Свет любящего сердца
Грейс Ливингстон-Хилл








Мать и дочь Баррон ведут жизнь закоренелых язычниц. Веселые сборища, ночные клубы, бары и рестораны... Юная красавица Коринна не догадывается, что их веселье оплачено ценой непосильного труда и даже гибелью ее отца, достойного человека, которого бросила ветреная жена. Встреча с родным братом и его друзьями вернула девушке веру, надежду и подарила настоящую любовь...






Грейс Ливингстон-Хилл

Свет любящего сердца





Глава 1


Дан Баррон закинул шляпу на верхнюю полку, поудобнее уселся в кресле пульмановского вагона и утомленно прикрыл глаза. Сегодняшний день являлся кульминацией двух недель тревог, боли и скорби, и дело, по которому он ехал сейчас, не обещало ему ничего приятного.

Он два года назад окончил колледж и должен был сейчас подвизаться в каком-нибудь издательстве, постигая азы профессии. Но не об этом думал он, сидя с закрытыми глазами, пока поезд быстро уносил его от знакомых с детства мест. Дан вспоминал о спокойной обстановке, о доброй заботе, многие годы окружавших его, несмотря на тяжелый труд и ежедневное испытание смирения, терпения, бескорыстия — качеств, которые прививались ему с тех пор, как он был ребенком. Теперь все переменилось. Для молодого человека началась новая глава жизни, и многое осталось позади навсегда. Чаще всего ему вспоминались последние дни жизни отца. Как сблизились они с ним, как жадно наверстывали упущенное за столько лет! И в последний раз они говорили уже не как отец с сыном, а как равные, исполненные духовной общности.

— Сынок, мы с тобой почти никогда не говорили о некоторых обстоятельствах твоей жизни. Я не мог заставить себя говорить об этом. Я лишь надеялся, что когда-нибудь ты меня поймешь. Я пытался возместить, как только мог, то, что ты рос без матери.

— Спасибо тебе, отец!

Дан почувствовал, что его сердце сжалось от горячей любви и жалости, как бывало всякий раз, когда в памяти всплывали эти слова. Он был рад, что сказал это отцу. И на всю жизнь запомнил, как благодарно вспыхнули его глаза. Бедный отец! Как он, должно быть, страдал! А всегда был с ним так терпелив, так ласков, казался таким сильным! Он всегда отлично держался — молодой, компанейский, вечно в делах... А вокруг него на самом деле царила пустота, неопределенность, одиночество, а впереди маячила смерть. Отец не сдавался даже тогда, когда понял, что конец близок и ему осталось всего несколько недель!

Какие-то люди проходили по вагону со стороны вагона-ресторана. Один из пассажиров сел напротив, через проход, а остальные двинулись дальше.

Дан не поднимал глаз. Ему не хотелось разглядывать своих попутчиков.

Но через секунду он услышал радостный возглас, знакомый голос окликнул его. И пассажир, севший напротив, уже стоял перед Даном и приятельски хлопал его по плечу.

— Вот это да! Да это же Дан Баррон! Глазам не верю! Что ты тут делаешь? Господи, как я рад тебя встретить! Вот здорово!

Дан будто очнулся, и глаза его засветились от радости.

— Брюс Карбери, это ты? А я уж думал, ты где-нибудь на полпути в Южную Африку, или Китай, или еще куда-нибудь укатил за тридевять земель. Как ты здесь очутился?

Дан подвинулся, освобождая место приятелю, Брюс радостно плюхнулся рядом, и двух прошедших лет как не бывало.

— Как видишь, я никуда не поехал! Не получилось. Сам не знаю почему, просто как-то все не заладилось — и вот я здесь. А ты куда? Ты скоро выходишь или у нас еще есть время поболтать?

— Времени навалом, — сказал Дан с чуть заметным вздохом. — Ехать еще через весь континент, в Нью-Йорк. Если ты не сойдешь раньше.

— Ну дела! Надо же, какое совпадение! Я еду туда же. Устраиваться на работу. Если мне повезет, скоро сделаюсь богачом, ну, во всяком случае, с голоду не умру. Я завел знакомство с одним довольно влиятельным человеком, который вхож в деловые круги, так что, если я сам не сваляю дурака, думаю, карьера мне обеспечена, разве что ему не понравятся мои рыжие волосы или смелость выражений. А ты, Дан, ты зачем туда направляешься? У тебя там какое-то дело, поручение? Кстати, а не стать ли нам партнерами? Как на это смотришь? Если, допустим, им мои рыжие волосы не понравятся, я скажу, что у меня есть приятель, отличный парень, и волосы у него как утренний солнечный свет. Как тебе? Они платят денежки и делают ставку на тебя. Но мне казалось, у тебя была неплохая работа. Ты ведь кажется, стажировался в каком-то издательстве? У тебя что, там ничего не вышло?

— Да нет, там все в порядке. Я и сейчас у них работаю, и работы, поверь, хватает. Я всего на несколько дней еду и не собираюсь искать там работу.

— Значит, так просто, решил прогуляться? Для моциона? — озадаченно спросил Брюс, недоверчиво глянув на приятеля. — Вид у тебя вроде бы вполне здоровый.

Тень пробежала по лицу Дана. Он отвел помрачневший взгляд, прямые брови озабоченно сдвинулись. Потом он снова поднял глаза на друга, и в них мелькнуло выражение, похожее на мольбу о помощи, будто он страшился передать словами то, что хотел сказать.

— Брюс, я еду встречаться со своей матерью! — выпалил Дан, стараясь говорить так спокойно, словно речь шла о чем-то незначительном.

Собеседник уставился на него в крайнем изумлении.

— С твоей... матерью! — повторил он, удивленно таращась на друга. — Как! А я думал, твоя мать давно умерла! Я думал, она умерла, когда ты был еще совсем маленьким...

Дан посуровел еще больше. Он выглядел очень измученным. Помолчав, он ответил:

— Разве я тебе когда-нибудь такое говорил, Брюс?

Карбери задумался.

Знаешь, приятель, честно говоря, даже не знаю. Может, я сам так решил. Но ты вроде никогда этого и не отрицал. Вернее, ты никогда не рассказывал о своей матери, поэтому я так и подумал. Знаешь, моя мать была уже очень больна, когда я поступил в колледж, я даже не знал, увижу ли ее. И она действительно умерла, когда я был на первом курсе, еще до того, как мы с тобой подружились. Я тебя тогда мало знал. Я тебе ничего про нее не рассказывал, когда вернулся после похорон. Рана была еще слишком свежа. Мне трудно было об этом говорить. Я постарался окунуться снова в студенческую жизнь и забыть обо всем.

— Да, да, помню! — кивнул Дан и сжал губы, вспомнив о своей незаживающей ране.

— Но я все равно не понимаю, старина. Твоя мама что, умерла, и отец женился на другой? Или что?

— Нет, он больше никогда не женился, — сказал Дан. — Дело не в этом.

— Ты имеешь в виду... — поразился Карбери. — Они развелись... или... о! Слушай, Дан, расскажи мне все. Но если не хочешь, не надо. Я больше не стану тебя об этом расспрашивать. Ведь мы же с тобой друзья, что бы ни случилось!

Улыбка осветила лицо Дана, глаза вспыхнули.

— Да, Брюс, я знаю. Я в этом не сомневался. Спасибо тебе! Я всегда знал, что ты настоящий друг. Конечно, я расскажу, хотя рассказывать особенно нечего. Моя мать сбежала, когда я еще был совсем маленьким, бросила нас с отцом, вот и все. С тех пор я ее не видел. Наверное, я этого стеснялся, потому никогда и не говорил.

— Но тебе нечего стыдиться. Это ей должно быть стыдно, а не тебе.

— Но, понимаешь, она ведь мне мать. У других ребят были матери, их не бросали — не важно, как они жили, хорошо или плохо, но они жили вместе! И, честно говоря, за отца мне было очень обидно. Мой прекрасный, замечательный отец! Бросить такого человека! Брюс, он благороден как князь! Я не мог смириться, что его постиг такой позор — моего родного папу! Самого чудесного, самого благородного человека на свете!

— Я его помню. Он приезжал на выпускной вечер. У него глаза и волосы точь-в-точь как у тебя. Я тогда подумал, что он скорее похож на твоего старшего брата, чем на отца.

— Да, точно, — мрачно подтвердил Дан. — Он был мне тем и другим. А мать!.. Она уехала, когда мне было два с половиной года, и я почти ее не помню. Она сбежала сразу после того, как родилась моя сестра, — уехала с ней из роддома. Я никогда не видел родной сестры!

Брюс слушал со все возрастающим удивлением.

— И после всего этого ты едешь встречаться с ней? — изумился он. — Вот бы не подумал, что ты захочешь ее видеть.

— Я и не хочу! — возразил Дан. — Мне она вообще не нужна. Но это воля отца — чтобы я поехал к ней. Он хотел, чтобы я увидел ее хотя бы раз — и сам составил о ней мнение. Он словно хотел убедиться, что не ошибся в ней. Может быть, боялся, что сам виноват в ее поступке. А может, надеялся, что спустя годы она пожалела об этом, но гордость не давала ей признаться.

— Значит, они так и не развелись?

— Развелись, потом, через несколько лет. Отец сам не стал подавать на развод, он был вообще против разводов. Но когда от нее пришел запрос, он не возражал и постарался оформить все как можно быстрее, чтобы не причинять ей неприятностей.

— Она, наверное, вышла второй раз замуж?

— Да, она еще раз была замужем, но недолго. Тот тип сразу исчез, когда выяснилось, что деньги, за которыми он охотился, принадлежат не матери, а моей сестре: отец положил деньги на имя сестры до ее совершеннолетия.

— Но слушай, Дан, тебе, наверное, очень тяжело будет знакомиться, говорить с ними при таких обстоятельствах?

— Да, нелегко. Самое трудное, что выпадало мне в жизни.

— Тогда зачем тебе туда ехать? Надо было как-то объяснить отцу...

— Да он и сам понимал, каково мне к ним ехать, когда просил меня. Но это было его последнее, предсмертное желание, и я не мог отказать.

— Так твой отец что, умер? О, Дан, я не знал! Прости!

— Да, умер, две недели назад. Он долго болел. Видимо, сказались все страдания и переживания.

— Господи! Я тебе сочувствую, поверь. Я понимаю, кем был для тебя твой отец. Он был настоящий джентльмен, каких мало. Я тебе даже завидовал, мне хотелось, чтобы у меня тоже был такой отец, как у тебя. Ты же знаешь — я своего отца не помню. Он умер, когда я был еще младенцем. Но, Дан, я боюсь за тебя. Стоит ли ехать туда сейчас? Это только усугубит твое горе.

— Да, наверное, — согласился Дан с печальной улыбкой. — Но отец завещал мне это сделать, сам он не мог этого сделать, вообще это было невозможно при его жизни, так уж сложились обстоятельства.

Брюс с удивлением посмотрел на него:

— Прости, но, боюсь, я не совсем понимаю, о чем ты говоришь. Должен признаться, я в подобных обстоятельствах послушался бы внутреннего голоса и, наоборот, держался как можно дальше от всего этого.

— О, не могу с тобой не согласиться, — сказал Дан, задумчиво глядя вдаль. — Если бы я слушал свое сердце, я ни за что бы не поехал к ним, даже не подумал. Но, понимаешь, это дело, важность которого измеряется мерилами не нашей земной жизни, а вечности. Отец никак не мог избавиться от того, что лежало у него на совести, как он думал. И он попросил меня помочь ему. Я не мог ему отказать.

— Ты серьезно? — Несмотря на удивленное выражение лица, глаза Брюса блестели от любопытства.

— Да, дело в том, что отец в последние годы пришел к Богу, и я знаю, он укорял себя за то, что не узнал Его раньше. Он чувствовал на себе бремя ответственности за моих мать и сестру. И в то же время, из-за этих сложных обстоятельств, не мог сам поехать к ним и объясниться. Он был бы неверно понят, и это на корню погубило бы его замыслы. Тем более учитывая, что у нее был другой муж. На самом деле я не знаю, что там происходит. Мне предстоит это выяснить. Слухи до нас почти не доходят.

— Но послушай, дружище, разве в таком деле тебе не понадобится дружеская помощь? Я буду рад сделать все, что в моих силах. Я могу все это как-нибудь устроить... ну, через кого-то другого, и тебе не придется самому мучиться. А если выяснится, что обстоятельства не в твою пользу, ты сможешь и вовсе оставить это и избежать еще больших недоразумений.

Дан покачал головой.

— Спасибо, но не могу согласиться, — с благодарностью, но твердо сказал он. — Мне надо ехать самому, ты ведь знаешь, что я буду не один. Бог поможет мне. Если бы не это, я бы вообще не брался за такое. Если бы отец не знал, насколько Бог для меня реален, насколько я ощущаю Его поддержку и направляющую силу, он бы не просил меня. Но теперь это мой долг, и я его выполню. Спасибо тебе от всего сердца. Я обязательно попрошу твоей помощи, если будет трудно.

— Я просто подумал — было бы удобнее, если бы ты заранее знал об обстановке в их доме.

— Но я вовсе не стремлюсь облегчить свою задачу, понимаешь? — Дан посмотрел на друга с недоумевающей усмешкой. — И потом, я не уверен, что моя миссия станет легче, если выяснятся какие-то подробности. Наоборот, тогда я, наверное, струсил бы, развернулся и убежал. Мне и так известно слишком многое, что лишает меня душевного спокойствия.

— Ну хорошо. А теперь скажи мне, Дан, что же ты собираешься сделать? Проповедовать Евангелие непутевой семейке?

— Нет, не проповедовать, — решительно ответил тот. — Скорее исполнить на деле евангельские заповеди. Приеду, посмотрю, и, если Господь захочет, Он откроет мне Свою святую волю. А если нет — я просто уеду домой.

Брюс поморгал, будто не узнавал приятеля.

— Слушай, дружище, это поразительно. Я всегда считал, что ты отличный человек, а теперь еще раз убедился.

— Да ну, перестань. Я, наоборот, обнаружил, какой я трус. Но зато я понял теперь, что и это можно преодолеть ради другого.

— Да, это верно, — подтвердил Брюс с живостью. — А теперь скажи, где ты собираешься жить, когда приедешь на Восточное побережье? В доме матери? Может, мы на какое-то время поселимся вместе?

Дан просиял.

— Это было бы просто отлично! — сказал он. — Нет, я не стану им навязываться, мать не знает, что я приезжаю. Я хотел бы жить отдельно, пусть даже это будет скромная квартирка под чердаком. К тому же ничего роскошнее я себе позволить пока не могу.

— Ну, значит, решено! — радостно объявил Брюс. — Я через знакомых заранее снял квартиру в довольно приличном районе. Конечно, не люкс, но приглашаю к моему шалашу. Разумеется, все расходы несу я. Я буду только рад, если ты согласишься пожить у меня. Ты ведь знаешь — мне везде хорошо, если ты рядом! Четыре года в колледже мы отлично ладили, и я всегда, всю жизнь дорожил твоей дружбой.

— Ого! Что-то ты далеко замахнулся, брат, — аж на всю жизнь!

— Серьезно! — воскликнул Брюс. — Я же не только что это придумал. Я понял это еще в колледже. Помнишь, когда ты отказался от стипендии, чтобы она досталась парню, который столько работал ради этой стипендии. Я часто замечал — ты поступал бескорыстно, и при этом всегда бывал так счастлив, словно тебе вручили первый приз. Я сначала не понимал, почему ты так поступаешь, по потом, когда ты рассказал мне про своего Бога, я все понял. Знаю, знаю, ты станешь отрицать. Потому что не любишь, когда тебя хвалят. Ну, считай, что это любовь, если тебе так спокойнее. Но я знаю, я хорошо понимаю — это не ты сам, это твой Бог живет и действует в тебе. И поверь мне, это очень заметно. И в тот миг, когда я увидел, как сияет твое лицо от радости за другого, я впервые понял, почему Христос захотел стать моим Спасителем.

— Брюс, мне очень приятно это слышать. Лучшей похвалы и придумать невозможно — что ты увидел Его во мне!

— Но ведь это правда! — горячо заверил его друг. — А теперь, старина, позволь мне помочь тебе, чем я только смогу. Тебе предстоит нелегкое время, если ты намерен исполнить волю отца. Помни, что я с тобой, во всем и всегда. Если появится нужда во мне — что угодно, — только скажи. А пока я могу за тебя молиться!

— Отлично, дружище! Я этого не забуду. Я почему-то уверен, что мы не случайно оказались с тобой в одном поезде.

Они помолчали немного, глядя на поля за окном, озаренные уходящим солнцем. Потом Брюс заговорил снова:

— Дан, а что будет с твоей работой? Ты ведь был на хорошем счету?

— Да, — откликнулся тот, — и мне нравится моя работа. Пока не ясно, как все сложится. Я объяснил, что у меня есть неотложное поручение отца и я не знаю, сколько это займет времени. Меня отпустили и просили дать знать, если я задержусь надолго. Вообще они молодцы — согласились, чтобы я оставался там сколько понадобится, и даже дали рекомендательные письма к коллегам в Нью-Йорке. Так что, если придется задержаться, я смогу найти временную работу.

— Очень разумно. А как твоя девушка? Марджери, кажется? Вы еще встречаетесь?

— Нет, мы... нет, — пробормотал Дан.

— О, старина, тысяча извинений! — вздохнул Брюс. — А я-то думал, дело шло к свадьбе.

— Да? — переспросил Дан. — Одно время мне и самому так казалось. А потом начались каникулы, потом отец заболел. Я, естественно, стал почти все время проводить с ним. А она поехала в путешествие, на несколько месяцев, и написала мне, что выходит замуж за парня, которого знала раньше, до меня, и они обручились. Вот такая история!

— Ну, это был не самый тяжкий удар судьбы? Честно говоря, Дан, мне казалось, что она тебе не очень подходит.

— Я тоже думаю, что все к лучшему. Мы во многом с ней не сходились во взглядах. И отец к ней не очень благоволил. В ней была некоторая черствость, даже жесткость. Но она могла еще измениться.

— О нет, такие обычно не меняются! И не надейся! Пока сами не переживут такие же удары судьбы! — воскликнул Брюс с убежденностью, за которой явно стоял личный опыт.

— Похоже, ты знаешь, о чем говоришь! — усмехнулся Дан. — В общем, так все сложилось, и я не сетую на судьбу. А теперь хватит обо мне, давай поговорим о тебе. Ты сам-то нашел свою девушку?

— Да все времени не было. Я не встретил даже такую, чтобы на свидание пригласить. К тому же я ведь не такой красавец, как ты, девушки за мной толпами не бегают.

— И давно ты стал скромником?

— Не знаю, не знаю, — отмахнулся Брюс. — Тебя как-то сразу издалека видно.

— Думаешь, мне это нравится? Терпеть этого не могу! Неприятно выделяться и служить предметом для пересудов. Но если честно, Брюс, я не встречал симпатичнее парня, чем ты, и пора тебе уже расставаться со своими комплексами. И я не хочу, чтобы ты увлекся какой-нибудь вертихвосткой. Для этого ты слишком хорош.

— Ну, если хочешь знать, подобным девчонкам ничего не светит. Мне сперва надо отложить пару сотен, чтобы всерьез начать подумывать о женитьбе. Но когда это время настанет, — если такое вообще случится, — вот тогда придется приложить немало усилий, чтобы найти ту, которая меня устроит. Нынешние девчонки ничего не хотят делать, только пьют да курят и кокетничают со всеми напропалую. Мне не нужна жена, которая ждет от жизни одних удовольствий. Лучше уж состариться в одиночестве.

— Вот именно! — серьезно кивнул Дан. — Я слышал, что бывают девушки с серьезными взглядами на жизнь, с женским инстинктом, но пока мне тоже такие не попадались. Признаться, даже среди женщин постарше я не встречал таких, на ком хотел бы жениться, будь я в их возрасте. Мне совсем не нравится, как они одеваются, как ведут себя. Мне трудно представить, что они могут быть матерями или бабушками маленьких детей. У них на уме только бридж, сигареты, коктейли, вечеринки. Правда, я пока мало кого знаю, да и тех не очень близко. Да, боюсь, женитьба — большая лотерея. Мне хотелось бы узнать девушку получше, прежде чем идти на такой серьезный шаг.

— Знаешь, такие вещи нельзя запланировать, — сухо заметил Брюс. — Если я что-то понимаю — влюбишься, и сам не заметишь как. Так что лучшее средство не упасть в яму — обойти ее. Поэтому я с большим подозрением отношусь к любым заигрываниям. Хотя у нас в колледже были очень славные девушки. Взять, к примеру, Харриет Хенби. Такая интеллектуалка!

— Да ну, она одевалась как старая дева! — поморщился Дан.

— Ну и что, может, у нее не было денег, чтобы одеваться, как остальные. Зато она умная!

— Но ведь можно же умываться хоть изредка, мыть руки и ногти чистить, пусть даже у тебя нет денег. Можно волосы причесывать, чтобы они не свисали на лицо как солома, и потом, одежду тоже хотя бы иногда нужно гладить. Она вечно ходила в одном свитере, он висел на ней хуже тряпки.

— Ну да, допустим. А вот, скажем, Элисон Брюэр. Интересно, что с ней стало?

— Замуж вышла. За того парня, помнишь, Хэрриотта. Такой надутый задавака, вел себя, будто он миллионер и ему принадлежит весь колледж вместе со студентами. Вот таких всегда выбирают симпатичные девушки. Ни грамма здравого смысла.

— Хм! Да, ты прав. А Каролина Остермур? Тоже не лучше. Вышла замуж за Крейтона, представляешь? Он же пьет как сапожник.

— Да, странная штука жизнь. Нет, пока я даже думать об этом не хочу. А что, интересно, стало с Оливией Виллинг?

Так они проговорили далеко за полночь, но наконец опомнились, что впереди еще весь завтрашний день и следующая ночь, прежде чем они прибудут в Нью-Йорк. И легли спать, каждый благодаря Бога, что встретили друг друга. Все было как в прежние, студенческие времена, когда их кровати стояли рядом в общежитии.

Все четыре года колледжа они были неразлучными друзьями: оба состояли членами одного клуба, оба отлично играли в футбол, оба усердно и хорошо учились. У них, что редко бывает, поразительно совпадали вкусы и взгляды. Оба тяжело переживали, когда пришлось расставаться по окончании колледжа.

Засыпая, Дан чувствовал себя несколько утешенным в своем одиноком путешествии. Раз Брюс рядом, хотя бы несколько ближайших дней жизни будут не такими тяжелыми — пусть даже впереди уготовано больше трудностей, чем он догадывается.

Весь следующий день они увлеченно перебирали воспоминания юности. Сначала в подробностях обсудили события последних двух лет, потом поделились глубокими убеждениями по поводу собственных принципов и целей. Застенчиво, сдержанно поведали друг другу о своем возрастании в делах духовных, но об этом говорили уже свободнее, чем бывало раньше. Каждый был исполнен благодарности к другому, что он именно такой, какой есть.

К вечеру они сидели рядышком, притихшие и задумчивые, любуясь небом, озаренным розово-золотистым закатом, который быстро превращался в глубокий пурпур, а он сменялся фиолетовой тьмой, пронизанной кое-где последними золотыми лучами уходящего солнца.

Наконец Брюс заговорил:

— Да, день был необыкновенный, я его никогда не забуду. Первый день, когда мы совершенно свободны от дел и можем полностью посвятить время друг другу. Надеюсь, в будущем у нас еще много таких прекрасных моментов, пусть даже в суете занятой и беспокойной жизни. Но вот этот день у нас с тобой останется в памяти навсегда.

— О да! — в восторге подхватил Дан, но в его голосе звучала грусть. — Это было здорово! Теперь мы знаем, что не одиноки, что мы есть друг у друга, даже если судьба разведет нас и между нами будут тысячи миль. Ты даже не представляешь, как для меня это важно, особенно сейчас! Мне было так одиноко, Брюс! Смертельно одиноко. Мне даже некому было рассказать, что значил для меня отец эти последние два года. Он был необыкновенный, удивительный человек! У меня нет ощущения, что он умер. Он просто ушел дальше! Так жалко, что ты не был с ним близко знаком.

— Мне тоже! — искренне отозвался друг. — Но, знаешь, в каком-то смысле я знал его лучше, чем ты думаешь. Я видел его в тебе. В какой-то момент я начал понимать, что ты отличаешься от остальных ребят, и, когда я начал в тебя всматриваться, стало понятно, что этим ты обязан своему отцу — своему удивительному отцу. Я обнаружил, что к любому ты подходишь с точки зрения того, как поступил бы твой отец в подобной ситуации. А когда он к тебе приезжал, я смотрел на него и мне очень хотелось, чтобы мой отец был жив и походил на него. В общем, я рад, что был знаком с твоим отцом. Он оставил след и в моей душе, к счастью.

Взгляд, исполненный глубокой нежности и понимания, которым обменялись эти двое взрослых людей, сказал все. Они помолчали. Через некоторое время Брюс заговорил уже другим тоном:

— Да, вот что, Дан, насчет завтра. Я так и не знаю, какие у тебя планы. Мы прибываем в Нью-Йорк в восемь утра. Позавтракаем мы, конечно, в поезде, а потом, я думаю, надо взять такси и поехать ко мне на квартиру. Понимаешь, у меня на десять утра назначена встреча, поэтому на обустройство времени нет. Ты оставишь у меня вещи и сможешь приходить и уходить, когда тебе надо. Сам я, наверное, вернусь не раньше пяти. К тому времени ты, наверное, уже определишься с планами, да и я тоже. А если мы оба решим остаться, можно будет подыскать жилье более подходящее. Эту квартиру я ведь снял не глядя — просто написал приятелю и попросил найти для меня комнату. Пока и это неплохо, а там посмотрим. Ну что, тебя устраивает или есть другие предложения?

— Устраивает, еще как, — тепло улыбнулся Дан. — Только не надейся, что я буду жить за твой счет!

На следующее утро, как и было решено, оставив вещи в небольшой квартире в центре города, они, отправились по своим делам. Брюс пошел на собеседование, а Дан снова остался наедине со своей трудной задачей: передать матери и сестре, которых никогда не видел, известие от мужа и отца, уже покинувшего этот мир!




Глава 2


Коринна, в ярко расшитой атласной пижаме самой экзотической расцветки, лежала на модной кушетке, обитой белым бархатом, в полуосвещенной гостиной богатой квартиры, где они жили с матерью, и листала глянцевый журнал о Голливуде.

Ее полное имя было Коринна Корали. Когда ее мать через несколько лет после развода с Джеррольдом Барроном вышла замуж за Динсмора Колетта, Коринна, тогда еще маленькая, взяла фамилию отчима и подписывалась Коринна Колетт. Когда отчим еще через несколько лет ушел от них, она хотела вычеркнуть его имя из своей жизни и вернуть себе фамилию отца. Она так бы и сделала, если бы мать яростно не восстала против. Так что она осталась Коринной Колетт.

Гостиная была обставлена по последнему слову моды, но лишена всякого уюта. Здесь не чувствовалось атмосферы дома. Занавеси на окнах были из черного бархата, повсюду красовались статуэтки фавнов, сатиров, черных чертиков и драконов. По верху стены лесенкой шли книжные полки, на одной из них стоял языческий божок с очень злобным видом, не обещавшим ничего хорошего его почитателям. Комната была не просто просторной, она казалась пустынной. Пустую стену напротив книжных полок украшала единственная картина в импрессионистском стиле. Хаотичная мешанина злых мазков, заключенных в рамку. Возле стен были расставлены столики для коктейлей, на которых яркими пятнами выделялись ровные треугольники серебристого и ярко-красного цвета — модернистские пепельницы.

Собственно, здесь не было ничего приятного и красивого, если не считать девушку. Она была очень мила — с хорошей фигуркой, благородными чертами лица. Но они до странности не сочетались с его выражением. Казалось, поговорка, что душа видна в глазах человека, не применима к этой девушке, в больших красивых глазах которой не было ничего, кроме самовлюбленной надменности. Циничная усмешка на изящных губах, вызывающе ярко накрашенных, сразу перечеркивала то приятное впечатление, которое производило это милое лицо. Длинные загнутые ресницы слипались от густо наложенной туши, прямые брови были выщипаны в узкую выгнутую линию, так что ее можно было принять за дочь одного из сатиров, украшавших комнату, словно она тоже была частью обстановки.

Причудливые новомодные часы пробили четыре раза, Коринна захлопнула журнал и капризно отшвырнула его в сторону. Он угодил в маленького черного фавна с оранжевым брюшком, который упал на пол, на коврик перед камином, где тускло мерцали на углях малиновые огоньки — единственное, что привносило в комнату атмосферу домашнего очага. Голова божка отбилась и откатилась в угол, но девушка только равнодушно посмотрела на поверженного кумира. Видимо, фигурка не была ее любимой безделушкой.

Где-то в глубине квартиры прозвенел звонок, напоминая звук флейты. Девушка резко выпрямилась и, быстро кинув взгляд на часы, удивилась. Одиннадцать! Кто это может быть в такое время? Ах, как скучно! Почему Лиза никогда сразу не платит за купленные вещи? Ей смертельно надоело, что к ним постоянно приходят из магазинов и клянчат деньги. Они такие навязчивые и никакого права не имеют тревожить их так рано. Что ж, этому наглецу придется отправиться восвояси, вот и все. Лиза еще не вставала, и она не намерена ее будить. Если что, пусть Белла сама ее будит. Она и пальцем не пошевелит.

Вошла служанка, держа в руках визитную карточку.

— Мисс Коринна, пришел джентльмен, к вашей маме. Что мне делать?

— Джентльмен! В такой час? Он сказал, что ему назначено?

— Нет, мисс Коринна.

— А, ну так, значит, это из магазина, за деньгами.

— Нет, мисс Коринна, не похоже. Он настоящий джентльмен. Правда, я его раньше у вас не видела. Он передал свою карточку.

Служанка протянула ей визитку, Коринна недовольно вскочила с дивана и схватила ее. Она была гибкая, изящного сложения, которое не мог скрыть даже дорогой бесформенный балахон, бывший на ней. Луч утреннего солнца упал на ее золотистые волосы, воспламенив их крутые завитки до красно-рыжих, подчеркивая их пышность и яркость, осветил нежную кожу щек. Девушка сейчас могла бы показаться даже прелестной, если б не злобная скука на ее лице. Она стояла, в изумлении рассматривая визитку.

Баррон! Неужели это!.. Нет, не может быть! Он бы не посмел! Лиза все устроила, чтобы он никогда не посмел явиться сюда! Наверное, просто однофамилец. Странно, до сих пор им никогда не встречались однофамильцы.

Но стоп! Ведь отца звали не так! Он Джеррольд Баррон. А это какой-то Дан... Это же имя ее брата! Как странно, она почему-то всегда думала о нем как о ребенке! Хотя к этому времени он уже, конечно, вырос, стал взрослым мужчиной. Джентльменом, как сразу определила служанка.

С неожиданным чувством возмущения и обиды она вскинула голову и распорядилась:

— Приведите его сюда.

Когда Дан шагнул в комнату, солнце вошло в зенит и в полную силу освещало девушку, стоявшую в своей надменной красоте, холодно и презрительно взирая на брата, которого не видела ни разу в жизни.

Дан замер у двери, глядя на нее во все глаза. Он был поражен ее красотой и внешним сходством с отцом — это оказалось для него неожиданностью.

Служанка замешкалась на пороге, бросая удивленный взгляд то на одну, то на другого и дивясь их сходству.

Коринна заносчиво вздернула подбородок и посмотрела на Дана, словно от того можно было ждать любой угрозы. Так они стояли, глядя друг на друга и онемев от удивления. Наконец девушка заговорила.

— Вы хотели видеть Лизу? — высокомерно спросила она. — Она еще не вставала. И я не собираюсь ее будить.

— О нет, конечно, не надо, — очнулся Дан, вспомнив о вежливости. — Прошу меня извинить!

Девушка свысока оглядела его:

— В любом случае — кто вы такой и что вам здесь надо?

Дан обезоруживающе улыбнулся ей.

— Я бы тоже мог спросить, кто вы. Впрочем, — добавил он с доброй усмешкой, — ваши волосы и глаза и так мне все объяснили. Вы — дочь своего отца и... моего тоже!

Коринна вскрикнула и часто-часто заморгала ресницами, будто не могла вынести доброго и радостного выражения, появившегося на лице у молодого человека при этих словах, но тут же взяла себя в руки, скрывая чувство, нараставшее у нее в груди.

— Зачем вы приехали? — нагло спросила она. — Что вам нужно от моей матери?

— Мне нужно ей кое-что сказать. Она ведь и моя мать.

Девушка снова издала невнятный звук.

— Сказать? И что же?

— Ну, я скажу это лично ей. — Лицо Дана вдруг омрачилось и стало очень серьезным. Он сразу сделался старше.

Девушка жадно вглядывалась в него, изнемогая от любопытства.

— А что, если я не позволю вам ее увидеть? Она не выйдет к вам, пока не узнает, для чего вы приехали. Я вообще сомневаюсь, что она захочет вас видеть, когда услышит, кто вы такой. Что дает вам право рассчитывать на ее внимание?

— Я приехал сказать ей то, — сурово промолвил Дан, — что просил передать отец. И ваш отец, кстати сказать! Это очень важно!

— Откуда мне знать?

— Вы ведь и сами это прекрасно понимаете. — Дан строго посмотрел в ее огромные серые глаза, и действию этого прямого взгляда она не могла сопротивляться.

— Насколько мне известно, было специально обговорено, что он никогда, никогда в жизни не будет пытаться связаться с матерью.

— Верно, но смерть освободила его от этого обещания. Мой отец умер. Это была его последняя, предсмертная просьба — он просил меня приехать к вам и поговорить с ней. Теперь вы понимаете, почему должны сказать ей, что я здесь?

За спиной у Дана вдруг бесшумно поднялась толстая портьера и кто-то вошел. В комнате сразу воцарилась звенящая тишина. Потом послышался голос — резкий, наглый, грубый, широко открытые глаза девушки были устремлены за плечо Дана.

— Что здесь происходит, Коринна? — От звука этого голоса Дан вздрогнул. — Кто этот нахал и почему ты позволяешь себе обсуждать меня с ним?

Дан обернулся и оказался лицом к лицу с обладательницей голоса.

Перед ним стояла невысокая, хрупкого сложения женщина с яркой, броской внешностью, передавшейся и дочери. Но в матери все казалось ложным и неискренним, а девушка была более непосредственной. Дан понял это с первого взгляда, и все, что копилось у него в душе долгие годы, неудержимо хлынуло наружу. Неужели это его мать? Как мог отец, необыкновенный человек, полюбить такую женщину?

О да, она была красавица! Никто не стал бы это отрицать. Но красота ее была лишена души и подобна раскрашенной картинке, за которой ничего не стоит. И его отец, насколько мог судить Дан, должен был распознать это сразу же. Впрочем, он вспомнил, что отец был очень молод, он встретил эту женщину в девятнадцать. Он сразу влюбился и завоевал сердце своей безжалостной возлюбленной. Только с годами, после многих скорбей и разочарований, он приобрел ту проницательность и знание людей, которые могли бы в свое время спасти его от жестокой ошибки.

И внезапно все в мгновенном озарении открылось перед Даном — и подлинная натура матери, и роковая ошибка отца, и оправдание этой ошибки, за которую он расплатился всей жизнью, — так, словно Дан всегда это знал, но только сейчас понял с отчетливой ясностью. Это был ответ на вопросы, мучившие его с детства. Почему Господь попустил такому прекрасному человеку совершить столь ужасную ошибку? Но это было все равно, что спросить: «А почему Господь позволил Адаму и Еве съесть запретный плод?» И только сейчас он получил ответ: Господь таким образом воспитал в отце мудрость, душевную тонкость и нежность. Это был ответ на вопрос: «Зачем нужна боль?» В его голове, как луч солнца, вспыхнула строчка из старинного гимна, который так любил петь отец:
		И боль, и тяготы, и горе — дар судьбы, 



		Смывающий с души, как ливень — с крыши 



		Пыль...








Господь намеренно провел душу отца через испытание болью и разочарованием, чтобы сделать ее такой чистой и чуткой! Дан в один миг осознал это. И когда заговорил, в голосе его звучала нежность, но исходила она словно не от него, а от его отца:

— Я — Дан Баррон! А вы... моя мать? Да?

На нежном девичьем лице Лизы почти не было морщин. Только глаза выдавали ее истинный возраста: безжалостные, циничные, беспокойно блестевшие. Аккуратно подведенные губы сжались в тонкую прямую линию. Улыбки на них не было, ни намека на радость при виде сына не появилось на этом красивом, похожем на цветок лице. Это было лицо чужого человека.

— Ах вот оно что! — сказала Лиза, внимательно оглядывая юношу. — Я приняла бы вас за Джеррольда Баррона, если бы вы не представились. О чем вы говорили с моей дочерью? И вообще, какое право имели появляться здесь?

Дан спокойно, с хмурым и сосредоточенным видом, смотрел на нее, отмечая одновременно внешнюю привлекательность и внутреннюю неприглядность. Голосом, исполненным уверенности и торжественности, он ответил:

— Это право дала мне смерть!

И Лиза замерла, уставив на него испуганный взгляд.

— Он умер? — с ужасом спросила она. — Вы хотите сказать, Джеррольд Баррон умер?

Дан молча кивнул и вежливо ждал, что будет дальше. Она посмотрела на него. Если сын был сейчас так похож на отца — та же вежливая, полная достоинства манера поведения, сдержанное, умное лицо, проницательный взгляд, зачесанные назад волнистые волосы — все это перенесло Лизу в те дни, когда Джеррольд Баррон ухаживал за ней. Тогда она, по натуре поверхностная, была очарована его сильным, благородным характером, пока не увлеклась другим, не таким благородным, но дьявольски соблазнительным мужчиной.

— Вы на него очень похожи, — произнесла она неожиданно нежно, и в глазах ее промелькнула тоска по прошлому.

— О, вы не могли бы оказать мне большей чести, — ответил Дан несколько напыщенно.

— Он был очень славный! — продолжала Лиза с ноткой грустной ласки в голосе, которая когда-то, наверное, заставила обмануться Джеррольда, что и привело его к роковой ошибке.

— Он был прекрасный человек! — заявил сын в ответ.

— Да, — задумчиво проговорила Лиза. — Наверное. А вот я была недостойна его, вот в чем дело! Видимо, отсюда и все проблемы, — как будто даже с сожалением закончила она.

Коринна молча, глядя во все глаза, наблюдала за ними, — она видела мать совсем другой, такой, какой никогда ее прежде не знала. Ей были известны все любовники матери, известно, как она к ним относится, однако никогда еще не доводилось дочери видеть на ее лице такое выражение почтения и искреннего уважения — совсем не похожее на обычную для нее насмешливость или соблазнительное кокетство. Коринна наблюдала за матерью не отрывая взгляда, и на лице девушки появилась глубокая задумчивость. Значит, Лиза может быть и совсем не такой, какой она привыкла ее видеть?

Голос Дана нарушил торжественное молчание:

— Тогда почему вы вышли за него замуж?

Лиза посмотрела на своего сына, словно ее призвали к ответу перед судом. Зрачки ее расширились — неужели от страха? — с губ сорвался легкий, беззаботный смех, будто она хотела укрыться за этой напускной беззаботностью.

— Именно потому, что он был таким замечательным, а мне тогда хотелось все попробовать! — ответила она красивым переливчатым сопрано.

Дан на минуту замер, опустив глаза, озадаченный этим признанием. Затем поднял на мать ясный взгляд и, глядя на нее в упор, спросил голосом, полным отчаянной скорби:

— Но тогда... почему вы... бросили нас?

Женщина отвела взгляд, казалось, она была слегка пристыжена, но когда снова посмотрела на Дана, от ее секундного замешательства не осталось и следа, она опять заговорила тем же резким и злым тоном:

— Потому, что я по натуре бабочка. Такой уж я родилась! Я никогда не могла терпеть семейных обязанностей! — и горделиво вздернула подбородок, словно даже гордилась этим. — Я не виновата! — Последние слова прозвучали почти весело, в ее глазах заиграли веселые искорки.

— А вы простили бы свою мать, если бы она поступила с вами так, как вы поступили со своим сыном и... и со своей дочерью?

— А при чем тут моя дочь? Что я ей сделала? — резко возразила Лиза. — Я ведь, как вы знаете, взяла ее с собой. Что еще от меня нужно?

— Неужели вы считаете, что это для нее было лучше? — серьезно спросил Дан. — Лишить ее отца, да еще такого, которого вы сами только что признали замечательным, чтобы привить ей тот же образ жизни, какой вели сами — как вы выразились — бабочки?

— Ах, вот вы о чем! — беспечно откликнулась Лиза. — А почему бы ей не стать такой же бабочкой, если она хочет? У Джеррольда остался ты, и совершенно очевидно, что он воспитал тебя по своему подобию. Я считаю, что Коринна была со мной вполне счастлива. Спросите ее, испытывала ли она в чем-нибудь нужду.

Лиза стояла, меряя его насмешливым взглядом, улыбка кривила ее накрашенные губы. Лицо женщины казалось маской наигранной веселости, под которой скрывалось подлинное горе.

Дан кинул взгляд на сестру, совсем ему незнакомую.

Та стояла в нише окна и смотрела на мать с нескрываемой враждебностью. Услышав вопрос Дана, она быстро опустила глаза.

— Ах! — сказала Коринна. — О, я не знаю. Я не очень люблю бабочек. Я ведь никогда не знала своего... отца!

И тут голос ее сорвался и перешел в тихие всхлипывания. Девушка опустилась на низкую атласную кушетку, расшитую драконами, и закрыла лицо руками; слезы катились сквозь пальцы и крупными каплями падали на паркет.

Лиза закричала на нее, не сдерживаясь:

— О, ради всего святого! Еще слез мне тут не хватало! Вон с моих глаз! Ты же знаешь, Коринна, я никогда не разрешала тебе плакать, да еще по такому поводу! Рыдать о том, чего ты даже не знала! Какая глупость! Отправляйся немедленно к себе!

Девушка не двинулась с места. Мать повернулась к Дану:

— Вот видите, что вы натворили! Что, Джеррольд специально прислал вас сюда, чтобы не дать мне спокойно жить? Что он просил мне передать? Скажете вы, наконец, или нет? Я не хочу больше тратить на вас время.

Дан снова перевел взгляд на Лизу.

— Все, что отец хотел вам сказать, содержится вот в этом письме, — тихо произнес он, доставая из кармана конверт. — Я не хотел причинять вам неприятности. Хотя вы сами, похоже, никогда не задумывались, сколько горя принесли мне и отцу. Все эти годы я никак не мог совместить в своей душе идеал женщины, матери и жены с образом той, которая могла оставить такого человека, как мой отец, да еще с маленьким ребенком. Мне трудно было поверить, что вы сделали это по доброй воле, а не в силу обстоятельств, но теперь я вижу, что это было именно так. Вот ваше письмо!

Он протянул ей конверт, Лиза схватила его. И на ее лице мелькнуло странное выражение, а в глазах вспыхнул злой огонек.

— Достаточно я уже наслушалась ваших упреков! — резко бросила она и быстро вышла из комнаты.

Дан стоял, глядя на дверь, за которой она исчезла, словно ожидая, что Лиза вернется. А у окна все еще рыдала Коринна.

В комнате было совсем тихо, слышались только тихие судорожные всхлипывания. Через некоторое время Дан наконец очнулся и заметил, что она плачет. У него было ощущение, что он находится в чужой, незнакомой стране и не может привыкнуть к чуждым звукам и окружению.

Девушка сидела опустив голову и закрыв лицо руками — воплощение горя и отчаяния, — что никак не сочеталось с ее вызывающим нарядом. Ей сейчас подошло бы одеяние уличного беспризорника. Она казалась маленькой и трогательной, с яркими, спутанными волосами, на которые падал луч света из окна, — и сердце Дана вдруг переполнилось жалостью к ней. Сестра! Родная сестра! Такая расстроенная!

— Почему вы плачете? — спросил он одновременно с удивлением и заботой.

Она подняла на него залитое слезами лицо. Тушь растеклась, помада была смазана. Он смотрел на нее, ошеломленный, потом поспешно отвел взгляд, словно видеть ее такой было выше его сил.

Коринна заговорила тоненьким, жалобным голосом, в бессильной злости сжав кулачки.

— Все это ужасно! — Она передернула плечиками. — Чья-то мать! Чей-то отец! Ты приехал, и мы совсем не знаем друг друга. Меня все это бесит. У меня никогда не было отца! А мне он был так нужен! — Она снова спрятала лицо в ладони.

Дан подошел и встал рядом, положил руку на голову сестры и погладил ее по волосам.

— Сестра, прости, что я тебя расстроил.

Узкие плечики, содрогающиеся от злых рыданий, постепенно перестали вздрагивать, девушка подняла голову и с любопытством посмотрела на Дана, а потом вдруг спросила обиженно, как маленькая девочка:

— А тебе-то какое дело?

Лицо Дана озарилось бесконечной нежностью, и он вдруг заулыбался.

— Сам не знаю, — признался он. — Но мне есть до тебя дело. Может, потому, что ты моя сестра. А может, ради отца, которому было не все равно.

В глазах девушки зажглось жадное любопытство.

— Правда? Ему было не все равно? Он думал о нас? Ведь я не виновата, что не знала его. А почему ему было не все равно, как ты думаешь?

— О, я знаю отца. Мне так хочется рассказать тебе о нем. Только... здесь мы не сможем поговорить! — Он окинул взглядом неуютную комнату, потом посмотрел на Коринну. — Мне нужно рассказать тебе об отце. Иди умойся и переоденься, а то у тебя какой-то дикий вид! Надень что-нибудь скромное, и пойдем погуляем в парке, например, и я тебе расскажу, какой у нас был отец!

Никто никогда не говорил Коринне, что у нее дикий вид. Она задохнулась от возмущения, гнев боролся в ней с желанием узнать, что брат хотел рассказать ей. Девушка медленно поднялась, кулачками вытирая слезы, подошла к зеркалу и минуту пристально смотрела на себя. Потом со слегка смущенной улыбкой повернулась к Дану.

— Правда, вид у меня ужасный, — призналась девушка, взяла пачку сигарет с ближайшего столика и протянула Дану. — Бери, — сказала она, стараясь говорить смело. — Мне всегда становится легче, когда я покурю.

Дан отрицательно покачал головой:

— Спасибо, я не курю!

Она недоверчиво уставилась на него:

— Не куришь? — и, быстро повернувшись, вышла.

В смущении юноша остался стоять у окна и глядеть на улицу, размышляя о том, вернется Коринна или нет. Она ведь ничего не сказала. Сколько ее ждать? Может, сейчас придет мать и выпроводит его? Или лучше самому уйти, не дожидаясь неприятностей?

Нет, он не может так поступить. Он обещал сестре, что они пойдут гулять. Надо подождать еще...

Он бы удивился, если бы знал, как спешила Коринна. Она, которая не привыкла ничего делать сама, даже не позвала служанку и, запершись, приводила себя в порядок. Ее служанка тоже, наверное, удивилась бы, увидев, как быстро и ловко Коринна смывает косметику. Наконец она была готова. Наверное, ее странный братец решит теперь, что она по-дурацки выглядит без косметики!

Девушка выбрала узкий городской костюм, самый простой из всего, что у нее было, — ярко-синий, с такого же цвета шляпкой и белым шарфом. Самой себе она сейчас казалась чуть ли не монахиней — до того скромный у нее был вид.

Кинув напоследок хмурый взгляд на отражение в зеркале, она медленно направилась в гостиную.




Глава 3


Брюс Карбери тем временем направлялся на собеседование, от которого во многом зависело его будущее. Он тревожился, что будет волноваться, лихорадочно обдумывать, что и как сказать августейшей особе, которая согласилась принять его и рассмотреть его кандидатуру на вакантное место в возглавляемом ею очень крупном концерне. Но пока он шагал по улице на встречу, мысли его, как ни странно, были далеко. Брюс думал об испытаниях, что предстоят Дану Баррону.

Бедный Дан! Такой отличный парень, подумать только — какое горе он пережил!

А его отец — благородный человек во всех отношениях, — и его жизнь была омрачена! Брюс считал, что это довольно сурово — давать сыну неслыханное поручение — ехать к матери после стольких лет разлуки и при таких обстоятельствах! Нелегкое испытание!

Может быть, он чего-то не понимал, но, судя по рассказу Дана, не мог взять в толк, в чем же состоит его сыновний долг перед женщиной, бросившей его еще в младенчестве.

Да еще эта сестра! Брюс считал, что Дану следовало бы держаться подальше от обеих и постараться вовсе забыть об их существовании. Что хорошего может из этого получиться? Может, отец дал сыну такое задание, чтобы как-то оправдать себя в его глазах?

В общем, тут крылась какая-то загадка. Но Брюс решил, что сегодня же вечером попытается добраться до истины. Он не знал, собирался ли Дан ехать к ним уже сегодня. Может, для начала он наведет справки, разузнает, где они живут. Тогда вечером, если Дан согласится все рассказать, Брюс постарается отговорить его от этой затеи. Ну какой смысл с ними знакомиться, если они окажутся бездушными эгоистками, похоже, все так и есть! Дан и его сестра с современными взглядами! Да она может его только опозорить! Нет, Дану лучше вообще с ними не связываться.

Конечно, будет нелегко убедить Дана, ведь он так чтит и уважает покойного отца, что готов исполнить любую его просьбу. Но можно попробовать сказать, например, так: его отец теперь, когда он на Небесах, не стал бы обременять сына подобным поручением. Наверное, это было просто проявление слабости старого, больного человека, предсмертное желание исстрадавшегося сердца.

Так что, подходя к офису, Брюс Карбери уже не сомневался в том, что Небеса послали его оберегать Дана и спасти друга от крайне сомнительного, общества его семейства.

Открывая тяжелую бронзовую дверь здания, с которым он связывал столько надежд, Брюс вдруг подумал о сестре Дана. Она должна быть моложе его и, разумеется, отчаянная современная девчонка — модница из модниц. Стыд и позор для такого человека, как Дан. Нет, нет, тысячу раз нет! Еще не поздно все поправить! У этой сестрицы наверняка все повадки светских львиц. Она курит, пьет, танцует до утра в ночных клубах. Да она всю кровь выпьет из такой наивной возвышенной натуры, как Дан! Нет, он выручит Дана из всех бед и несчастий, которые сулит ему знакомство с родственниками. Дан так светел и чист, и нельзя допустить, чтобы он испортил себе жизнь. Если понадобится, Брюс сам пойдет туда вместе с ним и придумает, как защитить его от дурного влияния. Даже если потребуется рисковать потерей места — он должен помочь другу.

Поднимаясь в лифте на пятнадцатый этаж, Брюс размышлял, как лучше всего убедить Дана нанести короткий визит семейству и немедленно возвращаться назад, на запад, к его работе — он выполнит свой долг, и этого вполне достаточно. Дан его самый любимый и близкий друг. И он ему поможет.

Тут кабина остановилась, и Брюсу стало уже не до Дана — пора было заняться собственными делами.

Примерно в это же время шел междугородний телефонный разговор между руководителями издательства, в котором трудился Дан последние два года, и известного издательского дома в Нью-Йорке.

— Это мистер Берни? — спросил в трубке голос шефа Дана. — Привет, Берни, это Рандольф. Да, Рандольф из «Юниверсал». Я сегодня получил письмо от Натфильда из Чикаго, он пишет, что Мейнард вроде бы от вас уходит и хочет начать свое дело. Это правда? Да, неприятный сюрприз для вас, ничего не скажешь. Да, я знаю, на нем многое держалось. А ты уже нашел человека на его место? Нет? Значит, все произошло неожиданно? Берни, у меня есть к тебе предложение. Что-что? Я? Да нет, что ты, я тут увяз по гроб жизни. Но у меня есть один парень, который у нас проработал пару лет, он то, что тебе надо. Ему пришлось уехать к вам на Восточное побережье по семейным делам, и он, возможно, задержится. Что ты говоришь? Нет, нет, мы не хотим от него избавиться, наоборот, держим место и будем ждать, пока он вернется. Он блестящий работник, и мы хотели, чтобы он не бедствовал в Нью-Йорке. Мы поручили ему наладить контакты с крупнейшими издательствами на вашем побережье, и он собирался зайти к вам. Я дал ему с собой рекомендательное письмо. Думаю, он скоро у вас появится. Но сейчас я подумал, может, вы захотите попробовать его на место Мейнарда, по крайней мере на время, пока не найдете подходящего человека. Если ты возьмешь этого парня хотя бы временно, не пожалеешь. Что ты говоришь? Сколько он там пробудет? Он сам точно не знает. Может быть, несколько недель, может, месяцы, хотя он, в принципе, рассчитывал уладить все поскорее и вернуться. Его зовут Баррон, Дан Баррон. Я пока его адреса не знаю, но он обещал сообщить, а Баррон всегда держит слово. Как ты сам? Как жена? Да, у нас все хорошо. Ну, привет. Желаю удачи. До свидания.

Мистер Берни повесил трубку с чувством удовлетворения и откинулся на спинку кресла, заметив своей секретарше, мисс Валери Шеннон:

— Наконец-то! Первая хорошая новость с тех пор, как ушел Мейнард. Хоть какой-то просвет. Один мой приятель предлагает нам толкового специалиста на место Мейнарда, чтобы разгреб завалы, пока мы не найдем кандидата на постоянную работу. А он плохого не посоветует.

Валери Шеннон, маленького роста и очень стройная, с большими черными глазами и курчавыми иссиня-черными волосами, стянутыми в тяжелый строгий пучок, была дочерью близкого друга мистера Берни и начала работать у него еще на последних курсах колледжа, показав себя за полтора года службы в издательстве весьма сообразительной секретаршей.

— Вот как? — Валери подняла на начальника красивые глаза. — Действительно, хорошая новость.

— Нам ведь позарез нужен человек, вы же знаете, — добавил мистер Берни. — И вам станет полегче. В последнее время вы перерабатывали, почти каждый вечер задерживались.

— О, ничего страшного, — мило ответила Валери.

— Так на чем мы остановились? Что я диктовал, мисс Шеннон?

— Что вы хотели бы выпустить новый роман мистера Темпеста не позднее будущей весны.

— А, да. Дальше. «Прилагаю контракт в соответствии с соглашением, достигнутым в нашу Последнюю встречу...»

Валери Шеннон быстро зачертила карандашом по бумаге. Продолжалась повседневная работа.

А Дан Баррон тем временем стоял у окна квартиры своей матери на Парк-авеню и невидящими глазами смотрел на улицу, на спешащих людей, совсем забыв про рекомендательное письмо, лежавшее у него в кармане. Хотя сегодня утром, отправляясь по делам, он был почти уверен, что быстро уладит дела с семьей и успеет к мистеру Берни еще до обеда.

Тут в комнату вошла его сестра, и он взглянул на нее с нескрываемым изумлением. Коринна разительно переменилась, оставаясь все такой же очаровательной. Как она походила на отца! Это первое, что бросилось Дану в глаза.

Он с одобрением осмотрел ее наряд.

— Ну вот, так гораздо лучше! — похвалил Дан. — Идем?

Девушка горделиво двинулась впереди него к входной двери, в глазах ее бушевало пламя, губы были презрительно сжаты. Если бы она не была так заинтригована, она ни за что не позволила бы ему командовать!

Когда они вышли на улицу, она опытным взглядом сразу оценила вежливое обхождение брата, его упругую походку, когда он старался идти с ней в ногу. Это ее удивило. Почему-то она выросла в убеждении, что ее родственники, которых она никогда не знала, живут в диком западном краю и далеки от светскости. А между тем в манерах брата не было ничего, что заставило бы ее краснеть. Она стала вспоминать все, что мать рассказывала ей о нем и об отце, и вдруг поняла, что строила свое суждение о них не с ее слов, а скорее из недомолвок.

Дан посматривал на нее, все еще поражаясь сходству Коринны с отцом.

— Куда пойдем? — спросил он. — У тебя есть любимое место?

— Смотря какое? Где можно выпить? Тогда я принесла бы тебе что-нибудь из дома.

— Выпить? — изумился Дан. — Нет, почему? Разве здесь нет поблизости какого-нибудь парка, где мы могли бы присесть и поговорить?

Коринна посмотрела на него с недоумением и легкой насмешкой.

— Ах, ну конечно, парк. Да, это недалеко. Меня туда водили, когда я была маленькой. С тех пор я там редко бывала. Вот туда.

Они молча шли рядом сквозь толпу, наводнявшую Пятую-Авеню. Многие с любопытством поглядывали на них, столь схожих и все же таких разных, но оба не обращали никакого внимания на любопытных.

Коринна искоса изучала брата. Глядя на его лицо, серьезное и спокойное, она вдруг захотела узнать, о чем он думает, и слегка побаивалась предстоящего разговора. Возможно, он чем-нибудь рассердит ее. Даже наверняка. Линия его губ, твердый подбородок — все свидетельствовало о том, что Дан очень уверен в себе. А у нее разве не такой подбородок? Нет, более детский, скорее капризный. Коринна всегда считала, что в этом мире надо пробиваться самой и всегда делать то, что хочешь. Пусть люди видят, что им не удастся тобой помыкать.

Но вот она шагает в парк рядом со своим совершенно незнакомым братом и даже не смеет задавать ему вопросы.

Он так отличался от молодых людей, с которыми она водила знакомство. Он как будто вообще не обращал на нее внимания. Ее это задевало, однако Коринна ничего не могла с этим поделать, по крайней мере сейчас. Ей очень хотелось услышать, что он собирался ей рассказать, и она боялась его спугнуть. Коринна даже затаила дыхание — так была заинтригована, прямо сгорала от любопытства. Разумеется, если потом она не захочет с ним больше общаться, легко от него избавится. Да, так она и сделает. Но сейчас нет смысла противоречить ему, пока она не выведает у него все, что хочет.

Они свернули в парк, и девушка направилась вперед по дорожке туда, где стояли скамейки. У нее вовсе не было привычки сидеть в парке на скамейке, но она помнила и хорошо знала эти места, которые любила с детства. Повсюду были заросли кустарника, тонкие деревца гнулись под порывами прохладного осеннего ветра. В это время в парке было малолюдно. Им никто не помешает. И если ей придется выйти из себя и топнуть ногой на своего добродетельного братца, она не рискует привлечь внимание досужих прохожих.

Наконец они подошли к скамейке, скрытой от взглядов посторонних густыми зарослями, на берегу пруда, где клонилась под ветром высокая трава и два лебедя плавно скользили к ним по глади воды.




Глава 4


Прекрасно! — сказал Дан, смахнув со скамейки пожелтевшие листья и жестом приглашая сестру сесть.

— Знаешь, мне так много надо рассказать тебе про нашего отца. Я даже не знаю, с чего лучше начать. Впрочем, лучше всего, конечно, начать с начала. Мне было два с половиной года, как ты знаешь, когда все это произошло, и, естественно, я мало что помню.

Сестра подняла на него недоумевающий взгляд. Все происходящее было до того непривычно, что она не знала, чего следует ожидать. На всякий случай она приняла равнодушный, немного надутый вид, сунула руки в кармашки короткого пальто и опустила голову, разглядывая свои красивые сапожки. Дан улыбнулся, прежде чем продолжить, но она не собиралась облегчать ему задачу и постаралась скрыть свои истинные чувства.

— Помню, однажды папа пришел домой страшно расстроенный и застал меня одного; я ревел во все горло. Не то чтобы хныкал или плакал — я орал изо всех сил. Меня оставили на попечение противной старухи-кухарки. Я был напуган, одинок, мне казалось, что миру пришел конец. Конечно, я был совсем еще маленький, но я это хорошо помню. Я помню руки отца, он взял меня из кроватки и прижал к жесткому шерстяному пальто и начал укачивать. Он сам только что узнал, что у него больше нет семьи и, что нас с ним бросили. Даже моя нянечка ушла. И я, хотя был совсем кроха, почувствовал тогда, что папе сейчас так же плохо, как мне. Но он забыл о своей беде и заботился только обо мне. Он положил меня в кроватку, наклонился, стал целовать, утешать, вынул из кармана мягкий белый платок и осторожно вытер мне слезы, а потом прижал к себе и начал тихонечко баюкать, нашептывая на ухо: «Малышка Дан! Папин любимый сынок! Ну, не надо плакать. Успокойся, детка. Папа тебя не бросит, он тебя любит, все будет хорошо!» Так он ласкал меня, пока я не заснул, — и потом долго еще, просыпаясь, я видел, что в комнате темно, а я все еще у него на руках, и отец крепко прижимает меня к себе — он сидел в кресле, откинув назад голову, закрыв глаза, и руки его тепло и надежно обнимали меня.

Помню, впервые в жизни я испытал такую нежность. А я так в ней нуждался!

Потом отец встал, все еще держа меня на руках, и пошел по комнатам, всюду зажигая свет. Кухарка ушла. В доме не осталось никого. Дом у нас был большой, но ту ночь он стал ужасно, страшно пустым, таким незнакомым и жутким. Я до сих пор это помню! Потом мы с ним пошли на кухню, я шел рядом с папой, держа его за руку. Мы поужинали, а потом вместе мыли посуду. Я помогал ему! Отец дал мне полотенце, и я вытирал тарелки. Он сумел даже рассмешить меня. После всех этих слез, мы с ним так хохотали! У него сердце исходило слезами, а он смеялся — ради меня!

Коринна забыла про свои обиды. Глаза ее наполнились незваными слезами, и она сердито смахнула их. Ее женское сердце было растрогано рассказом про маленького брошенного мальчика, которого утешал такой же брошенный отец. Раньше она никогда не думала о других, только о себе и своих нуждах и желаниях.

— Через несколько дней он взял служанку — простую женщину из Шотландии, уже немолодую. Она нам готовила, поддерживала в доме чистоту, присматривала за мной, чтобы я ничего не натворил и со мной ничего не случилось. Но отец каждый день спешил ко мне с работы, стараясь освободиться пораньше. Если успевал — даже забегал домой в обеденный перерыв. И я всегда ждал его у окна или у наших белых ворот — у нас были такие низенькие белые воротца, на которых я катался, и он всегда издалека махал мне и говорил: «Привет, дружище. Что, солдат, как служится?»

Он старался превратить нашу жизнь в игру. Мы с ним были солдатами, отважными и мужественными. Для меня это так много значило. Иногда мне даже кажется, — я надеюсь, это так, — что отцу это тоже скрашивало его одинокую жизнь.

Я помню день, когда первый раз пошел в школу. О, это незабываемый день! Отец сам отвел меня туда, а до этого много рассказывал про школу, чтобы я привык и скорее освоился в новой обстановке. Он сказал мне, что меня там ждет — встретятся люди, которые не будут любить меня так, как он, но мне с ними надо всегда быть ровным и вежливым, даже если они мне совсем не нравятся. Но я никогда не должен мириться с тем, что считаю несправедливым. Я должен помнить, что я — солдат. Что Бог всегда смотрит на меня — хороший я солдат или нет. Возможно, мне даже придется вступить в бой, но я должен твердо знать, что сражаюсь не ради того, чтобы настоять на своем, а за правое дело, потому что Бог всегда следит за мной.

Когда мне исполнилось десять лет, он впервые объявил, что у меня есть младшая сестра. В тот момент мы смотрели с ним в окно на улицу, и мимо нашего дома как раз шли прохожие, и с ними была маленькая девочка с золотистыми кудряшками, очень хорошенькая. Она смеялась и звала папу и маму, и тогда отец — у него перехватило горло, словно ему было больно говорить, — вдруг сказал мне: «Сынок, я тебе, кажется, не говорил, что у тебя есть младшая сестренка?» Я помню его лицо, когда он это произнес. Я задрал голову и засыпал его вопросами. Потому что понял, что он... что он любит тебя, очень! Тогда во мне проснулось понимание, что отец — взрослый человек и у него есть своя жизнь, что он не только мой отец. Я начал тогда догадываться, что он живет, скрывая в сердце огромное горе, но не поддается ему. Много лет спустя, незадолго перед тем, как он покинул меня навсегда, отец сказал мне нечто такое о Боге, что заставило меня по-новому взглянуть на тайну его сильной прекрасной жизни: у него было непрерывное сознание, что всюду присутствует Господь. Он учил меня этому в детстве и называл Его «Господом Иисусом».

Было очень тихо, только от озера, где плавали лебеди, доносились всплески воды. Городской шум остался вдали, а они вдвоем были здесь, в тишине, будто укрывшей их от всего чужого, и сестра вдруг почувствовала, что к ней пришел Бог. Раньше в ее жизни не было Бога, она только слышала это слово, но оно мало что для нее значило. А теперь Он был здесь, рядом, незнакомый, и смотрел на нее. Она сцепила руки и вздрогнула. Дан возобновил свой рассказ.

— Иногда мы говорили о тебе, но только когда оставались одни, тихо-тихо. Папа разрешал мне фантазировать, что мы сделаем, что скажем, если ты вдруг приедешь и поселишься у нас. Как счастливы мы будем все вместе, куда тебя поведем, что тебе купим — впрочем, это у нас была такая шутка между собой, потому что тогда у нас почти не было денег, их хватало только на самое необходимое. Это просто была такая игра. И папа всегда ее поддерживал. Например, когда я иногда приходил вечером и говорил: «Папа, я видел в магазине такие красивые часы на браслете, давай купим их моей сестренке?» — он всегда включался в эту игру с таким же пылом, как и я. Например, отвечал: «Только давай подождем до Рождества и подарим их ей». А потом начинал придумывать, как мы украсим новогоднюю елку, как повесим на нее чулки для подарков и, как ты в одном из них найдешь часы!

Дан замолчал и отвернулся. Он не мог справиться с чувствами, и глаза его будто застилало туманом. Он не смотрел на сестру и не видел, что по ее щекам слезы катятся градом. Ей было так странно плакать, и плакала она сейчас не от злости.

— Мне кажется, если бы у него хватило денег на часы, которые ему понравились, уверен, он непременно прислал бы их тебе на последнее в его жизни Рождество. Он часто говорил в последнее время, что хотел бы сделать для тебя, если бы имел возможность.

— Деньги? — вдруг переспросила девушка. — Но мне казалось, что он сказочно богат! Лиза мне всегда так говорила. Когда я была маленькой, она мне часто повторяла, что у моего отца денег больше чем надо.

Дан резко повернулся к сестре и увидел, что та плачет. У него самого ресницы были мокрые. Он чуть улыбнулся печальной улыбкой:

— Нет. Когда-то у него действительно было много денег, но когда... наша мама от него ушла, он все отдал в фонд — для тебя и матери. Но даже при этом ему с трудом удалось перечислить ту сумму, которую требовала мать. В результате у него не осталось ничего, кроме его дела, а когда наступил кризис, дела шли все хуже и хуже, и нам обоим приходилось подрабатывать, чтобы сводить концы с концами. Потом я закончил колледж и нашел постоянную работу, жалованье было небольшим, но и этому я был очень рад — к тому времени отец слег, и ему требовались дорогие лекарства и многое другое. — Дан сказал это едва слышным, горестным голосом, как будто память до сих пор мучила его. — Но и тогда папа проявил себя героем, стал еще мудрее и благороднее. Он ни разу не пожаловался ни на что и всегда встречал меня улыбкой.

— Господи! — простонала Коринна и, уже не сдерживаясь, зарыдала: — Я ничего этого не знала! Какие же мы подлые! Нам вообще не надо было ничего давать!

— Нет, ты неправильно поняла! Зачем я только тебе это рассказал! — возразил Дан, болезненно морщась. — Я не думал, что ты так это воспримешь! Как бы тебе объяснить? Мы рады были сделать для вас все, что могли! Правда, говорю тебе, мы были рады, что можем вас обеспечить.

— Но это же безрассудство, зачем это нужно — терпеть лишения и нужду из-за людей, которые вас предали, бросили! Это ненормально!

— Это и есть любовь! — ласково ответил Дан. — Таким был мой отец. Он умел любить! Он сам был воплощением любви. Нет, не пойми меня неправильно. Он был сильный человек, настоящий мужчина, в нем не было ничего сентиментального. Но он был так великодушен, что умел любить даже несмотря на обиды. Он ненавидел грех и порок в любом их проявлении и готов был бороться с ними не на жизнь, а на смерть, и всегда старался это делать. Но он умел любить. А как он любил тебя! И мать он тоже любил. Но тебя он любил нежнее всех. Он всегда называл тебя Корали, это имя ему очень нравилось. Говорил, что имя Коринна напоминает ему ярко раскрашенную птичку, падкую на все блестящее, а Корали похоже на влажную розовую раковину с жемчужиной.

— О! — протянула Коринна. — Но я совсем не такая! На самом деле я Коринна, я знаю.

Дан повернулся и серьезно посмотрел на нее.

— Послушай, сестренка, — сказал он, нежно беря ее за руку. — Я тоже привык звать тебя Корали и, если можно, так и буду обращаться к тебе, хорошо?

Коринна зарделась и молча кивнула, ее пальцы лихорадочно сжали руку брата. Но вдруг она оттолкнула его руку и вскочила.

— Боже мой! Не знаю, как мне теперь быть, как я смогу забыть все это!

Дан приподнял брови.

— А ты хочешь все это забыть? — печально спросил он.

— Ну конечно, хочу! — воскликнула та сердито. — Как я буду жить дальше, если буду помнить, о чем мы только что с тобой говорили? Как я смогу ходить на все эти дурацкие вечеринки, флиртовать, танцевать, напиваться, потом отсыпаться и начинать все сначала? Как я могу, если буду знать, что, пока я росла и занималась всем этим, вы с отцом отказывали себе даже в мелочах, чтобы мы могли нанимать слуг, покупать дорогие наряды, драгоценности, вино и цветы! О, какой ужас! Конечно, я должна все забыть! Прощай! Я ухожу домой!

И девушка кинулась прочь, пробралась сквозь заросли и побежала по дорожке к главной аллее, на которой гуляли посетители парка. Внезапно она остановилась и оглянулась — брат все еще сидел на скамейке, с грустью глядя ей вслед. Каринна бросилась обратно к нему.

— Где ты остановился? — спросила она, задыхаясь. — Ты же не можешь ночевать на улице. Где ты живешь? Быстро скажи мне!

Со странной полуулыбкой Дан написал ей на бумажке свой адрес. Она взглянула и воскликнула:

— В этой дыре? Ты что, там невозможно жить! — Коринна была в ужасе. — Я могу дать кучу адресов, где тебе будет гораздо удобнее.

— Спасибо, — ответил он, — но я вполне доволен. Я там живу с другом, это парень, с которым мы учились вместе в колледже. Не переживай. Меня все устраивает.

— Ну, не знаю, может быть, но там ведь нет баров, ресторанов, театров — ничего!

— Ах вот ты о чем, — улыбнулся брат. — Но я ведь не развлекаться сюда приехал. Я вообще не любитель такого досуга.

Девушка посмотрела на него, в удивлении подняв брови.

— Ты такой странный! — проговорила она наконец. — Но все равно ты очень милый! Прощай! — И она ушла.

Дан еще посидел немного, обдумывая их разговор, припоминая потрясенное лицо сестры, странные слова, которые она говорила. И все же, несмотря ни на что, в ней была какая-то скрытая прелесть, особенно когда Коринна была без косметики и забывала про свои наглые вызывающие повадки. Да, если бы мать оставила ее тогда в роддоме и ее воспитал бы отец, скорее всего, она была бы сейчас прекрасной, милой, славной девушкой. Наверняка. Но судьба распорядилась иначе.

Он напряженно думал — может ли помочь ей теперь, когда сестра уже выросла. Он понял сейчас, в чем же на самом деле заключалась цель этой поездки и чего хотел от него отец. Последние дни перед смертью отец буквально бредил тем, как он мог бы воспитать дочь, ведь он знал, что мать не способна дать девочке ничего хорошего. Он понимал, что уходит в вечность, и его мучила мысль, что, может быть, он не имел права оставить дочь на произвол судьбы, даже не предприняв попытки вернуть ее. Отца мучило острое чувство вины, он считал, что мог бы что-то сделать для нее, научить ее тому, что знал сам, объяснить ей смысл жизни и смерти, греха и спасения, наставить на путь истинный.

Но чем больше Дан об этом размышлял, тем яснее ему становилось, что он бессилен что-либо изменить. Может быть, он уже выполнил его волю, передав его письмо матери и рассказав сестре, какой у нее был замечательный отец, и уже сегодня вечером можно будет отправляться обратно и вернуться к своей работе.

Однако на душе у него было неспокойно. Он понимал, что, если сейчас уедет, потом будет вечно укорять себя за это. Нет, лучше он останется, хотя бы на несколько дней.

Зачем сестра взяла его адрес? Может быть, он получит от нее письмо завтра или на днях, которое разрешит его сомнения, и он уедет со спокойной душой?

При мысли о матери у Дана каждый раз возникало в груди странное холодящее чувство, он догадывался, что тут сделал все, что мог, она никогда не примет его, и как бы он ни поступил — ничто не изменит Лизу. А сестра! Накрашенная кукла! Нет, хуже куклы! Безголовый мотылек — и не хочет быть никем другим.

И ведь он знал, еще до того, как приехал, что встретит именно это. Однако же приехал! Ну вот, он здесь — и что может сделать? Лучше всего вернуться домой, честно трудиться всю жизнь, ради своего Бога. Найти собственное место в этой жизни.

Но как это сделать? Отец умер. Как он вернется в их маленький городок, в их квартирку, где они жили вместе, где часто ужинали в уютном ресторанчике на первом этаже? Как он может вернуться, сидеть за тем же столом и есть в одиночестве? Одинокие дни, одинокие вечера, когда не с кем даже поговорить. Марджери? Но они расстались навсегда. На самом деле они не были по-настоящему помолвлены. Это была просто полудетская дружба, еще со школьных времен, они переписывались, пока учились в колледже и несколько месяцев после выпуска. А потом их пути разошлись, причем так резко, что теперь казалось бессмысленным пытаться их соединить. Когда Дан вернулся из колледжа, он как-то все ждал, хотел сначала найти хорошую работу и уже после этого сделать Марджери предложение. Но вскоре отец заболел, Дан очень беспокоился о нем и был настолько занят с ним, что уже не оставалось времени ни на что другое. Они с Марджери очень редко виделись. Он почти каждую свободную минуту проводил с отцом, надеясь, что скоро тот поправится и он вернется к обычной жизни.

Но отцу становилось все хуже. Он худел, слабел и все больше нуждался в помощи. Иногда он сам настаивал, чтобы Дан не сидел с ним, а сходил куда-нибудь с Марджери, и тогда они встречались. Но Дан видел, что у нее появилось много новых интересов, далеких от его собственных, между ними выросла стена, которая становилась все выше. Марджери говорила, что он слишком серьезен, что с ним скучно и ничего выдающегося из него не выйдет. Она стремилась к другой жизни — яркой, светской, роскошной, хотя оба они к такой жизни не привыкли и были воспитаны не для нее. Студенческие годы сильно изменили Марджери.

Как-то раз Дан твердо решил выяснить ее мнение по разным проблемам, по которым когда-то они были единодушны. Для него это были самые важные насущные вопросы. После долгих обсуждений выяснилось, что Марджери утратила свою детскую веру, ту веру, в которой была воспитана. Она теперь не считала Библию Словом Божиим, как раньше. Для нее это были лишь древние предания, правда очень красивые, но только предания, не более. Она даже удивилась, узнав, что Дан до сих пор верит всему, что написано в Библии.

— А, вот результат, что ты пошел в провинциальный колледж. Если бы ты учился в известном университете, ты бы встретил таких же профессоров, как у нас, и не остался при своих патриархальных верованиях, у тебя появились бы совершенно другие, современные взгляды. Я могу дать тебе список книг, которые мы изучали, и по конспектам рассказать многое, что тебе следует знать. Поверь, ты в корне изменил бы свое устаревшее мировоззрение. Тебе нужно изучать философию, у меня в голове не укладывается — как ты мог закончить колледж и остаться при нелепых религиозных убеждениях, даже странно. И ходить каждое воскресенье в церковь, как в детстве!

— Ну, — возмутился Дан, — я даже рад, что не учился в таком университете, как твой, если он, как ты утверждаешь, мог отвратить меня от церкви. Впрочем, думаю, никакому колледжу это не удалось бы. Для меня Господь слишком важен, чтобы я оставил Его ради самого престижного университета.

— Ну хорошо, — сказала она низким, хрипловатым голосом, каким в последнее время специально приучилась говорить. — Если бы ты ходил в приличную церковь, тогда еще ладно. Но та часовня, в которую твой отец всегда ходил, — это уж слишком. Конечно, неплохо раз в неделю отстоять службу — чтобы дать покой душе, соприкоснуться с вечностью. Говорят, кстати, это очень хорошо влияет на организм. Но это должно быть современное здание, красивое, с богатой отделкой, цветными витражами настоящих художников, дорогими инструментами, знаменитым хором, а проповеди должны читать лучшие проповедники, — вот тогда да, это произведет нужное впечатление, исцелит усталую душу, придаст ей силы для дальнейшей жизни и покорения новых вершин. Это одинаково полезно и для души, и для тела. Но ходить в чуть ли не из досок сколоченную церквушку, с облупленной краской, сидеть там на некрашеных скамьях, глядя на пустые беленые стены и голый пол, и слушать, как неграмотный мальчик читает нараспев или неумело играют на расстроеном органе — нет уж, уволь! Мне всегда казалось, что ты толковый, разборчивый парень, со вкусом, что ты выйдешь в люди — но, конечно, подобные занятия испортят кого угодно.

— Ах, значит, ты считаешь, что я испорчен? — спросил Дан, твердо глядя ей в глаза, лицо его побелело, глаза превратились из голубых в темно-фиолетовые. Сейчас он смотрел на Марджери совсем по-другому — он внезапно увидел в ней мелкость натуры, которой не замечал раньше.

— Ну, может быть, ты еще не так безнадежен, — ответила она с легким смехом. — Любой человек, даже с самыми блестящими задатками, привыкнув ходить в такие убогие места, и сам в конце концов становится убогим. Твоя беда в том, что ты находишься под слишком сильным влиянием отца. Тебе надо как-то освобождаться от этого и начинать жить своей головой. Почему, если твой отец ходил в ту старую часовню, тебе тоже непременно надо туда ходить? Как ты можешь стать современным человеком, если будешь делать то, что он тебе говорит? Твой отец мечтатель, романтик, он все идеализирует. Он совсем не практичный и не умеет пробиться в жизни.

— Вот как? — еще суровее спросил Дан, глядя в холодные молодые глаза девушки.

Она чуть покраснела, но уверенно продолжала:

— Но, Дан, ты же сам знаешь, что твой отец не научного склада, иначе как он может надеяться, что в наше время его сын будет довольствоваться и руководствоваться отжившими догмами и ритуалами, вычитанными из Библии. Твой отец помешан на религии. Сейчас вообще религия не в моде, причем любая, по крайней мере в том виде, в каком нам ее внушали в детстве. Да что там, сейчас уже мало кто верит в существование Бога. Ну, я, конечно, так далеко не захожу.

— Ах вот даже как? — холодно переспросил Дан.

— Нет. Я, разумеется, верю в некую всемогущую силу и, кстати, сказать, все еще хожу в церковь. Но это чудесная церковь, новая, на проспекте. Ты там был? Архитектура сказочная, прямо каменное кружево, тонированные стекла в окнах. Говорят, квартет и солист — самые высокооплачиваемые в городе певцы, а орган — вообще один из лучших в мире. А молодой священник был первым в своем семинарском выпуске и красив как икона. Он получает двадцать тысяч долларов, представляешь? Мне так нравится эта новая церковь, что я даже подумываю, не начать ли мне преподавать в воскресной школе, — закончила Марджери с энтузиазмом.

— Да? И чему ж ты их там будешь учить?

Марджери нахмурилась и сердито покраснела:

— Ну, уж конечно, не этому старомодному Евангелию, которым мы с тобой так зачитывались детьми. Это пройденный этап. С этим я покончила навсегда и тебе, кстати, тоже советую! Впрочем, я тебя знаю — ты такой упрямый, ни за что не отступишься от своего. Хотя ту полузабытую веру, которую отец тебе внушает, уже давно никто не исповедует!

Дан долго терпел, порой вставляя несколько слов и стараясь не раздражаться, но когда Марджери начала нападать на его обожаемого отца и презрительно отзываться о его самых глубоких убеждениях, называя их отжившими, лицо Дана стало суровым и неумолимым.

Марджери, не замечая этого, продолжала легкомысленно болтать.

— Понимаешь, — самонадеянно заявляла она, — идеальный Христос не мог сказать тех загадочных слов, которые мы когда-то знали наизусть. Ах, я помню, мы казались себе тогда почти святыми! Но я совершенно уверена, если бы Христос появился сейчас — он был бы современным человеком! Он не говорил бы такой древней, старомодной чепухи!

Наконец Дан заговорил, глядя ей прямо в глаза:

— Иисус Христос один и тот же — вчера, сегодня и всегда. Думаю, на этом мы закончим, Марджери. Полагаю, нам больше не о чем говорить. Я с тобой прощаюсь.

С тех пор они ни разу не виделись. Вскоре после этого отцу стало хуже, и Дану уже некогда было думать о других делах. Он почти непрерывно находился у его постели, до самого конца. Два или три раза Марджери звонила, видимо не оставляя надежду, что он все же изменит взгляды, но либо к телефону подходила сиделка, либо Дана не было дома, либо он был занят с отцом. А когда ему случалось отвечать самому, он говорил:

— Спасибо, но я сегодня вечером не могу никуда пойти!

Она написала ему милое письмо, узнав, что отец его при смерти, потом еще одно, после его смерти, и прислала цветы на похороны. Дан так и не выяснил, была она на похоронах или нет. Но для него это уже не имело значения. Марджери осталась в прошлом. И он радовался, что отец в свое время предвидел это и был доволен, узнав перед смертью, что Дан расстался с ней.

Так что ради Марджери тоже не стоило возвращаться. Он даже не знал, где она. Она писала, что собирается за границу и помолвлена с другим.

Дану не хотелось ехать домой, не хотелось бередить раны.

Но что ему делать здесь? Ведь он уже убедился, что ни матери, ни сестре не нужен. Волю отца он выполнил, а больше нет причин видеться с родственниками.

Он долго сидел в тишине парка, пытаясь все обдумать и понять, что делать дальше. Конечно, остались еще кое-какие дела, нужно будет зайти к мистеру Берни. И разумеется, хочется еще хоть один день провести с Брюсом. Да и некуда ему ехать — их квартира была съемной, она уже сдана другим постояльцам, а их с отцом немногочисленные пожитки отданы на временное хранение. Да, предстоит решить еще немало проблем. Дан вдруг почувствовал, что страшно устал. Встреча с родственниками оказалась гораздо изнурительнее, чем он ожидал. Одно дело было знать о них со слов отца, и совсем другое — увидеть собственными глазами.

Наконец с тяжелым вздохом он поднялся со скамейки, и тут ему в глаза бросился скомканный тонкий носовой платок. Платок его сестры!

Он поднял его. Теперь он должен вернуть этот кусочек материи владелице. Что это значит? Господь хочет, чтобы он остался здесь на время, может быть, его ждет какое-то дело? Нет, что за ерунда. Можно ведь переслать его по почте и не написать при этом ни слова. Может быть, она вспомнит, где оставила платок, а может, и нет. Какая разница?

Дан сунул платок в карман и с тяжелым сердцем пошел обратно, в комнату, где поселился с Брюсом Карбери. Он даже забыл, что подошло время обеда, а он до сих пор так ничего и не ел. Ему хотелось одного — добраться до постели, лечь и уснуть. А все остальное пусть подождет. Ему надо как следует отдохнуть.




Глава 5


Валери Шеннон была ирландкой, по крайней мере наполовину, и у нее были красивые черные глаза и кудрявые волосы, какими славятся ирландцы. По другой линии она была шотландкой и поэтому отличалась спокойным, уравновешенным характером, здравомыслием и преданностью. Ее нисколько не испортили современные свободные нравы. У нее была целая куча братьев и сестер, которые не давали ей скучать. Некоторые еще учились в школе, другие честно трудились и зарабатывали свой хлеб, кое-кто уже обзавелся семьей. Они все родились в Америке, но несколько раз ездили в страну предков, что пробудило в них страстную любовь к родине, Шотландии, и понимание того, как велик мир; все держались твердой веры, знали истинные ценности, высказывались всегда смело и без околичностей, не скрывая своих убеждений, что позволяло им сохранять здоровую нравственность.

Валери закончила школу и два года проучилась в колледже, но ей пришлось его бросить и пойти работать в издательство «Берни и компания» на место сестры Мэвис, которая вышла замуж. Валери оказалась даже более толковой секретаршей, чем Мэвис, и глава фирмы скоро сделал ее своим личным секретарем. Валери было всего девятнадцать, но она обладала острым практичным умом, и начальник ее ценил.

Валери, всегда аккуратно одетую и причесанную, некоторые в их конторе называли «красоткой», однако в ней была такая прирожденная женственность, что слово «красотка» совсем не подходило ей. Она была милой, мягкой в обращении и женственной в любых обстоятельствах — на работе, в церкви, на улице или даже на кухне.

Семья Шеннонов жила в непрестижном районе в старом доме, который когда-то, много лет назад, был элегантным особняком, а теперь оказался в рабочем районе и поэтому сдавался довольно дешево. Но Шенноны его любили. Потолки были высокие, с лепниной, но на стенах не висело картин, только старинный шотландский портрет одного из предков их дедушки — единственная семейная реликвия, вывезенная Валери из Шотландии, которая теперь располагалась на почетном месте, над белым мраморным камином в гостиной, словно символизируя ценности их семьи и подчеркивая их единство. Даже их ирландские родственники гордились принадлежностью к этой семье. Впрочем, в доме была еще одна картина, небольшая, — гравюра деревенского домика, крытого соломой, где-то в Ирландии.

Что бы ни случилось, эти две картины оставались на своем месте и задавали тон всему дому и его обитателям, напоминая о жизни в другие, более суровые времена и их богобоязненных предках, которые высоко ценили свою честь и учили детей, что жизнь не заканчивается на земле, что даже самые сильные души должны обращаться вверх, к Богу, к вечности, а не к удовольствиям земной жизни. Кстати, Шенноны любили повеселиться, но это отнюдь не было для них смыслом существования.

Поэтому дети в этой семье росли стойкими, с твердыми убеждениями, готовыми много трудиться и ни на что не роптать.

В тот вечер Валери вернулась домой в начале шестого и поспешила к себе в комнату, чтобы закончить шитье, которым занималась. Все они были бережливыми и прилежными и старались все делать своими руками, чтобы не тратить понапрасну с таким трудом заработанные деньги. Но все, что они делали, было выполнено искусно и по последней моде. Стоило Валери постоять у витрины модного дорогого магазина, пролистать журнал, все запечатлевалось в памяти, как на фотографии, а дома превращалось в шедевр. Вот почему Валери всегда выглядела так, словно одевалась в самых респектабельных магазинах.

Валери аккуратно повесила пальто на вешалку и убрала шляпку в коробку. Потом переоделась, сменив офисную одежду на домашнее платье с синими васильками, которые оттеняли ее глаза.

— Это ты, Валери? — крикнула ей мать из другой комнаты. — Ты так тихо вошла.

— Да, мама, я вернулась. Я не хотела шуметь — думала, может быть, ты легла вздремнуть.

Мать вошла в ее комнату.

— Садись. Хватит хлопотать. О, чувствую, на кухне готовится что-то вкусное. Хочешь, я тебе помогу?

— Нет, — решительно ответила мать, — сегодня на ужин будет пирог, а ты знаешь, я люблю его сама готовить. Но пока еще рано. Присяду, пожалуй, на минутку. Ну, как дела на работе? Есть какие-нибудь новости?

— Да нет, ничего особенного. Правда, сейчас много работы, после того как мистер Мейнард ушел. Мистер Берни старается наладить все сам, но он ведь уже не молод, и без мистера Мейнарда нам приходится очень тяжело. Я сегодня работала почти весь обеденный перерыв. Мистер Берни в это время уходил, иначе бы он меня поругал — он всегда следит, чтобы я не пропускала обед. Но я же знаю, что, если бы я не напечатала те письма, ему пришлось бы задержаться до полуночи. Да, мистера Мейнарда очень не хватает.

— А разве на его место не возьмут другого?

— Да, наверное, но мистеру Берни нелегко угодить. На самом деле, мне кажется, ему сейчас просто не хочется брать нового человека. Знаешь, он такой сентиментальный, но сантименты в работе не помогут. Вчера ему позвонил его знакомый откуда-то с запада, сказал, что один молодой человек приезжает в Нью-Йорк, что он удивительный работник и мог бы пока у нас поработать, хотя бы несколько недель. Он приехал по семейным делам. Мне показалось, мистер Берни на него рассчитывает, но пока он не появлялся, а когда появится, еще неизвестно, как себя покажет.

— Ну вот, ты всегда так, Валери. Не надо быть такой скептичной. Подожди, а там будет видно. Конечно, я бы хотела, чтобы этот молодой человек у вас работал или еще кого-нибудь нашли, не важно. Главное, чтобы тебя так не загружали — мне это не нравится.

— Ничего страшного, — засмеялась Валери. — Это же временно. Не волнуйся. Послушай, а Рональд приходил на обед? Он ничего не говорил — сдал он государственные экзамены?

— Да, он все сдал, — с гордостью сообщила мать. — Ну конечно, еще бы он не сдал, когда он так готовился. Он прямо как твой отец — уж если возьмется, ни за что не отступит, пока не добьется своего.

— Да, можно подумать, на тебя он этим не похож, мама, — расхохоталась Валери. — А кто этой весной в одиночку вычистил весь дом? Как будто у тебя нет взрослых дочерей.

Мать тоже засмеялась от нескрываемой материнской радости.

— Мне так не хотелось, чтобы в свои выходные вы мыли окна, терли мебель и гладили занавески!

— Конечно, ты решила, будет лучше, если ты себя загубишь такими трудами, и нам потом придется все делать самим, — вздохнула Валери, — Нет уж, в следующем году даже не вздумай такое!

Вдруг кто-то громко заколотил в переднюю дверь, и за ней послышался хор детских голосов.

— А! — сказала мать. — Терла и Лейт пришли. Надо идти на кухню готовить яблоки в тесте.

— Они что, только из школы? Так поздно?

— У них же сегодня был футбол, чемпионат школы.

— Ах да, я забыла! — воскликнула сестра. — Интересно, кто выиграл? А Лейт тоже играл, да? Надо спуститься и спросить, какой счет. Он мне не простит, если не спрошу. Все-таки его первая игра в сезоне.

— Нет, не ходи, не надо, — улыбнулась мать, — они сейчас сами сюда прибегут. Да вот они! А, и Кендалл с ними! Значит, он уже разнес все газеты, молодец какой. Надо мне поторопиться с ужином! — И отправилась на кухню, чтобы приняться за стряпню.

Тем временем Терла и Лейт, близнецы, перепрыгивая через ступеньки, взбежали по лестнице, торопясь рассказать сестре о матче.

— Валери, Валери, представляешь! Лейт забил решающий гол! Правда! Здорово, да? — вопил Терла, подбегая к открытой двери ее комнаты. — Он вообще сегодня так классно играл! Весь матч, от начала до конца!

— Ах вот оно что! — сказала Валери, радостно глядя на брата — любуясь его высоким ростом, широкими плечами, ярким румянцем на щеках и пламенно-рыжей копной волос.

Близнецы стояли рядом и наслаждались ее реакцией, словно их победа была бы неполной, если б Валери не разделила триумфа. Вот это и отличало семейство Шеннонов от других, обычных — они все принимали участие в делах друг друга, разделяли интересы каждого в своей семье.

Они несколько минут наперебой рассказывали, как прошла игра, что сделал один, что — другой, как они чудом избежали гола, и Валери всей душой сопереживала, восклицала, удивлялась и радовалась вместе с ними.

Затем пришел Кендалл — недовольно вскарабкался по лестнице, розовощекий, усталый, с торчащими во все стороны волосами.

— Ну, как дела? Я слышал, вы выиграли. А ты тоже играл? А-а! А я думал, что успею хоть на последние полчаса, но из-за Раски пришлось задержаться. Мне пришлось часть его газет разносить, потому что у него зуб заболел. Не повезло!

— Жалко как! — посочувствовала Валери.

И они начали заново все вместе рассказывать Кендаллу про игру.

— А где у нас Нора? — вдруг спросила Валери.

— Пошла на день рождения к Эмми Лу Паррен. Малькольм зайдет за ней по дороге домой. А, вот, они уже пришли!

— Где бабушка? — крикнул Малкольм снизу. — Я купил пряжу, какую она хотела. Нора, пойди отнеси ей! — Нора устало взобралась наверх, и бабушка вышла к ней со своим вязаньем.

Терла побежал вниз, на кухню, помогать матери, а Нора, сняв с помощью Валери нарядное розовое платье, переоделась в простой домашний халатик и побежала вниз накрывать на стол.

Вскоре с работы пришел отец. Тогда Нора вышла на середину холла и зазвонила в серебряный колокольчик, созывая всех к ужину. Семья собралась в уютной столовой и расселась за длинным столом, на котором красовались бараний студень и яблоки в тесте. Затем все сложили руки и склонили головы, благодаря Отца Небесного.

Чуть позже, когда раздали тарелки и все стали передавать друг другу хлеб, масло, маринованные овощи и клюквенный соус, Валери начала рассказывать, как прошел ее день на работе. И каждый по очереди поведал, что у него случилось за день, ничего не утаивая и все делая достоянием семьи.

— Сегодня, когда я шла на обед, — говорила она, — я увидела двоих очень интересных людей. Даже не знаю, кто они такие. Они шли вместе по улице, быстро, деловым шагом, но друг с другом не разговаривали, очень похожие друг на друга, может быть, брат и сестра, может даже, близнецы, хотя мужчина выглядел намного взрослей, чем девушка. У обоих потрясающие золотистые, пшеничные волосы с красноватым отливом, я таких никогда не видела, и большие карие глаза. И черты лица такие необычные. Если бы вы их увидели, вы бы меня поняли. Мне показалось, что они оба сильные люди, незаурядные, но при этом очень разные. Девушка очень модно одета, такая светская, а у молодого человека такое выражение лица, почти ангельское, словно он спустился с небес. Никогда не встречала подобного контраста и вместе с тем такой схожести.

— Похоже на любовь с первого взгляда, — насмешливо вставил юный Лейт с хитрой усмешкой в ирландских глазах.

— Да, папа, — подхватила Валери, с улыбкой поворачиваясь к отцу, — ты знаешь, что Лейт у нас сегодня герой? Тебе еще никто не рассказывал? Он забил последний, решающий гол в матче! А это была его первая игра в сезоне. Здорово, правда? Мы все им очень гордимся.

— Не слушай ее, пап, Вэл просто старается заговорить тебе зубы, — ухмыльнулся довольный Лейт.

— Что ж, сынок, мы правда тобой гордимся, — тепло улыбнулся отец. — Расскажи-ка мне поподробнее!

И тут разговор перешел на футбол, и даже бабушка заинтересовалась и спросила, что такое решающий гол. Все позабыли замечание Лейта, что Валери влюбилась с первого взгляда в прохожего.

Валери посмотрела на часы и воскликнула:

— Ах, я опаздываю! Я ухожу. Нора, Нора, неси скорее Библию!

Малышка Нора, с золотыми кудряшками, соскользнула со стула и пошла за старой Библией, которая лежала на нижней полке серванта.

Отец взял ее в руки и, открыв на закладке, начал, как обычно по вечерам, читать, время от времени делая комментарии для младших детей. Потом все преклонили колени и помолились.




Глава 6


Дан проснулся от того, что комнату заливал яркий солнечный свет. Рядом с кроватью стоял Брюс Карбери.

— Привет, дружище, что случилось? Ты заболел? — На его лице были написаны тревога и забота, он протянул руку и положил ладонь на лоб Дана.

Тот поморгал, потом рассмеялся:

— Нет, я не болен, Брюс, просто на душе тошно.

— Неужели все оказалось так плохо?

— Хуже некуда.

— Ну хорошо, а как насчет ужина? Ты во сколько обедал?

Дан в замешательстве подумал и снова рассмеялся:

— А я, кажется, и не обедал. Я вместо этого лег и уснул. Ну точно.

— Тогда давай вставай, живо! Пошли куда-нибудь. Я сам голодный как волк, тут хороший ресторанчик, за углом! И давай пока не будем ничего обсуждать, а сначала спокойно поедим. Вот увидишь, после ужина все покажется не таким мрачным.

Дан моментально вскочил и, плеснув в лицо холодной водой и пригладив волосы, через минуту был готов.

— Но я хочу узнать, как у тебя дела, — сказал он, пока они вместе шли по улице. — Надеюсь, ты не разочарован? Тебя приняли?

— Ты знаешь, да, — ответил Брюс, и лицо его внезапно прояснилось, — получил место, и мне кажется, о такой работе можно только мечтать, так что обо мне не беспокойся. Но все равно, хотя место очень хорошее, если вдруг у тебя не заладится здесь, в Нью-Йорке, я готов все бросить и поехать с тобой в наше захолустье. Я не хочу, чтобы ты оставался один.

— Спасибо, — сказал Дан, широко улыбаясь. — Это, конечно, очень благородно с твоей стороны, только я тебе этого все равно не позволю! Ты же знаешь!

— Но, Дан, я серьезно!

— Да, да, но, думаю, это не понадобится. Не знаю, что будет дальше, но пока мне совсем не хочется возвращаться домой. Сам не пойму почему. У меня такое ощущение, что я еще не выполнил свое «задание», ради которого приехал. Хотя пока я не представляю, что еще можно сделать. Не знаю, понимаешь ты, о чем я?

— Ну конечно! Отлично понимаю! А, вот и пришли. Заходи. Будем считать, что у нас сегодня праздник. Не знаю, что отмечаем, но кутить будем вовсю, помнишь, как в колледже!

— Точно! — усмехнулся Дан. — Давай отпразднуем, что ты устроился на работу! Кстати, мне тоже надо зайти к одному человеку завтра или послезавтра, так что у нас с тобой по крайней мере еще один день.

И они весело принялись за ужин, болтая о прежних временах и оставив все заботы.

— Давай не пойдем сразу домой, а погуляем чуть-чуть, — предложил Брюс, когда они вышли из ресторана. Он повел друга показать район своей новой работы. Они шли в дружеском молчании и думая каждый о своем. Наконец они вернулись к себе.

— Ну хорошо, — попросил Брюс, — теперь расскажи вкратце, только то, что мне нужно знать. А вообще как хочешь, можешь ничего не рассказывать.

И Дан поведал про свой утренний визит, описал гостиную, куда его провела служанка, девушку, которую он там увидел в расписанной драконами пижаме и с сигаретой. Он очень ярко описывал эту сцену, но время от времени останавливался, словно ему было тяжело и больно говорить.

Как-то раз Брюс даже поднял на него сочувственный взгляд и мягко сказал:

— Дан! Я вижу, тебе неприятно об этом говорить. Если не хочешь, не продолжай. Я же вижу, как ты переживаешь.

Но Дан отрицательно качнул головой:

— Нет, лучше я расскажу. Ты мой самый близкий друг на всем свете и вправе все знать. Может быть, ты поможешь понять, что мне теперь делать и нужен ли я им. Бог послал мне тебя неспроста. Если ты не против ломать голову еще и над моими проблемами, то узнаешь все.

— Я с радостью тебя выслушаю, — заверил его друг серьезно и с сочувствием, — и помогу чем смогу. Разумеется все, что ты расскажешь, останется между нами.

— О, я и не сомневаюсь.

Дан продолжил и дошел до того момента в парке, когда рассказал сестре про отца, постаравшись описать всю ее прелесть и капризность. Брюс слушал с живым интересом.

— И ей нравится ее жизнь, Дан?

— Ей? — Дан поднял недоумевающий взгляд. — Откуда я знаю? Да нет, не похоже, чтобы она была очень счастлива.

— Это может быть очень важно, — задумчиво проговорил Брюс. — Если бы ее все устраивало, она не сказала бы, что хочет тебя поскорее забыть. По-моему, ты зря так быстро оставил надежду, Дан.

— У меня сложилось впечатление, ей было неловко, что отец терпел такие лишения ради ее комфорта. Но мне не показалось, что это настоящее раскаяние. Во всяком случае, я никаких признаков раскаяния не видел.

— Даже слез?

— Даже слез, — кивнул Дан. — Хотя... ну, некоторые легко плачут. Это, скорее всего, ничего не значит.

— Не торопись с выводами, дай ей время, брат, — возразил Брюс, и в глазах у него загорелась вера. — Давай помолимся об этом?

Они опустились рядом на колени, как часто делали раньше, когда оба испытывали какое-нибудь сильное желание, и Брюс начал молиться нежно и грустно.

— О Господи, ты знаешь этих двух женщин лучше, чем мы. Ты знаешь, есть ли твое произволение в вечности о них, чтобы они познали Тебя и пришли к Тебе; чтобы спаслись и изведали радость жизни в Боге. Господь, ты знаешь отца этой семьи, что он был за человек, как он любил Тебя, как безропотно страдал многие годы и как он, должно быть, молился за них. Пусть же его молитвы не останутся без ответа. Ты знаешь и Дана, и то, как он Тебя любит и как ему важно, чтобы его мать и сестра были спасены Твоим милосердием. И мы сегодня молимся Тебе вдвоем, по твоему обещанию, что где двое сойдутся во Имя Твое и попросят о чем, то это будет исполнено. Поэтому мы просим Тебя, если есть на то Твоя Святая воля, пусть Дух Святой осенит их и они познают Тебя, и пусть наша молитва о них будет услышана. Особенно мы просим Тебя за эту молодую девушку, у которой не было возможности узнать о Тебе и полюбить Тебя. Мы просим освободить ее от пут пороков ради крови Сына Твоего Спасителя нашего, пролитой за нас, ради Его победы над Силами тьмы. Мы просим Тебя именем Господа Иисуса Христа. Аминь!

Помолчав, с некоторым усилием, медленно, Дан начал молиться о матери.

Наконец оба молча встали с колен, Дан подошел к окну, вытирая глаза, и долго глядел в ночную черноту, на яркие огни города. Потом повернулся и посмотрел на друга.

— Спасибо, Брюс, — сказал он охрипшим голосом, — мне стало гораздо легче. Теперь, я думаю, все прояснится, и мне правда не надо торопиться с отъездом. Стоит остаться хотя бы ради того, чтобы вот так помолиться с тобой.

— Брат, я с каждым днем все больше убеждаюсь, что наш Бог — Великий Бог. Нет ничего такого, чего Он не исполнил бы, если соблаговолит.

На следующий день Дан до вечера бродил по городу, разглядывая улицы и здания, о которых так много слышал и которые так хотел увидеть. Ему надо было решить, надолго ли он останется в Нью-Йорке, прежде чем идти в издательство.

Поэтому первым делом он отправился в Метрополитен-музей, потом в Публичную библиотеку, к памятнику Гранту, знаменитому Аквариуму, прошел мимо самых знаменитых издательств и, возвращаясь, устав от одинокой, грустной прогулки, вдруг затосковал об отце. Так хотелось обо всем рассказать ему! Друг уже был дома.

— У меня день прошел прекрасно, — доложил тот, — отличный босс, и я чувствую, что работа мне нравится. Осталось тебя тоже куда-нибудь пристроить. А, кстати, знаешь, кого я сегодня встретил на Бродвее? Кирка Шеннона! Помнишь его? Он несколько раз приезжал к нам в колледж с братьями Робертсонами. Он тогда тоже учился в каком-то колледже недалеко от Чикаго.

— Конечно, помню, — отозвался Дан. — Он у нас как-то оставался на выходные. Мне показалось, он воспитан как князь.

— Кстати сказать, о тебе он говорил то же самое. В общем, у него есть тут христианская миссия, и он пригласил нас вечером зайти туда. Я пообещал, что придем, если у тебя нет других планов.

— Конечно, пойдем, — радостно откликнулся Дан. — Это очень кстати. Так хочется согреться душой после последних событий.

Они вместе спустились в небольшой ресторанчик поужинать, потом вернулись к себе и стали собираться в гости к другу.

— Я рад, что ты встретил Кирка, — говорил Дан, пристегивая свежий воротничок и повязывая новый галстук. — Знаешь, теперь мне будет легче оставить тебя одного в этом огромном чужом городе, если мне вдруг скоро придется уехать. Я буду знать, что у тебя тут есть старый друг. Мне всегда Кирк нравился.

Брюс быстро повернулся к нему.

— Ты все же решил уехать? — разочарованно спросил он. — Значит, с издательством ничего не вышло? А я-то так надеялся, что ты там устроишься.

Дан усмехнулся:

— Да я там еще не был. Сегодня не было настроения. Я решил, сначала надо определиться, что делать дальше, а потом уже идти.

— Какой же ты болван, — шутливо возмутился Брюс с прежним, студенческим тоном. — В жизни не видел такого безмозглого провинциала. Как ты можешь решить, что делать дальше, пока не узнаешь, что они тебе предложат?

— Нет, понимаешь, мне надо решить более серьезный вопрос, чем работа. Я должен понять, останусь ли я здесь ради... — Он поколебался, подбирая слово, и неловко закончил: — Ради моих родственников. Я никак не могу этого понять. Если сделать я уже ничего не могу, то лучше убраться отсюда подальше. Поэтому я не хочу пока связывать себя обязательствами с этим издательством.

— Понятно, — протянул Брюс. — Ну и как ты собираешься это определить? Ты что, еще раз к ним пойдешь?

Дан покачал головой:

— Вряд ли. Я сказал им все, что имел сказать. Теперь дело за ними. Я обещал Господу, что, если они как-то откликнутся, если проявят хоть малейший интерес, я останусь здесь, пока не пойму, что мне пора уезжать. Так что подожду еще несколько дней.

— Но они ведь не знают, где ты живешь? Или спросили у тебя адрес?

— Да, — признался Дан. — Сестра спросила.

— Но они не приглашали тебя зайти?

— Нет. Да я и сам не хочу идти. Мне тяжело там находиться. Да и потом, я там никому не нужен. Я думаю, мое присутствие их только смущает.

— Да, пожалуй, — согласился Брюс. — Что ж, уверен, Господь укажет тебе правильный путь. Ну что, ты готов? Идем?

И тут, как будто в ответ на его вопрос, раздался стук в дверь — громкий, самоуверенный стук, словно стучавший привык распоряжаться и командовать.

Брюс пошел открывать. Дан стоял в углу комнаты, натягивая пальто. Брюс замер на пороге, глядя на прелестную девушку, которая смотрела на него с невероятно высокомерным видом.

Она нахмурилась и взглянула Брюсу прямо в глаза, потом приоткрыла губы, чтобы что-то сказать, но передумала и только молча смотрела на него.

— Хм! — наконец презрительно выдохнула она, словно Брюс был виноват в том, что незнаком ей и оказался здесь. — Разве это не квартира моего брата? Он дал мне этот адрес. — Она не отводила глаз от незнакомца, мимоходом отметив, что тот очень симпатичный, но не скрывая своего недовольства.

Брюс с удивлением разглядывал ее, не в силах поверить, что их молитва была услышана так скоро — буквально моментально. Он сразу догадался, кто это такая. Девушка так походила на Дана лицом, цветом волос и глаз, что ошибиться было невозможно.

Он еще раз окинул ее взглядом. Дан, как видно, упустил в рассказе то, что девушка была на редкость красива.

Как ни странно, она была без косметики, ее лицо поражало свежей невинной миловидностью, которая укрылась от Дана. Наконец Брюс, справившись с собой, сказал:

— Да, если ваш брат — Дан Баррон, он живет здесь. — Он пропустил ее в комнату, оглянулся на Дана и торжественно объявил: — Дан, твоя сестра.

Дан вышел к ней навстречу со шляпой в руке.

— Ах! — воскликнула девушка. — Как неудачно! Вы уходите!

— Да, договорились встретиться с приятелем. Но, разумеется, если тебе что-нибудь нужно... — Он замолчал и кинул взгляд на Брюса. — Позволь представить тебе моего друга, Брюса Карбери. Брюс, знакомься, это моя сестра, Корали.

Брюс галантно поклонился и замер в ожидании. Корали метнула быстрый оценивающий взгляд на приятеля брата, снова подумала, что он очень хорош собой, серьезен и солиден, так не похож на ее друзей. Ей стало интересно, что он за человек.

— Я хотела с тобой поговорить, — протянула она детски капризно, переводя взгляд на Дана.

— Понятно, — сказал тот. — У тебя срочное дело? Может, мы с тобой встретимся попозже? Понимаешь, нас ждут.

— Ах вот как! — сказала Корали с острым чувством ревности и снова кинула оценивающий взгляд на Брюса. — Ну и что, а я не хочу идти домой. Можно, я пойду с вами?

Молодые люди переглянулись, у Дана перехватило дыхание от неслыханной наглости. Он растерялся.

— Боюсь, тебе это будет неинтересно, — ответил он. — Но если у тебя срочное дело, я останусь. А Брюс извинится за меня. — Он покосился на Брюса, и по взгляду было ясно, как ему хочется пойти с другом.

— Разумеется, — спокойно согласился Брюс. — Но почему ты думаешь, что ей будет неинтересно? Давай возьмем ее с собой, пусть посмотрит. А если ей не понравится, вы можете уйти.

Это спокойное, деловитое предложение удивило Дана. Он не думал, что Брюса может заинтересовать девушка такого сорта, какой ему представлялась сестра.

— Мне все равно, интересно там или нет! Я пойду с вами, и все! — заявила красавица и притопнула хорошенькой ножкой. — Я с таким трудом отыскала вас в этом захолустье и не позволю, чтобы вы так легко избавились от меня! Хочу с вами!

— А, хорошо, тогда все отлично. — Дан решительно сжал губы и вдруг стал очень похож на сестру. — Тогда идем.

Брюс вышел в коридор, Дан пропустил сестру впереди себя.

Брюс сказал:

— Дан, если твоя сестра хочет поговорить с тобой наедине, я могу подождать где-нибудь, а вы возвращайтесь в квартиру, или я пойду вперед и извинюсь за то, что ты опоздаешь. Наверное, я вам мешаю.

— Нет! — возразила Корали. — Пойдем все вместе. Я прекрасно вижу, что я вам помешала и вы не очень-то рады мне, но именно поэтому я теперь никуда не уйду! Я хочу посмотреть, куда вы идете.

— Хорошо, сделаем, как она хочет, — вздохнул Дан и невесело рассмеялся. — Возьмем такси или пешком пойдем?

— Тут недалеко, — ответил Брюс. — Примерно три или четыре квартала.

— Тогда пешком, конечно, — решила Корали. — Ах, как интересно! Я никогда еще не ходила так далеко пешком, особенно вечером, но один раз можно попробовать.

И все трое отправились в путь — Корали в центре, а молодые люди по обе стороны от нее.




Глава 7


Для Корали это была необычная прогулка. Ей приходилось иногда гулять ночью по гораздо менее приличным местам, с полупьяными провожатыми, которые громко кричали и хохотали, — но сейчас все было по-другому. Она критически оглядела себя.

— Ой, я не подумала, — сказала она, подняв дерзкий взгляд на брата и поморщившись, — может быть, я не так одета для того места, куда мы идем. Но вы оба тоже не в смокингах.

Дан взглянул на нее сверху вниз.

— Ничего, сойдет, — ответил он, осмотрев ее простой темно-коричневый костюм и маленькую фетровую шляпку. Единственным ярким пятном в ее наряде был разноцветный шарф.

— Что вы, — вежливо кивнул Брюс, — напротив, вы одеты очень мило. Но, в принципе, там это не важно.

— А, понятно, — кивнула Корали. — Наверное, богемное общество?

— Не совсем, — загадочно ответил Брюс.

Они свернули к широкой парадной двери, вошли, поднялись по деревянным ступеням и оказались в просторном помещении.

Корали широко раскрыла глаза от любопытства, решив, что это какой-то новый ночной клуб, который открывается раньше обычного.

Сквозь приоткрытую дверь доносилась музыка. Они вошли в евангельскую миссию, которой руководил Кирк Шеннон.

Корали прошла вслед за Брюсом к стульям и села, с удивлением озираясь вокруг. Брат сел с другой стороны от нее, ближе к проходу. Они сидели почти в середине зала, недалеко от небольшого возвышения, похожего на сцену. Зал быстро наполнялся людьми. Корали не знала ни мелодии, ни слов и, поймав одну строчку: «возвышая душу», решила, что это какой-то новый хит про любовь, которого она еще не слышала. Она во все глаза рассматривала собравшихся и не уставала поражаться. У всех них, и мужчин и женщин, в глазах, на лицах было другое выражение, не то, что она видела у окружавших ее. Некоторые, правда, казались подавленными, мрачными, даже отчаявшимися, эти люди не пели. А те, что пели, были преисполнены такой радости, какой она не встречала раньше ни в ком. Среди прочих была одна девушка, в очень бедном простом платье, но глаза ее так светились, что она казалась красивой, а радость и приветливость, с какой она улыбнулась сидевшей рядом пожилой женщине, видимо матери, заставили сердце Корали сжаться от зависти. Девушка, несмотря на свой вид, казалась вполне счастливой.

Собравшиеся спели еще несколько песен с очень простыми, запоминающимися словами, потом неожиданно все склонили головы.

Только не Корали. Она сидела и с удивлением смотрела на то, что происходило вокруг. Она слышала, как люди негромко, вполголоса что-то шептали. Что это? Какой-то странный обряд, в котором все они принимают участие? Хотя странной скорее была она, воспитанная так, что ей была незнакома молитва! Корали никогда не ходила в воскресную школу, хотя они жили недалеко от церкви и в квартире слышался звон колоколов. Она абсолютно ничего не знала о религии. Ее мать предпочитала, чтобы она росла красивым, здоровым, самодовольным животным, которому в жизни не нужно ничего, кроме развлечений. Поэтому она не знала, что и думать про действо, которое предстало ее глазам и на которое она сама же и напросилась.

Брюс, тихонько наблюдая за ней, сравнивал профиль девушки с серьезным, милым, озабоченным лицом брата. И опять стал молиться за нее.

А девушка, за которую он так усердно молился, сидела, широко раскрыв глаза, и ничего не понимала.

Затем некоторые люди начали по очереди рассказывать о себе, о том, как они одержали победу над грехом, о жизни во Христе, к которой они пришли. Рассказчиками были то симпатичная юная девушка, то крупный сильный парень, то старик, все они говорили с убежденностью, горячо, у всех светились глаза. Корали слушала их откровения о неземной радости, обретенной среди неудач, утрат и скорбей, забыв обо всем на свете, и постепенно ею овладевали тревога и горечь.

В глубине сердца она радовалась, что узнала и своего странного брата, и его странного друга. Именно эта странность отличала их, делала непохожими на остальных. Она чувствовала это всем сердцем. Корали забыла о своей тяге к развлечениям и не думала больше о том, что скажет брату после собрания, о том, что будет дальше.

Человек, который вел собрание, тоже был молодым и симпатичным. У него не было пресыщенного, утомленного вида, как у большинства ее знакомых. В его голосе звучала бодрость, глаза сияли.

— Сегодня вечером в зале я вижу моего старого знакомого, — произнес он. — Я знаю его еще со студенческих времен. Как-то я приезжал к ним в колледж на несколько дней, и мы с ним познакомились. У него приятный голос, и он обычно пел на собраниях, которые они с друзьями проводили у себя в колледже, «Свет любви Его со мной». Я слышал, как он поет этот гимн, всего три раза, и один раз — ночью, под небом, при лунном свете, когда они стояли у могилы недавно умершего любимого человека. Сейчас я хочу попросить Дана Баррона спеть для нас эту песню. Дан, надеюсь, ты не против?

Дан спокойно сидел, глядя на старого друга, и слушал его. Воспоминания о старых студенческих днях нахлынули на него. Он забыл, что он в Нью-Йорке, в незнакомом городе, забыл о сестре, незнакомой, чужой девушке, сидевшей рядом. И когда Кирк пригласил его на сцену, он просто встал и пошел, откликнулся на этот зов, как делал всегда.

А его сестра осталась сидеть на месте, открыв рот и не сводя с него глаз.

У фортепиано сидела Валери Шеннон. Она следила, как незнакомец идет по проходу и поднимается на сцену. Она узнала человека, которого видела на улице пару дней назад. А вон и та девушка, с которой он тогда был. Так, значит, это Дан Баррон! Кирк много рассказывал о нем.

Он поднялся на сцену, а та девушка — его сестра, или жена, или подружка, или кто она там ему, — не спускала с него глаз, зачарованная, ошеломленная и заинтригованная. Но если он действительно поет так хорошо, как говорил ей брат, почему же эта девушка смотрит на него с таким испугом?

Пальцы Валери легко заскользили над клавишами, беря первые аккорды, и голос Дана зазвучал в зале мощно и проникновенно.
		Жизнь греховна и темна,



		Нет душе моей отрады,



		Но Его любовь сильна,



		Пали цепи и ограды —



		Свет любви Его со мной,



		Одиночество исчезло,



		Жертва Агнца путь открыла



		К жизни вечной,



		В Царство Божье,



		И душа моя крылата.








Вскоре Валери поняла, что аккомпанирует очень незаурядному голосу, каждая нота гимна блистала как жемчуг в золотой оправе музыкального сопровождения.

Аудитория сидела затаив дыхание, слушая не ушами, но сердцем.

Корали почти окаменела от изумления — сначала от красоты и силы голоса брата, а потом захваченная словами песни. Пение его было необычным. Казалось, его голосом звучат затаенные чаянья человеческого сердца, его томление, неуспокоенность, стремление обрести истинный путь и воля к этому. Значит, сам он тоже когда-то был таким, как все, он не всегда был таким безупречным, таким незаурядным. Значит, кто-то или что-то заставило его измениться!

Он пел, и ей казалось, что он поет ей одной, отвечая на те вопросы, ради которых она пришла к нему. Этой песней брат словно отвечал на ее неудовлетворенность своей жизнью, давал ей надежду, что существует другая жизнь, существует то, что избавляет от тягот, дает дышать полной грудью, помогает начать жить заново, успокоить ту невыносимую тоску, которая знакома каждому, но которую большинство предпочитают не замечать.

Нежная мелодия замерла, и снова зазвенел голос Дана:
		Солнце заходит. Темень наступает.



		Ты же, как солнце, и в ночи сияешь,



		Ангелов сонмы в вышних согревая



		Заревом дивным.







		Днем осквернили мы себя грехами.



		Ты же изгладь их, милосердный Боже;



		Сердце очисти — пусть оно искрится,



		Ночь озаряя[1 - Четырехнедельная псалтирь; гимны для Первой и Второй Вечерни.].








Неужели ее брату, с его ангельским лицом, тоже знакомы боль и отчаяние, неужели он понимает те чувства, которые испытывает она? Неужели и в его жизни были грехи? Нет, невероятно. Корали не привыкла называть грехом то, что она делала. Разве она кого-то убила или украла что-нибудь? Или изменила? Она раньше не слышала, чтобы грехом называли обычные, повседневные вещи, которые большинство людей делают даже не задумываясь. Грех? Нет, она была уверена, что Дан никогда не грешил.

— Свет любви Его со мной... — пел он своим волшебным голосом, и все слушающие не сомневались, что Иисус действительно близок ему, как друг.

И сестра, слушая его, вдруг начала постепенно проникаться пониманием, что же брат пережил за эти годы, как одиноко ему было без матери, ей стало стыдно за ту роль, которую невольно она сыграла в этой трагедии. Господи, каким он был несчастным, одиноким ребенком! Правда, у него был замечательный отец. А вот у нее отца не было. Зато у нее была мать — если только Лиза заслуживает этого названия. Но Корали чувствовала себя такой же покинутой и одинокой.

Девушка глубоко задумалась. За эти два дня она передумала больше, чем за всю жизнь!

И снова зазвучали нежные звуки фортепиано, и слова песни будто вливались в каждую открытую, внимающую душу.

Когда последние аккорды замерли, зал молчал, и это для Корали тоже было ново и необычно.

Брюс, склонив голову, молча молился за сидящую рядом девушку, молился так, как раньше ни за кого не молился. Когда музыка стихла, он искоса осторожно взглянул на соседку — и у нее было такое выражение лица, что сердце его преисполнилось трепета и надежды.

Последовала короткая проповедь, простая и сильная, не похожая ни на что, слышанное Корали, тем более от молодого человека. Она слушала с напряженным вниманием и временами вопросительно поглядывала широко раскрытыми глазами на Брюса, словно проверяла, что он тоже верит в те поразительные вещи, о которых говорил проповедник. Корали никогда не слушала рассуждений о смерти, аде, Небесах и Вечной жизни. Все это пугало, не давая покоя — она предпочитала не думать вообще о таких серьезных вопросах.

Теперь уже Брюс открыто наблюдал за ней, благодаря Бога за то, как просто и убедительно говорил Кирк о деле спасения. Может быть, у этой девушки из светского общества больше не будет возможности услышать подобные слова, но сейчас она внимала им с усердием и принимала к сердцу. Конечно, это еще не значит, что она обратится к Богу. Однако такие случаи бывали.

— А сейчас, — продолжал Кирк, — я вижу в зале еще одного моего старого друга, Брюса Карбери. Брюс, поднимайся на сцену, и давайте втроем споем что-нибудь.

Брюс удивленно посмотрел на Кирка, потом, хмурясь, покосился на сидевшую рядом девушку. Не может же он уйти и бросить ее в незнакомом окружении?

Но лицо ее горело живейшим интересом.

— Иди, иди, — сказала она, — я хочу послушать, как ты поешь!

— Хорошо, — улыбнулся он. — Прости, что приходится тебя бросать.

Брюс пробрался мимо нее и пошел к сцене.

Как эти три голоса сливались, как они звучали! Это было прекрасно, они пели о Боге так, словно разговаривали с другом.




Все это было для Корали откровением. Она что-то слышала об евангельской истории, но ее душу это никогда не трогало. С тем же напряженным вниманием и изумлением, с каким она наблюдала все происходившее здесь, она слушала, как три красивых голоса разворачивали перед ней евангельский сюжет до самого последнего стиха:
		Предашь ли ты себя в руки Спасителя?








Значит, и для нее это тоже возможно. Во время песни ей показалось, что взгляд Брюса устремлен прямо на нее, его глубокий бас красиво сливался с остальными голосами, он пел: «Тебе хвала, Отец наш Бог! Тебе, Единородный Сын!» — и Корали казалось, что он говорит о реальном, ощутимом, доступном и ей. Она замерла, затаив дыхание, ее мучили зависть и обида. Она до конца не осознавала смысл того, о чем говорилось в песне, — до этого ей было еще далеко. Но Корали была глубоко тронута и смутно затосковала о чем-то, чего не знала, но о чем явно знал ее брат.

Когда собрание закончилось и выходящие обходили ее с двух сторон, что-то оживленно обсуждая, она внимательно всматривалась в их лица. В большинстве это были простые люди, некоторые были одеты хорошо и даже дорого. У нескольких девушек глаза светились воодушевлением. Она не знала еще, хочет ли она стать такой же, как эти люди, ведь для этого наверняка потребуются немалые жертвы, и, если она поближе узнает их жизнь, жизнь брата и его друзей, ее энтузиазм скоро иссякнет. Впрочем, что ей, собственно, терять? Всерьез задумавшись над этим, Корали поняла, что не может назвать ничего, что не отдала бы с легкостью. Чем угодно можно было заплатить за эту искреннюю, настоящую радость и мир в душе.

Но, если все, о чем говорилось в песнях, реально, почему все остальные не ищут этого, а теряют время в погоне за наслаждениями, которые на самом деле приносят только кратковременное удовольствие?

Тут Корали увидела, что Брюс пробирается к ней по проходу. Глаза их встретились. Открытая улыбка осветила его лицо, он смотрел на девушку тепло и нежно, как тогда, когда пел «Свет любви Его со мной».

— Прости, что оставили тебя одну, — произнес он негромко, останавливаясь рядом с Корали.

— Ничего, — ответила она быстро, чуть смущенно. Никто из ее знакомых и приятелей не поверил бы, что Корали может что-то смутить. Потом лицо ее прояснилось, она подняла на него глаза, в которых светилась искренность. — Мне понравилось, как ты поешь! У тебя великолепный голос!

Брюс кинул на нее удивленный взгляд.

— Да? Рад, что тебе так показалось, — ответил он серьезно. — Я боялся, что тебе здесь не понравится и многое будет непонятно.

В этот момент их окружили люди, начали разговаривать с Брюсом, а потом и с ней, словно она была одной из них. Через несколько минут со сцены спустились Дан, Кирк Шеннон и Валери, они все познакомились и вместе направились к выходу.

— А теперь, — сказала Валери Шеннон с задорной улыбкой, — давайте зайдем к нам, хотя бы ненадолго. Сегодня моя сестра напекла целое блюдо вкусных блинчиков. Мы можем их попробовать и заодно получше познакомиться. Кирк столько рассказывал про Дана Баррона, что мне хочется узнать вас всех поближе. Идемте?

Они вместе вышли на чистый, прохладный ночной воздух и пошли по улице. Брюс шагал рядом с Корали, словно дал себе зарок оберегать ее. А Валери Шеннон и Дан шли чуть поодаль.




Глава 8


А тем временем в квартире у Лизы вечеринка была в полном разгаре. Потому-то Корали и решила сбежать оттуда и отправиться на поиски своего недавно обретенного брата. Дело в том, что к ним в гости должны были явиться двое молодых людей, которых Корали терпеть не могла и не хотела иметь с ними ничего общего.

Того из них, кто был постарше, звали Айвор Кавано, высокий, представительный, с очень грубыми, развязными манерами и страстный игрок, он ухаживал за Лизой. А младший был его племянником — Эррол Хант, молодой парень с набрякшими мешками под глазами, имевший пристрастие к спиртному. Вот уже несколько недель он бесстыдно преследовал Корали. Видимо, Лиза решила устроить так, чтобы дядя женился на ней, а племянник — на ее дочери. Но девушка была не в восторге от такой перспективы. Несколько дней назад Лиза открыто заявила ей о своих планах, упирая на то, что эти двое сказочно богаты.

Эррола Ханта никак нельзя было назвать симпатичным. Он почему-то решил, что Корали — он называл ее Коринна — принадлежит ему целиком и полностью, и наглыми ухаживаниями отвадил от нее всех старых друзей. Хвастливый, самоуверенный, он относился к ней свысока, но когда страдал после очередного запоя, начинал подлизываться, ныл и хныкал, требуя ее сочувствия, как избалованный ребенок, который хочет, чтобы его утешили и приласкали.

Поначалу все это даже забавляло ее, но скоро она начала понимать, что оба просто используют Лизу, выклянчивая у той деньги на покрытие долгов. Они постоянно просили в долг, забывали отдавать, и скоро Корали это надоело. Днем они с матерью почти разругались по этому поводу.

— Если ты выйдешь за Айвора, я знать тебя не хочу, — заявила она Лизе.

Та задумчиво смотрела на дочь, прищурив глаза.

— А почему бы тебе не выйти замуж за его племянника? — спросила она с нескрываемой издевкой.

— Вот еще! Ни за что! — ответила Корали, вздернув подбородок. — Я найду применение своим деньгам получше, в отличие от тебя. Эти двое — типичные аферисты.

— Какая ерунда! — отрезала Лиза, окинув ее холодным взглядом, всем видом выражая презрение. — Айвор богатейший человек! Ты даже представить себе не можешь, сколько у него денег.

— Ах вот как? — пошла в наступление девушка. — Почему же тогда он у тебя постоянно занимает? Почему все время проводит в игорных клубах, а деньги на это берет у тебя?

— Ну и что! Девочка, ты ничего не смыслишь в финансах. Это же долги чести, которые нужно отдать немедля. Он расплатится сразу же, как только его заграничная компания поправит дела. И вообще, мне не нравится, что ты так неуважительно отзываешься о моих лучших друзьях.

— Очень интересно! — нагло заявила дочь. — Не знаю, почему ты сбежала от моего отца, но твой второй выбор был явно неудачен. Нет, я вообще не могу понять, что ты нашла в этом очкастом орангутанге. Он бессовестно льстит тебе, вот и все. По-моему, с замужеством ты уже наигралась достаточно. Кстати сказать, сначала тебе надо еще развестись со вторым мужем. В общем, так — если ты еще раз заговоришь на эту тему, ты меня больше не увидишь, поняла? Я не хочу, чтобы очередной проходимец-отчим наживался на моем кошельке. И кстати, тебе я тоже больше не буду давать денег — по крайней мере, на этих двух обормотов.

Лиза снова прищурилась, но на этот раз в ее глазах мелькнула тревога. Впрочем, не прошло и двух дней, как она явилась в банк и сказала клерку, что ее дочь просит перевести на ее счет несколько сот долларов. Она знала, что Коринна совсем не следит за состоянием своего счета. Отец положил все деньги на особый счет на ее имя, который вступал в силу с тех пор, как ей исполнится восемнадцать лет, так что Корали только недавно начала распоряжаться деньгами. Лиза мечтала, что так будет продолжаться и дальше и дочь не станет проверять, сколько снято с ее счета, по крайней мере до тех пор, пока Лиза не выйдет замуж.

— Осторожнее, змееныш, — сказала она дочери. — Ты можешь в один прекрасный день зайти слишком далеко в своих любезностях.

— Вот как, а ты что же? — вспылила Корали.

— А что я? Я что, должна отчитываться перед тобой?

— Очень жаль, что ты ни перед кем не отвечала, — сказала девушка. — А теперь еще этот придурок привязался, с которым ты еще намучаешься!

— Ты ответишь за свои слова. У этого «придурка», как ты его называешь, между прочим, есть племянник, в несколько раз богаче его самого! Так что ты никак не можешь упустить его, дорогая.

— Не могу? Ах вот как! Еще как могу! — выкрикнула Корали и ушла к себе в комнату, хлопнув дверью и заперевшись на ключ.

Через час после этого разговора она осторожно, бесшумно выбралась из квартиры, пока мать у себя переодевалась к ужину. И отправилась на поиски брата, злая, взбешенная, как никогда. Утром ей прислали по почте отчет из банка, и она поняла, что Лиза потихоньку брала ее деньги. Все это раскрыло ей глаза. Прежний опыт подсказывал, что если Лиза залезла на ее банковский счет, значит, у нее что-то на уме или она наделала долги, о которых не хотела говорить дочери. Скорее всего, она сильно проигралась в рулетку. Бывало, что какой-нибудь очередной поклонник просил у нее в долг. Корали взбунтовалась и решила вступить в борьбу за свои права. Она была совсем одна, у нее не было никого, с кем можно посоветоваться, найти убежище и утешение. И она решила разыскать брата, хотя плохо знала его и еще меньше понимала.

По дороге она собиралась заехать в банк, снять все деньги со счета и положить их туда, где Лиза не сможет их достать. Теперь она достаточно взрослая, может сама заниматься своими делами и твердо намеревалась так и поступать. Вот почему ей так срочно нужно было увидеться с братом.

Но события складывались так, что она скоро забыла, зачем его искала, и, оказавшись в новом, незнакомом обществе, следила за происходящим со все возрастающим интересом.

Помимо всего прочего, так поразившего ее в этот вечер, пожалуй, самое сильное впечатление на нее произвел Брюс. Она исподтишка рассматривала его — в этом деле она была мастер — и невольно сравнивала Брюса с Эрролом Хантом. Тяжелые темные мешки под маленькими наглыми глазками Эррола, толстые чувственные губы были еще отвратительнее по сравнению с чистым, открытым лицом Брюса Карбери, его темными, широко расставленными глазами. Густые медные волосы, твердые очертания рта и подбородка — все говорило о человеке умном, с убеждениями и самообладанием. Корали было приятно смотреть на него. В нем не чувствовалось избалованности или самовлюбленности — напротив, Брюс был воплощением честности и искренности. Думая о браке с Эрролом, к чему так настойчиво толкала ее мать, она вздрагивала от отвращения с головы до ног. Но если она будет продолжать жить как сейчас и Лиза не передумает выходить за Айвора, тогда у нее просто не будет выхода — ей придется стать женой Эррола хотя бы для того, чтобы избавиться от Лизы. А если дело так пойдет и дальше, скоро денег у нее совсем не останется, так же как и у матери. Судя по словам Дана, отец после смерти не оставил ей никакого наследства.

В общем, Корали нужно было как следует расспросить брата, чтобы понять, какие у нее перспективы на будущее.

Предположим, отец умер в бедности и ничего ей не оставил. Предположим, Лиза окончательно потеряет голову и выйдет за Айвора и тому каким-то образом удастся прибрать к рукам деньги отца Корали, которые он положил на ее имя. Что ей тогда делать? Господи! Тогда остается искать работу, как заурядной бедной девушке, а Лиза этого ни за что не позволит! Что ж, значит, придется уйти от Лизы, если нет другого выхода. Она не останется под влиянием этих проходимцев — Айвора с племянником!

Все это Корали обдумывала, пока ехала к брату. Она не собиралась говорить ему все. Она еще не настолько ему доверяла, чтобы посвящать в такие личные дела.

Но собрание разогнало все эти мысли. Корали шла по вечерней прохладной улице и прислушивалась к своим ощущениям. Ей казалось, что она побывала на краю какого-то небесного мира и теперь вдруг снова опустилась на землю. Было уже поздно. Они шли в гости к пианистке, а потом ей надо возвращаться домой. Значит, Дану придется поехать с ней. Но куда? Домой нельзя. Квартира у них большая, но сегодня там нигде нельзя будет спокойно поговорить. Всюду будут гости. Вечером к ним почти всегда кто-нибудь приходил или они сами шли куда-нибудь, и даже в их отсутствие к ним могли зайти знакомые, выпить, покурить. Нет, туда вести Дана нельзя. Ему там наверняка не понравится, так же как он думал, что ей не понравится их собрание.

А ведь на самом деле собрание оказалось хоть и странным, но потрясающе интересным, теперь она хоть немного начала понимать брата и была уверена, что ему не место там, где люди пьют и курят... Она представила, в каком состоянии будет к этому времени Айвор. А этот кошмарный Эррол Хант! Нельзя позволить, чтобы эти два хлыща встретились с ее замечательным, удивительным братом. Это будет для него оскорбительно. Подумать только, какая перемена произошла с ней! Она уже называла про себя брата замечательным!

А этот парень, который сейчас шагает рядом с ней, вежливо стараясь попасть в ногу, и поглядывает на нее сверху вниз чистыми карими глазами из-под буйных, кудрявых огненно-рыжих волос — он тоже замечательный.

О, она не стала бы бояться ни Айвора, ни Эррола Ханта, если бы такой человек был рядом! Брюс сильный, в нем чувствовалась жизненная энергия. Она понимала, что он не даст ей попасть в беду, если будет рядом. А Эррол!.. При мысли о нем Корали содрогнулась от отвращения. В этот момент Брюс ласково положил свою ладонь в перчатке на ее плечо.

— Тебе холодно? — спросил он заботливо. — Действительно, ветер довольно резкий, особенно после теплого помещения. В переполненном зале всегда бывает душновато, и когда потом выходишь на улицу — как-то не по себе.

— О нет, мне не холодно, — сказала Корали, беря его под руку. — А вздрогнула я потому, что подумала о неприятном. Здесь все кажутся такими счастливыми. А я вот совсем несчастлива. Они тоже не были бы такими довольными, если бы им пришлось столкнуться с моими проблемами.

— Может быть, тебе просто трудно пока понять причину их радости, — заметил Брюс с ноткой нежности в голосе.

Она озадаченно подняла на него глаза.

— Ты, видимо, не знаешь Христа, которого знают они, — мягко продолжил он. — Понимаешь, они ведь из-за этого так радуются, а не из-за житейских обстоятельств. Смотри — они смеются, улыбаются, но не потому, что у них роскошные дома, богатые друзья, много денег, и даже не потому, что у них все получается, как они хотят. Нет, вовсе не поэтому. Они так счастливы из-за того, что уверовали в Иисуса Христа и теперь знают, что Он — Спаситель мира, а их грехи прощены. Поэтому они живут и ликуют в вечности, а не в том маленьком жизненном пространстве, где оказались волей судьбы.

— Ах! — слабо выдохнула Корали. — Нет, я об этом ничего не знаю, ты прав. А ты веришь в то, что говорили на собрании? Ты так пел, как будто для тебя все это очень важно, но я подумала, может, ты просто так выразительно поешь, а на самом деле так не думаешь.

— Нет, почему же, я тоже так думаю. Для меня каждое слово этого гимна наполнено смыслом. Я пришел к Господу несколько лет назад, меня привел к Нему твой брат. С той поры я стал счастлив, потому что понимаю — впереди меня ждет вечность вместе с Ним и с дорогими мне людьми, которые тоже любят Его.

— И ты все время теперь так живешь? Неужели тебе иногда не хочется отойти от этого, забыть и жить так, как живут остальные?

— Разумеется, я не безупречен, если ты это имеешь в виду. Но забыть этого совсем я не могу. Я все время помню о Господе, как я, например, не могу забыть о своих друзьях. Когда ты все время с Господом в мыслях, тогда каждое мгновение становится насыщено Им, и если отклонишься от пути, начинаешь горевать и просить у Него прощения.

— И ты никогда-никогда не пьешь? — вдруг спросила Корали.

— Никогда!

— Потому что, если выпьешь, можешь забыть своего Господа, да? Потому что, когда выпьешь, сам не знаешь, о чем думаешь.

Он бросил на нее печальный взгляд.

— Если бы ты знала и любила Иисуса Христа, тебе не захотелось бы напиваться. Ни за что на свете не захотелось бы потерять ощущение близости и присутствия Бога.

Она на минуту задумалась над его словами.

— Да, правда, мне ведь на самом деле никогда не хотелось напиваться, а потом делать всякие глупости, но, с другой стороны, когда все вокруг тебя пьют, что остается?

— Как что — делать наоборот! Почему ты сама должна совершать глупости, если все вокруг так делают? Тем более, что так поступают далеко не все. Очень много людей, которые не притрагиваются к спиртному.

Она задумчиво возвела на него глаза:

— А мой отец, наверное, тоже никогда не пил.

— Уверен, что нет. Он был замечательный человек.

— Может быть, если бы меня воспитывал он, мне и в голову не пришло бы пить.

— Без сомнения.

— А ты его знал?

— Да, немного. Знал и очень им восхищался.

— Ну хорошо, а раз я не им воспитана, что же мне делать?

— Ты можешь поступать так, как поступала бы, если бы он тебя воспитал, но, конечно, если ты сама этого хочешь. Правда ведь?

— Легко говорить! А что скажут люди, если я буду так делать?

— А тебе это так важно?

— О! Конечно, а как же? Меня же не поймут, со мной перестанут общаться.

— Да? А когда ты напиваешься, они разве лучше себя ведут? Подумай сама. А может, тебе нравится, как они себя ведут, когда навеселе.

— Нет, не нравится. Поэтому я и пью, иначе их невозможно выносить.

— И тем не менее ты причисляешь себя к этим людям, считаешь их своим кругом. Мне это непонятно.

— Странно, да? — Минуту Корали помолчала, потом, пожав плечиками, легкомысленно сказала: — А впрочем, что толку? Раньше я жила так же, как и все мое окружение. Но я ведь могу идти новым путем и жить по-другому.

— И ты не будешь одна, поверь мне. Стоит тебе только встать на путь исправления, и с тобой всегда будет рядом некто, кто станет помогать и направлять тебя.

— Кто это?

— Господь Иисус. Если ты однажды поймешь, что Он твой Спаситель, и примешь Его, Он тебя никогда не оставит.

— Все это как-то странно, — задумчиво протянула девушка. — Ему наверняка не понравятся мои друзья. Нет, я должна их бросить. Надо уйти от них насовсем, — решительно заключила она.

— Да, возможно, так тебе и предстоит сделать, — серьезно и торжественно сказал Брюс. — Он говорил, что мы должны избегать нечестивцев, должны отделиться от них.

При этих словах Корали охватил страх.

— Но я не знаю, как мне это сделать, — сказала она. — Лиза ни за что не позволит мне уйти. Кроме того, мне кажется, она может присвоить себе мои деньги.

— Знаешь, это все не важно. Если ты решишь идти путем, который ведет к Богу, Он сам устроит все как надо. Но тебе, возможно, придется пережить немало трудностей. Зато в душе у тебя всегда будут мир и покой, если ты примешь Его. Тебе ведь не надо сразу преодолевать весь путь, а идти постепенно, шаг за шагом. И первый, самый главный шаг — осознать, что Он — твой Спаситель.

Она отчаянно замотала головой:

— Нет, нет, я не знаю, как это сделать.

— Любой из тех молодых христиан, которые были сегодня на собрании, мог бы тебе это рассказать. Слово Божье об этом очень ясно говорит.

— А ты мне можешь подсказывать, что делать, — иногда? — спросила Корали неуверенно. — Не буду обещать, что исправлюсь совершенно, но мне хотелось бы попробовать.

— Да, буду рад помочь, чем смогу, — живо откликнулся Брюс.

Скоро вся компания остановилась перед большим старомодным домом, в котором жили Шенноны, и их разговор прервался.

— Хорошо. Договорились. Назначим время, и я закидаю вас вопросами.

— О, сегодня вечером я буду молиться, чтобы это случилось, — улыбнулся Брюс.

Они вошли в дом вслед за остальными. К их приходу глава семейства уже развел огонь в камине, и дрова уже весело потрескивали. Мать Шеннонов тоже была здесь, и все дети, уже закончившие делать домашние задания. В гостиной стояло пианино, и Валери села к нему, но, к удивлению Корали, заиграла что-то совсем не похожее на джаз. Если бы она сейчас была в своей компании, все тут же кинулись бы танцевать, но эти странные молодые люди, казалось, даже не думали об этом.

Корали, после того как ее представили хозяевам, села и стала осматриваться. Ее привлекало нежное, доброе лицо женщины, матери всех этих детей; и она не могла бы представить себе Лизу на ее месте. Какой солнечный у нее взгляд, как полон он искренней, теплой любви! Лиза была совсем не такая. На ее лице, казалось, надета стальная маска, особенно когда она бывала чем-то недовольна, например как в то утро, когда пришел Дан. Лиза очень жесткая, слишком эгоистичная и холодная, чтобы быть матерью таких малышей. Конечно, она очень красивая, но красота часто делает людей черствыми и самолюбивыми. Родилась ли Лиза такой или сама все сделала для того, чтобы воспитать в себе эту твердость и хищность, всегда настаивая на том, что хотела?

Корали размышляла над этим, когда мистер Шеннон вошел в гостиную с новой охапкой дров для камина, и тут Кирк и Кендалл разом вскочили, выхватили у него из рук дрова и усадили отца поближе к огню. Она с удивлением наблюдала, какой бывает настоящая любящая семья, где все заботятся друг о друге, и ей стало завидно. Она рассматривала выразительное лицо их отца, который с искренним интересом следил за молодежью. Как приятно, должно быть, жить в этом теплом добром доме, с такими родителями. Ну почему Лиза не такая, как эта удивительная женщина, которая просто живет в своем доме, растит детей и дарит всем радость?

Терла и Лейт вошли в комнату, неся тарелки с блинчиками и большое блюдо с пирогом. Потом внесли огромный поднос, на котором стояли бокалы с лимонадом. Как сразу стало весело! Никто не просил ничего крепче лимонада, да в этом не было нужды! Никто не курил, ни один! Это было просто невероятно! Неужели никто из них на самом деле не курит?

Нора задремала, свернувшись калачиком на полу возле матери и положив голову ей на колени. Мать нежно обнимала ее одной рукой за плечи. До чего хорошо быть маленькой, жить в такой заботе и любви! Интересно, каково это — вырасти в такой атмосфере?

Все упросили Дана еще спеть, потом запели хором. Начали с шотландских песен, о чем просила бабушка, — она тоже приковыляла из своей комнаты и сидела в кресле-качалке около камина. Потом отцу захотелось услышать ирландские напевы. И постепенно дело снова закончилось теми же гимнами, что звучали на собрании.

Только для Корали они не были привычными — для нее все было настолько новым, что она даже не поняла, что это гимны, пока не услышала слова про Господа, и тогда уже догадалась.

Около полуночи все стали прощаться. Корали с горечью оглянулась на гостеприимный дом, когда они с Брюсом и Даном снова оказались на темной улице.

— Хорошо у них, да? — спросил Брюс, пока они ждали Дана, задержавшегося с Валери, чтобы найти какую-то песню, которую он обещал выучить.

— Да, — вздохнула Корали, — совсем не похоже на мой дом. Ты даже не представляешь, насколько тут все по-другому!

— Конечно, ведь в каждом доме все по-своему, — ответил Брюс, осторожно подбирая слова. — И твой дом тоже не такой, как другие.

— О да, еще как! — вздохнула девушка.

— Но знаешь — Господь способен создать красоту и мир всюду, где Он пребывает, — сказал Брюс, улыбнувшись.

— Попробовал бы Он создать такое у нас! — горестно покачала головой девушка. — Там скорее место дьяволу.

— Да, этот всюду свой нос сует, старается напакостить, но он ведь не сравнится по силе с Богом. А пусть Христос войдет в твой дом через тебя, и ты увидишь, как все сразу изменится. Он ведь может спасти даже самых отчаянных.

Дан сбежал к ним по лестнице, и разговор замолк. Корали шла между ними, прислушиваясь к негромкой беседе, которая касалась мира, совсем ей незнакомого. Временами она ловила на лице брата выражение, которое, она знала, могло бы быть и у нее, обладай она тем же знанием и той же гармонией, как он. Изредка Корали бросала украдкой взгляд на его приятеля. Тот шел без шляпы, рыжие волосы сияли темной медью при свете звезд. Ей нравилась его улыбка, то, как он быстро вскидывал глаза в ответ на какое-нибудь замечание Дана, ей нравилось, как густые волосы рыжей волной падали на чистый широкий лоб.

Когда они подходили к ее дому, Корали подумала о разнице между этими людьми и Эрролом, который наверняка сейчас у них — с опухшим лицом, маленькими тусклыми глазками, дурашливыми и пьяными манерами. Сейчас она придет — и увидит их всех, они набросятся на нее, станут спрашивать, где она была, и, если она отважится сказать, что была на молитве в миссионерском доме, станут насмехаться и издеваться над ней — да они просто не поверят!

Ей не хотелось никого из них видеть. Она потихоньку проберется на кухню, потом по черной лестнице к себе в комнату, запрется там ото всех и будет сидеть одна. Ей невыносимо сейчас видеть пьяных, разнузданных гостей. Корали хотелось сохранить в себе чудесное впечатление от того славного, приветливого дома. Она хотела лечь спать и чтобы свет звезд вливался в окно вместе с прохладным ночным воздухом, хотелось прочесть этот чудесный, необыкновенный вечер, как книгу, чтобы навсегда запомнить его таким. Чтобы знать, что это был не сон, не фантазия, что все это происходило с ней на самом деле.

Она не станет включать у себя свет, разденется в темноте, ляжет в постель и медленно, подробно будет перебирать в памяти весь вечер: лица, события, разговоры. Будет вспоминать лицо человека, который шагал с ней рядом и так нежно смотрел на нее, когда они разговаривали. Она станет рассматривать каждую его черточку так, как не посмела бы в реальности, иначе он догадался бы, о чем она думает и какое сильное он произвел на нее впечатление. Корали хотелось все это хорошенько обдумать. Услышать снова голос брата, поющего странные, трогательные слова гимна, подумать о девушке, что аккомпанировала ему. Какая она славная и вместе с тем сильная! Ей хотелось бы поближе узнать эту девушку, но вряд ли будет такая возможность...

Нет, Корали совсем не могла окунаться в ту оргию, которую устроила Лиза, по крайней мере не сейчас. Ей хотелось побыть наедине с собой.

Поэтому когда они подошли к ее подъезду, Корали решительно сказала:

— Ты со мной не ходи, — обратилась она к Дану. — У Лизы сейчас гости, и тебе там нечего делать.

По быстрому тревожному взгляду, каким обменялись приятели, девушка поняла, что они за нее беспокоятся.

— А ты как же? — спросил Дан, пристально глядя в ее милое лицо.

— Не знаю, — ответила Корали с непроницаемым видом. — В принципе, я к этому привыкла. Но не волнуйся, сегодня я туда не пойду. Я пройду по черной лестнице, и никто не узнает, что я вернулась. Я хочу остаться одна и все как следует обдумать и понять, что для меня важнее.

Она неожиданно повернулась к ним, лукаво усмехнулась и послала воздушный поцелуй кончиками пальцев.

— А мы... можем тебе как-то помочь? — спросил Дан, мрачно глядя наверх, на освещенные окна ее квартиры.

— Да, — вмешался Брюс. — Давай мы поднимемся вместе с тобой.

— Нет, нет, ни за что! — воскликнула Корали. — Тогда на меня все накинутся, и мне придется несладко. Я просто проскользну по лестнице, и все будет в порядке. Спокойной ночи! До скорой встречи! — Она повернулась было уйти и вдруг снова обернулась. — Ах да, я забыла. Лиза хотела с тобой встретиться, Дан. Наверное, у нее к тебе какое-то дело. Она не сказала зачем. Лучше утром, только не раньше одиннадцати. Вот, кстати, зачем я к тебе приходила — сказать об этом.

— Правда — ты же говорила, что хочешь со мной поговорить, — вспомнил Дан. — Но мы можем пойти поговорить в парк, как в прошлый раз, — предложил он. — Прости, я совсем забыл.

— Ничего, — сказала девушка. — На сегодня хватит. Сегодня был такой удивительный вечер, может быть, другого такого уже не будет. Прощай!

Она быстро исчезла за дверью. Дан хотел было пойти за ней, подергал ручку, но дверь была заперта изнутри на засов. Потоптавшись на пороге, друзья наконец медленно направились к своему дому.




Глава 9


Корали удался ее план — она разделась в темноте за закрытой дверью. Лежа в постели, глядя через открытые окна в звездное небо, она пыталась понять всю свою жизнь.

Никогда она не сталкивалась с тем, с чем пришлось столкнуться сегодня вечером. Всегда, сколько она себя помнила, она была недовольна собой и своей жизнью и очень несчастлива. Она не была ни к чему привязана, ничем не была занята и заботилась только о себе. Но ей никогда не приходило в голову винить в этом себя. Ей казалось, что над ней тяготеет какая-то злая сила, воля других людей, которые не желают делать так, как она хочет, и в этом видела причину своего недовольства. Она возмущалась, злилась, но не знала, как избавиться от этого. Даже пыталась возложить вину за это на свою непутевую ленивую мамашу, но это не приносило облегчения. За всю жизнь Корали никогда никого не любила. Ну, может быть, в детстве собаку или котенка. И она не чувствовала, чтобы ее кто-нибудь любил. Она считала, что в любви надо стараться как можно меньше дать и как можно больше получить.

Но теперь перед ней вдруг открылась другая любовь — наверное, это и есть Божия любовь? Все это противоречило ее жизненному опыту, было необычно и странно. Это был редкостный дар. Это делало лица людей другими, вот как у ее брата и этого его приятеля, Брюса. Любовь могла быть нежной, бескорыстной, драгоценной. Она видела это в глазах Брюса. Она почувствовала это в прикосновении его руки, когда он коснулся ее плеча в порыве искреннего сочувствия. Это было не плотское желание, нет, это было нечто совсем другое, духовное, хотя Корали раньше не разбирала, что плоть и дух представляют собой разные вещи. Теперь она хотя бы смутно чувствовала это и догадывалась, что и другим это знакомо.

Например, вот семейство Шеннонов, отец, мать и все дети. Они все испытывали друг к другу такую любовь. И не потому, что кто-то из них хотел получить что-то от другого, а просто потому, что каждый был дорог другому ради него самого. Именно такой любви она была лишена и именно к ней тянулась всю жизнь, вслепую пытаясь нащупать, отыскать ее. Надеясь, что где-то, когда-то встретит ее. Однако эти ее стремления были такими неясными, что рождали в душе только смущение и беспокойство.

Корали не верила, что любовь можно найти в браке, из-за примера матери, но, увидев в доме Шеннонов немолодых, давно женатых людей, которые любили друг друга по-прежнему, совершенно изменила свое мнение. Эти двое, казалось, могли пройти плечом к плечу любые жизненные испытания, трудности, неустройства, и при этом сохранить нежные отношения, и все так же смотреть друг на друга взором, исполненным любви и чуть ли не обожания. Ах, выйти замуж вот так, когда тебя любят больше жизни, это было прекрасно, об этом можно было только мечтать!

И совсем другое дело — тут она невольно вздрогнула — выйти за такого пройдоху, как Эррол Хант!.. Вот где, наверное, сущий ад!

До нее невнятно доносились из гостиной крики гостей. Она знала, судя по их пьяным голосам, какой у него сейчас вид.

Тут она услышала, как кто-то зовет ее, громко и требовательно выкрикивая ее имя. — Ка-а-р'нна! Ка-а-р'нна! Эй, Ринни, детка, где же ты? П-а-а-чему ты не идешь, ка-а-гда я тебя зову?

Она задрожала и плотнее закуталась в одеяло. Если бы она сейчас была там, с ними, он непременно уже полез бы к ней самым непристойным образом. Стал бы обнимать, пытаясь поцеловать противными губами. Она почти чувствовала его дыхание, запах ликера и табака. Однажды он попытался полезть к ней, когда был сильно пьян, а она не успела еще выпить ни капли. Ее до сих пор бросало в горячую дрожь при воспоминании об этом. Может быть, он часто целовал ее, когда она была пьяна, а она этого даже не помнит. Но сейчас Корали переполняло отвращение к самой себе — как можно было так напиться, чтобы принимать его ухаживания! Господи, как она его ненавидела!

Издалека его голос доносился из-за двери и наконец стих. Потом снова послышался и зазвучал почти около ее комнаты. Корали слышала, как Эррол, спотыкаясь, идет по коридору. Он начал ломиться плечом в ее комнату, и сердце застыло у нее в груди. Хотя она знала, что дверь прочно заперта на замок и он не сможет ворваться, девушка дрожала от головы до пят и едва смела перевести дыхание.

— К'рин! К'рин! Д'вай иди с'да! Идем танцевать. Фа-ла-ла! У меня с собой бутылочка виски. Специально для тебя! Что ты не идешь? А я вот женюсь на тебе, если выйдешь ко мне сейчас! Прямо сейчас и женюсь!

Он едва ворочал языком и, наконец вдоволь настучавшись, ощупью двинулся обратно. Корали слышала, как он шатался и с ругательствами брел дальше.

Только спустя несколько минут она перевела дыхание. Корали вся похолодела от невыносимого ужаса и гадливости. Как она жалела, что не может сейчас пробраться к телефону, позвонить брату и попросить у него убежища. Она знала, что они примчатся тотчас же, любой из них. А раньше всех, конечно, Брюс, ну и Дан. Они проявили к ней такую заботу и внимание, каких она до сих пор ни в ком не встречала.

Но она не смела выйти из комнаты. Гости услышат, что она говорит по телефону, узнают, что она здесь, ворвутся в комнату, не выпустят из квартиры.

Кроме того, Корали сгорела бы от стыда, если бы Брюс и Дан увидели, что происходит у них в квартире. Пьяный содом! Она не могла позволить им увидеть мать в таком виде. Особенно тяжело это было бы для Дана. Несмотря на все, что он вытерпел от нее, все же сохранял какой-то идеальный образ материнства, и Корали не хотелось разочаровать его окончательно. А завтра она улизнет из дома и куда-нибудь скроется, чтобы никогда больше не подвергаться такому унижению и стыду.

Но куда ей идти? Лиза по-прежнему будет пользоваться ее деньгами — она умела подделывать подпись Корали, так что довольно скоро от них ничего не останется. А что ей делать без денег?

Конечно, она может поступить так, как другие, — найти работу. Но что она умеет? Ее ведь никогда ничему не учили. Она даже шить не умела. Может быть, она сможет устроиться секретаршей, но Лиза на это ни за что не согласится. Разумеется, можно попробовать себя манекенщицей. Но Лиза и против этого будет возражать. Значит, если она решится на что-то подобное, придется уехать из города. Впрочем, это не поможет — раньше или позже Лиза выведает, где она, и Корали потеряет любую работу. Но если она останется с матерью, это неизбежно означает, что ей придется выйти за урода Эррола. Нет уж, этого она не сделает ни за что, лучше утопиться.

Так она лежала без сна, размышляя, вздрагивая и мучаясь. Ей было горестно и одиноко. Потом стало страшно — а что сказали бы Шенноны, если бы узнали, какие муки она сейчас переживает? А что подумал бы о ней этот милый рыжий Брюс Карбери? Наверняка что-нибудь предпринял бы, чтобы спасти ее. Да, он не остался бы в стороне, это уж точно. Но Корали знала наверняка — она скорее умрет, чем расскажет ему об этом. Она никогда потом не посмеет посмотреть ему в глаза.

Дан, конечно, тоже попытается чем-нибудь помочь, в нем она не сомневалась. Но опять-таки ему Корали тоже не может поведать о своем позоре. Придется нести всю тяжесть в одиночку. Впрочем, теперь перед ней открылся другой путь, другая жизнь, непохожая на ту, к которой она привыкла. Трудно было сейчас сказать, насколько она понравится Корали, но по крайней мере на первый взгляд этот новый мир казался притягательным и светлым. Все эти люди были как будто вполне спокойны и счастливы. Как она ни старалась припомнить, перебирая в памяти всех своих друзей и знакомых, ни у кого из них не было таких сияющих глаз. Да, эти ее новые знакомые были все как один сияющими и нежными — вот как бы она это назвала.

Ну почему Корали не родилась, как другие дети, у порядочных, добрых родителей, в уютном доме? Почему у нее в детстве не было старшего брата, такого, как Дан, и такого друга, как Брюс, и она не жила нормальной жизнью? Почему она только и знала, что попойки и вечеринки и кидалась в разные безумства?

Она чувствовала, как в сердце нарастает отвращение к прежней жизни. Корали казалось, что ее бросили на дно глубокой зловонной ямы и она никак не может выбраться наверх, туда, где воздух чище. Она старалась, сдерживала дыхание, сколько хватало сил, но чувствовала, что задыхается, гибнет.

И вдруг — будто свежим воздухом подуло на нее с каких-то нездешних высот, и в памяти эхом прозвучал голос брата:
		Нет душе моей отрады, 



		Но Его любовь сильна... 








Да, она точно помнила, в его песне была такая строчка, потом мелодия подсказала еще несколько фраз. «Пали цепи и ограды». Эти слова зазвенели в ее сердце, пронизали насквозь и коснулись самой глубины ее существа, где затаились одиночество, ужас, тоска и страх перед жизнью.

И вдруг песня будто очистила воздух вокруг, и Корали стало легче дышать. «Свет Его любви со мной!» Ах! А ее Он может любить так же? Сможет ли она найти выход из своего положения?

— О, Иисус, Иисус! Где ты? — Робкая, слабая молитва, одинокое, несчастное сердце обращалось ввысь, даже не зная еще, что это молитва!




Дан и Брюс молча брели по улице. Дан грустно сказал:

— Ну вот, ты сам все видел! Как думаешь — есть хоть какая-то надежда? Стоило мне приезжать сюда?

— Да! — горячо ответил Брюс зазвеневшим от волнения голосом. — Я рад, что ты приехал. Она искренне потрясена твоей песней. И вообще этот вечер произвел на нее сильное действие.

— Ну, может быть, — так же печально согласился Дан. — Но это просто из-за новизны, потому что она раньше такого не видела, тебе не кажется?

— Необязательно, — возразил Брюс. — Мне кажется, Святой Дух коснулся ее.

— Ну, все равно, все это рассеется, как только она вернется к своим. — Дан говорил грустным, отрешенным голосом.

— Она сказала, что сегодня к ним не пойдет. А мы с тобой пойдем и помолимся за нее дома!

— Да, — кивнул Дан. — Конечно. Бог может сделать то, что нам не под силу. Но вообще, если задуматься, удивительно, что она появилась как раз, когда мы говорили о ней и собирались идти на миссионерское собрание. Как думаешь?

— Да, удивительно. Я тогда сразу понял, что это Божий промысел. Только не надо разбирать его по частям и удивляться. Просто порадуйся, что у нас такой замечательный Бог, который не скупится на чудеса. Мне показалось, сегодняшний вечер что-то затронул в ее душе. Прежде всего, конечно, это ты, ну, и собрание тоже. А потом еще Шенноны. Вообще они замечательные люди.

— Правда? А как ты считаешь, что они подумали о моей сестре?

— Думаю, решили, что она нуждается в спасении. Кирк всегда в поисках заблудших душ. Впрочем, у него такая прекрасная семья, и сам он отличный парень. Хорошо все-таки, когда растешь в такой семье.

— Еще бы! — согласился Дан. — И сестры у Кирка тоже чудесные, правда? Та девушка, например, которая играла на фортепиано, у нее такая тонкая натура.

— Да, под такое сопровождение даже камень запел бы. Я чувствовал, как мы все отлично слились, когда пели втроем. Честно говоря, мне нравится петь с тобой и Кирком! Мне даже начинает казаться, что у меня тоже есть голос.

— Да ладно тебе скромничать, — усмехнулся Дан. — Кстати, как ее зовут, не знаешь? Я прослушал.

— Валери, кажется. А что она сказала про твой голос, кстати говоря? — спросил Брюс.

— А... не помню, кажется, она ничего такого не говорила, — рассмеялся Дан. — Нет, правда, она очень милая девушка, и, главное, Кирк такой молодец, что привлекает своих к работе в миссии. Хорошо, что они помогают друг другу. Знаешь, я сегодня весь вечер думал — жалко, что отец не был с ними знаком.

— Ничего, он еще его узнает как-нибудь! Мы все, рано или поздно, сольемся в одну семью у Бога и станем с Ним одно, правда ведь?

Так они шли и разговаривали, перебирая события вечера, и только когда пришли домой, Брюс пересказал Дану свой разговор с Корали.

— Да ты что, это же просто здорово! — воскликнул тот с воодушевлением. — Спасибо тебе, что не стал ворчать, что сестра пришла и испортила нам весь вечер. Боюсь, если я останусь в Нью-Йорке, она еще не раз нарушит наши планы.

— Дан, я ничего не имею против, — ответил его приятель. — Я всегда рад тому, что посылает Господь, это гораздо важнее моих собственных планов. Но я тебе говорю, сегодня я правда прекрасно провел время! А эта твоя сестренка очень даже интересная. Тебе имеет смысл познакомиться с ней поближе, и сам это поймешь. Конечно, она еще не может общаться с тобой на одном языке, но она не так безнадежна, как тебе кажется.

— Спасибо тебе, Брюс. Мне так важна твоя поддержка. Я что-то совсем пал духом из-за нее. А что касается матери, тут я вообще не знаю, что делать.

— Ну вот видишь, она тебя сама зовет, хочет поговорить — это не вселяет в тебя надежду?

— О нет, боюсь, радоваться тут нечему, старина. Ты не представляешь, какое она произвела на меня впечатление. Она так очерствела, что даже любовь Бога для нее пустой звук. Может быть, конечно, я предубежден — не знаю, но мне показалось, что она была скорее напугана моим появлением. Я видел, что она сразу узнала меня, я ведь похож на отца. Но когда она на меня смотрела, я почувствовал, что для нее я скорее жуткое привидение. Как будто тогда, много лет назад, когда она нас бросила, она вычеркнула нас из памяти, из сердца, убила нас в себе, и я был ей страшен, как зловещий призрак прошлого, в ней ни капли раскаяния в том, что она ушла от отца. Он давно уже умер для нее, а я только напомнил о том, о чем она не хотела вспоминать. Правда, она признала, что он был «очень мил», как она выразилась, однако это не помешало ей забыть его. Мне кажется, сейчас я стал ее презирать еще больше, чем до встречи. Ее любил мой чудесный отец, а она растоптала все — нет, это непростительно!

— Да. Многие люди так поступают с любовью Господа. Да, пожалуй. Но знаешь, Брюс, от этого у меня такое чувство безнадежности, что кажется, и сестра точно такая же.

— О нет, я в это не верю! — воскликнул Брюс с неожиданной горячностью. — Может быть, она пошла в твоего отца. Внешне она на него очень похожа! И кроме того, она же твоя сестра, и мы все равно будем за нее молиться! Я ей обещал.

— Да, — сказал Дан. — Конечно, я и за мать буду молиться всем сердцем, но Бог пока еще не дал мне знака, что что-то может ее изменить. А знаешь, в общем, я рад, что приехал. Завтра прямо с утра пойду к тому издателю, и тогда станет ясно, что делать дальше. А если там работы не найдется, я могу пока ходить к Кирку по вечерам и помогать ему, петь гимны. Он мне сам сказал, что ему очень нужен поющий человек.

— Вот, совсем другое дело! — обрадовался Брюс. — Давно пора взбодриться! У нас величайший Бог, и Он дает нам возможность участвовать в Его планах.

Они поднялись к себе и стали молиться за Корали.

А в то время, как они, преклонив колена, просили за нее Бога, Корали лежала в постели, сама поражаясь своим непривычным, непрошеным мыслям.

В гостиной их роскошной квартиры продолжалось веселье, Лиза уже забыла, что у нее вообще есть дочь, разве что кто-нибудь из гостей спрашивал о ней да Эррол Хант иногда отправлялся нетвердым шагом на поиски и каждый раз, возвращаясь ни с чем, напивался еще больше. Так прошла вся ночь.




Глава 10


 На следующее утро Дан отправился к мистеру Берни.

 Собственно, он не ожидал, что ему предложат работу. Но он обещал шефу, что в Нью-Йорке зайдет к нему, и хотел отделаться от поручения, чтобы, в случае чего, со спокойным сердцем вернуться домой.

Поэтому он оказался совсем не готов к столь сердечному приему.

— А, это вы, Баррон, а я уж собирался собак послать на поиски, — пошутил мистер Берни, пожимая ему руку. — Видите ли, в чем дело, мой старый приятель Рандольф звонил по поводу вас. У нас тут... словом, один наш ключевой сотрудник недавно от нас ушел, и Рандольф мне сказал, так, на всякий случай, что вы приехали сюда и, возможно, вам понадобится работа, хотя бы временная. Так что я взгляда не сводил с двери, все ждал, когда вы наконец придете. Заметьте, я вас уже три дня дожидаюсь. Ну, а теперь садитесь и давайте как следует поговорим. Рандольф дал вам очень хорошую характеристику. Но лучше вы сами расскажите о себе. Я буду очень рад, если вы поможете нам, хотя бы несколько дней, пока мы не найдем кого-нибудь на это место.

Они сидели и разговаривали. Мистер Берни ерошил седые волосы, и с каждой минутой лицо его прояснялось все больше. Он решил, что Дан Баррон ему нравится, впрочем, он и так вполне доверял рекомендации Рандольфа.

Наконец он позвонил, чтобы вызвать секретаршу. Вошла Валери Шеннон.

Мистер Берни встретил ее довольной улыбкой.

— Мисс Шеннон, знакомьтесь, это тот самый Дан Баррон, он пока займет место мистера Мейнарда. Введите его, пожалуйста, в курс дел. Отвечайте на все его вопросы. Он хочет первым делом взяться за рекламу рождественского каталога. Надеюсь, вы в курсе всех деталей.

Дан Баррон поднялся, чтобы вежливо поздороваться, и тут увидел, что перед ним стоит Валери Шеннон, не менее удивленная, чем он сам!

Они узнали друг друга, и глаза обоих зажглись радостью, но вмешался мистер Берни:

— Мистер Брайнлей уже пришел и ждет меня, мисс Шеннон?

— Да, мистер Берни.

— Тогда попросите его зайти, пожалуйста.

Таким образом, поняв, что аудиенция закончена, Дан пошел вслед за Валери в своей новый кабинет.

— Вот сюрприз, мистер Баррон, никак не ждала вас здесь увидеть! — в удивлении воскликнула Валери.

— Я тоже не ожидал, — рассмеялся Дан. — Я даже не знал, что вы здесь работаете, — прибавил он, улыбаясь ей и думая о том, какие у нее голубые глаза.

Эти голубые глаза сверкнули удовольствием, но она тут же приняла официальный тон, снова став деловой женщиной, на работе которой полагается исполнять свои обязанности, а не болтать о пустяках. Ведь теперь Дан будет одним из ее начальников (по крайней мере, старшим по должности). Она должна относится к нему с соответствующим почтением и сохранять дистанцию. Нельзя смешивать личную дружбу с работой.

Усаживаясь в кресло за стол в своем кабинете, куда проводила его Валери, Дан ощутил знакомый прилив живого интереса к работе и понял, что причина энтузиазма во многом — встреча с Валери.

Валери, если и была довольна, никак этого не показала. Четко и деловито она стала вводить его в курс дел, стараясь разъяснить все как можно лучше.

— Вот и все, — сказала она в заключение, — думаю, пока все ясно. Я только хотела бы добавить: мистер Берни хочет, чтобы дело с рождественским каталогом двинулось как можно скорее. Миссис Трент была секретарем мистера Мейнарда, пока он у нас работал, думаю, теперь она будет вашим секретарем. Я поговорю с мистером Берни и пришлю ее к вам. Вероятно, вам сразу понадобится продиктовать несколько писем.

— Да, спасибо, очень вам признателен, — ответил Дан.

Она улыбнулась ему официальной улыбкой и исчезла, но вскоре вернулась с маленькой, сухонькой седоволосой женщиной и представила ее как миссис Трент. Сразу после этого Валери оставила их, и Дан принялся за дела, радуясь, что положение его определилось хотя бы в этом.

Примерно через час после этого Лиза вошла в комнату к дочери.

— Ты поговорила с Даном? — спросила она у Корали, которая сидела у стола и делала какие-то записи. Она была под таким сильным впечатлением от вчерашнего, что решила отбросить привычную лень и заняться чем-то полезным, а единственное, что она могла сделать, — это разобраться со старыми счетами и кучей разных бумаг.

Корали подняла на мать глаза, отметила ее изможденный вид, который не могла скрыть даже обильная косметика, и беспечно ответила:

— Да, я сказала ему, что ты хочешь его увидеть.

— А ты не сказала когда? — резко спросила та.

— Я сказала, чтобы приходил около одиннадцати, — безразлично ответила дочь.

— Но сейчас уже половина двенадцатого. Ты уверена, что он все правильно понял?

— Да, он производит впечатление смышленого парня, — нагло заявила дочь.

— Ну, тогда не знаю, в чем дело. Мне не нравится, когда меня заставляют ждать, и я дам ему это понять, когда он явится.

— Не советую тебе быть с ним слишком суровой. Он не тот человек.

— Что это значит? Он ведь, кажется, мой сын или нет?

— Ну, это тебе лучше знать. Как бы там ни было, характер у него не менее сильный, чем у тебя.

— А при чем тут его характер?

— А при том. Почему, например, ты хочешь, чтобы все делали по-твоему?

— Откуда у тебя такая наглость?

— Как откуда? Вся в тебя пошла! И никакой наглости тут нет.

— Довольно!

— Пожалуйста. Ты сама начала.

— Коринна, я запрещаю тебе разговаривать со мной в подобном тоне. Иди и позвони немедленно Дану. Скажи ему, что я хочу немедленно его видеть.

— Мама, у него нет телефона!

— Нет телефона? Какая тоска! Ну тогда позвони в его гостиницу и попроси, чтобы он перезвонил.

— Он живет не в гостинице.

— А где же?

— Снимает квартиру в центре.

— Квартиру? Что за вздор! Надеюсь, ты ему сказала, что неприлично жить в таких условиях?

— О да, я ему это сказала. Но знаешь, Лиза, он чем-то очень похож на тебя. Он ответил, что вполне доволен своей квартирой и переезжать оттуда не собирается.

— Нет уж, я позабочусь, чтобы он съехал оттуда немедленно! — сказала Лиза, сжимая кулаки.

— Попробуй. Он не станет никого слушать, и никуда не переедет, пока сам не захочет, так что советую попридержать язык, иначе будешь сама не рада, что подняла эту тему.

— Ты меня оскорбляешь!

— Да, так же как и ты иногда меня. Мне иногда хочется, чтобы ты не была такой красивой, а была простой доброй женщиной, которая любит свой дом и заботится о детях. Ты меня никогда толком не воспитывала, так что не имеешь права жаловаться, что я тебе грублю.

— Коринна! Перестанешь ты или нет? Ты еще пожалеешь о своих словах! Ступай немедленно звони Дану, куда угодно, и вели ему прийти сей же час!

— Сама ему звони, если он тебе так нужен. Я не знаю, куда ему звонить.

— Ты нарочно не хочешь мне помочь. Если бы тебе понадобился кто-нибудь из твоих друзей, ты бы сразу же дозвонилась. Хорошо, дай мне его адрес, и, если там действительно нет телефона, я пошлю ему записку с посыльным. Но должна тебе сказать, что ты могла бы иногда для меня хоть пальцем пошевелить. Где его адрес?

Девушка молча протянула ей адрес и продолжила заниматься своими делами. Лиза недовольно выхватила листок у нее из рук и вышла. Примерно через час она вернулась.

— Коринна, ты, наверное, неправильно записала, или он тебе нарочно дал неверный адрес. Я посылала курьера, но дома никого нет. Он спросил у швейцара в магазине напротив, и тот сказал, что сейчас никого нет и постояльцы возвращаются за полночь.

— А почему ты решила, что адрес ошибочный, Лиза? — холодно посмотрела на нее дочь.

— Как! Потому что Дан не стал бы жить в таком месте — где все работают днем, это же рабочий квартал!

— Почему не стал бы?

— Как почему! Вот глупенькая! Как будто человек из семьи Барронов не может устроиться в приличном месте. Я уверена, что это не его настоящий адрес.

— Нет, Лиза, это его адрес. Я была у него вчера! — раздраженно воскликнула девушка, запечатывая очередной конверт и бросая его в кучу других на столе.

— Как? Ты была у него? Ты что, ездила в тот немыслимый квартал ночью, одна? И нашла там Дана?

— Почему немыслимый? Обыкновенный квартал, тихий дом, на тихой улице. Там много людей живет, и вполне приличных. Комната у него большая, два окна, на втором этаже, и мебель хорошая, и у них там вполне уютно. Немного старомодно, конечно, но чисто и прилично, и ему, по-моему, там нравится. Он живет с приятелем, они вместе учились в колледже. Хотя мне показалось, они были не слишком рады меня видеть. Они как раз собирались уходить.

— Ну еще бы! Мужчинам только бы вырваться из дома. Вот, наверное, Джеррольд Баррон удивился бы, узнав, что его добродетельный сынок такой же, как остальные. И что, ты узнала, куда они собирались?

— Да, — ответила девушка. — И ты очень удивишься, если узнаешь. Они шли на молельное собрание.

— То есть в церковь?

— Нет, это было не в церкви. Это что-то вроде проповеднической миссии, мне так показалось.

— О! А ты откуда узнала, куда он идет? Он мог сказать тебе все, что угодно.

— Нет, это не он мне сказал. Я пошла туда с ними, и сама все видела.

— Ты пошла с ним! Он что, тебя просил об этом?

— Нет, наоборот, он не хотел меня брать, я сама напросилась. Захотела пойти, и пошла. Он там пел. Знаешь, Лиза, у него потрясающий голос. Я такого никогда в жизни не слышала. Если бы он выступал на оперной сцене, он был бы мировой знаменитостью!

Лиза на секунду задумалась, потом сказала:

— Да, правда, у Джеррольда тоже был прекрасный голос! — И в глазах ее промелькнула тихая грусть. Но она быстро вернулась от воспоминаний к реальности. — Ах, так вот где ты была вчера! А ведь знала, что у нас гости и мы тебя ждали! Ты неизвестно с кем пошла в какой-то балаган, а твой жених тут бродил один и утешался вином, все самое лучшее вино у нас вылакал!

— Поэтому я и ушла вчера из дома! — спокойно ответила Корали. — Я знала, что здесь соберется сброд, и, кстати, не собираюсь выходить замуж за Эррола Ханта. Я вообще больше не хочу его видеть!

— Коринна! Что ты! Что говоришь, дурочка! Он богатый, он может дать тебе что угодно. Он готов все это богатство сложить к твоим ногам. А ты ушла, бросила его, он тут напился, и все из-за безнадежной любви к тебе!

— О господи! Да как будто я его не знаю. Ты позволяешь ему приходить, ломиться ко мне в дверь, звать меня, когда он даже уже не в состоянии выговорить мое имя. И в таком состоянии он каждый раз приходит и предлагает жениться. Ты что, думаешь, мне хочется выходить за человека, который тем показывает любовь ко мне, что напивается как свинья? Нет! И тебе пора уже это понять, Лиза. Я никогда, никогда в жизни не выйду за Эррола Ханта, так можешь ему и передать! Он мне противен, и я не хочу больше иметь с ним дела! Если у меня не будет другого выхода, я обращусь за помощью к брату!

Лиза стояла и смотрела на дочь в полном изумлении. Ей случалось видеть ее в ярости, в бешенстве, иногда она открыто дерзила, но сейчас впервые перед ней стояла спокойная, уверенная в себе женщина, которая знает, чего хочет, и намерена этого добиться.

Лиза побагровела от гнева:

— Что-что? Ты собралась идти за помощью к своему брату? Да какое право ты имеешь называть его братом, я тебя спрашиваю? Я тебе разве разрешала это? Только посмей еще хоть раз так его назвать, и я отниму у тебя все твои деньги, а тебя отдам под суд, и тебя отправят в сумасшедший дом! Ты, наглая маленькая тварь!

Лиза вдруг кинулась к Корали и, замахнувшись изящной, белой, ухоженной рукой, ударила дочь по лицу, в кровь разбив нежные губы. Удар был очень сильным, Лиза была в ярости, и глаза ее сверкали холодной стальной синевой.

Корали не пошевелилась. Словно она ожидала этого удара, и была готова к нему, и теперь приняла его стоически, спокойно, даже не моргнув.

Лиза отшатнулась как разозленная пантера и с ненавистью уставилась на своего, ребенка, видя, как на глазах распухает ее щека и краснеют царапины от ногтей.

— Очень жаль... — прошипела она в неистовой злобе, — очень жаль, что я не бросила тебя еще в роддоме, надо было бежать одной, без тебя!

Каждый раз в припадке сильной ярости Лиза говорила одно и то же, так что Корали уже слышала это. Обычно ее реакцией были рыдания от бессильной ненависти и злости.

Но сейчас на лице девушки не было слез, она стояла очень бледная, очень спокойная и смотрела на свою мать взглядом, которого та никогда еще у нее не видела. Лиза замерла перед ней, тяжело дыша, сцепив пальцы с побелевшими костяшками, и Корали, со смертельно бледным, застывшим лицом, проговорила страшным, тихим голосом:

— Ты даже представить себе не можешь, как я об этом жалею!

Лиза дико вытаращила на нее глаза, словно не могла поверить услышанному. Она высоко подняла подбородок, надменно откинула голову и сказала свистящим шепотом:

— А за это ты ответишь, девочка, еще как! Уж я позабочусь, чтобы ты горько пожалела о своих словах!

Потом резко развернулась и в бешенстве выскочила вон.

Корали заперлась на замок и бросилась на постель. Слез у нее не было. Всю ее била жестокая дрожь, словно в приступе лихорадки.




Глава 11


Дан пришел к матери в пять часов вечера. Он шел с работы, и ему хотелось поскорее вернуться домой. Весь день у него не выходила из головы просьба, которую, как бы между прочим передала ему сестра: что мать хочет его видеть, ждет его к одиннадцати часам. Он и не думал спешить. Его так неожиданно приняли на работу, на новом месте навалилось так много дел, что он совсем потерял счет времени и решил, что визит подождет. Может быть, она просто хочет пригласить его остановиться у них, хотя он не собирался туда переезжать.

После работы он зашел в первую телефонную будку, которая попалась по дороге. Если мать дома, он зайдет к ней не откладывая.

Оказалось, связаться с ней не так-то просто. Сначала пришлось поговорить с дежурным внизу, потом с горничной, и, когда Дан, наконец, уговорил ее сказать Лизе, что он звонит, служанка спустя некоторое время ответила, что его ждали с утра, к одиннадцати. Почему он не пришел?

Он объяснил, что с утра вышел на работу и не мог освободиться раньше пяти. Тогда мать передала ему, что сейчас занята и сможет принять его только завтра утром, тоже около одиннадцати.

— К сожалению, это невозможно, — спокойно произнес Дан. — Днем я буду на работе и освобожусь не раньше пяти вечера.

Наконец в трубке раздался раздраженный голос Лизы:

— Дан, что такое! Со мной не следует так поступать. Брось свою работу и приходи, когда я сказала.

Дан ответил строго и холодно:

— Об этом не может быть речи.

Последовала долгая пауза, и Дан уже решил, что она ушла от телефона. Наконец Лиза недовольно сказала:

— Ну хорошо, мне надоело с этим возиться. Заходи прямо сейчас, и поскорее!

Дан медленно шел по улице и размышлял. Она так разговаривала с ним, как будто это он напросился к ней в гости. А на самом деле ему меньше всего на свете хотелось туда идти, особенно сейчас, после работы. Но он решил, что в этом его нежелании идти к матери замешана гордыня, и в данном случае его чувства не в счет. Дан подозвал такси и быстро доехал до дома Лизы. Все же ему пришлось ждать когда она выйдет.

В длинной, просторной, официально обставленной комнате с простой на вид, но дорогой и стильной мебелью Лиза появилась перед ним в платье из черного бархата с длинным шлейфом и открытой спиной, которая обнажала плавные изгибы ее тела, из украшений на ней были только жемчужные клипсы.

Лиза была невероятно красива; нежная кожа лица напоминала кожу ребенка, светло-золотистые волосы блестели. В первую минуту Дан был рад увидеть ее в таком великолепии и даже подумал, что можно понять отца, который влюбился в нее с первого взгляда и на всю жизнь. Он увидел, насколько мать была хороша, как фантастически прекрасна, особенно если забыть, каким голосом она разговаривала с ним по телефону.

— Итак? — сказала она наконец, нарушая молчание.

— Да? — вежливо откликнулся он. — Вы хотели меня видеть?

— Да, хотя не в это время, — недовольно подчеркнула она. — Вечером мне обычно некогда заниматься делами.

— Прошу меня извинить, — сказал он, поворачиваясь к выходу. — Я понял из нашего разговора, что вы хотели видеть меня немедленно. Разрешите откланяться.

Он взял шляпу и пошел к двери.

— Ах, как ты на всякий пустяк обижаешься, совсем как твой отец! Но я хочу узнать, зачем ты пошел на работу. Тебе ведь нет нужды зарабатывать деньги. Человек такой состоятельный, как ты, не должен занимать место, где мог бы работать какой-нибудь бедняк.

— Как вы сказали? Состоятельный? — переспросил Дан, глядя на нее с откровенной насмешкой.

— Ну, богатый, со средствами, если тебе так больше нравится. Впрочем, мне некогда сейчас этим заниматься. Вечером у меня гости. Я послала за тобой, чтобы спросить, где завещание твоего отца и почему меня не известили о нем немедленно?

— Завещание?

— Да, завещание. Надеюсь, ты знаешь, что это такое. Где оно? И кому он все оставил? И когда оно будет оглашено?

— Он не оставил завещания, — сказал Дан.

— Как не оставил? — почти завизжала Лиза, и сразу глаза ее сделались злыми. — Значит, он все передал тебе при жизни, а ты имел наглость все это присвоить, не спросив меня?

— Нет, не в этом дело, — возразил Дан все еще спокойно. — Просто ему нечего было оставлять. Мне едва хватило денег на похороны.

— Ах, ты хочешь сказать, что он ничего тебе не оставил после смерти?

Лиза вскочила, ее тонкие ноздри яростно раздувались, глаза полыхали бешенством.

— Ничего, кроме старого дома, куда вы пришли его невестой, — произнес Дан, глядя ей прямо в лицо, спокойно и твердо встретив ее взгляд. — И откуда вы сбежали. Он подписал дом на меня несколько лет назад, потому что любил его, и я его тоже люблю. Это мой родной дом. Я всю жизнь там прожил вместе с отцом.

На лице Лизы появилось полное недоумение.

— Ничего не понимаю. Почему вы жили в старом доме? Я была уверена, что твой отец сказочно богат. Почему вы не переехали в другой дом?

— Вы ошибаетесь, отец никогда не был сказочно богатым. Он получил некоторое наследство, еще когда я был маленьким, и удачно поместил капитал, но все это он передал вам, вернее моей сестре, и положил все деньги на ее имя после того, как вы второй раз вышли замуж. Он хотел, чтобы вы с ней ни в чем не нуждались. Себе он оставил только старый маленький дом, и еще у него оставалось его дело. Но началась депрессия, бизнес пошел на спад, а потом и здоровье его стало ухудшаться, вскоре он совсем слег, и мы ничего не смогли сделать. Если бы я тогда не нашел работу с самой скромной зарплатой, сразу после колледжа, нам пришлось бы голодать. У нас были настолько непростые времена, что, если бы не предсмертная просьба отца, я не стал бы так тратиться, чтобы приехать сюда и передать вам его письмо. Мне очень повезло, что я сразу нашел здесь работу, и я не хочу рисковать тем, что меня выгонят.

Говоря все это, он не сводил с Лизы глаз, приковывая к себе ее взгляд, пока не закончил. На ее прекрасном лице появилось презрительное выражение.

— Видишь ли, какое дело, — я тебе не верю! — надменно выговорила она. — Впрочем, не буду больше тратить на тебя время. Я поручу моим адвокатам навести справки. Все! Можешь идти, больше ты мне не нужен. — И она быстро удалилась, оставив его в полном замешательстве.

Простояв так не меньше минуты, Дан наконец взял шляпу и вышел.

Полчаса спустя Брюс, вернувшись домой, увидел, что Дан неподвижно сидит в темноте и смотрит в окно.

Брюс включил свет, подошел, взглянул на Дана и сказал:

— Э, брат, ты что-то сегодня не в духе. Уныние — тяжкий грех!

Дан печально улыбнулся ему:

— Да. Но я совсем выбит из колеи. Впрочем, ничего другого я и не ожидал.

— А что случилось? С работой не повезло?

— Да нет, тут как раз все в порядке. Меня приняли, причем на очень хорошее место. Если все пойдет хорошо, меня могут взять на постоянную работу, во всяком случае, если я останусь здесь. И жалованье в два раза больше, чем я рассчитывал.

— Ну и отлично, в чем проблемы? Поблагодари Бога за хорошую работу и зарплату. Пусть Господь и все остальное устроит по Своему усмотрению. Что тебя беспокоит? Все в свое время образуется, вот увидишь.

— Да, наверное, но пока что-то я в этом не уверен.

— А ты хочешь все знать наперед?

— Нет. Нет, конечно! — На лице у Дана снова появилась его замечательная улыбка. — Спасибо, старина, ты так меня всегда поддерживаешь.

— Да, ты меня тоже. Ну так что там у тебя стряслось? Расскажешь или будем считать, что все забыто?

— Нет, лучше я тебе все расскажу. Может быть, ты поможешь мне воспрянуть духом. Ты и так все про меня знаешь.

И Дан, стараясь быть предельно кратким, передал содержание разговора с матерью, снова тяжело переживая обиду.

— Хм-хм! — нахмурился Брюс, когда рассказ закончился. — Значит, ей только деньги важны, так получается? А эта несчастная девочка, твоя сестра! Вот кого мне жалко!

Дан кинул на него быстрый удивленный взгляд.

— Знаешь, а я о ней не подумал. Она выросла в такой обстановке, страшно подумать, как на ней это сказалось.

— Вот именно, — подхватил Брюс. — Наверняка у нее была ужасная жизнь, и все это сильно испортило ее характер. Так что она не виновата, что стала такой, как есть.

— Ты прав, — согласился Дан печально. — Брюс, мне от всего этого так грустно, а главное, что я ничего не могу сделать.

— Почему, очень даже можешь, — уверенно заявил Брюс. — Ты можешь молиться. Может быть, именно поэтому Бог заставил тебя совсем потерять надежду в этом деле — чтобы мы поняли, что сами мы ничего не можем предпринять. Ты сейчас закрыт для Него и для Его воздействия. Что, если Он хочет привести тебя к тому, чтобы ты стал с Ним ближе, чем сейчас, и Он смог тебе помочь в деле, в котором сам ты бессилен?

Дан размышлял над словами друга. В комнате стояла тишина. Наконец он вскинул голову и посмотрел другу в глаза:

— Как ты прав, Брюс. Именно это мне и нужно. Давай помолимся.

Молодые люди встали на колени и воззвали к Господу, моля помочь им ради Его пролитой за грешников крови. Юноша горячо молился за мать, оставившей его в младенчестве, а его друг искренне молился за юную девушку, которая глубоко тронула его сердце своей наивностью, одиночеством, горькой и трудной жизнью.

Помолившись, они сразу повеселели, к ним вернулся душевный покой.

— Знаешь, я думаю, Бог достаточно велик, чтобы все исправить. Я ведь здесь для того, чтобы исполнять Его волю. Он сам мне приказал, — сказал Дан, причесываясь перед зеркалом, когда они собирались пойти поужинать в город.

В ответ его друг глубоким, чистым голосом запел:
		Вера моя на Тебя уповает,



		Агнец Закланный,



		Ты мой Спаситель,



		мой Искупитель!



		В век пребывает слава Твоя!








Дан присоединился к нему, подхватил своим чудесным голосом песню, и трогательные вдохновенные слова зазвучали на весь дом. Не один жилец замер, оглядываясь, в изумлении прислушиваясь, но потом снова обращая мысли к повседневным делам.

— Итак, брат, — сказал Брюс, когда они закончили петь и вышли из квартиры, — пора тебе сбросить этот груз и ждать от Бога указаний, что делать дальше. Теперь все в руках нашего Владыки. Давай идем скорее, теперь расскажи мне про работу. Страшно интересно послушать!

И Дан рассказал про мистера Берни, про свою работу и как он встретил мисс Валери Шеннон, которая оказалась личным секретарем мистера Берни.

— По-моему, все складывается просто отлично, — подвел итог Брюс. — Если хочешь знать мое мнение, Господь сегодня благоволил к тебе, и мне совершенно очевидно, что Он хочет, чтобы ты остался пока здесь, в Нью-Йорке.

— Да, мне тоже так кажется, — кивнул Дан. — И еще мне кажется, что я так расстроился из-за встречи с матерью потому, что она уязвила мою гордость. А кому приятно, когда твоя собственная мать так с тобой разговаривает, будто ты пытаешься ее надуть или украл у нее деньги.

— Да, понимаю, это неприятно. Но у нее совсем нет материнских чувств, так что чего еще от нее ждать. Ты ничего не потерял. В сравнении с сестрой у тебя более выигрышное положение — у тебя все-таки был отец, и отец замечательный. А у нее не было, собственно говоря, ни отца, ни матери.

— Это верно. Я так жалею, что это уже ничем не исправишь.

— У тебя все получится, Дан. И я тебе с радостью помогу. Я все время думаю о том, как наш Отец Небесный любит ее. А тебе не кажется, что мы строим насчет нее планы, не спросив ее мнения? Может, мы ей уже смертельно надоели и она видеть нас не захочет. Я, например, намерен ограничиться исключительно молитвой, но, возможно, Господь Бог именно этого от нас и ждет.

— Да, наверное, — сказал Дан. — Нам остается только ждать и молиться.




Глава 12


В это время Корали ехала из центра на Лонг-Айленд — она получила приглашение несколько дней погостить в красивом поместье под Нью-Йорком. Она устала бороться с Лизой, устала бояться, что Айвор Кавано станет ее очередным отчимом.

И отчаянно кинулась в пучину наслаждений, пытаясь найти в них забвение. Она танцевала напропалую, пытаясь убедить себя, что это и есть настоящая жизнь, что в этом и состоит счастье — жить весело и беззаботно. Хотя поверить в это ей становилось все труднее — всю жизнь она провела в угаре таких развлечений, однако никогда не была спокойна и радостна — как те люди на собрании.

Но она хотела об этом забыть — их лица, их глаза, их голоса. Она хотела напиться, зная, что тогда ее не будут больше тревожить эти воспоминания.

И вдруг, в самом разгаре веселья, ей все это наскучило, стало мерзко и отвратительно, она ускользнула и заперлась у себя в комнате. Никто этого не заметил. Корали лежала на кровати, в темноте, и снова старалась разобраться в своей жизни, понять, что ей теперь делать. Мозг, утомленный напряженными размышлениями, ничего не подсказывал ей, она не могла принять никакого решения. И заснула с мыслью, что утром, когда остальные еще будут спать, потихоньку уедет самым ранним поездом.

Она поднялась еще затемно, торопливо собрала вещи, написала короткую записку хозяйке дома, извиняясь за внезапный отъезд, и смело вышла из дома, направившись в сторону маленького селения, где, возможно, останавливался поезд, идущий в город, сама неся свой чемодан — впервые в жизни.

Что-то изменилось в ней, она вдруг почувствовала себя новым человеком, быстро шагая по безлюдной дороге и глядя на разлитый по всему небу розово-золотой восход солнца. Сбежав, никого не предупредив, Корали испытывала смешанное со страхом бодрое веселье, как школьница, удравшая из-под присмотра старших.

Это чувство не покидало Корали до Нью-Йорка. Но когда вдали показались его небоскребы, она сразу потеряла весь свой задор и ослабела от страха. Она вспомнила свою квартиру, комнаты, одна причудливее другой, и дрожь пробежала по ее спине. Как ей не хотелось туда возвращаться! Лиза наверняка начнет метать гром и молнии, неминуем крупный скандал, ведь прежде, чем уехать из Нью-Йорка за город, Корали заехала в банк и предупредила управляющего, чтобы Лизе больше не выдавали денег с ее счета, даже если та станет предъявлять чеки. Лизе, конечно, это не понравится. Она не успокоится, пока не заставит Корали отдать ей все деньги отца.

Но на этот раз девушка твердо решила не поддаваться. Давно уже пора было воспротивиться и встать на защиту своих прав. Корали знала, что, если Лиза выйдет за Айвора и вдруг, например, заболеет, ухаживать за ней придется ей — Айвор этого точно делать не станет. Скорее всего, он просто исчезнет. Так что, если она сейчас не позаботится о своих деньгах, от них не останется и следа.

По мере того, как поезд приближался к городу, волнение Корали нарастало. Она понимала, что ей предстоит серьезная битва, и не знала, сможет ли победить. Она может впасть в ярость, что часто с ней случалось, и соперничать с Лизой во вредности и подлости. Но нет, теперь она не станет так поступать. Это ни к чему не приведет. Лиза сильнее ее характером и всегда сумеет заставить сделать так, как нужно ей. Корали это понимала, и Лиза тоже великолепно это знала. Нет, надо придумать что-то другое, какой-то реальный, выполнимый план.

Конечно, можно обратиться к брату, но гордость не позволяла ей этого. Нет, Корали не может пойти к нему и все рассказать — какой мерзкой, низкой, грязной жизнью они живут. Она уже знала, какие у него высокие нравственные идеалы, и ей не хотелось так пасть в его глазах. Хотя и не понимала, с какой стати должна его стыдиться. И все же Корали решила, что к Дану пойдет только в самом крайнем случае, когда у нее уже не останется другого выхода. Ей было спокойнее оттого, что он здесь, в Нью-Йорке, и если ей понадобится помощь, он откликнется и не бросит ее в беде. Хотя с чего Корали взяла, что ей понадобится помощь? Она всегда сама справлялась с самыми трудными ситуациями. Может быть, и на этот раз ей все удастся уладить одной. Внезапно она поняла, что утратила весь интерес к жизни, ей даже скучно было воевать с Лизой. Все потеряло для нее значение, она стала ко всему равнодушна.

Корали глубоко вздохнула, сходя на платформу, и двинулась вслед за толпой пассажиров вверх по лестнице.

В здании вокзала она растерянно оглянулась. Ей не хотелось сразу ехать домой, нужно было сначала принять решение, наметить план действий и следовать ему. Дома поздно будет думать. Она посидела в зале ожидания, потом поднялась наверх и стала бесцельно бродить вдоль витрин магазинов и газетных киосков, разглядывая их, но думая о своем. Затем подошла к цветочному магазинчику рядом с выходом на улицу. Что же делать?

Если она опять вернется в зал ожидания, все равно ничего не придумает. Сейчас она не в том состоянии, в каком можно принять толковое решение. Ей требовалась помощь, нужно было, чтобы кто-то другой помог взглянуть на ситуацию со стороны и понять наконец, чего же она хочет и как ей этого добиться. Видимо, ее судьба — страдать, и ничего с этим не поделаешь. Наверное, она была уготована ей в тот самый момент, когда Лиза увезла ее из роддома. Почему, ну почему она не оставила ее с отцом? Корали могла бы сейчас быть такой, как Дан, и умела бы справляться с любыми жизненными трудностями.

Внезапно ее охватил ужас и полная безнадежность — она поняла, как одинока и беспомощна, и вдруг две большие слезы медленно скатились по ее щекам.

Она редко плакала и разозлилась на себя за эти неуместные слезы. Что с ней такое творится?

Совсем недавно она так же расплакалась при брате. Как глупо! Она даже ребенком никогда не плакала!

Корали яростно выхватила из сумочки платок и хотела быстро и незаметно вытереть слезы, но тут кто-то осторожно потянул ее за рукав. Она в недоумении оглянулась — перед ней стоял Брюс Карбери!

Глаза Корали округлились от удивления, и она уставилась на него, словно тот был привидением.




Глава 13


— А!— вырвалось у нее. — Как ты здесь оказался? — В голосе ее звучал испуг.

Брюс посмотрел на нее с невыразимой нежностью.

— Извини меня, пожалуйста, — деликатно сказал он. — Я, наверное, не вовремя, но я увидел, как ты стоишь здесь и вытираешь слезы. И вот — решил подойти и узнать, не случилось ли чего и не могу ли я помочь? Не хочу навязываться, но мне искренне хотелось бы, чтобы ты считала меня своим другом. Буду рад помочь, если что-то могу для тебя сделать.

— Но я не понимаю, — Корали озадаченно качала головой, — как ты мог оказаться здесь именно в тот момент, когда ты мне нужен больше всего на свете? Мне до зарезу нужен сейчас кто-нибудь, кто может меня выслушать и понять.

Он улыбнулся:

— Вот как? Тебе нужен такой человек?

— Да, очень! — ответила она, в отчаянии взмахнув рукой. — Мне очень нужно поговорить с тобой или Даном. И так странно — ты уже здесь и разговариваешь со мной. Как так могло получиться?

— Ну, — начал объяснять Брюс, — я шел на свой поезд, глядел по сторонам и вдруг вижу — ты! А потом увидел у тебя на глазах слезы и не мог просто пройти мимо и оставить тебя в таком состоянии. У меня до поезда есть еще минут пятнадцать, даже двадцать. Пойдем в зал ожидания, найдем там тихий уголок. За пятнадцать минут многое можно успеть.

Он мягко взял ее за руку, и они направились к вокзалу.

— Но... мне не хочется отнимать у тебя время! — попыталась она возразить, хотя чувствовала себя так, будто у нее с плеч гора свалилась.

— Не беспокойся, — улыбнулся Брюс. — Все время до отправления поезда в нашем распоряжении. И прошу тебя, не трать его на возражения. Расскажи, по возможности короче, что стряслось.

С этими словами он вгляделся в ее лицо, выражение которого было как у маленького отчаянного ребенка, после бури бед и напастей вдруг ступившего на спасительный берег.

— Знаешь, — начала она, — расскажи мне, что вы понимаете под этим вашим «спасением». Я с тех пор все думаю про вас, про тех людей, что были на собрании. Они почти все были такими счастливыми, и я решила, что, может быть, они потому так не похожи на других, что, как вы говорите, спасены. Видишь ли, я раньше ни о каком спасении не слышала. Я никогда, никогда не была счастлива, хотя всю жизнь только и делала, что гонялась за счастьем.

Взгляд Брюса был полон нежности и сострадания, а голос охрип от волнения, когда он ласково взял ее за руки и сказал:

— Бедняжка!

От его сочувствия слезы чуть снова не хлынули градом у нее из глаз. Корали едва справлялась с обуревавшими ее чувствами. У них было мало времени, скоро Брюс уедет, и ей надо как можно больше рассказать ему, чтобы он смог помочь ей.

Секунду подумав, тот заговорил:

— Путь к спасению прост. И ты права — это все меняет, иная радость и иная скорбь.

— Правда? — жадно спросила она. — Интересно. И что надо делать?

— Надо уверовать в Господа нашего Иисуса Христа, и ты спасешься, — тихо ответил Брюс, произнося эти слова очень отчетливо и ласково.

— Но во что именно я должна верить? Я о Нем ничего не знаю. Как я могу в Него верить?

— Верить в Него означает возложить на Него все упование, как на твоего Спасителя и Освободителя от греха, верить, что Он взял на Себя все грехи и скорби твои, твои недостатки и пороки, чтобы наполнить тебя Своей жизнью, Своей праведностью.

Брюс осторожно взглянул на Корали — не оскорбит ли ее то, что он называет ее грешницей. Но вместо досады и возмущения, которые он опасался увидеть, на лице девушки проступили удивление и радость.

— Кто-то сделал это ради меня! — воскликнула она. — О, как жаль, что я не знала этого раньше! — Она глубоко вздохнула, как человек, который был взаперти и наконец вышел на свежий воздух и смог вздохнуть полной грудью. — Прошу тебя, расскажи еще что-нибудь, — стала умолять она. — Видишь, я о Нем совсем ничего не знаю. А почему Он это сделал?

— Он — Бог. И Бог так возлюбил мир, — сказал Брюс, — что отдал Сына Своего возлюбленного, чтобы верующие в него не погибли, но имели жизнь вечную.

Корали внимательно вслушивалась в его слова, потом перебила его:

— Ты мне все это напишешь? Боюсь, я сразу все не запомню.

— Конечно, напишу, — серьезно ответил Брюс. — У тебя есть Библия?

Корали отрицательно покачала головой.

— Тогда я тебе дам. А пока возьми вот это и прочитай первые три-четыре страницы. — И он протянул ей свое Евангелие от Иоанна в кожаном переплете.

— Но мне всегда казалось, что Библия написана языком, непонятным простым людям.

— Вот тут ты очень ошибаешься. Некоторые части Библии так просто написаны, что даже ребенок может понять. Вот, к примеру, что может быть проще: «Прийдите ко мне, все нуждающиеся и обремененные, и упокою вас». Разве это трудно понять? Или вот это: «Возложите бремя свое на Господа, и Он укрепит вас», или это: «Не бойтесь, Я укреплю вас десницей Своей и поставлю на пути праведные».

Корали зачарованно подняла на него взгляд и спросила:

— А в Библии много таких мест?

— Очень много, — без улыбки ответил Брюс.

— А для кого все это говорится? Уж наверное, не для таких, как я.

— Именно для таких, — сказал Карбери. — Вот послушай: «Я возлюбил тебя от начала времен и ради любви Своей привлек Я тебя».

— Но ты ведь ничего обо мне не знаешь, — смущенно сказала она. — Я никогда не слышала о Боге, никогда о Нем не думала. Я просто жила как все, а мне хотелось жить весело. А такие вещи написаны, наверное, про хороших людей, вот как ты.

— В Библии написано: «Нет ни единого праведного», а еще там написано: «Мы все, как овцы отбились от стада, и каждый обратился на пути свои». И Бог сотворил чудо. Он возложил все грехи мира на Своего возлюбленного Сына, потому что только так можно было освободить нас от греха и позволить прийти к Нему в жизнь вечную.

— Нет, но ты уверен, что все это относится ко мне тоже? — с волнением спросила Корали, все еще не веря.

— Еще как уверен, — сказал Карбери.

Они медленно брели вперед и остановились в тихом уголке широкой ротонды возле лестницы, по которой ему надо было спускаться к поезду. Карбери посматривал время от времени на станционные часы, потом переводил взгляд на вдохновенное лицо девушки, которая напряженно размышляла, не зная, верить ему или нет.

— Это все правда! — повторил он. — Почитай Слово Божие, и сама поймешь. А потом начинай молиться.

— Как это — молиться? Я не умею! — произнесла Корали с неожиданной горечью. — Меня этому не учили. После всего того, что я натворила в жизни, после всех безумств, которые совершила, я не смею обращаться к Богу.

— После всего, что Он говорил и сделал для нас, а главное, после того, как Он умер за нас, почему ты должна бояться обращаться к нему с твоими бедами? Он же и так все о тебе знает и все понимает. На самом деле к Нему обратиться гораздо легче, чем, скажем, ко мне, хотя я очень рад, что ты пришла ко мне со своей бедой! Так тем более — почему же ты не можешь пойти к Нему?

— Но... ты был так добр ко мне! Ты рассказал мне такие важные вещи.

— Он умер для того, чтобы спасти тебя. Начни читать Библию, и ты скоро поймешь, что Он обращается лично к тебе. И что ты можешь полностью доверять Ему.

— А как мне молиться? — спросила она после довольно долгого молчания.

— Закройся в комнате, постарайся отвлечься от всего, от всех мыслей, забудь о мире и просто говори с Ним, как ты говорила бы со мной или Даном, расскажи Ему все, что тебя тревожит. Скажи Ему, что ты начинаешь понимать, как ты недостойна его любви, но что надеешься на Его милосердие и на Его обетования. Почитай, все это есть в Евангелии. А сейчас прости, пожалуйста, я должен идти. Поезд отходит через минуту. Я буду молиться за тебя всю дорогу до Бостона, а когда вернусь, мы с тобой непременно встретимся. А ты пока попробуй молиться, попробуй поговорить с Богом! До свидания! — Он быстро, тепло пожал ей руку, повернулся и скоро исчез из вида.

Корали стояла и смотрела на ворота, за которыми он исчез, потом повернулась и медленно побрела через вокзал на улицу, чтобы взять такси и поехать домой.

Как ни странно, все страхи и неуверенность покинули ее. Теперь она знала, что делать. Она сделает это, когда приедет домой. Пусть Эррол надоедает ей, пусть Лиза мечет громы и молнии — больше она не станет обращать на них внимания. Она едет говорить с великим Богом, она спросит Его, хочет ли Он помочь ей. С такими важными мыслями ей некогда было тревожиться из-за своих мелких неприятностей.

Корали решила не брать такси. Она пошла домой пешком. Ей не хотелось нарушить свой душевный настрой, она оттягивала возвращение к привычной жизни, к тому, что ждет ее дома. Она хотела глубже поразмыслить над тем, о чем говорил Брюс, как следует вникнуть в его слова, прежде чем возвращаться во враждебную обстановку.

Идя по городу, выбирая тихие переулки, избегая шумных улиц, где она могла встретить знакомых, Корали бережно несла воспоминание о разговоре с Брюсом, как горсть драгоценных жемчужин, которые страшно было растерять. Она вспоминала каждое слово, каждую интонацию, каждую мысль их беседы, которая заронила в ней надежду. Она повторяла про себя его слова, то, что он советовал ей сделать. Так, незаметно, она дошла до дому.

И там ее снова обступил знакомый мир ее матери, ей казалось, он душил ее. Кричащая суперсовременная обстановка, умопомрачительные, не сочетающиеся цвета, аромат дорогих духов.

Мимо прошел слуга, неся поднос с завтраком из Лизиной спальни. Завтрак был почти не тронут — яичница с беконом, тосты, даже апельсиновый сок. Она ни к чему не прикоснулась. Значит, вчера отменно погуляла и мучается последствиями. Сегодня с ней лучше не встречаться. Корали ускорила шаг, чтобы поскорее прошмыгнуть к себе в комнату, и заперлась там.

«Закройся в комнате», — сказал ей Брюс. Да, дверь заперта. И что — Бог где-то здесь? Она сейчас будет разговаривать с Богом. Значит, он где-то близко. Она пугливо, быстро оглянулась. Раньше она никогда не молилась. А как она узнает, что Он здесь? Знает ли Он, что она сейчас будет с Ним говорить? Брюс Карбери так уверенно говорил, что Он непременно ее услышит, что Он все о ней знает.

Она закрыла глаза и вдруг упала на колени, трогательная, юная, с накрашенным лицом, обращенным к Небу.

А тем временем Лиза у себя в комнате строила планы, как бы отобрать у дочери ее деньги.

Валери Шеннон в это время, проходя через вестибюль издательства, случайно столкнулась с Даном Барроном, который направлялся в свой кабинет, и заметила, как вспыхнули его глаза, когда он увидел ее. В ответ ее глаза так же засветились.

— Все крутишься как белка в колесе, да? — спросил он улыбаясь. — Я тебя почти не вижу.

— Вам тоже, я вижу, отдыхать некогда? — сказала она с озорной усмешкой.

— Это точно, — улыбнулся Дан. — Я так понял, здесь вообще не принято даром терять время. А что, даже интересно работать в таком ритме, тебе не кажется? Кстати, помнится, ты меня приглашала зайти к вам домой как-нибудь вечером. Если не передумала, на днях я к вам собираюсь заглянуть. Брюс уехал на несколько дней — его послали в командировку в Бостон.

— Ну и отлично, приходите! — ответила Валери. — Хотите, приходите сегодня к ужину? Мама будет рада, я уверена. Да, кстати, где живет ваша сестра? Какой у нее адрес? Я забыла у нее спросить. Мы решили пригласить ее к нам в гости на выходные, чтобы поближе познакомиться.

— О, это очень мило, — сказал Дан, вдруг помрачнев. — Но, понимаешь, она... она не познала Господа.

Глаза Валери наполнились пониманием и сочувствием, она мягко ответила:

— Я так и думала.

— Так что она, наверное, не захочет к вам приехать, — грустно продолжил Дан. — Честно говоря, я ее почти совсем не знаю, так получилось. Но я был бы рад, если бы вы с ней подружились. Думаю, ей это пошло бы на пользу.

— Постараюсь, — ответила Валери с искренней улыбкой. Она взяла у него адрес Корали и ушла к себе.

Дан, повеселев, принялся за работу. Как здорово было бы, если бы его сестра пообщалась с такой замечательной девушкой!

Он вздохнул, минуту постоял у окна, глядя на крыши домов и думая о том, как он мог бы помочь девушкам получше узнать друг друга и наладить отношения.

Потом он сел за стол и с головой погрузился в текущую работу, но сердце его ликовало. Сегодня вечером он идет на ужин к Шеннонам! Может быть, ему удастся улучить минутку и поговорить наедине с Валери. Тогда он сможет рассказать ей побольше о сестре, о матери, попросить ее молиться за них; и за него тоже, чтобы он сумел им помочь. От этой мысли в душе Дана воцарился мир, и весь рабочий день осветился словно солнечным лучом.




Глава 14


Почти всю дорогу Брюс Карбери, откинув голову на спинку кресла и прикрыв глаза, не переставал молиться за Корали Баррон.

Прибыв же в Бостон, он сразу же после того, как назначил встречу с нужным человеком, отправился в книжный магазин и купил красивую Библию, в настоящем кожаном переплете, темно-синюю. Книга была из тонкой белой бумаги, с четким шрифтом, ее приятно было держать в руках. Это был очень красивый экземпляр, с построчными примечаниями и ссылками, и, взяв ее, Брюс испытал радостное волнение оттого, что ему выпала честь подарить первую Библию этой девушке, сестре друга, этой потерянной душе. Ему казалось, это роскошное издание как раз подходило такой девушке, как она. Разумеется, дело не в этом, но ему хотелось подарить ей именно такое издание.

Он немедленно отправил ей книгу по почте, а сам с радостным сердцем отправился по делам, которые привели его в Бостон. Он сделал все, что мог, и теперь должен целиком возложить упование на Святого Духа. Отныне его участие будет сводиться только к постоянной молитве об этой душе, которая таким непостижимым образом обратилась к нему за помощью. В молитве Брюс просил и за Дана, у которого сложились такие тяжелые, мучительные отношения с матерью.

Удивительно, но именно в это время Дан в Нью-Йорке получил очень тревожное письмо.

Оно пришло в середине того счастливого дня, когда он целиком погрузился в работу, приносившую ему радость и удовлетворение. Письмо содержало требование адвоката в течение ближайших дней предоставить полную информацию о состоянии его покойного отца, о всех его вкладах, ценных бумагах и прочем имуществе, а также копию завещания.

Дан, имевший немного знакомых в Нью-Йорке, конечно, не мог знать, что подпись под этим письмом принадлежала одному из самых беспринципных адвокатов во всем городе. Но по стилю письма он понял, что мать решила пойти в наступление и не побрезгует для достижения своих целей никакими средствами. Значит, она все же не поверила, что Джеррольд Баррон не оставил ни состояния, ни завещания, и намеревалась любой ценой прибрать к рукам то, что, как она считала, принадлежит ей по праву.

Письмо выбило его из колеи, он не мог больше спокойно заниматься работой. Дан откинулся на спинку кресла, закрыл глаза и обратился к Небесному Отцу, прося Его разрешить все так, как Ему угодно.

Наконец он с успокоенным умом и сердцем понял, что на самом деле волноваться не о чем. Собственности у него никакой нет, и это легко доказать. Но больнее всего его поразило, что женщина, которую он вынужден был называть своей матерью, оказалась способной на подлость. Оказалась настолько корыстной, что единственное, для чего ей понадобился родной сын, — чтобы отобрать у него деньги, которые, как ей казалось, он от нее скрывает. Невыносимо было сознавать, что он появился на свет от такой женщины. Конечно, можно было предвидеть, что ему придется столкнуться с чем-то подобным, раз она сбежала от мужа и маленького сына, чтобы на свободе вести разгульную жизнь. Однако Дан до последней минуты наделся, вопреки всякой логике, что в ней все же проснется нечто человеческое, доброе, любящее.

Поэтому, нисколько не возмутившись духом, Дан написал короткое ответное письмо адвокату, в котором сообщал, что у его отца на момент смерти не было никакой собственности и что сам он тоже не располагает ничем, кроме маленького ветхого домика, в котором они с отцом жили; отец переписал на него этот дом, когда сын стал совершеннолетним. Он писал, что отец также не оставил завещания, так как завещать было нечего, и все это легко проверить, связавшись со следующими адресатами. Он дал несколько адресов: коллег отца, налогового инспектора, их знакомого адвоката, семейного доктора, пастора, а также президента банка, где у отца был открыт счет.

Отправив письмо, Дан почувствовал, как на душе стало легче. С какой стати он должен волноваться? Дело скоро выяснится само собой. В конце концов, сегодня вечером он идет на ужин к Шеннонам! Ему никак нельзя быть унылым и подавленным.

Он с удвоенным пылом вернулся к работе, стараясь отогнать посторонние мысли. Вера Дана во всемогущество Отца Небесного была слишком сильна, чтобы позволить мрачному настроению и неприятностям одержать верх.

А Корали тем временем боролась со своими трудностями.

Ее первая в жизни молитва была грубо прервана стуком в дверь. Ее вызывала к себе мать. Дрожа от страха и дурного предчувствия, Корали пошла к ней в комнату. Может быть, это и есть ответ ее недавно обретенного Бога на еще не сформулированную толком просьбу — может быть, он решил послать ее на битву сразу, без подготовки?

Она вошла в модернистскую, ярко обставленную спальню матери.

Лиза подняла на нее холодный, жесткий взгляд.

— Так ты все-таки решила вернуться домой! — ядовито заметила она. — Могла бы вообще-то предупредить меня, что уезжаешь, тем более ты знала, что я жду гостей, и надеюсь, что ты поможешь их принять. И где же ты была?

Корали мгновенно забыла про все свои благие намерения, заносчиво вскинула подбородок и уже не вспоминала о Боге.

— А какое тебе дело, где я была? — ответила она в том же тоне. — Меня пригласили в гости за город. Я решила поехать, вот и все. А что до твоих гостей, так у нас каждый день гости, подумаешь! Если бы я думала о твоих гостях, мне пришлось бы сидеть дома не вылезая. Мне вообще до них дела нет.

— Вот именно, — злобно прошипела Лиза. — Ты в последнее время стала вести себя непозволительно с теми, кто приходит к нам, дерзишь им, оскорбляешь. Ты же знаешь, они приходят ради тебя, по крайней мере один из них. А ты исчезаешь в последний момент, даже записку не оставила мне, где тебя искать!

Корали приняла равнодушный, отсутствующий вид.

— Ты мне надоела, — заявила она. — Отстань со своими нравоучениями. Я их уже сто раз слышала. Я сделала это нарочно. И вообще — я всегда так буду делать, если ты станешь приглашать сюда сама знаешь кого.

— Не смей! — резко осадила ее Лиза. — Я предупреждаю по-хорошему! Я могу отравить твою жизнь так, что ты взвоешь.

— Как будто я этого не знаю! — с горечью сказала ее дочь. — Мне прекрасно известно, на что ты способна. Только, знаешь, я это учла, прежде чем уехать. Я решила, что игра стоит свеч, ты меня поняла? Лиза, я больше не собираюсь быть игрушкой в твоих руках. И не смей меня толкать в объятия этого урода! Я его ненавижу! Я больше не стану притворяться!

— Ах вот оно что!

— Да, так и знай! — сердито продолжила девушка. — Я все удивлялась, зачем ты меня с собой взяла, когда сбежала от мужа и маленького сына. А теперь понимаю — чтобы я развлекала твоих приятелей.

— Замолчи!

— Не замолчу! Ты сама меня вызвала, и теперь изволь слушать! Больше я никуда не пойду с этим ужасным Эрролом Хантом! И нравится тебе это или нет — я больше не хочу иметь с ним ничего общего.

— Глупая девчонка! — презрительно поморщилась Лиза. — Да он богат, как принц, он боготворит землю, по которой ты ступаешь, а ты еще смеешь нос воротить. — Она говорила жестко и холодно. — Надеюсь, ты не рассчитываешь, что я стану тебя содержать после того, как ты пустишь на ветер все свои деньги?

— Нет, после того, как ты пустишь на ветер все мои деньги, Лиза! — запальчиво возразила девушка. — Кстати, — тут глаза ее сверкнули, — почему ты ставишь на чеках мою подпись и предъявляешь их, словно я их сама выписала? Кажется, это называется подлогом!

Глаза у Лизы потемнели от гнева, а лицо стало совершенно белым.

— Как ты смеешь! — завизжала она. — Как ты смеешь так со мной разговаривать? Подлог! Что за слова! Как будто я не имею права подписываться на твоих чеках, если только захочу! Ты что-то очень много возомнила о себе, стала очень независимой, и это после всех тех лет, что я тебя воспитывала. Зря я только деньги на тебя тратила.

— Но это же мои деньги! — перебила Корали. — А не твои! У тебя есть только право опекунства. Мне кажется, ты и так промотала большую часть денег отца.

— Да, я была твоим опекуном! Что ты имеешь против?

Корали посмотрела на мать холодно и твердо:

— Лиза, не обманывай себя. Ты больше не имеешь надо мной права опеки. Я совершеннолетняя. И я велела управляющему банком не выдавать с моего счета денег никому, кроме лично меня, как бы хорошо ты ни срисовывала мою подпись!

— Злая, гадкая девчонка! — закричала Лиза, вскакивая с постели. — Ты хочешь сказать, что посмела так поступить? И это после всего, что я для тебя сделала? Да я могла бросить тебя еще в роддоме на произвол судьбы. А ты так со мной поступаешь! Неужели ты способна на такое?

— Да! — сказала Корали. — Я их предупредила, чтобы в твои руки больше не давали ни цента из моих денег. — Она разозлилась не меньше матери. — А ты что думала — я буду терпеть и молча смотреть, как ты выкачиваешь все деньги с моего счета на какого-то проходимца Айвора Кавано! Ты думаешь, что сможешь продать меня с потрохами, и тело и душу, этому мерзкому Эрролу Ханту и что тебе все это сойдет с рук? А потом, когда эти два мошенника исчезнут, прихватив все мои деньги, кто будет тебя обеспечивать, если у меня не останется ничего? И кто тогда позаботится обо мне?

— Да я могу заявить, что тебе еще нет восемнадцати. И никаких денег ты не увидишь. Я могу объявить тебя сумасшедшей и запереть в сумасшедшем доме, ты понимаешь это?

Она помолчала и, поймав испуганный взгляд дочери, продолжила уже спокойнее:

— Да, так я и сделаю, если ты будешь вести себя подобным образом. Если еще хоть раз так со мной заговоришь! Я не для того взяла тебя с собой, чтобы теперь воевать. Я не намерена терпеть твои выходки, и я найду на тебя управу!

— Нет, — спокойно, строго и веско произнесла Корали. — Не думаю, что ты это сделаешь, хотя кто тебя знает, на что ты способна ради денег, раз ты бросила отца и моего брата, совсем кроху! Только я позабочусь о том, чтобы твои планы не удались! — И ее глаза полыхнули синим огнем.

Лиза совершенно вышла из себя.

— Ха-ха! — закричала она. — Ты меня не остановишь! Дурочка!

— А это мы еще посмотрим! — Корали развернулась и пошла к двери.

— И не смей, слышишь, не смей общаться с этим твоим братом! — крикнула Лиза, догоняя ее. — Я не позволю ему вмешиваться в наши семейные дела, ты меня поняла?

Но Корали, не оборачиваясь, пошла к себе в комнату.

Через десять минут она уже мчалась в свой банк на такси и еще до полудня сняла все отцовские деньги и перевела их в другой банк вместе с процентами и накоплениями. Вернувшись домой, очень довольная собой, она застала Лизу в самом боевом настроении. Та уже ждала ее и бесшумно проскользнула за девушкой в ее комнату, прежде чем Корали ее заметила.

— Итак! — воскликнула она, поворачиваясь к дочери с пылающими глазами. Лиза все утро пыталась дозвониться в банк, чтобы помешать дочери. Но в итоге выяснилось, что уже опоздала. Сделать ничего было нельзя, даже если бы у нее было на это право. Корали действовала быстро и грамотно. — Что ты наделала? Глупая, безмозглая девчонка, что ты опять натворила?

— Ничего глупого я не сделала, — спокойно сказала Корали. — А сделала только то, на что имею полное право, — не допустила, чтобы все мои деньги перекочевали в карман Айвора.

Ее тон был до того спокойным и уверенным, без обычной истерической злости, что Лиза на мгновение опешила, но затем ее охватил приступ бессильной ярости, и она ринулась в атаку.

— Что ты себе позволяешь? Как ты смеешь так отзываться об этом порядочном, благородном джентльмене?

— Я очень сомневаюсь, что он благородный, а уж тем более порядочный. Нисколько не сомневаюсь, что эти двое увиваются вокруг нас, чтобы вытянуть все наши деньги до последнего цента. А как только они поймут, что денег больше нет, — их поминай как звали!

— Коринна! Я запрещаю тебе говорить в таком тоне о моих друзьях. Они очень состоятельные люди благородного происхождения. Можешь мне поверить, я знаю их получше, чем ты. У меня есть знакомые за границей, которые по моей просьбе навели справки об их финансовом состоянии.

— Ах вот как! — воскликнула Корали. — Значит, ты им тоже не очень-то доверяешь? Впрочем, не удивлюсь, если узнаю, что с этими твоими «знакомыми» сам же Айвор тебя и познакомил. Наверняка так оно и было. Ты же очень доверчива, несмотря на то, что в чем-то умна. Если эти господа так богаты и занимают положение в обществе, то почему они берут в долг такие крупные суммы у тебя, хотя знают тебя совсем недолго? Лиза, тут что-то не так. Богатые благородные господа так не делают. Они не берут в долг, да еще у женщин, которые им мало знакомы, тем более, если собираются на них жениться.

Лиза посмотрела на дочь с ненавистью, но встретила холодный, твердый и не менее воинственный взгляд. И тут в ней что-то дрогнуло, в глазах проскользнуло почти отчаяние. Лиза тихо спросила:

— Что ты сделала с деньгами? Я требую ответа!

— Я тебе ничего не скажу.

— Что ж, я найду способ заставить тебя говорить.

— Попробуй, посмотрим, как у тебя это получится. — Девушка высокомерно вскинула голову и сразу стала очень похожа на мать. — Я только теперь понимаю, как мудро поступил отец, обезопасив от тебя мои деньги.

Лиза прищурилась, и лицо ее исказилось злобой и яростью, какой даже Корали никогда у нее не видела.

— А! Теперь я все поняла! — ядовито прошипела она. — Теперь понятно, откуда ветер дует, где ты набралась всех этих идей и почему вышла из-под контроля. Это влияние твоего брата. Вы с ним решили устроить против меня заговор. Значит, ты с ним провела все эти дни.

— Нет, — ответила Корали ровным голосом. — Я была не у Дана. Я не видела его с прошлой пятницы. Когда мы последний раз с ним встречались, он рассказал мне про Иисуса Христа. Лиза, ты веришь в Бога?

Лиза, распаленная гневом, совсем не ожидала такого вопроса и, с ужасом посмотрев на дочь, яростно топнула и закричала:

— Убирайся! Убирайся вон из моего дома, иначе я тебя ударю! Ты ненормальный, чудовищный ребенок. Не смей со мной даже разговаривать, я тебя знать не хочу. Чтобы ноги твоей больше не было в этом доме!

На лице Корали появилось выражение жалости и сострадания.

— Нет, — сказала она твердо. — Я никуда не уйду. Ты сама привезла меня сюда много лет назад, и я имею право здесь жить. Пока не захочу отсюда уйти, во всяком случае. И нет ничего чудовищного в том, что я тебя об этом спросила. Я хочу знать ответ. Ты вообще знаешь о существовании Бога? И если да, почему ты мне никогда об этом не рассказывала? Ты должна была это сделать, это был твой долг. Отец наверняка рассказал бы мне об этом, если бы я осталась с ним. Я должна была это знать. 

Лиза молча смотрела на нее минуту и вдруг завыла и разразилась страшными, нечеловеческими рыданиями, потом почти бегом кинулась вон из комнаты, сотрясаясь в истерике.

Корали никогда в жизни не видела, как мать плачет. Она, онемев, смотрела ей вслед. С громким стуком захлопнулась дверь Лизиной комнаты, и ключ повернулся в замке. Тогда Корали подошла к своей двери, тоже закрылась на ключ и растерянно огляделась, грустно и с сокрушенным сердцем. Подумать только, несколько минут назад она начала молиться!

Наконец она сказала вслух, запрокинув голову и сцепив пальцы:

— О боже! Ну можно ли молиться после такого кошмара?




Глава 15


В доме было очень тихо. Комната Корали располагалась в самом конце коридора. Она не слышала, как Лиза вышла. Впрочем, ум ее был так занят и смущен всеми этими событиями, что бдительность ее притупилась.

Девушка бросилась на кровать и провалилась в глубокий сон. Она проснулась только к вечеру, когда горничная постучала в дверь.

— Мисс Коринна, вам письмо.

Корали торопливо открыла и взяла из рук служанки тонкий конверт. Это была короткая записка от Валери Шеннон, которая приглашала ее приехать к ним на выходные. Корали показалось, что это письмо в своей спокойной простоте тона было ответом на ее прерванную молитву.

— А это письмо точно вам, мисс Коринна? — спросила горничная. — На конверте значится: «Мисс Корали Баррон». Я решила на всякий случай показать вам, потому что у нас в доме нет никого другого с таким именем.

— Да, Белла, это мне. Понимаешь, это и есть мое настоящее имя и отныне я отзываюсь только на него. Пожалуйста, скажи об этом почтальону, привратнику и всем остальным.

Она снова вернулась к письму, и у нее даже перехватило дыхание — настолько это письмо было не похоже на те, которые она привыкла получать. Словно пришло совсем из другого мира и внесло чистую ноту в ее безумный день, утешив ее израненное, исстрадавшееся сердце, и Корали, успокоившись и ободрившись, снова попробовала молиться неизвестному ей Богу — Богу Валери и других. На этот раз это оказалось легче, и, молясь, она не выпускала из рук доброго, утешительного письма Валери. Потом девушка поднялась, чувствуя, что даже несколько несвязных слов укрепили ее веру, придали ей силы и уверенности.

Для нее было совсем ново ощущать в сердце легкую радость предвкушения чего-то светлого и доброго. Она сразу села писать ответ Валери. Хочет ли она приехать к ним на выходные? Что за вопрос! Конечно, хочет! Она сможет лучше познакомиться с этой замечательной семьей, понять, была ли та любовь, которая, казалось, связывала всех членов их семейства, настоящей, непоказной. Она сможет понять, прочувствовать, как можно жить по-другому, совсем другой жизнью. А может быть, она сумеет лучше понять брата и то, как прошло его детство. Ей хотелось узнать, понравится ли ей такая жизнь. То есть, если взглянуть поближе, будет ли эта жизнь такой же привлекательной, какой кажется со стороны, и сможет ли она обрести в ней счастье и покой.

Она написала, что с радостью принимает приглашение, и тут же отправила письмо. Потом решила пойти посмотреть, что происходит в квартире, а заодно утолить голод — ведь она еще ничего не ела.

Она надеялась быстро поужинать и сразу уйти куда-нибудь из дому, чтобы не встречаться с Эрролом и Айвором, хотя бы сегодня. И подумала даже, не поехать ли туда, где она была с братом, может, там сегодня вечером опять будет собрание. Девушка пожалела, что сегодня же вечером не может поехать к Шеннонам. Ей хотелось отрешиться от своей прежней жизни и начать жить по-настоящему.

Она позвала Беллу.

— Ужин еще не готов? — спросила она.

— Как прикажете, мисс Коринна, — почтительно ответила Белла. — Мадам нет дома.

— Ах! — воскликнула Корали. — А она сказала, во сколько вернется?

Белла пристально посмотрела на нее, но Корали приняла свой обычный равнодушно-ленивый вид.

— Она ушла с чемоданом, сказала, что позвонит, когда будет возвращаться. Она велела теперь слушаться ваших приказаний.

Ах вот как! Aгa, значит, это новое изощренное наказание — она решила извести ее своим отсутствием. Ну что ж, так даже лучше, хотя наверняка она на этом не успокоится и найдет, как ее помучить.

— Да, — кивнула Корали. — Надо было мне заказать ужин пораньше, я проспала. Хорошо. Я буду есть здесь. Принеси что угодно, что есть, что-нибудь горячее и немного фруктов. Белла, ты лучше знаешь, что я люблю. — Она вдруг улыбнулась горничной, и та, удивленная, поспешила на кухню, а Корали тем временем пыталась угадать, что же значит этот неожиданный ход Лизы. Может быть, она вернется ближе к ночи с толпой приятелей? А может, они все вместе укатили куда-нибудь на модный курорт? Или Лиза готовит ей какой-нибудь неприятный сюрприз? При этой мысли ей стало тоскливо, в сердце закрался холодный, знобящий страх.

Нервы девушки были настолько напряжены, что она решила на всякий случай найти в телефонной книге номер Шеннонов. Если случится что-нибудь непредвиденное и ей понадобится помощь, она позвонит им, и кто-нибудь из них наверняка поможет ей связаться с Даном.

К тому же она ведь просила Господа Бога помочь ей, и направить ее, и спасти ее. Может быть, это поможет? Брюс был уверен, что Он непременно откликнется на ее просьбу.

Когда Белла вернулась с подносом, у Корали был включен только небольшой ночник, освещавший комнату мягким уютным светом.

— Белла, надо растопить камин, — сказала она. — Здесь прохладно, а у меня разболелась голова. Пусть мальчик принесет дров и разожжет огонь. А если мне будут звонить, скажи, что я уже сплю, что я плохо себя чувствую. И главное, никого не пускай в дом без моего разрешения.

— Да, мисс, — ответила горничная и кинулась исполнять указания.

Так что скоро в камине уже весело горел огонь, Корали сидела за низким столиком, перед ней стоял поднос с ужином. Она пыталась прогнать беспокойные мысли и насладиться неожиданной свободой и тишиной, которые выпали ей в этот вечер.

Ужин оказался вкусным, несмотря на то, что сделан был на скорую руку. На первое был отменный бульон, на второе куриные грудки со свежим салатом, горячие булочки и целая миска парниковой клубники, а на десерт — кофе. Белла задержалась в дверях и спросила, будет ли хозяйка вино после ужина, но Корали отрицательно покачала головой.

— Нет, только кофе, — сказала она.

И служанка ушла, снова удивившись.

Корали сама поражалась себе. Вино у нее прочно ассоциировалось с прежней, гнусной жизнью, которую она отвергла. Она все еще не могла избавиться от воспоминаний о пьяном Эрроле, который вчера вечером не мог даже внятно произнести ее имя.

Сидя возле камина и поглощая ужин, она вдруг подумала, что ест вот так, одна, впервые за многие-многие годы, в пустом доме, свободно, и ей очень понравилось это ощущение. Хотя бы на это недолгое время ее душа принадлежала ей, она могла спокойно обдумать, что и как делать дальше.

Когда Белла унесла поднос, Корали на всякий случай заперла дверь и осталась в восхитительном одиночестве, зная, что никто уже не посмеет тревожить ее.

До нее доносились шум ночного города, гудки автомобилей, отдаленные голоса. Постепенно все затихло. Она начала молиться, и у нее появилось незнакомое ощущение, что больше она не одинока, что у нее есть Бог, и Он всегда с ней, и теперь ей нечего бояться.

А в старом доме на другом конце города Валери и Дан беседовали в уютной библиотеке, шкафы в которой были уставлены стройными рядами старинных книг. Дан рассказывал Валери о своей трудной жизни, о своем прекрасном отце, о несчастной младшей сестре и матери, лишенной материнских чувств. Потом они вместе помолились за Корали. И может быть, их вдохновенные моления принесли мир и надежду этой мятущейся юной душе.




Глава 16


 — Так чудесно, что ты так принимаешь участие в моей сестре, — говорил Дан. — Не знаю, правда, согласится ли она. Но если она к вам все же приедет и ей здесь понравится, то у меня, возможно, появится надежда. То недолгое время, что мы с ней общались, не принесло мне ничего, кроме горького разочарования, и, честно говоря, у меня нет возможности узнать ее получше. Мать не желает видеть меня у себя в доме, так что если я как-то могу им помочь, кроме молитвы за них, Господу придется устроить так, чтобы закрытые двери их дома открылись для меня.

— Он все устроит, — ответила Валери, — когда придет время. Помнишь, когда Господь Иисус исцелил сына царедворца? «В седьмой час». Может быть, подходящий момент еще не настал. Но седьмой час может пробить в любой момент, и ты даже не поймешь, что Господь уже все сделал. Тот царедворец тоже сразу ничего не заметил, ему пришлось пойти и убедиться. В любом случае, если мы хотим что-то сделать для ближнего, первым делом мы должны помолиться Богу и получить Его благословение. Я много раз это замечала. Думаю, это нужно для того, чтобы мы не загордились и не решили, что можем что-то сделать без Него, своими силами. Кроме того, мы должны быть исполнены Духа Святого, когда придет наше время действовать.

Дан улыбнулся, глядя на красивую девушку с глубокой симпатией.

— Ты права, — уважительно согласился он. — К сожалению, сам я часто загораюсь и спешу приняться за дело, даже не успев обратиться к Богу и спросить у Него, чего Он от меня хочет. Иногда бывает, что я уже сделаю что-нибудь и только потом понимаю, что, может быть, Господь не хотел, чтобы я брался за это дело, а должен был ограничиться молитвой.

Валери улыбнулась.

— Думаю, в этом случае нет сомнений, что Господь призывает тебя вступить в борьбу, — мягко сказала она. — Мне кажется прямым знамением Божиим, чтобы брошенный сын передал весть о Божией любви своей блудной матери.

— Вот в том-то и дело. У меня как раз есть сомнения по этому поводу, — подавленно признался Дан. — Пока у меня не было возможности поговорить с ней о вере. Даже не знаю, как с ней заговорить об этом. Может быть, поначалу я не очень старался. А может, даже и вообще избегал общения с ней. Я пришел к ним с единственной целью — выполнить последнюю волю моего замечательного отца и передать ей в руки его прощальное письмо — и получилось так, что больше я ничего сделать не мог.

— Еще сможешь, — негромко заметила Валери.

— Не знаю, — засомневался Дан. — Она предъявляет мне какие-то претензии финансового характера, совершенно безосновательные, и при этом убеждена, что я пытаюсь ее обмануть. Боюсь, у меня больше не будет случая поговорить с ней. Наверное, я плохо помолился, когда отправлялся к ней.

— У тебя будет еще возможность, — снова тихо проговорила Валери. — Господь знает, когда пора, и тогда Он предоставит тебе возможность склонить ее на сторону добра.

Дан внимательно всмотрелся в ее юное серьезное лицо и задумался.

— Но ты ведь не думаешь, что любой человек может спастись? — спросил он наконец. — Может быть, она так грешна, что уже исчерпала Божие милосердие.

— Об этом ни ты, ни я судить не можем. Бог милосерден. Наше дело — свидетельствовать о Его любви всем, даже самым отчаянным грешникам, и указать им путь спасения, путь к Господу. А остальное надо оставить на волю Господа.

Дан поднял глаза и встретился взглядом с Валери. Помолчав, он серьезно сказал:

— Я понимаю.

В этот момент в комнату вошли ее братья, вернувшиеся с благотворительных поручений. Кирк, Ранальд и Кендалл — все собрались у фортепиано и стали петь. Это было великолепное пение, и вскоре вся семья была в гостиной, чтобы послушать их.

— Какой замечательный молодой человек! — сказал позже глава семейства жене, когда они остались в спальне. — И голос такой редкостный!

— Да, — быстро отозвалась женщина. — Согласна. Но я все же надеюсь, что Валери не станет принимать его слишком близко к сердцу.

Шеннон, который в это время стягивал рубашку, замер с поднятыми руками и в изумлении посмотрел на нее.

— Это почему же, мать!? — воскликнул он, пораженный до глубины души. — Чем он тебе не угодил?

— Да нет, он-то хороший, — засмеялась та. — Но в этом-то все и дело. Слишком уж он хорош, я не хочу, чтобы у нашей милой, славной девочки было разбито сердце.

— А с какой стати ты решила, что он разобьет ей сердце?

— Ну конечно, не нарочно, но я же видела, как она на него смотрела. Она вся светилась радостью, и знаешь, отец, я очень боюсь, что она влюбится в него без памяти, и сама не заметит как. Конечно, он прекрасный парень, хорош собой и поет отлично, но сразу видно, что он человек не простой. Он предназначен для какой-то высокой роли и достигнет незаурядных высот. Смотри, он моментально получил в издательстве должность, и какую высокую, а он никому неизвестен, провинциал, всего несколько дней в Нью-Йорке. Так что он очень далеко пойдет.

— Но, мать, он же христианин! Допустим, он человек незаурядный, я слышал, и Кирк о нем так отзывался, но по нему сразу видно, что он настоящий христианин.

— Да, знаю, — вздохнула мать. — Но ведь и христиане тоже разные, а ты сам посуди — такой симпатичный парень, да разве он станет встречаться с простой девушкой, у которой ни гроша за душой.

— Ну, знаешь, мать, ты его, мне кажется, не за того держишь. Такой парень не будет выбирать себе девушку за богатство. Не похоже это на него. И к тому же, скажу тебе, мать, что такой девушки, такой красавицы, такой умницы, как наша Валери, еще поискать. А глаз таких красивых так и вообще больше ни у кого на свете нет — синие, прямо как васильки на лугу, реснички длинные, загнутые, черные как смоль! В точности как у тебя были, когда тебе было столько же, сколько ей сейчас. Да я тебе вот что скажу — даже и не думай, что на всем белом свете найдется девушка лучше нашей дочки Валери!

— Ну да, конечно, отец, мы-то ее любим, оно и понятно. Только это еще не значит, что каждый встречный парень должен в нее влюбляться без памяти. Ох, как мне не хочется, чтобы наша славная девочка пропала из-за него. Уж и не знаю, стоит ли так часто звать его к нам в гости?

— Мать, что-то я не понимаю тебя. Ведь ты сама же молишься уже который месяц, чтобы Господь сохранил нашу девочку и послал нам достойного, сильного христианина, который любил бы ее, защищал до конца жизни, если на то будет Его воля. И вот теперь, когда Он ответил на твои молитвы, ты сама же пытаешься помешать тому, что задумал Господь! Это как же понимать, мать, — ты что же, не доверяешь нашему Господу?

Мать посмотрела на него удивленными глазами:

— Но, отец, я и думать не смею, чтобы Господь послал нам такого удивительного молодого человека, да еще с таким голосом!

— Ах, мать, мать! Ты что же, будешь указывать Богу, каким должен быть жених нашей дочери, или тебе что, непременно нужно, чтобы он фальшивил, чтобы тебе не было так страшно? Нет, мать, ты уж лучше встань-ка на колени да покайся, и поблагодари Господа, и попроси, чтобы у нашей малютки не было несчастной безответной любви, а там — на все Господня воля.

— Да, ты, наверное, прав, отец, — сказала та и улыбнулась мужу. — Видно, я и впрямь усомнилась в Его всеведении и всемогуществе.

И эти пожилые, добрые христиане, взявшись за руки, преклонили колена и стали молиться за свою обожаемую дочь.

А Дан Баррон шел домой, благодаря Бога, что он послал ему таких чудесных друзей, и самое главное — такую изумительную, редкую девушку, как Валери Шеннон.

На следующие утро пришла посылка с Библией для Корали. Ее принесли совсем рано, когда Корали еще спала.

Горничная принесла посылку на подносе вместе с завтраком, и Корали так разволновалась, что забыла про еду, удобно уселась между подушек, разглядывала мягкую кожаную обложку, и глаза ее при этом сияли так, как не сияли уже многие годы.

Потом девушка наскоро доела завтрак и быстро оделась. Ей не терпелось взяться наконец за Библию. И вот она устроилась на кровати и снова принялась ее рассматривать. Как маленький ребенок, она не могла сразу решить, как читать эту книгу. С самого начала? Она полистала ее, выхватывая то в одном, то в другом месте предложения, которые казались ей поразительными, наконец открыла Библию на первой странице и начала читать. Перед ней будто разворачивалась какая-то необычная, загадочная история, ведь она никогда еще не читала о сотворении мира. А научные гипотезы о начале Вселенной были такими непонятными, что мало интересовали ее. В книге говорилось, что Бог создал из ничего небо и землю, и как ни удивительно это звучало, на самом деле в этом было больше смысла, чем в том, что им преподавали в школе.

Зазвонил телефон, звонил и звонил не переставая, пока Корали наконец не отвлеклась от чтения и не сняла трубку. Звонила Миртина Далримпл. Корали состояла членом дорогого клуба бриджа, они встречались раз в неделю, как раз в это время, но она зачиталась и совсем об этом забыла. Она забыла обо всем на свете, когда перед ее глазами раскрывалась загадка сотворения мира.

— Коринна, ради бога, мы тебя все ждем. Почему ты не пришла? Все на тебя очень злятся. Ты что, только выходишь? Давай быстрее! Нам некем тебя заменить.

— О! Бридж! Я совсем забыла! Прости, Мирт. Нет, сегодня я не приду, никак не могу. Возьмите вместо меня Дорис Фостер. Она будет рада до смерти, если вы ее пригласите. Говорят, кстати, она хорошо играет. Нет, нет, сегодня никак не могу. Что-что? А! Прости, что не предупредила заранее, но я была так занята, что забыла, какой сегодня день недели. Да, возьмите вместо меня кого хотите, я не возражаю.

Она повесила трубку и, затаив дыхание, снова взяла в руки Библию. Ее прервали на том месте, где Адам и Ева прятались от Бога. Конечно, это бесполезно — невозможно спрятаться от Того, Кто сотворил их, Кто создал всю Вселенную и вообще все. Впрочем, так ведь поступают все люди, когда натворят что-нибудь или согрешат.

А пока Корали читала Священное Писание, Валери, посреди множества текущих дел, Дан, занятый новой рекламной кампанией, и Брюс в Бостоне, между встречами с важными клиентами, — все они находили время помолиться за Корали.

Наконец утомившись от непривычного занятия, Корали дочитала до конца главы и закрыла книжку, нежно погладив кожаный переплет. А потом встала на колени и стала разговаривать с тем Богом, о Котором только что прочла и с Которым теперь, как ей казалось, была уже немного знакома.

Потом, после обеда, вернувшись с короткой прогулки по заснеженному городу, ей вдруг пришло в голову поинтересоваться, куда же подевалась Лиза.

Лиза уже не в первый раз исчезала вот так неожиданно, без предупреждения, но уже давно так не делала. Во всяком случае, как вспомнила вдруг Корали, после разрыва со вторым мужем, Динсмором Колеттом, с ней такого не случалось. А раньше после каждой их стычки Лиза исчезала — это был ее способ наказания, и Корали отлично понимала, что на этот раз наказуемая — она. Лиза не уехала бы так надолго, если бы знала, какое облегчение доставила этим дочери и как та наслаждается кратким покоем, как рада избавиться от Эррола Ханта, одолевавшего ее своими любезностями каждый вечер.

Корали вздохнула и подумала, какой, скорее всего, короткой будет эта мирная передышка. Если она поехала к кому-то в гости или на горный курорт, где уже начинался сезон, — все равно, это не навсегда и, раньше или позже, она вернется. Тогда либо начнет снова требовать денег, либо выкинет какую-нибудь гадость — может быть, в очередной раз соберется за кого-нибудь замуж. Так что к Лизиному приезду Корали надо быть начеку.

Она с облегчением вспомнила, что на выходные приглашена к Шеннонам. Выходные всегда были самыми тяжелыми днями, а если Лиза не вернется к тому времени, Корали найдет убежище в уютном доме своих новых друзей.

Что-то случилось с ней с тех пор, как в ее жизнь вошел Дан и его друг Брюс. Все ее прежнее существование казалось ей таким отвратительным, она не хотела возвращаться назад и уже не могла удовлетвориться теми развлечениями и обществом, в которых раньше находила удовольствие. Как пелось в той песне брата: «Он пришел и изменил всю мою жизнь».

Однако куда же делась Лиза? Корали решила, что найдет ответ в газетах — Лиза никогда не делала ничего тихо, она любила позировать перед камерами. Корали позвонила, чтобы ей принесли газеты — вчерашние и сегодняшние. Ну вот, так и есть! В одной газете она нашла фотографию Лизы — та красовалась на лыжах в группе других спортсменов. В колонке рядом мелькали имена около десятка друзей и приятелей Лизы и среди них, конечно, Айвора и Эррола.

Она отбросила газету, презрительно фыркнув. Лиза, ее родная мать, готова на все, лишь бы выставить напоказ себя и свою красоту! Бедная! Нет, она ни за что, никогда не расскажет Дану все про их мать. Как невыносима порой бывает жизнь!

Сердце ее сжалось в предчувствии еще одного одинокого, полного страха дня. И тут на глаза попалась ее Библия — взгляд девушки сразу просветлел, затравленное, отчаянное выражение исчезло. Корали снова села и стала читать великую книгу.

Конечно, она понимала не все из прочитанного. Краткие пояснения внизу страницы были написаны таким непривычным языком, что вносили иногда еще большую сумятицу. Однако, несмотря на многие непонятные места, Корали усвоила главное: Бог создал людей, потому что они были Ему нужны, Он любил их, хотя они Его предали, Он желает им добра. В ее уме все это как-то связывалось с недавно обретенным братом, а также его другом.

Она весь день провела дома, читала, отдыхала, переделала кучу мелких дел, привела в порядок личные бумаги, чтобы мать не нашла их и не догадалась, сколько у нее денег и где она их держит. Потом решила, что, если обстоятельства сложатся так, что ей придется внезапно уехать, нельзя оставлять здесь никаких писем, бумаг или документов, но и брать их с собой нет смысла. Поэтому она отыскала подходящую по размеру простую кожаную сумочку, сунула туда все ненужные бумаги и спрятала ее в ящик шкафа, прикрыв кружевами и носовыми платками, чтобы никто ничего не заподозрил. На все это у нее ушло несколько часов. Несмотря на это и на то, что она много времени уделила чтению, Корали начинала скучать, ей казалось, что день растягивается до бесконечности.

И она страшно обрадовалась, когда ближе к вечеру услышала по телефону голос Брюса, спокойный, солидный и добродушный:

— Привет! Как дела? Все в порядке? Скажи, ты не уделишь мне немного времени? Давай поужинаем вместе? Если ты, конечно, сегодня не занята.

Уделить ему немного времени! Она была несказанно рада его предложению. Страх мгновенно исчез, и в сердце загорелась новая, совершенно неведомая дотоле радость. Ах, она скоро увидит Брюса и сможет задать ему все вопросы, которые у нее накопились за это время. Он вернулся в Нью-Йорк, он снова в городе, и Корали вдруг стало опять спокойно и радостно.

— О да, с удовольствием, — ответила она бодрым голосом.

— Но я правда не нарушил никаких планов?

— О нет, не беспокойся, — сказала Корали. — Я сегодня никуда не собиралась идти. Дело в том, что Лиза уехала, и... и я буду рада тебя видеть. Кстати, хочу поблагодарить за чудесную Библию, мне она очень понравилась. У меня никогда еще не было Библии.

— А, ее уже доставили? Очень рад, что тебе понравилось.

— А можно, я захвачу ее с собой и спрошу кое-что?

— Да, конечно, сделай одолжение. После ужина мы найдем какое-нибудь подходящее место и сможем поговорить. Во сколько мне зайти? В шесть часов, наверное, слишком рано?

— Вовсе нет. Я буду готова. Жду тебя к шести.

После этого разговора все ее одиночество исчезло без следа, сердце пело от удовольствия. Корали радовалась, что он зайдет за ней пораньше и она не столкнется в дверях с каким-нибудь незваным гостем Лизы, что было не редкостью в их доме. Конечно, никто не гарантирует, что Лиза сама не вернется в любую минуту. Тогда не избежать расспросов. Ей очень не хотелось, чтобы их первая встреча с Брюсом была омрачена. Лиза при желании могла легко испортить настроение кому угодно, а если она неожиданно вернется и обнаружит его здесь, у них в квартире, наверняка не обрадуется. Корали прекрасно знала, какая сцена может последовать, если Лиза вернется раньше, чем они уйдут из дому. О, наверняка она продумала до мелочей, что сказать, чем уязвить и напугать ее, чтобы сломить волю дочери, — по крайней мере, до сих пор это ей всегда удавалось. Корали знала, что Лиза ни за что не расстанется с надеждой выманить у нее оставшиеся деньги. Скорее всего, она начнет ссылаться на новые игорные долги, вдобавок к прежним, или на дорожные расходы и дорогие гостиницы. Девушка вздохнула, быстро переодеваясь к встрече с Брюсом. Родная мать не брезгует тем, чтобы выманить у нее деньги, которые оставил ей отец! А ей не были нужны эти деньги, разве что в память о незнакомом отце, и хотя бы ради его памяти она никогда, ни за что не позволит матери завладеть ими. Это ее тайный фонд, драгоценное наследство, которое она должна сохранить. Если Лизе понадобится помощь, конечно, она даст ей денег сколько нужно, но не будет выкидывать их на дурацкие долги и сомнительных друзей.

Корали выбрала для такого случая простой коричневый костюм, короткий меховой жакетик и даже не посмотрела в зеркало, как дорогой красивый мех оттенял нежный цвет ее лица, золото волос и как она хороша в этом наряде.

Библия, которую прислал ей Брюс, была в кожаном футляре, таком же, как и переплет, изысканно простом. Он был похож на дамскую сумочку и не вызывал лишних подозрений.

Утром она уложила в чемодан вещи, собираясь ехать на выходные к Валери, документы надежно упрятала на самое дно, а сам чемодан на всякий случай поставила в шкаф, у самой стенки, и прикрыла другими сумками, так что если Лиза вернется, пока ее не будет, чемодан не бросится ей в глаза, и она ни о чем не догадается. Теперь Корали была готова к выходу и села ждать у окна.

Она встретила своего гостя с сияющими глазами и ответила на его теплое приветствие такой лучезарной улыбкой, что Белла внимательно оглядела обоих. Интересно, кто этот молодой человек с яркими рыжими волосами и с тихой радостью в глазах? Мисс Коринна, должно быть, решила воспользоваться отсутствием матери и немного развлечься? Молодой человек был одет не то чтобы бедно, но он не походил на обычных гостей, появлявшихся в этом доме. Впрочем, это, конечно, не ее дело, а он, по правде сказать, настоящий красавец. Бедная девочка, мисс Коринна, ей временами приходилось так нелегко, вспомнить только этого ужасного выпивоху, Эррола Ханта. Почему бы молодой девушке не встретиться с приятным молодым человеком, провести с ним вечер — пусть немного порадуется!

И Белла одобрительно посмотрела вслед счастливой паре.

Брюс отвел ее в милый ресторанчик, где, как он знал, была неплохая кухня и публика собиралась интеллигентная. Кроме ресторанного зала там был очень приятный холл. После ужина они остались почти одни, заняли два удобных кресла возле столика с лампой и могли обсуждать Библию в свое удовольствие.

Провожая Корали обратно домой, Брюс словно невзначай упомянул, что в ближайшую пятницу состоится очередное собрание, и спросил, не хочет ли она пойти. Он сказал, что Дан, скорее всего, будет петь, и, если Корали хочет, он зайдет за ней и составит ей компанию.

— О, я буду очень рада, — с воодушевлением ответила она. — Дело в том, что я... в пятницу вечером... ну, в общем, мне очень не хотелось бы встречаться с одним человеком... Видишь ли, Лизы нет дома, и я точно не знаю, когда она вернется... а я... я очень боюсь, что ко мне может заявиться один тип... Глупо, конечно, но я даже буду рада уйти из дома на весь вечер.

Брюс кинул на нее беглый встревоженный взгляд и удивился про себя.

— А как же, например, в субботу утром? Может этот человек прийти в субботу?

— О нет, нет, не думаю, утром вряд ли. Но это и не важно, потому что на выходные я еду в гости к Валери Шеннон, так что меня не будет дома.

— Правда? — Брюс улыбнулся. — А тебе нравится Валери? — помолчав, спросил он.

— О да, очень! — быстро, жарко заговорила Корали. — Она так непохожа на всех других моих знакомых. Мне самой хотелось бы родиться в такой семье.

— Это да, — задумчиво ответил Брюс, и в глазах его засветилась тихая нежность. — Дом у них замечательный!

Он настоял на том, чтобы проводить ее до лифта, они вместе поднялись к ее квартире, постояли немного на пороге, прощаясь, но внутрь он не зашел.

— Ты уверена, что сегодня вечером тебе ничто не угрожает? — спросил Брюс с беспокойством, услышав звук поднимающегося лифта.

— Да, сегодня все будет в порядке, — весело ответила девушка, — и большое тебе спасибо за прекрасный вечер и за разъяснения.

Он улыбнулся:

— О, не стоит! Так, значит, до пятницы, я зайду вечером. — И он попрощался.

Корали вошла к себе в комнату и оглядела ее почти с отвращением. Белла сказала, что, пока ее не было, никто не звонил, поэтому Корали чувствовала себя в относительной безопасности, но на всякий случай решила не зажигать лампу. Если Эррол случайно окажется поблизости, он решит, что ее нет дома, если только не увидел, как она входила в подъезд.

Поэтому Корали заперлась на замок и с трудом пододвинула к двери тяжелый комод. Глупо, конечно, это не поможет, но так ей будет спокойнее спать.

На следующее утро, когда еще не было восьми часов, ее разбудил телефонный звонок. Она на ощупь протянула руку и взяла трубку.

— Это Валери Шеннон, — услышала она жизнерадостный голос. — Простите, что так рано, но я хотела вам позвонить до того, как уйду на работу. Дело в том, что вчера вечером я виделась с Брюсом Карбери, и он сказал, что вы хотите прийти на наше собрание в пятницу. И я подумала, почему бы вам не захватить с собой вещи, а потом мы могли бы сразу пойти к нам домой? Ведь тогда мы можем подольше побыть вместе, как вы считаете?

— О, по-моему, это просто замечательно! — растерявшись, ответила Корали. — Я приду с большим удовольствием.

— Правда, в субботу утром мне придется ненадолго пойти на работу, но вы будете дома не одна — с мамой и моими сестрами, а я вернусь очень скоро. Согласны?

— Конечно, согласна. Спасибо большое! — воскликнула она радостно, совсем как маленькая девочка.

Потом Корали лежала в постели и думала. Ну разве не прекрасно все складывается? Это же просто чудо — Господь все устроил так, что ей не надо лишний день дрожать в ожидании неприятностей. А может, за это стоит благодарить Брюса Карбери? Ведь, возможно, Господь действует через него?

Она глубоко, прерывисто вздохнула с огромным облегчением. Ее сердце ликовало от небывалой радости.




Глава 17


Когда Брюс вернулся домой, он обнаружил, что Дан уже пришел, и сердечно приветствовал его.

— Знаешь, Дан, — сказал он, вешая на крючок пальто и шляпу и падая в кресло. — Даже не знаю, что ты скажешь. Мыс твоей сестрой ходили в ресторан и провели вместе почти весь вечер. Сначала поужинали, потом долго-долго разговаривали. Если тебе это не по душе, то скажи честно. Но должен сразу признаться — она потрясающая девушка, и я очень хотел бы еще с ней встретиться. Кстати, она обещала прийти завтра на наше собрание. Вот такие дела. Так что скажи прямо, что ты об этом думаешь.

— Да брось ты, Брюс, старина, — радостно заговорил Дан. — Кому же еще я мог бы доверить свою сестру, как не тебе? Только должен тебя предупредить. По-моему, ей не следует слишком доверять. Если она пошла в мать, ты с ней только намучаешься. Смотри сам, но мне не хотелось бы, чтобы ты остался с разбитым сердцем. Впрочем, дело твое. — Он посмотрел на друга с добродушной насмешкой, за которой, впрочем, скрывалась серьезная тревога.

— Ну, я еще не зашел так далеко, дружище, — ответил тот. — Хотя не удивлюсь, если эта девочка преподнесет тебе сюрприз. Очень может быть, что ты в ней глубоко ошибаешься. Честно сказать, мне кажется, Дан, она уверовала в Господа и ее душа спасена!

— Брюс! Да ты что, неужели правда? Так скоро?

— Дорогой мой, Богу не нужно много времени, чтобы спасти одну душу.

— Но... а она это понимает? Для нее это все серьезно?

— Она все понимает, — серьезно и торжественно ответил Брюс с веселой искоркой в глазах. — Мы проговорили с ней весь вечер, и скажу тебе — если я видел когда-нибудь, как душа обращалась к Богу и рождалась в Нем заново, — это было сегодня.

— Хвала Господу! — воскликнул Дан в изумлении. — Я молился об этом, но у меня, видимо, вера слаба. Я не ожидал, что мои молитвы будут так скоро услышаны. Я думал, Господу понадобится долгое время, чтобы привлечь сестру к Себе. А раз так, то, может быть, теперь у меня будет дерзновение молиться о том же и для матери. Мне все это казалось таким безнадежным, пустой тратой времени.

Они долго еще сидели и говорили, в подробностях обсуждая всю историю — с того момента, как Брюс встретил на Пенсильванском вокзале рыдающую Корали и как она спросила у него, как ей спастись. И по мере разговора они начинали чувствовать присутствие в комнате их Владыки и становились все ближе Ему и друг другу.

Когда они поднялись с колен после молитвы, Дан тепло пожал руку другу.

— Никогда не перестану благодарить Бога за то, что Он послал мне тебя. Если бы я приехал один, скорее всего, уехал бы на следующий день, оставив сестру и мать на произвол судьбы, решив, что им не суждено спастись. Но я только теперь начинаю понимать, каким я был неверующим тупицей. Слава Богу, что Он послал тебя в такой момент!

— Дан, не говори так. Ты ни за что не покинул бы этот город, пока не перевернул бы здесь все, до последнего камня, чтобы найти способ помочь твоим родным! Потому что Сам Господь направляет тебя, и я рад, что он позволил мне принять участие в этом деле. А сейчас пора ложиться спать, а то завтра мы не встанем.

А в это время на другом краю города Корали сладко спала. Она проснулась очень рано, радуясь предстоящему визиту, предвкушая удовольствие общения с новыми знакомыми.

Позавтракав, она вышла из дому, отправилась в ближайший цветочный магазин и с огромным удовольствием выбрала целую коробку цветов, чтобы отослать их миссис Шеннон. Она сама выбирала их долго, придирчиво, тщательно — каждый цветок. Внизу лежали душистые гвоздики — белые, розовые и темно-красные, затем чайные розы, поверх них — африканские маргаритки пастельных тонов, переложенные тропической зеленью, а там, где осталось свободное место от длинных стеблей, — очаровательные темно-синие и фиолетовые фиалки и три крупные гардении. Все вместе производило ошеломительное впечатление — просто дух захватывало от красоты и яркости красок. Корали никогда еще не получала такого удовольствия от покупки цветов, она долго любовалась ими, думая о леди, для которой они предназначались. Все в этой женщине дышало уютом и материнской заботой. О, если бы Лиза была такой, если бы ее можно было называть «мама», как Валери обращалась к своей матери — «мамочка»!

Она снова мимолетно вспомнила о Лизе. Как она там, на своем горнолыжном курорте в Канаде? Наверное, веселится вовсю. Без этого она не может. Но где она взяла денег на поездку? Лиза же не может не швырять их направо и налево, пусть даже берет их у собственного ребенка. Но на этот раз Корали была уверена, что та ничего не снимала с ее счета.

Слоняясь по квартире в ожидании вечера, она вдруг заметила, что чего-то не хватает. Отсутствовало что-то, к чему привык глаз, чего не замечаешь, пока вещь не исчезнет. А что здесь стояло — по сторонам высокого зеркала в углу большого зала? Ах да! Она вспомнила. Два языческих божка — бесценные антикварные вещицы старинного серебра, усыпанные сверкающими драгоценностями. Неужели Лиза решила с ними расстаться? Она часто повторяла, что это ее самые ценные приобретения! У божков были широкие уродливые лица, с разинутыми ртами и высунутыми языками. Дикие демонические глаза из драгоценных камней, скрученные, словно в судорогах, ножки и ручки. Корали их терпеть не могла и всегда отводила взгляд, когда они попадались ей на глаза.

Но Лиза их обожала и часто любовалась ими, называла их своими покровителями и говорила, что ни за что на свете не рассталась бы с ними.

Неужели Лиза решилась продать их? Или просто заложила за хорошую сумму? Корали вздохнула. Это лишний раз доказывает, что Лиза способна на все, когда ей нужны деньги.

Вернувшись к себе в комнату, Корали снова принялась читать Библию, но внимание девушки было рассеянно — подспудно ее точило множество тревожных вопросов. Что будет дальше? Вернется ли Лиза, чтобы опять требовать денег? Или постарается поскорее выскочить замуж за Айвора? Что у нее на уме? О, почему Лиза такая? Почему она не может, как все нормальные женщины, жить с мужем, воспитывать детей? Корали вздохнула. Тогда у нее было бы счастливое детство и замечательный отец, который был у Дана! Не было бы стольких дурных привычек, от которых надо избавляться, если она хочет быть достойной таких людей, как ее брат и его друзья. Алкоголь, курение — все это несовместимо с той новой жизнью, к которой она стремилась. Она не могла не понимать, что девушки вроде Валери Шеннон не делают ничего подобного. После знакомства с ней и Брюсом она стала курить очень мало и совсем не пила. Но это ей давалось нелегко, и Корали догадывалась, что в будущем предстоит нелегкая борьба, если она решительно настроена измениться к лучшему. Конечно, наверно, спастись может и тот, кто курит и даже немного выпивает. Но для нее самой такие вещи противоречили тому миру, где люди общаются с Богом. Она это прекрасно понимала, ей не надо было объяснять, и жалела от всего сердца, что только сейчас осознала это.

Все утро Корали нервничала, несмотря на приятные ожидания вечера и последующих выходных. Ее мысли нарушала неясная тревога, и, по мере того, как близилось условленное время, Корали все меньше могла усидеть на месте. Она вздрагивала при каждом звуке, боясь, что Лиза приедет раньше, чем она успеет улизнуть. Вдруг Лиза не отпустит ее? Если бы она знала, как связаться с Брюсом, она позвонила бы ему и попросила встретиться в другом месте.

Она дала подробные указания слугам, чтобы те ждали в выходные возвращения Лизы, потому что интуитивно чувствовала, что Лиза скоро приедет. И была рада, что ее не будет дома.

Корали беспокойно расхаживала по всему дому, пока не появился Брюс. Она так ему обрадовалась, что у Брюса тоже быстро заколотилось сердце — так, что он даже испугался. Он не должен, не имеет права думать о личных интересах. Она такая прелестная, такая избалованная, она не может всерьез заинтересоваться им. Однако от ее искреннего привета на сердце молодого мужчины, одиноком, не согретом лаской, потеплело.

Они вышли вместе в прохладную ночную тьму, он нес ее сумку, Корали старалась попасть ему в шаг. Он продел ее руку себе под локоть и взглянул на нее, она подняла к нему лицо, и они улыбнулись друг другу, и улыбки их были полны надежд и обещаний, непонятных еще им самим. Им было хорошо вместе и оттого, что они оба принадлежали одному Богу.

Приятно было увидеть знакомые лица, которые Корали помнила по прошлому собранию, отвечать улыбкой на приветствия того и другого. Ее узнавали, ее уже считали своей. Приятно было сесть в первом ряду и смотреть на Дана, певшего гимны. Какое счастье и восторг быть вместе с этими людьми, принадлежать к этой общине, иметь такого брата! Как приятно слушать Брюса, который пел вместе с Даном. У него тоже, оказывается, был глубокий, богатый обертонами голос. Как приятно поймать его взгляд, когда он сходил со сцены...

Наверное, ее прежняя компания недоумевала бы, как она может получать столько удовольствия от религиозной службы. А тем не менее это было так! Корали была счастлива весь вечер, не потанцевав ни одного танца, не выпив, не выкурив ни одной сигареты.

Конечно, для нее это были совершенно новые ощущения. Но ей трудно было представить, что они могут надоесть, потускнеть, вызвать пресыщение, как часто бывало с теми удовольствиями, к которым она и ее друзья привыкли. У нее было такое впечатление, что она вдруг очнулась от дурного сна, и жизнь вновь стала интересной, заиграла новыми красками — хотя в последнее время Корали часто думала, что поскорее бы она закончилась.

И как оказалось — не у нее одной. Корали с изумлением наблюдала, как к сцене вдруг вышла пожилая, несчастная, измученная женщина и вознесла хвалу Христу, своему Спасителю. Это было потрясающе — видеть, как раскаявшийся человек радуется, поняв, что Господь любит его. Корали почувствовала странную близость с этой женщиной, стоявшей на коленях рядом с Валери и некоторым образом указавшей путь ей самой. И в ее сердце отзывались слова этой женщины о своей прежней, нечистой жизни, до того, как она познала Бога. Корали слушала и ликовала, что старуха обрела веру хотя бы сейчас, так поздно, после многих грехопадений и долгих лет отчаяния и неверия.

И вдруг в голову ей пришла странная мысль. Можно ли представить себе Лизу, стоящую вот так на коленях, признавая и оплакивая свои грехи! Она была уверена, что и в ее сердце, и в сердце Лизы таились такие грехи, которых сумела избежать даже эта женщина. А может быть, и Лизе еще не поздно измениться, преобразиться, «спастись», как это здесь называли? Но сможет ли Лиза признаться, даже себе самой, что она грешна? Она не знала ответа на этот вопрос, и от этого ей стало так грустно и тоскливо, как никогда прежде, она чувствовала пустоту и безнадежность при мысли, что Лиза никогда не признает свои поступки, слова и мысли неправильными и поэтому не сможет покаяться в них Богу.

После собрания они весело провели вечер в доме у Шеннонов, разумеется, Дан и Брюс тоже пошли с ними. Они пели, потом напекли гренок с сыром, в общем, все было отлично. Если бы ее прежние приятели увидели ее сейчас здесь, в этой компании, то поразились бы, не узнавая, — а все потому, что эта атмосфера любви и бесхитростного веселья была тем, о чем Корали так долго мечтала, к чему, сама того не зная, стремилась.

Когда гости разошлись, было уже поздно. Для Корали было непривычно жить в одной комнате с христианкой, которая становится на молитву, прежде чем лечь спать. Она некоторое время смотрела, как та молится — она была так мила, так смиренна, в простой белой ночной рубашке, что Корали не выдержала, выскользнула из кровати и встала рядом с ней. Валери протянула ей руку и, как любящая сестра, пожала ее пальцы, и так они вместе стояли перед Господом. Потом, помолчав несколько минут, Валери нарушила тишину тихой, нежной мольбой.

— Дорогой Отец Небесный, благодарю Тебя за новую подругу. Пусть наше с ней общение будет во славу Твою, пусть наша дружба крепнет. Сделай так, чтобы Корали нашла неземную радость о Господе Иисусе Христе. Прошу этого во имя Твое.

И Корали едва слышно выдохнула: «Аминь». Раньше она знала это слово, но оно ничего для нее не значило, а теперь казалось ей очень важным.

Ночь пролетела незаметно, Корали проснулась с новым, счастливым ощущением. Она стала свидетелем того, как просыпается большая дружная семья, как они приветствуют друг друга.

Валери нужно было идти на работу только в девять часов, поэтому они немного поболтали, пока вместе мыли и вытирали старинный хрупкий фарфор, который частью был привезен еще из Шотландии, а частью — из Ирландии. Потом расставили посуду на место в тяжелом ореховом серванте, сделанном дедушкой Шеннон, краснодеревщиком, отличным мебельным мастером. Шенноны очень дорожили этой старинной семейной мебелью.

Затем Валери ушла в издательство, а Корали повязала видавший виды фартук и отправилась на кухню, где ее стали учить готовить обед. Предстояло напечь настоящие шотландские блинчики из гречки. Корали понятия не имела, что это такое, но ей страшно интересно было узнать, как их готовят.

Утро пролетело быстро. Корали зорко наблюдала за всем, что происходит в доме. Ей и в голову не приходило, что приготовление пищи — такое тонкое искусство. Во всяком случае, при взгляде на миссис Шеннон Корали так казалось. Была поставлена опара на хлебы, на сковородке на плите шипело мясо, на мраморной столешнице кухонного стола рядами выстроились пироги, ожидая, когда их отправят в печку, — яблочный, пирог с тыквой, с почками... Корали, затаив дыхание, следила, как мать Валери своими руками готовит эти чудеса поварского искусства.

А они не знали покоя, взбивая тесто, лепя тонкие коржи, начиняя пирожки. При этом миссис Шеннон без умолку болтала. О, она знала, как выведать все, что было на сердце ее юной гостьи! Она так много лет наставляла на верный путь свое многочисленное потомство, сердце ее так болело за своих девочек, у которых вся жизнь была впереди, что быстро все поняла про Корали, хотя та сказала всего несколько сбивчивых слов.

И вот наконец со всего дома на кухню начала собираться семья — кто возвращался с работы, кто с учебы, кто из музыкальной школы, или из баскетбольной секции, или с других занятий, которыми увлекались члены семьи Шеннонов, — все, все собрались вместе на семейный обед! Это было так приятно и трогательно.

Последней торопливо вошла в дом Валери и извинилась за опоздание — оказалось, что мистер Берни попросил ее задержаться, чтобы продиктовать очень срочное письмо, которое нужно было отправить немедленно.

Корали села за стол вместе со всеми. Одна щека у нее была выпачкана мукой, но на лице горел яркий, довольный румянец — она сумела сама — без посторонней помощи! — напечь несколько блинчиков!

Присланные ею цветы стояли на столе и очень украшали трапезу. Вся семья как-то сразу, целиком приняла ее, словно она была своя, одна из них. Даже Терла и Лейт принялись наперебой расспрашивать, умеет ли она играть в баскетбол, и предложили оставить ей пару билетов на чемпионат на первенство школы.

После обеда старшие девочки убрали со стола, и Валери принялась готовить роскошный карамельный торт к вечеру, потому что должны были прийти Дан с Брюсом и разучить новую песню для воскресной службы. После этого Валери и Корали поднялись наверх, и Валери стала учить Корали вязать, показывая узор, который ей очень нравился. А потом они пошли прогуляться в центр города и заодно купить шерсть и новые спицы.

Возвращаясь домой с толстым свертком под мышкой, Корали была счастлива. Она решила связать целое платье, как у Валери, даже если бы ей на это понадобилось несколько лет.

На ужин была говядина в горшочке, очень вкусная и нежная. А Корали она казалась еще вкуснее оттого, что теперь она знала рецепт ее приготовления. Миссис Шеннон поручила ей взбивать подливу и готовить соус. Девушка была на седьмом небе от счастья, словно сотворила что-то грандиозное — по меньшей мере создала мир. Корали была потрясена и восхищена тем, как просто делаются обычные, повседневные вещи, и очень гордилась, что тоже принимала в этом участие. И с победным видом объявила об этом Дану.

— А я научилась печь блины и взбивать подливу, — радостно сообщила она, с искренней теплотой глядя на него и радуясь, что он — ее брат и она имеет право немножко похвастаться перед ним.

Дан тоже обрадовался, увидев сестру и подумав, как гордился бы ею отец, если бы мог сейчас ее видеть.

«А может быть, он и видит ее», — сказал он про себя, окидывая ее нежным взором, и на губах его появилась легкая улыбка. Корали вдруг наклонилась и схватила его за руку, радостно сверкая глазами.

Что ж, может быть, в его жизни все же появится сестра?




Глава 18


Корали вернулась домой в понедельник после обеда.

Она задержалась, чтобы помочь миссис Шеннон перемыть и вытереть всю посуду. Хозяйка дома посвящала ее в премудрости обращения с посудомоечной и стиральной машинами. Корали все внимательно слушала: отчасти потому, что ей было действительно интересно, отчасти потому, что хотела оттянуть возвращение домой.

Она не сомневалась, что к этому времени Лиза уже вернется, и боялась встретиться с ней.

Они очень мило поболтали с миссис Шеннон. Корали спрашивала о том, о чем давно уже спросила бы у Лизы, будь та мудрой женщиной с любящим сердцем. Потом она стала расспрашивать ее о Боге, о молитве. В этой доброй немолодой женщине было что-то такое нежное, такое родное, что Корали слушала ее, сидя у ее ног, и будто впитывала каждое ее слово. Девушке вдруг почудилось, что она вернулась в теплый, уютный дом после бурного, опасного плавания, и так здорово было, что можно спрашивать обо всем и ничего не бояться.

Она осталась и на обед, отведала вкуснейшего супа, который кипел на плите, с гордостью сама вымыла посуду, потом вытерла и осторожно убрала в шкафчик, чувствуя, что впервые в жизни сделала что-то полезное.

Затем, печальная и задумчивая, распрощалась с радушными хозяевами и после теплых объятий, поцелуев и добрых напутствий отправилась туда, где был ее дом, если можно его было так назвать. Хотя теперь Корали понимала, что на самом деле он никогда не был ее настоящим домом.

Выйдя из лифта, она сразу догадалась, что Лиза вернулась, причем не одна. Обе гостевые комнаты были заняты.

Встретив в коридоре Беллу, Корали выяснила, что Лиза вернулась в воскресенье, с ней было несколько гостей, и шумная попойка продолжалась почти до утра, а сейчас все спят.

Сердце у нее упало. Этого она больше всего и боялась. Такое случалось уже не первый раз, и она с ужасом думала, что к вечеру гости проснутся, и начнется все сначала. Как это будет не похоже на выходные, проведенные в тихом семейном кругу Шеннонов! Ее бросило в дрожь от этой мысли.

Белла не знала точно, что за гости у них остались, но сказала, что мистер Кавано пробыл до рассвета, потом ушел и, скорее всего, вернется к ужину. А обе дамы, занявшие гостевые комнаты, ей совершенно незнакомы — хозяйка привезла их из Канады.

Корали помедлила у двери своей комнаты, тревожно осмотрела коридор, но пока все было тихо. Она даже подумала — может, пока не поздно, ускользнуть отсюда, уехать куда-нибудь. Только куда ей ехать? К Шеннонам нельзя, она и так долго у них гостила, хотя они и принимали ее, как родную. Так скоро возвращаться — неприлично. Конечно, она может на время поселиться в гостинице, но сколько она там проживет? Впрочем, теперь она может обратиться за советом к Дану — у него появился телефон. Она может позвонить ему в любое время. Эта мысль ее успокоила.

Она заказала ужин себе в комнату пораньше, пока гости еще отдыхали, и сказала Белле, что устала, не хочет, чтобы ее беспокоили, и просила не сообщать о ее возвращении, если только Лиза напрямую не спросит об этом.

Корали, которая разговаривала сейчас с Беллой, очень отличалась от той, что покинула этот дом в пятницу вечером. За это время она научилась молиться.

После того как Белла ушла, она закрылась на ключ и встала на колени, прося у Бога помощи и заступничества. Она молилась и за Лизу тоже. Впервые ей пришло в голову, что она может молиться и за Лизу и передать все в руки Отца Небесного.

Она предусмотрительно опустила жалюзи, чтобы снаружи никто не заметил, что она дома. Потом включила настольную лампу и обыскала комнату — все ли на месте. Она не знала, насколько можно было доверять Лизе. Вскоре Белла принесла поднос с ужином. Корали взяла его и снова заперлась на ключ.

Сегодня вечером ей вряд ли удастся поговорить с Лизой, раз в доме гости, а к ужину придет еще несколько человек. Опять начнется веселье и шумное гулянье.

Корали быстро доела скромный ужин, переоделась в простой черный атласный костюм, чтобы в любой момент можно было уйти из дома, если понадобится. Потом позвонила Белле, отдала ей поднос и снова заперлась в комнате, выключив даже маленькую настольную лампу. Может быть, ей повезет и удастся провести вечер спокойно, если никто не заметит, что она дома.

Она бросилась на кровать. В окно вплывали звуки ночного города — она немного приоткрыла створки. Где-то неподалеку было слышно радио, с улицы доносились веселые голоса, вдали завыла сирена пожарной машины, мимо прогрохотал тяжелый грузовик. Круговорот жизни продолжался, а Корали лежала в темноте и размышляла о том, что произошло с ней в последние дни, пыталась осмыслить свою жизнь с самого начала и до грядущего конца, где сияли широко открытые ей Небеса.

Снова и снова она обдумывала все это, и мысль ее упорно возвращалась к одним и тем же вопросам.

Уличный шум изменился. Торопливые шаги и голоса стихли, послышался беззаботный смех. Люди выходили на улицу в поисках веселья, развлечений, возвращались домой после работы.

Вдруг в другой части квартиры раздались шаги. Шли к столовой. Загремел вдали лифт. Зазвучали легкий смех, веселые восклицания. А вот и Лизин голос! Она идет к ней в комнату? Нет, свернула в столовую. Снова ее голос, теперь уже дальше отсюда. Знакомый, высокий, неестественный, какой всегда бывал у нее после ночного кутежа. О, как хорошо знала Корали все оттенки презрения, злости, даже ненависти, которые могли звучать в этом голосе. Этот голос должен был быть ей роднее всех на свете, а вместо этого вызывал дрожь. Она не посмела бы даже близко подойти к ней, когда Лиза в таком состоянии. Она знала, что вызовет у матери только взрыв раздражения и упреков.

Поэтому несколько часов подряд Корали тихо лежала на кровати.

Она слышала, как гости перешли из столовой с большую гостиную, и затаила дыхание на случай, если кто-то будет проходить мимо ее комнаты, отчаянно надеясь, что Белла не сказала им, что она уже дома.

Но никто не пришел к ней, и Корали незаметно уснула.

В середине ночи ее разбудил душераздирающий крик. Она вскочила, озираясь в темноте, не понимая, во сне это или наяву.

Потом крик повторился — пронзительный, отчаянный, крик безумного ужаса. Кричала Лиза!

Корали кинулась к двери, отперла ее и распахнула. Случилось что-то ужасное. Что-то с Лизой, какая-то беда!

Она бегом бросилась по коридору в гостиную, и тут снова услышала этот крик, исполненный невыносимого ужаса, от которого стыла кровь.

Большая комната для приема гостей была справа от холла. Раньше это были две комнаты, но Лиза, любившая огромные особняки, велела снять перегородку, и получился один гигантский зал. Дверь в его дальнем конце, за которой раньше была библиотека, была открыта. Корали кинулась туда и увидела Лизу — она замерла в ужасе, с неестественно расширенными глазами, уставив взгляд на что-то в другом конце комнаты. Сцепленные руки были прижаты к груди, глаза казались огромными от страха. У нее за спиной стоял Айвор Кавано, держа в руке бокал с вином, и таким же застывшим взглядом смотрел в ту же сторону.

Корали осторожно заглянула в дверь, и сердце ее сжалось от ужаса — там стоял мужчина, в котором она узнала своего бывшего отчима, Динсмора Колетта! В руке у него был пистолет, и он целился в грудь Лизе. Глаза его были темными от ревности и ненависти, почти безумными. И вдруг раздался выстрел. Корали показалось, что его звук пронизал ее тело. В следующую секунду Лиза стала падать на ковер, ее крик замер в ночной тишине квартиры, а через миг она увидела, как Айвор выпустил из руки бокал и тоже выхватил пистолет.

Два выстрела прозвучали одновременно: Айвор выстрелил, покачнулся, зашатался и повалился на спину. Он упал на маленький столик, заставленный бутылками и бокалами, опрокинул его и рухнул на пол.

Корали испуганно покосилась в другую сторону — Динсмор лежал, распростертый на полу, и яркое алое пятно медленно расползалось по его рубашке возле сердца. Сбежавшиеся гости столпились в комнате, мельтешили перед глазами Корали. Она кинулась к лежащей на полу Лизе, такой бледной, такой прекрасной и такой неподвижной. С бледным, застывшим от ужаса лицом, она стояла на коленях около Лизы, дрожащими руками пытаясь нащупать у нее пульс, и все происходящее казалось ей кошмарным сном. Но она никак не могла проснуться.

Как она узнала позже — ситуацию взяла в свои руки Белла, хотя напугана была не меньше остальных. Она позвонила брату, полицейскому, и вскоре квартира наполнилась суровыми мужчинами в форме, которые задавали вопросы гостям, наполовину протрезвевшим от жуткого происшествия.

Корали смотрела, как полицейские, стоя возле Динсмора, покачивают головами, потом увидела, как его уносят. Она так и не поняла — жив он или мертв. Главным для нее сейчас было, чтобы его поскорее убрали из ее дома.

Она в отчаянии пыталась поднять Лизу на руки: та лежала беспомощная, трогательная, и в сердце Корали дрогнуло что-то, спавшее многие годы. Ведь это ее родная мать лежит на полу, и кровь медленно расползается по ее тонкому белому платью, ее прекрасные золотистые волосы, всегда так аккуратно и красиво причесанные, тоже в крови... О, неужели Лиза умерла?

Корали вдруг вспомнила, как они молились за Лизу в это воскресенье у Шеннонов и как она мечтала о том, что Лиза тоже изменит свою жизнь и, может быть, даже вспомнит, что такое любовь к дочери. Но тогда, когда они молились, все это казалось далеким и неосуществимым. А теперь сердце ее сжалось от горечи и невыносимой жалости. Неужели они опоздали? Неужели уже ничего нельзя сделать? Неужели Лиза умерла?

Но, может быть, нет, тело ее оставалось теплым. Неужели Корали ничего не может предпринять, чтобы спасти мать, чтобы успеть рассказать ей о Господе Иисусе, который спасает самых отчаянных, который спас даже ее?

Пришла Белла и привела врача. Корали взглянула на нее и слабо улыбнулась. Милая, добрая, верная Белла.

Доктор встал возле Лизы на колени, осмотрел ее, потом взглянул на Корали.

— Она жива, — объявил он в ответ на немой вопрос в испуганных глазах девушки. — Пока жива, — добавил врач, открыл свой чемоданчик, накапал что-то в чайную ложку, дал выпить Лизе, и вскоре та очнулась и застонала.

— Надо ее немедленно перенести на постель, — быстро велел врач. — Где ваша служанка? — Он кивнул Белле: — Немедленно позвоните ко мне в приемную и скажите, чтобы прислали сиделку.

Корали сидела рядом с Лизой, держа ее за руку, пока не пришел врач вместе с дворецким, и они отнесли ее на кровать. Тогда Корали поднялась и измученно огляделась.

Недалеко на ковре лежал Айвор, всего в нескольких шагах от нее! Она испуганно покосилась на него и поспешила к Лизе. Обернувшись, Корали увидела, как полицейские измеряли кровавый след, тянувшийся за Айвором, и отвернулась. Все это так ужасно, так немыслимо — стрельба, убийства у них в доме, и причиной всему Лиза. Или не она? А может быть, Динсмор все же любил ее и, увидев с Айвором, потерял ум от ревности? А может быть, виноват во всем Айвор? Господи, какой ужас! Сердце тоскливо заныло у нее в груди.

И тут Корали пронзила страшная мысль — ведь она тоже могла оказаться на месте трагедии — точно так же, как Лиза, — если бы не Дан. Если бы она не пошла тогда с ним и его другом, если бы потом не встретила на вокзале Брюса, и не поговорила с ним, и не открыла для себя совершенно новую жизнь!

Но — странно — это были словно не ее мысли. Как будто ее мятущийся мозг выхватывал откуда-то то одну, то другую мысль, она вертелась в голове, в мучительной, страшной пустоте нереальности. А может быть, в случившемся есть и ее вина. А Эррол! Он-то куда подевался? Пьян, наверное, как всегда. А что, если бы она тоже оказалась в этой комнате и пила вместе со всеми? К этому времени она наверняка уже потеряла бы рассудок.

Она торопливо пошла в спальню Лизы; та лежала на кровати как сломанная кукла, в накидке из белого атласа, со страшным кровавым пятном на боку и с незнакомым пустым выражением бледного лица.

Лиза, ее мама, которая лишила ее дома, нормальной семьи, детства, которая всегда деспотически настаивала на своем и совсем не давала ей свободы. И вот как все это кончилось — она умирает, и в комнате пусто и холодно, как в морге.

Приехала сиделка. Она быстро, бесшумно двигалась по комнате, делая какие-то приготовления, разрезая на Лизе дорогое платье, которое та очень любила — как она радовалась, когда его принесли из магазина! — бросая разрезанные лоскуты в кучу возле кровати, ненужные больше клочки белого материала с этими ужасными бурыми пятнами!

Корали стояла с другой стороны кровати и смотрела на все это, порой ее сотрясала невольная дрожь, слезы катились по щекам, а она этого даже не замечала. Руки были сжаты так, что костяшки побелели, губы дрожали.

Вскоре приехала еще одна медсестра. Первая сиделка что-то говорила ей вполголоса, потом подошла к Корали.

— Мы считаем, что вам лучше сейчас пойти в другую комнату и прилечь, — твердо и ласково сказала она.

— Нет, — ответила Корали. — Я останусь с Лизой. Пока не станет ясно. А она?..

— Да, она жива, — сказала сиделка, и голос ее был спокойным и обнадеживающим. — Но пока трудно сказать, какие у нее шансы, надо подождать, что скажет врач. Позвольте, я отведу вас в вашу комнату?

— Нет! — возразила Корали. — Нет! Я все равно не усну! Мне надо пойти позвонить. Я сейчас вернусь.

Медсестра смотрела, как она неверными шагами идет по коридору и исчезает за дверью. Потом повернулась к другой медсестре и они обменялись грустными, понимающими улыбками.

В коридоре толпились офицеры полиции, но Корали даже не заметила их, проходя мимо. Они были такими же чужими и ненужными, как стены и мебель. Она не понимала, зачем они здесь, только знала, что ей вместе с остальными предстоят долгие, томительные допросы.

Пока она стояла в коридоре возле телефона, один из офицеров подошел к ней, но она не обратила на него внимания. Ей было не до этого.

— Дан, это ты? Дан, послушай! Случилось ужасное. Динсмор Колетт застрелил Лизу. Нет, врач сказал, она жива. Но пока неизвестно, выживет она или нет. И еще двоих застрелили. Динсмор убил Айвора Кавано, а Айвор застрелил Динсмора. Нет, я не знаю, живы они или нет. И все это у меня на глазах! Я спала у себя в комнате и вдруг услышала Лизин крик, я выбежала и как раз застала всю эту сцену... О, Дан! Прошу тебя... ты не можешь приехать? Мне так страшно… Что?.. Да, в доме полно полиции! Да, врач уже приехал. И две сиделки... Да, в тот момент было много народу — гости Лизы, но сейчас все куда-то подевались.

Она подняла залитые слезами глаза и посмотрела в конец коридора — тела Айвора там уже не было, его унесли.

Когда она повесила трубку, полицейский сделал шаг ей навстречу.

— Вы видели, как стреляли? — спросил он.

— Да, — сказала Корали.

— А вы знали того мужчину? Вернее, тех двоих? Кто они были?

— Да, знала.

— Тогда с вами захочет поговорить старший инспектор. Он скоро приедет.

Она посмотрела на него усталым, отрешенным взглядом и пошла обратно в комнату Лизы, но выяснилось, что доктор распорядился никого туда не пускать. Поэтому Корали потерянно прислонилась к косяку двери. Белла, проходя мимо, вынесла ей стул и спросила, не надо ли ей чего. Сама напуганная и едва сдерживавшая слезы, она смотрела на Корали добрым, сочувственным взглядом.

— Скажи, Белла, когда пришел мистер Колетт? — спросила она ее потихоньку.

— Точно не знаю, — ответила Белла. — По-моему, он появился за несколько минут до того, как началась стрельба. Наверное, дворецкий должен знать. Он же видел, как он входил. Хотите, спрошу?

— Нет, не надо, — тяжело вздохнула Корали, прислонившись к стене и прикрыв глаза. — А все гости разошлись, Белла?

— Да, все до единого, — не без удовольствия ответила служанка. — Да и то сказать, давно пора. А некоторые просто сбежали, даже вещи свои оставили.

— А эти... эти двое... они убиты?

Белла кинула на нее недоуменный, равнодушный взгляд.

— А! Эти-то? — Она пожала плечами. — Не знаю, их забрали и увезли.

— Увезли? — почему-то удивилась Корали. — То есть ты хочешь сказать?..

— Ну да, мистера Кавано забрали в морг, а другого повезли в госпиталь — в тюремный! — В голосе Беллы слышалось даже удовлетворение.

— Значит, он еще... он жив? — сказала Корали с неприкрытым ужасом.

— Жив, еще как! Он такой крепкий, его ничем не свалишь! Хотя, впрочем, врач сказал, что вряд ли он протянет до завтрашнего утра. Но они все- таки решили положить его в больницу — на всякий случай.

— А откуда полиция узнала... кто это сделал?

— Как откуда? И я, и дворецкий — мы им все рассказали, пока вы ходили звонить. Да и вообще, не такие уж они тупые, эти полицейские. У них в руках были пистолеты, всюду валялись пули, полно отпечатков... Тут не надо особого таланта, чтобы разобраться, что случилось, да и дворецкий сказал, что этот тип, Динсмор, оказывается, уже несколько дней околачивался поблизости и следил за домом! Вот так! Лифт пришел, кто-то приехал. Пойду встречу.

— Слушай, Белла, если приедет мистер Баррон или мистер Карбери, пожалуйста, проведи их немедленно ко мне, хорошо?

Ей показалось, что прошла вечность, прежде чем приехал Дан вместе с Брюсом. Они с трудом пробрались через кордон полиции. Дан ласково обнял сестру за плечи, посмотрел на нее нежно и с состраданием, и Корали едва не разревелась.

Брюс молча тепло пожал ей руку. Его серьезное опечаленное лицо чуть снова не лишило ее сил.

— Как хорошо, что вы наконец приехали! — тихонько всхлипывала она. — Все это просто ужасно!

— Бедная девочка! — вздохнул Брюс.

— Дорогая сестренка! — нежно прошептал Дан. — Еще бы не ужасно. Но... как она? Хоть какая-то надежда есть?

— Пока ничего не известно. — Ее опять сотрясли рыдания. — Врач никого не пускает в комнату. Там с ним две медсестры.

— О! Наверняка они сделают все возможное! — с облегчением воскликнул Дан. — Мы всю дорогу за нее молились. Может быть, ты нам расскажешь, что здесь произошло? Или тебе сейчас слишком тяжело рассказывать?

— Нет, нет, — покачала головой Корали. — Лучше я все расскажу, все это не дает мне покоя, может быть, если я все расскажу, станет немного легче. А то я чувствую, что скоро взорвусь.

И она в отчаянии прижала ладони к вискам.

Дан взял ее под локоть, Брюс шел с другой стороны, и они все вместе пошли в холл, откуда было видно комнату, где все случилось.

Слезы катились у нее по щекам, она смертельно побледнела, глаза возбужденно блестели. Корали очень живо рассказала все, указывая, где стояла Лиза, где Динсмор, и как он целился в нее из пистолета, и где был Айвор с бокалом в руке, едва держась на ногах.

Дан отодвинул маленький столик, заставленный полупустыми бокалами, и они уселись на изящную яркую кушетку — Корали посередине, а Дан и Брюс — по сторонам от нее. Оба слушали с напряженным вниманием и сочувствием. Время от времени мимо двери проходил полицейский, потом вошел дворецкий и начал убирать оставшийся от разбежавшихся гостей беспорядок — ставить на место перевернутые столики, уносить подносы с бокалами и рюмками, собирать осколки. А трое друзей продолжали разговаривать тихими, приглушенными голосами. Смерть все еще витала в этом доме.

Через некоторое время к ним подошла сиделка.

— Операция закончена, — сообщила она. — Врач извлек пулю. Это было очень сложно. Пуля прошла совсем рядом с сердцем, но, слава богу, все обошлось. Пострадавшая отдыхает. Нет, она пока без сознания, и еще трудно сказать, выберется она или нет. Все решится в ближайшие несколько дней. Чудо, что она вообще не умерла сразу же. Врач сказал, что теперь вам нет смысла ждать, можете идти отдыхать, — сказала она, обращаясь к Корали. — Вам это сейчас очень нужно. Хотите, я помогу вам лечь?

— Нет, благодарю вас, — отказалась Корали. — Я не думаю, что смогу сейчас уснуть.

— А надо, — спокойно настаивала сиделка. — Вам еще понадобятся силы, у вас впереди тяжелые дни. Так что нечего засиживаться так поздно. Теперь вы знаете, что опасность миновала, операцию ваша мама перенесла хорошо. Пульс у нее даже лучше, чем мы рассчитывали, мы будем вести за ней постоянное наблюдение, можете не волноваться. А если будут какие-то новости, мы вас сразу же разбудим.

И она взглядом попросила поддержки у молодых людей. Дан тут же откликнулся.

— Конечно, Корали, тебе нужно поспать, давай иди к себе. Даже если ты не уснешь, отдохнешь немного, — серьезно сказал он. — А мы тут пока побудем, — добавил он.

— Вам тут тоже совершенно нечего делать, — строго возразила сиделка. — Здесь есть слуги, если что понадобится.

Дан посмотрел на нее и грустно улыбнулся.

— Надо сказать, у слуг тоже была нелегкая ночь. К тому же, — прибавил он, еще раз печально улыбнувшись, — пострадавшая — моя мать!

— Ах, простите! — Та сразу изменила тон. — Тогда, конечно, другое дело.

— Да, — кивнул Дан. — А теперь, Корали, иди к себе и отдыхай. Я здесь посижу до утра, потом пойду на работу. Но если будет нужно, разумеется, я отпрошусь и приеду.

— А если он не сможет приехать, — вмешался Брюс, — я буду здесь. Так что если тебе что-то понадобится, будет к кому обратиться.

— Как хорошо! — прошептала Корали, слабо улыбаясь дрожащими губами. — Спасибо вам! Мне будет не так одиноко и страшно, если со мной останется кто-то из вас.

Корали ушла к себе в комнату, а сиделка вернулась в спальню больной. Врач к тому времени уже уехал. Брюс с Даном расположились в большом зале, они выключили все лампы, и комнату освещал только свет лампочки из коридора.

Скорее всего, ни тот, ни другой не спал в эту ночь, по крайней мере, Дан лежал без сна и думал о своей красавице матери. Выживет ли она? И озарит ли ее когда-нибудь Господь Своим светом?

Корали тоже лежала в постели, глядя в потолок, и размышляла о том, сколько событий произошло за такой короткий промежуток времени. Она боялась погрузиться в сон. Она со страхом ждала утра — того, что оно может принести, хотя Динсмор Колетт был сейчас в тюремном госпитале, а другой ужасный человек, Айвор Кавано, — мертв. Дрожь прошла по ее спине, когда она вспомнила, как он лежал там, в комнате.

Если Динсмор останется жив, наверняка его будут судить, и им всем придется выступать свидетелями. Впрочем, может быть, и нет. Она совсем не разбиралась в таких делах. Как все это страшно! Зачем Динсмору понадобилось стрелять в Лизу? Неужели он на самом деле был к ней так привязан, приревновал ее к Айвору, который так некстати оказался рядом? Нет, вряд ли. Зачем он вообще к ним пришел после стольких лет? Может быть, требовал у Лизы денег, а она сказала, что денег у нее нет? А денег у нее не было, потому что она, Корали, переложила их в другой банк. А если бы Лиза дала ему денег, может быть, ничего бы не случилось? Тогда, значит, Корали тоже виновата, и если Лиза умрет, то получится, что она косвенно причастна к этому?

Тут она вспомнила, что Брюс шепнул ей, когда она уходила спать, — Дан в это время расспрашивал сиделку о состоянии матери, — он быстро стиснул ее руку и сказал на ухо:

— Помни, Господь все это видит, Он обо всем знает и заботится о тебе каждую минуту. Помни, что Он всегда рядом с тобой, что ты не одна!

Ну что ж, раз так, она просто доверится Богу, передаст все в Его руки, будет уповать на Него. Что бы ни случилось завтра, все это произойдет по Его воле. Брюс недавно сам ей так сказал, но только теперь смысл этих слов полностью дошел до нее, и от этого Корали стало тепло и уютно, словно она снова услышала его голос, произносящий эти слова. Как хорошо иметь такого друга, как Брюс Карбери! Он всегда понимает, что ее тревожит и как ее утешить! А как здорово, когда есть такой брат, как Дан! А как замечательно, наверное, жить, если рядом такой отец, каким был ее папа!

И тут Корали озарила новая мысль: какое счастье иметь такого Бога, какого они имели, который любил ее, какая бы она ни была, что бы она ни сделала!

И от этой мысли ей стало так радостно, словно любящие руки обняли ее, и Корали погрузилась в сон.




Глава 19


Когда Корали проснулась утром, ее брат и его друг уже ушли. Перед уходом они поговорили с сиделкой и выяснили, что Лизе, по крайней мере, не стало хуже. Они на всякий случай оставили свои телефоны, чтобы можно было с ними связаться немедленно, и пообещали вернуться, как только уладят дела на работе.

Корали чувствовала себя разбитой. Бледная, с темными кругами вокруг глаз, она пошла в комнату, где вчера все случилось. Когда она проснулась, ей даже было трудно поверить, что весь этот кошмар произошел на самом деле, а не приснился, но когда в коридоре встретила сиделку и та рассказала ей о состоянии Лизы, в памяти Корали снова встала вчерашняя картина. Только сейчас она начала припоминать мелкие подробности, которые вчера ночью ускользнули от нее. Она могла легко представить, где сидели все участники трагедии перед тем, как она подбежала к дверям, вздрогнула, отвернулась и закрыла глаза рукой, отчетливо опять вспомнив, как валялся вчера на полу Айвор. Какой ужас! Произошло убийство прямо у нее на глазах! Конечно, она его недолюбливала, даже побаивалась, но никогда, никогда она не желала ему такого страшного и бессмысленного конца. Невозможно было поверить, что он умер.

Потом она вспомнила про своего отчима, Динсмора, и ей стало интересно, пережил ли он эту ночь. Выживет ли он? И если будет судебное разбирательство, дело об убийстве, наверное, попадет в газеты, будет много шума. Об этом сейчас не хотелось даже думать. Бедный Дан! И Брюс тоже. Они были к ней так добры. А она их, получается, втянула в такое гнусное дело! И зачем, зачем только Корали позвала их, когда полиция была в доме? Надо же было подумать о них, о том, чем им это грозит. Конечно, Дана никто в Нью-Йорке не знает, а она для всех знакомых — Коринна Колетт. Имя Баррон им ничего не скажет, разве что какой-нибудь репортер докопается и выяснит, что они брат и сестра. Но это не важно — те немногие друзья, которые есть у Дана в Нью-Йорке, все поймут правильно. Но сам Дан такой чистый, ему будет отвратительна вся эта шумиха в прессе, если дело дойдет до суда.

Корали молча стояла и смотрела на большую пустую комнату, где произошла трагедия, и вдруг почувствовала, что кто-то положил ей руку на плечо — рядом стоял Брюс!

— Ты в порядке? — озабоченно спросил он, и сердце ее быстро забилось от нежности и заботы в его голосе. Девушка радостно повернулась к нему.

— Да, все в порядке, — откликнулась она взволнованно. — Я как раз сейчас думала, как глупо, что я вызвала вас с Даном вчера ночью. Наверное, я была просто не в себе.

— Ты поступила совершенно правильно, — мягко успокоил ее Брюс. — Мы все равно не могли остаться в стороне от этого дела. Я очень рад, что ты сразу позвонила, что мы смогли быть рядом с тобой и поддержать в такую минуту!

— Какие вы оба милые! — воскликнула Корали, ее губы дрожали. — Но... мне не надо было так делать. И пожалуйста, не думайте, что из-за меня вы должны проводить здесь все время. Это не нужно. Сиделка сказала, что Лиза довольно долго может пробыть в таком состоянии, между жизнью и смертью. Она говорит, что пульс у нее сейчас ровный, но при таком ранении может возникнуть множество осложнений, так что теперь все зависит от ее организма. Может быть, пройдет несколько недель, пока станет ясно, будет она жить или нет. Ах! Бедная Лиза! Она всегда была такая гордая, независимая, такая самостоятельная. Не любила зависеть от других, любила держать в руках любую ситуацию. Надеюсь, вы с Даном не будете возиться со мной как с маленькой. Нет, мне будет ужасно стыдно, что вы так опекаете меня, я ведь уже не ребенок.

— Нет, не надо так на это смотреть, — возразил он, ласково глядя на нее. — Эта беда нас всех касается, не только тебя. Мы хотим быть вместе в этот момент. По крайней мере, Дан точно имеет на это право. Она ведь ему мать, пусть даже он рос без нее. Он имеет право о ней заботиться, да и о тебе тоже. А так как он мой лучший, самый дорогой друг, а ты... а ты дитя моего Господа, то я тоже не могу стоять в стороне, я хочу помочь тебе пережить это время. — Он вдруг взял в свои руки ее маленькие холодные ладошки и прижал их к своей груди, не спуская с девушки глаз, и в его взгляде светилась такая нескрываемая нежность и любовь, каких Корали до сих пор видеть не приходилось ни в ком.

— О! — только и сказала она. — О! — И вдруг уткнулась лицом в его руки, губами коснулась их, и все ее страхи будто растаяли в это мгновение.

Брюс смотрел на ее пушистые золотистые волосы, и вдруг ему захотелось взять Корали на руки и прижать к себе, но вместо этого он очень грустно и нежно произнес только:

— Милая моя! Милая моя девочка!

Оба они почувствовали неповторимую красоту и важность этого мига. Потом услышали, как по коридору кто-то идет, шаги приближались. Брюс крепко сжал ее руки, быстро выпустил их, и Корали, торопливо смахнув слезы, повернулась к двери как раз вовремя, что увидеть врача, шедшего к Лизиной комнате вместе с другим доктором, которого привез с собой.

Когда дверь за ними закрылась, Корали повернулась к Брюсу и в ее глазах он прочитал ответ, который она не осмеливалась произнести вслух. И ясность этого взгляда, и восторг, который в нем был, светились, словно солнечный свет, золотивший сейчас кончики ее ресниц. Брюс ответил девушке ослепительной улыбкой, которая приводила Корали в неведомый восторг еще много дней, каждый раз, когда она осмеливалась вспоминать о ней.

Слова, какими они обменялись после этого, были самые обыденные, касающиеся повседневных дел.

— Дан обещал приехать, как только сможет вырваться с работы. Ему надо продиктовать несколько писем, это очень срочно. А потом он придет. Наверное, уже скоро, — говорил Брюс.

Вскоре действительно приехал брат, очень усталый и серьезный, и Корали вдруг с удивлением поняла, какое благородство вносят Дан и его друг в эту невыносимо гнусную ситуацию.

Прибыли детектив и шеф полиции, почти сразу после Дана, и начали задавать вопросы. Хотя, казалось бы, полиции здесь уже нечего было делать. Айвор умер, Динсмор тоже был при смерти. Он так и не пришел в себя, поэтому допросить его было невозможно. Корали в глубине души вздохнула с облегчением — отчим был непредсказуем, он вполне мог измыслить какую-нибудь невероятную историю, чтобы снять с себя вину, и, даже если он умрет, полиция все равно станет проверять его версию. Было вполне вероятно, что даже в последние минуты жизни Динсмор попытается отомстить Лизе за то, что та оставила его без цента, когда он ушел от нее.

Детектив стал спрашивать Корали. Знает ли она человека, который стрелял в ее мать? Да, это ее отчим, ушедший от них несколько лет назад. Они с матерью считали, что он умер. Когда он жил у них, он постоянно требовал у Лизы денег.

Но когда выяснилось, что деньги на деле принадлежат Корали, бросил Лизу и уехал куда-то, кажется за границу. Детектив кивал и записывал все в блокнот. Он сказал, что они уже выяснили адрес гостиницы, где остановился Динсмор.

— А вы не знаете, он был пьян? — задал детектив еще один вопрос, когда Корали уже поднялась, чтобы уйти.

— Не знаю, — ответила Корали. — Я в это время спала у себя в комнате. Я вообще не знала, что он пришел, пока не услышала, как Лиза закричала. Подбежав к двери библиотеки, я увидела его в тот самый момент, когда он выстрелил, а потом... потом Лиза упала. После этого я услышала еще выстрелы и увидела, как он сам упал.

— Кто произвел другие выстрелы? — спросил детектив.

— Выстрелов было два, они раздались почти одновременно. Айвор Кавано выстрелил в Динсмора, а Динсмор выстрелил в Айвора.

— И вы, значит, не знаете, был Динсмор пьян или нет? Про другого пострадавшего вы тоже этого не знаете?

— Скорее всего, они оба были пьяны. Когда Динсмор жил с нами, по вечерам он обычно пил, хотя не всегда напивался, а в том, что Айвор был пьян, я почти не сомневаюсь. Он каждый раз, как к нам приходил, напивался.

Когда допрос закончился, лицо у Дана было смертельно бледным. До этого он плохо представлял себе жизнь сестры.

— А скажите, это дело дойдет до суда? — с ужасом спросила она.

— Если оба стрелявших умрут, то кого мы будем судить? — резко возразил офицер. — Надеюсь, леди ни в кого не стреляла? — Он пристально взглянул в глаза Корали. — А? Вам что-нибудь известно? У нее был пистолет?

— Нет, что вы! — воскликнула Корали. — Она страшно боялась оружия. Пожалуй, это было единственное, чего она боялась в жизни.

— А у вас есть пистолет?

— Нет! — ответила Корали. — Лиза мне ни за что не разрешила бы иметь пистолет, даже если бы я захотела. У меня никогда не было пистолета.

— Вы не против, если мы обыщем квартиру?

— Пожалуйста, — сказала она.

— А как насчет слуг? У кого-нибудь из них был пистолет?

— Ну... я не знаю, вряд ли.

— Хорошо, мы здесь все осмотрим, потом пошлем кого-нибудь в гостиницу, где жил тот парень, посмотрим, может быть, там удастся что-нибудь найти. Но пока, кажется, дело ясное.

Другой офицер утвердительно кивнул, и они вместе вышли.

Наконец Дан обратил на сестру взгляд, полный сочувствия.

— Бедная девочка! — ласково сказал он. — Что у тебя была за жизнь! Если бы отец только знал — он постарался бы избавить тебя от этого любой ценой. Я думаю теперь, что он просил меня поехать к вам, чтобы я убедился, что у вас все в порядке. Он, видимо, сомневался в порядочности нашей матери. Но поверь мне, ему даже в страшном сне не могло присниться, как ты здесь жила.

— В этом виновата Лиза, — грустно ответила Корали. — Это она забрала меня с собой. Интересно только, зачем?

— Мой отец всегда считал, что она сделала это ему назло, хотя так прямо он никогда не говорил. Но если бы он знал, как ты живешь, он сумел бы как-нибудь оградить тебя от этого. Закон был бы на его стороне.

— О... — вырвался у Корали тихий стон. — Жаль, что он этого не сделал. Я уверена, что я очень любила бы его.

Дан подошел и положил руку ей на плечо:

— Спасибо за эти слова, сестричка. Если бы ты его только знала — его невозможно было не любить. Но сначала, мне показалось, что ты больше похожа на мать. Я не подумал о том, что ты была совсем маленькой, когда все это случилось, ничего не понимала и не знала другой жизни.

— Да, я ничего не знала, — грустно подтвердила она. — Да даже если бы и знала — что я могла сделать? Лиза меня ни за что не отпустила бы, у нее были на то свои причины.

— Бедная, теперь ей уже ничего не надо. Жаль, что она не успела познать Господа до того, как отойдет к Нему!

Он с опаской покосился на сестру — поняла ли она, что это значит.

Корали печально кивнула и ответила:

— Да, конечно. Только примет ли Он ее? Спасет ли Он ее душу, если она всю жизнь жила без Него?

— Ну разумеется, — просиял улыбкой Дан. — Ты же знаешь про благоразумного разбойника, который был распят вместе с Господом, на соседнем кресте, и вот он раскаялся в своих грехах, и Иисус Христос сказал ему: «Аминь глаголю тебе: сегодня же будешь со Мною в раю!»

— Я слышала про благоразумного разбойника, — серьезно ответила Корали, — но никогда не понимала, что это такое, я даже не знала, что Спаситель может спасти так просто!

— Конечно, может! Ему все подвластно! — сказал Дан. — Он спасает даже самых отчаянных, и они через веру в Него входят в рай.

— Правда? — сказала Корали. — Тогда будем за нее молиться. Думаешь, мы еще сможем ей помочь?

— Конечно, будем молиться! Слава Богу, что ты обрела Господа Спасителя и готова молиться вместе с нами о спасении души нашей матери!

Дан не мог больше остаться, но вскоре пришла Валери, которая сменила его. Девушки разговорились, Корали немного рассказала о своем детстве и о том, что происходило в ее доме в последние годы.

— Так жалко, что ты не видела Лизу. Она очень красивая. Несмотря на то, как она жила, все равно она очень красивая. Когда на нее смотришь, ей хочется все простить — так бывает.

— Да? — спросила Валери. — Если она похожа на тебя, ничего удивительного. Ты очень красива.

Корали улыбнулась ей грустной улыбкой.

— Какая ты милая, — сказала она. — Но ты так не говорила бы, если бы знала, что у меня в сердце. Я вела себя ужасно по отношению к Богу. Хотя, правда, тогда я Его не знала. До приезда Дана я вообще никогда об этом не думала. О, как жаль, что Лиза не успела Его узнать!

— Мы будем за нее молиться! — горячо сказала Валери. — В молитве есть великая сила.

Вечером оба молодых человека снова пришли к Корали. Они расположились в большом зале, намереваясь остаться на всю ночь: врач сказал, что Лиза очень слаба и может умереть в любую минуту.

— Нет, вам не стоит здесь оставаться, — возражала Корали. — Я и сама справлюсь. К тому же здесь есть врач и две сиделки. И слуги — этого вполне достаточно.

— Нет, рядом с тобой должен быть кто-то из своих, — мягко улыбнулся Дан. — И потом, я имею полное право остаться. Все-таки Лиза моя мать.

— Тогда ночуй в гостевой комнате, — предложила Корали и распорядилась, чтобы ему приготовили комнату.

Трудно представить, что сказала бы Лиза, узнай она, что ее отвергнутый сын ночует у нее в доме, не спит из-за нее и молится за нее почти всю ночь. Но Лиза ничего этого не знала, она лежала без сознания. В ту ночь она была на грани смерти.

Однако настало утро, а Лиза все еще была жива. В ожидании прошло еще два томительных дня, и Лиза оставалась жива, хотя доктор качал головой и говорил, что это только вопрос времени — дней, а возможно, и часов. Он боялся этого с самого начала. Ее жизненные силы были истощены. Нервная система подорвана. Началось воспаление, возможно даже заражение крови, хотя было сделано все, что можно, чтобы предотвратить это. Врач говорил еще много чего, но эти слова ничего не объясняли. Брат и сестра, стоя рядом, слушали его и знали, что он ничего не понимает. Сейчас их прекрасная мать была в руках Господа, ведь даже смерть подчинялась Ему, потому что Он победил смерть. И она перестанет дышать и уйдет от них навсегда только тогда, когда будет на то воля Господа.

В следующую ночь умер Динсмор Колетт. Они узнали об этом на следующее утро. А Лиза все еще дышала.

Доктор постоял над ней, пощупал ее пульс и покачал головой. Температура? Да, температура по-прежнему высокая. Это беспокоило его, он должен был заботиться о своей репутации.

Полицейские побывали в гостинице, где жил Динсмор Колетт, устроили обыск в его комнате и нашли в корзине для бумаг его письмо к Лизе, в котором он просил денег и не скупился на угрозы. Это подтверждало слова Корали. Но теперь он был мертв. И Айвор Кавано тоже. Не было смысла дальше расследовать это дело. Вероятнее всего, женщина, которую оба они при жизни использовали, умрет через несколько дней. Оба стрелявших ушли из этого мира и унесли все свидетельства с собой. Их уже нельзя привлечь к суду, нельзя даже выяснить, за что они убили друг друга. За это они будут отвечать перед высшим Судом.

Полиция выяснила, где жили в Нью-Йорке Айвор Кавано и Эррол Хант — они снимали на двоих убогую комнатку в дешевом районе, и даже эта мизерная рента не оплачивалась уже несколько месяцев. Эррол Хант там не появлялся с ночи трагедии. Так что ничего узнать не удалось, разве что недовольная хозяйка нажаловалась полиции на недобросовестных жильцов, да и та не знала о них ничего, кроме того, что они вечно были не при деньгах и не платили вовремя за квартиру. В квартире остались кое-какие вещи — Эррол Хант не вернулся за ними, но, даже перерыв все, полиция так и не могла прийти к определенному выводу, кем же были эти люди и чем занимались. Были найдены кое-какие бумаги, которые могли свидетельствовать об их темном, а возможно и криминальном, прошлом.

Айвора Кавано похоронили за городом; недалеко от того места, на другом государственном кладбище, был погребен Динсмор Колетт. Никто не пришел проводить их в последний путь, кроме муниципальных служащих.

А женщина, которая была причиной раздора и преступления и, в конечном счете, всех этих смертей, лежала в постели и металась в горячке, но сердце ее все еще упорно билось, она цеплялась за жизнь всеми силами.

Дети ее ждали, что в любую минуту им принесут печальную весть. В тот день доктор сказал, что просто удивляется, как она пережила ночь. Вечером они все собрались в маленькой комнате через коридор от Лизиной спальни, где Лиза обычно просматривала счета и проводила собеседование, когда принимала новых слуг. Все вместе они преклонили колени и стали молиться за нее.

На работе каждый сказал, что умирает его близкий друг, пообещав потом наверстать упущенное, и сейчас все были здесь — Дан, Брюс, Валери и два ее брата. И все они в эти последние часы молились за умирающую в соседней комнате почти незнакомую им женщину. Постепенно стемнело, комната погрузилась во мрак, в ней воцарилась особая вечерняя тишина, словно Сам Господь вошел туда. Дан начал вслух молиться о матери трогательными, нежными словами, словно молился от лица своего отца, который уже был с Господом. Он просил о спасении и прощении ее грехов. Потом все они по очереди произносили свои молитвы. Наконец очередь дошла до Корали. Она никогда еще не молилась вслух, при всех, но голос ее звучал чисто и отчетливо, когда она вознесла к Небесам и свою мольбу:

— Прошу Тебя, дорогой Бог, дай Лизе еще один шанс спастись. Она ведь ничего о Тебе не знала. Пожалуйста, дай ей возможность все исправить и спастись. Аминь!

Сразу после этого раздался тихий стук в дверь. Все поднялись, и Дан пошел открывать.

В дверях стояла сиделка. На ее простом лице было выражение нескрываемого удивления.

— Врач просил сказать, что состояние Лизы резко улучшилось. Температура спала, и сердце начало биться ровнее. Возможно, есть еще надежда.

— Спасибо, Господи, — произнес Дан и кинул горячий, благодарный взгляд на Валери.




Глава 20


 Это казалось невероятным, но воспаление действительно прошло. Больная, еще совсем слабая, шла на поправку с каждым днем. Она пока оставалась без сознания.

— Как ты думаешь, Дан, а что, если она вернется к жизни, но останется такой же, как прежде, — озлобленной, несчастной, никого не любящей? — На лице Корали был написан ужас, когда она подняла глаза на брата. — Может быть, мы пожалеем, что вымолили ее у смерти, — продолжала она. — Может быть, мы не имели права просить у Бога, чтобы он продлил ей жизнь. Как ты думаешь, может быть так?

— Нет, вряд ли, — быстро ответил Дан. — Это не похоже на Господа. Мы ведь молились не за то, чтобы она просто поправилась. Мы молились, чтобы ей был дан шанс спастись. Ты знаешь, Он ведь не хочет смерти грешника, но желает всем спастись. Он вернул ее к жизни, чтобы и у нее появился шанс обрести спасение. Я уверен, что так и будет!

Шли дни, Лиза постепенно крепла и возвращалась к жизни, хотя все еще не приходила в сознание. Казалось, она была далеко от них, в каком-то своем мире. Она никого не узнавала и не пыталась говорить.

Корали часто заходила к ней, брала ее за руку, звала по имени, но мать только на минуту переводила на нее взгляд, потом снова отворачивалась. Взгляд этот беспокойно метался по комнате, переходя с предмета на предмет, словно искал чего-то. Дан тоже заходил к ней несколько раз, она смотрела на него с озадаченным видом, потом закрывала глаза, словно в изнеможении.

Как-то вечером ночной сестре понадобилось выйти, дневная сестра спала, а Корали очень устала. Она лежала на диване в большом зале, а Брюс, Валери и Кирк сидели неподалеку и разговаривали вполголоса. Однако Корали сказала сестре, что посидит с матерью, пока та не вернется.

— Нет, — вдруг сказал Дан, — я сам пойду около нее подежурю.

— Хорошо, — кивнула медсестра, — идите вы. Ваша сестра уже не в состоянии, ей надо отдохнуть. Больная спит и, думаю, не будет вас беспокоить. А если проснется, позовите вашу сестру. Оставьте дверь открытой, чтобы она вас услышала.

И вот, Дан пошел и сел у постели матери. В комнате было очень тихо, горел только небольшой ночник. Он смотрел на светлые пушистые волосы, утонченное, нежное лицо. Странно, но ее жизнь ничуть не отразилась на ней, даже цвет лица оставался свежим и юным.

Дан посидел немного, глядя на мать, думая о том, каким удивительным и непостижимым образом исполнилась их молитва. Ей стало лучше, но мысли ее будто витали где-то далеко отсюда и не останавливались на земных вещах.

Размышляя обо всем этом, Дан не переставал молиться в душе.

И вдруг она заговорила. Нагнувшись к ней, он увидел, что ее большие красивые глаза открыты и смотрят прямо на него.

— Джеррольд! Это ты? Мне показалось, я видела тебя недавно, но не поверила, что это ты. Мне сказали, что ты умер. А ты ведь не умер, правда?

Дан сидел затаив дыхание. Протянув руку, он нежно сжал пальцы матери.

Она продолжила:

— Да, это твоя рука. Твое прикосновение я узнаю изо всех, хотя прошла уже тысяча лет с тех пор, как ты касался меня. Какой ты нежный, ласковый! Мне очень не хватало тебя, Джеррольд.

Его сердце почти перестало биться в эту минуту. Сказать ей, что он не Джеррольд, а его сын? Но этим он испортит ее видение и нарушит связь, которая только что установилась между ними. А может быть, она говорит в забытьи, тогда пусть думает, что разговаривает с мужем, от которого сбежала много лет назад, пусть думает, что он сейчас здесь, с ней.

Лиза снова заговорила нежно и проникновенно:

— Ты мне не веришь? Я правда очень скучала по твоим рукам, Джеррольд. Мне иногда хотелось вернуться к тебе, но я не могла жить так, как ты. Я не могла отказаться от своей жизни.

В спальне повисла тишина. Дан слышал негромкие голоса в соседней комнате. Он надеялся, что там не слышат их, боялся, как бы кто-нибудь не вошел сюда. Только не сейчас, пусть она сначала скажет все, что хочет сказать. Ему было позволено услышать разговор между матерью и почившим отцом.

— Ты не отвечаешь, Джеррольд, — повторила она. — Может быть, ты правда умер, а может, я умерла, и все это только сон...

Тут веки ее медленно сомкнулись, и она долго лежала тихо. Дан даже решил, что она заснула.

Вдруг она тяжело вздохнула и повернулась, пристально вглядываясь куда-то в глубину комнаты, потом снова перевела взгляд на Дана.

— Ты еще здесь, Джеррольд?

Он слегка сжал ее пальцы.

После долгого молчания она продолжила:

— Я рада, что ты пришел ко мне. Я не хочу оставаться одна. Мне показалось, что где-то здесь рядом ходит Бог. Ты Его видел?

— Бог всегда с нами, — ответил на это Дан.

— Ах, так значит, ты жив! Я рада. А знаешь, я ведь очень боюсь Бога. Он уже несколько раз приходил ко мне и смотрел на меня по ночам, когда все спали. Он держал на руках моего малютку, моего сына, и укоризненно качал головой. И тогда я шла и напивалась — я не могла этого вынести. Я боюсь оставаться наедине с Богом. Я знаю, Он мной недоволен, из-за сына... сына.

Он снова нежно пожал ее руку, но ничего не сказал, чтобы не спугнуть ее. Может возобновиться лихорадка.

Лиза закрыла глаза и лежала неподвижно очень долго. На этот раз Дан был уверен, мать заснула, и решил, что будет лучше потихонечку выйти и прислать к ней Корали. Но вдруг она опять заговорила.

— Я всегда знала, что если я захочу к тебе вернуться, то мне придется принять Бога, — говорила она. — Ты знал, что я отвернулась от Него, правда? Да, так и есть. Я не могла быть такой правильной, как ты. Я не могла вести простую, тихую семейную жизнь. Мне хотелось развлечений, безумств, мне всегда хотелось делать то, что мне нравится.

— Но ты же знаешь, что это не приносит счастья, — произнес он.

— Я ненавижу свою жизнь и все, что я делала, и я знаю, что Бог тоже ненавидит меня за это!

— Неправда. Он любит нас всегда, любыми, несмотря ни на что, и всегда готов принять нас. Он хочет, чтобы ты уверовала в Него, признала Его твоим Спасителем, даже после всего, за что ты презираешь себя. Готова ли ты принять Его сейчас?

— А что для этого нужно сделать?

— Скажи просто: Иисус, я грешна.

— Иисус, я грешна, — повторил слабый голос.

Дан продолжал нежно держать мать за руку, молясь про себя, чтобы Святой Дух направлял его.

— Но Ты умер за меня и взял на Себя мои грехи, — говорил он медленно и отчетливо.

— Но Ты умер за меня и взял на Себя мои грехи, — проговорила вслед за ним Лиза.

— И я исповедую Тебя моим Спасителем.

Лиза слово за словом повторяла за ним слова молитвы, потом открыла глаза.

— Я устала. Спой мне, Джеррольд, а я посплю.

И Дан тихо запел:
		Ты страдал — за меня, Ты пролил свою кровь,



		Не покинь и теперь недостойного. Вновь



		Я взываю к Тебе, я мольбу возношу.



		Божий Сын, Ты ответишь, я знаю...








Она закрыла глаза. Рука лежала в ладони сына неподвижно, пока он нежно и тихо пел ей слова гимна. Вскоре вернулась сиделка и заняла свой пост.

Дану показалось святотатством, что та ходила по комнате, громко передвигала стулья, устраиваясь на ночь — в той самой комнате, где только что был Бог, где, возможно, Божии ангелы слушали его, пока душа, которая так долго блуждала вдали от Бога, вернулась к Нему и родилась заново.

Дан вышел и встретил в конце коридора Брюса и Корали — они стояли и ждали его с такими просветленными лицами, что в сердце его вспыхнула радость.

— Мы подошли к двери, чтобы посмотреть, как ты там, — горячо заговорила Корали, — и не нужна ли тебе помощь. А потом услышали ее голос и стали слушать. Дан, ну разве Господь не чудо?

— Именно! — воскликнул ее брат взволнованно.

— И мы слышали, как ты пел, Дан! Поверь мне, это был величайший гимн, который я слышал в моей жизни! — сказал Брюс, сверкая глазами.

— А не пойти ли всем нам в маленькую комнатку рядом со спальней и не спеть там аллилуйя? — предложил Дан, и лицо его просияло необычным светом.

— Да, правда, давайте. А ты еще говорил, что напрасно приехал сюда, вот видишь, как Господь все направляет! Господь тебя выбрал, чтобы указать заблудшей душе путь к Свету!

Дан улыбнулся, не скрывая своего восторга.

— Да, брат, теперь я рад, что приехал. Я и не знал, как щедр и милостив будет ко мне Господь. Я считал, что мне придется что-то придумывать, а теперь я вижу, что Бог сам все устроил. Он-то все знал наперед. Надеюсь, я никогда не забуду и не перестану Его благодарить за то, что произошло.

Позже, когда они ушли, Корали пошла к себе в комнату, счастливая, взволнованная, и повалилась на кровать, думая о том, как все замечательно вышло, Господь помог ей так, как она и не ждала!

А четверо ее друзей вместе отправились домой: все они были счастливы. Брюс с Кирком пошли немного вперед, оживленно беседуя, а Дан с Валери шли следом. Так они миновали несколько кварталов, большая дружная семья. На углу Кирк с Брюсом остановились купить газеты, а Дан и Валери двинулись вперед.

— У меня такое ощущение, Валери, что тебя я должен благодарить за то, что в моей семье случилась такая радость, — вдохновенно сказал Дан, беря ее за руку и глядя сверху вниз в ее милое, удивленное лицо.

— Меня? А что я такого сделала?

— Ты помогала мне молиться, — ответил Дан. — И ты очень много сделала для моей сестры. Ты утешала и подбадривала меня тогда, когда я готов был опустить руки и сдаться.

— Но я полюбила твою сестру с того момента, как увидела ее. Я с удовольствием проводила с ней время, когда только была возможность. А молиться... я молилась бы за любого, кому нужна помощь Спасителя, так что благодарить меня не за что, — закончила она со смехом.

Он посмотрел в ее родное, милое, смеющееся лицо, в фиалковые глаза и подумал, какая же она славная, нежная и непосредственная. И вдруг заговорил от всего сердца, схватив ее руки в свои горячие ладони и глядя прямо в улыбающиеся глаза:

— Я ничего не могу с собой поделать, ты так волнуешь меня, потому что я тебя люблю, Валери. Да, я знаю, мы еще совсем мало знакомы и мне не следует говорить такие вещи, но сегодня я так счастлив, что не могу сдержаться и не сказать тебе об этом. Я не могу больше ждать. Я люблю тебя, Валери, я полюбил тебя с нашей самой первой встречи. Все в тебе отвечает моим представлениям о том, что мне нужно на этой земле.

— О, Дан! — в восторге закричала Валери. — А полюбила тебя еще раньше. Я видела, как вы с сестрой шли по Пятой авеню, вернулась домой и всем рассказала про это, можешь сам спросить. А потом услышала, как ты пел, услышала твой необыкновенный голос! Я уже тогда поняла, что ты самый замечательный человек на свете! А на следующий день я прихожу на работу и вижу тебя в кабинете у мистера Берни — я глазам своим не могла поверить! И я решила, что ты тот человек, которого я могла бы полюбить, будь у меня хоть какая-то надежда!

Они замедлили шаг, и наконец друзья нагнали их.

— Друзья, ну если мы будем передвигаться с такой скоростью, то до утра никуда не дойдем! — добродушно проворчал Брюс.

— Мы просто... разговорились, — с напускной легкостью сказал Дан.

— Да уж, я вижу, — рассмеялся Кирк, многозначительно глядя на их сплетенные руки.

Когда они приблизились к дому Шеннонов, Дан сказал, что ему нужно зайти кое-что забрать, и оставил друзей дожидаться на улице. Они с Валери быстро вошли в дом и прошли в маленькую каморку рядом с кухней, где хранились съестные припасы. Это была первая минута, когда они остались наедине и могли наконец насладиться первым объятием и первым поцелуем. Валери раньше Дана пришла в себя.

— Милый, иди, уже поздно, нехорошо заставлять Брюса ждать. Ты же знаешь, у нас впереди еще много счастливых дней, теперь мы всегда будем вместе. Разве мало того, что за один день произошло столько счастливых событий и мы с тобой узнали, что любим друг друга?

Дан с сияющими глазами вышел на улицу. Ему хотелось немедленно, сейчас же сообщить обо всем родителям Валери, но они уже легли спать, было очень поздно, и пришлось отложить все на завтра.

Брюс по его победному виду сразу обо всем догадался.

— Что ж, — сказал он, когда они быстро шагали в сторону своего дома, — я об этом, конечно, догадывался, но не думал, что вы поладите так скоро.

— Да я сам не думал, — не веря своему счастью, ответил Дан. — Я бы, наверное, так никогда и не осмелился предложить ей руку и сердце, такой девушке! Она же просто чудо, Брюс! Я вообще не понимаю, что она во мне нашла. Я, кстати, думал, что ты меня обойдешь — такой здоровяк, с пламенной роскошной шевелюрой! Я всегда считал, что она скорее тобой заинтересуется.

— Да, Валери, конечно, девушка, замечательная, но мне нравится не она.

— Да ты что? — удивился Дан, останавливаясь в изумлении посередине улицы и разворачивая приятеля так, чтобы свет от фонаря падал ему в лицо. — Ну-ка, ну-ка! Ты это серьезно или так просто, из зависти?

Брюс усмехнулся, но вдруг посерьезнел и испытующе поглядел на Дана.

— Дан, а что ты скажешь, если я тебе признаюсь, что полюбил твою сестру и с радостью взял бы ее за себя, если только ты не станешь возражать?

Лицо Дан просветлело.

— Слушай! Вот это новость! Сестре повезло, ничего не скажешь. Лучшего мужа ей не найти. Я уверен, отец тоже был бы доволен. Господи Боже! Да что я такого сделал, чтобы заслужить все эти милости, и все в один день? Да ничего! Как велик и чуден наш Господь! Брюс, а моя сестра уже обо всем знает?

— Ну, понимаешь, думаю, она догадывается, — уклончиво ответил Брюс. — Я не хотел слишком торопить события, пока не спрошу разрешения у ее брата. Я же не знал, как ты к этому отнесешься, — может, ты меня забракуешь на корню.

— Я тебя забракую! — Дан весело похлопал друга по спине. — Главное, чтобы она тебе подошла... не забывай — какая у нее была жизнь, она не получила никакого воспитания, и рано или поздно это все скажется.

— Мы с ней вместе постараемся это исправить, с помощью Божией, будь Он благословен во веки! — торжественно произнес Брюс.

— Ну, если вы оба так серьезно настроены, то у вас непременно все получится, — сказал Дан, тоже становясь серьезным. — Для нее это отличный шанс начать новую жизнь, так что неслучайно Господь послал мне тебя тогда, в поезде. Как здорово, теперь мы с тобой породнимся! — воскликнул он. — И нет другого человека на свете, кого я больше хотел бы назвать своим братом!

— Как и я тебя! — весело ответил Брюс.

Через два дня после этого разговора Лиза умерла.

Весь день накануне она чувствовала себя неплохо, а когда Корали зашла пожелать ей спокойной ночи, вдруг открыла глаза и сказала:

— Спокойной ночи, дочка. Утром меня здесь уже не будет!

Корали показалось, что она заметила на лице матери мечтательное выражение.

— Лиза, что ты говоришь? — поразилась она.

— Да, — продолжила Лиза, — я ухожу к своему мужу. Можешь сказать это всем, когда я умру. Скажи им, что я наконец возвращаюсь домой. Так хочет Господь. Мой муж там, с Богом, он ждет меня.

Потом она закрыла глаза и уснула. Корали тревожно прислушалась к ее дыханию. Может быть, она бредит? Не зная, что еще сделать, Корали оставила мать с ночной сиделкой и ушла спать. На пороге она еще раз обернулась и посмотрела на мать. Та мирно и спокойно спала.

А наутро она умерла.

Чуть позже все собрались у ее постели, и Дан, глядя на мать, на ее прекрасное лицо, которое смерть сделала еще красивее, умиротворив и разгладив черты, сказал:

— Мы успели сделать то, что должны были сделать. Мама возвращается домой, к своему вечному Отцу, но она возвращается спасенной! Слава Богу! Папа будет этому так рад! У них будет там замечательная встреча!

Он склонился и нежно поцеловал ее.


notes



Примечания





1


Четырехнедельная псалтирь; гимны для Первой и Второй Вечерни.