Роза Версаля Ольга Евгеньевна Крючкова Поручик Алексей Полянский #1 Отставной поручик Алексей Полянский получает приглашение на службу в недавно сформированный Жандармский корпус. Ему сразу поручают вести дело банды «Червонные валеты», занимавшейся в Москве аферами с недвижимостью и продажей фальшивых картин. Однако вскоре заурядное, хотя и скандальное расследование неожиданно приводит к раскрытию старинной тайны исчезновения знаменитого бриллианта «Роза Версаля», подаренного Людовиком XIV своей любовнице Луизе де Лавальер… Ольга Крючкова «Роза Версаля» Первая история о поручике Полянском Пролог Герцогиня де Сен-Реми пробудилась в дурном расположении духа. Несмотря на то, что время близилось уже к полудню, после вчерашнего бала в Версале, который она посетила по приглашению Его Величества короля Франции Людовика XIV, блистательная красавица чувствовала себя совершенно разбитой и опустошённой. Дело в том, что король порой – невольно, сам того не подозревая, или же, напротив, намеренно: кто знает?! – доверял герцогине свои сердечные тайны. Вот и вчера, на балу, грациозно выписывая фигуры менуэта, «король-солнце» как бы невзначай намекнул госпоже де Сен-Реми, что очарован своей кузиной, Генриеттой Английской. Герцогиня оценила вкус Его Величества: действительно, Генриетта Английская, двоюродная сестра французского короля Людовика XIV, дочь казнённого английского короля Карла I и французской принцессы Генриетты-Марии, была женщиной чрезвычайно активной, живой и остроумной. Она всегда и везде появлялась в окружении самых элегантных кавалеров и самых красивых девушек и охотно приближала к себе талантливых поэтов и драматургов. Жизнь в её свите буквально бурлила, радуя с утра до вечера различными увеселениями, будь то купание, охота, ловля бабочек или театральные представления. Кроме того, кузина короля была ещё и на редкость красива: высокая стройная грациозная брюнетка с нежно-розовой кожей и яркими голубыми глазами. Не удивительно поэтому, что «король-солнце» предпочитал проводить время именно в её обществе, а уж никак не со своей набожной и тощей супругой – испанской принцессой Марией-Терезией. Попутно Людовик признался герцогине де Сен-Реми, что в молодости едва не женился на Генриетте, и даже выказал сожаление, что матримониальные и политические соображения помешали ему тогда воплотить эту мечту в жизнь. Умная, проницательная интриганка герцогиня де Сен-Реми сразу же поняла, куда клонит Его Величество: она прекрасно знала, что Генриетта давно стала своего рода разменной монетой между французским и английским дворами. Даже её брак с Филиппом Орлеанским был по сути своей лишь фикцией, ибо драгоценный супруг Генриетты, что ни для кого уже не являлось секретом, предпочитал очаровательной красавице-жене… мужчин. В отличие от Филиппа, которому в силу собственных комплексов нравилось унижать и обижать Генриетту, Людовик XIV всячески старался утешить кузину, когда та в очередной раз посещала свою родину. На сей же раз роман между королём и красавицей-принцессой развивался на глазах у всего двора. Мария-Терезия сочла себя оскорблённой и лично отписала Филиппу Орлеанскому, причём во всех подробностях, чем занимается во Франции его супруга со своим кузеном, блистательным «королём-солнцем». Как ни странно, но «рогоносец», если его вообще можно так назвать, тоже счёл себя оскорблённым и потребовал немедленного возвращения неверной супруги в Англию. Однако Генриетта, несмотря на то, что тучи в Версале постепенно над нею сгущались, возвращаться не торопилась. Не удовлетворившись письмом Филиппу, Мария-Терезия пожаловалась ещё и своей свекрови, Анне Австрийской. Мария-Терезия отлично знала, какое огромное влияние Анна Австрийская имеет на сына, и потому рассчитывала на её поддержку. Она не ошиблась. Между сыном и матерью состоялся нелицеприятный разговор, после которого Людовик достаточно долго пребывал в дурном настроении. Мария-Терезия ликовала: соперница устранена! Увы, здесь она ошибалась… На самом деле Людовик просто обдумывал, каким образом продолжить встречи с Генриеттой, не вызывая при этом ревности жены и раздражения матери. Выслушав короля, умудрённая в амурных делах герцогиня де Сен-Реми во время очередной замысловатой фигуры, выписываемой её стройными ножками, подала Его Величеству блестящую идею: Людовик должен сделать вид, будто увлёкся совсем другой дамой, но – из числа фрейлин Генриетты! Разумеется, ему придётся прилюдно оказывать «новой пассии» подобающие знаки внимания, возможно – даже приблизить к себе… Зато тем самым истинные любовники, Генриетта и Людовик, получат возможность встречаться и впредь, не вызывая более ревности Марии-Терезии, гнева Филиппа Орлеанского и раздражения дражайшей матушки. От гениальной простоты решения проблемы король пришёл в восторг и тут же попросил герцогиню поспособствовать с поисками подходящей кандидатуры на роль новой «фаворитки». Госпожа де Сен-Реми мило улыбнулась в ответ, в душе уже сознавая, что дала королю несколько опрометчивый совет: увы, все фрейлины из свиты Генриетты были весьма привлекательны собой, и любая из них не только примет ухаживания короля с радостью, но и попробует заменить свою госпожу полностью. Для задуманной же интриги требовалась женщина совершенно иного склада. И таких при королевском дворе герцогиня пока не видела… Именно поэтому она и проснулась на следующее после бала утро с головной болью и в совершенном изнеможении. Во время утреннего туалета герцогиня лихорадочно перебирала в уме всех знакомых дам подходящего возраста, но, увы, никак не могла вспомнить ни одной скромной и застенчивой по природе девушки, способной не претендовать на сердце короля, а лишь органично вписаться в задуманную интригу. И вдруг герцогиню осенило: ну, конечно же, её дальняя родственница – Луиза де Лавальер! Вот уж действительно подходящая кандидатура для фрейлины Генриетты, призванной исполнить роль «ширмы». Мало того, что девушка родилась в провинции и потому скромна, непритязательна и стеснительна, так она ещё вдобавок ко всему далеко не красавица и – самое главное! – хромоножка! …Луиза де Лавальер родилась в Турени, в семье троюродного брата герцогини де Сен-Реми. C раннего детства девочка обожала лошадей. Она великолепно держалась в седле, ежедневно и в любую погоду совершала многочасовые конные прогулки, легко управлялась даже с молодыми необъезженными скакунами. К сожалению, именно это пристрастие к лошадям и привело в итоге к несчастью: в возрасте одиннадцати лет Луиза упала с коня, сломав ногу и повредив позвоночник. Правда, сие печальное обстоятельство никак не повлияло на её дальнейшую любовь к лошадям, однако сделало чрезвычайно застенчивой и замкнутой, явно стыдящейся своего физического недостатка. Теперь Луиза предпочитала уединение, сделалась не по возрасту задумчивой и молчаливой. Даже в одежде она начала придерживаться серо-белых тонов, не желая привлекать к себе излишнего внимания… Госпожа де Сен-Реми попыталась припомнить, когда же последний раз видела Луизу. Судя по всему, почти шесть лет назад. Да-да, как раз после того прискорбного падения с лошади… Вняв мольбам своего обедневшего родственника и искренне пожалев девочку, она приехала тогда в Турень вместе с искусным лекарем. Увы, лекарь оказался бессилен: троюродная племянница обречена была остаться хромой на всю жизнь… Герцогиня оживилась, головная боль отступила. Слуги принесли ей письменные принадлежности, и она тотчас принялась за написание письма своему троюродному брату в забытый богом Турень. В послании герцогиня настаивала, чтобы Луиза, как молодая девушка на выданье, немедленно прибыла к ней в Париж, обещая, в свою очередь, устроить её судьбу. Письмо троюродной тётушки вернуло Луизу, можно сказать, к жизни, ибо она, не надеясь более ни на какие мирские радости, приняла уже решение уединиться в самое ближайшее время в монастыре Босоногих Кармелиток. Окрылённая обещаниями знатной родственницы девушка тотчас отписала ответ, в котором выразила свою безмерную благодарность, припомнив даже о печальном случае шестилетней давности, когда «…вы, тётушка, были столь добры, что не только навестили меня лично, но даже предоставили своего лекаря». Отправив послание и упаковав весь свой нехитрый гардероб, Луиза простилась с отцом и отбыла в Париж, где её с нетерпением дожидалась госпожа де Сен-Реми. Интуиция и на сей раз не обманула прожжённую интриганку – она увидела в прибывшей родственнице-провинциалке именно то, что ожидала: кротость, робость, подкупающую наивность и… хромоту, которую не скроешь ни одним, пусть даже самым шикарным, платьем. Спустя несколько дней госпожа де Сен-Реми заказала у одной из известных парижских модисток несколько весьма приличных нарядов для племянницы (теперь она называла Луизу «воспитанницей») и приступила к обучению девушки светским манерам. Увы, Луиза оказалась неважной ученицей – слишком уж простодушной для той утончённой хитрости, которая требовалась при дворе. Сей факт всё чаще приводил герцогиню в отчаянье. Ей становилось жаль и времени, загубленного на эту «серую мышку», как она за глаза прозвала свою воспитанницу, и немалой суммы денег, потраченной на её содержание, а главное – герцогиня опасалась, что разочарует своим выбором короля. Людовик же, в свою очередь, всё настойчивее требовал представить ему новую «избранницу», за которой, согласно искусно задуманному сценарию, ему предстояло ухаживать на глазах у всего двора и которая не должна была вызвать у окружающих ни ревности, ни раздражения, а лишь снисхождение и сочувствие. Когда отчаяние госпожи де Сен-Реми достигло апогея, она, на свой страх и риск, представила Луизу де Лавальер сначала Генриетте Английской. Та, увидев девушку, истинное воплощение скромности и наивности, тотчас пришла в неописуемый восторг и, отведя герцогиню в сторону, выразила благодетельнице безмерную благодарность, добавив, что сия юная особа – наилучшая «ширма» от ревности Марии-Терезии и гнева Филиппа Орлеанского. Английский «рогоносец» действительно получил вскоре очередное послание от Марии-Терезии, в котором та, не скрывая сарказма, поведала ему о новом увлечении своего супруга – на сей раз некой хромоножкой Луизой де Лавальер, над которой потешается весь Версаль. «Даже меня, супругу одного из самых красивейших мужчин Европы, – добавила Мария-Терезия, – подобный адюльтер нисколько не задевает». Филипп Орлеанский ликовал: его распрекрасная супруга унижена в очередной раз! И где?! – на своей же родине! И кем?! – собственным кузеном и бывшим любовником! После этого письма он не настаивал более на возвращении Генриетты в Англию. Генриетта же наслаждалась покоем. Ей казалось, что зачислением Луизы де Лавальер в свою свиту она полностью застраховала себя и от упрёков мужа, и от ревности Марии-Терезии, и, разумеется, от измен любвеобильного венценосного кузена. Однако с последним, увы, прекрасная принцесса жестоко просчиталась… «Король-солнце» исправно играл свою роль, демонстративно оказывая Луизе должные знаки внимания. Девушка же всякий раз краснела и терялась, чем доставляла окружающим немалое удовольствие. Особенно сие обстоятельство забавляло прекрасную Генриетту: подчас она едва сдерживалась, дабы не рассмеяться вслух. На том достопамятном балу Людовик пообещал госпоже де Сен-Реми щедрое вознаграждение за оказанную услугу, поэтому вскоре после знакомства с Луизой приказал министру финансов Фуке выдать герцогине десять тысяч ливров. Подобная щедрость несколько озадачила Фуке – казна была практически пуста! Однако, попытавшись довести до сведения венценосной особы, что в королевстве существуют более важные задачи, нежели выплаты искусным интриганкам, навлёк на себя гнев и немилость: Людовик заподозрил в расхищении государственных средств самого министра. Фуке уже и не рад был, что позволил себе излишнюю дерзость… По Версалю поползли слухи, что дни министра финансов сочтены. Король и прежде неоднократно выражал недовольство тем, сколь неумеренно черпает Николя Фуке деньги из вверенной ему казны, тратя их на покупку себе земель, дворцов, произведений искусства и любовниц. Более того, Людовик давно уже подумывал избавиться от Фуке, столь ценимого Анной Австрийской и покойным кардиналом Мазарини. К тому же он не любил, когда подданные перечат его желаниям. Изрядно занервничавший Фуке, опасаясь ещё большего гнева короля, решил устроить в своём дворце Во-ле-Виконт роскошное празднество в честь Его Величества и приближённых к нему особ. Увы, с его стороны это стало очередным опрометчивым шагом, послужившим лишним подтверждением казнокрадства. Король, воочию увидев расточительность, непозволительную простому смертному, окончательно укрепился в своём решении: место министра финансов – в Бастилии. Пока гостей развлекали актёры – по сцене порхали лесные нимфы, которых преследовали полуголые фавны, – явно заскучавший Людовик изъявил желание прогуляться по парковым аллеям и, в сопровождении нескольких придворных, покинул павильон. Удалившись от летнего театра на некоторое расстояние, он услышал приглушённые женские голоса, один из которых узнал несомненно – голос принадлежал Луизе де Лавальер. Жестом отправив сопровождающих прочь, Людовик, осторожно ступая по траве и стараясь остаться незамеченным, направился к беседке. Уютно уединившись с фрейлиной Орой де Монтале, Луиза делилась с новой подругой девичьими секретами, и в момент, когда «король-солнце» приблизился к скрываемой боскетами[1] беседке почти вплотную, Луиза как раз признавалась, что любит в Людовике не Величество, а его самого… Король, растроганный услышанным, неожиданно почувствовал к этой «серой мышке» прилив нежности и… желания. Потихоньку, дабы не смутить дам, он покинул своё укрытие и вернулся в театральный павильон. К Его Величеству тут же подошла Генриетта Английская, однако Людовик встретил её равнодушно-милостивой улыбкой. Проницательная женщина, заметив очевидную холодность любовника, осторожно поинтересовалась её причиной, и король без обиняков сообщил, что влюбился во фрейлину, назначенную, по прихоти судьбы, прикрытием их романа. Генриетта почувствовала себя дурно и поспешила покинуть гостеприимный дворец Фуке. От наблюдательного министра не ускользнула размолвка короля с Генриеттой. Фуке понял, что настал момент вернуть расположение короля, и быстро удалился в свои покои. Сняв с шеи заветный ключ, он открыл потайную дверцу за картиной, изображавшей полнотелую Данаю[2], и извлёк из тайника небольшую бархатную коробочку. Фуке открыл её и в последний раз взглянул на розовый бриллиант, полученный им несколько месяцев назад в качестве взятки от известного парижского ювелира, обнадёженного, что министр поспособствует ему в приобретении замка Монтей и окрестных земель. Ювелир поведал Николя Фуке и историю бриллианта: тот в своё время принадлежал знатной мавританской семье, бежавшей во Францию от преследований Изабеллы Арагонской. Министр не сомневался: этот камешек доставит королю удовольствие, и тот позволит ему остаться у кормила власти! Когда Фуке вернулся с заветной коробочкой в театральный павильон, представление подходило к завершению. Гости, пресытившись полуголыми нимфами и фавнами, а также их излишне откровенными действами, скучали. Министр взглянул на Людовика: тот тоже не скрывал безразличия к происходящему на сцене, явно высматривая кого-то в разноцветном скоплении гостей. При виде появившейся на аллее Луизы де Лавальер король оживился, и Фуке догадался, что именно эта хромоногая фрейлина из свиты блистательной Генриетты Английской завладела теперь его сердцем. Улучив подходящий момент, когда король, видимо, уже пребывал во власти любовных фантазий, министр обратился к нему: – Ваше величество! Людовик равнодушно воззрился на подданного: – Что вам угодно, Фуке? – Простите меня за дерзость, Ваше величество… Я просто хотел преподнести вам небольшую безделушку, дабы она послужила достойным украшением той, которая в данный момент более всего занимает ваши мысли. Король удивлённо вскинул брови и вновь посмотрел на аллею: Луиза и Ора шли медленно, слишком медленно… – А вам, Фуке, известны мои мысли? – усмехнулся Людовик. Министр поклонился. – Что вы, Ваше величество, как можно?! С моей стороны это было бы неслыханной дерзостью! Прошу простить меня… – и, не тратя более слов, министр распахнул бархатный футляр. Взору Людовика предстал розовый бриллиант дивной красоты, огранённый розой[3]. – Прелестная вещица! – воскликнул король и, не удержавшись от соблазна, потянулся за бриллиантом. – Ах, Ваше величество, я безмерно рад, что угодил вам! Конечно, размерами сей камень не может соперничать с бриллиантами Великих моголов и индийских раджей, но обратите внимание на его дивный розовый цвет! И на его прозрачность! Сей алмаз просто призван украсить самую прелестную и нежную шейку, – Фуке многозначительно посмотрел на короля. Людовик с явным удовольствием любовался ценным подношением. Повернувшись к арке, буйно обвитой розами, он посмотрел на цветы сквозь камень. – Своими окраской и огранкой бриллиант напоминает цветок розы, – заметил монарх. И неожиданно воскликнул: – Так пусть же он станет отныне Розой! Розой Версаля! Фуке согнулся в поклоне, стараясь не обнаружить улыбку, озарившую его довольное лицо, а Людовик поспешил навстречу Луизе де Лавальер, которой и суждено было стать обладательницей столь необычного бриллианта. * * * Увы, но «Роза Версаля» не спасла министра финансов от заточения в замок Пиньероль – всего лишь отсрочила сие печальное событие. Так что белочка, стремительно карабкающаяся по гербу бретонца Николя Фуке вверх, – Quo non ascendam? [4] – в конце концов, всё-таки сорвалась вниз … Обладательнице же «Розы Версаля» повезло несколько больше: она почти десять лет оставалась главной фавориткой короля и даже родила от него троих детей. Однако всё когда-то проходит; прошла и любовь Людовика к Луизе де Лавальер. Прождав однажды короля почти до рассвета и интуитивно догадавшись, что он разлюбил её и больше не придёт, Луиза в отчаянии накинула самый скромный плащ, прикрыла лицо капюшоном, вышла из дворца Тюильри и пешком отправилась в монастырь Шайо, захватив с собою единственный и самый дорогой сердцу подарок возлюбленного – бриллиант «Роза Версаля». Настоятельница монастыря, увидев перед собой заплаканную придворную даму в изысканном платье под старым плащом, была потрясена. Не зная, как поступить, она разрешила Луизе помолиться в одной из часовен монастыря. Отчаяние молодой женщины оказалось столь велико, что она просто улеглась на холодные каменные плиты перед статуей Мадонны и пролежала так много часов, молясь и плача. Король, узнав впоследствии о местонахождении Луизы, бросил государственные дела и примчался в Шайо, умоляя её вернуться. Однако Луиза осталась непреклонна: она уже знала, что Людовик всерьёз увлёкся молодой красавицей Атенаис де Монтеспан, и прекрасно понимала, что не в состоянии будет противостоять напористой графине, не брезговавшей, по слухам, прибегать даже к чёрным мессам. И всё же Людовик убедил Луизу не покидать, по крайней мере, светской жизни. Он подарил бывшей любовнице особняк недалеко от Пале-Рояль и первое время даже навещал её. Когда же Атенаис де Монтеспан окончательно овладела всеми его помыслами, Людовик – во искупление вины – пожаловал бывшей фаворитке титул герцогини и обширные поместья Вермандуа, где та и поселилась вместе с младшей дочерью Мари-Анной. Лишь сполна насладившись величием и покоем замка Вермандуа, Луиза де Лавальер приняла-таки решение постричься в монахини и провести остаток жизни в монастыре Босоногих Кармелиток. Незадолго до полного отречения от мирской жизни она, опасаясь за судьбу «Розы Версаля» (ибо не могла взять камень в монастырь), поместила драгоценный подарок в шкатулку саксонского фарфора с секретом и вместе с другим имуществом, движимым и недвижимым, передала во владение своей дочери – Мари-Анне де Леблан де Лавальер. «Кто может сравниться с Матильдой моей?..» Из оперы «Иоланта» Глава 1 1827 год, Москва Алексей Фёдорович Полянский сидел за столом, печально созерцая видавшую виды скатерть и чашку с надколотым краем, в которую Глаша налила чаю. Алексей Фёдорович тяжело вздохнул, взял чашку, подул на чай и слегка отхлебнул. – А что, Глаша, нет ли чего-нибудь к чаю? Ну, не знаю… бубликов хотя бы… – спросил Полянский и виновато посмотрел на прислугу. Глаша, намеревавшаяся уже ретироваться на кухню, застыла на месте, а затем укорительно и без обиняков начала выговаривать хозяину: – Вы, Алексей Фёдорович, меня удивляете! Где ж мне их взять, бубликов-то?! Я бы тоже их с удовольствием сейчас покушала, а приходится вон пустой чай хлебать… Да и то спитой уж два раза[5]! Полянский сконфузился и робко спросил бойкую прислужницу: – А что, Глаша, в булочной уже в долг не дают? Глаша хмыкнула. – Нет, барин, не дают! Приказчик сказал, что покуда весь долг не отдадите – ничаво не получите. Алексей Фёдорович, отхлебнув чайку ещё разок, задумался: «Какой стыд! Я – бывший артиллерист, поручик, еле-еле свожу концы с концами на жалкую свою военную пенсию… А ведь были времена, когда меня ценили! В том же восемьсот двенадцатом хотя бы… Да-а-а, никому не нужен стал хромой поручик …» Полянский встал из-за стола. – Глаша, приготовь-ка мне сюртук, который поприличней… Надеюсь, таковой найдётся? Глаша задумалась. – Вот разве что коришневый ещё не шибко протёрся на рукавах, барин… – Ну, давай коричневый, – послушно согласился Полянский. Однако Глаша отчего-то не торопилась выполнять распоряжение хозяина. Она стояла, явно собираясь с духом, дабы сказать нечто важное. Полянский это заметил. – Говори уж… Что ещё случилось? – Ухожу я от вас, Алексей Фёдорович. Уж не обессудьте. Мне место в купеческом доме предложили. Пусть и на кухне, зато жалованье обещают исправно платить. Вот! – выпалила Глаша на одном дыхании. Полянский застыл от удивления. – Глаша, помилуй! Как же я без тебя?! Ты уж, поди, лет восемь мне служишь, я привык к тебе… Краешком замусоленного передника женщина смахнула набежавшую слезу. – И я к вам привыкла, Алексей Фёдорович! Хороший вы хозяин… Добрый… Никогда не обидите, зря не накричите… Токмо ведь и мне кушать хочется, а на вашу крохотную пенсию, сами знаете, не проживёшь… Полянский помрачнел. В душе он был согласен с Глашей. – Когда ж уходишь? Глаша встрепенулась: – Если отпустите, то прямо через пару дней и уйду… Полянский вздохнул. – Что ж, не смею тебя задерживать. Но сюртук всё ж таки приведи в порядок. * * * Полянский вышел из дома и, опираясь на тросточку, медленно побрёл по Скатерному переулку. День выдался тёплый; стоял конец апреля, но солнце припекало уже по-летнему. Алексей Фёдорович свернул в Хлебный переулок, где любил посидеть на скамейке, особенно в тёплое время года. Расположившись под деревьями, уже начавшими выпускать на свет молодые листочки, он по-старчески опёрся руками о трость и задумался о своей жизни. Размышления были безрадостными. По всему получалось, что он – Алексей Фёдорович Полянский, поручик в отставке, тридцати пяти лет от роду, – влачил жалкое существование в крохотной квартирке с минимальными удобствами, где, ко всему прочему, ещё и клопы по ночам заедали… Даже вон прислуга не выдержала такой жизни, нашла себе хлебное место в купеческом доме. И что теперь делать? Где найти другую? Глаша была терпеливой, много не требовала… Пойди теперь, поищи такую же… Где уж!.. Мимо Полянского прошла супружеская пара. Женщина примерно лет тридцати, одетая по последней московской мещанской моде, крутила в руках кружевной зонтик, а её солидный спутник ей что-то рассказывал. Та с интересом слушала, кивала, от души смеялась… Алексей Фёдорович поймал себя на мысли, что хотя и не стремился никогда прежде к семейным узам, однако сейчас, к вящему своему удивлению, отчего-то завидует этому солидному прохожему. По всему было видно, что жизнь у мужчины удалась: и достаток налицо, и жена симпатичная… Наверняка и детишки есть… И лишь он, несчастный, один-одинёшенек на белом свете, даже друзей всех растерял… Впрочем, не всех! Полянский вспомнил вдруг про Андрея Генриховича Грачёва. Правда, почти два года уж как не виделись… Да и разговор в последнюю встречу состоялся меж ними отнюдь не из приятных. …Как раз тогда, два года назад, Андрей Генрихович поступил на службу во 2-ю экспедицию жандармерии[6]. Прежде он был неплохим врачом, но, увы, практика как-то не задалась, а в жандармерии ему положили приличное жалованье и, коли он выказал бы таковое пожелание, выдали бы и казённый сюртук. Однако Андрей Генрихович предпочитал гражданскую одежду и от мундира отказался. При встречах с давним своим другом Полянским Грачёв не раз предлагал тому последовать его примеру и поступить на службу во 2-е отделение жандармерии. Алексей Фёдорович долго отшучивался, но однажды не выдержал: сорвался и нагрубил Андрею Генриховичу. Высказался, что, дескать, служить в жандармерии не позволяет ему гордость. Грачёв обиделся: он же служит! Это что же получается: он, значит, поступился своей гордостью? Позвольте, а на что же семью содержать?! Дочерей и обувать, и одевать надо, и сносное образование им обеспечить! Причём здесь гордость?! Однако Полянский был неумолим. Хотя и понимал в душе, что существование на одну лишь военную пенсию ещё более ущемляет его гордость. Да что там гордость? Человеческое достоинство и дворянскую честь! И вот теперь, почти два года спустя, Алексей Фёдорович пришёл к выводу, что и чёрт бы с ней – с гордостью! Кушать-то каждый день хочется! Да и надеть уже нечего стало – все сюртуки поизносились… Уж Глаша их штопала-штопала… На поручика накатила смертельная тоска: «Не жизнь, а жалкое прозябание… Всё, хватит! Пойду к Грачёву, извинюсь, попрошу посодействовать. И, если получится, начну ловить убийц, сектантов и мошенников. Возможно, это окажется куда интереснее, чем я полагаю. Да и о деньгах, опять же, не придётся постоянно думать…» * * * На следующий день, ранним воскресным утром, Полянский проснулся с твёрдой решимостью немедленно отправиться к Андрею Генриховичу. Попил жидкого чаю с неизвестно откуда взявшимся бубликом (да-а-а, Глаша порой умела творить чудеса; жаль, что до недавнего времени он о том не задумывался!) и, облачившись в последний приличный – коричневый – сюртук и прихватив залоснившуюся от времени шляпу, отправился ловить извозчика. Постояв недолго на свежем воздухе, Алексей Фёдорович решил, что до Трубниковского переулка, пожалуй, не так уж и далеко, так что вполне можно пройтись и пешком. И он, поудобнее перехватив тросточку и придав лицу доброжелательное выражение, с некоторой долей уверенности направился к старинному знакомому… Андрей Генрихович только что плотно и весьма недурственно позавтракал и посему пребывал в отличном расположении духа. Поэтому, когда слуга доложил о прибывшем господине Полянском, лишь удивлённо хмыкнул и коротко бросил: – Проси! Полянский вошёл в гостиную. Со времени его последнего визита в дом Грачёва здесь заметно прибавилось и мебели, и картин на стенах, отделанных уже новыми – модными, итальянскими! – обоями… Поручик растерялся и заметно занервничал. Андрей Генрихович человеком был незлопамятным, давно забыл о последнем неприятном разговоре с другом, поэтому, как ни в чём не бывало, воскликнул: – Любе-е-езный, Алексей Фёдорович! Рад, весьма рад, что нашли время навестить меня! Прошу, присаживайтесь… Прикажу подать нам чаю с французскими пирожными. При упоминании о французских пирожных голодный Полянский нервно сглотнул, затем бочком присел на предложенный стул напротив хозяина. Грачёв опытным взглядом заправского жандарма (недаром прослужил два года во Втором отделении!) смерил гостя и сразу понял, что тот балансирует между бедностью и нищетой. Потому и не торопился расспрашивать о цели визита, покуда друг не отведает чаю с изрядным количеством пирожных. Наконец, насытившись, Полянский сам перешёл к сути дела, ради которого явился. – А помните ли вы, Андрей Генрихович, наш разговор почти двухлетней давности? Грачёв поморщился: ему не хотелось ворошить прошлое. – Это когда вы мне про дворянскую честь и гордость вещали? Полянский сник: – Да… Именно так всё и было… – Ну что вы, право слово, стушевались, Алексей Фёдорович? Вы же бывший боевой офицер! А тут теряетесь, словно девка на выданье… Между прочим, очень многие отставники считают так же, как и вы: лучше, мол, с голоду подохнуть, нежели жандармом служить… Алексей Фёдорович, внутренне собравшись, решительно ответствовал: – Верите или нет, но я изменил своё мнение! И… и готов служить, если это ещё возможно… Грачёв удивлённо приподнял брови. – Ах, вот как?.. Что ж, любезный друг, буду рад вам содействовать. Думаю, всё получится: вы – дворянин, офицер, участник недавней войны… Да и возраст у вас для нашего дела подходящий… Граф Николай Егорович Цукато, начальник московской жандармерии, таким, как вы, доверяет. Я же, в свою очередь, напишу ходатайство по всей форме: что, мол, знаю вас много лет и только с лучшей стороны… * * * Андрей Генрихович не обманул друга: уже на следующий день, сразу по прибытии на службу, составил ходатайство на имя графа Цукато. Приложив к нему прошение, написанное Полянским за вчерашним чаем, он отправил всё это с курьером в Центральное управление жандармерии. …Минуло уже десять дней, а Алексей Фёдорович по-прежнему пребывал в неведении. Глаша, как и сулила, ушла в купеческий дом, так что он и вовсе оказался теперь в затруднительном положении, пытаясь в меру мужских своих способностей приобщиться к ведению домашнего хозяйства. Полянский почти не выходил из дома, похудел и осунулся. Сегодня он с ужасом вдруг представил, как по просьбе владельцев булочной и ближайшей мясной лавки к нему за взысканием долгов пожалуют вскоре судебные приставы, и ему стало не по себе. Не выдержав, Алексей Фёдорович упал на колени пред образами, висевшими в углу: – Господи всемогущий! Помоги! Устал я от нищеты, сил более нет терпеть! Готов ловить и воров, и мошенников, и мерзавцев всяких, лишь бы за приличное жалованье… да на благо общества… Полянский стоял на коленях и истово крестился. Неожиданно вспомнилась ему родная деревенька, полностью сгоревшая во время войны… отец, безвременно скончавшийся, не выдержав разорения… матушка, последовавшая вслед за мужем буквально через несколько дней… Алексей Фёдорович заплакал и ещё громче запричитал: – Уж лучше бы меня французы на войне убили! Не испытывал бы теперь ни стыда, ни нужды… Вдруг в дверь постучали. Решив, что ему померещилось, Полянский не откликнулся. Однако стук повторился, причём уже более настойчиво. Поручик медленно поднялся с колен и, прихрамывая, направился к двери. На пороге стоял бравый молодец в казённом мундире. – Имею ли я честь видеть господина Полянского Алексея Фёдоровича? – поинтересовался визитёр. – Это я… – промямлил растерявшийся Полянский. – Чем обязан? – Вам письмо из Управления жандармерии. Будьте любезны, распишитесь в получении, – курьер протянул обомлевшему от изумления поручику квитанцию. Алексей Фёдорович робко принял казённый листочек, подошёл к письменному столу, машинально расписался. – Благодарю. Получите ваше письмо. Прошу! – отчеканил вышколенный курьер и протянул конверт Полянскому. Тот принял его дрожащими от волнения пальцами. Едва за курьером затворилась дверь, Алексей Фёдорович бросился за канцелярскими ножницами. Распечатывая письмо, он настолько волновался, что чуть было не поранил себе руку. Наконец, развернув кипенно-белый лист бумаги, над которым постарался явно очень прилежный секретарь, Полянский вник в аккуратно– витиеватый почерк: «Господину Полянскому Алексею Фёдоровичу, поручику в отставке. Внимательнейшим образом изучив Ваше прошение и ходатайство за Вас г-на Грачёва А. Г., сим письмом уведомляю, что Вы приняты на службу во Второе отделение жандармерии (с сохранением воинского чина) в должности чиновника по следственному делу. В соответствии с назначенной должностью Вам положено жалованье в 40 рублей в месяц, а также: бесплатный форменный мундир со знаками отличия и казённая квартира (если таковые потребуются). … апреля сего года Вам надлежит явиться во Второе отделение жандармского корпуса, что по улице Воздвиженка, под начало полковника г-на Эйлера П. Х. Граф Цукато Николай Егорович». Заключала сие послание размашистая подпись графа. Полянский, не веря собственным глазам, перечитал письмо несколько раз. – Господи! – повернулся он к образам и снова пал на колени. – Как благодарить мне Тебя, что услышал мои стенания?! И жалованье в сорок рублей… и казённая квартира… Господи! Обещаю! Всех мерзавцев переловлю! Проявлю ради Тебя усердие!.. * * * На следующий день Полянский худо-бедно привёл себя в порядок и, не медля, отправился в жандармский корпус, что располагался на Воздвиженке прямо напротив Крестовоздвиженской церкви[7]. Предъявив казённое письмо, подписанное самим господином Цукато, он без излишней волокиты попал на приём к начальнику – Павлу Христофоровичу Эйлеру. Кабинет полковника был достаточно просторным. Сам он сидел за огромным столом, заваленным различными бумагами; напротив, за крошечными столиками, разместились два писаря. Полянский удивился: как писари умудряются работать, когда на их столах, если здесь вообще уместно это слово, умещаются лишь лист бумаги да чернильница? Господин Эйлер внимательно прочитал письмо, предоставленное визитёром. – Что ж… Прекрасно. Стало быть, в нашем ведомстве пополнение. Дворянин, поручик… Да, да, припоминаю, – оторвался наконец Павел Христофорович от казённой бумаги. – Итак! Мундир можете получить через два-три дня… Далее… По поводу квартиры… – он вопросительно посмотрел на Полянского. Алексей Фёдорович с готовностью закивал: – Если это возможно, господин полковник. – Я предпочитаю, чтобы меня называли по имени-отчеству, – заметил тот. Полянский тотчас поправился: – Если возможно, Павел Христофорович. – Вот и славно… Конечно, возможно. Тогда вам надо будет подойти к Яковлеву, он в нашем корпусе подобными делами заведует. Кстати! – полковник снова смерил взглядом Полянского, мгновенно отметив бедственное положение поручика. – Может быть, вам выписать подъёмных в счёт жалованья? Скажем, рублей эдак пятнадцать?.. От названной суммы у Полянского закружилась голова, он растерялся и засмущался. – Понятно, – заключил господин Эйлер. – Жабин! – обратился он к одному из писарей. – Составь-ка бумажку на получение Полянским Алексеем Фёдоровичем подъёмных в размере пятнадцати рублей. А я подпишу… Бесцветный Жабин начал быстро карябать пером лист бумаги, и через несколько минут составленный по всей форме документ лежал уже на столе Эйлера. Полковник оставил небрежный росчерк. – Жабин, проводи теперь господина Полянского к Яковлеву, помоги уладить все формальности с квартирой. Затем, – перевёл он взгляд на новоиспечённого чиновника по следственным делам, – прошу на рабочее место! Надо вникать, дорогой мой Алексей Фёдорович… Дел, сами понимаете, по горло! Обстановка в Москве сложилась весьма неблагоприятная, всякой уголовной нечисти развелось немерено… Слышали, что ограблен дом известной певицы Марии Финдер? Украли все её украшения, наряды… И, главное, никто ничего не видел и не слышал! Сама же певица в это время выступала в ресторане «Яр». И какой вывод напрашивается? – полковник испытующе воззрился на Полянского, внимательно его слушавшего. – Возможно… Мне кажется, что… – начал робко Алексей Фёдорович. – Ну-ну?! Смелее, поручик! На войне, небось, по французам так из пушек лупили, что у тех пятки сверкали? – ободрил его Эйлер. Полянский откашлялся. – Мне кажется, что тот, кто ограбил госпожу Финдер, явно знал о её образе жизни. Павел Христофорович округлил глаза. – Браво! С первых шагов делаете успехи. Недаром за вас хлопотал господин Грачёв… Глава 2 Стоял октябрь. Деревья обильно роняли жёлто-красную листву. Московские дворники едва успевали сметать её в кучи и сжигать. Алексей Фёдорович, облачённый в новую одежду, благо жалованье теперь позволяло, вышел из своей новой квартиры на Малой Никитской и, наслаждаясь осенним воздухом, в котором витал присущий лишь этому времени года непередаваемый запах, поймал извозчика. – Куда угодно, барин? – услужливо поинтересовался тот. – На Моховую. Дом господина Эйлера знаешь? – спросил Полянский, усаживаясь в пролётку. Извозчик хмыкнул и покосился на седока. – Кто ж его не знает, ваше благородие?! – ответил он, быстро смекнув, что сей господин из жандармских. – Мигом домчим! – Мигом не стоит, голубчик. Сперва завернём в Трубниковский. Там в самом начале переулка есть светло-зелёный двухэтажный дом, вот возле него и остановишься. А уж потом – на Моховую. – Как прикажете, ваше благородие. Извозчик хлестнул лошадь, пролётка тронулась. Алексей Фёдорович, удобно расположившись, не без удовольствия созерцал проплывающие мимо дома. Настроение было прекрасным. Вот уже полгода, как он служил в жандармском корпусе, и за это время окончательно успел убедиться, что ранее высказываемые им опасения по поводу отсутствия у жандармов гордости и чести совершенно беспочвенны: в их Втором отделении люди занимались делом, направленным исключительно во благо общества! За время службы, пусть пока и недолгое, Полянский изрядно поднаторел уже в профессиональном отношении (нередко его умозаключения по поводу того или иного уголовного дела оказывались самыми верными), чем снискал уважение коллег и, разумеется, непосредственно начальника Павла Христофоровича. …Сегодня Павел Христофорович отмечал свой день рождения, ему исполнилось пятьдесят лет. Несмотря на довольно-таки зрелый возраст и то, что успел уже, увы, овдоветь, полковник не потерял интереса ни к жизни, ни к женщинам. Потому настоятельно и пожелал, чтобы все коллеги, получившие от него приглашение, явились на празднество непременно с жёнами либо невестами. Ежели таковые, конечно, у коллег имеются. Алексей Фёдорович считал себя убеждённым холостяком, так что на него пожелание патрона не распространялось совершенно. В силу своего недавнего бедственного положения поручик давно уже никуда не выезжал и посему напрочь отвык от светских мероприятий. В чём, получив приглашение, он без стеснения и признался своему другу Грачёву. Андрей Генрихович, собиравшийся на юбилей Эйлера с женой, не усмотрел в том ничего зазорного и потому предложил Алексею Фёдоровичу отправиться на бал вместе с ними. …Пролётка остановилась у дома Грачёва в Трубниковском переулке. Ожидание не затянулось: Андрей Генрихович с супругой вышли к экипажу довольно скоро. Обмениваясь приветствиями, Полянский не без удовольствия приложился к затянутой в кружевную перчатку ручке госпожи Грачёвой… Особняк Эйлера на Моховой насчитывал три этажа и имел просторный внутренний двор за коваными воротами, за коими просматривались разнообразные экипажи[8] уже прибывших гостей. Полянский ощутил некоторое волнение, но Андрей Генрихович ободряюще подмигнул ему (не робей, мол!) и помог супруге выйти из пролётки. Гости вошли в дом, лакей принял у них перчатки, шляпы, пальто и мантеле[9] госпожи Грачёвой. Гостиная уже заполнилась приглашёнными: мужчины бурно обсуждали что-то с хозяином дома, женщины же, не желая отставать от мужей и кавалеров, тоже быстро подыскали приличествующие случаю темы для разговоров. Полянский с удовольствием вдохнул аромат светской жизни и французского парфюма и поспешил с Грачёвыми к имениннику. Мужчины договорились поздравить патрона вместе: это вполне допускалось нормами приличия, ибо все в корпусе знали об их давней дружбе. После душевных излияний в адрес виновника торжества и пожеланий ему вечного здоровья и счастья, Полянский и Грачёв предоставили возможность высказаться даме. Госпожа Грачёва мило улыбнулась (перед такой улыбкой не устоял бы и сам граф Бенкендорф[10]!), пожелала полковнику всего, чего он сам себе желает (Эйлер пришёл от поздравления в восторг), а затем вручила юбиляру подарок от имени мужа и, разумеется, его друга и коллеги Полянского. Наконец все гости собрались, и, по соблюдении положенных формальностей, хозяин объявил о начале бала. Господин Эйлер не являлся сторонником пассивного и, как он считал, скучнейшего обжорства за столом, предпочитая оному активное времяпрепровождение. Прислуга, облачённая в честь праздника в парадные ливреи, разносила уже гостям вино, шампанское, сладкую воду, домашнее мороженое, фрукты. Грачёв с супругою закружились в вихре танца. Полянский даже припомнил его название – котильон, – и пожалел, что не может уже, как в былые времена, обхватить барышню за стройную талию и предаться головокружительному безумству. Зато этому самому безумству с огромным удовольствием предавался Павел Христофорович, намереваясь, кажется, перетанцевать сегодня буквально со всеми присутствующими дамами. Именинник настолько распалился от выпитого шампанского и обилия представительниц прекрасного пола, что совершенно позабыл о своём возрасте, вообразив себя явно не более чем двадцатипятилетним. В разгар веселья, однако, господину Эйлеру доложили о прибытии ещё одной пары. Хозяин дома был весьма заинтригован: ему казалось, что все приглашённые уже собрались. И вот в зал вошли вновь прибывшие. Взоры мужчин тотчас обратились к даме – удивительно красивой, среднего роста, стройной, эффектной женщине. Пышные волосы пшеничного цвета, уложенные на затылке, позволяли любоваться её нежной шеей, а манящую полнотой и белизной грудь подчёркивало слишком смело декольтированное платье. Дамы же, присутствующие на балу, напротив, принялись пожирать глазами кавалера: мужчина был высок ростом, отлично сложен, физически крепок, безупречно одет и… ошеломительно красив. По залу прокатился приглушённый шёпот: никто из гостей никогда ранее не видел новоявленных визитёров, не знал ни их имен, ни титулов… Павел Христофорович, разгорячённый предыдущей мазуркой, буквально замер с бокалом шампанского: такой женщины на своём полувеку он не встречал ни разу! Полковник залпом осушил бокал, игристый напиток несколько привёл его в чувство. Таинственная пара, позволив присутствующим налюбоваться собою вволю, направилась к нему, к хозяину дома. Дама присела в грациозном книксене, из чего гости-мужчины (недаром служили в жандармерии) сделали вывод, что прелестница – иностранка. Первой заговорила дама. – Павел Христофорович! – произнесла она с лёгким акцентом. – Простите, что не предупредили вас о своём визите… Эйлер улыбнулся: – Ну что вы, сударыня! В вашем неожиданном появлении присутствует даже некий шарм… – Не смею томить вас догадками, господин полковник… Ах, простите, Павел Христофорович… – смущённо поправила себя «Даная». – Моё имя – Елизавета Кшесинская… (по залу пробежал ропот: все знали, что господин Кшесинский – министр финансов Польши)…а господин, сопровождающий меня, – барон фон Нагель, мой жених. Мы только что прибыли из Петербурга, – мелодичным голосом продолжала чаровница, – и перед отъездом обещали графу Бенкендорфу, что непременно поздравим вас со столь знаменательной датой и преподнесём от его имени скромный подарок… Барон фон Нагель тут же, не дав юбиляру опомниться, извлёк, подобно факиру, из кармана новомодного сюртука небольшую коробочку и открыл её. В сиянии хрустальных люстр содержимое коробочки вспыхнуло, словно звезда на ночном небе. – Ах, милейший Павел Христофорович, – вновь заговорила госпожа Кшесинская, – позвольте мне, – изъяв что-то из коробочки, она шагнула к хозяину дома, – собственноручно прикрепить сию заколку к вашему галстуку. Назовём её… ну, например, «а-ля Бенкендорф»! Гости поддержали госпожу Кшесинскую дружными аплодисментами. Эйлер, взволнованно откашлявшись, с чувством произнёс в ответ: – Благодарю вас, господа! Сей подарок мне приятно получить вдвойне, поскольку он, во-первых, исходит от моего непосредственного начальства, а во-вторых, поскольку я получил удовольствие видеть вас, сударыня… Госпожа Кшесинская улыбнулась, взмахнула ресницами, и полковник буквально затрепетал от её взгляда. – Вы позволите? – спросила обольстительница, приблизившись, дабы приколоть бриллиантовую заколку к галстуку юбиляра. Эйлер утонул в тончайшем аромате её духов, пышная грудь Кшесинской изрядно волновала… Павел Христофорович ощутил прилив желания и, едва сдерживаясь, дабы не припасть к сей роскошной груди в страстном поцелуе, сказал: – Конечно, сударыня! Только, прошу вас, осторожнее! Иначе раните меня булавкой прямо в сердце!.. Гости, оценив двусмысленность шутки, засмеялись. Барон фон Нагель лишь скупо улыбнулся. Он вообще был немногословен. * * * Эйлер и соблазнительная Даная лихо выплясывали польку. Гости любовались грациозностью дамы и удивлялись полковнику: казалось, он совершенно потерял голову! Однако никто не осуждал именинника: ни женщины, ни (тем более!) мужчины. Когда гости пустились отплясывать мазурку, барон фон Нагель, всеми незамеченный, покинул зал и направился к выходу. В дверях к нему подошёл лакей и, поклонившись, вежливо поинтересовался: – Господин желает уйти? – Нет, нет, любезный… Я всего лишь хочу подышать свежим воздухом. К тому же вот-вот должен подъехать один мой знакомый виконт… Он тоже намеревался засвидетельствовать почтение хозяину дома. Лакей ещё раз поклонился и отошёл. Барон фон Нагель вышел во внутренний двор, где его тотчас обдало свежестью и прохладой. Однако он явно был слегка возбуждён, поскольку даже не заметил этого. Фон Нагель неспешно прошёлся по двору, вымощенному булыжником, краем глаза отметил исправную каретную и недавно возведённые хозяйственные постройки. Подойдя к воротам, долго смотрел на улицу, словно желая как можно лучше разглядеть открывшийся перед ним вид. Панорама взору предстала самая наивыгоднейшая: Моховая улица практически прилегала к Кремлю, со двора отчётливо были видны его башни и стены. Совершив ознакомительный променаж, барон остался доволен. Он извлёк из кармана атласного жилета золотые немецкие часы: время близилось к семи вечера. А вот и долгожданный цокот копыт – к дому Эйлера приближался экипаж. Барон обратился к привратнику, поведав ему ту же «легенду», что и лакею. Сомнений у привратника не возникло, и экипаж въехал во двор. Барон, отворив дверцу, расплылся в улыбке: – Прошу вас, господин Синклер! Из пролётки вышел сухопарый человек, облачённый во всё чёрное. Покрутив головой, несколько напоминающей журавлиную (ибо была подхвачена чрезмерно высоким и жёстким воротником), он изрёк по-английски: «Very good!», а затем добавил на ужасном русском: – Ошен хорош… Кремл… – Да-да, господин Синклер, только вот он – Кремль! – барон развернул англичанина в нужном направлении. Господин Синклер, увидев настоящий Кремль, не удержался от восторга: – Wonderful!!! – И это ещё не всё! – услужливо радел барон. – Прошу вас в дом! Не обращайте внимания, что гостей слишком много… Ничего не поделаешь: светские увеселения – неотъемлемая часть столичной жизни. Синклер со знанием дела кивнул и последовал за бароном. * * * Степенно шествуя по первому этажу, англичанин беспрестанно вращал головой и повторял лишь одно: «Wonderful». Гости, разгорячённые танцами и обилием напитков, покидали в это время зал, разбредаясь по дому: мужчины направлялись в курительную, а дамы – в зимний сад, где их обещали угостить изумительным десертом. Господин Синклер, нисколько не смущаясь, кланялся всем встречным дамам подряд, дамы отвечали ему томно-усталыми улыбками. На появление в доме очередного незнакомца практически никто не обратил внимания. На одном из пролётов лестницы фон Нагель и Синклер неожиданно столкнулись с изрядно опьяневшим от вина и женских прелестей хозяином дома. Госпожа Кшесинская, державшая его под руку, тотчас защебетала: – Ах, простите, Павел Христофорович! Мой папенька неисправим! Вот, опять прислал своего доверенного! Право, даже не знаю, что могло случиться… Эйлер понимающе кивнул, и прелестница продолжила: – Вы позволите покинуть вас ненадолго и переговорить с ним? – Разумеется, сударыня! – Эйлер запечатлел долгий поцелуй на руке Елизаветы чуть выше локтя – там, где заканчивалась ажурная перчатка. – Я скоро вернусь к вам, – пообещала красавица. – Кстати, а не отыщется ли в доме места, где мы могли бы уединиться? – кокетливо взмахнула она ресницами. Эйлера пробила подзабытая дрожь нетерпеливого желания. – Я буду ждать вас на втором этаже, в спальне, – шепнул полковник на ухо чаровнице, но тут же спохватился: – Но как же ваш жених, барон фон Нагель? Кшесинская улыбнулась. – Не беспокойтесь. Под каким-нибудь предлогом отправлю его в гостиницу, где мы остановились… Полковник, ещё раз страстно взглянув на собеседницу (сейчас ему было уже всё равно, сколько у неё женихов; он страстно желал эту женщину!), устремился на второй этаж. Елизавета облегчённо вздохнула. – Простите, господин Синклер, что заставила вас ждать! Синклер кивнул и по-журавлиному каркнул: – Wonderful! Фон Нагель поморщился: ему показалось, что отныне он будет ненавидеть английский язык до конца жизни. * * * Павел Христофорович влетел в спальню и, ощущая себя парящим на крыльях любви, приказал принести шампанского. Затем снял сюртук, развязал галстук и ещё раз посмотрел на подарок графа Бенкендорфа. Бриллианты заманчиво переливались… – Не ожидал, что меня столь высоко ценят в Санкт-Петербурге… Удивительно. Но одновременно как приятно! Заколка «а-ля Бенкендорф»! – Эйлер счастливо засмеялся, и тотчас его мысли вернулись к Елизавете Кшесинской. – Ох уж эти женщины! Бедный фон Нагель! Ну, да и чёрт с ним! Я преподнесу урок этому молодому хлыщу! Я покажу, на что способны настоящие русские мужчины! Полковник порывисто расстегнул рубашку, наполнил бокал шампанским и, стараясь ещё более разжечь свой пыл, залпом его выпил. Эффект, увы, оказался обратным: Эйлер тотчас упал в кресло, перед глазами всё поплыло… * * * Спустя пару дней к дому Павла Христофоровича Эйлера подъехала карета, а вслед за ней – крытый экипаж. Из кареты вышел господин Синклер. Вымолвив традиционное: «Wonderful!», он отдал своему камердинеру распоряжение разгружать повозку и заносить вещи в дом. Привратник же господина Эйлера, увидев человека, пытающегося без спросу открыть ворота, выказал крайнее изумление: – Сударь! Позвольте! Что вы делаете?! Вы явно ошиблись домом! – No, no, no! – воскликнул господин Синклер и извлёк из саквояжа бумагу, щедро сдобренную гербовыми печатями. – Это есть my house! Я есть хозяин! Растерявшийся привратник рысью бросился в дом и доложил дворецкому, что некий иностранец претендует на особняк их хозяина. Дворецкий едва не поперхнулся чаем. – Что ты несёшь? – возмутился он. – Да почём же мне знать? Бумага у иностранца выправлена, с печатями… А я в грамоте разумею плохо. Ты пошёл бы сам, разобрался бы, а? Дворецкий облачился в ливрею и отправился к воротам, за которыми нарушители спокойствия заметно уже нервничали. – Я есть хозяин этот дом! – надрывно заявил дворецкому англичанин. Дворецкий, оглядев его с ног до головы, степенно ответил: – Кажись, господин хороший, я вас припоминаю. Вы, ежели не ошибаюсь, на юбилее моего хозяина быть изволили, токмо прибыли опосля всех… Ну, так что у вас там за документ? Синклер через кованую ограду протянул дворецкому бумагу. Тот, прищурившись, принялся её вслух изучать: – …Господин Синклер… эсквайр… приобрёл на Моховой улице дом… Надо же, и подпись Павла Христофоровича имеется… – удивлённо заключил он. – Это что же теперь будет? А? С нами-то что? Неужто благодетель наш и нас запродал вместе с домом? – заволновался суетящийся рядом привратник. – Что будет? – озаботился дворецкий. – А пёс его теперь знает, что будет… Барин-то сам по делам ведь служебным отъехал… Хотя странно всё… Вещи его в доме, ни о чём таком ни с вечера, ни утром не предупреждал… – А с этим чего? Бумагой ведь казённой трясёт! Вдруг шуму наделает? – искренне переживал привратник. – Ладно, открывай – пущай заезжает. А то и впрямь потом сраму на всю Москву не оберёмся… Привратник покорно отворил ворота. Синклер, покрутив «журавлиной» головой, довольно крякнул и важно изрёк: – Wonderful! * * * Камердинер англичанина тотчас начал распоряжаться: приказал слугам Эйлера разгрузить экипаж и внести поклажу в дом. Затем по-хозяйски прошёлся по всем комнатам и, выбрав для хозяина подходящую, принялся на едва понятном русском отдавать новые распоряжения. Слуги ничего не понимали. Что происходит? Что за человек вторгся в дом их хозяина и устанавливает теперь здесь свои порядки? Наконец, когда Синклер вошёл в кабинет Павла Христофоровича и, бесцеремонно усевшись за его рабочий стол, приказал выбросить все бумаги, дворецкий Эйлера не выдержал: – Вы, любезный, извольте полегче! Чего расхозяйничались-то? Не стану я никакие бумаги выбрасывать! Синклер округлил глаза: – What? Я есть хозяин в этот дом!!! Вы все есть мой слюга! Дворецкий, почесав затылок, задумался: «Стало быть, хозяин нас и впрямь продал вместе с домом… Но куда же он переехал без вещей и прислуги? Странно…» Не желая более тратить времени на «наглого журавля», грамотный дворецкий отправился в свою каморку и отписал Павлу Христофоровичу записку: «В доме Вашем, барин, появился некий англичанин Синклер. Он предъявил мне документ с печатями, в котором писано, что Вы, дескать, продали ему и дом, и имущество, и всех слуг в придачу. Англичанин сей больно уж скандальный. Я его в дом пустил потому только, дабы не было потом конфуза перед благородными соседями. А он тотчас же начал приказы нелепые отдавать и прислугу тиранить. Что делать? Неужто же Вы, благодетель наш, и вправду нас запродали?» Подписавшись, дворецкий вызвал к себе сына горничной, смышлёного не по возрасту мальчишку, и наказал: – Отправляйся, родной, на Воздвиженку, в жандармский корпус, передай сию записку нашему барину. Ежели барина на месте не окажется, отыщи где хочешь, но записку передай! Вот, возьми, милок, на расходы… – дворецкий протянул мальчишке полтинник. – Да на сладости всякие не трать, что не потратишь – вернёшь. Ну, родной, ступай с Богом! * * * В жандармском корпусе на Воздвиженке полковника Эйлера действительно не было: в тот день Цукато Николай Егорович всех начальников подведомственных ему корпусов вызвал в Управление жандармерии. В просторном кабинете шефа собрались восемь человек – все в чинах полковников и подполковников. Цукато обвёл явившихся на совещание долгим взглядом, и приглашённые поняли: случилось что-то из ряда вон выходящее. У Павла Христофоровича неприятно засосало под ложечкой: отчего-то он тоже почувствовал себя провинившимся гимназистом. Эйлер уткнулся в лежащий перед ним чистый лист бумаги: граф Цукато уважал, когда подчинённые делают для себя письменные пометки. – Итак, господа, я вижу – все в сборе, – начал Николай Егорович. – Тогда приступим! На повестке сегодняшнего совещания вопрос один: появление в Первопрестольной банды мошенников, именуемых себя «Червонными валетами». Потому, видимо, что каждый раз оставляют на месте преступления игральную карту с вышеназванным изображением. Как вы уже поняли, деятельность «Червонных валетов» подпадает непосредственно под нашу юрисдикцию: они – мошенники! Причём, замечу, весьма ловкие. За прошлый месяц, к примеру, пресловутые «валеты» умудрились продать аж пять чужих домов! Владельцы – люди всё почтенные и уважаемые, а главное, они вовсе и не помышляли продавать своё имущество! Тем не менее, в один прекрасный день всем им предъявили купчие, скреплённые соответствующими печатями. Надо отдать мошенникам должное: купчие, господа, были подделаны весьма искусно – отличить их от оригинала по силам только специалистам нашего управления. Прошу внимания, сейчас секретарь раздаст вам списки домов, отнятых мошенниками у их настоящих владельцев. Прошу также нигде о том не распространяться, дабы не нанести ущерба чести и достоинству уважаемых господ… Секретарь обстоятельно разложил перед начальниками корпусов листочки с перечнем адресов и имён пострадавших москвичей. Видавшим виды жандармам хватило беглого взгляда, дабы прийти в изумление: особы, действительно, пострадали весьма солидные. – По глазам вижу, господа, что вы согласны со мной – размах мошенников поражает своей наглостью, – продолжил граф Цукато. – Теперь же мой секретарь раздаст вам приметы одного из членов банды. Вернее, одной… Не удивляйтесь, господа, но это – женщина! Причём дама явно умная, ловкая, способная, по всей видимости, искусно менять свою внешность. Когда вы прочтетё словесные описания портрета мошенницы, составленные пострадавшими, наверняка без труда заметите, что суждения о ней чрезвычайно разнятся. Павел Христофорович пробежал глазами описания преступницы, зафиксированные жандармами со слов потерпевших: действительно, складывалось впечатление, что все они говорили о совершенно разных женщинах. «И всё же, всё же… – задумался Эйлер. – Во всех случаях прослеживается явное единодушие: мошенница красива, воспитана, отлично владеет французским, немецким и польским языками, элегантна, умеет преподнести себя и войти в доверие… Более того, практически все потерпевшие признали в ней прирождённую дворянку». У Павла Христофоровича тотчас возникло смутное чувство, будто он где-то встречал уже эту женщину… В конце совещания граф Цукато настоятельно потребовал у начальников корпусов повысить бдительность на вверенных им участках, составить и отправить почтой письменные предупреждения владельцам всех состоятельных домов, могущих заинтересовать «Червонных валетов», и непременно подключить к поискам «столь выдающейся мошенницы» околоточных (которые, как известно, знали своих подопечных наперечёт). Глава 3 После совещания Павел Христофорович сел в экипаж и направился на Воздвиженку, дабы донести до подчинённых информацию об орудующей в столице банде «Червонных валетов», «успешно» уже продавшей ряд домов австрийцу, двум итальянцам, немцу и французу. Безусловно, мошенники беззастенчиво пользовались, как желанием иностранцев приобрести недвижимость в центре Москвы, так и тем, что все заграничные покупатели из рук вон плохо разбирались в тонкостях российской купли-продажи. По дороге Эйлер попытался проанализировать полученные в Управлении сведения. Несомненно, мошенница пользовалась многими своими прирождёнными способностями, но чтобы столь искусно менять внешность и образ?! Полковника сей факт немало удивлял: для этого надо было быть чрезвычайно талантливой актрисой! И по какому принципу, интересно, «Червонные валеты» выбирали объекты для своего мошенничества? Ведь прежде всего, следуя здравому смыслу, требовалось найти покупателя, а потом уж быстренько подобрать для него «жертву»… Эйлер вздохнул: дело предстояло не из лёгких. Где в следующий раз проявятся эти мошенники? Да и проявятся ли вообще? А вдруг они слишком умны и осторожны и сейчас, почуяв опасность, затаятся? А потом объявятся, например, в Петербурге… Эйлер вспомнил невольно Елизавету Кшесинскую… Как жаль, что он не рассчитал тогда свои силы и позорно заснул, ведь обольстительная Даная готова уже была подарить ему наслаждение! Полковнику стало горько и обидно. Он подумал: а не отыскать ли прекрасную блондинку в Москве, используя своё служебное положение? Но зачем? Что он ей скажет? «Простите, мадемуазель, я напился, как портовый грузчик, и оттого обманул ваши надежды»?.. А этот её жених, барон фон Нагель?! Может, он ревнивец, коих свет не видывал? Хотя… Эйлер попытался припомнить поведение барона на юбилее. Как ни странно, но образ фон Нагеля представлялся весьма расплывчатым. Поздравляла полковника сама госпожа Кшесинская, барон же всегда стоял поодаль и преимущественно молчал… А когда Эйлер закружил чаровницу в танце, тот и вовсе куда-то ретировался, попавшись на глаза юбиляру уже только к концу веселья, да ещё с каким-то худющим господином. Невольно Эйлер напрягся: кто он вообще такой – тот господин в чёрном? Ведь наверняка Кшесинская представила его Павлу Христофоровичу… Увы, полковник отчего-то не помнил имени незнакомца; слишком уж, видимо, в тот момент был возбуждён и желал Елизавету. Экипаж свернул на Воздвиженку. Эйлер ещё раз вздохнул: увы, госпожа Кшесинская оставила в сердце кровоточащую рану. На миг он представил соблазнительницу в объятиях фон Нагеля, дыхание перехватило от негодования… По счастью, в эту минуту раздался голос кучера: – Приехали, барин! * * * Павел Христофорович собрал чиновников по следственным делам у себя в кабинете и подробно пересказал им содержание совещания в Управлении. Он зачитал им также словесный портрет мошенницы и приказал писарям размножить его, дабы у каждого чиновника был свой экземпляр. Полянский внимательно выслушал начальника, особенно хорошо запомнил приметы мнимой аристократки. Обратил внимание и на то, что дама сия появлялась повсюду исключительно в обществе мужчины: об этом упоминалось в каждом из пяти эпизодов. Однако, что странно, никто не запомнил внешности мужчины – все потерпевшие отметили лишь его высокий рост и статность. Даму же, напротив, описывали во всех подробностях… Возможно, именно она и была мозгом предприятия, организованного «Червонными валетами»? Павел Христофорович откашлялся. – Итак, господа, вы меня внимательно выслушали. Теперь же мне хотелось бы послушать вас… Присутствующие чиновники медлили высказываться: дело казалось им весьма неординарным и запутанным, за всю их службу подобного в Москве ещё не случалось. Эйлер встретился взглядом с Полянским. – Прошу вас, Алексей Фёдорович! Выскажите свои соображения! Полянский поднялся. – Что ж, Павел Христофорович, извольте… Думаю, что упомянутая дама – своего рода мозг банды. Коли все пострадавшие подробно описывают именно её, значит, непосредственно она и вела с ними переговоры. Кстати, из показаний иностранцев можно сделать тот же вывод… Далее… – Полянский задумался. – Далее возникает вполне естественный вопрос: где банда находит иностранцев, желающих приобрести недвижимость именно в центре Москвы? На основании их собственных скупых рассказов остаётся лишь догадываться: возможно, некий весьма предприимчивый делец охотился непосредственно за ними. В показаниях господина фон Гойца, например, говорится, что он прибыл в Москву, дабы купить дом и организовать торговое дело, и неожиданно к нему в гостиницу пожаловал незнакомец, который и предложил услуги в приобретении недвижимости. – Полянский обвёл взглядом коллег. Те его внимательно слушали. – Так, так… Ход ваших мыслей, поручик, мне пока ясен, – констатировал Эйлер. – Однако какие же выводы напрашиваются? – У банды «Червонных валетов» есть, полагаю, осведомители непосредственно в тех гостиницах, где останавливаются иностранцы. Последние же, вероятно, запросто могли обмолвиться о целях своего прибытия в Москву в беседе с кем-нибудь из них. Эйлер кивнул: – Очень правдоподобно… Весьма похоже на истину. Продолжайте! Полянский снова заговорил: – Вопрос второй: как члены банды умудряются втираться в доверие к почтенным москвичам? Ответ напрашивается только один: аристократка, меняющая внешность, действительно таковой и является, вследствие чего хорошо знакома с московским высшим обществом. Ловкая дама сама выбирает дома «для продажи», завоёвывает доверие их владельцев, после чего сама же устраивает своего рода экскурсии по особнякам намеченных жертв для так называемых потенциальных покупателей. Согласитесь: ни один человек, тем паче иностранец, не пойдёт в нотариальную контору оформлять купчую, пока воочию не ознакомится с тем имуществом, кое намеревается приобрести. Поэтому, мне кажется, в первую очередь следует искать женщину, вхожую в высшие круги столичного общества. Разумеется, сообразно имеющимся у нас приметам: хитрую, образованную и… красивую. – Да-а… – протянул Эйлер. – Боюсь, непросто это будет… Ведь мы, по сути, почти ничего о ней не знаем… Кстати, проверка нотариальных контор, где совершались сделки, тоже ничего не дала: все до одной оказались «однодневками». Единственное, что их объединяло, – карта червонного валета в пустом помещении. Что ж… Тогда начнём с гостиниц. Установите, господа, наблюдение за наиболее фешенебельными, пользующимися спросом у состоятельных иностранцев. Допускаю, правда, что «Червонные валеты» затаятся сейчас на некоторое время. По имеющимся у меня сведениям, они уже завладели суммой почти в сто тысяч рублей[11]! Совещание закончилось. Павел Христофорович приступил к раздаче подчинённым конкретных указаний и распоряжений, могущих, по его мнению, способствовать скорейшей поимке «Червонных валетов», а особенно ― их предводительницы. «Червонной дамы», как окрестили её чиновники. В этот момент в кабинет торопливо вошёл секретарь и протянул Эйлеру записку. По мере того как полковник читал её, кровь приливала к его лицу. Дочитав, он рухнул в кресло. – В мой дом явился некий англичанин, утверждающий, что оформил вчера на него купчую! ― выдохнул начальник жандармского корпуса. Чиновники по следственным делам округлили глаза. – Вот, господа, послушайте, что пишет мой дворецкий… ― и Павел Христофорович зачитал содержание записки. У Полянского и его коллег не возникло сомнения: это снова дело рук «Червонных валетов»! Невольно перед глазами поручика встал образ очаровательной Елизаветы Кшесинской… «А что, сударыня, – подумал поручик, – ежели ваши дивные золотистые локоны – всего лишь парик? Но грудь?.. Разве можно изобразить пышную грудь столь натурально? Даже сам Павел Христофорович, помнится, попал в искусно расставленные сети… Интересно, а у какого ювелира были заказаны бриллианты, наверняка фальшивые, украшавшие заколку для галстука?» Эйлер, багровый от гнева и досады, что и сам – это при своём-то чине! – стал лёгкой добычей мошенников, неимоверным усилием воли взял себя в руки. – Алексей Фёдорович! Будьте любезны, задержитесь! Поедете со мной на Моховую. Вы же, господа, – обратился он к чиновникам, – занимайтесь делами в соответствии с полученными указаниями… * * * – Бог мой! Какой позор! – воскликнул Эйлер, усаживаясь в экипаж подле Полянского. – Мошенники продали мой дом какому-то англичанину! И это в то время, когда мы обсуждали план действий по их поимке!.. Скажу вам по секрету, любезнейший Алексей Фёдорович, отчего-то мне кажется, что их предводительница… ну, эта… актриса-аристократка… – полковник перешёл на шёпот: – Елизавета Кшесинская! Полянский согласно кивнул, ибо догадался о том примерно полчаса назад. – Потрясающая женщина! – произнёс он вслух. – А вспомните, как ловко они проникли к вам в дом! Наверняка знали о вашем юбилее… – Но откуда?! – вновь загорячился Эйлер. Полянский пожал плечами. – А что, если в нашем ведомстве у «Червонных валетов» имеются осведомители? ― не отставал полковник. – Не думаю, Павел Христофорович. В корпусе, на мой взгляд, служат достойные офицеры. Разве что… – Договаривайте, поручик! Впрочем, я, кажется, догадываюсь, на кого вы намекаете… Писари! Да-да, наверняка это кто-то из них! – Возможно… – Завтра же прикажу всех уволить и нанять новых! Канальи! – от гнева и досады Эйлер снова побагровел. – Провели, как последнего дурака! Не хватало ещё, чтобы пронюхали газетчики! Вот уж начнётся потеха! Полянский живо представил московские газеты, пестрящие обидными заголовками: «Дом на Моховой продан без ведома владельца», «Господин Эйлер попал как “кур в ощип”», «Мошенники бросили вызов начальнику жандармского корпуса»… Наконец экипаж проследовал через ворота во внутренний двор. Дворецкий, ожидавший хозяина, бросился Эйлеру в ноги: – Благодетель вы наш! Да что ж это творится такое? – Где сей самозванец? – прорычал в ответ полковник. – По всем комнатам ходят, хозяйничают везде! Камердинер ихний уж и пожитки ихние успел разложить! – услужливо докладывал дворецкий, вдохновлённый прибытием хозяина. – Павел Христофорович, батюшка, скажите, бога ради, одно: продали ли вы нас, слуг своих верных, вместе с домом али нет? Эйлер потерял терпение. – Поди прочь! Что мелешь, болван?! – прикрикнул он на дворецкого и кинулся в дом. Полянский едва поспевал за начальством. Павел Христофорович, промчавшись по первому этажу и не встретив нигде нарушителя спокойствия, совершенно забыл о возрасте: перепрыгивая через две ступеньки, он буквально вихрем вознёсся на второй этаж. – Где сей мерзавец?! – кричал он, распахивая на ходу двери комнат. – Подать его сюда! Полянский сохранял хладнокровие. Просто старался, несмотря на хромоту, не отставать от патрона, дабы тот в запале не наделал ненароком глупостей. В конце концов, начальник – тоже человек: вдруг даст в морду иностранцу? * * * Павел Христофорович рывком отворил дверь в свою спальню. Синклер, облачённый уже в домашнюю куртку и мягкие текстильные туфли, покуривал сигару у окна, любуясь великолепным видом на Кремль. На звук распахнувшейся двери он резко обернулся и, смерив непрошенного гостя суровым взглядом, резонно спросил: – What do you want? (Что вам угодно?) Эйлер, не будучи знатоком английского языка (предпочитал всю жизнь изъясняться на родном русском), тем не менее отлично понял смысл вопроса. – Это… по какому… праву… вы, сударь, вторглись… в мой… дом? – с многозначительными паузами (или то была одышка?) ответил он вопросом на вопрос, стараясь держать себя в руках. Эсквайр русский язык знал прескверно, чего от него хотят, не понял, и посему, прищурившись, воскликнул: – О! Я есть вас помнить… Вы быть на балу Елизавета Кшесинская… Эйлер разъярённо замотал головой: его охватило непреодолимое желание вцепиться в журавлиную шею англичанина. Вмешался верно оценивший ситуацию Полянский. Когда-то он вполне сносно изъяснялся на языке досточтимого эсквайра, и теперь знания пригодились. – Мистер! Предъявите, прошу вас, купчую на владение этим домом. Синклер расплылся в улыбке, обнажив лошадиные зубы, пожелтевшие от давнего пристрастия к сигарам. Обрадовавшись, что хоть один из непрошеных гостей способен изъясняться на языке его родины, и изъяв из секретера гербовую бумагу, он важно протянул её поручику: – Прошу. Полянский пробежал глазами по фальшивой купчей. – Мне очень жаль, мистер Синклер, но сей документ не имеет юридической силы. – Почему? – замер в недоумении новоиспечённый хозяин. – Это подделка. Дом никогда не продавался. – Полянский указал на Павла Христофоровича и добавил: – Перед вами ― настоящий хозяин дома. И он вправе арестовать вас как мошенника. «Журавлиное» лицо англичанина от потрясения вытянулось и странным образом трансформировалось в «лошадиное». Мистер Синклер долго лепетал, что это недоразумение, что документы оформлены в нотариальной конторе, что всё законно… Потом догадался спросить: – Разве не госпожа Кшесинская владела этим домом? Полянский терпеливо разъяснил Синклеру, что госпожа Кшесинская – мошенница, разыскиваемая в настоящее время жандармерией Москвы, так что ему придётся проехать в жандармский корпус, начальником коего и является господин Эйлер, истинный хозяин дома. Не ожидавший подобного поворота событий эсквайр начал медленно оседать: – Бог мой! Я собственными руками отдал преступникам двадцать тысяч рублей! Непомерно высокая цена за вид на Кремль из окна!.. Подоспевший вовремя Полянский подхватил его под руку. …В жандармском корпусе на Воздвиженке, куда милостиво согласился проследовать донельзя удручённый господин Синклер, англичанин рассказал, что, как состоятельный землевладелец Йоркшира, давно мечтал купить дом поблизости от Кремля. Когда приехал в Москву, остановился в гостинице «Лоскутная», где и познакомился случайно с неким бароном фон Нагелем. В одну из встреч барон предложил купить дом на Моховой и, заручившись согласием, представил хозяйку особняка – очаровательную госпожу Кшесинскую. Синклер искренне раскаивался: он и предположить не мог, что попал в сети мошенников. Дальнейшее развитие событий изложил ему Полянский. Мошенники под видом респектабельной светской пары явились в дом Павла Христофоровича Эйлера, прознав предварительно, когда именно состоится бал в честь дня рождения хозяина. (Причём наверняка мошенники прекрасно знали, что хозяин особняка служит во Втором отделении жандармерии, иначе чем объяснить их подарок от имени самого генерала Бенкендорфа?) Пока госпожа Кшесинская усыпляла бдительность именинника своими волшебными формами и чарующими речами, на Моховую прибыл сэр Синклер. Барон фон Нагель встретил его у ворот и беспрепятственно провёл по всем апартаментам. А на следующий день госпожа Кшесинская оформила с эсквайром купчую в «нотариальной конторе». Алексей Фёдорович, не поскупившись на подробности, поведал эсквайру и о том, что когда они, жандармы, посетили оное заведение, никого там, разумеется, не обнаружили: от «конторы» остались лишь липовая вывеска да карта червонного валета на пустом конторском столе… Глава 4 Василий Иванович Глызин, купец второй гильдии, вот уже восемь лет как перебрался из Екатеринодара[12] в Москву. Купил дом на аристократической Пречистенке[13], крепко обосновался, открыл торговое дело. Правда, половина дела принадлежала младшему брату Илье, однако Василия сие обстоятельство не шибко смущало: чувствуя себя полноправным хозяином, он в основном пренебрегал мнением родственника. Благодаря чутью и рачительности Василия дела братьев шли успешно, и вскоре Глызины скопили приличный капитал и значительно расширили торговлю. Тогда-то и появилась у Василия мечта перескочить из второй купеческой гильдии в первую. Для этого, однако, требовалось соблюсти два условия: достичь определённого оборота товаров (до нужного Глызины пока не дотягивали, но стремительно приближались) и непременно заняться благотворительностью. Братья долго думали, на что именно им пожертвовать деньги. Илья предложил сиротский приют или уездную больницу, но Василий, как старший, отклонил его предложение и настоял на помощи военному госпиталю. В конце концов, они ведь и сами участвовали в войне 1812 года! Более того, дошли до самой Франции! Жена же Василия Глызина, Анастасия Николаевна, имела относительно благотворительности собственное суждение. Анастасия Николаевна давно мечтала открыть картинную галерею, что в последнее время считалось в Москве делом весьма модным, и оказывать таким образом помощь неимущим художникам. К тому же тогда благотворительность называлась бы более звучно – меценатством. А меценатство, как известно, сулило не только уважение в обществе, но и известность. Братья Глызины, не понимавшие в искусстве ровным счётом ничего, к доводам женщины, увы, не прислушивались. Купчиха по сему поводу бурно негодовала, в сердцах даже обозвав однажды мужа «непроцарапанным мужиком, смыслящим только в скучном торговом деле». Сама же Анастасия Николаевна Глызина, в девичестве Назарова, происходила из зажиточных екатеринодарских мещан, чем чрезвычайно гордилась. К тому же отец дал ей в своё время сносное образование, что в среде мещан тоже весьма почиталось. Одному Богу известно, сколько сил и времени пришлось потом потратить бедной Анастасии, дабы вытравить из мужа и свояка станичный говор! Вскорости по переезду в Москву у Анастасии Николаевны, как у женщины, живущей в достатке и домашними заботами не особо обременённой, появилась заветная мечта: пробиться в высшее общество! Будучи дамой неглупой, Анастасия прекрасно понимала, что сие возможно, если только случится чудо: либо муж станет миллионером, либо она выдаст свою дочь Полину за дворянина (пусть и обедневшего, но с известной фамилией). Свою же тягу к прекрасному Анастасия пыталась восполнить, не щадя денег супруга, то бишь тратя их на приобретение «предметов искусства». Часто нелепых, безвкусных, а порой даже и сомнительного происхождения. Благодаря её стараниям дом Глызиных со временем стал напоминать третьеразрядный антикварный магазин, напичканный в основном заграничным новоделом, выдаваемым ей ловкими антикварами-торговцами за истинные культурные ценности. Несмотря на данное папенькой образование, художественного вкуса Анастасия Николаевна не имела совершенно. Ей, как прирождённой мещанке и новоявленной купчихе, нравилось всё крупное, пёстрое и яркое, в связи с чем все «антикварные ценности» она выбирала именно по этому принципу. На камине в гостиной Глызиных красовались, например, огромные бронзовые канделябры (более напоминающие оленьи рога), имевшие, по уверению антиквара, несомненную историческую ценность, ибо принадлежали в незапамятные времена самому Папе римскому Льву X[14]! При приобретении сего художественного недоразумения доверчивая купчиха руководствовалась, разумеется, исключительно его внушительными размерами: она понятия не имела, чем славен папа Лев X. Впрочем, это было неважно. Главное, что когда приходили гости (а они частенько наведывались в хлебосольный дом на Пречистенке), Анастасия Николаевна могла с гордостью сказать, что сей предмет «имеет итальянское происхождение и украшал некогда гостиную самого понтифика». «Итальянские» канделябры были не единственным приобретением утончённой Анастасии Николаевны: дом изобиловал расставленными повсюду письменными, чайными и кофейные столиками, секретерами и креслами, «принадлежавшими» целому выводку европейских королей, а особенно – Людовикам (начиная, наверное, с Первого и заканчивая Шестнадцатым). Мало того, на всех этих бесчисленных столиках громоздились разнокалиберные вазы, шкатулки и статуэтки, имеющие исключительно «саксонское» либо «богемское» происхождение, и горничные с благоговейным трепетом ежедневно смахивали с них пыль, искренне восхищаясь безупречным вкусом хозяйки. Идея об открытии в Москве картинной галереи засела в голове купчихи прочно, отказываться от «мечты» она не собиралась. Поразмыслив, Анастасия Николаевна решила: коли муж упрямится и меценатствовать не желает, она соберёт собственную коллекцию картин и откроет впоследствии частную галерею прямо у себя дома, на Пречистенке. * * * Анастасия Николаевна принимала утренний чай в персональной своей опочивальне: вот уже несколько лет спальни у супругов были раздельные. «Так принято в аристократических семьях», – заявила Анастасия однажды Василию, и с тех пор заведённый ею порядок неукоснительно соблюдался. Замуж за Василия Глызина Анастасия вышла десять лет назад, через два года родила ему дочь Полину. Супруги равно обожали дочь: отец баловал дорогими подарками, а матушка в меру возможностей способствовала образованию (ибо лелеяла надежду рано или поздно породниться-таки с дворянами). Полине недавно исполнилось восемь, она росла спокойной, смышлёной и весьма разносторонней девочкой. Анастасия наняла для дочери гувернантку с отличными рекомендациями. Разумеется, настоящую француженку, ибо, в силу последних веяний моды, в кругах московской и петербуржской знати принято было общаться именно по-французски. Помимо языка, гувернантка Амали де Сон (в доме Глызиных её называли «мадемуазель Амалия») обучала девочку манерам, живописи, музыке, чтению, классической истории, основам арифметики и даже… верховой езде. Василий Глызин, не поскупившись, приобрёл для занятий сперва отличного орловского жеребца, а потом, осознав оплошность, выписал из-за границы чистокровного шотландского пони, более подходящего спокойным своим нравом для маленькой девочки. …Амали де Сон происходила из знатного рода бургундских дворян, безвозвратно потерявших, увы, почти всё своё состояние за время войны 1812 года: у родителей девушки остались лишь небольшой замок да несколько виноградников. Госпожа де Сон, урождённая де Морней Плесси, дала дочери домашнее образование, обучив её всему, что знала и умела сама. А знала и умела мадам де Сон Морней Плесси немало. С годами замок де Сон пришёл в упадок – финансовых средств для поддержания его в порядке катастрофически не хватало. Когда же от засухи пострадали и виноградники, господин де Сон принял решение продать их, а вырученную сумму положить в банк и жить с семьёй на проценты. Проценты с вложенного капитала оказались скромными, денег по-прежнему не хватало. После смерти главы семейства был, в конце концов, продан и замок. Теперь у мадам де Сон Морней Плесси не осталось ничего, кроме знатной фамилии. По счастью, как раз к тому времени во Франции сложилась тенденция отправлять детей разорившихся дворян в Россию, где господствовала тогда мода на всё французское и где молодые образованные люди вполне прилично устраивались, воспитывая отпрысков знатных семейств. Та же участь постигла и юную Амали де Сон. Последовав совету матери, девушка, наделённая живым умом и приятной внешностью, отправилась в далёкую холодную страну в надежде на лучшую жизнь. Последние полгода мадемуазель Амалия занималась воспитанием и образованием Полины Глызиной, искренне привязалась к смышлёной девочке и была вполне довольна новым своим статусом. …Анастасия Николаевна допила чай, накинула на пышные плечи ажурную шаль и направилась в комнату дочери. Приоткрыв дверь в детскую, она услышала, как бойко дочь повторяет за гувернанткой французские слова, и умилилась. Сути мудрёных слов Анастасия Николаевна не понимала, но сколь же нравилось ей грассирующее заморское произношение! Не отважившись помешать уроку и мягко притворив дверь, Анастасия Николаевна отправилась «с инспекцией» в спальню мужа. Василий уже проснулся и успел облачиться в домашний халат радующей её глаз радужной расцветки. – Бонжур, ма шер! – заученно воскликнул благоверный (сей фразой его познания французского благополучно заканчивались). Анастасия натянуто улыбнулась. В последнее время близость с мужем казалась ей всё более невыносимой. Она даже недовольно морщилась и отворачивалась к стене, когда тот посещал её спальню ради исполнения супружеского долга, и всё чаще молила Бога, чтобы сии вторжения происходили как можно реже. Однако Василий Иванович, которому не исполнилось ещё и сорока, интереса к женскому полу пока не растерял и, в силу холодности дражайшей половины, вынужден был порой зажимать по тёмным углам горничных. Лишь гувернантки-француженки, что особенно ему нравилась, домогаться отчего-то опасался. – Василий! – начала с порога Анастасия Николаевна. – Помнишь ли ты, что обещал вчера? Муж мучительно напряг мозговые извилины. – Купить что-то дочери? – предположил он после паузы. – Нет. Мне. Мы собирались с тобою нанести сегодня визит антиквару Густаву, – снисходительно напомнила супруга. – Ах, этому кровососу?! – обречённо воскликнул купец. – И как долго ещё ты, позволь полюбопытствовать, собираешься его обогащать? Анастасия надменно повела богатым плечом: – Амадей Карлович – достойный и воспитанный светский человек! Я запрещаю тебе говорить о нём в подобном тоне! Василий Иванович тяжело вздохнул. – Хорошо… Я сейчас же прикажу кучеру закладывать экипаж. * * * В сопровождении супруга, терпеливо ожидавшего, когда «достойный» Амадей Карлович в очередной раз опустошит его кошелёк, Анастасия Николаевна, разодетая в пух и прах, вошла в антикварный салон. …В отличие от образованной и утончённой жены Василий Иванович совершенно не обладал художественным вкусом, и потому любой антикварный магазин воспринимался им отчего-то лавкой обычного старьёвщика. Вот только цены в сей «лавке» были непомерно баснословными! Глызин-старший никогда не понимал готовности Анастасии выложить за какую-то бесполезную в хозяйстве вазочку, пусть даже самую расписную, аж сто целковых. Ему, к примеру, больше нравились вазы (не менее яркие!), продаваемые знакомым купцом Самохиным по пять рублей за штуку. Предприимчивый Самохин прикупил в своё время в подмосковной провинции небольшой заводик по производству керамики, обучил местных крестьян малевать на выпускаемой посуде цветочки да разную сказочную живность вроде павлинов и в итоге наладил успешный сбыт своих изделий даже в столице. И в покупателях у него, не в пример Густаву, недостатка не было. Однажды простодушный Василий Иванович, решив угодить обожаемой супруге, приобрёл для неё у Самохина целых три вазы – с райскими птицами, диковинными цветами и полуголыми Дианами. Анастасия Николаевна же при виде сих ваз сделала недовольную мину и приказала горничным тотчас снести их в чулан, дабы они не нервировали её своим безвкусным и дешёвым видом: она имела собственные представления о прекрасном. Василий Иванович, помнится, тогда ещё сильно обиделся, и потому, когда Анастасия возжелала вскорости приобрести за сумасшедшие деньги секретер какого-то министра Фуке, долго допытывался: а отчего такая баснословная цена?.. ну и что, что изготовлен из итальянской груши и богато украшен какой-то там «инхрустацией»?.. От нахлынувших воспоминаний Василий Иванович горько вздохнул. Анастасия Николаевна посмотрела тогда на мужа с нескрываемым осуждением и подключила к их разговору ушлого антиквара. Тот долго объяснял, что «ценность вещи заключается не в материале, из коего она изготовлена, а в дате произведения её на свет и в имени прежнего владельца», и в результате купец, услышав о трагической судьбе неведомого ему доселе финансиста, решил, что секретер этого «бедолаги» (пусть и подержанный) и впрямь достоин приобретения… Василий Иванович стоял подле жены с видом преступника, обречённого на казнь, в душе, однако, уже несколько изумляясь: обычно Амадей Карлович Густав, сей вёрткий полуеврей-полунемец и отъявленный прохвост, появлялся перед ними мгновенно и с неизменным коварным вопросом: «Что достопочтенные господа желают приобрести? А пока «достопочтенные господа» соображали с ответом, пройдоха успевал всучить им очередной предмет искусства, без которого, несомненно, обойтись было «просто невозможно». Анастасия Николаевна, не менее супруга удивлённая столь необычным приёмом, решила не терять времени даром: её привлекла картина не известного пока ей художника, изобразившего полногрудую женщину в весьма легкомысленной позе. Тяжело потоптавшись возле весьма откровенного полотна, купчиха переключилась на амурчиков с рыхлыми розовыми попками, шаловливо выпускающих из луков стрелы в сторону молодого мужчины и упитанной женщины в римских туниках. Приблизившись, Василий Иванович усмотрел цену сего шедевра (восемьсот рублей) и мысленно возблагодарил Бога за то, что последнее посещение «лавки» обошлось ему в более солидную сумму. Василий не торопил жену. Ему давно и прекрасно было ведомо, что сейчас она посмотрит одно, потом другое, потом начнёт охать и ахать, потом кровосос Густав подобострастно поддержит её восторги… И в итоге он вынужден будет снова открыть свой портмоне, набитый с тяжким трудом заработанными ассигнациями. * * * Но вот уже и Анастасия Николаевна, сполна насладившись картинами, начала проявлять беспокойство: а где же Амадей Карлович?.. уж не случилось ли чего?.. Встрепенувшись от возгласов супруги, Василий Иванович заозирался по сторонам, и вдруг взгляд его упал на невесть когда и откуда появившуюся даму, притулившуюся в кресле для посетителей и, очевидно, также ожидавшую антиквара. Несмотря на траурный наряд незнакомки, Глызин тотчас разглядел под прозрачной вуалью красивые живые глаза, пухлые алые губы и прямой аристократический нос… После долгого созерцания картин с соблазнительными нимфами воображение купца распалилось: а как бы, интересно, сия дамочка выглядела полностью обнажённой? Незнакомка тем временем продолжала нервно теребить расшитую жемчугом сумочку хрупкими пальчиками, затянутыми в тонкий ажур чёрных перчаток. «Эх, ну почему я до сих пор не купец первой гильдии?!» – мысленно возроптал Глызин, помимо воли попавший под обаяние, исходящее от аристократки. (Его в последнее время притягивали именно такие – хрупкие, беспомощные и загадочные – женщины.) Дама меж тем поднялась с кресла и в задумчивости отправилась по залу. «До чего ж стройна! Какая талия! Не чета моей Настасье…» – мечтательно сопровождал её взглядом Василий. Неожиданно незнакомка, словно вспомнив о чём-то, развернулась, подошла к Глызину и виновато произнесла с едва уловимым акцентом: – Простите, сударь… Мне показалось, что вы желаете приобрести что-нибудь из живописи… Василий, погрузившись в тонкий аромат её духов, чуть было не лишился дара речи. – Да-да, сударыня… вы совершенно правы, – не без труда заговорил купец, ощутив за спиной дыхание Анастасии Николаевны. – Я… мы… я и моя супруга хотим украсить нашу гостиную и… – А вы, случаем, не знаете, куда подевался Амадей Карлович? – сверкнули из-под вуали ровные белоснежные зубки – Хотела оценить у него коллекцию картин покойного мужа… – Что за картины? – не замедлила поинтересоваться Анастасия Николаевна. – Ах, прошу покорно и вас, сударыня, извинить меня за беспокойство… Дело в том, что мой безвременно усопший недавно муж, барон фон Штейн, всю свою жизнь… – дама смахнула слезу батистовым платочком с замысловатым вензелем, – посвятил коллекционированию картин всемирно известных живописцев… – Примите наши соболезнования, сударыня, – искренне посочувствовал Василий Иванович. – …но после кончины оставил мне только долги… – вдова вновь поднесла платочек к вуальке. – Я пришла просить Амадея Карловича Густава прислать мне оценщика, однако господин антиквар куда-то запропал… Не знаю, право, что и думать. А мне, дабы не лишиться крова, необходимо срочно уплатить по векселям, – в голосе дамы прозвучало полное отчаяние. В Анастасии Николаевне проснулась деловая жилка. – Сударыня, если позволите, мы с удовольствием приобретём у вас несколько картин за наличность, – предложила она. Вдова вздохнула: – Ах, я, право, даже не знаю… Не осерчает ли на меня Амадей Карлович? Вмешался Василий Иванович: – Ну что вы, сударыня?! Что ж в том дурного, ежели вы продадите нам пару картин? На самом деле Глызину захотелось вдруг непременно узнать адрес молодой вдовы, чтобы потом, когда-нибудь, когда он станет купцом первой гильдии либо ежели представится другой какой удобный случай, нанести божественной госпоже визит. – Простите, господа, я не представилась, – виновато улыбнулась незнакомка. – Я – баронесса Матильда фон Штейн, вдова статского советника. – Купец второй гильдии Глызин Василий Иванович! А это – Анастасия Николаевна, моя, так сказать, супруга… – Ну что ж, господа, не будем терять времени? – несколько оживилась баронесса. – Я живу в Новоапостольском переулке… * * * Дом в Новоапостольском переулке показался чете Глызиных чрезвычайно респектабельным. Вдова проводила гостей в просторный зал, стены которого украшали десятка полтора картин, различных по тематике. Здесь были и пейзажи, и натюрморты, и портреты, и батальная живопись. Баронесса принялась рассказывать гостям историю каждой картины, сыпала направо и налево именами итальянских и фламандских художников, и у Василия Ивановича в итоге разболелась голова. Ему, в сущности, было абсолютно всё равно, чем баталисты отличаются от портретистов или маринистов, и хотелось теперь лишь одного: чтобы жена поскорее уж выбрала бы себе что-нибудь! Соответствующее, разумеется, её утончённому вкусу. Анастасия Николаевна, напротив, внимала баронессе с огромным удовольствием и даже сама время от времени вставляла – как ей казалось, к месту, – умные фразы. Наконец она остановила свой выбор на трёх картинах, прельстивших её яркостью палитры и массивными рамами, и теперь купцу полагалось уплатить за них… почти пять тысяч рублей! Василий Иванович закряхтел и покрылся липким потом. Матильда фон Штейн, почувствовав заминку, начала робко и застенчиво извиняться. Василию Ивановичу она вновь показалась столь трогательной и столь нуждающейся в надёжном мужском плече, что ему сразу же захотелось доказать ей свою состоятельность. Купец открыл портмоне и пересчитал имеющиеся в наличии ассигнации. Увы, пяти тысяч рублей не набиралось. Однако не признаваться же в том баронессе?! Что она о нём подумает? И Глызин, как человек деловой, принялся лихорадочно искать выход из казуса. – Сударыня, приобретение редких предметов искусства – дело весьма серьёзное, – начал он издалека. Баронесса тотчас подхватила: – О да, совершенно с вами согласна, Василий Иванович! Надеюсь, вы не сомневаетесь в подлинности картин? Поверьте, они стоят названной суммы! Я уверена, что господин Густав заплатит за них больше, только вот когда? А ведь мне надобно платить по векселям уже завтра! – Помилуйте, баронесса! – взмолился купец. – Я отнюдь не имел в виду выказать вам недоверие, а тем паче обидеть! Матильда благодарно кивнула. – Предлагаю, Василий Иванович, встретиться завтра. Здесь же, у меня. На одиннадцать утра я приглашу нотариуса, и он составит договор купли-продажи по всем правилам. Так что в случае каких-либо недоразумений, а их, я уверена, не возникнет, вы всегда сможете оперировать этим документом. Вы же сможете подготовить к завтрашнему дню нужную сумму, не так ли? Глызин мысленно улыбнулся: Матильда фон Штейн уже не казалась ему такой беззащитной, какой воспринималась на первый взгляд. Анастасия Николаевна осталась довольна: завтра она станет обладательницей картин из коллекции настоящего барона! Ах, с какой гордостью упомянет она о сем факте гостям при следующем их визите на Пречистенку! Глава 5 Вот уже несколько дней подряд Андрей Генрихович Грачёв напряжённо обдумывал, что подарить жене на пятнадцатую годовщину их свадьбы? Кажется, он перебрал в голове уже все возможные варианты, но всё было не то… Решив посоветоваться с другом, однажды вечером Андрей Генрихович зашёл в кабинет к Полянскому. Тот всецело был поглощен изучением какого-то документа. – Здравствуйте, голубчик Алексей Фёдорович! Полянский оторвался от бумаги и воззрился на вошедшего. – А… Андрей Генрихович… это вы?.. Рад вас видеть! Надо же: служим в одном ведомстве, а видимся, увы, нечасто… – Да, да, вы правы, к сожалению, – согласился Грачёв. – У меня тоже много работы: столько в последнее время смертей, и на всех я обязан присутствовать! Про посещения моргов уж молчу… А вы чем заняты, голубчик, если не секрет? – Помилуйте, Андрей Генрихович, какие у меня могут быть секреты от вас?! В Москве просто объявилась новая банда, сбывающая на сей раз доверчивым обывателям поддельные предметы искусства, выдавая их за исторические подлинники. Мне лично кажется, что подделки сии изготавливаются у нас в России – либо в Москве, либо в Петербурге. Вряд ли то заграничная работа – слишком хлопотно… Однако подделки весьма искусны – новоделы-мошенники передают даже манеру письма того или иного художника… – Да-а… Поистине земля русская богата самородками и талантами! Может, молодые художники объединились? А что? Их работы не шибко расходятся, вот они и придумали, как денег заработать, – предположил Грачёв. – Возможно, возможно… А главное, представьте себе, на их удочку попались весьма солидные и грамотные люди! – Ну что тут можно сказать, голубчик? Дорогие картины надо приобретать с великой осторожностью! Для того ведь и существуют специалисты, способные без труда отличить подделку от подлинника… – Так в том-то и дело! Многие пострадавшие тоже приглашали такого рода специалистов, однако и те не смогли распознать подделок! Сей факт вскрылся уже гораздо позже и при совершенно других обстоятельствах… А самое интересное – в деле вновь фигурирует красивая дама с манерами аристократки! Грачёв на энтузиазм Полянского не отреагировал: его мысли были заняты сейчас совсем другими вещами. – Алексей Фёдорович, мне нужна ваша помощь! Полянский удивлённо вскинул брови: – Помогу всем, что в моих силах. – Скоро годовщина нашей с женой свадьбы. Как-никак, пятнадцать лет уже вместе, и мне, разумеется, захотелось преподнести ей какой-нибудь необычный подарок. Однако вот беда – ничего толкового не могу придумать. Посоветуйте, голубчик! – Да, вопрос действительно сложный. Я, Андрей Генрихович, к сожалению, никогда не умел выбирать подарки… А что ваша супруга любит, чем увлекается? Грачёв задумался: а в самом деле, чем увлекается жена? Интересный вопрос… – Она много читает… Но, право, дарить в такой день книгу как-то не солидно. К тому же книг у неё и без того целая библиотека… Хотелось бы что-то дорогое, запоминающееся! – Ну вы, батенька, меня и озадачили, – отозвался Полянский. – А, простите за нескромный вопрос, на какую сумму вы рассчитываете? – Я недавно получил наследство, – поделился радостью Андрей Генрихович, – так что могу, пожалуй, шикнуть… Ну, скажем… на тысячу рублей! Алексей Фёдорович присвистнул: – Однако, Андрей Генрихович… – Да знаю, голубчик… На наше-то жалованье особо не разгуляешься. А тут вот дядюшка в Петербурге недавно умер, светлая ему память… Словом, оставил мне дом на Фонтанке да приличную сумму денег в банке. – Царствие ему небесное! – перекрестился Полянский и после подобающей паузы предложил: – А не пройтись ли нам в антикварный салон? Здесь недалеко… Грачёв несколько растерялся. – В антикварный салон? Я, право, не знаю. Честно признаться, я в антиквариате не силён… Врач ведь всё-таки, а не искусствовед, – добавил он извиняющимся тоном. – Ну, тогда извольте, батенька… Мне более тоже ничего на ум не приходит. Грачёв, немного поразмыслив, соизволил в итоге согласиться: – Что ж, а давайте и впрямь пройдёмся после службы! Может, действительно присмотрим что-нибудь интересненькое… * * * Полянский и Грачёв вышли из душного здания жандармского корпуса на свежий воздух, и лёгкий мартовский морозец тотчас взбодрил их. Алексей Фёдорович деловито поправил шарф, укутывая горло. – Ну что ж, идёмте, Андрей Генрихович. И сослуживцы, не спеша, ибо Полянский по-прежнему не расставался с тросточкой, направились в антикварный салон. Не успели они войти и осмотреться, как перед ними тут же, словно из-под земли, возник хозяин салона, Амадей Карлович Густав: – Что желают достопочтенные господа? – Подарок для жены, – признался оторопевший от неожиданности Грачёв. Антиквар смерил его пристальным взглядом, надеясь с ходу определить возраст, положение и финансовые возможности. – Прекрасно, сударь! Вы правильно сделали, что зашли сюда! Только у меня вы сможете приобрести достойный дражайшей супруги подарок! Полянский, уловив в насыщенной еврейскими интонациями речи антиквара ещё и лёгкий немецкий акцент, обеспокоился, что без покупки Грачёв отсюда не уйдёт. Скорее всего, антиквар всучит ему безделушку какую-нибудь бесполезную и залежавшуюся, однако по выгодной для себя цене. И вряд ли она доставит удовольствие госпоже Грачёвой – женщине образованной и отнюдь не лишённой вкуса. Густав тем временем вовсю радел перед покупателем, предлагая одну за другой статуэтки ангелочков, амурчиков, пастушек с козочками и прочую ерунду. Признаться, Алексей Фёдорович порой даже не определял с первого взгляда, что именно хотел изобразить в своей работе тот или иной автор. – Все эти предметы искусства доставлены из самой Европы! Вот этот ангелочек был изготовлен в Италии в конце пятнадцатого века… А вот эта пастушка… Полянский перестал вслушиваться в поток речей антиквара. Бросив взгляд на очередных ангелочков с пастушками, он отчего-то невыносимо загрустил. Возможно, от их несчастного вида. Предлагаемые «предметы искусства» не вдохновили и Андрея Генриховича. Он решил, что статуэтка – слишком банальный подарок, могущий обрадовать разве что мещанку, но уж никак не его супругу. Тогда навязчивый антиквар извлёк из небольшого шкафчика шкатулку, украшенную миниатюрной балериной. – Вот, сударь, взгляните! Работа немецкого мастера семнадцатого века! Он щёлкнул ключиком, и крохотная балеринка закружилась в неестественном танце… Полянский, не выдержав тренькающих звуков механической музыки, подхватил друга под руку, и они в один миг вновь очутились на свежем воздухе. Морозный мартовский ветер живо остудил их разгорячённые недовольством лица. – Простите меня, Андрей Генрихович… – Ох, не говорите ничего, голубчик. Благодарю, что вытащили меня, наконец, из этого салона. Давайте лучше немного пройдёмся… – С удовольствием. Снег скрипел под ногами, набегавший морозными волнами ветер обжигал щёки. Тем не менее, Алексей Фёдорович находил прогулку весьма приятной: слишком уж давно никуда не выбирался, поскольку проводил почти всё время на службе. Поравнявшись с круглой афишей, приютившейся возле небольшого ресторанчика, Полянский прочитал: – Галерея современного искусства Прокофьева С. Г. – И тут же воскликнул: – Ах, как же я мог забыть про Прокофьева?! Грачев, поёжившись от холода, встрепенулся: – Б-р-р… А чем, собственно, примечателен сей господин? Небось, очередная новомодная мазня? – Отнюдь, Андрей Генрихович, отнюдь, батенька. Недавно я консультировался у специалистов галереи Прокофьева по поводу подделок, коими наводнена сейчас Москва… Ну, да я о них вам давеча рассказывал… Так вот что я вам скажу, любезнейший: в галерее выставлены действительно прекрасные картины! Лично готов засвидетельствовать. Я хоть и не знаток, конечно, но глаз они точно радуют, и, я уверен, украсят любую гостиную. – А не отправиться ли нам к Прокофьеву в таком случае? – предложил Грачёв. – С удовольствием. Только возьмём извозчика, замёрз я что-то… – Да, да, непременно извозчика, – согласился друг. Галерея Прокофьева, что не так давно открылась в Вознесенском переулке, занимала неприметный двухэтажный дом, архитектурой ничуть не отличающийся от своих соседей-собратьев. Грачёв и Полянский заплатили по полтиннику, скинули при входе пальто и очутились в царстве современного искусства. Задержавшись недолго подле скульптур, открывающих экспозицию, друзья прошли в просторный зал, освещённый огромным количеством свечей, трепещущее пламя которых придавало развешанным по стенам картинам некую мистичность. В зале прохаживались несколько молодых пар, увлечённо что-то обсуждая. Грачёв и Полянский остановились подле серии картин некоего художника, имя которого ни о чём им не говорило. Мастер изобразил на своих полотнах разнообразные скандинавские пейзажи, и мужчины невольно залюбовались ими. Особенно Полянскому понравился скалистый фьорд на заходе солнца: море имело розоватый оттенок, а волны, ударяясь о скалы, рассыпались на многочисленные и тщательно выписанные пенистые брызги. – Посмотрите, Андрей Генрихович, какой чудесный фьорд, – заметил он. Грачёв поправил пенсне. – Согласен, голубчик. По поводу новомодной мазни беру свои слова обратно. А какова цена сего произведения? – поинтересовался он, внимательно вглядываясь в нижнюю часть багета. – Ага… Вот, вижу, триста рублей. Что ж, вполне приемлемо. Как вы считаете, Алексей Фёдорович, моей супруге по душе придётся такой подарок? Алексей Федорович, отступив от картины на несколько шагов, ещё раз придирчиво оглядел её. – Думаю, да. Но лучше всё-таки осмотреть всю экспозицию. Грачёв не возражал. Из зала со скандинавскими, итальянскими и другими европейскими пейзажами сослуживцы перешли в следующий, где в глазах тотчас зарябило от великого разнообразия искусно изображённых цветов и фруктов. Не обнаружив ничего для себя достойного, друзья здесь долго не задержались. Третий зал оказался наиболее многолюдным и оживлённым: стены пестрили изображениями обнажённых натурщиц. Внимательно изучив несколько картин, Полянский пришёл к выводу, что девицы весьма недурны. Похоже, к тому же выводу пришёл и Грачёв: одна из обнажённых прелестниц проглотила, кажется, его целиком. Насладившись созерцанием пышных красавиц, друзья решили вернуться к началу экспозиции: изображение скандинавского фьорда оба, посоветовавшись, посчитали наиболее подходящим подарком для супруги Андрея Генриховича. Вернувшись в первый зал, сослуживцы ещё раз придирчиво осмотрели картину. – Не бедноват ли багет? – спросил у друга Андрей Генрихович. – Отнюдь, батенька. Мне кажется, он весьма органично дополняет картину, – ответствовал Алексей Фёдорович. В то время как мужчины деловито обсуждали достоинства и недостатки пейзажа, за ними, стоя чуть в отдалении, наблюдала молодая женщина, облачённая в чёрное строгое платье с едва заметными блёстками. Заметив, что обсуждение заканчивается, она приблизилась к ним. – Простите, господа, я вижу, вы решили приобрести эту картину? Мужчины, разом смолкнув, воззрились на даму. – Да… – подтвердил Полянский после небольшой заминки. – Ещё раз прощу прощения за вмешательство, – продолжила дама, – но сей художник… – слегка прищурившись, она прочитала в углу картины фамилию автора, – …некий Стрельцов П. П., никому не известен. Зачем же тратить на его произведение столь приличную сумму? Полянского заинтересовали не столько слова дамы, сколько она сама. У него даже сложилось впечатление, что где-то он её уже видел… Но где? – Вы хотите предложить что-то другое, сударыня? – изобразил Алексей Фёдорович живейший интерес. – Мой покойный супруг, статский советник барон фон Штейн, оставил мне коллекцию картин… Увы, но я вынуждена распродать её, ибо, помимо коллекции, он оставил мне ещё и свои долги. К несчастью, мой супруг слишком любил женщин и всяческие увеселения, вот и промотал всё состояние… – баронесса пустила слезу. Затем извлекла из сумочки, расшитой чёрным бисером, батистовый платочек и аккуратно промокнула слезинку. – Примите наши искренние соболезнования, сударыня, – в один голос сказали Полянский с Грачёвым, и оба сочувственно поклонились. – Благодарю вас… Простите, господа, я не представилась: баронесса Матильда фон Штейн. Как вы уже поняли – вдова… – Алексей Фёдорович Полянский, торгую лесом, – отрекомендовался поручик первым. – А это – мой коллега и компаньон Андрей Генрихович Грачёв. Грачёв ещё раз низко поклонился, дабы не выдать удивления словами друга. – Я очень признательна вам, господа, за ваше сочувствие и ещё раз прошу прощения за свою назойливость. Ах, это всё из-за безвыходности положения, в коем я оказалась… Дело в том, господа, что мой покойный супруг коллекционировал картины только известных художников, и я хотела бы что-нибудь из коллекции предложить вам: я вижу, вы тоже интересуетесь живописью. Уверяю вас, я не стану заламывать безумных цен! Просто сроки выплат по векселям безжалостно приближаются, а все галереи, я была сегодня в нескольких, предлагают совсем мизерную сумму! Ах, право, грешно пользоваться бедственным положением несчастной женщины… – баронесса смахнула платочком очередную слезинку. Грачёв и Полянский переглянулись. – Сударыня, не плачьте! Мы готовы ознакомиться с коллекцией покойного барона. Скажите только, куда и когда прибыть! – с жаром воскликнул Алексей Фёдорович. Баронесса благодарно улыбнулась, и у Полянского вновь возникло чувство, что где-то он уже видел эту непередаваемую улыбку… – Жду вас завтра в полдень в Новоапостольском переулке. Найти мой дом не составит труда – напротив стоит полуразрушенная часовня. – Будем непременно, сударыня, – пообещал Полянский. Баронесса, ослепительно улыбнувшись на прощание, откланялась и покинула галерею. – Позвольте, голубчик! А с каких это пор мы с вами торгуем лесом? – воскликнул Андрей Генрихович, едва дама скрылась из виду. – Вы в чём-то подозреваете эту очаровательную вдовушку? – Увы, – признался Полянский. – Господь с вами, Алексей Фёдорович! Кажется, служба сделала вас излишне подозрительным. Лучше бы познакомились с баронессой поближе! – Именно это я и собираюсь сделать. * * * Утром следующего дня Алексей Фёдорович отправил по адресу баронессы фон Штейн самого опытного филёра, дабы тот проследил за обитателями дома и, по возможности, добыл хоть какие-то сведения о вдове. Когда филёр удалился, поручик извлёк из должностной папки описание мошенницы, успешно всучивающей состоятельным москвичам поддельные предметы искусства. Ещё раз прочёл: «Молода, красива, легко входит в доверие даже к незнакомым людям, имеет манеры аристократки…» Полянскому тут же вспомнилось вчерашнее знакомство в галерее. Поразительно, с какой лёгкостью «вдова» начала разговор! А как уверенно вела себя… А как правдоподобно всплакнула по «покойному супругу»… А сколь безошибочно определила, что посетители галереи готовы уже приобрести картину, но в чём-то пока ещё сомневаются… Да, дама явно отлично разбирается в людях, чувствует их и умеет вступить в разговор в самый нужный момент. Немудрено, что перед ней не может устоять ни один мужчина… Настораживало одно: отчего женщина, аристократка, да ещё и вдова столь легкомысленно приглашает к себе в дом двух мужчин, с которыми познакомилась только что? Неужто действительно крайние обстоятельства? Поручик не находил себе места, и чем больше он размышлял, тем сильнее росли его подозрения. Алексей Фёдорович взглянул на часы: уже четверть одиннадцатого! Он положил перед собой чистый лист бумаги и быстро, размашистым почерком составил срочный запрос в Архив министерства внутренних дел относительно статского советника барона фон Штейна: даже если тот умер, сведения о нём должны храниться в архиве ещё в течение двадцати пяти лет. Аккуратно сложив запрос и запечатав его в конверт, поручик вызвал курьера. Ровно в одиннадцать часов утра филёр уже стоял перед Полянским и докладывал, что дом в Новоапостольском переулке действительно сдан некой баронессе фон Штейн, вдове статского советника, поселившейся по означенному адресу примерно в начале осени. По свидетельствам консьержа и соседей, женщина и впрямь привезла с собой большую коллекцию картин. Баронесса ведёт соответствующий статусу вдовы образ жизни, шумных компаний не собирает; если и навещают её изредка гости, то исключительно почтенной наружности. Судя по всему, женщина действительно распродаёт коллекцию, ибо время от времени солидные господа выносят из её дома картины, садятся в богатые экипажи и уезжают. Полянский снова посмотрел на часы – время визита к баронессе фон Штейн неумолимо приближалось. Собственно, сведения, добытые филёром, и не укрепили, и не развеяли подозрений поручика. Правда, одно он знал теперь наверняка: вдова и в самом деле продаёт картины. Только вот подлинные ли? Полянский встал из-за стола и прошёлся по кабинету, бормоча: – Чёрт знает что… Грачёв прав: служба в жандармерии определённо наложила на меня отпечаток… Надо же – начал подозревать всех подряд! Эдак я скоро и Дашу-служанку начну допрашивать с пристрастием: где была? что делала? у кого именно мясо покупала? «Не вяжется… Ничего не вяжется… – вернулся поручик к размышлениям о работе. – Баронесса отнюдь не скрывается – напротив, открыто приглашает покупателей в свой дом. Живёт она в Новоапостольском с осени, сейчас уже март… И за это время никто ещё не обвинил её в торговле поддельными картинами! Вероятно, настоящая мошенница – не Матильда фон Штейн… Да, но почему у меня возникло ощущение, будто я где-то уже встречал баронессу? Странно… Может быть, виной тому её немыслимая красота?» В памяти Алексея Фёдоровича тотчас всплыл образ Матильды, и он энергично тряхнул головой, избавляясь от наваждения… * * * Баронесса встретила гостей радушно, и Полянскому снова сделалось стыдно: «Очаровательная женщина! А я – последний болван». Предупредительная хозяйка с порога предложила мужчинам кофе со свежими круассанами, и те не нашли в себе сил отказаться. За угощением вдова поинтересовалась нынешними ценами на лес. По счастью, Полянский заблаговременно подготовился к этому вопросу и потому легко дал исчерпывающий ответ. Грачёв же преимущественно помалкивал, предпочитая набивать рот вкуснейшими круассанами. Когда с кофе и круассанами было покончено, баронесса пригласила гостей в главную залу – ознакомиться, наконец, с коллекцией. Полянский окинул взором картины в солидных багетах. Не будучи специалистом, он, разумеется, не смог определить с ходу, подлинники это или искусные подделки, и оттого в очередной раз сконфузился, одновременно кляня себя за то, что отчего-то по-прежнему не питает к несчастной вдове доверия. Грачёв же, напротив, пришёл от картин в неописуемый восторг. Мало того, что в коллекции были представлены работы известных даже ему европейских художников, – поражал ещё и грамотный подбор картин! Андрей Генрихович остановил свой выбор на картине выдающегося датского живописца, запечатлевшего в своей работе сцену сельской семейной идиллии. Баронесса, одобрив его выбор: «О, сударь! Вы – истинный знаток настоящего искусства!», назвала цену: девятьсот рублей. Грачёв обрадовался: в его портмоне томилась тысяча рублей. Полянский выразительно взглянул на друга. Тот значение взгляда понял, но теперь не знал уже, как ретироваться. – Сударыня, – пришёл Алексей Фёдорович на помощь Андрею Генриховичу, – и картина прекрасна, и коллекция ваша заслуживает всяческой похвалы, но… – Вас что-то смущает, Алексей Фёдорович? – удивлённо вспорхнули ресницы Матильды фон Штейн. У Полянского снова возникло ощущение, что ему уже знаком этот акцент… – Нет, нет, помилуйте! Ровным счётом ничего! Просто поймите правильно и нас! Мы с Андреем Генриховичем люди торговые, привыкли каждую покупку скреплять соответствующим документом… Вы не будете против, если мы пригласим назавтра с собой нотариуса, дабы оформить наше приобретение по всем правилам? Баронесса наградила несостоявшихся покупателей поощрительной улыбкой: – Я буду ждать вас завтра к пяти пополудни. Разумеется, вместе с вашим нотариусом. Надеюсь, вас устраивает это время? – Вполне, сударыня… Грачёв и Полянский откланялись, на прощание поочерёдно и трепетно приложившись к нежной ручке баронессы. * * * Вернувшегося на Воздвиженку Полянского поджидал ответ из Архива, в коем чёрным по белому сообщалось, что статский советник фон Штейн (лицо вполне реальное!) полугодом ранее переведён (с повышением в чине и должности!) на службу в Петербург. Поручик возликовал: интуиция и на сей раз его не подвела! «Вдова Матильда фон Штейн» – та самая мошенница! Однако его тотчас же захлестнули и противоречивые чувства: «Столь очаровательная женщина и… преступница?! Бог мой, что же творится на свете! Ну, кто бы мог подумать? Скольких же людей ей благодаря своей красоте удалось обмануть за истекшие шесть месяцев?!» * * * Время близилось к четырём дня. Не сомкнувший всю ночь глаз и с утра уже изрядно нервничающий Полянский решил не дожидаться назначенных пяти часов. Распорядившись немедленно подать экипаж и прихватив с собой нескольких коллег (кто знает, с чем придётся столкнуться?), он отправился в Новоапостольский. Жандармы (все в штатском, дабы не привлекать к себе внимания) окружили знакомый уже дом. Полянский, крепко сжав в руке пистолет, решительно вошёл в парадную… На стук в памятную дверь никто не ответил, однако та легко подалась, отворившись сама собой. На сей раз встречать гостей «предупредительная хозяйка» явно не спешила. Поручик тотчас всё понял. На всякий случай поднялся на второй этаж. В гостиной на столе красовались три кофейные чашки и ваза с крошками от круассанов. Поручик прошёл в главную залу. Увы, все картины бесследно исчезли – их место заняла карта червонного валета, пришпиленная к стене дамской булавкой. Не удержавшись, Алексей Фёдорович (с некоторой даже ноткой восхищения) громко воскликнул: – Елизавета Кшесинская! Вам удалось-таки провести меня! Глава 6 Илья Глызин вышел из главной конторы, кою они с братом (разумеется, по решению Василия) обосновали в Спасоналивковском переулке. Сев в экипаж, невольно оглянулся. Красовавшаяся над входом вывеска «Василий Глызинъ и братъ» вызывала у него в последнее время крайнее раздражение. – Лучше бы уж сразу написал – «Василий Глызинъ», – недовольно проворчал Илья Иванович. А с чего бы не назреть недовольству? Старший брат вот уже несколько месяцев появляется в конторе всё реже и реже. Более того! Как выяснилось, его в дни отлучек ещё и дома не бывает! А ведёт себя раз от разу всё высокомерней: наведываясь изредка в Спасоналивковский, отдаёт Илье распоряжения, словно наёмному приказчику! Про отношение Василия к другим подчинённым и говорить даже не хочется – все уже еле терпят его придирки и заносчивость… Илья неоднократно пожалел уже, что не остался в Екатеринодаре. Ведь была, была у него возможность открыть своё дело, так нет же – убедил его тогда Василий, умело сыграл-таки на семейном самолюбии: мол, первыми купцами на Москве будем! Теперь, спустя годы, Илья понял свою ошибку. Его давно тяготила зависимость от брата, пора было и впрямь поговорить с ним насчёт раздела капитала и всего торгового дела. К тому же у Ильи зародились подозрения (он пока скрывал их от Анастасии), что у Василия появилась содержанка. Уж больно Глызин-старший изменился в последнее время: возгордился, заспесивился, даже в общении с равными ему по статусу людьми стал необычайно заносчив. Столь кардинально мужчину может изменить лишь женщина, причём женщина непременно высокого полёта! Вот, понахватавшись от неё царских замашек, Василий и себя тоже возомнил выше всех – выше брата, жены, деловых партнёров… Передумав ехать домой, в Бахметьевский переулок[15], Илья развернул извозчика в сторону Пречистенки. Василия дома не оказалось, хотя в конторе он сегодня тоже не появлялся, а день уже клонился к вечеру. Анастасия встретила свояка довольной улыбкой: – Илюша, как я рада тебя видеть! А Василий ещё не вернулся… Вероятно, в конторе опять задержался. Умолчав, что сам только что из конторы, а Василия там и в помине не было, Илья подсел к Анастасии на диван. – Знаешь, Настасья, а ведь ты была права… Женщина удивлённо вскинула брови: – По поводу чего, Илюша? – Касаемо отделения от Василия… Всё, не могу более под ним сидеть, устал! Обращается со мной, как… как со щенком неразумным. Тошно… Пора, пора требовать раздела капитала! Анастасия просияла. – Давно пора, Илюшенька! – страстно прошептала она и многозначительно посмотрела на свояка. – Может, чаю подать? – спросила поспешно, подавляя в себе желание тотчас броситься к Илье с объятиями. – Пожалуй, не откажусь… Пока Анастасия Николаевна отдавала распоряжения, Илья Иванович прошёлся по гостиной и прилегающему к ней коридору, отметив, что картин в доме изрядно прибавилось. Он ничего не смыслил в живописи, картины называл «картинками» и делил их на те, что радовали глаз, и те, что, напротив, навевали тоску и скуку. Горничная подала чай. Илья вольготно расположился за столом и принялся с аппетитом уплетать тёплые ещё пирожки. – Завтра приеду к тебе… – прошептала Анастасия и томно посмотрела на Илью. Тот едва не поперхнулся: хотя они и были почти ровесниками и уже не первый год любовниками, откровенность Анастасии по-прежнему смущала. Из прихожей раздался голос Василия. Заметив пальто брата, Глызин-старший поспешил подняться на второй этаж, в гостиную. Илья и Анастасия по-родственному распивали чаи. – А, братец, вечер добрый! – проронил Василий и тоже сел за стол. Горничная поставила перед ним чашку с горячим чаем. Василий смачно подул на него, отхлебнул и довольно крякнул. Анастасия не спрашивала мужа, как прошёл день, как вообще у него идут дела. Ей было безразлично. Илья опустил глаза, едва сдерживаясь, чтобы не высказать брату всё, что накипело, прямо при Анастасии. – Добрый, добрый… – с видимым усилием отозвался он и взял очередной пирожок. Анастасия Николаевна, почувствовав возникшее промеж братьев напряжение и дабы не накалить обстановку ещё пуще, вышла из комнаты. Из детской доносились мелодичные звуки фортепиано. Полина и мадемуазель Амалия музицировали. Анастасия заглянула в дверь. Дочь, несколько уже утомлённая занятиями, тотчас сорвалась с места и бросилась к матери. Амалия не возражала: в отличие от гувернанток-англичанок, предпочитающих чуть что применять розги, она не была строга, стараясь, напротив, во всём придерживаться золотой середины. – Идём в гостиную, – поцеловала Анастасия дочь. – Дядя Илья приехал. Полина обожала своего дядюшку! Правда, в последнее время он приезжал к ним отчего-то всё реже и реже, а когда она спрашивала о нём, мама неизменно отвечала, что дядя Илья занят в какой-то конторе. Анастасия Николаевна и Полина вошли в гостиную. Мужчины по-прежнему молчали, сосредоточившись на чае и пирожках. Девочка бросилась сначала к отцу. – Ах, папа, – прощебетала она на французский манер, – а мы с мадемуазель Амалией разучили сегодня новый этюд! – Умница, ты моя! – Василий Иванович ласково погладил дочь по голове и хотел посадить к себе на колени. Ловко вывернувшись, девочка подбежала к дяде Илье. – Ах, маленькая шалунья, – сказал тот и чмокнул малышку в щёчку. Горничная принесла ещё одну чашку, наполнила её чаем из попыхивавшего на столе самовара и поставила перед Полиной. – А с чем пирожки? – по-хозяйски поинтересовалась девчушка. – С персиками из ваших теплиц, сударыня, – шутливо поклонилась ей горничная. Анастасия, расположившись на диване, исподволь наблюдала за мужем, любовником и дочерью. С годами Полина становилась всё более похожей на Василия, однако часто в ней проглядывали и черты Ильи. «Господи, прости меня, грешную! – взмолилась мысленно Анастасия. – И за то, что замуж не за того вышла, и за то, что не знаю наверняка, кто из братьев отец Полины…» Взглянув любовно на дочь, с аппетитом уплетающую пирожки, Анастасия Николаевна улыбнулась. Своим появлением девочка явно оживила атмосферу за столом. Мужчины даже перебросились друг с другом парой фраз… * * * Как только Анастасия Николаевна и Полина направились в гостиную, мадемуазель Амалия поспешила в свою комнату, где тотчас плотно прикрыла дверь и затаила дыхание. В последнее время девушке казалось, что кто-то постоянно стоит под её дверью и подслушивает… Но что здесь можно услышать? В своей комнате Амалия обычно или молчит, или пишет в дневнике. Прежде Амалия всегда оставляла дневник в верхнем ящике письменного стола, но теперь стала тщательно его прятать. Однажды, войдя в комнату, она заметила, что некоторые её вещи хотя и лежат вроде бы аккуратно, но всё же не так, как сложены были ею… В комнате явно побывал посторонний. К сожалению, в доме Глызиных не принято было запирать комнаты на ключ, а попросить хозяйку об исключении Амалия не решалась: пришлось бы объяснять свои страхи и подозрения. А что, если ей всё это мерещится? …Сердце Амалии учащённо билось. Наконец, отдышавшись и успокоившись, она извлекла из рукава письмо. Сегодня они гуляли с Полин по Пречистенке, как вдруг подбежал какой-то мальчишка и молча сунул конверт ей прямо в руки. Амалия стушевалась, но Полин, кажется, ничего не заметила: разглядывала в тот момент лошадку на противоположной стороне улицы. Амалия спрятала конверт в рукав, и целый день он буквально жёг ей руку. И вот, наконец, Амалии представилась возможность уединиться. Волнуясь, она развернула конверт. Тот был совершенно чистым, без единой надписи. Француженка взяла ножницы, вскрыла конверт, вынула из него письмо и, сгорая от нетерпения, начала читать. Девушка перечитала письмо несколько раз подряд, не веря своим глазам. По щекам покатились слёзы… – Боже мой, боже мой! – воскликнула она по-французски. * * * Анастасия Николаевна почувствовала, что братьям нужно остаться наедине. – Полина, доченька, сыграй мне что-нибудь на фортепиано! Что вы там сегодня с мадемуазель Амалией разучивали? Девочка просияла. Ей нравилось, когда мама проявляла интерес к её успехам. – Я сыграю новый этюд! Пойдём, мама… Мать и дочь вышли из гостиной, Василий Иванович проводил их долгим взглядом. Илья допивал третью чашку, исподволь посматривая на брата. – Василий, давно собирался с тобой потолковать… Старший Глызин вздохнул: – Устал я, братец… Давай завтра в конторе всё обговорим. – В конторе?! – взвился Илья. – А ты помнишь, когда был там в последний раз? Лицо Василия изменилось. Илье давно было знакомо это выражение лица брата: ничего хорошего оно не предвещало. – Как ты смеешь мне такое говорить?! – задыхаясь от гнева, воскликнул Глызин-старший. – Мне! Ты! Илья резко поднялся: – Ну, я. Ну, тебе. Дальше что? Разве ты не свалил на меня все дела? – Не переломишься! Чего тебе ещё делать? Ни семьи, ни забот… – Не кипятись, Василий. Если помнишь – в деле мы имеем равные доли! Значит, и заниматься делом должны поровну. Ты же позволяешь себе приезжать в контору, когда вздумается, орёшь на всех, как безумный… Уже два приказчика по твоей милости ушли… – Да и чёрт с ними, других найдём! Илья в очередной раз убедился, что Василий сильно изменился за последнее время. Откуда такое пренебрежение к людям? Раньше он, помнится, весьма дорожил хорошими работниками, а честными приказчиками – в особенности… – Других-то, может, и найдём, только вот таких же честных да делу преданных поискать ещё надобно, – возразил Илья, стараясь держать себя в руках. – Вот и ищи! – рявкнул Василий. – Всё, разговор закончен. Устал я, отдыхать желаю! Илья более не сомневался: утомился братец от бурного времяпрепровождения с какой-то женщиной. – Будь по-твоему… Жду тебя завтра в конторе. Даже не попрощавшись с Анастасией, Илья спустился по лестнице на первый этаж. Ему показалось, что потихоньку, стараясь остаться незамеченной, из дома на улицу выскользнула мадемуазель Амалия. Он усмехнулся: – И эта туда же! А ещё благовоспитанная француженка, дворянка! * * * Анастасия Николаевна собиралась уже отправиться почивать, когда в её комнату вошла вдруг Полина. Женщина удивилась: – Доченька, отчего ты не спишь? Поздно уже! – Мадемуазель Амалия куда-то исчезла, и меня теперь некому раздеть и уложить. Анастасия удивилась столь безответственному поступку гувернантки. – Идём, душа моя. Я сама тебя уложу. – И сказку расскажешь? – Расскажу, расскажу, доченька… – А я люблю сказку про дракона и красавицу. Мне её мадемуазель Амалия на ночь рассказывает. Анастасия задумалась: она такой сказки не знала. – А я тебе лучше расскажу – про Василису Премудрую. – Хорошо, – согласилась Полина. Уложив дочь в постель и, рассказав ей обещанную сказку, Анастасия, со свечой в руках, направилась в комнату гувернантки. Постучала из приличия в дверь, но ей никто не ответил. – Мадемуазель Амалия! Вы меня слышите? Поскольку ответа опять не последовало, Анастасия Николаевна отворила дверь. В комнате никого не было, постель Амалии пустовала. «Ничего не понимаю, – озадачилась купчиха. – Куда же подевалась гувернантка? Да ещё ночью! Неужто в спальне мужа моего обретается?» – Этого только не хватало! – воскликнула она раздражённо вдогонку последней мысли и направилась к спальне мужа, дабы проверить свои подозрения. Из-за двери доносился раскатистый храп. «Вряд ли бы он так храпел рядом с Амалией. Ну да ладно: утро вечера мудренее», – решила Анастасия Николаевна и пошла спать. * * * На следующий день Илья приехал в контору в Спасоналивковском рано, едва пробило девять. Дел было невпроворот, а на появление старшего брата с самого утра он, признаться, не особо рассчитывал. Василий Иванович действительно заявился лишь к полудню, с порога и по-барски устроив всем разгон и обвинив всех подряд в нерадивости. Илью так и подмывало вступиться за бедолаг, но, увы, ронять авторитет старшего брата в глазах наёмных работников было непозволительно. – Что там у нас на сегодня? Что поставщики? Весь ли товар доставили в надлежащем виде? – засыпал Василий Иванович вопросами младшего брата. – Да всё пока, с Божьей помощью, благополучно… – неопределённо отвечал тот. Василий сел за стол и открыл конторскую книгу, углубившись в изучение последних записей. Илья собрался с духом: сколько можно оттягивать неприятный разговор?! Не тратя времени, рубанул с плеча: – Я хочу раздела и нашего с тобой капитала, и нашего общего дела. Василий оторвался от стройных столбиков цифири и с удивлением воззрился на брата. – Чего?! Это кто ж тебя надоумил, братец? Небось, из конкурентов кто наших? – Нет. Сам так решил. Не могу более с тобой общее дело иметь. – Та-а-а-к, – протянул Василий Иванович. – Столько лет, значит, мог, а теперь, стало быть, не можешь? Интере-е-есно… А ну, признавайся, стервец, к кому со своей долей переметнуться собрался? К Самохину? К Рябову? К Старосельцеву? – Даже если б и к кому-то из них – тебе-то какая разница? Со своим капиталом я волен поступать так, как сам того пожелаю! – Ишь как заговорил, щенок! – прорычал Василий, всё более свирепея. Илья нервно сглотнул, отлично сознавая, что брат может повести себя самым непредсказуемым образом. Он прекрасно помнил те времена, когда они оба служили в казачьих войсках и сражались с французами. Ох, много тогда Василий, будучи в чине хорунжего, вражеских голов порубал! А уж когда излишне, бывало, разойдётся, вообще никого не щадил: ни простых людей, ни благородных… Василий вышел из-за конторского стола и горой начал надвигаться на брата: – А ты забыл, как нам денежки-то эти достались? А? Так я тебе напомню! Никуда ты от меня не денешься, одной мы с тобой верёвочкой повязаны!.. Илья Глызин перекрестился: – Прости меня, Господи! Нечистый попутал! Надо, надо было мне тогда остановить тебя, бесноватого! Да не смог, испугался – думал, и меня саблей зарубишь. Но только в том лишь вина моя – в трусости! Ты же людей невинных жизни лишал единственно в угоду гневу своему и жадности своей! – Зато, благодаря этому, мы теперь купцы второй гильдии! А ежели дело и дальше с умом поведём, половиной Москвы вскорости владеть будем! А ты раздел капитала задумал! Да что ты со своей долей делать-то станешь? А из-за тебя и я со второй гильдии упаду в третью! Этого хочешь? – Но… – попытался вставить слово Илья. – Даже не думай! Не дам согласия, не дождёшься! А без него и раздела не состоится. Хочешь – судись со мной! А я всех судей подкуплю, и тогда ты вообще в дураках останешься, ха-ха! Илья сник: видать, никогда ему не отделаться от брата-тирана. – Ты бы хоть Настасью пожалел! – выкрикнул он в отчаянии. Василий замер, захлебнувшись собственным смехом. – Чего? – вытаращил он глаза. – Что слышал! Думаешь, я не догадываюсь, что ты себе полюбовницу завёл? Да по всему видно! Дамочка, небось, из благородных, но разорившихся? Недаром ты дворянином себя в последнее время возомнил, простыми людьми пренебрегать стал… Эк она тебя присушила! Илья остановился, дабы перевести дух. Василий стоял посреди конторы, угрожающе вращая безумными глазами. – Замолчи, сучий потрох! Не твоего ума дело! – прорычал он, багровея. – Что, жалеешь, что сабли нет под рукой?! А то с каким бы удовольствием, небось, разрубил меня пополам! – не унимался Илья. Василий схватился за голову. Перед глазами у него всё поплыло, он начал грузно оседать. Илья не на шутку испугался. – Э, э, Василий! Ты чего это удумал? – он бросился к брату, успев подхватить его под руку. – Оставь меня… – прошептал тот. – Раздела капитала всё равно не дождёшься. Вот умру – делай тогда, что хочешь… * * * Анастасия Николаевна вошла в гостиную. Амалия и Полина завтракали. Гувернантка время от времени делала девочке замечания, дабы та за столом не шалила и правильно пользовалась ножом и вилкой. «А, вот и наша пропащая… Интересно, где она всё-таки пропадала ночью?» – подумала хозяйка и уже собралась было спросить о том Амалию, но вдруг заметила, что девушка необыкновенно как-то преобразилась: глаза светились счастьем, губки припухли и, казалось, всё еще хранят вкус страстных поцелуев. «Понятно, завела с кем-то шашни… Ну, да и Бог с ней! В конце концов, ничего страшного за время её отсутствия не произошло», – мудро заключила Анастасия Николаевна и сделала вид, будто ничего не случилось. К тому же мысли её были поглощены сейчас совершенно другим: сегодня, ближе к вечеру, ей предстояло свидание с Ильёй. «Поговорил ли он с Василием? – переживала купчиха. – А что, коли муж не согласится на раздел капитала? И что тогда – терпеть его до самой смерти? Сил уж боле не осталось с нелюбым жить… И куда только я девчонкой смотрела, и где глаза мои были? С другой стороны, Василий тогда из Франции вернулся, вся грудь в орденах… Красавцем ходил, чего уж зазря грешить… Илья-то, он попроще всегда выглядел, до сих пор нету у него силы такой, как у Василия… Зато какой нежный в любви! Ах, как ласкает!..» Анастасия попыталась припомнить, когда же началась её любовная связь с Ильёй. Ох, давно! Ещё с Екатеринодара всё пошло… Она уже и замужем была тогда за Василием. Просто тот как-то уехал в Москву по делам, брата с собой не взял, а она заскучала… Нет, не по мужу – по ласке! Анастасия к тому времени уже поняла, что Василий хоть и красив и силён, а вот в постели отчего-то груб, как животное. Нередко ей даже казалось, что он причиняет ей боль нарочно… Поэтому когда во время того памятного его отъезда в столицу Илья заглянул к Анастасии, дабы словом поддержать свояченицу в её нелегкой жизни со своенравным старшим братцем, вышел он от неё только под утро – само собой всё как-то случилось… С тех пор так и повелось: стоит Василию за порог… Анастасия не находила себе места, томясь в ожидании вечера и в предвкушении пылкого свидания. Наконец время перевалило за поддень. Купчиха открыла гардеробную, раздумывая, во что бы такое-эдакое обрядиться на сей раз. После мучительных размышлений остановилась на ненадёванном ещё сером платье из тафты, расшитом жемчугом. Женщина встала против зеркала и приложила наряд к телу. – Красота! Один только муж, крот слепой, не замечает… То ли дело Илья! Тот завсегда готов оценить! И меня, и наряды мои… * * * Василий, оклемавшись, провёл в конторе ещё часа три, пытаясь заставить себя настроиться на работу с бесчисленными товарными накладными. Не выдержав, встал, надел пальто и, ни слова не сказав брату, сел в экипаж и уехал. – Ну да, конечно, где уж нам с нашим рылом-то, чтоб перед нами ещё и отчитывались, куда и зачем… То выше вашего барского достоинства, – проворчал Илья ему вслед. – Небось, опять к зазнобе своей благородной помчался… Ну, да и чёрт с ним! Может, так-то оно и лучше… Спокойно домой приеду, с Настасьей встречусь… При воспоминании о любовнице у Ильи, как обычно, начало пульсировать в низу живота. Странное дело! Казалось бы, связь их длится почти уже восемь лет, а сие трепетное ощущение до сих пор не исчезло… А ещё удивительнее, что за эти неполные восемь лет Илья так более и не пожелал ни одной другой женщины – для него существовала только Настасья! Эх, как он сожалел порой, что всегда и во всём уступал старшему брату! Вот и Настасью в Екатеринодаре в силу мягкости характера когда-то уступил… А ведь всё могло бы сложиться иначе… Глядишь, теперь ни ему, ни Настасье не пришлось бы мучаться… Проверив приход-расход за истекший день и сделав соответствующие записи в конторской книге, Илья Иванович с чувством исполненного долга и искренним вздохом облегчения покинул контору и устремился в Бахметьевский, в съёмную свою квартиру. Глава 7 Под предлогом «прогуляться и подышать свежим воздухом» Анастасия Николаевна тоже покинула особняк мужа на Пречистенке и поспешила на свидание к его младшему брату. Уж больно ей не терпелось узнать, состоялся ли, наконец, между Глызиными разговор о разделе капитала. Анастасия давно мечтала уйти от мужа. Даже то обстоятельство, что жить с Ильёй придётся невенчанной, её не пугало. Главное, чтобы Илья окончательно избавился от влияния старшего брата, а уж потом-то она своего добьётся! В случае раздела капитала они с Ильёй смогут уехать в Петербург или любой другой город (да хоть за границу!), где Василий вряд ли станет их разыскивать… «Эгоистка»[16] свернула в Бахметьевский переулок и остановилась перед домом, в коем Глызин-младший снимал квартиру. Анастасия поднялась на второй этаж, достала из сумочки ключ и открыла дверь. В квартире было тихо и темно: значит, приходящая прислуга уже ушла. Купчиха привычно зажгла канделябр на входе, сняла тяжёлые шубу и шляпу, расшнуровала и скинула меховые ботинки. Потом прошла в небольшую, но уютную гостиную, обеспеченную камином. Очень уж нравилось Анастасии восседать в кресле против камина, предварительно протопленного предупредительной прислугой! Анастасия заняла любимое кресло, прикрыла ноги шерстяным покрывалом, угрелась после улицы и… задремала. Илья же, войдя в квартиру, по разбросанным по всей прихожей вещам тотчас догадался, что любовница уже прибыла, и громко позвал: – Настасья! Анастасия, потянувшись и отгоняя остатки сна, сладко откликнулась: – У ками-и-ина я… Илья вошёл в гостиную и расположился в кресле напротив. Анастасия, воображая себя молодой и грациозной, медленно поднялась, подошла к Илье и обвила его шею руками, к коим тот немедля прильнул губами. – Илюша, у тебя щёки холодные, – чмокнула она в ответ любовника в нос. – Ну, не томи… что там у вас с Василием? – Ничего-с, – признался Илья. Анастасия проснулась окончательно: – Как ничего? Почему? Ты имеешь все права на раздел капитала! Закон на твоей стороне! Илья занервничал: – Настенька, не всё так просто… Анастасия обвила шею Ильи ещё крепче: – Что, Василий не соглашается ни в какую? Илья кивнул. – Боже мой, что же делать?! – воскликнула Анастасия и всплеснула руками. – Но я не могу жить с ним и далее! Сил моих более нет! Илья сник, он чувствовал себя виноватым. Горько было сознавать, что и в этой ситуации старший брат вновь одержал над ним победу, и всё осталось по-прежнему. Илья схватился за голову: – Он никогда не согласится! НИКОГДА! Пока жив… Он так и сказал: вот умру, мол, а там уж делай, что хочешь… – Что, вот так прямо и сказал? – Да! Анастасия задумалась. – Значит, так тому и быть, – веско и отчасти даже зловеще произнесла она. Илья оторопел, отстранился от любовницы: – Что ты задумала? Анастасия улыбнулась своим мыслям. – Просто я уверена, Илюша, что свои дела ты должен вести сам. – Нет, Настасья, ты не можешь… – прошептал Глызин-младший. – А я и не спорю, – легко согласилась Анастасия. – Зато ты – сможешь! * * * Экипаж Василия Ивановича Глызина выехал за пределы Москвы. Хорошая дорога закончилась, и теперь лошади медленно, нехотя и с трудом меся весеннюю грязь, плелись по направлению к Измайлову. Купец окликнул кучера и приказал, чтобы тот пристегнул ему «кожаный фартук»[17]. После сегодняшней стычки с братом Василий успел уже поостыть. Однако по дороге твёрдо решил: Илье он никогда не уступит! Будет всегда так, как он, Василий Глызин, того желает! А он желает выбиться в первую гильдию. Повозка застряла-таки в весенней распутице. – Эх, мать-перемать, – принялся ругаться кучер, – всё, барин, кажись, приехали… Колёса по самые оси увязли. Василий выглянул из экипажа и осмотрелся. – М-да… – озабоченно процедил он. – Сели основательно… Но ты всё равно пошевеливайся! Думай, как поскорее выбраться из этой грязи! Кучер нехотя слез с козел и зачавкал по дорожному месиву новыми сапогами, которых жаль было – аж сердце кровью обливалось! Обошёл лошадей, ухватил их под уздцы: – Ну, давай, родимые! Поднатужились! Василий Иванович, укрывшись в экипаже, поднял меховой воротник пальто: его бил озноб. Закрыв глаза и стараясь не обращать внимания на истошные крики кучера, он погрузился в предвкушение скорой встречи с Матильдой. Ах, как он зацелует её белую нежную шейку! А уж какая сама Матильда в любви искусная! Не чета некоторым купчихам – то им не можется, то у них настроения нет, то спать охота… Пока Василий пребывал в сладких грёзах, кучеру удалось-таки вызволить экипаж из чавкающей грязной лужи и продолжить путь по деревенскому бездорожью. Примерно через час неторопливой езды путники достигли загородного имения баронессы фон Штейн. Из привратницкой тотчас появился человек, дабы отворить ворота. Василий вышел из экипажа и с удовольствием, полной грудью вдохнул чистого подмосковного воздуха. С тех пор как баронесса перебралась из Новоапостольского переулка сюда, в Измайлово, купцу приходилось тратить времени на дорогу намного больше, но он не роптал. Гость вошёл в дом, навстречу ему поспешила горничная, приняв пальто. – Баронесса вас ждут-с с нетерпением, – доложила она. Глызин крякнул: слышать такое было приятно. Матильда встретила любовника в будуаре (так она называла небольшую комнатку на втором этаже, снизу доверху задрапированную нежно-розовым шёлком). Именно здесь, на нешироком и тоже розовом диванчике, баронесса и предпочитала заниматься любовью. Поначалу Василий не понимал этой прихоти своей пассии: лично ему было куда приятней предаваться плотским наслаждениям в спальне да на широкой кровати. Ан нет – кровати баронессе отчего-то не нравились: они, дескать, навевают на неё скуку. Вот для остроты ощущений она и придумала обустроить специальный будуар. Матильда полулежала-полусидела на розовом диванчике, облачённая в прозрачный пеньюар. Она прекрасно знала, как на сей наряд реагирует любовник: не успев войти, кидается на неё прямо с порога. Однако сегодня Василий отчего-то изменил своему правилу… – Добрый день, моя кошечка, – сказал он, осторожно присев рядом с баронессой и нежно приложившись к её шейке. Женщина обняла любовника. – Ах, Василий, ты сегодня какой-то странный, – заметила она. – Что-нибудь случилось? – Нет, нет, ничего… Устал, наверно. В конторе много дел накопилось… – Может быть, вина? – предложила баронесса. – У меня есть отличное бургундское, оно способно оживить даже мёртвого! – М-да… Но я вроде ещё жив, – натянуто улыбнулся Василий. Матильда засмеялась: – Я имела в виду, что, испив его, ты забудешь обо всех неприятностях! – Тогда, пожалуй, не откажусь… Баронесса позвонила в колокольчик, и спустя несколько минут горничная принесла в будуар бутылку бургундского и блюдо с лёгкой закуской. Василий залпом осушил свой бокал. Кажется, действительно полегчало. – Поделись со мною своими проблемами, дорогой. Мне ведь небезразлично, что происходит в твоей жизни, – ластилась Матильда. Василий сдался: – Мой младший брат потребовал сегодня раздела нашего с ним капитала. Самостоятельности, видишь ли, захотел! Баронесса внутренне насторожилась. Подобное развитие событий никак не вписывалось в её планы: она и сама рассчитывала сорвать с Василия крупный куш. – Боже мой! И что же теперь будет?! – воскликнула она, резко поднимаясь с пуфика. Василий несколько удивился реакции любовницы. – Да не волнуйся ты так, душа моя! Ничего он от меня не получит! Не родился ещё человек, чтоб над Василием Глызиным верх одержать! Матильда меж тем продолжала нервно расхаживать по будуару. – Да присядь же, Матильдушка! Неужто из-за меня так переживаешь? – О, да! И из-за тебя, конечно, тоже… Просто… Дело в том… Словом… Я, право, даже не знаю, как и сказать… Наступил черёд Василия волноваться: – У тебя-то что, душа моя, приключилось? Чай, кредиторы снова одолели? – Хуже, Василий, гораздо хуже… Видишь ли, два дня назад мне нанёс визит некий человек… В общем, он предъявил мне расписку моего мужа… Нет ни малейших сомнений, что она писана рукой покойного барона, – баронесса всхлипнула. – Душенька моя, не плачь! Да что же страшного такого в той расписке? – Это расписка за карточный долг. Ах, Василий, знал бы ты, какая сумма в ней обозначена! Глызин открыл портмоне. – Да ты скажи, сколько надо? Только не плачь, умоляю… Матильда подошла к любовнику и обречённо прошептала: – Десять тысяч рублей… Василий округлил глаза: – Однако! Твой покойный супруг умел повеселиться… Баронесса снова пустила слезу: – Этот человек обещал подать на меня в суд, ведь на расписке – подпись моего мужа! Что мне делать? Явятся судебные приставы, опишут моё имущество… Какой стыд! Я уже потеряла за долги мужа дом в Новоапостольском… Если бы барон только видел, как я теперь мучаюсь! Сердце Василия Ивановича сжалось от жалости. – Вот здесь, – он вынул из портмоне ассигнации и пересчитал их, – ровно две с половиной тысячи рублей. Оставшуюся сумму привезу в следующий раз, – купец аккуратно положил деньки на сервировочный столик. Матильда просияла. – Ты – мой спаситель! – с жаром воскликнула она, едва не задушив любовника в объятиях. После сей пылкой сцены и ещё одного бокала бургундского Глызин-старший почувствовал, наконец, прилив сил и желания. Он снял сюртук и ослабил галстук… Матильда при соитиях всегда была неистовой и эмоциональной. Василий никогда ещё не встречал женщины, столь бурно выражающей переполнявшие её чувства: в моменты близости баронесса громко вздыхала, стонала, вскрикивала, а порой даже рычала, выказывая несомненное удовольствие. В такие минуты Глызину хотелось послать всё к чертям и поселиться здесь, в Измайлове, навсегда. …Любовница, тяжело дыша и поправляя одной рукой пеньюар, уже наполняла бокалы вином, дабы восстановить силы. Глызин, пребывая в расслабленном состоянии, благоговейно наблюдал за её грациозными движениями. – Душа моя, – произнёс он вдруг, – ты не забудешь взять расписку с этого человека? Женщина застыла в недоумении. – С какого? – Ну, с того, что явится к тебе за карточным долгом барона. Даже если будешь отдавать ему деньги частями, – указал Василий глазами на стопку ассигнаций на столике, – непременно каждый раз требуй расписки. – Ах, да! Я как-то не подумала об этом… Ты совершенно прав, Василий. Я так и сделаю. Вечерело. Глызин засобирался домой. – Прости, душа моя, но мне пора возвращаться… Баронесса прильнула к нему: – Когда же ты отважишься остаться у меня до утра? Василий Иванович, растроганный словами любовницы, страстно припал к её губам. – Останусь, душенька, непременно вскоре останусь… Обещаю… А ты, в свою очередь, тоже пообещай мне кое-что… – Всё, что угодно, дорогой… – Ту ночь мы проведём с тобой не в будуаре, а в спальне, на нормальной кровати. Хорошо? Матильда улыбнулась. – Я согласна: пусть будет так, как ты того желаешь… – томно прошептала она. Василий совершенно сомлел от счастья. Вдруг выражение лица Матильды посерьёзнело: – Скажи, а чем твой брат объясняет своё желание разделить капитал? Глызин не ожидал столь резкой смены темы беседы. – О-о! Душа моя, я не хочу сейчас говорить об этом. Когда ты рядом, я мечтаю лишь об одном… Матильда мягко отстранилась и продолжила. – Кажется, у меня есть на сей счёт определённые соображения… – Я и не сомневаюсь, душа моя, что ты умная женщина, но… – Сначала выслушай! – перебила нетерпеливо баронесса. – Я уверена, Василий, что на решение твоего брата повлияла какая-то женщина. Не спорь, моя интуиция никогда ещё меня не подводила… У него есть любовница? – Да почём же мне знать?! Илья молод, здоров… Может, у него их даже несколько… Однако с чего ты решила, что здесь замешана женщина? – Я же говорю – интуиция… Ну, то есть чувствую я так… Если хочешь, разбираюсь в подобного рода делах… Да, да, не удивляйся! Поверь, именно какая-то женщина настраивает твоего брата на раздел капитала. Подумай, кому из твоего окружения это может быть выгодно? У Глызина потемнело в глазах от страшной догадки: «А не слишком ли часто все эти годы я заставал братца у себя дома в обществе Анастасии? Да и разговаривает она с ним не в пример ласковей, чем со мной…» Голову, как и днём, пронзила резкая боль. * * * Проводив любовника, Матильда фон Штейн взяла подсвечник с тремя зажжёнными свечами и подошла к окну. Несколько раз описав свечами полукруг, замерла в ожидании. Вот, наконец, и долгожданные шаги в коридоре! Баронесса распахнула дверь будуара: – Серж! Вошедший мужчина тотчас заключил её в объятия. – Я весь продрог, дожидаясь, пока этот купчишка уберётся отсюда. – Идём, я согрею тебя, – потянула Матильда мужчину за руку, увлекая вглубь будуара. Серж фон Нагель заметил на сервировочном столике початую бутылку бургундского. – Ты поила этого мужлана нашим любимым вином? – Извини, Серж, это для пользы дела. Вот, смотри… – Матильда указала на стопку ассигнаций. Барон пересчитал: – Две с половиной тысячи. Негусто… – Это пока. Я попросила десять, и на днях Глызин обещал завезти мне остальную сумму. Барон фон Нагель усмехнулся: – Ловко у тебя получается… А ты не обратила внимания: он носит при себе чековую книжку? Матильда удивлённо повела аристократической бровью: – Чековую книжку? Не знаю. У меня не было времени проверить его карманы… Однако я поняла, на что ты намекаешь. – Прекрасно! – воскликнул барон фон Нагель. – Ещё немного, и мы с тобой заживём спокойно и в своё удовольствие. – Ах, Серж, мне отчего-то не по себе. Слишком уж наследили мы в Новоапостольском! – Не бойся. Надо просто отсидеться. Потерпи. Побудь ещё немного в роли содержанки богатого купца. Скоро всё утихнет, и мы уедем. – Может, вернёмся в Петербург? – Нет, это слишком опасно. Господин Бенкендорф работает гораздо шустрее своих московских коллег. – Если б ты знал, Серж, как тяжело мне изображать с этим мужланом страстную любовь! Поверь, с тобою никто и никогда не сравнится… – с этими словами Матильда увлекла-таки барона на розовый диванчик. Глава 8 Понукаемые кучером лошади вот уже почти час трусили по знакомой дороге из Измайлова в Москву, а Василий Иванович думал всё об одном: «Ох, Матильда, ох, умная баба! Недаром из аристократов… А моя-то, моя-то учудила! Нечего сказать, хороша жена… Ишь, как обложили меня с братцем со всех сторон! Видать, давно снюхались… А братец-то каков мерзавец! Тоже мне – родная кровь, называется! А сам, значит, и капитал разделить, и жену увести… Ну, умники… Ну, разумники… Ничего, я всё равно умнее их! Ещё посмотрим, кто кого! Вот пригрожу Анастасии разводом, посмотрю, как она запоёт! Ещё и Полинушку себе отсужу! Жену же, подлюку, без копейки оставлю! В ногах будет валяться – умолять простить! А я не прощу! Лучше на Матильде женюсь…» * * * Мадемуазель Амалия давала Полине урок живописи. Девочке и прежде очень нравилось рисовать, но сегодняшняя тема особенно пришлась по душе: гувернантка разрешила рисовать животных. – Мадемуазель Амалия, а можно, я нарисую дракона? – спросила Полина и взяла карандаш. Француженка удивилась: – Полин, но почему дракона? Мы с тобой должны научиться рисовать животных! Однако Полина, высунув кончик языка от усердия, старательно уже водила пастельным карандашом по бумаге: – Потому что драконы – тоже животные, просто они жили давным-давно. А потом рыцари в латах и шлемах всех их перебили. И не осталось больше на земле бедных драконов… Амалия рассмеялась: ей понравились рассуждения ученицы. – Ну, хорошо, рисуй дракона. В конце концов, ты совершенно права, драконы – тоже животные. – Только у меня это будет не он, а она – девочка-драконочка… – пояснила Полина. – У тебя на редкость богатая фантазия, Полин! Полина рисовала долго и увлечённо. Амалия начала уже заметно нервничать: то и дело извлекая часики из кружевного кармашка, притороченного к лифу платья, она со всё большим волнением поглядывала на циферблат. Наконец француженка не выдержала. – Закончим завтра, Полин, – обратилась она к девочке по-французски. Полина легко уже переходила с одного языка на другой и потому непринуждённо и тоже по-французски ответила: – Нет, мадемуазель, я хочу закончить свою драконочку сегодня… Амалия не находила себе места. Урок неожиданно затянулся, девочку надлежало ещё уложить спать, а она и так изрядно уже опаздывала. «Может, попросить Прасковью? – лихорадочно искала француженка выход из положения. – Нет, нет, Прасковья отчего-то не любит меня… Может, дворецкого? Тоже не вариант – завтра же весь дом будет знать! Что же делать?» – Давай договоримся так, Полин! – приняла Амалия решение. – Ты будешь рисовать, сколько захочешь, а я ненадолго отлучусь. Хорошо? Девочка, поглощённая рисованием дружной семьи драконов, согласно кивнула. Амалия вбежала в свою комнату, быстро обулась, набросила на себя тёплый меховой плащ с капюшоном и на цыпочках спустилась на первый этаж… * * * Возвратившись от любовника, Анастасия Николаевна уединилась в спальне и заскучала. Устав скучать, приказала приготовить ей ароматическую ванную (иных она не принимала). …В какой-то книге купчиха однажды вычитала, что римские матроны ублажали себя ароматическим ваннами, помогающими им сохранять молодость, красоту и любовный пыл. С тех пор то же повелось и у Анастасии: она без разбору приобретала в аптекарских лавках всевозможные парфюмы, ароматические соли, экстракты и отдушки, дабы потом, добавив их в горячую ванную, нежиться в воде, воображая себя могущественной римлянкой. Разомлев после ванной, Анастасия Николаевна накинула на благоухающее тело шёлковый халат, расшитый золотыми жар-птицами, подсела к туалетному столику и принялась рассматривать себя в зеркале. «Ах, – сокрушалась она тотчас же и капризно провела тыльной стороной руки по шее, – второй подбородок откуда-то взялся… Пожалуй, надо будет почаще ароматические ванны принимать… А то ведь так и состариться недолго… А любви-то пока ещё, ой, как хочется! Да чтоб непременно как у римских матрон из того романа…» Анастасия Николаевна открыла шкатулку саксонского фарфора, отделанную сусальным золотом, в коей хранила свои драгоценности. Приложила к несколько и впрямь раздавшейся шее жемчужное ожерелье… В этот момент внизу, в прихожей, раздался шум. Затем до слуха Анастасии Николаевны донеслись приближающиеся к её спальне шаги мужа… Потом дверь резко отворилась… Анастасия, однако, даже не шелохнулась: она уже по шагам догадалась, что Василий опять явился домой в крайнем раздражении духа. Поскольку в последнее время сие происходило довольно часто, женщина перестала обращать внимание на поведение благоверного. – Красуешься перед зеркалом? Всё безделушки свои примеряешь? – проревел Василий с порога. Анастасия несколько растерялась от столь громкого крика: – Что случилось, Василий? – А то ты не знаешь! Это ты, змея, настраиваешь брата забрать долю из общего дела! – ещё громче вскричал Василий Иванович. Анастасия не на шутку перепугалась. – Причём здесь я? Илья – взрослый и самостоятельный человек! Он сам вправе решать, что для него лучше… – А! Вот ты и попалась! Ты даже не удивилась сей новости! А ты думаешь, я не догадывался о твоих шашнях с Ильёй? Анастасия не выдержала. Медленно развернувшись к мужу, она рассмеялась ему прямо в лицо: – И что? Ты подашь на развод? Учти, Церковное ведомство рассматривает подобные дела в течение нескольких лет… – Вот почему он переехал отсюда на Бахметьевку! Чтоб вам было где развратничать! Анастасия кокетливо повела пышным плечом: – Ты следишь за мной? – Ты… Ты… Я всегда знал, что ты тварь продажная! Я помню, я всё помню! Ты и тогда ещё, десять лет назад нам обоим голову морочила! Признавайся, змея! Он каждый раз залезал к тебе в постель, когда я из дома отлучался? Анастасия едва сдерживалась от ответной грубости, но ей совсем не хотелось, чтобы их с мужем скандал стал достоянием прислуги. А ещё, не дай бог, все эти оскорбления в её адрес услышит Полина! – Ты сам же уже и ответил на свой вопрос, – ответила женщина тихо и холодно. – Чего ещё от меня надобно? Василий Иванович, широко открыв рот, начал жадно ловить воздух, словно рыба, выброшенная на берег. – Шлюха… продажная девка… ты соблазнилась в Екатеринодаре моими деньгами… Не на шутку разгневавшись очередными оскорблениями (последние, видит Бог, были незаслуженными!), Анастасия схватила с туалетного столика шкатулку и запустила ею в мужа. Василию Ивановичу удалось увернуться. Саксонский фарфор же, ударившись о дверь, раскололся надвое. Драгоценности рассыпались по полу. – Забери всё! – негодовала уязвлённая супруга. – Содержанкам своим раздари! Сколько их у тебя? Хватит на всех? – Не твоё дело! Я для тебя всегда старался! И наряды, и драгоценности – всё для тебя! Даже картины все эти твои дурацкие… А ты?! Вот уж не ожидал, что снюхаешься с моим братом! И кто ты после этого? – Не смей меня оскорблять! Более никогда не зайдёшь в мою спальню! Убирайся прочь! К содержанкам своим проваливай! – Ах, так?! – ещё более разъярился Василий Иванович. – Ну, тогда и безделушки твои моим содержанкам достанутся… Купец присел, дабы собрать с пола украшения жены. И вдруг заметил, что из треснувшей крышки разбитой шкатулки блеснуло что-то розовое… – А это ещё что? – удивлённый Василий Иванович подошёл к канделябру, дабы разглядеть находку получше. – Хм… а шкатулочка-то сия, оказывается, с секретом… Вот уж не ожидал… Анастасия, озаботившись загадочным видом мужа, тотчас проявила интерес: – И что там? – Да камень какой-то в фарфоре застрял, – ответил озадаченный не менее супруги Василий совершенно уже спокойно, словно всего минуту назад и не было промеж них никакого скандала. Купец не без труда, но выковырял-таки из крышки камень. Анастасия мгновенно подскочила к мужу. – Покажи! – умоляюще произнесла она. – Да на вот, смотри, – Василий разжал руку. На его ладони лежал… крупный розовый бриллиант. – Боже, какая красота! Какой он огромный! – запричитала купчиха. – Но как он оказался в моей шкатулке?! – воскликнула она в недоумении. – Не знаю… Наверно, в шкатулке имелся тайник… Вот при ударе о дверь он и раскололся вместе с нею… Анастасию охватил новый приступ ярости: – Ты же подарил мне эту шкатулку в день нашей свадьбы! И теперь хочешь сказать, что не знал о существовании тайника? – Выходит, не знал… – поморщился Василий. – А камень-то хорош! Думаю, бриллиант чистой воды. И стоит, небось, баснословных денег. Иначе зачем бы его в тайнике укрывать? Гнев Анастасии сменился отчаяньем. Ну, надо же: столько лет иметь у себя под носом целое состояние, и не знать о том! А ведь могла бы давно уже продать сей камешек и сбежать от ненавистного супруга… – Я закажу ювелиру сделать мне из него кулон, – произнесла Анастасия, стараясь придать своему голосу как можно больше очарования. – Ну, уж нет! – немедленно возмутился купец. – Ты больше от меня ничего не получишь! Пусть тебе теперь мой братец бриллианты дарит. А от меня – вот! – Василий сложил кукиш и поднёс его к носу жены. – Ты… ты… ты… Как был неотёсанным мужиком, так им и остался! – воскликнула женщина, потрясённая столь вопиющим хамством. Василий Иванович, не обращая уже на жену внимания, стремительно вышел из комнаты. Анастасия подошла к кровати, упала на подушки и горько разрыдалась. – Барыня, барыня… – услышала она робкий голос горничной. – Может, надобно чего? Первым порывом Анастасии было сорвать дурное настроение на Прасковье, однако, взяв себя в руки и несколько собравшись с мыслями, она сухо сказала: – Помоги мне одеться и вели заложить экипаж. Горничная всплеснула руками: – Господь с вами, барыня! Куда ж вы на ночь-то глядя? – Не твоё дело. Неси платье. То, коричневое, с золотой оторочкой… Да волосы мне прибери… Едва Анастасия оделась, как в комнату вошла Полина. – Мамочка, ты куда это? – удивилась девочка. – Я ненадолго, не волнуйся, детка… Скоро вернусь… Я по делам… Полина вздохнула: – Вот и мадемуазель Амалия сказала, что уйдёт ненадолго, а самой всё нет и нет… Анастасия Николаевна с удивлением воззрилась на горничную: – Прасковья, это ещё что за новости? Та пожала плечами: – А я, барыня, почём знаю? Мне разве велено за француженкой приглядывать? – Ты у меня в горничных, почитай, уже лет десять! И должна лучше всех знать, что происходит в доме! Говори, где Амалия? – Не знаю, барыня. Вот вам крест, – горничная перекрестилась. – Знаю токмо, что гувернантка ваша пропадает ужо не впервой… – Ладно, уложи Полину. Василию Ивановичу ничего не говори. Вообще никому не говори, что я уехала. А с Амалией я потом разберусь. Ишь, взяла волю бегать! Я не посмотрю, что она француженка! Враз вылетит у меня на улицу без рекомендательного письма. * * * Экипаж неспешно катился по вечерней Пречистенке. Анастасия Николаевна, почувствовав озноб, сунула руки в меховую муфточку, дабы чуток согреться, и попыталась собраться с мыслями… – Боже! Какая несправедливость… – всхлипнула Анастасия. «Эгоистка» свернула в Бахметьевский переулок, рессора неприятно скрипнула. Анастасия Николаевна бросила взгляд на ресторан, мимо которого проезжала. Ярко светились окна, слышался хор цыган… «Эх, живут же люди, – позавидовала женщина. – Хочу в Италию, в Рим…» Миновав ресторан и ещё несколько кварталов, экипаж остановился, наконец, перед домом, в коем Илья Иванович Глызин снимал квартиру. – Жди… Я скоро, – распорядилась купчиха кучеру и вошла в парадную. Её окликнул пожилой консьерж: – Вы к кому, барыня? Анастасия Николаевна оглянулась, консьерж разглядел её лицо. – Простите, сударыня, не признал сразу. Слеповат стал… Ничего не ответив, женщина поднялась по лестнице, вставила ключ в замочную скважину и открыла дверь. Её обдало знакомым запахом дорогого табака вперемешку с французским одеколоном. В прихожей на вешалке висело лишь пальто Ильи: значит, посторонних в квартире не было. Анастасия облегчённо вздохнула и прошла в гостиную. Илья, в домашнем халате и мягких туфлях, покачивался в кресле-качалке, держа в одной руке бокал с вином, а в другой – газету. – Илья, – тихо позвала непрошеная гостья. К глазам вновь подступили слёзы, горло сковал спазм. Глызин-младший встрепенулся и всмотрелся в царивший в гостиной полумрак. – Господи! Настасья! Что стряслось?! Ты здесь? В такой час? Женщина не выдержала и разрыдалась. Илья Иванович подошёл, помог снять мантеле, меховая муфточка упала на пол… – Умоляю, не плачь! Что случилось? Он усадил плачущую любовницу на диван и наполнил бокал вином: – Выпей. Тебе станет легче. Анастасия залпом осушила бокал. – Василий знает, что мы – любовники! Более того, он считает, что это именно я подбиваю тебя на раздел капитала, – выпалила она, несколько успокоившись. – Та-а-а-к… – задумчиво протянул Глызин-младший. – С другой стороны, рано или поздно это должно было случиться… – Но я не понимаю, как он узнал? Неужто следил за нами? – Не думаю. Не хотел говорить тебе, Настасьюшка, но ему сейчас не до тебя. Василий завёл себе содержанку, с которой и проводит почти всё своё время… Заплаканные глаза купчихи расширились: – Откуда ты знаешь? – Догадался. И даже выказал ему свои соображения, что его пассия – из благородных. Вероятно, из разорившихся… В общем, Василий даже не пытался меня разубедить… – Так значит, мы с ним квиты?! – воскликнула потрясённая женщина. – Однако тогда я тем более не понимаю, зачем он устроил мне скандал? И кто мог ему о нас с тобой донести? – Моя служанка отпадает. Она приходящая, готовит и убирается днём, а мы с тобой встречаемся по вечерам. Консьерж тоже не из болтливых… Может, кто-нибудь из твоих? Неожиданно Анастасия Николаевна вспомнила про Амалию и её таинственные исчезновения. – Кажется, я знаю, кто шпионит за мной в моём же доме. Илья напрягся. – И кто же? – Амалия, гувернантка Полины. Илья рассмеялся: – Вряд ли. Скорее всего, твои опасения напрасны. Зачем ей это надо? – Пока не знаю… Но ничего, я разберусь с этой француженкой! Экая курва! А ещё воспитанную из себя строит! У Василия, говоришь, содержанка из благородных? А уж не моя ли это мадемуазель Амалия? Она ведь тоже из дворян, причём как раз из разорившихся. Илья задумался. Предположение любовницы его обеспокоило. – Надо бы на всякий случай понаблюдать за Амалией… – Ещё чего! Не буду я с ней церемониться! Завтра же устрою выволочку, и пусть ищёт себе других хозяев! – нервы у Анастасии сдали, она снова заплакала. – Василий угрожал тебе разводом? – Нет пока… Ругался шибко, оскорблял… Я не удержалась, схватила с туалетного столика шкатулку и запустила в него ею. Жаль, не попала… Зато шкатулка вот разбилась. А в ней… а в ней… – женщина зашлась в очередных рыданиях. Илья начал терять терпение: – Что? Что? Ну, говори же, Настасья! – В шкатулочке той тайник оказался. Во-о-от… В глазах Глызина-младшего мелькнул неподдельный интерес. – А шкатулочка та не саксонского фарфору, случаем, была? – уточнил он. – Она… Та самая, сусальным золотом расписанная. А что? – Да нет, ничего… Так, а что в тайнике-то оказалось? – Камень. Крупный, прозрачный, на розу похож… Василий сказал, что бриллиант… Лицо Ильи вытянулось. – Бриллиант?! Бог мой… Надо же, как оно всё обернулось… Анастасия высморкалась в платочек и с удивлением воззрилась на любовника: – Ты так говоришь, Илюша, словно давно знал о том тайнике… Тот отмахнулся: – Не выдумывай! Откуда я мог знать о нём? – Василий подарил мне эту шкатулку в день свадьбы. Да ты, наверное, помнишь… Странно, но он говорит, что даже не подозревал о тайнике с бриллиантом. Если б я только могла предположить, что кроется в сей шкатулочке! Мы могли бы с тобой давно всё бросить, забрать Полину и уехать в Италию… – Могли бы… – рассеянно подтвердил Илья. – Думаю, этот камень стоит больших денег. Тысяч пятьдесят как минимум. А может, и гораздо больше… У купчихи от названной суммы округлились глаза: – Боже мой! И этот камень был у меня почти что в руках! А теперь… А теперь всё потеряно… Илья многозначительно посмотрел на любовницу: – Не торопись. Ничего ещё не потеряно. Поверь мне. Женщину охватило волнение: – Ты всё-таки решился, Илья? Ты решил, наконец, избавиться от брата? – Н-нет… Я попробую ещё раз поговорить с ним. Анастасия сникла: – Это бесполезно. – Отнюдь… Последние события многое меняют. * * * Развалившись на кушетке в своём кабинете, Василий Иванович не отрывал глаз от бриллианта, таинственно мерцающего в свете свечей. Драгоценная находка навеяла воспоминания о временах, когда братья Глызины были ещё молоды, упрямы, отважны и бесшабашны. Тогда, в годы войны с французами, Василий носил чин хорунжего, а Илья служил под его началом в чине подхорунжего… Да, славные были времена! Несмотря даже не то, что шла война… Главное, оба были в ту пору молоды, верили в себя, в удачу, и между ними не стояла женщина. Теперь же всё изменилось. Он, Василий Глызин, – обманутый муж, рогоносец. А неожиданный соперник – не кто иной, как родной братец Илья… Василий вздохнул и покрутил бриллиант. «Это ж на сколько карат ты тянешь? На пятнадцать, двадцать? Надобно будет обратиться к ювелиру. Вот только к какому? К тому, у которого жена себе цацки заказывает? Ну, уж нет, этого только не хватало, – размышлял купец. – А ведь ты, камушек, – мой военный трофей…» Василий снова вспомнил себя бравым хорунжим, любимцев казаков, но тут же почувствовал очередной приступ опоясывающей головной боли. – Чёрт бы побрал все эти драгоценности! Ненавижу! – в отчаянии воскликнул он. – Это всё ты, всё из-за тебя! – вскричал Василий, буравя бриллиант безумными глазами, словно тот был живым существом. – Не хочу тебя боле видеть! – Глызин размахнулся и бросил камень в камин. – Чтоб ты сгорел, проклятый! Розовый камень скрылся в чёрной золе. Вскочив с кушетки и обхватив голову руками, купец начал метаться по комнате, точно разъярённый зверь. Наконец головная боль отступила. Укорив себя за опрометчивый поступок, Василий Иванович тотчас бросился к камину и, затаив дыхание, извлёк бриллиант из золы. Тот был по-прежнему чист, прозрачен и переливчато-розов. – Не отдам! Никому не отдам: ни жене, ни брату! Мой камень! Куда бы его только спрятать? Анастасия видела его, и теперь неизвестно, что ей в голову придёт, чего ещё они с братцем замыслят… Глызин снова заметался по кабинету, вращая воспалёнными глазами. – Ладно, пока в сейф положу… А потом оценщика на дом приглашу… * * * Анастасия Николаевна вернулась домой около полуночи. Будучи полностью поглощён находкой, Василий даже не заметил отлучки жены. Не став будить горничную, купчиха разделась сама. Всю ночь ей снилось, что она – полуобнажённая римская матрона, – возлежит в кресле-качалке возле бассейна, усыпанного лепестками роз, и вкушает дивные плоды. Вот входит Илья, облачённый в белую тунику, расшитую золотом… Он протягивает к Анастасии руки и дарит ей… розовый бриллиант. Потом они сбрасывают с себя одежды и предаются безумной любовной страсти прямо в бассейне… …Анастасия Николаевна, нехотя пробудившись, позвонила в колокольчик. Дверь открылась, вошла расторопная Прасковья. – Как почивали, барыня? Хозяйка потянулась… – Отвратительно. Неси воды, умываться буду. Нет, постой… Появилась ли Амалия? Прасковья почувствовала в голосе хозяйки нотки раздражения и втайне порадовалась: она и сама не жаловала француженку, считая ту уж больно возгордившейся – не чета, мол, вы все мне с моей-то голубой аристократической кровью! – Вчерась, барыня, француженка возвернулась поздно. Привратник отворил ей, она хотела по-тихому прошмыгнуть к себе в комнатёнку, ну тут-то я её и прижучила… Анастасия повела бровью: – Что ж ты сказала ей? – А так и сказала: что вы, мол, всё знаете об её гулянках, и что будет ей за то выволочка… – Правильно, Прасковья. Выволочки Амалии не миновать. Пригрела я, кажется, змеюку на груди… Неси теперь умываться! Анастасия Николаевна привела себя в порядок и решительно направилась в комнату гувернантки, рассчитывая застать ту в постели. Однако, к вящему своему удивлению, увидела Амалию одетой, причёсанной и… сидящей на чемодане. – Что всё сие означает? – вопросила Анастасия Николаевна, высокомерно посмотрев на француженку испепеляющим взглядом. Гувернантка встала и вежливо поклонилась: – Доброе утро, Анастасия Николаевна. – Кому доброе, а кому – нет! – грубо отрезала хозяйка. – Я ещё раз спрашиваю: что сие означает? Амалия, до последнего момента старавшаяся сохранять спокойствие, не выдержала, осела на стул и расплакалась: – Ах, простите меня, барыня… Я всё должна была вам рассказать раньше! Но никак не решалась… Я боялась, что… Анастасия, уставив руки в боки, как и полагается заправской купчихе, бесцеремонно перебила: – Ага! Стало быть, раскаиваешься в содеянном? Француженка, всхлипывая, закивала. – Да, барыня, простите меня. Я опять вчера не уложила Полин спать, не рассказала ей сказку на ночь… Мне очень стыдно, поверьте… Анастасия Николаевна, не ожидавшая встретить столь откровенного раскаяния, несколько смягчилась. – Как ты могла, Амалия, так поступить со мной? Как могла оказаться настолько вероломной? Девушка отёрла слёзы и растерянно захлопала глазами. – Помилуйте, Анастасия Николаевна! Отчего же вероломной? – И ты ещё спрашиваешь?! После того как соблазнила моего мужа? – вновь вознегодовав, воскликнула купчиха. Амалия растерялась совершенно. – Помилуйте, о чём вы говорите? Я не понимаю! Анастасия Николаевна почувствовала крайнее раздражение и накатившую ярость. – Спишь с Василием Ивановичем и ещё комедию передо мной ломаешь? Змея! Курва! Стерва! – купчиха медленно начала наступать на опешившую гувернантку. Амалия, ощутив исходящую от барыни угрозу и не желая быть оттасканной за волосы или отхлёстанной по щекам, вскочила со стула и проворно ретировалась к окну. – Вы всё неправильно поняли… Я никогда не была любовницей вашего мужа! – А куда шастаешь по ночам? А? Отвечай! – Анастасия Николаевна засучила рукава. – А то ведь все космы выдеру, не посмотрю, что ты барышня благородных кровей! Амалия испугалась не на шутку. Прикрыв лицо руками, дабы хоть как-то защититься от натиска купчихи, девушка взмолилась: – Всё расскажу, как перед богом покаюсь! Только не рукоприкладствуйте, барыня! Однако купчиха от сих слов распалилась ещё более. – Ага! – взревела Анастасия Николаевна, входя в раж. – Испугалась?! Призналась?! Ну, теперь-то я уж точно тебе все космы повыдергаю, чтобы неповадно было вдругорядь на чужих мужей зариться! Купчиха припёрла француженку к подоконнику пышными своими формами и вцепилась, словно клещами, в роскошные волосы девушки. Амалия в ответ издала столь истошный крик, что разбудила весь дом. Когда Василий Иванович вбежал в комнату гувернантки, предположив спросонья, что ту убивают, взору его предстала воистину живописная картина: разъярённая супруга таскала за волосы несчастную француженку, приговаривая: – Ах ты, дрянь! Будешь знать, как залезать к чужим мужьям в постель! У Глызина, как и у обеих дам, волосы встали дыбом. – Анастасия! Уймись! Ты с ума сошла? – крикнул он и бросился оттаскивать разбушевавшуюся жену от француженки. – А! Явился полюбовницу свою защищать?! Купец с трудом оттащил жену от бьющейся в истерике Амалии. – Василий Иванович… – рыдала Амалия. – Хоть вы барыне скажите… – Чего сказать-то? – недоумевал Глызин. – Что здесь вообще происходит? Какая кошка меж вами пробежала? – Анастасия… Николаевна… – всхлипывала Амалия, – считает нас с вами… любовниками… А я другого люблю! Глызин опешил. – Анастасия, ты совсем рехнулась?! Поди прочь отсюда! Не тут-то было – Анастасия Николаевна не собиралась пока покидать поле боя. – Это она у меня сейчас прочь пойдёт! И рекомендаций ей не дам! – в ярости кричала купчиха. – На панель пойдёт! Там ей место! Амалия в который раз сделала попытку оправдаться: – Анастасия Николаевна, я вам всё расскажу… Я люблю Артамонова… К нему и бегала по ночам на свидания… в гостиницу… Глызин схватился за сердце: – К Тимофею Григорьевичу Артамонову? Купцу первой гильдии? Миллионеру? Так у него же жена… Дети… Внук… – Да нет же! Дайте же мне сказать! Не к Тимофею Григорьевичу! К сыну его, к Петру Тимофеевичу. Не дай бог, Тимофей Григорьевич узнает… Василий Иванович с облегчением выдохнул: – Господи… Зачем же пугать-то так?.. А чего ж украдкой бегаешь? – Я… Словом, я служила у Артамоновых недолго, примерно с полгода… Потом Артамонов-старший узнал о моей любовной связи с его сыном и выгнал меня… без рекомендаций. Только Пётр и помог впоследствии устроиться к своим знакомым… – Это к Рябовым, что ль? От которых ты к нам пришла? – уточнил Глызин. Амалия кивнула и продолжила: – А два месяца назад Пётр овдовел, и мы снова начали встречаться… – Надо же… А я и не слыхал о его вдовстве… Так что ж вам теперь-то мешает открыться, коли он стал вдовцом? – Продолжаем опасаться гнева Артамонова-старшего, – призналась Амалия. Глызин почесал затылок. – Да-а-а уж… – протянул он, после чего обратил, наконец, внимание на чемодан. – А это чего? – Так уходить я собралась… Горничная мне вчера ещё сказала, что барыня мною недовольна… Вот я и упаковала вещи заранее. Анастасия Николаевна, прислушавшись, одумавшись и уже успокоившись, тут же важно изрекла: – Пока об уходе не может быть и речи! Если хочешь получить расчёт – подождёшь, пока не подыщу Полине другую гувернантку. Глава 9 Накал страстей в доме Глызиных несколько спал. Анастасия Николаевна удалилась на чай в гостиную, Василий Иванович, не пожелав общаться с супругой, приказал подать чай в кабинет. Как только служанка ушла, он бросился к сейфу и набрал заветную комбинацию цифр. Замок щёлкнул. Глызин в нетерпении отворил металлическую дверцу и извлёк камень. – Дай-ка я на тебя ещё разок взгляну, – сказал купец бриллианту. Тот по-прежнему таинственно поблёскивал. – Ах ты, мой красавец! И продавать-то тебя даже вроде как жалко… А с другой стороны, что толку лежать взаперти? Так я хоть лишние денежки с твоей продажи поимею… Не помешают, небось. Ох, и развернусь же я благодаря тебе! Непременно теперь в первую гильдию перескочу! – Василий Иванович ещё раз посмотрел на камень и, глубоко вздохнув, положил обратно в сейф: – Ладно, лежи пока, жди своего часа… Неожиданно боль снова пронзила мозг, перед глазами всё поплыло. Пошатываясь, Глызин дошёл до кресла и тяжело в него рухнул. – Батюшки святы… Да что ж это со мною творится такое? Уже в который раз за последние дни головная боль накатывает, – отёр он носовым платком вспотевший лоб. – Надобно бы к врачу обратиться… Дабы отвлечься от дурных мыслей, купец подумал о Матильде: «Кошечка моя… Как ты там без меня? Ох, я ж денег тебе обещал!..» Головная боль отступила так же внезапно, как и настигла. Василий Иванович взял чашку, отхлебнул чаю. Дверь в кабинет отворилась, вошёл Илья. Глызин-старший от неожиданности чуть не уронил чашку. – Чего надобно? – грубо спросил он. Илья улыбнулся и без приглашения уселся в кресло напротив. – Здравствуй, братец. Василий неприязненно зыркнул на непрошеного гостя. Не ответив на приветствие, повторил вопрос: – С чем пожаловал, спрашиваю? Опять разговоры о разделе капитала вести собираешься? Я же сказал: не бывать тому! Илья рассмеялся: – Да нет, братец. На сей раз я по другому делу… Глызин-старший насторожился. – Выкладывай, только поскорее. Некогда мне тут с тобой лясы точить. – И куда ж это ты так торопишься? Уж не в контору ли? – с издёвкой поинтересовался Илья Иванович. – Да хоть бы и в контору. Тебе что за дело? – Тогда поедем вместе. Чайком вот только у вас угощусь, и поедем… – невинным тоном продолжил Илья. Василий скрежетнул зубами, подавляя злобу и ненависть к брату: – Ты мне кончай ёрничать! Говори, зачем пришёл?! – Да сущая безделица, братец … – начал Глызин-младший издалека. – Помнится, мы много трофеев с тобою из Франции привезли… Василий напрягся: – И что с того? – Так вот была среди них, ежели не ошибаюсь, шкатулочка фарфоровая, золотом расписанная… – Ну, была. Поскольку она в мою долю входила, я её Анастасии в качестве свадебного подарка, если помнишь, вручил. Тебе-то с какой стати та шкатулка понадобилась? – Да с той стати, братец, что содержание-то шкатулочки, полагаю, должно принадлежать нам обоим, а? Смекаешь, к чему клоню? Глызин-старший медленно поднялся с кресла, выражение лица его резко переменилось. Он снова готов был впиться младшему брату в горло. – Ах, вот оно что! Стало быть, узнал?! И кто донёс? Впрочем, можешь не говорить! Сам знаю, что супружница моя! Мало того, что путается с тобой, так ещё, змея, и доносит?! – Ты Настасью не вини, – вступился за любовницу Илья. – Она – женщина, ей внимание надобно. Ты же, Василий, не только вечно в делах, но и сам тот ещё по бабам ходок всегда был… – Я всю жизнь деньги зарабатывал! Для неё же причём! А она? Изменяла мне в это время с тобой?! Как ты мог? – негодовал Василий. Илья на обвинения брата реагировал по-прежнему спокойно: – Поздно теперь об этом, Василий. Ничего уже не изменишь. К тому же я люблю Настасью, а ты вон себе очередную содержанку завёл… – Что значит – очередную?! – вскипел Василий. – Ты что, считал их? – Да брось ты, не кипятись… Я другое пришёл с тобой обсудить. Бриллиант-то, который обнаружился в тайнике в шкатулке, принадлежит, как ни крути, нам обоим, так что я требую своей доли с его стоимости. Глызин-старший рассмеялся, и от его смеха Илье стало не по себе. – Ох, и шустёр ты, братец! Всё бы тебе поделить-разделить! А это – видел?! – Василий взметнул к носу брата кукиш. – Мой бриллиант! Не отдам! Да если б не я, жил бы ты до сих пор в Екатеринодаре и служил бы в казаках! Довольствуйся теперь тем, что я для тебя и без того сделал! – Стало быть, не договоримся, – констатировал Илья. – А жаль… Как бы, братец, тебе пожалеть о том не пришлось… – Неужто угрожаешь? Ха-ха! Что, убьёшь меня? Или расскажешь всем, как нам с тобой эта шкатулочка досталась? Давай, рассказывай! Только не забудь упомянуть, что ты тоже в том деле участвовал! Илья встал с кресла и направился к двери. – Вот именно, что «участвовал». Зато крови невинной на мне нету. Прощай, братец, – Илья с силой захлопнул за собой дверь. Василий медленно опустился в кресло. В душу закралось дурное предчувствие: «Господи, неужто час расплаты за грехи мои настал?.. А жена-то, жена-то какова? Ух, курва!» – Ну, держись! – взревел Василий и кинулся вон из кабинета. * * * Анастасия Николаевна уже позавтракала. Она видела, как Илья, расстроенный, выскочил из кабинета мужа и ушёл, не попрощавшись. «Значит, не договорились, – догадалась она. – Как я и предупреждала…» Решив отвлечься, купчиха направилась в оранжерею. Обилие разнообразных цветов и пышной зелени всегда успокаивало её, а порой даже навевало романтическое настроение. Но, кажется, не сегодня: тягостное состояние всё не проходило. Анастасия поняла, что объяснения с мужем ей не избежать. И действительно: едва она наполнила маленькую леечку водой, дабы полить цветы, как услышала за спиной шуршание гравия. – Вот ты где?! – тяжело дыша, гневно воскликнул Василий. – А что? Я не вправе полить цветы? – парировала Анастасия. – Что, змея, всё разнюхала?! Женщина пожала плечами: – Ты о чём? О новой своей содержанке? Кто она – графиня, баронесса? Или княжна? Василий почувствовал, как кровь приливает к лицу. – Оставь её в покое! Отвечай: ты рассказала брату о розовом камне?! – Ну, я… – равнодушно подтвердила Анастасия. – И что ты теперь со мной сделаешь? Задушишь, как Отелло несчастную Дездемону? – Не знаю я твою Дездемону и знать не хочу! – вскричал взбешённый супруг. – А с тобой я найду, как поступить! Завтра же подам прошение в Церковное ведомство о разводе! И не получишь ты у меня ни копейки! Полину тоже заберу к себе, никогда ты её больше не увидишь! У Анастасии подкосились ноги. – Ты не посмеешь, – едва слышно произнесла она. – Ещё как посмею! Ты – любовница моего брата! Суду этого будет вполне достаточно. – А я буду всё отрицать! Скажу, что все обвинения – твои домыслы, поскольку ты сам решил жениться на другой! Тебе никто не поверит. Василий рассмеялся: – Ещё как поверят! Я приведу десяток свидетелей, которые подтвердят мои слова. А если понадобится – куплю судей с потрохами! У Анастасии потемнело в глазах. Василий развернулся и с победным видом покинул оранжерею, оставив жену в полном смятении. – Чтоб ты сдох, сволочь… – прошипела она ему вслед. * * * Выйдя из дома брата, Илья решил не дожидаться экипажа и пошёл в сторону Бахметьевского переулка пешком, благо до квартиры было всего минут сорок ходу. Илья поднял воротник: ветер усиливался, вдобавок повалил мокрый снег. Глызин-младший дошёл почти уже до Саймоновского переулка, когда услышал гнусавый голос уличного попрошайки: – Подайте, господин хороший… Подайте Христа ради… Илья очнулся: он стоял перед храмом Похвалы Богородицы, что почти вплотную приткнулся к Алексеевскому женскому монастырю. Илья Иванович машинально пошарил в кармане и извлёк из него мелкую монетку. – Вот, возьми, – небрежно бросил он денежку попрошайке. – Благодарствуйте, барин, – пропищал тот. Вид церкви привёл Глызина-младшего в благостное чувство, он перекрестился. – Прости меня, Господи! Знаю два греха за собою. Первый, что не остановил тогда брата… Второй, что прелюбодействую с его же женой… Достав портмоне, Илья начал раздавать нищим щедрую милостыню. Те падали ему в ноги и наперебой благодарили. – Люди добрые, помолитесь за меня, – попросил Илья Иванович. – А как нарекли-то тебя, господин хороший? – прошамкала беззубая старуха. – За раба божьего Илию помолись. – Помолюсь, помолюсь, родимый, – пообещала старуха. – Видать, много ты нагрешил, коли деньгами от Господа откупиться хочешь… Илья вздрогнул. – Нагрешил, каюсь… Старуха поклонилась и поплелась к своему месту у кованой изгороди. Илья почувствовал некоторое облегчение. Неожиданно он вспомнил: «Где-то поблизости, на Волхонке, находится издательство бульварной газетёнки “Тайны Москвы”, пользующейся у обывателей необычайной популярностью… А что, если?.. – пришедшая в голову мысль сначала испугала Илью, но затем начала нравиться всё больше. – Раз не захотел делиться со мной по-братски, значит…» Илья стремительно свернул с Саймоновского на Волхонку. * * * Илья Иванович Глызин подошёл к обшарпанному трёхэтажному дому, на котором красовалась вывеска «Тайны Москвы». Напротив здания стояли несколько экипажей. Не решаясь войти, Илья Иванович топтался у входа, пока его не окликнул дежуривший неподалёку полицейский из Пречистенской полицейско-пожарной части, зорко следивший за вверенной ему территорией. – Что вам угодно, сударь? – вежливо поинтересовался служивый, окидывая Глызина профессиональным взглядом. – Да вот… хотелось бы, в общем, переговорить с кем-нибудь из журналистов, – признался Илья Иванович. Полицейский, убедившись, что имеет дело с добропорядочным горожанином, охотно пустился в объяснения: – Насколько мне известно, сударь, особо охоч тут до жареных новостей некий журналист Терехов. Чаще всего именно к нему граждане ходят… – Благодарю вас, – сказал Глызин, слегка поклонившись, и вошёл в издательство. Его обдало запахом табака: вероятно, на первом этаже располагалась курительная комната. – Кого ищете, любезный? – полюбопытствовал мужчина, с которым Глызин случайно столкнулся в коридоре. – Мне бы журналиста Терехова… – А, Григория?! Я вас провожу… А что, у вас для него горячий материальчик? – многозначительно подмигнул незнакомец. Илья растерялся. – Право, и сам не знаю. Возможно, как вы выражаетесь, и впрямь горячий… – Вот так всегда: всё самое интересное – Терехову! – делано вздохнул мужчина и распахнул перед Ильёй дверь: – Вот, проходите… Григорий Сергеевич Терехов восседал за изрядно захламлённым бумагами столом, напротив него сидел рисовальщик. – Нет, не то… Не похоже… – Терехов рассматривал эскиз рисовальщика. – Причёску измени, вот тут подправь… Наконец он перевёл взгляд на вошедшего: – Что вам угодно, сударь? – Да я, собственно, к господину Терехову… – робко начал Илья Иванович. – Ну, я – Терехов. Слушаю вас… – Добрый день! Хочу рассказать вам весьма занимательную историю, – воодушевился Глызин. – Вы, я гляжу, из купеческих? – перебил журналист, опытным взглядом определив статус визитёра. – Тогда имейте в виду: рассказы о коммерции и коварных конкурентах меня не интересуют! – Нет, нет, я не об этом… Я хотел поведать вам таинственную историю о некоем розовом бриллианте… Брови Терехова встали «домиком». – Ах, вот как?! Интересно, весьма интересно… Прошу вас, присаживайтесь, – журналист указал на продавленный многочисленными визитёрами стул, обтянутый протёршимся уже в некоторых местах гобеленом. – Так вот, случилась сия история с моим братом Василием Ивановичем Глызиным во Франции, во время войны 1812 года… – неторопливо начал Илья своё повествование. * * * Глызин-младший покинул редакцию газеты примерно часа через два – лишь после того, как господин Терехов тщательным образом записал его рассказ. На улице он окликнул извозчика. – Куды угодно, барин? – мигом отозвался тот. Илья задумался: а действительно, «куды» ему сейчас угодно? В контору не хотелось, в пустую квартиру – тоже… И тогда он решил отправиться в ресторан «Ренессанс», что располагался неподалёку от Бахметьевского. Сев в экипаж, Илья Иванович приказал: – В «Ренессанс»! Трогай, голубчик… Как ни старался Илья не думать по дороге о правомерности своего поступка, противоречивые чувства сами по себе начали одолевать его. С одной стороны, Илья Иванович искренне считал, что поступил правильно: поскольку шкатулка была общим военным трофеем, он просто отомстил за жадность брата. С другой стороны, Василий говорил сущую правду: если б не его жестокость во время войны, вряд ли они стали бы купцами и имели сейчас своё дело аж в самой Первопрестольной… Илье вдруг страшно захотелось напиться. Ресторанчик с громким названием «Ренессанс» был хоть и небольшим, зато отличался чистотой и отменной кухней, а по вечерам здесь душевно пели цыгане. Илья любил сюда изредка захаживать. Помнится, даже привечал в своё время одну молодую цыганку, Грушеньку, но, увы, так и не решился открыться ей в своём интересе… Глызин-младший, обстоятельно изучив меню, заказал стерляжью уху, индюшку с грецкими орехами, расстегаи с печёнью налима и… штоф водки. «Напьюсь, – твёрдо решил Илья. – До дома, благо, недалеко, как-нибудь доберусь…» * * * Василий Иванович открыл секретер, достал початую бутылку французского коньяка. Плеснул немного в рюмку и заглотнул залпом, словно водку. – Кхе… Ядрёный напиток, однако «Московская»-то, пожалуй, покрепче будет… Купец плюхнулся в кресло, ожидая желаемого воздействия хвалёного напитка… Увы, легче не становилось. Василий Иванович повторил процедуру. «Чёрт знает что! – принялся он мысленно возмущаться. – Жена – шлюха и доносчица! Брат – последняя сволочь! Одни Иуды вокруг… Ну, и куда мне, бедному, теперь податься? Кому я нужен? – Купец едва не плакал. – Дочери разве что, Полинушке? Да и то, пожалуй, покуда замуж не выйдет… Матильде? Эх… этой тоже только деньги подавай… Все, все бабы одинаковы! Но Матильда хоть в любви горяча, не то что супружница законная… Всё! Не поеду в контору! Отправлюсь в Измайлово! Хоть время приятно проведу…» …Не успел Василий Иванович отбыть, как Анастасия тоже приказала заложить экипаж и менее чем через полчаса стояла уже у квартиры Глызина-младшего. Открыв, по обыкновению, дверь собственным ключом, купчиха вошла в прихожую. – Илья! – окликнула она с порога. Из гостиной на голос вышла, однако, приходящая домработница, с удивлением воззрившаяся на гостью. – А барина дома нету, – доложила женщина с вежливым поклоном. – Видать, задержался нонче в конторе… Анастасия Николаевна, ни разу ещё прежде не сталкивавшаяся с прислугой любовника, резко развернулась и, без каких бы то ни было объяснений, немедленно покинула квартиру. Однако в Спасоналивковском Анастасия ни мужа, ни любовника также не застала. – Тоже мне – работнички! – ворчала она, возвращаясь к пролётке. – Ну, с Василием-то понятно: укатил, небось, к своей содержанке. А вот Илья-то куда пропал? Ни дома его нету, ни в конторе… И что мне теперь прикажете делать? Ладно, съезжу пока в Агентство по найму, подам заявку на новую гувернантку, а на обратном пути снова загляну на Бахметьевский: авось, Илья к тому времени уже появится… * * * Под сытную закуску Илья Глызин опустошил почти весь штоф водки. Когда, наконец, почувствовал, что голова уже изрядно кружится, а прислуживающий халдей начал слегка двоиться, он расплатился и, заметно пошатываясь, вышел на улицу. Холодный весенний ветер несколько привёл его в чувство. – Эх, а легче всё равно не стало… Только голова потяжелела, – констатировал с горечью Илья Иванович. …Поравнявшись с парадной, Илья увидел только что подъехавший экипаж, из которого вышла Анастасия. – Илья! – всплеснула руками Анастасия. – Боже мой, что за вид? Ты пьян?! – Я отобедал в «Ренессансе», – признался Илья. – Ну, и выпил, конечно… – Это за версту видно! А я, между прочим, ехала к тебе по очень важному делу! И о чём теперь с тобой можно говорить?! – негодовала купчиха. – Мне надо прилечь… Что-то спать очень хочется, – Илья раскатисто зевнул. Анастасия подхватила любовника под руку и буквально на себе поволокла в парадную: – Идём, горе ты моё… Консьерж смерил припозднившуюся парочку удивлённым взглядом: он ещё ни разу не видел господина Глызина в столь удручающем состоянии. Анастасия помогла Илье раздеться, после чего уложила на диван и накрыла пледом. Сама же разместилась в кресле напротив. – Вот и поговорили… – тяжело вздохнула она. Купчиху, всерьёз озаботившуюся, что муж приведёт свои угрозы в исполнение, одолели греховные мысли: «Избавляться надобно от Василия! И чем скорее, тем лучше… Зато стану почтенной вдовой, буду делать, что захочу… Может, даже замуж за Илью выйду…» Анастасия Николаевна придирчиво взглянула на мирно похрапывающего любовника. «А может, и не выйду… Толку-то от него? В любви-то, конечно, хорош, да только во всём остальном ничего ведь путём сделать не может…» * * * Василий Глызин, вняв давним просьбам Матильды, впервые остался у неё на ночь. Возвращаться домой и лицезреть коварную супругу ему совершенно не хотелось, желания появляться в конторе и затевать там очередные баталии с младшим братцем тоже не было. Признаться, Василий Иванович и сам сейчас не знал, чего именно хочет… Ночью, насладившись любовными ласками Матильды и дождавшись, покуда та, утомлённая, заснёт, Глызин-старший задумался о будущем: «Вести общее дело с братом будет теперь трудновато. Неужто придётся уступить и разделить капитал? Ну, уж нет! Никогда! Или всё-таки есть резон разделить? Плюнуть на всё, продать бриллиант да махнуть с Матильдой за границу?! А что потом, когда деньги закончатся? Для красивой жизни много надобно…» Так и не придя ни к какому решению, под утро Василий заснул. И почти сразу на него навалился тяжёлый сон… Снилось Василию, что он – молодой хорунжий, рядом – брат Илья… Оба, при полной казачьей амуниции и сидя верхом на лошадях, обозревают с холма окрестности. Вдруг, откуда ни возьмись, в поле зрения появилась богатая карета: четыре отменные лошади неслись во весь опор со стороны леса… – Гляди-ка, Илья, аристократы французские пожаловали… Сейчас мы им пёрышки-то пощиплем! – Что ты задумал? – услышал он вопрос брата, но оставил его без ответа. Василий бросился наперерез карете, на ходу со всей силы метнув в её сторону пику. Пика попала точно в дверцу кареты. Пришпорив своего вороного, Василий быстро спустился с холма и ухватился за дверцу, но… неожиданно изнутри показалась женская рука с пистолетом! Раздался выстрел… Однако не успел ещё даже рассеяться пороховой дым, а Василий уже благополучно взобрался на крышу кареты, откуда двумя взмахами черкесской сабли[18] обезглавил кучера и форейтора[19]. Их головы скатилась под ноги лошадям… Выхватив из-за пояса пистолет, Василий выстрелил в крышу кареты, затем умело осадил лошадей. Те встали, как вкопанные… – Ты не ранен? – забеспокоился подоспевший Илья. – Бог миловал! – ответил ему Василий и, выставив саблю вперёд, отворил дверцу кареты. К безмерному его удивлению, из кареты выпала… окровавленная женщина. Она была мертва. – Ух, стерва французская! Вот уж не думал, что здешние мадамы стрелять умеют! – возбуждённо воскликнул Василий. Илья подошёл к женщине и со словами: «Красивая была!» сорвал с её шеи золотой медальон. – Да всё сымай, не мешкай! – рявкнул на него Василий. – А я пока в карете осмотрюсь – мадам, небось, не порожняком ехала… …Василий в ужасе проснулся. – Ох, Матерь Божья! – суетливо перекрестился он. – Отродясь таких снов не видывал… Словно как наяву… Ох, не к добру это, ох, не к добру… Перевернувшись на другой бок, Василий Иванович взглянул на Матильду и залюбовался – в скудном свете свечей – её ровным дыханием. * * * Сытно позавтракав, Василий Иванович Глызин извлёк из кармана сюртука чек на восемь тысяч рублей и протянул его Матильде: – Вот, душа моя, как и обещал… Надеюсь, этого хватит, чтобы выкупить расписку покойного фон Штейна? – О, мой спаситель! – кинулась баронесса на шею любовнику. – Ну, всё, всё… – отбивался купец, несколько обескураженный столь эмоциональным проявлением благодарности. Матильда же продолжала осыпать его поцелуями… Когда, наконец, силы баронессы иссякли, Василий Иванович спешно привёл себя в порядок и покинул Измайлово. Он отправился в контору с твёрдым намерением немедленно заняться самыми неотложными делами. Не успел экипаж купца отъехать от усадьбы баронессы, как с другой стороны к воротам подкатила коляска, из которой вышел Серж фон Нагель. Оглядевшись по сторонам, он быстро прошёл в дом. Матильда, увидев гостя, несказанно обрадовалась. – Вот, смотри, Серж, ещё восемь тысяч рублей! – обмахнулась она чеком, словно веером. – Прекрасно, дорогая, я и не сомневался, что у тебя получится… – рассеянно отреагировал барон фон Нагель. – Прочти теперь лучше вот это, – развернув свежий выпуск газеты «Тайны Москвы», он ткнул пальцем в середину страницы. – Что там? Опять пишут про «Червонных валетов»? – лукаво спросила баронесса. – Боюсь, здесь тема похлеще будет… – Неужели в этой скверной газетёнке могут опубликовать что-то стоящее? – фыркнула Матильда, однако взгляд на страницу всё же бросила. – Заголовок многообещающий – «Бриллиант маркизы Помпадур»! И что с того? – вновь вопрошающе посмотрела она на барона. – Умоляю, дорогая, поменьше вопросов! Прочти сама, наконец! – едва не вспылил тот. – Ну, хорошо… Матильда вчиталась. В своей статье некий журналист Терехов красочно описывал, как французская маркиза де Лаваль, праправнучка маркизы Помпадур, во время войны 1812 года влюбилась в молодого русского хорунжего Василия Глызина и в знак своей любви подарила ему бриллиант редкой красоты и расцветки. По предварительным оценкам, бриллиант сей оценивается в сто тысяч рублей. Если же принять во внимание, что когда-то он принадлежал любовнице самого Людовика Великолепного, цена камня может возрасти ещё примерно вдвое… Баронесса почувствовала, как сильно забилось её сердце. Кровь прилила к вискам, голова слегка закружилась. Совладав с собой, Матильда внешне спокойно произнесла: – В статье говорится, что бриллиант имеет форму розы? Но это же очень старинная и редкая огранка! Да, такой бриллиант действительно стоит баснословных денег… Барон кивнул. – Ты внимательно прочла статью? – Да. Я поняла, что ты хочешь сказать. Похоже, молодой хорунжий – это и есть наш купец Василий Иванович Глызин… Серж, я подумаю над тем, как заполучить бриллиант маркизы Помпадур. * * * Глызин-старший пребывал в прекрасном расположении духа. Вальяжно раскинувшись на мягком сиденье экипажа, он всю дорогу насвистывал модные любовно-игривые мотивчики. Когда же лошади свернули в Спасоналивковский переулок, экипаж Василия Ивановича совершенно неожиданно атаковала группа незнакомых мужчин. Один из них, нахально вспрыгнув на подножку повозки, буквально засыпал купца вопросами: – Господин Глызин? Не могли бы вы поподробнее рассказать о своих отношениях с госпожой де Лаваль, наследницей маркизы Помпадур? Или, например, поточнее описать бриллиант? Сколько в нём карат, какова огранка, велика ли прозрачность? Он что, и вправду имеет форму розы? Василий Иванович от подобной наглости пришёл в ярость. – Пошёл прочь, мерзавец! – грозно воскликнул он. – Господин Глызин, сия новость облетела сегодня с утра всю Москву! Вы приобрели теперь в народе такую бешеную популярность, что я советовал бы вам… – тараторил бесцеремонный журналист. – Своей бабе будешь советовать! – рявкнул купец, схватил наглеца за грудки и что есть силы вытолкал с подножки. Однако у самой конторы Василия Ивановича встретила ещё одна группа людей, тотчас начавших приставать к нему с теми же вопросами… – Поворачивай! – в бешенстве крикнул купец кучеру. – Прочь отсюда! – яростно отбивался он от назойливых писак, осаждавших экипаж, руками и ногами. В себя Василий Иванович пришёл лишь после того, как Большой Каменный мост и Боровицкая площадь остались далеко позади. – Братец, сволочь, постарался! Его рук дело, больше некому! Не будет мне теперь покоя от журналистов… – прошипел купец в бессильной злобе. Он не ошибся. Даже на Пречистенке, у ворот его дома, толпились уже любопытные обыватели: всем было охота посмотреть на любовника маркизы де Лаваль. Это ведь так романтично! * * * – Смотрите, вот он! Да, да, это он! Он! – заверещали восторженные дамочки при виде Глызина и дружно начали махать ему платочками. Василий Иванович поднял воротник пальто повыше и укрылся в глубине экипажа: «Всё, закончилась для меня спокойная жизнь… Что ж делать-то теперь?» Экипаж въехал во внутренний двор. – Всё, барин, прибыли! Вылезайте таперича! – крикнул кучер. – Запри ворота! Вооружи истопника, кучера, дворника и садовника! – приказал купец дворецкому, покинув своё укрытие. Дворецкий, не менее других слуг ошеломлённый происходящим, осмелился поинтересоваться: – Барин, а что ж это творится-то? Чего это они все сюды понабежали? Сдурели нечто? – Сдурели! – гаркнул недовольно в ответ Глызин. – Делай, что приказано, и поживей! Ежели полезут на ворота или, того хуже, в дом – вызывай полицию! – Слушаюсь! – дворецкий поклонился и поспешил исполнять приказания хозяина. Василий Иванович помчался на второй этаж, скинув пальто и шляпу прямо на лестнице. Разъярённый, он влетел гостиную в надежде застать там свою супругу. Наскоро осмотревшись и никого не обнаружив, чуть ли не бегом направился в комнату Анастасии Николаевны. Однако в комнате её тоже не оказалось. Оставалось последнее место, где купчиха любила проводить время, и Василий Иванович рванул в оранжерею. На сей раз купец застал жену не за поливкой цветов, а сидящей посреди раскидистых экзотических растений на скамеечке и предающейся каким-то своим думам. – Убью! – завопил Глызин, кидаясь к ней. Анастасия Николаевна вздрогнула. – Василий? – удивилась она, но тотчас перешла в наступление: – И где же, интересно, ты провёл ночь? – Не твоё дело! – зарычал Василий Иванович и с разбегу залепил Анастасии увесистую пощёчину. Женщина закрыла лицо руками и заплакала от боли и обиды: – Ты… ты… Как ты смеешь? Я ненавижу тебя! Ты пользуешься тем, что я не могу ударить тебя в ответ! Анастасия резко поднялась со скамейки. Лицо её пылало. – Дура набитая! Девка продажная! – Глызин расходился всё сильнее. – Это по твоей милости мой дом осаждают сейчас журналисты! Они поджидали меня даже у конторы! Вся Москва знает теперь про бриллиант! – Так тебе и надо! – с ненавистью бросила ему в лицо Анастасия. – Ничего этого не было бы, если б ты, дура, умела язык держать за зубами! – Я не желаю более с тобой разговаривать, – уже несколько спокойнее произнесла Анастасия Николаевна. – После всего случившегося я вынуждена уйти от тебя… – И куда ж это, позволь спросить? Ужель к братцу моему? Да скатертью дорога! Завтра же подам на развод! – кричал в запале Василий Иванович. Купчиха, бросив на мужа презрительный взгляд, скрылась в недрах оранжереи. – Ну и чёрт с тобой! – плюнул Глызин в сторону жены. – Вот уж никогда не думал, что именно так расстанемся… * * * Анастасия, потеряв счёт времени, всё стояла под развесистыми пальмами. – Господи! Ну, зачем Илья предал огласке историю с бриллиантом? – шептала она. – Василий точно теперь со мной разведётся… И что дальше? Совсем недавно я и сама желала этого, а теперь… А теперь я… боюсь! – женщина машинально дотронулась до щеки: та ещё пылала от нанесённого удара. – Стыд-то какой!.. Надо немедленно повидаться с Ильёй… Через полчаса, усевшись в экипаж, дабы отправиться в Спасоналивковский переулок, в контору Глызиных, Анастасия Николаевна заметила толпящихся у ворот чрезвычайно возбуждённых людей. – Что здесь происходит? – удивилась она искренне, ибо всё утро провела в оранжерее, а слуги, не осмелившись нарушить её уединение, так и не доложили, что дом осаждён назойливыми журналистами и праздными зеваками. – Дык это, барыня, народ газет начитался… Вот таперича все и желают видеть камень маркизы, – пояснил кучер. – Что? Маркизы? Какой ещё маркизы? – механически переспросила Анастасия Николаевна, начав, однако, догадываться, кто виновник сего скандала. – Дык как же! В газетах нонче пропечатали, что барин наш, дескать, был по молодости полюбовником французской маркизы, а та, мол, в память о страстной любви одарила его камнем необычайной красоты, – важно сообщил всезнающий кучер. – Ну, держитесь, барыня, сейчас выезжать будем! Ох и огрею я сейчас энтих любопытных кнутом! Стоило воротам распахнуться, как к экипажу тут же бросились несколько журналистов. Кучер сдержал слово: со всего маху огрел одного из них кнутом по спине. Посрамлённые писаки нехотя отступили. У дверей конторы в Спасоналивковском Анастасия также обнаружила группу мужчин, заметно оживившихся при её появлении… Придав лицу неприступное выражение, купчиха гордо прошествовала мимо и, сопровождаемая любопытными взглядами, вошла в контору. Илья Иванович, сидя за конторским столом, вёл переговоры с представителем одного из поставщиков. Увидев Анастасию в столь неурочный час, он изрядно удивился и тотчас поспешил ей навстречу. – Настасья, что на сей раз стряслось? – Нам надо срочно переговорить… С глазу на глаз. – Идём… – Илья увлёк Анастасию в небольшую полутёмную каморку: свет сюда проникал сквозь единственное крохотное оконце, находящееся почти под самым потолком. – Я слушаю тебя… Собравшись с духом, Анастасия Николаевна высказала любовнику всё, что наболело: – Как тебе в голову пришло придумать историю с какой-то нелепой маркизой? Я и не подозревала, что ты расскажешь о бриллианте журналистам! Василий в бешенстве. Сегодня он впервые ударил меня… по лицу… Обещал подать на развод! И это уже не пустые угрозы! Илья отреагировал спокойно: – Что сделано, то сделано. Я не ожидал, что Василий станет вымещать свою злость на тебе… Прости меня… Анастасия всхлипнула: – Легко тебе говорить! А мне что прикажешь теперь делать? – Перебирайся ко мне, в Бахметьевский! Анастасия отрицательно покачала головой: – Нет… Не смогу. Ещё недавно я мечтала об этом, но сейчас… А как же Полина? Василий грозится запретить мне видеться с дочерью! И забрать её с собой я не могу – закон на стороне мужа… Илья, наконец, понял, что со статьёй в газете он явно погорячился. – Ты права: всё складывается крайне неудачно для нас. Капитал так и остался совместным с братом, значит, и уехать в Италию, как ты мечтала, мы тоже не сможем. – Увы… – купчиха снова жалостливо всхлипнула, однако тут же горячо зашептала: – Илюшенька, но мы же можем сделать то, что хотели?! Помнишь наш давешний разговор?.. Илья растерялся: его неожиданно охватил страх. – Помню… – Так что тебя удерживает? Теперь самое время! – настаивала Анастасия. – Да, но… В общем, надобно всё тщательно продумать, – едва слышно ответил Илья. – Вот и займись этим, – напутственно изрекла купчиха. Глава 10 Марк Иосифович Аксельрод – известный на всю Москву ювелир, владелец модного ювелирного салона на Якиманской набережной, – наслаждался утренним кофе. Ювелир держал в левой руке изящную фарфоровую чашечку, периодически прихлёбывая из неё мелкими глоточками. – Прелестно! Прелестно! – без устали нахваливал он ароматный напиток. – Фенечка, наконец-то ты освоила приготовление сего напитка в совершенстве! – Спасибо, сударь, – слегка поклонилась Фенечка. – Я рада, что вам понравилось. – Не то слово! – Вот свежие газеты, – Фенечка положила на кофейный столик стопку газет: хозяин имел привычку изучать за утренним кофе прессу. – Благодарствую. Так-так, посмотрим, что пишут… – Ювелир пролистал «Московский вестник» и вздохнул: – Всё одно и то же… Аналогичная участь постигла ещё несколько газет подобной тематики. – Ну, ничего, чтоб развеяться! – громко возмутился Аксельрод. – Вот, сударь, взгляните, – горничная протянула ювелиру газету «Тайны Москвы». – Может, здесь вас что-нибудь развлечёт? Ювелир осуждающе взглянул на Фенечку: – В бульварной прессе? Опять про какого-нибудь очередного душегуба начитаешься, а после из дома выходить не захочется… – Да нет же, Марк Иосифович! – возразила бойкая Фенечка, пользующаяся особенною барской благосклонностью. – Мне сегодня дворецкий читал. Там так увлекательно написано про бриллиант одной французской маркизы! Вот только имя её я запамятовала… Пом… Пам… Ювелир наморщил лоб: – Ну, кроме маркизы Помпадур мне что-то тоже более никто на память не приходит. – Да, да! Точно, Помпадур! – воскликнула радостно горничная. – М-да… Ну, ладно, давай сюда. Так и быть, почитаю… Ювелир взял газету и углубился в содержание статьи «Бриллиант маркизы Помпадур». По мере чтения выражение недоверия на лице Марка Иосифовича сменилось на крайнее удивление. – Бог мой! Какая бестактность – публиковать пикантные подробности из жизни добропорядочных людей! – возмутился ювелир. – Теперь каждый московский вор будет знать, что купец Глызин владеет редким камнем! Даже адрес купца не посовестились указать! Возмутительно! Кстати… – Марк Иосифович задумался. – Розовый бриллиант в форме розы? Огранка редчайшая… Где-то я уже встречал нечто подобное. Сейчас, сейчас, вспомню… Марк Иосифович отставил чашечку с недопитым кофе и удалился в кабинет, где открыл книжный шкаф, в коем хранил многочисленные ювелирные каталоги и прочую профессиональную литературу. Взяв с полки одну из книг, ювелир заглянул в оглавление. – Вот, нашёл! «Огранка розой», страница сто тридцать вторая… Марк Иосифович несколько раз перечитал характеристики розового бриллианта с вышеуказанной огранкой. – Помилуйте, господа журналисты! – не удержался ювелир от восклицания. – Но причём здесь маркиза Помпадур? Это же бриллиант «Роза Версаля», который в своё время Людовик XIV подарил Луизе де Лавальер! От столь ошеломляющего открытия у Аксельрода перехватило дух. Он машинально поставил книгу на место и притворил дверцу шкафа. – Не может быть… – бормотал вполголоса потрясённый ювелир. – Стоимость «Розы Версаля» поистине баснословна! И вряд ли этот хорунжий, а ныне купец второй гильдии, Глызин понимает, чем владеет. Если моё предположение верно, то мне, пожалуй, следует поторопиться! Дабы не опередили конкуренты… * * * Добравшись до Пречистенки, Марк Иосифович тотчас обратил внимание на необычайное оживление, царившее возле дома купца Глызина. Барышни, студенты, мещанки и разные другие господа неопределённого рода занятий, сбившись небольшими группами, что-то живо обсуждали, потрясая друг перед другом газетами. «Да, много шума наделала «Роза Версаля», – подумал ювелир. – Наверняка не я один проявляю к бриллианту интерес… Интересно, сколько здесь собралось мерзавцев, прикидывающих, как бы сподручней обчистить сейф купца Глызина?» Экипаж Аксельрода остановился у купеческого дома. Марк Иосифович подошёл к воротам, за которыми, вооружившись дубинками, стояли здоровенный, устрашающего вида истопник и – габаритами чуть похлипче – кучер. – Чаво надобно? – грубо спросил истопник, поигрывая дубиной, словно ложкой за обедом. – Простите меня, сударь, – начал ювелир вежливо, чем поверг истопника в состояние ступора: к нему отродясь так никто ещё не обращался. – Поверьте, я – не журналист и ни в коей мере не имею цели выведать что-либо о жизни вашего хозяина… Истопник и кучер многозначительно переглянулись. – Это и так видать, – важно констатировал кучер. – А то мы уж околоточного звали, да поди-ка, найди на энтих писак управу?! Их даже полиция опасается трогать… – Очень даже вас понимаю. Дело в том, что я – ювелир, – представился Аксельрод. – Прошу вас, не сочтите за труд, передайте обо мне Василию Ивановичу. И предупредите, что я не займу у него много времени. Истопник и кучер тихонько посовещались, после чего кучер исчез в парадной. Вскоре к воротам подошёл дворецкий. – Это вы, сударь, ювелир? – с ноткой недоверия поинтересовался он. – Да. Вот, прошу, моя визитная карточка. Дворецкий принял через кованые прутья ограды карточку. – Марк Иосифович Аксельрод, ювелир, владелец ювелирного салона «Клеопатра» на Якиманской набережной, – вслух прочитал он, гордясь своей грамотностью. – Так точно-с… – вежливо подтвердил визитёр. – И что же вам угодно от барина, господин Аксельрод? – допытывался бдительный дворецкий. – Я по поводу бриллианта… Дворецкий насторожился. – Нет, нет, не извольте на сей счёт волноваться! – успокоил его Марк Иосифович. – Просто я хочу дать вашему хозяину совет, как оградить столь ценный камень от чьих бы то ни было посягательств. Дворецкий, бросив недвусмысленный взгляд в сторону толпы досужих до сплетен обывателей, многозначительно изрёк: – Хорошо. Я доложу о вас. Обождите… * * * Дворецкий доложил Василию Ивановичу о визите ювелира. – Аксельрод, говоришь? – купец ненадолго задумался. – Знаю, знаю такого, наслышан… Владеет, кажется, ювелирным салоном «Клеопатра». – Точно-с так, барин, – протянул дворецкий в подтверждение визитную карточку ювелира. – И чего хочет? – Говорит, что желает дать вам какой-то совет… Глызин хмыкнул: – Ладно, зови! За совет, чай, Аксельрод денег не спросит. Дворецкий проводил ювелира в кабинет купца. Марк Иосифович, как человек светский и воспитанный, хотел было поприветствовать хозяина дома по всем правилам, но тот визитёру и рта не дал раскрыть. – Слышал, слышал про вашу «Клеопатру»! – шумно провозгласил Глызин, едва гость переступил порог. – Говорят, графиня Шеховская приобрела у вас недавно ожерелье аж за сто пятьдесят тысяч? Ювелир улыбнулся. – Говорят в Москве много, но, увы, не всегда правду… Хотя сия дама – действительно моя давняя клиентка. Особа весьма требовательная и, должен признать, обладает изысканным вкусом… Глызин взглядом указал гостю на кресло, сам же расположился за письменным столом. – Благодарю, – сказал ювелир, присев, и тут же перешёл к сути своего визита: – Видите ли, уважаемый Василий Иванович, меня привёл в ваш дом интерес к бриллианту, о котором известила всех московская бульварная газетёнка. Дело в том, что по прочтении статьи я сверился с каталогом, и у меня возникли определённые подозрения. Я не спрашиваю, каким образом появился у вас этот камень, – меня сей факт нисколько не интересует… Глызин встрепенулся: – Простите, я не ослышался? Вы сказали – подозрения? – Именно так, сударь. Я не знаю, почему журналист назвал сей камень «бриллиантом маркизы Помпадур», – на самом деле у бриллианта есть вполне определенное собственное имя, под которым он известен ювелирам всей Европы и под которым значится во всех ведущих каталогах… Василий Иванович не ожидал подобного поворота. – Значит, бриллиант, которым я владею, числится в ювелирных каталогах? – Совершенно верно, сударь. И именуется в них «Розой Версаля». – Роза Версаля… – машинально повторил Глызин. – Красиво звучит! – Несомненно. Однако история «Розы» не менее интересна. Много лет назад французский король Людовик XIV подарил этот камень своей возлюбленной – госпоже Луизе де Лавальер. Затем бриллиант перешёл по наследству Мари-Анне де Леблан де Лавальер – по всей вероятности, дочери фаворитки. До сих пор считалось, что «Розой Версаля» владеет именно род Леблан де Лавальер, поэтому появление бриллианта в России может вызвать вскорости настоящую сенсацию! Глызин заметно оживился: – Господи! Но сколько ж тогда стоит эта «Роза Версаля»? – Я мог бы предложить сто тысяч рублей… Как говорится, сходу, не глядя! – улыбнулся Аксельрод. – Но вы же, как деловой человек, наверняка понимаете, что торг без «товара» невозможен? Василий Иванович задумался. – Насколько я понял, – продолжил он после паузы, – вы, Марк Иосифович, желаете взглянуть на камень? – О, да! Если позволите. Более того, я смогу дать и предварительную оценку, ибо все необходимые инструменты при мне, – ювелир похлопал по небольшому саквояжу, стоявшему у него на коленях. Глызин подошёл к висящей на стене картине и отодвинул её, обнажив находящийся за нею потайной сейф. – О, вы слишком неосторожны, сударь! А если я – мошенник, назвавшийся именем известного московского ювелира? – резонно укорил купца Марк Иосифович. – Шутить изволите? – усмехнулся Василий Иванович. – Этот сейф, да будет вам известно, изготовлен в Германии из лучшего металла и оснащён прочнейшим замком! Без шифра его ни за что не вскрыть! Разве что выломать стену, вынести сейф из дома и затем взорвать его в чистом поле. Но какая участь постигнет тогда содержимое сейфа, ха-ха? Глызин повернулся к ювелиру спиной, загородив собой дверцу сейфа, и быстро набрал ведомую лишь ему комбинацию цифр. Раздался щелчок, дверца отворилась, купец извлёк из сейфа бриллиант. – Вот он, красавец! – Василий Иванович трепетно положил камень на письменный стол. Ювелир вскочил. – Потрясающе! Потрясающе! – восторженно повторял он, глядя на камень. – Вы позволите достать инструмент? – кивнул ювелир на свой саквояж. – Ну, разумеется! Иначе ради чего бы я стал показывать вам камень? Марк Иосифович торопливо извлёк из саквояжа лупу-триплет[20] и начал со всей тщательностью изучать бриллиант. – Изумительная насыщенность! В жизни не встречал ничего подобного! А какова огранка?! Великолепная работа! Старинная огранка… По всей вероятности, испанская… Под лупой чистый[21]… – комментировал свои умозаключения ювелир. Затем, измерив при помощи левериджа[22] камень со всех сторон, вынес свой вердикт: – Ну-с, Василий Иванович, поздравляю! Вы – владелец настоящей «Розы Версаля»! Подлинность камня бесспорна. Глызин грузно опустился на стул. – На-а-адо же… – протянул он. – Моё предложение остаётся в силе: я готов приобрести у вас камень за сто тысяч рублей, – подытожил ювелир. – Сто тысяч? – переспросил купец. – Не сердитесь, Марк Иосифович, но я должен сперва всё хорошенько обдумать… – Конечно, конечно! Я не тороплю вас, сударь! Благодарю уже за то, что позволили прикоснуться к легендарному камню! Не каждый день видишь бриллианты, которые держали когда-то в руках французский король и его фаворитка… Перед уходом Марк Иосифович напомнил: – Мой адрес указан в визитке. И позвольте, любезный Василий Иванович, всё-таки дать вам совет, ради которого я, собственно, и приехал: не храните столь драгоценную реликвию дома! Поместите бриллиант в банковское хранилище. Арендуйте, например, сейф у Петровского – его банк слывёт самым надёжным. Для домашнего сейфа это слишком дорогая вещица… Аксельрод откланялся, оставив купца в полном смятении. «А ведь ювелир прав! – задумался Глызин. – Бриллиант и впрямь лучше поместить в банк Петровского: после такой кощунственной огласки хранить его в кабинете безрассудно и небезопасно. Но вот продавать «Розу Версаля» я пока повременю. Надобно, пожалуй, выждать, чтобы потом продать бриллиант ещё дороже. Например, тысяч за сто пятьдесят!» …Анастасия Николаевна из окна своей комнаты наблюдала, как дом покинул сначала известный ей ювелир, а вслед за ним со двора выехал и супруг в сопровождении дворецкого. «Куда это, интересно, они отправились? – удивилась купчиха. – Василий же отродясь никуда с дворецким не ездил! И зачем приезжал владелец “Клеопатры?”» И почти сразу премудрую женщину, словно молния, пронзила догадка: «Ювелир приезжал из-за бриллианта! Наверно, в цене не сговорились, и Василий на всякий случай решил камешек в банк свезти. Вот для безопасности и прихватил с собой дворецкого… Что ж, надо будет потом у дворецкого всё как следует выпытать…» Глава 11 Василий Глызин поместил «Розу Версаля» на хранение в банк Петровского и, кажется, обрёл, наконец, душевное равновесие: драгоценный камешек предварительной стоимостью в сто тысяч рублей покоился теперь в надёжной сейфовой ячейке и, следовательно, находился в полной безопасности. Банк Петровского, оборудованный по последнему слову германской техники, можно было взять разве что штурмом, да и то если только с применением артиллерии. Его встречи с баронессой фон Штейн продолжались. Вот и сейчас купец ехал по просохшей под скудным ещё солнцем дороге, ведущей в Измайлово. Предвкушение плотских наслаждений доставляло Василию Ивановичу несказанное удовольствие. Что и говорить: баронесса была на редкость хороша – и внешне, и в любви. Да и умна к тому же! У Василия Ивановича всё более крепла мысль развестись с женой (оставив её, разумеется, без содержания), забрать дочь и… жениться на Матильде. Безусловно, Глызин-старший предполагал недовольство брата по сему поводу, но ему и прежде-то было абсолютно безразлично мнение родственника, а уж в свете последних событий – тем более. При мыслях же об Анастасии Василий Иванович и вовсе приходил в состояние крайнего раздражения: «Это ж надо было так обмануться в жизни! Пригрел змею на груди! А она столько лет мне голову морочила – с братом родным спала! А если?.. – кольнула вдруг Василия нехорошая мысль. – А если Полина – дочь Ильи?» Купец почувствовал, как неистово забилось сердце и застучала кровь в висках. Снова разболелась голова. Василий Иванович снял кашемировый шарф и ослабил галстук. «Господи! Ну, надо ж было до такого додуматься?! – купец отдышался и попытался успокоиться. – Всё равно Полину жене не оставлю! Она мне – родная дочь, а все эти мои домыслы совершенно беспочвенны…» Наконец, после длительной тряски по разбитой после зимы дороге, показалась усадьба баронессы фон Штейн. «Кошечка моя… как ты там без меня? – тотчас забыл Василий Иванович обо всех своих терзаниях. * * * Матильда – кошечка, душечка или просто Матильдушка, – вот уже второй день ожидала приезда Василия Глызина с пребольшим нетерпением, время от времени перечитывая статью про «бриллиант маркизы». Нельзя сказать, чтобы она сильно соскучилась по любовнику (хотя сие состояние изображала всегда с превеликим мастерством): на этот раз её нетерпение подстегивало, скорее, острое любопытство. Матильда не могла похвастаться, что слишком уж хорошо разбирается в драгоценных камнях, однако, будучи дамой весьма просвещённой, кое-что понимала. Во всяком случае, своему возлюбленному (и, по совокупности, подельнику) Сержу фон Нагелю она сообщила, что бриллиант с огранкой в виде розы действительно очень редкий и, вероятнее всего, имеет испанское происхождение. «Потому как именно в Испании в далёком Средневековье и придумали сию технику огранки, – поведала Матильда барону. – После чего, спустя какое-то время, её взяли на вооружение сначала ювелиры Франции, а затем уже и всей Европы». На самом деле баронессе было известно больше. Так, из книг по истории Франции она знала, что Людовик Великолепный действительно дарил маркизе Помпадур драгоценный камень с подобной огранкой. Но, увы, бриллиант маркизы не имел того розового оттенка, что был описан в статье. Поэтому баронессу одолевали теперь сомнения: а не вымысел ли всё это господина Терехова, журналиста бульварного издания? А если «бриллиант маркизы» всё же существует, то где именно хранит его Глызин? Матильда прикинула, что камень, если даже он небольшого размера, может стоить порядка тридцать тысяч рублей. В будуар вошла горничная и доложила о приезде купца. Баронесса оживилась, подсела к зеркалу, быстро припудрила лицо и грудь. – Проси… – приказала она. Василий, стосковавшийся по женской ласке и любовным безумствам, влетел в будуар, словно юноша. – Матильдушка, кошечка моя! – осыпал он руки обольстительницы пылкими поцелуями. – Я тоже рада тебя видеть, – призналась баронесса, внимательно разглядывая любовника. – Ты похудел, Василий, осунулся как-то за эти дни… Что случилось? Глызин замялся. – Да забот много всяких навалилось, душа моя. Коммерция, поверь, дело весьма хлопотное. – Не сомневаюсь… – Зато я привёз тебе подарок, – достал купец из внутреннего кармана сюртука бархатную коробочку тёмно-синего цвета. – Вот, открой сама… Баронесса улыбнулась, открыла коробочку и непритворно радостно воскликнула: – Какая прелесть! – Затем приложила жемчужное ожерелье к груди: – Ну, как? – поинтересовалась она, одарив любовника многообещающей улыбкой. – Позволь, я сам застегну сие ожерелье на твоей нежной шейке… – Глызин подошёл к баронессе и достаточно ловко справился с изящным замочком. – Ожерелье из салона «Клеопатра», от самого Аксельрода? – с изрядной долей уверенности поинтересовалась Матильда. Василий удивился: – Как ты догадалась? – Очень просто. «Клеопатра» – один из самых модных и дорогих ювелирных салонов Москвы, а ты всегда щедр и разборчив в подарках… Глызину польстило мнение любовницы. – Мне приятно это слышать, – сказал он и запечатлел благодарный поцелуй за ушком Матильды. – Ах ты, мой шалунишка… – кокетливо подмигнула баронесса, и Глызин затрепетал от желания. – Подожди, не торопись, – остудила она тут же пыл любовника. – Скажи лучше сначала, что ты думаешь об этой статье? – Матильда протянула купцу газету. – А… это про бриллиант маркизы Помпадур? Читал уже, – отмахнулся купец. – И что скажешь? – продолжала допытываться баронесса. – А что тебя конкретно интересует, душа моя? Сия статейка наделала в городе достаточно шума, и мне, признаться, не очень хочется говорить на эту тему. – Прости, дорогой… Я не могла и предположить, что упоминание о бриллианте окажется для тебя столь неприятным… Просто мне стало интересно: это правда, что некая знатная француженка была твоей любовницей и так щедро тебя одарила? Купец рассмеялся. Баронесса уловила в его смехе некоторое напряжение. – Да нет, не было никакой маркизы, всё это выдумки журналистов… А бриллиант – всего лишь мой военный трофей, я привёз его после войны из Франции. Вот и вся история… Баронесса закусила нижнюю губу: было очевидно, что Василий не настроен вдаваться в подробности. – А бриллиант… твой военный трофей… он и вправду розового цвета? – Да. Причём необычайной прозрачности. У него, как выяснилось, даже имя есть – «Роза Версаля»! Женщина застыла, сохранив, однако, на лице лучезарную улыбку. Глызин заметил напряжённое состояние любовницы. – Тебя так поразило название бриллианта, душа моя? А, по-моему, очень даже красивое… Баронесса очнулась: – О, да! Удивительно красивое! А ты уверен, что твой бриллиант называется именно так? Не ошибаешься? – Да нет, ошибка исключена. Ювелир Аксельрод лично осмотрел бриллиант и подтвердил, что это – «Роза Версаля», принадлежавшая много лет назад какой-то фаворитке короля Людовика… Не помню, увы, её имени. – Не герцогине ли Луизе де Лавальер? – потупив взгляд, поинтересовалась баронесса. – Точно! Ей самой… Но что с тобой? Душа моя, тебя это расстроило? – Нет… Просто очень захотелось хоть краешком глаза взглянуть на бриллиант! Василий понял, куда клонит Матильда. – Я бы с удовольствием показал тебе, душечка, сей камушек, но, увы, он уже в банке. Я решил, что так будет безопаснее… – Ах, как жаль… – искренне опечалилась баронесса. * * * Остаток дня Василий и Матильда провели прекрасно. Они отобедали в будуаре, затем прогулялись по несколько запущенному парку (баронессе всё недосуг было нанять садовника), после прогулки подкрепились бургундским вином, а потом Матильда почти час музицировала. Весьма умело, надо сказать: её игра и приятное пение доставили Василию Ивановичу немалое удовольствие. Глызин всё более любовался Матильдой, испытывая к ней уже не одно только плотское влечение: купец получал наслаждение от всего того, чего был лишён дома, в обществе Анастасии. Он всё отчётливей сознавал, что баронесса стала для него не только любовницей, но и отрадой, своеобразной отдушиной в этой непростой жизни… Василий признался себе, что уже не может обходиться без своей «кошечки». Сегодня он тоже намеревался провести дивную ночь в объятиях любовницы в Измайлове. Когда любовники скинули одежды, дабы насладиться друг другом, Матильда заметила на груди Василия изящный серебряный медальон. – Ах, дорогой… Я впервые вижу на тебе эту вещицу! Это тоже подарок какой-нибудь графини или княгини? Глызин привлёк к себе женщину: – Ты ревнуешь, кошечка моя? – Нет… Но, право, когда на мужчинах появляются подобные украшения, это что-нибудь, но должно означать… – Поверь, душенька, на сей медальон твои подозрения не должны распространяться! Я сам купил его себе в ювелирной лавке, так что соперница здесь ни при чём, – признался Василий, продолжая ласкать грудь баронессы. – Ты слишком стремителен, Василий, – заметила баронесса. – Для большей остроты ощущений предлагаю выпить вина. Однако Глызин уже распалился: – Потом… Всё потом… Ослушавшись, Матильда ловко выскользнула из страстных объятий купца и наполнила бокалы вином. – За дивную ночь! – сказала она, подавая один из них любовнику. …Утром Глызин с удовольствием позавтракал в обществе ненаглядной Матильдушки. – Ах, мон шер, этой ночью ты был воистину ненасытен, – томно произнесла баронесса. Купец довольно улыбнулся: да уж, ночка выдалась бурной! После безумных любовных игр он потом спал до самого утра как убитый… – Когда мы теперь снова увидимся? – поинтересовалась женщина. – Поверь, я начну скучать сразу же после твоего ухода… Василий с обожанием взглянул на обольстительницу: – Как ты отнесёшься к нашей совместной поездке во Францию или, скажем, в Италию? Куда бы тебе хотелось отправиться в первую очередь? Матильда пожала плечиком и пригубила кофе. – Право, не знаю… Наверное, в Германию. – В Германию? Почему туда? – купец удивлённо вскинул брови. – Ну, мне импонирует, что немцы аккуратны и пунктуальны во всём. И потом, во мне ведь тоже течёт кровь тевтонских рыцарей! Купец слабо разбирался в средневековых рыцарских орденах, однако признаваться в том не собирался. – Хорошо, душа моя, как пожелаешь. Значит, отправимся в Германию, – легко согласился он. – Вот только улажу все свои дела… – Ты хочешь сказать, что как только продашь «Розу Версаля»? – словно бы невзначай уточнила Матильда и очаровательно улыбнулась. – Почти… Да у меня и других неотложных дел много скопилось, – уклончиво ответил Глызин. * * * Василий вышел из дома и сел в экипаж. – Трогай, голубчик! – приказал он кучеру и помахал рукой Матильде, стоявшей у окна в гостиной. Экипаж, не спеша, тронулся. Купец смачно зевнул. – Ох, Матильда… Ох, чаровница… – восхищённо пробормотал он и неожиданно – под размеренный скрип рессор – задремал… Василий проспал почти час. Когда же очнулся, отчего-то не увидел перед собой привычной Преображенской заставы, после которой начиналась Стромынка. Он встрепенулся: – Фёдор, чёрт бы тебя побрал! Куда ты меня завёз? Что это за местность? Кучер молчал. – Ты что, оглох? Вот как приедем, я тебя на заднем дворе собственноручно высеку! Чтоб не жрал водку по утрам! Кучер, по-прежнему не реагируя на слова хозяина, продолжал гнать лошадей в неизвестном направлении. Тогда Василий Иванович не выдержал: отстегнул кожаный фартук, защищавший ноги от дорожной весенней грязи, и попытался привлечь внимание кучера Фёдора увесистым тумаком. – Чаво?! А ну, сидеть смирно, барин! – рявкнул неожиданно Фёдор совершенно незнакомым голосом. – Ты кто таков, подлец? Где Фёдор? Куда ты его подевал, я спрашиваю? А?! – взревел Василий, почуяв приближение неведомой опасности. – Ну, я тебе сейчас покажу, однако… Купец извлёк из кармана пистолет английского производства с укороченным дулом и выстрелил разбойнику в спину. Увы, выстрела почему-то не последовало. Зато мнимый кучер, тотчас развернувшись, огрел невесть откуда взявшейся дубинкой купца по голове. Василий Иванович охнул и распластался на сидении экипажа. Пистолет, выпав из руки, соскользнул в придорожную мартовскую грязь… * * * Попетляв ещё какое-то время по грязным лесным дорогам, экипаж остановился, наконец, перед большим деревянным домом, похожим на постоялый двор. Для обитателей «постоялого двора» появление «кучера» и купца в бессознательном состоянии неожиданностью явно не было. – Принимай товар, робята! – скомандовал кучер. К экипажу подбежали двое мужиков устрашающей наружности: доведись встретить таких на лесной дороге – последние порты снимешь и отдашь добровольно. – Ты чего с ним сделал? А? Хозяин же велел тебе доставить купца в полном здравии! Опять дубинкой баловался? – прохрипел один из разбойников. – Не ори, Хрипатый! Купец первым драться полез, а потом ещё и пистолем размахивал… Я что, по-твоему, должон был делать? – начал возмущаться кучер. – Ладно, заноси в дом… – приказал Хрипатый. – Авось очухается. Разбойники подхватили бессознательного Василия Глызина и внесли в дом. – Сади его на стул и вяжи верёвками! – скомандовал Хрипатый. – Очухается, куды денется?! – продолжал для порядка оправдываться кучер. – У купцов башка крепкая… – Ладно, хорош лясы точить без дела. Поди лучше воды набери да в морду плесни нашему гостю, – оборвал его Хрипатый. Кучер заржал, точно мерин. – Это я мигом! – оживился он. * * * Василий попытался открыть глаза. Голова страшно болела. – Ох… ох… – простонал он невольно. – А вот и наш купчина, кажись, очухался! – загоготали разбойники. – Чаво, барин, болит головушка? – с издёвкой поинтересовался кучер. Глызин, с трудом расцепив веки, различил перед собой расплывчатые зверские рожи трёх здоровенных мужиков. – Где я?.. Что вам от меня надо? – Гы, сразу видать – деловой человек, купец! – съёрничал Хрипатый. – А ты, мил человек, сам-то как думаешь? Глызин попытался покрутить головой. Затылок пронзила страшная боль. – Деньги в портмоне… примерно две тысячи… – выдавил он из себя. Мужики снова заржали. – Так это мы уже и сами знаем. Чай, грамоте обучены, считать умеем… Так что денежки твои давно уж в наших карманах… – Больше у меня нет, – едва слышно прошептал Глызин. – Да нам и то ведомо, – Хрипатый подошёл к пленнику почти вплотную. – Токмо газеты вот, мил человек, пишут, что есть у тебя камешек один шибко драгоценный, – многозначительно подмигнул он нечастному купцу. – Не знаю, о чём вы говорите… Я – купец, а – не ювелир… – Не ювелир, – послушно согласился Хрипатый. – Ювелир у нас Аксельрод. Знаешь такого? Внутри у Василия всё оборвалось: неужели его похитили люди Аксельрода? Ювелир решил силой завладеть бриллиантом? Каков мерзавец! Но… но он же сам посоветовал поместить «Розу Версаля» в банк Петровского! – Значит, по-хорошему, мил человек, не хочешь? Воля твоя… – с этими словами Хрипатый вцепился волосатыми клешнями в горло пленника. Василий мысленно содрогнулся: «Вот и смерть моя пришла…» Однако умирать он, похоже, собрался рановато: Хрипатый просто сорвал с купца шейный платок, который тот носил в соответствии с последней модой, и грубо рванул с шеи серебряный медальон. – Хороша безделушка, дорогая на вид… Небось, жёнушка подарила? Чай, в знак вечной любви? – разбойник помахал медальоном перед носом купца. Василий покорно кивнул. Кучер и второй разбойник снова дружно заржали. – Смолкните, жеребцы! – по-хозяйски прикрикнул на них Хрипатый, и подельники разом стихли. – Не жалко, барин, вещички своей? – вкрадчиво поинтересовался у купца разбойник. Василий отрицательно покачал головой и, набравшись смелости, сказал: – Напрасно вы всё это затеяли. Если я сегодня не появлюсь дома, меня будут искать… – Дык и пущай себе ищут, – спокойно ответил Хрипатый. – Здеся не найдут… Ну, да ладно, барин, пошутили – и будя! Говори-ка скорей циферки! Ну?! Василий сглотнул: – Какие циферки? – Да те, мил человек, которы знать надобно, дабы камушек твой получить у Петровского… У Василия потемнело в глазах. Он более не сомневался: это не простой грабёж! Раз бандиты столь прекрасно обо всём осведомлены, значит, они похитили его из-за «Розы Версаля»! Прикидываться и далее простоватым купчишкой было неразумно… – Я… я не помню. Банковский шифр очень сложный. Хрипатый почесал за ухом: – Знамо дело! Цифирь – наука мудрёная. Так ты посиди, барин, повспоминай… Дам тебе, так и быть, время… Но уж когда вернусь – не обессудь, мил человек… – разбойник выразительно посмотрел на кочергу, стоящую подле печки. Василий почувствовал, как покрывается холодным потом. * * * Оставшись в грязной, захламлённой комнате один, Василий Иванович огляделся. Прямо перед ним стоял стол, на столе возвышались бутылки с недопитой мутной жидкостью: судя по всему, с самогоном. Вокруг бутылок валялись куски недоеденной пищи, по которым ползали огромные блестящие тараканы. Глызин поёжился от отвращения: «Разбойничье логово…» Он внимательно осмотрел стол в надежде обнаружить нож, но, увы, похитители оказались предусмотрительными. Василий поёрзал, пытаясь освободить руки, связанные за спинкой стула. Всё было тщетно. – Умело вяжут, сволочи, – процедил он и тут же с ужасом заметил, что ноги тоже привязаны – к ножкам стула. – А-а-а-а!!! – издал Василий крик отчаяния. Дверь тотчас отворилась, в комнату вошёл давешний «кучер». – Чаво ты, барин, так убиваесся? Плюнь ты на энтот камушек! Шкура-то, чай, дороже… В ответ купец промычал что-то невразумительное, и разбойник, злорадно ухмыльнувшись, снова вышёл на улицу. …Чего только Василий не передумал за отпущенное ему время! Первым делом заподозрил, что разбойников нанял ювелир Аксельрод. Однако, хорошенько поразмыслив, решительно отмёл эту версию: в конце концов, именно ювелир посоветовал ему от греха подальше положить бриллиант в банковский сейф. И, как подтвердила жизнь, оказался совершенно прав… Затем мысли Василия переметнулись на жену: он опрометчиво пригрозил ей разводом, и теперь благоверная решила избавиться от него, предварительно завладев бриллиантом. «Точно, Настасьиных рук дело! Змея! Вызнала-таки, что камень в банке… Но где она отыскала этих разбойников? Одной бы ей не под силу было такое устроить, значит, кто-то помогал ей… Илья! Ну, конечно! Он же тоже долю с камня требовал!» Василий Иванович не выдержал и заплакал: – Прощай, Матильдушка, душа моя… Не отвезу я тебя в Германию, как обещал, – в голос причитал он. – А кабы знала ты только, как сильно я люблю тебя… В углу шевельнулась ситцевая занавеска, но купец этого не заметил: слёзы застили ему глаза. * * * – Ну, мил человек, настало время делиться своими секретами, – сказал Хрипатый, входя в дом в сопровождении подельников. Купец сжался от страха. – Не вспомнил я ничего, шифр шибко сложный… – пролепетал он. – Ну-ну… – протянул предводитель шайки и со всего размаху заехал Глызину в зубы. – А таперича вспомнил? Али ещё память освежить? – издеваясь, поинтересовался он. Подельники наблюдали за избиением купца с явным удовольствием. – Говори лучше, барин, а то, не ровён час, мы силёнок своих не рассчитаем, – дружелюбно посоветовал «кучер». Василий молчал: признаваться, что ключ от банковской ячейки находится в сорванном с него серебряном медальоне, мучительно не хотелось. Главарь же, словно специально, уселся на стуле напротив и начал крутить цепочку, выписывая медальоном круги перед лицом пленника. В глазах у Василия замельтешило… – Ты, мил человек, загодя не убивайся: мы душегубством турецким не занимаемся. Чай, не басурмане какие, в Рассее-матушке живём… У нас, барин, по-простому: хрясть в зубы – и вся недолга! Ну, а коли и это не поможет, тогда кочерга на выручку приходит… При упоминании кочерги Василий задрожал, как осенний лист на ветру. – Эва, какой ты, барин, неразговорчивый… Я ведь мужик хоть и терпеливый, но эдак и разозлиться могу. Хрипатый встал, подошёл к купцу и здоровенным своим кулачищем снова залепил ему в зубы: – Так-то оно лучше! В первый раз я, считай, пошутковал… Изо рта Василия хлынула алая кровь. Купец с трудом провёл распухшим языком по нёбу и зубам и почувствовал, что передние зубы лежат на языке. Он сплюнул… На пол шлёпнулось кровавое месиво. Хрипатый тем временем прошёлся по комнате и встал возле низкого мутного оконца. – А медальончик-то твой, барин, с секретом оказался! – с нарочитым изумлением воскликнул он, щёлкнув серебряной кнопочкой. – Ой, какой маленький ключик! Небось, банкир Петровский собственноручно вручил? Вот видишь, мил человек, ключик у нас ужо имеется, с тебя остались только циферки… – Даже если я назову вам шифр, вы не сможете пройти в банк, – с трудом прошамкал Василий. – Это почему же? Аль рожей не вышли? – рассмеялся Хрипатый. – Я, могёт быть, и не вышел, так у нас другие найдутся, покрасивше меня… – В хранилище могу войти только я. – Да ну?! А мы-то, дураки, надеялись… – наигранно удивился главарь, но тут же посерьёзнел: – Ладно, барин, мы тут тоже не лаптем щи хлебаем и не ноздрями мух ловим… Чай, кумекаем, что ещё и бумажка нужна с твоей закорючкой… – Я ничего не подпишу, – придав голосу решительности, заявил Глызин. – И не надоть! Мы тогда заодно и конторку твою обчистим, – радостно пообещал Хрипатый. – Неужто ж там не найдётся ни одной бумажки с твоей подписью? А закорючку мы перерисуем – у нас и на то умелые люди есть… Василий с ужасом понял, что похитители знают о нём слишком много, но продолжал надеяться на чудесное избавление от сего кошмара. – Я войну двенадцатого года прошёл от России до самой Франции! Дважды ранен был, любую боль стерплю… Так что не надейся, сволочь, ничего тебе не скажу! Хрипатый повернулся к висевшим в углу почерневшим от времени образам, размашисто перекрестился: – Прости мя, грешного, Господи! Не хотел… Видит Бог, не хотел… – потом развернулся к подручным и приказал: – Растопляйте печь! Калите кочергу! * * * «Кучер» накалил кочергу докрасна и, перехватив её поудобнее, приблизился к купцу. – В последний раз упреждаю: говори свои цифирки, ежели не хочешь поджариться, – мрачно бросил Хрипатый. Василий молчал. – Ну, как знаешь, – Хрипатый вздохнул, достал из-за голенища высокого ялового сапога нож и приблизился к пленнику. Купец зажмурился, приготовившись, что его сейчас начнут кромсать на мелкие кусочки, а потом жечь калёным железом. Однако Хрипатый всего лишь разрезал одежду чуть ниже плеча. – Начинай! – приказал он затем «кучеру». Подельник с готовностью прижал кочергу к плечу пленника. – А-а-а! – закричал Глызин. – Чаво-то тихо орёт, – выказал недовольство Хрипатый. – Небось, кочерга ужо простыла. Ну-ка, подогрей её пошибче! «Кучер» отворил заслонку и сунул кочергу в огонь. – Давай сюды! – Хрипатый выхватил у подручного кочергу и самолично, изо всех сил прижал её к плечу Василия в месте первого ожога, дабы было ещё больнее. Если б не верёвки, купец взвился бы от боли. – Мерзавцы! Христопродавцы! Будьте вы прокляты! – стонал и ругался он. – Ох, хороша кочерёжка! Вишь, как заверещал, – одобрил Хрипатый. – Ну, чаво? Вспомнил цифирки? – хитро подмигнул он купцу. Василий, собравшись с силами, от души выматерил мучителя. – Вона как ругаться-то могёшь! Видать, мужицких корней до конца не растерял. Это хорошо, – похвалил Хрипатый, после чего порылся за печкой. – Во, сейчас ты у меня ещё бойчей заговоришь, мил человек! Супротив этого средства ни разу ещё никто не устоял… Василий, выросший в казачьей станице (только после войны перебрался он с братом к своей невесте в Екатеринодар), сразу понял, что именно держит в руках Хрипатый: толстый металлический прут с клеймом на конце, предназначавшийся для клеймения крупного рогатого скота. Купец закрыл глаза: «Скажу, всё скажу… Чёрт с ним, с этим бриллиантом…» Но сказать ничего не успел – голову пронзила страшная боль, сознание помутилось, навалилась непроглядная темнота… – Ох, перестаралися мы, видать, братцы, – нахмурился главарь. – Не дай Бог, помрёт! Да вроде крепкий с виду мужик, должон оклематься… Окатите-ка его холодной колодезной водичкой, – приказал он подручным. …Сознание возвращалось к Василию медленно. – Ой, задёргался наконец! Гляди-кась! Живёхонек наш купчина! – обрадовался «кучер». Василий открыл глаза. – Ну? Надумал чаво? – тотчас последовал от Хрипатого неизменный вопрос. – Надумал… – с трудом выговорил Василий. По его губам по-прежнему струилась кровь. – Давно бы так… А то вот будешь таперича до конца дней ходить, словно бык клеймёный. – Воды… пить… – взмолился Василий. – Это мы завсегда могём, – наполнил кучер небольшой черпачок водой. – Пей, страдалец… Василий пил жадно, но с явным трудом. – Будя! – забрал ковшик Хрипатый. – Говори! Не то, мил человек, сызнова в грех введёшь… – он покосился на прут с клеймом. В углу снова колыхнулась ситцевая занавеска. Утолив жажду и отдышавшись, Глызин назвал цифры банковского шифра. Хрипатый подмигнул стоявшему позади купца «кучеру», и на голову пленника тотчас опустилась дубинка. Василий Иванович снова потерял сознание. Глава 12 Вечером того же дня к банку Петровского, что на Остоженке, подъехал богатый экипаж. Из него вышла роскошная дама в тёмно-зелёном кардигане[23], отороченном соболями, с небольшим кожаным саквояжем в руках. Полицейский, дежуривший около банка, при виде дамы лихо подкрутил ус, швейцар услужливо распахнул дверь перед ней дверь. Дама уверенно прошла в зал. – Могу ли я видеть управляющего? – обратилась она к одному из служащих. – А не смогу ли я помочь вам, сударыня? – вежливо поинтересовался тот. – Не думаю. Убедившись в неприступности и решительности особы, служащий отправился за управляющим. Тот не преминул явиться в зал немедленно, ибо в банке Петровского действовало правило: желание клиента – закон. – Добрый вечер, сударыня! Чем могу служить? – справился управляющий. Дама улыбнулась: – Ах, сударь, дело в том, что мой супруг, купец второй гильдии Глызин Василий Иванович, арендует в вашем банке ячейку… Управляющий кивнул: – Совершенно верно, сударыня! Господин Глызин действительно наш клиент, и это большая честь для нас. Женщина продолжила: – Так вот… Супруг мой отлучился по делам в Нижний Новгород, а я… словом, пока его нет, я не хотела бы хранить свои драгоценности дома. – Госпожа Глызина глазами указала на саквояж: – Здесь драгоценностей почти на двести тысяч рублей, а после той нашумевшей статьи в бульварной газетёнке я стала опасаться за их судьбу… Управляющий снова кивнул: – Конечно, сударыня, отлично вас понимаю. Вы приняли единственно верное решение! Наш банк оснащён сверхнадёжными немецкими сейфами фирмы «Зольцер»! Здесь ваши драгоценности будут в полной безопасности! – О, да! – воскликнула госпожа Глызина. – Муж говорил мне то же самое. К несчастью, Москва буквально наводнена преступниками… Чего стоят одни только «Червонные валеты», о коих столь часто упоминают в прессе! Надеюсь, да банков они ещё не добрались?! – Не извольте беспокоиться, сударыня! Украсть что-либо из нашего хранилища совершенно невозможно, – заверил управляющий. – Благодарю, сударь, вы меня успокоили. Так могу я пройти в хранилище? Управляющий замялся. – Сударыня, а ваш супруг сообщил вам номер ячейки и шифр? – Конечно! А как же иначе?! – удивилась купчиха. – Так вы проводите меня? – С превеликим удовольствием, сударыня, но… Простите за формальность, но вы должны предъявить паспорт и доверенность вашего супруга, – сообщил с несколько виноватым видом управляющий. – О! Разумеется! Василий Иванович предупредил меня об этом… Прошу! – госпожа Глызина извлекла из специального отделения саквояжа паспорт и доверенность на право доступа к банковской ячейке, подписанную супругом. – Благодарю, – управляющий внимательно изучил принятые от купчихи бумаги. – Простите, сударыня, осталась последняя формальность: я должен сверить подпись господина Глызина с тем образцом, что хранится у нас. – Поступайте, сударь, как того требуют ваши правила. – Благодарю за понимание, сударыня. Прошу, располагайтесь, – указал управляющий на кожаное кресло. – Сия процедура не займёт много времени, – он поклонился и скрылся в своём кабинете. Действительно, долго ждать его не пришлось. – Всё в порядке, сударыня. Подписи совершенно идентичны. Идёмте, я провожу вас в хранилище. Госпожа Глызина последовала за управляющим. Они спустились в цокольное помещение этажом ниже, и управляющий специальным ключом открыл нужную дверь. – Прошу, сударыня! Можете не торопиться. Сейфовая ячейка требует аккуратности и терпения. Если что-то не заладится, позовите меня. Госпожа Глызина благодарно улыбнулась: – Ах, сударь, вы очень любезны! Теперь я понимаю, отчего супруг доверяет именно вашему банку. Падкий на лесть управляющий просиял в душе: «Какая приятная женщина! Даром что купчиха…» Оставшись в хранилище одна, госпожа Глызина отыскала ячейку с нужным номером, достала из потайного кармашка платья ключик и открыла её. В глубине виднелась ещё одна дверца, на сей раз непосредственно от сейфа, и открыться она могла только в случае правильного набора кодовых цифр. Купчиха сняла перчатку и начала медленно поворачивать сейфовый замок. Когда искомая комбинация цифр была набрана, дверца распахнулась. Внутри ячейки лежал небольшой металлический контейнер, похожий на шкатулку. Госпожа Глызина достала его и открыла. – Боже! Как он прекрасен! – не удержалась женщина от восторга, извлекая бриллиант из контейнера дрожащей от волнения рукой. – Да, это, несомненно, «Роза Версаля»! – Повинуясь нахлынувшим эмоциям, дама прижала камень к губам. – Вот мы и встретились! Теперь я тебя никому не отдам… Госпожа Глызина положила камень в тот самый потайной кармашек, из которого несколькими минутами раньше доставала ключ. Затем, открыв саквояж, извлекла из него небольшой свёрток, который и поместила в металлический контейнер вместо бриллианта… – Всё прошло удачно, сударыня? – вежливо поинтересовался управляющий у купчихи, когда та вышла из хранилища. – О, да! Благодарю вас, вы были так любезны! Уверяю: у меня останутся самые приятные впечатления о вашем банке! * * * Василий Глызин очнулся и с трудом открыл глаза. Голова болела, словно по ней настучали молотком, кровь на губах и подбородке успела уже запечься. Ожоги нещадно саднили… Купец издал протяжный стон, попытался подняться со стула, но, будучи по-прежнему к нему привязан, сделать этого не смог. Тогда он напрягся изо всех сил, стараясь разорвать верёвки телом, но, увы, и это ему не удалось. – Господи! Да за что же мне это? Помоги, Господи! Замолю все грехи свои! Сиротам в приют и в госпиталь деньги пожертвую – только помоги! Не хочу помереть здесь, в глуши, среди тараканов и крыс! Потревоженные крысы, лакомившиеся объедками с разбойничьего стола, перестали вскоре обращать на его крики внимание, продолжая заниматься своим делом. Глызин ёрзал по стулу, пытаясь хоть как-то освободиться от пут. – Чёрт! Сколько же времени, интересно, прошло? Наверняка злодеи побывали уже в банке… Ну, даст Бог, ничего у них не выйдет… Купцу удалось, наконец, раскачать стул, и он свалился вместе с ним набок. Затем, с огромным трудом перекатившись на колени, пополз к двери. – Матерь Божья, заступница! Забыл уже, когда молился Тебе в последний раз… Прости меня, раба грешного… Василий ударил дверь головой, и – о, чудо! («Видать, Матерь Божья услыхала-таки мои мольбы!») – дверь со скрипом растворилась. Купца обдало свежим весенним воздухом. Глызин выполз на крыльцо, после чего скатился вместе с привязанным стулом по ступенькам на землю. – А-а-а! – закричал Василий от боли. От его крика всполошились лишь птицы. «Ну, ничего… Лишь бы на дорогу выползти… А там, глядишь, на телегу какую-нибудь наткнусь…» – подумал, отдышавшись, купец. Он с усилием поднял разбитую голову и огляделся: разбойничий «постоялый двор» со всех сторон был окружён лесом. – Вона, кажись, протоптано… И следы колёс видны… Значит, туда… – заметил «следопыт» и пополз в выбранном направлении. Ползти до дороги пришлось долго. Глызин выбился из сил: тащить на себе ещё и стул было неудобно и обременительно. Колени ныли от боли. Вконец обессилев, купец рухнул ничком и застыл. – Всё… Сдохну прямо здесь, под кустом… Простите меня все, кого обидел… Жаль, исповедаться перед смертью не доведётся… – прошептал он и провалился в темноту. …Очнувшись, Василий Иванович увидел перед собой девочку, смотревшую на него широко раскрытыми испуганными глазами. Неожиданно она бросилась бежать. – Держи, держи соплячку! – закричал Василий. – Держи, уйдёт! – Да пущай себе бежит! На кой она тебе сдалась? Али с детьми воевать собрался? – раздался рядом рассудительный голос Ильи. – И то верно – пущай бежит… Поглядим лучше, чаво тут в саквояже барском имеется, который я в карете нашёл… – Василий расстегнул замок. – Гляди-ка, сколь всего интересного! А вон, глянь, шкатулочка какая затейливая… – Потом полюбуешься! Уходить надобно, а то, не ровён час, на разъезд нарвёмся. Василий подхватил саквояж и бросил взгляд на мёртвую француженку: – Жалко, что оприходовать мадаму не довелось… Ох, и поигрался бы я с нею! Люблю благородных – уж больно они в любви умелые… – Да много ли у тебя их было-то? – усмехнулся Илья. – А чё, мало? В Польше, например, с панной любился… Недолго, правда… * * * – Барин, барин, очнись! – тряс крестьянин Глызина за плечо. – Никак помер? – мужик перекрестился. – Видать, лихие люди напали… Ограбили, избили… Вона как его, бедного, – ажно к стулу привязали! Чаво ж с ним делали-то? Ох, барин, барин… Видать, с лихвой досталося тебе, бедолаге, упокой Хосподь твою душу!.. – А-а-а… – едва слышно простонал купец. – Хосподи… Чай, живой покуда барин-то… – мужик снова перекрестился. – Ну-ка, давай, родимый, подмогну! – крестьянин ухватился за стул и попытался поставить его в нормальное положение. – Тяжёл ты, барин, однако. Ох, а кровищи-то скока! Били тебя, видать, нещадно… Василий помотал головой, открыл глаза. – Ты кто? – расцепил он запекшиеся губы. – Дормидонт. Здешний я, помещика Астафьева мужик, – ответил крестьянин. – Помоги мне, Дормидонт… Отплачу тебе опосля… – Да как же не подмочь?! – бросился мужик развязывать Глызина. – Всё, барин, подымайся полегонечку… Дормидонт взвалил купца на плечо, дотащил, кряхтя, до своей телеги и аккуратно уложил: – Не боись, барин, быстренько домчу. До околоточного тута недалече… – Не надо к околоточному… Свези меня поскорее в усадьбу баронессы фон Штейн… Мужик почесал за ухом: – Такось нету здеся, барин, такой усадьбы. Я, почитай, с малолетства тута живу, всех бар наперечёт знаю… «Неужто меня разбойники так далеко завезли?» – удивился Глызин. Вслух же произнёс: – В Измайлове она живёт… Усадьба на холме расположена, у реки Серебрянки. – А-а-а… – протянул мужик. – Такось в той усадьбе, почитай, ужо три года баре не живут. Чаво ж ты там делать-то будешь, барин? – Теперь там живёт баронесса… Знакомая моя… – А-а-а… Такось это, барин, три версты в сторону, – предупредил Дормидонт. – Ты, болезный, прикройся на всякий случай рогожей, а то, не ровён час, простудисси. Ветер ужо нонче больно сильный… Дормидонт забрался в телегу и осадил старую лошадёнку кнутом: – Пшла, родимая! Телега, противно скрипнув, тронулась с места и покатилась по весенней распутице к усадьбе баронессы фон Штейн. * * * Василий прикрылся рогожкой, его бил озноб. «Всё это дело рук подлой Анастасии, – сверлила голову навязчивая мысль. – Это она, змеюка подколодная, решила от меня таким способом избавиться. И ведь как ловко они с Ильёй всё продумали! Братец-то мой всеми тонкостями бухгалтерии владеет, сведущ и в цифрах, и в доверенностях. Опять же подпись мою легко подделать может… Главное, мне сейчас их, голубков, не спугнуть! Думают теперь, небось, что ихний разбойник мне дубинкой голову проломил? А вот не тут-то было, господа душегубы! Живой я! Назло вам! Ох, дайте сроку, нарушу я вашу идиллию!.. На каторгу оба пойдёте! А я на своей красавице Матильдушке женюсь…» Василий с трудом приподнял голову и огляделся – места вокруг были уже знакомые. – Слава Богу! Недолго ещё осталось трястись, – вздохнул он с облегчением. Дормидонт остановил телегу прямо у ворот усадьбы. Они оказались закрыты. – Хозяева! Отпирай ворота! Гости к вам! Из привратницкой выглянул человек. – Чего орёшь, мужик, покой барский нарушаешь? Из телеги высунулась окровавленная голова купца: – Умоляю… Сообщите обо мне баронессе… Скажите, что… Привратник, признав в говорящей голове любовника хозяйки, не на шутку испугался и, не дослушав, со всех ног бросился в дом. Не прошло и пяти минут, как у ворот появилась Матильда, закутанная в белую вязаную шаль. – Василий?! – в ужасе воскликнула она, увидев любовника. – Матильдушка… – простонал купец, воздев к ней руки. – Что случилось, Василий? На тебя напали? На тебе живого места нет! – причитала Матильда. – Чудом только жив остался, душа моя… – Я прикажу отнести тебя в дом и немедленно пошлю за доктором! …Баронесса приказала приготовить ванную, а потом сама обработала раны Василия раствором марганцовки, которую на всякий случай всегда держала под рукой. – Бедный, как же тебе досталось! – приговаривала беспрестанно Матильда, прижигая раны Василия. – Бог мой, а это что?! – откинула она со лба любовника влажные волосы. – Это же клеймо! – Оно самое и есть. Теперь до самой смерти буду ходить как бык клеймёный. Матильда прижгла марганцовкой и клеймо. Василий издал протяжный вой. – Голова болит, прямо в затылок отдаёт, – обхватил он голову руками. – Позволь, я посмотрю!.. Так у тебя на затылке, Василий, огромная шишка! – в очередной раз в ужасе воскликнула баронесса. – Слава Богу, хоть башка цела. Шишка что? Поболит да пройдёт… – Расскажи мне, как всё произошло, – попросила Матильда. – Да чего там рассказывать? Когда простились с тобой в прежний раз, укачало меня в дороге, и я заснул. А кучера, как потом выяснилось, мне ещё загодя подменили… Вот липовый-то, мать его, и завёз меня неизвестно куда – к таким же, как он, бандитам… А те бить начали нещадно, сама видишь… Про бриллиант мой всё допытывались… – Ах, это та газетная статья навлекла на тебя опасность! Наверняка ты стал жертвой какой-нибудь банды, – высказала предположение баронесса. – И я даже знаю, какой именно, – важно заметил Василий. Матильда округлила глаза: – Неужели? – Да. Банда сия состоит из пяти человек: моей жены, моего брата и их подельников-разбойников, которые и избили меня до полусмерти. Помоги мне, Матильда! – взмолился купец. – Жена и брат погубить меня хотят, чтобы завладеть всем моим имуществом. Мне надо срочно сообщить о том в жандармерию! Матильда стушевалась: сталкиваться с представителями городской полиции либо жандармерии в её планы не входило. – Но почему тогда похитители не убили тебя? – отвлекла она купца очередным вопросом. – Сам не знаю. Когда я под пытками назвал-таки им банковский шифр, то сразу потерял сознание. А они, вероятно, решили, что я помер… – А ты уверен, Василий, что твоя жена и впрямь причастна к похищению? – Абсолютно! – А что, если брат действовал самостоятельно? Супруге твоей, согласись, слишком рискованно затевать такое предприятие! Да и потом… Вряд ли посторонним людям позволят войти в хранилище. Думаю, бандиты ничего не смогут сделать. – К сожалению, смогут, если подделают на доверенности мою подпись, – вздохнул Глызин. Он с трудом поднялся: руки его были сплошь забинтованы, губы распухли, левый глаз заплыл. – Некогда доктора дожидаться, поеду… В тот момент, когда купец вознамерился уже отбыть в Москву, дабы свершить акт возмездия, к усадьбе баронессы подъехала карета. В гостиную вбежала горничная: – Барыня, доктор приехали-с! – Зови! …Лекарь, осмотрев пострадавшего, зафиксировал побои, ожоги руки и лица, гематому на затылке и отсутствие передних зубов, на основании чего и заключил: раны не смертельные, следовательно, ничего страшного нет. Тем не менее, категорически запретил пациенту выходить из дома, настоятельно рекомендовав полный покой. Матильда полностью согласилась с доктором. – Оставайся у меня, Василий. Один день всё равно ничего не изменит. Если ты предполагаешь, что жена и брат хотели избавиться от тебя навсегда, то, вероятнее всего, сейчас они уверены в твоей смерти. И наверняка сами же, дабы отвести от себя подозрение, сообщили уже в жандармерию о твоём исчезновении. Василий поморщился: – Ты, как всегда, права, душа моя… Пускай порезвятся напоследок! А уж завтра я непременно заявлюсь… Представляю, как вытянутся их рожи!.. Матильда приказала приготовить для Василия отдельные покои, и он с чувством неизбывного блаженства погрузился в чистое накрахмаленное бельё, пахнущее свежим лимоном. – Посиди со мной, душа моя, – умоляюще посмотрел купец на баронессу. Та присела на краешек кровати. – Ах, Василий, случившееся с тобой похоже на страшный сон! Тебе надобно как следует выспаться! Доктор оставил успокоительные капли… – Ну, их к лешему, эти капли. Ты даже не представляешь, как я рад, что остался жив и снова тебя вижу, – протянул он руку к Матильде. – Лежи, лежи! Доктор прописал тебе полный покой. Даже не думай об этом! В таком-то состоянии… Глызин смутился: – Да я не собирался… Куда уж мне сейчас!. Я просто хотел лишь дотронуться до тебя… Знаешь, там, в том разбойничьем доме, я много чего передумал… Матильда внутренне напряглась. – Поделись со мной, если хочешь. Тебе станет легче. – Нет, не станет. Слишком уж много грехов на мне… Вот поправлюсь – денег детскому приюту пожертвую… – Не всякий грех можно искупить деньгами, – возразила баронесса. Однако Василий ничего уже не слышал: устав от потрясений последних дней, он заснул на полуслове. Матильда потихоньку вышла из комнаты и направилась в будуар. Уже вечерело. Женщина взяла подсвечник и посветила им в окно. Вскоре в будуар вошёл барон фон Нагель. Матильда бросилась к нему на шею. – Мне страшно, Серж, – призналась она. – Не волнуйся, завтра уже уедем. – Ты всё подготовил? – спросила женщина. – Да. Вот новые паспорта, – извлёк барон из кармана документы. – Взгляни… Баронесса развернула один из них и прочитала: – Виконтесса Шарлотта де Оверн, год рождения – 1801-й… Хорошо… Признаться, мне всё равно, под каким именем пересекать границу. – А ты не хочешь посмотреть мой паспорт? – поинтересовался фон Нагель. Матильда открыла паспорт барона: – Виконт Филипп де Оверн, год рождения – 1798-й… Выходит, мы теперь – супружеская пара?! – Конечно, дорогая! Так, я думаю, мы вызовем меньше подозрений. – Серж, я должна сказать тебе… – робко начала Матильда. Барон напрягся: – Что случилось? – Глызин здесь, в доме. Спит в комнате для гостей. Какой-то крестьянин привёз его, всего избитого, на телеге. Отвратительное было, поверь, зрелище… – Я убью его! – гневно воскликнул барон. – Не горячись, Серж! Купец нам ещё пригодится. – Для чего? – спросил в недоумении фон Нагель. – Поверь, Серж, нам следует его отпустить. Он ведь подозревает жену и брата, вот пусть и ищет своих мучителей. Завтра же отправлю его своим экипажем в Москву. …Увы, на следующий день Василий вообще не смог подняться с постели: всё тело ныло, ноги не слушались, колени распухли, голова раскалывалась от боли. Разумеется, это несколько спутало планы будущих виконтессы и виконта де Оверн, но рассудительная Матильда приняла решение не покидать Измайлово, покуда купец не встанет на ноги и не уедет в Москву: зачем привлекать излишнее внимание к их с Сержем поспешному бегству? Глава 13 Жизнь в доме купца Глызина шла своим чередом. Анастасия Николаевна нещадно гоняла прислугу, разъезжала по модным магазинам и навещала модистку; мадемуазель Амалия бегала на свидания к возлюбленному своему Петру Тимофеевичу Артамонову; Полина исправно музицировала, изучала разные науки и каталась на пони; Илья Иванович по-прежнему проводил большую часть своего времени в конторе. Сегодня во время завтрака Анастасия Николаевна вскользь поинтересовалась у горничной: – Прасковья, а что Василий Иванович – дома ещё или в контору уже отбыл? Горничная растерялась. – Так это… М-м-м… Барыня, так Василий Иванович и не появлялись ещё… Анастасия встрепенулась: – Что значит – «не появлялись»? Что ты имеешь в виду? – Ну, как позавчерась ещё уехать изволили, так больше и не появлялись, – пояснила Прасковья. – Всё, хватит болтать! Сама разберусь. Ступай, делами лучше займись! – прикрикнула Анастасия Николаевна на горничную. Прасковья вздохнула, но не уходила – топталась на месте. – Чего ещё? – вскинулась на неё хозяйка. – Барыня, так это… Амалия-то вчерась вечером опять к полюбовнику бегала… – Ну и что? – грубо оборвала горничную купчиха. Прасковья набралась смелости и продолжила: – Только сдаётся мне, барыня, что бегает она вовсе не к Артамонову… Анастасия гневно свела брови к переносице: – Та-а-ак… И откуда знаешь про купца Артамонова? Отвечай! – Барыня, да вы не серчайте! Просто надысь, когда вы Амалию за волосы трепали, уж больно громкий разговор меж вами вышел, – призналась Прасковья. – Ага, а вся прислуга, значит, стояла под дверями и исправно подслушивала? – Нет, нет, что вы, барыня! – с жаром заверила горничная. – Без умыслу так получилося… – Получилося!!! – передразнила Анастасия горничную. – Ну и к кому, по-твоему, гувернантка бегает? Прасковья потупила взор: – К барину нашему, думаю, к Василию Ивановичу. Вон ведь и его вчерась вечером не было… Анастасию словно змея ужалила. Она резво вскочила со стула и заметалась по гостиной: – Ишь, волю себе взяли! Каждый своё суждение имеет! Вон отсюда! На кухне твоё место! Горничная нехотя удалилась. Хозяйка усилием воли взяла себя в руки: «Не понимаю! Ничего не понимаю! Кто лжёт? Василий? Амалия? Или оба?» Купчиха решительно направилась в комнату дочери. Мадемуазель Амалия занималась с Полиной арифметикой, когда дверь распахнулась и на пороге возникла Анастасия Николаевна. – Амалия, выйди ко мне! – властно приказала купчиха, не желая выяснять отношения с гувернанткой при дочери. – Что угодно, сударыня? – Амалия, улыбаясь, вышла в коридор и взглянула на хозяйку честно и открыто. Анастасия Николаевна смутилась. – Ты окончательно решила покинуть наш дом, Амалия? – спросила она неожиданно для себя. – Да, сударыня. Хотя я и успела очень привязаться к Полин… Хозяйка почувствовала себя неловко. – Я начала поиски новой гувернантки. Просто тебе, Амалия, придётся немного подождать. – О, ничего страшного, сударыня! Вы не волнуйтесь, я подожду. * * * Василий не появлялся дома два дня кряду. Анастасия чувствовала себя уязвлённой: супруг и раньше, правда, позволял себе изредка не ночевать дома, но чтобы исчезнуть сразу на двое суток?! Это было уже слишком! Сердце купчихи отчего-то тревожно сжалось… «Неужели Илья всё-таки осуществил то, о чём мы с ним сговаривались? Боже мой! – женщина обхватила голову руками. – Что ж мы наделали? Что я теперь скажу жандармам? Вдруг они меня заподозрят?» Не выдержав неизвестности, Анастасия Николаевна приказала заложить экипаж и, быстро переодевшись, направилась в Спасоналивковский переулок. В контору купчиха влетела, словно разъярённая фурия, и Илья с первого же взгляда на неё понял: что-то случилось. – Анастасия Николаевна, не желаете ли со мною отобедать? – спросил Илья и многозначительно посмотрел на гостью. Анастасия согласно кивнула. Илья наскоро передал дела приказчикам, подхватил свояченицу под руку и вместе с нею вышел из конторы. – Возьмём извозчика? – поинтересовался он на улице. – Я приехала на своей эгоистке… – Хорошо, как-нибудь уместимся… Едем в ближайший трактир? – Нет, лучше к тебе. – Хорошо, – согласился Илья и помог женщине сесть в экипаж, после чего не без труда пристроился около неё сам. – Тесновата твоя эгоистка… Впрочем, оправдывает своё название, – заключил он, пристально посмотрев на спутницу. – Почему ты на меня так смотришь? Может, хочешь мне что-то сказать? Или признаться в чём-то? – начала издалека Анастасия. – Может быть… Поговорим дома. Ехать пришлось, тесно прижавшись к любовнику, поэтому когда экипаж свернул в Бахметьевский переулок, Анастасия буквально сгорала уже от любовного нетерпения. И не успели они войти в квартиру, как купчиха тотчас скинула тёплый кардиган и повисла на шее Ильи: – Я соскучилась… Пойдём в спальню… Все разговоры потом… после… * * * Насладившись друг другом, любовники лежали в сладостной истоме, не размыкая объятий. – Я восхищаюсь тобой, Илюша, – призналась Анастасия. – Как мужчиной? – Разумеется. А ещё потому, что ты выполнил своё обещание. Илья удивлённо воззрился на любовницу: – Не понимаю… О чём ты? – О моём муже и твоём брате… Не притворяйся, Илья! Расскажи лучше, как тебе удалось это сделать… Илья отстранился, откинул одеяло, встал, надел халат. – Настасья, ты говоришь какими-то загадками… – Загадками?! – возмутилась купчиха. – Да от таких загадок недолго и на каторгу отправиться! – Что-о-о? Я совсем перестал понимать тебя! То ты восхищаешься мною, то на каторгу отправляешь… Объясни наконец, в чём дело?! Анастасия скинула одеяло и, обнажённая, подошла к Илье. – Василий уже два дня не появлялся дома. Ты исполнил задуманное? Илья почувствовал, что пол уходит из-под ног. – Что?! Ты хочешь сказать, что я его убил?! – А разве нет? Мне-то ты можешь признаться! Ну, и как ты с ним расправился? Илья в полном смятении опустился в кресло. Анастасию он уже не слушал. – Два дня, говоришь? Но это ничего ещё не значит… Он мог, например, задержаться у своей содержанки… Хотя всё равно странно… Не очень-то на него похоже… – В том-то и дело! Василий никогда не позволял себе столь длительных отлучек, – холодно заметила Анастасия и, обиженная скрытностью любовника, начала одеваться. – Помоги застегнуть крючки… – Постой! И ты предположила, что я убил брата? Да? Анастасия дерзко вскинула голову и посмотрела любовнику прямо в глаза: – Да! А что, разве не так? – Да нет же, Настасья! Я не убивал Василия! Я долго обдумывал, как это сподручней сделать, но потом понял, что сам не смогу… Хотел даже нанять кого-нибудь… Женщина застыла в недоумении: – Но тогда… Что же тогда получается? – В конторе Василий тоже не появлялся… И где его пассия живёт, нам не известно… – размышлял вслух Илья. – Похоже, всё очень скверно… – задумчиво произнесла Анастасия. – И зачем только ты сообщил газетчикам про бриллиант? – А причём здесь бриллиант? – оторопел Глызин-младший. – Да просто если с Василием действительно что-то случилось, то, вполне возможно, именно из-за той статейки о камне! Недаром уже несколько дней возле нашего дома толкутся не только журналисты, пристающие с разными расспросами, но и всякие тёмные личности! Кто знает, что у них на уме? Илья заволновался: – И вправду, чёрт меня дёрнул?! Просто я зол был в тот день на брата… – А если в жандармерии теперь решат, что ты и есть убийца? Найдут того журналиста, и он расскажет, от кого узнал историю про бриллиант… Начнутся расспросы… – Чёрт! Чёрт! Что же делать? – заметался Илья по комнате. – Я сама пойду в жандармерию, – решительно заявила Анастасия. Илья с ужасом воззрился на любовницу: – Ты хочешь предать меня? Женщина приблизилась к любовнику: – Ну, как ты мог такое подумать?! Просто я сама заявлю о пропаже своего мужа, а заодно намекну, что, возможно, его убили из-за бриллианта. Пусть ищут настоящего убийцу! – Это ты хорошо придумала… Кстати, а где сам бриллиант? – Сначала Василий хранил его в сейфе в своём кабинете, а потом отвёз в банк. – Ты уверена? – Василий ездил в банк Петровского вместе с дворецким… – Понятно. Имей в виду, Настасья, что жандармы будут опрашивать и всю прислугу, и конторских наших, и тебя… О Господи, и меня ведь тоже! – испуганно воскликнул Илья. – Илья, мне не нравится твоя нерешительность! – возмутилась купчиха. – Ну, конечно, жандармы будут допрашивать и тебя… – Всё пропало! Будь проклят этот бриллиант! Он мстит нам… – Мстит? Это что-то новенькое… Как интересно! И за что же, позволь полюбопытствовать? – встрепенулась Анастасия. Илья отмахнулся. – Лучше не спрашивай… – Ну, как знаешь! Не хочешь – не рассказывай, – фыркнула купчиха, обиженно надув губки. – Не сердись, Настасьюшка! Просто шкатулку ту, в которой бриллиант хранился, мы вместе с Василием тогда из Франции привезли… Кто ж знал, что она с секретом окажется?.. – Но месть-то здесь причём? – не унималась Анастасия. – Ты от меня что-то скрываешь, Илья! Лучше сразу всю правду скажи! – Нет, нет… Я не могу… – сник на глазах любовник. Анастасия не выдержала: – Всё! Нет более сил ни слушать тебя, ни смотреть на тебя! Я еду домой. И если Василий до сих пор там не объявился, то сразу отправлюсь в жандармский участок. Кстати, не подскажешь, где ближайший? – Кажется, на Воздвиженке… Что напротив Крестовоздвиженской церкви… * * * Анастасия Николаевна вернулась домой в крайне возбуждённом и взволнованном состоянии. Не удосужившись даже снять кардиган и шляпку, кинулась к дворецкому: – Макар, а дома ли Василий Иванович? – Так второй день уж нету барина-то… Кабы чего не случилось, думаю… Не дослушав, Анастасия Николаевна резко развернулась и направилась к выходу. – Э-э-э… барыня, – протянул дворецкий ей вслед, – а будут ли какие приказания? Хозяйка, не оглядываясь, небрежно бросила: – Я – в жандармский участок. За порядком следи! – Господи, – перекрестился Макар. – К жандармам! В участок! Неужто с барином и вправду беда какая приключилася?.. По дороге на Воздвиженку Анастасия Николаевна попыталась представить, как пойдёт её разговор с жандармом. Воображение нарисовало страшную картину: она сидит перед здоровенным мордастым жандармом, тот курит сигару, нагло попыхивая ей прямо в лицо, и, совершенно не обращая внимания на её горе, продолжает беспристрастно задавать всякие каверзные вопросы. Прежняя решительность неожиданно покинула купчиху. Экипаж остановился около Крестовоздвиженской церкви. Анастасия Николаевна вышла и перекрестилась: – Помоги мне, Господи… Направь и укрепи… Она перешла улицу и оказалась прямо перед жандармским участком – тем самым, который возглавлял полковник Павел Христофорович Эйлер. Женщина в полном смятении вошла в здание и, едва не теряя сознание от страха, обратилась к дежурному уряднику: – Простите, сударь… – Чем могу помочь, сударыня? – вежливо откликнулся молодой жандарм. – Ох… – Анастасия всхлипнула, на глаза её невольно накатились слёзы. – Мой муж… пропал… – Позвольте полюбопытствовать, сударыня, а кто ваш муж? – Купец второй гильдии Глызин Василий Иванович… Вот уже два дня как пропал… Молодой жандарм приосанился: – Вам следует обратиться к чиновнику по следственным делам Полянскому Алексею Фёдоровичу. Прямо по коридору, затем направо, третий кабинет по ходу движения – его. – Благодарю вас… Анастасия шла по длинному коридору, мысленно повторяя: «Прямо, направо, третий кабинет по ходу…» и, наконец увидела перед собой дверь с небольшой табличкой, на которой значилось: «Полянский Алексей Фёдорович, следственный отдел». Дрожащей рукой Анастасия Николаевна постучала. – Прошу, входите! – услышала она приятный мужской голос и, несколько приободрившись, вошла в кабинет. – Добрый день, сударыня. Присаживайтесь. – Полянский указал женщине на стул для посетителей. Купчиха осмотрелась: кабинет был небольшим, вмещал лишь письменный стол чиновника, три стула, шкаф, заставленный толстыми папками, да крохотный столик в углу, за которым расположился писарь. – Я… я… – робко начала госпожа Глызина, присев на предложенный стул. Полянский, бросив беглый взгляд на посетительницу, сразу определил в ней женщину уважаемую и с достатком. – Говорите, сударыня, не волнуйтесь. Смею предположить, вас сюда привело некое серьёзное обстоятельство? – Да, да… Вы совершенно правы, Алексей Фёдорович… Простите, я не представилась: Анастасия Николаевна Глызина… Дело в том, сударь, что мой муж, Василий Иванович Глызин, последние два дня не появлялся ни дома, ни в своей конторе… Поверьте, я очень волнуюсь… Просто места себе не нахожу… – Так, так… – неопределённо протянул Полянский. – Простите, сударыня, я так полагаю, ваш муж имеет собственное дело? – Да, торговое. Его контора располагается в Спасоналивковском переулке. – Анастасия Николаевна, а мог ваш муж просто уехать по делам и не успеть предупредить вас об этом? – высказал предположение чиновник. – Что вы, сударь?! Это невозможно! Даже если бы муж ничего не сказал мне, то уж с братом-то поделился бы наверняка. У них ведь общее дело, – пояснила госпожа Глызина. – Тогда, прошу покорно извинить, вынужден задать вам крайне неприятный и щепетильный вопрос… Анастасия Николаевна подняла заплаканные глаза, взмахнула ресницами и тяжело вздохнула: – Я понимаю, о чём вы хотите спросить… Есть ли у моего мужа любовница? – Ещё раз простите, сударыня, но я должен соблюсти все формальности… – Да, да, конечно… Так вот, я думаю, что любовница у Василия есть. Но кто эта женщина, не знаю. Дело в том, что мой муж всегда любил женщин, я к этому привыкла… Однако он никогда не пропадал из дому на несколько дней подряд! Полянский замялся: повода для расследования он не видел, скорее всего, купец где-то загулял. Но как объяснить это и без того расстроенной госпоже Глызиной? Алексей Фёдорович откашлялся: – Сударыня, вынужден огорчить вас, но в отсутствии вашего супруга я не вижу ничего криминального. Как это ни прискорбно, но, думаю, он просто где-то приятно проводит время. Анастасия Николаевна округлила глаза: – Боже мой! Что вы такое говорите? Да как вы можете?! – Я понимаю, что сие звучит жестоко, но, увы, такова жизнь. К сожалению, в моей практике было много подобных случаев, – пояснил Полянский извиняющимся тоном. – Ах… – женщина снова заплакала. – Но я отчего-то уверена, что с мужем приключилась беда! Эта статья про бриллиант маркизы Помпадур наделала вокруг его имени столько шума! Около нашего дома до сих пор отираются журналисты, воры и мошенники… Поэтому когда Василий пропал, я решила, что… – новый поток слёз помешал ей закончить фразу. Однако Полянский уже насторожился. Он налил из графина воды и подал гранёный стакан посетительнице: – Выпейте, вам надо успокоиться… Купчиха приняла стакан дрожащей рукой и выпила всю воду. – Вот и хорошо… А теперь, Анастасия Николаевна, прошу вас рассказать про бриллиант подробнее, – как можно мягче сказал Полянский. Слегка успокоившись, женщина поведала господину следователю и о появлении сего злополучного бриллианта в их семействе, и о статье в бульварной газетёнке, и о последовавших в связи с её публикацией событиях. Полянский слушал внимательно: он уже нутром чувствовал, что дело предстоит распутывать непростое. – Вы сказали, что Василий Иванович вёл совместное дело с родным братом. Расскажите о Глызине-младшем подробнее. Анастасия несколько смутилась, что не ускользнуло от зоркого Полянского. – Илья Иванович ненамного моложе моего мужа. Вот уже почти десять лет они вместе занимаются коммерцией… – Так, так… А не возникало ли между братьями трений? – Полянский решил сразу же «взять быка за рога». – Но, сударь, я, право, не знаю. Я никогда не вникала в их дела… Алексей Фёдорович понял: госпожа Глызина что-то знает, но говорить не хочет. «Или боится?» – А где живёт Илья Иванович Глызин? – В съёмной меблированной квартире в Бахметьевском переулке. Полянский исподволь взглянул на писаря: весь их разговор с госпожой Глызиной тот исправно фиксировал на бумаге. – Поезжайте домой, сударыня, отдохните. А вечером я нанесу вам визит, – пообещал Полянский. Анастасия Николаевна покинула жандармский участок, охваченная весьма противоречивыми чувствами. Усевшись в экипаж, она приказала кучеру следовать домой. «Что же теперь будет? Этот Полянский далеко не глуп… Конечно же, он навестит и Илью… Боже мой! А что, если тот во всём признается? И в убийстве Василия в том числе… Вдруг это Илья всё-таки постарался, но не желает мне открыться? Ну и ладно! Пусть будет, что будет! Зато я наверняка стала уже вдовой и вскоре обрету полную свободу и приличное состояние. А если Илью арестуют и отправят на каторгу, то я буду вправе распоряжаться и его долей капитала…» – размышляла Анастасия Николаевна по дороге на Пречистенку. * * * Алексей Фёдорович, любезно распрощавшись с посетительницей, просмотрел записи писаря. – Так, так… – по привычке произнёс Полянский, что означало крайнюю степень его озабоченности чем-либо. – Интересная история вырисовывается: после того как вся Москва насладилась пикантными подробности из жизни хорунжего Глызина, купец Глызин внезапно пропадает… Возникает естественный вопрос: почему? Надобно бы почитать ту статью… Может, именно она и таит в себе разгадку? Долго искать номер «Тайн Москвы» трёхдневной давности Полянскому не пришлось. Он попросил писаря «соорудить» чайку, после чего, расположившись за письменным столом поудобнее, начал всестороннее изучение искомой статьи. – Так, так… Ну и газетёнка! Ничего более бесстыдного не встречал, – резюмировал Алексей Фёдорович по прочтении. – Печатать с чьих-то слов такие подробности?! Беспардонно влезать в чужую жизнь?! Возмутительно! Однако для начала следует выяснить, что в статье правда, а что – вымысел. Пока же, думаю, стоит посетить господина Глызина-младшего. Может быть, он прольёт свет на французские похождения своего старшего брата? – поручик взглянул на часы: стрелки показывали четверть пятого. Воспользовавшись казённым экипажем, Полянский отправился во владения господина Бахметьева – в район, где сей господин сдавал квартиры внаём. Быстро отыскав нужный адрес, Алексей Фёдорович, несмотря на хромоту, столь резво проскочил мимо престарелого консьержа, что тот даже рта не успел раскрыть. Поручик уверенно позвонил в квартиру № 5. Дверь открыл сам хозяин. – Простите, сударь, я имею честь видеть Илью Ивановича Глызина? – решил уточнить на всякий случай Полянский. – Да… – растерянно пролепетал Илья, у которого всё внутри похолодело от одного только вида жандармской шинели. – Вы позволите мне войти? – вежливо поинтересовался визитёр. – П-прошу… – заикаясь, пригласил Глызин непрошеного гостя. – Благодарю. Полянский вошёл в квартиру, снял шинель и фуражку, проследовал за хозяином в гостиную. – П-присаживайтесь… Вино? Коньяк? – робко предложил Глызин-младший. Поручик на диван сел, а от угощения отказался: – Нет, нет. Благодарю, я на службе. – А я выпью, – Илья наполнил рюмку коньяком и одним махом осушил её. Полянский, разумеется, заметил явную нервозность хозяина. – Теперь, сударь, мы можем побеседовать? – вкрадчиво поинтересовался он. – Да, да, разумеется! – воскликнул несколько приободрившийся Илья. – Что ж, прекрасно. Сразу хочу предупредить, что мой визит исключительно частного характера… Илья кивнул: – Понятно. Если бы в чём-то подозревали, вызвали бы к себе… – Совершенно верно. Итак, сегодня меня посетила госпожа Глызина и поведала об исчезновении своего мужа: минуло вот уже два дня, как никто из домашних не видел его. Я хотел бы просить вас, Илья Иванович, о помощи… Илья напрягся: – Помощи? Какого рода? – Дабы выяснить поскорее судьбу вашего брата, мне нужно как можно больше сведений о нём. Расскажите, что делал Василий Иванович перед таинственным своим исчезновением, как вёл себя… Ещё очень хотелось бы выслушать ваше предположение, кто мог сообщить журналисту Терехову о бриллианте. Глызин-младший заволновался ещё сильнее, и сей факт тоже не ускользнул от внимания поручика: «И этот что-то знает… Но скажет ли?» – Уверяю вас, сударь, в последние дни в нашей конторе ровным счётом ничего не происходило… То есть… я хотел сказать, всё было как всегда… А касаемо бриллианта я и сам в недоумении, кто мог про него рассказать… Может, прислуга? Полянский кивнул: – Не исключено. Тогда, простите за прямолинейность, ещё один вопрос: была ли у вашего брата любовница? – Думаю, да… Сужу, правда, лишь по тому, что он стал реже посещать контору. В последнее время мне приходится одному заниматься всеми делами, – непритворно вздохнул Илья Иванович. – Так, так… И вы никогда не видели его пассию? – Ни разу. Однако мне кажется, что она – из обедневших дворян… – Интересное умозаключение… И почему же вы так решили? – Сам не знаю… Просто брат очень сильно изменился после знакомства с нею… Стал как-то пренебрежительно относиться к окружающим… – А как считаете, Илья Иванович, мог ваш брат бросить семью и уехать с этой женщиной, скажем, за границу? – спросил Полянский. – Исключено. Василий никогда бы не бросил торговое дело. Он очень им дорожил. – Так, так… Можете ещё что-нибудь добавить? – Нет, пожалуй… Я рассказал вам всё. – Что ж, тогда позвольте откланяться. * * * «Интересная семейка… – размышлял Полянский по дороге на Пречистенку. – Пропал почтенный отец семейства, успешный купец… Близкие же родственники явно темнят, не договаривают чего-то…» Казённый экипаж остановился около дома купца Глызина. Алексей Фёдорович вышел из экипажа и осмотрелся. К владениям Глызиных примыкали дома известных и благородных московских фамилий. «Да-а, хорошо нынче купцы живут, коли селятся среди аристократов! Видать, доход от торговли имеют немалый…» Анастасия Николаевна к визиту поручика отнеслась спокойно: – Я ждала вас, сударь. И готова ответить на все ваши вопросы. – С вашего позволения, Анастасия Николаевна, я хотел бы осмотреть кабинет вашего мужа и опросить прислугу. Женщина смахнула со щеки набежавшую слезинку: – Да, да, разумеется. Я пришлю дворецкого, горничную и гувернантку. – Благодарю. А другая прислуга в доме есть? Госпожа Глызина подивилась настырности жандарма. – Есть, конечно… Две кухарки, кучер, прачка, истопник, садовник… – О, сударыня, у вас довольно приличный список прислуги! Вероятно, ведение домашнего хозяйства требует немалых сил? Женщина тяжко вздохнула: – Да, да, вы совершенно правы… Однако идёмте, я провожу вас в кабинет мужа. Полянский пристрастно осмотрел письменный стол купца Глызина, но, увы, не обнаружил ничего подозрительного. – А где ваш муж хранил бриллиант? – поинтересовался он у хозяйки. Та подошла к стене и сдвинула картину в сторону: – Вот здесь. Но я не знаю шифра. – Не суть важно… Полянский внимательно обследовал сейф: следов взлома заметно не было. – Как думаете, бриллиант по-прежнему здесь, в сейфе? – спросил он хозяйку. Анастасия Николаевна пожала плечами: – Понятия не имею. Увы, в последнее время муж редко посвящал меня в свои планы… Хотя… кажется, он отвёз камень в банк Петровского. – Петровского? – машинально переспросил поручик. – Да. Перед тем, как пропасть, Василий Иванович посещал этот банк вместе с дворецким. – Так, так… – Полянский расположился за письменным столом. – Начнём, пожалуй, с дворецкого. * * * Макар, дворецкий Глызиных, робко вошёл в хозяйский кабинет. Полянский по привычке, появившейся у него отчего-то именно во время службы в жандармерии, многозначительно протянул: – Так, та-а-ак… Ну, присаживайся, голубчик. У дворецкого сердце упало в пятки: невольно он ощутил на руках и ногах холод кандалов. – Расскажи-ка мне, любезный, что интересного происходило в последнее время в семействе твоих хозяев? Макар сжался от страха, однако промолчать не посмел: – Вы, сударь, небось, хотите знать про барина нашего, Василия Ивановича? – Верно, верно. Хочу разобраться, отчего он пропал, – подтвердил Полянский. – Так вот, господин жандарм, что я вам скажу… – Макар осёкся и с опаской оглянулся на дверь. – Не бойся, говори. И называй меня лучше Алексеем Фёдоровичем или господином следователем. – Хорошо, господин следователь, – кивнул дворецкий. – Соображения у меня, господин следователь, некоторые имеются… – Так, так… И какие же? – подался вперёд Полянский. – Не так давно приезжал Илья Иванович, младший брат нашего барина. Так вот промеж них ссора вышла. Вроде как из-за бриллианта энтого… Василий Иванович не хотел им с братом делиться… «Вот она – ниточка!» – решил про себя поручик, а вслух сказал: – Делиться, говоришь?.. А разве не сам Глызин-старший привёз сей камушек из Франции, как в газете пишут? – Да то мне неведомо, господин следователь. Знаю только, что барин с барыней повздорили с неделю назад, вот она в него шкатулочкой и пульнула… Шкатулочка та пополам раскололася, а камушек драгоценный из неё случайно и выпал. Вот как всё было. А сама-то шкатулочка вроде как барину нашему досталася на войне во Франции как трофей. – Так, так… Продолжай, любезный… Что ещё в доме интересного намедни случилось? – Ещё мамзель Амалия, гувернантка юной барыни, постоянно куда-то бегает по вечерам. Говорят, кавалер, дескать, у неё. Токмо кто ж его видел? – охотно продолжил разговорившийся дворецкий. Полянский задумался: «Амалия… Гувернантка… Француженка?» – Скажи-ка, любезный, а гувернантка сия случаем не француженка? – Истинно так, господин следователь, – услужливо подтвердил Макар. «Стало быть, Амалия – француженка, а Василий Глызин, будучи хорунжим, привёз бриллиант из Франции… Военный трофей? Но трофеи, как известно, никто не презентует, их, скорее, присваивают силой на правах победителя». * * * После дворецкого в кабинет вошла горничная Прасковья. Та сразу же начала с «неподобающего поведения» мадемуазель Амалии. – Уж больно мнит о себе высоко! А сама-то тоже, поди, барам нашим прислуживает! Только никак всё забыть не может, что происходит из знатного французского роду. Держится, словно столбовая дворянка! И правильно её наша барыня за волосы оттаскала! – Да ну? И за что же такая немилость? – оживился Полянский. – Так Анастасия Николаевна думала, что Амалия – полюбовница мужа её, то есть барина нашего. Вона как! – важно пояснила всезнающая Прасковья. – А на самом деле? Горничная пожала плечами: – Да бес её знает. Куды-то всё бегает по вечерам… Пару раз даже ночевать не приходила, и Полину барыне самой спать пришлось укладывать… Ох, неспроста это всё, господин следователь! – Точно, неспроста… – покладисто согласился тот. * * * После горничной настала очередь мадемуазель Амалии. Француженка спокойно и уверенно вошла в кабинет и села напротив Полянского. – Добрый день, сударь, – сказала молодая женщина мелодичным голоском с лёгким приятным акцентом. Полянский замер: «Бог мой! До чего же знакомый акцент! Неужели баронесса фон Штейн заделалась на сей раз гувернанткой? Или я схожу с ума?» – Сударыня, давно ли вы служите в доме Глызиных? – С прошлого лета. «Служить гувернанткой и успевать поворачивать такие афёры? Нет, нет… Это, увы, невозможно… Однако проверить всё равно надо». – Сударыня, поймите меня правильно, но я хотел бы подробнее узнать о вашем происхождении. Француженка удивлённо приподняла правую бровь. – Я происхожу из известного французского рода де Сон, моя матушка – урождённая де Морней Плесси. Увы, война разорила наше семейство. Отец умер, замок постепенно пришёл в упадок и пошёл с молотка. Я же от безвыходности отправилась в Россию… – Так, так… – Полянский обмакнул перо в чернильницу и что-то записал на листке бумаги. – Простите, ещё один щекотливый вопрос: в каких отношениях вы, мадемуазель, состоите с Василием Глызиным? Девушка передёрнула плечиком: – О! Так бы сразу и спросили: любовники мы или нет? Отвечаю вам решительно: НЕТ!!! Хотя и подозреваю, что хозяин питает ко мне некоторый интерес. Но, поверьте, он никогда не переступал границ приличия. – Вы прекрасно владеете русским языком, – заметил Полянский. – Благодарю. Во-первых, я уже два года в России, а во-вторых, у меня врождённая способность к языкам. Помимо русского я свободно владею также английским, итальянским и немецким. – А что, сударыня, вы думаете об исчезновении господина Глызина? – Смею предположить, что это из-за бриллианта, о котором благодаря той злополучной статье стало известно всей Москве… * * * Истопник Фрол – он же, в случае необходимости, и кучер Анастасии Николаевны, – стоял перед Полянским, переминаясь с ноги на ногу и комкая в руках шапку. – В ногах правды нет, голубчик. Присаживайся, – поручик указал на стул. – Премного благодарен, ваше благородие… – Скажи-ка мне, любезный, какие ты в доме исполняешь обязанности? – Так енто… Истопник я… А коли надоть, то и хозяйку сопровождаю, ейной эгоисткой правлю… – Так, так… И куда же ты обычно сопровождаешь Анастасию Николаевну? – По пассажам она ездить дюже любит да в салуны там всякие… – А ещё куда? – наседал Полянский. Фрол почесал затылок: – Ну… На Бахметьевку не раз сопровождал… «Значит, к Илье Глызину ездила… Одна…» – сообразил поручик. – И подолгу барыня бывала там, в Бахметьевском? Истопник-кучер снова почесал затылок: – Да по-разному, ваше благородие… – А барина ты не возил? – Не! То дело не моё – Фёдора… – А кто таков у нас Фёдор? Хозяйский кучер? – уточнил Полянский. – Он самый… Тока он енто… Словом, пропал Фёдор вместях с барином… * * * Фрол ушёл. Полянский остался в кабинете один. «Запутанное дело. Ох, запутанное… Голова кругом идёт. А за француженкой надо бы филёра приставить. Пусть проследит, куда она бегает. Действительно ли к кавалеру? Или замышляет чего недоброе?» Дверь кабинета тихонько отворилась. – Входите… Кто там ещё? – устало поинтересовался Полянский. – Да кухарка я, Глаша… Полянский встрепенулся: – Господи! Глаша! Ты ли это?! У кухарки от удивления глаза тоже округлились: – Алексей Фёдорович? Матерь Божья! Так вы что, в жандармах таперича? – Как видишь. Служу… – Вижу, вижу, – закивала кухарка, без приглашения присаживаясь к столу. – Ох, а до чего же вам мундир к лицу! Какой вы, право, красавец стали! Полянский рассмеялся: – Вот, значит, где ты кухаришь?! У Глызиных! – Да, сударь. А что ж мне оставалося-то? – Да ладно, я не в обиде. Всё понимаю… Ты лучше скажи мне по старой памяти, что думаешь об исчезновении своего хозяина? Глаша, не задумываясь, выпалила: – Ничего не думаю. Одно только скажу: так ему и надоть! Уж больно вредный мужик! Сколько раз барыню до слёз доводил… А недавно аж по лицу нахлестал. – Так, так… Значит, супруги Глызины промеж собой не ладили? Глаша оглянулась на дверь и перешла на шёпот: – Не то слово, Алексей Фёдорович. Спят по разным комнатам, и слуги говорят, что давно уж… Мало того, хозяйка-то наша ещё и полюбовника на стороне имеет… – А тебе-то откуда про то ведомо? – Про полюбовника-то? – переспросила Глаша и усмехнулась. – Только не говорите никому… – Не скажу, честное благородное слово даю. Глаша кивнула и слегка подалась вперёд, снова перейдя на шёпот: – Замуж я собралась за Фрола. Он истопником здесь служит. Ну, а когда надоть, то и экипажем барыни правит. Но то редко бывает – чаще она сама с эгоисткой справляется… Так вот Фрол-то мне и сказывал, что на Бахметьевке, куда Настасья Николаевна кататься повадилася, живёт Илья Иванович Глызин. И барыня наша у него целыми вечерами порой пропадает! Вот таперича и подумайте, Алексей Фёдорович, чем они там вместях занимаются-то?! – Так, так… А Василий Иванович знал о их связи, как думаешь? Глаша задумалась: – Думаю, да. Ругалися уж больно в последнее время. А Илья Иванович приезжал намедни, половину бриллианта у хозяина требовал… Полянский удивлённо приподнял брови: – Это ты тоже от Фрола прознала? – Не-е… – протянула кухарка. – Прасковья, горничная, да вы, небось, говорили уж с ней, частенько рассказывает про здешнее житьё-бытьё… Сама-то я всё больше на кухне, а чаво там услышишь? – М-да… Полянского несколько поразила осведомлённость здешней прислуги. А в особенности тот факт, что Глызин-младший требовал раздела бриллианта. * * * Алексей Фёдорович покинул Пречистенку поздно вечером. Уже по дороге домой он начал анализировать показания прислуги. «Зацепка первая: мадемуазель Амалия – тёмная личность. Она, несомненно, француженка. Бриллиант тоже привезён из Франции, но почти пятнадцать лет назад. Сколько же ей тогда было? Лет семь? Восемь? Да, пожалуй, совсем ещё ребёнок. Мог ли Глызин украсть бриллиант? Нет, не мог… Дворецкий сказал, что шкатулка разбилась от удара, и камень выпал из неё случайно. А самое интересное, что Илья Глызин, оказывается, требовал от брата раздела бриллианта! Что это означает? Только одно: братья Глызины не подозревали о тайнике внутри шкатулки, пока она не разбилась. Из всего этого следует, что Амалия могла узнать о бриллианте тогда же, когда и все остальные слуги, то бишь недавно… Могла ли она с сообщником организовать похищение Василия Глызина? Могла, почему бы и нет?! С какой целью? Завладеть бриллиантом. Как? Выпытать, например, шифр…» Заехав в участок и отправив к дому Глызиных филёров, поручик вернулся к своим размышлениям. «Зацепка вторая: Илья Глызин – любовник Анастасии Николаевны. Может, он и помог брату исчезнуть? Не исключено. Повод? Ревность, соперничество, давняя обида, нежелание брата делить камень. Да, похоже, именно Илья и сочинил историю про мадам Помпадур, после чего поведал её газетчикам. Зачем? Дабы насолить старшему брату… А если бриллиант сейчас действительно находится в банке? Разве можно получить его без Василия Глызина? Надо будет завтра съездить к Петровскому, проконсультироваться…» Глава 14 Василий с трудом поднялся в экипаж баронессы. – Ах, Матильдушка, душа моя! Кабы не ты, помер бы в крестьянской телеге… – Слава Богу, всё обошлось. Поезжай… – Улажу все дела – приеду. Через недельку примерно. Ждать будешь? – заискивающе поинтересовался купец. Баронесса улыбнулась: – Конечно… – Трогай! – приказал Василий Иванович кучеру. Примерно через час экипаж баронессы фон Штейн, в коем купец расположился на мягких подушках, ибо всё тело ныло ещё от побоев, повернул на Пречистенку. Глызин выглянул из экипажа: – Наконец-то дома… Ух, что сделаю теперь с Настасьей! Придушу змеюку! А потом и братца пристрелю! Экипаж остановился у знакомых ворот. Из привратницкой вышел Фрол. – Фрол! – крикнул Василий Иванович. – Открывай! Истопник-кучер оторопел. – Хозяин?! Живой?! Матерь Божья! – он стремглав кинулся открывать ворота. – Помоги спуститься, – с тяжёлой одышкой приказал купец. – Енто мы мигом! – засуетился Фрол. Когда Василий Иванович Глызин появился в парадной, дворецкий тоже чуть не лишился дара речи. – В-Василий Иванович… Вы? – пролепетал он. – А что, не рассчитывали боле меня увидеть?! – злобно рыкнул купец. У Макара подкосились ноги: – Дык это… ну, дык пропали ж вы… Жандарм вон даже приходил вчерась… – Жандарм, говоришь?! Это хорошо! Всех вас на каторгу отправлю! Анастасия Николаевна, заслышав шум подъехавшего экипажа, поспешила с бельэтажа[24] вниз, в прихожую. – Что случилось, Макар? Отчего… – купчиха осеклась на полуслове. Перед ней стоял Василий. Вид его был ужасен: лицо заплыло от побоев, изменившись почти до неузнаваемости. Глызина затрясло от гнева, и он обрушил на жену всевозможные оскорбления: – Змея! Паскуда! Шлюха! Курва! У Анастасии Николаевны перехватило дыхание, голова закружилась. Оступившись на предпоследней ступеньке, она упала, как подкошенная. – Ага!!! – возликовал Глызин и, неуклюже ковыляя, бросился к жене с явным намерением задушить её. – Опомнитесь! Василий Иванович! – вскричал дворецкий. – Что вы делаете? – Избавлю же мир от ядовитой змеи! – торжественно провозгласил Василий Иванович, наступив на горло жены. Дворецкий, не выдержав сей душераздирающей сцены, подбежал к хозяину, схватил его подмышки и потащил прочь от Анастасии Николаевны, лежавшей на полу в бессознательном состоянии. – Пусти меня! – вырывался купец. – Убью! На крики барина сбежалась вся прислуга. Горничная Прасковья перекрестилась: – Дождалися… Таперича всех уморит… * * * Алексей Фёдорович принимал отчёт филёра, приставленного им накануне следить за мадемуазель Амалией. Филёр обстоятельно доложил, как вчера вечером особа сия покинула дом купца Глызина, взяла извозчика и направилась в ближайшую гостиницу. По словам филёра, гостиница была препаршивейшая. Но, что самое интересное, гувернантка действительно встречалась там с овдовевшим купцом Артамоновым-младшим, ибо тот, не скрываясь, зарегистрировался в книге постояльцев под собственным именем. Полянский, слушая доклад, выстукивал пальцами по поверхности стола ритмичную дробь. – Так, так… Значит, французская ниточка рвётся… А жаль, – разочарованно вздохнул поручик. – Ступай, голубчик… Благодарю за службу… Не успел филёр выйти из кабинета следователя, как в дверь буквально вихрем влетел его коллега по ремеслу. – У тебя что? – поинтересовался Полянский, выжидающе воззрившись на второго филёра. – Никак, новости есть? – Точно так-с, господин следователь! – отрапортовал филёр. – Так не медли, докладывай! – Купец пропавший объявился. Избитый весь, лицо – сплошное месиво, – выпалил тот на одном дыхании. – Василий Глызин? – переспросил Полянский. – Ничего не путаешь? – Никак нет-с! – филёр вытянулся перед начальником по струнке. – Хорошо, хвалю… Ступай… Алексей Фёдорович тотчас отправил своих людей в Бахметьевский переулок, а сам сел в казённый экипаж и покатил на Пречистенку. * * * Не успел чиновник по следственным делам войти в дом Глызиных, как с бельэтажа спустилась уже пришедшая в себя Анастасия Николаевна. – Ах, сударь! Я отчего-то знала, что вы непременно придёте! Умоляю, защитите меня от мужа! Он совершенно обезумел! Чуть не задушил меня на глазах у всей прислуги! – Не волнуйтесь, сударыня. Я здесь именно затем, чтобы во всём разобраться. – Да, да… Благодарю вас… Но я опасаюсь ещё и за Илью Ивановича. Мой муж… Ах… – женщина не выдержала и разрыдалась. – Успокойтесь, сударыня! С господином Глызиным-младшим ничего не случится, уверяю вас. Мои люди уже охраняют его. Анастасия Николаевна поразилась оперативности жандарма: – Как? Уже?.. – Ток точно-с… Но сейчас я хотел бы видеть Василия Ивановича. – Он в своём кабинете. Прошу прощения, но провожать вас к нему не стану… – Не извольте беспокоиться, я помню дорогу, – сказал Полянский, снимая шинель и фуражку. …Господин Глызин лежал в кабинете на кожаном диване, обдумывая, с чего начать: добить жену, застрелить брата или отправиться в банк? Появление нежданного визитёра прервало его тягостные раздумья. – Позвольте представиться: чиновник по следственным делам Алексей Фёдорович Полянский, – отрекомендовался незнакомец. Купец с трудом поднялся и сел. – Прошу, сударь, – указал он жандарму на стул. Приблизившись, поручик пришёл в ужас: лицо несчастного хозяина дома напоминало сплошной синяк. – Позвольте выразить вам моё искреннее сочувствие. – А, пустое, – отмахнулся купец. – Хорошо, жив остался… – Вчера днём ваша супруга посетила жандармский участок, и я имел честь с ней беседовать, – начал Полянский издалека. – А, эта… – из уст купца готов был уже сорваться нелестный эпитет в адрес жены, но Алексей Фёдорович мягко перебил: – Так вот, Василий Иванович. Я внимательно выслушал Анастасию Николаевну, а вчера – ещё и вашу прислугу. И сделал кое-какие выводы… – И какие же, интересно?! – вызывающе поинтересовался купец. – Полагаю, похитили вас из-за бриллианта. Не так ли? – Да. Избивали даже, как видите… И мне пришлось-таки назвать бандитам номер банковского сейфа и шифр… Жизнь дороже, – прошамкал Глызин разбитыми губами. – К похищению, по всей видимости, имеет отношение ваш младший брат? – Не сомневаюсь нисколько! Это он на меня журналистов натравил! Вся Москва по его милости про бриллиант узнала! – взъерошился Василий Иванович. – М-да… Так вот, Василий Иванович, ваш брат содержится сейчас под домашним арестом… – Почему это под домашним?! Его место на каторге! – ещё пуще вознегодовал Глызин-старший. – Уверяю вас, я во всём разберусь. А меру наказания определит в итоге суд. – И про жену мою, змеюку, не забудьте! Она давно уже в полюбовницах у брата ходит! Они вдвоём всё это устроили! Небось, не ожидали, душегубы, что их подельники меня не добьют и я жив останусь… Алексей Фёдорович поднялся со стула и прошёлся по кабинету: – Я понимаю, Василий Иванович, что вы сейчас не в лучшей форме, но… – Договаривайте! – Нам следует посетить банк Петровского, – закончил мысль Полянский. – Боюсь, бриллианта там уже нет: бандиты наверняка времени даром не теряли. – Но разве могли они получить камень из хранилища без вас? – Могли. Братец мой прекрасно знает мою подпись, доверенность мог подделать у нотариуса… Пришёл в банк, открыл ячейку, набрал шифр, забрал бриллиант – и вся недолга… В памяти Полянского всплыли невольно фальшивые купчие на приобретение московской недвижимости: пресловутые «Червонные валеты» тоже весьма преуспели с поддельными подписями и печатями. Перед глазами поручика тут же встал образ блистательной Елизаветы Кшесинской, а впоследствии – баронессы Матильды фон Штейн. – М-да… – усилием воли стряхнул поручик наваждение. – В любом случае, Василий Иванович, нам следует посетить банк, дабы всё выяснить на месте. Например, кто в действительности воспользовался фальшивой доверенностью, – резюмировал он. – Резонно, – согласился купец. – Только я всё равно не сомневаюсь, что это дело рук моего братца… «Не вяжется… Ничего не вяжется… Неужели Глызин-младший настолько глуп, чтобы отправиться в банк самолично? Сомневаюсь… Женщине, полагаю, поменять образ проще… Как, скажем, Кшесинской-фон Штейн». – Простите, Василий Иванович, я понимаю, что вам тяжело говорить о событиях последних дней, но всё же… Как вам удалось спастись? Глядя на вас, нетрудно догадаться, что за вами кто-то поухаживал, – Полянский бросил выразительный взгляд на чистую одежду купца и заботливо обработанные раны. – Слава Богу, мир не без добрых людей. Какой-то крестьянин подобрал меня на дороге и отвёз в ближайшую усадьбу… – Так, так… – Полянский интуитивно почувствовал очередную зацепку. – А что за усадьба, позвольте полюбопытствовать? Вполне вероятно, тамошним обитателям также придётся дать показания… Глызин нахохлился: – Я не помню… – Странно… очень странно. И где сие имение находится – тоже не помните? – В Измайлове… – неохотно признался купец. – Так, так… И кто там за вами ухаживал, сударь? – не унимался поручик. Глызин в бешенстве воззрился на него: – Едемте в банк! Хватит дурацких расспросов! – К Петровскому мы успеем… Я всё-таки настоятельно рекомендую рассказать об Измайлове подробнее, – наседал невозмутимый следователь. – Это вас не касается, – огрызнулся купец. – Простите, Василий Иванович, но ежели вы станете упорствовать, я не смогу найти истинного преступника! Или преступников. – Поверьте, хозяйка усадьбы не имеет ни малейшего отношения к этой истории! Она – вдова почтенного человека, статского советника… Алексей Фёдорович на память пока не жаловался и посему тотчас припомнил, что не так давно встречал уже одну вдову статского советника – баронессу фон Штейн! Причём особа та обвела его вокруг пальца дважды: сперва в качестве ослепительной госпожи Кшесинской с мнимой продажей дома на Моховой, а чуть позже – в образе неутешной вдовы, ловко реализующей при этом поддельные предметы искусства. – Тогда тем более, сударь, вам нет нужды скрывать её доброе имя, – вкрадчиво произнёс Полянский. – Ладно, убедили… Теперь уж всё равно с женой жить не стану, так что скрывать мне боле действительно нечего… Имя моей спасительницы – баронесса фон Штейн. У Полянского потемнело в глазах: «Вот так встреча!» * * * Уговорить Анастасию Николаевну сопровождать их с Глызиным в банк стоило Полянскому большого труда, однако он умел быть настойчивым. Василий Иванович, окончательно махнувший на всё рукой, уселся, скрепя сердце, в экипаже рядом с женой. Полянский устроился напротив. Анастасия Николаевна всю дорогу избегала смотреть на мужа, тот тоже сохранял угрюмую молчаливость, сосредоточив внимание на своих ботинках. Полянский же изо всех сил старался сохранять спокойствие и невозмутимость, хотя в душе уже ликовал от предвкушения скорой поимки гениальной мошенницы. Алексей Фёдорович Полянский и чета Глызиных вошли в банк. На лицах служащих и многочисленных посетителей отразилось неподдельное недоумение: что понадобилось этому человеку с изуродованным лицом в столь уважаемом заведении? Если бы не форменная шинель Полянского, жандармы, охраняющие банк, непременно выставили бы сего нереспектабельного и подозрительного посетителя прочь. В зале тотчас появился управляющий: ему успели уже сообщить о визите странной троицы. – Чем обязан вашему визиту? – высокомерно поинтересовался управляющий у человека в форме жандарма. – Мы могли бы переговорить с вами в укромном месте? – вопросом на вопрос ответил Полянский. – Поверьте, сударь, дело наше весьма деликатного свойства, – многозначительно посмотрел он на управляющего. Тот несколько растерялся: – Да, да, конечно… Прошу в мой кабинет. Сопровождаемые недоумёнными взглядами сотрудников и клиентов банка, визитёры прошествовали за управляющим. В кабинете первым разговор начал Алексей Фёдорович: – Перед вами, сударь, купец второй гильдии Василий Иванович Глызин, который арендует сейф в вашем банке… Управляющий ошарашенно воззрился на забинтованного господина: – П-помилуйте, Василий Иванович, вы ли это? – Я, как видите… Понимаю, узнать меня сейчас непросто… – Но что с вами случилось? – с трудом выдавил из себя управляющий, немного придя в себя. – Господина Глызина похитили, – пояснил за спутника Полянский. – Жестоко избили, дабы он назвал шифр своего сейфа, в коем хранит драгоценности… Управляющий на глазах побледнел: – Сейф… Драгоценности… Сейф… Но… На днях ведь ваша супруга, Василий Иванович, посетила наш банк… и… Глызин сжал кулаки и повернулся к жене, находящейся уже чуть ли не в полуобморочном состоянии. – Василий Иванович, держите себя в руках! – одёрнул купца Полянский. – Вы хотите сказать, – тотчас обратился он к управляющему, – что госпожа Глызина побывала на днях в хранилище банка и забрала всё содержимое ячейки? – Точно не могу сказать, сударь… Мне показалось, что она, напротив, хотела обезопасить свои драгоценности… Да, да, я точно помню: в руках у неё был саквояж… Более того, она предъявила доверенность за личной подписью господина Глызина, и я, как положено, сверил подпись с оригиналом, хранящимся у нас… Они оказались идентичны… – лепетал управляющий, уже предчувствуя грядущие неприятности. – У меня не возникло ни малейших сомнений! – Но я ничего не забирала! Я вообще здесь впервые! – не выдержала Анастасия Николаевна. – Простите, сударыня, но причём здесь вы? – удивлённо уставился на молчавшую до сих пор даму управляющий. – Или хотите сказать, что вы и есть госпожа Глызина?! Полянский и Глызин переглянулись. – Ну, разумеется! А кто же я по-вашему? – искренне возмутилась купчиха. Управляющий начал медленно съезжать с кресла на пол. Полянский не растерялся: схватил со стола графин с водой и несколькими пригоршнями воды освежил теряющего сознание господина. Тот открыл глаза. – Итак, сударь, вы утверждаете, что доверенность вам предъявила госпожа Глызина? – Да… То есть уже нет… По-крайней мере та дама назвалась именно так… – с трудом выговорил управляющий. – И как, позвольте узнать, выглядела та особа? Сможете описать её? – не отставал Полянский. – Попробую… – управляющий внимательно оглядел Анастасию: – Нет, то была совершенно другая женщина. Явно моложе, стройнее… Волосы… Э-э… Не помню, она была в шляпке… Красивая, губы полноватые, но яркие и чувственные… Глаза огромные и выразительные… Серые, кажется… Василий схватился за голову: в описании лже-Глызиной он узнал Матильду! * * * Полянский углубился в размышления: «Итак, мошенница явно не Анастасия Глызина и не гувернантка: вечерние и ночные отлучки последней объясняются всего лишь возобновлением её встреч с бывшим возлюбленным. Неужели опять неуловимые «Червонные валеты» во главе с гениальной Кшесинской-фон Штейн?! Но тогда на сей раз она, похоже, превзошла саму себя! Так перевоплотиться, чтобы заморочить голову даже осторожному управляющему лучшего московского банка?! Однако где же ей удалось заполучить подпись Глызина?» – Василий Иванович, у баронессы фон Штейн имелся образец вашей подписи? Глызин воззрился на чиновника по следственным делам единственным целым глазом: – Да, кажется… Мы однажды приобрели у неё с супругой картины. Матильда… Словом, баронесса распродавала тогда коллекцию покойного мужа, вот мы и оформили сделку должным образом… И ещё… – сник купец, – совсем недавно я подписал для неё чек… – Так, так… Теперь всё понятно… Ваша зазноба баронесса фон Штейн, сударь, – организатор банды «Червонных валетов»! – Не может быть! – воскликнул купец. – Она же так трогательно заботилась обо мне! Сама перевязала и обработала мои раны… Одолжила свой экипаж… – Видимо, баронесса фон Штейн просто не ожидала вашего возвращения. А милосердие проявила лишь потому, дабы у вас не зародились на её счёт подозрения. И, полагаю, эта женщина наверняка уже далеко от Москвы… Однако Глызин не сдавался: – Не верю! Меня похитили по наущению моего брата! Едемте в Измайлово! – не желая верить в подлость любимой женщины, он цеплялся за последнюю соломинку. – Уверяю вас, баронессы там уже нет, – терпеливо убеждал купца Полянский. – Но я настаиваю!!! – горячился Василий Иванович. – Хорошо, – сдался поручик. Однако тут же твёрдо добавил: – Но без вас. Если я ошибся в своих предположениях, то её сообщники при вашем появлении могут открыть стрельбу… – Тогда не медлите!!! * * * …Две жандармские кареты во главе с чиновником по следственным делам Алексеем Фёдоровичем Полянским приблизились под покровом ночи к усадьбе в Измайлове. Поручик осторожно подкрался к парадной, взвёл на всякий случай курок пистолета. Прислушался. Ночной тишины ничто не нарушало. …В то же самое время виконтесса Шарлотта де Оверн приближалась уже к западной границе России, предвкушая, как благополучная сонная Европа услышит вскоре её настоящее имя. Эпилог Потерю бриллианта и предательство любовницы купец второй гильдии Василий Иванович Глызин переживал долго и мучительно. Не выдержав столь сильного морального и физического потрясения, он слёг. Супруга его, Анастасия Николаевна Глызина, проявила по отношению к мужу редкостное внимание: пригласила лучших московских врачей и наняла опытную сиделку. Однако, лелея в душе надежду, что дни Василия Ивановича сочтены, не забывала посещать время от времени Бахметьевский переулок. Илья Иванович Глызин по-прежнему каждодневно посещал контору в Спасоналивковском переулке, наслаждаясь избавлением от диктата старшего брата. Как ни странно, но история с «бриллиантом маркизы Помпадур» принесла семейству Глызиных определённую популярность, и теперь торговые дела шли как никогда успешно. А в один из апрельских дней, когда солнышко стало приятно пригревать, а природа начала просыпаться, на Пречистенку пришло письмо на имя Василия Глызина. Наличие нескольких штемпелей на конверте свидетельствовало, что послание отправлено издалека. Горничная Прасковья, желая несколько взбодрить барина и доставить болезному хоть какое-то удовольствие, тотчас принесла письмо ему в спальню. Глызин покрутил конверт. – Кажись, из-за границы… Вон штемпелей-то сколько… – отреагировал он слабым голосом. – Вскрой, Прасковьюшка, будь добра… Да и ступай себе… Горничная аккуратно вскрыла конверт, угодливо протянула барину и, поманив сиделку, неслышно вместе с той удалилась. Василий Иванович дрожащими руками развернул добротный лист бумаги и… уловил лёгкий аромат духов. – Мать честная… Никак, от женщины… – оживился он и залюбовался на миг изумительным каллиграфическим почерком. Затем прочёл: «Приступая к сему посланию, я долго думала, как обратиться к Вам: «сударь», «милостивый государь» или «господин Глызин»? Словом, пребывая в полном замешательстве, я так и не решила, как мне назвать вас… Вас – убийцу моей матери!!! Вероятно, вы забыли уже тот день… Это произошло почти пятнадцать лет назад, во Франции. Я и моя матушка покинули тогда родовой замок, полагая, что вторжение на нашу землю русских казаков повлечёт за собой весьма прискорбные для нас последствия: до нас дошли уже слухи о бесчинствах и мародёрстве русских варваров в предместьях Вермандуа. Моя мама спешно упаковала в саквояж все фамильные драгоценности, в том числе и шкатулку из саксонского фарфора… Да, да, именно ту, которая много лет потом стояла на туалетном столике вашей супруги! В силу Вашего невежества Вы, наверное, даже и представить себе не могли, что сию шкатулку держали когда-то в руках министр финансов Франции Николя Фуке и сам Людовик XIV! Именно в ней, в тайнике, хранилась «Роза Версаля» – бриллиант, подаренный королём герцогине Луизе де Лавальер, моей прабабушке! Я до сих пор отчётливо помню тот злополучный день, когда Ваши алчность и жестокость лишили меня одновременно и матери, и средств к существованию! С тех пор прошло много лет… Мне пришлось исколесить всю Европу. Я старалась выжить, как могла… Не скрою, направляясь несколько лет назад в Россию, я тщилась надеждой, что однажды встречу Вас и непременно поквитаюсь за смерть матери! По счастью, «господин случай» предоставил мне такую возможность… Сначала я не узнала вас: пятнадцать лет назад я ведь была совсем ребёнком. И лишь после прочтения в газете той нелепой истории о «бриллианте маркизы Помпадур» у меня возникли смутные подозрения, что именно Вы и владеете той самой «Розой Версаля», которая принадлежала когда-то нашему семейству. И именно Вы – тот самый убийца! Я испытала к Вам неистовое отвращение и ненависть, однако вынуждена была тщательно скрывать свои чувства. Господи, до этого я и представить не могла, с кем приходилось мне делить своё ложе! В тот день, когда я заметила у Вас на шее новый медальон, меня словно что-то подстегнуло: время мести настало! Тщательно всё обдумав, я составила план необходимых действий. План мой начал осуществляться ещё до того момента, как Вы покинули «мою» усадьбу: Ваш кучер заранее был связан и укрыт в сарае моим истинным возлюбленным, о коем Вы не догадывались, но с коим я никогда не разлучалась. В экипаже Вас поджидал мой человек! Когда Вас избивали, выпытывая банковский шифр, я, представьте, находилась рядом!!! Да, да! В той самой грязной лесной избушке. Укрывшись за занавеской в углу, я наслаждалась Вашими страданиями!!! Именно мне, кстати, принадлежала идея заклеймить Вас! Как быка, как последнюю скотину! Дабы Вы носили сие клеймо на лбу и всегда помнили обо мне – о Мадлен де Лабом-Леблан де Лавальер, жизнь которой Вы разрушили! Это Вы сделали из меня авантюристку и мошенницу! Я счастлива, что справедливость восторжествовала. Вернувшись во Францию, я выкупила фамильный замок Вермандуа. Тот самый, который Людовик XIV подарил когда-то своей фаворитке и незабвенной моей прабабушке Луизе де Лавальер. Теперь Вермандуа принадлежит только мне! И я непременно верну ему былое величие – денег для того доверчивая Россия дала мне более чем достаточно! А «Розу Версаля» я, дабы Вы знали, ношу теперь в виде кулона. И буду носить всегда – в память о незаурядных женщинах нашего рода!» notes Примечания