Белое пятно на карте Николай Орехов Георгий Шишко Николай Орехов и Георгий Шишко выступают как соавторы на страницах республиканских газет и в центральных журналах: «Вокруг света», «Техника и наука», «Уральский следопыт» «Белое пятно на карте» — первая книга молодых писателей-фантастов. Николай ОРЕХОВ, Георгий ШИШКО БЕЛОЕ ПЯТНО НА КАРТЕ Фантастические рассказы Николай Иванович ОРЕХОВ родился в 1953 году в городе Вятские Поляны Кировской области. Окончил Казанский государственный университет по специальности «бионика» и аспирантуру. Живет в Минске, работает заведующим лабораторией в научно-исследовательском институте. Участник IV Всесоюзного семинара молодых писателей-фантастов. Георгий Владимирович ШИШКО родился в 1952 году под Минском. Работал в цирке, в научно-исследовательском институте, на заводе, на стройке. Окончил Минский радиотехнический институт по специальности «инженер-конструктор радиоаппаратуры». Живет в Минске, работает в Белорусском государственном университете руководителем подразделения. ПРЕДИСЛОВИЕ Лет двадцать тому назад по страницам журнальной периодики прошла дискуссия под условным названием: «Возьмет ли человек с собой в космос ветку сирени?» Смешная сегодня, но трогательная и безусловно нужная для своего времени дискуссия. Мне кажется, что фантастика и раньше и сейчас решает для себя все тот же или похожий на него нестареющий вопрос: а какие именно «ветки сирени» возьмет человечество с собой в будущее? Сохранение окружающей нас природы, охрана культурной среды человека, сбережение самого человека, его сути в стремительно и неизбежно меняющемся мире — таковы главные темы творчества белорусских авторов Николая Орехова и Георгия Шишко. «Сохранение человечности равняется сохранению человечества», — утверждают они каждым своим рассказом, анализируя истоки нашего Будущего и находя их в простых и чудесных явлениях — любви, совести, разуме. Герои произведений сборника действуют в вымышленных обстоятельствах, в фантастическом мире, но они современны нам и близки. Этому способствует и добрый юмор авторского повествования, и глубокая психологичность ситуаций. Но самое главное, конечно, — это то, что авторы относятся к своим героям с любовью. Все это делает первую книгу молодых белорусских писателей интересной для читателя, которого она, несомненно, найдет.      Кир БУЛЫЧЕВ ВЕЧНЫЙ КАРАНДАШ Черный медведь с зелеными чешуйчатыми лапами молча и деловито откручивал правую руку Тила. Сил у зверя было, на удивление, мало, и он дергал руку туда-сюда. Тил застонал и открыл глаза. Он лежал на траве, мокрой от недавнего дождя. Рядом вилась узкая тропка. Дальше стояли незнакомые деревья. Тил лежал на правом боку, лицом к дорожке. Плечо жгла острая пульсирующая боль. Он осторожно повернулся на другой бок, едва не потеряв сознание, и совсем рядом увидел толстый шершавый ствол дерева. Тил осторожно подтянулся на одной руке и оперся на ствол здоровым плечом. Подождав, пока боль утихнет, он снова зашевелился, осторожно, боясь ощутить боль еще где-нибудь. Но нет, все, кроме плеча, было в порядке, только побаливали мышцы, затекшие от долгого лежания. «Ну вот тебе и приключение, — с горечью сказал себе Тил. — Ты же котел приключений». Выговаривая самому себе, Тил ощупал плечо. По-видимому, ничего страшного не было — обычный перелом ключицы от удара при падении. Но индекс лечения переломов Тил не знал, до сих пор как-то не требовалось. И вот — понадобилось… Он горько усмехнулся и хотел сказать еще что-то нелестное в свой адрес, как вдруг почувствовал, что неподалеку кто-то появился. Какой-то человек. Тил закрыл глаза, расслабил мышцы и сосредоточился, пытаясь яснее уловить мыслеполе человека. Грусть… Волны грусти захлестнули мозг Тила. И тоска, тоска о чем-то неясном, несбывшемся, непроисшедшем… Женщина. Он открыл глаза и увидел ее. «Судя по одежде, я не попал на Оркни, — автоматически отметил Тил. — Ну что ж, раз уж мне не повезло, придется знакомиться с обстановкой. Так, что там разрешается узнать о другой цивилизации? Язык, психология, поведенческие реакции, социальные запреты… А об отдельном человеке? Анкета, биография, круг знакомых… Немного, но для начальной ориентации вполне достаточно». Тил снова сосредоточился. Информация хлынула в его мозг. Многое было знакомо, многое можно было понять, исходя из общих тенденций. Кое-какие мелочи его смутили, что-то он просто не понял. «Кажется, она думает вовсе не обо мне. Может, не заметила? Послать еще раз мысленный вызов… Что такое? Не может быть! Нет, точно! Она слепа!» «Слепыми» на его планете звали тех, кто был не способен к телепатическому общению. Тил содрогнулся от жалости и неловко оперся на сломанную руку. То, что женщина не отреагировала даже на его непроизвольный мысленный вскрик, окончательно убедило его а том, что она нечувствительна к мыслепередаче. «Придется переключиться на непосредственный прием ее мыслей, раз уж невозможен полный телепатический контакт. По крайней мере, узнаю, как она меня воспримет…» Тил и раньше слышал, что существуют цивилизации, которые не способны к мысленному общению, особенно на ранних стадиях своего развития, но знал об этом только теоретически, а вот сам столкнулся с таким… уродством? отклонением от нормы? — впервые в жизни. Женщина приблизилась. Увидев человека, неловко полулежащего под деревом, она остановилась. Тил принял: «Пьяный? Нет, вроде непохоже. И улыбка вполне нормальная. Сидит как-то неудобно. Закусил губу… Больно?» — Эй… Вам больно? Помочь? Тил кивнул головой и «отключился» от приема ее мыслей. — Где у вас болит? — Плечо. — Что с ним? — Ключица… сломана. — Ой, что же делать? Может, сбегать за кем-нибудь? — Извините, Лена, идти я могу, а ключица — это пустяки. Ведь вы идете домой, и если не будете против, то я отлежусь у вас немного. — А откуда вы знаете, что я Лена и иду домой? — Да так… догадался. Глаза Лены вспыхнули изумлением, недоверием… но через секунду погасли. «Интересный парень, но какой-то… Может, оригинальничает? На работе подслушал, как я домой отпрашивалась, или случайно угадал? Черт, как голова болит…» — Хорошо, — сказала она, помолчав, — пойдемте ко мне, у меня есть телефон, и я вызову вам «скорую». Лена помогла Тилу подняться, и они пошли по тропинке. Тил шагал бодро, стараясь не показывать, что каждый шаг отзывается болью в плече, улыбался и молчал. Лена тоже некоторое время шла молча, а затем, искоса взглянув на Тила, спросила: — Ну как, дойдете? Кстати, как вас зовут? — Ничего, дойду, не беспокойтесь, Лена… А зовут меня — Тил. — Странное имя, — удивилась она. — Обычное, — пожал одним плечом Тил и опять замолчал. Молчала и Лена. Они подошли к невысокому заборчику, за которым темнела глыба дома. Лена, толкнув калитку, пропустила Тила вперед. Порывшись в сумочке, достала ключ и открыла входную дверь, протяжно скрипнувшую навстречу. Тил опустился на диван в прихожей и закрыл глаза: боль довела его почти до беспамятства. Лена, постояв немного в нерешительности, прошла в другую комнату, принесла оттуда подушку, осторожно подсунула ее Тилу под голову и укрыла его пледом. Тил благодарно улыбнулся Лене, на секунду открыв глаза. — Я вызову «скорую»… — полувопросительно сказала Лена. — Нет-нет, не надо. Я сейчас… я полежу немного и все объясню… Тил глубоко вздохнул, расслабил мышцы и начал транслировать импульсы, мобилизующие защиту организма. Послушный мозг заставил тело разобраться, где произошло повреждение, и принять меры для устранения последствий. Индекс лечения переломов Тил так и не вспомнил, поэтому постепенная общая мобилизация защитных сил могла затянуться на пять—шесть суток. Но и это неплохо. Главное, что начала убывать боль. Сейчас только не двигать рукой — и все будет хорошо, все будет в порядке… Очнувшись, Тил открыл глаза и посмотрел на Лену. Она сидела рядом на стуле и, не отрываясь, смотрела на Тила, зажав губами прядь длинных черных волос. В глазах у нее были тревога и любопытство — непонятно даже, чего больше. «Может, включиться на прием ее мыслей? — подумал Тил. — Нет, я и так уже один раз позволил себе прочесть содержимое всего ее сознания, там, на тропе, а это неэтично далее у нас. У них же, общающихся только при помощи речи и жестов — второй сигнальной системы, чтение чужих мыслей наверняка расценили бы как вмешательство в личную жизнь. Ведь многие из них еще боятся своих собственных мыслей. Что же будет, если о них узнают другие? Нет, ее мыслеграмму я не должен больше принимать. Разве что в самом крайнем случае…» И он улыбнулся Лене, стараясь, чтобы улыбка вышла поубедительнее — тяжело все-таки улыбаться, когда у тебя сломана ключица. — Ну вот, Лена, теперь мне легче, и я хочу вам кое-что объяснить. Кстати, если вы не против, то давайте перейдем на «ты», мне так привычнее. — Давайте перейдем на «ты», Тил, — сказала Лена. — Мне тоже так привычнее, мне ведь всего двадцать пять, и в моем кругу все на «ты», и на работе, и дома… После слов «и дома» глаза Лены на секунду погасли, голос чуть дрогнул, а пальцы правой руки напряглись и застыли. Причину столь быстрой перемены в настроении Лены Тил знал, он знал о ней вообще ВСЕ. Она жила одна в этом старом и довольно большом доме. Мать умерла лет восемь назад, а отец — всего три месяца. Иметь более одного ребенка в «их кругу» было как-то не принято, поэтому братьев и сестер у Лены не было. Был, правда, человек, которого Лена любила и который утверждал когда-то, что любит ее. Но, проведя вдвоем с Леной неделю на даче и выяснив, что ни машины, ни сколько-нибудь приличной суммы на сберкнижке у Лениного отца нет, ее знакомый как-то сразу к Лене охладел. Потом он вообще исчез, а года через полтора Лена случайно узнала, что он женился на директорской дочке, с машиной, квартирой и тому подобными достоинствами. А Лена осталась одна. Нет, она не обиделась на всех мужчин и на мир вообще: она прекрасно понимала, что один проходимец — это еще не весь свет. Но осадок в душе остался. Так и жила: был жив отец — все душевное тепло отдавала ему. Но вот отец умер, и краски вокруг поблекли, потускнели. Лена попробовала с головой уйти в работу, но только лишний раз подтвердила старую истину: от себя не уйдешь… — Вот и хорошо. Представим, что мы в твоем кругу, — как можно беззаботнее произнес Тил, внимательно следя за реакцией Лены. Та отвлеклась от грустных мыслей и целиком переключила внимание на Тила. — Ты, конечно, хочешь узнать, кто я и почему у меня сломана ключица? — спросил Тил. Лена кивнула. — Я — инопланетянин. Настоящий. Живу очень далеко отсюда, не могу сказать, как далеко. Кстати, у тебя есть карта звездного неба? Лена опять кивнула. Глаза ее были широко раскрыты, и в них читались любопытство и недоверие. — Принеси, пожалуйста, — попросил Тил. Лена вышла в другую комнату и спустя минуту вернулась с потрепанным учебником астрономии для десятого класса. Тил полистал учебник, нашел карту и с любопытством стал се рассматривать. Потом вздохнул, прикинул что-то в уме и достал из кармана здоровой рукой длинный предмет вроде авторучки. — Что это? — спросила Лена. — Это? Карандаш, — ответил Тил. — Он практически вечен, так как использует воздух, превращая его в краситель. Его можно подарить, потерять, но исписать нельзя. Тип немного помедлил и решительно обвел кружками две точки на карте. — Вот. Этот кружок — светило, в системе которого я обычно живу. А это — звезда, куда я направлялся в гости. На планету Оркни, к своему другу Лону. — А как же ты оказался здесь? — низким от волнения голосом спросила Лена. — Не знаю, — задумчиво отозвался Тил. — Кажется, произошел сбой, была упущена настройка, и вот — результат… — Не понимаю. Какой сбой, какая настройка? А где же твоя ракета? Или у тебя «летающая тарелка»? — Лена, это довольно трудно объяснить. У меня нет ракеты… Скажи, у вас, на Земле, есть люди, которые могут мысленно разговаривать друг с другом, двигать предметы усилием мысли? — Ну, у нас часто об этом пишут. Но это же шарлатанство. Наука считает… — Нет, Лена, это не шарлатанство! Это первые признаки того, что ваша цивилизация начинает взрослеть. Дело в том, что энергия мысли — это сила, которой пользуются цивилизации, по уровню развития стоящие значительно выше земной. Это будет и у вас, не скоро, но будет. Один человек, используя свое мыслеполе, может передвигаться в пределах планеты. Двое, установив мысленный контакт, могут перемещаться внутри своей солнечной системы. Трое — в пределах галактики, и так далее. Для перемещения предметов условия несколько иные. — Неужели это возможно, Тил? — прошептала Лена. — Но я же здесь, — улыбнулся Тил. — На Оркни меня ждал Лон, мой друг. А дома провожала подруга. Перед путешествием мы втроем установили мысленный контакт. Это как ниточка протянутая от планеты к планете, от человека к человеку. И по той нити скользил я. Должен был скользить… Понимаешь, само путешествие длится недолго, одну—две минуты. Но впереди мена должен кто-то ждать, а позади — думать обо мне. Всего две минуты. У вас это называется — крепкий тыл. Но, очевидно, там что-то случилось… Лена задумалась, потом стала расспрашивать Тила, интересуясь деталями. Тот подробно и очень вежливо отвечал ей, но затем, незаметно для самого себя, задремал… Проснувшись, Тил увидел, что уже утро и он один в большой комнате. Тил приподнялся. Рука и плечо почти не болели. Он ощупал их — боль не ушла, но стала вполне терпимой — очевидно, перелом уже начал срастаться. Это было приятной неожиданностью: кажется, индекс лечения был подобран правильно. Возле дивана, на стуле, на котором вчера сидела Лена, стояло что-то, накрытое салфеткой. Сверху белела записка: «Тил! Это завтрак, ешь побольше и поправляйся. В соседней комнате — телевизор и книги. Я на работе, буду в семь вечера. Лена». Тил осторожно снял салфетку. Внешний вид завтрака его озадачил, но, помедлив секунду, он мысленно махнул рукой и начал есть. Еда ему понравилась, хотя по вкусу и калорийности заметно уступала привычной. Символы на панели телевизора были незнакомы, но Тил быстро разобрался в них. Программа новостей дала ему кое-какую информацию. Затем он занялся книгами. Вначале просматривал все подряд, потом научился различать наиболее интересные. Отобрав десяток книг, Тил вернулся на диван. Его мало интересовали технические проекты, описанием которых была заполнена добрая половина Лениных книг. Уровень земной цивилизации он примерно представлял, а порывшись в памяти, мог и сравнить ее историю с историей своей собственной планеты. Тила захватили чувства землян, их настойчивое, а порою и трагическое стремление объяснить все на свете, а особенно свои поступки и отказ от них — не логикой, а эмоциями, настроением, интуицией… На родной планете Тила все было не так, как, впрочем, на других планетах, которые он посещал прежде. Объяснялось то отличие, видимо, тем, что цивилизации известных Тилу планет были телепатическими, основанными на непосредственной мысленной связи. Когда носитель разума как на ладони перед всеми своими близкими и соседями, когда его внутренний мир составляет часть внешнего для его друзей, а их внутренний мир, в свою очередь, является частью его окружения, тогда трудно взрастить в себе такие чувственные порывы, такие всплески, такие взрывы любви, ненависти, изумления, какие буквально ослепили Тила, обрушившись на него со страниц первой же из открытых им книг. Особенно озадачил его эпитет «благостное» в сочетании с понятием «горевание». Нет, смысл обоих слов по отдельности он прекрасно понимал и мог даже примерить к себе. Но вот чтобы вместе?.. Между тем автор — Тил заглянул в выходные сведения и с уважением прочел имя: Федор Михайлович Достоевский, такие длинные имена тоже встретились ему впервые — так вот, автор, кажется, строил на этом сочетании целую концепцию — и в концепцию эту невольно верилось… Когда вернулась Лена, Тил лежал поперек дивана с книгой в руке. — Добрый вечер, Тил! — радостно сказала Лена. — Ну как твои дела? — Прекрасно! — четко проговорил Тил и осторожно приподнял сломанную руку до уровня плеча. — Выше пока не поднимается, — виновато добавил он. — Неужели срослось? — изумилась Лена. — Конечно! Не удивляйся, у нас это в порядке вещей, — ответил Тил с оттенком гордости в голосе. О том, что ключица срослась не совсем правильно, он умолчал. В конце концов, сам виноват, что не знает индекса. Оживленно переговариваясь, они вместе приготовили ужин, причем громче всего над своими промахами смеялся сам Тил, а затем снова уселись за большим столом, который явно был ровесником Лены, если не старше. — Нет, Тил, это хлеб, его берут руками, а не вилкой, — засмеялась Лена. — Вот так, видишь? Переламывают и едят. Есть такая примета — с кем хлеб преломишь, на всю жизнь другом будет… Тил тоже засмеялся и взял хлеб в руку. Горячая волна ударила вдруг ему в голову, уши загорелись, глаза застлало туманом, а руки стали невесомыми. Сквозь шум в ушах он услышал удивленный голос Лены: — Ой, Тил, а ты покраснел! Это из-за хлеба, да? Глупости, пожалуйста, не обращай внимания, ты же гость, да еще инопланетный! И Лена принялась рассказывать какой-то смешной случай с ее подругой по работе. Тил сидел молча, жевал кусок хлеба и тщетно пытался его проглотить. Ему впервые в жизни довелось испытать чувство жгучего стыда за свой поступок, и сейчас его ощущения двоились: один Тил, с красными ушами, с трудом прожевывал кусок, чувствовал на глазах слезы и удивлялся, какое это мучение — стыд! Другой Тил витал где-то в облаках или хотя бы над стулом, неожиданно просветленный и… благостный! — вот подходящее слово! — витал и с тихим удивлением думал: «Какое же это сильное чувство, то, что я испытал, и как хорошо, что я смог его испытать!» Дело в том, что он покраснел вовсе не из-за хлеба. Нет, просто начитавшись Достоевского, Тил решил сам проверить кое-какие из его нравственных построений. Тил, естественно, знал, как едят хлеб: при знакомстве с цивилизацией знание элементарных правил поведения входило в обязательный минимум подготовки. Его промашка с хлебом объяснялась иным — это была возможность вызвать Лену на эмоциональное откровение. Тил, по сути, проделал эксперимент, нарочно ткнув хлеб вилкой. Ему хотелось узнать, как Лена отреагирует на его поступок, какие чувства в ней это вызовет. Ее эмоциональное поле он мог ощущать не напрягаясь. Но результат эксперимента обескуражил его. Тил осознал, что в своем опыте он перешел незримую грань дозволенности, причем дозволенности не в местном, земном, а в общечеловеческом понимании. Осознал — и покраснел от стыда — впервые в жизни. Лена, похоже, заметила его смятение, потому что вдруг предложила: — Тил, расскажи мне, пожалуйста, о себе… Невольно обрадовавшись тому, что можно отвлечься от злополучного «опыта», Тил стал красочно живописать свой родной край, планету, где родился и вырос, ее грандиозные стройки и свершения, красоту природы и научный поиск. — Нет, нет, Тил, расскажи, как ты живешь. Ты, понимаешь? Тил порылся в памяти. А что он? Ну, родился, учился, работал. Влюбился вот в прошлом году… Недавно зубы новые вырастил. Что еще? — Ну, хорошо, — сказала Лена, когда пауза стала слишком длинной, — расскажи мне о своих родных, друзьях. Вот тут Тил мог развернуться! Уж о ком, о ком, а о своем друге Лоне, например, он мог рассказывать часами. Вот однажды во время экзамена Лон… — Тил, а как ты вернешься домой? — спросила вдруг Лена. Тил замолчал. Потом он осторожно положил вилку на скатерть, подпер голову рукой и тихо ответил: — Не знаю. Наверное, никак… — Почему — никак? — А потому, что для перемещения на столь большие расстояния необходимы совместные усилия трех человек, умеющих управлять мыслеполями! Один должен быть вместе со мной здесь, на Земле, и один на Оркни. А здесь нет никого, кто смог бы… И тут Тилу стало страшно. Не потому, что вдруг понял: домой уже никогда не попадет — это он уразумел раньше. Просто страшно. Он представил себе, как обоснуется здесь, как постепенно адаптируется, привыкнет, будет ходить на работу, лечить в поликлинике плохо сгибающуюся руку, разговаривать с людьми — не мысленно, а словами… До сих пор Тил чувствовал себя как на каникулах, на временном летнем отдыхе, а сейчас… Прошло еще два дня. Лена с утра уходила на работу, а Тил в это время изучал Землю по книгам и телепередачам. Он уже хорошо представлял себе уровень развития землян и понимал, что помочь ему вряд ли кто сможет. В тот вечер Лена, едва переступив порог, спросила: — Тил, а как научиться управлять мыслеполем? Тил засмеялся, но, подумав, серьезно ответил: — Я толком не знаю, не специалист. У нас это все умеют от рождения. Да и зачем тебе это? — Я очень хочу помочь тебе, Тил… Помочь вернуться домой, к своим. Ты знаешь, я сегодня весь день думала о тебе. И мне показалось, что я смогу понять тебя, смогу удержать ниточку… Тил задумался. — Понимаешь, Лена, ото в общем-то просто. Ты должна полностью отключиться от всего окружающего и сосредоточиться только на том, что тебе нужно сделать. Как бы тебе объяснить… К примеру, ты хотела бы поговорить со мной. Сосредоточься на этом, закрой глаза, расслабься и мысленно настройся на мой образ. Остальное получится само собой. Но нужно очень сильно хотеть этого. — Давай попробуем, а? — предложила Лена. — Давай! — согласился Тил. Он видел, что Лена сегодня очень возбуждена, и даже глаза ее радостно светятся. Лена села на диван, закрыла глаза и стала мысленно звать Тила. Его лицо с серьезными и чуть грустными глазами сегодня весь день стояло перед ней. Но ответа не было… «Бедный Тил, я не смогу помочь тебе! — в отчаянье думала она. — Я не умею, бедный, бедный Тил, Тил…» «Лена, Лена, ты меня слышишь? — раздалось вдруг у нее в голове. — Лена!» — Слышу, слышу! — громко закричала Лена, открыла глаза и смутилась: — Ой, я все испортила! — Нет-нет, все замечательно, все прекрасно! — возбужденно заговорил Тил. — Ты ведь меня слышала, да? — Да, слышала, и очень отчетливо! — Это же здорово, Лена! Значит, ты можешь, и я смогу попасть домой! Лена! Это же очень здорово! Он зашагал по комнате, что-то радостно бормоча и выкрикивая. Лена с радостью и грустью смотрела на него. Тил подошел к дивану и сел рядом с ней. — Лена! Я хочу тебе предложить — поехали со мной! Я покажу тебе все, о чем рассказывал, познакомлю с Лоном. Здесь, на Земле, ты не очень счастлива. А у нас ты найдешь свое счастье, я уверен! Поехали, а? Лена взглянула на Тила, отвела взгляд, вздохнула и медленно покачала головой. — Нет, Тил. Пусть все, что я тебе сейчас скажу, покажется банальным, но я чувствую так. Ведь прописные истины становятся Истинами с большой буквы, когда мы прочувствуем, выстрадаем их, правда ведь? Да, Тил, я одинока здесь, и мне нелегко, но это — моя Земля. Я не хочу сказочного счастья. Я хочу сама построить его здесь, на Земле, хочу бороться за него… Я не поеду с тобой, Тил. Я останусь дома… Тил, уже хорошо знакомый с земными обычаями, молча склонил голову перед Леной, затем бережно взял ее руку и коснулся ее губами. — Извини, Лена. Я был не прав. Мне стыдно… — Да нет, ничего, все в порядке, — откликнулась она. — Я понимаю, ты же хотел как лучше. Но мне будет лучше здесь. Кстати, — Лена улыбнулась, — а может, ты останешься у нас, а? Тил недоуменно посмотрел на нее. Потом юмор ситуации дошел до него, он грустно улыбнулся и так же, как и Лена недавно, медленно покачал головой. — Спасибо, Лена. Дома лучше, ты права. — Ну что ж… Зато, Тил, ты лучше теперь меня понимаешь. Она улыбнулась Тилу еще раз, и в ее глазах вспыхнуло радостное сияние. — Ты сказал, что теперь сможешь попасть домой? — Да. Раз ты меня слышишь — значит, мы можем послать синхронный сигнал на Оркни… Слушай, но как же это у тебя получилось? Ведь до сих пор никому на Земле не удавалось управлять мыслеполями. Кроме меня… — Это действительно очень просто, Тил, — улыбнулась Лена. — Надо сосредоточиться, а также расслабиться. Вот и все. Трудно объяснить то, что внутри тебя, ведь правда, Тил? А самое главное, что ты упустил, когда объяснял мне… А может, и не только тогда, раньше тоже, когда летел на Оркни… Ты думал о своей подруге, которая осталась у тебя на родине, в тылу, Тил? Самое главное — это не только чтобы позади кто-то думал о тебе, но чтобы и ты думал о том, кто остался дома… Впрочем, ладно. Что мне нужно делать, Тил, чтобы помочь тебе улететь? Тил долго молчал. Потом он подробно рассказал Лене об Оркни, о Лоне, обо всем, что должна была сделать Лена. Она слушала, запоминала и думала о Тиле… Все оказалось не так уж просто. Несколько дней, по вечерам, они тренировались в мысленном общении. Наконец все было отрепетировано до мельчайших нюансов. Тил и Лена сели рядом на диван, закрыли глаза и начали настройку. «А счастлив ли я? — вдруг подумал Тил. — Дома мне казалось, что да, безусловно. Сейчас во мне что-то изменилось. Я знаю, я понял, что такое горе, что такое стыд… Недаром здесь, на Земле, в древней книге легенд и притч сказано, что первые люди только тогда стали людьми, когда познали стыд. Вот что постоянно, вот что вечно…» «Лена, ты меня слышишь?» — мысленно спросил он. «Слышу», — также мысленно отозвалась Лена. «Начинаем, — сказал Тил. — Внимание! Вызываем Оркни, Лона. Оркни, Лон…» «Тил?! Тил! — раздалось вдруг в голове у Лены. — Тил, это Оркни, это я, Лон! Где ты пропал, что с тобой?» «Все в порядке, — ответили вместе Лена и Тил. — Вопросы по прибытии. Лон, как уровень, четкость? Образ?» «Все в норме, переходи быстрее, жду…» «Сейчас, я только попрощаюсь, — отозвался Тил. — Лена! Большое, огромное тебе спасибо за все! Я счастлив, что встретил тебя! Мы еще встретимся, хотя бы мысленно, но встретимся! Еще раз спасибо тебе за все — и до свидания! Я буду думать о тебе! Переход…» …Лена открыла глаза. На диване рядом никого не было. «Как болит голова! А где Тил? Может, мне все это приснилось? Или это уже… от одиночества?..» Она встала и подошла к окну. На столе лежала карта звездного неба, вырванная из школьного учебника астрономии, а на ней лежал карандаш. Вечный карандаш Тила. ГЕРИЛЬЕРО — …А старинные ансамбли? Нагромождение замкнутых пространств, смешение красок, какофония несущих конструкций! Все эти функциональные, барокко, ренессансные стили! А викторианская эпоха? Аккорд на аккорде. Корбюзье, Адамсон… Классики! Простейшие музыкальные фразы — вот все, что они могли. А ведь проектировали не на голом месте — Ее Величество Природа укоризненно дышала рядом. Впрочем, современная архитектура тоже всего лишь чудовищный нарост на теле планеты. Не стилизовать, не подражать надо, а органически вплетаться, срастаться, продолжать дело природы. Вот наша цель, вот задача всей музыкальной архитектуры. А все эти манипуляции с гравитацией, с пространственными искажениями — мишура, украшательство. Я видел на Марсе Большой Сырт — вот где поэзия. Естественнейшее место, где человек чувствует себя лишним. — Вот именно, Андрей, — лишним. Ты хорошо это подметил. Природа естественна, как цепь случайностей, и точно так же неестественна в своих закономерностях. А искусство, в том числе и архитектурное, — не случайно. Оно неизбежно и закономерно, а значит — и человечно, в этом все дело. Поражаюсь, как ты не понимаешь, Андрей. Это давний спор, и не только наш. И я ни уверен, что этот спор можно разрешить словами. — Вот тут я согласен с тобой, Игорь. Слова, слова… Сегодня я представлю другие аргументы. Модель почти готова, художники, что называется, кладут на грунт последние мазки. Приглашаю тебя и твоих проектантов на Стройку. — Спасибо. Только не забудь позвать нашего цензора — последнее слово должно быть за ним. — Ну, его можно и не предупреждать. Он словно нюхом чувствует Стройку. Увидишь — явится в самый последний момент. «Последние мазки» выглядели так: высокий рыжий конструктор в развевающемся голубом хитоне, зажмурив глаза и вытянув перед собой руки с растопыренными пальцами, на цыпочках начал подкрадываться к сияющему в зыбком воздухе мастерской кубу. Подобрался, ткнулся пальцами в модель, застыл, потом резко развернул руки навстречу одна другой, снова замер. Постояв так несколько минут, он, по-прежнему на цыпочках и не опуская рук, медленно отошел в сторону. Затем то же самое, повторяя движения во всех мелочах, проделала пухленькая девушка в спортивном костюме. Когда они отошли, Андрей приступил к завершению модели. Были выверены все ноты, сверены с каталогами все обертоны, замерены и проверены на логическую совместимость показания всех тензометрических датчиков. Пора было начинать. Андрей отошел от куба. Игорь и его строители стояли поодаль, готовые аплодировать успеху или же дружески, стараясь не выдать разочарования, поддержать коллег в случае неудачи. «Как странно, — подумал Андрей. — Вот Игорь — мой соперник в архитектуре, даже антагонист. Он готов осудить мое творение, не подозревая даже, что тем самым освищет свою идею. А я? Меня-то что заставило вставить в модель блок топологической парадоксальности? Может быть, втайне я согласен с Игорем в его стремлении усовершенствовать природу с помощью науки? Хорошо еще, никто пока не знает о блоке, иначе…» Додумать Андрей не успел. Как всегда неожиданно, вошел Ярослав, цензор. — Вы опять забыли обо мне, — с порога заявил он. — Впрочем, вижу — куб вне подозрений. Андрей, твоя работа? Андрей вздрогнул. На миг ему показалось, что Ярослав заметил встроенный блок. Недаром про них, цензоров, ходят легенды… Да нет, просто восхищается моделью. Ярослав деловито засунул руки с растопыренными пальцами внутрь куба. Закрыв глаза, он некоторое время молча вслушивался. Потом вынул руки и обернулся к конструкторам. — Куб великолепен. И все же он мне не нравится. Андрей, что ты хочешь сказать этим сегодня? — Раз и навсегда показать прогрессистам, на чьей стороне искусство. — Андрей коротко взглянул на Игоря. «И себе», — добавил он мысленно. — Что еще скажет цензор? Могу я начинать Стройку? — Я должен запретить ее, Андрей. Должен, но не сделаю этого. Пусть Стройка сама покажет, кто прав. Ты ведь этого хочешь? «Он все понял! Ну конечно, еще никто не провел поэта. Поэт и цензор. Ранее несовместимые понятия, сейчас они неразделимы», — подумал Андрей. — Что ж, раз ты не против — начнем. Стройка обычно длится всего несколько минут, но эти минуты всегда самые прекрасные для архитектора. Они венчают его работу. Трехмерная модель, проектируемая месяцами, — куб стремительно разворачивался в реальное сооружение, воплощаясь в пластмассе и керамике. Там, где это было нужно, создавались искусственные поля тяготения, стягивались необходимые пространственные метрики, придавались стандартные нуль—переходники, энергоемкости и тезаурусы, — все, что создает привычные современному человеку комфорт и возможности. Среднерусский филиал Всемирного Музея окружающей среды, модель которого была заложена в кубе, строился на островке неправильных очертаний, выращенном посреди одного из крупнейших заповедных озер — Светлого. Нуль-транспортировка мгновенно доставила бы Андрея и его команду на место, но по традиции архитектор в момент Стройки всегда был рядом с моделью. Видеосвязь позволяла ему видеть происходящее во всех деталях. Андрей до боли в глазах всматривался в глубь экрана, пытаясь уловить первые, робкие еще элементы синтеза. Как всегда неожиданно, земля вспучилась, на экране все закрутилось в бешеном вихре медленного, словно бы растянутого взрыва, остров затянула молочная пелена. Андрей переключил связь на интровидение: на экране возникли одни клубящиеся потоки. Томительно текли секунды… Через две минуты белесые клубы опали, молочные струйки втянулись внутрь острова, и на экране… на экране все было по-прежнему. Вырисовывались контуры острова, на ближнем плане виднелись все те же кустики редкой высохшей травы да кое-где гранитные валуны. Андрей оглянулся на куб, холодея в предчувствии неудачи. Индикаторы мерно щелкали, модель звучала ровным малиновым звоном, отмечая нормальное завершение Стройки. Все было в порядке… и в то же время ничего не было! Но гравиторы брали полную мощность, нуль-приемник был готов к транспортировке… Андрей, конечно, ожидал сюрприза от блока топологии, но такого! Он оглянулся на растерянно молчащих строителей, хотел было что-то сказать, но передумал и резко шагнул прямо в открытую пасть нуль—приемника, ведущего в никуда. Все инстинктивно рванулись к нему, чтобы задержать переброску, но уже загорелся зеленый огонек приема, и Андрей исчез… Ярослав, оказавшийся позади всех, спокойно заметил: — В былые времена конструкторы становились под выстроенный по их проекту мост при первом испытании на полную нагрузку. — Как ты можешь? — возмутился Игорь. В студии установилась та особая давящая тишина, которая угнетает слух сильнее самого громкого и неприятного звука. Ярослав продолжил: — Я видел однажды любопытную старинную гравюру, Эсхера, кажется. Представьте себе крепость со стенами разной высоты, между которыми перекинуты лестницы. Люди взбираются по одной лестнице с более низкой стены на более высокую, потом по ровной горизонтальной стене доходят до другой лестницы, которая ведет еще выше, но почему-то на ту же первую стену. И так далее, по кругу. — Ну и что? — нетерпеливо спросил Игорь. — Да нет, ничего. Просто модель Андрея с самого начала напомнила мне эту забавную картинку. Он подошел к настенному чертежному экрану, быстрыми штрихами набросал высокие крепостные стены с переброшенными поперек лестницами, обозначил на них смешных маленьких человечков с кривыми ножками и щелкнул клавишей. Человечки поспешно побежали по ступенькам. На внешнем экране стереовизора вдруг появилось лицо Андрея, даже не лицо, а голый череп с шевелящейся дымкой волос — экран все еще был переключен на интровидение. Кто-то щелкнул клавишей, и лицо стало обычным. — Я ничего не могу понять, — смущенно заговорил Андрей с экрана. — Музей построен, все в полком порядке и нормально работает. Вот только нуль-выход меня не выпускает. Я пытаюсь вернуться к вам — и все время попадаю обратно в вестибюль. Не могу понять, в чем тут дело. — Так уж и не можешь? Или не хочешь? — отозвался Ярослав. — Подожди, цензор. Андрей, так что, Стройка осуществлена? — спросил Игорь недоуменно. — Я же говорю — все на месте. Гравиторы в режиме. Я связался с библиотекой — центральный тезаурус тоже включен. Экраны внешнего обзора показывают парк, планировка заданная. Только выходы замкнуло на себя… Ну, конечно, замкнуло на себя! В этом-то и дело! — В чем дело? Ничего не понимаю… — Да в том, что при проектировании я заложил в модель топологическую односторонность. Ну и еще кое-что… Видеосвязь стандартная, поэтому мы видим друг друга, а вот сеть нуль—транспорта замкнулась в нечто вроде кольца Мебиуса, только порядком выше… Что же теперь делать — не разрушать же здание? Да и где он — музей, ведь на экране голый остров. Не получилось, Игорь, ничего я тебе не доказал… — Какие вы все-таки: не получилось, не доказал… — раздраженно вмешался Ярослав. — Посмотри кругом — стоит музей? Посмотрите на экран — остров не тронут? Разве не в этом заключалась твоя задача, Андрей, — сохранить природу нетронутой и построить Дом? Потом сами разберетесь, в чем тут дело. Может, музей существует в другом измерении, а может — искривилось пространство. Но главного ты добился. А выход… Подумай, найдется и выход. Я вижу два, по крайней мере. Самый простой — вот… Цензор подошел к чертежному экрану с нарисованной на нем крепостью. По ее стенам все еще карабкались смешные человечки. Подобрав какую-то палочку, он несколькими штрихами пририсовал сбоку еще одну лесенку, с виду вроде бы изогнутую куда-то кверху, но длинными неровными перекрещивающимися ножками упирающуюся в песок у подножия крепости. Человечки гурьбой ринулись к ней и засеменили по ступенькам: вверх по отношению к крепости, но в то же время — к земле. Когда последний из них коснулся почвы, а первые уже удобно устроились на полянке, задрав кривые ножки и болтая ими в воздухе, Ярослав сказал: — Вот и все. Пририсуй к своей «двери Мебиуса» другую дверь, только вывернутую в обратную сторону, — и можешь возвращаться. А впрочем… Он подошел к модели, засунул внутрь левую руку с палочкой, правой коснулся чертежного экрана с нарисованной лестницей и щелкнул клавишей еще раз. Тотчас внутри стереовизора четко обозначилась грубо сколоченная березовая лестница с загнутыми гвоздями на краях перекладин. Ее нижний край упирался в подножие гранитного валуна посередине острова, а верхний, изогнувшись, устремлялся вниз и пропадал в густой траве метрах в трех от камня. — Спускайся, Андрей. — Цензор вытер руки одна о другую. Слышно было, как на острове прошелестел сначала легкий ветерок, затем среди травы, там, где изгибалась лестница, появились ноги в серых брюках, а потом и весь Андрей. Он мягко спрыгнул с лестницы. Игорь оглянулся на Ярослава, но того уже не было в студии. «Мавр сделал свое дело», — усмехнулся Игорь. Через полчаса Андрей с Игорем сидели в рабочем кабинете студии. Их бригады, объединившись, возились с моделью, проектируя для нуль-приемников новые двери, невероятно изогнутые, зато пропускающие в обе стороны. Конструкторы молчали. Слишком многое надо было продумать, что-то отбросить или преодолеть. — Вот и разрешился наш спор… Что может быть естественней природы, чем она сама? — Для Ярослава это очевидно, — в тон ему отозвался Андрей. — Слушай, а почему Ярослав такой? Я понимаю, интуиция и тому подобное, в этом они, поэты, далеко ушли от нас, инженеров. Поэт и цензор… Но сам он, его характер? Почему все-таки мы недолюбливаем их? Или они сами дают нам повод? — Да, я заметил, что иногда Ярослав специально злит нас. Зачем? — Как-то раньше я спросил его об этом. И знаешь, что он мне ответил? — Наверное, как всегда, сказал, что ситуация напоминает ему одну старинную картину? — Ты прав, но не совсем. Он прочел мне стихотворение, автора я не запомнил. Какой-то древний цензор. Текст тоже не помню, только название — «Герильеро — городской партизан», да строчки из середины: …Здесь нет прохожих, и непричастным никто не верит. Случайно пулей меня задело — я герильеро. Ночного города шумы заглушат голос… — Дальше забыл… — А ты не помнишь такого случая, чтобы Ярослав или, скажем, другой цензор запретили проводить Стройку или Эксперимент? — Н-нет, не помню… А что? — И никто не помнит. Такого просто не было. Я специально проверял: за последние сорок лет ни один цензор не помешал ни одной Стройке! Я думаю, так обстоят дела не только в архитектуре. Знаешь, в этом что-то есть. — Скажем, так, — подхватил Игорь. — Поэты существуют для того, чтобы помешать осуществлению проектов, которые опасны для людей своей незрелостью, несоблюдением вкуса, искажением эстетических норм… — Ярослав был против Стройки. Хотя официально ее и не запретил… Кт или чт осуждает, но не запрещает, в то же время страдая и исправляя последствия наших ошибок, принимает на свой счет причиненное зло, вызывая на себя огонь, как тот герильеро из стихотворения старинного цензора? — тихо спросил Андрей. — Совесть, — так же тихо ответил Игорь. БЕЛОЕ ПЯТНО НА КАРТЕ С Сергеем были мы земляками. Вместе ходили в школу, вместе озорничали. Школа была на весь городок одна и обходилась без номера. Жили мы рядом и часто встречались на футбольном поле, когда играла улица на улицу. Потом вместе же поступили в соседнем большом городе в университет — я на физфак, а он на биологический. Дальше наши пути надолго разошлись. Городок назывался Сосновкой. Восемь тысяч жителей, леспромхоз, деревообрабатывающий завод, небольшая местная промышленность — таких городков по всему Союзу десятки тысяч. Обычное, ничем особенным не примечательное местечко. В юности хотелось уехать отсюда куда-нибудь далеко-далеко — в большой город, в большую жизнь… Многие и уехали, кто куда… Но почему-то в последнее время я, минчанин с многолетним стажем, чувствующий себя старожилом и в Москве, и в Ленинграде, хорошо знающий и Киев и Новосибирск, — я все чаще и чаще мысленно возвращаюсь в Сосновку, в небольшой, ничем не примечательный городок. Вы тоже, наверное, в далеком школьном детстве на уроках географии, особенно когда географичка заболевала, а классный руководитель заговорщицки подмигивала и, приложив палец к губам, говорила: «Тс-с! Урока не будет. Сидите тихо. А то…» — осторожно закрывала за собой дверь — вы тоже тогда, наверное, играли в эту игру. Нужно отыскать на карте название города, реки или местности, которое загадал твой соперник. Сначала прикинешь, где бы это название могло встретиться, потом лихорадочно шаришь глазами среди хитросплетения шрифтов и линий — времени тебе на поиск всего пять минут! Наконец торжествующе тычешь пальцем в глянцевую поверхность, переживая волнующую минуту географического открытия, а затем, кося глазом в сторону, чтобы не подглядели, находишь название позаковыристей, поиностраннее, зажимаешь его в кулаке и смотришь, загадочно улыбаясь, как толпятся твои товарищи совсем в других австралиях и америках, по слогам читая: вера-крус, мон-теви-део, рио-де-жа-ней-ро… Еще тогда я заметил одну особенность, а после в книгах по психологии нашел и объяснение этому явлению: даже самые признанные знатоки дольше всего ищут, а иногда так и не находят названия чрезвычайно простые — вроде нашей Сосновки, либо же — написанные очень крупным шрифтом. Слово или словосочетание прямо перед глазами, ты смотришь на него, но не видишь, не замечаешь, словно попало оно в огромное слепое пятно зрения. Будто на карте — белое пятно, и попадают в него самые обычные наши города и реки. Не видать маленького провинциального городка с глубоким оврагом, упирающимся прямо в свалку. Городок подступил к самому оврагу, так что несколько домиков оказались над обрывом, а один забрался почти на дно и затаился там, среди зарослей черемухи и великанов осокорей, из коры которых, как мы верили в детстве, делают пробку. По крайней мере, кораблики, которые мы выстругивали перочинными ножиками из этой коры, были легче пенопластовых и несли больше всего парусов… Незаметна на карте и неглубокая речка Песчаная, в которой заключалась для нас когда-то добрая половина мира. Здесь мы ловили на удочку рыбу щеклею и думали, что она встречается только у нас, а потом оказалось, что эта мелкая рыбешка водится чуть ли не в любой лужице, только называется иначе — уклейка… Помню, на берегу старого русла Песчаной, у далеко вдающегося в лиственный лес затона, стоял маленький кирпичный заводик, для своих глиняных нужд накопавший вдоль реки множество неглубоких, но больших ям — величиной с доброе футбольное поле каждая. В половодье ямы заливало, потом пацаны марлевыми бредешками ловили в них юрких щурят, а жители постарше и посолидней сажали между озерками картофель и бобы. На глинистой почве к лету вырастало множество колючих сорняков, на которые часто садились невесомые стрекозы, считавшиеся у нас лучшей насадкой для рыбалки. Именно здесь, да еще в ивняке по самому берегу мы зорили птичьи гнезда и делали свистульки из молодых побегов тальника… Сколько лет прошло, а горьковато-сладкий вкус до сих пор на языке… Когда в прошлом году врачи стали в один голос предлагать мне отдых, а Женька Атрощенко после долгого хмурого молчания убрал в ящик стола кардиограмму и заявил: «Старик! Жить хочешь — сматывайся в деревню…» — я не сразу вспомнил Сосновку… Первой встретилась мне Екатерина Петровна. Она шла по обочине мостовой, накренясь под тяжестью авоськи. Я догнал ее. — Екатерина Петровна! Давайте, я помогу вам донести сумку, а вы за это исправите мне двойку за домашнее сочинение! Она обернулась и погрозила мне пальцем: — Опять ты за свое, Субботин! Да ведь та двойка давно уже исправлена! Голос у нее был прежний, молодой и уверенный. — Что, дружок? — с улыбкой спросила она. — Думал, не узнаю? Эх, ты! Да ведь любой из нас, учителей, своих трудных учеников всю жизнь помнит… — Неужели я был такой непослушный? — А то! Это задорное, типично сосновское восклицание как-то сразу и до конца убедило меня в том, что я дома, в своей Сосновке, и вызвало целый рой воспоминаний. Но все мои вопросы Екатерина Петровна предупредила одним движением руки: — Пойдем ко мне домой, там и расскажу… Фотографию десятого «В» достанем и каждого вспомним. Ты где остановился-то? — Да я, собственно, в гостиницу… — Вот и славненько! У меня и устроишься. Чтобы мой ученик — да в гостинице! Это после того, как он мне столько нервов попортил! У меня все ваши останавливаются, если приезжают. Вот в марте Гошка ночевал… И пошли, и завертелись воспоминания. А уж потом, чуть ли не за пятой чашкой чая, когда я перепробовал клубничное, черносмородинное и еще несколько сортов домашнего варенья, Екатерина Петровна мимоходом упомянула Сергея. Речь зашла о дровах. Так вот с ними в эту зиму было хорошо, дров Сергей привез березовых, жарких… Я удивился: — Как, и Сергей здесь? — Да он уже лет восемь у нас в леспромхозе работает. Лесник не лесник, а заботится о лесе, — ответила учительница. — Женька-то, сын, как летом приезжает, всегда к нему ходит. Да и на рыбалку ездят, на ночь, а то и на две… Я удивился еще больше. Потом вспомнил, что после третьего курса Сергей стал специализироваться на вновь образованной тогда кафедре охраны природы. Леспромхоз в Сосновке один из самых богатых в области, имеет обширную заказную зону. А Сергей — что-что, но лес любил всегда. — Да вот погоди, — добавила Екатерина Петровна, — часам к восьми и он сам явится. Я как раз на сегодня с ним договорилась. И точно, где-то около восьми раздался стук в дверь. В представительном чернобородом мужчине я с трудом узнал Сергея. А назавтра к вечеру мы с ним уже ставили палатку на берегу Песчаной, за несколько километров от города. Березовая роща узким мысом спускалась к воде и обрывалась у самого берега. Год от года половодье подмывало сушу, оставляя после себя вывороченные стволы с причудливо застывшими корнями. Под одной из таких коряг мы развели костер. Легкий ветерок налетел с реки и притих. Замолкли и мы, глядя на огонь. — Вот ты физик, — заговорил Сергей, отворачиваясь от едкого дыма. — Скажи, у вас бывает такое… ну, аномалия, что ли… Если, скажем, железная руда, и компас отклоняется — это я понимаю. Это закон природы. А вот чтобы всюду одни законы, а где-то — другие, так бывает? — Нарушение изотропности Вселенной? А как же! Вот, например, везде скорость света — триста тысяч, а около Солнца — меньше, — авторитетно ответил я. — Да нет, анизотропность — ото тоже понятно. Здесь другое. Вот я читал где-то про человека, который притягивал к себе предметы — биомагнитная аномалия. Там похоже, — А-а, фантастика, — пренебрежительно протянул я. — Этот рассказ я тоже читал. Нет, такого в физике не бывает, физика наука точная. Чепуха все это, сказки. — Ну почему же обязательно сказки, — поморщился Сергей. — Б науке, может, и не бывает, а в жизни… В жизни многое может быть. А если человек вмешался? Предметы — к человеку притягивались. — Да ерунда все это. — Я облокотился поудобнее. — Расскажи лучше, как вы тут живете? — Да так, потихонечку… — как-то нехотя ответил Сергей. — Погоди, я сейчас, за рыбой схожу… Он поднялся, сделал несколько шагов — и исчез в незаметно сгустившейся темноте. Слышно было, как несколько раз всплеснула вода. Часа за два до этого мы поставили под обрывом две небольшие верши, и Сергей, наверное, решил их осмотреть, вдруг да есть что-нибудь. Минут через пять послышались его шаги. Сергей вынырнул из темноты, плотно окружавшей костер. В руках у него было старое брезентовое ведерко с водой. В нем плескалась рыба. — Неужели что-то попалось? — весело спросил я. — Да так, мелочь, — ответил Сергей. — Но на уху будет. Он выплеснул воду прямо на песок, и в неверном колеблющемся свете прогоревшего костра я увидел десятка два рыбешек. Рыбы судорожно били хвостами по песку и изгибались. Я придвинулся поближе, наклонился, вгляделся. — Постой, постой, что это? Стерлядь? — Ну да, она. У нас ее акулами зовут, забыл? Я помнил. Стерлядь водилась в Песчаной, но только на самой глубине, и лов ее всегда был запрещен. Раньше по реке на небольшом баркасе ходила рыболовецкая артель, бравшая сетями довольно крупную рыбу. Обычно за ней всегда бегала целая ватага ребятишек, помогавших рыбакам вытаскивать из воды тяжело ползущую сеть и получавших за это право отбирать из улова мелкую рыбешку. Рыбаки разрешали нам брать и плотву, и красноглазых язят, и даже косарей с забавно вытянутыми спинами, но никогда не позволяли трогать этих странных треугольных рыбок с жадным маленьким ртом, вылитых акул-недомерков. Потом река обмелела, засорилась лесом-топляком, и рыба постепенно исчезла. Вслед за ней исчезла и артель. — Ты погляди… — я подобрал одну рыбку. — Сте-ерлядь. — Уха из нее знаменитая получается, — сказал Сергей. — Опять же — костей нет. Сейчас мы ее в котелок… — Слушай, — встрепенулся я. — Она же под запретом. Нельзя ее в котелок. — Стерлядь-то? Три года как запрет сняли! Скоро в реке другой рыбы не останется, она всю икру сожрала. Хищная… — Вот это да! — удивился я. — Ну и дела! — Аномалия! — весело отозвался Сергей. — А ты говоришь — не бывает! — Ну, это случайность, — недоверчиво возразил я. — Запретили отлов, вот и расплодилась. — Случайность? — резко повернулся ко мне Сергей. — А чего ж это она в других реках не расплодилась? Нет, брат, аномалия! Сказал — как точку поставил. Мне стало смешно и чуточку интересно. Я, конечно, тоже патриот своего города, и все же… Но Сергей и не думал заканчивать этот разговор. — Помнишь, ракушки собирали? — спросил он меня. — Такие плоские, с гребешками? Я помнил, как не помнить. Бабушка моя этими ракушками все уток кормила. — Так вот, в прошлом месяце леспромхоз государству двести десять граммов жемчуга сдал. Речного, из этих самых ракушек. Жемчуг — это уже серьезно. Жемчужный промысел на Руси захирел столетия назад. А жемчуг из Песчаной… Я внимательно посмотрел на Сергея. Он деловито собрал рыбу, пристроился у костра, где было посветлее и не ел глаза дым, и принялся ловко чистить рыбу. Лезвие ножа так и сверкало над дощечкой. — Да не томи душу, — взмолился я. — Выкладывай, что знаешь. — Геологи проверяли, — откликнулся он, — ничего особенного. Торф да глина. Я у них даже счетчик Гейгера попросил. Фон — самый что ни на есть обыкновенный. — Может, вода какая особенная? — Вода? Вкусная вода… Нет, и в воде ничего не нашли. Он отложил нож в сторону, повернулся ко мне всем корпусом и негромко заговорил: — Я вот думаю… Может, в человеке все дело? А? Народ у нас, сам знаешь, какой… Душевный народ. Я когда биофак закончил, меня на Черное море распределяли. У нас там биостанция, все туда рвались. Так я отказался, сюда попросился. Дома лучше. Он сказал эти слова: «дома лучше» — с той же запомнившейся мне интонацией, как будто точку поставил. Я промолчал, а про себя подумал: чтобы так говорить, надо иметь на это право. Сергей имел — он был дома… А утром, поныряв немного на глубине, причем не так уж и далеко от берега, я вытащил из ила несколько черных, поросших зеленью раковин. В трех из них были жемчужины, одна довольно крупная. …Полгода спустя Сергей прислал мне о оказией небольшую посылку. В берестяном туеске, пахнущем лесом, солнцем и детством, аккуратно завернутые в чистую полотняную тряпочку, лежали два причудливой формы корешка, слегка похожие на пляшущих человечков, — женьшень… Я долго думал: может, и действительно в человеке все дело? Аномалия аномалией, а люди у нас в Сосновке и в самом деле очень хорошие. А совсем недавно все прояснилось. Дело действительно было в человеке, и человеком этим был… Сергей. Он не просто добросовестно охранял природу нашей Сосновки, но и проводил различные опыты по акклиматизации животных и растений, по улучшению микроклимата, флоры и фауны. Причем, как часто бывает в нашей глубинке, да и не только в ней, делал все в одиночку, пользуясь советами случайно встреченных специалистов… Зато теперь в кашей маленькой Сосновке открыт филиал НИИ охраны природы, а Сергей, как организатор «аномалии», по праву занимает должность директора. В будущем году собираюсь опять в Сосновку. Приглашаю всех желающих: поехали в город нашего детства. Люди там — замечательные! А стерляжья уха — просто объедение… ТАЙНА СТАРОГО ПОДВАЛА Более липкой планеты Олегу не попадалось. Липкой в самом буквальном смысле — он едва вытягивал ноги из густого, как смола, слоя черной блестящей грязи. Болото занимало все видимое пространство, а может быть, и всю поверхность планеты. Еще с большим нежеланием грязь принимала ногу обратно — Олегу приходилось с большим трудом продавливать упругую, как резина, и плотную, как слежавшийся снежный наст, прослойку. Эти однообразные «чмок-шлеп» («чмок» — нога пошла вверх, «шлеп» — вниз) порядком ему надоели. Скафандр был заляпан, руки — по локоть в грязи, и даже полукруглое обзорное стекло шлема все покрылось россыпью маленьких смоляных шариков — очистка не справлялась. Олег оглянулся на остальных — ребята брели по смоляному болоту полусогнувшись, какой-то странной, замедленной, как в кино, плавной походкой. Он тоже попробовал скользить по грязи на подошвах, не вынимая ног. Стало значительно легче. Дно было чистым и ровным. Плотный поверхностный слой оказался тонок, и ноги взрезали его, как маленькие ледоколы, а сама черная жидкость почти не оказывала сопротивления. Словно все ее силы уходили на то, чтобы не пропускать ничего сверху и не выпускать снизу. А самое главное, теперь не надо было тратить столько сил на отрывание подошв и отряхивание с них пудовых ошметков грязи. И все из-за прошлого урока! Не учесть такой мелочи! А в результате — незачет всей группе и дополнительное практическое занятие по изучению сил поверхностного натяжения. Вот оно — поверхностное натяжение, под ногами! И где они только планету такую откопали? Игровой полигон, называется… Тоже мне, игры! Рядом протяжно чавкнула грязь, принимая в свое лоно чье-то массивное тело. Олег обернулся. Это оказался Игорь, который, догнав его, видимо, пытался шутя ткнуть Олега в бок кулаком, но, промазав, не сумел удержаться на ногах и с разгону плюхнулся в грязь. Олег не выдержал и рассмеялся, забыв досаду на преподавателей: так неуклюже барахтался Игорь в обширной грязевой ванне, пытаясь подняться. Э-э-э, нет не выйдет! Поверхностное натяжение, думать надо! Уж если мы подошвы еле-еле от смолы отрываем, то какое же усилие надо приложить, чтобы… так, площадь тела раз в тридцать-сорок больше, чем подошв… значит — вдвоем, и то с трудом! Олег наклонился и крепко ухватил друга за руку… А еще говорят, что шлем пылевлагоотталкивающий! В маленькую дырочку, протертую Олегом на Игоревом обзорном стекле, только и было видно что один блестящий глаз… — Олежка! Надо что-то придумать, времени же — в обрез! Скоро семь часов, а до базы еще пилить и пилить! Такими темпами мы обязательно опоздаем. — А куда спешить? — Ты что, забыл? В семь же собираемся! — А-а, действительно… — Олег чуть было не хлопнул себя ладонью по лбу, но вовремя передумал, сообразив, какой роскошный след от пятерни останется на стекле. Он быстро глянул на часы. — Сорок минут осталось… Пешком ни за что не успеть! — А тележка? — По такой-то грязи? Посмотри, у нее и так колеса еле-еле крутятся, подталкивать надо! Игорь схватил его за плечо. — Оле-ег! А если без колес! Ну, в режиме амфибии? — Не получится. — Олег с сожалением помотал головой. — Ты забыл, что у нее водоизмещение всего сто кэгэ, а нас все-таки пятеро. Это верных триста килограммов, в скафандрах-то… Игорь неожиданно хихикнул. Олег удивленно уставился на него, пытаясь рассмотреть выражение Игорева лица под заляпанным шлемом. Уж не над ним ли он смеется, после вчерашнего промаха на занятии? — Ты чего? Думаешь, я неверно подсчитал? Думаешь, если я вчера случайно ошибся, так и теперь? — Да не-ет, Олежка, это я про амфибию. Теперь у нее не водо-, а грязеизмещение! Слу-ушай, а ведь грязь, она намного тяжелее, чем вода? Если раз в пять или хотя бы в три, то поднимет, а? Может, попробуем все-таки в режиме амфибии? Отвинтим колеса! …Минут через пятнадцать они уже резали носом амфибии иссиня-черную, зеркальную сверху гладь, крепко держа друг друга за плечи. Грязь без звука расступалась перед ними, чтобы так же мгновенно сомкнуться сзади. Волн не было, поэтому движение казалось неторопливым. Зато резкие потоки воздуха быстро счистили липкую грязь со скафандров и сорвали с обзорных стекол отчаянно цепляющиеся за них смоляные шарики. Даже дышать и то стало значительно легче, свободнее. Да и база была уже рядом, вставала из-за черного болота, ясно и четко видимая. Широкий и плавный вираж для захода в эллинг… — Не получается… — протянул Игорь задумчиво, как бы про себя. — Что «не получается»? — Да не может она нас держать, амфибия наша. Я спросил у ребят, они перед выходом, оказывается, удельный вес этой грязи определяли. Игорь мотнул головой вбок. — Ровно один и восемь. Троих нас она и могла бы еще поднять, но не больше. А едем впятером. Да еще, смотри, сколько на платформе грязи — килограммов сто, не меньше… Не, не может этого быть. — Но мы же плывем? — коротко улыбнулся Олег. — Ага… Но вот почему? Никак не пойму, что нас на поверхности держит? — А чего тут понимать? — торжествующе засмеялся Олег, обняв Игоря за плечи. Они плавно вкатывались в эллинг. На часах было без пяти семь. — Мы какую тему сейчас проходим? — спросил он Игоря. И сам же ответил: — Поверхностное натяжение! Вот оно нас и держит согласно всем физическим законам и педагогической программе! Так что теперь мы к семи успеем! — …Та-ак, далее взять проходящую сквозь пальцы текучую прокаленную кровь трехголового дракона… Трехвалентного, значит, если по-человечески сказать… — Валька, не оборачиваясь, протянула правую руку назад, на ощупь взяла из шершавого фарфорового тигля немного сухой окиси. Подождав, пока лишний порошок стечет с пальцев, она бросила остальное в стоящую перед ней на огне стеклянную реторту с широким горлом и тут же поспешно отпрянула. Бурый с черными прожилками дым, действительно похожий на язык темного драконьего пламени, выплеснулся ей чуть ли не в лицо. Бедные алхимики, никакой техники безопасности! Валька торопливо захлопнула тяжеленный фолиант в переплете из бычьей кожи. Отсчитав семь секунд — ровно столько должна идти реакция, — она осторожно сняла раскаленную реторту с огня и быстро выплеснула ее содержимое в стоящий на полу дубовый бочонок, доверху наполненный белой золой. Отвратительно запахло. Когда дым осел, Валька поковырялась в бочонке специальным витым жезлом, изогнутым наподобие небольшой кочерги, брезгливо извлекла дурно пахнущую губчатую массу, спекшуюся в комок, и внимательно осмотрела слиток со всех сторон. — Не-ет, это не философский камень… Отнюдь. — Валька пренебрежительно поджала губы и отбросила слиток в угол лаборатории, на кучу шлака. Где-то она все-таки напортачила… Повторить крекинг еще раз? Да, но это — верных полтора часа. Коэффициент усвоения знаний Ирина Всеволодовна все равно снизит… Ой, уже без пятнадцати семь! Мама, опаздываю! А-а, зачетную сумму я уже набрала, а дополнительные баллы за творчество по истории химии еще никому в жизни не давали. Обойдусь и я без них. По крайней мере, ребят не подведу. Сгинь, сгинь, сгинь!.. …Как Иван и ожидал, ног у избушки было только две. Причем именно куриные. Уж в чем, в чем, а в биологии он был признанным авторитетом во всей школе. Если бы не эти фольклор и мифология, заниматься бы ему по индивидуальному плану. И никаких тебе эвээмных сказок, никаких контрольных прохождений Полигона… Э-эх, да что говорить! Устойчивость избушке придавали широкие стопы с узловатыми, крест-накрест растопыренными пальцами и длинными острыми шпорами — для противовеса. Пальцы были кряжисты, а стопы — в крупных, с блюдце, пупырышках. Желтые когти аж до половины вонзились в неопрятную вытоптанную почву, местами покрытую каким-то грязноватым пухом. Видно было, что весит избушка на курьих ножках немало. Иван потянул носом — пахло вполне сносно, лесной прелью и пылью придорожной. Он поискал глазами столб с коновязью, не нашел и направил клячу прямо к покосившейся изгороди. Спешившись около нее, он небрежно бросил поводья на плетень и пошел к избушке. Лошадь за его спиной испуганно всхрапнула. Потом слышно стало, как захрустели сухие ветки и мелкий мусор под копытами — лошадь переступила ногами и на некоторое время притихла. Иван хотел было прикрикнуть на нее: «Что ж ты, старый пень, спотыкаешься!», но сначала засомневался в определении «старый пень» — вроде бы должно быть: «волчья сыть, травяной мешок», потом задумался — а из этой ли сказки реплика? Понял, что контрольное время давно прошло, и махнул рукой, решив не травмировать клячу лишний раз. Вблизи избушка оказалась старой и требующей основательного, если не капитального ремонта. — Избушка-избушка, стань к лесу задом, а ко мне, добру молодцу, передом! Избушка немедленно откликнулась застарелым ревматическим скрипом, затем качнулась и неожиданно резво стала вращаться вокруг своей оси. Иван попятился. С разгону избушка провернулась немного больше, чем следовало. Резко затормозив, она опять качнулась и медленно, осторожно покрутилась обратно. До этого места Иван сказку знал хорошо. А вот как там дальше… Не дожидаясь появления хозяйки, он воровато огляделся по сторонам, вытащил из холщовой торбы на боку обшарпанный видеомагнитофон, торопливо щелкнул клавишей воспроизведения. Выскочившая на подозрительный шум черев перекошенную от вращения дверь Баба-Яга испуганно споткнулась о крыльцо и чуть было не дала сбой по всем каналам приема информации, увидев перед собой вместо долгожданного добра молодца — матрицу видеонастройки, быстро сгущавшуюся в привычную стереофигуру сказочного Иванушки-дурачка. Деревянная клюка в сухих старческих руках взметнулась вверх, а крючковатый нос на хитром, усыпанном крупными веснушками лице чуть было не выпрямился. Сказочный Иванушка бодро притопнул ножкой и подбоченился, задрав голову. — По добру ли, баушка? Далее все пошло-поехало по привычной, накатанной колее. Портативный видеомаг был с адаптивным самоуправлением, дело свое знал что надо, на все «пять», вариантов да иносказаний по ходу сюжета в него было заложено предостаточно, отрабатывал он их качественно и в полном соответствии с ситуацией… Баушка быстро успокоилась, почуяв дух человеческий, и перестала крутить носом. Иван рассеянно следил за развитием сказочного сюжета в щелку неплотно прикрытой двери, лениво пощелкивал каленые орешки из той же торбы да поглядывал иногда назад, на беспокойно прядавшую ушами лошадь у покосившегося плетня. Постепенно ему самому становилось все интереснее и интереснее. Надо же, оказывается, и так можно кое-чему научиться! И вот, только-только баушка собралась наконец согласно интриге сажать видео-Иванушку в печную разверстую пасть на широкой лопате, только-только заблестели злорадно ее хитрые глазки, как вдруг под потолком избушки что-то звонко, с металлическим призвуком щелкнуло. Баба-Яга застыла на месте, держа тяжелую лопату с Иванушкой на весу, а сам герой испуганно завертел головой. На поверхности недавно побеленной печи зазмеились трещины, потом в центре, там, где они сходились, образовалась и резко расширилась зияющая круглая дыра. Из нее высунулась вихрастая мальчишеская голова. — Ива-ан… — громким шепотом позвала она и зажмурилась. — Иван! — уже громче повторила голова, распахнула глаза во всю ширь и испуганно заморгала, обнаружив прямо перед собой Иванушку-дурачка на лопате. — Ты чего тут прохлаждаешься, все уже собрались! Такого варианта видеомаг с адаптивным управлением предусмотреть не мог. Иванушка на лопате весь пошел крупными полосатыми пятнами и расплылся в стереоматрицу видеонастройки. — Э-эх, вечно ты все испортишь! — настоящий Иван в сердцах рванул дверь и вбежал в избушку, все еще сжимая в кулаке скорлупу от каленых орешков. — Прохлажда-а-ешься! — передразнил он голову. — Бежим скорее! Не стерпев, что-то заверещала им вслед почти в ультразвуковом диапазоне баушка, но мальчишек и след простыл… …Неожиданно Сергею Владимировичу показалось, что один из ребят оглянулся. Учитель резко отпрянул от двери, выходящей из жилого корпуса школы во внутренний дворик, и нечаянно ударил Ирину Всеволодовну локтем в бок. Та промолчала, только слегка поморщилась и украдкой растерла ушибленное место ладонью. Сергей Владимирович посмотрел на нее виновато и внимательно. Неожиданно ему пришло в голову, что сегодня Ирина Всеволодовна выглядит помолодевшей лет эдак на десять. По крайней мере, такой он ее давно не видел, с давних, еще институтских времен. А впрочем, нет, это просто прядь волос сбилась немного на сторону. И в глазах что-то такое, огоньки горят, что ли? Во дворе никого больше не было — все ребята спустились в подвал старого информатория, давно уже пустующий без дела. Завхоз не первый год собирался приспособить старое здание под что-нибудь такое-эдакое, но никак не мог придумать — какое… Теперь Сергею Владимировичу вместе с Ириной Всеволодовной надо было проследовать за ребятами, но так, чтобы никто не заметил и не окликнул их. Проще всего сделать вид, что они идут в Дидактический центр Игрового Полигона, благо расположен он в глубине дворика, и, чтобы в него попасть, надо обязательно пройти мимо старого информатория. Так они и сделали. Ирина Всеволодовна шла впереди, неторопливо, но все-таки чуть побыстрее, чем обычно. Сергей Владимирович немного отстал. У тех, кто мог их увидеть сверху — из окон жилого школьного корпуса, полукругом обнимавшего внутренний дворик с кубиками служб обеспечения Игрового Полигона, они не должны были вызывать подозрений. Перед подвальной дверью Ирина Всеволодовна все-таки замедлила невольно шаг, пропустив Сергея Владимировича вперед. Он неторопливо приоткрыл дверь и, не выдержав, обернулся. Во дворе никого не было. Широкая пыльная лестница вела вниз. Они медленно спускались по ней, наступая на солнечные пятна, брошенные на бетонные ступени случайными лучиками света, пробившимися в маленькие то ли оконца, то ли отдушины наверху. Взгляд выхватывал на стене старые электрические лампочки, клочья паутины в углах кирпичной кладки. Лестница кончилась, и начались неуютные каменные проемы и повороты, песок и мусор под ногами. Ирина Всеволодовна снова оказалась впереди. Сергей Владимирович вдруг поймал себя на том, что уже давно даже в мыслях своих он не называет себя иначе как по имени-отчеству. Уважительно… Пять лет учительствует, привык. А ведь когда-то, казалось бы совсем недавно, и он был Серегой, Сережкой. И стены эти ему чем-то знакомы, до боли в сердце, до рези в глазах. Такая привычная окраска, казенная немного, серо-коричневая, но погладить пальцами приятно… И что это гам отсвечивает в углу? Не скелет ли в проржавевших цепях? Чьи латы блестят призывно и волнующе? Нет, это всего лишь канализационные трубы. Может, там, дальше? За поворотом? За поворотом открылся небольшой зал. Справа, поближе к ним, — дверь, все остальное пространство слева и дальше забито старой школьной мебелью, которую при постройке Игрового Полигона, оснащенного автоматизированными рабочими местами школьника — АРМШ, снесли в этот подвал и, кажется, забыли вовсе об их существовании. По крайней мере Сергей Владимирович не припомнит, когда он сюда спускался в последний раз. Дверь была старой, с выломанными досками. Она оказалась аккуратно прикрытой, и Сергей Владимирович хотел было ее распахнуть. Но вдруг услышал голоса и замер. Он затаил дыхание, приник взглядом к светлой полоске перед собой и мгновенно снова стал уже не Сережкой, а Сергеем Владимировичем, молодым, но хорошо знающим свое дело педагогом, инженером-конструктором Игрового Полигона, наставником пятерых мальчишек и девчонок. За спиной у него была темнота, и в ней притаились все его одиннадцать лет высшего компьютеризированного образования со специализацией по современным методам машинного воспитания. Ирина Всеволодовна устроилась у соседней щелки, вытянув шею, чтобы ненароком не коснуться пыльной двери. Говорил Олег. Голос его был тверд и гулок. Может быть, его искажал пустой подземный зал за дверью? — Опять опаздываем? Иван, ты по-прежнему не можешь приходить на урок вовремя? В конце урока дашь мне дневник, и мы вместе подумаем, как тебе помочь… Сергей Владимирович неловко повернулся и теперь уже сам ударился об острый угол парты, стоявшей рядом. Недолго думая, он сел прямо на нее. Ирина Всеволодовна вся ушла в слух, и на лице у нее застыло безграничное, с оттенком обиды, удивление. Сергей Владимирович повернулся к двери и стал слушать дальше. — …По журналу все на месте. Дежурный, чтобы в следующий раз аккуратнее вытирал доску. И захватите побольше мела. Начнем… Ну, кто сегодня не подготовил домашнее задание? Двойки ставить не буду, у меня сегодня хорошее настроение. Но в следующий раз проверю у каждого персонально. Есть смелые? «Это что же, они свою школу устроили? Вот так номер! — Сергей Владимирович от неожиданности даже перестал следить за выражениями. Хорошо еще, не вслух сказал… — Интересно, Олег у них постоянный учитель или они меняются?» — Савостенко, спрячь шпаргалку! Во-первых, я еще не спрашиваю, а во-вторых, это вам не Игровой Полигон! А еще лучше, выйди к доске и покажи, как ты решил первую задачу. И шпаргалку не забудь, я ее проверю: если грамотно составлена, то это зачтется как плюс. Побыстрее, у нас не так много времени! Насколько Сергей Владимирович мог видеть, в зале за дверью стояло парт десять, явно вытащенных из этой же кучи. Кое-где сидели по двое, но большинство парт занято только одним учеником. А вон и Валя Чутких, она сидит вместе с моим Пашкой… Он еще раз украдкой взглянул на Ирину Всеволодовну, которая неотрывно смотрела в дырочку от выкрошившегося сучка. Свет искоса падал ей на лицо, и на мгновение она показалась ему такой похожей на Валю Чутких, ученицу, Вальку с тощей косичкой за спиной. Ему неожиданно так захотелось рвануть эту дверь, запыхавшись, влететь в класс и выпалить что-нибудь вроде: «Простите, Олег Игоревич, опоздал. Можно пройти на место?» И сесть за одну парту с Иринкой, отличницей, не задавакой, и вообще… И чтобы Иринка гордо вздернула голову, демонстративно не обращая на него внимания, но потом бы не выдержала и, смилостивясь, тихонько улыбнулась ему… — Плохо, очень плохо, Савостенко! Не ожидал. Даю еще один шанс исправиться. Третья задача у тебя решена? Стало совсем тихо. Видно было, как Савостенко потупился, переступил с ноги на ногу, а потом что-то пробормотал себе под нос… «Учитель математики» театрально торжественно поднял классный журнал над головой, показал его ученикам, потом нарочито медленно стал раскрывать. Савостенко низко опустил голову, но это не помогло. Учитель был мудр, но строг. Его рука с карающей авторучкой опускалась все ниже и ниже, выискивая необходимую строчку… Не выдержав, заерзал кто-то на задних партах, глухо кашлянул. Учитель охотно приостановил движение руки и назидающе поднял палец. Его взгляд безошибочно вперился прямо в того, кто кашлял. — Вот-вот! То же самое ждет и вас! Но, к вашему счастью, У вас еще есть время подготовиться к завтрашнему общему опросу! А вам, Савостенко, я ставлю двойку… условно! Но если завтра… ну, вы понимаете… Поставлю сразу две — сегодняшнюю и завтрашнюю! Он решительно захлопнул журнал и повернулся к Савостенко. — Садитесь на место. И не забудьте остаться после урока. Посмотрим, как вы написали шпаргалку. — А теперь у меня маленький сюрприз! Экспресс-контрольная! Не шумите, не шумите, оценок ставить не буду! Уж если я Савостенко сегодня двойку не поставил… Класс облегченно вздохнул, и вместе с ним обрадовался Сергей Владимирович. Потом тряхнул головой, виновато посмотрел на свою спутницу и решительно тронул ее за рукав. — Пора уходить. Пойдемте, Ирина Всеволодовна. Нам о многом надо подумать. — Но… — Пойдемте, Ирина Всеволодовна. Он сказал это шепотом, но твердо, и Ирина Всеволодовна послушалась. Только потом Сергей Владимирович понял, что в его голосе прозвучали интонации Олега, Олега Игоревича из этого подвального класса, класса его детства, давно, кажется, забытого, но оказавшегося таким близким… Сергей Владимирович ступал по голым бетонным ступеням, местами захламленным мелким мусором, и не замечал этого хлама. Он рассеянно слушал Ирину Всеволодовну, медленно поднимающуюся вслед за ним по неудобной лестнице. — Надо признать, это очень оригинальная идея. Интригующая… Надо ввести в алгоритм дидактических игр некоторые коррективы. Не кажется ли вам, Сергей Владимирович, что мы частенько забываем о необходимости непосредственного участия ребят в педагогическом процессе? И о притягательности в глазах учащихся всего таинственного, романтического? Переоборудовать этот пыльный подвал в школьный класс старых времен, поставить новенькие пластиковые парты. Сделать их поудобнее, практичнее, конструктивнее, наконец… Сергей Владимирович вспомнил свою парту. Странным образом она ассоциировалась, мысленно совпала в его представлении с той сломанной неудобной конструкцией, на которой он только что сидел. Нет, его парта была самой лучшей, он никогда не променял бы ее на самую современную, пусть даже пластиковую. — Соединить класс с компьютерами и синтезаторами Игрового Полигона, полностью отремонтировать помещение. Идея! Сделать это силами самих учащихся! Я думаю, нам помогут все ваши педагоги. И наверное, надо организовать педсовет. Это в духе прошлого, ребятам это понравится. Выбрать в него наиболее подходящих учеников, от педагогов и конструкторов человек пять. Я думаю, Никита Юрьевич охотно возьмется за это дело. Да, у них мало девочек! Сегодня же переговорю с Валей Чутких, надо подобрать подходящие кандидатуры. И ни в коем случае не запрещать, не мешать им, только помогать, тактично и незаметно направляя. — А вам не кажется, Ирина Всеволодовна, что им вовсе не надо помогать? Сергей Владимирович остановился на предпоследней ступеньке. Ирина Всеволодовна осторожно обошла его, взялась за ручку приоткрытой двери, повернулась и снисходительно спросила, глядя на него сверху вниз: — А для чего же мы тогда здесь? Для чего строили Игровой Полигон, мечтали о Школе Будущего? Сергей Владимирович, вы забыли слова из Клятвы Учителя: «Помогай, не мешая…» — А вы не думаете, что мы именно помешаем им этой нашей помощью? Скажите, вы никогда не задумывались, почему ребята сбегают, как сегодня, с занятий на великолепно оборудованном всеми чудесами современной науки и техники Игровом Полигоне, сбегают сюда, в этот темный и тесный подвал? Почему процент посещаемости Аудитории Самостоятельного Творческого Воображения за последние несколько лет ни разу не поднимался выше половины от нормативного? — Но я же каждую среду собираю их там — всю свою группу! И они занимаются — с увлечением, с интересом! — Я тоже собираю… А сами, сами они там появляются? Не в среду, не под наблюдением педагогов, а действительно самостоятельно, как это и было нами задумано в Школе Будущего? Ребята должны сами строить свою школу, создавать свой Игровой Полигон. Вы же видели сейчас, как увлеченно они работают, какая у них организованность! Все обстоятельно, солидно, абсолютно серьезно! Это уже не просто игра в школу, это потребность в настоящей, взрослой, своей школе! В своей Тайне! Так что, Ирина Всеволодовна, я считаю: пусть они и дальше там собираются, без нашей методической помощи. И класс они отремонтируют так, как им надо… Это — их Игровой Полигон. Не знали мы об этом полгода, ну и дальше знать не будем. Он поднялся на ступеньку и стал вровень с Ириной Всеволодовной. — Поймите, наконец, это даже не игра. Это — их жизнь. Я думаю, здесь нам учиться надо. У них! Ирина Всеволодовна молчала, по-прежнему держась за дверную ручку. — Кроме того, — продолжал учитель, — у нас остается наш Игровой Полигон. Давайте же совершенствовать его, так чтобы он не конкурировал, а дополнял их школу. Мы ведь тоже учимся, не так ли? И последнее, Ирина Всеволодовна… Там, внизу, вам ничего не показалось? Вам не хотелось войти в эту школу, в свой класс, сесть за Парту?! Вам не хочется этого сейчас, Ирина Всеволодовна? Губы Ирины Всеволодовны шевельнулись, но она промолчала. Затем тихо вздохнула, отпустила дверь и вышла во двор. Сергей Владимирович, улыбаясь, долго смотрел ей вслед, и на какой-то краткий миг в ее тяжелой, строгой — учительской! — походке он сумел увидеть легкий, порывистый, летящий шаг Иринки с соседней улицы… РОВНО СТО ЛЕТ НАЗАД — …А Ленка Сергеева такое сделала… ну, просто не описать! Все воздушное, всюду волны, волны, здесь розочка, на кармашке, а здесь — трехцветная вставочка! Все так и упали! Вот! Наша профессия — это же творчество, настоящее искусство! Не то что твои винтики-шестеренки! — Нина резко тряхнула копной волос и, вздернув носик, насмешливо и чуть презрительно глянула на Валерку. — Ты… ты… сама ты — шестеренка! — крикнул Валерка, захлебнувшись от обиды. — Что ты понимаешь? «Винтики»! Мы же часовщики, мы — мастера, в наших руках — время, а у вас? Тряпочки, розочки! Тьфу! — Он даже сплюнул и отвернулся, чтобы Нина не увидела его дрожащих губ. — Ах, так?! — Голос Нины зазвенел. — Тряпочки, значит? Хорошо! Тогда и оставайся со своими будильниками, понял?! И целуйся с гирьками, понял? Мастер! А ко мне не подходи. И не звони, понял?! Тоже мне — хозяин времени! И она, резко повернувшись на каблуках, пошла прочь. Валерка, оскорбленный в лучших чувствах, плотно сжал все еще дрожащие губы, пробормотал вслед Нине что-то невразумительное и решительным шагом двинулся в мастерскую. — Привет, практикант! Что мрачный? — встретил его наставник, Николай Сергеевич. — Да так, — буркнул Валерка. — Ну, смотри… Пойдем, работенка для тебя есть интересная. Возле Валеркиного рабочего стола, на полу, стояли огромные часы. Стояли солидно и уверенно. Сразу было видно, что это очень старый и серьезный механизм. Высокий шкафчик темно-коричневого дерева, дверца с цветными стеклами, прозрачная вертикальная полоска посередине, циферблат с римскими цифрами и знаками зодиака — все это вызвало восторг и глубокое уважение. — Вот это часики! — восхитился Валерка. — Настоящий антиквариат, да, Николай Сергеевич? Я похожее как-то в музее видел… Просто блеск! — Да, часы старые, — подтвердил Николай Сергеевич. — Правда, не знаю точно, когда они сделаны… Ни на корпусе, ни на механизме почему-то нет года выпуска. Отсюда и твоя задача, Валера. Во-первых, установить дату как можно точнее. Можно пользоваться определителем. Во-вторых, — Николай Сергеевич улыбнулся, — починить. Вопросы есть? — Никак нет! — вытянувшись по стойке «смирно», гаркнул Валерка. — Николай Сергеевич, неужели это мне… я сам должен сделать? — Конечно, — кивнул Николай Сергеевич. — Пора уж. Через полгода сам мастером станешь. Так что — не робей! Мастер подмигнул и пошел на свое рабочее место. А ученик остался один на один с удивительными часами. Валерка не зря считался одним из лучших в училище. В конце концов он разобрался в древнем механизме и определил, что подобные часы делались в Германии в первой половине девятнадцатого века. Полистав книгу, наткнулся на подсказку и, взяв лупу, принялся изучать спусковой механизм. Подсказка не обманула — на поверхности анкерного рычажка четко виднелись римские цифры, а чуть ниже, в рамочке, — личное клеймо мастера, изготовившего механизм. Валерка пошевелил мозгами… — ага, одна тысяча восемьсот двадцать четвертый год! Потом удивился — вроде бы старые мастера пользовались арабскими цифрами. Порылся в справочнике и нашел напечатанное мелким шрифтом примечание — некоторые часовщики метили особо удачные механизмы римскими символами, как бы сигнализируя потомкам: часы — высшего класса! Валерка порадовался своей удаче и с утроенной энергией принялся выяснять причину неисправности. Еще час методичных поисков — и в руках у него оказалась шестеренка с обломанным зубчиком. — Николай Сергеевич! — Глаза Валерки возбужденно блестели. — Нашел! Вот, смотрите! Учитель, отложив в сторону очередной будильник, взял шестеренку пинцетом, внимательно осмотрел ее и спросил: — А год выпуска определил? — Да, 1824-й, там выгравировано. На анкере! — Молодец! — улыбнулся мастер. — Отличный часовщик из тебя получится. А шестерню такую я вроде бы видел где-то у себя… Он выдвинул ящик стола, достал из него деревянную коробочку с подписью: «1800–1850», долго рылся в ней и наконец достал потемневшую от времени шестеренку. — Держи! Точно такая же… Валерка бросился к часам… Через несколько минут, исправленный и смазанный, механизм заработал. Валерка был готов плясать от радости. Он сам, САМ починил часы! Да еще какие! Неслышно подошедший наставник, не говоря ни слова, крепко пожал ему руку… — Ну что, двинули по докам? — сказал мастер, любуясь уверенным движением маятника. — Как — по домам? — не понял Валерка. — Ножками! — засмеялся Николай Сергеевич. — Всё! Наша смена кончилась! Валерка глянул на свою наручную «Электронику»: «Семь вечера… Там же Нинка ждет!» Он сполоснул руки, сбросил халат и, попрощавшись, выскочил на улицу. Выскочил — и тут же остановился. Никто его не ждал. Он вспомнил совсем было вылетевшую из головы утреннюю ссору, злые слова и презрительный взгляд Нины, затихающий стук ее каблучков… Переполнявшая Валерку радость мгновенно испарилась. Он вздохнул, сунул руки в карманы и сутулясь медленно побрел по улице… Город жил своей обычной жизнью. Вокруг были люди, одни куда-то торопились, то и дело поглядывая на часы, другие не спеша прогуливались. Вскоре Валерка забрел на окраину города. Тропа привела его к речушке, свернула и запетляла вдоль берега. Вокруг не было ни души. Валерка остановился, сел прямо в густую траву и стал смотреть на реку. Тихо журчала вода, насвистывала птицы. Солнце клонилось к западу, и Валеркина тень доставала уже до другого берега. «Николай Сергеевич назвал меня мастером, я такие часы починил, а она… Еще и платьями своими хвастается… «Мы — закройщики… искусство…» Э-э-эх!» — Валерка в сердцах швырнул в воду подвернувшийся под руку камешек. — Осторожнее, дружище, так вы мне всю рыбу распугаете! Валерка вздрогнул, повернулся на голос и увидел невесть откуда взявшегося высокого мужчину с удочками и в элегантной, спортивного вида, одежде. «Фирма…» — завистливо подумал юный пэтэушник. Незнакомец улыбнулся Валерке, но, увидев его несчастное лицо, посерьезнел и спросил: — Вы чем-то расстроены? Уж не поссорились ли с девушкой? Валерка машинально кивнул. — Бывает… — протянул мужчина. — А кто виноват? — Я… — выдавил Валерка. — А вы, оказывается, рыцарь! Это хорошо. А из-за чего спор? Поделитесь, если, конечно, не секрет… — Откуда вы знаете, что мы спорили? — удивился Валерка. — Угадал. Случайно, — развел руками мужчина, но прозвучало это не совсем убедительно. — Ну, так как было дело? Валерке не хотелось откровенничать с первым встречным, но было в нем что-то, располагавшее к доверию… Выслушав юношу, незнакомец спросил: — Скажите, а вы любите свою работу? Валерка помолчал. — Ну… сначала я об этом не думал. Попал в училище случайно. В институт поступал — провалился. Ну, и пошел вот — в ПТУ… А потом понял, что лучше моей профессии ничего нет… Ведь это так здорово, — увлекаясь, говорил Валерка, — иметь дело со временем! Мне всегда казалось, что часы — это машина времени, только никто еще не знает, как ею пользоваться. Не научились еще. Вот сегодня я чинил часы 1824 года, это же было страшно давно! Смотрел на маятник, он такой, как львиная голова, и мне казалось… стоит узнать все как следует, и на этих часах можно путешествовать во времени! Представляете, как здорово? — А где вам больше всего хотелось бы побывать, — прищурившись, спросил мужчина, — в прошлом или в будущем? — Конечно, в будущем! — воскликнул Валерка. — Хотелось бы узнать, что там будет лет, скажем, через сто? Какими станут люди, как они будут жить. И космос, и другие планеты!.. Какие часы будут носить. И… — …И выйдет ли за вас Нина… — закончил за него незнакомец. Валерка, уже переставший удивляться его догадливости, молча кивнул. — Скажите, молодой человек, а вы любите ее? — спросил мужчина, в упор глядя на Валерку добрыми и почему-то удивительно знакомыми глазами. — Люблю, наверно… — выдавил Валерка. — А почему — наверно? — Не знаю… Понимаете, какая-то странная получается у нас любовь. Мы встречаемся, нам интересно вместе, мы скучаем друг без дружки, но… все время ссоримся. Как-то все… Не знаю… Я только думаю: что же это за любовь? Незнакомец молчал, глядя на реку. Потом перевел взгляд на Валерку и заговорил, негромко, как бы думая вслух: — Люди разные, у каждого — свои интересы, причуды, запросы… Чтобы их пути не разошлись, каждый должен приложить немало усилий: отстаивая свои чувства и убеждения, уважать чувства и убеждения другого. А если нужно, то и побороться за любимого. Доказать свою любовь… Валерка слушал незнакомца затаив дыхание. Так серьезно с ним еще никто и никогда не говорил. Да он и не обсуждал ни с кем свои сердечные проблемы, а советы друзей обычно сводились к традиционному: «Плюнь, найдем тебе другую…» или: «Поломается, потом сама за тобой бегать станет, мы-то их знаем…» — Извините, пожалуйста, — спросил он незнакомца, — а как это — доказать свою любовь? — Как? — усмехнулся незнакомец. — Да по-разному в общем-то. Универсального рецепта нет… Случалось, доказывали собственной жизнью. А что касается вас… Скажите, какие цветы любит ваша Нина? — Кажется, тюльпаны, — ответил наугад Валерка. — Ну вот… — Кто вы? — помолчав, спросил юноша. — Я? — удивленно откликнулся незнакомец, явно не ожидавший такого вопроса. — Да как сказать… — Он замялся. — Вы ведь все равно не поверите… В общем, я из будущего, впрочем, не столь уж отдаленного. Путешественник во времени, или, по-нашему, хрононавт. — Из будущего? — опешил Валерка. — Ну да… А где же ваша машина времени? — Валерка иногда читал фантастику. — Вот здесь! — ответил незнакомец и протянул руку. На запястье блеснули часы, на вид — вполне обычные, электронные, только с каким-то замысловатым браслетом. Но мало ли, какие бывают браслеты… Другой рукой незнакомец нажал на кнопку — вроде той, которой включается подсветка циферблата, и… исчез! Вместе с удочкой… Когда Валерка опомнился, было уже совсем темно и ощутимо прохладно. «Чушь какая-то! — подумал Валерка. — И приснится же такое… Хрононавт с удочками и душеспасительными речами, тюльпаны… Нет, тюльпаны, пожалуй, не чушь. Нина действительно любит тюльпаны! А платья… платья она делает хорошие, настоящие произведения искусства!..» Валерка встряхнулся, вскочил на ноги и быстро зашагал через луг, по мокрой траве, к огням города, где ярко светились фонари, цвели тюльпаны и где ждала его Нина… * * * — Добрый день, шеф! Задание выполнено! — Высокий мужчина в элегантном спортивном костюме выложил на редакторский стол магнитофонную кассету и пачку стереофотографий. Вот: интервью с первым изобретателем машины времени Валерием Гавриловичем Фроловым и его портрет в юности, за пять лет до того! Снимок сделан за миг до перехода, в момент нажатия кнопки… Редактор склонился над фотографиями. Загорелый юноша с характерным прищуром чуть грустных глаз, взгляд исподлобья… Редактор нажал кнопку на столе и сказал вошедшему секретарю: — В номер, срочно… Поздно вечером ему принесли свежий оттиск. Редактор не спешил разворачивать его. Мыслями он перенесся на сто лет назад… «В момент нажатия кнопки…» Портрет, помещенный на первой полосе номера, теперь как бы сам «нажимал кнопку», соединяя оба их мира в замкнутое временное кольцо: мир Земли 1980-го, время пэтэушника Валерки Фролова, и Солнечную Систему 2087-го, время, которое наступит для редактора через семь лет… Через семь лет после встречи с незнакомцем часовой мастер Валерка Фролов, недавно окончивший заочное отделение физмата, научится управлять временем. Он соберет свои первые в мире времязадающие часы, потом заведет их ровно на сто лет вперед и отправится в будущее. Молодости свойственно тщеславие: отпраздновать в будущем столетний юбилей своего собственного изобретения — это же так здорово! …Попав в будущее, в год 2087-й, Валерка удивился размаху праздника. Даже неловко стало. Чего стоили одни громадные видеоплакаты! И лишь одно вызывало недоумение: на всех плакатах изобретатель Валерий Фролов был изображен молодым, почти мальчишкой, да к тому же — в форме пэтэушника. А ведь ему так хотелось посмотреть на себя — взрослого, солидного, уважаемого! Может быть, даже с бородой, седой, волнистой и окладистой, как у Леонардо да Винчи в школьном учебнике… И вдруг Валерку осенило: нужно зайти в библиотеку! Там наверняка найдутся подшивки всех газет и журналов, а по ним легко можно будет проследить жизненный путь великого изобретателя, создателя машины времени и автора наверняка еще очень многих открытий! И вот перед ним журнал столетней давности. Так, так… Ничего! Никакого упоминания о Валерке и его машине времени… Пролистав от корки до корки целую гору журналов, Валерка сообразил, что проще просматривать перечень опубликованных материалов в каждом завершающем год номере. Дело пошло быстрее, но по-прежнему — ничего… Последние годы Валерка листал совсем хмурый, смутно подозревая неладное. И вдруг — есть! 2080-й год! Снимок во весь разворот. Похоже, тот самый, что и на видеоплакатах. Юноша с удивленным взглядом чуть виноватых глаз наклонился вперед, к объективу. На заднем плане — речушка, примятая трава на берегу… Этот номер со снимком и лежал сейчас на редакторском столе. Редактор знал, почему Валерка Фролов встретит первое упоминание о своем открытии и о себе только здесь. Первый закон хрононавтики, сформулированный уже после путешествия Валерия Фролова на сто лет вперед, гласил: путешествие в будущее возможно только в один конец. Путь назад хрононавту заказан. Если ты полетел в будущее, то обратно вернуться не сможешь… Ибо, вернувшись, ты уже не будешь собой. Физически хрононавт, побывавший в будущем, может переместиться назад, но при его возвращении произойдет хроноамнезия — путешественник совершенно забудет собственное прошлое… Может быть, природа устроила это затем, чтобы человек не встретил в прошлом самого себя? Нет, скорее всего, чтобы просто не узнал при встрече. Встретил на улице или в автобусе — и не узнал… Редактор не пытался даже представить себе те чувства, которые испытает Валерий Фролов, осознав, что никогда — НИКОГДА! — не сможет вернуться назад, в свое время, никогда не увидит знакомых, родных, близких, никогда не встретится с Ниной… А если и вернется, а если и увидит, а если и встретит, то — не узнает, забудет, не обратит внимания!.. Так и сидел редактор журнала за своим рабочим столом, не решаясь взять в руки фломастер и поставить свою подпись в верхнем углу сверстанного номера, чтобы закрутилась, завертелась могущественная полиграфическая техника, чтобы через несколько минут свежий, пахнущий типографской краской оттиск вышел в свет, поступил к подписчикам, тяжелыми томами осел в библиотеках, в одной из которых семь лет спустя развернет его взволнованный Валерка и прочтет мелким шрифтом напечатанный на последней странице этот самый закон хрононавтики, навсегда отрезвший ему возвращение домой, к себе, к Нине… И в это же время в одном из жилых уголков Солнечной Системы спокойно спит высокий мужчина — человек, который предпочел добровольную хроноамнезию и жизнь рядового репортера — прижизненной славе изобретателя, обреченного на тоску по родному времени, по любимым людям. Высокий стройный мужчина с характерным прищуром невеселых глаз, не помнящий своего прошлого, — бывший пэтэушник Валерка Фролов. Хрононавт, репортер, взявший интервью у самого себя… Единственное, чего не смог заставить себя сделать Валерка Фролов, так это вернуться после беседы на берегу реки в то же будущее, в столетний юбилей своего изобретения. Но зато незнакомца с удочками Валерка запомнил очень хорошо и выбрал для себя его жизнь, его время, его такой характерный прищур все понимающих печальных глаз… В это же самое время, только ровно сто лет назад, в маленькой комнатке на окраине города, на узкой кровати спит Нина. И снятся ей воздушные, почти невесомые, голубые, розовые, белые праздничные платья. А на столике, возле самой кровати, в высокой прозрачной вазе вечно пламенеют огненно-красные тюльпаны. СУМАСШЕДШАЯ КНИГА Крыльцо скрипнуло под его ногой… Сай выронил книгу из рук. Она неудачно перевернулась в воздухе и упала на пол переплетом вверх — прямо на раскрытые страницы. Сай расстроился — он не любил неаккуратного обращения с книгами. Теперь страницы наверняка помнутся и останется след — складка на бумаге. Крыльцо скрипнуло под его ногой… Как только Саймон Бишоп дочитал книгу до этого места, ему вдруг послышался странный звук в саду за окном. Где-то у крыльца. Скрип не скрип, а так — шорох какой-то. Но даже и не сам звук насторожил Сая, а странное совпадение действительного шороха и скрипа, о котором он только что прочел. Сай прислушался. В комнате стояла особенная, напряженная тишина. В саду тоже было тихо. Это настораживало еще больше. Дело в том, что он читал книги очень быстро, держа в поле зрения не одну—две строки, как обычный читатель, а сразу треть, а то и половину страницы. Этому он научился на курсах скорочтения для бизнесменов, выложив почти сотню долларов. Там их специально тренировали удерживать в зрительной памяти сразу весь финансовый документ. Вот и теперь он хорошо помнил, что дальше по тексту убийца за окном должен затаить дыхание и, не двигаясь, выждать несколько минут, чтобы жертва успокоилась. Книга лежала на полу, белея обложкой. Еще несколько минут назад Саю было просто смешно. Он не был суеверен и даже немного гордился своим скептицизмом. Забавное совпадение, не более того: он, Саймон Бишоп, высокопоставленный финансовый служащий, встретил свое имя на первой же странице случайно купленного им детективного романа. Книга имела броское название — «Семь убийств одним кинжалом» и привлекла Сая дешевизной. Теперь, услышав скрип на крыльце, он вдруг почувствовал острый и чуточку тревожный интерес к развитию сюжета. Сай тут же перевернул десяток страниц, нашел конец первой главы и медленно прочитал последнюю фразу: Кинжал вонзился в грудь Саймона Бишопа, финансиста… Теперь эта фраза стояла у него перед глазами. Может, просто совпадение? Не отрывая взгляда от двери, Сай свесился с дивана и с трудом дотянулся до книги. Так и есть — две страницы помяты. Если имя жертвы в книге — всего лишь совпадение и убивают его тезку, какого-то вымышленного финансиста Саймона Бишопа — это нетрудно будет проверить. Только-то и всего, что переждать несколько коротких минут… Конечно, это совпадение. В конце концов, имя Саймон Бишоп достаточно широко распространено. Ну а то, что в криминальных романах чаще всего злодейски убивают именно финансистов, и вовсе трюизм. Тривиально до того, что даже злость на досужих сочинителей не берет. У кого доллары — за тем и охотятся. Все как в жизни… Сай лихорадочно листал книгу назад, пытаясь побыстрее найти то место, на котором остановился. Вместо этого попадались описания жгучих любовных свиданий, какие-то сцены в саду, малопонятные диалоги. И буквально в каждой строке, в каждой коротенькой реплике бросались в глаза зловещие намеки, а то и прямые указания на его, Сая, трагическую судьбу. Намеки, которые проскользнули мимо его внимания при первом поверхностном чтении. Сай оглянулся на дверь и прислушался. Ему показалось, что дверь немного, на миллиметр—другой, приоткрылась. Тихо так, неслышно… Нет, не может быть! Даже если в книге не просто совпадение, а истинная, святая правда, даже если убить собираются именно его, Саймона Бишопа, финансиста — все равно еще рано, в запасе у него есть еще минут пять—шесть… Может, встать и посмотреть? Или, не раздумывая, выпрыгнуть в окно? Сбежать? Кинжал вонзился в грудь Саймона Бишопа, финансиста… Да кому так срочно понадобилось его убивать? Есть ли у него враги? И не просто враги, а смертельные, такие, которые не остановятся перед тем, чтобы выложить пять—шесть сотен долларов наемному убийце? Хм-м… Сай предпочел не думать дальше в этом направлении. При его-то службе, при его-то карьере… Хм-м… Найдутся. Да и зачем бежать? Какой смысл в том, чтобы скоропалительно прыгать в окно? Если, допустим, это не просто фантастическое совпадение, если в книге действительно описываются его, Саймона Бишопа, жизнь и смерть, если это именно его убьют кинжалом (какая нелепая смерть, такая только в детективных романах и бывает), то какой смысл в том, чтобы прыгать в окно? Ведь в книге совершенно четко, черными типографскими литерами по белой бумаге написано: Кинжал вонзился в грудь Саймона Бишопа, финансиста… Сейчас приоткроется дверь, и с крыльца… Сай нашел наконец то самое место в книге. А что там дальше? У Сая мелькнула спасительная мысль, что если он быстренько прочитает о дальнейших событиях, то будет знать их. Читает-то он гораздо быстрее, чем делаются дела в реальной жизни. А если будет знать, то, может быть, и предотвратить сумеет? Может, успеет?! Саймона Бишопа прошиб холодный пот… Постой-постой, а как же это он может успеть? И куда, спрашивается? Ведь если в книге не совпадение, а описание реальной его судьбы, то к концу главы из его груди все равно будет торчать рукоять кинжала. Кинжал вонзился в грудь Саймона Бишопа, финансиста… Стоп!! К концу главы? К концу первой главы! А дальше, во второй? Сай снова стал лихорадочно листать страницы. Сейчас откроется дверь, и… Саймон Бишоп лихорадочно листал страницы. Сейчас откроется дверь, и… Ровно через тридцать секунд Сай дошел до конца второй главы и впился глазами в последнюю фразу: Саймон Бишоп, финансист, спокойно лежал на диване и с постепенно нарастающим интересом читал случайно купленный им детективный роман «Семь убийств одним кинжалом» издательства «НЬЮ БУКС» о жизни и смерти его тезки, Саймона Бишопа, финансиста… Сай облегченно улыбнулся и отложил томик в сторону, на журнальный столик. Главное — вовремя заглянуть в нужное место в книге! Нарочито медленно раскурив сигарету, Сай улегся на диване поудобнее и заставил себя смотреть в потолок. О двери он и думать забыл. Его руки заметно дрожали, а временами так даже и подергивались. Сая мучило любопытство. Его так и подмывало заглянуть в конец очередной, третьей главы. Интересно, а что там? Минут через десять некто в черном плаще и с несуразно длинными руками небрежно отодвинул в сторону далеко торчащие из-под простыни ноги Саймона Бишопа, финансиста, и сел рядом с ним на диван. Некоторое время он равнодушно смотрел на рукоять стилизованного под старину кинжала, как-то вкось торчащую из груди финансиста, потом машинально вытер руки о плащ, внимательно осмотрел их и перевел взгляд на журнальный столик. Книга, лежащая на столике, была раскрыта ближе к началу. Некто в черном плаще придвинулся ближе к столику, нечаянно толкнув при этом труп, и скучающе заглянул в книгу. Знакомое имя заставило его взять томик в руки. Поглощенный чтением, он не заметил, как рука мертвеца за его спиной механически разогнулась, мягко ударившись о диванный валик. Конец простыни, которую Саймон Бишоп перед смертью судорожно зажал в руке, откинулся, обнажив искаженное страхом мертвое лицо. Удар кинжалом в грудь Саймона Бишопа был нанесен сквозь простыню, которой безуспешно пытался защититься финансист. Вполне естественно, кинжал должен был задержать медленно сползавшую с трупа ткань. Этого не случилось. Абсолютно целая, без единой дырочки, и совершенно белая, без единого пятнышка, простыня скомканной грудой легла на пол. Из груди Саймона Бишопа по-прежнему торчала рукоять стилизованного кинжала. Если бы некто в черном плаще присмотрелся, он бы увидел, как просвечивают сквозь филигранные узоры на кинжале полоски на пижаме финансиста. Но он смотрел в книгу, и в его глазах постепенно высветлялся ужас… ФИРМА: «НЬЮ БУКС ЭНД РИДЕРС» ДОКУМЕНТ: ПРИЛОЖЕНИЕ К ОТЧЕТУ «СУМАСШЕДШАЯ КНИГА» КОМУ: РЕКЛАМ-ДИРЕКТОРУ Б.О.Р.ЗЛЕНСКИ КТО: АГЕНТ «ЧЕРНЫЙ ПЛАЩ», ТОРГОВАЯ ТОЧКА «НЬЮ БУКС-7» ПО ПОВОДУ: ЭКСПЕРИМЕНТ «ФИНАНСИСТ» «…После приобретения книги объект наблюдения находился в своем загородном доме по адресу: Парковая 75/55. В 21.00 мною произведен осмотр дома. Tруп объекта лежит на диване в свободной позе. Смерть наступила от разрыва сердца в момент синтезирования изображения кинжала. Детализация осмотра: 1. Кинжал торчит из груди Саймона Бишопа. Четкость изображения — идеальная, визуализация доведена до конца. 2. Ультразвуковой и звуковой фон синтезатора в норме, практически находится на пределе восприятия. 3. Сам синтезатор «Семь убийств одним кинжалом» находится на журнальном столике в метре от дивана. Внешний осмотр отклонений от нормы не выявил, приступил к детальному осмотру. 4. Случайно заглянул в начало третьей главы. Неудержимо хочется узнать, что со мной будет дальше… Заработала ультразвуковая инициализация, появился звуко…»      КОНЕЦ ДОКУМЕНТА ФИРМА: НЬЮ БУКС ЭНД РИДЕРС ДОКУМЕНТ: АКТ О СПИСАНИИ КОМУ: РЕКЛАМ-ДИРЕКТОРУ Б.О.Р.ЗЛЕНСКИ КТО: РУКОВОДИТЕЛЬ КОМИССИИ ПО СПИСАНИЮ ПО ПОВОДУ: ЭКСПЕРИМЕНТ «ФИНАНСИСТ» «…Объект списания — синтезатор «Семь убийств одним кинжалом». Причина списания — повреждение управляющего интеллектуального процессора вследствие падения синтезатора на твердую поверхность с высоты 45 (сорок пять) сантиметров. Детализация состояния синтезатора: 1. Помяты 2 (две) страницы. 2. Имя главного героя во второй и первой главах заполнено как «Саймон Бишоп, финансист». Имя главного героя в третьей главе заполнено как «некто в черном плаще и с несуразно длинными руками» (агент «Черный Плащ»). 3. Ультразвуковой и звуковой фон близок к норме. 4. В одной из центральных цепей управляющего интеллектуального процессора образовалась положительная обратная связь. Вероятная причина — замыкание в цепи К5Т666 (смотри Техническое Приложение). Выводы комиссии по списанию: 1. Система термофотоультразвукового воспроизведения имен в норме. 2. Система синтезирования звуковых псевдогаллюцинаций в норме. 3. Система ультразвукового наведения психологического давления в норме. 4. Система синтезирования зрительных образов в норме. Решение комиссии но списанию: 1. Считать эксперимент «Финансист» успешно выполненным, несмотря на непредусмотренную поломку управляющего интеллектуального процессора. 2. Продолжить исследовательские работы по созданию новых книг-синтезаторов со встроенными интеллектуальными процессорами и исполнительными системами специального назначения для создания эффекта включенности читателя в творческий процесс создания культурных ценностей. 3. Передать книгу «Семь убийств одним кинжалом» в свободную букинистическую продажу с десятипроцентной (10 %) скидкой от ее номинальной стоимости. 4. Поручить торговой точке «НЬЮ БУКС-12» проведение эксперимента «КНИГОЛЮБ».      Руководитель комиссии по списанию      Капитан-полковник У. Н. ЧАЙЛЬДДЕР      КОНЕЦ ДОКУМЕНТА ПЛАНЕТА, С КОТОРОЙ НЕ ГОНЯТ В ШЕЮ Он приземлился подле меня в ракете, пышущей жаром. Я немного посторонился и, защищая лицо ладонью, долго наблюдал, как постепенно темнеют малиновые бока его колымаги, слушал, как потрескивает остывающий стабилизатор. Наконец тот перестал дребезжать, щелкнул и, отскочив метра на два в сторону, зарылся наполовину в песок. Послышались глухие удары. Потом дверь с душераздирающим скрежетом отворилась, и пилот вышел наружу, держа в правой руке кувалду. — Это Земля? — спросил он меня, вытирая левой рукой запотевший лоб. — Она самая, — подтвердил я. — Надо же, — удивленно сообщил он, — добрался все-таки. Ну, и как вы тут живете, ничего? — Живем… — неопределенно ответил я. — У вас вон железка отвалилась. Он подошел к торчащему из песка стабилизатору и пнул его ногой. — Бензинчику у вас не найдется? Мне бы литров двадцать… — Семьдесят второй годится? — Сойдет! Да вы не беспокойтесь, я заплач… Он был явно чем-то озабочен, но, судя по всему, состояние ракеты его мало беспокоило. — Атомного резака вы, конечно, еще не изобрели? Опять придется боком взлетать. Ну да ничего, как-нибудь… Видно было, что ему хочется поговорить. Я попросил немного подождать. Он кивнул и принялся править кувалдой перекошенную дверь. От места, где он приземлился, до моей дачи три минуты ходу. Налив из большого жестяного бака пару канистр синеватого от масла бензина, я отнес их к ракете. Дверь теперь была вся во вмятинах, но зато открывалась и закрывалась вполне сносно. Он заправил двигатель, и мы начали торговаться. — Значит, так, — сказал он. — Я работник умственного труда, моя профессия — собиратель идейных древностей. На такой планете, как ваша, — он небрежно окинул взглядом захламленный строителями и дачниками придорожный пустырь, — должно быть немало старых, но еще годных на что-нибудь идей. Давайте меняться: я — вам, вы — мне. Я со значением посмотрел на его бензиновую ракету. — А-а, это… — вздохнул он. — Не удивляйтесь, у меня есть модерновый антиграв, обменял на Ригеле. Они там сами все придумывают, пользы своей не понимают. Старенький, правда, но… Да вот коклюшки к нему кончились. Пришлось купить эту колымагу… Ах да, — спохватился он, — в обмен на бензин могу предложить какую-нибудь старую техническую идею. Колесо у вас есть? — Старье! — фыркнул я. — Берите выше. — А что, колесо — тоже хорошая идея. Крутится… Вон на Сатурне до сих пор не знали… Впрочем, если у вас уже есть, то конечно… Может, — он доверительно понизил голос, — танк? По случаю достал, запрещено, сами понимаете. — Да есть у нас танки! Что-нибудь из новинок имеется? — Из новинок? Из новинок… Радио, телевидение?.. Дизель, вечный двигатель?.. Ар… — Погодите! Вы сказали, вечный двигатель? — Да, а что? Превосходная идея! Крутится себе вечно, ни хлопот, ни забот, ни топлива, ни смазки. — И вы в самом деле можете за двадцать литров бензина уступить мне работающий вечный двигатель? — Почему работающий? Вы что, не знаете, что вечный двигатель невозможен? Ну и планетка! Я торгую только идеями, вы же слышали. Сама идея вечного двигателя — пожалуйста! А вот построить его… Хотел бы я видеть дурака, который возьмется за это дело, ха-ха-ха! Он явно развеселился. Потом перестал смеяться, нахмурился и сказал озабоченно: — Может, у вас электричества нет? Есть? Вот черт… Говорил же мне друг, что у вас своего старья хоть завались. — Кажется, я знаю, как вам помочь, — перебил я его. — Вы тут про антиграв упоминали? Отлично! Продайте мне идею — и бензин ваш! — Антиграв? За двадцать литров бензина? Вы в своем уме? Да меня за такой обмен Федерация Купли-Продажи так взгреет! Нет-нет, не имею права. Может, что-нибудь социальное? Анархия, монархия, директорат? Я выразительно посмотрел на него. — Просвещенная республика? — не сдавался он. — Нет? Хм-м… А из философии? — Не трудитесь, — ответил я, — сам могу предложить. Монады, субстраты, гегемонизм, либерализм, клерикализм… Попроще что-нибудь есть? Неудобно все-таки за двадцать литров такие громадины. Да и Федерация взгреет. — Баллада? — вновь попытался он. — Эпитафия? Ротонда? Ордер? Джинсы? Сантехника! Неужели и сантехника есть? — И не какая-нибудь, а финская! Вот антиграва нет. — Антиграв — это многовато. Хотя… Если вы доплатите к бензину еще и идеей какой-нибудь — может, и договоримся! — Ну, если полегче какую… Колесо, скажем, а? Хорошая идея! Вон на Сатурне… Бензин-то высокооктановый! — Колесо не возьму. И танк не предлагайте! Вскоре мы оба выдохлись. Во всем обширном перечне Федерации Купли-Продажи не оказалось ничего, что бы меня заинтересовало. И наоборот, все, что мог предложить я, вызывало у него в лучшем случае пренебрежительную усмешку. — Говорил же мне друг — не связывайся ты с отсталыми планетами, — пробормотал он нервно. — А как не связываться, если с передовых в шею гонят. Купля-продажа их, видите ли, не вдохновляет, — очень похоже передразнил он акцент какого-то высокоцивилизованного гуманоида. Меня вдруг осенило. — Слушай, идея! Может, ты мне его просто подаришь — антиграв? Бензин ведь я тебе безо всяких условий налил! — Подарить? — Он надолго замолчал. — Подарить, подарок, дар… — он долго бормотал себе под нос, склонив голову и прислушиваясь к звучанию слов. — Беру! Хорошая идея! В ассортименте отсутствует, значит, единиц на двадцать потянет. А двадцать идейно-обменных единиц — это даже больше, чем антиграв. Слушай! — загорелся он. — Я тебе даже не идею отдам, а сам антиграв. Подарить не могу, взгреют, а вот в обмен на идею подарков… А она устаревшая? — Устаревшая, устаревшая, — успокоил я его, — лет двадцать, как не котируется. — Тогда — по рукам! Он вскочил с места и полез внутрь своей бензиновой ракеты, долго гремел там чем-то. Наконец грохот прекратился, я он высунул голову из люка: — Ну, привет землянам! Ты шагов на пять отойди, а то взлетать буду — вдруг еще что-нибудь отвалится. Стукнуть может! — Эй-эй! А антиграв? Договорились ведь — за подарок! — За подарок — спасибо! А антиграв — так ты на нем сидишь! Я его как балласт использовал — зачем он мне без коклюшек-то? Люк захлопнулся, под ракетой неприятно зашипело, она вздрогнула, приподнялась и как-то боком-боком пошла в небо. Долго я еще смотрел на белый инверсионный след, чуть пахнувший бензином… Нет ли у вас, у кого-нибудь, какой-либо устаревшей идеи, вроде подарка? На тот случай, если из Федерации еще кто прилетит, понимаете? Парочку коклюшек выменять надо, а то без них антиграв не работает. Вы думаете — не прилетят? Планета отсталая? Прилетят, куда они денутся! С передовых-то их в шею гонят… ВЕРОЛ КАТОРО «Звездолет величественно удалялся. В алом пламени дюз таял медленный космос…» Владимир Николаевич бросил рукопись на стол и впился а нее взглядом. «Вот бы чему растаять. И немедленно», — подумал он. Но рукописи было наплевать на его мысли, она спокойно разлеглась на столе, с достоинством демонстрируя свое заглавие: «В. Вуменко. «Звездный карась». — Ну и графоман этот В. Вуменко, — с чувством проговорил Владимир Николаевич и задумался. Ему было над чем поразмыслить. До сдачи номера максимум два дня, а любимая рубрика читателей «Фантастика для всех» до сих пор не заполнена, И самое смешное, что заполнять ее было нечем. То есть, конечно, рукописей на столе у Владимира Николаевича хватало, но все они четко делились на две группы. Первую, наиболее многочисленную, составили произведения явно графоманские. Рассказы второй группы написаны достаточно профессионально, но, к сожалению, — «по мотивам» произведений известных авторов, то есть вторичны. А для рубрики, которую вел Владимир Николаевич, срочно требовался хороший свеженький рассказик, пусть и не гениальный, а просто интересный, желательно с «изюминкой», с каким-нибудь заковыристым парадоксом… Но такого рассказа у Владимира Николаевича не нашлось. Он сделал зарядку, покачавшись несколько минут на стуле, покурил, поглядел в окно. Потом схватил телефонную трубку и, полистав записную книжку, набрал номер одного из постоянных авторов журнала — известного писателя-фантаста. Переждав с десяток длинных гудков, Владимир Николаевич бросил трубку. Кого в такую погоду застанешь дома? Он еще покачался на стуле, затем снова позвонил — на сей раз в отдел писем. — Наташа! «Самотек» есть?.. Отлично! Закинь-ка мне… Владимир Николаевич оживился. Он расчистил место на столе и стал ждать. На редакторском жаргоне «самотеком» именовались произведения, присылаемые в журнал молодыми честолюбивыми читателями. Среди них — правда, крайне редко — попадались неплохие рассказы. …Стопка «самотечных» рукописей оказалась внушительной. «Ого! Десятка три, не меньше… — оценил на глаз Владимир Николаевич. — Неужели из такой кучи ничего не удастся выбрать? Да нет, не может этого быть! Здесь наверняка найдется парочка прекрасных рассказов, эдаких маленьких шедевриков!» Владимир Николаевич поудобнее устроился на стуле, вооружился карандашом и приступил к чтению. «…За бортом же корабля температура достигала минус тысячи градусов по цельсиевской шкале…» — Ну и холодина, — пробормотал Владимир Николаевич, зябко поежился и ловко метнул рассказ на подоконник в стопку, поверх которой лежала пожелтевшая бумажка с выцветшей надписью «Макулатура». «…Инопланетянам контакт был не нужен. Они пришли, чтобы уничтожить нашу прекрасную Землю…» Р-раз — и стопка на подоконнике увеличилась еще на десяток страниц. «…Все они умели летать. На лбу у них был вытатуирован зеленый муравей, а сами они питались человеческой кровью и мясом…» Владимир Николаевич вновь поежился, представив, как зеленый муравей высасывает у него кровь, бросил рассказ в ту же стопку, снял очки, протер стекла и, вцепившись зубами в кончик оправы, задумался. Некоторое время он рассеянно глядел перед собой. Надежда найти «шедеврик» таяла на глазах. На столе остались непрочитанными всего два рассказа, но Владимир Николаевич боялся браться за них… Наконец он пересилил себя и, тяжко вздохнув, продолжил чтение. Раздался стук в дверь. — Да-да, войдите! — машинально отозвался Владимир Николаевич. В комнату вошел моложавый мужчина, среднего роста, в сером костюме, с бородкой «а-ля идальго» и с элегантным, но чуть потертым атташе-кейсом в правой руке. — Добрый день! — Здрасьте! Проходите, садитесь, — скороговоркой выпала, Владимир Николаевич. «Неужели автор? — думал он. — Новенький, что ли? Не помню… А вдруг — «шедеврик»? — Я вас слушаю! — с достоинством произнес Владимир Николаевич, широким жестом предлагая гостю одновременно «чувствовать себя как дома», «курить», а главное — побыстрее излагать суть дела, которое привело его сюда. — Моя фамилия — Бучков, — сообщил незнакомец, — а зовут меня… м-м… Николаем Владимировичем. — Слушаю вас, Николай Владимирович, — сказал Владимир Николаевич, уже чуть суше и чуть более официально. — Так вот. Я знаю, что в вашем журнале регулярно публикуются фантастические произведения. Именно это обстоятельство и привело меня к вам. Я хочу предложить несколько рассказов… «Излагает профессионально, — подумал Владимир Николаевич. — Где же я его все-таки видел?..» — Да, действительно, мы печатаем фантастику, — ответил он, — но, знаете, у нас серьезный журнал со специфическими и, я бы сказал, весьма жесткими критериями оценки художественных достоинств фантастической прозы… Но, разумеется, я готов ознакомиться с представленной рукописью. Правда, не гарантирую, что смогу сделать это достаточно скоро… Вы знаете, где у нас отдел писем? Понимаете, полно работы, сдаем номер, не до рукописей… — Но ведь у вас как раз и нет рассказа для этого номера! — изумился Бучков. — А вы говорите — не скоро… Да нет, я думаю, это произойдет сегодня, сейчас. — И он вежливо улыбнулся. «Кто же это растрепал ему? Ну, доберусь я до вас!» — тоскливо подумал Владимир Николаевич. Роль загруженного работой и недоступного для простых смертных издателя ему явно не удавалась. Но он решил перехватить инициативу. — Простите, Николай Владимирович, а кто вы по профессии? Специальность и вообще? Расскажите о себе! — Виноват! Немедленно исправлюсь! — снова улыбнулся гость, прикурил сигарету, затянулся и, устроившись на стуле поосновательнее, заговорил: — Дело в том, уважаемый Владимир Николаевич, что мне хорошо известна специфика вашей работы. Более того, я отношусь к вашим проблемам сочувственно, ибо… сам являюсь редактором отдела фантастики в популярном журнале «Наша планета». — Интересно, — Владимир Николаевич с опаской вгляделся в лицо посетителя, — а кем же тогда являюсь я? — Вы? Естественно, редактором отдела фантастики журнала «Наша планета»! — Ну и ну! Журнал один, отдел один, зарплата тоже, кстати, одна, а редактора два? Вам не кажется, что неувязочка у вас получается? — Владимир Николаевич лихорадочно размышлял, как бы ему поскорее выпроводить неожиданного «самозванца». — Почему неувязочка? И журнала два, и отдела два, и зарплаты соответственно две — по одной на каждого редактора. Просто вы работаете в журнале «Наша планета» на Земле, а я — на планете Бимбо, в системе… впрочем, вы не поймете, в терминах вашей цивилизации это созвездие Водолея… «Боже, — устало подумал Владимир Николаевич и отвернулся к окну. — Ну что за жизнь?! Рассказа нет, номер горит, а тут еще психбольница разбежалась… В корпусе пять редакций, у каждой — двадцать комнат, так нет же — ко мне приперся!» Он медленно снял очки; протерев стекла, надел и повернулся к Бучкову. — Ну и что вы хотите, пришелец? В слово «пришелец» он вложил столько сарказма, что любой настоящий пришелец на месте Бучкова молча встал бы и ушел, осторожно притворив за собой дверь. — Я же вам сказал: я принес рассказы, — спокойно ответил гость, с любопытством наблюдая за выражением лица Владимира Николаевича. — Ах да, конечно… — протянул Владимир Николаевич. Потом снова протер очки и обреченно сказал: — Ну что ж, давайте… «Может, открыть рубрику «Шизофрения для всех»? Или «Мир глазами параноика»?» — размышлял он, глядя, как Бучков роется в кейсе. Тем временем пришелец положил на край стола стопку рукописей и какой-то замысловатый прибор, похожий на совершенно плоскую пишущую машинку с миниатюрной кареткой. — Пожалуйста! — Бучков с легким полупоклоном пододвинул Владимиру Николаевичу стопку бумаги. — Правда, тут есть небольшая трудность… технического порядка… Владимир Николаевич, удивленно покосившись на странный предмет, взял в руки титульный лист и, запинаясь, прочел: Верол КАТОРО ЭСЛЯМБДО ТУДЫ КА ЭРАТРО БЕЗЗОБРАЗЗО — Оччень, знаете, интересно! — оживленно проговорил он. — Непременно прочту, непременно! Спасибо вам большое! Непременно!.. — Минуточку, Владимир Николаевич, — перебил его гость. — Дело в том, что это все написано на языке оригинала, а вы, как мне представляется, недостаточно хорошо владеете языком бимбо… Или я ошибаюсь? — Да нет, вы не ошиблись, — вынужден был согласиться Владимир Николаевич. — Поэтому, — Бучков встал и взял в руки «машинку», — я и захватил для вас наш универсальный переводчик. Сейчас он запрограммирован на языки вашей планеты. Вот здесь, сбоку, панель с кнопочками. На кнопочках, приглядитесь, надписи: русский, английский, французский и так далее, всего сорок земных языков. Чтобы получить перевод, вы берете листок с текстом и лист чистой бумаги, складываете их вместе, вот так, видите? — вставляете сюда, нажимаете сначала кнопку «русский», а затем кнопку «включено»… Аппарат тоненько заскрипел, втянул в себя листики и тут же выплюнул их с другой стороны. — Пожалуйста, прочтите теперь. «Верол КАТОРО. УБИЙСТВО В ОТЕЛЕ «ГАЛАКТИЧЕСКАЯ МЕДУЗА», — прочитал Владимир Николаевич. — Ну что ж, название симпатичное, — произнес он и закрыл глаза. Ему показалось, что стоит посидеть несколько минут вот так, с зажмуренными глазами, и все пропадет: и Бучков из психбольницы с созвездия Водолея, и переводчик с языка бимбо, и «Галактическая медуза» Верола Каторо… — Владимир Николаевич, — услышал он спокойный голос посетителя, — я вас не понимаю. Вы что, мне не верите? Вы же редактор, образованный человек. Скажите, вы слышали когда-либо о таком переводчике? Или о планете Бимбо? — Ну, о Бимбо я, положим, не слышал, — открыл глаза Владимир Николаевич. — Но «пришельцы» у меня бывали. И письма писали. Вон там, в шкафу… Гляньте, если интересно. — Неинтересно! — коротко отрезал Бучков. — Мы с вами зря теряем время. Я вам дело предлагаю, доказательства представил, а у вас — стандартная реакция: психбольница, шизофреник… Ах, да, вас, вероятно, смутило мое «земное» имя? Мода, видите ли… Любят у нас давать экзотические имена, в том числе инопланетного происхождения… Все еще не верите? Ну да ладно, думайте что хотите, только давайте закончим дело. — Я же сказал: я прочту ваши рукописи. — В голосе Владимира Николаевича почувствовалось раздражение. — Чего же вы еще хотите? — Дело в том, что это не мои рукописи, — ответил пришелец. — Это «самотек» из нашей редакции. Я предлагаю вам честную сделку: вы даете мне десяток рассказов из вашего «самотека», а я оставляю здесь столько же своих. Мне, как и вам, хочется чего-нибудь новенького, свеженького, какую-нибудь изюминку. А что может быть лучше рассказов из другой галактики? «Черт возьми, — лихорадочно размышлял Владимир Николаевич, — если это правда, то у меня есть шанс обеспечить себя рассказами на год вперед. Если правда… А если нет? Но почему — нет? Рассказы-то — вот они…» Он протер очки, привычным жестом надел их и пристально стал смотреть на Бучкова. Тот курил, нетерпеливо стряхивая пепел на редакционный ковер. Эта уверенность посетителя и заставила Владимира Николаевича отбросить последние сомнения. — Так вы говорите, тоже редактор? И тоже «горите»? — переспросил он Бучкова. Тот дважды кивнул и сунул окурок в пепельницу. — Бимбо, созвездие Водолея, — задумчиво пробормотал Владимир Николаевич. — Надо же! — Я уже говорил вам об этом, — спокойно, но строго напомнил пришелец. — Да-да, — кивнул Владимир Николаевич. — Ну что ж! Я принимаю ваше предложение… э… коллега! — Спасибо, коллега, — отозвался Бучков и наклонил голову. — Итзк, я даю вам десять рассказов… — Двадцать, — быстро сказал Владимир Николаевич. — Вдруг что-либо не пойдет? — Хорошо, — пожал плечами Бучков, — хотя, я думаю, пойдет все — и у вас, и у нас! — Может быть, может быть, — задумчиво отозвался Владимир Николаевич, отсчитывая двадцать рассказов из стопки «Макулатура». — Вот, пожалуйста, ровно два десятка! — Благодарю вас! — ответил Бучков и сунул пачку рукописей в кейс. — Переводчик я вам оставляю, но вы его не особенно афишируйте, а то мало ли чего… — Непременно, непременно! — энергично закивал Владимир Николаевич. — У нас сигареты таскают, а тут такой прибор… импортный… Только в сейф! — Разумно, — одобрил пришелец и встал со стула. — Ну что, давайте прощаться? А через годик, когда рассказы кончатся, я вас опять навещу. Договорились? — Конечно, конечно! Буду ждать, — ответил Владимир Николаевич, крепко пожимая руку гостя. — В любое время, всегда рад! — Спасибо! — коротко улыбнулся Бучков и взялся за ручку двери. — Всего хорошего, Владимир Николаевич! — произнес он и вышел из комнаты. Его земной коллега выскользнул вслед за ним ровно через две секунды, но длинный коридор был пуст. — Похоже, и в самом деле пришелец, — вслух подумал Владимир Николаевич. — Бимбоанин… или бимбоанец? Короче, Водолей, — довольно засмеялся он. Вернувшись, взял оставленный гостем прибор, наугад достал из стопки рассказ, сложил его первую страницу с чистым листком, сунул в машинку и нажал кнопки согласно инструкции. Как и в первый раз, аппарат зашипел, втянул в себя бумагу и выплюнул ее с другой стороны. Владимир Николаевич благоговейно взял лист в руки, поднес к глазам и прочитал первую строку: «Звездолет величественно удалялся. В алом пламени дюз таял медленный космос…» О ВЕЧНОСТИ, О ДОБЛЕСТИ, О СЛАВЕ 000.000.001.010.011.100.101.110.11111111111… А1-1,01,02,03,04… ФОН: КАТАРСИС ГЕРОЙ: ВКЛЮЧЕНИЕ А1-1… ДЕЙСТВИЕ: ГЕРОЙ + ФОН; МАСКА… АККОРД: ФРУСТРАЦИЯ АМПЕРСАНД… АККОРД: АККОРД! акцентуация, эго, альтер-эго, терцио-эго, супер-эго, поли-фон… Побольше эмоций! Развертка гаммы — минор, нормаль, мажор… Амплитуда! Скважность — ноль девять… меандр, тессеракт, идем на синусоиду, плавнее, плавнее… еще плавнее! Включить социум: депрессия, экстравертированностъ, фемаль, жаль, демаль, эмаль… СБОЙ!!! Три такта назад — еще плавнее… интра, пара, шизо, проскочили, коррект, валидность, ложь… стрессируйте на ситуациях!!.. Поехали, запуск, в жизнь его, в жизнь, ребята, толкайте!!.. и на желтое, в пятнах яичницы, небо. Андрей снова прикрыл глаза. Медвяный слитный шорох в ушах разбух, окутал его со всех сторон, растворил в себе. Высоко над ним пробивался, звенел в пряном запахе травы невидимый кузнечик. Солнце ласкало, грело, сухо натягивало кожу на щеках, и прозрачные веки мерцали красноватым полусветом, медленно уплывающим в сторону… Через пять секунд и тысячу веков Андрей открыл глаза. На мгновенье прихлопнув их ресницами, так что забор над фоном огорода мигнул, отпрыгнул в сторону, а потом послушно вернулся на место, Андрей оперся руками о теплую, подсушенную полуденным солнцем почву и сел. Нездешний покой царил в его душе. В десяти метрах впереди копала картошку мать. Андрей прикрылся от солнца ладонью и стал пристально глядеть, как ловко левой рукой она отводит бурую высохшую ботву в сторону, захватив ее ладонью в пучок, как блестящее лезвие лопаты под легким нажимом резинового сапога входит в рыхлую землю и, подрагивая, выворачивается наружу… Р-раз — и белые чистые клубни уже на поверхности, лежат, сияют на коричневой гряде, как птенцы в гнездышке. Мать обернулась, видно, почувствовала взгляд Андрея, улыбнулась ему, не переставая копать… А1-2! КОРРЕКЦИЯ: увеличить реалии, усилить темпоралис… выдалось дождливое, как никогда. На душе тоже давно шел дождь. Мелкий, натужно моросящий, надоедливый. На стене привычно и оттого беззвучно тикали ходики. Андрей жил здесь уже почти три дня и практически не выходил из дому. Хозяином этой огромной четырехкомнатной квартиры был отставной адмирал, крепкий еще мужчина. Он временно жил у приболевшей дочки на другом конце города и забежал сюда только один раз. Выпил с Андреем чашку кофе, цепко взглянул на него из-под бровей, пожал руку, буркнул: «Ну, не буду вам надоедать…» — и уехал в порт улаживать очередной аврал. В доме Андрею пришлась по душе огромная и бессистемная библиотека. Всем остальным пространством квартиры безраздельно владело море. Чьи-то безвестные картины, морские пейзажи с грубыми мазками волн; выплеснутые на житейский берег огромные витые раковины на стеллажах; пряно-соленый запах турецкого трубочного табака; засохшие половинки кокосовых орехов, похожие на мохнатые тыквы; и даже маленькое чучело крокодила, вовсе ни на что не похожее, разве что само на себя… Интересно было бы жить в этой квартире, пропахшей, пропитанной морем и экзотическими странами. Но Андрей в ней не жил — он в ней маялся. Вставал, умывался, обедал, о трудом находя в чужом дому самые обыденные предметы, курил иногда турецкий и греческий табак из изогнутых трубок, снова обедал, в который уже раз, ложился спать на непривычный, не нравящийся бокам диван — и все никак не мог адаптироваться, приспособиться, наладить то невесомое, не замечаемое в обычной жизни равновесие между собой и средой обитания, равновесие, без которого сейчас и жизнь ему была — не жизнь, а так — вынужденная командировка, поездка туда, где он не нужен, за тем, что ему неинтересно, в то время когда на душе идет, моросит, не кончаясь, мелкий надоедливый дождь… На улице дождь перестал час назад. Андрей снова, в который уже раз, вышел на балкон длинной, ступенчато изогнутой девятиэтажки, вытащил из кармана свои, дома еще купленные К уже слегка помятые сигареты, достал спички, поискал взглядом знакомую консервную банку, заменявшую пепельницу. Прикурил. Сквозь полусомкнутые пальцы невидящий взгляд его проник дальше, за балкон, упал с пятого этажа вниз — и замер. В саду перед домом девушка ловила котенка. Она только что, минут пять назад, вернулась с работы. Андрей видел, как она подходила к своему двухэтажному деревянному домику с остроконечной крышей, как открывала двери, нашарив левой рукой щеколду. В правой у нее была объемистая хозяйственная сумка… Было уже полседьмого вечера. Девушка, словно вспоминая что-то, постояла на крыльце, потом зашла в дом, оставив сумку на ступеньках. Когда она, уже в халате, вышла обратно, о сумку терся рыжий котенок. Андрей и не заметил, как он подкрался. Нагнувшись, хозяйка хотела его погладить, но котенок убежал в сад. И тогда девушка раздвинула руками куст черемухи у самого крылечка и шагнула в траву, как в первую утреннюю воду. Андрей отвел было глаза, переведя их на пустую дорогу перед домом, но они сами устремились вниз, к девушке. Котенок смешно приседал, пружиня хвост, и фыркал на нее. Тогда девушка останавливалась и приседала тоже, привычным жестом запахивая халат на круглых коленках и тихо улыбаясь. Успокоившись, котенок опускал хвост и, пятясь, отступал ближе к кустам черемухи, кося взглядом в сторону. Видно было, что ему нравится, когда его ловят. Девушка выпрямлялась и, нащупав ногами полускрытую в траве тропку, сторожко приближалась к расслабившемуся котенку. Ноги ее ступали легко, выбирая почву потверже и траву пореже, чтобы не упала на них предвечерняя роса. Коленки при этом обнажались и плыли над травой, почти независимо от хозяйки. Наконец котенок припал всем телом к грядке. Поведя усиками и изогнувшись, он до того жалобно воззвал к девушке своей бессловесной мордашкой, что она даже не стала брать его в цепкие пальцы, а лишь пригладила взъерошенную мокрую шерстку да прошептала что-то неслышное: кис-кис, наверное. Андрей стоял на балконе, нервно наблюдая за ними… И столь чужеродной, столь ненужной показалась ему подбирающаяся к губам сигарета, что, торопливо затянувшись еще два коротких разочка, Андрей сунул ее не глядя в консервную банку и понял отрешенно, с отчаяньем — пропал. Пришло лето, наступил отпуск, настала светлая медленная беда. Девушку звали Олей… А1-31 КОРРЕКЦИЯ: темпора темпоралис, формат… все идет нормально, ребята… была узкой и чуть матовой от мелких снежинок. Он оглянулся — далеко позади за ним шла какая-то пожилая тетка с кошелкой. Прижав портфель покрепче, Андрей коротко и мощно разогнался на обочине, оттолкнулся что есть силы от притоптанного снега на самом краю дорожки и рывком покатился по ледяному зеркалу. Дорожка так же внезапно кончилась, ноги наткнулись на снежную кромку, и Андрей сделал короткую вынужденную пробежку, довольно нелепо, если глядеть со стороны, перебирая ногами и отчаянно размахивая свободной рукой. Остановившие, он стал отряхивать пальто от приставшей снежной пыли. Разогнулся, поднял глаза и увидал всего в нескольких метрах впереди себя, за оконным стеклом, мальчика лет шести. Дом здесь выдавался углом к тротуару, и окно смотрело прямо на дорожку. В комнате, где находился пацан, очевидно, было тепло, так как одет он был легко — в светлую рубашку я шортики. Мальчик стоял на стуле — Андрей видел за ним высокую гнутую спинку, — задумчиво смотрел на Андрея и водил пальцем по прозрачному мокрому стеклу. Андрей представил себе звук, который при этом должен был раздаваться, — резкий, наполненный, скрипучий и тонкий, как само стекло, — и улыбнулся. Они встретились глазами, и Андрей замер. — Что, брат, болеешь? — спросил он мысленно. — Болею… — отозвался пацан. — Даже из дому не выпускают? — Не выпускают… — ответил мальчик взглядом, продолжая водить плоским белым пальчиком по стеклу. Мальчуган был так серьезен и глаза его смотрели на Андрея с такой спокойной печалью, что тот сначала решил — мальчик болен уже давно и не на шутку. Решил, но тут же испугался этой мысли. — Что это с тобой приключилось? — поинтересовался Андрей. — Да так… — Глаза у мальчика стали еще печальнее, он закашлялся. Между ними, казалось, проплыли белые тени больничных халатов, и Андрей постарался сменить тему разговора. — Видел, как я?.. — Видел. Здорово! — Мальчик заметно повеселел. Теперь стало ясно, что ничего серьезного у него нет. Так, легкая простуда. Несколько дней, и все будет в полном порядке. Мимо по тротуару прошла та самая тетка с кошелкой и неодобрительно покосилась на застывшего Андрея. Мальчика за оконным стеклом она не увидела. Андрей чуть сдвинулся в сторону, запоздало освобождая тетке дорогу, но взгляда от окошка не оторвал. Мальчик слегка усмехнулся. — А тетка-то… важная! Глаза его заискрились улыбкой. Андрей понял и покраснел. — И что, многие так… катаются? — спросил он. — Все! Если, конечно, рядом никого нет. — А тетки? Взгляд мальчика понимающе посерьезнел. Мужская солидарность гордо светилась в нем. — Нет, конечно. Они — нет! А потом в глазах высветилось — чуть притененное застенчиво дрогнувшими ресницами: — Вот вырасту, тоже так буду! Андрей хорошо, очень хорошо его понимал. Мальчугану за окном было неинтересно кататься сейчас, пока он не стал взрослым. В конце концов, легкая простуда и кашель — это ненадолго. Вот выздоровеет, наденет пальтишко и легкую шапочку с помпоном, выскочит на улицу и будет кататься наперегонки с другими такими же пацанами — весело, по всем ледяным дорожкам в округе, сколько их ни есть — взапуски, взахлеб. Легко и привычно. Раз, другой, третий. Наперегонки, на спор, кто быстрее и дальше… А потом вырастет, повзрослеет, приобретет мужское пальто и шляпу, наденет подаренный женой галстук и отправится на работу… И однажды, погожим зимним днем, остановится вот так же внезапно, вдохнет полной грудью морозный воздух, оглядится по сторонам — нет ли где поблизости тетки с кошелкой? — и оттолкнется что есть силы от плотного слежавшегося снега, и заскользит по сверкающей ледяной дорожке… И может быть, упрется взглядом прямо в понимающие печальные глаза пацана за прозрачным, слегка зеленоватым стеклом… — Ну, счастливо, парень! — помахал Андрей мальчику свободной рукой. — До свиданья, дядя… — серьезно ответил тот. ВСЁ, спасибо, ребята, СТОП! Выводите сеть из режима. Конец эксперимента. Все информационные базы заполнены. Всё на сегодня… Спасибо. Поздравляю!.. Из внеочередного сообщения Академии Наук СССР: «Сегодня, 24 августа, с 7.00 до 16.00 под руководством научных сотрудников Института Бессмертия Академии Наук проводился важный научный эксперимент, в котором были задействованы объединенные сети ЭВМ всей страны. Целью эксперимента было воссоздание обстоятельств реальной жизни человека, моделирование на ЭВМ информационных аспектов человеческой жизни во всем их многообразии. В соответствии с рабочей гипотезой такое моделирование дает право считать воссозданную информационную копию реальной личности идентичной донорской. В качестве донора с согласия родственников и близких использован мозг погибшего в автомобильной аварии гражданина СССР. По предварительным сведениям, эксперимент прошел в целом успешно. Полученная информация сохраняется в памяти ЭВМ. По оценкам ученых, принимавших участие в эксперименте, рано считать его цель достигнутой. При анализе полученных данных будет выяснено, является ли полноценной личность, воссоздание которой планировалось, и насколько она соответствует личности донора. В работе принимали участие более ста институтов Академии Наук СССР, видные биологи, психологи, деятели медицинской науки, других областей человеческого знания. Обработка полученной информации продолжается». А5-1. СЕРИЯ: 5. ЭКСПЕРИМЕНТ В СЕРИИ: 1. ВЕЗ КОРРЕКЦИЙ! …всепроникающий бестеневой свет. Чьи-то отрывистые слова. Деликатный лязг металла. Белый потолок. Что-то большое и неясное ворочается внутри, неловко и болезненно отзываясь под ложечкой. Операция?.. Трудно дышать. И давят, сильно, невыносимо сильно давят на грудь! Что вы делаете, нельзя же так! Запеклись губы. Распух язык. Пойманной в кулак мухой надсадно бьется мысль — вз-з-з-з… пить! Горячую голову не оторвать от подушки. И сразу холод. Сухая легкая рука вытирает чем-то прохладным лоб, влажным тампоном смачивает губы. Растекается по жилам воздух, утихает, успокаивается грудь. Улетает, исчезает назойливое насекомое. Тишина… Забытье… Из-за откинутой вниз оконной фрамуги толчками подкатывается жасминный вечер. Желтую паутину бросает на стены прикроватная лампочка. Кислый вишневый вкус компота. Это — детство. Это было давно, очень давно, и я думал, что это прочно забыто. Оказывается — нет, оказывается — помню, и хорошо помню. Не головой, не умом, не памятью — телом, кожей, всем нутром своим. Темные, запавшие от бессонницы глаза матери — это ее сухая легкая рука вытирала мой горячечный лоб и смачивала запекшиеся губы после пустяковой в общем-то операции — аппендицита. Элементарная аппендэктомия, удаление воспалившегося аппендикса… Э-э, нет, аппендэктомия — это я уже потом прочитал в медицинском справочнике — это не та память, а более поздняя, книжная. Тогда же, в семь лет, я и знать не знал, что там у меня вырезали. Помню только гордость — врач, хирург, мне сказал через день, на утреннем обходе, что я лучше всех держался, лучше всех взрослых! Помню, и ярче всего, — позднюю ночь. Под потолком ночник — синяя лампочка, одна-единственная на всю палату. Мама сидит на табуретке рядом с кроватью, с полотенцем в руках, — первая ночь после операции. На тумбочке — стакан воды. В нем — чайная ложечка. Иногда — именно в тот момент, когда мне жарко, нестерпимо жарко, хочется пить! — мать, оглядевшись по сторонам, вливает в мой жадно раскрытый, как у птенца, пересохший рот неполную ложечку живительной влаги. Оглядывается она потому, что пить мне первые несколько часов после операции нельзя, запрещено категорически! Но мама словно бы знает, что несколько жалких капель не могут мне повредить — они всасываются еще во рту, не доходя до пищевода… И как я благодарен маме за эти капли! Оказывается, я помню их всю жизнь; хотя сегодня вспомнил, наверное, впервые… «…исходили из того, что сознание человека носит информационный характер и в принципе независимо от энергетики организма и природы материального носителя информации… Замысел был довольно прост — синтезировать сознание индивидуума, воссоздав информационную структуру его мышления и особенности динамики информационных потоков с помощью ЭВМ. Известно, что мозг погибшего человека живет некоторое время после клинической смерти. К сожалению, процесс его умирания неостановим и тем более необратим. В определенном смысле умирающий мозг — это выключенный прибор, повторное включение которого природа не предусмотрела. Но даже в таком элементарном устройстве, как телевизор, еще долгое после его выключения время блуждают электрические токи, в течение нескольких десятков минут разряжаются емкости и гаснут люминофорные ячейки. Что же говорить о мозге человека, «приборе» в миллионы раз более сложном и организованном? Замерить угасающие сигналы, зафиксировать хаотические импульсы и поля — дело технически сложное, но на современном этапе развития электроники вполне осуществимое… Внимательно изучив результаты эксперимента, вынуждены констатировать: цель — синтезировать личность, информационно идентичную донорской, — не достигнута. По всей видимости, для этого недостаточно той информации, которая сохранилась в мозгу донора. Полное всестороннее воссоздание человеческой личности возможно лишь при учете тех образов и мгновенных представлений о ней, которые сложились и хранятся в сознании людей, знавших донора при его жизни. Природа напомнила нам простую истину: человек — животное общественное, и мы благодарны ей за это напоминание. Из огромного объема информации, полученной во время всех пяти серий экспериментов и переработанной сетью ЭВМ, для восстановления личности самого донора не удалось использовать ни одного бита. Образно говоря, все его мысли были не о себе — об окружающих его людях. Как близких ему, так и незнакомых, встреченных им, может быть, лишь однажды. О всех нас. Мы отказались от первоначальной гипотезы. Она была лишь рабочей и сослужила свою службу. Теперь наши ЭВМ работают по новой программе, помогая нам приблизиться к достижению индивидуального бессмертия другим, на первый взгляд обходным путем. Но если вдуматься, не является ли он, этот путь, как раз прямым и естественным? Как вы знаете, воссозданная компьютером личность матери донора, Никаноровой Анастасии Матвеевны, частично синтезированная еще в ходе первого эксперимента, функционирует, а точнее сказать, живет и развивается нормально. Сама Анастасия Матвеевна умерла в 1944 году, когда донору было двенадцать лет. С каждой новой серией моделирования информационная копия становится все более адекватной. Сейчас продолжается обработка данных, полученных в ходе последней, пятой серии эксперимента. А в заключение просим вас подумать вот над чем. Андрей Никаноров сегодня известен всем нам. Его давно нет в живых, и все-таки он существует в сознании каждого человека. Не это ли самый верный, самый адекватный путь к личному бессмертию? Индивидуум отражает в себе чувства, мысли и чаяния всего человечества, и лишь человечество в целом делает его человеком — единственным существом, наделенным бессмертием памяти. Мы считаем, что нет задачи более важной, цели более насущной, чем сохранение высшей ценности мира — жизни человека…» СОДЕРЖАНИЕ Вечный карандаш 4 Герильеро 18 Белое пятно на карте 25 Тайна старого подвала 32 Ровно сто лет назад 45 Сумасшедшая книга 54 Планета, с которой не гонят в шею 60 Верол Каторо 64 О вечности, о доблести, о славе 71