Возвращение
Геннадий Владимирович Ищенко








Можно ли изменить будущее и предотвратить катастрофу, во многом вызванную природой людей, попав в свое собственное прошлое? На твоей стороне опыт прожитой жизни и знание того, куда пойдет мир без твоего вмешательства и память о всех достижениях человечества. Против будет множество самых разных людей, которые не верят в возможность катастрофы и не нуждаются в спасителях. И так заманчиво на все махнуть рукой и использовать свои знания для себя…

Книга закончена.






Ищенко Геннадий Владимирович

Возвращение





Часть 1





Глава 1


24 декабря 2030 года, один из небольших южных городов




Я уже давно не отмечаю дней рождения. Когда-то в далеком детстве каждый такой день был праздником, приближающим долгожданный момент вступления во взрослую жизнь. Да и жили тогда небогато, поэтому немногочисленные подарки приносили радость, а непременный торт, который делала мама, уже сам по себе был праздником для такого сладкоежки, как я. Жена соглашалась со мной, что для нас в днях рождения ничего приятного нет, но каждый год отмечала свой праздник, собирая всю семью, и приставала ко мне, надеясь убедить сделать то же самое. Вот уже два года, как ее нет, и ко мне никто ни с чем не пристает. С ее смертью вся жизнь для меня окончательно скатилась к просиживанию перед компьютером и редким прогулкам по соседним улицам, когда было настроение и позволяла погода. Комп был моей гордостью. Такого раритета, наверное, больше ни у кого не было. Весь мир давно перешел на мобильные устройства, но я остался верен своей машине, купленной пятнадцать лет назад. Самое главное, что он работал бесшумно и не тормозил на тех приложениях, которыми я пользовался. А что еще нужно? Единственное, что поменялось, это монитор, купленный младшим сыном месяц назад в качестве подарка на день рождения. Собственно, это был не монитор, а телевизор объемного изображения, поскольку отдельно мониторов никто уже давно не выпускал. Объем я отключил сразу, у меня от него кружилась голова, а в остальном новинка меня устраивала. Качество изображения было не хуже вида из открытого окна. Большинство пользователей свои планшетки и часы с голо не отключали никогда, благо новые батареи позволяли это делать, но я свой компьютер берег. Не хотелось, чтобы он умер раньше меня, поэтому включал я его только для выхода в сеть, просмотра одного из фильмов моей коллекции или семейных фотографий. Вот и сейчас я включил системный блок, уселся в кресло и прошелся по интересующим меня сайтам. Интересовало немногое. Раньше я часто заглядывал в «Одноклассники» в надежде, что кто-то из школьных друзей все-таки зайдет на страничку нашего класса, где я пребывал в одиночестве уже много лет. Увы! Никто из них так и не появился. В военных городках, в которых прошло мое детство, офицеры редко задерживались подолгу. Поэтому большинство тех, с кем я учился и дружил, разбежались по другим местам и заканчивали другие школы. Если они заходили на этот сайт, то, наверное, искали свои выпускные классы. А для меня дорогим был тот, где я учился с третьего по восьмой класс, и где прошли самые беззаботные годы моей жизни. Ни последующий техникум, ни институт во мне не вызывали ностальгии. Пока были живы родители, которые переписывались со своими однополчанами, я изредка узнавал о судьбе кое-кого из ребят, с их смертью не стало и этого.

Вздохнув, я зашел на погодный сайт. Погода меня совершенно не интересовала, но на этой странице была вкладка «погодные аномалии», куда я периодически заглядывал. С каждым годом в ней появлялось все больше сообщений. Быстро все просмотрев, я ткнул курсором в «Тайфун Атино». Можно было управлять курсором, водя рукой перед экраном, но с больными руками лучше было все-таки пользоваться «мышью». Хорошо, что я в свое время купил их штук двадцать. Прочитав сообщение и просмотрев ролик, я в который уже раз посочувствовал японцам. Как можно такое терпеть? Устойчивая скорость ветра триста сорок км, а порывы до четырехсот двадцати. Прогноз по высоте волн был до одиннадцати метров, и они опять эвакуировали все побережье. Неудивительно, что треть населения уже покинула страну, удивительно, что они оттуда все не разбежались. Больше ничего достойного внимания в этой вкладке не было, и я зашел на один из новостных сайтов. В Африке все воевали со всеми, и я туда не стал даже заглядывать: неинтересно. Беспорядки в Штатах тоже не заинтересовали. А вот это уже интересно, вчера такого сообщения не было. Китай, Индия и Бразилия, не доверяя прогнозу международного центра космической безопасности, намерены осуществить совместную экспедицию к проблемному астероиду с целью изменить его орбиту. Полмиллиона километров от Земли их не устраивали. И правильно, по-моему. Это Штатам уже на все плевать, а наши способны только болтать языками. Если есть возможность убрать риск, почему бы это не сделать? Лишь бы откорректировали орбиту в нужную сторону. Следующая новость напрочь испортила настроение. Опять на побережье Норвегии выбросились киты, зараженные «Анитой». Несчастные гиганты, которых выведенные американцами бактерии пожирали заживо, выбросились на галечный пляж и там долго умирали, пока с самолетов норвежских ВВС их не облили какой-то гадостью и не подожгли. Сами норвежцы к ним так и не приблизились. Как будто это может кого-нибудь спасти! Вот уже два года, как эта дрянь от американского континента добралась до Европы. Уверения ученых, что бактерии не переносятся дождями и зараженное мясо безвредно, если его хорошо проварить, мало кого успокаивали, но что делать никто не мог придумать. Американцы, правда, возлагали большие надежды на разрабатываемый ими вирус, который якобы уничтожит «Аниту», но эти сообщения, как и все сообщения о манипуляциях с геномом вирусов, вызывали страх.

Я выключил компьютер и некоторое время сидел в кресле. Моя жизнь заканчивалась, да и сыновья, пожалуй, дотянут до естественной смерти, но внуков было жалко. Десятки тысяч лет люди боролись за лучшую жизнь, рожали и воспитывали детей, накапливали знания и богатства. И что в итоге?

На улице опять густо повалил снег. Потепление климата вернуло сюда когда-то снежные зимы. Морозы тоже были неслабые, но газа, в отличие от нефти, хватало, и в домах было тепло. Сходить, что ли, прогуляться? Ноги еще, слава богу, носили, да и вообще, несмотря на множество болячек и общую слабость, я еще не нуждался в уходе и обслуживал себя сам к большой радости невесток. Конечно, они время от времени забегали навести порядок в квартире, поскольку самому мне это уже было не по силам, а от домработницы я отказался. Не хочу, чтобы дома были чужие люди. Раз в неделю в мой холодильник загружали продукты, и каждый вечер звонили справиться о здоровье. Сыновья работали и были вечно заняты, а внуки подросли и не горели желанием убивать со мной время. Если честно, это меня устраивало: я просто не знал, о чем с ними говорить. Современные молодые в этом смысле были для меня ничуть не лучше инопланетян. Я натянул куртку с капюшоном, включил ее обогрев и вышел из квартиры. Самое неприятное в моем возрасте – это лестницы, но не менять же квартиру только из-за того, что она на третьем этаже, а в доме нет лифта! При моем приближении створки входной двери подъезда разошлись в разные стороны, и этим решил воспользоваться мерзнущий под навесом котенок. Поймав дурачка и поморщившись от боли в пояснице, я вышел за порог.

— Тебе туда нельзя! — сказал я котенку. — Там живет одна злая бабушка, которая выкинет тебя обратно. Поломаешь лапки и умрешь. А я тебя взять не могу. И ухаживать за тобой мне тяжело, и самому осталось…

Пригревшись в теплых руках, малыш решил, что устроил свою судьбу и довольно заурчал. Почти сорок лет у меня в семье были кошки, к которым я всегда был неравнодушен, как и они ко мне, кстати. После смерти последней из них мы с женой решили больше никого не брать. Но кошачий корм я носил с собой всегда и понемногу подкармливал бездомных бедолаг. Очистив ногой от снега кусочек площадки перед дверью, я насыпал из пакета корм «Кошачье счастье» и положил туда протестующе запищавшего котенка. Малыш посмотрел на подачку, потом на меня, и в его взгляде было столько надежды, что я поспешил прочь от подъезда. Сколько было разговоров о стерилизации кошек, а что в итоге? Вот для чего рожден этот малыш?

Выйдя со двора, я прошел мимо спортивного комплекса к городскому парку. От парка осталась одна центральная аллея, все остальные деревья срубили и построили кучу всяких ларьков и павильонов. Делать здесь было особенно нечего, но ведь нужно же куда-то идти? Я неоднократно потом благословлял небо за то, что ноги понесли меня туда. Иначе я бы ее не встретил.

Она стояла у меня на пути простоволосая, без зимней одежды. Хлопья снега, кружась, падали на ее мальчишескую фигуру, припорошив шикарную гриву волос, по которой только и можно было издали признать в ней девочку. На ней было нечто вроде комбинезона, причем штанины плавно переходили в ботинки на толстой подошве. Когда я подошел почти вплотную, она повернулась ко мне лицом, заставив замереть на месте. С красивого лица девочки лет двенадцати на меня с надеждой и болью взглянули большие серые глаза. Точно так же смотрел на меня десять минут назад беспризорный котенок.

— Что с тобой? — спросил я ее. — Почему ты на улице в таком виде? Тебе нужна помощь?

На ее лице появилось беспомощное выражение, которое сменилось решимостью. Сделав шаг ко мне, она привстала на цыпочки, слегка сдвинула мой капюшон и что-то закрепила на виске. Я машинально потянулся рукой к закрепленному предмету.

— Не трогай! — услышал я голос девочки возле своего уха. — Иначе мы не сможем общаться. Мы можем где-нибудь укрыться? Здесь слишком холодно, а я не хотела бы сильно разряжать батареи.

При разговоре ее губы шевелились, но совсем не в такт тому, что я слышал.

«Может быть, немая? — подумал я. — А это прибор, который для них придумали?»

По специальности я был радиоинженером и долгое время занимался компьютерной техникой, но за новинками перестал следить больше десяти лет назад.

— Пойдем ко мне домой, — предложил я. — Я живу совсем рядом. Там мне и расскажешь о своих проблемах.

Она согласно кивнула головой, стряхнув с волос часть снега, и протянула мне узкую ладошку. Я снял перчатку и взял ее руку, поразившись, насколько она горяча.

— Ты вся горишь! — с тревогой сказал я. — Пошли быстрее! С такой температурой почти раздетой находиться на морозе! О чем ты думала?

— Я не больна, — прозвучало у меня под ухом. — Жар – это нормально. Но ты прав – пойдем быстрей!

Хорошо, что, когда мы подходили к подъезду, не встретили никого из соседей, иначе у них надолго бы появилась тема для сплетен и пересудов. Я снял вторую перчатку и коснулся указательным пальцем окошка считывателя. Двери разъехалась, и мы вошли. При этом я посмотрел назад: котенка не было, а брошенный мною корм кто-то раскидал ногами по всей площадке.

— Извини, — сказал я девочке. — Быстро подниматься не могу. Болят колени, да и сил нет. Что поделаешь – годы. Но ты можешь подняться на третий этаж и подождать меня там.

— Нет, я с тобой! — ответила она, крепче сжав мою ладонь. — Здесь уже тепло, а я никуда не спешу.

Добравшись до своей двери, я немного отдышался, после чего набрал на замке код и опять приложил палец. Замок открылся со второй попытки, после того как я протер окошко считывателя носовым платком. Мальчишка живущих надо мной соседей в ответ на жалобу на его топот по вечерам периодически пачкал мой замок своей жвачкой.

— Заходи, — пригласил я девочку. — Твоя обувь снимается?

— Конечно! — она грациозно присела и что-то сделала с ботинками.

Что именно – я не понял, но они остались стоять на полу прихожей, а она босиком пошла в комнату, по пути с любопытством осматривая обстановку.

— Надень тапочки, — сказал я гостье, показав рукой на гостевые тапки, которыми пользовались внуки, если им было нужно зачем-то ко мне забежать. — И посиди в комнате. Я сейчас поставлю чай и найду термометр.

— Чай – это понятно, — сказала она, послушно надевая тапки. — А зачем термометр?

— У тебя температура зашкаливает! — сказал я. — Я бы вообще вызывал скорую помощь!

— Не нужно никого вызывать! — встревожилась она. — И чая не нужно. Давайте сначала поговорим. Где это лучше сделать?

— Диван устроит? — спросил я, открывая дверь в гостиную. — Тогда садись и излагай! Кто, откуда и зачем! У тебя коммуникатор есть? Непонятно? Позвонить родителям, спрашиваю, можешь?

— Могу я позвонить, — грустно сказала она. — Но тогда все сразу закончится. Давай ты меня послушаешь и не будешь перебивать, а потом уже поговорим?

Я согласно кивнул головой и уселся в кресло рядом с журнальным столиком. Говорила она с полчаса, и чем дольше я ее слушал, тем больше во мне крепла уверенность, что ее рассказ это не вымысел и не бред заболевшего ребенка, а самая настоящая правда.

Она была из другого мира, очень похожего на наш. Даже не так. Мир вроде был тот же самый – другой была реальность. Таких реальностей, по ее словам, у каждого мира большое, но конечное число. А те, в которых существует человеческая цивилизация, для нашего мира можно было посчитать на пальцах обеих рук. Ее цивилизация по уровню развития обогнала нашу и погибла. Причиной гибели были работы генетиков, которые разработали и создали вирус, уничтожавший в организме человека всю патогенную микрофлору. Поначалу все было просто замечательно, и длилось это благоденствие целых тридцать лет. А потом вирус мутировал, и человечество начало гибнуть. Заразность мутанта была поразительной. Он уничтожал не только людей, но и птиц, и животных, а как потом выяснилось, даже некоторые виды рыб. На суше не пострадали только насекомые. Отдельные развитые страны отгородились от остального мира и успели построить подземные города, куда увели не только несколько миллионов своих граждан, но и некоторых животных и птиц. А на поверхности бушевал мор. Миллиарды людей погибли в считанные месяцы, птицы и животные продержались годы. Пожары сжигали города, добавляя запах гари к невыносимому смраду гниющей плоти. Люди в подземных городах были обречены. Созданное производство не могло прокормить всех спасшихся, поэтому они постепенно проедали взятые запасы продовольствия. Предпринимались отчаянные попытки расширить производство хлореллы и грибов, но они просто не успевали. Были попытки доставить продовольствие из погибшего мира. Сделали надежные легкие скафандры, в которых можно было пребывать на поверхности, не подвергаясь заражению. Нашли и целые склады с продовольствием. Все закончилось после гибели от вируса одного из городов. Выход был найден, но не для уже живущих, а для их потомства. Был разработан новый человеческий геном, неподвластный никаким земным микроорганизмам. Изменился химизм тканей человеческого тела.

— В наших тканях намного больше кремния, чем у вас, — рассказывала девочка, которая носила совсем земное имя Оля. — И температура у нас гораздо выше. Такое нельзя сделать с взрослым организмом, только с яйцеклеткой.

Все потомство в городах выращивали искусственно, меняя геном у зародышей. Одновременно с этим точно так же поменяли геном у всех спасенных видов птиц и животных. К сожалению, из сотни тысяч видов их уцелело меньше сотни. Новое поколение людей могло питаться животной и растительной пищей старого состава только тогда, когда к такой пище добавляли специальные ферменты и препараты кремния. Иначе со временем начинались нарушения, которые в конце концов становились необратимыми. Через полсотни лет, когда умерли последние обычные люди, а поверхность мира очистилась от большинства остатков прежней жизни, вышли наружу.

— С тех пор прошло почти сто лет, — рассказывала Оля. — Нас уже больше двадцати миллионов в двух колониях. Двадцать миллионов на планете, где из-за отсутствия птиц нещадно размножились многие виды насекомых. Мы легко обеспечили все свои потребности, даже продвинулись во многих науках, но…

По ее словам, многие люди стали терять интерес к жизни. Ушедший в небытие мир отцов не отпускал их детей. Тоска по полному жизни миру предков, по бесконечному разнообразию мира людей и живой природы разрушительно действовала на души. Дошло до того, что правительство даже запретило просмотр старых фильмов. А потом открыли вероятностный характер структуры мироздания и нашли возможность перемещаться из одного пласта реальностей в другой.

— Приняли очень жесткие меры, чтобы не занести заразу в другие миры, хотя исследования показали, что в пассивном виде искусственный вирус за прошедшие полтора века давно погиб.

— И ваши ученые отправляют в другие реальности маленьких девочек? — с некоторым ехидством спросил я.

— Туда уже давно никого не отправляют, — сказала она. — Мы нашли такую реальность, в которой вообще нет людей, и туда переселяемся. Там, по крайней мере, богатая жизнь, хотя приходится жить на добавках. Но есть план вернуть прежний геном следующим поколениям. Но ведь дело не только в животных, верно?

— А почему вы все-таки прекратили исследования? — спросил я.

— Бессмысленно! — горько сказала она. — Как только люди начинают творить искусственную жизнь, они рано или поздно губят свою. Несколько таких миров-могильников мы нашли, остальные движутся по тому же пути. Взрослые говорят, что нам еще повезло, но если бы ты знал, как у нас тоскливо! Людей мало, и они стараются собраться вместе. И все похожи друг на друга. Не внешне, хотя и внешне тоже. Мне в школе с другими просто не о чем говорить!

— И другие так же думают, или это только ты такая?

— Это проявляется у всех, но по-разному. У кого-то сильнее, у кого-то, наоборот, меньше.

— А у тебя, значит, настолько сильно, что ты взяла и сбежала?

— Я вернусь, — пообещала она. — Можно я у вас немного побуду? Поговорю с вами, попью чаю, посмотрю чего-нибудь… Скажите, а вы еще не вывели какой-нибудь дряни?

— Вывели, — мрачно сказал я. — Не вирусы, как у вас, а бактерии. Должны были есть нефть, а жрут любой животный белок. И как их убить никто не знает. Не вскипятишь же океаны. Эта дрянь и рыб ест.

— А как ею заражаются?

— Через повреждения кожи. Если попадет в рот, то, наверное, тоже заболеешь. И я читал, что ее могут переносить дожди, хотя часть ученых в это не верит.

— Вы будете долго умирать, — сделала она вывод.

— Это утешает, — согласился я. — Послушай, а переместиться в прошлое нельзя?

— Не-а, — помотала она головой. — Время обратимо только на квантовом уровне. Ни одно материальное тело нельзя отправить в прошлое, только личность.

— Как это? — не понял я.

— У человека есть душа, и есть личность, — начала она мне объяснять. — Душа – это сущность, которая остается и после смерти тела, а личность создается в течение всей жизни, а по ее окончании разрушается. Но такая личность – это информация, оформленная на квантовом уровне. Поэтому ее вполне можно отправить в прошлое. Только прицепиться она сможет только к своей душе и своему телу. Понимаешь? Если отправить твою, то в прошлом возникнешь ты. А в каком возрасте это произойдет, я не знаю. Физики могут все просчитать, но я не физик. Я и знаю об этом только случайно, потому что слышала разговор отца с одним… неважно. Отец сказал, что отправлять кого-то таким образом мало того, что бесполезно, можно сделать еще хуже. Произойдет замещение нашей реальности, в которой спаслась часть человечества, на ту, в которой, может быть, не выживет никто. А в то, что такие работы можно будет повсеместно запретить, он не верит.

— А это очень тяжело сделать? — спросил я.

— Хочешь вернуться и предотвратить катастрофу? — спросила Оля.

— Прежде всего, хочу просто вернуться, а с катастрофой…

— Учти, что личность не копируется, — предупредила она. — Она переносится, а это значит, что здесь ты умрешь.

— Этим меня не напугаешь, — усмехнулся я. — Не то чтобы я даже в таком состоянии не хотел жить, хочу, но чувствую, что мое время на исходе. Мне же не придется убивать себя самому?

— Нет, конечно! — удивленно сказала Оля. — Тебя никто не будет убивать. Смерть наступает в результате самого процесса. Но подробностей я не знаю. Со мной универсальный модуль, который я сперла из лаборатории отца. Это экспериментальная модель, в других такой функции вообще нет. Да и этот модуль предназначен к ликвидации.

— А ты сумеешь им воспользоваться?

— А чего там уметь? — сказала она пренебрежительно. — Думаешь, я в вероятностях разбираюсь? Запустить уже готовую программу большого ума не надо. Только я это могу сделать перед самым возвращением. А пока, ты мне, кажется, обещал чаю?

— У меня к чаю только вафли, — сказал я, разливая чай по чашкам. — Не знаешь, что такое вафли? Ну это такая вкусная гадость.

— Если вкусная, тогда давай! — сказала Оля. — Сейчас только выпью капсулу. Ммм! Действительно вкусно! С собой дашь?

— Возьмешь кулек на столе, — сказал я. — Можешь вообще забирать себе все, что понравится.

Не знаю почему, но я верил во все, что она мне рассказала, и уже мысленно прощался с этим миром.

— Если ты думаешь, что я здесь буду после тебя расхаживать и что-то выбирать, то зря, — сказала девочка. — С твоим исчезновением эта реальность заменится другой, поэтому я отсюда унесу ноги даже раньше тебя. В новой реальности меня просто не станет.

— Жаль, что в моих мозгах сейчас ничего не держится, — сказал я ей. — Иначе я бы многое освежил в памяти, что может оказаться полезным.

— Об этом не беспокойся! — махнула рукой Оля. — Память при наложении личностей будет прекрасной. Вспомнишь все, или почти все, что было в жизни. Наверное, это интересно, когда мальчишка становится взрослым мужчиной. Только ты имей в виду, что детское тело и личность ребенка на твое сознание тоже подействуют. И это хорошо, а то старик в детском теле это страшно. Я вижу, что тебе не терпится. Жаль, я бы у тебя еще здесь побыла. Но ты прав: если меня хватятся, найти модуль будет нетрудно. В каждом из них есть что-то вроде маяка. И при попытке его извлечения ликвидируется и модуль. Найдут и накостыляют по шее, а ты уже никуда не попадешь. Давай сюда вафли, и пойдем в комнату. Тебе лучше лечь.

Мы прошли в гостиную, где я улегся на диван.

— Готов? — спросила девочка и, получив утвердительный кивок, что-то покрутила на запястье. Вокруг ее тела возник туманный диск, который на глазах уплотнялся, становясь материальным.

— Прощай! — сказала Оля. — Удачи!

Она внезапно исчезла, и вместе с ней исчез весь мир.

Сознание вернулось скачком. Я опять лежал, но теперь вместо пластика на потолке была обычная побелка. Я прислушался к себе и нигде не почувствовал боли! В комнате стояла тишина: я впервые за последние тридцать с чем-то лет не слышал звона в ушах. Я перевернулся набок и осмотрел комнату. Странным образом она была мне знакома до мельчайших деталей, и одновременно воспринималась, как что-то давным-давно забытое. Я откинул легкое одеяло и осмотрел худое мальчишеское тело. Сколько же мне лет? Еще не до конца веря своим глазам, встал с кровати и подошел к висевшему на одежном шкафу зеркалу. Да, такой шикарной шевелюры у меня в восьмом классе уже не было. По непонятной причине она поредела зимой, когда учился в седьмом классе. За окном лето или начало осени, значит, сейчас шестьдесят четвертый год и мне исполнится четырнадцать только в ноябре! Внезапно я до конца осознал, что случилось и мне стало страшно. Стоит выйти из комнаты, и я увижу умерших родителей, весь тот мир, который давно исчез, вновь возродился! Меня затрясло, и я, еле передвигая ноги, вернулся к кровати и упал в нее ничком. Постепенно начал успокаиваться. Волнение осталось, но мандраж прошел. Встав, натянул трико и принялся осматривать комнату. Первым делом посмотрел на механический будильник на столе. Он тикал и показывал половину седьмого. Выглянув в окно, я увидел, что солнце только начало выползать из-за крыши штаба. Значит, сейчас утро, и, наверное, утро выходного дня, иначе мама уже хозяйничала бы на кухне, готовя отцу завтрак. Конечно, если он вчера не умчался по тревоге и ночевал дома. А такие тревоги бывали, хоть и не слишком часто. Я осмотрел свою книжную полку, заранее зная, что на ней увижу. Казанцев, Беляев, несколько книг Стругацких и Уэллс. Оля была права: я читал все это очень давно, но сейчас мог пересказать любую из этих книг почти дословно. Так, новых учебников еще нет, и портфель пуст. Значит, все-таки лето и я почему-то уверен, что оно уже идет к концу. Просыпается память ребенка? Неплохо бы вспомнить все, что помнит он, иначе родители могут подумать черт знает что. Стоп! Сестра же еще этот год с нами! Лучше пока все спят полежать и подумать. Итак, перенос получился, и я получил вторую жизнь. И что теперь? Воспользоваться этим и прожить эту жизнь гораздо лучше той? Это я мог запросто. Знание всего того, что случится в мире за семьдесят лет и программы вуза, и огромный запас пока неизвестных никому открытий и технологий… Мне нет больше необходимости поступать в техникум, а это экономия в два года. Да и учеба в институте дастся без труда. Еще и закончу его экстерном на год-два раньше. Я не поехал в аспирантуру, когда посылали, теперь можно поехать. С моей теперешней памятью и знаниями не проблема сдать кандидатский минимум и защитить диссертацию. А за кандидатской может последовать и докторская. И развал Союза не застанет врасплох, у меня не будет проблемы подкатить к тем, кто потом станет у руля. Со всех сторон масса плюсов и только один минус, который делает для меня все остальное неважным. Ничего не изменится и в положенный срок все рухнет в тартарары! Как можно любить женщину и выращивать детей, зная какая судьба им уготована? Влезть со своими знаниями и попробовать все переиграть? Можно, но велика вероятность, что капитально настучат по голове. Это если ее вообще нафиг не оторвут. В середине октября у руля государства станет Брежнев. К этому человеку в зрелые годы у меня было однозначно отрицательное отношение. В последние годы его правления мы его между собой иначе, как бровастой сволочью, не называли. Вот что значит судить о человеке по внешним проявлениям. Много позже я узнал о нем такое, что сильно изменило мое мнение. Его огромное трудолюбие и работоспособность внушали уважение, как и заслуги в области обороны. Чрезмерное честолюбие и любовь к наградам это мелочи, судить нужно не по ним. И за власть он, оказывается, в последние годы совсем не держался и дважды просил Политбюро его освободить. Виновата система тотального подхалимажа и старение партийной верхушки. Я не идеализировал этого человека. Ангелов в ЦК не было. Одна история того, как он расправился с человеком, который его выдвигал и собирался сделать своим преемником, говорит о многом. Но ставку в любом случае придется делать на него. И сделать все нужно так, чтобы как можно дольше остаться в тени, а, может быть, вообще из нее не выходить. Кое-какие мысли на этот счет у меня были. Но с этим телом нужно что-то делать. Я и в школе не занимался спортом и был хиляком, и в техникуме. Только в конце учебы в институте занялся сначала йогой, а потом и всем остальным. Придется заняться всем этим сейчас, и сделать это так, чтобы не всполошить родителей. Черт, почему не просыпается память мальчишки? Хоть убей, не помню, что было в предшествующие дни. Придется хитрить и по крупицам вытягивать из родителей и сестры все, что было этим летом. Единственное, что я помнил, это то, что в отпуск мы никуда не ездили. Почему-то великолепная память сбоила, когда я пытался вспомнить самые последние события.

За дверью заскрипела тахта, и послышались легкие удаляющиеся шаги. Мама встала и пошла на кухню. Ну что же, пора вставать и мне. Я быстро застелил кровать, надел рубашку и, глубоко вздохнув, открыл дверь в большую комнату.




Глава 2


23 августа 1964 года, один из белорусских военных городков




Отец лежал на тахте у стены и спал. Значит, сегодня, скорее всего, воскресенье, а вчера он вымотался на службе и сейчас отсыпается. Я стоял и смотрел на его спокойное лицо, испытывая… Я не мог бы объяснить даже сам себе, что я в тот момент чувствовал. Отец сильно любил меня всю жизнь, и я отвечал ему тем же. Я не помню, чтобы он хоть раз меня ударил, хотя поводов для этого было достаточно. Я таким терпением не отличался и периодически лупил сыновей, когда было за что. Мой отец был трудягой. Трудно было сказать, чего он не умел делать. Он научил мать готовить пищу и заготовки на зиму, мог пошить брюки или шапку, починить обувь и сделать по дому любую работу. Он занимался фотографией еще на стеклянных пластинках и сам делал в ванной комнате зеркала. Родом отец был из крестьянской семьи и после окончания семи классов работал киномехаником в райцентре, а потом помощником редактора районной газеты. Когда началась война, подал заявление и попал на краткосрочные офицерские курсы. Всю войну провел в войсках ПВО, где встретился с матерью, которая тоже пошла добровольцем и дослужилась до звания старшего сержанта. Войну они закончили в Кенигсберге и вскоре поженились. Отца, в отличие от многих других, после войны не выперли из армии, а отправили на курсы при каком-то училище. С таким куцым образованием он дослужился до звания майора и занимал должность начальника связи полка, сделав свою службу лучшей во всем округе. Я перевел взгляд в угол комнаты. Там стояла высокая тумба из декоративной фанеры с экраном телевизора. Это было творение отца, которое у нас в семье называли «комбайном». Он сам сделал телевизор, радиоприемник и проигрыватель грампластинок, запихнув все это в один корпус. Это был его второй телевизор. Первый, который он сделал с небольшим кинескопом шесть лет назад, когда и телевизоры были редкостью, три года спустя подарили родителям матери. Я был специалистом и прекрасно представлял, как сложно настроить пусть даже черно-белый самодельный телевизор с помощью обыкновенного тестера. Я бы этого сделать не смог. Отец прожил долгую жизнь и умер позже матери. Умирал он полгода и за это время измучился сам и измучил всех нас. В то время я жил только его проблемами. Когда отцу становилось лучше, у меня повышалось настроение, а когда ему становилось плохо, плохо было и мне. А потом его не стало. Когда он умер, я был на работе, и о его смерти мне сообщил по телефону старший сын. В тот день мы ничего не успели сделать для похорон. Отца положили на стол и я всю ночь просидел рядом. За окнами громыхала гроза, и вспышки молний освещали его разгладившееся и ставшее спокойным лицо. Дождь барабанил в окна, казалось, природа оплакивает его уход из жизни. Я тогда так почему-то и не заплакал, несмотря на всю свою боль и тоску. А теперь он лежит в одной комнате со мной, и мне страшно, что все это может оказаться только сном или бредом!

Так, надо срочно успокоиться, а то еще грохнусь в обморок. Тогда фельдшером точно не отделаюсь, повезут в районную больницу. Я тихонько вышел в коридор, а из него зашел в ванную комнату и умылся. Стало заметно легче, и я решил зайти на кухню. Мама стояла у стола и чистила картошку.

— Чего это ты так рано вскочил? — спросила она, заставив вздрогнуть от звука ее голоса. — То даже в школу нужно из кровати вытаскивать трактором, а то встаешь ни свет ни заря в выходной день? Куда-то собрался?

— Пройдусь по воздуху, пока ты готовишь завтрак, — ответил я, поедая ее глазами.

Такого потрясения, как при виде отца, я не испытал, но равнодушным вид живой и молодой мамы меня тоже не оставил. К счастью, она стояла в пол-оборота ко мне и смотрела не на меня, а на картошку.

— Надень что-нибудь, — сказала она. — Уже по утрам прохладно. И дверью не хлопай, а то разбудишь отца. Он вчера поздно пришел со службы, так что пусть подольше поспит. И надолго не уходи, скоро будем завтракать.

В городке нашего полка была одна единственная улица из трех, стоявших в линию, пятиэтажных домов. Мы жили на первом этаже среднего из них. Рядом за забором располагался наш полк ПВО, который в числе других прикрывал Минск. С наружной стороны ограды стоял небольшой одноэтажный дом, который поделили пополам продовольственный магазин и библиотека. Сразу же за КПП располагался штаб, а за ним – казарма, столовая и все прочее хозяйство. Позиции ракет были укрыты в лесу, который тянулся во все стороны на десятки километров. Наши дома для чего-то тоже огородили дощатым забором. Смысла я в нем не видел, поскольку въезд в городок по бетонке был совершенно свободным и никем не контролировался. Сразу же за этим забором был построен шикарный по тем временам Дом офицеров. Его большое двухэтажное здание имело кинотеатр, спортивный зал, библиотеку и еще много всего, во что я не вникал за ненадобностью. Конечно, построили его не только для нас. Рядом с городком нашего полка находился городок большой воинской части, которой командовал генерал Алферьев. Одна из его дочерей училась в моем классе. Этот городок у нас почему-то носил название «рабочего» и был раз в пять больше нашего. Школа находилась на его территории, но была всего в сотне метров от моего дома. Въезд в Рабочий городок охранялся, но перелезть через забор ничего не стоило, что многие и делали. Всем школьникам даже оформили документы на кусочке картона с фотографией и печатью части, но до их КПП было идти триста метров, а дыра в заборе была рядом. В это место, где отсутствовала пара досок, я сейчас и протиснулся.

Еще в той жизни, пока не постарел, я лелеял мысль однажды сюда приехать. Пройтись по большому пустырю за школой, где мы на физкультуре занимались бегом и прыжками, зайти в двухэтажное здание, построенное в виде буквы «п», и посмотреть на свою классную комнату. Кабинеты у нас были только по физике, химии и биологии, все остальные занятия, кроме физкультуры, шли в ней. Сейчас я мог бы осуществить ту мечту, но не стал. Через несколько дней я пойду туда учиться, и все очарование быстро уйдет. Мечты и проза жизни сочетаются слабо. Я вернулся на свою сторону забора и решил пробежаться к стадиону. Бег в моих планах занимал не последнее место, и я был уверен, что с телом придется долго помучиться, прежде чем за эти планы можно будет браться. Я вышел на бетонку и побежал к выходу из городка. На выходе дорога поворачивала налево и шла мимо Дома офицеров к стадиону и дальше в сторону железнодорожной станции. Хватило меня только до поворота. Начало колоть в бок, и пришлось перейти с бега на шаг. Стадион, как и все здесь, был рядом. Какой шутник и для какой надобности соорудил здесь стадион, у нас не знал никто. Да еще умудрились вырыть его чашу экскаваторами метра на четыре вглубь. На моей памяти на нем не проводилось никаких состязаний. Но мы, я имею в виду мальчишек, им все-таки пользовались, хоть и не по прямому назначению. Зимой в чашу стадиона сдувало снег со всей прилегающей территории, засыпая ее почти до самого верха. Когда снег слегка слеживался, мы любили, разбежавшись, нырять в него рыбкой, а потом выбираться обратно. Естественно, весной вся эта издырявленная нашими телами масса снега таяла, и последняя вода исчезала только к началу лета.

Не помню, чтобы я в своем детстве видел хоть одного человека бежавшего не по делу, а просто так. Не было тогда принято бегать ради здоровья. А если начну бегать я, точно некоторые скажут, что чокнулся. А не скажут, так подумают. Я подошел к одной из нескольких отлитых из бетона лестниц для спуска, но спускаться не стал. Наверное, приятней будет бегать по лесу. Помимо бетонки к станции шла неширокая лесная дорога, которой и пользовались, чтобы добраться до поезда, или школьники из поселка возле станции. Своей школы там не было, и они ходили учиться в нашу. Прогулка подействовала на меня как-то странно. Волнение никуда не делось, но страх ушел, сменившись щенячьим восторгом. Мне опять хотелось бежать и дурачиться. Даже хилое молодое тело это не тело старой развалины, которое я помнил еще слишком хорошо. Трудно было думать о чем-то серьезном из-за захватывающего душу восторга, я и не думал, отложив все дела на потом. Интересно, чьи это чувства, ребенка или мои? Никаких других признаков нашего слияния я не чувствовал. Памятью он со мной, во всяком случае, делиться не спешил. Решив, что для первого раза нагулялся достаточно, и пора идти домой, чтобы не нервировать мать, я повернул обратно. Дома уже никто не спал, а из кухни доносился одуряющий запах жареной картошки и грибов. Маму я встретил в коридоре.

— Наконец-то! — сказала она. — Быстро мой руки и за стол.

— Грибы! — обрадовался я. — Пахнут-то как! Откуда они?

— Ты что, заболел? — спросила мама, посмотрев на меня с тревогой. — Или это у тебя такая дурацкая шутка? Сам же вчера притащил подосиновики.

— Шутка! — сказал я, ныряя в ванную комнату. — Сейчас приду.

После ее слов я вспомнил, что в этом году во второй половине лета было много дождей, и мы собирали грибы даже в начале сентября. Надо же было так лопухнуться! Нужно будет поменьше болтать и побольше слушать.

На кухне за столом уже сидели отец с сестрой.

— Куда это ты с утра бегал? — спросила сестра. — Наверное узнавать, не приехала ли зазноба?

— Оставь его, Таня! — сказала мама, заходя следом за мной на кухню. — Давайте, ешьте, а я после вас.

Сидеть за кухонным столом вчетвером было тесновато, поэтому она часто ела, накормив всех остальных. Вопрос сестры о зазнобе всколыхнул память, и я вспомнил, что Лена Цыбуленко, в которую я был влюблен уже два года, уехала по путевке в «Артек». Почему-то вспомнился сюжет из «Ералаша», где на Совете дружины пропесочивали влюбленного пионера. Это когда говорили, что как целовать, так отличниц. Я фыркнул.

— Чему радуемся? — спросил отец, накладывая себе картошки.

— Жизни, — ответил я, занявшись тем же самым.

От кухонных запахов я начал захлебываться слюной.

— Полезное занятие, — одобрил он. — Сходил бы ты еще пару раз за грибами, пока они есть, и не начались занятия. А то свежих уже долго не увидим, а у сухих совсем не тот вкус. Я бы составил тебе компанию, но нужно помочь матери.

— Обязательно, — с полным ртом ответил я. — Хоть и вредно, но вкусно!

— Это что там вредно? — спросила мама. — Грибы, что ли? Так ведь сам принес.

— Жареное вредно, — машинально пояснил я, занятый поеданием завтрака. — Сплошные канцерогены. А на подсолнечном масле вообще ничего жарить нельзя.

— Откуда взял такие слова? — сказала недовольная мать. — Сливочного масла я вам на все не наберусь. Если все на нем готовить, никакой зарплаты не хватит. И чем плохо подсолнечное? Всегда ел, а сейчас вдруг стало вредным!

— Статью читал про онкологию, — начал выпутываться я. — По-моему, в каком-то журнале в библиотеке. Там пишут, что жареное вообще вредно, а когда жарят на подсолнечном масле, вредно вдвойне, потому что при жарке оно превращается в олифу и гробит печень.

— То, что жареное вредно, мы знаем и без твоего журнала, — сказал отец, макая хлебом остатки масла. — Но это если его есть каждый день. А вы особо губу на жареную картошку не раскатывайте. Картофеля два мешка на всю зиму. Это матери только на борщи и супы. К грибам можно будет еще пару раз пожарить, а потом перейдем на каши и макароны. А скоро мой отец будет колоть кабана и пришлет сала. На сале я вам тоже несколько раз пожарю. Пальчики оближите, и никакой олифы в нем нет.

— Пусть отказывается, — ехидно сказала Танька. — Мне же больше достанется! Хоть что-то он не сожрет!

Это она намекнула на то, что я, как младший в семье, объедал ее в тех нечастых случаях, когда нам доставались какие-нибудь вкусности. Я намек проигнорировал, но мама сделала ей замечание.

— Не ожидала от тебя таких грубых слов! — сказала она. — Да еще в адрес брата!

— Я не обиделся, — примирительно сказал я. — Как можно обижаться на любимую сестру? Спасибо, мама, все было очень вкусно!

Я встал и пошел мыть руки, не обращая внимания на удивленную мать и вытаращившуюся на меня сестру. Все равно у меня не получится быть прежним, так что пусть понемногу привыкают к моим странностям. В конце концов, у меня переломный возраст.

В свою комнату я не пошел. Если бы я это сделал, мама почти наверняка, поев и помыв посуду, явилась бы ко мне допытываться, все ли у меня в порядке. Поэтому я вышел на улицу, пытаясь вспомнить, кого из ребят я в той реальности увидел до школы. И Кулагины, и Шипилины приехали в самые последние дни августа, а почему я не нашел Игоря Кулешина, я так и не смог вспомнить. Кое-кого из девчонок из Рабочего городка я тогда видел, но самому к ним подойти и завязать разговор… В школе – дело другое, а так… Слава богу, от прежней стеснительности во мне не осталось и следа, поэтому я вернулся в дом и, пока мама возилась на кухне, поменял трико на более приличные брюки и попробовал расчесать волосы. Волосы в детстве причиняли мне душевные терзания. Они у меня были материнские: густые и слегка вьющиеся. Придать им какую-нибудь форму было невозможно, особенно ту, о которой я мечтал. В конце шестого класса я даже пропустил день занятий из-за неудачной попытки убрать волосы назад. Я помыл голову, расчесал волосы в нужном направлении и туго завязал косынкой. Когда я утром ее развязал, то не мог сдержать слез: все волосы в буквальном смысле встали дыбом! Помыть и высушить их еще раз я просто не успевал, а идти с мокрой головой в середине апреля… Меня все пожалели, даже сестра отсмеялась тогда, когда думала, что я этого не замечу. Сейчас я несколько раз провел расческой по своей шевелюре и остался доволен. Было бы из-за чего терзаться! Вполне красиво, не у всякой девчонки такие. Уже потеплело, поэтому я решил ограничиться рубашкой. Дополнив свой наряд туфлями, которые купили к школе, я вышел из дома и пошел к дыре в заборе. Хотелось хоть с кем-нибудь пообщаться из одноклассников и посмотреть, как они на меня будут реагировать. Да и соскучился я по ним за лето. А я другой – так за все семьдесят лет.

Идти пришлось через территорию школы, и я не удержался и обошел ее вокруг. В школьной ограде были две калитки. Выйдя в одну из них, я направился к двухэтажным домам, где жило большинство девочек из нашего класса, в том числе и моя первая любовь. Повезло только в третьем дворе, где на лавочке о чем-то разговаривали Ольга Орловская и Ира Алферьева. Увидев меня, они замолчали. Ира была самой крупной девчонкой в классе, а у Оли была хорошая фигура и прекрасные светлые волосы, но все портили крупные черты лица. Когда я выбирал себе даму сердца, в списках претенденток они не значились.

— Привет, девочки! — поздоровался я. — Прекрасно выглядите! К школе морально подготовились?

В ответ на меня уставились две пары широко открытых глаз.

— Что я такого сказал, что вы так удивились? — сказал я, садясь между ними. — Разрешите присесть рядом? Не бойтесь, я не кусаюсь.

— Что с тобой, Грищенко? — спросила Оля. — Не заболел?

— Что, так плохо выгляжу? — спросил я пристально смотря в глаза смутившейся Ольге. — Так я вроде смотрелся в зеркало и дефектов не нашел. И что у вас за дурацкая манера всех звать по фамилиям? Учителя – ладно, у них мы везде проходим пофамильно. А мы с вами школьные друзья. За четыре года в одном классе не запомнить имени… Точно говорят про девичью память, что она короткая.

— Выглядишь ты нормально, — пришла на помощь подруге Ира. — Ты себя ведешь ненормально.

— Ну вот! — я сделал вид, что обиделся. — Уже ни с того, ни с сего записали в ненормальные. Злые вы, уйду я от вас! Вы не знаете, приехали Черезова или Цыбуленко?

— А они тебе зачем? — с подозрением спросила Оля. — Решился, наконец, подкатиться к Ленке?

— А тебе-то что? — вопросом на вопрос ответил я. — Кого хочу, того и люблю!

Я всегда думал, что выражение «круглые глаза» это метафора. Теперь я мог наблюдать воочию две такие пары.

— Опять удивились, — засмеялся я. — Я вам, кстати, о своей любви абсолютно ничего не сказал, даже того, что она есть. А то разнесете небылицы, а мне потом вас уличать во лжи. Люся с Леной мне были нужны просто для разговора, раз его с вами не получилось. Они у нас умницы и отличницы, поэтому с ними я бы общий язык нашел.

— Нет их, — ответила Ира. — Ленка из «Артека» уехала не домой, а к бабушке. За ней должна была заехать мать. А Люся с родителями сегодня уехала в Минск. Так что не с кем тебе разговаривать, Геночка!

— Здорово! — сказал я, опять садясь на лавочку. — Как заговорил о других женщинах, так сразу даже имя вспомнили, да еще его ласкательный вариант.

— Ты шутишь? — догадалась Ира.

— Наконец-то, дошло! — сказал я. — Я это лето вообще один провел. До школы осталась только неделя, а никто не думает приезжать. Я все дворы обошел и, кроме вас, никого не нашел. Изнываю, понимаете, от жажды общения, а меня заносят в ненормальные.

— Я не то имела в виду, — запротестовала Ольга. — Не ты ненормальный, а ведешь себя не так, как всегда. И разговор у тебя какой-то взрослый. Как будто мой отец говорит. Мне поначалу даже стало страшно! Была бы одна, наверное, убежала бы.

— Ну, извините, — сказал я. — Захотелось немного пошутить.

— Я тебя приглашаю на свой день рождения, — неожиданно сказала Ира. — Придешь?

— А когда он? — спросил я.

— В середине декабря.

— Если доживу, и ты не отменишь приглашения, обязательно приду, — пообещал я. — А кто вообще будет?

— Ольга будет, — сказала Ира. — Твои Лена с Люсей, и из девочек еще Света Зимакова. Из мальчишек, кроме тебя, точно будет только Сашка Шипилин. У нас есть магнитофон, есть даже гитара. Потанцуем. Если не умеешь, научим.

— Так танцевать, как танцуют сейчас, я могу, — ответил я. — Вот вальс так и не выучил, сколько…

Вовремя я заткнулся. Еще немного, и я бы им сказал, что так и не научился танцевать вальс, сколько меня жена ни учила. Тогда бы они точно дернули со скамейки, причем обе. Что со мной творится? Откуда этот словесный понос? Неужели это то, о чем говорила Ольга из другой реальности? Проснулся мальчишка и, радуясь новым возможностям, отрывается по полной программе?

— Что ты замолчал? — спросила Ольга.

— А кто умеет играть на гитаре? — перевел я разговор на другое.

— Гитара отца, — пояснила Ира. — Сашка говорил, что умеет, но я его уже проверила. Бренчать он умеет, а не играть. Может быть, ты умеешь?

— Нет, я только на пианино! — ответил я, вызвав дружный смех.

Зря, между прочим, смеются. Когда я после института отрабатывал три года в Перми, загорелся желанием сделать себе клавишный электронно-музыкальный инструмент и научиться на нем играть. И сделал его на четыре октавы, сначала одноголосый, а потом и многоголосый. Купил самоучитель игры на фортепиано и кучу песенников с нотами. Микросхем у меня тогда не было, а на транзисторах получилось очень сложно. Звучание было изумительное, особенно с аккордами, но из-за наводок шел изрядный музыкальный шум. То ли из-за него, то ли из-за того, что у меня пропал запал, но за полгода я разучил с десяток мелодий одним пальцем и одну обеими руками, на чем все и закончилось. К своему удивлению, я обнаружил, что прекрасно помню все разученное. Пианино, которое купили сестре, уже несколько месяцев стояло без пользы, и родители начали разговоры о том, чтобы его продать. Стоило брать деньги в кассе взаимопомощи, а потом больше года их выплачивать? Надо будет выбрать время, когда все разбегутся, и попробовать сыграть запомнившееся.

— За грибами сходить не хотите? — спросил я девчонок.

— А разве они еще есть? — спросила Оля.

— Вчера я набрал почти полную корзину, — ответил я. — Причем мелочь не брал. К завтрашнему дню должны вырасти. Вряд ли туда сейчас кого-нибудь занесет.

— Можно, — неуверенно сказала Оля. — Это далеко?

— С полчаса ходьбы, — ответил я. — Часа за три обернемся. Давайте встретимся у ворот завтра в десять. Ладно, я пойду. Спасибо за компанию.

Не знаю, о чем они говорили до моего прихода, но в том, что сейчас стану темой их разговора, был уверен. Ну и пусть болтают и расскажут о моих странностях другим, мне же лучше. А Ирку во мне что-то заинтересовало. Я вспомнил, что и в той реальности она приглашала на свой день рождения нас с Сашкой. Что же я ей тогда принес в подарок? Надо будет попытаться вспомнить, чтобы вторично не ломать голову.

Я был почти рядом с воротами, поэтому решил не лезть через забор, а пройти через проходную и на обратном пути зайти в Дом офицеров посмотреть, какой сегодня будет фильм. Я прошел через вертушку, не вызвав у дежурных никакой реакции. На детей они никогда не реагировали, зачем тогда, спрашивается, делали им документы? Вдоль забора снаружи была заасфальтированная пешеходная дорожка. До нашего забора она не доходила и сворачивала как раз к Дому офицеров. Сегодня и на дневном, и на вечернем сеансах показывали «Человека-амфибию». Тратить двадцать пять копеек на фильм, который я за свою жизнь просмотрел два десятка раз, не хотелось. Мне еще нужны будут деньги на покупку общих тетрадей для моих планов. Хоть мы расплатились за пианино, и на репетитора для занятий музыкой деньги больше не уходят, их все равно на все не хватало, потому что мама каждый месяц старалась что-то отложить на летний отпуск. Тяжело будет привыкать к экономии, когда привык себе ни в чем не отказывать.

Когда я пришел домой, там была только мама.

— А где все? — спросил я ее.

— Таня побежала к кому-то из подруг, а отцу позвонил из штаба дежурный. Сказал, что скоро придет.

Знал я это «скоро». В лучшем случае отец вернется к обеду.

— Даже в выходной не дают отдохнуть, — недовольно сказал я. — Он хоть успел тебе сделать то, что хотел? А то я мог бы помочь.

— Ничего не нужно, спасибо, — мама как-то странно на меня посмотрела. — Все уже сделали. Я тебе не нужна? Тогда я ненадолго схожу к Кулешиным.

Я поморщился, но промолчал. Плохо, когда у женщины нет работы, и дети уже подросли. Работа по дому много времени не занимает, и свободное время начинают убивать. Мать его убивала в компании Нины Кулешиной или Нади Платовой. Эти жены офицеров, как и большинство остальных, тоже не нашли себе работы и маялись от безделья. Как я узнал позже, их посиделки сопровождались употреблением сигарет, а иной раз они пропускали и по рюмке водки. Уже на гражданке у отца из-за этого с мамой были проблемы.

Оставшись один, я подошел к пианино, откинул крышку, сел на стул и положил руки на клавиши. Единственная мелодия, которую я выучил с аккордами была песней из кинофильма «Три дня в Москве».
		Ты говоришь мне о любви, а разговор напрасно начат…[1 - «Ты говоришь мне о любви»Наталья ВетлицкаяТы говоришь мне о любвиА разговор напрасно начатСлова я слушаю твоиНо ничего они не значатМожет ты на свете лучше всехТолько это сразу не поймешьОдна снежинка еще не снег, еще не снегОдна дождинка еще не дождьОдна снежинка еще не снег, еще не снегОдна дождинка еще не дождьКогда-нибудь, но не теперьПридет любовь, чтоб стать судьбоюПридет как ливень, как метельВсе заслонит вокруг собоюМожет ты на свете лучше всехТолько это сразу не поймешьОдна снежинка еще не снег, еще не снегОдна дождинка еще не дождьОдна снежинка еще не снег, еще не снегОдна дождинка еще не дождьИ может быть вдруг я самаТебе в глаза взгляну иначеИ станут вещими словаЧто ничего сейчас не значатМожет ты на свете лучше всехТолько это сразу не поймешьОдна снежинка еще не снег, еще не снегОдна дождинка еще не дождьОдна снежинка еще не снег, еще не снег.]








Слух у меня был неплохой, сыграл я тоже хорошо, вот только голос… Ну да это можно поправить. Зря я, что ли, столько лет занимался йогой? Мантра-йогой не так уж сложно сделать голос и сильнее, и улучшить его тембр и благозвучность. Вопрос только в том, где этим заниматься. Если я начну часами тянуть мантру, пусть даже и не в позе лотоса, которую я в свое время так и не освоил, у родителей крыша поедет. Ладно, позже что-нибудь придумаю. Я закрыл пианино и пошел в свою комнату отжиматься. На шестом отжимании я сдох. Все, с сегодняшнего дня начинаю тренировки. Главное это не перестараться и не потянуть мышцы. Переодевшись в домашнее, я приступил к ревизии своих личных вещей. Боже, какой только ерунды у меня не было! Почти все найденное отправилось в мусорное ведро, которое я тут же вынес в ящик. А ведь для того, кого я заменил, весь этот хлам имел ценность. Вздохнув, я еще раз пересчитал найденную мелочь. Всего оказалось пятьдесят три копейки. Тетрадь, насколько я помнил, стоила сорок четыре копейки, так что на одну у меня денег хватало, а потом придется выпрашивать их у родителей. Я улегся на застеленную кровать и стал размышлять о том, что мне делать с самим собой и в какой последовательности. Вскоре пришла сестра, и я решил, что неплохо бы мне у нее научиться танцевать. Если подумать, очень полезное умение. Сейчас мне от него толку будет мало, но в будущем могло пригодиться, а в этом будущем сестры рядом не будет. Сейчас она училась в десятом классе и в семье жила последний год. Таня великолепно танцевала и была постоянной участницей самодеятельного танцевального ансамбля, который на вполне приличном уровне немало выступал в разных воинских частях. Я привык к внешности сестры и не обращал внимания на то, что она красивая девушка.

— Тань, научи танцевать вальс! — попросил я. — Мечтаю кружиться в вихре вальса.

— С кем? — ехидно спросила сестра. — И потом, у тебя совсем нет способностей к танцам! Вальсу я тебя уже пробовала учить два года назад. И толку? Ты со своей Леночкой просто пробежался по залу!

Было такое. На новогодний бал-маскарад, который устроили в школьном спортзале, у меня был костюм то ли Марса, то ли просто римского война. Лена пришла на бал в костюме Снежной королевы. Наши костюмы были признаны лучшими, поэтому нам предложили станцевать вальс, что мы и сделали. Лена танцевала, а я держал ее за талию и крутился следом, мечтая только о том, чтобы не отдавить ей ноги. До бала я тоже подкатил к сестре с просьбой научить танцевать вальс, но она без толку промучилась со мной пару часов и признала безнадежным. Более поздние попытки жены тоже успехом не увенчались: проклятый вальс мне не давался. Я очень надеялся, что сейчас с моей новой великолепной памятью я все-таки допилю этот танец.

— Ну не будь врединой, — начал я канючить. — Ну что тебе стоит? Если не получится, больше никогда с этим не подойду.

Вальс я, к великому удивлению сестры, выучил за полчаса. И чего в нем, спрашивается, было такого, что я мучился? В сущности, очень простой танец.

К обеду вся семья собралась дома. Поев вкусный борщ с говядиной, я отказался от второго, на которое была котлета с перловкой. Есть не хотелось, тем более перловку, которую я тихо ненавидел. Отбившись от матери, я опять ушел гулять. Взвинченное состояние мало-помалу сменилось более спокойным, и я мог нормально обдумывать уже случившиеся и то, что буду делать дальше. Проблем со школой не ожидалось. Я не собирался скрывать свои знания и подстраиваться под слабого хорошиста, каким числился в классе. Но и быть местной Алисой Селезневой тоже не было ни малейшего желания. Единственным опасным моментом был английский язык. Я его учил черт-те сколько, но так и не выучил. Четыре класса в школе и шесть в институте. В моем личном институтском словаре числилось больше трех тысяч выученных слов. Через год после окончания института я помнил их в лучшем случае три сотни. Уже гораздо позже, когда я оформил загранпаспорт и решил проехаться по заграницам, я проштудировал больше половины англо-русского разговорника. Месяц спустя я смог вспомнить сущую ерунду. И ведь не скажешь, что такая уж плохая память, но иностранные языки мне не давались. Оказывается, ничего не забылось, и сейчас я мог свободно пользоваться огромным словарным запасом. Это было здорово, но таило и опасность. Человек может по каким-то причинам резко поменять свое поведение за три месяца, и это, безусловно, вызовет интерес знавших его людей. Но если семиклассник, с трудом связывающий слова иностранного языка в простые предложения, за лето научиться на этом языке болтать, простым интересом он не отделается. Оно мне нужно? А тут еще затаившаяся во мне часть мальчишки подталкивает пошалить, блеснуть знаниями и удивить окружающих. Надеюсь, мне с этим удастся легко справиться.

Нагулявшись, я пришел домой и спросил отца, где вчерашняя газета.

— Я ее просмотрел, так что, наверное, в туалете, — ответил он, отрываясь от телевизора, где шел концерт по заявкам.

— Охота тебе такое слушать? — спросил я, глядя на экран, с которого неслось визгливое: «Ах, Самара-городок, беспокойная я…»

— Кроме этого есть и хорошие песни, — ответил он. — Когда тебя не было, пел Магомаев, а до того – Хиль. Не прикручивать же каждый раз звук, если тебе что-нибудь не нравится. Раз передают, значит кому-то нравится и это. После концерта будут мультфильмы. Садись, это уже через десять минут.

— Спасибо, не хочется, — ответил я, заработав удивленный взгляд отца. — Что-то хочется спать.

— В шесть часов и без ужина? — спросила услышавшая мой ответ мама. — Ты и второго не ел! Не заболел? Весь день ведешь себя как-то странно. Давай я померю температуру.

— Я себя прекрасно чувствую, просто страшно хочу спать! — сказал я ей чистую правду. — Можешь пощупать лоб.

Она пощупала, после чего я ушел к себе, разделся, разобрал кровать и почти моментально вырубился. Наверное, эта сонливость была реакцией на перенос моего сознания. Проспал я, не просыпаясь, до самого утра.




Глава 3


До чего же у человека гибкая психика! Кажется, только вчера я разваливался на ходу и был готов к тому, что любой день может стать для меня последним. Потом случайная встреча, ставшая подарком судьбы, и вторая жизнь, вернувшая мир моего детства. Еще вчера я чуть не хлопнулся в обморок при виде воскресшего отца, а сегодня уже общаюсь с семьей без прежнего волнения. Радость никуда не делась, но она уже не захлестывает с головой, мешая соображать. И кое-что понемногу стало вспоминаться. Видимо, процесс слияния все-таки не одномоментный. Встав сегодня утром, я испытал досаду из-за того, что вчера выбросил рефлектор от прожектора, который нужен был для зеркального телескопа. И чувства, и мысли были явно не мои, я прекрасно знал, что из этой затеи ничего путного не получится. Я в детстве отличался неумеренной фантазией и с десяти лет читал только фантастику и исторические романы, причем в огромном количестве, благо фонды нашей библиотеки были на удивление богатые на такую литературу. Я не был глуп, просто немного витал в облаках, из-за чего частенько недодумывал свои действия и совершал глупости, за которые потом было стыдно. Вообще, насколько я помню, девчонки у нас в классе были рассудительнее мальчишек. Не все, конечно, но самые умные – точно. Поэтому большого интереса к сверстникам они не проявляли. Мы им были так же неинтересны, как они сами не интересовали старших ребят, на которых кое-кто из них засматривался. Мне было интересно, как они на меня отреагируют. Я поставил перед собой задачу попытаться многое изменить в этой жизни, но это вовсе не означало, что я собирался жить только этим. Черта с два! Все, что я для себя наметил, должно было не только помочь мне выполнить планы, в первую очередь я это делал для самого себя.

Когда я проснулся, был девятый час, поэтому отца дома уже не было. Сказав маме, что собираюсь за грибами, я быстро позавтракал яичницей, надел не самую лучшую одежду, обул резиновые сапоги и с корзинкой вышел на улицу. Было еще только двадцать минут десятого, но я просто решил прогуляться. А так как наручных часов у меня не было, прогуливаться я думал недалеко от ворот в часть. Как я выяснил, когда начал подходить к воротам, прогуляться решил не я один. Возле них с лукошками уже стояли девчонки. Причем не только Ира с Олей, но и Люся Черезова.

— Здравствуйте, девочки! — поздоровался я с ними. — У нас пополнение?

— А ты против? — спросила Люся. — Если да, то я могу уйти.

— Я тебе свои грибы отдам, только не уходи! — сказал я ей. — Девочек я хоть вчера видел, а по тебе соскучился.

— Вот видишь! — сказала Ира. — А ты еще не верила!

— Действительно, — согласилась Люся, с любопытством меня разглядывая. — Что, интересно, должно было произойти, чтобы ты так изменился? Мне ничего в голову не приходит.

— Может он ударился головой? — предположила Ольга.

— Милая Оля! — засмеялся я. — От удара по голове люди умней не становятся, скорее, наоборот! Вы сюда пришли меня обсуждать или за грибами? Давайте, раз раньше собрались, пойдем в лес, а по дороге поговорим. Или вы ждете кого-то еще?

Никого они не ждали, поэтому я их повел туда, где обычно собирал подосиновики, а чтобы отвлечь разговор от своей персоны, стал вспоминать и рассказывать анекдоты, выбирая из своего огромного запаса те, в которых не было пошлятины.

— Ну тебя! — заявила Ольга, когда мы пришли на место. — Никогда столько не смеялась. Даже живот разболелся, как теперь наклоняться? И где только все это отыскал?

— Еще что-нибудь смешное знаешь? — спросила Ира.

— Навалом! — заверил я. — Только как же грибы? Если у всех разболятся животы, я за вас грибы искать не буду. Мне их, между прочим, самому тоже нужно набрать. Давайте закончим с грибами, а на обратном пути я вас еще посмешу.

Я хорошо знал, где может быть больше всего грибов, поэтому быстро набрал свое лукошко и принялся помогать девочкам.

— Никогда в это место не ходила, — сказала Люся. — Не жалеешь, что нам его показал?

— Мне в радость сделать вам приятно, — торжественно сказал я. — Что такое грибы? А потом, вы же девушки!

— Ну и что? — спросила Ольга.

— Слышала, что я вчера про девичью память говорил? В ней ничего не задерживается, поэтому до следующего сезона вы сюда дорогу забудете!

— Завтра должна приехать Лена, — сказала Люся. — Ты и перед ней станешь хвост распускать? Учти, что ей это не нужно.

— Во-первых, я ни перед кем из вас хвост не распускал! — обиделся я. — Не думал, что ты мое поведение воспримешь именно так. Я тебя считал самой умной в классе, видимо, ошибся.

— А во-вторых? — спросила она.

— А во-вторых, я знаю, что ей нравится мальчишка из восьмого класса, — поведал я то, что узнал, когда сам уже учился на класс старше. — Только ведь мы с ней в одинаковом положении. Как в песне поется. Мы выбираем, нас выбирают, как это часто не совпадает!

— Он еще и поет! — сказала Ольга. — Рехнуться можно! А песня откуда? Никогда такой раньше не слышала.

— Пойдемте, я вас провожу, — сказал я девочкам, не отвечая на ее вопрос.

Вроде не было сказано ничего такого, чего я бы не знал, но слова Люси испортили мне настроение. Если я не преувеличил ее ум, значит, нужно сделать выводы, и вести себя более сдержанно. Я совсем не знал девчонок ее возраста в том времени, откуда ушел, а теперь оказывается, что я их неправильно понимаю и здесь.

— Ты нам обещал еще кое-что рассказать, — сказала Ира, когда уже шли обратно.

— Извини, — сказал я ей. — Надоело изображать клоуна.

— Прости! — сказала Люся. — Я не хотела тебя обидеть.

— Ты еще пойдешь за грибами? — спросила Ольга.

— Нет, — ответил я. — До школы осталась неделя, а у меня дома уйма дел. Да и не будет больше много грибов, если не пройдут дожди.

Дальше до бетонки шли молча.

— Ты все-таки обиделся! — сказала Люся, когда я с ними попрощался. — Жаль. Спасибо за сегодняшний день.




— Я была в магазине, — сказала мама, когда я зашел на кухню с грибами. — Привезли твои любимые конфеты, так я взяла полкило. Кавказские.

— Спасибо! — поблагодарил я. — Но я хочу просто попить чай.

Как только она сказала, я сразу вспомнил эти действительно понравившиеся мне шоколадные конфеты, которые продавались без оберток и стоили дешевле других. Со сладостями нужно было заканчивать, пока у меня только один запломбированный зуб. К сорока пяти их у меня ни одного целого не осталось. Начнется школа, надо будет натащить мела и понемногу употреблять в пищу. Можно еще толочь яичную скорлупу, но с мелом проще.

— Мам, — сказал я. — Я решил заняться спортом. Куда это годится, когда совсем нет мышц! Вы не против?

— Как мы можем быть против? — удивилась она. — Если станешь заниматься, я наоборот буду очень рада. Если для этого что-то будет нужно, скажи, и мы постараемся купить.

— Пока ничего не нужно, — ответил я. — Только, мам, я еще займусь гимнастикой йоги. Я в журналах вычитал о ней все, что нужно и разучил. Это индийская гимнастика, она развивает тело лучше нашей. И еще, мне придется по утрам раньше вставать и бегать. Но я постараюсь выходить тихо, чтобы вас с отцом не будить.

— Что с тобой случилось? — требовательно спросила мама. — Я должна знать! Ты и вчера был совсем не такой, как обычно, и сегодня тоже! В чем причина?

— Прочел одну книгу и решил, что хватит валять дурака, — выдал я придуманное наспех объяснение. — Надоело быть слабым. Послушай, мы в следующем году летом куда-нибудь поедем или опять просидим здесь?

— За пианино расплатились, так что на поездку деньги будут, — сказала она. — Наверное, опять на Украину, а потом к моим родителям. Еще и к родственникам в Таганрог съездим. Хоть и не Черное, но все равно море.

— Можно поехать через Москву, — предложил я. — Я в ней только в шесть лет был и почти ничего не помню. Остановимся на пару дней у твоей подруги, как тогда.

— Ну не знаю, — заколебалась мама. — Нужно будет посоветоваться с отцом.

— Ну, мама! — заглянул я ей в глаза. — А я обещаю закончить год на одни пятерки!

— Если случится такое чудо, можешь требовать, что хочешь! — засмеялась она. — На одни пятерки у тебя, Геник, вряд ли получится. У тебя в шестом классе тройки по четырем предметам, а пятерок всего три. С троек на пятерки не прыгают, не бывает таких чудес! Но я тебя расхолаживать не буду, пробуй, если есть желание.

Я выклянчил у матери для занятий старое шерстяное одеяло и ушел заниматься в свою комнату. Слава богу, что было еще тепло, и форточку вообще не закрывали. Зимой с проветриванием будут проблемы. Разослав на полу одеяло, я разделся до трусов и приступил к занятиям. Я решил делать тот же комплекс упражнений, который делал в сорок лет. Прежде всего, разогрел мышцы и суставы, похлопывая их ладонями и растирая. Потом пришел черед асан. Из всего множества этих поз я подобрал для себя только восемь. Это были перевернутые позы и упражнения, тренирующие гибкость позвоночника во всех направлениях. Заодно сильное воздействие оказывалось на печень, брюшной пресс и укреплялись мышцы рук и ног. Нормально получилось сделать только половину из них, да и то я держал позы очень недолго. Последним шел комплекс из шести упражнений на развитие мышц, куда входили и отжимания. Без гантелей я пока решил обойтись. Нагрузки и медитации совершенно не сочетались, поэтому последнее я отложил на утро. В свое время в Ростове-на-Дону с помощью Надежды Семеновой были открыты курсы трансцендентальной медитации, которые я успешно закончил и получил свою мантру от гуру Агравала. Учителя там были из разных стран, а мне попался индус. До летающих йогов мне было далеко, но в феноменальной эффективности этого вида йоги я убедился на собственном опыте. Пока это было все, что я запланировал. Вот когда немного приведу свое тело в порядок, включу в занятия несколько боевых приемов из некогда попавшей ко мне в руки книги, которая в упрощенной форме предлагала выжимку из восточных единоборств применительно к уличной драке. Технику нанесения ударов и блоки я помнил, простые связки – тоже. Вряд ли мне в таком возрасте это понадобится, но кто знает? Тратить треть жизни на капитальное изучение Карате или Ушу я не собирался, да и не было у меня такой возможности. А вот врезать кому-нибудь при необходимости или отбить удар – было бы неплохо. При хорошо разработанных связках и накачанных мышцах даже ребенок может вырубить взрослого, а то и двух, особенно если этого от него никто не ждет, а его противники не обучены бою.

Я старался не переусердствовать, но знал, что завтра все равно все тело будет болеть. Наверное, из-за этого медитации пока придется отложить. Возможно, и с бегом придется повременить. Вроде всего делал по чуть-чуть, а набралось на полтора часа. А для такого тела это много.

Отец задерживался, сестра тоже где-то моталась, поэтому обедать я сел с мамой, съев к ее удовольствию и первое, и второе. После этого взял свои деньги и пошел в небольшой магазин, который торговал книгами и канцтоварами. Находился он в Рабочем городке на полпути от школы до дома Алферьевой, поэтому я опять оделся поприличнее и полез в дыру в заборе. Еще в прошлом году отец говорил, что забор собираются починить. Лучше бы до этого у них вообще никогда руки не дошли! По малейшему поводу мотаться в обход до проходной – это маразм. В школьном дворе опять никого не было, никого из знакомых я не встретил и дальше до магазина. Перерыв уже закончился, поэтому я купил свою тетрадку и направился обратно домой. С работой по своему плану я решил повременить. Родители и так сейчас будут пристально следить за моими чудачествами, а если к ним еще добавится заполнение неизвестно чем общих тетрадей… Пусть лучше привыкают ко всему постепенно.

Вечером я первый раз занялся медитацией, а утром все пришлось отложить: как я и предполагал, все мышцы болели и умоляли их не трогать. Постанывая, я все-таки сделал легкий массаж, но за занятия взялся только часов в пять вечера.




Три следующих дня прошли одинаково. Я старался как можно больше заниматься своим телом, уже притерпевшись к боли, ненадолго выходил по утрам на прогулки, а остальное время или сидел у телевизора, или пропадал в библиотеке Дома офицеров. Читал я там не книги, а газеты «Известия» за этот год. На четвертый день ко мне забежал Игорь Кулешин.

— Проходи, Игорек, — сказала мама, открывшая ему дверь. — Гена в своей комнате.

— Я уже здесь, — сказал я, заходя в коридор. — Привет! Пошли на улицу.

— Ты чего это девчонкам наболтал? — спросил он, когда мы прошли за дом и сели на лавку возле забора. — Про свою любовь?

— А от кого ты это слышал?

— Ходил в городок и встретил Светку Зимакову.

— Все ясно, — сказал я. — Классический испорченный телефон. Не понял? Я со Светкой ни о чем не разговаривал, я ее вообще со школы еще не видел. А тем, с кем разговаривал, я о своей любви не сказал ни слова. Болтушки.

— До школы четыре дня, а из ребят никого нет! — пожаловался он. — Скука! Как ты здесь только за лето один не свихнулся? Наверное, всю библиотеку перечитал. Не хочешь погонять мяч?

— Ногу потянул, — соврал я.

Тело продолжало болеть, хоть уже и меньше, и гонять мяч с Игорем, который был выше и сильнее меня, не было никакого желания. Я его развеселил, рассказав несколько анекдотов, после чего, сославшись на больную ногу, ушел домой. Никакого интереса или желания общаться он у меня не вызвал.

— Что так быстро? — спросила мама. — То раньше вас домой не загонишь, а теперь ты из своей комнаты не вылезаешь.

— Давай я тебе на пианино сыграю? — предложил я. — Одним пальцем.

— Одним пальцем и твой отец может, — засмеялась она. — Собачий вальс. А у тебя что?

— Не знаю, — соврал я. — Нашел ноты и разучил

Я ей сыграл одну из разученных мелодий. Маме понравилось, а я был разочарован. На моем электронном инструменте все звучало совсем иначе.

— Жаль, что нет гитары, — сказал я. — Можно было бы попробовать. А то стоит этот гроб и столько места занимает зря.

— Мы его продадим, — ответила мама. — Уже есть покупатель. Жаль, но кто же знал, что Таня не захочет заниматься дальше.

— Она, по-моему, с самого начала таким желанием не сильно горела, — сказал я. — Это больше было ваше желание. А теперь наверняка продадим за меньшую цену.

Мама пошла к зазвонившему телефону, а я вернулся в свою комнату.

Я все-таки начал работу с тетрадкой, используя для этого время, когда мамы не было дома. И сразу же возникли сложности. Что-то я помнил очень хорошо, вплоть до дат, что-то вспоминалось хуже. Я хотел сначала изложить все значимые события последующих семидесяти лет, а уже потом писать об открытиях и технологиях. Были и мысли, как и кому потом все это передать, чтобы мои тетради попали куда нужно, а не отправились в мусор. В самом начале я пояснил, что если дата поставлена со знаком вопроса, это значит, что она может немного отличаться от написанной. Сначала работа шла тяжело, потом я втянулся, и стало легче. Плохо было то, что скоро от писанины с непривычки начали болеть пальцы.

Хотя я занимался своим телом только неделю, помимо боли от этих занятий начали появляться и другие результаты. Я уже мог отжиматься по десять раз и выполнял почти все асаны, хоть и очень недолго. Отца во время моих занятий дома не было, а мама интересовалась тем, что я делаю, гораздо меньше, чем я думал, хотя, как я узнал позже, похвасталась подругам, что сын занялся спортом. 




В понедельник за день до школы я был в квартире один. Куда убежала Танька, я не знал, а мама ушла в магазин за продуктами. Мою помощь она отклонила. Я только хотел воспользоваться ее уходом и немного пописать, как затарахтел дверной звонок. Я открыл дверь и увидел Черезову.

— Разрешишь войти? — спросила она. — Или ты меня теперь и на порог не пустишь?

— Заходи, — посторонился я, давая ей пройти. — Могла бы и позвонить. Ты начистила перышки, а я в старом трико.

— Какие перышки? — не поняла она. — О чем ты?

— Разувайся и проходи в большую комнату, — сказал я ей. — К себе не приглашаю, там сейчас… неважно. Почистила перышки, говорят о женщине, которая привела себя в порядок и приоделась. Садись на тахту и излагай.

— Что излагать? — растерялась она.

— Ты же ко мне пришла не просто так, посмотреть на мое потертое трико? Наверное, была причина? Вот эту причину и излагай.

— В то, что я пришла просто так, ты не веришь? Если для тебя это так важно, переоденься, я могу подождать.

— Зачем? — пожал я плечами. — Ты уже на меня такого насмотрелась, можешь смотреть дальше. Хорошая одежда не делает нас лучше, просто любому не хочется выглядеть хуже, чем он есть на самом деле. Я в этом не исключение.

— Что с тобой случилось? — требовательно спросила она. — То, что ты только что сказал, мог сказать мой отец, но только не ты!

— Только не я? — я пристально посмотрел на нее, заставив смутиться. — Я знал, что вы не считаете меня умным мальчишкой. Определенные основания так думать у вас были. Мне только неясно, с какой стати я должен перед тобой отчитываться? Ты тоже всем открываешь душу по первому требованию? Теперь мне понятно, что тебя сюда привело. Стало страшно любопытно, что же случилось с этим глуповатым фантазером, если он вдруг так резко поумнел? Непонятно только для чего ты мне захотела раскрыть глаза в отношении своей подруги. Ты у нас слишком умная, чтобы что-то делать просто так.

— А если я тебе скажу, что хочу с тобой дружить? — сказала Люся, поднимая на меня глаза. — Неужели из-за Ленки скажешь уйти?

— Давай я тебе пока не отвечу, — сказал я. — Извини, но мне нужно подумать. От дружбы я никогда не отказываюсь, если это только дружба. Увидимся завтра в школе.

— Не хочешь сидеть за моей партой? — спросила она, поднимаясь с тахты. — С Любой я поговорю, и она пересядет.

— Не будем спешить, — сказал я, провожая ее к двери. — Завтра еще даже уроков не будет. Поговорим об этом позже.

Она ушла, а я сел и задумался. То, что я уже прожил одну жизнь, не меняло того факта, что сейчас я был подростком и еще долго им останусь. В жизни каждого подростка приходит время, когда в нем возникает потребность в любви. Иногда такая любовь вспыхивает сама собой, чаще подросток начинает рассматривать окружающих лиц противоположного пола и подходящего возраста, выбирая себе объект для обожания. Понятно, что из всего доступного множества стараются выбрать самое лучшее, руководствуясь своими представлениями об идеале. А потом этот объект либо начинают робко обожать на расстоянии, либо обхаживают, если хватает смелости и сам объект не против. Все в полном соответствие с песней, где поется, что слепила из того, что было, а потом что было, то и полюбила. Такая и у меня была любовь к Ленке. Когда наша семья уехала из городка, я ей даже написал письмо, в котором признался в любви, и мы после этого еще некоторое время переписывались. А потом я поумнел и перестал писать. А потом выбросил все письма, о чем сильно пожалел, когда поумнел еще больше. Я понял Люсю. Я в классе был, пожалуй, самым славным мальчишкой. Если бы не мои выходки, я бы всерьез заинтересовал многих девчонок. А тут она одна из первых увидела совсем другого человека. Может быть, и о своей подруге она мне сказала для того, чтобы освободить место для себя? А почему бы и нет? Будем спасать мир, а по совместительству жить полноценной жизнью советского подростка. В каждом возрасте есть свои радости. У меня в прошлой жизни не было дружбы с девчонкой, и мне было интересно заполнить этот пробел. А с Люсей или с другой, это будет видно. Бедные они будут, когда я обрасту мышцами.

Я знал, что все друзья-приятели уже вернулись и сейчас проводят последний день свободы на улице, пользуясь хорошей погодой. Сходить, что ли, и мне?

— Что ты засел дома? — спросила зашедшая в квартиру мама. — За домом ребята играют в футбол, а ты со своими занятиями совсем на улице не показываешься.

— Каждый день гуляю, — возразил я. — И уже два дня, как начал бегать по утрам. А с ними я еще пообщаюсь. Завтра у нас только торжественная линейка. Узнаем расписание, получим учебники и свободны. Так что время поболтать будет.

— Мне показалось, или у тебя действительно увеличились мышцы? — спросила она, глядя на мои руки.

— Показалось. Пока мышцы только укрепляются. Я очень постепенно увеличиваю нагрузки. Раньше, чем через месяц ты изменений не увидишь.

— Одежду я тебе на завтра приготовила, а ботинки начистишь сам, — сказала мама. — Галстук мы тебе купили новый. Обедать еще не хочешь? Тогда я полежу, почитаю. Захочешь есть – скажешь.

Гонять мяч мне не хотелось, поэтому время до обеда я провел с тетрадкой, пользуясь тем, что мать читает любимые детективы. Вечером по телевизору показывали фильм «Два бойца», который посмотрели всей семьей.

— Все, закончилось ваше безделье! — сказал отец, когда выключили телевизор. — Кто-то нам с мамой обещал в новом учебном году стать отличником. Не передумал?

— Если поедем через Москву, то у меня в дневнике ни одной четверки не будет! — поклялся я. — Итоговых, конечно.

— Одни тройки, — влезла сестра. — Отличниками по желанию не становятся! У тебя пробелов в знаниях, знаешь, сколько?

— А еще неплохо купить гитару, — продолжил я, не обращая на нее внимания. — За пианино рублей пятьсот дадут?

— Если бы, — вздохнула мама. — Разговор шел о четырехстах, за пятьсот мы его сами покупали. А гитара, наверное, стоит сто рублей. И кому на ней играть?

— Я бы попробовал, — сказал я. — На пианино научился, почему не научиться на гитаре?

— Ты научился на пианино? — удивилась сестра. — Покажи!

Решив, что ради гитары стоит рискнуть, я сел за инструмент и сыграл им свою коронную песню, естественно, не напевая слов. Получилось здорово.

— Может быть, не стоит продавать пианино? — задумался отец.

— Когда только успел разучить! — сказала сестра. — Ни разу тебя не видела за пианино с тех пор, как его купили.

— А когда ты могла что видеть, если тебя целыми днями не бывает дома? — сказал я Тане и повернулся к отцу. — Пианино нужно продавать. Через год-два тебя демобилизуют, и придется ехать к родителям мамы и у них жить до получения квартиры. И куда тогда девать этот гроб? В подвал? А на гитаре прекрасно можно играть, и места она много не занимает. И еще и три сотни рублей останется на телевизор. Все равно мы твой комбайн с собой не повезем, продашь кому-нибудь здесь по дешевке.

— И в кого это ты такой умный? — спросил отец, внимательно глядя на меня. — Ладно, инструмент продадим, а там посмотрим, как ты станешь выбиваться в отличники. Будет что-то получаться, будет тебе и гитара.




На следующий день в школе нужно было быть к девяти часам, поэтому пришлось воспользоваться будильником. Утром я провел медитацию и пробежал по бетонке туда и обратно до поворота к Рабочему городку. Когда я вернулся, сестра уже встала, а отец собирался уйти на службу. Я быстро почистил зубы порошком, к которому пока так и не успел привыкнуть, вторично умылся и пошел на кухню завтракать. При сборе в школу возникла проблема: я забыл, как завязывается пионерский галстук.

— Мам, завяжи! — подкатил я к матери. — У тебя это лучше получается, а сегодня линейка.

У нас нигде не продавали цветов, поэтому их принесли только те ученики, родители которых выращивали их сами. Таких было мало. Я отправился в школу в белой рубашке и черных брюках, надев еще коричневую вельветовую куртку, потому что с утра уже было прохладно.

Возле школы уже собралась праздничная толпа учеников и преподавателей. Родители пришли только у первоклассников, да и то только матери. Почти все ребята были в куртках и пиджаках. А девчонки в своих коротких платьицах с белыми фартуками мерзли, мечтая, чтобы все побыстрей закончилось. В нашем классе было восемнадцать девочек и десять ребят. Восемь учеников приходили из поселка возле станции. Туда же они мчались сразу же после окончания занятий, поэтому общались мы только в классе, и большой дружбы между нами не было. Я прошел между двумя классами и влился в родной коллектив с тыла. Мое появление совпало с началом поздравительной речи директора, поэтому ни поздороваться, ни поговорить ни с кем не получилось. Долго он говорить не стал, поздравил всех с началом учебного года и отдал колокольчик одной из первоклашек. Девочка обежала строй классов, и на этом линейку закончили, и все организованно пошли по своим классным комнатам. Теперь я мог всех хорошо рассмотреть, а по пути еще и поболтал кое с кем из ребят. В классе моя парта была первой в ряду со стороны входных дверей. За ней на своем месте уже сидела Лена, при виде которой сердце на мгновение замерло. Все-таки слишком долго я убеждал себя в этой любви и слишком много лет о ней помнил, чтобы вот так сразу выбросить из сердца. Ничего такого особенного в ее внешности не было. Для других, не для меня. Для меня в ней было особенным все. Вот ведь вроде прожил жизнь и всему на свете знаю цену, а при виде обычной девчонки не могу остаться спокойным. Или это эмоции мальчишки? Так я его отдельно от себя не чувствовал уже дня четыре.

— Привет! — сказал я ей, садясь рядом на свое место и бросая пустой портфель в парту. — Как отдохнула?

Ее немаленькие глаза стали еще больше.

— Привет, — ответила она. — Отдохнула так, как никогда в жизни. «Артек» – это здорово! А с тобой что случилось? Девочки разное говорили…

Разговор прервало появление нашей классной. Зинаида Александровна была очень славной женщиной лет сорока и вела у нас русский язык, литературу, английский и пение.

— Здравствуйте, — поздоровалась она с классом. — Поздравляю всех с началом учебного года.

Мы дружно встали со своих мест и нестройно поздоровались.

— Садитесь! — она сама села за свой стол. — Сегодня у нас с вами уроков не будет. Тем, чьи родители сдавали деньги на учебники, нужно их получить в библиотеке. Потом посмотрите и перепишите свое расписание занятий, которое вывешено на доске объявлений. Новеньких у нас пока нет, и свои места, по-моему, никто не менял. Вы стали на год старше, и я надеюсь, что у некоторых из вас изменится отношение к учебе. Обидно видеть, что способные ученики учатся, спустя рукава.

Говоря это, она смотрела преимущественно на меня, и я не выдержал и сказал ей спасибо. Она так удивилась, что забыла мне сделать замечание.

— И за что же мне спасибо? — спросила она меня. — Встань, Грищенко!

— Ну как же, — ответил я. — За поздравление, за хорошие пожелания и за высокую оценку моих способностей. Торжественно обещаю их полностью использовать!

— Хорошо, — сказала она, быстро справившись с удивлением. — Садись. Я запомню твое обещание. Больше мне никто ничего пообещать не хочет? Тогда на сегодня все могут быть свободными, а завтра я жду вас уже на занятия.




Глава 4


Наш класс отпустили первым, поэтому очередь в библиотеку была небольшой и продвигалась на глазах. Библиотекарь быстро сверялась со списком и кивала очереднику на связанные стопки учебников для седьмого класса. Я получил свою связку, развязал шпагат и уложил все в портфель. Потом взял из малого отделения ручку с блокнотом и подошел к доске объявлений, возле которой уже толпились ученики нашего класса.

— Ну ты и выдал! — сказал стоявший здесь же Сашка. — Зинаида тебе эти слова еще припомнит, когда начнешь хватать тройки!

— А что в них такого хорошего, чтобы я их хватал? — я очень натурально изобразил удивление. — Или ты, Сашок против того, чтобы в классе появился еще один отличник?

Освободившиеся одноклассники, заинтересовавшись разговором, сдвинулись теснее.

— Это ты о себе? — не поверил услышанному Сашка. — Шутишь, да?

— Какие шутки? Просто надоело валять дурака. Трудно, что ли, учиться на одни пятерки? Да раз плюнуть!

— Ну и плюнь! — сказал он. — А мы все посмотрим! Давай поспорим, что в этом году тебе отличником не быть! На пять рублей!

— Вообще-то, мне деньги нужны, — сказал я ему. — Только на деньги я ни с кем и ни по какому поводу спорить не собираюсь. И не потому, что боюсь проиграть и нечем будет отдавать долг, просто паршивое это дело, спорить или играть на деньги. Давай поспорим на сто щелбанов, а ты сразу же, как только придешь домой, начинай готовить лоб.

— Сам свой готовь! — рассердился он. — Я с тобой и на тысячу щелбанов могу поспорить!

— На тысячу не буду, — отказался я. — На фига мне такое счастье? Ты окочуришься, а мне отвечать? Да я все пальцы о твой лоб отобью!

Все рассмеялись.

— На сто, так на сто! — он схватил мою руку. — Разбивайте!

К нам подошла Лена с полным портфелем учебников.

— Правду говорят, что ты пел девчонкам? — спросила она. — Когда вместе собирали грибы?

— Истинную, — ответил я. — Арию Фигаро. Не слышала? Только ее обычно на итальянском поют, а я им исполнил на русском. Примерно вот так!
		Мальчик резвый кудрявый, влюбленный



		Адонис женской лаской прельщенный,



		Не довольно ль вертеться, кружиться,



		Не пора ли мужчиною быть?








Спел я, по-моему, ненамного хуже Муслима Магомаева, хотя бы потому, что, в отличие от него, мои слова поняли все. Только вместо аплодисментов в вестибюле нашей школы установилась гробовая тишина.

— Что, не понравилось? — спросил я смотревших на меня во все глаза друзей. — Это потому, что не было музыкального сопровождения. Ладно, пропустите к расписанию, а то сами не пишете и другим не даете.

— Я бы на твоем месте, Сашка, все-таки на всякий случай потренировал лоб, — сказал Сергей Кулагин. — Если биться каждый день лбом об стенку…

— Это хорошо, что вы такие веселые, — прервал общий смех вышедший из учительской директор. — Только вам здесь все нужно освобождать. Сейчас выйдет восьмой класс, а вы до сих пор не закончили!

После его слов те, кто еще не переписал расписание уроков, бросились это делать, остальные потянулись к выходу.

— Не поможешь донести портфель? — спросила у меня Лена.

— Подожди минуту, — сказал я ей и подошел к Сергею, с которым дружил. — Сергей, захвати мой портфель, я к тебе потом за ним забегу. А я помогу девчонкам.

— Я его и к тебе домой могу занести, — сказал он. — Мне это проще сделать, чем тебе к нам мотаться.

— Теперь я свободен, — сказал я Лене, рядом с которой уже стояла и Люся. — Давайте ваши портфели, для вас они действительно тяжеловаты. Саш, помог бы Свете, пока она не надорвалась.

Света Зимакова – самая маленькая из девчонок нашего класса – благодарно мне улыбнулась и с готовностью протянула Шипилину портфель. Так впятером мы и пошли вместе, поскольку и Сашка, и девчонки жили в двух соседних домах.

— Что с тобой случилось? — спросила меня Лена, когда мы вышли за калитку школьной ограды.

— Мне этот вопрос в последнее время задают все, — сказал я своей компании. — Мало того, скажу вам по секрету, что я его сам себе все время задаю! Наверное, виноват переломный возраст!

— Тебе нужно со сцены людей смешить, — сказала Света. — Вместо Мирова и Новицкого.

— Хорошо, что напомнила, — сказал я. — По пути расскажу вам несколько анекдотов. Правда, Люсе мое выступление прошлый раз не понравилось, но она у нас слишком серьезная девушка.

— Пусть затыкает уши, — посоветовал Сашка. — Руки ты ей освободил. Трави свои анекдоты, а то скоро уже дойдем.

Шли действительно недолго, но три анекдота я рассказать успел. Сашка ржал так, что едва не растерял портфели. Лена со Светой тоже смеялись от души. Я глянул на идущую слева Люсю и поразился: в глазах у девчонки стояли слезы. Кажется, я немного перестарался.

Когда дошли, Сашка со Светой свернули к своему дому, а мы пошли к следующему, где у крайнего подъезда я вручил Лене ее портфель.

— Держи, а я донесу Люсе ее портфель до подъезда.

— Спасибо! — поблагодарила Лена. — Ты сегодня чем думаешь заняться?

— Понравились анекдоты? — спросил я. — Увы, у меня сегодня масса дел. Может быть, к вечеру освобожусь, но ничего обещать не могу.

— Если хочешь, приходи в наш двор, — сказала она. — Пока хорошая погода погуляем по улицам. Люся тоже будет.

— Обещай за себя! — сказала Люся дрогнувшим голосом. — Давай сюда портфель, и я пойду, а вы болтайте!

— Пока, — сказал я одной девчонке и повернулся к другой. — Пошли, мы уже закончили. Я тебя обещал довести до подъезда, а обещания нужно выполнять.

В подъезде я не отдал ей портфель и пошел с ним на второй этаж, где она жила. Поставил свою ношу у порога квартиры и помешал девочке его поднять.

— Подожди минуту. Извини, что так пошутил. Не всегда и не все шутки бывают удачные. Чем именно я тебя так обидел, я не понял, но все равно извини.

— Ну и дурак! — она трясущейся рукой вставила ключ в замок, открыла квартиру и подхватила с пола портфель. — Иди к своей Ленке!

Перед моим носом с хлопком закрылась дверь. Я немного постоял, думая постучать или нет, и стал спускаться вниз. В подъезде я столкнулся с Леной.

— Чего это ты задержался? — спросила она, заглядывая на лестничную площадку второго этажа. — Что-то случилось?

— Ничего не случилось, — хмуро ответил я. — Только тебе сейчас не стоит ходить к Люсе. Пойдешь – поссоритесь.

— Из-за тебя, что ли? — догадалась она. — Очень надо! Слишком ты о себе высокого мнения!

— Мое дело – предупредить, — сказал я и прошел мимо нее к выходу из подъезда. — До завтра.

Настроение было испорчено, и опять из-за Люси. От кого не ожидал слез, да еще из-за меня, так это от нее! Она была не только самой умной, но и самой выдержанной из наших девочек. Не помню, чтобы она хоть раз с кем-то скандалила или даже просто повышала голос. В третьем классе, пожалуй, только она одна избежала дерганья за волосы. Все остальные девочки в той или иной мере подверглись этому виду ухаживания. Год назад, когда мы в начале лета посмотрели «Три мушкетера» и под впечатлением этого фильма стали играть в мушкетеров, Люду единогласно окрестили королевой. Конечно, сама она не знала, ради кого мы обламываем друг о друга самодельные шпаги. А теперь… Получил, называется, полноценную жизнь. Девчонку, которая меня интересует, не интересую я, а та, которая не слишком интересна мне, льет из-за меня слезы. И, самое главное, я, вроде бы взрослый человек, не могу к этому относиться спокойно!

Таня уже была дома и, переодевшись, помогала матери готовить обед. Редкое явление, достойное того, чтобы быть записанным в книгу рекордов Гиннесса, если она уже есть.

— Сергей принес твой портфель, — сказала мама с кухни. — Стоит в комнате. А ты, оказывается, дорос до того, что носишь девочкам портфели? Непонятно только, почему сразу двоим.

— Он решил наверстать упущенное! — фыркнула Танька, сама не зная, насколько права. — Нагрузили, как ишака! Удостоился хоть поцелуя в щечку?

— В щечку я буду целовать тебя, — буркнул я. — На день рождения.

Я ушел к себе и больше не слышал, о чем они говорили. Переодевшись в трико, я занялся тетрадкой. Чтобы успокоиться и лучше вспомнить семьдесят третий год, на котором я остановился, пришлось заняться медитацией. Как всегда, при первых же повторениях мантры волной накатило расслабление, безразличие сменило взвинченность, лень стало даже шевельнуть пальцем. Длилось это немного меньше обычного – минут десять, но мне хватило. Писал я все время, пока женщины возились на кухне – больше часа. Событий было много, тем более, что я писал не только о «луноходе», Парижском соглашении по Вьетнаму или перевороте в Чили, но и о таких вроде бы малозначительных вещах, как выход на экраны фильма «Семнадцать мгновений весны». Закончив с августом, я спрятал тетрадь за одежный шкаф и стал думать, идти сегодня вечером гулять или нет. Конечно, принимать предложения Ленки после того, что она мне сказала – это только ронять себя в ее глазах. Но ведь на ней одной свет клином не сошелся? Наверное, ей будет полезно узнать, что я отклонил ее предложение и провел время в другой компании. Вечер будет теплым, а по друзьям соскучился не один я, поэтому гулять будут многие. Так ни до чего и не додумавшись, я решил перед обедом еще позаниматься. Тело притерпелось к нагрузкам, поэтому их уже можно было увеличивать быстрее.

Обедал я вместе с отцом. Когда поели, он следом за мной прошел в мою комнату.

— Держи! — он положил на письменный стол громкоговоритель для карманных приемников и ферритовый стержень для антенны. — Транзистор для выходного каскада я тебе принесу, а выходной трансформатор намотают мои парни. Переделаешь свою «мыльницу» с наушника в нормальный приемник.

Я похолодел: эту «мыльницу» я выбросил из стола вместе с остальным хламом. И как об этом сказать отцу?

Радиотехникой я увлекся давно. Отец вечерами просиживал над своими самоделками, собранными на лампах на алюминиевых шасси навесным монтажом, а я сидел рядом, слушал доносившиеся из динамика завывания и его ругань и вдыхал запах канифоли. Когда на маленьком экране кинескопа первого отцовского телевизора замелькали первые смутные изображения, для нас с сестрой это было чудом. Помню, показывали балет Чайковского «Лебединое озеро» и мы широко открытыми глазами смотрели в негативном изображении танец маленьких лебедей. Отцу нужно было делать настройку, а мы его упрашивали не трогать телевизор. Нам и так было здорово! Когда я учился во втором классе, как-то раз в отсутствии отца я включил паяльник, достал его радиодетали и кусок гетинакса с наклепанными на нем лепестками и начал на них паять все, что попадалось под руку. Спаяв солидное сооружение, я подумал (недолго) и, припаяв в две выбранные наугад точки провода, засунул из в розетку. Зрелище получилось завораживающее. Больше всего мне понравилось то, как сгорали большие зеленые сопротивления, обгорая по спирали и постреливая искорками. Большинство конденсаторов взорвались, что тоже не оставило меня равнодушным. В этот день в Союзе родился еще один радиолюбитель. Позже отец немало со мной занимался и отдал мне читать подшивки журналов «Радио». Для школы я собрал действующую модель лампового радиоприемника, для себя делал его из редких в то время транзисторов, которые отец приносил для меня с работы. Прежний я сейчас бы прыгал от радости и целовал отца, а я смотрел на него и не знал, что сказать.

— Папа, — наконец собравшись с духом, сказал я внимательно наблюдавшему за мной отцу. — Понимаешь, какое дело… Ты не сердись, но я, кажется, случайно выбросил приемник, когда чистил стол от хлама.

— Так «кажется» или выбросил?

— Выбросил, — опустив голову, признался я.

— Что с тобой происходит, не скажешь? — спросил отец. — Ты был так увлечен радиотехникой, а сейчас словно о ней забыл. Этот приемник ты делал целый месяц. Сколько было криков и слез!

— Так уж и слез! — возразил я. — Только один раз и было, когда сдох транзистор.

— Неважно, — сказал он. — Не заговаривай мне зубы. Ты выбросил результат месячного труда и не рвешь у себя на голове волосы. И динамик не доставил тебе радости. Напомнить, как ты упрашивал его достать? Не хочешь со мной поделиться?

— Я тебе скажу все, — пообещал я. — Но не сейчас.

— Надеюсь, — сказал он. — Не хотелось бы лишиться твоего доверия.

Ну и как ему сказать, если при всех своих замечательных качествах он почти начисто был лишен фантазии, а у меня ее было на двоих! После того, как он облучился от радиолокационной станции, пришлось долго лечиться в военном госпитале. Головные боли ушли, но они возвращались, если он начинал много читать. Поэтому он ничего и не читал, кроме любимого «Кобзаря» Шевченко. И откуда тогда взяться фантазии? Какие доказательства я ему мог представить, кроме своих слов? Рассказать о развале СССР? Точно попаду к психиатрам. Для него я был еще слишком мал, и авторитетом не являлся. Рассказать правду я ему мог, но не сейчас, а тогда, когда он сможет хоть частично поверить в рассказанное. Он ушел, а я сидел на кровати и вспоминал, как он незадолго до смерти плакал, держа мою руку в своих сморщенных, покрытых старческими пятнами руках и говорил, что я у него в жизни единственный друг. Голова у него уже соображала неважно, и он часто без всякой причины обижался на ухаживающих за ним моих сыновей, подозревая их черт-те в чем. Как хотелось ему довериться, поделиться своими сомнениями, попросить помощи… Я чувствовал, что этого делать нельзя. Не то время и не те люди. И я еще не та фигура, чтобы серьезно воспринимать тот бред, который я бы на него вывалил. Я знал, чем смогу привлечь внимание серьезных людей к своим записям. Отец в их число, увы, не входил.

Решив пока об этом не думать, я вышел в большую комнату посмотреть, что передают по телевизору.

— Не делай его громко, — попросила мама. — Что-то сильно разболелась голова.

— Давай помассирую точки, — предложил я. — Наверное, полностью боль не уберу, но болеть будет меньше.

— Какие еще точки? — с подозрением спросила она.

— Особые, — ответил я. — На голове и на руках. Это китайская медицина, я про нее в журнале вычитал. Не бойся, больно не будет.

Одно время после института я сильно увлекался электропунктурой и точечным массажем и даже сделал для лечения пару приборов. Расположение точек я знал хорошо, на какие из них и как воздействовать при многих болезнях тоже помнил, поэтому за пять минут сделал все, что нужно.

— Действительно помогло! — удивилась мама. — Болит, но уже не так сильно. Надо будет посмотреть самой те журналы, которые ты читаешь. Я вижу, ты конфеты, которые я купила, совсем не ешь. А я их потихоньку пробую. Смотри, спохватишься, когда их совсем не будет.

— Не хочу портить зубы, — сказал я. — Вот пойду в школу, принесу мел, тогда можно будет изредка кушать сладости.

— Можно купить в аптеке хлористый кальций, — предложила мама. — Если ты так боишься за зубы. Он недорогой, мы тебе его когда-то давали.

— Сами пейте эту гадость! — меня передернуло. — А я буду лучше грызть мел. Неплохо еще толочь скорлупу яиц, но нужна ступка.

— У нас же есть керамическая ступка с пестиком, — сказала мама. — Что, забыл? Сам же в прошлом году толок в ней сахар в пудру. Давай я буду перед употреблением яиц хорошо их мыть, а ты потом истолчешь. А то в мелу все, что хочешь, может попасться. Ты сегодня вечером никуда не идешь? А то Таня уходит гулять, и твой Игорь тоже собирается в городок. Неужели опять весь вечер будешь отжиматься и стоять на голове? Все нужно делать в меру, тогда будет польза.

— Золотые слова, мамочка! — я чмокнул ее в щеку. — Непременно сегодня пойду гулять и перецелую всех девчонок. Зря, что ли, портфели таскал?

— Болтун ты, — сказала она. — Точно с тобой что-то случилось. То был такой скромник, что я не знала, что и делать, а сейчас разошелся. По крайней мере, на словах. Ты для чего сюда пришел, телевизор смотреть?

— Не буду я его сейчас смотреть, — ответил я. — Все равно еще рано для чего-нибудь интересного, а у тебя еще болит голова. Где газета?

— Лежит на трюмо, — сказала мама. — Только никуда не задевай, отец ее еще не смотрел.

Я просмотрел газету, но ничего стоящего внимания в ней не было, поэтому я ее отложил и достал из-за шкафа тетрадь. С полчаса я поработал нормально, потом принесло сестру.

— Что это ты пишешь? — поинтересовалась она, увидев меня за тетрадью с ручкой в руках.

— А тебе не все равно? — спросил я, досадуя на то, что задумался и не услышал ее шагов. — Любовные послания пишу, а вечером пойду разносить. Довольна?

— Да ладно! — примирительно сказала сестра. — Что хочешь, то и пиши. Я хотела спросить, ты точно будешь учиться игре на гитаре?

— Если купят, буду, — ответил я. — А что?

— Не слышала, чтобы в городке были репетиторы по этому инструменту, — сказала она. — Игре на пианино учат человек пять, а по гитаре, по-моему, никого нет.

— И не надо, — сказал я. — Самоучитель обойдется гораздо дешевле. А ты для чего спросила?

— Да так, — сказала Таня, повернулась и вышла из моей комнаты.

И к чему, спрашивается, весь этот разговор? Я на всякий случай убрал общую тетрадь в ящик стола и сходил на кухню попить воды. Мама прилегла на тахте и заснула, сестра была в своей комнате, поэтому я хорошо посидел над тетрадкой, закончив с семьдесят третьим годом. Едва я закрыл тетрадь, как с работы пришел отец, и проснулась мама.

— Если хочешь гулять, то покушай и иди сейчас, — сказала она мне. — Нечего мотаться по темноте.

Заварка осталась с обеда, поэтому я разогрел на плите чайник и попил горячего чая. Сразу после пития я никогда не ел, поэтому немного поболтал с родителями и пошел делать себе ужин. На белый батон намазал сливочного масла и сверху посыпал сахаром. Можно было поесть плотнее, но я не захотел. Оделся я так же, как и на торжественную линейку, только без красного галстука, и рубашку надел не белую, а с рисунком. Куда идти я заранее не решил. Можно было зайти к Сергею или Игорю, но я не стал этого делать. Несмотря на медитацию, слезы Люси и разговор с отцом подпортили настроение, и общаться с друзьями не хотелось. Впервые с моего появления в детстве пропало чувство радости, ожидания чего-то необычного. Ноги сами понесли меня к дыре в заборе, а потом через школьный пустырь к домам, где жили Сашка и девчонки. По обычно малолюдным улицам городка прогуливались небольшими группами и поодиночке ребята и девчонки от третьего класса и выше. Если гуляли и более молодые, я их не видел. Я свернул к дому Сашки и в его дворе увидел на лавочках компанию из самого Сашки, Валерки Дворкина и Светки. Странная, надо сказать, компания. Наверное, Светка только что вышла, а ребята уже сидели на лавке. Мне они обрадовались.

— А я два твоих анекдота запомнил, — сказал мне Сашка. — Рассказал родителям, им понравилось.

Интересно, как быстро мои анекдоты станут достоянием всего Советского Союза?

— Спасибо! — сказала мне Света. — Если бы не ты, я с этим портфелем надорвалась бы. От Сашки помощи не дождешься.

— А вот я надорвался, — сказал Сашка, притворно скривив свое круглое лицо. — Нет, чтобы пожалеть и оказать внимание!

— Ты ведь провожал Ленку с Люськой? — спросила меня Света. — Не знаешь, что случилось?

— А в чем дело? — насторожился я.

— Они поссорились, — сообщила Света. — Столько лет дружат…

— При мне они не ссорились, — сказал я правду. — Помирятся, что им делить?

— А правду говорят, что ты умеешь играть на гитаре? — спросила Света.

— Я такого никому не говорил, — ответил я. — Я не Сашка, зачем мне врать? Вот на пианино запросто. Могу даже спеть, и не только арию Фигаро. Только где его здесь возьмешь?

— Я могу помочь, — обрадовала меня Света. — Родители допоздна ушли в гости, инструмент свободен, так что я тебя приглашаю.

— А нас? — спросил Валерка.

— Не слышал, что сказал Гена? — насмешливо сказала девчонка. — Он обещал спеть, а большая аудитория смущает неопытных певцов. Ну ничего, я распахну окна, и вам все будет слышно.

Черт бы побрал мой длинный язык. Я знал, что сильно нравлюсь Светке. Беда была в том, что она мне не нравилась. Чисто внешне, в остальном к ней, как и к остальным нашим девчонкам, никаких претензий не было. Поэтому меньше всего я хотел идти с ней в ее квартиру и там выпендриваться. Не нужно это было ни мне, ни ей. Но отступить без потери лица было нельзя. Завтра же Сашка ославит меня на всю школу.

— Только одну вещь, — поставил я условие. — Сыграю, и тут же на улицу.

— Хорошо, хорошо! — согласилась довольная Светка. — Только ты еще обещал спеть. Пойдем со мной.

Пришлось идти. Квартира Зимаковых была на втором этаже первой от лестницы. Видимо, на улицу Светка выбежала ненадолго, потому что квартиру она не запирала. На улице еще не совсем стемнело, но в их коридоре после освещенной лестничной площадки не было видно ни зги. Она пропустила меня вперед, закрыла дверь и подтолкнула к выходу в комнату.

— Включи свет, — попросил я. — Как я тебе буду играть в темноте?

Она нехотя включила торшер и, подойдя к пианино, откинула крышку, а потом пошла открывать двери на балкон. Я взял стул, поставил его перед инструментом и уселся сам. Когда отзвучали последние аккорды, и я закончил тем, что одна дождинка все-таки не дождь, за спиной раздались всхлипывания и на мои плечи легли ладони Светки. Я вскочил как ошпаренный, едва не перевернув стул.

— Немедленно прекрати реветь! — сказал я ей. — Иначе ноги моей у вас больше не будет! Умывайся и выходи во двор, я там подожду с ребятами.

И, подхватив свои туфли, выскочил за дверь. Обулся я уже на коврике, после чего сбежал вниз по лестнице и вышел во двор. Приплыли! Возле двух скамеек собралась треть нашего класса и еще кто-то из старшеклассников. Видимо, они гуляли рядом, и мальчишки их просветили, что сейчас будет моя сольная ария. Лучше бы завтра болтал один Сашка, чем теперь будут болтать они все. Еще и родителям Светки могут передать, что их дочь в темной комнате охмурял одноклассник. Я ее родителей не знал, поэтому не мог предугадать их реакцию. Вряд ли майор Зимаков пойдет разбираться с майором Грищенко, а вот ее мать, если ум в дефиците, может заявиться и устроить скандал. К сожалению, такое на моей памяти случалось не раз, хоть и не со мной. Так, еще лучше! Игорь тоже здесь, так что завтра же мать все узнает. И Ленка с Люськой здесь, только по разные стороны скамеек.

— А я думала, что ты соврал, когда говорил, что умеешь играть, — сказала Ира. — А что ты со Светкой сделал?

— Сейчас должна выйти, — буркнул я. — Нужно закрыть дверь, а она не может найти ключ. Расходимся, товарищи, концерт окончен!

— Хорошо играл, — сказала Ленка. — И песня отличная, никогда ее не слышала. А вот голос…

— Я над собой работаю, Леночка! — ехидно ответил я. — Через полгода ты меня не узнаешь.

— Я тебя и так не узнаю! — ответила она. — Пошли, девочки, больше ничего интересного не будет.

Шесть девчонок, в том числе и те, кто были из старших классов, ушли, но остальные уходить не спешили. Я обещал Светке ее дождаться, но понял, что пока под ее окнами стоит эта толпа, она не выйдет.

— Если появится Света, скажи, что мне было нужно уйти, — попросил я Валерку и вышел со двора, чувствуя спиной Люсин взгляд.

Старый дурак! Ведь знал, что этим все закончится. Начался этот день хреново и закончился не лучше!




— Что ты такой невеселый? — спросила мама, добавив соль на рану.

— Завтра узнаешь у тети Нины, — ответил я. — Пошел я спать, а то утром рано вставать в школу.

Если бы не медитация, я бы долго вертелся в кровати, прежде чем заснуть, после нее я выключился почти тотчас же.

Физкультуры во вторник не было, поэтому утром после медитации я совершил утреннюю пробежку, а потом еще выполнил силовые упражнения. С аппетитом позавтракав, я сверился с расписанием и положил в портфель нужные учебники. Все остальное в него было сложено заранее. Оделся я за пару минут, бриться, слава богу, было не нужно, поэтому осталось последнее – завязать проклятый галстук.

— Мам, — подошел я к матери. — Не знаю почему, но у меня на галстуке получается не узел, а черт-те что. Покажи, как ты завязываешь!

— Давай я тебе сейчас завяжу, а напомню, как это делается, когда придешь со школы.

Кто бы возражал! Я надел куртку, схватил портфель и сумку со сменной обувью и припустил к дыре в заборе. На той стороне меня поджидал Сергей.

— Говорят, ты начал ухлестывать за Зимаковой? — спросил он, когда мы поздоровались. — А как же Ленка? Или она – это уже прошлое?

— Для меня все они – это прошлое, — ответил я. — Кто тебя просветил, Игорь?

— Да, мы еще перед сном гуляли возле дома. Тебя сестра научила играть?

— Сам по самоучителю, — честно ответил я. — Только я одну песню нормально и заучил.

— Теперь о тебе долго будут болтать, — сказал он. — А Светка вчера так и не вышла, хотя ее специально долго ждали.

Мы зашли в вестибюль школы, переобулись и поставили свою обувь в гардероб. Кроме нашей технички и нескольких школьников младших классов здесь никого не было.

— Три минуты осталось! — сказал Сергей, глянув на большие настенные часы. — Ходу, сейчас Зинаида придет!

Звонок зазвенел, когда мы уже подбежали к дверям нашего класса, располагавшегося на втором этаже в самом конце коридора.




Глава 5


Когда мы заскочили в дверь, на мгновение класс замер, но тут же все опять занялись своими делами. Я сел за свою парту, раскрыл портфель и быстро выложил все необходимое к уроку русского языка.

— Привет! — поздоровался я после этого с сидящей рядом Леной.

— Привет, — отозвалась она. — Начинаешь новую жизнь с опоздания?

— Нет учителя – нет и опоздания, — отозвался я и крикнул классу: – Тихо, вы, Зинаида идет!

Шум моментально стих, и в наступившей тишине стал хорошо слышен приближающийся стук каблуков женских туфель. Вошла классная, и мы все встали. Она поздоровалась, мы ответили и сели на свои места.

— Еще раз поздравляю вас с началом учебного года, — сказала Зинаида. — Сегодня у нас не будет ничего нового. Хочу посмотреть, что вы запомнили из программы прошлых лет. Повторение – мать учения, поэтому Кулешин к доске. И не забудь дневник.

Игорь пробыл у доски минут пять. Он записывал диктуемые предложения, а потом объяснял, почему написано так, а не иначе. Слушать его было неинтересно, поэтому я рассматривал своих одноклассников, стараясь делать это не слишком явно, но Зинаида заметила.

— Грищенко, не верти головой. Ты у нас следующий. Садись, Кулешин. Ответил ты на твердую тройку, но, учитывая, что сегодня первый день занятий, поставим тебе четверку. С минусом.

Довольный Игорь отправился на свое место, а я, не дожидаясь повторного приглашения, взял дневник и вышел к доске. Задание у меня было то же самое: написать и объяснить, что я и делал. Не могу сказать, что в конце своей жизни писал совсем без ошибок. По моему мнению, в русском языке вообще не делают ошибок единицы: уж очень он сложен. Но никаких таких сложностей в том, что мне диктовали, не было, а все правила я помнил дословно, поэтому не сделал ни одной ошибки, несмотря на то, что отвечал вдвое дольше Кулешина.

— Ну что же, — подвела итог Зинаида. — Удивил и обрадовал. Не ожидала от тебя такого ответа. Молодец, «отлично»!

Мой дневник украсила первая пятерка, а по классу пронеслась волна перешептывания.

— Тишина! — навела порядок Зинаида. — Продолжаем работать. Остроумов к доске!

— Зинаида Александровна! — сказал Владимир, идя к доске, как на эшафот. — А почему вызывают одних мальчиков? Где справедливость?

— Вот когда ты будешь сидеть за этим столом, тогда и будешь решать, кого вызывать, а кого – нет, — сказала Зинаида. — Положи дневник на стол, что ты в него так вцепился? Бери мел, поборник справедливости, и пиши.

Зинаида вызывала учеников одного за другим, а я, чтобы не терять времени даром, начал продумывать, что сегодня напишу в тетради за следующий год. Прозвенел звонок, и мы вопросительно уставились на классную.

— Нового я вам ничего не давала, — сказала она. — Поэтому на дом в виде исключения сегодня ничего задавать не буду. Можете идти на перемену.

Я сидел ближе всех к двери, первый и выскочил из класса, как только его покинула классная. Она шла по коридору, поэтому я, стараясь не срываться в бег, быстро пошел к лестнице. Пока было тепло и сверху не сыпались осадки, мы все перемены проводили в школьном дворе. Обуви при этом, естественно, никто не менял, но руководство школы закрывало на это глаза. Какая грязь на сухом и чистом асфальте? Уже на лестнице меня догнал Сергей.

— Здорово отвечал! — хлопнул он меня по плечу. — Надо было вам с Сашкой спорить не на итоговые оценки, а на щелбан за каждую твою пятерку, а то слишком долго ждать результатов. Что ты так сорвался? От славы все равно никуда не убежишь!

В этом я и сам почти тотчас же смог убедиться, когда меня начали окружать одноклассники.

— Ты что, все лето занимался русским? — спросила Ирка. — Две пятерки за урок, и одна из них твоя! Я вообще не помню, когда ты по русскому получал пятерки!

— Ребята, она ведет учет моим оценкам! — сказал я рассмеявшимся одноклассникам. — Что-то здесь не так!

— Да ну тебя! — сказала покрасневшая Ира. — Я тебя похвалить хотела, а ты…

— А я пошутил, — ответил я. — Извини, если обидел.

— Извиняю, — успокоилась Ира. — Слушай, у меня к тебе просьба. Ты вчера пел хорошую песню, но мы не все слова запомнили. Запишешь?

— Запишу, — вздохнул я. — Завтра принесу текст.

— Это правда, что ты вчера пел для Зимаковой? — спросил Ромка Добров – самый низкий из ребят нашего класса.

— Нет, неправда, — ответил я. — Я вчера для многих пел, просто из ее комнаты. Гитары пока нет, да и не умею я еще на ней играть, а пианино с собой не потаскаешь.

— Сашка говорил, что ты рассказывал анекдоты. Расскажи и нам.

— Я у вас что, штатный юморист? — недовольно сказал я. — Сейчас перемена закончится. Ладно, один анекдот успею. Сидел дома, было грустно… Пришел друг и сказал, мол, не грусти, сейчас спою. И ведь споил, сволочь! Все, пошли, а то сейчас прозвенит звонок.

Звонок прозвенел, когда мы толпой поднимались по лестнице. Вторым уроком была зоология. Все предметы, кроме физкультуры и труда, у нас преподавали женщины. Учительницу зоологии звали Екатериной Дмитриевной. Зоология была легка в изучении, и Катерина не зверствовала, поэтому этот урок был одним из любимых у большинства. Она вошла в класс, едва мы успели рассесться по своим местам, поздоровалась и сразу же начала объяснять новую тему, следующую в учебнике за той, на которой мы закончили изучение в прошлом году. Слушать известные вещи было неинтересно, поэтому я опять углубился в семьдесят четвертый год. Я как раз дошел до военного переворота в Нигере, когда меня толкнула Лена. Да больно, черт!

— О чем ты так задумался, Грищенко? — спросила стоявшая рядом с нашей партой Катерина. — Ты так хорошо знаешь зоологию? Может быть, ты тогда нам сам расскажешь о многообразии современных пресмыкающихся?

Вчера вечером я пробежался глазами по тексту будущего материала, поэтому сейчас без запинки затараторил его слово в слово.

— Большинство пресмыкающихся – типичные наземные животные. В отличие от земноводных, у них хорошо развиты легкие, нет кожного дыхания, и поэтому они не нуждаются в регулярном смачивании кожи. Размножаются…

Она остановила меня, когда я начал излагать следующую тему.

— Молодец, ставлю «отлично». Но лучше все же не изучать материал самому, а делать это в школе на уроках. Давай дневник и садись.

До самого конца урока я тренировался делать одновременно две вещи: следить глазами за учительницей, и мысленно составлять текст следующей записи в тетрадь. Катерина нас редко задерживала, не сделала она это и сейчас. Посмотрев на часы, она закончила урок на пару минут раньше, встала и ушла. Поэтому по звонку многие рванулись к двери и бегом помчались по коридору, стремясь быстрее очутиться на улице.

— А ты почему никуда не побежал? — спросила Лена, которая тоже осталась за партой.

— Толку-то, — ответил я. — Пока туда, да обратно – уже половина перемены пройдет. Я лучше погуляю на большой. А к тебе будет просьба в следующий раз не толкаться так сильно коленями, они у тебя острые.

— Я тебя толкнула локтем! — возмутилась она. — Ты меня напугал! Уставился в угол класса, и глаза какие-то стеклянные!

— Хорошо, когда за тебя боятся лучшие девочки класса! — обрадованно заявил я. — Ладно, я тебя прощаю!

— Я не за тебя, я тебя испугалась, — ответила она и обернулась к начавшим собираться вокруг нашей парты одноклассникам. — Вам здесь медом намазано? Или на улице идет дождь?

— Расскажи анекдот, — попросил Валерка, не обращая внимания на Лену. — Давай хоть один, время еще есть.

— Я вам штатным клоуном заделался? Ну ладно. Восьмилетний Егорка был удивлен, когда на его дне рождении подвыпивший отец пожелал прожить ему еще столько же.

В открытую дверь заглянули двое мальчишек из восьмого класса, видимо, привлеченные доносившимся из-за нее смехом.

— Здесь рассказывают анекдоты? — спросил один из них.

— Какие анекдоты? — возмутился я. — Через минуту звонок! Давайте, расходитесь.

Зазвенел звонок, и класс начал быстро наполняться учениками. Следующим уроком был урок химии. В шестом классе мы ее не изучали, поэтому первым делом вошедшая учительница нам представилась, а потом познакомилась с нами. Она сказала, что часть ее уроков будет проходить в химическом кабинете.

— Я вас об этом буду предупреждать заранее, а сегодняшний урок у нас будет вводным. Мы поговорим…

Химию я тоже просмотрел, поэтому занялся своими делами. Я знал этот предмет не так хорошо, как многие другие и собирался уделить ему больше внимания, но не сейчас, когда излагают только общие вопросы. Урок закончился как раз тогда, когда я полностью определился с тем, что стану писать в тетрадь. На большую перемену я, как и все, пошел на улицу. На лестнице я обогнал Люсю.

— Ты меня сторонишься, — сказал я, притормаживая, чтобы идти рядом с ней. — Это из-за меня, или из-за того, что ты поссорилась с Леной?

— Тебе это так важно знать? — искоса посмотрела она на меня. — Зачем?

— Я всегда к тебе хорошо относился, — ответил я истинную правду. — И дружить хотел, только стеснялся. И если я тебя обидел своей болтовней, то прости, пожалуйста! Намеренно я этого делать не хотел. И ваша ссора меня очень огорчает. Дружба – это слишком большая ценность, чтобы бросаться ей вот так. Кто из вас виноват?

— Обе, — ответила она. — Но первой начала я.

— Ты же умница! — сказал я. — Первая начала, первой и подойди попросить прощения. Что смотришь? Знаешь, как неприятно, когда из-за тебя плохо другим людям?

— Я подойду, — сказала Люся. — Спасибо.

И быстро, почти бегом вышла из вестибюля на улицу. Мне последовать за ней помешали парни из класса сестры.

— Говорят, что ты знаешь много анекдотов, — сказал один из них. — Расскажи.

Меньше всего я хотел рассказывать свои байки старшеклассникам, но и ссориться с ними не хотелось. И из-за сестры, и из-за того, что я знал, что они хорошие ребята.

— У меня нет никакого желания убивать на вас перемену, — откровенно сказал я. — Один анекдот и все.

Давай один, — согласился Витька Платов.

— Красота и ум могут быть параллельны. Но, как и всё параллельное, они не пересекаются. Я побежал.

Пока они врубались в смысл сказанной фразы, я уже был на улице.

— Чего они от тебя хотели? — спросил подошедший Сергей.

— Хотели, чтобы я их посмешил, — ответил я. — Пошли к нашим, пока они не вывалили из школы.

— Сергей, отойди, пожалуйста! — попросила подошедшая Зимакова. — Гена, извини, что все так получилось. Я не хотела плакать, так вышло. Я родителям рассказала, что позвала тебя сыграть, а то могли всякое наболтать. Отец хотел с тобой познакомиться.

Прекрасно! Чтобы никто ничего не наболтал, она взяла и наболтала сама! Если в классе узнают, что дело дошло до знакомства с родителями… От необходимости что-то отвечать меня избавили наши одноклассники, начавшие собираться к нам со всех сторон.

— Будешь Сашке отвешивать щелбаны, не убей, — пошутил подошедший Валерка.

— Подумаешь, две пятерки! — пренебрежительно сказал Сашка. — Пусть он попробует у Зинаиды пятерку по английскому получить. Могу на рубль поспорить, фиг получится!

Видимо, во мне взыграла та часть, которая была от ребенка. Я разозлился и решил его проучить.

— Ловлю на слове, — сказал я ему. — Если я сегодня у классной получаю пятерку по английскому, ты проиграл. Только денег я у тебя не возьму. Завтра принесешь две общие тетради, и мы в расчете.

Черт, вот что я делаю? С другой стороны, неохота на каждом уроке ходить, как по тонкому льду. Бахнуть Зинаиде по голове своими знаниями один раз, потом можно будет и расслабиться. Ну и что она сделает?

— Расскажи анекдот, — пристал Валерка.

— На сегодня все! — отрезал я. — Хватит, достали уже с этими анекдотами!

— Как достали? — не понял он. — Кого? Тебе что, жалко?

— Смешат комики на эстраде! — сказал я ему. — У людей такая работа. А я вас смешить не нанимался. Есть настроение и желание сделать вам приятное, я и сам пошучу, если ничего этого нет, не стоит и просить. А то скоро вся школа будет ходить следом и выпрашивать: дай анекдотик! Уже ходят.

Подошли девчонки.

— Грищенко, это правда, что ты подружился с Зимаковой? — спросила Смирнова.

— Я в этом классе на фамилию буду отзываться только учителям, — ответил я, поворачиваясь к ним спиной. — Не знаешь имени – проходи мимо.

— Подумаешь! — фыркнула она. — Тоже мне, жених и невеста!

— Никто не огражден от возможности сказать глупость. Беда, когда ее высказывают обдуманно, — сказал я ей вслед когда-то вычитанную фразу. — Пошли, ребята, перемена сейчас закончится.

Обычно урок английского наша классная на английском и вела. Только когда ей попадался очередной тупица или безнадежный лентяй, которые не понимали самых простых фраз, она их ругала по-русски. На этот раз она, как всегда, поздоровалась на английском, выслушала наши ответы и перешла на русский.

— Вам на лето было задание составить простой рассказ на тему, как вы его провели. Кто-нибудь желает выйти к доске? Никого нет? Странно. Ну тогда я вызову сама. Грищенко, пожалуйста! Я слышала, ты хочешь выбиться в отличники? Даже, кажется, с кем-то на это поспорил.

Кто же это ей меня заложил?

— У меня было очень скучное лето, — по-английски сказал я, вставая из-за парты. — Мотался один по лесу и скучал дома. Все друзья разъехались, а книги в библиотеке я уже перечитал по второму разу. Вот я от нечего делать занялся английским. Изучил, а теперь думаю, стоило этим заниматься или нет. Придется скучать на ваших уроках. Даже не знаю, о чем еще рассказать. Разве что про грибы и ягоды, но это неинтересно.

Из всего класса, кроме самой Зинаиды, мой рассказ более или менее поняли Люся с Леной и Сашка, который неплохо знал английский. Остальные вытаращились на меня, не понимая, что происходит. Да и троица наших знатоков выглядела ненамного лучше остальных.

— Я не знаю, как это может быть, — сказала Зинаида. — Но язык ты знаешь лучше всех в классе! И это после троек в течение двух лет!

— Скрытые способности, — сказал я, честно глядя ей в глаза. — И потом, я всегда смущался, когда шел отвечать, а волнение мешает. Сразу все выученное улетает из головы.

— В последней фразе ты взял не тот глагол, — по-русски сказала классная.

— Вот видите! — я тоже перешел на русский. — Мне еще нужно над собой работать. Я могу сесть?

Дальнейший урок прошел кое-как. Класс взволнованно шушукался, а выбитая из колеи Зинаида никому не сделала замечания, быстро опросила самых лучших учеников и ушла на пять минут раньше звонка, чего никогда прежде не делала.

— Ты ее добил! — сказал Валерка. — Не расскажешь, как можно выучить язык за три месяца? Пять рублей дам! Точно дам, у меня есть деньги.

— Сашка, — сказал я спорщику. — Две тетради за тобой. Завтра жду.

— А что она тебе поставила? — спросил он.

— Сейчас посмотрю, — сказал я и взял свой дневник со стола. — Пять с плюсом.

— Это не ты! — вдруг сказала Лена. — Ребята, это не он! Я не знаю, может ты брат, может быть, двойник, но не тот Грищенко, который был раньше! Человек не может так измениться за лето!

Все замерли, ожидая, что я отвечу.

— Братьев у меня нет, по крайней мере, родных, — ответил я. — Двойники, как и у каждого человека, наверное, есть. Но кому придет в голову вас разыгрывать? Родители не заметили бы подмены? И потом, это легко проверить. Наверное, многие из вас могут вспомнить что-то такое, что знаю я, и не может знать никакой двойник. Нельзя в подробностях передать кому-либо знание своей жизни. Вспомните, и я отвечу.

— Над тобой опытов не делали? — спросил Ромка.

— Точно! — сказал я ему. — Отловили пришельцы, пока вы все отдыхали, раскрыли скрытые способности и стерли память о своем эксперименте…

— Я скоро и в пришельцев поверю! — сказала Лена.

— А какая для вас, собственно, разница из-за чего я изменился? — спросил я класс. — Я перестал быть самим собой? Вам от моих изменений плохо? Хотите, чтобы я опять превратился в не слишком умного фантазера с посредственной успеваемостью? Или просто терзает любопытство?

— Меня ты и такой устраиваешь! — сказал Сергей. — Не хочешь говорить, что произошло, так это твое право. Мало ли кому любопытно, перебьются!

Зазвенел звонок, и я первый вышел из класса. Внезапно я почувствовал себя полностью вымотанным. Не хотелось никого видеть, и если бы была такая возможность, я бы отпросился с последнего урока. Почему-то на улицу за мной никто из класса не вышел. Пару минут там постояв, я зашел в школу. В вестибюле я встретил Сергея.

— Не скажешь, почему нет никого из наших? — спросил я.

— Это тебе надо благодарить Люську, — ответил он. — Она, когда ты ушел, встала в дверях и такое сказала… Слушай, она, наверное, в тебя втюрилась, как и Зимакова. Сказала, что тебе сейчас плохо, и чтобы никто к тебе не лез с дурацкими вопросами и просьбами, не говоря уже о каких-то там проверках. Тебе надо было слышать, как она говорила.

— Пошли, — устало сказал я. — Сейчас будет звонок.

Звонок прозвенел, когда мы были на подходе к классу. Я зашел в дверь и, ни на кого не глядя, сел на свое место. Через минуту зашла учительница физики, и начался урок. У нас был кабинет физики, но занимались мы в нем не очень часто. Сейчас тоже занятия шли в классе. Никаких опросов не было, нам просто рассказали новый материал и дали задание на дом. Прозвеневший звонок подвел черту под моим первым учебным днем. Забрав портфель и поменяв обувь, я в компании Сергея с Игорем отправился в свой городок. Больше никто из класса в нашем городке не жил.




Дома меня ждал разговор с мамой, которую мать Игоря уже просветила по поводу моих вчерашних похождений.

— Я понимаю, что ничего плохого не было и не могло быть, — выговаривала она мне. — Но ты же знаешь людей и их языки! Я не против, если у тебя будут подруги, наоборот, только обрадуюсь. Но ходить к ним все же желательно днем, а не ночью, и чтобы о твоих визитах знали их родители.

— Это была еще не ночь, — ответил я. — А родителям она потом сказала. Так получилось, больше я ни к кому ходить не собираюсь. Вот мой дневник, а я пойду к себе. Что-то я за сегодняшний день устал и хочу отдохнуть.

Я дождался порции похвал, после того как мама прочла дневник, и, несмотря на усталость, стал выполнять все, что обычно делал в это время. Последними были медитация и тетрадь. Когда со службы пришел отец, ему первым делом продемонстрировали три моих пятерки в дневнике.

— Молодец! — сказал он, радостно улыбаясь. — Не ожидал, что у тебя так быстро начнет получаться. Я узнал насчет гитар у одного из наших офицеров. Оказывается, они не так уж дорого стоят. Через пару дней продадим пианино и в ближайшие выходные купим тебе гитару.

— Спасибо, папа, — вяло поблагодарил я. — К ней еще нужно будет купить самоучитель.

— Ты сильно устал, — сказал он мне. — Уроков еще не задали? Вот и хорошо. Бросай все свои дела и ложись в кровать.

Я подумал и решил воспользоваться его советом. По моим расчетам на заполнение тетрадей мне было нужно четыре месяца, а у меня их до отпуска отца еще десять. Почему бы не отдохнуть, если плохо.

Утром от вечерней хандры не осталось и следа. Надо было делать выводы из случившегося и относиться спокойнее к заморочкам в школе, иначе я за год просто рехнусь. В конце концов, они все еще только дети, а я… Я постоял немного и сел обратно в кровать. Было непонятно, что со мной происходит, но я уже не чувствовал себя взрослым и много прожившим человеком. Память никуда не делась, но прожитая жизнь воспринималась, как много раз просмотренный и хорошо знакомый кинофильм. Я знал, что психика зависит от состояния тела, но не могло же так случиться, что сознание мальчишки и его молодое тело так на меня подействовали! Или могло? Ольга говорила, что влияние будет, но я никогда не думал, что и в душе стану пусть не мальчиком, но уже и не взрослым человеком. Хотя чего я паникую? Я умнее того, кто был прежде, по-прежнему знаю много такого, до чего теперешнему человечеству еще расти и расти. Потянуло к сверстникам и возникло желание выпендриваться? Значит, буду с этим бороться. Ума и опыта у меня достаточно, а с девчонками как-нибудь разберусь. Это через год с этим будет сложнее, а пока все они еще соплячки! Я прислушался к себе и понял, что с последним высказыванием не согласен. Вот черт! Ладно, с этим как-нибудь разберусь позднее. А пока медитация и бег! Как в той жизни, так и в этой занятия трансцендентальной медитацией, помимо всего остального, привели к резкому уменьшению необходимого времени на сон. Спать меня заставляли ложиться в десять, и лишь иногда можно было отвоевать лишний час на работу. А вот вставал я без всяких будильников, когда еще не было пяти утра. Высыпался прекрасно и успевал сделать до школы массу дел. Вот и сегодня я занялся медитацией, потом пробежал туда и обратно половину дороги до станции и выполнил все силовые упражнения. Асаны у меня всегда выполнялись вечером. Результаты регулярных занятий начали сказываться, несмотря на то, что занимался я всего десять дней. Двадцать раз я уже отжимался, что для этого тела было большим прогрессом. Мог бы и больше, но боялся потянуть мышцы и надолго завалить тренировки. Лучше все делать постепенно. В школу нужно было к восьми, так что я еще успел включить допотопную газовую колонку с двумя рычагами, искупаться и съесть приготовленный мамой завтрак. В школу опять пришлось бежать бегом. Сегодня первым уроком была история. Я примчался за несколько минут до прихода учительницы, поэтому на разговоры времени не осталось. История СССР была интересным предметом, но все портила необходимость запоминать огромное число дат. Запомнить их для одного урока было не очень сложно. Но уже через несколько дней все запомненное благополучно забывалось. Слава богу, теперь с этим не было никаких проблем.

Вторым уроком была математика, которую вела классная, и мой дневник украсила еще одна пятерка. Кстати, завтра будет литература, и я совершенно случайно обнаружил подлянку в виде нескольких непрочитанных книг из обязательного списка, выданного на лето. Троечнику все читать было необязательно, мне же теперь нужно было после уроков срочно бежать в библиотеку. Третьим уроком была география СССР, а на большой перемене ко мне подошла Ира и попросила текст песни. Так я сделал второе неприятное открытие за сегодняшний день. Оказывается, можно прекрасно помнить то, что было, скажем, сорок лет назад и забыть об обещании, данном вчера. Пришлось достать блокнот и срочно записывать нужный текст. С анекдотами ко мне перестали приставать, чему я был только рад. Я и впоследствии их рассказывал неоднократно, но только тогда, когда это было нужно мне, а не всем остальным. Девчонки как сговорились: никаких попыток сближения никто не предпринимал. Я постарался убедить себя, что это только к лучшему, но неприятный осадок остался. Я очень быстро врастал в учебу и в свой класс. Никто не вспоминал событий первого дня учебы, чему я был только рад. Перед последним уроком, которым было пение, ко мне подошел Сашка и положил на парту две общие тетради. Знал бы он, что проигранный им рубль пошел на спасение человечества!

Пение тоже вела классная. В школе не было ни одного музыкального инструмента, не было даже проигрывателя и дисков с музыкой по программе. Поэтому мы занимались чисто теоретически, ну и иногда пели, выходя к доске по нескольку человек.

— Я узнала, что в нашем коллективе появился певец, — сказала Зинаида, открывая первый в этом году урок. — Это хорошо, а то музыкантов половина класса, а петь некому.

Половина не половина, а треть класса умела играть на чем-то еще, кроме нервов родителей. Сашка играл на баяне, Валерка увлекался барабаном, а семь девчонок учились игре на пианино, причем почти у всех были свои инструменты.

На уроке пения дисциплина у нас немного ослабевала, поэтому я счел возможным внести пояснение.

— Зинаида Александровна, если вы имеете в виду меня, то зря. Голос – это единственное во мне, что еще далеко от совершенства. Тем более я не смогу петь без аккомпанемента. Но обещаю в самом ближайшем будущем заняться голосом, а через неделю должны купить гитару. Когда я буду готов, я обязательно спою и сыграю. Дайте хоть пару месяцев!

— Ты от скромности не умрешь! — сказала она под смех класса. — Ладно, я запомнила, два месяца у тебя есть.

Пятница прошла так же, как и четверг, за исключением того, что последним уроком у нас был труд, который вел Брыксин – отец Любы, сидевшей в нашем классе за одной партой с Люсей. Этот урок я не любил из-за собственной слабости и бесполезности тяжелого физического труда. Токарный станок у нас был всего один, и работать на нем учили только старшеклассников, а мы слесарничали, обтачивая стальные заготовки напильниками со сбитой насечкой. Водянки при этом обеспечивались автоматически. Выше тройки я по этому предмету не поднимался. На этот раз я даже не стал пробовать, а сразу же подошел к учителю и протянул напильник.

— Василий Павлович! Этот инструмент не годен к работе, тем более по железу. У него от насечки остались одни воспоминания. Прошу выдать нормальный инструмент!

— Ишь ты! — он с любопытством на меня посмотрел. — Ты прав – напильник дрянь. А где я тебе возьму другие? Вас с этим инструментом работает полсотни человек, а мне его меняют в лучшем случае раз в три года.

— Тогда давайте мы сейчас не будем уродовать руки, а я вам в понедельник принесу шесть-семь хороших напильников. Я думаю, для школы полк такую малость выделит. За пару раз заменим их все. Могу даже заняться этим прямо сейчас.

Результатом этого разговора было то, что меня освободили от занятий. Я бросил дома портфель и не стал звонить отцу, а пошел к нему на работу в штаб. Летом я часто околачивался на территории полка и даже обедал в солдатской столовой, чтобы не мотаться домой, поэтому меня все знали и через вертушку проходной пропустили без разговора, услышав мое стандартное «к отцу». В штабе тоже проблем не было. Кабинет отца был на втором этаже, куда я поднялся мимо поста у знамени полка.

— Тебя чего принесло? — спросил отец. — Почему не позвонил?

Я объяснил ему ситуацию и стал ждать. Отец позвонил начальнику штаба, тот – командиру полка, и через десять минут из автохозяйства принесли десяток новеньких напильников. На следующий день они очутились в школьной мастерской, а мой дневник украсила очередная пятерка, на этот раз по труду. Пятницу я как-то не заметил, так быстро она проскочила. В субботу у нас был первый в этом году урок физкультуры. Формой было обычное хэбэшное трико синего цвета и кеды. Пока было тепло и сухо, мы занимались на пустыре за школой, где по дорожкам и на площадке для прыжков в длину был насыпан песок. Этот урок у нас традиционно был последним в расписании. Проводил его наш физрук – крепкий молодой мужчина, на которого засматривались старшеклассницы. Мы сделали разминку, побегали и разошлись по домам. Занятия в зале мне нравились гораздо больше, но их время еще не наступило. Итак, я отучился свою первую школьную неделю. Пианино продали, но купить гитару на выходные не получилось. Надо было ехать в Минск, и сделать это отец хотел сам. Всю субботу он не вылезал со службы, а по воскресеньям работали только некоторые продовольственные магазины.

— Не огорчайся! — сказал он мне. — Во вторник я должен выехать в штаб округа, заодно заедем куда надо и по твоему вопросу.




Глава 6


Прошел сентябрь. Я многого смог добиться за прошедшее время. Наконец начали расти мышцы, чем сразу же похвасталась мать перед своими подругами. Увеличились бицепсы, появились грудные мышцы и начало нарастать мясо на плечах. Ноги тоже окрепли и уже не были такими худыми. Весов дома не было, поэтому не знаю, какой я набрал вес, но рубашки стали тесноваты. Отжимался я уже полсотни раз и мог без остановки пробежать до железнодорожной станции и обратно, что и делал каждый день, когда по утрам не было дождя. А это в один конец было около трех километров. Теперь мне для занятий стали нужны гантели, о чем я и сказал отцу, получив сначала заверения в том, что на хорошее дело денег не жалко, а потом и сами гантели, как я и просил, по три килограмма. Асаны стали выполняться легко, а неделю назад я к ним добавил несколько дыхательных упражнений и упражнения на увеличение размеров грудной клетки. Еще раньше был интересный разговор с родителями.

— Папа, я хочу научиться петь! — сказал я отцу, когда он вечером после ужина прилег на тахту.

— И что для этого нужно? — спросил отец. — Яйца?

— С твоим голосом петь? — вмешалась в разговор сестра, которая как раз вышла с кухни. — Мама, слышишь? Гена решил стать певцом!

— Яиц не нужно, — ответил я отцу, проигнорировав ее наезд. — Чтобы укрепить голосовые связки и вообще улучшить голос я хочу использовать йогу.

— Но ты же и так делаешь эти свои асаны, — сказала из кухни мама. — Что еще нужно?

— У йоги много направлений, — пояснил я. — Я хочу использовать мантра-йогу. Поэтому с вами и разговариваю. Если я начну ее применять, не поставив вас в известность, подумаете, что я рехнулся.

— А что в ней такого? — забеспокоилась мама.

— Ничего страшного, — успокоил я. — Просто необычно. Мне будет нужно подолгу издавать звуки, которые называются мантрами. Вы не против?

— Хорошо, что у нас комнаты в разных концах квартиры, — сказала сестра. — Но все равно, начнешь издавать свои звуки, закрывай дверь. Мне и твоей гитары достаточно. И Платовых предупредите, чтобы не пугались.

С того вечера я стал ежедневно тратить еще по полчаса на мантры. Гитара, которую ругала Таня, давалась мне тяжело. Видя, как я мучаюсь с самоучителем, отец договорился с одним из лейтенантов, живших в однокомнатных квартирах первого из наших домов, и он уделил мне пару вечеров, показав, как пользоваться инструментом, а заодно настроил и мою гитару. Сейчас я по памяти пытался разучить одну-единственную мелодию, и, кажется, наконец начало получаться.

С выполнением своего плана я тоже неплохо продвинулся. Вчера я записал все события девяносто восьмого года, закончив вторую тетрадь. В школе все как-то успокоилось. Незаметно для себя я выбился в лидеры класса, оттеснив Валерку Дворкина. Мне это было не нужно, но не спорить же с классом, тем более что это лидерство проявлялось только в отношении одноклассников и никаких видимых преимуществ не давало. Я по-прежнему на большинстве уроков планировал свои вечерние записи и приносил домой в дневнике пятерки, радуя родителей. Были и четверки, но редко. Девчонки вроде угомонились, а Люся с Леной дружили, как прежде.

Сегодня было воскресенье, и на завтрак собралась вся семья. Обычно у нас во время еды было не принято разговаривать за столом, но по воскресеньям это правило частенько нарушалось.

— Мне Нина рассказала анекдот, — сказала мне мама. — Смешной. Самое интересное, что ей анекдот рассказал сын, который услышал его от тебя.

— Он всей школе анекдоты рассказывает, — выдала меня Танька. — Говорят, даже Новикову рассказал.

— Ты рассказал директору анекдот? — не поверила мама.

— А что, директор уже не человек? — прожевав макароны по-флотски, ответил я. — Подвалил ко мне в вестибюле и спрашивает, правда ли то, что я рассказываю в школе анекдоты. Я их к тому времени уже мало рассказывал, но не врать же? Потом спросил, приличные или нет и попросил рассказать один. Ну я ему и рассказал.

— И что? — заинтересовалась мама.

— Посмеялся и пошел в учительскую, наверное, рассказывать учителям. Как раз была большая перемена.

— А нам расскажешь? — спросил отец. — Говорят, смех продлевает жизнь.

— Да, пожалуйста, — сказал я. — Слушайте. Сын говорит матери, что больше не пойдет в школу. Она его спрашивает, почему, а он отвечает, мол, ну ее, эту школу. Опять Кузнецов будет бить учебником по голове, Васильев начнет из рогатки целиться, а Воронин будет подножку ставить. Не пойду. А она ему говорит, что ты, сынок, должен идти в школу. Во-первых, ты уже взрослый, сорок лет исполнилось, а во-вторых, ты же директор школы.

— И он смеялся? — спросила мама.

— Вы же смеетесь.

— И где ты их только берешь! — сказала сестра. — Наши мальчишки из него этих анекдотов десятка три вытянули!

— Чаще ходи в библиотеку, — посоветовал я ей. — Там, если хорошо покопаться, еще и не то найдешь.

— И все приличное? — спросил отец.

— Неприличного нет, — ответил я. — Есть недетские анекдоты, но я их никому не рассказываю. Ну, например, что мозги и грудь у женщины напоминает сообщающиеся сосуды. Чем больше одно, тем меньше другое.

— Глупый анекдот, — обиделась мать, у которой груди были приличных размеров. — Лучше бы тебе вообще это прекратить.

— Я его сам умным не считаю, — успокоил я ее. — И вообще, теперь рассказываю анекдоты очень редко.

— А что ты все пишешь по вечерам? — спросила мама. — То никогда от нас никаких секретов не было, а теперь появились!

— Рассказы я пишу в жанре фантастики, — соврал я. — Но пока получается плохо. Как только из-под моего пера выйдет что-то хорошее, я тебе первой принесу почитать.

— Сильно разбрасываешься, — сказала Таня. — И спорт, и музыка, и петь скоро начнешь, а теперь еще и рассказы. В наш ансамбль записаться не хочешь?

— Мне и вальса хватит, — отказался я. — Где я вашу мазурку буду танцевать?

— А что за мелодию ты наигрывал вчера вечером? — спросила Таня. — Красивая. Я ее раньше не слышала.

— Разучиваю одну песню, чтобы спеть на дне рождения, — ответил я. — Я смогу на него пригласить друзей?

Мои дни рождения в обязательном порядке отмечались каждый год. Сначала садились за стол семьей, потом мы с сестрой уходили, а родители приглашали Платовых и продолжали застолье уже сами, поставив на стол бутылку водки. Пили на таких посиделках чисто символически, и бутылки хватало на два-три раза.

— Конечно, пригласи, — согласилась мама. — Можно не только мальчиков.

— В него в классе половина девчонок влюблена, — засмеялась сестра. — Для того такие мышцы и качает. Только влюблены, наверное, не те. То портфели им таскал, а теперь после окончания уроков летят с Сергеем домой.

— Дожди, потому и летим, — сказал я. — Что за радость гулять по такой погоде? Я даже велосипед уже не беру.

— Наверное, мы через год отсюда уедем, — сказал отец. — Когда я ездил в штаб округа, был разговор о моем переводе в Прибалтику с хорошим повышением в должности. Но подполковника мне уже не дадут, и года через два все равно уберут на пенсию. Так что я, если предложат, буду отказываться. Доработаю здесь сколько получится, а потом поедем на Дон к старикам.

Я знал, что его демобилизуют в феврале следующего года. В той жизни это у меня вызвало радость, сейчас я ничего, кроме грусти, не испытывал. Не хотелось мне уезжать из этого микрорайона в лесу, но, как и в прошлый раз, от моего желания ничего не зависело. Ладно, до этого еще больше года. Я задумался. Мою ложь насчет написания рассказа следовало чем-нибудь подкрепить. Написать, что ли, что-нибудь из того, что запомнилось особенно хорошо? А что? Мальчишкой я прочел массу рассказов, особенно в журнале «Техника молодежи», но почти все они были на мой искушенный взгляд откровенно слабы. И что самое главное, я не знал, когда что написано. При прочтении меня это просто не интересовало. Позже я уже не любил читать рассказы, предпочитая большие по объему произведения. А перестроечная литература вообще не годилась. Попробуй, например, принести в любую редакцию что-нибудь вроде «Фугу в мундире». Разврат и махровая антисоветчина! Отец мигом вылетит из армии, а на то, что сделают со мной, у меня просто не хватало фантазии. Отца и так чуть не выперли из армии, когда он после поездки на Украину высказался о сельскохозяйственной реформе Хрущева. О его словах стало известно нашему особисту – пьянице и большой сволочи. Завели дело, и отца спасла только отставка Хрущева, которому в вину вменили как раз его реформы. Мне вообще претило выдавать чьи-то произведения за свои, по-моему, это ничуть не отличалось от обыкновенной кражи. Но потом я все-таки решил, что ради спасения мира можно немного поступиться принципами. И потом, если у меня все получится, реальность должна будет измениться, как и жизни миллионов людей, причем в первую очередь именно в нашей стране. Если даже все писатели моей реальности останутся писателями и здесь, напишут они, скорее всего, совсем другие книги. Я решил не связываться с рассказами, а позаимствовать у Головачова небольшую повесть «Хроновыверт». Там один из главных героев как раз мальчишка, и нет антисоветчины, так что в редакции должны съесть. Помнил я ее не дословно, а процентов на девяносто. Ничего, дописать самому будет несложно. И совесть немного успокою: все-таки хоть какой-то труд внес. Решив, что запись по моему плану один день может подождать, я достал последнюю чистую тетрадку и начал быстро заполнять ее текстом, ненадолго задумываясь в тех местах, где что-то забылось. На улице опять пошел дождь, так что никуда идти не хотелось и можно было работать до вечера. Вообще-то, я любил ходить в дождь по лесу, надев старую плащ-палатку. Но это летом, а не сейчас, когда уже сильно похолодало. В повести было страниц пятьдесят, и я надеялся закончить ее за неделю без ущерба для остальных занятий. А на тетрадь для своих записей сегодня же попрошу деньги и завтра после школы куплю.

В понедельник на большой перемене часть школьников разбрелась по коридорам, остальные остались в своих классах. Дождя не было, но не было и желающих переобуваться и брать пальто из гардероба. Все уличные прогулки на переменах закончились до мая. Я тоже вышел в коридор, подошел к стоявшим особняком Люсе с Леной и пригласил их на день рождения.

— А кто еще будет? — спросила Лена.

— Из девочек думаю пригласить Иру со Светой, а из ребят только Сергея с Игорем.

— Мы придем, — кивнула Люся. — Когда день рождения?

— Еще не скоро, — ответил я, уточнил дату и вернулся в класс, где за своей партой сидела Зимакова.

— Света, — обратился я к ней. — Приглашаю на день рождения. Еще больше месяца, но я решил сказать заранее.

К моему удивлению, она отрицательно покачала головой.

— Я бы хотела прийти, но не приду. Ты ведь приглашаешь не из-за того, что действительно хочешь меня видеть на своем празднике. Не беспокойся, я не обижусь.

Я хотел посмотреть ей в глаза, но девочка успела отвернуться, а я вернулся и сел за свою парту. Я действительно не горел желанием ее приглашать, но как она об этом догадалась? Почему-то сразу испортилось настроение. Вот надо мне было к ней подходить? Решил сделать как лучше, а только расстроил и ее, и себя. Лучше нам с ней вообще не общаться. Я попытался остаток перемены заняться медитацией, чтобы успокоить нервы, но из коридора в класс вернулись почти все мальчишки, и сразу стало шумно. После уроков я сбегал в магазин за тетрадкой и купил заодно чернила. Прибежав домой, я немного пописал повесть, потом сделал перерыв и выполнил асаны, после чего занялся мордобоем. Я разучивал всего три простые связки блок-удар и пару ударов ногами. Неправы те, кто говорят, что от занятий без спарринга нет никакой пользы. Надо быть идиотом, чтобы отрицать пользу учебных схваток с партнером, но без нее нельзя обойтись тогда, когда вы ведете бой с профессионально подготовленным противником. В большинстве драк все решает один единственный пропущенный удар. Может быть, и есть такие типы, которые после удара ногой в пах разбрасывают противников налево и направо, но мне в такое верилось с трудом. Поэтому я и поставил своей задачей отбить удар, нанесенный по любому уровню и тут же самому ударить противника. Не получится отбиться, придется положиться на ноги. Зря я их, что ли, тренирую? Первые же упражнения показали, что у меня недостаточно растянуты связки. Выполнить удары с нужной скоростью не получалось, а после их выполнения начали болеть связки на руках. Решив, что на сегодня достаточно, я занялся писательским трудом, пока мама не позвала на ужин. После ужина почти час описывал девяносто девятый год, закончив его записью об уходе в отставку Ельцина. От долгой писанины пальцы моей правой руки уже почти не уставали, и на них начали образовываться мозоли.

Я не уложился в неделю, мне их понадобилось две, причем пришлось покупать еще две общие тетради. Я пронумеровал исписанные тетради и отдал их маме в руки.

— Старался писать разборчиво, — сказал я ей. — И прямую речь оформлял так, как в книгах, чтобы удобней было читать. Отдаю на твой суд.

Маме понадобилось чуть больше трех часов, чтобы прочитать сто сорок тетрадных страниц, после чего она, вся заплаканная, обняла меня и сказала, что ничего лучше в своей жизни не читала.

— Если не напечатать это, — говорила она, бережно держа в руках тетради. — То что тогда вообще печатать? Только я там многих слов не поняла.

— Я же давал объяснения в сносках, — удивился я. — Покажи хоть одно такое слово.

— Вот! — она перевернула несколько страниц. — Субквантовый уровень. А в сноске у тебя написано, что это уровень ниже мира элементарных частиц. А я и частиц-то тех уже не помню.

— Вредно читать одни детективы, — сказал я. — Ты когда-нибудь вообще читала фантастику?

— Что-то было в университете, но уже не помню. И одну вещь Беляева прочитала, когда нечего было читать. Про отрезанные головы.

— Ладно, — обнял я ее. — Не бери в голову. Если рукопись заинтересует издательство, они по ней еще пройдутся с ручкой. Что не нужно – уберут, что неясно – дополнят.

Вторым читателем был отец. Несмотря на головную боль, он осилил мое произведение за один вечер и забрал его утром на работу.

— Отдам его в штабе нашей машинистке, — сказал он мне. — Она в свободное время отпечатает. Так будет гораздо лучше читать, чем разбирать, что ты там написал.

Через три дня он принес домой две не очень толстые стопки листов.

— Сначала прочитала сама, а потом все распечатала под копирку, — сказал он. — Завтра четверг, пусть мама съездит в Минск и попробует это куда-нибудь пристроить.

Первая поездка окончилась неудачно. Мама нашла редакцию издательства «Беларусь», но ей сказали, что в ближайшее время по плану никакой фантастики печататься не будет и посоветовали обратиться в отделение издательства «Молодая гвардия».

— У них есть серия «Научная фантастика и приключения», так что там у вас рукопись скорее возьмут, — сказал ей один из сотрудников. — Они и сборники печатают, а у вас, я смотрю, рукопись на полноценную книгу не набирается. Мой вам совет, если с ними ничего не получится, отдайте в редакцию любого журнала, где печатают фантастику. Если вещь стоящая, они возьмут. В деньгах, может быть, проиграете, но на вашем счету будет публикация, а иные журналы читает гораздо больше людей, чем прочтет изданную книгу.

Нужное издательство находилось недалеко, не пришлось даже пользоваться транспортом. Но четверг у них оказался неприемным днем.

— Отправьте по почте, — посоветовал ей вахтер. — А хотите отдать лично, приезжайте завтра.

Мама поехала на следующий день, выстояла небольшую очередь и отдала один отпечатанный экземпляр, положив рядом и общие тетради.

— Сын проверил текст на листах и не нашел ошибок, — сказала она редактору. — Но, может быть, возьмете и рукописный текст?

— При чем здесь сын? — не понял редактор. — Это не ваша вещь?

— Повесть написал мой сын! — сказала она. — Он учится, поэтому ее вам привезла я. Честно скажу, что не люблю фантастику, но его книгу прочла с интересом. И вовсе не из-за того, что писал сын. Эту вещь уже прочитали несколько человек, и всем понравилось. Не понравится вам, я ее повезу другим.

— Оставьте ваш адрес, — сказал редактор. — В месячный срок мы вас уведомим о результатах.

Это было шестого ноября, а двенадцатого пришло письмо из издательства, где сообщалось, что рукопись они берут, опубликуют в ближайшее время в составе сборника, а нам нужно подъехать в редакцию для оформления договора. Там же сообщалось, что оплата рукописи в пять авторских листов составит ориентировочно семьсот пятьдесят рублей.

— Ты ее сколько писал? — спросил удивленный отец. — Две недели? За две недели почти четыре моих зарплаты!

— Я ее две недели переписывал начисто, — сказал я ему. — А придумывал больше двух месяцев.

Хоть семья из-за моей писанины получала большие деньги, я видел, что отец ушел на службу расстроенный. Я его понимал. Когда сам тяжелым трудом зарабатываешь небольшую, в общем-то, зарплату и видишь, что кто-то другой гребет деньги лопатой, это огорчает. То, что этот кто-то его сын, большой роли не играло. Не скажешь же, что это чужая книга, что писалась она дольше, а писателю тоже нужно на что-то жить. И сюжеты ему на голову с дерева не падают, их еще нужно придумать. Впрочем, вечером он уже был прежним, шутил и прикидывал, что бы мне купить на день рождения.

Как я потом корил себя за то, что вовремя не предупредил мать не распускать язык при подругах о моем писательстве! Когда я узнал, что она им все рассказала, встал раньше и смог перехватить Игоря и договориться, что он будет нем как рыба. Толку-то! Все всем раззвонил Витька Платов. Я попросил сестру с ним поговорить, но она опоздала. Кто-то из десятиклассников успел спросить у Валерки Дворкина, что он знает о моих книгах, поэтому первое, что я услышал, заходя в класс, был радостный вопль Ромки: – Писатель пришел!

— Вам что, больше нечем заняться? — недовольно спросил я обступивших меня одноклассников. — Ребята, будьте людьми! Вы же видите, что я не хочу об этом говорить!

— Книгу дашь почитать? — спросил Валерка.

— Когда она у меня будет, тогда дам, — пообещал я. — Черновик никому показывать не буду, издательство еще в нем что-то может поменять.

— Так это что, правда? — удивилась Лена.

— Я никому в этом учебном году, по-моему, пока не соврал, — ответил я ей. — А про книгу не хотел говорить. Давайте рассаживайтесь все по местам, нечего вокруг меня толпиться!

Прозвенел звонок, и все нехотя разошлись по партам. Как назло, первым уроком была литература. Я знал, что кто-нибудь меня Зинаиде заложит. Так и вышло.

— Что у тебя, Смирнова? — спросила классная, увидев поднятую руку.

— Зинаида Александровна! Грищенко написал книгу, которую будут печатать!

— Что, правда? — вопросительно посмотрела на меня Зинаида.

— Повесть включена в состав сборника, — недовольно ответил я. — Должны выпустить зимой.

— А что ты тогда такой мрачный?

— Для равновесия! — буркнул я. — Вокруг меня слишком много веселых. Я об этой книге в школе никому не болтал!

— И о чем книга?

— Фантастика, — ответил я. — Самый несерьезный жанр. Его даже в школе не изучают.

— Пока не изучают, — сказала классная, поразив меня до глубины души. — Надеюсь, когда книга выйдет, ты ее принесешь в класс, и мы прочитаем. Объем большой?

— Нет, — ответил я. — Всего пятьдесят страниц. Я ее не очень долго писал.

— Тем более, — кивнула она. — Так, тишина! Продолжаем урок.

Сколько раз я читал, что известность мешает жить знаменитостям, причем не только за бугром с его папарацци и наглой прессой. На излишнее внимание жаловались даже наши актеры в советское время. Я такое назойливое внимание к своей персоне в полной мере испытал в тот день. Я выдержал, хотя к концу дня был близок к тому, чтобы пойти к директору и отпроситься. Я знаю, он бы меня отпустил. Я выдержал, а на другой день было уже легче. И внимания немного меньше, и я к нему уже как-то притерпелся. Несколько раз я ловил на себе полные недоумения взгляды Лены. Казалось, она во мне что-то ищет и не находит. Я обратил внимание, что в последнее время стал относиться к своей соседке по парте гораздо спокойнее. И слава богу! Видно же, что я ей не интересен. Наверное, мучается вопросом, что со мной произошло. Ну и ладно. Когда сестра говорила родителям, что в меня влюблена половина девчонок, она сильно преувеличила. Света меня откровенно избегала, а Люся вела себя со мной, как и со всеми остальными. Но появились другие претендентки на мое внимание, причем целых пять. Я старался держать их на расстоянии и при этом никого не обидеть. Пока это удавалось.




На день рождения отец с матерью подарили мне часы «Победа» с поздравительной гравировкой на корпусе. Это было во вторник. Я заранее подал своим родителям хорошую мысль – отметить мой день рождения в выходной, поэтому вечером мы посидели семейно, а друзей я позвал к двум в воскресенье. В пятницу отец по делам службы уехал в Минск, и смог выкроить время пробежаться по магазинам, причем деньги особо не экономил, поэтому стол у меня по тем временам был богатый. Родители все сделали и ушли отсиживаться на второй этаж к Платовым. Таня чмокнула меня в щеку и тоже исчезла, а я, одетый в недавно купленный костюм, сел на тахту и стал ждать гостей.

Первой пришла Люся.

— Здравствуй! — сказала она, переступив порог. — Поздравляю!

Я взял у нее из рук сверток с подарком и помог снять пальто, чем изрядно удивил. Под пальто оказалось платье из синей шерсти, которое я на ней еще не видел. Оно было прекрасно пошито и выгодно подчеркивало достоинства фигуры. Хоть Люся была младше меня месяца на четыре, она уже начала округляться в нужных местах. Для взрослого парня она продолжала оставаться девчонкой, но меня равнодушным не оставила.

— Прекрасно выглядишь, — подарил я ей стандартный для моего времени комплимент, заставив смутиться.

— Садись на тахту, — сказал я, тоже садясь. — А почему ты без Лены? Она что, не придет?

— Она думала, — замялась Люся. — Но в последний момент…

— Передумала, — закончил я фразу. — Причина, случайно, не во мне?

— Во мне, — сказала девочка, заливаясь румянцем. — Она сказала, что не хочет мне мешать, а ты… в общем, ты ей не нужен. Извини.

— За что ты извиняешься? — спросил я. — Все, что ты мне сказала, я знал и так. Значит, не судьба. Я ведь тоже в последнее время изменил к ней отношение. Бог с ней и ее восьмиклассником. Наверное, будь мы все постарше, это воспринималось бы больнее, сейчас мы еще только входим в такой возраст.

— Я уже вошла, — сказала она, поднимая на меня глаза. — Я ведь на тебя раньше никакого внимания не обращала. Ну симпатичный, но еще совсем…

— Пацан пацаном, — закончил я за нее. — Вы, как говорят, развиваетесь раньше нас, а я вообще был оболтусом. Да и остальные наши мальчишки ненамного лучше. Смирновой, например, это до лампочки, а вам с Ленкой уже нет.

— До какой лампочки? — не поняла она.

— Так говорят, когда хотят подчеркнуть, что что-то неважно. Не обращай внимания. Люся, мы через год отсюда уедем. Ты же умная, часто дружба в нашем возрасте выливается во что-то серьезное?

— Может быть, и не часто! — упрямо сказала она, вздернув подбородок. — Все зависит от самих людей и силы их чувств. Через год нам всем будет пятнадцать. Что такое три года? А потом я могу к тебе приехать, только позови!

Раскрасневшаяся, взволнованная девчонка похорошела, в ее глазах была надежда, и я подумал, почему бы и нет? Я любил свою жену и прожили мы с ней хорошо, но повторять жизнь я не собирался. По крайней мере, пока.

— Давай дружить! — согласился я. — А там посмотрим, что из нашей дружбы получится. Сходи в ванную комнату, умойся. А то сейчас придут ребята, а ты такая красная, как будто мы здесь целовались.

— А ты можешь меня поцеловать? — спросила она, поднявшись с тахты.

Вот убейте меня, но в этом вопросе ничего, кроме любопытства не прозвучало. И это Люська! Точно от любви даже у самых умных девчонок мозги запекаются.

— Как-нибудь потом, — неопределенно пообещал я. — Живо брысь в ванну! Ты Игоря не знаешь? Сергей, даже если что увидит, будет молчать, а этот разболтает даже то, чего не было. Не сразу, так со временем.

Только она ушла в ванную комнату, во входную дверь постучали. Пришли Сергей с Игорем. Оба жили в соседнем с нами подъезде третьего дома, поэтому прибежали без пальто.

— Сейчас Люся помоет руки, — сказал я им, принимая подарки. — Потом идите мыть вы. Если руки чистые, садитесь сразу за стол. Подождем еще немного Иру и начнем. Остальные приглашенные прийти не пожелали.

— Им же хуже! — сказал Игорь, посмотрев на стол. — Здорово тебе все приготовили.

Только мы все расселись за столом, пришла Ира. Она меня поздравила, с моей помощью сняла пальто и пошла мыть руки.

— Больше никого не будет, — ответил я, когда она зашла в комнату. — Садись, и давайте начинать.

Нас было мало, а ребята еще и переели всяких вкусностей, так что мой праздник прошел скучновато. С час кушали, потом включили проигрыватель, немного сдвинули стол и потанцевали. Игорь без особого удовольствия танцевал с Ирой, которая была одного с ним роста, я все время приглашал Люсю, а Сергей поставил стул возле комбайна и менял для нас пластинки. Все было не так, как я рассчитывал, поэтому за гитарой я не ходил и разученной песни не спел. Когда мне надоело танцевать, посидели на тахте, и я рассказал несколько анекдотов. На этом все и закончилось. Ребята попрощались и убежали домой, а я позвонил Платовым и попросил передать родителям, что мы уже закончили и уходим. Мы втроем оделись, и я пошел провожать девочек до дома. Сначала проводили Иру, а потом я повел свою новую подругу к дому, который часто мне снился когда-то очень давно. Правда, снилась мне совсем другая девочка. Почему в жизни все так глупо устроено? Вот идет рядом со мной девчонка, которой я не безразличен. Не красавица, но симпатичная и очень умная, а меня это почти не волнует. И дело не в возрасте: во времена моей старости такие уже вовсю крутили любовь и открыто жили с парнями по большей части на год-два старше себя. Я такого не одобрял раньше, и сейчас не собирался идти дальше поцелуя в щечку. Всему свое время. Жаль, что не пришла Лена, но с этим ничего не поделаешь. Что мне для ее симпатии еще осталось сделать, в космос слетать? Значит, этот парень из восьмого класса ее сильно зацепил. Я знал, что ее отца переведут в Томск через год после нашего отъезда. Наверное, она тоже будет страдать и писать письма. Боль не становится меньше, если болящий молод. Конечно, через это проходят многие, я сам когда-то прошел и не умер, но что-то в сердце осталось на всю жизнь. Оно не мешало мне жить тогда, мешало теперь. Советы и доводы разума в таких случаях не помогают. Много вам поможет совет, если у вас разболелся зуб? Но в случае с зубом можно пересилить страх и сходить к стоматологу. В любви, даже несчастной, никто не хочет расстаться с болью. Я в этот вечер захотел. Хотеть – значит мочь. Кто это сказал первым? Я покопался в памяти и не нашел ответа.

— Ты меня поцелуешь? — спросила Люся, когда я ее довел до подъезда.

Вот неугомонная! Я взял ее за плечи, притянул к себе и, игнорируя подставленные губы, поцеловал в щеку.




Глава 7


В понедельник я поменял парту. Люба, сидевшая за одной партой с Люсей, не горела желанием с третьей парты пересаживаться на первую, но спорить не стала, а класс получил прекрасную тему для пересудов на ближайшие два-три дня. На большой перемене я пошел в туалет, расположенный на первом этаже, и увидел мать, выходившую из кабинета директора.

— Ты что здесь делаешь? — удивился я. — Вызвали из-за Тани?

— Пришло письмо из редакции, — пояснила мама. — Они хотят, чтобы ты к ним заехал. Я договорилась с директором о том, что завтра тебя освободят от занятий.

— А для чего я им, не написали?

— Нет, просто пригласили, поэтому мы с тобой завтра съездим.

Поездка получилась интересной. Я вообще ездил в Минск очень редко и всегда вместе с матерью. Вышли в девять с минутами, чтобы успеть на десятичасовой поезд. Я, естественно, надел новый костюм, да и мама принарядилась. Пришли минут за пятнадцать до прихода поезда. Мама пошла покупать билеты, а я остался на перроне. На нашем участке железной дороги с год назад исчезли паровозы, которые издали было видно по длинному шлейфу дыма. Деревянные шпалы заменили железобетонными, пустили тепловозы, и мы перестали нюхать угольную вонь.

На поезде до пригородного вокзала ехали всего сорок минут, а потом еще с полчаса добирались до издательства на троллейбусе и пешком. В тот кабинет, куда мама сдавала рукопись, была очередь из трех мужчин разного возраста.

— Молодое дарование? — спросил маму пожилой мужчина с бородкой и большим кожаным портфелем в руках. — А где рукопись?

Чем-то он мне сразу не понравился, а я редко ошибался в людях.

— Все мои рукописи уже в работе, — сказал я ему, опередив мать. — Сейчас вызвали для личной беседы.

Ей только дай поговорить. Не люблю, когда меня кто-то обсуждает, да еще в моем присутствие.

— Да? — удивился он. — И о чем рассказ?

— Я на мелочи не размениваюсь, — любезно ответил я. — У меня повесть, хоть и не очень большая. Вы, извините, профессионал, или любитель? Много книг опубликовали?

— Я не пишу книги, — ответил он, глядя на меня с удивлением. — Я пишу критические статьи.

— И хорошо платят? — спросил я, вогнав его в ступор.

— Гена, отстань от человека! — пришла ему на помощь мама. — Извините, пожалуйста!

Дверь в кабинет отворилась, выпустив какую-то женщину с прекрасной фигурой, которую все, кроме критика, проводили взглядом, после чего двое очередников зашли в кабинет.

— Наверное, соавторы, — сказал я матери. — Садись на стул, отдыхай.

Мы сели, а критик остался стоять, переместившись к двери кабинета. Минут через десять соавторы вышли, и он поспешно зашел в кабинет. Я подумал и занял его место.

— Ты чего вскочил? — спросила мама.

— Видела, как этот тип перекрывал проход к двери? — сказал я. — А он здесь, похоже, частый гость. Явно опасался, что кто-то попытается прорваться к редактору без очереди. Я терпеть не могу чего-нибудь ждать, ты же знаешь. Поэтому никого без очереди пропускать не собираюсь. А ты сиди.

Едва я закончил фразу, как из-за поворота коридора быстрым шагом вышел мужчина лет сорока в очках с роговой оправой, который двинулся к охраняемой мною двери. Увидев, что проход перекрыт, он в удивлении остановился.

— Тебе что здесь нужно, мальчик? — спросил он меня.

— Мне абсолютно ничего здесь не нужно, — ответил я. — Это редактору от меня что-то понадобилось. А вы, извиняюсь, кто и по какому вопросу? Спрашиваю, потому что на прием сейчас моя очередь.

— Я член редакционной коллегии, — ответил он. — У вас есть пригласительное письмо?

— Да, конечно, — ответил я. — Сейчас покажу. Мама, дай письмо.

Он быстро прочитал письмо, кивнул головой и вместе с нашей бумагой скрылся за дверью. Через минуту он открыл дверь и пригласил нас проходить. Помещение, куда мы вошли, было не кабинетом, а, скорее, комнатой для совещаний. Кроме критика и члена редколлегии, там был еще симпатичный полноватый мужчина, который, наверное, и был редактором.

— Этот? — перестал улыбаться редактор, разглядывая меня даже не с удивлением, а с подозрением. — Я вас помню – сказал он матери – но я думал, что ваш сын учится в выпускном классе, а вы привели какого-то мальчишку!

— Считайте, что я обиделся! — сказал я редактору. — Не на мальчишку, а на все остальное. Я тебе говорил, мама, что нужно было идти в «Детскую литературу», там отношение к авторам более уважительное. Да и женщину в том издательстве не заставили бы стоять. Забрать, что ли, свою рукопись? Как ты думаешь? В договоре предусматривались условия его расторжения автором?

— Извините, прошу вас сесть, — редактор показал маме рукой на стул. — Сколько вам лет, молодой человек?

— Четырнадцать, — ответил я. — Почему вас так заинтересовал мой возраст?

— Представленная вашей матерью вещь написана взрослым человеком, — сказал он. — Написана очень необычно и несомненно талантливо. И мне совершенно непонятно, почему авторство приписывают вам.

— Приятно, когда ко мне обращаются на «вы», — сказал я. — Может быть, вы будете вежливым и в остальном? Например, пригласите меня присесть на один из ваших стульев. А то вы все сидите, а я здесь вроде бедного родственника.

— А не боишься за нахальство вылететь из этой комнаты? — с любопытством спросил редактор.

— Я только добиваюсь уважительного отношения, — ответил я, пожимая плечами. — Если вам это не нравится, верните рукопись, и я уйду.

— Часть рукописи уже в наборе, — сказал он. — Сборник утвержден, и никто вам рукопись не вернет.

— Так для чего меня сюда позвали?

— В книге применяются английские слова там, где вполне можно было бы обойтись русскими, — сказал член редколлегии. — Например, английское слово «спейс».

— Коротко и красиво, — возразил я. — И используется в сложных словах. Попробуйте поставить вместо него слово «пространство», и что получится? В науке и технике подобное применяется сплошь и рядом. Или кто-то нашел это не патриотичным? Давайте тогда и из физики выбросим всякие там гаммы и беты и заменим их буквой «ы».

— Ладно, — сказал редактор. — Давайте все-таки определимся с авторством. Ты умен, но у написавшего книгу большая эрудиция и не твой уровень знаний.

— Вы уже оценили мой уровень знаний? — по-английски спросил я. — Когда только успели? На рукописи стоит мое имя и моя подпись, что вам еще нужно? Эрудиция? Я не против, можете ее проверять.

— Молодой человек сказал, что не против того, чтобы мы проверили его эрудицию, — в сокращенном виде перевел член редколлегии, который, очевидно, в отличие от редактора, хорошо владел английским. — Проверим, Валентин?

— Ты у нас занимаешься наукой, ты и проверяй, — сказал редактор. — Федор Юрьевич, давайте займемся вашим вопросом позже, сейчас не получится.

— Ничего, Олег Петрович! — сказал редактору критик. — Позже, так позже. С вашего позволения я здесь немного задержусь. Любопытно, знаете ли.

— Хорошо, — согласился редактор. — Оставайтесь. Сергей, начинай, только постарайся уложиться в десять минут.

— Ваше имя я уже слышал, — сказал я очкастому Сергею после того, как ответил ему на два десятка самых разных вопросов. — А как вас по батюшке?

— Сергей Давыдович, а что?

— Не понимаю я, Сергей Давыдович, какое отношение к моей эрудиции имеет последний вопрос? Я что, в повести где-нибудь использовал интегралы?

— Все в порядке, Валентин, — сказал член редколлегии. — Я не знаю, откуда он такой взялся, но книгу он написать мог.

— Можешь написать для нас еще что-нибудь? — спросил редактор.

— Сюжет у меня есть, — ответил я. — Но повесть будет раза в четыре больше, и мне потребуется примерно полгода.

— Сейчас Сергей Давыдович отведет тебя к тем, кто занимается составлением сборника, — сказал мне редактор. — У них есть замечания по тексту и варианты замены. Посмотрите вместе. Твоя повесть идет первой, поэтому и сборник назовем по ней. Повестей там больше не будет, одни рассказы. Иди, а я пока поговорю с твоей мамой.

От любителей править текст я отбивался минут сорок. Из семи проблемных мест пять мне удалось отстоять, в двух ввели правку. Потом меня отвели в большую комнату, где мать угощали чаем с печением. Я тоже попил чай, и мы пошли в гардероб.

— О чем вы говорили с редактором? — спросил я, когда мы под мелким и противным дождем шли к автобусной остановке.

— У них есть план по молодым авторам, — пояснила мама. — А тебя они, как он выразился, хотят раскрутить. Он уже при мне звонил в комитет комсомола.

— В какой комитет? — растерялся я.

— В центральный, — объяснила она. — В отдел пропаганды. Таких молодых авторов, пишущих серьезные вещи, у них нет. Он сказал, что ты для них находка. Но там кого-то не было, а я сказала, что мы не будем долго ждать. Все равно тебя будут вызывать на всякие мероприятия, там и поговорите.

Охренеть! Написал, называется, повесть!

— А ты что, не могла сразу отказаться? — набросился я на маму. — Я учусь и не хочу пропускать уроки ради ерунды! Ты же знаешь, что мне постоянно не хватает времени!

— Немного ужмешься! — сказала она. — Такие связи лишними не будут, да и не станут они тебя часто дергать. Ты со своей повестью очень удачно попал. У них этот сборник рассказов уже полгода на рассмотрении из-за того, что на полноценную книгу не хватало объема.

— А мною заполняют перерыв! — запел я. — Арлекино…

— Замолчи немедленно! — дернула меня за пальто мама. — Люди оглядываются! Что-то ты, Геник, совсем не знаешь границ! Как ты с редактором разговаривал? Я думала, они нас выгонят из редакции!

— Лучше бы выгнали! — мрачно сказал я. — Как ты не можешь понять, что я не хочу известности!

— Не могу, — честно призналась она. — Ну что плохого, если тебя покажут по телевидению?

— Что, он и об этом говорил? — с ужасом спросил я.

— Нет, не говорил, но я думаю…

— Мама, давай прекратим говорить на эту тему. Мне и так уже в школе не хочется появляться из-за этой известности! Кто-то прыгает вокруг в щенячьем восторге, кто-то завидует. А я хочу просто жить и дружить с ребятами, как все остальные!

— Мы все равно скоро отсюда уедем.

Утешила, называется.

— Я не хочу отсюда уезжать, — признался я.

— Это из-за Лены? — спросила мама.

— Это из-за многого. А Лена – это уже пройденный этап.

— И давно ты его прошел?

— Я ей не был нужен раньше, не нужен и теперь со всеми своими достоинствами. Сейчас я дружу с Люсей. Сегодня даже парту поменял.

— Парта – это серьезно, — сказала мама. — Люся Черезова? Умная девочка и славная. Только вы еще слишком молоды, а скоро вообще разъедетесь.

— Зря смеешься, — сказал я. — Я с Ленкой четыре года рядом просидел. И отрывать мне ее от сердца было больно. И найди хоть одного подростка в четырнадцать лет, который не считал бы себя взрослым. Я себя им считал с тринадцати. И уезжаем мы не в Америку. Люся, знаешь, что мне сказала? Только, говорит, позови, и я приеду!

— Это серьезно, — забеспокоилась мама. — Такими словами не бросаются. Я надеюсь на твое благоразумие. Если допустите лишнее, можете испортить себе всю жизнь. Дружите, переписывайтесь, вам никто не будет мешать. Сохраните чувство – пусть приезжает. Все равно, когда придет время, жену ты себе будешь выбирать сам. Почему не она?

Подъехал нужный троллейбус, и мы прервали разговор. В вагоне было достаточно много народа, поэтому мы и там не разговаривали, занятые каждый своими мыслями. Разговор возобновился, когда мы сошли с поезда, перешли железнодорожные пути и по лесной дороге направились в городок. По этой же дороге прошло еще несколько людей, но мы не спешили и всех пропустили вперед.

— Скажи, чего ты добиваешься? — неожиданно спросила мама. — Ты стал отличником, занимаешься спортом, музыкой… Я, конечно, рада, но ты так изменился во всем, что я перестала тебя понимать. Только внешне ты оставался прежним, а сейчас меняется и внешность. У тебя уже такие мышцы, каких не было у твоего отца, если сделать поправку на возраст. Даже голос после этой твоей йоги начал меняться.

— Разве это плохо? — спросил я. — Вспомни, каким я был еще совсем недавно!

— То был мой ребенок, — сказала она, вздохнув. — И я знала все, чем ты жил, знала, чего от тебя можно ожидать. А теперь ты живешь своей жизнью и нас с отцом в нее не пускаешь. И это очень обидно. Все дети рано или поздно отдаляются от родителей, но не в четырнадцать же лет!

— Я по-прежнему люблю вас с папой! — сказал я, обнимая ее за плечи. — И во многом я остался прежним. Есть один секрет, но о нем вы тоже узнаете, я папе это уже обещал. Я из-за него еще не хочу лишней известности. Нет, выспрашивать не стоит, пока все равно не скажу. Могут же у человека быть хоть какие-то секреты?

— Чем сейчас думаешь заниматься?

— Чем обычно, только сначала сбегаю к Сергею узнать, что задали на дом.

Бежать к Сергею не пришлось: на въезде в городок я увидел поджидавшую нас Люсю. Минский дождь, видимо, добрался и до нас, а у нас еще вдобавок поднялся ветер. Брюки почти никто из девчонок не носил, а на Люсе я их вообще никогда не видел. Поэтому она мерзла на ветру, подняв воротник пальто и засунув руки в карманы. Совсем сбрендила!

— Здравствуйте, Галина Федоровна! — поздоровалась она с матерью. — Я решила прогуляться и отнести Гене свои тетради.

— Да ты вся замерзла! — воскликнула мама. — Живо бегите в квартиру! Надо было тебе зайти к нам, а не мерзнуть на ветру!

— А я здесь совсем недавно, — начала она оправдываться. — Я подгадала к четырехчасовому поезду и стою здесь только десять минут. Бежать не нужно, я с вами дойду.

Через три минуты мы уже раздевались в прихожей.

— Таня! — крикнула мама. — Поставь, пожалуйста чай, у нас гостья. Замерзшая. Да и мы немного согреемся. Паршивая погода. Ты не обедала?

— Я не успела, — ответила Люся. — Но вы не беспокойтесь, я поем дома.

— Сейчас поешь с нами! — приказным тоном сказала мама. — Но сначала чай. Пока все приготовим, идите разбираться с тетрадями.

— Заходи в мою комнату, — пропустил я вперед подругу. — Зря таскала тетради, теперь нужно пройтись утюгом, а то получишь замечание от Зинаиды. Садись на стул.

Она такими глазами осмотрела комнату, словно каждый предмет в ней был ей мил только потому, что принадлежал мне. Мне стало за нее страшно. И из-за того, что я никогда не видел таких сильных чувств у людей ее возраста, и главным образом из-за того, что сам я к ней таких чувств не испытывал.

— Это твоя гитара? — она сняла с гвоздя в стене гитару и тронула струны. — На пианино играть научилась, а гитару слышала только в кино. Ни у кого из знакомых или родственников ее нет, кроме Иры, но у них играет только отец. Можешь сыграть что-нибудь для меня?

Вот почему мы сначала делаем, а потом начинаем думать? Не мог я, что ли, предугадать, как на нее повлияет эта песня? Совсем мозги на улице отморозил, дурак! Едва прозвучали последние звуки песни Стаса Михайлова «Все для тебя»,[2 - Стас Михайлов - Все для тебяВ моей судьбе есть только ты –Одна любовь и боль моя.С тобою повстречались мы,Родная женщина моя.То ли на радость, то ли на беду,Ты знай, что я тебя одну люблю,Ты знай, что я тебя одну люблю.Всё для тебя, рассветы и туманыДля тебя моря и океаны.Для тебя цветочные поляны – для тебяЛишь для тебя горят на небе звёзды,Для тебя безумный мир наш созданДля тебя живу и я под солнцем для тебяЛишь для тебя живу и я под солнцем для тебяИграя с волнами судьбы,Плывём два белых корабля.Надежды счастья и любвиПошлет нам небо в паруса.Мы так хотим в океане мечтыОстров свой найти,Остров свой найти.] как я услышал всхлипывания.
		








— Прекрати немедленно! — я бросил гитару на кровать, вытащил из кармана брюк чистый платок и стал вытирать ей лицо. — Люсенька, да не реви же ты! Честно, никогда больше ничего не сыграю!

Угроза возымела действие: сделав над собой усилие, она начала приходить в себя.

— Это ты для Ленки разучивал? — спросила она, в последний раз шмыгнув носом.

— Что было, то прошло! — не стал я ей врать. — Теперь эта песня только для тебя. В полном соответствии с названием.

— Ты сжульничал! — внезапно сказала девочка. — Тогда у подъезда! Обещал поцеловать и что?

— Поцеловал, — ответил я, уже заранее зная, что она мне сейчас скажет.

— Так ты можешь целовать свою сестру! В щеку это не поцелуй.

— Могу поцеловать в лоб.

— Я хоть и замерзла, но еще живая!

— Люсь, — сказал я разошедшейся подруге. — Ты думаешь, мне тебя не хочется поцеловать по-настоящему? А что потом? Ведь захочется еще и еще, а с поцелуев все только начинается. А нам с тобой еще ждать столько лет! Давай обойдемся?

— Ты так не уверен в себе?

— Я уверен, но мне придется ежедневно на тебя смотреть, вспоминать вкус твоего поцелуя и все остальное, и терпеть, повторяя про себя все запреты по очереди, начиная от того, что тебе просто рано, и кончая уголовным кодексом.

— Ну один-то разочек можно?

Я тоже не железный! Сколько можно отбиваться, когда сам хочешь того же самого? Видимо, она где-то прочла, или узнала от более взрослых подруг, потому что когда наши губы соприкоснулись, она попыталась… В общем, французский поцелуй у нее не получился и пришлось помочь.

— Дети, вы там скоро? — спросила мама через дверь, заставив нас отскочить друг от друга.

— Заканчиваю дописывать, — ответил я. — Сейчас придем.

— И что будем делать? — спросил я. — По твоему виду только слепой не догадается, чем мы с тобой занимались.

— Я открою форточку и высунусь наружу.

— Я тебе открою! — пригрозил я. — Мало того, что намерзлась, еще не хватало схватить воспаление легких. Сейчас я заболтаю маму, а ты идешь в ванную комнату мыть руки. Заодно не забудь помыть холодной водой лицо. Может быть, и не догадаются.

Через пять минут мы уже пили горячий чай. Мама сидела с нами за столом, а сестра приветливо улыбнулась Люсе и ушла к себе в комнату.

— Надо было купить в городе пирожные, — сказала мама, вставая из-за стола, когда опустели чашки. — Пойдите пока в комнату, а я согрею борщ.

— Садись на кровать, — сказал я Люсе. — А я быстро просмотрю, чем вы занимались.

Мне понадобилось буквально три минуты, чтобы все просмотреть и записать, что задали на дом. Как только я закрыл последнюю тетрадь, на мои плечи легли ее ладони, лица коснулась прядь волос и, поцеловав меня в щеку, она шепнула:

— Спасибо!

Лучше бы и я ее в прошлый раз так же поцеловал. Слишком много всколыхнулось в душе, подняв наверх такой пласт воспоминаний, которому лучше было до времени лежать на дне моей памяти. Вот надо подсовывать голодному книгу о вкусной и здоровой пище? Как я говорил, так и вышло. Что-то я в последнее время стал часто делать глупости. Возвращаюсь к прежнему состоянию? И ведь всех неприятностей можно было избежать, если бы я просто сел и обдумал последствия.

— Пойдем, — вздохнул я. — Мама уже, наверное, управилась.

Мы уже заканчивали свои порции, когда пришел отец.

— У нас гостья! — радостно улыбнулся он Люсе.

— Это Люся Черезова, — представил я подругу. — А твое имя она знает.

Мама варила такие борщи, в которые можно было ставить ложку. Мяса и сметаны в них тоже было с избытком, поэтому поев борщ, я часто уже не мог осилить второго. Сейчас мы тоже наелись первым, после чего я сказал, что пойду провожать подругу. Я помог ей одеться, оделся сам и прихватил свой портфель и мамин зонт. В портфеле лежали тетради, а зонт я старался держать так, чтобы моя спутница меньше промокла. Всю дорогу шли молча и только в подъезде, забирая свои тетради, она спросила, почему я поспешил от нее избавиться.

— Я каждый вечер должен выполнить уйму дел, — сказал я чистую правду. — Кое-что можно отложить, но очень немногое. Остальное я делаю в обязательном порядке. Не спрашивай что и почему, пока это секрет. Долго это не продлится, но пока я сильно ограничен в свободном времени. Не обижайся, ладно? И спасибо за то, что ты пришла.

Я застегнул портфель и выбрался из подъезда под противный осенний дождь. Дома ко мне подкатила сестра.

— У тебя с Черезовой серьезно?

— Тебе это так интересно? — удивился я.

— Откуда взял песню, которую ей пел?

— Подслушивала?

— Только песню, — кивнула сестра. — Потом сразу ушла, но ее рев услышать успела. Потому и спрашиваю. Такие песни наедине поют только любимым, а я в тебе любви не вижу. Так откуда песня?

— Тань, извини, но этого я тебе сказать не могу.

— Ты стал совсем другим, — задумчиво сказала сестра. — И я никак не могу понять, плохо это или хорошо.

— А что в этом может быть плохого? — с недоумением спросил я. — Я многого достиг и достигну еще большего.

— Ты жил… — она ненадолго задумалась, подбирая слово. — Беззаботно. Пожалуй, даже слишком. Таким и должно быть детство. А сейчас ты вечно озабочен и на что-то нацелен. Эти бесконечные занятия и куча секретов… Тот брат, который у меня был, исчез. Ты сильнее и умнее его, но вот лучше ли?

— Хуже, что я отлично учусь и заработал кучу денег?

— Деньги это хорошо, — кивнула она. — Но все равно, когда я вспомню, каким ты был, почему-то становится грустно. Ладно, забудь.

Забудешь тут! Сначала мама, теперь она. Беззаботности им во мне не хватает! По-моему, мне наоборот не хватает осторожности и предусмотрительности. Все время тянет выпендриваться. Точно ребенок резвится! А теперь еще нужно ждать неприятности от издательства. Чувствую, отольется мне гонорар за ворованную книгу кучей неприятностей! И ждать все эти неприятности следует после выхода в свет сборника. По плану это февраль следующего года. Вздохнув, я пошел заполнять две тысячи пятый год. Скоро закончу третью тетрадку и нужно будет начинать следующую. Как же надоела эта писанина! Писал я всего полчаса и закончил октябрьскими беспорядками во Франции. В ноябре вспомнились только испытания «Тополя-М», а в декабре вообще ничего важного не было.

Обычно я не просыпался ночью, этой я проснулся и не сразу сообразил, что увидел. Я лежал ногами к окну, выходившему на площадку, где у нас играли в баскетбол и у забора стояли скамейки. В ночное время там горел фонарь, и сейчас в его свете неслись и кружились бесчисленные снежинки. Утром за окнами все было покрыто снегом, а термометр показал минус пять. Дома, как и в школе, давно топили, поэтому было тепло, на улице после осенней сырости было холодновато, но хорошо! У меня было теплое осеннее пальто, а до школы два шага, поэтому я не стал надевать из зимних вещей ничего, кроме меховой шапки и теплого шарфа.

— Как хочешь, — не стала настаивать мама. — Сегодня же займусь вашими вещами. Не думала, что за одну ночь так похолодает.

Я вышел из дома за десять минут до звонка и сразу же увидел идущего к забору Сергея. Он оглянулся на звук моих шагов и остановился подождать.

— Привет, — поздоровался друг. — Как съездил, нормально?

— Вызвал удивление всей редакции, — ответил я. — Они думали, что мне на несколько лет больше. Что вчера было в школе?

— А тебе разве Люся вчера не сказала? — спросил он. — Меня послали в магазин, и я ее увидел у въезда. Мне, честно, стало ее жаль. Никогда не ожидал такого от Черезовой.

— Надеюсь, что, кроме тебя, ее никто из наших не видел, — вздохнул я. — Для меня это тоже было неожиданностью. Она вчера намерзлась, только бы не заболела.

Мы потопали перед входом в школу, очищая обувь от снега, и забежали в вестибюль. Почему-то мы с Сергеем почти всегда появлялись в классе перед самым звонком. Вот и сейчас он раздался, когда мы подходили к дверям класса. Я быстро занял свое место, привычно отвечая на приветствия и вытащил из портфеля учебник истории.

— Ты как? — спросил я Люсю. — Не простыла?

— Пока нет, — ответила она. — Скажи спасибо своей маме.

— Сама скажешь, — сказал я почти шепотом. — Ты же к нам, надеюсь, не последний раз пришла?

Вошла учительница, и все разговоры пришлось прекратить. Она была в хорошем настроении, может быть, из-за первого снега, поэтому урок прошел бескровно. Она не столько спрашивала нас, сколько рассказывала сама, причем не просто пересказывала текст из учебника, так что ее послушал и я. На перемене из класса никто не вышел: всем было интересно, для чего меня вызывали в редакцию.

— Обычная правка текста, — утолил я их любопытство. — По договору они это могли сделать и без моего участия, но хорошо, что поехал. Почти все места, которые они хотели править, удалось отстоять.

— А когда выйдет книга? — спросила Ира.

— По плану должна выйти в феврале, — ответил я. — Ребята, хватит об этом, давайте я вам лучше расскажу анекдот.

За первым анекдотом последовал второй, и, когда звонок загнал всех за парты, с лиц большинства не сходили улыбки.

— Что это вы сегодня все такие веселые? — спросила Зинаида после нашего приветствия. — Из-за снега? Ладно, начинаем урок. Посмотрим, как вы усвоили материал прошлого урока. Добров, к доске.

Когда углубляешься в свою память, время летит незаметно. Я быстро перерешал все уравнения и вспоминал две тысячи шестой год, когда зазвенел звонок.

— Ты не забыл о своем обещании? — спросила меня классная перед тем, как уйти. — Сегодня у нас пение, а прошло уже не два месяца, а больше.

— Об обещании я не забыл, — ответил я. — Я гитару не взял. Зинаида Александровна, я за ней сбегаю на большой перемене. Только мне ее не хочется нести в класс. Можно я ее оставлю в учительской, а вы принесете на последний урок?

— Да, — сказала она. — Пожалуй, так будет лучше.




Глава 8


Я не забыл, про данное обещание и знал, что про него не забудет и Зинаида, поэтому подобрал мелодию песни «Вот так и живем» из «Добровольцев». Мне всегда нравилась эта песня, и я ее частенько напевал себе под нос уже в преклонные годы. Еще я почти подобрал мелодию песни «Молодость моя Белоруссия», но этот шедевр ансамбля «Песняры» я подбирал для себя. О том, чтобы кому-нибудь такое спеть, не могло быть и речи. Сразу же возникнет закономерный вопрос, откуда? Слава богу, что мне сошло с рук исполнение одной из песен будущего у Светки. Выдавать чужие песни за свои? Тогда проще сразу же идти со своими тетрадками в минский КГБ. Я и так засветился с повестью, не хватало еще прослыть самородком от поэзии и музыки. С моим знанием огромного количества мелодий сделать это было бы нетрудно. У меня и к стихам были способности. Когда я ухаживал за женой, буквально на коленке написал ей несколько вполне приличных стихов. Правда, когда женился, все способности куда-то запропастились. Очевидно, так и бывает, когда для человека поэзия лишь средство, а не цель. А ведь хотелось вылезти! Желания прославиться в этом было мало. А вот желание вызвать удивление и восторг было. Желание подарить всем те песни, которые, как в клетке, были скрыты в глубине моей памяти и бились о ее прутья, пытаясь вырваться в мир. Наверняка все это шло от моей молодой половины.

Я примчался домой и, не раздеваясь, снял только ботинки и метнулся в свою комнату. Чехол от гитары был в шкафу, поэтому я быстро запихнул в него инструмент и побежал обратно. Когда я вышел из гардероба, до звонка оставалось еще три минуты. Я постучал в учительскую, открыл дверь и отдал гитару классной.

Зинаида сделала ошибку, заговорив со мной о моем обещании в классе. Наш разговор слышали, и новость так взбудоражила моих одноклассников, что ей пришлось на уроке геометрии несколько раз одергивать самых несдержанных. После звонка на перемену она ушла в учительскую и вернулась на урок уже с инструментом.

— Нам тут кое-кто кое-что обещал, — сказала она, прислонив гитару к стене. — Настало время выполнить обещание. Выходи и спой то, что ты для нас подготовил. Только не очень громко, чтобы не мешать другим.

Наш класс был последним и имел общую стену только с восьмым классом, но двери были тонкие и слабо глушили звук.

— Я не буду громко играть, — пообещал я. — А петь буду еще тише. Это не та песня, в которой нужно орать.

Зинаида уступила мне свой стул, который я убрал от стола, а сама отошла к одному из окон. Я извлек гитару из чехла, сел и стал петь. Примерно до сорока лет я был застенчивым человеком. Позже я этот недостаток в себе изжил и понял, что лучший результат будет, если человек что-то делает для себя, не обращая внимания на аудиторию. Так я и сделал. Класс исчез, и остались только я, гитара и песня. Я не мог объективно оценить свое пение, сам себя слышишь совсем не так, как тебя слышат другие. Я сделал свой голос сильней и приятней того, каким он был, хотя никакими особыми вокальными данными пока похвастаться не мог.

— Не вздумайте аплодировать, — предупредила классная, но и без ее предупреждения никто бурно выражать свой восторг от моего пения не спешил.

Скорее, одноклассники выглядели какими-то пришибленными. Странная реакция. Мелодию я подобрал точно, сыграл тоже хорошо. Неужели из-за голоса?

— Спасибо, — поблагодарила Зинаида, тоже бросив на меня странный взгляд. — Ставлю тебе пять по пению. Уложи гитару в чехол и садись на место. Продолжаем урок…

Дальше пошла теория и перечисление кто из классиков что написал, поэтому я воспользовался тем, что классная отвернулась к крайнему ряду и шепотом спросил Люсю, чем не понравилось пение.

— Все понравилось, — шепнула она в ответ. — Просто… давай потом поговорим.

Урок закончился, и все побежали одеваться.

— Идите с Игорем сами, а я еще задержусь, — сказал я Сергею. — И будь другом, забери с собой гитару, а я за ней потом позже зайду.

Я вышел из школы дожидаться Люсю. Девочки и в гардероб попадали позже мальчишек, и с одеванием возились дольше. Она показалась в дверях вместе с Леной, поэтому я молча забрал портфели у обеих.

— Не надорвешься? — спросила Лена.

— Не понравилось, как я спел? — спросил я, оставив без внимания ее вопрос.

— Да, не понравилось! — сказала она. — Ты слишком хорошо спел!

— Почему тогда вы такие кислые? — не понял я. — Если все было красиво?

— Ты не понял, — покачала она головой. — Я не говорила о красоте. Играл ты хорошо, но голос… Ладно, дело не в этом. Ты спел с таким чувством… так никогда не споет мальчишка! Так может спеть какой-нибудь старик, который прожил жизнь и воспитал детей, но не ты! Мне тебе трудно объяснить, но это было настолько видно, что самый последний дуб в классе почувствовал! А мне опять стало страшно.

— Тебе тоже стало страшно? — спросил я Люсю.

— Нет, — ответила она, взглянув мне в глаза. — У меня страха не было. Мне почему-то тебя стало страшно жаль. Но длилось это совсем недолго.

— Что ты ее спрашиваешь! — сказала Лена. — Не видишь разве сам, как она к тебе относится? Ты лучше у своего Сергея спроси. Или у Зинаиды. Не видел, как она на тебя посмотрела?

Что за невезение! Выбрал вроде бы нейтральную песню и умудрился проколоться! Ленка смотрит так, будто я им с надрывом спел «Берега», а Зинаида точно теперь будет ломать себе голову, кто же я такой. Не опасно, но неприятно. Еще пара таких выходок, и я буду сам по себе, отдельно от остального класса! Разве что Сергей и Люся не изменят своего отношения.

Мы подошли к подъезду Лены, и я отдал ей портфель. Она молча его забрала и скрылась за дверьми.

— Зайдешь ко мне? — спросила Люся. — Отец еще на службе, дома только мама. Я вас познакомлю, а потом пойдем ко мне в комнату.

— А твоя младшая сестра? — спросил я. — У вас же одна комната на двоих?

— Она в это время после школы почти всегда у подружки. А если дома, я ее выпровожу в большую комнату. Мама с ней чем-нибудь займется или включит телевизор.

Я согласился, и мы поднялись на второй этаж. На звонок никто не откликнулся, и Люся открыла дверь своим ключом.

— Может быть, я уйду? — я в нерешительности остановился на пороге. — Матери нет…

— Заходи! — она втянула меня в прихожую и захлопнула дверь. — У меня замечательные родители, не хуже твоих. Мама мне во всем доверяет, и будет только рада тому, что у меня появился друг. Раздевайся и положи портфель на тумбочку. Сейчас пойдем в мою комнату, только посиди минуту на диване, пока я ее посмотрю. Сестра там могла разбросать вещи. Кушать не хочешь?

— Нет, спасибо, — сказал я, осматриваясь. — Я позвоню домой, предупрежу, что задержусь.

В обоих городках у всех офицеров, начиная с капитанов, стояли телефоны с трехзначными номерами, работавшие от небольшой АТС. Мама о моей задержке уже знала от Сергея, который отнес гитару к нам домой.

— Ты уже поговорил? — спросила Люся. — Тогда иди сюда, я уже все убрала. Беда, когда сестра на пять лет моложе. Я такой в ее возрасте не была.

— А какой ты была? — спросил я, с удивлением понимая, что мне это действительно интересно.

— Давай покажу фотографии! — она с готовностью принесла большой семейный альбом и начала мне показывать фотографии, поясняя где и когда они сделаны.

— Это я в годик, — показала она мне фото очаровательной малышки.

— Славная попка! — похвалил я, заставив ее слегка покраснеть.

— Ладно, хватит возиться с фотографиями! — сказала она закрывая альбом. — А то придет мама, а я с тобой так и не успею поговорить. Гена, скажи, чем я могу тебе помочь?

— А почему ты думаешь, что мне нужна помощь? — спросил я, взглянув ей в глаза.

Она не отвела взгляд, его отвел я.

— Потому что я вижу, что тебе плохо! Почему ты не хочешь быть со мной откровенным? Ты же знаешь, что я не предам!

— Потому что я за тебя боюсь, — ответил я. — Помочь мне в том, что я должен сделать, ты не сможешь, зачем же тебя мучить?

— А так я не мучаюсь? — она всхлипнула.

Слезы – это самое страшное оружие, которое есть у женщин. Хуже плачут только старики. Слезы у детей по большей части просто средство воздействия на взрослых, поэтому они на меня никогда сильно не действовали, но смотреть на то, как плачет девушка, я не мог.

— Перестань сейчас же! — я обнял этого влюбленного ребенка и стал гладить ее волосы. — Мама придет, а у тебя…

Она воспользовалась тем, что я расслабился и доказала, что уже не ребенок и вполне усвоила данный ей мной урок. Второй поцелуй у нас получился еще лучше первого.

— Все! — я вскочил с ее кровати. — Я ухожу, а ты приводи себя в порядок.

Как же мне хотелось остаться! Не для чего-нибудь дурного, просто в последнее время я почему-то стал чувствовать себя страшно одиноким. У меня есть семья, но мама была права, когда говорила, что я живу своей жизнью. Не мог я им довериться во всем, и они это чувствовали. А вот Люсе я мог рассказать все без утайки. Она бы поверила и никому не выдала моих тайн. И то, что я уже прожил одну жизнь вряд ли ее оттолкнуло бы. Но я не хотел нагружать на ее плечики даже малую толику своей ноши.

Когда я вышел на улицу, с удивлением обнаружил, что поднялся ветер, и с неба валит снег. Зима отыгрывалась за свое опоздание. Если так будет всю ночь, к утру наметет сугробы. Я получше заправил шарф и ускорил шаг.

— Надо было тебе сначала сходить домой переодеться в зимнее, а уже потом бегать по гостям! — недовольно сказала мама. — Все просушу и уберу до весны. Твою куртку с меховой подстежкой я уже достала. Ну как твое пение восприняли товарищи?

— Они были потрясены, — сказал я чистую правду. — Я пойду заниматься.

— Сначала обед! — сказала она. — Потом занимайся, чем хочешь.

— Я сегодня задержался, — ответил я. — Если сейчас наемся, потом вообще ничего выполнить не смогу. Я постараюсь не задерживаться.

Я сделал асаны, а потом свои упражнения с гантелями. Не стоило их делать одновременно, но на перерывы не было времени. Борьбу я проигнорировал и отправился на кухню. Пообедав, сделал уроки и сел за тетрадь. Событий в две тысячи шестом году было много, но ничего существенного, кроме войны Израиля с Ливаном, я не вспомнил. Одна суета. Заполнив всего три страницы, я закрыл тетрадь и убрал ее в свой новый тайник. Уже исписанные тетради хранились под тахтой родителей, куда никто не заглядывал годами, а тетрадку с текущими записями я начал прятать под одежный шкаф, приподнимая его край. Сил на такое у мамы не хватит, а в то, что отец займется поиском моих записей, я не верил. Мне ужасно осточертела выкладка исторических фактов, тем более, что чем дальше от теперешнего времени я забирался, тем ниже становилась ценность этой работы. Если кто-то, пользуясь моими записями, начнет править историю, то все поменяется. Останутся разве что природные катаклизмы. Вот их в последние годы было много. Нужно, наверное, записывать по два года в день, чтобы быстрее закончит с историей и заняться наукой и технологиями. На это потребуется больше времени, чем на простое изложение фактов. Я вспомнил о дне рождения Иры. Надо будет заранее подумать о подарке.




Следующий день прошел буднично. Ночью снег прекратился, и утром больших сугробов не было. Тем не менее, пока я шел до школы, набрал в ботинки снега. В классе никто не вспомнил о моем выступлении, и внешне все было, как всегда. Все знали о моей дружбе с Черезовой, поэтому мы, не обращая ни на кого внимания, вместе гуляли по коридору второго этажа. В то время такая демонстративная дружба не поощрялась, но никто из видевших наши прогулки учителей не сделал нам ни одного замечания.




В субботу на физкультуре я опять выделился. Мы уже больше месяца занимались в спортзале, но все занятия сводились к бегу, лазанью по канату и игре в баскетбол. А в тот день мы впервые использовали спортивные снаряды. Физрук объяснил, как прыгать через коня и встал сбоку, чтобы страховать неудачливых всадников. Когда мы бегали или прыгали в длину, я старался ничем особенно не выделяться, легко зарабатывая свои пятерки, а мешковатое трико частично скрывало мои мышцы. Правда, в последнее время я несколько раз ловил на себе взгляд учителя. Передо мной бежал Сашка. Он недостаточно сильно оттолкнулся от коня и, если бы не страховка, приложился бы об пол. Я постарался хорошо разогнаться и сильнее оттолкнулся руками. В результате легко перемахнул через коня, приземлившись дальше всех остальных. Подстраховать меня физрук не успел, а сам я не удержался на ногах и упал.

— Так! — сказал учитель, помогая мне подняться. — Не сильно ушибся?

— Немного ушиб правую ногу, — сказал я. — Урок все равно последний, а завтра выходной. К понедельнику все заживет.

— С чем занимаешься? — спросил он. — Гантели?

— Только последние два месяца, — ответил я. — До этого были отжимания, ну и другое.

— Не хочешь чем-нибудь заняться? Кольцами, например.

— Спасибо! — сказал я. — Пока нет времени. Может быть, потом.

— Ладно, надумаешь – скажешь. Иди пока на скамейку, а мы продолжим.

Когда закончился урок в раздевалке меня обступили мальчишки.

— Что тебя щупал Семеныч? — спросил Валерка.

Я молча закатал рукав трико.

— Ни фига себе! — сказал Сашка. — Это нечестно! Когда мы с тобой спорили на щелбаны, у тебя таких мышц не было. Они у тебя больше, чем у Валерки!

Действительно бицепсы у меня были существенно больше, чем у Дворкина, хотя он был и крупнее меня, и выше на голову. В раздевалке мы только оставляли верхнюю одежду, а трико в школе по субботам носили постоянно, поэтому без него меня никто не видел.

— Как накачал? — спросил Валерка.

— Мой разговор с Семенычем слышал? — спросил я. — Отжимания, гантели, способов много. Главное это не сачковать и увеличивать нагрузки. Это любому под силу, было бы желание.

Я был недоволен очередным всплеском внимания к собственной персоне, зная, что Сашка с Игорем растреплют об увиденном всему классу. Есть такие люди, в которых ничего не держится.

Из раздевалки я вышел одетый с портфелем, слегка прихрамывая на правую ногу. Как всегда, девочки вышли позже нас, поэтому Люсю пришлось ждать.

— Ты как? — бросилась она ко мне, проигнорировав и насмешливые, и завистливые взгляды девчонок.

— Буду жить, — бодро ответил я. — Да не беспокойся ты так, простой ушиб. Лучше скажи, навестишь завтра болящего?

— Ты хочешь, чтобы я пришла?

— Не хотел бы – не спрашивал, — сказал я. — Я бы к вам и сам пришел, да кто его знает, сколько будет болеть нога. А так ты меня пожалеешь, погладишь голову, мне сразу станет легче.

— Тебе очень идет улыбка, — сделал я ей комплимент, не обращая внимания на подошедшую к нам Ленку. — Такая, как сейчас. Приходи, я буду ждать, только позвони перед приходом.

— Ну вы даете! — сказала Лена. — Уже в школе назначают свидания!

— А где же их еще назначать? — притворно удивился я. — Школа, Леночка, для того и существует!




Дома я перепугал маму, несмотря на то, что сразу же заявил, что ничего серьезного со мной не произошло. Синяк был довольно внушительный, но нога уже болела гораздо меньше. Жаль, но все занятия, кроме писанины, сегодня накрылись медным тазом. Я снял верхнюю одежду, закатал штанину трико, и мама мне наложила на больное место водочный компресс. Весь вечер я писал, выложив на бумагу все, что смог вспомнить сразу за четыре года.

— Мама, ты не собираешься в Минск? — спросил я мать, когда она незадолго до сна зашла узнать, как у меня обстоят дела.

— Да вроде нет, — ответила она. — Я туда и так на полгода вперед наездилась. Тем более по такой погоде. А тебе что-то нужно?

— У меня через пару недель день рождения у Иры Алферьевой. А что ей принести в подарок, не знаю, хоть убей.

— Что-нибудь придумаем, — успокоила меня мама. — Или купим здесь, или отец поедет в Минск по делам. Ложись лучше спать, во сне все быстрее заживает.

На следующий день я с волнение ждал звонка подруги. Она позвонила после десяти, когда уже проснулся отец, пришедший вчера поздно вечером со службы.

— Это меня! — крикнул я маме и взял у нее из рук телефонную трубку.

— Здравствуй! — услышал я голос Люси. Я могу прийти? Как твоя нога?

— Приходи! — сказал я. — Нога уже лучше. Бегаю кругами по квартире в ожидании твоего прихода.

Она радостно засмеялась, и от этого смеха мне стало легче на душе и еще сильнее захотелось ее увидеть. Все симптомы были налицо. Что послужило причиной моих чувств? Ведь еще совсем недавно их у меня не было. Я не стал попусту ломать голову. Самое дурное дело это заниматься анализом почему вам мил этот человек, а не другой. Мил, и слава богу!

— Я уже давно не помню, чтобы мог просто так проводить столько времени, — сказал я Люсе незадолго перед тем, как она стала собираться домой. — Если бы не ушиб, мы бы с тобой столько не посидели. Да здравствуют ушибы! Люсь, а давай ты с нами встретишь Новый год? А потом пойдем гулять, и я отведу тебя домой.

— Я сейчас не могу сказать, — замялась она. — Надо посоветоваться с мамой. Мы все время собирались семьей, я боюсь, что она обидится.

После ее ухода я опять занялся единственным доступным мне делом, закончив на пятнадцатом году. Рука отваливалась, но мне осталось уже совсем немного.




Утром я снял компресс и убедился, что нога лишь чуть-чуть побаливает. Бегать еще рано, но ходил я уже без хромоты. Чертов «конь»! Я так привык к занятиям, что пропускать их было очень неприятно.

Я ушел в школу, не подозревая, что судьба мне приготовила очередную пакость. Как раз к большой перемене к школе подъехала «Волга» и остановилась у запертых ворот, которые на моей памяти открывали всего несколько раз. Из окон нашего класса было видно, как из машины вышли двое: молодой мужчина и то ли девушка, то ли девчонка, которые через калитку направились к школе. Шофер остался сидеть в машине. Я ошибся: в отделе пропаганды не стали ждать выхода сборника. Действительно, зачем ждать, если его уже печатают?

— Это не за тобой? — проявила догадливость Ленка.

— Черт их знает! — сердито ответил я. — Я сегодня никому не назначал встреч!

— Геннадий! — раздался от дверей голос классной. — Идем со мной!

Вне уроков она называла по именам всего несколько счастливцев, в число которых с недавних пор попал и я.

— В школу приехал работник Центрального комитета ВЛКСМ Белоруссии и корреспондент «Пионерской правды», — сказала мне Зинаида, пока мы с ней шли к учительской. — Сейчас с тобой будет беседовать корреспондент, постарайся показать себя с лучшей стороны!

— А физика?

— Я не знаю, почему ты так недоволен, но постарайся ответить на все вопросы. А от физики тебя освободили. Если они захотят взять интервью у твоих родителей, отпустим на сегодня совсем. А твой портфель отнесут ребята. Заходи в учительскую, а я пойду в кабинет директора побеседовать с комсомольским работником.

Я зашел в учительскую, где за одним из столов в гордом одиночестве сидела корреспондент всесоюзной детской газеты. Да, где только такую взяли! Личико красивое и прическа тоже ничего, но маленькая и хрупкая, как воробей. Если она и была выше Люси, то на один-два пальца, не больше.

— Здравствуй! — первой поздоровалась она.

— Здравствуйте, — отозвался я. — Вы не похожи на акулу пера. Стажер?

— Нет, — она вся зарделась румянцем. — Я уже в штате.

— А я – ваше первое задание?

— Как ты угадал? — совсем смутилась девушка, потом сделала усилие и взяла себя в руки. — Я не понимаю, кто здесь у кого берет интервью?

— Зря вы приехали! — сказал я ей. — Как я понимаю, без материала для статьи вы отсюда не уедете?

— А что тебя не устраивает? — удивилась она. — Многие хотят…

— Я тоже многого хочу, — я пристально уставился на ее грудь, опять вогнав в краску. — Только известность в перечень моих желаний не входит! Блокнот у вас с собой? Тогда пишите, я вам расскажу о себе сам. Получите информацию из первых рук. Драчун и двоечник, сексуально раскованный тип и постоянный нарушитель дисциплины! Что вам еще нужно для полной характеристики?

— И твои друзья скажут о тебе то же самое?

— Я за них не отвечаю. Вас, кстати, как зовут?

— Василиса Юрьевна.

— Василиса Прекрасная! — сказал я. — Ответьте, пожалуйста, на один вопрос. Статьи из вашей газеты в «Комсомолку» не попадают?

— Бывает, но редко, — ответила она. — А что?

— Вы можете сделать так, чтобы статья обо мне никуда дальше вашей газеты не пошла? «Пионерскую правду» я, может быть, переживу, а у вас еще будет много статей.

— Ничего не могу обещать, — сказала она, с интересом меня разглядывая. — Это от меня не зависит. Если их редакцию что-то заинтересует, возьмут текст, и меня никто спрашивать не будет. Но если станешь со мной общаться без выпендрежа, в конце открою секрет, который прямо тебя касается.

— Баш на баш? — спросил я.

— Конечно! — засмеялась она. — Не знаю, откуда ты такой взялся, но я бы тебе смело умножила возраст на два. Или даже больше. У нас в редакции много молодых парней, но ты по нахальству их всех перещеголял. Три раза вогнал в краску!

— Извините, — сказал я. — Для меня ваш репортаж, как нож острый! Мне от этой известности одни неприятности. Но вы-то, конечно, ни при чем. Задавайте свои вопросы.

Мучила она меня недолго – минут двадцать, задавая самые разные вопросы и быстро делая отметки в блокноте.

— А это вам для чего? — удивился я последнему вопросу.

— Мне нужно писать о тебе статью, а я не могу тебя понять, — пояснила Василиса. — Не ведут так себя подростки, да еще из поселковой школы, когда к ним приезжает пресса.

— Как вас можно назвать нормально? — спросил я. — Я за всю свою жизнь не встречал ни одной Василисы и не знаю, как уменьшить это имя. Ничего, кроме Васи, в голову не приходит.

— У тебя такая длинная жизнь? — засмеялась она. — Зови Лисой – она сделала ударение на первом слоге – разрешаю.

— Зачем вам во мне разбираться, Лиса? — спросил я. — Напишите обычный очерк о поселковом отличнике, не лишенном литературного дара. Детям, которые будут читать вашу газету, ничего больше и не нужно, а Ленинской премии за такую работу все равно не дадут. Вы же видите, как мне все это неприятно. Если вам нужен объем, придумайте что-нибудь или задайте несколько вопросов в моем классе. Они вам такого расскажут… Как кто-то может разобраться в человеке, если он сам этого не может сделать?

— Я все-таки попробую! — настойчиво сказала она.

— Флаг вам в руки, — вздохнул я. — Я ответил на все вопросы? Что вы мне хотели сказать?

— Только то, что тираж сборника решено увеличить, а отдел пропаганды планирует после выхода книги организовать твои встречи со школьниками Минска. И я думаю, этим все не закончится. Ты очень удобная фигура для пропаганды. Простой мальчик из глубинки…

За дверью послышались голоса, она отворилась, и в учительскую вошел Новиков и тот парень, который приехал с Лисой.

— Здравствуй! — приветливо кивнул он мне. — Я Валентин. Вася, ты закончила?

— Мне нужно поговорить с его одноклассниками, — сказала девушка. — Много времени это не займет.

— Скоро закончится урок, и мы сделаем седьмому классу еще одну большую перемену, — сказал директор. — Двадцати минут вам хватит? Вот и отлично. Значит, Валентин Петрович, я вас оставляю с этим молодым человеком. Можете сегодня делать с ним все что угодно. Если что-то будет нужно, я у себя.

— Послушайте, Валентин, — сказал я, когда дверь за директором закрылась. — Вы не могли бы найти себе другого мальчика? Например, в Минске. Тогда никуда и ездить не придется.

— А что не так? — спросил он. — В чем дело, Вася?

— Молодой человек категорически против славы, — сказала она, закрывая свой блокнот. — Даже упрашивал меня написать о нем такую статью, чтобы меня после нее выперли из редакции.

— Садись, поговорим, — сказал он мне. — Скромность это хорошо. Она украшает человека. Но во всем нужно знать меру. Ведь что такое слава? Это не что иное, как признание твоих заслуг перед обществом. Иногда она может мешать, но пользы от нее гораздо больше. Все ведь зависит от самого человека. Если ты останешься самим собой, отношение твоих друзей и близких не изменится. А завистники… они еще долго будут, так что, из-за них не делать ничего выдающегося? Мне сказали в редакции, что они хотят заключить с тобой постоянный договор. А это значит, что будут печататься и другие твои книги. А творческие люди у нас в стране самые уважаемые…

— После партийных работников, — вставил я.

— Ты что-то имеешь против партийных работников? — спросил он, и я увидел, как напряглась Лиса.

— Нет, — ответил я. — Инженеры человеческих душ, они цементируют наше общество.

— Хорошо сказал, — одобрительно кивнул Валентин. — Наше государство заботится о детях и вправе рассчитывать на их благодарность. Вот я смотрю на тебя и вижу коммунистическое будущее, когда все ребята будут такие, как ты: умные и талантливые, сильные и красивые! Ты – это первый росток, за которым последуют дружные всходы! Наш отдел занимается поиском таких парней, как ты. Людям нужны примеры, которым стоит подражать. А ты нам подходишь идеально. Спортсмен, отличник, умеешь играть и хорошо поешь, в четырнадцать лет написал хорошую повесть, а теперь еще оказывается и скромный. Всесторонне развитый человек!

— Учителей допрашивали? — безнадежно спросил я.

— Пока я разговаривал только с вашим физруком и классной, — сказал он. — Встряхнись, Геннадий, все равно от славы никуда не убежишь!




Глава 9


Я напряженно думал, а Валентин с Лисой смотрели на меня с нескрываемым любопытством, ожидая, что я скажу в ответ. Быть незаметным у меня не получалось. Наверное, в глубине души я сам этого не хотел. Или одна из моих половин, что ничего не меняло. И что теперь делать? Может быть, воспользоваться случаем и приобрести такую известность, чтобы в случае чего несколько раз подумали, прежде чем сунуть меня в психушку или прижать другим способом? Все равно я даже без своих записей еще долго буду полезным. Основные события я записываю, а сколько было неосновных? А от их знания тоже может многое зависеть. Я хотел передать свои записи через Цуканова, бывшего бессменным ведущим помощником Брежнева по экономике и промышленности. В отличие от самого Леонида Ильича, к Георгию Эммануиловичу было подобраться гораздо проще. Я видел его фотографию и знал, где он примерно жил, и то, что он часто ходил на работу пешком. И способ передачи тетрадей я нашел, а в прикладываемой записке были изложены кое-какие факты, которые гарантировали, что мой труд не окажется в первой же московской урне. В моем плане были и сложности, и некоторый риск. В случае с известностью можно было действовать по-другому. Я все никак не мог решить. Если пойти по тому пути, на который меня толкают, мне и дальше придется выдавать чужие вещи за свои. Моя совесть к подобному уже притерпелась. И цель у меня была достаточно важной для всех, и была большая вероятность, что все украденное все равно не будет создано из-за моих тетрадей. Я был уверен, что когда-нибудь, когда все узнают, родители меня поймут и простят. Поэтому решающим было мнение Люси. Она быстро вошла в мою жизнь и уходить из нее не собиралась. Если она скажет «да», я, пожалуй, рискну.

— Ладно, — сказал я собеседникам, посмотрев на часы на руке. — Уговорили. Через три минуты звонок. Вы ведь хотели поговорить с классом? Ну и у меня будет короткий, но важный разговор. Вы еще здесь что-нибудь планируете?

— Заберем тебя с собой и съездим к вам домой, — сказал Валентин. — Надо поговорить с твоими домашними.

— Дома одна мать, — предупредил я. — Отца нетрудно вызвать, если он никуда не уехал, но сестра учится.

— Мы уедем часа через два, — сказала Лиса. — За это время все уроки закончатся. Чаем угостишь?

Мы подошли к классу перед самым звонком, но Валентин не стал его ждать, а постучал в дверь и вошел. За ним вошла девушка, а за ней и я, машинально скользнув взглядом по ее фигуре. Наша учительница физики уже была знакома с гостями, поэтому кивнула Валентину, закрыла классный журнал и вышла.

— Я работник Центрального Комитета комсомола Белоруссии Валентин Петрович Дроздов, — представился Валентин. — А это собкор вашей газеты «Пионерская правда» Василиса Юрьевна Белецкая. Следующий урок у вас будет короче на пятнадцать минут, за счет чего увеличится перемена. К вам будет просьба не разбегаться, а ответить на вопросы корреспондента. Давайте, чтобы не терять времени, начнем работать.

— Одну минуточку, — вмешался я. — Наверное, мне самому здесь присутствовать не стоит. И я у вас заберу одного человека, остальных можете мучить. Я буду ждать в коридоре.

Я подошел к своей парте, забрал портфель и сказал покрасневшей от общего внимания Люсе, что нам нужно поговорить. Как раз зазвенел звонок, и мы единственные из всего класса вышли в коридор. Из соседних классов туда же повалили ученики, но возле наших дверей никого не было.

— Мне нужно с тобой поговорить, и от этого разговора будет зависеть вся моя жизнь, — сказал я, сжав ее ладонь в своей. — Ты хотела моей откровенности, и я буду откровенен, хоть и боюсь, что это может изменить твое отношение ко мне.

— Этого можешь не бояться! — ответила она. — Я хочу всю жизнь прожить с тобой, остальное не важно.

— Тогда слушай! — сказал я и минут за десять рассказал самое важное, не упоминая о развале Советского Союза. Всему свое время, а ей тогда легче было поверить в инопланетян, чем в это.

— Чужие песни это такие, как ты пел для меня или у Светы?

— Да, я их знаю не одну сотню, только не все можно петь. Если изменится будущее, многие из них просто не будут созданы, потому что изменятся судьбы написавших их людей. То же самое и с книгами. По сути, это воровство, поэтому мне самому неприятно так поступать. Я хотел действовать со стороны, чтобы обо мне никто не знал, но нужно было как-то прикрыть свои записи, поэтому я и взял одну небольшую и далеко не лучшую повесть. А теперь за меня возьмутся всерьез и начнут лепить идеал для подражания. Остаться в тени уже не получится. Если я начну реализовывать свой план, меня не так сложно будет найти.

— Ну и что? — подняла она на меня глаза. — Ты же не делаешь ничего плохого! Наоборот, хочешь всех спасти!

— Ты не маленькая девочка и должна знать, что в руководстве страны есть самые разные люди. И руководствуются они не только интересами государства, но и своими собственными. И не у всех из них чистые руки, да и интересы государства каждый понимает по-своему. А я слишком много знаю всяких секретов, и государственных, и их личных. Если я буду обычным мальчишкой, я могу просто бесследно исчезнуть.

— Тогда прославься! — сказала она. — Ты же сам сказал, что все изменится и многого из того, что ты хочешь использовать, не будет! Если ты боишься, что я тебя из-за этого разлюблю, то зря! Буду женой великого человека. Ведь буду?

— Мне тебя прямо сейчас при всех поцеловать? — спросил я. — Или подождешь до вечера?

— Влепят кол по поведению и вызовут родителей! — счастливо засмеялась она. — И рассадят на разные парты. Хотя можешь и поцеловать, в коридоре уже никого нет.

— Точно! — я с удивлением осмотрел пустой коридор. — Честное слово, не заметил звонка! Но целоваться не будем, по тебе сразу все видно. Я сейчас уеду с гостями, а вечером к тебе прибегу. Заодно познакомишь с родителями, а то я их только видел издали. А сейчас иди в класс и постарайся даже намеком не выдать то, о чем теперь знаешь, а я их подожду здесь.

Я не догадался позвонить маме из учительской, это сделал директор. Поэтому, когда мы подъехали к дому, отец уже был в квартире и помогал маме готовить стол к приему гостей. На этот раз я настоял, чтобы водитель пошел вместе с нами.

— Вас как зовут? — спросил я его. Сергеем Александровичем? Ну, а я Геннадий. Нечего вам гонять обогреватель, пойдемте в квартиру. И машину никто не угонит, наверное.

В квартиру он пошел, но перед этим закрыл дверцы. Мама редко готовила на один день, и нам всем хватило обеда. Сестру, которая пришла через час с небольшим, накормили вторым и пирожными, захваченными Валентином из Минска. После обеда родителей с полчаса мучили вопросами обо мне, а я все это должен был слушать. Ничего, я отыгрался потом, когда меня попросили взять гитару. Отыгрался и в прямом, и в переносном смысле. Песню «Песняров» я уже разучил полностью.
		Песни партизан, алая заря, молодость моя, Белоруссия![3 - «Песняры»БелоруссияБелый аист летит, Над белёсым полесьем летит. Белорусский мотив В песне вереска, в песне ракит. Все земля приняла И заботу, и ласку, и пламя, Полыхал над землёй Небосвод, как багровое знамя. Молодость моя, Белоруссия, Песня партизан, сосны да туман. Песня партизан, алая заря, Молодость моя, Белоруссия. Наша память идёт По лесной партизанской тропе, Не смогли зарасти Эти тропы в народной судьбе. Боль тех давних годин В каждом сердце живёт и поныне, В каждой нашей семье Плачут малые дети Хатыни. Припев Белый аист летит, Над полесьем, над тихим жнивьём, Где-то в топи болот Погребён остывающий гром. Белый аист летит, Всё летит над родными полями, Землю нашей любви Осеняя большими крылами. Припев]








— допел я, и установилась мертвая тишина.

— Что это было? — минуту спустя спросил Валентин.

— Да, нам ты такого не пел, — сказала мама. — Хотя, кажется, наигрывал что-то похожее.

— Естественно, — пожал я плечами. — Это моя новая песня.

— Так ты сочинил и стихи, и музыку? — поразилась Лиса.

— А что здесь такого? — сделал я удивленное лицо. — Оно как-то само сочинялось.

— А что там было про детей? — опять спросила Лиса. — Какое-то название…

— Хатынь? Это небольшая белорусская деревня, которую фашисты сожгли вместе с жителями, — пояснил я. — Вот где я о ней вычитал, сейчас не вспомню. Кажется, в какой-то старой газете.

Гости выглядели растерянными, да и отец с матерью были не лучше, поэтому приход из школы Тани оказался как нельзя кстати. Лиса сразу же ушла с ней в eе комнату брать интервью, а Валентин начал допытываться, что у меня еще есть в репертуаре. Я сыграл ему «Вот так и живем» с учетом прошлого опыта, стараясь не вкладывать в пение душу. Когда Лиса оставила в покое голодную сестру, ей с Валентином показали мои фотографии, после чего они распрощались и уехали.

— Ты меня этой песней прямо поразил! — сказала мама. — Никак не подозревала в тебе таких талантов!

— А что он еще выкинул? — спросила Таня.

— Написал новую песню, — ответила мама. — И спел ее всем нам. Песня просто замечательная! А почему ты сказала «еще»?

— А об этом сейчас вся школа шумит! Знаешь, что он сделал? Корреспондентам отдали на растерзание седьмой класс, а он туда зашел, забрал свою Люсю и все время ворковал с ней в коридоре, наплевав и на нас, и на учителей. Сама видела их вдвоем, когда прозвенел звонок. Стоят рядышком и смотрят друг на друга! Был бы кто другой, ты бы уже была у директора, а с него все как с гуся вода.

— Что, правда, что ли? — не поверила мама.

— А что в этом такого? — пожал я плечами. — С Валентином я договорился, а с Люсей у меня был важный разговор. Мы не обнимались, а просто стояли в коридоре. А если некоторых завидки берут, при чем здесь мы? Шла бы ты, Танечка лучше обедать. Мы тебе и пирожные оставили.

— Я пойду, — сказала сестра. — А ты все-таки подумай. Может быть, в вашем стоянии ничего и не было, но всем это не объяснишь. И Новиков такое долго терпеть не станет. Школа для учебы, а личные дела решайте дома!

— Она права, Гена! — сказала мама. — Ты подаешь другим дурной пример, и директор не сможет на это никак не реагировать. Ну вызовут не нас, а родителей Люси, ты этого хочешь?

— Учту, — коротко сказал я. — Мне просто срочно нужно было переговорить, откладывать разговор я не мог.

— Как у вас все рано! — сказала мама. — Еще не целовались?

— Я тебе обещал думать головой? — спросил я. — С Ленкой я был пацан, поэтому вы и знали о каждом моем чихе, сейчас я отчитываться не собираюсь. Или вы мне доверяете, или нет.

— Ты опять пишешь повесть? — спросила мама, чтобы сменить тему.

— Так, наметки, — неопределенно сказал я. — Лиса сказала, что редакция хотела заключить со мной договор о сотрудничестве. Так что уже можно начинать писать, нужны только тетради.

— Купим мы тебе тетради, — сказал отец. — Только ты бы больше отдыхал, работаешь на износ. А песня получилась душевная. Думаю, тебя из-за нее в Минск повезут раньше, чем из-за повести, а ты ведь ехать никуда не хотел.

— Я передумал, папа, — ответил я отцу. — Все равно не отстанут, они мне так и сказали. У тебя, говорят, перед Родиной долг, будешь отрабатывать, работая примером для подражания!

— Что, так и сказали? — удивилась мама.

— Нет, это я вам своими словами пересказал то, что было сказано мне. Я сейчас сбегаю к Люсе, а уроками займусь позже. Я пропустил уроки, так что заодно посмотрю, чем они занимались. Да и с ее родителями нужно познакомиться, тогда они будут меньше верить всяким сплетням.

На этот раз вся семья Черезовых была в сборе. Перед выходом я позвонил Люсе, поэтому дверь мне открыла она.

— Папа, познакомься, — сказала она своему отцу, сидевшему в комнате у телевизора. — Это мой друг, Геннадий.

— Очень приятно! — приподнялся он мне навстречу. — Иван Алексеевич.

— Мама, ты можешь выйти? — спросила Люся мать через дверь кухни. — Гена пришел.

— А, жених! — сказала славная невысокая женщина, выходя с кухни. — Надежда Игоревна.

— Очень приятно, — сказал я. — А почему жених? Не думайте, я не отказываюсь, просто интересно.

— Даже так? — она сняла передник. — Так вас с Люсей называют в классе Ольги. Жених и невеста.

— Пока мы только дружим, — успокоил я ее. — До свадьбы еще четыре года.

— А еще он всем рассказывает анекдоты! — наябедничала с кухни симпатичная девчонка лет восьми, очень похожая на Люсю.

— Правда, что ли? — спросил Иван Алексеевич, выключая телевизор. — Расскажешь?

— А в каком вы звании, Иван Алексеевич? — спросил я.

— Как и твой отец – майор, а что?

— Тогда я про майора и расскажу, — сказал я. — Армейское подразделение окапывается. Рабинович тоже роет себе стрелковую ячейку, глубина её уже два метра. Подходит майор и спрашивает Рабиновича, зачем тот копает так глубоко? Он же не увидите неприятеля!

А вы думаете, отвечает Рабинович, что мне так интересно на него смотреть?

— Смешно, — рассмеялся он. — Ты в шахматы играешь?

— Играю, но уже давно их не брал в руки, — ответил я, подумав, что это было лет пятьдесят назад.

— Папа, Гена пришел ко мне, а не играть с тобой в шахматы! — возмутилась Люся.

— Мы еще сыграем, — обнадежил я его. — Как-нибудь потом.

— Потом, так потом, — вздохнул он. — Дочь, ты поела? Закончишь с едой, иди ко мне, не мешай сестре.

Я зашел вслед за Люсей в ее комнату.

— Кто-то меня в школе обещал поцеловать, — тихо сказала она мне. — Выполняй обещанное, пока отец удерживает Ольгу. Надолго его не хватит.

…

— Вот так бы целовалась и целовалась! — сказала она, слегка задыхаясь, когда мы оторвались друг от друга. — Мне этого мало!

— Хорошего понемножку, — ответил я. — Покажи, чем вы без меня занимались на уроках.

— Эту поговорку придумали жадины, — сказала она, раскрывая портфель. — Смотри, здесь мы закончили по физике…

Едва мы закончили с уроками, открылась дверь, в которую просунулась голова Ольги.

— А почему вы не целуетесь? — разочарованно спросила она. — Поцелуйтесь, а то маме расскажу!

— Что ты расскажешь? — спросил я.

— Как что? Что вы целовались!

— А если поцелуемся, не расскажешь?

— Не расскажу, честное слово!

— Ну раз ты так хочешь… — улыбнулась Люся, потянувшись ко мне. — Учти, только ради тебя! Попробуй потом рассказать родителям, сама же будешь виновата! А я с тобой не буду дружить.

…На этот раз она долго не разрывала поцелуй, так, что у меня даже закружилась голова. У Люси, по-видимому, тоже…

— Счастливая! — с завистью сказала сестра. — Прям как в кино!

— Ладно, — сказала Люся. — Ты играй с куклами или займись уроками, а нам нужно поговорить. Ну как все прошло?

— Нормально прошло. Сыграл я им и спел. Песня, как на заказ, патриотическая, про Белоруссию и слушать приятно. Плохо, что я еще голос не довел до нужной кондиции, хотя все равно никогда не спою так, как пели «Песняры». Будет скоро такой популярный ансамбль. Думаю, меня из-за нее пригласят в Минск. Интересно, что эта Василиса обо мне состряпает. Материала она набрала много, даже пару моих фоток забрала.

— А фотографии ей зачем? — ревниво спросила Люся. — У меня, кстати, ни одной твоей нет.

— С ума сошла к ней ревновать!

— Видела я, как ты по ней прошелся взглядом! — сказала подруга. — Не хуже Семеныча, только тот еще облизнулся. Не знаю, сколько ей лет, но на вид больше шестнадцати не дала бы. Только груди торчат, а так девчонка девчонкой! А тебе из-за твоих занятий спортом и пятнадцать можно дать! Может быть, ты не видел, зато я заметила, как она на тебя посмотрела и вздохнула! Небось, будь у вас поменьше разница в возрасте…

— При чем здесь это? — искренне удивился я. — Запомни, что все мужчины провожают взглядом красивых женщин! В нас это просто заложено природой. Но когда есть одна-единственная, все эти игры в гляделки ровным счетом ничего не значат! Зачем еще кто-то, когда есть ты?

— Хорошо сказал! — подтвердила Ольга, про которую мы забыли.

— Слушай, чудо! — сказал я ей. — Если Люся мне станет невестой, ты ведь тоже будешь родственницей. Скажем, сестренкой. Не против?

— Точно? — на всякий случай уточнила она. — Брат – это хорошо! У меня через месяц день рождения!

— Подарок за мной, — пообещал я. — И вообще, если что-то нужно, обращайся. Ладно, играй, а я пойду домой!

Я попрощался с родителями подруги и заторопился домой. Нога полностью прошла, и нужно было наверстывать упущенное.




На следующий день в школе все было, как обычно, словно вчера никто не приезжал. Но Новиков со мной все же поговорил, причем с самого утра, когда я переобулся в гардеробе и хотел рвануть к лестнице.

— Притормози, Геннадий! — сказал он, приближаясь со стороны учительской. У меня к тебе разговор на пару минут.

— По поводу вчерашнего? — пришел я ему на помощь. — Когда мы с Черезовой стояли в коридоре? Если только это, то прогулок больше не будет.

Он кивнул и пошел к себе, а я понесся по лестнице, подгоняемый звонком.

Через несколько дней, я заметил, что отношение одноклассников ко мне все же начало меняться. Оно стало более уважительным, прежней непосредственности в нем уже не было. Со мной всегда соглашались, будто я взрослый и авторитетный человек. Хлопки по плечам и другие дружеские изъявления чувств прекратились. Класс отдалялся от меня, и я не знал, как это остановить. Когда я об этом прямо спросил Сергея, он мне прямо и ответил.

— Ты вырос и живешь теперь своими делами. В мяч тебе играть неинтересно, девчонок обсуждать – тоже. Любое наше занятие вызывает у тебя скуку. Я тебя прекрасно понимаю, мне тоже неохота возиться с Мишкой. К тебе у всех очень хорошее отношение, но, кроме учебы, у нас ничего общего нет. Твоя известность это только усилила.

Его брат Мишка был на пять лет младше и учился в одном классе с Ольгой. К Люсе девчонки тоже стали относиться иначе. Многие ей откровенно завидовали и своей зависти не скрывали. И дело было не только во мне. Если у тебя не хватает смелости что-то сделать или тебе это запретили, а кто-то рядом на эти запреты плюет, как ты к нему станешь относиться? Уж точно не дружески. Даже с Леной они перестали дружить, хоть внешне это было мало заметно. Люся потянулась к моей сестре, которая испытывала к ней симпатию. Поэтому она стала у нас задерживаться, и то время, когда я занимался делами, проводила в компании Тани.




Со дня приезда прессы прошло четыре дня, когда в четверг почтальонша принесла телеграмму, в которой было всего несколько слов:






четвертого приеду пробы будь свободен

    

Валентин







— Четвертое – это завтра, — озабоченно сказала мама. — Придется мне завтра с утра идти в вашу школу к директору.

— Зачем? — пожал я плечами. — Есть телеграмма, а Новиков в курсе, так что я к нему сбегаю отпроситься сам. Заодно кое с кем повидаюсь. Валентин все равно с самого утра не приедет.

Так я и сделал. С утра выполнил все свои занятия, кроме пробежки, которые с наступлением зимы я отложил до более теплого времени, а потом немного раньше обычного появился в школе. Сначала я подергал ручку директорского кабинета, но она, как я и думал, была еще заперта. Директор у нас тоже преподавал, но обычно у него с утра не было занятий, и он мог прийти позже. Поэтому пришлось найти в учительской классную и показать ей телеграмму.

— Какие пробы? — не поняла она.

— Я сочинил песню, — пояснил я. — Теперь ее хотят прослушать в Минске. А директора пока нет на месте. Давайте я вам оставлю телеграмму, а вы потом передадите ему. Зинаида Александровна, можно вас попросить?

— Смотря что.

— Я не хочу сейчас заходить в класс. Это нужно будет объясняться и вообще… А Люся будет волноваться. Вы не передадите ей…

— Ну и ну! — насмешливо сказала Зинаида, беря у меня из рук записку. — Вот чего я никогда не делала, это не передавала подобных записок. — Ладно, беги, уже. Счастливо съездить.

Валентин приехал на той же машине без двадцати одиннадцать. Шофер тоже был тот же самый. Времени, по его словам, было мало, поэтому задерживаться у нас они не стали. Маму Валентин ехать отговорил.

— Зачем вам терять весь день? Да и не везде я вас смогу провести быстро. Придется оформлять пропуск, а это время. Я вашего сына взял, я его вечером и верну, а обедом мы его накормим.

— Здравствуйте, Сергей Александрович! — поздоровался я с шофером.

— Привет, Геннадий, — отозвался он. — Расстегни свою куртку, взопреешь.

Да, «Волга», даже ее первая модель, это вещь! Минут десять мы добирались до шоссе, зато там Сергей разогнал машину так, что через полчаса показались окраины Минска. Я в нем бывал слишком редко, поэтому совершенно не знал, кроме нескольких приметных мест, вроде площади Победы с ее высоченным монументом. Я предполагал, что меня сразу не повезут на запись, и казался прав. Первый раз меня выслушали в том самом отделе пропаганды ЦК, где работал Валентин. Потом его начальник долго с кем-то созванивался, и меня повезли еще куда-то.

— Едем в филармонию, — пояснил Валентин. — Постарайся не выпендриваться, там этого не любят.

Выпендриваться пришлось. Слушали меня пять человек, все в возрасте. После прослушивания один из них сказал:

— Свежо и очень неплохо, но сыро и голос у молодого человека для исполнения не подходит. Могу взять на доработку, а потом найдем исполнителя.

— Мне это не подходит, — сказал я мэтру, смотревшему на меня с таким удивлением, как будто ему взялся возражать стул в концертном зале. — У меня простые принципы. Я сочиняю и исполняю песню первый раз, а потом берите ее себе, делайте аранжировку и пускай ее поет, кто хочет. По-моему, это законное право автора. Я и сам знаю, что не Муслим Магомаев, но, думаю, для первого исполнения подойду.

— Ни в один концертный зал я его не выпущу! — припечатал мэтр.

— Я могу надеяться, что ЦК комсомола проследит за тем, чтобы моя песня не появилась под чужим именем? — спросил я Валентина. — Вы меня отвезете домой или мне добираться самостоятельно? Деньги и ученический билет я взял, так что думаю, что с помощью родной милиции домой попаду. Как зовут этого товарища? — я показал пальцем на взбешенного мэтра. — Мне придется давать немало интервью, хотелось бы поведать о нем людям. Странное отношение к молодым дарованиям.

— Ну ты и нахал! — рассмеялся мужчина, сидевший в центре. — Давай-ка за мной!

Он отвел нас, по-видимому, в свой кабинет и куда-то позвонил. Пришлось долго ждать, пока не разыскали какого-то Николая.

— Коля! — сказал звонивший. — У меня в кабинете один самородок, которого откопали ребята из ЦК комсомола. У него очень неплохая песня, которую он сам поет под гитару. Нужно сделать запись и показать ее в вашей передаче. По-моему, для вас он подходит идеально. Да, сейчас его к вам привезут.

Он положил трубку на рычаг и повернулся к нам.

— Значит, сейчас едете на телецентр и попросите вызвать Николая Самохина. Он вас проведет на студию и прослушает. Понравиться песня, ваше счастье, нет – действуйте сами, у вас достаточно своих возможностей.

Когда под рукой своя машина, все рядом. Сергей остановил «Волгу» на круглой площади перед четырехэтажным зданием с восемью здоровенными колоннами. Когда вышли из машины, я задрал голову, осматривая сваренную из труб телебашню, уходящую на большую высоту. Мы передали охране имя нужного нам человека и минут двадцать ждали, пока он к нам выйдет.

— Николай! — протянул он руку Валентину. — У вас есть с собой документы?

Личность моего провожатого проверили, а меня пропустили довеском. Николай провел нас в помещение, которое я про себя окрестил «музыкальной студией». Там было небольшое возвышение, на котором стоял концертный рояль. Напротив входа были две перемещаемые камеры, а в разных местах стояли осветители и несколько столов со стульями.

— Сначала послушаем номер так, — сказал Николай. — Если понравится – запишем. Тебя как зовут? Геннадий? Зайди за ширму и возьми гитару, а потом садись на любой стул и вперед! И не тяни время, я еще не успел пообедать.

Песня ему очень понравилась.

— Сам написал? Класс! Не понимаю, чего они в филармонии валяют дурака! Ты ее еще нигде не пел? Вот и хорошо, будешь нашей находкой. Сначала снимем номер, а потом нашу с тобой беседу. Только сначала прикинем, о чем будем говорить. Сейчас я позову всех, кого нужно.

Мы освободились примерно через час и поехали в ЦК, где меня неплохо накормили.

— Домой я тебя не повезу, — сказал мне Валентин. — Сергей сам тебя прекрасно доставит.

— А как там дела у Лисы? — спросил я. — Я не рвусь на первые полосы газет, просто интересно.

— Мы ее Васей зовем, — улыбнулся он. — Чем-то ты ее сильно зацепил. Читал я то, что она о тебе написала. Редактор не пропустил. Не могу я, говорит, всю газету отдавать под твой очерк. Отправил ее ужимать объем.

— Откуда она столько материала взяла на целую газету?

— Сам спросишь при случае. Или, если опубликует «Комсомолка», прочитаешь сам. Она свою работу послала туда. А для своей газеты пытается сделать сокращенный вариант. Слушай, она там написала, что ты знаешь много анекдотов…

— А сами анекдоты, случайно, не приводила? — вздохнул я.

— Нет, — рассмеялся он. — Надо будет подсказать.

— Передайте ей от меня в подарок, — сказал я. — Редактор говорит журналисту, мол, напишите статью о том, что газета лучше телевизора. И не забудьте упомянуть главный недостаток телевизора. Журналист у него спрашивает, о каком недостатке идет речь, а редактор ему отвечает, мол, разве можно заснуть, прикрыв лицо телевизором? Послушайте, Валентин, а кто был тот человек, который мне помог?

— Ты понравился Евгению Карловичу! — сказал Валентин, подняв вверх большой палец. — Что, не слышал? Это сам Тикоцкий! Ладно, садись в машину.




Глава 10


Я сидел за письменным столом и смотрел на падающий снег. Его первые хлопья посыпались с неба, когда мы после уроков начали расходиться по домам. Постепенно снег усиливался, потом поднялся ветер, а сейчас за окнами мела настоящая метель, на глазах насыпая сугробы у забора. Тоскливо выл ветер, скрипели, раскачиваясь, росшие возле дома сосны, а фонаря за снегом не было видно, просвечивало лишь мутное желтое пятно. К вечеру начал усиливаться мороз, наверное, сейчас на улице было очень холодно, но термометр за окном засыпало снегом. Я взглянул на будильник. Было без пяти одиннадцать. Вот уже полчаса, как я закончил все запланированное на сегодня, но спать совершенно не хотелось. Последнее время мама перестала меня опекать, поэтому я мог ложиться, когда захочу. После статьи Лисы отношение ко мне всех окружающих сильно изменилось. Это коснулось даже родителей, только Таня и Люся относились ко мне по-прежнему.

Все началось с показа нашей беседы с Николаем Самохиным и моего последующего выступления по местному телевидению. Песня понравилась, и мой номер уже без интервью через пять дней показали по Центральному телевидению, программу которого у нас смотрели почти все, у кого были телевизоры. Наверное, эта передача помогла протолкнуть очерк Лисы в «Комсомольской правде». Почти одновременно вышла статья в «Пионерской правде», урезанная раза в три. Я ее не читал, мне вполне хватило «Комсомолки». Когда я взял ее в руки, то понял редактора Василисы. Куда такое в «Пионерку»? Очерк назывался «Человек будущего» и занимал четверть всей газеты. Надо отдать должное Лисе: написано было талантливо. Она опросила всех здесь, даже съездила в редакцию «Молодой гвардии» и поговорила с теми, с кем я там имел дело. Я бы не смог мешанину фактов и мнений превратить в интересную статью, у нее это получилось. Я добился того, что хотел, но прежняя жизнь для меня закончилась. Меня даже соседи начали называть на «вы». В классе… В классе было почти то же самое, пока я не сорвался и не наорал на всех. У меня тогда даже слезы выступили на глазах. Но, как ни удивительно, это подействовало, и общаться мы стали более или менее нормально. Редакция заключила со мной договор о постоянном сотрудничестве, и теперь нужно было выбрать книгу и начать ее запись. Изложение истории я закончил двенадцатого декабря, за день до дня рождения Иры. Я гадал, пригласит она меня повторно или нет? Пригласила. Я не знаю, действительно день рождения у нее был в воскресенье, или ее родители так же, как и мы, просто перенесли ее праздник на более удобное время. Приглашение было на пять вечера. Я сначала зашел за Люсей, а потом мы вдвоем пошли к Алферьевым. У них в гостях уже были Лена со Светой и Сашка.

— Больше никого не будет, — сказала Ира, принимая подарки. — Вы были последними, так что можем садиться за стол.

— Родителей нет? — спросил я, помогая Люсе раздеться.

— Дали нам три часа и ушли к соседям, — ответила Ира. — Руки мыть будете?

Стол ей сделали очень хороший, и мы с удовольствием поели, после чего начались танцы. Девочек было в два раза больше, поэтому нам с Сашкой волей-неволей приходилось постоянно их менять. В этот вечер и Лена, и Светлана вели себя со мной, как год назад, с удовольствием танцевали и болтали всякую всячину. Три часа пролетели незаметно, потом вернулись родители Иры, и мы стали прощаться. На улицу вышли все вместе, кроме Ирины, которая осталась дома. Сашка со Светой сразу же ушли домой, а мы проводили Лену до подъезда и пошли гулять по дороге в направлении школы. На всех столбах вдоль дороги горели лампочки, поэтому несмотря на позднее время было светло.

— Расскажи мне о себе, — попросила Люся. — Я тогда, если честно, мало что поняла из твоего рассказа. Только то, что с миром должно было случиться что-то страшное, и твое сознание вернулось в детство.

— Мне об этом тяжело говорить, — признался я. — Тем более тебе. Я ведь там был уже старым человеком и должен был вскоре умереть. Помог случай. Во время прогулки я встретил девчонку лет двенадцати. Это тоже было зимой. Представляешь, мороз, идет снег, а она стоит без зимней одежды. Я, конечно, хотел помочь, подошел… Не буду тебе все рассказывать, скажу короче. Наша Земля существует в разных реальностях. Я не знаю, как тебе это объяснить, потому что не понимаю сам, просто читал много фантастики, и в голове осело, что так может быть. Все эти копии Земли чем-то отличаются между собой и существуют одновременно, не соприкасаясь друг с другом. На одних копиях людей никогда не было, на малом их числе они еще живут, а есть и такие, где люди уже все погибли. Она была из мира, человечество которого далеко обогнало нас в развитии. Потом оно погибло, но небольшой части людей удалось спастись. После этого они изменили ткани тела всем будущим поколениям. Только эти поколения оказались ущербными. Тоска по прежнему миру отцов отравляла жизнь их детям. Наверное, со временем они это переживут, тем более, что покинули свой погибший мир и переселились в другой, полный жизни. Но некоторые переносили потерю особенно остро. Она была из таких. Ее отец, как я понял, был крупным ученым или администратором, который как раз работал с такими мирами. Наверное, она могла свободно шастать по его научному центру, иначе трудно понять, как она умудрилась угнать машину, с помощью которой попала к нам. Не знаю почему, но я – старый и умудренный жизнью человек – сразу же ей поверил. Когда она сказала, что может отправить мое сознание в прошлое, я не колебался ни минуты. И самому хотелось прожить жизнь еще раз, и сделать попытку изменить то будущее, которое было уготовано моему миру.

— А что было в вашем будущем?

— Мы слишком выросли в числе, и в этом одна из основных причин всех зол. Сейчас на Земле чуть больше трех миллиардов человек, а в мое время их было уже восемнадцать. Основные запасы природных ресурсов уже выработали, почвы потеряли плодородие, а сжигание топлива сильно изменило состав атмосферы и привело к ее разогреву. Нагретый океан стал выделять метан, еще сильнее разогревая атмосферу. Зимы стали очень холодными, а летом все задыхались от жары. Незадолго до моего ухода лишь на Дальнем Востоке России еще остались земли, где что-то можно было вырастить без полива. На юге вообще все засохло, а немногочисленные леса выгорели, добавив гадости в атмосферу. Для поливного земледелия не хватало воды, в некоторых местах ее и для питья перестало хватать. Развитые страны еще кое-как перебивались, а о том, что творилось в отсталых, не хочется рассказывать. Бесконечные войны, голод и болезни. Людоедство стало обыденным явлением. Жара и вырубка привели к гибели тропических лесов, которые выгорали огромными массивами. А леса это не только источник жизни для людей и древесина, это легкие планеты. Планктон в океане погибал от его загрязнения, а он тоже был источником кислорода. В двадцать шестом году в продажу поступили кислородные маски. Еще пока не для всех людей, но людям со слабым здоровьем кислорода в воздухе городов уже стало не хватать. Нефть добывали преимущественно в океане, и многочисленные аварии только еще больше загрязняли мир. Разогрев атмосферы усиливает скорость ветров. К моему уходу обширные пространства Азии и Латинской Америки стали вообще необитаемы. Невозможно жить там, где один за другим идут ураганы с таким ветром, что сдувает тяжелые грузовики. Развитые страны отгородились от остального мира, удерживая для себя лишь те районы, где еще осталось ценное сырье. Все свободы были дружно забыты, везде управляли только силовыми методами. Дошло до этнических чисток, когда граждан, приехавших ранее из Африки или других стран, выбрасывали обратно, по сути, обрекая на смерть.

— А мы? — спросила Люся, вцепившаяся в мою руку.

— Постарайся мне поверить, — вздохнул я. — Советский Союз специально развалили, а в России и других Союзных республиках установился капиталистический строй. К тому времени Россия уже считалась развитой… почти. Все беды, о которых я рассказывал, были и у нас. Когда стало совсем плохо, армию вывели на границу и просто отгоняли огнем толпы беженцев из Средней Азии. Часто они предпочитали идти под пули солдат. Все-таки быстрая смерть. А у себя они гибли миллионами от страшной засухи. Не то что продовольствия, воды для питья не хватало. А температуры летом поднимались до шестидесяти градусов. От одного этого можно подохнуть! Пытались выдворить и китайцев с Дальнего Востока, да куда там! Их к тому времени набежало в три раза больше, чем жило русских. Только вызвали резню, и чуть не схлестнулись с Китаем. В ООН, которая еще по инерции существовала, подсчитали, что через пятьдесят лет можно будет жить с применением технических средств только на пяти процентах обитаемой сейчас территории. Людские потери по их подсчетам превысили бы пятнадцать миллиардов человек. Из-за нашего Байкала чуть не разгорелась война. Но это еще не все.

— Куда уж больше! — сказала Люся. — Я сегодня ночью, наверное, не засну.

— Может быть, на этом и закончим?

— Расскажи о себе. Что стало с тобой прежним? Ты говорил о себе, как о старике, но я в тебе старика не чувствую. Конечно, ты взрослей своих лет, но не старик. Я на них в свое время насмотрелась!

— Понимаешь, когда я только очнулся в детском теле, умом я был таким же стариком, как и перед смертью. А мальчишки я не чувствовал.

— Какой смерти? — перепугалась Люся.

— При переносе сознания прежнее тело умирает, — пояснил я. — В это тело попали все знания, весь мой опыт и привычки – все то, что вместе составляет личность.

— А что было потом?

— Мы слились, но свою детскую половину я ощутил только по проснувшейся памяти последних дней и по щенячьему восторгу от новых возможностей. А потом я незаметно начал меняться. Мне сказала та девочка, что личность ребенка окажет влияние на мою, но я никак не ожидал, что оно будет таким большим. По сути, от прежней личности, кроме знаний, мало что осталось. Я не он, и не тот, что был прежде, а нечто среднее, не предусмотренное природой. Люся, я тебе рассказал о себе, тебе не противно?

— Дурак! — обиделась она. — Такого, каким ты был раньше, я бы не полюбила, а раз тебя люблю, значит, буду любить всегда! Ну что в тебе от старика? Опыт и знания? Так что в этом плохого? Скажи лучше, почему не хочешь жениться вторично на бывшей жене? Ведь она была?

— И жена была, и дети. И любили мы друг друга. Жили по-разному, и бедно, и в достатке, но дружно, и из-за невзгод друг другу нервов не трепали. Мальчишек вырастили, и помогли подняться на ноги. Она очень хорошая женщина, но я сразу решил, что не стану повторять свою жизнь, а теперь еще влюбился в тебя.

— А что теперь с ними будет?

— Светлана, наверное, выйдет замуж за другого, а тех детей просто не будет. Они остались только в моей памяти.

— Но как так можно? Это же твои дети?

— Если я даже опять женюсь на ней, дети у нас будут уже совсем другие. И внешне, и как личности. Зачатие – это процесс случайный и внешность тоже зависит от многого. У меня оба парня были внешне совершенно разные. И воспитывал бы я их сейчас по-другому, и условия жизни, я думаю, будут гораздо лучше. Так что тех детей я не смогу воспроизвести при всем желании. Пойми, что должна поменяться вся реальность. Миллионы одних людей не родятся, зато появятся миллионы других! Если получится отвести человечество от бездны, все будет оправдано! А если нет, ничего уже не будет важным.

— Тебе виднее! — она поежилась. — Что-то я стала мерзнуть. Давай пойдем обратно, а ты мне расскажешь, что думаешь делать.

— Для начала думаю сделать все, чтобы сохранить Советский Союз. В нашем государстве есть много недостатков. Если действовать с умом, часть из них можно убрать, но с остальными придется мириться. Если предотвратить развал экономики и государства, провести нужные реформы и убрать кое-кого из руководства, можно с учетом моих знаний превратить Союз в самое мощное государство планеты. Для этого придется не только возвыситься самим, но и приспустить Соединенные Штаты. Такие возможности существуют.

— А что это даст, если остальной мир не изменится? Людей в Африке станет меньше?

— Проблема не только в численности, — пояснил я. — На нее тоже можно найти управу. Кризис шел сразу по многим направлениям. До своего развала наша страна тратила большие деньги на фундаментальные исследования. Это очень важно. Денег в них нужно вкладывать много, а быстрой отдачи не бывает. Американцы должны были делать то же самое, но, как только у нас все рухнуло, они сразу же урезали эти расходы, а многие исследования прекратили совсем. А ведь одна из бед это выброс в атмосферу углекислого газа. Нефть почти всю сожгли за сотню лет, а ведь природа заталкивала в нее углерод миллионы лет! Газ еще был, но уже собирались добывать гидраты в океане. И опять все это сжигать! А это означает, что углекислого газа, которого уже до фига, станет еще больше. А это еще сильнее разогреет атмосферу. А ведь наши физики далеко подвинулись в работах по термоядерным реакторам. После нас немного подергались европейцы, на этом все и заглохло. Человек – это такое паршивое создание, которое даже о своем будущем начнет думать, когда в темя клюнет жареный петух, и будет поздно. А о детях-внуках вообще мало кто думает. Пусть заботятся о себе сами!

— Ну хорошо, — сказала она. — Сделали эти реакторы, и что?

— Во-первых, реакторы я тебе привел для примера, там еще много чего было. А потом, эти реакторы – это море почти даровой энергии, на которую можно перевести весь транспорт и все остальное. А значит, почти не понадобится нефть. Сколько ее там нужно для химии! Выбросов углекислого газа нет, бурения морского дна не будет и загрязнение атмосферы и океана уменьшится в десятки раз. Да и опреснение воды не будет проблемой. Обуздать гонку вооружений, которая сожрала половину мировых ресурсов и взять под контроль генетику. Численность населения в слаборазвитых государствах можно уменьшать разными способами.

Вдаваться в подробности я не стал: ей бы мои способы не понравились.

— И как сохранить Союз?

— Давай поговорим об этом как-нибудь потом, — сказал я. — Мы уже пришли. Ты совсем замерзла, иди отогреваться. Встретимся завтра в школе.




После этой прогулки прошло два дня. Сегодня вечером мы тоже намечали прогулку, но помешала непогода. А сейчас я смотрел на беснующуюся пургу, сна не было ни в одном глазу, а в голову лезли неприятные мысли. Попав сюда, я продумал вроде бы неплохой план. У него был плюс – я оставался в стороне. Написал, отдал и свободен. И под удар я мог попасть только случайно. А теперь мне этот план категорически не нравился. Безопасный, но велика вероятность, что все окончится пшиком, и только продлит агонию. Через пару месяцев я закончу все свои записи, а до отцова отпуска их еще будет четыре. И все четыре месяца сидеть и ждать? Мне пришла в голову одна мысль… Надо будет над ней подумать позже. А пока следовало подогреть интерес к «Человеку будущего», иначе до выхода сборника обо мне могут и не вспомнить. Я неплохо натренировал свой слух и продолжал работать с голосом. Для моих целей нужно было пианино и хороший девичий голос. И то, и другое у меня было. Решив завтра же поговорить с Люсей, я применил медитацию и уплыл в сон.

Я знал, что моя подруга не несется, как некоторые, чтобы успеть к началу занятий, а приходит минут за пятнадцать до звонка, поэтому тоже решил выйти раньше. Я перегнул палку, когда на глазах всей школы вытащил Люсю из класса и уединился с ней в конце коридора, поэтому пришлось пообещать Новикову, что больше в нем прогулок не будет. А где тогда разговаривать, если на перемене половина класса никуда не уходит?

— Что-то случилось? — забеспокоилась она, увидев меня в классе так рано.

— Ничего не случилось, — сказал я. — Просто нужно поговорить. Вот черт! Говорила мать одевать валенки, а я не послушал. Намело такие сугробы, что в каждый ботинок попало по полкило снега, и теперь носки мокрые! Хорошо хоть в классе жарко. Люсь, мне нужна твоя помощь!

— Поменяться носками?

— Потом будешь шутить. Давай отойдем к окну, а то у некоторых не уши, а локаторы.

Смирнова, которая прислушивалась к нашему разговору, демонстративно фыркнула и занялась учебником.

— Мне нужно, чтобы ты вместе со мной спела на телевидении одну песню.

— Шутишь?

— Я один ее нормально не исполню. А в паре с тобой – запросто. К сожалению, я не знаю нот, но для гитары мелодию подберу. Могу и для пианино, но долго провожусь. Ты как мелодию подбираешь на слух?

— Простую подберу, с аккордами – не знаю. С ними я еще ничего не подбирала.

— Сама мелодия не сложная, там аккорды, по-моему, только в припеве. В крайнем случае, обойдемся без них. Я сыграю на гитаре, а ты – на пианино. Должно получиться классно! Только петь нужно громко. В студии есть микрофон, а на прослушивании ничего не было. Давай мы тебе йогой укрепим связки?

— Это как?

— Мой голос помнишь? Так вот я его йогой правил и сейчас делаю то же самое. Давай сходим к тебе после уроков, я покажу, что нужно делать и поговорю с родителями, чтобы они тебя не потянули в психушку.

Зазвенел звонок, и мы пошли за парту. Я не мог на уроках готовить текст для своих тетрадей. Описание научных открытий и технологий это не простое перечисление фактов. Оно требовало большей концентрации, а на уроках я не мог себе этого позволить, поэтому они тянулись медленно. Последним уроком в четверг было пение. Этот урок был один из немногих, на котором мы действительно пели. На этот раз разучивали песню «Тропинка школьная моя».[4 - «Тропинка школьная моя»Автор текста: Лисянский М. Композитор: Мурадели В. Вьётся белая тонкая ниткаПо ковру зелёных полей.Это тропка от школьной калитки,Каждый день я шагаю по ней.Это тропка от школьной калитки,Каждый день я шагаю по ней.Тропинка первая моя,Веди от школьного порога,Пройди все земли и моряИ стань счастливою дорогой!Тропинка, тропинка,Тропинка школьная моя.Тропинка, тропинка,Тропинка школьная моя.Тропинка, тропинка,Тропинка школьная моя.Тропинка, тропинка,Тропинка школьная моя!В школе радости первых открытий,Край родной я здесь узнаю...Вот идёт наш любимый учитель,Тот, кто отдал нам юность свою.Вот идёт наш любимый учитель,Тот, кто отдал нам юность свою.ПрипевМой товарищ по классу, по парте,Не одну встречать нам весну!Целый мир перед нами на карте,Мы откроем свою целину!Целый мир перед нами на карте,Мы откроем свою целину!ПрипевДень настанет, простимся со школой,Выпускной окончится год.И отсюда тропинкой весёлойНавсегда наше детство уйдёт…И отсюда тропинкой весёлойНавсегда наше детство уйдёт…Припев]

— Не хочешь спеть? — спросила меня Зинаида.

— С Люсей в паре можно попробовать, — ответил я. — Эта песня хорошо поется, когда поют девушки, у меня для нее не тот голос.

— Спойте вдвоем, — не стала возражать классная.

Мы и спели. И, по-моему, получилось очень неплохо.

— А у вас очень хорошо получилось! — с некоторым удивлением сказала Зинаида. — Садитесь, обоим ставлю пять.

— Это «Тропинка», — продолжал я убеждать подругу по дороге к ее дому. — И исполнили мы ее без аккомпанемента. А под музыку, да еще совершенно новую песню… Да тебя после нее толпа поклонников будет носить на руках!

— И ты на это будешь спокойно смотреть?

— Всем морды набью! — решительно сказал я. — И буду носить сам!




Ивана Алексеевича дома еще не было, поэтому я взял в оборот маму Люси.

— Надежда Игоревна! — сказал я, когда нас усадили на кухню пить чай. — Я написал новую песню и хочу ее спеть на телевидении вместе с Люсей. У вас нет возражений?

— А она сможет? — с сомнением спросила мать.

— Сегодня мы с ней пели дуэтом, — сказал я. — Результат – две пятерки и восхищение класса. Мне самому понравилось, хотя мы пели просто так, без музыки. А там она будет играть на пианино, а я на гитаре. Должно вообще замечательно получиться. Зря вы, что ли, тратились на ее обучение? Только ей нужно немного укрепить голос. Есть очень простой и действующий способ, которым я сам пользуюсь, но он немного необычный.

Одним словом, я ее уломал и показал Люсе, как и что нужно делать.

— Я тоже буду укрепляться! — заявила Ольга. — Возьмешь на телевидение?

— Тебе не нужно, — сказал я, взлохматив ей волосы. — Ты и так громко кричишь, аж в ушах звенит! Ладно, я побежал домой. Сегодня же начну подбирать мелодию и напишу текст.

За один вечер я мелодию не подобрал и заканчивал эту работу на следующий день, а вплотную мы смогли заняться песней в воскресенье, когда я вскоре после завтрака с гитарой пришел домой к Черезовым.

— Давай я сыграю и спою, — сказал я Люсе. — А ты слушай. Потом я буду играть, а ты подбирай мелодию.
		В юном месяце апреле в старом парке тает снег,



		И веселые качели начинают свой разбег.



		Позабыто все на свете…[5 - «Крылатые качели»Автор текста: Ю. ЭнтинКомпозитор: Е. КрылатовВ юном месяце апрелеВ старом парке тает снегИ веселые качелиНачинают свой разбегПозабыто все на светеСердце замерло в грудиТолько небо только ветер,Только радость впереди,Только небо только ветер,Только радость впереди.Взлетая выше ели,Не ведая преград,Крылатые качелиЛетят, летят, летят.Крылатые качелиЛетят, летят, летятДетство кончится когда-то,Ведь оно не навсегда.Станут взрослыми ребята,Разлетятся кто куда…А пока мы только дети,Нам расти еще растиПрипевШар земной быстрей кружитсяОт весенней кутерьмы,И поют над нами птицы,И поем как птицы мы.Позабыто все на свете,Сердце замерло в груди,Припев]








Я закончил песню и отложил гитару. Мать Люси стояла в дверях кухни и смотрела на нас с каким-то непонятным мне выражением, Ольга уселась на диване, всем своим видом показывая, что убрать ее оттуда можно только по частям, а удалившийся в комнату дочерей отец приоткрыл дверь, чтобы лучше слышать.

— Ну как? — спросил я Люсю.

— Нет слов, — сказала она. — Давай теперь первую часть.

Мы работали весь день, оторвавшись только на обед, но к вечеру Люся подобрала мелодию. Слова она знала, так что в конце мы сыграли и спели.

— Вам немного потренироваться, — сказал Иван Алексеевич. — И можно ехать в Москву. А для Минска уже сойдет. И песня замечательная, и поете вы просто здорово!

Я оставил у них свою гитару, а в следующие три дня мы после школы по часу пели и играли, оттачивая исполнение. Вечером в среду я решил, что смысла в дальнейших тренировках нет, потому что лучше мы все равно не споем.

— Я отправляю письмо Валентину, — сказал я Люсе. — Мы с ним об этом договорились прошлый раз. Так что готовься к славе.

Письмо мама отдала почтальонше, когда она разносила почту. Было это в четверг, а в понедельник без предупреждения приехал Валентин. Сергей подогнал машину к школьной ограде на то же самое место, что и в прошлый раз. Валентин не дал нам даже заехать домой.

— Совсем нет времени! — отрезал он. — Позвоните из учительской матерям и отдайте друзьям портфели. Едем прямо на телецентр. Самохин там будет только до двенадцати. Не успеем – считайте зря проездили.

Мы успели и уже через три часа после отъезда Сергей привез нас обратно и высадил возле школы. После пробы в студии сделали запись номера, а потом мы втроем перебросились несколькими фразами по заранее разработанному сценарию. Все как в прошлый раз. Только эта песня, исполненная в два голоса под аккомпанемент гитары и рояля, звучала несравненно выразительней и красивей, чем мое первое сольное выступление. На прощание Самохин предупредил, что поскольку уже двадцать восьмое декабря, покажут нас, скорее всего, не раньше, чем через десять дней.

Следующий день был последним учебным днем первого полугодия, и в конце занятий на классном часе нам продиктовали четвертные оценки. Как и в первой четверти у нас с Люсей были одни пятерки. Наверное, когда Сашка услышал мои оценки, у него зачесался лоб. Надо будет ему сказать, что я не собираюсь отбивать пальцы о его башку. После уроков я проводил Люсю домой. У них в большой комнате уже стояла елка, хоть пока и без игрушек. Отца не было, сестры – тоже, а мама на кухне жарила котлеты.

— Добрый день, Надежда Игоревна! — поздоровался я. — Можете поздравить отличников.

— Что можно сказать, молодцы! — высказалась она, переворачивая котлеты. — Подождите, я сейчас закончу.

— Мама, вы с папой не обидитесь, если я встречу Новый год у Гены? — спросила Люся.

— Обидимся, конечно, — ответила Надежда. — Но возражать не будем. К этому все равно придется привыкать. Рано у вас все…

— Моя мама на днях сказала то же самое, — сказал я. — Слово в слово. Но Люсе у нас рады, и мешать нам никто не собирается. Они знают, что ничего лишнего мы себе не позволим.

— Здесь вам тоже никто не мешает, — она убрала с конфорки сковородку. — Елку дочери поможешь убрать?

— Конечно! Где игрушки?

— За елкой в посылочном ящике, а катушка с нитками на столе. Идите, я пока здесь все закончу.

С елкой мы провозились меньше часа. Игрушки у них были почти такие же, как у нас, только у нас было больше шаров и они не вешали конфет. Наверное, и я их в этом году на елку вешать не буду. Сладкого я сейчас ел мало, это маленьким я таскал с елки конфеты, доводя сестру до слез.

— Почему все игрушки не делают на прищепках? — задал я риторический вопрос, чуть не уронив шар. — Возишься с нитками…

— Взялся помогать – помогай! — отозвалась Люся, быстро и ловко обвязывая ушки игрушек и закрепляя их на ветках. — У вас еще елки нет?

— Завтра утром побегу срубить. Отец был занят, да и завтра еще рано не освободится.

— Можно мне с тобой?

— Тебе можно все! — разрешил я. — Только лучше я тебе позвоню, когда елка уже будет дома, а ты поможешь ее наряжать. У тебя это хорошо получается. А идти… Понимаешь, в лесу елок навалом, но выбрать красивую не так легко. Придется походить, а там снега по колено, да и холодно.

— А взять лыжи?

— Снег свежий, — возразил я. — Мороз, и лыжни нет. Замучаешься на лыжах тащить елку. Я лучше схожу по дороге, там до ельника недалеко.

— Значит, мне можно все?

— В разумных пределах, — поправился я. — Всего даже мне нельзя.

— Правильно, — одобрила меня Надежда, заходя в комнату. — Хорошо, что ты это понимаешь. А елку хорошо украсили, молодцы.

— А мы во всем молодцы! — сказал я. — Ладно, побегу я домой. Нужно сегодня переделать кучу дел, чтобы завтра ни на что не отвлекаться.

Дома я выложил маме дневник и пошел к себе делать асаны. Я решил, что позанимаюсь сегодня, а потом устрою себе три дня выходных.

Вечером отец пришел поздно.

— Много дел, — сказал он, посмотрев мой дневник. — Хочется больше сделать, чтобы не дергали на праздник. А ты молодец! Слушай, не сходишь за елкой сам? Завтра у меня не получится. Правда, есть еще день в запасе…

— О чем разговор, — ответил я. — Я и сам собирался завтра сбегать.

Елку я выбирал долго, после чего срубил несколькими ударами топора, обмотал тряпкой ствол выше сруба, чтобы не запачкать рукавицу в смоле, и потащил лесную красавицу домой. Мороз был под двадцать градусов, но ноги в валенках не мерзли, да и вообще я оделся тепло. Дома я обтесал ствол и набил на него крест, немного срезал верхушку и довольный поставил дерево на единственное свободное место у окна.

— Красивая, — одобрила мама. — Только можно было выбрать и поменьше. Наряжать когда будем?

— Сейчас позвоню невестке, она поможет, — пошутил я. — А елка пока немного обсохнет. Я сбивал снег, но все равно…

Елку мы наряжали втроем. Когда я принес ящик с игрушками, к нам присоединилась Таня, довольная, что ей не приходится делать эту работу одной. Они работали, а я смотрел на девушек и подавал им игрушки. Единственное, что я сделал сам, это развесил гирлянды лампочек. Папа спаял их две, покрасил цапонлаком и собрал переключатель на реле, который при работе немного пощелкивал.

— У вас больше игрушек, — заметила Люся. — А картонные моя мама куда-то убрала.

— Пусть и они висят, — сказала Таня. — Мама каждый год игрушки понемногу подкупает. Гена, нечего нас разглядывать, выкладывай лучше вату. И дождик на тебе.

Закончив с елкой, мы на нее полюбовались, и я увел Люсю к себе.

— Хорошо у тебя, — сказала она, усаживаясь на мою кровать. — Просторно. У нас с Олей места меньше, да еще она постоянно разбрасывает свои вещи так, что ступить некуда. Хочешь не хочешь, приходится убирать самой, а она этим пользуется.

— Я с ней поговорю, — пообещал я.

— Поговори, — согласилась она. — Ты для нее, в отличие от меня, авторитет. Послушай, вот мы спели, а что дальше?

— А дальше на каникулы я начну записывать новую книгу, а заодно разучим еще одну песню. Только петь ее повременим. И посмотрим реакцию на то выступление. А ты еще начнешь заниматься гимнастикой. И дыхательной, и по йоге я тебе кое-что покажу. Ты у меня пионерка, отличница, можно сказать, красавица, а будешь еще и спортсменкой!

— Что ты сказал про красавицу? — сказала она, поднимаясь с кровати. — А ну повтори!

Повторить я не мог при всем желании. Как можно говорить, когда тебя целуют?




Глава 11


Куранты отбили положенное число раз, и мы все выпили шампанское, родители по бокалу, мы только смочили языки. И, слава богу, лимонад, по-моему, вкуснее. Мы уже четыре часа сидели за праздничным столом, переговаривались и смотрели телевизор.

— Я пойду провожать Люсю домой, — сказал я всем. — Может быть, немного задержусь.

— Выпила капельку, а в голове шумит, — призналась она, когда мы пролезли через благословенную дыру в заборе. — Я за всю жизнь выпила только один раз, и тоже шампанского. Не понимаю, чего в нем находят хорошего.

— Это хорошо, — одобрил я. — Сам терпеть не могу спиртное. Не знаю, что бы я делал, если бы попалась жена-алкоголичка!

— Когда ты говоришь обо мне «жена», мне хочется плакать, — сказала она. — От радости, что это когда-нибудь будет, и от горя, потому что это еще будет нескоро. А за алкоголичку сейчас будешь целовать, пока не скажу, что хватит.

Она меня так и не остановила, я остановился сам.

— Хватит! — сказал я повисшей на мне подруге. — У меня уже голова кружится.

— А у меня ослабли ноги, — призналась она. — И хочется вжаться в тебя, обхватить и не отпускать!

— Тогда мы здесь замерзнем! — засмеялся я, нагнулся и подхватил ее на руки.

Я изрядно оброс мясом по сравнению с тем, что было, и заметно подрос, почти догнав Кулешина, а Люся была на четыре пальца ниже меня и худенькая, поэтому нести ее было не очень тяжело и очень приятно.

— Вот так бы нес и нес всю жизнь! — сказал я счастливо улыбающейся девчонке. — Но сил хватит только до школы, да и то, если не будешь целоваться, а то выпущу.

 — Поставь меня на ноги, — попросила она. — А то уронишь. И мне опять хочется тебя целовать.

— Мне тоже много чего хочется, — вздохнул я. — Но нельзя. Пойдем быстрее. Хоть мороз и уменьшился, все равно холодно.

Когда мы вышли за территорию школы, встретили несколько девчонок из старших классов, с которыми была Смирнова.

— Откуда это вы идете? — с подозрением спросила она.

— Какая ты все-таки нехорошая, — сказал я опешившей девчонке. — Вместо того чтобы поздравить нас с Новым годом и пожелать счастья в личной жизни, ты устраиваешь нам допрос, как… Нет, я просто не нахожу слов!

— Рано вам еще иметь личную жизнь! — сказала одна из девчонок, по-моему, из девятого класса.

— Есть такое мнение, — кивнул я. — Но в корне неверное. Ладно, вы можете гулять хоть всю ночь, а нам пора на боковую. Пойдем, солнышко!

— Зря ты так, — сказала Люся, когда мы с ними разошлись. — Разговоров будет…

— Привыкай, — сказал я. — И к тому, что о тебе будут болтать, и к тому, чтобы пропускать такую болтовню мимо ушей. Это издержки славы. Мало ли кто что придумает, значение имеет лишь мнение тех, кто для тебя небезразличен.

Я проводил свою любовь до дверей квартиры, но заходить не стал, а договорился завтра позвонить и чуть ли не бегом отправился обратно.




Первого января у нас обычно вставали поздно. Я проснулся, когда на будильнике еще не было шести. Было темно, и я решил поваляться и обдумать пришедшую в голову мысль. Почему я решил сделать ставку на нынешнее руководство СССР? Ведь там по большому счету порядочных людей раз, два и обчелся, да и то их порядочность под большим вопросом. А у меня под носом есть безусловно порядочный руководитель, который вот-вот пойдет в гору. Правда, в моей реальности он должен был погибнуть, но ведь для чего я сюда заявился, как не для того, чтобы эту реальность менять. Машеров вообще был в своем роде исключением среди высшего партийного руководства. Он очень выгодно отличался от многих и своей безусловной порядочностью, и деловыми качествами, и нетерпимостью к подхалимажу. И его гибель была настолько мутной, что даже во времена СССР ходило много слухов о его преднамеренном убийстве. А позже эти слухи подкрепились такими фактами, которые вряд ли можно отнести к случайным совпадениям. Кому он перекрывал дорогу? Кажется, Андропову? Я постарался сосредоточиться и вспомнить, что читал о последнем выезде Петра Мироновича. Дней за десять до гибели Машерова поменяли все руководство минского КГБ и перевели на другую работу руководителя его личной охраны, который тринадцать лет обеспечивал его безопасность. Вроде бы прямого отношения к столкновению с грузовиком это не имеет, а вот к дальнейшему расследованию обстоятельств смерти белорусского руководителя имеет, и самое прямое. Что там еще было? Машеровский ЗИЛ, на котором можно было без проблем столкнуться с бетонной стеной, как раз за несколько дней до трагедии отправляют на ремонт, заменяя «Чайкой». То, что не сообщили в ГАИ о выезде первого секретаря ЦК, — это нарушение, но оно никакой роли не сыграло, а вот то, что головной машиной сопровождения была обычная «Волга», а не машина ГАИ, сыграть могло. По сути, действия водителя этой машины и спровоцировали катастрофу. Какого хрена он вывел машину на полосу встречного движения и тут же вернул ее обратно? По версии тех, кто не верит в случайную гибель Машерова, это был знак водителю первого грузовика, который вообще вел себя на дороге как-то подозрительно. Именно он своим торможением вынудил следовавший за ним грузовик свернуть и столкнуться с «Чайкой». Там и других странностей хватало, и ни об одной из них в свое время не упоминали. По крайней мере, я этого не помню. Если учесть авторитет Машерова и то, что он был самым вероятным кандидатом на место Генерального секретаря, карьеры Андропова на этом месте не было бы, или она была бы скоротечной, а о таком человеке, как Горбачев, мы бы, скорее всего, вообще не узнали. Но все это еще впереди и сейчас Петр Миронович пока только второй секретарь ЦК компартии Белоруссии, а первым он станет в марте этого года. Я помню, как переживал отец, когда услышал о его гибели, и что писали ему из Белоруссии бывшие сослуживцы. Этого человека любили и, видимо, не зря. Недаром при нем республика по всем показателям заняла в Союзе первые места. Он должен был вылететь в Москву и возглавить союзное правительство. Ни до, ни после него в Советском Союзе так не погибал ни один руководитель его ранга. Даже то, что на похоронах не было ни одного из первых лиц, говорит о многом. Пожалуй, это идеальная фигура для моих планов. И ни в какую Москву ездить не нужно, и ждать лета ни к чему. Нужно вспомнить все, что я о нем знаю. Кто у него родня? Кажется, у него были жена и две дочери. Ладно, подробности можно будет узнать в ЦК комсомола. Мама была права в том, что знакомства лишними не бывают, а я там со многими перезнакомился. Мысли перетекли на тему следующей книги. Самой перспективной мне показалась повесть Кира Булычева «Поселок». Юные герои, увлекательный космический сюжет. Поменять только фамилию доктору Павлышу, и можно перекатывать. Читал я эту повесть три раза и помнил очень хорошо. Пожалуй, кое-что можно добавить от себя, сохраняя стиль изложения, книга от этого только выиграет.

Я встал, включил настольную лампу и начал записывать текст. Писал, пока не услышал шаги в большой комнате. Оказалось, что уже десятый час, а я исписал кучу листов. В редакции мне предлагали в пользование печатающую машинку, но я отказался. Вот как бы я на ней сейчас тарахтел? Да и не научился я за всю свою жизнь нормально печатать двумя руками, мог только быстро набирать на клавиатуре текст одним пальцем. Но машинка это не клавиатура: у меня через полчаса тыканья пальцем он бы просто отвалится. Лучше потом заплатить машинистке в штабе. Эти записи можно было не прятать, и я положил тетрадь в ящик стола.

Я привел себя в порядок, поел совсем немного колбасы с вчерашним винегретом, полагая, что родители Люси меня без угощения не оставят, и, предварительно позвонив, отправился в гости.

— Брат пришел! — радостно закричала Оля, увидев меня в прихожей. — С Новым Годом!

— С Новым Годом! — сказал я, протягивая ей небольшую куклу. — Сладости не дарю, от них зубы портятся.

— Мне можно! — заявила эта хитрюга. — Они у меня еще молочные!

— Что это еще за выдумки насчет братьев? — спросила Надежда.

— Ничего не выдумки! — рассердилась девочка. — Гена сам мне сказал, когда они целовались! Ой!

— Вот так и раскрываются тайны! — усмехнулся Иван Алексеевич. — Нашли кому доверять.

— Как встретили Новый Год? — спросил я его. — Люся вас не разбудила?

— Нет, — сказала Надежда. — Только начали стелиться, а ее дождались бы в любом случае. Значит, целуемся?

— Надежда Игоревна! — торжественно сказал я. — Прошу у вас руки вашей дочери!

Она застыла статуей, и я поспешил добавить:

— С отсрочкой свадьбы до восемнадцати лет.

— Иди на кухню, жених! — сердито сказала Надежда, отойдя от ступора. — Чуть инфаркт не вызвал. Сейчас сделаю чай и подам вчерашний торт.

— А мне? — влезла Оля.

— И тебе, — вздохнула Надежда. — Куда же без тебя.

— Что будем делать? — спросила Люся после чаепития, когда мы удалились в ее комнату.

— Насчет поцелуев? — не понял я. — Так вроде твоя мама…

— Я спрашиваю, чем займемся, — уточнила она. — Поцелуи мои родители приняли к сведению. Если бы это был не ты, я бы так легко не отделалась. А ты для них уже свой, почти жених. Отец тебе верит, он матери так и сказал.

— Я подобрал следующую песню, — сказал я. — Нам нужно исполнить что-нибудь революционное. Был один фильм о Гражданской войне, а в нем песня о погоне. Гитара здесь у вас, поэтому я попробую подобрать мелодию, а потом спою и сыграю. Думаю, много времени это не займет, с каждым разом подбор получается все легче. Только делать это будем в твоей комнате и не слишком громко. Песни не растут, как грибы, поэтому раньше, чем через месяц-два с ней никуда показываться не будем.

Я на удивление быстро и точно подобрал мелодию и спел песню. Оля чувствовала себя виноватой и в комнату не заходила. Люсе песня понравилась.

— Я выучу текст, а потом выберем время, когда мама уйдет в магазин или к соседям, и проведем несколько репетиций. Мелодию я хорошо запомнила и потихоньку подберу. Мало ли как обернется, может быть, ее придется исполнить раньше. Ты вполне можешь сказать, что просто не успел закончить эту песню к тем выступлениям.

— Молодежь! — сказала Надежда через дверь. — Не надоело сидеть дома? Пошли бы прогулялись, погода на улице сказочная!

— Мы тогда к нам сходим, — сказал я. — Туда и обратно – это уже полчаса, да у нас немного посидим.

У нас дома никого не было.

— Наверное, ушли к Платовым, — предположил я. — И Таня куда-то умотала.

— Значит, нам никто не будет мешать! — сказала Люся. — Отнеси меня в свою комнату!

Без зимней одежды она была еще легче, но носить ее в тонком платье, прижимая к себе… Я поставил ее обратно на пол и, отводя глаза, сказал:

— Извини, но я тебя носить не буду. И целоваться нам нужно поменьше. Если мы с тобой будем и дальше так себя вести, скоро перешагнем через все запреты и нарушим все обещания. Я и тебе жизнь испорчу, и себе, а после этого обо всех моих делах нужно будет просто забыть. Давай я лучше тебе покажу упражнения йоги, как обещал.

— Но хоть изредка мы будем целоваться?

— Обязательно. А сейчас подожди здесь, я переоденусь для занятий, а потом тебя позову.

Я показал ей шесть, с моей точки зрения, самых полезных асан, объяснил, как их выполнять, и на чем концентрировать внимание. Дополнительно на листе бумаги нарисовал все позы и предупредил, чтобы ни в коем случае не спешила. Потом я опять переоделся и проводил подругу домой.

— Завтра встретимся, — сказал я ей на прощание. — А я сейчас, наверное, займусь и книгой, и остальным. Мне отдых вредит: все мысли только о тебе, так я за год сгорю, как свеча, и тебе останутся лишь горькие воспоминания.




В следующие три дня ничего заслуживающего внимания не произошло. Мы ненадолго встречались, а все остальное время я посвящал работе. А на четвертый день нас показали по телевидению. Мы пропустили бы эту передачу, если бы не телефон. Сначала позвонила Надя Платова и сказала маме, что меня показывают по телевизору. Пока включили телевизор, и он прогрелся, половина нашего разговора с Самохиным прошла. Все это время я пытался дозвониться до Люси, но тщетно: их телефон был занят. Я положил трубку на рычаг аппарата, и он тут же зазвонил. Оказывается, Люся сама пыталась до нас дозвониться, чтобы сообщить о передаче. Ее отец смотрел телевизор и сразу же позвал всех.

— Здорово исполнили! — сказала Таня. — Не хуже певцов. А когда вы поете вдвоем, твой голос звучит нормально.

— Ну спасибо, — немного обиделся я. — Я и так знаю, что вдвоем у нас получается лучше, чем у меня одного, но я и сам неплохо пою.

Эту передачу у нас видели немногие, а вот вторую, которую через два дня показали по Центральному телевидению, посмотрели почти все. И опять показали только сам номер, сказав о нас лишь пару слов.

— Ничего, — сказал я Люсе. — Мы их добьем! Валентин тоже хорош! Что он мне говорил? Я думал, они меня по разным встречам затаскают, а на деле после статьи гробовая тишина! Ты музыку подобрала?

— Еще позавчера. И уже пробовала петь. Надо будет завтра попробовать спеть вместе.

Зря я ругал Валентина. На следующий день он прикатил с утра к моему дому на служебной «Волге».

— Мне нужен ваш сын, — сказал он матери. — Извините, Галина Федоровна, но предупредить заранее не получилось. Нас самих поставили перед фактом. Во Дворце пионеров и школьников состоится смотр самодеятельных коллективов. Он, собственно, уже идет третий день, и выступление Геннадия в программе нет. Это Тикоцкий настоял. Ты можешь вызвать сюда свою подругу?

— Мы можем задержаться на полчаса? — спросил я.

— На полчаса можем, — ответил он, взглянув на часы.

— Тогда я сейчас позвоню, а потом сбегаю сам. Это важно. А вы пока с мамой попейте чай.

— Люся! — громким шепотом сказал я в трубку, когда мама увела Валентина на кухню. — За нами приехали из Минска пригласить на концерт. Быстро одевайся, а я сейчас прибегу, чтобы хоть раз спеть песню. Не хотелось бы опозориться.

Бежать я не стал. Не хватало еще нахвататься холодного воздуха. Да и петь после пробежки… Ничего, в следующий раз будут созваниваться со штабом и заранее заказывать пропуск, как делали раньше.

Быстрым шагом, время от времени все-таки срываясь на бег, я за десять минут добрался до дома Черезовых. Люся уже «почистила перышки», надев праздничную плиссированную юбку и красивый джемпер.

— Ничего, что я не в школьном? — спросила она. — По телевизору дети обычно выступают в школьной форме.

— Перебьются! — отрезал я. — Давай за пианино, времени мало. Где моя гитара?

— Оля ее повесила над своей кроватью. Сейчас принесу.

— Здравствуйте, Надежда Игоревна! — поздоровался я с вышедшей с кухни Надеждой. — Люся, давай гитару! Ты начинай, а я подхвачу.

Первый раз получилось неважно, а вот второй – уже очень неплохо.

— Нет больше времени, — сказал я. — Валентин там и так, наверное, икру мечет. Побежали одеваться. До свидания, Надежда Игоревна!

Валентин действительно нервничал и сразу погнал нас в машину.

— Быстрее не могли? — недовольно сказал он.

— Есть новая песня, — сказал я. — Я над ней давно работал, а закончил совсем недавно. Мы ее еще не успели толком отрепетировать, но сыграть и спеть сможем.

— Сначала выступите с «Качелями», а там будет видно. Николай, давай быстрее.

Шофер, с которым я не был знаком, доставил нас к дворцу через час с небольшим. Мы прошли в вестибюль, сдали свои вещи, и Валентин повел нас в зал. На сцене мальчишки и девчонки нашего возраста танцевали какой-то украинский танец.

— Пробирайтесь ближе к сцене, — негромко сказал наш провожатый. — И садитесь на свободные места. Ваш номер объявят.

Мы прошли по проходу к третьему ряду и сели на два крайних места. С полчаса с удовольствием смотрели и слушали других, пока не объявили наш номер.

— Геннадий Грищенко и Людмила Черезова с песней «Крылатые качели»!

Мы встали и быстро прошли к лестнице сбоку от сцены. Я взял Люсю за руку, и мы поднялись на сцену и пошли к роялю. Ведущий поднес один микрофон к севшей за инструмент Люсе, а второй я перетащил сам, стараясь не запутать провода. Он передал мне гитару и отошел в сторону.

— Не волнуйся! — шепнул я подруге, видя, что у нее начинается мандраж. — Плюй на все, тогда получится. Начинай первая.

Сыграли и спели мы просто замечательно, и я с удовлетворением заметил, что Люся успокоилась, а бурные аплодисменты, которыми нас наградили сидящие в зале, доставили ей удовольствие. Ведущий начал нас благодарить, намереваясь согнать со сцены, но я взял свой микрофон, который никто не отключал, и обратился к залу:

— Совсем недавно я закончил работать над песней, посвященной героям Гражданской войны. Мы не успели ее как следует отрепетировать, но если вы не против и будете снисходительны к исполнению, мы вам ее сейчас споем.

Ведущий дернулся было к нам, но публика начала дружно аплодировать, и он опять отошел в сторону, словно показывая, что ничего общего с нами не имеет.

— Песня «Погоня», — объявил я и запел вместе с подругой:
		Усталость забыта,



		Колышется чад,



		И снова копыта,



		Как сердце, стучат…[6 - «Погоня»Музыка: Я. ФренкельСлова: Р. РождественскийУсталость забыта, Колышется чад,И снова копытаКак сердце стучатИ нет нам покоя,Гори, но живи.Погоня,          погоня,                  погоня,                            погоняВ горячей крови…Есть пули в «нагане»И надо успетьСразиться с врагамиИ песню допетьПрипевВ удачу поверьтеИ дело с концом!Да здравствует ветер,Который в лицо!Припев.]








Наверное, еще никогда мы с ней не вкладывали в пение столько души, и пели на удивление синхронно, как будто тренировались не один день. Люди могли подумать, что я соврал насчет репетиций. Когда мы закончили, я отдал ведущему гитару и подал Люсе руку. И тут зал взорвался аплодисментами! Нам аплодировали, пока мы не вернулись и не спели песню еще раз. Эх, если бы это была по-настоящему моя песня! Под аплодисменты мы спустились со сцены и заняли свои места. Ведущий поблагодарил нас за выступление и объявил следующий номер. К его началу шум в зале стих, но на нас продолжали оглядываться. Надо было уйти через боковые двери. Долго нам сидеть не пришлось: сначала станцевали «Польку», потом девочка лет десяти спела песню про маму, и ведущий объявил об окончании мероприятия. Здорово, значит, нас всунули в самом конце.

Мы поднялись и быстро пошли к выходу.

— Как ты думаешь, нас засняли? — спросила Люся, увидев две кинокамеры на треногах.

— Засняли, — ответил я. — Ты уткнулась в рояль, а потом скромно потупила глазки, а я несколько раз посмотрел в зал. Первый раз не снимали, снимали, когда мы пели «на бис». Давай отойдем в сторону и дождемся Валентина, все равно в гардеробе сейчас очередь.

Мы отошли к окну, где нас и нашел Валентин.

— Пойдемте быстрее, — поторопил он нас. — С вами хотят поговорить. Прекрасная песня и спели вы ее здорово, но у ведущего чуть не случился инфаркт.

Он привел нас в большую комнату с четырьмя составленными в ряд столами, за которыми сидело несколько мужчин и одна женщина. Из всех я узнал только Тикоцкого. Мы подошли вплотную к столам и поздоровались.

— Спасибо, Евгений Карлович! — сказал я приветливо улыбнувшемуся мне композитору. — Люся, это композитор, который нас с тобой сюда вытянул. И первую песню он мне помог исполнить.

— Ты бы ее и без меня исполнил, — сказал Тикоцкий. — Вы, ребята, без сомнения получите за свою песню первое место, а, значит, попадете на Всесоюзный смотр. Так что готовьтесь.

— А когда это будет? — спросил я.

— Когда пройдут все республиканские смотры, — ответил он. — Пока дата не утверждена. Ориентируйтесь на конец зимы. Геннадий, с тобой хочет поговорить Виктор Сергеевич Попов. Он хормейстер московского Дома пионеров и октябрят.

— Садитесь, ребята! — сказал тот, кого Тикоцкий назвал Поповым. — Возьмите стулья у стены.

Я сходил за стульями для себя и для Люси. Пока ходил, вспомнил, кем станет этот человек. Большой детский хор – это его детище.

— Я руковожу большим детским коллективом, — начал он, когда мы уселись. Хороших детских песен, к сожалению, очень мало, поэтому я рад, что ты начал их писать. Надеюсь, написанным ты не ограничишься. У меня будет просьба. Я хотел исполнить «Качели»…

— Виктор Сергеевич! — сказал я. — Извините, что перебил. Я не являюсь собственником песен. Конечно, мне хочется первый раз спеть их самому или в паре с моей подругой. Но потом, если их будут петь другие, я буду только рад. К сожалению, я могу придумывать только сами мелодии, партитуру при всем желании не напишу. Так что это уже придется вам самим.

— Этот недостаток присущ многим молодым авторам, — вступила в разговор женщина. — Я являюсь художественным руководителем Дворца пионеров. Надеюсь, что вы у нас в гостях не последний раз. Если будет нужна какая-нибудь помощь, обращайтесь в любое время.

— На будущее, молодые люди, — сказал мужчина с брезгливым выражением лица. — Выступать являйтесь, как положено, в школьной форме.

Этот тип вызвал во мне неприязнь, и я не удержался.

— Извините, а кем это положено? — ехидно спросил я. — Это ведь самодеятельность, верно? А школьная форма предназначена только для школы. У нас в самодеятельности может принять участие любой. Что вы кажете о сталеваре, если он выйдет на сцену в брезентовой одежде и со шлемом на голове? И исполнит при этом арию Фигаро? Я его назову придурком. Так почему этим должны заниматься мы? Для нас выступление – это праздник, а в праздник и одеваются по-праздничному.

Все, кроме типа, рассмеялись, он покраснел как рак и отвел глаза. Но я успел заметить их выражение. Зря я связался с этим дерьмом, надо было шаркнуть ножкой и сказать, что в следующий раз непременно…

— Зря ты с ним связался! — сказал мне Валентин, когда мы шли к машине. — Дрянной человек. Работает в министерстве культуры и теперь при случае постарается сделать тебе гадость. Больших возможностей у него нет, но все равно… Поговорку про дерьмо слышал? Так это как раз про него. Я с вами, ребята не поеду. Сейчас Николай меня подбросит домой, а потом отвезет вас.

До дома Валентина, где он со всеми попрощался и вышел, ехали всего минут десять, а потом поехали в городок. Всю дорогу шофер молчал, да и мы не хотели разговаривать о своих делах при постороннем.

— Вы молодцы, — сказал он, когда съехал с шоссе на бетонку. — Здорово выступили.

— А вы смотрели? — спросил я. — Вас ведь Николаем зовут? А как полностью?

— Николай Иванович, — ответил он. — Смотрел, конечно.

— А где Сергей Александрович? — спросил я.

— Жена у него заболела, — ответил он. — Так что пока на этой машине я.

Он нас привез туда же, откуда и забрал – к моему дому. Мы попрощались и зашли в подъезд.

— Давай пообедаем у нас, а потом я тебя провожу, — предложил я. — Если тебе не надоели мамины борщи.

— Давай, — согласилась она. — Твоя мама их очень вкусно готовит. Скажи, зачем ты поругался с этим…

— Ну сглупил, — признался я. — Терпеть не могу таких типов. Ладно, забудь о нем, впредь буду сдержанней.

— Раздевайтесь, идите мыть руки и за стол, — сказала мама, увидев нас в прихожей. — Хорошо выступили?

— Когда мы выступали плохо? — ответил я. — Глава комиссии сказал, что первое место у нас в кармане. Теперь весной придется ехать в Москву.

— Правда, что ли? — не поверив мне, спросила мама у вышедшей из ванной комнаты Люси. — Он не сочиняет?

— Так нам сказали, — ответила она. — А выступление записали. Знать бы еще, когда покажут.

— Завтра уже десятое, — сказала мама, накладывая нам в борщ сметану. — А послезавтра вам идти в школу. Готовы?

— Понедельник – день тяжелый, — ответил я. — А при таких перерывах в занятиях он вообще будет убийственным. К хорошему привыкаешь быстро.

— Спасибо, Галина Федоровна, — поблагодарила Люся. — Изумительный борщ. Я по школе немного соскучилась. Это у него много занятий, а мне было скучновато. Хороших книг мало, а по телевизору была только одна интересная передача, да и та про нас.

— Надо же! — сказала мама. — Верно говорят, что с кем поведешься, от того и наберешься. Раньше я в тебе склонности к шуткам не замечала.

— Надо больше заниматься йогой! — наставительно сказал я. — Хочешь, я тебе покажу десятка три асан?

— Оле показывай, — отозвалась Люся. — Она все, что исходит от тебя, готова выполнять хоть весь день. А я долго стоять на голове не собираюсь.

— Зря, — сказал я. — Все морщинки разглаживаются!

— Ах ты!

— Дети, быстро перестали! — сказала мама. — Доедайте первое, а я вам сейчас наложу второе.

— У меня в живот больше ничего не влезет, — отказался я. — Доем борщ и все! Не хватало еще растолстеть. Лучше накладывай Люсе. Можешь ей и мою порцию отдать.

— Это я тебе припомню, — пообещала подруга. — Я тоже наелась, спасибо.

— Теперь целуй! — сказала она, когда мы оказались в моей комнате. — И за выступление, и за вторую порцию!

— После борща не буду! — отказался я. — У тебя капуста на губах.

— Ах, ты! — она толкнула меня на кровать, а когда я не удержался и сел, навалилась на меня сверху и прильнула к губам.

Память всколыхнулась, и мои руки сами начали ее ласкать…

— Поняла теперь, о чем я говорил? — задыхаясь, сказал я, с трудом с собой совладав. — А если бы я не выдержал? Люсенька, нельзя же так, я все-таки не железный. Я слишком много помню, чтобы…

— Я поняла, — ответила она. — Но как же было хорошо, пока ты не прекратил. Ждать целых четыре года, да я раньше сойду с ума!

— Потому и говорю, что нужно прекращать, — сказал я. — До нашей дружбы ты жила спокойно и с ума не сходила. Правильно делают, что запрещают такую любовь. Что хорошего в том, чтобы хотеть и не мочь? Я теперь только о тебе и буду думать, разве что медитация поможет.

— Научи меня медитациям, — попросила она. — Раз ты их выполняешь, значит, они для чего-то нужны?

— Плохо, что я не подумал об этом сам, — сказал я, поднимаясь с кровати. — Это очень полезная вещь. Надо будет тебя еще многому научить. Если нам с тобой вместе жить, это может оказаться полезным. Слушай…




Глава 12


Последний день каникул я полностью провел с Люсей. Мы сидели в моей комнате, потом гуляли и снова уединялись у меня. Я впервые рассказывал ей о своей жизни, о мире будущего и отвечал на ее вопросы. По моей просьбе она захватила трико и показала, что и как выполняет. Поправив ошибки, я позанимался сам, а она посмотрела, и, когда я закончил, начала щупать мои мышцы.

— Прекрати немедленно, не то получишь по рукам! — сказал я. — Больше я вместе с тобой йогой не занимаюсь.

— Я просто не думала, что у тебя такие мышцы. Ну потрогала, что здесь плохого?

— Я вот сейчас тебя потрогаю в разных местах, тогда узнаешь. Эй, я пошутил, не буду я тебя трогать, и не надейся.

— Но хоть поцеловать?

— Ты меня и так завела, мне для полного счастья только поцелуев не хватает!

— Как завела? — не поняла она.

— Так говорят, когда ласками вызывают возбуждение, — пояснил я. — Все, оставили эту тему. Давай ты посидишь и подумаешь о своем поведении, а я немного попишу. А потом я пойду тебя провожать.

Она принесла с кухни табуретку, села со мной рядом и смотрела, подперев подбородок ладонью, как я заполняю страницу за страницей. Когда я закончил и отложил тетрадь, она придвинулась ближе и прижалась головой к моей груди. Я обнял ее и уткнулся лицом в волосы.

— Пусть нам многого нельзя, — сказала она. — Но все равно я счастлива. Единственное, что тревожит, это опасность для тебя, когда ты пустишь в ход свои тетрадки.

— Этого не избежать, — ответил я. — Постараюсь быть осторожней, но многое будет зависеть не от меня. Я хочу прожить с тобой жизнь, вырастить детей и понянчить внуков. И чтобы у них тоже была такая возможность. Знаешь, как было горько осознавать, что мои внуки вряд ли доживут до старости? Или их дети. Человек в положенное время должен умирать, давая место другим. Человечество должно жить. Давай я тебя провожу, а то твои родители будут недовольны. Как ушла утром, так дома и не появлялась. А завтра будь готова испытать то, что я испытал после публикации статьи в «Комсомолке».

Я здорово ошибся, и слава богу! Почти все одноклассники, живущие в городках, смотрели на каникулах наше выступление и встретили нас с восторгом. Куда только девалось былое отчуждение! Меня даже от избытка чувств несколько раз стукнули по плечу. Это было странно, но приятно. А во вторник в школу на «Запорожце» приехал кто-то из отдела культуры Минского облисполкома и привез наши дипломы лауреатов республиканского смотра самодеятельных искусств. Как и говорил Тикоцкий, мы получили первое место, причем за «Качели».

— У меня нет слов! — сказала Зинаида, передавая нам бумаги. — Теперь вы через пару месяцев поедете в Москву вместе с теми, кто занял вторые и третьи места.

— Да, нам говорили, Зинаида Александровна, — сказал я. — Постараемся победить и там.




К концу недели ажиотаж вокруг нас потихоньку сошел на нет. А в воскресенье наше исполнение «Погони» передали и по местному и по центральному телевидению. За весь январь я никого не заинтересовал, а в начале февраля обо мне опять заговорили: в продажу вышел сборник. По договору с издательством мне полагался один экземпляр, но я еще раньше через Валентина договорился, что за мой счет мне их оставят десяток. Рассчитываться и забирать книги я уехал с мамой, предварительно отпросившись в школе. Деньги я, естественно, отдал родителям, пять экземпляров книг передал в школьную библиотеку, а остальные оставил себе с целью раздать родственникам. Одну книжку, как и обещал, я принес в класс. К концу января я полностью закончил свои записи и стал думать, как подкатиться к Машерову. Через месяц с небольшим нынешний первый секретарь Мазуров уедет в Москву, и его место займет Петр Миронович. Хоть он отличался простотой в общении, после повышения подобраться к нему будет гораздо трудней. Беда была в том, что я был повязан по рукам и ногам своим возрастом и школой, а родителей мог использовать только втемную. Для начала я хотел анонимно передать письмо, составив его так, чтобы оно тут же не очутилось в мусорном ведре. В нем же я хотел описать два крупных природных бедствия, которые должны были произойти в самое ближайшее время. Безусловно, о них будут говорить по телевидению и опишут в газетах. Одно из них – это торнадо, опустошившие Средний Запад США. Одиннадцатого апреля тридцать семь торнадо нанесли огромный ущерб, убив почти три сотни человек и ранив больше пяти тысяч. Другое – это землетрясение в Чили. Двадцать восьмого марта в половине пятого вечера землетрясение в семь баллов уничтожило четыре сотни человек. По шестьдесят пятому году, кроме ураганных ветров в Бангладеш, у меня больше ничего не было. Но ветра были ближе к лету и длились долго. Такой ветер с мутным прогнозом на май-июнь можно предсказать даже случайно, а попробуйте предсказать землетрясение с точностью до нескольких минут и число жертв. Для передачи нужно было две вещи: знать домашний адрес Петра Мироновича и иметь возможность смотаться в Минск. Ни во что не посвящая родителей, я мог рискнуть и съездить в Минск в воскресенье. Только куда ехать? Письмо было написано и лежало за ковром. Помощь ко мне явилась в лице Валентина. В среду десятого почтальонша принесла от него телеграмму следующего содержания: 


 Куда и для чего не сообщалось. Я позвонил Люсе, чтобы она завтра, принарядившись, шла не в школу, а к нам, а сам с телеграммой сбегал на следующее утро до начала уроков в учительскую.

— Ладно, поезжайте, — сказала Зинаида, забирая у меня телеграмму. — Директор заболел, а завучу я сама скажу.

Валентин приехал в одиннадцатом часу. Шофером у него опять был Николай.

— Уже собрались? — осмотрел он нас. — Молодцы. — Садитесь в машину. Ты собирался подготовить новую песню. Она готова?

— Вообще-то, да, — ответил я. — Но до смотра еще месяц. Нам нужно потренироваться, может быть еще что-то подправить. Мы вам для чего нужны?

— Вы нужны не мне, — пояснил он. — Ребята из отдела культуры попросили доставить. Смотр организуют они, филармония им только помогала. Смотр намечен на первую декаду марта, а сегодня должны утвердить репертуар, с которым вы поедете в Москву. Потому я тебя и спрашивал о песне. О чем она?

— О тех, кто по призыву партии строил в Сибири электростанции и возводил города. Называется «Прощание с Братском».

Пахмутова написала эту песню в шестьдесят восьмом году. Я знал, что для большинства ее песен не использовались уже готовые стихи. Ей их писали в основном Гребенников или Добронравов, а «Братск» – это их совместная работа. Поэтому, выбирая эту песню, я почти ничем не рисковал.

— Серьезная тема, — сказал Валентин, пытливо посмотрев на меня. — И очень необычная для твоего возраста. Чем вызван ее выбор?

— Если бы я жил только своим опытом, мы бы с вами сейчас не ехали в этой машине, — ответил я. — А книги на что? Сколько я пересмотрел газет и журналов! И потом, остальные наши песни уже все слышали, а необычность темы может здорово помочь.




Когда мы подбирали песню, Люся мне сказала почти то же самое.

— Это совсем не детская песня. Помнишь, что тебе сказала Лена после твоего пения в классе? Здесь примерно то же самое. И напишут ее, по твоим словам в шестьдесят восьмом. Стоит ли рисковать, может быть, взять песню из далекого будущего?

— Хороших песен и в будущем всегда не хватало, — возразил я. — Три четверти из них о любви. Кто нам их даст петь? А за некоторые сесть не сядешь, но жизнь испортишь, и себе, и близким. Ну, например, есть очень красивая песня о белых казаках. Называется «Конь вороной». Музыки я к ней не подбирал и не собираюсь, а так спеть могу. Слушай:
		Над Доном снег кружится словно пух,



		Снежинки крупные ложатся в воду.



		Нам надо выбирать одно из двух,



		Жизнь или смерть, позор или свободу…[7 - «Конь вороной»Музыка: Игоря СлуцкогоСлова: Вадима ЦыгановаНад Доном снег кружится, словно пух,Снежинки крупные ложатся в воду,Нам надо выбирать одно из двух:Жизнь или смерть, позор или свободу.Эй, казаки, пришпорьте лошадей,Навряд ли счастье нынче улыбнется,Но мы посмотрим, чья же кровь красней,Когда наш эскадрон в Ростов вернется.Не танцуй, не танцуй подо мной,Конь ты мой вороной удалой.Скоро будет хозяин другойУ тебя, конь ты мой вороной.Нас обнимает смерть по одному,И замерзают слезы на ресницах,И мертвецы уходят в тишину,Не успевая Богу помолиться.Эх, казаки, куда нам отступать,Нам этот бой на небесах зачтется,А на Дону приятней помиратьНедаром «Вольным» Дон у нас зовется.Припев]








— Понимаешь? — сказал я, допев песню. — Многие наши песни просто не для этого времени.

— Песня красивая, — сказала она, поежившись, как от озноба. — Спел ты очень душевно. Но как так можно, у них же руки по локоть в крови?

— Гражданские войны всегда очень кровавые, — сказал я. — И побеждают в них не те, кто правы, а правыми получаются те, кто побеждает. А на проигравших вешают всех собак. Они теряют все: имущество, Родину, многие – жизни, и в истории о них трудно найти доброе слово, потому что историю пишут победители. Если бы ты знала, сколько в нашей истории темных пятен, о которых большинство просто не знает! Руки, говоришь, в крови? А у наших? Знаешь, что творили отряды ВЧК? А в Крыму, когда его взяли? Не хочу об этом говорить. А белые… Нам ведь всегда говорили, что они сражались за фабрики и земли.

— А разве не так?

— Ну кое-кто, может быть, и сражался. Но таких было мало. Те успели перевести деньги и бежать. А большинство белых дралось не за барахло, а за свой мир, который разрушали у них на глазах. Ты права, мне их жалко. Ладно, бог с ней, с историей. Когда-то совсем молодым я видел съемку, когда исполнялось «Прощание с Братском». В глазах многих пожилых людей стояли слезы. Эта песня из нынешнего времени, и это должны оценить.




Машин на трассе было мало, и Николай ехал на предельной скорости, обходя редкие грузовики. Я задумался и не заметил, что мы уже едем по городским улицам. Наконец машина подъехала к знакомому зданию ЦК комсомола и остановилась.

— Все выходим, — сказал Валентин, открывая дверцу.

— А у вас здесь и пианино есть? — спросил я, покинув салон и помогая выйти Люси.

— В отделе культуры все есть, — ответил Валентин. — Идите за мной.

— Валентин Петрович! — решившись, спросил я. — Вы не знаете, где живет Машеров?

— Какой именно? — спросил он, не оборачиваясь.

— Петр Миронович.

— А тебе он зачем? — повернулся Валентин. — Это очень занятый человек.

— Есть мысль написать повесть о его партизанской деятельности, — соврал я, не моргнув глазом. — Не все же писать фантастику. А он мне мог бы кое-что рассказать и разрешить допуск к архивам. Там и секретного уже ничего нет, а они по-прежнему закрыты.

— Точного адреса я не знаю, только дом, — ответил Валентин.

— Я ему написал письмо, — сказал я. — Давайте после смотра проедем к тому дому, и я его просто брошу в почтовый ящик. А там он уже пускай сам решает, помогать мне или нет.

— Это можно, — кивнул Валентин. — Этот дом в десяти минутах езды. А если хочешь, я могу передать твое письмо через секретариат ЦК. Я у них раза два в неделю бываю.

— Нет, так не хочу. В секретариате они, наверное, просматривают и сортируют письма. А там есть очень личное.

— Ну, как знаешь, — он подошел к гардеробу и снял пальто. — Что стоите? Быстро раздевайтесь. У меня, между прочим, и своей работы навалом.

Мы сняли верхнюю одежду и поспешили за Валентином на второй этаж, где он завел нас в помещение, похожее на студию записи в телецентре, только без камер.

— Подождите здесь, — велел Валентин. — А я сейчас быстро всех соберу.

«Быстро» вылилось в минут сорок. Вот стоило так спешить? Наконец за столами собрались три парня, девушка и один пожилой мужчина.

— Вы выбрали, что будете исполнять? — спросил он. — По-прежнему «Качели»?

— Мы бы хотели спеть новую песню, — сказал я комиссии. — Называется «Прощание с Братском». Песня только закончена, поэтому исполнение может хромать. Но у нас еще есть время подготовиться.

— Исполните, — сказал пожилой. — А мы посмотрим.
		Я в таежном смолистом краю 



		Встретил лучшую песню свою, 



		До сих пор я тебя, мой палаточный Братск, 



		Самой первой любовью люблю…[8 - «Прощание с Братском»Музыка: А. Пахмутова Слова: С. Гребенников, Н. ДобронравовЯ в таёжном смолистом краюВстретил лучшую песню свою. До сих пор я тебя, мой палаточный Братск, Самой первой любовью люблю.Так уж вышло, что наша мечта На плакат из палаток взята,И почти историческим стал наш портрет, Только это, друзья, суета, Это все суета, Это все суета, Ведь не вся еще жизнь прожита… Заблестят на груди ордена, Заблестит на висках седина, И пошлют на далёкие стройки других, Только в этом не наша вина. Будем мудро и правильно жить, Будем верно и нежно любить… Нам еще говорят, что вся жизнь впереди, – Только юность нельзя повторить. Только вновь не пройти В этой жизни начало пути. Я еще допою, допою Комсомольскую песню свою, – Только кто мне придумает новый Тайшет, Кто другую найдет Ангару?]








Отзвучала песня, но все молчали.

— Странно, — сказал пожилой. — Как вы смогли это почувствовать? У меня просто нет слов! Говоришь, мало тренировались?

— Вряд ли на конкурс выставят что-нибудь лучше этой песни, — сказала девушка. — Я голосую за нее.

Все были «за», поэтому Валентина не задержали, и он решил проехаться к дому Машерова с нами.

— На всякий случай, — пояснил он. — Чтобы ты случайно не влип в неприятности.

Ехали действительно совсем недолго. Когда подъехали к дому, все остались в салоне, а я направился к крайнему подъезду. Из него как раз вышла женщина.

— Извините, — обратился я к ней. — Вы не скажете, в какой квартире живет Машеров?

— А тебе он для чего? — спросила она. — Постой, это ты с девочкой пел «Качели»? Петя, тебя ищет этот молодой человек.

Я повернулся в ту сторону, куда она смотрела, и увидел подходившего Машерова, который был гораздо моложе, чем на запомнившихся мне фотографиях.

— Ты куда, Поля? — спросил он. — Надолго уходишь?

— Да нет, минут на двадцать, — ответила жена Машерова. — Я тебе все разогрела, обедай.

— Так, — он повернулся ко мне. — Хорошо поешь. И песни у тебя замечательные, особенно о Белоруссии. Пойдем домой, там и расскажешь, зачем я тебе нужен. Жаль, Лена в школе, ей с тобой было бы интересно познакомиться. Возраст у вас примерно одинаковый. Ты в каком классе?

Мы с ним вошли в подъезд и подошли к двери.

— В седьмом, — ответил я, понимая, что влип и все планы нужно менять.

— Ну а она в восьмом. Заходи и раздевайся, у нас тепло. У тебя разговор короткий или длинный? Если короткий, то начинай, а с длинным придется подождать, пока я пообедаю. Может быть, составишь мне компанию?

Мне почему-то вспомнился фильм «Чапаев», где он говорил: «Я обедаю – садись обедать». Я решился.

— Короткий у меня разговор, Петр Миронович. И желательно нам поговорить сейчас, пока не пришла ваша жена. А есть я не хочу, спасибо.

— Ну тогда садись и излагай, — сказал он, кивнув на диван.

— Прочтите, — сказал я, протягивая ему конверт. — Я его хотел бросить в ваш почтовый ящик.

Он взял конверт, достал из серванта ножницы и обрезал край.

— А своими словами, значит, не хочешь? — спросил он, вытряхивая на стол письмо. — Ах да, ты же у нас еще и писатель!

Прочитав первые строки, он удивленно посмотрел на меня.

— Откуда ты это мог узнать? О повышении могут знать в ЦК комсомола, а ты у них вроде бываешь, но остальное?

— Читайте дальше, я потом объясню.

— Ничего себе! — он оторвался от письма и посмотрел на меня с изумлением. — Я это сам недавно узнал. А дальше написана какая-то галиматья. Тебя кто ко мне прислал?

— Никто меня не присылал. Петр Миронович, у меня к вам будет просьба. Письмо я вам передал только из-за, как вы выразились, галиматьи. Шапка, которая вас так удивила и за которую с меня нужно брать подписку о неразглашении, написана с единственной целью – обратить ваше внимание, чтобы вы не выбросили написанное в мусорку. Сохраните эту бумагу и проверьте, галиматью я написал, или то, что будет на самом деле. Все должно случиться уже скоро и в новостях это прозвучит.

— Предсказатель! — с явной иронией сказал он, опять разворачивая письмо. — И как с этим согласуется знание государственных секретов?

— Ни один предсказатель не предскажет землетрясение с точностью до нескольких минут, — возразил я. — И то, какие от него будут потери. Я не предсказываю, я знаю.

— Уэллс? — усмехнулся он. — «Машину времени» читал. Что, тоже хочешь написать что-то в этом роде?

— Ни одно тело нельзя передать в прошлое, — сказал я, видя, что нужно идти до конца. — А вот информацию можно. Мне было восемьдесят, когда всю мою память передали тому, кем я был семьдесят лет назад. Я сам не написал ни одной книги, и ни одной песни. Все их должны были написать другие в вашем будущем.

— А вот это серьезное заявление! — сказал он. — Ты прав, ничему из того, что ты мне сказал, я не верю. Разве что твоим словам о плагиате. Но если все так, тебя нужно отвезти в Москву, посадить в самый охраняемый подвал и выкачивать все твои знания до донышка. Я не понял, в чем твоя цель? Для чего ты это принес?

— А вы как думаете? — спросил я. — Давайте, вы на мгновение поверите в то, что я вам сказал.

— Допустим, поверил, — сказал он. — И что дальше?

— Человек, который знает, как будет жить мир в течение семидесяти лет, обладает огромными преимуществами перед всеми остальными, тем более что при передаче личности из будущего сильно обостряется память. Я могу и дальше «писать» повести и забрасывать страну песнями, могу стать выдающимся ученым и изобретателем и до самой смерти, как сыр в масле кататься.

— Ты уже начал, — сказал он. — Если верить твоим же словам.

— Начал, — согласился я. — Основным мотивом была необходимость прославиться. Сама по себе слава мне не нужна, она нужна для того, из-за чего я к вам пришел. А пришел я потому, что в будущем все будет очень паршиво. И у вас есть шанс попытаться это изменить.

— С твоей помощью?

— Можно и без моей, — сказал я. — Я уже много месяцев записываю все, что мне известно. Я вам могу отдать все записи и уйти в сторону. Но в них только основные события, помню я гораздо больше. И вариант с подвалом меня не устраивает, никто у меня таким образом ничего не добьется.

— И где же эти тетрадки?

— Сейчас они вам не нужны, — ответил я. — Все равно вы мне не верите. А я слишком много труда в них вложил, чтобы вот так отдавать. Есть и еще один нюанс. Ко всему тому, что я вам дам, можно допускать лишь очень небольшой круг лиц, которым вы доверяете абсолютно. И лучше, если в Москве обо мне узнают как можно позже. Тогда, когда на месте Брежнева будете сидеть вы.

— Так! — он еще раз пробежал глазами мое письмо. — Во всем этом настораживает два момента. Первое – это запись вверху, второе – твой разговор. Это разговор взрослого эрудированного человека, а не подростка. И что мне с тобой делать?

— Пока ничего, — предложил я. — До землетрясения в Чили остался месяц. Если вас оно не убедит, подождете еще двадцать дней. Уж нашествие торнадо вам никто не предскажет, да еще с такой точностью. А когда вы будете готовы к серьезному разговору, тогда и поговорим. Вам нетрудно позвонить в ЦК комсомола, и они меня к вам привезут. Только первая беседа должна быть с глазу на глаз. А дальше уже решать вам. Идите обедать, а то сейчас придет Полина Андреевна, и вам влетит за остывший обед. А я тоже побегу, меня ждет машина.

— Как ты убедил ребят из ЦК комсомола привезти тебя ко мне?

— Сказал, что хочу писать книгу о партизанах Белоруссии и конкретно о вас. Везли не на встречу, я лишь хотел узнать номер квартиры и опустить письмо, а нарвался на вашу жену.

— Хорошо, что нарвался, — сказал он. — Я бы твое письмо все равно сам проверять не стал, а отдал бы кому следует. Что-то мне не хочется тебя отпускать.

— До лета я никуда из военного городка не денусь, разве что в начале марта посылают в Москву, как лауреата. Но я могу и отказаться. Подругу только жалко.

— Это ту девочку, с которой ты поешь? Славная, и голос замечательный. Она знает?

— Только сам факт, ни во что серьезное я ее не посвящал.

— Ладно, беги и постарайся никуда не запропаститься. Тетради где?

— Под тахтой родителей. Что смеетесь, у меня сейфов нет. Ваша жена пришла.

— Что, уже уходишь? — спросила меня Полина. — Жаль, скоро из школы прибежит Лена, мы бы вас познакомили.

— В другой раз, Полина Андреевна! — сказал я. — Меня люди с машиной ждут, до свидания!

— Мы видели, как он тебя забрал, — сказал Валентин. — Ну как, поговорили?

— Поговорили, — ответил я. — Он будет думать. Спасибо вам!

— За что? — удивился он. — За машину?

— И за машину тоже. А, главное, за помощь в организациях выступлений. Мальчишку с улицы он бы к себе домой не позвал. Когда едем домой?

— Сейчас поедете, — ответил он. — Только меня довезете до работы.




Всю дорогу до моего дома мы промолчали. Когда попрощались с Николаем, Люся сказала:

— Давай не будем сейчас к тебе заходить. Проводи меня домой и расскажи, о чем вы говорили.

С рассказом я уложился в пару минут.

— Значит, он все знает, но ничему не поверил, — подытожила она. — А после землетрясения?

— Я думаю, что он не будет ждать этих торнадо, — сказал я подруге. — В любом случае отношение к тому, что я скажу, будет уже совершенно другим. У меня ведь есть что ему сказать и помимо стихийных бедствий.

— А что потом? Когда он поверит?

— Один человек, как бы высоко он ни забрался, мало что сможет сделать, нужны единомышленники. Пусть поначалу их будет немного, главное, чтобы среди них не затесалась какая-нибудь гнида. Если пустят в ход то, что я записал, все равно в Москве узнают. Главное, чтобы не связали со мной. И еще нужно убрать кое-кого из нынешнего руководства, иначе ничего не поменяется. Ну предотвратим мы одно покушение, они организуют другое. Когда решаются вопросы такой власти, жизни других людей ничего не стоят. Нетрудно, например, устроить авиакатастрофу. Подумаешь, какой-то самолет с экипажем! Ради великого дела… Не нужно тебе в это вникать. У нас и о тебе был разговор, и я сказал, что ты знаешь только сам факт переноса личности. Не стоит никому знать, что тебе известно больше, да и не собираюсь я тебя во все посвящать. Меньше знаешь – крепче спишь. Пользы тебе от этих знаний никаких, а неприятности могут быть.

— Так мы едем на смотр или нет?

— Вроде едем. Мне все-таки кажется, что он пока ничего предпринимать не станет. Слишком в такое трудно поверить, а когда все доказательства – это слова мальчишки, пишущего фантастику… Можно, конечно, пустить в ход мое письмо, потому что я там написал действительно серьезные вещи, но он на это не пойдет. Если что и сделает, то после двадцать восьмого марта. Сколько тут ждать!




Меня никто не побеспокоил, и на смотр в Москву нас отпустили. Единственное, что сделал Машеров, о чем я узнал уже позже, это направил с лауреатами, помимо приставленного к нам работника ЦК комсомола, одного из лейтенантов минского КГБ. Представилась она нам работником областного отдела культуры и опекала ненавязчиво, в отличие от комсомольского вожака. Выехали на поезде за три дня до начала смотра. Я захотел ближе познакомиться с остальными, но ехавшие с нами две девчонки и парень держались настороженно, поэтому я их оставил в покое. Ехали в двух купе: в одном все женщины, в другом я с остальными мужчинами нашей делегации. Одно место у нас было свободным до самой Москвы. Поселили нас в гостинице «Юность» и весь следующий день возили по экскурсиям, включив в программу посещение Мавзолея. Первого места мы не получили, не получили даже второго. Нам бурно аплодировали, но места давали не за песню, а за номер в целом, а по исполнению мы до занявших первые места не дотягивали.

— Третье место это тоже не дырка от бублика, — сказал я Люсе. — А вообще, с этими конкурсами нужно заканчивать. Выехали на ворованной песне и твоем голосе. Мне уже большая известность не нужна, поэтому будем кое-что петь время от времени у Самохина, и все. Это будет честнее.




После нашего возвращения у отдела культуры на ближайшие дни были запланированы какие-то встречи, но мы от всего отказались.

— Имейте совесть! — сказал я возмущенным такой неблагодарностью работникам отдела. — Мы и так уже пропустили столько учебных дней! В конце марта будут каникулы, тогда куда-нибудь можно будет съездить. Один раз. А пока к вам огромная просьба отправить нас домой. Не обязательно на «Волге», мы согласны даже на «газик».

— Сильно разочарованы? — спросил я Валентина, который вышел с нами распорядиться насчет машины.

— Есть немного, — ответил он. — А вы, я смотрю, совсем не расстраиваетесь?

— Я не настолько высокого мнения о своем голосе, — сказал я. — Те, кто заняли первое и второе места, были во всем лучше нас. За что же обижаться? А вот ваши ребята на нас обиделись. Скажи им, что мы устали и просто хотим отдохнуть. Да еще пропустили неделю. Скажите, что мне стыдно за грубость, и я извиняюсь, и все такое. Просто, если бы я там шаркал ножкой, они бы нас еще два часа уламывали.




На этот раз домой нас вез Сергей.

— Здравствуйте, Сергей Александрович! — радостно поздоровался я. — Выздоровела жена?

— Умерла, — ответил он и больше до самого городка не произнес ни слова.

Приехали мы в среду семнадцатого марта около часа дня. После окончания уроков я оделся и вышел встречать ребят из школы. Как обычно, Сергей с Игорем шли вместе.

— Привет! — поздоровался я с ними. — Сергей, дай на пару часов тетради! И вообще, надо узнать, что вам задали на завтра.

— Привет! — отозвался он. — Поздравляю! Пойдем к нам домой, половина тетрадей там.

— Здравствуй! — поздоровался Игорь. — Когда приехали?

— Пару часов назад, — ответил я. — Пошли быстрее, мне наверняка много переписывать, а тебе еще самому делать уроки.

Остаток вечера я делал письменные задания и просматривал учебники за все пропущенное время. Память памятью, но сделать это было нелишним. Люсе сейчас было труднее, но тут я ей ничем помочь не мог. Ничего, за пару дней все догонит, а завтра нас все равно никто спрашивать не будет.

Утром я чуть не поругался с директором, который непременно хотел устроить нам торжественную встречу. Хорошо, что перед этим он поговорил со мной.

— У меня все только наладилось с одноклассниками, а вы хотите все испортить! — сказал я. — Можете снижать оценку по поведению, но если вы это сделаете, я в этот день в школу не приду!

— Как хочешь, — недовольно сказал Новиков. — У Черезовой такое же мнение?

— У нас одно мнение на двоих, — ответил я. — Не обижайтесь, Виктор Николаевич, но это лишнее.




Дальше все пошло, как обычно. Двадцать третьего нам сообщили четвертные оценки, а я сказал обрадованному Сашке, что его лоб трогать не собираюсь. Двадцать четвертого за нами прислали машину для проведения встречи со школьниками Минска. И машина, и шофер были другими. Я воспользовался случаем и заехал в редакцию передать рукопись. Из-за слишком большого объема мы ее машинистке не отдавали. Нагружать ее работой бесплатно я не хотел, а совать ей деньги отец не мог. Но я этот вопрос обговорил заранее. Писал я нормальным почерком, поэтому они были согласны и на тетради. Встреча прошла не так скучно, как я думал, и закончилась тем, что мы спели все три «моих» песни. Но я сразу предупредил, чтобы больше губу не раскатывали: каникулы и без того короткие. Двадцать восьмого марта я слушал новости по телевизору, но ни о каком землетрясении не сообщили. А на следующий день за нами приехали.




Глава 13


Дверной звонок зазвонил около десяти часов утра, когда я был в своей комнате, и звонившему открыла мама. Им оказался мужчина лет тридцати в штатском, который, не представившись, заявил, что должен сопроводить меня в минский обком партии.

— Это кому я там понадобился? — спросил я, опередив маму. — И вообще, сначала стоило бы представиться. Неужели вы думаете, что я куда-то поеду с неизвестным?

— Васильев, — буркнул он.

— Это на вас не написано, — сказал я ему. — Документы в наличии есть?

Он растерялся. Наверное, за всю службу у него ни разу не требовали документов те, кого он забирал. Но растерянность длилась недолго.

— Как хотите, — с деланным безразличием сказал он. — Отвезу одну Черезову. Она, между прочим, уже в машине.

— Хорошо, сейчас переоденусь, — сказал я, внутренне похолодев. — Подождите в большой комнате, это недолго.

— Вам просили напомнить о тетрадях, — сказал он, оставаясь стоять.

— А вот тетрадки от меня получат только после личного разговора, — насмешливо сказал я. — Если получат. И на тахту можете не смотреть, их там больше нет.

Сразу же после приезда из Москвы я все свои записи перепрятал в сарай. И слава богу. Он понял, что я не вру, и ничего не сказал. Оделся я минут за пять, чмокнул взволнованную маму, сказав на ухо, что все нормально, и вышел в подъезд.

— Такой стиль работы – это ваша инициатива или вам приказали на меня надавить? — спросил я, следуя за провожатым. — У Черезовых вели себя так же?

— Садись в машину, — не отвечая на вопрос, сказал он, занимая место рядом с водителем.

Я открыл дверь и сел рядом с Люсей.

— Привет, солнышко! — сказал я ей, демонстративно чмокнув в щечку. — Решила прокатиться со мной?

— Сказали, что нужно ехать в обком партии. Для чего – мы с мамой не спрашивали. А что не так?

— Все так, — сказал я. — Единственно, что не так, это то, что тебя в этой поездке быть не должно. Вот я и думаю, для чего ты понадобилась обкому партии?

— Ты всегда такой наглый? — не выдержал сопровождающий.

— А какого отношения вы хотели? — спросил я. — Не знаю, чья это инициатива, но сделали вы это зря. У меня мать, между прочим, сердечница, а вы своим поведением заставили ее нервничать. Люсь, он вам что-нибудь объяснил?

— Вам все объяснят на месте, — ответил Васильев и дальше всю дорогу молчал.

«Место» оказалось обычным ничем не примечательным пятиэтажным домом, к одному из подъездов которого подъехала машина.

— Выходите из машины и идите впереди, — сказал провожатый. — Первый этаж, третья квартира.

Я выбрался из машины, помог выйти Люсе и, взяв ее под руку, повел в подъезд. Подойдя к нужной квартире, я позвонил. Открыл мне молодой, накачанный парень.

— Здесь продается платяной шкаф? — спросил я.

— Проходи, юморист, — сказал сзади Васильев. — Пропусти их, Семен.

Мы зашли мимо посторонившегося здоровяка в прихожую. Большая, в два раза больше нашей.

— Снимайте свои пальто, — сказал Васильев, сам вешая одежду на вешалку. — И обувь оставьте здесь, тапки возле зеркала.

В квартире было четыре комнаты. Ждали нас в крайней справа.

— Здравствуйте, Петр Миронович, — поздоровался я. — Людмила, позволь тебе представить лидера белорусских коммунистов! А вот этого гражданина рядом с ним я не знаю, но наш провожатый явно из числа его подчиненных. Есть в них нечто неуловимо похожее.

— Он всегда так себя ведет? — поинтересовался у Машерова пожилой, крепкий мужчина с седыми, зачесанными назад волосами.

— Я с ним всего один раз беседовал, — ответил Машеров. — Вроде был нормальным.

— Я нормальный, когда со мной себя ведут нормально! — сказал я. — Я же вас просил! Трудно было прислать за мной Валентина? И зачем вам нужна Людмила – давить на меня? Я вам говорил о приватной беседе? Это, между прочим, и вам нужно. Небось, еще и запись включили?

— Что нужно, то и будем делать! — отрезал седой. — Возрастом еще не вышел нас учить. Лучше объясни, откуда узнал об этом?

На стол легло мое письмо.

— Пойдем, сядем, — сказал я Люсе, направляясь к небольшому дивану. — А то ведь сами не предложат. Что вам от меня нужно? Узнать, где я это прочитал? Мне от вас скрывать нечего, все расскажу. Все эти секреты бывшего СССР свободно выставлялись в сети Интернет. Даже на часы с голо любой мог сбросить, а у меня хоть и раритетный, но стационарный комп.

— Как это бывшего? — оторопел седой.

— Кто он? — показал я рукой на пожилого.

— Это мой друг, — ответил Машеров.

— Дружба это святое, — согласился я. — Только вам все-таки нужно было послушать меня. Поговорили бы, а потом уже решали, кому и что можно доверить.

— Ему я могу доверить собственную жизнь! — твердо сказал Машеров.

— Позовите кого-нибудь из своих ребят, — сказал я седому. — Пусть отведут мою девушку в другую комнату. Ни к чему ей слушать то, что я вам скажу.

— Пройди на кухню, — сказал Люсе седой. — Там должен быть Семен. Попейте с ним чай.

— Сейчас я вам кое-что расскажу, — сказал я им. — Потом вы отвозите нас домой и забираете мои тетради. А на меня можете в дальнейшем не рассчитывать.

— А как же мир? — спросил Машеров.

— Да провались этот мир в тартарары, — с горечью сказал я. — Если самые честные и порядочные люди так себя ведут, для кого надрывать пуп?

— Зря ты так, — сказал Машеров. — Почему ты думаешь, что тебя должны встречать с распростертыми объятиями?

— Землетрясение было? — спросил я. — Все совпало?

— Число жертв еще уточняют, — сказал Машеров. — А по времени расхождение на три минуты.

— Да округлил я эти три минуты! — махнул я рукой. — Вы попробуйте предсказать с точностью до месяца! А почему с объятиями… Ладно, слушайте, может быть, поймете.

Сначала я рассказал им то немногое, что знал из жизни Машерова.

— Знаю так мало, потому что мальчишкой вами совсем не интересовался, а в более позднее время все публикации вертелись вокруг вашего убийства.

— И когда меня убили? — слегка побледнев, спросил Петр Миронович.

— Четвертого октября восьмидесятого года вы погибнете в автокатастрофе, очень похожей на хорошо организованное убийство.

Я подробно рассказал все, что вычитал из многочисленных статей по самому дорожному происшествию, а потом обо всем, что связывало его с Андроповым. Потом был краткий рассказ о периоде правления Брежнева. О Черненко я упомянул мельком, об Андропове рассказал чуть больше. Основное время у меня занял Горбачев с его перестройкой.

— Остальное прочтете в тетрадях, — закончил я свой рассказ. — Пять общих тетрадей – это события в мире, а в трех все открытия и технологии где-то до две тысячи двадцатого года. Дальше, извините, не следил. Старость, болезни, да и просто стало неинтересно. Забирайте и делайте все, что хотите и можете. На последних страницах одной из тетрадей я записал свои рекомендации. Можете их выдрать. И попрошу быстрее нас отправить. Если у мамы по вашей милости случится сердечный приступ…

Было видно, что седой колеблется, но Машеров кивнул головой.

— Распорядись, Илья, — сказал он седому. — И пошли с ними Семена.

— Тебе решать, — согласился седой, тяжело поднялся из-за стола и пошел на кухню.

— Твою доставку организовывал не я, — сказал мне Машеров. — Надеюсь, ты передумаешь. Все твои книги будут…

— Больше ни одной книги! — сказал я. — Хватит! Жаль, что недавно одну отдал в редакцию. И песен больше не будет. Точнее будут, но будем петь только для друзей!

— Тебе сколько лет?

— Четырнадцать! — ответил я. — Или восемьдесят. Считайте, как хотите! И старики, и дети одинаково обидчивы! Я слишком много сделал для людей, а мне в очередной раз показали, в какой стране я живу, вместо благодарности ткнув мордой в стенку! Пропади все пропадом, а я буду жить для себя и дорогих для меня людей.

— Не хами! — сказал появившийся с кухни седой, который слышал мои последние слова. — Ценность твоих записей еще под большим вопросом.

Следом за ним с кухни вышли Люся с Семеном.

— Во-первых, я вам их не продаю! — повернулся я к нему. — А ценность… Вам ее еще предстоит оценить. Сотни миллиардов долларов и миллионы человеческих жизней – это мало? Ткнули пальчиком в семьдесят второй год, а там страшенная засуха, из-за которой мы лишились почти пятисот тонн золота, ушедшего на закупку хлеба. Я не знаю, сколько это по нынешнему курсу, а в то время, когда я читал, было больше двадцати миллиардов баксов! А через год двадцать шестого апреля из-за землетрясения от Ташкента останутся одни руины! Катастрофы космических кораблей, ненужные исследования и тупиковые технологии, на которые уйдут миллиарды! А авария атомной электростанции в Чернобыле? В общей сложности из-за ядерного взрыва реактора загадило сто пятьдесят тысяч квадратных километров, треть из которых в Белоруссии! Пятьсот тысяч человек получили разные дозы облучения, не только поселки, города бросали! И остановили кучу других станций, чтобы переделать хреновые реакторы, а это опять огромные потери! В моих тетрадях этих катастроф, вызванных природой или человеческой глупостью… до фига! О трех других тетрадях я вообще не говорю – они бесценны! Ладно, Люся, пойдем одеваться, нас соизволили отпустить.

Обратно мы ехали на той же машине, только рядом с шофером сидел массивный Семен. Когда приехали, я сказал ему подождать, а сам с Люсей зашел в свою квартиру. Слава богу, до приступа у мамы дело не дошло, но переволновалась она сильно. Дома был и отец.

— Все в порядке, — сказал я им. — Люся, звони скорее маме, а я сейчас освобожусь и тебя провожу.

Я взял ключ от сарая, сходил к нему и забрал свои тетради, лежавшие в старом портфеле.

— Держите, — отдал я открывшему дверцу Семену. — Прощайте.

Развернулся и ушел, не глядя на отъезжающую машину.

— Уехали? — спросила мама, встретившая меня в прихожей.

— Конечно, — ответил я. — Я же тебе говорил, что не стоит волноваться. А где Люся?

— Обедает на кухне, — сказала мама. — И ты мой руки и садись. Уже скоро четыре, неужели не проголодался?

— Ты знаешь, нет, — ответил я, действительно не чувствуя голода. — Но за компанию все равно поем. Только буду есть одно первое.

Мама все приготовила и вышла с кухни.

— Почему-то совсем не хочется есть, — пожаловался я, проталкивая в себя суп.

— Это, наверное, от злости, — сказала Люся. — Я тебя никогда таким злым не видела.

— Просто стало обидно, — сказал я. — Ведь вроде все сделал, что мог, и ничего не потребовал взамен, а мне решили авансом показать мое место. Пусть это работа не самого Машерова, а его друга – уж не знаю, кто он там – все равно! И за тебя я сильно переволновался. Использовать тебя, чтобы управлять мной, это подло. Знавал я таких, как этот седой. В общем-то, в личном общении неплохие и даже порядочные люди, но в работе считают, что для достижения цели все средства хороши. И цели у них самые благородные. Пока их кто-нибудь направляет и держит в кулаке, они бывают очень полезны. Но дай им волю, и мир умоется кровью. Доела? Давай я помою посуду.

— Оставьте посуду, я помою сама, — мама открыла дверь на кухню и услышала наш разговор. — Идите лучше к Люсе. Хоть она и позвонила, мама все равно волнуется.

— И как теперь будем жить? — спросила Люся, когда мы пролезли на ту сторону забора и пошли по пустырю.

— Счастливо! — ответил я. — С глаз долой – из сердца вон. Все, что можно, я сделал, пускай теперь корячатся другие. А мы с тобой со стороны посмотрим, что у них получится. Если не сглупят, должно получиться гораздо лучше, чем в мое время. Если даже Союз все равно угробят, многих неприятностей смогут избежать, да и технологии долго в секрете не удержишь. Как только узнают, что у наших уже есть, начнут копать в нужном направлении. Человечество выиграет в любом случае, лишь бы только не довели дело до войны.

— Наши войну не начнут в любом случае!

— Насчет «любого» я бы не зарекался, но я имел в виду другое. Если наши начнут в открытую обгонять Соединенные Штаты по всем направлениям, те с перепугу запросто могут попытаться убрать конкурента. Уж там в желающих повоевать никогда недостатка не было. И желательно на чужой территории и чужими руками. Дерьмократы, блин!

— При чем здесь блин?

— Извини. Видимо, меня действительно сильно задели, и я себя плохо контролирую. Никогда не любил Америку и американцев. Они обогнали весь мир, показав, как нужно работать, сделав свою страну самой сильной и богатой. Жаль, что на этом не остановились, а начали учить остальной мир, как ему нужно жить, а как – нет. А тех, кто плохо учится, обычно наказывают, часто бомбами. Заодно за бесценок подгребли под себя значительную часть мировых ресурсов и разорили нас гонкой вооружений. А чтобы мы быстрее разорялись, устроили падение цен на нефть. Это и послужило толчком к падению экономики и развалу Советского Союза. Прогнившее руководство этим только воспользовалось. Хрен бы у них что-нибудь получилось с процветающей страной. Только мы тогда не процветали, а загнили вместо капитализма. Продавали на Запад свою нефть и покупали хлеб и шмотки. Оборудование тоже покупали, но гораздо меньше, чем могли. Да и не продавали нам многого из-за тех же американцев. А сколько валюты разбазарили на помощь вчерашним людоедам, вступившим на путь строительства социализма! А когда приток валюты резко ослаб, покупать стало нечего, а своего шиш! А управление тогда было гораздо хуже нынешнего. Никому ничего не нужно, а взяточников расплодилось как тараканов. Есть такой процесс, как вырождение элиты. Вот он у нас и шел со страшной силой.

— Я не все поняла, что ты сказал, — призналась Люся. — Какая у нас может быть элита?

— Как и в большинстве стран – чиновничья. Я бы даже назвал чиновников особым классом в полном соответствие с определением Ленина. Как там у него? Большие группы людей… у нас они большие, и с каждым годом будут становиться все больше. Отличаются по месту в системе производства… ясно отличаются, мало того, что от большинства нет никакой пользы, многие откровенно вредят! Отличаются способами получения и долей общественного богатства… еще как отличаются! Это пока еще мало заметно, все еще впереди. Понимаешь, революции делают обычно энергичные люди. Если они еще и не без способностей, то не только спихнут старых хозяев, но смогут удержаться на их месте, а не закончить свои дни на гильотине. Их дети будут куда образованнее их самих, но уже таких чувств и качеств у них будет меньше. Но папаши сделают все, чтобы продвинуть на хорошие места своих отпрысков. Не все, но многие. А у тех, в свою очередь, родятся детишки, воспитанные в семьях, живущих совсем другой жизнью, чем все остальные. Так постепенно вырастут «хозяева жизни», которые будут считать, что весь мир вертится вокруг них, и желающие получить все и сразу. Их продвинут на те же руководящие должности, не думая о том, что они уже не способны не только руководить, вообще работать! Такие перед развалом направо и налево брали взятки, торгуя единственным, что они умели делать – ставить подписи на документах. А потом им захотелось жить не хуже, чем на Западе, и не возиться с этой страной. И появился генсек-реформатор с хорошо подвешенным языком! Ладно, извини. Что-то меня сегодня прорвало. Стоим с тобой и болтаем о политике.

— По-моему, это не политика, — сказала Люся. — Это жизнь. Неужели с этим нельзя как-то бороться?

— На Западе с этим борется конкуренция. Будешь выдвигать никчемных руководителей – вылетишь в трубу. Если сынков вводят в правление корпорацией, то по делу, или они там сидят просто так и ничего не решают. В политике, правда, это правило не всегда работает… А у нас боролся Сталин. Когда тебя в любой момент могут ночью забрать и запинать сапогами, ты уже не элита и особо наглеть не станешь. Не слышал, чтобы при нем брали взятки. Но у этого способа есть свои недостатки. Тем, кто пинает, без разницы, кого пинать. А те, кто решает, кого тащить в подвал, зачастую ошибаются. Это, конечно, крайности, но история показала, что как только убирают контроль и ответственность, так все начинает разваливаться. Многое зависит от размеров страны и характера народа, его культуры. Но общие закономерности для всех одинаковы. Это просто в природе человека. Пошли, ты уже замерзла, да и мама начнет волноваться.

— Пошли. Ген, а что делать, если это заложено в людях?

— Жить. Причем стараться жить лучше, по возможности не портя жизнь другим людям. И меньше морочить голову политикой. Знаешь, что по этому поводу говорили древние? Они ведь во многом были не глупее нас, только знали меньше. Господи, дай мне силы справиться с тем, что я могу сделать, дай мне терпение вынести то, что я сделать не в силах, и дай мне ум отличить первое от второго. Еще говорили, что когда носорог смотрит на Луну, он напрасно тратит цветы своей селезенки. Но это слишком тонко, не всем понятно. Пришли, давай я к вам зайду, чтобы меня немного поругали. Тогда тебе меньше достанется.

— Тебя-то за что ругать? — спросила Люся, когда мы поднимались по лестнице. — За чужое хамство?

— Сейчас увидишь, — сказал я, проходя вслед за ней в прихожую.

— Доченька! — Надежда схватила Люсю и прижала к себе.

— Мам, отпусти, дай раздеться, жарко.

— Раздевайся, — отстранилась мать. — А ты чего стоишь, изверг? Раздевайся тоже, сейчас будешь давать ответ, во что вы вляпались!

— Зря ты на него так набросилась, мать, — раздался из комнаты голос Ивана Алексеевича.

— И ничего не зря! У меня из-за него чуть сердце не разорвалось, а ты заступаешься!

Я разделся и вместе с Люсей зашел в большую комнату. Кроме отца подруги здесь же была и Оля.

— А тебя мама ругала, — сообщила она мне. — Я тоже переволновалась из-за тебя.

— А из-за Люси? — спросил я.

— А что с ней случится!

— Оля, не встревай в разговор взрослых! — рассердилась Надежда. — Марш в свою комнату! Ну, жених, кто был этот человек?

— Нам он представился, как Васильев, — ответил я. — Судя по замашкам, офицер КГБ, хотя я могу и ошибаться. Хамы встречаются не только у них.

Семью Люси я твердо занес в число родственников, поэтому врать им не собирался, как, впрочем, и говорить всю правду.

— И какие дела у вас могут быть с такой организацией, как Госбезопасность? — спросил Иван Алексеевич.

— Никаких, — ответил я. — Им просто приказали нас привезти. Ну они и выполнили, как привыкли.

— Кто же этот человек, который отдает такие приказания?

— Иван Алексеевич, — сказал я. — У меня были кое-какие дела с Машеровым. — Люсю привезли, чтобы я был сговорчивей. Все, что было нужно, я сделал, и больше у меня с ними ничего общего нет. Вам, честное слово, во все это вникать не надо. Просто поверьте, что ничего недостойного я не делал.

— Папа, ну что вы от Гены хотите? — вступилась за меня Люся. — Он оказал услугу стране и помог Машерову. Вам об этом знать нельзя!

— А тебе, значит, можно? — переключилась на дочь Надежда.

— Когда они разговаривали, меня тоже выпроводили на кухню пить чай.

— Ну нельзя, так нельзя, — покладисто согласился Иван Алексеевич. — Надя, прекрати. Вы кушать хотите?

— Мы у Гены пообедали.

— Я пойду, — сказал я. — Еще со своими родителями объясняться. Завтра созвонимся.

Дома вопросы были примерно те же.

— Объясни, что все это значит! — заявила мама. — У меня чуть не случился инфаркт! Может быть, хватит секретов?

— Мама, — сказал я, обнимая ее за плечи. — Тебе нужны государственные секреты? Так это нужно давать подписку о неразглашении. А потом не выпустят за границу.

— При чем здесь заграница? — растерялась мама. — Какие секреты?

— Я не сделал ничего плохого, только помог. Меня не поняли и начали разбираться. Сейчас ко мне вопросов нет. Что вам еще нужно? Мне жаль, что все так произошло, но за чужое хамство я отвечать не могу. Я же, уходя, сказал тебе, что волноваться не стоит.

— Мало ли что ты сказал! А Люсю зачем возили?

— На всякий случай, чтобы я не сильно выпендривался. Слушай, я прошу, чтобы ты со своими подругами об этом не говорила. Тетя Нина точно всем разнесет.

— Я не дура, — обиделась мама. — И не болтушка.

— Извини, я сказал на всякий случай. Я вам обещал рассказать и расскажу, но не сейчас, а лет через пять. Это уже будет неопасно, да и веры к моим словам у вас будет больше.

— Я сейчас уже, наверное, во все готов поверить, — сказал мне отец. — Даже в то, что в тебя кто-то вселился, слишком уж ты изменился.

Я заколебался. Надоело водить родителей за нос и очень хотелось им обо всем рассказать, тем более что, судя по словам отца, они уже могли мне поверить. Но я не хотел их подставлять. Не было у меня большой уверенности, что все закончилось. Скорее всего, как только Машеров со своим другом оценят, что им попало в руки, меня полностью в покое не оставят. Я сам говорил Петру Мироновичу, что знаю больше того, что записано в тетрадях, да и без моих слов это должно быть понятно. Поэтому консультации все равно давать придется, да и присматривать за мной обязательно будут. Я бы на их месте такого человека без присмотра не оставил, даже если бы был в нем полностью уверен. От случайностей никто не застрахован, поэтому какую-то охрану я бы ему обеспечил. А они не дурней меня.

— Папа, — сказал я ему. — Поверь, что я – это твой сын, и никто другой в меня не вселялся. Я бы хоть сейчас вам все рассказал, но потом из-за этого у вас могут быть неприятности, а я этого не хочу.

— Но все закончилось? — спросил он.

— Не знаю, — честно ответил я. — Могут еще обратиться за помощью, но такого хамства уже быть не должно.

— С кем у тебя дела хоть можешь сказать?

— С Первым секретарем ЦК. С Машеровым. А теперь, если вы не возражаете, я пойду отдыхать.

Я действительно вымотался вконец. Я вел себя нагло и вызывающе не только из-за злости и обиды. Я боялся за себя, а больше за Люсю. Слишком велики были ставки, и слишком много власти было в руках этих людей. И в дальнейшем просто так давать задний ход и выполнять все, что скажут, было нельзя. Поэтому опять придется с ними играть и что-то вытребовать для себя. Очень многие люди считают готовность помочь по первому требованию и ничего не получить за помощь глупостью и относятся к таким помощникам соответственно. Ладно, осталось два дня каникул, а потом последняя четверть. В связи с тем, что отпала надобность в писанине, у меня освободилось много времени, и его нужно было чем-то занять. Спортом я тоже стал заниматься меньше. Смысла в том, чтобы накачивать мышцы сверх того, что уже есть, я не видел, просто поддерживал форму. Кстати, если пристегнут к работе, нужно будет попросить, чтобы меня натаскали на бой. Это в жизни всегда пригодится, тем более в той, какая могла теперь сложиться у меня. А ближе к лету можно будет поговорить и об отпуске. Не хотел я расставаться с Люсей даже на месяц. Вот пусть и устроят нам отдых в одном из санаториев на море. Им это ничего не стоит сделать. А к родственникам пусть родители съездят сами или с сестрой. И насчет места жительства нужно будет подумать. Ну не хотел я ехать на юг. Если дадут квартиру в Минске, меня это вполне устроит, а к родителям мамы будем ездить в гости. Так, кое-что для разговора с седым у меня начало набираться.

Утром я сделал свои упражнения, принял душ, позавтракал и позвонил Люсе. Трубку взяла Надежда.

— Приходи, — сказала она, услышав мой голос. — Люся тебя уже ждет.

И вздохнула.

Выйдя на улицу, я столкнулся с изнывающим от скуки Игорем.

— Привет, — обрадовался он. — Ты что, вчера опять куда-то ездил?

— Здравствуй, — отозвался я. — Пришлось, понимаешь, помогать правительству. Ни фига сами не в состоянии сделать.

— Ври больше! — сказал он. — Самое дурное время. Все тает, ни на лыжах, ни коньках уже не покатаешься, а для велосипеда или мяча слишком рано. По телевизору ничего хорошего нет, а в кинотеатр привезли какого-то «Зайчика».

— А что, — сказал я. — Неплохая кинокомедия. Надо будет сходить на нее с Люсей.

— А как у тебя с ней? — с интересом спросил он.

— Отдают в жены, — сказал я. — Правда, ждать еще четыре года.

— Повезло тебе с ней. Вы хоть целовались?

— Ты что? — ответил я, отшатнувшись в притворном испуге. — Мы всем обещали, что никаких глупостей не будет! Ладно, счастливо скучать, а я побежал.

Люся встретила меня у подъезда.

— Пойдем погуляем, — сказала она, беря меня за руку. — Не хочу сидеть дома. И не поговоришь толком из-за Оли, и погода просто замечательная!

— Я только «за», — ответил я. — Мы и так зимой мало гуляли. Слушай, давай сходим в кино. Я его видел пару раз, но с тобой схожу. Не шедевр, но посмеешься.

— Я с удовольствием, — ответила подруга. — Мы с тобой в кино только один раз ходили.

— Только что видел Игоря. Завидует, что ты выбрала меня, а не его. Счастливый ты, говорит, что у тебя такая невеста!

— Когда я еще буду невестой! — вздохнула она, огляделась и прижалась ко мне. — Нам с тобой теперь многие завидуют, и не только одноклассники. Ты просто не замечаешь, как на тебя смотрят девчонки из старших классов. Ленка, кстати, тоже стала посматривать. Узнаю, выцарапаю глаза!

— Ревность – это паршивое чувство, — сказал я своей любви. — Никогда не дам тебе для нее повода. Все прошлое пусть в прошлом и остается, а у нас с тобой впереди сто лет жизни. Проживем их в любви и умрем в один день. Ну вот, а плакать-то зачем?




Глава 14


— Совпадает? — спросил полковник милиции Илья Денисович Юркович.

— Триста девяносто восемь, — ответил Машеров. — Или он опять округлил, или еще не всех нашли.

— Два человека – это ерунда, — сказал Юркович. — Могла и пресса округлить.

— А что у нас по группе Сенцова?

— Все люди, упомянутые в записях за последние десять лет, реально существуют. Дальше проследить трудно. Все записи логически увязаны, явных ляпов они не обнаружили. Если все так и будет, это золотое дно. Остается решить, как лучше использовать.

— А что по Академии наук?

— Купревич пока подобрал в группу три десятка человек. За них он ручается. Фотокопии части первой тетради отданы на изучение. Работают в институте физики твердого тела и полупроводников. Работы только начаты, поэтому о результатах говорить рано. Что думаешь делать с мальчишкой?

— Какой он мальчишка! — усмехнулся Машеров. — Старше нас с тобой.

— Я сужу по поведению. Обидчив не в меру и склонен к крайностям, выложил все, не потребовав ничего взамен, привязан к этой девчонке… Может быть, он и прожил восемьдесят лет, но я его возраст почувствовал только по разговору.

— Я думаю, он еще потребует, — сказал Машеров. — Тетради – это только выписки всего самого важного. А сколько всего мог запомнить этот человек? Одни его записи рекомендаций чего стоят. Полторы сотни человек на ликвидацию! А ты говоришь, мальчишка!

— Я бы там тоже многих ликвидировал, — сказал Юркович. — Во всяком случае, если все написанное о них правдиво. Кто их даст тронуть?

— Судя по записям, Андропов их тронет.

— Судя по записям, он и тебя тронет. А из этих он вычистит только часть, да и то лет через пятнадцать. Надо все-таки кое-кого из его ребят перетянуть на свою сторону. Без работы с Комитетом будет очень сложно. А у меня еще по партизанским делам там друзей много, правда не в минском КГБ. Но устроить им перевод, я думаю, будет нетрудно.

— С мальчишкой нужно будет помириться, — сказал Машеров. — Твой ляп, ты и займись. Я думаю, он намеренно пошел на обострение. Теперь начнет выпендриваться и что-то требовать. Не вздумай на него давить. Все требования в разумных пределах нужно удовлетворить.

— А разумность его требований определять мне?

— Не сможешь ты, это сделаю я. Что у нас по апрелю, кроме этих торнадо?

— Новое правительство в Йемене, демонстрация в Ереване, переворот в Доминиканской республике и вторжение в нее США. Еще написано, что День Победы объявлен нерабочим.

— Когда будет последнее?

— Двадцать шестого числа.

— А торнадо уже завтра. В новости, наверное, попадет с опозданием, как и землетрясение. Он прав, такие вещи предсказать невозможно. Если эти торнадо появятся реально, лично мне никакие проверки уже будут не нужны. Тогда продолжишь набирать группу. Этих придется во все посвящать. Разве что о моей гибели им знать не следует, и о самом мальчишке. Им придется частенько выполнять деликатные дела. И если что, мы с тобой их прикрыть не сможем. Поэтому идти на это они должны сознательно.




Они ко мне приехали тринадцатого во вторник. Сам полковник остался в машине, а к нам в квартиру позвонил Семен, который вел машину. Я недавно пришел со школы, пообедал и включил телевизор, когда раздался звонок. Мама ушла к кому-то из соседей, остальных тоже не было дома, поэтому открывать пошел я.

— Привет, — сказал Семен, когда я распахнул дверь. — С тобой хотят поговорить.

— Ехать в Минск на ночь глядя? Что, такая срочность?

— Ехать никуда не надо. Полковник сидит в машине. Сядешь, я ее отгоню, чтобы не мозолить всем глаза, и вы поговорите. Потом мы тебя вернем.

— Заходите, — пригласил я. — Сейчас переоденусь, тогда пойдем.

Через несколько минут мы подошли к стоявшей на бетонке машине и забрались внутрь. Семен съехал к сараям, развернул машину и поехал к выезду из городка.

— Здравствуйте, — поздоровался я с Седым. — Ну как торнадо?

— Хочешь сказать, что не слушал новости? — усмехнулся он.

— Слушал, — не стал отрицать я. — Теперь слушаю вас. Что вам от меня нужно?

— Постоянные консультации.

— И как вы себе это представляете? Что я, как челнок, буду постоянно мотаться из городка в Минск и обратно?

— Твоему отцу можно устроить перевод в Минск.

— Через управление кадрами? — спросил я.

— А тебе не все равно? В округе есть еще такое полезное управление, как политическое. Когда твоего отца демобилизуют?

— Месяцев через девять.

— Если у него будет желание, может продолжить служить, нет – уйдет на гражданку. Квартира останется за вами.

— Переведете двух майоров, — сказал я. — Естественно, квартирный вопрос после демобилизации должен быть решен у обоих. Летом у родителей отпуск, но я бы хотел поехать куда-нибудь на море с Людмилой. Ведомственных домов отдыха на побережье навалом, а вам будет только спокойнее. Я думаю, вам не доставит труда подучить меня немного мордобою. И еще одно. Денег у нас, благодаря моему писательству, достаточно, а скоро будет еще больше. Я бы хотел немного приодеть свою девушку. Но есть сложности. Если я заявлюсь к ним со шмотками, ее мать может выбросить их в окно. Кроме того, хотелось бы выбрать что-нибудь получше. Поможете?

— Помогу. Экстерном сдать школу не хочешь?

— Пока нет. И необходимости большой нет, и из-за того, что я и так достаточно выделился.

— И из-за Люси?

— И из-за нее, — согласился я. — У нас все очень серьезно.

— Рано у вас это, — вздохнул он.

— Знаю, — ответил я. — Каждый из наших родителей уже высказался на эту тему, причем именно вашими словами и со вздохом. Вы мне все сказали?

— Вроде все. Да, еще одно: ты должен знать, что все свои поездки и сейчас, и в будущем будешь согласовывать с нами.

— Это понятно, — сказал я. — До свидания. Не нужно вашей машине здесь показываться лишний раз. Пару сотен метров я и сам прекрасно пройду пешком.

Вечером я рассказал родителям о состоявшемся разговоре.

— Нам надо остаться, — сказал я расстроенной маме. — Иначе на юг вы уедете без меня. И потом, зря ты туда рвешься. Квартиру нам дадут только через полтора года и все это время придется прожить с бабушкой и дедушкой. Нормально проживем пару месяцев, а потом начнутся ссоры и скандалы. Оно вам нужно? Вокруг степь, постоянные ветра и пыль. Только и того, что Дон, который через двадцать лет загадят. А ловить рыбу можно и в Минском море. Новыми друзьями вы не обзаведетесь, а почти все теперешние получат квартиры в Минске.

— А ты откуда знаешь? — оторопела мама.

— Знаю, — ответил я, решив наконец им все рассказать.

Если у меня все определилось с Машеровым, то большой опасности оттого, что они узнают, кто я на самом деле, я не видел.

— Папа угадал, когда сказал, что в меня кто-то вселился, только этот кто-то – это я сам в возрасте восьмидесяти лет.

Я подробно рассказал о событиях последнего дня моей жизни в тридцатом году.

— Сразу после «заселения» я был тем самым восьмидесятилетним стариком, но потом сознание ребенка начало постепенно менять мое, поэтому сейчас я нечто среднее из нас двоих. Память у меня осталась, но чувствую я себя лет на двадцать, не больше. Я помню все, что случилось за время моей жизни, поэтому представляю большую ценность для Машерова. Именно это я писал в своих тетрадках, а повести были только прикрытием.

— Так повести были не твои! — дошло до отца.

— И повести, и песни, — кивнул я. — По первоначальному плану мне нужно было приобрести известность. План поменялся, но это все равно помогло. Если бы не мое пение, я бы не попал в квартиру Машерова.

— И Москва нужна была для этого? — спросил отец.

— Да, папа. Только это был плохой вариант. Машеров, который должен будет возглавить страну, во всех смыслах предпочтительней. Извините, но я вам не буду говорить о своих делах. Поверьте, ни к чему хорошему это не приведет. И лучше, если Таня вообще ничего не будет знать.

— Люся знает? — спросила мама, которая на удивление быстро поверила рассказанному.

— Знает.

— Так когда мы умрем? — спросил отец.

— Вам лучше этого не знать, — ответил я. — Вы оба проживете долго и умрете из-за того, что медики неправильно поставят диагноз. У тебя не сразу распознают язву двенадцатиперстной кишки, а маму будут лечить от кисты, когда у нее причиной болезни будет герпес. Зная это, я уже могу сказать, что к своему немалому возрасту вы еще сумеете добавить лет по пять.

— А Таня? — спросила мама.

— Я ее переживу на несколько лет, — ответил я. — Из-за сахарного диабета. — Я ей, конечно, со временем смогу кое-что подсказать, но, боюсь, это не поможет. Она всегда жила своим умом и не слушала вас, с какой стати она послушает меня?

— И как нам теперь к тебе относиться? — спросил отец.

— А это уж, папа, решать вам. Я как был, так и остаюсь вашим сыном. Доверяйте больше, а в остальном я бы не советовал что-то менять.

— А как же теперь твои книги? — спросила мама.

— Пока больше не будет ни книг, ни песен, — пояснил я. — Не из-за того, что кто-то против. Ни к чему мне сейчас выделяться. Получим деньги за вторую книгу, и я разорву договор с издательством. А песни мы с Люсей будем петь вам. А вот когда Машеров и его команда утвердятся в Москве, тогда посмотрим. Если из-за того, что в результате их деятельности и изменения будущего какую-то хорошую книгу или песню не напишут, это сделаю я. И не обязательно под своей фамилией.

— Родителям Люси что-нибудь будешь говорить? — поинтересовался отец.

— Что-нибудь буду, — ответил я. — А правду боюсь. Если даже поверят, вряд ли обрадуются тому, что их дочь связалась со стариком. Позже, когда мы с ней уже будем вместе, а они меня лучше узнают, они воспримут мои слова совсем по-другому.

— Может быть, ты и прав, — сказал отец. — Я ждал чего-то необычного, но не такого. Если бы ты нам рассказал сразу, я бы ни за что не поверил. И никакие рассказы меня не убедили бы. Слишком много ты читал разной фигни, а язык у тебя и раньше был неплохо подвешен. Скорее всего, повезли бы тебя к невропатологу.

— В таких случаях возят к психиатру, — хмыкнул я. — Потому я вам ничего и не говорил. Да, я договорился, что летом нас с Люсей отправят в дом отдыха. Так что планируйте ехать в отпуск без меня. И еще мне будут нужны деньги.

— Можешь брать, сколько нужно, — сказала мама. — Ты знаешь, где они лежат.

Следующий день был воскресным, поэтому утром я пошел к Черезовым. Вытурив из комнаты Ольку, мы в ней уединились, и я рассказал ей и о разговоре с полковником, и о том, что все открыл родителям.

— Боюсь, что твои родители к такой правде еще не готовы. Но что-то сказать все равно нужно. Как ты думаешь?

— Я их знаю, — сказала Люся. — Или не поверят, или поверят и перепугаются за меня. В обоих случаях будет плохо. А насчет перевода сказать можно. Отец, может быть, будет недоволен, а вот мама обрадуется.

Иван Алексеевич недовольства не проявил.

— Если это не твои фантазии, то было бы неплохо. Служить осталось недолго, а осесть все равно собирались в Минске. А теперь и квартиры не ждать. Получается, из-за тебя перетягивают и нас? Дочь, твой жених полон тайн и секретов. Кто бы мне раньше сказал, что с мальчишкой станут так носиться, ни за что бы не поверил. Наверняка твои таланты здесь ни при чем. Ты знаешь, в чем дело?

— Знаю, — сказала Люся. — Но вам не скажу. Запретили мне кому-нибудь говорить, даже вам. Но плохого там ничего нет.

— Хорошо было бы закончить здесь седьмой класс, — сказал я, когда мы одевались для прогулки. — Осталось меньше полутора месяцев. Как-то я не сообразил сказать об этом полковнику. Может быть, сам сообразит?

Отцу сообщили о переводе в середине мая. Днем позже о своем переводе узнал Иван Алексеевич. Через неделю прибыли офицеры, которые должны были их заменить. Несколько дней наши отцы передавали дела, а переезд организовали за неделю до окончания учебного года. Нам пошли навстречу и проставили четвертные и годовые оценки на несколько дней раньше.

— Жаль, — сказала нам Зинаида. — Хотелось бы работать с вами и дальше, но не судьба.

Я ее понимал. В нашей школе каждый класс постоянно обновлялся, и до выпуска в нем почти не оставалось тех, кто начинал учиться в младших классах. А тут еще лишаешься сразу двух отличников.

Хоть у меня уже не было прежних отношений с ребятами, все равно расставаться с классом было жаль. Мы решили, что пусть редко, но будем сюда приезжать. Тем более, что мне наверняка, если попрошу, дадут машину.

— Без вас в школе станет скучно, — грустно сказала Лена, бросив на меня взгляд, которого я безуспешно от нее ждал несколько лет.

— Хорошо, что мы уезжаем, — сказала Люся, когда мы вышли из школы.

— Если из-за Лены, то можешь не волноваться, — успокоил я ее. — Все в прошлом, да и ее отца скоро отсюда переведут.

— А дыру в заборе так и не заделали, — сказала Люся, пользуясь ею в очередной раз.

— И слава богу. Сколько времени пришлось бы терять, каждый раз мотаясь в обход через проходную. Послушай, вам помочь собраться?

— Не нужно, — отказалась она. — Все уже собрано. Завтра приедет машина, а погрузить мебель помогут солдаты. Плохо, что вы уезжаете на день позже.

— Плохо, что квартиры на разных этажах, — сказал я. — Могли бы дать и на одной лестничной площадке, дом-то только заселяется. И отцам до службы далековато.

— Вот что в этом месте особенного? — спросила Люся, не слушая моего брюзжания. — Нет многого из того, что есть в крупных городах, а уезжать отсюда не хочется. Мы ведь сюда приехали раньше вас, в эту школу я пошла в первый класс.

— Вот тебе и ответ, — сказал я. — Ты оставляешь здесь свое детство. Обычно с детством расстаются с радостью и рвутся к взрослой жизни. А что потеряли, начинают понимать много позже. Скоро снимут фильм «Щит и меч», и в нем будет песня о том, с чего начинается Родина. Родина начинается с детства, с этой дыры в заборе. Ты права, ничего здесь нет особенного, кроме того что это место, где прошла самая беззаботная часть твоей жизни. Знаешь, как меня сюда тянуло? И ведь имел возможность приехать.

— А почему тогда не приехал?

— А к кому? Я не о жилье, проблем с гостиницами в Минске не было, а денег у меня хватало. Самое главное – это люди. Каждый из вас унес с собой кусочек моего детства, а в городке уже давно никого не осталось. А если бы даже кто и остался, я бы прошел мимо и не узнал. Для чего приезжать? После распада Союза Белоруссии пришлось сокращать ту армию, которая ей досталась. Здесь, как я узнал, тоже убрали военных. А ведь армия давала людям возможность заработать на жизнь. Здесь слишком многое изменилось. Я посмотрел фотографии этого места, сделанные из космоса. Прошелся от Минска по железной дороге и почти сразу же нашел городок по стадиону. Нашел и нашу улицу в три дома, школу и многое другое. В вашем городке много всего понастроили, а на его окраинах вырос большой дачный поселок. Даже сосны, которые меня помнили, стали вдвое больше. Наталья Платова выложила фотографию нашего дома, и я на нее посмотрел. Я тебе потом объясню, о чем говорю. Я посмотрел на неухоженный дом и пустую улицу и окончательно понял, что никуда не поеду. Даже этот забор с дырой исчез. Ну пришел бы я к школе, прислонился щекой к стене… Поплакать я мог и дома, а сердце у меня уже тогда было не очень… Возвращаться нужно к людям, а лучше оставить прошлое в прошлом, хотя это только доводы рассудка, а эмоции с рассудком не дружат. Это ведь свойственно не только людям. Я как-то читал о старой лошади, которую просто выгнали умирать. Так вот эта доходяга прошла несколько тысяч километров и пришла умирать туда, где впервые появилась на свет. Ее опознали по клейму.

— Говорят, что кошки привязываются не к людям, а к жилью.

— Все это ерунда. Значит, такие хозяева, что к ним не стоит привязываться. У нас в семье больше тридцати лет были кошки. Родоначальница этой кошачьей династии жила двадцать лет. Для нее в жизни главным был я, а не те квартиры, которые мы довольно часто меняли. Кошки эгоистичны, но у этой не только была потребность в том, чтобы я ее ласкал, она хотела дарить ласку мне. Она могла долго и старательно вылизывать мне уши. Однажды я забыл ее на ночь во дворе. Она обиделась и ушла. Соседи видели, как Дашка, опустив голову, шла со двора на улицу. Я ее потом так и не нашел. Ладно, хватит об этом. Чем займемся? Домой идти неохота, там сейчас голо и уныло, даже телевизора нет.

— Продали?

— Отец одному лейтенанту своей службы продал комбайн за пятьдесят рублей. Наверное, отдал бы и так, только он не согласился. В Минске купим новый. Давай пройдемся по лесу? Погода прекрасная, а в Минске леса нет, когда еще сюда выберемся!




Мы сидели вдвоем на одном лежаке и смотрели на море. Оно уже успокоилось после шторма, который был позавчера, но вода еще была мутная и лезть в нее не хотелось. Ничего, к завтрашнему утру она отстоится, да и водоросли с пляжа уберут.

Нас привезли в Дом отдыха «Сосновый», принадлежащий Министерству внутренних дел СССР, пять дней назад. Место было сказочно красивым. Дом отдыха стоял у самого моря, окруженный прекрасным парком и сосновой рощей, и спуск к воде занимал минуты. Приехали мы сюда в сопровождении Семена, который оказался старшим лейтенантом милиции. Хвостом он за нами не ходил, но старался надолго не выпускать из вида. Детей здесь не было, поэтому мы вызвали интерес отдыхающих, тем более, что нас сразу узнали. Люсю подселили в двухместный номер, где отдыхала майор милиции откуда-то с Урала, а мы с Семеном разместились в таком же номере в соседнем крыле.

— Красота! — сказал Семен, когда мы разложили вещи. — Если бы не вы, хрен бы я сюда попал! Здесь в основном старшие офицеры, да и то по большей части москвичи. Послушай, Геннадий, если с вами что-нибудь случится, мне лучше домой не возвращаться, поэтому хотите вы или нет, я постараюсь все время быть поблизости. Можете обращать на меня внимания не больше, чем вон на ту елку, можете даже целоваться – я это как-нибудь перенесу. Главное, чтобы вы без меня не отлучались с территории и не лезли в воду. Договорились?

— Договорились, — согласился я.

Мне он нравился. Как только я стал своим, отношение парней Юрковича изменилось ко мне, как по волшебству. Я даже с Виктором Васильевым общался нормально. А чего на него злиться? Что приказали, то он и сделал. Сам полковник свое обещание выполнил, в результате чего моя подруга изрядно прибарахлилась. Жили мы все тогда по части одежды довольно скромно, и шкафы от нее не ломились. Купил и привез он все сам, и денег у меня за покупки не взял. И с Иваном Алексеевичем поговорил, так что скандала мои подарки не вызвали. Надежда наоборот оказалась довольной, видимо, я ее все-таки еще плохо узнал. Сейчас на Люсе красовался закрытый купальник, тоже купленный полковником.

— Жаль, что сегодня такая грязная вода, — сказала моя подруга. — Я ведь на море была всего два раза в жизни, да и то в один из них мне было пять лет, так что я почти ничего не запомнила.

— Всегда завидовал тем, кто живет у моря, — сказал я. — А многие из них не видят в нем ничего особенного, да и бывают редко. А я ездил при малейшей возможности, пока позволяло здоровье. Завтра вода еще не будет кристально прозрачной, но купаться уже будет можно. Послушай, как твой майор? Допроса с пристрастием не устраивала?

— Очень деликатно поинтересовалась, каким ветром нас сюда занесло. Я прикинулась дурочкой и перевела разговор на другое. Больше она не пристает. Я узнала, что здесь сейчас отдыхает заместитель Тикунова. Это их министр.

— Видел я его, — сказал я. — Он приехал вместе с женой и столкнулся с нами, когда шли в столовую. Мое присутствие его здорово удивило, он даже хотел заговорить, да супруга помешала, видимо, здорово проголодалась. Но мне кажется, что он еще поинтересуется. Я спрашивал у нашей дежурной по этажу. Были здесь до нас дети, но один раз, когда отдыхал сам министр с семейством. Надо бы придумать что-то такое, чтобы не бегать от него все оставшееся время отдыха.

— Может быть, им спеть? — предложила Люся. — Пианино здесь нет, но можно и под гитару. Если и гитары нет, можно попросить Семена и он смотается за ней в Туапсе.

— Мысль неплохая, — согласился я. — Только выходить к ним с нашим репертуаром… Всего три песни, да и то одна из них детская. Анекдоты им, что ли, рассказать? Про милицию? Боюсь, не все поймут. И первым, кто их не поймет, будет этот зам.

— А если ты им споешь ту песню, что пел мне?

— С ума сошла? Тогда нас, если не выгонят, друг к другу близко не подпустят. Эх, не хотелось мне снова светиться, но придется. Было бы здорово не только заткнуть этого зама, но и вообще расположить к себе здешних отдыхающих. Здесь, почитай, одно начальство. Как говорит моя мама, связи лишними не бывают. А в нашем государстве пословица о друзьях приобрела особый смысл. Ну это о том, что не имей сто рублей… Знаю я одну песню, от которой в семидесятые годы будет в восторге вся милиция. Послушай:
		Наша служба и опасна, и трудна, 



		И на первый взгляд, как будто не видна…[9 - «Наша служба и опасна и трудна»Музыка: М. Минков Слова: А. ГороховНаша служба и опасна и трудна, И на первый взгляд, как будто не видна.Если кто-то кое-где у нас порой Честно              жить не хочет. Значит с ними нам вести незримый бой Так назначено судьбой для нас с тобой- Служба              дни и ночи. Если где-то человек попал в беду Мы поможем – мы все время на посту. Ну а если вдруг кому нибудь из нас Тоже станет туго, – Что ж, друг друга выручали мы не раз, И не раз согрело нас в тяжелый час Сердце,               сердце друга. Часто слышим мы упреки от родных, Что работаем почти без выходных, Что разлуки нескончаемы порой, Встречи             ненадолго. Только снова поднимает нас с зарей И уводит за собой в незримый бой Наше            чувство долга. Наша служба и опасна и трудна, И на первый взгляд, как будто не видна.Если кто-то кое-где у нас порой Честно              жить не хочет. Значит с ними нам вести незримый бой Так назначено судьбой для нас с тобой- Служба               дни и ночи.]








— Здорово! — оценила Люся. — Я иду к Семену.

— Пойдем вместе, — сказал я. — Вон он со спасательной вышки за нами присматривает. Скорее всего, любуется на твой купальник. Или смотрит, чтобы мы не перевыполнили норму по поцелуям.

— Ты бессовестный! Всего один раз и поцеловались!

— А мне и одного раза хватило. Пришлось потом лезть в воду и там отсиживаться. Тебя такую обнимать – все равно что голую. А потом или в воду, или зарываться в песок.

— Будем целоваться в воде. Семен! Можешь спуститься?

— Что вам, королева? — Семен в два прыжка очутился на пляже.

— Ноги о булыжники побьешь, супермен, — сказал я ему. — Слушай, у нас проблема. Здесь можно достать гитару?

— В клубе должна быть, — сказал он. — Что вы затеяли?

Я рассказал, что.

— Вообще-то, ваше присутствие здесь вполне легально, — сказал он. — Все проводили через Москву, так что на любопытство некоторых можно наплевать. С другой стороны, если есть возможность его заткнуть… Но ты же больше не хотел петь?

— Выступать на конкурсах и концертах мы однозначно не собираемся, но если нужно для себя, почему бы и нет? Какого-то вреда я от этого не вижу, а польза может быть. Только нужно найти место, где можно было бы репетировать.

— Идите переодевайтесь, а потом пойдем в клуб, — решил он. — Все равно вы в грязную воду не полезете.

Через полчаса мы расположились в открытом по нашей просьбе клубе. Здесь были две гитары, и обе неплохие. Мелодию я подбирал два часа до самого ужина, а Люся выучила слова и теперь о чем-то разговаривала с Семеном, пока я терзал гитару.

— Все, — сказал я. — Мелодию я подобрал. Давайте отдадим ключ и пойдем ужинать, а завтра после купания опять придем тренироваться. Выучим эту песню и повторим остальные. А потом уже надо будет говорить с руководством Дома.

Утром вода была теплой и прозрачной, поэтому на пляже было полно народа. Я плавал хорошо, а вот Люся боялась заплывать далеко, поэтому мы плескались в самом дальнем конце пляжа метрах в пяти от берега. Уходить не хотелось, но мы сделали над собой усилие и отправились в клуб. До обеда успели спеть все песни по паре раз, а «Службу» – раз десять.

— Для самодеятельности сойдет, — удовлетворенно сказал я. — Семен, можно договариваться. Четыре песни, ну и я еще немного посмешу публику. Минут в сорок, я думаю, уложимся.

— Все-таки хочешь рассказать анекдоты? — спросила Люся, когда мы шли обедать.

— Песни это хорошо, но мало, — ответил я. — Я давно заметил, что у всех есть потребность смеяться, и к тем, кто ее удовлетворяет, совсем другое отношение, чем ко всем прочим. Их любят и редко принимают всерьез – это, по-моему, как раз то, что нам нужно.

— А что хочешь рассказать? — поинтересовалась подруга.

— Да вот, например, это. Останавливает гаишник машину. Смотрит, в ней за рулем мужик, на заднем сидении спит женщина (жена по всей видимости) и рядом с мужиком сидит теща. Гаишник обращается к мужику и говорит: «Поздравляю! Вы проехали эту трассу без нарушений и получаете денежный приз!» Тут просыпается жена. Смотрит – около машины стоит гаишник. Жена говорит мужу: «Я же тебе говорила, чтобы ты пьяный не садился за руль!» Гаишник ему: «Что, вы пьяны? А ну-ка, уважаемый, выйдите-ка из машины». А теща говорит: «Ну вот, я же говорила что на ворованной машине далеко не уедем».

— Смешно, — рассмеялась Люся. — А разве они дают премию за хорошую езду?

— Может быть, и не дают, но смеяться будут. Есть и гораздо более смешные анекдоты, но большинство из них рассказывать нельзя, не поймут. Поэтому сегодня вечером посижу и отберу десятка два тех, что получше.

Что можно сказать о концерте? Жаль, не было пианино, но мы и так очень неплохо спели, а песня о милиции вызвала бурные аплодисменты. Пришлось тут же ее исполнять вторично. Анекдоты тоже пошли «на ура», причем над ними смеялись гораздо сильнее, чем в мое время. Концерт сделал свое дело. Раньше на нас смотрели с любопытством, но никто не подходил. После концерта перезнакомились с очень многими. Нас поздравляли, благодарили, а многие в конце разговора совершенно искренне предлагали обращаться, если что. Подошли даже зам с женой. Обращаться он не предлагал, но смотрел благожелательно и пожалел, что не догадался взять с собой внучку. Можно было отдыхать совершенно спокойно и укреплять наиболее полезные знакомства. Это было нетрудно: анекдотов я знал много.




Глава 15


— Можешь ответить на вопрос? — спросил я Семена, который работал веслами нашей прогулочной лодки. — Как ты оказался в группе Юрковича?

— Интересно, по каким критериям подбирались люди? — спросил он.

— Естественно, — ответил я. — В том, что затеяли, самое главное – это люди. И они же – самое слабое место. Стоит попасться одной гниде, и нас даже положение Машерова не спасет. Если, конечно, предателю поверят.

— Можешь не беспокоиться, — сказал он, прекращая грести. — Людей подбирают очень тщательно, даже тех, кого используют втемную. А тех, кому открывают правду – и подавно. Мой отец и Илья Денисович старые друзья. Отец ему обязан если не жизнью, то свободой точно. Да и меня он однажды вытащил из дерьма. Возможно, ты на него до сих пор обижаешься, но если так, то зря. Человек он тяжелый, но честный, преданный друзьям и для дела себя не пожалеет. И потом, любой из нас, ознакомившись с твоими тетрадками, сделает все, чтобы остановить ту гнусь, которая развалила страну. Я ведь первые две твои тетрадки прочитал. Не сами тетрадки, конечно, их я видел только когда отвозил Юрковичу. Все, что ты написал, сразу же распечатали в нескольких экземплярах. Как это выглядело?

— Хреново выглядело, — ответил я. — Но при Люсе не хочу рассказывать.

— Не смеши, — сказал Семен. — Вы оба теперь под колпаком, за вами будут присматривать даже тогда, когда Машеров уйдет в Москву. Кто тебе поверит, что она ничего не знает? Ведь знаешь?

— Немного, — призналась Люся. — Подробности он не хотел рассказывать.

— То, о чем я прошу, рассказывать можно, — сказал он. — Не нужно имен и дат, просто расскажи, что ты тогда чувствовал. Для любого это не секрет, а бред сивой кобылы.

— Для того чтобы развалить нашу страну ее сначала довели до ручки, а потом избрали генсеком одну личность с хорошо подвешенным языком. Какие он говорил правильные вещи! Мы на кухне не осмеливались обсуждать то, о чем он вещал с высоких трибун! Все ему аплодировали, и я тоже не был исключением. Гласность и перестройка – эти слова были тогда у всех на устах. И вроде немало хороших проектов запустили. Опять заговорили об отмене привилегий чиновникам, да и вообще об их сокращении. Все закончилось пшиком. Все реформы спустили на тормозах, все выхолостили и превратили в болтовню. Объяснять вам подробно будет слишком долго и сложно. Реформы действительно были нужны, но не такие, какие пытались проводить. Проводить рыночные реформы, поддерживая на плаву множество убыточных предприятий простым увеличением числа денег в обращении, это даже не глупость, а нечто худшее. А потом в экономике, где чуть ли не каждое предприятие является монополистом, отпустили цены, и все рухнуло. В девяносто втором году рубль обесценился в двадцать шесть раз! Зарплату выдавали нерегулярно раз в полтора-два месяца, поэтому начали расти долги предприятий по зарплате. На иных заводах людям вообще не платили по полгода, а то и больше.

— Это я все читал в тетрадях, — сказал Семен. — Я просил рассказать о другом.

— Она не читала, — показал я рукой на Люсю. — Раз вы ее взяли под колпак, пусть хоть знает за что. Хотите впечатлений? Мы их тогда наелись вдосталь вместо продовольствия. Как выжить семье, где муж и жена работают на одном предприятии, не платящим зарплаты? Моя жена работала в аптеке, а я на заводе, причем умудрялся подрабатывать, поэтому мы сильно не бедствовали. Но другие… Шахтеры, которые по полгода не получали зарплаты, перекрывали шоссейные и железные дороги и колотили своими касками об асфальт перед Домом Правительства. Многие вообще голодали, в том числе и дети. Старики насмерть замерзали в неотапливаемых квартирах, а в городах появились беспризорники. Мы быстро догоняли Запад по наркотикам и проституции, а по пьянству давно уверенно держали лидерство. Взятки почти открыто брали все представители власти. Как вы посмотрите на то, что воинскую часть, находящуюся на боевом дежурстве, государственные чиновники отключают от электропитания из-за неуплаты счетов? А как они их могут оплатить, если военные ничего не получают от государства? Представьте себе офицера, который должен кормить семью, а ему месяц за месяцем ничего не выплачивают. Я прочитал в газете, что один такой майор, не в силах больше смотреть в глаза голодным детям, бросился вниз головой на асфальт с третьего этажа. Люди пытались выжить и хоть как-то сохранить свои зарплаты, а по телевизору им могли посоветовать только покупать водку. Сам слышал эту передачу. Полки магазинов были почти пустые, а в промышленности многие уже не покупали, а обменивали товары. Мы хотим купить комплектующие, а нам говорят, что наши рубли им и даром не нужны, вот если у нас есть голубые унитазы… Мы свеклоуборочные машины меняли на сахар, еще на что-то меняли муку, а потом через профком выдавали желающим в счет погашения долгов по зарплате. Было бы чудом, если бы Союз выжил. Этот период я описал очень подробно и не хочу о нем говорить.

— А потом? — тихо спросила Люся.

— Потом была независимость России и чудовищное разграбление национальных богатств. Все, что мы считали общим достоянием, отдали в руки всякой швали. Нас еще утешали тем, что и на Западе период первоначального накопления капитала тоже проходил тяжело. Ну и что, что все отдали сволочам и быдлу. Зато уже их дети станут вести дела культурно, и мы все будем в шоколаде. Хрена! Детишки выучились в престижных западных вузах, приобрели лоск на ворованные деньги и плевать хотели на всех остальных и на свою бывшую родину. Президент-алкоголик и череда никому не запомнившихся премьер-министров. Попался только один-единственный умный и пытающийся что-то сделать. У него начало получаться, поэтому, наверное, и отправили в отставку. Пока его еще мало кто знает, сейчас он работает собкором «Правды» за границей.

— Но ведь ты говорил, что вы потом неплохо жили?

— Нельзя же разваливаться до бесконечности. Со временем все как-то понемногу начало выправляться. Многие по-прежнему жили тяжело, но того маразма уже не было. А мне к тому же повезло. Так, заканчиваем политинформацию, иначе останемся без обеда. Может быть, я сяду на весла?

— Сиди уж, политинформатор, — сказал Семен, развернул лодку и быстро погнал ее к причалу.

Мы отдыхали на море больше двадцати дней, загорели, как негритосы, а Люся стала уверенно чувствовать себя в воде, и мы уже рисковали вдвоем плыть к буйкам. В таких случаях недовольный Семен плавал где-нибудь поблизости. В той жизни мне хватало провести на море пару недель, потом однообразие пляжной жизни начинало надоедать. Сейчас вместе с Люсей я бы отсюда еще месяц не уезжал. В этом отдыхе нас устраивало все, разве что временами внимание окружающих становилось назойливым. После концерта прошло уже порядочно времени, но многие отдыхающие продолжали оказывать нам знаки внимания. Часто они ездили в Туапсе, после чего буквально заваливали нас сладостями. Не брать было нельзя, есть – тоже. Поэтому мы потихоньку набивали конфетами и шоколадом свои чемоданы. Перед публикой мы больше не выступали, но через пару дней после концерта начальник МУРа принес магнитофон «Весна» и попросил исполнить, как он выразился, «нашу песню».

— Для вас, Анатолий Иванович, запишем прямо сейчас, — сказал я ему. — Только у него качество не очень…

— Эту вашу песню у нас будут петь, — ответил он. — А разучить ее по записи не составит труда. У меня самого, к сожалению, со слухом проблемы. Не с обычным, с музыкальным.

— Здорово вам помогла эта песня, — признал Семен, когда довольный полковник ушел, унося магнитофон. — Эти связи и для нас могут быть полезны.




Все когда-нибудь заканчивается, закончился и наш отдых в «Сосновом». До Туапсе мы добрались автобусом, а потом по заранее купленным Семеном билетам загрузились в купе и ехали до Москвы. Затем был еще день езды поездом до Минска, а от вокзала мы уехали на такси. Семен довел каждого до квартиры и распрощался. Родители Люси уже вернулись из отпуска, но мои уезжали позже их, поэтому я застал дома только Таню.

— Черный, как негр! — сказала она с завистью. — А что у тебя в чемодане, что его нельзя поднять? Камней с пляжа натащил?

— Подарки поклонников, — правдиво ответил я. — Конфеты и шоколад. Я тебя в детстве объедал, вот решил рассчитаться.

— Врешь, наверное, — она положила чемодан на пол, расстегнула замок и убрала лежавшие сверху вещи. — Ни фига себе! Ограбил магазин?

— Спел песню. Родители не писали писем?

— От мамы было письмо. У них все в порядке. Твои книги раздали родственникам, в Таганрог съездили, и примерно через неделю должны вернуться. Из редакции было уведомление о том, что тебе нужно получить деньги по договору за изданную книгу. Она дней пять, как поступила в продажу. Как ты и просил, я пять штук купила. Сама, кстати, тоже прочитала. Ничего, читать можно.

— Ничего – пустое место, — отозвался я. — За книги спасибо. Телефон поставили?

— Через пару дней после твоего отъезда. Так что можешь звонить своей Люсе, если лень спуститься на один этаж.

— А ее номер?

— А я знаю? Я с ними общалась, но не по телефону. Они из отпуска приехали всего неделю назад. Олю у меня один раз оставляли. Сколько всего пришлось выслушать на тему о том, какой ты хороший. Мне кажется, что в тебя обе сестры влюблены. А вообще, тебе с Люськой повезло. И Черезовы к тебе относятся, как к родному. Они и на меня часть заботы перенесли. Думаю, родители с ними теперь подружатся.

— Очень хорошая семья, — ответил я. — Ладно, ты занимайся шоколадом, а я пойду к себе отдохну с дороги.

Я зашел в непривычно большую комнату и прилег на застеленную кровать. Отдых мне был не нужен, я и так в поездах почти всю дорогу пролежал. Но заняться все равно было нечем. Идти к Черезовым было рано. Пусть родители хоть немного пообщаются с дочерью. А что еще делать? Даже телевизор пока не успели купить. На столе лежала стопка купленных сестрой книг, но смотреть их не хотелось. В прихожей зазвонил телефон, и я поспешно встал с кровати.

— Гена, тебя! — крикнула Таня. — Подойди к телефону.

Я вышел в прихожую и взял трубку.

— Это опять я, — услышал я голос Семена. — Чем занимаешься?

— Скучаю, — ответил я. — Есть работа?

— Пока нет. Просто тебя нужно кое с чем ознакомить. Спустись на улицу и иди к выезду со двора. Там машина.

— Я должен ненадолго уйти по делам редакции, — сказал я сестре. — Какой номер нашего телефона?

— Там под телефоном бумажка, на ней записано. С тобой не нужно ехать?

— Нет, спасибо, прислали машину.

Я сбежал вниз по лестнице, вышел в пустой и еще не до конца благоустроенный двор и пошел по дороге к стоявшему на выезде «Москвичу». Возле машины меня дожидался Семен, а за рулем сидел Васильев.

— Не дают отдохнуть с дороги? — спросил я Семена и наклонился к открытому окну. — Здравствуйте, Виктор.

— Здравствуй, — ответил он. — Мог бы и со мной на «ты».

— Я уже на два года вперед наотдыхался! — хохотнул Семен. — Забирайся в салон, надо поговорить.

— Пока надобности в твоих консультациях нет, — сказал мне Виктор, когда я уселся в машину, и мы выехали на улицу, чтобы освободить въезд. — Но такая надобность может возникнуть, поэтому тебе нужно узнать, как с тобой будут работать. Гонять каждый раз машину никто не будет. Незачем привлекать к тебе лишнее внимание, да и вообще связывать с группой. Действовать будем так. В пятую квартиру рядом с Черезовыми поселился наш человек. Это следователь областного УГРО Петр Сергеевич Деменков. У него есть сын твоего возраста, зовут Сергеем. Парень умный и физически крепкий. Ходит в ту секцию, куда будешь ходить и ты. Я думаю, вы с ним подружитесь. Ваша новая школа в двух кварталах отсюда. Район новый, поэтому школу строили с запасом. Восьмых классов в ней пока два. С руководством школы есть договоренность, что вас и Черезову примут в один класс. Постарайся не решать в школе свои личные дела. Ты у нас, конечно, человек известный, но директором у них женщина в возрасте, которая не любит тех, кто позволяет себе лишнее, а мы в ваши школьные дела без крайней необходимости вмешиваться не собираемся. Это понятно?

— Что тут непонятного? — ответил я. — Будем скромнее. Сергей знает?

— Не знает и не должен знать. Единственное, что ему известно – это то, что у тебя есть какие-то дела с его отцом. В случае необходимости вызывать тебя будет он. Или по телефону, или просто поднимется в квартиру. Все вопросы будешь получать у его отца, ему же отдашь ответы. В случае необходимости поговорить, к ним будут приезжать наши люди. Большой необходимости в конспирации нет, но и излишне светиться тоже ни к чему. Теперь дальше. Тебя привлекут к работе, а любая работа должна вознаграждаться.

— Я пока не нуждаюсь в деньгах, — покачал я головой.

— Счастливый человек, — засмеялся Семен. — Ты у нас, наверное, на весь Советский Союз такой один.

— Дело хозяйское, — сказал Виктор. — Нужны будут деньги – скажешь. Если нужна будет в чем-то помощь, можешь тоже обращаться, все, что в наших силах, сделаем. Семен говорил, что ты пел в «Сосновом» песню о милиции. Для нас спеть сможешь?

— Конечно, — ответил я. — Только сначала нужно подобрать мелодию на пианино, под одну гитару будет хуже.

— Будете готовы – скажешь. И возьми у Семена номер телефона. Это для экстренной связи, если почему-то не сможешь выйти на Деменкова. К ним сходи сегодня же. Завтра у Сергея секция, так что можешь приходить с ним. Только не забудь трико.

— Вы для меня можете достать план Минска? — спросил я. — Или хотя бы нашего района. — А то я города почти совершенно не знаю.

— Сделаю, — кивнул Виктор. — Только отдам на время, и ты ими не слишком свети. Подробные планы только для служебного пользования. Никаких секретов в них нет, но у посторонних могут возникнуть вопросы, откуда они у тебя взялись. Выучишь – вернешь. Все, приехали, выходи.

Я вышел из машины и пошел к подъезду. Решив не откладывать знакомство, я задержался на лестничной площадке второго этажа и позвонил в пятую квартиру. Открыл мне крепкий, невысокий мужчина лет сорока с грубоватыми чертами лица и с рыжеватым цветом зачесанных назад волос.

— Проходи, — посторонился он. — С Виктором уже говорил?

— Да, Петр Сергеевич, — ответил я. — Мне уже все рассказали.

— Тогда держи номера телефонов. Верхний – домашний, нижний – рабочий. На работу постарайся без необходимости не звонить, этим телефоном не один я пользуюсь. Пойдем познакомлю с сыном.

Обычно дети мало походят на родителей. За всю прошлую жизнь я лишь один раз видел дочь, которая была копией матери. Сейчас был второй такой случай. Если не учитывать разницу в возрасте, сын от отца совершенно ничем не отличался.

— Геннадий, — протянул я ему руку.

— Сергей, — он попытался сжать руку покрепче, но со мной этот номер не прошел. — Мне о тебе сказал отец. Будем учиться вместе.

— В секцию тоже будем вместе бегать, — сказал я. — Меня предупредили, чтобы завтра приходил вместе с тобой.

— Это точно написал ты? — спросил он, показывая рукой на лежавшую на кровати книгу.

Она была раскрыта посередине, и названия я не видел. Я взял ее в руки и посмотрел на обложку. «Поселок». Ну и что отвечать?

— Читать умеешь? — сказал я. — Зачем тогда задаешь вопросы?

— Ты чем любишь заниматься? — спросил он. — Или из-за писательства ни на что другое времени не остается?

— Если бы не оставалось, я бы не рвался в секцию. А писать я пока больше ничего не собираюсь.

— Ну и зря! — сказал он. — Классно получилось. Хороших книг и так мало…

— Надо будет заняться одной песней со своей подругой, а это тоже время. Пока нет учебы, свободного времени вагон, потом его будет мало. Послушай, ты Минск хорошо знаешь?

— Тот район, где мы раньше жили, знаю хорошо. Центр – тоже, а здесь раньше ни разу не был. Мы переселились всего несколько дней назад, так что я пока особо нигде не был. Знаю только, где поблизости магазины, и к школе ходил. А подруга – это та девочка, с которой вы вместе пели?

— Да, она живет рядом с вами в шестой квартире. Зовут Людмилой.

— Познакомишь?

— Конечно, познакомлю, — сказал я. — Мы все будем учиться в одном классе. Только со знакомством повременим. Мы с ней только сегодня приехали с моря, и я сам у них еще не был. Послушай, а ты чем-нибудь занимаешься, кроме секции?

— Раньше сильно увлекался шахматами, а сейчас только рисую. Но редко и только для себя.

— Покажешь? — заинтересовался я.

— Там нет ничего интересного, — заколебался он.

— Ладно, — успокоил я его. — Не нужно ничего показывать, я просто так сказал. Пойду домой, помогу сестре. Родители еще не вернулись из отпуска, а я ей о своем приезде заранее не сообщал.

Выйдя от Деменковых, я постучал в квартиру Черезовых. Они, как и мы, еще не повесили звонки. Дверь мне открыла Надежда.

— Проходи, пропавший, — сказала она. — Такой же черный, как дочь? Иди в комнату, а то здесь плохо видно.

В большой комнате, кроме нее, был Иван Алексеевич.

— Здравствуйте, — поздоровался я.

— Здравствуй, — отозвался с дивана отец Люси. — Что ты его вертишь, мать? Я и отсюда вижу, что подрос и почернел.

Из своей комнаты, услышав мой голос, вышла подруга.

— А где Оля? — спросил я ее. — Куда дели ребенка?

— У нее теперь своя комната, — засмеялась Люся. — Так она в нее затащила мой чемодан и сейчас потрошит. Даже из-за тебя не вышла.

— Сестры они все такие, — улыбнулся я. Что маленькие, что большие. Моя тоже сразу начала дегустировать шоколад. А Оля не объестся?

— Пусть за ней мама следит, — сказала Люся. — Давай пройдемся к школе? Я, как приехали, там уже один раз была, но все посмотрела мельком. Заодно и прогуляемся.

Мы начали спускаться, но Люся придержала меня на площадке между первым и вторым этажами.

— Подожди, я хочу поцеловаться, а то за всю дорогу ни одного поцелуя.

— Все, хватит! — оторвался я от нее. — А то придется возвращаться. Я твоего платья совсем не чувствую, а мы с тобой не в воде. Вот будешь в зимнем пальто…

— Нахал!

— Вы чем здесь занимаетесь? — подозрительно спросила полная женщина лет пятидесяти, которую мы не заметили, затеяв возню.

— Аэробикой! — нахально ответил я. — Что, не знаете? Как можно! Женщинам вашей комплекции это самое то, что нужно!

Пока она, как рыба, выпучив глаза, открывала и закрывала рот, силясь что-то сказать, я схватил подругу за руку, и мы со смехом выбежали во двор.




— Как быстро это можно реализовать? — спросил Машеров. — И что для этого нужно. Вы уже работаете два месяца, полсотни людей собрали, пора дать хотя бы предварительное заключение!

— Конкретных сроков я вам назвать не могу! — ответил собеседник Машерова. — Записи, которые вы нам дали, Петр Миронович, могут совершить переворот в электронике и во многих смежных областях. Но для этого необходимо привлечь больше людей и средств, закупить кое-какое оборудование и сделать то, чего пока вообще ни у кого нет. Нельзя перескакивать через этапы. А если мы это начнем делать, вряд ли удастся сохранить все в тайне. Да и не вижу я в этом смысла. Если привлечь большие силы, сроки могут сократиться в разы. Я на всякий случай набросал в своей записке, с кем лучше всего скооперироваться. Необязательно объяснять, откуда взялись новые технологии, авторов для них всегда можно найти.

— Убедили, — согласился Машеров. — Жду вместо вашей записки проработанную программу действий. Какие коллективы подключить по каждому вопросу, что нужно для работы и примерные объемы финансирования. Потом все запустим через правительство. Вы просмотрели остальные записи?

— Очень бегло, и еще не со всем разобрался. Многое упирается в то, что мы делаем сейчас, поэтому пока бесполезно. Например, сварка в азоте при непрерывной подаче проволоки не пойдет без стабилизации тока, а тиристоры такой мощности это пока сказка. Как их сделать, мне понятно, вопрос в том, что у нас нет для этого необходимого оборудования. Одно цепляется за другое. Поэтому лучше действовать последовательно, как все и записано. А остальные записи пока припрятать. Единственно, раздел по ядерной физике я сам оценить не могу. И по оружейным системам должны давать заключение специалисты. А там еще много всего, вплоть до лекарств. Наверное, нужно делать выписки по отдельным вопросам и посылать на проработку в профильные институты. И не вываливать все, а небольшими порциями. Мы сами очень долго провозимся.

— Хорошо, Рудольф Карлович, я подумаю. Наверное, так и сделаем.

В тот же день уже совсем в другом месте состоялась еще одна встреча.

— Я совсем не знаю Андропова, — сказал своему собеседнику Юркович. — Ты пять лет до перевода проработал в девятом управлении. Сложно подобраться к секретарю ЦК?

— Не вижу никакой сложности, — ответил тот. — Охраняются члены Политбюро и в несколько меньшей степени члены правительства. Остальных, как правило, никто не охраняет. Если возникнет необходимость, тогда да, но при мне такого не было ни разу. Я Андропова видел неоднократно, но, понятно, никаких дел с ним не имел. Секретарей много, практически каждый руководит своим отделом. Об Андропове ходили слухи, что им не очень доволен Суслов, да и у Брежнева было прохладное отношение. Еще говорили, что он набрал себе в отдел умников из интеллигентов. Но все это сплетни годичной давности. Если его нужно убрать, то делать это надо срочно. Если он пойдет в гору, все сразу сильно усложниться. Его можно легко убрать по дороге домой. Кажется, он жил где-то поблизости, хотя могу и ошибаться. Несколько раз видел, как он уходил домой пешком.

— Я слышал, что проезд по Старой площади закрыт, — сказал Юркович.

— Кроме служебных автомобилей. Да и для секретарей, у кого были колеса, делали исключения. Да не важно все это, Илья Денисович! Если эту гниду надо завалить, я его завалю. И напарники мне в этом деле не нужны. Вы одного меня в Минск перевели?

— Еще пять человек. Петров не возражал. Послушай, Игорь, ты не слишком самоуверен? Может быть, тебя все-таки подстраховать?

— Ничего не нужно. Единственное, я не уверен, что удастся скрыть, что это убийство. Даже если я все оформлю, как инфаркт, все равно докопаются. Все-таки не какой-то слесарь, а секретарь ЦК. Так что землю будут рыть однозначно. Но если не оставить следа, то, по-моему, ничего страшного нет. Дело сделано, мы ни при чем, а результатом будут сорванные у кого-то погоны. Неприятно, конечно…




Через неделю нам нужно было идти в школу. За половину лета, которую мы прожили в новых квартирах, мы освоились на новом месте, а я по плану изучил Минск и теперь неплохо знал расположение основных улиц и площадей. Три раза в неделю мы с Сергеем ходили в секцию самбо, и частенько втроем проводили время чаще всего в моей комнате. Мои родители очень быстро сошлись с родителями Люси, особенно матери, у которых было гораздо больше времени для общения. Пару раз все вместе выезжали на Минское море. Отец сидел со своими удочками, все остальные, отойдя подальше, чтобы не распугивать ему рыбу, купались.

— Совсем не то что в Черном море! — говорила Люся. — Вода грязней и хуже держит.

— И не поцелуешься, — шепнул я ей на ухо. — И вообще, она не такая мокрая!

— Дети! Прекратите брызгаться! — мама отбежала от нас подальше. — Замочите волосы!

Этими поездками все были довольны, поэтому было решено съездить в третий раз, но во второй половине августа резко похолодало, и поездка накрылась. А сейчас мы сидели в комнате Люси и, от нечего делать, перелистывали учебники за восьмой класс.

— Разучили мы эту песню, а спеть так и не позвали, — сказала Люся. — Ну не свинство?

— Еще споем, — сказал я. — Совсем забыл тебе сказать. Семен передал, что нас пригласят на праздничный концерт, посвященный Дню работников милиции. Только это будет еще почти через три месяца. Надо будет к этому празднику приготовить что-то еще. Слушай, а почему мы ее не спели родителям?

— Это легко исправить! — она схватила меня за руку и потянула в большую комнату. — Папа! Мы…

— Тише! — остановил ее отец, смотревший телевизор. — Дай дослушать.

— А что случилось? — спросила Люся.

— Умер член ЦК, — ответил Иван Сергеевич. — Андропов. Нет, я о таком не помню. Жаль, всего пятьдесят один год.

— А от чего умер, не сообщают? — весь заледенев, спросил я.

— Что-то с сердцем. Говорите теперь, что хотели?

— Уже ничего, — ответил я, удостоившись удивленного взгляда Люси. — Пошли к тебе.

— Что с тобой случилось? — взволнованно спросила она, когда мы вернулись в ее комнату. — Ты весь побледнел!

— Уже все хорошо, — улыбнулся я. — Не обращай внимания.

Не скажешь же ей, что я только что узнал, что убил человека. Пусть это было сделано руками другого, но это я вписал его номером первым в свой список.




Конец первой части




Часть 2





Глава 1


— Значит, так, товарищи! — начал Юркович, посмотрев на собравшихся в комнате. — Здесь только те, кому мы доверяем абсолютно. Вы ознакомились со всеми материалами, за исключением научных данных и рекомендаций того, кому мы обязаны этими сведениями. С записями по научно-техническим вопросам работают наши ученые, а по ряду вопросов в ближайшее время будем выходить на союзный уровень. По каждому из таких вопросов разработана своя легенда, поэтому никакого шума это не вызовет. А вот с остальным сложно. Петр Миронович должен возглавить союзное правительство только в восьмидесятом году. Предпринимаются меры к тому, чтобы это произошло раньше, но все равно мы еще долго сможем эффективно влиять на события только на республиканском уровне, да и то не всегда. С засухой семьдесят второго года мы своими силами просто не справимся.

— Как с ней вообще можно справиться? — удивился один из присутствующих. — Судя по представленным данным, без закупок зерна за границей все равно не обойтись.

— Не обойтись, — кивнул полковник. — Но если бедствия нельзя избежать, можно сильно уменьшить его последствия, особенно если у вас есть время. А у нас оно есть. Я человек далекий от сельского хозяйства, но могу сразу навскидку многое предложить. Восточную Сибирь и Дальний Восток засуха почти не затронет, поэтому за несколько лет там можно сильно увеличить площадь пахотных земель. Построить зернохранилища и создать резервы. Давно пора провести отбраковку молочного скота. В конце концов, вообще не проводить сева зерновых в средней полосе, сохранив посевной материал и сэкономив на эксплуатации техники. А людей занять другим. И большинство лесных пожаров можно предотвратить, а леса должно сгореть много. Только кто же нам сейчас позволит не сеять? На международные дела мы тоже влиять не можем. Да и влияние на дела в других республиках очень ограничено. Нам по силам ликвидировать такие личности, как Беленко или Калугин, но, например, предотвратить гибель космонавтов уже очень трудно, не говоря о более масштабных событиях. Автор тетрадей это предвидел и оставил одну рекомендацию. При первом прочтении она мне показалась бредом, но потом я изменил свое мнение. Поэтому уже месяц мы готовим операцию «Уникум». Есть у нас такая деревня Асовец, а в ней живет Масей Казинец. Лет ему уже под восемьдесят, но у деда исключительно ясный ум и прекрасная память. Мы с ним вместе партизанили и очень сдружились. С ним был серьезный разговор. Убедить старика оказалось нелегко, с ним пришлось даже Машерову разговаривать.

— Я вас правильно понял, Илья Денисович? — удивленно спросил мужчина лет шестидесяти. — Вы своего деда хотите подсунуть Москве, как прорицателя? Но ведь это же чушь, кто поверит?

— Вы поверили? — спросил Юркович. — А почему? Ответ очевиден: вам заблаговременно сообщают то, что человек просто не в силах предугадать. Почему вы думаете, что в Москве кто-то отреагирует иначе? Каким бы человек ни был скептиком, против фактов не попрешь. Кстати, участковым там работает его внук, поэтому его тоже включили в дело. Понятно, что дар у старика прорезался только в последние годы. Сначала мы в этом убедились сами, потом поделились с остальными.

— Ну и заберут вашего деда в Москву, — сказал тот же мужчина. — Не проговорится, если прижмут?

— Кто же им его отдаст? По результатам наших проверок дар предвидения у Масея работает только в родной деревне. Есть материалы специальной комиссии, которые это подтверждают. Если хотят, пусть сами исследуют этот феномен. В КГБ, по слухам, и не таким занимаются. Пытать старика никто не станет: он и так ничего не скрывает, а попробуют мурыжить… Старик – кремень, и никому ничего не выдаст. Личность очень колоритная: балагур и матерщинник, а наша затея его самого заинтересовала. Да и мы присмотрим, чтобы не было ничего лишнего. Сейчас из райцентра в село строят нормальную дорогу, а в самом селе начали строительство научного центра и общежития. До зимы село будет электрифицировано, а весной в центр завезут оборудование для медиков и физиков. Уже подобраны люди, которые туда поедут изучать деда. Причем делать они это будут на самом деле, поэтому пройдут любую проверку. Мы готовы давать в Москву информацию, а не ее источник. Въезд в село ограничат, а соблюдение режима поручим республиканскому комитету.

— Так вы это протолкнули через Совет министров? Неужели они поверили?

— Кто-то поверил, кто-то, возможно, на своей кухне крутил пальцем у виска, несмотря на достаточно веские доказательства. Главное, что через них все прошло. А теперь его прогнозы и им будут давать. Вот пусть и проверяют.

— А если реальность начнется меняться, и предсказания станут ошибочными?

— Это еще будет нескоро, вряд ли Масей до этого доживет.

— И когда начнем?

— Двадцать шестого апреля следующего года землетрясением будет разрушен Ташкент. А с двадцать девятого марта по восьмое апреля будет проходить двадцать третий съезд партии. Вот на нем Петр Миронович нашего деда Брежневу и подсунет вместе с его предсказанием. Заочно, конечно. Я думаю, что землетрясение такого масштаба будет достаточным подтверждением. А скептики пусть продолжают проверять.




Первого сентября в школу мы пошли втроем. До этого там с нашими документами побывали родители, поэтому мы уже знали, что распределены в восьмой «А». Этим летом закончили строительство и сдали под заселение две большие пятиэтажки, поэтому новичков в школе было много. Классы выстроились на торжественную линейку, и над каждым виднелась табличка с его названием. Мы нашли свой класс, в котором стояли десятка два девчонок и мальчишек и пристроились сзади.

— Новенькие? — спросила, повернувшись к нам, высокая девочка в очках. — Я староста класса.

— Как тебя зовут, староста? — спросил я. — Или так старостой и кличут?

— Аня Сычевская, — она опять повернула голову. — А вы кто?

Мы назвались, но и после этого она нас не узнала. Через пару минут в заднюю шеренгу пристроилось сразу шесть человек, из школы толпой вышли учителя, и пожилая, женщина в очках объявила линейку открытой.

— Наша директор, — пояснил мне, стоявший справа от меня мальчишка. — Зверь хуже классной.

— А где классная? — спросил я.

— Видишь с правой стороны от нее на несколько ступенек ниже? Ну вон та фигуристая в сером костюме!

Я посмотрел на красивую, стройную женщину лет тридцати, стоявшую рядом с директором. Мне она понравилась.

— Классно выглядит, — сказал я. — Так она тоже зверь?

— Сам увидишь, — ответил он и отвернулся.

Линейка прошла стандартно, после нее все толпой повалили в школу. Наш класс оказался на втором этаже в левом крыле школы почти в середине коридора.

— Давайте подождем, когда все сядут, — предложил Сергей, и мы отошли к окну, чтобы не мешать остальным.

— Новенькие? — раздался за нашей спиной приятный женский голос.

— Да, — ответил я подошедшей классной. — Здравствуйте. Извините, не знаю, как вас зовут. Вот, стоим и ждем, пока все рассядутся, чтобы не выслушивать крики: «Занято!»

— Ольга Владимировна меня зовут, — представилась она. — Вас двоих я знаю.

— Меня вы еще узнаете, — пообещал Сергей.

— Идите в класс, — сказала она. — Сейчас вас пристроим.

В классе стояли восемнадцать парт, на трех из которых было по одному свободному месту.

— Садитесь на свободные места, — сказала Ольга. — Если с кем-то договоритесь, потом можно будет пересесть.

Мы расселись, и Ольга начала классный час. К моему удивлению, судя по выражениям лиц, узнала нас только треть учеников, причем преимущественно девчонки.

— В этом году у нас пополнение, — сказала классная. — Представьтесь, ребята, и сразу скажите, как учились.

— Людмила Черезова, — первой назвала себя Люся. — Все пятерки.

— Геннадий Грищенко, — сказал я. — Тоже отлично.

— Сергей Деменков. Одна четверка, остальные – отлично.

— И по какому предмету четыре? — спросила Ольга. — На задних партах! Ведите себя тише!

— По поведению, — спокойно ответил Сергей. — Не сошелся во мнениях с Львом Толстым.

— И чем же тебе не угодил великий классик? — улыбнулась Ольга.

— Он проповедовал, что если тебе врезали по морде, нужно подставить ее не пострадавшую половину, — пояснил Сергей. — А я вместо этого врезал в ответ.

— Надеюсь, здесь у тебя не будет необходимости отстаивать свою правоту таким способом, — сказала Ольга. — Прекратите шуметь! Потерпите, сейчас я вас отпущу. Ваше расписание вывешено внизу на доске объявлений. Но там сейчас столпотворение, поэтому я вам продиктую, какие уроки у вас будут завтра, а потом сами перепишите остальное.

— Я думала, нас узнают сразу, — сказала Люся, когда мы шли домой.

— Они просто не поверили своим глазам, — пошутил я. — Но когда мы сами назвались…

— Сик транзит глориа мунди, — изрек Сергей.

— Это он тебе показывает свою ученость, — пояснил я подруге. — Ты бы лучше сразу брался за Соломона с его высказыванием о вечности изменений. Меня эта слава уже в том классе достала, а я в нем учился не один год. Совершенно не горю желанием, чтобы все повторилось еще раз.




На лестничной площадке мы простились с Сергеем и зашли к Черезовым.

— Ну как тебе класс? — спросила Люся, когда мы уединились в ее комнате.

— Не хочется мне что-то с ними учиться, — признался я ей. — И ни с кем не хочется. Раньше я хоть занимался на уроках своими делами, а теперь и дел нет. Предлагали сдать школу экстерном, но я отказался.

— Из-за меня?

— Главным образом из-за тебя, но не хочется выделяться еще и в этом. Нужно обязательно найти себе занятие, чтобы не рехнуться. Книги, что ли, опять взяться писать? Только мозоль с пальца стала сходить…

— Ты же не сможешь их на уроках записывать. Или сможешь?

— Нет, конечно. На уроках можно только восстанавливать в памяти текст. Думаешь, я все так дословно помню?

— Ну так и пиши. Договор с редакцией разорвал?

— Еще нет. Они отсоветовали. Сказали, что я это могу сделать в любое время. Слушай, а что если написать книгу в жанре фэнтези?

— А что это такое?

— Если упрощенно, то сказочная фантастика. Мечи, драконы и колдовство. У нас сейчас так вообще никто не пишет. Я первую книгу прочитал уже после перестройки. Хорошо, что попался Говард. Там, как и в любом жанре литературы, халтуры хватает.

— Если это сказки для взрослых, напиши, я сама с удовольствием прочту. А, может быть, все-таки сдашь экстерном? Мне, конечно, приятно с тобой учиться, но…

— Договаривай, — сказал я. — Что замялась?

— Много общаться в школе не получится. Пока тепло, можно на переменах гулять на улице. А как похолодает? По коридору не слишком походишь, в классе – то же самое. Директора видел? А как на тебя смотрели девчонки, когда поняли, кого к ним занесло в класс?

— Про девчонок, пожалуйста, подробнее, — попросил я. — А то я только видел твою спину и классную.

— Зато я видела. А там есть две девчонки гораздо красивее меня!

— Солнышко мое! — я ее обнял, и она прижалась головой к груди. — Красота – это, конечно, приятно, но люблю-то я тебя! Ты очень славная, а для меня так вообще милее нет. Ну пройдусь я по их фигурам взглядом, задержавшись в некоторых местах, что из того?

— Ах ты, нахал!

— Люсь, подожди, не дерись, а послушай. Возьму пример, чтобы тебе было понятней. Скажем, прорезался у меня дар художника, и нарисовал я картину нашего городка. Дома, забор, дырка в нем и все такое. Все родное, вызывающее самые теплые чувства. А кто-то мне принес посмотреть фотографию Версаля. Парк, фонтаны, благолепие! Красота, но все совсем чужое и мне не нужное. Посмотрел, похвалил и вернул обратно. Если бы не было тебя, возможно, я кем-то из них и заинтересовался бы. А раз есть ты, зачем еще кто-то?

— Спасибо за сравнение. Дыра в заборе! Целуй!

— Надо будет подкатить к Машерову, с просьбой принять поправку к закону о браке, чтобы можно было вступать в него с шестнадцати лет. И не только вам, но и парням. Согласен даже, если они сделают приписку «в исключительных случаях». Для нас, думаю, исключение сделают. До восемнадцати я с этими поцелуями точно не выдержу.

Первый учебный день прошел плохо. Слух о том, кто учится в восьмом «А» разнесся по школе почти мгновенно. В коридор было лучше не выходить. К нам не приставали, но все пялились. Я бы еще наплевал, но Люся не выдержала и ушла в класс. Здесь уже стали приставать одноклассники. Причем приставали по-половому признаку: к ней – мальчишки, а я подвергся атаке девчонок. Меня немного удивила бесцеремонность некоторых, в городке наши девчонки были гораздо скромней. Особенно усердствовала Светлана – самая, по общему мнению, красивая девчонка в классе. По-настоящему красивые люди встречаются редко. Она была как раз из таких. Если за пару лет не подурнеет, станет разбивать сердца мужчинам налево и направо.

— Проводишь меня домой? — спросила она, присаживаясь рядом со мной на парту. — Я живу здесь недалеко.

— Извини, Светочка, не могу! — отказался я. — После учебы мы идем домой, а потом нам с Сергеем бежать в секцию.

— А завтра?

— А завтра у меня работа над книгой.

— Ой, как интересно! — воскликнула она, подняв ресницами ветер. — Расскажи!

— Не могу! — развел я руками. — Когда книга еще только пишется, я о ней никому не рассказываю, даже Люсе. А когда она написана, лучше прочитать саму книгу.

Намека на Люсю она не поняла или предпочла не заметить и приставала ко мне до самого конца большой перемены. Я бросил взгляд на Валерку Свечина. Как я уже успел узнать, до моего появления Светлана принимала его ухаживания. Самый высокий и на вид сильный парень в классе, да еще отец – работник горисполкома. У него в классе была парочка друзей. Обычно они никого без причины не задирали, и другие с ними тоже старались не связываться. А теперь, судя по мрачной физиономии Валерки, причина была. То, что его симпатия мне была не нужна, дела не меняло. Драться не хотелось, тем более что не из-за чего. И его друзья не удержатся, и Сергей не станет стоять в стороне. Ладно, там посмотрим, может быть, все еще обойдется.

Ничего не обошлось. Когда прозвенел последний звонок, эта троица подозрительно быстро исчезла.

— Сейчас меня будут бить, — сказал я друзьям, когда мы вышли из школы и повернули к дому.

— Из-за Светки? — догадался Сергей.

— А из-за кого же еще? — буркнул я. — Других поводов я не давал.

— Но это она к тебе приставала! — сказала Люся.

— Попробуй это объяснить влюбленному пингвину. Вот что, ребята, я вас попрошу постоять в сторонке и без необходимости ни во что не вмешиваться. Валерка мне подонком не показался, поэтому вряд ли они навалятся на меня втроем. На вид он гораздо сильнее меня, так что осторожничать не станет. Вон они стоят в сквере.

— Может быть, их просто обойти? — предложила подруга.

— А потом от них бегать? Нет, Люся, такие дела нужно решать сразу. Сергей, возьми портфель. И немного притормозите.

Друзья задержали шаг, а я наоборот пошел быстрее к мальчишкам, которые побросали свои портфели на лавочку и стали так, чтобы перекрыть дорожку.

— Меня ждете? — спокойно спросил я Валерку.

В той жизни мальчишкой я ни с кем серьезно не дрался, но в более старшем возрасте приходилось, поэтому я действительно сильно не волновался, так, самую чуточку.

— Заработал – получишь! — взвинчивая себя, заявил Валерка. — Нечего на чужих девчонок разевать рот!

— Это твоя Светка на него глаз положила! — не выдержала Люся. — А Гене она и даром не нужна, сам мог видеть! Выцарапать ей, что ли, глаза за нахальство?

— Молчи, дура! — разозлился он.

А вот это он сказал зря. Ударил он меня тоже зря. Я не применял самбо: слишком я еще недолго ходил в секцию, и сейчас все приемы разом вылетели из головы. А вот сотни часов тренировок в той жизни, подкрепленные занятиями в городке, не подвели. Тело сработало само: правая рука круговым движением отвела нацеленный в грудь удар, левая рванулась от бедра и с разворотом кулака впечаталась Валерке в солнечное сплетение. При этом я шагнул вперед и успел подхватить падающее тело. Еще не хватало, чтобы он треснулся башкой об асфальт.

— Быстро берите его под руки и на скамейку! — сказал я оторопевшим друзьям Свечина. — И скажите ему, как очухается, что его Светка мне не нужна, и пусть он вправляет мозги не мне, а ей. И получил он из-за хамства. Свою подругу я никому оскорблять не позволю!

Мальчишки послушно схватили постанывающего Валерку и уложили на лавочку, сбросив с нее портфели.

— Держи! — протянул мне портфель Сергей. — Здорово ты его. Только это не те удары, которым нас учили.

— Этому я учился сам, — ответил я. — Что-то вроде каратэ. Пошли отсюда, пусть они сами с ним возятся.

— Спасибо! — сказала Люся. — Ты молодец!

— А то я не знаю, — отозвался я. — Уроков на завтра, кроме русского, не учить, книгу писать нет настроения, есть у вас мысли, чем заняться?

— Я хочу съездить в одно место, — неуверенно сказал Сергей. — Надо повидать одного человека. Не хотите со мной? Ей будет интересно с вами познакомиться. Это всего пять остановок.

— Давай, — согласился я. — Сейчас по-быстрому обедаем, а потом ты нам звонишь, и собираемся у подъезда.

«Одним человеком» оказалась маленькая, но очень красивая девчонка, с большими серыми глазами, аккуратными чертами лица и густыми светлыми волосами.

— Знакомьтесь, — сказал Сергей. — Это Ира. А это мои новые друзья.

Она узнала нас сразу и очень обрадовалась.

— Проходите, — сказала она, пропуская нас в прихожую. — Братьев-сестер у меня нет, а родители ушли к друзьям. Ты молодец, что приехал, и что друзей привез. Садитесь в большой комнате, а то в моей беспорядок. А я сейчас поставлю чайник на плиту.

— Это ты играешь? — спросил я, кивнув на стоявшее в комнате пианино.

— Нет, это мама, — отозвалась с кухни Ира. — Я уже год терзаю гитару.

Она была ростом ниже даже нашей Зимаковой. Представив ее с гитарой, я невольно улыбнулся.

— Дорогой инструмент, — сказала Люся, подойдя к пианино.

— Мама у меня профессиональный музыкант, — сообщила Ира, присоединяясь к нам. — А инструмент ей достался от деда. Вы нам после чая что-нибудь сыграете? Гитара у меня тоже хорошая!

— Гена, спой ту песню! — попросила Люся. — Им можно. Да и ту, которую ты у Светки пел. Это, ребята, песни о любви. На сцене мы такого не поем, не поймут.

Мы очень весело провели время сначала за чаем с конфетами, потом смотрели фотографии Иры, и я рассказывал всей компании анекдоты. Песни я исполнил уже перед уходом. Пианино действительно звучало необыкновенно, свой голос я уже тоже существенно улучшил тренировками, поэтому песню из кинофильма «Три дня в Москве» все выслушали с восторгом. А вот песня «Все для тебя» наших новых друзей просто потрясла.

— Такое нельзя не петь! — сказала Ира. — Скрывать такую песню от людей – это преступление! Подумаешь, кто-то что-то скажет! Зато все остальные тебе будут благодарны! На концертах хороших новых песен почти нет, поют старые, а ты придумал и прячешь! И первая песня замечательная. Подумаешь, про любовь! Пушкин сказал, что ей все возрасты покорны, можешь ссылаться на него.

— Точно, — поддержал ее Сергей. — Вас пригласят на День милиции, вот и спойте еще и эти песни.

— Так и сделаем, — засмеялся я. — Если милиция будет аплодировать, все критики сразу заткнутся!

Уезжая, обменялись номерами телефонов и пригласили Иру нас навестить.

— Только предварительно позвони, — сказал я. — А то мы не всегда бываем дома.

— Замечательная у тебя подруга! — сказал я Сергею, когда шли к остановке троллейбуса. — Пару часов посидели, а такое впечатление, что уже давно знакомы.

— Ее родителям наша дружба не нравится, — сказал он. — Я знал, что их не будет дома, поэтому и поехал. А ее редко когда отпускают надолго одну. Когда там учился, хоть в школе постоянно виделись, а теперь…

— Наплюй, — посоветовала Люся. — Главное это не отношение родителей, а ее самой. А для нее ты дорогой человек, это сразу видно.




Сегодняшние события в сквере имели продолжение на следующий день в школе.

— Извини, — сказал мне Валерка. — Я вчера сделал глупость.

— Тебе не за что передо мной извиняться, — ответил я. — Ты вчера обидел Люсю, перед ней и извиняйся.

К моему удивлению, он пошел и извинился. Да не наедине, а при всех. Не думал, если честно. Из всех мальчишек моего прежнего класса на такой поступок был способен, разве что Сергей. Светлану слухи о сражении в сквере только подхлестнули.

— Послушай, — сказал я, видя, что она не понимает намеков. — У меня уже есть подруга, а я не персидский шах, чтобы иметь их несколько. Так что не нужно тратить на меня усилий. Ты красивая девочка, но я уже занят.

— Ты пожалеешь! — покраснев, сказала она. — И очень скоро!

Интересно, какую гадость она замыслила? Обиделась она сильно.

Что она задумала, я узнал на следующий день, когда мы шли со школы домой. Стоило пройти злополучный сквер и подойти к нашим домам, как дорогу нам преградили трое почти взрослых ребят. В нашей школе я их, кажется, не видел.

— Вы двое идите! — сказал моим друзьям один из них. — А ты, шкет, останешься. Поучим тебя малость вежливости.

— Учить будете все втроем или по очереди? — спокойно спросил я, хотя на этот раз спокойным вовсе не был.

— А это как получится, — насмешливо сказал он и шагнул ко мне.

Ждать, пока меня начнут бить, было глупо. Уронив портфель, я слегка развернулся и засветил ему ногой в живот единственным ударом, который когда-то отработал для ног. Он заорал и, согнувшись, упал на дорожку. Оба его дружка бросились на меня, но одному из них пришлось сразу же отвлечься на Сергея. Грамотно драться они не умели, но были все-таки гораздо старше и массивнее нас. В результате мы их побили, но каждый обзавелся фингалом, а я еще ободрал костяшки на пальцах правой руки. Итогом этого побоища было то, что мы все оказались в ближайшем отделении милиции. Видимо, кто-то из тех, чьи окна выходили на дорогу, увидел драку и вызвал милицию. Того парня, которому я врезал в живот, сразу же увезли в больницу, а с нами стали разбираться.

— Кто затеял драку? — спросил капитан.

— Это он! — показал на меня один из наших противников, лишившийся зуба и красовавшийся таким же фингалом, какие были у нас.

— Правда, что ли? — недоверчиво уставился на меня капитан.

— Не верите? — сказал я. — И правильно делаете! Неужели вы думаете, что два восьмиклассника будут гоняться за тремя такими лбами? Мы с нашей подругой шли со школы домой. А у этих зачесались кулаки. Причем бить собирались только меня, друг вмешался и помог.

— Все так и было! — подтвердила Люся, которая с нашими портфелями сидела на стуле.

— Он первый ударил! — закричал тот же парень. — И ударил ногой! А его только хотели припугнуть. Ну стукнули бы несколько раз…

— Я очень не люблю, когда по мне стучат, — сказал я не столько капитану, сколько парню. — Особенно, когда начинают стучать по лицу. Я и тогда уклонился от удара и только ответил.

Это была ложь, но я ничем не рисковал: рядом с нами не было посторонних, а много там увидишь из окна!

— А тебя я знаю, — сказал капитан Сергею. — Точнее, твоего отца. Он у тебя в УГРО работает?

— А какое отношение к драке имеет мой отец? — спросил Сергей.

— В нашу секцию ходишь? — спросил капитан.

— Мы оба ходим, — ответил я за Сергея. — А что?

— Тогда понятно, как вы их смогли отлупить. Вас в секции учат устраивать драки?

— Нас в секции учат себя защищать! — разозлился Сергей. — Посмотрите на его руку! А если бы он сломал пальцы? Хрен бы он тогда вам что-нибудь сыграл на праздник!

— Подожди, подожди! — сказал капитан. — Я тебя из-за этого украшения на лице сразу не узнал! А это, значит, та девочка, с которой вы вместе выступаете? Надо было сразу сказать.

— А какое это имеет отношение к происшествию? — спросил я. — Виноваты – наказывайте, нет – отпускайте.

— Вы не виноваты, но протокол составить нужно. Ты того парня все-таки сильно приголубил, может не обойтись без последствий. Это в первую очередь нужно вам. Давайте, рассказывайте, как было дело.

Домой нас отвезли на той же самой машине, на которой забрали в отделение.

— Представляю, какой видок будет завтра, когда эта дрянь начнет расползаться, — сказал нам на прощание Сергей. — А сколько пищи для разговоров. То-то Светка обрадуется!

— Вряд ли она обрадуется, — покачала головой Люся. — Вы вышли, а я спросила у капитана фамилию того, кого увезла «Скорая». Амелин его фамилия.

— Так она обратилась за помощью к брату! — сказал Сергей. — Тогда, конечно, радости мало.

— А ты говорил, что в школе будет скучно учиться, — сказала мне Люся, когда Сергей зашел в свою квартиру. — Повесть хоть начал писать?

— Начал, — ответил я. — Только продолжить не получится, пока не заживут пальцы.

На этот раз я позаимствовал повесть Семеновой «Волкодав». Читал я ее пять раз и прекрасно запомнил. Представив, как на мой вид отреагирует мама, я вздохнул и пошел на свой этаж.




Глава 2


— Алексей Николаевич! — сказал секретарь. — Вас хочет видеть Байбаков.

— Скажи Николаю Константиновичу, чтобы заходил, — ответил Косыгин. — Закончим с ним, и распорядись, чтобы подали машину.

— Я задержу ненадолго, — сказал вошедший в кабинет Председателя Совета Министров СССР его заместитель и председатель Госплана СССР. — Это по поводу того, о чем мы с вами говорили на утреннем совещании.

— Садитесь, Николай Константинович, — сказал Косыгин. — Что там от нас хотят белорусы?

— Они ни с того ни с сего развернули масштабные работы в области электроники, не предусмотренные семилетним планом. Мало того, что бросили на них свои силы и средства, не предусмотренные программой, так еще просят о содействии нас. И отмахнуться я не могу. Смотрите, это письмо, подписанное Киселевым. Мало того, что подписал глава правительства, его еще завизировал Машеров со своей припиской. Вот, читайте. Они вышли на Академию Наук и ряд отраслевых институтов. Я не знаю, что у них там стряслось, но нам навязывают двенадцать тем, отсутствующих в перечне на текущий год. И Академия их поддерживает. Вот, почитайте письмо Келдыша. Переворот и все такое. Мало того, на нас начало давить Министерство обороны.

— Что, и Родион Яковлевич написал?

— Да, вот и письмо Малиновского.

— И что они хотят конкретно?

— Как всегда в такие случаях, — финансирования. Беда в том, что им нужно много валюты. Основная просьба – это приобретение оборудования. Причем все оборудование – это сплошной импорт. Мало того, что требуется валюта, больше половины заказанного есть только в США и нам этого никто не продаст. Обычно такие вещи покупаем через посредников, пользуясь возможностями Первого управления КГБ. Но это были единичные закупки, а здесь…

— Я вижу, мы с вами это за пять минут не решим, — сказал Косыгин. — Вряд ли все руководство Белоруссии занялось чем-то зряшным. Значит, вопрос очень важный и не требует отлагательств, иначе они бы его просто забили на следующую пятилетку. И Келдыша я прекрасно знаю, он не восторженный мальчишка. А если пишет вам такие письма, значит, уверен в написанном. Я сейчас должен уехать, а вы скажите, чтобы секретариат подготовил завтра к девяти утра совещание по этому вопросу. Заодно еще кое-что рассмотрим. Пусть вызовут из министров Малиновского и Гарбузова. Да и Семичастному следует поприсутствовать, если есть вопросы по его комитету. Еще пригласите Лебедева и позвоните Келдышу. Раз Мстислав Всеволодович в таком восторге, пусть он нам популярно все расскажет, чтобы мы смогли разделить его радость. А если дело действительно стоящее, посмотрим, без чего пока можно будет обойтись. Да и резервы в Министерстве финансов есть. Это Василий Федорович вечно прибедняется, а запасец в кармане имеет. Все, Николай Константинович, мне пора ехать.




— Ну как дед, Митя? — спросила мужа Арина. — По-прежнему бузит?

— Да ну его! — ответил младший лейтенант милиции Дмитрий Казинец. — На него вся деревня молится, а он полдня матерится и кричит, что все бросит на… Подумаешь, заставляют учить карту мира! А то, что через месяц у всех будет электричество это не в счет? До зимы должны закончить дорогу, а в следующем году протянут газ. Кому еще в районе так подфартило? А весной еще наедет куча врачей. Сколько там того деда изучать, а в селе им все равно придется сидеть. Они от безделья не только всех людей, всех собак в нашей деревне вылечат. А еще был разговор о клубе. Но это уже после всего остального. Главное, чтобы Масея не хватил Кондратий, а он, старый черт, о людях не думает и себя не бережет. Доругается до домовины.

— А что мне Гелька сказала, что у деревни солдаты ставят палатки?

— Деревню будут охранять. Всем жителям дадут пропуска, а с пришлыми будет особый разбор. А через пару дней приедут строители. Они хотят, пока сухо и тепло, заложить фундаменты, а строить начнут, когда подведут дорогу. Ладно, я сейчас пообедаю и побегу, а ты отнеси деду свежей сметаны, может быть, хоть на время угомонится.




— Красавчик! — сказала Таня, когда я после завтрака перед школой рассматривал себя в зеркало. — Вы с Сергеем сейчас, как два брата-близнеца, только у него фонарь под левым глазом, а ты подставил правый.

— Смейся, смейся, — сказал я. — Мне бы по-хорошему недельку посидеть дома… Ладно, от славы еще никто не умирал.

— Хорошая слава! — проворчала мама, которая до сих пор не успокоилась. — Еще чуть-чуть и ты мог остаться без глаза.

— Ну вы и красавчики! — повторила Люся слова сестры, когда мы все встретились на их лестничной площадке. — Шуму будет…

Поначалу, когда мы последними пришли в класс, шума не было, воцарила гробовая тишина. Потом, да, шумели, пока не пришла классная. У нас была кабинетная система, поэтому в своем классе мы проводили только несколько уроков, и русский, который вела Ольга, был как раз из них.

— Красавчики! — услышал я третий раз за утро уже от нее. — Это где же вы умудрились обзавестись такими украшениями?

— Не в школе, — ответил я. — Это наработано в свободное от занятий время. Бытовая травма.

— А вы такую травму никому не поставили?

— Что, мы совсем без рук, что ли? — сказал Сергей. — Их было три здоровых лба, но поле боя осталось за нами. И милиция нас оправдала.

— Ладно, начинаем урок, — сказала Ольга. — На эту, несомненно, интересную тему вы поговорите на перемене.

Разговоры начались, едва прозвенел звонок.

— Ну вы даете! — сказал Валерка Свечин. — Кто же это был, что вас так разукрасил?

— Да так, хулиганье, — ответил я, бросив взгляд на Светку, которая сидела, уткнувшись в учебник. — Просто их было много, а мы с Сергеем от опасностей не бегаем, особенно когда идем с девушкой.

— Так Люся была с вами? — спросила Нина, с которой я сидел за одной партой.

Девчонки оживились и обступили мою подругу, допытываясь подробности баталии. Она рассказала, не упоминая о том, кто был инициатором инцидента.

— Так вы действительно были в милиции? — спросила староста.

— Кто-то из окон увидел, что на нас напали, и позвонил, — пояснила Люся. — Но там быстро разобрались, и нас отвезли домой.

Продолжение этого разговора состоялось у директора, куда нас вызвали на большой перемене.

— Как это понимать? — спросила Анна Гавриловна, сверкнув очками. — Как вы могли прийти в школу в таком виде?

Я разозлился.

— Вы даете нам с Сергеем больничный для залечивания ран, нанесенных хулиганами? — с облегчением сказал я. — Как это мило с вашей стороны!

— Не ерничай! — повысила она голос. — Это еще нужно разобраться, кто хулиганил!

— А вы здесь для чего, как не для этого? — деланно удивился я, хваля себя за предусмотрительность. — Разбирайтесь, сколько угодно. Вот вам номер телефона капитана милиции Синявина. Именно он разбирался в той драке, в которой мы пострадали. А нам идти по домам, или все-таки на урок?

— Я разберусь, — пообещала она. — А вы идите заниматься и поменьше болтайтесь по коридору в таком виде.

— Зря ты с ней связался, — сказал мне Сергей, когда мы с ним шли в кабинет математики.

— Если она стерва, то зря, — отозвался я. — А если просто помешана на дисциплине, то наоборот может быть польза. В любом случае я не собираюсь перед ней расстилаться. А ведь нас с тобой заложила Сычевская. Уверен, что учителя ничего не передавали. Сейчас проверим.

Мы вошли в кабинет и пошли на свои места.

— Ну что, Анечка, отчиталась? — спросил я старосту.

— Я только выполнила свой долг! — гордо сказала она.

— Бывают же дуры, — сказал я, усаживаясь за парту. — И нечего на меня так сверкать очками. Так поступить могла либо дура, либо дрянь. Выбирай сама, что тебе больше нравится.

На перемене я подошел к Светке.

— Как брат? — тихо спросил я.

— Лучше, — так же тихо ответила она. — Обещали через пару дней выписать. Спасибо, что промолчал.

Хоть мы и без совета директора старались лишний раз не выходить в коридор, все равно к концу занятий вся школа знала о наших подвигах. Хорошо, что сегодня пятница. Отучимся еще день, а за выходной от синяка мало что останется.




Постепенно сентябрь подошел к концу. Я уже написал половину книги и в этот раз писал на отдельных листах, ежедневно отдавая их читать друзьям.

— Здорово! — каждый раз хвалила Люся. — Не зря взялся писать. Я читала все книги с твоей полки, но космос мне не очень нравится, то ли дело приключения в «Волкодаве»!

За весь месяц меня так ни разу и не вызвали на консультации. Сентябрь вообще был беден событиями, разве что Индия и Пакистан опять схлестнулись между собой, но вряд ли это интересовало команду Машерова. Наши родители, как и предсказывала сестра, сдружились и теперь часто ходили друг к другу в гости. Выбирая время, когда они собирались у нас, мы отшлифовали исполнение всех своих песен, причем песню «Ты говоришь мне о любви» теперь пела Люся и, по-моему, пела не намного хуже Бродской. Я по-прежнему не был уверен, стоит ли нам светиться с этими песнями, но на всякий случай мы к выступлению подготовились.




Октябрь был почти точной копией сентября. Петь мы прекратили. Уже разученное приелось, а разучивать новое было еще рано. В написании книги я дошел до засады при переправе через Сивур, то есть написал уже половину. В школе все шло скучно и однообразно. Класс стал своим, но ни с кем из ребят, кроме Сергея, мы близко не сошлись. Выбирая время, когда родителей Иры не было дома, мы дважды ездили к ней в гости, и один раз удалось вырваться ей. Сергей все-таки показал нам свои рисунки, поразив меня мастерством исполнения. Понятно, почему он не хотел показывать их раньше. На полусотне листов бумаги обычным карандашом была нарисована Ирина. Ирина веселая, грустная, задумчивая и даже злящаяся, но всегда узнаваемая.

— Тебе нужно учиться на художника! — сказал я ему. — Нарисовано мастерски.

— Мне хочется рисовать только ее, и я не умею, и не хочу возиться с красками, — ответил он. — Скорее всего, поступлю в Минскую высшую школу милиции и буду следователем, как отец.

С его отцом я встречался довольно часто, но о делах мы не говорили.




Ноябрь начался со снега. Пару раз он выпадал и таял. Было холодно, ветрено и сыро. Десятое ноября выпало на среду. Начало праздничного концерта, посвященного дню советской милиции, было назначено на шесть вечера. Обычно большинство передач по телевидению шли в записи, и этот концерт не стал исключением. Телевизионщики присутствовали, но только снимали все подряд. Что оставить для показа, а что вырезать, решали уже потом и не они. Хорошо, что мы начали готовиться к выступлению за три дня.

— Я не могу надеть туфли! — со слезами на глазах сказала пришедшая ко мне Люся. — Еще в июле были нормальными…

— Не реви! — сказал я ей. — Денег навалом, друзья тоже есть, так что мы этот вопрос решим.

Я тут же позвонил Сергею, дома ли отец. Как оказалось, дома. Я решил поговорить лично и спустился к ним в квартиру.

— Петр Сергеевич! — сказал я своему связному. — У меня проблема, а кое-кто обещал помощь. Свяжитесь, пожалуйста, с Васильевым. Через три дня нам выступать на вашем концерте, а Люся выросла из туфель. Да и не очень они праздничные. Денег у меня достаточно, проблема зимой быстро купить что-то хорошее из летней обуви, тем более что я в ней не разбираюсь. И я бы хотел, чтобы туфли были на каблуках сантиметра три-четыре. Поможете?

— Это я тебе и сам помогу, без Васильева, — пообещал он. — Тем более что за твои деньги. Сегодня выходной, а завтра я вас свожу куда надо, сами выберете.

Обещание он выполнил, и туфли мы купили, причем импортные.

— Я на таких каблуках никогда не ходила, — сказала мне Люся, когда ехали обратно. — В них, наверное, все пять сантиметров. У мамы и то меньше.

— Ерунда, — подбодрил я подругу. — Пару вечеров потренируешься и выйдешь павой. Они тебе и роста добавят, и стройности. Знала бы ты, на каких каблучищах ходили в мое время. До сих пор не понимаю, как можно долго ходить буквально на цыпочках. Очень красиво, но при постоянном использовании гробит здоровье. Поэтому умные надевали только в таких случаях, как наш.

На концерт нас отвезли на машине. В нем было два отделения. Мы со своей песней должны были выступать во втором чуть ли не самыми последними. Весь зал был забит битком, поэтому концерт мы смотреть не могли, мы его только слушали, сидя в одном из нескольких подсобных помещений за сценой. Нам выделили пару стульев, которые мы поставили так, чтобы не мешать другим артистам. Слышно было плохо, потому что людей в комнату набилось много, и почти все болтали. Слава богу, что они здесь не курили, а то мы бы сбежали. Время тянулось медленно, артисты уходили и уже назад не возвращались. Никого из знаменитостей мы не видели, наверное, просто не повезло, и они ожидали выступления в других комнатах. Наконец пришли за нами.

— Быстро, ребята, — забежал в уже пустую комнату кто-то из ведущих. — Сейчас закончится танец, и будете ваш номер.

Мы зашли за кулисы и пару минут слушали музыку и топот каблуков по сцене. Танцевали что-то из украинских народных танцев.

— А ну перестань дрожать! — сказал я Люсе. — Надо будет с тобой заняться медитацией. Чего ты боишься? Мы все песни уже до того отработали, что не напортачим при всем желании.

— Да все я понимаю! — ответила она. — Каждый раз волнуюсь, пока не начинаю играть. А начну, и все проходит.

Танец закончился, и объявили нашу песню. Я взял Люсю за руку, и мы вышли на сцену. После положенного поклона она уселась за рояль, а я взял из рук ведущего гитару. Исполнили мы свой номер отлично, что и неудивительно, если учесть, сколько раз мы его исполняли дома. В зале, наверное, три четверти всех собравшихся были работниками милиции, поэтому за песню о своей службе они отблагодарили нас овациями. Видя, что аплодирующие не унимаются, я кивнул Люсе, и она опять села за рояль. Ведущий не вмешивался. Наверное, он думал, что мы повторим свой номер.

— Мы рады сегодня присутствовать на вашем празднике и выразить любовь и уважение, которые испытываем к людям в милицейских погонах, — сказал я залу. — Недавно я написал две новые песни, которые мы еще нигде никому не пели. Нам хочется подарить их вам. Беда в том, что песни не для нашего возраста. Но, я надеюсь, вы нам это простите. Наверное, после нас их будут петь взрослые исполнители, но здесь и сейчас мы их споем для вас. Первую будет петь Людмила, и называется она «Ты говоришь мне о любви».

Она замечательно спела и сыграла, а я стоял и слушал вместе с залом. Аплодировали моей подруге, не жалея ладоней. Видя, что это будет продолжаться долго, я с гитарой подошел к микрофону и постучал по нему пальцем. Шум стих.

— А теперь я вам спою под гитару песню «Все для тебя», — объявил я, и зал исчез.
		В моей судьбе есть только ты, одна любовь и боль моя…








Мне аплодировали не меньше Люси, мы так и ушли со сцены, не дождавшись конца оваций.

— Здорово вы выступили, — сказал отвозивший нас сотрудник. — Дома за такие песни не ругают?

— Дома еще не знают, — ответил я. — Но домашних мы как-нибудь переживем. А вот после того, как концерт покажут в записи, придется еще пережить разговор с нашим директором. А она женщина строгих правил. Одна надежда, что эти номера из записи вырежут.

— Это вряд ли, — сказал он. — Так что готовься к разговору с директором. Никто не станет вырезать одни из лучших номеров. Ты прав, песни не для вашего возраста, но они замечательные.

Он довез нас до подъезда и уехал.

— Пошли скорее домой, холодно! — сказала Люся.

— Давай руку, торопыга, — сказал я. — Загремишь сейчас в этих туфлях. Не догадались, надо было обуть сапожки, а туфли взять в сумке. Ты пока своим ничего не говори. Спели, похлопали и все. Иван Алексеевич еще воспримет спокойно, а от мамы наслушаешься.

— Маму я не боюсь, — ответила подруга. — А вот в школе будет разговоров… Ладно, целуй, и я побежала.




Концерт показали на следующий вечер.

— Вы со своей любовью совсем сбрендили! — высказалась сестра. — А Люська с ума сошла: вышла на сцену на каблуках! Твоя работа?

— А что тебе не понравилось? — спросил я. — Сразу прибавила пару лет, да и красивей.

— Не знаешь нашего директора? — ответила она. — Анна Гавриловна вам все припомнит, и эти песни, и каблуки.

— Песни замечательные, — сказала мама. — Но как вы на такое решились?

— Концерт показывали в записи, — сказал отец. — Раз сочли возможным показать, значит, ничего порочащего в этом не нашли, иначе бы просто вырезали эти номера. Но лучше на будущее все-таки пока петь что-то вроде «Качелей».

На этом обсуждение нашего выступления закончилось. На следующее утро, когда я с портфелем сбежал на второй этаж, меня уже ждали друзья, к которым присоединилась Оля.

— А это чудо почему с нами? — спросил я. — Ты же все время со своей Ниной ходишь в школу.

— Ее подружка приболела, — пояснила Люся. — Ну как твои отреагировали на показ?

— Пошли, а то уже много времени, — сказал я, беря у Оли портфель. — По пути поговорим.

Разговоров было мало, только Таня прошлась по Люсиным каблукам.

— Мама тоже прошлась, даже мерила мои каблуки со своими. Мои оказались длиннее. Я ее успокоила тем, что ты мне их купил только для выступлений.

— Ты покупаешь ей обувь? — удивился Сергей.

— Они все равно скоро поженятся, — вмешалась Оля. — А так больше денег останется для меня.

— Быстрее перебирай ногами, болтушка, — сказал я. — Уже и портфель взял, а идешь еле-еле. Скоро звонок, а мы еще не прошли сквер. Не хватало ко всему остальному заработать еще опоздание. Поднажали все.

Мы толпой ввалились в вестибюль, быстро переобулись и повесили в гардеробе верхнюю одежду.

— Чеши, — сказал я Оле, вручая портфель. — Сейчас прозвенит звонок.

Он прозвенел, когда мы поднимались по лестнице. Хорошо, что до кабинета физики было рукой подать. Когда мы заскочили внутрь, на мгновение все замерли, а потом подняли такой шум, что, наверное, на первом этаже в директорской было слышно.

— Хватит меня лупить! — сказал я Валерке, когда он меня от избытка чувств второй раз огрел по плечу. — И вообще, угомонитесь. Слышите? По-моему, это Лариса.

Мои слова дружно проигнорировали, поэтому, когда наша учительница физики открыла дверь, она увидела бардак. Ее саму заметили не сразу.

— А ну быстро все расселись по своим местам! — скомандовала Лариса Дмитриевна. — Я вас прекрасно понимаю, но сейчас у нас урок. Обсуждать наших артистов будете на перемене.

Всем учителям, у которых сегодня были уроки в нашем классе, можно было только посочувствовать. Им приходилось постоянно одергивать самых несдержанных и делать замечания всем остальным. На переменах, когда мы не меняли класс, нас обступали ребята и начинались бесконечные расспросы, а когда шли в другой кабинет, было еще хуже: концерт смотрели почти все. А вот с директором я ошибся. Она нас так и не вызвала. Умная женщина, зря я на нее катил бочку.

— Часть твоей славы досталась мне, — сказала за ужином Таня. — Все как с ума посходили. «Как твой брат пишет песни?» — явно передразнила кого-то сестра. — Пришлось показывать.

— Когда ты видела, чтобы я так закатывал глаза? — возмутился я. — Небось, и о Люсе спрашивали?

— А ты как думал? Ходите в обнимку, поете такие песни и хотите, чтобы ни у кого не возникло вопросов?

— И что ты на них отвечаешь?

— Ничего не отвечаю, отсылаю к вам. Идите, говорю, и спрашивайте у них сами.




— К директору не вызывали? — спросила мама.

— Нет, — ответил я. — В коридоре разминулись, но она ничего не сказала. Давайте об этом прекратим, меня эти разговоры уже в школе достали.

Этим же вечером мне позвонил Самохин.

— Здравствуй, — сказал Николай. — Хочу тебе сказать, что москвичи взяли себе копии вашего выступления. Так что, может быть, их покажут и по центральному телевидению. Ты сейчас ничего нового не пишешь?

— Вроде нет, — ответил я. — А что?

— Новогоднюю песню написать не хочешь? Выступили бы у нас на новогоднем концерте.

— Не уверен, что успею. Я думал, что такие концерты снимают заранее.

— Правильно думал. Но мы в этом году припозднились. И кое-какие исполнители, на которых мы рассчитывали, не смогут приехать.

— И когда нужна песня?

— Комиссия будет утверждать план концерта в конце месяца. Успеешь?

— Очень мало времени, — сказал я. — Поэтому ничего обещать не могу. Если что, я позвоню.




— Здравствуй! — поздоровался Юркович. — Как слетал в Москву?

— Здравствуй, Илья, — сказал Машеров. — Хуже, чем хотелось, но лучше, чем могло быть. Средства выделили, но валюты дали процентов восемьдесят от того, что мы запросили. Остальное перенесли на конец следующего года. И большие сложности в приобретении части оборудования. Семичастный сказал, что они постараются, но ничего не обещал. Чистые счета у них есть, сложности в поиске посредников, которым можно доверять. Там есть оборудование, которое делается только под заказ малыми сериями, и с абы кем контрактов не заключают. Конечно, при наличии денег сделать можно все, главное, сколько на это потребуется времени. А как у тебя дела?

— С набором людей закончил. Необходимости в дальнейшем увеличении группы я не вижу, а вот неприятности могут быть. Начали работу в Киеве в окружении Шелеста. Там есть подходящие люди. Есть кое-кто и в Москве в аппарате Совмина. Ты не думал попробовать поговорить с Мазуровым? Его поддержка многое упростила бы.

— Слишком большой риск, — покачал головой Машеров. — Отношения у меня с Кириллом неплохие, но я не уверен в его действиях. Давай пока действовать своими силами. Лучше медленнее, но меньше риска. Нет у нас необходимости в большой спешке. Как там с дедом, готовят?

— Уже подготовили! — сморщился, как от зубной боли, Юркович. — С этой учебой Масей мне все нервы вымотал! Как, говорю ему, ты будешь предсказывать переворот в Гане, если ты понятия не имеешь, что это за страна и где находится?

— И что он?

— Я же говорю, потрепал нервы и мне, и всем остальным, но все выучил. Фундаменты под научный центр и общежитие уже готовы и завозятся стройматериалы. Для рабочих поставили теплушки, так что до сильных морозов будут работать. Строительное оборудование завезли, село электрифицируют, а дорогу вот-вот закончат. Въезды в село контролируются комитетом, а с периметром будем работать весной. Подвод газа им запланировали на следующую осень.

— Кто из научной группы будет знать?

— Только ее руководитель, остальные наш феномен будут изучать без дураков.

— До съезда еще четыре месяца, — сказал Машеров. — Вряд ли до землетрясения стоит ожидать гостей, но лучше быть готовыми раньше. Продолжайте заниматься и Казинцом, и всем объектом. Ликвидаторы готовы?

— Я их подготовил в первую очередь. Они вообще отделены от остальной группы. Что бы ни случилось, с нами их никому связать не удастся.

— Чистку нужно растянуть на как можно больший срок, — сказал Машеров. — И сделать ее максимально незаметной. Партийное руководство нижнего и среднего звена никто не охраняет, и этим нужно воспользоваться. Главное, это не вызвать подозрений.

— Там настоящие профессионалы, — заверил Юркович. — Отбирали только лучших из лучших. И спешить по большинству нет никакой необходимости. Это можно и на десять лет растянуть. Срочных там всего пять человек.

— А как наш молодой человек?

— Поет песни и пишет книги. Скоро, наверное, придет с просьбой, чтобы его женили.

— Не удержался, значит, — улыбнулся Машеров. — А насчет женитьбы правда, что ли?

— У него с этой девчонкой любовь с поцелуями и объятиями. До конца они еще, по-моему, не дошли, но это только вопрос времени. В остальном у него все нормально. В деньгах из-за писательства не нуждается, от наших отказался. Недавно за драку побывал в милиции.

— Что за драка? — заинтересовался Машеров.

— Отверг первую красавицу класса, а она нажаловалась брату. Тот встретил Геннадия по дороге из школы и решил в воспитательных целях повозить его носом по асфальту. Ему уже восемнадцать, столько же и двум приятелям, которых он захватил для компании. Наш кадр шел не один, а со своей девчонкой и другом – сыном следователя УГРО. В результате баталии главного зачинщика отвезли в больницу, а четверо остальных с мелкими телесными повреждениями доставлены в ближайшее отделение милиции. Там быстро разобрались и отвезли нашу компанию домой. В общем-то, ерунда, поэтому мы ни во что не вмешивались. А пять дней назад он всю милицию отблагодарил. Спел со своей подругой на нашем концерте несколько песен. Народ себе все руки отбил, аплодируя, а моя жена даже прослезилась.

— Это, может быть, и ерунда, а может быть, и нет, — нахмурился Машеров. — То, что мы его пока не используем, еще не значит, что он нам уже не понадобится. Это хорошо, что он может за себя постоять, но никто не застрахован от случайностей. Попал в больницу его недруг, а мог там оказаться и он сам. А если он следующий раз нарвется на кого посерьезней? Нужно в дальнейшем исключить такие случайности. Вы его не можете ежечасно пасти, а в жизни всякое бывает. Поговорите с ним на полном серьезе. Все выяснения отношений на кулаках нужно запретить. Выдайте ему что-нибудь вроде «Коровина» и при необходимости проведите обучение.

— Сделаем, — сказал Юркович. — Только «Коровин» для мальчишки все-таки тяжеловат и скрытое ношение вряд ли получится. Дадим ему карманный «Браунинг», у нас они еще остались черт-те с каких времен.




Глава 3


— Да знаю я, как из него стрелять! — сказал я Семену. — Я, между прочим, имею звание старшего лейтенанта. Служить не служил, но перед получением звания на сборах достаточно задницу подморозил. Да и потом сборы были регулярно. Стрелял и из «Калашникова» и из «Макарова». Может быть, я ваш «Браунинг» без инструкции быстро не разберу, но уж отстреляться, смогу.

— Ну держи, грамотей, — отдал мне пистолет Семен. — Посмотрим, попадешь ли ты в мишень.

— За это не беспокойся, — заверил я его, изготавливая оружие к стрельбе. — Пока не село зрение я стрелял неплохо.

Я навел пистолет на мишень и выстрелил шесть раз подряд. Рот можно было и не открывать. Хлопки были не сильные, отдача – тоже. Все-таки патрон калибра шесть и тридцать пять сотых это несерьезно. Даже для меня пистолет был небольшой, хоть по весу и не пушинка.

— Две девятки, две восьмерки, семерка и шестерка, — подвел итог Семен, посмотрев в оптику. — Однако!

— А из него лучше стрелять трудно, — сказал я, возвращая оружие. — И оружие это, скорее, психическое.

— А тебе его для того и дают, — сказал он. — Чтобы ты при случае смог припугнуть. Стрелять на поражение только в случае угрозы жизни. Сейчас я тебе покажу сборку-разборку и как за ним ухаживать. Потом получишь ствол и боеприпасы и распишешься в куче бумажек. Учти, что ствол у тебя нелегально. Бумажка будет, но это так… для тех, кто не в курсе, что никаких бумажек у тебя быть не может. Поэтому постарайся им не светить. Попадешься кому не надо – отмажем, но кое у кого могут быть неприятности. В школу не таскай, в остальное время пусть будет при тебе. Мы не можем тебя постоянно охранять. Точнее, можем, но тогда ты сам взвоешь. А это хоть какая-то гарантия. И постарайся кулаками отношения не выяснять. Будут наезжать – звони нам. Понял?

Шел третий день новогодних каникул, мы собирались на каток, а тут этот вызов и куча подписок.




Во второй половине ноября произошло два события. Во-первых, нас приняли в комсомол, и я наконец избавился от галстука, а во-вторых, нас не пустили на праздничный концерт. Виноват был я сам. Надо было подготовить для Люси что-нибудь вроде «Снежинки» из «Чародеев», а я взял «Годы бешено несутся».

— Изумительная песня, — сказал после прослушивания председатель комиссии. — И спели вы замечательно, но я вас с ней на сцену не выпущу. Жаль, что уже поздно, а то можно было бы дать ее в работу взрослым исполнителям. Она вам не по возрасту, люди просто будут смеяться.

С последним утверждением я не был согласен, но спорить было бесполезно, поэтому мы просто распрощались и ушли.

— Не расстраивайся, — подбодрил я Люсю. — Мы ее еще споем. Да и вообще, надо будет разучить несколько новых песен. И для себя, и чтобы спеть при случае.

Двадцать девятого числа на классном часе мы проставили свои оценки. У нашей троицы были все пятерки. Классная всех поздравила, и мы на одиннадцать дней стали свободными людьми. А вот теперь на мою свободу покушались из-за куска металла, от ношения которого я не видел особой пользы. С другой стороны, я понимал Машерова. Мало ли на кого может нарваться подросток в большом городе? Я был уверен, что за мной присматривали, но вряд ли это делалось постоянно, да и не получилось бы за мной следить во многих случаях. А так хоть какая-то гарантия.




Каникулы пролетели, как один день. Мы почти ежедневно ездили на каток, причем дважды вместе с Ирой. Погода стояла замечательная: легкий мороз при почти полном отсутствии ветра, и через день-два шел снег, присыпавший все грязь большого города. Мы каждый вечер гуляли, и мне приходилось таскать в кармане куртки пистолет.

Мама, увидела пистолет, когда я, придя домой после его получения, бросил кобуру на свою кровать и начал доставать из кармана выданные мне три пачки патронов. Перепугалась она страшно, мигом забыв о моем настоящем возрасте.

— Успокойся, — сказал я ей. — Мне эта железка тоже не нужна, но носить придется. Вот на него документы, так что все законно.

— Они сошли с ума! — заявила она. — Давать ребенку боевое оружие!

— Во-первых, это не боевое оружие, а карманный пистолет для самообороны. Из него даже застрелиться не так легко. А во-вторых, у меня есть офицерское звание, да и здесь я прошел инструктаж. И не нужно шуметь: Тане об этом вовсе не обязательно знать.

Пришедший с работы отец отнесся к новости спокойно, посмотрел пистолет и вернул его мне, справившись, стрелял я из него или нет.

— Конечно, — ответил я. — Кто бы мне его дал без тренировки? Из шести выстрелов в среднем сорок восемь очков. Но ствол несерьезный, из него только в упор стрелять.

— Все нормально, Галя, — сказал он маме. — Раз выдали, значит, так нужно.

Во вторник одиннадцатого я пошел в школу, как на каторгу.

— Закончилась наша свобода! — сказал нам Сергей, у которого было такое же настроение.

— Мне, что ли, с вами поплакать? — сказала нам Люся. — Что вы, как с похорон, честное слово! Сколько тут осталось учиться? Капельку зимы и весна. И нам с вами уже по пятнадцать лет!

Первый день занятий прошел неожиданно быстро. Секции сегодня не было, поэтому я с Люсей пошел домой, а Сергей побежал в гастроном за продуктами.

— Через несколько дней мир будет на грани ядерной войны, — сказал я подруге. — Семнадцатого американский Б52 столкнется с заправщиком в воздухе и на Испанию рухнут четыре термоядерные бомбы. Две из них разрушатся и не взорвутся только чудом. Детонаторы сработают только частично. А каждая бомба по полторы мегатонны.

— А почему война? — вздрогнула она. — Мы-то тут при чем?

— А кто бы стал разбираться, если одна из стран НАТО подверглась ядерной бомбардировке? — пожал я плечами. — Сработала бы система оповещения, и все. Подобные случаи с атомным оружием у американцев еще будут.

— А у нас?

— Может быть, и у нас было что-то подобное, — сказал я. — Не принято у нас было писать о неудачах и катастрофах. Самолеты не падали, корабли не тонули. Кое о чем узнали уже после развала Союза, но о таких катастрофах не читал. Смотри, вчера только выпал снег, и уже сверху видна грязь. А в городке по две недели лежит и белый-белый.

— Ты бы еще город с лесом сравнил, — сказала Люся. — Что-то получили, что-то потеряли. Здесь все равно жить интересней.




— Илья, ты определился? — спросил Машеров.

— Я за его ликвидацию, — жестко сказал Юркович. — И лучше это сделать сейчас, пока он в Молдавии. Переедет в Москву, все сразу усложнится.

— Когда Брежнев его перетянет в Москву?

— Мы спрашивали, Геннадий этого сам не знает. Знает только, что министром он станет в сентябре этого года, так что времени осталось не так уж много.

— То, что Щелокова будем убирать, мы уже решили. Я тебя спрашивал о другом. В том, чтобы у власти остался Тикунов, заинтересованы и Воронов с Косыгиным, и Шелепин с Семичастным, а о самом Тикунове я вообще не говорю. Прекрасного министра и профессионала фактически уничтожат, чтобы освободить место дружку Брежнева. Это одна из пяти ключевых фигур, если не считать военных. Может быть, подождем съезда, а потом подбросим материалы Семичастному? Его ведь тоже должны были убрать из Комитета через год с небольшим. Если не вычистить сейчас все фигуры по списку, и дать Брежневу укрепиться, через несколько лет повсюду будут его люди. И то, что мы убрали Андропова, Семичастному не сильно поможет. Свято место, как известно, пусто не бывает.

— Вы знаете мое мнение. Я за то, чтобы действовать своими силами и ни с кем не делиться кадровой информацией. Зарубежной и научно-технической – сколько угодно, все остальное это только наше. Слишком опасно подключать такие фигуры. Косыгина я бы о многом предупредил, но только в том, что касается реформы. Сейчас у Брежнева в Политбюро нет большинства, на этом и нужно играть, если вы не хотите действовать кардинально и убрать главную фигуру.

— Там слишком многих придется убирать, — возразил Машеров. — Мы с тобой не боги, как бы нас самих не убрали. Пока нам ясен расклад и то, к чему все идет. Убери центральную фигуру, и все изменится. Ты уверен, что вместо него выберут достойного человека, что не станет еще хуже? С Брежневым ясно, на чем играть. Уберем его дружков и подставим в нужный момент плечо, чтобы он не бросался за поддержкой к генералам. Весь список – это его друзья, которых у него не так уж и много, тем более таких, кого можно протолкнуть наверх. Абы кого на такие посты не поставишь. Людей он, конечно, найдет, но время мы выиграем. Ладно, я, собственно, думаю точно так же, хотя поддержку в Москве все равно искать придется, пусть и не раскрывая при этом всех наших планов. А людей в Молдавию посылай. И надо искать подходы к Павлову. Материалы по его охране я отдал Васильеву, потом посмотришь. Что у нас по объекту?

— Центр построили, сейчас заканчивают общежитие. Все коммуникации подключили, а отделочные работы сделаем зимой. Поэтому работу центра можно будет развернуть до весны.

— Отлично, так и сделаем. С Петровым будет легче разговаривать: все-таки охрана режимного объекта, а не села, и в Москве это свою роль сыграет. Семичастному наш Василий Иванович о моих чудачествах наверняка доложил, но это даже хорошо. Да, вы нашему мальчику ствол дали?

— Мальчик, — усмехнулся Юркович. — У него в той жизни было воинское звание старшего лейтенанта, а из нашей хлопушки он отстрелялся так, что ребята были удивлены. Предлагаю его в дальнейшем и в личных разговорах, и в документах, если они будут, так и называть «Лейтенантом».

— А как его успехи в секции?

— Плохо, — поморщился полковник. — Васильев разговаривал с тренером. Развит он прекрасно, все запоминает и может применять. Беда в том, что он, видимо, в той жизни занимался чем-то вроде каратэ. Пока у него есть время подумать, он может применить то, чему его учат. А если думать некогда, он начинает драться по-старому: быстро и жестко. Того парня, который его хотел проучить, Геннадий чуть не искалечил.

— Ладно, пусть занимается дальше. Нам важна его безопасность, все остальное второстепенно.




— Начало марта, а так метет! — сказала Люся, глядя в окно моей комнаты, за которым бесновалась вьюга.

— Всегда любил смотреть в окно, когда разыграется метель, — сказал я. — Есть в этом что-то завораживающее.

— Романтик! — она взлохматила мои волосы. — Смотреть на такое я тоже люблю, а вот на улице уже не погуляешь.

Она села мне на колени и прижалась к груди, вызвав волну нежности и желания.

— Люся, слезай, не надо.

— Мне уже пятнадцать лет!

— Пятнадцать тебе будет только через месяц. Встань, я не железный.

— Иногда мне кажется, что ты из железа.

— Ты что, хочешь, чтобы мы пошли до конца?

— Я этого давно хочу, — вздохнула она. — Только пока боюсь. Но до восемнадцати я точно ждать не буду.

— Там будет видно, — сказал я, обняв ее за плечи.

Я сам чувствовал, что долго мы не продержимся.

— Пойдем посмотрим новости, — предложил я.

— Зачем? — пожала она плечами. — Ты и так все знаешь, а я уже слушала. Наши атомные подводные лодки, не всплывая, совершили кругосветное путешествие. А больше ничего интересного нет. Я, когда слушала, еще пожалела моряков. Представляешь, как обидно? Участвовали в кругосветном путешествии и ничего не увидели.

— Гена, тебя к телефону! — крикнула мама.

Звонил Сергей.

— Можешь зайти? У отца к тебе дело.

— Сейчас подбегу, — ответил я.

Начиная с января, ко мне стали регулярно обращаться за консультациями. Интересовало многое, но ответить я мог в лучшем случае только на половину вопросов.

— Если я чего-то не видел или не читал, откуда мне об этом знать? — говорил я отцу Сергея. — Очень много выкладывали в сеть, но далеко не все. А потом интерес к тому времени вообще начал угасать. У всех хватало своих забот.

Сегодня мне удалось ответить на два вопроса из трех.

— Чем занят? — спросил я Сергея, когда довольный Петр Сергеевич ушел в свою комнату с исписанным мной листом бумаги.

— Уроки сделал, теперь сижу и смотрю в окно. Да, возьми последние листы. Когда допишешь книгу?

— За неделю, думаю, управлюсь. Ладно, побежал я к себе. Мы там тоже смотрим на снег.

— Управился? — спросила подруга. — Чем Сергей занят?

— Тем же, чем и мы. Смотрит на снег и балдеет. По телевизору ничего хорошего нет, а читать нечего. Вот, дочитал мою писанину.

— Давай еще одну песню выучим? Что ты знаешь о зиме, кроме «Снежинки»?

— Мне и то, как мы исполняем «Снежинку», не нравится, — сказал я. — Поешь ты прекрасно и с каждой песней все лучше. А вот музыка… Не хватает пианино с гитарой, совсем не так она звучит! Песни-то я знаю, но не все можно нормально исполнить. Можно разучить «Три белых коня», но там должна звучать труба… Слушай, у меня появилась мысль. В Минске навалом небольших музыкальных коллективов. Можно договориться с одним из них через мою крышу. Аранжировку для своих инструментов они сделают сами. Разучим с десяток песен и запишем у Самохина.

— А никого не удивит, что из тебя сыплются песни?

— Пока все молчат, а мы уже шесть песен исполняли и седьмую спели для комиссии. А пока все подготовим, еще несколько месяцев пройдет. Люсь, ты кем хочешь стать? Не певицей?

— Я еще не определилась. Но петь мне нравится. Дыхательные упражнения и мантры я делаю регулярно, сама заметила, как усилился голос.

Я тоже заметил. У нее и раньше был красивый голос, но слабый. Сейчас у нее был не голос, голосище!

— И твой голос продолжает меняться, — сказала она. — Когда ты пел в городке, все были в восторге от самих песен, а не от твоего исполнения, а сейчас поменялся тембр. Еще не Магомаев и даже не Трошин, но твое пение уже приятно слушать. А что ты имел в виду, когда говорил о крыше?

— Детективы нужно читать, — нравоучительно сказал я. — Возьми у моей мамы, у нее их целая полка. Крыша – это покровители. Завтра я попрошу передать мою просьбу. Будем лепить из тебя народную певицу, а репертуар я на сто лет вперед обеспечу.

К утру пурга прекратилась, и дворники спешили очистить от снега тротуары, пока народ еще сидит по домам. К нашему выходу в школу дорожки выскребли почти до асфальта.

— Красота! — говорил я друзьям. — В городке я бы сейчас перся через сугробы и набрал снега в ботинки.

— Зато у нас зимой на физкультуре ездили в лес, — сказала Люся. — Помнишь?

Как я мог не помнить? В школе было много лыж, и наш физрук частенько вместо урока загонял нас в лес. Это было классно, особенно если не нужно было прокладывать лыжню. В конце урока девчонок забрасывали снежками и ехали в школу сдавать лыжи и забирать портфели.

— Да, — ответил я. — Здесь так не покатаешься, зато у нас был хуже каток.

— Что толку говорить о том, что было, — недовольно сказал Сергей. — Было и сплыло. Давайте идти быстрее, а то мы с вами постоянно прибегаем к звонку.

Во втором полугодии мы уже окончательно стали в классе своими, а я на большинстве уроков мысленно шлифовал текст книги и не сильно тяготился учебой. Легко было говорить Семену, что я маюсь дурью. Не мог я целые дни оставаться без Люси. Я, даже сидя на разных партах, чувствовал ее присутствие. Мы еще в самом начале хотели сесть за одну парту, но девчонки, с которыми мы сидели, пересаживаться отказались наотрез.

— Ген, дай посмотреть тетрадь по алгебре! — подкатил ко мне Витька Дроздов.

— Списывать не дам, ты же знаешь, — ответил я. — Объяснить решение могу. Не хочешь? Тогда иди лесом.

— Говорят, ты знаешь много анекдотов, — подошел Олег Вешняков.

— Кто это говорит? — едва не подскочил я.

В этой школе я не рассказал ни одного анекдота и не собирался этим занимаеться.

— Ее сестра, — кивнул он на Люсю. — Она сейчас весь второй «Б» ими смешит. Даже что-то рассказала своей классной. Говорят, та смеялась.

Ответить я не успел: прозвенел звонок. После окончания химии на алгебру мы пошли с первого этажа на второй. Когда проходили мимо учительской, из нее вышла директор.

— Зайди! — сказала она, возвращаясь обратно.

Я зашел следом в учительскую, в которой, помимо Анны Гавриловны, находились еще несколько учителей, в том числе и наша классная.

— Что это еще за история с анекдотами? — строго спросила она.

— Могу поклясться чем угодно, что в этой школе я не рассказал ни одного анекдота! — торжественно сказал я. — Я слишком дорожу своим временем.

— А при чем здесь время? — не поняла она.

— Все люди почему-то любят смеяться, — пояснил я. — В той школе, в которой я раньше учился, мне не давали проходу ни школьники, ни учителя. Даже директор один раз попросил рассказать анекдот. Неприличных, кстати, не было ни одного. А вы почему спрашиваете? Из-за младшей Черезовой? Так я о ее рассказах ничего не знал. Сегодня же вправлю мозги.

— Насчет директора соврал? — не совсем педагогично спросила она.

— Зачем врать? — ответил я. — Я и вам могу рассказать. Ученик говорит учителю: «Следует ли наказывать кого-нибудь за то, чего он не делал?»

Учитель ему: «Нет, разумеется, ни в коем случае нельзя!»

Ученик: «Хорошо. Я не сделал домашнее задание…»

— Смешно, — сказала она. — Еще?

— Учительница говорит ученику: «Ты, почему опять опоздал?», а тот ей отвечает: «Ну, Марья Ивановна, вы же сами говорили, что учиться никогда не поздно!»

— Это прямо о вашей компании, — опять улыбнулась она. — Иди и поговори с Ольгой. После ее рассказов весь класс пол-урока не может успокоиться. Ей классная уже сделала замечание, но пока без толку.

«Ни фига себе – подумал я, выходя из учительской – И это наша директор!»

Зазвенел звонок, и я рванул к лестнице. Хорошо, что учительницы еще не было.

— Тебя за что Гавриловна утянула в учительскую? — спросил Валерка.

— Захотела послушать анекдоты, — неосмотрительно ляпнул я, еще не понимая, что сказал.

— Так это правда, что ты их много знаешь? — оживился он.

Ответить я не успел: зашла учительница, и начался урок. Следующая перемена была большой, и меня обступил весь класс, включая старосту, с которой я практически не общался.

— Колись! — сказал Валерка. — Не будь жмотом, тебе что, жалко немного посмешить друзей?

— Немного? Один анекдот, и отстанете? Ладно, слушайте. На уроке ботаники. Учитель спрашивает: «Какое самое благоприятное время для сбора яблок?» Петя: «Август». Таня: «Сентябрь». Вовочка: «Когда собака привязана». Все, пошли в свой класс.

Если кто-то думает, что они от меня отстали, то зря. Анекдотов пять из меня за день выцыганили. Большое спасибо Олечке я озвучил в тот же день, после того как вернулись домой.

— Зови сестру на суд и расправу! — сказал я Люсе.

— А что она натворила? — спросила Надежда.

— Сейчас узнаете, — пообещал я. — Иди сюда, чудо в перьях! Ты зачем начала рассказывать одноклассникам анекдоты, да еще ссылаться на меня?

— Я не хотела! — Оля чуть не плакала. — Я только рассказала Нинке, а она их пересказала в классе, поэтому все захотели узнать остальные… Пришлось рассказать. А потом они закончились…

— И ты всем сказала, кто тебе рассказал, так? Ладно, голову на первый раз отрывать не буду…

— А еще анекдоты расскажешь? — ожила она.

— Я тебе расскажу! Я по твоей милости имел сомнительное удовольствие беседовать с директором. Я от нее откупился парой анекдотов, но тебя она просила предупредить. Не прекратишь – снизят оценку по поведению. Это не шутки, ты мешаешь учителям вести уроки и не реагируешь на замечания.

— Оля, как ты могла! — с возмущением сказала Надежда. — Иди в свою комнату, у нас с тобой будет разговор!

— Ты что, действительно рассказывал Гавриловне анекдоты? — удивилась Люся, когда за ними закрылась дверь.

— А чем она хуже нашего Новикова? — спросил я. — Такой же человек. Ты знаешь, она даже пару раз улыбнулась.

Зазвонил телефон, и Люся пошла в прихожую. Я двинулся следом.

— Таня передала, что тебе звонили, — сказала она, положив трубку на рычаг. — Беги домой, сейчас будут перезванивать.

Звонил Васильев.

— Ты просил разузнать насчет ансамбля, — сказал он. — Мы договорились с Окружным Домом офицеров. Несколько музыкантов согласны с вами поработать. Точнее, они вас послушают, а потом примут окончательное решение. Но у них своя работа, поэтому вам придется подстраиваться под них, а не наоборот. Вы сможете сейчас туда ненадолго съездить?

— Без проблем, — ответил я. — Нам к ним добираться самим?

— Таких жертв от вас не требуется, — засмеялся он. — одевайтесь и выходите со двора, а я сейчас подъеду.

Через десять минут мы уже стояли на выезде со двора, а вскоре подъехал и «Москвич», за рулем которого сидел Виктор.

Музыкантов оказалось пятеро.

— Олег Астахов, — представился один из них. — Я здесь вроде старшего. Инструменты – гитара и скрипка.

— Игорь Гордеев, — наклонил голову самый высокий из парней. — Те же инструменты.

— Виктор Калачов, — сказал невысокий, плотный и на вид самый старший в группе мужчина. — Ударные.

— Николай Маклаков, клавишные и труба, — сказал невысокий парень с круглым лицом и уже заметной полнотой.

— Тоже Олег, но Бельский, — представился последний член группы. — Контрабас.

— Нам сказали, что вы хотите с нами поговорить, а потом уже решите, помогать или нет, — обратился я к ним. — Давайте я тогда сначала скажу, что нужно нам. Я пишу песни, причем не только детские. К сожалению, ни на каких других инструментах, кроме гитары, я играть не умею, поэтому Люсе приходится подбирать мелодии самостоятельно, и мы ограничены всего двумя инструментами. В некоторых случаях этого хватает, в остальных хорошая песня звучит… так себе. Сейчас у меня есть несколько новых песен, а до лета их будет еще две-три. Мы хотим, собрать из моих песен небольшой концерт и записать его на телецентре. Вам нужно будет сделать аранжировку для своих инструментов, а потом свести все воедино. Если захотите потом исполнять наши песни сами – ради бога. Если будут проблемы с худсоветом по репертуару, мы сможем их решить своими силами.

— Мы бы хотели услышать что-нибудь из нового, — сказал Олег Астахов. — Давайте пройдем на сцену, там сейчас никого нет. Игорь, принеси гитару.

Для начала мы им исполнили «Годы бешено несутся».

— А теперь представьте, как эта песня прозвучит, если будем играть все вместе, — сказал я. — Что кислые лица? Тоже скажете, не по возрасту?

— Даже если пропустит худсовет, зрители засмеют, — виновато сказал Астахов. — Песня замечательная, и поете вы ее хорошо…

— Кажется, я уже где-то такое слышал, — сказал я, обращаясь к Люсе. — Причем именно такими словами. Олег, вы слышали наше выступление на концерте для милиции?

— Да, но…

— Я извинился за то, что песни не по возрасту, но мог бы и не извиняться, они и так отбили бы себе руки аплодисментами. Если бы была готова и эта песня, я вас уверяю, что точно так же с восторгом встретили бы и ее. Сделаем запись, и ищите себе взрослых певцов или пойте сами.

— Сыграйте еще что-нибудь, — попросил он.

— Мы споем «Снежинку», — сказал я. — Только учтите, что без ударных она не очень хорошо звучит. Точнее, петь будет Люся, я здесь только играю.

— Когда приходит год молодой, а старый уходит вдаль, снежинку хрупкую спрячь в ладонь, желание загадай! — запела Люся.

— Припев здесь лучше петь всем вместе, — сказал я, когда мы закончили. — Есть еще одна песня, но мы ее не разучивали, потому что без партии трубы она не звучит.

— Мы подумаем, — сказал Гордеев. — Вы не обижайтесь, ребята.

— Никаких обид, — заверил я его. — Думайте. Когда решите, позвоните по этому телефону. Откажетесь – мы не обидимся.

— Я обижусь! — сказала Люся, когда мы шли мимо постамента с танком к своей машине. — Мог бы за меня не расшаркиваться. Целый вечер потеряли!

— Откажутся – будем петь песни из мультиков, — утешил я. — Такие, что любой худсовет пропустит. От улыбки станет день светлей, и слону, и даже маленькой улитке…

— Закрой рот, сумасшедший! — рассердилась подруга. — Нахватаешься холодного воздуха и заболеешь! И люди оборачиваются.

— Садитесь в машину, — сказал Виктор. — Не согласятся эти, договоримся с другими. У тракторостроителей есть хорошие ребята. А ты лучше действительно подбери что-нибудь детское, к чему искать неприятности на ровном месте?

— Подберем, — пообещал я. — Пусть, главное, продолжает тренироваться. Для многих хороших песен голос еще слабоват.

— А как вы его тренируете? — поинтересовался он. — Спрашиваю потому, что твой голос за полгода заметно изменился.

— Йогой мы его меняем, — пояснил я. — Дыхательные упражнения и мантры. Увеличивается объем легких, укрепляются голосовые связки. В небольших пределах можно поменять тембр голоса. Ничего в этом сложного нет, кроме каждодневного труда. Ну и, само собой, пение.

— Ты только не перестарайся с этими песнями, — предупредил Виктор. — Три-четыре новые песни в концерте могут удивить, но не являются чем-то из ряда вон выходящим. А вот десятка полтора… А мы весной в Москву начнем давать кое-какую информацию. Маловероятно, но кто-нибудь сможет сопоставить. Куда вам торопиться, еще вся жизнь впереди.




Глава 4


В середине марта я дописал рукопись «Волкодава» и передал ее в редакцию. Через неделю мне позвонили и попросили приехать. Чтобы не прибежать туда к концу рабочего дня, пришлось отпрашиваться у директора.

— Ты что, по мне соскучился? — усмехнулась она, когда я переступил порог ее кабинета.

— И это тоже, — сказал я. — Но, вообще-то, я здесь сейчас по другой причине. Позвонили из редакции, куда я отдал рукопись книги. Я должен у них появиться, но после занятий никак не успеваю, поэтому хотел отпроситься завтра с последнего урока. Это английский, а вы же знаете…

— Знаю, — прервала она меня. — На урок можешь не оставаться, а Ларисе Васильевне я сама скажу. Книга хоть хорошая?

— Мировой уровень, — скромно сказал я. — Спасибо, что выручили.

О моем знании английского она была наслышана от нашей англичанки, на уроках которой я теперь обдумывал свои дела, даже не делая никаких попыток это скрыть. Лариса Васильевна была женщиной умной и прекрасно понимала, что ее уроки мне ничего не дадут. На следующий день перед английским я оставил портфель Сергею и устроил небольшую пробежку от школы до троллейбусной остановки. Можно было попросить у Васильева машину, но я не стал наглеть. Время у меня теперь было, а троллейбус шел почти до самой редакции «Молодой гвардии».

— Поздновато ты, — поморщился редактор.

— Как смог! — ответил я. — И так с урока отпросился, а у вас, Валентин Петрович, еще два часа работы. Какие ко мне вопросы?

— Рукопись я прочитал, — сказал он мне. — И не я один. — Книга очень хорошая и оригинальная, поэтому мы ее без сомнения возьмем в печать. Но кое-что в ней нужно подправить. Оживших покойников убрать, всякое колдовство…

— Вы сказку «Конек-Горбунок» читали? — спросил я. — Или любую другую? Выбросите из нее всю магию, и что останется? Уродливый конь-мутант и деревенский придурок. Так и здесь. В книге все подогнано и отшлифовано. Это сказочная фантастика, так можете на обложке и написать крупными буквами. Если не пропустит цензура, вы скажите мне, и я попытаюсь это дело поправить. А если вы сами не хотите такое печатать, то просто верните рукопись, я найду, куда ее пристроить. Я хотел разорвать договор, вы меня отговорили. Видимо, зря.

— Не кипятись, — сказал редактор. — Тебя вообще по тексту хотели видеть. Ты знаешь, куда идти, в конце зайдешь ко мне.

С любителями править чужой текст, вставляя в него свои мысли, я ругался с полчаса, отбив почти все нападки. В конце концов, они удовлетворились парочкой второстепенных правок, и я направился к редактору.

— Ну как результаты? — спросил он. — Пришли к консенсусу?

— У них ко мне претензий нет, — сказал я. — Внесут пару правок и все.

— Ладно, — сказал он. — Попробую отдать в таком виде. — Но если не пропустит цензура, я с ними копья из-за твоего упрямства ломать не буду. Или возьмешь рукопись на переделку, или заберешь ее совсем.

Через неделю после нашей поездки в Окружной Дом офицеров мне позвонил Олег Астахов и сообщил, что они согласны попробовать. И чего было столько думать?

— Давай споем вдвоем одну очень хорошую песню, — сказал я Люсе. — У нас с тобой в репертуаре ничего военного нет, этот пробел надо заполнить.

— А «Погоня»? — возразила она.

— Это я сказал, что она о героях Гражданской войны, — отмахнулся я. — Ее с таким же успехом можно петь и о махновцах. А эта песня из тех, которые хватают за сердце. Ее написали к фильму, посвященному военным медикам. Снимут его еще только в семьдесят пятом году, так что мы с тобой ничем не рискуем. Она и поется в два голоса поочередно. Давай я тебе ее спою без музыки. Слушай: 
		Сестра, ты помнишь, как из боя 



		Меня ты вынесла в санбат. 








Это поет мужчина. Потом вступает женщина. 
		Остались живы мы с тобою



		В тот раз, товарищ мой и брат. 








Потом они поют оба. 
		На всю оставшуюся жизнь 



		Нам хватит подвигов и славы…[10 - «На всю оставшуюся жизнь»Музыка: В. Баснер ,Слова: Б. Вахтин и П. ФоменкоСестра, ты помнишь, как из бояМеня ты вынесла в санбат…Остались живы мы с тобоюВ тот раз, товарищ мой и брат.На всю оставшуюся жизньНам хватит подвигов и славы,Победы над врагом кровавымНа всю оставшуюся жизнь,На всю оставшуюся жизнь.Горели Днепр, Нева и Волга,Горели небо и поля...Одна беда, одна тревога, Одна судьба, одна земля.На всю оставшуюся жизньНам хватит горя и печали,Где те, кого мы потерялиНа всю оставшуюся жизнь,На всю оставшуюся жизнь.Сестра и брат... Взаимной веройМы были сильными вдвойне,Мы шли к любви и милосердьюВ немилосердной той войне.На всю оставшуюся жизньЗапомним братство фронтовое,Как завещание святоеНа всю оставшуюся жизнь,На всю оставшуюся жизнь.]








Когда я закончил песню, в глазах подруги стояли слезы.

— Ну вот еще! — я обнял ее и полез в карман за носовым платком. — Это не ты, это слушатели должны плакать. Если я нашим музыкантам и с этой песней не угожу, я им сам помашу ручкой!

Прежде чем ехать к музыкантам, я подобрал мелодию для гитары, и мы с Люсей ее несколько раз спели. Потом мы ее исполнили нашему ВИА.

— Вот это то, что надо! — сказал Астахов. — У меня нет слов. Это же за сколько времени ты ее написал?

— Это так важно? — сказал я. — Стихи у меня были в набросках, чуть подправил, и все. А мелодия… Я до сих пор не могу понять, откуда они у меня берутся. Главное, что песня такая, что с ней не стыдно выйти и на праздничный концерт, посвященный Дню Победы, и не только в Минске, но и в Москве. А репертуар у нас будет разный. Только давайте сначала доведем до ума одну песню, пока я сам занимаюсь другими.

Было видно, что они загорелись. В тот вечер я играл мелодию раз шесть, пока не сказали, что довольно и отправили домой на машине Дома офицеров. Это было кстати, так как прямого маршрута к ним не было, и приходилось ездить с пересадкой или минут пятнадцать топать по вечерним улицам пешком. Через неделю нам позвонили опять. Получилось у них здорово, мне ничего поправлять не пришлось. Не симфонический оркестр, но и не наша домашняя игра. Мы к этому времени эту песню спели уже, наверное, раз двадцать, поэтому номер вышел – просто блеск! Мне бы еще малость подправить голос, но, скорее всего, я уже достиг своего потолка.

Николай куда-то сбегал и вернулся с каким-то майором, для которого мы спели еще раз.

— Замечательно! — сказал он. — Репетируйте дальше. Эту песню мы вставим в свой репертуар. И готовьтесь петь ее девятого мая. Больше из военной тематики ничего нет?

— Пока нет, — ответил я. — Но до мая еще есть время, может быть, и успею.

— Дерзайте, молодой человек! — обратился он ко мне на «вы». — С такими песнями мы вам окажем всемерную поддержку. Песни о любви – это хорошо, но несерьезно. Вы сначала пробейтесь на большую сцену, тогда сможете себе больше позволить. А пробиваться лучше с серьезными песнями.

— Хотят серьезную песню, значит, пойдем навстречу, — сказал я Люсе, когда мы поднимались на ее этаж. — Приготовим такую, что будут рыдать. До партийных песен мы с тобой еще не доросли, а вот патриотические на военную тему – это самое то. Надо мне было самому додуматься. Я сегодня подберу музыку к одной песне, а завтра послушаешь. По-моему, как раз для тебя.




— Подобрал? — спросила подруга на следующее утро, едва я, помахивая портфелем, сбежал на второй этаж.

— А поздороваться с любимым человеком?

— Здравствуй. Ну, Ген!

— Если я что-нибудь обещаю, то делаю. Хорошо хоть вчера успел переодеть костюм, а то бы вы сегодня ушли в школу без меня.

— Почему? — не поняла она.

— Потому что он бы еще не высох от слез. Где Сергей?

— Сейчас должен выйти. Ты бессовестный, я теперь весь день буду умирать от любопытства.

— Это естественное состояние почти любой женщины. Ну чего он задерживается, опоздаем же!

— Не шуми, — сказал Сергей, появляясь в дверях. — У нас соседи-пенсионеры еще спят. Идите без меня. Отцу плохо, я ему вызвал «скорую». Скажете классной.

Настроение сразу упало. Сергей бодрился, но я его уже достаточно хорошо знал, чтобы понять, что ему страшно. Три года назад он потерял мать, которая не перенесла родов, а вскорости у отца случился инфаркт. И вот опять…

— Давай, я останусь с тобой? — предложил я, уже заранее зная, что он откажется.

— Бегите в школу, а то опоздаете! — сказал он. — Ты ничем не поможешь, а отца, наверное, увезут в больницу.

Мы опоздали первый раз за весь год. Урок вела классная.

— Так и знала, что это когда-нибудь случится, — сказала она, когда я пропустил вперед Люсю и зашел следом за ней в класс. — А где Деменков?

— Его сегодня не будет, Ольга Владимировна, — ответил я. — Он вызвал «скорую» к отцу. Мы из-за этого и задержались.

— Садитесь на свои места, — сказала она. — Продолжаем урок.

День тянулся еле-еле, я переживал за друга и с большим трудом дождался окончания занятий.

— Что ты так трясешься? — недовольно сказала Люся. — Ну стало человеку плохо, зачем же его сразу хоронить, а себе мотать нервы?

— Не знаю, — ответил я. — Почему-то не получается успокоиться. Даже медитация не помогает, просто не могу войти в нужное состояние.

Моя тревога передалась и ей, поэтому почти весь путь от сквера до своего дома мы пробежали. Все оказалось не так страшно.

— Я недавно приехал из больницы, — сказал Сергей, когда мы вломились к нему в квартиру. — Отцу лучше, но сказали, что он будет дней десять под наблюдением.

— Ты у нас тоже будешь под наблюдением, — сказал я ему. — Мама не работает, и ей приготовить тебе еду ничего не стоит.

— Не нужно, — стал отказываться он. — У меня все есть, а одному до воскресенья хватит. А там что-нибудь сам приготовлю, деньги есть.

— Значит, придет в воскресенье, — сказал я. — И не вздумай отказываться. Держи тетради, завтра отдашь.

От Сергея зашли к Оле. Оказалось, что моя мама зашла к Надежде, и сейчас они общались на кухне.

— Мойте руки! — сказала мама Люси. — Сейчас будете обедать.

— Чуть позже, — ответила подруга. — Мы ненадолго поднимемся к Гене.




— Давай пой, пока никого нет! — сказала Люся, когда мы зашли в мою комнату.

Таня еще не пришла со школы, а отец со службы так рано никогда не возвращался.

— Ну слушай, — сказал я, беря гитару. — Песня называется «Баллада о матери»
		Постарела мать за двадцать лет, 



		А вестей от сына нет и нет.



		Но она всё продолжает ждать, 



		Потому что верит, потому что мать.








Я и раньше пел эту песню Мартынова. Не для кого-то, просто для себя. И всегда у меня на глаза наворачивались слезы. Я не знаю, как такое можно слушать спокойно.
		Трудно это было вспоминать. 



		Вдруг с экрана сын взглянул на мать.



		Мать узнала сына в тот же миг, 



		И пронёсся материнский крик.[11 - «Баллада о матери»Музыка: Евгений Мартынов Слова: Андрей ДементьевПостарела мать за двадцать лет, А вестей от сына нет и нет.Но она всё продолжает ждать,Потому что верит, потому что мать.И на что надеется она?Много лет как кончилась война,Много лет как все пришли назад,Кроме мёртвых, что в земле лежат.Сколько их в то дальнее селоМальчиков безусых не пришло...Раз в село прислали по веснеФильм документальный о войне.Все пришли в кино: и стар, и мал,Кто познал войну и кто не знал.Перед горькой памятью людскойРазливалась ненависть рекой.Трудно это было вспоминать...Вдруг с экрана сын взглянул на мать.Мать узнала сына в тот же миг,И пронесся материнский крик:«Алексей, Алешенька, сынок!»,Словно сын её услышать мог.Он рванулся из траншеи в бой.Встала мать прикрыть его собой,Все боялась, вдруг он упадёт,Но сквозь годы мчался сын вперёд.«Алексей!» — кричали земляки,«Алексей! — просили, — Добеги!»...Кадр сменился. Сын остался жить.Просит мать о сыне повторить.И опять в атаку он бежит,Жив-здоров, не ранен, не убит.«Алексей, Алешенька, сынок»,Словно сын её услышать мог...Дома всё ей чудилось кино,Все ждала – вот-вот сейчас в окноПосреди тревожной тишиныПостучится сын её с войны. ]








Как всегда, при исполнении песни для меня перестало существовать все вокруг, и, только закончив петь, я услышал, что Люся плачет навзрыд.

— Я не смогу такое спеть! — давясь слезами, говорила она. — Как это можно спокойно петь?

— Успокойся сейчас же! — сказал я, вытаскивая носовой платок.

Он оказался не слишком свежим, и пришлось лезть в шкаф за другим.

— Ну куда это годится? — выговаривал я ей, промокая слезы. — Я ее тоже не могу спокойно слушать, а тем более петь, но не так же реветь!

— Кто ее написал? — успокаиваясь, спросила она.

— Должен в семьдесят первом написать Мартынов. Классный певец и композитор. Говорили, что и человек хороший.

— И ты хочешь спереть у него такую песню!

— Ничего, напишет другую, — ответил я. — А его я отблагодарю. Я знаю, когда он умрет, причем, по мнению врачей, его можно было спасти, если бы вовремя оказали помощь. Ему и сорока трех не исполнилось, а сколько всего сделал! Я найду возможность с ним познакомиться и отправить на лечение. Незачем ждать, пока его прихватит в лифте. Он, кстати, не один такой, кому можно будет помочь. Если бы ты знала, сколько талантливых людей умерло раньше срока! Хрен у меня вообще поднимется в воздух тот самолет, на котором разбился Чистяков! Двадцать восемь лет было парню, а выступал гениально! До семьдесят второго года время еще есть, а я хоть так свою совесть немного успокою. А ты будешь учить эту песню и петь, пока не вытекут все слезы. Все равно к нашим музыкантам с ней рано выходить. Я и так пеку песни, как блинчики. Пока поработаем со старым репертуаром.

— Послушай, а кем ты сам хочешь стать? — спросила Люся.

— Пока не определился, — ответил я. — Но уж точно не инженером. Не хочу повторять свою жизнь даже в малом. Понимаешь, таких, как я, будет как собак нерезаных. Обычный инженер средних способностей, добросовестный и исполнительный.

— А ты бы хотел руководить?

— Вот чего не хотел бы, так это руководящей работы. Я ее тоже наелся. Всегда лучше отвечать за себя самого, чем за кого-то, особенно у нас. Нет, я бы хотел прожить эту жизнь творчески. Не все же время будут ворованные песни. Можно выступать с пародиями, которых я знаю… до фига!

— А пародии не ворованные?

— Есть разница, — пояснил я. — Многие юмористы в мое время смешили людей не рассказами собственного сочинения, а тем, что для них писали другие. Здесь главное уметь правильно преподнести написанное. Можно сниматься в кино, подружиться с массой талантливых людей. И потом, не забывай то, о чем я говорил раньше. К добру или к худу, но будущее будет меняться, меняя жизнь миллионов людей. Поэтому многое просто не напишут или напишут иначе. В ближайшие годы это будет мало заметно, но чем дальше, тем сильней. Ладно, беги домой, а то твоя мама сейчас начнет звонить. Держи слова песни и больше не реви, иначе все подумают, что плачешь из-за меня.




— Как он погиб? — спросил Машеров.

— Взрыв бытового газа, — пояснил Юркович. — Все сделали так, что комар носа не подточит. Хотя расследовать, конечно, будут. Все-таки второй секретарь ЦК.

— Кто-нибудь еще пострадал?

— Нет. Жена с детьми была в отъезде, а шофера он оставил в машине. Соседи были дома, но обрушения стен не произошло. В квартире Щелокова возник пожар, пока его потушили, все выгорело.

— Неприятный сюрприз Леониду Ильичу перед самым съездом.

— Скоро у него будет еще один сюрприз. Разработка Павлова почти закончена.

— С этим будьте особенно осторожны, — сказал Машеров. — Управляющий делами ЦК – это фигура. Тем более что он уже не первый.

— Я своим людям верю, — сказал полковник. — Все будет тихо. Обычное пищевое отравление. Он большой любитель маринованных грибов, которые в семье больше никто не ест. Способ подсунуть ему нужное уже разработан. Там сложная подстановка, поэтому до съезда не успеем.

— И не надо. Большой срочности нет. Главное, управиться не позже лета. Есть что-то еще?

— Есть, но я не уверен, что это нужно использовать.

— Рассказывай, подумаем вместе.

— В тетрадках есть одна интересная запись. Вы могли на нее не обратить внимания. Я, во всяком случае, обратил не сразу. Мы в первую очередь прорабатываем шестидесятые и семидесятые годы, а запись относится к ноябрю восемьдесят седьмого.

— И что там такого интересного?

— Двадцать седьмого ноября восемьдесят седьмого года Военной коллегией Верховного суда СССР был приговорён к расстрелу генерал-майор ГРУ Дмитрий Федорович Поляков. Формулировка – за измену родине.

— Припоминаю. Но ты прав, я особого внимания не обратил. Все это еще очень нескоро.

— А я решил уточнить у нашего Лейтенанта. В тетрадке только событие и дата. А когда сделали запрос, получили это.

Полковник передал Машерову исписанный тетрадный лист.

— Ну не сволочь? — сказал Петр Миронович. — Практически всю нашу агентуру в Штатах сдал!

— Вы дальше читайте, — сказал Юркович. — Там много чего написано. Правда, не все он еще успел сделать. Вот я и думаю, как эту информацию подбросить Ивашутину.

— А где сейчас Поляков?

— Меньше года, как назначен военным атташе в Бирме.

— Ты же сам хотел оставить всю кадровую информацию нам, а делиться только наукой и катастрофами. И под каким соусом тогда это преподнести начальнику ГРУ? Через три дня я еду на съезд и буду просвещать Брежнева. Уж до Ивашутина эта информация все равно дойдет. Петр Иванович не дурак и сразу сложит два плюс два. Ясное дело, что мы всех водим за нос и знаем гораздо больше того, чем делимся. И долго мы тогда сохраним контроль над объектом?

— Вы могли бы с ним договориться. Эта информация – огромная услуга. Я на месте Ивашутина сделал бы так, чтобы Поляков из Бирмы вообще не вернулся. У него достаточно спецов, которые эту падлу там выпотрошат и зароют под какой-нибудь пальмой. И концы подчистят так, чтобы ни у кого не возникло вопросов. А всю информацию по своему ведомству он получит от вас. Я думаю, он не станет ни с кем делиться. Если у нас отберут объект, он останется в проигрыше. Что-то он, конечно, получит, но что и из чьих рук? Если подружиться с его ведомством… Я наводил о нем справки у наших военных. Отзывы в основном положительные.

— Подготовь мне не каракули Лейтенанта, а нормальную бумагу, а там посмотрим. Надо сначала разыграть свою партию на съезде, а потом уже решим, стоит ли рисковать. Отделку объекта закончили?

— Научный центр готов, на днях будем завозить оборудование. А общежитие полностью закончим через неделю. Потом сразу же завозим весь персонал. Топить пока придется электричеством.

— Для меня главное, чтобы центр через неделю работал.




— Леонид Ильич, мне нужно, чтобы вы мне уделили немного своего времени.

— Это очень срочно, Петр Миронович? — спросил Брежнев. — Перенести никак нельзя? Если честно, я немного устал и хотел бы отдохнуть. Сколько времени займет ваш вопрос?

— Трудно сказать, — ответил Машеров. — Чтобы доложить, мне хватит десяти минут. Просто у вас неизбежно возникнут вопросы. Но в любом случае в полчаса уложимся. Только вопрос не из тех, которые можно обсуждать на ходу и при охране.

— Даже так? Шура, узнайте в секретариате, где можно уединиться на полчаса.

— Сейчас все сделаем, Леонид Ильич, — ответил Александр Рябенко – начальник личной охраны Брежнева.

Через несколько минут они сидели вдвоем в небольшой комнате для заседаний.

— Я хотел поставить вас в известность о работе одного секретного объекта в республике, который я курирую лично. С год назад нам стало известно об уникальных способностях одного старика. Информация была бредовой, поэтому поначалу в нее никто не поверил.

— Ну-ну, — заинтересовался Брежнев. — И что же умеет ваш дед, если его курирует первый секретарь ЦК?

— Я курирую не его, а научный центр, который построен в селе, — усмехнулся Машеров. — Старика изучают полсотни медиков и ученых, а село взято под охрану республиканским Комитетом.

— Считайте, что вы меня заинтересовали, — сказал Брежнев. — Теперь давайте ближе к делу.

— Можно и ближе, — согласился Машеров. — Как бы в такое ни было трудно поверить, но старик предсказывает будущее. Причем четко и конкретно с местами и датами.

— И что он вам конкретно предсказал?

— Вот, пожалуйста. Это протоколы научной комиссии. Здесь все его предсказания за восемь месяцев. Раньше просто не вели учет. Абсолютно все сбылось, причем в указанные дни. Наиболее точно он предсказывает масштабные природные катастрофы, крупные аварии с жертвами и разрушениями определяются на более короткие сроки. Еще за меньшее время он сообщал о всякого рода политических потрясениях в мире. Чтобы точно установить страну, старика пришлось изрядно подучить географии. Теперь он сразу безошибочно говорит, о какой стране идет речь. Проверить правдивость того, что я говорю, легко.

— И как же? — спросил Брежнев.

— На последней странице есть предсказание сильного землетрясения, которое двадцать шестого апреля примерно в половине шестого утра почти полностью сотрет с лица Земли центральную часть Ташкента. Ждать уже недолго.

— А больше здесь ничего нет?

— А зачем? — спросил Машеров. — Вы же мне не верите, так какой смысл приносить остальное. Да и не было там ничего существенного на апрель. В мае что-то было по Нигерии и в конце июня еще должен быть военных переворот в Аргентине. Прошу отнестись к тому, что я вам сказал со всей серьезностью. Я не человек со стороны и от попытки мистификации ничего не выигрываю, наоборот, теряю авторитет.

— И не боитесь, что у вас этого деда заберут?

— Абсолютно не боюсь, — улыбнулся Машеров. — Когда стариком заинтересовались по-настоящему, его привезли в Минск и дали отличную квартиру. Он был доволен, но дар предвидения как отрезало. Его отправили в Бешенковичи – это центр района, в котором находится село, — результат тот же самый. Стоило его вернуть в село, все опять заработало. Поэтому нет никакого смысла его забирать, а информация я вам готов предоставлять всю. Естественно, когда вы сами убедитесь в ее истинности.

— Значит, подождем до двадцать шестого, — сказал Брежнев. — Ваши бумаги я забираю.

— Конечно, Леонид Ильич, — кивнул Машеров. — Эти материалы приготовлены для вас.

— Кто еще в курсе вашего проекта?

— Очень узкий круг лиц. Ученые центра, несколько руководящих работников в Комитете и МВД, правительство республики и пара моих доверенных людей, через которых я отслеживаю ситуацию. Правительство пришлось ввести в курс дела, чтобы утвердить объемы финансирования.

— Много! — поморщился Брежнев.

— Все дали подписку о неразглашении, — пожал плечами Машеров. — Информация фильтруется, полный доступ к ней имеют всего пять человек.

На следующий день в перерыве съезда Брежнев подошел к беседующим Суслову и Мазурову.

— Кирилл Трофимович, вас можно буквально на пару минут? У меня к вам будет один вопрос. Вы ведь хорошо знаете Машерова?

— Естественно, Леонид Ильич. Мы много проработали вместе. А с чем связан вопрос? Вы его не хотите, случайно вытащить в столицу?

— А если бы хотел? — спросил Брежнев. — Есть возражения?

— Я думаю, что это несвоевременно, — сказал Мазуров. — Он прекрасный партийный руководитель и хозяйственник, но на месте первого секретаря проработал слишком мало, да и заменить его пока некем. Лет через пять – другое дело.

— Он не склонен к фантазиям?

— Машеров? — удивился вопросу Мазуров. — Вот уж кого бы заподозрил в этом в самую последнюю очередь. У него очень трезвая голова. Так что, если вам о нем что-нибудь наболтали, не верьте.

— Спасибо, Кирилл Трофимович, — кивнул Брежнев. — Вы мне помогли.




— Черт! — выругался мужчина. — Почему так мало фонарей?

— В центре их больше, — с небольшим акцентом ответил его спутник. — Через пару часов совсем рассветет…

— По прогнозам ученых тряхнуть должно до рассвета.

— Если не тряхнет, люди будут сердиться, — сказал мужчина с акцентом. — По утрам еще холодно. Боюсь, многие люди, вернутся в дома.

— Им же хуже. Воду перекрыли?

— Воду час назад перекрыли, а электричество должны сейчас отключить. Вот, отключили.

Немногочисленные фонари погасли, и стало еще темней.

— Осталось десять минут, — сказал приезжий, посмотрев на часы со светящимся циферблатом. — Давайте отойдем от домов на проезжую часть.

Они отошли на середину дороги и начали ждать, как и многие жители города, вышедшие на улицы по призыву властей.

Внезапно раздался низкий гул, и сильный удар повалил многих с ног. Где-то недалеко обрушилось здание, подняв тучу пыли. Несколько секунд было трудно удержаться на ногах, потом все быстро успокоилось. Здесь были преимущественно одноэтажные дома, которые пострадали мало. Но центр города был затянут пылью.

— Черт! — выругался приезжий. — Надо же, разбил часы! И куда теперь пойдем?

— А зачем куда-то идти? — спросил узбек. — Скоро посветлеет, да и пыль немного уляжется, тогда и пойдем. Все равно мы сейчас никому ничем не поможем.




— Передают! — сказала Надежда, и мы собрались возле телевизора.

— К ним Брежнев прилетел, — сказала Люся. — Сразу же утром.

— Прилетел, и ладно, — сказал я ей. — Что смотреть на чужое горе? Теперь им всей страной будем помогать. Хорошо еще, что уже не зима, и можно ночевать в палатках. Пойдем в твою комнату.

— Я в своих тетрадях рекомендовал использовать это землетрясение, как доказательство истинности предсказаний, — сказал я подруге. — Следующий раз тряхнет Турцию, но еще не скоро. Понимаешь, что это значит? Если к моим рекомендациям прислушались, Машеров сейчас начнет крупную игру с центром. А там все по-разному может повернуться. Хорошо предсказывать, когда все наперед известно. А когда эти знания начинаешь использовать и на что-то влиять, все меняется. Надеюсь, я сделал ставку на того человека.

— А если нет? — спросила она. — Что тогда?

— Не бери в голову, — растрепал я ей волосы. — Живем один раз, поэтому наслаждайся каждым мгновением жизни и не думай о плохом.

— Кто бы говорил! — рассердилась она. — Ты-то живешь второй раз и уже все успел узнать и почувствовать. Я тоже хочу, как ты говоришь, наслаждаться жизнью, а ты мне мешаешь! А если с тобой или со мной что-нибудь случится?

— Хочешь? — спросил я, заглянув ей в глаза.

— Хочу! Мне уже пятнадцать!

— Будет завтра, — засмеялся я. — Что хочешь в подарок?

— Хочешь сказать, что еще не купил подарка?

— Конечно, купил, но я могу купить еще один. Знаешь, сколько я получу за книгу?

— Мне не такой подарок нужен!

— А какой?

Она наклонилась ко мне и прошептала на ухо.

— Я подумаю, — ответил я. — А теперь иди сюда, я тебя поцелую. Пока они прилипли к телевизору, это можно сделать не один раз.




Глава 5


— Дай свою руку! — попросил я и, когда Люся протянула руку, застегнул ей на запястье женские часы «Луч». — Это чтобы ты не опаздывала в школу.

— Золотые? — с завистью спросила Оля.

— Позолоченные, — ответил я. — Мне слишком дорога твоя сестра, чтобы я ей сейчас дарил золотые вещи.

К ее дню рождения мы готовились основательно. Его собирались отметить двумя семьями и пригласить Сергея. Сделать хороший стол на девять человек не так легко, поэтому я с Сергеем за день до праздника пробежался по гастрономам и купил все, что нужно, кроме спиртного. Надежда на словах меня упрекала, но я видел, что она довольна. Большую часть принесенного положили на балкон, прикрыв от птиц, остальное заняло место в холодильнике. А сегодня к Черезовым с утра пришла моя мама, и женщины вдвоем быстро все наготовили. Два стола поставили впритык друг к другу еще с вечера, поэтому к нашему приходу все уже было готово.

— Пошли к нам, — предложил я друзьям. — Отцы раньше чем через два часа не придут, а смотреть на это, и тем более нюхать…

— А чем займемся? — спросил Сергей.

— Я сочинил новую песню, сейчас буду вам ее петь, а потом выслушивать критику.

— Когда ты их только успеваешь сочинять? — удивился Сергей. — Люся, он тебе стихи не пишет? Как же так? Если такой хороший поэт, должен свою девушку заваливать стихами.

— Я завалю, — пообещал я. — Проходите в мою комнату. Люсь, садись на кровать. А ты давай на стул, я буду петь стоя. Слушайте, песня посвящается всем создателям песен. Называется «Плот»:
		На маленьком плоту, сквозь бури, дождь и грозы, 



		Взяв только сны и грёзы и детскую мечту, 



		Я тихо уплыву…[12 - «Плот»Юрий ЛозаНа маленьком плотуСквозь бури, дождь и грозы,Взяв только сны и грезыИ детскую мечту.Я тихо уплыву,Лишь в дом проникнет полночь,Чтоб рифмами наполнитьМир в котором я живу.Ну и пусть                будет нелегким мой путь,Тянут ко дну боль и грусть,Прежних ошибок груз.Но мой плот,                  свитый из песен и слов,Всем моим бедам назлоВовсе не так уж плох.Я не от тех бегу,Кто беды мне пророчит.Им и сытней и прощеНа твердом берегу.Им не дано понять,Что вдруг со мною стало,Что вдаль меня позвало,Успокоит что меня.ПрипевНить в прошлое порву,И дальше будь что будет!Из монотонных буднейЯ тихо уплыву.На маленьком плотуЛишь в дом проникнет полночь.Мир, новых красок полный,Я, быть может, обрету.Припев]








— Здорово! — высказалась подруга.

— Ага, — сказал Сергей. — Я у тебя ни одной плохой песни не помню. Только это опять не по возрасту. Петь не запретят, а недоумение останется. Откуда у мальчишки груз прежних ошибок?

— Во-первых, я уже не мальчишка и ошибок за свою жизнь наделал… до фига! Можешь даже считать их школьными, за которые лепят пары. А во-вторых, я пою о создателях песен, а они в своем большинстве взрослые люди. Я ведь и в книгах пишу не о том, что видел или пережил лично. Чтение книг, знаешь, тоже многое дает!

— Да ладно, — примирительно сказал друг. — Тебе виднее. Я что почувствовал, то и сказал.

— Неинтересно мне сочинять и петь детские песенки! Пусть у меня что-то будет не по возрасту, зато это для всех, а не для одних этих противнючек!

— Ты не любишь детей? — удивилась Люся.

— Детей нельзя любить, — заявил я. — Их можно только терпеть и выносить! Любить можно конкретного ребенка или двоих, но не весь этот кагал капризных и эгоистичных существ! Если заплачешь ты, для меня перевернется мир. Если рядом будет орать и топать ногами малыш, пытаясь таким способом добиться своего, я просто заткну уши. Это если он не мой, мой в таком случае сразу заработает по заднице.

— И моих будешь лупить? — уточнила Люся.

— Обязательно, — ответил я. — Если заслужат. С детьми по-другому нельзя. Их нужно ласкать и поощрять при хорошем поведении, и выбивать из них пыль при плохом. Ничего лучше кнута и пряника люди не придумали и не придумают никогда. Вот когда ребенок будет знать слово «нельзя», тогда можно будет обойтись без битья. И бить нужно больно, но так, чтобы ничего не повредить. Я тебя потом научу. Самое главное это не обидеть ребенка без причины.

— Медвежье воспитание, — сказал Сергей. — Тебя самого-то часто лупили?

— Медвежье, — согласился я. — Так медведица своих медвежат и воспитывает. Хорошо себя ведут – вылижет от ушей до хвоста, а не слушаются – удар лапой! А как иначе, если все маленькие дети – это природные эгоисты и слов не понимают? А меня в детстве никто не бил, потому что я – это исключение из правил!

— Я сейчас тебя как тресну! — замахнулась Люся. — Потому и готов всех лупить, что сам небитый. Сейчас я это упущение твоих родителей исправлю!

— Счастливые вы! — с завистью сказал Сергей. — Все время рядом, и так же проживете жизнь…

— А тебе кто мешает? — сказал я. — Родители Иры? Когда вырастет, она будет выбирать сама. Сказать, кого она выберет? Кстати, не хочешь увековечить свою любовь? «Волкодава» хорошо помнишь?

— Почти наизусть, а что?

— Не хочешь нарисовать иллюстрации к книге? Вместо кнесенки возьмешь Иру, только ее нужно будет нарисовать малость постарше и не такой худой. А с оформлением одежды, пейзажей и прочего я тебе помогу. И Иру запечатлеешь, и деньги заработаешь.

— Я не знаю, — заколебался он. — А какие сцены рисовать?

— Подумай сам. Не надумаешь – будем думать вместе. Отец когда выйдет на работу?

— Уже скоро. Я тогда здорово перепугался. Надо бы ему бросать работу, а он не хочет.

Часом позже пришли наши отцы, и состоялось вручение подарков. Потом все сели за стол и принялись его опустошать. Люся при этом время от времени с видимым удовольствием смотрела на мой подарок. Я знал, что выбирать. Все женщины любят красивое и блестящее, а если от него еще есть польза… Сидели до девяти вечера, после чего объединенными усилиями все убрали и разошлись по своим квартирам. Все, кроме меня. Люся увела меня в свою комнату.

— Когда будет то, что ты мне обещал?

— А что я тебе обещал?

— Ты обещал меня любить!

— Я это и так все время делаю. Подожди, не дерись, давай поговорим. Как ты думаешь, почему я тебя до сих пор не люблю, как женщину? Молчишь? Так вот я не делаю это в первую очередь из-за того, что тебя люблю. Представь, что будет, если ты вдруг забеременеешь?

— Есть способы… — неуверенно начала она, залившись румянцем.

— Есть, — согласился я. — Самый безвредный для женщин сейчас – это презервативы. Один образец такого предохранения сейчас сидит рядом с тобой. Мои родители в то время жили тяжело и не хотели второго ребенка. По их планам я должен был появиться позже. Пойми, нет абсолютно надежных способов. Ну испытаем мы близость. Думаешь, ты ограничишься одним разом? Аппетит приходит во время еды. Эта поговорка и про это тоже. Стоит тебе забеременеть, и мир рухнет. Отвернутся все, разве что кроме твоей семьи. Образование ты если и получишь, то только в вечерней школе и намного позже. Не знаю, что сделают со мной, но твои родители не пустят на порог. А другие… Люди злы и жестоки к тем, кто воображает, что им позволено то, что запрещено для остальных.

— Как все люди могут быть злы? — сказала она. — Я понимаю, что бывают…

— Ничего ты не понимаешь, поэтому слушай, что тебе говорят, — сказал я. — В городе всем на все наплевать, и это не так заметно, хотя и здесь обольют грязью. В деревне девчонок затравливали насмерть. Уедет такая куда-нибудь учиться или работать, а потом возвращается к родителям с грудничком. И это уже взрослые девушки, а не такие, как ты. Если был муж, который бросил – это дело одно. Могут даже помочь и посочувствовать. А если ребенок нажит вне брака, отворачивались все, даже родня. А куда деваться в деревне от людей? От взглядов и злых языков? Мужики подкатывают на предмет покувыркаться, а женщины смешивают с грязью. И все считают себя правыми. В самом деле, раз дала одному, почему не даст мне? И кто есть женщина, прижившая ребенка от прохожего, если не шлюха? Доводили до того, что топили детей и топились сами.

— Хорошо, ребенок – это одна из причин, — передернув плечами, сказала Люся. — Есть другие?

— Я обещал родителям, и своим, и твоим. Им тоже важно не то что ты получишь радость, а ее возможные последствия. Но здесь есть одна лазейка.

— О чем ты говоришь?

— Я могу тебя довести до конца, не покушаясь на твою девственность. Можно своей любимой доставить почти ту же радость одними ласками.

— А тебе?

— Можно и мне, но я не хочу: для тебя это будет слишком. Понимаешь, в мое время все считали, что в любви нет ничего запретного. Все, чем любящие доставляют друг другу радость оправдано. Чем они занимаются в постели – это только их дело. Я с этим, кстати, не совсем согласен, а тебе многое вообще покажется извращением. Поэтому речь не обо мне, а о тебе. Плох тот мужчина, который думает только о себе, надо в первую очередь думать о любимой.

— И когда ты начнешь обо мне думать? — спросила она, забираясь мне на колени.

— Не сейчас же! Нужно выждать, когда никого не будет дома, а это не так легко. Придет кто-нибудь из твоих, а ты раздета, и рядом я со своим массажем. Боюсь, нас неправильно поймут. Будешь потом даже в школу ходить вместе с матерью. А твои будут мне в след плеваться.

— Глупо все, — сказала она, устраиваясь поудобнее. — Родители хотят мне только добра, а кому, как не мне самой знать, что для меня лучше?

— Быть умной мало, — сказал я. — И школьная программа это далеко не все, что нужно знать человеку. А собственного жизненного опыта у тебя с гулькин нос. Все подростки мнят себя взрослыми, а родителей слушают через раз. Сколько потом проливается слез, причем не только этими умниками, но и их родителями. Люсь, прекрати ерзать! И вообще, именинница, слезай с коленей, мне уже пора идти. Твои родители, наверное, из-за меня до сих пор не ложатся спать. До завтра.




— И чего же вы хотите? — спросил Юркович одного из пяти сидящих в его кабинете мужчин.

— По-моему, в представленных бумагах все написано достаточно ясно, — слегка раздраженно ответил его собеседник.

— Для меня эта бумага, подписанная Семичастным, только свидетельство того, что вам дано право ознакомиться с работой объекта, не более. Ваше начальство не имеет никаких прав на управлением режимным республиканским объектом. Так что ваши претензии безосновательны. Начнете настаивать, на объект не попадете вообще.

— Вы соображаете что и кому говорите? — вмешался второй мужчина.

— Соображаю не хуже вас, товарищ майор, — ответил Илья Денисович. — Этот объект – это целиком наша инициатива, у него есть свое руководство, утвержденное правительством республики. Обращаясь к вам, мы лишь хотели помочь и поделиться информацией. Хотите принять участие в исследованиях? Пожалуйста! Вы заявились сюда без согласования в очень представительном составе, да еще с претензией на руководство. И куда мне вас прикажите девать? У меня в общежитии всего десять свободных мест, а вас больше двадцати. Причем всего пять ученых, а остальные – это офицеры комитета. Дозвольте спросить, на кой ляд вы там нужны в таком количестве?

— Потише на поворотах, полковник! — сказал первый из собеседников. — Вы обязаны оказывать нам содействие, а вместо этого…

— Я вам обязан оказывать содействие, а не подчиняться. У меня свое министерство и инструкция, утвержденная правительством Белоруссии. Обращайтесь к Шумилину или своему Петрову. Но я уверен, что без санкции Киселева они вам объект не отдадут. А он этого не сможет сделать без Машерова. Вам надо было добиться в союзном правительстве переподчинения объекта, а уже потом выдвигать свои требования. Не скажете, к чему вообще эта возня? На объекте работает большой коллектив ученых, дело налажено и прекрасно выполняется. К чему новые люди? Я вам скажу по секрету, что дед Масей, скорее всего, пошлет вас на… Далеко пошлет. У него довольно вздорный характер, и работать с нами он согласился только из-за того, что мы с ним старые друзья по партизанскому отряду, да еще мы обещали многое сделать для деревни. Все это уже сделано, и он прекрасно понимает, что назад мы асфальт не заберем. Стоит вам убрать меня, и вся ваша работа накроется. Дед уже в летах и не такой здоровый, каким кажется. Попробуете на него надавить, можете потерять вообще все. Поэтому единственное, что я вам могу предложить, — это отвезти на объект и включить в работу. Только вас все-таки слишком много. Десять человек, включая пять ученых, мы поселим в общежитии. Человек пять я попробую расселить среди местных. А остальных, извините, мне везти некуда. Можете посовещаться, а потом скажете свое решение. Советую сейчас сходить в нашу столовую, а после обеда поговорим еще раз.




— Дед, ты чего выкобениваешься? — спросил Масея Дмитрий. — Приехали большие люди из Москвы, а ты их прилюдно материшь! Совсем из ума выжил?

— Ты как с дедом разговариваешь! — разозлился Масей. — Раз послал, значит, было за что! Я знаю, что вы обо мне говорите, но я на людей без причины не лаю!

— И какая там была причина?

— То, что ты, Митя, давал подписку, еще не значит, что должен все знать. Для этого у тебя еще мало звездочек на погонах! Скажи лучше, почему Арина не прислала сметаны.

— Вареники она варила. У меня остановились два товарища…

— Дальше можешь не продолжать, — хмуро сказал Масей. — И сметану сожрали. Знал бы, еще не так послал! Сходи к соседям или пошли жену, пусть немного возьмет. И вареников передайте! С чем она делала?

— С творогом.

— Тем более! Небось, была бы жива твоя мать, вы бы кормили сначала нас, а потом уже всяких приезжих выблядков!

— Дед, тебе же домработница готовит!

— Та разве она сделает вареники? Или ты хочешь, чтобы я ел городскую сметану? Совсем никакого уважения! И это после того, что я сделал для вас всех!




На следующее утро я спросил Сергея, не спит ли отец.

— Да нет, уже поднялся, — ответил друг, а что?

— Загляни в квартиру и предупреди, что он мне нужен на минуту. Потом идите в школу, я догоню.

— Здравствуй, — ответил на мое приветствие Петр Сергеевич. — Срочное дело?

— Даже не знаю, — замялся я. — Не хотел к вам обращаться…

— Но обратился, — сказал он. — Быстро говори, что нужно и беги в школу, а то опоздаешь.

— Я отдал в редакцию «Молодой Гвардии» рукопись книги. Называется «Волкодав». Ничего такого, чего нельзя было бы напечатать, в ней нет, но она, не совсем обычная, что ли. С редакцией я текст согласовал, а вот цензура его, похоже, пропускать не намерена. Не мог бы Петр Миронович…

— Я понял, — прервал он меня. — Беги, я думаю, мы твою проблему решим и меньшими силами.

В тот же вечер Сергей передал мне первый рисунок.

— Кнесенка Елень у тебя получилась просто блеск! — сказал я. — И все остальное, кроме Волкодава. Вместо каторжника у тебя вышел участковый инспектор. Сядь на кровать, я попробую сделать набросок.

Я испортил два листа, и лишь на третьем получилось что-то похожее на то лицо, которое когда-то красовалось на моих книгах.

— Вот, смотри, — показал я эскиз другу. — Попробуй довести этот рисунок до ума, а я съезжу с ним в редакцию и покажу. Если они еще ни с кем не договорились, я думаю, заключат договор с тобой.

Утром он мне отдал прекрасно выполненный рисунок.

— Не знаю, какой из тебя получится следователь, а художник вышел бы замечательный! — похвалил я его работу. — Сегодня же смотаюсь в редакцию.

Смотаться не получилось. Среда была уже четвертым мая, и нас срочно вызвали на просмотр номеров в Дом офицеров. Мы подготовили две песни. Помимо песни «На всю оставшуюся жизнь», которую руководство Дома офицеров уже слышало, была еще «Баллада о матери». Когда я ее первый раз проиграл, а Люся спела, наши музыканты были ошеломлены, а в глазах Виктора Калачова стояли слезы. Точнее, они не стояли, а стекали по щекам. За прошедшие дни они успели подобрать музыку, и мы провели три репетиции. Теперь ее надо было петь перед комиссией. Сначала мы спели первую песню, а потом я отошел в сторону, и зазвучала вторая.
		Дома всё ей чудилось кино, 



		Все ждала – вот-вот сейчас в окно 



		Посреди тревожной тишины 



		Постучится сын её с войны.








Люся допела и рукой провела по глазам. Она уже не ревела, как при моем первом исполнении, и горло больше не перехватывало, но слезы на глазах все равно выступали. Закончилась песня, но члены комиссии молчали.

— Чья это песня? — через пару минут спросил председатель.

— Его, — ответил Олег Астахов, показывая на меня рукой.

— Спасибо! — сказал он мне. — Спасибо всем. Оба номера приняты.

На следующий день после уроков я пробежался до остановки троллейбуса и поехал в редакцию. К редактору я попал уже почти в самом конце рабочего дня.

— Молодец, что приехал, — сказал Валентин Петрович. — Я хотел тебе завтра сам звонить, чтобы обрадовать. После праздника твою книгу отдаем в набор.

— Проблем с цензурой не было? — спросил я.

— Были, — ответил он, внимательно глядя на меня. — Но они передумали.

— Посмотрите на это, — сказал я, расстегивая портфель и доставая рисунок Сергея. — Подойдет для иллюстрации?

— Талантливо! — сказал он. — И образы подобраны хорошо. Чья это работа?

— Мой друг, — ответил я. — Живем рядом и учимся в одном классе. Если подойдет, он может сделать десятка полтора рисунков, а вы потом выберете лучшие.

— Пусть работает, — решил редактор. — Только без обид, если что-то отбракуем. И учти, что тираж будет небольшой. Выпустим сто тысяч экземпляров и посмотрим на реакцию. Книга все-таки необычная. Если все пойдет нормально, потом можно будет допечатать.

Когда я вернулся, заходить к Деменковым не стал, позвонил Сергею по телефону и сообщил о достигнутой договоренности.

А на следующий день в школе меня ждал сюрприз: Валерке дома случайно попалась старая «Комсомольская правда» со статьей Лисы и моей фотографией. Естественно, что он всем об этом раззвонил и притащил газету в класс.

— Человеку будущего ура! — заорал он, как только мы зашли в класс.

— Ура! — нестройно поддержали его остальные.

— Вы что орете, как оглашенные? — поморщилась классная, зашедшая следом за нами. — Почему не на местах? Звонка не слышали?

— Ольга Владимировна! — сказал Валерка. — Смотрите, что я откопал!

— Я эту статью когда-то читала, — сказала она, взяв в руки газету. — Только прошло больше года, и я ее как-то с тобой не связала.

— И не нужно, — сказал я. — Там разрисован не я, а пример для подражания.

— А тебе, значит, подражать не нужно, — сказала она, сворачивая газету. — Учишься на пятерки, английский знаешь не намного хуже вашего учителя, пишешь книги и музыку, поешь, а теперь выясняется, что еще скромник, каких поискать. Точно, человек будущего. Так, закончили разговоры, все работаем!

На большой перемене ко мне подошел секретарь комсомольской организации школы.

— Что же ты молчал? — спросил он. — Актив…

— Ни слова больше, Валентин, — ответил я. — Не имею я возможности этим заниматься. От меня даже ребята из ЦК комсомола отстали, а та статья была их работой. На написание книг и песен нужно время, у меня его вечно не хватает, так что вы уж как-нибудь сами.

Он еще раз попытался меня уговорить, но я стоял твердо, и он наконец отстал. Мне для полного счастья еще не хватало комсомольской работы. Пятницу я перетерпел, а в субботу о старой публикации все дружно забыли.

День Победы встречали у нас. Этот праздник в нашей семье считался самым главным, поэтому и готовились к нему основательно. Оля позавтракала и убежала к подружке, Сергей праздновал с отцом, поэтому семь человек уместились за одним столом. Как всегда, включили телевизор и принялись есть. Родители произнесли несколько тостов, употребив на четверых полбутылки водки, Таня выпила чуточку вина, а мы обошлись лимонадом.

— Хорошо, что этот праздник наконец-то сделали выходным, — сказала моя мама. — Только с прошлого года его нормально отмечаем.

— Может сходим на площадь Победы? — предложила Надежда. — Погода хорошая.

— Конечно, сходите! — сказала Люся. — Смотрите, весь монумент завален цветами! Только мы с вами не пойдем, нужно готовиться к вечернему выступлению. Мы подготовили еще одну песню, о которой вы не знаете. Это сюрприз, поэтому вы нам будете мешать репетировать.

— Репетируйте, артисты, — сказал Иван Алексеевич. — Надя, пойдем собираться. Таня, ты с нами идешь?

— Иду, но не с вами, — ответила сестра. — Со стола убирать не будем?

— Пусть все стоит, — сказала мама. — Придем и еще посидим. Я только сейчас быстро помою тарелки. Вы выходите на улицу и подождите, мы долго не задержимся.

Минут через пятнадцать все ушли, и мы остались одни.

— Что мне нужно делать? — спросила Люся.

— Мне нужно, чтобы ты оголила грудь, — сказал я, видя, что ей страшно и решимость идти до конца тает на глазах.

— Пойми, — начал объяснять я. — Не будет ничего такого, чего бы мы с тобой уже не делали. Когда мы целуемся, я все равно ласкаю твою грудь. Просто сейчас это будет дольше и сильнее. Некоторым женщинам этого хватает, а ты, судя по тому что заводишься с полоборота, как раз из них.

— Может быть, в платье? — спросила она, становясь пунцовой от смущения.

— Ты бы еще предложила надеть зимнее пальто, — сказал я. — И валенки впридачу. В платье я тебя, скорее всего заведу, но не доведу до конца. И будешь ты потом бросаться на всех, кто в штанах. Ладно, я вижу, ты еще не готова. Отложим на другой раз.

— А когда будет этот следующий раз?

— На следующий День Победы, — ответил я. — Слушай, прекращай драться! Откуда мне знать? Сама видишь, что для этого нет условий.

Очень вовремя пришел Сергей, который принес свой второй рисунок. Я сделал пару замечаний и исправил ошибки в изображении конской сбруи, после чего начали собираться на улицу.

Приехали за нами за час до концерта. На этот раз мы ждали своего выхода в той комнате, где обычно репетировали. Это было гораздо удобнее, но концерта мы не слышали совсем.

— Зря вы, ребята, отказались от гимнастерок, — сказал Олег Астахов.

— Мы и так нормально споем, — ответил я. — А «Балладу о матери» петь в гимнастерке…

Что можно сказать о выступлении? После исполнения песни «На всю оставшуюся жизнь» нам долго аплодировали, а потом я ушел за кулисы, а они исполнили балладу. Таких аплодисментов я еще никогда не слышал. Все встали и хлопали, не жалея рук. Ведущий вывел меня обратно на сцену, как автора песни, а я стоял, принимая незаслуженную благодарность людей, и думал о том, что сделаю для Мартынова все, что смогу и не возьму у него больше ни одной песни.

Все хотели услышать песню еще раз, но Люся расплакалась и была не в состоянии петь. Вот не хотел я исполнять «Плот» сейчас…

— Большое спасибо всем вам! — сказал я в микрофон, и шум в зале начал смолкать. — К сожалению, Людмила сейчас не сможет спеть для вас вторично. Если вы не против, вам спою я. Песня называется «Плот» и посвящена всем создателям песен.

Я спел, мне хорошо аплодировали, но эти аплодисменты не шли ни в какое сравнение с тем, что досталось Люсе.

— Запомни этот день, — сказал я подруге, когда нас везли домой. — Не каждый профессиональный певец и не каждый год удостаивается таких оваций. Некоторые ждут их всю жизнь.

— Я этот день запомню по многим причинам, — шепнула она мне на ухо. — И эти овации среди них не главное.




— Выяснили, кто хотел перехватить управление нашим центром? — спросил Машеров. — Вряд ли председатель Комитета пошел бы на такое по собственной инициативе.

— Я думаю, что, скорее всего, это Суслов, — ответил Юркович. — Но никаких доказательств пока нет. Мы наращиваем свои возможности в Москве, но это долгое дело. Ясно, что за этим не стоит Брежнев, он бы действовал по-другому.

— И что гости?

— Пятеро вернулись в Москву, остальные включились в работу. Комитет на наши действия пока никак не отреагировал. А что по выписке для Ивашутина? Что-нибудь решили по Полякову?

— Уже передали по назначению, — сказал Машеров. — Убрали все по его будущим деяниям и оставили только уже совершенные грехи. Ему и этого на несколько расстрелов хватит. Самое паскудное, что сами же в его предательстве и виноваты!

— Вы имеете в виду историю с сыном?

— А что же еще! Пожалели какие-то четыре сотни долларов, чтобы спасти мальчишку. Он ведь и тогда не предал, хотя мог. Ему обещали вылечить сына, а он не изменил, заплатив его жизнью. Скотство, конечно, хотя Полякова не оправдывает. Ладно, наши прогнозы в Москву отправили?

— Как мы с вами и договаривались, все отправили с курьером военным бортом. Прогнозы за этот и следующий годы. Пусть пока убеждаются в их правдивости.

— А что по Павлову? Как Брежнев воспринял его смерть?

— По слухам был очень подавлен. Они ведь дружили, когда работали в Молдавии, да и после.

— Кто у вас следующий?

— Трапезников. Только нужно выждать. Я вообще пока своих людей из Москвы отозвал.




Глава 6


— Как ты думаешь, когда начнет меняться будущее? — спросила Люся. — Ты у нас уже давно.

Я притащил с кухни табуретку, и мы сидели за письменным столом в моей комнате и смотрели в окно. За окном гремела и хлестала дождем майская гроза.

— Наверное, оно уже меняется, только пока это мало заметно, — сказал я. — Меня никто не посвящает в свои дела. Но мне задают вопросы, а по ним тоже можно многое узнать. Наверняка моя идея с прорицателем пошла в ход.

— А для чего это? Разве так уж трудно уличить его во лжи?

— А как ты его уличишь, если все, что он говорит, сбывается? А выгода очень большая. Что может сделать Машеров, пусть даже и с командой? Очень мало. Допустим, ты знаешь, что в семьдесят втором году будет страшная засуха. Много ты сможешь сделать? Или падение Союза-1 с космонавтом на борту. Ты знаешь, когда это произойдет и причину аварии, но попробуй вмешаться, никому ничего не объясняя. Еще сложнее действовать за границей. Вот в ноябре следующего года возле Братиславы накроется ИЛ-18 компании ТАБСО. И как Машеров это преподнесет болгарам? А там погибнут все. И таких аварий достаточно. Предотврати, и выжившие люди начнут менять будущее. Или операции американцев во Вьетнаме. Об этой войне в газетах писали мало. Перечисляли число сбитых самолетов и жертвы в Северном Вьетнаме от американских бомбардировок. Но я уже много позже читал о ней, что там было и когда. А теперь на минутку представь, что ты знаешь, что тринадцатого декабря американская авиация в первый раз совершит налет на Ханой. Много американских самолетов вернется из этого вылета, если наши к нему хорошо подготовятся?

— Я все поняла. А сам Машеров?

— Я думаю, что работают в основном его доверенные люди. У него и в республике масса дел. Его ведь должны будут забрать в Москву не за красивые глаза, а из-за успехов Белоруссии. Он покажет себя прекрасным руководителем и хозяйственником. Брежневу он именно в этом качестве и будет нужен. А для этого нужно вкалывать здесь. Я в тетрадках много чего написал, но одна республика это не потянет, да и не будет быстрой отдачи. Самое малое должно пройти года три, а то и все пять. Ладно, об этом пусть болит голова у Петра Мироновича, она у него большая. Моя совесть спокойна: все записал и отдал в надежные руки. Да еще и разжевываю все вопросы в меру сил. Когда поедем за деньгами на телецентр? Самохин сегодня звонил. За показ наших номеров они нам что-то там должны. Дом офицеров заплатил, теперь заплатит телецентр…

— А центральное телевидение? Они ведь нас тоже показывали.

— Шаболовка? А кто их знает! Нам ведь никто ничего не платил, когда мы выступали год назад. А тебе что, нужны деньги? Так только скажи.

— Деньги лишними не бывают, — изрекла подруга. — Не нужны сейчас, пригодятся потом. Но у тебя я их брать не хочу.

— Тогда скажи, что нужно, и я куплю.

— Так можно, — согласилась Люся. — Пока ничего не нужно, но я буду иметь в виду. Деньги за вторую книгу когда получишь?

— Только после выхода книги, а она еще в наборе. Иллюстрации Сергея, кстати, утвердили. Из тринадцати рисунков взяли восемь. Так что он тоже заработает.

— Дурацкое число! — сказала подруга. — Я ему говорила нарисовать что-то еще или забрать один рисунок.

— Не знал, что ты суеверная. За весь немалый срок своей прежней жизни я ни разу не столкнулся ни с мистикой, ни с магией, поэтому я в них не верю. Тринадцать ничем не хуже любого другого числа.




— И что вы нам можете сказать, Мстислав Всеволодович? — спросил Суслов. — Что говорит наука?

— Известная нам наука однозначно утверждает, что этого не может быть в принципе, — сказал Келдыш. — Время необратимо. Но я не идиот, чтобы упрямо отвергать факты, если они противоречат тому, что я знаю. Если верно все то, с чем меня ознакомили, значит, имеет место перенос информации из мира будущего в наш. Как такое может происходить, я не имею ни малейшего представления, но некоторые выводы сделать могу.

— И какие? — спросил Брежнев.

— Прежде всего, это то, что информация передается целенаправленно и преднамеренно.

— Поясните, пожалуйста, — попросил Суслов.

— Мы имеем список предсказаний за три года, — сказал Келдыш. — Один год уже прошел, два еще будут. Если проанализировать, что предсказывается, увидим, что три четверти всех событий приходятся на Советский Союз. По другим странам только войны, перевороты, катастрофы и иные события, имеющие далеко идущие последствия. А по Союзу… Смотрите, четырнадцатого марта следующего года в СССР введена пятидневная рабочая неделя. Видели вы по другим странам подобные предсказания? А это говорит о том, что передается то, что наиболее полезно именно жителю нашей страны.

— Логично, — согласился Брежнев. — Я это тоже заметил.

— Теперь дальше, — продолжил Келдыш. — Передаются не образы и воспоминания, а набор данных, причем не любых, а самых важных и таких, которые легко проверить. Значит, это делается преднамеренно, чтобы дать нам преимущества. И тут есть одна тонкость. Представьте себе, что вы нашли способ такой передачи. Причин может быть много, даже какая-нибудь глобальная катастрофа. Но причинно-следственные связи еще никто не отменял. Мы начинаем пользоваться этими сведениями, и мир становится другим. И чем дальше, тем больше. Тот, кто нам передает эти сведения, может вообще не родиться, а сами сведения начнут терять свою истинность и ценность. Поэтому уже сам факт такой передачи должен менять реальность в будущем. Отсюда можно сделать вывод, что нас обманывают. Все сведения уже получены, а нам их теперь выдают небольшими порциями. И еще одно. В свете представленных мне данных я начинаю немного иначе смотреть на белорусскую инициативу. Речь идет о тех проектах, которые они протолкнули через Госплан. Сделали они это не без моей помощи, потому что все работы обещают грандиозный прорыв в некоторых областях техники. Не сейчас, а лет через пять-шесть. И таких тем много.

— Хотите сказать, что и научная информация оттуда? — спросил Суслов. — А для чего это скрывать, если они с ней все равно пришли к нам?

— Я, Михаил Андреевич, скорее поверю в машину времени, чем в то, что деревенский дед станет учить меня физике твердого тела!

— Действительно, — сказал Брежнев. — Продиктовать события легко, попробуй изложить научную теорию. Он хоть где-то учился?

— Старик – мужик умный, хоть порой и притворяется придурком, — сказал Келдыш. — Читать-писать он, конечно, может, но не более.

— Тогда зачем они вообще вышли на нас? — сказал Суслов. — Не хватило полномочий?

— Это-то как раз понятно, — сказал Брежнев. — Если за всем этим стоит Машеров, его возможности очень ограничены. Взять хотя бы данные по Вьетнаму. Если их грамотно использовать, может быть, войну сразу и не выиграешь, но потери американцев возрастут многократно. Большинство катастроф ему тоже не предотвратить, или сделать это очень сложно. Да и кто знает, что может случиться в более отдаленное время. Я думаю, нам не просто так выдают информацию мелкими порциями.

— Берите, что дают, а то не будет и этого, — сказал Суслов. — Так? Я попросил Семичастного, чтобы его люди взяли объект под контроль.

— И что? — полюбопытствовал Брежнев.

— Им указали на дверь. Сказали, что ничего не имеют против совместной работы, но контролировать ее будут сами.

— Я думаю, что у белорусов есть информация за большой промежуток времени, — сказал Келдыш. — По крайней мере, передача велась из достаточно удаленного от нас времени. Не верю я, что через десять или двадцать лет такое будет возможно. Скорее всего, это вообще не наш век.

— И о чем это говорит? — спросил Суслов. — Выкладывайте, Мстислав Всеволодович все свои соображения.

— Нам отдают вот это, — показал Келдыш на лежавшие на столе листы. — Дозированно подсовывают научно-техническую информацию, но ничего не говорят о нас самих. Ладно, я о своей роли в истории страны не слишком высокого мнения, но взять, к примеру, вас. Неужели судьба Генерального секретаря партии менее важна, чем переворот в Нигерии? Вы оба оказываете огромное влияние на развитие страны. Логично, если будет передана информация, связанная с ключевыми фигурами в партии и правительстве. Я трижды в последнее время встречался с Машеровым. Это, безусловно, очень умный и порядочный человек. Его не собирались выдвигать на повышение?

— Я говорил о нем с Мазуровым, — сказал Брежнев. — Он о Машерове очень положительно отзывается, но считает, что он на своем месте. Если его и возьмут в Москву, это будет не в ближайшее время. У меня такое же мнение.

— Значит, в ближайшие пять, а то и десять лет Машеров будет в Белоруссии и на союзные дела сможет влиять очень слабо, — сделал вывод Келдыш. — Используя полученную информацию только для себя, он смог бы очень много сделать для своей республики, а остальное реализовать, переехав в Москву. И никто ничего просто не узнал бы. В такое трудно поверить, даже имея доказательства, а для тех, кому эти доказательства не выложили, все сказанное будет просто бредом. Но он на такое не идет. Из этого я могу сделать вывод, что он просто не может ждать. Видимо, за этот период должны произойти масштабные и неприятные явления, с которыми нельзя справиться на региональном уровне. А прийти к вам и выложить все он по каким-то причинам не хочет. Скорее всего, — Келдыш замялся – он просто опасается кого-то в верхах и, наверное, имеет для этого основания.

— У вас еще есть что сказать? — спросил Суслов.

— Только одно. Я бы не верил всему, что может прийти из будущего. Во-первых, со временем оно поменяется, и часть информации потеряет свою ценность. А второе… Есть вероятность, что нам подбрасывают информацию, преследуя какие-то свои цели. Пока все верно и подтверждается. Скорее всего, так будет еще долго. А когда мы поверим в истинность того, что нам дают, и будем безоглядно применять на практике, могут подсунуть нечто такое, что скорректирует развитие страны в направлении, нужном не нам, а неизвестным благодетелям. Пользоваться надо, но с оглядкой на возможные последствия.




— Вот и субботу отучились! — сказал Сергей. — Еще два дня и лето!

Мы только что покинули школу и шли к калитке в школьной ограде. В нескольких метрах от нее на дороге, прижавшись к бордюру, стояла «Волга», рядом с которой меня дожидался Васильев.

— Подождите минуту, — сказал я друзьям и подошел к нему.

— Привет, — поздоровался он. — С тобой хотят поговорить. Садись в машину.

— Здравствуй, — поздоровался я в ответ. — Подожди, сейчас отдам портфель.

Я попросил Сергея отнести портфель и, обойдя машину, сел на переднее сидение.

— Не скажешь, кто жаждет со мной пообщаться? — спросил я.

— Тебя ждет полковник, — ответил он. — Будет важный разговор, поэтому отнесись к нему серьезно.

Приехали мы к знакомому дому, куда меня когда-то привозили на встречу с Машеровым.

— Иди, — сказал Виктор. — Ты знаешь, куда.

Дверь мне открыл Семен.

— Здравствуй, — сказал он мне. — Иди в правую комнату, Илья Денисович там.

— Садись, Лейтенант! — сказал полковник, когда я зашел в комнату.

— Здравствуйте, — поздоровался я. — А почему «лейтенант»?

— Сам же сказал, что имел воинское звание, вот мы тебе такое прозвище и взяли. Кто подумает, что речь идет о мальчишке?

— Я уже и здесь не мальчишка, — сказал я. — Зачем я вам понадобился?

— Садись, разговор долгий и не совсем приятный. Ты думал о том, как именно мы будем использовать твои тетради?

— Конечно, думал. Судя по вашим вопросам, вы воспользовались моей рекомендацией. Уникум, да?

— Воспользовались, но не в качестве основного варианта, как ты предлагал, а временно.

— Не понял, — сказал я. — Почему временно?

— Потому, что эту игру очень скоро раскусят. Может быть, уже раскусили. Ты, судя по всему, был умным человеком…

— Ну, спасибо! — обиделся я.

— Обижаться будешь потом, а сейчас сиди и слушай. Тебе было восемьдесят? Значит, мозги уже работали далеко не в полную силу. Перенос освежил тебе память, но во многом вернул обратно в детство. Память это еще далеко не все, часто важнее, как ею пользуются, а тебя по поведению к взрослым отнести трудно. Может быть, для тебя это и хорошо.

— Это вы высказались по поводу моих рекомендаций?

— Вариант с предсказателем долго не продержится, — сказал он. — Подумай сам, и поймешь почему. А потом придется раскрывать карты. Не все, конечно, и не сразу. Выкладывать все в том виде, в каком ты отдал нам, нельзя. Поэтому твоих тетрадей никто не увидит. Увидят наши распечатки, в которых внесены нужные коррективы. Поскольку будущее начнут менять, отдельные несовпадение большого значения иметь не будет.

— А от меня что нужно?

— Тебя, скорее всего, придется сдать. Поэтому тебе нужно почитать, что мы сочинили для Москвы.

— А о моей ликвидации не думали? — зло спросил я.

— Представь себе, думали. Нерационально. Если убирать, то не тебя одного, а это почти наверняка вызовет шум. А после того, как накроется версия с прорицателем, на тебя и без нас могут выйти. И статья в «Комсомолке» вышла в нужное время, и наследил ты порядком. В статье тебя, по-моему, так и назвали человеком будущего. В Москве не дураки сидят, смогут сопоставить факты. Что тебя не устраивает? Прятать в подвал тебя никто не будет. Установят контроль? Так ты и так под контролем, хотя там опекать будет плотней. И Минск придется поменять на Москву. Дать тебе там смогут в любом случае больше, чем мы.

— Не боитесь, что я сыграю не так?

— А чего бояться? Ты умный человек и подыграть нам в твоих интересах. Да и твои тетради остались у нас. Представляешь, что с тобой случится, если твои рекомендации кое к кому попадут? Поэтому не выпендривайся, а садись и читай.

Читал я минут десять.

— Умно придумали, — признался я. — В одном месте немного подправили, в другом… В результате получили то, что хотели. Даже если всему не поверят, все равно будут действовать в нужном направлении. Что у меня теперь насчет лета? Я думаю, вы нас куда-нибудь пристроите?

— Я над этим еще не думал, — сказал Юркович. — Было как-то не до вас. Все запомнил?

— На память не жалуюсь.

— Тогда иди, Виктор тебя отвезет. И отдашь ему пистолет, он тебе уже не нужен. Куда и когда вы поедете отдыхать, тебе сообщат через несколько дней.

Пока ехали до дома, не разговаривали.

— Неси пистолет, — сказал Виктор. — Ты из него не стрелял?

— Нет, носил несколько раз, когда ездили в одно место, и все. Сейчас все отдам.

Я сбегал домой и вынес ему и пистолет, и боеприпасы, завернув все в газету. Туда же бросил и липовое удостоверение. Виктор проверил, что я ему отдал, и уехал.

— Позвони Люсе, — сказала с кухни мама, когда я вернулся в квартиру. — А потом мой руки и садись обедать.

— Чего они от тебя хотели? — спросила подруга, когда подошла к телефону.

— Ты уже пообедала? Тогда подожди. Я сейчас поем и прибегу.

— Не спеши! — сказала мама, когда я принялся есть борщ. — Сейчас подавишься. Никуда твоя Люся не денется.

— Я не спешу, просто проголодался. Да и борщ вкусный! Только второе я не хочу, давай его оставим на ужин.

Я быстро съел действительно вкусный борщ и поспешил исчезнуть, чтобы не выслушивать маму. На своем она с некоторых пор уже не настаивала, но нотации читала каждый раз, когда я давал к этому повод.

— Рассказывай! — сказала Люся, когда я поздоровался с Надеждой и зашел в ее комнату.

— Скорее всего, наших отцов переведут в столицу, — начал я. — Так что можешь считать себя уже москвичкой. Машеров затеял сложную шахматную комбинацию, требующую пожертвовать фигуру. Тебе нужно объяснять, кто будет этой фигурой? Но это случится еще не завтра, так что восьмой класс мы закончим здесь и, может быть, успеем отдохнуть на море.

— Но почему? — встревожилась она. — Что именно случилось?

— Я подробностей не знаю, а тебе лучше вообще ничего лишнего не знать. Нам с тобой надо будет пройтись по всему, что я тебе рассказывал, и решить, что ты знаешь, а что нет. Слишком сильно врать не будем, иначе поймут и никакой веры не будет вообще. Проверять тебя будут в любом случае, а специалисты у них будь здоров! Про грядущую гибель мира можешь говорить все, что помнишь. О самом развале СССР тоже говори все. А вот о его причинах распространяться не стоит. Скажешь только, что я говорил о проблемах в экономике и о том, что отпустили цены. Я не помню, слышала ли ты хоть что-то о Брежневе и его окружении, но ответ на такой вопрос может быть только один – не было таких разговоров и все! Вспоминай всякую всячину о падении водородных бомб на Испанию, о крушении самолетов и войне во Вьетнаме, но не вздумай вспомнить об Андропове или ком-то еще. Если до этого докопаются, будет плохо.

Два дня пролетели незаметно. В последний, как всегда, уроков не было. На классном часе проставили отметки и разошлись по домам. Когда подошли к подъезду, встретились с отцом Сергея.

— Результаты? — коротко спросил он.

— У всех троих одни пятерки! — отрапортовал Сергей.

— Не сомневался, — ответил он. — Геннадий, просили передать, что вас обоих отправляют туда, где вы отдыхали в прошлом году. Причем отправляют на два срока. А мы с тобой, сын, в июле поедем в Крым. Кстати, говорил я с вашим тренером. Он доволен обоими. Молодцы.




На столе зазвонил телефон. Суслов протянул руку и взял трубку.

— Машеров уже здесь, — сказал он Брежневу.

— Вчера вечером позвонили, а сегодня к обеду он у уже нас, — сказал Брежнев. — Ждал?

— Не удивлюсь, если ждал, — ответил Суслов. — Он вообще демонстрирует завидную предусмотрительность. Если найдем общий язык, надо будет к нему внимательно присмотреться.

Им пришлось ждать минут пять, прежде чем в кабинет вошел Машеров.

— Здравствуйте, товарищи! — поздоровался он.

— Здравствуйте, Петр Миронович, — сказал Суслов. — Присаживайтесь, пожалуйста.

— Я считал, что меня вызвали вы, Леонид Ильич, — обратился к Брежневу Машеров, после того как они в свою очередь поздоровались.

— Вызывал вас я, но говорить нам пока удобнее у Михаила Андреевича, — ответил Брежнев, слегка выделив слово «пока». — Расскажите нам, Петр Миронович, как вы дошли до такой жизни, что уже не доверяете своему партийному руководству?

— Я не вам не доверяю, — невозмутимо ответил Машеров. — А кое-кому из вашего окружения. И имею для этого все основания. А работаете вы, опираясь как раз на этих людей.

— А нам, значит, доверяете? — уточнил Суслов. — Тогда раскройте источник своей информации. Только не нужно нам говорить о вашем деде. Пока дальше нас ваши слова не уйдут.

— На таких условиях я вам могу много рассказать, — сказал Машеров. — Источник информации – это подросток. Путешествовать в прошлое невозможно, но никто этого и не делал. Ему помогли отправить самому себе все воспоминания прожитой жизни. Случилось это в две тысячи тридцатом году. Ему тогда было восемьдесят лет. Сознания ребенка и старика слились и получился… Я так и не разобрался, кто он такой. Обычно рассуждает, как взрослый человек, а часто поступает, как обыкновенный мальчишка. Влюбился в сверстницу и кинулся в искусство. Я помогаю ему, он оказывает консультации моей команде.

— Он у вас живет свободно? — удивился Суслов.

— Отцы его и его девушки служат в Минске в штабе округа, оба майоры. Мы их перевели из одной воинской части, чтобы наш Лейтенант был всегда под рукой.

— Почему «лейтенант»? — удивился Суслов.

— В той жизни он окончил технический институт и получил воинское звание. Поэтому так и зовем. За ним присматривают, но живет он свободно. Если попробуете на него нажать, не получите ничего.

— А на его подругу? — спросил Суслов.

— Будет еще хуже, — убежденно сказал Машеров. — Да и зачем на кого-то давить, когда он предложил помощь сам? Он полгода вел записи всего, по его мнению, важного, а потом нашел способ выйти на меня и все отдал просто так. У нас, кстати, нашлись желающие проверить его на прочность. Потом заглаживали вину.

— А зачем он вообще нужен, если есть записи? — спросил Брежнев.

— Этот человек прожил долгую жизнь, — сказал Машеров. — Перенос личности сделал его память близкой к абсолютной. Он записал только основные события, а сколько было неосновных, но тоже важных? Конечно, на все наши вопросы он ответить не мог, но больше чем на половину отвечал. Пользы от него может быть много. Представьте, сколько всего может знать человек с его жизненным опытом и памятью. И учтите, что через сорок лет у всех желающих в комнате будет стоять вычислительная машина размером с небольшой чемодан, но в тысячи раз мощнее наших. И все они будут связаны друг с другом в мировую сеть. В это трудно поверить, но владелец такой машины сможет по этой сети получить почти любую информацию и даже посмотреть художественный фильм. Огромное количество документов было рассекречено, а Лейтенант за своей машиной провел бездну времени. Поэтому он и знает так много.

— А где он сейчас? — спросил Брежнев.

— Мы его с подругой отправили в Дом отдыха «Сосновый» на полтора месяца. Конечно, за ним присматривает один из членов моей группы. Да вы их знаете. «Балладу о матери» слышали? Ее поет Людмила.

— Так это тот самый мальчишка, который пишет песни и книги! — сказал Суслов. — Выходит, ничего он не пишет, а выдает чужие вещи за свои?

— У него есть оправдание, — усмехнулся Машеров. — Поначалу нужна была известность, чтобы подкатить ко мне. А теперь, когда мы начали менять историю, изменятся судьбы людей и их творений. Многое может просто не повториться. А написавшие их люди сейчас напишут что-нибудь другое. От этого выиграют все.

— А у девчонки замечательный голос, — заметил Брежнев. — Из нее может получиться хорошая певица. Ваш Лейтенант тоже неплохо поет, но до нее ему далеко. Ладно, все это пока не важно. Скажите лучше, что вас заставило торопиться.

— Вы пригласите меня возглавить правительство только в семьдесят восьмом году, — высказал Машеров свою версию событий. — А поможете мне занять место Генерального секретаря в восемьдесят первом. До этого времени мои возможности будут сильно ограничены даже в Белоруссии, не говоря уже о Союзе. А за это время слишком многое случится. Если столько ждать, потом никакая власть не поможет. Вот, смотрите…

На стол лег лист бумаги.

— В семьдесят втором году большую часть страны поразит страшная засуха. Для закупок пшеницы будут израсходованы почти пятьсот тонн золота. Здесь все подробно расписано. На уровне республики мы ничего сделать не сможем.

— А что можем сделать со стихией мы? — сказал Суслов. — Конечно, зная заранее, можно создать какие-то запасы, но…

— Извините, Михаил Андреевич, — сказал Машеров, доставая из внутреннего кармана пиджака еще одну, сложенную вчетверо бумагу. — Вот здесь рекомендации, разработанные специально созданной группой специалистов. Их выполнение позволит уменьшить потери золота втрое. Совсем без закупок зерна мы, к сожалению, не обойдемся. И что важно, практически все сделанное пригодится и потом.

— А почему и это не подсунуть через вашего деда? — спросил Брежнев.

— Если давать прогнозы на семь лет, в них слишком много всего попадет. И вероятность утечек будет выше, там все-таки много людей задействовано.

— А когда я умру? — спросил Суслов. — Только не говорите, что не знаете.

— Я знаю, — вздохнул Машеров. — Нужно ли знать вам?

— Раз спросил, значит, нужно.

— Как хотите. Это случится двадцать седьмого января восемьдесят второго года.

— А я? — немного побледнев, спросил Брежнев.

— Десятого ноября того же года. Только имейте в виду, что у нас есть кое-какая информация по препаратам будущего. Лейтенант одно время много болел и искал информацию в их сети. Сейчас наши ученые пытаются по его записям воспроизвести некоторые сердечные лекарства. Есть и просто препараты улучшающие состояние организма и замедляющие старение, так что даты вашей смерти можно будет оттянуть, особенно если вы, Леонид Ильич, начнете больше следить за своим здоровьем.

— У вас и по другим есть такая же информация? — спросил Суслов.

— Не по всем, Михаил Андреевич. Только по центральным фигурам. Я вижу, что вы хотите узнать, сколько протяну я. Я вас переживу на пятнадцать лет. Но я и младше вас больше чем на десять лет.

— И когда мы получим всю информацию? — спросил Суслов.

— Я приготовлю два экземпляра, — сказал Машеров. — Естественно, без научно-технической информации. Ее мы будем выдавать дозированно. Там просто не получится перепрыгивать через этапы. К вам большая просьба. Прежде чем кого-то знакомить с тем, что я вам дам, прочитайте сами. А людей, отмеченных в этом списке, лучше к бумагам не подпускать.

На стол лег третий лист бумаги.

— Вы хорошо подготовились, — заметил Суслов.

— Я знал, что версия с дедом рано или поздно не выдержит проверки. Кто нас раскусил?

— Келдыш, — сказал Брежнев. — Мне тоже кое-что царапало глаз, но именно он связал все воедино и сделал правильные выводы.

— Я думаю, что наш объект со стариком трогать не стоит, — сказал Машеров. — Это хорошее прикрытие, а расходы совсем небольшие.

— Это республиканский объект, вам и решать, — сказал Брежнев. — Как мы получим бумаги?

— Их через два дня передаст полковник милиции Юркович. Это мой друг и глава группы, которая работает с записями. Кстати, если основная работа развернется у вас, мне такая большая группа будет не нужна. Могу часть людей передать вам. Они в курсе всех дел, прекрасные специалисты и абсолютно надежны. Если есть интерес, поговорите на эту тему с полковником. За секретность проекта в республике я отвечу лично. Ко мне еще вопросы есть?

— Вопросов море, — улыбнулся Брежнев. — Но мы лучше почитаем все сами. Мы вас не задерживаем и ждем вашего полковника.

— Ну и что вы о нем думаете? — спросил Брежнев, когда Машеров вышел.

— Мне он и раньше нравился, — ответил Суслов, читавший последнюю бумагу. — А этого он чего включил в свой список? А, здесь есть пометки. Однако!

— Что там? — заинтересовался Брежнев и взял переданный Сусловым документ. — Но здесь большинство совершит проступки только через годы.

— Если человек способен сделать такое, пусть и через десять лет, ему верить нельзя! — отрезал Суслов. — Надо будет проверить тех, кто уже замарался и самим прочитать бумаги, а потом уже будем делать выводы.




Глава 7


Мы уже третью неделю отдыхали в «Сосновом». Когда только приехали, было еще начало июня, к тому же прошли дожди, поэтому вода была… бодрящая. Люся в нее заходила ненадолго, а потом часами отогревалась на солнце, прикрывшись рубашкой, чтобы не обгореть. Я плавал гораздо больше, но тоже не отказался бы от более теплой водички. Постепенно она становилась теплее, а мы обновили загар и могли уже особо не осторожничать с солнцем. Нас по-прежнему опекали, но на этот раз этим занимался какой-то майор милиции, которому сюда дали путевку на пару с женой. Он не ходил за нами хвостом, как Семен, поэтому чувствовали мы себя свободнее. Когда много свободного времени и нечего делать, а рядом находится любимый человек… Наверное, мы все-таки не удержались бы и довели до конца то, что не получилось сделать на празднике Дня Победы, тем более что и раздеваться было необязательно, но нам помешали.

Мы успели позавтракать и хотели, как обычно, идти к морю, но на выходе из столовой к нам подошел крепкий мужчина лет сорока, одетый, несмотря на теплынь, в серый шерстяной костюм.

— Жуков Валерий Геннадьевич, — представился он. — Ребята, вам придется ненадолго уехать со мной.

— Куда и зачем? — спросил я. — Постойте, вы не из охраны Брежнева?

— А ты откуда знаешь? — удивился он.

— Не важно, — ответил я, выругавшись про себя. — Так куда вы нас повезете?

— Едем в санаторий «Нижняя Ореанда». С вами хочет встретиться Леонид Ильич. Возможно, вам там придется ненадолго задержаться, поэтому возьмите с собой свои вещи.

— Подождите, Валерий Геннадьевич, — сказал я. — «Нижняя Ореанда» это же Крым?

— Да, в районе Ялты, — ответил он. — У меня машина. Доедем до Анапы, а там нас ждет катер. Давайте побыстрее, не копайтесь.

— Забирай все, — сказал я Люсе. — Сюда мы уже вряд ли вернемся. А я сейчас найду нашего майора и предупрежу.

Почти три часа мы мчались на «Волге», потом пересели на большой катер и несколько часов наслаждались морской прогулкой. Я знал, что рано или поздно за нас возьмутся, поэтому особо не переживал. Хорошо еще, что дали отдохнуть. Люся, глядя на меня, тоже быстро успокоилась. На место мы прибыли уже часа в четыре.

— Вот это парк! — с восхищением осмотрелась подруга.

— Здесь стоял царский дворец, — блеснул я знаниями. — Только, кажется, не царя, а царицы.

— Все-то ты знаешь, — проворчал Валерий. — Пойдемте, я договорюсь, чтобы вас накормили, да и сам поем. А потом уже все остальное.

«Все остальное» началось примерно через час, когда после обеда нас отвели к палате Брежнева.

— Я Александр Яковлевич, — представился нам крепкий мужчина в штатском, лет на десять старше Валерия. — Подождите, я сейчас предупрежу о вашем приезде.

Он почти тотчас же вернулся и приоткрыл перед нами дверь.

— Здравствуйте, Леонид Ильич! — поздоровался я с встретившим нас Брежневым.

Подруга тоже поздоровалась, но из-за волнения как-то невнятно.

— Здравствуйте, здравствуйте! — сказал он, с любопытством глядя на нас. — Садитесь, молодые таланты! Вы, я смотрю, в отличие от меня, уже черные, как папуасы. Давно на море? Не надоело?

— Пока только три недели, — ответил я. — Маловато для того, чтобы надоело море, особенно в нашем возрасте. А в Ялте мы еще не были.

— Что знает твоя подруга? — перестав улыбаться, спросил Брежнев.

— Кто я и откуда, о будущем мира и судьбе Советского Союза, — ответил я. — Но только в самых общих чертах, без каких-либо подробностей. Большего я рассказывать не стал, да она и сама не рвется узнать. Если у нас будет серьезный разговор, Люсе на нем лучше не присутствовать.

— Хорошо, — одобрительно кивнул Брежнев. — Девушка, попросите Валерия показать вам парк. Там есть, на что посмотреть. А мы пока поговорим.

Люся послушно вышла, а Брежнев сел в кресло, кивнув мне на другое.

— Почему не пришел ко мне? — спросил он.

— Вы же знаете ответ, — сказал я. — В основном причина в роли Машерова. Да и трудно мне было бы на вас выйти. Я и к Машерову попал, когда он еще не был Первым секретарем, причем случайно. Хотел опустить ему в почтовый ящик письмо, но не знал номера квартиры. Начал спрашивать и нарвался на его жену. А тут как раз приехал на обед Петр Миронович. Повезло еще, что он узнал меня из-за песен, вряд ли он потащил бы в свой дом первого попавшегося мальчишку. А письмо с моими фантазиями, как он сам сказал, читать бы не стал. Я там в шапке написал несколько деликатных сведений, так что в ведро он бы его не бросил, отдал бы в КГБ. Кто его знает, чем бы все закончилось. А с вами могло быть еще хуже. И потом, я вам не совсем доверял.

— Вот как? — удивился он. — Это почему же?

— С вашего одобрения свернули реформу Косыгина, которая дала мощный толчок всей экономике, да и покушение на Машерова наверняка организовали люди из бывшего вашего окружения. Если бы Петр Миронович из-за инвалидности не покинул пост Генерального секретаря, Горбачева с его перестройкой просто не было бы. Не было бы и развала Союза и многого того, что произошло впоследствии.

— Ты откровенен, — заметил он.

— А вам нужна правда или моя лесть? — спросил я. — То, что могу вам рассказать я, больше никто не расскажет.

— Расскажи обо мне, — попросил он. — Как прошла моя жизнь? В твоих отчетах только десяток дат.

— О вас я знаю слишком много, — сказал я. — И хорошего, и плохого. Очень надеюсь, что в этой реальности плохого будет меньше. Я не стал ничего этого писать в отчетах. Вам расскажу, остальным знать необязательно. Ничего этого пока нет, если захотите, то и не будет.

— Ну что же, — сказал он. — Спасибо, я это запомню.

Я рассказывал долго, почти всю правду, которую о нем знал, если не считать поправок, внесенных командой Машерова.

— У вашей жены потом отобрали все подарки, включая ордена и маршальскую саблю, Галина спилась и закончила свою жизнь в психиатрической больнице, и только у Юрия жизнь сложилась нормально. Ваш прах извлекли из кремлевской стены и перезахоронили, а в сатирической передаче «Куклы» вас высмеивали пару лет, пока не заменили другим. Это было уже в девяносто четвертом, после развала СССР. Но тогда над многими издевались.

— Ты не врешь, — сказал он, когда я закончил. — И за что? Пусть я в чем-то ошибся, но вот так перечеркнуть все? Для чего работать, не щадя себя, если потом все равно смешают с грязью?

— Надо попытаться сделать так, чтобы не смешали! — сказал я. — Люди оценивают вождей не по усилиям, а по результатам. Сейчас вы знаете, что вас ждет. Может быть, не все, но многое можно исправить. Во многом вы сами развалили свое здоровье, а это потом очень сильно сказалось. Вся эта череда наград, которая так многихл раздражала. Я вообще никогда не понимал, зачем давать Звезды Героя многократно. Но главное – это экономика. Большинство воспринимает жизнь через живот. Если бы уровень жизни продолжал расти, на многое просто закрыли бы глаза. Ну есть у человека страсть к наградам, так мало ли у кого какие слабости? Зато при нем живем так, как еще никогда не жили! Я, Леонид Ильич, жил и при социализме, и при капитализме тоже. Причем при капитализме уже в конце жил в полном достатке. Только когда есть все, начинаешь понимать, что обильная еда, квартира и гора барахла это еще не все, что нужно человеку для счастья. Голодному это заметить трудно.

— Когда я читал о развале СССР, в это просто не верилось.

— Если бы мне кто-нибудь в прошлой жизни такое сказал даже в году восьмидесятом, я бы тоже не поверил, — сказал я. — Это было несчастье похуже капитализма. Мало того, что всех развели по республикам, так еще сразу же начали искать в соседях врагов. Как будто не жили бок о бок сотни лет. Это и потом аукнулось всему миру. Никто не вкладывал столько средств в фундаментальные исследования, а когда они прекратились у нас, американцы живо и у себя почти все посворачивали. Я вам многое могу рассказать о том времени, и не только в цифрах. Когда читаешь цифры и факты, за ними трудно увидеть трагедии миллионов людей.

— А причины? — спросил он. — В записях об этом есть, но в двух словах.

— Я обыкновенный человек, — сказал я. — Не экономист и не ученый-обществовед. Я читал много версий и слышал много мнений. Если хотите, я их могу записать все. Там ведь не один какой-то фактор работал. И из-за границы активно помогали, и наши собственные ошибки, а главное, на мой взгляд, — это кадры. В любом обществе существует элита, которая его цементирует и направляет. И которая бьется за это общество и свои в нем права, не щадя живота. Пока с элитой все в порядке – в обществе царит стабильность. Если она загнила, рано или поздно все начинает рассыпаться, как карточный домик. Люди несовершенны, поэтому далеко от совершенства все, что они придумывают и строят. К общественным системам это тоже относится. И у капитализма, и у социализма есть свои достоинства и недостатки. А коммунизм – это только мечта, его никто так и не построил. В Российской империи элитой было дворянство, а в Советском Союзе – это партийные и – в меньшей мере – государственные чиновники. Если вам неприятно слово «чиновники», можете поменять его на «деятели». Такое государство может долго существовать только при жестком контроле за всем аппаратом управления. Иначе со временем начинается семейственность, взяточничество, злоупотребление служебным положением и некомпетентность. Это самым пагубным образом начинает влиять на экономику, создавая напряженность в обществе. В конечном итоге значительная часть таких чиновников становится неспособной работать вообще. А претензии на долю общественного богатства растут непомерно. И началось это при вас. Именно вы долго защищали таких фантастических взяточников, как Медунов, и не давали санкции на их арест. А когда на вашем месте очутился Машеров и начал чистить этот гадючник, ему просто устроили аварию. Травма позвоночника и паралич ног – это серьезно. Это Рузвельт в Штатах мог править из коляски, у нас Машерова живо убрали. Да он и сам уже к тому времени был сломан. На таком посту, как ваш, излишняя снисходительность не менее вредит, чем излишняя жестокость. Разложение аппарата управления и взяточничество было и на Западе, но у них все это сильно сдерживалось конкуренцией.

— Значит, прополка? — спросил Брежнев.

— Жесткий контроль и достаточно серьезная система наказаний, — ответил я. — Вовсе необязательно расстреливать, как это делали в Китае. Я бы даже Горбачева не расстрелял. Гораздо проще его просто скомпрометировать и выгнать к чертовой матери. Работал он когда-то помощником комбайнера, пусть и дальше хлеб убирает.

— Мне непонятно, почему ты все это мне рассказал? — спросил Брежнев. — Неужели совсем не боишься?

— Я живой человек и прекрасно понимаю ваши возможности. Я уже прожил одну жизнь, хотя вовсе не прочь прожить ее еще раз. Но я видел, куда катится мир, и пришел сюда в значительной степени из-за этого. Да, я мог бы ограничиться Машеровым, чтобы он избежал покушения и попытался закончить начатое. Но за первым покушением последовало бы второе. Все слишком далеко зашло. Поэтому действовать нужно сейчас. Кроме того, цель ведь не только в том, чтобы любой ценой сохранить СССР, надо чтобы мы стали сильнее всех, иначе мир покатится по той же дорожке. Я очень надеюсь на ваш здравый смысл. То, что я вам говорил, от меня никто больше не услышит.

— А если услышат? — спросил он. — Почему я должен тебе верить?

— А что мешает подумать? — разозлился я. — Я что, самоубийца, разносить о вас сплетни? Если вы воспользуетесь моими сведениями, ничего этого не будет вообще. И кого тогда будут интересовать чьи-то бредни? А если не воспользуетесь, то все повторится вне зависимости от того, останусь я жив или нет. А в моей голове хранится столько всего…

— Эти сведения можно взять и так.

— Попробуйте, — внутренне похолодев, сказал я. — Кого начнете пытать, меня или Люсю? Если меня, я просто остановлю сердце и уйду. Я достаточно долго занимался йогой и смогу это сделать. Это не совсем то, к чему я стремился, но если вы не оставите мне выбора…

Я не блефовал. Когда-то я прочитал о том, как йоги замедляют биение сердца почти до самой его остановки, я попытался сделать то же самое. Эта глупость едва не стоила мне жизни. Техника там не очень сложная, опасность в возможности утратить контроль. Мало просто замедлить биение сердца, йоги как-то вообще тормозят все процессы в организме. Я этого не сделал и чуть не потерял сознание, когда дотянул свое сердце до десяти ударов в минуту. Не остановись я тогда вовремя, умер бы. Но, если бы альтернативой стали пытки, сейчас я дошел бы до конца.

— А если она?

— Сделаю то же самое! — сказал я, глядя ему в лицо. — Я ее люблю больше жизни, но в таких случаях поддаваться глупо. Если вы пойдете на такое, вы ее все равно не выпустите. Это только в идиотских фильмах герой бросает оружие, если к виску жены приставили пистолет, зная, что убить должны и его, и ее. Но там, как правило, кто-то в последний момент вмешивается на стороне героя. Это не наш случай.

— Никто вас не собирается пытать, — сказал он. — Так что можешь успокоиться. Ты мне нужен живой, здоровый и довольный жизнью, чтобы не тянуть из тебя сведения, которым потом нельзя будет доверять. Но контролировать и тебя, и твою подругу будут постоянно. И твои данные будут проверять на истинность.

— Это на полиграфе, что ли? — с облегчением рассмеялся я. — Леонид Ильич! Я вам даю честное слово, что смогу представить истинный ответ ложным и наоборот. Дыхание, пульс и давление – это не показатели для человека, который хоть сколько-нибудь может управлять своим организмом. Правда, здесь я подобной ерундой не занимался, но могу вспомнить. Американская академия в две тысячи третьем году вообще сделала выводы, что этот способ мало отличается от гадания. В конце концов, можно убедить себя в чем угодно. Если вы будете настаивать, я ваши проверки готов проходить: деваться мне некуда. Но тогда мне с вашего полиграфа не придется слезать, а у вас появятся люди, которых будет нужно во все посвящать. С Машеровым я работал без всякой ерунды, и он мне доверял.

— О каком полиграфе ты говоришь? — не понял Брежнев.

— Что еще их нет? Значит, скоро будут. Это такие приборы, снимающие сердцебиение, влажность, дрожание и прочее, их еще называют «детекторами лжи». Леонид Ильич, сейчас я полностью завишу от вас. Какой мне смысл вас подставлять и рисковать своей головой? Надеюсь, я еще буду как-то заинтересован в этой работе.

— И чего же ты хочешь? — спросил он. — Во что оцениваешь свою помощь?

— Понятно, что я вам буду нужен в Москве. Значит, перевод отца в Москву, и не только моего, Черезова тоже. Квартиры должны быть рядом. Так и мне меньше мотаться, и вашим людям нас будет легче контролировать. И нас должны поженить в шестнадцать лет. Конечно, если вы этого не сделаете, я все равно буду работать, но если сделаете, буду очень благодарен.

— А деньги? — спросил он.

— Я бы попросил и деньги, если бы в них нуждался. Пока я их больше зарабатываю, чем мы все их тратим. Надеюсь, никаких препятствий для творчества мне делать не будут.

— И это ты называешь творчеством? — усмехнулся он.

— В какой-то мере, — отозвался я. — Я помню текст далеко не дословно, поэтому немного вношу и свою лепту. А в песнях меня интересует не авторство, а возможность ее спеть. Если хотите, можно записать их на кого-нибудь другого.

— Школу экстерном сдать можешь?

— Могу.

— А твоя девушка?

— Разве что за год отчитаться за два класса.

— Чем думаешь заниматься в жизни?

— В той жизни я был инженером, в этой хочу заняться творчеством. Песни, книги, художественные фильмы. Вы в любом случае воспользуетесь тем, что я вам дал, поэтому жизнь миллионов людей начнет меняться уже в ближайшее десятилетие. И чем дальше, тем больше, а большей части того, что создадут после Перестройки, однозначно не будет. А там было немало сильных вещей. Кое-что можно воспроизвести, что-то будет нужно немного переделать. Но это не сейчас, сейчас многого просто не поймут. Да и не думаю я, что вся жизнь пройдет в повторах чужих вещей, будут и свои. А Люся, скорее всего, станет певицей. У нее замечательный голос, а репертуар я ей обеспечу.

— Да, голос очень хороший, — согласился Брежнев. — И поет с чувством. От ее «Баллады» моя жена плакала. Значит, так! Вас поселят в этом санатории. Я буду отдыхать еще четыре дня, потом уезжаю в Москву. Вас я заберу с собой. Вашим отцам устроят перевод и подготовят квартиры. Естественно, сообщат, что вы у нас. Родители, кстати, знают?

— Только мои и только обо мне. Ну и о них самих рассказал чуть-чуть.

— А почему не сказал родителям невесты? Не доверяешь?

— А кто в такое поверит? Мои родители меня знали, как облупленного, и то поверили с трудом, а сестре я даже не говорил. А потом, мне восемьдесят лет, а их дочери в пять раз меньше. Надежда Игоревна сошла бы с ума!

— Не чувствую я в тебе взрослого человека, — покачал он головой. — Не мальчишка, конечно, особенно по разговору, но и не старик.

— Вы, Леонид Ильич, просто не знаете женщин!

— Это точно! — рассмеялся он. — Иди уже, знаток! Я думаю за эти дни у тебя многое узнать. Что смотришь? А тебе не было бы интересно заглянуть в будущее на столько лет? Именно рассказ, а не бумажку с датами и краткими пояснениями. И вот еще что… В этом санатории много достаточно высокопоставленных, как ты выразился, чиновников, но вот детей нет ни одного. Поэтому ваше появление вызовет понятный интерес. Могут и задавать вопросы. Всех любопытных отсылайте ко мне. Общаться я вам не запрещаю, но чисто на бытовые темы. Понял? Твоей Люсе можно доверять?

— Самая умная из всех девчонок ее возраста, которых я встречал в обеих жизнях. Не скажу, что молчунья, но и не болтушка. А о наших делах она слова не скажет.

— Ладно, иди, мне нужно подумать. Вам покажут, где здесь что. Увидимся завтра.

Поселили нас, конечно, не в основном корпусе, а в служебных помещениях, похожих на одноместные гостиничные номера в российских отелях моего времени, которые не претендовали на большое число звездочек. Только комнаты были просторнее и мебель – массивнее. Мы оставили свои вещи в комнатах, заперли их полученными ключами и до ужина пошли гулять по парку.

— Пошли покажу царскую беседку, — сказала Люся. — А ты мне в двух словах скажи, о чем договорился.

— Пока только о том, что родителей переводят в Москву. И твоих, и моих. Квартиры должны дать рядом.

— Сергея жалко, — вздохнула Люся.

— Мне тоже жалко, но что поделаешь? Брежнев мне предложил сдать школу экстерном и спросил, как с этим у тебя. Я думаю, что с моей помощью ты вполне могла бы сдать программу двух лет за год. Конечно, если захочешь. Я еще попросил поженить нас в шестнадцать лет.

— Ты умница! Давай я тебя поцелую!

— Не сейчас. Слишком много отдыхающих, и уже на нас пялятся. Та же история, что была и в «Сосновом», но там к нам уже привыкли.

— А как тебе вообще Брежнев?

— Брежнев по отзывам всех, кто его знал, очень быстро привязывался к людям и слишком многое им прощал. Но это в личном общении. Как политик он наверняка не такой добренький, иначе просто не добрался бы до своего поста. Я ему вывалил всю правду, а там для него очень много неприятного. При всех его недостатках он очень умный человек, и для него не все равно, какую он о себе оставит память. Должен понять и оценить оказанную услугу. Главное, чтобы поверил, что я не собираюсь об этом болтать. Мы здесь будем четыре дня, а потом вместе с ним уедем в Москву. В эти дни он хочет узнать у меня больше о будущем. Я его понимаю, сам бы прыгал от любопытства.

Все последующие дни мы много времени провели в компании Леонида Ильича. Во времена моей молодости я генсеком не интересовался, так, видел мельком на экране телевизора. В более позднее время, когда он уже тяжело болел, это был совсем другой человек. Сейчас он выглядел прекрасно, был бодр и любил много времени проводить в воде. Я пустил в ход анекдоты, от которых он хохотал, слегка запрокидывая голову.

— Тебе, Гена, нужно не песни петь, — сказал он. — А людей смешить с эстрады. Анекдоты мало знать, их еще нужно уметь рассказать. Так что нужный артистизм у тебя есть.

По его просьбе Люся спела несколько песен.

— Поступишь в консерваторию, — сказал Брежнев. — С таким голосом только туда. Или на театральный вместе с женихом.

— Леонид Ильич! — осмелела подруга. — А вы нас, правда, пожените в шестнадцать?

— А тебе не терпится?

— Я его люблю, — пролепетала она. — Честно.

— Это даже такому не разбирающемуся в женщинах человеку, как я, понятно, — засмеялся он. — Посмотрим на ваше поведение.

Когда мы говорили о будущем, Люся уходила гулять в парк, чаще всего с кем-то из ребят охраны. Их здесь все знали, и к ней никто не приближался. Леонид Ильич больше ни разу не задал ни одного вопроса о том времени, когда был у власти. Я ему подробно рассказывал о перестройке, о крахе экономики и развале Союза. Рассказал и о маразме времен президентства Ельцина, и о медленном восхождении России к прежнему величию, которого она так и не смогла достичь.

— Но ведь вы уже жили хорошо, — сказал он. — Какой конец света? Судя по твоим словам, все было не так уж и плохо.

— И в мое время всем жилось не так хорошо, как мне, — сказал я. — Народ не голодал, и почти все имели крышу над головой, но качество пищи было низким, воздух, особенно в городах, очень грязный. В реках и морях почти никто не купался, а питьевая вода тщательно очищалась, и ее не хватало. Нефть выбрали почти всю, и опять начали сверлить в океане километровые скважины. Если учесть, какие были ураганы, время жизни таких платформ было невелико. Правда, при разрыве трубопроводов срабатывали специальные отсекатели, но тысячи тонн нефти все равно выливались в океан. Остался еще газ, но его должно было хватить лет на тридцать. Начали добывать газ, лежащий на дне океана в твердом виде, но вряд ли успеют собрать много. Океан потеплел, и эти гидраты начали превращаться в газ. А льдов на полюсах осталось мало, поэтому все шло в атмосферу, повышая ее температуру. Тропические леса, которые давали кислород, частью вырубили, частью погибли из-за жары. Много еще чего было. Может быть, я немного сгустил краски, и человечество или его остатки еще протянут пару сотен лет, но это уже не жизнь, а выживание. Плохо, когда человечество гибнет быстро, не имея возможности спастись от беды. Но, когда агония растягивается на сотни лет, тоже ничего хорошего нет. Убедить людей действовать сообща не получается. Каждый тянет все, до чего может дотянуться, на остальных плюют. На наш век хватит, а дети-внуки пусть о себе думают сами. И одна страна, какой бы сильной она ни была, ничего не сможет сделать, а собраться вместе не получается. Поэтому так важно выиграть время.

— А как ты вообще сюда попал? Машеров сказал, что тебе помогли. Вы уже научились работать со временем?

— Нет, это не наш уровень, — ответил я. — Повезло встретить одну беглянку из другого мира.

Я подробно ему рассказал о встрече, давшей мне новую жизнь.

— Одна маленькая девчонка, которая сунула свой нос куда не надо, и второй шанс для целого мира, — задумался он. — Мне кажется, что такое не могло быть простым совпадением.

— Наши реальности никак не связаны, — возразил я. — Зачем кому-то на нас влиять?

— Это по ее словам. А если она солгала? Ты же, как я понял, в этом тоже не разбираешься.

— Я в ее рассказе вранья не почувствовал, — сказал я. — Да и не сможем мы это проверить в любом случае. Поэтому лучше думать, что все так и было, чем бесплодно ломать себе голову. А через шестьдесят пять лет я у нее спрошу.

— Как спросишь? — не понял он.

— Реальности не связаны, так что ее реальность из-за изменения нашей не поменяется. Поэтому точно в то же время возле ограды парка она опять будет стоять под падающим снегом. А я ее встречу с шубой и кульком вафлей. Наверное, мы туда придем вдвоем с Люсей.

— Хочешь прожить еще третью жизнь? — спросил он.

— Нет, — ответил я. — Если не получится и в этот раз, пусть все остается, как есть. От жизни тоже можно устать. В тот раз я был к этому близок, но не дошел до конца. В этот раз на еще одну попытку у меня просто не хватит сил.

Я не раз обдумывал свой первый разговор с Брежневым. Что он имел в виду, говоря о контроле? Явно не полиграф, о котором не имел никакого понятия. Тогда что? Аналитиков? Пусть попробуют поймать меня на лжи. Фактически я рассказывал всю правду, меняя лишь несколько фактов. С моей памятью меня никакой перекрестный допрос не поймает, да и не знают они толком, о чем спрашивать. Лежа под солнышком, я попробовал на всякий случай управлять сердцебиением. В небольших пределах это оказалось не проблемой даже без длительных тренировок. Этого было достаточно, потому что достоверно пойманным на лжи считался человек, у которого полиграф показывал изменение всех трех параметров.

Отдыхать в санатории был куда приятней, чем в «Сосновом», несмотря на то, что нашим номерам было далеко до палат главного корпуса. Поэтому мы были расстроены, когда на пятый день после завтрака все собрались и на двух машинах выехали в Симферополь. К нашему приезду в аэропорту уже стоял личный ИЛ-18 Брежнева. Люся летела самолетом первый раз и сильно волновалась, хоть и пыталась это скрыть. Я за свою жизнь налетал сотни три часов и не испытывал ни малейшего волнения, зная, что с этим самолетом ничего не случится. В салоне на сотню пассажиров их было не больше десятка. Полет прошел буднично. Люся прилипла носом к иллюминатору и так просидела до тех пор, пока не пошли на посадку. Тогда она откинулась в кресле и вцепилась в мою руку. Вот боялся ли я лететь первый раз? Кажется, да.

Самолет приземлился, погасил скорость и ушел в сторону от ВПП. Почти тотчас же подкатил трап, и прямо на поле выехали два ЗИЛа. В одну машину сел сам Брежнев, который показал нам на нее рукой. Помимо нас в салон сел Рябенко. Остальные охранники заняли второй автомобиль, и мы через отдельные ворота выехали с аэродрома.

— Давай домой! — сказал Брежнев шоферу, после чего повернулся к нам. — Будете сегодня моими гостями. Квартира у меня большая, так что не стесните. И жене будет приятно познакомиться с Людмилой. А завтра уже решим, где вы будете дожидаться родителей.




Глава 8


Мы, как ехали вчетвером, так и зашли в лифт. Александр Яковлевич надавил на кнопку четвертого этажа и через минуту мы уже входили в просторную прихожую квартиры Брежнева. Открыла нам его жена.

— Леня! — обрадовалась она. — А ну-ка покажись! Посвежел и похорошел, вот что значит море. Шура, проходите в комнаты, я вас накормлю обедом.

— Спасибо, Виктория Петровна, но я еще не голоден, — отказался Рябенко. — Сдаю вам мужа с рук на руки.

Он повернулся к двери, и она увидела нас.

— У нас гости? Что же ты молчал? Проходите, ребята. Неужели? Вы та самая Черезова, которая пела о матери? Леня, большего подарка ты мне не мог сделать! А Вика как обрадуется! А кто этот молодой человек? Кажется, я вас тоже где-то видела.

— Здравствуйте, Виктория Петровна! — поздоровался я. — Слава недолговечна, вот меня уже и не узнают.

— Иди в комнату, артист, — сказал Брежнев. — Берите вон там тапочки. Вика, эти молодые люди у нас сегодня переночуют.

— Пусть остаются хоть на неделю! — сказала жена. — Идите в гостиную. Вещи пока оставьте здесь. Я вам потом покажу, куда их поставить. Тебя ведь Людмилой зовут?

— Лучше Люсей, — ответила подруга. — А это Гена. Мы с ним вместе выступаем, а пою я его песни.

— Вот как! — сказала она. — Действительно, вы же пели вдвоем песню о войне. Только я тогда больше на тебя смотрела. У тебя было такое одухотворенное лицо, что слезы наворачивались на глаза!

Мы вошли в гостиную и осмотрелись. Что можно было сказать о квартире генсека? Особой роскоши я в ней не увидел, но была она… просторной. Пять комнат, из которых самая маленькая была не меньше нашей большой. В то время Галина жила отдельно, а Юрий с семьей вообще был в Швеции, так что мы их точно не стеснили.

— Садитесь на диван, — сказал Брежнев. — Можете включить телевизор. Сейчас пообедаем.

Мы послушно сели на большой диван, а Леонид Ильич ушел на кухню к жене. Почти тотчас же кто-то отпер входную дверь и зашел в прихожую.

— Куда тапки дели? — раздался девчоночий голос. — Бабушка!

Дверь кухни приоткрылась и из нее выглянула Виктория Петровна.

— Вика, у нас гости! — сказала она. — Возьми еще пару тапочек в тумбе. И иди в гостиную, там тебя ждет сюрприз.

Шлепая большими тапочками, в комнату зашла симпатичная девчонка лет тринадцати в легком платье.

— Ой! — сказала она, уставившись на меня широко открытыми глазами.

— Здравствуй! — сказал я ей. — Тебя Викой зовут? Я Гена, а это Люся.

— Я вас знаю, — ответила она. — Я все ваши песни слушала и книгу прочитала. Она у меня на полке стоит.

— И как книга? — спросил я.

— Не все понятно, но здорово!

— Дети, мойте руки и за стол! — позвала с кухни Виктория Петровна. — Уже все готово. Вика, проведи ребят.

Через несколько минут мы уже сидели в здоровенной кухне и ели густой и очень вкусный борщ со сметаной.

— Очень вкусно! — похвалила Люся. — У Гены мама такие же готовит. Поешь первого и уже наелся.

— У бабушки вы первым не отделаетесь, — предупредила Вика. — Второе тоже придется съесть. Вы к нам надолго?

— Погостят сегодня, а завтра куда-нибудь на время пристроим, — сказал ей Леонид Ильич. — Дней через десять в Москву переедут их родители, тогда уже будут жить дома.

— А вы нам что-нибудь споете?

— Можно и спеть, — согласился я. — Только без аккомпанемента совсем не то впечатление.

— Я сейчас возьму у соседей гитару! — вскочила Вика. — У Мишки есть.

— А ну немедленно сядь! — рассердилась бабушка. — Поешь, потом сходишь.

— Он не только песни пишет, — сказал Леонид Ильич, доедая первое. — На море меня смешил анекдотами. Я таких и не слышал, и рассказывать он их мастер! Расскажи что-нибудь, что еще не рассказывал.

— Знаменитый русский певец Вертинский, уехавший еще при царе, возвращается в Советский Союз. Он выходит из вагона с двумя чемоданами, ставит их, целует землю, смотрит вокруг и говорит: «Не узнаю тебя, Русь!» Потом оглядывается – чемоданов нет! И говорит: «Узнаю тебя, Русь!»

— Да, это про нас, — сказала Виктория Петровна, постучав по спине закашлявшегося мужа. — Только давай ты нам их расскажешь после обеда, а то сейчас еще кто-нибудь подавится.

— Виктория Петровна, может быть, не надо? — попытался я увильнуть от поедания котлет с рисом. — Честное слово, я уже наелся! И Леониду Ильичу вы не положили.

— Ему не нужно, — ответила она. — А вы растете. Если хочешь, положу меньше гарнира, но съесть надо.

После обеда мы поблагодарили хозяйку и вернулись на диван, а Вика умчалась к соседям за гитарой. Зазвонил телефон, к которому подошел Брежнев.

— Да, приехал, — сказал он. — Привез. Пока сегодня переночуют у меня, а завтра посмотрим. Да, конечно. Если хочешь, приезжай.

— Через полчаса подъедет Суслов, — сказал он, положив трубку на рычаг. Наверное, захочет с тобой поговорить. Может это даже и к лучшему: не придется вас завтра возить в ЦК.

Появилась Вика с гитарой.

— Спой «Все для тебя»! — попросила она.

— А ты об этой песне откуда знаешь? — удивился я. — Белорусское телевидение ее не убрало, когда показывали концерт в записи, а по центральному я ее не слышал.

— Ее по «Маяку» передавали, — пояснила девчонка. — А еще уже есть магнитофонные записи. У нас и мальчишки поют, но совсем не то.

— Вообще-то, это взрослая песня, — сказал я. — Поэтому она у твоих мальчишек и не звучит.

Гитара оказалась лучше моей, и настраивать ее не пришлось. Я спел заказанную песню, а потом мы исполнили весь свой репертуар.

— Все, — сказал я, возвращая Вике гитару. — Отработали не только первое, но даже второе. А, может быть, и на ужин хватило.

— До появления Михаила Андреевича еще есть время, — сказал Брежнев. — Поэтому расскажи еще один анекдот и можешь об ужине не беспокоится.

— Политический можно? — спросил я.

— Можно, — разрешил он. — Вика, живо иди относить инструмент!

Я думал, что девочка будет проситься остаться, но она беспрекословно вышла из квартиры.

— Пришел пастух в обком партии и говорит: «Дайте мне какую-нибудь высокую должность», — начал я рассказ. — У него спрашивают: «А почему вы к нам пришли за должностью?» Он им отвечает: «Потому, что в вашем партийном гимне поется: „Кто был никем, тот станет всем“» В обкоме ему и говорят: «Мы теперь поем другую песню: „Каким ты был, таким ты и остался“».

— Не вздумай рассказать такой анекдот Суслову, — отсмеявшись, предупредил Брежнев. — Он, конечно, тоже будет смеяться…

— Я заочно немного знаю Михаила Андреевича, — сказал я. — Поэтому ему бы этого не рассказал.

Прибежала Вика, которая прилипла сначала ко мне, а когда я ушел в одну из комнат вместе с приехавшим Сусловым, она переключилась на Люсю.

Суслов с самого начала держался настороженно, от него так и веяло подозрительностью, поэтому я тоже взвешивал каждое сказанное ему слово. Перед беседой со мной он ненадолго уединился с Брежневым, а уже потом позвали меня, а Леонид Ильич вышел.

— Так тебе восемьдесят лет? — начал он разговор.

— Я хоть и не женщина, но мне тоже столько лет, на сколько я выгляжу, — ответил я. — Мне лишь дали память прожитой жизни, стариком она меня не делает. Но и мальчишкой я себя не чувствую.

— Что ты обо мне знаешь? — спросил он.

— В отличие от Брежнева, о вас мне почти ничего не известно, — откровенно сказал я. — Хоть ваша роль в партии была велика, о вас потом писали мало. Я ведь в свою бытность мальчишкой никем из вас не интересовался. Это уже много позже, когда открыли многие архивы, пошли публикации. Но и тогда в основном интересовались ключевыми фигурами. О вас тоже писали, но мало. Идеолог партии, серый кардинал, друг Брежнева… Вам не понравилось то, что Брежнев подгребает под себя власть, но попытки ему помешать провалились: он вас переиграл. Но позже у вас, похоже, никаких противоречий не было. По отзывам вы с ним дружили. Еще была заметка о том, что вы преследовали часть интеллигенции, которая чересчур близко к сердцу приняла «оттепель» Хрущева. Еще я кое-что знаю о ваших детях.

— Что именно? — поинтересовался он.

— По Майе было написано, что она стала доктором исторических наук и специализировалась на Балканах. О сыне писали больше. Револий окончил институт, работал в КГБ, где дослужился до звания генерал-майора, потом стал директором НИИ радиоэлектронных систем. Позже работал в правительстве. У обоих были дети, но то ли я о них ничего не читал, то ли не помню.

— А как это согласуется с абсолютной памятью?

— А кто вам сказал, что она абсолютная? — возразил я. — Она у меня прекрасная, но это не значит, что я помню абсолютно все, да еще слово в слово. Очень много такого, что действительно так и помню. Но для того, чтобы вспомнить остальное, иной раз приходится долго настраиваться. Кое-что вспомнить не удается совсем. К счастью, такого очень мало.

— Ты сказал, что многое помнишь о Леониде Ильиче…

— С этим, пожалуйста, обращайтесь к нему самому, — сказал я. — Я ему обещал, что никому ничего не скажу, а обещания я держу. Все, что я знал, я ему рассказал, а что рассказать вам, он должен решать сам.

— А Машеров?

— Машеров получил от меня кучу тетрадей, которые я исписывал полгода. Там только даты с пояснениями о произошедшем. Отдельно шли тетради с описаниями достижений в науке и технике. Уже позже, когда жил в Минске, я составлял письменные ответы на заданные вопросы. Получалось ответить в лучшем случае на два вопроса из трех. Это были уточнения по первым шести годам, начиная с шестьдесят шестого.

— А почему отвечал не на все вопросы?

— Михаил Андреевич, — сказал я. — Я не Дельфийский оракул. Что мне попадалось в сети и вызывало интерес, я запомнил. И такого, слава богу, было достаточно много. Но не все тайны были открыты, да и не читал я всего. Я и вам на все вопросы не отвечу.

— А что ты так зажат? — заметил он.

— Как я, по-вашему, должен себя чувствовать, если меня допрашивает один из самых влиятельных людей страны, причем невооруженным взглядом видно, что он мне абсолютно не верит? С Леонидом Ильичом я себя держал совершенно иначе. Он мне поверил сразу, хотя у него было гораздо больше поводов для недоверия, чем у вас.

— С тобой будут постоянно работать, — сказал он, поднявшись с кресла. — И постоянно будут проверять. Поэтому будь к этому готов. Слишком важные вопросы будут решаться, опираясь на твои сведения. Обид здесь быть не должно. И твоя работа без вознаграждения не останется. Но вашу свободу некоторым образом ограничат.

— В Минске ее тоже ограничили, — сказал я. — Но не сильно. Я этого почти не почувствовал. Временами присматривали оперативники, по моей просьбе обучали самбо и заставили носить несерьезный ствол. Этажом ниже поселили следователя, который передавал мне вопросы и забирал ответы. Вообще вся связь шла через него, с людьми группы Машерова я встречался считанные разы.

— Оружие мальчишке? — удивился он.

— Я, между прочим, старший лейтенант, — сказал я. — А из выданной мне хлопушки отстрелялся не хуже оперативников. Правда, воспользоваться так и не пришлось, но это и к лучшему.

— Да, я забыл. Но все равно – это нарушение. Здесь охрана будет плотнее, думаю, тебе самому защищаться не придется. Но это мы еще обговорим с профессионалами. А вариант с соседом надо будет обдумать, возможно, так поступим и мы. Незачем привлекать к тебе лишнее внимание. С тобой, кстати, хочет побеседовать Келдыш. Знаешь о таком?

— Мстислав Всеволодович? Конечно, знаю.

— Возможно, придется консультировать еще и ученых. Конечно, не напрямую, а через посредников. О тебе знает только президент Академии. С тобой говорили об экстерне?

— Как только обживемся на новых квартирах, так и начну. Нужно все-таки с месяц посидеть за учебниками, чтобы нормально отчитаться за два класса.

— А что еще за ерунда с женитьбой?

— Почему ерунда? — сказал я. — Мы любим друг друга и хотим через год пожениться.

— Почему через год?

— Мы готовы и сейчас, — пояснил я. — Тем более что никто детей заводить пока не собирается. Но через год нам будет шестнадцать лет. В мое время в таком возрасте уже женили, хотя в России это не было распространенной практикой.

— Вы что, уже…

— Еще нет, — ответил я. — Терпим, но из последних сил. Я сам против ранних браков, но тут положение несколько необычное. Наверное, виноват все-таки я. Мы слишком многое себе позволили, а теперь приходится себя ломать. А это не способствует душевному равновесию. Я полагаю, можно сделать исключение. От кого многое зависит, тому можно кое-что позволить. Тем более, что к шестнадцати школу мы закончим, а зарабатываю я уже сейчас больше отца.

— Посмотрим на твою работу, — ответил мне Суслов словами Брежнева. Ладно, мы с тобой еще побеседуем, а сейчас я поехал.

Я вышел следом за ним в гостиную, но Люси там не оказалось.

— Девочки в комнате Вики смотрят фотографии, — пояснила мне Виктория Петровна. — Если хочешь, можешь присоединиться к ним, только сначала постучи в дверь.

— Спасибо, я подожду здесь, — ответил я и уселся на диван.

Из прихожей вышел Брежнев, провожавший Михаила Андреевича до двери.

— Что ты такой хмурый? — посмеиваясь, спросил он. — Не понравился мой гость? Он не такой доверчивый, как я, и с ним тяжелей общаться, но человек хороший, и какое у него о тебе сложится мнение, будет зависеть только от тебя. Станешь для него своим, не бросит никогда. Но это нелегко, надо будет постараться. А моя внучка, я вижу, к вам прилипла намертво, так просто вы от нее теперь не отделаетесь. Ладно, поговорим по завтрашнему дню. Я уеду к девяти, а вы можете отдыхать. Часам к десяти-одиннадцати за вами придет машина. Отвезут вас на квартиру, где у каждого будет своя комната. С вами будет жить наш сотрудник. Этот человек в курсе дел, кто вы и откуда. Если с вами кто-то будет беседовать, то только через него. Насчет Келдыша говорили? Ему можно выдавать только научную информацию и ничего больше. Для вас эта квартира не тюрьма. Можете съездить на экскурсию или в кино, сходить в один из парков. Но все это только в сопровождении охраны. Ваши письма, если они будут, будут проверяться, при телефонных разговорах тоже должен присутствовать наш человек. Если нужно будет что-то купить, скажете, и он купит. Деньги на это выделены. Когда будете жить в семьях, контроль станет не такой строгий. С вашими родителями побеседуют, поэтому кое в чем за вами будут присматривать они. Но все ваши выходы будут контролироваться. Как это будет осуществляться, вам скажут.

— А когда ждать родителей? — спросил я.

— Скоро. Запрос на них через Главное управление кадров Министерства обороны уже отправлен, квартиры готовы. Думаю, больше недели вам одним скучать не придется. Ладно, завтра вам все подробно расскажут и покажут, а сегодня отдыхайте. Только сначала мы с тобой побеседуем о реформе, которую проводит Косыгин. Что ты о ней можешь сказать?

— Леонид Ильич, — сказал я. — Я не экономист и глубоко в нее не вникал. Знаю, что на Западе ее называли реформой Либермана. Проводилась она в основном с шестьдесят пятого по семидесятый год. Восьмая пятилетка получила название «золотой» из-за очень высоких темпов роста среднегодового национального дохода СССР. Я могу попытаться вспомнить все направления реформы, но вы их сможете узнать у Алексея Николаевича. Но эта реформа убирала только часть недостатков, присущих нашей экономике. Уже потом при Горбачеве предпринимались попытки ввести рыночные механизмы при общем плановом ведении хозяйства. Там были и интересные мысли, просто все сделали через задницу. Китайцы пошли гораздо дальше и сумели по валу обогнать Америку. Правда, работать так, как работали они, у нас не смогут. Я бы еще предложил часть торговли и сферы услуг передать в частные руки, как, например, в Польше, но боюсь, меня за это товарищ Суслов где-нибудь прикопает.

— Ты бы еще предложил организовать крестьянские фермы, как в Америке! — сказал Брежнев.

— Предлагали и организовывали, — ответил я. — Толку мало. Нужно наводить порядок в колхозах и совхозах, а главное, вложиться в хранение собранного. Никто столько сельхозпродукции не гноил, как мы! Я сам сколько выбирал картофель из груд гнилья.

— Об этом много написано в тех бумагах, которые белорусы передали в плане подготовке к засухе. Уже создана комиссия, которая выборочно проверит хранилища. Будем и в имеющихся наводить порядок, и строить новые. Средства для этого найдем. А в части предложений по торговле ты пока придержи язык. Как-нибудь встретимся, и все расскажешь.

Мы с ним еще немного поговорили, потом к нам присоединилась Виктория Петровна, и я по ее просьбе начал рассказывать анекдоты. На их смех из комнаты Вики вышли девочки, для которых я рассказал несколько историй из «Ералаша».

— Тебе нужно поступать в театральный институт, — сказала Виктория Петровна. — Замечательно рассказываешь. Задержались бы вы у нас, пока не приедут родители.

— У ребят есть другие дела, — сказал Леонид Ильич. — Но, я думаю, они нас еще навестят.

«Другие дела» начались, когда нас на следующий день часам к одиннадцати привезли в четырехкомнатную квартиру обычной многоэтажки. Встретила нас симпатичная подтянутая женщина лет сорока.

— Елена Викторовна, — представилась она. — Когда мы одни, можете звать просто по имени. Вас я знаю. Геннадий, вот эта комната твоя, а вот эта – Людмилы.

— Тогда вы нас тоже зовите коротко, — сказал я. — Тем более что Люся свое полное имя не любит.

— Зря, — сказала она. — Красивое имя, и перевод у него красивый. Ладно, ребята, читать умеете? Садитесь и читайте инструкцию. Когда дочитаете, распишитесь в том, что ознакомлены. Вот ручка. Пока вы здесь живете, я заменяю вам родителей, организую охрану, и все общение с внешним миром тоже будет идти через меня. Все вопросы, если они у вас есть, зададите после прочтения. Обедать будем в два часа. Если проголодаетесь раньше – скажете.

Что можно было сказать о прочитанном? Самостоятельно, согласно инструкции, мы могли передвигаться только в пределах квартиры. Был даже пункт, запрещающий нам вылезать из окон. Квартира располагалась на пятом этаже, поэтому этот пункт напомнил мне инструкцию к американской микроволновой плите, где предупреждали о нежелательности сушки в ней домашних животных. Вне квартиры мы могли без ограничений передвигаться по Москве, но только в сопровождении охраны. Мы по очереди расписались в том, что прочли и согласны и, взяв свои чемоданы, пошли осваивать комнаты.

Через час приехал первый визитер. Им оказался крепкий мужчина лет под сорок в штатском. Он переговорил с Еленой и подошел ко мне.

— Этот человек отвечает за вашу безопасность, — сказала она нам. — О твоем происхождении ему известно, на остальное у него допуска нет. Поэтому отвечай только на вопросы, касающиеся тебя самого. Или Люси.

— Сергей Иванович, — назвал он себя. — Геннадий, мне нужно оценить, насколько ты способен защититься самостоятельно. Сними рубашку.

— Редкое развитие для твоего возраста, — одобрил он, осмотрев меня со всех сторон. — Растяжками занимался?

— Мы занимаемся йогой, — ответил я. — А я много лет отрабатывал простые связки каратэ. Вот только нормального спарринга у меня не было. Потом заниматься бросил. Сейчас чуть меньше года занимаюсь самбо.

— Берись за стол! — приказал он. — Сдвинем его в сторону. Хватит! Теперь нанеси мне удар, причем постарайся это сделать максимально быстро и сильно. Не бойся, ты не попадешь.

Он весил раза в полтора больше меня и был прекрасно тренирован, поэтому я сразу же забыл о самбо. Сосредоточившись, я нанес удар по среднему поясу, тут же завершив его блоком. Я даже не ожидал, что связка получится так здорово. Он не отбивал мой удар, просто ушел в сторону. Но я ударил слишком быстро и он немного не успел. Зато я отбил удар, нацеленный мне в живот. Конечно, никто бы меня не ударил, а вот мой блок болью отозвался в предплечье. Набивкой ударных поверхностей рук я не занимался.

— Ты меня удивил! — сказал он, ощупывая бок. — Конечно, я не ожидал от тебя такой резвости и действовал не в полную силу, но все равно… У нас есть люди, занимающиеся в восточном стиле. Надо будет тебя у них потренировать. Такое в жизни может пригодиться, тем более в твоей. Из чего стрелял?

— Может быть, не нужно? — спросил я. — Ну нафиг мне ствол при такой охране? Да и незаконно все это.

— Это хорошо, что ты не рвешься к оружию, — сказал он. — Пока тебе его никто и не собирается давать. Спрашиваю на будущее, потому что всякое может случиться. Это милиция таких, как ты, вооружать не может, а у нас есть инструкции на все случаи жизни. Если выдадим, то совершенно законно и что-нибудь из карманного импорта для скрытого ношения. Так из чего?

— Раньше из «Калашникова» и «Макарова», а уже в Минске из «Браунинга». Я очень неплохо стрелял, пока не посадил зрение.

— Будешь у нас – проверим. А теперь вы, девушка. Чем-нибудь занимались?

— Я только немного занимаюсь йогой, — ответила Люся.

— Она гибче и сильнее многих девчонок ее возраста, — вмешался я. — Но заниматься рукопашным боем не будет. Все равно какие-то результаты появятся не раньше, чем лет через пять. А вот потренировать в стрельбе из вашего карманного ствола не помешает.

— Не вопрос, — кивнул он. — Я сегодня отчитаюсь, и решим, чем вам заниматься.

Вскоре после его отъезда пообедали, а потом приехал Келдыш.

— Это президент Академии… — начала представлять его Елена.

— Здравствуйте, Мстислав Всеволодович, — поздоровался я. — Не нужно, Елена Викторовна, я знаю товарища Келдыша и то, что могу ему предоставлять только научно-техническую информацию. Давайте пройдем в мою комнату, там нам будет удобнее беседовать.

— Мне в двух словах объяснили, что вы собой представляете, — сказал он, когда мы зашли в мою комнату. — Но я все равно не могу понять, как такое можно сделать.

— Не мучайте себя этим вопросом, — сказал я. — Это сделано представителем цивилизации, намного обогнавшей нас в развитии. Мы всего лишь открыли эффект обратимости времени на уровне элементарных частиц. О несвязанных пространствах и реальностях писали лишь фантасты, сами не понимая, о чем пишут. Давайте лучше поговорим о ваших вопросах.

— Вы не можете сказать, когда я умру? — спросил он. — Это, конечно, не научная информация…

— Не понимаю, почему все в первую очередь рвутся узнать дату своей смерти, — сказал я. — Я бы на вашем месте не спрашивал. Но если хотите… Вы умрете летом семьдесят восьмого года в своем гараже от сердечного приступа. Точной даты, извините, не помню. Но учтите, что реальность меняется и у вас есть шанс прожить на десять лет больше. Меньше нервничайте и заранее займитесь своим сердцем. Попейте хотя бы боярышник, он его прекрасно укрепляет. И займитесь медитациями, ничего так не снимает стрессы, как они. Могу рассказать, как и что делать. А теперь давайте ваши вопросы.

— У меня в первую очередь вопросы, связанные с технологией изготовления микросхем. Жаль, что мне не разрешили привезти того, кто этим занимается. Это, видите ли, не мой вопрос. Сможете ответить?

— Конечно, — сказал я, просмотрев вопросы. — Все это нам преподавали достаточно подробно.

— А почему вы тогда…

— Дорогой, Мстислав Всеволодович! — сказал я. — Я свои тетради писал больше полугода! У меня уже рука отваливалась. Я считал, что написанного достаточно. Видимо, ошибся.

— Вы и по другим направлениям сможете дать развернутый ответ?

— Я вам не энциклопедия, — ответил я. — Что-то я знаю лучше, что-то только в общих чертах. Приносите свои вопросы, будем смотреть. А пока пойдите, поговорите с женщинами, а я напишу ответы. Это займет с полчаса, незачем вам здесь скучать.

Я уложился чуть быстрее и вынес ему пять исписанных листов.

— Что вы делаете в школе? — спросил он, бегло их просмотрев. — Не хотите поступить в один из наших ВУЗов?

— Школу я сдам экстерном осенью, — ответил я. — А насчет технических институтов… Спасибо, но нет! Одну жизнь я отдал технике, вторую думаю посвятить искусству.

— Жаль, — искренне ответил он. — Спасибо за помощь.

— Я вызову охрану, — сказала Елена.

— Спасибо, не нужно, — отказался Келдыш. — У меня здесь и машина, и сопровождение.

— Ребята, подумайте, что вам нужно для жизни на ближайшее время, — сказала Елена. — Вряд ли вы с собой взяли на море много лишних вещей. Наверное, чего-то нет.

— Было бы хорошо купить два комплекта учебников для девятого и десятого классов, — попросил я. — И еще не слишком паршивую гитару. Пока есть время, можно заняться подготовкой к сдаче экстерна, а гитарой скрасить вечера. Не люблю убивать время у телевизора.

— Это я могу и заказать, — сказала она. — А что нужно из одежды и обуви? Возьмем машину, и все себе подберете.

— Дают – бери, бьют – беги, — изрек я известную мудрость. — Кто бы возражал. Если нам предлагают прибарахлиться за счет государства, то я только «за». Много нам не нужно, но кое-что прикупить не помешает. Люся наверняка выросла из осенних туфель, а у вас здесь в конце августа бывает совсем не летняя погода. Болоньевые плащи можно купить. Сколько на нас выделили средств?

— В пределах двухсот рублей на каждого, — ответила Елена. — Но это на весь август, а он только начался.

— Много, — сказал я. — Сюда же не входит питание?

— Нет, это только на покупки.

— Тогда мы сегодня подумаем, что действительно нужно, а вы на завтра заказывайте машину. Устроим себе праздник.




Глава 9


— Здравствуй, — сказал Суслов, заходя в кабинет Брежнева. — Говорил с ним?

Еще совсем недавно они обращались друг к другу на «вы», но после последних событий Брежнев отбросил все формальности, окончательно включив Суслова в число друзей.

— Вчера посылал за ними машину, — сказал Леонид Ильич. — То-то у внучки было радости!

— Привязалась к ним?

— Я сам к ним привязался, особенно к Геннадию. С ним весело и интересно, даже не учитывая его знания. Интересная смесь мальчишки и взрослого человека.

— И что он сказал?

— Он считает, что лучше тебя этого не сделает никто. Так и сказал, что в Политбюро Михаил Андреевич – это самый принципиальный человек.

— Это как же он оценил мою принципиальность, если, по его же словам, меня совсем не знает? — хмыкнул Суслов.

— По отношению к детям. Он так и сказал, что о человеке можно судить по его детям. Потом вспомнил о моей Галине и смутился. Я его попросил уточнить, что именно он имел в виду. Так он ответил, что ты ни Майе, ни Револию не помогал пробиваться. Всего в своей жизни они добьются сами. Дочери, говорит, мог дать квартиру без проблем, достаточно было одного звонка. А вместо этого пустил жить с семьей в свою квартиру. И еще сказал, что мне это будет трудно сделать. Вы, Леонид Ильич, слишком мягкий человек, особенно по отношению к друзьям. Вы их тянете за собой и не хотите видеть недостатков, а потом еще отстаиваете, несмотря на всю очевидность прегрешений.

— У него что, вообще нет страха? — удивился Суслов.

— Он боится, но старательно это скрывает. Но боится больше тебя, чем меня. Меня он раскусил и знает, что без веской причины я его не трону. Он у меня сейчас вроде совести: может говорить все, что хочет. Лишнего, правда, не говорит. Когда я спросил, были ли про меня анекдоты, он ответил, что были, но рассказывать не хотел. Не было в них, говорит, ничего смешного. Народ раздражали ваш возраст и немощность, их в анекдотах и высмеивали. А над чем здесь смеяться? Здесь плакать надо. Сделаете все, как надо, и не будет никаких анекдотов.

— Но ты из него хоть один все-таки вытянул?

— А как же. Про твои похороны. На поминках по Суслову выступает его лечащий врач и говорит: «Наш главный враг – склероз – вырвал из рядов строителей коммунизма лучшего сына отечества!» «Наш главный враг – недисциплинированность, — ворчит Брежнев, — мы уже час сидим, а Суслова все нет».

— Да, — сказал Суслов. — Действительно, нечему смеяться. Это не смешно, а страшно. Когда будешь в следующий раз говорить с этим любителем анекдотов, скажи ему, чтобы он меня не боялся. Будет нормально работать, во многом пойдем навстречу. Если подумать, он мог со своими знаниями без всякого риска и ограничений до конца жизни, как сыр в масле кататься. А, вместо этого, рискуя головой, полез спасать страну. Такое нельзя не оценить. Только уж больно тяжелую он для меня выбрал роль. Точно прозовут Аракчеевым или еще похуже – инквизитором. Он прав в том, что чистка нужна, а как чистить? Ну есть в его списке сотни полторы мерзавцев или тех, кто ими скоро станут. Скорее всего, если начнем копать, все подтвердится. А как быть с тысячами других, о которых ничего не известно? Нужно создавать аппарат контроля чистоты партийных рядов, а в него подбирать кристально чистых людей. Ты много таких знаешь? Я знаю десятка три, и все они на своих местах!

— Он высказал несколько мыслей. Если подумать, можно составить список мероприятий, призванных навести порядок в управлении в части того, что касается кадров. Но без периодической порки провинившихся все равно не обойтись.

— И пороть придется мне. Что он там еще придумал?

— В основном меры по сокращению льгот и привилегий и усилению ответственности за результаты работы. Отдельно стоят меры, призванные уменьшить приток в руководящие кадры детей, как он выражается, чиновников, в первую очередь партийных. Протекция в престижные ВУЗы, обучение в них бездарей, уклонение от армии и использование своего положения для того, чтобы выгодно пристроить сынка, и обеспечить его быстрый служебный рост.

— Меня прибьют, — сказал Суслов. — Если создать службу с такими полномочиями, в нее сразу полезет всякая шваль. Это ведь власть над властью! Мне придется больше бороться со своими работниками, чем делать дело.

— Наш консультант по этому поводу сказал, что если мы все будем делать келейно, так и будет. Поэтому борьба за чистоту рядов должна проводиться открыто, и нужно отстаивать равенство всех перед законом. Еще и слова Ленина мне привел о том, что совершивший преступление коммунист должен отвечать дважды: и как гражданин перед законом, и как член партии перед своими товарищами. А мы вроде эту ответственность с партийного руководства в его прошлой жизни фактически убрали. Только Машеров взялся наводить порядок, за что и поплатился.

— А теперь поплачусь я. Здесь еще хоть понятно, с чего начинать, а что делать со среднеазиатскими республиками, я пока даже не представляю.

— Давай собирать группу при ЦК. Причем работников ЦК в ней должно быть чуть. Надо набрать людей на периферии. Озадачить тех секретарей обкомов, в которых мы с тобой не сомневаемся. Пусть присылают своих людей, а потом отвечают за свои рекомендации. И надо начинать работу с членами Политбюро. В первую очередь нужно проинформировать Косыгина, Мазурова, Шелеста и Полянского. Этого хватит. И нужно присмотреться к работе Пельше в Комитете партийного контроля. У кого ни спрошу, никто не в курсе, чем они там занимаются. Похоже, что ничем.

— Как там молодежь восприняла ограничение в свободе?

— С пониманием. Да и нет там никаких особых ограничений. Три дня назад проехались по магазинам и накупили кучу всего на осень. Взяли и гитару, теперь развлекаются. Было уже две консультации ученых. Келдыш сказал, что сразу же прояснили много неясных моментов.

— Он что, специально не все писал?

— Я его тоже об этом спросил. Ответ был такой, что, по его мнению, все самое основное было написано, а если расписывать в подробностях, ему и года не хватило бы. Он и так не был до конца уверен, что все записи попадут в нужные руки. Мол, если ученые не хотят думать сами, сейчас он по ряду вопросов может свои записи дополнить.

— А как у них с любовью?

— Когда мы были одни, я у него спросил. Он мне ответил, что они будут терпеть. Но в ласках зашли далеко, это заметно. Надо будет действительно им помочь. Пускай разделываются со школой, а потом…




— Завтра приезжают ваши родители, — с грустью сказала Елена.

Я ее понимал: то, что для нас было радостью, у нее вызывало печаль. Не знаю, чем она занималась в Комитете, а с нами отдыхала, попробовав себя в роли матери. О себе она говорила неохотно, но мы все-таки допытались, что своих детей у нее нет. За прошедшие дни я еще раз проконсультировал Келдыша, и мы съездили за покупками. Поскольку вскоре мы должны были попасть в семьи, деньги не экономили. Себе я купил не слишком много, но Люсю приодели по полной программе. Купили и гитару, на которой я теперь по вечерам подбирал мелодии к песням, а потом мы их разучивали вдвоем. Елена была из тех немногих, кого посвятили в мою историю, поэтому ее совершенно не стеснялись. Так и проходили дни. С утра после медитаций и завтрака мы садились за учебники и, если не было визитеров, просиживали с ними до обеда. После него отдыхали, чаще всего у телевизора. Потом разучивали новые песни, занимались йогой, а я еще – и своей гимнастикой. Вечером ужинали и уединялись в одной из комнат. Разговаривали, целовались и просто сидели, обнявшись, мечтая о не столь уж далеком времени, когда Люсе исполнится шестнадцать. Пять месяцев это было и мало, и так много!

— А нельзя сдавать экстерном не все сразу, а по одному предмету? — спросила Люся. — Так было бы гораздо легче.

— Вот чего не знаю, того не знаю, — ответил я. — Скорее всего, нельзя, но если нам пойдут навстречу, то никаких препятствий не вижу. Ты все равно учишь материал и сдаешь экзамены, просто это растягивается во времени. Сделать так для всех вряд ли получится, а в виде исключения, почему бы и нет? Сдал предмет и больше на него не ходишь, а используешь время для подготовки к следующему. У тебя память после медитаций усилилась? Ты ведь давно занимаешься медитациями, а я этот эффект почувствовал уже на третьем месяце занятий.

— Я не знаю, — неуверенно сказала она. — Спать стала меньше и меньше устаю, как ты и говорил, а память… Она у меня и раньше была очень хорошая. Нет, не заметила. Послушай, ты по родителям соскучился?

— И по родителям, и по сестре, и даже по тестю с тещей, — пошутил я. — Завтра они только приедут. Надеюсь, что контейнеры с вещами не задержатся, иначе нам судьба сидеть здесь еще несколько дней. Завтра, во всяком случае, еще не отпустят.

— А к Брежневу больше не поедем? Мне хочется увидеть Вику.

— Такая большая девушка и подружилась с такой малявкой. Не боишься, что она подрастет и отобьет мужа?

— Разница всего в два года, а ты от меня все равно теперь никуда не денешься!

— Вот так и теряют свободу! — вздохнул я. — Насчет Брежнева все будет зависеть от него самого. Мы ему нравимся, но у него полно своих дел и друзей, поэтому не рассчитывай на частые приглашения. Эти поездки могут помочь, а могут и навредить. Не ему, а нам. Генеральный секретарь у всех на виду, а нас возят правительственными машинами к нему домой. Нас самих уже тоже многие узнают, поэтому скоро по Москве пойдут гулять сплетни о новых любимчиках генсека. И твоя Вика наверняка не молчала. Брежневу на это наплевать, а я сразу не подумал ее предупредить, чтобы не болтала. И не факт, что она послушалась бы. Такой повод похвастать! Да ее разорвало бы, если приказали бы держать рот на замке.

— Никогда даже не думала, что может настать время, когда люди будут хвастаться знакомством со мной, — тихо засмеялась подруга. — Да еще родственница Брежнева, пусть даже малолетняя. А все ты!

Шутливая борьба, которая закончилась на ковровой дорожке, чуть не привела к срыву. Люся, сидя на мне верхом, наклонилась и поцеловала в губы. Очнулся я, когда она лихорадочно расстегивала мне пуговицы на рубашке, а мои руки сами ласкали ее там, куда я их раньше никогда не допускал. Сил сопротивляться желанию не было никаких. Как я смог остановиться сам и остановить ее, не знаю.

— Надо прекращать, — сказал я, стараясь не смотреть на пунцовую подругу, которая с ногами забралась на кровать и сидела там, обхватив себя руками. — Я еле удержался.

— Извини, — сказала Люся. — Не знаю, что на меня нашло. — Я тебе, кажется, на рубашке пару пуговиц оторвала. Я потом пришью.

Я немного посидел, чтобы прийти в себя и не показываться таким Елене, а потом ушел в свою комнату. Следующий день прошел как обычно. Только вечером начались звонки. Звонили наши родители и сестры, которым дали наш номер телефона. В квартиры они заселились и вещи из контейнеров перевезли, но еще ничего не успели расставить.

— Главное, что есть кровати, — сказал мой отец. — Переночуем, а все остальное сделаем завтра. — Мы последние дни в Минске вообще ночевали на раскладушках. Вещи отправили заранее, а то их еще долго пришлось бы ждать. Вы там как?

— У нас все прекрасно, — отчитался я. — Завтра, я думаю, увидимся.

— Мне сказали доставить вас по домам завтра после завтрака, — сказала Елена. — В ваши чемоданы все вещи не войдут, поэтому водитель что-нибудь привезет, потом ему вернете. Заодно поговорю с родителями и познакомлю вас с тем, кто будет за вами присматривать.

— Я только сейчас почувствовал, как мне осточертело сидеть в четырех стенах, и как я соскучился по родным, — сказал я Люсе утром, когда мы провели медитацию и пританцовывали от нетерпения возле кухни, одним своим видом торопя Елену с завтраком. — Почему мы с тобой так никуда и не выехали, кроме магазинов?

— Ты у нас голова, вот себе и задавай этот вопрос, — ответила подруга. — Уж в Москве, наверное, было бы на что посмотреть.

— Идите есть, торопыги, — позвала Елена. — Не терпится от меня сбежать?

— Дело не в вас, — сказал я ей. — Вас мы всегда рады видеть. Просто уже давно не видели родных. И казенная квартира, даже такая уютная, как эта, никогда не заменит дома.

— Да, — сказала Люся. — Приезжайте к нам. Честное слово, нам будет приятно вас увидеть.

— Спасибо за приглашение, — улыбнулась она. — Но я и без него, наверное, буду к вам иногда заезжать. В курсе ваших дел всего несколько человек в Управлении, а я одна из них.

К десяти часам к нам в квартиру поднялся водитель, принесший две большие сумки.

— Кладите в них вещи! — скомандовала Елена. — Гитару я возьму сама.

Все было приготовлено заранее, поэтому много времени сборы не заняли, и уже через десять минут мы ехали по Москве. Города мы не знали совершенно, кроме Красной площади, поэтому мелькавшие за окнами машины улицы нам ни о чем не говорили. Ехали с полчаса и свернули во внутренний двор большого пятиэтажного дома, построенного в виде буквы «П». Водитель подогнал машину ко второму подъезду, высадил нас и остался ждать Елену.

— У вас третий этаж, — сказала она Люсе. — У Геннадия двадцать девятая квартира, у тебя тридцатая, а у вашего куратора тридцать первая. Все, вперед!

Я пошел первый, держа в каждой руке по чемодану, следом поднималась Люся с двумя набитыми сумками, а замыкала шествие Елена с гитарой в руках.

— Давайте сначала к вам, — сказал я Люсе. — Здесь на три четверти твои вещи. Ну и, как джентльмен, я уступаю первенство даме.

— Надо было на первое место поставить меня, а не вещи, — сказала она. — Дверь не заперта, толкай.

Я нажал на дверь, открыл ее и первый вошел в пустую прихожую. Зайдя в комнату, я чуть не оказался опрокинутым на пол бросившейся мне на шею Олей.

— Мама! Они приехали!

Гостиная уже была заставлена привычной мебелью. Не было пока только ковров и отсутствовало пианино. Так я и думал, что они его продадут. Везти такой инструмент в контейнере без заводской упаковки – это почти наверняка его угробить.

Иван Алексеевич забрал у меня чемоданы, а Олю сменила Надежда. Потом они переключились на Люсю.

— Это кто же тебя так приодел? Жених? — спросила Надежда, осмотрев дочь. — Как игрушка, даже трогать страшно.

С утра было еще не слишком тепло, поэтому Люся надела импортный шерстяной костюм, состоящий из любимой ею плиссированной юбки и жакета, под которым была белая блуза с отложным кружевным воротничком. Туфли тоже были из тех, что мы недавно купили.

— Это не я, — сказал я, поворачиваясь к прихожей. — Это государство. Елена Викторовна, заходите, пожалуйста. Представляю вам «Девушку с гитарой».

— Здравствуйте! — поздоровалась зашедшая в комнату Елена. — Это ничего, что я в туфлях? Я смотрю, никто не разувается.

— Ничего, — сказал Иван Алексеевич. — Уберем, застелим ковер, тогда будут тапочки, а пока можно и так.

— Я уже не девушка и гитара не моя, — улыбнулась она, отдавая мне гитару. — Я капитан Елена Викторовна Белова. Вот документы.

— Ого! — сказал отец Люси, возвращая удостоверение. — Госбезопасность! Что же это они натворили?

— Ничего страшного, — поспешила их успокоить Елена. — Они задействованы в одной государственной программе. Давайте куда-нибудь уединимся и поговорим об этом подробно.

Беседовали они минут десять в одной из двух небольших комнат, после чего опять вышли к нам. При этом Иван Алексеевич посмотрел на меня… странно так посмотрел, как я мог взглянуть на инопланетянина, а Надежда выглядела какой-то пришибленной, что ли.

— Ребята, — сказала нам Елена. — Берите вещи и инструмент, и пошли к Геннадию.

Мои нас всех зацеловали, конечно, кроме Елены.

— Настоящая красавица! — высказалась мама по поводу внешнего вида Люси. — Гена, ты нам представишь нашу гостью?

— Это Елена Викторовна Белова, — сказал я. — Все остальное она вам о себе расскажет сама. Вы еще тоже не постлали ковер? Тогда мы не будем разуваться.

— Да, конечно, — сказал отец. — Проходите все в комнату и садитесь. Сейчас поставим чай.

— За чай спасибо, но мы только что из-за стола, — отказалась Елена. — У меня к вам недлинный, но важный разговор, а внизу ждет машина, так что сверх необходимого я задерживаться не буду. — Я капитан госбезопасности, вот удостоверение.

Отец посмотрел удостоверение и вернул его Елене.

— Мы вас слушаем, — сказал он. — Никому не нужно уйти?

— Нет, мой разговор для всей вашей семьи. Ольгу уже можете считать своей. Если эти молодые люди не передумают, то по достижении обоими шестнадцати лет им разрешат вступить в брак.

Интересное дело, родителям сказали, а нам не могли? Отец воспринял новость довольно спокойно, сестра на нас вытаращила глаза, а мама, видимо, решила, что Люся беременна, и перепугалась.

— Это не то, о чем вы подумали, — сказала ей Елена. — Геннадий с Людмилой заняты в важной государственной программе, поэтому должны жить в Москве. С этим связан и ваш перевод. Реальной опасности для них не существует, но в связи с особой важностью программы мы должны исключить любую случайность, могущую им навредить. Поэтому в течение этого года их самостоятельное передвижение будет ограничено. Забирать их в школу будут наши сотрудники. Школа отсюда недалеко, но возить вас в нее будут на машине. Обратно будете возвращаться так же. Если нужно будет куда-либо съездить, звоните по этому телефону, и мы присылаем машину с охраной. Если нужно выйти во двор или недалеко в какой-нибудь магазин, обратитесь к соседу из тридцать первой квартиры. Это наш пенсионер, который большую часть времени будет дома. Он вам составит компанию. Федор Юрьевич еще не стар, хороший боец и имеет оружие. Ваш сын собирается сдать школу экстерном. Если это у него получится, появится возможность заняться им всерьез, научить по-настоящему защищать себя и подругу и вооружить. Тогда можно будет меньше их опекать. Когда они поженятся, получат квартиру. Вот все, что я вам хотела сказать. А теперь, я должна познакомить ваших детей с соседом. До свидания. Ребята, идите за мной.

Сосед оказался невысоким, но широкоплечим мужчиной, выглядевшим лет на пятьдесят с хвостиком. Светлые, стриженые «ежиком» волосы, грубые черты лица и внимательные серые глаза.

— Здравствуй, Леночка! — сказал он Елене. — Это мои подопечные?

— Да, Федор Юрьевич, это они. Геннадий и Людмила. Я вас оставляю и ухожу. Люся, при вызове или поездке в школу приедет эта же машина. Отдашь шоферу сумки, это его личные. До свидания, ребята, надеюсь скоро увидеться.

— Заходите, подопечные, — посмеиваясь, сказал Федор Юрьевич. — Обувь снимайте, под вешалкой тапочки.

— Вы давно въехали? — спросил я.

— На пару недель раньше твоих родителей. Так что обжиться успел. Садитесь. Меня не посвящали в ваши дела, но судя по тому, что сказали, ваши жизни очень важны. Если с вами что-то случится, мне лучше будет застрелиться самому. Вы вроде не шалопаи и должны понимать, что это не игры, что все серьезно. Давайте договоримся вот о чем. Во всех случаях, когда вам будет нужно куда-то ненадолго уйти или порознь, или вместе, вы обязательно обращаетесь ко мне. Если меня почему-то нет дома, дождитесь. Если мне нужно будет надолго уйти, в квартире будет замена. В конце концов, у вас должен быть номер телефона. За вами не следят постоянно, но если заметят нарушение режима, начнут опекать плотно. Можете мне поверить, что ничего приятного для вас в этом не будет.

— Я считаю такие меры предосторожности излишними, — сказал я. — Но мы обещали не нарушать режим и будем держать слово. Подводить вас мы тоже не собираемся.

— Хорошо, если так, — кивнул он. — Хотите торт?

— Сами балуетесь или для нас купили? — спросил я.

— Для вас, но и сам съем кусочек.

— Тогда хотим, — сказал я. — Только по маленькому кусочку.

— А что так? — поинтересовался он, заводя нас на кухню. — В тех редких случаях, когда меня навещают внуки, они вдвоем съедают целый торт.

— Торты – это сплошной вред, — пояснил я. — У меня будут портиться зубы, а у Люси – фигура.

— Так уж и испортится! — возразила подруга.

— На сколько частей резать? — спросил куратор, достав из холодильника небольшой торт.

— На четыре, — предложила Люся. — Что я такого смешного сказала?

— Просто вспомнил анекдот, — сказал я. — Одна девушка спрашивает свою подругу, на сколько частей резать торт, на четыре, или на восемь. «Конечно, на четыре» – отвечает подруга: «Восемь это слишком много. Ты же знаешь, что я на диете».

— Ничего смешного, — ответила подруга, с удовольствием поедая свой кусок. — А торт вкусный. Ешь, ничего твоим зубам от одного раза не будет. Спасибо, Федор Юрьевич, мы побежим домой, а то долго не видели родных.

— Конечно, — сказал он. — Вы можете заходить не только по делу. Если будет желание…

— Давай сейчас разбежимся по семьям, а позже встретимся, — предложил я. — Меня сейчас начнут пытать…

— Я хотела предложить то же самое. Я побежала, держись.

Первой за меня взялась мама.

— Геник, скажи честно, у вас с Люсей правда ничего такого не было?

— Не было, — ответил я. — Я же вам обещал.

— А почему такая охрана, если нет опасности? Или есть?

— Просто перестраховка. Честное слово, никакой опасности нет.

Я пошел относить вещи и знакомиться со своей новой комнатой, и здесь меня взяла в оборот Татьяна.

— Не хочешь мне ничего сказать?

— Сядь! — сказал я ей, показав на кровать. — Вижу, что уже созрела поверить во все что угодно. Ты понимаешь, что дело серьезное и языком болтать нельзя?

— Я что, совсем дура? Если нас из-за тебя перетягивают в Москву, и тебя даже в школу собираются возить под охраной, значит, все очень серьезно. Ты ведь родителям сказал?

— Сказал, хоть и не сразу. Они сами признались, что сразу мне не поверили бы. А тебе хотел сказать позже. Я прожил восемьдесят лет, умер, и в момент смерти вся моя память передалась мне же, но в четырнадцать лет. Я твой брат, но приобретший память взрослого человека из будущего. Так вот в знании этого будущего и заключается моя ценность. Извини, но большего я тебе сказать не могу, просто не имею права. Я и родителям сказал только это, ну и еще чуточку об их жизни.

— Офигеть! — сказала она. — Вот почему ты стал вести себя, как взрослый. Сразу вся придурь исчезла! А Люся?

— Люся идет ко мне довеском. Она кое-что знает и очень важна для меня. Поэтому заодно носятся и с ней. Если с ней что-нибудь случится, мне все будет пофиг!

— Расскажи, что со мной будет.

— Я не знаю. В той реальности твоя жизнь пошла совсем по-другому. Я бы сказал, что она не очень удалась, хотя у тебя на этот счет было свое мнение, или ты просто не желала это признавать. Пока могу тебе лишь посоветовать не спешить с замужеством и слушать старшего брата. Что вскинулась? Я тебя в четыре с половиной раза старше и могу, в принципе, обойтись без образования.

— Постой, выходит и песни не твои, и книги ты не сам писал?

— А чьи же еще? Назови автора! Молчишь? Вот молчи и дальше. Все равно я тебе не скажу больше, чем сказал. Позже, если приобретешь дурные привычки в питании, как это было в прошлой жизни, дам совет. Послушаешь, может быть, не заболеешь сахарным диабетом. Ты, вообще-то, чем думаешь заниматься?

— Я из-за переезда в этом году никуда не успеваю поступить. Придется куда-нибудь устроиться работать.

Она ушла, а я задумался, где могли установить микрофоны. В то, что этого не сделали за те две недели, когда квартиры стояли пустые, я не верил. Но так просто их не найти. Вот где бы я их установил? Скорее всего, просверлил бы стены со стороны квартиры нашего куратора и вел бы запись. Придется всех предупредить, чтобы не болтали лишнего, а обычную болтовню пусть пишут. И надо будет купить магнитофон. Включил погромче и разговаривай себе на здоровье. Слава богу, цифровой обработки звука еще не придумали. Я вышел из комнаты и пошел на кухню.

— Мам, — обратился я к матери. — Что там с выпуском книги?

— Совсем забыла! — сказала она. — Выпустили твою книгу. Мы твой экземпляр забрали, и Тане удалось купить три книги. Больше не получилось: их все расхватали. Деньги тоже забрали. Из-за переезда их на книжку не положили, поэтому бери из шкатулки. Что-то хотел купить?

— Да, — сказал я. — Хочу купить магнитофон. Ладно, это не горит. Я побежал к Черезовым.




— Пришло сообщение из Турции, — сказал Брежнев. — Все, как в распечатках. Сильное землетрясение и больше двух тысяч погибших. Надо решать насчет этого урагана. Кубинцев, по крайней мере, нужно предупредить. Фидель, если попросить, промолчит.

— Там, кажется, больше всего досталось Гаити, — сказал Суслов. — Но с Дювалье у нас никаких контактов нет и не будет. Да и не поверит там никто.

— От «Инесс» и кубинцам досталось, — Брежнев взял распечатку. — Сотни погибших, сто пятьдесят тысяч беженцев. Там у них был потоп. Надо срочно увеличивать группу, действующую на заграницу. И готовиться к американским бомбардировкам Ханоя. До декабря вся техника и люди должны уже быть там.

— Число людей с допуском постоянно растет, — недовольно сказал Суслов. — А нужно еще создать группу по катастрофам, связанным с техникой. И Глушкова придется подключать, у них там было несколько аварий с ракетами. Необходимо потрясти Комитет, особенно его первое и шестое управления. Пусть Семичастный дает людей. И нужно будет придумать какую-нибудь легенду вроде той, которую белорусы придумали для нас.

— Кто поверит в этот бред? — спросил Брежнев.

— А это не бред? — показал рукой на распечатки Суслов. — Нужно быстрее подключать людей, чтобы не заниматься этим самим. Если я займусь кадрами, помогать не смогу. Да и у тебя другой работы достаточно. Есть проверенные профессионалы и вовсе не обязательно, чтобы они знали источник информации. Их дело отрабатывать директивы.




Глава 10


— Сегодня вас собрали по одному единственному, но важному вопросу, — сказал Суслов. — Перед каждым из вас лежит папка. Прошу вас, товарищи, ознакомиться с ее содержимым. Много времени это у вас не займет.

Шестнадцать мужчин раскрыли папки и начали читать вложенные в них документы. Лишь некоторые из них имели представление о том, что в них может быть, для остальных это оказалось полной неожиданностью. Брежнев с Сусловым ждали, пока остальные ознакомятся с бумагами. Ждать пришлось минут десять.

— Что, правда, что ли? — спросил Рашидов, увидев, что все уже закончили чтение. — Откуда эти сведения?

— А вы думаете, Шараф Рашидович, — сказал Брежнев. — Что мы специально вас оторвали от дел и собрали здесь для того, чтобы дать почитать заведомую ерунду? К моему глубокому сожалению, указанные в списке члены нашей партии совершили уголовно наказуемые поступки. Есть мнение, что это не единичный случай.

— Ни черта себе единичный! — высказался Шелест. — Сто тридцать восемь ответственных работников!

— Хочу вас поставить в известность, что в списках еще не все, — сказал Суслов. — Есть несколько лиц, занимающих еще более высокое положение в партии. Вопрос по ним уточняется, и, пока идет следствие, их фамилии не разглашаются. Выборочные проверки показали, что в ряды партийного руководства проникли люди, чуждые не только нашим идеалам, но даже элементарной порядочности. Поэтому вам предлагается проект постановления ЦК о введении аттестации партийного руководства, начиная с секретарей горкомов партии.

— И заканчивая кем? — спросил Шелепин.

— Вас, Александр Николаевич, мы проверять не будем, — пояснил Брежнев, сделав упор на слове «мы». — При ЦК уже создается комиссия, которая будет осуществлять проверки по письмам и жалобам рядовых коммунистов и руководителей партийных организаций. В «Правде» и ряде других газет будет опубликовано мое обращение к коммунистам с призывом принять участие в чистке наших рядов. Особо хочу подчеркнуть, что все сигналы будут проверяться самым тщательным образом, чтобы не пострадал безвинно ни один из наших товарищей.

— А зачем, Леонид Ильич, что-то создавать, когда уже есть Комитет партийного контроля? — спросил Пельше.

— Затем, уважаемый Арвид Янович, что мы собираемся заняться не любителями зеленого змия или чужих жен, а более серьезными нарушениями, — ответил за Брежнева Суслов. — Вашему Комитету эта задача явно не по плечу.

— Давно пора кое-кому прижать хвосты! — одобрительно сказал Шелест. — Я только «за».

— Я ознакомился со всеми материалами и полностью поддерживаю это решение, — сказал Косыгин. — Совет министров окажет всю возможную помощь.

— Я давно говорил, что нужно наводить порядок, — сказал Полянский.

— Вот мы ваше мнение и учли, Дмитрий Степанович, — сказал Суслов. — Кто-то еще хочет высказаться?

— Я бы хотел знать, что мы будем делать с этим? — потряс распечатками Мжаванадзе.

— По материалам следственных органов возбуждены уголовные дела, — сказал Брежнев. — А мы, естественно, снимаем их со всех постов и рекомендуем на исключение из партии. Все это найдет отражение в печати. Еще вопросы?

— Может быть, лучше этот вопрос обсудить на декабрьском пленуме? — предложил Демичев.

— Не декабря нужно ждать и заниматься говорильней, Петр Нилович! — резко сказал Воронов. — Если встал вопрос, его нужно решать. А уж пленум потом пусть оценивает наши действия. Лично я «за».

— Тогда все возьмите проект постановления и внимательно прочитайте, — сказал Суслов. — Сегодня все в сборе, кроме заболевшего Виктора Васильевича. Если после прочтения будут вопросы, я вам на них отвечу. Если будут предложения по изменению текста, мы их с вами обсудим. Но сегодня непременно нужно будет проголосовать.




Сегодня было воскресенье двадцать восьмого и до школы оставалось еще три дня. С утра вся семья была дома. Отец просматривал вчерашние «Известия», а я рядом с ним листал свою книгу, разглядывая иллюстрации Сергея.

— Давно пора было этим заняться! — сказал отец, отложив газету.

— Ты о постановлении? — спросил я.

— Да, у нас о нем вчера много говорили, а ты, что, прочитал?

— Сразу же, как только принесли газету. Меня не столько само постановление интересовало, сколько то, как его появление обосновал в своей статье Брежнев. У вас как ко всему этому отнеслись?

— Кто-то доволен, кто-то опасается. Написать можно все, как только будут выполнять. Зря ты не выключаешь свой магнитофон. И головки быстро сотрешь, да и соседу твою музыку слушать весь день… Если даже поставили микрофоны, их могли поставить и в прихожей. Оттуда провода можно вывести без проблем, в коробках их явно больше, чем нужно.

Мы поговорили по поводу прослушивания сразу же, как только я приехал, и решили себя ни в чем не ограничивать. Ничего такого мы не говорили, так что черт с ними – пусть пишут. Но я все равно из вредности поставил на табуретке у стены куратора купленный магнитофон и крутил на нем весь день классическую музыку. Куратор пока молчал. При случае я все равно решил высказаться по поводу этого дебилизма.

— Письмо Сергею написал? — спросил отец. — Хороший парень, жаль, что вы с ним разъехались. Я бы на твоем месте не терял с ним связь.

— Я и не собираюсь, — ответил я. — А письмо написано, сегодня отдам соседу. Тоже глупость, если подумать, ваши же письма не проверяют.

— А ты хочешь, чтобы везде и все было по уму? У государства на все случаи жизни есть инструкции. Раз положено – значит делают, умно это или нет. Не хочешь погулять с Люсей? Смотри, какая замечательная погода!

— А куда? В кино неохота, театры я не люблю. Точнее, не сами театры, а в них ходить. Москва мне и в той жизни надоела, хоть я мотался только в центре, да в метро.

— Скучный ты человек! — сказала мне Таня. — Самому не интересно, хоть бы о Люсе подумал! Не хочешь в кино, отвези ее в какой-нибудь парк. Погуляете немного, все лучше, чем сидеть в квартире. Еще насидитесь, когда пойдут дожди. Сразу видно, что человек в возрасте!

— Ладно, устыдила, — сказал я, откладывая книгу. — Пойду к Черезовым, а от них позвоню.

— Уже соскучился? — встретила меня Надежда. — Иди в комнату, дочь сама к тебе собиралась бежать.

Она все никак не могла свыкнуться с мыслью, что скоро ее дочь станет женой. Ничего, рано или поздно дочери все равно уходят, а у нее еще останется Оля.

— А я собралась идти к тебе, — сказала Люся. — Учебники надоели, хочется заняться чем-нибудь другим.

— В парк не хочешь? — спросил я.

— Еще как хочу!

— Тогда собирайся, а я пойду звонить.

Машину ждали у подъезда всего минут пять.

— Здравствуйте, ребята, — поздоровался шофер, открывая свою дверцу. — Садитесь на задние сидения.

Рядом с ним сидел спортивного вида парень лет двадцати пяти.

— Как вас хоть зовут? — спросил я. — Как я понял, нам с вами постоянно ездить, а в прошлый раз так и не познакомились.

— Виктор, — представился он. — Охрана у вас может меняться. Сегодня со мной Сергей.

Лет ему было за сорок, но если хочет, чтобы его называли по имени…

— Куда положить сумки? — спросила Люся.

— Положите прямо на пол так, чтобы не мешали, — сказал он. — Куда едем?

— Мы хотим немного погулять в парке, — сказал я. — Все время в четырех стенах, уже надоело. Сами выберите, куда ехать, я Москву почти не знаю.

— Поехали в Тимирязевский парк, — решил он. — И недалеко, и парк хороший. Захлопните хорошо дверцу!

— Мне приказали спросить, нет ли у вас проблем, — сухо спросил наш охранник.

По-моему, он был недоволен поездкой.

— Недовольны, что приходится тратить на нас время? — спросил я его. — Изливайте недовольство на свое начальство, а не на нас. — Я тоже от вашей опеки не в восторге и прекрасно воспользовался бы метро. Беда только в том, что ни с вами, ни со мной никто не стал советоваться.

— Мне приказали спросить, нет ли у вас каких просьб, — не отвечая мне, сказал Сергей. — Если хотите, можете передать через меня.

— У меня есть к вам только одна просьба, — сказал я. — Передайте своему руководству, а оно пусть отправит выше. Я хочу, чтобы вы сняли прослушку и с моей квартиры, и с квартиры Черезовых. Ставить нам микрофоны это идиотизм. Не уберете сами, обращусь на самый верх и найду, как вас отблагодарить.

— Не понимаю, чем ты так недоволен, — неприязненно сказал Сергей.

— Не понимаешь, значит, тупой! — рассердился я. — По-твоему, я должен писать кипятком от счастья, что вы прослушиваете мою спальню? Что вы там такого хотите услышать? Стоны Люси? Хрен вам! Вы, может быть, и в туалете повесили микрофон, чтобы записывать, как мы пускаем газы? А ты не красней, пусть они краснеют! Вот, козлы! Поставили микрофоны в квартире и хотят, чтобы я радовался! Вы бы еще кинокамеры догадались повесить!

— Дать бы тебе по шее… — вздохнул Сергей.

— Размечтался! — сказал я. — Давай выйдем из машины и попробуешь. Может быть, и получится, но гарантии не даю. Приезжал недавно один из ваших меня проверять, так я его удивил. Синяк на боку точно оставил. Смотри, чтобы и тебе не удивиться.

— Ген, успокойся! — попросила Люся. — Сказал, а ругаться зачем? Он, что ли, эти микрофоны приказал ставить?

— Ладно, — сказал я. — Он меня разозлил тем, что считает это нормальным. Понимаешь? Любому человеку будет дико жить в таких условиях. Это все равно что ходить по улице голым. Не смертельно, но неприятно.

— Все, спорщики, приехали, — сказал Виктор, останавливая машину возле входа в парк. — Давайте на выход. Я сейчас отъеду и вас догоню.

Мы шли по аллеям отдельно от сопровождения. Виктор с Сергеем держались позади нас метрах в двадцати.

— Не ожидала, что ты так будешь ругаться, — сказала Люся, взяв меня под руку.

Я этого сам не ожидал. Видимо, сказалась нервотрепка первых дней пребывания в Москве. Я тогда никому не показал свой страх, хотя Брежнев, кажется, догадался. Я слишком хорошо знал, чем все может для нас закончится. И для себя такого не хотелось, а уж для Люси – и подавно. Если бы ни медитации, я бы, наверное, сорвался еще раньше.

— Я немного перенервничал, — ответил я. — Потому и высказался. Ничего, съедят. Давай я тебя развеселю, а то все другим анекдоты рассказываю. Слушай. Три часа ночи, стук в дверь. Мужик идет к двери, смотрит в глазок: два амбала стоят. «Вам кого?» – спрашивает, а ему отвечают: «Мы из морга». «А у нас никто не умер!» «А у нас план!»

— Вот это и есть счастье! — сказал я Люсе, когда она наконец перестала смеяться. — Идти под руку с любимой девушкой и слушать ее смех!

— Что там во вчерашней газете было такого, что отец к ней прилип? — спросила подруга. — Я хотела посмотреть, но не успела.

— Очень важные вещи, — сказал я. — Статья Брежнева, в которой он обосновал необходимость чистки партийного руководства и постановление о создании механизма такой чистки. Все, конечно, со временем может выродиться в еще одну бюрократическую структуру, или, что хуже, заработать на манер мясорубки, перемалывая всех подряд. Но если сделают все по уму, причем на постоянной основе, эффект будет большой и долговременный. Это, собственно, второе постановление, которое появилось по моим материалам.

— А первое о чем было?

— Было постановление правительства СССР о мерах, направленных на сохранение урожая. Наверное, это пошло с подачи Машерова, вряд ли, здесь успели бы все подготовить. Мы теряем больше трети всего выращенного, поэтому это очень важно. Лучше повременить со строительством одной ГЭС и из сэкономленного бетона построить кучу хранилищ для зерна, овощей и фруктов. Да и в уже имеющихся нужно наводить порядок.

— А что-нибудь еще в газетах было?

— Я не видел. Но у нас многого не публикуют. Например, вчера в Архангельске должен был гробануться Ил-18. Ранено тогда было всего десять человек, а убитых не было вовсе, но самолет потеряли. Теперь этого не будет, но и в газетах ничего не появится. В декабре должна была произойти авария беспилотного «Союза» с человеческими жертвами. И никто ничего не узнал бы, как не узнали об аварии шестидесятого года, когда на космодроме сгорело сто человек. Теперь ничего этого не будет. Думаешь зря с нами возятся? Если предотвратить все аварии и смягчить последствия природных катастроф, экономика страны получит колоссальные средства. Не меньше можно получить со временем и от новых технологий. Наша главная беда – это управление, но теперь, похоже, взялись и за него.

— Значит, все хорошо?

— Все движется в нужном направлении, — сказал я. — Но все, о чем я говорил, это только первоочередные меры. Экономику нужно будет реформировать по-настоящему. Не сейчас, позже. И нынешнее руководство – я понизил голос – на это неспособно. Поэтому оно должно выполнить свое дело и уступить место другим. А потом придется еще реформировать общество. Без этого скоро достигнем потолка. Будет гораздо лучше, чем было в той реальности, но этого недостаточно. Ладно, мы с тобой не о том говорим. Смотри, какое небо! Все, приедем, и я начну писать тебе стихи!




На следующий день в районе десяти часов нам позвонили.

— Геннадий, жди через пять минут возле подъезда, — услышал я голос Елены. — Люсю с собой не бери. Я подъеду на машине.

Было пасмурно и прохладно, поэтому я надел вельветовую куртку и спустился вниз, предупредив куратора.

— Да, я знаю, — сказал он. — Мне звонили. Спускайся и жди, они сейчас подъедут.

Ждать не пришлось совсем: как только я вышел из подъезда, возле него остановилась «Волга».

— Давай быстро в салон! — выглянула Елена. — Садись назад.

И машина, и водитель были другие.

— Куда едем? — спросил я.

— С тобой хотят поговорить, — ответила она. — Не задавай вопросов, скоро все узнаешь сам.

Ехали недолго: уже через двадцать минут Елена завела меня в большую трехкомнатную квартиру. В гостиной в кресле сидел Суслов.

— Оставьте нас, — сказал он Беловой. — А ты садись, нужно поговорить. В нашу прошлую беседу ты сказал, что обо мне почти не было публикаций. Соврал? С Брежневым ты был гораздо откровенней. Я даю тебе слово, что все, сказанное тобой сейчас, останется без последствий. Мне важно знать.

— Я не соврал, — сказал я. — Немного кое о чем умолчал. Зачем вам это выслушивать? Вы уже все равно не сможете измениться сами и изменить стиль работы.

— Я жду.

— Ну как хотите. Публикаций действительно было очень мало. Во всех отмечался ваш крайний консерватизм и зажимание интеллигенции, причем часто без всяких видимых причин. Вы запрещали к продаже уже отпечатанные книги, заявляя, что на идеологии не экономят. Среди указанных авторов были те, кто после вашей смерти свободно печатались. Запрещенные театральные постановки и показ некоторых отснятых фильмов. В немногих случаях это было оправдано, в остальных… Наша цензура была слишком жесткой. Нельзя, Михаил Андреевич, постоянно затыкать людям рот и ожидать, что они вас после этого будут любить. Ну кому мешали песни Высоцкого? На них потом выросло два поколения молодежи, а он стал Народным артистом! При вас по всему Союзу ходили его магнитофонные записи, а самому Владимиру выступать запрещали. Ну были у него блатные песни, но с эстрады-то он их не пел. А вы думали, что стоит чуть ослабить удавку, и вскоре у нас все зальют грязью. Когда обсуждался вопрос отмены цензуры вы сказали: «Известно, что между отменой цензуры в Чехословакии и вводом советских танков прошло всего несколько месяцев. Я хочу знать, кто будет вводить танки к нам?»

— Ты действительно считаешь, что цензуру можно убрать?

— Вот такого я не говорил. Ее у нас и при капитализме не убрали. Все, что противоречит Конституции и может быть государственной тайной, должно запрещаться, а авторов нужно брать на карандаш, а то и сажать. Но такого реально очень немного.

— А я, значит, перегибал палку?

— Перегибали. В семьдесят третьем году вы едва не зарубили уже отснятый многосерийный фильм о наших разведчиках «Семнадцать мгновений весны». Фильм, в котором нет ничего криминального. Когда он шел по телевидению, за телевизорами сидела вся страна, даже преступность в дни показа резко упала. А вам, видите ли, не понравилось то, что в нем не отражен подвиг нашего народа в войне! А фильм о работе нашего разведчика в самом сердце Германии. Правильно вам возразил председатель КГБ, что весь советский народ не мог служить в ведомстве Шелленберга. Вы попросили, я рассказал.

— У тебя есть какие-нибудь проблемы?

— У кого их нет! — сказал я. — Извините, но я считаю установку микрофонов в наших жилых квартирах издевательством. Или мне верят, или нет. Я бы еще понял, когда прослушивают рабочий кабинет или гостиницу, но квартиру это уже слишком!

— Это кто-то перестарался, — сказал он. — Все уберут. Дальше.

— Из-за нашего переезда сестра пропустила год для поступления в институт. Я бы хотел попросить об одолжении. У нее красивая внешность и большие способности к танцу. Много лет она выступала в самодеятельности и танцует на профессиональном уровне. Их ансамбль выезжал во многие гарнизоны округа и всегда с большим успехом. Я бы хотел, если будет такая возможность, чтобы ее посмотрели в ансамбле Моисеева. Вряд ли они ее возьмут, но может быть Игорь Александрович ей что-нибудь посоветует? Я в Москве никаких других танцевальных ансамблей не знаю. У Александрова, по-моему, пока женщины не танцуют.

— Я поговорю с Игорем Александровичем, — пообещал он. — Вам позвонят. Еще?

— Спасибо, это все.

— В ближайшее время тебе принесут вопросы по следующему году. Там есть неясные моменты, постарайся дать ответы.

Позвонили уже на следующий день. Звонила опять Елена.

— Татьяна дома? Скажи ей, чтобы была готова, я за ней сейчас приеду.

— Собирайся! — сказал я Татьяне. — Сейчас приедет Белова. — И отвезет тебя на смотр к Моисееву. Вряд ли они тебя возьмут, но, может быть, рекомендуют в какой-нибудь ансамбль рангом пониже. Дай щеку, поцелую. Ну, ни пуха ни пера!

Я вытолкнул ошеломленную сестру за порог и вышел сам.

— Успокойся и шевели ногами, чтобы Елена тебя не дожидалась. Будешь мандражировать, толку с твоего смотра не будет.

Я позвонил Черезовым, и мне открыла Оля.

— Что не спрашиваешь, кто звонит? — спросил я. — Откроешь когда-нибудь на свою голову.

— А я тебя всегда чувствую! — заявила она. — Слушай, ты не поговоришь, чтобы мне тоже разрешили выйти замуж с шестнадцати?

— А что, уже есть кандидат? — спросил я, привычно взлохматив ей волосы. — Ты сначала дорасти, а потом поговорим. Где сестра?

— На кухне. Помогает маме готовить.

— А ты что сачкуешь?

— Мне еще рано, а ей нужно готовиться к семейной жизни. А то у тебя будет гастрит. Мама говорит, что готовка для жены – это первое дело, потому что все мужчины не дураки поесть.

— Чем занимаетесь? — спросил я, заходя на кухню.

— Повышаю квалификацию, — пояснила Люся, обжаривая котлеты.

— Могла бы особенно не стараться, — сказал я. — До свадьбы еще полгода, все равно все успеешь забыть, а у меня опыт готовки ууу! И вообще, лучшие кулинары – это мужчины. Анекдот рассказать?

— Ну расскажи, — разрешила Надежда.

Разговор двух приятелей. «Ой, как вкусно у тебя получилось! Ты сам готовил?» «Жена помогала». «Да? Умница какая! И как же она тебе помогала?» «Не лезла с советами…»

— Ну тебя с такими анекдотами, — сказала Надежда. — Воспитаешь ленивую жену, потом сам наплачешься. Люсь, отдай сковородку, и маршируйте отсюда.

— Я ее не обидел? — спросил я подругу, когда мы зашли в ее комнату. — Что-то она не такая, как обычно.

— Она не такая с тех пор, как узнала о нашей грядущей свадьбе. Для родителей ты и так уже член семьи, иначе она реагировала бы по-другому. Но все равно нужно время, чтобы привыкнуть.

— Завтра последний день безделья, — сказал я. — А потом школа.

— Тебе хорошо, девятый класс уже можешь сдать хоть сейчас. Или будешь сдавать сразу за два года?

— Наверное, за два. Похожу с тобой в школу пару недель и посмотрю, чтобы тебя никто не обижал, заодно закончу все повторять, а потом отчитаюсь. И попрошу, чтобы тебе разрешили сдавать за год отдельные предметы. Ты умница, поэтому за год получишь аттестат. А в следующем году поступим в институт.

— А куда?

— Если хочешь заняться только пением, то можно поступить в институт на вокал. Я их в Москве не знаю, но должны быть.

— А ты куда хочешь?

— Актерский факультет ВГИКа. Выступать с песнями это, кстати, не помешает.

— Я с тобой!

Через три часа приехала Татьяна. Мы в это время сидели с учебниками в моей комнате.

— Как съездила? — спросил я, когда она к нам заглянула.

— Станцевала три танца, — ответила она. — Два сама и один с партнером. Сказали, что очень хорошо, но у них пока нет необходимости в наборе. По-моему, я не с самим Моисеевым разговаривала, он должен быть старше. Уровень у меня до них не дотягивает, но можно было бы поднять. Сказали, что будут иметь в виду и направили в Центральный дом народного творчества. Там меня тоже посмотрели и приняли на работу.

— На какую работу? — не понял я. — Танцевать?

— Нет, работать с самодеятельностью. Директор сказал, что со временем и танцевать смогу. С выбором ансамбля мне помогут. У них хореографы есть, но недостаточно. Нужно разрабатывать программы, оценивать номера. Сказали, что меня к кому-нибудь прикрепят, чтобы набирались опыта.

— Понятно, — сказал я. — Будешь на подхвате. Тоже неплохо. Все равно нужно чем-то заняться. А об учебе все-таки подумай. Они тебе и рекомендацию смогут дать. Без образования вечно будешь на вторых ролях.

— Спасибо! — она подошла и поцеловала меня в щеку. — Я подумаю.




Следующий день был днем первого сентября. Нам позвонили за пятнадцать минут до начала линейки. Когда мы выбежали из подъезда, нас уже ждала машина.

— Привет, — поздоровался Виктор. — Быстренько в машину.

— Здравствуйте, — повернулся Сергей. — Аппаратуру убрали вчера.

— Здравствуйте, — поздоровался я в ответ и повернулся к Люсе. — Это он о прослушке говорит. Технику у нашего куратора забрали, а микрофоны остались. Ну и черт с ними. Что, уже приехали?

— Ваша школа недалеко, — сказал Виктор. — Пешком топали бы минут двадцать, а на машине раз и на месте. К школе подъезжать не будем, поэтому отсюда уже ножками. И обратно вас будет встречать сопровождающий и вести сюда. Ни к чему, чтобы были лишние разговоры. Идите, времени уже мало, мы сегодня чуть задержались.

Идти пришлось примерно три минуты. Определили нас в девятый «Б», которой мы быстро нашли и пристроились с тыла, когда линейка уже началась. Поэтому сразу на нас не обратили внимания. На этой линейке говорили долго. Помимо директора, были еще выступавшие, но я их не слушал. Школа была больше той, в которой мы учились в Минске. И девятых класса было четыре. Насколько мне было видно со своего места, наш класс был самым малочисленным. Наверное, поэтому нас в него и зачислили. Ученики стояли, построенные в пять рядов вдоль всего переднего фасада школы, поэтому первоклашке с колокольчиком пришлось побегать. Как только закончилась линейка, и строй учеников начал рассыпаться, нас увидели.

— А это что еще за скромники? — спросил здоровенный парень, чуть ли не на голову выше меня. — Вы в нашем классе?

— Если вы это «Б», то в вашем, — ответил я. — Показали на вас.

— Игорь! — сказал он и протянул руку.

Я назвал себя и взял его руку, уже зная, что меня будут проверять на вшивость. Он сжимал мою руку изо всех сил, а я делал то же самое в ответ.

— Ладно, хватит! — сказал он, и мы разорвали рукопожатие. — Силен, а по внешнему виду не скажешь. Побежали, а то получим от классной втык.

Мы втроем припустили к школе, поднялись на второй этаж и пробежались по коридору до классной комнаты. Все уже сидели за партами, а возле учительского стола стояла немолодая полная женщина в очках.

— Начинаем новый учебный год с опозданий, Сычевский? — сказала она Игорю.

— Никак нет, Мария Яковлевна! — ответил он. — Привел заблудившихся новичков!

И посторонился, паразит, пропуская нас в класс. Что интересно, сразу нас никто не узнал.

— Вы откуда, ребята? — спросила классная, как-то сразу определив, что мы не москвичи. — Я только вчера приехала и еще не была в учебной части, поэтому не видела ваши документы.

— Из деревни они приехали, если заблудились в школе! — с места выдала хорошенькая девчонка с короткой прической, сидящая за партой одна. — Мария Яковлевна, вы их ко мне не сажайте!

Видимо, классная, несмотря на возраст, была из либералов, потому что не сделала нахалке замечания. Или у них допускаются вольности на классном часе? Был еще один неприятный вариант, в котором вольности допускались, но не всем. Например, этой крале.

— Хорошо в деревне! — сказал я, обращаясь к ней. — Жаль, мы там давно не были. Пахнет навозом… Не всем нравится, но все-таки лучше, чем человеческое дерьмо. Ты права, лучше нам сидеть за разными партами. Мария Яковлевна, это Людмила Черезова, а я Геннадий Грищенко. Совсем недавно мы приехали из Минска.

— Постой! — она сняла очки и внимательно посмотрела на нас. — Ну, конечно! Вы та пара, которая поет свои песни? И о тебе говорили, что ты пишешь книги. А учитесь вы как?

— За восьмой класс одни пятерки, — ответил я. — Мы можем выбрать себе места?

За пятью партами у них было по одному ученику.

— Да, конечно, — сказала она. — Садитесь, где хотите.

Я прошел мимо красной от злости крали и показал Люсе на третью парту в крайнем ряду, за которой сидела, на мой взгляд, нормальная девчонка, а сам сел на последнюю парту рядом с парнем.

— Начнем классный час, — начала учительница. — В этом году…




Глава 11


— Принято решение об оказании Северному Вьетнаму масштабной помощи в связи с ожидаемыми в декабре массовыми бомбардировками республики, в первую очередь столицы, — сказал Косыгин. — Два полка ЗРК, созданные с нашей помощью и авиационный полк с задачей защиты не справятся. Родион Яковлевич…

— Десятое Главное управление Генерального штаба предприняло меры по формированию на добровольной основе трех ракетных полков, оснащенных ЗРК С-75 «Волхов», — сказал Малиновский. — Эти полки необходимо в сжатые сроки перебросить во Вьетнам и там скрытно развернуть для прикрытия Ханоя, порта Хайфон и мостов через Красную реку. Эти комплексы более совершенные чем те, что находятся на вооружении вьетнамцев. Не секрет, что несмотря на обучение нашими специалистами во многих случаях ЗРК вьетнамцами используются неэффективно, особенно в условиях постановки противником помех. Поэтому принятые меры по оценкам наших специалистов позволят с одной стороны увеличить потери противника примерно в десять раз и затруднить ему выполнение боевых задач, а с другой стороны уменьшить потери в ракетных дивизионах. Сейчас вьетнамцам приходится постоянно маневрировать и прибегать к всякого рода ухищрениям, чтобы снизить потери. С усилением противовоздушной обороны сильно усложнится задача тактической авиации противника по поиску и уничтожению ракетных позиций. У меня пока все.

— Мы не собираемся кричать на весь свет о своем участии, — продолжил Косыгин. — Но и скрыть наличие такого количества наших соотечественников долго не удастся. Поэтому есть мнение, что с американцами нужно придерживаться более жесткой линии поведения. Андрей Андреевич…

— Подписано два протокола с вьетнамской стороной, — сказал Громыко. — Наше участие в конфликте сводится только к укреплению противовоздушной обороны братской республики и защите ее мирного населения от варварских бомбардировок. Во всех дивизионах будут проходить стажировку вьетнамские товарищи. Как только необходимость в наших добровольцах отпадет, они будут вывезены на родину, а всю технику мы оставим Вьетнаму.

— Вопрос упирается в то, как максимально быстро перевезти во Вьетнам больше полусотни пусковых установок, несколько тысяч ракет и добровольцев, — сказал Косыгин. — Перебросить все это по железной дороге нам не позволят китайцы. Поэтому остается только морской путь. Обычно мы используем Черноморское и Дальневосточные пароходства…

— Извините, товарищи, но такие объемы я вам за короткое время не обеспечу, — сказал министр морского флота СССР Бакаев. — Прорыв морской блокады американцев даже одиночными судами это не такое простое дело, а вам все нужно сделать за пару месяцев.

— Меньше, — уточнил Малиновский. — Все еще нужно доставить на позиции, и люди должны хоть немного привыкнуть к климату.

— Тем более! — сказал Бакаев.

— А если бы не было блокады? — спросил Косыгин. — Смогли бы, Виктор Георгиевич?

— Тогда особых проблем не будет. Нужно только обговорить с министерством Патоличева, какие рейсы по их контрактам можно задержать, потому что свободных кораблей у нас не бывает.

— Тогда выслушаем Сергея Георгиевича.

— Мне было дано задание подготовить ударную группу, состоящую из кораблей Черноморского флота, — сказал Главком ВМФ Горшков. — Задание я выполнил. В группу войдет большой противолодочный корабль «Комсомолец Украины», два ракетных крейсера, несколько эсминцев, танкер и тральщики. Возглавит группу командующий Черноморским флотом адмирал Чурсин.

— Постойте, товарищи, вы что, собрались воевать? — удивился Патоличев.

— Пока нет, Николай Семенович, — сказал Горшков. — Дружественный визит наших кораблей в порт Хайфон. Заодно они проведут нужные нам корабли с грузом, постоят в порту и прикроют выгрузку техники и добровольцев. Блокаду Вьетнама Америкой мы не признаем, поэтому пошли они… Честно говоря, давно хотелось утереть им нос, да не давали.

— Вы только поосторожнее, Сергей Георгиевич, — сказал Громыко. — Ни к чему нарываться на неприятности, да и сил у них намного больше.

— Чурсин очень выдержанный человек, а на наших кораблях есть тактическое атомное оружие. Они это прекрасно знают и наглеть не станут. Поводов для провокаций давать не будем, но и хамить не позволим.

— Тогда, Виктор Георгиевич, решите вопрос с заявками министерства внешней торговли и определитесь с кораблями, — сказал Косыгин. — И сделайте все как можно быстрее, через пару дней первые грузы начнут прибывать в Севастополь. Все, товарищи, с этим вопросом закончили.




— Ты долго будешь копаться? — спросил я Олю. — Уедем без тебя.

— Я готова! — схватила она портфель. — А обратно отвезете?

— Давай сюда портфель и вперед! — сказал я, отбирая у нее портфель. — Назад тебе придется топать самой или ждать, пока отучимся мы. Шевелитесь обе, опоздаем.

Машина уже стояла у подъезда, а Сергей демонстративно посмотрел на часы.

— Здравствуйте, — поздоровалась Оля. — Я ее сестра!

— Здравствуй, красавица, — сказал Виктор. — Ребята, грузитесь быстрее, опоздаете.

— Бабушки не будет? — спросил Сергей. — Тогда поехали.

В школе пришлось бежать, потому что звонок прозвенел, как только мы переобулись.

— Никогда я раньше в школе не бегала, пока с тобой не связалась! — высказалась Люся, перед тем, как мы заскочили в класс.

— Считай, что я этот наезд проигнорировал, — сказал я, идя на свое место. — Олю надо было раньше будить. Всем привет!

Первый учебный день прошел… скучно. Слушать учителей было неинтересно, ребята меня особенно не интересовали, но Люсе здесь придется учиться год, поэтому я со всеми перезнакомился. Особого ажиотажа наше появление в школе не вызвало. Мы еще были чужими, да и выступали в последний раз давно. А «Волкодава», которого уже кое-кто читал, со мной пока не связали. Когда прозвенел последний звонок, все быстро переобулись и высыпали во двор школы. На улице напротив школьной калитки стояла «Волга», но не черная, как наша, а светлая. Светка Ханеева – та самая, которая нахамила нам на классном часе, — бросила на нас презрительный взгляд и направилась к машине, помахивая портфелем.

— Не обращайте на нее внимания, — сказал нам Игорь Сычевский. — Отец у нее работает в МГК, вот она и воображает из себя королеву. Ей до дома идти далековато, поэтому отец иногда присылает за ней машину. Вы сейчас куда?

— Нам до дома тоже не близко, поэтому пользуемся услугой соседей, — сказал я. — Если будут проезжать, подберут, нет – дойдем сами.

Машина ждала нас на положенном месте, поэтому уехали без задержки и через несколько минут были дома.

— Зайди к соседу, — сказал мне Сергей, когда мы покидали салон.

Я проводил Люсю, забросил портфель в свою прихожую, после чего позвонил в квартиру куратора.

— Заходи, — сказал Федор Юрьевич, пропустил меня и запер дверь.

— Где мои вопросы? — спросил я. — Вам для меня что-нибудь передали?

— Идем в комнату, — сказал он. — Вот пакет с вопросами, а это магнитофон. Включишь на запись и отчитывайся. Решили, что это будет намного удобнее написанных тобой листов. Сколько тебе нужно времени?

— Дайте хоть посмотреть, что от меня хотят! — сказал я. — Потом определюсь со временем.

Я прочел пять вопросов и прикинул время.

— Примерно полчаса.

— Тогда я вызываю Белову, — сказал он. — Сам я до этой кассеты дотрагиваться не имею права. Работай, я спущусь и встречу Елену.

Я подождал, пока он выйдет из квартиры, включил магнитофон на запись и начал говорить.

— Причина замены министра обороны – это его смерть. Малиновский умрет тридцать первого марта шестьдесят седьмого года от рака. Смерть будет очень тяжелой, метастазы пойдут в кости. Извините, но это как-то не вспомнилось само. Двадцать первое июля – день военного переворота в Греции.

Я минут десять говорил все, что мне было известно о режиме «черных полковников».

— По гибели Комарова двадцать четвертого мне нечего добавить. Все, что я знал, написал. Разбирайтесь с парашютной системой. По шестидневной войне я расписал весь ее ход. Хочу от себя добавить, что настоятельно советую товарищу Косыгину не мешать Египту первому наносить удар Израилю. Когда в Москву двадцать пятого мая прилетел военный министр Египта Шамс эль-Дин Бадран, Алексей Николаевич запретил ему нападать первым. В результате первым напал Израиль, который практически полностью уничтожил на аэродромах всю египетскую авиацию, обеспечив себе полное господство в воздухе. После этого уничтожить тяжелую технику у арабов ему не составило большого труда. Полная аналогия с Великой Отечественной. Последний вопрос о теракте на Красной площади. Время уточнить не могу. Читал в двух источниках, и в обоих написано, что случилось в конце сентября. Взрыв у мавзолея привел к человеческим жертвам. Смертником был некий Крысанов из Каунаса. Это все, что я знаю.

Я остановил запись, перемотал пленку и снял бобину. Вовремя: щелкнул входной замок и в квартиру зашла Елена.

— Здравствуй, — сказала она. — Уже закончил?

— Все, что смог быстро вспомнить, надиктовал, — ответил я. — Держите пленку. Передайте, что через неделю я буду готов к экстерну. И еще будет просьба. Если можно устроить Людмиле экстерн по отдельным предметам, буду очень признателен. У нее все же нет моих знаний, а для меня важно, чтобы за этот учебный год она со школой разделалась.




Неделя прошла буднично, ни в школе, ни дома ничего примечательного не произошло. В воскресенье после звонка за нами приехала машина с Еленой и отвезла на квартиру Брежнева.

— Держи! — протянул я радостно встретившей нас Вике «Волкодава». — Там кое-что написано.

— Ух ты! — воскликнула она, раскрыв книгу. — Мне еще никто из писателей не дарил книг! У меня уже твоя книга есть, только без подписи. Дед взялся читать, только ему вечно некогда.

— Заходите, — заглянула в прихожую Виктория Петровна. — Вика, ты что гостей держишь на пороге? Разувайтесь, мойте руки и идите на кухню, будем пить чай.

— У нас сегодня «наполеон», — сообщила Вика. — Дед его любит, поэтому не покупает.

— Не понял смысла твоих слов, — сказал я, пропуская Люсю в ванную комнату.

— Чего тут непонятного! Ты что, не видел, как он ест? У меня мать себя в еде не ограничивает, а он страшно боится переесть. А я из-за этого страдаю.

— Я тебе отдам свой кусок, страдалица, — пообещал я, в свою очередь моя руки.

— Торта хватит, — сказала она. — Но разве им надолго наешься? Идите на кухню, а я пойду отнесу книгу.

После чаепития с действительно прекрасным тортом Леонид Ильич увел меня в комнату, которая, видимо, по совместительству выполняла функции кабинета.

— Садись, — сказал он. — Нужно поговорить. Слышал я твои ответы. У нас по поводу арабской войны возникли разногласия. Косыгин и сейчас считает, что нельзя допустить уничтожения Израиля. А некоторым твое предложение показалось заманчивым. Предполагалось, что ты своими ответами будешь только дополнять те сведения, которые записал раньше. А теперь я думаю, что будет небесполезно по некоторым вопросам выяснить мнение того, кто все это пережил.

— Не уничтожат они его, Леонид Ильич, — сказал я. — По крайней мере, сейчас. У арабов больше техники, но у израильтян она малость получше, а главное, они ею умеют лучше пользоваться. И так по-глупому, как арабы, они не подставятся. Но и блицкрига у них не будет. Передерутся, уничтожат друг у друга большую часть техники, а потом мы со Штатами постучим кулаком по столу. Нельзя допустить слишком большого усиления Израиля. Беда ваших аналитиков, что они за дровами не видят леса. Чтобы иметь полное представление о том, что и к чему приведет, нужно не мои записи читать, а все это пережить. Или мне писать многотомный роман истории своей жизни с описанием всего того важного, что я видел и слышал. Я ведь после пятнадцатого года вообще писал больше о природных катастрофах, поэтому вам трудно увидеть, к чему все придет.

— Да, я заметил, — сказал он. — А с чем это связано?

— Я тогда сильно устал от писанины и не был уверен в том, что все это попадет по назначению и будет использовано. И ценность дальнейших записей была невелика. Все равно большинства того, о чем написано, теперь не произойдет. Разве что посмотреть, к чему все катилось. А после двадцатого года я уже многим и не интересовался. А кое о чем я не упомянул специально.

— А почему? Какие могут быть причины?

— Есть очень опасные знания, — пояснил я. — И не менее опасные идеи. Когда ими пользуемся мы – это одно, если они начинают расползаться по всему миру… Для примера можно взять ядерное оружие. Представьте, что случится, если оно будет у всех стран.

— По твоим записям в семидесятом году заключат договор.

— Заключат, — согласился я. — А кто его подпишет? В большинстве это те, для кого иметь ядерные арсеналы – неподъемная задача, или те, у кого они уже есть. Я вам приведу только один пример. Сейчас темнокожие американцы борются с расизмом белых. Мартин Лютер Кинг организует свои компании гражданского неповиновения, а впереди еще бунты в гетто и «черные пантеры». Но я вас уверяю, что расизм темнокожих ничуть не лучше расизма белых, и американцам со временем придется с ним столкнуться. Одно время рождаемость в темнокожих семьях сильно упала, но потом опять пошла вверх. Усилилась и эмиграция из стран Африки. Незадолго до моего ухода темнокожим был каждый третий житель США. Нашлись люди, которым такое положение категорически не понравилось. К тому времени генетика добилась огромных успехов. Был полностью расшифрован геном людей всех рас, а разработанные методики позволили ученым создавать микроорганизмы с почти любыми свойствами. Когда люди приобретают такую власть над природой, да еще при отсутствии должного контроля, это очень опасно. А игры с геномом микроорганизмов опасны еще и тем, что искусственные организмы не обладают стабильностью тех, над которыми природа работала тысячелетиями. Поэтому, если они самопроизвольно меняются, могут очень неприятно удивить своих творцов. Но сейчас я вам расскажу не об этом. Печально известная организация ку-клукс-клан сделала крупной частной фирме заказ на изготовление лекарства от засилья черных. Наверное, их кто-то хорошо финансировал, потому что деньги были затрачены сумасшедшие. Фирма сконструировала микроорганизм, который мог размножаться только в организме негроидной расы. Это было несложно сделать, используя различие в наших геномах. Обычные средства на него не действовали. Он не убивал, а всего лишь вырабатывал вещества, снижающие вероятность зачатия в десятки раз. Разработчики заложили ограничения на скорость размножения микроорганизма, поэтому зараженный практически ничего не чувствовал. Людей начали массово заражать через продукты питания, главным образом напитки. А дальше заражение могло передаваться самыми разными способами.

— Они снизили рождаемость? — спросил Брежнев.

— Если бы снизили, они ее фактически ликвидировали. Что произошло, когда все открылось… Белая Америка умылась кровью. Там и так последнее десятилетие черт-те что творилось, а тут еще это.

— Судя по твоим записям, черт-те что творилось не только у них, а почти по всему миру, — заметил он.

— Что вы хотите? — пожал я плечами. — Вся беда в перенаселении. И наиболее актуально это там, где людей и без того много. Американцы со своим лекарством опоздали.

— Не понял? — сказал Брежнев. — Ты считаешь допустимым такие приемы?

— Нужно ограничить рождаемость, — ответил я. — Не так радикально, но ограничить. Лучше насильно избавиться от лишних ртов сейчас, чем потом гибнуть всем. Для чего рождались дети в той Африке, если в мое время выживал и становился взрослым в лучшем случае только каждый пятый ребенок? Во многих странах Азии было ничуть не лучше, а ведь и у монголоидной расы свой геном. Земля не так велика, как думают некоторые, и ее ресурсы не бесконечны. А уходить нам будет некуда. Есть, правда, другие реальности, но мы вряд ли сможем в них попасть, просто не успеем.

— Но ведь ты что-то имел в виду, когда говорил о спасении мира? Пусть наша страна не развалится и вырвется вперед, вряд ли мы сможем управлять остальными.

— Можно будет попробовать, — сказал я. — Есть способы. В крайнем случае попытаемся спасти только своих. Сейчас об этом еще рано говорить. Боюсь, что такие люди, как Суслов, не только не захотят меня слушать, но сделают все, чтобы не услышали другие.

— Зря ты такого мнения о Михаиле Андреевиче, — сказал Брежнев. — Он замечательный человек и к тебе прекрасно относится.

— Я в его человеческих качествах не сомневаюсь, — сказал я. — Просто такие люди, как вы, часто переносят свои личные отношения с людьми и на то дело, которым занимаются. А вот такие, как он, четко разграничивают, что для домашнего употребления, а что для работы. Ваша позиция более приятная, его – более жизненная. Только вот на многие вещи мы с ним смотрим по-разному.

— Ваш последний разговор на него сильно подействовал, — заметил Брежнев. — Он мне сказал, что никогда не думал, что останется в памяти людей держимордой.

— Главное это не намерения, а дела, — возразил я. — В чем-то он был прав, в чем-то – нет. Я ему рассказал, что знал, захочет – сделает выводы. Только меняться в таком возрасте…

— Ты просил насчет экстерната, — сказал Брежнев. — Я поговорил с Елютиным, он не возражает.

Еще бы он возражал!

— Зря вы, Леонид Ильич, вышли на министра, — высказался я. — Мы уже с визитами к вам засветились по полной программе. Сплетен будет… Наверняка еще и Вика всем знакомым растрезвонила. И машина эта…

— Машина отвезла, высадила и все. Не одни вы такие. Думаешь, что привлечешь меньше внимания с толпой телохранителей? А без охраны вас никто пока отпускать не станет. Есть намерение тобой заняться всерьез. Если получится, опеку можно будет уменьшить, но присматривать теперь за вами будут долго. А слухи… Вы в тени все равно не останетесь. Пусть считают это моей слабостью к молодым талантам. Ты, кстати, после школы чем думаешь заниматься?

— Мы оба хотим поступить на актерский факультет ВГИКа.

— Почему туда? — удивился Брежнев. — Вот уж не ожидал. Не славы захотелось? Может быть, все-таки тебя задействовать в программе? Для начала поработаешь в ЦК комсомола, потом вступишь в партию. Переведем в аппарат ЦК и…

— Леонид Ильич, извините, что перебил. Я не отказываюсь ни от партийной работы, ни от политики, но не сейчас. Я ведь тогда все-таки устал от жизни. Не вообще, а от той, какая у меня была. Я ничего не захотел повторять. У меня была хорошая работа и прекрасная семья. Но жизнь – это не старая интересная книга, которую иной раз хочется снять с полки и перечитать. Вот мне захотелось попробовать себя в кино. По сути, для меня это будет отдых. Техническое образование у меня есть, даже два, теперь будет гуманитарное, а там, глядишь, закончу Высшую партийную школу. И писательство я пока не собираюсь бросать, и песни. Жизнь у меня впереди длинная, если кто-нибудь не укоротит, так что хватит время все попробовать.

— Да, завидую, — сказал он мне. — Жаль, что я никак не дотяну до прихода вашей девчонки, я бы не отказался прожить жизнь второй раз.

На этот раз мы были в гостях у генсека до самого вечера. Вика опять принесла гитару и мы спели пару новых песен.

— Ты говорил Михаилу Андреевичу о Высоцком, — сказал Брежнев. — Несколько раз о нем слышал, но не слушал ни одной песни. Не можешь что-нибудь исполнить?

— В следующем году должен выйти фильм «Вертикаль» с его участием. Он там будет петь несколько песен об альпинистах. А я разучил пока только одну. Она из моих самых любимых. Напишет он ее только к концу жизни для фильма о Робин Гуде. Я не собираюсь красть у него песни и эту разучил только для своих. Вам спою.

Вика с Викторией Петровной были на кухне, и я мог говорить свободно.

— Лестно попасть в число «своих», — хмыкнул Леонид Ильич. — Люся, позови моих с кухни, пусть тоже послушают.

— Предупреждаю, — сказал я женской части семьи Брежнева. — Песня не моя и говорить о ней никому не стоит. Вика, это в первую очередь тебя касается. Раззвонишь, и мы с тобой незнакомы. Доступно? Вот и хорошо. Называется она «Баллада о борьбе»:
		Средь оплывших свечей и вечерних молитв, 



		Средь военных трофеев и мирных костров 



		Жили книжные дети, не знавшие битв, 



		Изнывая от мелких своих катастроф.








Я вкладывал в пение душу, но до Высоцкого было далеко.
		…Липли волосы нам на вспотевшие лбы, 



		И сосало под ложечкой сладко от фраз, 



		И кружил наши головы запах борьбы, 



		Со страниц пожелтевших слетая на нас.[13 - «Баллада о борьбе»Юрий ВысоцкийСредь оплывших свечей и вечерних молитв,Средь военных трофеев и мирных костровЖили книжные дети, не знавшие битв,Изнывая от мелких своих катастроф.Детям вечно досаденИх возраст и быт,И дрались мы до ссадин, До смертных обид,Но одежды латали Нам матери в срок,Мы же книги глотали, Пьянея от строк!Липли волосы нам на вспотевшие лбы,И сосало под ложечкой сладко от фраз,И кружил наши головы запах борьбы,Со страниц пожелтевших слетая на нас.И пытались постичь, Мы, не знавшие войн,За воинственный клич Принимавшие вой,Тайну слова «приказ», Назначенье границ,Смысл атаки, и лязг Боевых колесниц.А в кипящих котлах прежних воен и смутСтолько пищи для маленьких наших мозгов!Мы на роли предателей, трусов, иудВ детских играх своих назначали врагов.И злодея следамНе давали остыть,И прекраснейших дамОбещали любить,И, друзей успокоив, И ближних любя,Мы на роли героев Вводили себя.Только в грезы нельзя насовсем убежать:Краткий миг у забав – столько боли вокруг!Попытайся ладони у мертвых разжатьИ оружье принять из натруженных рук.Испытай, завладевЕще теплым мечомИ доспехи надев,Что почем, что почем!Разберись, кто ты – трусИль избранник судьбы,И попробуй на вкус настоящей борьбы.И когда рядом рухнет израненный друг,И над первой потерей ты взвоешь, скорбя,И когда ты без кожи останешься вдругОттого, что убили его – не тебя, –Ты поймешь, что узнал, Отличил, отыскалПо оскалу забрал:Этот смерти оскал!Ложь и зло – погляди,Как их лица грубы!И всегда позади –Воронье и гробы.Если, путь прорубая отцовским мечом,Ты соленые слезы на ус намотал,Если в жарком бою испытал, что почем, –Значит, нужные книги ты в детстве читал!Если мяса с ножа Ты не ел ни куска,Если, руки сложа,Наблюдал свысокаИ в борьбу не вступилС подлецом, с палачом, –Значит, в жизни ты былНи при чем, ни при чем!]








Песня отзвучала, но некоторое время все молчали.

— Непривычно написана, — сказал наконец Брежнев. — Но цепляет. Я Суслову свое мнение выскажу, думаю, у автора больше не будет проблем с выступлениями.

Вскоре мы попрощались и уехали домой. А во вторник на большой перемене меня вызвали к директору.

— Мне позвонили из министерства, — сказал он, глядя на меня с укоризной. — Попросили оказать тебе содействие в сдаче экзаменов экстерном. Наша школа имеет право на экстернат, поэтому я не вижу проблем. Мог бы обратиться непосредственно ко мне.

— Я просил не столько за себя, сколько за Черезову, — начал оправдываться я. — Я могу хоть сейчас сдать все предметы за оба класса, ей это сложно.

— И чего вы хотите? — спросил он. — Мне о ней ничего не говорили.

— Мы хотели, чтобы у нее принимали экзамены по одному. Сдала годовой, и освобождается от дальнейших посещений этих уроков. Это позволит сосредоточиться на следующем. Если вы сами не сможете это решить, тогда это попытаюсь сделать я. Я готов сдавать в любое удобное для вас время.

— Садись, пиши заявление, — сказал он, продиктовав мне текст. — Насчет Черезовой я тебе пока ничего не скажу, мне нужно проконсультироваться.




— Как только я исчезну, готовься к наплыву ухажеров, — предупредил я подругу. — Жаль я тебя совсем не учил драться. Сильная и гибкая девушка, а грамотно по морде дать не сможешь. Сегодня же научу для начала одной связке, будешь потихоньку отрабатывать. Что-что, а умение кому-нибудь врезать, в жизни всегда пригодится. Лишь бы самому тебе не попасть под горячую руку.

Вечером отец сообщил, что его посылают в служебную командировку в Минск.

— В наш полк заедешь? — спросил я, почувствовав, что успел соскучиться и по городку, и по бывшим одноклассникам.

Вот ведь хотели съездить, когда жили в Минске, да вечно ни одно мешало, так другое. Когда теперь удастся вырваться! Пожалуй, половины нашего класса уже не будет.

— Если будет такая возможность, обязательно съезжу, — ответил он. — Что-то хотел передать?

— Зайди к Кулагиным и передай для Сергея наш адрес. Скажи, чтобы переслал мне свой новый адрес, когда демобилизуют отца, и им дадут квартиру. Я не горю желанием сейчас переписываться, просто не хочу его потерять из виду. Ты, кстати, не хочешь уйти на пенсию?

— Зачем? — сказал отец. — Все равно дома не усижу, пойду куда-нибудь работать. Пока не гонят, буду служить.




Неделя прошла спокойно. В школе все шло, как обычно, и только в субботу директор сообщил, что с понедельника у меня сдача экзаменов.

— Держи график, — сказал он, подавая мне бумагу. — Будешь сдавать в день по два экзамена. За пару недель управишься. Когда к сдаче экзаменов будет готова Черезова, пусть подойдет ко мне.

— Какой предмет будешь сдавать первым? — спросил я, когда шли к машине. — И когда?

— Через неделю сдам русский, а потом литературу. Месяца за три отчитаюсь за девятый класс и займусь десятым. Чем займемся в воскресенье? Надоело дома сидеть, давай опять съездим в парк? Или попробуем сходить в театр. Чего кривишься? Как можно стремиться стать артистом и не любить театр?

— Я не театр не люблю, я не люблю в него ходить. Когда по телевизору показывают постановки, я их почти всегда смотрю. Сколько ходил в своей жизни в театр, только один раз было нормально видно и слышно. Мне тогда было девять лет, а показывали «Свадьбу с приданым». Я тогда почти все песни запомнил. Хочешь, спою?
		Из-за вас, моя черешня, ссорюсь я с приятелем…








— Перестань немедленно! — схватила она меня за руку. — Люди оборачиваются! И потом, слушать тебя без гитары…

Мы как раз шли в проходе между домами и никого поблизости не было, поэтому я ее схватил в охапку и начал целовать.

— Безобразие! — заорала из окна какая-то женщина. — Совсем стыд потеряли! Милиции на вас нет!

— Кто там орал? — спросил Сергей, когда мы раскрасневшиеся заскочили в салон «Волги».

— Глазастая баба с неустроенной личной жизнью, — ответил я. — Поехали домой. Виктор, как бы нам завтра выехать куда-нибудь на природу?

— Если захотите куда-нибудь поехать, позвоните, — сказал он. — Меня завтра не будет, приедет другой водитель. Но выехать на природу у вас вряд ли получится: завтра почти наверняка пойдет дождь.

— Завтра у вас будут гости, — сказал Сергей. — Поэтому до двенадцати лучше ничего не планировать.

— Ладно, — сказал я. — Надумаем – позвоним.

Машина въехала в наш двор и остановилась у подъезда.

Мы вышли из салона, поднялись на свой этаж и зашли в квартиру Люси. Обе матери общались на кухне, а рядом с ними обедала Оля. Отец уехал в Минск, а Таня уже вторую неделю работала, поэтому моя мама почти весь день пропадала у Черезовых.

— Как дела в школе? — спросила она.

— С понедельника начинаю сдавать экзамены, — ответил я. — Люсе тоже разрешили, но она начнет чуть позже.

— Как вы торопитесь жить! — вздохнула Надежда. — Идите, мойте руки, я вам сейчас налью первое.

— Мы чуть позже, мам! — отказалась подруга. — Сначала немного позанимаемся.

— Чем будем заниматься? — спросил я.

— Как чем? Обещал научить бить морды, так учи!




Глава 12


Школа бурлила. Наконец-то, на нас обратили внимание! Слава богу, что мне здесь уже недолго находиться. А вот Люсе придется отдуваться за двоих. Все началось после того, как я в понедельник сдал первые два экзамена на отлично. На следующий день все знали, что в девятом «Б» мальчишка сдает экзамены экстерном сразу за два года учебы. Очень быстро выяснилось, что это новичок, который сочинил несколько классных песен и спел их вместе со своей подругой на телевидении. Для многих то, что эта самая подруга учится в том же девятом «Б», тоже оказалось сюрпризом. Почти сразу же вспомнили о моих книгах, включая последнюю. Хорошо, что мы все это уже проходили и в городке, и в школе Минска.

— Не обращай внимания! — говорил я Люсе. — Сосредоточься на мантре, наплевав на все остальное.

Очень, кстати, хороший способ не замечать назойливые взгляды и шепот за спиной, но, когда народ жаждет с тобой общаться, он не годится. Каждый новый день добавлял мне по две пятерки и подогревал интерес к моей персоне. А когда в субботу и Люся сдала русский на пять, нам буквально не стали давать проходу.

— Я не знаю, как буду учиться одна! — говорила подруга, когда мы вдвоем сидели в воскресный день в моей комнате.

Резко похолодало, и несколько раз за день шел дождь, поэтому мы не хотели никуда выходить. Люся усиленно готовила литературу, но не будешь же постоянно сидеть за учебниками. Так недолго и свихнуться.

— Удар разучиваешь? — спросил я.

— Разучиваю! — буркнула она. — Могу продемонстрировать на тебе.

Для поднятия настроения пришлось прибегнуть к испытанному способу: я ее начал целовать, бормоча на ухо всякие ласковые глупости.

— Ну что, поднялось настроение? — спросил я подругу.

— Поднялось, — подтвердила она, бросив выразительный взгляд на мое трико.

— Было бы странно, если бы я на тебя реагировал иначе, — сказал я, повернувшись боком. — Это непроизвольная реакция, не обращай внимания.

— Еще четыре месяца! — шепнула она мне в ухо. — И ты будешь только мой! И я смогу с тобой делать все, что захочу!

— И что же ты будешь делать?

— Не знаю, но ты научишь.

Нет, такие разговоры до добра не доведут.

— Я попрошу ребят, чтобы они тебя возили до самой школы, — пообещал я. — И забирать будут так же. Чем ты хуже Ханеевой? А в школе сильно приставать не должны. У нас русский последний, поэтому в среду уедешь раньше. А сдашь литературу, еще сразу три урока освободится. Когда думаешь сдавать?

— Дней через десять, раньше не успею. Давай еще раз поцелуемся, и я побегу.




— Американцы идут на сближение, Серафим Евгеньевич, — сказал командир БПК «Комсомолец Украины» капитан первого ранга Шутов. — Группа семьдесят седьмого оперативного соединения. Состав сейчас уточняют. Авианосец и двенадцать кораблей охранения.

В небе возник гул, и недалеко со стороны берега прошел реактивный самолет, который облетел строй военных кораблей и, увеличив скорость, исчез за горизонтом.

— «Скайхок», — сказал подошедший капитан-лейтенант Гришанов. — Хамят, однако.

— В первый раз, что ли, — ответил своему старпому Шутов. — Начинайте, Валерий Федорович. Я думаю, уже пора.

— Центральный пост! — раздался по громкой связи голос командира БЧ4. — Принято сообщение от американцев.

— Читайте, — сказал Шутов.

— Командиру группы советских кораблей. Вы вторглись в зону ответственности седьмого флота США. Объявите маршрут движения и цель. Командующий, адмирал Гарри Фелт.

— Раз хамят они, будем поступать, как Шаляпин, — сказал Чурсин. Отправьте следующее. Следую своим курсом в территориальных водах Демократической Республики Вьетнам. Ваши претензии на контроль судоходства в этих водах не признаю. Любое опасное сближение ваших самолетов со своими судами буду пресекать всеми средствами. Адмирал Чурсин. Объявляйте боевую тревогу, Валерий Федорович.

— А при чем Шаляпин? — спросил Шутов, повышая голос из-за сирены.

— Федор Иванович любил говорить, что с хамами он сам ведет себя по-хамски, — пояснил адмирал. — Виктор Семенович, распорядитесь, чтобы тральщики заняли место в голове ордера.

Невдалеке с ревом прошли один за другим три «Фантома», но ни один из них к кораблям не приблизился.

— Определились с кораблями, — сказал вошедший Гришанов. — По всей видимости, это авианосец «Форрестол», а в сопровождении один крейсер, девять эсминцев и пара сторожевиков. Американцы по-прежнему идут на пересечение курса, но начали замедлять ход. Должны нормально разойтись. Лишь бы не набросали по курсу мин, с них станется.

— А тральщики для чего взяли? — сказал Шутов. — Разойдемся с американцами и немного сбавим ход. До вечера в любом случае будем в Хайфоне.




— Давайте, товарищи, сначала рассмотрим вопрос по Узбекистану, а потом перейдем к хозяйственным вопросам, — сказал Косыгин. — Возникли сложности, поэтому мы должны определиться в дальнейших действиях. Докладывайте, Роман Андреевич.

— Я не знаю, откуда появились те данные, которые фигурируют в деле, — начал Руденко. — Мне почему-то упорно отказываются называть их источник. Генеральная прокуратура совместно со Следственным управлением Министерства охраны общественного порядка и выделенными нам работниками аппарата ЦК занялись проверкой деятельности указанных лиц. Часть фактов подтвердилась, часть – нет. Сейчас работа фактически остановилась. Мы ощущаем растущее противодействие республиканских партийных органов. На словах все горят желанием помочь, на деле или саботируют свою часть работы, или, что хуже, мешают работе следственной группы. То же и с республиканским министерством внутренних дел, хотя лично Яхьяев клялся и божился, что поможет всеми силами. Мы обратились и к Шарафу Рашидовичу, но с тем же успехом. Мое мнение, что имеет место круговая порука и дело зашло слишком далеко.

— В республиканский Комитет не пробовали обращаться? — спросил Семичастный.

— Мое мнение, что это бесполезно, — ответил Руденко. — Но вы, Владимир Ефимович, можете попробовать. Насколько я понял Алексея Николаевича, вас тоже этим озадачат.

— Да, со мной уже говорили, — сказал Семичастный. — Вам в помощь будет выделена группа работников Управления «РТ». Но если действительно тормозят на уровне ЦК, толку будет мало.

— А вы докажите, что замешан Рашидов, — сказал Косыгин. — Пока это только слова и эмоции. Где содержатся все задержанные?

— На территории РСФСР арестовали только пятнадцать человек, — сказал Тикунов. — Остальные, которых пока около сотни, содержатся в различных СИЗО республики.

— Рашидова вызовем в Москву, — сказал Суслов. — Если и после этого он не окажет вам помощь, будем менять. У вас, Роман Андреевич, больше нет вопросов? Тогда мы вас задерживать не будем, как и ваших коллег. Продолжайте, Алексей Николаевич.

— Мне кажется, Михаил Андреевич, что зря мы сейчас занялись Узбекистаном, — сказал Косыгин. — Мое мнение, что нужно все силы задействовать у нас, а уже потом браться за союзные республики.

— Сил хватит, — сказал Суслов. — Таджикистан пока трогать не будем, а начатое дело нужно закончить. Если убрать противодействие на самом верху, дело пойдет. А позже будем уже подключать и республиканские ведомства. Что у нас по плану первым пунктом?

— Мероприятия по сельскому хозяйству в плане подготовки к грядущей засухе. Начните, Владимир Владимирович.

— В наше министерство сверху на проработку спустили большой план мероприятий, — сказал Мацкевич. — Уж не знаю, кто составлял эти бумаги, но ряд мероприятий в них идет вразрез с линией партии. Если мы будем использовать такие площади под другие зерновые культуры, производство пшеницы неизбежно упадет.

— У вас этого производства через пять лет вообще почти не будет, — сказал Косыгин. — В Приамурье вы еще пшеницу посадите, а севернее? Чем овес хуже пшеницы, как корм скоту? Вы с учеными консультировались?

— Мы отдавали это все на экспертизу в академию. Возражений у них нет, но планы нам устанавливают не академики. Если мне их урежут по пшенице, не будет возражений и у меня. А по укрупнению совхозов и созданию сельскохозяйственных объединений есть вопросы.

— Это рассмотрим позже, — сказал Косыгин. — Вы подготовили предложения по восточным территориям? Где и сколько земель можно будет использовать под посев зерновых? Нам уже к следующей посевной придется перебрасывать туда людей и технику. Для того, кстати, и укрепляем совхозы, чтобы появились резервы. Сведете несколько совхозов в объединение и высвободите немало техники за счет ее более рационального использования. Карман у государства не резиновый. С колхозами такое тоже можно делать. Поговорите с председателями колхозов, они поймут. А меньшее количество техники и запчастями легче обеспечить. Жили при МТС и обходились малым, а сейчас будет намного легче! Если малые хозяйства не захотят возиться с техникой, можно самим при нескольких небольших колхозах организовать МТС. Прикиньте стоимость их сельхозтехники, и во что обойдутся услуги. А потом их оказывать бесплатно несколько лет, пока не рассчитаемся за взятую технику. Что у нас по строительству элеваторов, Георгий Аркадьевич?

— Составлен перечень новых объектов и объектов, поставленных на капремонт, — ответил Караваев. — И элеваторы, и вообще все хранилища сельхозпродукции взяты министерством под особый контроль. Финансирование будет осуществляться в ближайшие два года, фонды на стройматериалы внесены в реестр. За нами остановки не будет.

— Тогда давайте рассмотрим большой перечень мероприятий, которые рекомендованы для внедрения на промышленных предприятиях в рамках проводимой реформы, — сказал Косыгин. — Кое-что понятно и разумно, но многое у меня вызывает вопросы. — Вот, в частности…




— Поздравляю! — искренне сказал директор. — Ты первый в истории нашей школы, кто сдал экстернат сразу за два класса. Когда будут готовы документы, я тебе позвоню. Чем думаешь заняться, если не секрет?

— Секрета нет, — ответил я. — В этом году хочу написать вторую книгу о Волкодаве, да еще должно быть две-три новые песни. Спортом займусь. А на следующий год буду поступать в институт. К вам у меня будет большая просьба. Вокруг нас в последнее время разгорелся ажиотаж. Я ухожу, а Люся до новогодних каникул будет учиться. Вы за ней не присмотрите хоть одним глазом?

— Что с вами делать, — вздохнул он. — Присмотрю, но только в школе. Если чего-то опасаешься, встречай и провожай свою подругу сам.

Я вышел из директорской и подошел к ожидавшей меня Люсе.

— Давай портфель, и пошли в раздевалку. Ребята уже, наверное, заждались. Насчет тебя я с директором говорил. Посмотрит он за тобой в школе, а Сергей будет приходить к калитке. Надеюсь, по пути до нее тебя никто не украдет. А завтра я приеду с тобой. Поболею в коридоре, пока будешь сдавать литературу.

Мы переобулись, надели верхнюю одежду и вышли на улицу.

— Холодно! — зябко поежилась Люся. — Руки мерзнут.

— Да, для начала октября похолодало сильно, — согласился я. — Пошли быстрей, и согреешься, и мерзнуть меньше.

— Вы не могли задержаться еще больше? — спросил Сергей.

— Могли, — ответил я. — Но не стали. Чекист, а брюзжишь, как старая бабка. Надо было мне директора послать подальше и убежать из его кабинета, чтобы тебя не задерживать. Сергей, завтра я еду с Люсей, а потом вам придется ее отвозить и забирать самим. У меня к тебе просьба провожать ее до калитки и там же встречать. Слишком многие к ней проявляют интерес, а с моим уходом она вроде как становится свободной. Ее, конечно, не съедят, но обидеть могут. Сделаешь?

— За каждый раз с тебя анекдот, — ухмыльнулся он. — Ездить ты с нами не будешь, но я посчитаю, а потом при случае расплатишься.

— Использование служебного положения в личных целях, — констатировал я. — Куда катится мир? Ладно, расскажу, куда мне деваться с подводной лодки?

— А при чем здесь подводная лодка? — удивился Сергей.

Неужели не слышал этот анекдот? Вроде бы уже тогда должен был быть, или нет? Машина завернула во двор и остановилась у нашего подъезда.

— Есть такой бородатый анекдот, — сказал я перед тем, как выйти. — Дарю бесплатно. Происходит перекличка на подводной лодке, лежащей на дне океана. Старшина выкрикивает фамилии, а ему отвечают: «Иванов!» «Есть» «Петров!» «Есть» «Сидоров! Сидоров!! Сидоров!!!» «Ну, здесь я, здесь. Куда я денусь с подводной лодки».

— Ты сегодня готовиться будешь? — спросил я подругу, когда поднимались по лестнице.

— Нет, уже все, — ответила она. — Сколько можно? Сдам эту литературу и еще три свободных часа! А потом займусь математикой. Это гораздо легче. Мне до сих пор не верится, что отчитаюсь за девятый класс и в школу больше не ходить. Только на сдачу экзаменов. Как будем отмечать Новый Год? Придумай что-нибудь, чтобы не просто наесться и посидеть у телевизора. К нам сейчас зайдешь?

— Позже зайду похвастаться, — пообещал я. — Когда придет со службы тесть.

— Мне не терпится! — сказала Люся, забирая у меня портфель. — Хочу все время быть с тобой. Нам ведь дадут квартиру? Но и по родителям с Олей буду скучать.

— Обещали, — сказал я. — Только это, скорее всего, после совершеннолетия. Можно окончить школу и выйти замуж и все равно оставаться несамостоятельным человеком.

— А если попросить?

— А зачем? — спросил я. — Я с женой у родителей пару лет прожил в одной квартире. Они еще и с сыном помогали нянчиться. Подожди, еще поживешь самостоятельно. Вряд ли нам с тобой дадут квартиру рядом с родней, разве что вытурят куратора. А наглеть тоже ни к чему. Может быть, пойдут навстречу, а уважение потеряешь. Ладно, иди в квартиру и скажи матери, что я скоро забегу.

— Ну как? — спросила мама, когда я вошел в гостиную.

— Со школой разделался, — ответил я. — Аттестат и заслуженную медаль получу позже.

— И чем займешься?

— Мам, мы же уже об этом говорили, — сказал я. — Буду тренироваться в секции и писать книгу.

Я решил все-таки написать «Право выбора» и на этом остановиться. Не нравились мне остальные книги о Волкодаве. Слишком Семенова все затянула. Может быть, когда-нибудь из всех книг состряпаю одну.

Первой после меня пришла Таня.

— Ну как? — спросила она.

— Если ты о школе, то я тебя догнал и перегнал, — сказал я. — Закончил с золотой медалью. Теперь передо мной открыты все пути. Слушай, посоветуй, как лучше провести Новый Год. Я хочу сделать Люсе подарок. Это для меня сдача экстерна – это простое и легкое дело. А ей приходится вкалывать.

— А вас никто в задницу шилом не гонит.

— Ну не вредничай! Вот что бы хотела ты?

— Я с радостью выступила бы на новогоднем концерте. Думаю, Люся тоже. А для вас с вашим репертуаром это вообще не проблема. Наверняка у тебя есть связи, если пробили две квартиры в Москве.

О нашем знакомстве с Брежневым мы в семьях не распространялись.

— Дай поцелую! — сказал я, притянул к себе сестру и чмокнул в щеку. — Попробую пробить «Голубой огонек».

— Сошел с ума, — констатировала сестра. — Туда выбирают только самых лучших исполнителей, да и то не всех. Вы, конечно, тоже здорово выступаете, но кто вас знает? Выступили всего несколько раз. Да и не бывает на «Огоньках» подростков.

— Вот мы этот недостаток и исправим! — сказал я. — Что за дискриминация по возрасту? Ладно, ты Люсе об этом не говори: может быть, еще ничего не получится.

Через полчаса после Татьяны со службы пришел отец.

— Ну как? — спросил он меня.

— Вы что, сговорились? — спросил я.

— Все в порядке, — ответила за меня мама. — И сегодня обе пятерки. Сын у нас медалист. Только ему пока ничего не оформили.

Когда я вечером пошел к Черезовым, меня, слава богу, никто ни о чем не спрашивал: Люся уже все рассказала сама.

— А девочек будут возить одних, без тебя? — спросила Надежда.

— Будут, — сказал я. — Что тут возить? Я узнавал, они в десяти минутах езды отсюда. Больше получаса времени не тратят. А приказ был охранять обоих. Да и ездить осталось меньше двух месяцев, а потом только от случая к случаю.

— Не надо тебе завтра ехать, — сказала мне Люся. — Я и сама все прекрасно сдам без твоей поддержки. Экзамен будет во время второго урока, поэтому час проболтаешься в школе. Лучше договорись, чтобы за тобой заехали, когда поедут меня забирать.

Я послушал Люсю и хорошо сделал, потому что парни отвезли ее и опять приехали на этот раз за мной. Я выходил провожать подругу до машины, поэтому они обошлись без звонка, сразу предупредив, чтобы я через пятнадцать минут был внизу и прихватил с собой трико.

Ехали мы минут двадцать. Показывали меня человеку, которого я никогда не принял бы за тренера. Во-первых, ему было далеко за пятьдесят лет. Во-вторых, он был всего на два-три пальца выше меня и, мало того что не имел рельефных мышц, единственное, что у него выпирало – это небольшой живот, на который я сразу с недоумением уставился.

— Не похож на бойца? — улыбнулся он. — Настоящий мастер должен уметь поставить себе на службу буквально все, даже такой живот. Снимай свитер и рубашку, буду тебя смотреть.

— Очень недурно, — сказал он после осмотра. — Если еще делал растяжки, будет вообще хорошо. Рассказывай, чем занимался.

Сначала я ему рассказал, а потом показал все, что умею.

— Самбо заниматься не будем, — сказал он. — Отработаешь с партнерами три-четыре полезных приема, и этого хватит. То, что ты умеешь, поможет тебе завалить одного-двух противников, которые ничего не умеют. Может быть, вырубишь и умеющего, но только если нападешь первым. Если внезапного нападения не получится, нужно делать ноги. Против мастера ты никто.

— И вы из меня за год сделаете мастера? — скептически спросил я.

— Я из тебя могу сделать только отбивную, — усмехнулся он. — Делать себя мастером будешь сам. А сколько тебе для этого потребуется времени, будет зависеть от того, как подойдешь к тренировкам. Будешь тренироваться пару часов в неделю, тебе и жизни не хватит. А часов по шесть каждый день… Через полгода отобьешься от пары крепких взрослых мужчин, которые кое-что умеют. Усек? При всем своем развитии ты по силе и весу еще года два-три будешь уступать взрослым противникам. Поэтому твоими главными козырями должны стать скорость и ловкость. Никаких бросков, только подсечки и ударная техника. Ты разучил три простые связки, практикуемые в каратэ и других восточных системах. Вот мы с тобой и дальше будем двигаться в этом направлении.

— А с кем я буду проводить спарринг? С вами?

— Рановато тебе пока думать о партнерах, — опять усмехнулся он. — Когда будет нужно, они появятся. И чем тебя не устраиваю я? Иди в раздевалку, надевай трико.

В первый день я занимался немного: три часа. Для начала сделал разминку, потом тренер проверил меня на гибкость, и остался доволен.

— У всех бы так, — сказал он мне. — С тобой общефизической подготовкой можно не заниматься. Поэтому сразу займемся техникой. Я показываю и объясняю, потом ты тренируешься до умопомрачения, а в конце будешь в поединке демонстрировать, чему научился, а я тебя буду лупить за каждое неверное движение. Очень, знаешь ли, способствует обучению. Я тебя буду нагружать достаточно, так что дома тренируйся только по субботам и воскресеньям. В эти дни у нас занятий не будет, сегодняшняя суббота – исключение.

Гонял он меня, как и обещал, — три часа. Потом был душ.

— Вытирайся, — кинул мне полотенце тренер. — В следующий раз привезешь свое.

Домой меня отвезла другая машина. Шофер тоже был незнакомый, а охранника не было вовсе. Всю дорогу мы с ним молчали. Я бросил потное трико в таз под ванной, чтобы позже постирать.

Люся должна была закончить учебу только через час, поэтому я лег на свою кровать и постарался расслабиться. Хорошо, что я продолжал каждый день тренироваться, хоть и не так интенсивно, как раньше, иначе завтра болело бы все тело. С кровати меня согнал звонок телефона. Мама была у Надежды, поэтому к телефону побежал я.

— Через десять минут ждем тебя у подъезда, — сказал Сергей и положил трубку.

Я вышел чуть раньше, чем они приехали, и прятался в подъезде от ветра, который за последний час заметно усилился и продувал мое осеннее пальто. Было не то чтобы сильно холодно, просто неприятно.

— Паршивая погода, — сказал Виктор. — А будет еще хуже.

Ему можно было верить: плохую погоду он предсказывал на удивление точно. Машина остановилась, как обычно, и я с Сергеем пошел к школьной калитке. Возле нее пришлось еще немного подождать, пока зазвенел звонок, и из распахнувшихся школьных дверей начали выходить и выбегать ученики. Люся вышла минут через пять после звонка. Я ее знал прекрасно, поэтому сразу понял, что подруга не в духе. Увидев нас, она улыбнулась и ускорила шаг.

— Давно мерзнете?

— Не очень, — ответил я. — У тебя что, неудача? Почему расстроена?

— Экзамен я сдала на «отлично», — ответила она. — Пошли к машине, не стоять же на таком ветру. А расстроена из-за мальчишек. Как только ты исчез, они сразу стали распускать хвосты.

— Это не страшно, — успокоился я. — Лишь бы не руки.

— Это тебе не страшно, — недовольно сказала она, садясь в машину. — А у этих придурков дошло до драк. Представляешь, бьют друг другу морду из-за меня, как будто победителю что-то светит!

— Действительно, придурки, — согласился я. — Наплюй.

— Ага, наплюешь тут! У одного выбит зуб, у другого фингал под глазом, и мы втроем объясняемся у завуча. Я, значит, вертела хвостом… Хорошо, хоть вступился директор. И эта парочка не единственная. До драк, правда, пока не дошло, но меня они достали!

— Как достали? — не понял Сергей. — Чем?

— Это она говорит мои словечки, не обращай внимания, — расстроенно сказал я. — И много там таких озабоченных?

— Трое из девятого «А» и четверо десятиклассников.

— Нормально, — одобрительно сказал Сергей. — Ты можешь гордиться своей подругой. Руки они распускать не будут, а от ухаживаний еще ни одна девушка не умерла. Сколько тут осталось той учебы? Полтора месяца?

— Это еще в школу не заявились родители пострадавших! — сказала Люся. — А завуч – мымра старая – винит во всем меня! Хорошо хоть у нас вменяемый директор. А мне ей, между прочим, сдавать историю.

— Поговорим с директором, он поймет, — утешил я. — Историю в школе не одна она преподает. Успокойся, здесь пока ничего не поделаешь, просто издержки популярности. Эти ухажеры хоть отличники?

— Не знаю. А что, это имеет какое-то значение?

— Мы уже приехали, — сказал я ей. — Потом расскажу. Драка когда случилась?

— На большой перемене, а что?

— Значит, Оля все уже выложила маме. Пошли на суд и расправу, вертихвостка! Эй, зачем лупить портфелем по голове? Там у тебя до фига учебников. Давай лучше по-быстрому расскажу, чему смеялся.

Мы на пару минут задержались перед их дверью, и я быстро рассказал Люсе сюжет «Ералаша», где было «как целовать, так отличниц!»

— Вот ты и выясни их успеваемость. Скажешь, что будешь верной до гроба только тогда, когда будут достойны. И тебе спокойней, и школе польза. Чем сегодня думаешь заняться?

— Сделаю уроки и засяду за подготовку к следующему экзамену. Чем быстрее все закончится, тем лучше.

В этот день мы больше не встретились, а на следующий после десяти часов нас в очередной раз повезли к Брежневу. Уходя к машине, я прихватил с собой одну из двух гитар.

— Зачем она тебе? — не поняла Люся. — Мы же уже все, что выучили, исполнили.

— Пусть будет, — сказал я. — Последних песен еще никто не слышал, а у меня на одну из них особые планы. Лучше я возьму из дома гитару, чем Вика будет мотаться по соседям.

Как оказалось, с этим заявлением я немного поторопился.

— Что это? — спросил охранник, которого я еще не видел.

— Гитара, — пояснил я. — Могу расстегнуть чехол.

— Расстегните, — попросил он. — Я должен осмотреть инструмент.

Вертел, осматривал и потряхивал гитару он минут пять.

— Нет там ни взрывчатки, ни автомата, — сказал я. — А маленький ствол гораздо легче провести в одежде, чем прятать в инструмент.

— Есть инструкция, — пожал он плечами. — Любые габаритные предметы должны пройти проверку. А лучше, пока мы еще не тронулись, оставьте ее дома.

— Гитара мне нужна, — сказал я. — Сомневаетесь, позвоните Рябенко.

Полчаса спустя мы пили чай на этот раз для разнообразия с пирожными.

— Муж скоро приедет, — говорила Виктория Петровна. — Вы пока пообщайтесь с Викой.

Общались мы буквально пять минут, после чего приехал Брежнев, да не один, а с Сусловым. Люся осталась общаться с Викой дальше, а меня забрали в комнату-кабинет и с час выясняли некоторые неясные моменты по событиям февраля.

— Как школа? — спросил Брежнев, когда мы закончили.

— Все сдал, — похвастал я. — Медаль и аттестат зрелости, можно сказать, в кармане. Сейчас гоняет тренер в Комитете. Люся тоже приступила к сдаче. Пару предметов уже сдала. Ей сложнее, чем мне.

— Деда! — забежала в кабинет Вика. — Ты уже освободился? Знаешь, у Гены скоро день рождения! Люся меня пригласила!

— Ладно, иди, мы сейчас выйдем, — сказал Брежнев. — Значит, именинник! И что же тебе подарить?

— Помогите выступить в «Гопубом огоньке», — сказал я. — За всю его историю не было ни одного подростка, а это непорядок.

— Это не ко мне, — улыбнулся он. — Это к Михаилу Андреевичу.

— В этом году будет необычный «Огонек», — сказал Суслов, внимательно глядя на меня. — Снимают что-то вроде фильма. Я мог бы вас рекомендовать, но туда отбирают только самые лучшие номера. Ты действительно уверен, что достоин попасть в число лучших артистов страны?

— Давайте мы вам споем, а вы оцените, — предложил я. — Правда, петь придется только под гитару, а будет еще и рояль. И репетировали мы не слишком долго, но время еще есть. Я помню этот фильм. «Сказки русского леса». Там много несвязанных номеров, нетрудно вставить еще один.

— Пойдем, — поднимаясь с кресла, сказал Леонид Ильич. — Я люблю слушать, как вы поете.

— Песня называется «Прекрасное далеко», — сказал я, доставая гитару из чехла. — Начнем?

Мы начали и очень хорошо спели.
		От чистого истока в Прекрасное Далеко, в Прекрасное Далеко я начинаю путь.








— Ну что же, — сказал Суслов. — Песня очень чистая и идейная. И звучит очень хорошо даже под одну гитару. Я поговорю с кем нужно, а вы продолжайте репетировать.




Глава 13


— Я тебя люблю! — сообщила мне Люся. — Ты у меня самый хороший!

— Самая хорошая у нас это ты! — сказал я, снимая ее со своих коленей. — А я самый умный, поэтому брысь отсюда, пока я еще терплю.

Мы сидели вечером после визита к Брежневу в моей комнате. Сначала говорили о будущем выступлении, а потом долго целовались. Терпеть ее после этого на своих коленях я не мог.

— Как ты думаешь, нас покажут? — второй раз за вечер спросила она.

— Запись сделают почти наверняка, — подумав, сказал я. — А показать… Если потом не вырежут, то покажут. Вряд ли Суслов будет влиять на комиссию. Сведет нас с режиссером, а дальше уже сами.

— Тогда точно вырежут, — пригорюнилась Люся. — Там такие артисты!

— Ничего я там такого особенного не припомню, — ответил я. — Пару песен спела Пьеха, потом еще Магомаев пел сам и с Мондрус. Да, Кристалинская была и этот… Адамо. И непонятно для чего выпустили Полада Бюль-Бюль оглы. Это в павильонах. А еще вставляли песню из «Кавказской пленницы» и что-то там на тройке. Все остальное это танцы, балет и музыка. Сатирические куплеты, песенку ведущих и пение кукольного тигра под фонограмму я за пение не считаю. Это то, что касается «Сказок». А на почту «Огонька» нас с тобой не приглашали. Ничего, с твоим голосом и моими песнями – это только вопрос времени. Ты у меня многих заставишь потесниться, разве что для Пьехи ты не конкурентка, а до Пугачевой вам обеим далеко. Вот кому бог дал голосище, удавил бы своими руками за то, что она с ним сделала.

— А что?

— Никогда не пей и не кури! — наставительно сказал я. — И голос потеряешь, и целовать я тебя не смогу. Всю жизнь не мог терпеть табачной вони, слава богу, что и в вашей семье никто не курит.

— Ты завтра меня поедешь встречать из школы?

— Если буду заниматься столько, сколько сказал тренер, то не успею. Но, скорее всего, все-таки меньше. Забирать нас с тобой должна одна машина, так что и я должен заканчивать раньше. Наверное, прямо с тренировки за тобой и поеду.

В понедельник я проводил Люсю в школу, а на обратном пути охрана заехала за мной, и уже через полчаса я занимался с тренером разминкой. Потом где-то с час он мне показывал то, что нужно было отработать в ближайшие дни, и поправлял мои ошибки, а потом ушел на три часа, оставив меня заниматься самостоятельно. Незадолго до отъезда он вернулся и занялся тем, что пообещал с самого начала – начал меня лупить. Когда тебя бьют, даже если это делается на законном основании и с твоего согласия, это очень неприятный процесс, особенно для того, кого в жизни почти никогда не били. Я старался, как мог, но никак не мог зацепить этого кабанчика. Скорость у него была больше моей, сил тоже было больше, а об опыте и говорить нечего. Одним словом, как раз тот случай, когда нужно убегать. Вот только сделать это я не мог.

— Нет в тебе гибкости, — заключил он, закончив эту экзекуцию. — Кое-чему научу, но это так… для разборок на лестничной площадке.

И это он меня лупцевал, чтобы выяснить мою полную непригодность? Честное слово, я разозлился и решил сделать все, чтобы хоть раз заехать по его физиономии. Ничего, я прочитал в свое время много книг по самым разным системам. По сути, они были очень схожи и не содержали ничего чудесного. Все чудеса давал многолетний тяжелый труд. Много лет я измываться над собой не стал бы, но почему бы не напрячься с год, если это даст относительную свободу для меня и для Люси. Решено, начну кое-что отрабатывать дома. А партнеров найти несложно, если тренер и дальше будет меня надолго бросать. Здесь занималось немало народа, думаю, мне никто не откажет врезать по физиономии, если хорошо попросить. А там посмотрим, получится это у них или нет.

Я принял душ, вытерся уже своим полотенцем и, одевшись, стал ждать машину. Через пятнадцать минут появился Сергей, и мы уехали. Когда прибыли на место, к школе опять пошли вдвоем. И хорошо: если бы пошел один я, наверняка случилась бы драка. Вслед за Люсей из дверей школы вышел здоровенный парень. Он ее обогнал, загородил дорогу и начал что-то горячо объяснять. Она отрицательно мотнула головой и попыталась его обойти. Ухажер задержал ее, схватившись рукой за портфель.

— Сейчас она его треснет! — сказал я, ускоряя шаг. — Или это сделаю я.

— А я здесь для чего? — сказал Сергей. — Стой здесь и не вмешивайся. Драки нам еще не хватало.

— Молодой человек! — повысил он голос. — Отстаньте от девушки!

— А вы ей кто? — неприязненно спросил парень.

— Брат, — соврал Сергей. — Ну, я кому сказал? Неужели такой тупой, что не понимаешь, что ты ей не нужен? Или для тебя важны только твои желания? Так это можно поправить. Пойдем, сестра.

— Ген, у меня появился братик! — похвасталась Люся, у которой заметно поднялось настроение.

— Что-то мне это напоминает, — задумался я. — А, вспомнил! Финальную сцену из «Кавказской пленницы», когда запугивали Саахова. Сестра, сделай звук погромче…

— Спасибо, Сергей, — поблагодарила Люся. — И за сестру, и за помощь. Еще немного, и я бы ему врезала. А это опять разбирательство, и хорошо еще, если с директором, а не с завучем.

— Я сделал глупость, — признался я. — Надо было не спешить и сдать все за девятый класс вместе с тобой, а потом ты бы уже сидела дома, а я сдавал бы все остальное. Захотелось раньше заняться борьбой, а о последствиях подумал слишком поздно.

— Я на субботу договорилась насчет сдачи математики, — сказала Люся, когда мы уселись в машину. — А дальше будет еще проще: чем больше экзаменов сдам, тем больше будет свободного времени для подготовки. Так что я думаю, что освобожусь гораздо раньше.




— Ну, рассказывай, как съездил, — спросил Брежнев Дербинина, который по его личному заданию ездил разбираться с готовностью конструкции новой серии космических кораблей.

— Надо откладывать пилотируемые запуски, Леонид Ильич, — сказал Валентин. — «Союзы» должны дать новый толчок нашей космонавтике, но пока там еще все слишком сырое. Мишин был очень красноречив и уверен в результатах, но ему в космос не лететь. Глушко его тоже поддерживает, но более осторожно. Они все рвутся добраться до Луны, а такой энтузиазм приводит к спешке. Я, конечно, сам не бог весть какой специалист, но и мне стало ясно, что многое нуждается в доработке. Большинство узлов не прошли проверку в режиме полетов. Я передал им вашу записку…

— И что? — поинтересовался Брежнев.

— Сказали, что переработают схему управления двигателями коррекции, а в парашютной системе полностью уверены. А на меня после этого начали смотреть с подозрением. Ясно ведь, что кто-то нам на них настучал. Я поговорил кое с кем в неформальной обстановке. Нет у них такой уверенности, какую демонстрирует руководство. При Королеве так не работали. Уже готовые «Восходы» уничтожили, а на них можно было многое отработать.

— Демонстрируют они, — проворчал Брежнев. — Посадить в кресло вместо космонавта, уверенности поубавилось бы. Жаль, что мы отстали. Американцы производят запуск за запуском, а у нас ничего. Ладно, лучше ничего, чем пышные похороны. Передайте, чтобы провели серию беспилотных запусков. Вот и посмотрим, насколько все надежно. За каждый неудачный запуск, будем их наказывать рублем. Пусть подумают, что лучше: что-то нам демонстрировать, или еще раз проверить свою разработку.




В среду Сергей сообщил, что сегодня у нас проба на телевидении.

— Назначено на четырнадцать часов, — сказал он, когда я, как всегда, вышел провожать Люсю к машине. — Поэтому съездишь на занятия на три часа, а потом мы тебя заберем. К вашему директору я зайду сам: Люсю нужно освободить от двух последних уроков. Отвезем вас домой, а потом за вами приедет машина из телецентра. Они же вас отвезут обратно.

Записи у нас в тот день не было, просто режиссер передачи прослушал наш номер в одной из студий на Шаболовке.

— Юрий Суренович, — представился он нам при встрече. — Вас я знаю. Вы же в Минске выступали? Ваши записи и мы пару раз прокручивали. Каким же ветром вас сюда занесло?

— Давайте вы нас выслушаете, а потом будем разговаривать дальше, — сказал я, заставив его удивленно поднять брови. — Мы, конечно, и вдвоем не тянем на Эдиту Пьеху, но вот одного Бюль-Бюль оглы заменить можем. Ну а вырежет комиссия, значит, не судьба.

— Что вам нужно для выступления? — спросил он.

— Как минимум нужна гитара, а еще лучше вместе с роялем.

— Идите за мной! — сказал он и привел нас в помещение, очень похожее на студию в минском телецентре. — Вот вам рояль, сейчас будет и гитара.

— Здорово! — сказал он после окончания выступления. — Песня хорошая, и поете вы ее хорошо. Я не против того, чтобы вставить ее в фильм. Во второй части после выступления оркестра Орбеляна должен остаться рояль. Наверное, мы вас вставим после Адамо и дагомейцев перед Магомаевым. Мне нужно время доработать сценарий и договориться с артистами, которые выполняют роли ведущих. Когда все приготовим, я вас приглашу. А дальше ваша судьба в руках комиссии. Съемки будут не здесь, а на Мосфильме, туда вас и отвезут. Меня там по имени-отчеству мало кто знает, поэтому ищите Саакова. А вообще-то, с вами будет сопровождающий, не заблудитесь. Примерно ориентируйтесь на понедельник. Вот здесь напишите свой номер телефона.

В субботу Люся сдала математику на «отлично» и договорилась насчет английского языка.

— Толку его учить, — сказала она мне. — Меньше четверки не получу, а неделя сидения за учебниками ничего не даст. Слушай, через пять дней твой день рождения. Что хочешь в подарок?

— Знаешь, — сказал я ей. — Единственное, что у меня осталось общее с тем стариком – это отношение к дням рождения. В детстве я им всегда радовался и с нетерпением ждал. Я и сейчас жду с нетерпением, но только из-за тебя. Нет ничего хорошего в том, что тебе осталось жить на год меньше. Поэтому для меня это не праздник, и без подарков вполне можно обойтись.

— Ну и дурак! — сказала подруга. — А еще голова будущей семьи! Для меня день твоего рождения – это самый главный праздник, а каждый прожитый год делает тебя богаче и умнее! Я не о деньгах говорю. А подарок не обязательно должен быть полезным, главное, чтобы в него вложили кусочек души!

— Ты прямо, как Кикабидзе, — сказал я. — Тот тоже все пел, что его года – это его богатство. Говорят, что его обокрали воры и написали на стене эти самые слова.

— Ну и подло! — сказала Люся. — Что еще от ворья ожидать!

— Да шучу я, шучу! — сказал я, обнимая подругу. — Ты у меня умница и замечательно сказала. Может быть, тебе не песни петь, а речи сочинять для Суслова? А то они у него… прекрати кусаться! Ты мне лучше скажи, зачем пригласила Вику?

— Она сама напросилась! Выпытала, когда ты родился, и побежала докладывать деду. Ген, завтра воскресение. Что, если Брежнев опять пришлет машину? Мне, если честно, надоело по полдня проводить с его внучкой. Вы там разговариваете, а я должна выслушивать эту малолетнюю сплетницу и рассказывать ей о тебе. Очень мне это приятно! И вообще, я себе наше будущее как-то не так представляла. Если все вокруг начнут с пеленок в тебя влюбляться, да еще внучки таких особ… Я долго не проживу.

— Она еще жалуется! — сказал я. — Это мне нужно рвать волосы на голове, когда ты одним своим присутствием баламутишь целую школу. Я что-то не припомню, чтобы мне девушки не давали прохода. А что будет после того, когда тебя покажут на «Огоньке?» А к Брежневу, если пригласят, нужно ехать. И обижать его отказом нельзя, и каждый раз я ему что-то подбрасываю. Ничего, скоро отчитаешься за девятый класс, и у нас все дни станут выходными. Такой умнице, как ты, освоить программу десятого класса это тьфу!




Никто нас в воскресенье не позвал, а сами мы тоже никуда не выбрались. Пошел сильный дождь, временами начинал срываться снег, поднявшийся ветер гнал всю эту гнусь мимо окон, и никуда не хотелось ни идти, ни ехать.

В понедельник от вчерашней непогоды не осталось и следа.

— Сегодня у вас опять сокращенный рабочий день, — сказал Сергей, когда забирали Люсю. — К трем часам повезем вас на съемки.

— У меня сегодня последним уроком математика, так что отпрашиваться не придется, — сказала из салона Люся. — Успеем себя привести в порядок.

— Там все равно выступать в зимней одежде, — сказал я. — Поезжайте, а я пошел собираться.

Тренер мое сообщение о сокращении занятий воспринял равнодушно. Свои обязанности он выполнял добросовестно, но я его, по большому счету, не интересовал. Ну и ладно, зато прекратил рукоприкладство. Хорошо позанимавшись часа четыре, я принял душ, оделся и пошел к выходу. За Люсей съездили без происшествий, после чего мы почти час отдыхали до прихода машины.

— Режиссер брал мой телефон, — сказал я Сергею. — Интересно, почему не позвонил?

— Мы его предупредили, — пояснил он. — Садитесь быстрее, опаздывать ни к чему. Нам еще искать нужный павильон.

Зря он беспокоился. Мы приехали с хорошим запасом по времени, а павильон нашли почти сразу, стоило только заикнуться о «Сказках русского леса». Хороший такой павильончик, заблудиться, конечно, не заблудишься, но просторно. И лес воспроизвели правдоподобно, если сильно не присматриваться. Почти сразу же натолкнулись на Саакова.

— Молодцы, что приехали раньше! — сказал он. — Сейчас я вам дам лист с вашими словами, и вы их по-быстрому выучите. Там их всего десяток, так что это будет нетрудно. Минут через десять подойдут ведущие и съемочная группа. Один раз отрепетируем и, если все пойдет нормально, будем снимать.

Он вытащил из кармана пиджака сложенный вдвое лист бумаги и протянул его мне.

— А кто это сочинил? — спросил я, прочитав написанное.

— Я, а что?

— Юрий Суренович, у вас ручка есть?

— Держи, — протянул он мне авторучку. — Что ты хочешь делать?

— Подождите пару минут, — сказал я, быстро записывая на обратной стороне листка свой вариант нашего появления в лесу. — Как вам это?

— А что, — сказал он, прочитав мою писанину. — Так даже лучше. Только нужно переучивать текст.

— У меня прекрасная память, а Люсе вообще почти ничего говорить не придется. В ведущих у вас Леонов и Анофриев? Чтобы артисты кино не запомнили текст в несколько слов? Здесь вообще все настолько просто, что можно даже импровизировать.

— Ну, давайте попробуем, — решил он. — Вы пока осмотритесь, а я поищу ведущих и ознакомлю их с новым текстом. Вон в той стороне рояль, там же и вся аппаратура.

— Что ты там сочинил? — спросила Люся, когда мы по проходу вышли на лесную поляну, на которой стоял белый рояль.

— Режиссер написал… ерунду. У него вообще сюжет очень слабый, можно было все сделать куда интересней. Но в чужой монастырь… Я написал, что мы с тобой сами сюда приперлись, возмущенные несправедливостью.

— И в чем эта несправедливость заключается?

— В Советском Союзе четверть населения это дети и подростки. Если я и преувеличил, то ненамного. И многие из них смотрят телевизор. И кого они видят? Одних взрослых. Дискриминация, однако. Слушай, идут. «Полосатый рейс» помнишь?

— Это тот самый Леонов?

— Ага! Нос картошкой, добрые глаза и залысины. Последнего ты, скорее всего, не увидишь: в этом фильме он был в зимней шапке. А Анофриев тоже уже снимался, но ты его вряд ли запомнила. Я его больше помню как певца и композитора.

— Это и есть детские дарования, из-за которых я получил втык от своего режиссера? — спросил до жути знакомый голос Леонова.

— Дарования, но уже не совсем детские, — сказал я, поворачиваясь к пришедшим. — Здравствуйте, Евгений Павлович! А вам не нагорело, Олег Андреевич?

— На меня меньший спрос, — ответил Анофриев. — Приятно, когда тебя помнят.

— Откуда такой пессимизм? — спросил я. — Так мог бы сказать актер, на склоне лет, встретивший поклонника своего таланта. Замените «помнят» на «знают», и будет нормально.

— Съел? — сказал Олегу Леонов. — А ведь я вас знаю. Прекрасно поете, особенно ты, девочка. У твоего друга просто хороший голос, а у тебя – замечательный.

— Волка изобразить сумеете? — спросил я Олега. — Или показать?

— Ну покажи, — сказал он.

Вот что у меня всегда отлично получалось, так это имитация волчьего воя.

— Да ну тебя! — сказал вздрогнувший Леонов. — Таким воем только телезрителей пугать. Олег, изобрази что-нибудь попроще. Вот так сойдет. Давайте репетировать, мне еще нужно возвращаться в театр.

Они взяли свои духовые инструменты и вышли за пределы поляны. То же сделали и мы. Первыми вышли на поляну мы.

— Смотри, рояль! — воскликнула Люся, подбежала к белому чуду, села и откинула крышку. — Настоящий!

— И гитару бросили, — сказал я, беря прислоненную к роялю гитару. — Осталось только найти тех, кто снимает фильм.

— Смотри, дети! — сказал Леонов Анофриеву. — Что вы в такое время делаете в лесу, ребята?

— Мы не дети! — гордо говорит Люся.

— А если волки? — вкрадчиво говорит Леонов.

Анофриев отбегает за деревья и воем изображает волка. Люся пугается и хватает меня за руки, едва не выбив гитару.

— А вы нас не пугайте! — говорю я. — Мы ради справедливости готовы и ночь в лесу с волками провести!

— Не понял? — удивился Леонов. — О какой справедливости речь?

— Вы фильм снимаете? — спросил я.

— Ну снимаем, а что?

— А то, что четверть всех зрителей это дети и подростки! А в вашем фильме ни тех, ни других нет! Дискриминация по возрасту! А в Советском Союзе никакой дискриминации быть не должно!

— И чего же вы хотите?

— Спеть, конечно! — говорит мои слова Люся. — А если нет операторов, давайте мы хоть вам споем, зря, что ли, на ночь глядя сюда забрались?

— Здорово спели, — сказал Леонов после нашего исполнения. — И песня хорошая. Будет жаль, если вырежут.

— Все прекрасно получилось! — сказал довольный Сааков. — Так и будем снимать. Только одно замечание вам, Люся. Не нужно так прижиматься к своему другу. Из-за одного этого могут убрать номер. Все, я пошел за съемочной группой.

Когда после съемок нас привезли домой, я пообедал и пошел в свою комнату работать. Я уже несколько дней, отставив написание книги, попеременно делал записи в две обычные ученические тетради. Обе я хотел отдать Брежневу. Одна из них касалась его лично. В ней были два раздела: медицинский и кадровый. В первом я расписал все, что знал о его болезнях и дурных пристрастиях, которыми он себя гробил. На первом месте было снотворное, к которому его пристрастили некоторые доброхоты. «Вам нужно отдыхать днем, Леонид Ильич! Не получается заснуть? Есть средства!» Чазова от него вообще нужно гнать. Мало быть хорошим кардиологом, нужно еще уметь настоять на своем. Видеть, что твой пациент, у которого масса проблем с сердечно-сосудистой системой, постоянно лопает снотворное, да еще запивает водкой по рекомендации некоторых идиотов, и не прекратить это безобразие… Его друзья и родные пытались бороться вплоть до того, что заказывали «пустышки» или подсовывали валерьянку, а толпа медиков во главе с Чазовым, вертевшаяся возле генсека, не сделала ничего. Он и мямлил часто из-за снотворных. Во второй части я, как мог, охарактеризовал все его окружение. О его помощниках, референтах и консультантах я знал мало. В воспоминаниях кое-кого из членов ЦК мелькали фамилии Иноземцева, Бовина, Черняева, Шахназарова и Загладина, которые отличались подхалимажем и немало способствовали тому, что к концу жизни Леонид Ильич уверился в собственной непогрешимости и исключительности. Его помощника Голикова, который писал за Леонида Ильича книги, нужно было гнать поганой метлой. Я в подробностях расписал отстранение Подгорного для освобождения его поста для самого Генсека, историю наград Звездами Героя, а так же опалу других людей из состава ЦК, дав всем этим случаям оценки, которые в свое время вычитал из разных источников. Захочет – сделает выводы. Многое я ему уже рассказывал, но не все и не с такими подробностями.

Во второй тетради я расписывал все, что помнил по кризису в Чехословакии. В моих прежних записях об этих событиях было всего несколько строчек. Я и сейчас многого не знал, но все же на половину тетради моих знаний хватило. В конце я записал свои рекомендации. До танков доводить было нельзя, как нельзя было тянуть с мерами до шестьдесят восьмого года. Нужно было срочно убирать Новотного и заменять его не замаранным в репрессиях и прагматичным Гусаком. Без реформ у них было не обойтись, уж слишком сильно «закрутил все гайки» Новотный. Убрать нужно было и Дубчека. Его «программа действий» однозначно вела к ликвидации социализма. И других деятелей того же толка вроде Рихта, Шика и Ауэсперга нужно было вычищать. Как это лучше сделать, пусть решают сами. Гусак тоже был не самой лучшей кандидатурой, но других авторитетных политиков в Чехословакии я просто не знал. Этот хоть не переступит черту, если ему прямым текстом сказать, что за ней прогревают моторы наши танки.

Хорошо, что я успел все закончить в понедельник, во вторник меня с тренировки забрала Белова.

— Фиг я чему научусь, если меня все время будут дергать, — попытался возражать я. — Кому я так понадобился, что это не может подождать?

— Ворчишь, как старый дед, — поддела меня Елена. — Раз отрывают, значит, надо. Поедешь туда, куда обычно возим.

— Тогда мне нужно сначала заехать домой, — сказал я. — Нужно кое-что забрать для хозяина.

— Сказали везти сейчас, — заколебалась она.

— А ты позвони, — сказал я, впервые назвав ее на «ты». — Скажут нельзя – поедем сейчас. Нам-то и нужно всего полчаса, даже меньше. Я сейчас побегу в душ, а ты – на телефон.

— Полчаса у нас есть, — сообщила Елена, когда я уже переодетый после душа вышел к гардеробу. — Пошли быстрее!

Мы все-таки провозились дольше, чем я рассчитывал, но Брежнев своего неудовольствия никак не показал.

— Познакомься, — сказал он мне, представляя пожилого мужчину с седыми, зачесанными назад волосами. — Это Грушевой Константин Степанович. Он у нас генерал и обременен многими важными постами, но пока все их оставил ради нашего проекта. Он сейчас возглавляет большую группу работников самых разных ведомств, которые в своей работе используют твои материалы.

— Очень большую? — с неудовольствием спросил я.

— Около пятисот специалистов из самых разных организаций, — ответил он. — И будем привлекать еще людей, хотя уже не так много. Я понимаю, чего ты опасаешься. О тебе знают очень немногие. Человек сорок, не больше. Остальные либо вообще ничего не знают об источнике, либо считают, что все идет от белорусов.

— Все равно много, — вздохнул я. — Вы же понимаете, что при таких масштабах работы утечка – это просто вопрос времени? Сначала, естественно, в такое никто не поверит, но потом задумаются. Рано или поздно поднимется шум. А потом начнут искать источник. Белорусский дед для меня – это только отсрочка. Для вас в этом раскрытии могут быть плюсы, а для меня – сплошные минусы.

— Какие, по-твоему, плюсы? — спросил Грушевой.

— Будет больше веры вашим словам, — пояснил я. — Конечно, если вы начнете с трибуны ООН говорить о победе революции во всем мире, вам никто не поверит, а вот на слова о реальных угрозах цивилизации обратят самое пристальное внимание. Не нужно это только политизировать. Вы уже сейчас можете выступить с предупреждением о последствиях ядерной зимы. Эта теория будет выдвинута лет через пятнадцать и получит подтверждение моделированием на больших ЭВМ. Думаю, это малость охладит американцев.

— Что за зима? — спросил Брежнев. — В твоих записях о ней ничего нет.

— Там только то, что произошло, — сказал я. — При взрыве тысяч ядерных зарядов в верхние слои атмосферы в виде мелкодисперсной пыли будут заброшены миллионы тонн грунта и сажа от сгоревших городов и лесов. Солнечный поток у поверхности Земли сократится в несколько десятков или сотен раз, в зависимости от суммарной мощности зарядов. Самоочищение атмосферы займет месяцы, а температура повсеместно сильно упадет. Точно посчитать нельзя, потому что неизвестно слишком много факторов, но довоеваться можно и до ледникового периода.

— А что там насчет минусов? — спросил Брежнев.

— Долго скрывать свои достижения нельзя, — ответил я. — Иначе толку от них… И не забывайте, что мир не стоит на месте, и все, что я даю ученым, будет вскоре изобретаться. Мои сведения только немного ускорят этот процесс и приведут к тому, что мы будем идти в передних рядах, а не плестись в хвосте, как это было в моей реальности. А вот для меня минус большой. Не хотелось бы всю жизнь провести на хорошо охраняемой даче. Поэтому число знающих обо мне людей не должно расти, а вам нужно будет подумать о еще каком-то прикрытии, помимо деда. Тому деду, кстати, жизни осталось лет пять, вряд ли больше.

— Что-нибудь придумаем, — пообещал Брежнев. — За ймись, Константин.

— Это вам, Леонид Ильич, — сказал я, протягивая ему свои тетради. — В этой информация только для вас. Это то, о чем мы с вами говорили первый раз, я только дополнил. А в этой все подробности о кризисе в Чехословакии, которые мне удалось вспомнить. В конце я дал свои рекомендации.

— Интересно, — сказал Брежнев, перелистывая вторую тетрадь. — Мы уже предварительно обсуждали этот вопрос. Что тут у тебя?

— Его нужно не предварительно обсуждать, а прорабатывать и начинать действовать, — сказал я, заработав одобрительный и немного удивленный взгляд генерала. — Когда гнойник лопнет, всех обдаст гноем.

— Провести реформы? — удивился Леонид Ильич. — Суслов предлагал наоборот…

— Дело, конечно, ваше, — сказал я. — Я примерно представляю, что мог посоветовать Михаил Андреевич. Без реформ не обойдется ни их общество, ни наше. У нас просто это еще не горит. То, что подходит для одного этапа, уже не годится на другом. Жизнь меняется, поэтому нужно учитывать эти изменения, чтобы не очутиться за бортом. А у них Новотный работал под нашего Иосифа Виссарионовича с поправкой на местную специфику. Вот и доработался до отставки и контрреволюции. А у них и терпения меньше, чем у нас, и при социализме живут всего ничего. Давить силой можно, толку то… Сами по себе реформы и послабления не страшны, главное – это что и как реформировать, и под чьим руководством и контролем. Затыкать рты это не лучший способ решения спора. Нужно так работать, чтобы меньше кричали, и иметь на руках больше козырей.

— Геннадий, меня не слишком устраивает порядок консультаций… — начал Грушевой.

— Извините за то, что перебиваю, Константин Степанович, — сказал я. — У меня есть предложение. — Давайте я на время отложу свое писательство и сделаю для вас развернутые комментарии по моим спискам. По некоторым событиям мне добавить особенно нечего, но другие я могу описать более или менее подробно. Дайте мне только один экземпляр распечаток. Тогда необходимости в частых консультациях вообще не будет, а вам так гораздо удобнее.

— Это совершенно секретные документы, — замялся Грушевой. — Работать с ними в квартире…

— Мое право на допуск к написанным мною бумагам не оспаривается? — спросил я. — А сохранность… Поставьте в моей комнате сейф. Сделанные мной записи будете периодически забирать. По-моему, это самое удобное, и я не буду лишний раз никуда мотаться.

— Так и сделаем, — подвел черту Брежнев. — А теперь давай от дел государственных перейдем к личным.




Глава 14


— Твоя работа приносит государству огромную экономию средств, — сказал Грушевой. — А выгода от сотрудничества в долгосрочном плане вообще не поддается расчетам. Скольких ошибок можно будет избежать!

— Этих ошибок избежите, наделаете другие, — сказал я. — Вы, Константин Степанович подводите разговор к оплате? Если так, то зря. Может быть, я исключение из правил, но деньги мне не нужны. Вот услуги другого рода… Поможете раньше времени жениться и получить квартиру, а большего мне пока и не надо. Я на заимствованных книгах столько заработаю, сколько будет нужно. И совесть у меня чиста: уже лет через пять изменения реальности начнут сказываться на жизнях миллионов людей, и чем дальше, тем сильней. Поэтому многих произведений искусства, которые я помню, просто не создадут. Вместо них будет что-то совсем другое. Почти ничего из того, что в мое время создали после перестройки, уже не будет. Кое-что у меня напечатать не получится, но остальными книгами можно будет радовать людей. Конечно, после того, как я их переделаю на теперешний лад.

— Зря, — сказал Грушевой. — Любой труд должен вознаграждаться. Но если ты хочешь получать оплату услугами, обращайся. Все, что будет можно, для тебя сделают. В ближайшее время у тебя в комнате поставят сейф, и вам сменят дверь. Прослушивать квартиру никто не будет, но сигнализацию поставим, а у соседа, пока ты работаешь с документами, поживет пара оперативников. Но необходимость в консультациях все равно не исчезнет, поэтому мы и этот вопрос проработаем. Мне с тобой и самому нужно будет поговорить, так что организуем все так, чтобы не привлекать к тебе лишнего внимания. Тебе в этот киношный институт обязательно поступать? Есть же уже одно высшее образование.

— Хочу быть артистом! — заявил я. — Есть возражения?

— Я уже говорил с ним на эту тему, — сказал Брежнев. — Ты еще надолго задержишься?

— Нет, сейчас уезжаю, — ответил Грушевой. — Я могу забрать с собой материалы по Чехословакии?

— Конечно, — Леонид Ильич отдал ему одну из тетрадей. — Пока в работу не отдавай, мы с Сусловым прочитаем и внесем замечания.

— Садись! — сказал он мне, когда генерал ушел. — Ты Вику к себе на день рождения приглашал?

— Я, конечно, не против, чтобы она на нем присутствовала…

— А в чем дело? — спросил он. — Что не так?

— Мы пока не говорили родителям, к кому ездим.

— Похвальная скромность. Объясняй все.

— Мои знают, что со мной случилось, и им я, в принципе, мог бы рассказать. А вот родителям подруги я о себе говорить боюсь. А без этого и о вас говорить нельзя. Они и так уже растеряны от всего произошедшего за последний год. Я, конечно, скажу, но только после свадьбы.

— Разглашение секретных сведений, — хмыкнул он.

— А я, кстати, никаких подписок не давал, — возразил я. — И скажу, как и своим родителям, только о себе. Никакой информации о будущем я никому из родственников не давал и не собираюсь. Исключение – Люся. Но и она знает только в общих чертах, никакой конкретики.

— А почему сейчас не хочешь сказать?

— А вам было бы приятно узнать, что вашу дочь берет в жены восьмидесятилетний старик?

— Понятно, какие тараканы водятся у тебя в голове, — сказал он. — Я бы, к твоему сведению, свою дочь в таком возрасте вообще замуж не отдал. И за старика не отдал бы. Но какой ты старик? Мальчишка, которому досталась чужая память. При раннем браке я бы радовался тому, что у меня зять с опытом. И честнее, по-моему, сказать заранее, а не поставить их перед фактом.

С такой позиции я этот вопрос не рассматривал. Обрадуется ли Надежда моему опыту? Проверять не тянуло.

— Нет, — сказал я. — Может быть, у меня в голове тараканы, но если я все расскажу, и мне после этого дадут от ворот поворот, мы не сможем пожениться. Мало того, мы даже не сможем нормально общаться. Хрен они меня подпустят к дочери! Да я за два года подохну! А мое молчание они простят.

— Ладно, не хочешь говорить – дело твое, но Вику не обижай. Я с ней поговорю. Не такая она болтушка, какой кажется. Вот тебе номер телефона, позвони, к какому времени ее привезти. Свой подарок она отдаст сама, а я вам тоже кое-что подарю. Как у вас, кстати, с «Огоньком»?

— Номер засняли, режиссер доволен. Теперь была бы еще довольна комиссия.

— За это не беспокойся, все примут. Я думаю, что вам нужно больше выступать, а тебе писать больше книг. Известность – это тоже своего рода щит. Ну кто поверит в то, что человек, давший жизнь проекту, выступает на сцене, учится на актера и пишет книги? Это и мой интерес к вам объяснит, и многое другое. Сами американцы на такое никогда бы не пошли и тем более не подумают, что пойдем мы. То, что ты гуляешь свободно, большая удача. Если хочешь знать, были планы твоей изоляции. Не у меня, у других.

— Спасибо, — сказал я. — Я это запомню.

— Ты не знаешь, что у вас было с диабетом? — спросил он. — Я интересовался у Келдыша, но он сказал, что в разделе медицины у тебя по этой болезни ничего нет.

— Я сам этим никогда не интересовался. Но сестра болела этой болезнью до самой смерти. И у нее диабет был не в самой тяжелой форме. Инсулин она, по крайней мере, не колола. Я знаю о болезни Виктории Петровны и, если бы мог чем-то помочь, давно бы сказал.

— Нет, так нет, — вздохнул он. — Я хотел с тобой поговорить по ряду вопросов, но придется это отложить, нужно ехать в Кремль. Вику не дождешься?

— Не получится, мне нужно ехать за Люсей. Я ей потом позвоню.

Сегодня мы немного опоздали и встретили Люсю на полпути от школы до места, где нас ждала машина.

— Не стала больше ждать на ветру, — сказала она, передернув плечами. — Холодно, пора уже надевать зимние вещи.

— Дай сюда! — я забрал у нее из рук портфель. — Засунь руки в карманы, и пошли быстрее, ты вся замерзла! Сейчас приедем, буду отогревать чаем.

— А почему сегодня приехали позже?

— Белова забрала из секции по известному адресу, — объяснил я. — А там задержали. Извини, приехать быстрее просто не получилось. А одеваться действительно нужно теплее. Привыкли повсюду разъезжать в машине, и вот результат. Как бы ты не простудилась на этом ветру.

К приезду у Люси потек нос и стало побаливать горло. Я развил бурную деятельность. Нагрел в колонке воду и усадил ее парить ноги, принес от нас банку малинового варенья и приготовил чай, а после того, как она его выпила, сделал массаж особых точек.

— Ты за ней прямо как за женой ухаживаешь, — дрогнувшим голосом сказала Надежда. — Со мной так только Иван возился.

— А родители? — спросил я, вытирая подруге ноги. — Одевай быстро теплые носки.

— А я в детстве не простужалась ни разу, — сказала Надежда. — Младшие у нас болели, с ними и возились.

— Значит, у Люси хорошая наследственность, — заключил я. — Не должна заболеть. Пойдем, уложу в кровать и расскажу сказку.

— Только не вздумай ее целовать, — предупредила Надежда. — Еще сам заболеешь. Если завтра пойдет в школу, наденет зимнее пальто.

То ли помогла наследственность, то ли вовремя принятые меры, но утром подруга чувствовала себя прекрасно, продемонстрировала завидный аппетит и была отправлена в школу. День прошел без происшествий, и мы вовремя прибыли к школе.

— Не пойму, куда делись ухажеры? — спросил я подошедшую подругу. — Неужели потеряла привлекательность?

— Нет, — ответила она. — Подружилась с одним из них. Помнишь того парня, которого Сергей отшил? Вот с ним и подружилась. Другие с ним стараются не связываться, а сам он не выходит провожать, потому что встречаете вы. А в благодарность приходится гулять с ним на переменах. Зато больше никто не пристает, а он просто ходит рядом и молчит.

— Какое изощренное коварство! — деланно возмутился я. — Мало того, что мне – почти мужу – ничего не сказала о своем хахале, так еще используешь бедного парня в своих целях. А если бы я по какой-то причине пришел к вам в школу, а вы там вдвоем ходите в обнимку? Ты не смотрела «Отелло»?

— Я его читала! — засмеялась она. — А что мне осталось делать? Бросил одну на растерзание, и выкручивайся, как хочешь. Да, завтра я сдаю английский, а на понедельник договорилась насчет географии. И останется еще четыре экзамена. Во сколько завтра будем отмечать?

— Что вы собрались отмечать? — спросил Сергей.

— У моего жениха день рождения, — засмеялась Люся. — А через два месяца у меня, и все!

— Что все? — не понял Сергей.

— Все, братик, это и есть все! — объяснила она. — Конец одной жизни, и начало другой. До завтра, мы пошли!

Я тоже простился, и мы вылезли из машины.

— Вике позвонил? — спросила Люся. — Будет на дне рождения моя соперница, или нет?

— Я ей, что ли, растрепал о своем дне рождения? Не могла сказать, что не знаешь?

— Извини, не привыкла врать без необходимости. Зайдешь?

— Позже, сейчас твоя мать потянет обедать.

— Тогда сегодня лучше вообще не приходи, буду готовиться к географии. Да и уроки на завтра учить. Это ты у нас свободный человек.

Утром она заметно волновалась.

— Перестань трястись, — сказал я. — С твоим знанием языка меньше четверки все равно не получишь. Займись медитацией, время у тебя будет. Ни пуха, ни пера!

— Придется вам теперь больше мотаться, — сказал я своим сопровождающим, когда они после школы заехали за мной. — У меня большая работа, поэтому занятия мордобоем придется сократить. Трех часов, я думаю, хватит. Поэтому через это время отвезете меня домой, а вторично приедете, когда нужно будет ехать за Люсей.

— Как скажешь, — согласился Виктор. — Нас фактически за тобой закрепили. Но я предупрежу, чтобы прислали других, если мы будем на выезде.

Тренер на мое решение, как я и ожидал, отреагировал без эмоций.

— Надо – значит надо, — сказал он. — Это тебе нужно, а не мне. Сократим время на отработку, но я бы тебе советовал все же дополнительно заниматься дома.

После занятий меня отвезли домой, где меня встретила растерянная мама. Причиной ее растерянности был довольно большой сейф, который привезли и установили в моей комнате где-то через час, после того как я уехал на тренировку. Открывалась эта дура двумя ключами и набором кода.

— Сказали, что приедут менять дверь, тогда отдадут тебе ключи и покажут, как пользоваться. Для чего все это, Гена?

— Это только меры безопасности, — успокоил я ее. — У меня будет длительная работа, а выполнять ее дома удобнее. Не обращайте внимания.

— Другие обратят, — сказала она. — На нас уже и так из-за твоих машин косятся, а теперь еще поменяют двери. Надежда уже видела этот ящик. Сказал бы ты им, что ли? Или нельзя?

— Боюсь, — признался я. — Поженимся, тогда скажу.

— Это из-за возраста, что ли? — догадалась она. — Если так, то делаешь глупость. Они к тебе относятся, как к родному сыну, Надежда мне сама говорила. Стали бы они кому другому отдавать дочь в шестнадцать лет! Я сама к Люсе так же отношусь, да и вообще эта семья для нас уже вроде родственников. Ум и опыт это не преступление, а телом ты молод. Меня бы на месте Надежды такое не оттолкнуло. Вот то, что ты их держишь в неведении, действительно неприятно. По себе прекрасно помню.

— Ладно, уговорила, — решил я. — Сегодня все расскажу. Но если они после этого уйдут, пойду и повешусь в ванной!

— Дурачок! — взъерошила она мне волосы. — И ты после этого будешь утверждать, что тебе восемьдесят лет? Куда они уйдут, если вы с Люсей так связаны, что не разорвешь? Мальчишка ты, а не взрослый человек.

— Не вовремя они затеяли с дверьми, — сказал я, чтобы сменить тему. — Будут выбивать короб, а это грязь. Может быть, поговоришь с Надеждой, и посидим у них? Вы будете у них готовить, а я здесь прослежу за работой и все уберу.

— Я поговорю, — пообещала мама. — Начнем готовить у них, а там посмотрим.

Она ушла к Черезовым, и буквально через несколько минут после ее ухода приехали менять двери. Вместе с рабочими была Белова.

— Держи ключи от сейфа, — сказала она, передавая мне пару ключей. — На этой бумажке написан номер кода. Выучи и уничтожь. Сейчас вам поменяют двери, а чуть позже приедут штукатуры. Ставить сигнализацию будут завтра, тогда же тебе передадут документы.

— А можно покрасить вашу штукатурку как-нибудь потом? — спросил я. — У меня день рождения, а тут эта вонь.

— Поздравляю! — сказала она. — Я предупрежу.

На замену двери с коробом ушло два часа. Причем внешне она почти не отличалась от той, которую сняли, но была в три раза толще и изготовлена явно не из сосны. Мне не пришлось ни освобождать прихожую, ни заниматься уборкой – они все сделали сами.

— Держите, — протянул мне бригадир связку ключей. — Здесь по пять ключей на оба замка. Сейчас должны приехать штукатуры.

К трем часам все работы были закончены. Если бы не свежая штукатурка, я, наверное, не сразу заметил бы, что здесь что-то меняли, разве что по замкам. Даже табличку с номером повесили, снятую со старой двери. Скоро позвонил Сергей, и я побежал одеваться.

— Поздравляем! — сказал Виктор, когда я забрался в машину. — Осторожней, не сядь на торт. Будете уходить, не забудь взять его с собой. Это от нас.

— Спасибо! — поблагодарил я. — Давайте быстрее. Долго у нее один экзамен принимать не будут.

Люся ждала нас за калиткой в компании того самого парня. Увидев меня с Сергеем, он попрощался и ушел.

— Отношения развиваются на глазах! — сказал я, забирая портфель. — Уже и от меня не скрываетесь. Ладно, хвастайся. Что получила?

— Две пятерки!

— Как две? — не понял я.

— Сначала сдала английский, а потом набралась нахальства и подкатила к географичке. Она как раз почему-то задержалась. Так она меня почти и не спрашивала. А на ту пятницу буду сдавать физику. Потом химия и история, и я свободный человек! Пошли к машине. Здесь я тебя поздравлять не буду, у меня подарок дома.

Когда приехали и поднялись на свой этаж, увидели моего отца, рассматривавшего новую дверь.

— Что у вас здесь было? — спросил он, увидев меня.

— Поменяли дверь, — пояснил я. — Подкрасят потом. А ты почему сегодня раньше?

— В связи с твоим праздником ушел чуть раньше. Пришел – заперто, а замки другие.

— Держи свои ключи, — сказал я. — Мама вместе с Надеждой заканчивает готовку, а я сейчас подойду.

Иван Алексеевич тоже уже был дома и о чем-то разговаривал с женой и моей матерью в гостиной.

— Иди сюда, жених! — сказал он мне. — Твоя работа?

— Что именно? — не понял я.

— Сегодня утром ни с того, ни с сего вызывают нас с твоим отцом к начальству и сообщают, что нам присвоено звание подполковников.

— Вы уже порядочно ходите в майорах, — сказал я, сообразив о каком подарке говорил Брежнев. — Выслуги у вас достаточно.

— Ты мне голову не морочь! — сказал он. — Выслуга здесь ни при чем. Офицерам с нашим образованием ничего выше майора не светит. А нас, вместо того чтобы выпроводить на пенсию, повышают в звании.

— Где Оля? — спросил я.

— У подруги, — ответила Надежда. — А зачем она тебе?

— Хочу вам о себе рассказать, — пояснил я. — Ей при этом разговоре присутствовать нельзя.

Я быстро, не вдаваясь в подробности, рассказал им все, что посчитал нужным.

— Из-за знания будущего со мной и носятся. А ваше повышение в звании – это подарок Брежнева на мой день рождения.

— Всякого ожидал, но не такого! — сказал Иван Алексеевич. — И почему молчал?

— Он боялся, что вы его отлучите от дочери, — сказала мама. — Как же, восемьдесят лет! А на самом деле мальчишка, разве что знает много.

— Так у тебя уже была жена? — спросила Надежда.

— И жена была, и дети, и даже внуки.

— И как вы жили?

— Сначала тяжело. Не из-за жены, она была замечательной женщиной. Просто не было своего жилья и пришлось раз десять менять съемное. Да и зарплата у меня была небольшая, а она или сидела в декретах, или не вылезала из больничных из-за детей. Потом уже все было, и деньги, и квартиры.

— Не захотел повторять жизнь? — спросил Иван Алексеевич.

— Сначала было только это, а потом влюбился в вашу дочь.

— Не трясись, — сказала Надежда. — Мне теперь наоборот будет спокойней. Одно дело мальчишка, пусть даже и умный, а другое – человек с опытом.

— Спокойной жизни у вас не будет, — сказал Иван Алексеевич. — И меня это не сильно радует. Но с дочерью говорить бесполезно: ты для нее – свет в окошке. Что-то говорить против – это только поругаться, и она все равно сделает по-своему, не сейчас, так позже. Поэтому мы вам мешать не станем. Ладно, давайте ставить и накрывать столы. Ты, кажется, кого-то пригласил?

— Будет внучка Брежнева, — сказала Люся, которая весь разговор промолчала. — Он ей нравится, вот и напросилась на день рождения.

— И сколько лет внучке? — поинтересовалась Надежда.

— Тринадцать, — ответил я. — Ее пригласили к шести. Кто же знал, что отцы так рано придут со службы? Я сейчас позвоню и узнаю, не сможет ли приехать раньше.

Около пяти приехала с работы сестра и почти тотчас же привезли Вику.

— Оставляю ее у вас, — сказал мужчина, с которым она поднялась к нашей квартире. Перед тем, как закончите, позвоните по тому же телефону.

День рождения прошел весело. Перед его началом позвонили на квартиру, где была Оля, и уже через десять минут она сидела за столом. Я принял подарки, потом все ели, а в завершении включили магнитофон и стали танцевать. Мне, как единственному кавалеру, пришлось танцевать со всеми, начиная с Оли и заканчивая сестрой. Закончили мой праздник в восемь.

— Через неделю уже зима, — сказал я Люсе.

Мы уже отправили домой довольную Вику, убрали со столов и разошлись кто куда. Я с Люсей ушел в мою комнату.

— Он не провалит пол? — спросила она, имея в виду сейф.

— Со временем прогнет паркет, — ответил я. — Но он мне нужен-то самое большее до лета. Напишу все, что является самым важным, и останутся только консультации. Надеюсь, меня не будут часто дергать. Знаешь, я очень рад, что наконец все рассказал твоим, и что они это нормально восприняли.

— Они тебя любят, особенно мама, — сказала Люся. — Ты ее сегодня назвал мамой, так у нее на глазах выступили слезы. Они с отцом хотели сына, а родились мы.

— Я им за тебя буду благодарен до конца дней. Как же я тебя люблю!

— А как? — спросила она, забираясь ко мне на колени.

— Потерпи два месяца, потом узнаешь.

— Смотри, пошел снег! — сказала подруга, глядя в окно, за которым, кружась, падали редкие хлопья снега.

Их число с каждой минутой становилось все больше, поднялся ветер, и вскоре за окном уже мела метелица.

— За окном танцует вьюга, не прожить нам друг без друга, мы вдвоем! — запела Люся, обняв меня и положив голову мне на грудь.

— Еще не вдвоем, но скоро будем. Вместе и на всю жизнь.




— Нужно менять структуру кормовой базы, — сказал академик Авдонин. — Без этого мы обречены на закупку импортного зерна, особенно в годы, неблагоприятные для зернового производства. Или же нужно сокращать поголовье мясного скота.

— Ни о каком сокращении скота не может быть и речи! — отрезал министр сельского хозяйства Мацкевич. — Что вы, Николай Сергеевич, можете предложить конкретно?

— Чем меньше мы заготавливаем сена, тем больше его недостачу приходится восполнять фуражным зерном. Если для собственного потребления зерна выращивается в избытке, то на корм скоту, да еще при таком росте поголовья, в кризисные годы нам его однозначно не хватит. У нас большинство пашен и по плодородию и по климатическим условиям сильно уступают тому, что имеют основные экспортеры зерна. Целина это пример того, как не стоит вести хозяйство. А ведь распашка целинных земель продолжается до сих пор. Американцы в свое время на этом разбили себе лбы, а мы упорно наступаем на те же самые грабли! Травополье запрещено! Лесозащитные станции ликвидировали! Американцы восстанавливали плодородие своих почв, пользуясь работами русских почвоведов! Почему же у нас считают, что воля руководства превыше законов природы?

— Вы говорите, Николай Сергеевич, да не заговаривайтесь! — привстал Мацкевич.

— Не мешайте говорить человеку! — раздраженно сказал Суслов. — Вас мы еще послушаем!

— Если сказал что лишнее, извините! — сказал Авдонин. — Просто наболело. Распахали пятьдесят миллионов гектаров, когда по плану нужно было в три раза меньше! Шесть центнеров с гектара – это урожайность? А степь загубили и продолжают губить. Нужно заниматься окультуриванием лугов и пастбищ, иначе скот у нас скоро будет есть одно зерно. А для большинства районов, где выращиваем зерно, засуха раз в три-пять лет это нормальное явление. Пока мы закупаем мало зерна, но если серьезно не повысить культуру земледелия, со временем закупки возрастут многократно. О какой продовольственной независимости можно говорить? Если вы действительно хотите воспользоваться моими советами, я могу разработать общую программу действий. Детализировать ее по регионам – задача вашего министерства, уважаемый Владимир Владимирович. Академия может в этом только помочь.

— Что-нибудь еще можете добавить? — спросил Косыгин.

— Мне не совсем понятна эта гонка за мясом. Это чтобы догнать Запад, или накормить народ? У нас громадные возможности по морепродуктам. Японцы, например, едят рыбы в пять раз больше мяса. Производство мяса нужно увеличивать, но не на столько и не любой ценой. Но это уже только моя личная точка зрения.

— Спасибо, Николай Сергеевич, — поблагодарил Косыгин. — Ждем вашу программу. Когда будете готовы, сообщите Владимиру Владимировичу, мы ее рассмотрим. Теперь выслушаем вас, Мстислав Всеволодович.

— Исследованием новых технологий в области полупроводниковой техники и микроэлектроники по предложенной белорусами программе занято тридцать два научных учреждения, — сказал Келдыш. — В основном это академические институты, но есть и несколько отраслевых и специальные конструкторские бюро. Хочу поблагодарить Совет министров за большую и своевременную помощь в приобретении необходимого оборудования. Проведена очень большая работа, но на выходе только две темы, по остальным еще предстоит работать два-три года. А потом начнем внедрять в производство. Отдача будет очень велика, но не раньше, чем через пять лет. Слишком много сложных вопросов приходится решать. Но без этого этапа нечего даже и думать подходить к изучению и реализации второго пакета научно-технической информации. Пока мы не испытываем необходимости в дополнительном финансировании, отпущенных средств вполне достаточно.

— А если ускорить? — спросил Суслов.

— Если начнем подгонять ученых, получим на выходе сырой материал, — ответил Келдыш. — Это потом аукнется на производстве. Там все цепляется одно за другое, прыгать не получается. Я сам бы хотел быстрее запустить в производство многие виды изделий, но, пока не отработана технология, этого делать нельзя.

— Спасибо, Мстислав Всеволодович, — сказал Косыгин. — Давайте заслушаем Владимира Федоровича.

— В нашем министерстве рассмотрели те мероприятия, которые были отданы на экспертизу, — сказал Жигалин. — Большинство из них это не наш профиль, но оценку им специалисты дали. Реализация предложенных планов приведет к экономии миллионов тонн металла, в основном чугуна и стали, к снижению металлоемкости изделий во многих отраслях производства. Но пока все это не более чем лозунги. Не существует нужного оборудования для производства необходимых материалов, в первую очередь высококачественных пластмасс. Необходимо заняться исследованиями свойств заявленных материалов и разработкой технологических процессов их получения. Мы рекомендовали институты соответствующего профиля. Часть работ можно провести в плане ОКР специализированных КБ Минхимпрома.

— Хорошо, передайте вашу докладную записку секретарю. Все, товарищи, все могут быть свободными.

Все, кроме Суслова и Косыгина, покинули комнату совещаний.

— Ну и что будем делать с Чехословакией? — спросил Суслов. — Мнения в Политбюро разошлись.

— А что думает Леонид Ильич? — спросил Косыгин. — На последнем заседании он не высказал своего мнения, только слушал других. Вы с ним обсуждали этот вопрос?

— Он еще не определился, — ответил Суслов. — В Министерстве иностранных дел считают, что Дубчека и его окружение контролировать не удастся. В международном отделе ЦК очень скептически относятся к тому, что Новотный под нашим давлением оставит свои посты. Пономарев считает, что возможности влиять на оппозицию у нас очень малы.

— Значит, силовой вариант? — спросил Косыгин. — Предложенные реформы отставляем?

— Ему хорошо предлагать, — раздраженно сказал Суслов. — Контролируемые реформы! А как мы их будем контролировать? Через Гусака? Так ведь это он повел себя лояльно под прицелом наших танков. Хватит ли только одной угрозы? И потом, человек двадцать там надо убирать. Техническая возможность есть, но на такой падеж в рядах оппозиции только идиот не отреагирует, как бы это ни маскировалось под естественные причины!

— А если ввести танки не в шестьдесят восьмом, а сейчас? — предложил Косыгин. — Поговорить с Дзуром, он поддержит. Да и Новотный не должен сильно возражать. Оправдания всегда можно придумать, а наличие наших сил должно остудить горячие головы. А если кого не остудит, можно будет ими заняться. А Новотного все равно нужно менять. Вот кем менять, нужно подумать, возможно, и не Гусаком. Нужно посоветоваться с чехословацкими товарищами. Пусть Пономарев пошлет туда кого-нибудь из тех, кто курирует Чехословакию. Время еще есть, хоть и немного.




Глава 15


Среда седьмого декабря была особым днем. Люся сдавала последний экзамен за девятый класс, и этим экзаменом была история. Я было сунулся к директору с просьбой, чтобы экзамен принимала не завуч, а другая учительница, которая тоже вела этот предмет, но получил отказ.

— Как бы Надежда Семеновна не относилась к Черезовой, специально занижать ей оценку она не станет, — сказал он мне. — А ты хочешь, чтобы я выразил ей недоверие. Вы уйдете, а мне с ней работать. Единственное, что я могу сделать – это присутствовать на экзамене.

Для Люси этот день хоть и был последним учебным днем, но от занятий ее никто не освобождал, да и экзамен нужно было сдавать только после уроков, поэтому утром она уехала в школу, а я теперь ее ждал. Меня по-прежнему по утрам возили на борьбу, но уже к половине первого я был дома, обедал и садился за работу. Пара часов уходила на работу с документами, которые хранились в сейфе, потом я давал себе отдых и садился дописывать книгу. «Волкодав» вызвал изрядный шум и в следующем году его собирались переиздавать. Так что и вторую книгу должны были издать без проблем. Когда мне привезли документы для работы, как и говорил Грушевой, у куратора поселились два крепких парня, которые торчали в его квартире почти безвылазно. У всех в наших семьях, кроме Оли, взяли подписку о неразглашении любых сведений, касающихся как меня, так и проекта в целом.

Со времени последнего визита к Брежневу у меня не было ни одной консультации, да и Леонид Ильич тоже не вызывал. Скорее всего, для работы пока хватало тех записей, в которых я давал подробные комментарии к событиям. За ними раз в два дня приезжала Белова. За прошедшие две недели мы так никуда и не выбрались отдохнуть. Люся, не разгибаясь, сидела за учебниками, да и у меня было много работы. Один раз я пригласил ее просто пройтись по улице. Был небольшой ветер, а с неба густо сыпался крупный, пушистый снег. Я такую погоду люблю, поэтому сначала позвонил подруге, а потом – куратору. Сам он с нами не пошел, а послал одного из парней. Этот тип пристроился метрах в трех за нами и в течение всей прогулки буквально наступал на пятки. Получилась не прогулка, а конвоирование. После этого я подумал, что вопрос с охраной нужно решить как-то иначе, а пока придется обойтись без прогулок. Родители Люси, после того как я им о себе рассказал, сблизились со мной еще больше. Для них я окончательно стал своим.

Я посмотрел на часы и начал одеваться. Вот-вот должна была приехать подруга, и я хотел встретить ее на улице. Сильного мороза не было, всего градусов пять, да и ветер стих, поэтому я с удовольствием стоял у подъезда и дышал свежим воздухом. Ожидание затянулось, и я понемногу начал волноваться, когда с улицы во двор въехала знакомая «Волга». Машина затормозила возле подъезда и из нее выбралась уставшая, но довольная Люся.

— Все! — объявила она, отдавая мне портфель. — Я уже десятиклассница. По истории пять, и больше никуда не надо ездить. Сказали, что все документы будут через пару недель. А заявление на экстернат по десятому классу нужно будет писать после каникул.

— Молодец! — сказал я. — Дома поцелую, сейчас слишком много свидетелей. Пошли быстрее, а то я уже давно жду и немного замерз.

Я помахал рукой Сергею с Виктором, и мы зашли в подъезд.

— Я не виновата в задержке, — начала оправдываться Люся. — Это Надежда прицепилась. Я ей все рассказала без ошибок, а она мне начала задавать дополнительные вопросы. Стерва она и есть стерва! Хорошо, что на экзамене присутствовал директор, а то бы она мне точно оценку снизила. Ему пришлось вмешаться.

— Ладно, черт с ней, — непочтительно отозвался я о завуче. — Чем думаешь заниматься, свободная женщина?

— Если ты намекаешь на то, что я должна опять засесть за учебники, я объявляю забастовку! Даешь развлечения!

— Хочешь в цирк?

— И в цирк хочу, и в театр, и в кино! Я сейчас даже на музей согласна, только бы не сидеть в комнате! Сколько можно? Разве мы с тобой не заслужили? Заходи в квартиру, не обсуждать же это на лестничной площадке.

— Съездим и отдохнем, — согласился я. — А потом займемся делом. Не бойся, заниматься с учебниками начнешь только после каникул. Мне Брежнев сказал интересную вещь. И чем дольше я думаю над его словами, тем больше вижу смысла в его предложении.

— И что же он предложил?

— Нам с тобой больше выступать, а мне – писать книги. С точки зрения любой разведки люди с моими знаниями должны охраняться не хуже ядерных секретов. Примерно так охраняют белорусского деда. А за нами только присматривают, причем я постараюсь этот присмотр до лета сделать еще более ненавязчивым. Во-первых, я к этому времени дам развернутые комментарии лет на тридцать вперед и уже не буду настолько незаменим, а во-вторых, смогу самостоятельно начистить рыло двум-трем противникам и, наконец, со следующей недели у меня начинается стрелковая подготовка. После нее пообещали выдать серьезный ствол. Так что присматривать за нами по-прежнему будут, но уже не наступая на пятки. И машину нужно будут закрепить за какой-нибудь цивильной конторой. Водитель вооружен, поэтому надобности во втором охраннике я не вижу. Вокруг нас, по мнению генсека, должно быть как можно больше шума. Самая несерьезная часть общества – это люди искусства, то есть мы. А у него слабость к молодым дарованиям. В проект вовлечены сотни людей, поэтому рано или поздно на Западе о нем узнают. Вначале посмеются, потом задумаются, а дальше начнут искать и разбираться, из какого источника льются все эти знания о будущем. Понятно, что захотят захватить такую полезную вещь, а не получится, так хотя бы заткнуть, чтобы не пользовались противники. Леонид Ильич пообещал придумать что-то еще, помимо центра в Белоруссии, но и мы с тобой поработаем. Приготовим концертную программу и выступим. К Новому Году не успеем, а к майским праздникам – запросто. Если разучим еще пять-шесть песен, то, с учетом уже имеющихся в репертуаре, наберется на полноценный концерт. Разбавим его шутками на основе моих анекдотов и нескольких юмористических рассказов, и народ будет в экстазе. Я думаю, шума после такого концерта будет гораздо больше, чем если мы будем участвовать в каком-нибудь другом. А сцену нам Суслов обеспечит.

— Мне читать юмористические рассказы?

— А что в этом такого? Это сейчас читают почти одни мужчины, а в мое время были и женщины-комики, и пародисты. Ну что, даешь концерт!

— Я тебя люблю! — она повисла у меня на шее.

— Вы еще долго будете топтаться в прихожей? — спросила из комнаты Надежда. — И не кричите так сильно. У нас никто дверь не менял, и ваши крики слышны на лестничной площадке.

— Извините, — сказал я. — Мы будем вести себя тихо-тихо.

— Мам! — сказала Люся. — У меня пятерка по истории и перевод в десятый класс!

— Я уже поняла, — сказала Надежда. — Раз нет слез и вы обсуждаете творческие планы на весну, значит, все в порядке. Гена, вам действительно может угрожать опасность?

— Может, — ответил я. — Но не сейчас. И руководство делает все для того, чтобы на нас никто не вышел, а если выйдет, чтобы мы этого не заметили.

— А пистолет тебе тогда зачем?

— Действительно, расшумелись, — с досадой сказал я. — Оружие – это только дополнительная подстраховка. Да и у нас будет больше свободы, если я смогу сам постоять за себя и свою подругу. Не ходить же повсюду в окружении телохранителей. Так как раз быстрее привлечешь внимание. Я во все это влез не для того, чтобы водить дружбу с Брежневым и разъезжать на «Волгах». Дело не во мне, но, к сожалению, я вам ничего рассказать не могу, вы же знаете.

— И знать ничего не хочу, — ответила Надежда. — Не нужны мне ваши секреты. За вас только боязно.

— Ладно, мам, мы в мою комнату, — сказала Люся. — Гена, захвати портфель.

Мы прошли через гостиную, где на диване с книжкой в руках лежала мать Люси, и зашли в комнату подруги.

— Я смотрю, моя мама твою приучила к детективам и книгам о разведчиках, — заметил я, рассмотрев обложку книги. — Я у вас «И один в поле воин» не видел.

— Да, это ваша книга, — сказала она. — Слушай, у нас сегодня вся школа шумела и спорила насчет сбитых американских самолетов. Никто не верит таким цифрам. То сбивали по одному-два, ну пусть даже пять, и то не каждый день, а то сразу пятьдесят два!

— Помнишь, я тебе говорил о массовых бомбежках Ханоя? — спросил я. — Американцы и раньше бомбили Северный Вьетнам, но не так сильно. Так вот, реальность уже изменилась и не только у нас. Я не знаю, что сделали наши, но, скорее всего, они или подбросили вьетнамцам ракетных установок в дополнение к тем, которые уже есть, либо разместили там наши части ПВО. Скорее всего, сделали второе, научить местных так быстро не получится. Начиная с середины ноября потери американской авиации постоянно растут. А вчера массово бомбили и Ханой, и порт в Хайфоне. Говорили, что пытались уничтожить и мосты. В моей реальности это произошло на неделю позже. И сбили тогда всего один самолет. Видимо, было сильное прикрытие, и вьетнамцы не поднимали головы, а тех, кто поднял, раздолбали. А сейчас наоборот американцам не дали толком отбомбиться и каждый третий самолет из полета не вернулся. Это очень чувствительный удар. И дело даже не только в технике. Каждый второй самолет взлетел с одного из авианосцев. Пилоты морской авиации – это элита военно-воздушных сил США. На обучение таких пилотов тратится много времени и средств, и быстро их не заменишь. Посмотрим, какая на это будет реакция в Штатах. Американцев, по большому счету, не интересует в мире никто, кроме них самих. Это уже гораздо позже они убедят всех, в том числе и самих себя, в том, что борются за права человека. Сейчас им эти права до лампочки. Недаром их правители в таких случаях твердят о нарушении национальных интересов США. И на гибель вьетнамцев большинству из них плевать. Массовые выступления против войны начнутся, когда в Америку хлынут гробы с их мужьями и детьми. Похоже, теперь это случится раньше. Ладно, это не наше с тобой дело, хотя я буду только рад, если этой сволочи надерут задницы.

— А ведь ты их сильно не любишь! — заметила Люся.

— А не за что их любить! — ответил я. — До ненависти я не опускался, но и уважения к ним не было никогда. Понимаешь, отдельные американцы могут быть прекрасными людьми: умными, добрыми, талантливыми. А вот вся нация в целом… Пока они строили у себя американскую мечту и не лезли наводить свои порядки в мире, все было нормально. А потом… Вся послевоенная история прошла в попытках подгрести под себя как можно больше ресурсов, выстроить всех остальных в шеренгу и уничтожить Советский Союз, который мешал им устанавливать в мире свои порядки. В конце концов, у них это получилось, хоть и не полностью. Россия им тоже постоянно мешала. И вменяемыми они становились только тогда, когда получали по морде. Ну их к черту, давай лучше подумаем, куда пойдем в первую очередь.

— В нашем кинотеатре идет «Операция Ы», — сказала Люся. — Даже ездить никуда не нужно, всего десять минут ходьбы. В классе многие ходили смотреть второй раз.

— В нашем фильме эта троица тоже снялась, — сказал я. — Жаль, что все эпизоды снимались порознь, было бы интересно на них посмотреть. Давай сходим на «Операцию». Потом можно в цирк. А насчет театров нужно сначала узнать, что и где идет, а потом заказать билеты. Я не знаю, как с этим сейчас, но в мое время попасть, например, в Большой театр было трудно. Давай завтра, когда Елена приедет за очередной порцией писанины, ее озадачим и цирком, и театром. Она и билеты организует, и транспорт. Можно подкинуть идею, чтобы она нас там охраняла. Пусть женщина хоть немного отдохнет в рабочее время за государственный счет. Да, совсем забыл. Сегодня звонил Сааков. Не забыла еще такого? Приняли у него весь фильм без поправок. Так что и два защитника прав малолетних зрителей там остались. Сможешь на Новый Год на себя полюбоваться. И бывший наш класс посмотрит. Жаль, что у меня ничьих адресов, кроме Сергея, не будет. Хотя вру! Я же в той жизни переписывался с Ленкой, так что ее адрес в Уфе помню. Можешь послать ей поздравительную открытку к Новому Году. Только делай это пораньше, кто его знает, сколько времени проверяют нашу почту.

На следующий день я поговорил с Беловой, а куратор нам выделил охрану в кинотеатр. Через пару дней мы съездили в цирк, а еще через день попали в Большой театр на «Лебединое озеро». Я посмотрел балет с удовольствием, а подруга получила столько впечатлений, что наши собственные репетиции пришлось на день отставить.

— Жаль, что я не умею так танцевать! — сказала она мне, уже отойдя от балета. — Такому можно посвятить жизнь!

— Жизнь можно посвятить чему угодно, — возразил я. — Музыке, например, или пению. Так танцевать могут единицы, да и не пустил бы я тебя в балет. Очень мне нужно, чтобы тебя там лапали мускулистые балеруны. Я скоро этим займусь сам.

— Могли бы уже… — шепнула она. — Меньше двух месяцев осталось. Поговорил бы с отцом, он поймет.

— Были бы мы совершеннолетние, я вообще ни с кем не стал бы разговаривать, — сказал я. — Они и так переступили через себя, а ты хочешь, чтобы я на них давил. Потерпим. Там еще, кстати, месяц испытательного срока. Но для нас, думаю, его уберут.

На следующий день приехал Келдыш. Я познакомил его с мамой и увел в свою комнату.

— У меня только один вопрос, — сказал он. — Точнее, вопросов несколько, но по одной теме. И еще хотел спросить. Мне сказали, что ты пишешь комментарии к своим спискам. Не мог бы ты заодно осветить несколько вопросов, которыми мы начнем заниматься в самом ближайшем будущем? Темы интересные и перспективные, но уж больно кратко описаны.

— Передайте вопросы Беловой и, если мне будет что добавить, я напишу. Я все-таки не энциклопедия, читал только то, что изучали или меня интересовало, и не все помню дословно. Хорошо еще, что многое запомнилось зрительно. Если бы я специально готовился, тогда другое дело. Но с моей тогдашней головой вряд ли я что-нибудь запомнил бы. Как раз из последнего периода жизни вспоминается меньше всего. Давайте, Мстислав Всеволодович, ваш вопрос.

— Здесь у вас три вопроса, — сказал я, ознакомившись с его бумагой. — По первому я могу дополнить много, по третьему – только чуть уточнить отдельные детали. А вот второй… Я кое-что вспоминаю, но не уверен, что это именно та технология. Я интересовался жидкими кристаллами, но не на таком уровне. Давайте я напишу все, что знаю, со знаком вопроса. А уж вы потом сами решайте, подойдет вам написанное, или нет.

Довольный Келдыш уехал, а ко мне прибежала Люся, и мы начали репетицию. Песни чередовали с репризами. Я вспомнил рассказ о типе, который хотел спереть кирпичи из бочки, служащей противовесом. В мое время его рассказывал Задорнов, и где-то я то ли слышал, то ли читал, что подобное было на самом деле в Штатах, и потом об этом даже была публикация в одной из американских газет. Оттуда, наверное, и содрали. Ничего, американцы на меня не обидятся за плагиат. А вот с Люсей ничего не получилось. Она или мямлила, или начинала смеяться сама.

— Проза не для тебя, — сказал я ей. — Во всяком случае, юмористическая. Вот когда ты начинаешь петь, совершенно преображаешься. Жаль, что ты не умеешь играть на гитаре, а то у меня есть классная вещь. Ее всегда пели под гитару. Это романс Книгиной. Не слышала? Есть такой рассказ у Чехова «Из воспоминаний идеалиста». По нему сняли фильм, в котором эта песня и прозвучала. Это романс, с помощью которого хозяйка дачи охмуряла своего постояльца. Подожди, сейчас подберу мелодию.

Надо сказать, что благодаря частой практике я уже научился подбирать мелодии влет. Потом их еще приходилось шлифовать, но для разового прослушивания сойдет.

— Слушай, — сказал я:
		В юности матушка мне говорила,



		Что для любви свое сердце открыла.



		Нынче другие пришли времена,



		Бедная, как заблуждалась она!







		Ах, нынче женихи твердят лишь о богатстве,



		Огни былой любви навеки в них погасли,



		И лишь один из них – сам ангел во плоти,



		Но где его найти, но где его найти?



		А у меня душа…








— Здорово! — оценила она. — Этот романс можно спеть и под рояль. Ничего в этой песни такого нет, чтобы ее нельзя было петь. Сошлемся на Чехова, вряд ли многие его читали. О чем этот рассказ?

Я рассказал историю незадачливого дачника, вызвав смех подруги.

— Нормально, учим! — сказала она. — Кто читал, воспримет правильно, а остальные будут просто слушать, как шуточный романс. А рассказы и анекдоты у нас будешь рассказывать ты.




Пятнадцатого декабря после борьбы меня отвезли в один из тиров Комитета.

— Стандартные модели тебе не подойдут, — сказал инструктор. — Не потому что не удержишь или не сможешь стрелять, поставлена задача подобрать для тебя что-нибудь малозаметное.

— Что? — спросил я. — «Коровина»? Толку от него! Мне уже давали тысяча девятьсот шестой «Браунинг». Хорошо, что не пригодился, а то только рассердил бы противника.

— И как стрелял? — поинтересовался тренер.

— Из «Коровина» не стрелял, а из «Браунинга» результат был выше среднего.

— Карманный пистолет – это не такая игрушка, какой кажется, — сказал тренер. — Особенно для человека, который хорошо стреляет. Если бы ты знал, сколько народа из них положили. Попади куда нужно, и гарантированно выведешь из строя кого угодно. Не хочешь? Хорошо, попробуем «Вальтер РРК». Он немного тяжелей и больше карманных моделей, но это настоящее боевое оружие. Он изготавливался под разные калибры. Думаю, семь и шестьдесят пять тебе хватит. Подожди, сейчас принесу.

Пистолет мне понравился и красотой, и тем, что в снаряженном состоянии весил всего полкило. Летом даже такой небольшой ствол на теле таскать затруднительно, а сейчас – без проблем. Я не стал выпендриваться и показывать свой профессионализм, а выслушал все инструкции и повторил манипуляции тренера с разряженным пистолетом. Потом его зарядил и расстрелял все семь патронов, выбив шестьдесят два очка. Вторая попытка увеличила результат еще на два очка.

— Еще не чемпион, но уже близко, — сказал удивленный тренер. — У нас из него больше шестидесяти шести никто не выбивает. Сейчас я тебе покажу, как делать разборку и осуществлять уход. Завтра в это же время здесь будет комиссия, которая должна подтвердить твою готовность к ношению оружия. Потом оформят документы и подготовят ствол. Перед получением нужно будет еще выучить несколько инструкций и сдать зачет.




— Скоро буду вооружен и очень опасен, — сказал я Люсе. — Это, по крайней мере, настоящее оружие.

— Будешь носить?

— Только в тех случаях, когда не будет охраны, а так пусть лежит в сейфе. Люсь, сегодня печальный день.

— А что случилось? — всполошилась она.

— Умер один из тех американцев, ради которых этой нации можно кое-что простить. Уолта Диснея знаешь?

— Кажется, что-то знакомое, — неуверенно ответила подруга. — Слышала или читала, но не помню где.

— Это великий человек, — сказал я. — Именно он сделал мультипликацию такой, какая она есть сейчас, и заложил основы той, которая будет в мое время. Вы-то ничего из его работ не видели, разве что «Три поросенка». Могли еще видеть «Бэмби», но я его неоднократно смотрел в более поздние годы и не помню, чтобы видел в это время.

— «Три поросенка» видела, но это наш мультик.

— Знаешь, о чем я больше всего жалею? — сказал я. — Поменяется будущее, и много произведений просто не создадут. Мы с тобой можем спеть песни, я могу воссоздать часть книг, но фильмы и мультики останутся только в моей памяти. Как бы я хотел показать тебе многие из них, например, «Рапунцель». Ты была бы очарована.

— Не создадут те, будут другие, может быть, гораздо лучшие.

— Может быть, — вздохнул я. — Но мне будет жалко тех. И еще очень не хватает компьютера и всего того, что он давал в мое время.

— Да, ты рассказывал, но мне такое трудно представить. Ничего, когда-нибудь сделают.

— Боюсь, что той свободы общения больше не будет, или она будет еще очень нескоро. Если останется борьба двух систем, на свободу пользования сетью с обеих сторон будет наложено много ограничений. Той мировой сети, какую я знал, уже не будет. Да и компьютеры в личном пользовании у нас появятся разве что в следующем веке. Не потому что не смогут, просто посчитают это излишней роскошью, и все силы бросят на обеспечение ими науки и производства. Хорошо хоть геймеров не будет. В мое время молодежь с этими компьютерными играми забывала даже о размножении. Мои дети тоже этим страдали, хоть семьи все же создали. Это было сродни наркомании. Смотри, какой повалил снег! Получу пистолет, будем гулять во дворе одни. Хотят наблюдать, пусть наблюдают, но издалека.

Так я и сделал. Когда «Вальтер» занял свое место в сейфе, я сходил к куратору.

— Федор Юрьевич, вы в курсе того, что меня вооружили? — спросил я. — Вот и прекрасно. Теперь я на все прогулки во дворе никого из вас брать не буду. Во-первых, нет никакой необходимости, а, во-вторых, потому что не умеете работать. Ходить по своему двору, когда по пятам топает то ли охранник, то ли конвоир – удовольствие ниже среднего. К тому же лишний раз привлекаете к нам внимание жителей обоих домов. Я и по поводу машины договорюсь, чтобы она больше не заезжала во двор, а ждала на улице. И так уже судачат, что за шишки живут в наших квартирах. А вам я буду звонить, перед уходом, и когда вернемся. Если посчитаете нужным, можете наблюдать, но издалека.

Он промолчал, и мы начали почти каждый вечер совершать прогулки, выбирая время после восьми часов, когда во дворе почти никого не было. Кто-нибудь из парней тоже выходил во двор, но нам они больше не мешали.

Я каждый день внимательно слушал сводки из Вьетнама. Налеты американской авиации на Северный Вьетнам участились и резко возросли потери самолетов. Долго так продолжаться не могло, они просто обязаны были что-то предпринять помимо восполнения потерь. В конце концов, их пилоты просто откажутся совершать боевые вылеты туда, где их убивают. Как показала история, американские вояки при заметных потерях оказывались полностью деморализованы. Во время Второй Мировой, когда они сражались с Японией или вели к нам караваны с помощью, такого не было.

Они эти меры приняли. В моей реальности до шестьдесят восьмого года стратегическую авиацию против Северного Вьетнама использовали только эпизодически, а потом «крепости» перестали использовать совсем. Массовые налеты начались только в семьдесят втором. Теперь все изменилось. Двадцать четвертого декабря с базы Андерсен на острове Гуам по районам предполагаемого базирования средств ПВО был нанесен удар двадцатью восемью стратегическими бомбардировщиками. В налете приняли участие и тактические бомбардировщики, и прикрытие из штурмовиков и истребительной авиации. В небо Демократической Республики Вьетнам ушли полторы сотни американских самолетов. Больше шестидесяти из них обратно не вернулись, в том числе и восемь «крепостей». Это был шок, вслед за которым в Штатах разразилась настоящая истерия. Очень быстро связали свои потери с караваном судов, который сопровождали наши боевые корабли, и сделали правильные выводы. В адрес Советского Союза посыпались угрозы и обвинения. В ответ прозвучало заявление министра иностранных дел Громыко, в котором говорилось, что СССР оказывал и будет оказывать ДРВ военно-техническую помощь. Советских войск на территории Северного Вьетнама нет, а присутствующие в небольшом числе военные советники и добровольцы лишь оказывают помощь братскому народу в защите республики от варварских бомбардировок. Последовал еще один массовый налет авиации, после которого у Америки стало на сорок три самолета меньше. После этого всякие бомбардировки ДРВ прекратились вообще.

— Наши наверняка понесли большие потери, — говорил я Люсе. — Надо будет при случае сказать Брежневу. Где только наши ребята не воевали после Кореи, и всегда это непонятно почему скрывали самым тщательным образом. Я читал, что родным погибших вообще не делали никаких выплат. Может быть, и врали, но, если и платили, то гроши. А это неправильно. Одно дело, когда защищают свою Родину, хотя и это нужно прославлять и достойно вознаграждать, и совсем другое, когда посылают к черту на кулички.

Случай поговорить представился уже на следующий день, когда генсек прислал за нами машину.

— Оружие не бери, — предупредила Белова. — Иначе придется сдавать.

— Лежит в сейфе, — сказал я. — Сейчас уберу туда же документы и через пару минут выйдем.

— Что так долго? — недовольно спросила Елена, когда мы наконец забрались в салон «Волги». — Это твои две минуты?

— Извини, совсем забыл, что ни одна женщина за две минуты не соберется, — ответил я. — Так что вы во всех выездах делайте поправку на мою подругу и приезжайте пораньше.

— Я лучше вообще никуда не поеду, чем ехать растрепой, — обиделась Люся. — И не так уж много времени я у вас забрала.

— Не обижайся, — сказала ей Елена. — Просто Леониду Ильичу скоро нужно куда-то уехать, и он попросил доставить вас быстрее.

Водитель спешил, и уже через пятнадцать минут подъехали к нужному дому.

— Здравствуйте, молодежь! — поздоровался Брежнев, когда мы зашли к нему в квартиру. — Хотел с вами пообщаться, но не думал, что вы так прокопаетесь. Можно было поговорить по телефону, но я уже стал забывать, как вы выглядите. И Вика должна вот-вот прибежать. Хотел спросить, не хотите посетить елку в Кремле?

— Леонид Ильич, — сказал я. — Я вам это сейчас сказать не могу. Можно позже позвонить? Спасибо. Я хотел спросить вот о чем. Какие потери среди наших ракетчиков во Вьетнаме?

— Большие, — нахмурился он. — Пятая часть по людям и треть всех установок. Но по оценкам специалистов спасли десятки тысяч вьетнамцев.

— Если бомбардировки не возобновятся, то не десятки, а сотни, — сказал я. — Я хотел сказать совсем о другом. Наплюйте вы на тот хай, который поднимется на Западе, и наградите всех, кто достоин. И сделайте это открыто. Никто из наших противников не скрывает своих действий, одни мы все что-то прячем и замазываем. В результате страдают наши люди, а на Западе все равно все узнают и обвинят нас. Наплюйте! Семьям всех пострадавших нужно оказать материальную помощь. Кричим про интернациональный долг и всячески скрываем его исполнителей. Пошли на хрен все за бугром, кому это не нравится! В мире уважают силу, с ней и будут считаться. А наш народ это оценит! И все наши противники закроют глаза и сядут за стол переговоров, когда сочтут, что это для них выгодно. Вас в мое время порядком ругали за забвение тех, кто воевал на всех необъявленных войнах, начиная с Кореи.

— Мы рассмотрим этот вопрос на Политбюро, — пообещал он. — А предварительно я поговорю с Сусловым. Вы Вику дождетесь? Вот и хорошо. Если все-таки захотите на елку, позвоните. А мне нужно ехать.

На елку в Георгиевский зал мы не пошли: поднимаясь по лестнице, Люся умудрилась потянуть связки на левой ноге, и в квартиру я ее принес на руках.

— Уже двадцать шестое, а ногу ты растянула сильно, — сказал я чуть не плачущей от расстройства подруге. — Поэтому елка в Кремле однозначно накрылась. Ничего, не последний год живем, а пока и наших елок хватит.




Конец второй части




Часть 3





Глава 1


— Я сама дойду!

— Я тебе дам, сама! — рассердился я. — Уже прошлась вчера сама, и какой результат? Растравила растяжение и опять будешь валяться в постели. Поэтому скажи лучше спасибо за то, что носят на руках!

— Спасибо.

— Так-то лучше! — я подхватил подругу на руки и вышел с ней в прихожую.

Здесь я на ощупь обул старые осенние туфли, которые использовал для пробежек из одной квартиры в другую, открыл выходную дверь и вынес Люсю на лестничную площадку. Как назло снизу поднимались соседи, живущие на пятом этаже.

— С наступающим Новым Годом! — поздравил я остолбеневшую пару. — Не обращайте внимания, у девушки травма ноги.

Не обращая больше на них внимания, я толкнул нашу дверь и занес подругу в квартиру. Здесь уже собрались обе семьи. Два сдвинутых стола ломились от совместной готовки наших матерей, у окна стояла шикарная елка, а телевизор отодвинули и немного развернули так, чтобы было видно всем, сидящим за столами.

— Куда тебя сгружать? — спросил я. — Может быть, лучше положить на тахту, и я тебя буду кормить из ложечки?

— Посади ее на этот стул, — показала мама. — Здесь будет удобней сидеть и не придется поворачиваться, чтобы смотреть телевизор. И давайте все садиться, уже скоро начнут показ фильма!

— Давайте, пока идут новости, покушаем, — предложил я. — А то я сейчас слюной изойду.

Мама принесла пюре, и все его себе наложили в тарелки. Потом то же сделали с мясом.

— Остальное берите сами, — сказала она, усаживаясь рядом с отцом. — Наконец-то!

Объявили наш фильм, и в обвешенный гирляндами ламп самолет начали грузиться Деды Морозы. Потом пошли титры, после которых показали заснеженную поляну с танцующими парами.

— Вы ешьте, пока все не остыло, — сказал я, видя, что все уставились в телевизор. — Интересное еще не скоро, а мы вообще чуть ли не в самом конце.

Пока танцевали ряженые, мы утолили первый голод. Потом с удовольствием послушали Пьеху. После ее номера Хохряков выбрал себе в качестве охотников Леонова с Анофриевым и выдавал им музыкальные инструменты вместо ружей. Напевая шуточную песню, они пошли в лес искать артистов. Потом была Белоснежка с гномами, игра на пиле и братья Мартьяновы со своим плюшевым тигром. Интермедия Мироновых была откровенно слабой, но все хохотали. После азербайджанского квартета «Гайя» наконец появилась троица комиков из «Кавказской пленницы». Сначала они просто бегали по лесу, а потом показали отрывок из фильма с песенкой о султанах. Я не столько смотрел фильм, в котором для меня не было ничего нового и почти ничего интересного, сколько всматривался в лица сидевших за столом. Им было интересно все, и все вызывало удовольствие. Выступление гимнастов и балет и я посмотрел с интересом. Первая серия закончилась русским танцем.

— Так когда покажут вас? — спросила Ольга. — Сколько еще ждать?

— Еще примерно через полчаса, — сказал я. — Смотри балет. Красиво танцуют. «Вальс цветов» из «Щелкунчика». Всегда его слушаю с удовольствием.

— А почему Пьеха поет еще раз? — спросила Ольга, когда зазвучал «Манжерок».

— Стань такой же, и тебя тоже будут показывать, как и ее, — сказал я. — Магомаев тоже будет петь два раза.

— Уж басню на Новый Год можно было бы не рассказывать, — сказала Надежда. — Наконец-то он закончил!

— Майя! — обрадовалась моя мама, любившая Кристалинскую.

Певица нам поведала об ушедшем детстве, и начался танцевальный номер.

— Это Шубарин! — вскочила Таня. — Смотрите, как он будет танцевать!

— По-моему, еще четыре номера, а потом будем мы, — припомнил я.

— А ты откуда знаешь? — удивилась Оля. — Этот фильм первый раз показывают!

— Режиссер сказал, — соврал я. — Оттанцевал твой Шубарин, Танечка. Сейчас сыграет оркестр, а потом начнет танцевать толпа таких же шубариных, только черных.

— Это как? — не поняла сестра.

— Балет Дагомеи, — пояснил я. — Или то, что негры называют балетом. Да, соврал, там еще будет петь Адамо.

— Ой, мой рояль! — обрадовалась Люся. — Я на нем в нашем номере играла.

Сыграл оркестр Орбеляна, спел Адамо и отпрыгал негритянский балет.

— Мама! Вот они! — закричала Оля.

Посмотреть наш номер было действительно интересно.

— Никогда не думала, что твоя затея удастся, — покачала головой Таня. — Вам помогали?

— Только свели с режиссером, — пояснил я. — Если бы он зарубил номер, никто не стал бы вмешиваться. Точнее, я никого не стал бы вмешивать. Слушай Магомаева. По-моему, это один из лучших наших певцов, если не самый лучший.

— С кем это он поет, с Мондрус, что ли?

— Почему все так плохо едят? — сказал я. — Скоро уже есть торт, а почти все закуски целые. Я же говорил, что нужно меньше готовить. Как хотите, а я поем. Печень трески никто не будет?

— Сейчас будут бить куранты! — сказала Люся. — Нужно выпить, а ты лопаешь!

— Я вам тоже плесну, — сказал отец, разливая по бокалам шампанское.

— А мне? — протянула свой бокал Ольга. — Хоть чуточку!

— Володя, дай ей самую каплю, чтобы только смочить язык, — сказала Надежда. — И мне только на донышко.

— Ну что, — сказал отец, поднимая бокал под бой курантов. — Год был для нас… удивительным и полным сюрпризов. Давайте выпьем за все то хорошее, что в нем было, а было его немало!

В половину первого Олю отправили спать, а остальные просидели за телевизором до двух часов. Смотрели праздничную программу, обсуждали наше выступление и продолжали подъедать закуски. Потом убрали со стола, разместив недоеденное по двум холодильникам, и разошлись по своим комнатам спать.

— Ой, а о бенгальских огнях забыли! — с сожалением сказала Люся, когда я ее перенес обратно в их квартиру и посадил на кровать.

— И хорошо, что забыли, — сказал я. — Их нужно жечь на улице. И вони не будет, и ничего не загорится. Да и что в них интересного?

— Когда ты так говоришь, я вспоминаю, что ты намного старше меня, — вздохнула она. — Слишком в тебе много рассудительности. Все-то ты знаешь, и ничего тебе не интересно.

— Я тебя предупреждал о своем преклонном возрасте? — спросил я. — Смотри, еще не поздно выбрать кого-нибудь помоложе и безрассудней. Правда, тогда тебе придется ждать еще два года. А мне – еще больше, пока подрастет Вика. Зато породнюсь с генсеком.

— Ах ты бессовестный! — она повалила меня на кровать и навалилась сверху. — Задушу! Не мне, так и никому!

Я кубарем скатился с ее кровати и поспешно отошел к двери, застегивая пуговицы на рубашке. Доиграемся когда-нибудь…

— Я пойду, а то твои родители из-за меня не ложатся, — сказал я отвернувшейся от меня Люсе. — Приду завтра, когда все проснутся.

— Уже уходишь? — спросила Надежда, которая стелила постель.

— Да, пора, — ответил я. — Спокойной ночи.

Странный вопрос. Что, уже можно не уходить? Я зашел в нашу квартиру и запер за собой дверь. Родители легли, но из-за меня не выключили торшер. Это сделал я, после чего на ощупь прошел в свою комнату и сел за стол. Слова подруги о возрасте почему-то больно царапнули душу. Неужели я действительно такой скучный и нелюбопытный? Или дело в том, что мне просто неинтересно многое из того, что составляет жизнь людей этого времени? Я стал молодым, но воспринимал действительность все же больше как человек двадцать первого века. То, что заставляло окружающих смеяться, у меня вызывало в лучшем случае только улыбку, да и в отношении многого другого планка оценки у меня была поднята выше, чем у других. Старость в этом виновата, или я просто видел слишком много такого, что современные люди даже не могли себе представить? Посидев еще немного, я решил не травить душу, а просто сделать выводы и почаще интересоваться мнением подруги, а не только руководствоваться своим пониманием того, что для нее лучше.

Несколько дней мы только отдыхали, потом Люся нехотя села изучать учебники, а я тоже возобновил свою работу. В воскресенье девятого нас отвезли к Брежневу. Он увел меня в свой кабинет, а в Люсю вцепилась Вика, которой было интересно, как нас снимали в фильме.

— Хочу поблагодарить, — сказал он, когда мы расселись по креслам. — Наступление американских войск во Вьетнаме захлебнулось. Если бы не поддержка с воздуха, оттуда вообще мало кто ушел бы. Бои еще идут, но успеха у американцев уже не будет. А потери очень большие, что у них, что у сайгонцев.

— А операции «Боло» не было? — спросил я.

— Нет, они свою авиацию в Северный Вьетнам больше не посылают.

— Значит, реальность уже сильно изменилась, — сделал я вывод. — Все остальные прогнозы по Вьетнаму, скорее всего, можно выбросить в корзину. Теперь события там пойдут по-другому.

— Кое-что могут и повторить, — сказал Брежнев. — Ладно, этим занимаются, и все на контроле. Давай поговорим о вас. С какого возраста в твое время разрешали вступать в брак?

— По закону общепринятый возраст устанавливался в восемнадцать лет. При наличии уважительной причины он мог быть снижен органами власти для обоих супругов до шестнадцати лет, а в исключительных случаях еще больше. Этот предельный возраст в разных местах устанавливался разный, обычно это четырнадцать-пятнадцать лет.

— Совсем сошли с ума, — сказал он. — Женить детей! Я могу понять, когда шестнадцать лет, да еще в виде исключения, но четырнадцать это ни в какие ворота не лезет.

— Это не было распространенной практикой, — пожал я плечами. — В основном выдавали девчонок, да и было это больше на Кавказе или в Азии. В самой России и в шестнадцать выходили редко, чаще всего из-за беременности. Паспорта у нас давали с четырнадцати лет, а когда их заменили электронные документы, то с тринадцати. И паспорт был не свидетельством совершеннолетия, а просто удостоверением личности.

— У нас сейчас готовится новый закон о браке, — сказал Брежнев. — Там органам местной власти будут даны права снижать брачный возраст на два года. Как раз, как ты говоришь, в исключительных случаях. Но его должны принять только в следующем году. Единственное законное основание для вашего вступления в брак – это решение Президиума Верховного Совета. Часто его указы и постановления носят закрытый характер, поэтому слухов о вас пойти не должно. Я поговорил с товарищем Подгорным, так что с этой стороны сложностей не будет. И регистрацию брака мы проведем. А вот сообщать всем на свете о вашем браке я бы не стал. Вы как собираетесь жить, отдельно?

— До восемнадцати лет я думаю жить вместе с родителями.

— Тогда вообще не вижу проблем. Когда в силу вступит новый закон, ни у кого не возникнет никаких вопросов, да и вы к тому времени будете старше. Надеюсь, ты детей не планируешь? Это правильно. Значит, через месяц мы вас поженим, а квартиру получите позже. Супругами вы будете только для родных, всем прочим об этом знать не обязательно.

— Свидетельство этого подпольного брака хоть дадите? — спросил я. — Или все только на словах? А то у матери Люси случится инфаркт.

— Все будет совершенно законно, в том числе и документы. Просто не хочется привлекать к вам ненужного внимания. Одно дело – ваши выступления или твои книги, и совсем другое – постановление президиума высшего органа власти. Я бы это вообще не затевал, если бы не видел, что вы скоро поженитесь без всякого ЗАГСа.

— К захвату посольства в Пекине приготовились? — спросил я, чтобы перевести разговор.

— Вывезли всех лишних, в первую очередь женщин, — ответил он. — Остальным придется перетерпеть.

— А с Солженициным что-нибудь планируют делать?

— А что бы ты с ним сам сделал? — с любопытством спросил он.

— Мне трудно сказать, — задумался я. — Я об этом человеке слышал и читал самое разное. А вот его произведения так ни одного и не прочитал. Я понимаю, что для многих этот тип, все равно что геморрой в заднице. Только вот за границу я бы его не то что не изгонял, вообще не пускал бы. Сколько потом на нас выльет помоев этот святоша. В январе он должен дописать свой «Архипелаг ГУЛАГ», в который потом нас всех будут тыкать мордой.

— Ты его не любишь, но решение перекладываешь на других, — заключил Брежнев. — Почему? Не хочешь пачкаться?

— А за что его любить? — сказал я. — Человек старательно выискивает самое плохое в нашей жизни, не желая замечать ничего хорошего. Мы и сами знаем, что репрессии – это раны на нашей истории. А этот умник запускает в эти раны свои руки и все растравливает. И кому это нужно? Его, понимаешь ли, два раза обидели. Один раз, когда раскулачили родню, а второй, когда арестовали за несдержанный язык, после чего он разочаровался в коммунизме. Достаточно посмотреть на то, кто его потом финансировал и делал совестью русского народа, чтобы раз и навсегда определить свое отношение. Может быть, я к нему пристрастен, но я его не люблю.

— Ты помнишь наш разговор насчет выступлений? — спросил Леонид Ильич. — Что-нибудь надумал?

— Готовим большой концерт на весну, — сказал я. — Или к первому мая, или к девятому. Все примерно на полтора часа. Пристегиваться к чужим выступлениям не хотелось бы, поэтому готовы выступить где угодно, лишь бы сделали запись. А уж ее потом можно прокрутить на телевидении. Все должны закончить к середине марта, так что, в принципе, праздников можно не ждать.

— Я поговорю с Сусловым, — пообещал Брежнев. — Он что-нибудь придумает. Ладно, пойдем есть торт и пить чай. Сегодня у внучки двойной праздник: вы и «Наполеон».




День рождения Люси, как по заказу, пришелся на воскресение двадцать шестого февраля. Естественно, что на нем присутствовала и Вика. Что она подарила подруге я узнал только вечером после окончания праздника.

— Смотри, — Люся разжала ладонь, на которой лежали два золотых кольца. — Примерь свое, а то я со своей меркой могла ошибиться. Мое одевается идеально.

— Мне мое тоже нормально, — сказал я. — Как же ты умудрилась измерить мой палец?

— Не скажу, — помотала она головой. — Вика сказала, что нам и в ЗАГС не придется ездить. Все документы подпишем задним числом. Я, конечно, рада, но так хотелось побыть невестой, надеть белое платье… Почему-то хочется плакать.

— А кто нам мешает сыграть свадьбу через год с небольшим? — сказал я. — И платье у тебя будет, и все остальное. И друзья к тому времени наверняка появятся. А сейчас и приглашать некого. Разве что Брежнева с Сусловым.

Я добился своего: она рассмеялась.

— Есть еще вариант, — предложил я. — Можно пригласить почти все милицейское начальство Москвы. Мы их всех по «Сосновому» знаем. Люди ответственные, и никому ничего не раззвонят. А вот насчет Вики не уверен.

— Зря ты к ней так относишься, — защитила подругу Люся. — Она никогда не сделает ничего, что пойдет тебе во вред. Знаешь, что она мне сказала? Я, говорит, вас обоих люблю, но Гену – больше. Жаль, что я так поздно родилась. Вот так! И дед с ней говорил, так что можешь быть спокоен: не будет она ничего болтать.

— И когда же вас будем женить? — подошел к нам Иван Алексеевич.

— Скоро, папа, скоро! — сказала Люся. — Вот, посмотри на подарок Брежнева. Только наш брак зарегистрируют, а свадьбы пока не будет, просто посидим все вместе.

— А что так? — удивился он.

— Не хотят, чтобы мы в этом выделялись, — пояснил я. — Скоро должны принять новый закон о браке, тогда и сыграем свадьбу задним числом. А пока никому из посторонних об этом знать не стоит.

— А если будет ребенок? — спросила Надежда, которая слышала наш разговор.

— Мы пока не хотим детей, — сказал я. — Но если вдруг так получится, просто прекратим скрывать наш брак. Он совершенно законный, так что чего-то боятся или стыдиться здесь нечего. Или вам не нужны внуки?

— Я сначала окончу институт, — покраснела Люся. — А потом будем думать о детях.

Все произошло на редкость буднично. В очередной приезд Елена предложила нам написать заявления на вступление в брак, а через день привезла книгу регистрации и оформленное свидетельство. Мы расписались и забрали книжечку, которая одним фактом своего существования полностью меняла наши отношения.

— Пойдем, огорошим твою маму, — предложил я. — Или начнем с моей?

— Я что, жена? — до конца не веря написанному, уставилась она в свидетельство.

— Пока только формально, — сказал я. — Если родители со мной кое-чем поделятся, сегодня станешь настоящей. Что, не рада?

— Ты даже не представляешь, как я рада! — ответила она. — Просто сердце просит праздника, а мне тебя отдали, как билет в кино.

— Давай сначала скажем матерям, а потом я с кем-нибудь из парней куратора пробегу по магазинам, и вечером устроим пир! Вот тебе и будет праздник. Пусть пока не будет пышной свадьбы, зато с нами разделят радость самые родные и близкие люди.

Надежда обрадовалась до потери сознания.

— Что это? — спросила она, когда дочь протянула ей наше свидетельство.

— Можешь нас поздравить, мама! — сказала Люся. — Мы теперь муж и жена! А это свидетельство о браке.

Сознания Надежда не потеряла, но ей явно стало плохо, поэтому я помог теще лечь на диван, а Люся сбегала на кухню за водой.

— Ну что вы, мама! — сказал я. — Мы ведь давно говорили о том, что это скоро случится.

— Роди дочь, а потом ее воспитай, умник! — слабым голосом ответила она. — А потом к тебе подходят и говорят, что она уже не твоя и суют под нос бумажку с печатью!

— Я ее за тридевять земель не увожу, — возразил я. — И вашей дочерью она из-за замужества быть не перестанет. А к дочери получите еще и сына. Чем плохо?

— Всем хорошо, — сказала она. — Плохо только то, что у вас все слишком рано. А от такого сына, как ты, только дура откажется.

— Тогда вы полежите, а мы пойдем обрадуем мою маму, — сказал я, видя, что ей стало лучше. — А потом я сбегаю по магазинам и наберу продуктов. Посидим вечером и семейно отметим.

Моя мама в обморок падать не стала. Поначалу она нам просто не поверила, а когда внимательно рассмотрела документ, прослезилась и принялась нас целовать, называя Люсю дочкой.

— Мам, — сказал я. — Я сейчас побегу в магазин и принесу все, что нужно, а вы с Надеждой все потом по-быстрому нарежете и накроете столы. Я думаю, ничего такого готовить не нужно, обойдемся закусками. Сходи пока к Черезовым, посмотри, оклемалась ли Надежда.

— А что такое? — всполошилась мама.

— Слишком много радости за один раз, вот ей и стало немного нехорошо.

Мама, как была в домашних тапочках, побежала к подруге, а я взял из шкатулки достаточно наличности, прихватил на всякий случай пистолет и пошел одеваться.

— Я пойду с вами! — решила Люся. — Подождите, я быстро.

Я позвонил в квартиру куратора, и мне открыл дверь один из парней, которого звали Вадимом.

— Вадим, — сказал я ему. — Нужно срочно организовать застолье. Помоги быстро смотаться в гастроном и набрать всякой всячины к столу. — Или Игоря позови, мне без разницы.

— Подожди в подъезде, — ответил он. — Я сейчас оденусь.

— Я взяла сумки, — сказала уже одетая жена. — Мог бы и сам подумать! Идет кто?

— Сейчас Вадим соберется, — сообщил я. — Пошли пока в подъезд. Пока его нет, буду тебя целовать, чтобы не тратить попусту время.

До гастронома было рукой подать. Все продукты я покупал сам, а своего телохранителя попросил купить бутылку водки.

— Что отмечаете? — спросил он.

Эти ребята из Комитета, как в свое время Сергей, поначалу относились ко мне… не очень, хотя свои обязанности выполняли добросовестно. Потом, когда мы лучше узнали друг друга, отношение изменилось. Им я спокойно мог открыть великий секрет своего бракосочетания. На их службе болтливость не приветствовалась, да и без этого трепачами они не были. Но все равно ведь не поверят.

— Все прогрессивное человечество отмечает третьего марта день писателя, — пояснил я. — А я уже, можно сказать, тоже писатель. Эх, бухну!

— Трепло! — высказался он обо мне. — Сумку поднимай выше, а то грохнешь бутылку об ступеньки, чем бухать будешь?

Он тащил одну самую тяжелую сумку, а вторую оставил мне.

— Я и одну-то брать не имею права, — пояснил он. — Взял только потому, что один ты надорвешь пуп, а с меня потом спросят. Но одна рука у меня обязательно должна быть свободной.

К нашему приходу обе матери, объединив усилия, уже провели ревизию холодильников и составили вместе столы.

— Что вы таскаете мебель! — рассердился я. — Времени еще вагон, я бы пришел и помог!

— Ты и так помог, — сказала Надежда. — Две неподъемные сумки, как только тащил! И водку продали? Ты, случайно, в магазине свидетельство о браке не предъявлял?

— Толку его предъявлять без фотографий, — засмеялся я. — У меня есть персональная охрана, она и помогла. А Люся нам помогала морально.

Наши отцы, как почти всегда, возвращались со службы вместе. Мы как раз заканчивали сервировку столов и мотались из квартиры в квартиру, не закрывая дверей. Первая их увидела Оля и тут же побежала докладывать нам.

— Что у вас здесь творится? — спросил мой отец.

— Заходите оба в нашу квартиру, там и узнаете, — сказал я. — Не объяснять же вам все на лестничной площадке.

Едва они вошли в прихожую, как Люся вручила своему отцу наше свидетельство.

— Не знаю, как моя дочь проживет с тобой свою жизнь, но скучать ей не придется, — сказал мне Иван Алексеевич. — Я за последний год уже разучился удивляться.

— Значит, выполнили то, что обещали? — сказал мой отец, в свою очередь рассматривая наш документ. — Ну что же, поздравляю обоих! Ого, какой стол! Давай, Иван, мой руки, я смотрю, у них уже все готово.

— Сейчас Таня придет, и начнем, — подтвердил я.

Сестра пришла минут через десять после отцов.

— Вы что здесь затеяли? — удивилась она.

— Свадьбу, — сообщил я. — Держи и читай, ты у нас последняя, кто не в курсе дел. Только учти, что о нашей свадьбе распространяться пока не стоит.

— И здесь обошел! — с завистью сказала она. — Ну, братик! Поздравляю обоих! Жаль, что нельзя устроить нормальную свадьбу.

— Еще устроим, — пообещал я. — Давайте все к столу. Люся, неси кольца!

Наша свадьба длилась два часа, и впервые на моей памяти Надежда выпила несколько рюмок водки и захмелела. Иван Алексеевич отвел жену в свою квартиру и уложил спать, а потом вернулся и незаметно сунул мне в руки маленький пакетик.

— Тут два размера, — шепнул он мне. — Будь с ней нежней, совсем ведь еще ребенок.

— Спасибо! — тихо ответил я. — Не беспокойтесь, все будет хорошо.

Он вздохнул и тоже ушел, забрав с собой Олю.

После того как убрали посуду и начали расходиться на отдых по комнатам, мой отец, молча, сунул мне в руки завернутые в бумагу презервативы. Он меня прекрасно знал, поэтому проблем с выбором размера у него не было.

— Ну что, жена! — сказал я, закрывая дверь в свою комнату. — Вот мы с тобой вместе и на всю жизнь. Люсенька, да ты дрожишь! Золото мое, не хочешь – не будем. У меня и кровать для двоих маловата. Давай я тебя провожу в твою комнату!

— Дурак! — ответила она. — Да, дрожу! Так сделай так, чтобы не дрожала! Ты же можешь!

И я сделал.

Проснулся я еще до звонка будильника, который ставил для себя отец. Кровать была даже меньше той полуторной, какие были в мое время, и мы лежали на боку, обняв друг друга. Было жутко неудобно, но вчера я этого не заметил. Нужно будет сегодня обязательно поменять кровать. И книгу нужно быстрее заканчивать, пока не потратили все запасенные деньги. У меня затекла рука, на которой лежала жена, и я едва пошевелил ею. Люсе этого хватило для того, чтобы проснуться. В первое мгновение спросонья она не поняла, где находится, но потом ее глаза вспыхнули радостью и для меня все, кроме нее, исчезло.




Свой первый экзамен за десятый класс жена поехала сдавать в четверг тридцатого марта. К этому времени я написал книгу и отправил ее в редакцию «Молодой Гвардии», предупредив, что к тексту будут добавлены иллюстрации. Сергею ушло объемное письмо с выдержками из текста, по которым я предлагал ему нарисовать иллюстрации. Я даже кое-что набросал сам, чтобы показать ему, как я себе их представлял. Наша концертная программа тоже была полностью готова. Вот свою работу для проекта я выполнил пока только наполовину, но до лета должен был все закончить. Теперь дело было за Люсей.

Русский она сдала на отлично и сразу же договорилась насчет литературы. Не знаю почему, но ее бывший ухажер к ней больше не подходил. Наверное, все-таки оказался умным парнем, и понял, что ему ничего не светит.

У Брежнева мы были всего один раз, зато еще три раза к нам приезжала Вика. Леонид Ильич приготовил Люсе в подарок золотые сережки и расстроился, потому что она не прокалывала ушей и серег не носила.

— Я и клипсы не люблю, — сказала она на всякий случай. — От них уши болят. Не надо, Леонид Ильич, никаких подарков. Вы нам и так уже подарили кольца и возможность быть вместе! Спасибо!

— Сам необычный, и жену себе нашел под стать, — пошутил Брежнев. — Первый раз вижу женщину, которая отказывается от украшений. Возьми, матери отдашь.




Глава 2


— Что можешь сказать? — спросил Брежнев. — Доложи полностью результаты полета!

— Это первый из трех запланированных беспилотных запусков «Союзов», — сказал Валентин Дербинин. — После выхода за пределы атмосферы не раскрылась часть солнечных батарей. Из-за недостатка электроэнергии было затруднено маневрирование. Начала сбоить система ионной ориентации и отказал солнечно-звездный датчик. Что-то у них еще было по мелочи, я все подробно записал в докладной записке.

— А парашют?

— Парашют открылся нормально и спускаемый аппарат не разбился. Но я выяснил, что они его все-таки дорабатывали. Точнее, не сам парашют, а крышки парашютных контейнеров. Создана комиссия, которая сейчас разбирается в причинах неполадок. А уже по результатам ее работы будем решать то ли это конструкторские недоработки, то ли производственный брак. Понятно, что остальные старты отложены.

— Мишин тебе больше ничего не демонстрировал?

— Все демонстрируют готовность разобраться и принять меры.

— Проследи за этой работой. Раз не напортачили в главном, пока наказывать не будем. Корабль экспериментальный, так что всякое может случиться. А вот по результатам второго запуска будем решать. Так там и скажи.




В четверг двадцать седьмого апреля Люся сдала экзамен по географии.

— Шесть экзаменов – шесть пятерок! — довольно сказала она мне вечером. — Осталось всего три и со школой можно будет распрощаться.

— Молодец! — похвалил я. — Вижу, что у тебя хорошее настроение, поэтому давай займемся концертом.

— А чем там еще заниматься? — спросила жена. — Все уже отточено. Или ты в него хочешь включить что-то еще?

— Мне не нравится, что ты только поешь, — сказал я. — А публику смешу только я. Это нужно исправить. Я тебе подобрал парочку политических анекдотов, и мы их включим в сценарий. Они не настолько смешные, чтобы ты их не рассказала, а публика воспримет нормально. Вот послушай один из них. Американка миссис Смит приехала в Париж. Ее интервьюирует корреспондент французской газеты. «Миссис Смит, вы замужем?» «Да». «У вас есть дети?» «Да, мсье, три сына, и все в армии. Джон служит на японском острове Окинава, Дэвид – в Доминиканской Республике, а Боб – во Вьетнаме». «А ваш супруг, миссис Смит?» «К сожалению, он не смог сопровождать меня. Он совершает турне по разным странам с лекцией на тему „Вмешательство русских в дела других государств“». Сможешь такое рассказать?

— Такое смогу. Слушай, ты же написал в своих записях о фашистском перевороте в Греции? А он все равно произошел. Неужели ничего нельзя было сделать?

— Ты слишком многого хочешь, — возразил я. — Тут у себя дома не все могут поменять, а это Греция. Перевороты без причин не происходят. У них там уже лет двадцать политический кризис. Кстати, вчера, когда к нам приезжал Грушевой, я его примерно о том же спросил. Так Константин Степанович мне ответил этими же словами. Компартию они предупредили, так что коммунисты, наверное, подготовились, насколько это было возможно. Ладно, давай заниматься делом, а не черными полковниками. В субботу концерт, так что мы сможем попасть в эфир только ко Дню Победы.

— Так даже лучше, — сказала Люся. — И праздник более важный для всех, и в репертуаре у нас почти половина военных песен. А еще лучше его показать после праздника. Давай прервемся и сходим к нам поужинать, я маме обещала.

С того самого дня, когда моя жена после первой брачной ночи появилась в квартире родителей веселая и довольная жизнью, Надежда во мне души не чаяла и постоянно затягивала не на обед, так на ужин.

— Конечно, сходим, — согласился я. — Давай прямо сейчас.

Мы предупредили мою мать и направились к Надежде.

— Здесь кормят голодающих? — спросил я, поцеловав ее в щеку.

— Идите мыть руки, голодающие! — сказала она, растаяв от моей ласки. — Сейчас все будет готово.

— Ласковое теля двух маток сосет, — пояснил я Люсе, заходя в ванную комнату. — Учись, жена. Эй, а драться-то зачем? Что дочь, что мать – шуток не понимают!

— И это глава семьи! — сказала Надежда, отвесившая мне символический подзатыльник. — Пора становиться серьезней.

— А зачем? — спросил я, садясь за кухонный стол. — С шуткой легче жить. Я давно заметил, что веселым людям даже хамят меньше. И вообще всякая дрянь к ним не так сильно липнет. А что не все воспринимают всерьез, так это только до поры до времени. И в этом тоже можно найти свои плюсы.

— Ешь, философ! — улыбнулась Надежда. — Ты и под старость был таким веселым?

— До смерти жены, — ответил я. — После мне свою веселость демонстрировать было некому. Да и не с чего было веселиться. Сытно, удобно и одиноко. Дети помогали и заботились, но человеку мало, чтобы кто-то убрал у него в квартире или приготовил поесть. Я их не виню: у каждого своя семья и свои заботы. Самый родной человек это все-таки муж или жена, у детей своя жизнь. Когда живут вместе, это не так сильно заметно, но ужиться со стариками не у всех получается.

— Повезло тебе, дочь! — сказала Надежда. — Молодой муж с опытом прожившего жизнь человека для женщины – это драгоценность. Особенно такой, как твой.

— Да, я такой один! — заявил я, получив подзатыльник на этот раз от жены. — Люсь, перестань, чуть из-за тебя не подавился. Уже поела? Тогда иди мыть руки, а я помогу маме все убрать.

— Идите, — сказала Надежда. — Нечего здесь помогать, я и сама прекрасно управлюсь.

Мы ее поблагодарили и ушли к себе, где занялись отработкой анекдотов. Мало знать хороший анекдот, его еще нужно уметь рассказать. Вот этому я жену и учил. На два коротких анекдота мы потратили полтора часа времени, прежде чем я остался доволен ее исполнением.

— Нормально, — сказал я. — На будущее запомни, что смешные вещи нужно рассказывать с самым серьезным видом. Если ты начинаешь смеяться сама, еще не дойдя до сути, может быть, и вызовешь смех, но смеяться будут не над анекдотом, а над тобой. Помнишь, с каким выражением лица жених Дафны сказал: «У каждого свой недостаток»? С невозмутимой. Это очень усилило юмор ситуации.

— Весь зал зашелся от смеха, — засмеялась Люся. — Хорошо, что ты меня тогда вытянул на этот фильм. Я «В джазе только девушки» с удовольствием посмотрела бы еще раз. Послушай, у нас комиссия перед выступлением будет?

— Не будет у нас предварительного прослушивания, — сказал я. — Можешь поблагодарить Михаила Андреевича. Он меня спросил, есть ли в концерте что-то неподобающее, я ему и ответил, что нет.

— А что он?

— Он сказал, что верит. Цени, немногим артистам доводилось услышать такое от Суслова. Но перед показом записи по телевидению, все равно будут проверять. Я думаю, комиссию мы шокируем и песнями не по возрасту, и вольным поведением на сцене, и смешением жанров. Но с поддержкой Брежнева утрутся и пропустят без купюр. Еще и другим поможем нормально выступать. Если нам позволено пританцовывать, почему другие должны стоять навытяжку?

Концерт состоялся в Центральном Доме Советской Армии. Зал был полон, причем люди в форме составляли только треть наших слушателей.

— Дорогие товарищи! — сказал я, когда раздвинулся занавес, и мы вдвоем под прицелом кинокамер подошли к микрофонам. — Мы рады вас поздравить с приближающимся Днем Победы и постараемся сейчас сделать все, чтобы этот вечер стал для вас приятным.

— Мы вам споем как те песни, которые уже звучали в нашем исполнении, так и новые работы, — сказала Люся. — И постараемся веселой шуткой поднять ваше настроение. Жаль, что мы не успели привлечь к подготовке этого концерта какой-нибудь инструментальный ансамбль, как это было в минском Доме Офицеров, поэтому все придется делать самим, а вам слушать аккомпанемент только двумя музыкальными инструментами, но мы будем стараться.

— Некоторые наши песни не совсем подходят к возрасту исполнителей, — продолжил я. — Но часть из них мы исполняли, когда были еще моложе, и наше исполнение очень понравилось публике. К сожалению, более взрослые исполнители их пока не спели, поэтому это опять сделаем мы. Надеюсь, вы будете снисходительны.

— Не будем вас больше утомлять речами, — закончила Люся. — И начнем работать!

Я довольно долго посидел над сценарием концерта, придумывая, в какой последовательности представить публике наш разношерстный репертуар, какими словами увязать каждый номер в нечто цельное, и когда и как вставлять рассказы и анекдоты. По-моему, все очень неплохо получилось. Зрители горячо аплодировали после каждой песни, смеялись после шуток и анекдотов, а история с воришкой кирпичей, который угодил в реанимацию, заставила зал лечь от хохота. Без нескольких минут концерт длился полтора часа. Вроде немного, но мы за это время выложились полностью. Когда Люся объявила, что концерт окончен, все в зале встали и долго аплодировали, заставив нас выйти на сцену вторично. Наконец, все начали двигаться к гардеробу, оживленно обсуждая наши номера.

— Я как будто таскала кирпичи! — сказала жена. — Дай платок.

— Держи, — я отдал Люсе носовой платок, которым она вытерла вспотевший лоб. — А ты хоть раз таскала кирпичи?

Ответить она не успела: к нам подошел полковник, которого я здесь ужа пару раз мельком видел.

— Хочу вас поздравить, — сказал он, приветливо улыбаясь. — Ваш концерт прошел просто замечательно. Я начальник Дома Советской Армии. Вы говорили, что в Минске вам помогал ансамбль. Если будет нужна помощь, обращайтесь ко мне. У нас большой музыкальный коллектив, и желающие выступить с вами всегда найдутся. Держите бумагу, это номер моего рабочего телефона. Сейчас вас проводят к машине, на которой доставят домой. Рад буду вас у себя видеть.

Дома пришлось рассказывать о выступлении сначала матерям, а потом отцам с Татьяной. А показали наш концерт вечером в воскресенье седьмого мая. Вчера Люся сдала химию и сегодня бездельничала, проводя время по большей части у телевизора. В программе телепередач концерта не было, был художественный фильм. Сначала об изменении программы услышала жена, а потом за два часа до показа нам позвонили из телецентра, поэтому к началу концерта обе семьи собрались у нашего телевизора, который показывал лучше того, что был у Черезовых.

— Не ожидал, — сказал мой отец, когда все закончилось. — Я многое из того, что вы исполняли, уже слышал порознь, но все вместе производит совсем другое впечатление. И все шутки к месту, а рассказ о кирпичах… Вы видели, как все хохотали?

— Я не видел, — сказал Иван Алексеевич. — Я в это время сам хохотал. Ребята, а ведь это настоящая известность. Этот концерт наверняка будут еще не раз показывать, и не только по центральному телевидению.

— Я человек скромный, — заявил я всем. — Мне известность не нужна. Но страна должна знать своих героев!

— Ты от скромности не умрешь, — засмеялась Надежда.

— А чего от нее умирать? — сказал я. — С ней нужно уживаться, загнав в какой-нибудь угол, чтобы не мешала.

Когда Черезовы ушли к себе, нас огорошила Татьяна.

— Папа, — сказала она. — Я от вас, наверное, скоро уйду.

— Как уйдешь? — не понял отец. — Куда?

— Я хочу выйти замуж.

— И за кого? — спросила мама, которая после моих выходок восприняла это известие на удивление спокойно.

— Вы его не знаете. Это хореограф. Мы с ним вместе работаем. Это очень хороший человек.

— А учеба?

— Неужели всем обязательно заканчивать институт? У меня и так хорошая работа, а вдвоем мы неплохо зарабатываем.

— Хоть тебе ничье мнение не нужно, все-таки найди возможность нам его показать, — попросил я. — Любовь слепа, может быть, он не такой хороший, каким тебе кажется. Квартира у него хоть есть, или собираетесь жить в общежитии?

— Я его постараюсь привести в следующее воскресенье, — пообещала Таня. — А квартира у него есть. Двухкомнатная.

— Когда-нибудь и наши дети так же разбегутся! — высказалась жена, когда мы удалились к себе.

— Нашла о чем печалиться, — засмеялся я. — Ты их сначала роди, воспитай и помоги начать самостоятельную жизнь. Потом сама будешь рада тому, что они живут отдельно. Лишь бы не уехали к черту на кулички. Это Татьяна сейчас живет одна и никому не мешает. А появился бы здесь ее муж? Жила бы ты так же свободна, как сейчас? А пойдут дети? Знаешь, какая радость, когда у малыша болит животик или режутся зубки? Свои дети утомляют, когда не дают спать по ночам, терпеть выходки чужих еще трудней. Так что квартира это хорошо, был бы еще действительно хороший человек.

— Мне десятого сдавать историю. И опять этой мымре.

— Подготовилась? Ну и ничего не бойся. Я, как и директор, думаю, что не будет она тебе занижать оценку. А если будет, настоим на пересдаче.

На следующий день нам принесли извещение о том, что на почте на имя матери лежит бандероль от Сергея Деменкова. В ней было короткое письмо и тринадцать иллюстраций ко второй книге.

— Он специально их рисует в таком количестве? — спросила Люся. — Опять ведь забракуют. А нарисовано здорово! Ему не следователем, ему художником надо быть.

— Анекдот про суеверия рассказать?

— Да ну тебя с этими анекдотами! Смотри, какая прелесть! Когда повезешь в редакцию?

— Теперь только после праздника. Ты поедешь пудрить мозги завучу, а я – в редакцию.

— Еще неизвестно кто кому будет пудрить мозги! Слушай, муж, это ведь уже последний месяц весны, скоро лето. Опять ехать на море?

— Я уже черт-те сколько времени не видел родственников, — сказал я. — Деды с бабками, наверное, забыли, что у них есть внук. А, кроме них, и других родственников достаточно. Закончу свои записи, и поедем сначала на Украину, а потом в Азов. А оттуда съездим в Таганрог к сестре мамы. Заодно поплаваем в море. Азовское это не Черное, но все равно море. Сейчас оно еще чистое, это лет через сорок загадят до невозможности. А в следующем году можно будет съездить к твоим старикам. Не возражаешь?

Девятое мая опять отмечали вместе обе семьи, но без Тани: она праздновала День Победы со своим женихом и его родней. А на следующий день я с утра вызвал машину и уехал в редакцию «Молодой Гвардии». В очередь к редактору я становиться не стал, сразу пошел к оформителям.

— Олег, — обратился я к одному из тех, кто занимался моей книгой. — Посмотри рисунки. Их делал тот же человек, который иллюстрировал «Волкодава». Вот в этом конверте все его данные. В вашем минском отделении его знают. Если будут какие-то вопросы, позвоните мне, хорошо?

— Прекрасно нарисовано, — сказал он, просмотрев рисунки. — Только пойдут они или нет, решать буду не я. Я тебе позвоню завтра или послезавтра. Да, поздравляю с прекрасным выступлением. У нас сначала была ругань из-за отмены фильма, а потом только радовались. И песни замечательные, а рассказы убойные! Все животы надорвали. Сегодня утром я тем, кто не смотрел концерт, рассказывал твои анекдоты.

— Спасибо, — поблагодарил я. — Мы старались. Буду ждать звонка.

— Я уже начала волноваться, — сказала Люся, когда мы приехали, и я поднялся в квартиру. — Через сорок минут экзамен, а вас нет. Ну что с рисунками?

— Сказали, что позвонят. Давай не будем ждать и поедем сейчас? Ребята все равно никуда не уедут, будут ждать на улице.

— Идем! — решила она. — Может быть, Надежда уже свободна и примет раньше. А то сидишь и ждешь, как на приеме у зубного врача!

Ее волнение передалось мне, поэтому я все полчаса, которые мы ждали ее возвращения из школы, чтобы отвлечься, травил Виктору с Сергеем анекдоты.

— Все, мы с тобой в расчете! — сказал я Сергею, увидев вышедшую из школы жену, и сам выскочил из салона и быстро пошел ей навстречу.

Видимо, она почувствовала мое состояние, потому что подняла вверх руку, растопырив пять пальцев.

— Кто принимал? — спросил я.

— Надежда принимала, — ответила Люся. — Директор простыл, так что мы с ней были только вдвоем. На этот раз она меня не мурыжила. Выслушала ответы и поставила оценку. А потом еще поблагодарила за концерт! И тебя, кстати, тоже. Остался один английский. Я договорилась на завтра. Представляешь? Завтра свобода!

— Не представляю, — улыбнулся я. — Надеюсь, из-за английского такой нервотрепки не будет?

— Тебе-то чего нервничать? — спросила она. — Сам говорил, что оценки…

— Я не из-за твоих оценок нервничаю, балда! — сказал я. — А из-за тебя.

А на следующее утро началась война. Я узнал о ней уже позже, когда Люся уехала сдавать свой английский. Войска Египта, Сирии и Иордании нанесли удар по Израилю. Несколько позже, как и в известной мне «Шестидневной войне», к ним присоединились Ирак и Алжир. Подробностей не сообщалось, сказали только что на всей границе с Израилем идут ожесточенные бои, стороны обмениваются авиаударами и у всех участников конфликта имеются многочисленные жертвы среди мирного населения и потери в войсках. Срочно созванный Совет Безопасности ООН призвал все стороны к незамедлительному прекращению боевых действий, но его призывы были дружно проигнорированы. Если кто и хотел выйти из драки, он уже не мог этого сделать. Сражения происходили с невиданным ранее ожесточением, перемалывая военные ресурсы всех участников войны. В вечернем выпуске новостей передали, что Египет срочно перебрасывает все свои элитные бригады из Йемена.

— Что случилось? — спросила Люся, когда приехала с экзамена. — За мной не поехал, ходишь какой-то нервный.

— Что получила? — сказал я. — Пять? Я, в общем-то, и не сомневался, что будет отлично. Язык ты для школы знаешь отлично, и никто тебе не стал бы портить табель четверкой. А нервный… Понимаешь, пятого июня Израиль должен был напасть на арабские страны и разнести их в пух и прах. Они сами хотели сделать то же самое, но мы им это запретили. Точнее, должны запретить двадцать пятого мая. А сейчас только одиннадцатое.

— Хочешь сказать, что поменялось будущее?

— Хочу сказать, что его поменяли. Наверняка в Египет передали, что не будут препятствовать войне. Даже визита их министра обороны в Москву ждать не стали. А теперь там такая каша! В той реальности Ближний Восток из-за действий США и Израиля постоянно был пороховой бочкой и рассадником терроризма. Уничтожить авиацию противников Израилю не удалось, поэтому я думаю, ему сейчас приходится туго. Но Штаты не должны допустить падения Израиля, если только успеют. Наверняка и наши, и американцы сейчас начнут туда подтягивать флоты. Закончиться это может всем, чем угодно, даже обменом ядерными ударами. Хотя я не думаю, что до этого дойдет. По идее, наши должны были это предусмотреть и заранее приготовится.

На следующий день в Москву прилетел Государственный секретарь США Дин Раск, а еще через день Советский Союз и Соединенные Штаты Америки выступили с совместным заявлением ко всем воюющим сторонам, которое иначе чем ультиматумом назвать было трудно. Но было уже поздно. Израиль потерпел сокрушительное поражение и был полностью оккупирован союзными арабскими государствами. Не обошлось без эксцессов: в отдельных местах еврейское население вырезали подчистую. Грабежи и насилие творились повсеместно.

— Этого стоило ожидать, — говорил я жене, после просмотра вечернего выпуска «Последних известий». — Нельзя так обращаться с соседями и рассчитывать, что они это станут вечно терпеть. Но то, что там творится, это за гранью. Я, если честно, все же рассчитывал, что Израиль уцелеет, но сильно ослабнет и долго уже не сможет мутить воду. А вообще, образование этого государства на арабских землях – это шило в задницу всем арабам. Мало ли где жили чьи-то предки много веков назад! Это все англичане намутили, странно, почему наши на это пошли. Пытаться сейчас повторно воссоздать еврейское государство в Палестине – это безумие. Евреев оттуда нужно куда-нибудь расселять.

— Куда же можно расселить целый народ? — спросила жена.

— Не так их там и много, — ответил я. — Переселятся куда-нибудь, им не привыкать.

На третий день после захвата Израиля командованию Египта и Сирии удалось прекратить насилие, а все остальные участники конфликта вывели свои войска из Палестины. К этому времени возле берегов Египта сосредоточилась сильная ударная группировка шестого флота США, а в сотне миль от побережья Сирии СССР собрал три десятка боевых кораблей из состава Черноморского и Тихоокеанского флотов.

— Ничего у американцев не выйдет! — сказал Иван Алексеевич. — После того, что натворили арабы, евреи оттуда сами начнут разбегаться. — Они все это, конечно, сами затеяли, но с другой стороны, даже дураку было ясно, что вытурить арабов с их земель, а потом основать на них свое государство и жить в мире, не получится. Англичан я понимаю: эти подлецы повсюду наплодили конфликты. Чего стоит только один раздел Индии. Но вот наши-то чем думали? Главное, что прекратили кровопролитие. Земли в той Палестине с Гулькин нос, а сколько народа из-за нее положили!

Утром следующего дня президент Египта Гамаль Абдель Насер обратился к правительствам США и СССР. Он заявил, что не считает законным создание еврейского государства на арабских землях. Египет, Сирия и Иордания собираются возродить палестинское государство, поэтому все еврейское население бывшего Израиля и оккупированных им территорий должно быть выселено. Куда его выселять пусть решает Совет Безопасности ООН. Насер предупредил великие державы и в первую очередь Соединенные Штаты от применения силы. Он заявил, что арабские государства будут сражаться до последнего человека, а в случае американской агрессии лично он не может гарантировать, что на землях Палестины уцелеет хоть один еврей.

Именно угроза уничтожения населения Израиля остановила американцев. Начались длительные переговоры и консультации. Пока они шли, арабы разрешили доставку в Израиль гуманитарных грузов.

— Драки уже не будет, — сказал я жене. — Сейчас все начнут торговаться. А евреи побегут по всему миру. Вот не повезло народу с родиной! Надо было им отдать Антарктиду, там, кроме пингвинов, другого населения нет.

— Зачем над ними издеваться? — сказала жена. — Им сейчас и так плохо.

— Я не националист, — возразил я. — У русских национализм в почете никогда не был. Бывали и у нас придурки, но мало. А знаешь, почему?

— Почему?

— Потому что русского народа, как национальности, не существует. Наш народ образовался из сотен племен и народностей. Мы не англичане, которые уничтожали или порабощали народы при захвате колоний. У нас и колоний в этом смысле никогда не было. Мы сливались с другими народами, давая им свой язык, свою веру и все свое государство! Говоришь по-русски, и принял нашу культуру, значит, ты и есть русский! Какой уж тут национализм! Вот у малых народов, у тех же прибалтов, национализм есть, и он еще себя покажет. Это своего рода защитная реакция маленького народа, который не желает раствориться в большом. А евреи… Их ведь и у нас до фига. Когда им разрешили уезжать, за границу уехали триста тысяч человек. Ну бросили вы страну, которая была вам родиной, и черт с вами! Так ведь большинство потянулись в свой обетованный Израиль. Туда, где им не сильно были рады, где война и песок на зубах. Самые умные смылись в Штаты, но остальные-то остались! А ведь уезжали не придурки, а умные и образованные люди. И какова цель? Самая дрянная нация – это англичане. Они очень долго жили за счет других, обдирая половину мира, и слишком привыкли считать себя выше всех прочих. Конфликт между Индией и Пакистаном, который будет длиться полвека и дойдет до применения ядерного оружия – это их рук дело. Когда рушилась их колониальная империя, они сделали все, чтобы напакостить своим бывшим подданным. Наверное, и создание Израиля было ими запланировано не из-за любви к евреям. Арабы когда-то были прекрасными и веротерпимыми людьми. В том, что они стали агрессивно относиться к чужакам, виновата Католическая церковь с ее крестовыми походами. Чтобы занять территорию, которая им принадлежит, их лучше всего всех перебить, а заодно и всех их соседей. Иначе спокойно жить не получится. А что сделали с Израилем? Выгнали арабов с половины Палестины и заселили ее евреями. Понятно, что бывшие хозяева с этим не смирились. И судьба Израиля это бесконечная война с соседями. Иногда она затихала, потом вспыхивала вновь и длилась до моего ухода. Здесь этого, по-видимому, не будет. Ладно, это все большая политика. Скажи лучше, когда получишь документы и медаль?

— Не знаю. У завуча есть телефон, должна позвонить.

На следующий день нам позвонили из телецентра. Узнав, с кем говорит, звонивший представился сам и сообщил, что по многочисленным просьбам телезрителей они собираются повторить наш концерт. Нет, выступать не нужно, будет передаваться запись. Только перед передачей они хотят показать интервью с исполнителями. Поэтому он интересуется, когда мы сможем освободиться от школы и приехать в студию. Естественно, за нами пришлют машину.

— Да хоть сейчас, — ответил я. — Мы окончили школу экстерном и вольны распоряжаться своим временем.

— Сколько времени вам нужно на сборы?

— Учитывая, что один из нас женского пола, не меньше получаса, — ответил я. — Но вам до нас примерно столько же ехать. Высылайте машину, а мы начнем собираться.

Я объяснил задачу жене, а сам пошел предупредить куратора.

— Поезжайте, — сказал он. — А я вызову машину. На всякий случай проедутся до телецентра и обратно.

Собрались мы за пятнадцать минут и еще минут десять ждали возле подъезда. Через сорок минут после прихода машины у нас уже брали интервью на одной из студий Шаболовки.

— Я Элеонора Беляева, — представилась нам ведущая. — Садитесь на эти стулья. Ваш концерт покажут в записи, а перед этим пройдет это интервью. Пользуясь случаем, хочу вам предложить приходить с новыми песнями в наш «Музыкальный киоск». А сейчас будьте внимательны, начинаем запись. Здравствуйте, дорогие телезрители. Сегодня в нашей студии…

Рассказав о нас, она перешла к вопросам.

— Мне сказали, что вы сдали школу экстерном. Это правда?

— Да, — ответил я. — Я сдал чуть раньше, а Люся – дней десять назад. Все на «отлично». Так что теперь у нас будет больше времени для творчества.

— Если быть талантливым, то во всем?

— А чего мелочиться? — пожал я плечами. — Это многим по плечу, не все только хотят напрягаться. Да и расставаться с детством не так легко.

— А вы, значит, расстались?

— А вы нас считаете детьми? Я думаю, что четырнадцать лет – это дети, пятнадцать – подростки, а шестнадцать – юноши и девушки. В этом возрасте люди взрослеют быстро. Хотя многое зависит от того, кем себя считает сам человек. Можно и в восемнадцать быть ребенком.

— Вы сочиняете и поете песни не по возрасту. Спеть, конечно, можно все, но вот как сочинять хорошие вещи о том, о чем не имеешь представления?

— А никак, — ответил я. — Только кто сказал, что мы не имеем представления? Своим опытом можно жить в любом возрасте, а вот для того чтобы творить, человек должен прожить достаточно большую и интересную жизнь или обратиться к опыту тех, кто ее прожил. Я не смог бы написать «Прощание с Братском» без множества прочитанных книг, газет и журналов, без просмотра фильмов. Можно читать книгу только для развлечения, не особо загружая мозги, а можно брать из нее все то ценное, что дает чужой опыт. Я ведь и книги пишу, используя все заимствованные знания.

— Понятно, — сказала Элеонора. — Теперь зададим вопросы Людмиле, а то она у нас незаслуженно забыта. Скажите…




Глава 3


— Все! — я отдал Елене несколько исписанных листов бумаги, которые завершали мои комментарии. — По спискам мне больше добавить нечего, и большой необходимости в консультациях я тоже не вижу. Разве что прояснить какой-нибудь упущенный эпизод или выслушать мое мнение. С научно-техническими знаниями будет сложнее, ученые, возможно, еще вытянут что-то полезное.

— Наука это не моя забота, — ответила Белова, укладывая мои листы в небольшой кейс и защелкивая замки. — Главное – мне к тебе больше регулярно не мотаться. Что-то ты мало написал.

— А что там расписывать? — сказал я. — Все равно ничего из написанного о последних годах моей жизни, кроме природных катастроф, не повторится. Да и их может стать меньше, если не так раскачаем климат. А люди… Разве что интересно почитать, чтобы понять, до чего может дойти человеческая глупость или национальный эгоизм.

— Не знаю, — сказала она. — Я в твои записи заглядывать не имею права. Твои пожелания по лету я передала, обещали ответить в ближайшее время. Ну, бывай!

— Разделался? — спросила жена, когда я проводил Белову и вернулся в нашу комнату. — Сейф не заберут? А то он много места занимает.

— Отдал все: и свои заметки, и распечатки. А сейф пусть стоит, полезная штука. Пистолет есть где хранить, и драгоценности можешь положить, когда появятся.

— А когда они появятся?

— А что бы ты хотела? Уши у тебя не проколоты, в нос что-то вставлять пока не модно. Диадемы даже в мое время надевали только «Мисс вселенные». И что остается? Кольца, кулоны и бусы. Предлагаю колечко поскромнее. Помнишь в «Хоттабыче» колечко «Носи, Петя, на здоровье»?

— Ну тебя, — засмеялась Люся. — Не даешь девушке помечтать.

— Купим чего-нибудь, — пообещал я. — Только не сейчас. На тебе будет смотреться слишком вызывающе, нужно малость подрасти. Так, к одной бездельнице добавляется бездельник.

— Мы не бездельники, — запротестовала она. — А отдыхающие после изнурительного труда. По лету еще не ответили?

— Елена сказала, что тянуть не будут. Послушай, сейчас в кинотеатрах премьера «Кавказской пленницы». Давай сходим, тебе будет интересно. Помнишь в «Сказках» показывали кадры из фильма? Хорошая кинокомедия, я ее за свою жизнь не меньше десятка раз смотрел.

— Иди к куратору, — сказала жена. — А я буду собираться. Пойдем на часовой сеанс?

— Да, должны успеть, если не будешь копаться.

Дверь открыл сам Федор Юрьевич.

— Есть идея, — поздоровавшись, сказал я. — В нашем кинотеатре классная кинокомедия. Хотим сходить на час. Составите компанию или дадите кого-то из парней?

— Заходи, — предложил он войти. — Нет больше парней. Елена забрала у тебя бумаги, они с ней же и уехали. Так что с вами пойду я, тем более что предлагаете развлечься.

Был понедельник, и до окончания занятий в школе осталось два дня, поэтому билеты купили без проблем, и в очереди стоять не пришлось.

— Еще пятнадцать минут, — сказал куратор. — Давайте немного посидим на лавочке, успеем еще зайти.

— Вы новости слушали, Федор Юрьевич? — спросил я. — А то я их пропустил. По Израилю ничего нового?

— А что там может быть нового? — сказал он. — Приняли решение о расселении евреев, и теперь все страны, у которых есть лишние деньги, вносят их в специальный фонд. От арабов добились, что вывоз еврейского населения растянется на год. Людей же не просто нужно вывезти, а обеспечить всем необходимым. Их там как-никак около трех миллионов. Наше правительство, кстати, тоже предложило принять часть беженцев. Не думаю, что будет много желающих. Наверняка большинство уедет в Америку.

— А во Вьетнаме?

— По всему Южному Вьетнаму дерутся, — ответил куратор. — Даже на окраине Сайгона были столкновения. Американцы усиливают там свой флот, а в самих Штатах на демонстрациях начали жечь флаги.

— Пойдемте в зал, политики, а то опоздаем, — сказала Люся. — Пять минут осталось.

Есть фильмы, которые после одного-двух просмотров совершенно не тянет смотреть еще раз, будь они хоть трижды прекрасные. Нет новизны – нет и интереса. «Кавказская пленница» была из тех, которые по прошествии времени с удовольствием смотрелись снова и снова. Может быть, у других было иначе, а у меня так. Я и сейчас смеялся вместе со всеми, хоть и не сгибался пополам от смеха как те, кто смотрели этот фильм впервые.

— Давно так не смеялась! — утирая слезы моим носовым платком, сказала Люся. — Замечательный фильм!

— Да, хорошая комедия, — согласился куратор. — Спасибо за то, что вытянули из дома. У вас какие планы на лето? Спрашиваю потому, что нужно кое-куда съездить. Если уехать во время вашего отсутствия, не придется брать замену.

— У отца отпуск с десятого июня, — сказал я. — Мы думаем съездить с моими родителями сначала к родителям отца на Украину, а потом к родителям матери в Азов. Передал о своих планах Беловой, теперь ждем ответа.

— Надоело море? — спросил он.

— Море не может надоесть, тем более когда на нем год не были. Просто я уже три года не видел родственников и соскучился.

— А как успехи на секции?

— Неделю назад проводили спарринги с вашими стажерами. У меня было четыре противника. Одного я хорошо так задел, второй уложил меня, и еще в двух случаях явного преимущества не было ни у кого. Тренер просто нас остановил. А вот достать его у меня не получается.

— И не получится, — усмехнулся Федор Юрьевич. — Он тебе не мальчишка-стажер. Лет через пять, если будешь над собой ежедневно издеваться… Но ведь ты не будешь?

— Конечно, нет, — ответил я. — Буду просто поддерживать форму. Я хотел у вас спросить. Есть мысль научиться метать ножи. Пистолет не всегда и не везде удобно носить, а два-три метательных ножа уже можно. Как, по-вашему, стоит этим заниматься?

— Обычно оперативников учат защищаться от холодного оружия, — сказал Федор Юрьевич. — Сами они его используют очень редко. Нужно немало попотеть, чтобы приобрести необходимую сноровку и опыт. Зачем эти труды, если есть пистолет? Но в опытных руках ножи – оружие страшное. Может быть, именно тебе это будет полезно. Многие инструкторы владеет этим искусством, тебе нужно после отпуска поговорить с кем-нибудь, а потом, если решишь заниматься, получить разрешение на тренировки.

Куратор довел нас до подъезда, после чего отправился по своим делам. На следующий день нас навестила Белова.

— Езжайте в свое турне, — сказала она. — Ты должен будешь взять с собой свой пистолет. Кроме того, с вами пошлют Сергея. На ноги он вам наступать не станет, можешь не беспокоиться. Как вы обычно ездите?

— Прямого поезда нет. Едем до Помощной, потом пересадка и выходим в Капитановке. Моему деду пишем письмо, и он нас встречает с телегой и везет конным ходом в Писаревку. За пару часов доезжаем. А из Капитановки в Ростов-на – Дону можно добраться одним поездом.

— Отставить деда. Можете ему написать, но встречать не нужно. Вам купят все билеты, а Сергей поедет в соседнем купе. Он вам и транспорт организует. Обратная дорога тоже на нем. В Азове он устроится отдельно и вам мешать не будет. Одно условие: о любых перемещениях докладывать ему. Номер телефона тебе дадут.

— Есть одно препятствие, — вздохнул я. — У моего деда нет телефона.

Кажется, она про себя выругалась.

— Пусть Сергей все это решает на месте. Счастливо вам отдохнуть.

Она ушла, а я пошел информировать Надежду о наших планах.

— Значит, забираешь дочь, — сказала она, выслушав мои объяснения. — Ладно, езжайте. Но в следующем году постарайтесь съездить к моим родителям в Пермь, а то они по Люсе сильно соскучились.




В кабинете Суслова сидели трое: он сам, Брежнев и Грушевой.

— Я решил Геннадия отпустить, — сказал Грушевой. — С его комментариями большой необходимости в личном присутствии нет. Он их для того и писал, чтобы немного освободиться. Ученым он тоже пока не нужен. Охрану обеспечим, да он и сам уже не так беззащитен. Можно еще на время поездки вооружить его отца. Боевой офицер и очень умный человек. Никакой реальной опасности для него пока нет, просто страховка от случайности. В плане операции прикрытия в дополнение к белорусской инициативе в Управлении «Т» Комитета организована служба прогнозов. В нее передана ЭВМ Мир-2. Выпущен ряд документов, которые в случае утечки должны привлечь внимание иностранных разведок именно к этой службе.

— Что у нас по внутренним делам? — спросил Брежнев. — Как продвигается «Узбекское дело»?

— Яхъяева пришлось снять с должности, — ответил Суслов. — Рашидов вроде помогает. Арестовано больше четырехсот человек. Половину уже можно судить, остальными занимается следствие. Аресты все еще продолжаются. Последних данных я не знаю, занимался проверками секретарей обкомов.

— Много накопал? — поинтересовался Леонид Ильич.

— Сигналы были на двенадцать человек, подтвердили у троих, пятеро оправданы, с остальными еще нужно разбираться.

— А у тебя, Константин, как идут дела?

— Большие подвижки в секторе перспективных вооружений. Мы и раньше занимались защитой танков с помощью взрывчатых веществ, а полученные данные по динамической защите «Контакт-5» позволит в ближайший год разработать и испытать опытные образцы и перейти к серийному выпуску. Увеличение живучести танков даст возможность пересмотреть программу их выпуска. Отмена избыточного производства бронетехники позволит сэкономить немало средств, и использовать их для выпуска перспективных видов вооружений. Очень перспективным выглядит применение боеприпасов объемного взрыва и кассетных бомб. Большой интерес вызывают данные по экранолетам и конвертопланам. По многим видам вооружений подробностей нет, есть лишь общие замечания. На основании этих данных мы предлагаем закрыть несколько неперспективных тем. К сожалению, многие идеи пока реализовать не удастся, потому что они требуют электронной техники, которую мы в ближайшие годы не получим. Все выводы по вооружениям будут в ближайшее время представлены в ЦК.

— По космосу что-нибудь есть? — спросил Брежнев.

— По авариям? Союз-11…

— Это я читал, — перебил Брежнев. — Я тебя, Константин, спрашиваю о другом. Можно ли, используя записи, подстегнуть нашу космическую программу?

— Вряд ли. Когда будет отдача от тех программ, которые курирует Келдыш, можно будет увеличить надежность и возможности электроники и снизить ее вес и объем. По перспективным видам отмечен только плазменный двигатель, который использует совсем другую технологию получения плазмы, чем в наших разработках. При одинаковых тяговых характеристиках и расходе рабочего тела он почти в пять раз экономичней. Но без ядерного реактора…

— Видно, что тебя натаскали в проекте, — недовольно сказал Леонид Ильич. — Можешь сказать коротко и своими словами?

— Если коротко, то в ближайшие пару лет реальной отдачи для космоса от нас не ждите. По другим направлениям есть интересные вещи. Например, аккумулирование электрической энергии. Транспортный сектор на основе анализа недавно полученных дополнений предлагает всемерно ограничить использование частного и служебного автотранспорта в городах, особенно крупных, бросив большие силы на развитие скоростного общественного транспорта. Это и чистый воздух, и огромная экономия горючего и отсутствие транспортных проблем. Можно его сразу ориентировать на электропитание. Есть много рекомендаций и описания тех видов общественного транспорта, который стали использовать в последнее десятилетие жизни Геннадия. По-моему, очень перспективно. Сейчас будем строить такие заводы, как в Тольятти, а потом получим массу проблем с личным автотранспортом.

— Что, совсем отказаться от личных легковых автомобилей? — спросил Суслов. — Боюсь, нас никто не поймет.

— Зачем совсем? — возразил Грушевой. — Убрать его с тех улиц, по которым будет ездить скоростной транспорт, увеличить в несколько раз плату за пользование своими машинами, а главное – это обеспечить быстрый и удобный проезд в разные районы города, особенно туда, где нет метро. И нужно дать возможность строить гаражи за чертой города, позаботившись о том, чтобы люди могли до них быстро добраться. Желающих ездить на своем авто резко поубавится, и нам будет легче обеспечить спрос.

— И много вы приготовили таких предложений? — спросил Суслов.

— Чисто технического плана, которые можно будет начать реализовывать в ближайшие два года, уже больше трех сотен. А есть еще предложение по совершенствованию управления промышленностью, реорганизации армии и флота и улучшению бытового обслуживания населения. Отдельно идет комплекс мер по сельскому хозяйству. Но там есть спорные моменты, по которым мы консультируемся со специалистами ВАСХНИЛ. Судя по записям, жизнь в конце нашего века и в начале следующего будет густо замешана на электронике и так называемых информационных технологиях. В это трудно поверить, но в каждой второй семье будет стоять своя мощная ЭВМ. Причем, если верить Геннадию, к тридцатому году их будут вообще носить на руках, как часы. Я говорил с Келдышем, и он уверен, что такое в принципе возможно.

— Вот что, Константин, — сказал Брежнев. — Пусть твои специалисты распишут для нас все эти мероприятия по направлениям и без излишней зауми. По каждому должна быть ваша оценка и возможные сроки внедрения. Отдельно пусть укажут, что нужно предпринять для скорейшей реализации. Подготовите – скажешь. Ладно, с этим все. Скажи, у тебя есть соображения, что делать с Израилем?

— Да я над этим, собственно, не думал. А что с ним можно теперь делать? Что говорят в министерстве?

— Они там в растерянности, — ответил Брежнев. — Громыко мне сказал, что с арабами сейчас на языке дипломатии говорить трудно, а Косыгин прямо заявил, что был против войны. Похоже, довольны только военные, хотя и они не ожидали такого финала.

— А американцы?

— У них руки сильно связаны Вьетнамом. Ты же знаешь, что там творится. Расхождения с записями огромные. Опыт этой войны показывает, что авиация в локальных войнах начинает играть ведущую роль. Это и нам нужно учесть. К нам у американцев, конечно, куча претензий, хотя мы пошли навстречу и выступили совместно с ними. Ну это и понятно, если учесть, чьим оружием воевали арабы. Ради спасения Израиля они пошли бы далеко, разве что не рискнули применить ядерное оружие. Просто ни у кого не хватило времени. Они, как и мы, не рассчитывали на такой финал. А теперь арабы уперлись. И я понимаю Насера: после того, что случилось, он не может допустить сохранения Израиля. Никто не поймет, ни союзники, ни собственный народ. А после того, что они там творили, ни о каком сосуществовании с евреями не может быть и речи.

— Так что вы от меня-то хотите? Я тоже не в восторге от всего, что случилось. Судя по записям, арабы не только с Израилем бодались, у них еще и между собой войн хватало. А после двадцатого года из-за изменения климата и уменьшения добычи нефти там все вообще передрались. А сейчас Египет начнет претендовать на роль лидера в арабском мире, особенно если мы продолжим оказывать свою помощь. Сирия ему, пожалуй, окажет поддержку, а вот королю Иордании это точно не понравится. И недовольных будет много. На эту роль у них много желающих, помимо Насера. И как долго мы сможем на него влиять? Аппетит приходит во время еды. Если Египет станет по-настоящему серьезной военной силой, это может привести к неприятностям. Сила есть, а нефти нет. А у соседей все с точностью до наоборот. И если Насера сменит кто-то менее вменяемый… Американцы на это тоже спокойно смотреть не станут и начнут вооружать тех, на кого сделают ставку. Боюсь, регион может вспыхнуть раньше двадцатого года.

— Все это так, — сказал Суслов. — Но, зная это, можно сделать выводы и избежать многих неприятностей. Не слишком разбрасываться кредитами и оказывать помощь в первую очередь гражданским секторам экономики. Зачем слишком усиливать их армию, если не существует реальной военной угрозы? И делать ставку не на один Египет. И пора, наконец, что-то иметь за свою помощь. Я вчера разговаривал с Горшковым, так он мне так и сказал, что пора что-то и получать. Лично ему нужна база для флота.

— У Геннадия в дополнениях есть записи о том, что для жителей России Египет был самым дешевым и привлекательным курортом, — сказал Грушевой. — Они туда летали отдыхать миллионами. И что важно, там это можно делать круглый год. Летать это для нас пока дорого, но вот отправлять морским транспортом можно. Заодно получат морскую прогулку. Конечно, это не сейчас, а когда там все уляжется. Но египтян нужно настраивать заранее. Мы предложили части евреев переселиться к нам. А куда?

— Скорее всего, никуда, — ответил Брежнев. — Они к нам и раньше не слишком хорошо относились, а теперь ничего, кроме ненависти, не будет. Вряд ли кто-то захочет приехать. Но если желающие найдутся, найдем и место. Хотелось бы, чтобы не нашлось. Им и жилье строить, да еще приглядывать потом.




— Еще долго будешь крутить? — облизнувшись, спросила жена.

— Сколько надо, столько и буду, — ответил я, вращая ручку сепаратора. — А ты бы лучше не облизывалась. Тебе вредно есть много масла. И для здоровья и, главное, для фигуры.

— А я немножко. Очень уж вкусное, магазинное почему-то совсем не такое.

Уже три дня мы гостили у моей украинской родни. Дом родителей отца стоял на самом краю села, вытянувшегося вдоль пыльной дороги километра на три. Дома стояли только по одну сторону дороги, вторая была вся распахана и засажена пшеницей. За каждым домом был разбит небольшой фруктовый сад, а дальше в сторону озера шли огороды. У деда Тихона в хозяйстве было много живности: корова, парное молоко которой мы пили дважды в день, пара кабанов, ждавших своего часа, чтобы превратиться в ароматное соленое сало и с полсотни кур, служивших деревенским основным источником мяса. Лошадь, на которой он раньше за нами ездил, дед брал в колхозе. Из средств передвижения у него был только старый велосипед, уже несколько лет в ожидании моего приезда пылившийся в сарае. Еще на огороде стояла пара ульев. Когда-то их там был десяток, но с возрастом деду стало трудно со всем этим управляться. Других мужиков в хозяйстве не было. Старики жили вместе с дочерью и ее младшим сыном. Тетя Ирина была наполовину слепа, но вкалывала в хозяйстве с раннего утра до позднего вечера. Бабка страдала полнотой и кучей болезней, и толку от нее было немного. Мой двоюродный брат Вовка родился на пять лет позже меня, его старший брат был наоборот старше на два года, уже окончил школу и уехал работать в районный центр. Соседняя изба принадлежала моему дядьке Аркадию, который во многом походил на отца. В колхозе он работал бригадиром и имел мотоцикл «Иж», на котором часто катал меня «с ветерком». Третий брат и еще одна сестра в деревне давно не жили. Вот такое семейство. Из удобств здесь не было ничего. Дорога, как я уже сказал, была грунтовая, и после длительных дождей проехать по ней можно было только на тракторе. Электричества не было, газа, естественно, тоже. Воду мы набирали из колодца, а в туалет бегали в будку в конце двора, благо летом это было делом простым. Лет десять назад даже муку получали с помощью небольшой ручной мельницы, которая до сих пор стояла в сарае, а из нее потом пекли хлеб. Сейчас хлеб покупали в небольшом магазинчике в центре села. Там еще можно было купить селедку, соль, сахар, спички и мыло. Водку завозили редко, потому что свой самогон, который гнали многие, в том числе и Ирина, обходился дешевле. Немудрено, что лет через десять молодежь начала массово разбегаться, а когда я посмотрел по Интернету, оказалось, что там еще живет аж семьдесят человек. Но пока до этого было далеко, и мы наслаждались всем тем, что может дать городскому человеку деревня. Никогда не пробовали борщ, сваренный из только что бегавшей курицы и выкопанных на огороде овощей? Значит, вы много потеряли. От вареников из своего творога, плавающих в своей сметане, Люся была в полном восторге. Свежий мед это тоже было нечто особенное. Вишня в саду уже поспела, хоть и не была пока такой сладкой, какой станет дней через десять. Оборотной стороной этой благодати был каждодневный тяжелый труд без отпусков и выходных. Дед Тихон только один раз выбрался нас навестить, когда мне было восемь лет.

Я не только жрал и дышал свежим воздухом. За три дня мы с отцом напилили чурок, а потом я нарубил дров на год вперед, нажив несколько водянок. Вся родня, от которой не скрывали наш брак, приняла Люсю, как родную. О нашем творчестве никто не знал, а мы сами о нем не распространялись. Сергей устроился на постой за пять изб от нас и наслаждался бездельем.

Сегодня я наконец привел в порядок велосипед и смотался на нем за хлебом. Люся тоже покаталась, только для нее мне пришлось почти до конца опустить седло.

— Раньше я любил спускаться на нем оттуда, — показал я на дорогу, поднимавшуюся на небольшой холм прямо за деревней. Подниматься долго, зато потом несешься, как на мотоцикле!

— Я тоже так хочу!

— Пожалуй, пора разобрать велосипед, — задумался я. — Мне только не хватало, чтобы ты себе свернула шею. Как мне после этого жить и что сказать твоим родителям? Пойду и утоплюсь в озере. Финал в стиле «Ромео и Джульетты».

— Не буду я оттуда ездить, — обняла она меня. — Слушай, все твои родственники просто замечательные и ко мне относятся, как к родной. Все, кроме твоей бабушки. Почему?

— Не обращай внимания, она к нам ко всем так относится. В свое время она подобрала отцу невесту, а он взял и женился на городской. Отсюда и неприязнь. Я на это уже давно не обращаю внимания.

— Ген, а сколько им осталось?

— Бабушка умрет через два года, дед еще через год. Ирина будет жить долго. В конце почти полностью ослепнет из-за катаракты, а потом прозреет из-за Кашпировского.

— А кто это? Врач?

— Психотерапевт, который лечил людей по телевизору. Потом расскажу.

— Какой телевизор, если ты говорил, что здесь не будет электричества?

— А я тебе такого не говорил. Я сказал, что его при мне не было. А к тому времени она уже будет жить в городе. Есть такой небольшой город – Смела.

— Мы еще долго здесь будем?

— А что, уже надоело? Возьми послушай радиоприемник.

Перед поездкой я купил «Веф-Спидолу», чтобы слушать новости. Вовка смотрел на нее жадными глазами, но дарить ее не было смысла, мотаться для него за батарейками в районный центр никто не станет.

— Наоборот, мне здесь очень нравится. И в сене очень понравилось. Давай еще туда сходим, а то здесь постоянно кто-то мешает, а твоя бабушка из хаты не выходит. Сколько можно терпеть?

— Еще пара дней и уедем. Я стариков, скорее всего, вообще больше не увижу, а отец приедет только на похороны, так что немного потерпи. А сено, наверное, уже вывезли.

На третий день после нашего разговора дедушка взял в колхозе повозку, запряженную одной лошадью, и повез нас всех, включая Сергея, на станцию. Ехали больше двух часов, поэтому я включил свой приемник и настроился на «Маяк». Передавали эстрадные песни, а после них сообщили последние новости.

— Вот те раз! — сказал я, услышав об отставке Макнамары.

— А что не так? — спросила Люся. — Ты о демонстрации евреев в Москве?

— Все так, — ответил я.

Не говорить же при всех, что в моей реальности министр обороны Соединенных Штатов ушел в отставку на полтора года позже. Дед Тихон привез нас на привокзальную площадь, где мы и попрощались.

Сергей ненадолго исчез, а потом вернулся и сообщил, что билеты для нас будут за час до прихода поезда. Этого прихода пришлось ждать пять часов. Билеты были только в плацкарт, но в один вагон. Нам с Люсей достались боковые места, родители заняли два места напротив, а Сергей ушел в конец вагона. Вагон был полон пассажиров, в тамбурах не переставая дымили папиросами, но почти все окна были приоткрыты, и табачную вонь выдувало. Часам к десяти вечера все постепенно угомонились и улеглись на свои места. Потом выключили свет, и наступил сон, прерываемый ором репродукторов на больших станциях и резкими рывками состава. В Ростов-на-Дону прибыли днем и сразу же отправились на автовокзал, откуда автобусом доехали в Азов почти до самого дома стариков. Сказать, что они нам обрадовались – значит, ничего не сказать. Правда, когда узнали, кем мне приходится Люся, несколько минут приходили в себя. О своей свадьбе мы, естественно, никому не писали, и жену они знали только по нашим выступлениям на эстраде.

— Федор Прокофьевич! — представился дед. — А это Наталья Яковлевна. Честное слово, мы очень за вас рады, просто это слишком неожиданно!

Жили они в двухкомнатной квартире на втором этаже двухэтажной «сталинки» с большим уютным двором. Кроме комнат, было нечто вроде лоджии, которую застеклили и превратили еще в одну комнату для летнего времени. Комнаты были немаленькие, но кроватей на нас не хватало, поэтому из подвала принесли две раскладушки. Сергей довел нас до дома и убежал устраиваться сам и решать вопрос со связью. Я ходил по квартире, которую не видел больше полувека и испытывал те же чувства, как и тогда, когда первый раз осознал себя в детском теле и смотрел на наши комнаты и воскресших родителей. Каждая статуэтка, граммофон, волчья шкура на потертом кожаном диване, сказки Пушкина… Каждый предмет был знаком и почему-то навевал грусть.

— Что это ты какой-то не такой? — заметила мое состояние жена.

— Слишком давно здесь не был. Все связано с детством, а я, в отличие от тебя, отношусь к нему с ностальгией. Время не остановить, и все дети стремятся быстрее стать взрослыми. Все это правильно и естественно, но больно. Тебе пока не понять. Я думал, что это чувство уже ушло, оказывается, нет.

— Старичок! — она поцеловала меня в губы. — Пойдем ко всем. Сам же говорил, что главное это не вещи и дома, а люди. Видел, как они тебе обрадовались? Дедушка у тебя кто?

— Был корреспондентом газеты «Молот», а бабушка Ната никогда не работала. Они замечательные люди, хоть и не без недостатков. Но чтобы их заметить нужно не в отпуск приезжать на две недели, а пожить с ними пару лет.

— Можно подумать, у тебя их нет! — сказала жена. — Чем будем заниматься?

— Покажу тебе город, сходим в одно место, где должна жить моя жена из той реальности и будем ходить на пляж. Слава богу, Дон еще чистый. А если переедем на другой берег, будет песчаное дно. А чуть позже проедемся на «Комете» в Таганрог к родственникам. Там уже искупаемся в море. Устраивает тебя такая программа?




Глава 4


— Это она! — сказал я, во все глаза глядя на девчонку, вышедшую из подъезда старого двухэтажного дома.

Сейчас ей должно было быть одиннадцать лет.

— Не красавица, — сделала вывод жена. — Но симпатичная. Только уж больно серьезная.

Светлана прошла мимо нас, помахивая сумкой, не обратив внимания. Чувствовалось, что ее мысли бродят где-то далеко-далеко.

— У нее очень нелегко сложилась жизнь, — пояснил я. — Родители уже разбежались. Сейчас она живет с матерью, позже будет жить с новой семьей отца. Я ведь ее такой никогда не видел. Когда нас познакомили, ей уже было двадцать семь лет.

— И долго ты за ней ухаживал?

— Где-то с месяц, потом пошли в ЗАГС.

— Быстро у вас!

— А у нас была любовь с первой драки.

— Это как?

— А вот так. Она тогда после работы играла в азовском ТЮЗе. Вот меня и пригласили на спектакль, чтобы мы познакомились. Спектакль был «Разговоры в учительской». Мы друг другу с первого взгляда как-то не приглянулись, но я, как джентльмен, пошел ее провожать до общежития. Дело было вечером в конце октября. Идем это мы, значит, по березовой аллее и обгоняем двух подвыпивших парней. Дорогу они нам, понятно, уступать не собирались, а асфальтированная дорожка такая, что не обойдешь. Вот я и отодвинул одного из них. На мне тогда было что-то вроде утепленного пальто, на голове – шляпа, а на ногах – югославские туфли с каблуками в три пальца. В общем, вид еще тот. Вот этот парень, которого я слегка оттолкнул, махнул рукой и сбил мою шляпу, причем не куда-нибудь, а в порядочных размеров лужу. Сама понимаешь, что утереться и уйти просто так я не мог. Вот мы там и подрались, причем я попытался применить то немногое, что знал из каратэ. Как ни странно, все получилось, хотя мне здорово повезло, что мои противники были под мухой. Посмотрела она на то, как я прыгаю на югославских каблуках, и решила со мной сразу не рвать. Ну и я решил то же самое, и потом в своей жизни ни разу не пожалел о своем решении. Надо будет, когда она приедет сюда после своего фармацевтического института, помочь с квартирой. Надеюсь, ты не будешь ревновать.

— Я не буду против, если ты ей даже материально поможешь. Один раз. Не вздумай ей только из жалости подарить ребенка, этого я точно не переживу. Помоги и забудь.

— Что за фантазии, — сказал я, обнимая ее и притягивая к себе.

— Совсем стыд потеряли! — заорала на нас какая-то тетка из дома Светланы. — Вы бы еще поцеловались!

— Люди просят, — громко сказал я, развернул Люсю, чтобы тетке было лучше видно, и поцеловал в губы.

После этого, не дожидаясь новых воплей, взял ее за руку и вывел со двора. Почти тотчас же встретили Светлану, возвращающуюся с полной сумкой. Нас она увидела, но не узнала, чему я не удивился. Жили они небогато, и телевизора в доме не было. Естественно, что наших концертов она видеть не могла, разве что у кого-то из подруг. Видимо, я на нее как-то не так посмотрел, потому что девчонка смутилась и быстро заскочила во двор.

— Ну вот, напугал ребенка! — сказала Люся. — Пойдем отсюда, пока сюда не заявилась твоя теща из той жизни, да еще в компании моралистки, которая из-за нашего поцелуя чуть не выпала из окна. Что ты мне хотел показать?

— Местные достопримечательности. Сначала сходим на крепостной вал, а потом в пороховой погреб.

— Странно! — она оглянулась назад. — Целый час ходим, и без присмотра. Не похоже на Сергея. Неужели из-за твоего пистолета?

— Размечталась, — засмеялся я. — Видишь позади возле старых акаций молодого мужчину? Он за нами идет, как привязанный, от самого центра города. Не нужно на него пялиться, зачем смущать человека?

Мы прошли через крепостные ворота и вскарабкались на вал.

— Красиво! — сказала жена, осматривая Дон и небольшой островок напротив порта. — Такой простор! И река очень широкая.

— Вот завтра сядем в порту на катер и поплывем на ту сторону. Только нужно будет взять родителей.

— Без них не перевезут?

— Без них мы с тобой будем вынуждены купаться по очереди. Если у меня сопрут ствол, голову мне не оторвут, но неприятности будут гарантированно. Можно взять в прокате лодки и переплыть самим, но здесь ходят «Ракеты», так что есть риск нарваться на неприятности. Если не потонем, Сергей точно прибьет. Не будем нервировать человека, он за нас отвечает.

— А когда в Таганрог?

— Уже у всех пятидневка, так что поплывем в субботу, чтобы все были дома. Пошли обратно, а то напечет голову. Надо будет тебе купить панаму, здесь без шляпы ходить нельзя, перегреешься.

На следующее утро мы вместе с другими любителями песчаного дна зашли на борт большого тихоходного катера, который за полчаса перевез нас на ту сторону Дона к старому деревянному причалу. Удобств, как на городском пляже, здесь не было, но под ногами вместо ила был чистый песок. Народа было немного, поэтому мы без труда заняли часть песчаного пляжа рядом с ивами, в тени которых при желании можно было укрыться. В тень отправились вода и продукты, а мы постелили себе пару гобеленов на самом солнцепеке. Родители купались мало и скоро забрались в тень. И правильно, не хватало еще обгореть с непривычки. А я с женой почти не выходил из чистой и теплой воды. Конечно, не море, но тоже неплохо. Когда позагорали и решили перекусить, я включил радио и настроился на «Голос Америки». Поблизости никого не было, но я все-таки приглушил звук. Гудение, которым забивали станцию, сегодня было не сильное, и слова диктора можно было разобрать.

— Что ты там услышал? — спросил отец, когда я выключил приемник, и мы взялись за бутерброды с колбасой, вареные яйца и помидоры.

— Опять Ближний Восток, — ответил я. — У них это сейчас основная тема. Рассказывают, как египетская армия перла награбленное барахло. На танках из-за узлов и чемоданов не было видно брони. А то еще к танкам цепляли прицепы. Все, что имеет колеса, тоже угнали. Наверное, наша армия столько не уволокла из Германии, сколько египтяне из Израиля.

— И ты в это веришь? — спросил отец.

— Думаю, это один из тех немногих случаев, когда они говорят правду, — сказал я. — В Египте если и был порядок, то только во времена фараонов. Продажный и жадный до денег народ. Им нужно помогать, но при этом обязательно одной рукой держать за горло. Мягкости они не поймут, примут за слабость. А наши вообще много средств разбазаривают на помощь. Вьетнаму – это понятно. Там, кстати, действительно очень дружелюбный и работящий народ. Если этим помочь, рано или поздно отдадут все долги. А с арабами или с Африкой нужно быть осторожней, иначе просто выбросим деньги на ветер. Я все подробно расписал, как только отреагируют? Ладно, нечего здесь об этом болтать. Люсь, тащи гобелен в тень, а то останемся без шкуры. Это тебе не московское солнце.

Следующий день отдыхали на том же месте, а в пятницу пошли на городской пляж, взяли напрокат лодку и вволю наплавались и накупались. Утром в субботу прихватили купленные в Москве подарки и направились в порт на девятичасовую «Комету». За полчаса до ее прибытия купили билеты и подошли к причалу.

— Съездим в Таганрог, а потом отдыхайте с матерью, — сказал нам отец. — А я с дедом хоть немного порыбачу.

— Не компанейские вы люди, — сказал я. — Смотрите, Сергей пришел. Вот выпала человеку работа. Знает, что почти наверняка колотится зря, а выполнять все равно нужно. Интересно, что он о нас говорит своим коллегам?

— Может вообще ничего не говорить, — высказался отец. — У них любопытство не поощряется. Есть указание сверху – выполняй.

Вскоре из-за поворота реки появилась «Комета», которая быстро приблизилась и подошла к причалу, осев в воду. Несколько пассажиров вышли на пристань, а мы по перекидному трапу зашли на борт судна. Простояли минут пять, после чего отвязали канат, оттолкнулись от причала и включили двигатели.

— Пойдемте в носовой салон, — предложил я. — Там слабо слышен шум двигателей.

— А если постоять на открытой палубе? — спросила Люся. — Я еще никогда на таких не ездила, интересно!

Родители ушли в носовое помещение, а мы остались. Двигатели взревели, судно ускорило ход, поднимаясь над водой, а сзади вырос столб брызг.

— Здорово! — закричала жена, хватая меня за руку. — Вот это скорость!

Косу она уже давно не заплетала, просто отбрасывала волосы на спину, и сейчас сильный ветер трепал ее гриву, заставляя напрягать мышцы шеи. Это было красиво, но она быстро устала, и мы тоже зашли в салон. Скоро берега Дона разошлись, впереди была только вода.

— Залив, — сказал я. — Плыть еще сорок минут, и ничего интересного не будет. Садись и отдыхай.

— Ты слышал, что утром передали о смерти Малиновского? — спросил своего соседа один из сидящих впереди.

В моей реальности он умер тремя месяцами раньше. Жаль, что я не сообщил всех подробностей его болезни раньше, просто не подумал. Хотя все равно в его возрасте, скорее всего, это было бы бесполезно. Разве что протянули бы еще пару месяцев.

Может быть, нас за время отпуска кто-нибудь и узнал, но подошли только сейчас в «Комете».

— Извините, — обратился к нам представительного вида мужчина. — Это не вы?

— Нет, — ответил я. — Это не мы, вы обознались.

— Что за ерунду ты ему ответил? — спросила жена, когда растерянный мужчина уселся на свое кресло.

— Каков вопрос, таков и ответ. Да и нет у меня желания с ним беседовать. Смотри, показался Таганрог.

Из порта в город ехали автобусом, потом пересели на трамвай. В двенадцатом часу мы поднялись на второй этаж к квартире, в которой жила семья Богдановских. Почтовую открытку на этот раз не посылали, поэтому наш приезд оказался сюрпризом. Как я и ожидал, известие о моей женитьбе повергло их в шок. Украинская родня восприняла это гораздо спокойней.

— Ничего не понимаю! — сказала тетя Вера. — Какая свадьба, когда им только шестнадцать лет?

Я молча достал из сумки свидетельство и отдал ей в руки. Взяв в руки документ с печатью, она как-то сразу успокоилась.

— Нам пошли навстречу, — пояснил я. — В самом скором времени будет принят закон, в котором может допускаться брак с шестнадцати лет. Нас предупредили, что лучше пока о свадьбе не распространяться, поэтому вам никто ничего не писал.

— Раз разрешили, значит, все законно, — сказал дядя Миша. — Это дело нужно перекурить. Я сейчас вернусь.

— Не могу поверить, что ты теперь женатый человек, — растерянно сказала моя двоюродная сестра Наталья.

— Ты знаешь, я тоже к этому так и не привык, — засмеялся я. — Хватит нас обсуждать, время еще будет. Принимайте лучше подарки. Покупали от чистого сердца, надеюсь, вам всем подойдет.

Мы раздали подарки, после чего Наталья увела жену в меньшую комнату, где они вдвоем шушукались, наверняка обмывая мне косточки.

— Так и курит? — спросил я тетю Веру, имея в виду ее мужа. — Меня все-таки три года у вас не было.

— Еще хуже, — вздохнула она. — По полторы пачки в день.

Курил дядя Миша на улице, но после возвращения находится рядом с ним было… некомфортно.

— Он всегда так курит? — спросила меня жена, когда Михаил в третий раз ушел перекуривать.

— Он из-за папирос умрет через четыре года, — ответил я. — Схватит летом двухстороннее воспаление легких и за неделю сгорит как свеча. Ничего сделать так и не смогли, при вскрытии все легкие были пропитаны этой дрянью.

— Может быть, можно что-то сделать?

— Как ты себе это представляешь? Подойти к нему и сказать, что он сам себя убивает? Или прочитать лекцию о вреде курения? Ему об этом и так постоянно говорят родные, толку-то. Знал я таких, как он, никто из них так и не бросил. Пусть все будет, как было. Он сам выбирает себе судьбу, жаль только тетю Веру с Наташей. Я ничего не смогу сделать.

— Наташа мне понравилась, — сказала Люся. — Как у нее сложится судьба?

— Хреново сложится, — ответил я. — В техникуме был парень, но родители запретили ему брать ее в жены. Она русская, а они татары. Такое вот братство народов. Потом смерть отца подкосит мать, и с ней надо будет возиться. Мать, работа и дом. Друзей будет много, замуж она так и не выйдет.

После обеда мы собрались и все вместе троллейбусом поехали на один из двух городских пляжей. К воде спускались через красивый парк с изумительными узорами цветов на клумбах.

— А здесь песок, а не камни, — сказала жена, разуваясь на последних ступенях лестницы. — Хорошо!

Народа было много, но не настолько, чтобы мы не нашли себе места. Расстелив два старых покрывала, мы сложили на них свои вещи и разделись. Старшее поколение купалось мало, больше сидели на покрывалах и беседовали. Скоро все, кроме дяди Миши, набросили на себя рубашки.

— Родители на море почти не ездят, — пояснила Наташа, а отец загорел на даче. — Я тоже пока не сильно загорела, так что лучше больше быть в воде.

— Пахнет морем, — сказала Люся, когда мы уже собрались уезжать. — И соленая вода до горизонта. А почему-то сразу чувствуешь, что это не Черное море.

— В Черном море отошел на десять шагов от берега и утонул, — засмеялся я. — А здесь можно и сотню шагов пройти, и вода будет только по грудь. Волны нет, но это только сейчас. Иногда штормит прилично.

— Это когда ты здесь мог видеть шторм? — спросила Наташа.

— Не важно, я читал. Хорошо очищайте ноги от песка, а то натрете.

Дома немного отдохнули, поужинали и собрались в большой комнате у телевизора. В выпуске «Телевизионных новостей» показали, как в пришедшие в порт Хайфы суда загружаются беженцы, которых вывозили в Соединенные Штаты.

— Жалко людей! — сказала тетя Вера. — Вчера передавали, что многие все равно не хотят уезжать. Не понимаю, как там вообще можно было жить? Все время на ножах с соседями, почти постоянная война. Я бы так не смогла.

— Мы всех жалеем, — сказал дядя Миша. — Победили арабы – жалеем евреев, а было бы наоборот, жалели бы арабов. Я ненадолго выйду.

— Косыгин полетел в Америку, — сказал отец. — Нелегко ему будет. Хоть мы выступили вместе с американцами за прекращение войны, им понятно, кому они обязаны ликвидацией Израиля. А если еще заберут к себе большинство евреев, хороших отношений не будет.

— А их и так бы не было, — сказал я. — Экономические санкции шестьдесят второго года забыли? Из-за них у нас до сих пор с Западной Европой нет нормальной торговли. Ничего, на Америке свет клином не сошелся, а всему миру не прикажешь, по крайней мере, сейчас. Придет время, мы своими нефтью и газом привяжем к себе не только Восточную Европу, но и Западную. «Дружба» – это только начало. Еще и ассоциацию с ОПЕК устроим.

— Слова-то какие знаешь! — тетя Вера поднялась с дивана и выключила телевизор. — Все! Один раз за сколько времени приехали и сидите у телевизора! Расскажи лучше, как вы готовитесь к выступлениям.




— Изучил? — спросил Брежнев Суслова.

Они сидели вдвоем в кремлевском кабинете Леонида Ильича.

— Ознакомился, — ответил Суслов. — Я не ученый и не хозяйственник, поэтому о многом мне судить сложно. Но и мне видно, что некоторые мероприятия в случае реализации со временем сильно изменят жизнь к лучшему. Вопрос в том, что наши возможности сильно ограничены. Не хватает средств, производственных мощностей, да еще многое на внешних рынках нам просто не продадут. Понятно, что трубопроводы привяжут к нам страны Запада, но это начнется еще только через несколько лет.

— Там есть предложения по внутренним резервам, — сказал Брежнев.

— Видел я эти предложения. Кое-что принять можно, но так кардинально сокращать армию и вооружения я просто боюсь. Мало ли, что оно нам не понадобилось. Может быть, Леонид, оно и не понадобилось, потому что было?

— Ну не настолько мы беззащитны. Ты смотри, что предлагают. Противоракетная оборона у американцев и так оставляет желать лучшего, а применение радиопоглощающих материалов и ложных целей в стратегических ракетах делают их практически неуязвимыми. Зачем они тогда вообще нужны в таком количестве? Как видно из записей, значительную часть ядерных арсеналов все равно придется уничтожить. Для чего их тогда создавать? Только для того, чтобы было о чем торговаться с американцами? Модернизировать то, что есть, а дальше будет видно. По словам Келдыша, уже через пару лет мы развернем производство таких электронных деталей, которые позволят создавать ракеты с разделяющимися боеголовками. Это по ракетам. Численное сокращение личного состава тоже компенсируется изменением структуры вооруженных сил и улучшением качества оружия. Мы, в отличие от американцев, за границей войн не ведем, а война с НАТО, если она будет, начнется с обмена ядерными ударами. Большая армия в этом случае не понадобится. Здесь целый комплекс мер по новым вооружениям. А старые виды оружия нужно срочно продавать, пока на них есть спрос. Позже упадут цены. Кстати, расплачиваться за старую технику могут продовольствием. Нам оно скоро будет нелишним.

— Меры по промышленности и вооружениям более или менее понятны, — сказал Суслов. — А вот социальные вызывают много вопросов. Я хотел поговорить с Геннадием, но он еще не приехал. Не нравится мне там все, если честно. А программа по сельскому хозяйству затормозилась из-за позиции руководства ВАСХНИЛ. С рядом положений они категорически не согласны, по другим пока не определились. Лобанов попросил еще время.

— А что говорят в Проекте?

— Нецензурно говорят. Руководство сельскохозяйственного сектора уверено в своих предложениях, и Грушевой их поддерживает, но он в этом не специалист.

— Какая позиция министерства сельского хозяйства?

— Им пока эту программу не показывали, — сказал Суслов. — Мацкевич и так просит увеличить ему штаты из-за крупных работ, связанных с засухой. Их действительно очень сильно загрузили, так что просьба обоснованная.

— Вы не слишком решительно взялись за чистку партийных рядов? — спросил Брежнев. — Не проходит дня, чтобы мне кто-нибудь не плакался. Неужели действительно все так плохо?

— Нет, — ответил Суслов. — Не так плохо, как показалось вначале. Такой гнуси, которую однозначно нужно убирать, а то и сажать, мало. Но вот обеспечить постоянный контроль работы партийных кадров просто необходимо. И жизненно важно искоренять семейственность. Действий преступного характера мало, а вот блат и протекции – этого хватает. Во все обкомы разосланы инструкции, пусть изучают. Снимать будем к чертовой матери, невзирая на заслуги. По-другому просто не получится.

— Ты знаешь, как тебя кое-кто стал называть? — спросил Брежнев.

— Знаю, — криво усмехнулся Суслов. — Как я тебе тогда говорил, так и называют – инквизитором. И это мы еще только чистим Россию и Узбекистан. Мне страшно подумать, сколько работы по другим республикам. Я при жизни точно не закончу. Кстати, нужно ограничить прием в аппарат ЦК бывших работников ЦК комсомола. Есть причины.




Поезд прибывал в Москву рано утром на Казанский вокзал. Здесь нас уже ждала «Волга» с Виктором за рулем. Сергей проводил до машины и попрощался. Через полчаса мы уже подъехали к дому. Была пятница седьмого июля, и до окончания отпуска у отца осталось два дня.

— Загорели, как негры! — сказала Надежда, когда мы сразу после приезда зашли в ее квартиру. — А Люся, кажется, поправилась.

— Я же тебе говорил, что нечего столько есть масла! — пошутил я, уворачиваясь от тычка локтем. — Скоро не пройдешь в дверь. А где Оля?

— Где-то бегает. У нее, в отличие от вас, уже много друзей. Вы мне скажите, когда будете подавать документы в институт? Когда вступительные экзамены?

— С первого августа, — ответил я. — А документы подадим сразу же после выходных. А вы когда в отпуск?

— В понедельник уезжаем. Так что вам будет задание поливать цветы и убирать в квартире. Можете ее занять на время нашего отсутствия и попробовать пожить самостоятельной жизнью. Только ты его голодом не умори.

Вечером, когда со службы пришел Иван Алексеевич, и приехала с работы сестра, собрались все вместе и пообщались за чаем с пирожными. Выходные просидели дома. Делать было особенно нечего, поэтому я часто включал радиоприемник в надежде услышать что-нибудь интересное. Еврейская тема по-прежнему занимала центральное место в передаче «Голоса Америки», но ничего нового они не сообщали, разве что сказали о том, что визит советского премьера Косыгина в США прошел безрезультатно. Но этого и так следовало ожидать. Непонятно, зачем Алексей Николаевич вообще туда сейчас полетел. Другие новости тоже были. Так сообщили, что в Советском Союзе на сорок девятом году жизни от острой сердечной недостаточности скончался член союза писателей СССР, видный борец за гражданские права Александр Исаевич Солженицын. К этому сообщению добавлялась пара комментариев, в которых высказывались сомнения в естественных причинах смерти. В выпуске газеты «Правда» за седьмое июля на последней странице я нашел сообщение о еще одной смерти. В Праге на сорок шестом году жизни в результате болезни скончался секретарь ЦК коммунистической партии Чехословакии Александр Дубчек. Что за болезнь вырвала из рядов чехословацких коммунистов их товарища, в газете не сообщили. Мне никто не говорил, как именно использовали мои записи, только пару раз Брежнев и Грушевой обмолвились о Проекте и о масштабах работ. Я прекрасно понимал, что с таким государством, как СССР, которое обладает огромной инерцией, каких-то быстрых изменений ожидать трудно, и результаты реально появятся только через год-два, а то и позже, но в любом случае, как бы ни сработали сотрудники Проекта, разница с тем, что было в мое время, должна быть значительной.

В понедельник я вызвал машину, которая отвезла Черезовых на Казанский вокзал. Они уезжали в Пермь с пересадкой в Ростове-на-Дону. Лететь самолетом Надежда категорически отказалась, она их панически боялась. После этого Виктор вернулся за нами и отвез во ВГИК. Мы прошли в приемную комиссию, где нас сразу же узнали.

— Давайте ваши документы, — сказала молодая женщина с грубоватыми чертами лица. — Присядьте на стулья, я ненадолго отлучусь.

Вернулась она через десять минут с молоденькой девушкой, которая заняла ее место за столом.

— Идите за мной! — сказала она нам и отвела в большую комнату непонятного назначения, которая, как я узнал позже, была актерской студией.

За стоявшим в углу письменным столом сидел почти лысый мужчина лет шестидесяти с усиками, длинным носом и добрыми глазами.

— Здравствуйте, ребята! — поздоровался он. — Хотите у нас учиться? На каком факультете?

— Извините, — обратился я к нему. — Мы можем узнать, с кем говорим?

— Сергей Аполлинариевич Герасимов, — представился он, с интересом уставившись мне в лицо.

— И из-за чего нам такая честь? — спросил я. — Абитуриентов принимает завкафедрой и один из столпов отечественной кинематографии. Вам по-поводу нас звонили?

— Был звонок, — не стал он отрицать. — Из тех, которые я игнорировать не вправе.

— Тогда будет большая просьба о нем забыть и взять у нас документы, как и у всех прочих. Поступить мы хотим на актерский факультет.

— А почему ты так настроен против небольшого послабления, о котором меня, скажем так, попросили?

— Потому что нам у вас учиться, потому что об этом могут узнать другие студенты, потому что я принципиально против протекций. Продолжать?

— А вы что скажете, девушка? Людмила, кажется?

— В этом у нас одно мнение на двоих, — ответила она. — Не думаю, что ваш экзамен будет так уж трудно сдать. Вот не вылететь потом…

— Браво! — сказал он Люсе. — Вы умница. Поступить не так легко, но доучиться до выпуска гораздо труднее, здесь вы правы. Иной раз половина студентов отсеивается, особенно на актерском. Но вас я бы принял и без того звонка, есть у меня такое право, а на вас я уже налюбовался на экране и примерно представляю, на что вы способны. Это хорошо, когда актер обладает такими вокальными данными. У вашего друга они слабее, но вот сценическое мастерство развито хорошо. Если вы действительно хотите учиться на нашем факультете, я могу вас зачислить в свою студию. Поверьте, что экзамен в вашем случае это пустая формальность а, если об этом узнают, все поймут правильно. Не вы одни такие. Так что считайте себя уже зачисленными, приходите первого сентября и постарайтесь заниматься так, чтобы не вылететь из института. Если докажете свою непригодность, вам никакой звонок не поможет, сами не захотите остаться. Договорились?

— Если ваше решение вызвано нашими выступлениями, а не звонком, тогда договорились.

— Тогда расскажи мне анекдот, и можете быть свободными.

— У одного актера спросили, кто сейчас, по его мнению, самый популярный артист? «Нас несколько» – скромно ответил он.

— Жулик! — констатировал мэтр. — Ладно, в следующий раз расскажешь что-нибудь подлиннее. Идите в комиссию к Инне Павловне. Она вернет вам документы и выдаст памятку о том, что вам будет нужно для учебы.

— Поступили, — сказал я маме. — Теперь мы студенты ВГИКа. Приняли без экзамена.

— Это из-за ваших концертов? — спросила она.

— Завкафедрой сказал, что да. Но был еще звонок, по-видимому, из ЦК. Мне это не нравится, но выделываться я не стал. В случае чего у Герасимова могут быть неприятности.

— А кто он? — спросила Люся.

— Выдающийся человек, — пояснил я. — Режиссер, сценарист и актер. Вместе с женой ведет актерскую студию. После смерти его именем назовут ВГИК. Так что нам с тобой повезло, если, конечно, не вылетим.




Глава 5


— Сегодня у нас вводная лекция, — сказал Сергей Аполлинариевич своим первокурсникам.

Было нас таких двадцать восемь душ: шестнадцать ребят и двенадцать девушек. Сегодня было первое сентября, и все принятые на актерский факультет разошлись по студиям и внимали своим ведущим.

— У вас будет много предметов, — продолжил Герасимов. — Не сдадите любой из них, и вас, скорее всего, отчислят. Но вы можете сдать их все на отлично и быть отчислены, если не овладеете главным – мастерством актера. Здесь, в этих стенах вы будете делать себя мастерами, а я вам в этом по мере сил постараюсь помочь. Не всем из вас повезет, кто-то будет отчислен. Не стоит воспринимать это как личную трагедию: значит, это не ваше, и нужно себе искать профессию по плечу. У всех сидящих в этой студии есть артистические способности, иначе вас бы здесь не было. Разовьете вы их или покинете стены института, будет зависеть только от нас. Занятия в студии отличаются от занятий в аудиториях других вузов тем, что вас здесь мало и я буду работать со всеми вами вместе и с каждым в отдельности. А сейчас для поднятия духа Геннадий расскажет нам анекдот.

— Я не ослышался, мэтр? — спросил я, демонстративно ковыряя в ухе. — Как-то очень слабо, по-моему, этот жанр сочетается с занятиями.

— Ты не прав. Правильно донести до слушателей любой рассказ должен любой из вас. Вот мы сейчас и посмотрим, как ты это сделаешь. Заодно поднимешь всем настроение. На сцене это у тебя неплохо получалось. Кстати, у тебя уже появились подражатели. Давай, не заставляй себя упрашивать.

— Надеюсь, что это не войдет в систему, — пробурчал я. — Меня уже в школе достали просьбами рассказать анекдотик. Ладно, слушайте. На съемках фильма главный герой должен броситься в воду с моста. По условиям крупного плана его нельзя заменить каскадером. «Но я не умею плавать и сразу пойду ко дну!» – возмущается актер. «Ничего, эта сцена в фильме заключительная» – успокаивает его режиссер.

— Ты схалтурил, — сказал Герасимов, когда все отсмеялись. — Рассказал неплохо, но много хуже, чем мог. Есть причина?

— Люди очень падки на юмор, — мрачно ответил я. — Причем практически все. Мне бы очень не хотелось становиться штатным клоуном института. Одно дело – веселить людей с эстрады, другое… ну вы поняли.

— Понял, — кивнул головой Сергей Аполлинариевич. — Остаться неузнанным у тебя не получится, а твои выступления видели все. Так что просьб рассмешить тебе не избежать. Выполнять их или нет – это решать тебе самому. А на моих занятиях я ни тебе, ни кому другому халтурить не позволю. Встань и расскажи что-нибудь другое в полную силу. Представь, что ты на эстраде.

— Актриса предъявляет претензии режиссеру: «Почему вчера в сцене выпивки реквизитор подал мне обыкновенную воду? Я требую, чтобы подавали настоящую водку!» «Согласен, — отвечает режиссер. — Но с условием, что в последнем акте вам подадут настоящий яд».

— Вот! — поднял руку Герасимов, когда стих смех. — Все заметили разницу? Первый раз он просто рассказал смешную историю, второй – он ее сыграл в лицах. И сыграл прекрасно! Этому и вы все будете учиться, конечно, не на анекдотах. Запомните, что играя, актер ни в кого не перевоплощается, а остается самим собой. Если вы будете в каждой роли перевоплощаться, скоро познакомитесь с санитарами. Но, оставаясь самим собой, он должен глубоко понять своего героя и изобразить его так, чтобы у зрителей не зародилось и тени сомнения.

Первая лекция не была занятием. Герасимов поднимал нас одного за другим и предлагал рассказать о себе. Он знакомился с нами, а мы – друг с другом. Еще до начала лекции меня удивил возрастной состав студентов. Здесь были совсем еще девчонки, на мой взгляд, даже моложе моей жены. Как потом выяснилось, я действительно не ошибся: Наталья Белохвостикова была младше Люси. Были и другие, кого я сразу узнал. Наталья Бондарчук, которая родилась в один год со мной, Наталья Аринбасарова, которая уже имела маленького ребенка и была старше нас на четыре года и Николай Еременко, родившийся чуть раньше меня. Георгия Николаенко я в лицо не помнил, только по его работам. Ему, как и Аринбасаровой, уже исполнился двадцать один год. Дополняли список знаменитостей Наталья Гвоздикова и Талгат Нигматулин. Остальных я не припомнил, поскольку в той жизни почти не интересовался театром и актерами кино, игравшими в эпизодах. Видимо, подняться выше у них не получилось, или их вообще отчислили до выпуска.

— Сейчас у вас будет лекция по истории мирового кино, — сказал Герасимов. — Вести этот предмет будет Кира Константиновна Парамонова. Она у нас заведует кафедрой кинодраматургии. А я с вами прощаюсь до завтра. Можете идти, я задержусь в студии.

— Расскажи анекдот! — подошел ко мне Еременко, когда мы вышли из студии. — Да шучу я, чего ты так скривился! Вы же с Людмилой приехали из Белоруссии? Я тоже оттуда.

— Не называй ее Людмилой, — сказал я Николаю. — Ей больше нравится, когда зовут Люсей.

— Здорово вы выступаете, — подошла к нам Бондарчук. — Песни замечательные, и печешь ты их как блины. Геннадий, что думаешь делать после занятий?

— Он уже занят, — со значением сказала Люся.

— Я не в том смысле, — засмеялась Наталья. — Но хорошо, что предупредила, буду иметь в виду. Я просто хотела кое-кому предложить собраться в кафе. Не хотите в кафе, можно у нас дома. Вас я обоих приглашаю.

— Спасибо, Наташа, — поблагодарил я. — Скорее всего, пойдем. Но давай сначала дождемся конца занятий. Сегодня, как я понял, серьезно за нас браться не собираются. Пошли быстрее, а то опоздаем на лекцию. Еще и аудиторию искать.

— Время еще есть! — махнула она рукой. — Герасимов нас отпустил раньше, а где аудитория, я знаю. Послушай, у тебя все анекдоты такие… приличные? Или это только для эстрады?

— А тебе нужна изюминка? — спросил я.

— Скорее перчинка, — засмеялась она. — Вижу, что ты их не хочешь рассказывать, но друзьям?

— С отцом познакомишь?

— Без проблем. Поедем к нам, там и познакомлю. Он часа в четыре должен быть дома.

— Так и быть. Слушай. Режиссер объясняет молодой актрисе сцену: «Вы сидите в комнате. Врывается грабитель, связывает вас и насилует. Понятно?» «Да. Но скажите, грабитель будет красив?» «Конечно» «Тогда зачем ему меня связывать?»

— Класс! — засмеялась Наталья. — Теперь пошли, а то действительно опоздаем.

Когда закончились занятия, оказалось, что из всех приглашенных Натальей смогли пойти к ней в гости только мы и Еременко, остальные по разным причинам отказались.

— У нас машина, — сказал я друзьям. — Думаю, все влезем. Только нужно будет сделать остановку, чтобы купить торт.

— Ничего себе! — присвистнул Николай, увидев «Волгу». — В нее точно влезем. А если нет, я Наталью посажу на колени. Откуда колеса?

— Подарок поклонников, — отшутился я. — Загружайтесь. Наташа, говори адрес. Виктор, забросите нас и уезжайте, я потом позвоню. И останови где-нибудь, где продаются торты.

Вечер прошел интересно. И с новыми приятелями было о чем поговорить, и пообщаться с женой Бондарчука Ириной Скобцевой. Роль Элен в «Войне и мире» она уже отыграла и, когда мы приехали, находилась дома. Глава семейства был весь в делах, приехал уставший и с нами практически не общался. В шесть вечера попрощались и уехали на вызванной мной машине. Заодно забросили Николая в общежитие на Будайскую. Своих я предупредил по телефону сразу же, как только приехали к Наталье, так что они не волновались.

— Мам, мы не хотим ужинать, — сказал я матери. — Вчетвером слопали большой торт. Утром на завтрак прибежим, а потом меня начнет кормить жена. Когда ослабею так, что не смогу таскать ноги, приползу к тебе. Люсь, только не драться!

— Расскажите, как прошли занятия? — попросила Таня.

— Да этих занятий сегодня почти не было, — ответил я. — В институте травил анекдоты, а после гонял чаи с Бондарчук и Скобцевой.

— Как хочешь, — обиделась сестра.

— Не обижайся! — обняла ее жена. — Так все и было. Заниматься начнем завтра. Ладно, мы пойдем осваивать временно подаренную квартиру.

— И с чего мы ее начнем осваивать? — спросил я, когда мы зашли к Черезовым, заперли дверь и включили свет в большой комнате.

— С кровати, конечно! — сказала жена. — В нашей комнате мне все время приходится сдерживаться. А тут мы одни! Красота! Заодно докажешь, что не разлюбил. Столько красавиц в группе! А Белохвостикова вообще почти англичанка и уже успела сняться в кино! И ты на них на всех пялился! Сейчас будешь отрабатывать прощение!

— Совсем другое дело! — сказала она часом позже, когда мы уставшие, но довольные лежали на кровати ее родителей. — Как только не поломали кровать. Послушай, чего это ты в последнее время зачастил к Суслову? Ты же им вроде все записал. Что еще нужно?

— Суслов очень честный, но ограниченный человек, — ответил я. — Для чистки партийных рядов подходит идеально, но он ведь ею не ограничивается. Сейчас они с Брежневым на пару фактически принимают все важные решения. С техническими новшествами он не спорит, в науку не лезет, даже в вопросах управления соглашается с экспертами и работниками Проекта. Но все предложения в социальных вопросах вызывают сопротивление на инстинктивном уровне. Ну не так он воспитан. Кое-что удается доказать, но его недовольство видно невооруженным глазом. Думаю, что скоро он меня перестанет дергать. Брежнев и Суслов никогда не пойдут в реформах слишком далеко. Машеров мог бы, но его время еще не пришло. В той реальности его пригласят возглавить Совмин только через тринадцать лет. Столько ждать нельзя, поэтому я и попытался протолкнуть часть реформ через нынешнее руководство.

— Часть?

— Да, только то, что не вызовет большого сопротивления, усилит реформу, позволит избежать потерь и выиграть время. Я думаю, что, если большую часть предложений реализуют, к восьмидесятому году жить будем в два раза богаче, чем в то время жили мы.

— Здорово!

— Не очень это здорово, если честно. Сопоставлять наш жизненный уровень с уровнем Запада очень сложно, но, если грубо, в ФРГ и тогда будут жить в два раза лучше нас. А в Штатах – в три. А нам нужно их не просто догнать. А этого частичными мерами не добиться. Нужно менять само общество и проводить реформы дальше. Не может и не должно государство заниматься вообще всем и все контролировать. Такой подход плодит чиновничество, со всеми пороками бюрократического общества. Ладно, смешно, ей-богу. Муж с женой после занятий любовью отдыхают, беседуя о судьбах страны. Кому бы рассказать.

— А мне интересно!

— Тогда скажи, чем государственный капитализм отличается от социализма?

— Не будь врединой!

— Ладно. Внешне различий мало. В этой форме капитализма все предприятия и ресурсы принадлежат государству. А у нас?

— Народу, конечно. Хотя распоряжается государство.

— Именно. Поэтому и говорю, что различий мало. В обеих формах всем управляют государственные чиновники. Только управляют малость по-разному. У них тоже есть планирование, но одним из основных регуляторов является конкуренция. Понимаешь, любому производителю нужен кнут и пряник. Пряник это прибыли и возможность дополнительных инвестиций, а кнут, если фигурально, — это возможность вылететь в трубу. Конкуренция – это движущая сила всей капиталистической экономики. Именно она придает ей динамизм, заставляет производителя не стоять на месте, а вкладывать деньги в модернизацию и расширение производства. Если ты выпускаешь продукцию лучшего качества, чем у конкурентов, да еще и дешевле, чем у них, выигрывают все, кроме самих конкурентов. Если исчезает конкуренция, Запад начинает делать то, чего мы от него так долго и безуспешно ждем – загнивать. Сговор крупных производителей ведет к застою в экономике, росту цен и снижению качества продукции. Поэтому на Западе стараются не допустить чрезмерной монополизации в любых областях жизни. Пока получается, хоть и с трудом. Оборотной стороной конкуренции является разорение неудачников, рост безработицы и постоянные попытки экономического руководства всеми силами поднять рентабельность, в том числе и ограничением доходов работников предприятий.

— И ты хочешь как-то у нас ввести конкуренцию? — догадалась Люся.

— Именно. Возьмем для примера торговлю. Она у нас не отличается особым разнообразием предлагаемой продукции, а то, чего не хватает на всех, попадает в разряд дефицита, исчезает с прилавков и продается только своим. Монополия государства в торговле ни к чему хорошему не приведет. Сейчас продавцам фактически наплевать, больше они продадут товаров или меньше. Отсюда часто хамское отношение к покупателям. Если бы ты видела, как они улыбались и благодарили за сделанные покупки, когда их прижала частная розничная торговля! Закончилось все, правда, фигово. Государственную торговлю ликвидировали совсем, а ее место заняли крупные частные сети магазинов, которые делали накрутки цен на товары не в жалкие двенадцать процентов, как при социализме, а, скажем, в пятьдесят или сто. Государство их при этом поругивало, но, как правило, дальше ругани дело не шло. Были сделаны и попытки в промышленности наряду с плановым хозяйством создать небольшое рыночное. Спустят предприятию план на продукцию, которая пользуется повышенным спросом, и требуют его выполнения. А все, что выполнил сверх плана, можешь продать желающим по повышенным ценам. И возможность потратить эту прибыль была существенно больше.

— И чем все закончилось?

— Я тебе уже рассказывал. У нас даже нужные вещи делали через задницу. И введение этих мер не отличалось последовательностью. К чему мне, скажем, особо надрываться и увеличивать выпуск продукции, если в следующем году мне так скорректируют план, что ее на свободную продажу не будет? Система плановых показателей, отчетность и порядок использования прибыли – все это душило инициативу предприятий. Да и техническое отставание очень многих давало о себе знать. Прежде чем работать в новых условиях, трети всех промышленных предприятий нужно было обновить станочный парк. Сами они этого сделать были не в состоянии. Это очень сложный комплекс проблем. Я тебе говорю только отдельные моменты. Я ведь тоже не экономист. Просто считаю, что чисто плановая экономика будет нормально работать только в теории. Дай всем управленцам технику, свяжи ее в сеть, обеспечь объективной информацией о потребностях и возможностях и управляй. Где бы еще только взять пару миллионов честных и добросовестных работников, которые еще к тому же знали бы свое дело! Причем они должны быть не только в низовых звеньях управления, но, в первую очередь, на самом верху. А у нас с управлением наверху через десять лет начнутся проблемы. Я надеюсь, самого Брежнева мы от многого убережем, но он в Политбюро не один. Черненко так и не удалось убрать, да и не его одного. Это Брежнев в свое время пару раз просил об отставке, но я нигде не читал, чтобы это сделал еще хоть кто-нибудь из «Кремлевских старцев».

— Ты уверен, что квартира не прослушивается? — вздрогнула Люся.

— Не бойся, — обнял я ее. — Я все-таки специалист. Осмотрел я обе квартиры и лестничную клетку. Микрофоны были, сейчас их нет. И телефоны я осмотрел, нет в них ничего. Да и нет смысла организовывать повседневное прослушивание наших квартир и привлекать к этому новых людей. Скрытое прослушивание с современной техникой вообще трудно выполнить. Вот года через два-три, когда валом пойдет микроэлектроника, это будет сделать гораздо легче.

— Значит, ты им не все сказал, — понизила голос жена. — А Машерову?

— Ему я выложил все, — ответил я. — Больше мне ставить не на кого. Если не получится у него, значит, не судьба! Устроимся в жизни получше…

— А если попытаться потом…

— А потом просто не получится. Поезд уже уйдет. Россия будет в такой заднице, что выкарабкиваться придется долго. А весь остальной мир ждать не станет. Европа и США окажутся в сложном положении, но по-прежнему будут какое-то время рулить в мире. Начнут появляться новые центры силы, а мы уже прежнего положения никогда не достигнем. Забраться на жердочку повыше в нашем курятнике можно попробовать, да и то, теперь в любом случае многое пойдет иначе, и появятся другие люди. Поставишь не на того и пойдешь на дно вместе с ним, хорошо еще, если не прибьют. У нас в то время убивали направо и налево. Не всех, понятно, а тех, кто хотел урвать кусок пирога покрупней.

— А для чего ты поступил во ВГИК?

— Здравствуйте, я ваша тетя! А ты для чего поступила? За компанию, что ли?

— Ген, я серьезно спрашиваю. Ведь более бесполезную специальность для изменения мира трудно представить.

— А кто тебе сказал, что я в этом собираюсь участвовать? Я хочу прожить с интересом свою жизнь, и чтобы она не была повторением предыдущей. Может быть, и я полезу в реформаторы, но это будет нескоро. Да и не такая уж бесполезная специальность, если учесть, что у нас потом многие артисты становились режиссерами, не оканчивая режиссерский факультет. Основы режиссуры нам, кстати, тоже будут давать. А я видел сотни фильмов, любой из которых можно взять за основу, чтобы снять свой.

— То же можно было делать и с книгами.

— То же, да не совсем. Книги все-таки читает гораздо меньше людей, чем смотрит фильмы. И кино сильнее действует на большинство людей, по крайней мере, хорошее. А в фильм много чего можно заложить. И потом, есть еще одно… Я не хотел тебе говорить, но я начал терять память.

— Как это? — испугалась жена.

— Не бойся, ничего страшного. Память у меня по-прежнему прекрасная, но вот дословно тексты многих книг я уже не помню. Сюжет помню, все его повороты, всех действующих лиц, отдельные диалоги, а весь текст – уже нет. Написать такую книгу я смогу, но это будет уже именно написание, хоть и по чужому сюжету. Текст уже будет мой, и написание займет раза в три больше времени. Песен это не коснулось, какой там текст! Я и свои комментарии поэтому старался быстрее дописать. Я по-прежнему помню все события, но в датах уже стал путаться. Теперь это не страшно. Сейчас уже многое из того, что я записал, не происходит. Некоторое потому, что убирают опасных людей…

— Как убирают? — вздрогнула Люся.

— По-разному. Через два года один военный должен был совершить покушение на Брежнева, но только убил бы шофера, везшего космонавтов, и кого-то ранил. Я не знаю, как и куда его убрали, но уверен, что этого теракта не будет. Уже сейчас меняются судьбы сотен тысяч и миллионов людей. Изменения в экономике, сельском хозяйстве и в армии. Чем дальше, тем больше будут расхождения. Пока общая тенденция мировых процессов сохранится, потом может измениться и она. Тебе не надоело?

— А ты уже отдохнул?

— Нет, я пока пуст.

— Тебе Белохвостикова понравилась?

— Красивая девушка, а что?

— Просто спросила. А кто из них прославится?

— Ну, она будет известной, потом Бондарчук, Николай тоже. Только он очень рано умрет. Ему будет лет пятьдесят или чуть больше. Кажется, инсульт.

— А можно предотвратить?

— Я его научу йоге, — пообещал я. — Если стоять на голове, то никакой инсульт не страшен.

— А кто еще?

— Мы с тобой.

— Я серьезно!

— Я тоже. А кроме нас, Аринбасарова. Она, собственно, уже прославилась. Жаль, что ее с ребенком скоро бросит муж. Еще известным будет Николаенко. Ну тот, с усами. Это мы еще знаем только своих. На общих занятиях я вроде никого не узнал, но все еще такие молодые, что это немудрено. Впереди пять лет учебы, еще познакомимся. И на других курсах должны быть будущие знаменитости. В коридоре я видел Спиридонова. Тоже будет классный актер. Но мы с тобой все равно лучше всех!




— Этого следовало ожидать, — сказал Семичастный Грушевому. — У вас, Константин Степанович в Проекте больше пятисот работников. Рано или поздно какая-нибудь гнида завелась бы. Хорошо, что вы по нашим рекомендациям выделили оба сектора, занятые военными вопросами. Этот Сергеев о них вообще ничего не знал.

— Догадаться о том, что они существуют несложно, — ответил Грушевой. — Но вы, Владимир Ефимович правы: по-настоящему важной информации у него было немного.

— Что он знал? — спросил Семичастный. — Теперь-то, когда это попало в руки американцев, я могу узнать?

— Да, конечно, — на стол председателя КГБ лег лист бумаги из портфеля руководителя Проекта. — Это был сектор США и Латинской Америки. На листе распечатано все самое важное по этому региону за этот и следующий год, что нам удалось узнать.

— Интересно, — Семичастный взял в руки распечатку. — За этот год у вас совсем мало. — Только убийство Че Гевары в Боливии и старт «Аполлона-4».

— Хрен им, а не Че, — сказал Грушевой. — Его уже оттуда убрали.

— Ага, а по шестьдесят восьмому уже гораздо больше. Так, это интересно. Что, действительно потеряют в Гренландии ядерную бомбу?

— У них загорится и рухнет стратегический бомбардировщик. Обломки трех водородных бомб найдут, четвертая так и не будет найдена. При этом сильно загадят территорию. Все будет засекречено.

— Если не отреагируют на добытые данные, катастрофа может стать достаточно веским доказательством их правдивости. Опять «Аполлон». Детройтская конференция. Что это за «черное правительство»?

— Негры забавляются. Хотели организовать в южных штатах республику Новая Африка.

— А вот это серьезно. Убийство Кинга, если оно будет, всколыхнет Америку. Еще один «Аполлон». Переговоры с вьетнамцами о мире. Я думаю, они теперь начнутся раньше. Шестого июня грохнут Кеннеди? Что за напасть на эту семью. Предотвратят?

— Кто их знает, — пожал плечами Грущевой. — Для начала во все это нужно поверить. Часть событий точно не повторится, так что могут и не принять мер.

— Новый президент Эквадора, новый президент Панамы, переворот в Перу и национализация американской Интернешнл петролеум компани.

— Вряд ли генералу Альвадаро теперь удастся этот переворот.

— Опять переворот, на этот раз в Панаме. Они что, сговорились? Снова «Аполлон», на этот раз пилотируемый. А это уже важно! Выборы в США и имя нового президента! Военные власти Бразилии отменяют конституцию, выход на лунную орбиту «Аполлона-8» и все.

— Вполне достаточно, чтобы внимательно отнестись к полученным данным и заинтересоваться Проектом и источником наших сведений.

— Может быть, изолировать мальчишку в каком-нибудь уютном и надежном месте?

— Думаю, что это преждевременная мера. И Леонид Ильич не даст нам так поступить. Геннадий уже давно не мальчишка, и непосредственной опасности по-прежнему нет. Сначала они должны убедиться, что этот Сергеев передал им что-то действительно ценное, потом убедить в этом руководство и начать работу. При этом рано или поздно след приведет в Белоруссию. У нас треть работников Проекта знает, откуда приходили сведения. А к деду не так легко подобраться.

— Я созвонился с Петровым. Дед очень плох. Они боятся, что долго он не протянет.

— Может быть, это и не плохо, — сказал Грушевой. — Был дед – были предсказания, а с его смертью отрубаются все концы. О Геннадии знают всего три десятка человек, и вероятность утечки незначительная. Да и никто не станет искать такую личность среди студентов-киношников. Подготовка у него уже неплохая, и он продолжает тренироваться, да и охрану мы не убрали.

— Морочите вы с ним голову! — сказал Семичастный.

— Он нам еще может понадобиться, — возразил Грушевой. — Знания знаниями, но у него интересный взгляд на многие вопросы, да и ученые из него вытягивают немало полезного. И потом, надо понимать, что этот человек, пользуясь своими знаниями, мог взлететь очень высоко. Причем без всякого риска для себя. Вместо этого он пришел к нам.

— Не к нам, а к Машерову, — хмыкнул Семичастный. — Но вы правы, мы все ему многим обязаны. Ладно, примем дополнительные меры безопасности и для него, и для всего Проекта в целом.

— Что дали допросы Сергеева?

— Только то, о чем я вам сказал. Но у меня на руках не было этого, — Семичастный показал на распечатку. — Теперь мы с ним поговорим более предметно. Может быть, вытянем что-то еще.




— Что за чушь вы мне принесли, Гарви? — спросил директор по разведке Брайан Вильерс своего начальника отдела СССР Гарви Брендона. — Как можно в такое верить? За все время, которое я возглавляю разведывательный директорат, из вашего отдела ничего подобного не поступало. Сколько за это заплачено?

— Нисколько, — ответил Брендон. — Человека, который это передал, взяли раньше, чем с ним успели расплатиться. Достоверность наличия большой группы специалистов разного профиля и администраторов, работающих при правительстве Советского Союза над неким Проектом, не вызывает сомнения. Этот человек был одним из них. Первичный анализ показал, что часть описанных событий вполне достоверна.

— А гибель Че Гевары?

— Если Советы об этом знали, становится понятно, почему провалилась наша операция, и кто вывез отряд повстанцев. Старт «Аполлона-4» действительно планируется на первые числа ноября. Давайте подождем двадцать первого января и посмотрим, разобьется наш стратегический бомбардировщик или нет.

— Что по остальным событиям?

— Узнали по Детройской конференции. Что-то такое действительно готовят, но темнокожими занимается ФБР, к нам это касательства не имеет. Запуски «Аполлонов» в планах есть, но сроки пока не определены. Убийство Кинга очень вероятно. Его чрезмерная активность и выступления против войны многих раздражают. Я предупредил кого надо в Федеральном Бюро, пусть решают сами. По переговорам с Северным Вьетнамом спросите сами у Государственного секретаря. События по странам Центральной Америки аналитики сочли правдоподобными, а Ричарда Никсона самым вероятным кандидатом республиканцев.

— Почему из анализа выпала убийство Роберта Кеннеди?

— Потому что такие вещи анализу не поддаются. Если посчитаете нужным, я сообщу директору ФБР…

— Давайте немного подождем, время еще терпит. И к январю передайте на базу в Платтсбург наши рекомендации по усилению безопасности полетов. Пока эта бумага дальше вашего отдела не пойдет. Поймите правильно, Гарви, мы с вами будем выглядеть идиотами. А дальше посмотрим. И усильте работы по этому Проекту русских. Было бы прекрасно найти там «крота». Раз предпринимают такие меры безопасности, значит, и нам нужно знать, чем они там заняты.




Глава 6


Я медленно шел по заснеженной дорожке парка мимо закрытых павильонов. Все тело привычно побаливало, а двигать ногами было тяжело. Что поделаешь, старость. Загребая снег, я вышел за ворота и увидел Ольгу. Она стояла не там, где я ее встретил в прошлый раз, но так же без теплой одежды и простоволосая. Снег, правда, не шел.

— Здравствуй, — отдышавшись от быстрой для меня ходьбы, сказал я.

— Здравствуй, — на чистом русском языке ответила она. — Я вижу, у тебя ничего не получилось. Вторую жизнь-то хорошо прожил?

— А ты откуда знаешь, что не получилось? Ты же здесь совсем недавно.

— И не могло получиться, — сказала она, пожав плечиками. — Человечество один человек изменить не в состоянии. Сделать хуже, чем было, не очень сложно, а лучше – пуп надорвешь. Все погибают, вы не исключение. Тебе надо было меня просить не о второй жизни, а чтобы вам помогли перебраться в какую-нибудь другую реальность. Чистых и незанятых миров хватает.

— И вы бы помогли?

— А почему бы и нет? — ответила она. — Миров много, а для нас это нетрудно. Еще и общались бы потом, а я бы к тебе приходила за вафлями. Только вам открыли бы сам путь, знаниями никто делиться не станет.

Я открыл глаза и увидел потолок своей комнаты, едва освещенный слабым лунным светом. Рядом посапывала жена, привычно уткнувшаяся головой мне в плечо. До жути реальный сон ушел, осталось облегчение и мысль о том, что стоит попытаться действительно попросить помощи. Не обязательно бежать из родного мира, но чем плохо иметь запасной вариант? Интересно, можно ли сделать постоянный проход? Ответа предстояло ждать больше шестидесяти лет.




— Что за галиматья, Брайан? — спросил директор ЦРУ Ричард Мак-Гарра Хелмс. — Вы решили подработать гадалкой?

— Сэр, этот документ нам передал перед своим арестом человек, пришедший из секретного проекта правительства Советского Союза, — сказал Брайян Вильерс. — Возможно, это галиматья, но прочитайте выводы аналитиков отдела, а после этого распорядитесь этой бумагой по своему усмотрению. Я понимаю, как выгляжу в ваших глазах, но сегодня уже двадцать шестое. Если этот бомбардировщик действительно рухнет с водородными бомбами, вы не зададите мне потом вопрос, какого черта я никому это не показал?

— Выводы ваших аналитиков меня ни в чем не убеждают, Брайан, я в это просто не верю. Но я вас понимаю. Чего вы хотите?

— Если в самолете есть скрытые неполадки их просто так не найти. Самолеты и так проверяются самым тщательным образом. А раскрывать причины мы не можем: поднимут на смех. Откладывать полет тоже бессмысленно, ну случится все на день позже. Экипаж спасся, погиб только самолет. Если он совершит в этот день патрулирование без бомб…

— Идите, Брайан, и заберите свою бумагу. Я подумаю, что можно сделать.

Через четыре дня после этого разговора директор по разведке был срочно вызван в кабинет шефа.

— Зайдите ко мне, Брайан, — сказал Ричерд Мак-Гарра Хелмс. — И не забудьте то, что приносили мне прошлый раз.

Зайдя в кабинет главы ЦРУ, Вильерс, помимо самого шефа, увидел руководителя научно-технического директората Роберта Келли.

— Садитесь! — сказал шеф. — И давайте сюда вашу бумагу. Ознакомьтесь, Роберт. Послушайте, Брайан, по вашему совету я связался кое с кем и передал наши рекомендации. Нам пошли навстречу и двадцать восьмого с базы Платтсбург на патрулирование ушел бомбардировщик, не имеющий на борту водородных бомб. Не знаю, что подумали военные, но просьбу они выполнили. Самолет нормально прошел по обычному маршруту и приземлился на авиабазе. А вот тот, который взлетел сегодня, загорелся и рухнул в районе Туле. Экипаж спасся, но четыре бомбы рухнули на землю Гренландии. Все, как в вашей бумажке. От меня тут же потребовали объяснений. Я связался с базой и выяснил, что сегодня вылетел самолет, который должны были отправить вчера. Вчера его просто заменили другим. Я по-прежнему не верю ни в гадалок, ни в машину времени, но таких совпадений не бывает. Если еще окажется, что мы не найдем одну из бомб, я поверю во все, что тут у вас написано. В связи с этим возникает несколько вопросов. Во-первых, что и кому говорить. Во-вторых, что делать с этой бумагой. И, наконец, откуда об этом знают русские. Если допустить, что у них таких бумаг много, у меня просто не хватит фантазии, чтобы представить, чем это для нас может кончиться.

— Время необратимо, — сказал Роберта Келли. — Я скорее поверю в то, что русские подожгли наш самолет, а мы им в этом помогали. Военным предлагаю ничего не отвечать, пусть жалуются хоть президенту. Нужно посмотреть, чем все закончится и сравнить. И провести проверку по остальным фактам. До убийства Кинга осталось три месяца. Потребуйте у ФБР, что у них по этому есть. Если написанное соответствует действительности, я не исключаю, что это вообще их работа. Мне плевать на их разборки, главное, получить сведения. И в Центральной Америке, согласно этой бумаге, многое произойдет. Если это будет в октябре, то подготовка уже может идти. У нас там до черта агентов, надо их потрясти. Вот если убедимся, что все соответствует написанному, будем думать. Вы-то сами, Брайан, что-нибудь предприняли?

— А вы как думаете? — сказал Вильерс. — Пробуем подступиться к тому проекту, откуда к нам это попало. Пока не получается из-за слишком плотного прикрытия проекта их службами. Но там работает много людей, так что кого-нибудь найдем, только на это нужно время.

— Хорошо! — решил шеф. — Будем ждать результатов работы комиссии по падению самолета и проверять остальные факты, а потом сделаем выводы. Роберт, сделайте пару копий с этой бумаги для себя и для меня. Свободны, господа.

О Роберте Кеннеди никто из них не сказал ни слова. На все проверки ушло двадцать дней, после чего с результатами работ был ознакомлен президент.

— Никогда не любил фантастики, — сказал он, внимательно прочитав переданные ему документы. — Вы в это верите, Ричард?

— Скажем так, я это допускаю, — ответил директор Центральной разведки. — Ученые в один голос говорят, что этого не может быть, в том же самом уверено большинство моих работников, которые готовили эти бумаги, но я не могу игнорировать факты.

— Считайте, что я их тоже не игнорирую. Поэтому приложите все усилия, чтобы на моем столе как можно быстрее появилось что-то более весомое, чем выводы ваших аналитиков. И постарайтесь, Ричард, чтобы об этом знало как можно меньше людей. Если все это окажется бредом, сами должны понимать, какие могут быть последствия.

Когда глава ЦРУ вышел, президент еще раз раскрыл тонкую папку, вынул из нее один единственный лист и еще раз его перечитал.

Следующая утечка произошла в первых числах марта. В результате ЦРУ заполучило распечатку природных катастроф за период с шестьдесят восьмого по семидесятый год. Первым в списке стояло землетрясение тридцать первого августа в Иране, в результате которого должно было погибнуть двенадцать тысяч человек. К сожалению, предательство обнаружилось только через три месяца, когда провалилась попытка передать материалы по экономической реформе.




— Заходите, товарищи! — пригласил Брежнев министра обороны Гречко и главкома ВМФ Горшкова. — Садитесь и докладывайте. Чем все закончилось?

— Рассказывайте, Сергей Георгиевич, — сказал Гречко. — Не буду у вас отбирать хлеб.

— В таком случае хлеб отбирать придется мне, — засмеялся Горшков. — У адмирала Амелько. Я вам буду пересказывать его доклад. Полученные данные были переданы экспертной группе Тихоокеанского флота. Саму подводную лодку и все системы вооружения проверили и вылизали до предела возможного. Обнаружено несколько мелких неполадок, которые никак не могли привести к гибели лодки.

— Значит, все-таки американцы? — спросил сидевший в кабинете Суслов.

— Выходит, они, Михаил Андреевич. Подводная лодка проекта 629А относится к самым современным, разве что имеет дизель, а не силовую атомную установку. У нее современное ракетно-торпедное вооружение, в том числе имеются торпеды с ядерной боевой частью, современное электронное оборудование для навигации и сжатия информации, которое сильно интересует американцев. Для них это лакомый кусочек. Ни одна из приложенных версий, кроме потопления лодкой «Суордфиш» не прошла проверки. Клапана работают идеально, системы оружия – тоже, да и не планировалось его применение. А взрыв водорода никогда не разрушил бы корпуса. В пользу версии с американской подлодкой говорит еще и то, что «Суордфиш» через несколько дней после гибели К129 была замечена в японском порту Йокосука с поврежденными перископом, рубкой и носовой частью, а также то, что американцы абсолютно точно знали, где она затонула. По вспышке взрыва можно лишь определить приблизительно район катастрофы. И это, кстати, не первый случай, когда они допускают столкновения. Поэтому мы приняли в разработку второй вариант.

— Как все происходило? — с интересом спросил Брежнев. — То, что вы их потопили, понятно.

— Нашим подводникам всячески запрещают доводить дело до обострения при любых инцидентах, и американцы это прекрасно знают и пользуются. В тот раз, наверное, «Суордфиш» преследовала К129 в северной части Тихого океана, пока не догнала и, пользуясь большей прочностью корпуса, протаранила нашу лодку, вызвав ее затопление. Все-таки дизельной лодке трудно соперничать с атомной. На этот раз все было совсем иначе. Во-первых, восточнее предполагаемого места конфликта мы разместили большие противолодочные средства. При любом исходе дела у них вряд ли получилось бы уйти. А потом выпустили К129. Риск был минимальный. Шестого и седьмого марта лодка двигалась в указанных координатах, пока акустики не засекли шум винтов. Надводных кораблей мы туда не пустили бы, и капитан это знал. Одним словом, они выпустили четыре торпеды и двумя попали. «Суордфиш» лежит на глубине порядка пяти километров.

— Достать можно? — спросил Суслов.

— Нет, — ответил Горшков. — Не знаю, как они должны были с такой глубины доставать нашу, но у их лодки наверняка разбит атомный реактор, так что и они ее вряд ли достанут. Но спуститься и посмотреть можно. Вот пусть они ее сначала попытаются найти, а потом спускаются и смотрят, а мы в ответ на обвинения будем выдвигать свои версии. Они предполагали у нас самопроизвольное срабатывание оружия, почему мы не можем предположить то же самое?

— Молодцы! — сказал Брежнев. — Нагло, но в таких случаях иначе нельзя. Передайте адмиралу Амелько, чтобы представил список на награждения. А нашим сейчас нужно быть осторожней, американцы могут постараться отыграться.




— Ну и как было? — спросил я. — Больно?

— А ты как думаешь? — сказала жена. — Как проткнула мочку, я света белого не взвидела! А она еще удивляется, чего я так ору! Еле уговорила дать второе ухо. А мама сказала, что у всех разная чувствительность.

— Это тебе компенсация, — я вложил ей в руку золотые серьги. — Чуть заживут дырки и можно носить.

— Гена, иди быстрее, — позвал сидевший у телевизора отец. — Что вы застряли в коридоре? Послушай, передают о выступлении Насера.

— Пойдем, — сказал я жене. — Посмотрим, скажет он что-то новое или нет.

Не сказал. Несмотря на победу, а не поражение, набор тезисов был тот же самый, что и в «Программе 30 марта» моей реальности.

— Чепуха это все, — сказал я. — Причем вредная чепуха. Ладно, мы пойдем к себе.

— На майские праздники будем выступать? — спросила Люся. — На Новый Год отказались, если откажемся сейчас, могут больше не предложить.

— Еще больше месяца. Давай подготовим пару песен.

— Гена! — раздался из-за двери голос отца. — Иди быстрее сюда, Кинга убили!

Мы вместе вышли в гостиную и подошли ближе к телевизору.

— Видный борец за права темнокожего населения Соединенных Штатов Америки, — вещал диктор. — Противник войны во Вьетнаме…

— Как это случилось? — спросил я.

— Возле его дома остановилась машина, кто-то изрешетил его из автомата и умчался. Представляю, что сейчас начнется в Америке. Зря ушел, передали, что завтра, в понедельник в Париже начинаются переговоры между США и Вьетнамом.

— Новости закончились, — сказал я. — Мы к себе.

— Что это ты какой-то не такой? — спросила жена. — Из-за Кинга?

— Все стало меняться, — ответил я. — Кинга убили сегодня в Монтгомери, а должны были убить в Мемфисе четвертого апреля. И убили его по-другому. Переговоры по Вьетнаму тоже начались раньше. Пока расхождения в мелочах, но они начнут нарастать.

— Все равно полезно знать, как и что было! — возразила жена. — Для того и писал, чтобы менялось. У нас хоть какие-то изменения заметил?

— Мне трудно замечать, я в это время жил в провинции совсем другой жизнью. Но думаю, большинство населения еще не заметило. Вот спас я в этом месяце Гагарина или сотню наших моряков. Многие это заметили бы? Хотя смерть Гагарина как раз заметили. О нем искренне горевали. Все научные достижения еще на стадии ОКР или внедряются в производство, а реформы дадут отдачу только через год-два. То, что подготовятся к засухе, сократят армию, избегнут Чернобыля или проведут реформы, почувствуют миллионы. Кстати, в конце июня должны принять новый закон о браке. Так что скоро наше подполье закончится. Будешь отгонять от меня студенток на законном основании, как жена, а мне не придется бить морды ребятам.

— Кому я нужна!

— Между прочим, ты сказала эту фразу с сожалением!

— Ген, — она прижалась ко мне. — Еще пара месяцев, и мы с тобой перейдем на второй курс! Вот могла ли я совсем недавно мечтать о такой жизни?

— Держись меня! — заявил я. — Еще не то будет.

— А я и так держусь, — зашептала она мне в ухо. — Обеими руками!

— Если не уберешь сейчас же руки, я за себя не отвечаю! — сказал я, пытаясь вырваться. — Мама в любой момент может постучать в дверь!

— Вот поэтому нужно жить в своей квартире, — сказала она. — Что хочешь, то и делаешь.




Свою квартиру мы получили только через год, когда обоим исполнилось восемнадцать лет. Куратор переехал в другой дом, а мы заняли его двухкомнатную квартиру. К этому времени я написал в общей сложности пять книг, был принят в Союз писателей и без проблем обставил квартиру мебелью. Занимались и песнями, выступая с ними, как правило, на праздничных концертах. Учеба во ВГИКЕ давалась не то чтобы совсем уж легко, но жилы не рвали, и Герасимов с Макаровой были нами довольны. С Брежневым и его внучкой по-прежнему встречались два-три раза в месяц, а вот Суслов меня избегал. Он больше не посылал за мной машину, и мы ни разу не встретились у Брежнева, хотя я знал, что он часто бывает в доме Леонида Ильича.

Друзей у нас теперь было много, а когда появилась своя квартира, многие из них частенько проводили у нас вечера. Свой брак мы открыли вскоре после Нового Года, сыграв свадьбу задним числом.

— Жаль, — сказал Люсе студент из нашей группы Олег Бежанов. — Когда Геннадий тебя бросит, учти, что я жду.

— Из-за чего ему меня бросать? — удивилась жена.

— А где ты видела у артистов долгие браки? — вопросом на вопрос ответил он. — Почти у всех по две-три жены, а то и больше. А я однолюб.

Таких однолюбов было еще несколько. Вот известие о моей свадьбе не разбило ни одного сердца. Девчонки оказались практичней ребят: зная, что я занят, они не допускали для себя ничего лишнего, поддерживая чисто дружеские отношения. По крайней мере, я о других отношениях не знал.

Все консультации прекратились. Вслед за Сусловым от них отказался Грушевой, а последним понял их дальнейшую бесполезность Келдыш. Он, правда, и вытянул из меня больше других. Единственным человеком, которого иногда интересовало мое мнение, был Брежнев. Следовал ли он в своей работе моим советам или нет, я не знал. Именно Леонид Ильич в качестве новогоднего подарка сообщил о предательстве в Проекте и о том, что к американцам попали такие данные, которые не оставляли никаких сомнений в том, что мы как-то сумели заглянуть в будущее. А в феврале умер наш белорусский дед, и объект прикрытия был ликвидирован. Не прошло и месяца с того дня, когда сняли охрану, как в Асаново наведался корреспондент «Красной звезды», собирающий материал о партизанском движении в крае. Кто-то ему там посоветовал поговорить с Масеем, поэтому он был очень огорчен его кончиной. Те, кому следовало, быстро выяснили, что любознательный гость никакого отношения к «Красной звезде» не имел. Два дня он расспрашивал всех о старом партизане, а потом со всеми тепло попрощался и уехал. За ним проследили, но трогать не стали. Деза сработала и, если бы не три десятка особо доверенных людей, знавших о моей роли в Проекте, можно было бы ни о чем не беспокоиться. У меня даже забрали Сергея, оставив только машину, заменив «Волгу» четыреста третьим «Москвичом». Шофер был от Комитета, но уже другой. Если не считать этой машины и редких свиданий с генсеком, наша жизнь ничем бы не отличалась от жизни других студентов, которых в Москве пруд пруди. Правда, еще имелась своя квартира и не было нужды в деньгах, что для большинства студенческой братии было нехарактерно. Было еще кое-что, что выделяло нас среди других. Благодаря своему творчеству, мы за последние два года обросли такими связями, что смогли бы, наверное, без проблем решить любой вопрос. Говорю «наверное», потому что мы эти связи практически не использовали. Все началось на милицейском курорте, а потом пошло-поехало, чем дальше, тем больше.

Сегодня был День Победы и, как обычно, собрались в квартире моих родителей, только теперь уже три семьи. Сестра в декабре вышла замуж и навещала нас не чаще, чем я ездил к Брежневу. Праздник она отмечала вместе с мужем и его родней.

— У вас хоть Оля осталась, — вздыхала по этому поводу мама. — А у нас все разбежались.

— Далеко мы разбежались? — спросил я. — Через стенку можно перестукиваться.

— Все равно, — сказала она. — У вас теперь своя жизнь, постоянно бывают друзья. Мы вам снова станем нужны только тогда, когда появятся внуки.

— Только после окончания института! — предупредила жена. — Если случайно не получится. Три года это недолго. Пап, ты еще долго будешь служить? Не тяжело?

— Думаю, еще два-три года, — ответил Иван Алексеевич. — Если вытяну три, уволят полковником, а это уже другая пенсия. При желании можно не работать.

— Так ты и усидишь дома! — с сарказмом сказала Надежда.

— Не усижу, — согласился Иван Алексеевич. — Но смогу выбрать что-нибудь необременительное. Будем тогда с Володей ездить на рыбалку. А сидеть дома скучно, да и деньги пригодятся, у нас еще Ольга растет.

— Ну! — сказал отец, поднимая рюмку. — Выпьем за самый главный праздник. А вы так и будете чокаться лимонадом? Друзья не смеются?

— Привыкли, — ответил я. — За Победу!

— Сегодня вас будут показывать? — спросила мама.

Вчера в Центральном Доме Советской Армии был праздничный концерт, на котором мы выступали с двумя песнями.

— Обычно показывают, — ответила Люся. — Съемку вели, и в программе есть праздничный концерт.

— Куда думаете ехать отдыхать, студенты? — спросила Надежда. — Мою просьбу еще не забыли?

— Деньги есть, так что сможем съездить и на Урал, и на море, — сказал я. — Только нужно сначала сдать сессию.

— Счастливые вы люди! — сказала мама. — Все у вас есть. Мы с мужем совсем не так начинали. Бараки и частные квартиры, да пара чемоданов. Даже посуды своей не было, приходилось брать у хозяйки. А сейчас в магазинах все есть, были бы деньги. Я заметила, что за последние два года в московских магазинах заметно увеличился выбор товаров.

— Это не только в Москве, — сказал отец. — Друзья пишут из Белоруссии, что там то же самое.

С час мы посидели за столом, потом посмотрели концерт, а когда он закончился, и все убрали со стола, позвонил Келдыш.

— Здравствуйте, Мстислав Всеволодович! — ответил я на приветствие. — Поздравляю с праздником! Сто лет вас не видел и не слышал. Чем обязан?

— Мы это сейчас исправим, — пообещал он. — Вы с Люсей не за столом?

— Нет, только что закончили праздновать.

— Тогда собирайтесь, я за вами приеду минут через пятнадцать. Форма одежды – парадная.

И положил трубку.

— Собирайся, — сказал я жене. — Келдыш хочет нас куда-то вытащить. Подъедет совсем скоро, так что лучше его подождать на улице.

Мстислав Всеволодович приехал даже раньше, чем обещал.

— Я уже отвык от «Волги», — сказал я, помогая Люсе сесть в салон. — И куда вы нас повезете?

Он был за рулем сам, поэтому разговаривать можно было совершенно свободно.

— На моей квартире собрались друзья, с которыми я вас хочу познакомить. Мне, если честно, перед тобой немного неудобно. Благодаря тебе в ближайшие годы мы во многих областях совершим рывок, а вы у нас незаслуженно забыты. Мне уже осталось немного. Уйду, и никто не узнает, кому этим обязаны. Поэтому хочу вас хоть познакомить кое с кем. Такие знакомства всегда могут пригодиться. Заодно нам что-нибудь споете. Но это только повод.

— Зря вы себя так рано хороните, — возразил я. — Медитации выполняете?

— И медитации делаю, и боярышник пью.

— Вот и прекрасно. А когда запустите в производство те сердечные препараты, которые я описал, обязательно пройдите курс лечения. Вы у нас еще десяток лет накрутите вдобавок к тому, что было. И переживаете вы зря. Все, что я просил, получил, а известности нам и так хватает. Когда окончим институт, так сыграем, что все премии будут у нас.

— Не скажешь, почему именно кино? Ты же в прошлой жизни занимался техникой. Значит, было желание и способности? Или нет?

— Было, — кивнул я. — И сейчас в какой-то мере есть, но тяга к кино сильнее. Нам всегда приходится выбирать что-то одно, жертвуя другим. Вы ведь тоже пожертвовали авиацией.

— Откуда знаешь? — спросил он.

— Где-то вычитал. А почему кино… Я ведь смотрел сотни фильмов, многих из которых никогда не создадут. А мы сможем кое-что вернуть. Да еще вложить в интересный сюжет правильные мысли.

— Это вам нужно было на режиссерский факультет.

— Совсем не обязательно. Имея готовый сюжет и те знания по режиссуре, которые нам дадут, можно будет спокойно снимать фильмы. А вот сниматься в них самому без учебы у Герасимова или кого-то другого уже трудно.

— А вам дадут снимать?

— В мое время актеры становились режиссерами и наоборот. Да и сейчас таких примеров достаточно. Тот же Бондарчук. А с моими связями…

— Сейчас мы их увеличим, — пообещал он, останавливая машину у подъезда.

У Келдыша мы пробыли до позднего вечера. Познакомились с его гостями, среди которых было несколько ректоров московских вузов, спели им под гитару с десяток наших песен и к концу вечера были в этой компании своими.

— На сцене рассказываешь анекдоты налево и направо, — сказал ректор МГУ Иван Георгиевич Петровский незадолго до окончания встречи. — А нас за весь вечер ни одним не порадовал.

— Вы и так весело провели время, — засмеялся я. — Но если хотите… Но только один напоследок. Я уже вызвал машину, поэтому нужно готовиться на выход. Слушайте. Ученые изобрели новое атомное оружие. После испытаний на конференции корреспонденты спрашивают: «Скажите, по вашим оценкам, какова была мощность взрыва?» «От 10 до 100 килотонн». «А почему такой большой разброс в оценке?» «Ну, мы сначала думали – 10 килотонн, а оно как бабахнет!!!»




— Докладывайте, Ричард, — сказал президент. — Мы ждем.

«Мы» состояло из самого Ричарда Никсона, государственного секретаря Уильяма Роджерса и министра обороны Мелвина Лэйрда.

— С вашего позволения, господа, я не буду касаться истории вопроса, которую вы все прекрасно знаете, а сразу же перейду к фактическому материалу, — сказал директор ЦРУ Ричард Хелмс. — Прежде всего, о тех документах, которые в разное время попали в наши руки в результате оперативных мероприятий в рамках операции «Проект». Это различные сведения о будущем ряда стран Азии, Латинской Америки и Соединенных Штатов. Самые дальние по времени события датировались семьдесят третьим годом. За прошедшее время часть этих событий исполнилось в точном соответствии с записями в документах, часть показала неполное соответствие по характеру или времени происшествия, и некоторые не произошли вовсе. Причем все расхождения, скорее всего, вызваны или действиями русских, или нашими собственными. Все природные катастрофы сбылись абсолютно, в том числе совпали и цифры потерь. Специалисты, работавшие в нашем Управлении, пришли к однозначному выводу о том, что русским удалось каким-то образом получить информацию из будущего. Никакими прогнозами такое вычислить или предсказать нельзя. Косвенно это подтверждают разведывательные данные о взрывном характере успехов Советского Союза в электронике и ряде других областей техники. В рамках уже проводимой реформы промышленности и сельского хозяйства будут внедрены отдельные рыночные механизмы и перестроена вся система управления и планирования экономикой. Во многих институтах уже три года ведутся работы по разработке технологий создания интегральных микросхем и других компонентов радиоэлектроники. Ряд этих работ уже запущен в производство. Работы проводятся комплексно, и их масштабы поразительны для экономики Советского Союза. Большинство достижений внедряется не только в продукцию военного назначения, но и в гражданскую, что для них совершенно нехарактерно. Они даже уже собираются выпускать цветные телевизоры с использованием микросхем. Такие успехи в столь короткие сроки нельзя объяснить ничем, кроме одного: они откуда-то узнали, что и как следует делать, а в институтах только отрабатывали технологии. Кстати, три года назад у некоторых наших компаний было закуплено высокотехнологичное оборудование, предназначенное как раз для полупроводниковой промышленности. Видимо, закупки велись СССР через подставных лиц, так как ничего из проданного найти не удалось. Нужно принять меры к тому, чтобы в дальнейшем такое не повторилось.

— Как соотносятся наши уровни развития в области электроники? — спросил президент.

— Я затрудняюсь сказать точно, — ответил Ричард Хелмс. — По объемам мы по-прежнему их многократно опережаем, а по уровню, скорее всего, отстаем лет на пять-семь. Но они только начали внедрять свои новшества в промышленность, и что у них еще в рукаве, я не знаю.

— А в области вооружений? — спросил министр обороны.

— Запущена реформа армии, но ее содержание узнать не удалось. По косвенным признакам можно заключить, что планируется сокращение личного состава с одновременной модернизацией всего вооружения, в первую очередь тяжелого. Наверняка используют свои наработки в электронике. Все только началось, поэтому делать выводы рано.

— Я уже могу сделать вывод, что нас обскакали! — сказал Никсон. — Выяснили что-нибудь новое о причинах?

— Ничего нового, сэр, помимо умершего старика нет. Другого следа наши информаторы не дали. Но мы продолжаем работать.

— Ну и что мы можем предпринять в этой ситуации? — спросил Никсон. — Я жду ваших предложений, господа.




Глава 7


— Могу я хоть раз в жизни воспользоваться блатом? — спросил я жену. — Или тебе приятней смотреть черно-белое изображение?

— Я хоть что-нибудь против сказала? — спросила она. — Я недовольна тем, что ты купил сразу три телевизора, и мы остались почти без денег. Концертов не предвидится, написанных книг нет, а брать деньги у родителей за телевизоры ты не хочешь. И что будем делать со старым телевизором?

— Пойми, эти телевизоры идут на импортных кинескопах, а по качеству будут лучше всего того, что производят за бугром. Они и электроэнергии потребляют чуть ли не в три раза меньше, чем тот, что у родителей. А со следующего года их всех будут делать на отечественных кинескопах, и я почти уверен, что они будут хуже. Слишком все торопятся. Совсем без денег мы не остались, а до лета вопрос с деньгами как-нибудь решим. А старый телек отдадим ребятам в общагу.

— Хорошо хоть четвертый для сестры не стал покупать, а то точно пришлось бы идти по миру с протянутой рукой!

— На четвертый не хватило бы денег, — сказал я. — Если так боишься остаться без средств, можно продать твои серьги.

Я уклонился от подзатыльника и, поймав жену за руку, притянул к себе и принялся целовать. В результате был укушен.

— Если ты меня загрызешь, денег точно больше не станет, — предупредил я ей. — Я тебя вообще разбаловал деньгами. Если их станет не хватать, ты от меня точно уйдешь к одному из своих поклонников. Придется мне тогда подождать пару лет и жениться на Светлане. Она стойко переживала невзгоды и не кусалась.

Я пошутил, но реакция на шутку оказалась неожиданной: жена расплакалась и убежала в спальню. Пришлось идти утешать и вымаливать прощения. Конечно, я поступил опрометчиво, потратив почти все деньги на технику, но эти качественные даже по моим меркам и относительно дешевые телевизоры быстро расхватывали, а тут представился случай. Второй раз я бы обращаться не стал. Было уже шестое апреля, и написать книгу до лета, да еще получить за нее гонорар, я не успевал. Шел семидесятый год, мы заканчивали четвертый курс, и жена уже распланировала, когда и куда мы с ней поедем. А тут такой облом. В шкатулке, где мы по традиции хранили деньги, их осталось на месяц жизни. Ничего, телевизоры я, как и собирался, подарю, а деньги, если не успею заработать, займу у родителей. Они будут только рады чем-то помочь.

— Ты точно не помнишь текстов? — спросила Люся. — Может быть, что-нибудь не слишком большое, чтобы успеть? И потом, что ты зациклился на фантастике, больше ничего не читал? Очень многие ее не любят, но с удовольствием читают детективы. Я сама недавно прочла Юлиана Семенова…

— По его книге в этом году начнет снимать фильм Лиознова. Помнишь, я тебе о нем говорил? «Семнадцать мгновений весны». В нем еще двенадцать серий… — я похолодел. — Ты что читала? Как называется книга?

— Майор Вихрь, а что? Мы с тобой смотрели фильм, но и книгу я с удовольствием прочла. У Юльки взяла, она собирает детективы и книги о разведчиков, совсем как твоя мама.

— Какой я осел! — я сел на диван и обхватил голову руками. — Не будет ни книг, ни фильмов!

— В чем дело? — забеспокоилась жена. — Расскажи толком!

— Андропов не стал председателем КГБ, а именно он протежировал Семенову, открыл ему доступ в архивы и дал заказ на эту книгу, а потом еще протолкнул съемки фильма, когда Суслов был против, и оказывал в них помощь. Нет заказа – нет книги. И не только этой, но и всех других об Исаеве, они вышли уже позже. А Семичастный мог Семенову вообще отказать в допуске к архивам.

— Ну и что? Ты сам говорил, что не будет одного фильма, снимут другой.

— Только не этот! В лепешку расшибусь, но Лиознова его снимет, причем с тем же актерским составом! Ты не понимаешь, это не просто был очередной фильм, это было явление! Сейчас разнесу всем телевизоры и сажусь за написание сценария.

— Но ты же не помнишь текста!

— Я не помню слово в слово печатный текст, а этот фильм, который я смотрел пять раз, я помню наизусть. Кстати, он снят почти полностью по книге. Я ее после просмотра фильма читать не мог. Понимаешь, это как раз тот случай, когда книга… так себе, но режиссер и актеры сделали из нее конфетку. Недостатки были, но как же мы смотрели этот фильм, как ждали каждую серию!

Каждый вечер я писал часа по три и тринадцатого в субботу сценарий был написан. Конечно, это был не тот сценарий, по которому снимают кино, скорее, я воссоздал книгу. Ничего, для начало это было даже лучше. Нормальный сценарий на обычного человека впечатления не произведет: слишком в нем много ненужных для чтения деталей. Утром в воскресенье я позвонил на квартиру Брежнева. Я не злоупотреблял его телефоном и за все время сам ему звонил лишь трижды в неотложных случаях. Сейчас, по моему мнению, был как раз такой. Телефон взяла Вика.

— Привет! — обрадовалась она. — Дед разъезжает по заграницам, а мы вас месяц не видим. Слава богу, что хоть сам позвонил!

— Что, и сейчас в отъезде?

— Сейчас как раз дома, вчера прилетел. Вы приедете?

— Вика, спроси у него, можно ли приехать ненадолго для разговора. Для меня это важно. Он не спит?

В последний год Леонид Ильич уставал и иной раз, когда вырывался домой, позволял себе спать днем, слава богу, без применения снотворных.

— Дед не спит, а что он вам скажет, я тебе могу сообщить заранее. Он по вам тоже соскучился. Представляешь, он мне разрешил, как окончу школу, поступить во ВГИК!

Я позвонил насчет машины и первый раз получил отказ. Наш водитель ушел в отпуск, его сменщик заболел, а сотрудника, который контролировал выезд служебного автотранспорта, заменили новым. О нас ему по какой-то причине не сообщили. Конечно, в журналах выезда наверняка стояли наши фамилии, но я не стал разбираться и положил трубку. Наверное, то, что мы остались без колес, было случайностью, но эта случайность говорила о многом. Небось, пару лет назад такого просто не могло бы случиться.

— Собирайся, — сказал я жене. — Поедем на такси. Или, может быть, останешься?

— Чтобы я тебя отпустила одного к Вике! — сказала Люся. — Она уже подросла, округлилась где нужно и по-прежнему к тебе неровно дышит! Теперь нам с тобой еще тратиться на такси!

Добирались мы больше часа.

— Что так долго-то? — спросила Вика, после того, как я отдал пистолет охраннику и нас пропустили в квартиру.

— Не было машины, так мы на такси, — ответила Люся, снимая пальто.

— Дед! — пожаловалась Вика сидевшему в гостиной Брежневу. — У них отобрали машину!

— Правда, что ли? — удивился Леонид Ильич. — Я разберусь.

— Не нужно разбираться, — вмешался я. — Это случайность.

— Это не случайность, а разгильдяйство! — рассердился он. — Ты по-прежнему одна из важных персон Проекта. Для его программы твоя ценность теперь невелика, но вот для наших противников ты бесценен! А вы шляетесь на такси. В важных делах не должно быть таких случайностей. Что у тебя за дело, из-за которого вы пошли на нарушение правил?

— Леонид Ильич, мне нужно встретиться с Семичастным. Причем в Комитете мне появляться нельзя, нужно выбрать другое место.

— А зачем тебе председатель Комитета? — спросил он, внимательно глядя мне в лицо. — Что он может такого, чего не могу сделать я?

— Девушки, вы не побеседуете о погоде? — сказал я Вике с Люсей.

— Очень мне нужны ваши секреты! — фыркнула Вика. — Пойдем в мою комнату.

— Семичастного правильно оставили председателем Комитета, — сказал я, когда девушки ушли. — Но это повлияло на историю так, что не был заказан замечательный фильм. Это еще не поздно исправить, нужно лишь с ним поговорить. Вы от этого фильма тоже были в восторге.

— А к чему такая спешка?

— Я не знаю, когда его начали снимать, — пояснил я. — Знаю только, что в этом году. В фильме двенадцать серий, и работать над ним будут больше двух лет. Там большой актерский коллектив, и я не хотел бы, чтобы в нем были изменения. А если начать съемки позже, кто-то из актеров уже будет занят, а то и сама режиссер займется другим фильмом.

— О чем хоть фильм?

— О работе советского разведчика, служащего старшим офицером в одном из отделов Главного управления имперской безопасности Третьего рейха.

— А такие были?

— Вроде один был, но разоблачили в сорок втором году. Неважно, фильм не обязательно должен повторять реальность. Главные события соответствуют истории.

— Раз ты из-за этого фильма так завелся, значит, он того стоит. Завтра вам позвонят и объяснят, где и когда встреча. Или послезавтра, если завтра Семичастный будет сильно занят. И сами по городу не мотайтесь.

— Удачно съездили? — перешел я на поездку генсека по Ближнему Востоку.

— По Сирии удачно, по Египту… тоже все выполнили. Теперь в дополнении к базе в Камрани у нашего флота будет и база в Порт-Саиде. Кроме того договорились о создании вдоль побережья курортной зоны для наших отдыхающих. Есть и еще планы. Пока им за наши кредиты рассчитываться особенно нечем, пусть рассчитываются землей. Поможем им восстановить нефтедобычу на Синайском полуострове – будет валюта. Есть еще газ, но в него тоже нужно вкладывать средства, а экспорт возможен только соседям. Пока страна нищая, и кроме памятников культуры, у них ничего нет. Принимали нас, правда, хорошо. Ну это и понятно. После последней войны им никто, кроме нас, не поможет. Тоже вслед за Сирией хотят строить социализм. Наверное, думают, что это будем за них делать мы.

— В моей реальности строили, — сказал я.

— Мало ли, что у вас было! — отмахнулся он. — Помогать будем, но немного, пусть вкалывают сами. А договор на аренду базы подписали на сто лет, причем плата в счет погашения их долгов. И часть расходов на курортное обслуживание тоже будут оплачивать египтяне.

— А как сказалась ликвидация Израиля?

— Пока она вылилась в ругань по поводу Палестины. Скорее всего, ее поделят между собой Сирия и Египет. Претендует еще Иордания, но Абдаллу проигнорируют. А так… Жили арабы без Израиля тысячу лет, проживут и дальше, а с кем драться найдут. Последствия, скорее всего, будут для нас. Отношения с Западом точно ухудшатся, в первую очередь с Соединенными Штатами и Францией. Придется на это идти, отдавать весь регион американцам нельзя. Ладно, у тебя еще что-то есть? Если нет, иди к внучке, а я немного отдохну. Когда будете уходить, предупреди охрану, чтобы подогнали машину.

С Семичастным я встретился на следующий день вечером у него на квартире.

— Вы едете один? — спросил прибывший за мной работник Комитета. — Оружие оставьте, оно вам не понадобится.

Владимир Ефимович встретил меня в гостиной и сразу пригласил в комнату, которая служила ему кабинетом.

— И какая у вас ко мне нужда? — спросил он, показав мне рукой на стул. — Не по поводу машины приехали?

Его внешность больше подходила не занимаемой сейчас должности, а, скажем, комбайнеру, особенно когда он улыбался.

— Я никогда не требовал для себя машину, так что не собираюсь жаловаться на ее отсутствие, — ответил я. — Реальной опасности пока нет, так что нет необходимости в машине, хотя время она мне сильно экономит. Другое дело, что мнение руководства не совпадает с моим. Но я к вам приехал совсем по другому поводу. Скажите, к вам писатель Юлиан Семенов не обращался с просьбой предоставить доступ к архивным материалам времен войны?

Мой вопрос его явно удивил.

— Лично ко мне не обращался, — ответил он. — А какое он имеет отношение к вам?

— Скажите, Владимир Ефимович, вы никогда не думали, почему вас оставили в этой должности? — спросил я. — Ведь после Шелепина должны были убрать и вас.

— И почему? — он уже не улыбался.

— Мне вам не за что быть благодарным, — сказал я ему. — Именно вы дважды высказывались за мою изоляцию. А вот вы мне очень многим обязаны. Хотите знать, как все было в моей реальности?

— Я получаю очень ограниченные данные по вашему Проекту, — ответил он. — Только то, что касается Комитета. По моей судьбе мне ничего не говорили.

— Тогда скажу я. Вам это знать не помешает, а секретом фактически не является. После того, как в шестьдесят седьмом убрали Шелепина, следом за ним избавились и от вас. Лет пятнадцать вы работали на Украине на вторых ролях, а потом руководили обществом «Знание». Выйдя на пенсию, умерли в две тысячи первом году.

— Это познавательно, — согласился он. — А для чего вы мне рассказали?

— Я убедил Брежнева, что вы на своем месте, и достаточно убрать Шелепина, а вас заменять не нужно. А ведь была уже кандидатура.

— Насчет последнего не сомневаюсь.

— Вы прекрасно понимали, что ваша карьера закончилась, и вас мягко «опускают». Наверняка такое было нелегко пережить, и это пагубно сказалось на вашем здоровье. Сейчас все иначе, так что вы имеете все шансы прожить дольше.

— И этим я тоже обязан вам?

— А вы как думаете?

В реальности все было не совсем так, но я знал, что он это выяснять к Брежневу не побежит.

— И чем же я должен расплачиваться?

— Лично мне от вас ничего не нужно, — сказал я. — То, что вы остались во главе Комитета, позволило избежать неприятностей, которые принес бы новый председатель. Есть только одно «но». Он протежировал Юлиану Семенову, дал ему заказ на роман о советских разведчиках, а потом помог с экранизацией. Естественно, ничего из этого в реальности не произошло. Для вас это может показаться мелочью, но на самом деле это не так. Каждая книга, каждый фильм оказывают влияние на умы миллионов людей, и тем большее, чем талантливей выполнены. Сама книга к шедеврам не относится, хотя дала начало многим другим. А вот фильм, который по ней сняли, рядовым событием не был. Иначе я у вас сейчас здесь не сидел бы. Этот фильм, смотрела вся страна, да и за рубежом он собрал огромную аудиторию. Рассказывать о нем сложно, его нужно смотреть.

— И что же вы хотите от меня?

— Фильм я смогу пропихнуть и сам. Мне нужно, чтобы для меня оформили допуск к архивам. Я с ними работать не собираюсь, но книгу без архивов написать трудно.

— А почему допуск на тебя, а не на Семенова? — спросил Семичастный, переходя на «ты».

— Если обратится он, оформите и на него. Ничего лишнего он не опубликует, тем более без вашей проверки, а польза может быть большая. А почему на меня… Он просто не успевает. Он писал книгу почти год, а через год собрать тот же коллектив и использовать того же режиссера вряд ли удастся. Да и он уже может написать совсем не то. Я восстановил фильм на бумаге, написав нечто вроде краткого сценария.

— И хочешь приписать его себе?

— Схожу к Семенову и попрошу дать рецензию. И посмотрю на его реакцию. Если он ничего такого еще не писал, буду оформлять, как свое.

— А если у него уже есть наброски?

— Вряд ли. Русскую фамилию главного героя я изменил на тот случай, если она уже есть в его замыслах. А этого сюжета почти наверняка нет. Но если есть, набьюсь в соавторы. Я все равно буду писать дополнения по сценарию, чтобы фильм вышел максимально близким к тому, который я помню.

— Допуск я дам, это несложно. Что еще?

— Когда снимали фильм, главным консультантом был ваш первый заместитель Цвигун, вторым консультантом – Георгий Пипия. Больше от вас ничего не нужно.

— Это сценарий? — спросил он, кивнув на мою папку. — Оставь почитать.

— Для того и принес, — сказал я. — Только будет просьба. Отдайте своим распечатать. И вам читать удобней, и мне меньше мороки.

— Сделаем, — кивнул он. — Может быть, подарить машинку?

— Не люблю я их, — поморщился я. — Сбивают с мысли. Ручкой лучше, а профессиональная машинистка в любом случае отпечатает гораздо быстрее меня.

— Ладно, — сказал он. — Я доволен, что с тобой познакомился лично. Держи номер телефона, в случае необходимости звони. С машиной проблем не будет. Может быть, вернуть «Волгу»?

— Нет, спасибо, — отказался я. — Та, которая сейчас, не так бросается в глаза.

— Почему бросил тренировки?

— Потому что удалось набить морду тренеру.

— Не понял? — поднял он брови. — Объясни.

— Была у меня такая мечта, — улыбнулся я. — Хорошо засветить Хаевскому. Это мой тренер от Комитета. Но все никак не получалось.

— Неужели достал? — удивился Семичастный. — Сколько же ты у него занимался?

— Больше трех лет. И у него, и самостоятельно. А тренера все же достал, чем его сильно удивил. Я сейчас и пару ваших стажеров уделаю, а большего мне и не нужно.

Мы распрощались, и я уехал, а через три дня мне вернули и тетради и два отпечатанных экземпляра сценария. Я уже узнал адрес и телефон Семенова, поэтому сразу же позвонил. Трубку взял его отец.

— Семен Александрович? — сказал я, услышав голос пожилого человека. — Это звонит член союза писателей Грищенко. Мне нужно встретиться и поговорить с вашим сыном. Он дома?

— Дома, — ответил Ляндерс. — Подождите, я его сейчас позову к телефону.

— Я вас слушаю, — раздался в трубке более молодой голос.

— Юлиан Семенович? — сказал я. — Это писатель-фантаст Грищенко. Мне нужно с вами срочно встретиться. Вы мне не уделите немного времени, если я приеду через полчаса?

— Приезжайте, — немного удивленно ответил он. — Я вроде никуда не собираюсь.

Внешне Семенов был один в один с теми фотографиями, которые я видел в Интернете, но ниже, чем я его себе представлял.

— Я не большой любитель фантастики, — сказал он, приглашая меня в гостиную. — Но две ваши книги читал. Те, что о Волкодаве. Заходите, моих сейчас никого дома нет, так что разговору никто не помешает.

— У меня будет просьба, — сказал я, раскрывая папку. — Я написал сценарий для многосерийного фильма о советских разведчиках.

— А по какой книге? — спросил он.

— Ни по какой. Книгу мне, если честно, писать не хочется. Это тот случай, когда фильм будет лучше книги. По крайней мере, я на это надеюсь. Вы можете прочитать и высказать свое мнение?

— О чем сценарий?

— Работа одного из наших разведчиков в Германии в конце войны.

— В такой работе слишком много специфики, — сказал он. — Когда я писал «Майора Вихря», у меня был доступ к архивам, потом его сняли. Если вы писали только на основании знаний, почерпнутых из книг, получится слишком недостоверно.

— Я работал в архивах, — сказал я. — Вам, если обратитесь сейчас, тоже не откажут. Я насчет этого договорился.

— Ого! — сказал он, удивленно посмотрев на меня. — Если так, спасибо. Давайте ваш сценарий, постараюсь все сделать побыстрей. Оставьте ваш телефон, я позвоню.

— А если он уже что-то такое написал? — спросила Люся, когда мы уже легли в кровать. — Представляешь? Открывает твой сценарий, а там развитие его сюжета! Что он подумает?

— Если он что и написал, то только несколько зарисовок, — ответил я. — На тот случай, если Исаев уже родился, я поменял фамилию. А если написал больше, буду его брать в соавторы. Для того и понес к нему, чтобы потом не было недоразумений. Закончу с ним и начну обрабатывать Лиознову. Им на съемки отпустили мало денег, последнюю серию вообще снимали на одном энтузиазме. Это дело мы поправим. Романова в Госкино должны предупредить, а, если нужно, нажмем и на руководство «Мосфильма».

— Но твои записи на полноценный сценарий не тянут.

— А я, по-твоему, чем начал заниматься? — сказал я. — Описание сцен, рекомендуемые места съемок, актерский состав и съемочная группа, композитор и многое другое. Все распишу подробно, так что Лиозновой особо и думать не придется. Лишь бы она сама не взбрыкнула. Я ведь, по сути, выполняю часть ее работы, навязывая свои решения. Одна надежда, что не устоит перед соблазном. Ну кому из режиссеров у нас на съемки дают «зеленый свет»? И импортную цветную пленку для них выбьем. А если сценарий такого фильма будет наш, нам потом гораздо проще будет снимать свои фильмы. Еще надо будет проконтролировать, какую музыку напишет Таривердиев, и будет ли звучать нужная песня. У него там была замечательная музыка, повторит ли он ее сейчас?

Семенов позвонил на следующий день.

— Я закончил, — сказал он после приветствия. — Когда вы сможете приехать?

Я посмотрел на часы, было без четверти шесть вечера.

— Скоро приеду, — ответил я. — Через полчаса или чуть больше.

К моему приезду в гостиной перед телевизором сидели дочери Юлиана, поэтому он отвел меня в одну из меньших комнат.

— Сценарий замечательный! — сказал он, глядя мне в глаза. — И фильм тоже должен быть интересный, особенно если будут сильные актеры и хороший режиссер. Посмотрите эту тетрадь.

Я быстро просмотрел обычную ученическую тетрадь, на пяти листах которой были написаны черновые наброски того, что я ему принес в готовом виде. Было много расхождений, но, несомненно, это была работа над «Мгновеньями». Слава богу, что ни одной фамилии в черновиках не было, только фамилия Исаев, которую я благополучно заменил.

— Это ваш черновик? — спросил я. — Здорово! Если у меня столько совпадений с вашим текстом, значит, вещь действительно стоящая! Но мне неудобно, я вроде перехватил вашу тему. Может быть, я отдам сценарий режиссеру от нас обоих?

— Об этом не может быть и речи! — решительно сказал он. — Это только черновые наброски, а у вас готовая работа. Вы еще будете что-нибудь об этом писать? Спрашиваю, потому что сам хотел продолжить тему, особенно если не будет проблем с архивами.

— Ради бога! — ответил я. — Меня не сильно влечет такая литература. Точнее, сам читать я люблю, но вот писать… Слишком много приходится возиться с документами, а времени вечно не хватает. Да и ближе мне фантастика. А образ разведчика получился симпатичный, жаль, если не будет продолжения. Если продолжите вы, буду очень рад.

— Одного, слава богу, проскочил! — отчитался я жене после поездки. — Представляешь, он начал набрасывать сюжет, но все отложил, когда его не допустили к архивам. Как-то я не подумал раньше о его связях с Андроповым. Можно было вмешаться год назад и больше ничего не делать, все пошло бы своим ходом.

— Не знаю, — пожала плечами Люся. — Ну прочитала я сценарий. В общем, интересно, но заламывать руки и всех тормошить…

— Вот я посмотрю, что ты скажешь, когда снимут фильм. Теперь у Лиозновой будет цветная пленка и намного больше денег, поэтому думаю, фильм станет еще лучше. Знаешь, какой трещоткой они снимали его в моей реальности? И закончат его не в семьдесят третьем, а раньше.

— Когда с ней встретишься?

— Завтра отпрошусь с занятий у Сергея Аполлинариевича и съезжу на «Мосфильм».

Как только Герасимов узнал, что Государственный комитет по кинематографии заказал «Мосфильму» снять многосерийный фильм по моему сценарию, я моментально был освобожден от занятий.

— Жаль, что ты не показал свой сценарий нам, — сказал он мне. — Наверняка нашлось бы что подсказать. Ну, ладно, ни пуха тебе ни пера!

Как положено, я его послал, вызвал машину и через полчаса сидел в кабинете генерального директора «Мосфильма» Владимира Николаевича Сурина.

— Первый раз вижу, чтобы из Госкино был такой заказ по работе начинающего сценариста, — сказал Сурин, прочитав письмо за подписью председателя комитета Романова. — Мы найдем вам режиссера.

— Извините, Владимир Николаевич, — решительно сказал я. — Я хочу снимать фильм только с Лиозновой.

— А почему именно у Татьяны Михайловны? — с любопытством спросил Сурин. — Она сейчас свободна, и у меня нет возражений, просто интересно, чем вызван выбор.

— Она прекрасный режиссер, замечательная женщина и выпускница моего учителя. Этого достаточно?

— Дело ваше, — сказал он, поднимаясь из-за своего огромного стола. — Пойдемте, я вас провожу, чтобы не заблудились.

Лиозновой было уже сорок четыре года, и ее фотографий в этом возрасте я не видел, поэтому даже не сразу узнал, кто из трех женщин она. Директор представил меня, попрощался и вышел.

— Извините, — обратился я к присутствующим в комнате женщинам. — Мне нужно поговорить наедине с Татьяной Михайловной.

— Пойдемте ко мне, — поднялась одна из них, с крупными чертами лица и курчавившимися волосами. — Это рядом, и никто не будет мешать.

— Рассказывайте, что у вас ко мне за дело, — сказала она, когда мы зашли в небольшую комнату, обставленную письменным столом, книжным шкафом и несколькими стульями.

— Прочтите, пожалуйста, письмо, — сказал я ей, передавая конверт.

— Заказ, — задумчиво сказала она, как-то странно посмотрев на меня. — И вы выбрали меня? Что будет представлять собой фильм?

— В фильме будет двенадцать полнометражных серий, — начал объяснять я. — В конце войны в самом сердце Рейха работает наш разведчик. Для съемки вам выделят любые разумные средства, современные кинокамеры и в необходимом количестве цветную импортную пленку. Но есть и условие. Сценарий менять нельзя, как и состав актеров. То же касается композитора. Есть рекомендации по съемочной группе и дополнения к основному сценарию. Здесь возможны изменения, хотя я был бы рад, если бы их не было.

— Шаг вправо, шаг влево… — насмешливо сказала она. — А если я откажусь работать на таких условиях? Вы же вяжете меня по рукам и ногам!

— Давайте договоримся так! — сказал я, раскрывая папку. — Я вам оставляю все материалы. Вот это основной сценарий, с него и нужно начинать. Это дополнения по съемкам, а здесь все организационные вопросы. Понравится – возьметесь, нет – я найду кого-нибудь другого. Вот, кстати, рецензия Юлиана Семенова, знаете такого? Да, совсем забыл сказать, что КГБ дает консультантов и окажет всю возможную помощь. Вот это мой телефон. Звоните, когда примите решение, или когда в чем-нибудь будет нужда.

— Тебя Герасимов еще не выгнал, демон-искуситель? — спросила Лиознова. — Откуда такая поддержка? Брежнев помог?

— Почему именно Брежнев? — спросил я.

— Пол-Москвы знает, что он к тебе с Людмилой неравнодушен, — ответила она. — Ладно, оставляй свой сценарий. Пока я с ним не ознакомлюсь, нам дальше разговаривать не о чем.

— Ну как? — спросила жена, когда я ее встретил возле института после последней лекции. — Берется?

— Сначала ознакомится, — сказал я. — Пойдем в машину. У меня нет ни малейших сомнений, что возьмет сейчас, если взяла тогда на гораздо худших условиях. Считай, фильм уже снят.




Глава 8


Мы только что вернулись со съемок «Голубого огонька», немного устали и были не прочь отдохнуть, но не получилось: пришли друзья. Было уже двадцать второе декабря, и до праздника осталась всего неделя.

— Ну как, снялись? — спросил Еременко. — Сколько песен?

— Спели одну песню и валяли дурака, — ответила Люся. — Хорошо получилось. Вообще «Огонек» получился веселым, первый раз снимали почти без сценария. Я думаю, зрители оценят.

— Вы так и не купили еще тапок? — спросила Белохвостикова.

— Забыл, — признался я, сбрасывая тапочки. — Надень мои. Заходите в комнату, сейчас поставим чай.

— Чай это хорошо! — сказала Бондарчук. — Талгат, давай сюда торт. Раз эта ненормальная семья пьет только воду, хоть подсластим жизнь тортом.

— Хочешь погибнуть в самом расцвете? — сказал я Бондарчук. — Это, Наташенька, смерть твоим зубам и фигуре.

— Ничего, — засмеялась она. — Выйти замуж я успею, даже может быть, не один раз, а потом пусть все гибнет! Скатерть стелить не будем?

— Обойдетесь, — сказала вышедшая с кухни жена. — Николай, раздвигайте стол. Вы, вообще-то, сегодня по поводу или просто так?

— Тебе нужен повод? — спросила Белохвостикова. — Сейчас придумаю. Окончание семестра подойдет? Нам, ребята, осталось учиться всего пять месяцев! А потом свобода!

— Свобода у нас была в детстве, — сказал я, разливая всем чай по чашкам. — Только никто ее не ценил, наоборот, все стремились стать взрослыми. Теперь у тебя, Наташа, впереди одни сплошные обязанности. На работе придется вкалывать, потом муж…

— Какой муж?

— А я знаю? Первый, второй, может быть, даже третий. С твоими внешними данными… И дети от первого брака, от второго брака…

— Люся, я твоего мужа сейчас загрызу! — пообещала Наталья.

— Грызть не дам! — сказала жена. — Это можно только мне. А тебе разрешаю его стукнуть. Только он твоей ладошки не почувствует, принести скалку?

— Если меня за каждую шутку бить скалкой, я быстро кончусь, — предупредил я жену. — Пострадает весь мир, но ты – в первую очередь. Послушайте, может быть, кто-то голоден? У нас, правда, кроме колбасы и паштета ничего нет, но бутерброды можно сварганить.

— Мы не голодны, — отказался Николай. — Поели у Наташи, а потом со съемок заявился ее отец и всех разогнал. Мы подумали, что вы уже дома, и не ошиблись. Так что хватит торта. Только включите телевизор, сейчас будут новости.

В ожидании новостей ели торт и говорили о новой песне Высоцкого. Осенью я попытался с ним сблизиться, побывав в театре на Таганке, но ничего не получилось. Познакомиться мы познакомились, но взаимной симпатии не возникло. Просто я еще раз убедился в том, что сам человек и его творчество – это совершенно разные вещи.

— Все-таки жалко, что наши не побывали на Луне! — сказал Талгат, смотревший выпуск новостей. — Луноход это здорово, но не то.

— Знаешь, в какую копеечку обошлась бы такая прогулка? — спросил я. — С полсотни Луноходов можно отправить. А толку – чуть, разве что престиж. А раз нас в этом обскакали, то и тратиться незачем. Правильно объявили, что приоритетным направлением будет создание большой орбитальной станции.

— Классный телевизор, — сказал Николай. — Как в форточку смотришь. Дорого только. Сейчас магазины завалили электроникой. Телевизоров пока мало, а приемников, проигрывателей и магнитофонов – море! И качество гораздо лучше того, что было раньше.

— Ерунда твои магнитофоны! — сказала Бондарчук. — Отец сказал, что скоро будет лекарство, которое восстанавливает сердце! Вот это здорово! По двести лет будем жить.

Интересно, откуда Сергей Федорович о нем узнал? Это лекарство пытались создать с моей подачи, и год назад Келдыш в последний раз консультировался со мной именно по поводу него. Поэтому я был немного в курсе того, как обстоят дела.

— Не получится у нас жить двести лет, — сказал я Наталье. — Это лекарство восстанавливает только сердце, а в человеке еще много всего, помимо него. Да и лечить нужно, пока человек не слишком состарился, а то толку мало.

Со мной именно так и было. Когда профессор биохимии Сольберг изобрел свой препарат в двадцать четвертом году, мой поезд уже ушел. Пару лет спустя в России его уже повсеместно применяли, и деньги на лечение у меня были, да толку-то… Я не знал точного состава, только то, что для его изготовления использовались два вида океанических водорослей и один из трех видов морских ежей. Основное лечение заключалось в инъекциях небольших доз препарата прямо в сердце. Если человек не был развалиной, его сердце полностью регенерировало за два-три дня. А вот глубоким старикам такое делать было почти бесполезно. Все равно, конечно, делали. Почему не сделать, если человек готов платить деньги? Пробовали его использовать и для других тканей, но эффект был во много раз слабей, а лекарство стоило очень дорого. Из отходов производства делали таблетки. Не такие дорогие и эффективные, но если применять их месяцами, эффект был неплохой. Их я пил.

Я записал в тетрадках и вид водорослей, и какие это были ежи, поэтому вскоре несколько научных коллективов занялись созданием нового препарата. Нужных водорослей в южных морях было… море. А вот с ежами было хуже. Нужные виды были редки. Для исследования их достали, для массового применения их надо было разводить. Этим, как я узнал, занялись во Вьетнаме. Я не позавидовал исследователям. Из сотен соединений необходимо было выделить нужные, потому что наличие посторонних примесей снижало эффективность препарата и вредило сердцу. Три года шли бесконечные опыты. Наши биологи и фармацевты шли опытным путем, Сольберг, судя по тому что я о нем читал, с самого начала знал, что ему нужно. Этот швед вообще был гением: почти все препараты, совершившие революцию в медицине, были его рук делом. У нас таких гениев не нашлось, поэтому недостаток качества восполняли количеством, делая тысячи опытов. Келдыш ко мне приехал, когда работы уже дали первые результаты. Проблема была в том, что уколы нужно было делать очень точно, а выполнить такое, не вскрывая грудную клетку, не получалось. В мое время эта операция проводилась через грудную клетку с контролем аппаратурой УЗИ, о которой я в своих записях не упомянул. Пришлось садиться и описывать принцип работы ультразвуковых зондов.

— Все-то ты знаешь! — проворчала Бондарчук. — Люсь, почему он у тебя все знает? Что ни спроси, сразу готов ответ. Анекдотов откуда-то набрал столько, что диву даешься. Они у тебя когда-нибудь закончатся?

— Конечно, закончатся, — ответил я. — Вместе со мной.

— Я вчера ездила в Быково встречать мать, — продолжила Наталья. — Так там сейчас повсюду поставили ворота, которые реагируют даже на связку ключей. Пассажиров заставляют выворачивать карманы. Непонятно, зачем это нужно.

— Поймешь, когда какой-нибудь придурок захватит самолет с твоими родными и будет требовать вывезти его на Запад, — объяснил я ей. — Скоро и вещи будут просвечивать рентгеном, чтобы никто не возил чего не надо. Бомбу, например.

— Не было никогда такой ерунды! — возразила Белохвостикова.

— Все когда-нибудь происходит в первый раз, ребята, — сказал я. — Из-за Израиля мы со многими в мире испортили отношения, да и у нас в стране есть недовольные. Так что всякое может быть. Лучше небольшие неудобства, чем гибель людей.

— Насчет ухудшения отношений ты узнал у Брежнева? — спросила Белохвостикова. — Я о таком в газетах не читала.

Наверное, о том, что мы близко знакомы с Леонидом Ильичом в Москве уже знали даже дворники, поэтому я это и не скрывал, тем более от друзей.

— Что-то узнал от него, об остальном додумался сам. Думать иногда полезно. Знаешь, сколько евреев в Соединенных Штатах?

— Никогда не интересовалась.

— По официальным данным их там сейчас миллионов восемь. Вроде бы немного, но в американском обществе это очень богатая и влиятельная группа. Их много в органах власти, юстиции, торговле, финансовом секторе, медицине и верхушке армии. Среди них очень сильна сионистская пропаганда. Для еврейского лобби лояльность по отношению к Израилю превыше всего, а лояльность по отношению к США зависит от того, насколько решительно США поддерживают Израиль. Если бы Америка отвернулась от еврейского государства и разорвала «особые отношения» с ним, это лобби протестовало бы всеми мыслимыми способами. А теперь арабы с нашей помощью поставили на сионизме крест. И как, по-вашему, к нам после этого будут относиться? А ведь две трети всех евреев Израиля нашли пристанище в США. Остальные пополнили еврейские диаспоры в основных капиталистических странах Западной Европы. Результаты уже есть: все работы в рамках достижения безопасности и сотрудничества в Европе свернуты, а в США вдобавок к уже существовавшим торговым ограничениям ввели новые. В этом году они нам даже отказались продавать зерно. Мало того, что сами почти прекратили торговлю, пытаются давить на тех, кто этого пока не сделал.

— И чем это, по-твоему, закончится? — спросил Николай.

— ФРГ бойкот торговли с нами очень невыгоден. Поэтому через несколько лет немцы на него наплюют, а потом то же сделают и остальные. Составят список товаров, которые нам нельзя продавать и на этом успокоятся. А нам главное – это привязать их к нашим газу и нефти. К хорошему привыкают быстро. Никто потом не захочет опять переходить на уголь, да и не останется под него почти ничего, все придется переделывать обратно. А этим можно будет воспользоваться. В самом деле, зачем мы им будем продавать нефть или газ за американскую валюту, на которую не сможем купить нужных нам вещей и оборудования? Только, прежде чем диктовать свои условия, к этому нужно хорошо подготовиться. Мы сейчас очень быстро развиваем экономику и уменьшаем зависимость от Запада. Если они будут и дальше валять дурака, проиграют все. Мы уникальны, как страна. Фактически мы могли бы почти совсем обойтись без внешней торговли. Не сейчас, а лет через двадцать-тридцать. Покупали бы только такие товары, как кофе и бананы. Конечно, невыгодно все производить у себя, а помимо выгоды у торговли есть и политические аспекты. Чем выше зависимость между соседями, тем меньше вероятность конфликтов. Война становится невыгодным делом.

— А зачем тогда было разрушать Израиль? — спросила Белохвостикова. — Сами себе навредили!

— Никто у нас его разрушать не собирался, — объяснил я. — Но все судят не по намерениям, а по делам. Ладно, вы что, сюда пришли слушать лекцию о международном положении?

— А как идут съемки фильма по твоему сценарию? — спросил Талгат. — Больше полугода снимают.

— Еще год будут снимать, не меньше, — ответил я. — Там очень много работы. Вы уже определились, где встречать Новый Год?

— Кто где, — ответил Николай. — У меня уже есть компания. Но на вечере в институте будем все. Вы ведь придете?

— Мы от коллектива не отрываемся, — сказала Люся. — Будем в обязательном порядке. Послушайте, после окончания института нам дадут отдохнуть. Нет желания сделать это вместе?

— Я хотел съездить к родителям… — заколебался Николай.

— Успеешь, — сказал я ему. — Я предлагаю совершить горно-пешеходный поход с выходом к морю. Точнее, выйдем недалеко от озера Рица и автобусом едем в Сухуми. А там с недельку поживем дикарями на побережье. На все уйдет пара недель. Оборудование возьмем в прокат, а инструктора я обеспечу. Съездить домой у тебя возможность будет.

— Лучше гор могут быть только горы! — запел Талгат. — Я иду! Даже один пойду, если вы откажетесь.

— Я, пожалуй, тоже, — решил Николай. — Наших в студии надо поспрашивать, может быть, пойдут и другие. Шесть человек все-таки маловато.

— Ну и я пойду, — сказала Бондарчук. — Особенно если меня будут нести по очереди. Или хотя бы мой рюкзак.

— Я не против, но нужно посоветоваться с родителями, — сказала Белохвостикова. — А инструктор точно будет? Тогда, наверное, разрешат.

Посидев еще с полчаса, ребята ушли.

— Пойдем сегодня к родителям? — спросила жена. — Если честно, совершенно не хочется. Устала за сегодня. Занятия, съемка, эти посиделки. Давай сегодня раньше ляжем?

— Неудобно, — ответил я. — Два шага ступить. Ты давай убирай со стола и стели постель, а я всех навещу.

Через двадцать минут мы уже выключили свет и легли в кровать.

— Ген, — сказала Люся. — А мы сами еще куда-нибудь летом поедем?

— Я предлагаю съездить в Минск к Деменковым, — ответил я. — Мы их уже столько лет не видели. Заодно поздравим с заключением брака.

Пару месяцев назад Сергей прислал письмо, в котором сообщил, что вопреки желанию родителей Ирины, они поженились и сейчас живут вместе с его отцом.

— Я только «за». А в городок не заедем?

— Можно и заехать, — согласился я. — Только там ведь уже никого из ребят нет. Даже если кто-то из родителей еще служит, сами они учатся или работают в других местах. Разве что посмотреть на дома и на школу, да прижаться щекой к деревьям, которые помнят тебя еще маленькой. Только для тоски по детству ты еще слишком молода. Вот лет через пятьдесят приедем и будем тереться о кору вдвоем.

Утром у меня с учебой не заладилось. В семь часов позвонили и без объяснений причин предупредили, что в институт отвезут только Людмилу, а я нужен по делу.

— Не иначе что-то случилось, — сказал я жене, когда мы спускались к машине. — Я подобных вызовов не припомню.

Рядом с шофером в приехавшей машине сидел охранник. Мы поздоровались, заняли места сзади, и шофер погнал машину к институту. Высадив Люсю, он через пятнадцать минут въехал в ворота на территорию Кремля. При этом сопровождающий о чем-то переговорил с охраной и вернулся к машине.

— У вас с собой оружие? — спросил он. — Давайте сюда, вам его вернут, когда поедете обратно.

Я молча достал и протянул ему пистолет. Надо было его вообще не брать. Он отнес мой ствол и сел в машину на этот раз рядом со мной.

После двух проверок документов меня пропустили в комнату для заседаний, в которой за большим столом сидели четверо. Я их всех знал: Брежнева и Суслова лично, а Косыгина и Громыко по фотографиям.

Я представил, как подхожу к столу и говорю им: «Здравствуйте, товарищи!», и мне стало смешно.

— Здравствуйте! — поздоровался я.

— Здравствуй, — повернулся Брежнев. — Что ты застрял в дверях? Быстро иди сюда и садись. Нужно кое-что обсудить. Андрей Андреевич, объясните ему в двух словах.

— Садитесь на этот стул, — показал рукой Громыко. — Вас вызвали вот из-за чего. Польское правительство было вынуждено объявить о повышении цен на ряд продуктов питания, что вызвало сильный рост недовольства. Противники коммунистического режима, используя это недовольство, организовали забастовки в большей части страны. По вашим записям недовольство удалось устранить, заменив Гомулку на Герека. Но масштаб выступлений таков, что есть опасения неконтролируемого развития событий. Кое-кто предлагает использовать войска. Мнения разделились, а международный отдел ЦК затрудняется дать оценку событиям.

— Хотите, чтобы их оценил я? Как-то это все несерьезно.

— Слушай, Геннадий! — раздраженно сказал Брежнев. — Сейчас трудно сказать, что явилось причиной расхождений, но обстановка очень серьезная. Никто не говорит, что твое мнение будет учтено, но мы хотим его услышать! Давай, не тяни время.

— Мое мнение, что Польша это гнойник. Никогда она не была нашим союзником или другом, и не будет. Корни неприязни, которая никуда не делась со строительством социализма, в последних трех сотнях лет нашей истории. Мы уничтожили саму идею «Великой Польши», а потом и вовсе подгребли ее под себя, заставляя плясать под свою дудку. Сколько крови пролилось с обеих сторон! У поляков, как и у любого народа, есть замечательные люди, сам же народ в своей массе националистически настроен. Для поляков существуют только поляки. Они свою страну очистили и от немцев, и от евреев, причем уже при социализме. Свой общественный строй они не выстрадали, им его навязали, и прочной социальной основы у него нет. В моей реальности они притихли не из-за замены Гомулки, а из-за того, что Герек нахапал кредитов и у нас, и на Западе, позволяя им жить в долг. А когда в восьмидесятом пришла пора возвращать долги, пришлось опять менять руководство, вводя, по сути, военное положение. И родилась «Солидарность»! Я прекрасно помню, как мы им гнали караваны с продуктами, а они избивали наших водителей и жгли грузовики со сливочным маслом! Все вложенные в них деньги пропали. К нам тогда приходили стойки для ЭВМ из Польши. Так прямо на электронные блоки гадили! Откроешь, а там засохшее дерьмо! Это Ярузельский мог применить силу, он был свой! Попробуйте это сделать вы. Вряд ли Войско Польское будет так же спокойно смотреть на оккупацию страны, как смотрела в моей реальности чехословацкая армия. Мы умоемся кровью, и зальем ею всю Польшу. И что потом? Ну задавим мы их еще раз. Смысл?

— Подпустить американцев к нашим границам? — спросил Суслов, с неприязнью глядя на меня. — И хороший пример всем остальным!

— Вы на меня зря смотрите, как на врага народа, Михаил Андреевич! — рассердился я. — Мне это нравится не больше вашего. Предложите выход! Их, собственно, только два: или давить поляков, не жалея ни их, ни себя, или кормить и лелеять тридцать миллионов человек, большинство из которых спят и видят, как бы вогнать вам в спину нож. Есть еще один вариант – не делать вообще ничего, пусть они сами разбираются. Какой это к чертям социализм, который должен держаться на наших штыках или подкармливаться нашим маслом! Мы свой строй выстрадали, поэтому и смогли столько выдержать и выстоять в тяжелейших условиях. Придут американцы? Ну и что в этом такого? В моей реальности они тоже пришли и даже хотели притащить свои ракеты, якобы от иранцев. Потом передумали. А знаете почему? Не из-за того, что исчезли классовые противоречия, плевать они на них хотели! Мы сейчас для американцев враги, и капиталистическая Россия тоже другом не стала. Мы для них в любом качестве будем конкурентами, мешающими строить американский мир. Только сам мир изменился. Слишком сильно оказались связаны самые разные страны. И рвать эти связи можно только тогда, когда ты уверен в результате. Да и то может быть больно. Накопили горы оружия, затратили на это сумасшедшие ресурсы, но так и не пустили его в ход. Пусть и сейчас что-нибудь притянут. У нас что, нечем ответить? Я думаю, это выйдет дешевле, чем подкармливать Польшу. А пример для других… Даже в восемьдесят девятом полякам долго было ой как не сладко! Кто-то разбогател, а большинство положило зубы на полку. Потребовалось не так уж много времени, чтобы «Солидарность» бастовала уже против своего президента. И это с учетом наших вложений, сейчас им придется еще хуже. Сейчас Польша получает наши товары, в том числе и нефть, практически за бесценок. Пусть попробуют их заработать. Со временем они, конечно, оклемаются. А нам надо работать так, чтобы друзья смотрели не на этих отщепенцев, а на нас самих! Смотрели и завидовали! Если будем жить лучше других, вам и аппарат пропаганды не понадобится! И мы в этом направлении начинаем двигаться, и двигаться быстро.

— Значит, все пустить на самотек? — спросил Брежнев.

— Я вам такого не говорил, — запротестовал я. — Пусть разбираются сами, но это не значит, что своим польским товарищам нельзя подсказать и помочь. Но не слишком сильно и один раз. Гомулку в любом случае нужно менять, хотя бы на того же Герека. А Герек пусть договаривается с Валенсой. Хочет принять участие в управлении? Почему бы и нет? Только пусть поможет выбраться из кризиса. Иначе на фиг он такой красивый нужен. Правительство пойдет на уступки, но и профсоюзы должны помочь. А воевать не советую. И ребят много потеряем, и репутацию угробим еще больше, чем американцы после Вьетнама. Там убивали каких-то азиатов, а здесь убьем поляков, а они почти что европейцы.

— У вас есть, что еще добавить? — спросил Громыко.

— Есть, — зло ответил я. — Зачем меня притащили в Кремль? Нельзя было поинтересоваться моим мнением как-то иначе? Сказали бы, и я надиктовал все на ленту! Долго продержится версия о ваших любимчиках, если студента ВГИКа будут таскать консультировать правительство? А это видели с полсотни самых разных людей, и всем вы рот не заткнете, кто-нибудь все равно что-то ляпнет. И охрана узнала о том, что скромный киношник таскает ствол. Нельзя было сразу предупредить, куда меня повезут, чтобы я его вообще не брал? Я понимаю, что вам нужно срочно принимать решение, но час-другой роли не играет.

— Не заводись, — сказал Брежнев. — Всему виной спешка и нервотрепка. Немного не додумали, но ничего такого страшного нет, что-нибудь придумаем. Ты в институт?

— Да, но сначала съезжу домой. Не хватало мне еще для полного счастья, чтобы в институте увидели оружие.

Когда я приехал на учебу, все наши были в студии.

— Как идут съемки? — спросил Герасимов. — Татьяна давно не звонила, вся в делах и заботах.

— Я тоже была в Бутырке, — подсказала мне жена свою версию моего отсутствия. — Жуть!

— Здорово все оборудовано, — сказал я. — И работают с энтузиазмом. Хороший должен получиться фильм.

А Лиозновой после учебы придется звонить и упрашивать, чтобы подтвердила мое присутствие на съемках, если вдруг позвонит учитель. Еще не хватало, чтобы он уличил меня во лжи.

Больше меня из-за Польши никто не беспокоил. В газетах было вскользь упомянуто о недовольстве части поляков временно возникшими трудностями, а на телевидении об этом не говорили совсем. Как я узнал позже, диалог с оппозицией позволил приглушить недовольство и прекратить забастовки. Цены немного уменьшили, предоставили ряд свобод профсоюзам и организовали при правительстве консультативный комитет по экономическим вопросам, куда вошли Лех Валенса и кое-кто еще из числа оппозиционеров. Вот и прекрасно, пусть попробуют не болтать, а работать.

Учиться мы прекратили за три дня до праздника и начали готовиться к студенческому вечеру. Программа была простая: сначала концерт силами актерского факультета, потом чаепитие и танцы. Выступали, понятно, не все. Отбор выступавших вели сами студенты в своих студиях. Мы на вечере спели две новые песни. Возраст уже не ограничивал нам репертуар, поэтому проблем с выбором песен не возникло. Первой была «Снег кружится», а второй – «Мечта». Жена, как всегда, играла на рояле, а я рядом профессионально терзал гитару и выкладывался полностью, потому что для «Мечты» голос у меня был немного слабоват.
		Вслед за ней, за мечтою иду я, все сильней в мыслях тебя я целую.



		Может быть, в снах коротких ночами, может быть, я тебя повстречаю.








Закончились последние слова припева, и нам стали бешено аплодировать. Все-таки выступать в студии это одно, а стоять вот так перед публикой, которая не жалеет рук, чтобы выразить свой восторг – это совсем другое дело.

— Жаль, что вы не выбрали эстраду, — сказала Белохвостикова, когда мы вернулись за столик к друзьям. — Хороших артистов больше, чем хороших исполнителей. А песни у вас – это чудо!

— Так мы же не отказываемся петь, — сказала Люся. — А хорошего никогда не бывает много. Вот пойду в декрет, буду только петь.

— Что, уже? — спросил Николай. — А как же кино?

— Нет, это я говорю вообще, — порозовела жена. — Когда-то ведь будут дети. Давайте помолчим, а то мешаем другим.

— Пить чай под Новый Год – это маразм! — проворчал Талгат, когда закончился концерт, и началось чаепитие. — Николай, доставай рюмки.

Еременко достал четыре маленькие рюмки, которые Нигматулин заполнил чем-то розовым из маленькой бутылочки.

— Коньяк, — пояснил он мне. — Вам не предлагаю. Пейте свой чай. Можете выпить и мой, я не возражаю.

— Я лучше съем твое пирожное, — сказала Люся. — С коньяком оно не сочетается, а с чаем в самый раз.

На танцах я жену не видел. Ее как забрали у меня в самом начале, так и перехватывали друг у друга до окончания вечера. Я не сильно расстроился: пусть у нее будет хоть какое-то разнообразие, а красивых девчонок на вечере было много, так что я не пострадал.

Когда все закончилось, я позвонил насчет машины и вместе с остальными начал приводить актовый зал в первозданный вид. Нашего шофера не было, поэтому прислали дежурную «Волгу». Я поговорил с шофером и, прежде чем отвезти нас, он развез по домам наших друзей.

— Прекрасно отдохнули! — сказала жена, когда зашли в квартиру. — Хорошо, что сегодня только тридцатое и завтра будет целый день подготовиться к празднику. Уже почти час, давай быстрее спать.

— Сегодня был разговор насчет детей, — сказал я. — Как долго мы с ними будем тянуть? У тебя какие планы на этот счет?

— Очень хочу малыша! — ответила Люся. — Только давай еще немного подождем. Должна же я сняться хоть в одном фильме! А с маленьким ребенком можно сниматься только в эпизодах.

Этот Новый Год отмечали точно так же, как и прошлый, разве что смотрели праздничную программу по новому телевизору.

— Когда будут внуки? — спросил Иван Алексеевич. — До окончания института осталось всего ничего. Или мы их раньше от Ольги дождемся?

— Я через год тоже буду поступать во ВГИК! — заявила Оля. — Хочу быть артисткой!

— Внуков раньше, чем через год-два, не ждите, — ответила Люся. — Вы у меня еще молодые, так что потерпите.

— Давайте допьем шампанское, — сказала моя мама. — Последний тост. Выпьем за прошедший год! Он и для нас был хорошим и вообще… Война во Вьетнаме закончилась, а новых войн, слава богу, нет.

Действительно, боевые действия во Вьетнаме закончились на четыре года раньше, чем в моей реальности, но война в Индокитае еще шла. В Камбодже убивали налево и направо, правда, уже сами камбоджийцы.

— Смотрите, какая чудесная погода! — сказала Люся, когда убрали со стола и уже собрались расходиться по квартирам. — Никто не хочет гулять? Какой снег пошел!

— Я пойду с вами! — решила Оля.

— Больше никто не хочет? — спросила жена. — Тогда мы пойдем одеваться.

Через десять минут мы втроем вышли из подъезда и остановились, решая куда идти. Крупные хлопья снега, кружась, падали в почти полном безветрии. Сильного мороза не было, так, градусов десять.

— Пошли пройдемся в сторону школы и назад, — предложила Оля, ухватившая меня за левую руку.

Люся взяла за правую, и мы вышли со двора. Далеко уйти не получилось: мы дошли только до поворота к скверу, когда путь преградила компания подвыпивших парней.




Глава 9


Я сразу понял, что добром мы не разойдемся. Фонари хорошо освещали улицу, и было прекрасно видно, что, несмотря на выпитое, они крепко держатся на ногах. Выражения их лиц мне очень не понравилось. На девчонках были дорогие меховые шубки, в ушах посверкивало золото, да и сам я одевался очень не бедно. Какого черта я послушался Олю и нарушил инструкцию! Да еще в это время. Час назад на улице еще ходили люди, сейчас на ней, кроме нас, никого не было. Парни сбавили шаг, и двое вышли вперед, чтобы отрезать нас от дороги. Разговаривать с ними не стоило, бежать не имело смысла, а махаться руками и ногами в зимней одежде с пятью противниками было несусветной глупостью. В такой ситуации и Сигал дал бы деру. Я бы тоже удрал, но мешали испуганно жмущиеся ко мне девушки. Поэтому я сделал единственное, что мог: достал пистолет, снял его с предохранителя и выстрелил в ногу ближайшему от нас мерзавцу, приготовившись в случае промаха стрелять в корпус. Я не промахнулся, и раненый со стоном рухнул в снег. Больше стрелять ни в кого не пришлось. Они замерли на месте, глядя на меня не столько со страхом, сколько с удивлением.

— Развернитесь и идите назад, — сказал я девушкам. — Ну же! Вы мне мешаете.

Они взялись за руки и пошли по тротуару в сторону двора, постоянно оглядываясь.

— Стоять здесь, пока мы не уйдем! — сказал я компании. — Потом можете убираться. Понятно?

— Понятно, — процедил сквозь зубы стоявший в центре, пожалуй, самый старший из них.

На этом все переговоры закончились, и я прошел, пятясь, шагов двадцать, потом повернулся и быстро, почти бегом, стал догонять девушек. На полпути повернул голову посмотреть, чем они заняты. Двое взяли лежавшего под руки и тащили к тротуару, а остальные стояли и смотрели мне вслед.

— Откуда у тебя пистолет? — выкрикнула Оля. — Ты его убил?

— Во-первых, не ори! — сказал я ей. — Пистолет мне выдали, и на него есть разрешение. А того типа я всего лишь ранил. И болтать об этом происшествии нельзя. Я понятно выразился?

— А родителям?

— И им не надо знать. Не потому что нельзя, просто зачем их зря волновать? Кому нужно, я скажу.

— А почему ты их не сдал в милицию? Они ведь явно хотели нас ограбить!

— Что ты орешь на всю улицу, люди спят! На них не написано, что они грабители. Пусть даже это и так, как я тебе их доведу до отделения? Они по пути десять раз разбегутся. И что тогда? Стрелять в спины? Да и нельзя мне светиться. Мне теперь и за эту прогулку придется отвечать. Не имели мы права уходить в такое время со двора без охраны.

— Но почему?

— По кочану. Хочешь узнать, дай сначала подписку о неразглашении. Кому надо, те в семье знают, а ты сначала подрасти. А тебе на будущее урок – не шляться по ночам. Не было бы у меня с собой оружия, самое малое, что с тобой сделали бы – это вывернули из шубы, сорвали серьги и стукнули по голове, чтобы не орала. И хорошо, если отделалась бы так легко!

— Изнасиловали бы? — испуганно спросила она.

— Размечталась! — насмешливо сказал я. — Стали бы они заниматься этим на улице, да еще в мороз. Бросили бы тебя без сознания и убежали. Пока очухалась, что-нибудь точно отморозила бы, а то и вовсе замерзла. Все, быстро домой и спать.

Второй раз мне говорить не пришлось: мои дамы сами рвались побыстрее очутиться дома.

— Испугалась? — спросил я жену, когда помогал ей снимать шубу в прихожей.

— А ты думаешь! — ответила она, на миг прильнув ко мне. — Тебе сильно попадет?

— Сейчас проверим, — сказал я, садясь за телефон. — По инструкции о любом применении оружия должен докладывать сразу.

Приехали к нам минут через двадцать. Приехавших было двое, оба в штатском.

— Проходите, — пригласил я их в комнату.

— Где применили оружие? — спросил один из них. — На улице? Тогда давайте сначала пройдем на место происшествия. Это далеко?

— Минут пять ходьбы. Мы далеко не ушли бы. Хотели пройти до сквера и вернуться. Возле сквера на них и нарвались.

— Почему ушли без охраны, вы будете объяснять не мне и не сейчас. Раз это рядом, пойдем пешком.

— Почему открыли огонь? — спросил он же, когда шли по улице.

— Вы бы не открыли, если с вами две девушки, а вас молча окружают пять жлобов? Были бы они в дупель пьяны, тогда другое дело. А эти приняли на грудь граммов по сто и крепко держались на ногах. Рожи очень неприятные, я сразу понял, что говорить с ними не о чем. Видели шубу жены? У ее сестры примерно такая же. Да и я неплохо одет. Однозначно хотели вытряхнуть трех лопухов из шмоток, сорвать золото и обшмонать карманы. И просто так нас не бросили бы. Хорошо еще если бы просто врезали по голове, а могли и ножом пырнуть. Я уверен, что они своего пострадавшего в больницу не повезут. Я ведь с одним из них перебросился парой слов.

— И что? — с любопытством спросил второй.

— Трудно объяснить, — сказал я. — Но, может быть, поймете. Выражение лица, то как он цедил слова… Одним словом, мне захотелось выстрелить ему в рожу. Пришли. Вон там у дороги должна быть кровь.

— Уже припорошило снегом, — сказал второй, отойдя к дороге и подсвечивая себе фонарем. — Но немного крови есть. Покажите, кто где стоял.

Я показал и рассказал, как все было.

— Сейчас мы вас проводим домой, — сказал старший. — А сюда приедет дежурная группа. Правда, толку, я думаю, будет мало: вон какой снег. Но хоть пробу крови возьмут. А завтра посмотрим, обратится ли кто с огнестрельным ранением. Если нет, значит, вам действительно не повезло нарваться на криминальную компанию. Просто пьяницы грабежом не занимаются. Могли набить морду, потискать девушек, но и только. Я доложу о происшествии, пусть с вами разбираются те, кому следует.

Разбирающиеся приехали на следующий день к обеду, дав нам выспаться. Точнее, один разбирающийся.

— Майор Загребин, — представился он. — Юрий Федорович. Я теперь отвечаю за вашу безопасность.

— Очень приятно познакомиться, — приветливо сказал я. — Проходите, пожалуйста, в комнату. Извините, что из-за меня вас в праздник выдернули на работу. Не хотите поесть или попить чай?

— Нет, спасибо, — отказался он. — Благодарить мне вас действительно не за что. Наслушался я сегодня всякого.

— Обращения к медикам были?

— Нет, не было. Скорее всего, вам действительно здорово не повезло нарваться на какую-то шваль. Действовали вы правильно, претензий к вам нет. А вот нарушение инструкции…

— Поймите правильно, — решительно сказал я. — Обычно я без причины не рискую и стараюсь выполнять ваши указания. Но я ведь уже давно пользуюсь относительной свободой. На поездки мне дают транспорт, но по магазинам и вообще в районе дома я хожу без охраны. Для того меня обучили и вооружили, чтобы не таскать ее на хвосте. Единственное нарушение, что пошли ночью. Но мы-то и вышли минут на пятнадцать и в то время, когда людей на улицах практически не бывает. Просто здорово не повезло. Зато, может быть, спасли кому-то жизнь или здоровье. Попался бы им кто-нибудь другой…

— Меня не интересуют другие, — возразил он. — С меня снимут голову конкретно из-за вас. Как вы в него стреляли? Волновались?

— С чего бы это? — удивился я. — Было опасение, что могу не успеть всех положить, если кинутся скопом. Бежать-то я не мог из-за жены и ее сестры, иначе и до стрельбы дело не дошло бы. Они все-таки были выпивши, так что никто меня не догнал бы. Вы не в курсе моей личности?

— Что вы имеете в виду? — удивился он.

— Значит, не в курсе. Могу вас уверить, что за мою психологическую подготовку опасаться нечего. Давайте я вам пообещаю не болтаться по ночам, и на этом закончим. Я и сам не хочу влипнуть в неприятности, и не имею желания подвести вас. Одного урока мне достаточно. Давайте лучше поговорим о другом. Вы можете найти мне в Комитете человека, который ходил в походы по горам Кавказа?

— А горы-то вам зачем?

— После окончания института студенты нашей группы планируют совершить поход в горы. Пока набирается десять человек. Не нужно так меняться в лице. В ледники мы не полезем и скалы с отрицательными углами брать не будем. Обычный горно-пешеходный маршрут. Выйдем из Красной поляны, пройдем несколько не самых больших перевалов, спустимся к Рице и автобусом едем в Сухуми. А потом с неделю побудем у моря. Все это удовольствие уложится в пару недель. Фактически это то же самое, что прогулка по лесу, только вверх-вниз, и на перевалах голо. Зато какой вид!

— Уже ходили?

— Ходил, но группу вести не имею права.

— Тогда ладно, — как-то сразу успокоился он. — Найду я вам инструктора, даже двух. Так будет вернее. А может быть, и сам с вами схожу за компанию. Когда это планируется?

— Примерно десятого июня. Возьмем в прокате снаряжение…

— Это моя забота. А вы постарайтесь до этого момента дожить и не трепать мне нервы. Дней за двадцать скажете точный состав группы, я все приготовлю.




— Вот до того дерева… — расслышал я бормотание за спиной.

— Ты чего бормочешь? — спросил я идущую за мной Белохвостикову.

— Это я намечаю точку, где упаду и не пойду дальше, — сообщила она.

— И какая это точка по счету?

— Не помню, сбилась со счета.

— А ну стоп! — я подошел к ней со спины, развязал рюкзак и вынул большую банку со смальцем и пяток банок сгущенки, переложив их в свой рюкзак. — Пошли быстрее догонять остальных, а то мне Люся глаза выцарапает.

— Спасибо! — немного выпрямилась она. — Жаль, что ты так рано женился. Почему все порядочное так быстро разбирают? Давай все-таки не так быстро. Семеныч говорил, что скоро привал, так что догоним.

— Вы чем здесь занимаетесь? — из-за поворота тропинки вышла жена.

— Ничего особенного, — сказал я, обходя ее стороной. Я поцеловал Наталью, а она расплатилась со мной сгущенкой.

— Может быть, ты и мне рюкзак облегчишь, сердобольный? — с сарказмом спросила Люся. — Я ведь не только поцелуем могу расплатиться.

— Лучше включи приемник, послушаем «Маяк», — сказал я. — И давайте, девочки быстрее. Не знаете Семеныча? Сейчас всех бросит и примчится. А вечером я посмотрю, что у тебя можно взять.

— Ничего не нужно брать, — отказалась жена, догоняя и пристраиваясь за мной. — Вы и так девчонкам облегчили ношу, а я не такая дохлая, как некоторые. Слушай свой «Маяк».

— Удачно включила, — сказал я. — Как на заказ новости. Я этого не переживу!

— Что ты там услышал? — спросила подтянувшаяся Наталья. — Второй фрагмент станции запустили?

— Какая там станция! — ответил я. — Ливия решила строить социализм. Теперь и этим помогать. Курортов у нас хватит и в Египте, а что можно взять полезного у ливийцев? Нефти и без них навалом.

— А что там в Ливии? — спросила жена. — Я уже не помню.

— Преимущественно песок, — пояснил я. — девять десятых всей страны – это пустыня. Хотя у них огромная протяженность побережья. Половину нашей страны можно вывезти на отдых за один раз.

— Болтун, — высказалась Наталья. — Дай флягу, попить.

— Всю воду выдула? — спросила Люся. — Тогда понятно, отчего ты еле ползешь. Говорили же только по глотку!

Под новую песню «Эти глаза напротив» в исполнении Ободзинского мы вышли на перевал, где уже отдыхали все остальные. Наталья со стоном сбросила рюкзак и растянулась в траве.

— Выключи радио, — попросил я Люсю. — И посмотри, как красиво!

— Да, красиво, — сказала она, осматривая горную панораму. — Видно далеко, и все кажется таким близким. Нам еще долго идти?

— Уже надоело? — спросил наш инструктор, которого все, несмотря на сорокалетний возраст, почему-то называли по отчеству. — Завтра пройдем последний перевал…

— И вы меня там закопаете! — под общий смех сказала Белохвостикова. — Кинематограф понесет невосполнимую утрату.

— Если вниз, то я тебя снесу на руках, — пообещал Владимир – второй человек Комитета, который шел с нами в поход.

Он был нашего возраста и уже на следующий день стал у нас своим. Здоровый, как лось, и веселый парень понравился всем. Этот, пожалуй, и в самом деле, в случае необходимости, мог бы кого-нибудь из девчонок нести на руках или на закорках.

— Отдыхаем сорок минут, — сказал Семеныч. — Потом спускаемся к воде и ставим лагерь. Сегодня в нем переночуем, а завтра пройдем последний перевал. Успеем выйти к дороге – хорошо, нет – заночуем еще раз. До озера доедем автобусом, им же доберемся до побережья. Крепитесь: скоро ваши страдания закончатся.

— Гена, ты хоть бы анекдот рассказал, — попросил Олег Свечин – единственный парень который был не из нашей группы, а учился в студии Таланкина. — А то девчонки приуныли.

— Запросто, — отозвался я. — Слушайте разговор двоих. «Где провел отпуск?» «Первую половину – в горах…» «А вторую?» «В гипсе».

— Мог бы рассказать и что-нибудь повеселее, — мрачно сказала Ирина Шевчук.

По-моему, в поход она пошла не из-за гор, а из-за Талгата. Что-то у них не сложилось, вот она и переживала.

— Можно и повеселее, — согласился я. — Язык – это единственная часть тела, которая у меня не устала. Экскурсовод в автобусе:

«А сейчас мы проезжаем мимо самого известного в Лас-Вегасе борделя».

Советский турист вскакивает с места: «А почему мимо???»

— И почему у тебя все анекдоты такие короткие? — спросил Талгат.

— В основном из-за девушек, — пояснил я. — Как всем известно, у них короткая память. Если я начну рассказывать что-нибудь длинное…

— У вас был включен приемник. Новости слушал? Второй модуль не запустили?

— Что вы как малые дети с этой станцией, — сказал я, откупоривая флягу и делая пару глотков. — Там этих модулей десятка два будет, а строительство запланировано на три года. Вот и посчитай интервал между запусками.

— Жаль, что не запустили! — с сожалением сказал Талгат. — Дай хлебнуть воды, моя закончилась.

— И мне оставьте, — приподнялась Белохвостикова.

— Запустили строительство социализма в Ливии, — сообщил я, отдавая им свою флягу. — Утешает то, что ливийцев всего несколько миллионов, а территории до фига.

Мы еще немного поболтали, потом нас поднял Семеныч и погнал вниз. Когда под ногами утоптанная тропинка спускаться гораздо веселее, чем идти вверх по склону, поэтому мы за пару часов добрались до подножья горы и остановились у небольшой, но быстрой речки. Парни быстро поставили палатки и собрали сушняк. Через час девушки разливали всем в алюминиевые миски одуряюще пахнущий суп из говяжьей тушенки.

— Чтобы ценить блага цивилизации, надо на время их лишиться! — сказала Бондарчук, поставившая горячую миску в траву рядом с собой.

— Ты сейчас и супа лишишься, — сказал я ей. — Убери его из травы. Там уйма насекомых, которые нападают в миску и добавят навара. Будешь ли только потом есть?

— Я сейчас все съем! — сказала она, но взяла платок и переставила миску.

В поход ушли два инструктора и десять бывших студентов. С собой взяли четыре палатки: две двухместные и две на четыре персоны. У нашей семьи была двухместная, и ставил я ее чуть дальше от остальных. Первые пару дней мы себя ни в чем не ограничивали, потом из-за усталости все лишнее отложили до моря.

— Ноги болят, — пожаловалась жена, когда мы застегнули полог и забрались в сальники.

— Давай сделаю массаж, — предложил я.

— Знаю я, чем закончится твой массаж, — отказалась она. — Устала так, что ничего не хочется.

— Тогда терпи. Когда я ходил в такие походы, ноги тоже болели, зато потом мышцы становились как камень, не продавить. Будешь прыгать, как горная серна. Это такая коза.

На козу она не отреагировала: уже спала.

Хоть мы немного подъели продукты и облегчили рюкзаки, последний переход стал самым тяжелым. Этот перевал был выше остальных, на нем даже были снежники. И к дороге мы в тот день из-за девушек так и не вышли. А вот на следующий день еще до обеда мы ввалились в шашлычную «Озеро Рица». К шашлыкам многие взяли вино.

— Зря вы берете эту кислятину, — сказал я Еременко, который на пару с Нигматулиным взял бутылку Цинандали. — Лучше вообще не пить, а если приспичило, берите что-нибудь вроде Псоу. И на вкус приятней, и крепость меньше.

— Нет у них здесь больше ничего, — ответил Николай. — Слушай, Талгат, оказывается, наш трезвенник разбирается в винах.

— Это называется шашлык? — спросила Люся, оторвавшись от своего мяса. — Его же невозможно разжевать.

— Это халтура, — пояснил я. — Готовят для проезжающих лохов. Ты его не разжуешь и оставишь на столе. А его согреют еще раз и продадут другому…

— Ну тебя! — сказала она, откладывая шампур с жестким пригоревшим мясом. — Я сейчас захлебнусь слюной, а у них здесь ничего съедобного нет.

— Держи, — я ей протянул взятую про запас шоколадку. — Берег для себя, но не лишаться же жены из-за всяких халтурщиков.

Долго мы в этой забегаловке не сидели и скоро, побросав недоеденные шашлыки, нагрузились вещами и пошли на остановку автобуса. До Нового Афона ехали около трех часов, а потом выбрали место на побережье и поставили палатки. В городе запаслись огромными круглыми буханками хлеба, которые голодные девчонки начали уничтожать сразу же после покупки.

— Маленькая, а половину буханки умяла! — сказал Талгат, отбирая у Белохвостиковой хлеб. — Приготовишь суп, тогда получишь.

Супа мы в тот день не дождались. Сказались усталость и близость плещущегося в десяти шагах моря. Открыли тушенку и поели ее с остатками хлеба, после чего спешно поставили палатки, в которые сложили вещи, разделись и бросились к воде. Для двадцатого июня вода была теплой.

К вечеру, накупавшись, все-таки разожгли костер и заварили чай. Вскоре подошли пограничники, и Семеныч отошел в сторону со старшим наряда. Больше нас за все время отдыха не беспокоили. Каждый день вода становилась чуть теплее, дождей и штормов не было, поэтому мы загорели и накупались на полжизни вперед.

— Ты все-таки поедешь в Ташкент? — спросил я Нигматулина.

— Я уже договорился на «Узбекфильме», — сказал он. — Но и с вами, ребята, сыграть не откажусь, если пригласите.

Был последний вечер перед отъездом, и наша компания валялась на берегу у самой воды и обсуждала планы на будущее.

— Вы будете играть на «Мосфильме»? — спросила нас Бондарчук.

— Не знаю, Наташенька, — ответил я. — Может быть, и на Горького. Есть у меня идея снять один фильм. Кое-что из истории борьбы с монголами. Точнее, фильм будет не совсем по реальной истории. Что-то вроде исторического боевика с нами в главных ролях. Масштабные съемки вроде тех, которые проводил твой отец в «Войне и мире», города придется строить, а потом разрушать. Простыми декорациями не обойдемся. Деньги-то я, наверное, протолкну, вот захотят ли браться? Работа-то года на два-три, не меньше.

— Вечно у тебя масштабные сюжеты, — сказал Николай. — Лиознова когда закончит?

— Месяца через два должны закончить съемки, — ответил я. — Потом монтаж и все прочее. Фильм покажут только через полгода. Жаль, его выход на экраны мне бы сейчас помог.

— Тебе Брежнев поможет лучше Лиозновой с ее фильмом, — сказала Бондарчук. — Если действительно будешь снимать, и будет подходящая роль, приглашай. Все брошу и приду к тебе сниматься.

— Смотри! — предупредил я. — Обратной дороги не будет. А вот шум будет большой. Если бы не Леонид Ильич, я бы за такое никогда не взялся. Съели бы без хрена. Твой отец точно будет недоволен.

— Он сам по себе, а у меня своя жизнь! — отрезала она. — А зачем ты хочешь так намутить? Что, обычный исторический фильм снять нельзя?

— Обычный исторический вяжет мою фантазию по рукам и ногам, — пояснил я. — Хочу во всем переплюнуть Голливуд. Исторические события трогать не буду, а по действующим лицам малость подправлю в нужную сторону. Что в фильме самое главное?

— Ты как Герасимов, — засмеялась Белохвостикова. — Тоже любит задавать этот вопрос.

— Самое главное, чтобы народ на него пер валом! — высказался я. — Зрелищность, интересный сюжет и привлекательные герои. Если у вас все это есть, то останется вложить в фильм нужные мысли.

— И какие мысли будут у тебя? — спросил Талгат.

— Патриотизм и тема любви, — ответил я. — В нем будет достаточно эпизодов, показывающих, как именно должен жить человек. Я хочу сделать картину, которая заставит многих думать после того, как они выйдут из кинотеатров. Просто зрелищный фильм не стоит тех денег, которые тратят на его создание. Вот американцы сняли «Клеопатру», потратив огромные деньги…

— А где ты его мог видеть, если еще не покупали? — спросил Николай.

— А я его не видел, только фотографии, да прочел несколько статей. Фильм очень зрелищный, но, посмотрев его один раз, пересматривать уже не идут.

— А твой, значит, пойдут?

— Если не схалтурим, то пойдут.

— Тогда забей в нем роль и для меня, — сказал Николай.

— Я на роль Чингиза не пойду? — спросил Талгат. — Татары в роду были.

— У меня будет Бату, — ответил я. — Он в то время вроде был постарше, да и лицо у тебя несерьезное. Я, ребята, хочу пригласить монголов. Много денег на это не уйдет, но придаст достоверность. А массовку уже будем снимать с нашими. А тебе роль найдем, драк там много будет.

Проболтали до двенадцати часов, а потом, перед тем как идти спать, поплавали в теплой воде. Было облачно и почти полностью отсутствовало волнение. Небо, берег и вода – все было черным-черно, и, наверное, можно было бы потерять направление, если бы ни проносящиеся по шоссе автомашины.

— Уже час, — сказала Люся, когда забрались в палатку. — Завтра не выспимся.

— Отоспимся в поезде, — зевнул я. — Будешь спать или…

— Никаких «или», только спать. Ген, завтра уезжаем, а потом все ребята разбегутся. Я к ним за эти пять лет привыкла, как к родным.

— Ты, кажется, хотела спать, или нет? — спросил я. — Почти половина группы останется работать в Москве, так что при желании всегда можно будет увидеться. Это жизнь, она постоянно меняется. Что-то мы теряем, что-то находим.

— Когда ты так говоришь, я невольно вспоминаю о твоем возрасте.

— Это не возраст, просто чужой опыт. Но кое в чем я в себе чувствую старика.

— И в чем же?

— В восприятии времени. В юности для меня время никогда не летело так быстро, как сейчас. Я на него тогда вообще не слишком обращал внимания.

— Старичок! — она обняла меня, прильнула к губам и принялась торопливо расстегивать на мне рубашку.

Утром перекусили остатками продуктов, свернули палатки и двинулись к автобусной остановке. До Сухуми добирались за полчаса. Там нас ждал сюрприз: На привокзальной площади проходила демонстрация протеста. Против чего протестовали три десятка демонстрантов, было непонятно: все транспаранты были разрисованы грузинскими буквами. Уже позже, когда мы уходили, я увидел и один с надписью на русском: «Нет арестам!». Возле них стояли две милицейские «Волги», и прохаживались с десяток сотрудников милиции. Семеныч направился к ним, показал удостоверение и расспросил, в чем дело. Оказалось, что пока мы бродили по горам и купались в море, после Узбекистана и Таджикистана настал черед Грузии. Мжаванадзе вывели из состава союзного ЦК, лишили поста первого секретаря республиканского ЦК и посадили под домашний арест. Центральный Комитет компартии Грузии за несколько дней лишился двух третей своего состава. Были произведены аресты кое-кого из министров и руководителей рангом ниже. В МВД и КГБ республики сменилось почти все руководство, а в Тбилиси приехал Суслов с большой группой следователей и работников аппарата ЦК. По результатам первых же допросов были проведены оперативные мероприятия, подтвердившие большинство обвинений. Последовала вторая волна арестов. В связи с тем, что места следственного содержания оказались переполнены, а некоторым из задержанных помогли скрыться, их начали вывозить в Россию. Три дня назад по Тбилиси, Батуми, Рустави и Кутаиси прокатилась волна митингов и демонстраций. Когда они проходили мирно, демонстрантов фотографировали, но не трогали. Там, где демонстрации перерастали в погромы, их разгоняли с применение водометов и спецсредств. В ряде случаев протестующие использовали антирусские и антисоветские лозунги. По всей стране проводились собрания первичных партийных организаций, а союзное правительство перебрасывало в Грузию дополнительные военные части.

— Здесь пока спокойно, — сказал Семеныч. — Но все равно нам лучше отсюда побыстрее уехать.

— Охрану железнодорожных тоннелей не усилили? — спросил я.

— А я знаю? — пожал он плечами. — Должны были. Это ведь единственная железнодорожная линия в этот район. Да и отдыхающих много. Но я думаю, твои опасения напрасны. Не тот народ, чтобы драться до победного конца. Да и было бы еще из-за чего. Прижмут – притихнут. Наплодилось сволочей, теперь просто так почистить не получится. Хорошо, что со следующего года уже много народа будем отправлять на отдых в Египет. Здесь все-таки какое-то время будет неспокойно. Свою семью я бы сюда не повез.

Билеты мы взяли без проблем, через пару часов погрузились в поезд и благополучно проехали все тоннели.

— Хорошо отдохнули, сказал Николай, который ехал в нашем купе. — Теперь поеду в Минск к родителям.

— Мы через пару дней тоже едем в Минск, — сказала Люся. — Можем составить тебе компанию. Да и назад можно вернуться вместе. Как ты думаешь?




Глава 10


Если бы я заранее представил все, с чем придется столкнуться при съемках этого фильма, я бы никогда за него не взялся. А когда я его пробил через Госкино, получив сумасшедшие по меркам «Мосфильма» деньги, отступать было поздно. Если бы не поддержка Брежнева, я бы его никогда не снял, но и с ней приходилось нелегко. К самим съемкам приступили только через год. Весь этот год полторы сотни плотников строили мне сразу два города. Все делалось вручную, разве что машинами на стройку доставлялись пиломатериалы и кругляк, и с помощью техники укладывали бревна. В той части древнего Зарайска, который мы возводили для съемок, ничего каменного, кроме печей, не строили, а вот там, где строился Великий Новгород, выкладывали из камня Николо-Дворищеский собор и некоторые другие постройки Ярославого Дворища.

Конечно, строили мы небольшую часть города, ставя дома и выкладывая тротуары, а каменные двойники только внешне походили на оригиналы. Никто строго не придерживался того, что можно было увидеть на немногочисленных рисунках и гравюрах, а больше приноравливались к местному рельефу, строя так, чтобы можно было снимать с разных направлений. Строилось в расчете не на один мой фильм, а на дальнейшее использование для съемок. А вот Зарайск или Красный, как его называли во времена нашествия Батыя, должны были полностью разрушить, поэтому многое на стройке делалось на живую нитку. Привлеченные историки срывали голос, лаясь с бригадирами, а я мотался по десяткам учреждений и организаций, добывая, согласовывая и обеспечивая все, что требовалось для съемок. Занимался я этим до тех пор, пока не прибыл китаец. Китаец был самый настоящий и такой, какой мне требовался, — мастер Кунг-Фу. Привезли его из Хабаровска, соблазнив высокой оплатой. Русский язык он знал в совершенстве, в том числе и ненормативную лексику, которую часто применял при нашем обучении. По фильму учителя звали Вейж Луанем, и было ему семьдесят лет. Недостающие десять лет добавили с помощью грима. Я переложил нерешенные вопросы на снабженцев и вместе с женой отправился на занятия. По фильму старик должен был нас учить чуть больше года, реально он нас гонял в хвост и гриву месяцев пять. За это время мастером не станешь, но можно было освоить Кунг-Фу настолько, чтобы профессионально заучить отдельные киношные схватки. Сценарий был примерно таким. Я играл Ивора Абаша – сына одного из сотников князя Федора Юрьевича. Федор Юрьевич получил Зарайское княжество от своего отца – великого рязанского князя Юрия Игоревича. Женой нашего князя была та самая княгиня Евпраксия, которая бросилась на камни с малолетним сыном, чтобы не достаться Батыю. Люся играла Анну – дочь боярина Ильи Сувора и подругу княгини. Откуда на границе Дикого Поля взялся китаец, можете не спрашивать, это осталось за кадром. В конце концов, в фильмах Голливуда нелепостей куда больше, и все смотрят. Да и после разгрома Китая монголами прошло уже двадцать два года. Вполне можно было раз десять пройти пешком до Китая и обратно. Обнаружили его на границе княжества дружинники во главе с моим отцом. Отроки хотели позабавиться со стариком, подколов его копьями, но были сброшены с седел и избиты древком копья. Старик поразил Глеба Абаша, и его волей был доставлен к князю. Там он и прижился, а меня учил, чтобы отблагодарить отца. Понятное дело, что у нас с Анной была любовь. Ее отец меня не очень привечал, поэтому встречаться мы могли только тогда, когда Анна бывала у княгини. Она была единственным ребенком боярина, поэтому отец разрешал ей многое из того, что выходило за рамки дозволенного для девиц ее происхождения. Но до занятий чудной борьбой, которой она загорелась заниматься, отец бы ее не допустил, поэтому все делалось от него в тайне.

Потом пришла беда. Мой отец отправился вместе с князем в ставку Батыя, вместе их там и убили. Черную весть привез Апоница – единственный выживший из всей княжеской свиты. А вслед за ним пришли монголы. По сценарию нас штурмовали воины Берке. Незадолго до этого меня вызвал воевода и дал приказ уходить из города и затаиться. В то, что можно будет отбиться, он не верил, поэтому в нескольких схронах спрятали детей лет пяти-восьми с тремя молодыми женщинами. Старшие помогали в обороне, младшие все равно не выжили бы, да и мало было тех схронов. После сражения я должен был вернуться и увести этих детишек в безопасное место. Единственным безопасным местом тогда был Великий Новгород, до которого было больше трехсот верст. И все эти триста верст нужно пробираться по январским сугробам, в мороз и вьюгу с маленькими детьми. Когда воевода отдавал приказ, он отвел взгляд. Это было нечестно, но приказы в военное время принято выполнять. Я пришел проститься с учителем, у которого была Анна, и он уговорил ее уйти со мной.

— Я их знаю, — сказал старый китаец о монголах. — Защититься у вас не получится, а пленных они сейчас брать не будут, все равно все замерзнут. Уходи с ним, здесь ты только зря погибнешь.

Я принес ей зимнюю одежду, а учитель отдал свое оружие, и мы ушли.

Съемки сражения за Зарайск, в которых мы не участвовали, были очень впечатляющими. Используя специальные приемы, мы восемь тысяч наших всадников превратили в тридцать. Отдельные эпизоды схваток отличались непривычным для наших фильмов уровнем владения оружием и натуральностью гибели сражающихся. Потом приемная комиссия требовала вырезать самые страшные кадры, а зрители в кинотеатрах стискивали зубы и сжимали кулаки.

Мы не стали далеко уходить от города, за что и поплатились. На нас наткнулся десяток монголов, которые, на наше счастье, просто не приняли нас всерьез. Эту схватку мы отрабатывали девять дней и отыграли ее безукоризненно. В результате оставшиеся в живых два воина смогли разорвать дистанцию и пустить в ход луки. Мы сделали то же самое, но в лесу от этого страшного оружия мало толку. Поняв это, монголы убрались и вскоре вернулись с полусотней воинов. Отстреливаясь, мы пытались скрыться. Мне это удалось, Анна осталась лежать со стрелой в спине. Ночью я вернулся, собрал хворост, обложил ее тело и сжег. Я насыпал в ладанку горсть еще теплого пепла и спрятал ее на груди. А потом я пошел к городу. Незадолго до рассвета наткнулся на тех монголов, которые гоняли нас по лесу и убили Анну. Они слишком далеко ушли в погоне за нами, а начавшийся снег засыпал следы, поэтому воины разожгли большие костры, нарезали лапника и пережидали ночь. Мы смогли выбить из седел некоторых из них, так что я насчитал только сорок два человека. Лошадей было больше. Время от времени кто-то из воинов отправлялся в лес за сучьями. Умерли семеро, прежде чем остальные забеспокоились. Когда они схватились за оружие и бросились в ту сторону, откуда летели стрелы, их стало еще на пять человек меньше. Я уводил от поляны оставшихся в живых воинов, давно бросив лук. Стрелы закончились, и теперь он мне только мешал. В каждой руке у меня было по клинку. Два раза я задерживался, давая себя настичь. В лесу было темно, да и ветви мешали, поэтому за мной тоже гонялись с мечами. Две схватки и еще шесть тел остались лежать в снегу. Эту сцену немного подсветили, чтобы было видно зрителям, а я кого-нибудь не убил на самом деле. Для меня эти сцены были самыми сложными. Кто никогда не брал в руки две сабли и не дрался ими сразу против нескольких противников, тот не поймет. Пусть мы все сто раз репетировали, все равно… После их выполнения я день больше ничем не мог заниматься: дрожали руки.

Оставшиеся двадцать воинов уже не рисковали разбегаться, а шли по моим следам тесной группой. Мне это было только на руку. Обогнув их, я побежал в сторону поляны с лошадьми. Я хорошо запомнил уроки старого китайца, и четверо, оставшиеся караулить лошадей расстались с жизнями раньше, чем монголы добежали до поляны. У них с собой не было луков, у меня теперь был. Я стрелял быстро, укладывая их одного за другим, пока несколько оставшихся в живых не укрылись за лошадьми. Выпускать их отсюда было нельзя, но я не смог помешать, когда сразу пятеро вскочили на лошадей. Один из них упал со стрелой в спине, но остальным удалось скрыться. Они не вернулись, как я боялся. Три тумена Берке сожгли Зарайск и ушли вместе с остальными к Рязани. Я не смог управиться со всеми лошадьми, поэтому просто их развязал. Три десятка это все, что я смог вывести в несколько приемов. На мое счастье волки были напуганы людьми и бродили где-то в других местах.

Города не было. Снег засыпал остатки того, что совсем недавно было жилищами и прикрыл густо лежавшие тела. Над этим кладбищем возвышались только частично уцелевшие печи домов побогаче, все остальное превратилось в пепел. Я прошел мимо валявшегося на боку колокола сгоревшей церкви, нашел место первого схрона и начал втыкать в землю меч, ища крышку. Продухи были завалены, и все в убежище находились в полуобморочном состоянии. Я их оставил и пошел ко второму схрону, потом к третьему. Слава богу, все были живы. Пока женщины и дети приходили в себя, я вытаскивал мешки с едой и укладывал их на лошадей. Я отобрал самых спокойных, но и им я не нравился, но, видимо, перспектива остаться наедине с волками нравилась еще меньше. Самые противные твари скалились и пытались укусить, но мне все-таки удалось их загрузить провизией, а потом усадить детишек, женщин и сесть самому. Детей сажал по двое и по трое так, чтобы старшие заботились о малышах. Странное дело: как только на монгольских лошадей сажали детей, они сразу же переставали проявлять враждебность. По сценарию мы должны были ехать до Волхова шесть дней. На съемках мы проехали километров тридцать и устроили пару остановок, на которых я сооружал укрытия с помощью жердей и шкур, используя громадные ели. Хорошо, что такие еще были в лесах. Я всю ночь проводил у костра, охраняя лошадей. Монголы прошли широким фронтом, поэтому и здесь мы дважды натыкались на сожженные деревни, в одной из которых подобрали уцелевшего крестьянина. Все его близкие погибли, погиб бы и он, не пройди мы рядом с пепелищем. Ему уже на все было наплевать, в том числе и на собственную жизнь. Увидев детишек, он принялся нам помогать, найдя смысл в жизни. Дважды нам пришлось отбиваться от волков. Один я этого сделать не смог, но у женщин были охотничьи луки. На этих съемках измучились и намерзлись все. Самое главное было не застудить никого из детей. Их одели как медвежат, постоянно поили горячим и разводили костры. Их единственной игрой было терпение и послушание. Отыграли они великолепно: никто не капризничал и не доставил нам хлопот. За время этих съемок я понял, что смог бы и на самом деле пройти с этими детьми такой путь. Выложился бы, конечно, полностью, возможно не довез двух-трех самых слабых, но остальных спас.

Вышли мы не к самому Новгороду, а к Волхову, который замерз только у берегов. Там в первый раз наткнулись на людей. Лесорубы хотели нас побить и забрать лошадей, но, рассмотрев сидящих на их спинах детишек, передумали и даже дали провожатого.

— Нешто мы не люди? — говорил мне их старший. — Идите прямо к Ярославичу, он и вам поможет, и ребят пристроит.

Примерно третья часть домов в «Новгороде» была сделана жилыми и сейчас в них жили многочисленные статисты, изображавшие жителей города. Я предстал перед князем, которого играл Еременко, чуть живым. Грима на мне было мало: и усталость и худоба были натуральные, заработанные на съемках.

— Помоги, Ярославич! — поклонился я ему. — Сохрани корень Зарайского княжества. Всех сожгли и побили поганые, может где и остались люди, но надолго ли?

— Кто таков? — спросил Невский.

— Ивор Абаш сотников сын.

— Останешься у нас – приму в дружину. Сотником тебе не по возрасту, десятником будешь.

— Благодарствую, князь, — упрямо сказал я. — Я вернусь. Мне жизнь не в радость, своим я долги отдал, мунгалам – нет.

— Один только сгинешь зря, от тех же волков, — сказал князь. — Нам мунгалы тоже враги, а жизнь тебе господь не для того дал, чтобы ею бросаться! Ты сильный воин, твое семя не должно пропасть! Остаешься, и дело с концом!

Так я остался в Новгороде. Вскоре меня женили. Я не мог забыть Анны и не желал другой женщины, но надавили сначала князь, а потом и архиепископ Спиридон.

— Нельзя жить горем! — втолковывал он мне. — Это противно воли Его! Если нет своего ума, слушай князя, он дурного не присоветует.

Женили меня на дочери одного из купцов Младе, которую сыграла Бондарчук. Гримерам пришлось изрядно постараться, чтобы сбросить ей лет пять. Сцена нашей брачной ночи, по-моему, была первой такого рода в советском кинематографе. Сколько потом потребовалось нервов, чтобы она осталась в фильме! По сюжету я не смог себя перебороть и не тронул молодую жену, из-за чего та тихо рыдала, видимо, проклиная про себя и свою жизнь и мужа-недоумка, который думает только о себе. Закончилось все довольно откровенной сценой. Наталья вошла во вкус и немного похулиганила, из-за чего я получил пощечину от жены, а с Бондарчук она потом пару месяцев вообще не разговаривала.

Фильм продолжился моей жизнью и службой у новгородского князя. Шли годы, появились дети. Я стал сотником и одним из близких к князю людей. До сорока лет меня успешно старили гримом, заключительные кадры, когда я уже был стариком, играл другой актер. В молодости мне пришлось один раз сопровождать Ярославича в ставку Батыя. Зная о моей ненависти к монголам, князь старался в такие поездки меня не брать, но в тот раз съездить пришлось, да еще побывать на пиру, куда пригласили Невского с ближними людьми. Видимо, я чем-то себя выдал на приеме и заинтересовал монгольского владыку, потому что Батый приказал, чтобы на пиру был и я.

— Редко можно встретить человека, который бы меня так ненавидел! — с улыбкой сказал он Ярославичу, который сидел недалеко от хана. — И который не боялся бы это показать. Твой человек глуп или просто ищет смерти? Смотри, он не съел на моем пиру не кусочка. Тот, кто оскорбляет гостеприимство хозяина, оскорбляет его самого. В чем причина?

В то время князь уже говорил по-монгольски, но для удобства съемок разговор шел через толмача.

— Прости его, великий хан! — побледнел Невский. — Это один из лучших моих воинов. А ненависть… Твои воины убили всех его родных, в том числе и любимую девушку. Время залечит раны, а я сделал ошибку, взяв его сюда.

— Один из лучших, говоришь! — довольно сказал Батый. — Я помогу найти выход его ненависти, а мы все потешим душу доброй схваткой. Давай, кнез, твой воин против моего. Все в руках бога, победит – отпущу.

Противником мне выбрали здорового как лось монгола, с на редкость кривыми ногами и длинными мускулистыми руками. Мы обнажились по пояс, взяли мечи и вошли в круг. Выйти из этого круга я мог только победителем. Противник был гораздо сильнее меня и наверняка искусно владел своим кривым мечом, поэтому вести затяжную схватку я не мог. Я ее и не вел, еще не хватало тешить забавой эту сволочь! Съемка была комбинированной, потому что метать меч в живого артиста я не мог. Я никогда не двигался так быстро и, несмотря на разминку, получил хорошее растяжение. В фильме мое изображение чуть смазалось, и тут же монгол, выронив свой меч, заваливается назад с моим в груди. Меня отпустили, но к монголам я больше никогда не ездил.

Когда умер князь, мне было сорок три года. Итогом жизни с Младой были три сына и две дочери. Фактически на этом фильм для меня закончился. Заключительный эпизод смерти играл не я. За этот эпизод мне тоже досталось. Старый воин приходит на погост к могиле своей жены, где его и находит уже мертвым один из внуков. Старик лежал, обхватив руками могилу, а рядом валялась пустая ладанка. А по протянувшемуся в бесконечность лучу уходил я, держа за руки и свою погибшую любовь и молодую Младу.

Каких только премий не собрал четырехсерийный фильм «Воин»! Но за границу ездили только в Канны за своей «Пальмовой ветвью». Это был первый и последний раз, когда меня с большим скрипом выпустили из страны. Наверное, этот факт сыграл роль в том, что на меня вышли так поздно. Ни у кого в ЦРУ просто не укладывалось в голове, что такого человека, как я, можно выпустить из-под контроля. А поскольку выпустили, на время я выпал из круга подозреваемых. На экраны фильм вышел весной семьдесят третьего года, все лето мы отдыхали, а к следующей работе я думал приступить осенью. Тогда же я узнал, что началось применение сердечного препарата. Одним из первых, кому сделали уколы, был Келдыш. Через неделю он приехал к нам с большим тортом.

— Все прошло, — говорил он за чаем. — И боли, и плохое самочувствие. Я своего сердца теперь вообще не замечаю. Но таблетки все равно сказали пить еще месяц.

— Они и мне в свое время помогли, хоть я уже был в возрасте, — сказал я. — Помимо сердца они, хоть и не так сильно, способствуют оздоровлению всего организма. Теперь проживете намного дольше.

— Производство препарата развернули очень широко, — сказал он. — Сейчас остановка только за ультразвуковой аппаратурой. Ну и самих врачей нужно обучить. Зонды будут серийно производиться в этом году, а подготовка кардиологов уже идет. Через пару лет планируется оказать помощь всем, кто в этом нуждается и обслуживать пациентов из-за границы. Приняты все меры, чтобы дольше сохранить монополию на это средство. По таблеткам ничего, кроме химического состава, определить не удастся, а он очень сложный. Кстати, пробовали синтезировать основные компоненты искусственно, эффекта почему-то почти нет. Видимо, чего-то пока не могут учесть.

— А как дела с термоядерным синтезом? — спросил я. — Хоть какие-то подвижки есть?

— А как же! — оживился он. — Ты рассказал много интересного, да и новая аппаратура дает дополнительные возможности. У вас когда запустили первый реактор?

— В двадцать первом году, — ответил я. — Но массово их строить при мне так и не стали. Сложно, дорого и низкий кпд. Чтобы получить миллион киловатт, нужно было затратить семьсот тысяч. Кому это нужно?

— Подвижки есть и немаленькие, — рассказал Келдыш. — Но много и проблем. — Я думаю, экспериментальный реактор будет не раньше восьмидесятого года. Только и нам по этой схеме придется тратить немало энергии. Пока прикидывают, что это будет треть от получаемой.

— Это уже терпимо, — сказал я. — Лишь бы цена была не запредельной. А как дела с вычислительной техникой? Интересно, я ведь все-таки специалист.

— Пока производим ЭВМ на микросхемах средней степени интеграции. Их и используем для разработки БИС. Первые микропроцессоры должны быть в следующем году. Будем сразу же выпускать тридцатидвухразрядные. А восьмибитные процессоры уже серийно изготавливаются, но не для вычислительной техники. Половина тем из запущенных пять лет назад еще только начинает внедряться в производство, слишком много было разного рода трудностей. По твоим тетрадям сейчас работают с полсотни институтов и КБ. К сожалению, результаты будут не сразу, но когда будут…

— Теперь доживете и увидите, — сказала Люся. — Интересно, руководству страны уколы не сделали?

— Брежневу будет шестьдесят семь, — сказал я. — Возраст подходящий. Еще несколько лет, и будет поздно. А Суслову уже поздновато, толку будет чуть.

— Пока об этом разговора не было, — ответил Келдыш. — Наверное, ждут результатов клинической практики. Сначала пропустят таких, как я, а потом уже они.

— Плохо, что укольчики сделают и таким, как Черненко, — сказал я жене, когда уехал Мстислав Всеволодович. — Попробуй его потом выковырять. Пока он заведует общим отделом ЦК, но Брежнев его тянет наверх. Я один раз позволил себе высказаться, но он меня быстро поставил на место. Поэтому я больше кадровых вопросов не касаюсь.

Я, что называется, сглазил. Где-то через час после нашего разговора зазвонил телефон.

— Геннадий, можете сейчас приехать? — раздался в трубке голос Леонида Ильича. — Тогда я отправляю за вами машину.

— Поздновато для посиделок, — сказала Люся, заканчивая наводить марафет. — Он не сказал, для чего мы нужны?

— Тебе, наверное, судьба сидеть с подругой.

— Ну и ладно. Мне ваша политика не больно интересна. Расспрошу Вику о ВГИКе, я в нем сто лет не была.

С сентября внучка Брежнева поступила на первый курс и училась в студии Герасимова, так что общие темы, кроме обсуждения меня, у них теперь были. На выезды к Брежневу я теперь оружия не брал, так что сдавать его не требовалось, и нас сразу же пропускали в квартиру. Встретила нас Виктория Петровна, которая обнялась с каждым и увела Люсю, сказав, что меня ждут в кабинете. Помимо Брежнева, меня поджидал Суслов. Интересно, это был первый случай за последние два года. Что же у них случилось?

— Удивлен? — спросил Михаил Андреевич. — Не беспокойся: ничего особенного не случилось, просто хочу посоветоваться, делать уколы или нет. Врачи говорят разное, поэтому хочется знать твое мнение.

— Большого эффекта не будет, — откровенно сказал я. — Возраст. Возможно, проживете немного дольше. А вот таблетки попить советую. Они хоть и не так сильно действуют, но, в общем-то, оздоравливают весь организм. Мне они неплохо помогли, а я ведь был старше вас. А вот Леониду Ильичу польза будет большая.

— А побочные эффекты? — спросил Брежнев.

Я у него не только подрабатывал совестью, но уже стал кем-то вроде родственника, поэтому решил сказать все, что думаю.

— Побочный эффект может быть один для всего Политбюро. Вы почувствуете себя лучше и моложе, и многие будут продолжать зубами цепляться за власть. В моей реальности старение членов Политбюро принесло немало бед. Я об этом писал. Главное – это вовремя уйти, отдав все в надежные руки.

— В руки Машерова? — спросил Брежнев.

— Найдете кого-нибудь лучше, отдайте ему, — сказал я. — Только не таким, как Черненко, им в Политбюро вообще делать нечего. Я ведь вам о нем все написал, а вы ничего не хотите слушать и тянете его наверх. Константин Устинович – это чистый аппаратчик. Он может быть очень полезен, даже незаменим, но только на вторых ролях, на первые он не тянет.

— Ладно, это мы решим сами, — недовольно прервал меня Брежнев. — А уколы сделаю и твои таблетки попью.

— Спасибо, — поблагодарил я Суслова. — Я ведь знаю, кому обязан тем, что фильм не укоротили на треть.

— Кто бы мне сказал десять лет назад, что я буду отстаивать эротику в кино, — вздохнул он. — Фигурально выражаясь, плюнул бы ему в лицо. И тебя бы не полез защищать, но уж больно талантливо снято. Убери что-нибудь, и будет совсем не то. В твое время такой фильм был снят?

— Нет. Сценарий я придумал на ходу и написал на коленке. Не все же переписывать чужие вещи, тем более что я их уже так не помню.

— Почему? — спросил Брежнев.

— Немного подсела память, — пояснил я. — Сюжет помню, а текст уже только местами. Написать смогу, но книга будет уже моя, хоть и с ворованным сюжетом. Михаил Андреевич, можно вопрос? А то когда я вас еще случайно встречу.

— Встретимся еще, не переживай. Не собираюсь я от тебя бегать. А вопрос задавай.

— Я отдал вам все, что знал, все переложил на ваши плечи и вроде как устранился. Но это не значит, что меня не волнует, чем все закончится. Волнует и еще как! Чистка партийного и государственного руководства у меня была в первом пункте рекомендаций. Сама по себе она ничего не даст, но без нее ничего другого сделать не получится. Вы взялись за этот неподъемный труд и, судя по коротким сообщениям в газетах, продолжаете им заниматься. В двух словах можете сказать, какой результат?

— В двух словах описать тебе работу нескольких лет? — усмехнулся Суслов. — Это у меня не получится. Все очень сложно. Просто карать здесь нельзя. Легенду о гидре слышал? У нее рубят голову, а взамен вырастают две других. Вот нам и нужно сделать так, чтобы не вырастали. Легко было Гераклу: прижег и готово! У нас все намного сложнее. Я на контроль своих людей трачу большую часть времени. У них сейчас огромная власть, а люди бывают всякие. Не дай бог развязать то, что у нас уже бывало пару раз! Всякой мерзости убрали много. Сейчас заканчиваем с Российской Федерацией и занимаемся Киргизией.

— Не выступают?

— Киргизы? После Грузии все сидят тихо, как мыши. Так что не зря пролили кровь. А с грузинами работает новое руководство. Они люди умные, и все поймут. Есть, конечно, и шваль, и просто обиженные, но эксцессов уже нет. Нужно было один раз проявить твердость и показать стремление идти до конца. Мы показали и проявили, наплевав на хай с Запада. Теперь все пойдет тихо. Кстати, в Киргизии сами стали приходить с повинной, раньше такого не было. Я думаю вообще издать постановление о том, что в случае явки с повинной, дела будут рассматриваться с очень большой скидкой.

— Хорошая мысль, — одобрил Брежнев. — Поддерживаю. Сейчас у провинившихся вообще нет выхода, только ждать, пока ты до них доберешься или пускаться в бега.

— Вы бы сами побереглись, — сказал я Суслову. — Я даже представить себе не могу, сколько в прошлом влиятельных людей спят и видят вас мертвым. А ведь вы при всем желании не рвете все связи.

— Спасибо за заботу, — кивнул Суслов. — Поберегусь. Леонид, уже поздно, я поеду. Вы бы тоже уже ехали.

— Сейчас поедут, — сказал Брежнев. — Будешь уезжать, скажи, чтобы им тоже подогнали машину.

Через полчаса мы подъехали к дому и поднялись к себе. У родителей сегодня уже были, поэтому к ним не пошли и занялись ужином.

— О чем болтали с Викой? — спросил я жену, которая на кухне готовила бутерброды.

— Немного о тебе, немного об институте и много о том, что тебе знать не обязательно. Послушай, когда будем снимать фильм? Ты меня убил в конце первой серии, и больше я такого не допущу! Наверное, для того избавился от родной жены, чтобы Наташка тебя под одеялом хватала за что не надо! И это перед камерой! Совсем вы стыд потеряли, чуть было в натуре не провели брачную ночь!

— Не надо преувеличивать, — примирительно сказал я. — Это у нее получилось случайно.

— Случайно можно даже зачать ребенка! И, кстати, я уже хочу своего. Только сначала отыграю хоть в одном фильме. Если будешь тянуть, уйду сниматься к Бондарчуку. Он сказал, что будет сценарий специально для меня.

— Будешь бить морды? — спросил я. — Ты же у нас королева мордобоя! Лучшая из лучших!

В Каннах после просмотра нашего фильма жюри присудило мой жене на пару с Натальей приз за лучшую женскую роль. Кроме того организаторы кинофестиваля пришли в такой восторг от боевых сцен с участием моей миниатюрной жены, что быстро подсуетились и придумали еще одну награду для женщин. Назвали ее «Королеве боя».

— Сейчас как врежу! — замахнулась она на меня недоеденным бутербродом. — Из-за твоей картины и этого Лю я совсем стала психованная. Тебе Еременко не жаловался?

— Нет, а что?

— А то, что он из-за меня пострадал. Вы меня научили сначала бить, потом думать, так я от этой науки теперь не избавлюсь. Он меня схватил сзади за плечи, я ему и врезала! Хорошо, что успела остановиться, и он отделался одним ударом.

— Хорошо, что предупредила, — сказал я. — Буду к тебе подходить осторожно и только спереди. А насчет фильма начну думать в самые ближайшие дни. Так что Сергей Федорович подождет.




Глава 11


— Сегодня мы отмечаем день рождения сына! — сказал отец, подняв бокал с шампанским. — В свои двадцать четыре года он очень многого добился в жизни и, я надеюсь, добьется еще большего! А для нас главное, что скоро будут внуки!

Внуки у них действительно должны были скоро родиться, причем именно во множественном числе. Этот день рождения был первым за несколько лет, на котором присутствовала Таня со своим мужем. Размером живота она вполне могла поспорить с моей женой. После второго фильма мы перестали предохраняться, и уже через пару месяцев Люся нас всех обрадовала будущим ребенком. Я временно забросил кино и, чтобы быть рядом с женой, засел за написание книг. Кроме того, мы с ней, пока не мешала беременность, выступили на нескольких концертах с новыми песнями.

— Хоть в чем-то я тебя обогнала! — засмеялась Таня. — У вас только первый, а у нас с Валентином второй!

— Жаль, что вы не взяли с собой Маринку, — сказала мама, когда все выпили за внуков. — За все время вы ее к нам привезли только три раза!

— Далеко ехать, — ответил ей Валентин, а машины нет. — Ей пока всего годик, станет старше, она вам еще надоест.

Мы уже сидели два часа, разорили стол и, наговорившись, включили телевизор, когда зазвонил телефон. Звонила Вика.

— Извини, что не смогла приехать, — сказала она мне. — Подарок за мной. А дед тебе не может даже позвонить. Убили Суслова, так он умчался и до сих пор дома не появлялся.

— Как убили? — только и смог сказать я.

— Я подробностей не знаю, — виновато ответила она. — Только то, что взорвали автомашину. И его, и ту, в которой ехала охрана.

— Спасибо, что позвонила, — сказал я. — Присмотри за дедом, ему сейчас будет тяжело.

— Кто звонил? — спросила мама, когда я вернулся к столу.

— Вика поздравляла, — объяснил я. — Приехать она не смогла.

О смерти Суслова я ничего не сказал. Для всех, кроме жены, он был посторонним. Ей я сказал, когда мы уже были у себя. Не хотелось расстраивать, но все равно узнает.

— И что теперь? — растерянно спросила она.

— Это не сведение счетов, — ответил я. — Вика сказала, что взорвали обе машины одновременно. Это и понятно, потому что он их менял. Возле машин постоянно дежурит охрана, поэтому заминировать могли только в гараже Комитета, а подрыв осуществляли дистанционно радиовзрывателем обеих машин одновременно. Это не уровень какого-то обиженного чинуши, это разборки в верхах. Причем наверняка участвовал кто-то из Комитета. И я не исключаю того, что посодействовали наши западные недоброжелатели. Им наши реформы – кость в горле. А для Соединенных Штатов вообще мало разницы социализм у нас или капитализм. Мы им и при капитализме мешали. А во что это выльется, узнаем из сообщений прессы. Вряд ли нас кто-то об этом будет извещать. Брежневу сейчас не до нас.

Я ошибся: Леонид Ильич позвонил на следующий день сразу же после официального объявления о гибели Михаила Андреевича.

— Извини, что не позвонил, — сказал он, изрядно удивив меня и своим извинением и тоном, которым оно было сказано. — Было слишком много дел. Завтра будем прощаться. Ты придешь? За Люсю не спрашиваю, ей идти не стоит.

— Во сколько начало церемонии? — спросил я.

— В десять. Он хотел, чтобы ты пришел. Сам мне как-то говорил, что если… — он замолчал, потом добавил. — Он не во всем был с тобой согласен, но очень уважал и ценил. И ему было не все равно, как его оценишь ты.

— Нашли, кто? — спросил я.

— Потом поговорим, — ответил он. — Не по телефону.

В Колонном зале Дома Союзов я появился за полчаса до начала церемонии прощания. Возле гроба Михаила Андреевича из членов Политбюро были только Брежнев и Щербицкий, еще пятерых мужчин я не знал, а женщина с припухшими глазами и военный, которые стояли особняком, были, наверное, его детьми.

Мы с Брежневым на несколько минут отошли в сторону.

— Место Суслова займет Машеров, — сказал мне Леонид Ильич. — Сначала в структуре той службы, которая занимается проверками, а на ближайшем пленуме введем в ЦК уже не кандидатом.

— Кто? — спросил я. — Зарубежный след есть, или это у нас нашелся кто-то шустрый? Наверняка ведь завязан Комитет!

— Об этом потом, — оборвал он меня. — Пошли, сейчас все начнется. Постоишь с нами хоть немного. Следствие только началось, так что говорить о чем-то еще рано.

— Сильно попорчено тело? — тихо спросил я, пока возвращались к закрытому гробу.

— Очень сильный заряд, — ответил он. — Михаил был в машине только с водителем, так что разобрались, что кому принадлежит. А во второй машине, помимо шофера, было четыре человека охраны. Там вообще…

Я постоял возле гроба минут пятнадцать и ушел перед тем, как в зал начали пускать людей.

Суслова было жаль. Он изрядно навредил в моей реальности, в этой он сделал необходимое, крайне важное и лично для него неприятное дело, заплатив за это семью годами своей жизни. А теперь его место займет Машеров. Это было и хорошо, и плохо. Хорошо тем, что Петр Миронович будет членом ЦК и обретет огромную власть гораздо раньше, чем это должно было произойти по планам. Плохо тем, что с ним тоже могли расправиться. И на кого тогда ставить? Интересно, найдут ли гниду в Комитете? Это должен быть влиятельный человек, если только все устранение Суслова не дело рук какой-нибудь западной спецслужбы. Тогда действительно могли обойтись одним-двумя исполнителями. Могли убрать и Брежнева, особенно если не вычистить Комитет. А за границей таких возможностей море. После перерыва, вызванного охлаждением в отношениях из-за ликвидации Израиля, опять начались поездки в Западную Европу. На него там, кстати, через два-три года будут готовить покушения, если история в этом повторится. Ладно, последуем совету древних и не будем ломать голову там, где я все равно ничего не могу сделать. Интересно, чем мне аукнется сегодняшнее стояние у гроба второго по значению руководителя партии? В зале было достаточно людей, которые на меня смотрели больше, чем на гроб. На гроб смотреть неинтересно, а вот на невесть каким ветром занесенного к нему артиста и певца… Наверняка о нас с Люсей болтали всякое. Множество концертов, несколько дисков, песни, книги и кинофильмы. Мы уже стали такими же обязательными приметами «Голубых огоньков», как Муслим Магомаев, Эдита Пьеха и уцелевший в этой реальности Юрий Гагарин. Теперь нас, наверное, при случайной встрече на улице узнали бы даже урки. О нашей дружбе с Брежневым тоже знали очень многие. А теперь еще и это. Но отказаться я не мог. Нужно немного поубавить творческую активность. Из-за беременности жены и скорых родов я не планировал на следующий год никаких новых фильмов. Концерты тоже, само собой, исключались. В семьдесят пятом взойдет звезда Пугачевой, так что народу будет о ком поговорить. А я пока ограничусь книгами.

— Простился? — спросила жена. — Семья была?

— Дочь и сын, — ответил я. — Я немного постоял и ушел до того, как запустили людей, но там и так было не меньше полусотни народа, в том числе и пресса. Наверняка опять пойдут слухи.

— Их и так достаточно. Мы с соседями почти не общаемся, а матери рассказывали. У нас многих хлебом не корми, только дай посплетничать. А если чего не знают, то придумают. После «Воина» ты, оказывается, собирался меня бросить и жениться на Бондарчук. Так что пощечину ты тогда заработал за дело.

— Родишь ребенка – сразу заткнутся, — сказал я. — Тем более, что Наталья выходит замуж. Меня сейчас интересуют другие сплетни. Ты письмо Ире еще не отправила? Вот и спроси, что о нас будут говорить в Минске.

— Спросил бы у сестры, она тоже общается с людьми.

— Спрошу при случае. Брежнев сказал, что вместо Суслова будет Машеров. Я думаю, что он займется только чистками, а кто теперь будет придерживать Главлит? Как бы цензура не разгулялась.

— Твой Суслов не больно-то придерживал Романова.

— Он был консервативный, но честный человек. А в последние годы сильно поменял стиль работы. А тех, кто сидит в Агитпропе я вообще не знаю. И с Михайловым из Госкомитета по делам издательств у меня шапочное знакомство, что он за человек, я без понятия.

— Ну и наплюй, — посоветовала жена. — Сам мне советовал жить спокойней. Еще ничего не поменялось, а ты уже начал ломать себе голову. Думай лучше о другом. Мне через месяц рожать, а мы с тобой для ребенка еще не все купили. Давай, пока я еще могу с тобой ездить, возьмем машину и все приготовим.

Машеров переехал с семьей в Москву через двенадцать дней после похорон, а первый раз мы с ним встретились в субботу четвертого января. Уже прошел внеочередной пленум ЦК, на котором, помимо других вопросов, решился и вопрос его членства в Политбюро, а я десять дней назад стал отцом. С этим он меня первым делом и поздравил.

— Сколько потянула? — спросил он.

— Три двести, — ответил я. — Для девочки хороший вес. Прекрасный ребенок: спит и ест. У меня дети были гораздо беспокойнее, правда, оба мальчишки. Петр Миронович, вы мне не скажете, чем закончилось расследование? А то Брежнев говорить не хочет.

— И правильно делает, — сказал Машеров. — Дружба с тобой это еще не основание для того, чтобы он выдавал тебе государственные секреты. Есть общее правило: знание каких-то государственных тайн вовсе не дает права знать их все. Зачем тебе это? Слышал поговорку, что крепче спит тот, кто меньше знает. Это как раз для тебя.

— Я наоборот буду хуже спать. Это ведь не любопытство, мои жизнь и безопасность напрямую зависят от вас и Брежнева. Если с вами что-нибудь случится…

— Ты уже достаточно известен, чтобы тебя тронули.

— Вы сами-то верите в то, что сейчас сказали? Да, не тронут, а фатальную случайность организовать не проблема. Я слишком много знаю и гуляю на свободе только благодаря личным связям. Уйдут Брежнев и Косыгин, заменят Семичастного, и что тогда? Придут новые люди, для которых мое имя – это только набор букв. Я достаточно долго прожил, чтобы понять простую истину: чем выше по лестнице власти забирается человек, тем меньше он руководствуется человеческой моралью. Свое окружение не в счет. На свое счастье я стал для Брежнева своим, иначе мы бы с вами сейчас здесь не разговаривали. Нет человека – нет проблемы. Этим ведь не только на Западе руководствуются. А оправдание всегда под рукой – интересы государства. Если раньше могли где-то изолировать, то сейчас уже нет! И пользы от меня для Проекта немного, и известность мешает. Не дай бог узнают! Проще мне чем-нибудь отравиться или упасть с лестницы.

— Значит, я, по-твоему, тоже аморальный тип?

— Бросьте, Петр Миронович! Вы прекрасно поняли, о чем я сказал, и знаете, как я к вам отношусь. Вы во многом – исключение, поэтому я к вам и пришел. И сейчас я хочу знать только две вещи. Первая – вычистили ли Комитет, а вторая – есть ли в покушении заграничный след.

— По обоим вопросам «да». И в Комитете арестовали кое-кого, в том числе и в руководстве, и след на Запад есть, но и из наших есть замешанные. Расследование еще не закончилось, а больше я тебе ничего не скажу. Не имею права, да тебе и не нужно.

— Вы один приехали?

— С женой я приехал.

— Я имел в виду не семью, а команду.

— Кое-кого взял, может быть, позже возьму еще. С Юрковичем встретишься.

— С полковником? Это хорошо.

— Он уже имеет генеральское звание.

— Ничего, меня хоть в армию и не брали, звезды на погонах я различать умею.

— Он эти погоны одевает разве что по праздникам. У меня к тебе вопрос. Почему до сих пор не вступил в партию?

— Да как-то не было необходимости. В той жизни вроде рвался, а меня отшили. Потом, уже за мной гонялись, но я передумал. А к чему этот вопрос?

— Ты в своих фильмах еще не наигрался? Не хочешь поработать со мной? Не обязательно ставить крест на творческой работе, но на время отвлечься-то можно? На память не жалуешься?

— Не абсолютная, но неплохая. А что нужно делать?

— Вступить в партию и поступить в заочную Высшую партийную школу. Там, правда, требуется партийный стаж и опыт общественной работы, но это поправимо. С высшим образованием нужно учиться три года, но ты вполне мог бы уложиться за год, причем работая в это время у меня. Подумай хорошо. Если ты в этот год картин снимать не будешь, ничего особенно не теряешь. А свои возможности существенно увеличишь. Узнаешь всю систему изнутри, а это в дальнейшем может здорово пригодиться. Ты думаешь, отдал тетради и все? Я, к твоему сведению, тоже не вечный.

— Я всю жизнь старался избегать руководящей работы!

— Никто не хочет трудностей. Но ведь ты полез в режиссеры? А это в какой-то степени административная работа. Был бы просто актером и выполнял бы чужие указания, так нет, захотелось самостоятельности.

— А что за работа?

— Мне нужно как можно быстрее проверить кадры Суслова. Есть у меня подозрение, что такая работа тебе по силам, а у меня здесь мало опытных людей, которым можно полностью доверять. Суслов знал своих людей, и они его знали и побаивались. Теперь его нет, а я для них человек новый. Поэтому я буду сильно удивлен, если не будет никаких злоупотреблений. А с нашими правами это очень опасно.

— Об этом быстро узнают, — сказал я. — В мою сторону будут плевать. Скажут, что променять талант на место у кормушки. Для художника это смерть. Администратор может творить, если прорезался талант, творец не имеет право уйти в администраторы. В партию я вступить готов и даже могу какое-то время помочь, так сказать, частным образом. Но никаких ВПШ и официальных должностей.

Когда я приехал домой, жена распеленала Машеньку и вдвоем с моей матерью с умилением наблюдала, как малышка дрыгает ножками.

— Быстрая будет! — довольно сказала мама. — Будет бегать туда-сюда. Все, подвигалась, и хватит. Пеленай, а то застудишь.

Я вспомнил Машу из мультика с ее «туда-сюда и обратно» и вздрогнул.

— Девочка должна ходить нормально, — сказал я обеим. — Помню, как надо мной этажом выше одна скакала почти до двенадцати часов. Так и хотелось у нее что-нибудь оторвать.

— Где ты видел тихих детей? — спросила мама. — Я прекрасно помню, какие ты в комнате делал баррикады из мебели! А в твоем случае что-то отрывать надо было не ребенку, а родителям за то, что они его не уложили вовремя спать. Чтобы дети никому не мешали, с ними нужно заниматься. А то небось, уселись у телевизора, а девочку предоставили самой себе!

— Уела она тебя? — сказала жена, когда мама ушла. — Тоже мне воспитатель! И этот человек прожил восемьдесят лет!

— Тоже мне бином Ньютона! — ответил я. — А то я таких простых вещей не понимаю. Я бы и родителям что-нибудь оторвал, но когда в двенадцать часов ночи эта малая зараза забиралась на кресло, а потом прыгала буквально мне на голову или бегала с притопом… А я тогда еще работал и просыпался в пять утра. Не поспи нормально неделю-другую, я на тебя посмотрю. Рассудок говорит одно, а сердцу хочется другого. Когда были свои, я терпел. И возраст такой, что можно долго безнаказанно над собой издеваться, да и дети свои. Знаешь, за что терпишь.

— А поговорить с родителями?

— Думаешь, я совсем тупой? Попробуй о чем-нибудь договориться с хамами. Ладно, наших детей я готов терпеть до смерти. Своей, естественно. Слушай, Машеров предложил мне заняться партийной работой, а я отказался.

— Правильно сделал. Насмотрелась я, как ты руководил. Не твое это. И потом, у тебя талант актера и уйма других, которые придется убить. Ты от тоски помрешь, а я останусь матерью-одиночкой. Пусть сами работают, ты и так много сделал.

На следующий день нас пригласил Брежнев. Было воскресенье, и Вика находилась дома, поэтому девушки вместе с Викторией Петровной ушли агукать над дочерью, а мы с Леонидом Ильичом прошли в его кабинет.

— Так и не привыкну к тому, что нет Михаила, — вздохнул он. — Садись, не стой столбом. Расскажи, о чем говорили с Машеровым.

Я рассказал.

— Хорошая мысль, — одобрил он. — Ну и что?

— В партию вступить готов хоть сейчас и помочь не отказываюсь, но учиться не буду и не должен нигде числиться.

— Что за блажь? — удивился он. — Ты понимаешь, что тебе предлагают? Тебе не придется десятилетиями толкаться на низовых должностях. Проработаешь несколько лет с Машеровым, возьмем в аппарат ЦК. Потом поработаешь года три в каком-нибудь комитете и станешь секретарем…

— Не мое это! — сказал я, видя что он меня не понимает. — Ну был я какое-то время начальником цеха и замом главного энергетика крупного завода, но с какой радостью я потом оттуда слинял. Не то чтобы не получалось, наоборот, но это руководство меня постоянно напрягало. Нельзя бросить то, что доставляет радость, и работать из-под палки. И я буду страдать, и порученное дело. Люди ждут от меня книг, песен и фильмов, а я пошлю все на… и притулюсь ближе к власти. Понятно, что не из-за самой власти, но всем-то этого не объяснишь! Потом хоть завали их шедеврами, все равно многие будут помнить.

— Жаль, — сказал он. — Но заявление в партию напиши, это давно нужно было сделать.

— Вы курс лечения прошли? — спросил я. — Или продолжаете собираться?

— А я разве не говорил? — удивился он. — Еще три месяца назад сделали уколы. С нового года, кстати, начинаем коммерческое лечение пациентов из-за рубежа. Мне говорили, что мы завалены заявками.

— Лишь бы в погоне за валютой не наплевали на собственных пациентов, — сказал я. — У нас это запросто.

— Не один ты у нас такой умный, — проворчал он. — С самого начала предусмотрено, что лечение иностранцев будет проводиться в отдельных клиниках. А препаратов хватит на всех, вопрос упирается в оборудование.

Мы с ним еще немного поговорили, а потом я забрал семью, и мы уехали.

— Удивительный ребенок, — сказал я о дочери, когда мы заходили в квартиру. — Она у нас хоть раз кричала?

— Орала, как резаная, — засмеялась жена. — Когда я ее родила. Давай ее сюда, пойду отнесу в детскую. А то она уже заснула, а ты сейчас включишь свои новости.

Я почти каждый день смотрел программу «Время». Шел уже десятый час, поэтому я поспешил включить телевизор. Сначала шла ерунда вроде событий в Африке, потом рассказали об очередном черном бунте в США. В моей реальности после шестьдесят девятого года масштабных волнений темнокожего населения не было вплоть до девяносто второго года. Сейчас почему-то было иначе. В конце передачи показали нашу орбитальную станцию, на которой работали двенадцать человек. Шесть человек занимались наукой, остальная шестерка обеспечивала функционирование всех систем станции и работу установок, производивших монокристаллы полупроводников. Ежемесячно около ста килограммов кристаллов забирались кораблем, доставляющим на станцию все необходимое. К сожалению, наша промышленность еще не могла потребить всю продукцию, поэтому излишки у нас скупали немцы и французы. Одна выручка от этих продаж покрывала значительную часть расходов на эксплуатацию станции. Потом показали выступление Фиделя Кастро по поводу подписания нового договора о поставках на Кубу нефтепродуктов. Об этом я уже читал в газете, поэтому слушать не стал и выключил телевизор. Как выяснилось, зря.

— Ты уже выключил? — спросила жена. — Включи, пожалуйста. Забыла тебе сказать, что с сегодняшнего дня после новостей будут показывать «Семнадцать мгновений весны».

— Ты же уже два раза видела, — удивился я. — Неужели будешь смотреть еще?

— Если ты не собираешься спать, я бы немного посмотрела. Уж больно хороший фильм. И актеры замечательные.

Фильм действительно получился просто прелесть. Качественная цветная пленка, отсутствие необходимости экономить на многом и проработанный сценарий, позволивший Лиозновой работать без спешки, — все это сделало его еще лучше того, который был в мое время и в черно-белом, и в цветном вариантах. Фильм купили десятки стран. Его показали все ведущие страны Запада, кроме Соединенных Штатов. Они вообще чужие фильмы покупали редко, и наших среди них не было.

Следующие полгода я видел Машерова только по телевизору. Не думаю, что он обиделся, просто было не до меня. В партию я вступил, но к работе меня так и не привлекли. На последней странице газеты «Правда» по-прежнему публиковали краткие сообщения о результатах действия его комиссии. Сейчас они взялись за Прибалтику. Пока было тихо.

Четвертого августа на полгода раньше, чем это было в моей реальности, начался двадцать пятый съезд КПСС. Запомнился он двумя событиями: подтверждением курса Политбюро на очищение партийных рядов и одобрением планов правительства увеличивать заработную плату всем категориям трудящихся на десять процентов в год в течение следующей пятилетки, начиная с января семьдесят шестого года. О расширении ЦК, слава богу, не говорили. Увеличение зарплат было необходимостью. Магазины завалили товарами, а спрос был невелик. Не потому что производили ненужное, у людей просто не хватало денег. Накопленные резервы позволяли поднимать доходы более высокими темпами, но решили ограничиться принятым.

Результатов расследования гибели Суслова так и не опубликовали. Я думал, Семичастного заменят, но ему как-то удалось удержаться. Брежнев на эту тему говорить не хотел, ну и ладно. Интересно, что через пару месяцев после покушения в США ни с того, ни с сего сняли часть торговых санкций. Наверное, западный след в этом преступлении превратился в натоптанную американскую тропинку, и отмена санкций была платой за молчание.

Этим летом мы никуда из Москвы не уезжали, просто два-три раза в неделю вызывали машину и гуляли по одному из московских парков. Сегодня тоже должен был быть такой выезд. Мы стояли у подъезда и ждали машину, когда ко мне подошел высокий, симпатичный мужчина.

— Здравствуйте, — поздоровался он. — Позвольте представиться. Я второй секретарь американского посольства Бальдер Роуз. Позвольте вам передать письмо посла.

С этими словами он вручил мне небольшой конверт из плотной бумаги.

— И что в нем? — спросил я.

— Приглашение посетить посольство, — ответил он. — Время любое на ваше усмотрение. Господин Уолтер Стессел является большим поклонником вашего таланта и хочет познакомиться и с вами, и с вашей очаровательной женой. К сожалению, День Независимости мы уже отпраздновали, но вы можете стать почетными гостями Спасо-Хаус и без такого повода. Подумайте и позвоните, в письме есть номер телефона.

Он попрощался и ушел, а через несколько минут подъехала машина.

— Едем в парк? — спросила Люся.

— Конечно, — ответил я. — Не вижу причин откладывать поездку. Забирайся в салон.

Дочь еще не умела толком ходить, но на ножках стояла, особенно когда при этом можно было за что-то держаться. Вот и сейчас, пока я разговаривал с американцем, она стояла на асфальте, ухватившись за мою ногу. Увидев машину, она радостно заулыбалась и потянула ко мне руки, едва при этом не бухнувшись на попу. Машина – это катание и прогулка в лесу – целое море удовольствия. Я подхватил Машку на руки и следом за женой сел в машину. Последнее время шоферы у нас постоянно менялись, и сегодня опять был новый. Следуя инструкции, он показал удостоверение и спросил, куда везти.

— Поедем в парк Горького, — решил я. — Поездка примерно на час.

— Тебя раскусили? — спросила жена, когда мы с ней, взяв дочь за руки, медленно шли по одной из аллей парка, приноравливаясь к заплетающимся шажочкам малышки.

— Вычислить меня не могли, — ответил я. — Раз действуют в открытую, значит, заложил кто-то из тех, кто знал точно. И сходить придется. Вопрос в том, что можно говорить, а что нельзя, и о чем с ними договариваться. Но об этом уже нужно говорить с Брежневым и Семичастным. Сегодня вечером позвоним Леониду Ильичу. В любом случае эти вопросы будут решаться не мной и не в один день. Если с американцами не найдем общего языка, придется полностью менять жизнь.

— Ты так спокойно об этом говоришь…

— Я был почти уверен в том, что это рано или поздно произойдет, — пояснил я. — Хотелось бы попозже, но это уже от нас не зависит. В любом случае, о чем бы ни договорились, заграницы нам с тобой не видать. Даже если бы вдруг выпустили, и сам не поеду, и тебя не пущу. Все эти договоренности действуют только до тех пор, пока сторонам не становится выгодно их нарушить.

Когда я вечером со второй попытки дозвонился до Брежнева и коротко доложил о произошедшем, он сразу выслал за нами машину. Как обычно, женская часть его семьи развлекалась с дочерью, а мы прошли в кабинет.

— Расскажи подробно, — приказал он. — Все, что случилось, и свои соображения.

Я описал сцену вручения письма и отдал ему вскрытый конверт.

— Наверняка меня сдал кто-то из тех, кто знал обо мне точно. Иначе они не действовали бы так прямолинейно. Прятаться всю жизнь я не собираюсь, поэтому сходить нужно. Кричать, что это не я, тоже глупо. Вопрос в том, что можно сказать и чего от них добиваться. Моя ценность для них заключается в том, что я все еще знаю много технологий, до которых им самим двигаться десятки лет. Ну и знание ряда природных катастроф. Остальное из-за внесенных изменений становится все более недостоверным. Естественно, никаких технологий я им передавать не собираюсь, пусть договариваются с вами. А вот о катастрофах в самих Штатах сказать можно. И рассказать, до какой жизни они докатились и почему. Это и для нас может быть полезно. Америку с этой планеты не уберешь, поэтому снижения напряженности пойдет на пользу всем. В моей реальности вы уже вовсю договаривались об ограничении вооружений. Если бы не Афганистан, возможно, добились бы большего. Надеюсь, мы в него не полезем. Если захотят американцы, не нужно им мешать.

— Этот вопрос рассмотрят эксперты Проекта, — сказал Брежнев. — И дадут свои рекомендации в том, что именно тебе можно сказать. Все документы и разрешение получишь через Комитет. Когда все подготовят, мы еще с тобой поговорим. Может быть, все еще сложится к лучшему.




Глава 12


— Вы все-таки пришли один! — на чистом русском языке сказал посол. — Зря, ваша жена получила бы от этого визита немало удовольствия.

— Как-нибудь в другой раз, — пообещал я. — Она надолго не бросает дочь, а тащить сюда маленького ребенка – это перебор.

— Я запомню, — улыбнулся Уолтер Стессел. — Раз вы приняли мое предложение, значит, должны догадываться, о чем пойдет речь.

— Возможно, — вернул я ему улыбку. — Но вы все-таки объясните, а то, может быть, я заблуждаюсь.

— Как там в будущем? — перестав улыбаться, спросил Уолтер.

— Если честно, то очень хреново, — ответил я. — Это не в последнюю очередь послужило причиной моего возвращения.

— А для кого хреново?

— Для всех. Послушайте, Уолтер, давайте я вам очень коротко кое-что расскажу, а потом уже поговорим более предметно.

— Я вас слушаю.

— Ваши ученые не слишком кипятились, когда узнали о путешествии во времени?

— Не то слово. Они в него так до сих пор и не поверили.

— И правильно сделали. Материальное тело не может двигаться против потока времени. Мне сказали, что это один из фундаментальных законов Вселенной. Я не попадал в будущее и не возвращался обратно. Я прожил свои восемьдесят лет и умер, а в мое молодое тело вернули только память прожитой жизни.

— Кто вернул? — подался он ко мне.

— Люди другого мира. Нам до такого даже в конце моей жизни было еще далеко.

— И чего они этим хотели добиться? Чем вы с ними расплатились?

— Вы не поверите, Уолтер! — засмеялся я. — Я отдал килограмм отличных вафель! И не нужно в этом искать скрытый смысл: ребенку, который оказал мне такую услугу, она ничего не стоила, он бы сделал это и так, просто из симпатии ко мне.

— Допустим, — согласился он. — А как же причинно-следственные связи?

— Они так же фундаментальны, как и законы природы. Одним из следствий переноса моей личности в прошлое стало полное исчезновение той реальности, которую я знал. Ее еще нет, а что будет, я вам пока сказать не могу. Даже события ближайшего будущего в результате наших действий сильно меняются, что уж говорить о более отдаленном времени.

— И какая цель? Вывести в лидеры Советский Союз?

— Одна из целей. Можете мне поверить, что ваше лидерство ничего хорошего не принесло ни миру, ни вам самим. И потом, абсолютное лидерство, как и мировое господство, — это фикция. В следующем веке будет слишком много новых центров сил, а все прежние придут в упадок.

— И вы тоже?

— Вашими стараниями! — ехидно улыбнулся я. — Вы делаете все возможное, чтобы разорить Советский Союз гонкой вооружений, а ведь мы ускоряем ваше развитие самим фактом своего существования. Видели бы вы, до какого маразма докатится западная цивилизация. Рассказал бы, но вы все равно не поверите.

— А вы попробуйте.

— Хорошо, — хмыкнул я. — Как вы относитесь к геям?

— Мерзость, — скривился он.

— К вашему сведению, в начале второго десятилетия следующего века однополые браки были узаконены во всех ведущих западных странах. За их права так яростно боролись, что кандидат в президенты, осмелившийся сказать хоть слово против, мог считать себя проигравшим. К тридцатому году в Европе, если не считать нас, такой была каждая пятая семья. Мы, естественно, эту мерзость не приняли.

— А мы?

— Вы в этом недалеко ушли от остальных, просто у вас в стране тогда творилось такое, что вам было не до статистики. И это я вам сказал, в сущности, о мелочи.

— А что в вашем понимании крупное?

— Ну хотя бы фундаментальные научные исследования и космонавтика. Они не дают быстрой отдачи и требуют огромных вложений. Пока ими занимались мы, вы старались не отстать, а кое в чем и опередили. Как только мы вынуждено свернули свои работы, вы тут же бросились сокращать свои. В результате первый термоядерный реактор, который европейцы с горем пополам запустили в двадцать втором году, стал последним. А нефти к тому времени осталось самое большее лет на двадцать. Попробовали гнать горючее из кукурузы, но обострившийся продовольственный кризис положил этому конец. С защитой Земли от астероидов тоже ничего не получилось.

— А зачем ее от них защищать? — удивился он. — Миллионы лет жили без всякой защиты…

— Динозавры когда-то думали точно так же, — сообщил я. — Где они сейчас? К вашему сведению, ваши соотечественники создадут каталог потенциально опасных небесных тел диаметром свыше ста метров, которые могут вызвать при падении на Землю громадные разрушения и жертвы. Их там было тысяч пять. А более мелких вообще немерено. Один такой мелкий взорвался в тринадцатом году в небе над Челябинском с мощностью четыреста килотонн. К счастью, взрыв был высоко и полторы тысячи человек пострадали в основном от осколков стекол. Второй, который был гораздо крупнее, упал недалеко от окраин Бангкока в двадцать четвертом году. Мегатонный взрыв унес жизни ста тридцати тысяч человек, и еще почти полмиллиона были ранены. А в две тысячи тридцать втором году впритирку с Землей должен пройти астероид диаметром в четыреста метров. Пролетит мимо или врежется – это большой вопрос. Мы пытались создать службу защиты, но дальше болтовни дело не пошло, а вам, как я уже говорил, было не до того. Спасать всех собрались Китай, Индия и Бразилия.

— Эти?

— Сколько пренебрежения! Зря вы так, Уолтер. Я вам говорил о новых центрах сил? К вашему сведению, к двадцатому году Китай догнал вас по валовому внутреннему продукту. Хотя по производству он вас догнал гораздо раньше. У вас оно будет всего двадцать процентов от вала, а у Китая – шестьдесят! Так что большая доля вашего бюджета это обслуживание и банковское дело. И первая станция на Луне была у Китая! По остальным говорить не стану, догадывайтесь сами.

— А что явилось причиной нашего упадка?

— Уродливая экономика, уродливая политика и национальный эгоизм. И еще ваша идиотская пропаганда. Не возмущайтесь, я вам сейчас расшифрую. Ваша экономика очень долго сохраняла лидирующее положение в мире. Еще бы, ваш доход составлял четверть мирового! Реально он был гораздо меньше из-за непроизводительного характера ВВП. Вы существовали практически без инфляции, затыкая все бюджетные дыры печатанием денег. Огромная долларовая масса ежегодно выбрасывалась на внешние рынки. Ее фактическая стоимость равна стоимости печати. Знаете анекдот, как продавалась на аукционе картина кисти Рафаэля? Араб предложил за нее нефть, русский – золото, а американец купил за пачку банкнот в десять тысяч долларов. В итоге он потратил только три доллара, поскольку стоимость печати стодолларовой банкноты равна трем центам. Ваша ФРС только за один, по-моему, двенадцатый год раздала друзьям и союзникам шестнадцать триллионов долларов. Большинство этой напечатанной бумаги давалось в долг под проценты. Вы, дорогой Уолтер, замкнули на себя рынки большинства государств мира. Накачивая мировую экономику ничем не обеспеченными деньгами, продавая налево и направо свои «ценные» бумаги, вы разгоняли инфляцию в других странах. Неужели кто-то думает, что так будет вечно? После мирового финансового кризиса, спровоцированного вашей банковской системой, некоторые страны начали вводить региональные валюты, отказываясь от вашего доллара. От ваших казначейских обязательств, валюты и прочей макулатуры начали усиленно избавляться. И вот тут вы показали всему миру кукиш. Напечатали новые банкноты только для внутреннего употребления и отказались принимать к расчету все остальное. И объявили дефолт по международным обязательствам. А многие государства хранили в ваших бумагах свои резервы. Разразившийся кризис не имел равных в мировой истории. Те, кто перешли на региональную валюту, пострадали меньше, но и им было несладко. Мировая экономика восстанавливалась восемь лет и, когда я уходил, так и не достигла докризисного уровня. Вам этого никто не простил, ни враги, ни друзья. Собственно, после такого облома друзей у вас больше не было. От вас отвернулась даже Англия. Все ваши сырьевые предприятия за границей и активы в банках были национализированы. А на внешние рынки вас просто не пустили. Что-то вы еще покупали за золото, а на доллары больше никто не мог смотреть. И оружие вам не помогло, его до фига было у слишком многих, чтобы им можно было безнаказанно размахивать.

— Это экономика, — сказал посол. — А что не так с политикой?

— А все не так. Сколько было любителей подмять под себя мир! Вроде бы должны понимать, что это насквозь бесперспективное занятие, так нет! Вы развязали гонку вооружений, израсходовав в ней за пятьдесят лет ресурсы, которых всему человечеству хватило бы на сто лет мирного развития! Я еще долго и много мог бы говорить, но не буду. Вы уже давно на дипломатической работе. И у нас были сразу же после войны. Должны помнить, как мы относились друг к другу во времена президента Рузвельта. Тогда для нас американцы были друзьями, и относились к вам соответственно! А сейчас вы потенциальные враги, причем полностью по своей вине! Советский Союз и Соединенные Штаты могут либо дружить и сотрудничать, либо враждовать и конфликтовать. Вы, к сожалению, выбрали второе. Перед тем, как сюда идти, у меня был разговор о том, чем с вами можно поделиться. Знания политических событий вам без надобности. Как я уже говорил, все начало меняться. Иной раз ориентироваться на то, что я рассказал, становится опасно. Научные секреты и технологии вам просто так никто не даст. Не дадут и за деньги. Такое просто не дают врагам, только друзьям. Намек поняли? Единственное, что можно дать – это этот список.

— Что это?

— Перечень природных, техногенных и транспортных катастроф в вашей стране. По транспорту указаны аварии ваших самолетов и кораблей и за границами Штатов. Естественно, что сюда не входят военные потери во всех ваших заварушках. Понятно, что транспортные катастрофы могут теперь вообще не произойти или случиться в другое время. Ураганы и торнадо в более позднее время тоже могут не состоятся, если не разогреем атмосферу. А вот землетрясения произойдут точно в срок. Естественно, потери в людях теперь могут быть гораздо меньше.

Посол взял в руки три принесенных мной листа и бегло просмотрел.

— А это что такое? — удивился он.

— Это разрушение всемирного торгового центра в Нью-Йорке. Парочка угнанных арабскими террористами самолетов протаранила башни-близнецы, вызвав их обрушение. История очень мутная. Когда начали расследование, выявилась масса нестыковок, почему-то замелькали имена агентов ваших спецслужб, а многие авторитетные эксперты назвали официальную версию насквозь лживой. Одним словом, есть большое подозрение, что это вы сами и устроили, подгадав время, когда в башнях было мало народа. А причина проста, как апельсин. В то время у вас президентом было дерьмо под названием Джорж Буш-младший.

— Почему дерьмо? Очень приличная семья.

— Насчет отца спорить не буду, не знаю. Может быть, он был достойным человеком. Вы его именем даже назвали авианосец. А вот сынок… Война в Ираке под выдуманным предлогом это не единственный его грешок. Он сам и его окружение были заинтересованы в этом теракте. Запугать нацию, развязать войну против терроризма, бросив на это десятки миллиардов долларов, создать оправдание для последующих войн с арабами и для открытого беспредела ваших спецслужб и внутри страны, и за рубежом. Борьба с терроризмом это святое, на нее многое можно списать.

— Ладно, спасибо, мы это изучим. Если будут вопросы, к вам можно обращаться? Естественно, что любая работа…

— Вот мой телефон. В случае необходимости обращайтесь. Только сразу обговорите, что вас интересует. Таких бесед больше не будет. Я составлю письменный ответ и, если руководство сочтет это возможным, вам его отправят. О вознаграждении можете не говорить, оно мне без надобности. Посоветуйте лучше своему президенту выступить с инициативой ограничить стратегические ядерные вооружения. В моей реальности такой договор уже был подписан. Сейчас из-за Израиля все зависло.

— Не мы его уничтожили.

— И не мы. Его вообще не собирались уничтожать. Просто в моей реальности первыми ударили евреи, раздолбали арабов в пух и прах, а потом десятки лет являлись, наряду с вами, главными возмутителями спокойствия во всем регионе. Я считаю, что это государство вообще не нужно было создавать.

— Они имели право создать свое государство.

— На чужой земле?

— Их предки…

— Дорогой Уолтер! Это ничего, что я вас называю по имени? Насколько я знаю, это в американских традициях, а по возрасту я вас в два раза старше. Меня тоже можете называть по имени, я не обижусь. Так вот насчет корней… Если все те, чьи предки когда-то где-то жили, начнут предъявлять претензии на чужую землю… Например, ваши индейцы. Найти поводы и оправдания можно всему, было бы желание. В Югославии есть такая провинция – Косово. Еще не так давно там жили одни сербы. Но постепенно начали селиться албанцы, которых там со временем стало большинство. Подстрекаемые исторической родиной косовские албанцы решили, что в Албании им будет удобнее жить, и решили уйти туда вместе с югославской провинцией. А поскольку жившие там сербы стали возражать, они решили сделать это силой и взялись за оружие. Вы сочли это прекрасным поводом вмешаться. Были сфальсифицированы фотографии, на которых бедные албанцы выглядели страшнее узников Освенцима. О том, что фотографии сделаны в Албании, узнали уже позже. Но общественное мнение вы настроили против сербов, поэтому, когда ваши самолеты без санкции ООН бомбили Белград, многие это восприняли как должное. Как видите, когда надо, быстро забыли за сербские корни. Сербы это не евреи.

— Вы сильно не любите американцев, Геннадий?

— Это сложный вопрос. Тем американцам, которые переживали за нас и оказывали нам помощь, иной раз жертвуя своими жизнями, я благодарен и был бы рад их видеть своими друзьями. Тех, кто с полным равнодушием выбрасывали из люков на головы вьетнамцам тысячи тонн бомб, кто вынуждал нас из последних сил тянуться за ними в создании самых смертоносных видов оружия и заставил остальных забыть о нашей роли во второй мировой войне, — тех мне любить не за что.

— Как можно забыть о вашей роли в войне?

— Очень просто. Целенаправленное воздействие средств массовой информации, и вот уже многие из ваших граждан уверены, что фашистскую Германию победили Штаты, а Советский Союз то ли вообще не воевал, то ли воевал на стороне Германии. Не верите? Зря. А более поздние американцы это вообще мрак. Мне бы очень не хотелось, чтобы сейчас все закончилось точно так же, но боюсь, что так и будет. Я ведь не наивный мальчик, чтобы верить в то, что вы сильно изменитесь из-за того, что узнаете о том, в какой заднице окажется Америка. Многие мне просто не поверят. Конечно, это красная пропаганда! Кому-то будет просто наплевать. А остальные, как и в моей реальности, будут следовать своим интересам. Тот же президент десять раз подумает, стоит ли круто перекладывать руль. А вдруг машина перевернется и придавит? Кеннеди никто не забыл. Интересы многих десятков миллионов американцев крутятся вокруг производства вооружений, там влиятельное лобби и огромные деньги. У этих людей деформировано сознание, поэтому бесполезно взывать к их разуму или совести. Положение можно выправить, но это долго и трудно, и нужно желание обеих сторон. Запись вели?

— А вы как думаете?

— У вас еще есть вопросы?

— У меня еще миллион вопросов, — вздохнул посол.

— Я вас понимаю, Уолтер. Сам на вашем месте прыгал бы от любопытства. Только, думаю, на этом лучше закончить. Нам ведь разрешили просто поговорить, чтобы вы определились в этом вопросе. Если есть желание сотрудничать, милости просим. Только все обычным порядком через правительство. И перед этим нужно будет убрать ряд препятствий на пути нашего сотрудничества и обеспечить обоюдную безопасность. И очень хочу вас предостеречь от попыток как-то на меня воздействовать. Я не юнец, каким кажусь, поэтому ничего не получится, даже если использовать моих близких.

— За кого вы нас принимаете!

— Ну не надо обижаться. Как человек вы мне симпатичны, но если вам прикажут, будете делать и то, к чему у самого не лежит душа. Интересы государства и все такое. Так вот, вы должны знать, что ничего не получится. В крайнем случае я просто уйду. Я уже прожил одну жизнь и не прочь прожить вторую, но не любой ценой. Наши из-за моей смерти ничего не потеряют, а вы – ничего не приобретете. Разве что получите дополнительно много недоброжелателей из числа моих друзей, которые это не оставят без последствий. А среди них достаточно влиятельных персон.

— Я передам, — сказал он. — Не думаю, что до такого дойдет. Вас и ваших близких наверняка охраняют, а просто причинять неприятности никто не будет. Спасибо за то, что пришли. И за этот список, который, возможно, спасет тысячи жизней.

Мы простились, и я вышел к машине, которая ожидала меня на другом конце площади. Посол выглядел угрюмо. Наверное, я выглядел бы не лучше, услышав такое о своей стране. Даже если он мне не во всем поверил, ничего хорошего в моих словах не было.

В машине, кроме шофера, сидел охранник. Я невольно вздохнул: отныне нам с Люсей запрещалось куда-либо отлучаться без охраны. Соседям из тридцать второй квартиры поменяли жилье, а в нее заселили двух парней из девятого управления Комитета. Наверное, я должен был гордиться: нас по важности приравняли к руководителям государства. Но гордости не было, было чувство неловкости, как будто я занял чужое место в театре, сижу и жду, придет хозяин, или досижу до конца?




— Ну что, записали? — спросил посол вошедшего первого секретаря Роберта Фултона. — Как он?

— Писали на двух комплектах, — ответил секретарь. — Качество обеих записей превосходное. Гость чист: никакой электроники у него с собой не было, посторонних шумов тоже не слышали.

— Роберт, срочно отправьте одну запись президенту, а вторую принесите мне. Хочу ее еще раз прослушать. Какое у вас впечатление о нашем госте?

— Мне он по разговору показался старше, чем выглядит. Молодые немного не так строят фразы. Говорил вроде искренне, но это может быть результатом игры. Он все-таки актер, и хороший.

— Какое мнение по поводу сказанного?

— Наверное, не врал, хотя почти наверняка сгустил краски. Вряд ли там все было так уж плохо. А вообще, конечно, дерьмо. Не знаю как вам, а мне далеко не все у нас нравится. Я, если честно, не думал, что ФРС отдает столько денег за рубеж.

— Это он говорил о следующем веке, сейчас наверняка суммы гораздо меньше.

— Взять бы его, вывезти из страны и качественно потрясти. А можно забрать жену с ребенком: тогда сам прибежит. Не верю я, что он их оставит – не тот человек.

— Оставьте свои идеи при себе, Роберт, — недовольно сказал посол. — Такие акции могут выйти боком и ничего не дать взамен. В любом случае решать будут в Вашингтоне.




— И как теперь будем жить? — сказала жена, когда дочь наконец угомонилась и заснула, а мы с ней только готовились лечь.

— Как жили, так и будем жить, — ответил я, раздеваясь. — Старайся не обращать внимания на охрану, только и всего. Есть еще один вариант. Забираем Машку и забиваемся в какой-нибудь медвежий угол на Алтае или в Сибири и крестьянствуем себе помаленьку. Не хочешь?

— Не смогу. Я из-за дочери уже больше года не снимаюсь и не выступаю. Знаешь, как тоскливо? Терпела только из-за дочери, но она уже достаточно подросла, вполне можно оставить с родителями на несколько дней. Нет желания написать сценарий?

— Обязательно напишу. Только сначала давай разучим несколько новых песен. И музыкантов нужно взять из ЦДСА, чтобы было нормальное сопровождение. А пока будем этим заниматься, я допишу книгу и подумаю над сюжетом.

— Слушай, а Брежнев постарел. Вика говорит, что он сильно устает и в восемь часов уже никакой. Ложится и засыпает.

— Ему через несколько месяцев будет шестьдесят девять. Сердце должно работать, как мотор. Наверное, сильно устает, да и смерть Суслова пережил тяжело. Ему бы еще пару лет продержаться, пока Машеров укрепит свои позиции в Политбюро, а потом нужно уходить на пенсию.

Двух лет не получилось: второго марта семьдесят седьмого года, возвращаясь с совещания Политического консультативного комитета стран Варшавского договора, он погиб при падении самолета. Вместе с ним погибли член Политбюро ЦК КПСС министр обороны маршал Дмитрий Федорович Устинов и маршал Советского Союза Виктор Георгиевич Куликов. Мы в это время находились на съемках в одном из павильонов «Мосфильма» и узнали о трагедии от Вики, которая дозвонилась в студию и добилась, чтобы меня позвали к телефону. Все бросив, я вызвал машину и вместе с женой поехал на квартиру Брежневых. Вика к тому времени была уже замужем и училась на пятом курсе ВГИКа. У нее с мужем была своя квартира, но, когда мы приехали к Виктории Петровне, она уже была там. Открыла нам Галина, которую мы увидели первый раз. Она редко навещала родителей, и наши визиты не совпали ни разу. Она молча посторонилась, и мы прошли в прихожую. Охранник был еще здесь, но, похоже, просто еще не успел уехать. В гостиной нас встретила заплаканная Вика.

— Спасибо за то, что позвонила, — сказал я ей.

— Бабушка очень плоха, — заплакала она. — Идите в спальню, она уже о вас спрашивала.

При виде Виктории Петровны у меня болезненно сжалось сердце. Я по себе знал, что потеря близких после долгой и тяжелой болезни переносится гораздо легче, чем внезапная смерть. Мучаясь с больным и видя, как он постепенно угасает, привыкаешь к мысли о неизбежном. Так, наверное, у нее было в моей реальности. Сейчас несчастье ударило внезапно, и она не выдержала.

— Скорую вызывали? — спросил я у вошедшей следом за нами Вики.

— Была скорая, — ответила мне Виктория Петровна. — Сделали уколы. Ты не беспокойся, ничего со мной не случится. Подойдите ближе.

Я взял стул и поставил его рядом с тем, который уже стоял у кровати. Мы сели, а я взял безвольную сморщенную руку и поднес ее к лицу.

— Он после этих уколов так молодо выглядел, — сказала мне она. — Только уставал, но ведь и работать приходилось много. Как несправедливо! Он хотел через год уйти на отдых, мы уже обсуждали, куда поедем… А теперь ничего не будет, а я осталась совсем одна. У детей своя жизнь, Вика тоже вечно занята. И вам теперь не к кому приезжать.

— Мы будем навещать, честное слово! — пообещал я. — И Машку привезем. Вы, главное, выздоравливайте.

— Не нравится мне ее вид, — сказал я Вике, когда мы через десять минут вышли из спальни в гостиную. — Хорошо бы рядом с ней подежурить медсестре.

Я подошел к телефону и набрал рабочий номер Келдыша. Мне повезло: Мстислав Всеволодович был в своем рабочем кабинете. Я объяснил ситуацию.

— Охрана разбежалась, Косыгина я не хочу сейчас беспокоить, а где Машеров, не знаю. Поможете?

— Ждите, — сказал он. — Скоро приедут.

— Ты будешь здесь? — спросил я Вику. — Тогда встретишь медиков. Ее сын где?

— Дядя в командировке в Румынии. Но скоро должен подъехать муж. Спасибо вам за то, что приехали.

О гибели нашей делегации сообщили только на следующее утро. Съемки я отменил, и мы после завтрака сели за телевизор. Все развлекательные передачи были запрещены, а в стране объявили пятидневный траур. Сообщалось, что прощание будет проходить с четвертого по шестое марта. Вскоре позвонила Вика.

— Если бы не ты, бабушки уже не было бы! — сказала она мне. — Ночью был инфаркт, и врач сразу отреагировал. Он ее еле вытянул, скорая просто не успела бы. Я этого никогда не забуду!

Едва я положил трубку, позвонили вторично. Это был Юркович.

— Звоню по поручению Машерова, — сказал он. — Вы будете дома? Тогда я скоро заеду.

Через двадцать минут я открыл дверь и пропустил в квартиру Илью Денисовича, одетого в форму.

— Я уже начал забывать, как вы выглядите, — сказал я ему. — Сколько лет мы не виделись?

— Много, — ответил он. — Вот что, ребята, времени у меня на разговоры нет, поэтому слушайте и не отвлекайте. С падением самолета много неясностей. Ил-62 рухнул через двадцать минут полета с высоты десять километров. Связь сразу прервалась, а самолет не планировал, а упал на лесной массив. На борту было почти шестьдесят тонн горючего, которое воспламенилось и зажгло лес. Там был настоящий ад, поэтому надежд на то, что уцелели бортовые самописцы, почти нет. Пожар потушен, но к работам еще не приступали: слишком горячо. Боюсь, от тел остались только обгоревшие кости, а, может быть, сгорело все.

— Много было людей? — спросила Люся.

— Кроме них, еще восемь человек сопровождения и пять членов экипажа. Завтра уже нужно выставлять гробы, так что сейчас первым делом начнут искать останки, а потом уже заниматься остальным. Ладно, это вас не касается. Я приехал вот из-за чего. В день похорон у гробов будет стоять руководство, а пока только родственники и друзья. В первый день постоишь и ты, если не против. Мне сказали, что он этого хотел. Начало в десять, но прийти нужно немного раньше. Заодно увидишься с Машеровым, он там будет.

— Кто заменит Леонида Ильича, уже решили? Или вы не в курсе?

— Я в курсе. Было две кандидатуры: Кириленко и Машеров, но Андрей Павлович отказался из-за возраста. Так что до пленума ЦК обязанности генерального секретаря выполняет Машеров. Еще вопросы есть? Если нет, я уезжаю. Приезжай минут за десять до начала, я тебя встречу.




Глава 13


В той жизни я всегда любил море и мечтал поселиться на его берегу. Мечта сбылась: третий год мы жили в Балаклаве.

После смерти Брежнева в первое время для нас ничего не изменилось. Похороны были еще более пышные, чем запомнившиеся по той жизни, и даже наград, которые несли на шелковых подушечках старшие офицеры, было ненамного меньше, только на этот раз награды принадлежали троим, а у Брежнева была только одна звезда героя вместо четырех. Виктория Петровна не смогла принять участие в похоронах мужа. Она так и не встала после инфаркта. На третий день я организовал выезд к ней на дом бригады врачей для уколов в сердце регенерирующего препарата, но ее состояние было настолько плохим, что лекарство медики колоть отказались.

— Толку все равно не будет, — заявил мне старший в группе. — А операцию она может вообще не перенести. Почему ей этого не сделали раньше?

— Она не захотела, — ответила Вика. — По-моему, просто боялась.

— Теперь нужно ждать, пока ей не станет лучше. Возраст, переживания, еще и диабет. Позвоните, когда полегчает.

Виктории Петровне так и не полегчало, и через три недели мы ее похоронили на Новодевичьем кладбище. Были только мы, Вика с мужем и подвыпившая Галина. Юрий опять уехал в командировку, а от его семьи почему-то так никто и не пришел.

Сразу после похорон Леонида Ильича объявили, что генсеком избран Машеров. Я был не в курсе того, что творилось в те дни в Политбюро, и уже много позже узнал о разгоревшихся в нем баталиях. Петру Мироновичу тогда пришлось нелегко, и пробился он только благодаря поддержке Щербицкого, Громыко и Косыгина. На состоявшемся через три месяца пленуме ЦК Машеров объявил о начале масштабных реформ в экономике, направленных на ускорение социально-экономического развития страны. По его предложению в Политбюро были проведены кадровые изменения. Не все были в восторге от того, что предлагалось, но дальше осторожной критики никто не пошел. В руках Петра Мироновича по-прежнему был аппарат партийного контроля, и никто из недовольных в обновленном на треть ЦК не захотел рисковать.

За все это время я не встречался ни с кем из команды Машерова или руководства Проектом. Если бы не охрана, можно было подумать, что обо мне забыли. Прошло больше двух лет. Люди стали жить заметно лучше. Хоть и не сильно, но постоянно росли зарплаты, особых проблем с покупкой нужных вещей уже не было, хотя отдельные виды товаров все еще были в дефиците, да и выбор был не слишком большой. Десятого сентября семьдесят девятого года объявили, что в Советском Союзе осуществлен успешный пуск экспериментального термоядерного реактора мощностью один миллион киловатт. Этим же вечером я созвонился с Келдышем, которому уже исполнилось шестьдесят восемь.

— Да, запустили, — довольно сказал он. — Теперь будем разрабатывать проект промышленного реактора на пять миллионов киловатт. На запуск потребуются все те же двести тысяч киловатт, а отдача в шесть раз больше. За пару лет думаем управиться. Возможно, я на таблетках до этого доживу. По крайней мере, по вашим словам, я уже должен был отдать концы.

Таблетки мы с женой принимали сами. Как выяснилось, при регулярном приеме они сильно замедляли процесс старения. Как только об этом узнали, несмотря на высокую цену, из аптек вымели все. Производство срочно начали расширять, а таблетки отпускать в первую очередь тем, кому они были нужны по предписанию врача, а потом уже остальным желающим. У меня с ними проблем не было, поэтому покупал и для себя, и для родителей, и для семьи Татьяны. Пока мы удерживали монополию на регенерирующие препараты, но это было ненадолго. Ультразвуковую аппаратуру уже промышленно производили в ряде стран, а скрыть то, чем мы занимались в южных морях, было невозможно. Но пока поток желающих обновить свое сердце не иссякал, принося государству огромные прибыли.

Сотрудничество с американцами у нас, к сожалению, не заладилось. Они пару раз обращались ко мне, и один раз мои записи передали в посольство. Второй раз на них был наложен запрет. Третьего обращения не было. Не было и каких-либо заметных попыток к сближению. С инициативой о договоре ограничения СНВ они так и не выступили. С Западной Европой отношения развивались намного интенсивнее. Наш газ уже использовала ФРГ, и сейчас строили газопровод во Францию и Италию. То же было и с нефтью, но пока мы поставками сырья только расплачивались за трубы, и на возможности импорта эти проекты не влияли. В гражданскую войну в Афганистане мы не полезли. Зря американцы вот уже полгода подкармливали и вооружали моджахедов, теперь это обернется против них. Радикальный ислам это не то, с чем стоит заигрывать. Мы сильно укрепили границу с Афганистаном, разместили в среднеазиатских республиках дополнительно несколько дивизий, которые должны были оказывать помощь пограничникам, и запустили спутник, отслеживающий приграничную территорию. Все просьбы Тараки о помощи были отклонены, а пару недель назад в конфликт вмешались американцы. В гражданскую войну мы не полезли, но беженцев из Афганистана приняли. Остатки правительственной армии перешли границу с боевой техникой, гражданские ехали на чем могли и шли пешком. Всего к нам перебралось около ста пятидесяти тысяч человек. Американцы пока с исламистами не схлестнулись, но это было ненадолго. Англичане в свое время здесь намучились, теперь это же ждало американцев.

Мы переехали в Балаклаву не просто из-за моей любви к морю. Я уже почти закончил съемки своего четвертого фильма, осталось только отснять пару эпизодов. Мы вышли к поджидавшей нас машине и в нерешительности остановились: в салоне, кроме водителя, кто-то сидел.

— Что вы стоите, как неродные, — послышался насмешливый голос Юрковича. — Забирайтесь в машину.

— Что-то в лесу сдохло? — сказал я. — Люся, о нас вспомнили!

— Не хватает внимания? — спросил он. — Это можно быстро исправить. Или ты претендуешь на внимание главы государства?

В октябре семьдесят седьмого года на внеочередной седьмой сессии Верховного Совета СССР, которая приняла новую конституцию, Машеров был избран Председателем Президиума высшего органа власти.

— Дело не в этом, — сказал я, помогая сесть жене.

Она была на втором месяце беременности, хотя это пока не бросалось в глаза. Но генерал заметил.

— Вас можно поздравить? — сказал он.

— Когда рожу, тогда будете поздравлять, — ответила Люся. — Вы здесь с нами будете говорить, или зайдете в квартиру?

— Поговорим у вас, — сказал он. — Заодно посмотрю на вашу дочь. Сколько ей?

— Через три месяца будет пять лет, — ответил я. — Из-за бесконечных съемок и не заметили, как она выросла.

— Долго вам еще снимать? — спросил Юркович.

— Заканчиваю этот фильм, а других пока не планирую. Жена будет набирать вес, а я – писать книги. Может быть, споем несколько песен, а то уже пару лет точно на эстраде не выступали. Надо потеснить Пугачеву. Это у нас уже в прошлую беременность опробовано. Скоро начнут говорить, что если Грищенко на эстраде – это к беременности.

Когда приехали и поднялись в нашу квартиру, Илья Денисович остановил Люсю, которая хотела сходить к моим родителям за дочерью.

— Подожди, давайте пока обговорим один вопрос. В западной, по большей части американской, прессе появились публикации, объясняющие наши успехи во всех областях науки знаниями, полученными из будущего. При этом делаются ссылки на некие разведывательные материалы.

— Вряд ли многие поверят, — нерешительно сказал я.

— А это смотря что и как говорить, — возразил он. — И кто говорит. Кто-то не поверит, а у некоторых зародятся сомнения. Ну не можем мы обогнать Америку, а если обогнали, то дело явно нечисто.

Обогнали мы Штаты не по объему производства, а в науке и самых наукоемких технологиях. Все то, что было отдано в разработку многочисленным институтам и КБ, вышло на производство, в свою очередь давая возможность использовать более поздние темы. Большая часть новаций внедрялась не только в военное, но и в гражданское производство. Это приносило большой эффект и позволяло выпускать продукцию с высокими потребительскими свойствами, но давало возможность промышленно развитым державам Запада быстро заимствовать наши новинки. Шевелились они пока все еще быстрее нас, поэтому начали наступать нам на пятки. Но кое-какие технологии были засекречены, и обеспечивали наше лидерство в некоторых видах оружия, связи и в энергетике лет на десять-двадцать. Понятно, что это вызывало раздражение и страх.

— Мое имя там не мелькало? — спросил я. — Если допустили утечку…

— Нет, имен не было. Не было и официального обращения. Прекрасно понимают, что просто так никто знаниями делиться не станет, а на уступки идти не готовы.

— А как идет реформа? — спросил я. — В наших газетах при любом ходе событий все будет на пятерочку.

— Могу сказать лишь в самых общих чертах. И времени у меня мало, и экономическими вопросами я не занимаюсь. В промышленности дела идут неплохо. Полностью перестроено управление и планирование, введены рыночные механизмы. Фактически получается жизнеспособный гибрид, который сочетает в себе управляемость и предсказуемость плановой экономики и гибкость и динамику рыночной.

— Что получится, если скрестить ежа и змею? — спросил я, и сам же ответил. — Два метра колючей проволоки. И как такое удалось?

— Ты же сам писал, — удивился он. — Два сегмента экономики. Идею развили и дополнили. Все это будет вводиться поэтапно. Отдача уже есть, но по-настоящему ее почувствуем через пару лет. Нужно еще почти полностью обновить парк оборудования на нескольких сотнях предприятий, а то оно там работает чуть ли не со времен Петра Великого. Особняком стоит вопрос, что делать с нерентабельными предприятиями. В сельском хозяйстве все традиционно запаздывает. Изменений много, но эффект от них будет в еще более поздние сроки, чем в промышленности. Хорошо, что многое сделали при Брежневе. Но еще два-три года зерно будем закупать, хоть и не в таких количествах.

— А почему так медленно поднимают зарплаты? — спросила Люся.

— Сейчас переключают резервы на село. Горожанам пока дали достаточно, года три подождут. Надо удержать молодежь в деревне, а без больших затрат это не получится. Через десять лет все села должны быть не только электрифицированы, но и снабжаться газом. И дороги нужны нормальные, а при наших просторах это не так легко сделать. Добавь сюда школы, клубы и фельдшерские пункты. А не сделаем, придется либо держать молодых в деревнях силой, либо тратить золото и валюту на покупку продовольствия.

— Где возьмете столько оборудования? Нефть и газ?

— Только частично. Процентов шестьдесят это свое, остальное будем покупать. Пока из станков нам мало что продают, но скоро все изменится, по крайней мере, в Европе. Все, нет у меня больше времени трепаться, поэтому слушайте внимательно. Из Москвы вам лучше уехать.

— В Сибирь? — горько спросила жена.

— Ну зачем же сразу в Сибирь? — улыбнулся Илья Денисович. — Поедете в курортное место, но в такое, куда посторонним попасть сложно. Есть такой закрытый городок – Балаклава. Это совсем рядом с Севастополем. Там наш атомный объект, поэтому доступ строго ограничен. Подумайте сами. Раз допустили такие публикации, сомнительные с точки зрения большинства, значит, на этом не остановятся. А у нас хотят этим воспользоваться.

— Моя мысль насчет ООН? — спросил я.

— Да, Машеров хочет выступить. Поэтому возня американцев нам выгодна: больше будет веры его словам. Твое имя, конечно, не прозвучит, но его знаем не мы одни. А вы очень уязвимы, хотя бы из-за детей. Через два года Мария пойдет в школу. И что, ее туда водить с охранником? Так одного, пожалуй, будет мало. Мы ведь много перспективных технологий никому не открыли. Или потому что засекретили, или еще сами не освоили. А ты все их знаешь, так что еще долго будешь представлять интерес для наших противников. А там относительно безопасно. Вооружим вас обоих серьезными стволами, а деретесь вы на загляденье, особенно Люся. Ты человек свободный, поэтому будешь прогуливаться со своими детьми в школу и вообще приглядывать. И родители ваши могут поехать. Через месяц там сдается дом, в котором для вас забронированы три квартиры. Море и солнце. Зимой, правда, мерзко, а в остальное время – курорт.

— А как же наша работа? — растеряно спросила Люся. — Ставить на всем крест?

— Все не так трагично, — улыбнулся генерал. — Ты можешь играть в одном из севастопольских театров. Там же есть студия, где можно сделать записи песен, а книги Геннадий сможет писать везде. Позже, когда подрастут дети, сможете ездить на съемки. И вот еще что. Охрану вам будут давать только при необходимости. Не стоит излишне привлекать к себе внимание. Хоть вас и без того все знают, это будет лишним. Вам дадут в пользование машину, только нужно будет сдать на права, лучше это сделать обоим. И выше носы! Вас туда не в ссылку посылают. При необходимости сможете куда-нибудь поехать. Только предупредите заранее того, кого вам укажут. Извините, ребята, но бродить по Москве так, как вы это делали раньше, вам не позволят. Опасно и для вас, и для государства.

— Что будем делать? — спросила жена, когда Юркович ушел.

— А у нас есть выбор? — сказал я. — Неприятно, конечно, но нужно сказать спасибо Машерову. Кто-нибудь другой на его месте не возился бы с нами, а закатал куда-нибудь далеко-далеко, где выживают только русские люди. Балаклава это еще по-царски. Будем все опять жить на одной лестничной площадке, вот только сестра останется здесь. Но она к нам и так ездит несколько раз в год.

— А друзья, а съемки?

— Отпуск на что? Если позволит обстановка, повидаем и друзей, и сестру. А сниматься не обязательно в моих фильмах, можно на «Одесской киностудии». Ты не о том думаешь. Нам с тобой еще жить да жить, особенно если учесть эти таблетки. Успеем создать немало ролей. Хреново будет, если все-таки всплывет мое имя. Многие догадаются, что я занимался плагиатом. А воров у нас не любят. Я, конечно, объясню свои резоны, и многие поймут, но осадок останется. И потом, сколько ни пиши своих вещей, никто не поверит, что они твои.

— Говоришь глупости! — горячо сказала она. — Да люди за все, что ты сделал, поклонятся в ноги! Новые товары, новые лекарства, новые возможности государства! Скольких людей ты спас, сколько их по твоей милости будет гораздо лучше и интереснее жить! И для них все равно, откуда твои песни, главное, что они есть. Нельзя украсть то, что еще никем не создано, а благодаря тебе они их услышали на годы раньше. А могли бы не услышать совсем! Или их не создали бы, или просто из-за возраста. И не настолько у нас глупы люди, чтобы не понять твоих объяснений. Песни за тебя тоже кто-то пел? И роли играл? Хватит трепать нервы себе и мне!

Через два месяца я защитил фильм, и мы уехали в Балаклаву. Прибыли мы туда в самое паршивое время – в начале декабря. Сначала приехали и устроились мы, потом почти одновременно прибыли наши родители. К Новому Году все уже обжились в квартирах и перезнакомились с соседями. В отличие от Москвы, здесь все друг друга знали, а нам очень обрадовались.

По приезде первое время ничем не занимались, только отдыхали дома и, несмотря на ветреную и холодную погоду, ходили к морю смотреть на прибой. Незадолго до отъезда у меня забрали мой пистолет и отдали его жене, проведя перед этим с ней несколько занятий. Мне выдали АПС, который сразу не понравился размером и весом.

— Не надо кривиться! — сказал мне инструктор, когда Люся отошла. — У вашей жены, конечно, тоже не игрушка, но это настоящее боевое оружие. В опытных руках…

Вот мы и ходили сейчас по набережной городка, пряча под одеждой оружие. Когда были вместе, Люся чаще всего свое не брала, а я свой ствол по инструкции должен был, выходя из дома, в закрытом городке все время таскать с собой. Из-за беременности жены и ветреной погоды гуляли только в центре и на набережной. Длинная извилистая бухта прекрасно гасила большие волны с моря, и даже при сильном ветре мы их в ней не видели, и можно было подходить к краю набережной без большого риска, что тебя окатит водой. Может быть, в шторм было иначе, но пока после нашего приезда не штормило.

— Если бы не эта сырость и ветер, было бы замечательно! — сказала Люся после часовой прогулки. — Соседи говорят, что видели снег всего несколько раз, да и то чаще сразу же тает.

Моя мама на второй день после приезда выразилась в том же духе, что если бы не ветер и сырость…

— Привыкнете, — сказала ей единственная соседка на нашей лестничной площадке. — Я тоже когда-то жаловалась. Это только зимой здесь неприятно, в остальное время живется очень хорошо. Если бы не режим, здесь было бы полно отдыхающих.

В середине января нам пригнали «Москвич» и занялись обучением вождению. Правила мы учили сами, а потом сдали на права. Первый раз в Севастополь поехали с инструктором, который сидел за рулем и показывал город. До центра Севастополя оказалось всего пять километров, которые по хорошей дороге проехали минут за десять. Заодно заехали в драматический театр поговорить насчет работы для жены. Директора не было, были его зам и режиссер театра. Вопрос решили моментально, предупредив, правда, что в ближайшие полгода выступать вряд ли получится.

— Новые постановки в ближайшее время не планируются, — объяснил режиссер. — Поэтому пока будете изучать наш репертуар и вживаться в коллектив. А завтра ждем вас с документами. Если захотите и вы, Геннадий Владимирович, будем рады.

— Может быть, тебе действительно к ним устроиться? — спросила жена, когда ехали обратно.

— Там будет видно, — неопределенно ответил я. — Как тебе город?

— Очень чистый и красивый. Наверное, летом в нем вообще замечательно. Только, на мой взгляд, слишком много боевых кораблей.

На следующий день за руль сел уже я и повез Люсю устраиваться на работу.

— Если американцы проболтаются, и этой свободе настанет конец, — сказала она, когда мы оставили машину у театра и гуляли по городу. — Без охраны никуда не отпустят. Неужели так будет всю жизнь?

— Глупости, — ответил я. — Еще лет двадцать, и ничего такого ценного в моих знаниях не будет. Но недоброжелатели останутся, так что надо будет просто соблюдать осторожность.

— Какие недоброжелатели? — не поняла она. — Такие, как Добронравов?

— Я имел в виду другое, — засмеялся я. — От Николая Николаевича я как раз неприятностей не жду. Из-за меня слишком у многих поменялась жизнь, и не всегда в лучшую сторону. Возьми тот же Израиль. А психов хватает. Ничего, получишь автомат… Перестань драться, люди смотрят. Нас с тобой не узнает сейчас только слепой. Скоро поползут слухи, что мы променяли Москву на Севастополь. Ничего, главное, что наши старики и Машка в безопасности, а мы с тобой вооружены и очень опасны. Хорошо все-таки жить при социализме!

— Это ты к чему?

— К тому, что хрен бы кто при капитализме взял на работу актрису с четырьмя месяцами беременности. Играть не сможешь, через три месяца вообще уйдешь в отпуск и когда выйдешь на работу неизвестно. А с малышом от тебя тоже толку мало, будешь только на подмене.

— Ты прав, — пригорюнилась она. — Зря я напросилась в театр, только всем выдала, где мы живем.

— Глупости! — обнял я ее. — Ничего не зря. Будешь изучать репертуар. Человек должен жить по возможности полноценной жизнью. Ну что хорошего было бы в твоем сидении в квартире? А о нас все равно узнали бы, пусть немного позднее.

Каждое утро я отвозил Люсю в театр, а потом забирал обратно. Сам писал книгу и возился с дочерью, когда мне ее отдавали бабушки. Мой отец наконец-то дорвался до рыбалки, приохотив к ней и Ивана Алексеевича. Поэтому часто оба отставных полковника, когда позволяла погода, отправлялись на рыбную ловлю.

Когда передали сообщение о выступлении Машерова на заседании Генеральной Ассамблее ООН, я как раз смотрел выпуск новостей. Сообщили очень коротко, проинформировав, что полный текст его выступления будет опубликован в газетах. После выступления, Машеров провел большую пресс-конференцию. Небольшие выдержки из нее показали через два дня, когда все желающие уже ознакомились с содержанием речи. Недостатка в желающих не было, газеты из киосков исчезли чуть ли не с утра. А в иностранных СМИ разразился такой шторм, какого никто не помнил с момента полета первого человека в космос. Пришелец из будущего… Поверить в такое было трудно, но люди понимали, что говорить подобные нелепости, да еще с главной трибуны ООН, советский руководитель не стал бы. Да и выступление было очень убедительно подтверждено многочисленными фактами использования полученной информации и обещанием предоставить мировому сообществу перечень всех крупных аварий и катастроф. В своем выступлении Машеров привел три крупных природных катаклизма для текущего года: извержение вулкана Сент-Хеленс восемнадцатого мая в США и два сильных землетрясения с большими человеческими жертвами десятого октября в Алжире и двадцать третьего ноября в Южной Италии. Мы выписывали «Известия», поэтому мне не пришлось бежать в ларек, и на следующий день уже в первой его половине я прочитал два газетных листа с речью Петра Мироновича. Сначала он, не вдаваясь в подробности, объяснил суть явления и рассказал, как я на него вышел, а потом сразу же перешел к описанию тех работ, которые развернулись по полученным данным и ускорили реформу в народном хозяйстве, укрепив его научно-технический потенциал. В последней части выступления было рассказано о бедственном положении человечества в двадцать первом веке и призывалось уже сейчас развернуть работы, чтобы предотвратить такой ход событий.

— Неконтролируемый рост населения в ряде стран, гонка вооружений и гонка потребления в странах Запада приведут к быстрому исчерпанию природных ресурсов, вырубке тропических лесов, загрязнению суши и океана, изменениям климата и деградации почв, — говорил он оторопевшим представителям мирового сообщества. — Добыча в океане нефти с больших глубин должна быть запрещена, а все эксперименты с геномом микроорганизмов взяты под жесткий международный контроль. Все это и многое другое изложено в нашем меморандуме, копии которого будут вручены всем вам.

На пресс-конференции были заданы интересные вопросы.

— Господин, Машеров, — спросил итальянский корреспондент. — В своем выступлении вы обошли стороной личность человека, который оказал вашей стране такую услугу. Почему вы не хотите назвать его имя? Из соображений безопасности?

— Этот человек оказал услугу не только нам, а всему миру, — ответил Петр Миронович. — Приведу вам два примера. В две тысячи четвертом году от цунами из-за мощного землетрясения в Индийском океане погибло до трехсот тысяч человек. А в двадцать четвертом году взрыв суперболида в Таиланде унес жизнь ста пятидесяти тысяч человек и искалечил еще полмиллиона. Понятно, что теперь эти жертвы можно будет свести к минимуму. И это только самые крупные природные катастрофы. А есть еще много техногенных катастроф с очень тяжелыми последствиями. Мы избежали серьезной аварии на атомной электростанции, подобное должно быть и в Японии. Но все это можно считать мелочами, если мировое сообщество должным образом отреагирует на наше заявление. У человечества появится шанс на достойное будущее. А имени его я не назвал потому, что он сам этого не хочет. О нем уже знают на Западе, так что безопасность здесь ни при чем.

— Вы так и будете продолжать пользоваться всеми достижениями будущего в одиночку? — спросил один из американских журналистов.

— Часть полученных знаний мы не скрываем, — ответил Машеров. — Их заимствуют другие, что приводит к ускорению научно-технического прогресса. Остальное только для внутреннего использования. — Я почему-то думаю, что в аналогичной ситуации вы не стали бы нам предлагать вообще ничего.

— Как сообразуются ваши призывы к ограничению рождаемости с ее стимулированием в Советском Союзе? — спросил другой американец.

— Не вижу никакой связи, — сказал Машеров. — Ресурсы нашего государства еще долго позволят нам развиваться, не слишком сдерживая рождаемость. Со временем все меры поощрения рождаемости будут сняты, а когда это понадобится, введем и ограничения. Речь шла о других государствах, у которых этих ресурсов уже недостаточно сейчас, либо не будет хватать в ближайшем будущем. Нежелание ограничивать рождаемость по религиозным или любым другим причинам приведет их к еще большей бедности и уничтожению среды обитания. Никакой экономической или продовольственной помощи мы таким странам оказывать не будем.

— Вы ратуете за экономию природных ресурсов, а сами держите в секрете все, касающееся термоядерных реакторов, — сказал французский корреспондент. — Будете пользоваться дешевой электроэнергией, а остальные должны жечь нефть и уголь? А как же чистота атмосферы?

— Мы не можем предоставить вам наши технологии, потому что большинство из них имеют двойное назначение. Пока мир разделен на два лагеря, а наша страна со всех сторон окружена военными базами враждебных нам государств, такого вам никто не даст. Но выход найти можно. В ближайшие десять лет мы будем строить термоядерные электростанции только для себя, отрабатывая при этом все технологии и повышая безопасность. Потом начнем строить такие же электростанции на своих границах, экспортировать электроэнергию соседям и устанавливать реакторы в дружественных нам странах при условии нашего контроля за их работой.

— Кто пойдет на такую зависимость от вас!

— Можно подумать, что сейчас вы не покупаете нашего газа или нефти. Наша зависимость друг от друга со временем будет только увеличиваться, нравится это кому-нибудь или нет. Может быть, это явилось одной из самых важных причин того, что Вторая мировая война не сменилась третьей.

— А вы сами применяете полученные знания для производства новых видов вооружений? — спросил корреспондент из ФРГ.

— Не в таких объемах, как могли бы, но применяем. Это позволяет сэкономить средства на производство вооружений и численно их сократить.

— А это этично пользоваться вам одним тем, что наработано всеми? Смахивает на воровство.

— У кого мы украли? — засмеялся Машеров. — Пока ничего этого нет. Вы что-то такое изобретете? Ради бога, разве мы кому-нибудь мешаем работать? После пресс-конференции каждому из вас выдадут копии нашего меморандума. Это достаточно объемный документ, в котором есть ответы на многие ваши вопросы. Конечно, наверняка некоторые из вас начнут кричать о том, что мы подтасовываем факты с целью направить мировое развитие в выгодном для нас направлении. Мы к этому готовы, как готовы и к сотрудничеству с самыми разными силами, для того чтобы наш мир не превратился в грязную и плохо приспособленную для жизни свалку.

— И вы думаете, что многие включатся в эту работу?

— Я на это надеюсь.




Глава 14


Шум в средствах массовой информации не утихал. Обсуждения, критические высказывания ученых, язвительные оценки – чего только не было. По мере приближения указанной даты извержения американского вулкана, нарастало напряжение: все должен был решить Сент Хелес. Если он действительно восемнадцатого числа выплюнет лаву, крыть критикам Машерова будет нечем. Буквально через неделю после выступления советского лидера окрестности вулкана сотрясла серия подземных толчков, а двадцать седьмого марта раздался сильный взрыв с выбросом пепла и газов. Выбросы пепла наблюдались весь апрель. С шестнадцатого по семнадцатое мая в район вулкана началось настоящее паломничество. В десяти километрах от него скопились сотни автомобилей, хозяева которых устроили возле своих машин палаточный городок. Там же были съемочные группы основных американских телеканалов, много журналистов с фотокамерами и даже несколько сенаторов. Попытки группы американских вулканологов убедить людей, что здесь слишком опасно, успехом не увенчались. Закончилось все очень трагично. В половине девятого утра мощный толчок опрокинул большинство палаток. Из-за землетрясения вся северная часть вулкана сошла вниз, и из разлома хлынул поток лавы. Прогремел сильнейший взрыв, и из кратера на высоту двадцать пять километров взметнулся столб пепла и раскаленных камней. Растаял ледник, и ринувшийся вниз грязевой поток начал на глазах приближаться к лагерю. Стало темно, как ночью, из-за приносимых от подножья вулкана газов было трудно дышать. Обезумевшие от страха люди бросились к автомашинам, но уйти удалось немногим, а накативший на лагерь лахар похоронил под слоем грязи и камней больше тысячи человек. Отдельные лахары удалились от склона вулкана больше чем на сорок километров, вызвав гибель еще нескольких сотен любопытных. Выброс пепла был так велик, что в ста сорока километрах от вулкана его толщина на земле составила двенадцать сантиметров, а в четырехстах километрах видимость не превысила трех метров. Вся территория вокруг вулкана площадью в шестьсот квадратных километров выгорела полностью. Повторившееся через неделю извержение было в несколько раз сильнее, и выбросы пепла загрязнили значительную территорию двух штатов.

Последовавшую за этим реакцию самых разных людей во многих странах иначе как шоком назвать было нельзя. Ехидный тон, как по команде, исчез, хотя кое-кто и высказывался, что нужно бы еще подождать землетрясения в Алжире. Алжирцы ждать не стали, они начали к нему активно готовиться, расселяя население города Аль-Аснам и укрепляя дома в более отдаленных районах. Именно в это время всплыло мое имя. Конечно, проболтались американцы. Это была целенаправленная компания обливания грязью, благо было к чему прицепиться. Я украл сотни произведений, выдав их за свои. Что хорошего может исходить от такого мерзавца? Будучи, в сущности, стариком, я соблазнил молодую девушку, купив ее своими гонорарами. Там еще много чего было до кучи, включая угрозы расправы со стороны евреев-ортодоксов. По советскому телевидению выступил Косыгин. Это было как раз за месяц до его ухода на пенсию. Он подтвердил, что именно я передал правительству всю имеющуюся информацию и в дальнейшем оказывал помощь в проведении реформы и научных изысканиях, за что меня награждают орденом Ленина. Кроме того, за выдающиеся заслуги в области музыки и киноискусства мне и Люсе присвоили звания народных артистов РСФСР. Вообще-то, это был перебор, но, как я понял, присвоение званий сделали в пику западной компании клеветы.

А на следующий день в Балаклаву приехал Юркович.

— Здорово здесь у вас! — искренне сказал Илья Денисович. — Курорт!

— Конечно, — сказала Люся. — Сейчас середина июля, попробовали бы вы здесь пожить в декабре.

Она два месяца назад родила сына и на днях должна была выходить на работу.

— Я бы и в декабре не отказался, — вздохнул он. — Где можно повесить китель, а то жарко. Во-первых, позвольте поздравить. И с орденом, и со званием. Причем тебя со многими.

— С какими многими? — не понял я.

— Ты у нас теперь почетный гражданин одиннадцати арабских государств. Есть куча приглашений посетить их столицы вместе с женой. Даже король Халид ибн Абдель Азиз Аль Сауд прислал официальное письмо. Понятное дело, что никуда вы не поедете.

— От вас, Илья Денисович, одно расстройство, — вздохнула жена. — Только начала мысленно примерять хиджаб…

— В верхах решили, что нечего тебе отсиживаться, — сказал Юркович. — Нужно подготовиться и выступить с обращением к соотечественникам. Ты у нас не Машеров, но популярностью ему не уступаешь. Многие не знают, что в отношении тебя думать. Компания на Западе не стихает, а это начинает мешать. Нужно, чтобы ты все сам объяснил нашим, а потом провел пресс-конференцию. Постарайся лучше подготовиться. Сколько тебе на это нужно времени?

— Завтра утром буду готов, — ответил я.

— Тогда я завтра к вам заеду часов в десять, и вместе съездим в Севастополь, сделаем запись. А время и место пресс-конференции уточним позднее.




Запись на студии начали делать в одиннадцать часов. Я собрался с мыслями и начал рассказ с того, каким был мир, который я покинул. Закончив его описание, я сказал:

— Возможно, это была еще не агония, и жизнь на планете просуществовала бы еще несколько сотен лет, но это было бы именно существование. Поэтому, когда появилась возможность прожить еще одну жизнь и что-то изменить к лучшему, я не колебался ни минуты.

О встрече с Ольгой и переносе я не рассказывал, были у меня на это причины.

— В первое время личность старика подавила личность ребенка, — продолжил я. — Я чувствовал себя все тем же восьмидесятилетним стариком в молодом теле. Потом как-то незаметно проснулся ребенок, стала доступна его память, а мои поступки, несмотря на весь мой жизненный опыт, все больше становились именно поступками ребенка. Я решил не повторять свою жизнь, а прожить ее совершенно по-новому. В течение длительного времени я вспоминал все то, что узнал ценного в своей жизни, а узнал я очень много. Помогало то, что в результате переноса память у меня стала почти абсолютной. Чтобы прикрыть свою работу, я сказал родителям, что пишу книгу. Мне ее и в самом деле пришлось написать.

Я продолжал свой рассказ, очень похожий на исповедь, стараясь не касаться личных отношений с Люсей.

— Изменения в нашей жизни действительно привели к тому, что ряд произведений не был создан. В качестве примера могу привести фильм «Семнадцать мгновений весны». В мое время его заказал человек, занимавший пост председателя КГБ. В вашей реальности его на этом посту не было, не было и фильма.

Я рассказал всю историю, начиная с написания сценария и визита с ним к Семенову.

— Несколько лет назад ухудшилась память. Она и сейчас у меня на зависть многим, но дословно текстов книг я уже не помню. Помню только сюжеты, а тексты по ним писал уже сам во всех последующих книгах. Единственная чисто моя работа это фильм «Воин», в остальных я в той или иной мере что-то заимствовал из созданного в той жизни. Я помню еще много песен, сюжетов книг и снятых фильмов. Что-то из этого будет создано, остальное сотрет изменение реальности. В ближайшее время я опубликую список всех заимствованных работ с указанием, кем они были созданы в той жизни. Я прошу прощения у тех поэтов, композиторов и писателей, которые уже существуют, и чьи ненаписанные произведения я использовал. Обращаюсь к правительству с просьбой снять с меня звание заслуженного артиста, и обещаю в дальнейшем найти для себя работу, не связанную с художественным творчеством.

— Наговорил много глупостей, — одобрительно сказал генерал. — Но так даже и лучше. Список приготовил? Давай его мне. Запустим это в эфир и подождем реакции.

Реакции не пришлось долго ждать. Мое выступление показали на следующий день перед программой «Время», а потом еще два раза в субботу: утром и вечером. Первой откликнулась соседка по этажу, поймавшая меня в подъезде.

— Вы что это обещали? — сердито сказала она. — Как можно дать пропасть хорошим песням? И вашими книгами люди зачитываются. Напишет их кто-нибудь другой, тогда ладно. А если нет? Только из-за того, что сюжет придумал кто-то, кто, может быть, теперь вообще не родится? Плюньте в глаза тому, кто вас обвинит в воровстве. А не можете плюнуть сами, позовите меня!

Следующим отреагировавшим стал Добронравов, интервью с которым показали этим же вечером.

— Извините, Николай Николаевич, — обратился к нему репортер. — Как вы можете прокомментировать выступление Грищенко. В перечне использованных произведений достаточно много песен на ваши стихи.

— Какие же они мои, если я их не писал? — засмеялся поэт. — То же и с композиторами. Мы обсудили и с Алей, она по этим песням никаких претензий не имеет. С песнями могли пострадать только певцы. Хороших не так уж много, и певцам их постоянно не хватает. Если у вас кто-то перехватит репертуар, как певец вы можете не состояться вообще. Но Геннадий брал песни разных авторов, написанные в разные годы. Поэтому и певцам особо жаловаться нечего.

— По-моему, все это вообще высосано из пальца, — сказал интеллигентного вида прохожий, которого остановили для интервью. — Наши поэты и композиторы без дела не сидят. Не написали одну песню, напишут другую, еще лучшую. Все от этого только выиграют. А фамилии писателей, кроме Можейко, вообще незнакомые. Жизнь сильно изменилась, они вполне могут заняться чем-нибудь другим, а уж написать такую же книгу – это, простите, ерунда. Зря Геннадий давал это обещание, для всех будет лучше, если он о нем забудет. А на заграницу плевать.

— Слышал, что люди говорят? — сказала Люся. — Не майся дурью и садись за книгу. У тебя их на восстановление уже десяток.

— Показывают тех, кто высказывает правильные мысли, — отмахнулся я. — Интервью с тем, кто меня назовет ворюгой, в эфир не выпустят. Интересно, что по этому поводу сказал бы Герасимов. Давай подождем, чем все закончится.

Закончилось тем, что Люсе запретили работать в драматическом театре. Она в нем успела сыграть только одну роль, на этом все и закончилось. Жену провожала охрана, отвозя в театр и забирая обратно. А в театре за ней, естественно никто хвостом не ходил. Этим и попытались воспользоваться. Пожилая еврейка, работавшая костюмером, брызнула Люсе в лицо серную кислоту. Уроки китайца не прошли даром: на автомате отбив руку с флаконом, жена ударом ноги свалила женщину, а потом бросилась ей помогать. Охране она ничего не сказала, но о происшествии сообщил директор, которому сообщать обо всех ЧП вменили в обязанность.

— Пока дети маленькие, посидишь дома, — сказал я. — И не надо на меня так смотреть. Ну попала бы тебе эта стерва в лицо, много бы ты наиграла слепая? Тебе тридцать лет, а больше двадцати с небольшим не дашь. Никто пока не знает, насколько эти таблетки продлят жизнь. Думаю, что лет до ста проживем без дряхлости. А это значит, что мы с тобой и четверти взрослой жизни не прожили. Не спеши, все еще у нас будет.

Десятого октября сильное землетрясение полностью разрушило в Алжире город Аль-Аснам. Благодаря принятым мерам, число жертв удалось свести к трем десяткам человек, а большинство строений за пределами города, которые дополнительно укрепляли, получили лишь небольшие повреждения. Больше ни у кого не осталось сомнений в том, что Машеров говорил правду, а я стал почетным алжирцем. Интересно, выберут ли меня почетным итальянцем, когда в ноябре тряхнет Италию? Я почему-то думал, что нет. Так и оказалось. Но благодарность от президента республики все-таки прислали. Спасибо и на этом. Тема моего плагиата как-то сама сошла на нет, когда везде, кроме Соединенных Штатов, показали мое выступление, а потом пресс-конференцию. О чем меня на ней только не спрашивали, вплоть до интимных вопросов. Но были и те, кто действительно пытались понять.

— Почему вы все-таки взялись петь чужие песни и выдавать их за свои? — спросил меня пожилой француз. — Из вашего выступления это не совсем понятно.

— Причин несколько, — ответил я. — Я уже говорил о том, что мне была нужна известность. Не для себя, а для передачи материалов. Кто бы из серьезных людей стал разговаривать с мальчишкой с улицы? Вторая причина была в том, что песни, которые знал один я, рвались наружу. Мне ужасно хотелось подарить их людям, и сделать я это мог только под своим именем. Ну и третье – я очень люблю петь, а у моей любимой оказался замечательный голос. Пробиться со старым репертуаром, да еще детям, было нереально, новые песни сразу же привлекли внимание.

— Я понял, — кивнул он. — В этом нет ничего недостойного.

— Вы просто так отдали все знания, ничего не потребовав взамен? — спросил корреспондент итальянской газеты. — Почему? У вас, насколько нам известно, даже нет собственного автомобиля. С вашими знаниями вы у нас имели бы миллионы!

— Или сидел бы под замком, — ответил я, вызвав смех. — Зря смеетесь. Могли запереть и у вас, и здесь. Слишком большой риск оставлять на свободе человека с такими знаниями. Мне повезло, что здесь поверили, у вас могли не поверить. Да и не доверяю я Западу, особенно Америке. Намерения проверяются делами, а в двадцатом веке США пятьдесят два раза использовали против других стран военную силу. И только во Второй мировой войне это было оправдано. А насчет денег… Мне предлагали, я отказался. В условиях Советского Союза слишком большие деньги просто не нужны, а книгами я их зарабатывал достаточно, чтобы ни в чем не нуждаться. Машину мне всегда предоставляли по первому требованию вместе с охраной. Да и в другом помогали, так что у меня нет поводов для недовольства.

— В чем причина того, что вы уехали из Москвы в закрытый город? — спросил американский корреспондент. — Боитесь? Кого?

— Руководство справедливо опасается, что из меня попытаются вырвать научные секреты, — пояснил я. — Опасения не беспочвенные: обеспечить охрану в Москве было бы гораздо сложней. Помимо интересов к секретам может быть желание отомстить. Я все-таки очень многим отдавил ноги.

— Долго терзали? — спросила жена, когда меня привезли с проходившей в Севастополе пресс-конференции.

— Два десятка человек, и каждому нужно ответить. Только одного отшил за хамство. Так, это что за явление природы?

Вопрос был задан дочери, которая зашли в гостиную, придерживая разорванное платье.

— Я не явление, — ответила Машка, задрав нос. — Явление скоро будет.

— И кто же к нам явится? — спросила жена. — Давай, рассказывай, из-за чего подралась.

— А что они называют папу вором? — сказала дочь. — Скажут еще, я им второй раз врежу!

— Им это кому? — спросил я, переглянувшись с женой.

— Вовке и Славке из соседнего подъезда.

— Надеюсь, ты никого из них не убила? — спросила Люся. — Ну и хорошо, молодец, все правильно сделала. Иди поменяй платье и на улицу пока не выходи, а с их родителями, если придут жаловаться, разберемся.

Мальчишки, о которых говорила дочь, уже учились в первом классе и были детьми гражданских специалистов, обслуживавших коммунальное хозяйство Балаклавы.

— Зря ты ее научила драться, — недовольно сказал я. — И еще похвалила за драку. Такие вещи кулаками не доказываются, а теперь о Машке пойдет слух, как о хулиганке. Малолетняя зараза, которой и шести-то нет, лупит двух мальчишек на два года старше себя! Мало о нас говорят? Не удивлюсь, если многие запретят своим детям с ней водиться, а сверстников у нее здесь и без того немного.

— Все правильно! — не согласилась жена. — Хочет заниматься – пусть занимается. Что плохого в том, что девочка может за себя постоять, а не приходит к тебе вся в слезах? И за тебя она вступилась правильно. Моего отца кто-то обзывал бы ворюгой, а я это молча терпела? Молчишь, значит, нечего сказать. Ей и шести нет, ответила, как смогла. Пусть приходят разбираться, уж я найду что сказать.

Пришли не разбираться, а извиняться, причем не матери, а отцы.

— Я своему дополнительно всыпал, чтобы не повторял за другими всякие глупости, — говорил отец Вовки.

— Аналогично, — сказал отец Славки. — Вы свою дочь, пожалуйста, не наказывайте. Молодец девочка.

— Слышал? — сказала жена, когда мужчины ушли. — Это и есть глас народа, а не подборки телевидения. Не майся дурью, а садись и пиши. Можешь выпускать книгу под двумя фамилиями: того кто писал тогда и своей. А то бы взял и написал свою обо всем, что случилось в твоей жизни в исчезнувшей реальности. И о распаде Союза, и обо всем, к чему это привело. Ты уже давно пишешь профессионально, так что получилось бы очень интересно и познавательно. А то подсядет память еще больше, и уже нормально писать не сможешь, а подсказать-то будет некому.

На следующий день мне привезли в подарок компьютер. Их уже давно выпускали в большом количестве, но все шло в науку и производство. В ближайшие годы собирались оснастить этой техникой институты, а потом и школы. До продажи населению в этом веке вряд ли дойдет. Как я позже узнал, для личных надобностей хотели организовать что-то вроде интернет-кафе. Сами компьютеры выпускали двух типов: менее мощные в основном для офисной работы и управления, которые составляли большую часть выпуска, и мощные графические станции для проектирования и некоторых других работ. Офисные имели встроенные звуковые и видео контроллеры, позволявшие смотреть и слушать не слишком сжатые записи, а графические по своим возможностям соответствовали компам, которые выпускались в начале следующего века. К каждому из них прилагалась флэш-память, которая и служила основным носителем информации. Оптические дисководы поставлялись отдельно, и подключение шло через универсальный интерфейс. Первые мониторы были на трубках, потом их сменили черно-белые ЖК-панели, а сейчас они выпускались только цветными. Единой сети по Союзу не было, но ее создание было не за горами. Повсеместно старые АТС заменялись цифровыми, и прокладывались новые линии связи, а для единой сети, которая должна была стать в основном поставщиком справочной информации, уже готовились базы данных. Такой заразы, как компьютерные игры, у нас пока, слава богу, не было, хотя на местах программисты вовсю писали простенькие игрушки, которыми народ развлекался в перерывах. На это смотрели сквозь пальцы. В своих тетрадях я привел раскладку клавиатуры, и ее повторили без изменений, так что переучиваться мне не пришлось, и скорость набора текста была выше, чем при работе с авторучкой. Если бы еще не мешала дочь, которая заявила права на папину игрушку…

Жена сидела дома два года, начав от безделья сочинять стихи. На Пушкина она не тянула, но, в общем-то, получалось очень неплохо. Помимо стихотворений, которые печатались в нескольких журналах, она даже выпустила сборник стихов. Когда Машка перешла во второй класс, а Олегу пошел третий год, мы снова стали сниматься, выезжая для этого в Одессу. Сначала в одном фильме снялась жена, потом в другом мы сыграли вместе. Люся была счастлива, и я тоже изображал счастье, чтобы ее не расстраивать. На самом деле работа в чужих фильмах оставляла после себя чувство неудовлетворенности. Хотелось снять что-то свое, но для чего-то по-настоящему хорошего у меня не хватало возможностей. В том же году мы вдвоем впервые за все время побывали в Москве и навестили и семью Татьяны, и Ольгу с мужем. Зашли и во ВГИК. Дождавшись, когда закончатся занятия в студии, зашли и пообщались с Герасимовым. Сергею Аполлинариевичу было уже семьдесят шесть лет, но выглядел он заметно моложе и на здоровье не жаловался.

— А все ваши таблетки! — говорил он, выпроводив не желавших уходить студентов. — За одно это лекарство тебе нужно поставить памятник! Дорого, но с ними я своих лет совсем не чувствую. И с женой то же самое. Теперь их хоть без труда можно купить в любой аптеке, а одно время исчезли, и пришлось использовать связи, а вы знаете, как я этого не люблю!

— Скажите ему, учитель, свое мнение о плагиате! — попросила жена. — А то до сих пор не хочет работать, все делает из-под палки!

— Что, серьезно? — удивился Герасимов. — Я считал тебя умнее! Какой плагиат, где ты его увидел? Плагиат – это воровство. Человек вложил ум, силы, время и талант, а кто-то все это присвоил себе, не приложив особого труда. И у кого же крадешь ты? По-твоему, реставратор, восстанавливающий чужие полотна, тоже вор? Ты труженик, видел я, как ты работаешь. И талантлив во всем. Я прочел массу книг и на память не жалуюсь, но вряд ли смогу восстановить хоть одну так, чтобы читалась не хуже, чем у автора. Указывай в своих работах, так сказать, первоисточник и не думай о том, что могут сказать глупцы. Главное в творчестве – это доставлять радость людям, а ты это делал. И Люся тоже. Многие до сих пор вспоминают ваши концерты и говорят, что с вами «Голубые огоньки» были веселее. А ваш «Воин» это один из лучших фильмов отечественного кинематографа! Даже американцы недавно купили. Что, не знали? Вам по-прежнему нельзя жить в Москве? Жаль, я по вам соскучился. Расскажи хоть анекдот, давно я их от тебя не слышал…

В этот приезд впервые за последние пять лет встретились с Машеровым. И он внешне мало постарел и выглядел бодрым. На сколько же увеличится наша жизнь, если мы начали устранять повреждения в организме так рано?

— А вы почти не изменились, — сказал он, когда мы вошли в его кремлевский кабинет. — Садитесь ближе.

— Вы тоже прекрасно выглядите, — сказал я. — Таблетки?

— Они, — кивнул Петр Миронович. — Между прочим, пришлось открыть секрет. Все равно к нему уже начали подбираться, а так хоть на лицензии заработали. Теперь по всему тихоокеанскому побережью Штатов выгребают водоросли и ловят ежей. Со временем это приведет к росту населения в наиболее богатых странах. Медики считают, что при раннем приеме можно увеличить срок жизни чуть ли не вдвое. Тебе за это многое спишут. Думаю, что вам придется просидеть в затворниках еще лет десять, а потом уже жить нормально. Никаких особых секретов ты уже знать не будешь, да и злость кое у кого в отношении вас поубавится. Твоя популярность на Западе растет, поэтому со временем вряд ли кто пожелает сводить счеты. И дети за это время подрастут. Если надоела Балаклава, можем поменять на что-нибудь другое.

— Пока все нормально, — ответил я. — А как дела с реформой?

— Газеты читаешь? — спросил Машеров. — Значит, должен быть в курсе. У нас в них не врут… почти. Не все и не везде так хорошо, как хотелось бы, но с недостатками борются. Революционных изменений больше не будет, только доведение до ума уже сделанного. Хозяйство большое, да и кадры кое-где оставляют желать лучшего. На все нужно время.

— Я хотел задать вопрос, — сказал я. — Люся подала одну идею. Что если написать фантастический роман из моей жизни о том, как все было раньше? Должна получиться очень поучительная вещь. Мне даже на первый взгляд видно, что люди стали жить гораздо лучше, чем в мое время. И все равно наверняка есть много недовольных. Соревнование по производству барахла мы у Запада не выиграем, да и нет в этом никакого смысла. Люди должны жить комфортно и интересно, а не гнаться за новинками только потому, что их на это толкает реклама. В мое время специально не делали долговечных вещей, чтобы иметь гарантированный сбыт. Даже ткани выпускали такие, которые быстро протирались и рвались. Прочитают, что принес капитализм, будут больше ценить то, что имеют.

— Написать о развале Союза? — задумался Машеров.

— От проблем не закрыться лозунгами, — сказал я. — И не настолько уж крепка эта новая общность людей, как нам бы хотелось. Вот пусть и подумают, стоит ли делиться, а после пускать кровь соседям, с которыми до того мирно жили сотни лет. Разрыв хозяйственных связей тогда ударил по всем. Десять лет потом не могли оправиться. А войны и вражда? И потом, это же фантастика.

— Ко всему, что исходит от тебя, присматриваются очень внимательно. Я пока не готов ответить на этот вопрос. Книга будет большая?

— Их будет три, не меньше. И все не тонкие.

— Тогда давай договоримся так. Ты пишешь первую книгу и отсылаешь ее мне. Мы ее посмотрим и скажем, пойдет ли она в печать. Не захочешь писать на таких условиях, лучше совсем не браться.

— Попробую, — согласился я. — К вам будет одна просьба. Я хотел это сделать сам, но поскольку связан в передвижении…

— Не тяни, — недовольно сказал Машеров. — Говори, что нужно.

— Есть одна женщина, с которой мы в следующем году в моей реальности образовали семью. Ей было нелегко в жизни: семья родителей распалась, личная жизнь не сложилась, и квартиры она не получила, жила в общежитии на пару с одной девушкой. Жить стали лучше, и с квартирами теперь намного легче, но, если она не вышла замуж, вряд ли в этом для нее хоть что-то поменялось. Мужа вы ей не найдете, но квартиру-то можно дать? Хоть однокомнатную. И я был бы признателен, если бы мне о ней хоть что-нибудь написали. Как у нее сложилась жизнь.

— Интересно?

— Дело в другом. Я все-таки чувствую себя немного виноватым. Понимаю, что это глупо, но все равно. Я ведь с ней прожил всю жизнь. И если сейчас она останется без семьи, или попадется какая-нибудь дрянь…

— Понятно, — сказал Машеров. — Не так это и глупо. Держи ручку и блокнот и пиши ее координаты. Что можно, мы для нее сделаем. А вам самим что-нибудь нужно?

— У нас все есть, — ответил я. — Разве что отцу с тестем не помешала бы небольшая мотолодка. Оба заядлые рыбаки. Деньги у меня есть, нужно только купить и доставить.

— Сделаем, — пообещал Машеров. — Выделят им что-нибудь с базы подводников. Что-нибудь еще?

— Спасибо, — ответила Люся. — У нас все есть.

На следующий день мы собрали всех друзей на квартире Герасимова и хорошо посидели. Все более или менее регулярно употребляли таблетки и изменились мало. Утром следующего дня вылетели в Севастополь.

— Вот вроде ненадолго уехала, а успела соскучиться! — сказала Люся, тиская детей. — Не только по ним, но и по родителям, и даже по квартире. А посижу неделю, и снова станет скучно. Когда возьмешься за книгу? Мне, если честно, страшно интересно почитать. Одно дело, когда просто рассказываешь, что и как, а другое – роман.

— Да с сегодняшнего дня и возьмусь, — решил я. — Все остальное можно отложить.

Первую книгу я написал за три месяца, но отсылать не стал, пока на стол не легла толстая пачка отпечатанных листов второго тома. В нем было достаточно такого, что могло подтолкнуть руководство к опубликованию книги, один первый том могли и не напечатать. Книги были отправлены в адрес Машерова в начале апреля восемьдесят третьего года, а дней через десять от него пришло сообщение всего с двумя словами: «Пиши третью».

Квартиру Светлане дали вскоре, после нашего возвращения. Об этом говорилось в присланном мне письме. В остальном, пока не вмешался я, ее жизнь поменялась мало. Я очень надеялся, что двухкомнатная квартира и должность заведующей аптеки позволит ей лучше устроить жизнь. О последнем я не просил, но, видимо, подсуетился кто-то в Азове, узнав, что судьбой молодого провизора заинтересовалось московское начальство.

Все три книги были отпечатаны одновременно и вышли в продажу в сентябре. Несмотря на большой тираж, они моментально были разобраны, во многих случаях вообще не дойдя до прилавков магазинов. Вскоре тираж повторили с тем же результатом. Вещь получилась сильная, пожалуй, лучшего я еще никогда не писал. Шуму было много. Много спорили, придумал я это все, или так оно и было в действительности. Все споры прекратились после интервью, в котором я так и сказал, что, хотя книга художественная и отнесена к жанру фантастики, от реальных событий я отклонялся мало. А Петр Миронович заявил, что такая книга должна стоять на книжной полке каждого партийного работника. Вот удружил! Ясно, кому теперь пойдет весь третий тираж, решение о выпуске которого уже было принято.




Глава 15


— Мы находимся в Командном Центре управления космических войск Советского Союза! — говорил репортер, проходя мимо терминалов, за которыми сидели военные.

Следом за ним с небольшой камерой следовал оператор, передававший в студию панораму огромного зала Центра для дальнейшей трансляции в эфир.

— Как вы знаете, примерно через два часа на окраине Бангкока должен упасть метеорит, взрыв которого привел бы к разрушению значительной части города и гибели огромного числа жителей. В настоящее время население столицы Таиланда эвакуировано, а город окружен армейскими подразделениями, цель которых – предотвратить грабежи и оказать помощь пожарным. По согласованию с правительством Таиланда Советский Союз сделает попытку изменить траекторию полета метеорита с целью сместить его точку падение примерно на семьсот километров на запад в Андаманское море. Это может вызвать волну цунами, высота которой будет зависеть от глубины моря в месте падения метеорита, его остаточной массы и скорости. По расчетам ученых она вряд ли превысит пять метров. Население в прибрежных районах тоже эвакуировано в безопасные места. Как известно, в ООН принято решение, что использование ядерных зарядов для уничтожения потенциально опасных космических объектов не противоречит запрету на их применение в космическом пространстве в военных целях. Запрет на хранение в космосе такого оружия остается в силе, поэтому метеорит будут атакован звеном истребителей МИГ-51, которые выйдут в космическое пространство и произведут пуски ракет с ядерной боевой частью. Точнее, действовать будет один истребитель, остальные выводятся только для страховки. Глобальная система радиолокационного поиска космических объектов уже больше двух часов «ведет» метеорит, который по приблизительным оценкам имеет диаметр тридцать пять метров и массу сто двадцать тысяч тонн. В настоящее время скорость полета метеорита относительно нашей планеты составляет восемнадцать километров в секунду. Сейчас нам сообщили, что истребители стартовали с палубы советского авианосца «Петр Машеров», находившегося на боевом дежурстве в Индийском океане. Время подлета…

— Пойдем поедим, — сказала Люся. — Вполне успеем, пока они выйдут на нужную орбиту.

Мы с ней смотрели телевизор, на большом экране которого в объеме показывалось одновременно несколько изображений.

— Сейчас пойдем, — ответил я. — Выключи этого болтуна и авианосец. Достаточно бортовых камер истребителей. И комментатора первого канала оставь, он если что скажет, то по делу. Что нам приготовили на ужин?

— Я заказывала Миле пудинг, — сказала жена, орудуя дистанционным пультом. — Ну и твое любимое какао.

Уже пять лет мы жили в этом доме, который по моей просьбе построили в Азове. Точнее, не в самом городе, а в десяти километрах от его окраин. Десяти комнат нам вполне хватало для жизни и приема родственников и многочисленных друзей, которые не оставляли нас вниманием. Все коммуникации протянули не от города, а от ближайшего совхоза: это было ближе. Возле дома разбили небольшой парк в тридцать соток, за которым ухаживал живший в совхозе садовник. Оттуда же приезжала наша кухарка и домработница. Веселая, славная восемнадцатилетняя девчонка стала для жены объектом приложения материнских инстинктов. К сожалению, она не захотела оставлять своих стариков и переселяться к нам, поэтому каждое утро приезжала на своем роллере, оставаясь у нас ночевать только в непогоду. Езда в дождь и ветер на открытом электромотоцикле удовольствие еще то, даже если она занимает всего десять минут. Сами мы выезжали редко, пользуясь одним из двух электромобилей, стоявших в подземном гараже. Их конденсаторов хватало всего на полсотни километров, но нам больше было и не нужно. Азов рядом, а для того чтобы попасть в Ростов, существовал монорельс, используя который, это можно было проделать за десять минут.

В свои неполные семьдесят четыре года мы выглядели и чувствовали себя на пятьдесят, не больше. Да здравствуют таблетки! Геронтология, как наука, фактически больше не существовала. Искать средства для продления жизни было бессмысленно, изучать старость – тоже. Было доказано, что прием регенерирующего препарата с двадцатилетнего возраста продлевает срок жизни человека до предела возможного – двухсот лет. Это породило немало проблем в развитых странах. В конце концов, повсеместно пришли к выводу, что по достижении пенсионного возраста проводится медико-биологическая экспертиза, по результатам которой этот возраст могут увеличить еще на десять лет, причем не один раз. И правильно. Зачем человеку пособие, если он стар только по возрасту?

Этот мир болел многими болезнями, существовавшими в той реальности, которую я наконец-то стал забывать, но кое-чего не было или проявлялось слабее, чем тогда. В Советском Союзе все потребности в электроэнергии обеспечивали термоядерные станции. Атомные были законсервированы, а тепловые полностью демонтированы. Уже больше десяти лет мы строили такие же станции для других и экспортировали электроэнергию всем соседям. Еще раньше реакторы подобного типа начали выпускать в США, но пока что американцы их строили только для себя. Благодаря дешевой электроэнергии во многих странах основным видом транспорта в городах стали метро и монорельсы, а для дальних перевозок использовали обычные скоростные электропоезда. Шесть лет назад мы рассекретили конденсаторы, которые позволяли накапливать и долго удерживать огромный электрический заряд. До этого их применяли только в военной технике, теперь сплошь и рядом стали использовать для поездок на небольшие расстояния в дешевых и удобных электромобилях и ролерах. Обычными автомашинами по-прежнему пользовались, но в основном для дальних поездок. Поэтому смога в городах не было. Под нашим давлением ООН приняла запрет на бурение скважин на глубинах свыше пятисот метров и ввела ограничение на тоннаж танкеров. Потребность в нефти была гораздо меньше, чем в моей реальности, и постоянно уменьшалась, поэтому миру вполне хватало и того, что было на суше. В морях тоже добывали нефть, но не в таких объемах. Океан, конечно, загадили, но уже не так сильно. И с потеплением ситуация была некритичной, хотя изменения климата уже чувствовались. С контролем численности населения в странах Азии и Африки было не лучше, чем в моей реальности. В Латинской Америке ситуация была лучше, да и уровень жизни во многих странах был заметно выше. Уже два десятка лет в мире, помимо доллара, использовались еще пять валют, в том числе и рубль, который раньше применяли только для безналичных расчетов. Три года назад все ограничения по рублю сняли, и его теперь свободно обменивали на другие валюты в большинстве стран мира. В США тоже было много изменений. Запрет на иммиграцию они не сняли, наоборот, ужесточили закон, и избежали тем самым многих неприятностей. С экономикой тоже было меньше проблем, так что дефолта пока не ожидалось. Мы с ними не дружили, но и натянутыми отношения не были. В мире появилось достаточно государств, демонстрировавших растущую экономическую и военную мощь, поэтому в Штатах распростились с идеей американского мира, а на нас уже смотрели, как на неизбежное зло. Хуже всего дела обстояли в Черной Африке. Бесконтрольный рост населения вынудил сводить леса для внутреннего использования древесины и ее экспорта, а также увеличения площадей пахотных земель. Из-за этого начал меняться климат, становясь более засушливым. В прошлом году они впервые испытали, к чему еще приводит подобное безрассудство. Два месяца в нескольких странах Южной Африки не стихали пыльные бури, необратимо уносящие тысячи тонн плодородной почвы. Войны, которые во множестве бушевали на этом континенте в мое время, сейчас начались с запозданием, но были более ожесточенными, а государства Европы с помощью военных флотов не допускали к себе беженцев. В арабском мире тоже воевали, но, как правило, все ограничивалось локальными конфликтами, а исламского терроризма этот мир так и не узнал.

В ООН был организован комитет контроля генетики. Все государства, ведущие работы в области генетики должны были периодически отчитываться комитету и беспрепятственно допускать его инспекторов на свои объекты. Абсолютной гарантии от неприятностей это не давало, но лучше это, чем совсем ничего.

В Советском Союзе коммунизма пока не построили и, судя по всему, построят еще не скоро. Уровень жизни был примерно такой, как в ФРГ, только без их крайностей в его распределении. Проблемы росли, как грибы. Решишь одну – появляется другая. Но это и естественно в государстве, занимающем одну шестую часть суши. Постоянной проблемой была коррупция, которой не избежало ни одно современное государство. Чем выше росли доходы населения, тем больше было злоупотреблений части чиновничества. У нас с этим боролись, сажая взяточников и подвергая конфискации их имущество, в Китае, как и в мое время, расстреливали. И все равно желающих «подработать» меньше не становилось. С Китаем у нас была «осторожная дружба». Мы им поставляли нефть, газ, электроэнергию и некоторые другие виды сырья, импортируя ширпотреб и электронику. Был и договор о совместной обороне, но предложение китайского руководства о контролируемой иммиграции и освоению наших территорий мы отклонили и постоянно наращивали на Дальнем Востоке военные силы, в первую очередь системы перехвата ракет, реактивную артиллерию и такие средства массового уничтожения живой силы, как плазменные рельсотроны и передвижные лазерные установки.

С Японией отношения улучшились кардинально. Благодаря нашим данным они смогли вовремя подготовиться к различным стихийным бедствиям и избежать больших потерь в людях и аварии на Фукусиме. Это было одно из немногих государств, которые пошли на то, чтобы мы строили на их территории свои термоядерные станции и продавали им электроэнергию. Четыре такие станции обеспечивали почти все потребности японцев в электричестве. Как только в Штатах построили первый реактор, мы свои станции продали Японии, заодно договорившись о совместном владении проблемными островами. Единственно, в территориальные воды этих островов не допускались их военные суда и были установлены квоты на вылов рыбы. После этого был подписан мирный договор, согласно которого в течение десяти лет на территории Японии не должно было остаться иностранных военных баз. Недовольные американцы потихоньку сворачивали свое хозяйство на всех пяти базах, не дожидаясь конечного срока.

Мы с женой уже двадцать лет жили без охраны, наслаждаясь свободой. Сюда мы переехали из Москвы, где жили все последнее время. Занимались в основном съемками фильмов, кроме того я продолжал восстанавливать ненаписанные в этой реальности книги, а жена – писать стихи. Семь лет назад меня выбрали в Верховный Совет, который значительно сократили в числе, сделав постоянно действующим органом. Пришлось пять лет поработать в комиссии по культуре. В последние годы жизни в Москве я почувствовал, что работа в кинематографе перестала приносить удовольствие, все потихоньку приелось. Песни мы уже тоже давно не пели на публике, разве что дома для себя и друзей. Появилось много замечательных певцов, а у жены, несмотря на таблетки, способности были уже не те. Всему свое время.

И мои, и Люсины родители были еще живы, хотя мужчины уже перевалили за столетний рубеж. Таблетки помогли дожить до такого возраста, но принимать их начали поздно, поэтому всем осталось жить очень недолго. Дом в Азове я заказывал в расчете и на них тоже, но, к моему удивлению, никто покидать Москву не захотел. Каждый год они нас навещали, но жили по-прежнему в Москве на одной лестничной площадке. Там были их друзья и Татьяна с Ольгой и многочисленными внуками, а здесь только мы. Маша окончила биофак МГУ, вышла замуж и сейчас жила с семьей во Вьетнаме, занимаясь на наших морских фермах ежами и травой. Какие-то там появились проблемы при искусственном выращивании. Олег стал военным летчиком и служил в тех самых войсках, которые сейчас пытались отвести смерть от Бангкока. Женат он был дважды, и от обоих браков были дети. Удивительно, но с первой женой он поддерживал прекрасные отношения. Обе жены, и прежняя, и теперешняя регулярно приезжали к нам с внуками, причем прежняя навещала даже после того, как вторично вышла замуж.

После переезда в Азов жена еще два года играла в одном из ростовских театров, потом все бросила и занялась азовским театром юного зрителя. Под ее руководством этот самодеятельный коллектив постепенно превращался в профессиональный.

Мы поели свой пудинг и вернулись к телевизору.

— Истребители находятся на расчетной орбите, — сообщил комментатор. — До времени применения оружия осталось двадцать минут. Все три машины находятся в состоянии боевой готовности, все системы функционируют нормально. Параметры орбиты…

— Зря поспешили, — сказала жена. — Надо было еще поесть фрукты. Будешь мандарины? Я могу принести.

— Не стоит. Пульт у тебя? Включи спутник и побережье.

На экране появился вид из космоса той части Индийского океана, куда мог после обстрела свалиться метеорит и участок побережья Таиланда с морским пляжем, пальмами и брошенными шезлонгами.

— Осталось семь минут, — напомнил о себе комментатор. — Точно определить степень воздействия ядерного взрыва на метеорит невозможно, поэтому трудно сказать, какую часть массы он потеряет при взрыве и посчитать изменение его траектории. К счастью, предполагаемый район падения…

— Может вообще разлететься на куски, — сказал я. — Тогда все просто закончится фейерверком. А если в нем полно железа…

— Помолчи, — попросила жена. — Сейчас должны начать.

— Внимание! — сказал комментатор. — Пуск ракеты!

Камера одного из истребителей передала изображение соседней машины, от которой отделилась сигара ракеты и почти мгновенно исчезла с экрана. Картинка сменилась, теперь на ней были только звезды. Примерно через десять секунд среди них вспыхнул ослепительно яркий шарик ядерного взрыва.

— Подрыв в заданной точке, — сказал комментатор. — Взрыв вам показали через светофильтры. Внимание, метеорит уцелел и поменял траекторию. Сейчас она вычисляется системами слежения. Есть предварительный результат! Точка падения должна сместиться к западу на сотню километров или на семьдесят километров от побережья. Данные пока…

— Смотри, — сказала Люся. — Он засветился. Вон на том экране, где океан.

Через десять секунд светящаяся точка достигла поверхности воды и погасла, а от места падения во все стороны пошла волна.

— Метеорит сохранил тридцать процентов своей массы, — сообщил комментатор. — Цунами идет к побережью. Пока высота волны ориентировочно шесть метров, время подхода составит тридцать пять минут. Истребители выполнили задание и возвращаются на авианосец. А мы с вами подождем волну. Чтобы вам было не скучно ждать, мы расскажем…

— Дальше неинтересно, — сказала жена. — Что, мы цунами не видели? После японских на эти смотреть неинтересно. Как ты думаешь, Олег принимал в этом участие?

— Позже узнаем, — ответил я. — В войсках полсотни таких машин, а пилотов еще больше. С этим булыжником справились, как-то справятся через десять лет. Там ракетой не обойдешься.

— Нам твою гостью еще шесть лет ждать, — сказала Люся. — Тебе не надоело строчить книги? Может быть, найдешь себе другое занятие?

— Что такое шесть лет? — сказал я. — Пролетят, и не заметишь. С писательством я буду заканчивать, нужно только решить, чем его заменить. Ковыряться в земле это не для меня, а что здесь еще можно делать? Хорошо бы попутешествовать, и нас даже, наверное, отпустят, только не хочу собой рисковать, пока не увижу ту Ольгу.




Шесть лет не то чтобы промчались, но прошли довольно быстро. По внешнему виду и самочувствию, что себя, что жены, я этой прибавки в возрасте не заметил. Никакого сравнения с тем, что было в той жизни.

— И когда, наконец, появится твоя девочка? — спросила стоявшая рядом жена. — Уже начало темнеть.

— Ничего не понимаю, — растерянно сказал я. — Уже три часа, как должна была появиться. Поехали домой.

В одной руку у меня была не понадобившаяся детская шубка, второй я взял за руку Люсю, и мы пошли к стоявшему недалеко электромобилю.

— Бросай в машину свою шубу, — сказала она. — Я тебя немного отряхну, а потом то же сделаешь ты. Похожи на снеговиков, нужно было подождать в машине.

— Кто же знал, что так получится, — сказал я, отряхивая ее от снега. — Плохо, что-то я не так понял.

Я чувствовал досаду и растерянность. За время стояния, несмотря на теплую одежду, все-таки намерзлись. Хотелось быстрее очутиться дома, поэтому я гнал машину по пустому шоссе на предельной скорости и потратил на дорогу всего минут пять. С помощью встроенного в машину пульта управления я распахнул ворота и подогнал электромобиль к крыльцу.

— Пошли в дом, — сказал я Люсе. — Черт с ней, с машиной, поставлю в гараж завтра.

— Не расстраивайся! — сказала жена. — Сейчас все лучше, чем было. Можем обойтись и без посторонней помощи. Дверь открыта… Ты точно запирал?

— Подожди! — сказал я, вернулся к машине и достал из бардачка один из наших пистолетов. — Теперь можно идти. Только на всякий случай держись сзади.

Мы зашли в прихожую, потом по коридору прошли к гостиной, в которой я сразу же включил свет.

— Здравствуй! — послышался знакомый голос. — Оружие можешь спрятать, оно тебе не понадобится.

— Ольга! — растеряно сказал я при виде сидевшей на диване девочки. — Ты откуда взялась?

— Ждал меня на том месте? — догадалась она. — Ну и зря. Я же тебе говорила, что все вероятностные миры находятся в одном потоке времени. Это для вашей реальности все исчезло, а я сохранила о ней все воспоминания. Я знала, что ты придешь, если сможешь, но прийти в то время не могла. Оно для меня уже стало прошлым.

— А здесь меня как нашла? — спросил я, пряча пистолет.

— Это было несложно, — сказала она и вытянула вперед руку, в ладони которой засеребрился неизвестно откуда взявшийся шарик. — Это разведчик. В считанные минуты подключается к любой компьютерной сети и скачивает из нее все, что может представлять интерес.

— Ты и в прошлый раз так же скачала? — спросил я.

— Она говорит по-русски без всяких присосок! — сказала жена. — Гена, что-то здесь не то!

— Объяснишь? — спросил я.

— Объясню, конечно. Только садитесь. Не бойтесь, Людмила, никакого вреда вам от меня не будет.

Мы сели в кресла и приготовились слушать.

— Я не человек, — спокойно начала Ольга. — Все, что я тебе рассказала, — это правда. Все, кроме того, что рассказывала я тебе не о своей цивилизации, а об одной из человеческих. Наши миры находятся очень далеко отсюда. В ваших единицах это где-то тридцать световых лет. Мы с отцом прибыли в домен Земли с целью изучения вероятностных миров. В наших звездных системах это делать строжайше запрещено. Вариатор вероятностей не изготовить кустарно, это слишком сложная машина. Сами исследования не запрещены, запрещено что-то менять в наших мирах. В каждый вариатор встроен маяк, который невозможно выключить. Следят очень строго. Если кто-то попытается высадиться на одну из наших планет с вариатором, его просто сожгут вместе с кораблем. Если кто-то включит вариатор на планете, с одного из следящих спутников последует энергетический удар. Причем все равно куда: реальность важнее.

— А у нас, значит, можно? — спросила жена.

— Миры чужих под запрет не попадают, — подтвердила Ольга. — Причем проводить эксперименты в мертвых мирах можно, но неинтересно, не так много получается материала. А человеческие цивилизации очень часто оказываются на грани гибели. Мы им помогаем, а заодно проводим исследования. Той цивилизации, о которой я тебе рассказала, проход в новый мир открыли мы. Вам до такого уровня еще идти тысячу лет. И потом, чем вы недовольны? Я только поверхностно сопоставила факты и то вижу, что состояние человечества и вашего мира в результате вмешательства стали гораздо лучше. Я на такой результат не надеялась. Конечно, отец на базе проведет более полный анализ.

— А зачем вам изучать особенности развития человеческих цивилизаций? — спросил я. — Что это вам может дать?

— А мы вовсе не вас изучаем, — пояснила Ольга. — Это только вспомогательные исследования, позволяющие понять, чем одна реальность отличается от другой. Основная сложность – это понять, что происходит с прежней реальностью.

— Ты же сказала, что она исчезает! — сказал я. — Разве нет?

— Материя просто так не исчезает и не берется ниоткуда, — ответила она. — Для этого домена реальностей она действительно исчезает. Вот мы и хотим понять, куда именно и как в нее можно попасть. Если это будет решено, возможно, и в наших мирах не будет таких строгостей с исследованиями.

— А нам помочь можете? — спросил я. — Открыть путь в какой-нибудь полный жизни мир без разумных?

— Это нужно говорить с отцом, — ответила она. — Сама я такие вопросы не решаю. Наверное, можем. Только парочку ворот, не больше. Вариаторы – штука редкая. У тебя вафли есть?

— Тебе сколько лет? — спросил я.

— Ваших примерно двадцать. Для наших я еще ребенок. А что?

— А выглядишь ты как? Неужели человеком?

— Нет, — ответила она. — Мы похожи, но не настолько.

— И тебя отец не боится отправлять к нам одну? — спросила Люся.

— А чего ему бояться? — совсем по-человечески пожала она плечами. — Я под защитой. Ни захватить меня, ни навредить никто у вас не сможет. Разве что обрушат из космоса мощный лучевой удар или подорвут поблизости атомный заряд. Так что насчет вафлей?

— Чтобы я тебя ждал и не приготовил вафлей! — сказал я. — Бери хоть мешок.

— Ловлю на слове! — сказала Ольга. — Давай!

— Сейчас принесу. Когда будешь уходить?

— Возьму твой подарок и уйду.

— А как мы узнаем о решении твоего отца?

— Не хочется мне вас тащить на базу, — задумалась она. — Там повсюду защита, настроенная на наш вид. Да и отец может быть недоволен. Давай я сбегаю сама, отдам отцу разведчика и передам твою просьбу. Ну и сама за вас попрошу. Отработаю твой подарок. А потом сообщу при любом результате. Послушайте, а вы не хотите вернуться в прошлое уже вдвоем? Попробуете изменить будущее еще раз, а мы опять проведем замеры.

— Ну нет, спасибо, — отказался я. — Второй раз с опытом двух жизней, да еще не одному, шансов, конечно, больше, но во всем этом слишком много случайностей. Может получиться не лучше, а гораздо хуже. И миру будет плохо, и мы проживем меньше, чем сейчас. Да и неохота проживать одно и то же по третьему разу. Я тогда до старости точно не доживу, раньше сдохну от того, что все осточертеет.

Она была немного разочарована, но простилась тепло, забрала две сумки с вафлями и, развернув вокруг себя радужный диск, исчезла.

— Использовал тебя, мой дорогой, инопланетный разум, — сказала жена, когда мы остались одни. — Шустрая девочка.

— Я их тоже использовал, — ответил я. — Нам с тобой на жизнь жаловаться грех. Все бы ее так прожили. А если откроют новый мир, будет для меня занятие. Представляешь, сколько там всего!

— Новый мир за две сумки вафлей? — хмыкнула жена. — Как бы папаша Ольги не решил, что это неэквивалентный обмен. И потом, кто им мешает набрать у нас сладостей хоть вагон?

— А я знаю? Может быть, воспитание не позволяет грабить аборигенов?

— Пошли на кухню, абориген, — сказала Люся. — Попьем горячего и поужинаем. Сегодня она уж точно не придет.

Она пришла через два дня.

— Еле уломала отца! — довольно сказала она. — Держи!

— Что это? — спросил я, рассматривая на своей ладони два шарика, по виду напоминающих теннисные, только тяжеленные, будто их сделали из свинца.

— Как что? — удивилась она. — Это те же вариаторы, но с усеченными функциями. Созданы только для того, чтобы открыть и держать проход. Настроены на мысленное управление. Конкретно – на вас. Откроют проход в тот мир, который для вас подобрал отец. Проход держится не все время, а только тогда, когда кто-то подходит к вариатору. В питании он не нуждается, а размеры ворот такие, что ваша машина пройдет, а что-нибудь больше это уже по частям. Имеет встроенные функции. Во-первых, отпугивает все живое. Вы тоже будете испытывать страх, но разумный его преодолеть сможет, зверь – нет. Второй функцией является абсолютная дезинфекция. Ни один микроорганизм не пройдет с тобой на ту сторону, и ни один не попадет сюда. Вероятность заболеть какой-то гадостью, с которой не сможет справиться ваш организм, невелика, но она есть. Пройдете сквозь врата – исцелитесь. Правда, и в кишечнике у вас не останется ничего полезного, но это малая плата за безопасность. Эту функцию можно отключить, но я бы не советовала. Когда будешь пробовать?

— Да прямо сейчас и попробую, — волнуясь, сказал я. — Что нужно сделать?

— Да просто положи куда-нибудь в приметное место, а лучше закопай, а потом потребуй открыть проход. Можешь про себя, управление не голосовое, а мысленное. Да, забыла сказать. Если ты выбрал неудачное место и на той стороне в сопряженной точке вода, огонь или обрыв, проход не откроется. Ты куда? Совсем с ума сошел от радости? Это возле ворот не будет зверья, а отойдешь на несколько шагов и сожрут. У вас аминокислотный состав схожий, так что вы взаимно съедобны. И за своим пистолетом можешь не идти, очень он тебе поможет! Посмотрела я уже, кто там бродит! Возьми, дарю на память. И Люсе тоже.

Она протянула нам две небольшие трубки с отверстием на одном конце и большой кнопкой на боковой поверхности.

— Что-то вроде вашего лазера, — пояснила она. Направьте на цель и нажимайте кнопку. Он сканирует ваши мысли, поэтому от случайного нажатия не сработает. Сейчас это оружие, как и ворота, настроено только на вас. Пройти сможет кто угодно, но забрать их и включить вторично или изменить функции можете только вы.

— А от чего питается? — спросил я, направив на всякий случай трубку отверстием вверх.

— От поля планеты, — непонятно сказала она. — Хватит на пару сотен выстрелов, потом нужно несколько часов ждать. Если ваши захотят разобрать, только зря испортят вещь. Это еще пока не ваш уровень. Давайте первый раз я зайду сама.

Она шагнула к лежавшему на земле шарику и исчезла, а через минуту появилась обратно.

— Все в порядке, — сообщила она. — Только ноги запачкала в чьем-то дерьме. Здоровая, наверное, тварь, а в траве не видно. Вафли приготовил?

— Сейчас Люся принесет, — пообещал я. — И воды помыть обувь.

— Воды не нужно, на базе есть кому мыть, — сказала она. — Несите вафли, и я ухожу. Как-нибудь наведаюсь еще. Будьте осторожны. Это все-таки новый мир, можно погибнуть и с мощным оружием. Лучше посмотрите одним глазом и назад. Идти на разведку нужно большим отрядом.

Она забрала свои вафли и исчезла.

— Держи, — протянула мне пистолет жена. — Трубки это хорошо, но с этим как-то надежнее.

На свою талию она надела пояс с кобурой.

— Ну что, Люся? — сказал я. — Посмотрим одним глазком?

И держа в одной руку инопланетное оружие, а в другой – готовый к бою пистолет, я, преодолевая наведенный страх, шагнул во врата. То же сделала и жена.


notes



Примечания





1


«Ты говоришь мне о любви»

Наталья Ветлицкая




Ты говоришь мне о любви

А разговор напрасно начат

Слова я слушаю твои

Но ничего они не значат




Может ты на свете лучше всех

Только это сразу не поймешь

Одна снежинка еще не снег, еще не снег

Одна дождинка еще не дождь

Одна снежинка еще не снег, еще не снег

Одна дождинка еще не дождь




Когда-нибудь, но не теперь

Придет любовь, чтоб стать судьбою

Придет как ливень, как метель

Все заслонит вокруг собою




Может ты на свете лучше всех

Только это сразу не поймешь

Одна снежинка еще не снег, еще не снег

Одна дождинка еще не дождь

Одна снежинка еще не снег, еще не снег

Одна дождинка еще не дождь




И может быть вдруг я сама

Тебе в глаза взгляну иначе

И станут вещими слова

Что ничего сейчас не значат




Может ты на свете лучше всех

Только это сразу не поймешь

Одна снежинка еще не снег, еще не снег

Одна дождинка еще не дождь

Одна снежинка еще не снег, еще не снег.




2


Стас Михайлов - Все для тебя

В моей судьбе есть только ты –

Одна любовь и боль моя.

С тобою повстречались мы,

Родная женщина моя.

То ли на радость, то ли на беду,

Ты знай, что я тебя одну люблю,

Ты знай, что я тебя одну люблю.







Всё для тебя, рассветы и туманы

Для тебя моря и океаны.

Для тебя цветочные поляны – для тебя

Лишь для тебя горят на небе звёзды,

Для тебя безумный мир наш создан

Для тебя живу и я под солнцем для тебя

Лишь для тебя живу и я под солнцем для тебя







Играя с волнами судьбы,

Плывём два белых корабля.

Надежды счастья и любви

Пошлет нам небо в паруса.

Мы так хотим в океане мечты

Остров свой найти,

Остров свой найти.






3


«Песняры»

Белоруссия




Белый аист летит, 

Над белёсым полесьем летит. 

Белорусский мотив 

В песне вереска, в песне ракит. 

Все земля приняла 

И заботу, и ласку, и пламя, 

Полыхал над землёй 

Небосвод, как багровое знамя. 




Молодость моя, Белоруссия, 

Песня партизан, сосны да туман. 

Песня партизан, алая заря, 

Молодость моя, Белоруссия. 




Наша память идёт 

По лесной партизанской тропе, 

Не смогли зарасти 

Эти тропы в народной судьбе. 

Боль тех давних годин 

В каждом сердце живёт и поныне, 

В каждой нашей семье 

Плачут малые дети Хатыни. 

Припев 




Белый аист летит, 

Над полесьем, над тихим жнивьём, 

Где-то в топи болот 

Погребён остывающий гром. 

Белый аист летит, 

Всё летит над родными полями, 

Землю нашей любви 

Осеняя большими крылами. 

Припев






4


«Тропинка школьная моя»

Автор текста: Лисянский М. 

Композитор: Мурадели В. 




Вьётся белая тонкая нитка

По ковру зелёных полей.

Это тропка от школьной калитки,

Каждый день я шагаю по ней.

Это тропка от школьной калитки,

Каждый день я шагаю по ней.




Тропинка первая моя,

Веди от школьного порога,

Пройди все земли и моря

И стань счастливою дорогой!

Тропинка, тропинка,

Тропинка школьная моя.

Тропинка, тропинка,

Тропинка школьная моя.

Тропинка, тропинка,

Тропинка школьная моя.

Тропинка, тропинка,

Тропинка школьная моя!




В школе радости первых открытий,

Край родной я здесь узнаю...

Вот идёт наш любимый учитель,

Тот, кто отдал нам юность свою.

Вот идёт наш любимый учитель,

Тот, кто отдал нам юность свою.

Припев




Мой товарищ по классу, по парте,

Не одну встречать нам весну!

Целый мир перед нами на карте,

Мы откроем свою целину!

Целый мир перед нами на карте,

Мы откроем свою целину!

Припев




День настанет, простимся со школой,

Выпускной окончится год.

И отсюда тропинкой весёлой

Навсегда наше детство уйдёт…

И отсюда тропинкой весёлой

Навсегда наше детство уйдёт…

Припев






5


«Крылатые качели»

Автор текста: Ю. Энтин

Композитор: Е. Крылатов




В юном месяце апреле

В старом парке тает снег

И веселые качели

Начинают свой разбег




Позабыто все на свете

Сердце замерло в груди

Только небо только ветер,

Только радость впереди,

Только небо только ветер,

Только радость впереди.




Взлетая выше ели,

Не ведая преград,

Крылатые качели

Летят, летят, летят.

Крылатые качели

Летят, летят, летят




Детство кончится когда-то,

Ведь оно не навсегда.

Станут взрослыми ребята,

Разлетятся кто куда…




А пока мы только дети,

Нам расти еще расти

Припев




Шар земной быстрей кружится

От весенней кутерьмы,

И поют над нами птицы,

И поем как птицы мы.




Позабыто все на свете,

Сердце замерло в груди,

Припев




6


«Погоня»

Музыка: Я. Френкель

Слова: Р. Рождественский




Усталость забыта, 

Колышется чад,

И снова копыта

Как сердце стучат




И нет нам покоя,

Гори, но живи.

Погоня, 

         погоня,

                  погоня, 

                           погоня

В горячей крови…




Есть пули в «нагане»

И надо успеть

Сразиться с врагами

И песню допеть

Припев




В удачу поверьте

И дело с концом!

Да здравствует ветер,

Который в лицо!

Припев.




7


«Конь вороной»

Музыка: Игоря Слуцкого

Слова: Вадима Цыганова




Над Доном снег кружится, словно пух,

Снежинки крупные ложатся в воду,

Нам надо выбирать одно из двух:

Жизнь или смерть, позор или свободу.




Эй, казаки, пришпорьте лошадей,

Навряд ли счастье нынче улыбнется,

Но мы посмотрим, чья же кровь красней,

Когда наш эскадрон в Ростов вернется.




Не танцуй, не танцуй подо мной,

Конь ты мой вороной удалой.

Скоро будет хозяин другой

У тебя, конь ты мой вороной.




Нас обнимает смерть по одному,

И замерзают слезы на ресницах,

И мертвецы уходят в тишину,

Не успевая Богу помолиться.




Эх, казаки, куда нам отступать,

Нам этот бой на небесах зачтется,

А на Дону приятней помирать

Недаром «Вольным» Дон у нас зовется.

Припев




8


«Прощание с Братском»

Музыка: А. Пахмутова 

Слова: С. Гребенников, Н. Добронравов




Я в таёжном смолистом краю

Встретил лучшую песню свою. 

До сих пор я тебя, мой палаточный Братск, 

Самой первой любовью люблю.




Так уж вышло, что наша мечта 

На плакат из палаток взята,

И почти историческим стал наш портрет, 

Только это, друзья, суета, 

Это все суета, 

Это все суета, 

Ведь не вся еще жизнь прожита… 




Заблестят на груди ордена, 

Заблестит на висках седина, 

И пошлют на далёкие стройки других, 

Только в этом не наша вина. 




Будем мудро и правильно жить, 

Будем верно и нежно любить… 

Нам еще говорят, что вся жизнь впереди, – 

Только юность нельзя повторить. 

Только вновь не пройти 

В этой жизни начало пути. 




Я еще допою, допою 

Комсомольскую песню свою, – 

Только кто мне придумает новый Тайшет, 

Кто другую найдет Ангару?




9


«Наша служба и опасна и трудна»

Музыка: М. Минков 

Слова: А. Горохов




Наша служба и опасна и трудна, 

И на первый взгляд, как будто не видна.

Если кто-то кое-где у нас порой 

Честно

              жить не хочет. 

Значит с ними нам вести незримый бой 

Так назначено судьбой для нас с тобой- 

Служба 

             дни и ночи. 




Если где-то человек попал в беду 

Мы поможем – мы все время на посту. 

Ну а если вдруг кому нибудь из нас 

Тоже станет туго, – 

Что ж, друг друга выручали мы не раз, 

И не раз согрело нас в тяжелый час 

Сердце, 

              сердце друга. 




Часто слышим мы упреки от родных, 

Что работаем почти без выходных, 

Что разлуки нескончаемы порой, 

Встречи

             ненадолго. 

Только снова поднимает нас с зарей 

И уводит за собой в незримый бой 

Наше 

           чувство долга. 




Наша служба и опасна и трудна, 

И на первый взгляд, как будто не видна.

Если кто-то кое-где у нас порой 

Честно

              жить не хочет. 

Значит с ними нам вести незримый бой 

Так назначено судьбой для нас с тобой- 

Служба 

              дни и ночи.






10


«На всю оставшуюся жизнь»

Музыка: В. Баснер ,

Слова: Б. Вахтин и П. Фоменко




Сестра, ты помнишь, как из боя

Меня ты вынесла в санбат…

Остались живы мы с тобою

В тот раз, товарищ мой и брат.




На всю оставшуюся жизнь

Нам хватит подвигов и славы,

Победы над врагом кровавым

На всю оставшуюся жизнь,

На всю оставшуюся жизнь.




Горели Днепр, Нева и Волга,

Горели небо и поля...

Одна беда, одна тревога, 

Одна судьба, одна земля.




На всю оставшуюся жизнь

Нам хватит горя и печали,

Где те, кого мы потеряли

На всю оставшуюся жизнь,

На всю оставшуюся жизнь.




Сестра и брат... Взаимной верой

Мы были сильными вдвойне,

Мы шли к любви и милосердью

В немилосердной той войне.




На всю оставшуюся жизнь

Запомним братство фронтовое,

Как завещание святое

На всю оставшуюся жизнь,

На всю оставшуюся жизнь.




11


«Баллада о матери»

Музыка: Евгений Мартынов 

Слова: Андрей Дементьев




Постарела мать за двадцать лет, 

А вестей от сына нет и нет.

Но она всё продолжает ждать,

Потому что верит, потому что мать.




И на что надеется она?

Много лет как кончилась война,

Много лет как все пришли назад,

Кроме мёртвых, что в земле лежат.

Сколько их в то дальнее село

Мальчиков безусых не пришло...




Раз в село прислали по весне

Фильм документальный о войне.

Все пришли в кино: и стар, и мал,

Кто познал войну и кто не знал.

Перед горькой памятью людской

Разливалась ненависть рекой.

Трудно это было вспоминать...




Вдруг с экрана сын взглянул на мать.

Мать узнала сына в тот же миг,

И пронесся материнский крик:

«Алексей, Алешенька, сынок!»,

Словно сын её услышать мог.




Он рванулся из траншеи в бой.

Встала мать прикрыть его собой,

Все боялась, вдруг он упадёт,

Но сквозь годы мчался сын вперёд.

«Алексей!» — кричали земляки,

«Алексей! — просили, — Добеги!»




...Кадр сменился. Сын остался жить.

Просит мать о сыне повторить.

И опять в атаку он бежит,

Жив-здоров, не ранен, не убит.

«Алексей, Алешенька, сынок»,

Словно сын её услышать мог...




Дома всё ей чудилось кино,

Все ждала – вот-вот сейчас в окно

Посреди тревожной тишины

Постучится сын её с войны. 




12


«Плот»

Юрий Лоза




На маленьком плоту

Сквозь бури, дождь и грозы,

Взяв только сны и грезы

И детскую мечту.

Я тихо уплыву,

Лишь в дом проникнет полночь,

Чтоб рифмами наполнить

Мир в котором я живу.




Ну и пусть 

               будет нелегким мой путь,

Тянут ко дну боль и грусть,

Прежних ошибок груз.

Но мой плот, 

                 свитый из песен и слов,

Всем моим бедам назло

Вовсе не так уж плох.




Я не от тех бегу,

Кто беды мне пророчит.

Им и сытней и проще

На твердом берегу.

Им не дано понять,

Что вдруг со мною стало,

Что вдаль меня позвало,

Успокоит что меня.

Припев




Нить в прошлое порву,

И дальше будь что будет!

Из монотонных будней

Я тихо уплыву.

На маленьком плоту

Лишь в дом проникнет полночь.

Мир, новых красок полный,

Я, быть может, обрету.

Припев






13


«Баллада о борьбе»

Юрий Высоцкий




Средь оплывших свечей и вечерних молитв,

Средь военных трофеев и мирных костров

Жили книжные дети, не знавшие битв,

Изнывая от мелких своих катастроф.




Детям вечно досаден

Их возраст и быт,

И дрались мы до ссадин, 

До смертных обид,

Но одежды латали 

Нам матери в срок,

Мы же книги глотали, 

Пьянея от строк!




Липли волосы нам на вспотевшие лбы,

И сосало под ложечкой сладко от фраз,

И кружил наши головы запах борьбы,

Со страниц пожелтевших слетая на нас.




И пытались постичь, 

Мы, не знавшие войн,

За воинственный клич 

Принимавшие вой,

Тайну слова «приказ», 

Назначенье границ,

Смысл атаки, и лязг 

Боевых колесниц.




А в кипящих котлах прежних воен и смут

Столько пищи для маленьких наших мозгов!

Мы на роли предателей, трусов, иуд

В детских играх своих назначали врагов.




И злодея следам

Не давали остыть,

И прекраснейших дам

Обещали любить,

И, друзей успокоив, 

И ближних любя,

Мы на роли героев 

Вводили себя.




Только в грезы нельзя насовсем убежать:

Краткий миг у забав – столько боли вокруг!

Попытайся ладони у мертвых разжать

И оружье принять из натруженных рук.




Испытай, завладев

Еще теплым мечом

И доспехи надев,

Что почем, что почем!

Разберись, кто ты – трус

Иль избранник судьбы,

И попробуй на вкус настоящей борьбы.




И когда рядом рухнет израненный друг,

И над первой потерей ты взвоешь, скорбя,

И когда ты без кожи останешься вдруг

Оттого, что убили его – не тебя, –




Ты поймешь, что узнал, 

Отличил, отыскал

По оскалу забрал:

Этот смерти оскал!

Ложь и зло – погляди,

Как их лица грубы!

И всегда позади –

Воронье и гробы.




Если, путь прорубая отцовским мечом,

Ты соленые слезы на ус намотал,

Если в жарком бою испытал, что почем, –

Значит, нужные книги ты в детстве читал!




Если мяса с ножа 

Ты не ел ни куска,

Если, руки сложа,

Наблюдал свысока

И в борьбу не вступил

С подлецом, с палачом, –

Значит, в жизни ты был

Ни при чем, ни при чем!