Ася
Григорий  Сергеевич Покровский


Рабы Империи #1


Роман «Рабы империи» об офицерском корпусе. События происходят в период 70-х годов до развала Союза. Основной сюжет роман — любовь книга состоит из трёх частей «Ася» «Ввод» «Развал».

Вторая книга полностью посвящена войне в Афганистане.

«Развал» — это развал СССР и бегство армии из Германии.


Григорий Покровский

Рабы империи 1

АСЯ


Глава 1


Конец августа выдался как никогда жаркий, и хотя на вершине сопок по утрам появлялись белые шапки, в середине дня стояла жара. Молодые офицеры, только что сошедшие с поезда, расположились с чемоданами на Богом забытой станции, где кроме деревянного туалета, расположенного метрах в пятидесяти от главного здания станции, не было никаких элементарных услуг для ожидающих пассажиров. В томящей духоте они ожидали машину, которая должна была прибыть с полка, чтобы доставить их к месту службы. Поезд на станции стоял чуть более двух минут, и они, промешкав еще в вагоне, высаживались уже на ходу, и сейчас двое подшучивали над третьим, который в пути увлекся молодой проводницей, что и явилось причиной их запоздалого выхода из вагона.

Ребята учились в одном училище. Сейчас они после окончания его были направлены в один из полков. Место дислокации таких частей на офицерском жаргоне называлась «дыра».

В стороне от них, где-то в шагах двадцати, на изрядно потертом чемодане сидел старший лейтенант. Внешне он прилично отличался от тех трех весельчаков. Китель и брюки его не были, как говорят, с иголочки, а скорее наоборот — помяты, головки сапог потрескались, каблуки сносились.

Бурцев Василий Петрович, так зовут нашего героя, окончил училище пять лет назад. Всё это время командовал взводом в соседнем полку, и, наконец, получив повышение на должность командира роты, был направлен в соседний полк, куда и ехали молодые лейтенанты.

Утром Бурцев позвонил дежурному по полку, и тот сообщил ему, что к железнодорожной станции прибудет машина из полка забрать молодых лейтенантов. Поезд прибывает в тринадцать часов, и к этому времени он должен быть на стоянке у входа станции.

Бурцев считался бесперспективным офицером. Выходец из крестьянской семьи, он мало разбирался в тонкостях военной службы. Она ему не удавалась, хотя и пропадал на работе с утра до вечера. Только дела во взводе шли плохо. В прошлом году солдата машиной придавило. Бурцев был в это время в отпуске, но виновным сделали его. И целый год за это «ЧП» где только можно склоняли. Потом новое «ЧП»: рядовой Романов салаге челюсть разбил. Бурцев подал рапорт по команде, чтобы отдать его под суд военного трибунала. Замполит полка вызвал его в кабинет и сказал: «Надо Вас, Бурцев, судить за то, что нет должного порядка во взводе». Делать было нечего — рапорт забрал, а его по-прежнему склоняли. Взвод Бурцева считали худшим взводом в полку. Когда Бурцев изрядно надоел командиру полка, тот решил от него избавиться. Переговорив с начальником отдела кадров дивизии, нашел способ, как убрать Бурцева. Хотя эти переговоры и стоили задней части поросенка и двух бутылок коньяка, но командир добился своего. Вскоре пришел приказ, и Бурцева «пинком вверх» назначили в соседний полк на должность командира роты.

Добравшись попутной машиной до станции, он оказался вместе с молодыми лейтенантами. Но машины уже как час не было. Лейтенанты достали из чемодана скромный харч, недоеденный еще в дороге. Весельчак, которого звали Валера, достал из чемодана пиво и позвал к трапезе стоявшего в стороне Бурцева. Василий подошел, ему налили пива — оно было теплое и неприятное.

— Ты давно служишь в этом полку? — спросил Валера.

— В полк только еду, а в соседнем — пять лет.

Полки были одной дивизии, и Бурцев хорошо знал полк, куда они были назначены, ему приходилось бывать в нем. И он начал подробный рассказ о предстоящем месте службы.

— Полк стоит в отдельном гарнизоне. Развлечений никаких. В десяти километрах поселок, лесхоз, деревообрабатывающий комбинат и строящаяся электростанция, правда, местного значения. В поселке есть Дом культуры, там два раза в неделю кино, танцы.

После рассказа ребята поближе познакомились и уже во всю приставали с расспросами к Бурцеву.

— Слушай, как тут с девушками? — спросил Валера.

— Не густо, но ребята женятся. Правда, полк, где я служил, стоял в районном центре, маленький, но городок там получше.

— А ты женат?

— Нет… Я, наверное, и останусь холостяком, — замялся Бурцев.

— А чего так?

— Трудно знакомиться с девушками. Язык становится деревянный.

— Ну, это нам не грозит, — пошутил Валера.

— А вы, ребята, женаты?

Валера засмеялся, показывая рукой на своих друзей:

— Эти два чудака еще в училище женились. Девчонки на танцы бегали — вот они и обзавелись жёнами. А я нет. Еще пяток годков, как ты похожу, свободой подышу. То мама с папой — нельзя, то в училище — нельзя, а тут еще сразу жена — нельзя! Да ну его — кур смешить. Эти вон жен оставили на попечении мам и пап, а может и других дядь, — потом засмеялся и добавил, — а теперь они к вам, ребята, не приедут в эту дыру. Это уж точно.

— А как тут жены офицеров, где работают? — с расспросами пристали два других.

— Чего вы к человеку пристаёте? Где да где? Дома у плиты, да на кровати с мужем.

— Ну почему, — как-то успокаивающе ответил Бурцев. — В поселке, на комбинате, в школе, на стройке, в колхозе, в полку служат. А вообще-то — это ссылка. Худший полк в дивизии считается.

За разговором не заметили, как подошел грузовик. Из кабины соскочил курчавый лейтенант. По его виду было заметно, что он не первогодок. Во всем была видна этакая небрежность. Китель и брюки не видели утюга с момента пошива. Расстегнутый галстук свисал на одной заколке, две пуговицы его рубашки были расстегнуты. Через воротник просматривалась резкая полоса, где кончался загар, и начиналось белое тело. Кроме лица и шеи загорелыми были кисти рук. Валера посмотрел на него и засмеялся.

— Чего смеешься? — спросил лейтенант.

— Смотрю на странный твой загар, — ответил Валера.

— А! Да, это загар по-офицерски, чтобы в бане можно было отличить военного от гражданского. С утра до вечера на службе, так что не до загара.

— Лето кончается, — сказал Валера, — в отпуске надо было загорать.

— Какой отпуск летом у взводного? Знаешь поговорку: «Солнце греет и палит, едет в отпуск замполит. Январь-февраль — месяц холодный, едет в отпуск Ванька-взводный».

— Чего так долго не приезжал? — спросил Бурцев.

— Да это всё «золотой фонд» — прапор на посту ВАИ. У водителя не та отметка в военном билете стоит. Прошел пятисоткилометровый марш не на этой машине. Его ЗИЛ на целину ушел, а ему ГА3–66 дали. Теперь, говорит прапорщик, пусть делают отметку, что он на ней прошел пятисоткилометровый марш, а он с весны уже на ней ездит, больше тысячи накатал. А он мне говорит: «Ничего не знаю, возвращайся в полк и ставь отметку». Забрал права в карман и слушать не хочет, что люди на вокзале ждут. Поехал я в полк, пока нашел зампотеха, поставил штампик, потом начальник штаба поставил печать, что штампик действителен. Приехал на пост, а прапорщика и след простыл. Стал на этом перекрестке и стою — жду. Хорошо мужик на телеге из деревни едет, поздоровались: «Ты кого ждешь? — говорит». А я ему — «Прапорщика с ВАИ». А он — «У него машина с белыми полосками?» — «Да, это она» — говорю. «Я ее видел, — говорит, — он на своей «зебре» дрова Никите во двор завозил».

Я поехал в деревню, вижу, машина возле дома стоит. Ну, зашел я в дом, а он сидит, самогонку пьет с этим Никитой. И говорит мне: «Ты, по какому праву в дом зашел, лейтенант? Ты видишь, что я обедаю? Обедать закончу, приеду на перекресток, жди меня там». Я начал возражать, а он мне говорит: «Если хочешь, то получишь права только на следующей неделе, в среду, на заседании комиссии ВАИ, ещё и выговор схлопочешь, что ездишь с нарушением». Меня такое зло взяло: мне без штампика нельзя ездить, а ему пьяному можно. Ничего не оставалось делать, поехали на перекресток и ждали целый час, пока они откушают.

Чемоданы быстро загрузили в кузов, офицеры уселись на боковые скамейки, и машина тронулась. Выехали на гравийку. От встречных машин поднималась пыль столбом.

— Вот вам комфорт, господа офицеры, — сплёвывая пыль, процедил сквозь зубы Валера. — Летом хорошо, а зимой еще лучше, тут не Крым — до сорока морозы, наверное, бывают?

— Бывают! Зимой вот так и ездим с «утепленными дугами», — пошутил Бурцев.

Белая пыль садилась на лица, волосы, мундиры и сапоги молодых лейтенантов. Они уже не выглядели с иголки, и их было трудно отличить от бывалого Бурцева.

Грузовик остановился у штаба. Перед офицерами открылся вид типичного военного городка. В двадцати метрах от машины находился деревянный дом, отштукатуренный и покрашенный в желтый цвет. Возле двери висела табличка из красного стекла. На ней бронзовыми буквами красовалась надпись «штаб В\Ч 00000». За штабом находились несколько таких же домиков. Это были классы. Если их можно было так назвать. Перед штабом был огромный плац, справа и слева от которого, были две трехэтажные казармы из белого кирпича. Построенные недавно, они вносили новшество в архитектуру военного городка. Перед штабом на той стороне плаца находилась солдатская столовая. Таким образом, здания были расположены по периметру вытянутого прямоугольника, в середине которого находился плац. Всё это было огорожено массивным бетонным забором, выкрашенным в серый цвет. Местами забор был сломан по причине того, что служивый люд бегал в самоволки, а прапорщики мешками тащили через проломы имущество из части. Центральный въезд был оборудован контрольно-пропускным пунктом. Это маленький домик с табличкой «КПП». Калитка с вертушкой, а выездные ворота открывались изнутри электромотором, что придавало этому парадному подъезду солидность. И хотя с тыльной стороны в заборе отсутствовало несколько пролетов, через которые можно было бы заехать на самом большом грузовике, через КПП мухи не могло пролететь. Начальник штаба полка строго следил за пропускным режимом, за что неоднократно поощрялся в дивизионных и армейских приказах. Всем офицерам и прапорщикам были выданы пропуска, но так как они были многими утеряны, то через КПП почти никто не ходил. Каждый пользовался индивидуальной дырой в заборе, благо дома офицерского состава находились рядом.

Это были три пятиэтажных дома на три подъезда каждый. За ними стояло много деревянных домиков, отштукатуренных и покрашенных в желтый цвет. Рядом с ними были пристроены сараюшки и туалеты. Так как всему офицерскому составу полка не хватало квартир в пятиэтажных домах, то многим приходилось жить в этих деревянных домиках. Каждая вновь прибывшая офицерская жена, будь она учитель, медик или философ, должна была наперво освоить профессию истопника. Ибо другого пути обогреть семью не было. И каждая со слезами на глазах от дыма бежала к своей соседке, поднаторевшей в данном искусстве, за обменом опытом. Уже спустя месяц она могла искусно обучать такую же нерасторопную москвичку или киевлянку, точно также как и она, вляпавшуюся в замужество за бравого курсанта военного училища. В пятиэтажных домах не было горячей воды, стояли титаны, которые топились дровами. И хотя в доме была только холодная вода, центральное отопление и туалет, за эти удобства жильцов пятиэтажных домов называли «белыми». А тех, кто жил в домиках, ходили в сорокаградусный мороз в туалет на улицу, носили ведрами холодную воду, называли «неграми». Получить освободившуюся комнату в пятиэтажном доме считалось большим благом.

Распределением этого блага почему-то занимался замполит полка. Он также ведал и другими благами, например, распределением, дефицитных товаров, поступающих в магазин. Замполит имел специальные списки по очередности улучшения жилья и получения дефицитных товаров. Та семья, где офицер, по мнению замполита, был достоин, могла рассчитывать на его милость. Или, скажем, жена офицера, очень приглянулась ему, то «вознаграждение» выдавалось вне очереди. А так как вне очередников было много, то стоявшим в очереди не много доставалось. Каждая офицерская жена считала за большую честь водить дружбу с замполитшей, ибо только ей и её подругам давалось право продавцом магазина на первоочередной просмотр и покупку вновь завезенных товаров.

Воинская часть была типичной микромоделью нашего больного государства семидесятых годов, где у кормушки стояли партийные чиновники, девиз которых был: «Что создано народом, должно быть надежно распределено между своими».

Рядом с КПП проходила гравийная дорога. А за нею — парк боевых машин. Он состоял из длинных хранилищ, на восемьдесят единиц каждый. В основном техника была в хранилищах. Стоявшие же на открытой стоянке машины, на вновь прибывшего наводили ужас. На многих машинах не было фар, стекол и дверей кабин, некоторые стояли без колес и походили скорей на склад металлолома. Зато на радиаторе каждой машины висела желтого цвета табличка «вода слита». Вторая, такая же желтая, висела на тросу. На ней черными буквами был написан номер машины и фамилия водителя. Каждая машина обтягивалась ниткой, которая опечатывалась мастичной печатью. И хотя во многих автомобилях были похищены целые узлы, прием дежурными по парку осуществлялся по наличию печати и таблички. За всеми этими табличками и печатями следил заместитель командира по технической части майор Пятаков. Он строго спрашивал с дежурных, ибо знал, что любая комиссия из вышестоящей инстанции спрашивает не техническое состояние машины, а за эту чепуху в виде табличек, бирочек, указателей. Если всё это было на месте, в приказе отмечали, что парковая служба в полку организована хорошо.

Вот в такой полк, средний, ничем не отличающийся от полков Советской Армии, прибыли вновь назначенные офицеры. Бурцев первым оценил обстановку, взял чемодан и пошел по направлению к штабу. Навстречу им вышел дежурный по полку. Он приоткрыл и придержал ногами висевшую на одной петле дверь. Пружина, приделанная к двери от солдатской кровати, держала дверь вместо петель и не давала ей упасть. Так как управление полка ввиду своей сильной занятости курило в своих кабинетах, то в штабе царил запах сигаретного дыма, туалета и еще чего-то зловонного.

Офицеры были приняты начальником штаба полка и распределены по подразделениям. Разместившись в коридоре на чемоданах, они ожидали приема командира полка.

Рабочий день давно закончился, но никто из штабных не уходил домой. Без конца открывались двери кабинетов, из-за двери высовывалась голова, глядела на дверь начальника штаба полка и снова пряталась. В кабинете начальника штаба был гость — председатель колхоза — и их беседа что-то затянулась. Штабные все были приучены, что рабочий день заканчивается только тогда, когда уходит начальник. Все томительно сидели в кабинетах и через щелку приоткрытых дверей смотрели на заветную дверь. Наконец ключ в двери повернулся, дверь открылась, и из кабинета вывалились два изрядно повеселевших человека. Председатель колхоза был маленького роста, похож на «колобка». Он буквально катился за Щегловым. Тот остановился возле дежурного по полку и начал давать ему указания на непонятном языке. Из всего сказанного дежурный только и понял «смотрите мне!».

— Так точно, — бодро ответил дежурный. Затем, придержав сломанную дверь, чтобы она не угодила шефу в лоб, проводил его на улицу.

Как только голоса начальника штаба и председателя колхоза удалились, захлопали двери кабинета и штаб опустел. Новички остались в коридоре одни. Уже было заполночь, когда вошел дежурный и удивленно спросил:

— А вы кого ждете?

— Командира, — ответил Бурцев за всех.

— Так его сегодня не будет. Он еще утром уехал к директору ДОКа решать какие-то дела. Ну, а там, сам понимаешь, баня, сюда туда. В общем, к утру будет. Телефонистка подслушала разговор с женой. Сказал жене, что на полигоне на стрельбе, а это, значит, на всю ночь.

— А где нам разместиться? — спросил Бурцев.

— В пятиэтажке, на первом этаже все квартиры общежития холостяков. Там найдете свободные кровати на одну ночь, а завтра разберетесь.

Уже через десять минут Бурцев сидел в одной из комнат. Ему повезло: кровать, на которой он сидел, принадлежала одному из старших лейтенантов, который недавно женился. Сейчас он свой медовый месяц проводил в общежитии ДОКа, где живет его молодая жена. Она договорилась со своей подругой, и та перешла временно в другую комнату. И теперь молодым были предоставлены целые апартаменты из двух кроватей и одной тумбочки.

Соседа по комнате звали Гена. Он предложил Бурцеву занять это место постоянно. После чего включил электрочайник, достал из тумбочки начатую банку трески в масле, почистил луковицу, отрезал хлеба и предложил Бурцеву поужинать. Проголодавшись за день, он и не заметил, как проглотил незатейливый ужин. Собравшись спать, отодвинул одеяло и увидел, что простыни, вместо белых были серого цвета и издавали дурной запах.

— Простыней свежих нет, —6--сказал Гена. — Все белье меняют в ротах у старшины. Старшина на солдат получает, ну и мы пристроились.

Бурцев решил ложиться в спортивном костюме, не расправляя постели. Достал из чемодана чистую майку и одел вместо наволочки.

Когда выключили свет, Гена сказал: — Ты знаешь, место, на котором ты спишь, счастливое. На нем больше полгода никто не задерживается. При мне три человека на нем побывало. Первый уехал в Академию, два других один за другим женились с разницей в два месяца. Я, было, хотел сам его занять, может и мне повезет: надоела эта собачья жизнь — будка да кусок хлеба в желудке.

Он затих и вскоре захрапел. На новом месте Бурцев долго не мог уснуть. Вся жизнь мысленно пробегала в его голове. Ему уже за двадцать пять, а что он видел в этой жизни… Тяжелое детство. Помнит, еще подростком был, как умер отец. Пахал на тракторе день и ночь. А однажды вечером пришел с работы, лег, а утром не проснулся. Сердце отказало. Соседи говорили, видать не грешил, легкой смертью умер. Только ему да младшему братишке не легко было. Мать одна работала в колхозе, а летом и ему приходилось зарабатывать, чтобы хоть как-то поправить полуголодную жизнь. В школе учился хорошо. Мечтал окончить институт, но не пошел по двум причинам. Первая, боялся конкурса с городскими, так как в сельской школе учили по сокращенной программе. Всю осень школьники работали на колхозном поле (убирали кукурузу, которой были засеяны почти все колхозные поля), а потом упущенное догоняли бегом в ущерб учебе. А вторая, наверное, самая главная причина — знал, что мать студента и школьника не вытянет. Подумал он и твердо решил поступать в военное училище. То, что в душе он не офицер, Бурцев это понимал. И особенно возненавидел он эту службу, когда увидел равнодушие и несправедливость, царившую в армии. Еще в училище он видел, как сынки высоких военных чинов начали кутить, проигрывались в карты, учились как-нибудь из семестра в семестр, их тянули за уши; и как после окончания училища они получали распределения в лучшие места. Уже на первом году службы лейтенантом Василий увидел всю суть армейской жизни. На вышестоящую должность назначались люди только с одним качеством: выдвиженец должен быть чьим-то сыном, зятем, братом, племянником высшего чиновника. Так как ходатайство вверх шло по телефонному звонку, то этих выдвиженцев в армии называли «позвоночными», а их покровителей «мохнатой лапой».

В армии царил беспредел. Солдаты избивали в казармах друг друга. Старослужащие глумились над молодыми. Их поднимали по ночам, били, подвешивали ремнями к трубам отопления. В виде экзекуции отпускали пряжками по голому заду до ста пряжек за один сеанс, заставляли мыть ступеньки снизу вверх. Молодым не давали, есть хлеба, мяса, масла. Они выполняли всю черную работу за старослужащих, подшивали им воротники, чистили обувь так называемым «дедам». Деды забирали у молодых деньги, скудное солдатское жалование и то, что присылали родители почтовыми переводами. К этому были и причастны прапорщики — старшины рот. Они не выдавали порой совсем получки солдату под видом закупки им крема для обуви, зубной пасты, мыла, а деньги оказывались в их карманах (хотя всё это должно было выдаваться со складов, но, как правило, до солдат не доходило).

Особо непокорным ломали челюсти, отбивали почки, селезенку, разбивали мошонку. И всю эту банду нельзя было отдать под суд, потому что, создавалась видимость благополучия на всех уровнях, и безобразия эти прикрывались. Существовала директива Главного политического управления. В этой бумаге, составленной военными чиновниками, критерием оценки той или иной части была не боевая готовность, выучка и мастерство, а количество нарушений воинской дисциплины в полку, батальоне. Их называли палками. За палку считалась гибель или судимость человека, самовольный уход. Так, один человек мог принести сразу несколько палок. Скажем, избивали молодого солдата, и он, не выдержав, самовольно уходил из части — это одна палка. С целью переночевать забирался кому-нибудь в дачный домик, съедал там банку огурцов, брал гражданскую одежду, переодевался. Это воровство, считаем, другая палка. А если он от безысходности повесился — третья.

Продвижение по службе, а также просто нормальная жизнь офицера от лейтенанта до генерала зависела от этих палок. Если, скажем, вновь прибывший командир полка захотел навести порядок, ему пришлось бы неминуемо кого-то отдать под суд военного трибунала. Ему бы это не дал сделать командир дивизии, потому что количество палок в дивизии зависит от количества этих же палок в подчиненных ей полках. Поэтому сокрытие преступлений было всеобщим, начиная от командира взвода и заканчивая командующим армии, округа.

Беспредел, безысходность породили пьянство среди офицерского корпуса. Бурцев вспомнил, как их командир роты в пьяном виде избивал шваброй самовольщика Павлова, а два командира взвода держали Павлова за руки. Он почти каждый день уходил в самоволку, по ночам рота бегала, искала Павлова. Его находили с пьяными девицами в подвалах, в общежитиях, в вагончиках, но отдать под суд ротный его не мог. Вернее, он подавал рапорт, но пройти инстанции командира батальона, командира полка и дивизии, а самое главное, их заместителей по политической части было невозможно. «Не армия, а какой-то дракон, пожирающий сам себя с хвоста», — думал Бурцев. Как ему выбраться из этого лагеря заключенных, куда он попал по воле своей судьбы? Уволиться, уйти по собственному желанию, исправить свои ошибки молодости… Но как уйти? Если по болезни, так надо пройти психушку или иметь такую болезнь, чтобы быть никому ненужным инвалидом. Если уйти по дискредитации, надо стать спившимся человеком. Как быть? Этот вопрос крутился у него в голове.

Проснулся он утром от шагов по комнате и в коридоре. Холостяки, хлопая дверью, уходили на работу.

— Гена сказал: — Вставай быстрее, а то вертолет будет.

— Какой вертолет?

— Пролетишь в столовой. Там всегда не хватает, опоздавшие пролетают.

— А чего, там больше не могут приготовить? В том полку, где я служил, офицеров кормили неплохо. А тут, воруют, наверное.

— Не знаю, им там виднее, отходов будет меньше. Как в том анекдоте. Генерал приехал полк проверять, ну, и прямо в столовую. Спрашивает солдат: «Сынки, как вас кормят?» — «Хорошо», — отвечают, наученные командиром взвода. «А порций вам хватает?» Они в ответ: «Хватает, ещё и остается». А он им стандартный вопрос: «А отходы куда деваете?» Командир об этом не предупредил солдат, и вопрос поставил их в тупик. Они замолчали, но молчанку разрешил самый находчивый: «Съедаем, товарищ генерал, еще и не хватает».

— Шутка шуткой, Гена, а я вот видел вчера своими глазами всё это. В той части, где я служил, старослужащие не дают молодым есть в столовой. А с тыльной стороны столовой бочки с отходами стоят, так молодые забегают за столовую, из этой бочки куски хлеба достают и едят.

— В нашем полку не лучше. Еще не то увидишь. Недавно двух молодых в госпиталь увезли, меньше сорока килограммов весу было.

Разговоры о еде заставили Бурцева пошевелиться. Буквально через десять минут с Геной он оказался в столовой. Там уже сидели вчерашние его попутчики. Валера шутил по поводу ночлежки, двое других молчали, жуя уже остывшие макароны по-флотски.

Мимо столика с подносом в руках пробежала девушка.

— Что, здесь разве официантки обслуживают? — удивился Бурцев.

— Нет, это «греческий зал», — там командир, его замы, сюда бегают, когда жены завтрак забывает им приготовить; пробу снимают, а потом в книге расписываются, ну или кто с комиссией приезжает.

— А как девушку звать?

— Ася… Понравилась? Служит солдаткой в батальоне.

Девушка возвращалась с пустым подносом назад.

— Какие люди, — шепотом произнес Валера, быстро доедая свой хлеб, наспех запивая чаем.

Бурцев только после этого внимательно посмотрел на Асю. Высокого роста, как говорится, ноги от ушей. Белые кудрявые волосы закрывали её тонкую шею, носик был слегка вздернут, на её щечках были заметны конопушки. Она вполне соответствовала его представлениям об идеале красоты. Из-за соседнего столика с шумом вскочил Валера, подхватив свою тарелку и стакан с недопитым чаем, убежал за девушкой за перегородку.

— Где тут помыть тарелочку? — раздался его голос из-за перегородки

— Мы посуду моем сами, — со смехом ответили девушки.

В дальнейшем было трудно разобрать голоса. Только на шутки Валеры девушки отвечали звонким, как колокольчик, смехом. Наблюдая за этим, невозмутимый Гена, дожевывал свой завтрак, кивнул на поварскую и заметил:

— Шустрый, на ходу подметки рвет. Только не его полета птица.

— Почему? — спросил Бурцев.

— Есть петушок посолидней. Она два года у нас. Многие пробовали, не получается.

— Что, крепость неприступна?

— Нет, она то может и доступна, да начальник штаба полка майор Щеглов, говорят, многим из-за нее кровь попортил. Как заметит, какого офицера возле нее, так и давай его во все дыры совать — все командировки, все воскресные да праздничные наряды его. Сегодня пришел с караула, он его завтра в патруль, пришел с патруля — он ещё куда-нибудь, и так по пятнадцать нарядов в месяц. Начнет кто-нибудь жаловаться, а он идет проверять занятия, чтобы конспекты были и подготовку по всем правилам. Потом в приказ включит, — взысканий навешает офицеру, как у сучки блох, и попробуй потом отмыться. Причем сам офицера не трогает, а отдерет комбата за то, что дела у этого офицера плохи во взводе. Ну, а комбат со своими замами так на бедолагу навалятся, что ему через пару месяцев не только на Асю, на белый свет смотреть не хочется.

— А она ему, что, родня, какая? — спросил Бурцев.

— Какая родня! Командир батальона майор Хромов её на стройке где-то откопал. Тут электростанцию строят, а она на бетонном узле работала. Когда хранилище строили, Хромов на стройке бетон и раствор «зарабатывал». Говорят, посмотрел на неё — кругом пыль, цемент, и такое добро в пыли пропадает. Забрал он её к себе в батальон на должность писаря. Жена его в это время где-то на юге вместе с детишками отдыхала. Ну, вот, значит, они вместе по ночам с Асей и писали. Так недельку пописали. Увидел её начальник штаба и забрал в штаб. Но слухи про хромовскую пассию уже тогда ходили. Всего три дома, всё на глазах. Как узнала жена Щеглова, что Ася в штабе работает, утром провожала мужа, а вечером встречала у самых дверей штаба. А они всё равно где-то умудрялись уединяться. Посмотрел на это блядство командир и отправил Асю в столовую, внештатной официанткой тот зал обслуживать. Так что, этому шустрику не видать Аськи, как своих ушей.

После столовой Бурцев отправился в свою роту. Это была рота второго батальона, командиром которого был тот самый Хромов. Вопреки ожиданиям Бурцева, он оказался небольшого роста, уже лысоват, а под его кителем просматривалось круглое брюшко. Увидев его, Бурцев представил стройную Асю рядом с ней лысоватого круглого Хромова и улыбнулся.

— Вы чего улыбаетесь, товарищ старший лейтенант? — спросил Хромов.

— Я всегда улыбаюсь хорошим людям.

— Вот как, Василий Петрович! Если Вы уже сейчас считаете меня хорошим человеком, то мы с Вами сработаемся. Меня зовут Александр Степанович.

Потом он представил сидевшего рядом замполита батальона капитана Варежкина. После знакомства Бурцева представили личному составу роты. По штату в роте было шестьдесят человек, однако, в строю было не более тридцати. Остальные только числились и были неизвестно где. В штате роты стояли какие-то женщины, которые работали в штабе дивизии. Все должности сверхсрочнослужащих были заняты спортсменами, которые находились в спортивном клубе округа, там и проходили службу. Они якобы защищали честь полка на спортивном поприще. Никто никогда не видел их в глаза. А какие у них достижения и в каком виде спорта — на этот вопрос ответить не мог, наверное, и сам командир полка.

Когда Бурцев обратился к Хромову разъяснить положение дел, тот ему ответил:

— Чего ты хочешь, старший лейтенант. У меня в штате управлении батальона прапорщик — мертвая душа, любовница комдива. Квартиру в городе ей дали, дома сидит, манду в дежурном режиме держит. Пойди, задай ему вопрос, почему, мол, нарушаете штатную дисциплину, он тебе ответит. Так что не задавай глупых вопросов, молча принимай роту и командуй.

В роту Бурцева попал и весельчак Валера Шилов: он принимал взвод и был удивлен наличием «мертвых душ» больше, чем Бурцев. Единственное, с кем повезло Бурцеву — это со старшиной роты. Прапорщик Девятников был рассудительный, в возрасте человек. Свое дело он любил, все имущество роты было учтено, аккуратно разложено, поэтому Бурцеву хватило двух часов, чтобы сосчитать всё вещевое имущество роты. Девятников оказался запасливым мужичком. Недостач не было, а, наоборот, были небольшие излишки. Вспомнив о проведенной ночи, Бурцев взял свежие простыни, наволочку и собрался идти на обед. Но к нему подошел дежурный по роте Мамонгулиев:

— Таваристь старший лейтенанта! — прокричал он, приложив руку к пилотке. — Тебя дежурная по пальку завет.

Бурцев с трудом понял, что от него хочет Мамонгулиев. Он подозвал Девятникова:

— Он же по-русски почти не говорит. Зачем вы его дежурным по роте поставили?

— А куда его ставить? Их, таких «чурок», больше половины роты. Этот хотя бы что-то говорит, а есть «азеры», которые с гор спустились и ничего не говорят. Куда их ставить? А славян в роте всего человек десять.

Прибыв в штаб, Бурцев узнал у дежурного, что его вызвали к командиру полка на беседу.

Бурцев уже узнал, что командир полка Егоров Егор Иванович уже два года как командует полком. В этом же полку был начальником штаба, поэтому его считали старожилом. Бурцев вошел в кабинет, приложив руку к головному убору, доложил о своем прибытии. Егоров внимательно посмотрел на него и предложил ему сесть. Вид Егорова напоминал Бурцеву этакого «батю». Широкоплечий, крупное мясистое лицо, черные курчавые волосы. Беседа длилась не более пяти минут. Вначале Бурцев рассказал о себе, потом командир задавал вопросы, касающиеся личной жизни, а также по краткой характеристике техники и вооружения.

Так на новом месте в глазах командира полка Бурцев из неумехи-взводного превратился в грамотного, ориентирующегося в любой обстановке ротного командира. Окрыленный успехом, он буквально вылетел из кабинета.

Когда Бурцев зашел в квартиру, то увидел спящего Геннадия.

— Ты, что, и на службу не ходил? — спросил Бурцев.

— Почему не был, был. Я после развода сразу пришел.

— А чего так?

— Что там делать? Роту отправили на комбинат на заработки. Взводного с людьми отправил. Написал расписание на следующую неделю. Больше делать нечего, пришел домой.

— А как же ты за час написал его?

— А чего его придумывать. Старое переписал, занятий всё равно не будет.

По прежнему месту службы Бурцева занятий тоже не было, но он раньше думал, что это только в их полку, а оказывается и здесь то же самое.

В соседней комнате сидели два человека. Они были в майках, в брюках, но без носков. К их лицу неделю не прикасалась бритва. На столе стояла пустая консервная банка до краев наполненная окурками и горбушка хлеба. Возле стола стояла огромная молочная фляга на сорок литров. Крышка фляги была приоткрыта и оттуда распространялся запах хмельного.

— Что сейчас, утро или вечер? — спросил один у Бурцева.

— Обед, — ответил тот.

— А какой сегодня день?

— Ты дни потерял что ли?

Гена махнул рукой и подозвал Бурцева к себе:

— Не трогай, а то в драку полезет.

— Что они пьют?

— Бормотуху. Заливают флягу водой, кидают ржаной хлеб, сахар и дрожжи. Закрывают флягу крышкой, неделю она прыгает под кроватью, не дает спать, а потом открывают и жрут.

— А когда они на службу ходят?

— Вот как раз ту неделю, когда брага зреет, а всё остальное время в кайфе. Их трое было, да один прошлой зимой уснул на улице, отморозил ноги и руки. Ногу ампутировали, списали «на берег» где-то на гражданке допивает.

В обед Бурцев опять увидел Асю. Он смотрел на неё, и ему хотелось дотронуться до её руки. Но этот назойливый Шилов всё время крутился около неё. Ася кокетничала, шутками отвечала на его приставания. В Бурцеве всё кипело внутри. Он злился на Шилова. «Если бы были разрешены дуэли, — думал он, — я бы вызвал этого юного шутника на дуэль и посмотрел, как бы он шутил тогда». От этой мысли кровь ударила в лицо, лицо покраснело, скулы задергались. Проходя мимо, Ася взглянула на него. Их взгляды встретились, и ей стало вдруг всё ясно — он влюбился и тайно ревнует. Не доев свой обед, Бурцев вышел. На службу он не шёл, а скорее побежал. Он твердил себе, что всё это глупости, что ему нет никакого дела до этого Шилова и Аси. Шилов теперь его подчиненный и он не имеет никакого права вмешиваться в его личную жизнь. На службе, занявшись приемом роты, он понемногу стал отходить. Он представлял себе, как примет роту, как займется обучением солдат. Он не будет спать в служебное время, как его сосед Гена. До осени и итоговой проверки за год оставалось всего два месяца. Конечно, рота была без командира больше, чем полгода. Многое упущено, необходимо много работать, но он будет учить их днем и ночью стрелять, водить технику, бегать кроссы, заниматься на гимнастических снарядах. Он сделает их выносливыми, сильными. Ему поможет в этом Шилов: он только пришел с училища, наверняка, привез новую методику по обучению солдат.

Замечтавшись, Бурцев не заметил, как к нему подошел замполит батальона капитан Варежкин.

— Вы знаете, — начал он, — замполит полка майор Шорников приказал нашему батальону изготовить наглядную агитацию вокруг плаца. Наглядная агитация — это огромные кубы высотой два метра, сваренные с уголка, с четырех сторон обшиты алюминиевыми листами. На этих листах пишут слова: «КПСС», «РЕШЕНИЯ 25 СЪЕЗДА В ЖИЗНЬ», ну и другие лозунги. Таких кубов должно быть двадцать штук. Сами кубы надо вкопать в землю и бетоном залить, чтобы ветром не сдуло.

— А мне, зачем это знать, товарищ капитан? — ответил Бурцев.

— Этот уголок, алюминий и бетон надо заработать на стройке. Тут недалеко электростанцию строят. Замполит полка с прорабом договорился. Он приказал твою роту отправить на месяц на стройку.

— Так я же ещё роту не принял! Надо провести строевой смотр роты, принять технику.

— Ну, и принимайте, а Шилов поедет завтра с людьми на стройку.

— А как же я без механиков-водителей? Необходимо запустить двигатели, проехать хотя бы метров сто.

— Вы уже пять лет, как училище закончили, а всё еще училищные замашки. Я вам передал приказ, вот и выполняйте, — с этими словами Варежкин развернулся и вышел.

— Вот тебе расписание занятий, вот тебе вождение и стрельба, — подумал Бурцев, — а сколько же надо стального уголка, алюминиевого листа, краски, а главное, сколько рот будет оторвано от занятий, если в каждой части по велению дурака из Главного политического управления делают такую чепуху.

Время шло быстро. Месяц пролетел почти незаметно. В столовой Бурцев каждый раз видел Асю. Шилова не было, он приходил со стройки поздно вечером. Пищу возили в солдатских термосах прямо туда. Теперь Бурцев мог спокойно смотреть на Асю. Она это понимала, и как только он приходил, появлялась в зале или выглядывала из поварской.

Наконец рота Бурцева возвратилась с «заработков». Кубы красовались вокруг плаца. Они были раскрашены в красный, синий и зеленые цвета и пахли масляной краской. На каждой стороне куба было написано по два-три слова из мудрых речей Л.И. Брежнева и Министра обороны: «Экономика должна быть экономной», «Всё, что создано народом, должно быть надежно защищено». На одной из граней, обращенных к входу плаца, местный художник рядовой Абрамалиев заканчивал последний штрих. Он подкрашивал лицо солдата в танковом шлеме. Лицо было нарисовано крупным планом, почти на весь щит. Шлем был черным, лицо красным, а глаза синие. Лицо было нарисовано на фоне зеленого танка, который по сравнению с лицом казался игрушечным. Само лицо принадлежало скорее орангутангу, чем человеку. Местные острословы ему сразу дали имя «угроза империализму».

Шорников вышагивал возле куба в приподнятом настроении.

— Теперь, Варежкин, мы можем хоть самого начальника Главного политуправления встречать — его любимые кубы — вот они. Буду просить командира включить тебя в итоговый приказ на поощрение, ценный подарок тебе обеспечен.

— Надо как-то и Бурцева поощрить, его рота помогала.

— Да, и Бурцева не забыть. Благодарность объявим, с задачей справился отменно.


Глава 2


В субботу на построении полка командир объявил воскресенье рабочим днем.

— В воскресенье и всю следующую неделю работаем в парке боевых машин. Вновь назначенный заместитель командующего округом по вооружению через неделю будет в частях нашей дивизии. Заму по технической части майору Пятакову спланировать всю работу в парке.

В строю, кто-то пошутил: «как будто оно было когда-то выходным»

Когда все ушли в парк, Пятаков подошел к Егорову. Лицо его было перепуганным.

— Что будем делать, командир? Я не успею, много неисправной техники.

— Да не будет он техническое состояние смотреть. Необходимо сделать внешний вид, почистить, покрасить, чтобы глаз радовало.

— Ну, если так, то успеем. А куда дели старого зама? Хороший был мужик.

— Как куда? Ты что, не знаешь, что он умер?!

— Как умер?

— Приехал в штаб армии с проверкой. Его там, в оборот взяли вооруженцы. Чтобы в дивизию не ехал и бардак этот не посмотрел, его водкой накачали. Потом водка закончилась. Технический спирт в дело пошел. Бабу ему подсунули, телефонистку из полка связи. Так он на нее залез и скончался. Не знаю, то ли водка — огонь, то ли баба-конь, да только нет мужика.

— Да, жаль. Хороший мужик был. Добряк такой. Всегда можно было договориться. Ну, я пошел, командир.

Неделю, с утра до позднего вечера, полк работал в автомобильном парке.

Пятаков вытащил со склада припасенную на черный день краску. Всё подметалось, чистилось, красилось. Техника, стоявшая вне хранилищ, в которой не было стекол, дверей, кабин, колес, буксиром оттягивалась в ближайшую рощу на одну из полян. Брошенная в лесу в беспорядке, без желтых табличек, она была похожа на груду металлолома. Техники рот то и дело бегали туда, чтобы пополнить свой запас, стянутыми с нее деталями и узлами.

Зайдя в хранилище с техникой неприкосновенного запаса, Пятаков увидел, что впереди стоящий ЗИЛ был без моста.

— Куда дели задний мост? — спросил он прапорщика, начальника хранилища. Плутов смотрел на зампотеха прищуренными глазами и моргал.

— Пропил, гад?

— Никак нет, он давно уже отсутствует, — ответил Плутов.

— Как давно? Комиссия весной проверяла, акт составила — всё было на месте. Что хочешь, делай, но мост должен быть.

— Так точно, будет, — ответил Плутов.

На следующий день ждали приезда начальника. Пятаков всё время думал о возможных последствиях этой проверки. А тут ещё воровство с техники НЗ. Прямиком пошел в хранилище. Беглым взглядом он увидел, что мост на месте, но, подойдя поближе и, приглядевшись, заметил, что мост был сделан из деревянной чурки искусным мастером и выкрашен в черный цвет.

Так как все машины были освежены, покрашены черной краской, то свежая краска на дереве не отличала мост от других. Колеса всех машин были выкрашены черным сапожным кремом. Машины выровнены по белым полосам, нанесенными на бетонный пол.

Пятаков еще раз взглянул на машины, потом на прапорщика Плутова. Тот молчал. Его круглые глазки бегали.

— Ты знаешь, педераст, что эта техника на случай войны! Если генерал увидит этот деревянный мост, то меня снимут с должности и будут рассказывать про меня анекдоты во всем округе. Я тебя тогда повешу на этих воротах.

— Не обнаружит, товарищ майор. В той части, где я служил, в хранилище восемь таких было. Сменщик в каждой машине ключи поштучно считал, а на мосты внимание не обращал.

И тут Пятакова осенила мысль. Он быстро пошел по хранилищу, просматривая каждую машину, и обнаружил ещё четыре такие подделки.

— Убью, сволочь — закричал он и со всего размаху стукнул Плутова кулаком в лицо. Тот кубарем свалился под машину, потом вскочил и кинулся наутек.


Глава 3


За эту неделю работы в парке Бурцеву удалось проверить свою технику. Завелись только половина машин, остальные были неисправны. Необходимы были запасные части. Составив заявку на имя зампотеха полка, он отправил ее по команде. На следующий день ему сказали, что можно пойти и получить запчасти на складе полка. На складе из шестидесяти наименований, написанных в заявке и подписанной замптехом полка, ему выдали только две: тягу и трос спидометра. В отчаянии он собрал офицеров и прапорщиков роты.

— Что будем делать, — начал он, — рота не боеготовая.

— Чего вы волнуетесь, в других еще хуже, — ответил техник роты.

— Другие меня не интересуют, меня интересует моя рота.

— Если сильно захотеть — всё восстановим, только одно нужно.

— Что нужно?

— Нужна водка.

— Сколько водки нужно?

— Как дела пойдут! Но при таком завале, наверное, ящик.

Бурцев прикинул: бутылка стоит три рубля и двенадцать копеек, ящик будет стоить шестьдесят три рубля — это половина его месячной получки. Но желание всё восстановить побороло его сомнения. Он решил — куплю сахар, чай, завтракать и ужинать буду дома.

— Будет вам водка, — ответил он.

В груди у Бурцева защемило. «Как же Ася», — подумал он. Видеть её только один раз в день — это было для него наказанием. Но он твердо решил. Купив ящик водки, он выдал её технику роты. Техник вечером ушел на склад полка и уже ближе к полуночи, еле держась на ногах, принес половину того, что было необходимо.

На следующий день к хранилищу подходили какие-то прапорщики и сверхсрочники. В карманах, под полой они приносили запчасти и отдавали технику. Бурцев понимал, что эти запчасти сняты с такой же техники, как когда-то у него. Но он долго не думал об этом. «Цель оправдывает действия» — решил он.

Еще через день техник съездил на дивизионный склад. Наконец-то всё было восстановлено. К приезду генерала рота Бурцева была полностью готова.

Наступил день приезда генерала. Всех солдат увели в лес, чтобы они своим видом не омрачали большого чина. В автопарке остался командир полка, зампотех полка и зампотехи батальонов. Все склады и хранилища были открыты, возле дверей которых, стояли начальники этих складов. Все были одеты в новые комбинезоны, как будто они никогда не прикасались к технике, а всё это крашеное железо мылось, чистилось и красилось само. Наконец появились две «Волги». На одной ехал командир дивизии, на другой зам. командующего округом по вооружению. Увидев, что на входе в автопарк их ждет командир полка и зампотех, машины проехали метров двести в другой конец автопарка. Пятакову и Егорову пришлось бежать за ними. В армии считалось это высшим шиком — проехать мимо ожидающего тебя подчиненного, а потом, выйдя из машины, смотреть, как тот, спотыкаясь, бежит к тебе, как верный пёс. Кстати, этим чванством были поражены почти все чиновники.

После того, как, запыхавшись от бега, Егоров доложил рапортом, генерал направился к рядом стоящему хранилищу с техникой «НЗ». У Пятакова заколотилось сердце. Всё, если увидит деревянные мосты на машинах, снимет с должности.

Генерал зашёл в хранилище, где стоял запах свежей краски. «Ну, всё, — подумал Пятаков, — сейчас увидит». Навстречу генералу выбежал начальник

хранилища прапорщик Плутов. Огромный синяк стоял у него под правым глазом.

— Что, прапорщик, напился, теперь с синяком? Хорош.

— Никак нет, товарищ генерал, трос укладывал, а он как пружина сыграл.

— Надо же соблюдать технику безопасности. Зампотех, — обратился он к Пятакову, — надо учить людей.

Пятаков стоял и думал: «Что ты морозишь, трос же не пружина, он мягкий». Но генерал принял всё за чистую монету.

— А документация имеется? — спросил генерал.

Пятаков достал из папки все нужные бумаги. Каких только бумаг здесь не было: акты консервации техники, расконсервации и наработки часов, различные карточки и графики работ и много другой макулатуры, которые требовали различные инструкции, директивы, приказы всех вышестоящих штабов. Всё это, конечно, не делалось. А вот эта липа была изготовлена писарями и для пущей важности закреплена печатями.

— Ну, молодцы, — сказал генерал. — У вас вся техника так хранится?

— Так точно, — ответил за командира полка комдив.

— Хорошо содержите, — с этими словами он направился к своей черной «Волге», которая медленно поехала вдоль хранилища. Подъезжая к каждому хранилищу, генерал осматривал технику через окно автомобиля. После десятиминутного пребывания в полку важная особа удалилась.

Отправив генерала, Егоров сказал:

— Больше всего люблю запах выхлопного газа автомобиля, который увозит горячо любимого начальника.

Потом он обратился к Пятакову:

— Слушай, Толя, даже не нашел времени спросить, какие проблемы, чего не хватает, чем помочь. Ну, люди они или монстры? Они думают, что это будет вечно так продолжаться. Придет конец и развалится эта вся армия при таком отношении, и не будет у них должностей, ни этих черных «Волг».

— Егор Иванович, я вон сколько «гробов» в лес выволок, — ответил Пятаков, — сейчас с целины придут, еще столько же будет.

— Плутов что, опять отношения с женой выяснял?

— Это я ему поставил.

— За что?

— Мосты, сволочь, пропил, пять штук.

— Так мосты, вроде, все на месте стоят.

— На пяти ЗИЛах только по два моста вместо трёх стоят. С деревянных чурок всё подделано и покрашено. Уволить пьянчугу надо.

— Уволить-то уволим, да кого поставим на его место. Кто в эту дыру на сто рублей пойдет. Такой же, как он? Сейчас мосты деревянные, а другой и двигатель деревянный смастерит. Заставить надо восстановить.

— Да заставлю, куда он денется.


Глава 4


После отъезда большого начальника Бурцев бедствовал. Восстановление боеготовности роты сильно ударило по его скромному бюджету. Одноразовое питание привело к тому, что в ремне пришлось колоть ещё две дырочки. Выручил догадливый старшина роты. Будучи дежурным по столовой, он принес Бурцеву вещмешок картошки и литровую банку комбижира.

— Вот вам подарок от старшины, — пошутил он, — с завскладом договорился.

— До получки дотяну, — повеселел Бурцев.

До итоговой проверки оставалось меньше месяца. С учебой всё никак не получалось. Он думал, чтобы хоть как-нибудь провести стрельбу и вождение. Конечно, на большие результаты рассчитывать не придется, хотя бы троечку получить, думал он. А тут еще Шилов зачастил в наряд. Без командира взвода совсем плохо. Как-то перед обедом в канцелярию роты зашел Шилов и, шутя, отрапортовал:

— Товарищ старший лейтенант, Шилов отправился в очередной наряд.

— Слушай, Валера, чего ты в наряд зачастил?

— Так из-за Аси. Начальник штаба полка зашел в столовую, а я с Асей шутил. Он меня подозвал и говорит: «Ты знаешь, что сегодня в наряд идешь?» Я говорю: «Нет». А он: — Ну, так знай, сегодня помощником дежурного по полку». После этого началось, через день хожу. Не нужна мне его Ася, пусть отстал бы…

Бурцев усмехнулся, ему стало почему-то приятно. Наконец никто не мешает, и он наберется смелости подойти к Асе и поговорить. Но разговора снова не получились. Его вызвали в штаб, где командир поставил задачу: дивизия проводит полковые учения с соседним полком. На этом учении будет присутствовать командующий армии. Так как в этом полку недостает людей и много поломанной техники, то Бурцева вместе с людьми временно переводят в этот полк на период учений.

Учения начались в конце октября. Бурцев вместе с ротой убыл в соседний полк на учения. Эта командировка на офицерском жаргоне называлась «поддержка штанов соседу».

Полк, к которому Бурцев был прикомандирован, стоял на полигоне в небольшой рощице из мелкого березняка. С утра до вечера лил сильный дождь, а к вечеру ударил мороз. Стоял пронизывающий холод. Дров в мелком березняке почти не было, а те, что были, все отсырели насквозь. Солдаты ежились в палатках от холода, поливали сырые дрова соляркой, но печки не давали тепла. Некоторые умудрялись ставить каску с дизтопливом внутрь печки, пока дизтопливо выгорало, люди грелись. Бурцеву повезло: его запасливый старшина вместе с палаткой привез с собой и сухие дрова. Под треск сухих дров в палатке вместе с солдатами Бурцев уснул. Вдруг среди ночи он проснулся от непонятного шума и крика. Раздвинув полы палатки, он выскочил на улицу, за ним его солдаты. Перед его глазами открылась жуткая картина. В роте соседнего полка горела палатка. Горела вместе с людьми. Это произошло за какие-то считанные минуты. На месте палатки образовался огненный шар, потом огонь исчез и на месте палатки остались как головешки три обгорелых трупа.

Те, кто успел выскочить, рассказывали, что молодой солдат принес в палатку канистру бензина и решил поджечь сырые дрова бензином. Произошел хлопок, из печки вырвалось пламя, загорелась канистра. Солдат, выбегая задел её ногой, и всё вспыхнуло.

Через два часа всё затихло, трупы увезли, солдаты разошлись по палаткам. Бурцев снова лег, но уснуть не мог. Сквозь потрескивание дров, он услышал голос солдата Каримова, лежавшего рядом:

— Там, где хороший старшина, солдат не мерзнет.

— Это точно, Каримов, — сказал Бурцев.

— Товарищ старший лейтенант, можно вам задать вопрос?

— Задавай, Каримов.

— Зачем гибнет солдат, почему как скот держат его?

— Наверное, чтобы Родину защищать.

— Какую Родину? Мой дед говорил: Родина там, где могила твоих дедов и прадедов, а я за две тысячи километров мерзну здесь. Так можно и всю Европу Родиной назвать. В Польше и в ГДР тоже солдаты служат. Выходит, там они тоже Родину защищают. Для меня Родина — Узбекистан, для Закрадзе — Грузия. Там мы родились, там могилы предков, там и помрем. Мой дед всё спорил с учителем русского языка. Тот говорил, что мы, русские, раскрепостили вашу женщину. А он ему в ответ: «Вы нарушили наши обычаи. У мусульманина было много жен, одна стирает, другая варит, третья детей смотрит. Вы заставили это делать одну. Где же вы её раскрепостили, а мужик, шайтан, всё равно на сторону бегает. Распустились наши джигиты, стали водку пить, да баб чужих трогать. Раньше Коран это запрещал, а сейчас нет Корана, нет Аллаха. Вы исковеркали наш язык, старинному арабскому языку дали русские буквы».

Каримов умолк, а Бурцев лежал и думал над его словами. Может и прав его дед в чем-то. Это же веками вырабатывался такой уклад. Их предки были воинами, и мужчины часто погибали в бою, кто-то должен был брать обязанность кормить детей и жену убитого. Вот и забирал брат или ближайший родственник. У него самого умер отец. Если бы был такой обычай, то дядя взял бы их к себе в дом, и они бы не мучились так. Если государство не защищает семью, а выплачивает смешные копейки, потерявшим кормильца, кто-то же должен её защищать, чтобы не вымер род их? И с языком что-то не так. А что, если бы китайцы завоевали Россию и заставили русский алфавит уничтожить, а ввели иероглифы? Как быть с Пушкиным, Некрасовым, Чеховым, Толстым? Уже следующее поколение не сможет пользоваться культурным наследием, оставленным великими классиками. Или это всё переписать иероглифами? Умирает культура, а с ней русский дух, следовательно, умирает народ. Ведь считаем же, что триста лет татаро-монгольского ига — это позор для русских.

Наверное, все малые народы, которые завоевал российский царь, тоже так считают в отношении себя. И не зря сто шестьдесят лет шла Кавказская война. Мы пытаемся заставить народы говорить на русском языке. Принуждаем их жить по нашим обычаям, носить наши одежды, кушать нашу пищу. Так чью же Родину Каримов защищает и от кого? Родину русских или защищает свою от русских? Нет, тут что-то не так. Живут же в Европе маленькие государства. Гитлер пытался их подчинить своему порядку. Он ведь тоже был социалист, только нацист. В итоге это одно и тоже, только под разными лозунгами. Ну и что вышло! За этими мыслями Бурцев не заметил, как пришло утро.

Утром он опять услышал шум и крики. На этот раз на снегу лежал солдат, его вытащили угоревшего из кабины грузовика. Он угорел от работающего двигателя. Чудом, уцелев в горящей палатке, он целую ночь искал тепла. Наконец, забрался в кабину машины, завел двигатель и уснул — и больше не проснулся. Итог: за одну ночь — четыре трупа. Учения были прекращены.

Бурцев возвратился в свой полк. На этот раз ему повезло: всё это случилось не в его роте, но обгоревшие, как головешки, трупы будут стоять перед его глазами всю жизнь.

Прибыв в полк, он узнал от Шилова, что все готовятся к проверке, и что проверку будет проводить командир дивизии. Наконец заработал полигон: началась интенсивная стрельба и днем и ночью. Бурцеву удалось протиснуться в плотный график полигона и отстрелять дважды. Результаты были неутешительными. По его оценке получалась чистая «двойка». Прибежав на обед, он увидел, что его сосед Гена лежит спокойно с книгой на кровати, а в соседней комнате идет пьянка с бранью.

— Удивляюсь вашим нервам, — сказал Бурцев, — до проверки осталась неделя. Или у вас всё нормально? Я проверил роту, кругом чистая «двойка».

— Ложись и читай книгу, — сказал Гена. — Двойку никому не ставят. Как ни старайся, а выше «тройки» не получишь. «Отлично» поставят Скворцову, командиру роты из вашего батальона.

Бурцев видел на стрельбище его роту. Техника хуже, чем у него, а стреляют и водят тоже на «двойку». Сам Скворцов был высокомерен не только с подчиненными, но и командирами соседних рот. Окончил училище два года тому назад и уже год, как командует ротой. Хромов его называет только по имени и отчеству, а остальных офицеров батальона по воинскому званию. Из-за квадратной головы солдаты дали Скворцову кличку Квадрат.

— А за какие дела ему должны «пятерку» ставить? — спросил Бурцев. — Его рота ещё хуже, чем моя.

— Может и хуже, но у него жена Юля есть. Не смотри, что она каракатица, зато у неё папа генерал, зам. начальника штаба округа. В том полугодии его роту объявили отличной, лучшей в полку. В этом объявят и на следующий год тоже. Два года подряд отличная рота. Что ему положено? А положено ему, Василёк, досрочное звание и вышестоящая должность. Вот так отличников выращивают, как цветы на клумбе, и поливают теплой водичкой, чтобы не зачахли. Так что, через годик Скворцов будет комбатом, и служить поедет поближе к тестю. Ты вот пять лет взводом командовал, ну еще ротой покомандуешь. А затем, в лучшем случае, запихнут на бесперспективную майорскую должность в какой-нибудь военкомат. Коррупция это, Васенька, называется. Видел в лесу сухостой. Ствол есть, а весь червями изъеден. Вот так и армия. Как будто есть, только вся протекционизмом и коррупцией изъедена.

Гена больше ничего не сказал, повернулся лицом к стенке и вскоре захрапел

Неделя пробежала быстро. Началась проверка. На понедельник был назначен строевой смотр. В воскресенье накануне смотра кипела работа. Все умывальники были забиты солдатами. Разложив свое обмундирование на полу умывальника, они мылом и сапожными щетками отстирывали свое обмундирование. Горячей воды не было, холодной плохо отстирывалось, но кое-как, отодрав щеткой налипшую за лето грязь, вывешивали всё это в сушилке. Разбавленной хлоркой писали на брюках, кителях, шинелях номера военных билетов. Эта процедура называлась клеймением.

На вещевых мешках, противогазах, сумках для боеприпасов пришивались фанерные бирки. На них тушью или чернилами писалась фамилия владельца. По поводу клеймения была выпущена инструкция Главным управлением тыла Министерства обороны. Этим занимался целый отдел во главе с генералом. Чтобы видно было их работу, они в течение года высылали в войска изменения и дополнения о порядке клеймения вещевого имущества, где изменялись размеры шрифтов и место клейма. В результате внутренняя часть шинелей, кителей были испещерены белыми от хлорки квадратами, в которых была занесена чуть ли не вся родословная.

В понедельник к утру всё был готово. Полк стоял на плацу и ждал приезда командира дивизии. Так как начало было назначено на десять утра, то всех построили уже в восемь. Когда к девяти беготня закончилась, начали тренировать всех приветствовать генерала. Тренировкой занимался начальник штаба полка. На его слова «Здравствуйте, товарищи» все громко отвечали «Здравия желаем, товарищ генерал», но так как слова выкрикивали кратко и не синхронно, то вместо приветствия получалось «Гав! Гав! Гав!», а затем громкое троекратное «Ура!» Тренировка продолжалась без остановки около часа. Вскоре полк охрип и «Гав!» стал похож на шипение. Все косили глазом на прапорщика, который стоял на крыше пятиэтажки и, увидев на дороге черную «Волгу», должен был махнуть красным флажком. Хотя стрелки часов приближались к одиннадцати, он стоял, недвижим, поеживаясь от морозного ветра. Полк всё продолжал орать. Когда командир полка понял, что люди охрипли, он дал указания начальнику штаба прекратить тренировку и отправить всех в казарму на десять минут погреться. Солдаты с гиканьем побежали в казармы. Не успели первые добежать до заветной цели, как сигнальщик на крыше замахал флажком. С трудом командиры возвратили личный состав на место. Началось выравнивание шеренг, и в это время к плацу подъехала «Волга» с проверяющими офицерами. Шеренги ещё не успели подравняться, и, когда командир полка скомандовал «Смирно!», полк застыл. Его строй был похож на разогнутую подкову.

— Вольно, — ответил генерал. — Выравнивайте полк. Вам не хватило времени с утра построить полк, товарищ подполковник?

Егоров хотел оправдаться. Ему хотелось сказать, что люди ждали с восьми часов, что они замерзли, что генерал сам опоздал на один час. Но всего этого он не сказал, промолчал, ибо твёрдо усвоил, что в армии строго действует закон курятника. Нижестоящий всегда в говне!

Наконец полк выровнялся. После приветствия генерала начался смотр полка. Приехавшие с комдивом офицеры бегали с записными книжками и линейками вдоль шеренг. Заглядывали сзади и спереди, считали количество пуговиц на задних разрезах шинели, измеряли линейкой до миллиметра расстояния между звездочками, эмблемами, и, если в один или два миллиметра у кого-то не совпадало с нормативами, то это возводилось в ранг какого-то «ЧП». Как будто от этих миллиметров и зависела боеготовность всего полка. Когда проверяющий в очередной раз выговаривал Бурцева за несоответствующие миллиметры, тот стоял и думал, до какого маразма доведены эти люди. Солдаты не умеют стрелять, водить, техника стоит разграблена, недвижима, а для них главное миллиметры.

Наконец, когда все эти измерения закончились, полк выстроился для прохождения торжественным маршем. Рота Бурцева шла за Скворцовым. Бурцев увидел, как рота Скворцова сбила ногу. Командир полка, стоявший на трибуне, закричал:

— Скворцов, ногу держать!

Но было поздно. Подбиравшие в такт оркестра ногу, солдаты запрыгали то на одной ноге, то на другой. Строй стал похож на племя воинов, исполняющих ритуальный танец. Бурцев понял, что это может ожидать и его роту. Он громко начал кричать: «раз! два! раз! два!», и это продолжалось до тех пор, пока рота твердо не зашагала в такт удара барабана. Возле трибуны рота прошла неплохо. После торжественного марша проходили с песней. Так как в большинстве рот солдаты были в основном не русские, то пение получалась плохо. После песни полк был выстроен, и комдив объявил оценки строевого смотра. Бурцев с напряжением ждал, когда объявят оценку его роты. Когда он услышал, что лучшей стала рота Скворцова, а его рота получила «тройку», он вначале не поверил и переспросил рядом стоящего офицера. Он думал, что просто перепутали роты. Ему хотелось выкрикнуть, что это ошибка, что не может этого быть. И тут Бурцев вспомнил слова соседа Гены, от того, как будет подготовлена твоя рота, ничего не зависит. Главный критерий: чей ты, кто у тебя покровитель!

Настроение было испорчено, порыв старания был сбит. Он первый раз пожалел о том, что выбросил свои личные деньги на восстановление разбитой техники. Он почувствовал наступающую апатию и превращающегося в такого же безразличного соседа Гену. Теперь Василий впервые понял его и посочувствовал. Может быть, он в десять раз энергичнее, грамотнее этого Скворцова, но у него нет тестя генерала, поэтому безысходность сломала его. Сколько, может быть, прекрасных офицеров сломала коррупция: она породила в них бессмысленность, бесперспективность службы, ибо как бы они не старались, всё равно будут людьми второго сорта. В результате эти офицеры «ложатся» на должности и становятся обузой для армии.

На смотре по физической подготовке Бурцев выстроил свою роту у перекладины. Утром сдавали кросс на три километра — весь полк пробежал на двойку. Солдаты старались, но старания не приносили успеха.

Выручил всех Маманкулов. Когда он подошел к перекладине, подтянулся до половины и издал громкий неприличный звук. Потом в потугах изрек фразу:

— Пелядь, ишяк, ни херя, не можем.

Вся рота грохнула со смеху. Проверяющий закатился слезами от смеха. После чего сказал:

— Ну, ребятишки, повеселили. Веселой роте ставлю «четыре».

После этого Бурцев понял, что оценка — вещь относительная. Какую захочет проверяющий, такую и поставит. Только во время проверки Бурцев, наконец, попал туда, что называлось учебным корпусом. Он думал, что только в том полку, где он служил, плохие классы, но здесь они были еще хуже. В каждом классе было по какой-нибудь ржавой железяке, несколько сломанных столов и табуретка. На весь учебный корпус не было ни одного тренажера, обучение проводилось сразу на боевой технике. Вот почему её так много поломано. Приходит молодой солдат, его тут же ставят на боевую технику, поэтому её ломают и бьют. Действительно, скупой платит дважды: жалеют на тренажеры копейки, платят миллионы на восстановление боевой техники.

К утру следующего дня все готовились к проверке по боевой готовности. Командир полка собрал всех офицеров и объявил:

— Тревога будет неожиданно, по моим данным где-то в шесть утра. Всем офицерам к шести быть на службе, но по полку не шататься, а спрятаться в своих подразделениях.

Командир батальона установил «ефрейторский зазор» и приказал всем прибыть к пяти утра. Самые исполнительные прибыли в полк в четыре. Солдат подняли в пять часов, одели и одетыми положили в кровати. Офицеры и прапорщики закрылись в канцелярии, кладовых и туалетах. Ровно в шесть прозвучал сигнал тревоги. Бурцев выбежал с ротой на улицу. Вся территория полка напоминала муравейник в хаотичном движении. Но из этого хаоса начали образовываться строи взводов и рот и под командой офицеров убывали в автопарк. Возле ворот автопарка Бурцев увидел толпы солдат. Роты всё прибывали и прибывали, а ворота всё не открывались — они были на замке. Дежурный по парку убыл в роту по тревоге, по оплошности забрал с собой ключи. Сменивший его дежурный ключи не спросил. Возле ворот собрался весь полк. Спустя двадцать минут появился виновник с ключами. Его материли со всех сторон. Он принялся открывать ворота. Появился зампотех полка майор Пятаков и объявил приказ комдива: «Технику не заводить, роты построить перед своими хранилищами».

На этом проверка боевой готовности закончилась. После завтрака весь полк отбыл на стрельбы. Все роты стреляли плохо. То ли прицелы были не выверены, то ли стрелки не умели стрелять — все вокруг приглушенно изрыгали матерные слова, а результаты были плохие. С руганью и шумом день закончился. Проверка подходила к концу.

В конце недели Бурцев получил задачу от командира батальона на подготовку двух БТРов с лучшими водителями. На машинах командир полка должен был выехать с комиссией на охоту. Утром, вооруженная автоматами и пулеметами комиссия, убыла на охоту. За ними двинулся с полевой кухней зампотылу полка майор Квашин. Охота была удачной. Выпили много водки. Квашин дал команду зарезать поросенка на прикухонном хозяйстве. Были приготовлены прекрасные шашлыки, домашняя колбаса. Когда вечером «охотники» возвращались, на свет фар выбежал молодой лось. Охотники из всех стволов открыли такой огонь, что лось превратился в сито. Успех охоты отметили в бане. Повара приготовили отменную лосиную печенку.

Наконец приступили к оценке полка за итоговую проверку. И когда половина комиссии уже валялась под столом, сошлись на оценке «хорошо». Прибывший утром в полк комдив утвердил акт проверки. Он был только на строевом смотре, а остальное проверяли его офицеры. Но он знал, что это всё липа. Да разве только в этом полку. В других то же самое. Но ему была нужна хорошая оценка, так как от этого зависела его дальнейшая карьера.

Подведение итогов было в клубе полка. Лучшей ротой назвали роту старшего лейтенанта Скворцова. Рота Бурцева получила «тройку». После того как уехал комдив, Бурцев пошел в штаб полка. Он решил обратиться к командиру и заявить о несправедливости. В это время выходил из кабинета начальник штаба полка.

— Что вы хотите, Бурцев? — спросил он.

— Я хотел обратиться к командиру.

— С каким вопросом?

— Я хотел обратиться с жалобой. Почему моя рота получила «тройку», а другая, хуже, чем моя, «отлично».

— Вы «тройкой» не довольны? Можем перепроверить. Я уверен, больше «двойки» не будет.

Бурцев понял, что всё распределено по полочкам: кому-то нужны очередные звания, очередные должности — поэтому нужны хорошие результаты. Если нет волосатой руки наверху, эти результаты покупаются различными подношениями верхним чинам нижними. «Вопросов больше нет», — сказал Бурцев.

Выйдя на улицу, он не знал, куда себя деть. В душе бурлило. Так вот, она коррупция — она как метастазы расползается по всему организму вооруженных сил. Все офицеры поставлены в зависимость от штабных чиновников. Ибо только в данной ситуации можно выдвинуть и очистить дорогу протекционисту без особого труда. По взятке или по звонку сверху ставится отличная оценка, пишется прекрасное представление и аттестация, и офицер идёт по лестнице карьеры вверх. Коммунист, передовик, отличник — ему обеспечена дорога.

Все остальные будут молчать, потому что знают — убрать с должности любого не составляет труда. Достаточно прислать честную комиссию с принципиальным председателем, и «двойка» обеспечена. Потому как боевой подготовки нет, и чиновник знает, что это ему выгодно. Он понимает, что если идет планово учеба, наиболее грамотные, энергичные, талантливые вступят в соперничество с их протеже и смогут победить. «Нет, — думал Бурцев, — я никогда не буду давать взятки. Стану как Гена». Но ведь уходят молодые годы. Нет, как Гена его не устраивает. Как быть? И вдруг промелькнула мысль: «Ася — это выход с этого тупика. Я женюсь на ней. Я буду любить её, у нас будут дети, сын и дочь. Это будет моя семья, моя крепость. Ну и что с того, что я закончу службу майором, мне будет сорок пять лет. Я начну жить с нуля. Устроюсь на работу, которая мне будет по душе». И тут же начал сомневаться, а может ему кажется, что он её любит. Может, потому что здесь мало других девушек. «Нет, этого не может быть. Я люблю её». В раздумьях он подошел к своему подъезду и уже тронул рукой за ручку. И вдруг, как наваждение, дверь открылась, и перед ним оказалась выходившая из дома Ася. Бурцев от неожиданности шагнул в сторону и замер. Его губы прошептали:

— Я люблю вас, Ася!

Ася остановилась:

— Что вы сказали? — переспросила она.

— Нет, нет, ничего, — ответил Бурцев и, покраснев, быстро скрылся за дверью.

После проверки начались отчетно-выборные партийные и комсомольские собрания. На партийном собрании роты Бурцева присутствовал секретарь парткома полка. Так требовали вышестоящие начальники, чтобы на всех партийных и комсомольских собраниях присутствовал кто-то сверху. Таким образом, создавался некий контроль верхов над низами. Видать, партийные боссы боялись инакомыслия в рядах партии, и, чтобы этого не было, ставили надзирателя.

В перерыве секретарь парткома спросил:

— Почему Шилов не коммунист?

— Он только с училища прибыл, — ответил Бурцев.

— Ну вот, и готовьте его в партию.

— Так я и сам четыре года после училища не вступал. Думал, будет недостаточный срок службы для вступления в партию.

— Поэтому и просидел пять лет на взводе. Кто же, не коммуниста выдвигать на вышестоящую должность станет?!

— Ах, вот, оказывается в чём гвоздь, а меня никто не предупредил. А как же, товарищ майор, в других государствах, где много партий?

— Ну, ты, старший лейтенант, антисоветчиной занялся, Ленина надо больше читать.

Бурцев замолчал, говорить ему на эту тему не хотелось. Он знал, что в училище и здесь, никто Ленина не читал. А обязательное конспектирование ленинских работ сводилось к переписыванию друг у друга. Солдаты, плохо говорящие по-русски, почти совсем не умели писать. На занятиях по политподготовке они переписывали классиков друг у друга, грузин у узбека, а узбек у казаха. Вся эта цепь переписывания велась из года в год, поэтому их конспекты были похожи на анекдоты из рубрики «нарочно не придумаешь». Шилов, чтобы повеселить офицеров, брал такой конспект и громко читал в канцелярии роты. Через пять минут в канцелярии никто не мог работать — стоял сплошной хохот.

Вспомнив всё это, Бурцев улыбнулся, и ответил секретарю парткома:

— Шилову пора в партию, я с ним поговорю.

На конец недели было назначено отчетно-выборное комсомольское собрание батальона, где присутствовали коммунисты батальона. Так требовала инструкция вышестоящего органа. Батальон собрался в одной из ленинских комнат. Народу было много, поэтому столы убрали, стояли только стулья. Бурцев сидел во втором ряду в ожидании начала собрания. Дверь открылась, и в зал вошли три девушки, среди них была Ася. «Что она тут делает?» — подумал Бурцев и тут же вспомнил: она состоит по штату в батальоне и как все — комсомолка. Он машинально подвинулся на свободное место и возле себя освободил стул.

— Можно я рядом с вами сяду, Василий Петрович? — спросила Ася.

— Откуда Вы знаете, как мое имя и отчество?

— Мне сказали, а раз спрашиваю, значит, интересуюсь Вами, — шуткой ответила Ася. Несколько минут они молчали. Потом Ася неожиданно продолжила.

— А я тогда слышала, что Вы сказали.

— Слышала, а почему переспросила?

— Хотелось ещё раз услышать.

— Так что, повторить?

— Повторить, только не здесь.

Собрание началось, и они замолчали. Вдруг Бурцев почувствовал, что рядом с его рукой рука Аси. Он взял её в свою ладонь и страстно начал сжимать. «Вася, руке больно», — прошептала Ася. Он слегка отпустил, но продолжал держать.

— Вася, отпустите мою руку, на нас смотрят, — шептала Ася. — Давайте лучше встретимся после собрания около столовой.

Отдав кое-какие распоряжения старшине роты, Бурцев заторопился к месту встречи. Там уже стояла Ася. Мимо в столовую проходили офицеры. Разговор как-то не клеился.

— Пойдем куда-нибудь, чтобы не мозолить глаза.

— А куда, — ответил Бурцев, — у меня в комнате полно алкашей.

— Давай, пойдем ко мне.

Спустя несколько минут они сидели у Аси. Девчонка, с которой жила Ася, вышла замуж, и Ася теперь жила одна. Когда они остались вдвоем, Бурцеву стало легко. Они говорили обо всем и всё им было интересно. Ему казалось, что это были лучшие минуты в его жизни и они уже постепенно перешли на «ты»

— Так я хочу услышать те слова, которые ты мне говорил у входа.

— Ты понимаешь — это было какое-то наваждение, думал о тебе, и ты вдруг выходишь навстречу.

— А я тогда к начальнице столовой ходила, она над вами живет. Тоже как раз думала о тебе. Выхожу, и на тебе, ты стоишь.

— Давно?

— Что, давно?

— Думаешь обо мне давно?

— С той минуты, когда ты меня к Валерке приревновал. Думаешь, я не заметила, как ты в столовой на него смотрел. Готов был броситься на парня. А он мне не нравится. Язык без устали, пустомеля.

— Ася, шампанского хочешь?

— Откуда в нашей глуши шампанское?

— Прапорщик из отпуска привез. Я ему заказывал, к Новому году берег.

— Может не будем, сохраним до Нового года.

— Нет, Ася, по такому случаю будем, а для Нового года ещё достанем.

Он тут же вышел за дверь и через пять минут стоял с шампанским.

В этот вечер Бурцев так и не попал домой. Теперь жизнь для него приобрела совсем другой смысл. Сразу после службы Вася лишь на несколько минут заходил домой и до утра уходил к Асе. И хотя он пытался ходить тайно, среди сослуживцев поползли слухи.

Однажды Шилов, войдя в канцелярию, пошутил:

— Скоро ротный в наряды будет ходить.

Все засмеялись. Бурцев понял, что о его романе с Асей знают все. Как ни старался Бурцев скрывать свои отношения с Асей, вскоре эта новость стала достоянием каждого. Особенно он не хотел, чтобы об этом узнал начальник штаба Щеглов. Но как-то утром, выходя от Аси, он как назло встретился с ним. Он знал его пристрастие и уже с утра ждал своей «казни». Щеглов не заставил себя долго ждать. Уже в одиннадцать часов Бурцева заставили расписаться под приказанием начальника штаба о том, что он идет дежурным по полку. Так начались у Бурцева «весёлые» дни. Это продолжалось около двух месяцев. В порыве отчаянья он уже хотел прекратить встречи с Асей, но чувство гордости и упрямства Бурцева побеждали. Вопреки всему он находил время для встреч. Вечером они прогуливались у всех на виду и особенно старались показаться на глаза Щеглову, когда тот шел со службы домой. Щеглов свирепствовал. Вся его энергия была направлена на Бурцева. Его выдумкам не было границ. Вся служба штаба была направлена на контроль над подразделением Бурцева. Каждый день в его роте кто-то из штаба осуществлял какую-то проверку. Когда Бурцев был в наряде, то служба проверялась с особым пристрастием. Для этого выделялись два офицера со штаба, которые полночи один и полночи другой проверяли службу Бурцева. Днем этим офицерам разрешалось не выходить на службу.

Дежурный по полку Бурцев с утра оставался на попечении начальника штаба. И хотя ему по уставу было положено отдыхать в дневное время четыре часа, Щеглов пытался этому всячески помешать. Под различными предлогами он вызывал дежурного к себе или в караульное помещение и заставлял устранять недостатки, выявленные в ходе проверки. Фамилия Бурцева замелькала в приказах. Его отмечали как самого худшего. Командир полка всё это видел и закрывал глаза.

Однажды, будучи в очередном наряде, после сильной взбучки от Щеглова Бурцев твердо решил сделать Асе предложение. Дежурство тянулось долго. Новый дежурный, проинструктированный Щегловым, проводил смену около трех часов. Недостатков, которых всегда было очень много, заставили устранять сегодня же. После десяти часов вечера Бурцев вышел с территории части. Не заходя домой, он пошел прямо к Асе. В окне не было света. Он позвонил в дверь. Вышла в наспех накинутом халате Ася.

— А я думала, что ты уже сегодня не придешь.

— Вот только с дежурства сменился. Он меня доконает.

— Кто, Васенька?

— Да Щеглов. Всё никак не успокоится, что я к тебе хожу. Он хочет, чтобы я бросил тебя. Но он ничего не добьется.

— Так это он тебя из-за меня мучает, и ты всё знаешь?

— Да, Ася, я знаю, что у вас с ним раньше было. Это меня не касается, слышишь, не касается, — почти кричал Бурцев. — Это было до меня. А сейчас есть я и ты, и я люблю тебя.

Ася стояла и не могла шелохнуться. Появились какие-то странные чувства: была горечь за прошлое и радость за настоящее. Этот неумытый, грязный, замученный человек стал для неё вдруг близким и родным.

— Знаешь, Ася, что я хочу тебе сказать, выходи за меня замуж.

Ася молчала. Потом Бурцев долго мылся под душем, холодная вода бодрила его уставшее тело. Ася звенела на кухне посудой, готовя ему ужин. Когда он, вышел из ванной, стол уже был накрыт. Пахло жареной картошкой, на столе стояли две рюмки и водка, соленые огурцы и две котлеты.

— А я знала, что ты придешь, и взяла их со столовой, — показывая на котлеты, сказала Ася.

Он сел, Ася стала вокруг него хлопотать. Ему стало так приятно. Немного этого домашнего уюта заставили забыть всё: выходки начальников, их невежество, бесчеловечность и абсолютная дурь осталась для него где-то в другом месте.

«Всё-таки правильно я решил, — подумал Бурцев. — Дом — это всё: любимая жена, любимые дети, уют — вот, что нужно для жизни, а остальное суета сует. Вдруг промелькнула мысль, — это решил я, а как же Ася? Она же мне не ответила. Может быть, она не согласна?»

Он налил рюмку и спросил.

— За что будем пить, Ася?

Она, с минуту помолчав, сказала:

— Давай выпьем, Василек, за нашу помолвку.

— А как Щеглов, он не будет нам мешать?

— Со Щегловым позволь мне самой разобраться. Пусть он не суется в мою личную жизнь.

Рано утром, проводя Бурцева на службу, Ася поджидала Щеглова у входа в подъезд. Захлопали двери подъездов, офицеры торопились в полк. Наконец показалось в дверях ожиревшее лицо. Щеглов шел в полк в расположении духа, веселый, ничем не озабоченный. Ася шагнула к нему на встречу. Но он делал вид, что не замечает её.

— Константин Петрович, — окликнула его Ася.

Щеглов вздрогнул, замедлил шаг, но потом остановился. Несколько офицеров, идущих рядом, оглянулись. Ася подошла к нему:

— Здравствуй, Костенька, — сказала Ася.

— Здравствуй, Ася. Почему здесь решила поговорить, здесь же народу много?

— А чего бояться, Костенька, я знаю, ты меня любишь и не даешь никому ко мне подойти. Я думаю, что коль ты меня так любишь, то нам надо быть вместе. Ты нерешительный, так я пойду к твоей жене и скажу, что мы любим друг друга. Пусть она тебя отпустит. Мы будем счастливо жить, Костенька.

— Что ты, что ты, — заикаясь от неожиданности, пролепетал Щеглов. — У меня двое детей, мальчик и девочка. Я люблю их.

— Я тебе хотела сказать, Костенька, что у нас тоже скоро будет ребенок, может мальчик, а может девочка. Каково ему без папы?

От этого известия Щеглову стало дурно. Теплая волна ударила где-то вниз живота и, постепенно передвигаясь, достигла лица. Он весь вспотел, лицо покраснело. Щеглов в эту минуту выглядел каким-то перекошенным и сгорбившимся. Офицеры, выходившие из подъезда, с любопытством смотрели на беседующую пару. Константину хотелось провалиться сквозь землю:

— Как же быть, Ася? У меня семья, дети, — взмолился Щеглов.

— А мне каково, как его одной вырастить, а потом он имеет на отца такое же право, как и двое других. Он твой, Костик, понимаешь, твой.

— Так может что-нибудь можно сделать?

— Эх, Костя, попользовался, а теперь сделать. Я пойду к начальнику политотдела и всё ему расскажу. Расскажу, как ты, пользуясь своим служебным положением, совратил меня, заставил сожительствовать.

— Ася, это же партийное взыскание, а за ним конец карьере, конец всему, понимаешь?!

— А ты мне и без карьеры мил будешь.

— Нет, нет, Ася. Только не это, не ходи, прошу тебя. Но ведь можно что-то сделать. Ну, делают же женщины что-то.

— Нет, Костя, ребеночка я убивать не буду. Правда, есть один выход.

— Какой выход, Ася? — ухватился за соломинку Щеглов.

— А выход такой. Бурцев обо всем знает, но любит меня и просит, чтобы я вышла за него замуж, а о ребеночке говорит, никто и знать не будет, мол, мой это ребенок.

— Ну, так что ты, Ася, — вдруг воспарял духом Щеглов. — Выходи, парень он хороший.

— Да ведь, Костенька, когда я выйду замуж, ты ко мне больше не придешь, мужу я изменять не стану. Да и ты проходу ему не даешь, замучил парня, чтобы он ко мне не ходил. Так если отобьешь и этого, так я прямиком к начальнику политотдела армии.

У Щеглова от этих слов закружилась голова. Он сразу представил весь этот скандал. Партком в полку, партийная комиссия в армии, могут забрать и партийный билет. Майор Щеглов уйдет с понижением на другую должность. На этом карьера закончится. А как семья? Клавка может и бросить, уехать к матери. На Аське жениться? Нет, никогда. Он начнет стареть, а она молодая, власти той уже не будет, чтобы отбивать её любовников. Найдется с властью, такой как он, будет отправлять его в различные командировки, а сам будет спать с Асей. Обычно о таких острословы говорят «он состоит в должности мужа гарнизонной проститутки». Нет, только Бурцев сможет спасти его от этого кошмара.

— Асенька, я его больше не трону. Даю тебе слово, если он тебя любит, пусть женится.

— И чтобы больше никогда, понял, если хоть голос на него повысишь, мне, Костенька, терять нечего, ославлю на весь мир. А наряды свои он уже за весь год отходил, понял?

— Всё, Ася, даю тебе слово. Я пошел Ася, народ подозрительно посматривает.

— Ну и то, правда, иди.

Щеглов быстро зашагал в полк. А Ася развернулась и, улыбаясь, пошла в столовую. Ей было горько и смешно. Горько за себя, что ей когда-то нравился этот трусливый, скользкий человек. Был такой важный, гроза всего полка, а она, какая-то девчушка, наступила на хвост этому блудливому коту, и он сразу сник, куда ушла его спесь. Достаточно было ей одного слова, и он уже наложил в штаны. Смешно ей было за эту выдумку с ребенком, которая пришла ей в голову только под утро. Когда она лежала возле спящего, усталого Васи. Всё думала, как же ей защитить от этого наглого, самоуверенного чинуши, который считает, что только он должен жить, а все остальные вокруг него рабы, которых он может унижать, оскорблять, заставлять сожительствовать.

Щеглов зашел в свой кабинет. Он решил закрыться на ключ и перевести дух. Но не прошло и минуты, как зазвонил телефон. Щеглов поднял трубку — звонила жена.

— Ты уже совсем обнаглел, под окнами любезничал с этой проституткой.

— Ну, что ты, Клава, совсем с ума сошла. Женщина замуж выходит, спрашивала, как оформить отпуск, на чье имя рапорт писать.

— Ишь ты, а то она не знает, кому писать. Это повод, чтобы к тебе подойти. За кого она собралась?

— За Бурцева, из новеньких, три месяца как прибыл. Говорит, что уже и ребенка заделали.

— Что, уже успела охмурить? Бляди счастья не теряют. А он-то, гляди, и не знает, что она за шкура. Хотя бы вызвали его, да парню глаза открыли.

— Слушай, Клавка, не лезь в чужие дела. У меня работы много, клади трубку.

Щеглова тут же позвонила замполитше. Та позвонила еще кому-то. Все эти разговоры слушала телефонистка на коммутаторе. Она сидела и ерзала на стуле. Ей хотелось быстрее хоть на минутку покинуть коммутатор и убежать в строевую часть. Там писарями работали её подружки. Им-то и хотелось донести эту новость.

Щеглов вызвал к себе заместителя начальника штаба.

— Анатолий Иванович, — начал он, — наряд составлен на завтра?

— Через час будет готов.

— Командир приказал Бурцева в наряд больше не ставить. Жалобу написал, туда, наверх.

— Обнаглел, это первый жалобщик. Ну, коль приказ — не ставить, не будем ставить.

Только вышел зам, как вбежал в кабинет перепуганный начальник связи полка майор Объедков.

— Что случилось? — спросил Щеглов.

— Портфель с секретными документами исчез.

«Вот денек, — подумал Щеглов, — беда не ходит одна». Через час всё в штабе было вверх дном. Во всех кабинетах шла проверка, штаб закрыли и никого не выпускали. Наконец, оперуполномоченный особого отдела напал на след. На подозрении оказался солдат роты связи Петр Богословский. Он утром проверял дизель аварийного электропитания штаба. Дежурный по штабу видел, как он, якобы, выбегал со штаба и под полой нес что-то. Богословский уже больше двух часов был на допросе в кабинете командира полка. После того, как все были опрошены, ситуация стала разъясняться.

Телефонистка Надя, узнав только что подслушанную новость, не находила себе места. Хотела донести эту новость, но оставить коммутатор она не могла. И вдруг, о счастье! На узле появился Богословский, который прибыл проверять аварийный двигатель электропитания.

— Слушай, Петя, садись за коммутатор, а я сбегаю на пять минут в туалет, — сказала она.

Показав ему, как пользоваться штекерами коммутатора, она тут же убежала в строевую часть к подружкам. За обсуждением новости Надя не заметила, как пять минут обернулись двумя часами. В это время звонил командир полка. С перепугу Богословский забыл всю инструкцию, и только отвечал командиру «алло». Командир открыл дверь и крикнул дежурному: «Объедкова ко мне!» Тот работал в это время с секретными документами (составлял радиоданные). Услышав, что его зовет командир полка, бросил портфель с документами на столе и побежал к командиру. Командир предложил ему позвонить. Объедков взял трубку, и на все вопросы в трубке раздавалось «алло». Он выбежал на узел связи, который был в конце штаба. Увидев Богословского за коммутатором, выхватил у него трубку и ударил его по лбу. Трубка треснула пополам, а Богословский, схватившись за голову, выскочил из-за коммутатора. Объедков соединил командира, потом разыскал Надю. Затем отправился к командиру, чтобы оправдаться, мол, девушке надо было в туалет, а солдат оказался неопытным. Он тут же получил десятиминутную взбучку за плохую подготовку солдат. Когда всё закончилось, Обьедков пришел в кабинет. Документов уже не было. Сначала думал, что кто-то пошутил.

Добродушный, огромный детина Богословский в течение уже трех часов стоял в кабинете командира полка. Он смотрел на всех и молчал, моргая голубыми как васильки глазами. И когда Егоров спросил: «Что у тебя за шишка на лбу?», Богословский заплакал. Он рассказал, как получил шишку, как, проходя мимо открытых дверей кабинета Объедкова, увидел портфель с документами, как, засунув их под полу, вышел из штаба. Потом направился к наружному туалету, где по утрам весь полк отправляет естественные надобности, и выбросил портфель в очко туалета.

Наконец всё прояснилось. Богословского отправили на гауптвахту, портфель достали крючком, правда, он издавал весьма неприятный запах. Но все документы были на месте. Объедкову объявили строгий выговор за нарушение режима секретности.

Вечером Бурцев пришел домой. В комнате сидел гость. Его звали Коля, он был командир роты связи, откуда был солдат Богословский. Об этом «ЧП» знал весь полк, поэтому Бурцев не стал ничего спрашивать.

— Коля до тебя спал на этой кровати, я тебе говорил, — сказал Гена. — Видишь, какая везучая, никто не задерживается. Говорят и ты скоро уходишь. Когда свадьба?

Бурцев удивился информированности Гены.

— Ещё не решил.

— Как не решил, если весь полк говорит. Говорят, что ты скоро и папашкой будешь.

Бурцев усмехнулся:

— Что они со свечкой стояли, что ли. Все знают даже то, что и я еще не знаю. Коля сидел печальный.

— Не печалься, Коля, авось всё обойдется, давай лучше выпьем, — сказал Гена.

— Понимаешь, Гена, не во мне дело. Этот негодяй Объедков солдата под статью подвел. Солдат-то золотая душа. Его бы попросили на истребителе подежурить, он бы и там подежурил. Парень безотказный, пахарь, одним словом. Если бы другие условия, он бы этого Объедкова одним ударом в землю загнал, у него кулачищи как моих два. Мне кажется, в неуставнухе во многом офицеры виноваты. Во-первых, все скрывают, а, во-вторых, вот такие «огрызковы» пример подают. Я курсантом был в Киевском училище связи. Помню, пошли мы в гарнизонный караул. Там, на гарнизонной гауптвахте младший лейтенант начальником был. Ума как у воробья, сам после школы, училища не кончал, из «кусков». Он говорил: «Если бы мне лейтенанта дали, я за звездочку готов подметать зубной щеткой Крещатик». А знаешь, как эта сволочь издевалась над «губарями». Помню, январь, мороз стоял сильный. Стены в камерах льдом покрыты. А особо холодная камера Котовского (там Котовский, говорят, в свое время сидел, оттуда и сбежал). Эта камера угловая, там вообще, всегда минус. Провинившихся арестованных сажали туда. Так вот, вечером прогулка арестованных. Во дворе этой гауптвахты квадрат пятьдесят на пятьдесят залит — каток. Перед прогулкой лед поливают водой. Выводит арестованных, ставит на этот квадрат и командует: «Ориентир — березка белая, летом кудрявая — первых двух поощрю». Это значит, что в шапке разрешит спать. «Двух последних наказываю». Это, значит, спать в камере Котовского. «Противник с фронта, по-пластунски вперед». Вот они на животах ползут к заветной березке. Когда уже цель близка, он командует «противник с тыла». И так, на животах, они ползают около часа. Шинелями всю воду вытрут, а потом в мокрых шинелях — в холодные камеры спать. Губари эту экзекуцию называли «джамайка». Потому как это сопровождалось под мелодию Робертино, знаешь, пластинка такая была. Эта сволочь любила, что ли, эту мелодию. И никто его не прибил, говорят, получил лейтенанта. Знал об этом и комендант, и начальник штаба Киевского округа, но никто эту сволочь и пальцем не тронул. А мы сейчас говорим Сталин, Сталин. Это уже при Брежневе. Не было бы Сталина, другого нашли бы вождя. Этих гадов, знаешь, сколько? Им только клич дай, а всё остальное они сами сделают.

— Ну ты понес, Коля. Смотри, за такие слова и загреметь можешь.

— Вот поэтому и живем — под одеяло себе бормочем. Вон замполит Шорников собрал офицеров и давай книгу Солженицына хулить. Видно, указания такие дали. Я читал, ещё разрешена была, а тут запретили. Так он выступает и говорит: «Солнценежен, этот Солнценежен», а Юра Кусков возьми, да и выкрикни «Солнцедаров» (вино есть такое «Солнцедар») и уже через пять минут Шорников говорит: «Книга этого Солнцедарова — пасквиль на наше общество». А сам эту книгу и в глаза не видел, потому и не знает фамилию автора, а берется судить.

Коля замолчал, потом взял стакан с водкой, залпом выпил, не закусывая, встал.

— Я пошел, а то молодая жена волноваться будет.

Бурцев встал.

— Я, наверное, Гена, тоже пойду.

— Слушай, Вася, когда мне на твою кровать переселяться?

— Можешь сейчас, я буду там жить. Если не прогонят, конечно, — пошутил Вася.


Глава 5


Свадьба состоялась через месяц. Бурцев зажил спокойной семейной жизнью. Служба стала не в тягость, со всем этим развалом он уже свыкся.

И вдруг в полку произошли события, которые круто изменили его жизнь. В конце февраля поздно вечером неожиданно нагрянула комиссия со штаба армии. Все офицеры разошлись по домам, а солдаты готовились к отбою. Полковник с четырьмя офицерами зашел к дежурному по полку и вручил ему пакет. Тот дрожащей рукой его вскрыл. В нём было распоряжение по поднятию полка по тревоге с целью проверки. Технику и личный состав сосредоточить в районе сбора по тревоге.

Дежурный нажал кнопку «тревога» на своем пульте. Но пульт оказался сломан и не сработал. Он бросился к телефону, чтобы по телефону обзвонить роты и полковых начальников. Но в трубку никто не отвечал. Солдат, дежуривший в это время на коммутаторе, вел любовную беседу с телефонисткой дивизионного узла. Находясь под влиянием эроса, он не замечал вызовы дежурного. И только, когда нога помощника дежурного по полку, огревшая его по спине где-то в области лопаток, спустила солдата на грешную землю, телефон заработал. В течение получаса удалось всех обзвонить.

Бурцева оповестил посыльный из его роты. Он прибыл в полк и увидел картину, полную противоположности той, что была в период осенней проверки. Тогда люди знали, когда будет тревога, всё было готово, а сейчас всех застали врасплох. Уже не было той беготни. Солдаты всё еще возились в казармах, и только старшина и командиры взводов его роты оказались на месте. Они еще не уходили домой. Тревога их застала в кладовой для личных вещей, где они обмывали день рождение одного из прапорщиков роты. Они еще не успели изрядно набраться, поэтому быстро построили роту, вооружили и убыли в парк боевых машин. Рота быстро завела свою технику. Пока в парке не было никакого движения, они успели проскочить и стать в районе сбора по тревоге, который находился в шестистах метрах от автопарка в лесу. Другим же было похуже. Все начали выгонять технику. Регулирования никакого не было. Хаотичное движение машин образовало заторы. На выходе из ворот заглох тягач, перекрыв всё движение. Все кругом гудело, скрежетало, материлось. Тягач нельзя было оттащить, а прибывающая техника образовывала огромную пробку. Выручил смышленый танкист. Рядом с воротами он взломал бетонный забор, потом подцепил спереди тягач и поволок его в лес. Больше половины техники осталась в парке. Некоторые по неисправности, многие из-за отсутствия горючего. Говорят, зам. по тылу отдал четыре бензовоза солярки колхозу за корма для полкового свинарника. Бензин расхищали прапорщики прямо с баков машин для своих лодочных моторов, благо место озерное, рыбное и каждый уважающий себя прапорщик имел лодку с мотором. В двенадцать часов дня ждали вертолет с командующим армии. Провозившись всю ночь, полк всё еще продолжал ковыряться в парке. К четырнадцати часам в полк прибыли две «Волги». На одной был первый зам. командующего армии, на другой — комдив. Егоров встретил генерала, доложил. Тут же прибыл проверяющий, полковник доложил генералу, отметив, что много недостатков, которые устраняются в ходе проверки. «Всё изложу в акте, но полк слаб» — в конце заметил он. Генерал зашел в хранилище роты Скворцова. Там стояло больше половины незаведенной техники. Возле машин ползали чумазые офицеры, прапорщики и солдаты.

— Что это за безобразие, командир полка? — спросил генерал. — Почему так много техники не завелось? Кто командир роты?

Старший лейтенант Скворцов подбежал к генералу и представился.

— Тебя, наверное, снять надо с должности, — сказал генерал.

Все молчали. Но за ротного ответил комдив.

— Ротный не плохой — год отличная рота. Это Николая Ивановича, заместителя начальника штаба округа, зять.

— Так, если не плохой ротный, в чем дело? — уже более мягко спросил генерал.

— Мороз большой, товарищ генерал, солдаты не научились заводить в мороз двигатели, — ответил комдив.

— Где техник роты?

Подбежал весь засаленный молодой прапорщик.

— Ты техник роты, прапор?

— Так точно, товарищ генерал.

— Сколько в должности?

— Полгода.

— Ну, так всё ясно. Что же вы, командир полка, отличная рота и не можете подобрать сюда отличного техника. Командир полка и его замы в отличной роте должны постоянно работать. Если хотите, и спать там. Отличников надо уметь выращивать, подполковник.

Далее генерал подошел к роте Бурцева. Техник роты сразу взял на буксир две неисправные машины, поэтому боксы были пустыми.

— Здесь кто ротный? — спросил генерал.

— Старший лейтенант Бурцев, — ответил Егоров.

— Вот видите, командир полка, здесь, наверное, техник опытный, научил солдата, как заводить технику зимой. Вот опытного техника надо в отличную роту. Всё лучшее должно быть в этой роте.

Егоров промолчал. Он подумал: у Бурцева такой же техник, что много должностей вакантных, что офицеров и прапорщиков не хватает, что эта рота полгода была без командира. Если бы не было у Скворцова тестя, то не была бы его рота отличной, а этот чванливый, ленивый ротный был бы взводным, потому что есть гораздо достойнее его. Но он этого не сказал, а на слова генерала ответил:

— Так точно, товарищ генерал!

Дальше роты Бурцева генерал не пошел, он направился к своей «Волге», за ним шли комдив, Егоров и полковник. Остановившись, генерал вдруг спросил:

— Прикухонное хозяйство есть?

— Так точно, — ответил Егоров, — сто двадцать голов свиней.

— Ответьте, командир, сколько дней свиноматка поросят в брюхе носит?

— Три месяца, — ответил Егоров.

— А точнее?

— Три месяца, три недели и три дня, — за Егорова ответил комдив.

— Ты не подсказывай, я его спрашиваю.

— А сколько рабочих сосков у свиньи?

Егоров молчал. Генерал был доволен, что его вопросы оказались неразрешимыми для командира полка.

— А сколько граммов хряк свинье спермы вливает?

Тут Егоров не выдержал:

— Я не взвешивал, товарищ генерал.

Генерал весь сделался как бык, глаза его налились кровью, лицо стало красным.

— Вы ничего не знаете, командир полка. Вы — пустое место, я доложу командарму, что вы не соответствуете должности. Ты останешься здесь, — сказал он полковнику, — всё проверишь и подготовишь рапорт командующему

Потом генерал быстро зашагал к машине, хлопнул дверью и уехал, за ним уехал комдив. Егоров и полковник стояли несколько минут молча.

— Ты чего в пузырь полез? — спросил полковник.

— А чего он чепуху несет?

— Слушай, если он дурак, то ты-то, не глупый командир полка, промолчи. Он везде эти вопросы задает, он больше ничего не знает.

— Он же первый зам командующего, а не зам. по тылу. Какое ему дело до свиней?

— Что человек знает, то и спрашивает? Когда-то еще в бытность командиром полка ему какой-то ветеринар рассказал, он и запомнил. А больше в голове у него ничего нет.

— А как же он до зама командующего дошел?

— Как и твоего Скворцова выращивали. В зад дули, да за уши тянули.

Егоров почувствовал расположение к нему полковника и попросил:

— Вы меня не топите, я вас очень прошу. Они меня затопчут и с должности скинут.

— Я, конечно, понимаю тебя. Единственное, что я могу сделать, это написать, что полк боеготов, недостатки, которые напишут мои офицеры, я могу не включать в акт. Ты сам видишь, какое положение дел. Да еще и этот дурак доложит командующему. Надо браться за дело. Говорят, инспекция из Москвы едет в округ. Если возьмут твой полк, с должности скинут точно. Не будем мы голову морочить. Возвращайте технику в парк, засучите рукава и работайте. С техникой у тебя завал. Ну, а остальное, что там по политической и боевой, не знаю, я проверяю этот узкий участок. Моли бога, чтобы не попал под московскую инспекцию.

Комиссия уехала. Егоров собрал всех офицеров полка и подвел итоги этой выдающейся ночи. Бурцев сегодня был на высоте. Командир его роту назвал лучшей в полку. После подведения итогов к нему подходили офицеры. Кто хлопал по спине, кто жал руку и говорили «молодец». Наконец Скворцу хвост подстригли. Полк приступил к работе с раннего утра. До позднего вечера целую неделю шло восстановление неисправной техники.


Глава 6


В понедельник был назначен Военный совет армии. На него приглашались все командиры частей и их заместители.

Совет должен был начаться в девять утра в штабе армии в зале заседаний. Чтобы не опоздать, Егоров назначил выезд на три часа ночи. Ехали командирским УАЗом. Дорога была длинная. Сидящие сзади замы сразу задремали. Егоров следил за дорогой, разные мысли шли ему в голову. Он знал, что сегодня на Военном совете он будет «именинником». После этой проверки его обязательно заслушают. Доклад на две странички печатного текста лежал в кармане — только не дадут его читать, а начнут с вопросов. Он сидел и продумывал варианты возможных вопросов и ответов на них. Главным из них, конечно, будет: «почему вы запустили до такого состояния технику, и что вы намерены делать?». Что ответить? — думал Егоров. Он был во многих полках и прекрасно знал, что состояние дел в его полку не хуже, чем у других. Его коллеги, такие же бедолаги, как и он, поставлены точно в такое же положение. Отсутствие нормального снабжения запасными частями, новой техники. Учебной базы вообще никакой. В классах одно ржавое старое железо, а тренажерах вообще нет и речи. Некомплект офицеров, прапорщиков, сверхсрочников. В эти дыры на мизерную зарплату прапорщики и сверхсрочники не идут. Большой некомплект солдат, а те, что есть, русский язык знают плохо, обучать их трудно, да и служить они не хотят. Занятий почти нет, солдаты постоянно работают в колхозах, на стройках. Это всё для того, чтобы выполнять все побочные задачи, которые лавиной сваливаются с верхних штабов. Задачи ставятся зачастую неподкрепленные финансами, а, если и подкреплены, то в нашей системе никакой директор завода не продаст тебе цемент, железо, бетон и другое. Это всё фондированный материал, и за это он получит выговор. Чтобы директор согласился, нужно кроме денег выделить сотню солдат. Поэтому, чтобы всё это бетонировалось, штукатурилось, красилось, нужны были побочные заработки.

Военный совет начался ровно в девять. С докладом о боевой готовности выступили начальник штаба армии и первый заместитель. И в первом, и во втором докладе полк Егорова вспоминался несколько раз. Егоров уже потерял счет, сколько он раз вставал, когда в докладе называлась его фамилия. Командующий был чем-то озабочен, он не следил за выступлением. Егорову, к его большому удивлению, удалось воспользоваться подготовленным текстом. Он закончил доклад. От сидящих в президиуме Членов военного совета посыпались вопросы. Егоров отбивался от них, как мог, а они как собаки вгрызались в него, пытаясь свалить. И вот спустя тридцать минут его, взмыленного, отпустили на свое место.

Следующие два вопроса, которые рассматривал Военный совет: первый «О выполнении сдачи мяса государству». С докладом выступил зам. командующего армии по тылу, а второй вопрос был «О выполнении плана сдачи металлолома» — докладывал зам. по вооружению. По этим вопросам Егорова не поднимали. Он выполнил план сдачи мяса. Его зам. по тылу Квашин заготовил корма впрок, правда, отдал в колхоз четыре бензовоза солярки, да полторы сотни солдат работали в колхозе всю осень, что, конечно, отразилось на боеготовности полка. Если всё это перевести на деньги, то мясо получилось золотое, думал Егоров. По металлолому Пятаков постарался, хотя свою технику и не списывал. По плану необходимо было сдать четыреста тонн за год. Чтобы план выполнить, надо было списать и сдать в металлолом целый батальон. Поэтому офицеры на грузовиках рыскали по окрестным колхозам, стройкам, меняли металлолом на бензин и солярку. Таким образом, план был выполнен. Других, кто не справился с этим планом, вызывали на трибуну, там устраивали пытку, после чего мокрого выпускали и брались за следующего. Так длилось без перерыва до пяти часов вечера. Наконец на трибуну вышел командующий. Он в течение часа подводил итоги. Все должны были записывать его умные мысли, и если, не дай бог, кто-то не записывал, был целый разгон. Этого офицера возводили в ранг преступника. Командующий ставил задачу. Не подготовившись, речь его повторялась, многие пункты задач переплетались, так что из всей этой «беллетристики» можно было выделить не более пяти пунктов. В конце своей речи словами городничего командующий объявил: «К нам едет ревизор!» — и добавил — «В округ едет инспекция из Москвы».

Наконец объявили перерыв на десять минут. Отсутствие обеда у всех вызвало раздраженность. Егоров стоял в углу и курил. Рядом беседовали два генерала. Егоров их знал. Это начальник артиллерии армии и комдив соседней дивизии. Он слышал их разговор. Начальник артиллерии сказал:

— Звонил в Москву знакомым. Говорят, что хотят свалить командующего округом. Столкнулись две силы. Одна тянет его на повышение в Москву, а другая своего тянет. Подсунули Министру план проверки нашего округа, тот и подписал. А теперь, если инспектора озадачили, он поставит двойку. Тогда не только повышения, а снятия с должности надо ждать. Вот какие дела. Голов полетит много. Командарм, видел, какой озабоченный.

— Да, — ответил комдив, — на одном полку устроили разбор боевой готовности. У меня такие же полки: любой бери — кругом полный ноль. Свалят они командующего, как пить дать, свалят. Здесь лотерея, кто попадет, тому и отстригут чуб вместе с головой.

— Я за свои бригады тоже боюсь, ракетную бригаду обязательно возьмут на проверку. Правда, она в этом году ездила на государственный полигон, там хорошо стрельнула. Может и не возьмут.

После перерыва командующий зачитал список частей, которые будут предлагаться комиссии для инспекции. Полк Егорова не попал. Для проверки предлагались управления двух дивизий и по одному полку от каждой. В список попал соседний с Егоровым полк. Командир полка в должности всего лишь один год. Он готовился на вышестоящую должность, так как тесть его был генералом в Генеральном штабе. Полк поддерживался армейским и окружным начальством. Его считали лучшим полком в округе.


Глава 7


Военный совет закончился поздно вечером. Командирам частей дальних гарнизонов выезд командарм запретил. Ночевать пришлось в армейской гостинице. Когда Егоров зашел в фойе гостиницы, там уже толпилось несколько человек. Среди них он увидел своего друга, однокурсника, командира полка с соседней дивизии. Егоров обнял его и спросил:

— Ты уже разместился, Алёша?

— Да, вот ключ, там двухместный номер. Пойдем, будем вместе. Хоть поболтаем немного. Только где-то надо перекусить, а то целый день ни крошки во рту.

Егоров обернулся, сзади стоял Квашин.

— Слушай, где твоя коробка?

— В машине, я сейчас принесу.

— А кроме закуски есть чего-нибудь?

— Есть только спирт.

— Неси быстрей, видишь, друга встретил.

В номере, согревшись выпитым спиртным и плотно закусив, два командира полка закурили. Молчали, каждый, думая о своем.

— Здорово они тебя, Егор, сегодня драли. Я так думаю, любой из нас мог бы оказаться на твоем месте. Возьми не тебя, а меня на проверку, было бы то же самое.

— Да это ещё цветочки, Алеша, а вот кто под жернова москвичей попадет?

Выпили еще по одной, закусили.,

— Слушай, Алеша, ты мне можешь сказать, куда мы идем? У меня половина техники не боеготовая. Солдат учить не на чем.

— Егор, солдат нормально говорящих по-русски и тех нет. У меня в полку до шестидесяти процентов штатной численности, а остальные, как у Чичикова — мёртвые души. Только в списках числятся.

— Да у меня то же самое. Как надоели эти поборы. У меня деревообрабатывающий комбинат под боком, комдив машинами в округ начальникам доставляет ДВП, ДСП, фанеру, окна, двери, брус, половую доску. Они там дома строят, да квартиры отделывают, а мой батальон на ДОКе вкалывает. А попробуй где-нибудь скажи, сожрут. Вот у меня ротный есть Скворцов. Рота хуже всех, да и сам дерьмо, зато тесть генерал в штабе округа. Приказали отличником делать, через полгода надо выдвигать. Он не знает, где полигон и что такое ночная стрельба, а его уже комбатом хотят сделать.

— Слушай, Жора, это всё-таки когда-то кончится.

— Да, Алёша, кончится. Когда эти Скворцовы, Галкины, Воробьевы, вообще, все пернатые, мохнатые станут большими начальниками. Может вот такой Скворцов станет Министром, попрыгав по должностям, не зная, чем пахнут солдатские портянки. Вот тогда и развалится эта Армия. Это же мышцы государства. А без мышц — это один скелет. Когда мышцы слабые, достаточно одного удара кулаком и всё рассыплется. Для такого государства достаточно маленькой войны. Ведь все империи как развалились? Коррупция, развал армии, а потом война большая или маленькая. Лет через двадцать, когда эти старшие лейтенанты, зятья и сыновья будут генералами, они окажутся на развалинах Вооруженных Сил и государства. Только будет поздно, они пожнут то, что посеяли их отцы. Знаешь, как в Библии написано: «От кислого винограда родителей, у детей оскомина на зубах».

— Ты, Жора, Библию читаешь?

— Дед подарил, когда помирал. Просил читать и беречь. Дед рассказывал, что с этой библией такая история была. После революции церковь в деревне ломали. Ну и собрался народ, стар и мал. Активисты выкидывали все из церкви, а люди подбирали. Библию эту подобрал некий Прохор. Активисты кинули клич, кто полезет на купол веревкой крест зацепить. Этот Прохор кинул на землю библию и полез, а дед её подобрал. А к вечеру дождь пошел, у Прохора крыша прохудилась. Полез он чинить крышу, упал и разбился. Дед говорил, что это кара господняя, что он библию кинул и крест снял. Вот и просил меня, чтобы я Библию берег и внукам передал.

— Как ты думаешь, будет им кара, этим человечкам? — спросил Алёша.

— Будет. Они, конечно, будут искать виновных, но кара будет. Ты вот возьми, проанализируй историю. Иван Грозный, сколько невинных погубил, а лишился разума, кровного сына убил. Это что не кара? Потом и род Мономаха закончился. Дмитрия зарезали, и смута началась. После них Романовы стали, тоже купались в крови. Петр с Сонькой всё дрался. Стрельцами всю стену кремлевскую завешали. Ну и чем кончилось? Сына казнил, а сам даже не смог царство передать. Какая-то безродная шведская служанка Русью правила. Дочка его, Елизавета, силой престол взяла. Царевича Иоанна — младенца в тюрьму заточила. А потом ещё два века убивали друг друга и купались в крови, всё любовники да любовницы интриги да убийства. Ну и чем кончилось? Расстрелом в Екатеринбурге — царя, и его детей. Истребился род Романовых. Не только Романовых, но и всех его вельмож, чиновников. Даже с земли русской изгнали. Французам да туркам башмаки стали чистить, их жены и дочери в проститутки пошли. Прое…. ли империю, а подданные как в стае волков без вожака брат брату в глотку вцепились. Это ли не кара? Так что, Алёша, на счёт возмездия не сомневайся. Этим тоже придет. «Кто создает зло, от дома того не отойдет зло». Это там же написано.

— Ты прав, Жора. Я вот в деревню свою ездил. Родители давно уехали в город, а мне так захотелось детство свое вспомнить. Уговорил брата, чтобы на машине своей завез. Пятнадцать лет не был, как увидел — ужас какой-то. Ты понимаешь, была деревня около ста домов, а сейчас многие развалились, многие заколочены. Осталось человек пять — шесть стариков. Всё бурьяном поросло. Раньше в каждой деревне свой колхоз был, а сейчас пять деревень в один объединили. И кому же там работать? Это, наверное, и есть возмездие всему народу за невинно загубленные души и за разрушенные храмы.

— Понимаешь, Алеша, вот крепость стоит. Я не могу её полком за минуту раздолбать, время надо. Я не от того, Алеша, расстроен, что меня сегодня отодрали, а потому, что мы с тобой занимаемся вопросами, не свойственными армии. И с каждым годом становится все хуже, а выхода нет. Вот сегодняшний Военный совет, к примеру. Сидят люди в погонах и решают, сколько и как сдать мяса, металлолома. Почему я большую часть своей службы должен заниматься несвойственными мне функциями?

— Жора, это же всё сверху идет, от некомпетентности в руководстве. Мне кажется, что они спохватятся и начнут все переделывать.

— Да, Алеша, лет через двадцать, когда армия будет на грани развала, все закричат о реформах. Но реформировать-то, кто будет? Эти же Скворцовы, Куликовы, пернатые, одним словом. Но боюсь, что у них ничего не получится. Кривое дерево нельзя выровнять. Его можно вырвать и посадить новое.

— А как это сделать, Жора? Ты же понимаешь что ни ты, ни я, ни те в лампасах не смогут ничего сделать.

— Время само сделает, — сказал Егоров. — Наступит такой момент, что им не выгодно будет продвигать по армейской карьере своих сынов, то есть внуков нынешних, а может выгодно будет делать карьеру, ну скажем, в торговле. Вот тогда и придут в армию самые одержимые службой. Как пришли в свое время Фрунзе, Блюхер. Тухачевский, Жуков — они-то и сделают реформу.

— Так это же еще одно поколение, где-то лет тридцать. Одним словом, в двадцать первом веке. Мы, наверное, и не доживём.

— Я опять с примером про ту крепость. Сразу раздолбать нельзя, — Егоров задумался, — нельзя сразу и построить. Я вот хранилище для техники всем полком строю, всего на восемьдесят единиц, а уже год колупаюсь, а это Вооруженные Силы. Можно и быстрее это сделать, но для этого необходимо закрыть глаза и выгнать весь Генштаб.

— Ну, ты хватил, разве можно весь?

— Понимаю, что нельзя, но и нельзя оставить. Если хирург оставит хоть одну раковую клетку, пойдут метастазы. Поэтому и режут вместе с больными здоровые клетки.

— Жора, а тебе не кажется, что от них, наверху, тоже ничего не зависит?

— А от кого зависит?

— Мне кажется, что это система, — заявил Алексей, — во главе с ЦК

— Но кто-то же создал эту систему. Создала её партийная верхушка, для своего же блага.

— Ты прав, Жора. Мой школьный друг женился на дочке секретаря обкома. Всю Европу объездил, в Штатах был. А меня фиг-с два куда пустят.

— Вот ты, Алеша, родом с Полтавской области. Скажи, после службы сможешь уехать жить в Москву? Не сможешь, и никто не посмотрит, что жена твоя коренная москвичка. Ты видишь, что они нас за быдло держат. И будут держать, пока эта система, которую они построили для себя, их же и прихлопнет. Пока не придет это возмездие.

— Так мы ж с тобой в эту систему входим, — сказал Алёша.

— Входим, только винтики поменьше. На своем гарнизонном уровне мы тоже, вроде бы, как кровососы, только маленькие, — сказал Егор.

— Вроде комара, — засмеялся Алёша

— Да, пищит, спать не дает, назойливый такой. Правда, ладошкой легко его можно прихлопнуть. Вот напишет на тебя какая-нибудь сволочь анонимку, придут эти слуги кардинала, «верные ленинцы», и заклюют. А если напишет ещё и капитан в коротких штанишках…

— Это кто такой? — Спросил Алёша

— Особиста я так зову. Так вот, если этот добавит к этой анонимке свою писульку, то с должности снимут.

— Знаешь, Жора, мне один лейтенант рассказывал, как особист заставляет его писать на меня и моих замов доносы. Говорит, посадит и диктует. Лейтенант отказался, так он его жрать начал.

— Ну, ладно, Алеша, давай спать, а то договоримся, что нас с тобой посадят.


Глава 8


В полку развернулась работа по подготовке к инспекции. Егоров неделю никого не выпускал из автопарка. «Проверять не будут, — почему-то уверенно думал он, — но технику за эти дни восстановлю». К концу недели он думал поднять по тревоге и проверить технику с выходом в район сбора. Но планам его не суждено было сбыться.

Утром в пятницу позвонил комдив и сказал, что комиссия приехала и находится в штабе армии.

— Ты знаешь, что в округе берут только две дивизии, нас и соседей. По двум дивизиям и оценят округ.

— Как это по двум, а остальные?

— Остальные «кастрированы», там и людей почти нет, техника да офицеры. Что ты мне глупые вопросы задаешь, дурачишься, как будто, не знаешь?

Через час в кабинете зазвонил телефон. Егоров взял трубку.

— Слушай новость, сдавать проверку будет твой полк.

Егоров как сидел, так и замер на своем месте.

— Чего молчишь, — в трубку закричал комдив.

— Так ведь, так ведь…, — запинаясь, пробормотал Егоров, — есть же отличник-полк. Тесть же его в Москве, ему оценку плохую не поставят.

— Я сам так думал, Егор Иванович, только Москва не разрешила его трогать. Тебя выбрали. Ты готов?

Что оставалось ему говорить?

— Готов, — сухо ответил Егоров.

Целый час он сидел в шоке, не выходя из своего кабинета, и думал, как быть? Технику более-менее подготовили. Стрельба, вождение — кол, остальные предметы не лучше. Вот уж — пришла беда, отворяй ворота. В дверь без стука почти влетел замполит Шорников.

— Командир, мы проверку сдаем Москве. Мне начальник политотдела армии звонил. Сказал, завтра приедут смотреть готовность полка к проверке.

Егоров молчал.

— Чего молчишь, командир?

— Да знаю я всё это, только что с комдивом разговаривал.

— Так надо готовиться. Завтра член Военного совета приедет, смотреть будет.

— Слушай, ну его в задницу, твоего «члена», я завтра вывожу полк на полигон, оставшиеся субботу и воскресенье надо пострелять, а начальника встречай сам. Всё равно, надо будет чемоданы собирать, потому, как больше двойки не получим. Ну, а ты встречай, может, пожалеет, где-то в политотделе пристроит.

Шорников утром обходил подразделения.

Вечером в ленинских комнатах он обнаружил, что везде были написаны решения старого двадцать четвертого съезда, а уже был двадцать пятый. «Снимет Член башку», — подумал Шорников. Номер съезда был написан римскими цифрами. Он принял решение стереть по одной палочке и вместо двадцать четвертого получится двадцать пятый. Писарь всё сделал аккуратно, и в ленинских комнатах появились материалы нового съезда, правда, со старыми задачами. «Умники, они там наверху», — думал Шорников, — «что пишут номера съезда римскими — легче стирать. Наверняка, сами это делают».

В ленинской комнате третьей роты к нему подошел рядовой Ахмедов.

— Товарищ майор, я рядовой Ахмедов.

— Слушаю вас, Ахмедов.

— Я всё процитала, отпуск давай.

— За что тебе отпуск давать, Ахмедов?

— В ленкомната написана: кто процитала до конца, тому отпуск будет.

— Где так написано?

— А вот на этой стене.

Шорников подошел к стенду с материалами съезда. Стенд был большой, написан мелким шрифтом. Он начал читать. Оставался уже один абзац из решения съезда, как он вдруг прочитал: «Кто прочитает до конца этот стенд, тому будет отпуск 10 суток». Шорников понял, что это зараза писарь делал дембельскую работу, и написали ему эту шутку, а она уже несколько лет висит, и никто не заметил. Он пошел по всем ленинским комнатам, везде было то же самое. Что делать? За ночь стенд не переделать. А если вытирать, останется пятно. Оно сразу броситься в глаза ЧВСу. Может прочитать начало стенда и может догадаться, что это материалы старого съезда. Шорников решил ничего не делать.

С утра он стоял на плацу и бубнил себе под нос форму рапорта. Он вспомнил анекдот, который ему рассказал один из офицеров политотдела: «Знаешь, чем отличается начальник политотдела армии от первого зама? Так вот, должность первого: Член Военного совета — начальник политотдела, а должность второго: первый заместитель — член Военного совета. Так вот, они отличаются членами — у одного спереди, у другого сзади».

Член Военного совета прибыл вместе с начальником политотдела дивизии. Они вышли с машины. Шорников подал команду «смирно» и доложил:

— А где командир? — спросил ЧВС.

— Он на полигоне с полком.

— Видишь, Грязнов, — обратился он к начальнику политотдела дивизии, — не уважает политработников, даже встретить не пришел.

— Через два дня комиссия, — в оправдание ответил Шорников.

— Можно подумать, он за эти два дня полк научит. Снимать будем, прибежит.

Потом он посмотрел на плац, на свои любимые кубы.

— Когда сделал наглядную агитацию?

— Три месяца назад.

— Молодец, исполнительный. После инспекции переделывать будем. Пришла бумага из Главного политического управления, начальник требует вместо кубов ромбы.

Зашли в одну из ленинских комнат. Не заметив исправлений, он похвалил Шорникова.

— У тебя так все ленинки оформлены?

— Так точно.

— Ну, как настроение личного состава, сумеют на тройку?

— Будем стараться.

На этом осмотр полка закончился.

— На стрельбище поедем? — спросил Грязнов.

— Нет, пусть командир занимается, не будем ему мешать. Он нас с тобой проигнорировал, не захотел видеть. Наверное, обиделся за Военный совет. Зазнавшийся подполковник первому заместителю неделю назад нагрубил.

Посмотрим, получит двойку, будем убирать.

— Да, если верить тому, с какой целью они едут, то нам всем пора чемоданы собирать, — сказал Грязнов.

— Ну, почему всем? Кого-то уберем, кого-то оставим.

«Тебе хорошо говорить, — подумал Шорников, — в должности четыре месяца, конечно, не тронут. Да и в Москве, наверное, лапа есть».

ЧВС сел в свою «Волгу», Грязнов — в рядом стоящий УАЗ. Через окно ЧВС подозвал Шорникова и тихо сказал:

— Там я дал команду, вам в магазин привезут дефициты: шубки, шапки, ковры, хрусталь. Это для комиссии. Скажи своему зазнайке — пусть подумает, как это выкупить. Предложите проверяющему. Если не будет брать, привезите в политотдел, мы сами вручим. И язык за зубами держи, будешь стараться, — заберу в политотдел.

Начальник уехал. Шорников стоял в раздумье. Настроение у него было приподнятое. Он знал, что ЧВС всё заберет себе, и ничего вручать не будет.

«Ну и пусть, может это и к лучшему. Если полк получит двойку, значит, проверяющий подношения не возьмет, они достанутся «члену», а за такие подарки он, конечно же, заберет меня в политотдел армии».

Вечером после совещания Шорников доложил Егорову о приказе члена Военного совета. Вызвали начфина и зампотылу. Получилось не очень густо, кое-что наскребли по статьям. Зампотылу предложил якобы закупить пять тонн цемента через оптовый магазин. Цемент не брать, а перечисленные деньги в магазин поделить с продавцом. Конечно, он думал, о том, что-то перепадет и ему. Цемент спишется на стройке, командир акт подпишет. Но это длинная история — магазин находится в городе за 50 километров. На все договоры, оформления уйдет около двух дней. Так и порешили, но на все товары денег не хватало.

— Надо что-то делать, — метался Шорников. — Давайте оплатим в магазин деньги с первого вида.

— Там денег почти нет, — ответил начфин.

— Оплатим по красному, а потом тихонько рассчитаемся.

— Потом, потом — суп с котом, — сказал Егоров. — Полк получит двойку, меня с должности снимут, а еще посадить могут за растрату, вместе с начфином, а ты, наверное, на другую должность в политотдел армии собрался, ишь как печешься.

Шорников замолчал. Егоров словно гвоздем прибил к стулу.

— Бери, снимай со своей книжки и плати.

Наконец Шорников придумал.

— Я соберу замполитов батальонов, пусть они поработают с людьми и соберут с офицеров, прапорщиков и солдат. С офицеров по десятке, с прапорщиков по пятерке, с солдат по рублю.

— Делай, что хочешь. Только меня в это дело не вмешивай. Для проверяющего хватило бы и тех денег. Он же всё не заберет. Ну, а если начальника политотдела хочешь ублажить, то это делай сам, без меня.

С вечера клич был дан, и сбор денег начался. Через два дня с помощью поборов и всех махинаций зампотылу и начфина необходимая сумма была собрана. Деньги были внесены в магазин, товар был выкуплен. Он оставался на складе магазина.

В понедельник в десять часов позвонили из дивизии и предупредили, что проверяющий выехал в полк. Звали его полковник Проходимцев Иван Иванович. Через час Иван Иванович уже был в полку. Он заслушал доклад командира полка и как тот оценивает свой полк. После заслушивания начальник штаба полка представил план проверки. Проверка традиционно начиналась со строевого смотра. Проходимцев перечеркнул весь план. Вместо строевого смотра проверка началась с зачетов по уставам. Щеглов убыл переделывать план. Проходимцев с Егоровым обошли весь полк, и пошли обедать.

— Ну, что, товарищ подполковник, завтра и начнем. Сначала проверим офицеров. Начнем с Вас, а потом всех остальных.

— Ну, коль на сегодня уже всё, — ответил Егоров, — разрешите коньячку грамм по сто по случаю приезда.

— Что Вы, никаких коньяков в течение всей проверки!

В столовой после обеда Проходимцев подозвал Асю.

— Сколько с меня за обед?

— Я не знаю, — покраснев, ответила та.

— Командир полка угощает, — подключился Егоров.

— Егор Иванович, угощений не надо.

— Тогда сделаем так. Вы будете всю неделю здесь питаться, а в конце недели заплатите в финансовую часть.

Ася стояла немного растерянная. Её вздернутый носик и легкий румянец делали её в эту минуту привлекательной. Проходимцев еще раз взглянул на Асю. Когда Ася вышла, он спросил:

— Откуда девушка? Ваша или из дивизии?

— Наша, жена командира роты.

После обеда Проходимцев ушел отдыхать. Ему специально оборудовали комнату в общежитии, выселив из одной квартиры холостяков. Там за два дня был сделан косметический ремонт. Пахло свежими обоями и краской. «Нищета», — подумал Проходимцев. Ему, видавшему множество приемов и обхождения, угощений и подношений, всё это казалось на первобытном уровне. «Это упрощает задачу», — подумал он.

Перед отъездом его начальник, генерал Лопухов, пригласил его к себе домой, где раскрыл цель этой проверки. Они могли, открыто говорить друг другу, так как женаты были на сестрах. Генерал сказал, что есть установка, поставить двойку проверяемым частям. Кто дал такую установку, Проходимцев не спрашивал. Он знал, что необходимо четко выполнять указания шефа, а тот обещал ему должность зама. Он почти дословно помнил их разговор:

— Игра большая, Ваня. Хотят командующего округом свалить, но если не свалить, то убрать как, конкурента. Он в Москву рвется. Скоро должность большая освободится. Есть люди, которые хотят своего человека поставить. Вот и встретились две силы. Какая победит с помощью нас, те и будут наши люди. Я буду в штабе округа работать. Сам понимаешь, на прямой конфликт с командующим я не пойду. Дипломатия должна быть, бог его знает, куда ветер повернет. У него люди в ЦК есть. Ты, Ваня, будешь в полку работать, двойку поставишь без особого труда, оценка дивизии будет под вопросом. Правда, одно «но» есть. Управление дивизии едет проверять мой заместитель Чумаченко. Этот хохол не мой человек. Я давно хочу его спихнуть и тебя поставить, но он верткий, на взятках не ловится. Он-то, конечно, берет. Кто из нас, Ваня, не берет? Пожалуй, только телеграфный столб, потому что рук нет. Но как берет? Вот этого я не могу доказать. Так вот, в пику нам, он может поставить управлению «хорошо» потому, как он связан с другой силой. Ты, когда будешь проверять, до последнего момента никому ничего не докладывай, чтобы они не смогли ничего предпринять. В последний день поставишь двойку, напишешь акт, и дело сделано. Никаких поборов, никаких угощений, чтобы комар носа не подточил. В другие части едут тоже мои люди. Они жадные до шмоток, боюсь — купят их там. Правда, Мерзлов и взятки брал, и двойку ставил, а ничего не боится. Сколько раз говорил ему: «Мерзлов, ты хоть совесть имей, ведь неудобно же». А он, знаешь, мне что говорит: «Неудобно оправляться в почтовый ящик, высоко и дырка узкая». Единственное, правда, как приедет, всегда делится. С Сахалина бочонок икры привёз, вот эта, что на столе — уже остатки. Хотя он, сволочь, разошелся, но молодец.

Проходимцев понял намек шефа. Он никогда ему ничего не привозил. Все, конечно, из-за Зинки. Та от жадности не давала преподнести презент шефу, даже своей сестре. Все, что привозил домой, гребла — не дом, а какой-то склад. Жадная, от чего и толстеет с каждым днем. Тот полушубок, который привез с прошлой проверки, уже трещит по швам. Надо где-то новый искать. Сейчас не получится, брать ничего не велено. Да и как это — и взятку брать и двойку ставить — я не могу, как Мерзлов. Зинка, конечно, будет недовольна: жирную морду свою задерет и разговаривать неделю не будет. Не была бы она сестрой жены генерала, бросил бы эту хрюшку. Тут Проходимцев вспомнил про Асю — «вот такую бы жену или любовницу. А может быть, попробовать хоть ночку переспать. Это же не взятка». Он уже представлял, как обнимает голое тело Аси, как целует ее упругую грудь. И эта идея целиком овладела им. Отдыхая, в этих мечтах Проходимцев пролежал около двух часов. Потом он встал и пошел в штаб. Начальник штаба должен был закончить план проверки. Командира полка не было, он выехал на стрельбище, где полк продолжал подготовку к проверке. Проходимцев вызвал начальника штаба с планом. Через минуту вошел Щеглов.

— Все готово, товарищ полковник.

Прежде чем утверждать, Проходимцев внимательно начал изучать план.

— Как обед, товарищ полковник, — разрядил молчание Щеглов.

— Обед так себе, но кто подавал обед — хороша.

— Ася — да, — подтвердил Щеглов. — Месяц как замуж вышла за старшего лейтенанта Бурцева, командира роты.

— Бурцев, говоришь? Посмотрим, как его рота сдает, как стрельба, вождение. Да за такую красавицу — жену, мужу можно и пятерку поставить.

— За такую, можно, — улыбаясь, ответил на шутку Щеглов.

Вторник начался с зачетов по уставам. После первых двух часов, взглянув на письменные ответы своих офицеров, Егоров понял, что полку грозит двойка. Прошло три дня проверки, а проверяющий так и не говорил Егорову, какие оценки получил полк по различным предметам. Командир полка почти везде присутствовал. Он смотрел на спокойное, ничем невозмутимое лицо проверяющего — оно не выражало какой-нибудь радости или негодования. Егоров по его лицу видел, что будет двойка.

И только при виде Аси этот лысоватый с животиком полковник сбрасывал свою неприступность и превращался в галантного улыбающегося кавалера.

Подловив момент, когда тот был в расположении духа, Егоров спросил:

— Иван Иванович, скажите, есть у меня какие-нибудь надежды?

— Пока никаких, Егор Иванович, кругом плохо.

— Но ведь можно что-нибудь придумать. Я в долгу не останусь. Отблагодарю, как положено. Если сами не хотите брать, отвезем прямо в Москву. Вы адресок дайте, и всё будет на месте, что выберете.

— Что вы, Егор Иванович, а совесть, а честь офицера? В конце концов — это же государственное дело — мы же служим на благо Родины, на благо нашего народа!

Вечером в кабинете Егоров собрал своих заместителей.

— Что делать будем, — начал он. — Полковник не пьет и ничего не берет. Или такой принципиальный попался, или есть указания.

— Командир, я слышал, начальник политотдела дивизии говорил с «членом». Якобы есть указания дивизии двойку поставить, — сказал Шорников.

— Да я и сам на Военном совете слышал. Хотят командующего округом свалить. Тогда не пойму, ведь управление дивизии сдает на «хорошо», и по идее им тоже должны «двойку» поставить. Комдив звонит, о результатах проверки спрашивает, что я ему скажу?

— Да меня уже звонками заколебали, — вмешался Щеглов. — Армия звонит, дивизия звонит, а что я им дам. Он проверяет, в блокнот себе записывает, а оценочные ведомости себе в папку прячет.

— Я сегодня в столовой предложил ему подарок взамен на «тройку». Так он мне полчаса о Родине, да о чести офицера рассказывал. Что делать — не знаю. Наверное, придется чемодан собирать. А может и к лучшему — скорее уйду на спокойную жизнь из этой дыры.

— А может в другую, еще худшую попадете — сказал Щеглов, — тут хоть до райцентра тридцать километров. Бороться надо, думать надо.

И только Шорников сидел спокойно. При любом раскладе он везет товар члену Военного совета, ему уже подготовлено место — звонили с отдела кадров, спрашивали согласие. «Видно начальник политотдела дивизии всё-таки не плохо его отрекомендовал «члену» — думал он. — Не зря я под видом различных товаров делал ложные счета по сорок третьей статье, а сам покупал ему подарки да бутылки. А сколько стройматериалов с ДОКа ему перевозил. За все работали солдаты. Командир видел все, молчал, а теперь пусть отдувается. Туда ему и дорога. Начальник правильно сказал — «зазнавшийся» подполковник — не умеешь с начальством жить, собирай чемоданы и уходи, дай место другому».

Говорить было больше нечего, Егоров всех отпустил. Не успел он закрыть свою тетрадь, как возвратился Щеглов.

— Я не хотел при всех говорить, Егор Иванович, особенно, при Шорникове. Тот уже лыжи навострил в политотдел армии. Собирается шмотки везти, якобы «член» ему приказал. Будут их там комиссии вручать.

— И ты веришь этому, Константин Петрович?

— Не верю. Заберет их член Военного совета себе, что-то Шорникову прилипнет — ему уже должность подготовили. Телефонистка говорила, вчера ему звонили из отдела кадров. Мы с вами вдвоем будем в ответе.

— Я думаю, что, скорее всего так.

— Егор Иванович, есть один выход из этой ситуации.

— Какой, Костя, выход? До конца проверки осталось три дня.

— Проходимцеву Ася понравилась. Он мне в первый день проговорился.

— Я и сам вижу. Как зайдет в столовую, сразу расцветает. Только что с того?

— Есть маленький план. Подложить ему Асю, а та пусть за полк попросит.

— Да чепуху ты несешь. Во-первых, как ты подложишь. Во-вторых, куда ты Бурцева денешь?

— Это я беру на себя. С Асей поговорю. Бурцева в наряд отправлю. Только больше не ходите с Проходимцевым в столовую. Пусть Ася сама с ним разберется.

— Делай, что хочешь, — махнул рукой Егоров.

Получив разрешение к действию, Щеглов пошел в столовую. Ася накрывала стол.

— Ася, иди сюда, — с порога скомандовал он.

Ася замерла. После их последнего разговора он ни разу не был в столовой. Потом быстро принесла кипятку, положила в стакан две ложечки растворимого кофе.

— Вам, как всегда, две и без сахара? — спросила она.

— Да, Ася, я, смотрю, ты не забыла, только раньше на «ты» обращалась.

— Так мы уже сейчас чужие.

— Ты мне как родная. Как мой сынишка, скоро появится на свет?

— Никакого сынишки не будет. Это я вас напугала, чтобы отстали.

— Я так и понял, что ты меня на пушку брала. Ну, хорошо. Я на тебя не обижаюсь, останемся друзьями. Капитаншей, наверное, хочешь стать?

— Да куда. Нам еще год до срока.

— Можно и досрочно получить.

— Как получить?

— Рота пятерку получит на проверке, можно и досрочно.

— Откуда получит? Василек говорит, что плохо сдают. Весь батальон плохо.

— А ты для чего полковника кормишь? Он от тебя без ума, мне говорили. Можешь выпросить оценку.

— Да вы, мужики, «за просто так» что-нибудь делаете?

— А что, тебе уже и нечего дать? По-моему, есть, — усмехнулся Щеглов.

— А Васю куда, в ноги с фонарем? — пошутила Ася.

— Ну, скажем, Васю в наряд поставим. Пригласи полковника домой. Закусить, выпить мы дадим, — перешел на серьезный тон Щеглов. — Ну, а когда разгорячишь его, проси. Васе «отлично», а полку «троечку». Подарки предложи взять. Только проси до того, а после того, можешь и не просить.

— Вы, что, серьезно, Константин Петрович?

— Серьезно, Асенька — серьезней не бывает. Дела плохие не только у Васи, но и во всем полку. Получим «двойку» — снимут нас с должностей. Твой Вася опять на взвод уйдет, так что капитана ему не видать. Гляди, чтобы еще и не запил. Такие, бесперспективные, как правило, спиваются.

Ася представила всю эту трагедию для Васи, какие её ждут семейные неурядицы: гордый, с чувством собственного достоинства, он этого не перенесет. В эту минуту она была готова на всё — пожертвовать собой, честью, жизнью, лишь бы ему было хорошо.

— Уговоришь полковника, — продолжал Щеглов, — капитана получит досрочно, и в академию поедет учиться.

— Так что, мне самой себя предложить? — спросила Ася.

— Зачем же, он сам попросит. Ты только намекни, что ты свободна.

— С ним же Егор Иванович постоянно, как при нем?

— Не будет Егора Ивановича. Я же тебе сказал, все беру на себя: и Егора Ивановича, и твоего Васю, и выпивку, и закуску, и подарки для Проходимцева. Только затащи его к себе и уговори. Завтра тебе шампанское, закуску принесут. Вася завтра заступит в наряд. Вечером пригласи к себе полковника, предложи выпить, он будет сразу лезть — ты не давай, пока не согласится.

На следующий день утром Щеглов вызвал офицера, заступающего дежурным по полку.

— Ты в наряд идешь? — спросил он.

— Так точно.

— Ты заболел. Иди домой и лечись, и никому не показывайся на глаза.

Удивленный и довольный офицер ушел домой. Щеглов вызвал Бурцева.

— Бурцев, — начал он, — заболел офицер, ты извини, но надо заступить сегодня дежурным по полку. Сам понимаешь, проверка идет, а ты дежурным неплохо себя показал. Я прошу тебя заступить и отнесись серьезно. Нас еще по тревоге не поднимали. Завтра учения начинаются. Командир только тебе дежурство доверяет. Как, справишься?

— Ну, что вы, товарищ майор, конечно, справлюсь.

— Вот и хорошо, иди, готовься.

Потом он вызвал начальника продовольственной службы.

— У тебя для проверяющего коньяк и шампанское есть?

— Так точно, есть.

— Возьми сумку, положи две бутылки коньяка, два шампанского, колбаски, ветчинки. Ну, тебя не учить! Отнесешь это все официантке Асе, отдашь лично в руки.

— Так в столовой все есть у заведующей в холодильнике.

— Ты что, глупый человек? Я тебе повторяю приказ командира. Не заведующей отдать, а лично Асе в руки. Вызови её в отдельный зал, там, где Проходимцев кушает, и ей отдай. И чтобы никто не видел.

Когда все было готово, Щеглов зашел в кабинет командира.

— Всё, Егор Иванович, операция началась. Теперь бы у Аси все удалось. Вы не ходите с ним сегодня в столовую на обед и ужин.

— Да брось ты, Константин Петрович, возлагать надежду, да еще на бабу.

— Нет, Егор Иванович, иногда они решают больше, чем мы. Это нам кажется, что мы командиры, а на самом деле они командуют. У каждого жена по званию на ранг выше. Вот ваша — полковник, моя — подполковник. А где сейчас Проходимцев?

— С Пятаковым в автопарке технику смотрят.

— Я пойду в автопарк, скажу ему, пусть идет в столовую один. Вы собирайте сейчас замов в кабинет, чтобы никто к нему не подвязался на халяву откушать, особенно Шорников — тот любитель.

Щеглов нашел Проходимцева в парке.

— Товарищ полковник, разрешите обратиться.

— Я вас слушаю.

— Командир просил передать, что не сможет Вас сопровождать на обед. Вы в столовую идите один, а мы сейчас едем на полигон. Скоро ротные учения с боевой стрельбой, надо всё подготовить.

— Я и сам дорогу знаю, — обрадовался Проходимцев.

Щеглов заметил эту радость. Рыбка клюнула, промелькнула у него мысль.

На обед Проходимцев прибыл без опоздания. На входе его ждала Ася. Она выглядела сегодня еще красивее, как-то по-праздничному принарядившись. Когда Ася принесла обед, Проходимцев вдруг заговорил.

— Скоро закончу вас мучить. Два дня осталось.

— И нисколечко, Иван Иванович, вы не мучаете, наоборот, приятно вас обслуживать.

— Ну, как же? Муж ваш сейчас на обед пришел, а вы здесь меня кормите.

— А я его уже накормила, он сегодня раньше пришел. В наряд готовится, дежурным по полку заступает, так что с вечера я холостая, — полушутя ответила Ася.

У Проходимцева расширились ноздри, сердце его застучало. Она намекнула, что свободна! Он доел свой обед, поблагодарив, вышел из-за стола. Уже выходя из зала, сказал:

— По поводу вечера можно и подумать.

— На счет того, чтобы подумать, я «за», — сказала Ася.

Вторую половину дня Проходимцев всё поглядывал на часы. Он с нетерпением ждал, когда наступит ужин.


Глава 9


Бурцев, не торопясь, собрался в наряд. Он после обеда хорошо отдохнул, даже умудрился два часа поспать. Развод наряда в полку был в шесть часов вечера, поэтому он не спеша, побрился, налил в термос кофе, намазал три куска хлеба маслом и так же, не спеша, пошел в полк. Уже выходя из подъезда, он встретился с офицером, вместо которого он шел в наряд. Тот гулял со своим маленьким сынишкой возле дома. «Не такой уж и больной, мог бы и в наряд пойти», — подумал Бурцев. Развод наряда он провел быстро. Помощник дежурного старший лейтенант Черепков был достаточно опытным, он уже как шесть лет командовал взводом. Бурцев взял на себя инструктаж караула, а Черепков наряд по ротам. Спустя двадцать минут они уже сидели в дежурке. Черепков принял дежурство быстро и помощника отпустил домой. После того, как приняли дежурство, Бурцев достал свой термос и спросил Черепкова:

— Кофе будешь?

— Не мешало бы перекусить, холостяцкая жизнь не сытая, — ответил Черепков.

— Ты старше меня, а до сих пор не женат. Смотри — войдешь во вкус холостяцкой жизни и вовсе не захочешь.

— Я был женат, развелся. Я служил в хорошем месте, город хороший, но вот не сложилось.

— Характерами не сошлись?

— Нет, начальнику моя жена понравилась. Он меня то в командировки, то в наряды, а сам к ней. Я заподозрил. Как-то раз посылает он меня в командировку. Я сделал вид, что уехал, а сам у друга переждал, вечером домой вернулся. Застал их в кровати. Избил его до полусмерти. Её не трогал, любил. Друзья говорили, её надо бы было. А я любил её, не смог. Его в одну часть сослали, сейчас живет с моей женой, меня — сюда, в дыру. Хорошо, что не судили, могли и судить. Живут они плохо, она снова, говорят, гуляет, а он болеет после моих побоев, почками мается. Жаль мужика, и я дурак — зачем было бить?

Черепков, увлекшись кофе и хлебом, замолчал. Бурцев задумался. В голову лезла навязчивая мысль. Может Щеглов и его в наряд посылает, а сам к Асе бегает.

Проходимцев торопился на ужин. Он с нетерпением ждал, когда закончат выполнение нормативов по оружию массового поражения. «Эти противогазы, эти резиновые плащи — одеть и снять по времени. Вспышка слева, вспышка справа, какая дурость! Будет вспышка и плащи не понадобятся, — думал Проходимцев». Он торопился. Было явно видно, что рота в норматив не вкладывается. «Полку «двойка». Зачем его проверять? Завтра проверю стрельбу, результат все равно такой же. Хоть одна отдушина в этой командировке — это Ася».

Наконец, последний солдат закончил мучиться с нормативами. Многие подходили к нему, просили пересдать. Но он был непоколебим, торопился.

Проходимцев открыл дверь столовой. Навстречу ему вышла, блистающая своей красотой, Ася. Стол был накрыт. Проходимцев сел.

— Иван Иванович, может, коньячку выпьете, устали, надо расслабиться, — сказала Ася.

— Если с тобой, то можно и выпить, — ответил Проходимцев. Ася села рядом с ним. Ужин затянулся надолго. За разговорами не заметили, что столовая уже закрывается.

— Как жаль, не дают нам поговорить, — сказал Проходимцев, — облапывая Асю за бока.

— Можно поговорить и у меня дома. Муж на дежурстве.

Сейчас Проходимцев был готов на всё. Хоть к черту на рога, лишь бы с Асей. Похоть затуманила его разум. Он забыл про все наставления своего начальника: «К черту все его инструкции, к черту все эти «двойки». Вперед, быстрее прикоснуться к её голому телу». С этой мыслью он был уже через пять минут у Аси на квартире.

Ася поставила бутылку шампанского и конфеты. Ужин продолжился. Выпив бокал шампанского, Проходимцев захмелел совсем. Повалив Асю на диван, он начал раздевать её, целуя грудь. Слышал, как она просила его немного подождать, просила поставить «тройку» полку, отличную оценку роте Бурцева. Он все обещал, зная, что завтра он все равно ничего не выполнит. Она просила, а он всё обещал и, наконец, их тела слились.

Как мужчина, он ей не понравился, торопливый какой-то, всё потел, губы слюнявил. Она лежала неудовлетворенная, а он весь обмяк, его тело было липким и издавало неприятный запах. Проходимцев лежал, не шевелясь, широко раскинув ноги и руки. «Ну, вот, цель достигнута, — думал он, — что она просила? Кажется, поставить «тройку» полку, а роте мужа — «пять». Ишь чего хватила, патриотка выискалась. Ну, её Васе «троечку» еще можно поставить, а полку — нет, пусть и не думает. Потом про подарки говорила, в магазине отложили для него. Так что не случайно я оказался на её диване. Тут, наверняка, командир поработал. Но только ничего у них не выйдет. Всё уже решено. Послезавтра он напишет акт и уедет в дивизию. Когда она узнает, что просьба её не выполнена, он будет далеко».

Дежурство у Бурцева выпало хлопотное. Все готовились к учениям, и почти до часу ночи в ротах шла подготовка. В час ночи пришел Щеглов для проверки службы. Когда всё было проверено, он предупредил Бурцева, чтобы он с дежурства не отлучался.

— Есть данные, — сказал он, — ночью прибудет проверяющий поднимать полк по тревоге.

Когда он ушел, Бурцев всё думал: «Ночью Щеглов никогда не проверял, обычно утром или днем. И охота ему было вставать ночью и бродить по полку». Вечерний разговор с Черепковым вертелся в голове. «Все сходится, — думал Бурцев. — Жене сказал, что ушел в полк проверять службу, а сам пошел к Асе. Ну, конечно, по-другому и быть не может. Вот почему он сказал, чтобы я не уходил из дежурки. Сбегать домой, — мелькнула мысль. — А если его там нет, если Ася одна, что ей сказать? Скажу, за полевой сумкой пришел, мол, ночью ожидается тревога».

— Черепков! Не спи, полчасика посиди за меня.

— А ты куда?

— В роту схожу, старшина к учениям готовится, надо кое-что посмотреть.

Бурцев выбежал с дежурки и, чтобы не переходить через КПП, пролез в дыру забора. Через несколько минут он оказался у двери. Тихонько вставил ключ и нажал ручку. Дверь открылась так тихо, что Бурцев, стоя рядом, не услышал скрипа. Он не вошел, а вскользнул в дверь. Перехватило дыхание. Минута показалась вечностью.

Вдруг он услышал Асин голос:

— Ты шампанское будешь?

— Налей, Ася, — ответил мужской.

Потом он услышал, как Ася пошла к столу. Бурцев шагнул в комнату. Сквозь тусклый свет ночника он увидел Асю, стоявшую возле стола. Она наливала шампанское в бокал. На диване, раскинув ноги, и руки, лежал голый мужчина. Когда он увидел посредине комнаты Бурцева, вскочил. «Кто этот лысый, пузатый, — подумал Бурцев, — это не Щеглов». В недоумении он замер. Наконец узнал в нем полковника Проходимцева. Рука Бурцева машинально потянулась к кобуре. «Застрелить его, а потом будь что будет». Ася стояла сбоку, испуганно прижавшись к стене. Бурцев шагнул к дивану, в руке его уже был пистолет. Проходимцев вжался в угол. Хмель весь вышел. «Ну, вот, и пришел мой конец. Зачем я сюда пришел, что я в ней выискал? В Москве таких красавиц в каждой подворотне».

А в это время Ася увидела пистолет, поняла, что сейчас в комнате будет убитый полковник. А её Вася будет сидеть в тюрьме, а может и себя застрелит. Когда Бурцев сделал еще один шаг к дивану, она ударила его бутылкой по голове. Он только ойкнул и упал. Пистолет выпал из его руки. Проходимцев вскочил с дивана, собрал в руки свою одежду, на босую ногу надел туфли и выскочил в дверь. Выскакивая, услышал, как застонал Бурцев. Ася подбежала к телефону. Кому позвонить? На коммутаторе все прослушивают. Только Щеглову, он обо всем знает. А если поднимет его жена трубку? Представлюсь телефонисткой, попрошу срочно его к телефону.

Щеглов ответил сразу.

— У меня беда, — сказала Ася.

— Что случилось?

— Не по телефону, спуститесь срочно вниз.

Щеглов накинул шинель и выбежал на улицу. Возле подъезда стояла Ася, держа в руке пистолет.

— Что случилось?

— Костя, Вася домой пришел и нас застал.

— Полковник жив? — испуганно, почти шепотом, спросил Щеглов.

— Он-то жив. Вася без сознания, я его по голове бутылкой стукнула. И дальше она подробно рассказала о случившемся.

— Давай пистолет мне, никому ни слова о полковнике. Сейчас пришлю доктора, скажешь — поскользнулся. Ударился о крыльцо головой. Выпивку всю убери.

Ася вернулась домой, Бурцев уже сидел на полу, прижавшись к стене спиной.

— Что со мной? — спросил он и застонал.

Ася молчала, намочила полотенце, одеколоном промыла рану, вытерла лицо. Одеколон жег, Бурцев стонал. Вбежал доктор. Осмотрев рану, к счастью она оказалась небольшой, перебинтовал голову Бурцева. Через полчаса под окнами загудел санитарный автомобиль. Бурцева увезли, и наступила тишина


Проходимцев, испуганный, вбежал к себе в комнату. Он закрылся на ключ, и только сейчас понял, что сильно хочет в туалет. Сидя на унитазе, он немного успокоился. Выйдя из туалета, он оделся, сел в комнате на стул и стал ждать, что вот-вот к нему придет командир или замполит. Но было тихо. Потом под окнами загудела машина и остановилась у соседнего дома. Он выглянул в форточку, это был санитарный УАЗ. Два человека выводили под руки Бурцева. — Вот так влип, — подумал Проходимцев, — это они меня специально подставили. Завтра начнется, они доложат наверх, чтобы меня свалить. Дойдет до командующего округом, тому и все карты в руки, он уж постарается. На этом карьера закончится. Хорошо, если сошлют в приличное место. А если в какую-нибудь дыру? Могут и на пенсию. Дойдет до Зинки, эта «хрюшка» такой скандал устроит» Он, не раздеваясь, лег на кровать. Мысли вереницей шли одна за другой, рисуя неблагоприятную картину последствий случившегося. Нет, скандал надо погасить в полку, не дать ему выйти наверх. Но как это сделать? И тут ему пришла идея. Только «пятерка» может заставить их замолчать. Если поставить полку — «отлично», они задушатся, но не дадут всплыть этому говну. Мысль молниеносно переключилась на деловую информацию. Так, полку «отлично», этого ротного можно сделать лучшим в полку. После этого командиру все карты в руки. Пусть отправит его в академию, на повышение, куда угодно, лишь бы молчал. Но как быть с шефом? Они приготовили какие-то подарки. Привезу его жене, та его успокоит. Лишь бы подарки неплохие были. Зинке какую-нибудь безделушку. В раздумьях он так и уснул. Открыв глаза, он увидел, что на улице уже светло. Глянул на часы, было девять, накинув шинель, заторопился в штаб.

Проходимцев зашел в кабинет командира полка. Поздоровавшись, сел. «Скорее всего, он все знает. Конечно, знает, дежурного сменили — крутилось в голове».

Ему очень хотелось узнать о состоянии здоровья Бурцева. Но Егоров молчал.

— Да, я сегодня проспал, даже в столовую не успел забежать, — начал Проходимцев.

— Мы можем сходить в столовую позавтракать, — ответил Егоров.

— Нет, в столовую я не хочу. Кофе можно и здесь попить.

— Через десять минут я все организую.

Егоров вышел в коридор и позвал к себе Щеглова.

— Быстро бери мою машину и к столовой. Сюда привези термос с кофе, бутерброды и бутылку коньяка на всякий случай. Может похмелиться захочет. Как состояние Бурцева?

— Был я сейчас в медпункте: все нормально, лежит, молчит. Пока знаем только мы вдвоем. Для всех версия — поскользнулся, упал, ударился о крыльцо головой.

— Зачем ты придумал всё это с бабой? Если это всё всплывет, нас с тобой скушают с сапогами и каблуки выплюнут. Они же своего москвича в обиду не дадут. Что делать, не знаю.

Через десять минут проворный Щеглов всё принес в кабинет. Егоров налил кофе.

— Без коньяка, это не кофе, — сказал Проходимцев. Егоров тут же среагировал:

— Почему, есть и коньяк.

Бутылку выпили быстро. Щеглов еще раз съездил в столовую. Когда захмелели, Проходимцев начал разговор.

— Завтра будем, Егор Иванович, писать акт. Сегодня проведем учения, отстреляем, к утру закончим, завтра выставим оценки.

Егоров весь напрягся. Он ждал, что полковник вынесет сейчас свой приговор.

— Если учения ничего не изменят, то полку, я думаю, поставить «отлично».

Егоров такой оценки не ожидал и от этого известия у него закружилась голова. Он подумал, что ослышался, но потом услышал еще раз.

— О том, что полку будет отличная оценка, знаем только мы с вами. Наверх туда не звоните. Иначе сразу прилетят. Мой шеф будет смотреть учения, и все остальное — тогда мы точно ничего не сделаем. Когда всё завершится, будет подписан акт — вот тогда и докладывайте. Вызовите Щеглова с планом, надо кое-что подкорректировать.

Щеглов зашел в кабинет.

— Константин Петрович, в батальонных учениях боевую стрельбу поручите роте Бурцева.

— Так мы же планировали Скворцова.

— Я принял другое решение.

— Рота не готовилась, и ротного там нет.

— А где же он?

— Что-то с головой, сейчас в медпункте, — сказал Щеглов улыбаясь.

Проходимцев понял, что они все уже знают.

— С ним всё нормально? — перешел он на открытый разговор.

— Живой, в медпункте лежит, — ответил Щеглов.

— Там наверху еще не знают?

— Никто не знает, только я и командир.

— Он будет молчать?

— Пока молчит, а потом командир поговорит с ним.

— Егор Иванович, голубчик, я прошу тебя, всё надо сделать, чтобы было тихо. Я думаю, пусть его рота проводит учения с боевой стрельбой. Напишем в акте, как лучшая рота, а там выдвигай куда-нибудь, чтобы молчал. В общем, поднимайте полк по тревоге. Выводите батальон на учения, роте Бурцева три часа на подготовку и начнем. Займитесь этим, Константин Петрович. А мы с командиром кофе попьем.

В штабе полка заработала сигнализация. Полк завертелся.

— Иван Иванович, давайте сходим в магазин, посмотрим что-нибудь, — сказал Егоров.

Проходимцев согласился. В магазине они зашли в подсобку, там были подготовлены подарки. Ивану Ивановичу сразу понравился беличий полушубок. Он был аккурат на Зину или жену шефа. Сестры комплекцией похожи друг на друга. Взяв полушубок, он для приличия спросил:

— Сколько он стоит?

— Это вам подарок, — ответил Егоров. — Вот еще возьмите две норковые шапки, одну для вас, другую для сына.

— Это я генералу подарю.

Потом отложили ещё коробку с хрусталем, конфеты и духи. Когда всё было упаковано и приготовлено к вывозу, подошел Щеглов и доложил о готовности полка. Проходимцев объехал с командиром район сбора по тревоге, заехали в автопарк, в нем было пусто — вся техника вышла в район сбора. Осмотрев поднятый по боевой тревоге полк, Проходимцев подумал, — «а зря я им хотел «двойку» ставить, не так уж и плохо у них получается».

— Егор Иванович, я это отмечу в акте. Всё боеготовое, ни одной неисправной машины.

На полигоне их ждал майор Квашин. Под шашлыки закончилась вторая бутылка. Учения шли сами собой, их проводил начальник штаба полка. Егоров поставил перед ним одну задачу, чтобы не было ЧП. Была стрельба, мишени не падали, но до этого не было никому дела. Вечером была баня на всю ночь. К утру охмелевшего, полусонного Проходимцева привезли в общежитие.

Утром Егоров зашел в медпункт. Бурцев лежал в отдельной палате полкового медпункта и молчал. Егоров попросил врача выйти и начал разговор:

— Вася, как тебя угораздило с этого крыльца упасть?

Бурцев молчал.

— Твоя рота вчера на учениях стреляла. Получила отличную оценку. Полк тоже благодаря твоей роте, «пятерку» получил. Я принял решение, вот тебе бумага и ручка, пиши раппорт — поедешь в академию учиться, на капитана досрочно пошлем. Поступишь в академию, а там сам как захочешь, — простить её или нет.

Бурцев написал раппорт и отдал Егорову. Тот его подписал.

— Завтра отнесешь в строевую часть, пусть оформляют документы. Сейчас усиленно надо зубрить, летом экзамены сдавать. Потом добавил.

— В полку об этом никто не знает. Всем говори, что ты упал с крыльца.

— А доктор? — вдруг заговорил Бурцев.

— Доктору сказали, что тебя жена завела в квартиру. День сегодня полежи, обдумай всё, а завтра заходи ко мне, поговорим.

С утра Проходимцев работал над составлением акта. Щеглов проявил всю свою сноровку. Четыре машинистки бесперебойно стучали на клавишах, и к обеду акт был готов.

Егоров увидел в акте оценку «отлично». Подписав с Проходимцевым акт, оба вздохнули с облегчением и несколько минут сидели молча.

Затем Егоров достал бутылку, пригласил Щеглова обмыть отличную оценку.

— Егор Иванович, я сейчас позвоню комдиву, — сказал Проходимцев, — меня начнут искать, ты отбивайся, говори что угодно, пока я не уеду, и к телефону меня не зови.

— Мы сейчас уйдем на подведение итогов, а сюда посадим Константина Петровича, а он у меня мастер по запутанным делам, — пошутил Егоров.

Комдива соединили быстро.

— Полковник Проходимцев говорит, здравствуйте. Проверку закончил, акт подписан, вашему полку оценка «отлично».

От неожиданности комдив молчал.

— Вы меня слышите?

— Слышу, слышу, — вдруг опомнился комдив.

— Можете докладывать командующему, полк отличный. Через час готов выехать.

— Я пришлю за вами машину.

Проходимцев и Егоров вышли. Через минуту в кабинет снова забежал Егоров. Щеглов стоял в ожидании указаний. Егоров обнял Щеглова и громко произнес:

— Дай я тебя в твой умный лобик поцелую.

Он потянул Щеглова за уши и поцеловал его в лоб. Потом вдруг склонился к его плечу и сказал:

— Костя, как это всё надоело. Вся эта система, в которой от нас с тобой ничего не зависит. Ни от нашего ума, ни от нашей работоспособности, энергии, ни от наших с тобой знаний, а зависит от звонков, мохнатых рук и господина случая.

Он ушёл догонять Проходимцева.

Итоги подвели быстро. Егоров возвратился в кабинет.

— Телефон от звонков покраснел, — сказал Щеглов, — придумывал, что мог. В основном его ищут. Видно оценка не вписывается в их планы. Его надо покормить и быстро отправить, пока они не передумали.

— Это дудки, один экземпляр акта у меня в сейфе.

— Его наверху еще будут утверждать, — заявил Щеглов.

— Пусть утверждают, «двойки» уже не будет.

Через час Егоров возле штаба провожал Проходимцева, за ним из штаба дивизии приехал лично сам комдив. В багажник положили ящик с подарками. Когда полковник уже сидел в машине, комдив взял Егорова под руку и отвел в сторону.

— Ну, Жора, не ожидал я от тебя такой прыти. Вокруг все воспаряли духом. Понимаешь, управлению дивизии — «хорошо», полку — «отлично». Я лично доложил командующему округом. Доволен как слон, сказал, выдвигать тебя будем, так что готовься.


Глава 10


Весть об успешной сдаче проверки дивизией генерала Самохина долетела до Москвы со скоростью молнии. В высших кругах говорили, что дивизия якобы получила отличную оценку. Силы, отстаивающие командующего округом, тут же поспешили доложить Министру обороны и представили проект приказа на подпись о назначении командующего округом на вышестоящую должность. В штабе округа, в кабинете проверяющего зазвонил телефон «ВЧ» правительственной связи. Генерал Лопухов поднял трубку:

— С вами будет говорить Министр, ждите, соединяю, — сказала телефонистка.

Некоторое время в трубке была тишина. Потом Лопухов услышал голос телефонистки — «говорите».

— Товарищ Министр, генерал Лопухов.

— Здравствуйте, генерал.

— Здравия желаю, товарищ Министр.

— Скажите, генерал, это правда, что дивизия Самохина получила отличную оценку?

— Управление дивизии — «хорошо», а мотострелковый полк — «отлично», — Лопухов замолчал, ждал реакции Министра.

— Вот видите, — спокойно сказал Министр, — я всегда говорил, что этот округ один из лучших. А как другая дивизия?

Лопухов много проработал в верхних эшелонах и понимал, что мнение, высказанное начальником, есть закон, и ставить под сомнение или переубеждать вещь далеко нецелесообразная. Он тут же сориентировался:

— Немного похуже, но тоже неплохо.

О том, что Мерзлов поставил «двойку» и дивизия была на полном разгроме, он умолчал.

— Вы посмотрите, может люди растерялись, что-то перепроверить надо. Не может же быть так, чтобы в одном округе одна дивизия — «отлично», а другая — слабая. Все же в одинаковых условиях. А командующему передайте, что я им доволен. Приказ о его назначении я сегодня подписал. До свидания.

В трубке щелкнуло. Лопухов понял, что чаша весов качнулась в другую сторону. Он тут же связался с Мерзловым.

— Акт готов? — спросил он.

— Готов, полный неуд.

— Срочно переделывайте на «хорошо». Переписывайте акт, к вечеру мне доложите. Проверка задерживается на сутки, если надо, а то и на неделю. Я только что с Министром говорил, он разрешил перепроверить.

Затем он обзвонил проверяющих в других частях. Один из них уже поставил «двойку» и убыл из части. Лопухов приказал его перехватить и возвратить в часть. Через час ретивого исполнителя вернули. Наконец, отдав все распоряжения своим подчиненным изменить курс проверки, Лопухов заспешил в кабинет командующего округом.

— Владимир Александрович, — начал он ласковым голосом, — проверка закончилась. Одна дивизия «отлично», а вторая «хорошо». Я сейчас переговорил с моими людьми, они уже заканчивают писать акты. И еще хочу Вас поздравить. Звонил Министр, интересовался оценкой. Я ему доложил. Так он передал, что очень доволен вами и, чтобы я поздравил Вас с назначением.

— Спасибо, — ответил командующий, — Вы меня очень поддержали этой проверкой. В лице Вас я обрел еще одного друга. Знайте, если Вам будет трудно, я всегда вас поддержу.

Два генерала пожали друг другу руки.


Глава 11


Проходимцев ехал в машине и дремал — две бессонные ночи давали о себе знать. Все было позади. Осталось самое главное. Появиться перед глазами своего шефа. «Вдруг он не простит, — подумал он. Его жене отдам шубу, ему шапку, оба они жадные, как и моя Зинка, подуется и перестанет, Наташка его быстро уговорит».

Вертолетом он летел до окружного аэродрома. В ушах и голове гудело. За ним прислали «Волгу». В машине, немного отойдя от рева, он обдумывал, что сказать Лопухову. В голову ничего не лезло. «Буду молчать, а там что-нибудь придумаю, — решил он. Конечно, зама не видеть, как своих ушей. Но лучше не получить повышения, чем распрощаться с Москвой».

«Волга» подъехала к штабу округа. Во дворе штаба стоял командующий с генералом Лопуховым. Командующий округом держал Лопухова под ручку. Тот улыбался и что-то рассказывал. У Проходимцева появился внизу неприятный холодок. Сейчас шеф строго глянет на него. Но, что это? Лопухов увидел его и по-приятельски сказал:

— Иди, Ваня, сюда.

Проходимцев представился командующему.

— Иван Иванович оценил на «отлично» Ваш полк, Владимир Александрович.

— Спасибо, молодец, хороший офицер, — сказал командующий.

— Офицер отличный, хочу замом моим сделать, да никак не получается:

— А что мешает?

— Да есть зам, некуда деть. Управление дивизии проверял, Ваня полку «отлично» поставил, а он управлению «пятерки» пожалел. Такой зануда, куда бы его деть…

— Ничего, вот я переберусь в Москву, приму должность, мы вместе подумаем, полковника обязательно сделаем вашим замом.

Потом они жали друг другу руки, продолжая обмениваться любезностями, а под конец расцеловались. До вокзала ехали молча. Первым заговорил Лопухов:

— Ну, Ваня, ты даешь. Откуда в тебе такой нюх? Я и то не понял вначале, что Министр поддерживает командующего. Если бы не ты, влип бы в неприятную историю. Не может такого быть, тебе всё равно кто-то сказал? Наверное, в Москву позванивал, интересовался. Конечно, вы в низах больше друг с другом общаетесь между отделами, знаете больше, чем мы, сидя в своих отдельных кабинетах. За это ты — молодец, нос по ветру держал. Только вот меня иногда в курсе держи, а то так и меня подомнешь. Ха! ха! ха! Шучу, конечно. Ну, ты хоть содрал с них что-нибудь?

— Да так, по мелочи. Вам шапку норковую — красивая, а то ваша старая, Вам не идет — всё-таки генерал.

Дальше ехали молча. Проходимцев дремал все думая, что неплохо получилось, и чего только с испуга не сделаешь. «Шубку я всё-таки отдам Зинке, жена зама должна быть прилично одета, не хуже генеральши, а ей привезут. Генерал только шепнёт Мерзлову, что шуба нужна, тот на следующей проверке из глотки вырвет.


Глава 12


Егоров сидел в кабинете и обдумывал со Щегловым план дальнейших действий: как успокоить Бурцева. Зазвонил телефон. Егоров взял трубку, звонил начальник управления кадров округа.

— Егор Иванович, Вы рассматриваетесь кандидатом на должность командира вашей дивизии.

— А куда уходит генерал Самохин? — спросил Егоров.

— Генерал Самохин идет на должность начальника штаба армии. Кого Вы видите вместо себя?

— Майор Щеглов — начальник штаба, а вместо него комбата Хромова.

— Хорошо, только попрошу Вас об одном. Я включу в приказ на должность командира батальона Скворцова.

— Я не возражаю, но есть командир, старший лейтенант Бурцев. Проверяющий отметил его роту как лучшую в полку.

— Для Бурцева есть должность начальника штаба батальона в другом гарнизоне. Капитана ему, когда получать?

— Через год.

— Оформляйте и досрочно на капитана. Такой вариант устраивает?

— Так точно, — ответил Егоров, — я ему подписал рапорт на учёбу в академию.

— Ну, вот и хорошо, пусть летом и в академию едет — можете его уже отправлять в другую часть. Сегодня приказ будет подписан. А на остальных сегодня отправьте представление.

Закончив разговор, Егоров улыбнулся и посмотрел на Щеглова.

— Вот и проблемы все решились, товарищ командир полка.

— Сплюньте, Егор Иванович. Министр подписывает приказ на командира полка — всё может быть. Надо Бурцева вызвать, пусть готовится к отъезду.

Бурцев осторожно постучал. Егоров его встретил у двери.

— Садись, Вася, будем говорить.

Немного помолчали.

— Ну, как ты, Вася, всё обдумал?

— Я об одном сожалею, что не успел его тогда прикончить.

— Ну, и что бы тебе это дало? Тюрьма или самому пуля в лоб. А у тебя перспективы, Вася. Подписан приказ, ты назначен начальником штаба батальона в другой полк, и капитана ты получишь досрочно.

Бурцев заметно воспарял духом, на его лице появилась улыбка.

— Когда убывать к новому месту службы?

— Завтра и убывай, роту передай Шилову. Как, он роту потянет?

— Я думаю, справится.

Бурцев, попросив разрешения выйти, направился к двери.

— Подожди, — почти у самой двери остановил его Егоров.

— Я тебя очень прошу, не трогай Асю. Найди в себе мужество простить. Если нет, то уйди как истинный мужчина.

Время пролетело быстро. Бурцев сдал роту и получил предписание в другую часть. Полк, куда он ехал, стоял в хорошем месте, в городе. Своим назначением он был очень доволен. Документы на капитана и на учебу в Академию ушли в Москву. В общежитии устроил отвальную. Вечером зашел домой.

— Я пришел за своими вещами, Ася.

— Чемодан собран, в шкафу стоит. Мне Генка сказал, что ты едешь к новому месту службы. Успехов тебе, Вася!

Бурцев посмотрел на Асю, ему стало жаль её. Он подумал, что, в сущности, она решила его судьбу и судьбу многих офицеров. Она ценой своей чести защитила честь его и всех. Получи полк «двойку», был бы полнейший разгром. Но потом он вспомнил голого полковника у себя на диване и ему стало не по себе.

— Прощай, Ася, — он шагнул к двери, и уже выходя, добавил, — с разводом тянуть не будем.

Однако не выдержал и оглянулся. В углу сидела неподвижно вся бледная Ася. По её щекам медленно текли слёзы. Ася, которая, защитила полковника, а может быть, сохранила жизнь и самому Бурцеву взмахом своей женской руки — стала той песчинкой в природе, из-за которой все может поменяться. Эта песчинка перетянула чашу весов, которые уже качнулись в другую сторону, и двинулась вся лестница военной карьеры — все оказались в выигрыше. И только пулеметчик мотострелкового полка рядовая Ася Бурцева оказалась у разбитого корыта.

На Руси издавна так заведено. За ошибки верхов отвечали низы. Все шишки доставались мужику. Но последней в цепи виноватых всегда была баба. На ней-то, горемыке, и отыгрывались.


Конец первой книги