офицеры ФРГ. Перед объединением было объявлено, что марки ГДР ликвидируются, и во всей объединённой Германии вводится западная марка. Министр финансов ФРГ выступил по телевидению и сообщил решение правительства, что марка ГДР будет меняться один к одному. Но русские, привыкшие к тому, что их правительство всегда обманывает, министру не поверили. Ходили слухи, что будут менять один к двум, некоторые говорили, что даже один к четырём. Бабы с нашей русской предприимчивостью кинулись по магазинам, скупая всякую чепуху. Но, к их большому удивлению, правительство не обмануло немецкий народ. Марки поменяли один к одному. Некоторые женщины были даже недовольны. Не было повода для гордости за свой предприимчивый ум.

— Видать, немцы свой народ не обманывают, — с некоторой грустью говорили они.




Глава 15


Надежде Михайловне стало немного лучше. Выйдя из больницы, она сразу поехала на могилу к сыну. Положила цветы и долго не могла собраться с силами, чтобы уйти. Она стала каждый день ездить на кладбище. Жак боялся, чтобы с ней снова не произошёл удар и решил отправить её на курорт. Но, так как сам по делам фирмы был сильно занят, попросил вместе с ней поехать Асю. Местом отдыха был выбран курорт в Италии. Надежда Михайловна ранее была на этом курорте и сейчас водила Асю по живописным местам.

Однажды вечером, уставшая, она осталась в номере, а Ася пошла прогуляться с маленьким Александром по набережной. Они остановились, любуясь морем. Белые барашки волн скручивались в волчок и быстро бежали к берегу, с шумом набрасываясь на него. Расстелившись в прозрачное полотно, воровали песок, и вода уносила его в море только лишь за тем, чтобы в большой шторм выбросить это все снова на берег. Мимо них прошёл мужчина. Лицо его показалось Асе знакомо.

Ася прошла метров десять и села на скамейку. Саша присел на корточки и стал рассматривать букашек, перебегающих пешеходную тропинку. Она снова посмотрела вслед уходящему мужчине: среднего роста, плотного телосложения, знакомая походка вразвалочку. «Где я могла его видеть?» И вдруг, как молния: пещера, операция Мишелю. «Анестезиолог. Боже, какими путями он здесь?».

Мужчина прошел еще несколько метров. Ася смотрела ему в затылок: «может я обозналась, как он мог тут оказаться?» Вдруг он остановился, затем развернулся и направился к ней.

— Ася, здравствуйте. Вы меня узнаёте?

— Конечно, узнаю, Виктор Иванович.

Она взяла его за руки, глядя в его карие глаза.

— Живой всё таки! Какой молодец, сумел выжить.

— А где вы живёте, Ася?

— Во Франции живу, вот сын растёт.

— Это его?

— Да, Васин сын, Сашей назвали.

— А где француз?

— Погиб в автокатастрофе. Я же его женой стала. Хороший человек, царство ему небесное. Помог мне оттуда выбраться.

— Ну, а вы как, Виктор Иванович, как же вам удалось уйти из того пекла?

Наумкин наклонил голову и несколько минут сидел молча. Наступила неловкая тишина. Затем поднял голову и посмотрел Асе в глаза.

— Знаете, Ася, я уже и забывать стал, а теперь снова приходится внутри себя всё пережить. Я там, в плену ещё долго был. Лечил афганцев. Как-то попал мне один раненый, образованный такой, три языка знал. Мы всё болтали с ним, он неплохо говорил на русском. Всё мне говорил: «Я тебе жизнью обязан». Правда, рана была действительно серьёзная, не знаю, как у меня получилось, и он выжил. Как у вас с тем французом. Я уже грешным делом думал, конец нам пришел, а оно вот как получилось. Видать, не только от нас все зависит.

— Что вы, Виктор Иванович, от нас-то как раз самая малость.

— С тех пор подружились мы с ним, он ко мне как к брату относился. Он оказался ещё и королевской крови. Какой-то дальний родственник короля. Их бывший король живёт здесь, в Италии. Мой приятель каким-то образом сюда перебрался и меня с собой забрал. Не знаю, как ему это удалось. Теперь я живу в Италии. Итальянцев лечу. На большую поликлинику нет денег. Маленькую имеем, и то благодаря жене. Простых людей лечим. Жена итальянка. Уже и дочь сумели родить. Маленькая, ещё только полгода.

— Домой-то тянет?

— Тянет. Только что дома — вопросы КГБ, да прокуратуры?! Доказывать, что я не верблюд. В плен пошёл по своей воле с целью вылечить врага. Так, что служить мне больше не дадут. В лучшем случае буду работать в райбольнице на сто двадцать рублей в месяц. Или чего ещё хуже — срок дадут.

— Я тоже об этом много думала. В начале хотела пойти в посольство и попроситься домой. А потом подумала: пересечение границы незаконно — это раз, незаконное приобретение документов и фиктивный брак — два. Короче, целый букет. Если не в Союзе посадят, то во Франции. Видать, не выходит так, как мы хотели бы.

— Что, вам кушать нечего, — засмеялся Наумкин. — Что вас туда манит: нищенская зарплата врача или сельский медпункт с удобствами на улице?

— Я часто думаю, Виктор Иванович, если бы не ваша выдержка и ваш волевой характер, нас бы не было в живых. Вы тогда заставили меня взять скальпель в руки. Я вам благодарна. Растёт сын. У него, по крайней мере, всё есть, а у меня маленькая частичка Васи и моя любовь к нему и сыну.

Наумкин только теперь взглянул на Сашу.

— Очень похож.

— А, вы что Васю хорошо знали?

— Асенька, да вы были счастливы и ничего вокруг себя не замечали. Я в госпитале видел его чаще, чем медперсонал, Он, мне казалось, у вас и жил.

Оба посмотрели друг на друга и засмеялись. Они долго гуляли по набережной. Два брошенных сюда волею судьбы русских человека не могли расстаться, наслаждаясь общением друг с другом.

Надежде Михайловне становилось всё хуже. Курорт решили покинуть по настоянию её самой. Она истосковалась по могиле сына, и всё твердила об этом Асе, которая была всегда рядом. Надежда Михайловна с нетерпением ждала приезда домой и, наконец, когда оказалась дома, потребовала, чтобы ее тут же отвезли на могилу Мишеля.

Присев на корточки, она погладила холодный камень.

— Скоро увидимся, сынок. Уже недолго осталось нам в разлуке быть.

Вечером у неё произошёл очередной удар. Не приходя в сознание, она скончалась.




Глава 16


Объединение оживило восточных немцев. В городе всё чаще открывались частные магазины, кафе и фирмы с различными услугами. Правда, и разваливались они с такой же быстротой. Восточные немцы пересели из «Трабантов», «Жигулей» и «Москвичей» в «Мерседесы», «Опеля» и «Ауди». Возле ворот части то и дело появлялись продавцы с подержанными автомобилями. Офицеры за умеренную плате скупали машины и перегоняли в Союз. На этом бизнесе быстро выросли преступные группировки. Из Союза прибывали молодчики. Они носились по всей Германии, покупали, а чаще по согласованию с хозяином воровали машины. Хозяин заявлял в полицию спустя пару недель, а за это время машины перегонялись. Владелец получал страховку, плюс полцены, что ему платили бандиты. Страховые фирмы стали нести убытки. Согласно немецким законам никаких документов на куплю-продажу не требовалось. Для формальности достаточно обычной расписки о том, что какой-то Клаус Монтай продал свой автомобиль Петрову, роспись покупателя и продавца. Это для немецкой полиции считалось основанием сделки. Наши «дельцы» быстро в этом разобрались. Воровали машины и тут же продавали их возле воинской части, нарисовав на листке из ученической тетради фиктивную расписку. Власти боролись с угоном. На пограничных переходах по компьютеру сверялись паспортные данные машины и, если она значилась в угоне, её забирали и возвращали владельцу. Менять порядок купли-продажи никто не хотел, так как всегда был виновник, тот, кто оплачивал все расходы. Это ни о чём не подозревавший честный покупатель, офицер или прапорщик. Он отрывал от питания своих детей жалкие гроши и копил их, чтобы купить этот автомобиль, символ благополучия и достатка, в той пресловутой советской системе. Но у нас всегда так: в достатке живёт не тот, кто работает, а тот, кто ворует.

Но не только эти опасности подстерегали этих рабов в погонах. На территории Польши орудовали банды. Они отнимали машины, деньги у офицеров, перегонявших свои машины в Союз. И хотя военные собирались в небольшие группы, но их отслеживали от самой границы. Эти колонны вели по территории Польши, в удобном месте нападали и грабили. Тех, кто оказывал сопротивление, убивали. Власти Польши на эти банды смотрели спустя рукава.

Установившаяся веками ненависть поляков к русским, вызывала у польских властей насмешку и злорадство. Грабили и убивали извечного врага Польши. Для польской власти это было только на руку. Горбунову с его внутренними проблемами было не до офицеров. Его министерство иностранных дел не делало ровным счётом ничего, чтобы как-то оказать давление на Варшаву. Да и давить то было, собственно, нечем. И бандиты-то были наши, родные, сросшиеся с преступным миром Польши и Германии. Они в отличие от властей были более гибкие и сговорчивые. Главком Бурдашов тоже не принимал мер. Да и какое ему дело, что какой-то офицер или прапорщик лишился последних своих сбережений. Можно было организовать вооружённое сопровождение этих колонн. Но у генералов была одна цель — обогащаться самим, чем они и занимались. Загружали транспортные самолёты автомобилями и отправляли в Союз. Все расходы по доставке оплачивались из бюджета министерства обороны. Большие махинации были и в торговле. В магазинах на территории воинских частей все товары были на тридцать процентов дешевле, чем в магазинах у немцев, хотя товары были из тех же немецких фирм. Они просто не облагались налогом с продажи. Чиновники от торговли быстро с этим делом разобрались, и всё военторговское начальство стало обогащаться, продавая водку, сигареты спекулянтам фурами. Разница шла в карманы перекупщикам да чиновникам от торговли.

Утром Бурцев стоял на плацу. Только что стоявший в строю полк, расходился по местам занятий. Краем глаза он видел, как из дверей штаба вышел дежурный по полку.

— Наверное, по вашу душу, — пошутил стоявший рядом Черняк.

— Евгений Иванович, спросите, что там ещё, — сказал Бурцев, не убирая руки

от головного убора, провожая поворотом головы, проходящую мимо строевым шагом роту. Когда ушла последняя рота, подошёл Черняк.

— Пиманский велел, чтобы вы позвонили.

Бурцев направился к себе в кабинет. Поднимаясь по лестнице на второй этаж, он всё осмысливал: «Зачем я ему понадобился? Этот маленький жадный генерал не будет просто так звонить. Опять что-то понадобилось. Как он мне надоел, а подальше не пошлёшь, все — таки начальник штаба армии».

Не успел он открыть дверь кабинета, а уже звонил телефон.

— Пиманский. Здравствуй, Василий Петрович.

— Здравия желаю, товарищ генерал.

— У меня просьба к тебе.

— Хорошо, что не приказ, — подумал Бурцев.

— Ко мне из Москвы приехал друг вместе с семьей, ты устрой его к себе в гостиницу и питанием обеспечь. Сейчас мой адъютант его к тебе привезет.

Пиманский положил трубку, в телефоне раздались гудки.

— Вот это правильно, — подумал Бурцев. К тебе приехал друг, а я корми. А чего же ты у себя не селишь. В штабе армии есть гостиница. А кормить, кто будет? Пиманский со своего кармана? Так проще, дал вниз команду и голова не болит. Пусть вассалы вертятся.

Бурцев встретил гостя. Генерал был с женой и дочерью. Он был ещё не стар, но уже с седыми висками. Подал руку, поздоровался с Бурцевым.

— Надеюсь, ниже в какой-нибудь батальон меня не отправите, — пошутил он над поступком Пиманского.

— Нет, — засмеялся Бурцев. — Место в гостинице зампотылу уже подготовил. — Бурцеву в ответ улыбнулась жена, молодящаяся дама, до сих пор стоявшая с каменным лицом. По её виду не трудно было догадаться, что всеми статьями домостроя заправляет она. Рядом стояла дочь, довольно привлекательная особа, как две капли воды похожая на мать. Её вид выражал высокомерие столичной барышни, прибывший в провинцию.

Днём, ближе к обеду, позвонил Пиманский.

— Василий Петрович, генерала разместил? Не забудь обедом накормить.

— Разместил и зампотылу уже кормит.

— Ты вот что, к вечеру шашлычков организуй. Часикам к двадцати я подъеду, надо с приятелем посидеть.

Полковая гостиница стояла в стороне от офицерских домов. Это был бывший немецкий особняк. Особо провинившиеся в войне немцы побросали свои обжитые гнезда и смотались на запад. И теперь, уже столько лет, эти дома принадлежали Советской армии. И хотя они обветшали, но сквозь не ухоженность все равно просматривался особый стиль и красота некогда богатого особняка. Это, примерно, как в новой России появился совершенно новый пласт нищих: профессора, учёные, артисты, нищие-аристократы, через старое обветшалое тряпьё которых все равно просматривается культура и интеллигентность. Выходит, что лоск и ухоженность и не главное. Тут что-то другое. Ведь многие же, нагревшие руки на бедах страны, надели малиновые пиджаки, чтобы выделить себя, как бы причислить себя к высшему кругу общества. Не получилось. Все равно из-под дорогого малинового материала выглядывала бескультурная бандитская рожа.

Прямо к особняку примыкала небольшая роща, а за ней озеро. Мангал установили прямо на открытой террасе. Там же поставили и столы, но накрапывающий дождь загнал всех в дом. Приехал генерал Пиманский и с ним начальник полевого банка полковник Жвигуло. Бурцев был с ним хорошо знаком. Жвигуло почти каждую субботу приезжал к Бурцеву в баню.

Застолье началось без шашлыков. Друзья-генералы завели разговор о своих знакомых, кто как устроился и где служит. Бурцеву было это неинтересно, к тому же дочь генерала пялила на него глаза, что было весьма неприятно.

— Я пойду, проверю, как там наши шашлыки, — сказал Бурцев.

Пиманский закивал головой. Возле мангала колдовал прапорщик. Толстый, с короткими руками он проворно крутился, то, раздувая угли, то, поливая шашлык. Во всех его движениях усматривался профессионализм. Шашлыки румянились, но не подгорали. В воздухе раздавался ароматный запах. На террасе появился Жвигуло. Он держал в руках два стакана, наполовину наполненных водкой.

— Шашлыки готовы? — спросил Жвигуло.

— По-моему, ещё нет, — сказал Бурцев.

— Ну, тогда ароматом от них закусим.

— Одну минуту, — сказал прапорщик. Он снял с шампура два небольших кусочка мяса, положил их на тарелку и подал Жвигуло.

— О, тогда давай, Вася, выпьем за успех нашего безнадёжного дела, — пошутил Жвигуло.

— Давай за стол сядем, — Бурцев показал рукой на стол, стоявший на другом конце террасы.

— А вкус какой, — сказал Жвигуло, закусывая шашлыком, — уже готов.

— Нет, — возразил Бурцев, — большие куски ещё будут сыроваты. Прапор спец, он не допустит ни сырого, ни пережаренного.

— Чего ты, Вася, от них сбежал? Там же невеста есть.

— А ну их, с их невестами. А сам-то, Иван Иванович, чего ушёл от них?

— Ой, не могу слушать. Про должности, да про деньги только и разговоры. Меня от одного слова деньги уже воротит.

— А зачем же тогда в банкиры шёл?

— Да нет, работу я свою люблю, но когда это переходит все грани и становится целью всей жизни, начинает тошнить. Знаешь, как в той песне «мани, мани, мани» и больше ничего. Понимаешь, Вася, я рассматриваю деньги, как средство для достижения какой-то цели в жизни, но не так, как некоторые ставят на кон жизнь, с целью накопить денег. Так и хочется сказать этому человеку: успокойся, на тот свет мы тебе чеком выпишем и рядом положим.

— А чего Пиманский так вертится вокруг этого генерала? Они, что действительно друзья?

— Гм…, — Жвигуло усмехнулся, — какие там друзья. Знакомые, генерал из Москвы, из министерства обороны. Ты сколько лет в Германии?

— Четвёртый.

— Вот видишь, а командующих уже три сменилось. Выходит, в год по командующему. И этот, говорят, уходит. Пиманский на его место метит, вот он перед москвичом и вертится — тот обещал ему помочь. У него на самом верху блат есть. А по большому счёту, бандиты они все, Вася. Воруют, друг другу взятки дают, должности покупают.

— А деньги откуда берут?

— Смешной ты, Вася. На то и должности покупают, чтобы большие деньги воровать. Вот тебе пример: войска уходят, а военные объекты немцам продаем. Одной немецкой фирме воры в лампасах, Дом офицеров продали за полторы марки.

— Сколько, сколько? — удивился Бурцев. — Как это за полторы? Как это можно?

— А вот так, официально в акте комиссия указала стоимость здания полторы марки. И немцы официально перечислили. Вчера, гляжу, счёт пришёл от немцев. Я вначале подумал банковская ошибка. Посмотрел акт. Нет, всё точно. Там же в комиссии все подчинённые: им приказали, они подписали. В этом здании одна дверная ручка больше стоит. Представляешь, целый Дом офицеров — это же не руины, он же функционировал. Если даже закрыть глаза и то не меньше ста тысяч, а они за полторы марки. Совести у них нет. Там, где была совесть, всё заросло. Немцы взятку дали. Все по карманам растаскивают.

— Тут уж, наверное, не карманами, а чемоданами, — засмеялся Бурцев.

— Да, Вася, смешно, если бы не было так грустно. Вот, к примеру, масло сливочное, одинаковое по качеству. Одна фирма продаёт по три марки, другая по три пятьдесят за килограмм. Ты бы, у какой фирмы взял?

— Ну, конечно, по три.

— Аль нет, берут по три пятьдесят. Потому, как пятьдесят пфеннигов фирма откатит в карман. А едоков-то тысячи и каждому по шестьдесят граммов в день, вот и прикинь. Сейчас полевое управление армии готовится к выводу. Так они, знаешь, что творят? С Союза счета прут на мой банк, якобы для нужд ЗГВ. А вслед за счетами звонки идут. Счёт такой-то в «Дойчебанк», другой в «Дрезденбанк». И так рассовывают по всем банкам Германии, на заранее открытые счета. А после вывода в Союз полевой банк ликвидируется и концы в воду. Армию ГДР расформировали. Всё оружие и технику армия ГДР сдала группе войск. Наши генералы учёт не вели. Не буду говорить, может по халатности, а может и по приказу. Только знаю одно — во всю идёт торговля оружием. Арабы летят сюда, как мухи на говно, скупают по дешёвке все подряд. Ой, чую, беда будет, Вася. Заговорят эти «Калашниковы» и скоро заговорят. Не зря же они их покупают. Да, если бы только «Калашниковы», а то пушки, танки, бронетехнику. Знаешь, когда человек на утку идёт, берёт мелкую дробь, а когда на кабана, картечь да пулю. Не для нужд же своей полиции покупаются танки да реактивные установки. В воздухе грозой пахнет. Сегодня звонили ребята из Москвы. Какая-то заваруха в Москве затевается. В Таманской дивизии в танки боекомплекты загружают. Что-то, Вася, нехорошее зреет.

— Шашлыки готовы, — крикнул им прапорщик.

— Снимай и неси генералам, мы сейчас подойдём, — ответил ему Жвигуло.

— Я тебе, Вася, как финансист скажу такую вещь. Придёт время, и мы этот

брежневский застой будем боготворить. Горбунов его критикует по тому принципу, как в нашем воинском анекдоте с бородой. Вскрыл первый пакет, который ему оставил предшественник, и прочитал — «всё вали на меня». А на самом деле, не так уж и худо было. Экономика развивалась, зарплаты людям платили неплохие, в космос летали. Туфлей по трибуне в ООН не стучал, как это делал Хрущ. Не запугивал, но и перед западом не стоял на цыпочках, как Горбунов. В Хельсинки, какой договор подписали! Этому любимчику Запада такого не удалось. Я понял одно — на Западе не дураки, уважают силу. Если ты слаб и поддаешься на уговоры, будут обдирать тебя, как липку. А Лёню и боялись, и уважали. Лично ему сто машин западники подарили. Любил гонять по Москве. Восемнадцать лет у власти. Хорошо пожил, нормально, для себя. Бабы, охота, авто погонять. И людям давал жить. То кодло его к власти ставило: в надежде, дурачка поставим, а сами за его спиной будем править. А он их потом всех прижал. Лёня вначале под дурачка косил, а на самом деле был неглупый мужик.

— Зато и воровство процветало, — парировал Бурцев. — Нынешнее воровство родом оттуда.

— Да брось ты, Вася, воровство на Руси процветало всегда. Это же наша национальная черта. За что Пётр колотил палкой Алексашку Меншикова — за воровство. Знаешь, я тебе скажу так, лучше застой, чем этот бег на месте. Только от нас это не зависит, чего мы тут раскудахтались. Ты вот лучше лялькой займись. Девочка соком исходит.

— А зачем это, Иван Иванович?

— Как это, зачем? Женишься, в Москве жить будешь, на генерала пошлют учиться.

— Маме по утрам кланяться, а кота на «ВЫ» называть?

— Гордый, что ли?

— Да нет, не гордый, просто свои принципы. Я так понимаю, каждый рубит дерево по себе.

— Да ты что, Вася, считаешь её выше себя? Ты же грамотный начитанный парень. Ты погляди на её интеллект, она за свою жизнь, дай Бог, одну книгу прочитала.

— Поэтому, Иван Иванович, я и не хочу.




Глава 17


Полковник Жвигуло был прав. На следующее утро все телепрограммы были отменены. Москва показывала как всегда в таких случаях «Лебединое озеро». Периодически балет прерывался, и диктор объявлял о болезни Горбунова. Два диктора, мужчина и женщина, с каменными лицами, с периодичностью в пятнадцать минут, появлялись на экране и несли на весь мир откровенную ложь, о том, что, отдыхая на море, с Горбуновым случился удар и сейчас он находится в бессознательном состоянии. Сопоставляя вчерашний рассказ Ивана Ивановича о Таманской дивизии и сегодняшнее «Лебединое озеро», Бурцев понял, что это государственный переворот.

— На Руси всегда так было, когда царей убивали, (а их убивали часто), то эти убийства называли простудой, ударом или геморроидальной коликой, — пробормотал себе под нос Бурцев.

— Что, что вы сказали? — спросил, смотревший с ним рядом телевизор, Черняк.

— Говорю о том, что скоро объявят о кончине «консенсуса» от геморроидальной колики. У них на это ума хватит.

Черняк расхохотался.

— Ты вот мне скажи, Евгений Иванович, как этой бабе и этому мужику, после лжи людям в глаза смотреть? Ведь не сегодня-завтра ложь раскроется — и тогда хоть сквозь землю провалиться или ходить с опущенными глазами. Но не вся же жизнь заключается в этих должностях и деньгах. Есть что-то другое, человеческое. Ты видишь, что тебя заставляют нести чушь на всю страну. Положи бумагу и скажи: «Читайте сами, я не буду». Сделай в жизни хоть один человеческий поступок.

— Ай, Василий Петрович, о каком стыде вы говорите. Там же собираются люди: им мочу в глаза, а они говорят — божья роса.

Вскоре показались и действующие лица этого спектакля, так называемое — ГКЧП. Лица у них были перепуганные, руки дрожали. Один из них дрожащими руками стал зачитывать Постановление ГКЧП. Он объявил, что в стране введено чрезвычайное положение. И государственный комитет берёт на себя все функции управления государством.

— Скоро, будет как в банановой республике, — возмутился Черняк, — как новый полковник, так и переворот.

— Да, Евгений Иванович, — сказал Бурцев, — мельчает большевистская гвардия. Старая-то покрепче нервами была, руки не дрожали. Отец народов, какой свирепый был, как всех в тисках держал, и то отравили. А у этих кишка тонка травить — больной, больной.

— Оставляют мосты, — усмехнулся Черняк, — сегодня больной, а завтра будет здоров — в случае, если переворот не удастся. А вы полагаете, что вождя того, отравили?

— Полагаю, что так и было, Евгений Иванович. Я когда в Москве учился, у одной работницы архива читал копию интересного документа. Она диссертацию писала и тайком от руководства кое-что домой приносила. Рисковала, конечно, некоторые были даже с грифом «секретно». Так вот узнал я из этого документа, что отца народов ещё ежовская гвардия пыталась отравить. Не получилось. Толи вождь крепкий, то ли яд слабый. Сталина выходили, а нарком на «плаху» угодил. Вы мне ответьте, Евгений Иванович, на один вопрос. Вы, подполковник, стали бы ефрейтора в свою машину приглашать, просто так? Представьте, стоят офицеры управления полка, и идет ефрейтор, а вы ему говорите: «Хрусталёв, в машину».

— Ну, если он мне нужен, скажу.

— Вот-вот, именно. Об этом случае на даче много написано, но одно доказывает: о причастности Берии и Хрусталева к смерти Сталина. Если провести анализ, то факты неопровержимые. Кто такой полковник Хрусталёв для Берии? Охранник, по аналогии к полку — ефрейтор, который часовых на посты разводит. Зачем Члену Политбюро понадобился охранник вождя, если вождь не подаёт признаков жизни? Если у вождя инсульт, как зафиксировали врачи, а за ним пришла с косой, стало быть, будет новый вождь. А коль будет другой вождь, у него будет другая охрана, которой он будет доверять. А Хрусталева куда? В утиль. Зачем Берии понадобился утиль? Подвезти из дачи в Москву? А если они подельщики, тогда другое дело. Надо садиться наедине в кабинете, и обговорить все моменты, чтобы не было прокола. Когда читаешь события, прошедшие на протяжении суток, то усматривается открытый цинизм сталинских соратников. Уж больно они хотели его смерти, проявляя это молчаливым бездействием. Один только Берия отдавал команды. Он велел охранникам не трогать: «Сталин спит». Потому, что Берия знал срок действия яда, в течение которого яд полностью разлагается, и тогда определить отравление не представится возможным. Лаврентий Павлович не хотел повторить судьбу Ежова. В этом деле он был компетентным человеком. В веденье Берии была лаборатория по производству ядов, которые испытывали на заключённых. И, наверняка, о каждом испытании ему докладывали. Берия, а никто другой, стоял во главе этого «инсульта». Ну, и как подобает, киллера убрали, — Хрусталёв внезапно погибает. А за ним и заказчика арестовали и расстреляли. Так что, те мужички крепкими были, на крови воспитанные, не то, что эта мелюзга. Не мужики, а ходячее ЧП какое-то.

— Может, переключим на немчиков. Посмотрим, что гансы показывают, — сказал Черняк.

Немецкое телевидение показывало репортаж с улиц Москвы.

— Вот, дурь, — сказал Черняк. — Зачем танки на улицах? Против кого?

— Наверное, враг угрожает Москве бронированным кулаком, — пошутил Бурцев. Вот они где, таманцы. А мне вчера Иван Иванович сказал, что они боекомплекты в танки загружали. Они только пукнут, а на Западе уже известно.

— Стратеги, — сказал Черняк — танки в городе очень уязвимые. С любого окна танк можно шлёпнуть.

— Вы о чём, Евгений Иванович? С кем они собираются воевать? С бабушкой, что с базара с авоськой идёт. Там и без того в Москве не проехать, а они танки на улицу. Чтобы бабок попугать? Если болен Горбунов, есть Председатель Совета министров. Есть Верховный совет. Собрались бы, назначили исполняющего обязанности до новых выборов. Да, кто из вождей не был болен? Брежнев в маразм впадал, Черненко под руки водили, Андропов год лежал, и об этом все молчали. А тут, видите ли, на даче плохо стало. А мы, чтоб ему полегчало, танки в Москву. Переворот это! Куда они поведут? Судя по их перепуганным лицам, только назад, в коммунизм. Опять старую лошадку — марксистско-ленинскую идеологию запрягать будут.

— Этого они уже не смогут, — возразил Черняк. — Армии нет, полки потеряли боеготовность. Мы уже два года не выезжаем на учения. Так это здесь в Германии, на самом передке, а что же там творится. Запад не позволит назад. Они же, сколько «бабок» вбухали.

— А, самое главное, денег нет, — сказал Бурцев — в полку зарплату платить

нечем. Если бы немцы марки не давали — всё, труба. А, представь, завтра не дадут. Чем кормить, чем заправлять технику. Офицеры все ударились в бизнес. Торговля идёт полным ходом: машины, сигареты, водка, шмотки. Жёны челноками сюда туда. Никто не захочет из-за этих перепуганных мужичков голову подставлять. Вот он и пришёл конец, той мощной, некогда пугающей весь Запад, группировке. А мне когда-то комдив говорил, а я не верил.

В кабинет к Бурцеву зашел замполит полка, вернее не замполит, а помощник по воспитанию. С отстранением от власти «руководящей и направляющей», должность заместителя командира по политической части была упразднена, и они стали называться помощниками по воспитательной работе.

— Василий Петрович, — начал он с порога, — звонили из политотдела, требуют провести митинг в поддержку ГКЧП.

— Ну, предположим, на сегодняшний день, требовать они не могут. Предложить, да. Телеграмму они дали?

— Нет, не дали.

— А что, товарищ подполковник, этот звонок будем к заднице пришивать. Ребята, наверное, хотят чужими руками угли грести, а сами потом в стороне, если эта авантюра провалится. Случись что, головы начнут снимать до самого низу. И, боюсь — такие как мы, окажутся стрелочниками. Не будет митинга, так им и передай. Главком пришлет письменный приказ, вот тогда построим людей и поболтаем. А сейчас будем ждать, товарищ помощник. Эти хлопцы не сегодня, так завтра власть отдадут. Они неспособные на великие дела. Поджилки трясутся. Я таких в Афганистане видел. Если коленки трясутся, так и погиб. — Потом задумался, помолчал, почесал темечко. — Что это я? Шибко смелые, что на рожон лезут, пожалуй, чаще погибают, — затем махнул рукой. — Золотая середина, это самое то. В природе всё должно быть в меру. Героизмом можно взять только одну амбразуру дзота, а берлины берут середняки.

Далее события развивались стремительно. Некоторые республики заявили о не поддержке ГКЧП и выходе из Союза. Верховный Совет Российской федерации вместе с Сосниным тоже не поддержал ГКЧП. Чтобы Соснин стал сговорчивым, ГКЧП направили на штурм Белого дома, где заседал Верховный Совет республики, роту танков во главе с командиром батальона. Наивные люди собирали вокруг Белого дома кучи мусора, и назвали это баррикадами. Взрослые — это те же дети. Насмотревшись фильмов про революцию, они себя представляли в той игре. Только вот глупенькие, они забыли, что они живут не в начале века, а в конце и за эти девяносто лет техника так шагнула вперёд, что для современного танка эти кучи мусора что-то из области юмора.

Прибывший к Белому дому с колонной танков комбат, перешёл на сторону Соснина. И, вместо того, чтобы штурмовать Верховный Совет, он взял его под охрану. Этот весь спектакль показывали немецкие каналы. Бурцев понимал, что этот сценарий хорошо разыгран и хорошо оплачен. А ГКЧП — это ребята в коротких штанишках в большой игре Запада, Соснина и Горбунова. Потом выяснилось, что Горбунов не был болен. Путчисты его просто блокировали на даче. ГКЧП арестовали, их подержат в «Матросской тишине» и отпустят по домам. Во время этого спектакля пролилась кровь, погибли молодые ребята. Но никто за это не понесёт ответственности. Их сделают посмертно Героями России, и власть по торжественным дням будет возлагать к их могилам цветы, делая при этом очень скорбные лица. Своим цинизмом, доказывая, что они достойные последователи бывших вождей. Утром Соснин забрался на танк, и многотысячная толпа ликовала. Он произнёс свою речь.

— Ну вот, ещё один на броневик залез, — подумал Бурцев, — куда этот покажет рукой. Горбунова привезли из Фороса в Москву, но власть его теперь была минимальной. Прибалтийские республики отделились сразу. Среднеазиатские и закавказские колебались, но тоже были на грани отделения. Горбунов пытался заключить Союз девяти республик. Но по сценарию ему уже не было роли в этом спектакле. В Белоруссии в Беловежской пуще собрались три правителя славянских республик. Собрались как бы так, невзначай: поохотиться, да водки попить. Инициатором этой сходки был Соснин. Попарились в баньке, хорошо выпили. И в этом полу трезвом состоянии решили выйти из Союза. Тут же состряпали от руки документ о развале Союза и создании нового объединения — Содружества Независимых государств — СНГ. Ночью, с постели подняли перепуганную сельскую машинистку, привезли её в резиденцию в Васкули. Она им отпечатала документ. Правители с бодуна поставили подписи. Союз прекратил существовать. Горбунову ничего не оставалось делать, как уйти в отставку. СНГ, острый на язык народ, окрестил по-своему: «Способ нагавнить Горбунову».

Жившие в одном большом государстве СССР — республики стали выживать в одиночку. И без того зыбкие экономические связи рвались по живому. Руководители, начиная от республик и кончая фабрикой или заводом, кинулись обогащаться — занялись банальным разграблением некогда мощной державы. А что же досталось народу? Народ, как всегда, оказался не у дел. Ему досталась «кравчучка». Это так окрестил народ маленькую двухколёсную тележку, на которой «челноки» перевозили ручную кладь. Она названа в честь украинского руководителя, одного из участников Беловежских соглашений. Такова жизнь: избранным — нефтяные вышки, а остальным «кравчучка». Эра Горбунова закончилась. Кто же был Горбунов? Для одних он может быть гений, для других бездарь. А мне кажется, он просто не знал, что делать. Он хотел реформ, но не понимал, что их надо было делать палкой. Чиновник просто так не уступит своё место.

Я не стану оппонентом ни тем, ни другим. Да и стоит ли этим заниматься. Но, я знаю одно, он был нужен в это время для огромной страны. Это, примерно, как жившим в одном бараке людям. Барак ветхий, прохудилась крыша, течёт канализация, на голову сыпется штукатурка и жизнь в этом доме кромешный ад. Но у всех есть хоть какой-то кров над головой. И никто не осмелится его сломать, а если кто придёт извне, чтобы его снести, люди выйдут с колами защищать свои халупы. И тут находится один Данко, убеждая жильцов, сломать и построить новое, хотя сам он был в этом неуверен. И люди стали ломать. Конечно, потеряли жильё, некоторые потеряли и имущество. А кто-то, нечистый на руку, украл у соседей. Но они сломали его и стали строить новое. Так вот, таким Данко и был Горбунов. Да, да не удивляйтесь некой поэтичности, но он был именно таким человеком, востребованный временем. Горьковский Данко тоже не знал куда идти, поэтому и сжёг своё сердце. Знающие проводники много раз выводят людей на дорогу даже в полной темноте, но при этом не делают самосожжение. А может, не зная того, Горбунов послан этому измученному народу самим Богом для того, чтобы развенчать эту несостоявшуюся марксистскую идеологию. И не верьте тем, кто говорит, что мы будем делать по-другому, сохраняя принципы марксизма-ленинизма: и по второму, и по третьему и по четвертому будет тоже. Революции делают одни и как только сделают, к ним подмазываются другие. Это воры, мздоимцы-убийцы, ибо эта идеология для них самая живительная почва: собственность то народная, а стало быть, ничья. Тут есть, где разгуляться. И ещё одно. Как только в борьбе за власть прольётся кровь, туда сразу придёт дьявол — и власть будет дьявольской. А на Руси много невинной кровушки пролили, начиная нигилистами времён Александра II, большевиками в революцию, да и в гражданскую войну, коммунистами в застенках Гулага и далее, далее, далее. Так вот, если кто поманит вас отречься от Бога, заняться убиением во имя светлых целей, не верьте им. За кровью обязательно пойдёт кровь. Таков закон крови. И все равно, проливающий невинную кровь, в итоге будет сражён. Прав был Достоевский: «Крепко не у того, кто льёт кровь, а у того, чья льётся».

Не знаю, гением ли или бездарностью, кипучей энергией или бездельем, гениальным умом или безумием Горбунов сделал одно — он развенчал эту идеологию, доказав её несостоятельность и привёл её к гибели.

И, пожалуй, не надо, Соснину и Горбунову смотреть врагами друг на друга. Они оба люди одного поля, и разницы в их политической деятельности не было. Просто один начал разваливать эту империю, а другой её завершил, вбив гвоздь в крышку гроба.

Семидесятилетний эксперимент на людях прекратился. И ещё одно. Низкий поклон реформатору, за то, что он прекратил эту безумную бойню в Афганистане.




Глава 18


После подписания беловежских соглашений наступил и полный развал армии. Вооружённые силы Советского Союза растаскивались по национальным квартирам. В полках Западной группы войск появились эмиссары вооружённых сил республик. Они приезжали якобы для беседы с офицерами своих национальностей. Беседы эти, как правило, ничего не значили, потому, как эмиссары ехали с одной целью — прикупить себе в Германии шмоток. Им не нужны были эти офицеры. Те, кто клюнул на эту удочку и добился перевода в национальную армию, оказался на улице. Все должности там были заняты и люди месяцами простаивали у дверей начальников управлений кадрами вооружённых сил республик. Получить должность можно было только с помощью солидной взятки. Чиновник, он и остался чиновник, и не зависит от того, на каком правовом поле он работает, на союзном или на республиканском. Да, и не могли чиновники быть другими. Они же были скелетом той порочной системы. И никакие революции не принесут перемен, и никакие реформы невозможно будет осуществить, если они остаются на своих местах. Шакал он и есть шакал, и никогда не станет благородным псом.

После развала четвёртая власть рвалась к истинной власти. Ещё с тех, царских времён, когда в стране царём освободителем затевались реформы самодержавия, к прессе относились по-домашнему, потому, как она была носительницей идей царя и формировала общественное мнение выгодное царю, но никогда не была обратной связью от общества к царю. Она не выражала мнения общества и, по сути, была частичкой власти. После революции, зажатая властью большевиков пресса, использовалась в тех же целях. Её так и стали называть четвёртая власть. Хотя она и была карманной. А хотелось бы, чтобы она была рупором общества, неким индикатором, с помощью которого власть отслеживала бы настроение в обществе, как это делается во всей Европе. Когда сорвали цепи «руководящей и направляющей», четвёртая власть стала свободной и зашевелилась. Ощутив себя без оков, имеющие доступ к печатному слову, стали формировать у общества своё мнение в силу своего интеллекта и распущенности. И запестрела пресса разными оттенками — от ярко красного до банально жёлтого.

Кроме голых баб и мужиков в ней появляется свастика русских националистов и статьи с сектантским уклоном. В общем, всех мастей пишущая братия, как всегда в таких случаях, рвалась к власти. Поиграв мнением народа и став хоть немного известными, они шли в депутаты, не имея никакого понятия, что они будут для этого народа делать, не зная, что такое экономика и её законы и как её восстановить. Своим лидером они избрали Соснина. Со всех страниц газет и журналов, с экранов телевизоров они как могли, восхваляли своего патрона. Но они ошиблись, или хотели быть обманутыми. Их вождь был детищем КПСС и пусть он на словах стал демократом и прилюдно сжег партийный билет, но в душе он остался тем же номенклатурным, коммунистическим чиновником в худшем исполнении. Ко всему ещё власть в России стала и пьяная, советская с бандитским уклоном. Пьяная власть в Кремле работала до одиннадцати часов. Затем начинались ранние обеды с выпивкой, которые переходили в ужин и заканчивались глубоко за полночь. Кроме пьянства у власти ещё и просматривалась семейственность. Советником президента Соснин назначил свою дочь, вокруг которой сразу же стали вертеться нечистые на руку люди. Такое же положение было в других республиках. Пьяница управлял Украиной, а в среднеазиатских республиках кланы стали драться за власть. Победившие в этой драчке открывали счета в западных банках и переводили туда все государственные деньги. Крутившиеся возле дочери президента воры подсовывали пьяному Соснину бумаги на подпись и становились миллионерами вмиг владельцами нефтяных вышек, газовых месторождений, рудников и заводов. Министры и директора заводов тоже не дремали, пользуясь бесконтрольностью, занялись приватизацией лакомых кусков экономики. Россия была отдана на разграбление. Соснин пил, а народ становился нищим.

О том, что в Германию приезжает президент России Борис Соснин и Министр обороны Павел Воронов, в 3ГВ оповестили всех командиров частей. Им приказано прибыть на Военный совет группы. На заседании Военного совета планировалось присутствие президента и министра обороны. Каждому командиру было строжайше приказано подготовить краткий доклад о состоянии дел в части и о готовности к выводу с территории Германии.

В Доме офицеров немецкого местечка Вюнсдорф, бывшей ставке Гитлера, где размещался штаб группы, собрался командный состав всей 3ГВ. В ожидании президента и министра обороны офицеры просидели полдня, но Соснин так и не появился. Наконец, прибыл офицер штаба группы и объявил приказ главкома. Всем велено было возвратиться в свои части, соблюдая меры предосторожности. Выходя в фойе Дома офицеров, Бурцев увидел возле колонны, своего давнего друга, сокурсника по академии Жору Мешковского. С Жорой он жил в общежитии в одной комнате и были друзьями. И вот сейчас через несколько лет они встретились. Жора не видел Бурцева, он стоял к нему боком и разговаривал с офицером.

— Жора, привет, — сказал Бурцев, подойдя вплотную. Тот вначале не понял, затем повернулся, поглядел на Бурцева и закричал:

— Васька, откуда ты?!

— Я уже здесь четыре года.

— А я всего год как приехал, в штабе группы служу.

Друзья стали вспоминать об учёбе, о своих сокурсниках.

— У меня есть предложение, — сказал Жора, — надо бы посидеть, обмыть встречу. Или жена ругать будет?

— Жора, жены у меня нет, ругать некому.

— А где же та, у которой мы были? «Надёжная, как весь гражданский флот»?! — Оба расхохотались.

— Посидеть, поболтать за бутылочкой, я не против, но я не один, с заместителями.

— Отправляй их домой, переночуешь у меня, а завтра я тебя отвезу.

— Согласен, я мигом.

Он отправил свою машину с заместителями домой, а сам возвратился.

— Я готов, — подходя к Жоре, сказал Бурцев.

— Вначале, Вася, съездим на аэродром, там оцепление надо проверить. Я отвечаю за него. — Президент с министром скоро улетают, и мы будем свободны.

Всю дорогу до аэродрома Жора болтал. Прибыв к аэродрому, он начал объезд постов. Офицеры на постах докладывали Мешковскому о состоянии дел. Убедившись, что всё нормально, Мешковский подъехал к посту, который был недалеко от взлётной полосы.

— Сейчас, Вася, президента и министра обороны увидим. Скоро должны появиться. Простояли два часа, но президент не появлялся.

— Что-то задерживаются, должны были давно улететь, — глядя на часы, сказал Жора.

Из президентского самолёта через открытую дверь доносился какой-то шум, похожий на песню. Вдруг из открытой двери показалась голова. Она оглянулась по сторонам, а затем на трапе появилось всё туловище. Держась за поручни трапа, туловище склонилось вниз, и стало блевать.

— Ты погляди, Вася, как власть гуляет, это же надо так нажраться, ещё и не взлетел, а уже мутит.

Минут через двадцать на полосе появились машины. Два дюжих солдата погрузили на носилки пьяного Соснина и понесли к самолёту. Правой рукой Соснин махал у себя перед лицом, а левая спустилась вниз и почти волочилась по полосе. Полы его пиджака были расстёгнуты и свисали вниз, его галстук был где-то на плече. Из-под задранной рубашки виднелся голый живот. За носилками плёлся пьяный министр обороны Воронов. Он шёл в одном кителе, с расстёгнутыми пуговицами, а шинель волочил по бетону.

— Видишь, Вася, куда я тебя привёз?

Жора повернулся лицом к сидящему сзади Бурцеву.

— Где бы ты пуп президента увидел. Та была власть хороша, а эта ещё лучше. Пропьют, бл…ди, всю матушку Русь. Добрались до дармовой водки, как дурной до мыла.

Самолёт заревел моторами и улетел.

— Власть нажралась, а у нас с тобой, Васёк, ни в одном глазу. Поехали и мы с тобой по рюмашке потянем. А может и хорошо, что власть пьяная, без амбиций. А были бы амбиции, Вася, мы бы с тобой оказались в гражданской войне.

Сразу же после президентского лайнера поднялся в небо транспортный Ил 76. Он вёз подарок от главкома ЗГВ министру Воронову — автомобиль «Мерседес» последней марки. Не знаю, за какие деньги главнокомандующий Бурдашов подарил любимому министру дорогой подарок. Думаю, что за свои собственные сбережения??? А вы думайте, как у кого подскажет фантазия. Но знаю одно, что после этого к Воронову прилипла кличка «Паша Мерседес».




Глава 19


Похоронив жену, Жак совсем стал плох. Он сгорбился, сильно постарел. Дела валились из рук. Управлять фирмой больше не было сил. Фирма потеряла привлекательность и стала приносить убытки. Жак продал её. Переселился к сестре в Реймс и полностью отдал себя воспитанию внука. Александр подрос и пошел в школу. Ася занималась своим любимым делом, работала в Парижской клинике и вскоре стала ведущим хирургом. Она разрывалась между любимой работой и любимым сыном. И часто проводила время в поездках между Парижем и Реймсом. Когда Ася подъезжала к дому, навстречу ей выбежал Алекс.

— Мама, мама, — кричал он, — бабушке Эли плохо. «Скорая» приезжала, бабушке уколы делали.

— А где бабушка?

— Дома, она тебя ждёт.

— А дед куда делся?

— Дедушка уехал в город по своим делам.

Когда Ася зашла в дом, тётушка уже сидела в кресле.

— Думала, уже и не дождусь тебя, голубушка моя.

— Что, плохо вам, тётушка?

— Ой, плохо, доченька, было. И Жак как на грех уехал. Хорошо, что горничная на месте оказалась и «скорую» вызвала. Я так испугалась, сейчас немного отпустило после укола. Хотели увезти меня в клинику, но я отказалась.

— Почему вы это сделали? Надо было лечь в больницу, подлечиться.

— Как это в больницу, а Алекс с кем останется?

— Я же вам сказала, что сегодня приеду. Прислуга зачем? А к тому же, он уже большой мальчик, и надо приучать его к самостоятельной жизни.

Ася взяла тётушку за руку и нащупала пульс.

— Плохой пульс, частая аритмия, надо ложиться.

— Ты уж не ругай меня, голубушка моя, я еще чего не хотела ложиться? Тебя ждала, мне надо передать тебе все бумаги. Надо же кому-то управлять всем этим хозяйством.

— Оставьте, тётушка, я же ничего не смыслю в этой экономике, к тому же Жак есть.

— И не подумаю. Разве можно Жаку это всё доверять. А то, что ты не понимаешь — это не беда. Не боги горшки обжигают. Я, вначале так же, как и ты, ничего не смыслила. Всё боялась, думала по миру пойду. Управляющий к тому же был прохвост. Попривыкла, разобралась. А ты и подавно справишься. Сейчас управляющий хороший. Справитесь, а там Алекс подрастет. Он и будет всем заниматься.

— Вы, как будто, уже к Богу собрались. Недельку подлечитесь и снова будете сами управлять делами.

— И не спорь со мной, пойдём бумаги смотреть.

В кабинете тётушка разложила перед Асей все свои бумаги и начала долго и кропотливо объяснять. Для Аси это был тёмный лес. Она глядела на эти бумаги для порядку, чтобы не обидеть тётушку, кивала головой.

— Мне легче сделать сложную операцию на сердце, чем разобраться в этом ворохе бумаг, — думала она.

Тётушка достала большой пакет.

— Тут завещание, — она похлопала рукой по пакету и положила обратно в сейф. — Все сказки Шехеризады (игра слов счета и сказки по-французски произносятся одинаково) у Алекса. Почти все свои сбережения я положила туда. До его совершеннолетия распоряжаться будешь ты. Деньги Алекса не транжирь, голубушка моя, я для хозяйственных дел оставила. Управляющий всё знает, эти можешь тратить. А теперь я должна передать тебе наш семейный секрет. Иди за мной. — Она встала и, тяжело дыша, пошла к винным погребам.

— Вот здесь, за этим стеллажом есть защёлка. — Она взяла Асину руку, чтобы та нащупала. — Её подымешь, и стеллаж легко поворачивается вместе со стеной.

Повернув стеллаж, Ася оказалась в небольшом винном хранилище.

— Тут, голубушка моя, самые старые и самые лучшие вина нашего рода. Каждое поколение сюда закладывало свои самые лучшие вина. Я тоже заложила, они справа.

Ася увидела таблички и на них даты закладки. На некоторых стояли даты ещё с прошлого века.

— Вино это будешь подавать к столу только при важных семейных торжествах.

Так отец мне наказывал, велел Жаку не показывать. И я тебе велю! Жак их сразу продаст, у него одно имеет ценность. Смотри, голубушка моя, это всё принадлежит Александру. Он будет продолжателем рода Турене. Владельцем этого должен был быть Мишель, но так уж судьба распорядилась. Отец сказал, чтобы я передала всё внуку. Я выполняю его волю и передаю правнуку.

Тётушка достала бутылку вина и закрыла за собой тайник.

— Сейчас, папочка, попробуем твоего вина, — сказала она, тяжело дыша. — А вот эти все, — она махнула перед собой рукой, — можете с Жаком продавать, здесь неплохие вина. Управляющий всё знает, он хорошо ведает в делах, на него можешь положиться. О тайнике никто не должен знать, даже управляющий. Когда Алекс будет совершеннолетним, ты ему передашь.

К вечеру тётушке стало легче. С города приехал Жак и вся семья села ужинать. Прислуга поставила на стол принесённое тётушкой из тайника вино.

— Наверное, последний раз его с вами пью, — вздохнув, сказала тётушка.

Прежде, чем выпить, Жак несколько раз повернул бокал в руке, слегка покачивая, затем поднёс к носу, вдохнул аромат и только тогда пригубил.

— Где ты его берёшь, Эли?

— Разбираешься, — проворчала тётушка, — неплохой с тебя дегустатор. Только вот, чего ты не занялся своим делом, вернее нашим семейным, а в клерки подался? Столичной жизни захотел? На меня, на худенькую женщину оставил такой груз. Может, я из-за этого и замуж больше не вышла и не состоялась, как женщина — детей не имею. А ты всё про вино спрашиваешь. Самому надо было трудиться, за лозой смотреть, тогда бы и не спрашивал, а сам бы ставил на стол.

— Я все погреба обошёл и нигде не видел это вино.

— Не найдёшь и не ищи, его там нет.

— Покажи, где ты его хранишь.

— Не дам! — закричала тётушка — не дам! Мне отец велел, и я его наказ выполню. Иначе, что я ему скажу, когда увижусь с ним на том свете. Скажу, что позволила тебе продать наше фамильное вино?

— Ну почему такие крайности? Почему ты считаешь, что я должен обязательно его продать?

— Не покажу, и не проси. — Тётушка покраснела.

— Успокойся Эли, ничего мне не надо, — ответил перепуганный Жак.

— Обидно, что ты дожил до седин, а ума не нажил.

— Причём тут, Эли, мои седины. Это ты у отца любимым дитём была, а меня изгоем в семье считали.

— Дурак! — закричала тётушка. — Это ты сам себя так считал. Да, если ты хочешь знать, отец умирал, и всё о тебе вспоминал, надеялся, что ты хоть перед смертью придёшь и склонишь свой гордый лоб. А ты в Париже все за девочками таскался, да в картишки баловался. Думаешь, я не знала. Мне всё твои дружки докладывали. Они все бегали за мной, в надежде этот замок заполучить и тебя предавали, а ты даже к умирающему отцу не приехал. Я Нади не говорила. Оставил бедную девочку здесь, а сам развратничал. Она все дни напролёт к воротам бегала, тебя выглядывала. Это моли Бога, что ты русскую взял, идти ей некуда, да и терпеливые они, русские женщины, а наша тебе бы давно уже рога наставила, — выдавила из себя тётушка. Голова её склонилась, несколько секунд застыла в такой позе. Тётушка рухнула на пол.

Ася бросилась к ней, тётушка была без сознания. Приехала «скорая» и тётушку увезли в больницу.

— Что с ней? — спросил Жак.

— Инсульт, готовиться надо к худшему.

Неделю Эли пролежала в больнице и, не приходя в сознание, скончалась.

После её кончины вскрыли завещание. В нём было указана последняя воля тётушки. Всё движимое и недвижимое имущество теперь принадлежало Александру. До его совершеннолетия опекуном значилась Ася. Старый Турене жил в замке и руководил всем хозяйством. Ася не вмешивалась в его дела, да она и не могла иначе. Ей было как-то неловко, что она, человек со стороны, вдруг стала хозяйкой того, что ей, в сущности, и не должно было принадлежать.




Глава 20


Главком провел несколько занятий с командирами воинских частей. Тема занятий — вывод войск с показом погрузки техники на корабли в немецком порту Росток и на железнодорожные платформы. Вывод пошёл полным ходом. Немцы предоставляли эшелоны бесплатно. А в портах день и ночь загружались корабли. Такой массовый уход войск с территории Германии был разве только сразу после войны. Но, то был уход победителей и возвращение их на Родину, где их встречали семьи с цветами. А это было бегство некогда мощной армии. Правительству не было никакого дела до убегающей армии. Войска выводились на полигоны, в леса, в чистое поле, хотя между Германией и Россией, как правопреемницей Союза, был договор о строительстве военных городков и домов для членов семей военнослужащих. Но Германия сможет их построить только через два года, а войска выводились сегодня в поле и в палатки. И эта власть, заметим, не коммунисты, а демократы, которые, били себя в грудь и кричали «всё для народа», показала, что им на этот народ наплевать. Их мало интересовало, где будет жить этот раб в погонах и его семья. Где будут учиться его дети. Казалось бы, очень просто. Куда спешить? Постройте городок для полка, мы его туда выведем. Аль нет, всех сразу и в чисто поле. Да и кому дело, что кто-то там будет мерзнуть в палатке и у какого-то там лейтенанта или майора волос примерзает к подушке.

Новая власть была занята другим — разграблением того добра, что когда-то называли народным. В стране началась приватизация. Острый на язык народ назвал это «прихватизацией». Приватизация была придумана для того, чтобы разделить среди правящей верхушки всю государственную собственность. А если выразиться проще — разворовать. Для этого Соснин назначил главным идеологом приватизации молодого «реформатора» Чубайдовича. Молодости присущ максимализм: им кажется, что они всю жизнь будут сильными и здоровыми и никогда не будут пенсионерами, а поэтому, невзирая на нищенские пенсии «молодо реформаторы» стали грабить, в том числе и обездоленных стариков. Такой столь циничной власти в России ещё не было. Эта команда разработала хитрые схемы, как разворовать всё и не только принадлежащее государству, но и часть денег выудить у народа. Не цехами и нефтяными вышками, а живыми деньгами. Придумали ваучеры, — это такие фантики, в которых выражалась, якобы, частица государственной собственности. Стоимость ваучера была двадцать пять рублей. Он выдавался на каждого члена семьи принудительно, и начальник финансовой службы высчитывал с денежного довольствия офицера. Некоторые многодетные офицеры вынуждены были заплатить до трети зарплаты. Чубайдович с экранов телевизоров убеждал народ в том, что реальная стоимость ваучера приравнивается к стоимости автомобиля «Волга», самого престижного на то время авто в России. Конечно же, это была афёра. Очередная бумажная дурилка для народа. Но, однако же, сто сорокамиллионный народ России принёс в карманы ворам у власти три с половиной миллиарда рублей, а это неплохие деньги — при средней зарплате российского гражданина в триста. За эти деньги была закуплена валюта, и господа демократы стали обладателями неплохих счетов за рубежом. Всероссийский лохотрон сработан успешно. Они же стали, хозяевами заводов, рудников, нефтевышек. Но не только ваучеры свалились на головы обнищавшему народу. Следуя призыву нового вождя Соснина, — «что не запрещено, то разрешено» — подняли голову проходимцы разных мастей. В России, как грибы после дождя, стали расти финансовые пирамиды. Всякие «Властелины», «МММ» и «Русские дома» с экранов телевизоров призывали людей обогащаться. Они обещали золотые горы и, как минимум, через год сделать всех миллионерами. Осталось только за малым — внести деньги в фонд этих шулеров. Лохотроны масштаба помельче заработали в полную силу. По всем каналам телевизоров Лёня Голубков рекламировал продукцию лохотрона. Убеждали людей, что они не халявщики, а партнёры, и, как быстро они разбогатели, купив жене сапоги, мебель и машину. И это чудо ожидало всех, если только они последуют примеру Лёни и «зароют денежки на поле чудес в стране дураков». Воспитанный на добрых сказках народ, где Иванушка-дурачок в конце всех побеждал и становился царём, богатым и с красивой молодой женой. Народ верил любому печатному слову, верил и в эти сказки Голубковых. Старики и старушки достали и понесли последние свои, «гробовые» копейки этим мошенникам и оказались в итоге вконец ограбленными.

А что же делала власть? В политике бывают такие моменты, когда начальству выгоднее стоять в стороне. Власть спокойно созерцала, а иногда и участвовала. Четвёртая-то точно. Она предоставляла страницы и эфирное время мошенникам для оболванивания народа, а руководители этих СМИ получали баснословные барыши от рекламы. Потом власть придумает новые методы отъема денег у граждан. Это будут строительные фирмы-пирамиды. Они будут паразитировать на рынке жилья, собирать у дольщиков деньги и нагло обманывать, показывая людям фигу вместо квартир. В этой афёре будут участвовать губернаторы и мэры городов. А высшие эшелоны власти закроют на это глаза. Но это будет в двадцать первом веке, а сейчас в разгулявшейся смуте особой хваткой отличится молодежь. Многие из них, как правило, члены спортивных секций силовых видов спорта, поняли, что пришло их время, где нужны мускулы, а не ум, пошли в откровенные банды. Они занялись рэкетом на рынках, выколачивая из торговцев-мешочников последние гроши. Особенно успешной была молодежь, что готовила себя в партийные функционеры, Это бывшие комсомольские вожаки. Они ближе всех оказались у того пирога, где отрывались лакомые куски. Комсомольские вожаки когда-то подкладывали комсомолок своим боссам, и теперь, когда боссы побросали партийные билеты и стали демократами, молодые ребята со своими комсомолками им снова понадобились. Их допустили к корыту. Жадная энергичная молодая гвардия мускулистыми плечами стала расталкивать всех жующих рядом. Они становились банкирами, владельцами крупных торговых фирм и нефтяных кампаний. Заработали мускулы, затрещали кости от бейсбольных бит бравых молодчиков. В городах стали раздаваться автоматные очереди. Мужикам, прошедшим войну в Афганистане появилась работа. В результате эта молодёжь, до девяностого года не имеющая и тысячи рублей на сберкнижках, а некоторые из них даже не представляли, как выглядит доллар, за каких-то два года заимела в иностранных банках счета на миллионы долларов. Деньги из России в иностранные банки текли рекой. Во второй раз на этом веку, в начале его и в конце, Россия была ограблена до нитки. Когда-то Наполеон, изучая деятельность конвента, сказал великолепные слова: «Коллективные преступления ни на кого не возлагают

ответственности».

Разграбленная и разодранная на национальные лоскутки Россия, как в семнадцатом, так и сейчас, содрогалась в конвульсиях. Шахты закрывались. Шахтёры приезжали с глубинок в столицу и стучали касками на Горбатом мосту. Заводы стояли на коленях или лежали на боку. Власть их умышленно банкротила, а затем своим близким людям продавала по дешёвке. Заводы из государственных превращались в частные владения. Многие из них такие, как московский АЗЛК, не поднимутся больше никогда. Миллионы людей России оказались вмиг безработными. Непобедимая пришлыми врагами страна оказывается беспомощна и уязвима изнутри вследствие смут, организованных элитами этой страны. Почему это с периодичностью происходит в России? И какой же урок надо извлечь из этого? Могу ответить банально — не знаю. На мой чисто субъективный взгляд, вся причина в том, что правящие круги держат народ за быдло, в нищете, и повальном воровстве и коррупции в эшелонах власти. И как только народ начинает подниматься, его бьют по рукам, не давая встать с колен. Плюс господствующая азиатская ментальность с присущим ей обожествлением персоны царя (не важно — «белого» «красного» или «коричневого») с массовым холуйством и призрением к свободе личности. Там, наверху, преобладает один закон: «баранами легче управлять». Пока будет такое положение дел, Россия будет уменьшаться, как шагреневая кожа. Для этого всегда найдётся крикун и увлечёт за собой толпу, которая потеряла всякую надежду выжить. А за толпой, по принципу, «все пошли и я за ними», поднимается весь униженный люд. А дальше — «нет страшнее и бессмысленней, чем русский бунт». Пока будет нищета, Россия будет слаба изнутри. Нищета — это почва для мошенников, крикунов и бандитов. И надо помнить одно: если Россия распадётся на удельные княжества, их поглотит другое государство, с более сильным народом. Об этом научно доказал Лев Гумилёв. Да и сама Россия трёхсотлетнее монгольское иго проходила. А крикунам скажу так. Не хотите подчиняться своему московскому князю, будете подчиняться чужому пекинскому.

Бурцев сидел у себя в кабинете и размышлял над одним вопросом.

— Почему всё так произошло? Почему некогда сильная армия, державшая в страхе всю Европу, в миг оказалась не боеспособной. А может, и страх-то был понапрасну? Может, это пугало было набито соломой?

Василий ходил в Трептов парк, и видел высеченное на камне у подножья воину освободителю изречение Сталина и его имя. Бурцеву тогда показалось странным. Там, на родине, после развенчания культа личности не осталось и упоминания о нем. А тут в центре Европы, которую Сталин покорил и оставил жупел, уважали. Боялись и уважали. Странное, все-таки, существо человек: чем страшнее идол, тем больше он ему поклоняется и приносит жертвы. В России его тоже боялись и уважали. Ведь встретились после смерти Сталина две России. Россия сидевшая и Россия сажавшая. Встретились и не подрались. Выпили, пожали друг другу руки и разошлись с миром. Видать, уже накричались вдоволь. Многие чувствовали вину. Вину за пролитую невинную кровушку. За то, что участвовали в разграблении матушки Родины. За то, что молчали, видя, как другие грабят. За то, что строчили доносы на своих сограждан. Видать знали, за что пришло возмездие, поэтому и не подрались и не стали мстить друг другу. Но кто же заставит каяться этих грабителей девяностых? Откуда придет возмездие им, за эту нищету, которую создали они своим необузданным аппетитом? За нищету, которая привела людей к разорению семей, суицидам, замерзанию стариков в своих домах, пьянству и наркотикам, и вымиранию России. Около миллиона в год Россия теряет населения в результате повальной нищеты и пьянства. Ведь пьянство — это социальная болезнь и причины её появления — безысходность. Воруете вы, господа властители, воруйте?! Ну, стройте вы дворцы у себя на родине. Давайте хоть как-то своему народу зарабатывать и кормить свои семьи. Но нет же, крадут и вывозят капитал за рубеж. Дают жить и процветать народу другой страны, а свой народ обрекают на вымирание. И не надо этим государствам тратить огромные средства на армию, если рядом слабая и бездонная дыра; не надо завоёвывать чужие территории и подвергать свой народ риску, пока будут такие, сосущие Россию изнутри. Эти страны и дальше будут развиваться.

— Так чем же Соснин со своим демократическим окружением лучше коммунистов? — думал Бурцев. Чем же правые лучше левых? А ничем. Пожалуй, и разница между ними только в том, что одни душили людей в ГУЛАГе и в психушках, а при этих отстреливают людей прямо на улице, взрывают в домах, на рынках, в электричках. Да множество банд, разгуливает в городах, и на дорогах, зачастую руководимые депутатами и мэрами.

Воинское звание полковник Бурцеву присвоили почти перед самым выводом полка. Торжеств особых решил не устраивать, а отметить в немецком баре. Пригласил только своих заместителей. Гаштет выбрали маленький, уютный. Он стоял на краю деревни, почти в лесу. Рядом живописное озеро и впадающая в него речушка с плотиной и старинной мельницей. Вдоль берега озера стояли вековые сосны. Между ними петляла неширокая пешеходная дорожка со скамейками по бокам. Сам гаштет размещался в старом особняке, что придавало ему особый уют. Пока зампотылу Эрик Айдман разговаривал с хозяином бара, Бурцев с замами разместились на скамейке и любовались природой.

— А всё таки хорошо, что имеем человека, говорящего на немецком, — сказал Черняк. Айдман был немец из Поволжья, в полк приехал совсем недавно.

— Молодец он — сказал Бурцев — и года ещё нет, как он сменил Сергей Сергеевича, а быстро врос в коллектив. Порядок в тылу навёл, не в обиду сказано старому. Сергей Сергеевича надо было постоянно толкать, а этот всё сам без толкача работает. В столовой загляденье, порядок, чистота. Казалось бы, те же люди, те же повара, а всё по-другому.

— Да, — сказал Черняк, — немцы умеют. Вот поглядите, — Черняк указал рукой на деревню, — всего каких-то тридцать домов, а как всё устроено, позавидуешь. Дома кирпичные, заборчики маленькие, ровненькие, возле домов клумбы с цветами. Улица мощёная, тротуар. Возле озера аллея. Вроде бы не деревня, а маленький городок. У нас не во всяком районном центре такое есть. А если есть, то только на улице, где живёт районное начальство. А в деревнях покосившиеся заборы, да наспех сколоченные туалеты; посреди улицы колея в метр и туда жители мусор валят. А тут гляди, бачки для мусора возле каждого дома, фонари горят, и никто их не бьёт. Будка телефонная стоит: в ней свет горит, и телефонный справочник лежит на полочке, карандашик весит на ниточке. И никто их не крадёт. Маленькая деревушка, но есть пивбар, магазин. Зачем этому немчику в город ехать. Он тут дышит свежим воздухом и живёт в таких же условиях, как горожанин. А у наших деревнях не то, чтобы гаштет, магазин не всегда есть.

— Автолавка хлеб привозит, — подхватил зампотех, — по селу едет и сигналит, как баранам.

— Ну, ты хватил, как баранам, — возмутился помощник по воспитательной работе.

— А чего ты? — парировал зампотех, — что ты думаешь, я не прав? Я в Казахстане служил и наблюдал такую картину. Казах овец на мотоцикле пасёт, а когда на водопой зовёт, сигналит. Овцы сигнал выучили. Понимают, что в это время включается насос, и будет подаваться вода в корыта. Бегут на сигнал, как в цирке. Когда приехал к родителям в отпуск, увидел подобную картину. Приезжает автолавка, сигналит, и все люди бегут к ней, как те бараны на водопой. Видишь, как твои коммуняки рефлекс выработали у народа.

— Почему они мои, они и твои.

— Твои, твои, — замахал рукой зампотех, — я учился гайки крутить, а ты коммунистической дурью людям мозги вправлять. Я спрашивал деда, почему магазин закрыли? Дед отвечает — власти говорят, что никакой пользы от него нет. До революции в деревне и корчма, и купец с лавкой — была польза, а у этих нет! Вот и вся твоя коммунистическая наука налицо. Тут на тридцать домов магазин и бар — рентабельно, а у нас почему-то нерентабельно.

Наконец появился зампотылу.

— Василий Петрович, немец накрыл в маленьком зале, можно заходить.

— Хороший зал, я там пиво пил, — сказал Черняк.

Зашли в гаштет. В большом зале сидело человек десять немцев.

— Гляди, комиссар, — съязвил зампотех, — фуфаек и сапог в навозе нет, и самогонку не хлещут. А ты на политзанятиях солдатам вдалбливаешь, что они родились в самой лучшей стране мира. Как говорил вождь — «бытиё определяет сознание». Чего же не следуем заповедям вождя и не делаем бытиё подобающим?

— Потому и не делали, что такие, как ты работники на местах, — ответил помощник по воспитательной работе.

— А-а-а, врага народа ищешь?

— Ну, хватит, спорщики, вы ещё подеритесь тут, прямо при немчиках, — заворчал Черняк.

Возле входа висел гонг. Заместитель командира полка Туркин взял молоток и со всей силы ударил по гонгу. С гиками и радостью все сидящие в зале поднялись и зааплодировали. Туркину понравилось, он ударил ещё раз. Публика еще больше загудела. Туркин решил и третий раз исполнить на бис, но Черняк перехватил его руку.

— Ты чего стучишь, хрен моржовый? Знаешь, что ты им настучал? Два раза угощаешь всех немчиков за свой счёт. Какой ты, Туркин, блин. Турок ты, мать твою. Официант быстро разносил по столам дупельки водки.

Офицеры зашли в маленький зал.

— Командир, разрешите, я ему руки свяжу, — продолжал ворчать Черняк. — Чего скривился? Денег ещё не получал? Хочешь сказать, что всего месяц, как в Германию прибыл? Дам под проценты, только в двойном размере будешь с получки возвращать. Черняк был среди замов самый старожил в Германии и поэтому вёл себя с новичками как солдат «старик» с молодыми.

Бурцев поглядел на него и усмехнулся.

— Неуставнуху творишь, товарищ начальник штаба?

— Причем тут это, Василий Петрович. Пусть ведёт себя как офицер, а не как дикарь. На Родине и то, офицеру надо вести себя как подобает, а в чужой стране тем более.

— Не ссорьтесь, я сегодня виновник торжества, — сказал Бурцев, — я и угощаю.

Туркин повеселел. Забежал хозяин бара.

— Публика желает знать, по какому поводу угощения, — Эрик перевёл.

— Турок тут есть у нас один, — сказал Черняк.

— Was? — спросил немец.

— Эрик Карлович, переведите, — сказал Бурцев. — Угощения по поводу присвоения воинского звания полковник.

Хозяин вышел и объявил гостям. Из большого зала доносились выкрики мужчин и женщин.

— Эрик Карлович, что они кричат? — спросил Бурцев.

— Желают успехов господину полковнику, — перевёл Айдман.

Домой возвращались поздно, «УАЗ», проскочив заснувшую немецкую деревню, выскочил на шоссе и помчался в сторону полка. Усевшись на заднем сидении впятером, замы сидели, чуть шевеля руками. Вначале они посетовали друг другу о величине наевшего пуза, потом утряслись и начали травить анекдоты. Бурцев ехал молча. Получив очередное звание, он не ощущал прилива той радости, которая была всегда, когда он получал предыдущие. Вспоминал, когда после училища получил лейтенанта, он то и дело косил взглядом на погоны. Как всякий мальчишка радовался успехам. А сейчас, эти три большие звезды не приносили ему никакой радости. Скорее они ему напоминали, что вот и венец. Вот и всё, чего сумел достичь в этой жизни. Какой-то перспективы, той канвы, по которой он мог громоздить свои планы в развалившейся армии, он не видел. Развал проходил так стремительно, и так коверкал судьбы людей, что ожидать чего-то хорошего было бессмысленно. Оставалось одно — встать на дорогу судьбы, опустив руки и ждать, куда выведет её колея.

Утром Василий проснулся от звонка телефона. Взглянул на часы — было десять утра.

— Чёрт меня побери, вчера набрался и на работу проспал. Тьфу ты, чего это я, сегодня же воскресенье. И кому же там понадобилось нос подтереть, что спозаранку в воскресенье звонит. Звонил дежурный и стал докладывать о состоянии дел в полку

— Товарищ полковник, — в конце своего доклада сказал он, — к вам немцы приехали.

— Сколько их?

— Двое, возле штаба стоят.

— Скажи, что через полчаса подойду.

По пути зашёл в офицерскую столовую.

— Я уже думала, вы и не придёте завтракать, — выходя ему навстречу сказала рыжеволосая завстоловой.

— Валентина Ивановна, а вы чего на работе? В воскресенье надо быть с мужем и с детишками, — Бурцев расплылся в улыбке, блеснув ровными белыми зубами.

— Пришла вас поздравить с очередным званием, а вы завтракать не идёте. Видать, вчера переусердствовали. Она звонко рассмеялась.

— Спасибо за поздравление. Я завтракать не буду. У меня к вам будет просьба. Ко мне немцы приехали, и при том неожиданно, что у них это редко бывает. Наверное, поздравлять будут. Ну, да деваться некуда, надо бы стол накрыть.

— А сколько их?

— Двое.

— На троих не годится, Василий Петрович, как-то нехорошо звучит, — опять засмеялась завстоловой, — ещё не так повара поймут.

— Зато по-русски, — улыбаясь, ответил Бурцев.

— Я велю на пятерых, может еще, кто заявится, — сказала она.

Возле штаба стояли два пожилых немца. В одном из них Бурцев издалека узнал Вольфгана. Немец шёл ему навстречу, широко расставив руки. Они обнялись, Вольфган похлопал Бурцева по спине.

— Очень рад, очень рад, поздравляю тебя, Василий Петрович. Полковник — это уже звучит.

— Полгода тебя, Вольфган, не видел. Куда пропал?

— Ай, Вася, что говорить. Всех уволили, подчистую, и ту молодёжь, что подпрыгивала от радости, тоже попросили.

— Я знаю. Ко мне приезжал новый командир полка, барон Мольтке.

— Он дальний родственник того Мольтке, что в сорок первом на Россию шел, — сказал Вольфган. — Знакомьтесь, это мой друг детства, о котором я тебе когда-то рассказывал. Полковник, работник спецслужб, к сожалению уже несуществующего государства. Зовут его Курт.

Пожилой с седыми волосами немец подал Бурцеву руку.

— Поздравляю вас, Василий Петрович, с воинским званием полковник, — на чистом русском языке сказал Курт.

— Спасибо, вы отлично говорите по-русски, даже без акцента. Я бы и не подумал, что вы немец.

— Я в Союзе долго учился, потом в посольстве работал. В общей сложности в России лет пятнадцать прожил.

— Вольфган, а откуда ты узнал, что мне полковника присвоили?

— Я вчера был в полку — в магазин приезжал, жене костюм покупали. У вас дешевле всё. Миша, заместитель начальника штаба, меня в магазин провёл и сказал, что вы поехали звание обмывать.

— Временем располагаете? Есть предложение продолжить замачивать, — улыбаясь, сказал Бурцев.

— Конечно, конечно, — Вольфган похлопал Бурцева по спине, А это тебе от нас подарок. Я знаю, ты спортивный парень, — это трусы и майка из комплекта сборной ГДР по лёгкой атлетике. Реликвия.

— Через пару лет это будет у коллекционеров в большой цене, — сказал Курт.

В столовой сидели вчетвером: по пути им встретился идущий в полк Черняк.

— Удивительно добрый и гостеприимный русский народ, — сказал Вольфган. — Сколько раз за период своей службы мне приходилось общаться с русскими и не перестаю удивляться. Я вот сюда ехал, а у самого было ощущение неуверенности. Ну, кто я теперь, бывший офицер бывшего государства. Думаю, приеду к проходной, а мне от ворот поворот. Вот, за это давайте и выпьем!

Выпили, закусили. Пока закусывали, стояла тишина, и только слышно было постукивание вилок и ножей о тарелку, да неистово лаял прижившийся у столовой приблудный пёс, отгоняя настырного кота от своей обители.

— А я всё-таки не соглашусь с тобой, — сказал Бурцев, — доброта, она присуща всем нациям. При условии, что он человек, а не зверь.

— Иной зверь добрее человека, — возразил Курт. — Каждой нации присущие определённые черты.

— Тут я с вами согласен полностью. Мне вот у вас, больше всего нравится педантичность, аккуратность и порядок во всём. Как-то раз я приехал к Питеру в полк — ещё ГДР жива была. Смотрю, а у него по территории генерал ходит. Провели меня к командиру, а он сидит в кабинете, как ни в чём не бывало. Говорю ему: «у тебя генерал по территории ходит». «А, это мой начальник» — отвечает он. «Чего же ты его не сопровождаешь»? — спрашиваю

— А зачем, говорит он мне, — и открывает свой ежедневник. — По плану он сегодня не должен быть в полку — это он, наверное, по своим личным вопросам приехал.

— А у нас так не принято: ты должен бежать к начальнику, есть его глазами, и спрашивать «чего изволите!» И потом, я не знаю, что я буду делать через час. Что там и какая идея взбредёт в голову какому-то начальнику, а у немца все расписано на неделю. Я был с зампотылом в немецком кооперативе — свинок для подсобного хозяйства покупали. Так удивился: на свинарнике такая чистота, и свинкам датчики от компьютера в уши вставлены, корм по норме выдается. И как только свинка перестаёт набирать вес, её под нож. Вы знаете, это хорошо, что границы приоткрыли, наши люди смотрят и учатся, как необходимо вести хозяйство. Вот сейчас, люди поездили, посмотрели на ваши жилища, и появилось у нас выражение «евроремонт'. А знаете, что это означает? Это нормальный ремонт в жилище, как в немецком доме среднего уровня, а не синей или танковой зелёной по стенам в подъезда х

— Командир, может, покурим, — сказал Черняк.

— О, и я с тобой, — сказал Вольфган.

— Курт, пойдём курить, — предложил Черняк. Курт похлопал ладонью по левой

части груди.

— Он не курит, — за Курта ответил Вольфган, — сердце шалит.

— А это? — Черняк пощёлкал себя по горлу.

— Это пока, терпится, — ответил Курт, — я дыма не переношу.

— Вот и командир не любит дыма, — сказал Черняк, выходя из зала.

— Пиво будете? — спросил у Курта Бурцев.

— Пиво можно. Они по куреву, а мы по пивку, — сказал Курт.

Бурцев достал из холодильника запотевшую бутылку пива и разлил по бокалам.

— Власти не преследуют вас за то, что вы в службе безопасности были? — спросил Бурцев, подавая Курту бокал.

— Пока, слава Богу, нет. Правда, у меня была мирная разведка, никому не приносящая вреда. Я работал офицером отдела, занимался в основном аномальными явлениями — неопознанными летающими объектами.

— Уфолог, — улыбнулся Бурцев. — У нас поэт Высоцкий, пел песню про Канадчикову дачу: «Удивительное рядом, но оно запрещено».

— Я знаю эту песню, — засмеялся Курт. — А если серьёзно, то что-то есть в этих тарелках.

— Вы что, серьёзно считаете, что это инопланетяне?

— Я никогда так не считал. Это вполне вписывается в земную цивилизацию.

Этим ещё при Гитлере занимались. Он был фанатик мистики. Всё искал осколки погибшей цивилизации.

— Вы знаете, Курт, я уже об этом не первый раз слышу. В Афганистане мне один гэбист рассказывал, что Гитлер что-то искал в горах.

— Да, это правда. У него был создан целый отдел, который занимался этим делом. Отряды носились по оккупированным территориям, собирали всю литературу, которая относилась к оккультизму, легендам и намёкам о других цивилизациях. Основная цель была одна: достичь мирового господства, стать богом на земле. Завладеть секретами древних, сделать прорыв в техническом оснащении армии, особенно в воздухоплавании. То, что он фанатик, подтверждает ещё одно обстоятельство. Его личная охрана — это батальон СС, весь был из тибетцев. Исключительной особенностью этих людей была вырезанная лобная кость в районе третьего глаза: что-то вроде родничка у младенца.

— А для чего это им было нужно?

— Они полагали, что энергия с космоса лучше проникает в мозг. Я иногда

думаю, что не всё просто так в мире. Осколки той цивилизации продолжают управлять миром. И не исключена возможность, что и соперничество между ними осталось. И одни из них поставили на Гитлера. Иначе, как можно объяснить появление в Берлине тибетцев. Гитлер не переносил недочеловеков. А другие поставили на Сталина. Войска Гитлера в бинокль видели Кремль. Православные священники на самолёте облетели с иконой вокруг Москвы — и вдруг в ноябре сорокаградусный мороз. Мы уже сейчас умеем управлять погодой. Такие исследования идут. А представьте высшие цивилизации: не только мороз, я думаю, но и ураган и землетрясение могут создать.

— Удалось гитлеровским мистикам найти следы цивилизации? — пошутил Бурцев.

— Зря вы шутите, Василий Петрович. В этой нелепости что-то кроется.

— Нет, Курт, я просто отношусь к этому как к фантастике.

— А зря, — сказал Курт, пригубив пиво. Затем поставил бокал на стол и продолжил. — Вот послушайте меня. Кое-что им удалось отыскать. Нашли описание гравитоплана. Гитлер полагал, что древняя цивилизация — Атлантида, была на месте современной Антарктиды.

— Позвольте возразить, согласно описаниям Платона она затонула, где-то в Средиземном море.

— А лёд — это что, не вода, не надо слова философа принимать за окончательную истину, эти люди подвержены выдумкам, — засмеялся Курт. Одна из зондер команд отыскала карту Антарктиды. Она была составлена, когда Антарктида была ещё не во льдах, и на ней паслись тучные стада. Кстати сказать, эта карта намного точнее современных карт. На ней обозначен берег, который сейчас находится под водой. Американцы направляли сразу после войны к Антарктиде военную эскадру под видом научных исследований. Правда, учёных там было человек тридцать, а остальное военные. Потеряли там эсминец и ни с чем вернулись назад. Причины гибели эсминца и весь этот вояж засекречены до сих пор. Говорят их, атаковали неизвестные летательные аппараты. Чьи они? Гитлер строил там свою базу. Но я сомневаюсь, чтобы они имели такой высокий уровень вооружения. И ещё одно мне непонятно. Зачем американцы посылали туда вооружённую до зубов эскадру? И зачем до сих пор всё держится в секрете? Есть предположения, что это цивилизация параллельных миров. — В ответ Бурцев улыбнулся. — Не улыбайтесь, Василий, в ответ на вашу улыбку я скажу так. Почему микро частица имеет множество измерений, а мы только три. И вход в параллельный мир, скорее всего надо искать на полюсах — там гравитационные воронки.

— Курт, я одному уже как-то говорил — надо попробовать фантастику писать. Мне, кажется, у вас это не плохо получится.

— Ну почему как что, сразу фантастика. Поверьте мне на слово, я держал в руках много документов из архива института Гитлера «Аненербе». И пусть там было много ученых-придурков, таких как профессор Горбигер, но все же там были и светлые головы. Да, пусть мистика. Пусть девяносто процентов, но оставшиеся десять надо проверять, изучать, чтобы не закончить тем же, и не погибнуть, как это сделали наши предшественники.

— С этим я, пожалуй, соглашусь. Наукой заниматься надо, а не мистикой. Мне рассказывал афганец легенду. Цивилизации воевали между собой, из-за чего и погибли.

— Есть такое предположение. С помощью реактивных двигателей был доставлен из космоса огромный метеорит, и им был нанесён удар по земле противника. Но они ошиблись в расчётах. Удар был такой силы, что сместилась ось земли на 66 градусов и 6 минут. Поэтому в библии и записано число дьявола 666. В результате Атлантида оказалась на южном полюсе, покрылась льдом и стала Антарктидой.

— Вы говорили об описании гравитоплана. Это что такое?

— Это же и есть тарелка, «та, что подлая летает», — засмеялся Курт. — Кроме карты в старых бумагах, свезённых со всего мира, были схемы и картинки летающих объектов, тарелок и ракет. У Гитлера было два направления создании сверх современного летательного оружия. Это «Фау» и тарелки. Принцип ракеты вы прекрасно знаете, я вам рассказывать не буду. А на тарелках немного остановлюсь. Вы наблюдали, как вытекает вода из ванной. Она вращается, причем в разных полушариях в разные стороны. Это происходит потому, что вращается земля. В центре вращения воды образуется воронка: когда воды больше, создаётся полый цилиндр. Это происходит потому, что центробежные силы заставляют молекулы воды перемещаться от центра к краю. Это не что иное, как ослабление гравитационного поля в центре. Так вот, если взять два диска и вращать их в противоположных направлениях, в центре этих дисков возникает гравитационная воронка. Стало быть, и люди и грузы, находящиеся в центре вращения этих дисков, будут находиться в невесомости, но для того, чтобы это все осуществилось, нужен сверхмощный двигатель и сверх прочные материалы. Но у гитлеровских инженеров ничего этого не было. Они создали тарелку вентиляторного типа по принципу современных вертолётов, и дурили Гитлера с целью побольше выколотить денег на исследования. Но и та бутафорская тарелка обладала большой маневренностью. Мне как-то попали в руки документы с техническими характеристиками вертолётов того времени. Вы знаете, впечатляет. А представьте, если бы им удалось сделать гравитоплан. Небольшие реактивные двигатели для управления летящим диском — и тарелка меняет скорость в любом направлении мгновенно. В других летательных аппаратах перегрузки разорвали бы лётчика, а там, в невесомости он ее не будет ощущать. Но, увы, Господь распорядился по-другому. Война подходила к концу. Часть секретов была уничтожена вместе с образцами, а часть вывезена из Германии. Американцам удалось заполучить «Фау». Кое-что перепало и Советскому Союзу. К примеру, завод с инженерно — техническим составом разрабатываемой ракеты А-4. Советские и немецкие инженера её довели до ума. Ваша оперативно-тактическая ракета — это дочка А-4, как две капли воды похожа на маму.

Америке попала в руки документация по ядерным исследованиям, и по тарелкам. А потом дальше — кто у кого, сколько украл. Вот и дурят инопланетянами — «дескать, подлые летают, и руины говорят».

— Мне кажется, они бы давно уже были на вооружении, если бы это было так.

— Э, не скажите, Василий Петрович, не всё так просто. Кроме теории необходимо ещё и соответствие технического уровня. Ученые, когда ракету придумали? А в космос летать стали только сейчас.

— Курт, вы как считаете, Гитлер действительно был придурком, как его у нас в фильмах показывают?

— Я бы не сказал: не дурачком — это точно. Он был просто человек дьявола, как и ваш Сталин, если это рассматривать с точки зрения верующего человека.

— Тогда зачем ему сюда двоих посылать?

— Дьяволу-то, ведь что нужно? Человеческие души, а как их без войны заполучить?! Вот он и посылает двоих, чтобы те столкнули лбами народы. А когда столкнутся, тут уж не до Христовых заповедей — «не убий». Захлебнётся планета в крови. А потом, Гитлер сам по себе не мог прийти к власти. Его сделали вождём. Нацизм — это не его изобретение.

— Да, — подтвердил Бурцев, — дурачок не мог книгу написать.

— Он её не писал. Доктор Клаус Хаусхофер, вот истинный отец этой науки. До «Майн Кампф» он уже писал о «концепции крови и почвы», «Расширение жизненного пространства за счёт низших рас». Всю эту науку впитал в себя студент Рудольф Гесс, он был ему приёмным сыном. Состоял в масонской ложе. И вот, два гомосексуалиста попадают в одну камеру. Гесс влюбляется в Гитлера и боготворит его. Он вместе с Хаусхофером пишет ему «Майн Кампф». Через него масонское ложе, штаб которой находится в Англии, руководит Гитлером. Особенно усердствовал лорд Дуглас Гамильтон, он был противник Черчиллю. Выборы и организация партии требовали больших денег, а у ефрейтора их отродясь не было. Деньги дали масоны и двоюродный брат королевы. Я не знаю его планов. Может, он хотел стать конституционным монархом Европы, завоёванной Гитлером. Но вышло, как вышло. Гитлер пришёл к власти и стал бомбить Лондон.

— Мне это напоминает одну историю, — сказал Бурцев, отпивая пиво из бокала. — Точно также своими деньгами кайзер родил в России большевизм.

— Да, да, родил на свою голову, а за этим и к нам в Баварию революция

пожаловала. Вот и эти, родили нацизм, а потом не знали, куда от него деться. Когда война подходила к концу, Гесс в поисках выхода из этой ситуации сел на самолёт и полетел в Англию к своим патронам, но те его арестовали. После Нюрнберга сидел в тюрьме, хотя это тюрьмой можно назвать с натяжкой: охраняемая вилла. Грозился обо всём рассказать миру. И вдруг в возрасте девяносто трех лет повесился. А может, повесили. Политика — грязное дело. Странно получается, — Курт опять пригубил пиво, — я жил в СССР, а теперь проехал всю Западную Европу и обнаружил парадоксальную вещь. — Курт замолчал. — Не обижайтесь, Василий, — продолжил он, — но вы почему-то не любите своих стариков. Ваши ветераны живут гораздо хуже, чем европейцы, а ведь вы победители. Так не должно быть.

В это время зашли Вольфган и Черняк.

— Может ещё выпьем водочки, — сказал Бурцев, доставая из холодильника бутылку и лёд. — Вольфгану нельзя — сказал Курт, — он своё взял, ему за рулем быть, а мы употребим.




Глава 21


Незадолго до вывода войск, Бурцев поехал в Россию, смотреть место будущей дислокации полка. Василий вернулся крайне раздражённый. Сел в кабинете, никого не вызывал, долго сидел раздумывая. Дверь приоткрылась и в неё просунулась голова начальника штаба.

— Разрешите, товарищ полковник, — сказал Черняк.

— Заходи, чего хотел?

— Много народу желает к вам попасть.

— Чего же не идут?

— Боятся заходить. Говорят, командир какой-то сердитый приехал.

— Глупости вы говорите, Евгений Иванович, служба есть служба, причём тут настроение командира. Устав, это же не домострой, где расписано, как и когда бить жену. Пусть заходят. Один за другим начали заходить штабные. За время отъезда бумаг накопилось много, пока все перечитал и подписал, к вечеру был уставший. Уже, когда за окном было темно, снова заглянул Черняк.

— Ну что вы, Евгений Иванович, голову засовываете в дверь. Пугало, что ли из меня сделали, — раздражённо сказал Бурцев. Что там ещё?

— Василий Петрович, заместители командира полка и комбаты не идут домой.

— Почему они не идут? Пусть уходят.

— Не уйдут. Хотят знать, куда полк выводят.

— Коль так, пригласи их сюда.

Офицеры тихо зашли в кабинет, и также, без шума уселись на стулья, стоявшие вдоль стен. Все устремили взгляд на Бурцева. Они с нетерпением ждали, что скажет командир. В кабинете наступила такая тишина, что было слышно, как жужжит, от чего-то проснувшаяся, муха. Впервые за весь день Бурцев улыбнулся, ему в унисон заулыбался Черняк.

— Скажите, Василий Петрович, не травите душу, — сказал он.

— А что говорить, ребята. Дела не очень хорошие. Выводим полк в Смоленскую область, на полигон. Между Москвой и Смоленском, к последнему чуть поближе.

— Ух, разом вздохнули офицеры. Это же хорошо, — загудел народ, — не Сибирь.

— Чего же хорошего-то? — ответил Бурцев, — иная Сибирь лучше, чем это место.

Полигон, кругом непролазные болота, комары величиной с пчелу. Километрах в десяти, забытая Богом, деревушка в три дома, а остальные развалились или заколочены. Вот вам и Смоленск, и Москва, все разом будут. Жилья нет, работать жёнам негде, школы для детишек нет. Летом можно ещё в палатке как-то прожить, а как зимой?

— Немцы городок будут строить для дивизии, — вмешался Айдман.

— Построят, только когда он будет. Может через год, а может и через два,

а эти два года надо прожить в нечеловеческих условиях. Русские зимы, это вам не зима в Германии. Я в Афганистане пожил в палатке, правда, там другое — жара. Знаю, что это такое.

— А куда же я эту бухгалтерию дену? — зашумел Черняк.

— Куда дену, куда дену, к себе под подушку, — ответил вечный оппонент Туркин.

— Оставьте вы свой словесный турнир, — сказал Бурцев, — не до него сейчас.

Есть у меня одна идея. Если хорошо поработаем, то можно выйти из положения.

Я когда в Афганистане был, мы строили штаб, общежитие и казармы из щитов.

— А где их взять, эти щиты? — спросил Айдман.

— Самим делать, а кровлю, стропила и шифер со старых хранилищ поснимаем. Эшелоном отправим, а там соберём. Я думаю, барака три осилим. Год целый не стреляли, на мишенях много сэкономили, фанеры полный склад. Сколачиваем с бруса раму, обшиваем фанерой с двух сторон, а вовнутрь утеплитель: стекловата, опилки, что угодно. Вот и готов щит. Танковой краской снаружи покрасим, чтобы фанера не размокала; год-два простоит.

Все идею одобрили. Бурцев, Черняк и Айдман два дня не выходили из штаба. Готовили чертёж элементов щитового барака.

Вскоре в полку закипела работа. Созданные бригады плотников день и ночь колотили щиты. Айдман ездил по всем немецким организациям и привозил много стройматериалов. Немцы очищали склады оттого, что раньше принадлежало строй организациям ГДР, и были очень довольны, когда им предлагались услуги российской армии. Айдман завозил в полк ДСП, фанеру, стекловату, краску, окна, двери шифер, даже трубы, батареи отопления и котлы. Всё это уже не вписывалось в стандарты новой Германии и подлежало вывозу на свалку. Спустя месяц, три комплекта щитовых бараков были готовы. Всё это было загружено в эшелон и отправлено к новому месту дислокации. С первой группой убыл Черняк. Он за двадцать дней поставил три барака. Один из них полностью оборудовали по штаб: в нём установили батареи отопления, рядом построили землянку для кочегарки. Проверив всё в работе, он доложил Бурцеву по телефону. Для этого пришлось ехать в штаб в Смоленск. Вместо него готовился убыть заместитель командира полка Туркин.

На погрузке стоял новый эшелон. К Бурцеву зашёл только что прибывший Черняк. Он, как обычно, просунул голову в дверь, несколько секунд окинул взглядом кабинет, а затем появлялось всё туловище.

— Разрешите? — Черняк расплылся в улыбке.

— Заходи, Евгений Иванович, докладывай, как там дела.

— Штаб стоит. Теперь я спокоен, всю эту бумажную чепуху есть куда разместить.

— Ты всё за бумажки печёшься, картонная душа?

— Ну, а как же. Пропадёт какая-нибудь секретная бумажка, беды не оберёшься.

У нас легче человека списать, чем эту бумажку. Отопление проверил, всё работает. И машину угля за спирт выменял. Машины с платформ снимали, смотрю, рядом огромные кучи угля. Подошёл к работягам, две бутылки спирту им дал, а они мне в самосвал два ковша угля. Остальные два барака тоже поставил, но только коробки. В палатке по ночам сыро, и комары достают. Офицеры из палаток сразу в штаб перебрались. Хорошая идея, Василий Петрович. Если честно сказать, я в начале к вашему предложению отнёсся скептически: думал, чушь какую-то несет командир. А сейчас, когда пожили в палатке, а потом переселились в барак, всё осознал, и офицеры с облегчением вздохнули. Стали работать, как лошади, даже перестал подгонять. Надо остальные бараки достроить.

— Я сказал Туркину, он всё необходимое загрузил: и батареи, и трубы и обои.

— Скажите Айдману, пусть у немцев насос разыщет. Там вода близко, метра три, не больше. Колодец выроем, насос поставим и можно водопровод сделать. А остальное, конечно, плохо — кругом болото, дорог нет. А главное, нет бензина, по крохам собирал. Такое впечатление создаётся, что там наверху, начиная от министра, враги народа. В баках бензина хватило, чтобы технику с платформы согнать, а дальше думай, как хочешь. В округе на довольствие не ставят, бензин не дают, продуктов не дают, кормить солдат нечем, бегал картошку у бабок за свои кровные покупал, чтобы хоть как-то людей кормить. Хорошо, что отсюда взяли немного продуктов, вот тем и жили. Ездил в штаб, там сидят такие мордовороты — не пробьёшь. Отвечают одно — нет директивы ГШ. Дивизию выводят в чистое поле, а им трудно бумажку написать. Создаётся впечатление, что это все специально делается, чтобы разбежались или передохли. Один генерал, знаете, как мне ответил: «Мы вас сюда не звали, там, у немцев отъелись, теперь поголодайте». Я понял, почему страна так плохо живёт. Потому, как завистники все, и ненавидят из-за зависти друг дружку.

— Евгений Иванович, это же один из семи грехов, от которых Христос предостерегал человечество. Преодолеем, начнём жить хорошо. Не преодолеем, так и будем жить зверем друг на друга смотреть, завидуя и творя, друг другу пакости.

— Надо, Василий Петрович, с этим эшелоном загрузить контейнер с продуктами. Туркин парень нерасторопный. Они там с голоду перемрут.

— Пожалуй, так. Я сейчас дам команду Айдману, пусть готовит. И, наверное, бочки с бензином и соляркой в пятитонный контейнер загрузим.

— А если бензовоз поставить на платформу?

— Попробуем и бензовоз, но я боюсь, обнаружат и заставят снять. Главком запретил вывоз топлива из Германии.

— Я это знаю, Василий Петрович. Они топливо немцам продают, а спишут на вывод войск. Я думаю попробовать надо, а контейнера для страховки.

Зазвонил телефон. Бурцев взял трубку. Звонил дежурный.

— В полк прибыл командующий армией, — доложил он.

Новоиспечённый командарм генерал Пиманский смотрел на Бурцева гордо и, не подавая руки, поздоровался.

— Всё-таки помог московский генерал, — подумал Бурцев. — Какой гордый Пиманский стал, земли перед собой не видит.

— Эшелон грузишь? — спросил командующий.

— Жду подхода платформ.

— Свяжись с начальником перевозки, закажи ещё десять платформ.

— Я не подготовил столько техники.

— Загрузишь КАМАЗы, бывшая техника ГДР. Укажешь в документах, как техника полка. Там встретят и заберут их у вас. Сейчас их пригонят, колонна на подходе.

— А кто заберёт? По каким накладным их передавать?

— Это вас не касается, — буркнул Пиманский.

Командарм уехал, а Бурцев стоял раздумывая.

— Приказ начальника — закон для подчинённого, даже если этот начальник ворует.

Эшелон был загружен и к вечеру убыл. Утром Бурцева разбудил телефонный звонок. Звонил Туркин.

— Ты откуда звонишь? — спросил Бурцев.

— Пока из Германии, ещё от станции не отъехали. Тут такие дела. Комендант прислал бензовоз, хотят перекачать топливо из нашего бензовоза.

— А комендант какое отношение имеет к нашему эшелону? И где он взял бензовоз, у него, что техника есть?

— Говорит, получил приказ с группы. Кто-то, наверное, настучал, что бензовоз с топливом стоит на платформе.

— Выставь караул и никого не пускай.

— Выставил. Сам приехал и с пеной у рта кричит, что за простой эшелона с меня и с вас деньги взыщут.

— А чего его так наши деньги волнуют?

— Не знаю, говорит, что надо срочно эшелон отправлять. Но он что-то темнит, тут ещё четыре эшелона стоят, раньше нас прибыли.

— Ему не спится? Прямо спозаранку прибыл приказ выполнять?

— Да, в пять утра приехал.

— Я догадываюсь, чего он такой ретивый. Деньгами запахло: эшелон уйдёт, а пять тонн солярки останется. Продадут, «бабки» будут. Пусть не всё ему достанется, но все равно заснуть трудно. Туркин, никому без меня ничего не выдавать. Сейчас приедет начальник ГСМ полка с бензовозом и откачает топливо. Я сейчас приеду, жди меня.

Бурцев зашёл к коменданту. Круглолицый краснощёкий подполковник Закревский важно сидел в своём кабинете. Он держался высокомерно, и так был доволен собой, делал вид, что не замечает вошедшего Бурцева.

— Командир полка полковник Бурцев, здравия желаю.

Комендант медленно поднял голову, скользнул взглядом на Бурцева.

— Товарищ полковник, — глядя куда-то в потолок, начал комендант, — мне приказано слить топливо с бензовоза и отправить эшелон.

— Кем приказано?

— Мне позвонили из штаба группы.

— Кто позвонил?

— А чего я должен перед вами отчитываться. Немедленно допустите наш бензовоз к платформе.

— Закревский, вы, наверное, спите и видите деньги в кармане и их уже мысленно разделили?! Топливо мы уже скачали в свой бензовоз, и он уже, на пути к полку. А бизнесменам в погонах, там, в штабе группы передайте — пусть оближутся.

— Да мы тебя, да мы тебя в порошок! — закричал комендант, ещё больше краснея. —Закревский, — Бурцев улыбнулся и, чеканя каждое слово, спокойно сказал. — Я служил в Белоруссии, и там знаешь, как твои земляки говорят: «Не пужай, мы ужо пужатые». Последних два слова Бурцев соединил вместе, и получилась непристойность. — Это моего Туркина ты ещё можешь напугать, а я уже, пуганый и не такой мелюзгой, как ты, а пулями и снарядами в Афганистане. Бодливой козе Бог рога не дал.

Бурцев развернулся и вышел.

Через пять дней Туркин доложил по телефону, что прибыл на место и разгрузился.

— Машины командующего забрали? — спросил Бурцев.

— Сразу же забрали, прибыл какой-то полковник с гражданскими водителями. Сами с платформ согнали и куда-то укатили. А бочки, которые спрятали в контейнер, как нельзя кстати. Не знаю, чтобы и делал без них. Тут леса много, ребята взяли повышенное обязательство к приезду полка рубленую баньку поставить. Оба барака к приезду полка будут готовы.




Глава 22


— Ася подъехала к замку. Старый седой садовник открыл ворота. Александр выскочил из машины и побежал по знакомым дорожкам. Навстречу шёл управляющий. Он обнял мальчика, как родного и погладил его по голове.

— Что за срочность? — спросила Ася, обращаясь к управляющему. — Зачем я вам так срочно понадобилась?

— Госпожа, это надо отдельно от мальчика. Пойдёмте в дом.

— Я хочу вам сообщить неприятную весть, — сказал управляющий, когда они зашли в кабинет. — Мы на грани банкротства. И боюсь, что ваш мальчик окажется без наследства.

— Как это могло случиться, — возмутилась Ася, — мы же вам полностью доверяли.

— Это так, но это произойдёт, и очень скоро произойдёт, если господин Жак будет продолжать вмешиваться в хозяйственную деятельность. Он продал всё вино, даже молодое по дешевке. За него можно было в будущем взять хорошие деньги. Подвалы пустые. А сейчас высказал мысль и намеревается продать виноградники. Вы же понимаете, мадам Ася, если продать виноградники, мне здесь делать нечего, как и всем работникам, включая и

этого седого садовника, который в этом замке проработал всю жизнь. Да, наверное, и дом надо продавать, потому, как без виноградников этот дом придет в запустение. А там доберётся и до вашей квартиры. Парижская квартира собственность господина Жака, вы можете оказаться на улице.

— Нет, она собственность Надежды Михайловны, теперь перешла мне. Надежда Михайловна распорядилась, квартира покупалась за ее приданое.

— Ну, хоть это хорошо. Всё ещё можно исправить при условии, если вы мне в присутствии Жака дадите команду, чтобы я не выполнял его волю.

— Я согласна, это можно хоть сейчас. Где Жак?

— В городе, своим любимым делом занимается.

— Я удивляюсь, куда ему столько денег? Он же не так давно фирму продал.

— Боюсь, что этих денег у него уже нет. Может от продажи вина что-то и

осталось, а тех от фирмы давно уже нет.

— А куда же он их дел? — Ася вопросительно посмотрела на управляющего.

— Мадам, вы, что не знаете? Он же игрок. В казино всё проиграл. Смерть Мишеля, я думаю, на его совести. Когда Мишеля хоронили, я разговаривал с директором фирмы. Господин Жак оставил Мишелю одни долги. Фирма была на грани банкротства. До Мишеля фирмой руководил Теодор, они были компаньоны. Жак в дела фирмы почти не вникал, а за год до приезда Мишеля Жак и Теодор рассорились. Теодор ушёл и объединился с конкурентами. Старик за год сумел развалить фирму. Мишель поправил дела, но крутился день и ночь. За рулём может от усталости и уснул, а не от травмы. А может и в совокупности. Кто сейчас это определит.

Утром в присутствии Жака управляющему была отдана команда не выполнять ни одного указания Жака. И денег не давать. После разговора Ася с управляющим спустилась в подвалы. Подвалы были пустые, только кое-где на полках оставались бутылки вина. Дверь в тайник была приоткрыта, тайник был пуст.

— Это вы показали тайник Жаку?

— Мадам, я о нём сам не знал. Может, кто-то из старых работников знал и ему поведал. Продал он это вино одной российской фирме. Кстати, они ещё и деньги не вернули. Жаку деньги были нужны. Они ему небольшую предоплату дали, и он под честное слово отдал вино.

— И много они должны?

— Больше миллиона долларов. Боюсь, госпожа Ася, что мы их не вернем. Будем пробовать, реквизиты все есть, но в этой дикой стране разве правду найдешь?

Спустя неделю в парижской квартире зазвонил телефон. Александр подбежал и взял трубку.

— Мама, мама, тебя управляющий к телефону.

Ася взяла трубку.

— У нас беда, госпожа, — услышала она строгий голос управляющего. — Господин Жак застрелился. Ночью проиграл в казино все свои деньги, а сегодня утром застрелился. Все необходимые распоряжения по поводу похорон я дал.




Как-то вечером Александр и Ася сидели вдвоём. Саша читал книгу, затем отложил её и спросил:

— Мама, вот ты русская, а папа француз, а как вы смогли познакомиться? Он, что в России был?

— Нет, мы оба были на войне в Афганистане, там и познакомились.

— Ой, как интересно, расскажи.

Ася отнекивалась, но Саша сел с ней рядом на пол, положил ей голову на колени и стал уговаривать. Она гладила его по голове мягкой и тёплой материнской рукой.

— А впрочем, ты уже большой мальчик, тебе пора уже всё знать. Мишель Турене не твой отец.

— Мама, как это может быть? — Саша поднял голову и испуганными глазами посмотрел на мать.

— Я же жил с ними, они же мои дедушка и бабушка, они же вырастили меня?

— Пожалуй, они может и больше, чем родные. То, что они тебе дали, родной отец, вряд ли, смог бы, но, тем не менее, по крови ты им не родной. Об этом знали только двое, твой отчим и я, но он никому об этом не сказал.

— Мама, а кто же тогда мой отец?

И Ася рассказала ему про отца. Как они любили друг друга. Как отец погиб в Афганистане, как она попала в плен. И как благородно поступил Мишель.

— Мама, я Мишеля теперь ещё больше полюбил. Выходит, я русский?

— Да, русский. Мама, а мы когда-нибудь поедем в Россию?

— Поедем, обязательно поедем. Там сейчас большие перемены.

— Я хотел бы увидеть фотографию моего отца.

— Ты очень на него похож, Саша.

В тот вечер они сидели долго. Ася рассказывала сыну про город на Неве, где проходили её студенческие годы. Саша, обворожённый внимательно слушал её и они вдвоём, как бы взявшись за руки, шагали по широкому Невскому, где когда-то гуляла ещё маленьким ребёнком Надежда Михайловна, Сашина не родная бабушка, которую всю жизнь он будет считать родной.




Глава 25


Последний эшелон стоял под загрузкой. Бурцев шёл по опустевшей территории полка. Набежавшие порывы ветра поднимали вверх брошенную возле штаба бумагу, крутили её; пронеся метров сто, выбрасывали за забор. Даже сам трудяга ветер своим упорством как бы хотел доказать стоявшему посреди военного городка хозяину — вот и всё: закончилось ваше время и даже ни одна бумажка не должна напоминать о присутствии здесь некогда угрожающего всем войска. Мимо опустевшего КПП, через настежь раскрытые ворота проехала «Волга». Она лихо промчалась по дороге к штабу и, визжа тормозами, остановилась почти у самых ног Бурцева. Из «Волги» вышел молодой, высокого роста стройный генерал. На его красивом лице отражалась улыбка и доброжелательность. Бурцев приложил руку к головному убору, представился.

— Генерал Марков, новый зам командующего армией, — подавая руку Бурцеву, сказал тот. — Как ваше имя и отчество?

— Василий Петрович, — ответил Бурцев.

— Очень приятно, а я Владимир Макарович.

— Странный, необычный генерал, — подумал Бурцев, — есть какая-то изюминка, косточка от той царской гвардии.

— Как идёт погрузка? — спросил генерал. — Командующий отправил меня

смотреть выводимые полки. С корабля прямо на бал. Вчера прибыл, а сегодня по гарнизонам с самого утра.

— Всё идёт по плану, — сказал Бурцев, — сейчас последние контейнера увозим. Остается небольшая группа с заместителем командира полка по тылу подполковником Айдманом для зачистки и сдачи городка немцам. Разместились в том крыле казармы, — Бурцев махнул рукой в сторону казарм. — В столовой оставили им плиту, чтобы пищу готовить, остальное оборудование всё загрузили.

Со столовой ветер доносил запах готовящего обеда.

— Ах, как приятно пахнет, — сказал генерал, — а я так есть хочу — с утра крошки во рту не было.

Эта непосредственность и прямота так располагали, что Бурцеву захотелось общения с этим человеком.

Солдат-повар небольшого росточка, в белой куртке и в колпаке, похожий на поварёнка, разлил дымящиеся щи по тарелкам и понес их к столу, где сидел командир полка и генерал. Генерал отхлебнул из ложки щи, остановился и взглянул на Бурцева.

— Вкусно-то как.

— Это потому, что проголодались, — пошутил Бурцев.

— Я вам серьёзно говорю, Василий Петрович, попробуйте.

Бурцев, следуя примеру, зачерпнул ложкой.

— Действительно, вкусно.

— А чего же не быть вкусному-то — полпоросёнка кинули в эту кастрюлю, — засмеялся повар и показал на огромную кастрюлю, стоявшую на плите. — При кухонном хозяйстве свиней режем, куда мясо девать, с собой же не заберёшь?

Обед был сытным. После гречневой каши и огромного куска мяса генерал ещё больше повеселел.

— Ну, спасибо, Василий Петрович, за два дня хоть раз нормально поел, — сказал он, выходя из столовой.

— Вы из России прибыли или здесь на повышение пошли?

— Из России, семья в Москве осталась. Наверное, и привозить не буду, армия к концу года вся выйдет на русские полигоны, — засмеялся генерал.

— Да, не повезло вам, Владимир Макарович, даже вкус валюты не ощутите.

— Василий Петрович, — генерал положил руку на плечо Бурцеву, — спасибо Богу, хоть так. Я же в забвении был. Без должности сидел. Молил Бога, чтобы в тюрьму не угодить.

— Даже так? — спросил Бурцев.

— Я командир, вернее, бывший командир Таманской дивизии.

— Стало быть, это ваши танки по Москве гуляли?

— Да, мои, но я-то человек военный: мне приказали, я послал. А когда эта авантюра провалилась, за мной пришли. Стал следователю бумажки писать, как да почему. Знаете, Василий Петрович, мы с женой всё ценное по родственникам развезли. Правда, там и ценного-то ничего не было: шуба жены, да пару шапок и сервиз, который нам на свадьбу подарили. Но, тем не менее, законы-то у нас дикие. Сначала осудят, отнимут всё, потом оправдают, и ничего уже назад не вернёшь, только оправдательную бумагу в руки. Как с моим дедом было. У нас в роду, я двенадцатый генерал и все служили царю и Отечеству.

— Так вот откуда косточка, — подумал Бурцев, — порода!

— Когда пришла новая власть, мой дед стал служить верой и правдой. Военная жилка, не мог без служения Отечеству. Оклеветали и сослали. Правда, потом реабилитировали, но деда и московскую квартиру со всем нажитым так и не вернули. Деда расстреляли, а добро растащили.

— Обычно после всего этого люди приходят в забвение. Вам удалось каким-то образом вырваться. Это чудо или господин случай помог? — спросил Бурцев.

— Никакого чуда нет. Просто бывший министр обороны Соколов оказался порядочным человеком и помог мне получить эту должность. Я вам так скажу, Василий Петрович, вам ещё много придётся служить, никому не верьте, тем более этим дворовым, которые вышли из грязи в князи. Затопчут и по стенке размажут. Без письменного приказа ни одного серьёзного действия. Меня спасла одна маленькая бумажечка. Они оттуда всё по телефону повелевали. А трубку к делу не пришьёшь. Один чиновник оплошал и телеграммку стукнул. Это меня и спасло. Не знаю, почему он так поступил. Может, решил, что уже всё, дело в шляпе. А может, в историю хотел попасть.

— Ой, Владимир Макарович, боюсь, что это последний мой военный городок.

— Может вы и правы, там сейчас такая катавасия — никому эта армия на

ближайшие лет десять не понадобится. Каждый будет выплывать самостоятельно, пока там наверху всё разделят между собой. А необходимость сторожить их добро возникнет позже, когда всё награбленное будет восприниматься, как своё и потерять его будет жалко. Вот тогда и возьмутся за нас с вами. И будут кричать, заламывая руки, — Отечество в опасности, под коим они подразумевают свои нефтепроводы да заводы. Но, имейте в виду, тем, кто наверху, кто бы они ни были: монархисты, коммунисты или демократы — верить нельзя. Это такая порода лживых, нечистоплотных людей. Видел фильм, где играет главную роль Вячеслав Тихонов и Любаша Полищук? Он говорит: «Куда вы без нас, мы вами управляли и управлять будем». Спасибо за обед и приятное общение, — генерал подал руку и сел в машину.




Глава 23


К концу июня полк был полностью выведен в Россию. Всю технику поставили на полигон. Солдат раздали по воинским частям ещё в Германии. Некоторые офицеры и прапорщики отбыли к новому месту службы, а оставшиеся поселились в построенных за весну щитовых бараках. Жёны с детьми уехали к родственникам. Повезло тем, у кого жёны служили в полку военнослужащими. Они вместе с мужьями жили в семейном бараке. Офицеры управления полка жили в штабе в своих кабинетах. Одним словом устроились, как могли.

В полку с численностью в полторы тысячи человек осталось не больше сотни. Многие брали краткосрочные отпуска для устройства своих семей, из отпусков не возвращались. Таких невозвращенцев было больше десятка. Ввиду того, что рядового состава не было, на постах стояли часовыми офицеры и прапорщики.

В округе полк на снабжение ещё не поставили, он повис в воздухе. По бумагам в Министерстве обороны он принадлежал Западной группе войск, но дислоцировался в Московском Округе. Эта неразбериха доводила людей до отчаянья. Денежное довольствие не платили. Продовольствия не давали, ссылаясь на то, что в полку нет солдат. Доедали последние остатки, которые привез с собой в контейнерах зампотылу. Хождения Бурцевым по кабинетам высоких начальников результатов не давали. Обозлённые полуголодные люди ещё пытались служить бросившей их власти. Некоторые горячие головы предлагали сесть на танки, совершить поход на Москву и перекрыть ворота у Министерства обороны. Бурцев понимал, что этот экстремизм приведёт к крови. Что к этой сотне танкам подмажутся тысячи не чистых на руку людей, желающих свергнуть эту власть и самим вскарабкаться туда, на её вершину. А за всем этим гражданская война и тысячи погибших и обездоленных. Все бури и ураганы начинаются из совсем безобидного на первый взгляд порыва ветра: по вине одного или двух каких-то головотяпов, зажравшихся в Министерстве обороны; по вине пьяного президента и такого же министра обороны может начаться такое, что остановить потом будет трудно. Бурцев, как мог, пресекал эти дурные порывы горячих голов.

После вывода полка прибыл комдив. Он осмотрел место для штаба дивизии. Бурцев с заместителями встретил его в коридоре штаба полка. На комдива и сопровождающую его свиту посыпались вопросы от полуголодных офицеров. Он отбивался, как мог, а затем обратился к сопровождавшим его офицерам:

— Выбирайте, где какой кабинет разместить. Кабинет комдива будет здесь, — он указал рукой на кабинет командира полка.

— Какие кабинеты? — спросил Бурцев.

— Я планирую здесь штаб дивизии.

— Не будет тут штаба дивизии, товарищ полковник, — строго сказал Бурцев.

— Как это не будет?

— А вот так. Не будет и всё. Часовой их не пустит. А сунутся, прикажу применять оружие. Здесь живут в своих кабинетах офицеры штаба полка. Они своими руками и за свои деньги строили эти бараки.

— В палатках будут жить, — раздражённо, повышая голос, сказал комдив.

— В палатках будут жить офицеры дивизии, — еле сдерживая себя, сказал Бурцев. — Пока ваши офицеры там марки получали, офицеры полка голодали и были лишены второго оклада в валюте. Строили эти бараки, потому как знали, что лето красное пролетит, и песни прекратятся.

— Да, как вы смеете, — с раскрасневшимся лицом комдив приблизился к Бурцеву.

Офицеры полка, стоявшие рядом с Бурцевым, вышли вперёд и своими телами перекрыли дорогу комдиву. Увидев такую сплочённость, комдив испуганно шагнул назад и тут же сник.

— Я доложу о вашем поведении командующему округом, — уже совсем тихо сказал он.

— Докладывайте хоть министру, — сказал стоявший в этом строю Черняк.

Какали мы на них, и на министра в том числе. Точно так, как какают они на нас. Вы хоть пальцем пошевелили, чтобы обеспечить вывод дивизии? Полк выходил, вы в нем ни разу не были, а теперь прилетели на готовенькое?! Вы ему скажите спасибо, — он повернулся к Бурцеву, — что удерживает горячие головы — люди норовят сесть на танки и на Москву. И с каждым днём таких все больше. Месиво будет. А вы прибежали кабинеты выбирать. Людей надо успокоить, чтобы беды не было. Когда шуганёт эта орава на Москву, вам не до кабинетов будет. Да, пожалуй, и тем, кто в Москве. Танки загружены боекомплектом под завязку. В течение шести часов могут оказаться там. И яйца почесать не успеют. Хватит им над нами шутить и издеваться. Так что, не будет здесь штаба дивизии, а сунетесь — с оружием защищать будем.

— Да, да! — зашумели рядом стоявшие офицеры.

Комдив понял, что обстановка в полку накалена, и он решил внести какую-то разрядку.

— А вы знаете, что полк расформировывается? Пришёл приказ министра, — уже спокойным тоном сказал он.

— Тем более, — сказал Бурцев. — Тут будут жить семьи до тех пор, пока немцы не построят им дома, иначе они останутся бездомными.

— Распределим по другим частям, — сказал комдив, переходя на тон уговоров. — Все будут при должностях, никого не оставим.

— Вот и лады, — сказал Черняк. — Как только получим предписание в руки, штаб вам освободим. А пока, извините.

Прошло немного времени, и на полигон вывели всю танковую армию. Весь полигон, сколько мог видеть глаз, был заставлен техникой. Техника и вооружение разворовывалось: снималось всё, что можно было обменять на продукты и пустить на прокорм своих семей. Всё это было похоже на потрёпанную армию в крупном сражении. Но, дело в том, что это сражение произошло без единого выстрела. «И погибнет тот, кто разделится в себе» — так говорится в писании. Разделилось в себе государство — и его дивизии стояли поверженные своими же воинами. Техника стояла без колёс, без аккумуляторов, без двигателей. От некоторых машин остались одни только кузова. Такому безудержному разграблению вскоре подвергнется вся армия. С девяносто первого года армия будет таять, как лёд на солнце. Её полки и дивизии будут числиться только на бумаге. А когда кавказцы захотят отделиться, власти задумают их усмирить, послав в Грозный майкопскую бригаду. Тогда правители поймут, что безудержному пьянству приходит конец, что армии больше нет. Со всей великой России, со всех воинских частей будут собирать свинарей, писарей и необученных вчерашних десятиклассников, что бы укомплектовать эту бригаду. Они пойдут на войну, топить в русской крови кавказцев. Там, в Грозном, укомплектованное наспех войско и погибнет вместе с комбригом, бывшим сослуживцем Бурцева. Но это будет потом, а сейчас взбесившиеся чиновники, депутаты и сомнительный люд всех мастей в ночных клубах засовывают награбленные доллары проституткам в трусы. От армии остались только груды металлолома, да бегающие по полигону немытые, полуголодные и полураздетые рабы в погонах. И только чудо спасло Россию от агрессии извне. Пожалуй, только ракеты с ядерными головками, как белые бивни, отпугивали облизывающихся хищников от некогда грозного, но ныне содрогающегося в агонии тела.

Вспоминая случай на аэродроме: носилки, пьяного Соснина, его голый живот, Бурцев думал:

— Голый этот король. В начале только живот был голый, а сейчас допился — оголился до ручки. И каким же жадным может быть человек, чтобы осквернить, разграбить, отдать на поругание то, где жили твои деды и отцы, где будут жить твои дети, внуки, ради каких-то зелёных бумажек, которые другое государство может печатать триллионами. Вот она философия материалистов, воспитавших целые поколения людей — «после меня хоть потоп». Власть и не могла быть другой — все «совки» родом из этой страны и системы. И то, что они прилюдно порвали и сожгли партийные билеты, доказывает только одно: никакой убежденности и большевистской веры у них нет, есть ложь и обман, который продолжается теми же людьми, только под вывеской «демократ».

Бурцев сидел на свежесрубленном пне и в раздумьях чертил сломанной веткой по земле. Вокруг него сновали маленькие муравьи, они то и дело грузили на себя кусочки коры, комки листвы и относили в огромный муравейник.

— Вот поистине разумные существа, — подумал Бурцев, — в отличие от двуногих, они не тащат из муравейника, а всё в него, создавая там благо «муравьиного общества». Там они могут укрыться от лютого мороза и голодной зимы. А эти двуногие всё тащат из страны, продавая лес, металл, нефть, получая за это зелёные бумажки; оставляют их в другом государстве, не подозревая о том, что с этими бумажками может произойти любое чудо. Там, где они остались, может произойти переворот или инфляция, их украдут или власти этих государств заморозят счета. Господь как учил! «Не копите богатств, где воры да ржа разъедает». Но никто его не понял. И сейчас, тем более, понимать не желают, хотя почтенно кланяются, ставят свечки и крестят лоб. Наиболее активные особи этих двуногих всё гребут и гребут. Наверное, думают, что, награбив, они станут великими. Разве может быть великим человек, скопивший капиталы, — продолжал думать Бурцев. — Кто помнит какого-нибудь купца, скопившего груды золота в каком-то веке. Пожалуй, никто. Великие — Пушкин, Толстой, Рафаэль, Страдивари, Эйфель. Тот, кто создал для народа, а не тот, кто у него украл. Они наивно думают, что награбили на века, даже не подозревая, что «Аннушка на трамвайных путях уже разлила масло». Они думают, что будут владеть миром всегда. «Не может человек владеть миром», — сказал булгаковский Воланд, — «потому, как не может составить план на ближайшее завтра, он смертен, и беда в том, что он внезапно смертен». А в наш век технических катастроф и повального терроризма фактор внезапности увеличивается. А тот, кто путём грабежа и мошенничества скапливает громадные капиталы, является ещё и мишенью для гуляющих по улицам киллеров.

Бурцев посмотрел вокруг себя на голубое небо, затем перевёл взгляд на белые стволы берёз и вдруг ощутил, что весь этот мир и, копошащие в этом мире люди, стали ему безразличны. Ему захотелось уйти, сбросить с плеч погоны, и просто так пожить на свете, не думая ни о чём. Он понял, что весь его труд, все его стремления от лейтенанта до полковника были напрасными. То, что он всю жизнь ставил себе как основную цель в своей жизни, оказалось эфимерным и в итоге никому не нужным. Он вдруг осознал, что пьяный президент и такой же пьяный министр больше его не тревожат. Разочарование, переросшее в апатию — это самое страшное, что может произойти с военным человеком. Это называется, одним словом — деморализация. В этот момент он олицетворял тысячи, таких как он офицеров, выброшенных спившейся властью в леса России.




Глава 24


Вскоре и пришёл приказ на расформирование полка. Не прав был комдив — всех офицеров полка уволили из Вооружённых Сил. Бурцев решил уехать, оставив построенный им барак. Оказавшись бездомным, как и многие офицеры того времени, он стал искать себе применение в этой нелёгкой жизни. Не дай вам Бог жить во времена смуты и, тем более, быть выброшенным на обочину жизни. Он решил найти себя в Москве. Этот огромный город, Содом и Гоморра вместе взятый, вобрал в себя всех грешников некогда огромной страны. В нём правила власть, вперемежку с преступниками. На глазах у этой власти бесчинствовали бандиты и милиция. Прямо на улицах первопрестольной грабили и убивали людей, поджигались и взрывались машины и палатки торговцев. Среди белого дня, на улицах погрязшего в грехах города, раздавались автоматные очереди. Это бандитские группировки — люберецкие и солнцевские чинили друг с другом очередные разборки. Но, тем не менее, только там можно было найти себе работу и прокормиться. Той скудной пенсии, которую начислило государство, Бурцеву не хватало даже на еду. Государство, за верную службу выставило его на улицу, как ненужного пса. Выбросило, предварительно украв у него те сбережения, что он накопил на сберкнижке за годы службы. Украв хитро, коварно, путём различных реформ, махинаций и инфляций, да так, что и не найдёшь виновного.

Небогатая гражданская одежда, пару тысяч немецких марок в кармане, да подержанная иномарка. Вот и всё богатство ушедшего на пенсию полковника. Водитель из Бурцева был не ахти — таких москвичи называли «чайниками». Водить по Москве было трудно, но «не Боги горшки обжигают», и Бурцев решил освоить профессию таксиста. Добравшись до Москвы, Василий медленно и осторожно ехал по её улицам, понятия не имея куда. Мимо проносились спешившие куда-то «лихачи», от которых Бурцев то и дело шарахался.

От станции метро по тротуару бежал дед, он весь запыхался, его борода задралась лопатой вверх, огромный рюкзак колотил его по сгорбленной спине. Лицо его покраснело. Дед пробежал немного, затем остановился и обеими руками схватился за сердце. Бурцеву стало его жаль, и он остановился прямо рядом с дедом.

— Куда бежишь, спринтер? — спросил он через открытое окно.

— Куда, куда, вон за автобусом. Туда его мать.

Бурцев увидел, как отъезжающий автобус показал хвост.

— Садись, дед, подвезу, — Василий открыл дверь «Ауди».

— Чтобы на такой кататься, у меня денег нет.

— А я бесплатно тебя подвезу, как первого московского пассажира.

— Коль бесплатно, то сяду, — повеселел дед.

— Тогда клади своё золото в багажник.

Дед чинно уселся на переднее сидение.

— Во, если баба увидит, испугается.

— Чего испугается?

— Подумает, что дед чего-то натворил, что на такой машине привезли. Ты, видать, не москвич?

— А как вы догадались?

— У тебя на лбу написано, что ты иногородний, а потом — наши рвачи за так не повезут.

— Да, я не москвич.

— А звать-то как тебя?

— Василий.

— Тезки значит. Меня во дворе все дедом Василием зовут.

— А почему все? Сейчас на одной площадке соседи друг друга не знают.

— Я знаменитость, вот меня все и знают, — дед засмеялся. — Дворник я, а посему всем приметный. Сейчас провизию с дачи бабе везу. Бабушка приболела малость, теперь самому приходится урожай собирать. А не соберёшь, все сопрут. Сейчас, Васек, всё воруют, кто во что горазд: кто миллионы, а кто картошку на даче. Мир с ума сошёл.

Бурцев включил радио. Пела, подвывая, Таня Буланова:

«Скажи мне правду, атаман,

Зачем тебе моя любовь,

Когда по свету льется кровь?

Не до любви — она обман».

— Ты слышишь, Васек, о чем она воет. Крови им захотелось, по атаманам соскучились. Война была, а мы пели — выходила на берег Катюша сизого орла встречать.

— Может, кто в вашем доме сдает квартиру внаём? — перебил Бурцев монолог деда. — Жильё надо где-то найти.

— Чтобы так, не знаю, поспрашивать надо. А ты, в Москву за песнями приехал или жена допекла. Они все сейчас такие, атамана им подавай, не меньше. Сейчас многие цепляются за Москву и бандиты и порядочные. Ты, вот гляжу, вроде парень, как бы ничего — не из бандюков!

— Именно так, дед Василий, офицер я, в отставке.

— Вижу шрам на лбу. Воевал?

— Да, в Афганистане.

— Служил им верой и правдой, под пули лез, а они тебя даже из будки выгнали?

— Выходит так.

— Стало быть, алкаши допились до ручки, что бездомные офицеры по улицам бродят. Сталин, какой зверь был, но таких вещей не допускал. Это Никита пример подал. При нём полковники в свинари пошли. Помню, красовался на первой обложке журнала офицер с поросёнком в руках — знаменитый свинарь Чиж, уволенный по сокращению армии. Не помню, — то ли майор, то ли полковник. Надо бы было поместить фото генерала для порядку: с поросёнком и лампасами, и, чтобы в обязательном порядке лампасы были в говне свинячьем. Вот тогда, Васек, авторитет армии подымится на самую вершину. При Сталине кресло в парикмахерской для офицера было отдельное, а эти — офицера на улицу и в дерьмо поросячье. Кто ж их будет, Вася, защищать?

— Вы правы, дед Василий. Я холостой, один мучаюсь, а кто с женой и с детьми, как им живётся, не знаю.

Путники замолчали, каждый думал про своё.

— А тебе, что, Вася и остановиться негде?

— Негде. Приехал сюда на свой страх и риск. Последний шанс. Мыслю на

этой лошадке подзаработать и хоть какую-то комнатушку купить.

— В Москве на улице в машине нельзя ночевать. Шантрапы развилось всякой:

и местной и приезжей. Сейчас их время. Власть другим занята. Могут и убить. Машина у тебя дорогая. Для начала я тебе помогу. Вижу, хороший ты парень. Кочегарка у меня есть, там кроватка стоит. Пока тепло, поживёшь, а как начнутся холода — топить начнём, тогда и освободишь. К тому времени, я думаю, что-нибудь найдём. Тут направо в подворотню, — дед махнул рукой, — вот мы и приехали. Ты погодь, я вынесу ключ от кочегарки.

— Так новоселье обмыть полагается, — пошутил Бурцев.

— А, чего же и обмоем, там за углом магазин, пока я за ключом, а ты мигом туда. Вот нам на закуску, — дед достал из рюкзака три помидора и огурец.

Так Бурцев поселился в Москве. Город он знал неплохо. Учеба в академии пошла на пользу. Зная город, ремесло таксиста освоил быстро. Заработки были неплохие. И только теперь он понял, что служил этому государству зря. Бывали такие удачные дни, что выходило больше, чем он полковником зарабатывал за месяц. Ездил по разным маршрутам. Но крутился, в основном, возле рынков. Туда и оттуда привозил на вокзалы «челноков», днём — покупающий люд, а к вечеру развозил продавцов.

Как-то раз к нему в машину сели две женщины. Лет им было далеко за тридцать. После работы женщины приняли несколько граммов живительной жидкости, были весёлыми и разговорчивыми.

— Валя, — сказала одна из них, — этот молодой человек нас бесплатно домой отвезёт.

— Ну, уж не такой я и молодой, как вам кажется, а потом, почему непременно даром? Вы же свой товар на рынке бесплатно не даете.

— А откуда вы знаете, что мы торгуем?

— Я часто хожу по рынку, и видел вас.

— Кого видели, меня или Валю?

— Вас видел, трусиками торгуете.

— Стало быть, понравилась, коль запомнил, — сказала Валя.

— Понравилась, — Бурцев посмотрел на сидящую рядом женщину и улыбнулся. — У меня «любовь» была — очень похожа на неё — Клавой звали. Я вначале подумал, что это она. Правда, та постарше будет.

— Так пора вам познакомиться, — шутила Валя, — может, и эту Клавкой зовут. Или жены боишься?

— Мне боятся некого, я холостой.

— Что серьёзно?

— Да, серьёзно, могу паспорт показать.

— Ира, жених есть. Вот это дело. Тогда поедем к Ирке, знакомство замачивать.

Подъехали к дому. Женщины не выходили из машины. С минуту сидели молча.

— Ну, так что, пойдём с нами, — наконец, разорвав тишину, сказала Ира — Тебя как зовут?

— Василий. Так надо что-то в магазине взять.

— Эх, Вася, — пошутила Валя, — не надо, у нас всё с собой.

Эту ночь Бурцев ночевал у Ирины. Ира рассказала Василию, что она была замужем и у неё есть сын семи лет. Находится у бабушки в Ярцево.

— Завтра поеду забирать, — сказала Ирина. — Приболел, а мне его не с кем было оставить — торговлю бросить нельзя. Поправился, в понедельник в школу пойдёт.

Про мужа Бурцев не спрашивал, да и неудобно было как-то начинать с допросов. За весь месяц Бурцев заехал к Ирине только раз. Маленькое существо глядело на него, не понимая, зачем этот дядя появился в их доме. Подвыпившая Ирина обрадовалась приезду Бурцева и пыталась отправить к подружке сына. Он плакал, упирался. Бурцеву стало неприятно за то, что он доставлял боль этому маленькому человечку, имеющему полное право на ночлег в своей кровати. Он соврал Ирине, что у него есть клиент и ему необходимо ехать за пределы Москвы.




Глава 25


Когда собаки терзают добычу, они обязательно погрызутся — это природа.

Победив в схватке Горбунова, Соснин покоя не обрёл. К растаскиванию кусков подбежала другая свора. Теперь началось противостояние с парламентом, возглавляемым чеченцем Хазбуловым. Парламент требовал ограничить власть президента. Мол, хватит — нахапал, дай и нам. Они хотели сделать Россию парламентской республикой. Учитывая кавказский менталитет Хасбулова, стоявшего во главе парламента, Россия могла бы стать чеченской подневольной. Монгольской, польской, еврейской и грузинской она уже была на протяжении многих лет. Заседавшие в парламенте депутаты, захотели этого снова. Только в худшем, в чеченском варианте — с отрезанием голов не в лагерях, а прямо на улицах первопрестольной. Это средневековая Чечня покажет, когда отделится от России. Власти будут устраивать публичные казни. Но это будет потом. А сейчас Хазбулов рвался к власти. Соснин упирался и не хотел отдавать. Тогда Хазбулов поставил на голосование за досрочную отставку президента. Соснин объявил о роспуске парламента и о назначении новых выборов. Депутаты, с жадностью рвались к вожделенной цели и не видели, что к власти рвётся чеченская диаспора, со своими родами. В случае их победы, русским там места не было бы. Но Бог хранил Россию, сталинская эпоха в худшем её варианте не повторилась.

Третьего октября к Бурцеву сел в машину пассажир. Он был, немного выпевши, поэтому весёлым и разговорчивым.

— Тверская тринадцать, — сказал пассажир. — Наконец наступило наше время, — продолжил он

— В чём же оно выражается, ваше время?

— Ну, как же, свобода, гласность, — мужчина постучал себя в грудь.

— Свобода? Для кого?

— Для людей, конечно. Для нас, для простого народа.

— С этим можно поспорить, — сказал Бурцев, взглянув на пассажира.

— Ты чего, шеф, так на меня строго смотришь? Я теперь свободен и могу выехать в любую страну. Не то, что раньше было. Сидели в железной клетке.

— Кто сидел, а кто и ездил. Точно как и сейчас. Вы можете поехать, а учитель, которому платят копейки, и то раз в полгода, не может выехать даже в свой райцентр. Люди, живя в тоталитарном режиме, могли свободно ездить в пределах одной шестой суши, а сейчас и того нет. Распался «великий, могучий» на шестнадцать частей. Теперь их свобода заключается в одной шестнадцатой. Я мог ездить в Ялту, в Сочи, в Юрмалу отдыхать, теперь я этого позволить не могу. Причина простая, нет денег. Мне надо квартиру купить, её мне никто не даст. И какая разница, кто меня туда не пускает — чиновник или нехватка денег. А по поводу передвижения, — так я и в Москве несвободен. Меня на каждом шагу менты останавливают. В том тоталитарном режиме я в столице своей родины гулял свободно. Пять лет учился в Москве, бывало, возвращался и ночью. Никто меня не трогал. И ни один мент у меня документы за пять лет не спросил. А сейчас пройдите ночью! Да и днём, я вам скажу, неуютно чувствуешь. У меня рядом в подъезде какого-то бизнесмена взорвали, погибла ни в чём неповинная женщина. Теперь, соседи не идут медленно по лестнице, а пробегают. Так что же это за свобода такая, когда люди боятся в своих подъездах ходить? Это похоже на анархию.

— С этим я согласен. А если нет денег: зарабатывайте больше и двигайтесь куда захотите.

— Зарабатывать? Их надо в начале наворовать. Как без стартового капитала открыть своё дело? Мне что, кто-то кредит даст? Вот так, человеку с улицы? Я пришел, а они сразу — на тебе кредит. Ну, скажем, я нашёл деньги, открыл своё дело. Меня тут же обложат оброками: и первая это сделает власть, а потом бандиты. Если не дам, закроют или сожгут. Так, что зарабатывать мне никак не дадут, если я не связан с властью или с бандитами.

— А свободно мы стали выражать свои мысли, это разве плохо?

— Я не вижу большой свободы в болтовне языком. В том, несвободном режиме, я прекрасно это делал. Сколько ходило анекдотов про Леонида Ильича, их рассказывали везде. Так что свобода это понятие относительное. Для кого свобода? И свобода чего и чья? Если свобода власти, я согласен. Власть — абсолютно свободна перед народом, и не за какие свои грехи не желает отвечать. Для чиновников и для тех, кто возле них крутится, есть абсолютная свобода воровать. Законы составлены так, что ни одного за воровство привлечь нельзя. Не надо путать свободу с вседозволенностью.

— Заболтал ты меня, шеф. Поворачивай к мэрии.

— Не такой уж ты и простой народ, коль к мэрии едешь, — пошутил Бурцев. Они увидели, что возле мэрии шёл бой. Вооружённые арматурой, трубами какие-то люди избивали милицию. Крушили стоявшие автомобили.

— Вот тебе и свобода, — сказал Бурцев. — Выходи, я туда не поеду.

Пассажир вышел. Бурцев видел, как огромная толпа, человек в двести, кинулась к мэрии. Они ломали двери и били окна. Раздавался звон разбитых стёкол. Толпа как подошла к мэрии, так и отхлынула, круша всё перед собой. Опытным глазом военного человека Бурцев увидел, что это были люди одного возраста и подготовленные для ведения боя. Без сомнения это были боевики, кем-то управляемые. К ним подмазалась небольшая толпа зевак и уличных хулиганов, любителей участвовать в подобных мероприятиях. В этой толпе глаз Бурцева отыскал и командиров — они уверенно управляли ядром из боевиков. По их команде боевики кинулись на штурм, и по их же команде отошли, оставив мэрию на произвол толпе. Бурцеву, прошедшему войну, это было очень заметно.

Вечером в машину к Бурцеву вскочил парень с девушкой.

— Вези к Останкино, — сказал парень, — там такое творится!

— А вам, зачем туда? Что, жить надоело?

— Мы журналисты, — сказала девушка, — профессия такая — жареное надо. Хоть будет о чём написать.

— А вы пишите о хорошем: о любви, о дружбе, о хороших людях, — Бурцев посмотрел на рядом сидящую девушку и улыбнулся.

— Ты о чем, дядя, — сказала девушка. — Кто про это сейчас будет читать, а нам денежки нужны.

— Прав был дед, по крови народ истосковался.

— Какой дед? — спросил парень.

— Дворник у нас есть, дед Василий. Так он говорит, что народ по войне истосковался, крови захотел. Мы, говорит, в войну о любви пели, а сейчас — про кровь, да бандитские песни в моде.

Подъезжая к Останкино, Бурцев увидел толпу, скопившуюся возле телецентра.

— Ребята, дальше пешком. Мне жить хочется, — сказал он.

Пассажиры выскочили из машины, а он стал наблюдать. Толпа возле телецентра росла. Среди неё отчётливо вырисовывался руководитель. Бурцев узнал его. Это был бывший военный, а ныне депутат парламента генерал Муташов. Он кричал в мегафон. С ним было до роты боевиков.

— Ребята, — кричал Муташов, — выкинем на х. й этих жидов с телецентра.

Под его командой начался штурм. ЗИЛ протаранил витрину и стеклянную дверь. Толпа хлынула в Останкино. Завязался бой. Пули летели в разные стороны. Они поражали не только атакующих, но и толпы зевак, телерепортёров и журналистов. Муташов что-то несвязное кричал в мегафон. Команд почти никаких не было. Генерал извергал на всю округу одно сквернословие.

— Боже, — подумал Бурцев, — и этот генерал командовал округом?! Так неумело командует горсткой людей в бою. Ему роты нельзя доверить, а он ещё и к власти лезет.

Возле Останкино валялись убитые и раненые. Кто-то пытался оттащить раненого от опасного места. Те же парень и девушка подбежали к машине. У парня из рукава сочилась кровь.

— Вези нас обратно, — сказала девушка.

— Подождите, вы мне все сидения испачкаете, — Бурцев взял аптечку, расстегнул парню куртку и осмотрел плечо. Протёр йодом и забинтовал. — Ничего страшного, кость не задета. Могло быть и хуже, чуть левее, а там сустав, сосуды.

Девушка внимательно смотрела на лицо Бурцева.

— Удивляюсь вашей выдержке и спокойствию, — сказала она. — Вы, что врач?

— Нет, милая, я войну прошёл. Вот видишь, — Бурцев показал шрам на лице, — это от неё подарок. Там не такое видел, а это у мальчишки ссадина.

— Если войну прошли, почему же не с ними? — девушка кивнула головой в сторону Останкино. — Не сегодня-завтра они власть возьмут. Видите, как по-ленински они работают: почта, телеграф, телевидение, радио. Глядишь, и возле власти окажетесь, и таксистом не надо работать.

— Хватит, навоевался. А потом, я вам так скажу, не возьмут они власть.

— Откуда такая уверенность? — спросил парень.

— Потому, что вижу. Этот, что в мегафон орал, он, кроме как материться, ничего не умеет делать и, если это и есть передовая часть, то власти им не видать, как своих ушей. Дальше Останкино они не пойдут. Кишка тонка.

Пока Бурцев их вёз, они всю дорогу обговаривали будущую статью.

— План у Хазбулова давно был, — сказала девушка, — это должно быть основной канвой статьи.

— Конечно, был, — вмешался Бурцев, — боевики откуда-то прибыли. Я их в работе видел возле мэрии.

— А вы тогда были возле мэрии? — спросил парень.

— О, как здорово, — сказала девушка, доставая блокнот, — расскажите. Нам так и не удалось это увидеть, а ведь надо что-то писать.

— Мне кажется, это готовилось давно, — продолжил Бурцев. — Стихийный захват власти? Такого не бывает! Откуда-то появились подготовленные люди: у них выдержка, тренировка. Они способны на штурм. Просто так с улицы под пули человек не пойдёт. Вернее, пойдёт, но до первой крови, а потом убежит. Закон толпы. А подготовленные люди, прошедшие горячие точки, обстрелянные в бою, действуют хладнокровно, чётко, без суеты. Человек с улицы, новичок, так действовать не будет.




А в Белом доме в это время собрался парламент. Депутаты большинством голосов проголосовали за отставку Соснина. Обязанности президента возложили на вице-президента Руцковича. Парламент заседал всю ночь. Разрабатывали план захвата Кремля, ареста Соснина и его администрации. В отличие от депутатов парламента, потерявших все свои мозги в безудержном желании завладеть властью, Соснин не до конца пропил свой ум. Он чётко понимал, что за парламентской республикой к власти прорвётся чеченская диаспора, со своими боевиками, которые уже находятся в столице. А за ними диктатура тейпа, с деньгами арабских шейхов. И великой христианской России придёт конец. Он собрал силовых министров. Слава Богу, по сравнению с Горбуновым и теми «пацанами» с ГКЧП, Соснин обладал харизмой.

— Если к утру, вы не блокируете Белый дом, — сказал он министрам, — завтра чеченские боевики на улице прилюдно вам отрежут яйца.

Силовики поняли, что их жизнь висит на волоске. Танки снова двинулись на Москву. Только теперь они не стояли просто так на улицах, чтобы попугать прохожих. Они шли с явной целью. К утру танки, и спецназ подошли к Белому дому и блокировали его. Первая часть спектакля «Хазбулов против Соснина» закончилась. Началась вторая его часть — «Президент против парламента».

Так было видно судьбой предначертано, чтобы Бурцев посмотрел все его серии. Он как раз вёз туда пассажира, на прилегающую улицу к Белому дому. Там, в первых рядах «партера» скопилось много зрителей. Здесь были самые дорогие билеты, цена за которые — жизнь. Со стороны набережной стояли танки, и выдвигался спецназ. По крышам домов шныряли какие-то люди со снайперскими винтовками. Они стреляли в спины спецназу, по зрителям и по жилым домам, в окнах которых появлялись силуэты. Из подъезда дома выскочил мужчина, держа на руках окровавленное тело девочки.

Пули летели в сторону толпы, падали люди. На улице был кошмар, беготня и неразбериха. Это старались снайперы Хазбулова. Цель у них была одна: посеять смуту, вызвать недовольство толпы, чтобы разъярённая толпа пошла на власть. А дальше много крови и очаг гражданской войны в центре России. Режиссёрами этого спектакля была свора шакалов, вонзивших свои зубы в ослабевшее тело России.

Бурцев тут же свернул в подворотню, но проехать не смог, там лежали трупы. Он развернул машину и на всей скорости помчался на другую сторону реки. Оттуда было отлично видно всё, что происходило у Белого дома. Здесь на набережной тоже стояла толпа людей. Пули долетали и сюда, цокая о камни. Народ шарахнулся в разные стороны. Танки ударили по верхним этажам Белого дома. С окон полетели какие-то бумажки, а затем повалил дым. В целях безопасности Бурцев свернул за угол. Из-за угла тоже просматривался «спектакль», правда, с меньшим объёмом. Рядом стояли три мужика, держа в руках стаканы.

— Наливай, Петро, — сказал один. Тот достал из-за пазухи бутылку и разлил. Выпили.

— Чего они там дерутся? — спросил другой, дожёвывая нехитрую закуску.

— «Чаво, чаво», — сказал тот, которого назвали Петром, — за место у корыта, за харчи.

— Да нет, мужики, — сказал третий, — мой свояк там у них работает, какого-то босса возит. Говорит, Соснин с Хазбуловым поссорились и сейчас чечена с Белого дома выгоняет.

— Выгонять, то пусть выгоняет, — сказал Петро, — только зачем он его туда

посадил.

— Как это зачем, — продолжил третий, — за бабло. Когда Мишка Соснина с ЦК убрал, тот на задрыпаном «Москвиче» ездил, и то не на своём. Денег не было даже на хреновую машину. А чтобы Мишу убрать, нужны были большие бабки; окружение Мишкино подкупить и к власти самому пробраться. А где их взять? Вот он с чеченами и связался.

— А откуда, Степан, у чеченцев деньги? Они же нищета хуже, чем мы.

— Шейхи дали. У арабов нефти много. Они с России «халифе» хотят сделать.

— Штаны что ли? — засмеялся Петро.

— Да нет же, это как его, ну одним словом, басурманами всех хотят сделать, чтобы в церковь не ходили.

— Да ты и так басурман — в церковь и сейчас не ходишь. Можно подумать ты в ихнюю мечеть будешь ходить. Брось, Стёпа, чепуху молоть, — засмеялся Петро, — лучше давай выпьем.

— Чего молоть, — возмутился Степан, — я серьёзно говорю. Он за бабки поставил Хазбулова своим замом.

— Да какой он зам, он председатель, этого, как его, Совета.

— Ну, я же и говорю, там вторым или третьим после себя. А теперь шейхи давят на чеченцев, мол, пора бабки отдавать. Хазбулов мылся в бане с Сосниным и говорит: «Борис, пора и честь знать. Вы нам подчиняться должны». А тот ему вот так! — При этом мужик свернул дулю и сунул в лицо соседу.

— Во, молодец, — сказал Петро, — по-нашему и выпить горазд, бабки взял и на х. й послал.

— А шейхи требуют. Если не Россию, то отдайте хоть Чечню — там нефти много.

— Слушай, мужики, и правда, там такое творится — вмешался в разговор ещё один. — Всех русских выгоняют. Нашли какого-то генерала-чеченца, президентом поставили.

— Так я про что и говорю. Хазбулов подсунул бумагу Соснину, тот с бодуна подмахнул, и армию оттуда под зад коленом. Всё оружие чеченцам отдали, теперь у них каждый мужик с автоматом ходит. Русских режут из хат выкидывают.

— Выходит, молодец Соснин, что его оттуда гонит, — сказал Петро.

— Молодец то молодец, только вот плохо то, что дочка там правит. Еврейские мужики вокруг неё вертятся. — Степан допил оставшееся в стакане.

— И что делают? — засмеялся Петро.

— Не буду наговаривать, не знаю. Но бабки гребут хорошие. Этот, который «Жигулями» торгует. Как его?

— Борис Абрамович Ольховский что ли? — сказал Петро.

— Ну да, этот. Говорят, не только «Жигулями», но уже и нефтью торгует. Там до хрена жидов возле неё вертится.

— Выходит, евреи с арабами не только у себя бьются, но и здесь в России, — сказал Петро, глядя в лицо Степану.

— Арабы на президента через чеченцев давят, а евреи через дочку.

— А как ты думаешь, кто победит? — спросил Петро.

— Ну, известно кто, евреи — они во всём мире с верхами водятся.

— Мужики, а этот чего, — сказал второй, — Руцкович чего лезет?

— Дурачок, шестерка, — сказал Степан, — власти захотел. Думает вместо Соснина стать. Он не понимает, дурило, что если чечены к власти придут, то его зарежут на третьи сутки.

— Да, — подумал Бурцев, — национальные шавки лезут в берлогу, а русский медведь неуклюже отбивается и попивает водочку. Он придавил педаль газа и уехал.

На следующее утро Бурцев досмотрел конец спектакля по телевизору. Из обгорелого Белого дома спецназ выводил главное действующее лицо — Хазбулова. Он шёл под конвоем, заложив руки за спину. За ним, опустив голову, шли два «великих стратега»: лётчик, полковник, воевавший когда-то в Афганистане, а теперь бывший вице-президент Руцкович и бывший командующий Округом, депутат генерал Муташов. Это была последняя попытка рабов в погонах, вернее, отдельных особей, прорваться туда, к вожделенной власти.

— Почему так, получается, — подумал Бурцев, — ограниченные умом люди мнят о себе, что они великие и рвутся, к вершинам власти и иногда им это удаётся. Они становятся кумирами толпы. Ведь были же случаи, когда страной правили параноики. Что же за этим кроется? Пожалуй, одно. Общество болеет.




Глава 26


Шестого ноября, накануне праздников город оживился. Народ толкался в магазинах и на рынках. Перед праздником коммунисты раздавали листовки, приглашая всех прибыть на демонстрацию. Кое-где уже толпы ходили с транспарантами. Во всём организме, по имени Россия, ещё оставались очаги от коммунистической эпидемии, но по всем симптомам было видно, что он выздоравливает. Кроме коммунистов с флагами ходили правые, призывая на свои митинги. Либералы призывали в свои ряды, и бродили со свастикой националисты. Расслоённое общество шарахалось то в одну, то в другую сторону. Но, всё же основная масса простых обывателей на эту одуревшую публику не обращала внимание. Подъехав к рынку, Бурцев пошёл к Ирине. Она вместе с Валентиной уже были подвыпивши. Раскрасневшаяся Ирина улыбалась во весь рот, оголив с боку золотую фиксу. Валентина, увидев Бурцева, кинулась ему на грудь.

— О, Васенька, миленький, давай с тобой по чарочке.

— Не будем по чарочке, я за рулем.

— Валька, не трогай моего жениха, сказала Ирина, — ишь ты, до чужих горазда. Своего мужика заимей, тогда и обнимай.

— Так нравится он мне, — Валентина захохотала.

— Раньше надо было, когда только познакомились, а сейчас не смей.

— Как раньше, когда он на какой-то Клавке запал, а я на неё не похожа, — она опять засмеялась.

— По какому поводу веселье? — спросил Бурцев.

— Как же, — ответила Валентина, — праздник?! Завтра седьмое ноября, день Октябрьской революции, царя с престола скинули, власть рабочих установили.

— Что царя в октябре скинули ты не права, он подписал отречение ещё в марте. А то, что власть рабочих, то это ещё можно поспорить. А, мне кажется вам все равно — что власть рабочих, что власть буржуев, лишь бы повод был чикалдыкнуть.

— Ну, ты что-то заумное говоришь, Васенька. Ты лучше скажи, нас отвезёшь с Ириной домой?

— Конечно, отвезу.

Сели в машину. Ирина сидела впереди, а Валентина сзади. Она положила руку на сидение водителя и стала водить одним пальцем Бурцеву по спине.

— Ты Андрюшку на праздники повезёшь к бабушке? — спросила она у Ирины.

— Наверное, повезу. Соберусь, и вечером поедем. — Она оглянулась и увидела руку Валентины у шеи Бурцева.

— Ты чего это задумала? Думаешь, если подруга, тебе всё позволено? Никуда я не поеду, дома буду, вот так.

— Бросьте вы ссориться, — вмешался Бурцев.

— Квартиру нашёл или так же в кочегарке живёшь? — спросила Валентина.

— Нашёл, после праздников перееду. Больше нельзя там оставаться. Топить начали, работать мешаю. Угощаю их периодически. Кочегары довольные, говорят, живи, не мешаешь. Мне там нравится, как в гостинице. Котлы на газу, подсобка чистенькая, есть душ, туалет. А сейчас нашёл однокомнатную квартиру, но очень дорого.

— И зачем тебе куда-то селиться? У Ирины двухкомнатная, что вам места мало? Я бы тебя к себе взяла, так у меня девке пятнадцать лет. Не ровен час, ещё влюбитесь, — Валентина расхохоталась.

— Ты, почему обо мне так плохо думаешь? Я что, повод давал?

— А, все вы, мужики, одинаковые, — сказала Валентина. Бурцев затормозил, прижался к тротуару.

— Выходи. Доедешь на метро. А гадости будешь говорить своему любимому.

— Что ты, Вася, что ты, — вмешалась Ирина. — Она просто выпила и мелит, не знает что. Валентина прижалась в угол заднего сидения и затихла.

— И, правда, Вася, может, переедешь ко мне жить. Я денег много не возьму, Ирина засмеялась.

— Ну, если так, то сейчас заедем, заберем мои вещи.

Бурцев положил чемодан в багажник.

— Я сейчас к дворнику схожу, надо ключ отдать.

Он направился к подъезду. В это время открылась дверь, и на пороге появился дворник.

— О, Василий Данилович, «на ловца и зверь». Ключик вам возвращаю. Вещи забрал. Спасибо вам за приют.

— На здоровье. К ней, что ли едешь? — дед кивнул на сидящую в машине Ирину.

— Да, к ней.

— Ой, смотри, Васёк, чтобы не влип.

— Чего так?

— Вижу, пьющая она.

— Откуда вы знаете, Василий Данилович?

— Я, Вася, семьдесят пять годков прожил и кое-что видел. Я не всю жизнь дворником работал. Дворником я стал, когда на пенсию пошёл. А до этого всю жизнь в наркологическом диспансере работал. Я врач-нарколог, их через мои руки, знаешь, сколько прошло. У пьющей бабы лицо меняется, каким-то мужским становится. А эта твоя ещё не совсем спилась, но уже скоро. Мандец ей придёт, если не остановится. Но, бабы, как правило, с этого крючка не сходят. Ты, Вася, парень хороший, мой совет тебе, поживи там с недельку, оглянись и дуй оттуда. Этот водоворот засосет всё вокруг себя: вначале тебя, а потом и всё, что у тебя есть. И станешь ты у мусорных ящиков бутылки собирать.

— Ну, что ж, спасибо, за совет, Василий Данилович. Буду рядом, когда-нибудь заскочу.

Бурцев жил у Ирины больше недели, и всё это время она каждый вечер появлялась с работы выпивши. Памятуя советы Василия Даниловича, Бурцев стал подыскивать себе квартиру. Ту, от которой он по глупости отказался, переехав к Ирине, уже заняли.

Вечером он заехал в магазин за продуктами, которые ему заказала Ирина. Выйдя из магазина, он увидел, что машины нет. Спецы по угону справились за каких-то десять минут. Он зашёл в отделение милиции и написал заявление.

— Есть шанс машину найти? — спросил он у дежурного.

Молодой лейтенант развёл руками:

— Может, и найдём, только вряд ли. Каждый день пачками крадут, но, скорее всего, что нет. Старенькие машины, как ваша, разбирают на запчасти и продают в розницу. Более новые, те целиком. Те ещё как-то можно найти. Хотя и те тоже редко находятся: номера перебивают и перекрашивают.

Бурцев доехал домой на метро. Ирина уже под хмельком сидела на кухне.

— Где ты шлялся? Я продукты жду, — с порога зашумела она.

— Ты опять, Ирина, выпила? Ты бы одумалась, прекратила это.

— А чего ты мне в душу лезешь? Может, у меня там кошки скребут, — она постучала кулаком по груди.

— Да не кошки там скребут, а жажда алкоголя. Ирина, у меня машину украли,

пока ходил за продуктами.

— Ну, ты и раззява, наверное, открытую дверку оставил.

Бурцев не стал выслушивать оскорбления и ушёл в комнату. В углу сидел маленький Андрюша, и что-то рисовал, Василий посмотрел на рисунок. Там был нарисован мальчик на красном коне.

— О, маленький Петров-Водкин, — Василий погладил мальчика по голове.

— Я эту картинку в журнале видел. Я не Водкин, я водку не люблю.

— Это художник такой был Петров-Водкин. Это ты его картину видел.

— Дядя, а он, что водку любил, как моя мама? А я водку не люблю. Из-за неё мой папа ушёл. Папка маму всё время за водку ругал. Если бы она не пила, он бы с нами жил.

— Что ты мелешь, — закричала Ирина, появившись в дверном проёме.

Она схватила где-то висевший ремень и кинулась на ребёнка. Маленький комочек сжался в угол в ожидании ударов. Ирина замахнулась, но Бурцев перегородил ей дорогу и схватил за руку.

— Чего ты лезешь! — закричала она. — Это мой ребёнок, как хочу, так и воспитываю!

— Нет, это не твой ребёнок. Такие, как ты, на него не имеют права. И только этот уродливый закон, и дикое правосудие не дают права отцу забрать его к себе.

— Да, кто ты такой? — пьяная она ещё больше раскраснелась и её слюна брызгала ему в лицо. Бурцев отступил, достал платок и вытерся. Она нагнулась под кровать, вытащила оттуда его чемодан и швырнула под ноги Бурцеву.

— Вон отсюда, бомж в погонах.

Бурцев забрал свои вещи и вышел. По улице он шёл как пьяный. В его голове стучали слова «бомж в погонах». Как наяву, он увидел лицо деда Василия, только оно было с длинными седыми волосами и с такой же длинной бородой. Он был похож на восточного мудреца. «Этот водоворот засасывает, — сказало лицо, — и окажешься ты у мусорных ящиков, бутылки станешь собирать». Бурцев остановился. Лицо исчезло.

— Что это? — подумал он. Никак психоз. Войну прошёл, этого не было, а тут. Куда идти? Действительно, бомж. Он шёл, не зная куда.

— «Бомж в погонах, бомж в погонах, бомж в погонах», — стучало в голове.

Идя по тротуару, ему почему-то захотелось пересечь улицу. В это время с синими проблесковыми маячками по улице мчалась машина. И как только Бурцев шагнул с тротуара, завизжали тормоза. Машина ударила Бурцева по чемодану. Его выбило из рук, а Бурцева развернуло вокруг, и он упал на тротуар. С машины выскочил мужчина и подбежал к лежавшему на асфальте Бурцеву.

— Ты живой, мужик?

Бурцев сел, посмотрел в лицо мужчине и улыбнулся. Перед ним стоял Никольцев.

— Вася! — закричал Никольцев, — ты откуда?

— Оттуда, — пошутил Бурцев, — наверное, самим Господом тебе под колёса брошен. А может это, кажется? — Бурцев ущипнул себя за ухо.

— Я тебя не зашиб, — сказал Никольцев.

— Погоди, Вадим, проверю, — Бурцев поднялся, помахал руками, затем сделал зачем-то несколько приседаний. — Кажется всё цело.

Разбитый чемодан валялся на дороге. Никольцев с водителем покидали туда вещи и кое-как закрыли крышкой.

— Садись, Вася, в машину. Куда тебя отвезти?

— Понятия не имею, куда-нибудь. Я — бомж в погонах! Так меня сейчас зовут.

— Ты, что пьяный?

— Да, нет, Вадим, куда уж трезвее. День сегодня какой-то неудачный, в раз потерял всё: и машину, и работу, и жильё.

— Тогда садись, по дороге всё расскажешь.

Когда Бурцев кончил рассказывать, Никольцев молчал, как бы осмысливая всё это.

— Да, — начал он, — ситуация вообще-то обычная. Таких бомжей в погонах в каждом городе тысячи. И дети и жёны страдают, а власть о демократических ценностях болтает. Поедем дружок ко мне на дачу. Я только охрану недавно прогнал — «засланные казачки оказались». Будешь у меня охраной руководить. Подберём наших, афганцев. Я же депутат парламента. Комитетом руковожу.

— Я знаю, видел тебя по телевизору несколько раз. Хотел найти тебя.

— А чего же не нашёл?

— Да, подумал, трудно к тебе добраться, а потом дел у тебя сколько, до меня ли.

— Ну, ты даёшь! Воевали вместе, друзьями были, и у тебя язык поворачивается такое говорить. Для начала будешь помощником депутата, а потом что-нибудь придумаем. Вот здесь я и живу, — подъезжая к дому, сказал Никольцев.

— Какая же это дача? — сказал Бурцев. В моём понятии дача — это маленький домик, а тут целый домище.

Никольцев засмеялся. — У властей всё, что за городом, называется дача.

Зашли в дом. Никольцев повёл Бурцева в комнату.

— Тут будешь жить. Здесь всегда останавливаются друзья. Там ванная, — Никольцев показал рукой на дверь. — Принимай душ и приходи в столовую. Что будешь пить: водку вино, коньяк?

— И коньяк тоже, — засмеялся Бурцев. Он долго принимал контрастный душ, горячая и холодная вода обжигали тело и к нему, наконец, пришло самообладание. Всё разложилось по полочкам, его ум стал ясным и свободным. Когда Бурцев пришёл в столовую, Вадим уже накрыл стол.

— Синяк ты мне на задницу поставил, с эту тарелку.

— Это я тебе по мягкому месту надавал, чтобы ты друзей не забывал.

Выпили, начали вспоминать былое. За разговором время летело быстро. Никольцев вспомнил как тогда, первый раз они сидели почти до рассвета.

— А чего ты один? — спросил Бурцев, — где же твоя Лена?

— Разошлись мы с ней. Приехал из Афгана, откуда-то узнала про Зою.

— Наверное, кто-то из полка, доброжелатели всегда найдутся, — сказал Бурцев.

— Я, примерно, догадываюсь кто — парторга работа. Оброком, сволочь, прапоров обложил; те мародёрством занимались в кишлаках, и с ним делились. Я их прижал, нужно было под суд отдать, да пожалел. Ленка как получила письмо и сразу же на развод подала. Она тут же и замуж вышла. Я рога носил ещё до Афганистана. Ей нужен был только повод. Всё я знал, но дитё берёг, а выходит, напрасно. Дочь понимала, она видела мать с тренером не однократно, особенно когда я в Афганистан уехал. Когда мы развелись, не захотела с ней жить.

— А дочь где?

— В Москве, вышла замуж за бизнесмена. Со мной часто встречается, а с матерью почти не видится. Правда, у Елены ребёнок есть, тем более от любимого, так что Настя ей не нужна.

— А ты Зою видел?

— Видел в Москве, они с Олегом живут. Хотел былое вспомнить, не получилось. Пост, говорит и всё. То было до замужества, а сейчас всё — на замок. Молодец, женщина. А ты, так и не женился, Вася?

— Так, подгуливал, но чтобы жениться, нет. Не могу найти по душе.

— Ну что же ты сохнешь? Её-то уже не вернуть. А, впрочем, кто его знает. Тело так и не нашли.

— Ты же сам мне говорил, что вы с Васиным искали. Одни головешки там остались.

— Но, хотя бы какие-то фрагменты, не может же так быть, чтобы ничего не осталось.

— Вадим, давай не будем об этом. Я с таким трудом это пережил и стал потихоньку забывать, а ты снова.

— Извини, давай выпьем за твой успех. Чтобы ты нашёл себя в жизни.

— Только с твоей помощью, — засмеялся Бурцев.

— Да, хотя бы и так.

— Слушай, Вадим, мне октябрьские события всё из головы не идут. Ты там, в верхах вращаешься, может, что знаешь?

— А что тебе в этих событиях не ясно? Обычная драка за власть. Хорошо, что не вышло. А то получилось бы как в Афганистане — там тоже за власть подрались и сколько лет не могут успокоиться.

— Говорят, Соснин брал деньги у чеченцев, это правда?

— Скорее всего, что так. Это один из темных штрихов политики лжедемократов. У них была одна цель: уничтожить коммунистов, своих давних оппонентов, поэтому любые средства хороши. Когда Соснина избрали президентом, то на пост председателя парламента он предложил чеченца Хазбулова. Ты знаешь, в зале среди депутатов пошёл такой гул: «А кто это, а кто это?» Ну, посуди сам, кто его знал?! Какой-то преподаватель — таких в Москве тысячи. Три раза голосовали, пока не пропихнули. Стало быть, было за что пропихивать Хазбулова. Чеченцы запустили по всей России фальшивые авизо, банки оплачивали липовые сделки, но чеченский банк и не думал возвращать долги. Шло разграбление российских банков, а власть видела и молчала. Как ты думаешь почему? И армию в Чечне раздербанили, оружие всё чеченцам оставили. «Панимаш в чем тут загогулина?!» — сказал Никольцев голосом Соснина. Не так давно в Чечню ездил министр обороны Воронов вместе с некой дамочкой. Нет, не погулять, как это обычно делают с дамами на юге, а с целью, расформировать дислоцируемые там войска. Дамочка — эта депутат Государственной Думы от Демократической партии.

— А что она великий специалист в военных делах? — спросил Бурцев.

— В том то и дело. Заметь, среди депутатов много генералов и они могли бы с этим справиться, я думаю, получше Галины Старостиной. И потом не депутатская это обязанность дивизии расформировывать, для этого есть министерство обороны. Не кажется ли тебе странным, что армию решили убрать только из Чечни?

— Похоже, что так, — заметил Василий.

— Потом выясняется, что Старостина ездила утрясти долги. Она, оказывается, была посредником между Сосниным и чеченцами. Деньгами, конечно, возвращать не хотелось; да их в принципе неоткуда и взять — «всё уже украдено до нас». Поэтому отдали оружием, а Чеченцев это устраивало.

— Ещё бы не устраивало, для горца ружьё и кинжал самый лучший подарок. Вадим, там же была целая дивизия?!

— Да, что дивизия — оружия на восемь формирований таких, как она. Можно армию вооружить на шестьдесят тысяч штыков. Отделили Ингушетию от Чечни, стало быть, на чём-то сошлись и сговорились. Но, как я понимаю, не согласилась третья сторона, так как Чечня такая же нищета, как и вся Россия. Вероятней всего — это деньги арабских шейхов. Они рассчитывали на большую территорию и деньги непременно востребуют.

— Ты думаешь, покушение на Соснина устроят?

— На кой хрен им Соснин? Что с него взять — анализы? Так там, кроме водки в моче ничего нет. Кавказ потребуют, и не горы, а там, где нефть. А у нас свои красавцы с колен поднялись, допёрли, что нефть — это наш Клондайк. Чует моё сердце, задерутся они с арабами за кавказскую нефть. Только вот беда в том, что свои отношения они будут выяснять с помощью русского мужика. И литься будет русская да чеченская кровь. И еще одно подтверждение — вояж этой дамочки. Старостина ведает партийными деньгами демократов и во время выборов развозила деньги по городам. Так что, Вася, голосовали не люди, а деньги. Господа демократы не стеснялись в выборе средств, чтобы достичь своей цели. Подумай сам, откуда у них могли появиться деньги? У них, что золотые прииски были, или нефть за рубеж продавали.

— Ничего придет и им конец, слишком резко и резво они взялись, — сказал Бурцев.

— Оно то, так, только вот солдат причём. Демократы доллары в коробках из-под ксероксов таскают туда-сюда, а ребята за эти доллары будут кровью расплачиваться.

— А чего Руцкович в мятежниках оказался, он же с президентом шёл?

— Мальчишка, власти захотел, должности вице-президента ему показалось мало. Я после Афганистана в академии ГШ учился, имел честь быть в одной группе с этим «пацаном». Как-то помню, перед лекцией он встал, потягиваясь, и на всю аудиторию произнес: «Сегодня Нюрка хорошей колбаски за чеки купила». Народ на него смотрит не то со злобой, не то с завистью. Нас в группе, афганцев, у кого чеки были двое — он да я. Голытьба, хоть и в больших погонах. В то время в Москве не то, что с колбасой, с хлебом напряженка была: на талоны переходили, а он — «колбаски за чеки купила». Подразнить, что ли хотел. Одним словом недалёкий человек. Как он попал к Соснину, не понимаю?

— Вадим, если бы даже и талонов не было, то на зарплату полковника всей семьёй в Москве не разгуляешься. Я таксистом был, больше зарабатывал и то в натяг жил. Я когда в Германии был, ко мне сразу после объединения Германии приезжал командир полка армии ФРГ. Знаешь, какая у него зарплата? Двенадцать тысяч марок. Когда я ему сказал, что у меня полторы, он не поверил — говорит, что у него солдат больше получает. А я свои полторы за счастье считал. В Германии ни газа, ни нефти нет, а люди живут в достатке.

— Может, поэтому и в достатке, что их нет. Научились зарабатывать все

и власти от этого выгода. Чем лучше все работают, тем больше власть получает. А у нас газ и нефть, избранные из земли сосут. И чем меньше в этом государстве людей, тем для власти выгодней, меньше делиться придётся. Для них самый оптимальный вариант: немного людей, чтобы нефть качали, и армия, чтобы их охраняла. Вот это бы было самое то. Чем меньше народу, тем больше кислороду. Меньше надо отстёгивать долларов на прокорм этой оравы. Этим-то и рознятся сырьевые государства от экономически развитых. Нефть и газ — это наша беда. Она развращает власть. В верхних эшелонах вертятся большие деньги, а заниматься экономикой по-настоящему никто не хочет.

— Руцкович кричал с трибуны о чемоданах с компроматом. Это правда?

— Чего ты, Вася, прицепился к этому мальчишке? Кто ему документы даст. Ты о чём? И почему у нас так, если глупый человек, он непременно люб нашему народу? Я понимаю, что их немного, но почему-то Господь расставляет так, что они встречаются на каждом шагу.

— Это тоска по детству — засмеялся Василий. — В любимых сказках Иванушка дурачок всегда был самым любимым героем.

— Лично я видел один такой документ. Американцы прислали список владельцев миллиардных счетов в иностранных банках. ЦРУ выбрали самых воротил. Тридцать две высокопоставленные особы, в том числе и наш премьер-министр. Ну и что, кому они прислали? Ворам же и прислали, а шумиху подымают вокруг золота КПСС. И нечего было финансисту Компартии из окна падать из-за каких-то сотен тысяч долларов. Тут ребята миллиардами воруют. И суицид над собой не совершают. В «Собачьем сердце», за стеной у профессора Преображенского певуны пели: «За нами другие приходят». Так эти другие уже пришли. Да такие, что тем певунам и не снилось.




Глава 27


Уже несколько недель Бурцев жил у Никольцева. Руководил охраной, выполнял мелкие поручения. Периодически заезжал в милицию. Тряс перед начальником корочками помощника депутата, но тот безнадёжно разводил руками — машина исчезла бесследно. Бурцев ездил на личной машине Никольцева. Как-то перед самым Новым годом Никольцев сказал:

— Надо бы подготовиться, Вася, могут на Новый год гости быть. Бери бумагу, ручку, записывай, что надо купить.

— Ты что, Вадим, банкет хочешь закатить? — спросил Бурцев, когда закончили писать список.

— Такое правило, Вася, — Никольцев похлопал его по плечу. Если тебе никто не нужен, то ты никому тем более не понадобишься.

— Откуда, Вадим, у тебя появилось такое прохиндейство?

— От жизни.

— В одном детском мультике, Сергей Никитин поёт: «Собака бывает кусачей, и только от жизни, от жизни собачей». Моя дочь очень любит эту песню.

— Сколько человек планируешь пригласить? — спросил Бурцев.

— А кто его знает. Может двадцать, а может вообще никого.

31-го декабря Никольцев вызвал машину и уехал. Бурцев остался на хозяйстве. Уже приближался вечер, а от Никольцева не было никакой весточки.

— Наверное, Новый год будем встречать с охраной, — подумал Бурцев. — Жаль,

столько блюд из ресторана завёз — зря голову людям морочил этими салатами, тортами. А впрочем, что им, они же заработали. За двух жареных гусей и индеек содрали, как месячная зарплата командира полка. Он уже было, смирился со всем, как часам к одиннадцати, во дворе загудели автомобили. Народ ввалил толпой — было человек двадцать. Это были в основном узнаваемые люди. Они часто мелькали на экранах телевизоров, поэтому Бурцев почти всех их узнал. Некоторые были Бурцеву незнакомы. Вели они себя в этой компании с достоинством, и по отношению окружающих к ним было понятно, что это нужные люди. Четыре молодые дамы вели себя с этой публикой весьма раскованно. По тому, как ведут себя с ними их мужчины, Бурцев понял, что это не жёны. Компания уже была весела и издавала много шума. В таком бомонде Василию ещё никогда не приходилось бывать.

— Давай, Вася, зови ребят, будем накрывать стол, — сказал Никольцев.

— Я грешным делом подумал, что уже не приедете. Стал деньги считать, что на гусей потратил. Раньше никогда их не считал, и почему-то хватало, а сейчас откуда-то взялось. Наверное, с работой таксиста пришло.

Никольцев засмеялся. — Что, жилка бизнесмена появилась? Ну, так давай поможем. Правда, нефтяных вышек тебе не обещаю.

— Перестань, Вадим, какой из меня бизнесмен. Через месяц всё развалится.

— А нас Соснин задержал. С ним проводили старый год, он назюзюкался, и даже домой не хотел уезжать. Мы уже решили, что там будем встречать. Хорошо, что дочь приехала и забрала его. Многие тут же по домам разъехались. А я, вот компашку собрал из тех, у кого жён в Москве нет.

Стол накрыли быстро, проводили ещё раз старый год, а бой курантов слушали на улице. Развели огромный костёр. Охрана простреливала небо ракетами и гремела петардами. Подобное творилось и на соседних дачах. Захмелевшие дамы уже не справлялись с налитым коньяком и лили его в костёр. От коньяка костёр вспыхивал, синим пламенем. Гости вовсю веселились. Нагулявшись и продрогнув, все повалили в дом. Веселье продолжалось. В большом зале под лёгкую музыку мужчины танцевали со своими дамами, а в малом, за столом сидело несколько человек. По телевизору шёл новогодний концерт, но на него мало кто обращал внимание.

— Давайте выпьем за Россию, чтобы она в Новом году поднялась и стала процветать, — сказал один из гостей. Он обратился к Бурцеву. — Спросим у народа. Вот вы, человек из низов, как вы считаете, подымится наша Россия?

Бурцев глянул ему в глаза и громко произнёс, да так громко, что танцующие пары прекратили своё занятие.

— А вы-то давно ушли от этих низов? Младшим научным сотрудником, кажется, были года четыре назад, с окладом сто семьдесят рублей. — Все притихли и внимательно стали слушать диалог.

— О, я вижу, вы хорошо осведомлены в биографии депутатов?

— И в вашей тоже! Жёлтая пресса хорошо старается. И не только в биографии, но и в интимных делах. И не смотрите на меня так. Кстати, лицо как часть головы совсем не имеет мозга, но почему-то всегда делает умное выражение.

— Вася, прекрати обижать гостей, — вмешался Никольцев.

— И нисколько он меня не обижает. Ты, Вадим, не мешай, я хочу с ним провести словесную дуэль, — депутат засмеялся. — Так вы ответьте на мой вопрос по существу.

— От чего ей подниматься? От того что вы закрываете один за другим военно-технические вузы. Вы же не ребёнок и понимаете, в развитых странах ими дорожат, они являются техническим прогрессом государства. — Ну да, ладно, коль поставлен прямо вопрос таким, что ни есть низам, каким я именно и являюсь. Одна особа мне не так давно сказала, что я бомж в погонах. Это и есть то самое дно нашего общества. Вы, представитель правых?

— Да, я вхожу в ЦК Правой партии, — депутат многозначительно поправил свои чёрные кудрявые волосы.

— Не поднимется она ни в следующем году, ни в ближайшую перспективу.

— Почему вы считаете, что не поднимется?

— Да потому, что второй раз на этом веку раздербанили её до нитки, такие как вы. В семнадцатом правые тюкали царя. Дотюкались пока и самим под зад пинка не дали. А сейчас Союз правых еще больше грабят, чем тогда.

— Я понял, что вы левых убеждений?

— Нет, вы ошибаетесь. Знаете, как Распутин сказал царице: «Мамка, держись посерёдке, потому, как с одной стороны дураки, а с другой сволочи».

— Вася, перестань! — закричал Никольцев.

— Не мешай, не мешай, — депутат махнул рукой, — мне интересно с ним поспорить

— Ой, боюсь, проиграешь, — сказал Николъцев. Народ притих и стал внимательно слушать спор между человеком-политиком и представителем из низов.

— Так, почему же она, всё-таки, не поднимется? — он опять обратился к Бурцеву. — Ваши доводы я считаю неубедительными и недоказуемыми.

— Вам нужна конкретика? Тогда слушайте, и прошу не обижаться.

— Нет, нет, у нас свобода слова, — депутат улыбнулся, — можете говорить всё, что вы считаете нужным.

— Вот на вас костюмчик в пять тысяч долларов, да часики в десять, да туфельки на пару тысяч потянут.

— Причем тут моя одежда?

— Это имеет прямое отношение к тому, о чём мы спорим. Потому, что оклад депутата, о коем пишет та же жёлтая пресса, не позволит вам купить этого. Я не так давно таксовал, имел, примерно, такие же деньги, как ваш официальный оклад, но позволить себе этого не мог. Стало быть, на вас это всё ворованное.

Публика ахнула.

— Не вами, конечно, — продолжил Бурцев. — Украдено другими, а вам заплачено, чтобы вы лоббировали удобные ворам законы. Вы поставили её, матушку Россию, как бы тут удобнее сказать при дамах, в позу «алеваш» и имеете её по полной программе. Вы ложитесь только с одной мыслью и с ней вы встаёте.

— С какой мыслью?

— Чтобы она в этом коленно-локтевом положении находилась как можно дольше. Вы прекрасно понимаете, если она встанет с колен, вы перестанете её иметь. Люди станут жить в достатке. Стало быть, вся экономика будет жить по законам, а бизнес будет прозрачным. Кто же вам деньги принесёт? Не дадут вам и копейку. Придётся жить на зарплату депутата. Вы и вам подобные бизнесмены придумали уродливое явление в нашей экономике «откат». Это слово ни один иностранец не может перевести на свой язык. Только мы понимаем, о чем идёт речь. А называется всё это, одним словом — коррупция. Победить вы её не сможете, потому, как вы в ней заинтересованы: от чиновника до депутата, включая и администрацию президента и самого Соснина. И второе, пока не будет решен вопрос с землёй, хорошей жизни ждать не придется. То, что крестьянам раздали на паи это сущая глупость. Кто, скажите, с мотыгой и лопатой будет обрабатывать гектары земли, старушка или старичок, которые остались доживать в селе? Зато вблизи городов землей торгуют чиновники оптом и в розницу, извлекая баснословные барыши. А земля кормит! И тот этнос, где ухудшается плодородие почвы, погибает или переселяется. Познакомьтесь с трудами Льва Гумилёва, очень советую. Знаете, как говорит одна индейская мудрость: «Только тогда, как будет срублено последнее дерево, убьют последнего зверя и выловят последнюю рыбу, человек поймет, что золото нельзя есть». Вы не заинтересованы в процветании России, и не надо кривить душой. Я хочу выпить, — Бурцев поднял бокал, — за то, чтобы вы в Новом году возвратились в свои лаборатории и в научно-исследовательские институты, и стали, как раньше, мыть пробирки. Это у вас хорошо получалось. Советская наука блистала. А не компетентный человек управлять страной не должен, он опасен, а если склонен к коррупции, то втройне. Умнейшая женщина Англии Маргарет Тэтчер о таких как вы так сказала: «Петух, может быть, хорошо кукарекает, но яйца всё-таки сносит курица»

— Почему вы считаете, что мы не компетентны?

— Возьмите на законодательном уровне. Запретите вывоз сырья из страны: нефть под запрет, а только нефтепродукты; лес кругляк под запрет, а только изделия из дерева; металл не в болванках, а только изделия — машины, трубы, прокат. А оно ведь как выходит. На запад нефть продаём. А я в свою «Ауди» заливал импортное масло. Мы им лес, а они нам мебель и бумагу.

— Так, что вы предлагаете? Это же коллапс. Станет вся экономика.

— Вот видите, это вы, законодатель, и так мыслите. А правительство ещё больше развращенней — там деньги не такие, как ваш костюмчик крутятся. Почему США нефть покупает, а свои углероды отправляет в резерв? А мы всё пыжимся их догнать и перегнать. Ещё Никита Хрущёв бредил этим, а сейчас вы надуваете щёки и рвётесь в восьмёрку сильнейших государств. Чем вы хотите удивить мир и показать свою мощь? Продажей сырья? Нельзя государству жить, ориентируясь только на доходы от природных ресурсов. Они, к сожалению истощаются. Не иссякаем продукт, произведенный человеком. «Как государство богатеет, и чем живёт, и почему, не нужно золота ему, когда простой продукт имеет». Так сказал великий поэт. Он из прошлого, через века кричит, господа, главное в экономике не добыча золота, природный ресурс не в земле лежит, а в головах.

— «Отец понять его не мог и земли отдавал в залог» — дополнил гость сидящий в конце стола.

— Вот, именно, — подтвердил Бурцев. — Отцу не хотелось ничего делать, поэтому наследство Евгению Онегину пришлось раздать за долги отца. Оно и сейчас так — мы готовы всё продать, лишь бы экономикой не заниматься. А то, что у людей нет работы — это никого не интересует. Если большинство граждан страны будет участвовать в производстве этого простого продукта, тогда вы и относиться к ним будете совсем по-другому. А так они вам не нужны — они лишние, «с боку припёку». Они поняли и говорят вам: «Вы власть, давайте на водку, а не дадите, мы и самогону выгоним». В России женщина спивается, а она носитель устоявшихся генов. Алкоголизм становится наследственным. Если ребёнок с материнским молоком употребляет алкоголь, уверяю вас, никакие законы направленные на борьбу с детским алкоголизмом и преступностью, не помогут. В России деградирует наука. Скажите, какой безумный олигарх даст деньги на изобретение реактора синтеза, что бы завтра его нефть никто не покупал? Это же смешно. А без науки страна не сможет подняться. Все светлые головы пытаются ехать за границу. В нищей стране выгоднее всего делать деньги добывая сырьё, и посылать под землю людей за копейки.

Бурцев выпил, поставил бокал и вышел. Несколько человек зааплодировали.

— Ну, как он тебя? — сказал гость, сидящий в конце стола. — Наша фракция давно предлагает ввести ренту, а вы, правые, всё упираетесь. Вот он, прямым текстом и сказал, почему вы упираетесь.

— Что это за господин? — спросил у Никольцева спорящий депутат.

— Ну, он же тебе сказал, — засмеялся тот, что сидел в конце стола, — бомж в погонах.

— Да, прекратите вы, я серьезно.

— Бывший командир полка, полковник в отставке, — сказал Никольцев. — Воевал в Афганистане, а сейчас, уволен из армии, без квартиры и без средств к существованию.

— Как, и без пенсии, что ли? — спросил сидящий рядом.

— И вы ту пенсию считаете средством к существованию; тем более, если у человека нет квартиры, — сказал Никольцев.

— Опасно он мыслит, — сказал спорящий депутат.

— Правильно, правильно он говорит, — возразили рядом сидящие.

— Если не изменим ситуацию, — вмешался ещё один, — то на следующих выборах народ попрёт нас из Думы.

— И правильно сделают, — выкрикнул кто-то из зала.

Вскоре спор затих, публика продолжала веселиться. К Никольцеву подошёл банкир.

— Вадим, у меня есть к тебе дело, надо бы поговорить. Пойдём, покурим. Сигару будешь? — спросил банкир. — У меня есть хорошие сигары, вчера из Кубы привезли.

— Давай, попробую.

Банкир спустился к машине и достал две пачки сигар.

— Вот тебе от меня новогодний подарок.

— Спасибо, подарок хороший. Так, что там за дело? — спросил Никольцев, поджигая сигару.

— Помнишь, я просил тебя о том деле?

— О каком деле?

— У тебя, что память дырявая? Я просил тебя поговорить с людьми. Мне нужны офицеры-афганцы для охраны.

— А, ты об этом. Есть у меня кое-кто со спецслужб на примете.

— Бывшие гэбисты, что ли?

— Да, бывшие: тоже афганцы из отряда «Вымпел», «Каскад». Были там такие.

— Вадим, не хочу я их. У них своя гоп компания — это еще хуже, чем братки.

— Почему ты так думаешь?

— Не думаю, а знаю. Они уже три банка в Москве поимели. А я лично не хочу этого. У них большие связи, где-то чуть, что не так — и ты на крючке. Попадёшь под них — банк банкрот; деньги по карманам. А я хочу нормально работать, чтобы и сыну своему передать. Так, я вот о чём тебя хотел спросить. Что это за парень? Уж больно он мне понравился. Мне, кажется, что он честный и порядочный, такой не продаст бандитам. Неделю тому назад друг деньги большие перевозил. Видать, охрана кому-то шепнула, бандиты встретили на дороге, и пять миллионов долларов забрали.

— Я с этим парнем служил. Это эталон порядочности.

— Вадим, поговори с ним, пусть станет во главе фирмы. Мы денег дадим,

ты поможешь людей подобрать.

— Он же не спец, он знает танки, БМП, всё вооружение полка, может полк

повести в атаку, но жандармским делам он не обучен.

— Причём тут это. Можно ему и спецов дать в подчинение. Но, чтобы вся организация из них состояла — это увольте. Мы с друзьями сошлись на том, что нам нужен такой центр, где бы профессионально готовилась охрана, подбиралась по личным и профессиональным качествам, где бы была своя служба безопасности, и можно было бы провести частные расследования. Менты уже настолько срослись с бандитами, что им нельзя верить. Кроме меня готовы поучаствовать ещё три банка.

— Завтра поговорю, сегодня не буду по пьяни бормотать.




— Не буду я воров охранять! — кричал утром Бурцев, когда Никольцев втолковывал ему суть дела.

— Погоди, погоди, Вася, — Никольцев схватился за голову. — Ой, голова болит, не кричи ты так. Говори тихо, башка раскалывается. Ну, посуди ты сам, нужно же чем-то заниматься. Сейчас ты со мной живёшь, а завтра не выберут Никольцева. Что тогда? Дача государственная, из неё попросят. Я-то к дочери поеду жить, буду у бизнесмена кусты подстригать. А ты куда? А потом, с чего ты взял, что он вор? Ситуация такая сложилась в стране. Всё было государственное. Кому-то надо было это приватизировать. Или надо было жребий тянуть: кому вышечка, кому заводик? Представь, что тебе по жребию роддом достался, — Никольцев расхохотался, — и что бы ты с ним делал? Никто же не виноват, что мы с тобой в армии в это время служили и пушечки не приватизировали. Не надо было в училище учиться, а поступать в институт нефти и газа. В этот момент оказался бы у трубы. Или финансовый ВУЗ закончил бы и сейчас на мешке с деньгами сидел бы. Стал бы и ты вором. Скажи спасибо, что этот парень мешок с деньгами за границу не упер — с этой властью мучается; с этими завлабами да с младшими научными сотрудниками. А потом полсотни бывших офицеров обретут работу, это что, плохо? Плесни лучше в бокальчики, опохмелиться надо, голова болит. Давай лучше выпьем за твоё будущее дело.

— Вадим, теперь я знаю, почему тебя выбрали депутатом. Ты любого сумеешь заболтать. Согласен охранять имущий класс.

— Можно подумать, ты всю жизнь охранял неимущий? Тебе в голову вбивали, что ты народ защищаешь, а ты и уши развесил. Вот и лады, обсудили дело. Подберем ребят, афганцев с нашего полка. Есть у меня на примете ребята со спецназа. Правда, банкир им не доверяет, да он и знать не будет. Фирму, знаешь, как назовём «Свои», как в том фильме «Почему операция Ы? А чтобы никто не догадался!» Чтобы там были только свои, засланных казачков со стороны не брать.

Бурцев приступил к формированию фирмы. Банкиры выделили деньги. Он около месяца мотался, подыскивая себе людей. Был оборудован прекрасный офис, с двумя выходами на параллельные улицы, взяли в аренду учебное поле и тир. Опытные офицеры спецназа, прошедшие войну, оказались кстати. Никольцев не ошибся — они в буквальном смысле натаскивали людей. Вадим договорился с людьми из охраны президента. Оттуда приезжали учителя и обучали людей особенностям персональной охраны.

Через три месяца охранная фирма «Свои» приступила к своим прямым обязанностям. Успех фирмы был настолько велик, что через год у Бурцева уже не хватало людей, чтобы обеспечить охраной всех желающих клиентов. Охраняли банки, гостиницы, сопровождали инкассаторов, деловых людей, их жён и детей.

Пережившая разграбление, страна потихоньку стала приходить в чувство. Но ей не дали подняться с колен. Кому-то нужна была война, чтобы в этой мутной воде, вперемешку с кровью, отлавливать свою «рыбку», заниматься своим воровским делом. Окружение уговаривало Соснина двинуть войска на отделившийся де-факто от России Грозный. Воронов на всю Россию заявил «что мы усмирим Чечню за два часа одним парашютно-десантным полком». Но беда в том, что и этого полка у Воронова не было. Эти полки были только в Генеральном штабе на бумаге.

После ввода войск в Чечню, Бурцев приехал к Никольцеву на дачу. Никольцев достал бутылку водки и налил в рюмки.

— Давай, Вася, помянем — много ребят в Грозном погибло. Некоторых знал лично. Помнишь тот разговор, когда ты по заднице получил?

— Чего же не помнить, каждое слово помню.

— Так вот, работают они, денежки арабов — и эмиссары появились в Чечне. Чеченских боевиков обучают за границей, в специальных лагерях. Министр обороны вместо обещанного парашютно-десантного полка со всей России собрал поваров, писарей, да вчерашних школьников и кинул их под пули. Вместе с Сосниным пропили и прос…ли армию, а сейчас пыжатся. А арабы требуют своё. Этот «воевода» — генерал Мещерский, свояк Воронова, не обстрелянных пацанов и танки в город бросил. Их из окон домов чеченцы обстреляли и сожгли.

— Я его хорошо знаю, — сказал Бурцев, — он в Германии замом главкома был. Приезжал пару раз в полк. Интеллект ниже плинтуса. Солдатские тумбочки проверял, и стандартный вопрос задавал: «сколько у свиноматки сосков». А, они что, свояки с министром?

— Да на сестрах женаты. Захотел подарок министру преподнести ко Дню рождения: дворец президента взять штурмом и подать на блюдечке с голубой каемочкой. Тьфу… Срамота, избу какую-то. Всё в игры играют, в штурмы каких-то дворцов. Сколько мальчиков положили. Вызови вертолёты, разнеси ты этот дворец. Так нет же, надо доложить: «Флаг над рейхстагом, ваше верховное величество»! А над руинами оно как-то не звучит. В войнушку играют — в детстве не наигрались. Интересно, какие сны эти полководцы после этого видят?! Давай за ребят выпьем, — Никольцев поднял рюмку, — пусть им земля будет пухом. Это же надо быть такими циниками, — продолжил после выпитой рюмки Вадим Степанович, — продать бандитам оружие. В чью ж это дурную голову пришла такая сумасбродная идея? Вначале вооружили Чечню, а теперь бомбят российский город Грозный, пытаясь разоружить, убивая российских граждан, женщин детей и стариков. А русским мальчишкам чеченцы отрезают головы. Хороший подарок подарили господа демократы России. Будет матушка снова сто лет с горцами возиться. Остановить кровную месть трудно — это же воспитывается в семьях. Чеченцы ещё себя покажут, взрывы будут слышны не только в Грозном. Надо было Соснину такое проделать и в других республиках: вывести войска, раздать местным царькам оружие, взять с них деньги и с «бабками» смыться за границу. А тут пусть полыхает по всей стране.

Никольцев некоторое время сидел молча, задумчиво глядел куда-то вдаль. Смял кусочек хлеба и кинул в рот.

— Слышал, Галину Старостину в подъезде грохнули? Не знаю, может чеченцев это работа, или с местными «братками» что-то не поделила. Деньгами дамочка уж сильно вертела и получила своё. Наличные везла в Санкт-Петербург для своей партии, чтоб правые одержали победу на местных выборах. Мне удалось ознакомиться с предварительным расследованием убийства Старостиной. Я так скажу: где сумками возят деньги — там жди криминал. Она была совладельцем двадцати фирм. Представляешь, Вася, с каждой фирмы получать дивиденды — хороший приварок к скромной зарплате депутата. Финансист Коммунистической партии падает из окна. А может, выбросили? «Банкира» демократов убивают в подъезде. Уж больно схожи судьбы. Скорее всего, заказчика не найдут. Киллера может и арестуют, если он ещё живой. Собутыльникам Соснину и Воронову не нужен лишний свидетель этой грязной сделки. Да и быть у кого-то на поводке, я думаю, им не очень хочется.

— Ты что думаешь, спецслужба Соснина постаралась?

— Нет, просто размышляю в слух. Зачем, Вася, вмешивать в это дело ФСБ. Что у Воронова спецназа нет? Целое Главное разведуправление в подчинении, ребята Афганистан прошли. Жаль, — Никольцев покачал головой.

— Нашёл о ком сожалеть.

— Мне этих дельцов, как раз, не жалко. Я сожалею, что за их темные делишки ребята головы сложили, а матери да жёны слезами умылись, да сироты по земле русской пошли. Ты квартиру купил или так и скитаешься по углам?

— Квартиру нашёл, хорошая, но денег пока не хватает.

— Ну что же ты за парень такой?!

Никольцев позвонил банкиру.

— Завтра пойдешь в банк, дадут тебе кредит под маленький процент. Чего ты сам не мог у него попросить? Он удивлён. Ты, наверное, и женился по предложению Аси?

— Почти, — засмеялся Бурцев, — у подъезда случайно вырвалось, а она настояла, чтобы я второй раз повторил.

Никольцев засмеялся.

— Ты что же, женщин боишься?

— Стесняюсь как-то первым начать разговор.

— Вот, поэтому ты бобылём и остался.

— Можно подумать, у самого гарем.

— Предположим не гарем, но ещё могём… — Оба засмеялись.




Глава 28


Организация «Врачи без границ» предложила Асе краткосрочную поездку в Россию: в Москве на Конференцию хирургов. Ася с огромным трепетом ожидала дня вылета, и, когда самолёт приземлился в аэропорту, её сердце заколотилось. У неё вдруг возникло чувство как у девушки, идущей на первое свидание.

В аэропорту их встретили и отвезли в гостиницу. Отдохнув после перелёта, Ася решила прогуляться по Москве. Открыла чемодан, достала вещи и стала их развешивать в шкаф. На дне чемодана лежали бумаги, которые дал перед отлётом управляющий.

— Ну, вот и дело нашлось, — подумала она, — прогуляюсь по Москве, найду эту фирму и разберусь, почему они деньги не возвращают.

Она переписала адрес фирмы в записную книжку, а бумаги положила обратно в папку. Ася с большим интересом глядела на улицы, которые за это время стали преображаться. С лица города уже уходило очертание — типичного советского. Витрины магазинов, разбросанных по обеим сторонам старинных московских улочек, зазывали прохожих заморским товаром. Старые дома сносились или реставрировались. Создавалась некая изюминка, особый стиль — совокупность старинного русского и западноевропейского.

Войдя по указанному адресу, Ася узнала, что данная фирма куда-то съехала. Нового адреса никто не знал, или знали, но не хотели говорить. В ближайшем отделение милиции, Ася показала дежурному свой паспорт и объяснила, что хотела бы переговорить с начальником отделения. Дежурный позвонил начальнику, и буквально через минуту её проводили в кабинет. За столом, развалившись, сидел подполковник милиции. От хорошей жизни он полнел, китель ему стал тесен, поэтому был расстегнут. Он приподнял своё опухшее круглое лицо с маленькими глазками и, не здороваясь, указал на стул.

— Ну, здравствуй наше российское невежество, — подумала Ася.

— По какому делу вы ко мне?

Ася изложила суть дела.

— Знаете, это дело очень трудное, и не одного дня. Может, и найдём их. Затем будет суд: а все ли там правильно, по закону ли организована купля-продажа. Если суд и присудит, это ещё не значит, что деньги они вам сразу вернут.

— Вы меня не поняли, мне нужен новый адрес этой фирмы. А если его нет, то бывшего владельца, а дальше уже этим прокуратура займётся.

— Я всё понимаю, — подполковник с ухмылкой глянул на Асю. — Это займёт много времени и бесконечные поездки.

— А как же быть? — спросила Ася.

— Есть люди, которые могут заставить их заплатить.

— Это что за люди?

— Как вам сказать, авторитеты.

— Бандиты что ли?

— Ну, если хотите, да.

— Это что новая структура в государстве российском. До сей поры, были только КГБ и МВД, а сейчас и бандиты?

— Такова жизнь, — подполковник улыбнулся.

— И сколько они берут за работу, эти авторитеты? И где их искать?

— Мы вас с ними сведём, — сказал подполковник, потирая руки, приободрившись, словно гончая, ноздрями учуяв добычу. — Берут они половину от сделки.

— Полмиллиона долларов, за то, что мне вернут деньги? — Ася с недоумением посмотрела на подполковника. — И это вы, правоохранительные органы мне предлагаете?

— Если не хотите, давайте официально будем искать. Что за фирма?

Ася открыла записную книжку и всё продиктовала. Подполковник записал.

— Я согласна уплатить какую-то сумму, скажем, на ремонт этого кабинета, чтобы ускорить этот процесс, — Ася улыбнулась.

Услышав о возможном вознаграждении, подполковник приободрился.

— Может, я заявление напишу? — спросила Ася.

— Напишите, но нам нужны документы.

— Документы у меня в гостинице. Только я вам их не отдам.

— Нет, нет, нам копии нужны. В какой гостинице вы остановились? И будьте добры, номер телефона. Может, быстро разыщем. Вам позвоним.

Когда Ася вышла из кабинета, начальник милиции открыл записную книжку и позвонил.

— Здоров, Гиви.

На той стороне ответил голос с кавказским акцентом.

— А, здоров, здоров, что хотэл, дорогой.

— Тётка из Франции приехала, ищет тебя.

— Чего ей надо?

— Должок за тобой, Гиви — больше миллиона! Бумажки привезла.

— Слушай, дорогой, как у нэё забрат эти бумажки?

— Послать пацанов в номер и забрать.

— Так пошли мэнтов и забэри.

— Нет, Гиви, в международные дела я не лезу. Боюсь, что она из Интерпола, по-русски говорит, как мы с тобой. Тут можно и погоны потерять. Ты с авторитетами не связывайся, за такие бумаги много бабла возьмут. Возьми беспредельщиков, пацанам пару тысяч дашь, они эту тётку вместе с документами зароют.

— Давай адрэс.

— Нет, Гиви, я просто так не даю.

— Сколко просэш?

— Тонны две зелёных.

— Слюшай, это же дорого.

— Тогда плати лимон.

— Я сэйчас приеду, привэзу. Готов адрэс.

Утром в номер, где жила Ася постучали.

— Войдите, — крикнула Ася, прихорашиваясь в ванной.

Зашёл коллега.

— Ася, машина уже прибыла, пора ехать.

— Сейчас, сейчас, Жульен, через минуту я буду готова. Если вам не трудно, возьмите мой доклад, положите его к себе. Мне с этой папкой неудобно таскаться.

Жульен взял со стола папку и положил к себе в портфель.

Выступить с докладом Асе в этот день не довелось, — план конференции был изменён. Вначале посетили клинику, гостям показали Москву, а затем — пышное русское застолье. Когда Ася вернулась в номер, то обнаружила, что все её вещи были перевёрнуты. Кто-то что-то искал. И тут она вспомнила начальника милиции и его предложение воспользоваться услугами бандитов. Она посмотрела в чемодан, бумаг не было. Расстроенная, она вышла на улицу. Пройдя немного, заметила, что её преследует какой-то мужчина. Она вернулась в гостиницу. А, может, показалось, подумала она. Постояв немного, она решила снова выйти. Через стеклянную дверь увидела, что возле машины стоят двое: один из них был тот, что её преследовал. Она подошла к дежурному.

— Скажите, я могу поговорить с администратором? — спросила она.

— Одну минуту, мадам. — И тут же получила ответ, — Мадам, директор вас ждёт.

Ася изложила директору суть дела. Директор был явно взволнован.

— Что у Вас похитили, мадам?

— Кое-какие бумаги.

— Мы приносим Вам извинения. На время пребывания Вас в Москве мы можем предложить частную охрану.

— Да, я согласна.

Директор набрал номер: — Требуется охрана, — сказал он. В трубке что-то ответили.

— Нет, личная охрана, — продолжил директор. — Не знаю, на какой срок, мадам сама скажет. Мадам из Франции. Хорошо, она сейчас прибудет.

— Сейчас вам вызовут такси, — сказал он Асе. — Поезжайте в охранную фирму, тут рядом. Простые формальности, надо будет подписать договор.




Глава 29


В кабинет Бурцева зашел Васин.

— Василий Петрович, звонил наш постоянный клиент из гостиницы. Француженка охрану просит. А у меня все люди заняты. Что делать будем?

— Что, французы боятся по Москве ходить? А ты бы сказал, что у нас медведи по улицам не бродят. Возьми Жургина.

— Так ты же ему приказал куда-то ехать.

— Передай, пусть отложит поездку. А, как освободятся люди, заменим. Скажи ему, чтобы ко мне зашёл.

Запищал селектор. Бурцев нажал кнопку.

— К вам мадам Турене из Франции, — сказала секретарша.

— Проси.

Открылась дверь кабинета и в сопровождении секретарши зашла элегантно одетая женщина. Бурцев привстал, вышел ей навстречу и остолбенел, приоткрыв чуть рот.

— Ася?! — прошептал он, боясь ошибиться.

— Вася! — протяжно вскрикнула она, протянула к нему руки, и обмякла в его объятиях. Он прижал её к себе.

— Воды! — крикнул он секретарше. Асю усадил на диван, и только холодные капли воды привели её в чувства. После нескольких глотков она пришла в себя.

— А я, глупец, тебя уже и похоронил, — сказал Бурцев, глядя ей в глаза.

— Я тоже считала, что тебя нет в живых.

— Откуда ты, и почему Франция?

Ася рассказала, как попала в плен и почему оказалась во Франции.

— А как же ты выжил?

— А я тогда выполз из палатки. Оглянулся, смотрю палатки в клочья.

— Ты женат? Семья есть?

— Жены нет, семьи нет. Вот эта фирма вся моя родня.

— Нет, Васенька, у тебя ещё сын есть — Сашей зовут. Красивый, весь в тебя.

Зашёл Васин, за ним Жургин. Васин обалдевшими глазами смотрел то на Асю, то на Бурцева, абсолютно потеряв дар речи.

— Вызывали, Василий Петрович? — спросил Жургин.

— О, Жургин, — сказала Ася, — а ну-ка, подними рубашку.

— Не понял, — сказал Жургин.

— Что ты не понял, — толкнул его в плечо Васин, — тебе говорят, стало быть, поднимай.

Жургин поднял рубаху и оголил живот, Ася посмотрела на рубец, а затем похлопала по животу.

— Хорошо заштопала.

— А ты что, Олег, не узнал? — сказал, уже полностью пришедший в себя, Васин. —

Это же твоя вторая мама, она же тебе операцию делала, жизнь тебе спасла.

— Ася что ли? — Жургин захлопал своими большими ресницами.

— Да, она, — ответил Бурцев.

— А Зоя говорила, что она погибла в Афгане.

— Как видишь, жива.

— А мы с Зойкой как в церковь пойдём, она сразу к прямоугольному столику: свечку за Асю, поставит, прочитает молитву за упокой и благодарит за моё спасание.

— Смешно говоришь, — сказал Бурцев, — треугольные, что ли столы есть?

— Ну, почему? Круглые столы есть. — Жургин снова захлопал ресницами.

— Васенька, да ты что? — сказала Ася, — в церкви ни разу не был?

— Нет, не был. Боюсь, что Господь не примет мою молитву. Грехов много.

— Примет, — сказала Ася. — Придётся тебя, Василёк, в церковь сводить — хоть под венец что ли!

Бурцев как стоял, так и упал на колени.

— Сведи Асенька, я не могу больше без тебя жить. Бросай своего француза, выходи за меня замуж.

— О, дают, — сказал Жургин и выскочил из кабинета, а за ним, следуя его примеру, и Васин.

Бурцев прижался к Асе, а она гладила его по голове и шептала:

— Василёк мой, нет никакого француза. Одни мы с сыночком остались.

Через полчаса зашёл Васин.

— Петрович, возле фирмы какая-то «БМВ» стоит. По-моему Асю пасут.

— Витя, ты же не первый день работаешь? Фура где?

— Во дворе стоит.

— Перекройте им обзор фурой, а с таксистом рассчитайся и отправь. Скажи, мадам с охраной поедет, — Бурцев подвёл Асю к окну.

— Смотри, это из-за них тебе охрана понадобилась?

— Да, они. Вот тот, который в жёлтой футболке, за мной шёл.

Из окна второго этажа было видно, как со двора выползала большая фура. Она поравнялась с «БМВ», затем, проехав пару метров, перекрыла выход и остановилась. Из неё выскочил водитель, поднял кабину КАМАЗа и стал ковыряться в моторе. Сидящие в «БМВ», могли только созерцать голубое полотно брезента.

Такси уехало, а за фурой образовалась огромная пробка. Через десять минут водитель поставил кабину на место и уехал. Два парня выскочили из машины, забежали за угол.

— Ну, теперь рассказывай, за что они тебя пасут.

— Непонятно… — сказал Бурцев, когда Ася всё рассказала.

— Что непонятно?

— Если они взяли твои документы, на кой им ты?

— Ой, и правда. Я забыла, что их положила в папку. Они у Жульена в портфеле.

— Звони ему. Я пошлю Васина, он заберёт их. Ко мне в сейф положим. Тут под охраной надёжно.

Ася набрала номер. Жульен оказался в гостинице, и уже было, собирался уходить.

— Одну минуточку, — сказала Ася. Она положила руку на микрофон и обратилась к Бурцеву.

— Может попозже? Жульен собирается на прогулку по вечерней Москве.

— Ни в коем разе — только сейчас и немедленно. Если они тебя с ним видели, вычислят и сегодня же почистят и его номер. У них там, наверняка, есть свои люди.

— Жульен, будьте добры, не уходите, сейчас приедет человек, заберёт у вас мою папку. Я в гостинице сегодня не буду ночевать. Я остановилась у друзей. Завтра приеду прямо туда. Там во сколько начало? В десять. Ну, хорошо, до свидания.

Через час приехал Васин и привёз папку.

— Там, у гостиницы, эти двое крутятся. Наверное, Асю ждут. Васин положил папку на стол.

— Посмотри, всё ли на месте.

Ася просмотрела бумаги.

— Да, всё нормально.

— Так, — Бурцев хлопнул в ладошки, — стало быть, дело сделано. Бумаги в сейф, а завтра начнём искать этих «деятелей». Ты свой доклад забери, чтобы сюда утром не ехать. Завтра я тебя с утра отвезу на конференцию. Они, наверняка, приедут туда. Мы тебя будем там охранять. К этому времени Васин заберёт твои вещи из гостиницы. Ты позвони директору. Без твоего согласия не разрешат, не взирая на то, что Васина они прекрасно знают. Завтра мы снова этих «пастухов» оболваним, и твой след они потеряют. А сейчас едем гулять. Одну минуточку, надо позвонить.

— Вадим, у меня торжество, приглашаю к себе.

— По какому поводу торжество?

— Один человек из Франции приехал. Тебя хочет видеть.

— А трубочку можешь дать этому человеку?

— Могу. Ася, тебя.

— А кто это? — Ася с недоумением посмотрела на Бурцева.

— Никольцев. Помнишь Афганистан — концерт Кобзона и наша первая встреча. Вместе с Зоей чай с вареньем пили.

— Ты объясняешь, как будто я уже совсем склеротик, — сказала Ася, беря трубку.

— Здравствуй, Вадим.

— Здравствуйте, а кто это?

— Угадай.

— Не могу угадать.

— Тут мне один военный напоминал, как я вместе с Зоей в кабинете командира полка в Афганистане чай с вареньем пила. Я — Ася.

— Кто, кто? Асенька, ты откуда?

— С небес спустилась.

— Передай этому везунчику, что я сейчас же выезжаю.

Через некоторое время открылась дверь кабинета и залетела Зоя. От тонкого женского визга, казалось, лопнут перепонки.

— Мне Олег звонит, а я говорю, ты что напился. Я тут рядом работаю, в

элитном садике медсестрой. Я своего Олежку от себя далеко не отпускаю.

Пока Зоя разговаривала с Асей, Бурцев подозвал Васина, и сунул ему деньги.

— Пулей в гастроном и всё ко мне на квартиру. Да и горячих блюд закажи, там же ничего нет.

Пока все гости собирались, Васин с Олегом подвезли все необходимое. Зоя тут же принялась хозяйничать на кухне, а Бурцев у себя дома был за гостя. Он сидел и не сводил с Аси глаз. Всё внимание гостей было уделено Асе. Она заливалась краской от смущения, всеобщего внимания и счастья.

Вадим поднял бокал и сказал:

— Я знаю своего друга, как человека очень скромного, честного и стеснительного, поэтому я хотел бы от его имени попросить Асю, чтобы она взяла его в мужья.

— Плохо ты, Вадик, знаешь своего друга, — улыбаясь, сказала Ася. — Он первым делом расспросил меня о моём семейном положении, и тут же взял быка, вернее, не быка, а козу, за рога. Он уже, Вадик, сам это сделал, предложил руку и сердце. Так что эта вечеринка считается помолвкой.

— Ну, Петрович, ты делаешь успехи, — пошутил Никольцев.

— Учителя-то какие, — так же шуткой ответил Бурцев.

— Горько! — закричала Зойка. Все вокруг подхватили, Ася покраснела. Осмелевший Бурцев обнял её. После нескольких лет разлуки он так сладко целовал эти нежные, горячие, любимые ему губы.

— А свадьба когда? — спросила Зоя.

— Чем быстрее, тем лучше, — засмеялся Бурцев.

— Я бы хотела повенчаться, — сказала Ася. — Василёк, ты крещённый?

— Крещённый. Меня мама крестила, я уже большим мальчиком был, всё помню.

Попа домой пригласили, соседей и окрестили. Тогда это всё было под запретом.

— Вспомнила, ты ж мне в Афганистане рассказывал. У меня виза скоро закончится. Не знаю, успеем ли, там, наверное, очередь.

— Ася, ты, о чём говоришь, — вмешался Васин, — мы же банкиров охраняем, а они деньги на строительство храмов выделяют. Неужели ты думаешь, что они не решат эту проблему. Я думаю, что завтра уже можно будет и под венец. Лишь бы была твоя воля, а в очереди вы уже за эти годы настоялись.

— А ты, что во Францию возвращаешься? Вы разве не в Москве будете жить? — спросила Зоя.

— Мы ещё не решили, — сказал Бурцев.

— Вася, как это не решили? Там у меня работа. Там у нас имение. Там наш сыночек учится, он же плохо говорит на русском.

— Вот здорово, — сказал Бурцев, — а как же я с ним общаться буду.

— Придётся вам с сыном языки учить, — вмешался Никольцев.

— Опять подружку надолго потеряю, — сказала Зоя.

— Нет, теперь не потеряемся, — сказала Ася. — Мы к вам в гости будем приезжать, а вы к нам.

Мужчины сделали перерыв, и вышли на лестничную площадку покурить. Ася осталась наедине с Зоей.

— Ну, как при встрече с тобой Вадим прореагировал? — спросила Ася.

— Нормально, я с ним много раз виделась.

— Нравится тебе Вадим?

— Очень нравится.

— А как же Олег?

— Олежку я люблю. Что ты, без него я и жить не смогу.

— А он знает, что ты с Вадимом была?

— Может и знает, а может и нет. У нас об этом никогда разговора не было. Ты веришь, Ася, когда мы поженились, я ни на одного мужчину не посмотрела. Олежка знает, что я ему верна. Нормальный мужик рога сразу ощущает. Пусть даже не видит, но лоб чешется, — Зоя расхохоталась.

— Семья у тебя большая?

— Двое деток. Девочке двенадцать и мальчику пять, со мной в садике. Да, мама с нами живёт. Мы же из Афгана к нам приехали. Сначала на время. Олега комиссовали. Ох, и помыкались мы по чиновникам, думали квартиру дадут. И на очередь было, поставили, а тут — этот развал. У бабушки под Москвой дом, так мы все на лето к ней. Там и сад, и огород, и дача. Первый раз в этом году на море съездила. Олег стал на фирме работать, хоть деньги появились. Спасибо Вадиму, это же он их всех пристроил. Он же сейчас большой человек, в Думе заседает.

— А я и не догадалась. Думаю, почему у него машина с мигалками, а он оказывается государственный человек.

— Тоже холостяк. Как приехал из Афганистана, развёлся. Жаль его, тем более я виновница развода. Ей кто-то настучал, она примчалась ко мне.

— Она, что дура? Зачем это ей?

— Не знаю, Ася, наверное, хотела на меня посмотреть. Спрашивает, что у нас с ним было. А я ей ответила, что же ты за жена такая, если приехала ко мне грязь собирать, чтобы вылить ему на голову. Не любишь ты его, он же к тебе приехал, а не ко мне. А дочь он сюда забрал, она вышла замуж за богатенького. Домину построили на Рублёвке. Я, как на Вадима погляжу — в нем такая печаль и одиночество, душа разрывается. Для него эти ребята родня. Зоя вытерла накатившуюся на щеку слезу.

— Да ты что, Зоя? — спросила Ася.

— Что, что, люблю я их обоих, — Зоя глянула на Асю глазами полными слёз.

— Да разве так бывает?

— Бывает, ещё как, бывает. — Она посмотрела на Асю, взяла на столе недопитую рюмку и выпила. — Эх, Асенька, был бы матриархат, я бы их к себе взяла и зажила бы тогда счастливо. — Она тут же преобразилась и засмеялась.

После того, как разошлись гости, Ася ещё долго сидела с Бурцевым. Они всё говорили и говорили, и никак не могли наговориться. Потом лежали в постели: ей казалось, что это какой-то сон и, когда она проснётся — это счастье исчезнет.

— Беби ещё мне на старости лет подаришь! Совсем одурел — как в молодости. Молодцом держишься, не износился.

— Не с кем было изнашиваться, — шептал он, — а по поводу беби, я согласен.

— Перестань совращать старуху.

— Какая же ты старуха? Молодая красивая женщина.

— Сорок лет — бабий век, — засмеялась она.

— Сорок пять, — баба ягодка опять, — пошутил Бурцев.

— Только кислая, — Ася щёлкнула его по носу. Бурцев уткнулся нос в её белые локоны и потянул воздух.

— Ах, как пахнет.

— Запах нравится? Тебе эти духи нравятся?

— Там кроме духов Асей пахнет. Я твой запах узнаю среди тысячи.

— Ты как Бонапарт Жозефине — «не мойся» — оба засмеялись.

Утром она проснулась, рядом лежал огромный букет цветов.

— Какая прелесть. Откуда цветы?

— Я ещё вчера заказал, а сегодня наш сотрудник привёз.

— Василечек, ты мой любимый и зачем нас Боженька так долго испытывал?

— За непослушание. Он соединил два сердца, а им не то показалось. Вот и проучил, как следует.




Глава 30


В кабинет к Бурцеву вошёл Васин.

— Ну что, Витя, есть какие сведенья?

— Кое-что есть. Ребята из спецслужб поработали. Фирма эта приказала долго жить.

— Однодневка, что ли?

— Да нет, не однодневка. Она с годик пожила. Для этого, наверное, и была открыта. Но хозяева тут. Грузины — вполне состоятельные люди, имеют рестораны, магазины. Главный у них некий Гиви Барадзе. На него была и зарегистрирована эта фирма. Почему он допустил такую оплошность, не понимаю.

— Может из жадности, — сказал Бурцев, — миллион не захотел делить. А, может, из-за беспечности, посчитал, что французы не найдут.

— Ну да, как не найдут? Ты чего, Петрович, — это же миллион? За такие бабки в бетон замуруют и на площади в качестве памятника поставят. Мне кажется, он крепко сидит: с ментами делится, поэтому и не боится.

— Вполне возможно.

— Тогда, Петрович, нам бандиты нужны.

— Да, но Ася не согласна. Не хочет она с ними связываться, но на всякий случай надо найти таковых.

— А чего их искать. Есть на примете одна группировка; главарь у них — кличка «Седой». Националист ещё тот. Партию «нацистов» деньгами снабжает. Если его натравить на Гиви, хороших денег пообещать, он с него ремешки нарежет.

— Это будет наш козырь, Витя. Я думаю, Гиви о нём знает. Если его подпугнуть «Седым», он может дрогнуть.

— У меня, Петрович, ещё один козырь в запасе.

— Я знаю. Васин, всегда козырную карту под конец держит, — пошутил Бурцев, — и, небось, туза?!

— Туз, не туз, не знаю, но банкиры помогли. Есть два счёта за рубежом, куда Гиви деньги сливает. Большие деньги. Это, я думаю, его счета. Или его патрона. Если его припугнуть, мол, эти счета будут арестованы, я думаю, Гиви дрогнет. У меня есть идея, надо с Асей обсудить.

— Ты устрой мне с Гиви встречу.

— С кондачка брать не будем. Давай в начале, Петрович, разработаем план.

Когда план был разработан до малейших деталей, Ася с ним согласилась. Решили, если план не удастся, вступает второй вариант: обратиться к бандитам. В ресторане Бурцев встретился с Гиви.

— Что ты хотэл? — спросил его Гиви.

— Некоторые люди, оттуда, — Бурцев показал большим пальцем вверх, — очень большие люди, просили меня утрясти спор между тобой и французами. Дело в том, что кремлёвские ребята тоже пьют вина из этих подвалов.

— А у них, что мэнтов нет, что они тэбя попросили?

— Понимаешь, Гиви, фирма не хочет большого скандала и огласки. За репутацию печется. Да и наши власти не хотели бы на страницах жёлтой прессы красоваться. Прибыла женщина, адвокат этой фирмы, хотела бы мирно решить все проблемы.

— Слюшай, хорошее вино у этого дэда. Хочешь, я тэбе пару бутылок дам. Я тебе хорошие дэнги заплачу — ты у этой бабы бумаги выуди.

— Нет, Гиви, ты не понял меня. Тут не деньги — тут власть замешана, а я ещё жить хочу. Зачем тебе, Гиви, люди с автоматами и в масках. Твои рестораны, магазины — всё пойдёт кувырком. А если, не дай Бог, к «Седому» обратятся? Для фирмы половину отдать — это пустяк. Не тебе рассказывать. Фарш начнут делать — это беспредельщики. Ты же знаешь, как «Седой» «любит» нерусских. Так что, подумай.

— Гдэ я могу с этой дамочкой встрэтиться?

— Приезжай ко мне в офис. Заранее позвони, я вас сведу.

На следующий день Гиви позвонил и попросил организовать встречу. Бурцев всё время инструктировал Асю:

— Держись спокойно. Если будет предлагать выплату частями, не соглашайся. Он, наверняка, возьмёт человека, знающего французский. В ходе разговора Васин тебе позвонит на мобильный, как будто из Франции. В твоей речи должны прозвучать эти слова: два счета, судья, и арест этих счетов. Я буду внимательно за ним наблюдать. Если эти счета касаются его, он себя выдаст. Тогда можно и судиться. Интерпол их сразу заблокирует.

Гиви приехал вовремя. Три грузина высокого роста зашли в кабинет к Бурцеву.

— Садитесь, господа, — сказал Бурцев, — немного подождём, адвокат выехала.

Гиви внимательно осмотрел кабинет, затем остановил свой взгляд на фотографию стоявшую на столе. Через десять минут в сопровождении секретарши вошла Ася. Бурцев встал, слегка склонил голову, тоже проделали остальные мужчины.

— Здравствуйте, господа, будем знакомы, я адвокат фирмы, защищаю интересы господина Турене.

Все сели.

— Госпожа адвокат, господин Барадзе, — сказал Бурцев. — Можете приступать к переговорам.

Ася изложила суть дела, указала на долг Барадзе и на наличие долговых обязательств и под ними подписи самого Барадзе.

— У нас нэт таких денэг, — сказал Барадзе — мы сэйчас не можем заплатить.

Селектор у Бурцева был включён, и Васин в другом кабинете слушал весь разговор. Он отключил селектор и тут же позвонил Асе на мобильный телефон. Бурцев внимательно слушал и наблюдал, как Ася говорила что-то на французском. Потом из папки достала лист бумаги, на котором крупным шрифтом были напечатаны реквизиты, и это всё она стала зачитывать по телефону. Бурцев наблюдал, как лицо Гиви слегка дрогнуло. Сидевший рядом грузин что-то шепнул ему на ухо.

— Нам надо выйти, — сказал Гиви.

Когда они вышли, Бурцев соскочил со стула и взмахнул сжатым кулаком.

— Молодец Ася, в десятку, в яблочко. Сейчас они сдадутся.

И точно, через пять минут грузины зашли в кабинет.

— Пэредайте вашему хозяину, что мы согласны заплатить, — сказал, молчавший до этого пожилой грузин.

— Так вот в чём дело, — подумал Бурцев, — Гиви шестёрка, старик хозяин счетов.

— Куда перечислить денги? — спросил пожилой грузин.

— Вот на этот счёт, — Ася подала ему лист бумаги, — и не вздумайте шутить, господа! В противном случае ваши счета будут арестованы. Как только перечислите, хозяин мне позвонит и я вам верну долговые обязательства.

Бурцев проводил Асю, грузины остались в кабинете.

— Слюшай, откуда она узнала про счета? — спросил Гиви у Бурцева, когда он вернулся.

— Наверное, власть помогла, — сказал Бурцев.

— Похоже, что так. Чуть нэ влипли с этой бабой. Бандитов на нэё послал, мог бы в турмэ оказаться. Мододэц, спас. Когда ты мнэ про Крэмл говорил, я думал блэфуешь, но увидэл эту фотку у тэбя на столэ, понял, что нэт.

Бурцев улыбнулся. Он вспомнил, как на дне рождении у Никольцева был премьер министр. Никольцев тогда предложил ему сфотографироваться на память с двумя афганцами. Три улыбающихся лица, на фоне куста сирени. Васин заключил фото в рамку, поставил Бурцеву на стол и сказал: — Петрович, ей здесь место. Это хорошая реклама нашей фирме. Сработало. У нас такие люди — любят ничком в ножки. Пожилой грузин, который оказался хозяином, что-то сказал Гиви. Тот открыл дипломат.

— Вот Вам за хорошую работу, — сказал «хозяин», и поставил на стол Бурцева бутылку дорогого французского вина из подвалов Александра Турене, сына Бурцева. Вот такие бывают завихрения судьбы!




— Сколько бандиты берут за подобную работу? — спросила Ася у Бурцева, когда грузины перечислили деньги.

— Не знаю, я с бандитами никогда не имел дело.

— Знаешь ты прекрасно: мне начальник отделения милиции говорил, и Васин как-то сказал — половину они берут. Я дала указание управляющему, чтобы он открыл счёт на твоё имя и перечислил половину этой суммы.

Бурцев оторопел.

— Ты чего, Ася, придумала — это же полмиллиона долларов?

— И не спорь со мной, они уже на твоём счету, и назад никто не вернёт.

— Так я же не один работал. И Васин, и Жургин, и ребята со спецслужб.

— Поделишься, как считаешь нужным. Ты хозяин, твои деньги. Я, когда оформляла тебе визу в посольстве, по факсу отправила и образец твоей подписи и ксерокопию паспорта. Так что владейте, господин Бурцев!

Она прижалась к нему и поцеловала его в губы, затем обняла за шею и села ему на колени. Он в пылу расстегнул ей пуговицы на блузе. Положил Асю на диван, и стал целовать её обнаженные груди.

— Что ты делаешь, что ты делаешь, — шептала она. — Люди же могут зайти.

Он вскочил и повернул ключ в двери.

— Люди же могут ждать, — шептала она.

— Подождут. Я всю жизнь ждал.

— Ну, Василий Петрович, вы и ухарь, — сказала она, надевая лифчик, — клиенток прямо в кабинете обслуживаете.

— Вы не просто клиентка, вы иностранная клиентка, а иностранцев наша фирма обслуживает по высшему разряду, — пошутил Василий.




Глава 31


Венчание назначили на двенадцать часов. Была суббота, выдался жаркий июльский день. Бурцев в трусах и майке нервно ходил по комнате. Раздался звонок в дверь — Василий тут же открыл её, на пороге стоял Никольцев.

— Привет, жених! А ты, почему ещё в трусах?

— Успею, костюм и рубашку одеть одна минута. Ты снимай, Вадим, пиджак, а то запаришься.

Никольцев снял пиджак.

— Что-нибудь холодненькое есть?

Бурцев достал из холодильника бутылку пива. Вадим Степанович сел за стол и медленно стал пить.

— Ух, наконец, напился, — сказал он, наливая остаток пива в стакан. — Был у священника, ждёт вас. Я как рассказал ему про вашу любовь с приключениями, старик даже прослезился. Говорит, всяких венчал, но такого ещё не было. Это, говорит, промысел Божий — провести их через такое испытание. Правильно она решила — обязательно надо венчаться. А где Ася?

— Жургин повёз их с Зоей в парикмахерскую.

— Вот, когда будет ребёнок, нас с Зоей возьмёшь ещё и крёстными. Кума — это уже родня, — Никольцев улыбнулся.

— Никак сохнешь по Зое?

— Есть малость.

— А чего ж ты оплошал?

— Да куда там, разве за молодёжью угонишься: рост, ширина плеч, одни ресницы чего стоят. Баб с ума сводят. Раньше надо было, еще в Афганистане предлагать руку и сердце; дочку жалел. — Вадим Степанович задумался, сделал ещё глоток пива. — Заехал во Дворец бракосочетания, обещали всё сделать по высшему разряду. Выхожу из дворца, бегут ко мне с диктофонами. Один суёт мне его под нос: «Вадим Степанович, это правда, что вы приглашены на бракосочетание к миллионерше из Франции?» А другой ему вторит: «А кого из известных людей, кроме вас француженка пригласила?» Ребята, говорю им, отстаньте. Знаете, как сказал о вашей братии Бальзак: «Журналистика — настоящий ад, пропасть беззакония, лжи, предательства; выйти оттуда честным может только тот, кого как Данте, будет охранять божественный лавр Вергилия». Дальше иду молча, тут подбегает ко мне вот такая, — Никольцев показал рукой чуть выше стола, — метра полтора росту. В старых девах уже, наверное, лет десять перехаживает. И задаёт мне вопрос, как у неё язык только на это повернулся: «А, если не секрет, какой у старушки возраст?» Ах, ты ж, думаю, твою мать. Тут я остановился, они окружили меня, и я говорю им: «это не по вашей части ребята». Ваш удел снимать голые задницы, да на первых страницах печатать. А здесь нормальная чистая любовь русского парня с русской красавицей. Да, приглашён к своим лучшим друзьям, с которыми вместе воевал в Афганистане. А вам, и показал на эту каракатицу, я назову конкретное время начала бракосочетания, чтобы вы пришли и посмотрели на истинно русскую красоту. Только не забудьте взять таблетки, а то, чего гляди, от зависти кондрашка хватит». Покраснела она, надулась, как пузырь и тут же все разбежались. Неинтересно им стало, не могут о чистом писать. С душком им подавай. Они, наверное, и заголовок придумали: «Старухи-миллионерши берут в мужья русских офицеров», и на первой странице элегантно одетая бабушка и ты.

Никольцев засмеялся.

— Да, ты чего грустный такой? Аль не рад? Не нагулялся ещё?

— Нет, Вадим, рад, даже очень рад, но другое меня гложет. Не могу я в эту Францию ехать. И Асе об этом сказать не могу.

— Это почему же ты не желаешь ехать?

— Что я там буду делать? У Аси на иждивении сидеть?

— Будешь вино в бутылках крутить, — Никольцев повернул для уверенности рукой, — с винным камнем бороться. В хозяйстве здоровому мужику работа всегда найдётся.

— Да как ты, Вадик, не поймёшь — не могу я оставить эту святую Русь.

— Чего, чего, — протяжно сказал Никольцев, прищурив глаза. — Да тебя, оказывается, перевоспитывать надо. А ну-ка, садись, я проведу с тобой политчас. Святость, Вася, предполагает жизнь бес греха. Одним из самых страшных грехов является убиение себе подобных. Так, когда она, Русь, святой стала? Сейчас или в старые добрые времена? Ну, про нынешнее время я тебе говорить не буду. Ты сам лучше меня знаешь, охраняя людей от убийц, а старых добрых времён не было. На протяжении всей своей истории она купалась в крови. Тебе откуда начинать повествование — с язычников или от святого Владимира? Про язычников говорить тоже не буду, они приносили в жертву юношей и девушек к ногам Перуна. Начну с Владимира, который крестил Русь, и, которого церковь считает равноапостольным? Жестокий был убийца: убил отца и братьев своей жены, другую жену взял у брата беременной, убив при этом своего брата. Имел восемьсот наложниц. А крестил Русь, знаешь, из-за чего? Захотел породниться с Византийскими князьями. Запросил у Константина и Василия их юную сестру Анну в очередные жёны, четвёртую по счёту. Те поставили условия — пока не крестишь Русь, не отдадим. Крестился не из духовных побуждений, а из-за похоти и честолюбия. Затем приехал в Киев и Русь крестил. Да так крестил, что кровушка лилась. Ну, да ладно. Сделал святое дело, окрестил её! Может, Бог и простил ему за это грехи. Но, зачем он её раздал своим двенадцати сыновьям от разных жён? А те пошли брат на брата. Друг друга убивали, выкалывали глаза. И пошёл друг на друга русский народ. Да, так задрались, что кочевники пришли усмирять и триста лет Русью правили. Это, что святость?

Перевернём страницу истории. Иван Грозный с опричниками Русь в крови утопил. Одну треть народа российского уничтожил. Усмиряя Великий Новгород, одних только новгородцев десять тысяч в реку бросил. То же и Псков ожидало, да юродивый остановил. Намекнул, что не гоже в пост человечину кушать. Набожный был царь, и повернул войска в Москву. Вот тут верим, — Никольлев хлопнул себя ладошкой слева по голове, а затем справа, — а здесь грешим. Да, грешим так, что кровище рекой. Сына своей собственной рукой убил. Тоже семь жён было, да и мальчиками баловался. По этой причине мальчишка в его опочивальне оказался и стал потом российским самодержцем Борисом Годуновым. Годунов, продвигаясь к власти, царевича Дмитрия убил. Разве могли смириться природные князья Рюриковой крови, что безродный татарин Русью правит. И началась тайная возня вокруг царского трона, да так, что смута пришла. Тут уж кто кого. Грабили и убивали и на дорогах, и в домах. Доигрались, пока поляки в Кремль не пришли. Минину и Пожарскому понадобилось ополчение собирать, чтобы их оттуда выкурить. А пришли к власти Романовы, что лучше стало? Михаила семнадцатилетнего мальчишку всем миром пошли уговаривать на царство. Он закрылся в монастыре, не хотел управлять «святой Русью», потому как боялся, что убьют.

Пётр с сестрой Сонькой за трон дрались, сколько народу погубили!? Пётр победил и всех Сонькиных стрельцов у кремлёвской стены повесил; и висели они всю зиму, словно бельё на ветру. Казня стрельцов, сам лично им головы рубил: тут уж, Вася, психиатрией попахивает. В России через кровь европейскую культуру прививал. И сына своего казнил. Может, это святость? Затем правила Анна Иоанновна. Кто её из Курляндии приволок на русский престол? Элита, бояре. Забавлялась с Бироном. Поставит тазик с бриллиантами и в картишки играет: проиграет, отчерпнёт половником, отдаст проигрыш. А обобранные крестьяне по миру пошли. Их ловили и ноздри вырывали. С любовником Бироном тешились: обливали голых мужиков холодной водой и выставляли на мороз. И стояли такие ледяные скульптуры до весны. Подсобили гвардейцы Елизавете Петровне. Сбросили Иваново колено с престола. Тут уж ничего не скажу — единственная, кто кровь отменила. Правда, с гвардейцами грешила. Да от собственной дочери отказалась, которую нагуляла с Разумовским, вернее, с крестьянином Разумом. А тот, за ночные утехи графом Розумовским стал величаться. Ну, это её личное дело, Бог с ней. Правда, младенца Иоанна в тюрьме держала лишь только за то, что в его жилах текла кровь Романовых, Иоаннова колена. Но бескровно поцарствовала. С натяжкой можно сказать святая. А Екатерина II пришла к власти. Ну, этой простительно — не русская. Своего мужа, законного царя, пусть даже с одной каплей Романовской крови, но законного, свергла с престола. Опять же с помощью прелюбодеяния с гвардейцами. Велела своему любовнику Орлову убить законного царя. Убили и похоронили. Знать с почестью шла на похоронах, попы махали кадилами. И все молчали, а цареубийца сидела на престоле. А общество называло её матушкой и Великой.

— Вадим, Екатерину называют великой потому, что при ней государство наилучшим образом развивалось.

— Ой, не скажи, общество за определённое время проходит свой этап развития. Это научно Лев Гумилёв доказал. И влияют на это не цари и вожди, а пассионарные всплески, энергия космоса. Может быть, при убитом Петре третьем общество ещё лучше развивалось бы, кто знает. Когда Екатерина постарела, в обществе вообще произошёл застой. К власти приходили молодые люди, не блиставшие умом, такие как Зубов. Их достоинством было одно: умение удовлетворять старческую похоть. А потом, вспомним восстание Пугачёва. В нормальной стране народ не бунтует. Русь утопили в крови. Это тоже святость? Затем Павел пришёл к власти; прусской муштрой замучил всю Россию. Шпицрутены, введенные в 1701 году Петром первым, при правнуке Павле были основным судилищем на Руси. Провинившихся в прусской муштре солдат, забивали до смерти розгами. Родной сын Александр заказал его. Интеллигенция и офицерство задушили царя в собственной спальне. И снова на престоле цареубийца и отцеубийца. Совесть загрызла, говорят, ушёл в старцы. Его брат Николай I на престол с кровью пришёл. Из пушек расстрелял на Сенатской декабристов, именно в день своей коронации. Ну, пусть эти помазанники Божьи не святые. Может, интеллигенция святая? Александра II, освободителя, который рабство на Руси ликвидировал, конституцию подписал, его за это господа «освободители народа» убили. Правда, перед этим попутно убив кучу народа. Кто им давал деньги на поездки за границу, на кружки, на бомбы? Эти господа нигде не работали. Двор им давал, окружение царя. Человек полюбил женщину Екатерину Долгорукую, имел он на это право? Просто как человек? Двор не принял, не царской она крови. Убили царя.

Ну, хорошо и интеллигенция не святая. Так может быть простой народ свят. Революция семнадцатого года показала всю святость. Убивали и белые, и красные, и зелёные, и бурые. Убивали всех подряд, кто не понравился чистотой рук или цветом лица. Убийство человека только за то, что он когда-то был царём и уже год, как отрёкся. Это как? Убийство детей, только за то, что они были дети бывшего царя? А убийство ни в чём не повинной прислуги? И как только у Юровского на детей рука поднялась. Хотя, пахан, приказал, куда тут денешься. Интеллигенция столкнула общество в гражданскую бойню. Включился в кровавое месиво весь народ. Сжигали заживо. Заливали в рот расплавленный свинец, варили в кипятке. А самое страшное, сдирали с церквей кресты. И стоят они, до сей поры обезглавленные, как укор этой «святой Руси». А как объяснить, что тридцать лет Россией правил грузин. Я не националист, но я не понимаю, как к власти приходят нацменьшинства и истребляют русский народ, причём, с помощью самого же народа, представители которого были судьи, адвокаты и палачи. Журналисты и писатели писали хвалу, поэты сочиняли оды, возвеличивая грузина-убийцу. А в лагерях кто занимался насилием и убийством? Дмитрий Лихачёв в своём выступлении как-то говорил, что многие охранники Соловецкого лагеря разговаривали между собой на французском языке. Пролетарий, Вася, иностранным языкам не обучался. Так, кто это делал? Святые? Это делали вполне образованные русские люди. А сейчас, эта сросшаяся с бандитами власть, и разгуливающие по улицам киллеры. Это не святая, Вася, это кровавая, не только по локти, но и по самые уши, Русь.

— Но позволь возразить, Вадим, многие государства проходили кровавые этапы своей истории.

— Да, проходили, но я не слышал, чтобы кто-то называл столицы Санкт-Берлин, Санкт-Рим или Санкт-Париж. А у нас Санкт-Петербург. К каждому названию нужно относиться серьёзно. Слово — это носитель информации.

— Ты не прав, Вадим, с приставкой сан. Много в мире городов. И это означает почётный.

— Не знаю, может быть и так. Там, наверное, такие же святые, как и наши. Но они не называют себя «святой Францией» или «святой Испанией». Я берусь говорить о делах своего народа. О святости пусть рассуждают они сами. Не может быть страна или город по определению святым, если они построены на костях тысяч крепостных. Хотя, может ты и прав, — Никольцев почесал себе затылок. — Если мы остались язычниками и не приняли веру Христа, тогда все сходится. У язычников жертвенник является святым местом. Там, где больше льётся кровь, там больше святости. Тогда надо срочно разыскивать Перуна, которого Владимир выбросил в Днепр. Водрузить его на место и продолжать приносить ему юношей и девушек в жертву.

— Так, что же делать, Вадим?

— Конкретно тебе? Сегодня жениться и уезжать с Асей в нормальную страну, где не взрываются электрички, дома, подземные переходы, где не убивают в подъездах журналистов, не поджигаются торговые палатки, и не идут среди белого дня в центре столицы криминальные разборки «братков». И где нет бездомных офицеров. Выброшенный на улицу офицер, отставник — это позор власти. Кто ж её после этого защищать будет? Запомни, судьба даёт каждому человеку один шанс. Если он прохлопает «варежкой», она от него отворачивается. Выбрасывает в брак. Ты думаешь, почему представители власти открывают свои счета за границей? Да потому что грабят они здесь, а жить собираются там. А народу пудрят мозги о своей любви к нему.

— И, что у депутатов нет никаких планов по поводу возрождения России?

— Ты же сам когда-то доказывал депутату у меня на даче.

— Время идет, что-то же меняется.

— Поверь мне на слово, ничего не изменилось. Никаких планов на ближайшую перспективу, сплошное законоблудие. Надувание щёк и набивание карманов. Политическим путём решить проблему в России нельзя. Я об этом много раз говорил на заседании Думы. Общество политически наэлектризованное. С него надо снять этот заряд, а для этого надо объявить моратории на партии, но этого в Думе никто не хочет слышать. Все избраны по партийным спискам. Они знают, что если пойдёт каждый индивидуально на выборы, пройдут единицы. Поэтому и продолжается растаскивание общества и раздел на своих и врагов. Только экономика поднимет людей с колен, а стало быть, возродит Россию.

— А как же быть с теми, кто награбил?

— Оставить их в покое, Бог им судья. Новый передел ни к чему не приведёт, и нас с тобой снова не устроит, потому, как в списках новых нефтяных магнатов не окажется фамилии Бурцев и Никольцев. Потому, что ни ты, ни я воровать не умеем. Лозунг «грабь награбленное» мы уже проходили. Я часто думаю, зачем появился человек на земле и прихожу к такому выводу: Бог, провинившихся на том свете, отправляет сюда, на землю, чтобы они помучили друг друга и поняли, что такое ад. А особо провинившихся он отправляет в Россию. Монархию сменили коммунисты. Что лучшие времена настали? Сейчас демократы пришли, ещё хуже стало, стрельба на улицах. Какая разница, где убивают: человека в лагерях или бомбой в собственной спальне. Власть ничего не предпринимает — она стала воровская и пьяная. Держава не кобыла — это с ней можно так поступать; напился, опустил вожжи и заснул в телеге, а кобыла сама домой довезёт. Страной управлять надо. А если честно сказать, но это моё личное мнение: если эта власть продержится долго, то Россия не будет иметь перспективы. При такой власти империя развалится полностью, и на этом месте появится новое общество. Не станет России, будет великий Китай.

Появилась в дверях Ася.

— О чём беседуют умные мужи?

— Говорим, стоит ли Васе ехать во Францию.

— И что решили?

— Конечно, стоит, — заулыбался Бурцев.

— Что-то до этого ты не был таким сговорчивым.

— Переосмыслил, — сказал Вадим

— Сам или ты помог?

— Нет, что ты, — сказал Никольцев, — такие вещи он решает сам. Но, не без того, что пришлось кое-что обосновать.




Венчание, а затем регистрация во Дворце бракосочетания проходили почти до семнадцати часов. Уставшая, но счастливая супружеская пара вечером сидела в небольшом уютном зале дорогого ресторана. На банкете присутствовали только близкие друзья. Все желали счастья, успехов на новом месте.

— Я хочу выпить, — сказал Никольцев, поднимая бокал, — за моего лучшего друга и за его любовь, которую он пронёс через годы. Не взирая на то, что он потерял надежду увидеть Асю в живых, он продолжал любить. И Бог увидел это, и вознаградил его за эту любовь — счастья вам с Асей! И ещё я хочу выпить за то, чтобы фирма «Свои» прекратила своё существование как охранная фирма, а превратилась в российско-французское предприятие под руководством семейства Бурцевых.

— Избавьте; избавьте, — зашумела Ася, — я в бизнесе не смыслю. У меня свой профиль — медицина, а этим пусть занимается Василёк с Сашей.

— Ну, тогда Бурцев и сыновья.

— Что ты, Вадим, — опять зашумела Ася, — Саша пока в единственном числе.

— Я же и говорю пока, а потом во-множественном. Все засмеялись.

Бурцев сидел и не сводил с Аси глаз.

— Что ты на меня, Васенька, так смотришь?

— Красивая ты у меня стала.

— А раньше?

— И раньше красивая была, а сейчас краше. Настоящая женщина, в полном расцвете.

Банкет затянулся далеко за полночь. Ася и Бурцев уснули только под утро. Во второй половине дня стали появляться гости. Первым пришёл Никольцев. Бурцев уловил что-то необычное в его лице. Ася ушла на кухню готовить закуски.

— Я гляжу, ты чем-то расстроен? Случилось чего?

— Сволочи, жить не дают.

— Кто не даёт?

— Есть тут один зам министра, запугивать меня по телефону вздумал. Вася, я привёз конверт, пусть он в сейфе на фирме полежит. Ты когда уезжаешь?

— Дня через три. Ася билеты заказывала, не спрашивал на какое число.

— Скажи Васину, чтобы конверт не трогал. Там дело, которым я занимаюсь.

— Он сейчас придёт — ты ему и скажешь.

— Если со мной что случится, а бумаги в прокуратуру.

— Что это так серьёзно?

— Да, Вася, очень серьёзно. Коррупция в правительстве. Хочу в Думе доклад сделать и этих гадов за штаны потрясти, чтобы говно с них посыпалось.

— Может тебе с фирмы охрану выделить?

— Не надо. Подумают, что испугался.

— Может, не стоит, Вадим, этим заниматься. Не дай Бог чего случится! Боюсь, что и прокуратура все похерит, а бумажки уничтожат и концов не найдут — они же все одной кодлой держатся.

— Ты прав, может и не надо, если бы пугать не стали. Они думают, что любого могут… Зашла Ася. Вадим Степанович оборвал речь на полуслове.

— Что секретничаете? Я не шпионка, я только по паспорту гражданка Франции.

— Что ты, что ты, — зашумел Вадим, — я у Васи спрашиваю, когда уезжаете.

— В среду, Вадик, я уже и билеты заказала.

Бурцева и Асю провожали Никольцев, Васин и Жургин.

— Когда теперь к нам? — спросил Никольцев.

— Даже не знаю. Вначале надо основательно разобраться, найти нужное дело.

— У меня уже намётки есть, — сказал Вадим. — Если депутатом снова выберут — организуем легко. Со многими министрами знаком лично. Правда, с новым премьером еще не познакомился — мальчишку какого-то поставили. Соснин их меняет, как перчатки.

— Задумал хорошее дело? — спросил Бурцев.

— Заранее не буду говорить. Господь читает мысли, а дьявол слышит слова.

— Ты, Вадим, может, не дразнил бы их с этим докладом. Пусть воруют. Это же борьба с ветряными мельницами, ты ж на Дон Кихота непохож.

— А ты бы не стал?

Бурцев подумал.

— Наверное, довёл бы до конца.

— Вот видишь, за это и люблю тебя. За смелость. Я не люблю трусливых.

Всё время в самолёте Бурцев вёл себя неспокойно.

— Чего ты так волнуешься, Вася?

— Не знаю, как я с сыном встречусь, как он примет меня.

— Всё будет нормально — я ему несколько раз звонила. Он всё спрашивал: какой папка, как выглядит, а я ему говорю, посмотри на себя в зеркало, вот так выглядит твой папа.

— Я же ни одного слова не знаю по-французски, как я с ним буду говорить?

— Научишься, я тоже не знала, жизнь заставила.

Прошла неделя. За это время Василий посмотрел почти весь Париж. Побывал в имении и уже стал строить планы на будущее. Утром за завтраком зазвонил телефон. Ася подняла трубку.

— Вася, тебя, — сказала она.

— Кто может мне звонить?

— Витя Васин.

— Здравствуй, Витя, я слушаю тебя, — в трубке что-то сказали. — Когда это случилось? Ася насторожилась и внимательно посмотрела на Бурцева. Лицо его сразу переменилось — Оно стало каким-то каменным, похожим на гипсовую маску. Он долго что-то слушал, затем сказал:

— Я завтра вылетаю, — и положил трубку.

— Что случилось, Вася?

— Никольцева убили.

— Боже! — вскрикнула Ася. — Кто же это, кому мог мешать этот милый человек? — с её глаз покатились слёзы.

— Он расследовал коррупцию, докопался до истины, и хотел сделать доклад в Думе. На завтра планировалось его выступление. Был у дочери в гостях. Возвращался домой, бандиты изрешетили всю машину.

— Я с тобой тоже лечу, — сказала Ася, — билеты сейчас закажу.




Глава 32


Прошло несколько лет. Люди встретили новое тысячелетие. Молодой француз вместе с отцом летел бизнес классом в самолёте Париж-Москва. Бурцев дремал, а сын листал журнал. Мимо прошла стюардесса с тележкой, развозя завтраки.

— Завтракать будете, господин?

— Нет, спасибо.

— А отец?

— Откуда вы знаете, что это мой отец?

— А то не видно, — стюардесса засмеялась.

— Александр тронул Бурцева за плечо.

— Папа, завтракать будешь?

Бурцев улыбнулся. Первый раз сын назвал его папой.

— А ты, сынок, будешь?

— Нет, не буду.

— А я, наверное, позавтракаю и с коньячком.

В аэропорту их встретил Васин. Приятели обняли друг друга.

— Надолго к нам?

— Вот подпишем кое-какие контракты. Наверное, придется и за Урал лететь — хотели бы вашей фирме предложить дело.

— Ты мне тогда по телефону вкратце сказал, мы всё обговорили. Нужна конкретика.

— Вот и хорошо, за это время, я думаю, всё и решим.

— А почему Ася не приехала?

— Ася в Штатах на симпозиуме докторов, какое-то «ноу-хау» докладывает. Давай заедем на могилу к Никольцеву.

— Нет проблем, — сказал Васин. — Мы его часто навещаем. Зоя с моей Галиной на могиле цветы сажают.

— А дочь?

— Она в Америку уехала, редко бывает.

— Надо бы где-то остановиться — цветы купить, — сказал водителю Бурцев.

— Не надо, — ответил Васин, — я взял.

Подъехали к кладбищу. Водитель и Саша остались в машине. Васин достал из багажника дипломат и букет роз.

— Я знал, что ты сразу к нему поедешь, — как бы оправдываясь, сказал Васин. — Вот все по дороге и купил.

Бурцев и Васин постояли несколько минут молча у могилы, склонив головы. Бурцев положил на могилу цветы. Васин открыл дипломат взял маленькую рюмку, что стояла на могильной плите и два фужера из дипломата. Налил в них коньяк.

— Это тебе, Степанович, — сказал он тихо и поставил рюмку на могилу.

— Давай помянем, Витя, хороший человек был Вадим Степанович.

Выпили, Васин взял фужеры и положил в дипломат. Бурцев погладил холодный камень могилы. Постояв немного, они медленно пошли к машине, продолжая беседовать.

— А мыслил Вадим Степанович, как масштабно. Сидели как-то мы с ним на даче, он включил телевизор, шёл разговор о геноциде евреев, он помолчал, а потом выключил его и сказал интересную фразу: «когда же я услышу, что кто-нибудь, хоть слово скажет о геноциде русского народа. С четырнадцатого года шестьдесят миллионов убитыми, да умершими от голода. На один только «Беломорканал» длинной искусственного пути 37 километров положили сто двадцать тысяч душ. Вдумайся, Вася, два полнокровных мотострелковых полка на километр канала. Такие потери разве, что в Великую Отечественную войну были. Виновных не найти и конца этому нет. Попробуй, скажи с трибуны Думы, сразу же по всем СМИ обвинят в национализме». Помню, я тогда только прибыл в полк. И мы с ним сидели у меня на квартире, обмывали успехи в стрельбе. Знаешь, как он сказал в отношении демократов? — «Не лучше, а хуже будет демократический правитель». Как в воду глядел, так оно и получилось.

Васин с недоумением посмотрел на Бурцева.

— Не смотри на меня так, Витя. О власти судят по состоянию стариков и детей. Это самая уязвимая часть населения. Если раньше старики были бедными, то сейчас и вовсе нищие.

— Ты прав, Петрович. Раньше я не видел, чтобы старики ковырялись в мусорных баках, а сейчас это нормальное явление.

— Потому, что пенсии маленькие, людям просто не хватает на жизнь. Если при Советском Союзе пенсия составляла половину от зарплаты, сейчас даже у военного и то двадцать процентов, а по закону должно быть восемьдесят. Так кто же эти законы будет выполнять, если сама власть на них плюет. А господа демократы потеряли совесть, воруют и все деньги отправляют в иностранные банки. Квартплаты подорожали — это же не те, тарифы, что раньше были.

— Если она есть квартира! — Сказал Васин. — Бандиты и чиновники последнее отнимают у стариков. В лучшем случае из Москвы увезут, в сарае поселят. А в основном убивают.

— Думаешь, Витя, власть не видит, что бандиты и чиновники творят? Дарственные, купчие — кто оформляет? Купленный бандитами чиновник.

— А о детях и говорить не будем: беспризорников полная Москва. Я в воюющем Афганистане такого не видел, — сказал Васин. — Но есть подвижки, Петрович, — нового президента выбрали, похоже, что не пьющий.

— Дай то Бог, может в этот раз и повезёт России, — сказал Бурцев. — Сколько ж можно: то маразматики, то болтун, то пьяница. Может, выгонит из Кремля воров и пьяниц и наведет порядок в стране. Хотя победить эту воровскую гвардию невозможно. Левые и правые себя показали, посмотрим, что сделают центристы. Наверное, тоже самое — поживем, увидим. Политические оттепели в России вещь эпизодическая. Страна северная, поэтому приносят только «слякоть» и «простуду». Будь жив Вадим Степанович, он дал бы точный прогноз деятельности и этой власти. Хотя видно и так — маховик свободы ещё по инерции крутится, но тормозные колодки уже начали его обжимать. Так и не нашли, кто убил Вадима?

— Конверт тогда вскрыли. Мои ребята поработали, нашли и киллера и заказчика. Правда, стрелка заказчики сразу убрали. Его нашли в машине убитым. Мы передали бумагу в прокуратуру, а они исчезли. Следователя за халатность уволили, но он, гад, красиво стал жить. За МКАДом домину отгрохал, видать, бабки солидные получил. Приходит ко мне как-то Зоя и говорит, покажи мне бумаги Вадима и скажи, кто убил его. Я говорю, у меня, их нет, они в прокуратуре. А она мне в ответ: «Врёшь, Олег дубликаты делал». Пришлось показать. И вы, говорит, ему не отомстили. Бабы вы, говорит, в штанах. Вадим вам фирму открыл, работу дал, а вы сопли распустили. Затем стала требовать, чтобы я свёл ее с «Седым». Я долго упирался и в конце концов сдался. Как мне потом стало известно, сговорились они с «Седым» на сто тысяч долларов. Зоя поставила условие: пока цветочек не положит этому гаду на могилу, денег не даст. Показала «Седому» копии документов и все доказательства. Как и договорились, «Седой» ей позвонил. Зоя надела чёрное платье, и он отвёз её на кладбище. Там хоронили этого подонка. Зоя положила на могилу цветочек, а затем села в машину и достала из сумочки деньги. «Седой» перевыполнил план: он какой-то зуб на следователя имел, заодно и его подмёл.

— А где Зоя деньги взяла?

— Дом под Москвой по наследству достался. Правда, дом так себе, развалюха, зато земля дорогая. Я говорю Олегу, как это она без тебя дом продала. Он, знаешь, спокойный такой, глазищами моргает: «А я причём, это же её наследство». Зоя мне говорит, хотела я на эти деньги Олегу дело открыть, чтобы грудью не закрывал этих пузатиков. Выходит — не судьба.

— Ничего, я ей деньги верну с процентами, — сказал Бурцев. — Молодец женщина!

— Да, с ней Олегу, как за каменной стеной. Она за него и глотку зубами перегрызёт.

— Зоя правильно делает. Играет по правилам, установленным властью и теми, кто вокруг этой власти извивается. Раньше с неугодными расправлялись в лагерях и психушках, сейчас отстреливают на улицах. И, если они уничтожают ни в чём неповинных, то пусть знают, что близкий, любящий человек всё сделает: он продаст дом, квартиру, машину или даже последнюю рубашку, но закажет и их. Киллеру нет разницы — кто: высокий чин, министр, прокурор, бизнесмен или бандит сидит у него на мушке. Ему лишь бы платили деньги. Для нашей дикой страны — это самые джентльменские правила. Как говорится в священном писании: «Какой мерой вы меряете, такой отмеряют и вам».

«Мне отмщения и АЗ воздам», — говорится там же. Но люди потеряли дорогу к Богу и мстят друг другу. А когда они найдут её, ведает только Он.





Конец романа.