Суета сует Гарольд Пинтер Антония Фрейзер Гарольд Пинтер (1930–2008) — «Суета сует», пьеса. Ужас истории, просвечивающий сквозь историю любви. Перевод с английского и вступление Галины Коваленко. Здесь же — «Как, вы уже уходите?» (Моя жизнь с Гарольдом Пинтером). Отрывки из воспоминаний Антонии Фрейзер, жены драматурга — перевод Анны Шульгат; и в ее же переводе — «Первая постановка „Комнаты“» Генри Вулфа (1930), актера, режиссера, друга Гарольда Пинтера. Гарольд Пинтер Суета сует. Пьеса Действующие лица Делвин Ребекка И ему, и ей около сорока. Загородный дом. Комната на первом этаже с огромным окном. За окном сад. Два кресла. Две лампы. Ранний летний вечер. На протяжении всего спектакля на сцене царит полутьма. По ходу действия свет в зале становится все ярче, тогда как комната и сад в финале делаются едва различимы. Делвин стоит с бокалом в руке. Ребекка сидит. Молчание. Ребекка. Ну… например… он стоял передо мной, сжимая руку в кулак. Затем клал мне другую на шею, сдавливал ее и прижимал мою голову к себе. Потом подносил кулак… к моим губам… и говорил: «Целуй»… Делвин. А ты что? Ребекка. Я?.. Целовала кулак. Костяшки пальцев. Потом он разжимал руку и подставлял ладонь… для поцелуя… Я целовала. (Пауза.) Потом я сказала… Делвин. Что? Что сказала? Что? Пауза. Ребекка. Я сказала: «Сдави мне горло». Бормотала прямо в ладонь и целовала, но он слышал, чувствовал, как мой голос вибрирует у него в ладони, он слышал. Молчание. Делвин. И что? Что он сделал — сдавил тебе горло? Ребекка. Да-а-а. Сдавил. Но так нежно, так мягко, очень-очень нежно. Понимаешь, он обожал меня. Делвин. Обожал тебя? (Пауза.) Что значит «обожал»? В каком смысле? (Пауза.) Он что, не душил тебя? Ты это имеешь в виду? Ребекка. Нет. Делвин. Тогда что? Что ты хочешь сказать? Ребекка. Он слегка… сдавил… горло… Так что моя голова откинулась назад… мягко сдавил, но голова все равно откинулась. Делвин. А тело? А тело что? Ребекка. Тело отклонилось назад… плавно так отклонилось. Делвин. И ты раздвинула ноги? Ребекка. Да. Пауза. Делвин. Раздвинула ноги? Ребекка. Да. Молчание. Делвин. Как под гипнозом? Ребекка. Когда? Тогда или сейчас? Делвин. Сейчас. Ребекка. Сейчас? Нет. Делвин. Правда? Ребекка. Правда. Делвин. Странно. Ребекка. А кто меня мог гипнотизировать? Делвин. Я. Ребекка. Ты? Делвин. О чем ты сейчас думаешь? Ребекка. О том, какой же ты мерзавец. Делвин. Это я-то мерзавец?! Ты что, шутишь? Ребекка. Шучу? Это ты, наверное, шутишь. Пауза. Делвин. Ты понимаешь, почему я задаю все эти вопросы? Понимаешь? Попробуй поставь себя на мое место. Я не могу не спрашивать. Я очень многого не знаю… Вообще ничего не знаю… об этом. Совсем ничего. Я как в потемках. Я должен знать. По-твоему, я не имею права спрашивать? Пауза. Ребекка. Спрашивать о чем? Пауза. Делвин. Послушай, расскажи, какой он. Опиши его, это мне очень важно. Ребекка. Описать? Как это? Делвин. Ну, как он выглядел. Какой был с виду. Понимаешь? Рост, сложение… и тому подобное. Рост, сложение… не говоря уж о характере… характере или там… интеллекте. Пойми, мне необходимо… иметь о нем представление… ну пусть хоть самое отдаленное… хоть какое-то… хоть в общих чертах, потому что я абсолютно не понимаю что к чему… и вообще на что он похож. Словом, какой он был. Как выглядел? Ты можешь описать его, только точно? Мне нужен конкретный образ, понимаешь… конкретный, чтобы я мог себе представить. Расскажи все, что можешь, о его руках, о руке, которую он поднес к твоему лицу, и о другой, которой он сдавил тебе затылок, и вернись к первой, той, что скользнула потом к твоему горлу. Но мне нужны не только руки. Мне нужны глаза. Глаза. Были же у него глаза? Ребекка. То есть какого они были цвета? Пауза. Делвин. Я спрашиваю простые вещи… милая. Ребекка. Забавно, что ты так сказал. Меня никто так не называл. Кроме моего любовника. Делвин. Неправда. Ребекка. Что неправда? Делвин. Неправда, что он тебя так называл. (Пауза.) Ты считаешь, я не имею права? Ребекка. Права на что? Делвин. На то, чтобы говорить тебе «милая». Ребекка. Да, ты сказал «милая». Как забавно! Делвин. Забавно? Но почему? Ребекка. Как это тебе в голову пришло? Я вовсе не твоя милая. Делвин. Нет, ты моя милая. Ребекка. Но я не хочу быть твоей милой. Совсем. Я ничья милая. Делвин. Это из песни. Ребекка. Какой? Делвин. «Я теперь ничья милая». Ребекка. Не так: «Ты теперь ничья детка». Но «детка» я не говорила. (Пауза.) Не знаю, как он выглядел. Делвин. Забыла? Ребекка. Да нет! Не в этом дело. Он давно уехал. Делвин. Уехал? Куда? Ребекка. У него была работа. Делвин. Какая? Ребекка. Какая работа? Делвин. Да, что у него была за работа? Ребекка. Кажется, в бюро путешествий. Что-то вроде агента. Но, думаю, он еще где-то работал. Он был важной персоной. От него многое зависело. Пауза. Делвин. Что же это было за агентство? Ребекка. Туристическое. Делвин. И как оно называлось? Ребекка. Он был гидом, понимаешь. Гидом. Делвин. Гидом в турагентстве? Пауза. Ребекка. Я же говорила тебе, откуда он меня… говорила, когда он меня… забрал туда. Делвин. Куда туда? Ребекка. Я же тебе рассказывала. Делвин. Ничего ты мне не рассказывала. Ребекка. Странно. Могу поклясться, что рассказывала. Нет, я рассказывала. Делвин. Ничего ты мне не рассказывала… И никогда о нем не говорила. Ни слова. (Пауза.) Так что это было за место? Ребекка. Ну, что-то вроде фабрики. Делвин. Вроде фабрики? Так фабрики или нет? А если это все же была фабрика, что там производили? Ребекка. Ну, что-то делали — как на других фабриках. Но это была не совсем обычная фабрика. Делвин. То есть? Ребекка. Там все были в шапочках… все рабочие… в таких мягких шапочках… и они снимали их, когда он приходил за мной и вел меня между рядами. Делвин. Снимали шапочки? Ты хочешь сказать, обнажали головы при виде него? Ребекка. Да. Делвин. Почему вдруг? Ребекка. Он сказал мне потом, потому что они очень его уважали. Делвин. Чем же он заслужил? Ребекка. Потому что, сказал он, он спас их… на пароходе. Они беспредельно верили ему. Уважали… за чистоту… убеждений. Пошли бы за ним в огонь и в воду, прикажи он им. Так он сказал. И пели как по нотам, пока он ими дирижировал. Он говорил, отличный хор. Делвин. А как они относились к тебе? Ребекка. Ко мне? Приветливо. Я улыбалась, они в ответ тоже улыбались. (Пауза.) Только вот… там было сыро. Ужасно сыро. Делвин. Им не выдавали теплой одежды? Ребекка. Нет. Пауза. Делвин. Ты вроде бы говорила, что это турагентство. Ребекка. Да, вот еще одна вещь. Мне понадобилось в ванную. Но я не могла ее найти. Искала повсюду. Она точно где-то была. Но я так и не нашла. (Пауза.) Он работал в бюро путешествий. Гидом. Появлялся на местном вокзале, ходил по платформе и вырывал детей из рук рыдающих матерей. Пауза. Делвин. Вырывал детей? Молчание. Ребекка. Между прочим, мне что-то здорово не по себе. Делвин. Не по себе? Но что случилось? Ребекка Это из-за полицейской сирены. Делвин. Полицейской сирены? Ребекка. Ты не слышал? Ты не мог не слышать, так она выла. Всего минуту назад. Делвин. И что из того? Ребекка. Ну, просто я ужасно расстроилась. (Пауза.) Просто ужасно. (Пауза.) А знаешь почему? Я тебе расскажу. Если не тебе, кому ж еще? Расскажу, и все. Ее звук рвет мне сердце. Понимаешь… сирена постепенно стихала, но я знала, что это только для меня, а все остальные слышат, как она воет все громче и громче. Делвин. Ты хочешь сказать, что кто-то где-то ее слышит? Ты это имела в виду? Ребекка. Да. Она всегда воет. Каждую минуту. Делвин. Тогда ты себя чувствуешь в безопасности? Ребекка. Нет! Тогда я чувствую себя беззащитной! Ужасно беззащитной. Делвин. Почему? Ребекка. Ненавижу, когда она затихает. Ненавижу, когда замирает эхо. Ненавижу, когда ее не слышно. Ненавижу, когда ее слышат другие. Хочу слышать ее сама. Всегда. У нее такой великолепный звук. Правда? Делвин. Не волнуйся, скоро будет другая сирена. Она уже в пути. Поверь мне, ты ее скоро услышишь. С минуты на минуту. Ребекка. С минуты на минуту? Делвин. Да, не сомневайся. Просто полицейские — люди занятые. У них много дел, везде нужен глаз да глаз. Они включают сирены, главным образом когда того требует закон. Не проходит и минуты, чтобы в каком-нибудь уголке земного шара не гудели полицейские машины. Так что можешь не беспокоиться. Ладно? Тебе больше не будет одиноко. Полицейские сирены всегда будут гудеть, поверь мне. (Пауза.) Послушай, тот малый, о котором ты сейчас говорила… малый, которого мы с тобой, так сказать, обсуждали… ты его когда встретила? Когда все это было? Я… не понял. До того, как мы познакомились или после? Мне это очень важно. Уверен, ты понимаешь всю важность моего вопроса. Ребекка. Кстати, умираю, хочу тебе кое о чем рассказать. Делвин. О чем же? Ребекка. Когда я заполняла квитанцию, несколько квитанций для прачечной… В общем… составляла список для прачечной. Ну, и положила ручку на маленький кофейный столик, а она взяла и скатилась. Делвин. Ну и что? Ребекка. Упала на ковер. Прямо передо мной. Делвин. Великий Боже! Ребекка. Ручка-то ни в чем не виновата. Делвин. Откуда тебе это известно? Ребекка. Известно, и всё… Делвин. Но ты не знаешь, где эта ручка была раньше. Не знаешь, сколько людей держали ее в руках, писали ею, что именно они писали… Ты ничего о ней не знаешь. Не знаешь ее предыстории. Ребекка. У ручек не бывает предыстории. Делвин. Ты не имеешь права сидеть здесь и говорить подобные вещи. Ребекка. Нет, имею. Делвин. Нет, не имеешь. Ты не вправе сидеть здесь и говорить все это. Ребекка. Ты считаешь, что я не имею права здесь сидеть? Сидеть на своем собственном стуле в своем собственном доме? Делвин. Да, не имеешь права сидеть ни на этом стуле, ни на каком другом и говорить такие вещи, все равно, твой это дом или нет! Ребекка. Какие такие вещи я не имею права говорить? Делвин. Что ручка не виновата. Ребекка. А ты считаешь, что виновата? Молчание. Делвин. Я помогаю тебе выговориться. Ты заметила? Помогаю нужному слову соскользнуть с твоего языка. А может… это я ступил на скользкую почву? Создается опасная ситуация. Ты заметила? Почва уходит у меня из-под ног. Ребекка. Как у Бога. Делвин. Как у Бога? У Бога? Ты полагаешь, у Бога нет почвы под ногами? Должен признаться, ощущение омерзительное. Если только это можно назвать ощущением. И поосторожнее, когда говоришь о Боге. Бог — это все, что у нас есть. Если ты отринешь его, он не вернется. Даже головы не повернет. Что ты тогда будешь делать? Ты понимаешь, что окажешься в вакууме? Представь, Англия играет против Бразилии на Уэмбли, а на стадионе ни души. Можешь такое представить? Команды играют на абсолютно пустом стадионе. Игра века. Полная тишина. Вокруг ни души. Безмолвие. Только свисток судьи и честная игра потрясающих парней. Если ты отвернешься от Бога, значит, великая благородная игра в футбол будет забыта на веки вечные. Не будет счета в дополнительное время, ни тогда, ни после, ни всю последующую вечность, ибо время бесконечно. Пустота. Тупик. Паралич. Мир без победителя. (Пауза.) Полагаю, ты можешь представить себе эту картину. (Пауза.) А теперь, давай скажу я. Только что ты… так сказать, издалека… заговорила об этом типе… твоем любовнике, да?.. о детях, их матерях и так далее. О железнодорожных платформах. Я так понимаю, ты пыталась рассказать о чьих-то зверствах. А теперь позволь спросить тебя вот о чем. Как ты думаешь, почему, на каком основании ты обсуждаешь эти зверства. У тебя есть на это право, есть особые причины? Ребекка. Никаких причин у меня нет. Со мной ничего плохого не делали. Как и с моими друзьями. Я никогда не мучилась. И никто из моих друзей тоже. Делвин. Ладно. (Пауза.) А можем мы поговорить более откровенно? О вещах более интимных, более личных, связанных с твоим жизненным опытом. Например, вот парикмахер берет твою голову руками и моет, мягко так массирует ее, ты закрываешь глаза, ты ему полностью доверяешь, так? Но ведь он не просто держит твою голову, у него в руках твоя жизнь… твоя безопасность. (Пауза.) Полагаю, ты понимаешь, к чему я клоню… Когда твой любовник сдавил тебе горло, тебе не пришло в голову, что он вроде такого вот парикмахера? (Пауза.) Я говорю о твоем любовнике. О человеке, который пытался убить тебя. Ребекка. Убить? Делвин. Лишить жизни. Ребекка. Нет-нет, он не хотел меня убивать. Не хотел лишать жизни. Делвин. Он стиснул тебе горло. Душил тебя. Ты сама сказала. Душил ведь, так? Ребекка. Нет-нет. Он жалел меня. Он обожал меня. Пауза. Делвин. Как его звали, этого типа? Он что, иностранец? И где был я? Что ты пытаешься втолковать мне? Что ты изменяла мне? Почему не призналась раньше? Тебе бы полегчало. Правда. Ты могла бы поговорить со мной, как со священником. Проверила бы на прочность мою выдержку. Я всегда старался держать себя в руках. Всю жизнь считал это самой сильной своей стороной. Выходит, я только что упустил свой самый большой шанс. А может, все это произошло до нашей встречи? Тогда ты не обязана ничего рассказывать. Твое прошлое меня не касается. Я свое прошлое и не подумал бы обсуждать с тобой. Да и что там обсуждать! Когда занимаешься умственным трудом, тебе не до милых шалостей, всяких там попок и прочих прелестей. Тебя интересует совсем другое: заботливая ли у тебя квартирная хозяйка, принесет ли она тебе яичницу с беконом после одиннадцати вечера, теплая ли у тебя постель, с какой ноги ты встал, не остыл ли суп? Может, раз в тысячу лет ты и потреплешь горничную за задницу — при том невероятном условии, что она вообще имеется в наличии — горничная, конечно, а не задница, — но все это, разумеется, не имеет значения, если у тебя есть жена. Если у тебя есть жена, твои мысли сами собой текут в другом направлении. То есть ты никогда не допустишь, чтобы твой друг-шафер занял твое место. К черту друга-шафера, вот мой девиз! Это человек, который, набычившись, идет вперед, несмотря на ветер и непогоду; это человек, который добивается своей цели. Волевой и практичный. (Пауза.) Человек, которому плевать на все с высокого дерева. Человек с железным чувством долга. (Пауза.) Тебе, наверное, кажется, что первое противоречит второму. Но поверь, это не так. (Пауза.) Ты следишь за моей мыслью? Ребекка. О да! Я забыла тебе рассказать. Это было так странно. Как-то в середине лета я выглянула из окна в сад… помнишь, в том доме в Дорсете? Нет, конечно, тебя там не было. Там никого не было. Вообще никого. Я была одна. Я выглянула в окно и увидела толпу, которая шла через лес к морю. В сторону моря. Им, наверное, было очень холодно. Все в пальто, хотя стоял такой чудесный день. Чудесный, теплый дорсетский день. С собой они несли чемоданы. Их сопровождали… гиды. Вели их… приглядывали за ними. Они шли через лес, а я смотрела издалека… шли через уступы и ямы к морю. Потом я потеряла их из виду. Но мне было интересно, и я поднялась по лестнице на самый верх, к окну, и сквозь макушки деревьев увидела, что они уже на берегу. Гиды… вели их по пляжу. День был изумительный. Такой солнечный, безветренный. И я увидела, что они входят в воду. Их медленно накрыло прибоем. Чемоданы покачивались на волнах. Делвин. Когда это было? Когда ты жила в Дорсете? Я там никогда не был. Пауза. Ребекка. Кстати, на другой день кто-то мне сказал, что подобное называется «слоновой болезнью воображения». Делвин. Что значит «кто-то»? Что значит «на другой день»? О чем это ты? Ребекка. Слоновая болезнь воображения означает, что, к примеру… ты капнул соусом на скатерть, вдруг эта капля растет, растет и превращается в целое море. Море соуса окружает тебя со всех сторон, и в конце концов ты захлебываешься в нем, как в пучине. Это ужасно. Но виноват ты сам. Ты сам навлек это на себя. Ты — не жертва, ты — причина этого. Потому что это ты разлил соус. Ты… поддался. Пауза. Делвин. Поддался? Ребекка. Да. Пауза. Делвин. Тогда в чем дело? Ты готова утонуть в соусе? Или ты предпочитаешь умереть за родину? Решай. Что скажешь, радость моя? Почему бы нам не поехать в город и не пойти в кино? Ребекка. Как странно, во сне… давным-давно… меня кто-то так позвал… «радость моя». (Пауза.) Я повернула голову… во сне. Хотя не знаю, было ли это во сне или я уже проснулась. Но голос я слышала во сне. Это точно. Голос сказал «радость моя». (Пауза.) Да. (Пауза.) Я шла по замерзшему городу. Даже земля промерзла насквозь. И снег был странного цвета. Не белый. Вернее, белый, но со множеством оттенков. Как будто в прожилках. И не гладкий, как обычно, а бугристый. Я подошла к вокзалу и увидела поезд. Там были люди. (Пауза.) И мой друг, тот, кому я отдала сердце с первой минуты нашей встречи, мой дорогой, мой самый любимый, я видела, как он шел по платформе и вырывал детей из рук у рыдающих матерей. Молчание. Делвин. Там была и Ким с детьми? Она с недоумением смотрит на него. Ты собиралась сегодня повидать Ким и детей. Твою сестру Ким и ее детей. Ребекка. Ах, да, Ким! Дети! Да-да, Конечно, я их видела. Мы пили чай. Я разве тебе не сказала? Делвин. Нет. Ребекка. Конечно, видела. Пауза. Делвин. Как они? Ребекка. Бен уже говорит. Делвин. Правда? Что именно? Ребекка. Ну, «меня зовут Бен» и все в таком духе. Зовет маму мамой. Делвин. А как Бетси? Ребекка. Начала ползать. Делвин. Да ну? Ребекка. Наверное, она пойдет раньше, чем мы думаем. Вот увидишь. Делвин. Может, она и говорить начнет раньше. Будет лепетать что-нибудь вроде «меня зовут Бетси». Ребекка. Ну да, я виделась с ними. Мы пили чай. Но… моя бедняжка-сестра… просто не знает, что делать. Делвин. То есть? Ребекка. Понимаешь, он хочет вернуться… понимаешь… звонит и просит, чтобы она позволила ему вернуться. Говорит, что не может без них, говорит, что все кончено, и он теперь один, со старым завязал. Делвин. В самом деле? Ребекка. Ну, он так говорит. Жалуется, что скучает по детям. Пауза. Делвин. И по жене тоже? Ребекка. Говорит, что стал другим. Говорит, ничего серьезного и не было, просто секс. Делвин. М-м. (Пауза.) А Ким что? (Пауза.) Что на это Ким? Ребекка. Говорит, что видеть его не хочет. И никогда не захочет. Говорит, что не сможет спать с ним. Никогда. Ни сейчас, ни потом. Делвин. Почему? Ребекка. Никогда, и всё. Делвин. Но почему? Ребекка. Конечно, я была у Ким. Но почему ты спрашиваешь? Ты что, не веришь? Делвин. Ну, не знаю. Ты просто говорила, что собираешься зайти к ней выпить чаю. Ребекка. Так оно и было! Само собой! Это же моя сестра. (Пауза.) Угадай, куда я потом пошла. В кино! Делвин. Вот как! Что показывали? Ребекка. Комедию. Делвин. М-м. Смешную? Ты смеялась? Ребекка. Публика смеялась. Все вокруг смеялись. Делвин. А ты? Ребекка. Вокруг смеялись. Это же комедия. Понимаешь, там девушка… и молодой человек. Обедают в роскошном ресторане в Нью-Йорке. Он ее смешит. Делвин. Каким образом? Ребекка. Ну… сыплет остротами. Делвин. Понятно. Ребекка. В следующем эпизоде он берет ее с собой в пустыню, в экспедицию. Они едут в фургоне. Понимаешь, она впервые в пустыне. Ей приходится всему учиться. Пауза. Делвин. Это, наверное, забавно. Ребекка. Прямо передо мной, вернее, чуть правее сидел человек. За все время он ни разу не шелохнулся. Пальцем не пошевелил — будто оцепенел, прямо трупное окоченение какое-то. Не издал ни одного смешка, сидел неподвижно, как будто умер. Я пересела подальше. Молчание. Делвин. Послушай, давай начнем все сначала. Мы здесь живем. Ты живешь не в Дорсете… и не где-нибудь еще. Ты живешь здесь, со мной. Это наш дом. У тебя замечательная сестра. Она живет неподалеку от нас. У нее двое прелестных детей. Ты приходишься им тетей. И тебе нравится быть тетей. (Пауза.) У тебя чудесный сад. Ты его любишь. И все вырастила в нем своими руками. Тут все цветет. У тебя золотые руки. (Пауза.) Ты слушаешь меня? Я только что сделал тебе комплимент. Причем не один… Давай начнем все сначала. Ребекка. Вряд ли можно начать все сначала. Мы ведь уже один раз начали… Причем очень давно. Давным-давно. Мы не можем начать сначала. Мы можем только еще раз закончить. Делвин. Но мы ни разу не заканчивали. Ребекка. Нет, заканчивали. И не раз. И можем закончить снова. Снова и снова. И снова. Делвин. Понимаешь ли ты, что такое «заканчивать»? Конец — это конец. Двух концов не бывает. Закончить можно только один раз. Ребекка. Нет. Можно закончить один раз. А затем — еще раз. (Молчит. Напевает мягко.) «Суета сует», Делвин. «И все суета», Ребекка. «Если женщины отвергают тебя», Делвин. «Остается напиться». (Пауза.) Я всегда знал, что ты меня любишь. Ребекка. Почему это? Делвин. Потому что нам нравятся одни и те же песни. (Молчание.) Послушай. (Пауза.) Почему ты никогда не говорила мне об этом твоем любовнике? Видит Бог, ты довела меня до белого каления. Понимаешь? Святой и тот пришел бы в ярость. Понимаешь? Молчание. Ребекка. Кстати, я тебе хотела кое-что рассказать. Это было в центре города. Я стояла у окна на самом верху высокого здания в центре города. Небо было усеяно звездами. Я уже начала опускать шторы, но засмотрелась на звезды. Затем поглядела вниз. И увидела, что по улице идет старик с маленьким мальчиком. Каждый тащит по чемодану. Чемодан мальчика был больше него самого. Ночь стояла очень ясная. Потому что светили звезды. Они шли, держась за руки. Я подумала, куда же они идут. И уже было совсем собралась опустить шторы, но вдруг увидела, что вслед за ними идет женщина с ребенком на руках. (Пауза.) Я говорила тебе, что улица совсем обледенела? Сплошной каток. Она ступала очень осторожно, стараясь не поскользнуться на рытвинах. Звезды погасли. Она шла за стариком и мальчиком, пока те не скрылись за углом. (Пауза.) Потом застыла на месте и стала целовать ребенка. Девочку. (Пауза.) Все целовала и целовала. (Пауза.) Прикладывала ухо к сердцу ребенка — проверяла, бьется ли. Оно билось. Свет в комнате тускнеет, а лампы в зале разгораются. Ребекка сидит неподвижно. Ребенок дышал. (Пауза.) Я прижимала ее к себе. Она дышала. Сердечко билось. Делвин подходит к ней, останавливается рядом и смотрит на нее сверху вниз. Сжимает кулак и подносит к ее лицу. Левой рукой сдавливает ей горло. Подносит кулак к ее рту. Разжимает кулак и прижимает ладонь к ее губам. Она не двигается. Делвин. Скажи это. Скажи. Скажи: «Сдави мне горло». Она молчит. Проси, чтобы я сдавил тебе горло. Она сидит не шелохнувшись. Он осторожно сжимает ей горло. Она откидывает голову назад. Оба застывают. Она начинает говорить, некоторые слова отдаются эхом. Ребекка. Они загнали нас в поезд. Он слегка отпускает руку. Забрали детей. Он снимает руку с горла. (Эхо.)…забрали детей… (Пауза.) Я завернула дочку в шаль… (Эхо.)…в шаль. И сделала сверток… (Эхо.)…сверток… Взяла его под левую руку… (Эхо.)…левую руку. (Пауза.)…и пошла с ребенком… (Эхо.)…с ребенком. (Пауза.) Но девочка заплакала… (Эхо.)…заплакала. И мужчина вернул меня… (Эхо.)…вернул меня. Он спросил, что там у тебя… (Эхо.)…там у тебя. Протянул руку к свертку… (Эхо.)…свертку. И я отдала его… (Эхо.)…отдала его. Я в последний раз коснулась свертка… (Эхо.)…свертка. (Молчание.) Нас загнали в поезд… (Эхо.)…в поезд. И мы прибыли в то место… (Эхо.)…то место. Там я встретила знакомую женщину… (Эхо.)…знакомую женщину. Она спросила, что стало с твоим ребенком… (Эхо.)…твоим ребенком. Где твой ребенок?.. (Эхо.)…твой ребенок. Я сказала, какой ребенок… (Эхо.)…какой ребенок. Нету меня никакого ребенка… (Эхо.)…ребенка. Я не знаю, о каком ребенке она говорила… (Эхо.)…ребенке она говорила. (Пауза.) Не знаю, о каком ребенке она говорила… Длительная пауза. Полная темнота. От переводчика Поводом для написания этой камерной, на первый взгляд, пьесы, в которой действуют лишь два персонажа, мужчина и женщина, стала биография Альберта Шпеера, написанная Гиттой Сирини. Отправляясь отдыхать на Барбадос, Пинтер взял книгу с собой. Шпеер был любимым архитектором Гитлера, а с 1942 года — министром вооруженных сил и боеприпасов. Пинтер признавался потом: «Книга меня ошеломила. Я был потрясен тем, что это Шпеер организовал, а потом и отвечал за фабрики, на которых использовался рабский труд заключенных… Сам Шпеер ужаснулся, увидев эти фабрики… Книга рождала множество ассоциаций. Меня постоянно преследовал образ нацистов, накалывающих на штык детей и швыряющих их в окно. Фактически отдыха не получилось — я думал лишь о том, что надо написать пьесу… Возникли два персонажа: А — мужчина, Б — женщина. Первой репликой должен был стать его вопрос: „И что?“ Реплика родилась из книги. Я должен был показать, что это за люди»[1 - Michael Billington. The Life and Work of Harold Pinter. — London, 1996. — P. 375.]. В дальнейшем начальная реплика несколько отодвинулась, но принцип работы остался прежним. В одном из интервью Пинтер сказал: «Двое в комнате: я часто использую этот образ. Поднимается занавес, уже в этом таится потенциальный вопрос: что произойдет с этими двумя? Откроются ли двери? Войдет ли кто-нибудь еще?»[2 - Harold Pinter. Interview with H. Tennyson. — BBC, General Overseas Service, August 7, 1960.]. Так построена и эта пьеса, первая и лучшая пьеса Пинтера, где полностью слиты воедино внешнее и внутреннее, слиты так, что невозможно отделить личное от политического. При выяснении сугубо личных отношений героев — мужчины и женщины — постоянно возникают конкретные отсылки к фашизму, рождая его мощный и жестокий образ, живущий в коллективной памяти. Пьеса вызвала неоднозначные толкования. Майкл Биллингтон считает, что в фашизме, в числе прочего, таится сексуальная сила, являющаяся его политическим эквивалентом[3 - Michael Billington. The Life and Work of Harold Pinter. — P. 376.]. Ханна Скольников страстно доказывает, что пьеса Пинтера — о Холокосте[4 - Hanna Scolnicov. Ashes to Ashes. Pinter’s Holocaust Play. Cycnos. — Vol. 18. — Le théâtre britanique au tournant du millénaire.]. Пинтер не соглашается с подобной окончательностью оценок. Признаваясь, что ужасы нацизма живут и в нем, он, тем не менее, не единожды говорил, что писал пьесу не о нацизме. И, несомненно, нацизмом она не исчерпывается. Пинтер стремился сказать «о нас и нашем понимании нашего прошлого, нашей истории и происходящим с нами в настоящее время»[5 - H. Pinter. Various Voices. Prose, Poetry, Politics 1948–1998. — P. 65, 66.]. В книге пророка Экклесиаста сказано: «И возвратится прах в землю, чем он и был; а дух возвратится к Богу, Который дал его»[6 - Экк.12:7.]. «Суета сует, сказал Экклесиаст, все — суета!»[7 - Экк.12:8.] В начальных двух строках песенки, которую напевают герои, слова пророка перефразированы, а в подтексте следующих легкомысленных строк прочитывается смысл высказывания: Суета сует, И все суета, Если женщины отвергают тебя, Остается напиться. Герои пьесы почти достучались друг до друга, но теперь их разделяет пепел, оставшийся после сожжения предъявленных обвинений, которые брошены ими в костер взаимных признаний. В сущности, речь идет об исторической памяти, постоянно питаемой катаклизмами нашей жизни, в результате чего возникают ассоциации не с современностью как таковой, а непосредственно с сегодняшним днем. Перевод и послесловие Галины Коваленко Антония Фрейзер Как, вы уже уходите? Моя жизнь с Гарольдом Пиптером. Отрывки из воспоминаний Часть первая Глава первая Премьера Впервые я увидела Гарольда в зале, полном людей, но было это в обеденный час, а не одним волшебным вечером[8 - Отсылка к лирической песне «Одним волшебным вечером» из классического мюзикла Ричарда Роджерса и Оскара Хаммерстайна «Юг Тихого океана» (1949). (Здесь и далее — прим. перев.).], к тому же тогда мы с ним не поговорили. За ланчем в ресторане «Этуаль» на Шарлот-стрит моя спутница указала на мужское трио, сидевшее напротив. Вообще-то это были Роберт Шоу, Дональд Плезенс[9 - Роберт Шоу (1927–1978) — английский актер театра и кино, писатель и сценарист. Дональд Плезенс (1919–1995) — английский актер, сыгравший более чем в 200 фильмах.] и Гарольд: они обсуждали пьесу Роберта «Человек в стеклянной будке»[10 - В 1967 г. Роберт Шоу написал роман «Человек в стеклянной будке», а в 1968 г. — одноименную пьесу, взяв за сюжетную основу похищение Адольфа Эйхмана и суд над ним.]: Гарольд должен был ее ставить, а Дональд в ней играть. Моя спутница безмерно восхищалась Робертом Шоу: кинозвезда, рыжеволосый красавец, воплощение мачизма; по слухам, он сам выполнял все свои трюки. Конечно же, я задумчиво произнесла: «А я бы предпочла темноволосого». В следующий раз я услышала голос Гарольда — «роскошный баритон», по меткому определению Артура Миллера, — перед тем, как мы познакомились. В Национальной портретной галерее проходил вечер, посвященный Марии Стюарт, в основу программы легла моя книга[11 - «Мария Шотландская» (1969) — первая биографическая книга Антонии Фрейзер.]. Жена Гарольда Вивьен Мерчант[12 - Вивьен Мерчант (1929–1982) — английская актриса, первая жена Пинтера.] читала текст Марии, все мужские роли читал один актер, а я — текст от автора. Они были профессионалами, и я очень нервничала; одна моя добрая подруга, сидевшая в зале, сказала потом, что у меня заметно дрожали колени — вероятно, я напрасно надела элегантные белые брюки. Тем не менее все шло без сучка без задоринки — Вивьен, опытная чтица, одарила свою Марию правильным шотландским акцентом, — как вдруг случилась какая-то заминка и в дальнем конце галереи послышался громкий мужской голос. Уже после чтения я довольно сердито поинтересовалась, что произошло. — О, это Гарольд Пинтер, — ответили мне. — Набросился на служителя — тот открыл дверь в самый разгар выступления. — Дверь-то я не слышала, — пробормотала я, тут только осознав, что этот инцидент помешал запланированному единству действия. Когда впоследствии меня представили Гарольду, я спросила, вправду ли нарушителем спокойствия был он. — Да, — удовлетворенно ответил Гарольд, — я всегда так делаю. Впоследствии в подобных ситуациях я иронично замечала: — Что ж, меня ведь предупреждали… А теперь о вечере 8 января 1975 года, когда я пошла на премьеру «Дня рождения»[13 - «День рождения» (1958) — одна из наиболее известных и часто исполняемых пьес Пинтера.] в театре Шоу, в постановке Кевина Биллингтона[14 - Кевин Биллингтон (р. 1934) — английский режиссер кино и телевидения.], мужа моей сестры Рэйчел. Само собой, автор тоже был там, а после спектакля должен был состояться торжественный обед в доме Биллингтонов в Холланд-парке. К тому моменту Гарольд был женат на Вивьен столько же времени, сколько я была замужем за Хью[15 - Сэр Хью Фрейзер (1918–1984) — британский политик-консерватор, первый муж леди Антонии.] — практически с точностью до дня, как бы странно это ни звучало: то есть восемнадцать лет прошло с сентября 1956 года, когда Гарольд и Вивьен зарегистрировали свой брак в Борнмуте (там проходили их спектакли) и когда, в свою очередь, я нарядилась Марией Стюарт, Хью облачился в килт, и мы обвенчались в католической церкви на Уорик-стрит в Сохо, во время совершенной по всем правилам свадебной мессы. У нас с Хью было шестеро детей; у Гарольда и Вивьен — один сын. Хью с 1945 года был членом парламента от партии консерваторов; Вивьен — прославленная актриса. Мне исполнилось сорок два; Гарольду — сорок четыре. Я была счастлива в браке или, по крайней мере, считала свой брак счастливым; я восхищалась рыцарственной натурой Хью, его возвышенным умом, храбростью — друзья прозвали его «бесстрашным Фрейзером» по имени некоего циркача 1930-х годов, — независимостью, исключительной порядочностью и добротой. Я восхищалась даже его отстраненностью, хотя из-за его неспособности к эмоциональной близости, — однажды Хью признался, что семья для него важнее отдельного человека, — наш брак, как теперь становится ясно, был обречен. Сама я невероятно романтична, эта черта отличала меня с раннего детства. Основная проблема романтиков — их тянет к людям похожего склада или к тем, кого они считают таковыми. Так что в моей жизни бывали романы, однако я ни на секунду не представляла себе, что могу уйти от мужа. Гарольд, как я узнала намного позже, не считал свой брак счастливым. У него тоже случались романы — пожалуй, чаще, чем могло предположить общество, видевшее в нем мрачного, задумчивого драматурга, воплощение всего того, что в современном театре именуется пинтеровским. Кроме того, впоследствии он рассказал мне, что прежде ни разу в жизни не влюблялся, хотя когда-то очень сильно любил Вивьен, чья глубокая ранимость побуждала его вставать на ее защиту, пока в силу разных обстоятельств между ними не возник разлад. В сущности, каждый из них жил своей жизнью в огромном, величественном шестиэтажном доме на Риджентс-Парк-террас. Тем не менее Гарольд тоже никогда не помышлял о том, чтобы уйти от жены. 8 января 1975 г. Замечательный ужин у Рэйчел и Кевина на Эддисон-авеню: длинный праздничный стол. Меня несколько раздосадовало, что не удалось сесть рядом с драматургом — он был полон энергии, а кудрявые черные волосы и заостренные уши придавали ему сходство с сатиром. Мало-помалу гости начали расходиться. Мои соседи Ричард и Вив Кинг предложили меня подвезти. — Подождите, — сказала я. — Мне нужно попрощаться с Гарольдом Пинтером, сказать, что спектакль мне понравился. Мы за весь вечер и словом не перемолвились. Ричард и Вив остановились в дверях. Я подошла к Гарольду. — Чудесная пьеса, великолепная игра актеров, мне пора. Он посмотрел на меня поразительными, удивительно яркими черными глазами. — Как, вы уже уходите? — спросил он. Я подумала о доме, о том, что на следующее утро нужно будет отвезти детей в школу, об утомительной прошлой ночи, проведенной в дороге (я вернулась из Шотландии), о задуманной мною биографии Карла II… — Нет, я вполне могу остаться, — ответила я. Впоследствии мы порой размышляли о том, что было бы, если бы я все-таки ответила: «Да, ухожу». Гарольд, к тому моменту свято веривший, что я — его судьба, любезно отвечал: «Я бы все равно тебя нашел». 22–23 марта Крайне напряженный уикенд. Гарольд позвонил мне в воскресенье вечером и сообщил, что в субботу признался Вивьен: «Я встретил другую». Она в ярости — он обманывал ее два с половиной месяца. Вивьен сказала, что я «весьма миловидная дама». Но от выпитого виски и с приближением ночи она пришла в еще большую ярость. 24 марта Со стороны Вивьен не вполне справедливо обращать такое внимание на обман, а не на чувства Гарольда, ведь он всегда хотел ей во всем признаться. Он не мог этого сделать, когда она была в отъезде, и, конечно, тем более не мог, пока она болела. Но в любви (как на войне) справедливости не бывает. Я впервые задалась вопросом, какой была бы другая жизнь, да и возможна ли она в принципе. Была бы другая жизнь правильной? Для кого правильной? Всегда найдется тот, кто сочтет ее неправильной. Диана Фиппс: «Перед каждым возникает соблазн распрощаться со своей прошлой жизнью. Не забывайте, что на самом деле это никому не удается. Прошлое следует за вами». Между тем мне всегда хотелось влюбиться. Еще когда я была девочкой. И мне всю жизнь хотелось познакомиться с гением — а Гарольда, пожалуй, можно считать гением, хотя в первую очередь меня привлекло в нем совсем другое. Меня привлекла, захватила какая-то высшая сила, нечто такое, что пробуждал во мне только он и перед чем я просто не могла устоять. 17–22 августа В воскресенье улетела из Инвернесса и теперь буду жить с Гарольдом на Лонстон-плейс, в доме 35, рядом с Глостер-роуд. Он встретил меня в аэропорту. Потом мы вошли в дом на Лонстон-плейс. Первое, что бросилось мне в глаза, — море белых цветов в холле. Только я успела подумать: «Гарольд, наверное, забыл их расставить», как он взял меня за руку и повел в гостиную. Вы только посмотрите: море цветов, рыжие лилии и прочее великолепие, и на окне, и на каминной полке, и в глубине комнаты — просто роскошные! — и на лестнице. Великое множество желтых цветов в розовом будуаре, а еще розовые цветы на моем туалетном столике и — тоже розовые — в ванной. В тот момент мне хотелось их сфотографировать, но, прожив с ними неделю, я уже не нахожу в этом смысла. Теперь «их видит внутренний мой взор, блаженный принося покой»[16 - Стихотворение Уильяма Вордсворта «Нарциссы».]. Никогда не забуду эти цветы. Или выражение лица Гарольда. Смесь волнения, ликования и веселья. Выяснилось, что цветы он заказал у цветочницы из «Гровнор-Хауса»[17 - Лондонский отель.] (он знал ее еще с той поры, когда общался с Сэмом Шпигелем[18 - Сэм Шпигель (1901–1985) — американский продюсер независимого кино, продюсировал, в частности, фильм «Предательство» (1983) по одноименной пьесе Пинтера.] и ежедневно посылал мне букеты). — Это для вечеринки? — спросила цветочница. — Нет, для воскресного вечера. Глава третья Читатель, мы жили вместе… И вот началась наша новая жизнь. Она вовсе не состояла из одних цветов и романтики — как я теперь понимаю, это, пожалуй, был наименее романтичный период. Хотела бы я повторить за Джен Эйр ее бессмертные слова: «Читатель, я стала его женой…», но в моем случае точнее будет сказать: «Читатель, мы жили вместе». Я считала Энтони Пауэлла[19 - Энтони Пауэлл (1905–2000) — английский писатель, автор романного цикла «Танец под музыку времени» (1951–1975).] своим дядей (писатель, которым я так восхищалась, был женат на Вайолет, сестре моего отца). Как человек, придававший большое значение приличиям, Тони попросил меня перед нашим визитом в «Часовню», его дом в Сомерсете, дать характеристику нашим с Гарольдом отношениям. Тони сказал, что его интересует, как предписывает себя вести в таких случаях современный этикет. — Гарольд мой компаньон, — ответила я, подтрунивая над дядей. Он поразмыслил над моим ответом. — Как у пожилой леди? — Именно — как у пожилой леди. Тони, сообщивший мне, что с восторгом посмотрел телевизионную версию пьесы Гарольда «Любовник», казалось, был сбит с толку. Кстати сказать, Гарольд настаивал, чтобы в его краткой биографии, напечатанной в программке Национального театра были отражены наши отношения: «С 1975 г. Гарольд Пинтер живет с Антонией Фрейзер». Кто-то передал Гарольду, что это сочли «необычным», а еще кто-то спросил: «Разве подобные вещи не принято скрывать?» Глава четвертая Мировая сцена Когда мы отправились в наше «Первое театральное турне» (так оно озаглавлено в моем дневнике), мне вспомнились легендарные слова Марии Стюарт накануне казни: «Помните, что мировая сцена простирается далеко за пределы английского королевства». В Гамбурге, как потом в Берлине, а чуть позднее в Югославии (везде — в связи с постановками пьес Гарольда) было трудно вообразить, какой галдеж поднимут в Англии: за границей с нами обращались как с совершенно обычной парой. Я всегда любила ходить в театр — еще с самого детства, когда жила в Оксфорде и учитель плотницкого дела из «Драгон скул»[20 - Привилегированная школа-пансион в окрестностях Оксфорда.] постоянно водил меня в «Нью-тиэтр» и «Плейхаус»: впоследствии мы шутили, что мне нравилось ходить в театр куда больше, чем самому Гарольду. По сути дела — как зритель, а не как участник — я наслаждалась миром политики, к которому принадлежали мои родители (лейбористская партия) и мой первый муж (тори). Где-то в глубине души я очень любила историю, тоже с самого детства; но этот мир, мир истории, был моим и только моим. Одно из грозных пророчеств моей матери: «Тебя никогда не примут в театральных кругах» — всегда вызывал у меня смех, и впоследствии мы часто его вспоминали. Что же это были за круги? На самом деле — возможно, из-за того что представители этих знаменитых кругов были растроганы нашей с Гарольдом взаимной преданностью, — мне всегда оказывали самый теплый прием. Куда более теплый, думала я, чем в те времена, когда я была дочерью пэра-лейбориста и состояла в браке с парламентарием-тори. Я не могла не подумать, что ни один из двух моих браков нисколько не напоминал того, чего желали для меня родители, — скорее напротив. Годы спустя, уже после смерти Хью, мама призналась мне, что, несмотря на искреннюю любовь к Хью, она питала отвращение к его «правым взглядам». Но, надо отдать ей должное, прекрасно это скрывала. Пожалуй, отчасти это «отвращение» объясняется тем, что мы с Хью поженились во времена Суэцкого кризиса[21 - Суэцкий кризис — международный конфликт 1956–1957 гг., вспыхнувший в связи с определением статуса Администрации Суэцкого канала.] и Хью был активным сторонником военных действий, а мои родители — столь же активными их противниками. 6 мая 1976 г. Днем Гарольд и Беккет пропустили по стаканчику перед премьерой «Конца игры»[22 - «Конец игры» («Эндшпиль») (1957) — одна из наиболее значимых пьес ирландского писателя Сэмюэла Беккета (1906–1989), основоположника театра абсурда, лауреата Нобелевской премии по литературе (1969). В данном случае речь идет о постановке театра «Ройял-Корт»; режиссер Дональд Макуинни.]. Обсуждали дела Гарольда. Гарольд сказал мне, что никогда не был так близок с Сэмом, которого просто боготворит. Потом — у Джоселин Герберт[23 - Джоселин Герберт (1917–2003) — английская художница и сценограф, работавшая сначала в театре современной драматургии «Ройял-Корт», а потом в Королевском Национальном театре. Неоднократно оформляла спектакли по пьесам Беккета.], ужин в честь Беккета. Я была потрясена внешностью Беккета, элегантной суровостью его высокой, худощавой фигуры; у него густые, седые до белизны волосы и зеленовато-голубые глаза. Позже мне приснилось, что он ведет нас по улицам в цвету — не совсем то, чего можно ожидать от автора «Конца игры»! В тот вечер Беккет играл на фортепиано — по-моему, Гайдна. В его игре было нечто столь живое и решительное, что острая тоска, присущая его пьесе, отступала на второй план. 30 мая Обед с Томом Стоппардом и его женой Мириам[24 - Мириам Стоппард (р. 1937; урожд. Стерн, впоследствии Мур-Робинсон) — вторая жена драматурга Т. Стоппарда, английский врач, писательница и телеведущая.]. Она поддевает Гарольда, что в «Ничьей земле»[25 - «Ничья земля» (1974) — пьеса Пинтера, впервые поставленная труппой Национального театра в 1975 г. Режиссер — Питер Холл, в главных ролях — Джон Гилгуд и Ральф Ричардсон.] герои позволяют себе грубые выражения: «Наверное, Гарольд, что-то в тебе просится наружу». Гарольд: «Но я не знаю заранее, как поведут себя мои герои». Затем Тому: «Ты не находишь, что они порой выходят из под контроля?» Том: «Нет». 5 августа Мы с Гарольдом совершили паломничество в Ист-Кокер[26 - Ист-Кокер — деревня в Сомерсете, где похоронен американский поэт Томас Стернз Элиот (1888–1965), лауреат Нобелевской премии по литературе (1948). В середине XVII в. из Ист-Кокера отправился в Америку его предок Эндрю Элиот. Деревня дала название второй поэме, входящей в цикл Элиота «Четыре квартета» (1940-е гг.).], и там Гарольд прочитал свой любимый отрывок из «Четырех квартетов» (он завершается словами «Сегодня и в Англии» и, как выяснилось, взят из поэмы «Литтл Гиддинг»[27 - «Литтл Гиддинг» (1942) — четвертая и заключительная поэма «Четырех квартетов», посвященная местечку в графстве Хантингдоншир, ставшему опорой роялизма и англиканства в гражданскую войну 1641–1649 гг.]). В церкви мы с благоговением склонились перед табличкой, увековечивающей память Томаса Стернза Элиота. 30 сентября — запись о нескольких днях Провинстаун, Кейп-Код — мы поехали туда, чтобы Гарольд поправил свое здоровье. Гарольд пишет; что — мне не известно. Он кричал на Стива Маккуина [28 - Стив Маккуин (1930–1980) — американский киноактер. Пинтер обсуждал с ним возможность постановки фильма по пьесе «Былые времена» (1971; «ИЛ», 2006, № 5).], причем тот стоял довольно далеко — должно быть, это хороший знак, ведь до того Гарольд был совершенно обессилен. Стив Маккуин: «Не кричи на меня, Гарольд, я тебе не дворецкий». Гарольд: «На дворецкого я не кричу». 13 ноября Случайно, в парикмахерской, сочинила забавную безделицу под названием «Ничье возвращение домой»[29 - В этом названии обыгрываются две пьесы Пинтера — «Возвращение домой» (1964) и «Ничья земля» (1974).]: персонажи разных пьес Гарольда собираются вместе и начинают болтать. Гарольду эта вещица понравилась, и он хочет распространить ее среди тех, «кому небезразлично его творчество». Так началась счастливейшая пора нашей жизни. Я вспоминала Донна и его стихотворение: «Тебя я, как Америку, открою, смирю и заселю одним собою»[30 - Элегия Джона Донна «На раздевание возлюбленной». Перевод Г. Кружкова.]. В этом случае Америка и вправду стала для нас новым континентом. Хотя в прошлой жизни мы оба неоднократно бывали в Штатах, никогда прежде ощущение свободы и новизны не доставляло нам такого удовольствия — вероятно, в этот раз все было иначе, поскольку ни наши семьи, ни наша прошлая жизнь не следовали за нами. Гарольд репетировал с Томом Кортни[31 - Сэр Том Кортни (р. 1937) — английский актёр.] пьесу «Я страшно занят»[32 - «Я страшно занят» (1975) — мрачная комедия английского драматурга Саймона Грэя (1936–2008), друга Пинтера, главный герой которой, издатель Саймон Хенч, мечтает скоротать вечер в одиночестве, но вынужден отбиваться от досаждающих ему членов семьи, друзей и начинающих авторов.]. Я пешком добиралась до библиотеки[33 - Речь идет о Нью-Йоркской публичной библиотеке.]. Погода была чудесная: осенний Нью-Йорк. Все, кого мы видели по вечерам, казались нам интересными и много работали — и женщины, и мужчины. В гостинице мы устроились почти по-домашнему: заказывали обеды в гастрономе на Мэдисон-авеню (обычай, еще не знакомый лондонцам 1970-х годов). 31 марта У нас обедают Энгус Уилсон и Тони Гаррет[34 - Сэр Энгус Уилсон (1913–1991) — английский писатель и литературовед; Тони Гаррет (р. 1929) — многолетний компаньон Уилсона.]. Спорят о пьесе «Я страшно занят». Энгус: «Саймон Хенч принадлежит к тому жестокосердному сообществу, где сильные ополчаются на слабых. Яркий представитель этого сообщества — госпожа Тэтчер». Гарольд: «Вовсе нет. Речь о требованиях, которые слабые предъявляют к сильным». 30 октября Как сказал мне один католический священник, «раньше церковь придерживалась той позиции, что разведенные, вступающие во внебрачные отношения, пребывают во грехе. Потом произошли некоторые изменения. Теперь мы считаем, что только Богу известно, кто пребывает во грехе… И наша обязанность как пастырей — помогать людям». Столь деликатное отношение поистине впечатляет. 27 ноября Отличные новости: Гарольд пишет новую пьесу. Кажется, пугливый и резкий шум, доносившийся с кухни, где собрались друзья Бенджи[35 - Бенджамин Фрейзер (р. 1961) — сын леди Антонии и ее первого супруга, сэра Хью Фрейзера; финансист и поэт.] (у них были короткие каникулы), вынудил его переместиться наверх. Как он счастлив, когда пишет! Он становится совсем другим. 4 декабря Гарольд читает мне пьесу, с шутливым заглавием «Рукопись, присланная самотеком». Я вижу, что она очень далеко ушла от первоначального замысла; по словам Гарольда, так происходит со всеми его текстами. Теперь пьеса во многом посвящена мужской дружбе (без малейшего оттенка гомоэротизма), так много значащей для Гарольда, кроме того, там отчетливо видна его страсть к крикету и симпатия к игрокам в крикет. Гарольд говорит, что не был особенно близок с Майклом Бэйкуэллом: он ни разу не упомянул его имени за последние два с половиной года, а ведь обычно любит говорить о своих друзьях-мужчинах, со многими из них видится, для него это важно. Что касается реплик об игре в сквош: по-моему, здесь подразумевается скорее Саймон Грэй. Ну, конечно, кроме истории с женой. В конце концов, замечает Гарольд, с чего бы ни начинался ваш замысел, пьеса все равно уходит корнями в воображение, ведь правда же? Гарольд часто обращается к этой теме и настроен весьма решительно. Я замечаю, что он отвергает любые попытки установить прямую связь между его пьесами и какими-то конкретными событиями в его жизни. Между тем кто-нибудь то и дело узнает себя в «Возвращении домой». (Не понимаю, как вообще можно хотеть быть персонажем «Возвращения домой»?) Я замечаю, что поиск такой связи продиктован самой природой человека. Гарольд не принимает этого довода. Пьеса чрезвычайно смешная, но там и очень много боли. Интересно, каким в итоге будет ее название? 31 декабря Гарольд закончил черновой вариант «Торчелло»[36 - Торчелло — остров на севере Венецианской лагуны.] — так теперь называется пьеса. Я прочитала текст и осторожно — крайне осторожно — предположила, что там не хватает одной сцены (в окончательном варианте эта сцена стала предпоследней). Гарольд не на шутку рассердился и пошел нарезать круги вокруг Холланд-парка. Вернулся и написал сцену. Она вышла блестящей и, конечно же, совсем иной, чем предлагала я. 27 января 1978 г. Какое счастливое утро! Гарольд приносит мне корректуру своих «Стихотворений и прозы»: «Хочу кое-что тебе показать». В книге посвящение: «Антонии». Он в восторге от того, как книга издана. Не будем забывать, что Гарольд хотел быть поэтом и воспринимает себя во многом как поэта. Наверное, он был согласен с тем, что на могиле Шекспира, которую мы посетили в прошлом году: «поэт» предшествует «драматургу». 31 января Гарольд читал прелестное стихотворение Ларкина «Утренняя серенада» Тому и Мириам Стоппард, а также Генри Вулфу. (Мне он уже прочитал его накануне Рождества, с огромным воодушевлением вбежав ко мне, когда я принимала ванну. Я подумала: «Так вот что такое Рождество с Гарольдом Пинтером: это слушать про „смерть, что подобралась на сутки ныне“»[37 - Ф. Ларкин «Утренняя серенада». Перевод Г. Яропольского.]). …На мой взгляд, уникальная особенность «Предательства» лучше всего подмечена Сэмюэлом Беккетом в его письме к Гарольду. Он пишет о силе последней сцены, которая хронологически оказывается первой, завязкой любовных отношений героев: «этот первый — и последний — взгляд в полумраке, после всех тех, что будут на свету, эта завеса завес». Это ощущение предвидения заставляет меня сжиматься от боли каждый раз, когда я смотрю эту пьесу. 12 марта Обед в «Гаррик-клубе»[38 - Частный клуб в самом сердце Вест-Энда, основанный в 1831 г.] — его устроил Мелвин Брэгг[39 - Мелвин Брэгг (р. 1939) — английский радиоведущий, журналист и писатель.], чтобы Гарольд мог встретиться с Джоном Ле Карре (Дэвидом Корнуэллом)[40 - Джон Ле Карре (наст. имя — Дэвид Корнуэлл; р. 1931) — английский писатель, автор шпионских романов.]. Гарольд — Корнуэллу: «Сколько платят шпионам?» Корнуэлл объясняет: в наше время компьютеры генерируют такое количество информации и анализировать ее так дорого, что «куда проще подкупить секретаршу — она-то знает, какая информация и вправду важна». Гарольд весьма заинтригован планом подкупа секретарши. Его вечная одержимость шпионской темой (например, интерес к Филби[41 - Ким Филби (1912–1988) — английский разведчик, завербован советской разведкой в 1933 г.], а еще ему очень понравился роман Джона Ле Карре «Достопочтенный школяр») — неплохая тема для диссертации. 31 августа Спор с Джоном Гроссом[42 - Джон Гросс (1935–2011) — английский писатель, литературный и театральный критик.] о любовных письмах Джеймса Джойса. Я не стала их читать из уважения к строгим принципам Гарольда, считающего эту публикацию вторжением в личную жизнь Джойса. Фрэнсис Уиндэм довольно мило заметил: «У меня было такое ощущение, что мне можно их читать, но больше — никому». По мнению Джона, Джойс — человек публичный. Гарольд явно придерживается иной позиции. 14 мая 1979 г. Вечер с Беккетом и Пинтером. Беккет утомлен репетициями «Счастливых дней», которые ставит с Билли Уайтлоу[43 - Билли Уайтлоу (р. 1932) — английская актриса; плодотворно сотрудничала с Беккетом в течение 25 лет.] в «Ройял-Корте»… Гарольд вызвался разыграть перед ним «Завершение игры»[44 - «Завершение игры» (1979) — одна из самых известных пьес Саймона Грэя, впервые поставленная Пинтером в Национальном театре с участием сэра Майкла Редгрейва и Майкла Гэмбона.] почти целиком, поскольку Беккет, по-видимому, никогда не ходит в театр, и с тревогой воспринял идею о том, что этот спектакль ему следовало бы посетить. Его глаза сияют, когда Гарольд описывает постановку. Барбара Брэй[45 - Барбара Брэй (1924–2010) — английская переводчица французской литературы, возлюбленная Беккета.] ведет себя вполне сносно, но под конец с пафосом провозглашает, что все искусство замешано на политике… Гарольд гневно: «Во всем, что я написал, Барбара, никогда не было ничего политического». Сэм: «Этот отказ от политики — уже сам по себе политическое заявление». Но Барбара не могла остановиться. Завелась не на шутку. Наконец Беккет, прикуривая одну из своих черных манильских сигарок, спросил: «Ну зачем ты так много говоришь?..» Тут всем стало спокойнее. Барбара не замолчала, но, по крайней мере, перестала объяснять Гарольду, как надо писать. 12 марта 1980 г. На Барбадосе. Вечером обсуждаем тему биографий (к этому нас побудила книга Чарльза Осборна[46 - Чарльз Осборн (р. 1927) — австралийский журналист, литературный и оперный критик.] об Одене), и, если уж на то пошло, какой может быть биография Гарольда. «Какая мрачная тема», — говорит он. Я так не считаю. С одной стороны, я не представляю себе, что кто-то из моих знакомых может умереть; с другой — для меня биографии (умерших) — вопрос профессионализма, а не эмоций; если уж что-то делать, то делать хорошо. 26 мая Время работы — у Гарольда. Мы в Дорсете, на съемках «Любовницы французского лейтенанта»[47 - Фильм по роману Джона Фаулза (1926–2005), снятый в 1981 г. режиссером Карелом Рейшем (1926–2002). Автор сценария — Пинтер, в главных ролях — Мерил Стрип и Джереми Айронс. Фильм номинировался на «Оскар» в пяти номинациях, в том числе за лучший сценарий по книге.]. Рейш и его жена остановились на молочной ферме, где Джон Фаулз написал свой роман; там же расположились Джереми Айронс и мастер Сэм Айронс[48 - Сэмюэл Айронс (р. 1978) — сын Айронса и его жены, актрисы Шинед Кьюсак; фотограф.], восемнадцати месяцев от роду. На следующий день начинаются съемки, а после съемок мы обедаем с Фаулзом. Обсуждаем письма поклонников: они просят профессионального совета. Вот короткий совет Фаулза: «Кому приходит в голову спрашивать, как быть писателем, тот никогда им не станет». Мой совет — замужним женщинам, жаждущим стать «писательницей как вы»: «Нужно быть очень, очень эгоистичной». Без сомнения, если эти женщины последуют моему совету, от их благополучного семейного уклада не останется и следа. Часть вторая Глава девятая Образы творчества Жизнь с Пинтером-писателем была полезным опытом, поскольку вел он себя в точности так, как нередко ведут себя художники в книгах, но куда реже — в реальной жизни. Писал он только в тех случаях, когда на него находило внезапное озарение, когда возникал какой-то образ — так он это объяснял. Образ мог прийти к нему когда угодно и где угодно — в такси, в баре, поздней ночью, когда, сидя за письменным столом, он смотрел из окна на уличные фонари, прошивающие темноту. Пару раз Гарольд попросил и меня записать фразу или выражение. В то же время он трудился над своими произведениями много и кропотливо. Бывало, он быстро набрасывал стихотворение или пьесу, но потом начинался долгий процесс переделок и шлифовки. Например, чтобы завершить работу над одним стихотворением, ему потребовался целый год. Кроме того, Гарольд был уверен, что его герои начинают жить своей жизнью, и к этому нужно относиться с уважением. Я вспомнила об этом много лет спустя, когда узнала о случае с Пушкиным, произошедшим во время создания «Евгения Онегина»: «Представьте, какую штуку удрала со мной Татьяна, — сказал он одной княжне за обедом. — Она замуж вышла. Этого я никак не ожидал от нее». Вот и Гарольд верил в автономное существование Эммы и Рут, Херста и Спунера. Я стала замечать, что абсолютная серьезность, с которой Гарольд относился ко всем своим занятиям, начала распространяться и на чтение. Не то чтобы он вовсе не читал, чтобы расслабиться (впрочем, допускаю, что журналы по крикету он не относил к категории легкого чтива). Однако он так много внимания уделял каждой книге, что его уже не привлекали такие чудесные жанры, как триллер и детектив, помогавшие мне коротать часы досуга. Гарольд не понимал умонастроения человека, с нетерпением ждущего, когда выйдет очередной триллер Ли Чайлда[49 - Ли Чайлд (наст, имя — Джим Грант, р. 1954) — английский писатель, автор триллеров.]. Как-то раз в Нью-Йорке мы обедали втроем с Бобом Готлибом[50 - Роберт Готлиб (р. 1931) — американский писатель, в 1987–1992 гг. главный редактор журнала «Нью-Йоркер».]. Всю дорогу мы с Бобом разглагольствовали о достоинствах романистки Джоанны Троллоп[51 - Джоанна Троллоп (р. 1943) — английская писательница.], а Гарольду было попросту нечего добавить (хотя он восхищался магнетизмом личности Троллоп). Так или иначе, когда Гарольд, скажем, ставил пьесы или писал сценарии, он тщательно соблюдал график (тот, что установил себе сам). С готовностью читал свои произведения вслух — в первую очередь мне, а потом и всем, кто приходил к нам в гости. Игра в бридж, столь им любимая, тоже могла закончиться чтением, как, например, в тот день, когда умер Джо Брирли, его старый учитель английского в «Хэкни-Даунс»[52 - Школа в районе Хэкни в северо-восточной части Лондона.]. Гарольд, сознававший, что многим обязан поддержке Джо — и как актер, и как любитель литературы, — написал стихотворение, едва узнав о его смерти. Я помню наши чувства в тот вечер, когда он прочитал стихи вслух Кристоферу и Джайле Фолкус[53 - Кристофер Фолкус (1940–1990) — издатель и историк, автор книги о Карле II.]. 12 марта 1981 г. На Всемирном дне писателя, проводившемся ПЕН-клубом, я сидела рядом с Марио Варгасом Льосой: его привлекательные, лошадиные черты лица и ослепительная улыбка произвели на меня самое приятное впечатление. Поэтому когда он сказал, что восхищается творчеством Гарольда, «особенно пьесой ‘Кто боится Вирджинии Вулф?»’ (вообще-то ее написал Эдвард Олби), я ответила только: «Вот как?» — а менее привлекательного мужчину поставила бы на место. 26 декабря Гарольд написал пьесу, одноактную, в ее основе — идея книги Оливера Сакса. Я нахожу пьесу очень интересной, очень искусно написанной. Он читал ее мне, пока я принимала ванну. В доме всегда такая волнующая атмосфера, когда Гарольд пишет. И он сам так счастлив. 23 марта 1982 г. К нам на ужин пришли Салман и Кларисса Рушди[54 - Кларисса Луард (1948–1999) — актриса, литературный деятель, первая жена Салмана Рушди, мать его сына Зафара.]; у нее романтичная кельтская внешность. Под конец вечера я начинаю клевать носом. Гарольд спешит объяснить это гостям и рассказывает свою излюбленную историю: как я заснула, пока он читал мне свои записи в наш первый вечер на Лонстон-плейс. Кларисса живо: «О да, когда мне не заснуть, я прошу Салмана мне почитать». 7 января 1984 г. Поздно вечером Гарольд возвращается из своего кабинета: «Я хочу тебе это прочитать». И — боже мой! Здесь все — и сила, и бессилие. Я провела всю ночь в мучительных грезах об этом. Это мой кошмар: мы бессильны защитить тех, кого любим. Гарольд назовет пьесу «На посошок»[55 - Одноактная пьеса с подчеркнуто политическим звучанием, обличающая нарушения прав человека тоталитарными режимами.]: он использовал англосаксонские имена, чтобы придать тексту универсальное звучание, «хотя обычно у нас подобных вещей не происходит». Пробегает глазами список игроков в крикет. Я прерываю его, когда он пытается дать ребенку имя. Ребенка зрители не видят (и слава богу). Но потом Гарольд передумал: «Нет, пусть ребенок все же будет». И пишет новую сцену, прямо здесь и сейчас, и находит самую страшную реплику во всей пьесе: «Моим солдатам ты тоже не нравишься, мой славный малыш». Гарольд: «Писать — это так здорово. Я уже и забыл, как здорово». Я, с чувством: «Ну, ты не утратил мастерства — и это еще слабо сказано». 15 февраля Париж. Пинтер — Беккету (в «Куполе»[56 - Легендарный парижский ресторан на бульваре Монпарнас.]), после того как они поговорили о политике: «Извини, Сэм, если я кажусь тебе мрачным». Беккет — Пинтеру: «Ну, Гарольд, ты уж точно не мрачнее, чем я». Должно быть, именно так представляют себе люди разговор двух мастеров, оставшихся наедине. Глава десятая Безрассудно, но правильно? Теперь, когда Гарольд стал, по собственному выражению, «счастливейшим человеком на свете», в его жизни все большую роль играет политика. Иногда я задумывалась, мог ли этот интерес возникнуть раньше, не будь Гарольд одержим собственными демонами, не борись он с ними в своем творчестве. Нужно сказать, что его обращение к политике приветствовали немногие. Те критики, что раньше были не слишком высокого мнения о его драматургии, теперь просили его вернуться к прежнему стилю. Перефразируя выражение «Это не нравилось никому, кроме публики», можно сказать следующее: «Частые выступления Гарольда в защиту прав человека не нравились никому — кроме тех, кого он защищал». И все-таки Гарольд решительно отвергал мысль, что для художника дело чести — быть верным лишь искусству, пренебрегая гражданской ответственностью. У художника, полагал он, есть обязательства, — просто потому, что он еще и гражданин, — и с каждым годом его вера в справедливость этой идеи росла. С другой стороны, всегда были люди — не обязательно критики, — верившие, что лучше всего Гарольд заявляет о своей общественной позиции, когда просто пишет пьесы, а если не пишет — молчит. Иначе говоря, оставьте политику политикам. (Такой точки зрения придерживался и мой отец: он был убежден, что палата лордов самое подходящее место для политических дебатов и так и не смог понять, почему у Гарольда нет ни малейшего желания туда попасть.) Гарольда даже обвиняли в том, что он «злоупотребляет» своим положением всемирно известного драматурга, ведь были все основания утверждать, что он, как многие другие художники прошлого, а в новейшее время — Артур Миллер, пользуется куда большей популярностью за рубежом, чем у себя на родине. Такому обвинению Гарольд радовался. Следует отметить, что в его интересе к политике не было ничего поверхностного. Как мне казалось, Гарольд тратил на изучение волновавших его вопросов большую часть дня. Кабинет на Обри-роуд постепенно стал чем-то вроде склада правозащитной литературы. Здесь он черпал материал для своих речей, своих выступлений по телевидению, привлекавших внимание к широкому кругу вопросов. Тем не менее отнюдь не все, кто вступал с Гарольдом в политические дискуссии в восьмидесятые и девяностые годы, считали, что им так уж посчастливилось. У меня в дневнике записано, что в 1981 году в Нью-Йорке у Гарольда вышла ссора с Джоан Дидион[57 - Джоан Дидион (р. 1934) — американская писательница и журналистка.] по поводу политики США в отношении Сальвадора. Джоан нанесла ответный удар: «А как насчет Фолклендских островов». То ли Джоан назвала Гарольда «безрассудным», то ли он ее, но, конечно же, прощаясь, они обнялись в знак примирения. Безрассуден — пусть, но был ли он прав? Гарольд отвечал на этот вопрос вопросом: «Почему они не уделяют внимания тому, что меня возмущает?» Конечно же, обвинения в «безрассудстве» или «противоречии здравому смыслу» часто предъявлялись Гарольду во время политических дискуссий — признаюсь, я и сама иногда бросала ему: «Как можно забывать о судьбе писателя на Кубе…» После смерти Гарольда среди тех вещиц, что он хранил в своем столе, я нашла карточку, оставшуюся от какого-то званого обеда, где курсивом значилось: «Антония». Вероятно, в тот вечер на противоположной стороне стола случился очередной спор. На обратной стороне карточки я нацарапала: «Дорогой, ты прав. ЗАМОЛЧИ». Разумеется, именно так я тогда и чувствовала: и я была польщена и тронута тем, что Гарольд сохранил карточку на память. В сущности, усилия, предпринимаемые Гарольдом в области международного протеста, были направлены на Латинскую и Южную Америку, в особенности, Никарагуа. Потом — на Восточную Европу и поддержку диссидентов, в особенности, в Чехословакии. И, наконец, — на Турцию. Хотя наши английские друзья по-разному воспринимали участие Гарольда в этих кампаниях (к примеру, Восточная Европа вызывала у них большее сочувствие, чем Латинская Америка), я видела, когда мне удавалось взглянуть на ситуацию со стороны, что Гарольд, в сущности, не был ни разумен, ни безрассуден. Он был всерьез обеспокоен несправедливостью во всем мире и питал глубокое отвращение к авторитаризму, где бы с ним ни сталкивался, причем с самой юности: отказ от службы в британской армии (еще когда ему было восемнадцать), возможно, стал самым ранним проявлением этой позиции. Много позже я заметила в одном интервью, что Гарольд подвергал сомнению любые правила, кроме правил игры в крикет. Весной 1985 года Гарольд побывал в Турции вместе с Артуром Миллером в качестве представителя Международного ПЕН-клуба — в знак протеста против арестов и пыток в отношении интеллектуалов. Его сопровождал молодой писатель по имени Орхан Памук. Следующую пьесу, «Горный язык», Гарольд написал из сочувствия угнетенным курдам: он узнал, что курдский язык под запретом — даже для самих курдов, и увидел в этом мрачный символ угнетения — а угнетение для него было тесно связано с языком. Гарольд начал писать эту вещь сразу же по возвращении в Англию, а потом отложил ее до 1986-го. Мы с Гарольдом самым решительным образом отреагировали на фетву против нашего друга Салмана Рушди. В январе 1989 года, когда мы были в Венеции, у нас впервые возникло подозрение, что, возможно, происходит нечто из ряда вон выходящее — и ужасное. Мы поехали туда, чтобы Гарольд мог погрузиться в местную атмосферу: он тогда писал сценарий по «Утешению незнакомцев» Иэна Макьюэна[58 - Фильм по роману Иэна Макьюэна (р. 1948), адаптированному Пинтером, был снят режиссером Полом Шредером в 1990 г. с Хелен Миррен и Кристофером Уокеном.]. По утрам Гарольд, одетый в черный шелковый халат, сидел в отеле «Даниэли», «размышляя о способах убийства Колина» — имеется в виду неудачливый, обреченный молодой человек из романа Иэна. Стоял невероятный туман, скрывавший от нас лагуну, что, в сущности, вполне соответствовало мрачному, захватывающему повествованию о тихих венецианских заводях. Это элегическое настроение было нарушено, когда мы увидели, как книгу Салмана «Сатанинские стихи» публично сжигают в Брэдфорде[59 - Город в Западном Йоркшире, мусульманская община которого развязала агрессивную кампанию против книги Рушди. Впоследствии в городе происходили волнения на межрелигиозной почве, и сегодня он фактически поделен на части различными этническими и религиозными группами.] под аккомпанемент гортанных возгласов. Мы смотрели на костер и не могли понять, неужели это и вправду происходит в Англии? Мы оба прожили довольно долгую жизнь и помнили цитату из Гейне, к которой часто обращались люди 1930-х годов, говоря о Германии и подъеме нацизма: «…Там, где книги жгут, там и людей потом в огонь бросают»[60 - Строки из трагедии Генриха Гейне «Альманзор». Перевод В. Зоргенфрея.]. 28 февраля Трогательный момент: в 12.30 зазвонил телефон: «Антония, это Салман…» Он страдает из-за того, что только в Англии люди сочли в порядке вещей поносить его книгу, отстаивая при этом его право на публикацию. Вполне понятно, что он говорит это мне, ведь он знает, что нам с Гарольдом его творчество понравилось еще раньше, чем он сам. Потом он добавляет, что угроза его жизни теперь не столь велика. Я: «Полагаю, тебя можно поздравить». 7 марта Звонит Салман: «Антония, у меня к тебе просьба». Он хочет приехать к нам переночевать, чтобы повидаться с сыном и всей своей семьей. Семья Рушди: госпожа Рушди, облаченная в сари, печальна, но держится с достоинством; сестра Самин — весьма привлекательные, орлиные черты и тяжелые веки, как у Салмана, в шароварах и свободной тунике; на руках — очаровательная малютка Майя. Зафар, чудесный, кроткий мальчуган, больше похож на мать. Салман говорит нам: «К исламу это все не имеет никакого отношения. Это злой дух вырвался из бутылки — в истории такое бывает». Работа с Бетти Бэколл[61 - Лорен Бэколл (наст. имя — Бетти Перске; р. 1924) — американская актриса, одна из ярчайших звезд Голливуда.] над шедевром Теннесси Уильямса[62 - Пинтер поставил пьесу Уильямса «Сладкоголосая птица юности» (1959) с Бэколл в роли стареющей кинозвезды, принцессы Космонополис.] была опытом сколь полезным, столь и увлекательным, несмотря на довольно мрачные прогнозы. Я отметила, что Гарольд восхищался Бетти и с презрением отвергал рассказы о ее сложном характере. «Она профессионал», — Гарольд всегда так говорит, когда хочет похвалить актера. Только Боб Готлиб сумел предугадать, что Бетти и Гарольд поладят, а вот менее талантливым «прорицателям» это не удалось. Боб редактировал ее автобиографию, «Бэколл о Бэколл». «Бетти, — сказал он, — хороший товарищ». И действительно, в дальнейшем у нас с Бетти завязалась прочная дружба. Когда Гарольд выступал в качестве режиссера, я всегда думала, что он на стороне актеров, поскольку отождествляет себя с ними; если и возникали какие-то трудности, виной тому был его перфекционизм, его повышенное внимание к тексту, а не какая-нибудь агрессия или нетерпеливость. За годы его режиссерской работы я привыкла слышать, как люди с некоторым удивлением отмечают: «Гарольд — такой славный режиссер». Нам обоим нравилось бывать на могилах писателей. Однажды, когда мы были в Цюрихе на постановке пьесы «На посошок», то отправились в паломничество: искать могилу Джойса, кумира Гарольда. Сперва Джеффри Годберт и Тони Эстбери, оба ценители поэзии, сообщили нам, какие именно рестораны любил Джойс и что он пил: мы в точности следовали инструкциям. Гарольд, потягивая белое вино и поглядывая на официанта: «Да, Джойс любил буржуазный комфорт». Потом мы с трудом взбирались на большую высоту: там, над городом, расположено кладбище, где, как нам сказали, похоронен Джойс. Наконец, мы туда взобрались, спотыкаясь о заледеневшие каменные ступени; все было покрыто белым инеем — и пустоши, где все еще цвел вереск, и аккуратно высаженные деревья; внизу, под нами, простирался весь Цюрих. Я наклонялась к заиндевевшим табличкам. И вдруг — крик Гарольда: «Вот он!» И действительно, это был он, Джимми Джойс: отлитый в бронзе, в человеческий рост. Представляю себе его в очках, с открытой книгой, с его тростью, с его сигаретой… как он смотрит в нашу сторону. На самом деле, я тоже успела заметить эту фигуру, но почему-то подумала, что это — живой человек, подзывающий нас. Когда мы вернулись в гостиницу, я заглянула в биографию Эллманна[63 - Ричард Эллманн (1918–1987) — американский литературный критик, автор биографий Дж. Джойса, О. Уайльда и У. Б. Йейтса; его биография Джойса (1959) признана одной из лучших в XX в.]. Оказывается, Нора, узнав что кладбище находится рядом с зоопарком, сказала: «Оттуда Джим может слышать, как ревут львы; они ему всегда нравились». 1 апреля 1990 г. Вечер памяти Беккета в Национальном театре. Там постоянно звучала одна мысль: «Я должен продолжать свой путь и продолжу свой путь». Это вовсе не так называемое отчаяние, которое то и дело приписывают Беккету. Другие впечатления: в беккетовском мире никто никогда не умирает, в особенности сам Беккет и в особенности его мертвецы. Серьезность давней подруги Гарольда, Дельфин Сейриг[64 - Дельфин Сейриг (1932–1990) — французская актриса театра и кино, снималась у Алена Рене, Франсуа Трюффо и Луиса Бунюэля.], в «Шагах»: монахиня-экзистенциалистка в черном брючном костюме, с белым воротником и черно-белым клобуком. Я помню горе Гарольда на Рождество 1989 года, когда он узнал о смерти Беккета. В тот год Гарольд посещал его в парижском доме престарелых, а совсем незадолго до его смерти они беседовали по телефону (Гарольд был взволнован, когда Беккет сообщил ему, что сценарий по роману Кафки[65 - Пинтер написал сценарий к фильму «Процесс» по роману Франца Кафки. Фильм был снят в 1993 г. режиссером Дэвидом Хью Джонсом с Кайлом Маклахленом и Энтони Хопкинсом.] лежит на тумбочке возле его кровати). В тот вечер я напомнила Гарольду, что Беккет не впадал в отчаяние: «Я продолжу свой путь». 25 января 1996 г. Гарольд сказал мне за обедом, что Джуди Дейш (его друг и литературный агент) едва не поперхнулась, когда он сказал ей по телефону: «Я пишу». Я: «Там люди ходят, или это радиопьеса?» Гарольд не согласился на подобную классификацию, заметив: «Не забывай, ‘Пейзаж’ начинался как радиопьеса». Перечитав написанное, сообщил: «Это растение. Оно живое. Теперь я посмотрю, хочет ли оно расти или предпочитает остаться тем, что есть». 29 января Гарольд: «Я только что осознал, что умер бы, если бы нацисты вторглись в Англию. В возрасте десяти лет». Я: «Неужели ты не думал об этом раньше? Иногда я наблюдала, как твои родители сидят за ланчем в Итон-мэнор в Хоуве — твой отец такой вспыльчивый, а мать такая любезная, — и думала, что эти славные, исполненные достоинства люди могли бы умереть в условиях неслыханного унижения и кошмара». Потом мы обсуждаем, отослали бы родители десятилетнего Гарольда к американским родственникам или нет — возможно, на средства дяди Коулмена. Гарольд оживляется: «Тогда я, вероятно, вырос бы республиканцем. Голосовал бы за Рейгана». Другой Гарольд? Как если бы оксфордский преподаватель пил бордо и играл в крикет, но никогда не написал и строчки. 25 февраля Гарольд читал «Суета сует» (вероятно, его поставят на малой сцене театра «Амбассадорс» — она как раз подходящего размера) Салману и Элизабет Вест[66 - Элизабет Вест — третья жена Рушди.]. Все глубоко тронуты, но Салман предлагает написать «Время действия: наши дни», поскольку даже он не понял, когда все происходит. А это существенно. Действие происходит сегодня, а не в нацистской Германии. Гарольд сказал довольно интересную вещь о Ребекке, героине «Суеты сует»: «Она художник, который не может избежать мировой боли». Он поставил знак равенства между собой и Ребеккой (это было во время свирепой бойни в Ливане, в связи с которой Гарольд, находившийся в крайне тяжелом физическом состоянии, был вынужден выступать по поводу каждой из сторон; подписывать петиции и т. д.). Девлин олицетворяет остальной мир, который в конце концов обошелся с Ребеккой крайне жестоко. Потом я спрашиваю Гарольда: «Но о Девлине больше нечего сказать? Он ведь пытается помочь Ребекке сохранить душевное здоровье и вести нормальную жизнь — я имею в виду упоминания о Ким и детях». Как бы ни пытались приукрасить эту пьесу — ее четкий замысел, как мне кажется, не был полностью понят в свое время, — она завершается нотой безумного отчаяния. В то время я то и дело ощущала скорбь самого Гарольда. Это было непохоже на наши случайные споры, иногда даже ссоры. Все-таки после них, в знак примирения, Гарольд писал мне страстные любовные письма: и у жесткого есть мягкая изнанка, если воспользоваться излюбленной фразой Гарольда. Часть третья Глава шестнадцатая Шаги вниз У Гарольда диагностировали рак пищевода 13 декабря 2001 года, а умер он семь лет спустя, почти в тех же числах. До этого дня, навсегда изменившего нашу жизнь, мы провели «райское» лето в Нью-Йорке, на Пинтеровском фестивале, изначально задуманном Гейт-тиэтр в Дублине. Я говорю об «эдемском» времени, о времени до грехопадения: до событий 11 сентября 2001, в корне все изменивших. 14 декабря 2001 г. Вчера ночью Гарольд сказал: «Я просто не могу свыкнуться с мыслью о смерти в семьдесят с небольшим». 28 июня 2002 г. Визит к профессору Каннингему. Гарольд излечился от рака — опухоль удалось полностью удалить. Каннингем осмотрел Гарольда, его боевые раны, и сказал: «Да, я вижу, здесь побывал мистер Томпсон». Потом он сказал Гарольду, что у него легкая форма лейкемии, с которой люди живут и по десять лет… Это задело меня за живое, хотя я ничего не сказала. Я повторяла себе: «Дай нам десять лет, когда Гарольду будет восемьдесят один, а мне почти восемьдесят…» — и то же самое говорила Богу. Конец этого дневника. Я уверена, что новый дневник станет свидетелем более счастливых дней. Мы с Гарольдом любим друг друга сильнее, чем когда-либо, отныне и вовек. Это лозунг роялистов в сражении на Бойне[67 - Сражение на реке Бойн (1690) — самая крупная битва в истории Ирландии, определившая исход Славной революции. На стороне свергнутого короля Якова II было много ирландцев-католиков, а за нового короля Вильгельма III сражались главным образом английские протестанты; его армия и одержала победу.]: «Сейчас или никогда. Отныне и вовек». А лозунг протестантов: «Не сдадимся». Оба лозунга нам подходят. Перевод и примечания Анны Шульгат Генри Вулф Первая постановка «Комнаты» Генри Вулф (р. 1930) — известный британский актер, режиссер и театральный педагог, друг детства и ближайший соратник Гарольда Пинтера. С конца 1970-х годов живет в Канаде. Именно Вулф подстегнул будущего драматурга к созданию его первой пьесы «Комната» (1957) и стал первым исполнителем роли мистера Кидда. В апреле 2007 года Вулф снова сыграл мистера Кидда в спектакле, приуроченном к полувековому юбилею первой постановки пьесы, в рамках проведенной университетом Лидса конференции «Художник и гражданин: драматургия Пинтера — пятьдесят лет на сцене». Воспоминания Генри Вулфа о первой постановке «Комнаты» опубликованы в мемориальном сборнике «Вспоминая Гарольда Пинтера» под редакцией Фрэнсиса Гиллена (Университет Тампы, Флорида, 2011). Я смог убедить театральный факультет Бристольского университета поставить первую пьесу Гарольда Пинтера только потому, что пообещал им — спектакль обойдется даром. Так уж получилось, что театральный факультет уже истратил весь свой годовой бюджет на замечательные постановки «Рождества» и «Страстей Христовых» — в которых, стоит заметить, поразвлекся и я, являясь зрителям то умственно отсталым пастухом, то злобным фарисеем. Было это в 1957 году, когда я учился в аспирантуре Бристольского университета. Бюджет предложенного мною спектакля приглянулся властям предержащим. «А можно взглянуть на текст пьесы?» — рассудительно поинтересовались они. «Безусловно, — ответил я. — В ближайшее время, а то и еще быстрей». Я соврал. Пьеса существовала только у Гарольда в голове. Он в общих чертах набросал мне сюжет за чашкой чаю. Я написал ему — тогда он выступал с репертуарной труппой, кажется, в Борнмуте: «Пиши свою пьесу как можно скорее. Мне удалось выбить помещение с большим трудом — не обошлось без вранья». Через два дня я получил от него открытку: «Это невозможно. Конечно, на моем счету роман („Карлики“) и несколько десятков стихов, но я в жизни не писал пьес. Мне нужно шесть месяцев». Но шести месяцев не потребовалось. «Комнату» Гарольд создал за два дня. (Когда его спрашивали, он говорил — за четыре. Это не так — можете мне поверить.) Что ж, конец этой истории всем известен. Гарольд Гобсон, театральный критик из «Санди таймс», посмотрел «Комнату» и объявил ее автора значительным драматургом. Так-то оно так, но едва ли вам известно, что на моей постановке зрители охотно смеялись, как и должно быть на пинтеровском спектакле (ведь это «комедия угрозы», если прибегнуть к отличной формулировке Мартина Эсслина). Публика и впрямь веселилась вовсю. Впрочем, когда «Комната» была поставлена во второй раз — уже кем-то другим, — ее уже коснулась, как я это называю, «неумолимая длань почтительности». Публика должна была понять, что перед ней «высокое искусство», а значит, смех неуместен. Оторопевшие зрители сидели, точно оглоблю проглотив, и внимали. За весь спектакль ни одного смешка. Мне доводилось видеть, как такой же «почтительный» прием оказывали Чехову и Беккету. Да что там говорить… «Комната» вошла в историю театра, а моя постановка в итоге обошлась недешево. Я заложил в смету один шиллинг и девять пенсов, что равняется семнадцати американским центам в сегодняшнем эквиваленте. Однако все мои расчеты пошли насмарку из-за вмешательства Купидона. Помощница режиссера — девушка из Родезии по имени Мэри Фейт Хаббард — воспылала нежными чувствами к актеру, игравшему брутального Берта Хадца. Пренебрегая моими распоряжениями насчет того, что, репетируя сцену трапезы, он должен есть только хлеб, она подавала ему яичницу с беконом и фасолью на всех генеральных репетициях и на предварительном показе спектакля. Таким образом, наш бюджет подскочил до заоблачной суммы: четыре шиллинга и девять пенсов — пятьдесят американских центов в нынешнем эквиваленте. Когда вспоминаешь об этом сегодня, кажется особенно поразительным, что Гарольд в то время мог написать эту пьесу, ведь, как уже упоминалось, он выступал в репертуарном театре, то есть участвовал в нескольких спектаклях в течение сезона. Каждую неделю они играли новую постановку, причем репетировали по утрам. Днем актеры должны были учить текст очередной премьеры, а по вечерам играть уже идущий спектакль. Каким образом Гарольд, работая в таких условиях, умудрился написать роман «Карлики», десятки стихотворений, а также пьесы «Комната» и «День рождения», остается для меня загадкой. Вдобавок он вел весьма активную светскую жизнь и постоянно переписывался со всеми друзьями — Моррисом Верником, Джимми Лоу, Миком Голдстейном и мной, — мы были его «бандой». У меня до сих пор хранятся его письма того периода. Они свидетельствуют не только о его взрывной энергии, но и о потрясающем умении дружить. Перевод и вступление Анны Шульгат notes Примечания 1 Michael Billington. The Life and Work of Harold Pinter. — London, 1996. — P. 375. 2 Harold Pinter. Interview with H. Tennyson. — BBC, General Overseas Service, August 7, 1960. 3 Michael Billington. The Life and Work of Harold Pinter. — P. 376. 4 Hanna Scolnicov. Ashes to Ashes. Pinter’s Holocaust Play. Cycnos. — Vol. 18. — Le théâtre britanique au tournant du millénaire. 5 H. Pinter. Various Voices. Prose, Poetry, Politics 1948–1998. — P. 65, 66. 6 Экк.12:7. 7 Экк.12:8. 8 Отсылка к лирической песне «Одним волшебным вечером» из классического мюзикла Ричарда Роджерса и Оскара Хаммерстайна «Юг Тихого океана» (1949). (Здесь и далее — прим. перев.). 9 Роберт Шоу (1927–1978) — английский актер театра и кино, писатель и сценарист. Дональд Плезенс (1919–1995) — английский актер, сыгравший более чем в 200 фильмах. 10 В 1967 г. Роберт Шоу написал роман «Человек в стеклянной будке», а в 1968 г. — одноименную пьесу, взяв за сюжетную основу похищение Адольфа Эйхмана и суд над ним. 11 «Мария Шотландская» (1969) — первая биографическая книга Антонии Фрейзер. 12 Вивьен Мерчант (1929–1982) — английская актриса, первая жена Пинтера. 13 «День рождения» (1958) — одна из наиболее известных и часто исполняемых пьес Пинтера. 14 Кевин Биллингтон (р. 1934) — английский режиссер кино и телевидения. 15 Сэр Хью Фрейзер (1918–1984) — британский политик-консерватор, первый муж леди Антонии. 16 Стихотворение Уильяма Вордсворта «Нарциссы». 17 Лондонский отель. 18 Сэм Шпигель (1901–1985) — американский продюсер независимого кино, продюсировал, в частности, фильм «Предательство» (1983) по одноименной пьесе Пинтера. 19 Энтони Пауэлл (1905–2000) — английский писатель, автор романного цикла «Танец под музыку времени» (1951–1975). 20 Привилегированная школа-пансион в окрестностях Оксфорда. 21 Суэцкий кризис — международный конфликт 1956–1957 гг., вспыхнувший в связи с определением статуса Администрации Суэцкого канала. 22 «Конец игры» («Эндшпиль») (1957) — одна из наиболее значимых пьес ирландского писателя Сэмюэла Беккета (1906–1989), основоположника театра абсурда, лауреата Нобелевской премии по литературе (1969). В данном случае речь идет о постановке театра «Ройял-Корт»; режиссер Дональд Макуинни. 23 Джоселин Герберт (1917–2003) — английская художница и сценограф, работавшая сначала в театре современной драматургии «Ройял-Корт», а потом в Королевском Национальном театре. Неоднократно оформляла спектакли по пьесам Беккета. 24 Мириам Стоппард (р. 1937; урожд. Стерн, впоследствии Мур-Робинсон) — вторая жена драматурга Т. Стоппарда, английский врач, писательница и телеведущая. 25 «Ничья земля» (1974) — пьеса Пинтера, впервые поставленная труппой Национального театра в 1975 г. Режиссер — Питер Холл, в главных ролях — Джон Гилгуд и Ральф Ричардсон. 26 Ист-Кокер — деревня в Сомерсете, где похоронен американский поэт Томас Стернз Элиот (1888–1965), лауреат Нобелевской премии по литературе (1948). В середине XVII в. из Ист-Кокера отправился в Америку его предок Эндрю Элиот. Деревня дала название второй поэме, входящей в цикл Элиота «Четыре квартета» (1940-е гг.). 27 «Литтл Гиддинг» (1942) — четвертая и заключительная поэма «Четырех квартетов», посвященная местечку в графстве Хантингдоншир, ставшему опорой роялизма и англиканства в гражданскую войну 1641–1649 гг. 28 Стив Маккуин (1930–1980) — американский киноактер. Пинтер обсуждал с ним возможность постановки фильма по пьесе «Былые времена» (1971; «ИЛ», 2006, № 5). 29 В этом названии обыгрываются две пьесы Пинтера — «Возвращение домой» (1964) и «Ничья земля» (1974). 30 Элегия Джона Донна «На раздевание возлюбленной». Перевод Г. Кружкова. 31 Сэр Том Кортни (р. 1937) — английский актёр. 32 «Я страшно занят» (1975) — мрачная комедия английского драматурга Саймона Грэя (1936–2008), друга Пинтера, главный герой которой, издатель Саймон Хенч, мечтает скоротать вечер в одиночестве, но вынужден отбиваться от досаждающих ему членов семьи, друзей и начинающих авторов. 33 Речь идет о Нью-Йоркской публичной библиотеке. 34 Сэр Энгус Уилсон (1913–1991) — английский писатель и литературовед; Тони Гаррет (р. 1929) — многолетний компаньон Уилсона. 35 Бенджамин Фрейзер (р. 1961) — сын леди Антонии и ее первого супруга, сэра Хью Фрейзера; финансист и поэт. 36 Торчелло — остров на севере Венецианской лагуны. 37 Ф. Ларкин «Утренняя серенада». Перевод Г. Яропольского. 38 Частный клуб в самом сердце Вест-Энда, основанный в 1831 г. 39 Мелвин Брэгг (р. 1939) — английский радиоведущий, журналист и писатель. 40 Джон Ле Карре (наст. имя — Дэвид Корнуэлл; р. 1931) — английский писатель, автор шпионских романов. 41 Ким Филби (1912–1988) — английский разведчик, завербован советской разведкой в 1933 г. 42 Джон Гросс (1935–2011) — английский писатель, литературный и театральный критик. 43 Билли Уайтлоу (р. 1932) — английская актриса; плодотворно сотрудничала с Беккетом в течение 25 лет. 44 «Завершение игры» (1979) — одна из самых известных пьес Саймона Грэя, впервые поставленная Пинтером в Национальном театре с участием сэра Майкла Редгрейва и Майкла Гэмбона. 45 Барбара Брэй (1924–2010) — английская переводчица французской литературы, возлюбленная Беккета. 46 Чарльз Осборн (р. 1927) — австралийский журналист, литературный и оперный критик. 47 Фильм по роману Джона Фаулза (1926–2005), снятый в 1981 г. режиссером Карелом Рейшем (1926–2002). Автор сценария — Пинтер, в главных ролях — Мерил Стрип и Джереми Айронс. Фильм номинировался на «Оскар» в пяти номинациях, в том числе за лучший сценарий по книге. 48 Сэмюэл Айронс (р. 1978) — сын Айронса и его жены, актрисы Шинед Кьюсак; фотограф. 49 Ли Чайлд (наст, имя — Джим Грант, р. 1954) — английский писатель, автор триллеров. 50 Роберт Готлиб (р. 1931) — американский писатель, в 1987–1992 гг. главный редактор журнала «Нью-Йоркер». 51 Джоанна Троллоп (р. 1943) — английская писательница. 52 Школа в районе Хэкни в северо-восточной части Лондона. 53 Кристофер Фолкус (1940–1990) — издатель и историк, автор книги о Карле II. 54 Кларисса Луард (1948–1999) — актриса, литературный деятель, первая жена Салмана Рушди, мать его сына Зафара. 55 Одноактная пьеса с подчеркнуто политическим звучанием, обличающая нарушения прав человека тоталитарными режимами. 56 Легендарный парижский ресторан на бульваре Монпарнас. 57 Джоан Дидион (р. 1934) — американская писательница и журналистка. 58 Фильм по роману Иэна Макьюэна (р. 1948), адаптированному Пинтером, был снят режиссером Полом Шредером в 1990 г. с Хелен Миррен и Кристофером Уокеном. 59 Город в Западном Йоркшире, мусульманская община которого развязала агрессивную кампанию против книги Рушди. Впоследствии в городе происходили волнения на межрелигиозной почве, и сегодня он фактически поделен на части различными этническими и религиозными группами. 60 Строки из трагедии Генриха Гейне «Альманзор». Перевод В. Зоргенфрея. 61 Лорен Бэколл (наст. имя — Бетти Перске; р. 1924) — американская актриса, одна из ярчайших звезд Голливуда. 62 Пинтер поставил пьесу Уильямса «Сладкоголосая птица юности» (1959) с Бэколл в роли стареющей кинозвезды, принцессы Космонополис. 63 Ричард Эллманн (1918–1987) — американский литературный критик, автор биографий Дж. Джойса, О. Уайльда и У. Б. Йейтса; его биография Джойса (1959) признана одной из лучших в XX в. 64 Дельфин Сейриг (1932–1990) — французская актриса театра и кино, снималась у Алена Рене, Франсуа Трюффо и Луиса Бунюэля. 65 Пинтер написал сценарий к фильму «Процесс» по роману Франца Кафки. Фильм был снят в 1993 г. режиссером Дэвидом Хью Джонсом с Кайлом Маклахленом и Энтони Хопкинсом. 66 Элизабет Вест — третья жена Рушди. 67 Сражение на реке Бойн (1690) — самая крупная битва в истории Ирландии, определившая исход Славной революции. На стороне свергнутого короля Якова II было много ирландцев-католиков, а за нового короля Вильгельма III сражались главным образом английские протестанты; его армия и одержала победу.