Пещера Батикава
Герцель Самойлович Новогрудский


Пещера Батикава не вымысел, она находится в Мексике. Археологи обнаружили в ней стоянку древнего человека. Их открытие взволновало ученый мир.

По радио о находке услышали и трое ребят — Леша, Валька, Пятитонка. А тут такое совпадение: в лесу, неподалеку от родной станицы, тоже оказалась пещера с наскальными рисунками, с остатками костра, с явными следами пребывания в ней доисторических людей. Ну совсем как Батикава! Хоть срочную телеграмму в Академию наук посылай.

Однако, может быть, лучше с телеграммой подождать, может, сначала самим во всем разобраться?

Горячее желание послужить науке не только вовлекло предприимчивых ребят в круговорот забавных приключений. Увлекшись «научными изысканиями», они узнали для себя много нового.


Герцель Самойлович Новогрудский

Пещера Батикава


Глава первая


Все имеет свое начало


Все имеет свое начало, Что-то с чего-то обязательно начинается.

Взять, к примеру, Лешину историю. Леши Брагина. Который перешел в пятый класс. Вернее, только-только закончил четвертый.

И вот — утро, в школу спешить не надо, первые часы свободы… Другой бы на месте Леши валялся и валялся. А он человек волевой, собранный. Он встал в тот день даже раньше обычного.

Встал, включил радио, занялся зарядкой. Вдох, выдох. Корпус вперед, корпус назад… Все как полагается.

Правда, одно упражнение — для развития брюшного пресса — пришлось скомкать. Воздух в грудную клетку набрал правильно, а выдохнул не по правилам, сразу. Потому что Костя как раз в эту минуту запустил в него подушкой.

Костя — старший брат Леши. Студент-дипломник, заканчивает институт. Он сидит над своей дипломной работой целыми днями, иногда до поздней ночи. Ему, конечно, в шесть утра просыпаться не хочется.

Вот он и запустил в Лешу подушкой. Чтобы радио прикрутил. Чтобы оно работало не на самом громком регистре.

Леша радио прикрутил и занялся тихим делом — кормежкой карася.

Карась в доме давно. Леша сколько себя помнит, столько помнит эту рыбеху в банке. Когда был маленький, что только с нею не делал!

Подкрашивал воду чернилами: пусть карась воображает, что попал в Черное море.

Чистил зубной щеткой. Привязывал к хвосту нитку, заставлял буксировать спичечный коробок.

Самое удивительное, что рыбешка все вытерпела.

Сейчас, понятно, ничего такого с карасем Леша себе не позволяет. Только кормит.

И карась ждет: шевелит жабрами, разевает рот и всем своим видом показывает — давай, давай, нечего канитель разводить.

Леша достал с полки кулечек с сухим мотылем, направился к рыбке…

Стоянка древнего человека


Карасю сегодня не повезло. Он, голодный, метался в банке, а Леша застрял у репродуктора.

Его заинтересовала передача.

Передавали «Новости науки». Об археологах. Не наших, а мексиканских. Которые, наверно, в сомбреро ходят.

Они сделали важное открытие. Весь ученый мир заинтересовался их находкой.

Представьте себе картину: Мексика. Пустыня. Скалы. Кактусы. Агавы.

И где-то среди скал, в зарослях кактусов и агав, — давным-давно высохшее озеро. Забытое, заброшенное, никому не нужное. Называется Батикава.

Пришли на Батикаву археологи в сомбреро, посмотрели, поискали. Ничего примечательного. Озеро как озеро. Притом бывшее, высохшее.

Сложили палатки, собрались. Сейчас тронутся в путь. На всякий случай в последний раз осмотрели в бинокль окрестности… Что такое? Лаз в скале. Раньше его не приметили.

Решили разобраться.

Когда дошли до скалы, когда влезли в лаз, когда проникли в пещеру, куда лаз вел, глазам своим не поверили.

Перед ними было археологическое чудо. В пещере, никем не тронутая, сохранилась стоянка древнего человека. Четыре тысячи лет назад обитатели покинули ее, а все осталось так, будто они ушли вчера.

Был в пещере и очаг. Люди уже тогда умели добывать огонь, грелись возле него, жарили пищу.

В очаге, как полагается, накопилась зола.

Ученые стали перебирать ее, просеивать, разглядывать.

И самым важным из всего, что нашли в золе, оказались зерна кукурузы и несколько обгоревших кукурузных кочерыжек.

Пока диктор не дошел до кочерыжек, Леша слушал, но не удивлялся. Молодцы ученые! Интересная у них жизнь. Что ни шаг, то открытие.

А когда радио заговорило о зернах и кочерыжках, Лешина нижняя губа сама собой выпятилась. Это у него дурная привычка: как в чем-нибудь засомневается, так губа вперед на версту.

Сейчас у него тоже вид был такой, будто он пьет чай из блюдца. Леша не мог понять, чему обрадовались ученые. Кукурузные зерна, кочерыжки… Чудаки! Подумаешь, невидаль!

Дальше, однако, все стало ясно. Археологи радовались не зря. Кучка высохших зерен и две-три обгоревшие кочерыжки бывают иногда дороже любых драгоценностей.

Именно так получилось с открытием в пещере Батикава.

Леша понятия не имел о том, какую загадку задала ученым всем нам известная, ничем, казалось бы, не загадочная кукуруза.

А ученые, оказывается, сколько лет бьются и не могут разгадать тайны ее происхождения.

Ведь у каждого культурного растения есть своя родина, свой дикий предок.

Рис взять. С ним все ясно. Родина — Индия, отроги Гималайских гор. Произошел от дикого, невзрачного растеньица. Если поискать, его и сейчас можно найти в джунглях. Тысячи лет отбирая зерна, ухаживая за растением, земледельцы превратили дикаря в чудо зеленого мира. Рис стал кормильцем сотен миллионов людей.

То же самое с пшеницей, рожью, овсом, ячменем, гречихой, подсолнечником, картофелем, хлопком, с плодами и овощами. О каждом культурном растении известно, откуда оно появилось, где зародилось, какой дикий предшественник был его предком.

А с кукурузой не так. Кукуруза окружена тайной. Никто не знает ее происхождения, никто не может сказать, как и когда она попала к людям.

Понятно поэтому, чем привлекла внимание ученых находка в пещере Батикава. Четыре тысячи лет — цифра солидная. Если кукуруза была известна в Америке еще с пещерных времен, значит, вероятно, Америка может быть названа родиной удивительного растения.

Скорое приемнике что-то щелкнуло, передача закончилась.

Пыль. Дым. Огонь. Бой


День шел своим чередом.

Мать дежурила на ферме. Костя сидел в комнате, писал дипломную работу.

Леша тоже не баклуши бил. По случаю первого дня каникул он решил доставить матери удовольствие и прибрать к ее приходу двор.

Метла работала вовсю. Пыль клубилась густым облаком и через открытое окно втягивалась в комнату.

Увлеченный работой, Костя не сразу сообразил, что происходит, но потом, когда дышать стало вовсе нечем, действия Леши дошли до его сознания.

Последовало объяснение. Костя говорил, что Леша не маленький, должен понимать важность того, чем старший брат занят, и не создавать в доме ад.

Леша на высоких тонах доказывал, что если кто создает ад, так это Костя, а не он: здесь не садись, тут не стой, то не бери, радио прикрути, к столу не подходи, книг не касайся, до бумаг не дотрагивайся… Житья просто не стало. Двор к дому не имеет никакого отношения. Костя может делать дома что хочет, а вмешиваться в то, чем он, Леша, занят на дворе, ему нечего.

Пока объяснялись, пыль немного улеглась, и Костя, не дослушав брата, с треском захлопнул окно.

Закончив уборку, Леша сгреб мусор в кучу и поджег.

Сделал правильно. Мусор нужно сжигать. Леша вовсе не имел в виду снова досадить Косте.

Но ветер подвел: он как раз тянул в сторону окна.

Ну и, конечно, нагнал дым в комнату.

И Костя, конечно, опять поднял шум. Вид у него, когда он выскочил на крыльцо, был жалкий — задыхался, кашлял, заливался слезами.

Леша даже огорчился. Он дал Косте откричаться, подождал, пока тот вернется к себе, и тогда плеснул в пламя воду из ведра. Чтобы потушить. Чтобы дожечь мусор позже, когда ветер подует в другую сторону.

Хотел как лучше, а получилось хуже. От костра повалил такой густой удушливый дым, что Леша чуть сам не задохнулся. Костя же, вскочив из-за стола, с безумной поспешностью стал затыкать щели в окне своей рубашкой, полотенцем, какими-то тряпками.

Потом все успокоилось. Костя мирно работал, а к Леше пришли Валька с Пятитонкой. Стали играть в военно-морской бой.

Игра, как известно, тихая. Люди сидят, уткнувшись в разлинованный листок, и палят из воображаемых пушек в воображаемые корабли. «А — восемь», «де — три», «ве — один»…

Леше везло. Он успел потопить половину Валькиного линкора, два Валькиных эсминца, полтора крейсера Пятитонки, а сам потерял только один эсминец. Корабли у него были расположены исключительно удачно.

Но тут начался спор. Из-за «же — шесть». Пятитонка заявил, что один раз уже бил по этому квадрату и что Леша, мол, тогда сказал, будто попадания нет, а сейчас выясняется, что «же — шесть» — часть крейсера. Если каждый начнет обманывать…

Валька сначала взял сторону Пятитонки, потом сторону Леши, потом — снова Пятитонки, потом накинулся на обоих.

Костя выглянул на шум раз, другой, попробовал унять спорщиков.

Куда там! Тогда, набрав в легкие воздух, он гаркнул так, что стекла зазвенели:

— Тихо!

Приятели умолкли, с опаской глянули вверх: они ждали со стороны Кости нового взрыва.

Но Костя неожиданно сказал плачущим голосом:

— Леша… Ребята, милые… Неужели нельзя тише? Ведь диплом…

И отошел от окна.

— Ладно, не будем, — виновато произнес Леша и предложил: — Айда на улицу.

Часа через полтора Леша вернулся с Валькой, Пятитонкой и еще двумя ребятами. Все говорили полушепотом, ходили на цыпочках, без топота полезли на чердак.

Чем они там занялись, Костя не знал: главное — не шумят.

Но вот над его головой заскребли лопаты.

Потом с равномерностью маятника стал раскачиваться провод с электрической лампочкой.

Потом мимо окна пролетело подвешенное на веревке лукошко и звучно шлепнулось о землю.

Потом пролетело еще лукошко.

Потом в комнату проник острый, щекочущий ноздри неприятный запах.

Костя не выдержал, перевесился через подоконник, крикнул:

— Леша, чего ты там опять мудришь?

В слуховом окне показалась Лешина физиономия.

— Голубиный помет собираем. Удобрять чтобы… В отряде сказали.

Над Костей замаячило еще одно полное лукошко, и он едва успел убрать голову.

Прошло еще какое-то время, перестала раскачиваться лампочка, прекратилось мелькание лукошек.

— Костя, купаться пойдешь? — донесся со двора Лешин голос.

Костя посмотрел на заваленный книгами и записями стол, вздохнул, поднялся:

— Пошли.

Бунт обуви


На Новогридненскую запруду редко кто ходит. Во-первых, далеко, во-вторых, коряги.

Но сегодня решили сходить. Вода в реке еще холодная, а в запруде теплее.

Купались с шумом, с хохотом. Костя разошелся вовсю. Первый налетал на ребят, позволял топить себя, взбираться к себе на плечи и прыгать, будто с вышки, вниз головой.

Потом случайно посмотрел на небо, встревожился:

— А ну, хлопцы, на берег без волынки. Гроза идет.

Гроза надвигалась серьезная. Мрачная, похожая на суконное одеяло туча заволокла большую часть неба и продолжала наступать.

Минут через пять одеяло закрыло небо с головой. Все померкло. Испуганно зашумели деревья. Упали первые капли дождя. Тяжелые, литые, они ударяли о землю, словно кто целился ими сверху.

Ребята врассыпную кинулись по поросшему кустарником крутому откосу. За гребнем — бор. Там под деревьями можно переждать дождь. Долго он не будет.

Напяливая на ходу сандалии, Костя побежал следом.

Ох, уж эти сандалии! Некрасивые, с неудобной, не желающей застегиваться пряжкой, скользкие… Костя без конца оступался. Ребята давно скрылись в лесу, а он все еще взбирался по откосу, цепляясь за кусты.

Все же дополз, перевалил через гребень.

Дальше был лесистый склон. Ребята перекликались где-то выше.

Пошел на голоса. А дождь в это время наддал вовсю. Земля глинистая, да еще опавшая хвоя, как натертый паркет.

Вот тут-то сандалии себя и показали. Они вели себя, словно лыжи на ледяном склоне, и Костя то и дело скатывался назад.

Скользнув в очередной раз, он почувствовал: левой ноге подозрительно легко. Глянул и обомлел: сандалии на ноге нет, она завязла в глине, под кизиловым деревцем.

Чтобы достать беглянку, Костя рванулся вперед, обеими руками ухватился за ветку кизила.

Вообще-то кизил растение цепкое. Когда в здешнем колхозе южные склоны холмов очищают под виноградники, кизиловые заросли приходится корчевать тракторами. Но тут машины не понадобилось. Дерево под Костиными руками крякнуло и вместе с ним стремительно полетело вниз.

Сандалия с оборванной пряжкой тоже покатилась под откос с еще большей стремительностью.


Будто управляемая на расстоянии, отклоняясь то туда, то сюда, объезжая пни, с разбегу преодолевая кочки, сандалия умело съехала по уклону и скрылась с Костиных глаз.

У Кости получилось не так. Скользя на собственной спине, он пытался ногами тормозить, руками хватался за все, что попадалось на пути, и этим только мешал плавному спуску. В конце концов, сам не зная как, он очутился верхом на суку мощного, разлапистого дуба.

Посидел, отдышался, слез.

Оглядел себя и покачал головой: мокрый, грязный, в разорванной рубахе, одна нога обута, другая — нет. Хорош!

Мелькнула мысль закинуть в чащу и вторую сандалию. Ну их к дьяволу!

Но раздумал. Как-никак — на кожаной подошве. Восемь с чем-то рублей… Надо поискать.

Искал долго, забрел в такую чащобу, что еле продрался, вышел на открытую полянку. Над полянкой нависал откос, на откосе росла ольха, а на ольхе, зацепившись оборванной пряжкой за ветку, этаким диковинным плодом желтела омытая дождем сандалия.

Костя с ненавистью посмотрел на нее и медленно полез по круче.

На половине пути выяснилось: отсюда к ольхе подобраться нельзя. Здесь впадина и мрачно чернеющее, неправильной формы углубление. Пещера, что ли?

Да, пещера — довольно большая, высокая, сумрачная. Когда Костя забрался в нее, он увидел нависающие над головой неровные глыбы, закопченные слоистые известняковые стены, а в центре — большую кучу золы. Рядом валялись несколько толстых сухих сучьев и валежник.

«Наверно, здесь в непогоду отсиживаются чабаны или охотники, — подумал Костя. — Вон даже топливо для костра заготовлено».

Дождь снаружи хлестал по-прежнему. Костя присел на корточки, достал спички, поджег валежник, положил сверху сучья. Пламя жарко и весело дохнуло, вошло в силу, бросило на потолок пещеры яркие изменчивые блики.

Великая сила — огонь. В мрачном каменном логове стало даже уютно. Самое время закурить.

Костя так и сделал. Устроился на камне возле костра, с удовольствием втянул дымок сигареты, огляделся.

Хм, типичная пещера Батикава! Костя ухмыльнулся, вспомнил утреннюю передачу, подушку, запущенную в Лешу, все стычки, которые выдержал с ним сегодня. Хороший парень! Энергии — как в кратере вулкана. И начитанный. Читает уйму, хотя без системы. Нужно бы им заняться как следует, подсказать, что читать, да и вообще как-то направить мальца, заинтересовать чем-то путным.

Дождь мерно шумел в листве деревьев. Лужи на полянке вскипали большими пузырями. Отодвинувшись от жаркого костра, Костя сосредоточенно смотрел на огонь.

О чем он думал?

Все-таки брат — это брат


Под вечер Костя босой вернулся домой. Мать всполошилась, но Костя сказал, что сандалии целы, остались в лесу, завтра Лешка сбегает за ними.

Леша, присутствовавший при разговоре, произнес то, что всегда произносил в подобных случаях:

— Вот еще!

Однако Костя заговорщически подмигнул брату, и тот, перехватив взгляд, даже не заботясь о паузе, произнес с наигранной неохотой:

— Ладно, схожу.

Мать благодарно посмотрела на младшего: ничего, выравнивается, ума набирается. Видно, возраст сказывается, да и школа опять же…

После ужина Костя сел за работу, а Леша, глаза которого слипались, вяло протянул, стягивая с себя рубашку:

— Кость, а Кость, ну куда идти-то?

Костя живо обернулся, отложил линейку, стал рассказывать: про пещеру, про то, как набрел на нее, как переждал там дождь.

От Лешиной сонливости и следа не осталось. Подумать только! В лесу, в стороне от людей, под обрывом — пещера, и никто об этом не знает, никто о ней понятия не имеет. Там такое можно устроить!.. Тайник? Пожалуйста. Партизанские катакомбы? Сколько угодно. Тимуровский штаб организовать? Тоже легче легкого. Что захочешь, то и сделаешь… Костя молодец, что обо всем ему рассказал. Все-таки брат — это брат.

Засыпая, Леша уже твердо знал, с чего начнет завтрашний день.


Глава вторая


Колхозные мамонты


Но Леша никак не ожидал увидеть в пещере то, что увидел. Вчера здесь было темно, и Костя, наверное, ничего поэтому не разглядел, а сегодня — ясный день и раннее утро, и солнце только поднялось, и лучи его ударяют в самую глубину пещеры, и Леша здесь такое обнаружил, что от удивления не может прийти в себя.

Во-первых, пещера оказалась много больше, чем Леша представлял. Он думал, что это простой лаз, а тут целый подземный зал — высокий, просторный. Прямо хоть сбор отряда устраивай.

Во-вторых, — и это самое главное — пещера невероятно древняя. В «Пионере» недавно рассказывалось о наскальных рисунках охотников Сибири и о наскальных рисунках, найденных в Африке. Пять-шесть тысяч лет тому назад люди рисовали на скалах разные изображения. Сейчас их нашли, и ученые говорят, что находки имеют мировое значение, что рисунки раскрывают великую тайну прошлого, что многое неясное в истории при изучении этих рисунков становится ясным.

И вот — новое открытие: Леша тоже обнаружил в пещере наскальные рисунки. Костя их не заметил, а он увидел…

Леша снова обошел подземелье. Ему хотелось еще и еще раз осмотреть все.

На закопченных камнях стен, где более отчетливо, а где менее, видны неумело сделанные, и именно этим своим неумением волнующие, рисунки древних обитателей подземного жилья.


Вот косуля. У нее почему-то только три ноги, но все равно каждому ясно — она бежит, спасаясь от хищного зверя или охотника.

Вот дикий кабан. Свирепая морда, здоровенные клыки, щетина на спине, как зубья пилы. По-древнему он, кажется, называется вепрь.

Вот не то бизон, не то зубр, Бизоны в Америке были, в пампасах. Их всех уничтожили. А зубры у нас еще и сейчас есть. В Беловежской пуще, в Белоруссии. Их осталось совсем мало. Единицы. Каждый на счету.

И то, что первобытный охотник изобразил здесь бизона, — очень важно. Это значит, что тысячи лет назад они водились на Кубани. Ученые, наверно, очень обрадуются, когда увидят рисунок. Наверно, они спорят между собой. Одни говорят — бизоны на Кубани были, другие говорят — не были, а тут пожалуйста — всем спорам конец. Не видел бы здешний житель бизона, не рисовал бы его.

Да что бизоны — мамонты были. Вот один. Плохо, правда, нарисован, смазанный какой-то, но все равно мамонт. Загнутые бивни, длинный хобот, мохнатая шерсть. Мамонт ледникового периода. Хотя они тогда от холода обросли шерстью, это их не спасло. Вымерли.


А жаль. Интересно, если бы и сейчас вокруг бродили мамонты. Тут тракторы шумят, грузовики носятся, автопоилки действуют, самолеты в небе, — а на поляне пасутся мамонты. Стадо. Может быть, даже колхозное. Их приручили и разводят для мяса. Ведь один мамонт — все равно, что двести свиней, целая мясная гора. Сами пасутся, сами себе пищу добывают, концентрированных кормов не требуют. Здорово!

Спокойно, спокойно. — Главное — спокойствие


Леша перешел к следующему рисунку. Слева от выхода, на камне, было нарисовано нечто совсем непонятное: то ли гусеница на стволе, то ли кокон. Впрочем, нет, скорее всего, это…

Леша заглянул сбоку, потом наклонился и осмотрел рисунок снизу.

Конечно, не гусеница! Кукуруза, самая настоящая кукуруза. Тут сомневаться не приходится. Стебель, листья, початок с метелкой… Растение выглядит нескладно, но несколько тысяч лет назад, когда пещерный житель рисовал, кукуруза, может быть, как раз такой и была.

Тут Лешу вдруг будто жаром обдало и сразу — холодом. На коже, как при ознобе, выступили пупырышки. Здорово, ох, здорово, как он раньше не сообразил! Увлекся бизонами, размечтался о мамонтах, а о главном не подумал. Ведь эта пещера… фу ты черт, даже оторопь берет… Ведь пещера, в которую он попал, ну точь-в-точь смахивает на мексиканскую, которую археологи открыли, которая на весь мир прославилась. Она, может быть, даже древнее Батикавы. Ну и открытие! С ума сойти!..

У Леши подгибались ноги. Он присел на камень.

Спокойно, спокойно. Главное — спокойствие.

Леша вобрал в себя воздух, сосчитал до пятидесяти. Где-то он прочел, что генералиссимус Суворов в детстве, воспитывая в себе волю, во всех случаях, когда волновался, считал в уме.

Великий полководец был прав. Его способ сработал отлично. Уже на четвертом десятке Леша овладел собой, стал рассуждать не горячась и здраво.

Прежде всего, почему Батикава? С чего он взял, что его и Костино открытие может заинтересовать ученых всего мира так же, как их заинтересовало открытие мексиканских археологов?

Леша задал себе вопрос и ответил на него, минуты не задумываясь. Да и над чем задумываться? Достаточно вспомнить вчерашнюю передачу.

О чем говорилось в «Новостях науки»?

О том, что после открытия пещеры Батикава ученые уже больше не гадают, как давно жителям Южной Америки известна кукуруза. Батикава отвечает на это с полной достоверностью: не меньше четырех тысяч лет. Нигде еще о кукурузе понятия не имели, а в Южной Америке ее уже сеяли.

А еще о чем говорил диктор?

О том, что в европейских странах кукуруза появилась около пятисот лет назад. Ее привез Колумб.

Открыл Америку и, возвращаясь домой, прихватил с собой кукурузу.

Вот. Все было ясно. Но сейчас Лешино открытие ставит вопрос по-новому.

В Испании, в Италии, еще где-нибудь кукуруза, может быть, в самом деле пошла от Колумба, а здесь, на Кубани, о ней знали еще тогда, когда ни о какой Америке никто понятия не имел, когда ни Колумба не было, ни Испании. Здесь еще мамонты бродили, бизоны, а кукуруза уже росла. Если бы не росла, древний обитатель пещеры ее бы не нарисовал.

Значит, что же? Значит, получается, что он, Алексей Брагин, ученик 5-го «Б» класса 2-й средней Нижнединской школы, дает ученым в руки ключ для крупнейшего открытия. Они, ученые, благодаря ему, наверно, сумеют доказать, что именно Кубань является родиной кукурузы. Как рис пошел по всему миру из Индии, так, наверно, кукуруза — с Кубани.

Леша вскочил с камня, ему не сиделось, голова, казалось, вот-вот расколется от множества мыслей.

Метнулся к камню, на котором доисторический художник нарисовал доисторическую кукурузу. Надо все рассмотреть получше. В таких вещах любой пустяк имеет значение.

Очаг


Однако рассматривать рисунок Леша не стал, занялся другим. Другое важнее.

Дело в том, что резкое движение Леши подняло в воздух серое облачко пыли. Облачко взвихрилось над пеплом в очаге. А очаг был именно такой, как на месте стоянки древнего человека, — круг из обгорелых необработанных камней, а в середине — пепел.

Леша наклонился, по локоть погрузил руки в легкую бархатистую золу, стал пропускать ее между пальцами. Кто знает, сколько тысяч лет ее никто не тревожил.

Попались две косточки. Кажется, птичьи. Леша отложил их в сторону.

Ученые разберутся.

Попался плоский камешек с заостренными краями. Леша бережно сдул с него пыль. Каменный век потому и называется каменным, что тогдашние люди все делали из камня — молотки, топоры, скребки, ножи. То, что он нашел, видно, и есть нож. Нож каменного века!

Попался еще кремень — узкий, длинный, с заостренным концом. Может быть, первобытное долото? Может быть, первобытные люди выдалбливали им лодки из цельных древесных стволов?

Долото присоединилось к доисторическому ножу и к доисторическим костям доисторических птиц. Собрание древностей накапливалось.

Дальше дело застопорилось. Больше ничего интересного в золе не было. Леша еще раз для очистки совести пошарил в серой осыпающейся куче, и тут пальцы нащупали что-то круглое, шершавое.

Леша ухватил непонятное покрепче и вытянул кукурузную кочерыжку.

Да, да, самую настоящую, натуральную, доподлинную кочерыжку. Обломанная с тупого конца, укороченная, примерно, на треть, начисто объеденная, обгоревшая, черная, затвердевшая от времени, она не вызывала никаких сомнений.

Это уже был не рисунок, о котором можно спорить — кукуруза изображена или нет, это было доказательство.

Коленки у Леши подогнулись, как в первый раз, рука, держащая кочерыжку, дрожала. Вот это находка! Изображение кукурузы на камне да плюс к нему обгоревшая кукурузная кочерыжка — такое доказательство, против которого никто ничего сказать не сможет. Ученым останется только определить ее возраст, установить, сколько тысяч лет пролежала она в золе, и все. Они это сделают запросто.

Леша достал из кармана видавший виды платок, тщательно завернул в него черную как сажа кочерыжку. Драгоценная находка будет унесена домой, а кости и орудия каменного века останутся в пещере. Их ни один карман не выдержит.

Однако Леша отлично понимал: древности есть древности. Он за них в ответе перед наукой.

Подумав, Леша сложил находки в темном углу пещеры и прикрыл плоским песчаником. Так им ничего не сделается.

Лучший способ удивить


Леша пришел домой усталый и торжествующий, как после хорошо написанной контрольной по арифметике.

Его распирало от новостей, ему хотелось поделиться с Костей невероятным открытием.

Как поделиться, он знал. Нужно человека поразить, чтобы подскочил, чтобы ахнул от удивления, чтобы не мог в себя прийти.

Тихонько, стараясь не привлекать внимания брата, работавшего в комнате за столом, Леша вытащил из сарая бамбуковую удочку, привязал к леске кочерыжку и сунул свое сооружение в окно. Обгорелая находка повисла, качаясь над Костиной головой, над каким-то чертежом, который тот чертил.

Расчет у Леши был простой. Костя увидит доисторическую кочерыжку и, пораженный, подскочит, ахнет, придет в восторг.

Все это, конечно, так и произошло бы, знай Костя, что собой представляет черный огрызок, неожиданно появившийся перед его глазами. Но Костя не знал. Откуда было ему знать, что Леша обнаружил в пещере стоянку древнего человека и сделал открытие огромного научного значения. Он решил, что Леша, по обыкновению, озорничает.

А тут еще, как назло, кочерыжка выскользнула из плохо затягивающейся капроновой лески, упала прямо на Костин чертеж, прочертила по белоснежному ватману грязную полосу.

Костя подскочил, крикнул что-то невнятное, схватил кочерыжку и, размахнувшись, швырнул ее что есть силы в окно.

Описав длиннейшую дугу, доисторическая находка перелетела через двор и упала по ту сторону забора, на участок тетки Глафиры.

Перед глазами Леши замелькали темные круги: так обойтись с бесценной древностью! Он в жизни не простит этого Косте! Но объясняться некогда. Леша крикнул с отчаянием в голосе: «Сумасшедший, что ты сделал!» — и кинулся спасать научное достояние.

Соседний пес Кусай


Кто знает соседку Брагиных тетку Глафиру и ее цепного пса Кусая, тот поймет, что перед Лешей стояла задача не из легких. Достать древнюю кочерыжку можно было только одним путем: перелезть через забор. А это означало неизбежную встречу с Кусаем и его хозяйкой либо, в лучшем случае с одним Кусаем. Кусай и днем и ночью сидел на цепи, тетка же Глафира иногда со двора уходила. В колхозе она не работала по болезни, но на базар по торговым делам наведывалась частенько.

Леша подошел к границе двух владений, заглянул через забор. Все будто вымерло. Во дворе — никого, ставни дома закрыты наглухо. Даже пса не видно.

А кочерыжка была тут, почти под самым забором.

— Тетка Глафира! — косясь на конуру, жалостно крикнул Леша.

Подождал. Соседка не откликнулась, собака тоже.

Так, ясно: тетки Глафиры нет, а пес спит. Он в это время всегда спит.

Забор был невысок. Осторожно-осторожно Леша подтянулся, перенес ногу через ограду, с минуту прислушиваясь, посидел на заборе верхом и спрыгнул на другую сторону.

Шаг — и он снова овладел бы утерянной находкой. Но не получилось. Кусай — громадного роста, с желтой клочковатой шерстью — кинулся на него из конуры так, будто им выстрелили. Еле удалось спастись от страшных зубов.

Что делать? Как подобраться к кочерыжке?

Из затруднения вывел Валька. Леша услышал звук открываемой калитки и голос приятеля:

— Айда купаться, Леха.

Леша не ответил. В голове стал возникать пока еще туманный, но постепенно проясняющийся план.

— Оглох? — деловито справился Валька, подойдя к забору.

В вопросе звучала издевка, но Леша пропустил выпад мимо ушей. Счеты можно свести потом, сейчас нужна Валькина помощь.

— Слушай, — показал Леша на забор, — ты лезь с того края и приманивай Кусая на себя. А я подберусь отсюда…

— На себя? Кусая?! Нашел дурака!

Несознательность Вальки возмутила Лешу. Вот же эгоист!

— А если нужно? Если для науки?..

И Леша коротко рассказал приятелю про Костину пещеру.

— Это же мировое открытие! Ученые с ума сойдут…

То, что ученые от Лешиного открытия могут сойти с ума, поразило Вальку особенно сильно.

— А что, сойдут, — убежденно сказал он, — обязательно сойдут. Шутка ли… — Тут Валька вдруг разгорячился: — Постой, погоди, зачем же ты доисторическими кочерыжками швыряешься?..

Леша огорченно махнул рукой:

— Не я. Костя случайно… Давай будем действовать, Валька.

— Как?

— Я же сказал: ты лезь, приманивай Кусая, а я тем временем подберусь к кочерыжке.

Валька не стал возражать. Он уже понимал: тут думать о себе не приходится, надо идти на риск.

Но стоило ему приблизиться к забору и увидеть свирепую морду Кусая, как от его решимости ничего не осталось. Растерянно оглянувшись на Лешу, Валька отступил.

Приятели молча уставились друг на друга.

Молодецкий посвист


Неизвестно, сколько времени Леша и Валька простояли бы так один против другого, если бы не молодецкий посвист, раздавшийся в конце улицы. Свистел Пятитонка. Во всей школе никто не свистел громче и лучше.

Леша с Валькой переглянулись, обрадовались, устремились к калитке.

— Эй, Пятитонка, сюда! — позвали они приятеля в один голос.

Пятитонка был на другой стороне улицы. Не сбавляя шага, он перестал свистеть, обернулся на зов.

— Зачем?

— Мировое открытие!..

— Чего?

— Открытие, слышишь? Мировое!..

— Я за макаронами… — Пятитонка продолжал идти. Он не придал словам Вальки никакого значения.

Валька кинулся за Пятитонкой.

Сначала Пятитонка упирался, но Леша придумал, как его уговорить: принес из дома овчинный полушубок, вывернул мехом наружу, напялил на друга и стал доказывать, что в полушубке Пятитонка будет как за каменной стеной: «Это же лучше всякого скафандра. Кусай до тебя в жизни не доберется».

Хотя мохнатая шуба мало напоминала водолазный костюм, ссылка на скафандр подействовала на Пятитонку успокаивающе.

— Ладно, полезу, — согласился он.

Леша и Валька засуетились. Продуманное наступление на Кусая пошло с трех сторон.

Первым начал Леша. Он появился над забором в том месте, где лежала кочерыжка.

Кусай с лаем кинулся к нему.

Тогда пришла очередь Пятитонки. Ему надо было отвлечь внимание пса на себя.

Пятитонка проделал это честно, но без большой выдумки — просто перелез через забор, встал на четвереньки и, тявкая, стал шаркать ногами по земле. Он старательно изображал пса перед дракой.

Результаты получились отличные.

Кусай, наверно, принял Пятитонку за проникшего в его владения чужого волкодава и с рычанием устремился на мохнатого врага.

Мученик науки в ужасе закрыл глаза. Кусай настиг его. В воздухе замелькали клочья овечьей шерсти.

Забыв усвоенную роль, Пятитонка уже не тявкал, а верещал.

Валька, с багром в руках сидевший верхом на заборе, некоторое время наблюдал, как Кусай рвет шерсть с Пятитонки, потом приступил к выполнению своих обязанностей. Нацелившись крючком багра, он ловко, одним заходом, подцепил цепь, по которой пес бегал вдоль проволоки.

Плененный Кусай рванулся, но тщетно. Багор держал его крепко.


Это решило исход операции.

Растерзанный Пятитонка кое-как перелез через забор, кулем свалился на другую сторону.

Леша, подобрав драгоценную кочерыжку, тоже не медлил и благополучно перемахнул к себе во двор.

Валька оглядел поле боя: все в порядке, задача выполнена, можно отпустить Кусая.

Потом друзья стянули с Пятитонки полушубок, завели в дом, смазали укусы зеленкой.

Культурный слой


Время подходило к обеду. Приятели расстались. Леша заглянул в комнату к Косте.

Костя сидел за книгой. Услышав Лешины шаги, он бросил взгляд поверх солидного тома и благодушно спросил:

— Ну что, герой?

Леша все еще дулся на брата: столько хлопот причинил. В ответе его прозвучало даже больше злости, чем хотелось.

— Что, что… Дипломник, а научными открытиями кидается. — Леша вынул из кармана прозрачный синтетический мешочек, достал кочерыжку, поднес находку к глазам брата. — Знаешь, что это? Научная ценность. Со времен мамонтов сохранилась.

На Костю Лешино сообщение не произвело никакого впечатления.

— Мамонты что же, горелыми кочерыжками питались? — ехидно справился он.

— Не мамонты, а люди, — отвел удар Леша. — И не горелыми. Кочерыжка — доказательство: кукурузу уже в каменном веке ели.

— Бред собачий! — от души произнес Костя. — Это все от твоего невежества, Лешка. Что-то прочел, что-то где-то услышал. Когда мамонты жили, культурных растений, если хочешь знать, вообще не было.

— «Не было»… А рисовали почему?

— Кто рисовал?

— Доисторические люди. На камнях. В пещере. Тут мамонт, тут бизон, а тут — кукуруза.

Костя заинтересовался:

— Постой, так ты это из пещеры?.. Там же темно.

— Темно, а я разглядел. Как раз солнце было. Солнце туда, наверно, раз в сутки на полчаса заглядывает. И я подгадал.

— Да, повезло. — Костя в знак согласия покрутил головой. — Раз в жизни встал рано — и такая история. Здорово! Молодец! Ничего не скажешь.

Леша просиял. Похвала брата, хотя и сдобренная ехидцей, все равно стоила для него многого.

— Слушай, Костя, давай напишем, а? Вместе. В академию. Я знаю — «Москва. Академия наук СССР». За двумя подписями.

Предложение Леши явно озадачило Костю.

— В академию? Еще не хватало!

— А чего же? Чтобы ученые скорее приехали, не волынили… Пусть все посмотрят, перерисуют, изучат.

— Но-но, не дури.

— Мировое открытие, а он — «не дури»! — обиделся Леша. — Не хочешь, сам напишу.

Костя постучал пальцами по столу, помолчал, потом, как бы советуясь, произнес:

— По-моему, Леша, писать не следует. Рано.

— Почему же рано? Раз открытие, надо сообщить.

— Да, понимаешь, не солидно как-то: кочерыжка, и сразу бух — в академию… Вот если бы ты зерна нашел, как в Батикаве, — другое дело.

— Зерна, конечно, лучше, — согласился Леша. — Сам знаю. Были бы зерна, ого! Но их нет. Всю золу перерыл…

— Золу?! Чудак человек! Культурный слой поднимать надо. Где человек жил, там обязательно земля утоптана, замусорена. Это и есть культурный слой. Так его называют археологи.

Леша молчал. Леша о чем-то крепко задумался.

Непонятный глечик


Новое утро на знакомом нам дворе начиналось, не предвещая никаких чрезвычайных событий. Мать развешивала для просушки белье, Костя заполнял выписками из книг двенадцатую по счету общую тетрадь, Леша гонял неизвестно где.

От белья несло свежестью и прохладой. Любуясь белизной простынь, мать закрепляла их прищепками и думала.

Думалось о многом.

О том, что вот ведь как странно с бельем — раз на раз не приходится. Кажется, все делаешь одинаково — и кипятишь, и полощешь, и синишь, но почему-то один раз получается лучше, другой — хуже. Степан, помнится, доказывал, что вода влияет. В воде, мол, дело.

Мать вздохнула. Шестой год пошел, как Степана схоронила, а будто вчера… И ребята подросли, и сама, слава богу, справляется на ферме, бригадирствует вместо Степана, на Доске почета висит, и недостатка ни в чем… а тоска. Костя даже вчера заметил. «Что-то, — говорит, — вы, мама, скучная какая?..»

Будто повинуясь зову материнских мыслей, Костя вышел на крыльцо, прищурился от яркого солнца, потянулся, сделал для разминки несколько движений.

— Подыши, подыши, Костенька, — сказала мать. — Засиделся очень.

— Что делать, диплом… Надышусь, когда сдам.

Ответив так, Костя пересек двор, приблизился к забору, критически оглядел проветривающуюся на штакетинах батарею разнокалиберных кринок и глечиков и остановил свой взгляд на округлой посудине с крутыми боками — истинном произведении гончарного искусства.

Мать издали следила за ним. Не понимала, почему сын заинтересовался горшками, но и не тревожилась. Лешку близко бы не подпустила, а за Костю чего же беспокоиться?

Но выяснилось, что беспокоиться следует. Крутобокому глечику грозила беда.

Костя снял его, повертел перед глазами, уселся в холодке под стенкой сарая, вынул из кармана напильник и стал водить по горлышку посудины в том месте, где оно у́же всего.

За развешанными простынями мать этого не видела. Зато, когда Костя достал из-под застрехи сарая железный шкворень и ударил по надпиленному верху, звон разбиваемой посудины дошел до нее.

Отогнув простыню, мать в испуге всплеснула руками:

— Да ты что, очумел?!

И, увлекая за собой развешанное белье, мать кинулась спасать глечик.

Поздно. От горлышка ничего не осталось. Глечик превратился в кувшин. Несколько странной формы, без ручки, но кувшин. Костя смотрел на свою работу с полным удовлетворением.

А матери было жалко глечика. Чего это Косте вздумалось?

— И не стыдно? — с укоризной произнесла она. — Вот уж не думала. Озорничаешь, будто маленький.

— Это мне, мама, для диплома.

— Ну, коли для диплома… — Мать просияла. Все становилось на свое место. Что нужно, то нужно. Какой может быть разговор!

Дальше Костя повел себя еще более странно.

С изуродованным глечиком в руках он подошел к оцинкованному ведру, где мать крахмалила белье, заглянул и без всяких раздумий, будто делает самое обычное дело, окунул глечик в крахмальную гущу.

— И это для диплома, Костенька? — испуганно спросила мать.

— Для диплома, мама.

— Ну-ну… — В голосе матери звучала растерянность. Окончательно она растерялась, когда увидела, что последовало за этим.

Подождав, пока с крутых глиняных стенок стечет лишний крахмал, Костя старательно вывалял кувшин в пыли. Пыль налипла толстым неровным слоем. Скромный глечик напоминал сейчас что угодно, но не посудину, в которой еще недавно хранилась сметана.

У матери уже не хватало слов.

— Господи! — с трудом выдавила она из себя, наблюдая за действиями сына. — И чего только науке не требуется!

Науке, видно, в самом деле требовалось многое. Костя не удовлетворился сделанным, он посматривал в сторону летней печи.

На летней печи, под навесом, в большой эмалированной кастрюле варился борщ, знаменитый кубанский борщ, равного которому во всем мире нет. Костя подбирался к нему. Во всяком случае, так показалось матери.

И тут она не выдержала, взбунтовалась, подбежала к кастрюле, протянула над нею руки и закричала:

— Не дам! Не пущу! Отойди лучше!

— Да что вы, мама? — удивился Костя. — Мне борщ ни к чему.

Сказав так, он открыл дверцу печки и сунул кувшин в огонь. Густая копоть сперва столбом поднялась к небу, потом черными точками стала метить белье.

Мать замахнулась на Костю половником. Никогда еще она так не сердилась на своего старшего, как сегодня. И тут же спохватилась: ведь над дипломом работает человек. Мало ли каких опытов диплом требует.

Половник отложила, молча стала собирать белье.

Костя помогал. Вид у него был смущенный. Даже покраснел будто.

С крыльца сказал:

— Вы уж меня простите, мама.


Глава третья


Печеная картошка


Гремит барабан, горит костер, пламя выхватывает из темноты диковинную фигуру дикаря. На лбу, на носу, на щеках — черные разводы, в волосах — перья, по голой груди белой краской выведены линии ребер.

Фигура исполняет дикарский танец.

С той и другой стороны костра — два других дикаря. Помогая танцу живого скелета, они ударяют палкой о палку, отбивают такт.

А на костре, нанизанное на ве́ртел, что-то жарится.

Живой скелет пляшет вовсю. Руки сюда, руки туда, ноги как на пружинах. До того увлекся, что раз — и вертел полетел в костер. Тучи искр разлетаются во все стороны.

— Ой! — вскрикивает дикарь, барабанящий палками, и смахивает с живота горячий уголек. — Валька, черт, дотанцевался — кролика сжег.

Кидаются спасать кролика из огня.

Вытащили.

— А весело первобытные люди жили, — говорит дикарь Валька, обращаясь к дикарям Леше и Пятитонке. — Охотились, у костров сидели…

Леша не соглашается.

— Весело… Попробуй поохоться голыми руками. Через два дня с голоду помрешь.

— Но они-то не помирали?

— Они — нет. Приспособились. Даже мамонтов ловили. Поймают — полгода сыты. Шутишь, сколько мяса!

— За полгода испортится мамонт, тогда ведь холодильников не было, — усомнился Пятитонка.

— Не было, знаешь ты… А ледниковый период?

Пятитонка смущенно поскреб пятерней в затылке. Он о ледниковом периоде не подумал. «Силен Леша! В самом деле, зачем холодильники, когда всюду были ледники? Там первобытные люди и хранили мамон…» — Бег Пятитонкиных мыслей споткнулся о трудное слово. Как надо сказать: мамонтину или мамонтятину?

Спросил. Разгорелся спор. Спорили долго. Вдруг Леша спохватился: время-то уходит.

Встал, сказал, что хватит разговоры разговаривать, надо копать.

— Опять? — недовольно протянул Валька. — Пустой номер.

Работа вправду выглядела пустой. Начали с самого утра, перекопали половину пещеры — и хоть бы что. Земля и земля. Ничего интересного.

Но бросить не закончив? Ни один археолог так не поступает.

Поэтому Леша, не вдаваясь в дальнейшие объяснения, сунул лопату Вальке, другую — Пятитонке, третьей вооружился сам.

Валька, против ожидания, молча принялся за работу. Пятитонка последовал его примеру. Леша тоже.

Размеренно двигаются худые мальчишечьи руки. Мелькают лопаты. Тихо. Только Пятитонка сопит да звякает металл, натыкаясь на гальку в почве.

Настроение падало с каждой минутой. Не оставалось никаких сомнений: копай не копай, толк один. Не то что зерна доисторической кукурузы, даже кремни, которых можно было бы принять за орудия каменного века, и то перестали попадаться.

Первый сдал Валька. Сердито отставил лопату, подошел к кринке с водой, напился, сел.

Пятитонка копал, пока не уперся в стенку пещеры. Тут он смахнул пот со лба, нерешительно посмотрел на Лешу.

Оставалось невскопанным совсем немного — только клочок земли у входа.

— Ладно, садись, сам вскопаю, — сказал Леша Пятитонке.

Он нажимал на лопату, отваливал пласт, разбивал комья, всматривался в разрыхленную почву механически, для очистки совести, без интереса. Находок не будет, это ясно.

Вот и последний пласт земли поднят.

Леша выпрямился, отбросил лопату.

Все. Батикава не получилась.

Очень нехорошо было на душе у Леши. Заморочил ребятам голову, наговорил сто коробов — открытие, дескать, вклад в науку, школа гордиться будет… — и сел в лужу. Глупо!

Но ведь не из пальца же он все высосал. Не простая же это пещера. Есть наскальные рисунки, есть окаменелая кочерыжка, есть очаг.

Очаг… Лицо Леши просветлело.

— Ребята, дураки мы!

— Кто дурак, а кто умный.

Это сказал Валька. Он все еще злился. А Пятитонка посмотрел на Лешу добрыми глазами.

— Чего ты?

— Про костер-то забыли.

— Почему забыли! Я картошку положил, уже спеклась, — успокоил Пятитонка.

— Картошку!.. Вскопать забыли. Самое важное место не тронули.

Слова Леши не произвели на мальчиков никакого впечатления. Чудак тоже! Носится со своими выдумками…

Пятитонка не торопясь начал палкой выбирать обугленные картофелины. Валька, дуя, перебрасывая картофелины с ладони на ладонь, стал их чистить.

Леша не вытерпел, тоже взял горячий как огонь клубень.

— Эх вы, археологи липовые! Знал бы, не связывался.

Парная баня


Дружба есть дружба. Хотя ребята ни капельки не верили в Лешину затею, они не оставили его. Поев печеной картошки и повеселев, все занялись очагом.

Сгребли лопатами в сторону подернутые сизым налетом угли, убрали тысячелетней давности золу. Открылась серая, обожженная земля. Леша сказал: надо ее ломом взрыхлить. За лом взялся Пятитонка. Он его сам и притащил.

Но лом не очень понадобился. Земля под очагом оказалась не такой уж плотной. А вот горячей — да. Бедняга Пятитонка подплясывал, как карп на сковородке.

Леша сначала думал, что приятель дурит, а когда стал рядом, тоже заплясал.

Тогда решили снарядить Вальку за водой. Ключ бил совсем рядом — студеный, свежий.

Валька принес воду в Лешином прозрачном мешочке. Вылил, и вся пещера окуталась паром. Ну настоящая баня. Кто знает, может быть, древние люди как раз так парились?

Такое предположение высказал Валька, а Леша сказал, что нет, пещерные жители не знали бань, они вообще никогда не мылись, разве только не по своей воле попадали в реку или под дождь.

Валька опять позавидовал вольготной жизни первобытных людей.

Тем временем пар рассеялся, Пятитонка стал копать, и снова человеку не повезло. Только успел ковырнуть лопатой, как в тапку попал горячий комочек земли.

Пятитонка ойкнул, сел, хотел снять тапку, но тут же вскочил, будто с раскаленной плиты. От Пятитонкиной спины даже пар валил. Леша с Валькой стали рубашкой обдувать пострадавшего приятеля: жалко, еще следы зубов Кусая не зажили, а тут такая история.

Что-то есть


Блестят начищенные землей лопаты, мелькают три пары мальчишечьих рук. Работа идет молча, дружно.

Вдруг тишину нарушает звонкий удар.

Это лопата Пятитонки на что-то наткнулась.

Пятитонка собрался копнуть глубже, но Леша подбежал, схватился за черенок.

— Тише ты, бульдозер несчастный…

Вальке Леша тоже велел бросить лопату. Сейчас нужно действовать бережно, без торопливости.

Леша священнодействовал, рассчитывал каждое свое движение, его лопата еле касалась земли. Разок тут копнет, разок там. И с каждым взмахом становилось яснее: «что-то» имеет круглую форму, «что-то» отзывается на прикосновение железа приглушенным, но ясным звуком, «что-то» является сосудом. А раз сосуд, значит, в нем что-то должно быть.

Валька и Пятитонка, стоя над Лешей, взволнованно дышали с двух сторон.

Фараонский хлеб


Сосуд в руках Леши. Леша подносит его к свету. Он весь бугристый, шершавый, с накрепко приставшей к нему землей, с пузатыми, суживающимися кверху боками, с широким, замазанным глиной горлышком. Любому, кто посмотрит, видно: такая древняя штука, что древнее быть не может.

Сложив губы колечком, Леша осторожно плюнул, протер ладонью прикрывающую сосуд глиняную нашлепку. Он искал на ней печать.

Но печати не было. Протертая Лешиной рукой поверхность глины оказалась просто шероховатой.

Валька и Пятитонка ни о какой печати не помышляли. Им не терпелось узнать, что в сосуде.

— Давай открывай, — предложил Валька.

Леша прижал сосуд к груди и спросил, что Валька хочет сказать своим «открывай». Как открыть?

— Сбить нужно нашлепку, — не задумываясь, ответил Валька.

Леша прикрыл сосуд рукой.

— Я тебе собью… Древность.

— Тогда сбоку треснем.

Леша охватил сосуд обеими руками.

— Я тебе тресну!

Тут Валька растерялся:

— То нельзя, это нельзя… Так и будешь стоять?

Леша и сам знал: не вечно же стоять в обнимку с древним сосудом, надо же посмотреть, что в нем.

Поколебавшись, решил:

— Вот что, ребята, попробуем через дно… Главное, не повредить. — Тут он повернулся к Пятитонке. — А ну, стань подальше.

Пятитонка возмутился:

— Как копать — так я, а как открывать — стань подальше…

Но Валька сказал, что Леша прав: Пятитонкины «золотые» руки давно всем известны.

Пришлось отодвинуться.

Однако Вальку Леша к сосуду тоже не подпустил. Он только позволил ему выгрузить свои карманы и поискать что-нибудь такое, чем можно было бы проковырять дырку в дне.

В карманах Вальки находилось множество разных вещей, и в том числе большой, толщиной с мизинец, шуруп. Как раз то, что нужно.

Перевернув сосуд горлышком вниз, действуя шурупом, как штопором, Леша стал осторожно расковыривать дно. Стоя рядом и не спуская с шурупа глаз, Валька высказал предположение:

— А вдруг там золото?

— «Золото»! — усмехнулся Леша. — Золото для науки — тьфу, плюнуть и растереть. Если бы кукуруза…

— Тоже сказал! За золото купишь вагон кукурузы.

— Какой?

— Обыкновенной.

Леша с сожалением посмотрел на Вальку.

— Вот то-то и есть, что обыкновенной. Обыкновенную-то купишь. А попробуй купить древнюю! Мне Костя говорил: за одно древнее зернышко ученые что хочешь дадут. В какой-то пирамиде нашли древнюю пшеницу, еще от фараонов осталась, так знаешь что было?

— Что?

— Академики чуть с ума не сошли. От радости. Потому что открытие. Никто ведь никогда не видел древней пшеницы, неизвестно, какая она. А тут пожалуйста — изучай. Ее даже высеяли.

— И взошла?!

— Еще как! При фараонах убрали, а теперь семена дали урожай. Представляете?

— Интересно… — мечтательно произнес Пятитонка. — Значит, можно из того зерна испечь хлеб? Жуешь — а он фараонский. Здорово!

Пока шел разговор, шуруп под напором Лешиных рук проник в сосуд.

Наступил решающий момент.

Делая осторожные круговые движения, Леша расширил отверстие, отложил шуруп в сторону, залез пальцем внутрь, замер.

Валька и Пятитонка не спускали с Леши взгляда. Тот, с восторгом на лице, кивнул головой. Все было ясно: есть! Именно то, что Леше хотелось.

Не ожидая указаний, Валька подставил под дно сосуда синтетический мешочек.

Леша осторожно встряхнул древний кувшин.

В прозрачный кулек полилась тоненькая струйка кукурузных зерен. Кто знает, сколько тысяч лет прошло с тех пор, как первобытный обитатель пещеры запечатал глиняный сосуд с семенами, — и сейчас люди снова смотрят на них. Мальчики держали в своих руках посланцев каменного века, самые удивительные зерна на земле.


Друзья были потрясены. Никто не проронил ни слова.


Глава четвертая


Больные с высокой температурой


Вот это находка так находка! Леша, Валька и Пятитонка, неслись в станицу как на крыльях. Они не помнили себя от радости и счастья. На ходу перебрасывались фразами. Если послушать со стороны, могло показаться, будто разговаривают больные с высокой температурой.

— Фараонская пшеница нашей кукурузе в подметки не годится.

— Куда ей! Наша еще при мамонтах была. — И при бизонах.

— А Колумб-то, Колумб! Все думали, он привез первый… Дудки!

— Колумб что! Вот мексиканские ученые обрадуются: и у них Батикава, и у нас Батикава.

— Наша Батикава лучше. У них обгорелые зерна, а у нас живые. Шутите!

— Еще неизвестно, может, не живые.

— Живые, по виду видно.

— Ивану Федосеевичу показать бы, агроному.

— Ну да, чтобы в лабораторию взял? Останемся, как дураки.

— Надо на радио написать.

— Телеграмму-молнию…

— Не на радио, а в академию.

— Не в академию, а в «Пионерскую правду».

— В «Юный натуралист» надо. Там с нашими фотографиями напечатают. Во́ будет!

Ответственность перед наукой


Вопрос, куда следует послать сообщение о замечательной находке, остался невыясненным. Леша решил посоветоваться с Костей. Конечно, Леша уже не разыгрывал брата, как в прошлый раз. Тут не до баловства, дело серьезное.

Он просто вошел в комнату, поднял прозрачный пакетик с кукурузными зернами и сказал:

— Во́, видал?!

Костя посмотрел, и глаза у него стали круглыми, как блюдца для варенья.

— Кукуруза? Из пещеры? Не может быть!

Леша ликовал.

— Вот тебе и не может быть!

— Где нашли?

— В культурном слое, под золой. Ох и горячо было! Пятитонка опять сидеть не может…

Леша рассказал, как было дело. Костя слушал, и глаза его сохраняли круглую форму. Леша даже подумал, как бы они на всю жизнь не остались такими.

Потом Леша разложил на столе газету, и Костя, ничего не сказав, отодвинул свои книги в сторону.

Потом зерна были высыпаны на газету. Две очень похожие головы близко склонились над ними.

Подошло время спросить совета по главному вопросу.

— Слушай, Костя, куда написать: в академию, на радио или в «Пионерку»? А может, телеграмму грохнуть?

— Насчет кукурузы-то? — Костя забарабанил пальцами по столу, помолчал и с сомнением произнес: — Черт его знает, пожалуй, лучше пока подержать все в секрете…

— Сказал! Ты что — американец? Это они там у себя секретничают друг от друга. Откроют что-нибудь и молчат, боятся, как бы не перехватили. А нам-то чего скрывать?

Костя беззлобно щелкнул Лешу по лбу.

— Я тебе дам — американец. Схлопочешь… Просто интересная задумка есть. Можно такую штуковину отколоть — прелесть!

— Штуковину?

— Ну, словом, опыт. Как с той пшеницей… из пирамиды которая… которой три тысячи лет. Помнишь, что с нею сделали?

— Высеяли.

— Во! А почему бы тебе то же самое не сделать?

— С кукурузой?

— Ну да. Высеять древнейшие зерна, посмотреть, какие всходы они дадут, как первобытная кукуруза выглядит… Ведь это же грандиозно! Представляешь?..

Округлая форма глаз отличала сейчас уже не старшего брата, а младшего. Идея Кости показалась Леше невероятно заманчивой. Леша загорелся ею, как загорается от спички елочный бенгальский огонь. Казалось, еще секунда — и от Леши во все стороны полетят яркие искры. Он ясно представил себе заманчивую картину ближайшего будущего.

— Здорово! Ох, здорово! Академики приедут, и пожалуйста — привет от первобытного человека! В поле — доисторическая кукуруза. Как при мамонтах. С ума сойти!..

Костя оборвал брата:

— Опять мамонты? Запомни раз и навсегда: при мамонтах никакой кукурузы не было. К тому времени, когда возникло земледелие, они давно вымерли.

Леше хотелось спросить, как мог первобытный человек, имеющий дело с кукурузой, нарисовать мамонта, не видя его, но он удержался. Не стоит спорить. Есть вопросы поважнее.

— Слушай, — обратился он к Косте, — а не загубим зерна? Вдруг не взойдут?

Костя развеял сомнения брата.

— Чудак! Кто же тебе велит все сеять? Половину — в землю, половину оставь.

— Ясно, — произнес Леша и тут же показал, что ясности пока нет. — А как мне поделить зерна — по весу или на глаз?

— На глаз… Еще не хватало! Только по счету. Каждое зернышко возьми на учет, за каждое перед наукой отвечаешь, понял?

— Понял, чего там… само собой… — В Лешином голосе звучали нотки обреченности. Он сознавал, какую громадную ответственность взял на себя с этой минуты.

Куриный переполох


Леша сознавал значение задуманного опыта, но не представлял, как много опасностей угрожает зернам на каждом шагу. Даже в его собственном доме, даже со стороны самых, казалось бы, безобидных земных созданий.

А между тем именно у себя он чуть не потерял безвозвратно одно из четырехсот двадцати четырех драгоценных доисторических кукурузных зерен.

Дело было так.

Леша застелил пол терраски газетами, разложил зерна по двадцать штук в ряду. Получился двадцать один ряд, и четыре зерна сверх того.

Стал множить в уме двадцать на двадцать один. Конечно, задумался.

А тут, откуда ни возьмись, — курица. Серая хохлатка, самая настырная из всех во дворе.

Просунула на терраску голову, увидела кукурузу, покосилась на ушедшего в себя, уставившегося глазами в потолок Лешу, потопталась и, наконец, решилась: перешагнула порог. Дальше уже не медлила, клюнула зерно из крайнего ряда.

Однако не выдержала характера: перед тем как клюнуть, поквохтала.

Это и спасло от гибели свидетельницу прошлых тысячелетий.

Куриное квохтанье заставило Лешу оторваться от вычислений. Бросив взгляд на пустое место в крайнем ряду, поняв, что произошло, он вскочил, будто его окатили водой.

Все дальнейшие события развивались с почти космической быстротой.

Курица заметалась в одну сторону, в другую. Она искала, куда выскочить, но, видно, с перепугу забыла про дверь.

Секунда — и похитительница очутилась в руках Леши.

Он с нею не церемонился: прижал локтем, раскрыл клюв, безжалостно вытащил зернышко изо рта.

Затем было произнесено: «Кш-ш, проклятая!» Затем последовал решительный взмах Лешиной руки — и курица, истерически кудахтая, полетела с терраски вниз.

Читайте познавательную литературу


К важному делу без научной подготовки подступаться не следует. Надо начинать с книг.

Решив провести опыт с доисторической кукурузой, Леща прежде всего пошел в библиотеку.

В детском отделении было людно. У стойки, где выдаются книги, ребята роились, как пчелы над банкой с вареньем.

Леша стал в очередь.

Подвигались медленно. И все из-за научно-популярной литературы.

Мария Петровна, библиотекарша, добросовестно старалась продвигать ее в читательские массы, а читательские массы упирались.

Вот подошла очередь бритоголового паренька. Леша знал его. Он был левым защитником в детской футбольной команде.

Бритоголовый протянул свою книжку, Мария Петровна отметила ее и спросила:

— Что тебе?

— Интересное.

Мария Петровна поискала на полке с плакатом «ЧИТАЙТЕ ПОЗНАВАТЕЛЬНУЮ ЛИТЕРАТУРУ», достала тоненькую книжку, прочитала вслух заголовок:

— «Происхождение полезных ископаемых», — вопросительно посмотрела на бритоголового: — Хорошая книга, возьмешь?

Тот отрицательно помотал головой.

— Не, про ископаемых не надо.

— А про что надо?

— Мне про партизан.

Получив свое, бритоголовый отошел. Следующий от ископаемых тоже отказался, третий — тоже… Мария Петровна отложила «Полезные ископаемые» в сторону и строго поджала губы.

Наконец к столику выдачи приблизился Леша. Перед ним был только мальчик в очках. Тому здорово повезло. Библиотекарша достала с полки толстенький томик и повернулась к очкастому:

— «Три мушкетера» хочешь?

Глаза под выпуклыми стеклами загорелись голодным блеском.

— Хочу.

— Получишь, если эту прочитаешь… — Мария Петровна протянула книжку в мягкой зеленой обложке.

И очкастый, и стоящий за ним Леша одновременно прочли заголовок: «Кукуруза. Ее прошлое и настоящее».

Мальчик в очках нерешительно пожал плечами, а Леша не колебался ни секунды. Работая плечом и стараясь оттеснить очкастого, он скороговоркой заявил:

— Мария Петровна, я возьму.

Но тут и очкастый не сплоховал.

— Записывайте, — сказал он, сердито отжимая Лешу. Завязалась молчаливая борьба. Не замечая ее, а может, и не желая замечать, библиотекарша сделала отметку в формуляре и вручила Лешиному врагу вместе с книжкой о кукурузе томик Александра Дюма.

Поле битвы осталось за очкастым. Чтобы увенчать свою победу, он показал Леше язык и пошел к выходу.

Леша устремился за ним, нагнал на улице, зашел сбоку, сурово произнес:

— Отдай книгу, слышишь!

Очкастый остановился и поднес к Лешиному носу три пальца, сложенные известным образом.

— Это понюхай… Тебе нужно читать, а мне нет, да?

Такого оскорбления Леша стерпеть не мог.

— Держись, — предупредил он, — вздую!

— Погоди, очки сниму. — Очкастый деловито снял очки, нацепил их на штакетину забора, положил книжки на траву у обочины и тут же, не раздумывая, дал Леше тумака в грудь. Он, оказывается, понимал толк в драке, этот очкарик.

Леша пошатнулся и ответил ударом на удар.

Потасовка завязалась добротная, на совесть.

Сперва разобрать, чья берет, было трудно, но через некоторое время пыль рассеялась: верхом на противнике сидел Леша. Прижимая его лопатки к земле, он задыхающимся шепотом проговорил:

— Ну как, сдаешься?

Очкастый, тоже задыхаясь, признал себя побежденным.

— Пусти, хватит…

Оба встали, отряхнулись, исподлобья посмотрели друг на друга.

У Леши сильно болел подбородок. Он подвигал челюстью, проверил, не вывихнута ли.

Мальчику, видно, здорово досталось по носу. Нос вспухал на глазах. Лапки очков уже не помещались на переносице.

Отворачивая лицо, очкастый поднял с травы книги, протянул одну Леше.

Леша взял, повернулся, пошел своей дорогой. Угрызений совести не испытывал. Все было по-честному. Он завоевал трофей в равном бою.

Отошел немного, глянул на книжку и остановился как вкопанный: книга не та. С переплета на него глядели три бравых мушкетера и с ними главный герой — д'Артаньян.

Повернувшись, Леша что есть сил побежал за мальчиком в очках. Спина маячила где-то далеко. Леша закричал:

— Эй, очкастый, погоди!

Мальчик услышал, остановился.

Леша подбежал. Сердце колотилось, голоса не хватало.

— Ты почему мне «Мушкетеров» подсунул? — прохрипел он. — Про кукурузу давай.

Мальчик сначала подумал, что Леша сошел с ума. Потом, разобравшись, страшно рассердился, даже заикаться стал от ярости.

— Так ты… Так тебе… Вот же дубина! Вот же осел! Чего же ты драться полез, спрашивается?

Леша не знал, что ответить. Ведь правда свалял дурака.

— «Чего, чего»… А ты чего? — сказал он и протянул томик. — На, бери.

Каждый взял книгу, которую хотел. Разошлись без злости.

Очкастый, прежде чем пойти, еще постоял немного, посмотрел вслед странному любителю малочитаемой литературы.

Он все-таки не совсем верил в нормальные умственные способности Леши.


Глава пятая


Индейское зерно


Очкастый был неправ. Конечно, книжечку о кукурузе не сравнить с «Тремя мушкетерами», но Леша читал ее запоем, и в этом не было ничего не нормального. Кому что нравится. Леше сейчас страницы из истории кукурузы казались самыми интересными. Пока Костя сидел над чертежами, до тех пор и он не отрывался от чтения. Потом пришлось бросить. Мать сказала, чтобы погасил свет.

Леша не стал спорить, щелкнул выключателем, сомкнул веки. Перед глазами мелькали картины прочитанного. Кукуруза-то, кукуруза… Мирное растение, а сколько сложных историй связано с ним. Взять хоть то время, когда она переехала через океан и попала в Европу.

Ведь как получилось…

Полоска на горизонте


Земля! Земля!

Три каравеллы, три маленьких деревянных суденышка медленно взбирались с волны на волну. Ветер надувал потрепанные паруса. По палубам, еле волоча ноги, вяло бродили небритые, изможденные матросы. Уже много недель они не видели ничего, кроме безбрежного, пустынного океана. Пили протухшую воду, да и та кончалась, ели солонину с червями, но и той оставались в трюмах считанные бочки. Куда ведет их безумный Колумб? Обещал сказочные богатства неведомых стран, а они гибнут от голода и жажды. Не следовало доверяться ему, не следовало покидать родную Испанию.

Озлобленные моряки готовились расправиться со своим командиром, и вдруг этот крик наблюдателя из «вороньего гнезда» на мачте. Неужели земля?

Люди встрепенулись, ожили, бросились к борту. Да, верно: по горизонту, еле видная, тянулась темная полоска. Вот счастье, вот радость — земля!

Так около пятисот лет назад перед испанцами впервые открылись берега Америки. Новый Свет — стали вскоре называть в Европе эти земли.

Заморские диковинки


Матросы Колумба вернулись на родину героями. Испания шумела о диковинках, привезенных моряками из неведомых стран. Улицы Севильи, где городские власти устроили путешественникам торжественную встречу, были заполнены толпами любопытных.

Длинная процессия двигалась из порта к центру города. Вот это было зрелище! Мальчишки гроздьями висели на заборах, зеваки повзрослее расталкивали друг друга локтями. Всем хотелось хоть одним глазком глянуть на заморские чудеса.

А посмотреть было на что. Колумб постарался удивить земляков чем только мог. Его матросы несли в руках клетки с птицами невиданной пестроты. Птицы кричали громкими голосами и иногда ругались на испанском языке. То были попугаи. Ругаться их обучили моряки за время плавания. Слушая необыкновенных птиц, толпа хохотала.

За попугаями, тоже в клетках, везли на телегах обезьян, тапира, дикобраза, муравьеда, броненосца, громадного, свернувшегося кольцом удава. И на них глазели, и они вызывали удивление. Ну и звери! Свет таких не видывал!

За невиданными животными шли невиданные краснокожие люди. На ногах их гремели тяжелые цепи. Индейцы оказывали испанским путешественникам гостеприимство, принимали в своих жилищах, кормили, поили, доверчиво отвечали на вопросы, а вместо благодарности чужеземцы заманили их на корабли, схватили, заковали в кандалы, привезли в чужую страну. Что ж, они пленники, но не рабы. Никогда не согласятся они склонить головы перед этими суетливыми, крикливыми, нечестными белыми.

Индейцы шли, не глядя по сторонам. Их заставили нести плоды и растения родной земли. Кто нес ананасы, кто — кокосовые орехи. А самый старый, голову которого украшали орлиные перья, держал в руках открытый резной деревянный ларец, наполненный крупными желтоватыми зернами.

В толпе пустили слух, что это жемчуг. Люди вытягивали шеи, стараясь получше рассмотреть драгоценности, но матросы Колумба смеялись над простаками:

— Какой там жемчуг!.. Индейское зерно.

— Зерно?.. — Зеваки в отместку поднимали на смех моряков. — Вот уж добро. Король вас за такое сокровище не очень поблагодарит.

Король остался недоволен


Верно, золота Колумб привез из своего путешествия мало, а алмазов и жемчуга вовсе не привез. Король остался недоволен Колумбом.


Великий путешественник выслушал брюзжание короля, смиренно отвесил поклоны и промолчал. Не потому, что не смел перечить — характер у него был строптивый, — а потому, что чувствовал: виноват. Каравеллы в самом деле пришли с пустыми трюмами. Тапир, удав, обезьяны, попугаи… Все это так, для забавы. И ананасы для забавы. И кокосовые орехи. Какая от них польза?

Скоро от привезенных диковинок мало что осталось.

Тапир погиб сразу — какой-то придворный шутник подсунул ему иголку в хлебе.

Обезьяны заболели, стали кашлять. Их пришлось отравить. Удав угорел. Это случилось с наступлением холодов, когда сторож, приставленный ухаживать за змеей, внес в помещение, где находился удав, жаровню с углями. Угарное тепло оказалось для змеи опасней морозов.

И только попугаи чувствовали себя на новом месте отлично. Долговечные птицы пережили тех, кто привез их. Многие годы потешали они дворцовую челядь своим умением выкрикивать на кастильском наречии всякие слова.

Что касается плодов и растений, доставленных из Нового Света, то их постарались использовать при королевском дворе с наибольшей пользой. Ананасами в течение недели угощались придворные дамы, кокосовым молоком — кавалеры.

Индейские же зерна, сухие, невкусные, неказистые с виду, со всяким прочим имуществом заокеанской экспедиции были сданы в портовый склад.

Разговаривая с королем, Колумб о них даже не вспомнил. Он не предполагал, что именно эти зерна — самая большая ценность, которую его каравеллы привезли из Нового Света в Старый. А ведь зная это, Колумб мог бы ответить королю так:

«Ваше величество, я действительно не раздобыл алмазов, но зато привез нечто такое, что дороже всего золота и всех драгоценностей земли, — я привез кукурузу».

Но открывателю Америки не дано было заглянуть в будущее. Он умер, так и не подозревая, какое великое дело совершил, доставив в Европу горсть индейских зерен.

Дар бога Тлалока


Складские мыши, вероятно, скоро растащили бы содержимое резного деревянного ларца по норкам, если бы не слух, который прошел в народе о привезенных зернах.

Его пустили матросы Колумбовых каравелл. Сидя в харчевнях за стаканом вина, они рассказывали всем, кто хотел слушать, о чудесах, увиденных ими за океаном. В их рассказах было много выдумки, но была и правда. И эта правда выглядела иной раз совсем как сказка.

— Индейцы, — говорили моряки, — обрабатывают поля мотыгами, но сеют не пшеницу, не ячмень, не рожь, а свое индейское зерно — кукурузу. Сеют так: выкапывают ямку, бросают в ямку маленькую рыбешку, несколько зерен кукурузы и присыпают сверху землей. В положенный срок из земли вырастает стебель толщиной с детскую руку и высотой в полтора-два человеческих роста. К стеблям жмутся плоды, завернутые в зеленые листья. Но если листья развернуть, то под ними окажутся белые зерна, насаженные на кочерыжку. Сотни зерен на каждой. А кочерыжек на стебле не меньше трех-четырех. Выходит, посеял два зерна, получил тысячу. Вот какие громадные урожаи дает удивительное растение.

— Что же они со своей кукурузой делают? — спрашивали слушатели об индейцах.

— Все, — отвечали моряки. — Из зерен пекут лепешки, варят похлебку, кашу, приготовляют лакомства, напитки. Знахари лечат болезни отварами из кукурузных листьев. Женщины приготовляют из прядей кукурузы краску для материи. Зимой люди греются у очагов, а в очагах горят стебли кукурузы. Ими же покрывают крыши хижин. Сухие листья служат людям мягкой постелью. Даже пепел кочерыжек используется — таким пеплом отлично смывается грязь.

В общем, нет для индейцев ничего важнее кукурузы. Они смотрят на нее как на чудо, подаренное им богом Тлалоком, самым добрым из всех богов. За великое добро, которое он сделал людям, создав кукурузу, индейцы приносят Тлалоку лучшие дары.

Комендант, министр, крысы, кот


«У нас Тлалока нет, но и мы от его подарка не отказались бы, — размышляли крестьяне, слушая рассказы о чудесном индейском растении. — Как бы нам заполучить хоть несколько зерен, посеять, посмотреть, что получится».

Некоторые думали об этом, но ничего не делали, а нашлись такие, которые, подумав, разузнали, куда попали индейские зерна, привезенные из-за океана, добрались до портового склада, низко поклонились коменданту порта. Надо полагать, что, кроме низких поклонов, было у них для коменданта и кое-что посущественнее. Не такие в Испании существовали порядки, чтобы тамошние королевские чиновники что-нибудь делали для людей даром.

Так или иначе, но содержимое резного ларца, хранившегося в портовом складе, стало убывать. А когда в нем вовсе ничего не осталось, комендант написал королевскому министру доклад.

«По воле божьей, — писал он, — индейские зерна, привезенные адмиралом Колумбом из открытых им земель и хранившиеся наряду с прочим имуществом экспедиции, оказались растасканными складскими крысами. Убытка государственной казне от этого нет, так как зерна ценности не представляют, однако униженно прошу господина министра отдать распоряжение о приобретении для склада кота, чтобы крысам впредь не повадно было зариться на королевское добро».

«Индейские зерна не жалко: они все равно никому не нужны. Кота для склада приобрести», — написал министр на докладе коменданта.

Костры инквизиции


Так кукуруза, перешагнув из Нового Света в Старый, попала в стоящие руки. И люди Испании, первые посеявшие зерно, сделали великое дело. Но дождались они не награды, а мук и смерти на костре.

Да, Испания жила тогда страшной жизнью. Всем распоряжались монахи, над монахами же стояла святая инквизиция — судилище, которого даже короли боялись.

«Лучше тысячу невинных осудить, чем одного впавшего в грех отпустить», — говорили святые отцы инквизиции и хватали людей по малейшему подозрению. А кто попал в их руки, тому возврата не было. Чем кончался суд, знал каждый: сначала — пытки, потом — огонь костра. «Еретиков» сжигали, чтобы в огне очистились их грешные души.

Попались на глаза инквизиторам и некоторые из крестьян, раздобывших индейские зерна. Бедняги пострадали за то, что запомнили рассказы матросов и, сажая кукурузу, в точности повторили все, что проделывали индейцы: вырыли ямки, бросили рыбешку, с нею несколько зерен и все засыпали землей.

Они не представляли себе, к чему это может привести, а дело обернулось так, что стража инквизиции ночью схватила их и поволокла в тюрьму. Там начались пытки.

— Сознайтесь, что поклоняетесь языческому богу Тлалоку, — настаивали инквизиторы.

— Никакого Тлалока мы не знаем, — отвечали несчастные.

— А рыбку вместе с заокеанским зерном зачем бросали в землю?

— Как индейцы делают, так и мы…

— Как индейцы?.. Вот и сознались, — торжествовали инквизиторы. — Краснокожие бросают рыбу в землю затем, что приносят этим жертву своему Тлалоку. И вы, еретики, тоже пошли по их пути, отказались от святого креста, поклонились языческому идолу. Однако господь добр. Вы от него отступились, а он от вас нет. Он подсказал нам, как поступить: вы взойдете на костер, ваши тела сгорят, зато души будут спасены. Благодарите бога за его великую милость.

Святые отцы слов на ветер не бросали. Дымили костры в Испании. Ни в чем не повинных людей сжигали за то, что они пытались вырастить на опаленной солнцем скудной испанской земле индейское зерно.

Все дело в пище для растений


После того как несколько «еретиков» было сожжено, рыбок в землю больше не бросали. Стали сеять индейское зерно просто так, без жертвоприношений Тлалоку.

Не получилось: кукуруза выросла хилая, еле поднялась. С такой и возиться не стоило.

Тогда нашлись умные люди, попробовали удобрить землю, как всегда удобряют. «Может быть, — подумали они, — дело вовсе не в Тлалоке, а в том, что кукуруза, подобно всякому растению, когда его сажаешь, нуждается в пище».

Что же вы думаете? Угадали. Рыбки, оказывается, именно для удобрения служили. На хорошо унавоженной почве кукуруза поднялась стеной. Таких великолепных всходов испанцы в жизни не видели. Урожай был собран огромный. И главное, без неприятностей. Отцы-инквизиторы не могли ни к чему придраться. Нельзя же считать, что разбрасывание навоза в поле — это жертва языческому идолу.

Испанские крестьяне скоро поняли: индейское зерно — клад для земледельца. Пришлось пшенице, овсу, ячменю потесниться ради заморской гостьи. Кукуруза пустила прочные корни сначала в стране Колумба, а скоро пошла шагать из Испании в Италию, из Италии в Турцию, из Турции в Венгрию, Румынию, Болгарию, в Закавказье, на Кубань.

… Леша лежал, смотрел в темноту и думал о писателе, который написал книгу, о том, что надо ему послать письмо.

Что написать, придумал тут же:


«Дорогой товарищ писатель! Вы писали, будто кукуруза пришла на Кубань из Испании, а она вовсе не из Испании, она была здесь еще в древности, о чем сообщаю.

Эту древнюю кукурузу нашли ученики 5-го «Б» класса 2-й Нижнединской школы Брагин Алексей, Стебун Валентин и Почивалов Петр, о чем тоже сообщаю.

Остаюсь с уважением

Брагин Алексей».


Письмо понравилось. Леша забеспокоился, как бы не забыть его до утра, но, вспомнив Костин наказ, решил подождать с отправкой. Ведь ни о чем сообщать пока нельзя.

Тогда стал думать, как быть дальше. Надо найти участок для доисторической кукурузы, надо ее высадить, надо за всходами ухаживать, надо договориться с Валькой и Пятитонкой, чтобы помогали, надо… Тысяча и одно «надо».

Насчет участка Леша решил быстро. Лучше всего высеять кукурузу на полянке возле пещеры. Самое милое дело — в стороне от всего, далеко от глаз, никто лезть не будет.

Насчет Вальки и Пятитонки сомнений тоже не было. Конечно, не откажутся. Раз вместе нашли, значит, и дальше будут действовать вместе.

Но забот, в общем, будет много. Шутка ли, какое дело начинают!.. Вздохнул, повернулся на другой бок, уснул.


Глава шестая


Разрушенный мир


Есть мир громадный — вся земля.

И есть крохотный, под ногами.

Под ногами своя жизнь. Кто-то что-то строит, кто-то с кем-то борется, кто-то кого-то одолевает, а кто-то покоряется своей судьбе. Старшие пестуют малышей, соседи соседствуют с соседями, трудолюбивые трудятся, беззаботные ни о чем не заботятся…

Леша, Валька, Пятитонка, уткнув подбородки в землю, лежали на полянке и всматривались в жизнь среди травы: деловито снует муравей, задумчиво перебирает лапками божья коровка, ползет вверх по былинке мохнатая гусеница… Взбиралась-взбиралась и вдруг передумала, отправилась вниз. Шмель сердито прогудел над нею, наверно, отругал за бестолковость.

Очень жалко было нарушить жизнь милого мирка, наступить на него ногами, замахнуться острыми лопатами, все разрушить, все перевернуть, ничего не оставить на месте.

Но что поделаешь, иначе невозможно. Человек на то и человек, чтобы переделывать природу. Она от этого становится не хуже, а лучше.

Участок, отмеренный колышками, был невелик, но потрудиться пришлось немало. Целина. Самая настоящая. А техники никакой, одни лопаты.

Работали до вечера и до волдырей на ладонях. Зато, когда уходили, квадрат выглядел черным бархатом среди зеленой травы.

Разговор в саду


Белесый туман стелется по станице. Еще совсем рано. По улице шагают трое с удочками. Улица выводит прямо к реке.

На пути — садик с чахлыми деревьями. Их только недавно посадили. На этом месте была разрушенная церковь. В нее во время войны попала бомба. Высокие, метровой толщины стены стояли до последнего времени, но недавно был устроен воскресник, и общими силами их разобрали.

И вот — садик.

Леша предложил посидеть. Есть разговор.

Сели. Удочки прислонили к молоденькой акации.

— Ребята, — начал Леша, — вы думаете, мы просто так на рыбалку идем?

— Зачем так, — сказал Пятитонка. — Сейчас лещ клюет. Самая вкусная рыба.

— Нам лещ ни к чему, плотичка нужна.

— Плотичка!.. Какой же толк от плотвы? Разве если для ухи…

— Не для ухи, а для кукурузы, — поправил Вальку Леша.

Валька спросил, не бредит ли он.

Леша не очень находчиво ответил, что Валька сам, наверно, бредит, затем разъяснил свою мысль о рыбе. Прозвучало загадочно и неясно.

— Раз кукуруза у нас древняя, — сказал он, — значит, и сеять ее нужно по-древнему.

Пятитонка посмотрел на приятеля добрыми непонимающими глазами.

— Ну, а как по-древнему, Леша?

— Как в книге написано. Мне один мальчик дал… — Леша потрогал подбородок, пошевелил челюстью. — В ней что хочешь есть… И про рыбок. Без рыбешек древние индейцы кукурузу не сеяли.

— А с рыбешкой?

— А с рыбешкой сеяли. Ее закапывали вместе с зерном. Зерно — рыбка, зерно — рыбка… Испанцы, которые были там с Колумбом, думали, что это индейцы приносят жертву своему богу, но ученые потом разобрались: никакая не жертва. Рыба была для удобрения.

Действия древних индейцев возмутили Пятитонку до глубины души.

— Ишь что выдумали — рыбой разбрасываться…

Леша пожал плечами.

— Ему про удобрение, а он — «разбрасываться».

— Так что удобрение… Удобрение — на станции. Там суперфосфата сколько хочешь. Хоть грузовик бери.

— Ты думаешь, что говоришь? — вскипел Леша. — Древней культуре — суперфосфат…

Валька тоже накинулся на Пятитонку:

— Ну, чего ты лезешь? Ясное дело, суперфосфат не годится. Тогда ведь никакой химии не было…

Пятитонка смутился. Он и вправду дал маху. Какие там химические удобрения в доисторические времена!.. В растерянности потянулся к затылку, за что получил от Вальки по руке.

На том разговор закончился. Поднялись, взяли удочки, двинулись дальше.

Бухгалтерский подсчет


Рыба клевала плохо.

Вернее, клевала здорово, но на крючок не попадалась.

Она стала какая-то хитрая. Три приятеля извели уже банку, отличных дождевых червей, а в ведерке плавали лишь четыре заморенные плотички и щуренок.

Леша в очередной раз подсек, ничего не взял, насадил нового червяка на крючок, поплевал, забросил удочку, посмотрел кругом.

Прелесть до чего хорошо!

Гладкая, чуть розоватая от раннего солнца вода.

И легкая дымка тумана.

И четкие, будто вырезанные, стрелы тростника.

И птица, парящая в высоте.

И покой. Такой во всем покой, что хочется стихи про себя повторять. Хорошие. Настоящие.

Но стихи не вспоминались. Мальчики просто молчали.

Нарушил очарование тишины Пятитонка.

— Слушай, Леша, я уж забыл… Сколько зерен надо высадить?

— Двести двенадцать.

— Значит, и рыбешек столько нужно?

— Ясно.

— А поймали сколько?

Прежде чем ответить, Валька заглянул в ведерко.

— Пять штук.

— А сидим сколько? Валька прикинул по солнцу.

— Часа два.

— Та-ак… — Концом удочки Пятитонка почесал затылок и стал вслух считать: — Если по восемь часов сидеть, за день, выходит, поймаем двадцать рыбок. Чтобы поймать двести, понадобится десять дней. Ну и еще одно утро на остаток… — Пятитонка снова двинул удочкой по голове, подвел итоги: — На одиннадцатый день, ребята, закончим лов.

Сын бухгалтера считал совершенно точно.

Возразить было нечего. В это время, на его счастье, поплавок дернул. Леша подсек и вытащил пустой крючок.

Потянулся к коробке с червями, но Валька прикрыл ее рукой.

— Не надоело? — спросил он.

Леша мрачно отстранил Валькину руку, достал червя, насадил, забросил крючок в воду.

— Поплевать забыл, — съехидничал Валька.

Леша не ответил. Помолчали, Потом Валька сказал:

— Я знаю, что делать. Сколько нужно рыбы, столько и будет. За десять минут.

— Петушиное слово, да? Как скажешь, так рыба валом повалит.

Вальку Лешин выпад не тронул.

— Зачем петушиное? Ты погоди, Леша. Пусть лучше Пятитонка скажет. — Валька повысил голос. — Пятитонка, ты в кооперативе вчера был?

— Ходил. Мать посылала.

— А рыба там есть?

— Камбала лежит, треска соленая, килька…

— Тоже соленая?

— Не, мороженая, балтийская, брусками такими.

— Вот, пожалуйста, — обратился Валька к Леше. — Одна килька — одно зерно… Чего лучше!

Леша подумал, заглянул в ведерко с уловом, еще чуть подумал, потом выплеснул улов в воду и встал.

Котенок и кильки


В районном сельском магазине, или в раймаге, как его звали, было людно. В промтоварном отделе продавались эластичные чулки, безразмерные носки, ткани с лавсаном, и это вызвало приток покупательниц. Ну, а покупательницы, попав в магазин, конечно же, продовольственный отдел не обходят.

Так что нашим рыболовам не повезло. Подошли к рыбному прилавку — не протолкнуться.

Однако через плечи увидели — есть килька, лежит. И ярлычок увидели: цена за килограмм 45 копеек.

— Сколько нам нужно? — спросил Валька Лешу.

Леша понятия не имел. Хозяйственный Пятитонка тоже не смог ответить. Кто знает, сколько килечек идет на килограмм?

Решили: надо купить сто граммов, посмотреть.

Леша с Валькой стали у прилавка, Пятитонка пошел к кассе. Вернулся огорченный: четыре с половиной копейки кассирша не выбила, пришлось переплатить. Чек на пять копеек отдал продавщице Леша.

Продавщица посмотрела на чек, потом на Лешу.

— Ты за сколько выбил?

— За сто граммов.

Лицо продавщицы стало красным. Чек оказался снова в руках Леши.

— Посмеяться пришел? Сто граммов килек ему… Иди, иди.

— Да нет, правда, нам нужно, — сказал Леша.

— Нужно! Соленая, еще понятно, на закуску идет, взрослому отпускаю… А мороженая сто граммов для чего?.. Иди, иди.

Леша повысил голос. Он решил не сдаваться:

— Не имеете права!.. Я деньги заплатил.

Покупательницы, прислушивавшиеся к спору, разделились на два лагеря. Одни считали, что озорникам потакать нечего, другие стояли на почве закона: «Если заплатил, обязаны отпустить. Продавцам волю дай — на шею сядут».

Пока шла перепалка, Валька выскочил из магазина на улицу, осмотрелся кругом, увидел мирно спавшего у ближайшего дома котенка, подбежал, сунул его за пазуху и вернулся к прилавку. Вся операция и минуты не заняла.

Здесь, оттиснутые покупательницами, стояли Леша и Пятитонка. Вид у обоих был растерянный.

Слегка запыхавшийся Валька взял у Леши чек и, отчаянно работая локтями, протянул его продавщице вместе с котенком.

— Вот, пожалуйста, нам котенка покормить…


Продавщица смилостивилась, хотя продолжала ворчать:

— Так бы и сказали сразу. А то — «не имеете права»! От горшка два вершка, и туда же… Научились.

Покупательницы очистили место для Вальки.

— Славненький, — сказала одна и погладила котенка.

Другая высказалась более определенно:

— Ругают, ругают ребят, а они, смотрите, какие внимательные, о животных думают.

Общественное мнение явно склонилось на сторону приятелей.

Небрежно положив на весы несколько килек, продавщица сделала движение, чтобы снять товар.

— Недостает, — твердо сказал Валька. Он внимательно следил за весами. Стрелка не дотянула до ста граммов.

— Ох и дотошные нынче ребята пошли! — восхитилась стоящая за Валькой женщина.

— Такие подрастут — житья никому не будет, — предрекла продавщица и, разрезав килечку, в сердцах бросила одну половинку на чашку весов.

— Вот сейчас порядок. — Не требуя обертки, Валька сгреб покупку руками и с победоносным видом обернулся к приятелям.

Вполне довольные собой, мальчики вышли из магазина, сели неподалеку на лавку, стали отдирать смерзшуюся рыбешку и укладывать по одной в ряд.

Килек было ровно одиннадцать. За половинкой недоглядели: пока раскладывались, ее съел котенок.

Но это не имело значения. Важно, что известен счет. А счет выглядел так. Получилось, что на сто граммов идет одиннадцать с половиной килек. Значит, на килограмм пойдет сто пятнадцать.

А нужно килек ровно столько, сколько есть зернышек — двести двенадцать.

Если купить два килограмма, будет двести тридцать килек. Это много.

Если купить один килограмм восемьсот граммов, будет двести семь килек. Мало.

Решили купить два килограмма.

Но для покупки требуется девяносто копеек. Такой суммы ни у кого в отдельности, ни у всех вместе не было.

А рыбка не залеживается. Могут раскупить.

Побежали домой. Каждый к себе. Условились встретиться возле магазина через полчаса.

Первый вернулся Леша. Костя выдал ему полтинник без всяких разговоров. Леша этого никак не ожидал.

Потом появился Валька и протянул другу раскрытую ладонь.

На ладони лежали две пятнадцатикопеечные монеты.

Вдали замаячил Пятитонка. Он кренился под тяжестью авоськи. В авоське громыхали пустые бутылки. Их было с десяток, не меньше.

Валька в восторге замахал руками. Ну, силён Пятитонка! Молодец. Правильно придумал. Сдать стеклотару — дело нетрудное, зато деньги останутся даже на мороженое.

Долой рабство!


Посевная кампания велась по строго разработанному плану.

Впереди следовал Пятитонка. В руках — лопата, за поясом — школьная линейка. Лопатой выкапываются ямки, школьной линейкой вымеряются. За точное соблюдение глубины можно не беспокоиться. Сын бухгалтера не допускал отклонения ни на один сантиметр.

За ним шел Леша. У него в руках алюминиевый тазик, а сбоку на ремешке висит старая, сильно потертая полевая сумка. В тазике — кильки, в сумке — семена. Наклонившись, Леша бросает в ямку кильку, присыпает землей, утрамбовывает и плашмя кладет сверху кукурузное зернышко. Наверно, ни в Старом, ни в Новом Свете никто не выполнял обряд сева индейского зерна с большей сосредоточенностью, чем это делал двенадцатилетний житель кубанской станицы Леша Брагин.

За Лешей шагал Валька. В его обязанности входило засыпать ямки, формировать лунку и поливать каждую водой.

Валька трудился не хуже приятелей, только выдыхался быстрей. Его надолго не хватало. Ему нужно было время от времени переключаться.

Тогда устраивался спектакль.

Выхватив из Лешиного тазика кильку, Валька начинал изображать древнего индейца, приносящего жертву своему богу Тлалоку.

Делал это Валька так, как подсказывало ему воображение: воздевал рыбешку к небу, закатывал глаза, судорожно извивался всем телом, прикладывая кильку ко лбу и щекам, отбивал ей поклоны.

Приятели смеялись, глядя на Вальку, а потом Пятитонке тоже захотелось вступить в игру, и это чуть не закончилось дракой.

Пятитонка, следуя Валькиному примеру, склонился перед килькой в низком поклоне, а Валька, воспользовавшись этим, поставил на его голову свою ногу. Он, мол, индейский вождь, а Пятитонка — раб.

Пятитонка, не желавший признавать рабского состояния, обиделся и с такой силой дернул головой, что вождь полетел на землю.

Леша еле разнял индейцев. На некоторое время сев пришлось прервать.

Потом снова занялись делом. Когда солнце стало заметно клониться к западу, участок выглядел так, будто шашечную доску сплошь уставили шашками. Они тянулись ровными линиями — что вдоль на них смотреть, что поперек, что по диагонали. Под холмиками, как в гнездышках, лежали двести десять удивительных, неслыханно древних кукурузных зернышек.

Взойдут они или не взойдут? — вот в чем вопрос.

Очень хотелось, чтобы взошли. Очень верилось, что взойдут.

Грачи прилетели


Просто уму непостижимо, сколько опасностей подстерегает молодые посевы на каждом шагу. Врагов не перечесть под землей, на земле, в воздухе.

Это стало ясно ребятам сразу же, как закончили работу.

Первая угроза возникла с воздуха.

Грачи прилетели стаей, заметили свежевспаханный участок, помельтешили в воздухе и, как по команде, опустились на ближние деревья. Они не думали скрывать своего интереса к выделяющемуся среди зелени квадрату черной земли. Закопаны ли здесь исторические зерна или не исторические, им безразлично: лишь бы подкормиться.

Леша первый заметил опасность, первый крикнул: «Внимание, воздух!» — и, подобрав камень, изо всех сил стал барабанить по алюминиевому тазику.

Пятитонка тоже вооружился булыжником и начал им бить по лопате.

Валька, не имея ничего под руками, кричал, гоготал, визжал, улюлюкал. Сверх того, чтобы поразить не только птичий слух, но и зрение, Валька подпрыгивал, дергался, размахивал руками.

Шум тревожил грачей. Круглыми черными глазами-бусинками они с опаской и удивлением посматривали на беснующихся мальчиков, но не трогались с места.

Тогда Пятитонка отложил в сторону булыжник, лопату и, сунув пальцы в рот, свистнул с такой оглушительной силой, что Леша от неожиданности выронил тазик.

Молодецкий посвист на грачей подействовал. Их будто ветром сдуло. Испуганно хлопая крыльями, они взлетели, метнулись в сторону, скрылись.

Но вернуться ведь тоже могут. Придется до наступления темноты постеречь участок.

Друзья устроились на краю полянки. После нелегкой работы было приятно растянуться на траве, смотреть в чистое небо, не спеша говорить о том о сем.

Первый начал Валька. Он размечтался о дробовике. Будь у них ружье, они могли бы попугать грачей как следует.

— Сейчас ничего, обойдемся, — сказал Леша, — а вот к осени, верно, ружье понадобится.

— Почему же к осени?

— Потому, что птиц на нашу кукурузу слетится!.. Туча.

Вальку хлебом не корми, дай поспорить.

— Интересно у тебя получается: на другую не слетаются, а на нашу слетятся. Она что, будет медом мазана?

— Не в меде дело. Просто початки, наверно, вырастут открытые, без листьев. Доисторическая кукуруза вся такая, была. Птицы из-за этого чуть не склевали ее начисто. Спасибо, помог этот, как его… естественный отбор… — Леша споткнулся и дальше добросовестно, без отсебятины, изложил все, что прочел накануне.

Оказывается, в давние времена кукурузные початки и вправду не имели плотной лиственной упаковки, какая на них сейчас. И растению приходилось плохо. Могло вовсе исчезнуть.

Но природа этого не допустила. Помог, как правильно сказал Леша, естественный отбор. Погибала та кукуруза, у которой початки были открыты, а та, которую листья хоть сколько-то защищали, выживала, давала новые урожаи.

Так постепенно, из столетия в столетие, на них наросла такая плотная упаковка, что птицы уже не могли добраться до лакомых зерен. Из борьбы за свое существование кукуруза вышла победительницей.

— А наша? — Пятитонка поднял на Лешу задумчивые глаза.

— Что — наша?

— Еще не вышла победительницей?

— Выйдет, — сказал Леша. — Через несколько тысяч лет. А пока у нее, наверно, початки без листьев.

Поговорили еще немного и поднялись. Наступили сумерки, можно было идти домой. Грачи сегодня на полянку не вернутся.

Бамбуковый гибрид


День за днем, день за днем…

Дни катились, как подшипниковые шарики по наклонной доске. Леша с друзьями все время проводил на полянке. Работы хватало.

Дело в том, что черный вспаханный квадрат на полянке, оставаясь вспаханным, перестал быть черным. Ровными рядами — четырнадцать вдоль, пятнадцать поперек — на нем поднялись стройные нежно-зеленые ростки. Чудо, просто чудо, ребята глазам своим не верили: столько тысяч лет без воздуха и света — и такая живучесть!

Хотя, как сказать: наверно, именно потому, что, хорошо залепив горлышко, древние не дали воздуху и свету проникнуть в кувшин, зерна так хорошо сохранились.

А чудо росло. Очень заметно. Почти на глазах.

Во всяком случае, что ни утро, то видно: вчера стебельки были чуть-чуть тоньше и чуть-чуть ниже, сегодня они определенно стали чуть-чуть толще и чуть-чуть выше.

И так каждый день.

— Это еще ничего, — говорил Леша, — увидите, что дальше будет. Самый рост у кукурузы начнется перед тем, как ей выметывать метелки. Тогда она будет расти по двенадцать — четырнадцать сантиметров в сутки. Во!.. — Леша раскинул руки сколько мог. По Лешиным рукам выходило, что кукуруза будет вырастать за сутки метра на полтора.

Но он, в общем, не очень ошибался. Такой рост тоже может быть. Только не у кукурузы, а у ее дальнего родственника — бамбука.

Да, Леша это сам вычитал.

По быстроте роста бамбук — чемпион среди растений. За час он вырастает на шесть сантиметров, за день — почти на полтора метра, за неделю поднимается на высоту трехэтажного дома.

Лешино сообщение поразило Вальку и Пятитонку.

Валька живо представил себе, какой отличный номер можно разыграть с бамбуком.

Вот, например, он высадит у себя во дворе бамбук, и бабка, конечно, как положено, с ходу пристроит на нем кринки. У нее характер такой: на любой тын, на любую палку обязательно пристраивает кринки. Чтобы проветривались.

Нанижет, значит. Пройдет день, и молоденькие бамбучины, которые были вчера с метр высотой, прибавят в росте еще полтора метра. Бабка тогда до кринок уже не дотянется.

Еще через день кринки поднимутся выше крыши, а потом, глядишь, замаячат над всей станицей.

Ох и всполошится бабка!

Валька замолчал, а Пятитонка обратился к Леше:

— Леш, а Леш, если бамбук поднимается за сутки на полтора метра, то через год… Я подсчитал: высота получится полкилометра.

— Подсчитал… Счет счетом, а голову тоже надо иметь. Не для мебели носишь. — Леша с сожалением посмотрел на приятеля.

— А при чем здесь — для мебели?

— При том, что думать надо. Индеек возьми… Когда их сажают на откорм, они за день прибавляют по двести — триста граммов. Слышал?

— Ну?

— Значит, по-твоему, корми индейку и она через полтора года вырастет в быка?

Несуразность такого предположения была ясна. Пятитонка растерянно потянулся рукой к затылку, а Леша, щеголяя вычитанными сведениями, объяснил, что к чему. У бамбука, как у всего живого, есть предел роста. Он не вырастает выше пятидесяти метров, не бывает толще ствола яблони. Зато твердость — железо. Если ударить топором, искры летят.

Изложив все, что знал о бамбуке, Леша ушел в себя, задумался. Он даже не включился в спор, затеянный Валькой и Пятитонкой. Валька утверждал, что если бы бамбук рос на Кубани, то партизаны во время войны вполне могли бы использовать его для самодельных минометов. Ведь что такое миномет? Простой кусок трубы с гвоздиком внутри. Опустишь в наклоненную трубу мину, она скатывается вниз, ударяется капсулой о гвоздик и — бах! — летит в сторону фашистов.

Вот и выходит: бамбук — готовый минометный ствол. Во-первых, полый, во-вторых, твердый, как железо. Приделай гвоздик и пожалуйста — опускай мины, пали куда хочешь.

Пятитонку доказательства Вальки не очень убедили. Ему казалось, что миномет из бамбука не получится. Как-никак железо — это железо, а дерево — дерево.

Повернулись к Леше: что он скажет?

Взгляд у Леши был такой, будто человек находится за тысячу километров отсюда.

Валька дернул его. Леша встрепенулся:

— Ребята, вот это будет переворот… С ума сойти!

Приятели знают: если Леша так начинает, значит, опять что-то придумал. Сейчас расскажет.

— Так и есть. Лешин переворот касался сельского хозяйства. Он собирался произвести его с помощью пшенично-бамбукового гибрида.

Расчеты выглядели правильно. В природе существует большое семейство злаковых, что-то около трех тысяч видов, даже больше. Пшеница — злак, рожь — злак, ячмень — злак, овес — злак, и кукуруза — злак, и бамбук, представьте, тоже злак. Это все родственники.

А родственные растения можно скрещивать.

И, значит, можно скрестить пшеницу с бамбуком и получить пшенично-бамбуковый гибрид.

Если есть на свете чудеса, то первым из них будет новое растение. Только на минуту вообразим себе. Вот, скажем, засеяли мы поле новой культурой — и пшенично-бамбуковый гибрид начинает расти со страшной силой: день прошел — полтора метра прибавил, еще день прошел — опять полтора метра… Не успеешь оглянуться, поле уже не поле, а густой, непроходимый лес, каждый стебель — с корабельную мачту, а таких на гектаре сотни тысяч.

Пятитонка усомнился:

— Ну уж, сотни тысяч…

Леша сморщил лоб. Он вспоминал:

— Вот, пожалуйста. На одном гектаре можно разместить в среднем сто пятьдесят плодовых деревьев, или две с половиной тысячи кустов винограда, или сорок тысяч стеблей кукурузы, или восемьдесят тысяч корней сахарной свеклы, или четыре-пять миллионов стебельков пшеницы. — Леша перевел дух, посмотрел на Пятитонку. — Четыре-пять миллионов, понял? Но это — нормальной пшеницы, а ненормальной, гибридам, понадобится раз в десять больше места. Вот и считай.

Пятитонка молчал. Что тут считать? Леша не с потолка взял цифры, из книг. Его не переспоришь.

А Леша стал описывать, какие гибридные колосья вырастут на стеблях-мачтах. По его расчетам выходило, что колос будет в длину — метровый, по ширине — в обхват и весом не меньше трех-четырех килограммов. Это точно. Насколько ствол пшенично-бамбукового гибрида будет выше, толще, крепче пшеничного стебля, на столько и увеличатся колосья.


Глубина Лешиных познаний и точность научных выводов ошеломила ребят. Некоторое время они подавленно молчали.

Первым пришел в себя Валька. Он обвинил Лешу в измене: занимается кукурузой, а хочет скрещивать бамбук с пшеницей. Так не делают. Нужен непшенично-бамбуковый гибрид, а кукурузно-бамбуковый. И даже, если Леша хочет знать, — доисторический кукурузно-бамбуковый. Уж их-то древняя не подведет. Початки во получатся!

Леша сказал, что Валька подходит к делу не по-научному. Их кукуруза не их, древняя не древняя… Тут не о себе надо думать, а об общей пользе. А для общей пользы скрещивать кукурузу с бамбуком нет смысла. Кукуруза от этого мало выиграет. Ей не нужна прочность бамбукового ствола. У нее стебель без того достаточно прочный, достаточно высокий и, что важно, очень сочный, очень питательный. Для скота силос из кукурузных стеблей — отличный корм. А попробовал бы Валька приготовить силос из взрослого бамбука… Получится что-нибудь? Ха-ха, держи карман шире. Такой силос не то что коровьи зубы — камнедробилки не перетрут. Железной прочности.

Зато пшенице придать крепость бамбука — в самый раз. Ведь беда пшеницы в том, что у нее слабый стебель. При хорошем урожае, при полновесных колосьях, пшеница полегает. Ее тогда никаким комбайном не убрать.

А пшенично-бамбуковому гибриду бояться полегания не придется. Гибридный стебель выдержит хоть пудовый колос, хоть грузовик.

Леша победоносно взглянул на приятелей. Ему понравилась собственная мысль о грузовиках, которые запросто можно будет подвешивать к стеблям новой культуры.

Тут слово взял Пятитонка. И, надо сказать, его возражение было посерьезней Валькиных.

— Постой, Леш… — вяло начал Пятитонка. — Вот ты говоришь — железная прочность стеблей… А как же тогда убирать? Может быть, взрывчаткой?.. Под каждую гибридную соломину подкладывать динамит?

Леша поерзал на месте. Взрывать динамитом гибридное поле было нелепо. Он не очень уверенно ответил, что раз ученые сумели запустить космические корабли с людьми, то придумать машины для уборки пшенично-бамбуковых гибридов тоже сумеют.

— Оно конечно… — согласился покладистый Пятитонка.

Помолчали. Леша опять о чем-то глубоко задумался, помрачнел:

— Ну, хватит трепаться, полоть надо.

Валька, которому не очень хотелось приниматься за работу, попытался продолжить разговор:

— Слушай, Леша, режут ведь сейчас гранит машинами, верно?

— Ну?

— Вот эти машины и прицепить к тракторам, чтобы убирали гибриды.

Леша процедил сквозь зубы что-то невнятное. Валька переспросил. Тогда Леша вполне отчетливо сказал, что все ерунда и думать об этом не стоит.

— Что — ерунда? — удивился Валька.

— Гибриды. Я забыл одну вещь…

Дальше стало ясно, что именно. Он, оказывается, упустил из виду особенность бамбука. Бамбук, оказывается, цветет и дает семена только раз в семьдесят — восемьдесят лет. И это, конечно, меняет дело. При таком положении от скрещивания пшеницы с бамбуком проку будет не много. Пятитонка, предположим, посеет гибрид, а убирать урожай смогут только Пятитонкины внуки. Какой смысл?

Смысла явно не было. Разговор сам собой оборвался. Мальчики встали и дружно взялись за прополку верной, ничем их пока не обманувшей кукурузы.


Глава седьмая


Мать и сын


Куры блаженствовали. За весь их куриный век не было им так спокойно на дворе Брагиных, как сейчас. Никто не гоняет, никто не учит планировать с крыши вниз, никто не доводит петуха до истерики.

Что ж, Леша не отрицает: было. И тренировка кур в мастерстве планирующего полета была, и бои петуха с метлой устраивались, и многое другое тоже. А сейчас ему не до кур. Он вообще целыми днями не бывает дома.

И хотя мать заметила, что куры прибавили в весе и стали лучше нестись, а петух ходит гордый и перекрывает своим кукареканьем всех соседских кочетов, чего с ним раньше не было, — ее это не радует. Правильно связав благополучие куриной стаи с длительными отлучками Леши со двора, она встревожилась: где пропадает младший? Долго ли мальчишке от рук отбиться.

Об этом и зашел у нее разговор с Костей.

Дело было недели через три после того знаменательного дня, когда Костя, отправившись с ребятами купаться, потерял сандалию и наткнулся на полянку с пещерой.

Мать, придя в тот день с фермы раньше обычного, хлопотала возле печки, готовила обед.

Что-то помешивая в кастрюле, мать окинула взглядом пустой и непривычно тихий без Леши двор, задумалась, потом окликнула старшего:

— Костя!

Костя вышел на крыльцо, потянулся, сделал глубокий вдох и выдох.

В глазах матери просиял теплый огонек.

— Засиделся?

— Ага. Хорошо работается. Как в читальне: тихо, спокойно.

— Вот насчет тишины… Смутно мне, Костя. Где это Леша, думаю, гоняет? Ты бы все-таки приглядывал. За отца небось.

— Приглядываю, мать, не беспокойтесь, парень при деле.

— Что-то не слышала.

— Ну как же, опытный участок… В звеньевых ходит.

— Это при школе-то?

— Не совсем. Самостоятельное звено. Можно сказать, научно-экспериментальное.

— Ты надоумил?

— Вроде я…

— Ну-ну, дай-то бог. Хоть по-научному, хоть там еще как, лишь бы не болтался.

— Что вы! Как зверь работает.

Калитка скрипнула


Костя вернулся к себе, а мать продолжала готовить обед, когда во дворе появился мальчик в очках.

— Здравствуйте, — сказал он. — Леша дома?

Мать вытерла руки о фартук.

— Здравствуй. Нет его. Ты чей?

— Горишиных. С Зуевки. Может, знаете?

— Горишиных? — обрадовалась мать. — Как же не знать. Твоя сестра в моей бригаде была, потом ушла, правда… Она замуж собиралась. За землемера. Такой курчавый, с усиками, в парикмахерской волосы завивает. Вышла?

— Вышла.

— Ну и слава богу. К Леше-то у тебя что?

Мальчик переступил с ноги на ногу, поправил очки.

— За книгой пришел я. «Три мушкетера» кончил, «Двадцать лет спустя» нужно, продолжение… А библиотекарша не дает. Что взял, говорит, то сдай — и про мушкетеров, и про кукурузу. А про кукурузу у него, у Леши вашего.

— О господи! — растерялась мать. — Мушкетеры… Это что же, культура какая?

— Нет, они во Франции жили. На дуэлях дрались.

— Хулиганы, значит?

— Зачем — хулиганы? Они хорошие были, смелые… — Очки сползли, и мальчик снова их поправил. — Так вы скажите Леше: пусть принесет.

Мать кивнула:

— Ладно, скажу.

— Сегодня пусть.

— Ладно.

Мальчик взялся за щеколду калитки.

— До свидания.

— До свидания. Сестре передай: поздравляю, мол.

— Спасибо.

Калитка скрипнула. Мальчик ушел.

Разговор за обедом


В последнее время это бывало не часто: Леша поспел к обеду.

Поплескался под рукомойником и с влажным лицом, на котором было явственно видно, каких пределов достигло сегодня Лешино стремление к чистоте, сел за стол.

Мать щедрой рукой положила в тарелку каши, залила молоком, протянула сыну.

— Тут приходил мальчик Горишиных. Книгу ты, что ли, взял у него.

Леша насторожился.

— В очках такой?..

— В очках, — кивнула мать. — Он чего-то говорил мне, только я в толк не взяла. Про драчунов этих французских… Кончил, говорит, книжку, продолжение, говорит, нужно, а не дает библиотекарша, другую книжку требует, у тебя которая.

Костя посмотрел на мать с веселым недоумением.

— Про каких французских драчунов, мать?

— Не знаю. Хорошие, говорит, не хулиганы… Только как же не хулиганы, если дерутся?

— Да это «Три мушкетера», — пояснил Леша. — Я бы сам прочитал, только времени нет. — Последовали вздох, пауза и фраза, обращенная к матери: — Не занесу ему книгу. Самому нужна.

Мать таких вещей не терпела.

— Это как так — самому нужна? Взял?

— Взял.

— Значит, обязан вернуть. Человек тебе одолжение сделал, а ты подводить?

— Ну да, одолжение… — Вспоминая встречу с очкастым, Леша потрогал подбородок. — За такое одолжение…

Костя прервал его: нужно пойти вместе с мальчиком в библиотеку и там попросить, чтобы книжку о кукурузе переписали с него на Лешу. Вот и все. И спорить будет не о чем.

Что ж верно, Покончив с обедом, Леша отправился на другой конец станицы, в Зуевку. Горишины жили там. Мать объяснила Леше, как их найти: дом угловой, рядом с керосиновой лавкой.

Электрический звонок


Приземистый, крытый розовым шифером дом Горишиных выходил прямо на улицу. Леша поднялся на крыльцо и услышал за дверью странное гудение, будто пчелы роятся.

Постучал.

Никто не ответил.

Постучал еще. Гудение прекратилось, и за дверью раздался четкий мужской голос:

— Звонить надо!

И снова загудело.

Леша растерялся: как звонить? Может быть, это не ему сказано?

Нет, ему. На притолоке справа Леша увидел розетку электрического звонка. Сверху полукружием шла надпись: «Нажмите кнопку».

Нажал. Первый раз в жизни. В скольких домах бывал, нигде не видел электрических звонков. Здорово устроился очкастый!

Над дверью что-то тренькнуло. Тут же вслед за треньканьем четкий голос сказал:

— Войдите.

Леша толкнул незапертую дверь, переступил порог. Гудение зазвучало явственней. Гудела щетка-пылесос. Ее держал плотный, круглолицый, круглобровый, румяный человек, с волнистыми, разделенными на косой пробор волосами и пышненькими аккуратными усиками под толстеньким, слегка вздернутым носом. Задрав ногу на стул, человек водил взад-вперед по брючине гудящим аппаратом.

Пылесосы для Леши не новость, но в действии электрическую щетку он видел впервые. Это было интересно. Леша внимательно следил за человеком, извлекающим пыль из брюк самым усовершенствованным способом.

Человек не торопясь закончил чистку, отключил щетку, намотал провод на рукоятку и только тогда холодно посмотрел на Лешу.

— Тебе Геннадия? Нет Геннадия.

— А вернется скоро?

Курчавый вскинул к глазам руку с часами. Жарко блеснула металлическая браслетка.

— Через сорок минут. Выполняет мое поручение.

— Вы ему передайте: был Брагин, со Степной который, у которого книжка. Завтра, как откроется библиотека, буду там. Пусть тоже приходит.

— Как откроется… — В голосе курчавого прозвучала строгость. — Когда откроется? В котором часу пополудни? Какая библиотека?

— В шесть пополудни, — оробев, произнес Леша. — Детская.

— Так и сказал бы. Коротко и ясно. Без тумана. У тебя все?

— Ага.

— Можешь быть свободен.

Теплый дождик


День выдался серенький. Временами начинал накрапывать теплый дождик и сразу переставал. В такие дни сорняки почему-то лезут из земли с особенной силой. Только пропололи, глядишь, опять надо браться за тяпку.

Но зато и кукуруза гнала. Прямо на глазах. Верхние листья уже поднимались над головой Пятитонки. А Пятитонка среди трех приятелей был самый высокий.

Укрывшись от дождя в пещере, Леша, Валька и Пятитонка рассуждали о необыкновенной рослости древнего злака. Ребята не знали, то ли радоваться, то ли нет. Их кукуруза очень отличалась от той, которую нашли в Батикаве. По словам Леши, проглотившего за последнее время полдюжины научно-популярных книг, ученые сумели установить, как выглядела кукуруза в Южной Америке за тысячи лет до нас. Она была вначале очень низкорослой — с метр высоты, и початки были маленькие — с палец.

— А тут смотрите какая!..

— Может, сорт другой, — предположил Валька.

— Наверно, — согласился Леша. — Их знаете сортов кукурузы сколько? Двенадцать тысяч девятьсот шестьдесят четыре. Точно подсчитано. В Ленинграде. Там есть институт, в нем все семена всех растений мира. Сто пятьдесят тысяч образцов.

Пятитонка потянулся рукой к макушке, но был вовремя остановлен строгим взглядом приятелей.

— Как же с ними не запутаются? — спросил он. — Ведь сто пятьдесят тысяч…

— А как в библиотеках не путаются? — вопросом на вопрос ответил Леша. — Вон в Ленинской библиотеке в Москве почти двадцать миллионов книг, и ничего, какую кому нужно, такую дают.

— Так то книги, — возразил Валька, — а то — семена. Разница! Книгу занумеровал, поставил на полку, и все. А семена?..

— И семена нумеруют. Их в железных ящичках держат, с решетками, чтобы мыши не добрались и чтобы воздух проходил, для вентиляции… — Леша что-то вспомнил, оживился, глаза загорелись. — А молодцы все-таки наши ученые, такие герои!

— При чем здесь герои?

— При том, что во время блокады спасли всю коллекцию семян. Сами ходили голодные, умирали с голоду, но не тронули ни одного зернышка. И никому не дали тронуть. Берегли для будущего, для мирной жизни, чтобы потом можно было выводить новые сорта. Скажешь, не герои?

Валька молча кивнул. Спорить тут было не о чем.

Молчание нарушил Пятитонка.

— Слушайте, ребята, — сказал он. — Надо будет послать в Ленинград и наш сорт. Пусть он будет у них двенадцать тысяч девятьсот шестьдесят пятый.

— Главное — сорт-то совершенно особенный, — сказал Леша. — У индейцев древняя низкорослая была, а у нас вон какая! Это же очень важно.

Решили: как только урожай древней кукурузы будет собран, первым делом образцы семян пошлют в Ленинград, в Институт растениеводства. Тамошние ученые заслуживают такого подарка.

Жучки на стеблях


Дождь перестал. Мальчики вышли из пещеры, взялись за тяпки. Вон пырей, и вон, и вон.

Выдернув сорняк, Леша любовно посмотрел на стебель молодой кукурузы. Ну до чего хороша! Ровная, стройная, с острыми ярко-зелеными, блестящими листьями, с сияющими, как бриллианты, капельками влаги, с…

Леша присмотрелся внимательней и тихо свистнул. Вот это новость! У основания листа копошились жучки — небольшие, черненькие и очень хлопотливые. Сообразуясь с какими-то своими делами, они жизнерадостно сновали в разные стороны.

Леша осмотрел другое растение. Та же картина. И тут, в том месте, где листья прилегают к стеблю, копошились жучки, в точности похожие на тех, что сновали рядом.

Вальку заинтересовали непонятные действия друга: что он рассматривает?

Подошел, увидел насекомых и отнесся к ним вполне равнодушно.

— Ну букашки, — сказал он Леше. — Чего ты уставился?

— «Ну букашки»!.. — передразнил Леша. — А какие они, знаешь?

— Чего их знать! Обыкновенные, безобидные.

— Это для нынешних растений они, может быть, безобидные, а для нашей древней как? Наша, может быть, к ним не приспособилась, их в те времена, может быть, даже не было.

Валька шмыгнул носом. Если жучки нынешние, а кукуруза древняя, то в самом деле получится не то.

Подошел Пятитонка, посмотрел и заключил:

— Обобрать надо.

— Как?

— Руками… — Пятитонка вскинул глаза к небу, стал подсчитывать. — Если как следует взяться, за день управимся.

— Да? А ты попробуй… — Валька сунул большой и указательный пальцы в основание кукурузного листа, попытался ухватить копошившегося там жучка. Пальцы не достали.

— Тогда, может быть, их выдувать?.. — задумчиво протянул Пятитонка. — Резиновой грушей. В аптеке продаются. Недорого. Двадцать шесть копеек штука… Три штуки — семьдесят восемь копеек. Если семь поллитровых бутылок сдать, даже сдача останется.

Леша не принимал участия в разговоре. Он думал.

Когда бухгалтерский подсчет Пятитонки подошел к концу, Леша сказал:

— Не выдувать надо жучков, а всасывать.

— В себя? — испугался Валька.

Леша отрицательно покачал головой.

— В щетку. Электрическую. У Генки есть, который с Зуевки, очкастый такой…

Предложение Вальке понравилось.

— А что, правда, пылесос потянет будь здоров!..

Пятитонка вскинул на Лешу задумчивые круглые глаза.

— Я вот чего не понимаю, Леша: разве электрическая щетка может работать без электричества?

— Ясно, нет.

— Где же ты электричество возьмешь?

Валька с торжеством посмотрел на Лешу. Можно было подумать, что это он, а не Пятитонка задал такой каверзный вопрос.

Но Леша нашелся мгновенно. Ни один учитель в школе не жалуется на то, что ученик Брагин туго соображает.

— А вон… — показал он пальцем на вершину откоса. Там, прямо над лужайкой, высился столб. От него в сторону станицы тянулся провод.

Валька не понял.

Леша снова показал пальцем:

— Столб… А на нем штепсель… Он для стригалей. Стригали там стригут овец, у них машинки для стрижки тоже электрические, вот мы и подключим щетку. Тут метров пятьдесят провода понадобится, не больше.

— А твой Генка даст щетку?

— Даст, иначе книги не получит. Сегодня в шесть мы с ним встретимся… — Леша запнулся и уточнил: — В шесть пополудни. А вот провод придется поискать, Генкин провод не подойдет, короткий.

Дядя Митя берет залог


Нет во всей станице мальчишки, который не знал бы дяди Мити — заведующего пунктом заготовки вторичного сырья.

Почему ненужная бумага, старое железо, сломанные керосинки и примусы, прохудившиеся кастрюльки, кости, тряпки, аптечные пузырьки, бутылки называются вторичным сырьем, никто не знал да и не задумывался над этим. Главное, что дядя Митя принимал любую дрянь и расплачивался за все новенькими медяками. Где он их столько доставал, непонятно. А вот доставал. И торжественно вручал мальчишке или девчонке, притащившим ему несколько склянок или связку прошлогодних журналов. Блестящие монетки радовали ребят. Они с великой охотой собирали все, что только принималось на заготовительном пункте. Принималось же, в общем, многое.

Дядя Митя был, можно сказать, мастером своего заготовительного дела. Недаром в будочке, где сидел, красовалась в рамке почетная грамота.

На этот раз Леша, Валька и Пятитонка пришли к дяде Мите не для того, чтобы что-то сдать, а для того, чтобы нечто получить. Они стояли на дворе заготовительного пункта среди куч металлического лома, сеток, набитых бумажной макулатурой, мешков с тряпьем, и с вожделением смотрели на большой ящик без крышки. В ящике змеями извивались сваленные в беспорядке старые электрические провода.

Дядя Митя — седой, толстый, подвижной, красноносый — находился тут же. Между ним и нашими героями шел деловой разговор. Вел его Леша. Валька и Пятитонка в нужные минуты поддакивали.

— Выдайте, дядя Митя, — просительно говорил Леша. — У вас этих проводов вон сколько… Мы возьмем моток и через два дня принесем обратно, ей-богу. Даже выровняем. Провод еще лучше будет.

— Не нужно мне выравнивать, — отвечал дядя Митя. — Он и невыровненный в переплавку пойдет.

— Ладно, — охотно соглашался Леша, — не будем выравнивать, принесем как был, вы только выдайте.

Но дядя Митя мотал головой.

— Не могу я выдать, парень. Провод, он по номенклатуре цветного металла проходит. Строгая отчетность.

— Ей-богу, принесем, вы же нас знаете.

— Знаю, ребята правильные, золотой фонд неорганизованных заготовительных кадров… Только не выдам. Рад был бы, а не могу. Вдруг нагрянет ревизор, что тогда? Кому холку намылят?

Мальчики готовы были предоставить на случай ревизорского намыливания собственные шеи, но убедить в этом дядю Митю они не могли. Говорить, уже казалось, было не о чем.

Тут вдруг Лешу осенило:

— Дядя Митя, а что, если мы взамен провода оставим что-нибудь другое, тоже медное или никелированное… Цветной металл, в общем.

— Ну да, — со знанием дела поддержал Пятитонка. — Ведь для отчетности главное, чтобы сходилось по весу, а провод или непровод — все равно.

— Ну актив, ну золотой фонд!.. — восхитился дядя Митя и предрек Леше с Пятитонкой блестящее будущее: — Большими заготовителями, ребята, будете. Краевого масштаба.

После этого дядя Митя размяк. Договорились так: мальчики принесут что смогут из цветного металла и — баш на баш, килограмм за килограмм, — получат соответственное количество провода. Двор заготовительного пункта друзья покинули в некоторой растерянности: договориться-то договорились, но где взять цветной металл?

Пятитонка вспомнил про ступку. У них в доме есть тяжеленная медная ступка с пестиком. Она, в общем, ни к чему, а вес подходящий, килограммов пять потянет.

Валька в знак похвалы нежно погладил Пятитонку по макушке и сказал, что алюминий тоже цветной металл и что он берется принести из дому несколько крышек от алюминиевых кастрюль. Сами-то кастрюли не взять, бабка спохватится, а крышки на день-другой можно.

Леша мучительно перебирал в памяти, что бы ему позаимствовать из домашнего имущества. Остановился на Костиной никелированной кровати, которая сохранилась еще с довоенного времени и которой мать очень гордилась. Уволочь кровать целиком он, конечно, не собирался. Но вот шары… Шары годились. Четыре больших и восемь маленьких — великолепные, массивные, блестящие, они торчат на разлапистом никелированном ложе неизвестно зачем. Костя отлично поспит без них. А чтобы мать не спохватилась, на кроватные спинки можно накинуть что-нибудь из одежды. Брат не выдаст. У него с Костей сейчас прекрасные отношения.

Друзья разошлись добывать для дяди Мити вторичное сырье.

Старик прав


Четыре мотка старого электрического провода, общей длиной около шестидесяти двух метров, потянули меньше, чем одна Пятитонкина ступка. Провод оказался легкий, а ступка на редкость тяжелой.

Обремененные грузом, друзья стояли возле весов во дворе заготовительного пункта. Пятитонка держал пестик, как боец гранату, Валька прижимал к груди четыре кастрюльных крышки, а Леша то и дело подтягивал сползающие брюки. Прочность их карманов подвергалась сегодня серьезной проверке. Четыре больших никелированных шара и восемь маленьких — это, знаете ли, груз! Не всякие карманы выдержат.

Когда выяснилось, что за четыре мотка провода достаточно оставить в залог только ступку, мальчики огорчились: зря старались. А теперь еще придется возвращаться домой, класть все на место.

Особенно огорчался Пятитонка. Он бабке сказал, что без нее забегала соседская Клава, одолжила ступку. И вдруг придет с пестиком… Почему? А где же ступка?..

Пятитонка попробовал оставить пестик дяде Мите, но тот не захотел: за излишек цветного лома ревизор взгреет даже больше, чем за недостачу. Так что пусть ребята не мудрят, забирают свое добро и идут подобру-поздорову. У него от их дел уже повысилось давление.

Друзья переглянулись. Старик прав: надо взять провод и уходить.

Спасибо Александру Дюма


Над полянкой стояло ровное шмелиное гудение. Гул исходил от электрической щетки. Ею орудовал Леша, а Валька с Пятитонкой подтягивали для Леши провод, отгибали листья и восхищались тем, как здорово работает техника.

Щетка в самом деле работала хорошо. Это напоминало, удивительное зрелище, которым угощал иногда посетителей воскресных утренников киномеханик Геворк, любимец станичной «детворы. Чтобы развеселить зрителей, он пускал ленту наоборот. Тогда люди на экране, быстро семеня ногами, поднимались по лестнице задним ходом, собака бежала хвостом вперед, автомобиль, только выехавший из гаража, с силой втягивался обратно. Словом, казалось, будто в кино действовал невидимый, мощный, все притягивающий к себе магнит.

То же самое происходило здесь. Чуть Леша подносил пылесос к кукурузному стеблю, как воздушный поток подхватывал и втягивал все, что оказывалось поблизости. Попадался муравей — втягивался муравей, попадался жучок — втягивался жучок. Пыль, комочки земли, лепестки полевых цветов, травинки — все подхватывалось сильной струей воздуха и скрывалось в мешочке, надетом на рукоятку аппарата.

После того как все кукурузные стебли были очищены и засветились изумрудным сиянием, друзья стали выяснять, что может и что не может втянуть в себя электрическая щетка. Оказалось, что большого усатого жука, найденного Валькой, щетка в состоянии проглотить, а вынутый Пятитонкой из кармана ластик для карандашей — нет. Не осилила также щетка камень, величиной с мальчишечий мизинец, большую гусеницу, вцепившуюся всеми своими ножками в древесный ствол и короткий сучок, зажатый Лешей между носом и верхней губой.

Когда агрегат стал захлебываться и гудеть с перебоями, испытания на мощность были прекращены.

Валька сказал, что жалко отдавать очкастому такую замечательную вещь, она еще пригодится.

Леша успокоил: отдать придется, но Генка все равно принесет щетку. В любой момент. Как миленький.

Все дело, оказывается, в Александре Дюма. Французский романист после «Трех мушкетеров», которыми упивается сейчас очкастый, сочинил продолжение, «Двадцать лет спустя», а потом, спасибо ему, написал третью книгу о д'Артаньяне и его храбрых товарищах — «Виконт де Бражелон».

Сейчас положение такое: Генка с Зуевки не сегодня-завтра закончит «Двадцать лет спустя», прибежит в библиотеку за продолжением, а оно у Леши. Чтобы получить книгу, Генка, конечно, снова даст ребятам электрическую щетку.

Куда ему деться? Принесет щетку по первому требованию.

Усы и усики


Лешин расчет был правильный, и Генка, конечно, никуда бы с пылесосом не делся, но помешали непредвиденные обстоятельства, связанные с глажением землемеровых брюк.

Землемер с усиками — муж Генкиной сестры и любитель бытовых усовершенствований — собрался куда-то идти.

Перед уходом решил почистить и погладить брюки.

Делал он это с такой отработанной четкостью, с какой действуют разве только бойцы ракетной техники.

Раз — в электрическую розетку вставлен тройник, позволяющий включать одновременно три бытовых электрических прибора.

Два — к одной стороне тройника подключен электрический утюг, требующий времени для разогрева.

Три — к другой стороне тройника подключена электрическая щетка, вступающая в работу без промедления.

Четыре — палец землемера на кнопке. Щетка сейчас загудит.

Нажал.

Щетка не загудела.

Нажал еще раз. Молчит.

Землемер удивился, встряхнул прибор, проверил провод, тройник, розетку.

Все оказалось в порядке.

Тогда землемер снял со щетки мешочек, вбирающий в себя пыль. Может быть, в нем причина?

Из темного нутра брезентового мешочка вылетел мотылек и порхнул на свет к окну.


Мотылек поразил мужа Генкиной сестры. Ничего не понимая, он смотрел на порхающее насекомое, а из мешочка в это время на разостланные для чистки брюки высыпалось, выпало, выползло, вылетело великое множество разной живности — мошки, муравьи, жучки, гусеницы. Аккуратным холмиком легли на брюки веточки, комочки земли, измельченные сухие листья. Все это увенчал большой усатый жук, тот самый, которого Валька утром поднес к щетке, когда на полянке проверялась ее мощность.

Сейчас жук, просидевший несколько часов в темноте и ошалевший от внезапного обилия света, шевеля длинными усами, стал бегать, строго придерживаясь светлых полосок землемеровых брюк. Его эти полоски будто загипнотизировали.

В такт длинным усам жука, короткие усики землемера тоже задергались и зашевелились. Он сначала молчал, потом крикнул так, что в шкафу звякнула посуда, а во дворе отозвалась горишинская собака.

— Геннадий!!!

С толстым томом в руках из комнаты на террасу выглянул Генка…

Не стоит рассказывать о том тяжелом объяснении, которое произошло между двумя членами семейства Горишиных. Но только факт остается фактом: для любителя сочинений Александра Дюма электрическая щетка с той минуты стала недосягаемой. Землемер приделал внутренний замок к ящику, где хранилась щетка, и никогда не забывал запирать его на два поворота.

Генка честно признался Леше, как обстоит дело. Леша отдал ему «Виконта де Бражелона» без всякого возмещения: очкастый не виноват, что все так получилось. Пусть читает.


Глава восьмая


Ртутный столбик


Костя сказал, что нужно завести дневник. Без научного дневника любому научному опыту грош цена. В дневник следует день за днем записывать работу, которая делается на опытном участке, температуру, погоду, наблюдения за тем, как себя чувствуют растения, ну и все остальное, что так или иначе можно отнести к древней кукурузе.

К середине лета толстая общая тетрадь за двадцать шесть копеек была уже исписана друзьями от корки до корки. Пришлось купить новую. Леша, как руководитель опыта, дал на это десять копеек, Валька и Пятитонка — по восемь.

На первых порах были затруднения с записью температуры. Простая, казалось бы, вещь, а повозиться пришлось немало. Леша взял из дома градусник, который мать пускает в ход, когда в доме кто-нибудь заболеет, и в полдень положил его на камень у края полянки, чтобы записать температуру. Через пять минут ртутный столбик на градуснике подошел к цифре «41», перевалил через линейку и стал приближаться к цифре «42».

Пришлось термометр быстро забрать с камня, потому что Валька предупредил: дело кончится плохо. Он однажды захотел узнать, какая температура в стакане с чаем, но ртуть вылилась из столбика, и градусник перестал существовать.

Тогда Леша положил термометр на землю прямо под кукурузу. На земле было тридцать пять градусов.

Леша стал в тупик: что же записать?

Вечером посоветовался с Костей. Костя сказал, что вообще-то следует измерять температуру и на солнце, и в тени, и на поверхности земли, но так как домашний термометр для этого не приспособлен, то можно сделать по-другому: в «Заре над Кубанью», местной районной газете, каждый день печатают сводку погоды. Вот и нужно переписывать оттуда в тетрадь дневную температуру.

Кроме того, сказал Костя, газета поможет восстановить температуру с первого дня посева доисторической кукурузы. Леше для этого надо сходить в редакцию и обратиться к Вите Савельеву, Костиному приятелю, который там работает. Тот даст Леше все номера «Зари над Кубанью», и Леша выпишет температуру за прошлое время.

— А зачем это нужно? — спросил Леша.

Костя объяснил. Оказывается, каждому злаку, для того чтобы вырасти и дать семя, требуется определенное количество тепла. Подсчитывают так: сеют растение и записывают, какая температура была в тот день. Затем к записанному прибавляют температуру следующего дня, потом третьего, четвертого, пятого… Число прибавляют к числу, пока растение не вызрело. Тогда проводят черту и подбивают итог.

Яровой пшенице, чтобы вызреть, требуется тысяча шестьсот градусов, подсолнечнику и сахарной свекле — две тысячи двести градусов, скороспелой кукурузе примерно две тысячи триста градусов, а самой позднеспелой — не меньше четырех тысяч градусов.

— Очень важно выяснить поэтому, — сказал Костя, — какая сумма температур требуется для созревания древней кукурузы. Вдруг она окажется нетребовательной к теплу? Это будет величайшей находкой. Ее можно будет двинуть тогда далеко на север.

Костя говорил дело. Леша все понял и сразу побежал в редакцию к Вите Савельеву выписывать температуру с первого дня посева доисторической кукурузы. Вдруг она в самом деле окажется более скороспелой, чем самые скороспелые нынешние сорта! Ведь в древние времена сразу после ледникового периода здесь, наверно, было много холоднее, чем сейчас. Значит, кукурузе, чтобы вызреть, приходилось приспосабливаться. По быстроте созревания она, может быть, перегнала всех на свете. Чемпион скороспелости — вот здорово!

Машины — сила


Древние исторические стебли вымахали уже чуть ли не в два человеческих роста. Пролежав сколько-то тысяч лет в пещере, семена будто обрадовались возможности пробиться поближе к голубому небу, погреться на солнце, обмыться теплым летним дождичком, напиться росы, впитать каждым своим зеленым листом чудесный свежий воздух привольной Кубани.

Правда и то сказать: без Леши, Вальки, Пятитонки доисторические пришельцы вряд ли бы уж так хорошо чувствовали себя на полянке в лесу. Чего только не делали для них мальчики, как не старались! Немного, наверно, было в то лето посевов, за которыми бы так ухаживали.

Мальчики удивлялись: считанные растения приходятся на каждого, а работы масса. Если бы такая нагрузка была в колхозе, то при сорока тысячах кукурузных стеблей на гектаре сколько же народу должно работать в поле?

Пятитонка подсчитал. Вышло — шестьсот человек. На один гектар.

А в колхозе занято под кукурузой тысяча с лишним гектаров.

Значит, будь работа в колхозе поставлена как на полянке, колхозу понадобилось бы шестьсот тысяч человек. Шестьсот тысяч! Мальчики представили себе большой город, с высокими домами и асфальтированными улицами, с трамваями, троллейбусами и автобусами, с театрами и стадионами, с музеями и школами, с парками и садами.

Но в колхозе обрабатывают кукурузу две бригады. Первая — Николая Соломатина, вторая — Захара Квитко. И в той и в другой человек по сорок — пятьдесят, не больше. Как они справляются?

Леша сказал, что тут нельзя сравнивать. Одно дело — научный опыт, уход за доисторической кукурузой, другое — выращивание кукурузы на корм скоту. Кроме того, механизация — сеялки, культиваторы, комбайны… Все делают машины. Руками до кукурузы никто уже не дотрагивается.

Ребята согласились: верно, механизмы — сила… Машина кого хочешь заменит.

Вооруженным глазом


Наступила жара. Солнце на Кубани не ленивое. Как примется с весны за работу, так изо дня в день трудится без устали до самой осени.

Правда, выходные тоже берет. Изредка. То иногда, чтобы отдохнуть, скроется за облако, то для освежения позволит пролиться дождику.

Но в это лето, после того как облакам удалось продержаться над полями несколько дней, солнце установило твердый трудовой режим. Кончились поблажки. Стоило тучке появиться в небе, как светило брало беднягу на прицел. Считанные минуты — и готово: рассеялась, испарилась, следа не оставила.

Так прошел июнь, так прошел июль, начал листать дни август, а на землю не упало ни капли дождя.

Толстый дядя Митя плохо переносил жару. Просто места себе не находил.

Вот и сегодня. Пренебрегая всякими инспекторами, их манерой приходить когда вздумается, он запер пункт заготовки вторичного сырья раньше времени и отправился на пруд посидеть с удочкой. У воды все-таки свежее.

Отдуваясь, как морж, старик попыхивал самокруткой, смотрел на поплавок и блаженно подставлял под свежий ветер большую круглую голову с подстриженными ежиком седыми волосами. Фу, благодать, не то что на складе, где форменное пекло. Да и было бы чего мучиться! Самый мертвый сезон, никаких заготовок, пяти килограммов макулатуры не наберется за день. А мороки хватает. Только три этих хлопчика чего стоят! Повадились и повадились. То им провод дай, то то, то другое… Недавно опять как с ножом к горлу пристали: шланг им, видите ли, поливальный нужен. И ведь не отступились, пришлось дать.

Дядя Митя усмехнулся, вспомнив свои долгие препирательства с Лешей, Валькой и Пятитонкой по поводу вконец изношенного шланга.

Поплавок чуть дернул и замер. Рыба не клевала. Хорошее настроение старика сменилось плохим.

А тут еще подкатил на велосипеде, землемер с усиками. Дядя Митя недолюбливал его.

Затормозив, землемер наклонил велосипед, опустил ногу на землю, поздоровался.

— Почтение Дмитрию Устиновичу! Клюет?

Старик пробурчал что-то неясное. Ему явно не хотелось разговаривать.

Это нисколько не смутило землемера. Прислонив велосипед к дереву, он сел рядом с рыболовом, утер пот с лица, достал прозрачный пластмассовый портсигар, протянул:

— Прошу: болгарские, «Шипка».

— А мне твоя «Шипка» нужна не шибко, — хам того не заметив, ответил в рифму дядя Митя. — Свои курю.

Землемер обиженно размял сигарету и чиркнул зажигалкой.

Пытаясь загладить неловкость, дядя Митя искоса посмотрел на землемера и спросил:

— Все меряешь?

Усики пришли в движение.

— А как же! Землемер — самая первая профессия на земле. Еще Адам, изгнанный из рая так называемым господом, начал свою жизнь с того, что отмерил участок земли и поселился на нем. Вон откуда идет, чувствуете?

— Ну отмерил, и что?

— А то, что порядок понимал. Земля, знаете, учета требует. Чтобы никакого хаоса…

У дяди Мити клюнуло. Прервав знаком руки рассуждения, старик привстал, напряженно повел удочку, подсек. Над водой взвился пустой крючок.

— Тьфу! — плюнул в сердцах дядя Митя. — Все одно к одному, бросать надо.

Приняв такое решение, дядя Митя спокойно и не торопясь стал наматывать леску на удилище.

Тем временем землемер, которому, видно, тоже некуда было торопиться, достал из висевшего через плечо футляра бинокль.

Дядя Митя заинтересовался.

— А это тебе зачем?

— Культурный человек, уважаемый Дмитрий Устинович, обязан использовать достижения цивилизации на все сто процентов, — веско произнес обладатель усиков, делая ударение в слове «процентов» на первом «о». — Что я вооруженными глазами увижу, вам того своими невооруженными в жизнь не увидеть. Вон возьмите тот берег…

Землемер приблизил бинокль к глазам и уставился на противоположный берег пруда. Стекла приблизили желтую полосу прибрежного песка, вдающиеся в воду мостки и нескольких женщин на них, старательно бьющих вальками по белью.

Дядя Митя посмотрел туда же.

— Что с твоей оптикой, — сказал он, — что с моей, вид один — бабы и бабы. Белье стирают.

Землемерова верхняя губа с усиками дрогнула в презрительной усмешке. Ничего не ответив, не отрывая глаз от бинокля, он повернул голову вправо.

Там через бинокль отчетливо можно было разглядеть куст, а под кустом широко раскинувшегося человека и бутылку рядом.

— Обратно картина, — насмешливо хмыкнул дядя Митя. — Михей-плотник насосался. Хоть бы день дал себе передых. А ты говоришь — оптика…

Землемер снова промолчал и отвел бинокль влево.

В стеклах возник поросший деревьями откос, — тот самый, знакомый нам откос, с пещерой у подножия и с полянкой рядом. Ни пещеры, ни полянки с этой стороны пруда видно не было, но высокие стройные стебли кукурузы проглядывали сквозь заросли достаточно отчетливо.

Землемер заволновался, протер бинокль аккуратно сложенным свежим платочком и, подкрутив стекла, снова стал пристально всматриваться в дикие заросли, на темном фоне которых светилась зелень кукурузных стеблей.

— Славная кукуруза, — одобрил дядя Митя. — Можно сказать, гвардейская.

— Для человека понимающего не славная, а подозрительная, — сказал землемер. — Откуда она взялась, известно?

— Посеяли, — сказал дядя Митя.

— То-то и есть, что посеяли. А кто? Зачем? С какой целью?

Вопросы показались дяде Мите пустыми.

— С целью есть или курям скормить, — пояснил он.

Землемер возбужденно вскочил.

— Ничего-то вы, извините меня, Дмитрий Устинович, не понимаете. Посажена кукуруза с целью спекуляции — раз, с целью использования государственной земли под незаконные самовольные посевы — два и с целью укрытия от налогового обложения — три. Тут дело знаете чем пахнет? Ого-го! — Землемерский палец многозначительно помаячил перед носом дяди Мити.

Старик покачал головой, хотел что-то сказать, но землемер, не слушая его, рывком подхватил велосипед, оседлал и, сильно нажимая на педали, покатил от пруда в станицу.

Встречи на дороге


Землемер катил по дороге и думал о том, как удачно все получилось. Не заговорил бы со старым заготовителем вторичного сырья, не подсел бы к нему, не взглянул бы случайно в бинокль на левый лесной берег, — ничего бы такого не заметил. А тут пожалуйста — серьезное дело: нарушение закона, самовольный захват земли, самовольный посев… Не только в районе, в краевом центре заметят. Заметят и поинтересуются: кто раскрыл? Он. Кого поблагодарят? Его. О ком упомянут в газете? О нем.

Впрочем, чего там упоминать. Сам придет в редакцию, сам напишет. Так будет еще лучше.

Только не тянуть. Ни в коем случае не разводить канитель. Сегодня же надо наведаться в лес, вымерить участок, осмотреть все как следует, словом, взять на карандашик.

Как сказал, так и сделал. Под вечер Леша, Валька и Пятитонка возвращались с полянки домой и встретили на дороге человека с усиками. Он торопливо шагал в сторону леса, через плечо был перекинут громадный деревянный несдвигающийся землемерный циркуль. Такой циркуль раз повернул — два метра отмерены, еще раз — еще два метра. Ходи и вымеряй. Лучше всякой рулетки.

Ребята с интересом рассматривали приближающийся циркуль, а Леша, поравнявшись с его обладателем, вежливо поздоровался.

Завитая голова землемера дернулась. Наверно, это должно было означать ответное приветствие.

Через минуту мальчики забыли о землемере. Если бы они знали, куда он спешит!

А человек с усиками, естественно, не обратил никакого внимания на мальчишек. Если бы он только знал, что лицом к лицу столкнулся сейчас с теми самыми виновниками самовольного захвата земли в лесу, из-за которых он потерял покой!

Так и разошлись.

Примерно в те самые минуты, когда три друга, усталые и грязные, подходили к самому близкому на их пути Пятитонкиному дому, землемер, тяжело Дыша, взобрался по крутому подъему на полянку и, притаившись, осторожно выглянул.

Никого.

Тогда, опустив циркуль на землю и переставляя его с одной тонкой деревянной ноги на другую, землемер стал измерять кукурузный участок в лесу.

Вымерил одну сторону, записал, вымерил другую — записал, третья и четвертая стороны тоже были измерены и записаны.

Затем наступила очередь кукурузных стеблей. Землемер подсчитал, сколько их приходится в рядке и на сколько рядков разделен участок.

После этого человек с усиками приставил одну ножку циркуля к основанию кукурузного стебля, а другую, описав круг, поднял к верхушке растения. Двухметровый циркуль не достал до верха. Кукуруза была выше.

Землемер удивился, снизу вверх посмотрел на стройный зеленый стебель и снова взялся за блокнот. Ко многим цифрам прибавилась еще одна.

После этого, вскинув циркуль на плечо и бодро насвистывая, человек с усиками стал спускаться вниз.

Вечером он долго сидел на застекленной терраске и под равномерное жужжание электрического вентилятора старательно что-то писал.

Вечером же отнес написанное в районное отделение милиции.

Протоколом кончают, а не начинают


Утром гладковыбритый, с лукавыми смешинками в серых глазах милицейский капитан прочитал землемерово сочинение.

Прочитал, задумался и нажал на кнопку звонка.

Вошла секретарша.

— Машенька, — сказал начальник, — разыщите мне Еськина.

Через несколько минут в дверь деликатно постучали.

— Войдите! — крикнул капитан.

Отчетливо печатая шаги, милиционер Еськин вошел в кабинет, вытянулся, — руки по швам.

— По вашему приказанию, товарищ начальник…

Был Еськин немолод, медлителен, мешковат.

Капитан взглянул на него.

— Хочу поручить вам расследование, товарищ Еськин. По заявлению землемера Шеина. Знаете такого?

Еськин переступил с ноги на ногу.

— Горишинский зять который? С Зуевки? Знаком.

— Вот пишет этот зять, — продолжал капитан, — что им установлен факт незаконного захвата государственной земли и самовольного посева кукурузы с целью наживы. Но виновных назвать не может. Задача, мол, милиции расследовать и дать делу ход.

— Расследовать… — недовольно прогудел Еськин. — Если с целью наживы, ясно — спекуляция. Чего же расследовать? Протокол составить — и всех делов.

Капитан предостерегающе поднял палец.

— Нет, насчет ясности вы пока воздержитесь. Протоколом кончают, а не начинают. Сначала выясните, разберитесь, потом делайте выводы. Понятно?

— Понятно.

— Значит, исполняйте.

Воды, воды, воды


Земля жадно пила влагу.

Вода поступала с гребня откоса на полянку по шлангу. Шланг был в руках Леши. Леша направлял струю к корням кукурузы. До чего же ей приятно! Каждый лист чувствует влагу, трепещет, напрягается, оживает на глазах.

А было худо. Леша уже думал, что пропадет древняя культура. Она ведь не привыкла к засухе. В доисторические времена всюду ведь было куда больше воды, чем сейчас. Влажный климат, испарения, болота…

И вдруг — сушь и сушь. Солнце палит, земля потрескалась, прямо Сахара какая-то или пустыня Гоби.

Ну конечно, кукуруза не выдержала. Листья стали свертываться в трубочку, на кончиках появилась желтизна, желтеть начала и обертка початков.

Чтобы помочь кукурузным корням, стали лопатами рыхлить землю.

Взрыхлили, пустили воздух в почву, но ничего не изменилось. Вид у растений, как определил Леша, был все равно угнетенный.

Да и у мальчиков тоже. Что-то надо делать, без поливки не обойтись.

А для поливки возможность есть. К столбу, что высится на гребне откоса, подтянуты не только электрические провода, но и водопроводная труба. Чабаны здесь и стригли овец и поили.

Значит, нужно достать шланг и подтянуть воду к полянке.

Шланг на складе дяди Мити нашелся, однако понадобилось немало усилий, чтобы уломать заготовителя. Переговоры продолжались два дня.

Вручая наконец ребятам тяжелую, свернутую спиралью плоскую брезентовую кишку, дядя Митя обратил их внимание на историческую ценность предмета. Шланг, сказал он, списала за ветхостью станционная пожарная охрана. Пользовались ли им в годы гражданской войны, поручиться нельзя, но то, что во время Великой Отечественной войны с его помощью заливали вокзал, подожженный фашистскими снарядами, — это точно.

Петродворцовые фонтаны


Поливать историческим шлангом историческую кукурузу оказалось не просто. Пятитонка насчитал в нем восемь сквозных трещин, одиннадцать дырок, в некоторые из них можно было просунуть палец, и не меньше двадцати незаметных для глаза точечных отверстий. Когда друзья в первый раз подсоединили шланг и пустили по нему воду, зеленый откос в лесу мгновенно стал похож на уголок Петродворцового парка под Ленинградом, цветной документальный фильм о котором показывал недавно на детском утреннике веселый киномеханик Геворк.

Петродворец знаменит своей аллеей фонтанов. Точно такая же аллея возникла на лесном откосе. Десятки струй разной высоты и силы, изгибаясь причудливыми дугами, искрясь на солнце, били из шланга во все стороны. Сходство усиливалось еще тем, что и там и тут фонтаны представляли собой только красивое зрелище. Вода до полянки по шлангу не доходила.

Знал бы дядя Митя, сколько усилий понадобилось трем друзьям, чтобы залатать все дырки и трещины в шланге, он бы, наверно, при всей своей хозяйственной рачительности, посочувствовал им и дал что-нибудь поновее. Но добродушный толстяк ничего не знал, а Леша, Валька и Пятитонка, не рассчитывая ни на чью помощь, сами сделали что могли. Худо ли, хорошо ли, однако шланг стал подавать воду, поливка наладилась, кукуруза ожила, свернутые в трубочку листья снова раскрылись.

Спасительные заросли


Очередная поливка подходила к концу. Леша крикнул Пятитонке, чтобы лез наверх и закрутил вентиль.

Пятитонка латал на откосе дырку в шланге. Услышав Лешу, он послушно отложил в сторону кусок резины, предназначенной для заплаты, и стал карабкаться к столбу на гребне.

Но не дополз, скатился вниз, испуганно округлил глаза.

Из-за Вальки.

Валька прибежал как встрепанный. На нем лица не было. Сюда идет милиционер Еськин. Его привел землемер. Довел до дуба с грачиным гнездом, показал полянку, а сам подался вниз.

И милиционер идет не по тропинке, а ломится напрямик, вот-вот появится. Валька его еле обогнал.

Леша выслушал новость молча. Приход милиционера не предвещал ничего хорошего. Что ему здесь нужно?

Стал закрывать воду. Шланг зажимался очень старыми широкими клещами, подобранными на складе у дяди Мити, а клещи замыкались специально закрепленной скобой. Управиться с таким устройством — дело нелегкое.

Но Леша закрыл воду как ни в чем не бывало. Он умел владеть собой. Зажал клещи, закрепил скобу, положил шланг на землю и только тогда обратился к Вальке:

— Говоришь, милиционер идет?

— Ага. Еськин. Которого сын у нас в девятом учится. В баскетбольной команде который.

Леша пренебрег сведениями о сыне милиционера, играющем в баскетбол. Его интересовало другое.

— Говоришь, землемер привел?

— Ага. Дошел до дуба, показал — и обратно.

— Плохо. — При всем умении владеть собой лицо Леши скривилось, будто зуб заныл. — Значит, пожаловался все-таки.

— На что пожаловался?

— Да на жука.

— На жука? — Круглое лицо Пятитонки от изумления вытянулось книзу и стало похоже на вопросительный знак.

— Ну да. Которого в щетку втянуло. Его Валька подставил.

Валька, чувствуя себя виноватым, стал оправдываться:

— Ну и подставил, подумаешь делов.

— «Подумаешь, подумаешь»… А землемер знаешь какой скандал устроил! Он ведь не знал, что Генка давал нам щетку. Взялся чистить, вытряс и вдруг — жук. Землемер в крик. Чуть не убил Генку. Прокурором грозил. Я, говорит, расследую, милицию поставлю на ноги… Вот и поставил.

Из леса, как бы в подтверждение Лешиных слов, донесся медвежий треск ветвей и трубный звук продуваемого носа.

Друзья переглянулись. Еськин! Кто его знает, что полагается за жука? Лучше в кусты…

Но кусты — это так говорится. Кустов на полянке нет. А кукуруза рядом. Высокие, густо разросшиеся стебли могут укрыть хоть слона.

Не сговариваясь, мальчики юркнули в спасительные заросли.


Глава девятая


Прежде всего — опись


Милиционер Еськин много чего повидал на своей милицейской службе. Удивить его или там поставить в тупик было трудно.

Тем более, когда речь идет о таких простых вещах, как спекуляция. Спекулянт, он и есть спекулянт. Долго возиться с ним не приходится. Главное, что требуется, это установить факт спекулирования — раз, уличить так, чтобы отвертеться не мог, — два и составить протокол — три. А там суд и, как говорится, бывай здоров, не кашляй. За спекуляцию по головке не гладят.

Однако дело, за которым милиционер Еськин явился на глухую полянку, выглядело в его представлении иначе. Устройство плантации в лесу в целях личной наживы вещь нешуточная. Тут, видать, действует не какая-нибудь тетя Мотя с базара, а кто-то поопытней. Тут, чтобы не попасть впросак, бдительность требуется. Глаз да глаз…

Рассуждая так, милиционер одолел последние метры косогора и, вытянув голову, осторожно оглядел открывшуюся перед ним площадку, ровный зеленый квадрат кукурузных зарослей, темный неровный овал входа в пещеру.

Похоже, никого.

Прислушался.

Только птицы щебечут да шмель гудит.

Отдуваясь, Еськин ступил на полянку, снял фуражку, вытер на лбу крупные бисерины пота, снова огляделся.

До чего же тихий уголок… Сумели, дьяволы, отхватить участок. Тут хоть трактором паши, никто не узнает.

Еськин достал из кармана основательно потрепанную записную книжку. Действовать надо по инструкции. Прежде всего — опись. Без описи протокол не протокол.

Помусолив карандаш, старшина стал старательно записывать все, что считал существенным для будущего протокола.

— Так, — бормотал он себе под нос, — стало быть, первое — незаконно захваченная земля, в дальнейшем именуемая «участок». Есть таковая? — Еськин посмотрел на зеленый квадрат. — Точно. Есть. Фактически на месте.

Второе, стало быть, — самовольный посев. Есть таковой? Есть. Засеяна сельскохозяйственная культура, в дальнейшем именуемая «кукуруза».

Третье, стало быть, — хозяйственные постройки и инвентарь. Есть таковые?

Задав себе вопрос, Еськин занес в книжку: «Постройки в наличии отсутствуют».

Об инвентаре же, уставившись взглядом на прислоненную к дереву лопату, записал так:

«Имеется лопата железная с деревянной ручкой, в дальнейшем именуемая «лопата».

Потом, переведя взгляд на валяющуюся мотыгу, отметил:

«А также мотыга того же материала, в дальнейшем именуемая «тяпка».

Наступила очередь поливального шланга. Как его записать?

— Кроме того, — прежде чем занести в книжку вслух произнес Еськин, — применяется водопроводное приспособление, в дальнейшем именуемое «кишка», каковая подсоединена к водопроводу колхозной овцеводческой фермы. Поступление незаконно забираемой воды регулируется…

Подняв шланг, старшина с удивлением покачал головой. Хм, к чему бы здесь клещам быть? И скоба какая-то…

Еськин сдвинул скобу — клещи разомкнулись.

Что за этим последовало, догадаться не трудно: ничем не сдерживаемая струя воды с шумом устремилась вперед. Боясь попасть под нее, Еськин отставил руку со шлангом как можно дальше от себя. Струя ударила в кукурузные заросли. Оттуда послышались захлебывающиеся звуки, потом кто-то явственно чихнул.

Услыхав чихание, милиционер насторожился, дотронулся свободной рукой до кобуры на ремне и грозно приказал:

— А ну, выходи кто есть.

Стебли зашевелились. Из зарослей выбрался совершенно мокрый Пятитонка. Округлив глаза, он испуганно уставился на представителя закона.

— Кто такой? — спросил Еськин.

Пятитонка открыл рот, закрыл, но не издал ни звука. С рубашки и штанов обильно капала вода.

Верхушки кукурузных стеблей снова заколебались. Из зарослей вышли Леша и Валька.

— Так… — протянул милиционер. — Стало быть, так и запишем: на участке обнаружены трое, в дальнейшем именуемые «подростки».

Забыв о шланге, старшина сделал шаг к мальчикам. Струя воды ударила по сапогам. Еськин растерялся, будто приплясывая, потоптался в быстро образовавшейся луже и, наконец, глядя то на мальчиков, то на непокорный шланг, сердито крикнул:

— А ну не будем!.. Прекратить безобразие!


Валька нашелся первый. Подскочив к Еськину, он выхватил у него шланг, быстро и умело зажал брезентовый конец клещами, а на клещи накинул скобу. Шум воды прекратился. На полянке наступила тишина.

Милиционер с облегчением переступил через лужу, снял фуражку, вытер лоб и, ни к кому не обращаясь, произнес с угрозой:

— Ну, погоди, попадутся мне спекулянтские души! Воду провели, пацанов эксплуатируют… — Он хотел сказать что-то еще, но промолчал, раскрыл записную книжку, посмотрел на мальчиков. — Фамилия?!

— Чего? — не понял Валька.

— Фамилия, спрашиваю.

— Рябов Валентин.

— А твоя? — Начальственный взгляд устремился на Лешу.

— Брагин Алексей.

— А твоя?

Этот вопрос был обращен к третьему, самому мокрому представителю подозрительной для обследователя троицы.

— Пятитонка, — с трудом выдавил из себя Пятитонка. С него все еще капала вода. Глаза сохраняли круглую форму. Он почему-то очень робел перед человеком в милицейской форме.

— Кличка, — определил Еськин. — А подлинная?

Пятитонка молчал. Струйки влаги сбегали с волос на пухлые, будто подкаченные автомобильным насосом щеки. Он не мог взять в толк, что от него хочет строгий милиционер.

— Граевский Павел, — пришел на помощь Леша.

— Не отрицаешь? — спросил у Пятитонки Еськин.

Пятитонка обреченно мотнул головой. Он ничего не собирался отрицать.

— Так… — Еськин сделал в книжке очередную запись, потом, слегка пригнувшись, посмотрел из-под фуражки на подследственных и заключил: — Фамилии, стало быть, у вас разные. Это как же понимать надо: родственниками владельцу приходитесь, а?

Леша, Валька и Пятитонка молча уставились на старшину.

— Не маленькие, не прикидывайтесь, хозяин участка, спрашиваю, кто?

— Какой хозяин? Наш участок, — твердо ответил Леша.

— Ваш? Вон оно что… — Еськин помусолил карандаш. — И разделали сами?

— Сами.

— И вырастили кукурузу сами?

Леша пожал плечами.

— А чего же!

— Понятно. Полное признание. — Еськин заложил страницу карандашом, закрыл записную книжку. Дело сделано, он узнал все, что хотел, можно закругляться.

Милиционер подтянул гимнастерку, поправил фуражку и не без удивления, как будто в первый раз увидел, смерил мальчиков взглядом.

— Однако ловкачи ребята! — сказал он. — Другие с удочками сидят, ягоды-грибы собирают, футбол-волейбол гоняют, колхозных цыплят-утят растят, а вы, смотрите-ка, с самого малолетства и уже стараетесь насчет этого… — Еськин сделал пальцами движение, будто пересчитывает деньги. — Вон какую кукурузу в стороне выходили. Сильны! Взрослые до того не додумаются, до чего вы додумались. Ай-ай-ай! А ведь не беспрописочные, не шаляй-валяй, родители самостоятельные, все честь по чести.

Мальчики слушали милиционера с каменными лицами. Странный какой-то, о чем он говорит?

Покончив с назиданием, Еськин поравнялся с первым рядком посевов, достал складной нож, раскрыл, склонился над кукурузным стеблем. Намерения его были ясны. Он хотел срезать растение.

Леша кинулся к старшине, как кидается на охотника тигр, спасающий тигренка.

— Нельзя! Не смеете! Вы ничего не знаете!

— Стоять! — грозно приказал Еськин. — За сопротивление властям, Брагин Алексей, знаешь что полагается? И за оскорбление. Как это — «ничего не знаете»? Это что за разговоры!

Леша готов был на все.

— Не знаете! Не знаете! Не знаете! — не помня себя, кричал он. — Этой кукурузе цены нет.

— Цена? — переспросил старшина. — Есть, парень, цена. Цена всему есть. Вот присовокуплю к протоколу вещественное доказательство, в дальнейшем именуемое «кукурузный стебель», и там, где положено, установят цену. Кому что причитается, тот свое получит.

Леша открыл рот, хотел пригрозить Еськину Академией наук, но было поздно. Одно движение сильной рукой, один взмах ножа — и одним растением стало меньше.

Отделенное от корня, превращенное в вещественное доказательство, оно оказалось у старшины. Он вскинул стебель на плечо как винтовку, кивком головы дал понять мальчикам, что разговор закончен, повернулся и пошел по тропинке вниз.

Долго смотрели ребята вслед мелькавшему среди кустов стройному зеленому растению. Смотрели и молчали. Что говорить, когда и так все ясно: не надо было брать у Генки землемерову электрическую щетку, не надо было подставлять под нее жука. Кто знает, чем еще обернется эта история…

Они по-прежнему считали, Леша, Валька и Пятитонка, что приход милиционера на полянку связан с жуком. Они ни о чем другом думать не могли. Жук их будто заворожил.

Приказ об улыбке


Ребята думали о жуке, а милиционер Еськин — о спекулянтах. Он был тоже будто заворожен. Кажется, стоило ему посмотреть на мальчиков, поговорить с ними, чтобы понять: загнул землемер, зря шум поднял, ничего в его заявлении нет серьезного, одна ерунда.

А вот не понял.

И явился к начальнику с докладом: так, мол, и так, все выяснил, нарушители установлены.

Капитан внимательно выслушал старшину, помолчал, с сомнением покачал головой:

— Ох, товарищ Еськин, товарищ Еськин… Значит, нарушителям вашим по двенадцать лет?

— Точно, товарищ начальник. Ловкачи! Таким дай волю, ого-го вырастут…

— Что — ого-го? — сердито блеснул серыми глазами капитан. — Не знаю пока, в чем дело, но убежден: все не так.

Еськин недовольно хмыкнул:

— Как же не так, товарищ начальник, когда признались честь по чести. Распахали самовольно землю? Распахали. Тайно, никого не спросясь, посеяли кукурузу? Посеяли. Использовали без ведома правления колхозный водопровод? Использовали. Чего же еще? Для протокола достаточно!

— А мне не протокол нужен, мне разобраться надо. — Что-то решая про себя, капитан побарабанил пальцами по столу. — Вот что, товарищ Еськин, сходите-ка вы сейчас за ребятами. Пусть придут. Хочу познакомиться.

— Есть сходить за ребятами.

Капитан отбросил со лба прядь светлых волос, посмотрел на милиционера.

— И поменьше суровости, старшина. Улыбаться при исполнении служебных обязанностей вы умеете?

Еськин не знал, что ответить. С таким вопросом к нему никто никогда не обращался. Переступив с ноги на ногу, он честно признался:

— Не пробовал, товарищ начальник.

— А вы попробуйте. Как раз когда будете разговаривать с ребятами.

— Есть попробовать улыбаться.

Еськин принял приказ к исполнению, но уверенности в его голосе не чувствовалось. Уж очень мудреные задачи задает новый начальник. Раньше куда проще было.


Глава десятая


Прошло два часа


Прошло часа два, и возле стола светловолосого капитана снова возник Еськин.

Старшина был мрачнее тучи. Он сердился. Ему все не нравилось.

Не нравилось, что пришлось в жару ходить взад-вперед из станицы в лес и из леса в станицу.

Не нравилось, что дело, казавшееся таким ясным, потеряло свою ясность. Непонятно, как следует относиться к мальчишкам-кукурузникам? Нарушители они или не нарушители? Похоже, что капитан о них другого мнения, чем он.

Не нравилось, что из-за них, этих поганцев, занятых в лесу чем-то подозрительным, он не может держать руки по швам, как положено при докладе. Ну что за вид? Баба и баба. Ему ли, старшине-строевику, стоять так в кабинете начальника!

Еськин сердито покосился на круглый, нескладно завернутый в газету предмет, который он прижимал локтем к боку. Локоть из-за этого приходилось держать на отлете. Строевой вид явно нарушался.

Предмет оттуда, с полянки. Ребята цеплялись за него чуть ли не зубами. Потому-то он, по правде говоря, и прихватил его. Уж очень яростно спорили. Даже подозрительно стало.

Милиционер переложил сверток из левой руки в правую. Капитан, что-то быстро писавший, поднял голову от стола:

— Ну, как, старшина, ребята здесь?

— Здесь, товарищ начальник.

— Пусть войдут.

— Наперед хотел доложить, товарищ начальник, — покосившись на дверь, сказал Еськин. — Темнят ребята, чего-то все не так…

— Что значит — не так?

— Недоговаривают, — твердо отрубил милиционер. — Что-то у них с этой кукурузой неладно. Какая-то не такая… — Еськин неопределенно покрутил в воздухе ладонью с короткими растопыренными пальцами. — Вроде бы не свою растят, с целью вроде. А с какой — молчат. И вообще, секретят. Взять вот посудину… — Еськин кивнул на зажатый под мышкой сверток. — Утиль, слова доброго не стоит, а их послушать — цены нет, для музея, мол. Может, в самом деле из музея какого… Я в пещере взял. Там пещера у них… Тоже посмотреть бы следовало.

Капитан протянул руку:

— Что там у вас?

Старшина развернул газету. Капитан бережно обхватил пальцами знакомую нам закопченную древнюю посудину, еще недавно хранившую доисторические зерна. Прищуренные серые глаза со всех сторон бегло осмотрели предмет. Уголки губ слегка дрогнули.

— Значит, считаете, из музея? — спросил он, повернувшись к Еськину.

— Не могу знать, товарищ начальник. — Руки старшины, не стесненные свертком, были вытянуты сейчас точно по швам.

Капитан поставил кувшин на стол, кивнул милиционеру.

— Пусть ребята войдут, товарищ Еськин. А вы можете быть свободны.

Трое вошли в кабинет


Трое вошли в кабинет. Вошли не очень уверенно.

Капитан встал из-за стола.

— Ну, ребята, здравствуйте. Давайте знакомиться. Меня зовут Алексей Павлович. Кажется, тезка кому-то, верно? Который из вас Алеша?

Серые с прищуром глаза капитана поочередно вопросительно оглядели Лешу, Вальку и Пятитонку. Леша осторожно шагнул вперед:

— Я.

— Так, тезка, отлично, первое слово сказано, дальше пойдет легче… — Капитан не закончил фразу и посмотрел на Вальку. — А тебя как?

Вальке начальник милиции определенно нравился. Он казался ему чем-то вроде нового учителя, перед которым с первой минуты перестаешь робеть. Бывают такие. Ответил он уверенно и так, как полагается, когда новый учитель в классе спрашивает фамилию:

— Рябов Валентин.

Но капитан замахал руками.

— Ну уж, Валентин, да еще Рябов… Попроще нельзя? Не на параде.

Валька заулыбался.

— Можно проще. Валя меня зовут.

— Вот видишь… — Капитан указал на стулья перед столом. — Садитесь, Валя, Леша, и ты, приятель, как величать, пока не знаю…

Пришла очередь назвать себя Пятитонке. Он растерянно посмотрел на начальника милиции.

— Граевский Па… — поперхнулся и поправился: — Пятитонка.

В глазах капитана заиграли смешинки.

— У меня в школе тоже было прозвище, Кляксой звали. Громадный расход чернил допускал. Прямо беда! Пальцы в чернилах, щеки в чернилах, язык лиловый или синий, а уж тетради…

Нет, начальник определенно ничего. Валька прыснул, представив себе капитана с чернильными разводами на щеках. Леша тоже улыбнулся. Один Пятитонка сидел с напряженным лицом. Он никак не мог прийти в себя.

Зазвонил телефон. Капитан поднял трубку, сказал «да», послушал, сказал «хорошо», положил трубку на место, поднялся:

— Вот что, ребята, меня в дежурку вызывают, я тут же вернусь, посидите.

Дверь за капитаном закрылась. Мальчики остались одни.

Стеклянная коробка


Они оглядывают кабинет. Не каждый день доводится бывать у начальника милиции.

Комната как комната, ничего особенного. И у директора школы так, и в исполкоме. Стол большой и широкий с приткнутым к нему столом, маленьким и узким. Скучный деревянный шкаф с приколоченной сверху овальной жестянкой. Скучный железный шкаф. Стоячая, гнутого дерева вешалка в углу. Зачехленный диван со спинкой и с боковыми, будто отлитыми из чугуна, валиками.

На маленьком столике — графин с водой и стакан.

На большом столе — стопка бумаг, стопка газет, стопка книг, драгоценный древний сосуд из их пещеры и…

У всех, как по уговору, засосало под ложечкой. Они увидели то, из-за чего два раза приходил к ним на полянку милиционер Еськин, из-за чего их вызвали в милицию к самому начальнику. Между газетами и книгами, наполовину прикрытая какой-то бумагой, лежала небольшая коробка с окантованным стеклом вместо крышки, а внутри под стеклом красовался жук. Черный. С усами, как антенны.

Валька толкнул локтем Лешу:

— Смотри.

— Вижу, — скучным голосом сказал Леша. — Вещественное доказательство.

Валька сдвинул бумагу с коробки и наклонился над окантованным квадратиком стекла с такой осторожностью, будто опасался, что жук сейчас ринется на него. С минуту он внимательно рассматривал насекомое, потом убежденно заявил:

— Не наш это жук. Пусть что хотят делают — я его признавать не буду. С какой стати?!

Леша тоже наклонился над коробкой и тоже подтвердил:

— Верно. Этот куда больше, и усы у него длиннее. Он даже, если хотите знать, не пролезет в щетку, усы не дадут. — В голосе Леши появились нотки запальчивости. — А что — нет? Можно доказать. Пусть проверят, пожалуйста.

Открытие друзей нисколько не приободрило Пятитонку. Не глядя на стеклянную коробку, он уныло пробубнил:

— Ну да, «можно доказать»… Докажешь… Смотря как поставить жука. Если усами к щетке — не втянет, а если спиной — еще как втянет. За милую душу.

Пятитонка рассуждал логично.

А Валька упорствовал. Он сказал, что нет такого права, чтобы жуков подделывать, что раз жук чужой, значит, он чужой и что за подсовывание чужих жуков землемер еще ответит.

Пятитонка собрался что-то возразить Вальке и открыл уже рот, но тут же поспешно закрыл, потому что вернулся капитан.

Защитительная речь


Капитан сел за стол, машинально взял застекленную коробочку, посмотрел на ребят.

Валька встал. Он решил действовать.

— Алексей Павлович, — волнуясь, сказал он, — я насчет жука. Можно мне?..

— Насчет чего?

— Насчет жука. Хотите верьте, хотите нет — он не наш. — Валька мотнул головой в сторону коробочки со стеклянной крышкой, которую держал за уголки начальник милиции. — Был бы наш, мы бы сказали.

Капитан усмехнулся:

— Конечно, не ваш, хитрые какие, на чужого жука зарятся. Мне жука сынишка подарил, Павлик. Сам поймал, сам коробочку склеил. Семь лет человеку.

Валька покраснел. Язык плохо слушался его.

— Как… так значит… Так это… А мы думали…

— Что думали?

— Ничего.

— Нет, а все-таки? — настаивал капитан.

— Мы думали, что землемер…

— Ах, землемер? — оживился начальник. — Про землемера мне интересно. Что у вас с ним?

— Щетку мы у него взяли без спроса. Электрическую.

— А зачем?

Валька на секунду замялся. О кукурузе рассказывать не следует. Но тут же подумалось: Еськин не сам ходил к ним на полянку, его посылал начальник милиции и, значит, молчать об участке в лесу смешно. В конце концов, в том, что они спасали кукурузу от мошек и козявок, ничего плохого нет. Об этом даже на плакатах пишут: «Уничтожайте сельскохозяйственных вредителей!» Вот они и делали полезное дело. Притом ведь щетку только на время взяли, а не насовсем. И не сами же полезли в ящик. Им щетку дал Генка, брат землемеровой жены. И ничего с нею, со щеткой, не сделалось, как работала, так работает, даже, может быть, от работы на чистом воздухе еще лучше стала.

Выпалив все одним духом, Валька шумно потянул носом, замолчал.

В глазах капитана играли смешинки.

— Значит, как говорится, ударили пылесосом по вредителям?.. Лихо придумали. — Он посмотрел в угол. Там, прислоненный к стенке, почти доставая потолок, высился срезанный Еськиным стройный стебель древней кукурузы. — Ваша?

— Наша, — ответил Леша, и голос его дрогнул от возмущения. — Разве можно было ее срезать! Верных пятьсот зерен пропало.

— А ты скупой, тезка, — заметил капитан. — Зернам счет ведешь. Просто удивительно.

— Так ведь зерна какие! Это же…

Леша насупился, опустил глаза. Он решил не произносить больше ни слова, а то, чего доброго, проговорится.

Но капитан настаивал:

— Ну, в чем дело? Почему замолчал? Зерна что, особенные?

Леша упорно не поднимал головы.

Капитан посмотрел на Вальку, и Валька не выдержал:

— Ага, особенные.

— Новый сорт вывели?

— Не новый. Даже наоборот: самый доисторический.

Пятитонку, все время молчавшего, вдруг прорвало. Ему захотелось прийти на помощь Вальке.

— Наша кукуруза древнее, чем в Батикаве, — тонким голосом сказал он и вздрогнул от боли. Это ему под столом дал пинка ногой Леша.

Да и Валька дернулся. Ему от Лешиной ноги тоже досталось. Капитан заметил движение под столом, но не показал виду. Он только спросил, что такое Батикава.

Ребята промолчали.

Алексей Павлович подождал, увидел: ответа не дождаться, и без всякой обиды в голосе сказал:

— Секрет, значит? Тогда отставим. Перейдем, как говорится, к следующему пункту повестки дня. Выскажитесь, если можно, дорогие товарищи, по поводу этого сооружения… — Капитан взял в руки доисторический сосуд. — Что это такое, а? Как по-вашему?

Мальчики посмотрели на свою бесценную находку и снова промолчали.

Алексей Павлович не настаивал. Спокойно, сантиметр за сантиметром, он поворачивал сосуд перед глазами и внимательно изучал.

РПК


Ребята настороженно следили за движениями капитана. Вот он рассмотрел широкое, замазанное спекшейся глиной горлышко кувшина, вот оглядел бока, вот перевернул донышком вверх, вот извлек из ящика стола охотничий складной нож с роговым черенком. Раскрыл.

Холодно блеснуло лезвие. Капитан прикоснулся острой сталью к черному наросту на дне сосуда, слегка поскоблил, потом достал из ящика лупу, приложил круглое выпуклое стеклышко к глазу, приблизил кувшин.

С минуту он изучал зачищенное донышко древнего сосуда, потом отставил его и потянулся рукой к графину с водой, который стоял на маленьком столике.

Ребята решили, что начальнику милиции захотелось пить, и ошиблись. Ему почему-то понадобилась маленькая, глазурованной глины тарелка, на которой стоял кувшин. Взял, перевернул и точно так же, как рассматривал дно бесценного сосуда, стал рассматривать в лупу дно обыкновеннейшего, ничем не примечательного изделия местных гончаров.

— Хм, и тут — эр пе ка и там — эр пе ка, значит, изделия из одного цеха. Но что же это за эр пе ка, дай бог памяти! А-а, ну да, ясно: Райпромкомбинат, наше могучее районное предприятие. Там гончарное производство года два как наладили.

Лешу словно кипятком обдало. До него первого дошел смысл капитанских слов. Выходит, будто Алексей Павлович увидел на донышке древнего сосуда тот же самый фабричный знак, что и на тарелке. Наверно, он просто шутит.

— А ты сам посмотри, тезка. — Капитан протянул Леше лупу.

Леша взял со стола закопченную древнюю находку, перевернул и приставил к глазам увеличительное стекло.


Дно доисторического сосуда очень напоминало через лупу обратную сторону Луны. Ну в точности как снимок, напечатанный в газете. Кратеры, горы, впадины… А в том месте, где охотничий нож капитана соскоблил черный налет тысячелетий, рядом с дыркой, просверленной когда-то Лешей, через лупу отчетливо видны были вдавленные в древней глине буквы — РПК.

Дрожащими руками Леша вернул на место исторический сосуд и подставил под лупу глиняную тарелочку.

Да, капитан не шутил. Леша увидел те же самые буквы того же самого вида, таким же образом выдавленные в глине: РПК. А тарелке не больше двух лет. Что же получается?..

Леша забыл про друзей, про начальника милиции. Не выпуская увеличительного стекла, он остановившимся взглядом смотрел на блестящее донышко тарелки.

Спасибо Косте?..


Вальке надоело сидеть без дела. Нажав на Пятитонку, перегнувшись через его спину, он протянул к Леше руку:

— Дай! Хватит одному смотреть.

Леша не ответил, а Пятитонка, покорно подставив плечи, выдерживал тяжесть друга.

Капитану стало жаль толстяка.

— По очереди, ребята, по очереди, — сказал он и обратился к Леше: — Передай лупу соседу.

Взглянув пустыми глазами на капитана, Леша машинально положил на стол тарелку и увеличительное стекло. Мысли, загнанные в тупик, искали выхода.

Пятитонка, благодарно мотнув головой в сторону хозяина кабинета и одновременно наддав плечом, освободился от Вальки. После этого он робко взял лупу, опрокинул вверх дном глиняный сосуд, посмотрел через стекло на Лешей просверленную дыру, на зачищенное капитаном место.

Посмотрел, увидел буквы и вслух выразил то, над чем так мучительно раздумывал Леша:

— Выходит, доисторические люди писать умели, да?

— Академиками были! — зло ответил очнувшийся от мыслей Леша. Он сам не понимал, на что злится.

Теперь нетерпеливо впился взглядом в сосуд Валька.

Он воспринял увиденное не так, как приятели. Леша, разглядывая три злосчастные буквы, испытывал сомнения, Пятитонка был потрясен, а Вальке все стало ясно сразу.

— Липа! — выпалил он.

Да, вот так бывает. Час назад человек считал сосуд, найденный в пещере, величайшей исторической ценностью, готов был голову за него сложить, а сейчас назвал обидным словом. Ведь «липа» — значит подделка, фальшь, ненастоящее.

Алексей Иванович понимал: в умах ребят разброд, они в чем-то запутались, им нужно помочь разобраться. И момент для этого подходящий, вряд ли сейчас они будут отмалчиваться.

И верно. Стоило капитану спросить, почему, мол, в такое смущение привела их фабричная марка на кувшине, как Леша горячо сказал:

— Да не может быть на кувшине никаких букв… — Запнулся и поправился: — Не должно быть.

— Почему же?

— Потому, что он доисторический… — Голос упал почти до шепота: — Мы хотели провести опыт… с кукурузой. В нем доисторическая кукуруза была… Понимаете, доисторическая — и вдруг взошла, дала семена… Мировое открытие, куда там — Батикава!

— Мы думали, ученые увидят, с ума сойдут! — убежденно вставил Валька.

Замечание Вальки об опасности, грозящей ученым, капитан пропустил мимо ушей, а на упоминание Леши о Батикаве обратил внимание.

— Батикава? — переспросил он. — Второй раз слышу. Что такое Батикава?

— Пещера, — пояснил Леша. — В Мексике. В ней археологи раскопали кукурузу, которой четыре тысячи лет.

— А ваша еще древнее?

— Ну да. Наша — доисторическая, со времен мамонтов.

— Со времен мамонтов? Ведь это же придумать надо!.. — Капитан расхохотался. Смеялся так, что выступили слезы на глазах. Он очень хорошо умел смеяться, этот начальник милиции.

Отсмеявшись, сказал, что картина ясна: мальчики попались на удочку. Их ловко разыграли. Но сердиться на это не следует. Выдумщику надо даже спасибо сказать: на целое лето придумал для ребят полезное дело.

— Как же, есть за что спасибо сказать… — мрачно пробурчал Леша.

Он думал о Косте. Его коварная роль в этой истории не вызывала никаких сомнений. Косте нужна была тишина, чтобы работать над дипломом, и он разыграл все, как по нотам: нашел пещеру, раздобыл непонятной формы кувшин, заполнил кукурузным зерном, закопал в золе, нарисовал дурацкого мамонта, в общем, обкрутил Лешу вокруг пальца, как маленького.

«Ну, погоди, дорогой дипломник, — мысленно обращался распаленный негодованием младший брат к старшему, — будет тебе спокойная жизнь, ох будет…»

Алексей Павлович встал, шутливо подвернул вихор на Лешиной макушке и сказал, что рад был встретиться с мальчиками и рад будет видеть их еще.

— Вы приходите ко мне, ребята, — сказал он. — Домой приходите. Покажу вам морские раковины. Их мне привозит брат, он моряк, всюду плавает. И, знаете, — капитан для большего впечатления прищурил глаз, — одна есть из Мексики. Большая, с детскую голову, здорово шумит. Приложишь ухо — будто океанский прибой.

— Из Мексики? — Леша загорелся. — Значит, он был в Мексике?

— Брат? Был. В прошлом году.

— А в Батикаве?

— Насчет Батикавы не скажу, обманывать не буду, думаю, что нет. Моряки ведь только в порты попадают…

Ничего не ответил


Трое идут по улице. На душе у каждого смутно, пусто, неясно. Неизвестно, о чем говорить, неизвестно, что делать… Не будь этого посещения милиции, этого разговора с Алексеем Павловичем, все шло бы как шло. Возились бы сейчас на полянке, рыхлили бы землю. Рыхлить нужно обязательно. После недавней поливки образовалась такая корка, что, если ее не убрать, нарушится кислородный обмен в почве. А это непорядок. Без кислорода растениям нельзя.

Но теперь, когда точно выяснилось, что доисторическая кукуруза вовсе не доисторическая, какой, спрашивается, смысл беспокоиться о правильном кислородном обмене, о том, чтобы не было корки на почве, и вообще возиться на участке с утра до ночи? Обыкновенная кукуруза и так дозреет, ничего с нею, обыкновенной, не сделается.

О том, что нет никакого смысла ходить на участок и рыхлить землю, первым, не стесняясь в выражениях, высказался Валька. Хватит, сказал он, ишачить, дураков нет.

Пятитонка молчал, но по тому, как виновато поглядывал он на Лешу, было видно, что он тоже так считает.

Оба были уверены: Леша начнет сейчас спорить, станет их в чем-то убеждать, будет что-то доказывать.

А Леша не спорил. Он и сам-то, в общем, думал, как Валька, ему только неприятно было слушать его грубости. При чем здесь «ишачить»? Почему — дураки?

Но вдаваться в объяснения Леша не стал. Просто пожал плечами и свернул на свою улицу, хотя мог еще пройти с ребятами до следующего угла.

Валька и Пятитонка смотрели на удаляющуюся спину приятеля. Им было почему-то жаль Лешу.

Ночные думы


Ночью Леша проснулся и стал думать о кукурузе. Печальные это были мысли. Нет больше доисторической находки, нет великого открытия, нет научного опыта, ничего нет, все лопнуло, как мыльный пузырь.

Впрочем, как сказать… Кукуруза ведь не мыльный пузырь. Она выросла. Пусть обыкновенные, пусть не доисторические, но стебли шумят сейчас под ветром на полянке. Леша знает на них каждый листик, каждую метелочку…

Что-то душно. Леша повернулся на другой бок. Подумалось, ему-то хорошо: захотел побольше воздуха, выпростал голову из-под одеяла, и пожалуйста — набирайся кислорода, дыши. А кукурузным корням каково? Задыхаются, а кислороду до них не добраться…

Рассвело по-настоящему. За окном, как на фотографии, четко вырисовывался ствол тополя. Чирикнул ранний воробей.

Леша тихо поднялся, стал одеваться.

Громовой окрик


Леша только пришел на полянку, только забрался в пещеру, чтобы взять свою мотыгу, как услышал молодецкий посвист. В чистом воздухе далеко вокруг разносилась знакомая, расцвеченная причудливыми вариациями мелодия «Распрягайте, хлопцы, коней».

Леша замер. Смотри ты, Пятитонка!..

Прошло несколько минут. Пятитонка появился из-за кустов, старательно досвистел мелодию, потом с отрешенным видом забрался пятерней в затылок, потом, не меняя задумчивого выражения лица, взял прислоненную к дереву Валькину мотыгу, не спеша направился к рядам кукурузы.

Леша не без удивления наблюдал за другом: чудеса — сам пришел, сам берется за работу…

Видно, решил толстяк, что, кроме него, никому больше нет дела до участка. Ну погоди же!..

Леша знал про одно замечательное свойство пещеры. Его случайно открыл Валька: каменный раструб входа не только похож на великанский громкоговоритель, но и действует как громкоговоритель. Нужно только знать место, откуда кричать.

Быстро отсчитав от входа в глубину неполных пять шагов, Леша пригнулся к земле и голосом милиционера Еськина крикнул:

— Подросток Граевский, почему здесь?..

Громовой окрик обрушился на подростка Граевского как с ясного неба. От неожиданности Пятитонка тонким голосом ойкнул, вобрал голову в плечи, растерянно оглянулся.

У входа в пещеру стоял Леша и хохотал.

При виде Леши на добром лице Пятитонки расплылась улыбка.

— Ой, Леша, это ты?..

— Нет, не я.

— Ты, значит, тоже пришел?

— «Тоже»! — возмутился Леша. — Я пораньше твоего тут.

— А зачем ты пришел, Леша?

— А ты зачем?

— Я, понимаешь… — Пятитонка поморгал. — Жалко стало кукурузу, Леша. Ну что в самом деле… Она ведь не виновата, верно? Зачем же бросать?

Солнечный удар


Леша с Пятитонкой работали молча. Леша рыхлил с одного конца, Пятитонка — с другого. Не уговариваясь, каждый старался быстрее дойти до середины ряда и перейти на половину напарника.

Так прошли три ряда. В первом ряду обогнал Леша, во втором и третьем — Пятитонка. Толстяк когда нажмет, за ним не угнаться.

Выпрямили замлевшие спины, минуту передохнули, разошлись, чтобы начать новый ряд.

Леша вышел на четвертую борозду и прислушался. Ему показалось, будто кто-то работает рядом. Странно, неужели Пятитонка по ошибке пропустил ряд?

Обойдя линию кукурузных стеблей, Леша посмотрел вдоль пятого ряда.

Да и здесь работа шла вовсю: почву рыхлил… Валька.

С другого конца борозды показался Пятитонка. Он тоже увидел Вальку и, пораженный, повторил фразу, какой недавно встретил Лешу:

— Ой, Валька, это ты?

Валька стоял лицом к Пятитонке, Валька смотрел на него ничего не выражающим взглядом, Валька продолжал мотыжить.

В разговор вступил Леша.

— Ты как здесь, Валька? — спросил он. Валька, не отвечая, двигал мотыгой, как автомат.

— Валька… — Леша дотронулся до Валькиного плеча.

Тут Валька метнул в сторону мотыгу, упал на землю, закатил глаза.

— Пятитонка, воду! — отчаянным голосом крикнул Леша. Он решил, что у Вальки солнечный удар. А при солнечном ударе следует отнести человека в тень и положить на голову холодный компресс.

Пятитонка побежал за водой.

А Леша, натужась, ухватил Вальку под мышки и поволок под кукурузные листья.

И тут Валька вдруг произнес нормальным голосом:

— Отпусти, щекотно.

Оказывается, Валька пришел на участок так, что ребята не слышали, увидел их за работой и решил разыграть. Сейчас он предложил Леше тоже лечь на землю, закрыть глаза. Интересно, что будет с Пятитонкой, когда он увидит обоих без чувств?

Лешу долго уговаривать не пришлось. Лег, сомкнул веки и сверх программы, для пущего эффекта, прикусил язык.

Донесся слоновый бег Пятитонки, послышалось его тяжелое дыхание. Толстяк торопился изо всех сил.

Подбежал, остановился, поднес руку к затылку. По тому как аккуратно оба лежали голова к голове, как подозрительно подрагивали у обоих ресницы и кривились губы, он все понял.

— Дураки вы, дураки, — без злости, но с чувством сказал Пятитонка.

На этот раз Пятитонка был неправ.

Какие же они дураки? Они умные, только — мальчишки!

Поняв, что обмануть приятеля не удалось, Леша и Валька открыли глаза, фыркнули и, схватив Пятитонку за ноги, потянули вниз.

Куча мала!


День в разгаре. Солнце заливает лесную полянку.

Среди ровных рядов стройной высокой кукурузы мелькают три загорелые мальчишечьи спины, три пары мальчишечьих рук то поднимают, то опускают мотыги. Острый металл крошит сухую корку земли.

Корням нужен кислород.