Жертва
Гарольд Карлтон








Героиня предлагаемого вашему вниманию романа – автор многих бестселлеров Марчелла Балдуччи-Уинтон. Ее писательская карьера сложилась куда удачнее, чем личная жизнь. Сын Марк, музыкальными успехами которого она так гордилась, тяготится материнской опекой, дочь Соня, с детства отличавшаяся независимым характером, становится вопреки желанию Марчеллы фотомоделью. Муж оказался причастен к спекуляциям на фондовой бирже и осужден. Но все же Марчелла находит в себе силы противостоять ударам судьбы и обретает желанный душевный покой в новой любви.






Гарольд Карлтон

Жертва



Майорка, Испания, декабрь 1990 года

Изумительно красивая женщина, открывшая тяжелые резные двери монастыря, была совсем не похожа на обычных посетителей этого сурового пристанища. С одной стороны, она была одета гораздо лучше других, хотя надо признаться, что для мрачных, провинциальных жителей Майорки ее красный туалет фирмы «Шанель» выглядел так же странно, как костюм инопланетянина. С другой стороны, большинство прихожан покидали эту обитель, получив заряд спокойствия и умиротворения, в отличие от этой женщины, заплаканное лицо которой носило печать обезумевшего от горя человека. Не успела она ступить на вымощенный камнем безлюдный дворик, как полуденное солнце осветило ее ярким светом. Глубоко вздохнув, казалось, всем телом, содрогавшимся от рыданий, и стараясь взять себя в руки, она устремила взгляд на окружавшую ее местность, как бы раздумывая, в каком направлении следует двигаться. Ожидавший ее водитель такси, припарковав в тенек машину, наслаждался полуденным отдыхом за чтением разложенной на коленях газеты.

Быстро пройдя мимо машины и свернув к огороду, на аккуратных грядках которого росли все возможные сорта овощей, она стала перелезать через низкую каменную стену, обветренные камни которой, казалось, держались без всякого цемента. Она пустилась бежать вниз по пологому склону холма, который вполне сошел бы за невысокую гору. Взор ее был затуманен слезами, и она бежала, не разбирая дороги, спотыкаясь о корни деревьев и попадавшиеся на пути сломанные ветки. Поскользнувшись, она для равновесия вцепилась за верхушки высоких сорняков, а когда схватилась за жесткую кору ствола, земля резко поплыла под ее ногами. Упав, она катилась кубарем вниз до тех пор, пока не наткнулась на ствол оливкового дерева. С трудом поднявшись на ноги, она почувствовала, как ее опять тянет книзу. И ей показалось, что вся окружавшая ее территория, включая пасущихся, тупо уставившихся на нее коз, как бы восставала против ее неожиданно создавшегося затруднительного положения.

Падение в овраг явилось для нее полной неожиданностью. Заросший кустарником, он как будто поджидал, когда она, сделав свой последний шаг, свалится вместе с сухим, осыпающимся грунтом. Неожиданно потеряв опору под ногами, она, со свистом пролетев вниз не менее пятнадцати футов, вдруг упала на кучу оливковых ветвей.

Падение просто ошеломило ее, и в течение нескольких минут она истерически смеялась. Для полного счастья недоставало лишь несчастного случая, чтобы завершить этот злополучный день. Успокоившись, она стала звать на помощь. Не в силах больше кричать, она притаилась, испуганно поглядывая на окружавшую ее глиноземную стену.

Ее одежда была перепачкана листьями, землей и козьим навозом. Отряхнувшись, она сделала попытку выбраться из глубокой ямы, но ее зыбкая точка опоры обрушилась, когда она уже преодолела одну треть пути наверх.

«Какая нелепая ситуация», — думала она. Стараясь подавить охватившее паническое чувство, она утешала себя надеждою на то, что, однажды рассказав эту историю в тесном кругу манхэттенских друзей, она получит сочувствие всех собравшихся за столом гостей.

«Прямо как в одном из твоих романов!» — непременно скажет кто-нибудь, и она, как бы в подтверждение того, что действительно выстрадала кошмарную ночь, изобразит на лице скорбную гримасу. В настоящий же момент этот деревенский уголок Майорки погрузился в мертвую тишину, которую время от времени нарушал лишь звон колокольчика, привязанного к шее пасущейся рядом овцы. Очевидно, эту ночь она проведет в компании пасущихся коз и овец. Тогда, может быть, ей тоже следует надеть на шею колокольчик? Она взглянула на часы, которые показывали полшестого вечера. «Время очень быстро бежит, когда попадаешь в какую-нибудь веселую историю, — думала она про себя. — Когда ночь так быстро, как зимой, опустилась на землю, кому придет в голову искать ее здесь в эту позднюю пору? Какому нормальному человеку придет в голову, что Марчелла Балдуччи-Уинтон, известная американская писательница и автор многих бестселлеров, лежит сейчас в овраге какого-то горного района Майорки? А может, она просто поплатилась за свою тягу к мужскому полу? Или за свой повышенный интерес к сексу? Или за бахвальство собственным сыном перед самим Сантьяго?» Как бы отмахиваясь от навязчивой мысли, она отрицательно покачала головой, подумав, что сначала неплохо бы выбраться отсюда, а уж потом можно докапываться до истины.

«Нет, нужно сделать последнюю попытку, — настойчиво сказала она себе. — А вдруг получится?» Внимательно рассматривая свисавшие сверху корни оливкового дерева, она прикидывала, что лучше всего сначала наступить на островок высохшей травы, а уж потом вцепиться в висящие над ней спутанные корни. У нее не оставалось сомнения в том, что, проделав такой маневр, она добьется освобождения. Ее воображение уже рисовало картину, как она, выбравшись наверх, торжествующе отряхнувшись от прилипших листьев и грязи и слегка пошатываясь от усталости, сядет в такси, которое домчит ее до гостиницы, где она, переодевшись, быстро отправится в аэропорт, чтобы успеть на последний рейс в Мадрид. Только силой богатого воображения можно добиться невозможного!

Ступив на пятачок сухой травы и подаваясь всем туловищем вперед, она впервые в жизни так внимательно сосредоточилась на своих последующих движениях тела.

— Ну, ладно, — глубоко вздохнув и глядя наверх, сказала она. — Будем действовать.

Вытянувшись, как струна, и стараясь дотянуться до висящих над ней корней, она, подпрыгнув, ухватилась за них. Несколько минут она висела на вытянутых руках. «Кому рассказать, — ликовала она в душе, — так никто не поверит». Затем она сделала еще одно невероятное усилие, чтобы выбраться наверх. Тут она вспомнила, с какой легкостью кружились и вращались на перекладинах брусьев олимпийские чемпионы. Но она не спортсменка, поэтому ей было очень нелегко. Марчелле удалось все же немного подтянуться, сосредоточив тяжесть своего тела на запястьях рук. Корни изогнулись под тяжестью висевшей на них женщины, и Марчелла, хоть и скорчившись от мучительной боли, почувствовала облегчение оттого, что была почти у цели. Еще одно усилие, и… Раздался, подобно пистолетному выстрелу, треск, и обломившийся корень потащил ее на дно оврага. Цепляясь коленкой за сломанные ветви, она летела на дно оврага, когда вдруг почувствовала пронзительную боль в икре, как будто бы ей в ногу всадили огромную иглу. Громко вскрикнув, она потеряла сознание.

Открыв глаза, она увидела над собой темно-синее небо, усыпанное мерцающими звездами, одни из которых горели ярче других. Скрюченная сзади, опухшая нога ныла от неимоверной боли. С трудом сгибая онемевшую ногу, она умудрилась взглянуть на часы, стрелки которых показывали двадцать три сорок. Интересно, долго ей придется ждать помощи, пока кто-нибудь в гостинице не хватится? Может быть, какой-нибудь вставший спозаранку пастух, проходя мимо, все-таки заметит ее? А если этого не случится, неужели она умрет здесь, среди пасущихся рядом, звенящих колокольчиками животных, а сыну придется решать, стоит ли опубликовывать некоторые ее биографические данные? Если события примут такой печальный оборот, то, похоже, придет конец ее деятельности по написанию бестселлеров. Бестселлеры! Каким ничтожным казалось сейчас это слово. Сейчас она с радостью бы выменяла все свои бестселлеры на один глоток горячего кофе и лестницу.

Скрючившись на колючих ветках, она боролась со страстным желанием заорать во все горло, как ребенок. «Я так просто не сдамся, — ворчала она. — Вспомни своего отца, сына, миллионы своих читателей. Все они будут искать тебя. Поэтому какой смысл плакать?» Но слезы, не слушаясь, ручьем лились из ее глаз, и она ничего не могла с этим поделать. Позже, когда стал накрапывать дождь, она попыталась соорудить из веток оливкового дерева некоторое подобие крыши для того, чтобы спокойно уснуть. Но уснуть было невозможно. Память непрерывно перелистывала страницы прожитой жизни. Как легко было анализировать свои промахи, лежа на глубине. Она сделала потрясающий вывод: людям следует чаще падать на дно оврагов.

— Милый Боже! — взмолилась она, темпераментно заламывая руки, как в детстве. — Милый Господь Бог, в существование которого я не верю! Помоги мне выбраться отсюда, и тогда, даю тебе слово, я никогда в жизни не взгляну ни на одного мужчину. — В глубине души она, конечно же, понимала, что эту клятву всемогущему Богу она нарушит так же, как и предыдущие. Но чтобы добиться исполнения заветного желания, нужно во что-то поверить, и лучше, если это будет религия.

Отыскав в своей сумке сигарету, она с трудом ее раскурила. Казалось, никогда в жизни она не испытывала такого блаженства. Она задумчиво курила, прислушиваясь к шуму бьющихся о самодельную крышу капель дождя. Как это, в конце концов, случилось, что она попала сюда? Неужели ее ясновидец, так четко предсказывавший все ее жизненные вехи, на этот раз не смог предупредить о такой необычной кончине? Не слишком ли много драматичных событий за несколько последних дней? Достаточно горя и печали. Она перенесла самый тяжелый для женщин удар судьбы: гибель ребенка. Она была совершенно уверена, что спасла жизнь другому своему чаду. Но оказалось, что она потеряла, и возможно, навсегда, единственного любимого ею человека. Почему же все эти ужасные события выпали на ее долю? Может быть, она несла кару за что-то? А сейчас еще и эта напасть: лежи тут, на дне ямы, и лязгай зубами от холода и сырости! У нее просто в голове не укладывалось, как это всего лишь несколько дней назад она собиралась провести в Нью-Йорке рождественские праздники вместе со своим сыном. А потом началась череда кошмарных событий, итогом которых явилось случайное падение в глубокую яму.

Затушив окурок о сырую ветку, она подумала, что прежде чем она поймет причину ее пребывания в переполненной козьим навозом ловушке, скрытой в холодных горных расщелинах Майорки, следует вернуться памятью к более ранним событиям своей жизни.

Первое — надо выяснить, почему она стала писательницей, вернув памяти ту пору, когда она еще и не мечтала об этом, к тем дням, когда ее мать полоскала ей рот мылом, чтобы она никогда больше не рассказывала своим друзьям сексуальные истории. А для этого надо вернуться назад, в Маленькую Италию.[1 - Район Нью-Йорка, основное население которого составляют выходцы из Италии.]




КНИГА ПЕРВАЯ





ГЛАВА 1


Маленькая Италия, 1966 год

Из окна ванной комнаты семейства Балдуччи раздался душераздирающий крик.

— Там что, ребенка пытают? — громким голосом поинтересовалась соседка, выглядывая из своего окна.

Проходившая по улице женщина, подняв кверху глаза, принялась объяснять раздраженным голосом:

— В этом доме никого не пытают! Это просто Марчелла Балдуччи в очередной раз промывает свой рот мылом. Она опять продолжает рассказывать свои постыдные истории. Позор!

В ванной комнате Ида Балдуччи, энергично намыливая шампунем «Голубь» тряпочку для мытья, одновременно открывала другой рукой рот своей дочери.

— Только посмей меня укусить! — предупредила мать.

— Но меня же вырвет! — кричала Марчелла. — У меня разболится живот!

В этот момент в ванную комнату заглянул проходивший мимо недовольный Альдо Балдуччи.

— Она же, в конце концов, не животное, чтобы насильно открывать ей рот, — проворчал он.

— Если она ведет себя, как животное, то и обращаться надо с ней, как с животным, — ответила Ида.

В тот момент, когда Марчелле очень хотелось напомнить о том, что животные не умеют рассказывать своим друзьям разные истории, в рот ей грубо запихнули намыленную тряпку, которой принялись отмывать язык и губы. Хватаясь за рот, девочка принялась просто выплевывать мыльную пену.

— Только таким образом можно отучить ее от этих грязных историй, — кричала Ида, крепко держа Марчеллу за руку. — Как собаку, которую тыкают носом в собственное дерьмо.

— Ну ладно, хватит… — отцепив обвитую вокруг шеи дочери руку жены, сказал Альдо. — Она уже получила урок. — Он нежно обнял за плечи трясущуюся всем телом и сплевывающую в раковину Марчеллу. Выпрямившись, она метнула взгляд злых и красных от слез глаз в сторону матери.

— Это ты сделала со мною в последний раз! — крикнула она матери.

— Я надеюсь, молодая леди, что это действительно будет в последний раз, — подтвердила Ида. — Потому что, если я еще когда-нибудь узнаю, что ты продолжаешь рассказывать непристойности своим друзьям, я просто не знаю, что с тобой сделаю. Но одно ясно: ты получишь гораздо более жестокое наказание, чем это. — Решительным жестом свернув полотенце и повесив его на поручни, она начала читать свои нравоучения: — Подумать только! Девочке четырнадцать лет, а она уже рассказывает такие гадости! Я ходила к отцу Кармелло, и он очень хочет побеседовать с тобой. За что мне такое наказание, Альдо? Такая милая девочка и такие мерзкие разговоры!

Тяжело вздохнув, Альдо, не в силах оторвать свой взор от отражавшейся в зеркале напротив серебряной гривы, обеими руками начал приглаживать волосы.

— Не хочешь ли ты опять обвинить моих родственников? — спросил он. — Ведь моя тетушка была певицей, и у нее был темперамент настоящей артистки!

— О ней мне все очень хорошо известно! — фыркнула Ида. — Кажется, она была оперная певица? Только почему-то ее никто никогда не видел на оперной сцене!

Марчелла метнула умоляющий взгляд в сторону отца, продолжая непрерывно полоскать рот и сплевывать мыло. Прошло много времени, прежде чем она перестала ощущать мыльный вкус во рту. А в это время в кафе-мороженое ее ожидали друзья, пообещавшие купить ей что-то вкусненькое как компенсацию за понесенное наказание.

Тяжело опустившись на махровую крышку унитаза, Ида стала обмахиваться газетой. Марчелла выбежала из ванной.

— И куда, интересно мне знать, ты понеслась? — крикнула ей вслед Ида.

— Ты же сама сказала, что отец Кармелло хотел со мною побеседовать, — не поворачиваясь, бросила через плечо Марчелла.

Сбегая вниз по ступеням, она думала о том, что ничто на свете, даже такая экзекуция, как полоскание рта мылом, не заставят ее отречься от своих историй, ничто и никто, даже отец Кармелло, который будет призывать на помощь миллион святых дев Марий!

— Марчелла, подожди! — послышался за спиною Марчеллы голос отца. Оперевшись на почтовые ящики, она стала поджидать, когда ее догонит отец.

— Ну как ты? — спросил ее отец, обнимая за плечи. — Мать совсем не хотела тебя обидеть. Ей просто очень хочется, чтобы ты росла настоящей леди!

Вывернувшись из-под старческой отцовской руки, она зарылась носом ему в грудь.

— Да она просто ревнует! — объяснила она своему отцу.

Нахмурившись, Альдо поинтересовался:

— Ревнует к кому?

Марчелла старалась найти подходящие слова, после чего выпалила:

— Потому что она знает, что я люблю тебя больше, чем ее. — Сказав эти слова, она быстро обняла его и чмокнула в губы. Затем, стремглав выбежав из здания, она помчалась по пыльной июльской улице в кафе-мороженое.

Ожидавшие друзья встретили ее возгласами приветствия. Небрежной походкой профланировав через кафе к заветному столику с друзьями, она испытала невыразимое чувство блаженства, ощущая на себе их пристальные взгляды.

— Что, было действительно противно? — тут же спросил Андреа Фалуччи.

— Не-а, — покачала головой Марчелла.

— А тебя рвало? — спросила девчонка по имени Сиси. В ответ Марчелла только захихикала:

— Скоро я жить не смогу без употребления шампуня «Голубь».

Раздался дружный смех детей.

— А что сказала твоя мама? — спросила рыжеволосая девочка с веснушчатым лицом.

— А то ты не знаешь, что говорят в такие минуты! — ответила Марчелла, принимая угрожающую позу и изображая свою мать. — «Пусть твои друзья рассказывают друг другу разные гадости, а ты моя дочь, и поэтому не смей этого делать!» И так далее и тому подобное! — Затем, выпустив пары, Марчелла зашипела: — Ну, теперь держись, Джина. Увижу эту маленькую гадюку, приколочу. Ведь это благодаря ей вся округа узнала о том, что я рассказываю вам сексуальные истории!

Стоявшая возле стола официантка выжидающе смотрела на Марчеллу.

— Мэри, принеси мне, пожалуйста, помадку с двойным шоколадом, — приказала она. — Вы же заплатите, ребята, правда? — Сидевшие за столом друзья переглянулись между собой и закивали головами в знак одобрения. — Тогда принеси мне еще одну порцию горячего шоколада, взбитые сливки и орехи! — быстро дополнила она свой заказ. — Вы же, наверное, сами хотите, чтобы вкус мыла побыстрее исчез из моего рта, не так ли? — Окружающие в ответ неохотно закивали головами. — Мне предстоит встретиться с отцом Кармелло, — закатывая глаза, сообщила Марчелла. — Но я не позволю ему обвинить меня в этаких пустяковых штучках, потому что все рассказанные вам мною истории ничуть не хуже тех, которые еженедельно печатаются в различных изданиях. Придет день, и я тоже напишу эти рассказы, а потом отнесу их в издательство!

— А когда ты станешь известной писательницей, ты будешь по-прежнему с нами общаться? — спросила Сиси, восхищенно глядя на будущую знаменитость.

— Конечно! — ответила Марчелла, изобразив из себя важную знаменитость и вызвав смех своих друзей, которые шумно допивали остатки кока-колы, соскребая со дна тарелок капельки растаявшего мороженого.

— Следующий мой рассказ будет посвящен отцу Кармелло! — провозгласила она, опустив глаза в тарелку. — И его тайной сексуальной жизни! — добавила она, пробежав испытующим взглядом по их лицам. — Героиней рассказа будет роскошная пышногрудая девчонка, которая придет к нему в исповедальню. Она захочет очиститься от своих грехов, а он будет лапать ее своими руками.

У девчонок перехватило дыхание. Объединить в одном рассказе секс и религию — слишком уж дерзкий поступок даже для отважной Марчеллы.

— А ты не боишься, — что Бог покарает тебя и ты тут же умрешь после содеянного? — спросила Сиси.

Слизывая с ложки помадку с шоколадом, Марчелла призналась:

— Да нет, не очень. Я не буду бояться, по крайней мере, до того, как, написав этот рассказик, продам его какой-нибудь киностудии за десять миллионов долларов!

— Они никогда не выпустят на экран фильм о сексуальной жизни священника, — возразил Андреа. — Слишком многие католики будут против, потому что это будет выглядеть как святотатство. И кроме того, отец Кармелло не будет заниматься такими глупостями, как секс!

— Но он же вполне молодой человек! Моя мать говорила, что ему всего лишь немногим более двадцати!

— А он действительно очень милый!

Марчелла стала терпеливо выжидать, когда затихнут споры и обсуждения.

— Конечно, занимается, — авторитетно заявила она. — Он же все-таки мужчина, не так ли? А мужчинам надо как-то выходить из положения, иначе им все время придется спать в мокрой кровати.

Все ее друзья, восхищенно глядя на Марчеллу, залились громким смехом. Откуда ей известны такие подробности? Марчелла, посмеявшись с ними за компанию, вдруг почувствовала тошноту, которая, очевидно, явилась результатом переедания мороженого. Ей очень хотелось тут же, за столом, под восхищенные возгласы, удовлетворить любопытство своих друзей новой скандальной историей. Но вокруг было слишком много народу, их могли подслушать, а к принятию новой порции мыла она, признаться, была пока не совсем готова.

— Почему ты рассказываешь эти истории, Марчелла? — мягко поинтересовался отец Кармелло. — Может быть, ты сомневаешься в том, что существует Бог?

Она почти не видела лица святого отца через разделяющую их решетку, но отчетливо помнила его внешность. У него было гладкое, круглое, загорелое лицо и небольшая наметившаяся лысина, которая также приобрела золотистый цвет загара. Хорошо, что в такие моменты откровения кающийся не видел его широко открытых наивных глаз.

— Я не знаю, святой отец, — пробормотала она. — Может быть, мне просто не хватает внимания? Матери некогда меня слушать, а отец вечно пропадает на работе. На меня только тогда обращают внимание, когда я начинаю рассказывать эти истории.

— Но почему же во всех твоих историях постоянно фигурируют сцены секса? — спросил он.

Пожав плечами, Марчелла ответила:

— Чтобы привлечь внимание слушателей. Если бы я стала рассказывать случаи из жизни монашек, кто бы стал меня слушать? Поэтому я рассказываю истории о своих молодых ровесницах, которым безумно нравится секс.

— А тебе тоже нравится? — полюбопытствовал он.

— Не так чтобы, — призналась она. — Просто мне нравится заигрывать с парнями, не более того…

«И что я морочу голову? — размышляла она по дороге домой. — Конечно же, мне нравится секс!» Интерес к сексу проснулся у нее еще до того, как ей исполнилось тринадцать лет. Лежа ночью при открытом окне, тюлевые занавески которого не теребило даже легкое дуновение ветерка, она гладила себя руками. Вдруг неожиданно начался ливень, и запах теплого, летнего дождя еще сильнее обострил ее чувства. Положив одну свою руку на простынь, другой она ощупывала себя, представляя, как будто все это проделывает рука лежащего рядом мужчины. В довершение всего по радио передавали ритмичную музыку. Все это, вместе взятое, довело ее до наивысшей точки возбуждения. Это случилось впервые в жизни.

Ее и саму интересовало, почему она была более взрослой и знающей, чем все ее сверстницы. Может, причина крылась в том, что она росла единственным ребенком в семье? А может быть, это из-за отца, вид которого всегда волновал ее. Она вспоминала его большое, красивое лицо, львиную гриву серебристых волос, аккуратно подстриженные усы. Его большое тело, покрытое густой растительностью, которая виднелась и из-под ворота расстегнутой рубашки, и на икрах. Все выглядело очень невинным, даже появление отца в кальсонах, обтягивающих выпиравшую между ног выпуклость. Она не придавала значения и тому, какое удовольствие ему доставляло трогать, ласкать ее, а потом, крадучись забираясь под платье, гладить ее плечи, спину, плоские, еще не успевшие сформироваться груди. По достижении половой зрелости она положила конец этим играм. Кажется, сейчас это называется совращением детей. Но у нее никогда не возникало подобных ситуаций в отношении отца. Просто ее любили и лелеяли. Придет время, и она будет только мечтать о том, чтобы ее так же нежно, с радостью, и как бы между прочим, приласкала какая-нибудь мужская рука.

Мать же для Марчеллы не представляла собой предмета восхищений. Все жившие поблизости соседи единодушно сошлись во мнении, что Ида слишком уж «раздобрела». Марчелле казалось, что у итальянок после замужества существуют лишь два варианта: либо сесть на голодную диету, либо раздобреть, поскольку ели они преимущественно макароны, политые жирным соусом, долго просиживая за ленчем, который растягивался до полудня. Это было старо как мир: очаровательные девушки превращались в совершенно обычных дам. А между тем многие мужчины стремились увидеть в своих женах сочетание этих двух качеств. Что же касалось Иды, то ее можно было отнести скорее к категории матери семейства. Она была дородной, работящей, великолепной кулинаркой, слегка ревнующей своего мужа из-за того, что он был намного эффектнее ее.

Марчелла никогда не видела, как дерутся или бросают друг в друга различными предметами ее родители, что часто приходилось наблюдать в семьях живущих по соседству друзей. Но ей также ни разу не довелось видеть, чтобы споры между родителями когда-либо заканчивались страстными объятиями или поцелуями. Марчелла редко видела, чтобы родители прижимались друг к другу, поэтому проблема сексуальных взаимоотношений делалась для нее более загадочной. Родительские споры обычно проходили в присутствии Марчеллы.

— Альдо, она может зазнаться! — кричала Ида, заслышав комплименты в адрес дочери со стороны отца.

— Нечего идти у нее на поводу! Ты избалуешь ребенка, Альдо, — одергивала она мужа, как только он собирался ей купить какую-нибудь заветную вещицу.

Создавалось впечатление, что мать поставила себе целью стоять на страже жизненных удовольствий дочери. Марчелле казалось, что ее родители совершенно не подходят друг другу. Стиль существования Альдо — жизнеутверждающий. Поэтому даже обычная дневная прогулка по улице в компании отца оборачивалась для Марчеллы целым событием. Было в нем этакое щегольство столичного жителя, хотя, надо признаться, он ни разу в жизни даже не останавливался в Риме. Его наибольшей заслугой было то, что рядом с ним Ида выглядела, по крайней мере, респектабельно. Она никогда не одевалась модно, завязывала свои гладко зачесанные назад волосы в узел, никогда не выщипывала свои густые брови и только по самым торжественным случаям припудривала свое лицо и красила губы красной помадой. В целом она неплохо смотрелась: приятное лицо украшали рельефный нос, черные глаза и хорошо очерченные губы. И все равно отец был намного красивее.

Марчелла была поздним ребенком. Она родилась, когда Иде было тридцать семь, а Альдо — сорок пять. Но вместо нежной любви к долгожданному подарку судьбы, каким считала себя Марчелла, она чувствовала, что родители относятся к ней, как к обузе, нарушившей спокойное течение их зрелых лет. Только отец водил ее на концерты, проходившие в зале «Карнеги-холл» или в Центральном парке, пробуждая в ней интерес к музыкальному искусству. Для прогулок в парк мать специально собирала закуски для пикника, отказываясь когда бы то ни было присесть на землю, даже если сверху находилось разостланное одеяло. Летними вечерами, расстелив старое одеяло на газоне Центрального парка, Марчелла слушала замечательную оперную музыку в компании отца. Однако к началу третьего акта Марчелла обычно благополучно засыпала под великолепные звуки Музыки, положив голову на колени отца.

Альдо Балдуччи был шеф-поваром одного из лучших ресторанов Маленькой Италии. Раз в месяц он собственноручно готовил в доме еду. В такие дни Марчелла обычно так и кружилась возле деревянных досок для разделки мяса, внимательно наблюдая за процессом приготовления пищи. Перед началом работы он выдергивал из головы дочери волос и демонстрировал остроту лезвия. А выдернутый волос звенел под лезвием ножа, как бы предваряя начало важного мероприятия. Напевая арию «Фигаро» из «Севильского цирюльника», Альдо нарезал мясо тоненькими ломтиками, а овощи — аккуратными разноцветными кубиками, наполнял комнату невообразимо приятным запахом свежих овощей. К столу всегда приглашали гостей, коими являлись коллеги по работе, приятели по карточной игре и жившие по соседству знакомые, которые, захватив с собой по бутылочке «Кьянти», постепенно превращали квартиру в маленький кабачок веселящихся, беседующих друг с другом, подвыпивших посетителей. Чтобы поддержать женскую компанию, к Иде приходили жены некоторых товарищей Альдо. После сытного ужина они принимались за карточную игру, продолжавшуюся до поздней ночи. Когда Ида начинала незаметно выражать свое недовольство затянувшейся вечеринкой, Альдо возражал, утверждая, что человек имеет право хотя бы раз в месяц приготовить еду не ради денег, а ради собственного удовольствия. В такие вечера родители обнимали Марчеллу, приставая к ней со всякого рода пустяками, разрешали выпить немного вина из крошечного стаканчика, пока, наконец, ее не одолевал сон. Счастливая, с чувством легкого головокружения, она пробиралась к своей кровати, где, положив голову на подушку, вдыхала слабый аромат недорогих сигарет, проникавший через дверь ее спальни.

Учеба в школе представлялась ей весьма скучным занятием. Единственным любимым уроком для нее был урок английской композиции, во время которого она читала всему классу собственные истории, а потом, сияя от радости, с довольным видом выслушивала похвалы мисс Вульф.

— У тебя есть дар удерживать внимание читателей, — сказала ей мисс Вульф.

Уж в этом-то она ни на минуту не сомневалась! Ее одноклассники с удовольствием оставались даже после уроков, чтобы послушать истории, которые она по ходу дела приукрашивала и дополняла всевозможными романтическими и пикантными подробностями, которые так нравились подросткам. Но мисс Вульф даже не догадывалась об этом аспекте таланта Марчеллы.

— Когда ты читаешь свои рассказы, я всегда наблюдаю за выражением лиц твоих подружек, — говорила она, обращаясь к Марчелле. — На их лицах написано прямо-таки какое-то потрясение, так они бывают увлечены твоими произведениями. Не думаешь ли ты найти применение своему таланту? Может быть, тебе стоит поступить в колледж?

Марчелла очень сомневалась в том, что у родителей найдутся деньги для ее обучения в колледже. Как-то отец предложил ей в будущем устроиться работать официанткой в его же ресторане. Он даже пообещал замолвить за нее словечко перед владельцем этого ресторана — как будто бы было что-то сверхъестественное в работе официантки! И она догадывалась, что именно такая судьба будет уготована ей, если она сама не предпримет какие-либо меры, так как единственная ее мечта была стать писательницей. Оставаясь одна в своей спальной комнате, она начинала в очередной раз проделывать титаническую работу, внося краткие записи, имена, перелопачивая придуманные ею истории детства своих персонажей. В блокнотах содержался сырой материал, который надлежало обработать и облечь в нужную форму, как только над ней станет нависать угроза нелюбимой работы.

Другим приятным аспектом школы был Гарри Уинтон, ради которого она с утра прихорашивалась, красила единственной имеющейся в ее арсенале краской веки и губы, после чего появлялась на спортплощадке, где мальчишки устраивали показательные игры в баскетбол. Гарри Уинтон был самым высоким парнем в спортивной команде и самым крупным среди остальных сверстников в школе. Поэтому получить внимание с его стороны значило приобрести очень высокий статус в школе. Будучи самой успевающей ученицей в классе, она заслужила благосклонность самого видного парня. Как только Марчелла появлялась рядом, Гарри останавливал на ней взгляд своих больших, мечтательных голубых глаз.

Внешне они были полной противоположностью друг друга. Гарри был белолицый, голубоглазый сын ирландского полицейского, тогда как Марчелла была живой, темноволосой, черноглазой дочерью итальянцев. Играя в футбол за честь школьной команды, он, забивая гол, непременно смотрел в сторону Марчеллы, которая в это время начинала скакать и визжать. Она не считала себя красавицей, потому что не была столь грациозной и изящной, как другие девочки. Округлые формы были наследственной чертой всех женщин их семейства, и, учитывая это, она принимала свою полноту как должное. Но восхищенные взгляды мужчин в ее сторону весьма красноречиво свидетельствовали о том, что она была очень привлекательна.

По мере взросления у Марчеллы появилась одна проблема, которая заключалась в том, что любой, проявлявший к ней интерес парень становился причиной внезапно начинавшегося у нее сексуального зуда. Стоило только кому-нибудь из мужчин посмотреть в ее сторону, как непроизвольно ее грудь подавалась вперед, соски набухали, а внизу, подумать только, в том месте, где, как ей говорили, даже грешно что-либо чувствовать, вдруг появлялась теплая влага. Затаив дыхание, она наблюдала за тем, как на нее смотрят мужчины, и пришла к выводу, что пора назначать свидания.

Когда ей исполнилось шестнадцать, ей наконец разрешили сходить вместе с Гарри в кино. Сидя рядом с ним в зале, она дрожала всем телом, предвкушая что-то необычное, но в этот день ухаживания Гарри ограничились тем, что он, как и подобает впервые собравшемуся на свидание парню, лишь осторожно положил ей на плечо свою руку. Она изо всех сил старалась подтолкнуть свою грудь к его свисающим с ее плеча пальцам. Но Гарри, уставившись на экран, даже не шелохнулся в ответ. Позже, когда Гарри разрешили пользоваться отцовской машиной, он стал припарковывать ее за углом дома Марчеллы. Сидя в машине, он целовал ее шею, лицо и губы, а затем, изрядно возбудившись, думал о том, какую бы еще часть тела ему поцеловать. Она обычно зашторивала занавески, предоставляя ему право вести себя с ней более раскованно. Иногда, в разгар страстных поцелуев, останавливаясь, чтобы перевести дух, Гарри откидывался на сиденье, обращая внимание Марчеллы на длинную выпуклость, которая вдруг поднималась у него внизу живота. Мысль, что она доводит Гарри до такого возбужденного состояния, неизменно радовала ее. Ей было очень приятно осознавать, что под влиянием ее неотразимых чар он корчится от возбуждения, а она при этом смущенно смотрит ему в глаза и щекочет его ладонь.

Они встречались в течение всего дождливого лета, с нетерпением ожидая того момента, когда наконец перейдут запретную грань. Однажды Гарри в очередной раз демонстрировал ей свое неловкое положение, явившееся результатом сильного возбуждения, а она, протянув руку к его промежности, начала поглаживать через брюки вздыбившуюся выпуклость.

— Тебе не нужно дотрагиваться до этого места, — хрипло пробормотал он, не открывая глаз. Она еще раз провела ладонью, и из его груди вырвался стон.

— Почему же нет? — спросила она. — Ведь тебе это нравится, не так ли?

— Да, нравится, но в том-то вся и беда.

— Дотронься до меня, Гарри, — попросила она, сама удивившись собственной смелости. На ней были мини-юбка и короткие белые носочки. Марчелла раздвинула ноги, когда рука Гарри нерешительно стала подкрадываться к ее бедру. Остановившись на минуту, он продолжал целовать Марчеллу, а рука тем временем, как бы невзначай, двинулась дальше. Все это делалось украдкой, потихоньку, чтобы она не могла этого явно заметить. Она чуть не потеряла сознание, когда он слегка коснулся пальцами ее трусиков, прогнула спину и прижалась к его руке, но Гарри резко отдернул свою руку, будто обжегся.

— Ты не боишься? — спросил он.

— Чего? — усмехнулась она.

— Не знаю, — пробормотал он. — Ну, проклятий или того, что попадешь в ад, или какой-нибудь еще ерунды, о которой тебе, наверное, уже все уши прожужжали.

В ответ Марчелла только рассмеялась.

— Мне кажется, тела только для того и существуют, чтобы доставлять наслаждение. — Задрав юбку, она зацепилась пальцем за край своих трусиков, стараясь снять их. Его взгляд еще больше возбуждал ее, и она знала, что он сможет воплотить в жизнь исполнение своих желаний, как только она снимет белье. Мысль, что он увидит ее обнаженную, приводила ее тело в неописуемый трепет волнения и легкого стыда. Она видела, как его рука непослушно скользнула под юбку. В ответ она охотно предоставила свое тело, как бы приглашая Гарри на весьма интересную экскурсию. Наконец-то произошло то, о чем она так часто мечтала: рука настоящего мужчины коснулась ее. Он так нежно ласкал поверхность ее тела кончиками пальцев, что ей хотелось кричать от удовольствия. Этот неуклюжий, громоздкий парень так нежно дотрагивался до нее, будто держал в руках самую хрупкую в мире бабочку. Дрожащими пальцами он дотронулся до ее самого чувствительного места и начал слегка поглаживать его. Ей хотелось, чтобы он подольше держал свою руку там и гладил открытой ладонью, касаясь чувствительной поверхности всеми длинными пальцами и даже с силой надавливая между ее ног большим пальцем руки. Приподнявшись с сиденья, она повалила его на себя, а он, опрокинувшись, снова застонал.

— Не убирай руку, — шептала она, — продолжай!

— Если мы будем продолжать в том же духе, то может что-то произойти, — ответил он хрипло. Никогда раньше его четко вырисовывавшийся между ног орган не достигал такой степени напряженности.

— Ну вытащи его на волю, — просила она, стараясь выпрямиться. — Дай я взгляну на него.

Он неохотно стал расстегивать ширинку, но ей показалось, что ему понравилось предложение продемонстрировать перед ней предмет своей мужской гордости. Когда Гарри наконец вытащил свой твердый, лоснящийся красный член, она, зажав его в своей ладони, с удовольствием ощущала в руке его судорожное пульсирование. А Гарри между тем сделал попытку проникнуть изогнутыми пальцами внутрь заветного клада. Но неожиданно он начал ловить ртом воздух, поскольку произошло семяизвержение, и теплая жидкость непрерывным потоком полилась ему прямо на брюки. Он перестал двигаться, а она застонала от расстройства, поскольку накопившееся внутри нее напряжение грозило вылиться в какое-нибудь непристойное замечание. Гарри оторвал руки от ее тела, которое, разомлев, трепетало от его прикосновений, вытер влагу бумажной салфеткой и снова устремился к ней губами. И она так долго сосала его язык, что он был вынужден прервать это приятное занятие, чтобы глотнуть немного воздуха.

— Я же предупреждал, что может что-то случиться, — сказал он, снова облокотившись на сиденье.

— Со мною произошло то же, что и с тобою, — прошептала она.

Единственным человеком, которому она решила рассказать о том, что произошло между нею и Гарри, была учившаяся в старших классах Жинетта, которая, по слухам, уже имела несколько «интимных связей». Она была чертовски хороша собой и курила сигареты на манер взрослых. Они иногда встречались с Марчеллой в соседней кафешке, где увлеченно обсуждали знакомых парней.

Жинетта не проявила большого интереса к рассказу Марчеллы.

— Если бы он был настоящим мужчиной, то не стал бы кончать раньше тебя, — сказала она, небрежно стряхивая пепел с сигареты.

— А почему? — поинтересовалась Марчелла у более опытной Жинетты.

— Почему? — улыбаясь, вопросом на вопрос ответила очень редко веселая Жинетта. — Потому что воспитанный мужчина всегда пропускает женщину вперед.

— В следующий раз, когда у него не будет дома родителей, я проделаю с ним все то же самое, только доведу это дело до конца, — заверила свою подружку Марчелла. — Ты же никому об этом не расскажешь?

Пожав плечами, Жинетта ответила:

— Не хочешь, не расскажу, только предупреждаю тебя, будь осторожней. Ты не знаешь, какие они, эти ирландские мальчики.

Марчелла вытаращила на Жинетту удивленные глаза:

— Какие?

Затушив сигарету и оставив на столе пятьдесят центов, Жинетта встала:

— Стоит с ними переспать только раз, как тут же забеременеешь.

В июле выдались очень жаркие выходные дни. Родители Гарри отправились в Нью-Джерси, где проходила конференция, посвященная мерам предупреждения преступности, а его сестра уехала к своему дружку. Целое воскресенье Гарри оставался в квартире совершенно один. Отработав свое алиби с Жинеттой, Марчелла после ленча отправилась домой к Гарри. Гарри открыл дверь: он был одет в джинсы и рубашку, его розовое лицо было гладко выбрито.

Когда он захлопнул за нею дверь, дважды повернув ключ в замке, она стала оглядываться по сторонам. Он жил в более современном квартале, чем она, и комната его была обставлена самым обычным образом. Все предметы, за исключением абажура, были спрятаны под полиэтиленовыми чехлами, что вызвало понятный скептицизм у Марчеллы. Медленно направляясь в гостиную, она по дороге заметила стеклянный ларец с китайским орнаментом, который, по-видимому, для коллекции приобрела его мать.

— Я видела рекламу этой вещицы в каком-то журнале, — сказала она, поднося ларец поближе к своим глазам. Весь ларец был усыпан фигурами персонажей фильма «Волшебник страны Оз». Ей было всегда интересно посмотреть на людей, покупавших такое барахло. А теперь она знала, кто они, одна из них — мать Гарри.

— Хочешь кока-колы? — спросил Гарри. Она прошла с ним на кухню.

— А у тебя нет вина или чего-нибудь такого? — спросила она. — А то я что-то очень нервничаю, Гарри.

Робко взглянув на Марчеллу, он сказал:

— Знаешь, не стоит делать того, чего ты не хочешь. Она почувствовала себя оскорбленной.

— Что, пошел на попятную? — спросила она.

— Да нет, — ответил он.

Отыскав бутылку Довольно сладкого вина, он налил им обоим по стаканчику. Марчелла выпила без всякой охоты, так как горячащий кровь напиток был не совсем кстати в такой и без того жаркий день.

Похоже, что он так и просидел бы здесь целый день, пяля на нее глаза, если бы она сама не начала действовать.

— А где твоя комната? — спросила она.

Шагая по коридору в комнату Гарри, она чувствовала легкий гул в голове от выпитого крепкого вина. Гарри следовал за нею.

— Вот здесь моя комната, — указав рукой на довольно стесненное пространство, сказал он.

Марчелла, присев на кровать, призывно посмотрела на Гарри. Поднимая руки, чтобы снять с себя одежду, она обратилась к нему:

— Помоги мне раздеться.

Осторожным движением рук он принялся снимать с нее все предметы туалета, пока наконец она не оказалась совершенно голой. Его кадык вздрагивал каждый раз, когда он ловил ртом воздух, переводя дыхание, которое между тем становилось все тяжелее и призывнее и эхом отдавалось в маленькой, тесной комнатушке. Она наблюдала за тем, как он изучал ее пухлое тело. Оперевшись на локоть, она смотрела на него вопросительным взглядом; грудь ее завалилась на одну сторону, а соски вздыбились. Он смотрел на нее до тех пор, пока она не легла, слегка раздвинув ноги. Тут Марчелла заметила, как быстро он перевел свой взгляд в расположенную между ног область тела.

Обтянутая джинсами выпуклость становилась все заметнее. Поспешно сняв с себя одежду, он оголил свое белое тело, которого, по-видимому, ни разу в жизни не касались солнечные лучи. Стоя на коленях с вертикально вздыбившимся членом, он стал приближаться к ней.

Вдруг он навалился на нее сверху и, прижимая свой язык к ее губам, обхватил руками ее грудь, возбуждая у Марчеллы непреодолимое желание слиться в едином порыве. Ловя губами его язык, она прижалась к его телу. Трудно было себе представить более приятный момент. Когда он начал всасывать губами ее грудь, по ее телу пробежала исступленная дрожь. Он очень торопился, прилаживая к ней нижнюю часть своего тела. А Марчелле так не терпелось поскорее провести этот волнующий эксперимент, что она сама изо всех сил помогала ему, раздвигая ноги и желая, чтобы его могучий член побыстрее проник в ее лоно. Держа свою руку с растопыренными пальцами на его груди, она лежала, стараясь привыкнуть к его новому вторжению.

Она знала, что в этом деле не нужна спешка; прежде чем впустить в себя этого могучего бойца, ей и самой нужно хорошенько возбудиться так, чтобы повлажнела промежность. Но Гарри, похоже, совсем потерял терпение, попытавшись с одного маха овладеть ею. Марчелла закричала от боли, но он даже не заметил этого, продолжая как заведенный непрерывные колебания нижней части своего туловища. Охватившая ее вначале боль сменилась возбуждением, которое ни на минуту не покидало ее тело. Она стала двигаться ему в такт, включив в эту интенсивную работу те органы, которые до этого бездействовали, а сейчас приняли такое активное участие в процессе волнующего ритуала, который, казалось, стал целью и предметом страстных мечтаний всей ее юности.

Когда она начала целовать его, слегка покусывая зубами его нижнюю губу, он, припав к ее груди, принялся ласкать губами оба ее соска. По всему телу Марчеллы разлилась сладкая нега, и она чуть не потеряла сознание от охватившего ее чувства неслыханного блаженства. Ей очень хотелось, чтобы и без того могучий член Гарри стал еще больше и проник так глубоко в нее, чтобы они оба могли, слившись воедино, раствориться в этом необъятном море блаженства.

Он мял ее губы, а она, отворачивая лицо, подставляла ему свою шею, которую он лизал, как щенок, продолжая интенсивно работать своим телом до тех пор, пока наконец комнату не огласил громкий рев, свидетельствующий о наивысшей точке блаженства. Гарри не шевелился, а Марчелла, доведенная до пика возбуждения, трепеща всеми клеточками своих нервных окончаний, лежала, предвкушая кульминацию. Как будто онемев, Гарри поднял голову, а она, открыв глаза, наблюдала за выражением его лица. С закрытым ртом, зажмуренными глазами и перекошенным от невыразимого счастья лицом он кончал. Вид умирающего от удовольствия мужчины ускорил наступление ее собственного оргазма. Волна блаженства разлилась по ее телу, и, отталкивая его голову обеими руками, она стала двигаться под ним, страшась лишь одного, чтобы он, не дай Бог, Не ушел в тот самый момент, когда все началось. Но вот настал этот сладкий миг: один прилив блаженства сменялся другим, и она, зажав своими ногами его бедра, крепко держала Гарри, не давая ему прервать эти минуты сладострастия. Он тяжело дышал, не вынимая из нее свой еще твердый пенис, а она вздрагивала всем своим телом, впервые в жизни испытав оргазм от первого в жизни соития с мужчиной. В голове ее царил сумбур от слившихся воедино переживаний настоящего экстаза и представлений о нем, сложившихся в ее детских мечтах и фантазиях.

— Ты любишь меня? — выпалил Гарри свой вопрос, прижавшись к груди Марчеллы, когда все было кончено.

— Я просто схожу от тебя с ума, — прошептала она.

Положив голову ему на плечо и щекоча его подбородок своими волосами, она уснула в этот теплый воскресный день, а из нее ручьем вытекала сперма, именно та сильная, характерная для ирландских мужчин семенная жидкость, которая, если верить ее подруге, может с одного раза сделать женщину беременной.




ГЛАВА 2


— Выйти за него замуж? — кричала Марчелла. — А что я буду делать все дни напролет?

— Будешь воспитывать детей! — кричала в ответ Ида. — И присматривать за мужем! В общем, заниматься тем же, чем и я!

— А я не хочу заниматься тем, чем ты, — тряся головой, кричала Марчелла. — Чего особенного ты добилась в жизни?

— Я вырастила тебя! Или это не в счет?

— Лучше бы ты меня никогда не рожала, — плакала Марчелла, сжавшись клубком на кровати. Она старалась сосредоточиться, но, получив результаты медицинского анализа, подтвердившего беременность, ей это плохо удавалось. — Мне остался год до окончания школы, — рыдала она.

— Следовало подумать об этом до того, как ты начала шляться с ним, — тряся головой, заявила Ида.

— Я хотела попробовать поступить в колледж. Мисс Вульф говорит, что у меня есть писательский талант, — всхлипывая, объяснила Марчелла.

— Писательский талант, — притворно изображая из себя человека, пораженного сердечным приступом, начала Ида. — А не благодаря ли этим рассказикам ты так рано начала гулять с парнями? Я тоже вышла замуж в семнадцать лет, не думая ни о каких колледжах!

Подняв зареванное лицо, Марчелла выпалила:

— Да у тебя же не было ничего интересного в жизни! Тяжело опустившись на постель, Ида хотела дать затрещину дочери, но, передумав, отчетливо произнесла понятную даже для идиота фразу:

— Марчелла, брак — это жертва! Жертва, которую ты приносишь ради своих детей. Ты что думаешь, хоть одной женщине нравится быть рабыней своего мужа, который, съев в один присест всю приготовленную за день еду, пойдет заниматься своими делами, не обращая на тебя никакого внимания? Спроси любую живущую на этой улице женщину, счастлива ли она со своим мужем? Все эти женщины принесли свою жизнь в жертву детям, и тут ничего нельзя поделать, так оно, наверное, и должно быть!

Подвинувшись ближе к матери, Марчелла начала:

— Но я не думала выбирать Гарри в мужья. Мне просто нравилось с ним встречаться, вот и все. Да и он никогда не смотрел на меня как на будущую жену. Получается, что его просто насильно женят на мне?

Встав с постели и собираясь выйти из комнаты, мать ответила:

— Он сделает то, что подобает сделать порядочному мужчине в этой ситуации.

Марчелла размышляла, лежа в постели. Жертва. Какое ужасное, тяжелое слово! Никому, никогда я не принесу себя в жертву, даже своим будущим детям.

Родители двух семейств организовали между собой встречу, на которой не было разрешено присутствовать «их детям». В их окрестности трудно было хранить какие-либо секреты. Вскоре всем будет известно о спешной женитьбе сына Уинтонов на дочке Балдуччи.

На следующий день, после определения дня свадьбы, Марчелла специально отправилась в школу пораньше, чтобы встретиться с Гарри. Она нашла его на спортивной площадке, где он гонял с мальчишками в футбол. Она недолго смотрела на него, пытаясь уверить себя в том, что ей предстоит всю свою жизнь провести с этим вот громилой. Заметив Марчеллу, Гарри что-то сказал ребятам и, высоко подбросив ногою мяч, направился навстречу.

— Что происходит? — пробормотал он, подойдя к ней поближе и отведя от нее свои наивно-голубые глаза.

Оперевшись ногою о кирпичную стену, он ждал от нее ответа, а она в это время оглядывалась по сторонам, чтобы убедиться в том, что их никто не подслушивает.

— А ты что, ничего не знаешь? — спросила она. — Они решили нас поженить. Как тебе это нравится?

Прищурив глаза, как будто бы вглядываясь в даль, он засмеялся нервным смехом:

— Но я не собирался так рано жениться.

— А ты думаешь, я мечтала стать матерью в семнадцать лет? — спросила она. Она взяла его руку, которую он быстро одернул. — Ну хоть посмотри на меня, Гарри! — внезапно выпалила она. — Я ведь как-никак мать твоего будущего ребенка.

Все происходящее напоминало ей сцену из фильма. Неужели это и будет ее жизнь? Раньше она представляла себе, как один по уши влюбленный в нее парень в необычайно романтичной обстановке будет умолять ее выйти за него замуж. И что она теперь имеет в реальности? Стоит в этом затихшем школьном дворе и сама чуть ли не умоляет его жениться на ней.

Тяжко вздохнув, Гарри посмотрел на нее.

— Когда люди женятся, — тихо сказала Марчелла, — они любят друг друга.

Потупив свой взгляд, он, как бы оправдываясь, объяснил ей:

— Может, мне нужно побольше времени, чтобы свыкнуться с мыслью о женитьбе. Я ведь собирался на следующий год поступить в колледж. После школьной практики я думал пойти поучиться бухгалтерскому делу.

— Я и сама собиралась поступать в колледж, — ответила она.

— Ты хотела стать писательницей, да? — неожиданно засмеявшись, поинтересовался он. — Я уже наслышан о том, какие распутные истории ты рассказывала своим друзьям.

Силясь изобразить на своем лице улыбку, она сказала:

— Думаю, что об этом не стоит сейчас вспоминать. Но знаешь, может быть, несмотря ни на что, мы сможем радоваться жизни? Из нас могут получиться по-настоящему хорошие родители, не такие строгие, как мои.

Как бы сомневаясь в правоте последней фразы, он, покачав головою, спросил:

— Надеюсь, это все, что ты хотела сказать? — Пожав ее руку, он снова отправился к игравшим в футбол ребятам.

— Все? — переспросила она, едва дыша. Никаких «я люблю тебя» или что-нибудь в этом роде. Она отвернулась, чтобы спрятать Навернувшиеся слезы. Около школы группками собирались прибывшие на занятия ребята, обсуждавшие домашние задания и контрольные работы. Подумать только, ведь когда-то и для нее эти школьные проблемы казались такими важными! Никогда в жизни она не чувствовала себя столь одиноко.

— Всем будем говорить, что ты забеременела во время медового месяца, — рассуждала Ида, хлопоча на кухне за обедом.

— Но у них же не будет медового месяца, — сказал Альдо.

Поджав губы, Ида возразила:

— Ну, тогда давай скажем, что ребенок родился недоношенным. Хотя первого ребенка, как правило, перенашивают, мы все равно скажем, что Марчелла не доносила ребенка до положенного срока.

— Ну, мама, — попросила Марчелла, отодвигая в сторону тарелку со спагетти. — Давай поговорим о чем-нибудь другом.

Конечно! — с притворной радостью, присаживаясь, сказала Ида. — Самое время потолковать о погоде, мисс.

Марчелла бросила умоляющий взгляд на отца, в глазах которого прочла лишь смущение и разочарование.

— Бог мой, — закипела Марчелла, кинув вилку на пол. — Можно подумать, что в Маленькой Италии я первая, с кем это произошло.

— Нет… — покачав головой, ответил отец. — Но ты же наша дочь. Каждый родитель желает всего самого хорошего своему ребенку. И мы тоже очень хотели, чтобы ты стала счастливой. — С этими словами он потянулся, чтобы пожать руку дочери.

— Я знаю, папа… — ответив отцу рукопожатием, сказала Марчелла.

— Родители у него очень милые люди, — заявила Ида, накручивая на вилку спагетти. — Прошу учесть еще одно важное обстоятельство: и мы, и родители твоего будущего мужа будем оказывать вам материальную поддержку до тех пор, пока Гарри не окончит учебу на бухгалтерских курсах. Кроме того, мистер Уинтон знаком с одним очень важным бизнесменом, который многим ему обязан. Так вот, он пообещал устроить Гарри на работу сразу после того, как их мальчик закончит учебу. Ты только подумай, что это значит: работать на Уолл-стрит!

Родители переглянулись, и Марчелла прочла в их глазах надежду на благополучие и процветание их внуков, на репутации которых не отразится позорный поступок их дочери.

Марчелле всегда доставляло радость исповедоваться отцу Кармелло, и, кроме того, ей очень хотелось поделиться с кем-нибудь наболевшим. Он встретил ее с распростертыми объятиями, радостно пожал руку:

— Я был уверен, что ты снова придешь!

— Мне нужно исповедаться вам, — сообщила она.

С грустным выражением лица, подпирая голову руками, он слушал рассказ Марчеллы.

— Я даже не знаю как следует своего будущего мужа! — закончила свой рассказ Марчелла. — И мне кажется, что я его совсем не люблю!

— Мне известно об этом, Марчелла, — тихо признался священник. — Со мною разговаривали миссис и мистер Уинтон. Обе семьи совершают благое дело, благословляя этот брак.

— Благословляют? — переспросила Марчелла. — Да они просто настаивают на этом браке!

— Я женюсь на тебе, — сказал он, — и у тебя родится законнорожденный ребенок. Вот тогда ты поймешь, как необходимо любить своего мужа.

— Откуда вам это известно? — с сарказмом в голосе спросила она. — Вы что, можете предугадать будущее или что-то в этом роде?

Отец Кармелло укоризненно вздохнул.

— Святой отец, может, выберемся из этого клозета? — спросила она, поднимаясь. — Мне нужно хоть немного подышать свежим воздухом!

Улыбнувшись, он проводил Марчеллу на поросшую травой лужайку, которая находилась рядом с церковью. Марчелла прислонилась к церковной стене.

— Я просто убеждена, что этот брак погубит всю мою жизнь! — заявила она.

Приветливо глядя на Марчеллу, отец Кармелло продолжал:

— Марчелла, ты же умная девушка, и поэтому должна бы знать, что в сложившейся ситуации у тебя просто нет выбора. Если ты постараешься, то в результате этого брака сможешь получить прекрасную семью и…

— Спасибо, отец, — поблагодарила она священника, прервав его на полуслове.

По дороге домой она рассуждала про себя. Неужели это все, чем может помочь религия отчаявшемуся человеку? Просто сообщить ей, что у нее нет никакого выбора?

По окончании учебного года Марчелла распрощалась со школой, искренне пожалев лишь о расставании с мисс Вульф.

— Как жаль, Марчелла, что ты решила закончить учебу, — говорила ей мисс Вульф, глядя на нее усталыми, добрыми глазами. — Чьи рассказы мы будем теперь слушать на уроках? Может быть, отложишь свое замужество годика на два?

— Нет, не могу, — усмехнувшись, ответила Марчелла.

— Но ты же не бросишь свое писательское занятие? — спросила учительница.

— Буду стараться, мисс Вульф, — ответила она. Мисс Вульф, нацарапав номер своего телефона на клочке бумаги, протянула его Марчелле.

— Возьми это, — сказала она. — Я живу в районе Гринвич-Виллидж. Если тебе когда-нибудь понадобится информация, касающаяся твоего дальнейшего обучения или чего-либо еще, позвони мне, Марчелла.

Позже, когда Марчелла встретилась со своими друзьями, чтобы отпраздновать последнюю с ними встречу за порцией сладкого мороженого, она никак не могла избавиться от чувства, что у нее как будто отнимают частицу ее жизни. В то время как ее друзья оживленно обсуждали за столом, где им предстоит работать летом в период каникул, Марчелла думала о своей назначенной на лето свадьбе.

— Смотри! — одергивая тяжелые красные шторы второго по красоте банкетного зала ресторана Карвелли, сказал официант, обращаясь к кассирше. — Это дочка Альдо выходит замуж!

Старая кассирша уставилась на молодых жениха и невесту, сидевших во главе стола, за которым собралось десятка два гостей.

— Совсем дети! — воскликнула она. Пожав плечами, официант сказал:

— Альдо такой счастливый сегодня!

Альдо Балдуччи изо всех сил старался насладиться вечеринкой, имея возможность лишь раз погулять на свадьбе единственной дочери, поэтому он определенно хорошо был настроен на этот вечер. Белокурые и румяные двоюродные ирландские братья Гарри, а также друзья-полицейские, коллеги отца, обливаясь потом, сидели за столом, с любопытством поглядывая на расположившихся напротив шумных итальянцев, с отдельными представителями которых им предстоит сегодня породниться. Хотя Альдо сам приготовил праздничный ужин, слишком большое количество принятого им вина не могло не сказаться на его нервах. На отдельном столике дымился котел с копченым мясом, приглашая всех гостей отведать вкусное жаркое.

— Какая замечательная была церемония, — промокая носовым платком уголки глаз, сказала Ида, обращаясь к матери Гарри. — Отец Кармелло прекрасно провел весь обряд венчания.

Альдо, тоже время от времени смахивая скупую мужскую слезу, наблюдал за прекрасным, но печальным лицом своей дочери. Он никак не мог оставить незамеченным столь грустный аспект сего дня. Пожав плечами, он позвал официанта и, попросив, чтобы ему сыграли «Асти Спумантэ», прошептал:

— Эти ирландцы пьют не меньше итальянцев. Принеси еще один ящик вина!

Но выданной им официанту суммы не хватило на то, чтобы заказать музыку оркестрантам. Сидевшие в соседнем зале скрипач и аккордеонист просто из уважения к Альдо наигрывали музыку чуть громче обычного.

На Марчелле было короткое белое платьице, которое она взяла напрокат у Идиной приятельницы. Невеста протянула руку, чтобы налить себе еще немного шампанского, которое ей поможет более оптимистично смотреть на жениха, явно ощущавшего большую неловкость в своем новом свадебном костюме.

К концу вечера со стороны некоторых мужчин послышались шутливые замечания в адрес невесты по поводу ее «интересного положения». От свадебного стола гости с разговорами, песнями и даже танцами переместились на улицу. Некоторые представители мужского пола начали давать Гарри советы, как лучше удовлетворить женщину. В момент, когда дискуссия переросла в соревнование между ирландцами и итальянцами относительно того, чья команда предложит более вульгарную позу, Ида схватила за руку мужа, чуть было не выдвинувшего собственный, пикантный, на его взгляд, вариант совокупления.

Затем растянувшийся в беспорядке эскорт гостей проводил молодоженов в их новую, находившуюся в нескольких кварталах от ресторана квартиру, которую родители Гарри сняли со скидкой, поскольку накануне в ней было совершено ограбление, детали которого упорно скрывали от Марчеллы ради ее же благополучия.

Всю дешевую обстановку для этой квартиры выбирала на свой вкус мать Гарри, и Марчелла чувствовала себя каким-то заблудившимся странником или временным постояльцем в этой своей новой квартире. Не успели молодые закрыть за гостями дверь, как Гарри смачно и звучно рыгнул.

Строго посмотрев в его сторону, Марчелла сказала:

— Очень романтично!

— Извини, — ответил он, направившись в спальню. Обиженная тем, что он даже ни разу не обнял и не поцеловал ее, она аккуратно снимала с себя взятое напрокат платье. Стоя на старом, выложенном черно-розовыми плитками полу, она расчесала свои волосы и дотронулась до лица руками. Надев новую ночную рубашку, она вошла в спальню, где уже находился Гарри, который лежал на кровати в белоснежной майке и трусиках, которые, очевидно, его мать специально купила ему для этого торжественного случая.

Присев на кровать, Марчелла смотрела на неподвижное тело Гарри.

— Ты не хочешь принять душ? — спросила она.

— Я очень устал, — ответил он, зевая. — Ты забыла о том, что утром мне нужно идти на занятия. Я же буду учиться на курсах бухгалтеров.

— Великолепно! — сказала она и прилегла рядом. Но он даже не пошевельнулся в ответ. — Сегодня мы в первый раз наедине друг с другом, не считая того дня, когда… — Она остановилась, не закончив фразу. Может быть, было не совсем тактично напоминать ему об этом воскресном дне несколько дней назад, события которого и привели их именно к такому финалу. — Сейчас мы можем делать все, что нам заблагорассудится. Ведь мы теперь взрослые!

— Да, это уж точно, — прохрипел Гарри. Марчеллу охватила паника. Ничего хорошего ей не добиться до тех пор, пока она сама не заведет его хорошенько! Придвинувшись к нему поближе, она скользнула руками под его майку. Он должен оживиться! Нужно побороть его плохое настроение, разговорить его так, как это удавалось ей со своим усталым и раздраженным после тяжелого трудового дня отцом. Сняв с себя ночную рубашку, она легла, положив свою полную грудь прямо около его лица. Гарри втянул в открытый рот сосок и начал его лизать так, будто это была ягода. Эти первые легкие покусывания подействовали на нее возбуждающе. Запустив руку в его трусы, она стала гладить его член, чувствуя горячее и учащенное дыхание Гарри.

— Продолжай делать то же самое, — прошептала она. Повернувшись на спину, чтобы ему было удобнее целовать другую ее грудь, она стала снимать с него трусы. Грузный и потный, со вздыбленным между ног членом, он вскарабкался на Марчеллу.

— Сначала погладь меня там, внизу, Гарри, — прошептала она. — Нужно меня подготовить…

Опустив руку, он грубо стал прикасаться рукой к ее промежности.

— Поласковей, пожалуйста, — умоляла она.

— Можешь ты замолчать хотя бы на минуту? — взорвался он. Выключив боковую лампу, а затем, засунув руку под одеяло, он грубо вонзил в нее два пальца.

— Мне больно! — закричала она. Выдернув пальцы, он прошипел:

— Хватит указывать мне, что делать, черт побери! Ты что, думаешь у меня до тебя были другие женщины? Откуда мне знать, как все это делается?

Едва сдерживая слезы, она шептала:

— К каждой женщине требуется свой подход, Гарри. Иногда мне хочется почувствовать…

Он снова резко вонзил в нее пальцы, и она почувствовала такую острую боль, будто ее резали на куски. Он намеренно причинял ей боль, и она догадывалась, что это доставляет ему истинное наслаждение. Навалившись на нее своим грузным телом и пригвоздив ее к кровати, он попытался овладеть ею. Но она сжала ноги, препятствуя его натиску.

— Я же прошу тебя, кричала она. Прижавшись своими губами к ее губам, он старался всунуть свой язык в рот так же грубо, как только что всовывал в нее свой член. Повернув голову набок, она старалась освободиться от прикосновений его губ.

— Я не могу дышать! — глотая воздух, кричала она.

— Ты же хотела, чтоб я возбудился, не так ли? — тяжело дыша, спросил он. — Ну вот и получай!

У нее пропало всякое желание заниматься с ним сексом. Она раскинулась на кровати, в то время как он, взгромоздившись на нее тучным телом, вцепившись обеими руками в ее грудь, сделал несколько возбужденных толчков, после чего с шумом кончил, выдыхая на нее едкий запах выкуренной накануне сигареты. По щекам ее струились слезы.

— Что случилось? — спросил он виноватым голосом, дотронувшись до ее лица. — Тебе было плохо?

Закусив губу и ничего не ответив, она тихо всхлипывала. Повернувшись на бок, он пододвинулся к своему краю кровати и захрапел. Не в силах уснуть, Марчелла лежала, стараясь хоть как-то представить свою будущую семейную жизнь, но ей ничего не лезло в голову. Проснувшись утром, она обнаружила, что Гарри уже ушел. Вместо того чтобы оставить для нее хоть какую-нибудь записку, он оставил лишь немытые тарелку и чашку.

Первые дни их медового месяца Марчелла прожила как бы играючи: обустраивая новое жилище, бегая за девять кварталов к своей матери, чтобы раздобыть какой-нибудь рецепт и ожидая возвращения мужа с бухгалтерских курсов. Возвращаясь с занятий, Гарри за минуту съедал все, что она готовила часами. Затем, сделав несколько ворчливых замечаний в ответ на ее очередной рассказ о событиях минувшего дня, он с головою уходил в чтение книг. Жаркими вечерами, раздевшись до белья, он уходил на кухню изучать следующую тему предстоящего урока. Стараясь как-то отвлечь его, Марчелла время от времени заходила на кухню. Гарри и ел и занимался любовью одинаково быстро и нетерпеливо, как будто стараясь побыстрее закончить этот процесс. Она всячески старалась привить ему неторопливую, свойственную итальянцам манеру сидеть за обеденным столом, попутно растолковывая, что прежде чем вскакивать на женщину, ее необходимо настроить и подготовить к предстоящему половому акту.

Марчелла очень тяжело переносила те дни, когда они не разговаривали друг с другом. Отец хотя и слишком разгоряченно, но все-таки выражал свои чувства, а Гарри все свои эмоции держал в себе. Не видя его реакции на свои слова и поступки, ей приходилось заигрывать и плясать вокруг него, забираться к нему на колени или садиться на стол, чтобы хоть как-то привлечь его внимание.

Стараясь не выходить за рамки семейного бюджета, Марчелле приходилось заниматься такими домашними делами, с которыми раньше ей никогда не доводилось сталкиваться: химчистка, утюжка, уборка. Первый же пришедший к ним счет за телефонные разговоры и электричество выбил их из колеи. Иногда, проходя мимо ресторана, Марчелле удавалось выманить у отца лишний десяток долларов, но в целом родители были довольны тем, что молодая пара учится экономно вести свое собственное хозяйство. Однажды поздним воскресным вечером, гуляя, они обратили внимание на стоящих за столиками уличных кафе посетителей.

Вернувшись с прогулки, Гарри, открыв дверь кухонных шкафов, стал осматривать их содержимое.

— Марч, не нужно покупать мешки для мусора, под них можно использовать магазинные пакеты для упаковки продуктов. Всегда надо покупать универсальные вещи с фабричной маркировкой, они гораздо дешевле…

С серьезным видом Марчелла, соглашаясь, покачала головой. Ей очень нравилось, когда он обращался к ней даже для того, чтобы немного поучить.

Минуло несколько недель со дня их свадьбы. Марчелле стало казаться, что стал более заметен ее живот. Однако округлившийся живот мог стать следствием большого количества съеденного ею мороженого, которое она потребляла днем, чтобы хоть как-то скрасить свое унылое существование.

Она по-прежнему оставалась неудовлетворенной, так как муж, игнорируя ее пожелания, отказывался прислушиваться к голосу ее плоти. Если она пыталась продемонстрировать то, чего бы ей очень хотелось в этот момент, он с видом уязвленного самолюбия начинал сердиться.

— Ну не спеши так… дай мне тоже возбудиться, — шептала она, лежа однажды ночью с ним в постели.

— Я так быстро завожусь от тебя, Марч!

— Ну это же лишь отговорки, просто не хочешь себя утруждать моими проблемами, — крикнула она.

Сделав свое дело, Гарри засыпал, а Марчелла, возбужденная, лежала на кровати, уставившись в потолок, на который легла тень от уличного фонаря. Что же ей делать? К матери обращаться бесполезно: она опять начнет болтать о том, что брак — это жертва. Погрузившись в грустные раздумья, она размышляла над своей жизнью и перед отходом ко сну надумала снова встретиться с отцом Кармелло.

На следующий день она стала тщательно готовиться к свиданию с пастырем: аккуратно напудрила лицо, подвела свои черные глаза и несколькими слоями помады накрасила пухлые губы. Что ни говори, теперь она замужняя женщина и поэтому имеет право одеваться и краситься как взрослая.

Услышав о желании Марчеллы исповедаться, с лица отца Кармелло сошла его привычно приветливая улыбка.

— Что случилось, Марчелла? — нежным голосом спросил он, войдя в исповедальню.

— Мой муж совсем не старается, — начала она. — Если, встретив его, я не заговорю с ним первая, он тоже будет молчать.

— Проблема состоит лишь в том, что вы мало общаетесь? — спросил ее отец Кармелло. — Или в чем-то еще?

Она посмотрела на так хорошо знакомое лицо священника.

— Святой отец, а с вами можно говорить о сексе? — спросила она.

— Думаю, что в вопросах секса я плохой советчик, Марчелла, — пробормотал он. — Лучше поговори об этом с доктором или консультантом по вопросам семьи и брака…

— Но я же не могу пойти в какое-то незнакомое мне учреждение и сказать им о том, что меня не удовлетворяет мой собственный муж! — крикнула она.

Покачав головой, отец Кармелло ответил:

— Нужно набраться терпения, ты ведь замужем всего несколько недель.

— Да, это правда, — перебила его Марчелла. — Но я уверена, что лучше все равно не будет, потому что он даже не старается, чтобы мне тоже было хорошо.

— Марчелла! — перебил ее отец Кармелло. — У мужа существуют свои потребности, и ты должна…

— А что, если у меня тоже есть потребности? Как тогда, святой отец?

— Можешь ли ты на какое-то время забыть о своих потребностях? Не думать о них?

Нахмурившись, она сказала:

— Другими словами, принести себя в жертву. Но ведь секс должен быть единственной приятной вещью в этом моем замужестве. А я даже этого не имею!

— Ну, тогда откажись от своих плотских желаний, Марчелла, — посоветовал ей отец Кармелло, — ради Господа Бога, и тогда ты поймешь, что…

— Ради Господа Бога? — закричала Марчелла. Раньше чем он успел сказать ей что-либо в ответ, она решительно выбралась из исповедальни и бросилась бежать из церкви. Охватившая ее злость придавала еще больше энергии, и она стремительно шагала вперед, подставив грудь навстречу легкому ветру, который, взметая уличную пыль и листья, кружил их по ступенькам школьного крыльца и дворика. Прикосновение легкой ткани к ее груди вызвало у нее страстное желание мужских горячих объятий или хотя бы легкого прикосновения. Войдя в дом, она громко хлопнула за собой дверью. Никогда она не добьется от Гарри того, чего ей нужно! Жаль, что у нее не было под рукою успокаивающих капель! Всего один только раз она испытала это новое, острое и какое-то дерзкое удовольствие!

Для того чтобы успокоиться, она долго стояла под душем. Затем, усевшись за кухонным столом, долго размышляла над словами отца Кармелло. Перед ее глазами стоял знакомый образ пастыря с хорошо выбритым круглым загорелым лицом, перебирающего своими чувствительными пальцами четки. Наверное, он считает себя слишком святым, чтобы заниматься сексом. Интересно, он хоть когда-нибудь жаждал женщины так страстно, как она хотела мужчину? Машинально она взяла листок бумаги и быстро набросала на нем рассказ о том, что могло бы произойти, если бы ей пришло в голову совратить священника. Все, что вышло у нее из-под пера в эту минуту, явилось результатом какой-то игры и отчасти мести. Будь он настоящим мужчиной, он бы сказал ей: «Давай посмотрим, может быть, я удовлетворю тебя, Марчелла?» Но это только в написанном ею рассказе священник обратился к ней с такими словами. Со всей широтой своего богатого воображения она с наслаждением описывала сцены, в которых отец Кармелло, корчась от боли, подавляет в себе сексуальные порывы.

Написанная в приливе энтузиазма и энергии история была начисто лишена благоговения к священному сану. Где-то в середине рассказа тело священника было прижато к решетке исповедальни. В своем рассказе Марчелла выбросила решетку и, вытянув вперед руку, схватила священника за горячий мужской орган, заставляя его кричать от запретного удовольствия. С пересохшим от волнения ртом, едва переводя дыхание, она так живо описывала происходящие события, будто сама была их свидетелем. Написанная всего лишь за один час история изобиловала множеством сексуальных сцен, участниками которых стали отец Кармелло и она, Марчелла. И когда она наконец присела в углу исповедальни, он заставил ее встать и дрожащими коленками прижимался к ней до тех пор, пока по ногам обоих не потекла теплая жидкость.

Описывая сцену кульминации, Марчелла левой рукой скользнула в свое лоно, найдя дорожку под эластичными повлажневшими трусиками.

Концовка рассказа была готова уже к полудню, и оставалось всего лишь два часа на приготовление обеда. Отправившись в спальню, чтобы немного вздремнуть, она почувствовала небольшую усталость — результат того, что, сама того не осознавая, она открыла путь своему новому призванию.

Марчелла проснулась от сильного шлепка по левой щеке, произведенного правой рукой Гарри. Она лежала, не понимая, где находится и что могла сделать, чтобы заслужить такую оплеуху. Но горевшая щека быстро привела Марчеллу в сознание, окончательно разбудив ее. Ударом ладони Гарри так сильно рассек ей нижнюю губу, что вскоре она ощутила соленый привкус крови во рту. Последний удар свалил Марчеллу на пол.

Размахивая исписанными страницами желтого блокнота, Гарри кричал:

— Пока я, не отрывая задницы от стула, учусь, ты занимаешься этим?

Откатившись от его ног, она расширившимися от неожиданности и испуга глазами смотрела на часы, и хотя голова трещала от полученной оплеухи, как пчелиный улей, Марчелла все-таки сообразила, что проспала целых два часа!

— Какое право ты имел читать это? — кричала она, соображая, что лучшим средством защиты является нападение. — Ведь это личное!

— Это лежало на кухонном столе! — вопил он. — И поскольку ты носишь в животе моего ребенка, я имею право читать все написанные тобою бумаги. Это было на самом деле? — кричал он. — Это что, твой дневник? Ты хочешь сказать, что отец Кармелло, тот священник, который венчал нас, он…

— Конечно же, это неправда! — возразила она. Покачав головою, Гарри уселся на постель.

— Тем хуже для тебя… — Внимательно посмотрев на нее, он спросил: — Откуда ты все это черпаешь? Ты что, постоянно думаешь только о сексе?

— Кажется, ты тоже получил от моего рассказа огромное удовольствие, — огрызнулась она.

Сначала она собралась уйти к родителям, чтобы показать им свою кровоточащую рану на губе. Если бы она сделала это, ей пришлось бы объяснять, за что он ударил ее. Но тогда, вероятнее всего, мать окажется на стороне обидчика и расскажет, к каким средствам дисциплинарного воздействия приходилось прибегать ей. «Сначала мать промывает мой рот мылом, а потом меня бьет мой собственный муж», — с горечью думала она. Тут приступ сильного гнева овладел ею. Она поднялась с пола, вытирая салфеткой свой окровавленный рот.

— Если ты еще раз поднимешь на меня руку, Гарри, я убью тебя! — пообещала она. — Я собираюсь стать писательницей! Я пишу такие рассказы, которые с интересом прочтут миллионы женщин. Я знаю, что из меня получится толк! И ты меня не сможешь остановить!

Пробежав мимо него, она закрылась в комнате, недоумевая, зачем она произнесла эту клятву. Неужели именно с этой клятвы начинается писательская карьера? Она чувствовала себя гораздо менее уверенной, чем стремилась это показать, так как понятия не имела, как люди становятся писателями.

В ванной она тщательно вымыла лицо. Вернувшись в комнату, она заметила, что Гарри сидит, немного пристыженный за то, что потерял над собой контроль. Марчелла спрятала блокнот. Эта ночь была для них самой запоминающейся, хотя, надо заметить, ей было немного стыдно за то, что она так легко уступила ему после столь серьезной стычки. Когда они закончили заниматься любовью, Марчелла лежала рядом с мужем, а в голове у нее созревал сюжет для следующего рассказа.

— Я могу стать писательницей, мисс Вульф? — спросила Марчелла. — Неужели я и вправду могу просто сесть и начать писать? А если я начну, то о чем?

Марчелла сидела в кафе «Фигаро» за чашкой кофе со своей бывшей учительницей, которой она под влиянием какого-то импульса позвонила для того, чтобы обсудить с ней свою будущую писательскую деятельность.

— Попробуй написать рассказ о трех своих сверстницах, — предложила ей Вульф, — каждая из которых по-своему ведет себя в замужней жизни. Пусть одна будет увлечена работой, другая ударилась в пьянку или наркотики, а третья изменяет своему мужу с любовником. В настоящее время достаточно оглянуться вокруг, чтобы найти много ярких примеров времяпрепровождения замужних женщин…

— Вы всегда вдохновляли меня на хорошее дело! — воскликнула Марчелла, пожимая руку своей учительнице.

Шагая по пыльной улице, Марчелла напряженно думала о том, что может стать писательницей. Со всей серьезностью возложенного на себя дела она по нескольку часов в день проводила за написанием рассказа, внося поправки и дополнения в жизнеописание своих героинь, делая самых достойных, на ее взгляд, персонажей счастливыми. Отец Кармелло явился прототипом для написания одного рассказа, описывающего долгую и упорную борьбу, которая развязалась между священником и одной очень несчастной женщиной, его прихожанкой.

Сделав фотокопии рассказа, Марчелла отправилась в районную библиотеку, чтобы взять там адреса журналов, которые могли опубликовать «короткие романы». Старательно выведя на пяти конвертах адреса и фамилии редакторов, она, вложив в каждый из пяти приготовленных конвертов по аннотации к своему рассказу, запечатала и отправила их, оптимистично надеясь на то, что хотя бы один редактор, но захочет напечатать ее рассказ. В течение двух недель она витала в облаках, предвкушая то, как обрадованные редакторы сразу нескольких изданий поспешат связаться с ней по телефону, чтобы сообщить о своем согласии опубликовать написанный Марчеллой Балдуччи рассказ под названием «Исповедь».

Однажды утром, открыв почтовый ящик, она обнаружила там три из пяти отправленных ею конвертов. Две редакции вернули ее работу непрочитанной, так как принимали к рассмотрению только оригиналы, а не копии. В третьем конверте лежало послание, говорившее о том, что их журнал публикует рассказы абсолютно другой тематики.

Она лежала на кровати и плакала, а затем успокоилась, вспомнив, что пока еще не получен ответ из оставшихся двух редакций. Но через неделю пришел аналогичный трем первым посланиям ответ и оттуда. Какое скверное начало ее писательской карьеры! Больше она ни за что не притронется к перу!

Когда в следующие выходные в гости приехали приглашенные на обед родители Гарри, их сын неожиданно превратился в безупречного мужа, беспокоящегося о том, чтобы прием прошел на самом высоком уровне. Он то и дело вертелся рядом, пока она хлопотала на кухне.

— Может быть, нарезать солонины или чего-нибудь такого, поосновательней? — обратился он к Марчелле, которая была занята приготовлением макарон. Марчелла, обдувая свое лицо от осевшей на кожу мучной пыли, ответила:

— Я приготовлю то, что у меня лучше получается. Обед проходил довольно монотонно, если не сказать скучно. Мать Гарри была увядшей женщиной, без какого-то определенного мнения, которая после каждой фразы смотрела на мужа, как бы ожидая его одобрения. Она почему-то с самого начала решила, что самой подходящей темой для беседы с Марчеллой является ведение домашнего хозяйства и кулинарного дела.

Отец Гарри, когда-то работавший полицейским, сварливый, пожилой мужчина, обожал критиковать власти за плохое управление городским хозяйством Нью-Йорка, намекая на нечистоплотность представителей мэрии. Ему было шестьдесят, и в этом году он решил уйти в отставку, после чего, оставшись не у дел, постоянно брюзжал, сидя дома. После обеда Гарри ушел вместе с отцом смотреть телевизор, пока две женщины мыли на кухне посуду.

— А чем ты занимаешься целый день, пока Гарри учится? — поинтересовалась миссис Уинтон. — Тебе не скучно?

Марчелла сосредоточенно думала над ответом. Ее просто тошнило от мысли, что она может стать такою же занудой, как мать Гарри. Машинально она ответила:

— Я писательница! Пишу короткие рассказы!

— В самом деле? — удивилась свекровь, посмотрев на нее. — Я и понятия об этом не имела. А твои рассказы будут напечатаны?

Глядя ей в глаза, Марчелла заявила:

— Я буду отсылать свои произведения во все американские журналы до тех пор, пока они не найдут своего читателя! Только ничего не рассказывайте Гарри. Я хочу, чтобы эта новость стала для него сюрпризом.

— Конечно! Как интересно! — Улыбаясь, миссис Уинтон снова принялась за мытье посуды, в то время как Марчелла с энтузиазмом вытирала тарелки полотенцем. У нее поднялось настроение при мысли, что она не просто жена Гарри, которая только и делает, что встречает после работы своего мужа. У нее своя индивидуальность. Она была писательницей!

Позаимствовав пишущую машинку у матери своей подруги, она написала рассказ о мечтах беременной женщины, вынашивающей свой плод в течение кажущейся ей бесконечно длинной беременности. Аккуратно напечатав рассказ в нескольких экземплярах, она отослала его в несколько журналов. «На этот раз я так просто не сдамся, — сказала она себе. — Ведь даже писатели-профессионалы и те отсылают свои работы на суд огромного количества редакторов». Полученные отказы еще больше подогрели ее настойчивое желание добиваться поставленной цели.

Единственным страстным, будоражащим ее мысли и тело желанием была все та же неуемная тяга к сексу, которую ей однажды удалось удовлетворить в полной мере. Не считая той ночи после побоища, Гарри все так же, в спешке, не разжигая в ней никакой страсти, занимался с нею любовью в постели.

В середине сентября вдруг разыгралась характерная для конца лета страшная жара. И в один прекрасный, очень уж жаркий день Марчелла, оказавшись на территории самого большого рынка, расположенного за четыре квартала от центра города, где-то рядом с границей Маленькой Италии, укрываясь от жары, стала искать прибежища в холодильном ряду рынка.

В Нью-Йорке проживает много этнических групп, поэтому большинство итальянских жен предпочитают покупать продукты у дружелюбных пуэрториканцев. Завернув в секцию мороженого мяса, Марчелла рассеянно глядела на разложенные там мясные продукты. Покупка целой курицы обошлась бы ей гораздо дешевле, но тогда в процессе готовки жара на кухне будет неимоверной.

Вдруг она увидела смуглого помощника продавца, который, прислонившись к двери, ведущей в холодильную секцию магазина, стоял, будто дожидаясь того, чтобы она почувствовала на себе его взгляд. Когда она обратила на него внимание, на его лице заиграла веселая, озорная улыбка. У него была смуглая, цвета кофе кожа, аккуратно подстриженные черные усики и ослепительные белые зубы. К фартуку был приколот значок с надписью: «Привет, меня зовут Анджело! Я всегда рад вам помочь».

Улыбнувшись ему в ответ, она двинулась вперед, не обратив совершенно никакого внимания на очень бурное шевеление в животе. «Интересно, это шевеление ребенка или обычные сексуальные позывы?»

Остановившись рядом с нею, он стал аккуратно складывать в морозильник продукты, упакованные в полиэтиленовые пакеты.

— Вы думаете о том, какую выбрать курицу? — Усмехнувшись, он протянул ей упаковку куриных грудок. — Мне так нравятся грудки…

Пожав плечами, она смотрела на его широкую улыбку.

— Там, в холодильнике, большой выбор… — произнес он, рукой указывая в сторону находившегося за морозильным отсеком помещения.

Неуверенным тоном Марчелла начала:

— Я даже не знаю, стоит ли готовить курицу сегодня. Ведь на улице такая жарища!..

— Да, — ответил он, подморгнув ей, — А я тоже горячий, ну очень! — Он демонстративно засунул свою руку в карман, и Марчеллу вновь охватило желание.

— Хочешь пойти со мною в холодильное помещение, — спросил он, — чтобы немного охладиться? — Нагнувшись к ней поближе, он добавил: — Там никого нет. Мы будем совершенно одни…

Волна безумства и сильного возбуждения всколыхнула Марчеллу. Она оглянулась на покупателей, а затем бросила взгляд на видневшиеся из-под закатанных рукавов загорелые, ухоженные чистые руки.

— Пошли, — настаивал он, легонько дотрагиваясь одним пальцем до ее руки.

— Я не могу, — почти умоляющим тоном прошептала она.

Он пониже опустил свою голову, и Марчелла почувствовала приятный запах одеколона.

— Ну пошли же, красотка, — нашептывал он. — Я тебе устрою несколько минут райского наслаждения!

Двинувшись в сторону холодильного помещения, он, быстро пробежав глазами по торговым рядам, снова прислонился к двери, ведущей в подсобку, оживленно зазывая ее пройти за ним следом. Как будто загипнотизированная, Марчелла пошла за ним в подсобку.

— Чтобы немного отдохнуть от жары, — повторил он идущей следом Марчелле. Внутри подсобки царили темнота и благословенная прохлада. Легким движением руки он закрыл за нею дверь на засов.

— Я здесь начальник, — пояснил он, гордым жестом руки указывая на территорию холодильника. — Никто сюда не заходит, кроме меня!

С потолка свисали половины свиных туш, на которые Марчелла старалась не обращать никакого внимания. Она заметила, как он начал развязывать свой чистенький фартук. В мгновение ока она оказалась у него в объятиях. Анджело сначала нежными прикосновениями губ обцеловал все ее лицо, а уж затем подобрался к ее рту. О Господи, именно такой нежности и прыти она так долго ждала от Гарри! Мягким движением языка он раздвинул ее губы, овеяв теплым дыханием со вкусом мятной карамельки. Он целовал ее ласково и неторопливо, все больше и больше разжигая в ней желание близости. Расстегнув ее блузку, он стал горячо дышать, склонившись над ее грудью. А когда она задергалась от волнения, Анджело расстегнул ей лифчик. Стоя в прохладном помещении, он неотрывно глядел на острые и твердые соски ее очень чувствительной груди. А затем, мягко прикасаясь, стал нежно целовать ее грудь, возбуждая волну страстного блаженства.

— Еще! — шептала она, чувствуя легкое головокружение и думая про себя о том, что, по всей видимости, она просто сошла с ума.

От нежных поцелуев он перешел к легким покусываниям груди, от которых она просто таяла от удовольствия. Влажная промежность готовилась к его прикосновениям. Мягко, как бы на ощупь, он залез к ней под юбку, и когда стал трогать ее между ног, она поняла, как отличались эти его прикосновения от объятий мужа. Она замирала от каждого звучащего музыкой секса поглаживания. Откуда он знал, как сильнее возбудить ее?

Сняв с нее трусики, он, едва касаясь, гладил пальцами ее лобок до тех пор, пока она сама не стала прижиматься плотнее к его ладони. Мягко вводя во влагалище свой палец, он продолжал целовать ее грудь. О Господи! Значит, она не ошиблась. Ведь она всегда чувствовала какое-то непреодолимое влечение к мужчинам! И как она могла подавить в себе это желание?

Она почувствовала упирающийся в нее твердый член целующего ее партнера.

— Ты хочешь меня? — прошептал он.

Не в силах вымолвить хотя бы слово, Марчелла кивнула головой. Расстегнув «молнию» на джинсах, он до колен спустил их вместе с трусиками фирмы «Джокейс». Интенсивно дыша и шепотом произнося на испанском обрывки каких-то фраз, он прижал ее к себе, стараясь прислонить ее к стене. Она не могла оторвать от него своих губ, так как нежные и горячие прикосновения его языка сулили новую серию жарких поцелуев. Слегка нагнув ее тело, он осторожно прислонил ее к холодному прилавку, чтобы было удобнее. Затаив дыхание, она ждала той сладкой минуты, когда он наконец овладеет ею, и, направляя рукой его возбужденное орудие, Марчелла чувствовала, как трепетали все ее органы, предвкушая бездну наслаждения и море блаженства. Подлаживаясь под ее рост, он согнул свои колени, а когда она потихоньку выпрямилась, он медленно стал покачивать нижней частью своего туловища.

Протяжный вопль невыразимого блаженства вырвался из ее груди. Она была почти готова. Как скоро наступил этот момент, а ей хотелось, чтобы это блаженство длилось целую вечность! Не прекращая двигать телом, Марчелла взглянула на Анджело, догадавшись по напряженному выражению его лица, что он находится на пороге кульминации. И в следующую минуту, подобно давнишним любовникам, они в экстазе начали вместе издавать возбужденные вздохи и восклицания, характерные для людей, одновременно получающих оргазм. У обоих дрожали коленки, а Марчелла, чувствуя, как пол уплывает под ее ногами, придвинулась поближе к стене, чтобы сохранить равновесие.

Прижавшись друг к другу, они стояли, теперь уже не двигаясь, а по телу разливались волны экстаза. Она продолжала стоять неподвижно, нехотя расставаясь с последними минутами блаженства, а он стал поглаживать затылок и шею, как бы побуждая ее к счастливому, безмятежному сну.

Вздохнув и выпустив ее из своих объятий, он подмигнул ей. Марчелла стала приводить в порядок свою помявшуюся одежду, а Анджело, снова подвязав фартук и пригладив пальцами прямые черные волосы, улыбаясь, смотрел, как Марчелла старательно открывала дверной замок.

— Со мною никогда такого не случалось, — еле слышно сказала она, обращаясь к нему.

Поймав ее руку и глядя на нее печальными глазами, он поднес ее ладонь к губам и стал медленно целовать каждый ее пальчик. В голове у нее билась одна и та же мысль: почему Гарри не может делать то же самое и таким же образом? Она сразу бы влюбилась в человека, который мог бы так обращаться с нею.

Даже не обернувшись, она быстро покинула помещение рынка и, шатаясь, с победным видом направилась домой. Она была очень сладострастной женщиной и знала, как удовлетворить мужчину. И тут на нее нахлынула злость по отношению к Гарри. Почему простой рыночный упаковщик мяса знал, как надо обращаться с женщиной, целуя каждый пальчик на ее руке после того, как сам доставил ей столько удовольствия? А Гарри считает, что, сделав свое дело, может спокойно заснуть, отвернувшись от нее.

Она обиженно принялась готовить обед, а в теле эхом отдавались отзвуки удовольствия, служившего ей напоминанием того необычайного приключения, которое не выходило из ее головы. До прихода Гарри она приняла душ, смыв со своего тела остатки запаха Анджело.

Внезапно проснувшись среди ночи и скорчившись от пронзительной острой боли в животе, Марчелла стала кричать. У нее было такое чувство, будто в животе орудует гигантский штопор. Она разбудила своим криком Гарри, который, потянув на себя одеяло и вдруг увидев рядом со скрюченным телом Марчеллы пропитанную кровью простынь, чуть было не потерял сознание.

В больнице врачи быстро и эффективно обработали бесчувственное тело Марчеллы. Позже медсестра рассказала ей, что Гарри разразился плачем, услышав, что их ребенок погиб.

Когда Марчелла пришла в сознание, она удивленно открыла глаза, обнаружив, что находится не в своей постели, а на больничной койке; рядом, положив руки на колени, сидит Гарри. Она видела смутное очертание его лица через стоящие рядом на столе медикаменты.

Силясь, она произнесла его имя:

— Гарри?

Подпрыгнув от радости, он нагнулся над ней:

— С тобой все в порядке? Как ты себя чувствуешь, Марч?

Отвернувшись, она ответила:

— Неважно.

Жестикулируя руками, он принялся объяснять:

— Я так волновался. Ты потеряла очень много крови.

— Неужели ты и вправду волновался обо мне? — прошептала она, не двигаясь затекшим телом. — Что со мною случилось?

— У тебя произошел выкидыш. Мы потеряли нашего ребенка, Марч, — сказал он.

Протянув к нему руки и зарывшись носом в его плечо, она тихо плакала.

— Я так виновата, Гарри… — хныкала она. Сидя рядом с нею и глядя на нее, он успокаивал:

— Ни в чем ты не виновата.

Эти слова, будто острием кинжала, пронзили ее грудь, потому что она начала припоминать то, что предшествовало этому событию. Не ее вина? Ей и самой очень хотелось поверить в эти слова!

— Принеси мне немного воды, — попросила она. — У меня пересохло во рту.

Он помог ей приподняться и напоил ее. Марчелла залпом осушила целый стакан.

— Больше не пей, а то медсестра увидит, — предупредил он, забирая у нее стакан.

— Спасибо, — поблагодарила она.

В глазах Гарри было совершенно новое выражение: скорее всего, именно случившаяся беда помешала скрыть ему свои чувства.

— Я заказал отцу Кармелло панихиду по умершему младенцу, — сказал ей Гарри. — Она состоится через четыре дня. Как ты думаешь, сможешь ли ты поправиться до этого?

Она снова легла на подушку.

— Я не думаю, что смогу перенести это, Гарри. И с каких это пор ты начал верить в такую чепуху?

— Мне хотелось что-то сделать, и я надумал заказать панихиду.

Она изо всех сил старалась сосредоточиться, но мысли ее разбегались. «Что же мы имеем на сегодняшний день? Именно из-за ребенка мы устроили эту женитьбу. Не значит ли это, что теперь я совершенно свободна? А он, наверное, продолжает думать, что я захочу остаться замужем за ним».

— Возьми меня за руку, Гарри, — прошептала она. В эту минуту ей очень хотелось чувствовать чье-то тепло. Он потянулся за рукой Марчеллы, и она с силой сжала его ладонь. — Возьми меня на руки! — взмолилась она.

Нагнувшись к ней, он взял ее на руки, и она крепко прижалась к нему. Марчелла никогда не чувствовала себя так мерзко. Возможно, она, сама того не подозревая, возлагала на этого неродившегося ребенка все свои надежды.

Когда в больницу пожаловали родители, Ида, нагнувшись к уху Марчеллы, прошептала:

— Нам надо быть сильнее!

Марчелла знала, что под словом «мы» подразумевались все женщины. Ида бросила взгляд, полный сочувствия, на утирающего слезы Альдо.

— Ну, папа, перестань! Ведь я же поправлюсь.

В ответ он смущенно откашливался. Ей стоило только раз взглянуть в его сторону, чтобы понять, как сильно он любил ее и жалел.

Из-за полученной инфекции Марчелле пришлось пролежать в больнице на пять дней больше, пропустив устроенную Уинтоном панихиду.

Выписавшись из больницы, она крадучись вернулась в свою квартиру, откуда в течение нескольких дней не выходила на улицу. Убирая приготовленные для новорожденного вещи, она никак не могла избавиться от чувства огромной вины перед неродившимся ребенком. Она изо всех сил старалась больше не вспоминать о том, что произошло тогда на рынке, но память, как назло, снова и снова возвращала ее в тот злополучный день. «Но ведь беременным женщинам не запрещено заниматься любовью, — утешала она себя, — да и Анджело не допустил абсолютно никакой грубости по отношению к ней». Но так или иначе слишком уж странным было то, что выкидыш произошел именно в тот день, когда она испытала истинное наслаждение.

Во время визита к матери Марчелле едва удавалось сдерживать слезы. Переживая момент высочайшего эмоционального напряжения, Марчелла мечтала поплакать, уткнувшись в материнскую грудь, но Ида была далеко не той матерью, которой можно было поплакаться в жилетку.

— Совершенно естественно, что ты сейчас пребываешь в депрессии, — щебетала она. — Я никогда в жизни не видела такое печальное выражение лица у мужчины, какое было у Гарри, когда он встретил нас, стоя на панихиде в церкви. Он почувствовал такое облегчение, когда ты выздоровела.

— Но он даже не притронулся ко мне с того момента, как я вернулась из больницы. Он ведет себя так, будто ребенок погиб по моей вине!

— Конечно же, ты ни в чем не виновата, — сказала Ида, зажигая плиту. — А почему ты так говоришь? — спросила она, пристально глядя на Марчеллу. — Надеюсь, ты ничего не предпринимала, чтобы избавиться от ребенка?

— Ну, мама… — вздохнула Марчелла, укоризненно качая головой. — Как ты могла обо мне такое подумать?

Наливая кофе, Ида продолжила:

— Доктор сказал, что нет никаких серьезных осложнений. Ты можешь уже через несколько месяцев попробовать забеременеть снова и родить прекрасного, здорового ребенка. И тогда ты даже не вспомнишь о своих теперешних переживаниях!

Несколько минут они молчали, отпивая маленькими глотками обжигающий кофе.

— Мам! — обратилась к Иде Марчелла, поставив чашку на блюдце. — А может, это было знамение того, что наш брак не должен был состояться? Ведь мы и поженились-то только из-за того, что должен был появиться ребенок…

— Да? Ты, наверное, Думаешь, что теперь имеешь полное право на развод? — закричала Ида. — Ты замужняя женщина перед лицом Бога. Ты подумала об общественном мнении на этот счет?

— Я никогда его не полюблю, мам, — призналась Марчелла.

— «Не полюблю»? — засмеялась Ида, кинув на дочь такой взгляд, по которому безошибочно можно было прочесть мнение Иды насчет любви.

Гарри поступил в бизнес-колледж, продолжая вечерами учиться на бухгалтерских курсах. Иногда он заявлялся домой не раньше десяти вечера. Марчелла тем временем писала один рассказ за другим. В них рассказывалось о смерти ребенка, о браке, о матерях, о том, как муж винил жену за неожиданно случившийся выкидыш. У Марчеллы был целый список журналов, специализировавшихся на публикации романов. Но до сих пор ни одна редакция не дала согласия даже бесплатно напечатать ее рассказы. Она уже привыкла получать возвращенные рукописи. И все-таки, отсылая очередной рассказ, чувство необъяснимого волнения охватывало ее каждый раз при мысли, что, возможно, вот этот самый рассказ будет наконец принят к печати.

С того самого дня, когда она, выписавшись из больницы, оказалась дома, Гарри ни разу не прикоснулся к ней и не произнес в ее адрес ни одного ласкового слова, строго занимая по ночам собственный уголок кровати. Приближались рождественские праздники, и украшенная игрушками новогодняя елка, казалось, являла собой очередное напоминание неудавшейся попытки создать полноценную семью. Это напряжение не могло больше длиться. Однажды вечером, сидя на кухне за ужином, у Марчеллы неожиданно, как бы машинально, вырвался вопрос:

— Ты действительно хочешь остаться женатым, Гарри?

Он виновато поднял на нее глаза, будто испугавшись того, что она прочла его мысли.

— А ты? — спросил он.

Отрицательно покачав головой, она заявила:

— Но я первая задала тебе этот вопрос.

Отложив в сторону свои бумаги и тяжело вздохнув, он произнес:

— К чему спрашивать об этом именно сейчас? Отпив немного вина, она ответила:

— Да потому, что ты не сказал мне ни одного ласкового слова с тех пор, как…^ не закончив начатую фразу, она замолчала, вопросительно глядя на него. — Ты ведешь себя так, будто я виновата в том, что произошел выкидыш, — снова начала она. — Ты хоть понимаешь, как мне больно сознавать то, что я потеряла ребенка?

Проглотив кусок, он уставился на тарелку: — Я это очень хорошо понимаю.

— Это хуже любой боли, — ответила она. — Ты чувствуешь всем телом, как… — И тут слезы хлынули из ее глаз.

Отодвинувшись от стола, Гарри приблизился к ней, мягко дотронулся до плеча. Она повернулась к нему, и он обнял ее. О Господи, как же она нуждалась сейчас в его ласке! Как отчаянно искала его любви! Она сама себя ненавидела за то, что, прижавшись к нему, плакала, не в силах подавить вырывающиеся откуда-то изнутри рыдания. Смущенный таким бурным проявлением чувств, Гарри стоял, продолжая держать ее в своих объятиях.

В эту же ночь она придвинулась поближе к нему, думая, как иронично выглядит картина совращения собственного мужа. И ради чего? Да ради того, чтобы родить ребенка, так как без него вся ее жизнь будет совершенно пустой. Может быть, когда напечатают ее рассказы, да еще и заплатят за них, исчезнет то щемящее чувство душевной пустоты. Имея ребенка, ей будет на кого вылить свою любовь, рядом с ней будет маленький человечек, который будет ее обожать. И в этот момент ее рука потянулась к Гарри.

— Ты что, не можешь уснуть? — спросил он. Повернувшись к ней лицом, он буквально уперся в нее своим возбужденным половым органом. Марчелла дотронулась до этого места, а Гарри начал шепотом оправдываться: — Я думал, ты очень долго не захочешь моей близости, после того как…

Как бы успокаивая его, она закрыла ему рот рукой.

— Будь со мной поласковей, Гарри, и люби меня, — умоляющим голосом попросила она. — Мы же, несмотря ни на что, можем иметь детей. Мы все-таки можем…

— О, Марч! — Вскарабкавшись на Марчеллу своим грузным телом, он лег на замирающую от волнения жену. «И все-таки что-то противоестественное в том, что тебе приходится умолять мужчину полюбить тебя и быть поласковей», — думала она.

— Нежнее, — опять напомнила ему Марчелла, пока он неумело мял в своих руках ее ночную рубашку. — Очень, очень мягко… — шептала она возбужденному двигающемуся на ней Гарри, одновременно производя колебательные движения навстречу ему. Может быть, она настолько изголодалась по мужской ласке, что с таким удовольствием принимает его неуклюжие объятия? А может быть, Ида была права, говоря о том, что мы приносим себя в жертву детям? А может быть, вообще продолжение человеческого рода основано на постоянном жертвоприношении? Конечно же, все ее естество протестовало против такого суждения, но от этого безудержное желание забеременеть и родить ребенка еще больше усилилось.

Она поклялась перед Богом, что, если забеременеет, никогда не изменит мужу. Она постарается подавить в себе неуемную жажду секса, которая до сих пор не принесла ей ничего хорошего. Она будет избегать взглядов идущих по улицам мужчин, которые так волновали и одновременно пугали ее тем, что могли прочесть на лице такую же неистовую жажду сексуальных наслаждений.

Она вспоминала о рыночном эпизоде с Анджело только лишь затем, чтобы добиться того упоительного экстаза, только теперь уже со своим мужем. Она испытывала оргазм, даже несмотря на неумелое обращение с ней Гарри, только благодаря воспоминаниям о том, как нежно целовал Анджело ее грудь и как умело возбуждал ее. Лежа в постели со своим мужем и вспоминая каждый фрагмент того рыночного эпизода, она и вправду иногда думала, что находится в чистых, загорелых руках Анджело.

Новый год ознаменовал собой начало нового десятилетия: семидесятых годов. В январе Марчелла снова забеременела. Этот ребенок должен был возместить ей все недостающее в ее жизни. Она ни на минуту не сомневалась в том, что это будет мальчик. Уже в утробе она любила его такой безумной материнской любовью, которая была слишком чрезмерной для такого маленького существа. В голове ее созрел образ будущего сына, которого она вырастит и будет любить. Этот ребенок принесет ей много радости, света, которых ей так недоставало в этой жизни. Еще не родив, она считала своего мальчика светочем своей жизни.




ГЛАВА 3


Сентябрь 1970 года

Держа в руках новорожденного сына, Марчелла чувствовала невиданный до сих пор эмоциональный подъем. Она смотрела на его крошечное личико и крепко закрытые глаза, не спешившие познать буйство красок окружающего мира. Она уже принесла одну жертву: ее безупречное до сих пор тело было располосовано следами кесарева сечения. Теперь более важно, чтобы тельце ребенка было здоровым и чистым. Она баюкала младенца, поддерживая его за тяжелую, маленькую головку, и буквально умирала от умиления. Даже нося его в животе, Марчелла относилась к нему как к чему-то особенному, поэтому рождение ребенка задвинуло на последний план все события, предоставив главное место в ее жизни новорожденному. Она назвала его Марком, потому что три первые буквы его имени были такими же, как у нее: ведь он являлся частичкой ее самой.

В этот день, гордый рождением сына, Гарри подарил Марчелле розы и золотой браслет в виде цепочки. Приехавшие в этот день родители Гарри долго восхищались своим внуком и стали относиться к Марчелле, доказавшей, что она чего-то стоит, с большим, чем прежде, теплом. При виде гордой улыбки Гарри Марчелла чувствовала горькую обиду, потому что ей казалось, что, подобно другим мужчинам, он видит в рождении сына лишь доказательство собственной мужской зрелости. Она с трудом сдерживала себя от того, чтобы не подстраховать Гарри, который брал на руки ребенка.

В больнице, где она пролежала четыре дня, ее навещали родители и некоторые школьные друзья. В глазах девчонок, смотревших на ребенка с благоговейным трепетом, Марчелла выглядела значительно более зрелой, далекой от их девичьих интересов женщиной. Им даже чудно было вспоминать о том, как она когда-то рассказывала им сексуальные истории.

Целые месяцы ушли на то, что вернуть своему телу прежнюю форму. Изменились также привычки и жизненный уклад Марчеллы. Кормление грудью новорожденного Марка иногда утомляло ее.

Когда возобновились интимные отношения между нею и мужем, появились кое-какие препятствия на пути к любовным удовольствиям: сосредоточив свое внимание на спящем ребенке, она ловила каждый шорох и поэтому не могла хорошенько расслабиться. От Гарри требовалось особенное умение опытного любовника, чтобы настроить Марчеллу на определенный лад. Но он, как всегда, спешил в постели так, будто старался побыстрее наверстать упущенное за эти месяцы сексуального воздержания. Он по-прежнему отказывался изучать расположение и реакцию эрогенных зон своей супруги. Поэтому вместо того, чтобы умолять его оттянуть момент своего оргазма, она, наоборот, желала, чтобы Гарри как можно быстрее закончил свое дело. Теперь их занятия сексом имели очень непродолжительный характер. Ложась спать, она постоянно думала над тем, сколько же на свете жен, которым приходится терпеть то же, что и ей, переключая свои интимные интересы на совершенно другую сферу. Единственным успокоением для нее теперь была мысль о сыне, в котором заключен весь смысл ее нынешней жизни. Марк, как счастливый солнечный лучик, озарит всю ее жизнь.

Как только Гарри уходил на занятия, Марчелла включала на полную громкость радиоприемник, надеясь на то, что звучащая на волнах «ФМ-радио» классическая музыка зародит в сознании Марка любовь к этому красивому виду искусства. Ей очень хотелось, чтобы Марк вырос интеллигентным, любящим искусство молодым человеком.

Когда Марку исполнилось девять месяцев, Марчелла приняла участие в церемонии окончания школы одной своей давней подруги, которая состоялась в солнечный июньский день на территории украшенного гирляндами и знаменами школьного двора. Марка она одела в белые штанишки, белую рубашечку и белую бейсболку.

Пришедшая на церемонию Ида помогала держать Марка во время торжественных речей и вручения наград. На Марчелле было красное, сшитое из тонкой шерстяной ткани платье, слишком теплое для такого солнечного дня, которое к тому же сильно облегало ее теперь уже округлившиеся женские формы.

По окончании торжественной части церемонии друзья и родители выпускников толпились во дворе школы, позируя фотографам и оставляя автографы в личных ежегодниках друг друга. Двигаясь по школьному двору с Марком на руках, Марчелла неожиданно столкнулась с какой-то знакомой фигурой.

— Марчелла! — приветствовала ее мисс Вульф. Поцеловав учительницу в щеку, Марчелла принялась извиняться.

— Прошу прощения за то, что так долго не звонила. Это все из-за него, — сказала Марчелла, кивая головой на Марка. — Марк, поздоровайся с мисс Вульф.

Мисс Вульф покорно потрепала малыша за подбородок.

— Очаровательный малыш, — сказала она, — но как обстоят дела на писательском фронте?

Марчелла, тяжело вздохнув, сменила затекшую руку, усаживая Марка поудобнее.

— В ответ на отправленные мною рукописи я получила целую коллекцию уведомлений об отказе, — ответила Марчелла. — Знаете, мисс Вульф, я так опечалена этим фактом.

— И много ли таких отказов? — поинтересовалась мисс Вульф.

— Я не считала. Двадцать, а может, даже тридцать… — уточнила Марчелла. — Получая эти отказы, я чувствую себя таким ничтожеством и бездарностью. Вы просто не представляете себе, что это такое.

— Боюсь, что мне тоже очень знакомо это состояние. Не только тебе одной отказывали!

Глаза Марчеллы расширились от удивления.

— И вас тоже отказывались печатать?

Покачав головой, мисс Вульф продолжала:

— У мне накопилось более трехсот произведений. Каждый новый отказ является стимулом для написания нового, еще более интересного по содержанию произведения. Не могут же они постоянно игнорировать хорошие работы!

Подошла Ида и забрала у Марчеллы Марка, чтобы показать его одной своей знакомой, тоже бабушке. Марчелла пригласила свою собеседницу отойти чуть подальше от толпящихся людей.

— Мои работы отказываются печатать даже бесплатно, — пожаловалась она учительнице. — Но я все равно не могу бросить это дело.

— Послушай меня, Марчелла, — обратилась к ней мисс Вульф. — У тебя есть все данные, чтобы стать писательницей. Ты вкладываешь в свои рассказы душу, и кроме того, тебе есть о чем поведать читателям. А это самое главное в писательском деле! Не бросай это дело! Я уверена, однажды тебя обязательно напечатают.

Марчелла с нежностью, блестящими от слез глазами смотрела на свою учительницу. В последнее время с ней только и разговаривали, что о ее прелестном ребенке.

— Вы даже не представляете, что значат для меня ваши ободряющие слова, — прошептала она, пожимая руку мисс Вульф.

— А ты хорошие книги читаешь, Марчелла? — поинтересовалась мисс Вульф.

Улыбнувшись, Марчелла ответила:

— Думаю, вы бы назвали эту литературу обычной чепухой. Посоветуйте, мисс Вульф, какие книги мне лучше читать. По крайней мере, я хотя бы займусь самообразованием.

Мисс Вульф, порывшись в висевшей на ее плече плетеной сумочке, достала переснятый на ксероксе лист бумаги.

— Это список литературы на следующий учебный год, — сказала она. — Читай по одной книге в неделю, и через пару годков ты можешь считать себя достаточно образованной женщиной.

Откуда-то послышался детский плач, и Марчелла инстинктивно повернула голову в сторону хныкающего Марка. Потрепав Марчеллу по плечу, мисс Вульф сказала:

— Ну иди, поищи своего сыночка. Я вижу, что теперь он для тебя свет в окошке. Только все равно не бросай писать.

Импульсивно нагнувшись, Марчелла поцеловала в щеку пожилую учительницу, а затем побежала прочь разыскивать своего сына.

Когда Марку исполнился год, глаза его оставались такого же интенсивно-голубого цвета, а характерные для итальянцев густые черные волосы с пышной челкой над бровями придавали ему осмысленное, как у взрослого, выражение лица. На два часа в день Марчелла оставляла ребенка обожавшей его бабушке Иде для того, чтобы отправиться за покупками на рынок. Она никогда не заглядывала в тот отдел, где они с Анджело занимались любовью, не замечая мужчин и не думая о сексе. Она не придавала никакого значения своим габаритам и внешности. Такою она стала исключительно по вине Гарри. Он никогда не обсуждал их совместную жизнь и семейные отношения, и Марчелла чувствовала себя нелюбимой. Гарри тоже стал прибавлять в весе, превращаясь в неуклюжего громилу, по выражению лица которого нетрудно было догадаться, что он не является объектом женской страсти. Очевидно, ей придется прождать пять, десять, а может, и пятнадцать лет, до тех пор, пока не вырастет сын, который будет беседовать с нею и понимать ее. Она проводила все свое время с ребенком, читая ему рассказы, занимаясь с ним музыкой, обнимая и целуя его.

— Хватит тискать малыша, Марч, — ворчливо одергивал ее Гарри. — Хочешь вырастить из него маменькиного сыночка?

Отдавая ребенка мужу, Марчелла думала, что лучше быть маменькиным сыночком, чем бесчувственным чурбаном.

Когда осенью 1971 года Гарри наконец получил диплом бухгалтера, его отец связался с бизнесменом, который обещал сделать что-нибудь для сына мистера Уинтона. Он выполнил свое обещание, предложив кандидатуру Гарри одной расположенной на Уолл-стрит брокерской конторе, в которой он был неучаствующим партнером.

«Столлмэн», «Уэллер», «Файн» и «Теллерман» были самыми крупными и процветающими фирмами в городе. Согласно программе обучения, подготовленной этими фирмами, самые одаренные молодые стажеры, попрактиковавшись на ниве бизнеса, могли быть приняты на конкурсной основе для работы по имеющимся специальностям непосредственно в перечисленных фирмах. Претенденты должны были выдержать суровый конкурсный отбор. По наблюдениям Марчеллы, Гарри не был слишком уж одаренным учеником, но, даже несмотря на это, она ни на минуту не сомневалась в том, что его настойчивость и заслуживающие доверия человеческие качества помогут ему прорваться в этот мир жестокой конкуренции и честолюбия. Сидя утром за чашкой кофе во время своего первого перерыва, Гарри чувствовал себя достаточно неуютно в новом, сшитом из грубой шерстяной ткани костюме, купленном на распродаже накануне, в воскресенье, в секции «Для молодых клерков». Оглядываясь на молодых, преимущественно женского пола продавцов, Гарри вдруг отчетливо понял, что он потерял по причине своей ранней женитьбы: свидания и ухаживания за молодыми, привлекательными женщинами.

Сначала он, согнув палец, подсознательно прятал свое кольцо, а потом уже смотрел на него вопросительно, раздумывая, смеет ли он отправляться каждое утро без обручального кольца.

— Не бери в голову, — услышал Гарри позади себя гнусавый голос. — Все уже давно заметили твое кольцо.

Обернувшись, Гарри увидел коллегу Бернарда, нервного и преждевременно полысевшего молодого человека, который сидел рядом с ним утром на брифинге.

— Ты разве не знал о том, что, завидев нового молодого человека, девушки первым делом обращают внимание на наличие или отсутствие обручального кольца на его пальце? — спросил Бернард, указывая на стоящий напротив секретарский стол. — Стоит ли беспокоиться о таких пустяках? От наличия обручального кольца твои шансы не уменьшатся. Жена у тебя красивая? И дети есть? А где ты живешь?

Залпом выпив кофе, Гарри промолчал, не ответив ни на один поставленный вопрос.

— Я эксперт по женским вопросам, — сообщил Бернард. — Если хочешь знать, с кем здесь завести роман, обращайся ко мне.

— Кажется, ты тоже работаешь сегодня первый день? — вопросительно глядя на Бернарда, поинтересовался Гарри.

— Да, это так. Но я умею читать по глазам, — хвалился Бернард. Указывая на сидящую за соседним секретарским столом худенькую шатенку с пришпиленной к костюму карточкой, на которой было написано имя, он воскликнул: — Например, она! На что поспорим?

Девушка заулыбалась, наблюдая за тем, как Гарри читал ее имя на бирке: Глория Дефрис.

Слегка толкнув локтем Гарри, Бернард сказал:

— Ну что я тебе говорил? Я был не прав?

— Ладно, хватит, — проворчал Гарри. — Сам знаешь, что я женатый человек.

— Да, но многое зависит от того, как женат, — пояснил Бернард. — В этом есть отличия.

Перед тем как уйти, Гарри, оглянувшись, увидел, как Глория повернулась на стуле, ожидая его прощания. Между смотревшими друг на друга молодыми людьми установился невидимый контакт, который уже в течение двух лет не удавалось установить Гарри. Во время ленча он, оторвавшись от своего нового приятеля, встал поближе ко входу, ожидая, что Глория тоже явится на ленч. Когда она наконец появилась, Гарри шел за нею целый квартал. Подождав, пока она скроется в кафетерии, он вошел следом за ней и увидел, как она встала у пустого столика, углубившись в меню.

Она подобрала свои шатеновые волосы и обтянула ноги черными чулками. Вид у нее был какой-то дешевый и довольно доступный. На зеленом платье по-прежнему висела карточка. Гарри подошел к той же стойке.

— Можно? — спросил он.

Подняв на него глаза и улыбнувшись, она покачала головой:

— Конечно.

Он встал напротив, и между ними завязался разговор, в основном о работе.

— Я сразу тебя заметила, — призналась Глория, садясь за стол, на котором стояла порция сандвича с беконом, салата-латука и томатов. — Что-то особенное есть в твоей походке и манере держаться.

— Неужели? — удивился Гарри.

— Да-да, — подтвердила она. — Ты какой-то самоуверенный. Но тебе здесь это очень пригодится. С волками жить — по-волчьи выть. Я, например, тоже ношусь по всем отделам и делаю все, о чем бы меня ни попросили. Только не думай, что мне это очень нравится. Вначале я вообще очень пожалела, что устроилась сюда. Мне хотелось иметь постоянного начальника, как это положено во всех учреждениях. А сейчас уже привыкла, потому что в курсе абсолютно всех дел в фирме. Ведь мне приходится поддерживать связь со всеми отделами. Если не удастся познакомиться с таким парнем, у которого будут честолюбивые стремления, тогда держись у меня! — притворно ударяя кулаком по столу, захихикала она.

— И что тогда будет? — поинтересовался он, прожевывая гамбургер. — У тебя что, есть какой-то секрет?

Она смотрела на него, хлопая ресницами. Подумать только, ему и в голову не приходило, что она такая деловая!

— А ты честолюбивый? — спросила она.

— Мне приходится им быть, но каким бы ты ни был, тебе все равно надо вставать утром на работу.

Пожав плечами, она стала вытирать свои губы бумажной салфеткой.

— Уолл-стрит — место, где можно заработать много денег. По-настоящему много! Я знала многих парней, которые, заработав много денег, потихонечку убираются из страны. Ты женат?

Гарри утвердительно кивнул.

— Счастлив? — продолжала она.

На этот вопрос Гарри неопределенно пожал плечами. Изобразив на лице сочувственную гримасу, она, разувшись под столом, пальцами ноги стала щекотать ему под коленкой. Вопросительно посмотрев на Гарри, она продолжила это занятие. Гарри тут же начал возбуждаться.

— Может, расскажешь о своей женитьбе? Ерзая на стуле, он опустил взгляд на колени.

— Особо не о чем рассказывать. Она забеременела, и мы поженились.

— О, да ты джентльмен, — хлопая ресницами, сказала Глория. — У меня даже настроение испортилось после твоего рассказа.

— Ты же сама просила рассказать, — обиделся он.

— Надеюсь, ты не жалеешь об этом? — спросила она.

— Не жалею ли я? — многозначительно глядя на нее, повторил вопрос Гарри. Он заглянул ей в глаза, и она не отвела от него своего взгляда, продолжая медленно тереться носком об его ногу.

Призывно вздохнув, Гарри позвал официантку.

— Если можно так выразиться, — начал он, помешивая ложкой кофе и снова заглядывая ей в глаза. Между Глорией и Гарри определенно установился какой-то контакт. — Моя жена меня не понимает, — сообщил он своей собеседнице.

Несколько раз качнув головой, Глория сказала:

— Ну вот, еще один непонятый объявился.

Марчелле нравилось, каким рос ее Марк. Ей доставляло огромное удовольствие водить ребенка в расположенный на центральной части улицы парк железобетонных конструкций, где она, радостно раскачивая качели с малышом, с упоением наблюдала за тем, с каким любопытством разглядывал он окружающих детей. В полдень, когда сын укладывался спать, она приступала к написанию своих рассказов.

Она писала о молодых матерях, живущих на улицах Маленькой Италии, и о замужних женщинах, живущих со своими мужьями без всякой любви. В рассказах фигурировали задиры мужья и их жены, осмелившиеся им прекословить. Сама бы она решилась на поступки своих персонажей лишь после того, как могли быть опубликованы ее рассказы и после официального признания ее писательницей. Все блокноты были исписаны ее идеями, мыслями, фантазиями. Конечно, было совсем неплохо иметь такую вот тетрадь для записей. Но ей нужно знать реакцию своих читателей. Снова и снова она доставала из почтового ящика уведомления с отказами, стараясь найти в них хоть одну утешительную фразу. Если ее рассказы попадали не в те руки, то, по крайней мере, тешила она себя надеждой: меня будет несложно разыскать. Поэтому Марчелла решила выслать еще одну порцию рассказов, на этот раз значительно подработав сопроводительное письмо.

Нужно было как-то сэкономить деньги для расходов на фотокопии, конверты, почтовые отправления, поэтому она перестала покупать себе цветы, экономила на ленчах, завтракая у матери перед тем, как оставить у нее Марка, и не тратилась на покупку книг, а брала их в библиотеке. Теперь она решила по-новому отнестись к отказам: она будет сортировать самые грубые и короткие, чтобы однажды, став известнейшей писательницей, можно было обнародовать имена тех редакторов, которые были настолько слепы, что не смогли заметить ее дарование.

Настроение ее изменилось при виде вернувшегося вечером Гарри, который вовремя еды читал газеты «Уолл-стрит джорнел» и «Нью-Йорк таймс».

— Как это ты умудряешься читать сразу две газеты? — однажды вечером спросила она Гарри.

— Когда работаешь с деньгами, не так уж много времени остается на чтение, Марч, — ответил он.

— Расскажи мне о том, чем ты занимался сегодня на работе, — попросила она.

Гарри принялся рассказывать ей, какие большие деньги можно получать на паях с кем-то, если оперативно использовать информацию, полученную из достоверных источников. Он с восхищением рассказывал, как некоторые работники зарабатывают таким образом свыше миллиона долларов в год. Он также отметил, что познакомился с нужными ребятами и старшим управляющим, который, проявив к нему интерес, дал несколько советов относительно того, как сделать себе карьеру. Он азартно рассказывал о своей работе, а когда касался вопросов возможности высоких заработков, глаза его начинали гореть.

— Знаешь, тебя сейчас возбуждает одна лишь тема — разговор о деньгах, — сказала Марчелла. — Мне бы хотелось, чтобы ты проявлял не меньше радости, услышав, как начинает произносить свои первые слова Марк. Повосхищайся своим сыном! Да, Гарри, поудивляйся хоть немножко!

— Уолл-стрит, где я работаю, как раз то место, где постоянно чему-нибудь удивляешься, — отрезал Гарри. — Работая в таком месте, нельзя не думать о деньгах!

Он снова уткнулся в газеты, а она пошла мыть посуду. Хотя Марчелла сказала ему повосхищаться своим сыном, но на деле ей очень хотелось крикнуть: «Повосхищайся мною! Поводи меня по каким-нибудь интересным уголкам! Побеседуй со мной о моих грезах!»

Поставив посуду в раковину, Марчелла подумала, как трудно заставить кого-либо жить своими интересами. А что такого интересного она теперь собой представляла, чтобы вызвать чей-нибудь интерес? Она была заурядной, располневшей домашней хозяйкой, воспитывающей обожаемого ею сына. Так она мыла тарелки, погрузившись в свои невеселые мысли. Но вдруг какой-то внутренний голос напомнил ей: «Ведь ты же писательница, Марчелла. С каким интересом слушали твои рассказы школьные подруги. Да и мисс Вульф говорила, что у тебя есть талант!..»

Да, это так, но почему же тогда многочисленные журналы продолжали настойчиво отказываться от ее рассказов? В чем причина?

«Все равно твое предназначение — писать, — звучал в ушах чей-то голос. — Именно это будет твоим спасением».

«Интересно, — думала она, — а других преследует такой же внутренний голос? Или это случилось только со мной?»

Несколько вечеров они провели с проходившими учебную практику друзьями Гарри. Марчелла, принарядившись, изо всех сил старалась получить максимум удовольствия от этих вечеров. Ведь на них присутствовали мужчины, взгляды которых ей было так необходимо поймать на себе только для того, чтобы утешиться, что она, как и прежде, вызывает восхищение у мужчин. Но присутствующие мужчины вовсе не заинтересовали ее. Все они были какими-то скучными, увлеченными лишь своими честолюбивыми стремлениями. Удивительно, что их жены были еще более честолюбивыми, чем мужья. Они снисходительно отнеслись к тому, что Марчелла провела свое детство в районе Маленькой Италии.

Марчелла написала рассказ о застолье честолюбивых жен, о том, как в процессе трапезы они не забывали время от времени, якобы случайно, упомянуть марку своего автомобиля, должность мужа и некоторые детали занимаемого им положения. Хорошо бы вырастить Марка таким, чтобы он был выше всех этих мелочей и находил радость в более существенных и прекрасных вещах!

Раз в неделю, оставив Марка матери, Марчелла отправлялась на метро в район «Коламбия сёркл». Направляясь от Пятьдесят седьмой улицы в сторону Пятой авеню, ты как будто попадаешь в другой мир. Сначала, словно совершая какое-то запретное действие, она украдкой и бегло рассматривала прилавки таких знаменитых фирм, как «Бергдорф Гудмэн» и «Бонвит Теллер», но через некоторое время решила, что имеет точно такое же право находиться здесь, как и другие покупатели. Вскоре она привыкла к зазывающим улыбкам приветливых продавцов, спешащих оказать тебе любой вид услуг. Марчелле доставляло огромное удовольствие трогать руками прекрасную дорогую одежду, которая была ей далеко не по средствам. Пробежав по всем этажам магазинов модной одежды, она отправлялась в книжный магазин «Даблдэй» на Пятой авеню, где с изумлением перелистывала страницы ярких, потрясающе красивых обложек новых романов и автобиографических повестей, жалея только об одном, что у нее нет достаточной суммы для того, чтобы купить это все.

— О, Марчелла! — восхищенно воскликнула Ида. — У тебя самый красивый сыночек в округе, а дочь будет еще прелестнее, — уверенным тоном заявила Ида.

Этот разговор состоялся накануне Рождества 1971 года, когда Марчелла сидела на выцветшей софе в гостиной у матери. И как это произошло, что она снова забеременела? А может, ей просто захотелось, чтобы у Марка был братик или сестричка? Или, может быть, это был день, когда она, перестав считать себя писательницей, думала о себе как о. безнадежной бездари, которая лишь тешила себя тем, что является великой писательницей. Скорее всего, она забеременела в один из тех дней, когда, находясь в состоянии какой-то депрессий, не побеспокоилась воспользоваться своим обычным противозачаточным средством — пенной жидкостью.

— Наверное, ты рада тому, что снова забеременела? — поинтересовалась Ида. — Но что случилось? — спросила она, внимательно глядя на дочь. — Ты сидишь такая безучастная ко всему, как будто бы тебе все абсолютно безразлично. Может, ты заболела?

— Со мною все в порядке, мама, — спокойно ответила Марчелла, наблюдая за играющим на ковре в гостиной матери Марком. — Я просто не… — не закончив фразу, остановилась она. Сейчас она отчетливо видела перед собой лицо Иды. Чем можно было объяснить такой калейдоскоп чувств, отразившийся на ее лице: разочарование, гордость и негодование? Теперь она поняла, почему так тянула со своим сообщением о беременности. — Ты счастлива, мама, только потому, что твоя дочь идет по проторенной колее, — наконец сказала Марчелла. — Тебе очень нравится, что я такая же, как и все обычные женщины…

Недовольно ворча и тряся головой, Ида спросила:

— По-твоему, Марчелла, быть обычной женщиной — грех? Что плохого в том, чтобы иметь прекрасную семью, где все любят друг друга? Ты никогда не задумывалась над тем, что ты, может быть, и есть одна из тех обычных женщин?

— Боже упаси! — ответила Марчелла.

Эта беременность разительно отличалась от предыдущей, когда Марчелла носила Марка. Марчелла не относилась к предстоящему рождению ребенка как к чему-то особенному. На этот раз она не вдавалась в глубокие размышления по поводу того, какой у нее родится ребенок. Несмотря на известные женские приметы, когда живот во время беременности торчит горкой вперед либо круглый, у Марчеллы вовсе не было никакой уверенности в том, что у нее родится девочка. Гарри очень хотел назвать девочку Шейлой. Но Марчелле не нравилось это имя, и она больше склонялась к имени Соня, которое, на ее взгляд, подходило для любой шикарной женщины.

Соня родилась в июне, после десяти часов болезненных схваток, которые пришлось выдержать Марчелле. Тогда Марчелла поклялась, что это будет ее последний ребенок.

— Боль быстро забывается, — твердила Ида. Но эта боль приобрела слишком затяжной характер, чтобы ее можно было так легко и просто забыть. Боль была настолько сильной, что Марчелла, впав в какое-то оцепенение, стала просить чего-нибудь болеутоляющего. Когда наконец роды кончились и рядом с ней положили крохотную дочурку, Марчелла вдруг почувствовала к ней какой-то бешеный любовный порыв. И как она только могла так долго не выпускать на свет маленькое чудо? Девочка родилась просто превосходной: миленькая, без единого красного пятнышка, с которыми обычно рождаются все младенцы. Длинные, темные ресницы оттеняли гладкую кожу на пухлых щечках. Даже спустя много лет Марчелла рассказывала своей дочери о том, что она была прекрасна с самого момента рождения. Гарри с первого взгляда полюбил свою дочь. Соня была папиной дочкой, а Марк был маминым сынком.

Когда Марчелла принесла ребенка домой, она тут же расстроилась из-за того, что девочка не желала сосать материнскую грудь.

— Она выплевывает мою грудь! — жаловалась Марчелла матери по телефону.

— Попробуй накормить ее детским питанием, — посоветовала Ида. — Некоторые дети предпочитают его материнскому молоку. Я сейчас подъеду.

Соня жадно высасывала смесь из бутылочки, а Марчелла, склонившись над младенцем, с удивлением спрашивала стоявших рядом Гарри и Иду:

— Почему она не хочет сосать мою грудь?

— Ну не расстраивайся так сильно, — похлопывая по плечу, успокаивала ее Ида. — Некоторые детишки не так легко поддаются кормлению.

Расстраивая Марчеллу с первых дней своей жизни, это маленькое существо как бы потихоньку начинало развязывать невидимую войну между матерью и дочерью.

Когда Марка познакомили с его сестричкой, он потянулся, чтобы поцеловать маленькую ручку новорожденной, не выразив при этом ни малейшего сожаления или ревности.

— Это замечательно, милый, — говорила ему Марчелла. — Я хочу, чтобы ты присматривал за ней. Будь ее старшим братом и надежным другом.

С серьезным видом рассматривая через решетчатую кроватку премилое лицо своей сестренки, Марк, утвердительно покачав головой, согласился с матерью.

Однажды в воскресенье, когда Соне, взращенной на искусственном кормлении, исполнилось пять месяцев, Марчелла, оказавшись в доме своих родителей, демонстрировала отцу, как Марк, реагирует на музыку, которую он слушал по каналу «ФМ-радио». В возрасте всего двух лет он уже наслаждался музыкой и проявлял тонкий музыкальный слух, размахивая руками и подпрыгивая в такт музыке.

— Уверяю тебя, этот дар перешел к нему по наследству от прабабушки, — заверил ее довольный Альдо. — Какой у нее был голос! Она могла по праву занять достойное место на сцене «Ла Скала». Может, хоть Марк станет музыкантом. Дай мне слово, что, если так и случится, он будет выступать под фамилией Балдуччи.

— Как это может случится, папа? — с восхищением глядя на отца, спросила Марчелла. — Ведь его фамилия Уинтон. Я обещаю тебе, что, если когда-нибудь напечатают мои рассказы, я выпущу их под именем Марчелла Балдуччи-Уинтон.

— О каких рассказах идет речь? — вопросительно глядя на нее, спросила Ида.

Гарри, державший на руках Соню, тоже перевел свой взгляд на Марчеллу.

— Покажи своей маме рассказ о том священнике, который венчал нас, Марч, — посоветовал Гарри. — Он наверняка ей понравится!

— Ты написала рассказ об отце Кармелло? — спросила Ида. — Дай мне его почитать, Марчелла!

Марчелла, грозно взглянув на Гарри, произнесла:

— Он шутит, мам.

— Да нет, вовсе не шучу, — настойчиво повторил Гарри, посмеиваясь. — Вам, Ида, стоит почитать о том, до чего докатился святой отец!

— Ты хочешь сказать, Марчелла, нет, этого не может быть!.. — Остановившись возле Марчеллы со стопкой посуды, Ида сказала: — Женщине, имеющей двоих детей, писать о такой гадости?

Послышался тяжелый вздох Марчеллы.

— Послушайте, вы, — произнесла она, оглядывая всех собравшихся в доме родственников. — Я все равно стану писательницей, даже если на опубликование хотя бы одной моей книги уйдет целая жизнь! Некоторые рассказы будут весьма романтическими, другие сексуальными, а что тут такого! Вы хоть когда-нибудь читали последние публикации?

— Я не желаю этого читать! — воскликнула Ида. — Мир просто сошел с ума. Эти хиппи и вообще все как будто помешались на сексе!

Под впечатлением разговора с матерью и Гарри Марчелла написала новый рассказ о том, как сексуально неудовлетворенная женщина, посетив рынок, отдалась продавцу прямо у мясного прилавка. Произошедший с Марчеллой на рынке случай был практически без изменений перенесен в рассказ, дополненный очень пикантными подробностями интимной близости, которую она испытала тогда с Анджело. Атмосфера начала семидесятых годов располагала к тому, чтобы описанные в романе события были как можно больше приближены к жизни. На этот раз она послала свой рассказ в журнал «Космополитэн», уверенная в том, что читатели по достоинству оценят натурализм и юмор написанного ею рассказа.

Обычно почту приносили в промежуток времени, когда Гарри был на работе, а по субботам Марчелла сама бегала вниз проверить почту в то время, как ее муж принимал в ванной душ. Письмо из редакции «Космополитэн» прибыло через месяц. Когда она, распечатав конверт, обнаружила в нем даже неразвернутые и непрочитанные страницы своего романа, из ее груди вырвался вздох разочарования. Как она привыкла к этой ненавистной формулировке отказа, всегда начинавшийся словами «Редакция сожалеет…», без какого-либо намека на похвалу.

— Может, я опять погорячилась? — громко крикнула Марчелла на всю кухню. — Неужели я не заслуживаю более приличного ответа? Неужели все, что я пишу, — сплошная ерунда?

Но лежавшая на столе полоска бумаги не отвечала, а говорила лишь о том, что редакция не нуждается в рассказах такого рода.

Апрель 1973 года

Стояла весна, и Гарри небрежной походкой направлялся на свидание с Глорией для того, чтобы за ленчем отпраздновать свое второе повышение по службе на восемнадцатый месяц пребывания в фирме. Он чувствовал себя совершенно другим человеком, когда каждое утро, пройдя три квартала, добирался до подземки. Оставляя позади свои сомнения, несбывшиеся надежды и имидж неразговорчивого мужа, он, надев маску самоуверенного человека, направлялся туда, где отчетливо знал свои обязанности. И если он правильно рассчитал все ходы, то Глория, по его предположениям, должна была помочь ему заработать миллион долларов! Иногда, когда у него не было сил ехать в переполненном вагоне метро, он останавливал такси и тогда, заплатив всего лишь два доллара за транспортные услуги, чувствовал себя комфортно на протяжении целого дня. К тому времени, когда он добрался до Уолл-стрит, где находилось любимое Глорией кафе «Брассери», он чувствовал себя элегантным эстетом.

Быстро продвигаясь по служебной лестнице, Гарри намеренно умалчивал об этом дома, не желая делиться своими успехами с Марчеллой, найдя в лице Глории лучшего для обсуждения своей карьеры сподвижника. Гарри интуитивно чувствовал запросы рынка и, кроме того, считал он тоже неплохо. Но только благодаря Глории он, так быстро пройдя стажерский курс, добился должности помощника управляющего отделом по изучению потребностей рынка. Немаловажное значение сыграли и личные качества Глории, которая ни на минуту не теряла Гарри из виду.

В настоящий момент они держали свои свидания в строгом секрете, никто в фирме не должен был знать об их дружеской связи. Глория охотно спешила ему на помощь, сообщая Гарри о том, к какому директору лучше всего обращаться для того, чтобы занять только что освободившееся хорошее местечко. Специфика ее работы, состоявшая в постоянном общении с другими подразделениями фирмы, давала ей возможность быть в курсе всех дел различных отделов, поэтому она раньше других знала обо всех увольнениях, отставках и перемещениях сотрудников по службе. Она досконально знала иерархию корпорации, держала в секрете дела фирмы и старательно рядилась в одежды, которые помогали ей создавать неповторимый имидж очень сексуальной женщины. Это была та хорошо известная всем Глория, которую некоторые сотрудники даже побаивались. Тогда, при первой их беседе с Гарри, она призналась, что хотела бы подружиться с каким-нибудь очень целеустремленным в делах карьеры парнем. И сейчас она делилась с ним своими знаниями о том, как нужно действовать и вести дела в офисе, чтобы добиться успехов в карьере.

— Когда молодой, честолюбивый парень приходит в офис к новому боссу и начинает его о чем-то просить, — объясняла она, — боссу это нравится. Даже если у парня очень большие запросы, боссу непременно захочется, чтобы этот парень работал у него. Понимаешь, вся хитрость в том, чтобы стать толстокожим и не пугаться никаких трудностей.

— Это как раз про меня, потому что я никогда ничего не боялся, — похвалился Гарри.

— Фантастика! — выдала Глория один из своих самых громких комплиментов с таким взглядом, при котором ему всегда хотелось нравиться ей еще больше.

— И хочешь знать почему? — поинтересовался он у нее. — Потому что четыре года назад я считал себя никому не нужным человеком. Я правильно поступил, что женился, но тогда я был, как мертвец. А сейчас я снова ожил. Глория, я никогда не думал, что работать на Уолл-стрит так интересно!

А сейчас он был помощником управляющего целого отдела!

— Дай слово, что ты обратишься только ко мне, если тебе когда-нибудь понадобится секретарша, — улыбнулась Глория. — Только прошу не злоупотреблять моими возможностями!

После этого они чокнулись бокалами шампанского.

— Это просто восхитительно, что ты мне помогаешь, — сказал он ей в конце ленча. — Если бы не ты, я вряд ли добился таких успехов.

Тихонечко ударив Гарри по коленке под скатертью, Глория рассмеялась:

— Я знала, что буду нужна тебе.

— Да, да, ты действительно мне нужна, — сказал Гарри.

— А что она, не помогает тебе? — спросила Глория. Встретив вопросительный взгляд своей собеседницы, Гарри недоуменно пожал плечами.

— Ну разве можно ее сравнить с тобой, Глория? Ее совершенно не волнует моя карьера. Она вся поглощена заботами о детях и написанием своих книг. Деньги для нее не имеют никакого значения.

— Ну, да это до тех пор, пока ты их приносишь, — закончила за него фразу Глория. Улыбнувшись, она продолжила: — Слушай, парень, я хорошо знакома с таким типом женщин. Они смущаются при виде денег, но тратят их не меньше других женщин. А как она отреагировала на то, что ты стал помощником управляющего?

Глядя на нее своими честными, ярко-голубыми глазами, он сообщил ей:

— Моя жена пока ни о чем не знает, Глория. Мне очень хотелось сначала отпраздновать свое повышение с тобой.

Подняв бокал шампанского, она сказала:

— Итак, давай отметим это событие. — Отпивая маленькими глотками вино, она не сводила с него своего внимательного взгляда. — Тебе нужно получше одеваться, Гарри, — посоветовала ему Глория. — Мне кажется, ты ежедневно, начиная с самого первого дня нашего знакомства, не снимаешь этот костюм. Если ты будешь выглядеть немного лучше своих коллег, они, сами не зная почему, предпочтут твою кандидатуру всем остальным. Мне бы хотелось видеть тебя в более изящных и дорогих костюмах. Они должны быть полегче и не сковывать тебя, потому что в настоящее время жизненный стиль Уолл-стрит слегка расслабленный, Гарри. Ближе к Жоржу Армани!

— Ну, ты тоже скажешь, Жоржи Армани! — засмеялся он. — Ты знаешь, сколько стоит такой фирменный костюмчик!

— Такой костюмчик будет хорошим применением твоему капиталовложению, — заверила его Глория. — Потратившись на себя, ты выиграешь гораздо больше!

— Но если я начну хорошо одеваться, она же может заметить, — сказал он.

Подняв на него глаза, Глория высказалась:

— Если женщина не любит мужчину, думаешь, она замечает, во что он одет? В костюмы от Сен-Лорана или «Брукс бразерс»? Видела я, как эти жены, заходя в химчистку, держат на расстоянии вытянутой руки костюмы своих мужей, как будто бы от них дурно пахнет!

— Хорошо, — сказал он, пожав ей руку под белой льняной скатертью. — Я, пожалуй, пройдусь с тобой по магазинам поздно вечером…

Прищурившись и задумчиво глядя на него, она начала:

— Я вижу тебя в костюме светло-серого цвета. Будешь в нем смотреться, как голубь, который выделяется среди безликой толпы.

Склонившись над столом, он спросил Глорию:

— Может быть, ты меня поцелуешь ради такого случая?

Оглянувшись по сторонам, она осторожно заметила:

— Успех сильно вскружил тебе голову. Не хватает только того, чтобы кто-нибудь выследил нас и рассказал…

Он первый поцеловал ее, не дав закончить начатую фразу.

— Не понимаю, — начал он, откинувшись на стуле, — когда мы с тобой познакомились, очень многие ребята хотели с тобой подружиться. А ты выбрала меня — почему?

— Я предпочитаю творческий подход во всех делах! — сказала она, пожимая под столом его руку. — Есть своеобразный шарм в том, что женщина подстраховывает мужчину. В тебе я вижу сырой материал. Мне доставляет истинное наслаждение лепить из тебя человека.

— Получается, что я вроде пластилина в твоих руках, — ухмыльнулся он.

Покачав головой, она еще раз подтвердила:

— Да, ты нуждаешься во мне! Рассмеявшись, он признался:

— Вот смешно! Если бы Марчелле сказали о том, что я нуждаюсь в ней, она бы ни за что в это не поверила! Нет, должно быть, ты нашла во мне что-то особенное, Глория.

— Именно это я и хотела сказать, — прошептала она своим детским голоском. Опустив вниз глаза и легонько толкнув его в грудь, она начала: — Видишь, какая я мастерица! Если я направлю тебя в нужное русло, ты действительно начнешь пользоваться накопленными мною знаниями и тем, что мне приходится слышать. Ты удивишься, узнав, что люди говорят в моем присутствии. Они настолько привыкли ко мне, что порой не замечают меня! Я давно решила, что лучше останусь на своем прежнем месте, пока не дождусь нужного мне парня.

Покинув зал и оказавшись в темном вестибюле, они еще раз поцеловались. Отношения их не заходили дальше поцелуев за ленчем. Время от времени она продолжала гладить ногой его ногу, возбуждая его ещё больше при помощи своих рук. Он очень хотел интимной близости с ней, но между ними воцарилось своего рода негласное соглашение о том, что им следует еще немного подождать. Он безусловно хотел ее, но это желание пока не переросло в какую-то безумную взаимную страсть, и их отношения напоминали ровное, спокойное восхождение на гору.

На следующей неделе они поехали покупать Гарри новый костюм. Глория советовала ему выбрать светло-серый, считая, что этот цвет лучше других сможет выигрышно оттенить цвет его лица и волос. Никто до этого не говорил ему о приятном цвете его лица, и никогда раньше ему не приходилось слышать комплименты по поводу своей внешности. Однажды, занимаясь любовью в постели с Марчеллой, он представил, что под ним лежит Глория. Но он также хорошо понимал и то, что этой его фантазии не скоро удастся сбыться.

Любимым автором Марчеллы была Эми Джаггер, рыжеволосая острячка, которую часто можно было увидеть в телепередачах с участием сексопатологов, где она заверяла неудовлетворенных замужней жизнью женщин в том, что ответы на их проблемы можно найти в ее последнем романе. Ее нашумевший роман «Застежки-«молнии», проданный несколько лет назад тиражом в пять миллионов экземпляров, явился предвестником сексуальной революции семидесятых годов. Этот роман описывал судьбу одной одаренной здоровьем женщины по имени Эми, которая всю свою дневную и даже часть ночной жизни посвятила поиску путей достижения наивысших сексуальных удовольствий.

Главная тема ее книг о том, что женщины должны быть более раскрепощенными, приятно возбуждала всех жительниц Америки. Когда эта книга появилась на прилавках супермаркета, Марчелла сунула ее в тележку с бакалейными товарами, купленными в магазине, и два дня подряд с любопытством поглощала страницу за страницей. Сексуальные сцены были настолько близки ее собственным фантазиям, что в первую же ночь после прочтения романа Марчелла получила оргазм от близости с Гарри только благодаря новой книге Эми Джаггер, а не по причине стараний своего мужа. С этого времени Марчелла не пропускала ни одного нового произведения Эми Джаггер. Многие героини романов Эми Джаггер страдали от неудовлетворенности своих желаний, отчего Марчелле становилось еще более одиноко.

Когда Соне исполнилось три года, Марчелла определила своих детей в местный детский сад, а сама поступила на писательские курсы Образовательного центра для взрослых, расположенного в Гринвич-Виллидж. Гарри она сказала, что учится на курсах машинописи и стенографии, и поэтому еженедельно на каждое занятие ей приходилось таскать с собой собственную портативную пишущую машинку.

Новая учительница Марчеллы Нэнси Уорнер была некрасивой полной женщиной. Ей было пятьдесят, и ее постоянное хихиканье иногда перерастало в истерический смех. Вскоре Марчелла стала ее любимой ученицей, которая вслух читала перед всем классом отрывки из своих новых рассказов, выбрасывая те сексуальные сцены, которые было неприлично читать вслух. Работы других студентов были настолько скучными, что из них трудно было выудить что-либо интересное; в основном это были рассказы о семейной жизни, воспоминания детства, и только однажды появился научно-фантастический рассказ, написанный одиноким мужчиной, вечно краснеющим от смущения программистом ЭВМ.

Обычно в перерыве между занятиями Марчелла пила кофе вместе с Нэнси, обсуждая различные писательские новинки.

— Эми Джаггер? — брызгая слюной, повторила Нэнси имя любимой писательницы Марчеллы. — Но это же не настоящая литература, Марчелла. Это же… примитивная мыльная опера.

— «Застежки-«молнии» разошлись тиражом в пять миллионов экземпляров, — напомнила Марчелла Нэнси. — Значит, в ней есть что-то интересное!

— Может быть, поэтому я и не люблю эту писательницу, — проворчала она. — Я в течение долгих лет охотилась за своими издателями с тем, чтобы опубликовали мой роман, получая от них лишь очень вежливые отказы.

— О чем же повествует ваш роман? — поинтересовалась Марчелла.

— Мой роман о том, как талантливая женщина, призвание которой стать знаменитой писательницей, вынуждена всю свою жизнь ухаживать за матерью-инвалидом, — сказала Нэнси. — В конце романа мать умирает, освободив свою дочь от тяжкого ярма, предоставив ей в пятидесятилетнем возрасте полную свободу для творческой деятельности.

— Тема звучит довольно занимательно! — сказала Марчелла, невольно познакомившись с подробностями жизни своей новой учительницы. Бок о бок она вошла вместе с Нэнси в классную комнату. — Мне кажется, я поняла, о чем хочется читать всем женщинам, — сказала она. — Каждой женщине хочется поделиться своими мыслями с другими такими же женщинами и увериться в том, что они не одиноки. Если я возьмусь за написание нового романа, то он будет обо всех моих чаяниях и стремлениях.

— Если ты действительно напишешь такой роман, я обеспечу тебя по-настоящему честной критикой, — пообещала Нэнси.

— Некоторые журналы сейчас печатают по четыре, а то и пять рассказов в номере, — рассказывала Нэнси своим студентам на вечерней лекции. — А теперь прикиньте, реально ли в таких условиях нам прорваться на книжный рынок. — Нэнси очень любила оперировать профессиональными терминами и фразами типа «рынок», «продажа рукописей». Создавалось впечатление, что ее аудитория — сплошные писатели-профессионалы с огромным количеством напечатанных авторских работ. — Мы напишем рассказ специально для какого-нибудь определенного издания. Предложим свои работы и посмотрим, клюнет ли кто-нибудь на них. Марчелла, — обратилась она, — ты должна написать рассказ для журнала «Космополитэн».

Возбужденно шагая домой этим вечером, Марчелла набрасывала в голове план своего нового романа, основанного на событиях, которые недавно произошли с ней в магазине «Бонвит». Молодой человек привлекательной наружности попросил ее помочь выбрать сумку в подарок своей жене. Пока продавщица упаковывала ему купленную сумку, он слегка пофлиртовал с ней, а Марчелла задержалась чуть-чуть у прилавка, поддразнивая его и себя перед тем, как сдержанно распрощаться с незнакомцем. А что, если бы она ответила на его явно проявляющийся к ней интерес? В ее новом романе будут описаны события, которые при желании могли произойти с нею. А почему бы ему не позвонить жене, предупредив ее о том, что он задержится в городе допоздна, а Марчелле не сделать то же самое, предупредив Гарри? В ее рассказе эта парочка, забронировав предназначенный для супружеской четы гостиничный номер, отправилась вверх в лифте, чтобы в уединенном номере провести сладкие часы блаженства. Она донесет до читателя все мельчайшие подробности того вечера: чувственную прохладу атласных покрывал на кровати, прикосновение мужской волосатой груди к нежной женской, ощущения женщины, которую гладят новые мужские руки. Она писала так, будто бы находилась рядом со слитыми воедино любовниками. Проживая сцены описываемых ею событий, она возбудилась так, что даже вспотела. Отправившись в ванную, она, приподняв блузку, стала рассматривать свои вздыбленные соски. «Быстро садись за машинку и излей свой сексуальный порыв на бумагу!» — приказала она себе.

— Марчелла! — крикнула Нэнси Уорнер, встретившись со своей студенткой неделю спустя в столовой учебного центра. Она покраснела до кончиков ушей, возвращая Марчелле работу. — Я возвращаю тебе твою работу без свидетелей, потому что это уж слишком!

Нэнси пребывала в таком сильном смущении, что через минуту у Марчеллы тоже запылали щеки. Хотя она и попыталась убедить себя в том, что не следует относиться серьезно к мнению Нэнси, сейчас она поняла, что очень рассчитывала на ее похвалу.

— Может, мне порвать этот рассказ? — спросила она у Нэнси.

Уставившись на Марчеллу широко открытыми от удивления глазами, Нэнси воскликнула:

— Не смей этого делать! — Затем, перейдя на шепот, она поведала Марчелле: — Невероятно сексуальная история! Я даже пожалела о том, что прочитала ее. Она дала мне понять, как много я потеряла в жизни!

Рассмеявшись, Марчелла постаралась ее утешить:

— Не всегда секс бывает настолько приятным занятием.

— Я тоже так думаю, — быстро согласилась с ней Нэнси. — Рассказ, наверное, является плодом твоих фантазий? Но написано все очень колоритно, Марчелла. Можно просто обалдеть от того, как ты описываешь эти лоснящиеся половые члены! — Поразившись собственной смелости высказываний, она опять залилась краской стыда.

— Но в рассказе говорилось только об одном члене! — возразила Марчелла.

— Да, но к его описанию ты возвращалась слишком уж часто, — утверждала Нэнси. Обмахиваясь бумажными листками, она поинтересовалась: — Ведь это было с тобой, не так ли? — А затем, пронзая Марчеллу почти умоляющим взглядом, она снова спросила: — История написана так правдоподобно, как будто это все было на самом деле! Неужели в действительности существуют такие мужчины, которые пускаются на все, лишь бы доставить женщине наслаждение? Марчелла засмеялась:

— Нэнси, мы же писатели-романисты, не правда ли?

— Ну, тогда получается, что ты еще талантливее, чем я предполагала, — заявила Нэнси. — «Космополитэн» просто уцепится за этот рассказ, потому что это как раз их тема.

— Вы действительно так думаете? — затаив дыхание, спросила Марчелла. — Но мой муж прибьет меня, если его опубликуют.

— Это будет убийством при смягчающих вину обстоятельствах, — успокоила ее Нэнси. — При условии, что описанный в рассказе мужской персонаж является прототипом собственного мужа. — Она вопросительно смотрела на Марчеллу, которая в ответ лишь загадочно улыбалась.

Все студенты отправили свои работы в различные редакции, а Марчелла даже попросила Марка поцеловать конверт на удачу.

По случаю очередного повышения по службе Гарри купил себе новый костюм. Марчелле показалось, что он не очень соответствовал привычному для Гарри стилю одежды, да и тот факт, что он не попросил помочь ему выбрать костюм, тоже навел ее на размышления. Слушая за обеденным столом его разговоры о работе, Марчелла нашла их какими-то нездоровыми, насквозь пронизанными духом соперничества. Даже такие слова, как «убийственный», «акулы», «покончить с конкуренцией», звучали грубо и агрессивно.

В выходные вместе с женой и детьми Гарри отправился подышать свежим воздухом в Центральный парк. Стояла поздняя осень, и Марк наслаждался тем, что пускал кораблики на небольшом озере рядом с Пятой авеню. Марчелле доставляло огромное удовольствие наблюдать за Марком, который терпеливо играл со своей сестрой с видом покровителя и более сведущего в познаниях окружающего мира человека.

Потом Гарри стал играть с Марком в мяч, иногда сильно швыряя его в сына. Изо всех сил Марк старался показать свою радость, но Марчелла догадывалась, что ему не доставляет никакого удовольствия играть с отцом.

Вдруг мячик сильно ударил по щеке малыша, и он, заревев, кинулся к матери.

— Не обязательно так резко ударять по мячу, — сказала Марчелла, обращаясь к Гарри.

— Я хочу вырастить из него мужчину, — попробовал оправдаться Гарри, — а мужчины не должны быть неженками.

Как это было похоже на Гарри! Если уж он в постели не мог проявить к ней хоть немного нежности, то что говорить об обращении с сыном?

Соня сидела, старательно нанизывая бусы на нитку, время от времени проверяя, хорошо ли они смотрятся. Она росла очень серьезной девочкой, а красота ее подчас казалась просто волшебной. Гарри называл ее маленькой принцессой, и она вела себя в соответствии со своим «титулом». Марчелла прилагала максимум усилий, чтобы не обделить вниманием дочь, чувствуя себя немного виноватой за то, что полюбила Марка какой-то безумной любовью на полтора года раньше, чем появилась на свет Соня. Марчелла осознавала, что между ней и Марком существует гораздо более тесная связь.

Когда Гарри называл Соню «моя маленькая принцесса» и «малютка», Марк смотрел на мать, как бы ожидая, что она скажет: «А Марк — маленький мамин сыночек».

Однажды ноябрьским утром зазвонил телефон. Соня тогда болела, и во избежание распространения вируса по квартире Марчелла взялась мыть пол в ванной. На ходу снимая резиновую перчатку, она, схватив и зажав между плечом и ухом телефонную трубку, постаралась освободить от перчатки и вторую руку.

— Это Марчелла Уинтон? С вами говорит Ширлей Ригер, ассистент Элены Фэрел, — раздался голос в трубке. — Мисс Фэрел очень понравился ваш рассказ, и она бы хотела опубликовать его в июльском номере журнала «Космополитэн». У вас есть агент? Вы не сообщили его имя.




— Я? Нет… ну да… Я не знала… — заикаясь, попыталась ответить Марчелла.

— Это ваша первая работа? В вашем письме не было никакой рекомендательной бумаги.

— Да, я не… ну конечно, я… — старательно подбирая слова, пыталась сформулировать свою фразу Марчелла. Она была настолько взволнована неожиданным звонком, что не могла поверить в реальность происходящих событий.

— Хорошо. Сейчас с вами будет разговаривать Элен.

В ожидании разговора с главным редактором журнала Марчелле все-таки удалось снять с себя вторую перчатку. Не успела она бросить ее на пол, как тут же услышала плач Сони. Разрываясь между телефоном, по которому предстояло говорить с редактором «Космополитэна», и плачущей Соней, Марчелла, кинув трубку и быстро сбегав за ребенком, подбежала к телефону, уже с девочкой на руках. Элен Фэрел говорила очень тихим голосом, поэтому Марчелле пришлось сильно прижать трубку к уху.

— …работа требует очень тщательной редакции, — резким голосом говорила Элен. — А концовку нужно сократить, не стоит столько места уделять угрызениям совести и раскаяниям героини. Название «Поздним вечером в городе» не очень годится для рассказа. Оно звучит как название радиопостановки сороковых годов. Может быть, назовем его «Сексуальный коктейль»? Ведь встреча действующих лиц произошла за коктейлем.

— Ну уж нет! — крикнула Марчелла. — Мне это совсем не нравится!

— Начинающим писателям мы платим пятьсот долларов, — не обращая внимания на возражения Марчеллы, продолжала Элен. — Я высылаю вам копии вашей рукописи с редакторскими поправками. Мне кажется, вы согласитесь со многими исправлениями, и тогда…

Соня снова принялась хныкать.

— Моя маленькая дочка заболела, и я с ней сижу сейчас дома, — извинилась Марчелла. — Можно вам перезвонить?

— Не нужно! — коротко оборвала ее Элен. — Я отсылаю вам вашу работу, и познакомившись с поправками, вы должны как можно быстрее вернуть ее нам. А уже потом мы поговорим. А еще вот что, Марчелла. Наш журнал может купить у вас еще какие-нибудь рассказы такого же содержания.

— Я просмотрю свои бумаги! — выпалила Марчелла.

В трубке раздался щелчок, возвестивший об окончании разговора и о вступлении Марчеллы в новый мир литературной деятельности.

Голова шла кругом. Пять сотен долларов! Это первые деньги, заработанные ее собственным трудом. А редактор журнала разговаривала с ней как с настоящим писателем! Вот это да! Наливая яблочный сок для Сони, Марчелла решила поделиться своей радостью с Нэнси. Гарри ничего не должен знать. Ведь он наверняка подумает, что в основу рассказа легли события, которые произошли с ней в действительности. И он будет недалек от истины.

Когда Марчелла получила копию своей рукописи, она была похожа на экзаменационный лист, исправленный на редкость Дотошным и умным профессором. Почти после каждого предложения стояла пометка «почему?» или «каким образом?», а также вопросы относительно каждой детали рассказа.

— Она действительно знает толк в своем деле! — сказала Нэнси, просматривая рассказ Марчеллы, сидя после занятий за бокалом вина в баре. Отправившись сюда, Марчелла сказала Гарри о том, что идет в пиццерию со своими сокурсниками.

Когда Марчелла вернулась домой поздним вечером, Гарри начал подозрительно обнюхивать ее.

— Мы немного выпили, — пробормотала Марчелла, не дожидаясь комментариев Гарри.

Взглянув на нее, Гарри начал:

— Я разрешил тебе посещать курсы машинописи, а не бары.

Сегодня она молчать не будет.

— Послушай, — начала она, резко повернувшись в его сторону. — Я вовсе не нуждаюсь в твоих разрешениях.

— Ну, тогда развлекайся на свои деньги! — отрезал Гарри. Они стояли лицом к лицу, и Марчелла почувствовала, что ярость, захлестнувшая их обоих, была подобна электрическому току.

Он так сильно разозлил ее, что она, не сдержавшись, выпалила ему все.

— А, ты о деньгах? — спросила она. — Знаешь, я и сама могу зарабатывать деньги. Вот только устроюсь на работу. Сейчас я очень хорошо печатаю. Отводя глаза в сторону, Гарри сказал:

— Детям нужно, чтобы мать была с ними целый день дома. Это теперь твоя работа!

Едва сдерживая себя, чтобы не проболтаться, она закусила губу, думая о том, что скоро станет известной писательницей и будет зарабатывать столько, сколько Гарри и не снилось.

— Это мамин рассказ! — закричала Марчелла, потянув Марка в спальную комнату для того, чтобы Соня ничего не увидела. Предварительная копия работы, которую должен был опубликовать журнал «Космополитэн» и которую так долго, в течение всей холодной зимы, ожидала Марчелла, была прислана. Это произошло в конце марта.

— Ничего не говори отцу, — предупредила она Марка, вскрывая конверт. — Пусть это станет нашей маленькой тайной, — сказала она, нетерпеливо перелистывая страницы.

Наконец она отыскала двойной титульный лист своего рассказа с цветной иллюстрацией, на которой героиня, стоя в телефонной будке, пыталась настойчиво дозвониться до своего мужа еще до того, как на улице разразится ураганный ливень. Под новым названием рассказа «Счастливый час» жирным шрифтом следовало имя автора. Оформление было выполнено на высоком профессиональном уровне, и даже текст ее рассказа, набранный печатными буквами, выглядел важно и солидно. Марк с любопытством наблюдал за матерью, пока она внимательно рассматривала все страницы.

— Ты довольна, мама? — спросил он.

— Я никогда в жизни не была так счастлива, — ответила она, прижимая к себе сына, и слезы покатились из ее глаз.

— Почему же ты тогда плачешь? — поинтересовался он.

— Я и сама не знаю! — засмеялась она в ответ.

В июле в журнале «Космополитэн» был напечатан ее рассказ, и Марчелла, купив целую дюжину номеров, запрятала их в чулане. Теперь, когда ее рассказы попали в печать, вся группа обучающихся с нею студентов с каким-то подобострастием смотрела на нее. Даже этот заядлый любитель жанра научной фантастики поинтересовался у нее, сколько раз ей пришлось править рукопись своего рассказа.

Нэнси выписала ей чек. С десятью пятидесятидолларовыми бумажками в сумочке Марчелла, подкатив на такси к магазину «Бергдорф Гудмэн», сразу же отправилась в отдел детской одежды, чтобы купить обновы детям. Гарри она соврет, что приобрела эту одежду в центральном магазине оптовой продажи. Для себя она купила незатейливые универсальные черные туфли-лодочки, о которых давно мечтала. Затем она купила платье фирмы «Пуччи», низ которого был отделан купоном любимого ею розово-голубого сочетания, три куска очень дорогого французского мыла — для себя, мамы и Нэнси. В книжном магазине «Дабблдэй» она купила несколько книжек в мягкой обложке и одну книгу в твердом переплете — последний роман Эми Джаггер. Сидя в такси, направлявшемся к дому матери, где находились Марк и Соня, она насчитала всего девяносто оставшихся долларов в кармане.

В тот же вечер она обернула газетой обложку новой книги Эми Джаггер под названием «Покинутая», для того чтобы Гарри не стал ее расспрашивать о том, зачем она потратила двенадцать долларов на покупку книги. На обложке помещалась фотография одетой в белые меха авторши книги, которая, озорно улыбаясь, кидала взгляд на читателя через линзы очков. На фотографии весь город пестрел афишами «Покинутая Эми Джаггер». «Хотела бы и я иметь такую славу!» — подумала Марчелла. В этот момент она представила, как сотни тысяч обложек журнала «Космополитэн» будут пестрить именем Марчеллы Уинтон, которое будет набрано жирными печатными буквами. Когда на прилавках магазинов появится ее первый роман с ее именем на обложке, она непременно, как бы невзначай, приведет Гарри в магазин, чтобы продемонстрировать ему это. Интересно будет посмотреть на его вытянутое от изумления лицо!




ГЛАВА 4


Июль 1978 года

За последние два года Марчелла опубликовала еще три рассказа в журнале «Космополитэн», каждый раз получая за свою работу по пятьсот долларов. У нее уже был тайный денежный вклад в банке, а дома имелась тщательно скрываемая папка, содержащая письма с благодарными отзывами читателей.

Несмотря на то, что редактор журнала «Космополитэн» пообещала Марчелле встретиться как-нибудь за ленчем, эта встреча так и не состоялась, и наша начинающая писательница пока оставалась за воротами чарующего писательского мира. Самым лучшим почитателем ее таланта была по-прежнему Нэнси Уорнер, к которой Марчелла продолжала ходить на занятия.

Во время совместных ленчей Нэнси всячески потворствовала тому, чтобы Марчелла взялась за написание нового романа.

— Я стараюсь, стараюсь, — заверила ее Марчелла. — Но это так нелегко. Мне, наверное, не под силу написать целый роман, Нэнси. Иногда я часами просиживаю, обхватив голову обеими руками, в результате не написав ни одной строчки.

— Ну, это уже начало, — одобрительно покачала головой Нэнси.

— Не забывайте, что мне приходится еще и выполнять домашнюю работу, бегать по магазинам, готовить еду на четырех членов семьи! — посетовала Марчелла. — Я имею возможность работать над книгой только до половины пятого, когда мне надо забирать детей из яслей…

Кроме перечисленных обязанностей Марчелле приходилось еще кормить обедом Гарри, готовить ко сну Соню, расчесывать ее густые, черные волосы, наблюдая в отражении зеркала ее нахмуренный вид. Иногда Соня ей казалась прекрасной чужестранкой, которая посвящала в свои радости и горести, планы и переживания, а также обнимала и целовала только своего отца, и никого другого. Похоже, что только Марк догадывался о том, как чувствовала себя при этом мать. Марчелла и Марк настолько хорошо понимали друг друга, что мать разговаривала с маленьким сыном как со взрослым человеком, способным понять очень многое. Марчелла по-прежнему выманивала у Альдо плату за уроки музыки своего сына, обещая, что Марк обязательно станет продолжателем музыкальной традиции «семейства Балдуччи», которой так гордился ее отец и к которой Марк проявлял выдающиеся способности.

Пока были готовы лишь приблизительный план романа и первая глава. Роман был почти автобиографичен. Главная героиня романа Мануэлла, забеременев, под нажимом своих родителей выходит замуж за упрямца соблазнителя. В процессе супружеской жизни Мануэлле удается выработать свой собственный жизненный стиль, сохранить свои маленькие тайны. Будучи дочерью испанских эмигрантов и имея горячий темперамент, она кидалась в такие авантюры, до которых самой Марчелле было слишком далеко. С самой первой главы Мануэлла проявляет поистине бешеный интерес к мужчинам. Оказавшись на рынке, она отдается одному красивому продавцу, который, нежно уложив ее на расположенный в холодильном отсеке рынка стол, доводит до полнейшего экстаза. Ежедневно дополняя сцену все новыми и новыми деталями, Марчелла с упоением описывала дерзкие любовные игры продавца вплоть до того момента, пока не иссякла его фантазия.

На написание первой главы ушел целый месяц ее бесценных полуденных часов. Это значило, что книга будет готова только через два года! До того как будут потрачены многие часы на написание романа, ей очень нужно получить консультацию у профессионала, потому что Нэнси вряд ли справится с такой задачей.

Открыв чулан, Марчелла снова бросила взгляд на книгу, с обложки которой, как будто бы подмаргивая, смотрела на нее любимая писательница Эми Джаггер. Взяв в руки книгу, Марчелла не могла оторвать взгляда от ее озорных, смеющихся глаз. Скорее всего, она откажется от помощи, если вообще захочет ответить. Ну а что же теряла Марчелла, кроме расходов на отправление письма?

Марчелла потратила многие часы на составление письма Эми Джаггер, адресовав своему кумиру пронизанное криком о помощи послание.

«Дорогая мисс Джаггер (Марчелла где-то прочла, что после многочисленных замужеств Эми предпочитала обращение мисс). Вы, очевидно, ежедневно получаете письма подобного рода. Но я обращаюсь к Вам впервые — прошу простить меня за такую дерзость. Прежде всего мне бы хотелось поблагодарить Вас за то удовольствие, которое Вы доставляете мне своими книгами. Каждый раз, прочитав очередную Вашу книгу (а я прочла все Ваши романы), я чувствую, что я не одинока, что в мире полно женщин с судьбами, похожими на мою. Мои чувства и мысли созвучны с Вашими. Ваши книги дали мне огромный стимул. Я также согласна и с тем, что Вы пишете о мужчинах. Мне тоже импонируют те части мужского тела, которыми восхищаются героини Ваших романов. Но моему мужу, однако, не нравится, когда его ласкают по гладкой поверхности кожи в том месте, где выдаются ребра. Когда я намереваюсь дотронуться до этой его части тела, он демонстративно отталкивает мою руку. Я думаю, Вы уже догадались, какая у нас с ним интимная жизнь! Я все должна делать так, как нравится ему. Поэтому творчество — единственная интересная сторона моей жизни, которую я по праву могу считать своей личной. Именно поэтому я так дорожу ею. Если бы не двое очаровательных детей, я бы давно ушла от мужа.

Я бы никому не смогла открыть этот свой секрет, кроме Вас, потому что совершенно уверена, что только Вы можете правильно меня понять. Все Ваши произведения пронизаны идеей великого гуманизма. В своих книгах Вы с любовью относитесь к мужчинам, но не меньшее уважение и почтение Вы оказываете и женщинам. Сейчас я намереваюсь написать роман, предназначенный для чтения совершенно иной женской аудитории. Я надеюсь, что им понравится моя работа, хотя, конечно же, я не могу сравнивать себя с Вами. Мою работу только однажды напечатали в журнале «Космополитэн». У меня отсутствуют сила воли, дисциплина и время, необходимое для написания этого романа, поэтому я так нуждаюсь в чьей-либо поддержке. Если я услышу от Вас доброе напутствие, это станет замечательным и самым важным событием моей жизни. Может быть, у Вас найдется время прочитать вложенные в конверт страницы моего романа? Пока это то немногое, что я осилила. Пожалуйста, напишите мне, есть ли хоть проблеск надежды на то, что я смогу когда-нибудь стать романистом. Только скажите мне всю правду! Я готова к любому ответу. Ваш ответ станет напутствием для моей будущей писательской карьеры.

Заранее благодарна, Марчелла Б. Уинтон».

Отослав письмо в издательство, где печатали Эми Джаггер, Марчелла почувствовала большое облегчение и старалась больше не думать о нем.

Ответ пришел через две недели. Марчелла получила серый конверт с оттиснутыми на нем темно-синими печатными буквами «Эми Джаггер». Присев на софу, Марчелла стала вскрывать конверт. Готовясь к худшему, она долго не решалась развернуть находящиеся в конверте листы бумаги: вдруг она найдет там отпечатанное на машинке послание, извещающее о том, что мисс Джаггер не занимается личной перепиской.

Но, вскрыв письмо, она тут же увидела, что оно не содержало напечатанного на машинке отказа. Сердце ее учащенно забилось, когда она дважды прочла содержание письма.

«Дорогая миссис Уинтон! Давайте отбросим ко всем чертям эти фамильярности. Разреши называть тебя просто Марчеллой, потому что по отношению к тебе у меня возникло такое чувство, будто мы с тобой давние друзья. Отвечаю на твой первый вопрос: да, я действительно ежедневно получаю огромное количество писем, среди которых редко встретишь такие сердечные и теплые, как твое. Самое главное, что ни разу мне еще не приходилось обнаружить в этих посланиях такое интересное приложение, как первая глава твоего нового романа! Отвечаю на твой второй вопрос. Ты безусловно талантлива! Черт возьми, я даже завидую силе твоего таланта, Марчелла. И кто обучил тебя так замечательно излагать свои мысли? Я подозреваю, что ты писатель-самоучка, не так ли? У тебя невероятно богатое воображение по части описания сексуальных сцен, и мне, признаться, никогда еще не доводилось сталкиваться с такими оригинальными способами их изображения. А ведь моими учителями были такие великие романисты, как Хенри Миллер, Джон Апдайк, Эрика Джонг. В том месте, где ты описываешь рыночный эпизод, я начинаю ощущать идущий от продавца запах одеколона, липнущие к подошвам моих туфель опилки, разбросанные по полу холодильной комнаты, и видеть подвешенные к потолку свиные туши. Вот это да! Что ты за женщина? Ты же ничего о себе не написала. Ты должна однажды, плюнув на своего мужа, встретиться со мной. И тогда мы вволю наговоримся, посмеемся и выпьем! Я возьму на себя роль неофициального агента и передам твою первую главу работающему в моей редакции «Вольюмз» Скотту Макэвою. Возможно, я буду жалеть об этом всю свою жизнь, или, если он заинтересуется, я сама обращусь к официальному агенту и выжму полагающиеся мне десять процентов. В своем письме ты забыла указать номер домашнего телефона, поэтому я оставляю тебе свой. Позвони мне и давай договоримся о встрече, во время которой мы обсудим твои творческие планы и твою личную жизнь. С любовью, Эми».

— Марк! — закричала Марчелла. Малыш тут же вбежал в комнату. — Она мне написала, Марк! — вопила Марчелла, размахивая страницами полученного письма. — Мне ответила та писательница, которую ты видел на обложке книги.

Посмотрев на мать, Марк поинтересовался:

— Это хорошо?

— Она хочет увидеться со мною! — радовалась Марчелла, обнимая Марка. — О, Марк!

— Ленч! Мы должны непременно встретиться за ленчем, — громко возвестила Эми Джаггер по телефону, когда Марчелла наконец осмелилась позвонить ей на следующей неделе. — Выберем местечко получше. Ты первый открытый мною талант, так что встреча должна быть на должном уровне. По этому случаю я, пожалуй, надену шляпу! А ты, случайно, не можешь принести с собой еще одну главу?

Поколебавшись, Марчелла ответила:

— Я пока написала только одну. Понимаете, это мой первый роман и…

— Но далеко не последний, — возразила Эми. — Давай встретимся в ресторане «Ле Серк» в час тридцать в среду. Наше знакомство должно проходить на самом высоком уровне. Привыкай к дорогим злачным местам, Марчелла. Ничто не должно помешать твоему движению вперед!

Повесив телефонную трубку, Марчелла почувствовала легкое головокружение. Все оказалось так легко и просто! Ленч в ресторане «Ле Серк»! «Ничто не должно помешать твоему движению вперед!» До среды необходимо устранить всевозможные препятствия, которые могут оказаться на ее пути и сорвать назначенную встречу. Если вдруг знакомая по детскому саду мамаша не сможет забрать вечером детей, ей нужно будет подстраховаться и попросить это сделать кого-нибудь другого.

— Я готовлю сюрприз для своего мужа! — соврала она.

Во вторник вечером голова Марчеллы шла кругом от всевозможных задумок. Первое, что необходимо было сделать, это хорошенько обдумать тему разговора с Эми Джаггер. Да и свою семейную жизнь представить таким образом, чтобы она не казалась столь безнадежной.

Гарри вернулся вечером домой очень возбужденным: сослуживцы его отдела заработали приличную сумму денег.

— Они получили эти деньги, воспользовавшись офисными информационными данными. Знаешь, сколько они поимели? — Достав из холодильника банку пива, он сказал: — Полмиллиона баксов!

— Неужели служащим разрешается пользоваться такой информацией? — поинтересовалась Марчелла.

— Разрешается? — с усмешкой повторил вопрос Гарри. — Все это делают, Марч. — Сидя на стуле, широко расставив ноги, он пил пиво большими глотками.

— А что, если в один прекрасный день им придется расстаться со своим полумиллионом? — поинтересовалась Марчелла. — Им никогда не приходил в голову этот вопрос?

Отрицательно покачав головой, Гарри принялся объяснять:

— Нет абсолютно никакого риска потерять свои полмиллиона, потому что у этих ребят находится в руках информация. Они просто звонят человеку, которому чем-то обязаны, и советуют ему купить наиболее выигрышные акции. И никому это не наносит никакого ущерба. Все довольны и счастливы.

— И их никто никогда не ловил за руку? — поинтересовалась она.

Пожав плечами и допивая одним залпом пиво, Гарри ответил:

— Время от времени полиция хватает за руку одного-двух клерков в назидание остальным. Обычно попадаются какие-нибудь олухи, которые…

— Никогда не занимайся такими делами, Гарри, — посоветовала ему Марчелла. — Пусть лучше твои коллеги и их жадные жены бодрствуют по ночам, беспокоясь о том, когда к ним наведаются полицейские.

— О, Марч, — глубоко вздохнув, посмотрел на нее Гарри. — Ты по-прежнему не научилась мыслить масштабно.

— Зато я сплю спокойно, — ответила Марчелла. — Какой толк с больших денег, если ты можешь оказаться за решеткой?

Изобразив на лице недовольную гримасу, Гарри полез в холодильник за новой банкой пива.

— Послушай, — обратился он к Марчелле, открывая банку, — я занимаю очень неплохую должность в отделе, поэтому сам Бог велел мне пользоваться случайным, но очень выгодным для нас приработком.

Марчелла снова взялась за приготовление ужина, теперь уже вполуха слушая своего мужа, которого одолела жажда красноречия, в то время как ей нужно было поразмыслить над собственными проблемами.

Если Эми Джаггер сумела разглядеть в Марчелле задатки талантливого писателя-романиста, то у нее должна начаться совсем другая, отчасти сказочная жизнь. Издатели, редакторы, владельцы книжных магазинов со счастливой улыбкой на устах будут приветливо встречать ее. Наконец-то они сами убедятся в наличии той искорки таланта, которая дремала в ней. Обуреваемая приятными мыслями, она долго не могла уснуть этой ночью.

Следующим утром, прошагав четыре квартала, она уже в третий раз согласовала с живущей поблизости знакомой родительницей вопрос о том, чтобы та забрала детей Марчеллы и отпустила их поиграть на улице, отправив их затем отмыться в ванной. Аккуратно накрасив розовой помадой губы и тщательно подкрасив веки, Марчелла нарядилась в недавно купленное платье фирмы «Пуччи», которое изящно обтягивало ее слегка похудевшую фигуру, поскольку сразу же, получив письмо от Эми Джаггер, Марчелла села на жестокую диету. Стоя у зеркала, Марчелла всматривалась в свое отражение: лицо, ноги, платье — все было в полном порядке. В двенадцать тридцать дня в скромно обставленной чистенькой квартире было спокойно и тихо. Перед уходом Марчелла долго и внимательно осматривала квартиру так, будто собиралась в долгое путешествие. Она предчувствовала, что после этой встречи за ленчем с Эми Джаггер ее жизнь должна измениться радикальным образом.

— Вы гостья мисс Джаггер? Ну конечно же, добро пожаловать в наш ресторан «Ле Серк», — улыбаясь, встретил Марчеллу метрдотель, при виде которого наряженная гостья тоже расплылась в улыбке.

Добираясь до ресторана на метро, она очень боялась помять свое новое платье. Ее воображение рисовало огромную толпу лакеев, которые, выстроившись в линию и опустив головы, будут встречать ее на каждой ступеньке длинной ресторанной лестницы.

Но здесь не было никаких ступенек, и ее приняли так, как будто она была самым желанным гостем. Проходя по залу, Марчелла на ходу посмотрелась в зеркало: слава Богу, это был один из тех редких дней, когда она чертовски хорошо выглядела. Она следовала за метрдотелем, поправляя на ходу каштановые волосы, которые неукротимым водопадом струились по ее, плечам. При виде приятных округлостей ее тела, большой груди и стройных бедер в ней безошибочно можно было угадать женщину, которая могла стать предметом обожания мужчин, знающих толк в действительно красивых женских фигурах. В этот день в залах ресторана находилось много гостей, которые при виде Марчеллы, прервав свой ленч, с любопытством глядели ей вслед. В этом гудящем шикарном ресторане мужчины привыкли видеть худосочных великосветских дам. В зале присутствовала разнообразная публика: блестящие, беспечные, надменные кавалеры, которые, вальяжно поглощая пищу, делали вид, что внимательно слушают своих собеседниц, а сами тем временем украдкой рыскали глазами по залу.

Дойдя до центральной части зала, метрдотель внезапно остановился, будто не желая нарушить границу строго отведенной ему территории. Кивнув официанту и перепоручив ему Марчеллу, он стоял, улыбаясь и желая приятно провести время за ленчем.

Следуя за своим новым гидом, она шла, оглядываясь по сторонам. Сидевшие за столами люди разговаривали, смеялись, обменивались взглядами, флиртовали друг с другом. По телу Марчеллы пробежала приятная дрожь: не успев поближе познакомиться с этой богемной жизнью, она уже ее полюбила. Чем дольше она находилась тут, тем больше ее захлестывали чувства. Ей очень хотелось поразить этих сдержанных, слегка занудных людей, которые могли чувствовать себя несчастными только из-за того, что их посадили не за тот столик в ресторане, который бы им хотелось занять.

— А вот и мисс Джаггер! — проходя мимо необыкновенно роскошного оформления из экзотических цветов, которые Марчелла не видела ни разу в жизни, официант подвел ее к столику, за которым сидела рыжеволосая женщина.

— Ты и есть Марчелла? — задыхаясь от волнения, спросила мисс Джаггер низким грудным голосом. Затем вскочила со стула и, обежав стол с распростертыми объятиями, направилась к Марчелле, восклицая: — Дорогая моя!

Мисс Джаггер выглядела ниже ростом, симпатичнее и старше, чем на тех фотографиях, которые Марчелле доводилось видеть на обложках. Обдав Марчеллу крепким запахом духов, мисс Джаггер в течение нескольких минут обнимала Марчеллу за плечи, поражая молодую гостью необыкновенной силой своего худенького тела. Наконец, отойдя на шаг от Марчеллы, она осмотрела ее сверху вниз.

— Обалденная женщина! — воскликнула она. Затем, внимательно разглядывая волосы Марчеллы, поинтересовалась: — Это твой натуральный цвет? У тебя такой цвет кожи, как на картинах Ренуара. Ну что же, дорогая, садись на стул, я очень хочу послушать тебя.

Густо покраснев при таком неожиданном сравнении с красавицами Ренуара, Марчелла плюхнулась на стул, который терпеливо придерживал сзади официант.

Эми тоже села, подперев кулачком подбородок и пожирая Марчеллу взглядом замечательных изумрудных глаз. Первое, что так сильно поражало окружающих, были ее глаза. Только немного позже, когда Марчелла оторвала взгляд от ее зеленых озорных глаз, она заметила вокруг них ровные полоски дугообразных морщинок. У Эми была бархатистая кожа, которая, похоже, никогда не покрывалась загаром, а легкий налет веснушек на лице делал ее похожей на простую девушку-подростка и явно не гармонировал с утонченными чертами ее лица. Вьющиеся огненно-рыжие волосы имели слишком уж красный для натурального цвета оттенок, а на худеньком теле выделялась узкая талия, которая, по-видимому, являлась объектом нередких мужских объятий.

— Вот это то, что нам предлагают поесть, — обратилась к Марчелле Эми, держа в руках меню.

Марчелла была не прочь подкрепиться. Просматривая меню, она продолжала удерживать уголком глаза свою новую учительницу. На Эми был темно-красного цвета замшевый приталенный пиджак, а на ногах — изящные, в тон, туфли-лодочки. В глаза бросались ее руки с ярко-красными ногтями. А пушистый воротник белого свитера из ангорки придавал лицу ореол какого-то таинственного великолепия. На фоне такой утонченной внешности ее грубый, с бруклинским акцентом голос прозвучал довольно неожиданно. По-видимому, для Эми Джаггер вообще не существовало никаких запретов, поэтому она не старалась звучать поделикатнее.

Официант наполнил шампанским бокалы в форме тюльпана.

— Я пью за свою новую подругу! — произнесла тост Эми. Ударившись хрустальными бокалами, Марчелла стала маленькими глотками отпивать вино.

Ле-ле-ле… Пузырьки лопались у нее во рту.

— Это французское? — поинтересовалась она, и Эми подтвердила это кивком головы. — Это первое настоящее шампанское, которое я когда-либо пила в своей жизни, — призналась Марчелла, жадно осушая бокал.

Пока официант наполнял новой порцией вина бокалы, Эми изучающе смотрела на Марчеллу.

— Да, это очень забавная вещь — привычка к изысканным вещам, — согласилась мисс Джаггер. — Но моя жизнь начиналась очень скромно, Марчелла. Мой отец был счастлив, когда в холодильнике появлялась хоть какая-нибудь банка пива. Никто тогда и думать не смел о французском шампанском! Но у меня были неплохие мозги, и еще я была очень сексуальная. Эти два качества до сих пор находятся в противоречии друг с другом.

В момент, когда Эми перешла почти на визг, Марчелла даже прыснула от смеха.

— Принесите жареной осетрины! — крикнула Официанту Эми.

— И мне тоже, — облегченно вздохнув, попросила Марчелла.

— Мне доставляет такое наслаждение знакомиться с новыми людьми! — обращаясь к Марчелле и пожимая ее руку, говорила Эми.

Бросив взгляд на третье, пустующее, за их столом место, Марчелла поинтересовалась:

— Мы еще кого-нибудь ждем?

— Скотт Макэвой, мой редактор, выразил желание пожаловать на ленч, — сказала Эми. — Но я ему разрешила присоединиться к нам только в конце нашей встречи, когда подадут десерт.

— А какова цель его прихода, Эми? — поинтересовалась Марчелла.

Подняв брови, Эми ответила:

— Любой прочитавший первую главу твоего романа человек захочет встретиться с тобой. Скотту так и не терпится посмотреть, кто выиграет пари.

— Какое пари?

Эми, усмехнувшись, пояснила:

— Мы поспорили о том, как ты выглядишь. Я была уверена, что ты хороша собой, а он утверждал, что написанные тобой романы являются для тебя своего рода компенсацией за твою неприглядную внешность. Поэтому до того, как мы начнем обсуждать твою работу, он должен будет выложить мне двадцать пять проигранных долларов.

— А каково его мнение по поводу написанной мною главы? — полюбопытствовала Марчелла.

— Ну, как тебе сказать, — растягивая слова, начала Эми. — Если у него будет мнение, сходное с моим…

Те словечки, которыми оперировала Эми, а также принятая доза шампанского очень развеселили Марчеллу. Вскоре язык у Марчеллы развязался, и наша юная писательница начала рассказывать Эми все о своей жизни.

Эми была великолепным слушателем. Она ни разу не перебила рассказчицу, и лишь ее зеленые глаза время от времени расширялись, словно выражая удивление по поводу неслыханных дотоле вещей. Марчелла взяла на вооружение этот замечательный прием, при котором рассказчик мог чувствовать себя хозяином положения. К тому моменту, когда официант принес заказанные блюда, Марчелла уже чувствовала себя искушенной в житейских вопросах женщиной.

— Итак, ты недовольна своим мужем, — начала Эми. — У меня тоже самые лучшие рассказы получаются именно в тот момент, когда мне наставляют рога.

Улыбнувшись, Марчелла попробовала объясниться:

— Нет, это совсем не то, что вы подумали, Эми. Я чувствую себя какой-то опустошенной и всем своим нутром требую внимания к себе. Когда мужчина смотрит на меня взглядом, которого я достойна, я отвечаю ему тем же и хочу его не меньше, чем он хочет меня. Поэтому лучше уж я буду сидеть дома и заниматься творчеством.

— А почему ты думаешь, что это лучше? — поинтересовалась Эми, разрезая на кусочки принесенную рыбу. — Ты что, и вправду думаешь, что твой муж не заводит шашни с каждой встречной девчонкой?

— Не знаю, — ответила Марчелла, стараясь получить удовольствие от запеченной осетрины, но аппетит у нее явно пропал. — Каждую ночь Гарри все больше и больше хочет меня в постели. Если бы он еще с кем-то крутил, то тогда вряд ли.

— Забудь об этом! — прервала ее Эми. — Мой второй муж гулял от меня налево и направо и все равно каждую ночь хотел меня в постели. Правда, — призналась она, наклонившись поближе к уху Марчеллы, — мне это очень нравилось!

Не успели они допить бутылку шампанского, Эми тут же заказала другую. Марчелле казалось, что она, отрезанная от реалий земного существования, парит где-то высоко в небесах.

— Эми, я даже не знаю, благодарить мне свою судьбу или проклинать за то, что я родилась такой сверхчувствительной женщиной, — выпалила Марчелла — Я даже боюсь показать открыто те чувства, которые меня одолевают. Если бы я не вышла замуж за Гарри, я, наверное, превратилась бы в распутную девку. По-видимому, я наделена даром чувствовать гораздо больше остальных людей…

— Конечно, это так, — согласилась с ней Эми, как будто это было вполне нормальным явлением. — Сотни тысяч женщин, не задумываясь, отдали бы очень многое, чтобы испытать то же, что и ты. Будучи писателем, тебе придется пройти суровую школу жизни тех женщин, у которых нет ни времени, ни темперамента для того, чтобы ощутить то же, что ощущаешь ты.

Официант унес тарелки и предложил им меню для десерта.

Нагнувшись к Марчелле, Эми сказала:

— Давай поговорим о деле до прихода Скотта. Я хочу стать твоим агентом, Марчелла.

Марчелла, запинаясь, начала спрашивать:

— Я понятия не имею о том, в чем заключаются обязанности агента.

Заказав две чашки кофе, Эми сказала:

— Я потолкую с издательством о цене на твою книгу, — сообщила она Марчелле. — А это значит, что тебе заплатят аванс за книгу в счет авторского гонорара. Я лично просмотрю под увеличительным стеклом каждую строчку твоего контракта. Мы еще поторгуемся насчет того авторского гонорара, который ты сможешь поиметь в новозеландских и еврейских издательствах. Ну и все такое прочее!

Марчелла поинтересовалась:

— Что заставляет вас помогать мне?

— Дело в том, что я в течение многих лет выполняла работу агента бесплатно, — пояснила Эми. — Неизвестные писатели постоянно посылают мне рукописи, и если они мне нравятся, я отсылаю их агентам или издателям. Знаешь, какой ревнивый народ эти писатели? Если бы я почувствовала в тебе соперницу, я бы выцарапала тебе глаза. А так мы остаемся друзьями, да еще вдобавок я получаю десять процентов!

— Что касается меня, то я «за»! — согласилась Марчелла — Для меня большая честь иметь такого агента, как вы!

Вдруг Марчелла заметила остановившегося рядом с их столиком бородатого мужчину. Ему было за тридцать, и аккуратно подстриженная бородка была намного темнее его светлых волос. Он не спускал с Марчеллы своих проницательных карих глаз. На нем был темно-синий костюм с ярко-розовым шелковым галстуком. Демонстративно вытащив свой кошелек, он положил на стол двадцать пять долларов.

— Твоя взяла, — сказал он, протягивая деньги Эми. Марчелла прыснула от смеха, залившись ярким румянцем смущения.

— Скотт, познакомься с Марчеллой Балдуччи-Уинтон, которую я по праву смогу назвать своей редкой находкой и клиентом одновременно, — сказала Эми.

Скотт, нагнувшись, поцеловал руку Марчеллы.

— Я никогда раньше не делал этого, — признался он. — Но вы именно та женщина, которой просто нельзя не целовать руку.

— А как же я, Скотт? — спросила Эми. — Ты мне, может быть, тоже что-нибудь поцелуешь?

— Твой зад, — мрачно произнес Скотт, усаживаясь на стул. — Извини, Марчелла, просто Эми очень любит своих коллег Рабелайзенов.

Немного смутившись при появлении такого симпатичного мужчины, Марчелла заулыбалась. Почему редактор Эми, которого Марчелла представляла суровым, профессорского типа интеллектуалом с огромными очками в роговой оправе на носу, оказался пышущим здоровьем, аккуратно подстриженным молодым человеком с резко выраженными чертами лица и нетипичной для чистокровного американца вульгарной бородой? Пока Эми развлекала его разговорами, он смотрел на Марчеллу смешливым и одновременно очень чувственным взглядом.

— Марчелла согласна, чтобы я стала ее агентом, Скотт! — с гордостью в голосе сказала Эми.

— Неужели? — нахмурился Скотт. — С каких это пор ты вступила на тропу агентского рэкета?

По-дружески обняв Марчеллу, Эми ответила:

— Полчаса назад!

Официант принес меню десертных блюд, которое Скотт принялся с интересом изучать.

— Я съем только шоколадный мусс, и если он не вреден для здоровья, — сказала Эми, обращаясь к официанту, — мы закажем его вместе с Марчеллой.

— Салат из свежих фруктов, — заказал Скотт, — и большую чашку кофе. Похоже, благоразумие здесь не будет лишним.

Эми закурила.

— Очевидно, раньше ты не обращал никакого внимания, — сказала Эми, — а теперь, когда стал главным редактором, и подавно, на то, что я была сама себе агент в течение многих лет! В книжном бизнесе нет такого, чего бы я не знала, — похвалилась Эми.

— Вот это как раз то, чего я и боюсь, — пробормотал Скотт.

Эми налила ему шампанское в бокал, и он поднес его к бокалу Марчеллы.

— Выпьем за твою новую писательскую карьеру, — предложил он. — И за твою новую карьеру агента, — сказал Скотт, обращаясь к Эми.

Он смотрел на Марчеллу таким взглядом, который попросту доконал ее. Выпитое вино приятно горячило кровь. И когда Скотт уперся в колено Марчеллы, она не отодвинулась. Исходящее от его тела тепло передалось и ей.

— Ты решила стать агентом после того, как изрядно выпила? — спросил Скотт.

— Роман Марчеллы ждет издательство «Вольюмз», — продолжала дразнить Скотта Эми. — Чего же мне еще желать?

Скотт несколько раз тяжело вздохнул, чем еще больше привлек внимание Марчеллы.

— Но у меня нет пока романа целиком. Я написала всего лишь одну главу, но это вовсе не значит, что я смогу его закончить…

— Мы, агенты, на то и существуем, чтобы заставить человека не останавливаться на полпути, — сказала Эми.

— И помимо прочего, выплачиваем заранее авторский гонорар, обязывая этим писателя закончить свою работу, — дополнил Скотт.

Поданный как нельзя кстати шоколадный мусс зарядил Марчеллу энергией, а Эми, съев лишь крошечную порцию десерта, сидела с таким блаженным видом, как будто только что испытала оргазм.

После десерта Эми, спрыгнув со стула, пошла проводить Марчеллу до туалета.

— Ну, как он тебе? — процедила сквозь зубы вопрос Эми, когда они вдвоем оказались в тихой зеркальной туалетной комнате. — Не очень сексапильный для редактора?

— Он превзошел все мои ожидания, — пролепетала Марчелла.

— Ну-ну. — Рассматривая свое отражение в зеркале, Эми сказала: — Одним из условий моей агентской деятельности является пункт, согласно которому я должна быть в курсе всего, что между вами будет происходить!

Марчелла не сводила глаз с приглаживающей свои волосы Эми.

— Что между нами должно произойти? — спросила Марчелла.

Эми подмигнула:

— Насколько я знаю Скотта, он обязательно пригласит тебя в свой офис сразу после нашего обеда. Будем надеяться, что теперь он обзавелся, по крайней мере, софой.

Волна возбуждения пробежала по животу Марчеллы.

— Но я… — выпалила она, — совершенно не знаю, как вести себя с таким типом мужчин. Пожалуйста, Эми, пойдем с нами вместе!

Эми кинула на Марчеллу испепеляющий взгляд:

— Дорогая, разве тебе не нужны тесные, дружеские связи с собственным редактором?

— Не знаю, — ответила Марчелла. — А это очень нужно?

Открывая вместе с Марчеллой дверь, Эми быстро ответила:

— Это просто необходимо.

Предположения Эми оправдались, и в три тридцать Скотт пригласил Марчеллу в свой офис, решительно пожелав при этом, чтобы Марчелла пришла одна, без Эми.

Сердце Марчеллы бешено колотилось, когда она позвонила своей соседке, попросив ее посидеть с Марком и Соней до шести тридцати вечера.

С поцелуями и обещаниями надежды на скорую встречу Эми распрощалась с Марчеллой, шепнув ей на ухо:

— Я позвоню тебе завтра!

Явно нервничая, беседуя на ходу, Марчелла шла рядом со Скоттом в направлении Шестой авеню, туда, где находилось десятиэтажное здание редакции «Вольюмз».

— Думаю, мне пока не понадобится контракт или аванс за мою книгу, — смеясь, объясняла она. — Боюсь, что это будет помехой для дальнейшей работы. По-видимому, это звучит глупо, но…

В этот момент он мягко взял ее под локоть, направив в сторону находившегося поблизости здания редакции. Двери пустого лифта закрылись, и Скотт повернулся к Марчелле, глядя на нее таким восхищенным дружеским и вопрошающим взглядом, что у Марчеллы учащеннее забился пульс. Он опустил глаза на перед своих брюк.

— Видишь, что ты со мною делаешь? — спросил он. Она молча продолжала смотреть ему в глаза, стараясь справиться с охватившим ее возбуждением. — Хичкок в свое время сказал, что лучшая женщина та, которая, несмотря на прекрасное воспитание и элегантность, может быть проституткой в постели. Что ты думаешь на этот счет?

— Насколько мне известно, в постели проститутки занимаются лишь тем, что раздвигают ноги, — шутливым тоном сказала Марчелла, — потому что этим они зарабатывают на жизнь.

— А как бы повела себя твоя героиня, если бы ее захотел мужчина? — полюбопытствовал Скотт.

— Моя героиня будет держаться до последнего, чтобы не отдаться во власть жаждущего ее мужчины. Она добьется того, чтобы мужчина умолял ее об этом.

— И тебе нравится, — спросил он, придвигаясь к ней поближе, — когда мужчины умоляют тебя?

Отрицательно покачав головой, она ответила:

— Я же говорю не о себе, а о своей героине.

В течение нескольких секунд дрожавшее от волнения тело Марчеллы то полыхало, охваченное жаром, то становилось ледяным. Наконец открылись двери лифта, и Скотт проводил ее через лабиринты кабинетов и офисов. Следуя за широкоплечей фигурой Скотта, Марчелла вошла в кабинет, на двери которого виднелась табличка с фамилией главного редактора.

— Я на собрании, — предупредил он сидевшую в холле секретаршу.

Захлопнув и заперев на ключ, Скотт прислонился спиной к двери. Огромная комната офиса была застелена серым ковром. Как и предупреждала Эми, здесь не было софы, зато стояло много растений, огромный стол и две большие композиции из цветов. Окна офиса находились на уровне верхних этажей соседних небоскребов.

— Это что, теперь называется собранием? — спросила Марчелла.

Скотт подошел к ней. Платье фирмы «Пуччи» прилипло к телу Марчеллы, и ее единственным желанием теперь было поскорее снять его с себя для того, чтобы предаться той неге, которая разлилась по ее томному телу.

— А почему нельзя назвать собранием встречу мужчины с женщиной? — спросил он, переходя на шепот.

Она попыталась цинично улыбнуться, но Скотт уже гладил рукой у нее между ног, вырывая из ее груди легкие стоны. В этот момент она так сильно жаждала близости с мужчиной, что не могла, как ни силилась, выдавить из себя подобие улыбки.

Даже если бы сейчас она вздумала повернуться и уйти, ее тело все равно бы воспротивилось этому. После роскошного обеда и бесконечных перипетий этого дня Марчелле захотелось немного расслабиться, что оказалось достаточно просто благодаря изрядной порции выпитого шампанского. Она жаждала увидеть на себе его нагое, чистое, здоровое, прекрасно пахнущее тело. Ей хотелось, чтобы он, раздвинув ее ноги, коснулся своей аккуратно подстриженной бородкой и поласкал языком ее самое интимное место.

Подобно укротителю, стоящему перед диким животным, Скотт старался прочесть ее мысли. Ноги ее подкашивались, и она сползла на пол, вульгарно упав перед ним на колени. Он тоже встал на колени, склонившись над ней, и Марчелла приоткрыла свои губы, чтобы встретить его поцелуем. В это время Скотт скользнул рукой под платье Марчеллы. Очень многое зависело от первого прикосновения. Марчелла раздвинула свои колени, чтобы Скотт мог беспрепятственно коснуться ее нежного органа. Когда же он протиснул свои пальцы под ее шелковые трусики и начал робко гладить ее между ног, Марчелла стала учащенно вздыхать, постанывая от удовольствия. Встав перед Скоттом, она осторожно сняла через голову платье. Сняв с нее лифчик и трусики, Скотт, встав на колени, принялся внимательно рассматривать тело своей партнерши. Чувственная грудь Марчеллы ожидала прикосновений его губ. Зарывшись в нее лицом, Скотт, закрыв глаза, водил сосками по своим векам. Когда он разделся, Марчелла сняла с себя серьги, часы и кольцо. Ее охватило непреодолимое желание ощутить прикосновения его мужского органа к своему телу.

Каждый раз, когда Марчелла вступала в очередную интимную связь с мужчиной, она делала все новые и новые открытия для себя. Сейчас ей было приятно наблюдать за тем, как рассматривает ее голое тело мужчина, гладя округлости и изгибы, и как наливается силой и становится упругим его член. Лежа спиной на полу, Скотт нашептывал:

— Сползай потихонечку вдоль моего тела так, чтобы сперва меня коснулись соски твоих грудей…

Его нежные наставления вызвали у Марчеллы прилив еще большего возбуждения. Раскинувшись на поверхности его тела, она стала медленно сползать вниз, касаясь грудью его груди, двигая сосками о его соски, вздрагивая всякий раз, когда его волосы приятно щекотали ее тело. Когда он вставил между ее ног свой член, она, предвкушая приятное вторжение, взяла его в руки, переполненная чувством ожидания этой долгожданной минуты. Направив его орган в нужном направлении, она, затаив дыхание, дивилась тому, как плавно, спокойно и размеренно он вошел в нее. В течение нескольких минут Скотт оставался неподвижен, давая о себе знать лишь негромкими стонами. Затем он, ловко перевернувшись и не выпуская Марчеллу из своего приятного плена, оказался в положении сверху. Марчелла лежала, изогнув свое тело в сильных руках Скотта, который, постепенно наращивая темп и касаясь поверхности ее тела, сильными движениями все глубже проникал в нее. При каждом новом толчке партнера из груди Марчеллы вырывались сладострастные стоны. Подыгрывая страсти партнера, Марчелла хотела, чтобы он просто сокрушил ее силой своего темперамента. Двигаясь одновременно с ним, она пребывала в состоянии почти полного экстаза. Не в силах проронить хотя бы одно слово, приоткрыв губы и крепко сомкнув веки, она находилась в преддверии мощнейшего оргазма.

Через несколько секунд они оба достигли кульминации, и тело Марчеллы парализовала приятная истома, а Скотт, потираясь своей щетиной о ее щеку, лежал, прислушиваясь к учащенному сердцебиению дрожавшей от удовольствия женщины.

Медленно открыв глаза и увидев под собой толстое ковровое покрытие, Марчелла снова вернулась к реальности. Наблюдая за красивым лицом любовника, который, закрыв глаза, лежал, наслаждаясь последними минутами блаженства, Марчелла подумала: а смогла бы она влюбиться в такого человека? Опустив взгляд на его руки, она заметила на его пальце обручальное кольцо. Конечно же, он был женат! Ну и что с того, она ведь тоже замужем!

Она была уверена, что не сможет поймать такси, а уж если ей так повезет, то машина непременно попадет в поток интенсивного транспортного движения, сопровождаемого постоянными пробками у светофора. Она не сомневалась также в том, что Гарри, который обычно возвращался с работы домой поздно вечером, обязательно придет сегодня, впервые за все время, намного раньше. Все ее предположения оказались верными.

— Где тебя черт носит? — заорал Гарри, как только Марчелла ступила на порог.

Соседка, дождавшись наконец семи часов вечера, отвезла детей домой, и они, застав в пустой квартире одного разъяренного папу, начали горько плакать.

Сбрасывая туфли и подхватывая на руки детей, чтобы как-то успокоить их, Марчелла лихорадочно соображала, что бы придумать в свое оправдание.

— Я была в верхней части города, села на поезд и вдруг почувствовала сильное головокружение, — соврала Марчелла. — Я боялась, что потеряю сознание, поэтому поспешила выйти из поезда. Потом я никак не могла дождаться какого-нибудь проходящего поезда, поэтому потратила уйму времени, чтобы поймать такси… — Правдой было лишь то, что она действительно чувствовала головокружение. Только причиной этому был секс!

— А почему ты такая нарядная? — спросил Гарри. — Когда ты купила себе это платье?

— Сегодня! — соврала Марчелла, уводя детей в детскую комнату. — Тебе нравится моя обновка? — повернув голову, веселым тоном спросила Марчелла. Два профессионала сегодня обещали ей успех, богатство и всеобщее признание. Красивый мужчина, упиваясь любовной игрой, удовлетворил ее полностью, доставив огромнейшее наслаждение. Теперь у Марчеллы не было причин бояться своего мужа.

— А почему ты не подготовил детей ко сну? — спросила Марчелла, обращаясь к вошедшему вместе с ней в детскую Гарри. — Мог хотя бы привести в порядок Соню! Ты же знаешь, на кого она бывает похожа, если ей…

— У меня был сегодня чертовски трудный день! — оборачиваясь к жене, со злостью выпалил Гарри. — На рынке серебра сегодня произошел кризис, и наша компания потеряла очень много денег. И потом я совсем не знаю, как обращаться с детьми, когда они начинают плакать. Мы даже начали думать, что ты попала в аварию, — сердито заметил Гарри.

— Поставь на плиту ужин, — небрежно кинула Марчелла Гарри, раздевая Соню. — Тебе только и надо было сделать, что включить плиту. — Хорошо, что еду она приготовила заранее. Оставалось лишь разогреть ее.

Марк с упреком в глазах следил за тем, как она натягивала на Соню пижаму.

— Мы уж подумали, что ты ушла от нас! — неожиданно выпалил Марк.

— С чего это ты такое выдумал? — спросила Марчелла, обращаясь к Марку и укладывая полусонную дочь в кроватку. Свесив ноги, Марк уселся на невысокий комод, глядя на мать глазами, в уголках которых сверкали невысохшие слезинки. — Дорогой мой, тебе скоро исполнится восемь, и мне очень хочется, чтобы ты вел себя как взрослый.

Она обняла Марка за плечи, а он забрался к ней на руки и, прижавшись, обхватил ее сзади ногами. По дороге на кухню Марчелла спросила сына, шепнув ему на ухо:

— И как тебе могла прийти в голову мысль, что я бросила вас? Особенно тебя? — Она еще сильнее прижала к себе сына, понимая действенность и притягательность таких вот теплых объяснений, которые еще больше скрепляли дружбу матери с сыном.

— Мне очень понравился цвет твоего нового платья, — сказал Марк, когда они вошли в кухню, где сидел красный от злости Гарри.

— Правда? — спросила Марчелла, усаживая Марка. — А вот папе твоему, похоже, абсолютно все равно…

Нагнувшись поближе к плите, она сказала:

— Гарри, ты включил слишком сильный огонь! — «Нужно, чтобы он почувствовал себя неправым, — подумала она. — Нужно изначально прибегнуть к атаке».

После ужина, закрывшись в ванной комнате, она наконец оказалась на долгожданном уединенном островке. Приняв теплую ванну, она окончательно смыла с себя воспоминания о пылких приключениях этого невероятно интересного дня. Она чувствовала себя так, как будто бы только что прилетела с Луны. И все свои ощущения она должна держать в тайне от Гарри.

На следующее утро, как только она привела детей из школы, зазвонил телефон.

— Ну, как он тебе понравился? — послышался в трубке хриплый голос Эми. — Или он вел себя прилично? Он разговаривал с тобою о контракте? Упоминал сроки, цены?

Глубоко вздохнув, Марчелла подумала, что, видно, ей придется кое-чем пожертвовать, чтобы приобщиться к правилам поведения высшего общества, представители которого совершенно спокойно, так, словно речь шла о пустой болтовне, могут обсуждать по телефону вопросы интимного характера.

— Поведение Скотта не выходило за рамки приличий, — соврала Марчелла. — Я же предупреждала вас, что в моей жизни не может быть места любовным романам. Тут из-за какого-то ленча хлопот не оберешься!

— Тебе тоже попался ревнивый муж? — проскрипела Эми. — Я просто терпеть этого не могу. Я хочу, чтобы ты стала моим новым другом. Мне хочется проиграть с тобой сценарий пьесы «Пигмалион», сделав для тебя как можно больше добра, которого ты заслуживаешь. Ведь чертовски интересно наблюдать за тем, как ты будешь проходить тот же путь, который прошла я. И я снова смогу насладиться этим процессом, сопереживая тебе. На Скотта ты произвела хорошее впечатление. Поэтому приведи в порядок свои записи и давай попробуем вытянуть из него побольше денег, пока он проявляет к тебе интерес. Определи себе крайний срок, в течение которого ты справишься с заданием. И позвони мне, если возникнут какие-нибудь вопросы по содержанию книги.

— Я буду стараться, — пообещала Марчелла. — Спасибо тебе большое, Эми, за самый чудесный в моей жизни ленч!

— У тебя много впереди таких вот встреч, дорогая! — ответила Эми и положила трубку.

Потом позвонил Скотт, поинтересовавшийся у Марчеллы, когда они снова смогут увидеться.

— Но вы же женатый человек! — удивилась Марчелла.

— Ну и что? Ты ведь тоже замужем.

— Да, но ведь не шлюха какая-нибудь… — глупо возразила Марчелла.

— Неужели? — засмеялся Скотт. — Значит, ты меня очень хорошо окрутила.

— Вам понравился тот вечер? — не сдержавшись, спросила она.

— А ты как думаешь? — хриплым голосом ответил он. — Редакторам не всегда удается разгуляться. Обычное наше занятие — редактировать тексты.

— В этом-то и заключается главность трудность, Скотт. Я не умею сдерживать свои чувства. Просто в этот вечер на меня сильно подействовало шампанское. Ведь мы выпили целых две бутылки!

— Это плохо, — ответил он. — Но мы ведь будем встречаться, Марчелла. Эми сказала, что через месяц у тебя будет готов черновой вариант романа. Надеюсь, мы сможем встретиться для предварительной беседы?

Положив трубку, Марчелла решила устроить в предстоящие выходные праздничный обед по случаю удачного начала своей творческой деятельности. Она приготовит ласанью по рецепту, который очень нравился ее отцу. Они выпьют много «Кьянти», и, может быть, тогда, под действием принятого алкоголя, Гарри сможет окунуться в головокружительный водоворот бушующих в ней чувств.

Субботний ужин был по-настоящему праздничным. Даже Гарри пребывал в хорошем настроении, и все собравшиеся за столом члены семьи пили и ели именно так, как было принято во время субботних ужинов в доме Балдуччи.

Как обычно, не успев доесть десерт, Ида помчалась на кухню мыть посуду, несмотря на настоятельные просьбы Марчеллы не делать этого. Но домашняя работа была единственным и главным хобби Иды, от которого она не могла стоять в стороне.

Вволю наобнимавшись со своими внуками и положив их затем спать, Ида повторила свою любимую фразу:

— Женщинам лучше всего удаются семейные обязанности…

При этих словах вся натура Марчеллы восставала.

Альдо попытался выяснить у Гарри, что тот подразумевал под словом «перспективы». В эту минуту Марчелла, подключась к разговору, внимательно вслушивалась в объяснения мужа относительно сытого и обеспеченного будущего.

Ида нетерпеливо схватила новую стопку посуды.

— Подожди, мама, — попыталась остановить мать Марчелла, дотронувшись до ее руки. — Мне очень интересно послушать этот разговор.

Марчеллу всегда поражало то, как преображался Гарри, если предметом разговора становились его деньги или работа. Может быть, она сама виновата в том, что свела на нет его мужское начало и как результат единственным аспектом, где бы он мог проявить себя как мужчина, стало добывание как можно большего количества денег?

Ида сделала несколько ходок на кухню, каждый раз увеличивая порцию уносимых тарелок. Не выдержав, Марчелла наконец встала, чтобы помочь матери.

— Сейчас в полном разгаре волна женского движения за равноправие, — полушутливым тоном сказала Марчелла. — Поэтому совсем не обязательно заниматься мытьем посуды во время мужских дискуссий. Иногда мужчины даже помогают женщинам в домашних делах!

Ида покачала головой.

— Вечно ты хочешь быть неординарной, Марчелла, — сказала она, направляя струю теплой мыльной воды на сковородку.

Марчелла, в свою очередь, покачала головой и, встав на свое привычное по левую руку от матери место, занялась мытьем посуды. Ей очень хотелось поделиться с Идой удачами прошедшей недели, но она знала, что мать не одобрит ее начинаний. Альдо, узнав об ее успехах, конечно же, будет гордиться своей дочерью. Поэтому Марчелла, снова примкнув к «мужскому кругу», немного наклонившись, обняла отца за плечи.

— Ты устроила знатный ужин, — похвалил ее Альдо. Перед уходом Гарри проводил Иду в детскую комнату.

Встав рядом, Альдо сказал, обратившись к Марчелле:

— У тебя двое прелестных Детей. И Гарри тоже отличный парень. — Сказав это, Альдо сунул ей в руку двадцатидолларовую банкноту. — Купи им что-нибудь…

— Спасибо, папа, — целуя отца в щеку, ответила Марчелла. — Марк делает большие успехи в музыке.

Кивнув головой, Альдо ответил:

— В жилах нашего рода течет кровь истинных музыкантов.

Она смотрела на отца сияющими от радости глазами, сгорая от желания рассказать ему о том, что в ее жизни скоро произойдут огромные перемены. Она будет мерно качаться на волнах управляемой ею лодки и делать то, что ей очень долго запрещали.

— Два ангела, — возвратившись в коридор, сказала Ида и, несмотря на теплую ночь, накинула на плечи шаль.

Вылив в стакан остатки вина, Марчелла залпом выпила его. Вино было слишком сладким, даже отдаленно не напоминавшим вкус того французского шампанского, которое они с Эми пили на прошлой неделе. Подумать только, это было всего лишь на прошлой неделе! А ей показалось, что прошла целая вечность!

Гарри вызвался проводить родителей, но они отказались от услуг зятя, уверив, что сами благополучно доберутся до дома.

— Как только приедете, сразу позвоните мне, — попросила Марчелла.

Вздохнув и закрыв за родителями дверь, Марчелла пошла на кухню и убрала вымытую посуду. Войдя в ванную комнату, она стала рассматривать в зеркало свое обнаженное тело. «Нужно всегда следить за своей фигурой, — напомнила она себе. — Оставаться в неизменно хорошей форме». Затем она принялась внимательно рассматривать свою грудь, выискивая в ней ту привлекательность, которую отметил Скотт при первой же встрече.

Гарри лежал на кровати, ожидая, когда Марчелла уляжется спать. Он не сделал ни одной попытки романтизировать их отношения в постели. Одетый в нижнее белье, он лежал на простыне, предвкушая бурную ночь. Марчелле не оставалось ничего другого, как смириться с этим наказанием, потому как ее отказ мог вызвать очень неприятные для нее последствия. Легче было уступить домогательствам мужа. Нанеся духи на шею, грудь и руки, Марчелла решила представлять в постели Скотта вместо Гарри. Она будет вспоминать, как он учил отдаваться, соприкасаясь обнаженными телами, сильно возбуждая при этом друг друга.

Марчелла устроилась сверху, как это было со Скоттом, но Гарри очень скоро перевернул ее, придавив массой своего тучного тела. Несмотря ни на что, Марчелла продолжала предаваться своим фантазиям, представляя перед собой стройное, загорелое тело редактора, его бороду у своего лица, его первое, робкое прикосновение, после которого ей так захотелось впустить его в себя… В этот момент Гарри, спустив трусы, без всякой любовной прелюдии, как всегда торопливо, не дождавшись, когда подготовится организм Марчеллы, вошел в нее, вызывая лишь неприятные болевые ощущения. Пытаясь как-то приноровиться, Марчелла начала мягкими движениями двигаться ему навстречу. В тот момент, когда он, посапывая, тяжело дышал ей в лицо, резко зазвенел стоявший рядом с постелью телефон. Подняв трубку, Марчелла вдруг вспомнила, что прошло слишком много времени с момента, как ушли ее родители. Добравшись до дома, они могли позвонить ей еще час назад.

— Слушаю, — сказала она.

Говоривший в трубку незнакомец представился работником местной больницы, в реанимационное отделение которой только что привезли родителей Марчеллы. Услышав это сообщение, Марчелла выпрямилась, сбросив с себя Гарри.

— Почему они оказались в больнице? Что с ними случилось? — закричала она.

— Они попали в аварию, — ответил мужской голос.

— Боже мой! Насколько серьезно они пострадали? — спросила она.

— Вам лучше сейчас же приехать.

Сидя за рулем машины, пьяный водитель который тоже погиб в аварии, разворачивая машину, заехал на тротуар, придавив к стене родителей Марчеллы. Альдо получил тяжелую черепно-мозговую травму. В больничной палате, увитая множеством трубочек со всевозможными лекарственными препаратами, боролась со смертью не приходившая в сознание Ида. Крепко схватившись за Гарри рукой, Марчелла стояла, как парализованная, не в силах даже закричать. В три часа утра Марчелла дала расписку докторам об отказе реанимировать отца с помощью аппарата искусственного дыхания. В эту холодную ночь одна лишь фраза вырвалась из ее уст: «Этого не может быть! Нет!» Одна и та же мысль неустанно сверлила ей мозг, раздирая на части ее душу: никогда, никогда! Она стояла, оцепенев от сознания своей греховности, ни на минуту не сомневаясь в том, что несчастье с родителями было возмездием за ее прелюбодеяние.




ГЛАВА 5


Ноябрь 1978 года

Марчелла была настолько потрясена свалившимся на нее несчастьем, что почти не помнила, как прошли похороны отца. Больше всего ее смущал тот факт, что абсолютно все окружавшие ее люди отнеслись к ней с большим чувством, даже не подозревая, кто же является истинным виновником гибели ее отца. Чтобы отвлечься от грустных мыслей, Марчелла сосредоточилась на одежде своих детей так, как будто чистота и безукоризненность их туалета являлись показателем степени уважения к дедушке. Следуя долгой дорогой к кладбищу, которая пролегала мимо бюро ритуальных услуг, она никак не могла избавиться от одной навязчивой мысли: что ее отец никогда уже не увидит своих внуков взрослыми людьми, которые, возможно, станут пианистами или танцорами — продолжателями шутливо называемой им «традиции семейства Балдуччи».

После окончания похорон Марчелла, оставив детей с Гарри, снова помчалась в больницу, посидеть с матерью. Ида, которая пока еще ничего не знала о смерти мужа, большей частью спала. Когда Марчелла, совершенно обессиленная, вернулась домой в тот вечер, она застала Гарри на кухне.

— Дети уже спят, — сказал он, обратившись к ней.

— А ты поужинал?

Он отрицательно покачал головой. Марчелла пошла разогревать суп себе и мужу. В момент, когда она вытаскивала из шкафа сухое печенье, он взял ее за руку и произнес:

— Я любил твоего отца даже сильнее, чем своего, Марч.

— Мне это известно, — покачав головой, сказала она, ставя первое на стол. — Он ведь тоже тебя очень любил и относился к тебе, как к родному сыну.

Она ела суп, совершенно не чувствуя его вкуса. Время от времени они встречались взглядами, но ей было нелегко выразить словами свои спутавшиеся мысли. Ей не хотелось делать ничего, только сидеть, уставившись в телевизор, ни о чем не думая.

Оказавшись поздно вечером в кровати, Марчелла думала о том, почему происходят разводы: «Это случается преимущественно потому, что супруги не общаются друг с другом. Иногда мне хочется помолчать, а в другой раз Гарри не расположен к беседе. Никогда еще не было так, чтобы они вместе чувствовали одно и то же, момент, когда обоих одновременно одолевает желание поделиться друг с другом своими мыслями или заботами». Гарри выключил свет и, стараясь не беспокоить убитую горем Марчеллу, отодвинулся на край кровати. Ей очень хотелось сказать ему о том, что пришел тот момент, когда ее, взяв на руки, надо защитить, уверить в том, что теперь, с потерей отца, он заменит его ей. Она очень хотела сказать ему это, но не смогла. Как же она ненавидела свою супружескую жизнь! Как она все-таки обманулась в ней! Марчелла тихо уговаривала себя уснуть, а на сердце скребли кошки.

Единственным выходом из создавшегося положения было одно: проводить как можно больше времени в больнице с матерью, ожидая ее скорого выздоровления. В течение уже первой недели посещения больницы Марчелле с трудом, но все-таки удавалось уклониться от вопросов Иды по поводу состояния здоровья Альдо.

— Тебе надо поправиться, а потом мы поговорим о папе, — отвечала Марчелла.

— Но почему я не могу встретиться с ним? Он что, очень сильно ушибся? — спрашивала Ида.

Наконец Марчелле пришлось соврать и сказать, что врачи пока все еще борются за его жизнь. Когда же доктора пришли к выводу, что Ида достаточно окрепла, чтобы узнать горькую правду о муже, Гарри собрался быть первым, кто сообщит ей эту новость. Но Марчелла считала своим долгом взять на себя эту скорбную роль. Сидя днем у постели своей матери, Марчелла, взяв Иду за руку, начала:

— Мам, я должна сообщить тебе очень печальную весть о нашем отце. Ты готова выслушать меня?

Глядя Марчелле в глаза, из которых ручьем лились слезы, Ида еще крепче сжала руку дочери.

— Он умер, да? — спросила она.

В ответ Марчелла утвердительно покачала головой. Как бы заставляя себя поверить в случившееся, Ида тоже несколько раз покачала головой из стороны в сторону. Обе женщины, мать и дочь, горько заплакали.

— Я никогда не была с ним достаточно нежна, — всхлипывая, причитала Ида, отворачивая при этом лицо. — Я никак не могла ему простить…

— Простить чего, мам? — тихо спросила Марчелла. Но Ида ничего не ответила и только плотнее сжала губы.

— Наверное, была какая-то другая женщина. О чем еще могла идти речь? — высказала свое предположение Эми, которая спустя четыре месяца после случившегося несчастья сидела напротив Марчеллы в расположенной на территории больницы оранжево-розовой кафешке, ярко-зеленая замшевая обивка которой смотрелась так же нелепо, как и весело-розовый интерьер. Дотронувшись до руки Марчеллы, Эми продолжала: — Дорогая моя, я знаю, как это чертовски больно терять родителей, но ты, похоже, уж слишком близко к сердцу приняла эту потерю. Вы с отцом были очень дружны?

Марчелла, покачав головой, ответила:

— Очень. Он был блестящим отцом и очень милым человеком. — Взяв предложенную Эми сигарету, Марчелла закурила ее со словами: — Но не это мучает меня, Эми.

— А что же тогда? — удивилась Эми.

Марчелла, бросив взгляд на сидевшую рядом подругу, посчитала ее присутствие очень важным сейчас. Эми поддерживала ее все эти долгие месяцы дежурств в больнице, когда Иде сделали три операции ног, после чего ей пришлось навсегда позабыть о своей буйной молодости, проведенной в провинциальном маленьком городишке.

— Дела идут на поправку? — поинтересовалась Эми.

— Доктора говорят, что да, — ответила Марчелла.

— Доктора! — поморщившись, сказала Эми, оглянувшись вокруг. — Упаси Боже мне попасть сюда, если вдруг я заболею. Все врачи ходят с таким важным видом! Полагаю, мне нечего сообщить Скотту? — попыталась спросить Эми. — Я имею в виду твою книгу.

Марчелла пожала плечами.

— Он прислал мне такой роскошный букет, а я ему послала в ответ благодарственное письмо. Что же касается моего нового романа, то я пока не смогла написать ни строчки, — призналась Марчелла. — Он что-нибудь спрашивал обо мне?

— Он задавал самые обычные вопросы. А что? — Нагнувшись вперед, Эми нетерпеливо спросила: — Между вами что-нибудь было?

Марчелла сосредоточила свой взгляд на сигарете.

— Ты что, не собираешься мне ничего рассказывать? — спросила Эми.

Снова пожав плечами, Марчелла наконец ответила:

— Ну почему же нет? Мне иногда кажется, что все это происходило не со мной. Да, мы занимались Любовью со Скоттом в его офисе, в день нашего первого знакомства, сразу после ленча.

— Бог мой! — воскликнула Эми. — Тебе было хорошо?

— Да! — восторженно ответила Марчелла, повернувшись к Эми. — Пойми, это было просто потрясающе! Боже мой, Эми, я никогда в жизни не получала большего удовольствия от секса, чем в тот день! И хотя у него своя манера поведения в постели, он так сильно желал меня, что одного этого было достаточно, чтобы…

— Я знаю, — покачав головой, ответила Эми. — Ну а в чем же тогда проблема? Ты не смогла в него влюбиться?

Крепко держа Эми за руку, Марчелла внимательно посмотрела на нее:

— Ты не будешь считать меня идиоткой, если я кое-что расскажу тебе? То, во что я свято верю?

— Ну конечно же, я не подумаю о тебе ничего дурного, — раздраженно ответила Эми.

— Тогда поклянись!

Устав от ожидания ответа, Эми ответила:

— Ну ладно, клянусь, если ты так сильно этого хочешь! Клянусь, что не буду считать тебя идиоткой! А что ты мне хотела рассказать?

Марчелла молчаливо смотрела на образовавшуюся на дне чашки кофейную гущу.

— Когда я впервые изменила Гарри, я поплатилась за это, — ответила Марчелла, переходя на шепот. — Тем, что потеряла ребенка. Второй раз я изменила со Скоттом и потеряла отца. Может, это обычное чувство вины, но если что-нибудь случится с моими детьми… я…

— Марчелла, — сказала Эми, обняв подругу за плечо. — Хватит казнить себя такой несусветной ерундой. Я что-то никак не возьму в толк, от кого я слышу такую околесицу? От Билли Грэхем или от чувственной земной женщины, которая мастерски описывала сексуальные сцены, лучше, чем это делала я?

— Все это было когда-то, — прервала ее Марчелла. — Но я вовсе не уверена в том, что смогу продолжить работу дальше.

— Почему ты так говоришь? — сверкая глазами, спросила Эми. — Боишься, что тебя поразит гром небесный? Не так ли? — Эми так негодовала, что Марчелла отвела глаза. — Бог вовсе не собирается тебя наказывать, ты собственноручно казнишь себя.

— А почему я это делаю? — спросила Марчелла. — Потому что я считаю, что женщина имеет полное право на сексуальное равенство, свободу выбора и тому подобное.

— На твоем мировоззрении сильно сказывается католическое воспитание, дорогая, — сказала Эми. — Не надо себя ни в чем винить. Что бы ни произошло, я все равно буду верить в тебя.

Марчелла пожала Эми руку.

— Спасибо, Эми, — сказала она, теребя свое платье. Затем, потупив взгляд, добавила: — Мне нужно постараться все это преодолеть, после чего я закончу роман. Я найду в себе силы взяться за дело сразу после того, как моя мать выпишется из больницы и мне не придется бегать туда-сюда.

Эми подала ей свою пудру «Шанель», которой Марчелла припудрила свой нос.

— Да, это запах состоятельных людей, напоминающий о совершенно другой жизни! — вздохнула она.

— И ты будешь жить такой же жизнью, — ответила Эми. — Тебе всего-то и надо написать одну книгу. Господи, да если бы Бог захотел наказать всех, кто когда-либо изменил своему супругу, на земле просто бы не осталось ни одной живой души, и прирост населения равнялся нулю. Твоего отца сбил пьяный водитель, Марчелла. Объяснение хотя и очень трагическое, но очень простое.

Выписавшись из больницы через несколько недель, Ида поселилась в доме своей дочери, потеснив внуков, вынужденных на время пребывания бабушки устроиться в одной комнате. Ида могла перемещаться по дому только при помощи костылей или инвалидной коляски. Поход на рынок вместе с матерью отнимал у Марчеллы целое воскресенье, но отменить его было просто невозможно, потому что это было единственной прогулкой за весь день, во время которой Ида могла повидаться с соседями. Поэтому Марчелла никогда не отказывалась вывозить мать на эти прогулки.

Через несколько недель Марчелла перевезла все пожитки Иды к себе домой, раздав одежду Альдо Балдуччи жившим в округе беднякам. Свободную комнату, которую Марчелла надеялась в перспективе сделать своим рабочим кабинетом, заняла ее мать. Но Марчелла не роптала. Чувство тяжелой вины за случившееся с ее родителями несчастье тяжелым гнетом давило на ее душу, поэтому она сочла за счастье возможность искупить свой грех страданиями во имя благополучия своих детей.

Марчелле приходилось водить обоих детей в школу и ухаживать за Идой, поэтому у нее совершенно не оставалось времени, чтобы снова взяться за написание книги. Постоянно расстроенная, Ида, не переставая, принимала траквилизаторы, проводя свое свободное время у телевизора, а Марчелла прикладывала максимум усилий, чтобы как-то приободрить ее. Вскоре Марчелла так привыкла проводить свое время, ухаживая за больной Идой, а поздним вечером готовить ужин для Гарри, что иногда ей казалось, будто она и не покидала родительский дом.

На следующий год Марчелла снова взялась за роман, возвращаясь к своим персонажам как к хорошим, но надолго забытым друзьям. Пораньше закончив работу по дому, Марчелла, поставив пишущую машинку на кухонный стол и отпивая маленькими глоточками кофе, энергично стучала по клавишам машинки. Иногда Марчелле приходилось прерывать свою работу. Это случалось, когда Ида неожиданно забирала ее стул, чтобы поставить его в узком проходе гостиной, или просила, чтобы Марчелла помогла ей выбраться из ванной. По утрам Ида проводила время у телевизора, поглощая одну «мыльную оперу» за другой или просматривая бесконечные спортивные программы. Единственным спокойным местом была церковь, в мрачной тишине которой она находила себе прибежище. Поприветствовав кивком головы отца Кармелло, который уважительно относился к тому, что молодая женщина пришла в церковь для того, чтобы побыть наедине со своими мыслями, Марчелла тихо садилась на скамью и думала о своей книге.

В таких условиях больше, чем когда-либо, Марк стал для нее еще роднее. В отличие от Сони, поглощенной только своими заботами и оставшейся сдержанной по отношению к своей матери, Марк, обычно внимательно глядя ей в глаза, брал за руку Марчеллу, поддерживая ее духом, не хуже взрослого.

Гарри купил сыну пианино, чтобы Марк мог практиковаться в музыкальной игре. Не успев вернуться из школы, он сразу же усаживался за пианино. К пяти часам вечера, оставив на плите поспевающий ужин, приняв теплый душ и одевшись в длинную мужскую рубашку, Марчелла ложилась на кровать Марка. Вбегая в квартиру, Марк так крепко сжимал ее в своих объятиях, что Марчелла с трудом отрывала его от себя, чтобы отдохнуть. Он с удовольствием играл для нее музыку Дебюсси, Баха и несложные шопеновские ноктюрны. Обычно после окончания маленького концерта Марчелла обнимала Марка, нашептывая ему в ухо, что он всегда был, а сейчас еще больше, чем прежде, остается самым светлым лучиком в ее жизни.

Марк не любил вечерние прогулки своей матери, поэтому каждый такой вечерний поход Марчеллы вместе с Гарри в кино или на встречу с коллегами отца сопровождал беспомощным плачем. Каждое такое прощание с матерью превращалось в настоящую драму, когда Марчелла пыталась оторвать от себя сына, а в это время в коридоре, озлобленно поджав губы, ее нетерпеливо поджидал Гарри. Марку исполнилось уже девять лет, и Марчелла понимала, что поведение сына было совершенно неадекватно его возрасту. Она не осмелилась рассказать Гарри о том, что однажды Марка даже вырвало на нервной почве, так как понимала, что, несмотря на неоднократные предупреждения Гарри, она была во всем виновата сама.

— Я боюсь, что только порчу Марка своей чрезмерной любовью, — призналась Марчелла Эми, сидя за традиционным ежемесячным ленчем, который проходил в стеклянном и душном кафе, расположенном в районе авеню Коламбус холодным апрельским днем.

— Неужели любовь к ребенку может быть чрезмерной? — спросила Эми. — Ты же знаешь, мне этого не понять, потому что у меня никогда не было детей.

Марчелла, накручивая немного макарон на вилку, смотрела на Эми.

— Обязанностью матери является позволить ребенку дотронуться до свежеокрашенного полотна, чтобы он мог понять, что оно еще сырое. Ты должна дать ребенку обжечься, чтобы он понял, что плита горячая. Ты должна спокойно воспринимать то, как твой сын, споткнувшись и разбив в кровь нос, горько плачет безутешными слезами…

Отрицательно покачав головой, Марчелла сказала:

— А я не хочу, чтобы мой ребенок разбил себе нос, я должна предупредить его падение. И кроме того, между мною и сыном установилась такая тесная и надежная связь, что он уже не сможет без меня…

Облокотившись на спинку стула с висящей на нем собольей шубой, Эми произнесла:

— Как хорошо, что у меня нет детей. — Вздохнув и посмотрев на официанта, который принес заказанный кофе, Эми поинтересовалась: — Похоже, что написанием книги ты сейчас совсем не занимаешься?

Отрицательно покачав головой и закуривая сигарету, Марчелла ответила:

— Для меня сейчас самое главное — чтобы мама поправилась. Я постоянно ухаживаю и беседую с ней. Вы бы смогли написать хоть строчку, если бы ваша мать постоянно находилась рядом?

Эми засмеялась:

— Одно только воспоминание о том, как моя живущая на Майами мать ждет, когда ей рано утром привезут спецеду, приводит меня в полное бешенство.

Официант положил рядом с огромным куском торта две десертные вилки. Эми, отрезав вилкой кусочек десерта, закрыла глаза.

— М-м-м… — Возбужденно нагнувшись вперед к Марчелле, Эми, переходя на шепот, сообщила своей собеседнице: — Один умопомрачительный клуб открылся через улицу от моего дома. Называется «Партнеры». Он простой по интерьеру, очень уютный и очень дорогой. Но в нем имеется абсолютно все: спортзал, ресторан, диско-бар и кинотеатр. Там можно провести целый день!

— И вам это удается? Пожав плечами, Эми ответила:

— Я начала ходить туда для того, чтобы немного позаниматься гимнастикой. Пару раз я посещала небольшой кинозал. Это продолжалось до тех пор, пока я не привыкла к тому, что происходило там.

— И что же там происходило? — нахмурившись, спросила Марчелла.

— А там парень терся коленкой о мою ногу. — Опустив глаза, Эми продолжала: — Вот такие-то дела. И это были не какие-нибудь ублюдки, а красивые и богатые члены этого клуба. Когда он стал уже во второй раз тереться коленкой о мою, я не стала дергаться и вдруг обнаружила на своем колене его ладонь.

— Эми! — воскликнула Марчелла. — Я просто ушам своим не верю!

— И вдруг он начал гладить меня своей рукой, — продолжала Эми, не спуская с Марчеллы пристальный взгляд своих зеленых глаз. — И знаешь что? Он так сильно меня взбудоражил! Представь себе, этот парень, которого я никогда прежде не видела, сидя рядом со мною, возбуждал меня прикосновениями своих опытных рук…

— Эми! — перебила ее Марчелла. — Эта история будет даже похлеще тех сюжетов, о которых ты рассказывала в своих романах!

Невинные глаза Эми расширились.

— Тогда я не стану продолжать свой рассказ, — сказала она, переводя свой взгляд на шоколадный торт. — Мне просто очень хотелось встряхнуть тебя. Я сочла несправедливым тот факт, что, получив столько удовольствия, я оставила молодого человека без всякого внимания, поэтому тоже положила ему на колено свою руку! Я чувствовала себя школьницей, сидящей с мальчиком на заднем сиденье автомобиля. Мы обменялись так называемыми ласками, после чего он ушел, даже не назвав своего имени и не показав своего лица.

Не веря своим ушам, Марчелла с удивлением воскликнула:

— Получается, что вы позволили абсолютно незнакомому мужчине гладить себя в кинотеатре?

Скривив губы, Эми ответила:

— Только не говори об этом эпизоде, как о чем-то непристойном. Не забывай, что это роскошный и очень дорогой клуб, который не посещают какие-нибудь отбросы общества. Все стулья обиты бархатом, посетители курят гаванские сигары, а воздух пропитан запахом изысканного мужского одеколона. Руководство клуба обеспечило много укромных уголков, где люди могут… получше познакомиться друг с другом. Это просто восхитительно, Марчелла! Я там была уже несколько раз.

Две подруги молча доели десерт.

— Я бы никогда, никогда на это не пошла! — отрезала Марчелла.

Эми улыбнулась:

— Я уверена, что смогла, если бы тебе хорошенько наставили рога. Я все-таки выпишу тебе членскую карточку просто так, на всякий случай, Марчелла.

Покинув ресторан, Эми, накинув шубу, вышла на проезжую часть и подняла руку, чтобы остановить такси.

— Я поехала в клуб! — засмеялась она. — Пока я рассказывала тебе о том, что там творится, сама так завелась, что просто не дождусь того момента, когда доберусь до него. — Как только подкатило такси, Эми шепнула Марчелле на ухо: — Хватит казнить себя, дорогая. Ты красива, талантлива, и ты уже выполнила свой долг. Пожалуйста, Марчелла, мне далеко не безразлична твоя судьба, и у меня сердце разрывается на части, глядя на твой теперешний вид. Позвони мне, ладно?

Такси тронулось, и Марчелла проводила взглядом прощальный жест руки своей приятельницы, отъезжающей в таинственный, неповторимый мир секса. Оказавшись в душном вагоне подземки, Марчелла с ненавистью смотрела на отражение своего усталого лица в окне накренившегося вагона.

Эми была права, сказав, что это не что иное, как чувство вины и самобичевание. Интересно, произошло бы это несчастье с ее родителями, если бы она устояла перед Скоттом? А что, если этот водитель напивался каждый субботний вечер и ее родителям так не повезло с ним на улице именно в такой момент? «Я наделена особым даром, — убеждала себя Марчелла, — и мне нельзя растрачивать зря свой талант. Ведь это так легко сделать, превратившись затем в самую обыкновенную посредственность».

Здесь, в грязном вагоне метро, Марчелла поклялась во что бы то ни стало закончить начатую книгу, даже если это будет стоить ей сверхчеловеческих усилий.

Пройдя по улице и завернув за угол, Марчелла увидела в окне Марка, ожидающего ее прихода. Она помахала сыну рукой. Марк находился в доме под присмотром Иды, потому что Гарри в это время повел Соню на субботнее представление. Только Соня могла вытащить отца на балетный спектакль: для нее он готов на любые подвиги.

Марчелла занялась приготовлением кофе для себя и матери, одновременно слушая Марка, делившегося с ней впечатлениями о просмотренном только что по музыкальному каналу концерте. Как бы ни была обаятельна и удачлива Эми, но у нее не было таких очаровательных деток и близких отношений с матерью. При такой мысли Марчелле вдруг захотелось обнять Марка и Иду. Сознание ее озарила новая мысль: деньги не главное, важнее, чтобы ее признали писателем, хотя бы для того, чтобы у Марка была мать, которой можно гордиться.

Этим летом Глория позволила Гарри вступить с ней в интимную связь, кроме того, она научила его добывать деньги. Используя связи с другими маклерскими фирмами, обмениваясь с ними информацией, оказывая им услуги, давая им советы, Глория познакомила Гарри с миром Уолл-стрит, где за услугу платили услугой.

Их первый доход составил пятьдесят тысяч долларов, которые они поделили поровну между собою. Но Глория настаивала на том, чтобы он помог ей оплатить годовую ренту за квартиру, которую она снимала в многоэтажном доме, расположенном в местечке Гринвич-Виллидж. Единственным предметом мебели этой квартиры являлась огромная кровать, глядя на которую Глория, посмеиваясь, говорила: «А больше нам ничего и не нужно».

— Это только начало, — пообещала она ему, лежа в объятиях своего нового друга одним жарким июльским днем.

Увидев, как Гарри беспокойно смотрит на часы, Глория окинула его недовольным взглядом.

— Боишься опоздать? Интересно, что она предпримет в случае, если ты опоздаешь: разложит тебя на своих коленках и отшлепает?

— Я обещал забрать Соню после занятий в танцевальном классе, — ответил Гарри, сурово глядя на Глорию. — Школа находится за два квартала отсюда.

При этих словах Глории пришлось поумерить свой пыл. Находясь рядом с Гарри, она четко усвоила одно правило: с благоговением выслушивать все, что касается дел его дочери Сони. Глория закурила сигарету, а Гарри, отодвинувшись, лежал, подложив руку под голову, и смотрел вверх на белый потолок, с которого свисала голая электрическая лампа.

— Что думает владелец нашей квартиры относительно того, как мы обставили свою комнату? — с усмешкой спросил Гарри.

— Он думает, что мы два нищих молодожена, спасающихся от режима Фиделя Кастро, — усмехнулась Глория, перевернувшись на живот и упершись подбородком в грудь Гарри.

Наблюдая за простой манерой курения Глории, Гарри тут же вспомнил Марчеллу, которая курила очень женственно и элегантно. Поняв разницу между двумя женщинами, он пришел к выводу, что нуждается в них обеих. При соблюдении мер предосторожности ему это может удаться. Одна женщина будет для таких вот минут уединения, а другая — матерью его детей.

— Тебе нравится, как мы зарабатываем с тобою деньги? — дразнящим голосом спросила Глория, легонько покусывая ухо Гарри.

— А кому же это может не понравиться? — лениво улыбаясь, ответил Гарри. Ему и в голову не приходило раньше, что, зарабатывая деньги, можно получить еще и массу сексуальных наслаждений. Находясь в постели с Глорией, он сделал одно величайшее открытие в области интимных отношений. Ему было приятно осознавать, что он может возбудить женщину до такого состояния, что она начинает кричать от удовольствия, заставить смотреть на себя с таким огромным вожделением в глазах, которое вдохновляло его на новые любовные ласки. А иногда, когда оставались считанные минуты до момента кульминации, Глория, проявляя выносливость и замедляя скорость его реакции, достигала желаемого результата, когда, слившись в экстазе и охваченные волной невообразимого блаженства, они кончали вместе.

— Это уже гармония, — дыша над его ухом, говорила она. — Настоящая сексуальная гармония между нами, Гарри. Зачем ты только женился на ней? Зачем?

— Ну, понимаешь, я был тогда совсем молодым, — пробормотал он шепотом, обращаясь больше к себе, чем к своей спутнице. — Я был в том возрасте, когда дети еще слушаются своих родителей, а сексуальная революция не добралась еще до границ Маленькой Италии. А сейчас уже поздно задавать такие вопросы.

— Почему? — поинтересовалась Глория. Тяжело вздохнув, Гарри сказал:

— Эй, подруга, давай немного отдохнем от вопросов. Можем мы хоть раз расслабиться так, чтобы не думать о каких-то сложностях?

— Да, но мне просто интересно знать, почему же ты все-таки не можешь уйти от нее? — угрюмо спросила Глория. — Она смотрит на тебя свысока и учит этому детей.

— Мою дочь трудно чему-либо научить! — проворчал Гарри.

— Она убивает в тебе мужское начало, Гарри! — закричала Глория.

— Никто ничего во мне не убивает, — парировал Гарри. — Разве я говорил тебе когда-нибудь о том, что свободен? По крайней мере, до тех пор, пока не выросла моя дочь? А она станет взрослой только через десять-двенадцать лет. Я не хочу, чтобы мои дети росли без отца, и кроме того, я не настолько богат, чтобы иметь две семьи. Вот если бы я занимал должность заместителя директора с окладом, исчисляемым шестизначной суммой, тогда совсем другое дело…

— И в этом основная загвоздка? — фыркнула она, загасив окурок в купленной ею дешевенькой пепельнице. Прочертив длинным ногтем линию на его груди, она продолжила свой допрос: — Значит, дело лишь в этих дурацких бумажках?

— Да, по-видимому, они не такие уж дурацкие, если ты так радовалась, получив сумму в пятьдесят тысяч долларов! — возразил Гарри.

— Я радовалась, что мы заработали эти деньги совместными усилиями. Неужели ты не понял? — спросила она. — Именно это меня обрадовало. И я в тысячи раз преумножу наши с тобой доходы, но только при условии, что ты не будешь тратить их на укрепление своего семейного очага. Помнишь, что я сказала тебе тогда, в день нашей с тобою первой встречи? Мне нужен человек с далеко идущими планами.

— Выходит, я не отношусь к этой категории мужчин? — пожал плечами Гарри.

Стараясь как-то приободрить его, Глория ответила:

— Нет, относишься, и тебе это хорошо известно! Покачав головой, Гарри поинтересовался:

— Как тебе удается ориентироваться во всех этих хитросплетениях, Глория?

Выпрямившись, она уселась на кровати, прислонившись голой спиной к холодной стене.

— Я очень наблюдательна и обладаю феноменальной памятью, — сообщила она Гарри. — По-видимому, я действительно понравилась тому парню, который занимался вопросами анализа рынка. Он раскрыл мне такие секреты, о которых я раньше и не слышала. Мне стоит лишь раз показать что-либо, как я уже запомнила это навсегда.

— Ну и что такого он тебе показал? — спросил Гарри.

Пожав плечами, Глория ответила:

— Он рассказал мне о том, как получить доступ к компьютеру и как можно подслушивать телефонные разговоры и всевозможную информацию, оседающие в стенах кабинетов, — ответила Глория. — Разговаривая по телефону, люди иногда распаляются так, что забывают о том, что их может кто-то подслушивать. Нацелившись на чужой разговор, ты можешь с огромной выгодой для себя использовать каждое случайно оброненное слово.

— И я тот первый парень, с которым ты взялась сотрудничать? — спросил Гарри.

— Нет, не первый, — не спуская с него глаз, ответила Глория. — Я и до тебя зарабатывала понемногу, только с другими компаньонами.

— Неужели? — вопросительно поднял брови Гарри. — Что же с ними произошло? Они что, все сидят за решеткой?

— Да нет, — отрицательно покачав головой, ответила Глория. — Напугавшись, они перебрались работать в другие фирмы.

— Чего именно они так сильно испугались? — поинтересовался Гарри. — Ты же сама говорила, что в этом деле нет никакого риска.

— Ну, пожалуйста! — начала она, выискивая глазами свое нижнее белье, которое затем стала быстро натягивать на себя. — Риск есть в любом деле, даже если ты просто переходишь улицу или отправляешься в путешествие на самолете, — говорила Глория, натягивая через голову хлопчатобумажный свитер, плотно обтянувший ее плоскую грудь. — Наибольший риск состоит лишь в том, что нас могут уволить. Но, соблюдая излишнюю осторожность, мы можем загрести такую уйму денег, что… — Взглянув на него, она спросила: — Сколько денег тебе понадобится, чтобы ты смог бросить свою жену?

— Я должен оставить себе дочь, — ответил Гарри.

— Тебе хорошо известно, что этого никогда не произойдет! — изобразив гримасу на лице, выпалила Глория. Достав из сумочки небольшое зеркальце, она подкрасила помадой губы. — Почти всегда дети остаются с матерью. Решить вопрос в твою пользу может только очень хороший адвокат. В противном случае тебе остается лишь исчезнуть вместе со своими детьми.

— Исчезнуть? Куда? — полюбопытствовал Гарри. Тяжело вздохнув, он поднялся и начал собирать свою разбросанную на полу одежду.

— Ну, я не знаю куда… — натягивая туфли, говорила Глория. — В Южную Америку, на Гавайи…

— Сначала нужно заработать большие деньги, а уж потом думать о побеге. — Ему очень хотелось, чтобы это сокровенное его желание прозвучало как шутка.

Приблизившись к сидевшему на низкой кровати Гарри, Глория ткнула его пальцем в грудь.

— Сколько тебе нужно денег, Гарри? — спросила она. — На какую сумму ты рассчитываешь в следующий раз?

Оторвавшись от зашнуровывания ботинок, Гарри поднял на нее глаза:

— Может, замахнемся на пару миллионов? И снова разделим эти деньги поровну?

Четыре тяжелых года Марчеллу не покидало страстное желание закончить роман. Все свое время ей приходилось тратить на воспитание детей и уход за матерью. Большая часть времени уходила на детей и мать, оставшееся — на написание романа и мужа.

Пагубная привычка к чрезмерному употреблению болеутоляющих средств привела к тому, что с Идой стало нелегко общаться. Но Марчелла стойко выносила все трудности. Ухаживая за матерью, она выполняла свой посильный дочерний долг, усыпляя щемящее чувство вины, напоминавшее ей о том, что на ней лежит высокая ответственность за здоровье матери.

В то же самое время Гарри все больше и больше преуспевал на работе. Очевидно, неумение Гарри удовлетворить свою жену в постели привело к тому, что Марчелла усомнилась и в других способностях своего мужа, в отличие от его боссов, которые разглядели в Гарри хорошего работника, обладающего тонкой интуицией в сфере денежного обращения, что способствовало его продвижению по службе.

Марчелле было очень нелегко воспринимать своего мужа в новой роли начальника, удобно устроившегося в собственном кабинете, на пороге которого встречала посетителей тощая секретарша по имени Глория, нагло разглядывавшая Марчеллу и детей. Неожиданно Марчелле пришла мысль, что, возможно, эта секретарша и есть «другая женщина», являвшаяся причиной его поздних визитов домой и нетребовательных сексуальных притязаний. Но Марчелла вовсе не ревновала своего мужа. Их совместная жизнь достигла той стадии, когда жена была рада тому обстоятельству, что муж нашел возможность реализовать свои сексуальные порывы на стороне. Между супругами установилось негласное соглашение, что они будут продолжать оставаться вместе из-за детей.

Гарри просил ее подыскать большую по размерам квартиру в каком-нибудь более респектабельном районе. Всякий раз, найдя подходящий вариант для переезда на новую квартиру и начиная взвешивать «за» и «против», Марчелла в конечном итоге отказывалась переезжать. Ида привыкла к окружавшим ее улочкам с разбросанными на них мелкими магазинчиками, ежедневно скрашивавшими ее скромную жизнь. Когда Марчеллы не было дома, Ида проводила время в компании своих друзей и соседей. В случае же переезда на новую квартиру трудно было ожидать от своих знакомых частых визитов. Дополнительно заработанные деньги Гарри она потратила на ремонт квартиры и добавочные визиты медицинской сестры, которая купала и массировала Иду. Это давало возможность Марчелле использовать свободное время для написания книги. Так или иначе она ежедневно находила силы и время, чтобы вернуться к своей книге, на страницы которой она выплескивала весь пыл накопившихся страстей и эмоций.

Ей хотелось озаглавить свою книгу «Во имя любви», для того чтобы показать, какие хорошие и даже не очень хорошие поступки совершаются во имя любви. Марчелла обожала главную героиню своей книги Мануэллу, случайно убившую мужа за то, что он попытался изнасиловать ее. На судебном разбирательстве она влюбляется в адвоката, видного седовласого мужчину, при виде которого ей еще больше хочется доказать свою невиновность. Его притягательная защитная речь в пользу Мануэллы предрешила успешный исход судебного разбирательства, в конце которого он сам безоглядно влюбляется в обвиняемую.

Марчелла долго ждала, когда ее посетит вдохновение, что поможет ей ярко и красноречиво описать любовную сцену, которая произошла в тюремной камере после освобождения Мануэллы. Марчелле очень хотелось вложить в эту сцену, завершившуюся страстным экстазом влюбленных, свой высочайший эротизм. Ей хотелось излить на страницы книги свою душу, выплеснуть наболевшие страсти и желания, которые, как она надеялась, будут поняты всеми ее читательницами.

Июль 1984 года

Наконец книга была дописана, и Марчелла, сгорая от нетерпения, ждала ответа Эми. Она смогла устоять против уныния, которое обычно одолевает всех писателей, окончивших работу над книгой и навсегда простившихся как с лучшими друзьями с героями своих произведений. По дороге в местное бюро ксерокопирования Марчелла сочиняла в уме содержание стандартного примечания, которое должно было сопровождать рукопись для Скотта. Прошло шесть лет со дня их первой встречи. Шесть лет с того дня, когда она испытала истинное наслаждение от секса!

Скотт время от времени позванивал, справляясь о ее делах, но истинную заботу о ней проявляла Эми, которая, подобно крестной матери, постоянно приглашала ее на ленчи, непременно воодушевляя и подбадривая Марчеллу. Именно Эми сделала Марчеллу «пожизненным членом» клуба «Партнеры», хотя последняя ни разу не воспользовалась своей серебряной членской карточкой.

Раздумывая над тем, как лучше озаглавить написанное для Скотта примечание, Марчелла обратилась по телефону за советом к Эми.

— Никаких примечаний! — командирским тоном сказала Эми. — Я сейчас же пошлю своего шофера за обеими рукописями, которые я прочту еще раньше Скотта! И после того как я познакомлюсь с ними сама, я отошлю их ему. О Боже, Марчелла, я просто не могу поверить в то, что ты наконец закончила книгу! В эти выходные я отменю все назначенные деловые встречи и займусь чтением твоего романа!

Предстоящие выходные показались Марчелле целой вечностью. В субботний полдень Гарри увел детей в кинотеатр, а Марчелла, одиноко бродившая по пустой квартире, смотрела на кухонный стол, за которым она писала свою книгу, и ее не покидало странное чувство какой-то утраты. Выпив две чашки кофе одну за другой, Марчелла начала прибираться в шкафу спальной комнаты, где не было ничего, кроме дорогостоящей новой одежды, некоторые предметы которой были сшиты на заказ и спрятаны Гарри от нее. «Так живут совершенно чужие люди», — подумала она.

Не будь эта мысль такой грустной, она бы могла стать названием ее новой книги. Интересно, почему Гарри чувствует себя виноватым, купив для себя очередную обновку? Ведь он сам зарабатывал деньги и имел полное право распоряжаться ими по своему усмотрению. Он был щедрым по отношению к ней и детям. Соне исполнилось двенадцать, и она по-прежнему посещала балетную школу. А Марк, необычайно красивый в свои четырнадцать лет, брал частные уроки музыки на дому, поражая всех необычайной музыкальной одаренностью.

Небольшая порция вина помогла Марчелле скоротать время, и уже под вечер, чтобы как-то отвлечься, она начала готовить, стараясь изобразить какое-нибудь необычайное блюдо. К полудню следующего дня ее уже одолевало неуемное чувство беспокойства и нервозности. Сколько же еще Эми будет сидеть над этой чертовой книгой? Если бы ей действительно понравилась книга, она наверняка прочла бы ее за один субботний вечер. Проводив Гарри вместе с детьми в парк, она стала нервно ходить по комнате, раздумывая, стоит ли звонить Эми.

Наконец в половине шестого вечера Эми позвонила.

— Марчелла, книга просто восхитительна! — возбужденно воскликнула Эми. В эту минуту Марчелла почувствовала такое облегчение, будто огромная тяжесть свалилась с ее плеч. Услышав хвалебный отзыв Эми, Марчелла, закрыв глаза, опустилась в кресло.

— Вам действительно понравился мой роман? Но почему же вы так долго его читали? — с трудом переводя дыхание, спросила Марчелла.

— Мне очень хотелось почитать твою работу не торопясь, как это обычно со мной бывает при знакомстве с работами других авторов, — ответила Эми. — И мне действительно понравился твой роман. Это не тот обычный, переполненный сексуальными сценами роман, хотя, надо признаться, эти моменты тоже присутствуют. Самое замечательное состоит в том, что ты вложила в роман всю свою душу и сердце. Поэтому и герои такие симпатичные. Мне бы хотелось познакомиться с таким адвокатом!

— А как вам понравился тот эпизод, когда они наконец отдались друг другу? — спросила Марчелла.

Эми взвизгнула в ответ:

— О, да мне бы следовало читать эту сцену, сидя под холодным душем! Больше ты не услышишь ни одного моего отзыва до тех пор, пока не прочтет Скотт. Давай-ка условимся встретиться в «Ле Серке» ровно через неделю. Будем пить шампанское до тех пор, пока оно не польется у нас из ушей. Конечно же, за счет редакции «Вольюмз». И приведи наконец своего мужа. Нам уже давно пора с ним познакомиться. Встретившись с нами, он узнает, что его жена стала настоящей писательницей, да и ты сама можешь заявить ему об этом во время обеда.

— Он ни за что не согласится встретиться в понедельник, — заявила Марчелла. — Он в туалет-то боится отлучиться, чтобы не пропустить известия о состоянии дел на валютном рынке. Может быть, перенесем встречу на субботу, Эми?

— Значит, в субботу встретимся за ленчем, во время которого главный редактор будет угощать автора книги и его агента! — крикнула Эми. — Вот здесь-то я действительно разнесу его в пух и прах!

Скотт, сославшись на нехватку времени, отказался прийти на субботний ленч, отложив это мероприятие на сентябрь, одновременно пообещав познакомиться с книгой во время уик-энда в Хамптоне.

Марчелла долго собиралась с духом сказать Гарри о приглашении на ленч. Но накануне, в пятницу, улучив минуту, когда Гарри сидел у телевизора, Марчелла как бы невзначай произнесла:

— Знаешь, Гарри, мы приглашены завтра на ленч в «Ле Серк». У меня появилась новая подруга по имени Эми Джаггер, очень известная писательница. Однажды я попала на лекцию, которую она читала слушателям писательских курсов, и…

Услышав последнюю фразу, Гарри привстал:

— Когда это ты посещала писательские курсы?

— Ты же помнишь, я ходила на курсы машинописи и стенографии, — неистово завирала Марчелла. — Так вот, когда отсутствовал наш преподаватель, нас объединили в одну группу со слушателями писательских курсов, и нам приходилось слушать эти лекции. Эми была одним из лекторов, и вот там-то мы и подружились…

В глазах Гарри сверкнул огонек подозрения.

— Я написала роман, — быстро продолжила Марчелла. — Эми согласилась стать моим агентом и заняться реализацией книги. Ее собственный редактор желает встретиться со мною и с тобой!

— А мне-то зачем с ними встречаться? — нахмурившись, спросил Гарри.

Марчелла засмеялась в ответ.

— Я думаю, ты мне понадобишься, чтобы привести меня в чувство, когда я хлопнусь от радости об пол, если он вдруг предложит напечатать мою книгу, — пошутила Марчелла. — Я уже договорилась с соседкой, которая присмотрит за мамой и детьми. Соглашайся, пожалуйста.

— Где состоится эта встреча?

— В «Ле Серке», — ответила Марчелла. Протяжно присвистнув, Гарри удивленно спросил:

— Знаешь, во сколько нам обойдется ленч в таком ресторане?

Пожав плечами, Марчелла ответила:

— Я уверена, что такое издательство, как «Вольюмз», в состоянии оплатить этот ленч. Они уже продали миллионы экземпляров книг, автором которых является Эми.

— В этой твоей книге опять какие-нибудь сексуальные фантазии? — поинтересовался Гарри.

— Да нет же, в этой книге ничего такого нет, — сказала Марчелла. — Секс, убийство, в общем, всего понемногу…

— Я полагаю, мне придется надеть галстук? — спросил он.

Гарри снова вернулся к чтению, и Марчелла ликовала. Уговорить его было не так уж сложно. А может, он по-своему, в свойственной ему манере, гордился ею? Пока Гарри находился в ванной, Марчелла позвонила Эми, попросив ее предупредить Скотта, чтобы он вел себя так, будто они с Марчеллой не были раньше знакомы.

В субботний вечер зал ресторана «Ле Серк» был наполовину пуст. Марчелла и Гарри прибыли в ресторан раньше намеченного времени. Гарри, неумело обращаясь к метрдотелю, проворчал:

— Я понятия не имею, на чье имя заказан стол, мы можем присесть куда угодно, у вас же много незанятых мест…

— Заказ сделан на имя Скотта Макэвоя, — быстро сказала Марчелла.

Супружескую пару проводили к уютному столику, предложив коктейль. Гарри не вписывался в стиль окружающей обстановки. Одетый в дорогой, как с чужого плеча костюм, Гарри чувствовал себя скованно и неловко. Марчелла же выбрала для этой встречи шерстяное платье цвета клюквы, которое было ей немного тесновато. Интересно, обратит ли внимание Скотт, как она располнела? Вспоминая то, как деликатно и умело с ней обращались в этом ресторане тогда, когда она появилась здесь впервые, ее охватило чувство неловкости и злости за то неумелое обращение Гарри к метрдотелю.

Как бы там ни было, с тех пор она стала лучше: фигура сохранила пропорциональные формы, а ее каштановые, слегка вьющиеся и уложенные в модную прическу волосы еще больше подчеркивали выразительность глаз.

Посмотрев на цены, указанные в ресторанном меню, Гарри протяжно присвистнул.

— Пожалуйста, не надо здесь свистеть, — предупредила его Марчелла.

— Впервые в жизни я попробую гамбургер стоимостью восемнадцать долларов, — ответил он. — Они должны быть очень заинтересованы в публикации твоей книги, иначе эта встреча будет слишком дорогим для них удовольствием. Может быть, ты все же расскажешь, о чем твоя книга?

— Основное действие романа разворачивается в зале суда, где проходит судебный процесс над женщиной, убившей своего мужа…

— Ну и сюжет! — прервал ее Гарри. — Может быть, он навеян твоим собственным желанием?

Марчелла прервала его вопросы, поскольку в этот момент увидела вошедших в зал ресторана Эми и Скотта. На Эми были черные брюки и объемный красный блейзер, из-под которого виднелся воротник белой кофты из ангоры. Скотт протянул в знак приветствия руку, и Эми, довольно успешно разыграв сцену первого знакомства, поспешила представить Скотта присутствующим.

— Я очень рад познакомиться с вами, миссис Уинтон, — отчеканил Скотт, на минуту задержав свой взгляд на Марчелле.

— Пожалуйста, называйте меня просто Марчеллой, — сказала Марчелла, опуская глаза.

— А вы, наверное, мистер Уинтон, — торжественно обратился к Гарри Скотт.

— Гарри, — пробормотал молодой человек.

Скотт выглядел так же, как и в день их первого с Марчеллой знакомства. «Это несправедливо», — подумала про себя Марчелла, увидев Скотта таким же, как раньше, красавцем. Этот человек знал, как нужно носить дорогую одежду. На нем был костюм темно-синего цвета фирмы «Армани», тонкая голубая рубашка и изысканный галстук темно-зеленого цвета. По сравнению с одеждой Скотта одеяние Гарри выглядело образцом моды пятилетней давности.

— Мы просто приятно поражены талантом вашей супруги, Гарри, — обратился к молодому человеку Скотт после того, как был сделан заказ.

Наблюдая за реакцией мужа, Марчелла заметила, каким холодным и колючим стал его взгляд: ему не нравилось, когда чужие люди расхваливали его жену.

Собравшиеся выпили шампанского, и Скотт, расслабившись, чувствуя себя в своей тарелке, шутил, уделяя особое внимание обеим женщинам и поддерживая деловой разговор с Гарри.

Эми смеялась и флиртовала с Гарри так, как будто находила его неотразимо сексуальным, каждый раз пожимая ему руку, когда он пытался произнести какие-то невнятные звуки. Нельзя сказать, что ей особенно удалось развеселить Гарри. Время от времени то Скотт, то Эми терлись или сжимали колени Марчеллы. С каждым глотком вина Марчелле все больше и больше хотелось сбросить напряжение, которое воцарилось за их столом благодаря присутствию ее мужа.

Ей казалось, что трое присутствующих разыгрывают какую-то глупую сцену, смысл которой Гарри все равно никак не мог постичь. Эми была, как всегда, весела: она возбужденно щебетала, смеялась, пила шампанское, произносила тосты, подкладывала в тарелку Гарри лакомые кусочки. Но Гарри продолжал свою трапезу в свойственном ему размеренном темпе.

С особой церемонией прошел процесс кушанья десерта за чашкой кофе. Скотт выпрямился, будто сигнализируя о том, что настало время поговорить о деле.

— Марчелла, я прочитал роман «Во имя любви», — начал Скотт, переводя глаза с Марчеллы на Эми, затем на Гарри и опять на Марчеллу. — Дважды, чтобы убедиться в том, что не ошибся и мое хорошее впечатление не является результатом сытного обеда, съеденного до первого прочтения книги. — В ответ послышался дружный смех собравшихся. — Марчелла Балдуччи-Уинтон, — притворно-официальным тоном начал Скотт. — Вы обладаете истинным талантом рассказчика. Ваш роман является самым увлекательным и захватывающим, которые мне когда-либо доводилось читать… исключая, конечно, «Застежки-«молнии» Эми Джаггер!

Эми одобрительно тихонько крякнула. Охватившее Марчеллу чувство приятного блаженства теплой волной разлилось по телу.

— И если уж такой большой и суровый дядя, как Скотт Макэвой, пустил слезу при прочтении заключительной главы книги, то можно представить себе реакцию обычного, неискушенного читателя. — Передернув плечами, он добавил: — Это книга, читая которую необходимо вооружиться десятью носовыми платками.

— Скотт! — воскликнула Эми и, нагнувшись вперед, сомкнула руки на его шее, изображая, что душит его. — Если ты сейчас же не скажешь, какую сумму предлагает издательство «Вольюмз» за книгу, я просто написаю от нетерпения в штаны!

В ответ Скотт весело рассмеялся:

— Мисс Эми Джаггер хочет поскорее прибрать к рукам мои денежки, и я очень хорошо понимаю ее. — Сказав это, он полез в нагрудный карман пиджака.

Марчелла закрыла глаза. Прошли минуты, которых хватило бы на то, чтобы сжечь фотографию в пламени огня. И неважно было то, какова сумма гонорара, предоставляемая редакцией за ее книгу. Самым главным для нее сейчас было то, что ее писательский талант наконец признан. Даже те унизительные отказы напечатать ее работы тоже сыграли свою положительную роль! «Потому что все это время я знала, была уверена, что у меня есть тот особый писательский дар». Открыв глаза, она увидела, как Скотт достал из кармана длинный листок бумаги.

— Пожалуй, это будет самым лучшим выражением нашей признательности по поводу выхода в свет новой книги «Во имя любви», — сказал он, складывая чек.

Вскочив со стула, Эми, взглянув через плечо Скотта на сумму, указанную в чеке, завизжала так громко, что все присутствующие в зале гости посмотрели на них. Марчелла никак не могла сосредоточиться на сумме чека, величина которой исчислялась многими нулями.

— Мы выписываем чек, сумма которого составляет лишь одну треть аванса, — сказал Скотт.

— Триста тридцать три тысячи долларов! — воскликнула Эми. — Попросту говоря, гонорар за книгу составляет миллион долларов. Ты только вдумайся, Марчелла, миллион!

Сердце Марчеллы забилось, как отбойный молоток. На минуту ей показалось, что она теряет сознание от радости. Когда Марчелла снова подняла глаза, то увидела Гарри, державшего в руках чек и внимательно его изучающего.

— Марчелла! Скотт! О Господи! Гарри! — выкрикивая имена, Эми бегала вокруг, как заводная кукла, по очереди обнимая каждого присутствующего за столом гостя, пока наконец обессиленная не рухнула на стул.

— Скотт! — задыхаясь, крикнула она. — Я не буду морочить тебе голову! Мы принимаем твои условия! Боже мой, мне следовало заняться деятельностью агента много лет назад, раз у меня так успешно идут дела на этом поприще! Целый миллион за первый роман!

— А какое отношение ко всему этому имеет Эми? — неожиданно спросил Гарри.

— Гарри! — с упреком в голосе воскликнула смущенная Марчелла.

— Ничего страшного, это закономерный вопрос, — успокоила ее Эми. Повернувшись лицом к Гарри, она объяснила ему: — Будучи агентом вашей жены, я имею право на проценты от издательской цены книги, а вся остальная сумма денег принадлежит автору.

— Может быть, я все это вижу во сне? — засмеялась Марчелла. — Пожалуй, я ущипну себя, Эми, чтобы убедиться в том, что не сплю.

— Ну вот еще, терять время на такую ерунду! — возразила Эми. — Лучше уж отправиться за покупками. — Подняв бокал с вином, Эми произнесла тост: — За тебя, дорогая! Я пью за успешную реализацию всех десяти миллионов экземпляров твоей книги с названием «Во имя любви»!

В тот момент, когда Эми поднесла свой бокал к бокалу Марчеллы, Гарри, вскочив с места и пристально глядя на собравшуюся за столом компанию, крикнул:

— Нет!

Усмехнувшись, Эми спросила:

— Что с тобой, Гарри? Тебе, наверное, и в голову не приходило, что жена может пополнить семейный бюджет этакой уймой денег?

Пробормотав какую-то непристойность и выхватив чек из рук Марчеллы, он разорвал его на мелкие кусочки, высыпав их в пепельницу.

— Этот чек в равной степени является и моей собственностью, — закричала Эми. — Ты не имел никакого права поступать таким образом!

Поднявшийся со стула Скотт, перегнувшись через стол, спросил:

— Ты в своем уме? Этот чек не является твоей собственностью. Будет не так-то просто восстановить его! Мы…

— Не беспокойтесь об этом, потому что Марчелла не примет от вас этот чек, — сообщил им Гарри. — Я-то знаю, о какой мерзости она пишет в своих книжках. Почему, вы думаете, она не давала мне читать их? — Бросив презрительный взгляд на троих собравшихся за столом, он крикнул: — Ведь это гадость, не так ли? И именно от этой мерзости вы приходите в такой неописуемый восторг! Она всю жизнь пишет на эту тему! Она просто жить не может без этих гадких рассказиков!

— Нет! — кричала Марчелла, стараясь остановить его. — Ты же не читал моего романа, поэтому не можешь судить! Конечно, ты бы с радостью разрушил все, что нравится мне. Но здесь, Гарри, ты бессилен, и ты не сможешь остановить меня. Это моя книга!

Гарри, бросив на стол скомканную накрахмаленную салфетку, повернулся и зашагал прочь.

В зале ресторана воцарилась мертвая тишина. Сидевшие за соседним столиком посетители — свидетели произошедшей сцены, — забыв о еде, внимательно рассматривали Марчеллу. Немного погодя в зале появился официант, который убрал со стола тарелки из-под десерта и снова налил в крошечные чашки кофе.

— Да, — вздохнул Скотт. — Ну чем не сцена из книги «Во имя любви»? Можно ли после этого сомневаться в том, что работа нашей писательницы не автобиографична?

— Замолчи, Скотт, и дай ей бренди! — тихо сказала Эми, обнимая Марчеллу. — Ее трясет. Мне никогда не доводилось…

— Извините меня, — прошептала Марчелла. Поднявшись из-за стола, она побежала к выходу и выскочила на улицу. Пробежав полквартала, она увидела Гарри уже на Мэдисон-авеню.

— Гарри! Подожди!

Ей удалось догнать Гарри на перекрестке Шестьдесят третьей улицы и Мэдисон-авеню.

— Не убегай от меня! — Повернув его к себе лицом, Марчелла крикнула: — Это очень важно! После того, что произошло сегодня, у нас будет совершенно разная жизнь. Давай постараемся не омрачать нашу жизнь хотя бы ради наших детей.

Усмехнувшись, с гордым видом Гарри ответил:

— А ты что думаешь, дети будут гордиться тем, что мать пишет грязные романы? Соня как раз в том возрасте, когда…

— Но они не грязные, Гарри! — закричала Марчелла. — Ты можешь прочесть их. В них присутствуют секс и любовь, но они не…

— Они бы не заплатили тебе столько денег просто так, — раздувая от злости ноздри, возразил Гарри. — Наверняка вся книга от начала до конца — одно сплошное траханье.

— Нет! — крикнула она снова, глядя в его разгневанные глаза, неожиданно осознавая, что больше не боится его. — А может быть, это деньги так на тебя подействовали? — вопросительным тоном спросила она, внезапно почувствовав радостное ощущение свободы. — Да тебе просто поперек горла встал заработанный мною миллион долларов! — сказала она ему. — Именно этого ты не можешь вынести!

Отрицательно покачав головой, он приблизился к Марчелле, глядя ей прямо в глаза.

— Каждый, кому доведется читать твой роман, будет думать, что он написан о нас с тобой. А если не о нас, то первый вопрос, который придет на ум читателю, будет такой: «Откуда, интересно, у писательницы такой опыт в области секса, особенно в паре с совершенно посторонними мужчинами?»

Горько усмехнувшись, Марчелла ответила:

— Мне пришлось многое выдумать, Гарри! Ведь я так долго жила с тобой без этих вот фантазий в постели, потому что тебе вовсе не интересно было знать, чего я хочу! Именно ты толкнул меня к писательской карьере, потому что мне приходилось включать всю силу разыгравшегося воображения, чтобы получить с тобой в постели ту радость, которую ты ни разу не доставил мне.

Сверкнув глазами, он отвел от нее взгляд, скривив уголки губ в какое-то подобие зловещей усмешки, которую ей никогда не приходилось видеть раньше.

— Это твое собственное мнение, — прохрипел он. — Существуют другие женщины, которые в отличие от тебя не разделяют эту точку зрения.

— Прекрасно! — воскликнула Марчелла. — Тогда найди хотя бы одну такую женщину!

— А я уже нашел, — выпалил Гарри.

Марчелла повернулась, чтобы уйти, но в этот момент Гарри схватил ее за руку, задержав на минуту.

— Ты всегда старалась дать мне понять, что являешься слишком уж дорогим подарком для меня. Ты всегда изображала из себя интеллигентную даму, которая вышла замуж за тупого сынка ирландского полицейского. Но ты все-таки скажи мне, в чем состоит твое превосходство надо мной? Твой отец был обычным поваром, который готовил спагетти. Может быть, звание повара делает членов его семьи более…

— Не смей говорить плохо о моем отце! — сказала она, стиснув зубы. — Я оставалась с тобой только из-за детей. Я выполняла свой долг…

— Да, и ты всегда давала мне почувствовать, что ты просто исполняешь свой долг!

— Ты помнишь, что это мои родители заставили меня выйти за тебя замуж? — спросила она.

— Да, я это хорошо помню! — с горечью в голосе ответил Гарри. — И мои родители тоже заставили меня жениться на тебе. С той поры я не переставал жалеть об этом!

— Я тоже все время жалела о том, что вышла за тебя замуж! — закричала Марчелла, заливаясь горючими слезами.

У Гарри было такое выражение лица, будто она ударила его чем-то. Он поднял руку, словно хотел замахнуться на нее.

Марчелла уклонилась от удара, а Гарри, разжав свою руку, пошел прочь. Еще с минуту она стояла неподвижно, закусив губу и чувствуя, как льются по щекам горячие слезы.

Когда Марчелла снова появилась в дверях ресторана, Эми, изогнувшись, сидела на стуле, внимательно рассматривая входивших посетителей.

— О, моя бедная крошка! — подбежала к ней Эми, провожая Марчеллу к столу. — У тебя самое настоящее потрясение! Я уж думала, что никогда больше не увижу тебя! Быстренько выпей немного бренди!

Плюхнувшись на стул, Марчелла начала маленькими глотками потягивать ярко-желтый напиток, так почитаемый Скоттом.

— Что он тебе сказал? — наконец спросила Эми.

— Он ненавидит все, что я пишу, и всегда ненавидел, — тихо ответила Марчелла, чувствуя, как бренди приятно разливается теплом по телу. — Однажды он прочитал один написанный мною рассказ и ударил меня за это. Естественно, что с тех пор я стала скрывать от него все свои рассказы.

— Замечательно! — воскликнула Эми, залпом выпив бренди. — Побитая жена заработала миллион долларов! Какой замечательный материал для скандальной хроники журнала «Инквайер», Скотт!

Скотт попросил Эми немного помолчать. Обняв Марчеллу за плечи, Скотт сказал:

— Этот парень просто опасен. Я бы даже сказал, что он немного не в себе.

— Простите его, пожалуйста, за то, что он испортил нам такой милый ленч, — извинилась Марчелла. — Он просто не привык к такого рода мероприятиям.

Скотт прижал ее к себе:

— Тебе не стоит за него извиняться. Найди хорошего адвоката, который наилучшим образом решит твое дело о разводе, съезжай с квартиры, улаживай свои дела, а мы будем оказывать тебе содействие. Будешь выступать с интервью на телевидении и радио, распространять подписные издания в книжных киосках, ну и всякие другие вещи. Тебе придется потратить очень много сил на все это!

Марчелла пристально смотрела на Скотта. Мысли ее сейчас не шли дальше того, как ей пережить предстоящую ночь и конфронтацию с Гарри по приезде домой.

— Послушайте, детки, — сказала Эми. — Что мы, сумасшедшие, чтобы рассиживаться тут, выпивая вино, которое стоит бешеных денег, даже учитывая, что пьем за счет редакции «Вольюмз»? Я очень люблю попьянствовать дома.

Пока Скотт подписывал счет за ленч, Эми приводила в порядок свой макияж. Несмотря на одолевшее Марчеллу чувство усталости, ей очень хотелось отметить свою удачу с матерью и детьми.

Уже на улице Скотт поцеловал обеих дам на прощание.

— На следующей неделе мы выпишем новый чек, — пообещал он Марчелле. — Поздравляю тебя! Должно быть, ты очень счастливая женщина!

Бок о бок с Эми, Марчелла шла по Мэдисон-авеню к Пятьдесят девятой улице мимо южных ворот Центрального парка. Оказавшись в сверкающих зеркалами роскошных апартаментах Эми, Марчелла почувствовала облегчение и удобно устроилась на бархатном диване абрикосового цвета, откуда наблюдала за тем, как Эми наливала два полных бокала бренди.

— Выпьем за незамужнюю Марчеллу Балдуччи! Да здравствует жизнь без Гарри! — предложила тост Эми.

Пристально глядя на Эми, Марчелла спросила:

— Что вы имеете в виду?

Эми села, подперев подбородок, и хмуро посмотрела на Марчеллу.

— Неужели ты останешься с ним после этого небольшого представления? Подумать только, разорвать наш чек так, как будто он был его личной собственностью!

Отпивая мелкими глотками вино, Марчелла ответила:

— У него всегда брал верх этот его ирландский темперамент. Однажды он придет, и я объясню ему, что мы…

— Сначала объясни мне! — попросила Эми, накрыв ладонью руку Марчеллы. — Что заставляет женщину с миллионом долларов в кармане жить с человеком, который… — Не закончив фразу, она покачала головой. — Если бы это произошло хотя бы с одним из героев моих романов, то Скотт никогда бы не напечатал ни одного моего произведения!

— Мы вместе пережили потерю нашего первенца, — попыталась оправдаться Марчелла. — Такое горе всегда сплачивает людей. Я никогда не жила одна, поэтому только мысль, что это может случиться в такой важный момент моей жизни…

— Но ты же не останешься одна! — закричала Эми. — Сегодня ты переночуешь у меня. Завтра в ресторанчике «Сохо», где обычно собирается писательская элита, у меня состоится короткая деловая встреча. Мне очень хочется посмотреть, как вытянутся их маленькие личики, когда я объявлю о твоем миллионе баксов! В понедельник утром Скотт нам выпишет новый чек, ты купишь в этом доме однокомнатную квартиру, и все проблемы решены!

Марчелла улыбнулась в ответ:

— Вы забыли, Эми, о двух моих детях и матери, которая наполовину инвалид.

— Ну хорошо, хорошо, — пожала плечами Эми. — Тогда ты купишь квартиру с тремя спальнями. На пятом этаже как раз только что освободилась такая квартира!

Отрицательно покачав головой, Марчелла ответила:

— Я не готова к такому огромному количеству перемен, которые свалились на мою голову на одной неделе. Мы с Гарри наговорили друг другу много всяких оскорблений. Может быть, я тоже была не права по отношению к нему или…

Эми тяжело вздохнула:

— Ты, Марчелла, напоминаешь мне птицу, которая не может выпорхнуть из открытой клетки. Я тебе уже сегодня могу сказать, что ваш брак отвратителен. Посмотри правде в глаза. Все равно, рано или поздно, но ты обязательно расстанешься с ним. Почему же тогда не сделать это пораньше?

«Почему не сделать это пораньше?» Эти слова отдавались эхом в ее ушах, даже когда она заехала в магазин «Бергдорф», чтобы приобрести подарки для всех членов семьи. Одолжив сотню долларов у Эми, Марчелла очень быстро потратила их, купив шелковый галстук для Гарри, кусок дорого мыла для матери и конфеты детям. Взяв такси, она ехала домой и, глядя на часы, думала о том, что теперь уже Гарри несомненно поостыл. Сегодня вечером они обязательно обсудят все проблемы их семейной жизни и вопрос, можно ли еще как-то спасти их брак ради детей. Они обсудят вопрос, где стоит подыскать квартиру и куда вложить полученные деньги. Она сделает вид, что прислушивается к его советам. Даже не получая от него никакого сексуального удовлетворения, Марчелла все равно желала сохранить спокойствие и порядок в своей семейной жизни.




Она смотрела на только что купленные, лежащие в красивой упаковке подарки. Имея деньги, можно будет безбедно прожить несколько следующих лет. А потом она опять что-нибудь придумает.

Войдя в дом, она отметила царившую в нем необычную тишину. Не было слышно ни привычных для раннего вечера звуков пианино, извлекаемых Марком во время музыкальных занятий, ни пляшущей Сони.

— Марчелла! — послышался голос матери. — Это ты? Быстро направившись в комнату матери, Марчелла открыла дверь.

— Куда вы все подевались? — спросила Ида. — Мне нужно было принимать таблетки в полпятого, но я не могла никого дозваться принести мне воды.

Нагнувшись к матери, Марчелла взбила лежавшую под ее боком подушку.

— Может, Гарри вывел детей погулять?

— Прошло много времени, когда они попрощались со мной, — жаловалась Ида. — При этом они так шумели и гремели, будто собирались перевернуть вверх дном весь дом. И одел он их по-праздничному. Куда, интересно, они пошли?

— Понятия не имею, — ответила было Марчелла, но вдруг ее одолело какое-то смутное чувство тревоги. Оставив в комнате мать, Марчелла, рассыпая по дороге купленные подарки, кинулась к узкому коридорчику, который вел в детскую комнату. Острая пульсирующая боль, пронзившая область живота, была сродни той, которая одолевает человека, когда лифт резко тормозит. Еще до того, как открыть дверь, она предвидела, с чем ей предстоит столкнуться. Все опустошенные от одежды шкафы были распахнуты настежь. Случайно упавшая на кровать игрушка и носок на полу говорили о том, в какой спешке происходили приготовления к побегу. Нагнувшись, чтобы поднять плюшевого мишку, с которым так любила спать Соня, Марчелла вдруг увидела на детской подушке адресованный ей конверт, в котором лежала короткая записка:

Не пытайся нас разыскивать. Я позабочусь о детях гораздо лучше, чем это делала ты. Гарри.

Уставившись в записку, она в течение нескольких минут никак не могла понять ее смысла. Когда же наконец до нее дошел смысл прочитанного, она снова ощутила тупую боль в животе. Марчелла слышала голос зовущей на помощь Иды, но в этот момент черные круги замелькали перед ее глазами, и она упала на пол, потеряв сознание.




КНИГА ВТОРАЯ





ГЛАВА 6


Никогда в жизни Марк не чувствовал такой сильной ненависти к отцу. Раньше ему удавалось не замечать поступки отца, а теперь у него не оставалось ни капли сомнения в том, что его отец был лгун, и он решил, что ни за что не будет больше верить ему. Сидя в машине, которая с шумом неслась по автостраде, Марк бросил взгляд на Соню. Он даже не знал, что у отца есть машина. Но потом у него возникло подозрение, что, возможно, машина просто взята напрокат. А как спешно отец побросал одежду в чемоданы, даже не пытаясь аккуратно сложить ее, как это обычно делала мама! Вспомнив, как беспокойно и суетливо торопился отец покинуть вместе с детьми родной дом, Марк понял, что случилось какая-то беда. Скорее всего, мама ничего не знает об их отъезде. А может быть, ее уже нет в живых?

Теряясь в догадках, Марк непрерывно боролся с одолевавшим его желанием заплакать или возмутиться. Но он знал, что нельзя давать воли своим чувствам, потому что отец непременно высмеет его и от этого ему станет еще тягостнее. Если мама умерла… Он проклинал себя за то, что не подготовил себя к такому ужасному обороту дела. Лежа по ночам в кровати и вспоминая, как сильно он любил мать, Марк заливался горючими слезами всякий раз, когда его воображение рисовало печальную картину похорон, и до его сознания доходило, что он навсегда лишился самого близкого на свете человека. Его не должна застать врасплох эта горестная весть в случае, если это несчастье действительно произошло. А сейчас он злился на себя за то, что не смог предусмотреть, каким образом эта ужасная новость обрушится на него, и еще за то, что именно отец будет тем человеком, который сообщит ее. Ему следовало быть готовым к тому кошмарному дню, когда его, без всяких объяснений, посадив в машину, быстро помчали прочь в неизвестном направлении.

Украдкой посматривая на отражавшееся в автомобильном зеркале лицо отца, Марк почувствовал внезапно охвативший его приступ ненависти и страха.

— Куда мы направляемся, пап? — внезапно вырвалось у него.

— Марк, если ты еще раз задашь мне этот вопрос… — предупредил его Гарри. — Я тебе уже сказал: все увидишь, как только мы доберемся до места!

— А мы что, почти уже доехали, пап? — спросила Соня.

— Почти, моя принцесса.

Марк никак не мог понять, почему его сестра восприняла все произошедшее с таким завидным спокойствием. Подперев подбородок, она сидела, внимательно глядя в окно. Почувствовав на себе взгляд брата, она сказала:

— Я уже насчитала восемь белых машин!

Марк передернул плечами, подумав, что сестра, очевидно, не догадывается о том, что произошло что-то ужасное. Но ведь она никогда не плакала, если мама уходила куда-нибудь из дома. Один он, к своему горькому стыду, хныкал каждый раз при ее отлучках. Стараясь держать себя в руках, решительным тоном Марк попробовал задать еще один вопрос отцу в самый последний момент:

— А мама будет там?

Это был не столько вопрос, сколько надежда на то, что заветное желание может исполниться. Не дождавшись ответа, Марк решил, что отец, очевидно, взвешивает, как лучше сказать сыну правду. Наконец Марк спросил:

— С мамой все в порядке?

— А мама жива? — подсмеиваясь над ним, спросила Соня, прижимаясь к нему с наигранно-несчастным видом.

— Заткнись ты! — толкнул сестру Марк, стараясь хоть как-то преодолеть страх, закравшийся в уголки его сердца. — Ты же ничего не знаешь!

— Ну-ка, вы, там, на заднем сиденье, быстро успокойтесь! — прикрикнул Гарри. — Марк, прекрати замахиваться на сестру! Быстро замолчите оба!

Марку казалось, что они едут уже в течение многих часов. Мысли его, словно управляемые какими-то механическими колесиками, быстро сменялись, рисуя картины предстоящих событий, заставляя его удивляться той внезапной перемене, произошедшей в их жизни в субботу. И почему, интересно, мама, которая была так красива в тот день, когда ушла вместе с отцом на ленч, не вернулась домой? Почему?

Ко времени, когда они подъехали к дороге, вдоль которой стоял ряд одинаковых домов, было почти за полночь, и Соня спала беспробудным сном. Она не проснулась даже тогда, когда Гарри, подхватив ее с заднего сиденья машины, взял на руки.

— Куда мы приехали? — нарушив тихое безмолвие улицы, спросил Марк достаточно громко.

— Теперь это будет твой новый дом, — ответил Гарри.

Если то, что сказал отец, было правдой, он ненавидит свой новый дом так же, как и эту открывшую им дверь леди, которая с распростертыми объятиями и дружеским приветствием встретила его, как будто была хорошей знакомой. На лице ее был толстый слой макияжа, и она казалась очень нервной.

— Это, очевидно, Марк! — закричала она, стараясь обнять мальчика. Очутившись в объятиях этой женщины, Марк стоял не двигаясь.

— Ты же знаешь Глорию, не так ли? — обратился к нему с вопросом Гарри. — Ты встречался с ней в моем офисе.

— Привет, Марк! — снова поздоровалась Глория. И хотя она улыбалась, Марк все равно понимал, что она лишь притворялась такой хорошей. На самом деле она была ничем не лучше его отца.

— А это, наверное, принцесса! — ворковала она, глядя на лежавшую на руках отца Соню. — Меня можно называть королевой, учитывая, что теперь я буду ее новой мамой! — рассмеялась Глория.

— Не надо об этом! — огрызнулся Гарри. — Зачем смущать детей?

— Ну ладно, не буду. По правде говоря, я и сама смущена.

Нахмурившись, Марк подумал: неужели и вправду взрослых можно чем-нибудь смутить?

— Входите же, — широко открыла перед ними дверь Глория.

Они вошли в пропитанную запахами недавно отремонтированного дома квартиру, ярко расцвеченные полы которой были застелены новым ворсистым ковром. Стены были выкрашены белой и желтой красками.

— Дай Марку что-нибудь перекусить, а я пойду уложу в постель Соню, — обратился к Глории Гарри.

Новая хозяйка дома проводила Марка на тоже абсолютно новую кухню, на столе которой в глубокой картонной тарелке лежали нарезанные бутерброды, стояли пакет молока и несколько пластмассовых стаканчиков. Глория вручила ему один такой стаканчик.

— Хочешь молока? — спросила она Марка. — Могу предложить тебе также шоколадный сироп, если, конечно, ты любишь его.

Марк утвердительно кивнул головой в знак согласия. Он понимал: будет лучше, если он сделает вид, что симпатизирует ей. Взрослые вроде нее, говорившие с детьми так, словно они были грудными, всегда обращались с тобой лучше, если ты демонстрировал свою любовь к ним.

Он внимательно наблюдал за тем, как Глория наливала сироп, протянув затем соломинку для полученного шоколадного коктейля. Марка так сильно мучили голод и жажда, что, на минуту позабыв о своих опасениях, он стал есть. Умяв последний бутерброд, он поднял глаза и увидел на себе ее пристальный взгляд. Он в свою очередь тоже внимательно уставился на нее.

— Ты совсем не похож на своего отца, — сказала Глория.

«Многие найдут эту женщину довольно милой, — подумал Марк, — но только не я». Потому что у него была самая красивая в мире мама, а все остальные окружавшие его женщины были лишь жалким, не идущим ни в какое сравнение с ней суррогатом.

— А сейчас ты меня вспомнил? — спросила она. — Ты встречался со мной пару раз, когда приходил в офис к отцу. Я работаю вместе с твоим отцом.

— Вы его секретарша, — произнес Марк. — Но что… — Не закончив вопроса, он, смутившись, замолчал. Он просто не знал, как спросить ее о том, что она делала здесь и почему вдруг они все оказались у нее дома. Вместо этого он спросил: — Что случилось с моей мамой?

— Да ничего с ней не случилось, милый, — ответила она, протянув ему бумажную салфетку, которой он автоматически вытер губы, продолжая пристально смотреть на нее.

— Просто твоему отцу показалось, что вам будет здесь лучше, вот и все, — ответила Глория.

— Лучше? — повторил вопрос нахмурившийся Марк.

— Да, знаешь… — подтвердив сказанное кивком головы, продолжала она. — Намного уютнее.

Глаза Марка метали молнии.

— Мне никогда не будет здесь уютно! — возразил он. — Я хочу домой!

— Ты можешь обсудить этот вопрос со своим отцом, — раздраженно ответила Глория.

К своему большому стыду, он почувствовал, как две крупные слезы покатились по его щекам, а вдогонку им еще целый поток слез. Ну а если на глазах появились слезы, то ему уже не удастся держать себя в руках. Кроме всего прочего, к его несчастью, как бы усугубляя его и без того скорбный вид, оттопырилась нижняя губа. Иногда, смотрясь в зеркало в такие моменты, он находил, что выглядит довольно смешно.

— Ну будет тебе, дорогой… — слегка дотронувшись до него, постаралась успокоить его Глория. — Почему бы тебе не попробовать, а? А вдруг тебе здесь понравится? И ты почувствуешь себя вполне счастливым ребенком.

Это ее абсурдное предположение еще раз подтвердило, что она и Марк разговаривали на разных языках, и это обстоятельство, подействовав на него удручающе, вызвало еще более бурные рыдания.

— Я думаю, что человек, спокойно разрывающий чек в треть миллиона долларов, слегка чокнутый, — сказала Эми. — Я сразу узнаю этих людей по безумному блеску глаз. Так вот, когда я увидела Гарри, то…

Это замечание Марчелла обошла молчанием. Одним из важных достоинств Эми было то, что она могла сама отвечать на свои же вопросы тогда, когда ее собеседница чувствовала себя настолько усталой, что уже не могла сказать ни одного слова в ответ.

Наступил понедельник; кончалась третья бессонная ночь Марчеллы. Никогда раньше она не злилась так долго. Но сейчас охватившее ее чувство ярости против Гарри и постоянное болезненное беспокойство за детей выбило ее из колеи, полностью лишив сна.

Ссутулившись, она сидела на кухне у Эми, опустившись на стул и наблюдая за тем, как ее подруга готовит кофе.

— Я сама разберусь со всеми проблемами, ладно, Марчелла? — обратилась к ней Эми, протягивая чашку. — У меня есть знакомые, а у тех тоже есть связи. Сегодня обычный рабочий день. Смотри, как это делается! — сказала она, направляясь к телефону.

«Она просто чудо», — подумала про себя Марчелла. Уже к полудню она переговорила с самыми лучшими агентами самых известных сыскных агентств и с самыми известными прокурорами, специализирующимися на расследовании дел о похищении детей, и с самыми квалифицированными полицейскими службами. Положив трубку, чтобы выпить немного воды, Эми бросила зловещий взгляд на Марчеллу.

— Итак, — тяжело вздохнула она, — как бы там ни было, кое-что мне все-таки удалось выяснить! Хочешь верь, хочешь не верь, но, оказывается, Гарри не совершил никакого преступления! Поскольку вы все еще состоите в браке, то в глазах закона вы оба имеете право на опеку ваших детей.

Марчелла непонимающе взглянула на Эми:

— Это значит, что я должна спокойно сидеть здесь, не проявляя никакой тревоги по поводу исчезнувших детей?

Когда Марчелла принялась плакать, Эми, подойдя к ней поближе, обняла подругу.

— Поплачь, дорогая! — похлопывая по плечу, приободряла ее Эми. — Тебе надо выплакать свое горе! Конечно же, тебе не следует просто сидеть здесь, бездействуя. Для начала мы наймем частного детектива. Я им всю плешь проела в полицейском департаменте, просив прислать кого-нибудь, кто сможет дать объяснения по поводу случившегося. Так вот, этот человек будет здесь через час.

Приняв душ, Марчелла изо всех сил старалась взять себя в руки. Эми настояла на том, чтобы Марчелла приняла полтаблетки валиума до прихода полиции. Набрав номер своего домашнего телефона, она предупредила мать, что теперь за ней круглосуточно будет ухаживать сиделка, которую прислала Эми, настоявшая на том, чтобы Марчелла пока пожила у нее в квартире. Ида казалась очень довольной, услышав от Марчеллы, что Гарри уехал вместе с детьми к своей бабушке в Канаду. Марчелла сделала вид, что сама прибыла в Канаду, откуда и звонит теперь Иде.

— Тебе нравится твоя сиделка? — спросила она Иду.

— О да, она просто прелесть! — ответила мать. — Она учит меня играть в карты.

Положив телефонную трубку, Марчелла сказала:

— Я чувствую себя Алисой в стране чудес. Кругом одни тайны!

Странное чувство охватило ее, когда в гостиную осторожно вошел полицейский, так сильно смахивавший на Гарри своим огромным ростом, светлыми волосами и большими ручищами.

Спокойным извиняющимся тоном он объяснил, почему Гарри не может быть арестован.

— Единственным правильным в данной ситуации шагом может стать подача заявления в суд с иском на предоставление единоличного права на опекунство собственных детей.

— И как долго продлится это судебное разбирательство?

Пожав плечами, он ответил:

— Я не могу сказать вам точно, но, скорее всего, на рассмотрение дела уйдут месяцы… — Увидев выражение ее лица, он остановился. — Послушайте, мадам, хотите я дам маленький совет? По роду своей работы мне часто приходилось сталкиваться с подобными случаями…

Нагнувшись вперед, Марчелла нетерпеливо попросила:

— Пожалуйста, говорите.

— Мы часто видим, как любые семейные споры улаживаются в течение нескольких дней, — сообщил он Марчелле. — В запальчивости отец, подхватив детей, пулей вылетает из дома, но по прошествии одного-двух дней он уже реально видит ситуацию, и… знаете, мадам, я не знаю, какие у вас дети, но есть дети, которые не очень-то легко поддаются воспитанию. Вот когда они начнут приставать к отцу со своими требованиями, тогда он сразу опомнится. Вы понимаете, о чем я? Выдавливая улыбку, Марчелла произнесла:

— Возможно, вы правы. Но… так невыносимо сидеть тут, беспомощно сложив руки, и ждать!

Согласившись, он кивнул головой:

— Но иногда это самое разумное решение. В каждом штате существуют свои законы. Поэтому при пересечении границ штатов ваш муж может сказать, что везет детей отдохнуть на каникулы. Сидите и не нервничайте; я даю вам гарантию, что он непременно свяжется с вами!

— Ободряющее начало! — стараясь как-то развеселить Марчеллу, сказала Эми после ухода полицейского. Протягивая бутерброд Марчелле, она сказала: — Ты должна что-нибудь съесть, Марчелла. Ведь ты ничего, кроме кофе, не ела. — Марчелла откусила небольшой кусок от бутерброда. — Через неделю дети вернутся к тебе, и тогда ты развернешь судебный процесс, который вынесет иск Гарри Уинтону об уплате самого большого в истории Манхэттена штрафа по алиментам!

Марчелла, продолжая слушать рассуждения Эми, закурила вторую сигарету и думала о том, каких только гадостей она не сделает Гарри, если их пути когда-нибудь пересекутся.

В понедельник вечером обессилевшую Марчеллу сморил сон. После предварительной беседы женщины наняли личного агента сыскной полиции, который должен был навести справки о местонахождении Гарри. Ее беспокоила мысль, что, подобно преступникам, ее муж и дети стали объектом преследований полиции. Невольно в ее воображении возникали картины убегающих от погони гангстеров, перевозящих в своих машинах оружие, и испуганные лица Марка и Сони. Услышав звонок стоявшего рядом с постелью телефона, Марчелла, принявшая эти звонки за продолжение кошмарных ночных видений, в течение нескольких минут оставалась неподвижной, пока наконец не осознала, что звонит телефон.

Звонил агент сыскной полиции, докладывавший об итогах первого дня расследований.

— Вам известно, что ваш муж уволился с работы две недели назад? — спросил он.

Нет, этого она не знала. Каждое утро Гарри уходил на работу, как обычно, в положенные для него часы. Марчелла повесила трубку, снова погрузившись в сон. Через двадцать минут телефон зазвонил снова.

— А вам известно, что ваш муж несколько месяцев назад получил на рынке акций огромную сумму? Согласно рассказам коллег, ваш муж получил по-настоящему крупную сумму денег.

И это она тоже не знала.

— Вы знали, что ваш муж находился в тайной связи со своей секретаршей Глорией Дефрис?

— Послушайте! — сидя в постели, взорвалась Марчелла, когда телефон зазвонил в третий раз. — По-видимому, мой муж вел тайный образ жизни, о котором я ничего не знала. Но мне на это наплевать! Для меня главное — вернуть детей!

— Миссис Уинтон, — терпеливо обратился к ней агент. — Именно благодаря этим деталям мы сможем напасть на след ваших детей. Вполне возможно, что ваш муж намеревался в будущем сойтись со своей секретаршей.

— Нет! — возразила Марчелла, переходя на крик. — Нет! Нет!

— Боже мой, что происходит? — вбежала в комнату Эми как раз в тот момент, когда Марчелла только что повесила трубку.

Закурив сигарету, Марчелла рассказала Эми о только что состоявшемся разговоре.

Окинув Марчеллу понимающим взглядом, Эми произнесла:

— С секретаршей? Какой избитый сюжет! Так что не только ты вела тайную жизнь.

— На самом деле, Эми, я не верила тому, что он работал где-то вне своего офиса дважды в неделю, — призналась Марчелла. — Но я была так поглощена работой над окончанием книги, что мне было абсолютно все равно, что делает мой муж. О, Эми! Это просто уму непостижимо! Я что, тоже не могла, схватив детей, сбежать от него? Я же старалась деликатно обходить острые углы и, не попирая его прав, постараться урегулировать любое возникшее недоразумение. Это просто ужасно поступать так с детьми, которые даже не понимают, что на самом деле произошло! Мне бы только оказаться рядом и заверить их в том, что все в конце концов образуется.

— Марчелла?

Услышав знакомый голос Гарри, звучавший прямо над ухом, Марчелла вскочила с кровати. Прошло пять дней с того момента, как он скрылся, и теперь она вернулась в свою квартиру.

— Где ты находишься, мерзавец? — закричала она. — Где мои дети?

— Я ничего не мог поделать с твоим сыном, — пожаловался Гарри. — Это невозможный ребенок! Он, не переставая, плакал о мамочке с того момента, как мы…

— Дай ему трубку! — приказала она.

Марк, заикаясь, стал говорить в телефонную трубку.

— Милый, это ты? — спросила Марчелла, чувствуя, как слезы текут по ее щекам. — С тобой все в порядке? Все это время, каждую минуту я думала о тебе и Соне. Мы скоро опять будем вместе, я обещаю тебе это, Марк. С Соней все в порядке?

Марчелла услышала его глубокий, прерывистый вздох.

— С ней все в порядке, — ответил Марк. — Ей здесь очень нравится, я же хочу домой.

— Я так скучаю по тебе, дорогой, — сказала она, обращаясь к Марку. — Я хочу попросить твоего папу, чтобы он отослал вас обоих ко мне. Скажи своей сестре, что я люблю ее, и помни о том, что ты для меня все на свете!

— Что? — переспросил Марк.

— Ты свет моей жизни, милый. Ты должен вести себя так, чтобы твой отец и сестра считали тебя храбрым мальчиком.

Когда Гарри снова взял телефонную трубку, Марчелла вытерла рукой набежавшие слезы.

— Ты хотя бы даешь себе отчет в том, какой урон нанес нашим семейным отношениям? — спросила Марчелла мужа. — Теперь уже вряд ли что можно поправить!

— Мне не хотелось, чтобы ты воспитывала моих детей! — прозвучал ответ.

— Ах, так? — Ярость колючим клубком подкатила к ее горлу. — Наверное, твоя сучка-секретарша будет лучше заботиться о моих детях? — спросила она. — Я подаю в суд и буду бороться до конца, даже если мне придется потратить все свои сбережения. Это мои дети, Гарри, и я хочу, чтобы ты привез их мне обратно. Прямо сейчас!

В ответ воцарилась продолжительная пауза.

— Соня изъявила желание остаться с нами, — ответил Гарри. — С сыном же я справиться не могу. Ты испортила мальчика, Марчелла. Мне все не хватало времени взглянуть на то, кого ты из него вырастила. Мужчины из него уже не получится. Это я знаю наверняка.

— Что бы из него ни выросло, он все равно будет лучше, чем ты, — ответила ему Марчелла. — Потому что он будет считаться с чувствами других людей…

— Я хочу заключить с тобой сделку, Марч, — прервал ее Гарри.

— Слишком уж у тебя незавидное положение, чтобы идти со мною на сделку! — закричала в ответ Марчелла. — Ты же все равно будешь слоняться из одного штата в другой! Привези мне детей, пока еще не надломил их хрупкие жизни!

— Нет… — послышалось в ответ. Она подождала, когда он продолжит. — Можешь забирать своего сына, а дочь останется жить со мной. Вот так-то будет справедливо, Марчелла.

— Ты в своем уме? — завопила Марчелла. — Мне нужны оба ребенка! Они должны жить со мной, в своем родном доме!

— Ты уверена в том, что суд решит дело в твою пользу? — засмеялся Гарри. — Особенно когда судья познакомится с теми мерзкими книжками, которые ты пишешь? У меня достаточно денег, чтобы нанять себе самого лучшего адвоката!

— Они же брат и сестра, — взмолилась Марчелла. — Ты не можешь разлучить их. Соня еще мала.

— Она хочет остаться со мной, — твердым голосом заявил Гарри. — У тебя нет сейчас права выбора. Марк будет находиться в полшестого у справочного стола станции «Пенн» сегодня. Вот и все.

— Я все равно не соглашусь на твои условия, Гарри, я…

Но в этот момент в трубке раздался щелчок, возвестивший о конце разговора.

В этот день на станции «Пенн», как только первая волна возвращающихся домой пассажиров заполнила пространство вокзала, Марчелла заметила стоявшего у справочного стола Марка. Она вытянула ему навстречу руки, и он, увидев это, кинулся к матери. Со всей силы он прыгнул ей на руки. Он, наверное, простоял бы, вцепившись в нее, еще очень долго, но Эми наконец расцепила эту парочку.

Эми пригласила их домой на чай. Сидя на кушетке в квартире Эми, вся компания слушала, затаив дыхание, рассказ Марка о последних пяти днях, проведенных в новом доме отца, о том, как после объявленной им голодовки отец становился все более и более раздражительным по отношению к сыну.

— Однажды я даже хотел сбежать посреди ночи, но у меня с собой было маловато денег, и еще мне очень не хотелось оставлять Соню. Но как я ни старался, Соня все равно осталась с ним… — печально закончил свой рассказ Марк.

Марчелла так и сидела с Марком в обнимку, а Эми подкармливала их печеньем с молоком.

— Неужели Соня действительно хотела остаться с отцом? — наконец спросила Марчелла.

С серьезным видом Марк утвердительно покачал головой:

— Ей понравилась Глория. А я просто терпеть не мог эту женщину.

Эми взглянула на Марчеллу.

— Да Соня просто не ведала, что говорила, — быстро заметила она. — Интерес к новой маме не сможет сохраниться больше, чем на несколько дней. Я уверена, что совсем скоро она захочет домой.

— Неужели ребенок может быть столь жестоким? — вслух удивилась Марчелла. — Моя собственная дочь?

Ей было горько, и она снова стала пересматривать свое отношение к Соне. Она, конечно же, любила свою дочь, но ее неуемная любовь к Марку была очередным и явным доказательством того, что мать по-настоящему любит только своего первенца. Пока Марчелла сидела, погрузившись в свои мысли, Эми показала Марку свои апартаменты. Так же как и Марчелла, Марк любил роскошь и яркие сочетания красок. Ему очень понравилась та жизнерадостная атмосфера, которую создала Эми в своей квартире.

Оказавшись под крышей родного дома, Марк стал умолять Марчеллу разрешить ей спать с ней в одной кровати. После всех этих тягостных злоключений Марчелла не видела большого вреда в том, чтобы позволить Марку сделать это. Завтра Марк поговорит с агентом сыскной полиции, для того чтобы объяснить ему местонахождение нового дома Гарри, хотя он имел весьма смутное представление об этой местности, да и отец, похоже, не собирался задерживаться там надолго. В эту ночь, чувствуя огромное облегчение и радуясь освобождению сына, она спала, прижав к груди Марка, без конца целуя его в затылок, стараясь предугадать, будут ли оба ребенка снова жить с нею вместе.

Следующая неделя ознаменовалась непрерывным потоком новостей, вестниками которых явились агенты сыскной полиции и рядовые полицейские, которых Марчелла никогда раньше не встречала.

— Мне казалось, что полиция никогда не занималась такими случаями, как мой, — сказала Марчелла, провожая представителей полицейской службы в комнату.

— Мадам? — вопросительно глядя на Марчеллу и хмурясь, начал лысеющий и очень полный полицейский.

— По какому делу вы заявляли в полицию? — обратился к Марчелле его коллега.

— Конечно же, по вопросу поиска моей дочери… — нерешительно ответила Марчелла. — На прошлой неделе мой муж похитил детей, и я собираюсь подать на него в суд… — Немного поколебавшись, она замолчала, догадавшись по недоуменным лицам визитеров, что они понятия не имеют о случившемся семейном инциденте. — Надеюсь, вы пришли сюда в связи с делом моего мужа, не так ли? — спросила Марчелла.

Пришедшие утвердительно закивали головами.

— Фирма, где работал ваш муж, начала расследование с того самого дня, когда в результате состоявшихся биржевых торгов нескольким служащим фирмы вдруг так дико повезло, — объяснил старший по званию полицейский. — Я говорю «повезло», потому что существует очень малая вероятность того, что это было действительно везение. Скорее всего, они просто воспользовались информационным банком, получив выгодные для себя данные. Ваш муж не единственный, кто уволился из этой фирмы в тот день. Кроме него еще его секретарша Глория Дефрис и еще два служащих. Все они находятся под следствием. Вашего мужа мы не берем в расчет, поскольку он сейчас опекает свою дочь.

— Это очень серьезно? — опустившись на стул, спросила Марчелла.

Пожав плечами, полицейский ответил:

— От огромного штрафа до нескольких лет тюрьмы.

— Прекрасно! — воскликнула Марчелла. — Моя дочь находится в компании приговоренного к тюремному заключению папочки.

Проводив полицейских, она попросила держать ее в курсе всех событий. Марчелла была очень довольна тем обстоятельством, что Ида в такой напряженный момент находилась под присмотром сиделки. Но несмотря на это, у нее совершенно не оставалось времени, чтобы в меру насладиться компанией Марка. Как только редакция «Вольюмза» сообщила о рекордной сумме аванса за новую книгу неизвестного автора, новость просочилась на страницы газет, которые охарактеризовали книгу Марчеллы как «захватывающий романтический женский роман».

Организаторы телевизионного «круглого стола» дали согласие запланировать выступление Марчеллы, посвященное публикации романа. Это давало возможность Марчелле сделать девятимесячную передышку. По нескольку раз в день ей звонил Скотт, просивший прийти на встречу с работниками редакции «Вольюмза» и издательства для того, чтобы обсудить вопросы, связанные с книгой.

Эми настаивала на том, чтобы Марчелла выбрала на свой вкус подходящую квартиру в том же доме, где жила она сама. В случае переезда на новую квартиру Марчелле пришлось бы переводить Марка в местную школу, в которой сын мог продолжать свои занятия музыкой. Расположенная в восточном районе средняя школа при Джасинфской музыкальной академии предлагала интенсивную факультативную программу обучения музыке и была самым удачным местом для Марка. Нужно только, чтобы администрация школы дала согласие принять в свои стены нового ученика спустя две недели после начала учебного года.

Собрав остатки сил, Марчелла наконец предприняла некоторые шаги. Она подала заявление на покупку квартиры в доме, где жила Эми, только четырьмя этажами ниже, с отдельной комнатой, в которой в дневное время могли находиться сиделка и Ида. В банке, на счету которого находились их общие с Гарри деньги, Марчелла встретилась с управляющим и составила докладную, ссылаясь на редакцию «Вольюмза».

Квартира была дорогой, и ее новый бухгалтер сообщил ей, что закладная будет облагаться налогом, учитывая то обстоятельство, что одна из комнат может считаться рабочим кабинетом. А когда Марчелла предоставит напечатанный экземпляр романа, она сможет получить еще одну треть миллиона долларов, способных обеспечить ей весьма сытое существование.

Как только музыкальная академия зачислила в свои ряды Марка, Марчелла сразу же начала готовиться к переезду на новую квартиру. Ида вместе со своей сиделкой прибыли на принадлежавшем Эми «роллс-ройсе», а Марчелла приехала на такси, сиденья которого были завалены чемоданами и сумками. Позже Эми погнала Марчеллу в «Блумингдейл», где заставила приобрести мебель, хрусталь, льняные скатерти, фарфор, которые, по ее мнению, понадобятся для организации всевозможных вечеров, что время от времени приходится устраивать любому писателю.

Оказавшись в новой квартире, Марчелла встретилась с весьма смущенной Идой, которая, крепко держась за руку своей новой сиделки, метала беспокойные взгляды по квартире, явно ощущая себя здесь не в своей тарелке.

В этот вечер, когда все коробки с вещами были распакованы, Марк и Марчелла по очереди выглядывали в окно, чтобы насладиться пейзажем Центрального парка. Было почти невозможно поверить в то, что за окном находится такая красота.

В тот же вечер Марчелла, остановившись в дверях спальни, нерешительно обратилась к Марку:

— Ты должен привыкать к своей новой комнате, Марк. Ты уже большой мальчик и должен спать отдельно от своей мамы.

— Ну, пожалуйста, мама! — стал упрашивать Марк с мольбой в глазах. — Мне по ночам все время снятся страшные сны!

«Неужели Гарри мог так запугать ребенка?» — обвив рукой талию Марка, лежа ночью в постели, спрашивала себя Марчелла. Удобно устроившись возле матери, он беспокойно спал, вздрагивая каждый раз, когда во сне его мучил очередной кошмар, заставляя прижиматься к матери так крепко, даже во сне боясь того, что их могут снова разлучить.

Агент сыскной полиции сообщил, что следы Гарри привели в город Питтсбург, в мотеле которого остановился беглец. Девочка, которая полностью соответствовала описанию Сони, но которую теперь звали Соня Астер, ходила в школу штата Массачусетс, куда была зачислена на временную учебу. Несколько раз полиция нападала на ложный след. Каждый раз, когда распоряжение о постановлении городского суда доводилось до сведения властей нужного штата, пара успевала ускользнуть из виду.

Гарри наловчился умело заметать свои следы, но Марчелла поклялась, что если понадобится, она и без распоряжения суда сама будет продолжать преследование беглеца. Тоскуя по своей дочери, Марчелла думала, что Соня, никогда не проявлявшая рвения к учебе, еще больше отстанет от школьной программы.

Благодаря тщательной перепроверке денежных счетов, государственным должностным лицам удалось выявить еще кое-какие интересные подробности финансовой деятельности Гарри. Глорию Дефрис удалось обнаружить в штате Нью-Джерси, откуда ее вызвали на допрос. Полицейский, который раньше приходил к Марчелле, позвонил ей, предупредив, что Глория согласилась выступить в суде в роли свидетеля при условии, что ее больше не будут преследовать.

— С какой стати нужно отменять преследование, коль эта женщина жила с моим мужем? — спросила Марчелла.

— Похоже, что в тот самый день, когда ваш сын вернулся к вам, у этой дамы с Гарри произошла драка, — объяснил ситуацию полицейский. — Она сказала, что ваш муж сначала поругался с ней, а потом, усадив дочь в машину, умчался в неизвестном направлении.

Теперь Марчелла вздрагивала при каждом телефонном звонке: ведь ее дочь моталась по стране в компании озлобленного, агрессивного мужчины.

Марчеллу так быстро захлестнула новая жизнь, что ей иногда казалось, что та, прежняя жизнь в Маленькой Италии принадлежала кому-то другому. Ей нравилось просыпаться и ощущать себя жителем манхэттенской южной части района Центрального парка, с выстроившейся в ряд возле отеля «Плаза» вереницей упряжек, от которых веяло едва уловимым запахом лошадей. Марчелла обзвонила всех своих старых друзей, пригласив их прийти к ней в гости на новую квартиру, сообщив новый номер телефона. Но ее собеседники своим тоном давали ей понять, какая пропасть теперь лежала между ними и ею, поднявшейся на более высокую ступень своего положения в обществе. Некоторые из ее друзей, узнав из газет о гонораре в миллион долларов, разговаривали с ней с благоговейным трепетом в голосе. Лишь Нэнси Уорнер, казалось, искреннее порадовалась за Марчеллу и сразу же примчалась посмотреть на новую квартиру, произнося восторженные фразы по поводу необыкновенно красивого вида за окном.

— В этой квартире действительно можно писать книги! — сказала она.

Музыкальная академия была поражена способностями Марка, который очень быстро адаптировался в стенах новой школы. Иногда Марчелла провожала Марка до школы, заглядывая на обратном пути во французскую булочную, где, взяв кофе с молоком и горячую сдобу, относила их Эми, которая, нежась в постели до десяти часов утра, выглядела неправдоподобно хрупкой в шелковой ночной рубашке. Иногда, войдя в квартиру Эми, Марчелла заставала там быстро убегающего мужчину.

— Где вы находите их? — спросила она Эми как-то утром, присаживаясь на краешек кровати и протягивая своей старшей подруге чашку кофе. Шла пятая неделя пребывания Марчеллы в новом доме. — И все такие красавцы!

Эми с чувством тонкого знатока втягивала носом аромат кофе с корицей.

— Пойдем со мной как-нибудь вечером в клуб «Партнеры», и тебе все станет ясно! — засмеялась в ответ Эми.

— Нет, спасибо, — ответила Марчелла, отпивая кофе маленькими глотками. — Чудно! Когда-то я сочла бы эту затею столь заманчивой, Эми. А сейчас голова моя забита какими угодно мыслями, но только не сексом!

— Ты до сих пор не отошла от напряжения, — успокоила ее Эми. — У тебя впереди много времени, чтобы все поставить на свои места. Однако ты должна позволить Скотту представить тебя важным персонам редакции «Вольюмза». Он ждет свидания с тобой в десять часов в понедельник. Он знает, что Гарри увез Соню, и очень сочувствует твоей беде, но ты должна не забывать и то, что компания вложила в твою книгу миллион баксов. Тебе осталось лишь хорошенько намарафетиться и поразить их своим блеском!

Изменившись в лице, Марчелла со вздохом ответила:

— Но в последнее время я не очень-то могу похвастаться силой своих чар.

— Это тоже часть писательской жизни, — пояснила Эми, отпивая кофе. — Любой человек может написать книгу, Марчелла. И именно то, что ты предпримешь после написания книги, определит разницу между девушкой и зрелой женщиной. Ты думаешь, что Джуди Кранц или Дэниэл Стил просто сидели сложа руки и ждали, когда раскупят их книги? Ты должна везде и повсюду проталкивать их! Устрой скандал по поводу не понравившейся тебе обложки книги. Выпрашивай как можно больше денег на рекламу. Мозоль глаза редакторам даже малоизвестных радиопередач. Раздавай автографы.

Марчелла тяжело вздохнула.

— Нужно появляться в передачах Джонни Карсона, — продолжала Эми, — Фила Донахью, Опраха! Отвечать, придерживаясь темы, которой соответствует название твоей книги, какой бы вопрос тебе ни задавали. «Алигаторы? Странно, что вы вспомнили про них, Джонни, потому что в моей книге «Во имя любви» — и ля-ля-ля-ля… Поняла? — Остановившись, чтобы перевести дух, Эми, вопросительно подняв брови, взглянула на Марчеллу. — Ты должна уметь увязать суть вопроса с содержанием своей книги, невзирая на их речи. Это настоящее искусство, Марчелла, и ты должна ему научиться.

— Вы и вправду думаете, что я смогу появляться в передачах Джонни Карсона? — поинтересовалась она у Эми.

— Почему бы и нет? — пожала плечами Эми. — Все зависит от стечения обстоятельств и везения. И обязательно должно случиться так, что на одной и той же неделе твоя книга станет хитом абсолютно во всех книжных магазинах и читатели не смогут купить ее. Вот тогда ты действительно победила.

В понедельник утром Марчелла, надев специально для Эми темно-синий итальянский костюм, стояла в ожидании водителя, которого прислала Эми для того, чтобы поддержать боевой дух начинающего таланта.

— Ты выглядишь на миллион! — воскликнула Эми, поворачивая Марчеллу и рассматривая ее со всех сторон.

— Да, это почти та самая сумма, которую я заплатила за него, — пошутила Марчелла.

— Да ты только посмотри, что с тобою сделал жакет, — отметила Эми. В зеркале виднелось отражение более высокой, стройной Марчеллы. В этот момент зазвонил телефон, и Эми быстро схватила трубку.

— Она сейчас же спустится вниз, — сообщила Эми водителю, — сейчас же! — Нажав кнопку вызова лифта, Эми, стоя за спиной Марчеллы, причесывала ей волосы. — Войдя к ним в комнату, держи голову прямо. Если уж они заплатили тебе миллион баксов, больше, чем любому начинающему писателю, то, наверное, они по достоинству оценили твою работу.

Сидя в «роллс-ройсе» по дороге в редакцию «Вольюмз» и приглаживая на бедрах свою новую юбку, она смотрела вниз на свои стройные ноги, обутые в туфли стоимостью триста долларов. «Только бы нашлась Соня, и все было бы замечательно, — думала Марчелла. — Почему, интересно, жизнь не дарит сразу все?»

На тридцатом этаже ее ждал Скотт. Он встретил Марчеллу, поцеловав ее в обе щеки по манхэттенскому обычаю, перенятому у французов. Марчеллу всегда удивляло то, как легко с ним было решать деловые вопросы.

— У меня теперь есть новый офис… — сказал Скотт, провожая ее к дверям.

«Очень хорошо», — подумала про себя она. Ее не прельщала перспектива опять увидеть то место, где они шесть лет назад так страстно занимались любовью. Он проводил ее в уголок комнаты, в котором красовалось несколько искусных цветочных композиций. Сзади стола на полках, как бы вызывая Марчеллу посостязаться силой своего таланта, блестели обложками последние бестселлеры.

— Есть какие-нибудь новости о дочери? — вежливо поинтересовался Скотт.

И хотя Марчелла понимала, что с его стороны это всего лишь проявление вежливости, ей все равно было приятно его деликатное участие.

— Да нет, ничего нового… — ответила она, поворачиваясь к нему лицом.

— Очень сожалею о случившемся, — сказал Скотт, протягивая ей сигарету. — Должно быть, это чертовски больно. — Закуривая, он начал: — Я знаю, что, возможно, ты не расположена сейчас слушать это, но я все-таки должен сказать, что твоя книга вызвала огромнейший интерес у многих! Каждый хочет с тобой встретиться. Большинство из них уже знакомы с рукописью твоей книги, но мне бы хотелось поговорить с тобой о планах издательской деятельности и содействия широкому распространению книги. Между прочим, Марчелла, выглядишь ты великолепно!

— Спасибо, Скотт, — пробормотала в ответ Марчелла.

Как ни странно, но Марчелла сейчас вовсе не испытывала к нему каких-либо чувств. Интересно, вернется ли к ней когда-нибудь прежнее непреодолимое и возбуждающее влечение к сексу? А может быть, это было всего лишь временное бешенство, явившееся следствием неудачного замужества?

— Сначала мы должны встретиться с издателем Сиднеем Бурроузом, — начал Скотт. — Затем нам нужно появиться у начальников всевозможных отделов прав, рекламы, оформления и сбыта. Уже имеются эскизы обложек твоей книги.

— Уже? — спросила Марчелла. — Мне не терпится увидеть их!

— Очень редко, когда автору нравятся эскизы книжных обложек. Название твоей книги слишком уж длинное. Как ты смотришь на то, чтобы изменить его? «Во имя любви» займет на книжной обложке много места. Ты могла бы озаглавить книгу, например, «Имя любви».

— Это не одно и то же, — решительным тоном сказала Марчелла.

— «Имя любви»? — поднимая голову, переспросил Скотт. — Это название как-то живее звучит. Подумай хорошенько.

Отрицательно покачав головой, Марчелла возразила:

— Мне нравится мое название.

— Ну а как насчет твоей фамилии, Марчелла? — начал было Скотт.

— А здесь что вам не нравится? — спросила она, выдыхая сигаретный дым.

— Тебе обязательно нужно использовать двойную фамилию? Может быть, оставим просто Марчелла Уинтон?

— Скотт! — воскликнула Марчелла, потянувшись к пепельнице, чтобы затушить окурок. — Я обещала отцу, что его фамилия обязательно прозвучит. И это единственная возможность выполнить свое обещание!

— Хорошо, хорошо, — согласился Скотт, вскакивая со стула и дотрагиваясь до ее руки. — Я подумал о том, чтобы дать задание отделу оформления. У них отлично получается крупный шрифт.

Они обошли многочисленные этажи и отделы редакции, где Скотт представлял Марчеллу бесчисленному множеству редакторов мужского и женского пола и их молодым и талантливым помощникам. Каждый награждал Марчеллу комплиментом, желал успеха новой книге и, казалось, искренне радовался за нее. Вскоре Марчелла затерялась в лабиринте переполненных народом коридоров и небольших кабинетов, в стесненном пространстве которых редакторы проводили свои совещания. Стеллажи с книгами, имевшими в прошлом шумный успех, планы перспективных работ и полки с писательскими рукописями демонстрировали тот огромный объем работ, который предстояло выполнять редакции «Вольюмз». Как только ее представляли этим улыбающимся профессиональной улыбкой редакторам, имена их тут же вылетали из головы Марчеллы. Теперь она твердо знала, что в следующий раз непременно вооружится записной книжкой.

Сидней Бурроуз, импозантный мужчина с седой головой, встретил их в дверях огромного офиса. Он взял руку Марчеллы, чтобы поцеловать ее.

— Вы наша светлая надежда на предстоящий восемьдесят пятый год! — поздравил он Марчеллу. — Мы приятно поражены вашей книгой, и я вижу, что Скотт был прав: вы действительно прелестны!

Они уселись в уголке комнаты, заставленной диванами и столами на манер комнаты для отдыха в гостиной. Поскольку Бурроуз был издателем, его посадили рядом с четырьмя цветочными композициями.

— Надеюсь, вам уже известно, что многих там удивляет огромная сумма предложенного нами гонорара, — сказал Бурроуз, рукой указывая на расположенные за окном небоскребы. — Они боятся, что теперь каждый автор будет ждать миллиона за свою книгу, — засмеялся он. — Но мы получили вещи гораздо более ценные, чем миллион долларов, — это хорошее расположение солидных фирм и рекламных агентов. Наша дочерняя британская фирма уже заплатила четверть миллиона долларов за право распространения книги на территории Англии. Сотни домохозяек прислали нам свои романы, повествующие о своих сокровенных тайнах.

— Ну уж нет! — тяжело вздохнул Скотт. — Нам интересно привлечь к книге внимание как можно большего количества читателей…

Кивнув головой, Бурроуз рассуждал:

— Но ведь мы в течение целого года будем получать интереснейшие романы от самых популярных агентов, которые все тоже будут надеяться на миллионный гонорар для своих авторов!

В кабинет вошла секретарша с кофе.

— Конечно же, мы не собираемся платить миллион долларов за каждый роман, Марчелла, — заверил ее Бурроуз, как только кофейные чашки оказались на столе. — Потому что не каждый писатель наделен таким великолепным даром рассказчика, способным с такой силой увлечь читателя. Вы являетесь тем писателем, в популяризации произведений которого будут заинтересованы очень многие деловые люди. Скотт, она будет принимать участие в расширенных дискуссионных телепередачах за «круглым столом»?

Скотт утвердительно кивнул головой:

— Скромная, никому не известная домохозяйка, которая получила миллион долларов за свой первый роман. Каждая жительница страны захочет походить на нее. Им сразу захочется узнать, почему книга завоевала рекордную сумму гонорара. Может быть, в ней открываются некоторые тайны сексуальной жизни? А может быть, это просто непристойная книга? Может быть, книга заставит вас обливаться слезами? Мы проведем с Марчеллой подготовительную беседу относительно того, как правильно отвечать на различные вопросы. Начало ее карьеры обнадеживающее, ведь ее агентом является сама Эми Джаггер.

— Нельзя желать более лучшего мастера, — согласился Бурроуз. — Или будет точнее назвать ее учительницей, учитывая ее содействие молодому таланту.

— Портрет Марчеллы мы поместим на обороте обложки, — сообщил Скотт. — Эффектно и ненавязчиво. Нужно, чтобы Марчелла была доступна своему читателю.

Бурроуз заулыбался, глядя на Марчеллу. Отодвинув в сторону чашку, он заметил:

— Похоже, что скоро вы станете новым известным писателем, милочка.

Сказав это, он поднялся, чтобы показать им, что разговор окончен.

— Рады приветствовать вас на борту нашего корабля. После Бурроуза Марчелла встретилась с директором по авторскому праву, очаровательным брюнетом по имени Джаки Нельсон, заверившим Марчеллу в том, что с книгой «Во имя любви» захотят познакомиться читатели многих европейских и других читающих стран.

Затем Скотт повел Марчеллу в отдел рекламы, два сотрудника которого долго ворковали и суетились вокруг нее. После чего весь отдел оформления встретил Марчеллу в студии, где лежали готовые эскизы обложек ее будущей книги. На одной обложке красовался профиль женщины, уткнувшейся носом в букет цветов, который держала мужская рука. Вверху страницы ярко-фиолетовыми витыми буквами растянулось название книги «Во имя любви». В нижнем правом углу страницы размещался укороченный вариант фамилии автора — Марчелла Уинтон.

— Хочу представить вам нашего автора! — объявил Скотт. — Это Джекки Сьюзан, Джуди Кранц и Даниэл Стил в одном лице!

Марчелла скромно улыбнулась, она начала привыкать к его слишком уж смелым заявлениям относительно своей персоны. Она поймала на себе несколько любопытных оценивающих мужских взглядов, а также несколько внимательных пар женских глаз. Все они снова посмотрели на иллюстрированную обложку книги.

— Моя фамилия, Скотт, — подсказала Марчелла.

— Да, конечно, — согласился ее компаньон. — Боюсь, что вам, ребята, придется втиснуть сюда еще одну фамилию, — сообщил Скотт собравшимся оформителям. В ответ послышался тяжелый вздох. — А ты что скажешь, Марчелла? — обратился к ней Скотт.

В этот момент все обратили на нее свои взоры, и она понимала, что от нее сейчас требуется особая тактичность. Краешком глаза она ухватила другой, более сексуальный вариант обложки, показывающий слитые воедино, сияющие бронзовым загаром тела.

— Вот это интересно, — небрежно заметила Марчелла. — Совершенно по-другому смотрится. Думаю, вам нужно немного доработать… ну, не знаю… сделать иллюстрацию более сексуально откровенной.

Взглянув на нее, главный художественный редактор сказал:

— В следующем сезоне появится очень много книг с весьма откровенными в сексуальном плане обложками. А мы хотели оформить обложку вашей книги более романтичным сюжетом. Поэтому мы пока не удовлетворены результатом, и здесь требуется еще целый ряд всевозможных доработок.

Затем они двинулись к одному из юрисконсультов «Вольюмза», яркой блондинке Джаней Бриджвоте. Она поинтересовалась, нет ли какого-либо клеветнического вымысла в романе.

— Только я одна, — бросив взгляд на Скотта, засмеялась Марчелла. — Но я обещаю не возбуждать никакого уголовного дела за клевету.

После нескольких коротких бесед с представителями отдела реализации, которые, сгорбившись, сидели в своем торговом центре возле экранов компьютеров, Марчелла вместе с компаньоном направилась в кабинет Скотта, где она просто рухнула от усталости на диван.

— Сначала тебе следовало дать мне список всех, с кем мне предстояло встретиться, — сказала она Скотту. — Я просто не в состоянии сразу запомнить все имена.

— Неплохие люди, да? — спросил ее Скотт. Он нагнулся, чтобы поднести ей зажигалку. — А сейчас давай поговорим о подготовке романа к печати. У нас еще очень много работы.

— Какой еще работы? — спросила его Марчелла.

— Так, — начал он, снова усаживаясь за рабочий стол. — Сначала мне бы хотелось, чтобы ты поработала над этим! — заявил он.

Марчелле показалось, что Скотт что-то прячет на своих коленях, и ей было интересно узнать, что именно.

— Что это? — спросила она, устремив глаза через стол.

— Подойди поближе, узнаешь, — манил ее Скотт. Нахмурившись, она поднялась с дивана и направилась к его столу. Скотт, расстегнув «молнию» своих брюк, неподвижно сидел, с удовольствием предвкушая любовные игры. Глаза Марчеллы расширились от удивления.

— Почему ты не снимешь свои трусики и не сядешь на мои коленки? — хриплым голосом спросил Скотт. — Я запер дверь, никто не сможет побеспокоить нас!

— Я просто глазам своим не верю! — воскликнула Марчелла. Она, подобно маленькой, наивной девочке, стояла, чувствуя огромное потрясение от увиденной картины. Может быть, она чувствовала себя так потому, что ее голова была занята совершенно другими, не имеющими ничего общего с сексом проблемами. Вернувшись на прежнее место, она села на диван, прямо напротив него. — Мне трудно поверить в то, что ты такой грубый, Скотт, — сказала Марчелла.

— Странно, но ты так не думала в нашу первую встречу, — подчеркнул он. — Хорошее было время.

— Сейчас я совсем другой человек! — ответила она.

— И что же явилось причиной того, что ты стала совершенно другим человеком? — спросил он. — Может быть, то, что у тебя теперь появились деньги?

— Нет, — резко прервала его Марчелла, — не деньги, а то, что меня лишили собственных детей!

— Но тебе ведь вернули сына, — возразил Скотт. — И кроме того, ты, Марчелла, самая сексуальная писательница, рассказы которой когда-либо мне приходилось готовить к изданию.

— Не нужно быть таким чертовски снисходительным, Скотт, — сказала Марчелла, загасив окурок в пепельнице. — Мы вместе работаем над моей книгой, поэтому, пожалуйста, давай будем заниматься делом. У меня сейчас очень затруднительное положение, и в настоящий момент я меньше всего хочу, чтобы ты разложил меня на своем рабочем столе.

— Ну ладно! Хорошо! — сказал Скотт, застегивая «молнию».

В этот момент Марчелла явно почувствовала, как сильно было уязвлено его мужское самолюбие. Схватив со стола рукопись, Скотт произнес:

— Давай рассмотрим теперь недочеты в твоем романе.

— Какие недочеты? — спросила Марчелла. Прищурившись, Скотт наблюдал за ней через облако сигаретного дыма.

— Нам предстоит прояснить очень много вопросов, касающихся поведения Мануэллы. Понять, почему она в течение такого длительного времени терпела оскорбительное отношение к себе со стороны мужа.

— Она просто боялась его, — перебила его Марчелла. — Она привязана к своим детям и…

— Слишком уж медленная завязка, — продолжал Скотт. — Давай укоротим рассказ о ее детстве и сразу же приступим к истории. Давай создадим образ адвоката, посмотрим на него в отрыве от места работы, здания суда и постараемся получше узнать его. Следует внести ясность относительно некоторых правовых аспектов судебного разбирательства, Марчелла. Нужно объяснить, как это женщине, совершившей убийство собственного мужа, удалось избежать наказания только благодаря блестящему выступлению адвоката…

— Постой, Скотт! — остановила его Марчелла. — Не кажется ли тебе, что ты слегка перегибаешь палку? Ты только что представил меня служащим многочисленных офисов, где более пятидесяти человек, включая издателя, в один голос заявили, что им очень понравился мой роман!

— Они же надеются на то, что роман будет издан, — ответил он.

— Это и есть та предварительная работа по изданию моей книги? — спросила она. — Или ты просто хочешь отыграться на моей книге за свое уязвленное мужское самолюбие?

Скотт отрицательно покачал головой:

— Я бы все равно сказал тебе те же слова, Марчелла, даже если мы сейчас отдыхали с тобой, обливаясь потом от усталости после счастливых часов любви, проведенных вместе.

— В твоих устах рекомендации звучат таким образом, что они кажутся равносильными тому, что ты попросту просишь меня переписать всю книгу, — вздохнула Марчелла. — Я даже не совсем уверена в том, что смогу когда-нибудь вернуться к тому настроению, которое сопутствовало написанию книги. Я жила этой книгой долгие годы, и сейчас выше моих сил исправить в ней что-либо.

Улыбнувшись едва заметной холодной улыбкой, Скотт произнес:

— Я думаю, что за миллион долларов можно снова вернуться к своей книге.

Щеки Марчеллы запылали ярким румянцем.

— Что касается миллиона долларов, то это было твое предложение, к которому я не имела никакого отношения, — тихо заметила Марчелла. — Я бы была не менее счастлива, если бы мне заплатили лишь десятую часть обещанной суммы.

Глаза Скотта расширились от изумления, после чего он прыснул от смеха:

— Ты весьма оригинальная женщина, Марчелла. Пусть будет по-твоему! Только смотри, чтобы Сидней Бурроуз никогда не услышал твоих речей. Или Эми!

Подъехав к дому на принадлежащем Эми «роллс-ройсе», Марчелла чувствовала себя выжатым лимоном. Скотт пообещал, а может, просто пугал ее, что тщательно просмотрит каждую страницу романа, отмечая те места, которые, по его мнению, требовалось сократить, и делая замечания относительно некоторых особенностей характеров персонажей. Характеров ее персонажей! Разгневанная, она решила немедленно поговорить с Эми.

— Откуда ему знать, что думают и делают персонажи моей книги? — возмущалась Марчелла.

— Да потому, что он редактор, — с выражением сочувствия на лице ответила Эми, опуская бутылку шампанского в ведро со льдом. — Послушай, дорогая моя, никто никогда не заплатит тебе миллион баксов просто так. Прежде чем ты получишь свои деньги, с тебя семь потов сойдет. Я уверена, что им очень понравилась твоя книга, но они надеются, что ты сможешь сделать ее еще лучше. Поэтому тебе придется чуть-чуть отшлифовать кое-какие места.

Марчелла, ссутулившись, уселась на софу, подперев подбородок руками.

— Но тогда пропадут вся новизна и свежесть этого романа! — пожаловалась она.

Выстрелила пробка открытой Эми бутылки шампанского.

— Именно переписывание делает нас профессионалами, Марчелла. Если тебе вдруг покажется твой роман лишенным первозданной красоты, вернись к самому первому черновику этой книги, тому, который, как тебе показалось, отражал новизну и свежесть рассказа, вырежи из него ножницами понравившиеся тебе предложения и приклей их к тем строчкам, которые нужно переписать. Так делают все «литературные поденщики». Давай выпьем!

Чокнувшись бокалами, они выпили немного шампанского.

— Книга обязательно будет иметь успех, ты даже не волнуйся на этот счет, — ободряющим тоном сказала Эми. — Не беспокойся! Она обязана иметь успех! А как себя вел Скотт?

Глядя на Эми печальными глазами, Марчелла ответила:

— О, сделал такой грубый выпад, прямо как герой одного вашего романа.

— О Боже мой!.. — взволнованно воскликнула Эми. — Какой он все-таки эгоист! И как же ты вышла из положения?

— Я, конечно, оскорбилась, — сказала ей Марчелла. — У меня не было ни малейшего желания заниматься любовью в тот момент.

— Да, плохо дело, — вздохнула Эми, снова отпивая шампанское. — Из вас могла бы получиться отличная пара, воплощающая деловое содружество редактора с автором книги.

После того как к Марчелле возвратилась рукопись романа, в которой чуть ли не каждая страница была испещрена каракулями с критическими заметками Скотта, Марчелла так увлеклась переписыванием, что в течение нескольких часов ежедневно ей удавалось совершенно не думать о своей пропавшей дочери.

Гарри до сих пор останавливался в тех местах, где закон не воспрещал ему это делать в течение длительного времени, и он нанял адвокатов, которые могли помешать Марчелле выдвинуть встречный иск. Чтобы отвоевать Соню у Гарри и вернуть ее матери, требовалось много времени, несмотря на то, что нанятый Эми адвокат уже приступил к работе и предоставил генеральному прокурору Нью-Йорка предписание о направлении арестованного в суд. Марчелла старалась смириться с мыслью, что она останется безучастной к воспитанию дочери в тот самый важный возрастной период, когда из ребенка вырастает девушка — именно тот период, когда дочь больше всего нуждается в матери. Марчелла надеялась, что именно в это время они более, чем когда-либо, сблизятся с Соней. Поэтому Марчелла горько сожалела о том, что Гарри украл у нее дочь.

Марк по-прежнему продолжал спать в постели у матери, ссылаясь на то, что это единственное место, где он может спать спокойно. Марчелла понимала, что надо кончать с этой его дурной привычкой, но всякий раз, гладя по ночам его мягкие волосы и ощущая его теплое тело, она отвлекалась от грустных мыслей, связанных с Соней.

Днем, когда Марк приходил домой из школы, Марчелла, отложив в сторону работу над книгой, проводила время, занимаясь сыном и Идой. Сиделка уходила домой в семь вечера, и тогда Марчелла или Марк подавали легкий ужин прямо в постель Иде. Ида ни разу не спросила о Соне или Гарри. Новая обстановка, связанная с переездом на новую квартиру, повлияла на Иду так, что она стала очень рассеянной и забывчивой. «Да, — с сожалением думала Марчелла, — вот оно — начало старости».

Самым лучшим времяпрепровождением для Марчеллы было слушать, как Марк музицирует на новом рояле, купленном ею для сына. Раскинувшись на софе и наблюдая в окно великолепный, укрытый зелеными листьями ландшафт Центрального парка, Марчелла с упоением слушала музыку Дебюсси и Шопена в исполнении Марка. Она представляла, как повзрослевшая Соня будет играть с новыми друзьями где-нибудь на открытом воздухе. Марчелле было очень любопытно, сможет ли Соня узнать их новый адрес и номер телефона и удивить их неожиданным звонком.

Редакция «Вольюмз» продолжала улучшать обложку романа «Во имя любви». Женщина на ней по-прежнему стояла, уткнувшись носом в букет цветов, который держала мужская рука, с той лишь разницей, что волосы ее стали более гладкими, а макияж более ярким. На манжетах рукавов мужчины появились дорогие золотые запонки, а у женщины в ушах едва заметные бриллиантовые сережки и заколка на горловине воротника с таким же камнем. Марчелла нашла, что эти иллюстрации не имеют ничего общего как с пылкой героиней ее рассказа Мануэллой, так и с мужественным адвокатом. Но отдел реализации считал, что этот вариант наилучшим образом отражает суть произведения. Эми с замиранием сердца смотрела на обложку романа, заявляя, что это будет самая популярная книга следующего сезона.

Марчелла закончила переписывать книгу уже через два месяца, и в июле она должна была быть отдана в печать.

Марчелле выплатили вторую часть гонорара. Но, несмотря на это, деньги улетучивались с неимоверной быстротой — очень дорого обходились Марчелле сиделка Иды и плата за обучение Марка. Выплатив некоторую сумму за закладную, Марчелла в компании Эми отправилась к специалистам в области причесок и макияжа, которые полностью изменили ее внешний облик, после чего Марчелла стала походить на изысканную даму. Беспокойство по поводу Сони не могло не сказаться на снизившемся аппетите Марчеллы, которая полностью отказалась от макаронных блюд. Вследствие потери веса лицо стало более миловидным, с очаровательными ямочками на щеках.

По сравнению с удачно изменившейся внешностью личная жизнь Марчеллы оставляла желать лучшего. Переписывание книги и беспокойство за судьбу Сони уносило много сил, поэтому Марчелла чувствовала постоянную усталость. Для нее стало привычным делом, оставшись дома, поджидать на обед приглашенную Нэнси Уорнер или смотреть какой-нибудь фильм по телевизору вместе с Марком. Вопреки предположениям Эми, Марчеллу вовсе не прельщали какие бы то ни были литературные чтения. Она с ужасом думала о назначенных на полдень небольших обедах, на которые обычно приглашала ее Эми. Марчелла не чувствовала себя настолько уверенно, чтобы получать удовольствие от бесед с такими корифеями, как Норман Мэйлер, Том Вульф, или какими-либо другими известными писателями, которые постоянно собирались за прекрасно сервированным столом Эми.

Эми, представляя своим гостям Марчеллу, неизменно добавляла одни и те же фразы: «Это писательница, которая за свою первую книгу заработала целый миллион», или: «Писательница, гонорар которой должен обеспечить мне безбедное существование, когда я закончу свою карьеру». Обычно после этого следовал вопрос: «Ну и как вы себя при этом чувствуете?», на который Марчелла, бурча, отвечала: «Превосходно!»

С этого момента собравшиеся обычно затихали, испытывая перед ней благоговейный трепет. Эми развлекала гостей скандальными рассказами, каждую минуту подливая шампанское в бокалы и потчуя гостей деликатесными блюдами, ни одно из которых она не приготовила сама. Она с видом знатока украшала готовые блюда мелко нарезанным кориандром и небольшими розетками сметаны с икрой. Эми была щедрой, остроумной, блестящей хозяйкой, постоянно призывающей блеснуть своими кулинарными способностями Марчеллу, не испытывающую ни малейшего желания посостязаться со своей старшей подругой. Прекрасный хрусталь и фарфоровый сервиз, купленные Марчеллой под нажимом Эми, до сих пор стояли нераспакованными.

В те дни, когда Эми не устраивала у себя дома очередной прием гостей, она обычно выходила в свет.

— Клуб «Партнеры» до сих пор является самым посещаемым и интересным местом, — сообщила она Марчелле. — У тебя еще сохранилась твоя членская карточка, не так ли? Когда же ты осчастливишь нас своим появлением там?

Марчелла сотни раз проходила мимо этого заведения, ни разу не испытывая ни малейшего желания войти туда.

— Я бы без этого клуба просто жить не смогла, — призналась Эми, — Присоединяйся ко мне, когда я пойду туда в следующий раз, Марчелла. И ты увидишь, как изменится твоя жизнь.

— Вы до сих пор посещаете кинотеатр? — спросила Марчелла. — Ну, тот, где зрители так отвратительно себя ведут?

В ответ Эми засмеялась:

— Я наконец рассталась с этими занятиями. Но зато один из моих приятелей попался на удочку. И это было превосходно, секс без каких-либо ограничений. Очень соблазнительно, Марчелла.

Когда корректура книги была отдана в печать, Марчелла вдруг почувствовала себя свободной от всех дел. Она тянула время, выжидая момент выхода романа. И только отсутствие каких-либо дел привело к тому, что однажды холодным мартовским вечером она согласилась посетить клуб «Партнеры».

Газеты окрестили клуб «Партнеры» местом, отвечающим духу восьмидесятых, «вторгшимся в сознание современной эпохи». На находившийся до этого в подполье секс стали смотреть как на нормальное занятие здоровых людей. Ясным отражением этой тенденции являлось снижение посещаемости ночных клубов и повышенное внимание к клубам типа «Партнеры». Гимнастический зал, бассейн, сауна и теннисный корт были заказаны на несколько недель вперед. Кроме всего прочего, здесь можно было хорошо натренировать свои мышцы и принять сеанс массажа. Ресторан, бар и ночной клуб, рассчитанные на огромное количество посетителей, гостеприимно открывали свои двери гостям, глаза которых начинали светиться радостным блеском после одного бокала «Перье».

В десять Марчелла с Эми подкатили сюда. Занимавший целое здание клуб расположился на Девятой авеню, рядом с Пятьдесят седьмой улицей. Когда-то это здание было огромным кинотеатром, и талантливые архитекторы сумели сохранить прекрасный интерьер. Любое рекламное сообщение ярко освещалось неоновой подсветкой необычных оттенков: кремового, бледно-фисташкового, лилового. На здании отсутствовали какие-либо надписи, а матовый черный цвет, в который оно было выкрашено, придавал ему еще большую таинственность.

Этот клуб так и был задуман, чтобы членство в нем было исключительным и анонимным. Поэтому обладателям лазерной членской карточки достаточно было опустить ее в щель, как дверь клуба гостеприимно открывалась перед гостями. Ночные странники, желавшие присоединиться к кому-нибудь из членов клуба и попасть в его пределы, толпились за воротами клуба, наблюдая за прибывающими гостями, не оставляя надежд вместе с кем-нибудь проникнуть сюда. Внутри помещения царил приглушенный свет, а двери были украшены еле заметным орнаментом; сделанные по последнему слову техники, подъемники и эскалаторы передвигались с помощью многочисленных спрятанных среди греческих колонн, героев античной истории и чучел животных устройств. Потолок блестел, как зеркало, и черные, скользкие полы выглядели так, как будто их высекли из мрамора.

Они заглянули в темный бар, увешанный копиями картин старых мастеров. На диванчиках, обитых полосатой льняной материей, сидели многочисленные посетители, а сидевшая в углу арфистка, пощипывая струны, наигрывала попурри популярных песен. Эми пропустила Марчеллу в кабину лифта, который быстро унес их вниз.

— Я хочу, чтобы ты заглянула в зал, где показывают фильмы, — подморгнула ей Эми. — Так, на всякий случай.

Покинув лифт, они очутились у смешного кондитерского прилавка, где им дали три коробки воздушной кукурузы. Жуткой тишиной встретил Марчеллу зеркальный коридор, который вел прямо в зрительный зал.

— Необременительный, анонимный и чистый секс, — прошептала ей на ухо Эми. — Это самый восхитительный секс в мире.

На входе в миниатюрный зал висел подробный список фильмов на неделю, озаглавленный «Показ фильмов Альфреда Хичкока». Из глубины зала до них доносились приглушенные звуки музыки. Неожиданно сердце Марчеллы замерло от ощущения какого-то смешанного чувства томительного ожидания и страха. Она все пыталась представить себе, как мультимиллионерша Эми, великолепная, преуспевающая женщина, войдя в зал, быстро займет кресло и с раздвинутыми ногами будет ожидать, чтобы какой-нибудь сидящий в зале незнакомец начал ее лапать. Марчелла с отвращением поморщилась от одной только мысли о таком распутстве.

— Если меня станет ощупывать какой-нибудь незнакомец, я просто закричу, — пробормотала Марчелла, уводя за руку Эми к лифту.

Загадочно улыбнувшись, Эми произнесла:

— Это напоминает вкус икры. То, к чему надо привыкнуть!

Глядя на свое отражение в зеркале лифта, устремившегося к расположенному на самом верхнем этаже ресторану, Марчелла думала о том, что у Эми были какие-то извращенческие наклонности, если она могла получать удовольствие от такого странного секса. Хуже было то, что она могла обнаружить те же наклонности и у себя. Эта мысль сильно врезалась в ее сознание.

Весь вечер, пока они закусывали, пили, наблюдая за танцорами, Марчелла, не переставая, вспоминала об этом тихом, темном, расположенном в полуподвале кинотеатре, представляя, что могло там в этот момент происходить. «Однажды я тоже спущусь в этот подвал, — пообещала сама себе Марчелла. — Но это случится только при условии, что я наберусь храбрости или решусь на этот шаг от отчаяния…»




ГЛАВА 7


— Вы думаете, что я сумасшедшая? — спрашивала Соня окружающих ее людей много лет спустя, когда она приобрела популярность и успех. — Видели бы вы мое детство! По сути дела, это трудно было назвать настоящим детством. Оно больше походило на остросюжетный видеофильм под названием «Поспешное бегство с отцом», «На дороге», «В бегах» — как угодно.

Двенадцатилетняя девочка не могла тогда понять, что происходило между ее родителями. Она знала только одно — теперь она будет жить вместе с отцом. В один субботний день сломался привычный для нее жизненный строй, превратив ее существование в опасные гонки.

Все началось как в прекрасной сказке. С того самого момента, как отец спросил Соню, хочет ли она остаться с ним или вернуться к матери и брату Марку, Соня сразу же сообразила, что что-то в ее жизни до сих пор было не так: никогда раньше ее отец всецело не принадлежал ей. Теперь она не будет чувствовать себя покинутой, как случалось не раз, когда мать, уединившись, секретничала с Марком, обмениваясь с ним понимающими взглядами и шуточками, теперь отец будет с ней! Но случилось так, что с той первой ужасной ночи, когда уехал Марк, с того страшного момента, когда она увидела, как ее милый, любимый папочка с бешенством накинулся на Глорию и стал пинать ногами, Соня поняла, что характер отца имеет еще и другую сторону. Поэтому жить с таким человеком становилось опасно, потому что однажды он наверняка продемонстрирует свой норов и по отношению к ней. Никогда раньше она не видела отца таким озверевшим. С лютой маской на лице он беспорядочно кидал охапки одежды в чемоданы уже во второй раз на этой неделе, засовывая Соню в машину, которая под несмолкающие рыдания Глории, тронувшись с места, быстро исчезла в ночи. С тех пор они были все время в пути. А крики женщины, побитой отцом, до сих пор продолжали звенеть ночным кошмаром в ушах Сони, когда она тревожно спала на заднем сиденье автомобиля.

— С чего ты так взбесился? — спросила Соня на следующее утро отца, склонившегося с задумчивым видом над картой, когда они остановились перекусить в кафе.

Гарри поднял на нее глаза, и по спине Сони пробежал холодок: отец говорил с ней, как со взрослой.

— Некоторые люди считают, что имеют право командовать мною только потому, что помогли мне заработать немного денег. Я никогда не был и не буду принадлежать кому бы то ни было.

Сделав вид, что ей все стало ясно, Соня, как будто соглашаясь, кивнула головой.

Итак, они продолжали свои гонки из одного города в другой. Соня не всегда понимала, чем обусловлено их постоянное бегство. Но затем отец, превратив эти гонки в игру, стал давать этим играм различные название — «Побег», «От мамы», «От полиции». Это был своего рода взрослый вариант игры в прятки, местом для которого служила целая страна, а не только лишь несколько комнат большой квартиры. Отец сообщил ей, что в случае, если их все-таки обнаружат, Соне придется возвратиться в Нью-Йорк одной, и тогда уже она не увидит отца в течение очень и очень долгого времени. Мысль о разлуке с отцом была просто невыносимой для Сони, поэтому она никогда не жаловалась по поводу бесконечных переездов. Придя из очередной новой школы и обнаружив уже собранные к отъезду чемоданы, она, не моргнув глазом, принимала команду отца.

— Снова в путь, моя принцесса!

Они жили в шести, восьми, десяти различных местах, после чего, сбившись со счета и наблюдая за двигающимся по карте указательным пальцем отца, она поняла, насколько далеко они отъехали от Нью-Йорка. Обстановка постоянно напоминала какую-то кризисную ситуацию, но детское сознание Сони очень быстро адаптировалось к ней. Девочке нравилось постоянно убегать, оставляя в дураках всех, кто начинал следить за ними. И все же существовали вещи, которые были выше ее сознания. Например, эти разные новые мамы. Почему каждое дружелюбное знакомство отца заканчивалось очередной дракой? Зачем, скажите на милость, заводить каждые несколько дней новую маму, даже когда им приходилось останавливаться в одном и том же городе на очень короткий срок? Зачем эти женщины тут же залезали в постель отца, убедившись в том, что Соня уже уснула? Ей было также хорошо известно, что отец где-то получил очень много денег, потому что время от времени он тайком подсчитывал банкноты, уверенный в том, что дочь крепко спит. В это время он вертел в руках толстые пачки стодолларовых купюр, которые заполнили практически весь чемодан.

Однажды, когда они подвозили одну женщину, отец, услышав от незнакомки какие-то слова, взбесившись от злости, остановил машину посреди загруженной транспортом длинной дороги и выпихнул ногой чемодан женщины, высадив ее из машины. В ответ женщина стала что-то кричать, а он, вытолкнув ее из машины и громко стукнув дверцей, двинулся вперед. Глядя на серьезный профиль своего отца, Соня спросила еле слышным голосом:

— Неужели ты оставишь ее там? Разозлившись еще сильнее, он грубо ответил ей:

— Как мне нужно было, так я и поступил!

Этой же ночью в мотеле Соне приснился кошмарный сон, будто отец выбросил ее из машины посреди дороги, после чего она проснулась и, рыдая, прижалась к Гарри, напуганная так сильно, что не в состоянии была описать ему увиденные во сне кошмары. Соня любила и в то же время очень боялась своего отца. Ей приходилось соблюдать осторожность в общении с ним, потому что каждый раз, когда он злился на нее за какую-нибудь маленькую провинность, Соню охватывало паническое чувство страха, продолжавшее удерживать ее в своих тисках до тех пор, пока он снова не называл ее «принцессой» и не обещал, что никогда не бросит ее. У Сони ведь больше никого не было рядом, чтобы обратиться за советом или поговорить о наболевшем: отец был единственным человеком, который мог помочь.

В этой ее новой жизни существовали и другие странности, к которым со временем ей приходилось привыкать. Это касалось Сониной одежды. Мама, например, никогда бы не позволила ей носить одну и ту же пару носок два дня подряд. А Соня между тем росла привередливой, холеной маленькой девочкой. Теперь, нюхая свою одежду, она чувствовала идущий от нее неприятный запах. Джинсы были постоянно вымазаны засохшей едой — капельками соуса с бесконечных чизбургеров или горчицей, случайно капнувшей с «хот-догов». Каждый раз, когда они заглядывали в какой-нибудь ресторан, чтобы разнообразить свое однообразное и поднадоевшее меню, Соня чувствовала, что все посетители обращают внимание на ее замызганную одежду.

Иногда у нее начинал болеть живот. Это случилось, когда отец, сняв с нее всю одежду, относил все в химчистку, оставляя ее ночью одну в запертой комнате мотеля до своего возвращения. Обычно одежда возвращалась из химчистки полинявшая и измятая в отличие от ровно сложенных стопочек белья, выглаженного мамой. Выстиранные отцом в горячей воде майки сильно подсели, поэтому Соня взяла за правило ходить с голым животом.

После разлуки с Глорией каждую неделю отец знакомился со все новыми и новыми мамами. Но до Сони наконец дошло, что это никакие не мамы. Это были обычные папины подружки, женщины, которые ласкали его и прижимались к нему, лежа с ним в постели только потому, что он был без жены. Иногда, находясь в постели, они вдруг начинали громко охать, не переставая двигать своими телами. Соня, которая, случалось, спала в той же комнате, крепко зажмуривала глаза и затыкала пальцами уши. Один, а может быть, и два раза Соня слышала, как отец признавался в любви своей партнерше, с сожалением рассказывая ей о том, что им надо двигаться дальше, так как Сонина мать преследовала их. На основе таких вот наблюдений Соня делала вывод, что если мужчина даже очень сильно любит женщину, все равно вынужден ее покинуть.

Часто, вернувшись из школы, она заставала отца сидящим за бутылкой какой-то сильно пахнущей жидкости, жалующимся на свое одиночество. И в такие минуты, охваченная безмерной любовью к отцу, Соня очень хотела развеять его тоску-печаль и развеселить. Она начинала гладить его руки, прижиматься к нему до тех пор, пока настроение отца не начинало подниматься. Этот прием действовал безотказно. Погрустив немного, он поднимался со словами:

— Все хорошо, принцесса! Похоже, что мы понимаем только друг друга!

За неимением под рукой собеседников Гарри обычно беседовал с дочерью, которая, широко раскрыв свои фиалковые глаза, жадно ловя каждое его слово, испытывала благодарность за оказанное ей доверие. Ей было всего лишь двенадцать лет, но с тех пор, как их покинул Марк, Соня взяла на себя роль женщины в доме, так как чувствовала себя ответственной за судьбу отца.

Наконец, они достигли города, который, согласно карте, находился в самом центре страны.

— Им и в голову не придет разыскивать нас в этом месте, — сказал Гарри.

Затем он отрастил бороду и стал совершенно непохожим на прежнего папу. Они сняли дом, напоминающий ей особняк вроде тех, которые приходилось видеть только по телевизору. Обнесенный белым забором, дом имел отдельный двор.

Соня поступила в местную школу, где недолюбливавшие ее одноклассники дали ей кличку Задавала. Но, увидев, что новенькая может постоять за себя, они приняли ее в свой клан. Не успела она познакомиться с новыми друзьями, как отец сообщил ей, что настало время снова двинуться в путь.

Иногда отец встречался с милыми незнакомками, у которых тоже были свои дети. Однажды одна из них пригласила Соню с отцом пожить несколько дней в ее доме. Она проявляла невиданную заботу о Соне, у которой вдруг неожиданно появились братишка и сестренка приблизительно одного с нею возраста. Эта женщина, так же как и ее мама, великолепно гладила белье, расчесывала и заплетала в косы Сонины волосы. Уезжая из ее дома, Соня заплакала, потому что совершенно неожиданно она вдруг заскучала о собственной матери. К следующей папиной пассии, которая не меньше хлопотала возле девочки, Соня отнеслась с подозрением, сказав ей следующее:

— Вы только потому и заботитесь обо мне, чтобы понравиться моему отцу!

В ответ папина знакомая врезала ей пощечину, сказав при этом:

— Какие у тебя все-таки грязные мысли!

Но Соня знала, что правда была на ее стороне. Соня привыкла быть объектом чьих-либо забот. Каждый ученик в классе смотрел на нее во все глаза, независимо от того, как она в этот день выглядела. Постоянно испытывать на себе чужие взгляды стало для нее совершенно нормальным явлением.

— Знаешь, почему они пялят на тебя глаза, принцесса? — спрашивал ее отец, если она пыталась пожаловаться.

Угрюмо покачав головой, она отвечала:

— Догадываюсь.

— Это потому, что ты самая красивая на свете девочка и каждый смотрит на тебя и завидует!

В ответ Соня обычно строила рожицы, что вызывало веселый смех отца. Ей очень нравилось подбадривать его.

— Вы думаете, что я сумасшедшая? — спросит Соня много лет спустя. — Видели бы вы мое детство!

По воскресеньям они ходили с отцом в церковь, где Гарри, стоя на коленях, неистово молился. После этого живущие в окрестности женщины, собираясь вокруг, восхищенно говорили о том, какой преданный и заботливый у Сони отец. Гарри рассказывал всем, что мать его дочери умерла, а Соня, не смея противоречить, подтверждала ложь.

— Зачем ты обманываешь всех? — спросила она однажды.

— Никто не должен знать о том, что мы убежали из Нью-Йорка, — предупредил он Соню. — Это должно стать нашей тайной!

Ей нравилось быть хранительницей этой главной тайны наряду с другими, такими, как наличие огромной суммы денег у отца, целый хоровод новых мамочек, то, как жестоко он расправился с Глорией, то, каким опасным человеком становился он.

Однажды поздно вечером Гарри разбудил Соню, чтобы показать ей по телевидению фильм под названием «Национальный бархат», в котором снималась артистка, как две капли воды похожая на Соню. Соня согласилась с отцом; ей тоже показалось, что они с героиней фильма, как сестры-близнецы, похожи друг на друга. Сначала Соня хотела было отправиться спать, но фильм захватил ее настолько, что она, отождествляя себя с постоянно скачущей на лошади героиней фильма, вдруг страстно захотела завести собственную лошадь.

Их кочевая, начавшаяся в форме игры жизнь порядком надоела Соне. Она постоянно ныла, выпрашивала у отца лошадь, пока наконец он не пообещал ей научить кататься верхом сразу после того, как они где-нибудь осядут. «Когда же наконец это случится?» — думала она. Ей казалось, что они, путешествуя несколько лет, прожили двадцать разных жизней, познакомились с сотней незнакомых людей, наделали массу ошибок. А между тем прошло всего лишь полгода. Соню просто тошнило от вида пропахшей всевозможными запахами мятой одежды и от закусок, которыми их потчевали в придорожных кафешках. Всякий раз, когда она начинала жаловаться отцу, он обычно отвечал:

— Но ведь мы выиграли этот марафон, принцесса! Мама так и не сумела их догнать, ведь они пересекли целую страну, и теперь были абсолютно свободными людьми!

Они заканчивали свое бегство в Калифорнии, в небольшом прибрежном городке, жители которого были повально увлечены верховой ездой. В этом городе находился ипподром, беговые дорожки которого с апреля по октябрь были предоставлены в пользование любителям конного спорта.

Приехав в город в конце сентября, беглецы сняли бревенчатый домик, выходивший окнами на море. Гарри определил Соню в одну частную школу, ученики которой, по предположениям Сони, должны снова пялиться на нее во все глаза либо дразнить ее. Но предположения не оправдались, так как происходившие из богатых семей ученики, повидавшие много временно обучающихся и убывающих гостей, не проявили к Соне ни малейшего интереса.

Заветной Сониной мечтой стало сначала научиться верховой езде, а затем завести собственную лошадь и ухаживать за ней так же, как это делала та девочка в фильме. Если они снова быстро тронутся в путь, отец вряд ли разрешит ей брать уроки верховой езды. Но прошло несколько недель, и Соня поняла, что отец, похоже, решил подольше отдохнуть от нескончаемых переездов. Это был такой провинциальный, сонный город, что трудно было представить себе, что здесь с тобой могла случиться какая-нибудь беда. Люди занимались собственными проблемами, и ни разу какая-нибудь официантка или школьная учительница не поинтересовалась у Гарри, чем он занимается целыми днями или где Сонина мама.

Все дни напролет отец проводил дома, сидя с газетами или просматривая многочисленные колонки цифр. Каждое утро отец звонил своему другу в Нью-Йорк, просыпаясь ни свет ни заря, потому что между местным и нью-йоркским временем разница была в три часа. Это обстоятельство делало Соню еще более оторванной от той, прежней жизни, и ей казалось, что они обитают на какой-то чужой планете, с абсолютно другими временными рамками. Когда Соня поинтересовалась у Гарри, кому он звонил каждое утро, отец ответил, что своему другу, который, выполняя для него одну очень важную работу, потребовал за это большие деньги. Одним словом, «вымогатель» — характеризовал своего друга отец. Гарри сказал, что было бы много спокойнее, если бы они поменяли свою фамилию Уинтон на Эштон, и Соня послушно подписала все свои тетради новой фамилией.

Ей нравилось менять свои имена, потому что с новым именем как бы рождалась совершенно другая Соня, не имевшая ничего общего с той, прежней девочкой. Она научилась замаскировывать ту свою ослепительную красоту, при виде которой восхищались взрослые и негодовали ее ровесники. Одеваясь в рваные джинсы и поношенную футболку, одежду, ставшую униформой всех калифорнийских подростков, пряча под лохматыми волосами свои фиалковые глаза и развязно жуя резинку, Соня старалась отвлечь от себя восхищенные взгляды окружающих.

Лежа в постели, каждую ночь Соня размышляла над своей жизнью. Она до сих пор не могла побороть в себе привычное чувство паники и боязнь того, что однажды, придя из школы домой, она опять увидит собранные в дорогу чемоданы. Ей приходилось мириться с раздвоенностью своего характера. Соня считала, что именно это поможет ей выжить, когда она, надев на себя маску крутой девчонки и натянув на голову бейсболку, из-под которой в разные стороны торчали спутавшиеся волосы (расчесать их больше не решалась ни одна очередная «мамочка»), с холодной миной отправлялась в школу. Ей нравилось обладать той огромной, таинственной силой перевоплощения, благодаря которой она снова могла стать «папиной прекрасной принцессой», стоило ей лишь, подобрав волосы, заколоть их и прекратить жевать резинку. Теперь для нее окончательно стерлись рамки между двумя Сонями. Она воплощала в себе характеры обеих, а подтверждением этого были ее разные фамилии и подписи.

У Сони появилась новая школьная подруга Джемма, которая тоже обожала лошадей. Она даже пригласила Соню посмотреть, как проходят ее тренировки в школе верховой езды. Школа находилась в нескольких кварталах от Сониного дома. После занятий один из конюхов — улыбчивый, круглолицый негритянский мальчик по имени Эдди — позволил двум девочкам поухаживать и накормить лошадей.

Мать Джеммы, высокая, выцветшая блондинка, обычно забирала девочек после занятий и иногда угощала их йогуртом со льдом в ларьке неподалеку. Соня называла мать Джеммы миссис Хэйли, которая, по мнению девочки, выглядела такой печальной оттого, что была разведена с мужем. Иногда, проводя рукой по волосам Сони, миссис Хэйли говорила:

— Если ты будешь держаться прямо, из тебя получится модель и ты сможешь зарабатывать много денег.

Соня только смеялась в ответ. «Глупые люди эти взрослые», — думала она. Сколько разных незнакомцев, проходя по улице и обращаясь к ее отцу, говорили, что Соня может стать одной из этих, вечно улыбающихся со страниц модных журналов моделей или выступать в рекламных телевизионных роликах. Ей никогда не хотелось заниматься такой ерундой.

— Отец ни за что не разрешит мне заниматься этим, — ответила она миссис Хэйли.

После посещения большого количества занятий Джеммы Соне казалось, что она и сама теперь освоила уроки верховой езды. Ей снились сны, в которых она, пришпорив лошадь, летит верхом долгие мили вдоль береговой линии пляжа. Иногда ей снилось, что лошадь читала все ее мысли и даже разговаривала с ней. Она видела в этом животном родное и любящее существо, которому она платила той же монетой, каждый раз просыпаясь в холодном поту от мысли, что может потерять своего старого, доброго друга.

Соня, обожавшая хозяйку школы верховой езды Лауру Касс, часто рассказывала о ней своему отцу.

— Она просто прелесть, а не женщина. Строгая, но одновременно очень милая и любит лошадей не меньше, чем мы с Джеммой…

Лаура Касс представляла собой тип светской женщины, с каштановыми волосами и белой кожей. Однажды она усадила Соню перед собой на свою любимую кобылу по кличке Рэд. Крепко держа лошадь за поводья, они помчались навстречу ветру, и ноги Сони мерно покачивались, когда управляемая Лаурой лошадь, преодолевая пригорки, ритмично спускалась и поднималась вверх-вниз.

Ветер обдувал ее лицо, и казалось, ни один живущий на свете человек не испытывал такого замечательного чувства скорости, которую развивало это замечательное животное при помощи копыт. Когда Соня слезла с коня, голова у нее кружилась от удовольствия, и ей казалось, что катание верхом на лошади стало самым прелестным и щедрым подарком, который ей преподнесли взрослые.

— Большое вам спасибо, Лаура, — сказала Соня, сияя от радости и держа поводья Рэд. — Я каждый день уговариваю отца позволить мне заниматься в вашей школе. Похоже, что скоро он сдастся!

В ответ Лаура засмеялась:

— Только, пожалуйста, не переусердствуй, ты же знаешь, как мужчины реагируют на бесконечное нытье!

Но Сонино нытье достигло своей цели — наконец-то отец разрешил дочери посещать так страстно полюбившиеся ей уроки верховой езды. Она приобрела специальные брюки, шляпу и все, во что обычно одевалась Джемма и что оставалось до сих пор предметом страстных желаний Сони. Ей даже удалось уговорить отца понаблюдать за тем, как будут проходить эти занятия. Выбравшись из дома и оторвавшись от чтения газет и телефонных разговоров, Гарри, разговорившись с Лаурой, подобно многим, начал смеяться, полюбив эту женщину не меньше Сони. А когда он сбрил свою бороду, Лаура сказала Соне, что ее отец молодо выглядит.

Лаура Касс являлась для Сони идеалом женщины, красивой и в то же время спортивной. Не будучи жестокой, она все же умела быть строгой и даже прикрикнуть на тех учеников, которые небрежно выполняли ее инструкции. У нее были абсолютно прямые каштановые волосы, которые развевались во время стремительной езды на лошади. Белоснежную кожу оттеняли веснушки, а ярко-голубые глаза, подведенные темно-синей тушью, ослепительно блестели, придавая ей неотразимое очарование.

Всякий раз, когда Соня заставала ее в конюшне, где, держа в руках маленькое зеркальце, она подкрашивала свои ресницы, Лаура обычно отвечала:

— Без этого я буду выглядеть, как альбинос…

После этого, в один прекрасный день, Соня пообещала сама себе, что тоже будет пользоваться синей тушью. С подобострастием глядя на Лауру, Соня спросила ее, сколько ей лет, на что она, смеясь, ответила:

— Девяносто!

Странно все-таки вели себя эти взрослые, когда речь заходила об их возрасте. Они так опасались казаться старше своих лет, в то время как Соня только и думала о том, как бы поскорее подрасти. По ее предположениям, Лауре было около тридцати.

— А почему вы не замужем? — спросила она Лауру во время чистки лошадей. Необходимую часть занятий составлял уход за лошадьми, что было для Сони любимейшим занятием.

— Я была замужем, дорогая, — ответила Лаура, не отрывая глаз от спины Рэд, которую она поглаживала широким движением руки. — За прекрасным человеком, которого убили во Вьетнаме.

Смущенная таким трагическим ответом, Соня задала Лауре еще один вопрос:

— А что это значит — прекрасный человек? Улыбнувшись, Лаура ответила:

— Видишь эту лошадь? Ведь она прекрасна, не правда ли? Так и человек может быть прекрасен… Он тоже очень любил лошадей. Мы мечтали о том, чтобы вместе управлять вот этим хозяйством. Благодаря деньгам, которые он получил за страхование жизни, мы и смогли открыть это предприятие. Он был бы очень рад увидеть все это здесь.

Соня упросила отца организовать в какой-нибудь воскресный день пикник с традиционным барбекю. Ей очень хотелось сделать что-нибудь приятное матери Джеммы за ее доброе отношение к себе. При этом она не забыла пригласить и Лауру. Отец согласился, и они, зайдя в магазин, запаслись бутербродами с горячими сосисками и мясом для жарки. От Сониного взгляда не ускользнуло то, что отец очень много разговаривал с Лаурой и что Лаура выглядела еще милее, чем всегда: сильнее подкрашена, чем во время занятий, и впервые за все время на ней было белое шелковое платье, которое развевалось при малейшем дуновении ветра.

Вскоре Лаура Касс стала частой гостьей в их доме. Иногда вечером она ужинала с ними вместе и даже жарила мясо для пикников, участниками которых были они трое. Однажды ранним воскресным утром Соня застала Лауру стоящей в махровом папином халате возле плиты, на которой она жарила омлет и варила кофе на завтрак. Увидев Соню, нерешительно остановившуюся на пороге кухни, Лаура радостно заулыбалась ей.

— Представляешь, вчера я засиделась у вас допоздна! — извиняющимся тоном сказала она.

В этот момент на кухню вошел уже одевшийся отец, который, хрипло проронив «Доброе утро!», подморгнул Соне так, будто бы не было ничего необычного в присутствии утренней гостьи.

Соня вдруг кинулась бегом из кухни в свою комнату, громко хлопнув при этом дверью спальни. Не в силах справиться с обуревавшими ее чувствами, она стояла, насупившись, возле своей постели. Она злилась, сама не зная на что. Она два раза сильно ударила ногой по кровати для того, чтобы дать выход своей озлобленности. Затем это чувство сменилось чувством огромного счастья, вызванного тем, что Лаура теперь станет таким же членом их семьи, и для начала осталась у них на завтрак.

— Они любовники! — едва дождавшись ухода отца и Лауры, сообщила Соня Джемме.

— Они могут считаться любовниками, если только они спали в одной постели. А уж если это действительно имело место, то она наверняка беременна!

Соня принялась отрицать:

— Когда я заглянула после завтрака в папину комнату, постель была заправлена. Отец никогда не уберет постель сам вплоть до самого вечера. Скорее всего, она убрала постель!

Удивившись внезапно осенившей ее мысли, Джемма вдруг вымолвила:

— Твой отец женится на Лауре, которая станет твоей мачехой! Здорово! Ведь ты тогда станешь кататься верхом на Рэд сколько захочешь!

Соня призадумалась над сказанным. Девочки сидели на переднем крыльца дома, потягивая шоколадный мусс.

— Папа не может жениться на ней, — сказала Соня, вспомнив, что он все еще женат.

— Почему не может? — спросила Джемма. — Лаура — вдова, и твой отец — вдовец.

Взглянув на свою подругу, Соня повторила произнесенную ранее фразу:

— Просто он не женится на ней, вот и все!

Вскоре после этого разговора отец, воспользовавшись отсутствием Лауры, позвал Соню в свой кабинет.

— Как ты смотришь на то, что Лаура переедет к нам жить? — спросил он, улыбаясь.

Ну что ей ответить на это? Это было бы замечательно! Наконец-то сбудется ее мечта. Вот Джемма-то позавидует! Она целый день будет проводить вместе с Лаурой, относиться к ней скорее как к старшей сестре, а не к матери.

— Ты что-нибудь рассказала Лауре? — спросил ее отец. — Например, о наших семейных делах или о чем-нибудь еще?

— Конечно же нет, папа! — обиженно ответила Соня. — Я никогда никому не рассказываю, даже Джемме!

— Хорошо… — Облокотившись на стол, он продолжал: — Если Лаура спросит тебя, скажи, что твоя мама умерла. Так же как и твой брат.

Соня, нахмурившись, спросила:

— А почему?

— Потому что, узнав, что я женат, она вряд ли захочет встречаться со мной, — смущенно улыбаясь, объяснил он. — Она очень порядочная женщина, а я…

— И ты хочешь жениться на ней? — спросила его Соня.

Он утвердительно покачал головой, а затем, протягивая ей руки навстречу, сказал:

— Конечно, я бы женился на ней, но сначала мне надо развестись с твоей матерью. Когда это случится, твоя мать заберет тебя к себе и тогда я потеряю тебя навсегда. Ты бы не хотела, чтобы мы с тобой расстались, принцесса?

Встав из-за стола, Соня кинулась к отцу, чтобы обнять его, отрицательно качая при этом головой.

— Итак, если бы я женился на Лауре, мне бы пришлось расстаться с тобой, а я ни за что не хотел бы тебя потерять, никогда! — пообещал отец.

Крепко прижавшись к отцу, Соня подумала, что она переживала самый счастливый момент в своей жизни.

В начале Нового года они переехали в большой дом, находившийся неподалеку от конюшен. Лаура тоже присоединилась к ним. Не будучи женатыми, папа и Лаура вели себя как супруги. Лаура сказала, что ей абсолютно все равно, что скажут люди. Это была еще одна немаловажная, понравившаяся Соне деталь ее характера. Соня решила перенять у Лауры наплевательское отношение к мнению окружающих ее людей, и, похоже, это ей в значительной степени удалось.

Вскоре обретение новой семьи с иным жизненным укладом стало реальной действительностью. Только много лет спустя, вспоминая про это с расстояния прожитых лет, Соня увидела всю иллюзорность этой новой жизни, которая при лучах вечно палящего огненно-красного калифорнийского солнца всем казалась прекрасной на манер захватывающих фильмов со счастливым концом.

Июнь 1985 года

— Это Джонни! — крикнул Эд Макмагон, и зрительный зал завизжал, зааплодировал и засвистел так же, как однажды уже видела Марчелла во время просмотра подобного шоу в Нью-Йорке, которое транслировали по телевидению поздно вечером в первый год ее супружества. Взглянув на монитор, находившийся в гостевой комнате калифорнийского отделения телекомпании Эн-Би-Си, Марчелла задрожала от струи холодного воздуха, который шел от кондиционера, и одновременно от страха.

Несмотря на то что датой выхода книги «Во имя любви» был назначен следующий день, книга уже разошлась по многим магазинам страны. Огромный покупательский спрос был во многом обусловлен тем, что редакция «Вольюмз» провела успешную рекламную кампанию, взбудоражив читательскую аудиторию, равно как и книготорговые предприятия, пообещав им что-то неповторимое и особенное.

Пресса, сгорая от нетерпения взять интервью у «писательницы-миллионерши», изображала Марчеллу интереснейшей личностью, которая, будучи домохозяйкой, умудрилась продать свою первую книгу за сумму, исчисляемую семизначной цифрой. Несмотря на ее рассказы всем журналистам о том, каким долгим был ее путь к писательской карьере и как много она получила отказов со стороны большого количества редакций, они все равно представляли дело так, будто бы Марчелле далось все очень легко. Даже теперь, когда книга уже появилась в продаже, ни на минуту не умолкала шумиха, поднятая с тем, чтобы еще выше поднять престиж «Вольюмза» как основного творца нового писательского имени Марчеллы Уинтон.

Марчелла с трудом стиснула стучащие от страха зубы.

— Никогда еще в жизни я не испытывала такой сильный страх, — призналась она.

Взглянув на нее, Эми с укором отметила:

— Как ты можешь бояться? Ведь я дала тебе такую дозу успокоительных лекарств, которой можно свалить быка! Мы уже сотни раз присутствовали на подобных мероприятиях. Выглядишь ты замечательно, знаешь, о чем нужно говорить. Расслабься! Через час все закончится, и мы отправимся в ресторан. Что ты на это скажешь?

Пристально посмотрев на Эми, Марчелла ответила:

— Сейчас я могу сказать только одно: я так нервничаю, что меня, наверное, сейчас стошнит.

Пожав руку Марчеллы, Эми успокоила ее:

— Все будет хорошо!

В этот момент они услышали ворчанье проходившей мимо них в сопровождении секретаря мастера по прическам и гримера одной знаменитой артистки, известной не только своим многогранным талантом, но и скандальным поведением.

Находясь в гримерной, еще до выхода на сцену, Джонни Карсон на ходу пожал Марчелле руку.

«Некоторые читатели отозвались о книге «Во имя любви» как о грязной, — стучало в голове у Марчеллы. — А мне кажется, что это весьма романтичная книга. Книги на сексуальные темы писали и до меня. Так вот я и подумала: «Почему бы мне не написать такую же?» Что плохого в том, что мужчина с женщиной занимаются любовью, Джонни?»

Вдруг все, что она планировала сказать на сцене, показалось ей ужасно глупым и банальным.

— Я не могу произнести ни одной строчки подготовленного вами для меня выступления, — выпалила она Эми. — Скажите собравшимся, что я заболела. — Беспомощно глядя на Эми, Марчелла повторила: — Я не смогу выступать…

— Марчелла, дорогая… — обняв молодую женщину за трясущиеся от страха плечи, успокаивала Эми. — Помнишь то время, когда тебе было четырнадцать лет и твоя мать мылом промывала твой рот только за то, что ты рассказывала друзьям сексуальные истории? Ты же сама говорила мне, что готова была убить ее за эту экзекуцию! Так вот, мне страшно хочется, чтобы ты с такой же злостью смогла выступить и рассказать всем присутствующим, почему тебе доставляет такое удовольствие писать эти рассказы сейчас! Стань той же прелестной Марчеллой, с которой я так рада была познакомиться в «Ле Серке» несколько лет тому назад. Завтра женщины зайдут в книжный магазин и, увидев на прилавке твою книгу, воскликнут: «О, да это та книга, о которой рассказывали вчера вечером в «Шоу Джонни Карсона»!» Ты должна сделать все, чтобы заставить их купить эту книгу. Поэтому сейчас ты обязана выступить для того, чтобы выгодно продать ее.

— Может быть, мне выпить немного? — простонала Марчелла.

— Нет, нельзя принимать спиртное после тех транквилизаторов, которые я в тебя впихнула, — ответила Эми. — В передаче у Джонни Карсона ты должна быть живой. Пофлиртуй с ним немножко! Зрители любят такие маневры. Говори ему какие-нибудь смелые, дерзкие высказывания так, чтобы он сам начал смущаться. Я всегда вела себя с ним именно таким образом.

— Помолчи немножко, Эми, — сердито проворчала Марчелла.

Онемев от страха, она наблюдала за тем, как выступавший перед ней певец собирался появиться на сцене с песней, которая стала хитом телепередач.

Затем к ней подошла ассистент режиссера.

— Марчелла? — улыбаясь, обратилась она к молодой писательнице, прислушиваясь к звучавшим в ее наушниках командам. — Вы хорошо меня видите? Когда они начнут ему аплодировать, мы пустим на экран рекламный ролик, а затем я подам вам сигнал готовности. Вы подойдете к краешку сцены и будете ждать, когда вам предоставят слово. Затем пойдет музыка, я подам вам еще один сигнал, и вот только после этого вы выйдете на сцену.

— А если меня все-таки стошнит? — спросила Марчелла.

Ассистент режиссера, подморгнув Эми, ответила:

— Тогда нам придется вырезать этот кусок из передачи, — ободряющим тоном сказала ассистент и зашагала прочь.

У Марчеллы пересохло в горле, когда она смотрела на монитор. Она старалась не думать о том, что скоро на экране появится ее лицо, потому что, вспоминая об этом, она снова начинала нервничать. Схватив Эми за руку, Марчелла стояла, крепко вцепившись в нее, как ребенок.

На ней было платье изумрудно-зеленого цвета, на воротнике которого была прикреплена крошечная бриллиантовая брошь, позаимствованная у Эми. Над ее каштановыми волосами потрудился стилист, а в гримерной телестудии Эн-Би-Си Марчелле наложили слегка приглушенных тонов макияж для того, чтобы она выглядела менее эффектной.

— Ты должна выглядеть как средняя американская домохозяйка, — напомнила ей Эми. — Но это вовсе не значит, что ты не можешь быть сексуальной женщиной, — шипела Эми, поправляя лиф платья Марчеллы так, чтобы вырез на груди казался побольше.

Глядя на проходившего мимо осветителя, Эми усмехнулась:

— Наверное, он подумал, что мы две лесбиянки. Певец пока что дошел лишь до середины песни. Тем временем Марчелла постаралась глубоко вдохнуть воздух всей грудью, чтобы хоть немного успокоиться.

Но время продолжало свой неумолимый бег. Услышав аплодисменты и почувствовав последний подбадривающий жест Эми, в тот момент, когда ассистент махнула ей рукой, Марчелла вдруг поняла, что неотвратимый момент все-таки настал. Стоя за занавесом, Марчелла слышала, как Джонни Карсон представлял зрителям новую писательницу. Он говорил о ней!

— Как вы уже знаете, мы всегда стараемся держать вас в курсе всех литературных новинок (в зале послышался смех). Так вот, сегодня гостьей нашей передачи является женщина, которая ни разу не появлялась ни в одном нашем шоу. Ей только что удалось продать свою первую книгу за миллион долларов. Из этого можно сделать вывод, что она достаточно умна. Давайте же послушаем ее и постараемся раскрыть секрет этой женщины. Милости просим на сцену Марчеллу Балдуччи-Уинтон!

Хотя это имя многие присутствующие в зале услышали впервые в жизни, аудитория взорвалась аплодисментами. Оркестр заиграл мелодию песни «Дивным вечером», и, чувствуя огромную неловкость, Марчелла шагнула на сцену, натянуто улыбаясь. Обстановка была радушной, музыка и аплодисменты не прекращались ни на минуту. В эту секунду она почувствовала самый настоящий провал в памяти и все свое выступление пребывала в каком-то бессознательном состоянии.

— Почему вашу книгу оценили в миллион долларов? — раздался первый вопрос, на который Марчелла ответила, что эту сумму определило издательство «Вольюмз».

— У меня не было времени прочитать эту книгу, — извинился Джонни, — но я все-таки пробежал несколько страниц, и мне показалось, что вещь довольно чувственная…

— Так оно и есть на самом деле, — прокричал в ответ Эд.

Посмотрев на Эда своим лукавым взглядом, Джонни переспросил:

— С пикантными подробностями? Эд захохотал в ответ:

— Да, вроде того!

— Ну ладно, хватит шуток, — серьезным тоном продолжал Джонни. — Хватит ходить вокруг да около. Давайте доберемся до сути дела. Марчелла, вы можете назвать свою книгу непристойной?

В ответ послышался смех Марчеллы.

— Некоторые считают мою книгу именно такой. Но лично я никогда не считала секс непристойным занятием. Моя книга с необычным, романтическим сюжетом. В ней очень много страсти! — вдруг разошлась Марчелла, стараясь переиграть Джонни, который, не переставая, подбрасывал публике всевозможные шуточки.

Интервью продолжалось в том же полушутливом тоне и сопровождалось большим количеством вопросов, реплик и острот, пока наконец Джонни не остановился. Взяв в руки книгу, он громко произнес:

— Мы желаем тебе огромной удачи, книга «Во имя любви»! Мы все должны купить эту книгу, сделав Марчеллу мультимиллионершей! Ведь Эд сказал, она очень злободневная. И огромное вам спасибо за то, что вы нашли время принять участие в нашей программе!

Под гром аплодисментов Марчелла пожала на прощание руку Джонни, а Эд тем временем, держа ее под руку, старался не выпускать ее со сцены до начала показа рекламных роликов.

Без всяких церемоний ей помогли подняться со стула, и в этот момент гримерша кинулась припудривать лоб Джонни. Немного задержавшись возле сцены, Марчелла, наблюдая краешком глаза за хозяином передачи, мелкими глотками пьющим воду, хотела поблагодарить его или даже слегка пофлиртовать с ним, но спасовала, потому что весь его вид говорил о высоком профессионализме человека, находящегося на вершине своей славы и успеха. Только здесь она поняла, как энергично трудились люди, чтобы сохранить за собой завоеванное потом и кровью звание и имя.

Оказавшись в комнате для гостей, Марчелла, упав на руки Эми, запричитала:

— Я никогда, никогда больше не пойду на это! Мне наплевать, сколько книг они собираются продать. Я не какой-нибудь рекламный ролик, — вспылила она, рухнув на стул.

— На следующей неделе тебе предстоит встретиться с Филом Донахью и Опрахом Уинфреем, и тебе необходимо будет завоевать симпатии на обоих шоу, — строгим голосом возразила Эми. — Ты также будешь выступать в любом малоизвестном телевизионном шоу, которое пригласит тебя, как и в любой задрипанной радиопередаче, о которой никто не слыхивал!

— Хорошо, но сейчас я не пойду в ресторан, — проворчала Марчелла. — Я очень хочу домой.

Расположившись на кровати гостиничной комнаты, Марчелла и Эми смотрели по телевизору шоу, которое передали этой ночью в эфир. Распластавшись на постели, Марчелла облегченно вздохнула при мысли, что наконец эта пытка позади. Ей совершенно не понравилось, как она выглядела и что говорила с экрана. Эми нажимала на виноград, присланный в подарок от «Вольюмза». После окончания передачи позвонил Марк, который видел выступление матери по нью-йоркскому телевидению.

— Ты великолепно выглядела, мама! Я горжусь тобой! — сказал ей Марк.

Вернувшись в Нью-Йорк, она получила еще один комплимент от Скотта и от работницы химчистки, куда она сдала свое зеленое платье, опасаясь, что оно насквозь промокло от нервного пота, который пробил Марчеллу во время выступления по телевидению.

По дороге в свои апартаменты Марчелла столкнулась со швейцаром, который шел навстречу, размахивая ее книгой.

— Моя жена видела вас в шоу Карсона, — обратился он к Марчелле хриплым голосом. — Не могли бы вы дать свой автограф на книге для моей Альмы? Вам понравился Джонни Карсон, миссис Уинтон?

— Он просто восхитителен, — заверила его Марчелла, удивляясь тому, что абсолютно все вокруг знают мистера Карсона.

Сиделка Иды сообщила, что все это время, пока Марчеллы не было дома, она оставалась с ее матерью и они вместе смотрели передачу с участием начинающей писательницы.

— Ида меня узнала? — спросила Марчелла, держа за руку свою мать.

— Мне кажется, она больше спала, чем смотрела, миссис Уинтон, — ответила сиделка. — Но я-то вас видела. Вы прекрасно держались!

— Спасибо! — поцеловав мать в щеку и продолжая наблюдать краешком глаза за сиделкой, сказала Марчелла. Между ними установилась как бы негласная договоренность о том, чтобы не замечать того, что Ида в последние дни никто не узнает, да и говорит с большим трудом. Это обстоятельство так огорчало ее, что ей даже не хотелось распространяться на эту тему.

На ее автоответчике были записаны сообщения от управляющих разных отделений «Вольюмза», агентов по реализации и Скотта, который интересовался, сможет ли она прийти к нему в офис в шесть вечера сегодня. Предположив, что Скотт пригласил ее на очередное интервью, Марчелла, надев на себя изысканные наряды, приехала к своему редактору ровно в шесть.

Увидев Марчеллу в таких блестящих одеждах, Скотт, ударив себя ладонью по лбу, заявил:

— Надо было тебя предупредить одеться попроще! Мы собираемся на товарный склад.

— Какой еще товарный склад? — поинтересовалась Марчелла.

— Увидишь, — загадочно ответил Скотт.

По дороге в Куинз сидевший за рулем Скотт без умолку говорил о ее книге и о том, как важно умело распространять ее в торговой сети.

— Наши книготорговцы проделали титаническую работу, — сообщил он ей. — Твою книгу издательство «Вольюмз» отправило на прилавки всевозможных киосков, ларьков и магазинов. В некоторых магазинах висят твои портреты, и нам очень понравилось твое выступление в шоу Карсона. Ты прекрасно справилась с ролью скромной маленькой домохозяйки.

— А что, если это не было игрой? — обернулась к нему Марчелла. — Может быть, теперь уже я не домохозяйка, но мне до сих пор очень трудно поверить, что все это происходит со мной.

— Тебе необходимо в это поверить! Сегодня мы отгрузили огромное количество экземпляров твоих книг, — предупредил ее Скотт.

— А что, если их не продадут?

— Ну, тогда ты увидишь свою книгу на прилавках магазинов, которые торгуют уцененным товаром, с ценником в доллар девяносто пять центов, — засмеялся Скотт. — А когда ты оторвешь глаза от ценника и поднимешь их вверх, то увидишь в окне издательства «Вольюмз» меня, готовящегося выброситься с отчаяния на землю.

Вскоре они оказались перед освещенным неоновым светом указателем «Вольюмз», стрелка которого была направлена в сторону каких-то серых промышленных зданий. Подъехав к низенькому длинному зданию склада, окруженного железной оградой, Скотт позвонил в дверь. Охранник впустил их внутрь помещения. Рядом стояло несколько пристроек, и охранник, остановившись возле них, вручил Скотту связку ключей. Немного пригнувшись для того, чтобы войти внутрь, Скотт начал открывать засов. После того как скользкая дверь отворилась, взору гостей открылись бесконечные стеллажи с картонными коробками с узорчатой надписью «Во имя любви». Изловчившись, достав картонную коробку сверху, Скотт открыл ее. Из нее высыпались двадцать четыре свеженапечатанных экземпляра книги в яркой обложке. Пока Марчелла восхищенно разглядывала представшую ее взору картину, Скотт, порывшись в кармане, достал оттуда небольшой фотоаппарат, чтобы сделать несколько снимков Марчеллы.

— Это как раз то, как выглядит четверть миллиона книг, — засмеялся он. — Другая четверть миллиона находится в магазинах. Если они разойдутся, за ними последуют эти книги!

— О, Скотт! — подбежав к нему, Марчелла обняла его. — Спасибо тебе огромное за то, что ты привез меня сюда. Это мне и в голову не приходило!

Тут ей пришлось пожалеть о своих импульсивных действиях. Скотт, обрадовавшись, заключил ее в свои объятия и, притянув к себе, вдруг начал целовать. Приоткрыв ее губы, он втиснул между ними язык. Марчелла и сама удивилась тому, что ее губы так послушно приняли этот поцелуй.

— Скотт, — сказала она — если я не предприму меры предосторожности, ты будешь заниматься со мной любовью прямо на картонных упаковках моей собственной книги!

— А что, неплохая идея, — пробормотал он, не выпуская ее из объятий. — Этот охранник не появится здесь до тех пор, пока я не позвоню ему.

Покачав головой, она опустилась на коленки, чтобы аккуратно сложить стопки книг.

— Не хочешь отступиться от своей навязчивой идеи? Он тоже опустился на колени, накрыв своими ладонями ее руки.

— Когда-то ты была страстной, очень сексуальной женщиной, Марчелла. Только не говори мне, пожалуйста, что ты не получила удовольствия от того, что произошло между нами тогда, в первый раз. Я знаю, тебе было очень хорошо!

— Да, это так, — подтвердила она, освободив свои руки. — Но времена меняются. Мне бы не хотелось мешать в одну кучу удовольствие и бизнес.

— А в первый раз ты не думала о бизнесе? — поинтересовался он.

Она поднялась, поправляя свое платье.

— Я не хочу быть одной из тех женщин, с которыми только спят, Скотт, — сказала она ему. — Мне нужно нечто большее, чем плотское наслаждение.

— А как же ты обходишься со своими сексуальными потребностями? — спросил он.

Улыбнувшись в ответ, она сказала:

— Я вкладываю весь свой пыл в свои книги. Может быть, поэтому в них так много любовных сцен.

Он усмехнулся:

— Ну что я могу сказать? Надо понимать так: раз я твой редактор, то я не смею жаловаться. Я буду рядом, позови меня, если я тебе понадоблюсь, хорошо?

— Хорошо, — быстро согласилась она. — Ну а теперь ответь мне, что нам делать со всеми этими книгами? Ты сильно попортил обложки!

— Почему бы тебе не раздать эти книги с собственным автографом ребятам, что работают тут? — предложил Скотт. — Они будут очень рады получить эти книги. Пусть только назовут свои имена.

Сидя в машине с открытой дверью, Марчелла подписывала принесенный сюда Скоттом десяток книг. Как ей удалось так легко справиться со Скоттом и отказать ему и себе в удовольствии? А может быть, секс стал для нее теперь лишь пройденным этапом, и теперь уже она может обойтись без него, как, например, обходилась без него Нэнси Уорнер?

На обратной дороге Скотт вручил ей пару журналов.

— Хочешь почитать отзывы? — спросил он. — Неплохо, учитывая, что…

Перелистывая журнал, она обратила внимание на страницы, отмеченные красным карандашом. В «Паблишиз уикли» и «Киркус сервисиз» книге Марчеллы было посвящено значительное место. «Во имя любви», — говорилось там, — не такая уж безобразная книга, как можно было того ожидать», — прочитала Марчелла вслух.

Повернувшись к Скотту, она спросила:

— И это хороший отзыв?

В ответ Скотт только засмеялся:

— Ты просто не знаешь этого парня. Такую критику в его устах нужно понимать как наивысшую похвалу.

— «Марчелла Балдуччи обладает истинным даром будоражить сердца читателей, которые, будучи не в силах оторваться от книги, перелистывают одну страницу за другой, — продолжала читать заметку Марчелла. — Это стоящий романист в духе традиций Кранц и Стил… Мы будем с нетерпением ждать ее новых работ».

Прочитав последнюю фразу, Марчелла вздрогнула.

— Не успела высохнуть типографская краска моей новой книги, как они уже закидывают удочки насчет следующих моих работ.

На следующей неделе Марчелла, исполненная сознанием долга, отправилась на встречу с Опрахом Уинфреем и другими писателями, включая Эми Джаггер, которая состоялась во время съемок телешоу «Многоликий секс».

— Ну а теперь нам остается лишь сидеть и наблюдать за тем, как будет распродаваться книга, — сказала Эми.

Звонивший почти ежедневно Скотт сообщил, что Марчелла становится национальной знаменитостью. Все торговые точки без конца просят возобновить поставки дополнительных экземпляров книг.

— Книга определенно появится в списке бестселлеров к концу следующей недели или через неделю! — сказала Эми, позвонив по телефону. — Я волнуюсь за твою книгу даже больше, чем за собственные произведения!

Проводившийся газетой «Нью-Йорк таймс» ежемесячный обзор новых печатных изданий с целью определения книг, вошедших в список бестселлеров месяца, обычно публиковался в «Санди таймс». Издательство «Вольюмз» уже получило помещенную на двух страницах рекламу со списком книжных публикаций. Теперь же все дожидались момента, когда появится сообщение, что книга Марчеллы заняла достойное место среди пятнадцати известнейших произведений страны.

— Нью-Йорк и Лос-Анджелес — это одно дело, но наша задача заключается в том, чтобы твоя книга стала бестселлером во всех штатах страны, — предупредила ее Эми. — О тебе должны узнать везде, дорогая!

Из-за сильного волнения Марчелла не могла заниматься делами. Она дважды вычистила свой рабочий стол, убрала и вымыла квартиру. По нескольку раз в день навещала свою мать. Готовила всевозможные деликатесные блюда себе и Марку. О том, чтобы снова начать писать, не было даже и речи. Наконец в утреннем выпуске «Таймса», опубликовавшем результаты ежемесячных итогов опроса наиболее популярных книг месяца, Марчелла увидела свою фамилию и название книги «Во имя любви», занявшей четырнадцатое место в списке бестселлеров. Поздравительная корзина с цветами прибыла из издательства «Вольюмз» и от Эми. В свою очередь, Марчелла послала цветы с поздравлениями в адрес Эми. Марк тоже поздравил мать букетом цветов. Было выпито много шампанского за успех книги. Теперь всех будоражил единственный вопрос: будет ли возрастать интерес к книге? На следующей неделе книга заняла уже одиннадцатое место, затем девятое, восьмое, а к концу августа — уже четвертое.

— Ну-ка, давай посмотрим, — сказала Эми, барабаня пальцами по обложке трех лежащих на столе книг, занявших три первых места в этом сезоне. — Детектив, историческая сага и эта меланхолическая ерунда под названием «Голливудское отродье», написанное бывшей кинозвездой. Я думаю, что ты, Марчелла, сделала все возможное. И поэтому твоя книга все равно одна из лучших в сезоне.




ГЛАВА 8


Накануне своего тринадцатилетия организм Сони начал перестраиваться. По мнению Лауры, это должно было произойти раньше; но тем не менее, успокоив Соню и объяснив суть происходивших с ней перемен, они отправились в магазин, чтобы купить девочке бюстгальтер.

— Пару дней в месяц тебе нужно будет воздерживаться от верховой езды, — предупредила ее Лаура.

После душа Соня обычно подолгу задерживалась около висевшего в ванной комнате зеркала, внимательно рассматривая свое тело и не находя в нем никаких изменений. И хотя девчонки в школе, постоянно хихикая, все время вели разговоры о мальчиках и сексе, Соня все равно чувствовала себя гораздо взрослее их, потому что ей разрешали присутствовать при появлении на свет жеребят. Работавший в конюшне черномазый парень Эдди тоже присутствовал при родах.

— Мужчина может быть не менее красивым, чем конь, — говорила Лаура.

Они вместе наблюдали за тем, как из чрева кобылы сначала появлялась головка, а затем уже тело новорожденного жеребенка, который, трясясь и извиваясь, пробирался вперед, пока наконец весь лоснящийся от слизи не падал на пол, где, едва удерживаясь на трясущихся ногах, спотыкался, пока мать старательно вылизывала его языком.

Став девушкой, Соня вытянулась, как ее отец, а под выцветшей майкой с разрезом выделялась маленькая вздернутая грудь, спрятанная в купленный Лаурой бюстгальтер.

— В свой переходный возраст тебе не пришлось испытать каких-либо связанных с этим моментом неудобств, — изумляясь, говорила Лаура. — Ни прыщиков, ни пухлых щечек, ни отчужденности.

Мало-помалу Соня научилась пользоваться косметикой, красясь аккуратно, чтобы не сразу заметил отец, явно испытывавший недовольство по поводу такого раннего взросления дочери. Всякий раз, собираясь за очередным торжественным обедом, Гарри, заметив накрашенные Лауриной помадой и тушью губы и глаза дочери, заставлял Соню немедленно смыть краску, как будто бы этим можно было остановить взросление. Скрупулезно, как будто проводя исследование под микроскопом, Гарри внимательнейшим образом наблюдал за тем, что делала, надевала и говорила его дочь.

На время, не очень торопясь оставить свои мальчишеские привычки, Соня подчинялась строгим правилам отца, не пользуясь косметикой, не надевая туфли на высоких каблуках, оставаясь все в тех же одеждах, на которые она никогда не обращала никакого внимания, продолжая разыгрывать перед отцом ребенка.

Не обращая внимания на происходившие в организме изменения, это было чертовски простой задачей. Соне нравилось, что грудь ее по-прежнему оставалась маленькой, не мешая верховой езде. Соня с Джеммой часто подсмеивались над взрослыми девушками, у которых была огромная грудь, мешавшая при езде галопом.

В июне Соне исполнилось тринадцать. Теперь уже было невозможно остановить процесс взросления. С подведенными глазами, с подкрашенными губами, на высоких каблуках, одетая по-взрослому, Соня выглядела лет на семнадцать-восемнадцать. Она и сама иногда поражалась тому, какой роскошной девушкой становилась, стоило ей подобрать волосы и подкрасить глаза и губы.

Однажды вечером, оставшись ночевать у Джеммы, девочки, дождавшись ухода миссис Хэйли, нарядились в платья Джемминой матери, накрасив глаза и губы ее косметикой. В восемь часов вечера накрашенные и наряженные во взрослые платья девочки направились в ближайший бар, одергивая друг друга, давясь от смеха. Им почти уже принесли заказанное блюдо, как бармен, приглядевшись к гостьям повнимательнее, потребовал у них удостоверения личности. В ответ две девчонки пустились из бара наутек, умирая от смеха всю дорогу домой. Здесь они, сняв с себя платья и смыв макияж, вновь стали девочками-подростками, которые с серьезным видом поглядывали друг на друга, время от времени посмеиваясь. Для Сони этот поход стал пробным камнем ее взрослой жизни. По тем заинтересованным лицам молодых людей, пожиравших ее глазами в момент, когда она появилась в баре, Соня поняла, какую непреодолимую власть она может иметь над мужчинами.

Отец, проявлявший все больший интерес к проблемам школы верховой езды, часами обсуждал их вместе с Лаурой. Соня, часто присутствовавшая при этих беседах, слышала разговоры старших, касающиеся вопросов расширения школы, увеличения капиталовложений в строительство дополнительных конюшен, набора новых учеников, покупки новой партии лошадей, повышения прибыльности предприятия. Когда разговор заходил о проблемах коневодства, глаза Лауры зажигались. Она говорила о том, что эту мечту трудно воплотить в жизнь, не имея достаточно крупной суммы денег. Разговор шел о приобретении арабских скакунов и чистокровных породистых жеребцов стоимостью свыше миллиона долларов. Целый миллион долларов всего за одну лошадь! Когда Соня рассказала Джемме, что, оказывается, существуют такие дорогостоящие лошади, обеим девочкам страшно захотелось посмотреть на то, как они ухожены, как гарцуют, словом, попытаться понять, почему они стоят таких огромных денег.

Основательно осмотрев конюшню, Гарри вложил кое-какие деньги в ее расширение. Несмотря на то что школа верховой езды по-прежнему называлась школой Лауры Касс, Гарри стал ежедневно появляться в офисе Лауры. Он следил за строительством нового здания конюшни, давал советы по покупке новых лошадей и составлял рекламные объявления с целью привлечения в школу новых учеников. Вместе с Лаурой они также позаботились о том, чтобы принять на работу дополнительный штат инструкторов.

— Должно быть, у твоего отца много денег! — восхищенным тоном заметила Джемма.

Соня оставила это замечание без внимания. Несколько дней назад отец, позвав ее в свой рабочий кабинет, указал на несколько лежавших на софе больших подушек. Расстегнув «молнию» одной подушки и расчехлив ее внутреннюю часть, отец показал Соне содержимое: запрятанные между двумя слоями прорезиненной материи бесчисленные пачки со стодолларовыми банкнотами.

— Если со мной вдруг что-нибудь случится, — предупредил он Соню, — ты можешь воспользоваться этими деньгами.

С тревогой глядя на деньги, Соня вдруг спросила:

— А почему ты не положишь их в банк?

— Это место надежнее любого банка, — ответил отец. — Они обеспечат твою безопасность и возможность получить хорошее образование. И кроме того, таким образом мы сможем сохранить в тайне наши сбережения.

Иногда, оставаясь одна, Соня, расстегнув «молнию» на подушке, залезала туда рукой, чтобы еще раз убедиться, что деньги находятся на месте.

Соня слышала много разговоров и слухов на тему секса. Но ясного представления о том, чем занимались мужчины, оставшись наедине с женщинами, она все-таки не имела. Оказавшаяся более подкованная в этом вопросе, Джемма проинформировала свою подругу о сущности интимных отношений полов.

— Он засовывает ей свою штуку, и тогда у них получается ребенок, — объясняла Джемма. — Ты можешь себе представить, что она при этом чувствует?

— Наверное, это очень больно, — предположила Соня.

— А ты как думала! — ответила Джемма. — Иногда женщины даже кричат от боли. Но заниматься такими делами можно только женатым людям.

«Но ведь отец и Лаура не были женаты, поэтому, скорее всего, они не занимаются такими делами, — думала про себя Соня. — Может быть, они просто прижимаются друг к другу, так, как это часто бывало с Соней, когда она раньше залезала в постель к отцу».

Единственным парнем, к которому Соня испытывала самые теплые и дружеские чувства, был Эдди, который был на несколько лет старше ее. Однажды, катаясь на расположенных вдоль побережья беговых дорожках ипподрома, Лаура заметила этого паренька и пригласила его к себе на работу. С тех пор Эдди стал любимцем Лауры. С довольно миловидным овалом лица, коренастый и плотный, Эдди отличался особой общительностью и хорошими манерами. Он всегда радовал Соню приятными мелочами.

Не успевала она появиться где-нибудь поблизости, как он тут же вручал ей широкую щетку с щетинистыми зубьями для ухода за Рэд. Соня пропускала мимо ушей замечания Джеммы, что Эдди якобы влюбился в нее, потому что она никогда не смотрела на него как на ухажера. Эдди был ее другом, человеком, который постоянно разрывался между ухаживаниями за лошадьми и Соней. Стоя по пояс голым с приготовленным для мытья лошадей ведром воды, он сзади ничем не отличался своей блестящей черной кожей от мокрой, лоснящейся черной шкуры лошадей. Соне нравилось помогать Эдди по конюшне, постоянно расспрашивая его о животных и наездниках, вдыхая этот божественный запах лошадей и сена.

Отец, однако, попросил ее поменьше находиться рядом с Эдди.

— Но почему? — спрашивала Соня, скиснув от непомерно длинного списка запретов, выданных ей отцом.

— Лучше держаться на расстоянии от своих работников, — пояснил он. — Эдди всего лишь Нанятый на работу субъект, поэтому для твоей же репутации будет лучше, если…

— О какой репутации идет речь? — перебила отца Соня.

— Репутация — это то, что о тебе думают другие люди, — объяснил ей отец.

— Но мне наплевать на то, что обо мне думают люди, — возразила отцу Соня. — И Лауру тоже вовсе не беспокоит чужое мнение. Она даже не скрывает этого.

— Послушай, Соня, прекрати мне перечить! — неожиданно крикнул Гарри. — Я твой отец и знаю, что говорю. По крайней мере, я имею на это право сейчас, когда ты только начинаешь свой жизненный путь.

Губы Сони затряслись, потому что она не выносила, когда отец называл ее по имени, хорошо зная, что он не любит ее в такие минуты. Ее сразу же охватывало знакомое с недавних пор, навеваемое поступками отца чувство страха.

Поискав Лауру, Соня нашла ее на кухне за приготовлением обеда. С минуту постояв в дверях, Соня затем бросилась к Лауре, заливаясь слезами.

— Что случилось, дорогая? — побросав в раковину недочищенные овощи, спросила Лаура, притянув к себе Соню.

— Отец говорит, что я должна поменьше находиться рядом с Эдди, — всхлипывая, объясняла Соня. — Но ведь Эдди — мой друг, и я…

— Крошка моя, не стоит так сильно расстраиваться, — успокаивала ее Лаура, вытирая слезы девочки с трудом найденным носовым платком. — Давай я лучше расскажу тебе кое-что о взаимоотношениях, которые складываются между отцами и их дочерьми. Всю свою жизнь твой папа видел тебя маленькой девочкой, а сейчас он увидел тебя повзрослевшей, не правда ли? Наверное, он чувствует, что начинает тебя терять, и именно поэтому испытывает ревность к любому понравившемуся тебе парню.

— Джемма говорит, что Эдди влюбился в меня, — посапывая носом, жаловалась Соня. — Неужели это правда, Лаура? У меня есть… — начала было Соня, остановившись на полуслове. — У меня был брат, — сказала она.

— Я знаю, детка, — ответила Лаура, уткнувшись подбородком в Сонину голову. — Твой отец мне уже рассказал об этом. Я очень сожалею о случившемся…

Находясь в теплых объятиях Лауры, Соня почувствовала себя такой лживой. Вернув носовой платок, она вырвалась из рук Лауры и побежала прочь.

— Ты действительно любишь моего отца, Лаура? — спросила Соня.

— Я люблю вас обоих, — просто ответила Лаура. — Иначе как бы я смогла поладить с вами двоими?

— А отец любит тебя? — настойчиво продолжала задавать свои вопросы Соня.

— Спроси его об этом сама, — с улыбкой ответила Лаура. — А вообще-то не надо, — отрицательно покачав головой, возразила Лаура. — Если здраво рассудить, мужчины терпеть не могут говорить о любви!

Соня не стала больше разговаривать на эту тему, инстинктивно чувствуя, что Лаура, должно быть, абсолютно права. Она сказала, что мужчины терпеть не могут говорить о любви. Лаура всегда говорила такие вещи, которые заставляли Соню задуматься над сказанным. Ведь это же она сказала, что мужчина может быть таким же красивым, как конь.

В то же лето Гарри вывез их отдохнуть на побережье. Они остановились в прекрасной деревушке под названием Ла Джолла, откуда открывался прекраснейший вид на океан. Ежедневно они следили за лошадиными бегами. По совету Лауры Гарри поставил на одну из лошадок и выиграл большую сумму денег. Обрадовавшись, он, не переставая, смеялся, обнимая по очереди то Лауру, то дочь. Оказавшись вечером в городе, Гарри позволил обеим дамам выбрать для себя подарки. И хотя Соне очень хотелось купить косметический набор в ярком виниловом чемоданчике, она догадывалась, что отец вряд ли одобрит ее выбор. Не желая портить себе настроение спорами с отцом, она остановила свой выбор на переносном плеере с кассетами.

Находясь на отдыхе, они пошли взглянуть на дома, расположенные в окрестностях тихой деревеньки под названием ранчо Санта-Фе. Стоимость одного такого дома равнялась приблизительно миллиону долларов.

— Ну как, нравится вам такой домик? — спросил их Гарри.

Соня с Лаурой быстро переглянулись. Никогда раньше Соне не приходилось видеть более прекрасного места с раскинувшимися на гектары полями, двумя прекрасными конюшнями, теннисным кортом и бассейном. Пейзаж был настолько красочным, что создавалось впечатление, что все это было не живой натурой, а цветной картинкой из журнала. Домики окружали фруктовые деревья, а сама деревня состояла из нескольких хорошо ухоженных тихих улочек. Агент по продаже недвижимости сказал им, что в это местечко часто наведываются на отдых звезды Голливуда. Когда Гарри вдруг сказал им, что собирается купить здесь дом, Соня с Лаурой взявшись за руки, стали прыгать и скакать, повизгивая от радости.

Уже следующей весной они переехали в новый дом. Поселившись в нем, Соня часто переглядывалась с отцом, посылая ему счастливый и полный взаимопонимания взгляд. Победа была на их стороне! Соня собиралась начать учебный год в новой, расположенной неподалеку привилегированной частной школе, где большое внимание уделялось спортивным занятиям и урокам верховой езды. Соне очень хотелось, помимо этих занятий, посещать уроки сценического искусства и танцев. Поэтому Лаура пообещала свозить девочку в Сан-Диего. Отец обещал завести для Сони еще одну, помимо Рэд, новую лошадь.

Лаура не прекращала следить за старыми конюшнями, посещая их раз в две недели. Она собиралась перевезти на ранчо Санта-Фе самых лучших своих лошадей, поручив их уход Эдди.

Через месяц после переезда в новый дом Соня отметила свое четырнадцатилетие. По случаю дня рождения приехала Джемма со своей матерью, а Лаура вывела из стойла Рэд, шею которой обвивала белая атласная лента с огромным бантом.

— Теперь это твоя лошадь, Соня, — сказала Лаура, и все зааплодировали, выкрикивая поздравления и слова из песни «С днем рождения», а Соня обнимала отца и Лауру, благодаря их за такой царский подарок. Она не обошла вниманием и свою любимую лошадь, тоже обняв ее за шею.

— Я просто не могу поверить, что теперь эта лошадь моя, — неустанно повторяла весь день одну и ту же фразу Соня. — Теперь в моей жизни есть все.

В свои четырнадцать лет Соня была необыкновенно красива. У нее была слегка вытянутая, спортивная, гибкая и очень пропорциональная фигура. Грудь по-прежнему оставалась маленькой, а бедра мальчишескими. Изменился только голос: уроки сценического искусства сделали его низким, с небольшим придыханием, по-взрослому волнующим и завораживающим. А в танцевальном классе, так же как и в классе актерского мастерства, она была едва ли не самой талантливой ученицей. Теперь, впервые за все время, ее красота стала тем ценным качеством, которое уже не надо было скрывать от окружающих. Проводя целые вечера у зеркала в ванной комнате, Соня перепробовала всевозможные прически, зачесывая волосы на разный манер. Неожиданно у Сони проснулся небывалый интерес к одежде. Ей вдруг показалось, что вокруг нее завертелся весь земной шарик, и ей очень это понравилось.

— Для того чтобы разводить арабских скакунов, нужно быть арабом?

Лаура рассмеялась в ответ:

— Совсем не обязательно, нужно лишь быть очень богатым. Хотя, надо признаться, что те два брата — египтяне. Я познакомилась с ними на аукционе лошадей в прошлом месяце. Должно быть, они при деньгах, раз купили самых лучших скакунов. Если бы мы могли хотя бы на одно утро взять такого жеребца! Когда Рэд войдет в пору, она может дать очень хорошее потомство.

— О, Лаура! Не могу поверить! — воскликнула Соня. — Моя любимая лошадка Рэд станет мамой!

— Я надумала пригласить этих двух братьев, — сказала Лаура. — Покажи им свое гостеприимство и дружелюбие; и, может быть, тогда они станут более сговорчивыми. Может быть, снизят свою цену. Ведь доставить сюда жеребца, даже на одно утро, стоит целое состояние: нам придется оплатить транспортные расходы, страховку, ветеринарную помощь и другие мелочи.

Они прожили на ранчо Санта-Фе уже десять дней, когда братья Фазин приняли предложение Лауры приехать к ним с визитом.

Соня не могла себе представить, как они выглядят.

— Это обычный дружественный визит, — сказала ей Лаура. — Они просто хотят составить о нас мнение, понять, стоим ли мы того, чтобы тратить на нас время и заниматься перевозками своих бесценных жеребцов.

— А как их фамилия? — поинтересовалась Соня.

— Фазин, — ответила Лаура. — Ашид и Гамаль Фазин. Ашид помоложе и очень даже не дурен собой. Напусти на них свои чары, Соня…

При этих словах Соня нахмурилась. Посмотрев в эту минуту на отца, она поняла, что Гарри, никогда не злившемуся на Лауру, очень не понравилось последнее ее замечание.

— Моей принцессе нет необходимости завораживать каких-то двух египтян-коневодов, — сказал он, беря Соню за подбородок. — Для каждого очевидно, что моя дочь прекрасна. Правда, детка?

В ответ Соня скривила рожицу, и все вокруг засмеялись.

В день приезда братьев Соня, радуясь теплому, солнечному апрельскому утру, основательно занялась своим макияжем. Ей очень хотелось выглядеть привлекательной и естественной. Обведя веки темно-серым карандашом, она затем слегка подкрасила свои ресницы темно-синей тушью. Намазав губы гигиенической помадой «Вишенка», она наложила на веки темно-лиловые тени и надела такого же цвета спортивный костюм для верховой езды, который выигрышно оттенял цвет ее фиалковых глаз и бронзовый загар кожи.

Прячась за занавеской, Соня увидела медленно подкативший к крыльцу принадлежавший братьям автомобиль марки «порш». Когда Гарри вышел навстречу гостям, Соня, крадучись, спустилась по ступенькам вниз и, спрятавшись за спиной Лауры, стала выжидать, когда гости войдут в дом. В прихожей Ашид встал позади своего брата, и в тот момент, когда Соня повернулась так, чтобы получше разглядеть младшего брата, тот тоже смотрел на нее, и глаза молодых людей встретились. Его черные, сверкающие, как угольки, глаза просто загипнотизировали девушку, и она никак не могла от них оторваться. Соня имела весьма смутное представление о том, как могут выглядеть мужчины в широких одеждах и нарядном головном уборе. Но для нее было очевидно только одно: Ашид совершенно не похож на тех мужчин, с которыми ей доводилось общаться раньше. Ему было лет двадцать пять. Высокий, с кожей, отливающей темно-желтым загаром, с огромными черными томными глазами, обрамленными длинными и густыми, как у женщин, ресницами и усами, кончики которых свисали над чувственным ртом, он каждую минуту облизывал ярко-розовым языком свои губы. Его прямые, черные, набриолиненные волосы были гладко зачесаны назад. Живя в Калифорнии, Соне никогда не приходилось видеть таких элегантных мужчин: Ашид был одет в прекрасно сшитый светло-серый костюм, белоснежную рубашку и галстук. Его начищенные легкие кожаные туфли блестели на солнце. Едва взглянув на старшего брата Гамаля, Соня заметила, что был он намного солиднее, пухлое лицо обрамляли отвисшие, как у моржа, усы, а глаза светились усталостью. Откидывая волосы назад, Гамаль постоянно вытирал носовым платком лоб.

— Это наша дочь Соня, — представила девочку гостям Лаура, решив, что будет проще создать видимость семьи.

Пожав друг другу руки, Соня одарила Ашида ослепительной прелестной улыбкой. Сначала весьма кокетливо потупив свой взор, он затем снова робко бросил на Соню застенчивый взгляд. Соня также протянула в знак приветствия свою руку Гамалю. Некоторое время вся компания, собравшись в небольшом рабочем кабинете, беседовала, сидя за столом, сервированным кофе с булочками, которые приготовила Лаура. Соня сидела, не сводя глаз с Ашида.

Стараясь выбраться из плена обворожительных Сониных глаз, Ашид, поддерживая разговор с собравшимися и глядя в глаза собеседницы, невольно возвращал обеспокоенный смущенный взгляд на Соню, как будто бы гадая, сколько лет могло быть этой девочке и будет ли у них возможность хотя бы немного побыть наедине. Впервые в жизни Соня так заинтересовалась молодым человеком, и чувство досады охватило ее при мысли, что ей всего четырнадцать лет и что наверняка Ашид смотрит на нее, как на ребенка.

Гости обошли угодья, осмотрев конюшни. Когда же Гамаль стал внимательно изучать лошадей, вычищенных до блеска руками Эдди и его помощников, все сразу примолкли, после чего, устроившись на расположенных возле бассейна плетеных креслах, начали обсуждать всевозможные тонкости, связанные с выполнением главной задачи — доставки лошадей. Гарри особенно живо интересовался, во что им обойдется транспортировка, страховка и предоставление в аренду на одно утро этих великолепных, удостоенных многих наград жеребцов.

— Это очень дорогое удовольствие, мистер Эштон, — тихо сказал Гамаль. — Очень дорогое, — повторил он, как будто подчеркивая то, что Гарри не под силу будет оплатить такие расходы. По тому небрежному тону, которым он ответил на поставленный Гарри вопрос, было ясно, что Гамаль был совершенно неудовлетворен состоянием, размерами и качеством конюшен.

При виде такой реакции Гамаля Соню охватил невиданный приступ гнева: ведь они все так старались, чтобы конюшни выглядели наилучшим образом!

С томным видом Гамаль потянулся за бокалом «Перье» и аппетитными закусочными бутербродами, приготовленными Лаурой специально для египтян. Соня так и не сводила своих фиалковых глаз с Ашида, устремив на него полный чувств взгляд. Это был один из приемов, которому она обучилась в школе искусств. Она старалась изо всех сил, чтобы хоть как-нибудь подействовать на Ашида, который в свою очередь мог убедить Гамаля привезти к ним жеребца.

Время от времени она наполняла стакан Ашида кока-колой и, едва касаясь пальцами его ладоней, насыпала ему в руки орешки, явно почувствовав сильный электрический разряд. Отец и Лаура были так заняты разговором с Гамалем, что не обращали внимание на то, что происходит вокруг. Все это время Ашид сидел, рдея, как маков цвет. Его оливкового цвета лицо с бородкой, казалось, вспотело от смущения. Отчаянно глазея по сторонам, он, несмотря ни на что, хотя бы на одно мгновение останавливал свой взгляд на Соне, после чего снова отводил его. Соня торжествовала.

Неожиданно на них обратила внимание Лаура. Игривым тоном она обратилась к брату Гамаля:

— А каково ваше мнение, Ашид? Что вы думаете по поводу всего сказанного здесь?

В ответ Ашид скромно отмахнулся:

— Пусть Гамаль решает такие вопросы. — Усмехнувшись, он добавил: — Я ведь будущий адвокат, поэтому предпочитаю держаться подальше от таких проблем.

Воспользовавшись благоприятным моментом и не дожидаясь возражений отца, Соня схватила за руку Ашида, подняла его на ноги.

— А теперь я покажу вам окрестности.

Удалившись на значительное расстояние и оказавшись вне поля зрения отца, Соня отпустила теплую и влажную ладонь Ашида. Оказавшись в апельсиновом саду, он, посматривая искоса, неожиданно спросил Соню:

— Сколько тебе лет?

Громко засмеявшись, она ответила:

— Я так и знала, что ты долго мучился над этим вопросом. — Встав в позу, она хитро сказала: — Догадайся!

Остановившись, он заглянул ей в лицо.

— Мне всегда очень трудно бывает правильно определить возраст американских девушек… — медленно сказал он.

Соне очень понравилось то, каким серьезным стало его красивое лицо, как только он принялся разгадывать эту важную для него проблему.

— Либо ты совсем юная и только стараешься выглядеть постарше, — рассуждал Ашид, — либо… — тут его черные глаза заблестели, — ты очень взрослая и выдаешь себя за молодую.

Соня громко и озорно рассмеялась в ответ. Стоя в тени апельсиновых деревьев, она, такая свежая, дразнила Ашида своим неопределенным возрастом — то ли ребенка, то ли взрослой девушки, оставаясь для него объектом непреодолимого очарования.

— Хорошо. Тебе шестнадцать, — продолжал гадать Ашид.

Поджав губы и отрицательно покачав головой, она ответила:

— Почти угадал. Четырнадцать!

— Да?.. — Грустно покачав головой, он продолжил: — Слишком молода.

— Слишком молода для тебя? — недовольным тоном спросила Соня.

— Слишком молода, чтобы уже научиться так бессовестно кокетничать с мужчинами, — засмеялся он. — Ты мне как младшая сестра.

Возобновив прогулку, они достигли теннисного корта. Остановившись возле корта, Соня, тыкая пальцами в дырочки натянутой сетки, повернула голову в сторону Ашида.

— Надо полагать, на твоего брата не произвели впечатление наши лошади? — предположила Соня.

— Очевидно, это так, — согласился Ашид, к великому разочарованию Сони. — Понимаешь, Гамаля трудно чем-либо удивить. Он считает, что у него самые лучшие в мире лошади.

Дотронувшись до его руки, Соня сказала:

— Та лошадь, которую хотят случить, принадлежит мне, Ашид. — Взглянув на него, она спросила: — Может, ты как-нибудь уговоришь своего брата? Я просто умру от радости, если моя лошадка родит мне жеребенка! Я с ума схожу от лошадей…

— Не думаю, что смогу как-то повлиять на Гамаля. Я ведь его младший брат.

— Пообещай мне, что ты что-нибудь предпримешь, — попросила она, опуская глаза на их скрещенные руки. Ее рука казалась такой белой в его бронзовой ладони. Она подошла к нему поближе, скользя своими холодными пальцами по его ладони до тех пор, пока вновь не поймала на его лице покорный взгляд.

— Ты такой красивый, — прошептала она.

— Неужели? — спросил он, оторвав свой взгляд от скрещенных рук.

К своему великому изумлению, Соня увидела, как он подняв на нее глаза, откровенно пытался найти доказательства искренности сказанных ею слов. Ашид сделал глотательное движение, и Соня увидела, как задвигался кадык под воротом его рубашки.

Тогда он спросил спокойным тоном:

— Ты так разговариваешь со всеми мужчинами, которые приезжают с деловыми визитами к твоему отцу?

Высвободив свою руку и потупив свой взор, Соня ответила:

— Ты единственный мужчина, с которым я впервые разговариваю наедине…

Состроив обиженную гримасу, она отвернулась от Ашида.

— Послушай, Соня! — приблизившись к ней, сказал Ашид. Он поднес Сонину руку к своим губам и поцеловал ее. Его черные глаза при этом горели восхищенным блеском. — Ты самая красивая девушка, которую я когда-либо видел!

Глядя на него смеющимися глазами, она ответила:

— Благодарю вас, добрый господин.

Услышав однажды в каком-то фильме такое обращение, она быстро взяла его на вооружение, чтобы воспользоваться им в подходящий для этого момент.

— Я поговорю с Гамалем по дороге домой, — пообещал Ашид. — Но я должен предупредить тебя, что он весьма редко прислушивается к моему мнению!

— Спасибо, — прошептала она. — Большое тебе спасибо, Ашид.

Положив руки ему на плечи, она поднялась на цыпочки, чтобы поцеловать его. Ей даже и в голову не приходило раньше, что губы у мужчин могут быть такими мягкими. Нежно касаясь его губ во время поцелуя, Соня заметила, что Ашид закрыл глаза, как будто боясь спугнуть это чудное мгновение.

Через двадцать минут, отказавшись от предложенного Лаурой ленча, братья уехали домой. Перед их отъездом Соня обменялась с Ашидом многозначительным взглядом.

— Однако! — сказал Гарри, направляясь к дому. — Сотня тысяч баксов за то, чтобы взять у них на одно утро жеребца. — Присвистнув, он добавил: — Вот это бизнес! Отдавая в аренду своего жеребца только на одно утро в месяц, можно заработать миллион баксов в год!

— А ты что, думаешь, у жеребца всегда бывает настроение? — засмеялась Лаура.

По дороге домой Ашид молча сидел рядом с братом в автомобиле. Приблизившись к порту Санта-Барбара, он поднял глаза на своего невозмутимого брата.

— Ты дашь им для случки своего жеребца, — тихо сказал Ашид.

Гамаль фыркнул в ответ:

— Зачем это? Я отказал сотням коневодов, лошадиное хозяйство которых не соответствует стандартам. Я должен очень тщательно подходить к проблеме разведения и продолжения этой породы лошадей. Я не могу позволить кому угодно…

— Гамаль, — прервал его Ашид. — Я прошу тебя.

— Просишь? — усмехнулся Гамаль. — Да кто ты такой, чтобы просить меня?

— Младший сын нашего с тобою отца, — ответил Гамалю Ашид.

— И тебе очень понравилась младшая дочь этого папаши! — торжественным тоном заявил Гамаль. — Или я не прав?

Ашид промолчал в ответ, а Гамаль устало вздохнул:

— Не вижу ничего хорошего в том, чтобы идти наперекор своей воле только для того, чтобы потворствовать желаниям одного члена нашей семьи.

Роман «Во имя любви» всю осень оставался в списке бестселлеров. Как и предполагалось, было продано полмиллиона экземпляров книги. Тем не менее успех не настолько вскружил голову Марчелле, чтобы она могла забыть про свою дочь. Наоборот, теперь она скучала по Соне больше прежнего.

— Вот если бы Соня была вместе с нами! — вздыхала она, гуляя вместе с Марком возле расположенного в Центральном парке озера, куда в детстве она водила их вместе с Соней поиграть.

Нанятый Марчеллой агент сыскной полиции потерял след Гарри. Хотя и очень неохотно, но Марчелле все-таки пришлось отказаться от его услуг. Прошло больше года с тех пор, как уехал Гарри, и полицейские начальники совершенно охладели к розыску ее мужа и дочери. Полиция предположила, что Гарри, должно быть, осел где-нибудь в Калифорнии, изменив свою фамилию и внешность, что, по их мнению, делало нереальным его поимку.

Во время обучения на втором курсе музыкальной академии учителя постоянно выдвигали Марка для участия в школьных концертах. Сидя на этих концертах, Марчелла обычно выпрямлялась, испытывала волнение и необычайную гордость за сына. В конце игры она начинала так неистово аплодировать ему, как будто старалась показать присутствующим в зале зрителям, что это ее сын. Учителя были очень довольны успехами Марка. Казалось, что она произвела на свет ребенка, который, благодаря своему таланту, реализовал все ее мечты.

При условии, что Марк и остальные четыре года будет также преуспевать на музыкальном поприще, его могли выбрать кандидатом для поездки в Италию, где он имел право стать слушателем Музыкального института Болоньи в классе Франко Джанни, маэстро, который брал на обучение лишь трех учеников в год. За право поступить к нему в класс боролись самые одаренные ученики музыкальных школ всего мира. После двух лет неустанных репетиций и подготовок к музыкальной карьере он выпускал учеников, манера игры которых отличалась присущей только Франко Джанни величием. Многие из бывших учеников Джанни стали музыкантами, имели собственных учеников, контракты на записи обычных и сольных концертов. Марчелла часто слышала от своего отца о проходивших раньше в «Карнеги-холле» концертах Джанни. Сначала мысль о возможности обучаться у великого Джанни казалась несбыточной мечтой, но теперь, когда Марк проявлял себя все более и более одаренным учеником, она стала реальной действительностью. Обсудив такую возможность с учителями и Марком, Марчелла стала с нетерпением ждать исполнения своего, учителей и Марка желания.

В течение последних нескольких месяцев книга «Во имя любви» постепенно покинула список бестселлеров, и интерес, вызванный ее выходом в свет, слегка поутих. Марчелла теперь вынашивала план написания романа, навеянного переживаниями, связанными с потерей дочери. Ей также очень хотелось выплеснуть на страницы своего нового романа разрешение того сложного клубка противоречий, мысли о котором одолели ее в результате разлуки с нелюбимым мужем.

На протяжении всей осени Марчелла вместе с Эми продолжала вести светскую жизнь, оставаясь любимицей салона «Элизабет Арден», который она посещала каждый понедельник, обедая в исключительно дорогих ресторанах и продолжая привлекать к себе внимание публики. Эми устроила несколько сугубо дамских застолий, на которых было не так-то просто расслабиться, однако заканчивались они тем, что Эми оставалась совершенно обескураженной поведением своих гостей. Она по-прежнему продолжала приглашать Марчеллу на свои субботние «литературные» вечера. А между тем сюжет нового романа уже зрел в недрах сознания Марчеллы.

По ее замыслу, это должен быть рассказ о женщине, которая, так же как и она, потеряла семью, но только в результате трагедии — пожара, случившегося, как она предполагала, по ее вине. Как женщине преодолеть свое горе? Как найти любимого человека? Марчелла сделала свою героиню такою ранимою и симпатичною, что читатель должен был просто умереть от любопытства для того, чтобы узнать ее дальнейшую судьбу. Это будет очень чувственная тридцатипятилетняя женщина, напуганная своим одиночеством, не безразличная к мужскому полу и остро реагирующая на всякого рода обиды и притеснения. Встретив, наконец, любимого человека, она долго не решается ответить на его любовь и делает это после того, как находит согласие сама с собою. «Второй муж» — так озаглавила Марчелла свой новый роман.

Завтракая в собственной квартире, Марчелла рассказала Эми сюжет своего нового романа, заметив, однако, к своему великому изумлению, что он не произвел никакого впечатления на подругу.

— Не слишком ли тяжелый сюжет для романа? — спросила Эми, вежливо выслушав Марчеллу от начала до конца. — Запомни, читатель хочет развеяться после тяжелого трудового дня: Он хочет слегка приподнять свое настроение, Марчелла, а не грустить. Вот, например, в моей следующей книге героиня испытывает многократный оргазм только тогда, когда едет каким-либо видом транспорта: автомобилем, пароходом или поездом. Итак, она приобретает путевку в кругосветное путешествие. И…

— Эми! — остановила ее Марчелла. — Я наделила свою героиню теми переживаниями, через которые прошла сама. Я пишу этот роман только потому, что я это испытала на себе. Этот крик души не может оставить читателя равнодушным…

Эми кинула на Марчеллу недоуменный взгляд:

— Ты же знаешь, что любую новую написанную тобой книгу я должна представить как произведение, превосходящее по своим достоинствам мой роман «Застежки-«молнии». Именно для этой цели и существуют агенты. Но мне показалось, что сюжет твоей второй книги будет близок лишь тем слабонервным женщинам, которые падают в обморок от романтических излияний вроде тех, которые будут изобиловать в твоем романе. Морщась, они будут заедать твою душещипательную историю лежащими рядом с книгой шоколадными конфетами. Не нужно парить в облаках. Лучше оставаться доступною любому читателю.

Марчелла принялась объяснять:

— Не забывайте, я тоже когда-то была одной из самых преданных вашему творчеству читательниц. Читатели ведь тоже не болваны какие-нибудь, Эми. Женщина, которая тратит свои деньги на книгу, тоже выбирает что-то близкое ее душе.

Закурив сигарету, Эми многозначительно посмотрела на нее.

— Как ты думаешь, Марчелла, какова будет стоимость трех твоих следующих книг? — спросила она.

Засмеявшись в ответ, Марчелла ответила:

— Я пока еще не думала о том, чтобы написать три книги. Я лишь делюсь набросками своей второй.

— Это не имеет никакого значения, — нетерпеливо тряся рукою с зажатой между пальцами сигаретой, ответила Эми. — Ты обязана написать еще три книги, которые мы сможем предложить прямо комплектом в то же самое издательство «Вольюмз». Предположим, за пять миллионов.

— Эми! — глотая воздух, воскликнула Марчелла. — С ума можно сойти от таких слов! Что я буду делать с такой уймой денег?

— Для начала отдашь причитающиеся мне десять процентов, — ответила Эми. — После чего налоговая инспекция заберет свою долю. Мне не придется сильно беспокоиться о том, как потратить свои денежки!

Марчелла вернулась к своему привычному рабочему режиму: проработав целую ночь за написанием книги, она на следующий день поднималась с постели только в полдень. Просмотрев утреннюю почту, принесенную Марком до ухода в школу, она принимала душ, отправлялась в комнату своей матери и завтракала апельсиновым соком с чашкой кофе. Приблизительно к часу дня, под действием выпитого кофе, она начинала чувствовать прилив творческой энергии. Такие вот чудесные минуты были самыми продуктивными в творчестве Марчеллы.

Она так ни разу не воспользовалась стоявшим в углу кабинета компьютером, который ее уговорила купить Эми, предпочитая печатать свой рассказ на той же портативной пишущей машинке, которую она использовала для написания «Во имя любви», живя еще в Маленькой Италии. Каждый день она с нетерпением ждала того момента, когда снова можно будет сесть за работу, чтобы делать все новые и новые открытия в жизни своей героини.

Описывая сексуальные метания своей героини, Марчелла прониклась к ней глубоким сочувствием. Как же этой женщине справиться со своими желаниями? Как Марчелле самой жить дальше? Не может же она весь остаток жизни обходиться без секса. На вечеринках у Эми Марчелле приходилось встречаться с очень привлекательными мужчинами, которые, как правило, были женаты. А может быть, ей попытаться преодолеть себя и завести роман с женатым мужчиной?

В течение всей зимы ее не покидал прилив творческих сил. Ей казалось, что она сумела победить тягу к такому жестокому врагу, как секс, научившись не замечать его позывов. До сих пор храня в своем кошельке членскую карточку клуба «Партнеры», Марчелла иногда воображала, как однажды посетит кинотеатр этого клуба. Редкий день она не просиживала за машинкой до трех часов ночи, когда, едва добравшись до постели, тут же засыпала беспробудным сном.

Марк до сих пор иногда спал с Марчеллой в одной кровати. Только после очередной прочитанной ему лекции по поводу того, что он уже достаточно взрослый мальчик, он успокаивался, отправляясь спать в свою комнату. Но все же иногда, после сильного утомления в школе, он опять просился в постель к матери. Не считая этих детских странностей, его поведение вполне соответствовало возрасту пятнадцатилетнего юноши. Марчелла по-прежнему относилась к нему доверительно, как ко взрослому человеку. Их отношения были теснее, чем отношения любой матери с сыном. Ей плохо удавалось скрыть что-то от Марка, потому что так или иначе они словно читали мысли друг друга на расстоянии.

Ложась в постель, Марк теперь надевал пижаму, и Марчелла с улыбкой наблюдала за тем, как аккуратно он застегивал ее, разглаживая при этом руками. Марк был уже ростом с Марчеллу, голос его стал ломаться еще год назад, а над верхней губой появился пушок: скоро ему понадобится бритва. Марк был необыкновенно красив и без каких-либо признаков юношеской угловатости. Иногда Марчелла испытывала невероятное чувство жалости к тому безвозвратно утерянному времени, когда ее сын был совсем крохой. В последнее время, ночуя в одной постели с сыном и обнимая его, Марчелла чувствовала, что детское тельце Марка окрепло, превратившись в мужское. Осознавая, что теперь в ее постели находится взрослый мужчина, Марчелла решила положить конец этой невинной привычке спать в одной постели. Но, несмотря на ее нравоучения, что такое поведение под стать только маленькому ребенку, Марк все равно время от времени залезал в постель к матери, где, уютно свернувшись калачиком, лежал так, будто в этом не было ничего особенного, пользуясь тем, что мать слишком крепко спит и не будет ему перечить. Мальчик не имел правильного представления о том, что могут и не должны делать близкие родственники. Толком не помня своего отца, он, может быть, и вправду нуждался в такой своеобразной школе жизни.

Эми призывала Марчеллу отправиться в путешествие и посетить Европу. Но что-то удерживало Марчеллу в Нью-Йорке. Это были ее мать, сын, а может быть, и она сама. Испытывая в последнее время огромное желание посетить Италию, Марчелла однажды утром вошла в комнату Марка, чтобы поговорить с ним о том, как он смотрит на то, чтобы отправиться на десять дней пасхальных каникул на родину своих предков.

У матери с сыном не было секретов друг от друга, поэтому они никогда не запирали двери своих комнат. Этим вечером, открыв дверь в комнату Марка, Марчелла застала сына стоящим возле зеркала шкафа с расстегнутой рубашкой, спущенными брюками и анонирующим. Лицо Марка в этот момент напряглось в ожидании сладостного момента кульминации. Наблюдая за Марком несколько минут, Марчелла вдруг поняла, что происходит с ее сыном. Он стоял, зажмурившись, а на лице было написано выражение неуемной страсти, даже несмотря на то, что он получал удовольствие в одиночку. Нельзя было смотреть на эту картину оставаясь равнодушной. Как будто парализованная, Марчелла широко раскрыла свои глаза, ощутив мощный сексуальный позыв, который никак не был связан с желанием близости с собственным сыном. Это была безумная тяга к самому сексу! Марчелла быстро закрыла дверь, чувствуя, как полыхают ее щеки и горит все тело. Закурив сигарету, она, спотыкаясь, пошла в другую комнату, ощущая, как дают о себе знать знакомые с давних пор приятные позывы. О Господи, а ей уже казалось, что она давно позабыла о сексе! Неправда! Она осталась такою же похотливой, как и в те жаркие ночи в Маленькой Италии, когда, лежа в постели, представляла рядом руку мужчины.

Приблизившись к окнам гостиной, она, сделав длинную затяжку, внимательно смотрела на улицу. Куда бы отправиться на прогулку? Несмотря на то что было всего половина девятого вечера, за окном было достаточно темно. За окнами — одна из первых теплых недель весны. «Настало время пробуждения природы», — подумала она. На деревьях Центрального парка появились крохотные зеленые листочки. Несмотря на одолевавшие ее противоречия, она четко знала только одно: она не останется в этой квартире, ожидая, когда к ней подойдет Марк и начнет разговаривать так, будто ничего не произошло и он только что не испытал наивысшего наслаждения.

Схватив пальто и спустившись в лифте вниз, Марчелла вышла на улицу. Самое ужасное заключалось в том, что, зная, в каком направлении несут ее ноги, она всячески противилась этому движению. «Ну куда же мне отправиться, кроме того места?» — спрашивала она себя, продолжая свой путь. Изучая на ходу прохожих мужчин, она думала про себя: «Да, это не Маленькая Италия! Здесь рабочие не будут свистеть вслед понравившейся им женщине». Те мужчины, которых она встречала по дороге, не обратили на нее никакого внимания, спеша остановить такси или побыстрее отправиться к месту назначенной встречи.

Острое желание парализовало мозг и тело Марчеллы. Это состояние было сродни тому чувству, которое испытывают алкоголики, долгие годы жившие трезвой жизнью и вдруг попробовавшие капельку вина. Одно лишь прикосновение мужчины доконает ее, думала она, поэтому лучше вернуться домой, где, заперевшись в своей квартире, излить свои чувства на бумагу или засесть в ванную под теплый душ. Попробуй излей свои чувства, с которыми невозможно сейчас сладить, на страницы своего нового романа.

Как ни странно, ноги совсем не слушались ее и несли в направлении Девятой авеню. «Ну и что тут такого, если я проведу небольшое исследование», — говорила сама себе Марчелла, отчаянно выискивая оправдательные аргументы. Получить представление о таком феномене, как городская жизнь Нью-Йорка. Настоящий писатель не может отказать себе в удовольствии лишний раз сделать какое-нибудь любопытное наблюдение. «Все, что я собираюсь сделать, — только посмотреть», — убеждала она себя.

По мере приближения к Девятой авеню она почувствовала невероятную дрожь в коленках. «Я войду туда, если в моем кошельке окажется членская карточка, — попробовала остановить себя Марчелла. — Если не найду карточки, то это будет Божьим провидением, которое отворотит меня от этого опасного развлечения. И если карточки не окажется в наличии, то можно будет смело шагать домой», — думала Марчелла.

Остановившись в дверном проеме, Марчелла открыла кошелек, из которого выпала членская карточка. «Теперь уже отступать некуда. Но если только кто-нибудь из мужчин дотронется до меня пальцем, я убегу», — пообещала она сама себе. В этот момент чей-то чужой внутренний голос засмеялся в ответ: «Лгунья!»

Перед Марчеллой маячило огромное черное здание клуба «Партнеры». Как обычно, перед входом толпились те, кто не терял надежды прорваться сюда хотя бы в качестве случайно приглашенного гостя. «Высокая входная плата делает недоступным вход сюда всякому отребью», — как-то заявила Эми.

Сунув карточку в щель, Марчелла заметила, однако, с какой завистью на нее смотрели столпившиеся у входа люди. Дверь широко распахнулась, и наконец она оказалась внутри прохладного, темного помещения, где слабым светом крошечных лампочек были освещены лишь кабина лифта и лестница эскалатора. Был еще сравнительно ранний вечер, поэтому в клубе не наблюдалось большого скопления посетителей.

Прямо в дверях одетый в униформу мужчина приветствовал ее словами: «Добро пожаловать в клуб «Партнеры»!» Повернув голову в сторону, Марчелла сделала несколько шагов по черному скользкому полу, шагнула на эскалатор, который стал опускать ее в цокольный этаж здания. Потом уже лифт опускал ее все ниже и ниже, и по мере приближения к кинотеатру сердце Марчеллы колотилось так сильно, что ей на минуту показалось, что оно сейчас выскочит из груди. Ее возбужденное сознание рисовало такие возвышенные картины, что в этот момент ей вдруг показалось, что она движется навстречу совершенно иному мирозданию, где царит более реалистичная и насыщенная приключениями жизнь. Одна часть ее сознания как будто заранее знала, что она должна это сделать, чтобы снова вернуться в свое первоначальное состояние. «Чтобы стать какою? — спросила она себя в тот момент, когда лифт довез ее до самого нижнего этажа. — Стать женщиной, которая нуждается в сексе, — ответила она сама себе. — Стать женщиной, которая пойдет с любым мужчиной, который захочет ее». При такой мысли у Марчеллы перехватило дыхание, и она на минуту прислонилась к стене.

Неужели она и вправду подумала о том, что можно удержать свои сексуальные порывы в узде? Ее желания лишь на какое-то время утихали, выжидая такой вот вечер, когда она даст волю своим неукротимым инстинктам. Остановившись возле афиши с анонсом сезонной программы фильмов, Марчелла прислушалась к доносившимся с экрана голосам героев фильма, страстно обсуждавших какой-то план. Затем послышались звуки какой-то драматичной музыки, сопровождавшей дразнящие ложными надеждами звуки невидимого для глаз Марчеллы действия. И снова никого не было вокруг.

Медленно она направилась ко входу в кинотеатр. Обстановка в зале ей показалась весьма безобидной. Тут находилось пятнадцать рядов обтянутых роскошным материалом сидений, какие можно увидеть в любом маленьком театре. Небольшой экран висел высоко над зрительным залом. «Я только посмотрю, что здесь делается», — пообещала сама себе Марчелла. Она увидела стоявших в торце зала одного или двух мужчин, явно выжидавших именно те фрагменты фильма, ради которых пришли сюда. Затем она начала всматриваться в силуэты расположившихся в зале зрителей. Увидев женщину, которая запрокинула ноги на плечи сидящего перед ней на коленях мужчины, Марчелла стала медленно продвигаться к центру зала, на ходу просматривая ряды. Заметив на себе заинтересованный мужской взгляд, Марчелла быстро прошла дальше. «Ты не должна заниматься тем, чем тебе не хочется, — убеждала себя Марчелла. — Ты не должна здесь даже оставаться. Ты же можешь уйти отсюда сейчас же, вернувшись в стены своего надежного, домашнего очага. В тот дом, где сын анонирует, стоя один перед зеркалом». Держась за спинки переднего ряда кресел и привыкая к темноте, Марчелла пробиралась туда, где виднелись пустые ряды. По дороге она заметила несколько повернувшихся в ее сторону мужчин довольно респектабельного вида. Одного или двух из них можно было даже назвать красавцами. «Должно быть, я просто сошла с ума, — подумала она, усаживаясь в кресло. — Нет, у меня определенно поехала крыша».




ГЛАВА 9


Калифорния, весна 1986 года

В день спаривания все конюшни гудели от возбуждения. Соня проснулась в семь утра, чтобы тайком пробраться на конюшню. Там Эдди кормил кобылу. Рэд негромко беспокойно ржала, догадываясь, что сегодня должно что-то произойти.

— Не бойся, малышка, — прошептала Соня в бархатистое ухо лошади. — К тебе приедет новый дружок! Тебя ожидает замечательный роман с симпатичным арабским скакуном!

Она увидела, как Эдди подвязывал хвост лошади широкой белой лентой.

— Это еще на кой черт? — спросила она его. Эдди неловко рассмеялся:

— Чтобы… понимаешь, можно было отвести хвост кобыле.

Соня вопросительно взглянула на него:

— В сторону от чего?

Вздохнув, Эдди принялся вновь подвязывать хвост кобыле.

— Соня, — проговорил он, — разве ты не знаешь, как делаются маленькие лошадки? Хочешь, чтобы я объяснил тебе? — Он усмехнулся, глядя на нее. В ответ она состроила смущенную мину. — Чтобы хвост не мешал одной штучке, которая есть у жеребца! — сказал он.

— О! — Соня отвела взгляд от его ухмыляющегося лица. — Как грубо!

Она присела на корзину.

— С ней все в порядке, Эдди? У нее течка?

— Разумеется, с ней все в порядке, все как надо. — Он покачал головой. — Однако мне кажется, слишком много суеты из-за того чтобы свести вместе двух лошадей. Должно быть, они считают своего жеребца слишком ценным.

— Он стоит миллион долларов, — гордо напомнила ему Соня. — Разве нельзя было отвезти Рэд к ним?

— Угу, — он снова покачал головой, завязывая под хвостом лошади аккуратный узел. — Там она стала бы скучать и потеряла бы форму. А теперь послушай, принцесса Соня. Твой отец и Лаура против того, чтобы ты была тут и наблюдала эту сцену. Может оказаться довольно опасно.

— Сношение двух лошадей? — Взяв у Эдди пачку, она достала сигарету. — Что в этом опасного?

— Брось! — Он выхватил сигарету у нее из рук. — Сегодня нам только не хватает пожара на конюшне.

Она вздохнула и, указав на обитую войлоком перегородку, возведенную около стойла Рэд, спросила:

— А это зачем?

— Так, защитная стенка. Она защитит кобылу, если жеребец, понимаешь, будет вести по-глупому, — ответил он.

— С чего бы ему сходить с ума? — спросила Соня, стоя перед ним, уперев руки в бока.

— От страсти! — проговорил Эдди. — Слушай, иди и попроси Лауру объяснить тебе все это.

— Незачем, — ответила она, — сама все увижу. Я спрячусь вот здесь и буду смотреть в щелку.

— Отец велел тебе оставаться дома, — напомнил Эдди. — Если он тебя тут заметит, пострадает моя задница.

Соня дотронулась до руки Эдди, аккуратно сматывавшего остаток ленты.

— Ну, разреши мне остаться, Эдди, пожалуйста! — взмолилась она. — Я буду сидеть очень тихо. Никто не узнает…

— Я буду знать! — произнесла Лаура, входя в стойло. На ней была мужская рубашка, выпущенная поверх джинсов, и ботинки. Вид ее был очень деловым.

— Как она сегодня, Эдди? — спросила Лаура. — Немного нервничает? Ну, ну, девочка… — она потрепала Рэд по холке. — Соня, детка, немного побудь здесь и возвращайся домой, договорились? Я настаиваю, дорогая. Вспышка гнева озарила лицо Сони.

— Почему? — закричала она, сердито уставившись на Лауру. — Ты не имеешь права говорить мне, что делать, ты мне не мать…

Лаура холодно взглянула на нее:

— Твой отец и я полагаем, что тебе еще не время присутствовать при подобной сцене. Когда-нибудь позже, но не сегодня. И пожалуйста, не будь вздорным подростком. Сегодня, думаю, мне этого не вынести!

Лаура вышла, бросив через плечо:

— Даю тебе десять минут, девушка!

— Девушка! — расстроенно передразнила Соня. Она состроила рожу Эдди.

— Зря ты с ней так разговаривала, — сказал он. — Она чудесная женщина.

Соня пожала плечами:

— Не нужно обращаться со мной, как с малым ребенком. Она даже не замужем за моим отцом — они всего лишь любовники.

Эдди рассмеялся:

— Иногда ты ведешь себя, как маленький чертенок, Соня, клянусь!

Она хихикнула и спросила:

— Эдди, а ты много раз видел спаривание лошадей?

— Конечно, — кивнул он.

— Что при этом делают лошади? Они целуются? Глаза Эдди блеснули, когда он взглянул на нее.

— Скорее, это похоже на любовные покусывания.

— Покажи!

Эдди оскалил зубы и, мотая головой, заржал, подражая лошади.

— Примерно так.

Соне вдруг захотелось узнать, что она почувствует, если Эдди поцелует ее. У него такие же мягкие губы, как у египтянина? Прикоснется ли он своим языком к ее языку, как, по словам Джеммы, поступают взрослые?

Судя по нерешительным взглядам, которые он иногда бросал на нее, она знала, что Эдди был бы рад прикоснуться к ее телу. Соня потянулась, похлопав себя по облегающим джинсам, оттягивая книзу свитер с высоким воротом.

— На!

Эдди протянул ей на ладони несколько кусочков сахару.

— Дай другим лошадям и веди себя прилично. Она осмотрелась по сторонам.

— Я могла бы спрятаться прямо здесь, — проговорила она. — Вот за этим стойлом.

— Да? — сказал Эдди. — А что будет, если твой отец найдет тебя здесь?

— Но он не найдет! — воскликнула она. — Обещаю тебе, Эдди. А ты можешь закрыть меня собой, улегшись сверху. Думаю, ты был бы не прочь.

Она многообещающе взглянула на него. Эдди покачал головой:

— Ну, если бы ты не…

Резко замолчав, он бросил на нее такой взгляд, который дал бы Джемме все основания заявить, что он в нее влюблен. «Как это просто, — с удивлением подумала Соня. — Парней и даже взрослых мужчин намеками и обещаниями можно заставить сделать все что угодно». Как, например, сегодня. Она была уверена, что жеребца привезут на конюшню только благодаря ее стараниям. Это случилось потому, что она флиртовала с Ашидом с первого момента его появления у них в доме.

— Предупреждаю, зрелище будет не из особо приятных, — сказал Эдди.

— Ничего, справлюсь, — пообещала она, заговорщически подмигнув, и умчалась в дом.

Наверху, в своей комнате, она накрасилась с такой тщательностью, как в день первого визита братьев три месяца назад. На этот раз в девять часов, когда небольшой караван, состоявший из фургона для перевозки лошадей, «порша» и «мерседеса», миновал ворота усадьбы и направился к дому, она глядела вниз, высунувшись из окна своей комнаты. Увидев гостей, Соня бросилась вниз в кабинет отца.

Он разговаривал по телефону, прикрыв рукой трубку.

— Они уже здесь! — воскликнула она, наклоняясь и целуя его.

— …максимальная страховка, — говорил он кому-то, — оставляю ее у тебя. Спасибо.

Когда он положил трубку на место, его крупное озабоченное лицо расплылось в улыбке.

— Отлично, теперь посторонись, принцесса. Если все пойдет хорошо, я позову тебя вниз отпраздновать, но не подходи к конюшне во время спаривания. Не хочу, чтобы моя маленькая девочка видела подобные вещи.

— О, папа… — Она разыграла отчаяние. — Я уже не маленькая!

Соня выбежала наружу встречать братьев, намеренно здороваясь сначала с Гамалем, заставляя Ашида ждать. Повернувшись к нему, она увидела, что он был таким же симпатичным, как и обычно: его улыбающееся лицо сияло, а обожженная солнцем кожа отливала бронзой.

— Желаю удачи! — шепнула она ему, пожимая руку.

— Спасибо, но удача нужна не мне, а лошадям! — улыбнулся он.

Тут Соня увидела великолепного скакуна, стоившего баснословные деньги, которого выводили из фургона. Он встряхивал головой и гордо ржал. Конюх направился с ним в манеж, чтобы лошадь немного размяла ноги.

Лаура накрыла гостям стол недалеко от конюшни. На нем были сандвичи и термосы с горячим кофе. Из третьей машины выбрались взмокший от пота ветеринар, представитель страховой компании и еще один конюх из конюшен братьев Фазин.

Соня налила чашечку кофе для Ашида.

— Мне не разрешили смотреть, — печально пожаловалась она.

— Подумать только! — проговорил он, делая вид, что поражен. Она протянула ему кофе. Он взял, нежно удержав ее руку в своей. Его широкие плечи, казалось, не вмещались в серый свитер. — Это зрелище не для глаз невинных девушек. — Он рассмеялся.

— Я не невинна, — заявила она.

— В моей стране девушкам запрещено появляться в общественных местах без сопровождающих, — сказал ей Ашид.

— Не мог бы ты быть сегодня моим сопровождающим, Ашид? — кокетливо спросила она. — Послушай… — продолжала она, наклоняя к нему голову. — Я знаю, что должна отблагодарить тебя за это.

Лицо Ашида было невозмутимым.

— Должна, не так ли? — снова спросила она.

К ним приблизился Гарри. Поздоровавшись с Ашидом, он так взглянул на Соню, что ей стало немного не по себе.

— Привет, Ашид, как поживаете? Как вам сандвичи? Соня знала, что действовать следовало быстро, пока всеобщее внимание было приковано к жеребцу, грациозно двигавшемуся по манежу. Лаура сфотографировала лошадей «Поляроидом». Соня, оставив Ашида с отцом, проскользнула в конюшню, где Эдди подвязывал к копытам Рэд специальные накладки.

— На случай, если она вздумает брыкаться, — пояснил он.

Соня направилась в темный угол и улеглась на охапку соломы, бросив многозначительный взгляд на Эдди. Через щель в стене, словно привилегированный зритель, присутствующий на необыкновенном спектакле, она могла отлично видеть, как разворачивались события на основной сцене около конюшни. Предстояло томительное ожидание, прежде чем начнется нечто интересное. Как она и думала, Лаура и отец совершенно забыли о ней. Она видела, как они были поглощены беседой с ветеринаром и представителем страховой компании. «О Господи, — подумала Соня, — столько суеты из-за двух лошадей!» Однако если в конечном итоге у нее появится отличная лошадь, тогда вся эта возня будет не напрасной. Два конюха, чтобы придать жеребцу сил, кормили его морковкой и сахаром. Жеребцу вставили огромный термометр, другой такой же поставили Рэд. Было совершено еще множество различных приготовлений, прежде чем пришло время Эдди выводить Рэд.

Как взволнованная невеста пританцовывала она на обмотанных, словно одетых в носки, ногах. Увидев жеребца, Рэд несколько раз заржала. Соня смотрела на происходящее, широко раскрыв глаза. Конюхи откатили в сторону один из оббитых войлоком барьеров, отделявших Рэд, и вскоре она начала призывать партнера, мотая при этом из стороны в сторону головой. Два конюха подвели к ней жеребца, удерживая его под уздцы.

Соня увидела, как жеребец обнюхал кобылу и несколько раз легонько укусил за гриву — вот они, любовные покусывания, как назвал их Эдди. Подвязанный хвост Рэд придавал происходившему странный вид. Соня увидела, как один из конюхов отвел хвост в сторону, осмотрел лошадь и крикнул:

— Она в порядке!

При этих словах на Соню сверху навалилось что-то тяжелое, она чуть не вскрикнула. Это был Эдди, улегшийся поверх нее, прижавшийся ртом к самому ее уху, чтобы смотреть на происходящее в ту же щель между досками стены конюшни, что и она.

— Если пикнешь, нас обоих застукают, — прошептал он ей на ухо, обдавая горячим дыханием. — Твой отец только что спрашивал, где ты. Я сказал, что в доме. Не подводи меня сейчас…

Тяжесть его тела давила.

— Дай мне хоть вдохнуть, — хватая воздух, проговорила она. Эдди подвинулся. Они располагались всего в нескольких метрах от главной сцены, на которой предстояло развернуться событиям. Им отлично было видно лошадей, стоявших рядом с Гарри, Лауру, братьев Фазин, других конюхов, стоящих по сторонам площадки. Неожиданно кобыла, задрав хвост вверх, выпустила мощную струю мочи; двое конюхов, стоявших поблизости, отпрянули в сторону.

Соня приглушенно хихикнула. — Самое время помочиться! — прошептала она.

— Значит, она уже готова, — сказал ей Эдди. Жеребца неторопливо подвели на надлежащее место.

На глазах у Сони его пенис увеличивался в размерах и достиг восемнадцати дюймов в длину.

— О Господи! — прошептала Соня.

Эдди хмыкнул, обдав ей шею горячим дыханием. Она попыталась обернуться, чтобы увидеть его глаза.

— А у мужчин их штуки тоже становятся такими большими? — спросила она.

Он сдавленно рассмеялся.

Жеребец так рвался из рук удерживавших его конюхов, что на его губах показалась пена, падавшая на землю.

Другой конюх, отведя в сторону хвост Рэд, проговорил:

— Она уже играет! Она играет!

— Что значит «играет»? — шепотом спросила Соня.

— Это когда, понимаешь, ее отверстие открывается и закрывается, — объяснил Эдди. — Это означает, что она хочет, чтобы он оказался внутри ее…

Эдди прижался к ней плотнее, и Соня догадалась, что он тоже возбужден. Возбужден от вида того, чем занимались лошади, и от того, что лежал на ней.

Жеребец стоял прямо позади кобылы. Внезапно он взревел и, поднявшись на дыбы, двинулся к кобыле на задних ногах. Выросший в размерах пенис, как копье, торчал перед ним. Из рядов зрителей послышались возбужденные возгласы.

— Они готовы! Они уже готовы! Осторожнее!

— Хорошо, я держу ее!

Конюхи обменивались между собой замечаниями, реагируя на внезапные движения лошадей. От вида происходившего глаза Сони широко раскрылись. Она почувствовала, как Эдди начал тереться о нее.

— Прекрати, Эдди! — бросила она через плечо, отталкивая его от себя.

Жеребец приблизился к Рэд и взгромоздился поверх нее, обхватив посредине туловище передними ногами. Он продолжал покусывать ей гриву вдоль шеи. Конюх, стоявший около кобылы, направил пенис в отверстие.

— Он сделает ей больно! О Господи, он сделает ей больно!

— Ты будешь сидеть спокойно? — прошипел Эдди, зажимая ей рот рукой. — С ней все в порядке. Сейчас она переживает лучшие мгновения в своей жизни!

От лошадей исходил резкий запах. Соня видела, как от их разгоряченных тел поднимался пар и таял в воздухе. Жеребец, сияя от пота и издавая гортанные звуки, старался проникнуть в самые недра Рэд. Не веря своим глазам, Соня смотрела на животных. Она чувствовала, что наблюдает нечто поразительное, новое, однако такое, о чем она знала всегда, даже до того, как в школе услышала грязные шутки и дикие слухи. Ей казалось, что она присутствует при возрождении мифа, хранившегося в глубинах ее подсознания, мечты, некогда жившей в ней, но забытой до этого момента. Она догадывалась, что движения животных станут быстрее и быстрее и завершатся чем-то наподобие драматического взрыва. Два живых существа, одно внутри другого, двигались во все нарастающем темпе, приближаясь к финалу. Глядя на лошадей, Соня ощущала на своем ухе горячее и влажное дыхание Эдди, руки которого, осторожно касаясь, скользили по ее телу. Неожиданно он просунул их под свитер и сжал в ладонях ее маленькие груди. Соня лежала неподвижно, как статуя, похолодевшая, как лед, слишком шокированная, чтобы попытаться издать хоть какой-то звук. Когда он расстегнул брюки и прижался к ее бедру своим возбужденным и разгоряченным членом, к ней вернулась способность говорить.

— Что, черт подери, ты делаешь? — воскликнула она сквозь стиснутые зубы.

— Я думал, это часть нашего уговора, — прошептал он в ответ.

Тяжесть его тела давила на нее. Соломинка колола в щеку. Эдди расстегнул на ней джинсы и спустил их так, чтобы она почувствовала жар его разгоряченного тела.

Жеребец продолжал трудиться над кобылой, вздрагивая от напряжения, бока его вздымались и опускались с такой быстротой, что, казалось, вышли из-под контроля. Голова Рэд содрогалась от толчков жеребца, но она оставалась спокойной и тихой, молча и безропотно соглашаясь с происходившим. Зрители стояли молча и наблюдали.

Глаза жеребца начали вылезать из орбит, указывая на приближение развязки, а Эдди, тяжело дыша ей в ухо, водил членом по ложбинке между ягодицами. Плоть его была очень горячей. И семя его, излившееся на нее, также было горячим. Соня замерла, не дыша, не веря, что все это происходит с ней. Эдди быстро и жадно хватал воздух, когда в теле его запульсировали последние волны напряжения. Конюх, державший жеребца под уздцы, знаком призвал к себе в помощь двух других конюхов. Жилы и вены на шее жеребца вздулись до такой степени, что, казалось, были готовы лопнуть. Все его тело покрылось белой пеной, такие же белые хлопья слетали с его губ, закусивших удила.

Эдди обтер Соню и натянул на нее джинсы, привел в порядок и свою одежду.

— Извини, я не хотел… — промямлил он позади нее.

— Я добьюсь, чтобы тебя за это уволили, — процедила она сквозь зубы, продолжая наблюдать за лошадьми.

Жеребец дрожал и дергался, явно потеряв контроль над своими действиями, в преддверии приближающегося облегчения.

Один из конюхов, прикоснувшись к основанию его пениса, кивнул зрителям.

— Я бы сказал, что он уже готов, — прокричал Он.

Жеребец взревел так, что в этом звуке могло заключаться все что угодно: боль, наслаждение, ярость. Рывком запрокинув голову назад, словно в отчаянном стремлении обрести свободу, насладиться ее экстазом, достичь последнее движение наслаждения, которое принадлежало бы только ему одному. Соня отлично понимала все, к чему стремился конь: теперь и для нее этот миг означал все. Но вдруг, как раз в тот момент, когда цель была почти достигнута, жеребец захрипел, кровь хлынула у него изо рта и весь он как-то сразу обмяк. Лаура вскрикнула, когда мощная голова скакуна бессильно упала и повисла с боку кобылы, огромный язык вывалился изо рта, словно связки, удерживавшие его внутри, разом оборвались. Последняя судорога сотрясла его мощное тело, и, соскользнув с кобылы, он рухнул наземь, игнорируя все попытки конюхов поставить его на ноги. Один из них вылил ему на голову ведро холодной воды, но безрезультатно. Гамаль, яростно ругаясь по-арабски, подбежал к своему бесценному скакуну и, заламывая руки, стоял над ним, пораженный горем. Рэд жалобно ржала, повернув голову назад, и взирала на упавшего коня.

— Он мертв! — прошептал Эдди. — Свалился замертво!

— Нет! — закричала Соня, забыв, что подглядывала тайком. Рыдания теснили ей грудь, ища выход наружу. Впечатлений, полученных за сегодняшний день, было слишком много. Внезапно они прорвались. Лежа ничком на соломе, она почувствовала, что тело Эдди перестало давить на нее своей тяжестью. Она продолжала плакать, когда другая рука схватила ее сзади, заставляя сесть и яростно разворачивая. Затем последовала серий сильных пощечин. Открыв глаза, Соня увидела перед собой перекошенное яростью лицо отца.

— Разве я не приказал тебе остаться в доме? — кричал он. — Разве я не говорил, что тебе нельзя смотреть на это?

Таков был его характер, взрывов которого она всегда боялась. И вот теперь гнев отца обрушился на нее! Соня понимала, что его вывела из себя смерть скакуна, а она просто попала под горячую руку.

Все, кто находился на улице, проследовали внутрь конюшни, чтобы присутствовать при новом повороте событий.

— Мистер Уинтон — прокричал Гамаль, стоя в воротах. — Мой конь мертв!

Краем глаза Соня заметила, как лицо Ашида исказили мука и сострадание. Глаза отца были готовы выскочить из орбит, как у сумасшедшего.

— Ты еще мала, чтобы смотреть такие сцены! — кричал он.

Соня отшатнулась и улеглась на солому. Рот наполнился слюной, перемешанной с кровью; она напряглась, как при рвоте, и сплюнула. Она ощущала на себе взгляды собравшихся. Для них она была лишь возможностью на мгновение отвлечься от лошадей.

— Мой конь мертв, мистер Уинтон! — повторил Гамаль.

— Соня, дорогая, — Лаура протолкнулась к ней мимо отца. Обхватив руками, помогла ей подняться на ноги, вытирая лицо своим носовым платком.

— Оставьте меня одну! — закричала Соня, отталкивая ее. — Я не твоя дочь! Никто из вас мне не нужен!

Она устремила на отца заплаканные, покрасневшие глаза.

— Извини! — проговорил он. — Прости меня, принцесса, я не хотел…

Он протянул руку, она схватила ее и мгновенно впилась в нее зубами. Отец взвыл от боли.

Она холодно взглянула ему в глаза, оправляя джинсы.

— Этого я никогда тебе не прощу, — проговорила она. — Никогда! Клянусь!

Она бросилась мимо них. Направляясь бегом к дому, она услышала, как Гамаль в третий раз произнес:

— Мой конь мертв, мистер Уинтон! Резко повернувшись к нему, отец спросил:

— Ну и что? Кто в этом виноват? Стоявший на коленях ветеринар проговорил:

— У него произошла закупорка вен. Такое может случиться в любой момент, как сердечный приступ. Очень некстати.

На это Гарри заметил:

— Мы застрахованы на этот случай, не так ли? Разве это случилось не по воле Господа?

«Этого жеребца, стоившего миллион долларов, погрузят в грузовик, — подумала Соня. — Теперь за него дадут всего лишь несколько долларов, как за лошадиное мясо». Она почувствовала приступ тошноты. Рэд будет радостно скакать по полям и пастбищам, не имея обо всем этом ни малейшего представления. Она с шумом захлопнула дверь своей спальни и, рыдая, повалилась на кровать.

— Тут есть над чем поработать полиции! — услышала она крик Гамаля, забываясь усталым сном.

Когда она пришла в себя, все вокруг было тихо, и она поняла, что проснулась от стука в дверь. Во сне она немного всхлипывала. Она утратила часть невинности. Теперь она была взрослой. Эдди на своеобразный манер занимался с ней любовью. Скакун умер буквально за мгновение до апофеоза экстаза. Два роковых события произошли с ней в один и тот же день, почти в один и тот же момент, и ей хотелось узнать, существовала ли между ними какая-нибудь связь. Самым ужасным было то, что отец унизил ее на глазах у всех. Она пыталась привести свои мысли в порядок, когда тихий стук в дверь повторился. Может быть, отец хотел извиниться перед ней? Она проговорила:

— Войдите.

Но осталась лежать на кровати в прежнем положении, лицом вниз.

Она почувствовала, как просела кровать, когда кто-то осторожно присел рядом с ней.

— Соня! — произнес глубокий голос.

Это был Ашид! Она зарылась лицом в подушку.

— Внизу такая суета, я решил узнать, как ты тут… — мягко проговорил он. Его рука нерешительно коснулась ее плеча.

«Черт возьми! — подумала она. — Он специально воспользовался моментом, чтобы проведать меня». Наверное, слезы испортили весь макияж. Медленно она повернулась к нему лицом, проведя пальцем под каждым глазом, чтобы стереть потеки растекшейся туши. На его симпатичном лице отражалось сострадание.

— С тобой все в порядке, Соня? Мне так неудобно, я бы убил твоего отца, но ты его дочь и он имеет право обращаться с тобой, как сочтет нужным.

— Ты так полагаешь?

Она шмыгнула носом и полезла за носовым платком.

— Лично я так не думаю. Я никогда не прощу ему этого! На глазах у тебя и твоего брата. Что вы можете подумать о нас?

Она высморкалась и вытерла глаза.

— Я думаю, твой отец не хотел, чтобы ты видела подобную сцену. — Он сжал ей руку. — А теперь он должен моему брату огромную сумму денег…

— Но он не виноват в смерти лошади! — воскликнула она.

Она бросилась в объятия Ашида, и он нежно прижал к себе ее стройное тело. Мягкими поцелуями он покрывал ее шею. К собственному удивлению, ей нравилось находиться в его объятиях. Чувство возбуждения, ощущение крови, разгоряченно струившейся внутри, заставило ее прижать его к себе. На несколько продолжительных мгновений она прильнула к его сильному торсу. Затем ее залитое слезами лицо тревожно обратилось к нему.

— Не заставляйте его платить! Он не виноват! Ашид осторожно отстранил прядь волос, упавшую ей на глаза.

— Дело довольно запутанное; страховка предусматривала практически все возможные случаи, но такое… — Он пожал плечами. — Мой брат говорит, что не были приняты все меры предосторожности.

— Но ты же можешь убедить его, Ашид! — упрашивала она. — Он к тебе прислушается.

Ашид состроил грустную мину:

— Да, он послушал меня, когда я упросил его привести скакуна сюда…

Она крепко прижалась к нему:

— Ты упросил его? Ради меня?

Он смущенно опустил глаза, посмотрел на ее руки, зажатые у себя в ладонях.

— Да, — согласился он. — Ради тебя. Я поступил очень глупо, нет? Но теперь я не могу больше просить его об одолжении. Я просто сопровождаю его, как когда-то сказала ты.

Соня не отрываясь смотрела на него. — Где все остальные?

— В конюшне. Гамаль считает, что этим делом должна заняться полиция. Твой отец пытается уладить все между ними…

— А… мертвый скакун все еще там?

— Вызвали бригаду, чтобы забрать его, — сказал он. — У Гамаля есть все основания быть печальным. Он сделал это ради меня, и посмотри, как все обернулось. О, Соня, мне очень жаль, что все так произошло.

Она выпрыгнула из кровати, схватила свитер и повязала его вокруг талии. Взглянув в зеркало, проверила макияж, добавила немного губной помады. Повернувшись, она взяла Ашида за руку.

— Можем мы поехать покататься? — Спросила она. Он посмотрел на нее большими серьезными черными глазами.

— Прокатиться куда?

— Куда угодно! — Она пожала плечами и потащила его за собой из комнаты. — Я просто хочу выбраться отсюда!

Они выбежали из дома, как два школьника, играющие в салочки. Соня сразу же направилась к его «поршу». Он сел рядом с ней, быстро развернулся и направился к выезду из ранчо. Выехав на дорогу, он повел машину в сторону океана.

Пристегнув ремень безопасности, она повернулась и стала наблюдать, как он ведет машину. Сильный запах мужского одеколона наполнял салон автомобиля.

— Поедем до самого конца света! — воскликнула Соня.

Ашид рассмеялся:

— Хорошо!

— Он резко повернул, чтобы избежать столкновения со встречной машиной, которая чуть не врезалась в них и, отчаянно сигналя, описала дугу.

— Прекрати, пожалуйста, вести машину, как сумасшедший, — попросила она. — Мне страшно. Нам некуда спешить!

— Это моя обычная скорость, — вновь рассмеялся он. Они проезжали лесные массивы, мимо проносились площадки для гольфа. Остался позади элегантный торговый центр, в котором продавались изделия из натурального красного дерева. Пролетели мимо лагеря колледжа, в котором днем никого не было. Наконец, когда показалась голубая лента океана, он остановил машину. Они остановились на площадке для отдыха, где стояли столики для пикника и грибки. Вокруг не было ни души.

— Почему здесь? — спросила она, поднимая брови. Он привлек ее к себе и поцеловал, крепко закрыв глаза.

Его язык проник к ней в рот; она с любопытством заметила белую линию белков глаз в щелочку между закрытыми веками, как у человека, погруженного в мечтательный транс. Она оттолкнула его от себя и взялась за ручку двери.

— Давай побродим! — предложила она. Она попыталась открыть дверцу, но та была заперта.

Он вновь привлек ее к себе, на этот раз сильнее, зарывшись лицом в ее волосах, целуя шею.

— Соня… — простонал он. — Я не переставал мечтать о тебе с нашей первой встречи. Какие чары ты напустила на меня? О, дорогая!

Выпрямившись, она села в кресле, настороженно глядя на него. Взяв ее руку в свою большую ладонь, он стал нежно ласкать ее, затем неожиданно нажал на рычаг, и спинки кресел откинулись. Он склонился над ней, положив руку на ее бедро. Она была немного возбуждена, но одновременно напугана; он был гораздо больше ее.

— Будь добр, подними мое кресло, как было, — проговорила она, пытаясь сесть прямо.

— Зачем? — спросил он. — Разве так плохо? Дыхание его сделалось судорожным, глаза вновь закрылись, руки опустились на нее, накрыв груди.

— Не надо… — проговорила она. Чтобы двое мужчин лапали ее, пожалуй, для одного дня это слишком много. — Прекрати!

Его рука скользнула ей под свитер, мягко прокралась под бюстгальтер и, поймав сосок между пальцами, сжала его. У нее перехватило дыхание. Она чувствовала, как сосок увеличился в размере и сделался твердым, при этом ее охватило любопытное чувство стыда. Если она позволит ему продолжать дальше и сделать то, что он желает, то тогда сегодня она станет взрослой.

Ашид поднял вверх ее свитер и припал губами сначала к одному, затем к другому соску, нежно посасывая. Нельзя сказать, чтобы ощущение было неприятным, но все это было удивительно глупым. Нерешительно она провела рукой по его мощной шее. Он застонал.

— О, Соня, у тебя такое красивое тело, — проговорил он, потираясь об него носом, — как у мальчишки…

Она изумленно подняла брови: это комплимент? Она надеялась, что на этом все и закончится, но он расстегнул брюки и вместе с трусами спустил их до колен. Его напряженное копье было устремлено на нее. Она отодвинулась на самый край кожаного сиденья.

— Нет… — пробормотала она.

Он протянул обе руки к ее бедрам, расстегнул на ней джинсы и спустил их, затем снял трусики.

— Нет! Я не хочу! — закричала она.

Он пожирал ее тело глазами, а затем зарылся лицом между ее ног. Она почувствовала, как его язык нажимал на ее тело, стараясь проникнуть внутрь. Противясь этому вторжению, она изо всех сил сдвинула ноги. Он вцепился в ее джинсы, стараясь спустить их еще ниже, яростно впиваясь в ее бедра и колени. Когда ее туфли упали на пол и она оказалась лежащей на кожаном сиденье совершенно голой, она не знала, что и думать. Все, что она могла — это повторять снова и снова: «Я не хочу, Ашид», — надеясь, что он наконец внемлет ее словам.

Сняв свою одежду, он бросил ее на заднее сиденье. Его обнаженное тело склонилось над ней, восставшее мужское естество упиралось ей в живот, язык касался горла. Она догадалась, что он собирается проделать с ней то же, что сегодняшним утром жеребец проделал с Рэд, насадить ее на эту штуку, которая, дрожа, торчала перед ним. Он улегся поверх нее, раздвигая колени в стороны и опускаясь вниз, чтобы направить член ей между ног. Она чуть не рассмеялась над невозможностью подобного.

— Ты думаешь, что сумеешь засунуть это в меня? Он слишком большой! — воскликнула она. — Ашид, я не могу! Мне больно!

Внезапно она вспомнила, как девочки в школе хихикали, когда Джемма говорила им:

— Он проникает внутрь женщины, и таким образом получаются дети… но только, если они женаты!

Внезапно ей стало страшно. Он проталкивал эту штуку ей внутрь, а она слишком молода, чтобы иметь ребенка; происходило то же самое, чем утром занимались лошади.

— Прекрати! Пожалуйста! — воскликнула она.

— Не останавливай меня сейчас, Соня, — простонал он ей в ухо. — Не могу остановиться. Я должен овладеть тобой! Я должен!

Ее руки шарили по машине, пытаясь ухватиться за что-нибудь, чтобы сдержать его натиск. Под руку попались кожаные ремни, свисавшие по обе стороны салона, за которые могли держаться пассажиры. Ашид просунул ее руки в петли ремней, крепко затянул их на запястьях и притянул к скобам, привинченным у крыши автомобиля. Она попыталась вырваться, но кожаные ремни крепко держали. В панике она начала бить ногами, ударив одной по стеклу. Он прижал ее ногу рукой, одновременно ища что-то в кармане на дверце. В конце концов он снял у нее с шеи шарф и привязал один его конец за лодыжку, а другой к педали тормоза. Из отделения для перчаток он вынул кусок веревки и, обвязав его вокруг второй лодыжки, привязал к рукоятке дверцы со своей стороны. Его сопение было единственным звуком, раздававшимся теперь в машине. Она была распластана, совершенно беспомощна. Когда он склонился над ней, касаясь промежности, кончиков грудей, ее охватил стыд. Затем глаза ее расширились от страха, увидев, как он, расположившись поверх нее, возобновил атаку. Он стонал, проталкиваясь вглубь, и она ощутила, как его член медленно проникал в нее. Затем возникла боль, внутри что-то лопнуло, и она поняла, что перестала быть девственницей. Такое иногда случается при езде на лошади, она вспомнила, как ей об этом рассказывала Лаура. Теперь в случае чего она всем будет говорить, что именно так все и случилось.

Ашид двигался вперед и назад, скользя внутри ее, и скоро она почувствовала, что между ног, там, где находилась его плоть, стало влажно. Эта влага ослабила боль, которая постепенно превращалась в некое наслаждение. Ашид больше не сопел, а тихонько вскрикивал ей на ухо, веки его подрагивали. Она видела, что он совершенно не контролировал своих действий, что вместо него действовало его тело, и единственное, о чем она молила Господа — чтобы он не умер так же, как жеребец сегодня утром. Самым ужасным было то, что с каждым разом, как он проникал в нее, она испытывала новое ощущение внизу живота, ей хотелось двинуться навстречу ему, встретить его на полпути, чтобы усилить наслаждение. Не прекращая движений корпусом, он посасывал ей груди, и она пыталась бороться с вызывавшим стыд наслаждением, которое пробуждали в ней его действия. Ашид прильнул к ней губами, втянув их себе в рот, затем своим невероятно твердым языком коснулся ее губ, и она ощутила, как первая волна чего-то необычайно сильного и восхитительного нахлынула на нее. Она застонала, злясь на самое себя, и он, ответив приглушенным стоном, ускорил темп движений. Он двигался внутрь и наружу с такой скорость, что у нее начало саднить. Это странное новое наслаждение вновь и вновь накатывалось на нее, с каждым разом все сильнее, пока она не поняла, что больше не выдержит.

— Пожалуйста! — закричала она. — Пожалуйста!

Ашид издал мощный рык, и все его тело спазматически задрожало, словно по нему прошел разряд электрического тока. В зеркале заднего обзора ей было видно, как задрожали его бронзовые ягодицы. «Только не умри на мне!» — молила она Господа.

Они лежали неподвижно, тяжесть его тела парализовала и оглушила ее. Наслаждение слабым эхом продолжало звучать в ее теле, она почувствовала, как он вздрогнул и сполз, оставив ее поразительно расслабленной, восторженной и в то же время испытывающей ужасное чувство стыда от всего случившегося. Упавшим голосом она приказала:

— Отвези меня домой.

Ашид освободил ее от пут, и она спокойно натянула свою одежду. Он быстро оделся и завел машину. Невидящим взглядом Соня смотрела в окно.

Он подъехал к самому дому, перегнувшись через нее, чтобы открыть дверцу салона. Она отпрянула назад.

— Мой отец убьет тебя! — проговорила она.

— Теперь пошла вон! — сказал он, не глядя на нее. Он грубо толкнул ее, и она вывалилась из машины на гравий.

Взглянув на его безразличное лицо, она крикнула:

— Животное! Клянусь Богом, отец разорвет тебя на части!

Ашид бросил на нее беспокойный взгляд, затем захлопнул дверцу. Когда она поднялась на ноги, он включил двигатель и, подав машину сначала вперед, а затем назад, развернулся и двинулся прочь. Она посмотрела ему вслед, а затем поплелась по дорожке к дому.

Дом был поразительно тих. Войдя внутрь, в вестибюль, она крикнула:

— Пап? Лаура?

Из сдавленного горла вырвалось рыдание.

На верхней площадке лестницы появилась Лаура, смотревшая на нее сверху вниз с незнакомым новым выражением на лице.

— Где, во имя святого, ты была? — воскликнула она. — Мы искали тебя повсюду! Поднимайся и помоги мне — ты не поверишь, что произошло.

Голос ее звучал жестко и недружелюбно.

— Ашид увез меня на своей машине, Лаура. Внезапно Соня заметила, что всхлипывает. Лаура повернулась, бросив через плечо:

— Нам нужно уехать отсюда как можно скорее. Они захотят поговорить и с тобой тоже, однако…

Соня взяла себя в руки и заставила подняться по лестнице. Наверху силы оставили ее, и она рухнула на ковер.

— Где отец? — всхлипнула она. Лаура вернулась, держа в руках одежду.

— Что с тобой? — Она пристально взглянула на Соню. — Разве ты не знаешь, что тут произошло? Он ушел! Твой бесценный отец ушел! Его забрала полиция! Охота закончилась, Соня. Все кончено!

— Какая охота? Не понимаю…

Соня почувствовала, как внутри поднимается леденящий холод. Неужели сегодня мир решил полностью сойти с ума?

— Хорошо! — Лаура присела рядом с ней. — Что ж, я произнесу это вслух, коль тебе нравится изображать из себя непонимающую. Этот сумасшедший египтянин так расстроился из-за своей лошади, что обратился в полицию и выдвинул обвинение против Гарри. Они проверили твоего отца и выяснили, что он находится в розыске. Ты понимаешь это, маленькая принцесса? Твой отец мошенник! Преступник! Этот дом, эти конюшни, все, ради чего я работала, будет конфисковано в пользу государства, это наверняка! Полиция разыскивала вас два года, как тебе хорошо известно, поэтому кончай сидеть здесь словно маленькая невинная девочка!

— Нет!

Соня затрясла головой, сознание у нее помутилось. Она выставила перед собой руки, словно защищаясь от нападения.

— Нет, Лаура, — проговорила она детским голосом. — Мы скрывались от моей матери! Она хотела лишить его родительских прав и забрать меня от него.

— Вздор! — воскликнула Лаура. — Ты же не дура! Откуда у твоего отца все эти деньги — манна небесная? Он и его сообщники в результате своих махинаций получили три миллиона. Твой отец не кто иной, как обыкновенный вор! А я-то любила его!

— Где он сейчас? — прошептала Соня.

— Я же сказала тебе, — Лаура вздохнула. — Его арестовала полиция. Ему не собрать сумму, необходимую для залога. Я не собираюсь продавать свои старые конюшни, чтобы собрать нужные ему деньги. Благодарю Бога, что оставила их себе, а то с чем бы я осталась теперь?

Она подняла Соню на ноги:

— Теперь помоги мне собрать вещи. Лучше нам убраться отсюда, прежде чем полиция вернется с постановлением прокурора и наложит арест на все имущество. Эдди погрузит лошадей в фургон, и мы переправим их сегодня в мои конюшни. Если хочешь поехать с Эдди, то можешь…

Подушка! Внезапно она подумала о подушке. «Эта подушка — гарантия твоей безопасности, принцесса, — бывало, говорил ей отец. — На случай, если со мной что-либо случится». Соня вскочила с места и бросилась вниз по лестнице.

— Что, черт подери, ты собираешься делать? — крикнула ей вслед Лаура.

Если подушки не окажется на месте, она будет зависеть от Лауры — новой, переменившейся Лауры, которая, очевидно, обвиняет их за то, что они обманули ее. Ее мозг, не останавливаясь, работал, пока она бежала к дивану. Подушка лежала на своем месте. Расстегнув «молнию», она быстро сунула руку внутрь. Банкноты находились на месте, пачки банкнотов. Она выбежала из дома, прижимая подушку к себе. Эдди в конюшне складывал седла и другие принадлежности для верховой езды в ящики.

Соня заставила его взглянуть ей в глаза.

— Где Рэд? — спросила она.

— Слышала новости? — в свою очередь, спросил он.

— Где она? — с нетерпением повторила она.

— На выгоне, тебя ищет Лаура!

Вынув из ящика свое седло, Соня побежала на выгон. Ее ноги не ощущали веса тела, сознание, казалось, покинуло голову и парило где-то вне ее, глядя со стороны и подсказывая, что нужно делать.

Рэд, наслаждаясь свободой, радостно бегала. Увидев Соню, она подбежала к ограждению. Перегнувшись через перила, Соня погладила ровный лоб лошади.

— Ах ты моя девочка, моя малышка, — ласково проговорила она.

Перемахнув через ограждение, Соня положила седло на спину Рэд. Рэд не шевелилась, и когда она надела на нее узду, лишь время от времени тихонько всхрапывала.

— Теперь мы остались вдвоем: только ты и я, малышка, — прошептала Соня в остроконечные уши лошади, поглаживая их пальцами. Не обращая внимания на все еще ощутимую саднящую боль между ног, она легко вскочила в седло и направила Рэд к выходу с выгона.

— Лаура сказала, что к восьми часам нам нужно уехать отсюда! — прокричал ей Эдди, когда она проезжала мимо конюшни. Соня отпустила повод, и Рэд пустилась вскачь.

— Соня! — крикнул вдогонку Эдди. — Не выгуливай ее сейчас! Мне нужна твоя помощь!

В ответ она молча склонилась к самой шее лошади, сливаясь с ней. Движение приносило замечательное облегчение, оно было освобождением. В нем присутствовало нечто такое, что людям не дано понять, но Соня чувствовала это. Ей было это необходимо.

— Прощай, Эдди! — крикнула Соня, так как знала, что больше его не увидит. Он проводил ее странным взглядом, когда она верхом направилась в сторону дома.

Проезжая легкой рысью мимо дома, Соня увидела Лауру, высунувшуюся из окна верхнего этажа. У нее было предчувствие, что все произойдет именно так, словно она уже все это видела в незавершенном сне. «Ты куда?» — всплыли слова у нее в голове.

— Ты куда? — донесся голос Лауры. — Иди сюда, помоги мне собрать вещи. Ты же знаешь, что это и твои вещи.

Когда они выехали на дорогу, проходившую за домом, Рэд заколебалась.

— Пошла, пошла, малышка, — подгоняла ее Соня. Она прижала подушку к себе и взялась за поводья. — Увези меня отсюда. Просто увези меня отсюда!

Рэд пошла размашистой рысью, затем перешла в намет, а потом в галоп. Они неслись мимо аккуратных лужаек, мимо великолепных усадеб, мимо бензозаправочной станции, пока не выбрались на шоссе. Соня направила Рэд по полосе, выделенной для движения велосипедистов, набирая темп, ловя на себе удивленные взгляды усмехающихся автомобилистов. Рэд отвезет ее куда-нибудь! В мечтах они обе возносились в небо, пролетая над городами, но ее окружала реальная жизнь, и приходилось двигаться вдоль автострады. Соне хотелось мчаться как можно быстрее, прочь от неопределенного детства, от лжи и иллюзий. «Когда мы приедем, — подумала она о лошади, — я позабочусь о тебе. Когда мы достигнем убежища». Она понимала, что вела себя безумно, но по мере движения на нее нисходило внутреннее спокойствие и умиротворение, хотя и оставалось предчувствие, что полицейские в машинах, звуки сирен которых послышались вдалеке, разыскивали ее.

«Бедная моя малышка, — пригибаясь от ветра и прижимаясь щекой к гриве лошади, подумала она. — Сегодня нас с тобой основательно поимели!»

Соня посмотрела на холмы, покрытые легкой мглой, или смогом, лежавшие по левую руку от нее, на полоску океана, блестевшую справа, отдавая серым и зеленоватым тонами. Ей нравился миролюбивый вид этого мира. Рэд также наслаждалась побегом, легко и непринужденно скользя в галопе. Что будет, если они никогда не доберутся до спасительного пристанища?

Рэд неслась по обочине автомагистрали, параллельно железнодорожному полотну, параллельно берегу океана. «Только ты тоже не подведи меня», — молила Соня Рэд.

Спустя полчаса они добрались до местечка, именовавшегося Ла Джолла. Рэд — вся мокрая от пота, а Соня — избавившаяся от присутствовавшей в ее натуре двойственности. Теперь это была новая, иная Соня, но о том, какой именно была эта новая Соня, она не имела ни малейшего представления. Одно ясно: эта новая Соня впредь не поверит ни одному мужчине, она-то уже будет знать, как использовать в своих интересах этих мужчин.

В городок она въезжала в сопровождении патрульной полицейской машины, в которой сидели два офицера. Прижимая подушку, она чувствовала себя очень спокойной, способной справиться с любой ситуацией. Теперь она разыграет из себя ребенка. Улыбаясь самой обворожительной улыбкой, она грациозно спустилась с лошади. Они находились около небольшого зеленого сквера, одним концом выходившего на берег океана, другим — примыкавшего к задней части главного отеля городка. Восьмичасовое вечернее солнце приобрело оранжевый оттенок, окрашивая сцену в неописуемую гамму тонов.

— Слава Богу, что вы рядом! — радостно крикнула она полицейским. — Лошадь понесла, и я не могла с ней справиться. Сегодня у нее был трудный день, и похоже, она сошла с ума, я думаю…

— Вам повезло, мисс, что вы не пострадали, — сказал один из полицейских, оглядывая измученное животное. — Что произошло? Она выбилась из сил?

— Думаю, да… — Соня взяла поводья. — Я привяжу ее к перилам на минуточку и схожу позвоню на конюшню. За ней вышлют фургон…

— Из каких она конюшен? Адрес? — спросил более высокий полицейский. — Вы произвели переполох на автостраде…

Соня повернулась к нему, на глазах навернулись слезы.

— Но я не виновата! — воскликнула она. — Лошадь понесла вместе со мной! Что я могла поделать? Целых полчаса я пыталась остановить ее! Вы сами сказали, что я чуть не погибла…

Полицейские переглянулись.

— Итак, — произнес высокий полицейский, — вы не можете просто привязать ее к перилам в этом месте.

— Почему нет? — взмолилась она. — Лошадь слишком устала, чтобы что-то сделать, а мне нужно позвонить в конюшню.

Первый полицейский кивнул высокому.

— Хорошо, позвони. Мы вернемся сюда через двадцать минут. Если эта лошадь все еще будет здесь, нам придется принять кое-какие меры…

Кучка ребят, игравших в мяч, собралась вокруг лошади, уставившись на нее и на Соню. Соня обратилась к старшему мальчугану.

— Ты присмотришь за ней, да? — спросила она. — Мне нужно позвонить по телефону.

Она нашла телефон недалеко от общественного туалета и набрала номер.

— Соня, где ты? С тобой все в порядке?

Голос Лауры звучал встревоженно, словно Лаура стала прежней.

— Ты едешь с нами, не так ли? — спросила она. Соня колебалась, держа трубку телефона. Голос Лауры был таким заботливым и встревоженным, что на мгновение у нее появилась мысль отказаться от своего нового плана и вернуться. Остаться с Лаурой и расти, живя вместе с ней.

— Я позвонила, чтобы сказать, что Рэд привязана к перилам на пляже в Ла Джолле, — коротко сказала Соня. — Пошли сюда Эдди с фургоном. Она не сможет добраться до дома самостоятельно.

— Но что ты делаешь в Ла Джолле? — воскликнула Лаура.

— Прощай, Лаура, — сказала Соня. — Извини, что так вышло, я действительно любила тебя.

Она быстро повесила трубку. На улице в этот субботний вечер одни прохожие разглядывали витрины, другие решали, где бы им перекусить. Бедная Рэд тихонько ржала и пофыркивала, нуждаясь в воде и пище. Полицейские, испытывая неудобство, топтались около лошади, понимая, что следовало бы заниматься делами. Соня вернулась к ним.

— Через минут двадцать сюда приедут, — пообещала она.

Как только они отъехали, она повернулась к мальчишке, с которым уже говорила, и спросила:

— Можешь где-нибудь достать ведро воды? Он пожал плечами:

— Постараюсь.

Когда он отправился за водой, она обратилась к высокой, похожей на мальчишку, девчонке.

— Присмотришь за ней минуточку? — проговорила Соня. — Мне нужно сходить в туалет.

Девчонка гордо взяла в руки поводья, а Соня прислонилась к Рэд.

— Спасибо тебе, малышка, — прошептала она ей в ухо. — Спасибо и теперь следи за собой, хорошо? Ты же знаешь, что я люблю тебя больше всех на свете, правда? Я буду очень скучать без тебя. Очень-очень, малышка…

Она еще раз погладила нежные бархатные уши, еще раз провела рукой между глаз по широкому шелковистому лбу. В глазах у Рэд было такое выражение, что, казалось, она понимает. Соня припала к гриве Рэд, по лицу у нее катились слезы. Девочка смотрела на Соню. С усилием она оторвала себя от лошади. Рэд тихонько заржала, когда Соня сделала первые шаги прочь, словно понимала, что это было прощание. В настоящий момент в жизни Сони не было места для лошади, но она была единственным существом, которое Соня любила всей душой. Не оборачиваясь, Соня пошла прочь.

Не чувствуя собственного веса, под порывами несильного ветра, Соня пересекла сквер. Отыскав общественный туалет, она вошла в него, крепко прижимая к себе подушку. Сидя на унитазе в закрытой кабинке, она расстегнула «молнию» и вынула из подушки всего лишь один стодолларовый банкнот. Выйдя, она привела себя в порядок, умылась холодной водой.

Затем она направилась по главной улице, стараясь убедить себя, что на самом деле это не она, что это новая, бесстрашная Соня. Прохожие разглядывали ее, и она чувствовала, как в голове бесконтрольно роились мысли. На нее всегда обращали внимание; отец говорил, что они просто завидовали ее красоте. Он даже не попрощался с нею. Она налетела на пожилую женщину, которая взглянула на нее сначала сердито, затем встревоженно и спросила:

— С тобой все в порядке, дорогая? Ничего не ответив, Соня двинулась дальше.

В магазинчике Соня купила небольшую кожаную сумку и затолкала в нее подушку. Выйдя на улицу, она посмотрела под ноги, не зная, в какую сторону направиться. Внезапно ее охватила паника. Проходя мимо книжного магазина, она почувствовала, что что-то бросилось ей в глаза. Она остановилась, непонятная сила заставила ее вернуться назад. Она вновь внимательно посмотрела на витрину. В центре огромного плаката с изображением обложки книги «Во имя любви» был помещен черно-белый портрет красивой женщины. Соня смотрела в знакомые глаза этой женщины, в которых таилась боль, и прочитала имя: Марчелла Балдуччи-Уинтон.

Она прислонилась лбом к холодному стеклу витрины, и губы ее беззвучно произнесли слово: мама. Устремленные на нее глаза были такими понимающими, такими печальными. Слезы, наконец, нашли выход и заструились по щекам Сони.

— Мам!

Она опустилась на колени на тротуар.

— О Господи, мама!

Пожилая женщина, с которой она столкнулась, наблюдала за ней с некоторого расстояния. Она поспешила к Соне, присела рядом с ней на корточки, положив руку на плечо.

— Ну, ну, дорогая, — успокаивала она. — Не плачь. Найдем мы твою маму!..




ГЛАВА 10


В темноте кинозала Марчелла наблюдала, как Кэри Грант закурил дамскую сигарету. Кинозал жил собственной жизнью шорохов и шепота.

— Все туда ходят, — говорила ей Эми, — брокеры с Уолл-стрит, спортсмены, студенты, журналисты, парни из мафии, туристы…

Марчелла вглядывалась в силуэты, проступавшие в темноте, стараясь определить, кто сидел рядом с ней. Может ли произойти нечто подобное, если она приведет в порядок свое сознание и надежды? Хорошо еще, что кругом темнота. Она не сомневалась, что лицо ее было ярко-красным от волнения. Внутри шевелилось чувство глубокого стыда, но вот что странно: стыдливость только усиливала возбуждение. Первый мужчина, приблизившийся к ней и мягко опустивший руку на ее бедро, наверное, подумал, что ей нездоровится, так сильно била ее непроизвольная дрожь.

— Вы хорошо себя чувствуете? — прошептал он, заглядывая ей в лицо, освещенное слабым светом, исходившим от экрана.

Она утвердительно кивнула; в горле пересохло настолько, что не было возможности вымолвить слово. Марчелла настроилась позволить ему все. Ее устроит первый же приблизившийся к ней мужчина. Сосед по креслу оказался темноволосым, с правильными чертами лица и резко пахнущий одеколоном. Она провела пальцами по запястью его руки, буднично покоившейся у нее на бедре, ощущая растущие на коже волоски, толщину и мощь кости. Она невольно сглотнула. Возникший при этом звук показался ей оглушительным. Невероятно, но она уже ощущала влагу, появившуюся между ног от одной лишь мысли, что она собиралась сделать. Ожидая первого интимного прикосновения, раздвинув ноги в стороны, она затаила дыхание, почувствовав, как его рука двинулась по бедру. Ей хотелось, чтобы он был настойчивее, активнее. Всякий раз, когда на экран падал свет от открывавшейся входной двери, она озиралась по сторонам. «Ему лет сорок», — подумала она. Волосы аккуратно уложены. Вот он — ее первый. И такой осторожный, стремящийся не привлекать внимания, о каком она мечтала.

Он не отрывал взгляда от экрана, тем временем рука его нежно и шелковисто скользнула под юбку. Когда кончики его пальцев коснулись ее, все ее тело содрогнулось, и совершенно непроизвольно с губ сорвался стон сладострастия. Марчелла откинулась на спинку кресла, отдавая себя во власть его сильной и уверенной руке. В окружающем сумраке она различала людей, сидевших парами по всему кинозалу. Все они пришли сюда с одной и той же целью. Его рука опустилась ей на низ живота, прикасаясь к самой сокровенной части ее тела сквозь тонкую ткань трусиков.

Когда Марчелла приподнялась на оббитом бархатом кресле, предоставляя ему возможность спустить их, он положил руку на ее обнаженный трепещущий половой орган. Почувствовав прикосновение, Марчелла резко вдохнула воздух. Он осторожным нежным движением начал массировать половые губы, водить пальцем по щели между ними, поглаживать набухший и увеличившийся в размере бутон.

Никогда прежде Марчелла не испытывала ничего столь приятного. «Чистый секс», — как говорила Эми, и она была права. Но как может она сидеть здесь и позволять проделывать с собой подобные вещи совершенно незнакомому мужчине? И как подобные действия могут казаться совершенно естественными и ничуть не удивительными? Она закрыла глаза, полностью отдаваясь физическому наслаждению. Это наслаждение существовало само по себе; отсутствовали всякие ассоциации, не было никаких мыслей, никаких предположений по поводу того, какими могут стать их отношения в будущем. В настоящий момент существовали лишь его рука и сам момент сиюминутного наслаждения.

Его пальцы, извиваясь, ласкали ее плоть по краям, проникали внутрь; она едва осмеливалась дышать. Казалось, он отлично знал, до каких пределов следует действовать. Чтобы ему было удобнее, она откинулась на спинку и сползла на самый край кресла. Когда он взял ее руку и положил на свой набухший член, Марчеллу охватила паника. Что от нее ожидается? Она играла с ним, не более. «Чистый секс», — как говорила Эми. Безопасный и чистый. Это единственный способ избежать всякого риска. Разумеется, рассмотрение подобного поведения таким образом, как с медицинской, так и с социальной точки зрения, помогало оправданию. Можно также сказать, что такой способ удовлетворения был более честным, требовал меньше временных затрат, меньше заигрывания, чем…

— А-ах… — тихо простонала Марчелла. Как так получалось, что он совершенно точно знал, как ей нравится, чтобы к ней прикасались, с какой силой следует надавливать, чтобы удерживать ее на краю пропасти удовольствия, пробудить в ней ощущение зарождающейся внутри волны? Марчелла стыдливо расстегнула ему брюки и просунула руку в трусы. Не потому, что ей действительно хотелось этого, а потому, что она чувствовала себя обязанной отплатить ему за доставленное удовольствие. Она ощущала напряженную форму через тонкую хлопковую ткань. Он был чист, безукоризненно ухожен, по мере роста возбуждения от его тела исходил усиливающийся аромат одеколона. Он склонился к ней и прикоснулся носом к соску через ткань блузки. Марчелла расстегнула блузку, освободила грудь от бюстгальтера. Его влажный теплый рот захватил набухший сосок, стал посасывать его, пробуждая внутри приятное покалывание и дрожь. Марчелла вынула его пенис и, удерживая в руке, начала нежно поглаживать его. Теплая влага заструилась из ее недр, когда пальцы одной его руки начали массировать внутренние половые органы, другой стали легонько надавливать на бутон, а губы заскользили по ее груди.

Теперь наслаждение исходило отовсюду: от его пальцев, от его губ, от его второй руки. Ее сознание более не могло разделять точки, из которых в мозг поступали сигналы сладострастия, она провалилась в кресле, охваченная вихрем секса. В ее мозгу настойчиво звучал голос, твердивший, что все это неправильно, тогда как тело утверждало, что все правильно. Она иногда поглядывала на экран, не фиксируя внимания на изображениях, мелькавших перед глазами, чтобы дать себе небольшой отдых от бесконечного потока наслаждения, грозившего совсем скоро разразиться величественным оргазмом. И затем он начался. О Господи! Какой же это был оргазм! Молча, разумеется, сдерживая вздохи и стоны, которые рвались наружу, закрыв глаза, она испытывала волны сильнейшего наслаждения. «Женщина создана для того, чтобы испытывать подобные ощущения, — подумала она, — я же слишком долго отказывала себе в них». Наслаждение разливалось по телу, достигая каждого нервного окончания. И прежде чем она смогла повернуться, чтобы поблагодарить этого мужчину, он внезапно, легко и грациозно изогнувшись, растворился в темноте, испустив, как ей показалось, вздох облегчения. Не может быть, чтобы все было так легко, это так замечательно!

Марчелла привела в порядок одежду, поправила юбку, зная, что снова и снова будет приходить сюда, как это делала Эми. Эти посещения станут ее стыдливым секретом, которым она ни с кем не станет делиться, даже с Эми. Для Эми это был всего лишь один из многих способов получения удовольствия, но для Марчеллы это была удивительная возможность дать своему телу проявить способность к наслаждению, наполниться новым загадочным опытом. Никому не будет позволено разделить ее триумф, никто не узнает, как она преодолевает сексуальный голод. Как преодолевает предубеждения против женщин в Манхэттене, достигающих сексуального счастья. Ей не нужна одобряющая улыбка Эми; она сохранит этот секрет для себя самой. Она покинула клуб совершенно другим человеком. То, что произошло в кинозале, полностью изменило представление Марчеллы о себе самой.

— Груди! — сказала Соня, распахивая выданный ей халат и обращаясь к известному хирургу-косметологу, стоя перед ним в его кабинете в Ла Джолле. — Большие, соблазнительные, сексуальные груди!

Она распахнула халат, выставляя напоказ голое тело.

— Не слишком большие, надеюсь, — уточнил врач, профессиональным взглядом окидывая тело, а затем взглянул на нее не совсем профессионально, скорее похотливо.

— Почему бы и нет? — Она провокационно прикоснулась к своему телу, не переставая улыбаться врачу. Он был тучным и лысым, лет примерно пятидесяти, и разглядывал ее сквозь сильные линзы очков. Он был четвертым по счету специалистом по пластическим операциям; трое других отказались ее оперировать.

— Потому что они будут непропорциональны для вашего тела.

Перегнувшись через стол, он легонько коснулся ее грудей своими бледными руками врача. Устроившись обратно в кресле, он знаком показал, что можно одеваться.

— Вы очень красивая молодая девушка, — проговорил он. — С чего вы взяли, что вам нужно оперироваться?

— Я работаю моделью.

Соня напустила на себя простодушно-откровенный вид, глядя прямо в глаза врачу.

— Я мечтаю получить массу работы, а сейчас в моде модели с большими бюстами. Где будет шов? Я его увижу?

— Его сможет разглядеть какой-нибудь счастливчик, оказавшийся внизу, — смеясь, проговорил он, — если вы при этом будете стоять обнаженной и он приподнимет груди.

— Они что, будут свисать над швом? — спросила она.

— Силиконовый имплантант не нависает, — поправил он, — выполненные мною швы на девяносто процентов затягиваются и почти невидимы. Вам действительно хочется столько силикона?

Соня утвердительно кивнула:

— Столько, сколько потребуется.

— А вы?.. — спросил он, останавливая руку, начавшую было заполнять карту. — Сколько вам лет, мисс Уинтон?

— Восемнадцать, — ответила она. — У меня есть удостоверение личности.

Один парень из отеля, в котором она поселилась, раздобыл ей поддельный документ.

— Вы несколько молоды для такого количества имплантанта, — сказал он. — Нельзя ли подождать годок-другой? Что думают по этому поводу ваши родители?

— Я сирота, — ответила она. — Мне также хотелось бы немного уменьшить нос. Вы можете сделать мне две операции сразу?

— А чем вам не нравится ваш нос? — Он удивленно изогнул брови. — На мой взгляд, с ним все в порядке.

— Для обычной жизни — может быть, — вздохнув, терпеливо принялась объяснять она, — но для фотографов чем меньше нос, тем лучше. Мне действительно хочется крохотный. Цена меня не волнует. Родители оставили мне кучу денег. Что вы скажете? Вы сможете сделать сразу обе операции?

Он с негодованием взглянул на нее, закрыв папку, которую собирался надписать ручкой фирмы «Монблан».

— Боюсь, ничем не смогу вам помочь, — произнес он. — Я не специалист по носам, и не верю, что вам восемнадцать лет, есть у вас удостоверение личности или нет. Я бы дал вам около пятнадцати. У меня нет привычки обсуждать подобные вопросы с молодыми особами без присутствия их родителей или сопровождающих.

Соня закусила губу, стрельнула на него своими фиалковыми глазами.

— Какая разница, сколько мне лет, если я за все плачу? — спросила она, вставая со стула. — У меня есть наличные. В этом нет ничего противозаконного, не так ли?

Он пожал плечами, отложив папку в сторону:

— Относительно законности мне придется проконсультироваться у моего адвоката, однако у меня есть собственное правило: не оперировать подростков, разве что в случаях, не терпящих отлагательства. А теперь идите и забудьте об операции. Раньше чем через пять лет и не приходите, если, конечно, к тому времени не передумаете оперироваться. Вы еще ребенок!

Соня широко распахнула выданный халат:

— Неужели? И это вы считаете детским телом? Врач взглянул на нее:

— Если вы настаиваете на самовредительстве, вам придется найти кого-нибудь другого, кто менее меня дорожит своей репутацией. Я очень надеюсь, что вы не сможете найти интересующего вас человека. Ваше тело еще не прекратило расти. Возможны различные осложнения.

— О черт!

Соня вышла из кабинета в комнату для переодевания. Пока что ее возраст был наиболее труднопреодолимым препятствием. Набросив одежду, она вышла из клиники на улицу, где ее поджидало такси.

Когда они проезжали вдоль берега, она не отрываясь смотрела на океан. Ей удалось уговорить старую женщину, вызвавшуюся помочь найти ее мать, устроиться в лучшем отеле Ла Джоллы «Ла Резиденсия». Поскольку у нее не было кредитной карточки, ее попросили оплатить проживание вперед. Это было две недели назад, и все это время персонал гостиницы с симпатией выслушивал ее рассказы о том, что она богатая сирота, удалившаяся на отдых, чтобы развеяться после ужасной автокатастрофы, унесшей жизни ее обоих родителей. Пятидесятидолларовые банкноты, которыми Соня щедро одаривала горничных и официантов, обеспечили ей определенную популярность, а когда многие стали удивленно поднимать брови, видя обилие наличных денег, она приобрела туристские чеки.

Наиболее полезным изо всех пока оказался парень с прямым взглядом, одевавшийся как банковский служащий, отвечавший за бухгалтерию отеля. С момента, когда Соня заплатила ему толстой пачкой банкнотов, он был ею просто очарован, и когда Соня пожаловалась ему на трудности судьбы, тут же предложил достать поддельное удостоверение личности. В награду за это она обещала ему обед, но всячески тянула время и не торопилась выполнять обещание. 0н был слишком серьезным, слишком напористым, и она опасалась, что вновь придется испытать то, что уже пережила в машине с египтянином три недели назад. Эти три недели теперь казались тремя годами в ее жизни, богатой переменами. Она все еще не была уверена в том, как ко всему этому относилась. Одна часть ее души была возмущена, напугана и оскорблена, но другая, принадлежавшая повзрослевшей Соне, начинала чувствовать, что при определенных обстоятельствах те странные вещи, которые египтянин проделал над ней, могли бы оказаться волнующими. У нее будет достаточно времени, чтобы все это испытать после того, как она завершит свое преображение.

В четырнадцать лет она жила взрослой жизнью, которая удивляла и восхищала ее. За эти несколько последних недель ей пришлось быстро повзрослеть. Она понимала, что это была игра, лишь маска; что она действовала так, как, по ее мнению, действовали взрослые, однако ее маска была отличной, отполированной драматическими уроками, отточенная стремлением выжить в этой восхитительной, новой, ускользающей жизни. Она выглядела по-прежнему юной, когда сделала макияж и распустила волосы, но до сих пор никто не видел ее в таком виде и никто не говорил, что она блефует. Единственное, что нужно, так это убедить какого-нибудь врача в том, что она достаточно взрослая для операции. В настоящий момент она опять находилась в гостинице и вновь просматривала списки врачей.

В тот день она обзвонила множество врачей и клиник, обращалась также в Калифорнийский косметический центр.

Ей повезло найти доктора Каплана, который запросил пятнадцать тысяч долларов наличными вперед. Соня считала, что сумма чересчур велика, но она уже устала от поисков и заплатила. Он также заставил ее подписать около дюжины различных бланков с отказами от претензий в случае неудачи при операции.

— Почему? — хихикнула она. — Чтобы я не могла предъявить претензий, если в итоге я буду выглядеть как горбун из романа «Собор Парижской богоматери»?

— Вы не будете выглядеть как горбун! — пообещал он. — Это просто формальности.

«Выглядит он довольно странно, — подумала она, — но иного выбора, как поверить ему, не было. Лучше так, чем навечно оставаться ребенком».

Она приехала в клинику за день до операции, и пока за ней ухаживали медсестры-кореянки, тщательно выбрившие ей подмышки, рассматривала в зеркало свое стройное тело. «Как у мальчишки», — сказал когда-то египтянин. Никто никогда впредь не скажет ей подобных слов, пообещала она сама себе.

Очнувшись после продолжительной двойной пластической операции на носу и на груди, она пришла в себя от наркоза и чувствовала себя такой измученной и разбитой, словно побывала под колесами грузовика. Ее продержали в постели две недели, прежде чем сняли повязки. Швы были воспаленными и красными, но Соне понравились новые сферические груди. Доктор Каплан вложил в них достаточное количество силикона, чтобы они выглядели зрелыми и соблазнительными. Соски болезненно сморщились, а маленький, слегка вздернутый носик с прямоугольным кончиком делал глаза немного раскосыми, но из зеркала на нее глядела определенно новая Соня, которой предстояло отныне соответствовать той новой личности, которой она стала.

Соня возвратилась в гостиницу и в последующие недели удивительно быстро поправлялась благодаря огромным дозам витамина С, который она глотала пригоршнями. Ежедневно она посещала клинику для наблюдения, очень осторожно загорала и придерживалась сбалансированной диеты. Она подумывала связаться с Лаурой, но, вспомнив о выражении ее лица, когда та кричала на нее, решила этого не делать.

Несколько раз Соня снимала телефонную трубку, намереваясь позвонить в полицию, чтобы узнать, где находится отец, но каждый раз удерживала себя от этого. Они могут потребовать залог, а это ограничит ее планы.

Иногда ей бывало одиноко, но новая жизнь в целом ей нравилась. Лучше оставаться инкогнито, пока она не станет профессиональной моделью, что, как ей начинало казаться, предначертано судьбой. В конце концов, ей всегда говорили, что она очень красивая, теперь она знала, как пользоваться этой красотой.

Понемногу у нее скопился гардероб платьев из шелка, хлопка, кашемира облегающих фасонов, выгодно подчеркивающих ее новую фигуру. Ей нравилось с утра ходить по магазинам, до того как они наполнятся толпами людей, примеряя наряды и крутясь перед восхищенными взглядами продавщиц. Вечерами она изучала журналы «Вог» и «Базаар», экспериментируя с макияжем и прической, прогуливалась по набережной. Когда она дефилировала по улицам или посещала рестораны, с ней неоднократно заговаривали мужчины и пытались завязать знакомство. «Ничтожества», — думала она. Один парень представился фотографом и предложил бесплатно сделать фотографии, если она согласится ему бесплатно позировать. Соня задала ему множество вопросов относительно работы моделей и фотографирования, но не пришла на свидание.

Каждое утро в киоске на набережной она покупала номер «Нью-Йорк таймс» и просматривала его во время завтрака в отеле, пока наконец в разделе рядом с книжным обозрением не нашла то, что искала: объявление фирмы «Вольюмз» и «Даблдэй», гласящее, что Марчелла Балдуччи-Уинтон, автор феноменально популярного романа «Во имя любви», будет подписывать экземпляры нового издания книги в пятницу в книжном магазине «Даблдэй» на Пятой авеню. Была среда. Тем же утром Соня купила билет первого класса на самолет до Нью-Йорка в авиакассе отеля.

— В один конец? — спросил служащий.

— Угу. — Она взглянула сквозь витринное окно холла на голубые волны Тихого океана. — Я не вернусь назад.

Она попросила служащего выписать ей счет. Он уговорил ее поужинать с ним, поскольку это был ее последний вечер. Однако прежде ей нужна была еще одна услуга. Соня попросила его позвонить в нью-йоркский отель «Плаза» и, представившись ее дядей, отправляющим племянницу в путешествие, зарезервировать для нее номер. Она сняла номер на три дня на его кредитную карточку, оплатив ему сумму имевшимися у нее хрустящими стодолларовыми банкнотами. Он был таким респектабельным и солидным, что она решила принарядиться для последнего вечера калифорнийской Сони.

В тот вечер в ресторане, расположенном на верхнем этаже отеля, она заказала самое дорогое блюдо в меню — лобстер «термидор» и французское шампанское, по сто пятьдесят долларов бутылка, чтобы попробовать на вкус. Однако они не оправдали ее ожиданий. В ресторане они немного беседовали, пару раз он прикоснулся к ее колену. Он показался ей скучным, однако ей доставляло удовольствие видеть власть собственной красоты и то влияние, которое она оказывала на взрослых. После ужина он предложил посмотреть телевизор у нее в номере. Она согласилась, пригласив его в номер и удалившись в ванную.

Там она включила ледяную воду в душе, намочила в ней полотенце для рук, выжала из него лишнюю воду и свернула в тугой жгут. Открыв дверь в комнату, она увидела, что он, сняв пиджак, отдыхал в кресле. Его глаза раскрылись от изумления, когда она подошла к нему, размахнувшись изо всех сил мокрым полотенцем. Первый удар пришелся ему по щеке, оставив на ней жестокую отметину, второй — по лбу. Она собиралась нанести удар по глазам, когда он вскочил, схватил пиджак и выбежал из комнаты. Он помчался по коридору в сторону лифта, с опаской оглядываясь на нее. Соня закрыла дверь, прислонилась к ней спиной и смеялась, смеялась. Если это новая игра, то она бесподобна! С такими мужчинами вокруг ей не придется голодать! Остаток вечера она провела, упаковывая свои новые вещи, разглядывая новые груди в зеркале в ванной комнате, приподнимая их, чтобы увидеть красные линии швов, которые, как обещал врач, должны исчезнуть через несколько недель. Последнюю ночь в Калифорнии она проспала глубоким сном.

Марчелла прокралась на последний ряд кинозала. Это был ее десятый визит за последние десять недель. Услышь она о другой женщине, так часто приходящей сюда, она назвала бы ее извращенкой. Однако, о! Как внимательны, как нежны были ее любовники в темноте кинозала. Обладатели сильных рук были подлинными мастерами в искусстве доведения женщины до оргазма. Самые интенсивные пики удовольствия, которые она когда-либо испытывала в своей жизни, произошли в этом затемненном рае. На первых порах она была благодарна за каждую ласку, удивленная нежностью, с которой к ней здесь относились. Как нежен был каждый ее кавалер на сеансе в шесть тридцать, на который по пути домой заглядывали бизнесмены. Как тепло они гладили ее тело, как нежно обнимали, как ласково проделывали все, кроме поцелуев в губы. Иногда они проделывали такое, что ей становилось страшно дозволять подобное. Она была им крайне признательна, так же как и они ей, за то, что все было так просто, необременительно. Они всегда были под рукой, когда она испытывала в них нужду. И каждый раз, покидая зал, Марчелла твердила, что вела себя как больная, поступая подобным образом, обещая, что этот раз станет последним.

При каждом посещении она испытывала ощущение возможной опасности. А что, если у мужчины окажется нож? Что, если с ней рядом усядется психопат? Она непрестанно говорила себе, что, если произойдет нечто, хоть частично неприятное, она навсегда откажется от посещений этого места. Но до сих пор эти визиты походили на сказку, на волшебный уголок, островок удовольствия.

Небрежно положив руку на соседнее кресло — этот язык жестов она уже освоила, — она сидела в сумраке кинозала. Как правило, к ней приближался мужчина и устраивался рядом или через одно-два кресла и оглядывал ее. Когда ей не нравилась его внешность или производимое им впечатление — поистине удивительно, как чутко действовал ее сексуальный радар, — она убирала руку со спинки кресла и игнорировала его. Но сейчас, когда к ней приблизился серьезный, темноволосый, застенчивого вида мужчина, Марчелла почувствовала, что этот сгодится. Ободряюще она протянула руку. Он также действовал согласно модели поведения. Это всегда хорошо. Осторожно он устроился в кресле рядом. Вскоре его рука легла ей на колено, поглаживая его. Просто рука, просто пять пальцев, просто прикосновение, но Марчелла могла упасть в обморок от этого ощущения. Он действовал нерешительно, застенчиво пробуя, поэтому она двинула свое тело навстречу, подбадривая его. Его рука нежно обхватила ее грудь. Теперь она уже не надевала бюстгальтер. Зажав сосок между пальцами, он скользнул второй рукой вдоль ее тела. Марчелла откинулась назад. Она хорошо изучила эти кресла и знала, насколько далеко можно протягивать ноги под стоящие впереди кресла, чтобы туловище оставалось на кресле, занимая при этом почти горизонтальное положение, предоставляя себя во власть мужских рук, отдаваясь прикосновениям, приносившим такую радость. Он начал честно трудиться, поставив своей целью достижение ее оргазма. Раздавшийся звук заставил ее повернуть голову в сторону. Она увидела подстриженного молодого человека приятной внешности, который, перегнувшись через спинку ее кресла, наблюдал за их действиями. Он улыбнулся ей. Многим мужчинам нравится наблюдать, как доставляют удовольствие женщинам, но она не приветствовала этого. Этот, второй мужчина также казался приятным и симпатичным. Мужчина, сидевший сбоку от нее, склонился над ее бедром, водя по нему языком, пробуждая в ее теле волны наслаждения. Внезапно пришелец нырнул под кресло. Его голова появилась у нее между ног, и они уже вдвоем гладили ей бедра. Отдавая себя новому наслаждению, она увидела, как они поделили между собой «территорию». Один продолжал ласкать языком внутреннюю поверхность ее бедер, другой, словно одурманенный запахом духов, которыми она побрызгала на себя, как кот о кошку, терся о нее носом.

Оба они неплохо работали, причем первый, казалось, не возражал против присутствия партнера. Как коллеги доктора, колдовавшие над пациентом, как мастера, демонстрирующего свое умение, как опытные любовники, знающие точно, как доставить удовольствие. Нежно, ласково они приподняли ее ноги и опустили на стоящее впереди кресло, подняли юбку, пока она не оказалась собранной в складки на животе. Открытая их взорам, Марчелла позволила им касаться языками самых чувствительных областей своего тела, тереться подбородками и носами о волосы на лобке, ласкать половую щель своими жаждущими пальцами. Она видела, как время от времени они облизывали губы языком, их крайнюю заинтересованность в себе самой и в том, чтобы доставить ей наслаждение. Когда их руки расстегнули пуговицы блузки и каждый взял в ладонь по груди, соски напряглись. В ней зародился и разлился по всему телу стон удовольствия. Двое мужчин трудились, чтобы доставить ей наслаждение! О Господи, никогда в жизни она не испытывала ничего подобного! Раскинув ноги на креслах из красного бархата, она постепенно подходила к кульминации. Марчелла старалась не проронить ни звука. Боже, последовала целая серия оргазмов, она кончала снова и снова, тихо постанывая, но так, чтобы ее стоны не привлекали внимания других зрителей, сидевших в кинозале. «В последний раз занимаюсь я подобным делом», — поклялась она себе, погружаясь в экстаз, наслаждение омывало ее со всех сторон. Мужчины устроились на креслах по обе стороны от нее. Вытянув руки, Марчелла нащупала их восставшие члены. Один из них извлек свой прибор из брюк, предлагая подержаться за него. Она скользнула рукой вдоль толстого древка, мужчина взял ее руку, поплевал на ладонь и водрузил обратно на свой член. Легкие поглаживания пениса привели его в состояние крайнего возбуждения, застонав, он кончил, выстрелив струей в воздух. Второй мужчина тоже кончил. В какой-то момент они смотрелись как некое трехглавое божество, как шестирукий индийский бог, погруженный в ритуал Камасутры.

Мужчины застегнули брюки, благодарно похлопали ее, наклонившись, скользнули губами по щекам. Вскоре Марчелла вновь осталась одна. Несколько минут сознание балансировало между реальностью и мечтой. Мужчины, проходившие по рядам, заинтересованно приглядывались к беспорядку в ее одежде, и ей пришлось застегнуть блузку и опустить юбку, привести себя в порядок, встать, испытывая дрожь, и покинуть зал.

«Какая другая женщина пошла бы на такое? — спросила Марчелла у себя самой. — Я». Марчелла вышла из клуба через пожарный выход, двинулась по пугающе темной аллее, избегая быть замеченной; она сомневалась, что кто-либо из посетителей клуба входил в круг ее читателей или знал ее в лицо, но лучше принять меры предосторожности. Перейдя через Девятую авеню, она прошла на восток по Пятьдесят седьмой улице. Тело ее еще била дрожь от только что полученного наслаждения.

Дойдя до Бродвея, она посмотрела вдоль улицы, ожидая, когда появится одно из ее больших чудачеств. Ей надоело чувствовать себя, подобно бедной родственнице Эми, занимая у нее машину только в то время, когда та была свободна. Когда написанный ею роман был переиздан в седьмой раз, она купила себе «роллс-ройс», выбрав шикарный лимузин цвета морской волны и наняв Дональда, представительного водителя-негра. Теперь, возможно, она будет жить той жизнью, о которой мечтала многие годы. Ей не нужны имение в Саутхемптоне и бассейн. Достаточно удобной квартиры в районе Центрального парка и этой сногсшибательной машины, этого готового услужить шофера, который отвезет ее туда, куда она пожелает. Отлично, сейчас ей хотелось поехать домой.

Машина появилась на условленном месте. Дональд всегда высаживал ее и забирал за несколько кварталов от клуба, чтобы ее посещения и выходы из клуба были как можно менее подозрительными. Хотя клуб «Партнеры» располагал гимнастическим залом, рестораном и рядом других мест для встреч, она была уверена, что все непременно догадаются, что она посещала именно кинотеатр. Устало она забралась на заднее сиденье, Дональд набросил кашемировое покрывало ей на колени. Она не могла встретиться с ним взглядом, словно он мог учуять исходивший от нее запах секса. Он отвез ее домой, она пожелала ему спокойной ночи, сказав, что завтра ей потребуется машина к десяти утра. Один из привратников поднялся с ней в лифте, пожелав хорошей ночи. Наконец Марчелла очутилась дома, в излюбленном коконе-квартире. Прежде всего теплая ванная, затем она прослушала записи на автоответчике, глядя через окно своего рабочего кабинета на Центральный парк, зеленевший внизу полуночной зеленью. Все сообщения носили деловой характер; каким-то образом она создала себе жизнь, вращавшуюся вокруг ее книг.

Прежде чем забраться в чистую белоснежную постель, она опустилась на колени на ковер, прижав лоб к ладоням, положив локти на край кровати. «Прости меня», — молила она. Она не знала, кого именно просила сделать это.

Молодой человек, спавший в ее кровати, лежал так тихо, так спокойно, что кто-нибудь другой мог подумать, что он мертв. Но она отлично знала, как он спит, знала, что он мог внезапно мощно заворочаться, перевернуться на другой бок, проворчать что-то невнятное, прежде чем снова провалиться в этот глубокий, глубочайший сон, которому она так завидовала. Скользнув в кровать подле своего сына, не прикасаясь к нему, глядя на его правильный профиль и слегка улыбающиеся во сне губы, Марчелла лежала на спине с открытыми глазами. Если это было непристойным, а она знала, что это было непристойным, то почему она чувствовала себя так великолепно? Если тебе хорошо — делай это! Не так ли привыкли говорить? К чему эти страхи, будто странное, восхитительное пристрастие лишает ее чего-то иного — чего-то по-настоящему ценного? «Боже милостивый, — вновь прошептала она, — Боже, в которого я не верю. Прости меня. Я ужасаюсь самой себе». Вскоре она уснула.

«Э-э-эх!» Эми положила большой кусок козьего сыра на изрядный кусок французского батона. Они завтракали в «Ультимо», новом итальянском заведении, открывшемся в верхней части Бродвея, в один из первых жарких летних дней.

— Помнишь тот кинотеатр, что я показывала тебе в клубе «Партнеры»? — спросила Эми Марчелла. — Одна моя знакомая совсем помешалась. То есть я хочу сказать, она ежедневно ходит туда вот уже несколько недель! Я понимаю, неплохо несколько раз, но…

Она подняла брови.

— Как можно привязаться к подобному месту? — спросила Марчелла, стараясь, чтобы голос звучал безразлично. И сделала небольшой глоток крепкого черного кофе.

— Может быть, это напоминает девочкам об их первом тайном свидании? — предположила Эми, набивая рот. — Знаешь, женщины моего поколения, кто вырос до так называемой сексуальной революции, мы много проказничали в темноте. Говорят, первые шаги оставляют неизгладимые впечатления. Я всегда предпочитала последние ряды! Возможно, поэтому у меня особое отношение к такси и лимузинам? — прыснула она.

Мозг Марчеллы напряженно работал. Неужели и она пристрастилась? Сладкое сексуальное уединение ее встреч уже стало важной частью ее жизни. Неужели темнота и новые партнеры заслонили, почти стерли воспоминания о том, как ее гладил отец, как прикасался к ней Гарри, темноту исповедальной кабинки и отца Кармелло, выслушивавшего и благословенно отпускавшего ее прегрешения?

— Когда-нибудь я напишу об этом месте, — произнесла Эми, принимаясь очищать большой апельсин. — Если бы кто смог поверить…

— Да… — Марчелла кивнула. — Немного трудно поверить.

Эми пристально посмотрела на нее.

— А как ты удовлетворяешь свою сексуальную потребность? — внезапно спросила она. — Ты ее удовлетворяешь, это я могу сказать наверняка. Когда женщина лишена такой возможности, у нее на лице появляется такое изголодавшееся выражение — своеобразная недостаточность. У тебя нет такого изголодавшегося взгляда, Марчелла…

Марчелла закурила сигарету, избегая удовлетворять любознательность Эми.

— Громко читаю Пятую поправку к Конституции, — рассмеялась она, сильно затягиваясь и выпуская дым.

— Скрываешь от меня, да? — Эми пыталась шутить. Марчелла видела, что она немного обеспокоена.

«Слишком плохо, — подумала она. — Эми мой агент и подруга, а не отец-исповедник».

Марчелла опять была там вчера, в самом начале вечера. Затем она неторопливо брела по Девятой авеню, высматривая Дональда и машину на Пятьдесят седьмой улице, а ноги ее вибрировали от наслаждения. Дома, после душа, она вытянулась на кровати, а Марк постучал в дверь ее комнаты.

— Хочешь послушать музыку? — спросил он.

— Да, с удовольствием, дорогой, — ответила она. Он прошел в гостиную, оставив дверь открытой, и вскоре зазвучали прекрасные и чистые аккорды Дебюсси. Она закрыла глаза и благословила свою жизнь. Нашла ли она ответ? Дебюсси парил в воздухе, и в тот момент она ощущала себя, как никогда, счастливой.

— Как насчет завтра?

Голос Эми вторгся в ее мысли.

— У тебя все имеется для парадного выхода и тому подобное?

— На завтра? Да!

Марчелла затушила свою сигарету.

— В полдень состоится надписание книг в «Даблдэе».

— Полагаю, кремовый костюм подойдет.

— Абсолютно! — одобрила Эми. — И возьми свой «роллс», хоть расстояние всего несколько кварталов. Читатели книг в мягких обложках ждут немного торжественности за свои четыре бакса!

«Только обладатели книг Марчеллы Балдуччи-Уинтон, изданных издательством «Вольюмз», будут пропущены в зал, где состоится надписывание», — гласил исполненный от руки плакат, вывешенный на следующий день в «Даблдэе» и объявлявший о личном присутствии автора романа «Во имя любви», разошедшегося миллионными тиражами и принесшего миллионные доходы.

Скотт был на месте, готовый провести ее сквозь плотную толпу женщин к столу, заваленному сотнями экземпляров ее книги и украшенному гигантской композицией из цветов. Рядом с цветами стоял графин с водой, словно Марчелле предстояло еще и говорить.

Колеблющаяся линия женщин, терпеливо прижимавших к груди экземпляры ее книг, перемещалась вперед и назад, огражденная бархатным шнуром. Когда Марчелла появилась в магазине, толпа подалась вперед. Впервые прилюдно вкушала она плоды своей славы, и ощущение было удивительно пугающим, словно все эти люди хотели от нее большего, чем она раскрыла им на страницах своей книги. Она села за стол, и толпа подалась вперед, протягивая книги.

— Настоящий ажиотаж! — счастливо улыбаясь, воскликнул Скотт. — Через две недели мы станем первыми в списке популярности!

Марчелла начала подписывать книги. Их подсовывали ей со всех сторон, ароматы всевозможных духов ударяли в нос, ей застенчиво называли имена, которые предстояло написать на обложках.

— Для Джуди, пожалуйста.

— Для Джоан.

— Не могли бы вы написать: «Моему лучшему другу Рене»?

Было множество таких, которые стеснялись вообще что-либо просить, и она благодарно писала на их книгах одно лишь свое имя. В магазине было на редкость тихо, только позванивал кассовый аппарат, сигнализируя о продаже новых экземпляров книги. Мимо нее прошли сотни женщин.

— О, миссис Уинтон, мне так нравится ваша книга! — проговорила женщина лет пятидесяти. — Этот экземпляр для моей мамы!

— Удачи тебе, моя дорогая, — подмигнула ей пожилая леди.

— Мануэлла — это я! — прошептала девушка. Марчелла старалась сохранять спокойствие. «Это же мои читатели», — подумала она. Всем она говорила несколько слов.

— Как обстоят дела с новой книгой? — поинтересовался Скотт в момент короткой передышки. Она взглянула на него.

— Я почти завершила первый черновой вариант.

— Хорошо, великолепно, — сказал он. — Нам хотелось бы, чтобы ты работала по расписанию. Выпускала по книге каждые восемнадцать месяцев.

Подошла другая сотня читателей, на этот раз среди них оказалось несколько мужчин. Она надписывала имена, которых никогда прежде не слышала. Африканские, китайские, вымышленные имена. Посвящая мужьям, дочерям, сестрам и лучшим друзьям. Она пыталась улучить момент, чтобы переварить каждый комплимент, изучить каждое лицо, запомнить, что они говорили относительно отождествления себя с ее героиней. Все эти замечания и комментарии будут ее спутниками и дадут ей храбрости завершить следующую книгу.

Через час работы Скотт объявил:

— У нас небольшой перерыв!

Он налил ей немного воды, а она потрясла правой рукой, стряхивая охватившую ломоту и благодарно глядя на Скотта.

— Спасибо, что ты оказался здесь! — сказала она ему.

В ответ он улыбнулся:

— Таковы мои обязанности, мадам.

Управляющий предложил, чтобы она подписала лишние сто экземпляров книги «в интересах магазина», и она пообещала.

Когда она продолжила подписывать книги, то увидела, как очередь колеблется от входной двери в магазин и тянется дальше по улице. Ей захотелось оказаться дома, подальше от этих любопытных взглядов, которые, казалось, поедали ее.

— Для Анны, пожалуйста.

— Вы можете написать: «Моей дорогой Патрисии»?

— Для Сьюзан Вестон, моей горячей почитательницы.

— Для Сони, пожалуйста!

Это имя вызвало у Марчеллы спазмы.

— О! — Она подняла глаза. — У меня дочь по имени…

Марчелла замолкла. Она глядела в глубь пары фиалковых глаз, умолявших признать их. Перед ней стояла высокая молодая женщина, держа раскрытую книгу.

— Соня?! — воскликнула Марчелла.

Внезапно она вскочила на ноги, опрокинув на пол графин. Послышался возглас стоявшей рядом читательницы, облитой водой.

Девушка, выше ростом, чем она сама, казавшаяся несколько изменившейся, уже не была ее маленьким ребенком, а развитой, потрясающей молодой женщиной. На лице Сони застыло необычное выражение: откровенной бравады и одновременно страстного желания, чтобы Марчелла привлекла ее к себе. Словно отвечая ее сокровенным желаниям, Марчелла заключила Соню в объятия.

— О, Соня! Как мы искали тебя!

Марчелла забыла, что вокруг них стояла и наблюдала толпа; на мгновение сказка стала реальностью — прекрасная молодая дочь соединилась со своей любящей матерью.

Скотт проговорил с восхищением:

— Это вот и есть Соня?

Наблюдавшие за сценой женщины зааплодировали, не зная, чему, собственно, они аплодировали.

— Послушайте все! — вдруг громко объявила Марчелла, на глазах которой навернулись слезы, обнимая одной рукой Соню.

— Это моя дочь, Соня, которую я не видела два года! Она вернулась!

Раздались возгласы и новые аплодисменты, словно она написала для них еще одну драматическую сцену в своей книге. Однако то была не книга, то была явь, то была ее настоящая жизнь! Марчелла вновь прижала к себе Соню, стараясь чувствовать то, что, как она знала, ей следовало чувствовать — возвращение дочери. Однако ничто: ни запах, ни ощущение этого молодого тела женщины, находившейся в ее руках, ни ее лицо, ни его выражение — не было ей знакомым. Эта прекрасная молодая женщина, называвшая ее «мамой», была совершенно чужой.

Соня стояла немного напряженно в объятиях матери, затем внезапно освободилась от них.

— Все это очень трогательно, мама, дорогая, — сказала она, — но давай не будем чересчур сентиментальными. Заканчивай подписывать книги. Я подожду.

Она отошла в сторону к полке с книгами по искусству. Марчелла наблюдала, как она небрежно листала тома, стараясь успокоить странную боль, возникшую у нее внутри.

— Скотт! — прошептала она, беря в руки очередную книгу. — Если ты рассчитываешь, что я продержусь здесь еще час, лучше пошли кого-нибудь за тройным виски!

— Марк, вот твоя сестра! — объявила в тот день Марчелла.

Марк уронил книгу, которую держал в руках, вскочил на ноги, глядя на сестру с изумлением.

— Соня! — воскликнул он, бросаясь к ней с объятиями, а она подставила ему свою щеку для поцелуя. Затем он пристально стал всматриваться в нее, потрясенный.

— Я бы никогда не узнал тебя! Никогда! Ты изменила свой нос, так ведь?

— Я чувствовала, что что-то не так! — проговорила Марчелла, прикасаясь к лицу Сони.

Соня рассмеялась и отбежала в другой конец комнаты.

— Я сломала его, свалившись со своей лошади! — объявила она. — Хирургу пришлось его восстанавливать по кусочкам. Тогда я сказала: «Раз все равно предстоит работа, то сделайте мне такой же нос, как у Кимберли Эванс! Вы же знаете ее, не так ли? Она работает моделью у Эсти Лаудер».

Марчелла и Марк ничего не ответили, наблюдая, как Соня, оглядев комнаты, вышла на небольшой балкончик и посмотрела вниз на улицу.

— Хорошо! — Соня повернулась к ним лицом. — Я вернулась!

Она произнесла это почти как вызов.

— Итак, теперь мы живем здесь!

Марчелла пристально смотрела на Соню, стараясь не искать определений ощущениям, боровшимся внутри нее. Совсем не так представляла она себе их встречу.

— А теперь скажи мне, откуда у тебя такое тело? — спросила она Соню. — В нашей семье ни у кого не было такого тела!

Соня гордо оглядела себя. На ней был плотно облегающий фигуру черный свитер и прямые черные брюки. Марчелла отметила, что все дополнения — серьги, туфли — были высочайшего класса и очень модными.

— Чтобы сделать такое тело, нужно много часов потеть, — ответила Соня. — Танцевальные классы, упражнения и езда верхом! Вот мой секрет. У меня была собственная лошадь. О Господи, как мне ее не хватает!

Она оттянула свитер книзу, плотно прижимая его к торсу, глядя на Марчеллу и Марка так, словно флиртовала с ними. Затем она подскочила в воздухе и растянулась на полу.

— Тебе тут будет чем заняться, дорогая! — сказала Марчелла, поднимая ее на ноги. — Пойди поздоровайся с бабушкой. Посмотрим, узнает ли она тебя…

— О Боже, она тоже живет здесь? — простонала Соня.

Марчелла вновь пристально посмотрела на нее, выводя в коридор.

— Конечно! За ней ухаживает сестра милосердия, у нее собственная ванная комната, и она полностью за собой ухаживает. Она так удивится!

Дверь в комнату бабушки открыла сестра-сиделка.

— О, как замечательно! — воскликнула сестра, поворачиваясь в сторону Иды. — У вас гости!

Ида не подняла глаз.

— Мам? — Марчелла опустилась около матери на колени и поцеловала ее. — У нас для тебя сюрприз, дорогая! Соня вернулась.

Марчелла обернулась, ища глазами Соню, которая боязливо держалась позади, вцепившись в Марка, прячась за его спиной и выглядывая из-за плеча. Она была напугана, словно Ида была опасным лунатиком.

— Подойди и поцелуй ее, Соня! — попросила Марчелла. Нерешительно выйдя вперед, Соня опустилась на колени и торопливо чмокнула бабушкину щеку.

Ида посмотрела на нее.

— Она два года прожила с отцом, — воскликнула Марчелла. — Теперь она здесь, с нами! Разве это не замечательно!

Ида молча отвернулась к экрану телевизора. Соня рассмеялась.

— Она даже понятия не имеет, кто я такая! — воскликнула она.

— Нет! Не говори так!

Марчелла, защищая, положила руку на плечо матери.

— Временами она немного забывчива. Помоги ей вспомнить тебя!

Соня состроила гримасу, присаживаясь на корточки, чтобы быть на одном уровне с лицом бабушки.

— Привет, ба, помнишь меня?

Соня выпрямилась, глядя на старуху. Внезапно Ида протянула руку и попыталась оттолкнуть Соню.

— Ты видишь?

Соня направилась к двери:

— Она не хочет, чтобы я здесь находилась.

Она улыбнулась ослепительной улыбкой сестре. Марчелла последовала за ней прочь из комнаты. В коридоре Соня закрыла рот рукой, сдерживая смех.

— Побудь немного с ней, Соня, — умоляюще попросила Марчелла. — И ты тоже, Марк. Может быть, мы поможем ей вспомнить забытое, если постараемся?

В гостиной Марчелла положила руки на плечи своих детей.

— Вот мы и вновь одна семья! — сказала она. — Не могу дождаться момента, чтобы познакомить тебя с Эми. Эми Джаггер — мой агент и великая писательница. Она живет в этом же доме. Многое нужно восстановить. Когда я узнала об аресте твоего отца, то подумала, что скоро услышу о тебе. Я надеялась…

Соня тряхнула головой.

— Нет, мама, мы не семья, — сказала она, — и не будем ею, пока не освободят отца.

Марчелла зажгла сигарету и села на софу. Соня устроилась на ковре перед нею.

— Тебе известно, Соня, что я развожусь с отцом? — спросила она.

Соня холодно взглянула на нее:

— Представляю. На что он тебе нужен, когда твоя книга раскупается в таком количестве, да?

Марчелла бросила взгляд на Марка.

— Принеси нам что-нибудь выпить, Марк, будь добр, дорогой.

— Разумеется, — он направился на кухню. Марчелла вновь посмотрела на Соню:

— Думаешь, ради этого я вышла замуж за твоего отца?

Соня пожала плечами:

— Многие женщины выходят замуж, потому что не могут самостоятельно заработать себе на хлеб. Я хочу зарабатывать себе на жизнь сама и так скоро, как только смогу!

— Замечательно, — Марчелла улыбнулась, — если сможешь, пожалуйста.

— О, я смогу, — сказала Соня. — Парни постоянно останавливают меня на улице и говорят: «Ты могла бы быть моделью!». Теперь я последую этому совету.

— У тебя для этого много времени, дорогая, — сказала Марчелла, гася сигарету. — Прежде всего тебе необходимо получить приличное образование. Где и чему ты училась?

Они обсуждали учебные дела Сони, ее верховую езду, уроки танцев. Марчелла инстинктивно чувствовала, что говорить о Гарри равносильно хождению по тонкому льду.

Вечером они отправились во французский ресторан, расположенный неподалеку, и продолжили разговоры о том, что произошло с ними за эти два года. В основном о двух годах, прожитых Соней, поскольку она мало интересовалась их жизнью. Марчелла с интересом наблюдала, как ее дети пытались восстановить прежние отношения.

— Вы представить себе не можете, во скольких различных местах нам пришлось жить, — рассказывала Соня. — Отец вел себя, как параноик! Постоянные переезды! Наконец мы осели в Калифорнии, и там у меня была своя лошадь, меня не волновало, где я жила. Там было здорово, надо признаться! Я скучаю по своей подруге Джемме!

— А твой отец жил с кем-либо, когда его арестовали? — осторожно спросила Марчелла.

— Да. С Лаурой. По ней я тоже скучаю, — сказала Соня, затем пожала плечами. — Но думаю, я лучше буду ладить с настоящей матерью.

— Надеюсь, дорогая.

Вновь Марчелла попыталась разговорить ее, но не добилась ответа.

— Где она ляжет спать? — спросил Марк, когда они вернулись домой, а Соня, завалившись на софу, сразу же уснула. — Она может воспользоваться моей постелью. — Марчелла зажгла ночник над Соней — А где в таком случае ляжешь ты? — она бросила на него взгляд.

— С тобой! — ответил он.

Она погасила свет в гостиной. Марк последовал за ней в ее спальню.

— Я думаю, не следует, чтобы Соня видела, что мы спим вместе, Марк, — сказала она ему. — Тебе уже шестнадцать и пора это прекратить. Соня может прямо сейчас начать жить нормальной жизнью. У нее есть старший брат, на которого можно равняться. Последние два года у нее была сумасшедшая жизнь, поэтому постарайся не обижать ее. Помни, она всего лишь ребенок.

— Да, ее четырнадцать что сорок! — рассмеялся Марк. — Она самый вздорный ребенок, которого я когда-либо встречал!

— Марк! — Она поцеловала его в лоб. — Будь терпеливым с ней. Ради меня.

Той ночью она не могла уснуть. Ворочаясь на горячих простынях, Марчелла думала о том, как Соня сможет вновь войти в их жизнь. Мысленно она переоборудовала свою небольшую гардеробную комнату в рабочий кабинет, чтобы в ее нынешнем рабочем кабинете устроить комнату для Сони. К четырем утра в голове звенело, она зажгла настольную лампу и начала делать наброски планировки новой комнаты. В дверях спальни Марчеллы появился Марк.

— Завтра у меня экзамен. Если не засну — провалюсь! — взмолился он.

Марк забрался к ней постель, и Марчелле пришлось выключить свет. Почти мгновенно оба заснули.

Следующим утром в восемь часов их разбудили раскаты хохота Сони. Стоя около кровати, глядя на спящих мать и брата, она смеялась.

— Бог ты мой, что за парочка! — воскликнула Соня. Марк, открыв один глаз, что-то буркнул и повернулся на другой бок.

— Ты все еще кормишь его грудью? — спросила дочь у матери.

Обеспокоенная Марчелла присела на кровати.

— Мне нужно соснуть еще часок, Соня. Марк решил, что тебе может понадобиться его постель, если бы ты вдруг проснулась среди ночи. А сейчас закрой, пожалуйста, дверь. В этом доме принято стучать, прежде чем входить в чью-либо спальню.

— Да! — выходя из комнаты, Соня засунула руки в карманы джинсов и, повернувшись, добавила: — Могу поспорить, что вы так и делаете!

Марчелла слышала, как, уходя из квартиры, Соня хлопнула дверью. Она была слишком рассержена, чтобы снова уснуть. Сев на кровати, она принялась расталкивать Марка.

— Видишь, что ты наделал? — проворчала она. — Я же знала, что не следовало разрешать тебе спать здесь! Очень важно, чтобы Соня чувствовала, что здесь ее любят, рады ее возвращению и не отгораживаются от нее!

Направляясь в ванную комнату, он заспанно посмотрел на мать.

После того как Марк сходил за почтой и ушел в школу, Марчелла решила съездить в «Блумингдейл» и купить Соне кое-что из одежды, надеясь, что обновки помогут ей забыть об утренней сцене.

Марчелла не знала, что теперь в моде у нынешних четырнадцатилетних. Однако в магазине она нашла массу утепленных костюмов, брюк, блейзеров, несколько блузок и свитеров любимых Сониных расцветок: различных оттенков лаванды и пурпура. Домой она приехала на такси, нагруженная коробками, и разложила подарки в гостиной на софе в качестве сюрприза.

Соня вернулась домой перед ленчем в сопровождении вахтера, сгибавшегося под тяжестью двух чемоданов. Марчелла помогла затащить их в комнату Марка и освободить в гардеробе место для Сониных вещей. Открыв чемоданы фирмы «Луис Уиттон», Соня продемонстрировала обилие дорогих платьев французского и итальянского производства. Большинство из них были для взрослых, плотно облегали тело и предназначались для роковой женщины.

— Я прошлась с утра по магазинам купить тебе кое-что, дорогая…

Марчелла провела Соню в гостиную, чтобы показать разложенные на софе подарки. После содержимого ее чемоданов эти наряды выглядели просто детскими.

— Надеюсь, тебе понравится то, что я выбрала. В Нью-Йорке ребята для улиц должны быть одеты соответствующим образом. Одевшись, как большинство из них, ты будешь чувствовать себя здесь увереннее.

Соня наклонилась над софой, слегка коснувшись одежды пальцами, стараясь не рассмеяться в лицо Марчелле.

— Извини, мама, дорогая, но я никогда не слышала ни об одном из создателей этих моделей, — проговорила она, отказываясь от подарков, — во всяком случае, это не мой стиль!

— Мне казалось, что ты без ума от пурпурного? — спросила Марчелла, явно разочарованная.

— Когда мне было десять лет, — рассмеялась Соня. — Теперь мой цвет — черный. Разве ты не видишь?

И она указала на надетые облегающие джинсы и полосатую хлопчатобумажную рубашку.

— О, — проговорила Марчелла, почувствовав, как внутри больно кольнуло. — Извини. Давай перекусим сандвичами, а потом пойдем обменяем.

Прогулка по улицам в обществе дочери оказалась целым событием. Туго обтянутая фигура Сони привлекала внимание мужчин. Когда они проходили мимо бригады строителей, те не могли удержаться от двусмысленных намеков и одобрительного свиста, встречные мужчины буквально пожирали ее глазами. Провоцирующая походка Сони, высокая, устремленная вперед грудь, длинные грациозные шаги, полуоткрытый рот — весь ее облик, казалось, говорил, что она позировала фотографу. В магазине «Блумингдейл» она умудрилась отыскать дорогое, облегающее тело, черное платье, стоившее больше всей одежды, купленной Марчеллой. Крутясь перед зеркалом, прикладывая платье к себе, Соня заявила:

— Вот это круто!

Марчелла взглянула на других покупателей, наблюдавших за поведением Сони.

— И когда же ты думаешь носить это? — спросила она.

— Есть много мест, куда можно отправиться, — пожав плечами, ответила дочь, — прошвырнуться…

Марчелла вздохнула:

— Поищи что-нибудь более подходящее. Подростковое.

Вешая платье на вешалку, Соня посмотрела на мать разочарованным взглядом.

— Забудь про него! Я одна зайду сюда как-нибудь и куплю его.

Всю дорогу домой Соня сидела в такси надувшись.

Лето они провели преимущественно в саутхемптонском доме Эми, где прошли практически все уик-энды. Там они плескались в бассейне и наблюдали за писателями-мужчинами, влюбленно взирающими на облаченное в бикини тело Сони. Эми была околдована Соней.

— Она гораздо прекраснее и безрассуднее любой из героинь моих романов, — нередко говаривала она, усаживая Соню на своих субботних обедах рядом со старыми сварливыми мужчинами и наслаждаясь одолевающими их страданиями.

В сентябре Марчелла записала Соню в одну из частных школ, где основной упор делался на изучение изящных искусств. Преподавание велось преимущественно на французском языке. Соня потребовала дополнительно уроков пения, танцев и гимнастики, записавшись на них в несколько различных школ, расположенных недалеко от Бродвея. Когда учебный год начался, она почти постоянно отсутствовала дома. Ее оправданием была работа, курсы, уроки, а также случайные конкурсы. Иногда она так уставала, что по утрам спала часов до одиннадцати, когда приходила прислуга, наводившая порядок в квартире. По выходным она либо исчезала, либо беспрерывно ела на кухне, словно не могла утолить напавший на нее голод. Соня взорвала их привычный домашний распорядок, как шар для боулинга, брошенный в спокойную воду бассейна. Иногда по ночам она плакала во сне, но когда Марчелла прибегала к ней в спальню, неизменно отвечала, что все в порядке. Мечта Марчеллы, чтобы иметь дочь, с которой можно было бы жить общими интересами: ходить по магазинам, гулять в парках — испарялась всякий раз, когда эта прекрасная, холодная незнакомка входила в комнату.

— Мое братское покровительство также не действует, — признался Марчелле Марк. Очевидно, Соня страдала от беспокоивших ее ран. Когда в ней вскипал гнев, зрелище было ужасным. Иногда от случайного замечания, брошенного Марком, она готова была выцарапать ему глаза. Позднее она извинялась перед ним, говоря, что в момент ярости ей хотелось причинить ему боль.

Бывало, после нескольких дней молчания и полного игнорирования Марка, она неожиданно заходила к нему в комнату и как ни в чем не бывало начинала рассказывать ему об отце кого-нибудь из школьных друзей, с которым у нее роман.

— Если я ему прикажу, то завтра же ради меня он бросит жену, — бывало, говорила ему Соня.

— Ты явно ненормальная, знаешь? — обычно говорил Марк.

В ответ она улыбалась и ехидно говорила:

— По крайней мере, я не сплю с мамочкой! Вот что я называю ненормальным! Знаешь, иногда я сбегаю из школы, чтобы поискать работу в качестве модели. Мир моды переполнен умными парнями вроде тебя, Марк. Все они с ума сходят по мне — им нравится мое лицо, мои груди, мои волосы, все такое, но они для меня как братья. Я знаю, полно симпатичных парней, кто хотел бы познакомиться с тобой, Марк. Что ты на это скажешь? Пойдем со мной как-нибудь, я познакомлю тебя…

После этого она ускользала из комнаты, улыбаясь сама себе тайком, оставляя его охваченным чувством странной неудовлетворенности, словно ей удавалось заглянуть в какую-то часть его души, в существование которой он никогда не признавался даже самому себе.

Когда на ее имя пришло письмо от адвоката, представлявшего интересы Гарри, Соня с подозрением взглянула на конверт.

— Как он узнал, что я здесь? — спросила она. Марчелла, готовившая кофе на кухне, повернувшись, посмотрела на нее.

— Официально тебя объявили пропавшей, дорогая. Естественно, что всех уведомили, что ты отыскалась, включая полицию и адвоката твоего отца.

Марчелла видела противоречивые чувства, отражавшиеся в глазах Сони, когда та вертела конверт в руках.

— Дорогая, — Марчелла прикоснулась к ее плечу, — не принимай все так близко к сердцу!

Соня пожала плечами и отправилась в школу. Вечером того же дня за обедом Марчелла спросила ее:

— Как насчет отца?

— Господи! — воскликнула Соня, бросив вилку. — Как ты произносишь его имя! Словно он для общества враг номер один! Зачем ты вышла за него замуж, если ненавидела его?

Марчелла отпила глоток вина, заставляя себя не смотреть на Соню. Она знала, что обмен взглядами лишь разозлит дочь.

— Соня, — сказала она осторожно, — знаю, ты считаешь себя очень взрослой, но не забывай, я все еще твоя мать и я не хочу, чтобы ты когда-либо разговаривала со мной подобным образом! Я не ненавижу твоего отца, и запомни, это он обманул меня! Забрал тебя от меня! Сейчас он находится под арестом, ему предъявлены серьезные обвинения, и он может получить до пятнадцати лет тюрьмы. Его могут выпустить под залог в полмиллиона долларов, которые он не в состоянии собрать. Это все, что я знаю, может быть, тебе известно больше?

Соня разглядывала последние капли кока-колы, которые перекатывала в своем стакане, затем подняла на мать свои фиалковые глаза.

— Не могла бы ты внести залог? — спросила она.

Марчелла выдержала ее взгляд.

— Нет, — просто ответила она.

Соня крутила в руках пустую пачку сигарет.

— А ранчо, конюшни, моя лошадь?

— Об этом мне ничего не известно, но полагаю, что все конфисковано государством для покрытия судебных издержек, — ответила ей Марчелла.

— Тебе повезло, что ты тоже не оказалась в тюрьме, — сказал ей Марк. — Как соучастница.

— Закрой пасть! — закричала на него Соня. — Я не боюсь попасть в тюрьму!

— Соня! — воскликнула Марчелла. — Где ты набралась таких выражений?

Соня встала из-за стола:

— Из твоих книг, наверное.

Она взглянула на Марка и усмехнулась:

— Могу я воспользоваться машиной и услугами Дональда, чтобы проведать отца в воскресенье?

— Жаль, но Дональд не работает по воскресеньям. Можешь взять такси, — предложила Марчелла.

Соня покачала головой:

— Было бы весело приехать в тюрьму на «роллсе». Как в романе «Завтрак у Тиффани».

— Если ты напишешь письмо отцу, можешь сообщить ему номер телефона, и он позвонит тебе, — предложила Марчелла.

— Спасибо, — бросила через плечо Соня, выходя из комнаты, — это поистине великодушный жест с твоей стороны, мама, дорогая.

Марчелла поискала глазами новую пачку сигарет, а Марк присел с ней рядом.

— Это у нее возрастное, — попытался он успокоить мать. — Гормоны ударяют в голову, и на ком-то нужно сорваться. Причем безразлично на ком.

Марчелла улыбнулась, глядя на него, и покачала головой:

— Нет… У нее особый дар извращать в худшую сторону смысл всего, что я говорю.

Соня закрылась в спальне и уселась на кровать, вытряхнув деньги, которые она прятала в новой косметичке. Боже, как быстро они таяли! Немного платьев, естественно самых лучших, десяток посещений самых дорогих ресторанов. Несколько недель, проведенных в самых роскошных отелях, две операции, и в результате вся оставшаяся сумма составляла немногим больше ста тысяч долларов. Этого мало для залога за бедного отца. Во всяком случае, у нее были другие планы, как заставить эти деньги работать на нее. Самый лучший макияж, самые лучшие прически, лучший набор фотографий, другими словами, самый лучший антураж, чем у любой другой модели во всей стране! Она написала письмо отцу, указав номер телефона и сообщив, что сильно скучает по нему.

Гарри позвонил три недели спустя, когда Соня оказалась дома в перерыве между школой и занятиями танцами, взбалтывая молочный коктейль и собираясь переодеться в трико.

— Принцесса!

Голос был хриплым, уже чужим голосом.

— Что с тобой случилось? Я звонил домой всю ту субботу и не мог найти тебя. Лаура сказала, что ты убежала из дома. Рэд отыскали в Ла Джолле. Я сильно переживал за тебя.

— О, папочка! — Мгновенно она опять превратилась в его маленькую девочку. — Я так перепугалась. Лаура кричала на меня, и я вернулась сюда, потому что не знала, куда еще идти!

— Ну, не тревожься, принцесса, — сказал он. — Я скоро выберусь отсюда, обещаю. Я хочу спросить тебя одну важную вещь — ты забрала подушку? Ту подушку с деньгами?

— О Господи!

Эту часть роли она сыграла великолепно; она была готова к этому вопросу.

— Господи, я забыла о ней!

— Послушай, Лаура говорит, что она пропала, а она не станет мне лгать. Ты тоже не станешь лгать мне, принцесса, так ведь? — спросил он. — Понимаешь, эти деньги помогли бы мне выбраться на свободу. Их хватило бы на залог и…

Он устало вздохнул, словно его покинула последняя надежда.

— Я так часто говорил тебе про те деньги, как ты могла забыть про них? — спросил он.

— Может быть, если бы ты не ударил меня по лицу на глазах у всех, я бы и запомнила, — прошептала она.

— Прости, что поднял на тебя руку, принцесса. — Голос Гарри звучал низко. — Сотни раз я думал об этом, когда они упекли меня сюда.

Соня взглянула на часы, висевшие над радиоприемником.

— Ради этого ты позволил мне, папа? — спросила она. — Узнать насчет денег?

— Конечно же нет, — ответил он. — Ты все еще моя принцесса, не так ли? Я хочу услышать, чем ты занималась и как твои дела. Где ты была, когда меня забрали? Мы искали тебя повсюду…

— Ашид увез меня покататься. Думаю, ему хотелось развеселить меня после того утра…

— Понятно, ну что же… — вздохнул Гарри.

— Почему ты это сделал, папа? — спросила она. — Почему ты украл эти деньги?

— Я не крал их, Соня, — твердо ответил он. — Это законный путь зарабатывания денег, который никому не причиняет вреда. Богатые, важные люди занимаются этим все время, только они не попадаются. Я лишь воспользовался своими специальными знаниями…

— Внутренней информацией? — спросила она.

— В общем, да, так это квалифицировали. Но это никому не причинило вреда. Я не вор, не убийца или… — он издал презрительный звук, — как эти животные, с которыми я здесь заперт.

Соня мрачно улыбнулась:

— Понятно, извини, папа. Мне нужно бежать на танцевальный урок.

— Подожди минуту, тебе не интересно узнать, где я? — удивился он. — Разве ты не собираешься приехать проведать меня? Черт подери, Соня, неужели тебе безразлично, что случилось со мной?

Она молча сглотнула слюну.

— А тебя волнует, что произошло со мной в ту субботу? — прошептала она. — Я добралась домой, а ты ушел как раз тогда, когда я действительно нуждалась в тебе. Тебя не интересует, что чертов египтянин сделал со мной?

— Что? В чем дело, Соня? — воскликнул Гарри. — Если этот парень прикоснулся к тебе пальцем, я…

— Он прикоснулся ко мне более чем пальцем… — Она расплакалась. — Он распял меня в своей машине, как общипанного цыпленка, и оттрахал! Да так, что несколько дней спустя у меня шла кровь!

— Не употребляй таких слов, Соня! — воскликнул Гарри. — Ты обратилась в полицию?

— Ты смеешься? — Она смахнула слезы. — Думаешь, они были бы на моей стороне?

— Соня, я…

— Мне уже нужно идти, папа, — прервала его она. — Я постараюсь приехать к тебе.

Прежде чем собрать свои вещи и уйти, она, положив трубку, несколько мгновений сидела неподвижно.

Соня спешила в танцевальный класс, зажав наполовину съеденный пончик в одной руке, лавируя между прохожими, увертываясь от автомашин, местами с шага переходя на легкий бег. Был октябрь, но город все еще дышал летней жарой. Она двигалась быстро, но осторожно, поскольку силиконовая прокладка, вставленная в нос и делавшая ее ноздри столь фотогеничными, была чрезвычайно хрупкой. Один неосторожный удар мог разнести ее вдребезги, а восстановление, как предупредил ее врач, было бы дорогостоящим и весьма болезненным делом. Она держала голову книзу. Нос получился не совсем удачным. Возможно, хирург не обошел своего творения со всех сторон, как надлежало бы сделать скульптору, разглядывая его под различными ракурсами. Выровненный, деликатный кончик носа казался естественным при взгляде спереди, но сбоку он выглядел несколько бесцветно, как большинство протезов. Мужчины продолжали заглядываться на нее. Все ее верховые занятия, гимнастические упражнения и танцы придали ее телу грациозность молодого жеребенка. Ее движения излучали грацию и энергию. Облегающее трико, округлые ягодицы, крепкие, немного мускулистые икры и выступающие вперед невероятные груди — все было насмехающимся призывом. Призывом, в котором отказывало надменное выражение ее лица. Ее деловая, движущаяся фигура бросала вызов мужской страсти, удерживая в то же время на недосягаемом расстоянии. В холодные дни она запахивала пальто вокруг тонкой талии, чтобы подчеркнуть свои длинные ноги, втиснутые в темные колготки, выглядевшие на ней так, словно ноги были выкрашены мягкой темной краской.

— Дело принимает такой оборот, что единственные парни, рядом с которыми я чувствую себя в безопасности, — это гомосеки! — Как-то после школы, шутя, жаловалась она приятной на вид блондинке, сидевшей рядом с ней в агентстве, подыскивавшем кандидатуры для работы моделями. Девушка пристально взглянула на нее.

— Не волнуйся, дорогая, — ответила та. — Просто скажи, что тебя только что выпустили из тюряги. Кстати, сколько тебе лет? Одиннадцать?

Соня слегка улыбнулась:

— Какая разница — десять мне лет или двадцать, если я гожусь для работы?

Она посещала различных фотографов, рассказывая каждому из них разные истории. Большинству она доверительно сообщала, что пытается накопить денег и внести залог за арестованного отца. Такие рассказы представляли ее в выгодном свете, как заботливую, заслуживающую сострадания и невинную дочь преступника, отбрасывая загадочную ауру и на окружающий ее мир. Во всяком случае, они не прислушивались к тому, что она им говорила. Они устремляли взгляды на ее скулы, представляя, как этот нос, которому в реальной жизни, казалось, чего-то недоставало, будет смотреться на пленке. Всех интриговала ее молодость. Ее скверный язык, изобиловавший жаргонными словами, привлекал внимание. Они спешили сфотографировать ее. Скоро у нее набрался огромный альбом фотографий. На снимках она выглядела старше. Ей можно было дать лет двадцать, но с тем блеском юности, который уже поблек у настоящих двадцатилетних, много работающих моделей. Кожа у нее была той божественной свежести, о которой мечтают фирмы, производящие косметику, фотографы буквально сходили с ума от налитых грудей, придававших одежде новый сексуальный колорит, особенно заметный после нескольких лет моды на плоскогрудых красавиц. Никто не видел ее лица без макияжа, и никто не имел представления об истинном возрасте Сони.

— С конца пятидесятых годов никто не выглядел, как ты, — восторженно сказал ей один из фотографов. Ее глаза, черные волосы, пышный бюст напоминали об Элизабет Тейлор.

Вскоре каждое агентство в городе стало проявлять заинтересованность в представлении интересов Сони, но только «Идолс», небольшая фирма, представлявшая интересы самых знаменитых моделей и актрис, согласилась на выдвигаемые Соней условия — работать только по выходным дням.

— Может, иногда днем в будни, когда будет действительная необходимость, — согласилась Соня, — мне нужно оставить кое-какое время для учебы в школе!

— Я не стала бы возиться с посредственностью, дорогая, — заявила ей Кармен Францен, глава фирмы «Идолс», высокая, хорошо владеющая собой немка, в прошлом известная модель, держа в руке лицо Сони и поворачивая его к свету под различными углами. — С такими скулами и глазами я так преподнесу тебя! Я направлюсь прямо в редакции «Вог», «Эль», «База-ар» — самые лучшие, самые сливки. Через год или два Лаудер, Ланком и Каресс станут умолять меня из-за тебя! — Никому, даже Кармен, чье профессиональное покровительство пришлось ей по душе, Соня не собиралась открывать свой подлинный возраст, раз подобное откровение грозило определенными осложнениями. Ей пришлось подписать контракт, передающий фирме «Идоле» право представлять ее интересы в делах, заключив соглашение об оплате, удерживая в свою пользу двадцать процентов ее заработка. Понимая, что это несправедливо, она была довольна, что сумела убедить Кармен, будто ей восемнадцать лет.

Соня приступила к работе по выходным и иногда по вечерам после занятий в школе, пропуская уроки танцев или гимнастики. Иногда появлялись такие важные заявки, от которых не следовало отказываться, и тогда она пропускала занятия в школе. Прогулы стали настолько очевидными, что не замечать их дальше не было никакой возможности. На второй месяц ее вызвали к руководству школы.

— Может быть, есть какие-нибудь причины медицинского характера, о которых мне следует знать, дорогая? — спросила ее благородного вида, убеленная сединами дама, которую все называли Мадемуазель.

Соня хихикнула:

— Нет, насколько мне известно, Мадемуазель.

— Тогда, надеюсь, ты объяснишь мне, Соня, или мне придется звонить твоей матери?

Соня подалась вперед и искренне сказала:

— Я подрабатываю в качестве модели, Мадемуазель. Пытаюсь скопить денег, чтобы внести залог за моего отца. Он в тюрьме, ожидает суда. Уверена, он не совершал никакого преступления! Ничего, что причинило бы кому-нибудь вред. Я получила работу модели, чтобы скопить немного денег и дать ему возможность выйти на свободу. Пожалуйста, не говорите матери, Мадемуазель. Они с отцом разводятся, и она разозлится на меня.

— Я подумаю, — сказала Мадемуазель.

Позднее она пригласила к себе заместителя, мадам де ла Хай.

— Не уверена, нужна ли такая девушка в нашей школе, — проговорила она. — Соня может плохо влиять на других девушек.

Когда Марчелла вернулась домой после церемонии подписывания книг для читателей, проходившей в Бостоне, Майами, Денвере и Вашингтоне, ее ожидало послание от Мадемуазель с приглашением посетить школу, чтобы обсудить плохое посещение дочерью занятий в школе. Во время беседы Марчелла пообещала, что Соня исправится.

— Как ты думаешь, где она пропадает? — спросила Марчеллу Эми. — Ты позволяешь этой маленькой сексуальной бомбе с коротким запалом носиться по всему Нью-Йорку? Одному Богу известно, до чего она может допрыгаться.

— Она говорит, что мечтает стать моделью… — вздохнула Марчелла. — Послушай, Эми, я не могу думать о новой книге, помогать распространению старой и вдобавок к этому еще следить за похождениями Сони. Она такая акселератка, мне кажется, что у нее больше здравого смысла, чем у нас обоих.

Эми, обняв Марчеллу, спросила:

— Позволь мне поговорить с ней. Отношения между вами слишком натянуты, может быть, нужен посредник.

Эми приколола к двери Сониной комнаты записку: «Приходи проведать тетю Эми. В программе «Великосветский чай», начало в 4 часа после полудня».

— Мы хорошие подруги с твоей матерью, Соня, — сказала Эми в следующую субботу, протягивая чашку кофе и печенье. — Не хотелось бы видеть, что что-то ее расстраивает…

— Вы хотите сказать, отрывает от новой книги? — с издевкой спросила Соня.

Эми проигнорировала этот выпад.

— Почему вы не ладите? — спросила она.

Соня вызывающе сидела, выпрямившись на софе, широко раскрыв глаза.

— Я думала, что мы с ней отлично ладим! — сказала Соня. — Вы знаете, что я не по своей воле решила вернуться сюда. Однажды в субботу я обнаружила, что меня вышвырнули из моего дома, а отца арестовали — такие вот дела!

Эми посмотрела на нее, стараясь чувствовать симпатию.

— Дорогая, ты такая красивая, почему бы тебе не отбросить всю эту мишуру? В твоем возрасте жизнь кажется намного сложнее, чем есть на самом деле. Относись ко всему немного проще! Ты так молода, у тебя впереди еще так много времени.

Соня покачала головой:

— На следующий год мне исполнится шестнадцать. В этом деле чем моложе, тем лучше. Бруки Шилдс начала демонстрировать модели взрослой одежды в двенадцать лет!

Эми переставила свою чашку.

— В чем, по-твоему, состоит реальная проблема между тобой и матерью? Дело ведь не только в школе и в карьере, не так ли?

Соня с готовностью ответить подалась вперед.

— Нет! Ей не хочется, чтобы я зарабатывала деньги для моего отца, Эми, — доверительно сообщила она. — Мне кажется, они никогда не любили друг друга по-настоящему. Я пытаюсь скопить денег, чтобы внести за него залог. Мне нужно заработать полмиллиона долларов. Вот почему я пропускаю школу каждый раз, когда подворачивается хорошо оплачиваемая работа.

— Угу, — Эми покачала головой. — Меня на этом не проведешь. Твоя мать говорит, что ты ни разу не ходила к отцу на свидание…

— Потому что единственный день, когда у меня нет уроков — это воскресенье, но в этот день у нас нет машины. Разрешите мне воспользоваться вашей машиной, Эми! — воскликнула Соня, положив руку ей на колено. — Позвольте взять вашу машину. Коста мог бы отвезти меня! О, пожалуйста!

В следующее воскресенье Соня сидела на переднем сиденье «роллс-ройса», принадлежащего Эми, рядом с Костой, водителем Эми, и держала путь в Турнпайк в штате Нью-Джерси. Она волновалась, ожидая встречи с отцом. После телефонного разговора с ним она чувствовала себя довольно нехорошо, почти виноватой. Словно прежняя Соня, нуждавшаяся в отце, все еще жила внутри, где-то глубоко внутри. «Его одобрения, или его любви, или еще чего-то», — думала она, глядя в окно. Во всяком случае, она ехала к нему с шиком!

С момента их последней встречи прошло около шести месяцев, и ей хотелось поразить его своим новым имиджем. В этот пасмурный октябрьский день на ней были обычное облегающее черное трико и черный свитер, наброшенный на плечи. Она немного обвела глаза темно-серой тушью, наложила пурпурные тени на веки и туго собрала волосы на затылке в хвост.

— Не знаю, как долго я там пробуду, — сказала она водителю, когда они остановились перед неброским зданием, расположенным на окраине города, вывеска на котором гласила: «Исправительное учреждение им. Джозефа П. Хайна».

Надев темные очки и повязав голову пурпурным шарфом, Соня примкнула к группе людей, в основном матерей с детьми, ожидавших перед главными воротами здания. Точно в три часа дня их пропустили внутрь, и после прохождения через дугу металлодетектора она оказалась в комнате для посетителей. Когда ввели заключенных, она увидела отца и застыла от удивления. Он сильно постарел, не только в физическом смысле; походка его стала сломленной. Появилась сутулость, которой она прежде не замечала. Она сняла очки и шарф, чтобы он смог узнать ее, но взор его дважды скользнул по толпе посетителей, не задерживаясь на ней. Тогда она подняла руку, привлекая его внимание.

Он устало кивнул и указал на переговорный столик.

— Принцесса! — проговорил он, когда она наклонилась и поцеловала его в щеку. — Что это с тобой произошло? — спросил он, внимательно всматриваясь в ее лицо.

— Я немного подросла, папа, — пошутила она, стараясь изогнуть тело, чтобы скрыть свой бюст, и застенчиво улыбаясь отцу.

Продолжая разглядывать, он спросил:

— Ты что-нибудь сделала со своим носом, Соня? Он выглядит иначе. Ты что еще начудила со своим прекрасным телом?

— О, папа, что в самом деле! — рассмеялась она. — Давай поговорим о тебе. Когда состоится суд?

Он еще пристальнее вгляделся ей в лицо.

— Сначала скажи мне, что ты с собой сделала, и объясни почему?

Соня пожала плечами и стала искать в сумочке жвачку.

— Подумаешь, большое дело! — Она предложила жвачку отцу. — Я сделала пластическую операцию носа. Ты хотел, чтобы я стала моделью, не так ли? Я получила работу. Пап, я коплю деньги, чтобы помочь тебе выбраться отсюда!

— А как насчет этого? — кивком головы он указал на ее бюст. — Ты и сюда кое-что добавила, Соня?

Она взглянула на плотно облегающий свитер, подчеркивающий совершенные сферы ее грудей.

— Мне немного помогла косметическая хирургия. Все это делают, папа!

Он вопросительно поднял брови и странно посмотрел на нее; в ней зашевелился страх, ей показалось, что он собирался ее ударить.

— Посмотри, спереди у меня было довольно мало, — сказала она, вновь открывая сумочку, на этот раз чтобы достать фотографии.

— Но Боже мой, Соня, ты ведь еще ребенок!

— Мне уже почти пятнадцать, папа. Я взрослая девочка! Видишь эти снимки?

Он не смотрел на них. Его руки лежали на ее руках. Взглянув на них, она заметила, что они были корявыми, ногти обломаны.

— Такие операции стоят дорого, — сказал он. — Кто заплатил за них? Мать?

— Послушай… — Соня оставила этот вопрос без ответа. — Когда я вытащу тебя отсюда, я буду снова жить с тобой и с Лаурой. Я не особенно лажу с мамой и с Марком. Мы могли бы вернуться в Калифорнию, может быть, остановиться у Лауры. Или где-нибудь в окрестностях Нью-Йорка. Все равно где, лишь бы можно было кататься верхом…

Гарри не отрывал взгляда от ее лица. Она видела, как его любовь к ней покидала его, а выражение лица постепенно блекло и мрачнело.

— Нет! — закричала она, обнимая руками широкие плечи и нежно стараясь встряхнуть его. — Ты все еще веришь в меня, правда? Я все еще твоя принцесса? Гарри задумчиво покачал головой:

— Ты все-таки нашла деньги, да? Пока я сидел здесь, они все время были у тебя?

— Что ты хочешь сказать? — спросила Соня.

— Ты истратила их на то, чтобы обезобразить себя, превратить в…

Он отстранился от нее, его отчаянный взгляд старался вобрать в себя ее образ. Она так много значила для него; он так проницательно вглядывался в нее, что Соня знала, что он мог читать ее мысли.

— Тебя не было на месте, — проговорила она бесцветным голосом. — В тот день ты действительно был нужен мне!

Она опустила глаза.

— Тот парень изнасиловал меня! Привез меня домой и выбросил из машины, как мешок с капустой. У меня была истерика! Ты мне был так нужен, чтобы помочь! Но тебя не было там, папа!

Его лицо исказилось словно от удара.

— Соня, я…

— Тогда я схватила деньги, — оборвав его, продолжила она, — проделала все это с собой, чтобы сделать фантастическую карьеру, и все получилось. Ты видишь?

Она рассыпала по столу свои фотографии, но он не отводил своих глаз от нее.

— Меня упекли в тюрьму, — медленно начал он. — А ты в это время валяла дурака с лицом и телом? Теперь ты обречена. Что касается меня, то ты мне больше не дочь!

Она пыталась всучить ему фотографии.

— Не говори так, папа! — рассмеялась она. — Приободрись, не сходи с ума! Все, что удается заработать, я коплю для тебя! Скоро ты отсюда выйдешь, и мы…

— Слишком поздно! Застонав, он торопливо поднялся.

— Суд состоится через пару месяцев, и судя по тому, насколько некомпетентен предоставленный мне адвокат, меня упекут на многие годы. А теперь убирайся с глаз моих. Чтобы я тебя больше не видел!

Фотографии разлетелись по полу, когда он, минуя ее, пошел сквозь толпу посетителей побитой стариковской походкой. Соня, не отрываясь, глядела ему вслед, рот у нее раскрылся. Группа китайцев, сидевших за ближним столиком, с любопытством наблюдала за ней. Повернувшись к ним, она легонько повела плечами.

— Подумать только, он немного ворчлив сегодня, — проговорила, обращаясь к ним. — Должно быть, на него плохо действует это место.

Одна из женщин хмыкнула и присела на корточки рядом с Соней, помогая собрать и вручая ей фотографии.

— Это вы? — проговорила она, глядя на снимки. — О, вы так прекрасны!

— Спасибо! — сказала Соня, одаривая ее ослепительной улыбкой. Она достала из сумочки косметичку, посмотрелась в зеркальце, дрожащей рукой подкрасила губы. Затем надела очки и, повязав шарф вокруг головы, медленно вышла из помещения тюрьмы на улицу. К тому моменту, когда она нашла машину, внутри что-то оборвалось, что-то так сильно жгло, что она даже не могла распознать, что именно. Мгновение она стояла неподвижно, собираясь с мыслями. Казалось, что Соня, которую она так тщательно создавала в Калифорнии, разлетелась вдребезги, болезненно очистилась от шелухи, под которой проступило нечто чистое, детское, и этот ребенок был крайне ранимым.

Коста распахнул перед ней переднюю дверцу, шутливо усмехаясь, словно он лишь играл роль водителя. Она с тревогой взглянула на него. Ему было около тридцати, голова с глазками-щелками и пухлыми, как у поросенка, щеками, черными, почти по-армейски коротко остриженными волосами, крепко сбитое небольшое тело. Шоферская фуражка лихо сдвинута набок.

Соня проскользнула на переднее сиденье, и Коста тронулся с места. Новую Соню еще можно было спасти, еще можно было сделать ее реальной, еще более сексуально привлекательной. Она изо всех сил пыталась восстановить свой новый образ, словно речь шла о верхней одежде, разорванной в клочья, и которую следовало сохранить любой ценой. «Многие продолжают ухаживать за мной», — успокаивала она себя. Если ее будет любить достаточное количество мужчин, то их любовь смоет отвращение, продемонстрированное отцом, которое полоснуло по ней, подобно ножу. Новая Соня сможет побороть эту боль и осуществить свою месть.

Позднее они попали в пробку, еле продвигавшуюся в направлении Манхэттена. Глядя сквозь ветровое стекло прямо перед собой, она положила руку рядом с бедром Косты, облаченным в серые брюки. Пристально взглянув на него искоса, она опустила свою руку ему на пах. Боже! Он не испытывал никакой страсти! Коста не произнес ни слова, только глупо улыбаясь продолжал вести машину.

Соня переместила руку ему на колено.

— Не кажется ли тебе, что ты немного молода для подобных штучек? — спросил он, поглядывая вниз.

Она сжала рукой его бедро и скомандовала:

— А ну, твердей!

— Это приказ? — спросил он.

Она утвердительно кивнула, расстегивая ему брюки, и вскоре от нежных поглаживаний его эрекция достигла максимума. Темп поглаживаний начал возрастать, но он отрицательно покачал головой.

— проговорил Коста, нажимая на тормоза. — Так ехать дальше опасно. Почему бы нам не остановиться на минутку? — Он остановил машину на краю небольшого парка, разбитого рядом с автомагистралью. Соня перебралась на заднее сиденье, стянув в себя трико. Юбка открывала ноги намного выше колен. Протянув ему трико, она просунула одну руку в ремень, укрепленный над дверцей салона. Он также перебрался на заднее сиденье автомобиля.

— Привяжи мою ногу к другой петле! — порывисто дыша, приказала она.

Он подчинился, используя трико в качестве пут. Она была распята поперек салона машины. Словно разбросав в стороны крылья, она ожидала его.

— Теперь трахай меня изо всех сил! — воскликнула она. — Трахай так, словно ты насилуешь меня!

— Эй, что это тебе взбрело в голову? — спросил он. Он усмехнулся, не дождавшись ответа. Стянув брюки, он посмотрел по обе стороны от машины. Вокруг никого. Он пожал плечами. Член его был твердым, и вскоре он проник в нее. Соня почувствовала, как внутри засаднило от толчков, но одновременно что-то в ней пробудилось.

— Сильнее! — кричала она. — Сильнее!

Голос ее вибрировал в такт его мощных толчков.

— Ты что, не понимаешь, чертов дурак, я хочу, чтобы ты сделал мне больно!

И скоро боль пронзила ее напряженное тело, оживляя ее, притягивая к себе ее внимание, отвлекая от другой, более нестерпимой боли.

— О… да! — воскликнула она. Оно начало пробуждаться — то самое чувство, которое она испытала лишь однажды, с египтянином. Когда оно полностью захватит ее, смешиваясь с болью, с презрением к водителю, к откровенной никчемности происходящего, она забудет об отце, забудет этого глупого водителя с его большим греческим прибором, забудет обо всех чертовых мужиках, когда-либо смотревших на нее. С этого момента Соня поняла, что именно она хотела от мужчин и что она могла им отдавать. Все и одновременно ничего! Свое тело и свое презрение! Кончив, он отвязал ее. Тяжело дыша, Соня лежала на заднем сиденье, обессиленная, но, как ни странно, преисполненная чувством победы. Тем временем Коста вез ее обратно на Манхэттен.




ГЛАВА 11


— Марчелла? — Голос Гарри, прозвучавший в телефонной трубке, заставил ее вздрогнуть, словно вернул в прошедшие годы совместной жизни. Марчелла отогнала прочь эту странную мысль.

— Привет, Гарри! — Она старалась говорить отрывисто. — Я полагаю, ты хотел поговорить с Соней. Сейчас ее нет дома.

— Нет, я хотел поговорить с тобой, Марч, — ответил он.

Никто, кроме Гарри, не называл ее этим глупым именем. Она не «Марч» и никогда не была ею. Звонок оторвал ее от работы, она описывала трудную сцену в своем романе. Вздохнув, Марчелла откатила кресло от рабочего стола, закурила сигарету и глубоко затянулась.

— О чем, по-твоему, нам с тобой говорить? — спросила она.

— Хотя бы о том, почему ты позволяешь Соне наряжаться как какой-то проститутке, — ответил он.

— Я ей позволяю? — Марчелла усмехнулась. — Думаешь, я могу на нее влиять? После того как ты похитил двенадцатилетнего ребенка, тебе не следует жаловаться на последствия.

— Я не похищал ее, Марч, — заявил Гарри. — Она сама решила остаться со мной.

Марчелла молча ждала продолжения.

— Чего ты хочешь? — спросила она.

— Мне нужна твоя помощь, — сказал Гарри.

— С чего ты взял, что я стану помогать тебе теперь?

— Потому что я все еще отец наших детей. Потому что я считаю тебя хорошим человеком, не способным оттолкнуть оказавшегося в нужде. Я только что дал отвод своему адвокату, Марчелла.

— Ну и что?

— Мне нужен другой адвокат. Тот парень работал на государство, и все его действия сводились к разговорам об оправдании сделки или к предложению донести на своих коллег. На это я не пойду.

— Весьма благородно, — заметила Марчелла, — однако подобное предложение подразумевает, что имеется нечто такое, о чем можно донести.

— Марч, — хрипло проговорил он, — не усугубляй моего положения. Я спрашиваю, можешь ли ты нанять для меня хорошего адвоката? Считай, что эти деньги ты даешь мне взаймы, отдам, как только смогу. С толковым парнем у меня есть шанс легко отделаться. Мне также хочется, чтобы в феврале ты присутствовала на суде и привела с собой детей. Будет лучше, если судьи увидят, что меня поддерживает семья. По крайней мере, подумай об этом, хорошо?

— Ты с ума сошел.

Марчелла вздохнула, потушила сигарету и задумалась. Где тот гнев, который, казалось, должен вспыхнуть внутри от этой просьбы? Она не ощущала ничего, кроме печали и глубокого сожаления.

— Почему я должна что-то делать для того, кто причинил вред мои детям? — обратилась она к Гарри. — У них обоих остались шрамы от причиненных тобой страданий. Объясни, с какой стати я должна помогать тебе?

— Объяснить? — повторил Гарри. — По ночам я вновь и вновь вспоминал все, что случилось, в поисках объяснений того, что я сделал. Думаю, прежде всего нам не следовало создавать семью, Марч…

— Это я давно сообразила сама, Гарри! — Она с усилием рассмеялась.

— Знаешь, что говорят о прощении? — спросил он. — Прощать — значит поступать, как угодно Богу, праведно! Я подумал, может быть, тебе захочется быть праведной? Извини.

Она глубоко вздохнула. Помощь Гарри будет не только ради него.

— Если я что-либо и сделаю для тебя, то ради Сони, — сказала она. — У нее на плечах лежит тяжесть. Может быть, узнав, что я тебе помогаю, она перестанет быть такой враждебной?

— Что бы ты ни сделала, я буду по гроб тебе благодарен.

— Не нужно мне твоей благодарности, Гарри, — оборвала она, вешая трубку.

В тот же день вечером после ужина Марчелла рассказала детям о разговоре с их отцом. Соня закусила губу и ничего не сказала, на ее лице застыло выражение отрешенности. Первым заговорил Марк.

— Я не хочу идти к нему на суд, — сказал он. — Честно говоря, не чувствую себя чем-то обязанным ему.

— Спасибо большое! — сказала Соня. Повернувшись, она посмотрела на Марчеллу.

— Почему ты так поступаешь? Чтобы выглядеть добродетельной?

Марчелла покачала головой:

— Откуда в тебе столько цинизма? Думаешь, мне нужна подобная популярность? Я намерена сделать все возможное, чтобы избежать огласки. Чтобы все знали, что я жена преступника? Я пойду на процесс только при условии, что ты оденешься поскромнее. Ничего вызывающего. Главное — поддержать вашего отца.

— Но почему ты вдруг решила помочь ему? — поинтересовалась Соня.

— Потому что он попросил меня, — вздохнула Марчелла. — А также потому, чтобы ты поняла, что я не питаю к нему ненависти. Я стараюсь простить ему, что он забрал тебя у меня два года назад. Может быть, это поможет покончить с тем ужасным временем, когда нас разлучили?

Соня, не убежденная ее словами, отвела взгляд в сторону. Марк коснулся ее руки.

— Ты дашь матери отдохнуть, Соня? — сказал он. — Она вообще не обязана ему помогать. Он сам заварил всю эту кашу!

— Не говори о нем так! Марк рассмеялся:

— Мне кажется, ты всем сердцем любишь отца?

— Черт подери, ты прав, да!

Соня встала из-за стола и посмотрела на них сверху вниз.

— Да знаете ли вы что-нибудь? Я единственная, кто знает!

Соня не прекращала думать об отце после того, как увидела его в тюрьме таким запуганным и сломленным. Она пыталась ненавидеть его, но то, что он от нее отрекся, больно жгло ей душу. Волей-неволей ей пришлось признать, что отец был единственным человеком в мире, в чьем одобрении она нуждалась.

— Разумеется, я могу найти тебе адвоката, — согласилась Эми, когда следующим днем Марчелла зашла к ней. — Одного из самых лучших. Если ты уверена, что действительно этого хочешь.

— Да, уверена, — кивнула Марчелла.

Она наблюдала, как Эми листала свою записную книжку.

— Придется выложить очень приличную сумму, — продолжала Эми, поднимая глаза на Марчеллу. — Твое намерение подставить вторую щеку дорого тебе обойдется в Манхэттене.

Марчелла кивнула:

— Так я буду уверена, что сделала все, что в моих силах. Он так жалостно говорил, обращаясь за помощью.

Эми с сомнением посмотрела на нее и стала набирать номер.

— Ты слишком великодушна, Марчелла, — предупредила она. — В один из ближайших дней вся агрессивность, которую ты в себе усиленно подавляешь, вернется. И однажды ночью ты превратишься в ведьму! — Эми подмигнула. — Надеюсь!

Позвонив в несколько мест, торжествующе улыбаясь, Эми записала в блокноте имя и номер телефона.

— Двадцать пять тысяч долларов вперед. Марчелла присвистнула.

— Причем даже не прикасаясь к карандашу! Пол Стоплер!

Эми пододвинула блокнот Марчелле.

— В прошлом году он отвел обвинения в мошенничестве от мужа Бобби Чейзен… — произнесла она многозначительно.

Набрав номер Пола Стоплера, Марчелла договорилась, что позвонит Гарри. Придя домой, она позвонила Скотту и попросила его сделать что-нибудь, чтобы избежать огласки на судебном процессе.

— Это, пожалуй, выше моих возможностей, Марчелла, — признался Скотт. — Здесь мы будем иметь дело не с обозревателями книжных новинок. Мы столкнемся с прожженными репортерами из разделов криминальной хроники. Если они учуют что-либо жареное, будь уверена, раскопают все до конца. Будь к этому готова. Однако это не повредит продаже твоих книг. Любая реклама пойдет на пользу.

— Даже уголовный процесс? — спросила Марчелла.

— Волна сочувствия и сострадания, — заверил ее Скотт, — действует замечательно!

Не в силах сосредоточиться на работе, Марчелла решила воспользоваться высвободившимся временем и позавтракать с Нэнси Уорнер, проверить счета поступлений от продажи книг, а также проведать мать. Марчелла попыталась объяснить Иде ситуацию с предстоящим судом, но та не могла понять, в чем дело.

— Мужчина, за которым я была замужем, — пыталась объяснить Марчелла. — Гарри! Помнишь?

Маленькая сиделка-филиппинка поглядывала на Иду, кивая и улыбаясь, словно помогая вспомнить забытое.

— Она забыла даже, кто такая я, неужели, Пегги? — внезапно обратилась к сиделке Марчелла. Они обе увидели, как Ида, отвернувшись от них, уткнулась в телевизор.

Сиделка печально улыбнулась:

— О да, она много забывает, миссис Уинтон. Знаете, она забывает названия многих вещей.

— Похоже, сейчас ничто не доставляет ей удовольствия, — сказала Марчелла.

— Ей нравится играть в карты, — сказала сиделка, — но не в настоящие карточные игры, а просто так, делать вид будто она играет.

Марчелла провела с матерью около часа, играя в бессмысленную игру, выкладывая карты на стол, а мать, сосредоточенно раздумывая, забирала их. Затем она ушла, пообещав Пегги:

— Я буду приходить почаще и играть с ней, — словно сиделка каким-то образом осуждала ее.

Всякая надежда, что пресса по какой-либо случайности не обратит на нее внимания во время суда над Гарри, испарилась в первый же час судебного процесса, который состоялся в феврале в суде Нью-Джерси, поскольку компания, предъявившая обвинения Гарри, была зарегистрирована именно там. Соня и она оделись неброско. Марчелла — в платье цвета морской волны и гармонирующий плащ, Соня — в удлиненную фиолетовую юбку, белую блузку и черную лыжную куртку. Репортеры настаивали на комментариях, возбужденно стрекотали камеры, когда Пол Стоплер вел их сквозь толпу журналистов в зал суда.

— Как дела у отца? — спросила Соня адвоката.

— Он очень доволен, что вы пришли, — ответил он. — Ваше присутствие может только помочь.

Когда Гарри наконец появился в зале суда, Марчелла была потрясена. Она не видела его почти три года и не была готова к разительным переменам, происшедшим с ним. Казалось, он постарел на много лет. Когда он улыбнулся ей, она попыталась улыбнуться в ответ. Он подмигнул Соне, и Марчелла почувствовала, как та взяла ее за руку и крепко сжала.

Несколько бывших коллег Гарри были вызваны в качестве свидетелей, и Марчелла отлично рассмотрела Глорию Дефрис, когда та свидетельствовала в пользу государства. «Неужели она в его вкусе? — спрашивала себя Марчелла. — Эта вызывающе самоуверенная молодая женщина, казавшаяся пародией на спутницу преступника?» Она узнала также некоторых мужчин, которых она встречала на обедах, куда ходила вместе с Гарри. Их жены, сидевшие в зале суда, в свою очередь, с любопытством разглядывали Марчеллу.

Газеты развлекались, публикуя статьи под заголовками: «ДОСТОЙНАЯ РОМАНА АФЕРА ПРИНОСИТ МУЖУ ПИСАТЕЛЬНИЦЫ МИЛЛИОНЫ». Фотографии Марчеллы обычно сопровождала подпись: «Оставленная жена; писательница, заработавшая миллионы, Марчелла Балдуччи-Уинтон». Как и предсказывал Скотт, в результате этой рекламы книги стали раскупаться с поразительной быстротой, и роман «Во имя любви» вскоре вновь занял первую строчку в списке бестселлеров.

К концу судебного процесса единственным желанием Марчеллы было удалиться в свой рабочий кабинет, чтобы больше никто ее не разглядывал. Даже с дорогостоящим адвокатом удача повернулась спиной к Гарри. Его дело использовали в качестве назидательного примера, острастки и предупреждения подъема новой волны внутренних махинаций, разразившихся на Уолл-стрит.

— Мы должны показать всем деятелям, подобным вам, что им не избежать расплаты за совершение подобных преступлений, — произнес в заключение судья, признавая Гарри виновным. — Совершенные вами действия преступны, хотя на первый взгляд в них нет ничего, кроме двух обыкновенных телефонных звонков.

Сидевшие в зале суда ахнули от изумления, узнав, что Гарри приговорили к десяти годам тюрьмы. Лицо Гарри побелело, Соня затряслась от рыданий, когда Марчелла обняла ее одной рукой. Чтобы выбраться из зала суда, им пришлось протискиваться сквозь толпу.

Сев в машину, Соня внезапно решила, что ей нужно попрощаться с отцом. Она вернулась, чтобы отыскать его, а Марчелла сидела в машине и курила. Когда Соня вернулась, лицо ее было залито слезами. Она выглядела такой ранимой, какой Марчелла никогда прежде ее не видела: напускная бравада и позерство исчезли. Дональд открыл дверцу машины, и, всхлипнув, она уткнулась лицом в колени Марчеллы.

По пустынным улицам машина двигалась к автостраде. В течение нескольких минут, сжимая Соню в объятиях, Марчелла ощущала, что значит иметь дочь, которой она была нужна. Несмотря на обстоятельства, это чувство было замечательным. Сердце ее сделалось мягче: может быть, теперь они станут настоящими матерью и дочерью? Марчелла старалась не слушать внутренний голос, твердивший ей, что все это иллюзия, порожденная недельной драмой судебного разбирательства.

— Спасибо, что попыталась помочь ему, — пробормотала Соня, не отрывая лица от колен Марчеллы.

Марчелла нежно ее погладила, ничего не говоря. Мгновение было слишком драгоценным, чтобы портить его словами. Казалось, она держит на своих коленях кошку; напряжение понемногу покидало лежавшее у нее на коленях тело. Придя в себя через несколько минут, Соня выпрямилась, высморкала нос, подправила косметику и отодвинулась к другому окну. Марчелла чувствовала, как сознание дочери дало задний ход, отсекая всякую близость. Испытывая неловкость оттого, что показала собственную уязвимость, Соня молча глядела в окно на мчавшиеся по дороге машины.

Пятнадцатилетие Сони они отмечали в ресторане «Времена года». Что место выбрано неудачно, Марчелла поняла сразу же, едва они вошли в зал. Деловые люди, занятые переговорами, отрывались от бесед, привлеченные Сониной внешностью. Сама же Соня, угрюмая, отказавшаяся принарядиться сообразно поводу, сидя со скучающим видом, умудрилась испортить торжество тем, что, заказав самые дорогие блюда из меню, поковыряв в них вилкой несколько минут, отодвинула стул, поднялась из-за стола, заявив, что ей необходимо «выдать телефонный звонок».

Сонины фотографии стали появляться в журналах. Редакторы называли ее лицо «лицом девяностых годов».

Через месяц после дня рождения Мадемуазель решила, что дальнейшее пребывание Сони в ее элитарной школе нежелательно. Она позвонила Марчелле и предложила ей забрать Соню из школы.

— Разумеется, мы возвратим соответствующую часть внесенной вами платы за обучение, — добавила она бесстрастным спокойным голосом.

— Что она натворила? — спросила Марчелла, откидываясь на спинку кресла.

— Не знаю, как вам это описать, — начала директриса, — начать хотя бы с того, что ее практически не бывает на уроках. Однако когда она на них появляется, то проку от этого никакого. Она создает вокруг себя такое настроение, такую атмосферу, что другие ученики не могут сосредоточиться.

«Мне хорошо известно это настроение. Она и меня лишает сосредоточенности», — подумала Марчелла.

— Она такая премилая девушка, — продолжала директриса. — Мне искренне хотелось бы быть вам полезной. Но, может быть, ей нужна другая школа? Школа нашего типа не годится для Сони. Для своего возраста она слишком развита. Мне кажется, что реклама нижнего белья не подходящее для нее дело.

Марчелла вздохнула:

— Может она остаться у вас до конца семестра? Из-за одного месяца, наверное, не стоит устраивать ее в другую школу…

Директриса согласилась:

— Хорошо, миссис Уинтон.

— Кто сказал, что ты можешь рекламировать нижнее белье? — С этим вопросом Марчелла обратилась к Соне, когда та вечером появилась дома.

Усмехнувшись, Соня плюхнулась на софу, а ноги положила на кофейный столик.

— Всем хочется раздеть меня, — сказала она с ухмылкой. — За это неплохо платят, а я становлюсь заметной.

Марчелла приблизилась к ней.

— Но ты чересчур молода для подобной работы. Разве мужчины, с которыми ты работаешь, не доставляют тебе хлопот?

— Смеешься? — фыркнула Соня. — Они все сосут.

— Соня! — воскликнула Марчелла. — Что за выражения?

В ответ Соня рассмеялась:

— Видела бы ты свое лицо! Ты же сама употребляешь их в своих книгах.

Марчелла покачала головой:

— В литературе можно…

— В литературе? — эхом отозвалась Соня. — Думаешь, то, что ты пишешь — это литература? О, мама, тебе нужно взглянуть на этих неприкаянных, на эти отбросы общества, которые от твоих книг исходят слюной в метро. Они практически безграмотны!

Марчелла попыталась взять себя в руки.

— Тем не менее они умудряются присылать мне прекрасные, грамотные письма, в которых восхищаются моей книгой, — сказала она. — Но сейчас мы ведем речь о тебе. Сегодня мне звонила директриса твоей школы, она хочет, чтобы ты ушла оттуда. Что теперь мне с тобой делать, Соня?

Соня пренебрежительно фыркнула, не снимая ног с кофейного столика.

— Полагаю, устроить в другую дурацкую школу для детей из обеспеченных семей, — ответила она, ослепительно улыбаясь.

— Твое отношение не очень-то позитивное, — проговорила Марчелла.

Закатив глаза, Соня заявила:

— Я могла бы быть очень позитивной, если бы ты предоставила мне возможность жить своей собственной жизнью! Позволь мне оставить вас и найти себе квартиру. Я сама буду оплачивать все свои расходы. Ты спихнешь меня с плеч, зарабатывая приличные деньги…

— А твое образование? — спросила Марчелла. Соня пожала плечами:

— Школа и я — просто несовместимы. Почему бы не прекратить страдания? Я могла бы все свое время полностью посвятить карьере, уже сейчас, пока молода!

Марчелла осторожно сняла Сонины ноги со стола и опустилась рядом с ней на софу.

— Через три года ты останешься все еще молодой, дорогая, — произнесла она, касаясь руки дочери. — Я отлично помню, что такое пятнадцать лет. Как и тебе, мне тогда не терпелось познать прелести взрослой жизни. Потерпи еще несколько лет. Гораздо лучше быть образованной, чтобы, беседуя с тобой, люди видели, что ты умна и обладаешь кругозором, а не только красива…

Соня скривила лицо:

— Но я ни о чем тебя не прошу!

— Ты освободишься, когда в июне завершится учебный год, — твердо проговорила Марчелла. — А в сентябре начнешь учиться в другой школе. Ты должна приложить усилия, чтобы учиться. Если не ради меня, то ради твоего отца. Он будет горд, если ты добьешься чего-нибудь головой, а не только своей внешностью.

Состроив гримасу, Соня вышла из комнаты.

— Первое время ты должна писать по книге каждые два года, иначе читатели забудут о тебе, Марчелла! — наставляла ее Эми во время их очередной утренней встречи на квартире у Эми.

— Знаю… — Марчелла беспомощно посмотрела на подругу. — Просто в настоящий момент у меня столько забот, не дающих возможности сосредоточиться. Одна из проблем — Соня. Не знаю, что с ней делать. Кроме того, моей матери с каждой неделей становится все хуже. Мне кажется, она уже забыла, кто я такая. Честное слово, не знаю, сколько я смогу продержать ее дома, Эми.

Эми протянула руки Марчелле.

— О, бедняжка! — воскликнула она. — Ты хочешь, чтобы я помогла тебе начать поиски дома престарелых для нее?

— Нет, я еще не готова к этому, — Марчелла передернула плечами. — Это так бесперспективно и так грустно.

— В один прекрасный день тебе придется сделать это, дорогая, — осторожно заметила Эми. — Если она не узнаёт тебя, то как она заметит разницу?

Марчелла посмотрела на подругу.

— Я замечу разницу, Эми, — сказала она.

Спускаясь к себе в квартиру в лифте, она разглядывала себя в зеркале. Ей всего тридцать пять, но уже можно видеть явные признаки, присущие матронам. Вокруг глаз появились новые морщинки. Волнения из-за семьи и новой книги, обрушившиеся на нее одновременно, пожалуй, избыточны. Ей захотелось прямо сейчас отправиться в клуб «Партнеры», просто уйти от всех этих забот. Сеанс быстрого секса позволит ей по-новому взглянуть на мир, в чем она так нуждалась. Постепенно эти походы превращались в лекарство от всех напастей, в средство, избавлявшее от неприятностей. А иногда это было место, куда она приходила просто подумать, как когда-то в церковь в Маленькой Италии, — сумрачное, тихое убежище, устроенное посреди шумного города.

Однако она подавила желание отправиться в клуб и вместо этого два часа работала над романом. Когда пришло время ленча, она посетила свою мать, глядя, как сиделка терпеливо кормила ее супом, пока та, не отрываясь, смотрела телевизор.

— Позволь мне, — Марчелла взяла ложку у сиделки. — Почему тебе не отдохнуть полчасика, Пегги? Сегодня такой прекрасный день.

Сиделка ушла, а Марчелла, кончив кормить, обняла мать рукой. Ида открыла рот для очередной порции супа, и Марчелла показала ей пустую миску:

— Посмотри! Все кончилось!

Так же она кормила детей, внезапно дошло до Марчеллы. Она склонилась к плечу матери, представляя, что сможет уловить запахи кухни, оставшиеся в одежде Иды, вспоминая пирожные и торты, которые мать готовила ей в Маленькой Италии. Повинуясь порыву, Марчелла сходила в спальню и принесла альбом со старыми семейными фотографиями и раскрыла его на коленях Иды.

— Вот отец, — указала она. — Твой муж, Альдо. Видишь, каким он был красивым? А это я, когда была ребенком…

Сначала глаза матери следили за пальцем Марчеллы, потом она попыталась сбросить альбом с колен.

— Еще немного, и ты станешь феноменом в книжном деле, Марчелла! — Голос Скотта радостно звучал в телефонной трубке в следующий вторник. — У меня в руках последний номер газеты «Санди таймс» — ты все еще удерживаешь первое место в списке, и это после пятидесяти трех недель! Несомненно, этому способствовал судебный процесс. Мы вновь переиздаем твою книгу, Марчелла, — семнадцатое издание!

Теперь, когда ее роман «Во имя любви» получил такое признание, журналисты горели нетерпением побеседовать с автором. Через Эми поступили заявки на интервью от журналов «Пипл», «Нью-Йорк мэгэзин» и «Космополитэн». К Марчелле обращались за комментариями для статей, приглашали писать статьи для страницы проблем, просили принять участие в дискуссиях на страницах журналов, стать судьей конкурса коротких рассказов. Она отказывалась от многих предложений. Когда журнал «Пипл» готовил материал о «дне из жизни писательницы-миллионерши», ее сфотографировали, как она поливает цветы на балконе, завтракает с Эми в ресторане и бродит по улицам с Марком и Соней, словно они одна большая дружная семья.

— Если бы я считала, что эта чопорная леди хоть чем-то похожа на меня, я бы покончила с собой, — сказала Марчелла, склоняясь над макетом будущего газетного номера вместе с Эми. Особенно ей не нравился снимок, где она, облаченная в элегантный костюм, сидела за клавиатурой компьютера. Надпись гласила: «У Марчеллы двенадцатичасовой рабочий день. В восемь тридцать она просматривает работу, сделанную за день».

— Снято было в полдень! Видно же по моим припухшим глазам, что я только что проснулась… — рассмеялась Марчелла. — Я же говорила журналистам, что люблю писать в утепленном спортивном костюме, но они и слышать об этом не желали!

— Конечно же нет! — Эми внимательно вглядывалась в развернутую страницу. — Читатели хотят, чтобы ты была больше, чем сама жизнь! Чтобы ты жила в мире, совершенно отличном от их окружения. Тогда они смогут превозносить тебя за то, что ты такая земная и непритязательная!

Она всегда была «совой», и теперь ей доставляло удовольствие писать по ночам, когда Манхэттен спал. Она валилась на свою широкую кровать где-то часов в пять-шесть утра и спала до полудня, если не было деловых встреч. Марк по-прежнему перед уходом в школу приносил ее почту. Сердечные письма, приходившие от читателей, наполняли ее ощущением, что у нее сотни друзей. Она всегда отвечала им, помня, как много для нее значило письмо Эми. Эти письма давали ей силы, позволявшие ежедневно садиться за работу.

Соню определили в частную школу, специализирующуюся на трудных учениках. К началу весны Марчелла завершила первый, черновой вариант «Второго мужа». Несомненно ей удалось написать книгу гораздо лучше первой. Теперь она могла сказать читателям значительно больше, потому что пережила потерю и обретение Сони, видела, как взрослеет и превращается в мужчину Марк, заботилась о своей матери. Пережитое помогло ей более остро чувствовать жизнь, и ей хотелось поделиться с читателями новыми ощущениями. Этот, второй роман имел важное значение: он либо упрочит ее положение, либо лишит права именоваться крупной писательницей.

В апреле в течение уик-энда Эми прочитала роман. В десять утра в понедельник Марчелла, волнуясь, поднималась на лифте к ней в апартаменты.

— Завтракать будешь? — спросила Эми, проводя Марчеллу на солнечную, застекленную террассу и усаживая на желтые подушки, положенные на кресле-качалке.

— Только немного апельсинового сока и кофе, Эми, пожалуйста, — попросила Марчелла. — И ради Бога, не мучай меня. Тебе не понравилось, да?

— Я бы не сказала, что не понравилось, — ответила Эми, наливая сок Марчелле и кофе обеим. Она присела рядом и посмотрела на Марчеллу, намазывая маслом ломтик хлеба. — Вторая книга всегда большое испытание для писателя. Все знают это, — начала она. — Критики любят говорить, что вторая книга не «доживет» до ожиданий, которые вселила первая книга, даже если они говорили, что и от первой попахивает!

Марчелла отпила немного сока.

— Ты просто скажи, если тебе понравилось, — попросила она.

— Послушай, — развела руками Эма. — Книга очень хорошая. Хорошая. Не столь блистательная и восхитительная, как «Во имя любви», но мы никогда и не мечтали об этом! Множество женщин узнают себя в твоей героине, пытающейся создать новую жизнь для себя. Я бы добавила в нее еще несколько десятков оргазмов, но ведь это же я! Скотт, возможно, будет нажимать, чтобы ты добавила в нее немного света…

— Считаешь, что ему уже можно показывать? — спросила Марчелла. — Это всего лишь первый вариант, предстоит еще много работы.

Эми наклонилась и положила рукопись на стол.

— Знаю, дорогая, но мне хотелось бы, чтобы он взглянул на это; просто чтобы он знал, что книга уже есть! Ты удивишься, как много писателей и издателей торгуется из-за не написанных книг. Это, — она взвесила пачку страниц на одной руке, — позволит ему представить, что он получит за пять миллионов, которые я запрошу с него за твои следующие три книги!

— И что он на это ответит? Марчелла отхлебнула глоток кофе.

— Лишится дара речи, разумеется, — рассмеялась Эми. — Мы поторгуемся немного. Если не просишь, ты не получаешь! Продажа «Во имя любви», слава Богу, принесла три миллиона. Невероятно для первого романа! Суд над Гарри и двое твоих великолепных детей также никоим образом не повредили твоему имиджу. Ты завоевала благосклонность прессы и любовь публики. Но скажи мне, Марчелла… — Она с беспокойством наклонилась вперед. — Ты действительно так ранима, как твоя главная героиня? По этой причине ты немного грустна и одинока. Разве ты не развлекаешься?

— Я же не героиня, Эми. Она — это не я, — ответила Марчелла.

Эми нетерпеливо перебила:

— Брось, Марчелла, ты же знаешь, что мы всегда вкладываем себя в своих главных героев!

Марчелла закурила сигарету и затянулась.

— Хорошо. Итак, развлечение не совсем точное слово, которое я бы выбрала для того, чтобы описать мою нынешнюю жизнь, — задумчиво улыбнулась она.

— Ты можешь воспользоваться мужчиной для полноты картины? — спросила Эми. — Что ж, ты не можешь пожаловаться, что я не способствовала тебе, дорогая, — Эми вопросительно подняла брови. — Я приглашаю тебя на все обеды и завтраки с приглашенными, не так ли? Не из жалости, а потому, что ты — украшение для любого званого обеда. У меня всегда собирается достаточно мужчин, но ты никогда ни с кем не засиживаешься. Для страстной дамы ты можешь показаться немного странной.

Марчелла выпустила струю табачного дыма.

— Я предпочла бы показаться странной, чем быть похожей на женщин-барракуд, атакующих привлекательного мужчину. Они такие яростные! Ты забыла, что я всего лишь маленькая девочка из Маленькой Италии, Эми. У меня нет настоящего образования. Когда ты усаживаешь меня рядом с замечательными писателями, я захлопываюсь, как устрица. Мне страшно, что они меня разоблачат! Во всяком случае, все они женаты!

— Ну и что? — спросила Эми.

— Если я решу завести с кем-нибудь роман, то мне хотелось бы думать о каком-то будущем с этим парнем, — ответила Марчелла.

— Ты неисправимый романтик! — рассмеялась Эми.

— Послушай, если мне попадется симпатичный, добрый, страстный, преуспевающий мужчина лет сорока-пятидесяти, я не стану его игнорировать, — пообещала Марчелла. — Но ты отлично знаешь, как редко встречаются такие люди в Манхэттене. Если они и есть, то строят глазки двадцатипятилетним!

— Поэтому и ты строй глазки двадцатипятилетним! — воскликнула Эми.

Покинув Эми и вернувшись в свою квартиру, Марчелла сразу же прошла в ванную комнату. Распахнув дверцы шкафа, она посмотрела на восхитительное неглиже и другие предметы нижнего белья, что она накупила для жизни, которой никогда не вела. Она не отважилась рассказать Эми, что свои сексуальные потребности она удовлетворяла в клубе «Партнеры», но не получала никакой любви.

Предложение встретиться со Скоттом поступило на следующей неделе после того, как он прочитал рукопись. Марчелла тщательно оделась к их встрече, сердясь на самое себя за охватившую ее нервозность.

— Расслабься, Марчелла! — сказал Скотт, едва увидел ее лицо. — Мне понравилось!

Он усадил ее рядом с собой на диване, стоявшем в его офисе.

— Кофе? Коньяк? Меня? — предложил он.

Марчелла рассмеялась:

— Нет, спасибо, Скотт.

Она закурила сигарету и стала ждать.

— Это более серьезная вещь, чем твоя первая книга. Он похлопал по рукописи.

— И написана лучше, так? — спросил он. Она кивнула:

— Надеюсь.

— Только не поднимай свой стиль выше уровня массового рынка, Марчелла, — предупредил он. — В списке наших авторов есть десятки блистательных писателей, которые, однако, не смогли, подобно тебе, продать трех миллионов книг.

— Мне хочется совершенствоваться как писательнице с каждой новой книгой, — сказала она, подаваясь вперед. — И я намерена взять с собой в этот путь своих читателей. Женщин, читающих мои книги, нельзя назвать глупыми. Они готовы перейти к более серьезным темам.

Он изучающе посмотрел на нее:

— Не думай, что ты знаешь своих читателей, Марчелла. Наше издательство проводит большую работу по поиску читательской аудитории.

— Согласна, но книгу не стали бы раскупать на протяжении всего года, как случилось с моей, если бы множество женщин не рекомендовали ее своим знакомым, — сказала она. — Реализацию книги обеспечило слово, передаваемое из уст в уста, Скотт. Я получаю письма, подтверждающие это.

— Какой писательницей ты хочешь стать, Марчелла? — спросил Скотт. — На кого ты хочешь походить?

— Ни на кого, Скотт! — Она загасила сигарету и посмотрела ему прямо в глаза. — Я хочу быть уникальной.

— Хорошо, — согласился он, кивая головой. — Уникальной. Мы не сравниваем тебя с Эми, с Даниэл Стил или с Джуди Кранц. Ты хочешь отвоевать свою собственную территорию? Ты считаешь, что женщинам нравится читать о стареющей женщине, страшащейся не найти себе спутника жизни, неловкой и робкой во время первых свиданий с ним?

— А почему бы и нет? — спросила Марчелла. — Все, что происходит в жизни, является возможным материалом для книги, при условии, что ты сумеешь хорошо написать об этом. Воспитание детей, забота о своих родителях. Даже простое взросление является огромным опытом, Скотт!

— Да! — простонал он. — Угнетающим! Твои читатели хотят отвлечься от процесса старения, Марчелла!

— У меня есть десятки умных писем от женщин. Полагаю, они способны справиться с некоторыми трудностями жизни! — ответила ему она.

— Может быть, в пределах одной книги! — согласился он. — Но если ты намерена добиться успеха, какого добилась Эми, то самое время задуматься. Почему бы тебе не позволить мне выбирать темы для твоих книг, делать наброски героев? Тогда тебе осталось бы только писать.

— Не мог бы ты использовать для этого компьютер? — спросила она.

— Я бы мог, но только не было бы и четверти той чувственности и страстности, какая есть у тебя, Марчелла!

— О, Скотт… — Она покачала головой и рассмеялась. — Это что, ежегодный экзамен?

— Ты всегда садишься как можно дальше от меня, — пожаловался он. — Неужели из меня такой никудышный любовник?

— Нет, ты был очень хорош. — Она улыбнулась. — Насколько я помню!

— Насколько помню, ты была чертовски великолепна! — сказал Скотт. — Однако с моей блистательной суперзвездой-писательницей у меня был всего лишь один несчастный шанс!

Марчелла искоса посмотрела на него и глубоко вздохнула:

— Скотт, принимая во внимание, что ваше издательство «Вольюмз» реализовало три миллиона моих книг, я полагаю, что заслуживаю лучшего к себе отношения. Мы обсуждаем мою новую книгу, а не наши сексуальные отношения…

— Все это можно совместить, Марчелла! — Он придвинулся к ней ближе и положил ладонь на ее руку. — Послушай, я могу сделать тебя крупнее Даниэл Стил, если ты напишешь еще три романа! Давай составим новую команду. Мы могли бы неплохо удовлетворять сексуальные запросы друг друга и выдавать супербестселлеры. Мы были бы непобедимы!

Она поднялась со своего места:

— Ты никогда не воспринимаешь меня всерьез, и если и есть что-то, что мне нужно от мужчины, так это чтобы меня воспринимали серьезно! Ты удовлетворен ответом на свои вопросы?

Он взглянул на нее серьезно и сказал:

— Да.

Между ними повисла неловкая тишина.

— И куда мы теперь двинемся?

Скотт вернулся за свой рабочий стол, взял ручку и попробовал, как она пишет.

— Если ты так серьезно относишься к своей писательской работе, постараюсь быть тебе полезным. Кто знает, может быть, ты сможешь создать новый тип бестселлера для читателя нового типа. Однако нужен более захватывающий, более сексуальный заголовок, чем просто «Второй муж».

Отставив пустой стакан, она задумалась.

— Наверное, тут ты прав. Попробую придумать другие варианты.

Встреча немного вывела Марчеллу из себя, но она чувствовала, что прояснила несколько важных для себя моментов. Она не позволит Скотту помыкать собой. «Процесс написания книги был достаточно трудным и без всякой этой посторонней шелухи», — подумала она. Насколько отличным оказался издательский мир от того, каким она и Нэнси Уорнер представляли его себе в те годы, когда им приходилось сражаться, чтобы быть напечатанными. Всем хотелось думать, что они приложили руку к созданию ее книги, однако книга выходила с ее именем на обложке, и она будет сражаться за каждое слово!

Новое название пришло в голову по дороге домой. «Самая большая любовь», потому что ее героиня влюблялась во второй раз и именно такой она воспринимала свою любовь.

— Вот это мне нравится! — радостно отозвался Скотт в телефонной трубке, когда она позвонила сообщить ему о посетившей ее идее. — Было бы неплохо, чтобы в названиях всех твоих романов присутствовало слово «любовь», Марчелла. Оно могло бы стать твоим торговым знаком.

— Посмотрим, — тактично ответила Марчелла. Ей не хотелось, чтобы в заглавиях ее романов что-либо присутствовало навсегда! Каждый новый ее роман будет отличаться от предыдущих, и ей хотелось, чтобы читатели каждый раз удивлялись. Ее героиня тридцати пяти лет от роду, ищущая второго мужа, была чистейшим вымыслом; она сама только что отказалась от мысли найти себе партнера. Мужчины, рядом с которыми ее усаживала Эми на своих обедах, не делали ей никаких предложений. Было нечто циничное в том, что на Манхэттене мужчина, если он не был женатым или гомосексуалистом, неизбежно был отмечен каким-нибудь настолько бросающимся в глаза дефектом, который делал их одиночками: неприятная внешность, следы неудавшейся пересадки волос, склонность к брюзжанию или нервный тик. Очаровательные и симпатичные мужчины, как часто оказывалось, бывали и охотниками за состояниями.

Ее анонимные свидания в клубе «Партнеры» продолжались, оставаясь столь же возбуждающими и эротическими, как и прежде, однако с примесью новой, вызывающей тревогу тенденции. Она забывала — почти сразу же после расставания — лица мужчин, доставивших ей удовлетворение. Она становилась физически зависимой от посещений клуба, проклиная себя за нарушения данных себе же еженедельных обещаний, «что этот раз будет последним». Она низвела секс почти до уровня обыкновенного почесывания спины и знала, что за все это ей как-нибудь, но придется расплачиваться. И тем не менее сумрачный зал кинотеатра являл собой некий резервуар любви, в который можно было нырнуть, когда возникала необходимость удостовериться в том, что она была по-прежнему желанной, чувственной, женственной.

Весенние дни приглашали к длинным прогулкам в Центральном парке. Вместе с Марком Марчелла смотрела, как катаются на коньках и роликах, разглядывали витрины на Колумбус-авеню, бродили по ярмаркам антиквариата, которые разворачивались на пустынных школьных дворах. Каждое воскресенье в полдень Соня покидала их, объявляя, что отправляется навестить отца. Его перевели в тюрьму общего режима, находившуюся в Нью-Джерси, и Соня говорила им, что добирается туда поездом. Марчелла и Марк завтракали в одном из новых ресторанов на Колумбус-авеню, возвращались домой около пяти или шести часов, чтобы почитать газеты. Марчелла отмечала в книжном обозрении заинтересовавшие ее книги. Потом Марк встречался с друзьями или занимался музыкой.

Он как раз сидел за пианино, когда воскресным вечером в восемь часов раздался телефонный звонок. Марчелла вопросительно взглянула на него, когда он взял трубку. Сони все еще не было дома. Часто после посещения отца, она отправлялась на встречи с друзьями. Марчелла беспокоилась, но чувствовала, что проявление жесткости с ее стороны только обострит и без того напряженную атмосферу, царившую в ее отношениях с дочерью.

— Алло! — ответил Марк, а затем прошептал для матери: — Соня.

— Мать слышит наш разговор? — прорвался сквозь провода голос Сони. Она заставляла Марка чувствовать себя конспиратором и участником одного из ее заговоров.

— Конечно! — ответил, расплываясь в улыбке, Марк.

— Послушай, Марк. Придумай все что угодно, — задыхаясь, проговорила Соня. — Скажи, что торчу без денег в «Гранд Централ» или потеряла сознание на улице, но оторви свою задницу от стула. У тебя есть карандаш? Пиши, Восточная, шестьдесят, дом семьдесят один, скорее! — Она хихикнула. — Сунь вахтеру десять долларов и скажи, что ты друг Джерри Мэнстона. Понял? Попроси проводить тебя в корпус В. Он отведет, для него это дело привычное. Приезжай скорее, у меня неприятности!

— Хорошо, — сказал Марк.

Повесив трубку, он повернулся к Марчелле:

— Она застряла в «Гранд Централе» без денег. Хочет, чтобы я вытащил ее оттуда…

Только Соня могла заставить его солгать матери. Марчелла с облегчением вздохнула:

— Там на кухне есть немного денег, дорогой. Марк взял три десятидолларовых бумажки, поймал на улице такси. По названному адресу швейцар положил в карман десять долларов, подмигнул и отвез его на верхний этаж здания, открыв входные двери одним из ключей, висевших на огромной связке. Раздался Сонин голос:

— Входи сюда!

Закрыв входную дверь, он последовал на звук ее голоса вдоль широкого коридора, увешанного фотографиями Роберта Маплторпе. Он отворил стеклянную дверь в главную комнату. Соня лежала посреди комнаты на полу, голая, связанная чем-то кожаным наподобие конской сбруи, так, что щиколотки касались запястий. Около ее лица валялся телефон.

Марк уставился на нее, от удивления он не шевелился.

— Узнаешь эту комнату? — спросила его Соня. Оторвав от нее взгляд, он посмотрел по сторонам.

Комната была белой, паркетный пол покрыт коврами, стены кичились картинами Пикассо, Роуалта и Хокни.

— Нет… — Он задумчиво показал головой. — Откуда?

— Ее фотография была в последнем номере журнала «Хаус энд гарден», — с восторгом проговорила Соня. — Джерри Мэнстон коллекционирует картины. Он где-то прятал все эти путы, а на этом вот крюке висел огромный папоротник. Представляешь, рассказ на шести страницах! Лучше бы он напечатал его подлиннее, потому что, когда я пройдусь по этому месту, рассказывать будет не о чем! А теперь давай, развяжи меня!

Марк набросил на нее жакет, чтобы прикрыть наготу, мимоходом воспринимая ее удлиненные руки и ноги, полоску темных волос между ног, сферические груди, продолжавшие стоять торчком, даже когда она каталась по полу.

— Мне понадобилось два часа, чтобы языком снять трубку! — похвалилась она. — Затем пришлось им же набрать номер! О, у меня буквально отваливается язык! Тебе ни за что не проделать такого. Принеси с кухни нож.

Словно в каком-то кошмарном сне Марк отправился на кухню, безукоризненно отделанную нержавеющей сталью, нашел острый нож для резки хлеба среди других, висевших на стене. Присев рядом с сестрой, он стал рассматривать странные путы и хитроумные узлы, которыми она была связана.

— Не понимаю, что это такое? — спросил он. Соня простонала.

— Не разговаривай, просто выпутай меня из этой штуки! — воскликнула она.

Осторожно он разрезал два толстых кожаных ремня. Как только руки Сони обрели свободу, она помогла ему разделаться с другими, мастерски завязанными узлами, облегченно вздохнула, освободившись от пут, и потерла затекшие запястья и лодыжки. С разыгранным ужасом Соня уставилась на красные следы на коже, оставленные ремнями.

— Ты только взгляни, Марк, что этот тип сделал со мной! — с изумлением проговорила она. — О, Марк!

Внезапно она бросилась ему на шею:

— Никогда в жизни мне не было так страшно! Я думала, он меня убьет!

Он держал ее трепещущее тело в своих объятиях. Несмотря на весь ужас и отвращение, Марк чувствовал себя ее защитником, и ему было ее жалко. Она плакала, прижавшись к нему, рыдания душили ее. Это было так не похоже на Соню, которую, как считал, он хорошо знал. Он погладил ее по голове, отвел с лица темные волосы.

— Теперь все в порядке, — прошептал он. — Все хорошо.

— А если бы я не добралась до телефона? — дрожа спросила она. — Если бы он не вернулся домой несколько дней и я померла бы с голоду?

Марк сел, выпрямившись, и удивленно поднял брови.

— Кто, черт его подери, этот парень? — спросил он. — И зачем ты связываешься с такими сумасшедшими, как он?

Соня отстранилась от него, поднялась на ноги, потягиваясь ноющим телом.

— Я же тебе сказала! О-о-ох! — Она выгнула спину. — Джерри Мэнстон, коллекционер картин. Многие месяцы он пытался затащить меня сюда. Внезапно я подумала: «Чем черт не шутит?» — и пришла!

Она огляделась по сторонам, нашла свои джинсы и натянула их на себя.

— Он толстая городская свинья, промышляющая наркотиками, отмывающая деньги на Уолл-стрит. Считает себя коллекционером картин, потому что один или два дилера картинами расплачиваются за наркотики полотнами!

Она натянула мягкий черный свитер и провела руками по волосам.

— Все дело в том, что я его знаю! Я верила ему! Дело не должно было дойти до этого. Ему известно, что я модель, о Господи! Я знаю его жену, его друзей, я знаю все! Но я ему отомщу! Смотри, как я испорчу ему жизнь!

Марк покачал головой:

— Почему бы нам не забыть на время о мести и не убраться отсюда, пока он не вернулся?

— Зачем? К чему торопиться? — Соня усмехнулась, оглядываясь по сторонам. — Он полагает, что, вернувшись, найдет меня связанной, какой он оставил. Я приготовлю ему маленький сюрприз.

Взяв пузырек чернил со стола, прежде чем Марк успел ее остановить, Соня плеснула из него на одну из белых стен. Разводы цвета морской волны потекли по стене, окрашивая подушки и ковры.

— Теперь он может сказать всем, что у него есть подлинник настенной живописи, выполненный рукой Сони Уинтон.

Рассмеявшись, она бросилась на кухню. Марк стал осматривать комнату, испытывая беспокойство.

— Соня! — позвал он. — Давай пойдем отсюда!

Она вернулась с подносом, на котором стояли бутылочки с кетчупом, горчицей, уксусом и вином. Вытянув руки и взяв в каждую по бутылке, она кружилась с сумасшедшей скоростью и отпускала их. Бутылки разлетались по всей комнате, попадая в зеркала, в картины, разбиваясь вдребезги и наполняя комнату запахом алкоголя и продуктов.

— Соня! — Марк попытался схватить ее, но она вырвалась и побежала к белой софе и взобралась на нее. — Боже мой, ты…

Она спустилась джинсы и, смеясь, помочилась.

— На кой черт ты это сделала? — спросил он. Она натянула джинсы:

— Просто хочу оставить ему маленькое напоминание о себе.

Она рассмеялась. Обмакнув палец в кетчуп, большими буквами она написала на стене ругательство. Марк схватил ее за руку.

— Ради Бога, швейцар на входе видел нас. Из-за этого у нас могут возникнуть крупные неприятности!

— Ты думаешь?

Она высвободилась из рук Марка и прошла по комнате. Отыскала свою сумочку и взяла с полки видеокамеру.

— Эта обезьяна не посмеет предъявить претензий после того, что он сделал со мной! Мне только шестнадцать, помнишь? Я могу завтра же упечь его за решетку! Он снял целый фильм обо мне!

Она вынула кассету из видеокамеры и положила ее в свою сумочку, швырнув камеру на пол. Внезапно она посмотрела на часы.

— Ох, я обещала быть на демонстрации мод в Сохо! — воскликнула она. — Предполагалось, что репетиция на этой чертовой верхотуре закончится полчаса назад. Иди вниз и поймай мне такси, Марк. Я должна успеть! У тебя есть деньги?

Она сунула себе в карман его двадцать долларов, пока он беспомощно обозревал учиненный ею хаос. Когда Марк перевел взгляд на Соню, та вертелась перед зеркалом, поправляя волосы. Он покачал головой и пошел вниз. Там он остановил машину; когда Соня выбежала из подъезда, она выглядела свежей, как маргаритка.

Она юркнула в такси и захлопнула дверь.

— Хочешь поехать домой? — спросила она Марка. — Он кивнул. Соня назвала оба адреса. Когда они проезжали по Парк-авеню, Марк посмотрел на нее.

— Ты действительно хочешь жить такой жизнью, Соня? — спросил Марк.

Она удивленно вскинула брови, порывшись в сумочке, достала сигарету.

— А что в этом плохого? — спросила она, закуривая.

— Значит, ты не навещала отца? — спросил он. Она рассмеялась:

— Отец не хочет меня видеть. Думает, что я распущенная. Он судит меня даже из тюрьмы.

Марк ощутил тяжесть в желудке. Подавленный, он смотрел в окно такси. Манхэттен в этот воскресный вечер выглядел совершенно иным, роковым и, он вынужден был признать это, каким-то более ярким.

— Остановите вот здесь! — попросил водителя Марк, когда они добрались до Пятьдесят девятой улицы. Он вышел из машины и стоял, держась за ручку дверцы, не желая, чтобы Соня уезжала. Как старший брат он должен был что-то сказать ей, предостеречь. Она пробудила в нем чувство защитника. Это ощущение было ужасающе новым.

— Соня, не нравится мне все это, — неуверенно сказал он.

Дотянувшись до ручки, она нетерпеливо захлопнула дверцу.

— Послушай, — сказала она сквозь опущенное стекло, — мне откровенно на все наплевать!

— Но как ты сможешь демонстрировать одежду сегодня? — спросил он.

— Косметика! — Она усмехнулась. — Она скрывает все!

— Но… — попытался вставить он, чувствуя, как пересохло в горле. Внезапно, совершенно ни к месту, ему захотелось заплакать. — Ты такая красивая! — жалобно проговорил он.

Соня посмотрела на него, широко раскрыв глаза.

— Какое, черт подери, это имеет отношение ко всему прочему? — Соня рассмеялась. Машина умчалась прочь.

— Имеет! — крикнул вслед Марк. — Ты должна ценить себя дороже!

Ее гордая голова, видимая сквозь заднее стекло, неприметно качнулась. «Эти длинные льющиеся волосы, эти дивные глаза, — подумал он, глядя ей вслед. — Сколько женщин отдали бы все на свете, чтоб иметь такую же внешность!» Марк медленно побрел домой. Поведение Сони шло вразрез со всеми правилами, удерживавшими жизнь в привычном русле, которые контролировали удачу и судьбу. Что-то внутри его и осуждало сестру и в то же время рвалось к свободе, приключениям, навстречу которым она неслась полным ходом.

За лето Марчелла доработала окончательный вариант «Самой большой любви». Издательство «Вольюмз» спешило выпустить книгу до Рождества. Часть работы она проделала в саутхемптонском доме Эми. Марк и Соня приезжали к ней в гости по выходным. Поблизости они нашли конюшни, где Соня могла наслаждаться верховой ездой, и несколько недель Марчелла с удовольствием видела лицо Сони без малейших следов скуки. Смеясь и разъезжая верхом на открытом воздухе, сидя в седле с уверенностью опытного наездника на лучших лошадях, которые только были на конюшне, Соня расцвела и стала совершенно другой. Она помогала Эми и Марчелле готовить салаты и повидло, собирать фрукты, которые они в основном употребляли тем летом. В лице Марка и Сони Эми нашла постоянных компаньонов в прогулках при лунном свете по морскому побережью, до которого от дома Эми было рукой подать.

Как-то вечером Марчелла немного отстала, пропустив Марка и Соню вперед.

— Так прекрасно видеть ее такой, как сейчас, — сказала она Эми. — Здоровый счастливый шестнадцатилетний ребенок!

Эми скривила губы.

— Исключительно красивая, невероятно сексуальная, быстро срабатывающая бомба, — поправила она Марчеллу.

— В городе, возможно, — возразила Марчелла. — Но ты видела ее лицо, когда она сидит верхом на лошади, Эми? Как она красива в этот момент! Именно таким ребенком она должна была бы быть!

Когда в сентябре они вернулись в Нью-Йорк, Марчелла выбрала для Сони новую школу, которая специализировалась на воспитании учеников, испытывающих трудности с обучением.

В конце сентября Марчелла полетела в Лондон, чтобы присутствовать при выпуске в продажу британского издания романа «Во имя любви». Английский издатель составил ей теплую дружескую компанию на пару с шумной девушкой из рекламного отдела, которая курировала церемонию вручения читателям в Гарродсе и Хадчарде книг с подписью автора, а также сопровождала ее на запись телеинтервью. Тэрри Воган, британская версия Джонни Карсона, заверил телезрителей, что предлагает им книгу, представляющую огромный интерес. Майкл Аспел, очаровательный ведущий конкурирующей шоу-программы, во время субботней передачи говорил с ней более серьезно о том, как писать бестселлеры. Газетные и журнальные интервью способствовали тому, что в первую же неделю продажи книга заняла первое место. Каждый вечер Марчелла обедала с директорами Британского издательского дома. Их жены также приходили на обеды, просто на случай, если блестящая американская писательница вдруг устроит охоту на их мужей. Но глядя на краснощеких, лысеющих, вежливых пожилых джентльменов, Марчелле хотелось успокоить их жен, что им не грозила никакая опасность. Вся атмосфера Лондона, — ей не удавалось избавиться от этого ощущения, — казалось, восставала против вопросов сексуального характера. В конце поездки, прежде чем «Конкорд» унесет ее домой, Марчелла выкроила немного времени на посещение магазинов, расположенных на Джермин-стрит, чтобы купить рубашки и галстуки для Марка, а также духи для Сони и Эми.

«Самая большая любовь» поступила в продажу в конце октября и сопровождалась еще одной отлично организованной рекламной кампанией. Издательство «Вольюмз» распространяло свои обычные рекламные щиты, а пресс-наборы включили новую цветную фотографию Марчеллы, заключенную в небольшую рамку.

Когда начался книжный марафон, она пустилась в путь в одиночку. На маршруте ее встречали рекламные агенты и представители издательства «Вольюмз» в ключевых городах, закупавшие книги партиями. Повсюду она повторяла те же самые истории, смеялась над теми же самыми вопросами, спешила к лимузину, набитому чемоданами, чтобы мчаться на следующую теле— или радиостанцию. То были десять дней настоящего сумасшествия, каждое мгновение которого она ненавидела лютой ненавистью. Обеды в одиночестве в «тематических ресторанах» отелей, в которых она останавливалась. Прогулки, чтобы размять усталые ноги по забытым Богом окраинным районам. Интервьюеры, которые не читали ее книги, а задавали вопросы так, словно они ее знали. Приходилось быть обходительной со всеми: главная цель — обеспечить книге хорошую рекламу, поэтому Эми была единственным человеком, кому Марчелла могла жаловаться на свою жизнь по ночам из анонимных номеров гостиниц. Эми прошла через все это раньше и знала подходящие слова, которые могли утешить подругу.

Когда все закончилось, Марчелла вернулась в Нью-Йорк и завалилась в постель, проведя в ней безвылазно около суток.

Книга сразу же попала в список бестселлеров под номером шесть. Последовало празднование с шампанским, тостами и речами, звучавшими за обедом на квартире Эми. Марчелла проследила, чтобы Эми пригласила Нэнси Уорнер, которая откровенно обожала всех писателей, с которыми она встречалась, и неожиданно удивлялась, оказавшись за столом, где сидели выпускники ее литературного класса.

Когда книга поднялась на второе место, Марчелла была вынуждена согласиться с Эми, что бестселлеры приносят такое ощущение, с которым ничто не может идти ни в какое сравнение. Осознание того, что сотни тысяч людей покупают и читают написанное тобой, является наивысшей наградой. Она подписала новый четырехмиллионный контракт с «Вольюмзом» на следующие три книги. Не совсем столько, как надеялась Эми, но все же гораздо больше того, чего, как в тайне считала Марчелла, она заслуживала.

На протяжении нескольких месяцев работы над книгой секс в ее жизни начисто отсутствовал, а поездка в Лондон отвлекла от обычных потребностей. Однако тело внезапно напомнило о себе, заявив, как сильно нуждалось оно в сексе. И вновь начались частые посещения того знакомого сумрачного места, где нашептываемые желания и пробующие руки погружали ее в мир мужчин, огромного разнообразия мужчин. Она могла бы провести время с убеленным сединами и овеянным всеми ветрами мира пятидесятилетним мужчиной или с молодым атлетом со свежим лицом. Они могли оказаться американцами, европейцами, аргентинцами или японцами, но всегда вели себя примерно, нежно и осторожно. Возможно, это было иллюзией, но ей казалось, что все, что она испытывала, укладывалось в тридцать минут. Мужские руки вселяли в нее чувство, что ее лелеют, что в ней нуждаются; сам факт, что она никогда не увидит вновь своего очередного партнера, привносил определенную пикантность. Слишком мало было времени на то, чтобы трудности реальной жизни могли вмешаться или что-то нарушить. Она построила целую новую философию, с помощью которой оценивала мужчину по его прикосновению к ней. Единственный вопрос, остававшийся для нее загадкой, — это не было ли ее увлечение вредным.

Несколько дней спустя после возвращения из Лондона, молодой человек приятной внешности, лет тридцати, подтянутый и плотный, повернулся в ее сторону, чтобы как следует рассмотреть, как сначала она, а затем и он сам достигли удовлетворения. Ему хотелось продолжить касаться ее, но Марчелла оттолкнула его, не в силах вынести дополнительного наслаждения.

Подобно многим другим мужчинам, он предложил ей выпить в баре. Марчелла, как обычно, отказалась. Она отсекла свою социальную жизнь от тайного пристрастия — они никогда не должны выходить за отведенные им рамки. Ей казалось, что, если она узнает этого человека поближе, род его занятий, образ жизни, если вдруг появится возможность продолжения отношений вне этих, обтянутых красным бархатом кресел, в ее жизнь ворвется хаос. К фантазиям нужно относиться, как они того заслуживают, этим-то они и хороши. Именно поэтому до сих пор все и срабатывало без сбоев. Эти отношения выходили за рамки нормальной жизни и поэтому возбуждали.

На прощание она поцеловала его в гладко выбритую щеку, покинув кинотеатр сразу же, как только привела себя в порядок. Марчелла знала, что в этот полдень выглядела растрепанной, губная помада наверняка размазана, а глаза сияли от удовольствия. Прежде чем выйти на улицу, она надела темные очки, значит, придется на ощупь пробираться по темным закоулкам и проходам, скудно освещенным тусклыми лампами. Она никогда не могла покинуть этого места без опасения встретить кого-нибудь из знакомых. Маловероятно, чтобы кто-нибудь из мужчин, завсегдатаев этого заведения, читал ее книги, но вдруг она встретит кого-нибудь из «Вольюмза», например Скотта или директоров по реализации или рекламе? Когда Марчелла остановилась, чтобы пригладить волосы, из темноты от стены отделилась фигура и схватила ее за руку.

— А еще говорят, будто я сумасшедшая! — послышался голос Сони.

Марчелла обернулась. Усмехающееся, торжествующее лицо дочери возникло перед ней. На какое-то мгновение Марчелла растерялась, запаниковала и попробовала вырваться. Возникло желание нырнуть обратно в темный кинозал и оставаться там, пока Соня не уйдет прочь. Но Сонина хватка была слишком крепкой. Она не отпускала руки Марчеллы и пристально глядела на нее.

Десятки чувств отразились на лице Марчеллы, прежде чем ей наконец удалось отыскать среди них улыбку, в голове все спуталось.

— Ты тоже поклонница Пола Ньюмена? — спросила она у дочери.

Соня насмешливо покачала головой.

— Судя по всему, ты неплохо провела время, дорогая мамочка, — проговорила Соня. — Тебе должна быть известна репутация этого заведения! Здесь не балдеют от старых фильмов, даже от классических…

Соня взглянула на афишу, объявлявшую об открытии сезона с участием Теннесси Уильямса.

— Полагаю, «Кошка на раскаленной крыше» относится к классике, верно?

Она держала палец на кнопке лифта.

— Так вот куда ты ходишь! — насмешливо проговорила Соня. — Мне было ужасно любопытно узнать, куда так часто исчезает моя дорогая, праведная, романтическая, добропорядочная мамочка, в то время когда ей следовало бы находиться дома и работать. Признаюсь, было весьма волнующе поймать такси и сказать водителю: «Следуй за тем «роллсом»!» У тебя был такой виноватый вид, когда Дональд высадил тебя за несколько кварталов отсюда. Тебе следует крепко усвоить одно, мама, веди себя нагло! Тогда все сойдет тебе с рук!

Соня нажала кнопку лифта.

— Теперь давай выбираться отсюда, прежде чем кто-нибудь их моих знакомых не засек меня здесь и растрезвонил, будто я посещаю это заведение!

Наконец подошел лифт, дверь распахнулась, и они вошли в его зеркальный полумрак.

«У нее нет доказательств, — успокаивала себя Марчелла, мелко дрожа. — За исключением выражения моего лица, у нее нет доказательств». На нижнем этаже они покинули лифт и направились к выходу. Соня продолжала удерживать мать за руку, словно та собиралась удрать. Яркое освещение Пятьдесят седьмой улицы ударило в глаза подобно взрыву ослепляющей бомбы.

— Не думаю, чтобы Дональд поджидал тебя здесь? — спросила Соня, быстро направляясь в восточном направлении, приподнимая свои темные очки, чтобы вглядеться в лицо матери.

— Он на Семидесятой авеню, — прошептала Марчелла.

— О, мама… — простонала Соня, продолжая идти быстрым шагом. — Видишь, между нами есть большая разница. Я совершаю различные поступки, шляюсь по таким местам, что тебе не придумать в самых диких мечтах. Меня называют сумасшедшей, но я, откровенно говоря, плюю на все, потому что ничье мнение для меня ничего не значит! Но я откровенна. То, что во мне видят, то и получают. Я не прячусь за фальшивой маской добропорядочности, напуская на себя вид, что…

— Прекрати! — воскликнула Марчелла, вырывая локоть из Сониной руки. — Не знаю, что ты там раскрыла, кроме того, что я иногда смотрю фильмы на дневных сеансах, но…

— Мы расскажем об этом мальчику Марку, — оборвала ее Соня, увлекая за собой. — И посмотрим, как он воспримет известие, что его драгоценная мамочка ходит днем на классические киносеансы в клуб сексуальных распутников и выходит оттуда вся такая тепленькая и растрепанная…

— Ты не расскажешь об этом Марку! — вскрикнула Марчелла. — Ты можешь думать все что угодно, но его в это не впутывай!

Соня рассмеялась:

— Поговорим об этом, когда найдем машину. Марчелла пожала плечами.

«Роллс» ожидал на углу Пятьдесят седьмой и Семидесятой улиц, Дональд приветствовал Соню, распахивая для них дверцы машины. Они устроились на заднем сиденье, Соня решительно подняла стеклянную перегородку. Пока машина двигалась в восточном направлении, она повернулась к Марчелле и произнесла уверенным шепотом:

— Теперь я скажу, как мы будем жить дальше. Я подыскала квартиру в районе Шестидесятых улиц, которая мне понравилась. Одна спальня. Довольно дорогая, однако у меня много работы, так что я смогу позволить себе иметь такую квартиру. Мне не нужно от тебя ни единого цента! Только подпись на документе о снятии квартиры внаем. Я еще несовершеннолетняя. Я перееду туда на следующей неделе.

Марчелла достала сигарету и закурила, руки ее дрожали.

— Почему ты так торопишься переехать? — спросила она у Сони. — Думаешь, что сможешь меня шантажировать…

— Мое возвращение к вам было ошибкой, — пожала плечами Соня. — Но тогда я не знала, куда мне деваться. Я забыла, что вы вместе с Марком собой представляете, — меня от вас выворачивает наизнанку!

— Можешь себе представить, как мы были рады, что ты снова с нами? — спросила Марчелла. — Неужели ты не можешь поверить, что Марк и я любим тебя?

Соня недовольно пожала плечами.

— Пожалуйста! — Она пожала плечами. — Избавь меня от этих сладких речей!

— Я надеялась, что наконец-то мы станем настоящей семьей, — сказала Марчелла.

— Семьей? — повторила Соня. — Видя, как вы с Марком обмениваетесь взглядами во время скучнейших домашних обедов, обсуждая его занятия музыкой! Вы с ним совершенно не понимаете меня! Не понимаете, чего я хочу! Чего я собираюсь достичь! Я буду в десять раз известнее Марка. Вы увидите! Если я смогу покинуть вас обоих!

Марчелла смотрела на нее и видела, как в глазах Сони пылал маниакальный огонь.

— Когда ты стала такой, Соня? — мягко спросила ее Марчелла. — Такой жестокой, такой едкой, ведь тебе всего лишь шестнадцать! Что произошло с тобой за те два года? Что твой отец сделал с тобой?

Соня почти накинулась на нее.

— Ничего он со мной не сделал — он был самым замечательным отцом! — воскликнула она. — Ты же знаешь, я была его принцессой, и именно так он обращался со мной. Когда он выйдет из тюрьмы, мы снова будем жить вместе. В Калифорнии! К тому времени я заработаю много денег; у нас будут лошади, и я…

Соня тряхнула головой, внезапно лишившись способности говорить, глаза ее наполнились слезами.

«Господи, она всего лишь ребенок!» — пронеслось в голове Марчеллы. И несмотря на все случившееся, ей захотелось обнять ее, успокоить и сказать, что все будет хорошо. Она положила свою руку на руку Сони.

— Что случилось, Соня? Скажи! Может быть, я смогу тебе помочь? — попыталась успокоить ее Марчелла.

Соня закрыла глаза и откинулась назад на белом кожаном сиденье. Когда она их открыла, они были наполнены слезами, в них, как в калейдоскопе, виднелись кусочки красного и голубого цветов. Она беспомощно глядела на Марчеллу.

— Просто позволь мне уйти. Позволь мне жить своей жизнью. Все будет хорошо. Я ничего у тебя не прошу.

В следующие выходные Соня переехала на новую квартиру, через три дня после того, как Марчелла подписала договор о найме квартиры.

Марчелла смотрела, как с помощью Марка и Дональда Соня грузит чемоданы, набитые одеждой, в «роллс».

— Удивительно, — прошептала она Эми, стоя с ней в прихожей. — Она так приблизила меня к себе. На прошлой неделе… произошло одно событие, которое, по-видимому, уничтожило разделявший нас барьер.

— А теперь она уезжает? — спросила Эми. — Слишком много для близости! Однако она всего лишь ребенок, Марчелла, ради Бога. Как ты можешь позволять ей поступать таким образом?

Марчелла покачала головой, глядя, как Марк опустил маленький телевизор на заднее сиденье машины.

— Ты не знаешь, Эми, — сказала она. — Ты просто не знаешь. Она не ребенок. Я не знаю, что она такое, но в ней бушует голод человека, решившего добиться своего во что бы то ни стало. Она ужасно торопится!

— Ей повезло, что она такая красивая, — сказала Эми. — Без такой внешности она была бы довольно бесцветной личностью…

Дональд опустил последний чемодан в багажник. Соня чмокнула Марка и устроилась на переднем сиденье, рядом с Дональдом.

— Ты уверена, что не хочешь, чтобы мы поехали с тобой и помогли тебе устроиться на новом месте? — крикнула ей Эми.

Соня отрицательно покачала головой.

— Пока мы говорим, там два дизайнера развешивают шторы! — прокричала в ответ Соня. — А мне не нужны даже занавески! Пока, Марк! Пока, Эми! Пока, мама, дорогая! Спасибо за все и не забывайте пересылать мне мою почту!

В квартире Марк обнял мать.

— Опять только мы с тобой, — сказал он, крепко прижимая к себе мать. — И так мне нравится больше.

Несмотря на то что ей нравилось, когда он обнимал ее, она освободилась от его рук и повернулась к нему:

— Ты — моя следующая проблема!

Он улыбнулся, словно она подшучивала над ним.

— Нет, я действительно так считаю, Марк! — сказала она, видя, как он, разыгрывая недовольство, шутливо выпятил нижнюю губу. — Иногда мне кажется, что мы чересчур близки, ты и я. Соня сказала, что мы выводили ее из себя! Как ты отнесешься к тому, если в один прекрасный день я кого-нибудь встречу? Кого-нибудь, за кого я, возможно, выйду замуж? Как сможем мы вести нормальную жизнь?

— Нормальную? — Марк разразился диким смехом. — Наша жизнь никогда не будет нормальной. На каждой станции подземки, в автобусах и по всему городу красуются изображения полуголой Сони. Отец в тюрьме!

Твои книги буквально повсюду, а я собираюсь стать известным пианистом!

Марк подбежал к пианино и стоя заиграл сумасшедшую джазовую мелодию, вызвав смех у Марчеллы. Ей пришлось признать правоту сына. Понятие «нормальный» перестало относиться к их жизни с того самого момента, когда Скотт в «Ле Серке» выложил перед ней тот чек.

Сиделка Иды заканчивала дежурство и уходила в восемь часов вечера, и обычно Марчелла, занимаясь приготовлением обеда для себя и для Марка, заглядывала в комнату к матери каждые двадцать минут. Если они с Марком обедали в городе, то она оплачивала сиделке дополнительное время. Однажды вечером она застала Иду, когда та возилась у задней панели включенного телевизора. С помощью ножа ей удалось отвинтить два винта.

— Она спалит весь дом, если ты не будешь за ней присматривать, — предупредила ее Эми, когда услышала об этом случае. — Ее действительно необходимо пристроить в хороший дом для престарелых, Марчелла. Ради ее же собственной пользы.

«Ради ее собственной пользы». «Во имя ее интересов». Когда приходит время выбирать между собственными интересами и интересами родителей, мы всячески стараемся найти оправдания подобным мыслям. Марчелла ненавидела эти фразы, считала их лицемерными.

— Не знаю, жду ли я, пока не случится какой-нибудь несчастный случай или что-нибудь еще, — со вздохом призналась она Марку — Ее могло убить током. Если я помещу ее в дом престарелых, это будет таким ужасным финалом! Она там умрет, а мне невыносима мысль, что моя мать умирает в обществе чужих людей.

Эта проблема не давала ей заснуть по ночам. Однажды ночью, когда после раздумий она наконец забылась сном, ее разбудил запах паленого. Марчелла быстро поднялась с постели, схватила халат. Комната матери была пуста. Марчелла бросилась на кухню, где из-под закрытой двери пробивалась полоска света. Распахнув дверь, она увидела мать полностью одетой стоящей около плиты и помешивающей густую кипящую жидкость, налитую в котелок.

— Мама! — Она подбежала к Иде, выключила газ, заглянув в котелок, из которого вытекала густая пастообразная масса, издававшая неприятный запах. Она посмотрела на продукты, стоявшие на столе, из которых Ида готовила свое варево: кетчуп, желе из грейпфруктов, арахисовое масло, майонез и молоко. Ида возмущенно оттолкнула ее в сторону и продолжала помешивать в котелке.

— Ты проголодалась, дорогая? — спросила ее Марчелла. Она буквально упала на стул, глядя на свою мать, слезы навернулись на глазах.

На следующий день Дональд вез Марчеллу в Коннектикут взглянуть на несколько домов для престарелых. Через день она захватила с собой мать посетить лучшие из них, надеясь, что Ида укажет ей, какой из них ей больше по вкусу. Однако Ида невидящим взглядом смотрела на ухоженные сады, намеренно отделанные веселыми цветами комнаты и не проявляла никакого интереса. Марчелла выбрала самый дорогой и самый приятный дом, расположенный на окраине Нью-Хевена.

На следующей неделе домашний врач полностью обследовал Иду.

— Вам известно, что она страдает болезнью Альзеймера? — спросил он немного погодя, когда Марчелла разглядывала диаграмму с результатами исследования мозга. — Взгляните, вот две обширные области, где поражены клетки, — пояснял врач, указывая на участки диаграммы. — Боюсь, что в настоящий момент ее сознательная деятельность крайне ограниченна.

Марчелла возвратила врачу диаграмму и посмотрела на мать.

— Да, знаю, — согласилась она, — я старалась не обращать на это внимание как можно дольше.

— Она страдает недержанием? — спросил он. Марчелла судорожно сглотнула подкативший к горлу комок.

— Иногда. За ней присматривает сиделка.

— Хорошо, что вы решили поместить ее под наблюдение сейчас, миссис Уинтон, — сказал он. — Если вы оставите ее дома дольше, состояние ухудшится, и тогда меньшее количество домов для престарелых согласится ее принять.

Поблагодарив доктора, Марчелла провела Иду по садам, указывая на других пожилых людей, сидящих в креслах на газонах, медленно прогуливавшихся в обществе сестер, поддерживавших их под руки.

— Тебе тут понравится, — сказала Марчелла матери, направляя ее неуверенные шаги. — Появятся новые друзья, а мы с Марком станем навещать тебя каждую неделю, обещаю.

Марчелла аккуратно разобрала чемодан с вещами Иды, который Дональд принес в комнату на втором этаже.

— Не навещайте ее первые две недели, — посоветовал врач. — Дайте ей время привыкнуть к новому месту.

— Вы будете давать ей транквилизаторы? — со страхом спросила Марчелла.

— Если она станет чересчур беспокоиться, — он прикоснулся к плечу Иды. — Полагаю, у нас не будет проблем, так, миссис Балдуччи?

Прежде чем уехать, Марчелла опустилась на колени около стула, на котором сидела мать.

— До свидания, дорогая, — сказала Марчелла, целуя мать в щеку. Ида пристально посмотрела на нее и внезапно оттолкнула от себя. Марчелла внутренне была благодарна матери, что та так поступила. Она прошла по коридору, напоследок обернулась и увидела, что Ида даже не смотрит ей вслед.

В машине Марчелла дала волю слезам. Две недели вынужденной разлуки могут стереть из памяти матери последние из возможно оставшихся у нее воспоминаний.

— Вот теперь мы действительно остались вдвоем, — сказала она Марку в тот вечер.

Он обнял мать и спросил:

— Было жутко?

Марчелла не выдержала и расплакалась в объятиях сына.

— Я никогда не поступлю с тобой так же, — пообещал он. — Никогда!

Марчелла взглянула на него умоляюще.

— Не говори так, от таких слов мне делается еще хуже! Неужели ты думаешь, будто я хотела сплавить ее в дом престарелых? Я пошла на этот шаг потому, что боялась, что она причинит себе вред, если не будет находиться под присмотром все двадцать четыре часа в сутки.

Каждый день Марчелла звонила в дом престарелых, справлялась о состоянии Иды. Когда они с Марком стали навещать ее, казалось, она не чувствовала себя хуже, живя в новых условиях. Сидя в саду, они, бывало, говорили с ней, похлопывали по руке. Все это, однако, были односторонние разговоры, и Марчелла могла только надеяться, что они с Марком были для матери хоть каким-то утешением.

Марк и она составили избранный клуб из двух человек. Они вместе обедали, вместе гуляли в парке, ходили в кино. По выходным Дональд отвозил их в Виллидж или в Сохо. Там они бродили, прогуливаясь в толпе. Марчелла сделала ремонт в комнате матери и устроила в ней рабочий кабинет.

Соня превращалась в излюбленный объект всех фотографов. Ее фотография на обложке журнала «Вог» с озорно высунутым языком, а также рассказ о последней моде заявили о ней, как о новом лице в общественной жизни. Вскоре с ежемесячно обновляемых витрин магазинов и афишных щитов на автобусных остановках на жителей города взирали ее фиалковые глаза. Несколько раз Марчелла попыталась поговорить с Соней по телефону, но всякий раз ей отвечал автоответчик. Сама же Соня ни разу не позвонила матери.

Марку шел восемнадцатый год, он стоял на пороге превращения в мужчину. Он был настолько красив, что Марчелла испытывала опасения. Она знала, что ни одному красивому мужчине не давали возможности вести размеренную жизнь. Она переживала, что внешность может затмить его музыкальное мастерство. Пока, однако, он жил жизнью примерного студента. Трудолюбивый и серьезный, он был центром небольшой группы молодых музыкантов, которые вместе ходили на концерты, любили съездить на пикник в парк или прогуляться за город. Они часто ходили на концерты в «Карнеги-холл» и Центр Линкольна. Бывало, Марк после концерта приглашал друзей к себе домой на чашечку кофе. Тихо посмеиваясь, он рассказывал Марчелле о девушках, преследовавших его в школе. Ему было немного жаль их, когда он тактично разочаровывал их, заявляя, что для него самое главное работа. Марчелла изо всех сил старалась не проявлять любопытства к его личной жизни.

— У меня позднее развитие, — загадочно улыбаясь, говорил он ей.

Марк был уверенным в себе, каким бывает мужчина, сознающий собственную привлекательность, но лишенный тщеславия. Иногда Марчеллу тревожило, что Марк не проявляет большого интереса к девушкам, однако она решила, что матери не под силу оценить сексуальность собственного ребенка.

Чаще всего Марк рассказывал ей о своем учителе, который совсем недавно начал преподавать у них на факультете. Музыканта звали Кол Феррер, он преподавал новый, вызывавший горячие споры курс джаза, свинга, буги и синкопирования. Руководство школы решило, что такой курс поможет ученикам получить более полное музыкальное образование, и многие учащиеся с готовностью стали посещать занятия.

— Говорят, что классический пианист не станет подлинным мастером, не имея представления о джазе, — объяснил Марк Марчелле, вращаясь на стульчике перед пианино и извлекая несколько аккордов мелодии буги. — Буги здорово развивает левую руку.

Марчелла посмотрела на его руки, лежащие на клавишах.

— Понимаю, но ты, надеюсь, не станешь злоупотреблять этим, так ведь, Марк? — спросила она. — Довольно странно слышать такие заявления из твоих уст.

— Феррер довольно суров к студентам, не принимающим этого всерьез, вот почему я тренируюсь, — рассмеялся Марк. — Он настоящий садист. Совершенно не похож на других учителей: тем, как одевается, как разговаривает с нами…

Когда друзья Марка вновь появились у них дома, Марчелла услышала, как они с раздражением обсуждали нового учителя. Однажды Марк признался матери, что, когда он особенно неудачно исполнил произведения Гершвина, Кол довел его до слез.

На следующей неделе в «Санди таймс» Марчелла прочитала статью о Феррере. Его дальнейшая работа в академии ставилась под сомнение в связи с тем, что он начал выступать в вечерних программах в отеле «Карлайл». Он играл и пел произведения Гершвина и Кола Портера, в исполнении которых отличался особым мастерством. Мягко отвергая высказанную в его адрес критику, он заявил:

— Я исполнитель. И играю всюду, где мне платят деньги!

Наиболее обеспеченные из учеников отправлялись в центр города, платили по двадцать пять долларов за входной билет, чтобы вечерами по пятницам услышать игру своего учителя. За шесть недель выступлений Кол Феррер завоевал себе множество почитателей, для которых стал подлинным идолом.

Утром в понедельник он взирал на Марка гипнотическим взглядом своих черных глаз. Нескольким коллегам-преподавателям, пользовавшимся его расположением, Феррер заявил, что у него не было ученика столь талантливого, как Марк. Многие из преподавателей хотели бы узнать, что произвело на Кола большее впечатление — талант Марка или его внешность. Разумеется, Марку нечего было добавить к характеристике учителя, когда он описывал его как «холодного, как лед», или как «высокомерного».

Поэтому Марчелла была удивлена, когда в самый канун Рождества Марк сообщил, что пригласил Кола и нескольких друзей зайти к ним после концерта Шопена в «Карнеги-холле».

Роман Марчеллы «Самая большая любовь» на протяжении многих недель прочно удерживал первое место в списке бестселлеров; теперь, когда подарочные издания книг, приуроченных к Рождеству, заполнили витрины магазинов, спрос на нее стал понемногу падать. Эми донимала Марчеллу вопросами, побуждая взяться за новую книгу. Она же еще не могла найти подходящей темы и под любым предлогом старалась держаться подальше от своего рабочего кабинета.

— Мы устроим прием! — предложила Марчелла. — Кол Феррер знаменитость, не так ли?

Обычно Марчелле нравились молодые люди, которых Марк приглашал домой, особенно девушки, которые бросали на ее сына обожающие взгляды, подтверждая ее высокое мнение о нем.

— Скажи мне, почему ты решил пригласить его в гости, Марк? — спросила сына Марчелла. — Я полагала, что его не любят в школе. Марк подмигнул ей:

— Общественные отношения. Я подумал, если он познакомится с тобой, то, может быть, станет менее суров со мной. Ты, надеюсь, не возражаешь, что я использую тебя, правда, мам? Выгляди так же блестяще, как умеешь только ты!

Полагая, что Марк, должно быть, готовит сватовство, Марчелла решила доставить ему удовольствие и сделать все возможное, чтобы очаровать этого человека, умаслить его так, чтобы он поставил Марку хорошие оценки и создал спокойную жизнь на занятиях.

Для вечера Марчелла заказала во французской булочной, расположенной на Колумбус-стрит, несколько подносов различных пирожных, которые она очень любила, украсила гостиную гирляндами из лилий, роз и орхидей. Десятки свечей мерцали по всей комнате в вечер концерта. Она с особой тщательностью оделась и наложила косметику. Когда в десять сорок пять прозвенел звонок у входной двери, Марчелла была полностью готова к приему гостей.

Мысль о сватовстве улетучилась сразу же, как только Марчелла взглянула на Кола Феррера. Очень редко встречался человек, которого бы она невзлюбила с первого взгляда, однако когда Марк вывел вперед высокого, темноволосого человека, на ее лице застыла улыбка.

— Мама, познакомься, — Кол Феррер, мой самый ужасный преподаватель! — представил его Марк. — Одновременно он твой большой почитатель!

Марчелла удивленно вскинула брови, когда Феррер взял ее руку и приложил к губам. Зная его по фотографиям, она не была готова к его росту, составлявшему около шести футов и трех дюймов, и его командующему присутствию. У него было длинное лицо с сонными веками и глазами настолько темными, что едва можно было разобрать их выражение. Прилизанные назад черные волосы. Стройное томное тело, облаченное в длинный плащ, наброшенный на плечи, подобно оперной накидке. Он был из другого десятилетия, а возможно, и века.

— Рад с вами познакомиться, — прошептал он. — Я читал ваши книги.

Губы его выражали презрение и несколько обвисали, когда он их не прикусывал. Марчелла поежилась, когда они прикоснулись к ее руке, испытав ощущение, словно потрогала ящерицу.

— Мои книги обычно читают женщины! Он весело рассмеялся.

— Абсолютно верно, и до чего хороший у них вкус, — согласился он. — Моя мать прочитала роман «Во имя любви», затем каким-то образом он оказался у меня на ночном столике. Начав читать, я не мог отложить его в сторону. У вас замечательный дар рассказчика! Он-то и заставил меня броситься и купить роман «Самая большая любовь», который мне еще больше понравился. Вы уже начали работать над третьим?

— Пытаюсь.

Сконфуженно она убрала руку. Она чувствовала, что мужчина столь привередливый не расточает множество комплиментов, и она не поверила его попыткам снискать расположение к себе. Она приветствовала друзей Марка, большинство из которых были ей знакомы. По пути на кухню, посмотрев на себя в зеркало, она пожалела, что так нарядилась. Она оделась чересчур ярко для такой небольшой вечеринки.

Когда она внесла в гостиную поднос с пирожными, Кол мгновенно вскочил и взял его у нее из рук.

— Куда мне его поставить?

— На рояль, — указала Марчелла. — Если, конечно, вы не сочтете это святотатством.

Глаза Кола сверкнули, когда он обратил их на нее. Он оглядел ее самым подробнейшим образом, начиная с прически и до самых кончиков туфель, оценивая каждый элемент костюма сообразно собственному вкусу. Затем его глаза пробежали по комнате, проделывая то же самое с каждым предметом обстановки.

— Я вижу, вы увлекаетесь коллекционированием? — Он вопросительно поднял брови. — Позвольте взглянуть?

— Конечно.

Она сделала приглашающий жест рукой:

— А я налью вам горячего шоколада. Или вы предпочитаете что-нибудь выпить?

— Горячий шоколад — это замечательно!

Она не упускала его из вида, дожидаясь, пока Марк разольет шоколад из старинного кувшина датского фарфора, купленного совсем недавно. Она видела, как Кол бродил по комнате, знакомясь с ее книгами, ее мебелью, ее маленькой коллекцией викторианского стекла и фарфора.

Она поднесла ему шоколад, прервав его исследования полки с небольшими безделушками, которые она накупила в Лондоне на рынке антиквариата. «Возможно, он собирается сказать, что они поддельные», — подумала она, видя, как он обернулся.

— Марк сказал мне, что вы очень близки.

Он принял чашку с поклоном, присаживаясь рядом с ней на софу, немного в стороне от молодежи.

— Конечно, я немного преувеличиваю. Моя мать — мой самый замечательный друг, и я не могу себе представить, как бы я смог сейчас жить с кем-нибудь другим, хотя многие находят это странным. Она, балуя, портит меня, разумеется. Так же, как, я уверен, и вы Марка!

— Не думаю, чтобы я испортила его, — нахмурилась Марчелла, закуривая сигарету. — Я делаю все, чтобы облегчить ему жизнь, предоставить больше времени и сберечь больше сил для учебы.

— Он настоящий гений, надеюсь, вам известно, — добавил Кол как бы между прочим, — а у гениев свои собственные правила.

Сердце Марчеллы радостно забилось, и она почувствовала, как улыбка расплывается по ее лицу.

— Вы действительно так думаете? — спросила она.

— Если бы я так не считал, то не был бы с ним так суров, — ответил Кол. — Разве он не жаловался, какой я негодяй? Марк демонстрирует поразительные способности к джазу. Совершенно неожиданные в человеке, получившем классическую подготовку.

— Но разве джаз не является лишь подспорьем к классическому образованию? — спросила Марчелла. — Он никогда не отказывался от намерения стать концертирующим пианистом. Добиться стипендии Джанни…

Кол с удивлением посмотрел на нее.

— Наверняка вы обсуждали с ним все это? — Он вопросительно поднял брови.

Он отпил шоколад.

— Это восхитительно! Промокнув рот салфеткой, он спросил:

— Вы добавили немного мускатного ореха? Миссис Уинтон…

Он осторожно поставил чашечку и повернулся к ней.

— Однажды я учил мальчика, который играл Баха, как ангел. Он мог стать величайшим органистом мира. Он удивил меня, став ведущим певцом «Контрол» — есть такая рок-группа. Они до сих пор выпускают альбомы, которые становятся хитами, и он уже мультимиллионер.

Марчелла стремительно подалась вперед.

— Марку никогда не потребуется пренебрегать своей музыкой, чтобы зарабатывать деньги! У меня хватит для него денег!

— Успокойтесь, — кивнул Кол. — Но сегодня молодые люди хотят сами зарабатывать деньги, вы не замечали? Поэтому Марк должен делать то, что он хочет. Я познал посредством своей значительной преподавательской практики, что вы можете подвести музыканта к музыкальному пюпитру, но вы не сможете заставить его играть…

Кол покончил со своим шоколадом, а она, не отрываясь, смотрела на него, взволнованная. Сказанные им слова зловеще висели в воздухе.

Марк приблизился к ним и спросил:

— Как насчет того, чтобы сыграть за свой ужин, мистер Феррер? Моя мама никогда не слышала вас…

Феррер встал, стряхнул крошки с колен.

— Вне стен школы я Кол, — поправил он Марка. Пирожные убрали с рояля и открыли крышку. Когда Кол сел за инструмент, среди гостей зашикали. Он мягко взял несколько аккордов.

— Какой замечательный звук! — похвалил он.

Как только Кол начал играть, Марк взял мать за руку. Он играл Гершвина так, что Марчелла никогда прежде не слышала. Он играл с утонченностью и уважением, привитым благодаря Дебюсси и Шопену. Он сделал собственные оранжировки некоторых мелодий, привнеся дополнительное звучание, которое изменило отношение Марчеллы к этой музыке. Она всегда считала Гершвина страстным романтиком, автором ностальгической музыки для кинофильмов или для воскрешения забытой эры коктейлей. Феррер играл хорошо известные пьесы с такой свежестью, что Марчелла не могла не восхищаться им. Она видела, как Марк смотрел на него. «Неужели Марк обожает этого человека?» — подумала она. Марку не хватало любящего, заботливого отца, но, конечно же, не было худшего претендента на роль отца, чем Кол Феррер.

— Доедайте, пожалуйста, все пирожные, — умоляла Марчелла. — Я не усну сегодня, если буду знать, что они остались не съеденными.

Она мечтала, чтобы всё разошлись, чтобы она могла высказать свои опасения Марку и чтобы он успокоил ее.

Позднее, когда друзья Марка собрались наконец уходить, Кол Феррер взял ее руку и искренне сказал:

— Моя мама будет вне себя от восторга, когда я ей расскажу, что познакомился с вами! Мы оба с нетерпением ждем вашей следующей книги!

Она вместе с Марком подождала у лифта, провожая гостей. Как только двери лифта закрылись, Марк вопросительно повернулся к ней.

— Ну? Что ты о нем думаешь?

Пока он вел ее обратно в гостиную, взяв под руку, его сочно-голубые глаза изучали ее лицо в поисках признаков одобрения.

— Ты сделал поворот на сто восемьдесят градусов! — удивилась она. — А он, бывало, повергал тебя в ужас!

— Я научился использовать юмор! — усмехнулся Марк. — У него такое странное чувство юмора, и ему нравится, когда перед ним вытягиваются по струнке!

Марк налил себе немного вина и добавил льда.

— Кроме того, мне был необходим пинок под зад — в музыкальном смысле! Я начал становиться немножко снобом. Ты же слышала, каким замечательным может быть Гершвин, если его исполнять с правильной музыкальной чувственностью! Кол очень интересный человек.

Марчелла отвернулась, чтобы закурить сигарету и чтобы Марк не разглядел выражения ее глаз. Каждый из них знал, когда другой говорил неправду.

— В высшей степени культурный. Он англичанин? Мне показалось, что у него заметен акцент.

— Он три года преподавал в Лондоне, — сказал Марк. — И там подцепил акцент.

— Он очень высокого мнения о твоей игре, Марк.

— Господи, если бы я мог играть, как он! — сказал Марк, убирая со стола тарелки. — Как-нибудь мы пойдем в «Карлайл» послушать его!

Марчелла проследовала за ним на кухню, держа в руках полный поднос.

— Но ты же не собираешься слишком много играть этой музыки, не так ли, дорогой? — спросила она. Он вернулся в гостиную за следующей порцией тарелок, и она направилась за ним следом.

— Не знаю!

Марк составил горкой несколько тарелок, а затем с размаху бросился на софу и растянулся, сбросив ботинки.

— Джаз, блюз и регтайм сегодня практически составляют классический репертуар. Знаешь, что исполнил на «бис» Ганс Дитер на сегодняшнем концерте? «Саммэ-тайм»!

— Но это не является классическим репертуаром для стажировки у Франко Джанни, — напомнила ему Марчелла.

— Именно это тебя беспокоит? — Марк сел на софе и одарил ее останавливающей сердце улыбкой, такой, какой улыбался только он. Вскочив на ноги, он подбежал и расцеловал ее в щеки.

— Мама, ты же знаешь, как упорно я трудился ради этой стажировки! Конечно, Шопен прежде всего! Даже без всякой лирики!

В следующую пятницу вечером, захватив с собой Эми, они отправились в «Карлайл». Зал был набит до отказа, аудитория шикала, словно боясь пропустить эхо одной из нот, исторгаемых Колом. Марчелла была вынуждена признать, что он был выдающимся пианистом и певцом. Она смеялась, глядя, как Марк после каждой песни аплодировал, подняв руки высоко над головой. «Если это и обожание героя, оно, конечно же, безвредное», — подумала она.

В антракте Кол подсел к их столу вместе с несколькими типами из компании звукозаписи, которые старались соблазнить его отказаться от нынешнего имиджа. Марчелла и Эми нашли его спутников совершенно очаровательными, с их бренчащими золотыми украшениями и повергающей в уныние речью.

Кол извинился, когда они наконец ушли.

— Прошу прощения за этих типов из Лас-Вегаса, но они обеспечивают маме и мне ренту. Я должен быть осторожным.

Марчелла и Эми не смогли удержаться от смеха, слыша в его голосе нотки уставшего от жизни человека. Марк внимал каждому слову Кола.

— Просто этап, через который они проходят, — успокаивала Марчеллу Эми по дороге в дамскую комнату.

Вернувшись в тот вечер домой, Марчелла лежала без сна, обдумывая новую идею для книги. Атмосфера, царившая в тот день в дамской комнате отеля, а также странные соотношения между классической и популярной музыкой каким-то образом запустили в ход механизм ее воображения. Кол дал ей прототип нового оригинального персонажа, над которым следовало поработать. Он был крупнее, чем в жизни, драматичнее! Если существенно улучшить его внешность, сделав его привлекательнее, мужественнее, сильнее, ввести в роман красивую юную ученицу, которая безнадежно влюбится в него… сделать его жестоким, симпатичным, требовательным учителем музыки… она может поразвлечься с любовью, вспыхнувшей между ученицей и учителем. Включив ночник, Марчелла принялась делать наброски. Она сможет воспользоваться всем, что узнала от Марка о мире музыкантов, заставив романтическую историю развиваться два десятилетия назад в концертных залах Европы и Америки. Баланс силы между ученицей и учителем изменится, когда ученица станет всемирно известной. Название возникло почти мгновенно: «Музыка любви». Скотту оно понравится, поскольку в названии присутствует слово «любовь», а ее читателям понравится развлекательное чтение, когда она вовлечет их в рассказ так, что они будут не в силах отложить книгу в сторону, пока не прочитают ее до конца.

Марчелла не представляла, как сильно ей будет не хватать присутствия матери. Прежде она столько раз отрывалась от работы, чтобы заглянуть в комнату матери и проведать ее, чтобы посидеть за чашечкой кофе с сиделкой, чтобы самой убедиться, что все делалось должным образом. Теперь целыми днями она была совершенно одна, имея возможность работать с утра до позднего вечера, прерываясь, чтобы перекусить бутербродом, не выходя из-за рабочего стола. Одиночество помогало работе. Марк читал отдельные части романа и давал рекомендации относительно музыкальных аспектов. Работая целыми днями, нередко все семь дней в неделю, Марчелла вдруг обнаружила, что написала целый роман за поразительно короткое время — четыре с половиной месяца.

— Ты что, романородящая машина? — изумленно вздохнула Эми, когда прочитала рукопись в конце апреля. — Мне с каждым разом требуется все больше и больше времени, чтобы написать очередную книгу. Разумеется, моя новая книга «У меня между ног» требует огромного количества изысканий!

Марчелла рассмеялась.

— То была счастливая случайность, — скромно прокомментировала она. — Посмотри сначала, понравится ли она тебе, прежде чем дружески похлопывать меня по плечу.

— Еще один хит, Марчелла! — пропела в телефонную трубку Эми несколько дней спустя. — Итак, мы должны отпраздновать это! Самое время устроить отдых, и я как раз тот человек, который познакомит тебя с Европой.

— С какой частью Европы? — с сомнением спросила Марчелла.

— С Майоркой! — воскликнула Эми. — Миндальные деревья в мае будут покрыты цветами. Воздух, насыщенный сосновым ароматом, бирюзовое, кристально чистое море! Ты не сможешь отказаться. О, Марчелла, приходи ко мне сегодня в восемь, я тебе расскажу.

Когда тем же вечером Марчелла поднялась в апартаменты Эми, к стене в столовой была приколота карта Испании. Средиземноморский остров Майорка был обведен пурпурным фломастером.

Эми усадила Марчеллу, поставила рядом бутылку ледяного шампанского и тарелку с восхитительнейшими штучками, которые можно было только грызть, затем встала около карты, держа, как указку, серебряную вилку.

— Наша цель! — объявила она, указывая на Пальму — столицу острова. Затем Эми провела вилкой линию от острова по водам Средиземного моря до испанского берега.

— После нашего перелета в Барселону мы совершаем тридцатиминутный перелет над морем. Майорка — самый настоящий, волшебный и загадочный остров — один из наиболее охраняемых секретов в Европе! От американцев, я имею в виду; европейцы знают о нем все!

Марчелла потягивала шампанское, расслабленно лежа на подушках, которые Эми подложила ей под спину. За окном Центральный парк был покрыт темно-зеленой листвой, башни зданий выстроились рядами, сияя огнями по периметру.

— А почему этот остров такой особенный? — Марчелла улыбнулась. — Я же знаю, тебе до смерти хочется поведать мне об этом.

Эми пожала плечами, отпила вина из своего бокала, размашисто жестикулируя вилкой.

— Ладно, — согласилась она. — Итак, самые восхитительные в мире мужчины живут в Испании и на ее островах — это преступление? Мы остановимся в весьма приличном отеле под названием «Сон Вида», расположенном на холме над Пальмой. Вечером мы прокрадемся вниз и начнем действовать. Если нам достаточно повезет и мы встретим настоящих майорканцев, они покажут нам те части острова, которые не посещают туристы, и тебе покажется, что ты находишься в раю, клянусь! Я была там год назад — не знаю, почему я там не осталась.

Марчелла закрыла глаза, откинувшись на спину.

— Звучит божественно, — согласилась она.




ГЛАВА 12


Когда они подлетали к Пальме, солнце сияло раскаленным золотом на полуденном майском небосклоне. Из иллюминатора Марчелла увидела аквамариновую и темно-синюю поверхность моря. Как только они вышли из самолета, в нос ударил сочный запах разогретых солнцем сосен, смешанный с соленым ароматом моря.

Безукоризненно чистая машина, присланная за ними из отеля, поджидала у выхода из аэропорта, водитель держал в руках табличку с их фамилиями.

— Уинтон и Джаггер? — прочитала Эми, садясь в салон. — Звучит как название какой-нибудь чертовой адвокатской конторы.

Машина не спеша взбиралась вверх по склону холма, походившего на гору, приближаясь к роскошному отелю, угнездившемуся посреди раскинувшихся на многие акры сосновых деревьев. Внизу, в городе, золотом отливали на солнце купола соборов. Выйдя из машины, увидев раскинувшуюся перед ней панораму, вдохнув полной грудью чистый воздух, Марчелла радостно всплеснула руками.

— Две недели наслаждаться этой красотой, и никаких забот, вот это здорово! — Она рассмеялась.

— Сказка, не правда ли? — согласилась Эми.

Она побежала по террасе, заставленной столиками и стульями, на открытую танцевальную площадку и закружилась, вальсируя. Марчелла последовала за ней. Они остановились около невысокой ограды, за которой открывался великолепный вид на побережье, раскинувшееся внизу.

В одной стороне, далеко внизу, под ними плескалось море, блестящее и чистое. Отель «Сон Вида» располагался высоко на холме, поэтому шум городской жизни достигал ушей его обитателей в виде приглушенного рокота, ослабленного тысячами сосен. Опершись на балюстраду, Марчелла впитывала в себя окружающую красоту. Когда она повернулась к Эми, глаза ее сияли.

— Мне нравится здесь.

Разместившись в номерах, они встретились на террасе, чтобы отметить приезд. Постояльцы отеля держались крайне высокомерно: среди них были члены богатых семей, несколько арабов, пожилые пары и небольшая группа скромных вежливых британцев. До появления Эми Марчелла успела мимолетно познакомиться с роскошным отелем. А затем принялась разглядывать элегантно одетую, худощавую, высокую и некрасивую женщину, что-то рассматривавшую в витрине ювелирного магазинчика, располагавшегося на первом этаже здания отеля. На женщине было модное платье — от Унгаро или от Лакруа — с крупным красочным рисунком и воздушными рукавами. Алчность, выступившая на лице, когда она смотрела на витрину закрытого магазина, заставила Марчеллу вздрогнуть. Услышав стук каблуков Эми по кафельному полу, Марчелла обернулась.

— Сегодня вечером на террасе отеля будет представление фламенко, — объявила Эми. — Останемся посмотреть?

Марчелла взволнованно кивнула.

Они решили пообедать на открытом воздухе, снова и снова возвращались к грилю, где повара в белых колпаках жарили и переворачивали креветки. Вдвоем они выпили бутылку фруктового испанского вина.

— Ни одного свободного мужчины! — пожаловалась Марчелла, окидывая взглядом английские, французские и итальянские пары.

— Разумеется, ни одного. — Эми даже не потрудилась проследить за ее взглядом. — Они ждут нас там, внизу!

Она указала жестом на огни города Пальмы, раскинувшегося далеко внизу. Ночь была темной, звезды поразительно яркими.

Представление фламенко началось в одиннадцать, когда большинство гостей отеля устроилось за столиками. Танец начался с того, что луч прожектора выхватил из темноты фигуру танцовщицы, сидевшей на стуле выпрямившись; ее облегающее в верхней части и ниспадающее волнами книзу платье, чистое и белое, делало ее похожей на лебедя. Медленно она изогнула тело, потянулась и встала со стула. Марчелла была заворожена уверенностью ее движений и чувством собственного достоинства. Когда пришли в движение ноги танцовщицы, на ее лице появилась удивленная улыбка, словно она сама была поражена тем, что проделывают ноги. Лицо сохраняло отрешенное выражение, казалось, будто ноги движутся сами по себе. «Вот так и я, — подумала Марчелла, следя за танцовщицей. — Верхняя половина моего тела не знает, что творит нижняя, и делает вид, будто не несет за это никакой ответственности». В мозгу пронеслось видение кинозала в клубе «Партнеры», и она попыталась сосчитать десятки мужчин, прикасавшихся к ней. Затем к танцовщице присоединился партнер. Вдвоем они представили стилизованный, остроумный и страстный ритуал обольщения мужчины женщиной, поддразнивания мужчины, когда оба отлично знали, что они делают.

— Испанцы понимают в этом толк, не так ли? — прошептала Эми.

Когда закончились танцы, часы показывали больше часа ночи. Марчелла и Эми, измученные путешествием, восхитительно усталые, опьяненные свежим сосновым воздухом, отправились спать.

На следующий день в одиннадцать часов утра Марчелла была в бассейне, солнце горячо жгло спину, и появившаяся Эми набросила ей на плечи рубашку.

— Не спеши загорать, Марчелла, — сказала Эми. — Сегодня тебе нужно выглядеть бледной и интересной, не так ли? А то как эти испанцы узнают, что ты свеженькая, если будешь такой же загорелой, как и все остальные?

Перед ленчем Эми пригласила Марчеллу к себе в номер.

— У меня есть кое-что для тебя, — сказала она, делая знак рукой. — Я хочу устроить маленький праздник в честь первого дня нашего с тобой здесь пребывания.

Она порылась в чемодане, стоящем на полу комнаты, и достала из него серый, с изображением ящерицы, ящичек, наполненный различными стеклянными баночками и пузырьками.

— От меня, — произнесла Эми, вручая его Марчелле. — Изготовлено познавшей множество мужчин венгерской принцессой, живущей в Париже; предназначено исключительно для той части тела, которой, я молю об этом Господа, с сегодняшнего дня ты вновь начнешь активно пользоваться!

Прекрасно упакованные эмульсии, кремы и лосьоны, приготовленные на основе натуральных масел и других ингредиентов, были предназначены для мытья, очищения и укрепления вагинальной области.

— Она реализует свою продукцию только самым высококлассным проституткам и великосветским дамам европейского общества… — Эми выдавила каплю лосьона на тыльную сторону ладони Марчеллы и растерла.

— Я так часто пользовалась ее услугами, что для меня она делает скидку.

— И что, это зелье в самом деле действует? — спросила Марчелла, принюхиваясь.

— Спроси у него завтра утром, — ответила Эми.

В четыре часа дня они отправились в город. Со времени последнего приезда Эми сюда прошло пять лет, поэтому ей были необходимы некоторые рекомендации и советы относительно наиболее популярных мест.

— Парикмахеры знают все! — заявила Эми.

Такси потребовалось пятнадцать минут, чтобы домчать их до центра города: длинные, петляющие улочки, забитые домами; центральный бульвар с высаженными рядами деревьями, фонтаном и огромным рекламным щитом. Витрины магазинов были забиты товарами из кожи и массивными золотыми украшениями. На самой элегантной улице, носившей имя Джейма III, на открытой террасе они заказали кофе и посыпанные сахарной пудрой пирожные. Начав поиски, они оказались перед симпатичной парикмахерской, в витрине которой красовался гигантский портрет королевы Испании.

— Если эта парикмахерская хороша для нее, то она подойдет и мне! — быстро решила Эми, входя внутрь. Несколько минут спустя Марчелла встретила своего первого любовника-испанца, когда, вымыв волосы шампунем, она оказалась в распоряжении Романа. Он приветствовал ее вежливым поклоном и внимательно выслушал, когда Марчелла описала ему свою обычную прическу. Если бы она попыталась представить себе стереотип представителя романской расы, лучшего, чем Роман, ей вряд ли удалось бы отыскать. Его набрилиантиненные черные волосы и гордый профиль несомненно пользовались неизменным успехом у женщин в сороковых годах. Единственное, что несколько портило его величественность — это рост: он был невысок, но мощно сложен. Причесывая и укладывая волосы, он прижимал свое тело к Марчелле, кончики его пальцев нежно поглаживали ей кожу за ушами. Всякий раз, думая, что он заигрывает с ней, и поднимая глаза, Марчелла наталкивалась на сосредоточенное выражение его лица, и в конце концов выбросила эту мысль из головы.

Эми сидела рядом в нескольких футах от нее. Ее обслуживала женщина.

— Как ты думаешь, Эми, — тихо спросила Марчелла, — он говорит по-английски?

Эми подняла брови, изучая Романа.

— В отношении парикмахеров трудно сказать что-либо определенное. Он вполне может изъясняться на двух языках.

— Плисс! — внезапно произнес Роман, возвращая голову Марчеллы в нормальное положение.

Эми прыснула от смеха.

На лице Романа не отражалось никаких эмоций, однако он продолжал гладить шею Марчеллы, каждым прикосновением пробуждая в ней страсть, пронизывавшую ее волнами. В итоге его скрупулезной работы Марчелла с ужасом увидела, что он придал ее волосам идеальную форму, которую в семидесятых годах с успехом рекламировала Мэри Тайлер Мур.

— Ты только представь себе! — прошептала она Эми, демонстрируя завитые локоны. — Как только доберусь до отеля, я все это смою!

— А я выгляжу как нечто среднее между вымоченной крысой и старшей сестрой Флоренсе Хендерсон! — пожаловалась подруге Эми, разглядывая свою рыжую голову.

Она щедро дала на чай своей парикмахерше.

— Ты немного говоришь по-испански, так ведь, Марчелла? Спроси у Рудольфо Валентино, куда теперь вечерком могут сходить две женщины.

На ломаном испанском, с обилием итальянских слов Марчелла начала расспрашивать серьезного Романа. Нахмурив брови, он скрылся, вернувшись минуты через две. На чистом листке бумаги он написал: «Омар».

— Клуб, — он пожал плечами. — Но не ходите туда до полуночи!

Они оплатили счета, и Марчелла успела заметить, как прежде чем взять пятьсот песет на чай, янтарного цвета глаза Романа хитро блеснули из-под невероятно длинных ресниц. Он церемонно поклонился, легко щелкнул каблуками и проводил их до выхода.

— Дай-ка взглянуть!

На улице Эми взяла кусочек бумаги и прочитала название.

— Он даже не написал адреса. Думаю, каждый таксист в городе знает это заведение…

Взглянув на Марчеллу, она пожала плечами.

— Стоит попробовать, а?

Часы показывали половину первого, когда подруги прошли сквозь зеркальные двери «Омара», расположенного на окраине площади Гомиллы, где бурлила ночная жизнь Пальмы. Очевидно, внутренне убранство «Омара» предполагало русскую тематику, поскольку виднелись плакаты и рекламные кадры из кинофильма «Доктор Живаго», образующие убранство окрашенных в красный цвет стен и такого же цвета кресел.

— Место определенно злачное! — одобрительно отозвалась Эми, оглядываясь по сторонам.

Поблизости показался Роман, приветствовавший Марчеллу, как старую знакомую. Он бросил быстрый, полный боли взгляд на ее волосы, которые благодаря обилию шампуня и закрепляющих гелей ей удалось уложить по современной моде. С ним был друг, чем-то похожий на него, тоже невысокого роста, мощно сложенный, гордого вида и темноволосый.

— Этот, должно быть, для меня! — рассмеялась Эми. Роман очень официально представил их, наклонив голову в сторону Эми, чтобы разобрать ее имя. В зале было сильно накурено, много народа и жарко. Много женщин в одиночестве сидели за столами, потягивая свои напитки. Комнату окружал длинный, словно раскинувший крылья, бар, у стойки которого иногда останавливались пропустить стаканчик-другой не сидевшие на месте мужчины. Очевидно, это была майорканская версия бара для одиночек.

— Классно, а? — подмигнула Эми Марчелле. Эми улыбнулась, заметив на лице подруги обеспокоенное выражение. — О, пошли, дорогая, давай повеселимся! В конце концов в Нью-Йорке нам не найти подобного места!

— Неужели? — спросила Марчелла.

— Если ты имеешь в виду клуб «Партнеры», то должна тебе сказать, что членство в нем стоит больше, чем большинство из присутствующих здесь зарабатывает за…

Эми продолжала говорить, когда друг Романа поволок ее на танцевальную площадку. Оркестр, не останавливаясь, играл попурри из модных мелодий. Гордо обхватив сильной рукой, Роман тоже повел Марчеллу на танцевальный пятачок. Ей показалось, что она перенеслась в прошлое, в испанский фильм, в мелодраму, где мужчины были мужчинами, а женщины безнадежно забиты и выполняли все, что им предписывалось. Роман отдался ритму. Марчелла смотрела на него, пораженная. Она никогда не видела, чтобы мужчина так гордо, так высоко держал свою голову, свое тело; гордость так и распирала его. Вид был настолько абсурдным, что почти трогательным. То обстоятельство, что Роман почти на дюйм был ниже Марчеллы, будило внутри ее неясные чувства. Танцуя, он отстранялся от нее, сделал полный круг по площадке, как заводная кукла. Марчелла старалась не отставать, используя невероятную смесь движений румбы, самбы и ча-ча-ча.

Они танцевали каждый танец, пока оркестр внезапно не перестал играть, и, поставив инструменты, музыканты устремились к бару. Включили акустическую систему, и полилась мелодия рока. Танцевальная площадка быстро пустела. Когда Роман подвел ее к столу, Марчелла обнаружила, что никогда в жизни не испытывала подобной жажды. Она выпила ром и кока-колу сразу же, как только их подали, оставив кубики льда таять во рту.

Роман попробовал беседовать с ней на своем ломаном английском. С помощью этого арго и испано-итальянского лексикона Марчеллы ей удалось выяснить, что он родом из Андалузии и у него двенадцать братьев и сестер. Вскоре шум, окружавший их со всех сторон, положил конец разговорам. На Марчелле было короткое черное платье; плечи ее, несмотря на совет Эми не загорать, имели золотистый оттенок, благодаря получасу, проведенному на балконе своего номера после ленча.

После вечернего душа она протерлась лосьоном венгерской принцессы и чувствовала себя ужасно глупо. Теперь, поймав сияющий взгляд Романа, она поняла, что средство начнет свою работу этой же ночью. Он нежно взял ее повыше локтя, и она почувствовала исходящее от него тепло. Его глаза с длинными ресницами искоса оценивающе поглядывали на нее. Он пригладил волосы и зачесал их назад, отчего больше напоминал кинокумира прошлых лет. Она не была уверена, было ли это сделано столь же преднамеренно, как наряды и убранство нью-йоркской молодежи, копировавшей моду сороковых, или же совершенно без всяких задних мыслей. Внезапно он подался вперед и прижал свои полные полукруглые губы к ее губам. Они поцеловались, и она почувствовала, что его язык готов приступить к действиям. Роман открыл глаза и, приподняв бровь, кивком головы указал на дверь.

— А как насчет моей подруги? — спросила Марчелла.

В ответ Роман неопределенно пожал плечами. Дешевый ром ударил Марчелле в голову и отбивал собственный чувственный ритм. Отыскав Эми на танцевальной площадке, Марчелла крикнула ей, стараясь перекричать музыку, что они с Романом уходят.

— Встретимся завтра! — подмигнула ей Эми.

После жары, царившей в клубе, на улице было восхитительно прохладно. Они находились в шумной туристской части города и по пути к небольшой черной машине Романа прошли мимо нескольких точек, где продавали гамбургеры, пиццу и немецкое пиво.

Прежде чем направиться на квартиру, расположенную в двух кварталах от парикмахерской, Роман посмотрел на Марчеллу взглядом, полным сладострастия. Это прямолинейное совращение без какого-либо предварительного флирта мало отличалось от секса в клубе «Партнеры». Оказавшись в его скудно обставленной комнатке, через несколько минут они уже разделись донага и сплелись в объятиях. Его чистое загорелое тело пахло солнцем. Подобно щенку, вылизав ей лицо, Роман засунул кончик языка в ухо Марчелле, вызвав этой необычной лаской волну сладостной дрожи, пробежавшей по телу. Затем, устроившись в конце кровати, принялся целовать каждый палец на ногах Марчеллы, медленно продвигаясь вверх, не прекращая поцелуев, пока не зарылся лицом в самую сокровенную и самую чувствительную часть ее тела, касаясь языком заветного бутона и испуская при этом сладострастные стоны. «Насколько лучше все это в кровати», — подумала она. Ей даже понравилась грубоватая нетерпеливость, с которой он, взяв за лодыжки, усадил ее на край кровати, а сам, опустившись на пол, уткнулся лицом ей между ног, сумев так распалить ее, что, подхватив его под мышки, Марчелла потянула его на себя. Однако он повернулся на спину, приглашая ее лечь сверху. Мощными руками Роман с невероятной силой поднял Марчеллу вверх, вытягивая и устраивая под ней свое бронзовое тело, а затем осторожно опустил ее так, что их тела соприкасались каждой своей точкой.

Марчелла чувствовала упругость его массивных бедер, сатиновую гладкость ребер, напряженно подрагивающий член, прижатый ее животом, и быстрые движения, которые его язык совершал у нее во рту. Затем Роман повернулся и улегся поверх нее. Как замечательно чувствовать на себе мужчину, который не раздавливал ее своим весом! Марчелла закрыла глаза, когда его пальцы начали осторожно теребить соски, а затем скользнули вниз, прикасаясь к ее влагалищу. Чем больше он возбуждал ее, тем возбужденнее становился сам. Внезапно он начал двигаться в нарастающем темпе, касаясь руками, языком, покусывая самые различные места ее тела. Марчелле показалось, что ее окружают и насилуют сразу несколько человек.

Когда Роман плавно и решительно проник в нее своим толстым и твердым членом, Марчелла, открыв глаза, увидела, что волосы в беспорядке упали на его лицо. Оказавшись полностью внутри ее, он приник к ней губами, его язык раздвигал ее губы и толчками протискивался в рот, повторяя движения нижней части тела. Непрерывные, плавные движения несли в себе нечто механическое, что особенно быстро привело ее к пику удовольствия. Когда сладостное ощущение наполнило ее, Марчелла невольно застонала. Взглянув на Романа, она увидела его перекошенное, почти злое лицо, широко открытые глаза, устремленные на нее. Рот его раскрылся, глаза закатились, из груди вырвался громкий стон. Она почувствовала, как его плоть, погруженная в ее недра, затрепетала от наслаждения. Эта волна сладострастия подхватила и подняла Марчеллу на своем гребне, а затем низвергла в продолжительный полет обморока сексуального облегчения. На какой-то восхитительный миг их тела, казалось, окаменели. Затем они начали медленно двигаться, стеная от наслаждения, выжимая последние капли удовольствия из своих соединенных тел.

Роман заснул почти мгновенно и вскоре захрапел. Марчелла отодвинула его от себя, но его руки все еще удерживали ее, как руки маленького испорченного мальчика. Она оглядела полуголую комнату, не в силах удержаться от мыслей, какие небольшие добавления она могла бы привнести в нее. Хорошие шторы на окна, парочку приличных кресел. Марчелла представила себе интенсивные и немногословные сексуальные отношения. «Как рассказать людям, что ее любовником был парикмахер? — подумала она. — Что ж, это, должно быть, честная, хорошая работа, и возможно, он неплохо зарабатывает». Вскоре она забылась сном в его объятиях.

Марчелла проснулась с головной болью, яркое солнце светило в глаза. Она повернулась и прикоснулась к нему. Роман лежал лицом вниз, как покойник. Они лежали совершенно нагие; ничто, даже простыня, не прикрывала их. В комнате было душно и жарко, окна плотно закрыты.

Марчелла склонилась над Романом. Его нижняя губа горделиво выдавалась вперед даже во сне, а длинные черные ресницы придавали его чувственному лицу выражение детской невинности. Она вынуждена была признать, что он великолепен. «Фотографию его профиля, снятую в этот момент, можно было использовать для рекламы одеколона», — подумалось ей.

В ванной комнате было темно, даже несмотря на включенную маленькую лампочку, бросавшую желтый свет. Она сполоснула рот, умылась, замечая все то, что этот одинокий мужчина забыл завести в своем доме: хорошие полотенца, коврик, на котором удобно стоять.

Позволит ли он ей приобрести для него эти мелочи, чтобы добавить немного уюта и тепла? Она представила, как мотается вперед и назад по Нью-Йорку, покупая товары в магазинах «Маси» и «Блумингдейл», чтобы сделать его жизнь более комфортной. Иногда он будет приезжать в Нью-Йорк на неделю или две. Когда сексуальные отношения между двумя людьми складываются так замечательно, они найдут возможность быть вместе.

Марчелла вернулась в спальню, попыталась открыть окно и проветрить комнату. Сначала оно не открывалось, но наконец подалось и распахнулось с громким треском, разбудившим Романа. Он встрепенулся и уселся на кровати, уставившись на нее, как на незваного гостя. Улыбнувшись, она помахала ему рукой.

— Buenos dias,[2 - Добрый день (исп.).] Роман!

Он всхрапнул и повалился на бок. Свежий воздух наполнил комнату. Марчелла забралась в кровать и свернулась рядом. Его волосы пахли табаком, дыхание было тяжелым. Она снова уснула. Когда час спустя они пробудились, полусонный, он вновь взгромоздился на нее. На этот раз он был менее нежным, но привел ее к быстрому и интенсивному оргазму, причем его властное обращение с ее телом действовало как своеобразный стимулятор.

Затем Роман отправился в ванную, со стуком захлопнул дверь, и она услышала шум льющейся воды. Когда он вернулся, волосы его были мокрыми, зачесанными назад и блестели. Решительно направившись на кухню, он приготовил крепкий кофе, с торжественностью старого британского мажордома извлек из холодильника упаковку хрустящих хлебцев и масло. Для завтрака Марчелла накинула халат, взятый в ванной комнате. Роман сидел в брюках от пижамы. Прежде чем она успела его остановить, он налил в ее кофе молока. Роман не произнес ни одного слова. Кофе был горьким, но Марчелла заставила себя выпить. Он угрюмо потягивал кофе, макая в чашку намазанные маслом крекеры. Затем закурил, встал и направился на кухню мыть посуду, жестом отказавшись от помощи. Она постояла позади него какое-то мгновение, готовая погладить квадратные плечи, но что-то в ней подсказывало, что этого делать не следует. Поэтому она сочла за лучшее удалиться.

Она надела свое платье, поправила косметику, достала из сумочки темные очки. Когда она вновь появилась на кухне, Роман вытирал тарелки, потягивая сигарету. Неужели она так ошиблась?

— Adios,[3 - Прощай (исп.).] — проверяя его реакцию, проговорила Марчелла.

Он обернулся.

— Adios, — согласился он.

У двери она остановилась. Не глупо ли она себя ведет?

— Мы еще встретимся, или как? — спросила она. Мимикой он показал, что разговаривает по телефону.

— Телефон, — сказал он. — В салоне. Она улыбнулась:

— Как насчет обеда сегодня вечером?

— Я занят, — он нетерпеливо покачал головой. — Ты мне позвони!

— У меня есть идея получше, — сказала она, доставая визитную карточку салона, которую он ей дал накануне. На оборотной стороне она написала свое имя, номер комнаты, название отеля и вручила ему. — Ты позвони мне.

Наклонившись, Марчелла поцеловала его в губы. Она была готова поклясться, что они оба пользовались специальными химическими сексуальными препаратами. Марчелла обернулась и окинула взглядом его необустроенную квартиру, которой, вероятно, придется выживать без ее вмешательства.

Марчелла вышла на лестничную клетку, нажала кнопку лифта. Повернувшись, чтобы попрощаться с Романом, она услышала, как захлопнулась дверь и с шумом задвинулся засов.

— Вот тебе и adios, — произнесла она удивленно. Спускаясь в лифте, она старалась успокоиться, остыть, почувствовать себя победительницей. Она получила все, что хотела, не так ли? Но оказавшись на жаркой и пустынной воскресной улице, перед закрытыми витринами магазинов, она почувствовала гнев и унижение. Она подумала, что он, возможно, смотрит на нее с балкона, и поэтому постаралась идти грациозно под лучами жаркого полуденного солнца, словно она часто прогуливалась в черном платье, предназначенном для посещения вечерних дружеских коктейлей, по пустынным дневным улицам Майорки.

— Может быть, ты ожидала, что он в тебя влюбится? — рассмеялась Эми, когда позднее в тот же день они сидели на краю бассейна в отеле под тенью огромного оранжевого зонтика, потягивая свежий грейпфрутовый сок.

Марчелла сделала печальную мину.

— Сама не знаю, чего я ждала, — проговорила она. — Может быть, немного большего, чем получила.

— Что ж, ты получила гораздо больше, чем многие манхэттенские женщины прошлой ночью! — подчеркнула Эми.

Марчелла сняла свои темные очки.

— Мне было бы приятно, если бы он захотел встретиться со мной снова, только и всего! — сказала она.

Эми уставилась на нее.

— Единственно серьезный вопрос, который тебе следовало задать, так это хочешь ли ты, чтобы он еще раз сделал тебе прическу, — хихикнула Эми.

Марчелла покачала головой.

— Только в том случае, если вернется мода на букли шестидесятых годов, — пробормотала она.

— Вот это девочка! — одобрительно произнесла Эми. — Даже не потеряла чувства юмора. Ты приехала сюда развлекаться, а не вешаться из-за какого-то парикмахера! Здешние мужчины намного лучше, если ты не будешь пользоваться ими более одной ночи. А теперь позволь мне рассказать тебе о Хуане…

После пяти следующих ночей и пяти новых мужчин, воспоминания Марчеллы начали путаться. «Почему я этим занимаюсь? — спрашивала она сама себя. — Почему я низвела себя до этого странного уровня?»

Один очень молодой юноша присел рядом с ней в ночном баре, показывая всем своим видом, что страстно желал обладать ею. Его игра воспламенила ее. Он затащил ее в свою тесную квартирку, располагавшуюся практически рядом с баром, словно он лежал в ней, поджидая женщин, как паук в своей паутине. Он разделся догола и прыгнул в неряшливую кровать, глядя на нее и ожидая, что она проделает то же самое. Позднее она корила себя за свою уступчивость. Конечно, если ты раздеваешься перед мужчиной через час после знакомства с ним, то трудно ожидать от него полного к себе уважения!

Другой мужчина, с которым она встретилась, был на несколько дюймов ниже ее, бородатый, нельзя сказать, чтобы симпатичный, но с поразительно нежным прикосновением. В нем чувствовалась какая-то внутренняя вибрация, казавшаяся ей восхитительно сексуальной. Они, как ей показалось, несколько часов добирались до другого конца острова. В спальной он выдвинул на середину комнаты огромный гардероб с зеркальной дверцей, чтобы в ней отражались их тела, когда они начнут заниматься любовью. Периодически он бросал взгляды на зеркало, словно смотрел порнографический фильм. Эми чуть не упала со стула, когда на следующий день за завтраком Марчелла рассказала ей об этом.

— Ты воспользуешься этим сюжетом в своей книге или уступишь его мне? — взмолилась Эми.

Единственное, что Марчелла не отважилась ей рассказать, что она буквально всучила маленькому бородатому человеку номер своего телефона в отеле, практически умоляя его позвонить. Когда на следующий день он ей не позвонил, она сильно расстроилась. Что в ней не так? Она вела себя как взрослая! Может быть, это было так потому, что, кроме Гарри, никто не приглашал ее на свидания? Неужели она не могла поддержать элементарнейших взаимоотношений? «Это, — напомнила она себе, — лишь более удобная разновидность секса, подобного тому, что царил в клубе «Партнеры», с той разницей, что кровать заменяла бархатные кресла».

На шестой день Марчелла решила отдохнуть от Эми и шикарной обстановки отеля и в одиночестве побродить по извилистым, мощеным улочкам старой части Пальмы. Здесь, в тени огромного собора, обитали настоящие люди, встречались настоящие лица, а не только загорелые туристы. Здесь люди смотрели на нее, смеялись, выказывали свои чувства. Преисполненная счастья, она бродила, сравнивая европейские запахи крепкого табака, сточных канав, кофе, раскаленных солнцем стен и сырых боковых проходов, кишащих стаями бездомных кошек. Женщины вели детей из школы домой. Старики сидели и читали газеты, разложенные на кофейных столиках. Вокруг звучала смесь языков: испанского, немецкого, английского, французского. Эта прогулка, по крайней мере, подарила ей тему для новой книги, для будущего рассказа о двух женщинах, приехавших на отдых и охоту за мужчинами. Одна из них всем довольна и наслаждается жизнью (Эми), тогда как другая чувствует себя несчастной, проводя ночи с кем попало (она сама). Разумеется, она изменит характеры героинь, даст им другие профессии. Это будут две секретарши, которые в течение двух лет копили деньги для поездки. Марчелла иронически, но проникновенно расскажет об их похождениях, используя личные впечатления о мужчинах, с которыми ей доводилось встречаться. Умный читатель поймет, что ей мужчина нужен не только для секса, но и для многих других прозаических вещей, хотя бы для того, чтобы было с кем поговорить. О, как мечтала она о мужчине, с которым можно беседовать, вместе обедать, обсуждать различные проблемы, гулять, просто цивилизованно общаться, разделять простейшие жизненные удовольствия!

Марчелла представила, каким мог стать этот отдых с человеком, который находился бы с ней рядом, разделяя с ним откровения утра, подобного этому, который вместе с ней разглядывал бы витрины магазинов. Она показала бы ему маленький магазинчик, в котором не продавалось ничего, кроме мыла и женского белья, словно эти товары были почему-то неотделимы друг от друга. Или хозяйственный магазин, в голой витрине которого были выставлены чистящие средства и различные щетки, причем таким образом, что вокруг каждого предмета имелся избыток свободного пространства, будто каждому изделию придавалась значимость драгоценного украшения. Ей хотелось бы толкнуть его локтем, чтобы привлечь внимание к объятым темнотой магазинчикам, в которых загоралась лампочка, лишь когда в него заходил посетитель.

Марчелла купила несколько рубашек для Марка. Покупая для него подарки, она на несколько мгновений становилась ближе к нему. Словно зубная боль, мучил ее провал в отношениях с Соней, их отчуждение. Марчелла пообещала себе постараться наладить отношения с дочерью после возвращения в Нью-Йорк. Сможет ли она поговорить с ней откровенно о том, что толкнуло ее в клуб, чтобы Соня поняла мотивы ее действий, которые сама Марчелла не могла объяснить до конца?

А потом, когда она шла по улице под косыми лучами солнца, она решила, что не будет больше спать ни с одним мужчиной до конца своего путешествия. Хватит чужих постелей. Несколько часов близости через некоторое время лишь усиливали страдания. Приняв это решение, она почувствовала себя гораздо лучше, словно поднялась на новый, более серьезный уровень. Пусть Эми поступает как ей заблагорассудится, она же по вечерам будет оставаться в отеле, просматривать книги, которые захватила с собой, или делать заметки относительно нового романа, зарождающегося у нее в голове. Лучше она будет писать о любви, вместо того чтобы совершать глупости и носиться в поисках этой любви в реальной жизни. Писать гораздо проще, чем жить.

Марчелла дошла до конца узкой улочки. Взглянув вверх, она увидела над собой балкон, уставленный горшками с различными растениями, вершины высочайших пальм, закрывавших солнце. Попугай что-то бормотал в своей клетке. Натянутые поперек улицы веревки с развешанным на них бельем напоминали нарисованные оперные декорации. Эти детали она занесла в записную книжку, чтобы упомянуть их в каком-нибудь месте своей книги. За всем этим высоко вверх вздымались стены собора, имевшие оттенок меди и сиявшие на солнце. Марчелла ощутила внезапное желание зайти в собор и поставить свечу за своего отца, здесь, на Майорке, где он никогда не бывал.

Подъем к храму по мощенной булыжником улочке был крутым и вел к массивному, отделанному деревом входу. На дверях были вырезаны фигурки десятков ангелов, навевавших ощущение спокойствия. Какой-то миг, оказавшись внутри в мягком сумраке собора после залитой солнечным светом улицы, Марчелла не могла ничего рассмотреть. Она медленно и осторожно продвигалась вперед к мерцающему свету свечей, установленных на металлическом постаменте на полпути к алтарю. Солнце, льющееся в храм сквозь массивные цветные витражи, окрашивало стены и выложенный плитами пол в сияющие полосы густо-красного, голубого и желтого цветов.

Понемногу она начала различать одетых в черное женщин, стоящих на коленях или сидящих на потертых деревянных скамейках со склоненными головами и шевелящимися губами.

Свечи стоили двадцать пять песет; она купила две, положив монеты в деревянную коробку. Зажгла их от других свечей и установила в металлические держатели. «За тебя, отец, — подумала она. — Ты наблюдаешь за мной?» Мысль, что отец находится сейчас рядом, успокаивала. Однако если она хотела комфорта от этой мысли, придется поверить и в то, что он наблюдал за ней и днем и ночью. Марчелла подумала о Нью-Йорке, будто навела на Манхэттен телескоп и смутно увидела свою собственную фигуру, приближающуюся к Девятой авеню в поисках удовлетворения. Отсюда, с этого расстояния, она не могла понять, почему она вообще зашла в клуб. И посещения кинозала, и предыдущие ночи, проведенные здесь, на Майорке, внезапно предстали перед ней, как нечто невероятно грязное, недостойное ее.

Оглядываясь назад, безжалостно вспоминая подробности пяти прошедших ночей, Марчелла увидела свое умоляющее тело, надежду, что очередной мужчина будет просто ласковым и внимательным к ней, предоставит ей подтверждения собственной значимости. С поразительной отчетливостью она увидела всю глупость пути, избранного ею для поисков. То, что она искала, включало в себя больше, нежели секс. Марчелла увидела свой собственный образ, увидела себя как личность, как женщину, предлагающую любовь и нуждающуюся в ответной любви. Нуждающуюся в ответной любви! Как могла она надеяться, что в тех условиях любовь может быть ей возвращена? И почему она так нуждалась в этом? Отец любил ее. Сын ее любит. Ей незачем паниковать и пытаться схватить все, что попадается на пути.

Несколько минут она сидела неподвижно в спокойном, величественном соборе, чувствуя, как новая сила наполняет ее. Она подошла к новой главе в своей жизни; как она ее встретит? Некоторое время она оставалась в полутьме, дав мыслям возможность продолжить свободное течение, наслаждаясь новым спокойствием, снизошедшим на нее. Затем, успокоенная и обновленная, она поднялась на ноги и двинулась к большим резным дверям, через которые вошла внутрь.

Несколькими рядами позади Марчеллы сидел мужчина. Ночи, проведенные в сумраке кинозала клуба «Партнеры», обострили зрение Марчеллы, а этот мужчина был исключительным — повстречай она его в театре или в церкви. Он был очень симпатичным, с серьезным, приятным лицом и энергичными глазами, которые смотрели на нее, когда она приближалась к нему.

Марчелла медленно шла вдоль рядов деревянных скамеек, стараясь не глядеть в его сторону. Не она ли только что торжественно поклялась прекратить обращать внимание на мужчин? Однако этот был очень симпатичным: лет около сорока, с чувственными полными губами и словно высеченными трагическими чертами лица, такими, которые всегда приковывали ее взгляд. Проходя мимо, она намеренно отвела взгляд в сторону, запрещая себе обернуться, чтобы посмотреть, смотрит ли он вслед. Церковь — не место для знакомств, пусть даже духовного характера. Пытаясь отыскать в сумочке темные очки, Марчелла присела на одну из скамеек, стоявших сбоку от входа в собор. Пойдет ли он за ней следом? Может ли женщина, которая только что совершенно искренне клялась покончить с поисками мужчины, встретить свой идеал сразу же при выходе из собора на улицу?

Он появился в дверном проеме, и Марчелла увидела, как он, так же как и она, зажмурился от яркого света. Он огляделся по сторонам, и взгляды их встретились. Они смотрели друг на друга так, словно когда-то были знакомы. Он походил на итальянца или, может быть, на испанца. Глаза его были большими, черными и печальными. Он производил впечатление преуспевающего европейца, на нем были отутюженные брюки и вычищенные черные штиблеты. Они глядели друг на друга вопросительным изучающим взглядом, выдерживая этот взгляд так долго, сколько могут глядеть мужчина и женщина, не улыбаясь и не заводя разговора. Марчелла не могла предпринять первого шага: подобное шло бы вразрез со всем, что она обещала самой себе в соборе. Они даже не улыбались. Губы его слегка шевельнулись, и он сдвинул брови. Марчелла поднялась со скамьи, подождала несколько мгновений. Затем, повернувшись спинами друг к другу, они двинулись в противоположные стороны.

— Черт возьми! — выругалась Марчелла, идя по улице. Новое серьезное настроение пропало. Она расстроилась так, словно лишилась любовника, с которым провела долгое время. Это был именно такой мужчина, которого она рисовала в своем воображении, соглашаясь отправиться в Европу, именно такой, какого представляла себе всегда, когда мечтала, что влюбится. Этот наверняка был серьезным: прекрасное лицо служило гарантией того, что отношения могли стать длительными. Такой мужчина не захлопнет со стуком дверь и не закроет ее на засов, не дождавшись, когда вы войдете в кабину лифта!

Марчелла шла по улице, задумавшись. Впрочем, приятно было сознавать, что такой мужчина существует, слишком вежливый и чересчур серьезный, чтобы заговорить с незнакомой женщиной на улице, особенно если они оба только что вышли из церкви. Пройдя две улицы, Марчелла оглянулась посмотреть, не идет ли он следом, однако его не было видно. Она зашла на почту купить марок для почтовых открыток и встала в очередь. Затем в парфюмерный магазин и купила подарок для Нэнси Уорнер. На улице, именуемой Эс Борне, вдоль которой росли деревья, Марчелла решила немного отдохнуть и выпить кофе. Время близилось к часу дня: магазины скоро закроются на три часа.

Выбрав самое старомодное кафе, предмет гордости которого, судя по всему, составляли оригинальные окна и светильники, а также пожилые, облаченные в пиджаки, официанты, Марчелла выбрала стоящий в тени столик и заказала кофе с молоком.

«Дорогой Марк, — написала она на открытке, — здесь так прекрасно, что…»

Кто-то присел за соседний столик. Даже не глядя в ту сторону, Марчелла знала, кто это. Его присутствие, казалось, обволакивало ее теплой волной. Подняв глаза, она обнаружила, что вновь смотрит в темные глаза, настолько знакомые, что было совершенно естественным рассмеяться и сказать:

— Привет!

— Привет! Вы англичанка? — мягко спросил он с акцентом.

— Нет, американка.

— Не могу поверить!

— Итало-американка, — уточнила она.

— О, да. Это возможно, — согласился он и поднялся со своего места.

— Вы позволите мне угостить вас? — спросил он, забирая ее чек из-под крошечного блюдечка.

— Спасибо, — ответила она.

Он присел за ее столик, вблизи он был необычайно красив: с загорелыми, прекрасными, словно вылепленными скульптором, чертами лица. В его темных глазах отражалась духовность, делавшая его необыкновенным, плюс длинные, загибающиеся ресницы, прикрывавшие взгляд, придавали лицу застенчивое выражение. Держался он уверенно и бодро. Когда к нему приблизился официант, он заказал кофе. Марчелла знала еще до того, как поглядела на его руки, какими они будут: изящные загорелые пальцы с коротко постриженными крепкими ногтями. Широкие, умелые ладони. Знакомые руки. Губы его были полными, белые зубы слегка выступали вперед совершенно очаровательным образом. В Америке ему наверняка бы выправили их еще в подростковом возрасте. Здесь все оставалось естественным. Всякий раз, смеясь, он старался не разжимать губ, однако безуспешно — это и придавало его улыбке застенчивость.

— Насколько хорошо вы знаете Майорку? — обратился он к Марчелле. — Вы здесь на отдыхе?

— Да, впервые, а вы?

— Часть года я здесь живу. И часто сюда приезжаю. Я продаю картины тем, кто хочет их купить. Признаюсь, я не слишком успешно продаю их тем, кто не желает их покупать. Так что больших денег на этом я не зарабатываю!

— Вы хорошо говорите по-английски.

— Я смотрю много американских фильмов. Официант принес его кофе. Он развернул и высыпал в чашку сахар из маленького пакетика, неторопливо помешивая кофе ложкой, поднял глаза на Марчеллу.

— Вы простите меня, я не мог поверить, что вы американка, — сказал он. — Я всегда думал, что американцы светловолосые и с голубыми глазами. Вы больше похожи на жительницу Средиземноморья.

— Я чувствую себя здесь, как дома, — сказала Марчелла. — Мой отец был итальянцем, может быть, поэтому.

— Вы видели наш остров? — спросил он. Она кивнула:

— Он такой красивый. Я остановилась в отеле «Сон Вида». Вид оттуда просто сказочный!

— Однако… — он вопросительно поднял брови. — Несомненно, вы видели и другие места? Вальдемоссу? Дею?

— Нет, — ответила Марчелла. — Только Пальму. Сегодня я одна осматривала окрестности собора…

— Вы позволите мне показать вам мой остров? В порыве искренности он подался вперед.

— Это самое прекрасное, самое очаровательное место. Одно из тех, которое в наших старинных песнях называли «загадочным островом». Здесь полно неожиданностей. Мне было бы очень грустно, если такая женщина, как вы, побывав здесь, уехала бы, не посмотрев все как следует.

Марчелла взглянула в его серьезные глаза. Он не походил ни на одного из встречавшихся в ее жизни мужчин. Самое смешное состояло в том, что им было совершенно неважно, что и о чем они говорили. Существовало некое подспудное течение, не имевшее ничего общего с беседой.

— Меня зовут Сантьяго Рока, — он протянул ей руку, Марчелла протянула свою, и он пожал ее теплым пожатием. — Родные и друзья зовут меня Санти.

— Санти, — почти прошептала Марчелла.

Он выпустил ее руку из своей и улыбаясь спросил:

— А как вас зовут?

— Извините, Марчелла Уинтон.

— Уинтон — разве это итальянская фамилия?

— Это моя фамилия по мужу. Меня зовут Марчелла Балдуччи-Уинтон.

Он кивнул:

— У нас в Испании мы также сохраняем три имени. Полностью меня зовут Сантьяго Рока Гримальт.

Он произнес это с такой гордостью, что Марчелла не смогла сдержать улыбки.

— Марчелла…

Он произнес ее имя медленно, с мягким акцентом, раскатисто озвучивая букву «р».

— Вы замужем?

— Разведена, — ответила она.

— Я тоже разведен, — Санти печально улыбнулся. — Уже много лет.

— Вы сказали, что проводите здесь часть года? — спросила Марчелла. — Где вы проводите другую?

— В Барселоне, — ответил он. — Сюда я приезжаю по делам, а также, чтобы проверить свой дом. Моя мать родом с Майорки. Ее сестра оставила мне дом. Отец из Барселоны, так что во мне смешаны две крови.

— Две крови? — недоуменно подняла брови Марчелла.

— Майорканская и испанская!

— Я думала, что Майорка это и есть Испания?

— Нет, они сильно отличаются, — глаза его широко раскрылись. — Разумеется, официально Майорка — это Испания, но люди, обычаи… — он сделал неопределенный жест рукой. — Я должен буду вам все показать. Я… — он замялся и нахмурил брови. — Когда я увидел вас первый раз в соборе… затем на улице, я…

Он слегка прикоснулся к рукаву ее платья кончиками пальцев, качая при этом головой.

— Пожалуйста, простите меня, — умоляюще проговорил он. — Я никогда не делал подобных вещей прежде. Я прихожу в ужас от тех мужчин, которые присаживаются рядом с красивыми женщинами в кафе и стараются…

Он замолчал.

— Я должен был поговорить с вами, потому что… Он вновь замолчал и посмотрел ей в глаза.

— У меня такое ощущение, что мы знаем друг друга. Словно когда-то, еще до сегодняшней встречи, мы были знакомы.

— В какой-то другой жизни? — смеясь, высказала предположение Марчелла.

Он кивнул, и улыбка, стерев с лица серьезную задумчивость, преобразила его поразительным образом.

— Вы верите в… — он поджал губы, вороша память. — Ширли Маклейн?

— Начинаю припоминать, — Марчелла рассмеялась. — Потому что вы тоже показались мне очень знакомым. Но, между прочим, мы находимся здесь, и мы представляемся друг другу. Я писательница. Пишу романы. Живу в Нью-Йорке, и я…

— Марчелла!

Он перебил ее, глядя как раненый. Никогда прежде она не видела подобного выражения лица ни у одного мужчины: полужелание, полугрусть.

— Может быть, вы сочтете меня за сумасшедшего, но я чувствую, что мы будем вместе до конца наших дней. Можете смеяться, но я просто хотел сказать вам это сейчас.

Марчелла действительно рассмеялась, но смех застревал у нее в горле. Сердце ее перевернулось, но она вспомнила свой обет, данный этим утром в соборе, и быстро обратила ситуацию в шутку.

— Совершенно верно! — воскликнула она. Она поддержит эту игру. — И не только в этой жизни, но и в другой, которая наступит после, когда мы явимся на землю в образах кошек или рыб!

Санти взглянул на нее с некоторым беспокойством, словно она не вполне отвечала его ожиданиям.

— Даже за стенами собора, — продолжал он, — когда у меня не хватило храбрости заговорить с вами и я ушел. Потом я, как бы вам это сказать, стучал себя?

— Корил себя, — подсказала нужное слово Марчелла.

— Да! — кивнул он. — Как я корил себя за то, что не заговорил! Тогда я подумал: «Это маленький остров, и я встречу ее вновь. Если судьбе будет угодно…»

«Именно так подумала и я», — согласилась в душе Марчелла.

Судьба! Что и говорить, приятно верить в нее, но Марчелла пообещала себе позаботиться о своей новой жизни уже сейчас.

— И поэтому сейчас… — Санти счастливым взором посмотрел на нее и оставил фразу незавершенной.

Он поднял чашечку кофе и сделал небольшой глоток.

— Теперь мне нечего добавить, — закончил он.

Над ними повисла тишина, и это была расслабляющая, успокаивающая тишина, совсем не похожая на обычную неловкую тишину, повисающую между совершенно чужими людьми. Марчелла взглянула со стороны на его профиль. Он был или не вполне здоров, или самый романтичный мужчина, которого она когда-либо встречала. Что скажет Эми? Она даже слышала ее голос: «Опять твои романы, Марчелла! Даю тебе на них три дня!»

— Я здесь с подругой, — внезапно вспомнила Марчелла. Она посмотрела на часы: — И обещала вернуться к ленчу.

Он был таким красивым, таким хорошим, но ей хотелось уйти, чтобы в одиночестве поразмыслить о нем. Не может быть, чтобы он был реальным — это, пожалуй, было бы чересчур в это странное утро.

— Конечно!

Он вежливо поднялся с места и ждал, пока она собирала свои пакеты с покупками.

— Но вы позволите мне показать вам остров?

— Мне… — Она запихивала почтовую карточку в сумочку и посмотрела на улицу в поисках такси. — Я бы с удовольствием, но…

— Сегодня вечером? — спросил он. — Я мог бы заехать за вами в восемь. У нас будет достаточно времени, чтобы посмотреть Вальдемоссу до наступления темноты!

Она растерянно молчала. Затем сказала:

— Отлично! Спасибо. Но вам придется извинить мою подругу, — предупредила Марчелла. — Она ужасно любопытная и будет задавать вам множество вопросов!

В ответ он рассмеялся и положил на стол несколько монет. Затем остановил для нее такси.

— Я не имею ничего против вопросов. Мне тоже хочется о многом расспросить вас, Марчелла!

Он помог ей сесть в машину и закрыл дверцу.

— Спасибо за кофе, — поблагодарила она через окно.

— Не за что!

Он сделал неопределенный жест рукой, наклонился к водителю и сказал:

— Отель «Сон Вида», рог favor![4 - Пожалуйста (исп.).]

Когда машина начала набирать скорость, она повернулась, чтобы посмотреть через заднее стекло и убедиться, что она его не выдумала.

— Очень рада приветствовать вас! — взорвалась негодующая Эми, накладывая себе салат, когда Марчелла приблизилась к ней в буфете на террасе отеля. — Только что на сегодняшний вечер я договорилась о нашем с тобой самом потрясном свидании. Зеленоглазые испанцы! Самые длинные ресницы из всех, какие ты когда-либо видела, и совершенно бесподобные тела! Они заедут за нами в девять. А это что такое, краб? — Эми сунула тарелку Марчелле в руки. — Что с тобой? Ты на себя не похожа.

Марчелла, держа тарелку в руках, уставилась на подругу. Следы сексуального отчаяния явно проступали на лице Эми. Его причина крылась в том, что, занимаясь сексом и меняя мужчин одного за другим, одного незнакомца на другого, становится невозможным получить полное удовлетворение от связи только с одним мужчиной. «Как же я сама столько времени не могла додуматься до такой элементарной вещи?» — невольно подумала Марчелла. Она поставила салат на поднос и последовала за подругой, по пути к столу глядя на бухту Пальмы, раскинувшуюся внизу. На Эми были ярко-розовые бриджи в стиле матадора, а ее большие темные очки сползли на нос, когда она, ерзая на стуле, разглядывала Марчеллу.

— Я никогда не видела тебя такой! — сказала она. — Что случилось?

Марчелла рассмеялась, раскладывая на коленях салфетку, пока официант наливал вино в бокалы.

— Первым делом этим утром я пошла в собор, который был просто великолепным! — сказала она.

Эми вопросительно изогнула брови, зацепив вилкой салат и поднеся его ко рту.

— Затем я молилась, Эми, — сообщила ей Марчелла. Вилка застыла в руке Эми.

— Я и подумать такого не могла, — сказала она, глядя на Марчеллу.

— Обычно я не слишком набожна, — заверила ее Марчелла. — Но сегодня мне нужна была помощь Всевышнего.

— А я думала, что ты где-то развлекаешься! — воскликнула Эми. — Почему ты не постучала мне в дверь и не попросила успокоительное?

Марчелла прикоснулась к руке подруги.

— Пожалуйста, не принимай это на свой счет, Эми, — сказала она. — Внезапно я осознала, как ненавистно мне все, чем я здесь занималась. Не только здесь, но в Нью-Йорке тоже. Я рада, что пошла в собор. Там я поставила свечу в память отца, основательно взглянула на свою жизнь со стороны и помолилась.

— Судя по твоему взгляду, ни на одну молитву еще никогда не отвечали так быстро, — проговорила Эми изумленно. — Что случилось? Ты что, увидела свою книгу в витрине магазина?

Марчелла залилась смехом. Она подробно рассказала Эми, как встретилась с Санти. Эми выслушала, глядя на нее отрешенным удивленным взглядом. Когда Марчелла закончила рассказ, она взяла ее тарелку с салатом.

— Ты, я вижу, не собираешься отведать ни кусочка этого салата, верно? — сказала она и, поменявшись с Марчеллой тарелками, продолжила есть.

— Ты мне не веришь? — воскликнула Марчелла. — Ведь в твоих романах полным-полно женщин, встречающих на своем пути восхитительных мужчин!

— Но это же вымысел! — твердо заявила Эми. — Вспомни, как ты страдала из-за этого глупого маленького парикмахера? Я не хочу смотреть, как ты убиваешься из-за каждого хлыща. Попридержи свое сердце, Марчелла. Все слишком прекрасно, чтобы быть правдой!

— Если он намерен показать мне кое-какие достопримечательности этого острова, что я от этого потеряю? — спросила Марчелла.

— Я только что тебе это сказала, — уныло ответила Эми. — Свое сердце!

После ленча Марчелла отправилась в свой номер. «Не смей влюбляться в него, да еще до первого свидания», — наставляла она себя. Но тем не менее, вспоминая, как Санти смотрел ей в глаза, она чувствовала, что может ему верить. Чувство было безопасным, любящим и настойчивым. Она неоднократно мечтала и писала о таком чувстве, но никогда до сегодняшнего дня не испытывала ничего подобного. Это такое ощущение, когда вы знакомитесь с человеком, а затем с нетерпением весь день ожидаете встречи с ним. Когда все еще неизведано, свежо и загадочно, когда где-то внутри теплится предчувствие, что все будет совершенно иным, ни на что не похожим, особенным. Если бы Марчелла могла точно выразить на бумаге всю гамму своих переживаний, однако жизнь уже превзошла ее талант; облекать в строки охватившие ее чувства — значит не воздавать им должного. Впервые, по крайней мере сегодня, жизнь была прекраснее, чем сочинение романов!




ГЛАВА 13


Без двух минут восемь Санти подъехал к отелю на небольшой оранжевой машине. Марчелла ждала у стойки администратора. Она видела, как он осторожно подъехал к остановке, затем, взглянув в зеркало заднего обзора, пригладил волосы, аккуратно уложенные и зачесанные назад, отчего его темные глаза казались еще крупнее. Когда он вышел из машины, Марчелла бросилась бегом к дивану, где сидела Эми, а перед ней стояла бутылка шампанского во льду.

— Никогда в жизни я так не боялась, — призналась она Эми, выпив залпом большой бокал шампанского. — Ты не забудешь условного слова?

Они договорились между собой, что если Эми упомянет в разговоре кока-колу, это будет означать, что Санти «парень что надо».

— Думаешь, он отыщет нас здесь? — спросила она Эми, наклоняясь вперед, чтобы лучше видеть входные вращающиеся двери.

— Расслабься! — рассмеялась Эми. — Он тебя найдет! Санти вошел в холл отеля, и Марчелла, поднявшись со своего места, помахала ему рукой, видя его нерешительность. На нем был блейзер, надетый поверх серых брюк, и безукоризненно чистая рубашка с расстегнутым воротом. На Марчелле был костюм цвета свежей зелени и туфли на низком каблуке. Она заторопилась навстречу ему, он взял ее руку и поцеловал. Затем она повела его к Эми.

— Это моя очень хорошая подруга, Эми Джаггер, — представляя его, сказала Марчелла. — А это мой новый друг, Санти Рока.

— Вы не родственник Альмонду? — бросила вызов Эми.

Санти коснулся губами руки Эми.

— Прошу прощения? — спросил он. Эми скороговоркой проговорила:

— Не обращайте на меня внимания. Я переполнена шутками!

— Некоторые из них я читал, — сказал Санти. — В вашей книге под названием «Застежки-«молнии». Очень интересно, очень смешно и очень здорово написано.

Глаза Эми раскрылись от изумления.

— Я знала, что книга переведена на испанский, но не думала, что кто-нибудь действительно читал ее, — сказала она.

Эми краем глаза взглянула на Марчеллу.

— Давай закажем немного кока-колы, — предложила она.

— У нас есть шампанское! — сказала Марчелла, затем остановилась и, улыбнувшись, взяла Санти за руку, обменявшись взглядами с Эми.

— Вы читали книги Марчеллы, Санти? — спросила Эми.

— Это удовольствие меня еще ожидает, — ответил он.

Губы Эми дрогнули, с них был готов сорваться какой-нибудь глубокомысленный комментарий. Марчелла поймала ее взгляд, желая, чтобы она воздержалась от замечаний. Они присели на диван, и Эми наполнила всем бокалы шампанским.

— Давайте выпьем за то, что уготовила для нас эта ночь! — предложила Эми, высоко поднимая бокал. Она посмотрела на Марчеллу через край бокала и закатила глаза, словно у нее не было слов.

Они попрощались с Эми. Машина Санти была довольно скромной, но очень чистой, а когда он очень осторожно перекинул ей через плечо и закрепил ремень безопасности, она поняла, что отправляется в сказочное путешествие.

Спускаясь вниз по дороге от отеля, Санти рассказывал:

— Мы направляемся в Вальдемоссу. Зимой тысяча восемьсот восемьдесят седьмого года там останавливался Шопен. К несчастью, он выбрал очень неудачную зиму, и его туберкулез обострился. Жорж Санд была его любовницей и жила вместе с ним. Несмотря на болезнь, он сумел написать там несколько превосходнейших произведений.

— Мой сын учится играть на фортепьяно, — сказала Марчелла. — Он будет поражен, когда я расскажу ему об этом.

— У вас есть и другие дети? — спросил Санти.

— Соня, ей семнадцать, а Марку восемнадцать.

— Они живут вместе с вами? — спросил он. Немного поколебавшись, она сказала:

— Да, — понимая, что ей будет трудно объяснить, почему Соня уехала от них.

Они ехали по равнинной местности, между оливковых рощ, прежде чем начался петляющий подъем на другой холм, похожий на маленькую гору. Было восемь часов пятнадцать минут, солнечный свет приобрел розовато-золотой оттенок. Солнце сияло сквозь дым от костра, в котором горели сухие ветки, освещая ландшафт, затянутый бледно-лиловой таинственной дымкой.

— Мы приближаемся к Вальдемоссе, — объявил Санти, и после поворота впереди показался городок, раскинувшийся высоко над ними. Под этим углом зрения и при таком освещении он казался прилепленным к небу.

— Боже мой! — с восхищением сказала Марчелла. — Я и представить не могла такого!

Улицы со старыми, прекрасно сохранившимися домами и церквами напоминали свадебный слоеный пирог, самые высокие строения кичились своими шпилями или колокольнями, красочно устремленными в небо. Невысокие кипарисы окружали дома, а сами дома были построены из той же самой розоватой породы, из которой состояли окружающие городок горы. Все здания выставляли напоказ одинаковые поношенные крыши, выложенные розовой черепицей.

Сумерки были еще прозрачными, когда Санти припарковал машину около монастыря, и они прошли под аркой в благоухающий розовый сад, в котором когда-то прогуливался Шопен. Виднелось несколько запоздавших одиноких туристов, однако создавалось впечатление, что они хотели сохранить для себя красоту этого места. Подойдя к стене, окружавшей сад, они смотрели на раскинувшуюся под ними долину: аромат дыма костра, перемешанного с благоуханием роз и запахом елей, висел в воздухе. Марчелла, закрыв глаза, глубоко дышала, наслаждаясь запахами. «Я никогда не захочу забыть этот запах, — сказала она сама себе, — или само это мгновение». Открыв глаза, она увидела, что смотрит прямо в глаза Санти.

— Это самая прекрасная сцена изо всех, когда-либо виденных мною, — прошептала она. — Как восхитительно пахнет! Я бы никогда не увидела этого, если бы ты не привез меня сюда. Спасибо!

Его улыбка говорила, насколько горд он был своим островом. Они прогулялись вокруг небольшого сонного городка, глядя, как солнце катится к горизонту, а группки людей выносили на улицу стулья, чтобы посидеть на улице и подышать прохладным вечерним воздухом.

— Большинство посещающих Майорку считают, что она состоит в основном из отелей, ресторанов и дискотек, — сказал Санти. — В шестидесятых годах туристический бум уничтожил огромные участки побережья, однако нам удалось спасти половину острова для нас самих, и эту половину я покажу тебе!

Улочки были вымощены камнем, крутые и довольно скользкие. Когда Марчелла, надевшая новые туфли, поскользнулась, рука Санти нежно поддержала ее. Локоть Марчеллы, зажатый в его руке, ощущал его теплоту, струившуюся спокойно и тихо, такую непохожую на тепло рук других мужчин, которых ей доводилось встречать.

Когда опустились густые сумерки, он подвел ее к маленькому старомодному бару, отделанному деревом, со столиками с круглыми мраморными крышками, на которых лежали газеты.

— Ты пробовала наш ликер «Пало»? — спросил он, когда они присели. — Его можно найти только на Майорке. Напиток довольно странный. Гостям острова он либо нравится, либо вызывает отвращение. Если он тебе не понравится, я выпью его сам! — заверил ее Санти.

Когда принесли напитки, он поставил свой, намного больший, бокал напротив ее.

— Почему тебе подали его со льдом и лимоном? — спросила Марчелла.

— Потому что «Пало» можно пить двумя способами. Советую отведать оба.

Марчелла сделала глоток из своего крохотного бокальчика. Жидкость, налитая в нем, была густой, темно-красного цвета, терпкой и сладкой. Она вызвала теплое ощущение, растекавшееся по животу.

— М-м-м, мне нравится, — сказала Марчелла. — Хотя он довольно крепкий.

Он придвинул ей свой бокал, к которому вежливо не прикасался.

— Теперь отведай моего!

— Твой мне больше нравится! — заявила она. — Он не такой сладкий и не такой густой.

Лицо Санти сияло.

— Это и есть подлинно майорканский рецепт.

Он довольно кивнул головой, а Марчелла почувствовала себя так, словно удачно прошла испытание. Санти возвратил напиток Марчеллы официанту с соответствующими инструкциями, как его улучшить.

Марчелла оперлась на стол, глядя в его суровое, прекрасное лицо. Она могла часами наблюдать, как меняется выражение этого лица с наивностью и искренностью ребенка и в то же время с серьезностью взрослого человека.

— Почему ты становишься таким довольным, когда мне нравится что-то майорканское? — поинтересовалась она.

— Мне кажется, что я в большей степени майорканец, нежели испанец, — смеясь, заявил он. — Может быть, потому, что моя мать была майорканкой и в юности я проводил здесь много времени: все лето, каникулы, рождественские и новогодние праздники. Мне кажется, что остров таит в себе волшебство.

— А что именно делает майорканцев непохожими на испанцев? — спросила Марчелла.

Он задумался.

— Это непросто объяснить, не произведя при этом впечатления кичливости и стремления показать превосходство, — начал он. Он сдвинул брови, поигрывая красной жидкостью, налитой в бокале, поворачивая его то одной, то другой стороной.

— Мы — люди острова. Я думаю, мы спокойнее, уравновешеннее и в большей степени контролируем себя, чем испанцы. Всегда мы были более либеральными и шли немного впереди. Майорканцы весьма терпимо относятся к жизни и живут очень скромно.

— Да, — сказала она. — Я заметила, какие замечательные люди майорканцы. Официанты у меня в отеле всегда…

— Ну, это не майорканцы! — быстро перебил ее Санти. — Уверен, что я первый настоящий майорканец, которого ты встретила!

Марчелла удивленно подняла брови.

— Откуда ты знаешь?

— Потому что в индустрии туризма заняты преимущественно испанцы с материка, — сказал он. — Майорканцы не заметны. Ты могла их видеть в их магазинах. Но большинство из них профессионалы и работают в банках или конторах или же врачами или юристами. Семьи продавали свои земли, когда тридцать лет назад начался строительный бум. Но они всегда оставляли себе свои дома и фруктовые сады, где продолжают спокойно жить.

Когда они двинулись обратно в Пальму, было уже больше десяти вечера.

— Ты проголодалась? — спросил он.

— Вовсе нет.

Вернувшись в город, он остановился на тихой улочке. Провел ее через входную дверь небольшого современного здания в отделанное мрамором фойе. В лифте он стоял рядом, но не прикасался. Так они поднялись на верхний этаж.

— На острове у меня два дома, — объяснил Санти, открывая дверь. — Дом в Дее на зиму закрыт и пустует. Мне хочется, чтобы ты побывала в нем, но это лучше сделать днем. Тут я останавливаюсь, когда приезжаю по делам.

Шаги эхом отзывались, когда они шли по белым каменным плитам. С любопытством Марчелла оглядывалась по сторонам. Она думала, что квартира Санти окажется сходной с теми тремя, где проводила ночи на этой неделе, может быть, немного почище. Но когда вспыхнул свет, она вскрикнула от изумления. Убранство комнаты говорило о вкусе и воспитании, беззвучно ответив на последние мучившие ее вопросы. Это было жилище человека, у которого было чему поучиться. А когда Санти поднял жалюзи белого цвета, распахнул двери на балкон и включил внешнее освещение, высветившее несколько плетеных из прутьев стульев и столиков, то Марчелла сглотнула комок, внезапно подкативший к горлу. Они вышли на балкон и стали смотреть на панораму раскинувшейся внизу Пальмы.

Вдали, на краю черной полосы моря, возвышался залитый огнями собор. Его белые шпили вонзались в темное ночное небо.

— Подумать только, в этом крохотном здании мы с тобой встретились, — сказала Марчелла, указывая на собор.

Санти скрылся на кухне, и до Марчеллы донесся звон бокалов и бутылок. Он вернулся с подносом, на котором стояли оливки, орехи и бутылка охлажденного вина. Пока Санти откупоривал бутылку, Марчелла рассматривала его комнату. Все было просто и без претензий. От огромных картин абстрактной живописи, висевших и прислоненных к стенам, исходил удивительный свет. Большинство картин были чисто абстрактными работами, хотя кое-где виднелись полотна с вольным изображением пейзажей, а на одном большом прекрасном холсте, исполненном в живых розовых и черных тонах, была изображена пальма, гнущаяся под натиском ветра.

Длинный диван, пара кресел, кофейный столик из стекла и два торшера завершали в общем-то аскетичное убранство комнаты. Причудливая коллекция небольших скульптурок, раковин, шлифованных камней и окаменелостей украшала развешанные по стенам полки. Центральную полку занимали книги по искусству и романы.

Марчелла, указав на картины, спросила:

— С этими художниками ты ведешь дела?

— Да, с большинством из них! Нравится?

Пока Санти разливал вино, она внимательно рассматривала каждую картину. Они вернулись в комнату, держа бокалы с вином.

— Они все мне нравятся! — рассмеялась Марчелла. — У тебя хороший вкус. Почему ты решил заняться картинами?

Санти улыбнулся:

— Передо мной стоял выбор: искусство или религия. А что бы предпочла ты? — рассмеявшись, ответил он. — Я решил, что искусство более религиозно, более духовно, чем церковь!

Марчелла с удивлением посмотрела на него.

— Ты всерьез подумывал о вступлении на религиозную стезю?

Он утвердительно кивнул:

— Когда я стал подрастать, родные начали поговаривать, что неплохо было бы иметь в семье священника. Отец работал на правительство Барселоны. Думаю, моя мать мечтала, чтобы я стал епископом. Мне же хотелось стать художником. Но для получения художественного образования в семье не было денег, поэтому я убедил себя, что религия мне подойдет. Когда я уже был готов вступить в лоно церкви, умерла моя тетя, завещав все свои земли мне — своему единственному племяннику. Землю я продал, оставив только дом в Дее. Так совершенно неожиданно я получил возможность изучать искусство в университете.

— Замечательно! — всплеснула руками Марчелла. Санти, соглашаясь с ней, кивнул:

— Затем, закончив курс обучения, я понял, что никакой я не художник. Но мне хотелось остаться в мире картин, поэтому я открыл художественную галерею.

— Где? — заинтересованно спросила Марчелла. — В Барселоне?

Он отпил глоток вина и вновь кивнул.

— В самой немодной ее части, — рассмеялся он, — но зато помещение светлое и довольно просторное. Чтобы основать галерею, пришлось много потрудиться. Признаюсь, что нет ничего более волнующего, чем открыть нового художника и создать ему репутацию и положение.

— Как тебе это удается? — спросила Марчелла.

— О, если я верю в художника, то могу быть достаточно убедительным, — улыбнулся Санти. — Теперь у нас в Испании появилось множество людей, желающих жить на широкую ногу. Многие из них начинают коллекционировать картины. Здесь и отели, банки, рестораны — короче, все те места, где могут понадобиться картины. Я также выставляю картины своих художников на художественной ярмарке в Мадриде.

Санти опустился рядом с ней на софу и взял за руку.

— Мне хочется послушать о твоей жизни! — попросил он.

Марчелла оперлась спиной на подушку и, не пытаясь освободиться от его руки, сказала:

— Господи, Санти, разве расскажешь об этом кратко? Иногда у меня такое ощущение, что живу в одном из своих романов.

Тем не менее она рассказала ему о своем замужестве, о Гарри, о детях. О тех трудностях, которые ей пришлось вынести, чтобы выкраивать время для написания первого своего романа, о том невероятном моменте, когда ей предложили первый в ее жизни контракт. Она не упомянула о миллионе долларов, не желая ставить его в неловкое положение. Слушал он очень внимательно, сжимая ей руку всякий раз, когда она делала акцент на каком-либо моменте. Лицо его выражало живейшее участие, когда она рассказывала, как Гарри забрал у нее детей. Никогда еще Марчелла с такой легкостью не беседовала ни с одним мужчиной. Разговоры с мужчинами за обеденным столом у Эми скорее напоминали пикировку и правильное выполнение заранее известных движений. Она попыталась описать Санти различие между американскими мужчинами и европейцами. Затем они вместе обсудили преимущества жизни в Нью-Йорке, Барселоне и Мадриде, словно уже решили жить вместе.

— Марчелла, — сказал Санти, поднося к губам кончики ее пальцев, — до сегодняшнего дня я не мог представить тебя на Майорке. Где ты была? Чем занималась? Например, прошлым вечером?

Он весь подался вперед, выражая неподдельный интерес. Марчелла сдвинула брови, делая вид, что пытается вспомнить. Прошлой ночью они с Эми вновь ходили в «Омар».

— Я, о… — запнулась она. — О, что за чертовщина, Санти, я могу сказать тебе. Мы ходили в клуб, называемый «Омар». Ты слышал о нем?

Он озадаченно улыбнулся:

— Не то ли это место, куда мужчины приходят подыскать себе подружек на ночь?

Она согласно кивнула.

— Эми хотелось туда сходить, поэтому я… — Марчелла остановилась и, глядя ему прямо в глаза, сказала: — Мне хотелось туда пойти!

На глаза Марчеллы навернулись слезы.

— Почему ты пошла в подобное заведение? — с удивлением спросил он.

— Может быть, потому, что надеялась встретить там тебя, — просто ответила она.

Санти усмехнулся:

— Но я ни разу не бывал там! Скорее я пойду в пальмский собор.

— Итак, религия продолжает иметь для тебя большое значение? — спросила она.

Он неопределенно пожал плечами:

— Я такой же, как и все: когда мне плохо, я обращаюсь за помощью к Господу.

Марчелла громко рассмеялась:

— Совсем как я! Что же, чем ты был недоволен сегодня?

Санти сделался очень серьезным.

— А чем была сегодня расстроена ты? — спросил он. — Почему вчера ты отправилась в «Омар», а сегодня ходила в собор?

Марчелла сделала недовольное лицо.

— Возможно, потому, что в «Омаре» я неудачно провела время! — со смешком проговорила она.

По выражению лица Санти она поняла, что эта тема мало годится для шуток.

— Ладно, — согласилась она. — Я расскажу тебе, но при условии, что сначала обо всем расскажешь ты.

Он налил еще немного вина в оба бокала, сделал небольшой глоток.

— Я не боюсь одиночества, Марчелла… — начал он. — У меня есть хорошие друзья. Я как отец для некоторых из моих молодых художников. Я получаю удовольствие от книг и музыки…

Марчелла понимающе кивнула:

— Я тоже, но я так устала заниматься всем этим в одиночку!

— Несколько последних лет, — продолжал он, — когда я приезжаю на Майорку, что бывает обычно весной и летом… — Он замолк, подняв глаза на Марчеллу. — Я спрашивал себя, смогу ли я позволить себе влюбиться снова.

Голос его был тих и серьезен.

— Развод причинил мне сильную боль. Я очень любил свою жену. Она была прекрасным человеком и внутри и внешне. Как ты!

— Санти! — протестуя, воскликнула Марчелла.

— Нет, не спорь! Я чувствую эти вещи, — он дотронулся рукой до сердца, — вот этим.

Санти сделал рукой жест, словно стряхивая прошлое.

— Развод был много лет назад. Пора бы позабыть, так? Марчелла кивнула. С нежностью он взял ее лицо в ладони.

— Вчера вечером ты искала мужчину, зачем? — потребовал он. — Красивая, умная женщина, как ты…

— Не говори так! — оборвала его Марчелла. — Как раз сегодня утром я поняла, что всю свою жизнь жила неправильно. Я размышляла над этим в церкви и увидела тебя. Мне было так стыдно…

— Нет! — он заключил ее в свои объятия. — Не надо стыдиться! Теперь мы вместе, и ты никогда больше не будешь испытывать стыда, отчаяния или одиночества! Неважно, как мы встретились, может быть, Бог помог нам. Я слишком горд, чтобы ходить в бары, на дискотеки, — это не мой стиль. Кроме того, у нас в Испании говорят: «Не ищи любовь — любовь сама найдет тебя!»

Он придвинулся вплотную к Марчелле и нежно поцеловал. От этого нежного прикосновения она крепко зажмурилась, чтобы подавить слезы, готовые брызнуть из глаз. Ей хотелось вечно оставаться в его объятиях. Санти чувствовал, как Марчеллу бьет дрожь, а зубы ее выстукивали дробь, словно в лихорадке.

— Все хорошо, — прошептал он, успокаивая. — Мы нашли друг друга, Марчелла…

Он не разжимал объятий, пока дрожь не унялась. Марчелла справилась с нахлынувшими слезами, но ей казалось, что внутри ее готов взорваться вулкан отчаяния.

— Уже поздно, — наконец сказал Санти, вставая с софы. — Твоя подруга будет волноваться.

Он взял Марчеллу за руку, помогая подняться на ноги. Рассеянно она смотрела, как он закрыл дверь на балкон, как взял ключи от машины.

— Ты хочешь отвезти меня в отель? — чувствуя себя довольно глупо, спросила она. Ей и в голову не приходило, что Санти может предложить что-то иное, кроме как пройти в спальню и заняться любовью. Тело ее было готово, и от его слов она почувствовала себя почти разочарованной. В молчании он довез ее до отеля. Марчелле уже было не по себе от беспокойства, что он может не позвонить ей завтра, подобно остальным встреченным здесь мужчинам. «Если он не позвонит, — поклялась она, — то будет последним мужчиной, с которым я пыталась завязать отношения». Она удовлетворится случайными связями и кончит мечтать о том, что, кроме секса, мужчины и женщины разделяют в обычной жизни.

— Я заеду за тобой завтра в десять утра, — сказал Санти, прерывая ход ее грустных мыслей. — Мне предстоит так много показать тебе. Пожалуйста, будь готова!

— Да, — сказала она. — Я буду готова.

Когда они подъехали к отелю, он вышел из машины проводить ее до входной двери. На прощание он поцеловал ее в губы долгим поцелуем. У него были мягкие, чувственные губы, и его поцелуй будил в ней новые, неведомые доселе чувства. Ей хотелось ощутить во рту его язык, но он, в отличие от многих прежних ее мужчин, не торопился. Сама мысль о том, как он возьмет свое, когда они наконец предадутся любовным утехам, вызывала у нее слабость, от которой подгибались ноги. Мысль о сексе с ним казалась какой-то неуместной, их отношения были настолько пронизаны романтикой любви, что половое влечение, хоть и было довольно сильным, отходило на задний план. Санти неторопливо отстранился от нее, глядя прямо в глаза своим горящим темным взором.

— Захвати с собой что-нибудь из одежды, — сказал он. — На случай, если мы заночуем в Дее. Надеюсь, что тебе там понравится, так как я…

— Спасибо, что ты показал мне этот сказочный городок, Санти, — сказала Марчелла. — Этот вечер был самым прекрасным в моей жизни.

Она была совершенно искренней. У себя в комнате она автоматически разделась, набросив рубашку, в которой обычно спала по ночам, хотя и знала, что вряд ли сможет уснуть. Из-под двери Эми не пробивалось ни полоски света, поэтому Марчелла повесила на ручку двери своего номера табличку «Прошу не беспокоить» на случай, если Эми взбредет в голову вломиться к ней часа в четыре утра поинтересоваться, как прошел вечер. Эми нередко поступала подобным образом. Внезапно Марчелла поняла, что ей совершенно не хочется выслушивать ни одного из циничных замечаний Эми по поводу мужчин, секса или любви. Все, что произошло с ней, произошло благодаря Эми, благодаря той вере, которую Эми питала к ней, поэтому она старалась не осуждать подругу за негативные аспекты своей новой жизни. Тем не менее сегодня она переросла Эми; теперь она смотрела на образ жизни, которым жила Эми, как на нечто такое, следовать чему она не имела ни малейшего желания. Марчелла выключила свет и лежала на спине с открытыми глазами. Мозг ее не переставал работать до тех пор, пока вершины гор и город не окрасились первыми лучами рассвета. Тогда она провалилась в забытье, наполненное неизвестностью и романтикой будущего.

Санти позвонил в девять часов, разбудив ее от этого глубокого сна.

— Я просто хотел убедиться, что ты уже встала, — сказал он.

Марчелла сонно зевнула:

— Рада, что ты позвонил. Начинаю собираться… Чтобы избежать вопросительного взгляда Эми, она заказала кофе в номер. Она улыбнулась сама себе, представив, что скажет Эми о мужчине, который не затащил ее в постель в первый же вечер их знакомства. Затем, уложив чемодан с вечерней одеждой, она подсунула под дверь ее номера записку, в которой предупреждала, что может отсутствовать пару дней.

В десять часов к дверям отеля подъехал Санти, он выглядел так, словно только что вышел из-под душа. Выйдя из машины, он устремился к ней с раскрытыми объятиями. Марчелла поняла, что ничего она не придумала, что все случившееся прошлой ночью было реальностью: он был тем самым мужчиной! Именно тем, встретить которого она надеялась всю свою жизнь.

— Хочешь взглянуть на мой дом в Дее? — спросил он. — Мы поедем в Дею?

— Да! — Она крепко прижала его к себе. — Да, конечно!

Дея красочно расположилась на склоне горы: другая, более высокая гора, возвышалась позади селения. Деревня была старой, единственный отель — в прошлом элегантный деревенский жилой дом — превратился в роскошный постоялый двор. Не было высоких зданий, рекламных щитов, неоновых вывесок; деревня выглядела очень ухоженной, и запросто можно было поверить, что ты оказался лет на двести-триста в прошлом, если бы не современные лица немецких и английских туристов.

— Здесь родилась моя мать, — объяснил Санти. — До того, как в сороковых годах нынешнего столетия это местечко открыли некоторые из английских писателей и художников, оно было тихим уголком. Они-то и превратили деревню в нечто вроде элегантной колонии художников. Теперь мой дом стоит значительных денег, но я никогда его не продам!

Чтобы добраться до дома, пришлось свернуть на боковую дорогу, поднимавшуюся за деревней круто вверх так, что Марчелла могла взглянуть вниз на потемневшие от времени крыши домов. Под лучами полуденного солнца сильный запах цветущих апельсинов смешивался с запахом сосен, создавая великолепный и неповторимый аромат. Дома стояли, утопая в окружавших их садах.

— Взгляни, инжир, миндаль, апельсины, лимоны! — гордо показывал Санти.

Когда Санти распахнул ворота, пропуская ее вперед, послышался дребезжащий звук старинного колокола. Он закрыл дверь и поежился. Несмотря на теплый день, внутри дома было холодно. Санти бросился открывать ставни, впуская в дом теплый воздух, потирая ладонь о ладонь.

— Эти толстые каменные стены не пропускают внутрь жару, — объяснил он, — я разожгу огонь в камине.

Марчелла огляделась вокруг в восхищении. В воздухе висел запах, напоминавший ей о детстве, — так пахло в квартире ее тети в Бруклине. Стены в комнатах были выбелены, а полы выстелены настоящими каменными плитами. Комоды и настенные шкафчики были украшены инкрустацией; огромные зеркала в массивных рамах из красного дерева висели под углом к стене, их серебряная, постаревшая от времени поверхность, отражала плиты пола. «В комнате царит тот деревенский дух, привнести который в свои творения стремились сотни американских декораторов, — невольно подумала Марчелла, улыбаясь, — но который могут создать только любимые фамильные предметы мебели и время».

Как взволнованный мальчишка, Санти провел ее по другим комнатам дома.

— Посмотри на эту кухню, — взяв за руку, он вел ее за собой, — самая настоящая печь, никакого газа. Кладешь дрова и разжигаешь. Что бы на это сказали в Америке, Марчелла?

— Там бы понравилось, — ответила она.

«Это благодаря его замечательному вкусу дом так прекрасен», — поняла Марчелла. Несколько современных кушеток были подобраны таким образом, чтобы не внести диссонанса с остальной мебелью; покрытые покрывалами нейтральных оттенков, они были практически незаметными, как бы выставляя напоказ старинную мебель с ее деревянными обводами. Санти захватил с кухни бутылку оливкового масла и потащил Марчеллу за собой через боковую дверь в сад. Около первого инжирного дерева он остановился, налил на ладонь немного масла.

— Вот что мы делаем, чтобы инжир вырос сочным, — сказал Санти, втирая масло в зеленый незрелый плод. — На, — он протянул Марчелле бутылку с маслом, — давай тоже!

Она налила немного масла на ладонь и стала втирать его в инжир, чувствуя себя немного странно и посмеиваясь.

— Ты должна смазать их все! — смеясь, предупредил он.

Когда она натерла маслом еще пять плодов, он протянул ей полотенце вытереть руки. Затем повел по саду, показывая каждое дерево. В саду был восхитительный заросший пруд размером с бассейн с огромным деревом, росшим на берегу, которое было опоясано грубо сколоченным столом. Кованые металлические стулья, выкрашенные в белый цвет, стояли вразброс, рядом возвышался декоративный торшер, свет которого освещал вечерние трапезы.

— Санти! Санти! — раздался тонкий слабый голос, и Марчелла стала оглядываться по сторонам, чтобы увидеть, кто это обнаружил их.

— О, это моя соседка, — объяснил Санти, устремляясь на дорожку, где стояла и махала рукой согнутая старая женщина, лицо которой было изборождено морщинами, как персиковая косточка. Он помахал рукой, призывая Марчеллу присоединиться к ним и представляя друг другу. Старуха взяла руку Марчеллы и, крепко сжимая, стала с любопытством рассматривать. Затем лицо ее расплылось в беззубой улыбке и она что-то быстро сказала Санти по-испански, посмеиваясь, словно добрая маленькая колдунья.

— Она знает меня с пеленок, — объяснил Санти. Старуха разразилась еще одной тирадой на быстрой испанской скороговорке, указывая при этом на Марчеллу, отчего Санти рассмеялся и покраснел. Он, словно защищая, обнял Марчеллу рукой и повел по направлению к дому.

— Что она сказала?

— Она сказала, что мы выглядим так, будто созданы друг для друга, — ответил он, глядя искоса на Марчеллу и сдвигая брови.

Она прижала его к себе:

— Мне тоже так кажется.

Санти разжег огонь из сухих оливковых и сосновых веток, и скоро в комнате стало теплее. Он включил электрообогреватели, установленные в других комнатах. Марчелла вдыхала запах горящих поленьев, помогая Санти ворошить угли в печи.

— Ты не против провести здесь ночь? — спросил он, поднимая брови.

Вопрос был задан столь невинно, что она не сомневалась, потребуй она — и они проведут ночь в разных комнатах. Сегодня Санти проведет ночь с ней, и она будет знать наверняка то, что знает и без того: сама судьба предназначила их друг для друга.

— Да, мне хотелось бы провести ночь здесь, — улыбаясь, кивнула Марчелла.

Он подбрасывал дрова в огонь и через плечо смотрел на нее.

— Здесь все живут очень простой жизнью, — сказал Санти, будто предупреждая ее.

— Да, — согласилась она, — простой и прекрасной.

Санти повел ее прогуляться по маленькой неторопливо-сонной деревушке. В ней была лишь одна главная улица, на которой было несколько магазинов и два художественных салона. Они перекусили в типичном ресторанчике, где пожилые женщины и очень молодые юноши принесли им толстые ломти хлеба и овощной суп.

— Это блюдо называется «сопа по-майоркански» — крестьянский суп, — объяснил Санти, глядя, как Марчелла поднесла ложку ко рту. — Он готовится из самых простых продуктов, но мне кажется одним из восхитительнейших блюд в мире, а если есть немного денег, то в него можно добавить яйцо! — Санти рассмеялся. — Теперь этот суп снова становится модным.

Крестьянская пища, похоже, пробудила в Марчелле старинную тягу к итальянской кухне, к которой она привыкла в детстве. Санти усмехался, глядя, как она пытается опустошить огромную тарелку. На десерт подали кусочек белого сыра с горным медом, за которым последовала чашечка крепкого черного кофе. Марчелла откинулась на спинку стула, наблюдая за мимикой Санти во время разговора. Им нужно было так много рассказать друг другу о своем детстве, о своих супругах, о друзьях и родителях. Днем они отправились дальше по побережью осмотреть большой дом, построенный австрийским герцогом сто пятьдесят лет тому назад, выходивший на прекрасную девственную береговую линию и к темно-синим волнам моря. В саду имелось маленькое странное строение из белого мрамора, под куполообразной крышей которого они постояли несколько минут, прежде чем приступить к осмотру имения.

— Тебе нравится готовить? — спросил Санти, когда наступающим вечером они возвращались в Дею.

Марчелла повернулась к нему.

— Разумеется, — ответила она. — А что мы приготовим? Я неплохо готовлю спагетти, вермишель и тому подобное!

— Как насчет курицы? — спросил он.

— Без газовой плиты? — рассмеялась она. — Запечем целиком?

— Конечно! — ответил он. — Я куплю курицу в Дее и немного картошки. Еще немного вина. Как тебе нравится?

Она взглянула ему в глаза, прежде чем он вновь стал следить за дорогой.

— Мне это понравится, — сказала Марчелла.

К девяти часам вечера Санти разводил огонь на черном пятачке земли около дома, нанизывал части курицы, приправленные луком, солью и маслом, на шампуры и раскладывал над огнем. Марчелла нарезала салат, очистила авокадо, приготовив блюдо, по возможности максимально приближающееся к тем, к которым привыкла. Торшер был зажжен, а на металлические стулья положены подушечки. Вино поставили в морозильную камеру холодильника рядом с бутылкой шампанского. На десерт была тарелка ярко-красных вишен.

После обеда они выпили яблочного шнапса, глядя на пламя костра, вдыхая запах горящих углей, смешивающийся с ароматом цветущих апельсинов, которые по вечерам, подобно жасмину, пахнут особенно сильно.

— Мы останемся на ночь здесь? — вопросительно взглянул на нее Санти.

Марчелла почти рассмеялась, потому что он не имел ни малейшего понятия о флирте. Она посмотрела на свои часы.

— Надо же, уже больше часа ночи, — сказала она, — а ты этот вопрос уже задавал мне сегодня днем. И тогда я ответила «да»!

— Ты уже насмехаешься надо мной? — спросил он. Санти смотрел на нее, и в его взгляде было столько любви, что Марчелла встала, наклонилась и прильнула к его губам.

— Никогда, дорогой.

Она многозначительно посмотрела на него, затем прошла в дом и разобрала постель, которую он застелил днем. Марчелла разделась и, опрыскав тело духами, улеглась на немного влажную простыню, ожидая его прихода. Это была брачная ночь, какой она рисовала ее себе в воображении, хотя и в несколько другой обстановке! Она слышала, как Санти вышел в сад и закрыл ставни.

Войдя в спальню, он присел на кровати, глядя на нее так ласково, что почти сразу же у нее потекли слезы. Сняв одежду, Санти скользнул в кровать рядом с ней. Когда он сжал ее в своих объятиях, их тела растворились одно в другом. Ничто в его теле не казалось ей чуждым, словно они множество раз занимались любовью прежде. Теперь она наконец могла испытать то, что представляют собой любовь и секс одновременно.

— Я искал тебя всю свою жизнь, Марчелла, — прошептал он.

— А если бы я описала портрет идеального, с моей точки зрения, мужчины, он не был бы так хорош, как ты, — сказала она.

Проникавший сквозь щели в ставнях лунный свет отражался в его глазах. «Так вот как все это происходит, — подумала она. — Как раз тогда, когда ты уже сдалась, когда ты отреклась от секса и от любви, встречается мужчина, подобный Санти». Секс перестал был чем-то срочным, за что нужно скорее хвататься; ей приятно всю ночь вот так оставаться в его объятиях. Каждый раз, когда она глядела в его блестящие глаза, каждый раз беря в руки его голову, подобно слепому, стремящемуся запечатлеть образ в своей памяти, ее глаза увлажнялись. Он держал ее так, словно она была самой желанной, самой бесценной женщиной на свете, как если бы ему вручили приз, на который он не рассчитывал. Ей нужен был именно такой, как он, мужчина, чтобы почувствовать себя значимой.

Они творили любовь так, словно были рождены в противоположных углах мира только для того, чтобы слиться воедино в этот самый миг. Ее томительное, откладываемое наслаждение было таковым, какого она ни разу не испытывала прежде: почти чрезмерно интенсивным, его нужно было растянуть во времени, нужна была эта новая любовь, нужно было пройти весь этот путь, чтобы найти его.

Все чувства, копившиеся внутри ее на протяжении последних лет, казалось, всколыхнулись, требуя высвобождения. Она вспомнила, как ребенком поранила в школе колено и как весь день терпеливо сносила боль, пока не приехал отец. Один взгляд на его любящее лицо, и она разразилась слезами. Так же она чувствовала себя с Санти, плача с облегчением.

— Ты никогда меня не бросишь? — услышала она свой всхлипывающий голос, прижимаясь к нему.

Его теплая рука погладила ее по спине.

— Мы с тобой не расстанемся, — пообещал он глубоким грудным голосом.

Еще долгое время она плакала в его объятиях, наконец, он спросил:

— Скажи мне, Марчелла, дорогая, почему ты плачешь? — заставляя ее рассмеяться и покачать головой.

— Не знаю! — ответила Марчелла.

Целый час, пока она плакала, Санти держал ее в своих руках. Наконец выплакавшись полностью, она уснула.

Она проснулась посреди ночи от замечательного чувства, что Санти обнял ее сзади, его губы прижаты к ее шее и его теплое дыхание овевает плечи. «И так будет всегда, — подумала она. — Я встретила его!» Наслаждаясь всплеском этой радости, сонно, она повернулась, чтобы обнять его, вдохнуть запах солнца, исходящий от их тел. Она нашла мужчину, у которого хватит нежности, чтобы ласкать ее часами; его прикосновения отдаленно напоминали ей прикосновения отца, который ласкал ее в детстве.

Утром она проснулась посвежевшая и легкая, словно с нее свалилась огромная тяжесть. Она слышала, как за окнами пели петухи и лаяли собаки. Санти храпел во сне. Накинув халат, она вышла в сад, мокрый от росы; в голове роились мысли о будущем, о том, как она сможет войти в его, а он в ее жизнь. Ей открывалась новая жизнь. Она могла представить, как живет в этом тихом местечке, ежедневно отправляясь в деревню купить хлеба, томатов, яиц, как она пишет новую книгу, задуманную здесь, на Майорке, о тридцатипятилетней женщине, встретившей мужчину, похожего на Санти, и оставшуюся жить с ним на этом острове.

Вдыхая утренний горный воздух, в соседнем саду она заметила согнутую старую соседку, осматривавшую деревья, за которой следовало несколько любопытных кошек. Женщина оторвала взгляд от деревьев, приветливо помахала рукой Марчелле, блеснув беззубой улыбкой, и продолжила свой обход.

В восемь часов Марчелла приготовила кофе для Санти и принесла его ему. Несколько минут она смотрела на него, затем осторожно разбудила.

— Оставайся со мной навсегда, — сразу же сказал он. — Я тебя люблю.

— О, я могла бы, дорогой. — Она поставила поднос на край кровати и устроилась рядом. — Но вечность это очень большой срок.

— Возможно, — сказал он, целуя ее, — но для нас с тобой вечность начинается сегодня.

Он нежно поцеловал ее в лицо, в шею, а она вновь плотно закрыла глаза, потому что слезы опять грозили брызнуть из глаз. «Вечность начинается сегодня! Только человек, не владевший английским в совершенстве, мог придумать нечто такое прекрасное», — подумала Марчелла. Как только он произнес эти слова, она поняла, что они станут заглавием ее нового, самого романтичного романа. Последние сомнения, последние тревоги наконец-то оставили ее. «Итак, он действительно существует, — блаженствовала она, — он существует, этот мир, который я выдумала! Теперь, в этот самый момент, я сама живу в этом мире!» Марчелла прильнула к нему, и пока он снимал с нее халат, впервые за всю свою жизнь, она знала, что отдает всю себя целиком, а не только свое тело.

Санти был великолепным гидом. Они еще раз съездили в отель забрать кое-что из одежды. Марчелла заверила Эми, что находится в надежных руках, и затем следующие три дня она непрестанно знакомилась с островом.

Он показал ей похожую на игрушечную железную дорогу, которая прогрызла себе путь среди гор, протянувшись от Пальмы до порта Соллер, расположенного на другом конце острова. В Польенсе они взошли по захватывающей дух лестнице, состоящей из трехсот шестидесяти пяти ступеней — по одной на каждый день года, взбирались на утесы и смотрели в темно-синее море с мыса Форментор.

Находясь на людях, Санти редко прикасался к Марчелле, но когда они в одиночестве стояли на вершине обветренного утеса в безлюдном и прекрасном уголке этого острова, он обнял ее рукой. Всюду, куда они приезжали, воздух был насыщен ароматом апельсинов, а оливковые и миндальные рощи, казалось, взирали на них с одобрением. Она неоднократно говорила себе: «Я не привыкла к такому счастью. Я продолжаю думать, что вот-вот проснусь!»

Еще три ночи они провели в Дее. Марчелла подумывала о том, чтобы продлить поездку. У Санти были дела в Пальме, и она воспользовалась этим в качестве предлога, чтобы вернуться в отель и встретиться с Эми. Санти довез Марчеллу до отеля, договорившись встретить ее в половине третьего в Пальме, в том самом кафе, где они встретились в первый раз.

В отеле Марчеллу ожидало послание от Марка, просившего позвонить ему в Нью-Йорк. В ее душе шевельнулось угрызение совести: впервые со времени его рождения она не вспоминала о своем сыне. Она подумала, сильно ли он расстроится, узнав, что она останется еще на неделю. Марчелла подождала до двух часов, поскольку в это время в Нью-Йорке было восемь утра. Из-за звонка ей придется немного опоздать на ленч с Санти. Реальность жизни уже звала ее обратно.

Эми сидела на краю бассейна и от нечего делать флиртовала с шестидесятипятилетним бразильцем. Он плохо говорил по-английски, и у них были некоторые трудности в общении.

— Я думала, что мы договорились — никаких розовых очков, — сказала Марчелла, появляясь у нее за спиной.

— Марчелла! — вскочила на ноги Эми, заключая подругу в объятия. — Боже мой, я так без тебя скучала! Познакомься, Рамон Рамирес, а это моя близкая подруга Марчелла Уинтон. Как твои дела, замечательно? Умереть от счастья? — спросила Эми, широко раскрыв глаза от любопытства.

— Все было просто восхитительно, пока я не получила вот это!

Марчелла протянула Эми послание. Эми взглянула на записку.

— Может быть, он просто хочет спросить, где лежат его чистые носки? — сказала она.

Казалось, что время до двух часов тянулось целую вечность. Марчелла заполнила его тем, что описала Дею, как она втирала масло в плоды инжира, рассказала про маленькую сгорбленную старушенцию и сырую кровать. Эми слушала ее с присущим ей остекленевшим выражением глаз, словно Марчелла рассказывала ей о жизни на Луне.

— Он водил тебя в приличные рестораны? Ночные клубы? — спросила она.

Марчелла отрицательно покачала головой:

— Мы проводили время у него дома и ходили в небольшие ресторанчики, где подают майорканские блюда. Очень приятные и простые…

Эми пожала плечами.

— Да, он настоящая находка, — произнесла она наконец.

Она продолжала вопросительно глядеть на Марчеллу, немой вопрос застыл на ее лице. Марчелла старалась не рассмеяться. Она знала, что Эми не терпелось узнать про секс, но она никак не могла заставить себя прямо спросить об этом. Если она спросит, то Марчелла много не расскажет. Ей нравилось, когда Санти сжимал ее в своих объятиях, нравились его поцелуи, нравилось заниматься с ним любовью. Но после самого первого мгновения, когда все было восхитительным, в ней возникло некое подобие барьера — в ней самой, — лишая ее последнего наивысшего наслаждения, жестоко удерживая ее на некотором, но недосягаемом расстоянии, от полного удовлетворения. Она решила скрыться от вопросительного взгляда Эми и отправилась в номер взять кое-что из вещей. Она была слишком напугана тем, что происходило у нее внутри, чтобы высказать Эми свои опасения, что ее визиты в клуб «Партнеры» уничтожили в ней способность получать удовлетворение от секса, сопровождаемого любовью.

Марчелла стояла на балконе своего номера и смотрела вниз на бухту Пальмы, такую голубую и чистую в лучах полуденного солнца. Под лучами сияющего солнца ее опасения казались преувеличенными и странными.

В два часа телефонистка отеля соединила ее с Нью-Йорком.

— Мам? — сквозь треск раздался в телефонной трубке голос Марка. — Надеюсь, не помешал тебе отдыхать? Как ты там, весело?

— Здесь как в раю, Марк! — воскликнула она. — Мне хочется, чтобы ты тоже взглянул на эту красоту! Мы посещали монастырь, в котором Шопен сочинил несколько своих произведений. Там до сих пор стоит пианино, за которым он писал, и ощущается его присутствие!

— Здорово! Мне хотелось бы быть там с вами. Передай от меня привет Эми.

— Хорошо, обязательно передам. У тебя все в порядке, дорогой? — спросила она. — Почему ты позвонил? Поинтересоваться, как у меня дела?

— Нет, я хотел сообщить тебе новость, — сказал он. — Она тебе не понравится, но постарайся порадоваться за меня. Со следующей недели я буду замещать Кола в выступлениях в «Карлайле»! Кол организовал прослушивание, и мое исполнение понравилось! Это не надолго, всего на две недели, пока он отвезет свою мать в Палм-Спрингс. Мне не хотелось, чтобы ты считала, что я прокрутил это у тебя за спиной, потому что…

— Ну что ты, это замечательно, Марк.

Если она поймет его, возможно, он поймет ее в отношении Санти. Затем она невольно подумала, почему в ней жило ощущение необходимости оправдывать Санти.

— Я выступаю через три дня после твоего возвращения домой! — сказал Марк. — Соня пообещала пригласить на концерт своих знакомых из мира моды, и я подумал, что вы с Эми могли бы пригласить кого-нибудь из литераторов. Так, чтобы поаплодировали и крикнули «браво!» и «бис!».

— Разумеется! — воскликнула Марчелла, тем временем как сердце ее упало, от осознания невозможности продлить здесь свое пребывание.

— Я попрошу Эми прямо отсюда позвонить Норману Мэйлеру! Ты очень волнуешься, дорогой?

— Да, я просто парализован! — рассмеялся Марк. — Может быть, это поможет мне преодолеть страх перед выступлением?

— Не могу представить тебя в белом галстуке и во фраке, исполняющим Гершвина, Марк, но ни за что на свете я не пропущу твоего представления, — заверила его Марчелла.

Попрощавшись с сыном и повесив телефонную трубку, она ощутила чувство вины.

Несколько последних дней она провела с Санти, находясь на самом краю высочайшего наслаждения. Они практически не обсуждали будущего. Когда же они о нем говорили, то словно подразумевалось, что всю жизнь они проведут вместе.

Он согласился изменить распорядок своих дел так, чтобы через три недели приехать в Нью-Йорк. Там они что-нибудь придумают. Марчелла представила, как проведет лето в Дее, работая над новой книгой. Санти вернется вместе с ней в Нью-Йорк осенью, затем они будут курсировать между Европой и Нью-Йорком так же, как, по ее мнению, курсировали многие.

Последние две ночи они провели в его городской квартире. Она наблюдала, как каждое утро он выходил на балкон проверить свои растения или осмотреть новые листья, затем шел готовить кофе или же сбегал вниз принести из булочной свежих пирожных. На всем, чем он занимался, лежал отпечаток изящности. Она смотрела на него, словно он был танцором или котом, наслаждаясь легкостью его движений. Ей нравилось, как он бросался под холодный душ в жаркую погоду, затем, как пес, тряс мокрой головой, двумя пальцами забрасывая назад свои иссиня-черные волосы, вызывая у нее смех, поскольку он походил на Рудольфа Валентино в течение тех минут, пока сохли его волосы.

Она листала его обширные коллекции музыкальных альбомов, обрадовавшись, найдя такой же, какой был у нее в юности. У него были записи японской и индийской музыки. Множество романов на полках свидетельствовали о его вкусе к серьезным писателям Запада, чьи имена даже не были ей известны. Находясь рядом с Санти, она поражалась его спокойствию, неторопливой размеренности во всем, чем бы он ни занимался: накрывал ли на стол или одевался к выходу в город.

— Испанское чувство времени? — шутя спросила Марчелла.

— Нет, — мягко поправил он. — Майорканское чувство спокойствия. Этот остров также называют островом спокойствия!

Если американец был бы столь же горд своей страной, ей показалось бы это очень старомодным, даже раздражающим, но Санти и его гордость за свой остров казались ей естественными и прекрасными. Когда как-то вечером он пригласил несколько своих майорканских друзей, чтобы они познакомились с Марчеллой, она лучше поняла его характер. Все они были выдержанными, держались гордо, если не сказать, немного формально, как люди, чьи предки оставили им в наследство землю, которую все они продали много лет назад, оставив себе небольшой дом, который они называли деревенским, где-нибудь в горах или на морском побережье. У каждого из них был фамильный деревенский дом-усадьба, где вся семья отдыхала по выходным в жаркие летние месяцы. Большинство из друзей Санти были владельцами художественных галерей, изредка попадались банкиры и доктора. Ей нравились их выдержанность и скромность, но особенно ей пришлось по нраву то, как они с готовностью приняли ее в свой круг, изъясняясь на ломаном английском и пытаясь понять ее испано-итальянскую речь. Она была другом Санти, и если Санти выбрал ее, то их это вполне устраивало. Она испытывала гордость, находясь рядом с ним, помогая готовить напитки, ощущая себя частью супружеской пары.

Последний день совместного пребывания наступил так быстро, что застал ее врасплох. За завтраком на балконе своей квартиры Санти спросил, что бы ей хотелось сделать.

— Давай попрощаемся с Деей, — предложила Марчелла. — Мне хотелось бы сфотографировать тебя в твоем саду и еще раз отведать ленч в небольшом городском ресторанчике, проверить, как растет инжир, и увидеть сгорбленную старушку…

Он счастливо рассмеялся, потому что ей тоже нравилась Дея.

— Хорошо, дай мне два часа, и в полдень мы отправляемся.

День был великолепным, небо безоблачным, когда они въехали в горы. Прежде чем направиться в Дею, Санти сделал небольшой крюк, чтобы показать Марчелле мрачный монастырь, расположенный на холме в двух милях от города.

— Они принимают гостей — людей, которые ищут убежища, — сказал Санти, показывая на монастырь. — Сюда я отправлюсь, если ты оставишь меня.

Марчелла с любопытством посмотрела на монастырь, не уверенная в том, что сказанное Санти не шутка.

— Не спеши бронировать место, — рассмеялась она, целуя его. — У меня нет намерения расставаться с тобой!

Они провели еще один сказочный день: Санти наводя порядок в саду, а Марчелла собирая сухие листья и ветки в пластиковые мешки, чтобы потом выставить их на улицу, где их заберут мусорщики. Они сходили попрощаться с маленькой колдуньей-соседкой. Затем они возвратились в Пальму, и в эту ночь Марчелла испытала чувства, которых она не испытывала прежде. Они охватили ее совершенно неожиданно, она вдруг поняла, как сильно ей станет не хватать его, как сильно привязалась она к человеку, которого знает всего лишь одну неделю.

— Такое Чувство, что ты всегда был частью моей жизни, — прошептала она в ту ночь, лежа в его объятиях. — Эта мысль пришла мне в голову еще тогда, когда я впервые увидела тебя в соборе, Санти. Как будто мы были как-то связаны, словно ты был членом моей семьи!

— Я чувствовал точно так же, — ответил он глубоким голосом.

— Не знаю, как я проживу без тебя следующие три недели, — сказала Марчелла. — Мы будем говорить по телефону каждый день?

— Может быть, по одной минуте каждую ночь, — согласился он. — Звонить в Америку очень дорого…

Она хотела сказать, что сама будет звонить ему и разговаривать по часу каждое утро и каждую ночь, но она была очень осторожна, чтобы не осложнить их отношений намеком на свое финансовое положение. Она поняла, как он был горд, и уже планировала, как бы обыграть «роллс» с личным шофером и дорогую квартиру в престижном районе.

В эту последнюю ночь в Пальме его объятия были такими любящими, такими согревающе-надежными, что секс как-то оказался в стороне. Она чувствовала, что Санти старается доставить ей удовольствие, практически доводя до изнеможения ее тело.

— Извини меня, любимый, — наконец прошептала Марчелла. — Я тоже безмерно люблю тебя, и мне очень жаль расставаться. Просто мне как-то не до секса сейчас.

Когда она подбодрила его, он быстро достиг кульминации, мягко дыша ей в лицо и благодарно целуя.

— Ты будешь довольна мною, Марчелла, — пообещал он ей позднее. — Мое тело знает это. Нам так хорошо вдвоем. Секс между нами еще не начался — настоящий секс. Такой чувственной натуре как ты требуется время, чтобы привыкнуть к мужчине.

— Да, — прошептала она, поглаживая его по голове, чувствуя, как он засыпает.

«Если бы ты только знал, сколько времени мне обычно нужно, — подумала она. — Всего каких-то две минуты, чтобы привыкнуть к незнакомому мужчине». Мысленно она попыталась представить себе кинозал в «Партнерах» и тут же дала слово никогда больше не ходить туда. Она решила не беспокоиться по поводу секса между ними, она знала — все будет в порядке. Марчелла успокаивала себя, прислушиваясь к мерным ударам сердца Санти. Когда в следующем месяце он приедет в Нью-Йорк, она будет готова для секса, ее тело будет жаждать секса. Они попросту растворятся друг в друге, как тогда, в момент их первого соединения, прежде чем она воздвигла этот глупый барьер, эту защиту от любви настолько сильной, что она пугала что-то, таящееся глубоко внутри нее.

Наутро она лежала в кровати подле него, слушая звуки просыпающейся Пальмы. Вот прокричал поблизости петух, присоединяясь к нему, залаяла собака. По улице пронеслись шумные мотоциклы, матери собирают детей в школу. Они с Эми улетали в час дня. Марчелла выскользнула из кровати, накрыв спящего Санти простыней.

На маленьком балкончике она невольно зажмурилась от яркого солнца. Вдали в утренней дымке были видны острые шпили собора, возносящиеся в небо. Отведя взгляд в сторону, она увидела неясные очертания далеких гор, лежащие перед ними холмы, на склонах которых виднелись деревенские домики и сосны. Совсем близко, вниз по улице, в небольшом кафе с шумом поднимали жалюзи, и она уже знала, что через час-другой старики рассядутся за столиками на свежем воздухе и будут читать газеты, потягивая кофе с молоком или играя в домино. Она прощалась со всем этим, а между тем солнце поднималось вверх по небосклону, желтое и теплое, обещая жаркий день.

«Скучала ли я по Манхэттену? — спрашивала она себя. — Нет, нисколько». Но она уже скучала по Санти, тошнота в желудке напомнила ей о предстоящем расставании. «Через три недели, — успокаивала она себя, — он приедет в Нью-Йорк. Познакомится с детьми и завоюет их сердца». В этом месте мысли ее затуманились.

Конечно, будет необходимо заручиться одобрением Марка — так она решила с самого начала; но он просто обязан полюбить Санти. Когда заспанный Санти приблизился к ней сзади и заключил в теплые объятия, она невольно подумала: «Кто же его не полюбит!»

Днем в аэропорту Пальмы ей захотелось реветь как малому ребенку. Цепляясь, как за соломинку, за мысль, что они встретятся через три недели, Марчелла с трудом овладела собой. Она даже заставила себя рассмеяться, когда Санти преподнес им огромные пирожные, подобные тем, что продавались в кафетерии аэропорта в больших картонных коробках, которые брали с собой практически все туристы.

Они с Санти поцеловались самым долгим поцелуем, каким она когда-либо целовалась. Она прильнула к нему, словно ища подтверждения, что все произойдет именно так, как они задумали, так, как они мечтали устроить. Марчелла не могла сдержаться, чтобы не думать об авиа— или автокатастрофах, которые могли бы разрушить историю их любви.

— Ладно, голубки, вам уже действительно пора прощаться, — вмешалась Эми, когда объявили посадку на их рейс.

Руки Санти нехотя разжались, и Эми потащила Марчеллу к стойке паспортного контроля. Марчелла повернулась к Санти и в последний раз ткнулась носом ему в ухо. Из-за барьера он смотрел, как она уходит от него.

— Три недели! — крикнула Марчелла. — Всего три недели, дорогой!

— Отлично, теперь нам действительно пора садиться в самолет! — сказала Эми, растаскивая их в разные стороны. В последний раз Марчелла взглянула на него, и слезы заструились у нее по щекам. Она слабо помахала рукой и позволила Эми увести себя по устланному ковром переходу, ведущему к самолету.

Эми поставила свой ручной багаж на полку и набросила на спинку кресла свой джемпер из ангорской шерсти, чтобы уютно устроиться, как кошечка. Марчелла вытирала слезы с лица.

— Как только откроют бар, закажем шампанского, — пообещала Эми, протискиваясь мимо Марчеллы на свое место.

— Эми, ты невыносима! — Марчелла попыталась улыбнуться, пристегиваясь ремнями. — По-твоему, в этой жизни нет ничего такого, чего нельзя было бы устроить с помощью выпивки, еды или секса.

— Что ж, во всяком случае, ты должна признать, что это как раз то, что притупляет крайности! — сказала Эми.

— А я не хочу, чтобы у меня притуплялась крайность ощущений, — сказала Марчелла. — Я хочу помнить каждое мгновение этой поездки с кристальной отчетливостью. Даже скорбь возвращения!

Марчелла едва слушала болтовню Эми во время полета в Мадрид, когда ожидали самолета до Нью-Йорка, и потом, в самолете, в полете до аэропорта Кеннеди. Она старалась представить Санти, чем он сейчас занимался, что готовил себе в своей небольшой квартире, кого навещал в городе. Слава Богу, что у нее есть дюжина его фотоснимков. Теперь он принадлежал ей, и ее возмущало все, что происходило с ним в ее отсутствие. Час полета ушел на написание ему длинного письма, которое она собиралась отправить ему сразу же по прилете. С удивлением она отметила, что это было первое любовное письмо, когда-либо написанное ею. «Что показать ему на Манхэттене? — думала Марчелла, надписывая конверт. — Показать ему те же достопримечательности, что смотрят все туристы, например «Эмпайр стэйт билдинг»? Или же весь день провести в квартире, беседуя и предаваясь любви? Нет, — решила она, — это не совсем удобно. Тем более Марк будет ходить туда-сюда. Она устроит Санти в отеле, расположенном на той же улице, так что у них будет интимный уголок».

— Как я понимаю, — сказала Эми, словно читая мысли Марчеллы, опрокинув в рот пакетик арахиса, — твоя единственная проблема сейчас — это Марк!




КНИГА ТРЕТЬЯ





ГЛАВА 14


Все взоры собравшихся в «Карлайле» были устремлены на певца, выхваченного ярким кругом света. Марк, облаченный во фрак, с галстуком «бабочкой», казавшийся старше своих восемнадцати лет, сидел за белым роялем и мелодичным тенором, гипнотизировавшим и шикарную публику, и хиппи, находившихся в зале, исполнял песни Гершвина. Марчелла едва верила свершившейся перед ее глазами трансформации. Марк был прирожденным исполнителем. Его точеные черты лица, прямой нос, полные губы, уложенные назад темные волосы, уверенная поза говорили о загадочной новой звезде. И аудитория поздравляла себя с присутствием на дебюте рождающейся звезды, с тем, что она присутствовала при начале карьеры, обещающей «взорвать» индустрию шоу-бизнеса. Песни Гершвина он исполнял с необыкновенной свежестью, привнося в них новое звучание, к которому сам Гершвин никогда не стремился. Невинные эмоции песен тридцатых годов вызывали у собравшихся знающие улыбки. После каждой песни зал взрывался дикими аплодисментами, особенно после «Девушки, которую я любил», которая, как было известно всем собравшимся, была написана, как «Мужчина, которого я любил». Лишенное каких-либо трюков исполнение Марка сохранило подлинность чувств.

Вряд ли кто-либо из присутствующих в зале был ошеломлен больше Марчеллы, сидевшей за почетным столиком вместе с Соней, и чье лицо в этот вечер сияло от любви к Санти, к Марку, ко всему человечеству. Разнообразные чувства, которые она переживала, отражались на ее лице, подобно сочным краскам акварели, оттеняя и углубляя ее собственную красоту. Ей не хотелось принимать всерьез выступление Марка, но артистизм, с которым он держался на сцене, заставлял ее восхищаться им. С особенной страстью во взгляде она вслушивалась в песни о любви. Через восемнадцать дней с ней будет Санти, и в этом свете интерпретировала она все лирические мелодии.

— Откуда у него взялась такая манера? — прошептала Соня.

— Всему этому его научил Кол Феррер, — прошептала Марчелла, — в том числе своей музыке. А ты привела людей, ставших его мгновенными почитателями! Спасибо тебе, дорогая!

Соня беззаботно повела плечами. На ней было длинное облегающее платье черного цвета, которое каким-то образом подчеркивало ее молодость, хотя и было для нее чересчур взрослым. Она держала себя искусственно и манерно. Марчелла испытывала неловкость, сидя рядом с ней после всего случившегося. Сначала Марчелле подумалось, не было ли вычурное поведение Сони следствием нескольких затяжек наркотиком. Она посмотрела на Соню, которая поигрывала длинным сигаретным мундштуком. С какой стати Соня должна отличаться от остальных моделей, сделавших быструю карьеру в их блистающем мире?

Она сдержала свое обещание и привела целую толпу моделей, фотографов и журналистов, разодетых во все оттенки разнообразной моды. Разбредшиеся по залу для коктейлей, они придавали модный блеск, столь важный для подобного рода дебюта. Однако музыкальная публика преобладала, и она взирала на Марчеллу, стараясь оценить ее и заинтригованная ее сияющей внешностью. Майорканский загар был ей очень к лицу. Своей любовью Санти пробудил ее тело к жизни. Приятно округлая фигура, пропорциональные полные груди и губы, появившаяся новая чувственная уверенность. Мужчина, прекрасный мужчина любил ее, и эта любовь преобразила ее сильнее, чем все косметические ухищрения Эми. На ней было облегающее платье от Шанель темно-красного цвета. Украшения были небольшими, они давали намек на состоятельность, поблескивая в ушах, на запястьях и на шее. Марчелла не сводила глаз с Марка, сосредоточено вбирая каждый нюанс его выступления. Он взял последние аккорды горьковато-сладкой мелодии Кола Портера, и ее глаза подернулись поволокой, словно она унеслась в грезах.

Зал взорвался громкими овациями, Марчелла пришла в себя и присоединилась к аплодирующим. Марк поднялся со своего места поблагодарить за восторженный прием. Соня вскочила с места, ее друзья в зале последовали ее примеру, словно повторяли действия своего предводителя. Соня, аплодируя, подняла руки над головой, также сделали ее друзья. Вскоре весь зал стоя рукоплескал.

Марк улыбался веселой, открытой детской улыбкой. Он заслужил этот успех. Он был красив, как кинозвезда, его красоту усиливали глаза, сиявшие в свете ярких софитов подобно сапфирам. Низко поклонившись, Марк поблагодарил зрителей, затем медленно стал пробираться сквозь толпу. Его останавливали руки, желавшие прикоснуться, пожать его руку, похлопать по плечу. На каждом шагу к нему подскакивали девушки и обнимали его, а одна женщина громко сказала:

— Кол был бы так горд! Вы созданы, чтобы унаследовать его мантию!

Соня со вздохом опустилась на место, бросив торжествующий взгляд на мать.

— Думаю, можно сказать наверняка, что Марк отвращен от скучной классики, — объявила она.

— О, понимаю… — кивнула Марчелла. — Вот почему ты приняла такое живое участие! Думаешь, мне будет неприятно? Но ты немного опоздала, дорогая. Марк торжественно обещал мне, что он продолжит классическое образование у Джанни.

Соня состроила гримасу:

— Марк должен играть то, что доставляет ему удовольствие, вот и все.

Она пожала плечами, перевернула горлышком вниз пустую бутылку из-под шампанского, давая знак официанту.

— Принесите еще одну! — радостно воскликнула она. Марчелла, улыбаясь, посмотрела на нее через стол.

— Я слишком счастлива сегодня, Соня, чтобы поддаваться на твои провокации, — сказала она. — Мне всегда хотелось, чтобы мы были подругами. Если ты не хочешь этого принять, это твои трудности!

Соня пристально посмотрела на нее:

— Только не говори мне, что ты влюбилась. Марчелла рассмеялась:

— С чего ты это взяла? Соня простонала:

— Потому что я знаю все эти глупые признаки. Мой косметолог влюбляется каждый день. У него на лице тоже появляется это выражение. Можно умереть со смеху.

— Тебе всего лишь семнадцать лет, дорогая, — подчеркнула Марчелла. Она увидела, как красивая блондинка заключила Марка в свои объятия и крепко поцеловала в губы. Судя по всему, Марк ее не знал.

— Ты познакомишь нас с ним, или ты стыдишься своих детей? — спросила Соня.

Марчелла закурила сигарету.

— Его зовут Санти Рока, он будет здесь через три недели. Мне хотелось, чтобы ты познакомилась с ним, если у тебя найдется свободное время.

— Разумеется! — Глаза Соня блеснули. — А что думает по этому поводу маленький Марк?

— Я еще не сказала ему, — ответила Марчелла, отводя глаза от изучающего взгляда Сони. — Я решила подождать и сказать после концерта, чтобы…

Соня рассмеялась.

— Чтобы он не закатил ревнивой истерики! — воскликнула она.

— Соня, — строго произнесла Марчелла, — твое отношение к Марку…

Она замолчала. Марк подошел к их столику, на его лице отражались гордость и усталость, костюм был немного в беспорядке, волосы всклокочены.

— Как я вам? Не слишком плохо? — смеясь, спросил он. Он наклонился поцеловать мать и положил руку ей на плечо.

— Ты был просто великолепен, Марк! Я сопротивлялась, как могла, но пришлось сдаться, — сказала Марчелла.

— Совсем неплохо, Марки-малыш, — Соня чмокнула его в щеку и крутанула нитку бус, висевшую на шее, в манере семнадцатилетних. Подошел официант с новой бутылкой шампанского, и когда Марк сел за столик, с шумом откупорил ее.

— За твою музыку и твой талант, Марк! — Марчелла подняла свой бокал.

Соня быстро осушила свой бокал и встала.

— Пойду посмотрю, как там веселятся низы, — сказала она. — Избыточное общение с высшим обществом приводит меня в обморочное состояние.

— Соня, — Марк встал и поцеловал ее. — Спасибо, что привела молодежь. Я очень тебе признателен.

Она рассмеялась:

— Прежде чем благодарить, давай сначала посмотрим, что они напишут. Чао!

Соня стала пробираться сквозь толпу, выкрикивая имена друзей:

— Франческа! Ясон! Леонид!

Вокруг нее собралась молодежь, чей нелепый вид свидетельствовал, что они принадлежали к кругу ее близких знакомых. Девушки выглядела как соблазнительницы или балерины, затянутые в сетки и блестки. На головах парней красовались парчовые фески или плотно повязанные цветные повязки.

— Кто они? — спросила у Марка Марчелла. Он состроил мину, потягивая вино:

— Журналисты, прилипалы: узко ограниченная клика, присвоившая права решать, кто в моде, а кто нет. Все дело в том, что большинство людей действительно верят им!

Он допил свой бокал и налил еще немного вина.

Какой-то мужчина с обилием золотых колец на руках и сверкающими запонками в манжетах возник за спиной Марка и положил ему на плечо руку.

— Можем поговорить? — крикливо сказал он, имитируя Джона Риверса и подмигивая Марчелле.

Марк посмотрел на мать.

— Мне нужно побыть некоторое время с друзьями Кола, мам, — сказал он. — Подождешь здесь, или как?

— Нет, если мои дети покинули меня, — сказала она, снимая жакет со спинки кресла, — снаружи меня ждет Дональд. Только проводи меня до машины, пожалуйста.

На улице она пожелала ему доброй ночи, крепко прижала к себе на мгновение и сказала:

— Я очень горжусь тобой, дорогой.

На следующий день, поднявшись в десять утра, Марчелла, пока Марк еще спал, отправилась купить свежего печенья и газет. Вернувшись на кухню, пока готовился кофе, она прочитала шестую страницу в «Посте», где печатались новости из мира культуры. О них сообщалось в первой же колонке под названием «Дети миллионерши».

«Марчелла Балдуччи-Уинтон, писательница, романы которой расходятся миллионными тиражами, также эксперт по воспитанию детей-вундеркиндов. Не только ее дочь Соня, обворожительно-божественная супермодель, но и сын Марк (18 лет), выступавший вместо своего учителя Кола Феррера, своим искусством заставил стоя рукоплескать взыскательную публику, собравшуюся вчера вечером в коктейль-зале отеля «Карлайл». Марк, студент музыкальной академии, так исполнил песни Гершвина и Портера, что многие из присутствовавших дам слушали затаив дыхание. Представители компаний, ищущих молодые таланты, предлагают выгодные контракты, однако Марк настаивает, что будет стремиться поступить в класс лучшего итальянского классического пианиста Франко Джанни. Его мать, Марчелла, сидевшая рядом с умопомрачительной Соней, выглядела гордой за успех сына».

Когда полчаса спустя на кухне появился Марк, с заспанными глазами и небритый, Марчелла взглянула на него.

— Кто предупредил искателей молодых талантов? — спросила она, наливая ему апельсинового сока.

— Кол, надо думать… — Он скосил глаза на газету, которую Марчелла держала в руках. — Я не ложился до четырех утра! Боже, я подумал, что это мое первое распятие.

Он упал на стул, и Марчелла поставила перед ним тарелку с печеньем.

— Кол ужасно гордится мною, — сказал он, отламывая кусок печенья.

— Даже и не думай о контрактах и записях, Марк, — сказала Марчелла. — Ты еще не готов стать полусырой поп-звездой.

— Слишком поздно, — признался он, потягивая кофе, — вчера вечером я согласился выпустить альбом.

— Марк! — воскликнула Марчелла. — Не спросив меня?

Он пожал плечами:

— Ничего страшного. Кол записывается у этих ребят. Они классные специалисты. Просто они хотят записать несколько бродвейских мелодий. Мне даже незачем будет ходить в студию; записи будут делаться во время моих концертов в течение следующих двух недель.

— Черт возьми, — вздохнула Марчелла. — Мне хочется, чтобы ты передумал, Марк.

— Послушай, возможно, никто никогда не увидит и не услышит этого, — пророческим тоном заявил он. — Это своего рода ритуальная запись для музыкального архива в Виллидже, будет себе лежать и пылиться на полке в пластиковой упаковке. И почему это так чертовски важно, чтобы я придерживался классики? Ты что, хранительница огня или еще чего-то?

Марчелла придвинула стул к столу и села напротив него.

— Мне всегда казалось, что гораздо приятнее быть великолепным классическим пианистом, Марк, — объяснила она. — Очень многие могут играть популярную музыку. Сколько музыкантов в состоянии воздать должное Шопену, как это способен сделать ты? Ты хочешь, чтобы я гордилась тобой, так ведь?

Марк кивнул.

— К тому же твой дед был так горд, что музыка унаследована в нашей крови, — продолжала она. — Он платил за твои первые уроки, ты же знаешь. Возможно, с моей стороны это глупо, но мне кажется, что он был бы счастлив узнать, что ты играешь по-настоящему хорошо.

Марк встал и, подойдя к ней сзади, положил руку на плечи. Наклонившись, он прошептал:

— Что будет, если я соглашусь?

Она повернулась, чтобы посмотреть на него.

— Ты всегда будешь светом моей жизни, дорогой. Ты же знаешь.

Он поцеловал ее в голову и сел на место. Марчелла смотрела, как он макает печенье в кофе.

Затем, глубоко вздохнув, она заставила себя произнести слова, которые боялась вымолвить.

— Марк, на Майорке я познакомилась с замечательным человеком, — начала она. — Я хотела рассказать тебе о нем сразу же после твоего выступления…

Он оторвал взгляд от печенья.

— Да? — спросил он. — Я заметил, что, вернувшись, ты стала немного другой. Я думал, что это моя музыка…

Она выдержала его взгляд.

— Его имя Сантьяго Рока, — сказала Марчелла. — Все зовут его Санти. Он торгует картинами в Барселоне, однако работает также на Майорке, где у него два дома. Через две с половиной недели он приедет в Нью-Йорк. Мне кажется, он тебе понравится, Марк.

Марк улыбнулся.

— Звучит замечательно! — сказал он, перегибаясь через стол и беря ее за руку. Когда он был расстроен, под глазом у него всегда начинал пульсировать маленький нерв. Марчелла увидела, что и сейчас, когда Марк рассеянно смотрел по сторонам, нерв под глазом легонько подергивался. Она ждала, когда он посмотрит на нее.

— Это должно было случиться однажды, Марк, — сказала она. — Он очень важен для меня…

— Я думал, что ты только лишь познакомилась с ним, — перебил он.

— Верно, — согласилась Марчелла. — Но я знаю, Марк. У нас с тобой есть это особое чувство, не так ли? Мы мгновенно можем оценить человека. С Санти я почувствовала, как только его встретила, что он как раз тот самый человек. Он тоже почувствовал это. Первое, что он мне сказал, это то, что мы будем вместе до конца наших дней!

Марк криво усмехнулся.

— Ничего себе начало! — сказал он надтреснутым голосом и поднялся из-за стола. — Пойду позвоню Колу, до того как до него дойдет слух и он низложит мой успех.

Прежде чем выйти из комнаты, он склонился к ней и прошептал на ухо:

— Ты начинаешь верить своим собственным романам, мам.

Уязвленная, Марчелла вскинула брови.

— Да, верю! — крикнула она вдогонку. Теперь она знала наверняка, что начнет писать новый роман «Вечность начинается сегодня» — рассказ о двух женщинах, отправившихся на Майорку, одна из которых встречает человека, очень похожего на Санти.

Санти звонил ей каждый вечер, прежде чем она ложилась спать. В Барселоне в это время было восемь утра. Он мог себе позволить лишь трехминутный разговор, поэтому говорил только о том, как сильно ее любит. Его голос был замечательным подтверждением того, что он действительно существовал. Теперь, когда она вернулась в Нью-Йорк, так легко могло показаться, что все случившееся было мечтой. Тем не менее Нью-Йорк стал для нее совершенно другим. Каждый вечер Марка не было дома; он выступал в «Карлайле», а у нее не было более потребности отправиться в клуб. Подобно выздоровевшему алкоголику, она со страхом возвращалась к нормальному образу жизни. Марчелла, предававшаяся подобным усладам, казалась ей совершенно другой женщиной. Новая Марчелла нравилась ей гораздо больше: мягкая, романтичная, ожидающая в своем городе самой большой в ее жизни любви.

Марчелла посетила еще два выступления Марка в «Карлайле», съездила проведать мать, и внезапно оказалось, что Санти приезжает на следующий день. Она забронировала для него небольшой номер в расположенном поблизости отеле, проверила комнату и в день приезда украсила ее букетами цветов. Перед отъездом в аэропорт она посмотрела на свою целомудренную кровать. Необходимое ей уединение и боязнь расстроить Марка означало, что они будут заниматься любовью в анонимной комнате отеля, а не в ее собственном доме. «Может быть, как-нибудь, пока Марк будет на занятиях, удастся привести сюда Санти, — подумала она. — Просто для того, чтобы она знала, что Санти спал в ее кровати, что делил ее вместе с ней». Прежде чем Дональд повез ее в аэропорт Кеннеди, она, поддавшись импульсу, вынула красную розу из вазы, стоявшей в гостиной.

Когда Санти, широко улыбаясь, миновал таможню, они страстно обнялись. Его солнечный майорканский запах напомнил ей об идиллической неделе, проведенной на острове, и слезы невольно выступили через плотно закрытые веки. Марчелла чувствовала, как внутри ее зарождаются рыдания и изо всех сил старалась подавить их, не дать им выплеснуться наружу. Освобождаясь от объятий, она посмотрела на Санти. Ей было интересно, как он будет выглядеть здесь, лишенный привычного окружения, среди больших лощеных американцев. Теперь она увидела, что он выделялся среди них. В его облике было нечто экзотичное, определенно майорканское, более привлекательное, чем прежде. Но прекраснее всего были его глаза, переполненные любовью к ней.

— О, добро пожаловать в Нью-Йорк, дорогой! Добро пожаловать!

Марчелла протянула ему розу и взяла за руку. У него с собой был небольшой чемоданчик и картонная коробка с пирожными, привезенными из Пальмы специально для нее. Когда они подошли к машине, он оказался немного потрясенным.

— Ты наняла ее, чтобы встретить меня?

Марчелла рассмеялась, когда Дональд вышел из машины, чтобы взять у него чемодан и уложить в багажник, предварительно распахнув перед ними дверцу.

— Это мой автомобиль, Санти, — призналась Марчелла, испытывая неловкость, когда они забирались внутрь. — Однако это моя единственная экстравагантность!

— Понимаю… — проговорил он, следуя за ней на заднее сиденье. — Когда ты сказала мне, что ты писательница, это не произвело такого сильного впечатления! В Испании большинство писателей бедны. Полагаю, твои книги раскупаются большими тиражами?

— Миллионными! — сказала Марчелла, целуя его. — Мне повезло, Санти?

Она крепко держала его за руки. Он склонился к ней и покрывал лицо нежными поцелуями.

— Теперь я вновь ожил, — сказал Санти. — После твоего отъезда я был, как зомби. Все потеряло для меня вкус, ничто не вызывало улыбки, я думал только об этом моменте!

— Со мной творилось то же самое! — призналась Марчелла.

— Никогда прежде женщина не дарила мне розу, — сказал он, осторожно укладывая цветок на полку за сиденьем.

Присутствие Санти делало Нью-Йорк совершенно иным. Розово-красное солнце клонилось к горизонту, и его блики, отражаясь в окнах, пылали огнем. Для Марчеллы этот город никогда не выглядел столь поэтично.

— Посмотри!

Марчелла указала на очертания Манхэттена, вырисовывавшиеся на фоне неба.

Санти не отрываясь смотрел на город.

— Совсем как в кино, — сказал он. — Неужели этот город действительно такой безрассудный и опасный?

— Только не для нас, дорогой, — прошептала она. — Для нас он станет городом медового месяца, уютным и полным любви.

С удивлением Санти смотрел из машины, расспрашивал о местах, мимо которых они проезжали, крепко держа ее за руку, когда по мосту они въезжали в Манхэттен.

В отеле, как пара робких молодоженов, они проследовали в номер Санти за служителем гостиницы, несшим его чемодан. Как только служитель оставил их одних, Санти увлек Марчеллу на кровать и крепко обнял.

— Я люблю тебя, — произнес он. — Я люблю тебя. Марчелла полностью предалась роскоши его объятий и позволила ему раздеть себя, целовать каждую часть своего тела, по мере того как оно освобождалось от одежды. Он тоже разделся. Тело его было бронзовым от загара, с развитой мускулатурой. Рядом с ним она ощущала себя нелепой фигурой в стиле Рубенса.

И вновь они растворились один в другом. Он был лучше, чем сохранила ее память: гладкий, шелковистый и обнимал ее так крепко, что они стали одним целым. Он торопился, и Марчелла знала, что с момента их расставания у него не было никаких интимных связей. У нее тоже. Вновь она смаковала его действия, его губы, руки, и даже в этот кульминационный момент, когда она полагала, что волна наслаждения поглотит ее, внимание вдруг ослабло и она расслышала стоны Санти, чье тело разряжалось от желания и любви, которые он берег для встречи с нею. Он был слишком возбужден, чтобы заметить ее разочарование, и вскоре посапывал в ее объятиях. Марчелла присела в ногах кровати, глядя, как он спит, и накрыла его одеялом.

Позднее она распаковала его чемодан, развесила по шкафам брюки и рубашки, поставила в ванную комнату принадлежности для бритья, испытывая любовь к каждой вещи, потому что они принадлежали ему. Санти проснулся через полчаса, отдохнувший, Марчелла заказала кофе в номер. Затем взяла его за руку. Так они покинули отель и пошли пешком по Пятой авеню, мимо Центра Рокфеллера. Санти, как турист, крутил головой из стороны в сторону, говорил, что ему нравится Нью-Йорк, с изумлением смотрел на хорошо одетых людей и спрашивал, где же все грабители.

— О, дорогой! — рассмеялась Марчелла. — Ты такой европейский! Ты полюбишь Нью-Йорк, и мне будет приятно знакомить тебя с ним.

В одиннадцать тридцать он напомнил ей, что для него в это время было пять тридцать и что он к тому же мало спал накануне ночью. Марчелла проводила его в отель, видела, как он надел пижаму кремового цвета и скользнул в постель. Затем она нежно его поцеловала, и он мгновенно уснул. Она неторопливо возвращалась домой, улыбаясь по пути всем знакомым швейцарам. Как приятно сознавать, что в нескольких сотнях ярдов спал мужчина, которого она ждала всю свою жизнь, знать, что утром вновь встретится с ним.

На следующее утро в девять тридцать ей позвонил Санти.

— Я проспал почти двенадцать часов! — рассмеялся он. — Теперь я хотел бы позавтракать с тобой.

— Тебя устроит кафетерий отеля? — спросила Марчелла. — Я подойду туда через полчаса.

Марчелла увидела Санти в кабинке, он с жадностью поглощал яичницу с хрустящим беконом. Санти встал с места и поцеловал ее. Себе Марчелла заказала только кофе.

— Это так отличается от майорканской кухни, — сказал Санти, — но мне очень нравится.

Марчелла смотрела, как он ест, довольная, что у него такой отменный аппетит.

— Любимый, — начала она, — ты, наверное, задумываешься, почему остановился в отеле, а не у меня, где я бы очень хотела тебя видеть?

Подняв брови, он взглянул на нее поверх чашечки кофе.

— Твои дети? — предположил он. — Возможно, им не понравится, что какой-то иностранец спит в постели их матери?

Марчелла рассмеялась:

— Послушай…

Она взяла его за руку и начала, играя, перебирать его пальцы.

— Я уже рассказывала тебе, как мы близки с Марком, верно? Потребуется целый день, чтобы объяснить, как однажды муж забрал у меня детей и какой отпечаток все это наложило на наши отношения. Для Марка будет ударом, если внезапно он обнаружит тебя в моей постели. Ты понимаешь, любимый?

— Да, конечно, — Санти сжал ей руку. — Но Марк наверняка встречал других мужчин в твоем доме?

Марчелла отрицательно покачала головой:

— Нет.

— Все эти годы ты не приглашала к себе домой ни одного мужчину? — спросил Санти.

— Нет, — просто ответила Марчелла.

— Может быть, ты излишне опекаешь своего сына? — предположил Санти. — А как насчет Сони? — спросил он.

— У Сони своя жизнь, — не вдаваясь в подробности, ответила Марчелла. — С ее стороны никаких проблем.

Протянув руку, Марчелла подняла Санти на ноги:

— Теперь бери свой фотоаппарат, любимый. Мы отправляемся осматривать достопримечательности.

Снаружи их ожидал Дональд. Марчелла хотела показать Санти свой город: смешение старого и нового; обязательную для всех туристов программу, например осмотр «Эмпайр стэйт билдинга», а также посещение необычных уголков, таких, как «Клойстерс» — ресторанчик, стоящий на берегу озера в Центральном парке. Марчелла решила не думать ни о чем, кроме Санти, кроме того, как доставить ему удовольствие, взяв на себя роль гида.

Во второй вечер пребывания в Нью-Йорке Санти встретился с детьми Марчеллы. Встреча, как и опасалась она, получилась неудачной. Несколько раз, пересилив свою гордость, Марчелла звонила Соне напомнить о вечере, потому что ей хотелось показать Санти своих обоих детей. В разговорах с ним Марчелла была несколько неопределенной относительно причин, по которым Соня проживала отдельно и по поводу того, как редко они виделись. Ограниченный английский, на котором изъяснялся Санти, лишал его возможности понимать беседу, когда речь велась на нью-йоркском сленге. Мало способствовала успеху знакомства с детьми и усталость, накопившаяся у них за целый день мотания по городу. Марк был достаточно вежлив. Они с Санти неторопливо беседовали, поджидая появления Сони.

Соня примчалась, опоздав на целый час, на ней была черная мужская шляпа, из-под которой выбивались черные волосы, поверх черных лосин была надета черная сетчатая юбка, Сильно походившая на нижнюю, и туфли на высоком каблуке. Целая куча полурелигиозных медальонов и крестиков болталась у ворота черной блузки, пара маленьких черных перчаток с открытыми пальцами довершала ее внешний вид. «Не будь она высокой, красивой и статной, в подобном наряде она выглядела бы более чем странно», — подумала Марчелла. Как бы там ни было, Соня была волнующе сексуальной и одета по последней моде.

— Ты что, уже чего-то приняла? — шепотом спросила ее Марчелла, пока Соня разглядывала себя в зеркале, висевшем в прихожей.

Соня усмехнулась:

— Подумаешь, немного винца, чуть-чуть нюхнула, дорогая, — беззаботно ответила Соня. — Где он?

— Соня… — отпрянула Марчелла. — Ты с ума сошла, наркотики! Это при твоей-то профессии!

— Смеешься! — усмехнулась Соня. — Во всяком случае, сегодня я отмечаю свое вторичное появление на обложке «Вог». Я еще на один шаг приблизилась к своей цели, дорогая мамочка!

Когда они вошли в комнату, Санти поднялся и приветствовал их сияющей жизнерадостной улыбкой. Если он и был удивлен внешним видом Сони, то был слишком вежлив, чтобы это показать.

— Моя дочь Соня — Санти Рока, — представила Марчелла.

Санти элегантно поцеловал Соне руку. Соня уставилась на него, более шокированная его манерами, нежели он ее видом.

Марчелла видела, что Марк доволен, расслабился и, пользуясь случаем, расточал свое очарование. Затем и Соня присоединилась к нему.

— Добро пожаловать в Нью-Йорк! — сказала она, одаривая Санти сияющей улыбкой. — Как вам понравился Манхэттен? Вы уже побродили по улицам?

Взяв Санти за руку, она потащила его на маленький балкончик, выходивший на Центральный парк.

Марчелла передала Марку ведерко для льда и попросила:

— Наполни его, пожалуйста, дорогой. И вынь из холодильника шампанское, пока не лопнула бутылка. Я приготовлю что-нибудь перекусить — приготовлю эти…

— Я видел всюду твои фотографии, — сказал Санти, делая Соне комплимент, — в аэропорту, в аптеках. Твоя мать показала мне несколько журналов мод. Ты очень красивая.

— Да, когда на меня наложат всю эту штукатурку, я ничего… — согласилась Соня, возвращаясь вместе с Санти в комнату. На балконе она расстегнула шелковую блузку, приоткрыв свои силиконовые прелести.

— «Штукатурка» означает косметику, — пояснила Марчелла, обращаясь к Санти, опуская на фортепьяно большую тарелку крекеров и маленькие ломтики хлеба, намазанные икрой.

— Горы косметики, — кивнула Соня, вонзаясь в икру, — так что я там, под всем этим, понимаете? Итак, чем вы занимаетесь в Испании? Мать говорила, что-то связанное с искусством…

— Я торгую произведениями искусства, — серьезно проговорил Санти. — Картинами. В Барселоне публика только начинает покупать картины молодых художников. Раньше…

— Я знаю Лео Кастелли, — перебила его Соня, — коплю деньги, чтобы купить его литографию, изображающую Мэрилин Монро. Думаю, это будет неплохим вложением капитала. А кого из ваших художников знают у нас?

— Они еще неизвестны в Америке, — извинился Санти. Марчелла наблюдала за их разговором, сдерживая себя, чтобы не броситься на защиту Санти от острого, прямолинейного и неприкрытого цинизма Сони.

Вернулся Марк с шампанским, с шумом открыл бутылку и наполнил четыре фужера. Марчелла передала один фужер Соне, другой Санти, ожидая тоста.

— Я верю в настоящее, — сказала Соня, обращаясь к Санти, стоя посередине комнаты, широко расставив ноги. — Вот почему я спешу достичь как можно большего, пока молода! Кто знает, когда наш мир взлетит на воздух или какой-нибудь подонок на улице полоснет ножом по лицу? Иногда ночью в кошмарном сне я вижу заголовок в «Посте»: «Найдено обезглавленное тело модели» и узнаю, что речь идет обо мне!

Услышав это, Марк громко расхохотался.

— Для тебя настоящий кошмар — это когда ты, читая «Пост» в кошмарном сне, вообще не встречаешь там своего имени! — заявил он.

Санти улыбался, переводя взгляд с одного из них на другого, не вполне понимая, о чем идет речь. Марчелла остановила детей:

— Оба вы несете чепуху. Не надейтесь, что Санти поймет вас. «Пост» — это газета, в которой печатают различные слухи и сплетни, — объяснила она Санти.

Тот понимающе кивнул.

— А ты, Марк, — обратился к нему Санти, — ты живешь ради своей музыки?

Марк повел плечами.

— До тех пор, пока не найду чего-нибудь более достойного, ради чего следует жить…

— Давайте выпьем за это! — воскликнула Соня, поднимая фужер.

Она с такой силой чокнулась с Санти, что фужеры едва не раскололись. Затем, залпом осушив шампанское, она вновь наполнила свой фужер. Марчелла также торопливо выпила, испытывая беспокойство от столкновения характеров, происходившего в гостиной, страстно желая, чтобы все они мирно поладили между собой, и изо всех сил подавляя в себе желание заставить детей броситься на шею своему возлюбленному. Ей было неловко от мысли, что Санти может подумать, что она вырастила двух неконтролируемых отпрысков. Марчелла посмотрела на любимого мужчину, затем на детей. Вот они — две различные силы, действовавшие в ее жизни, силы, тянувшие ее в противоположные стороны. Санти продолжал улыбаться своей сияющей улыбкой, не вполне понимая пикировку и шутки, которыми обменивались Соня и Марк. «Неужели вы не видите, что он собой представляет? — хотелось прикрикнуть на детей Марчелле. — Разве не видно, какой он хороший человек? Почему вы оба не замолчите и не дадите высказаться Санти?»

— Завтра я участвую в демонстрации мод у Билли Бласа, и сегодня еще предстоит последняя примерка, поэтому мне уже пора бежать, — проворковала Соня.

— Еще шампанского? — предложил Санти.

— Разумеется! — воскликнула Соня по-испански.

— О, ты говоришь по-испански? — с восхищением спросил Санти.

— У меня уборщица пуэрториканка, — ответила Соня, состроив недовольную мину. — А где сегодня найти прислугу получше? И я могу объяснить ей, как выполнять работу по дому.

В нервной атмосфере застолья хлеб с икрой быстро съели.

— Помоги мне приготовить еще, — попросила Марчелла Соню.

На кухне Марчелла начала торопливо намазывать ломтики хлеба икрой, выдавив сверху по нескольку капель лимонного сока.

— Поинтересуйся немного его жизнью, — попросила она Соню.

Соня открыла холодильник, что-то высматривая.

— Я стараюсь, но он плохо понимает, ты же знаешь. Не могла бы ты в следующий раз подцепить американца или какого-нибудь англичанина?

— Следующего раза не будет, — ответила Марчелла. — Постарайся изъясняться на доступном ему языке. Он отлично все понимает, если говорить внятно и без жаргонных словечек.

— Послушай! — Соня взяла из холодильника веточку зелени и отправила в рот. — Не проси, чтобы сегодня я еще и говорила внятно. После всего, что было днем, считай, что тебе повезло, что я вообще смогла вырваться.

Марчелла, услышав, как Санти попросил Марка сыграть на фортепьяно, заторопилась в гостиную. Она предложила всем поочередно маленькие бутербродики с икрой. Марк не спеша подошел к инструменту и поднял крышку. Марчелла видела, как в нем боролись противоречивые чувства: желание поразить Санти и стремление показаться равнодушным. Соня развалилась на кушетке, забросив одну ногу на подлокотник, потягивая шампанское и с хрустом уплетая зелень. Марк взял несколько аккордов мелодии Гершвина. Санти, посмотрев влюбленным взглядом на Марчеллу и прижав ее к себе, оперся на фортепьяно. Она старалась не чувствовать себя глупо, когда он взял ее за руку и не отпускал все время, пока Марк играл. Неудобно облокотившись на него, она твердила себе, что для нее главное — ее любовь к этому человеку, а не впечатление, которое он произведет на детей.

Красивым мягким тенором Марк пел песню «Обнимая тебя», извлекая из мелодии каждый грамм заключенного в ней романтизма. В какое-то мгновение Марчелле показалось, что он приветствует их любовь, и перед ней предстала идиллическая картина: все они составляют новую дружную семью с двумя детьми, а она счастлива, что наконец-то встретила человека, полюбившего ее. Марчелла смотрела на Марка и видела, что он не в силах упустить шанс испробовать свое очарование и завоевать признание еще одного почитателя своего таланта, невзирая на то, что это был человек, которого он не хотел любить. Когда песня закончилась, Марчелла наполнила свой фужер шампанским, а Соня и Санти горячо зааплодировали.

— Теперь я понимаю, почему твоя мать с такой гордостью рассказывала мне о тебе, — сказал Санти Марку. — Мне очень нравится Гершвин.

Марк с удивлением посмотрел на него:

— В Испании знают музыку Гершвина?

— Разумеется, — кивнул Санти, — мы отстали от Америки, это правда, но мелодии Гершвина звучат у нас около шестидесяти лет!

— Санти обожает музыку, — сказала Марку Марчелла.

— Какую? — поинтересовался Марк, исполняя трель на нескольких нотах.

— Больше всего мне нравятся Равель, — ответил Санти, — Шопен, Дебюсси, Сат.

— Утонченные вещи, да?

Марк сыграл несколько тактов мелодии «Ясная луна». Марчелла видела, что ему хотелось раскрыться. Если только он отбросит свою настороженность, она чувствовала, что они с Санти смогут стать большими друзьями. У них имелось общее увлечение музыкой. К тому же у них обоих была она. Марчелла невесело усмехнулась про себя: в этом-то вся и загвоздка!

— Должна лететь! — Соня вскочила на ноги и, обежав комнату, поочередно всех поцеловала. Обвив Санти за шею руками, она сказала:

— Желаю, чтобы поездка оказалась сказочной. Уверена, моя дорогая мамочка будет самым лучшим гидом на свете! Марк, пока!

Марчелла проводила Соню в прихожую, где та оглядела себя в зеркале, поправила шляпу и косметику на лице.

— Соня, ты пообедаешь с нами в пятницу вечером? — спросила Марчелла. — Придет Эми, и ей приятно будет увидеть тебя.

— Не могу, — ответила Соня. — Я купила лошадь, и она сейчас содержится у одного друга в Лонг-Айленде. По выходным я отправляюсь туда покататься верхом. Для меня это как самая большая любовь в жизни.

Марчелла улыбнулась.

— Значит, ты веришь в любовь? — спросила она. Соня, пожав плечами, натянула шляпу поглубже на голову.

— Если речь идет о лошади, всенепременно!

Она нажала кнопку лифта, чмокнула Марчеллу в щеку:

— Спасибо за шампанское!

Подошел лифт, она вошла в кабинку и, повернувшись к матери, сказала:

— Удачи тебе с двумя твоими мужиками. Я одобряю, даже если Марк против.

Она нажала кнопку первого этажа.

— Эти треугольники бывают такими занудными, дорогая! — Она ехидно улыбнулась. — А твой вообще совершенно ужасен!

Двери лифта сомкнулись, скрыв Сонино лицо от Марчеллы.

Через несколько минут ушел Марк, обедавший в этот вечер с Колом. Оставшись наконец с Санти вдвоем, Марчелла наполнила их бокалы неразбавленным виски.

— Это как раз то, что нам нужно, — сказала она, передавая бокал Санти. — Прости их, дорогой. Сегодня я поняла, насколько мои дети испорчены.

— Испорчены? — удивился Санти. — Они? Марчелла отпила глоток.

— Когда отдаешь детям слишком много, — объяснила она, — то слишком сильно их любишь!

— Что ты… — Санти наклонился и поцеловал ее в лоб. — У тебя замечательные дети. Марк просто гений в музыке, а Соня такая красивая. Ты должна гордиться ими обоими.

Марчелла насупилась. Санти присел рядом с ней.

— Разумеется, они обеспокоены, когда ты знакомишь их с посторонним человеком. Если мы поженимся, я стану для них отцом, это очень важно. Особенно когда настоящий отец жив, и они, вероятно, сильно его любят.

Марчелла закрыла глаза и внутренне застонала. Она еще не рассказала Санти, что Гарри в тюрьме. Ей не хотелось обрушивать на него все сразу. Она взяла его за руку.

— Когда говоришь ты, все выглядит так просто, дорогой!

Санти рассмеялся:

— Потому что, когда двое любят друг друга, все действительно просто!

В этот вечер они обедали вместе с Эми, воспользовавшись ее популярностью, чтобы заказать хороший столик в модном заведении в Сохо. Подобно всем ньюйоркцам, отношение Марчеллы к городу временами бывало полярным. Она соглашалась, что вечерняя прогулка по Пятой авеню была не менее впечатляющей, чем вид Манхэттена с борта корабля в любое время дня. Однако этим вечером в шумном шикарном ресторане, заполненном эксгибиционистами, где грубые официанты надувают клиентов, принося за солидные деньги крошечные порции, Марчелла взглянула на это глазами Санти, и внезапно все показалось ей очень странным. В Пальме таких ресторанов не было. Там можно выбирать из дюжины дверей любую, и везде обслуживали превосходно, без суеты, всюду подавали великолепно приготовленную рыбу.

Марчелла смотрела, как Санти увлеченно беседовал с Эми, и ей хотелось остаться с ним наедине. Когда обед закончился, было далеко за полночь.

В номере Санти они предались усладам любви. Довольная, Марчелла лежала в его объятиях, нежась в тепле его любви. Удовлетворение вновь ускользнуло от нее, однако она заставила себя ни о чем не думать, просто наслаждаться его ласками и откликаться на все его действия, словно секс необязательно должен приводить к оргазму, полная надежд, что тело ее само во всем разберется, когда она привыкнет к роскоши, позволяющей объединить любовь и секс воедино, чтобы насладиться ими в полной мере.

— Что будем делать, Санти? — спросила Марчелла, нарушая молчание.

— Поженимся и будем жить вместе, — прошептал он ей на ухо.

— Как же мы устроим наши жизни? — спросила она. Она почувствовала, как он слегка пожал плечами.

— Все само устроится и приспособится. Так же, как приспособились наши тела.

Марчелла позволила себе еще несколько минут понежиться в его объятиях, затем заставила себя сесть. Часы показывали около двух ночи.

— Лучше я пойду домой, дорогой.

Она выскользнула из кровати и нащупала свою одежду.

— Почему бы тебе не остаться со мной на всю ночь? — спросил Санти, включая свет. Опершись на локоть, он смотрел на нее. — Думаешь, Марк не знает, чем мы с тобой занимались?

Марчелла натянула платье.

— У меня такое предчувствие, что Марк должен привыкать к нам постепенно, — объяснила Марчелла. — Если я вдруг, вот так, останусь на всю ночь…

Она направилась к двери.

Санти ничего не сказал, но по его виду она догадалась, что ему было не по себе.

Придя домой, она заметила свет, выбивавшийся из-под двери комнаты Марка. Марчелла улеглась в постель, но внезапно почувствовала, что не может спать, поэтому она поднялась и начала править последний вариант «Музыки любви».

Минут через двадцать в дверь ее спальни тихонько постучал Марк.

— Входи, — сказала Марчелла.

Он выглянул из-за двери и медленно вошел в комнату. На нем был его ночной халат.

— Марк… — строго сказала Марчелла.

Он шагнул по направлению к кровати, в глазах застыла мольба.

Марчелла буквально заставила себя произнести трудные слова:

— Что ты думаешь о нем?

Марк уселся в ее ногах, не спуская с нее глаз.

— Будь очень внимательным, когда станешь говорить, Марк, — предупредила Марчелла. — Помни, речь идет о моей жизни!

Он взял мать за руку. Впервые в жизни Марчелле не хотелось, чтобы Марк прикасался к ней. Он провел кончиками ее пальцев по своим губам. Затем улегся рядом с ней на кровати и попытался обнять.

— Не надо, — сказала Марчелла.

Она не могла этого позволить. Во всяком случае до тех пор, пока она все еще ощущала прикосновение пальцев Санти, пока запах его тела сохранялся на ее коже.

— Не поступай так со мной, — пробормотал Марк, уткнувшись ей в шею.

Марчелла села на кровати, отстраняясь от сына.

— Это ты не поступай так со мной! — воскликнула Марчелла. — Разве ты не пытаешься заставить меня чувствовать себя виноватой за то, что я полюбила такого замечательного человека, как Санти? Если бы ты действительно любил меня, Марк, ты был бы рад за меня! Он — самое замечательное событие в моей жизни, произошедшее после твоего рождения. Восемнадцать лет ты безраздельно пользовался моим вниманием…

— А теперь настала его очередь? — закончил за нее Марк, горько скривив губы.

— Да, Марк, — согласилась она, кивая. — Теперь его очередь.

Он сел и горящими глазами уставился на нее.

— Но ты же не какая-нибудь… вещь, которую можно делить и передавать другим по очереди! Ты моя мать, и ты создала наш с тобой мир таким! Ты сделала так, что существуем только мы вдвоем, и ты не имеешь права вот так просто взять и выбросить меня прочь, потому что ты нашла себе кого-то…

Глаза Марка, взиравшие на нее, наполнились слезами.

— Я-то не нашел себе никого! И никогда не найду!

— Не дури! — начала успокаивать его Марчелла. — Тебе всего восемнадцать. Ты непременно встретишь кого-нибудь. На первом твоем выступлении были десятки красивых девушек, они буквально вешались тебе на шею.

— Это ерунда, — он сел, положив руки ей на плечи. Глядя ему в глаза, Марчелла словно читала все его мысли, ощущала силу переживаемых им эмоций и мощную потребность ребенка.

— О Господи, Марк, что я наделала? — испуганно прошептала она. — Чего же ты хочешь? Чтобы я никогда не взглянула ни на одного мужчину? Никогда не полюбила?

— Ты так сильно мне нужна, — прошептал он, — я не умею жить самостоятельно. Я знаю только музыку. Люди очень сильно влияют на меня, и я не знаю, как быть с их требованиями! Ты единственный человек, который…

— Разве так можно! — остановила его Марчелла. — Мать не может быть единственным человеком, которому веришь или которого любишь…

— Но ты же сама обещала, что я буду светом твоей жизни! — воскликнул он.

— Ты им и будешь! — заверила его Марчелла. — Однако это не означает, что мне не нужен мужчина, который будет любить меня и заботиться обо мне. — Марчелла провела рукой по его лбу. — Марк, неужели ты не понимаешь, что любовь сына не заменит любви мужа? У женщин есть потребности, как и у мужчин…

— У Эми тоже есть потребности, но она находит способы удовлетворить их! — с вызовом произнес он.

Марчелла беззащитно посмотрела на него.

— Я не Эми, — сказала она. — И это не та тема, которую следует обсуждать матери с сыном, Марк. Если я решу, то могу выйти замуж за Санти хоть на следующей неделе. Но именно потому, что мы с тобой близки, мне хочется, чтобы ты его полюбил. Прими его как старшего брата или как хорошего друга. Если ты позволишь Санти узнать тебя так же хорошо, как знаю я, он тоже полюбит тебя.

— Я не желаю, чтобы он меня любил! — воскликнул Марк. — Не нужна мне его любовь! Мне нужна только твоя любовь! Вся твоя любовь!

Марк выскочил из кровати.

— О Господи! — пробормотал он, закрывая рот руками и делая несколько шагов по направлению к ванной комнате. Внезапно он поперхнулся, согнулся пополам, и его начало рвать. Хватая воздух ртом, он лег на ковер.

— Марк!

Марчелла бросилась в ванную за полотенцем, вернулась, обтерла его, пока он лежал на боку и стонал. Она налила стакан воды, Марк выпил, приподнявшись на локте.

— Извини, — не переставая, твердил он, — извини. Марчелла протерла ему лоб платком, смоченным в одеколоне, освежающий запах которого немного успокоил обоих.

— Мне хочется, чтобы тебе было хорошо, — сказал Марк, — я хочу радоваться за тебя, но я… — усилием воли он заставил себя сосредоточить на ней все свое внимание, — я просто не знаю, как обойдусь без тебя.

У Марчеллы упало сердце. Достав пачку сигарет, она закурила. Вскоре Марк уснул, лежа на ковре, а она смотрела через окно на звездное небо и на несколько окон, все еще светившихся, несмотря на поздний час.

Марчелла легла в постель и в полном изнеможении уснула. В шесть утра, когда лучи утренней зари осветили небо, к ней в кровать забрался сонный Марк. Он что-то неразборчиво пробурчал и тяжело засопел у нее под боком. Она прикасалась к нему спиной и вспоминала, что этот, совершенно взрослый мужчина однажды появился из ее утробы и когда-то был так мал, что она могла удержать его на одной руке.

На следующий день страна отмечала очередной юбилей статуи Свободы. Марчелла искусно загримировала косметикой следы бессонной ночи, как в дни телешоу ее учила делать Эми.

Сидя в вагончике железной дороги в Бэттери-парке, она выбросила из головы все заботы и смотрела, как Санти наслаждается прогулкой, делая десятки ее фотографий. Ветер ворошил волосы, и Марчелла улыбалась ему, представляя, как он будет рассматривать эти снимки у себя дома в Барселоне. «Все встанет на свои места», — успокаивала она сама себя.

Позднее, когда они прогуливались по Уолл-стрит, Марчелла старалась не вспоминать дни, когда она навещала здесь Гарри; та, другая жизнь, казалось, была десятки лет назад. В Сохо, пока они осматривали картинные галереи, Дональд с машиной ожидал их. По дороге обратно машина пронеслась мимо клуба «Партнеры», мимо черного здания, пустующего в дневное время. Марчелла легонько вздрогнула, повернулась к Санти и улыбнулась, взяв его за руку. Никогда впредь ей не потребуется идти в это ужасное место.

Оказавшись в его номере, она расслабилась, лежа в постели, пока он принимал душ. Она оглядела комнату, отмечая, как аккуратно он разложил свои вещи, кассеты с отснятой пленкой лежали поверх его записных книжек. Слыша, как он поет в ванной низким счастливым голосом, она чувствовала, что сойдет с ума, если не выйдет за него замуж, что никогда в ее жизни ей не встретится никто другой, хоть отдаленно похожий на него. Внезапно Санти оказался рядом с ней в кровати, свежий и чистый после душа, крепко сжимая ее в объятиях.

— Ты меня любишь? — спросила она.

— А ты как думаешь? — подтрунивая, спросил он.

— Думаю, сильно, — сказала она, — но все же не так сильно, как я тебя!

— Как можешь ты так говорить, Марчелла? — взволнованно сказал он. — Ведь это я сказал, что мы всегда будем вместе, тогда в кафе, когда впервые встретил тебя! А ты даже не обратила на меня внимания!

Марчелла рассмеялась.

— Давай всегда спорить только о том, кто из нас любит сильнее, — предложила она. Они продолжали шутя упрекать друг друга, затем помирились и начали целоваться. Наконец Марчелла отстранилась от него.

— Мне нужно отправиться домой и отдохнуть, дорогой, — сказала она. — Почему бы и тебе не устроить маленькую сиесту? Сегодня нас ждет романтический обед. Где-нибудь в городе. Никаких предварительных заказов — просто зайдем куда-нибудь, хорошо?

Он сонно улыбнулся:

— Все наши обеды романтичны!

Когда Марчелла вернулась к себе, дома никого не было. На рабочем столе стопкой лежала почта, так ее обычно оставлял Марк. Среди посланий читателей Марчелла нашла письма от Скотта и Эми с предложениями относительно книг и реализации. Марчелла приняла душ и переоделась. Она уже собралась уходить и ожидала лифта, когда в нем поднялся Марк. Внезапно приняв решение, она вместе с ним вернулась в комнату.

— Приготовь нам обоим выпить, дорогой, — сказала она, крепко обнимая его.

Марк наполнил два бокала, лицо его выражало изумление и любопытство.

— Я собираюсь выйти за него замуж, Марк, — сказала Марчелла. — Ты первый, кому я сообщаю об этом. Санти сам еще не знает! Ты должен понять и радоваться за нас!

— Понимаю…

Он выпил вино, лицо его внезапно побледнело.

— Что заставило тебя принять такое решение? Произнося эти слова, Марк слегка заикался. Не выдержав ее неотрывного взора, он опустил глаза.

— Ты же знаешь, что это означает для меня!

— С тобой ничего не случится, Марк, — сказала Марчелла. — Мир не вращается исключительно вокруг тебя! Я была неправа, воспитав тебя подобным образом. Речь идет о моей жизни — о моей и о жизни Санти! О вечном счастье двух человек, с одной стороны, и твоих временных трудностях — с другой. Это элементарная математика!

— Но мои чувства отнюдь не математика! — с укором воскликнул он.

— Не будь эгоистом, — мягко попросила Марчелла. — Ты же позволишь мне любить вас обоих!

— А если я не соглашусь на это?

Марк не отрываясь смотрел на Марчеллу. Она наклонилась и нежно его поцеловала.

— Ты должен быть счастлив за нас, Марк, — сказала она, поворачиваясь перед зеркалом и поправляя волосы. — Ты ведь не хочешь, чтобы я кончила так же, как Эми. Знаю, она выглядит блистательной и преуспевающей, но, с моей точки зрения, ее жизнь стерильна. Мне пора идти, дорогой. Меня ждет Санти.

Быстрым шагом Марчелла направилась в отель Санти и своим ключом открыла дверь в его номер. Санти спал так безмятежно, что у нее не хватило духу разбудить его. Она села и несколько минут смотрела на него, ощущая удивительное внутреннее спокойствие. Казалось, именно сейчас, именно в этот миг, в семь тридцать, началась ее новая жизнь! Когда часы показывали девять, легким поцелуем Марчелла разбудила Санти.

Вдвоем они бродили по вечерним улицам, заглядывали в книжные магазины, где она показывала ему свои книги. В Виллидже они перекусили в бистро французского ресторана, расположенного на Шестой авеню, маленький зал которого был украшен сотнями красочных фонариков. На обратном пути она остановила такси около «Рейнбоу рум» и поднялась с Санти в ресторан.

Метрдотель знал Марчеллу в лицо: она несколько раз обедала здесь с сотрудниками издательства «Вольюмз».

— Просто бутылку шампанского, Генри, — заказала Марчелла после приветствия.

Они сели за столик, расположенный около окна недалеко от стойки бара, пили шампанское и взирали на Манхэттен с высоты шестьдесят пятого этажа.

— Это место считается самым романтичным в городе, — сказала Марчелла под звон фужеров. — Я хотела прийти сюда потому, что готова к вопросу, который ты собираешься мне задать, Санти!

Глаза его вспыхнули огнем.

— Ты выйдешь за меня замуж? — спросил он, беря Марчеллу за руку.

— Да. Да, любимый! — ответила Марчелла, похлопывая его по руке. — Я хочу жить с тобой вместе, вместе с тобой проводить ночи и состариться вместе с тобой!

— И ты будешь жить вместе со мной в Барселоне и на Майорке? — спросил он.

— Давай поделим год на части! — предложила Марчелла. — Шесть месяцев в Испании и шесть в Нью-Йорке. — Она подняла свой фужер. — За нас!

Они выпили шампанское и обнялись, сидевшие вокруг скромно отвели взгляды в сторону.

Бредя домой, слегка опьянев от шампанского и счастья, они тесно прижимались друг к другу. Улицы города практически были пусты, и у Марчеллы возникло ощущение, будто город специально приберег этот момент для нее, чтобы вознаградить за многие годы одиночества.

— Мне нужно купить обручальное кольцо, — сказал Санти, — что-нибудь старинное, да? Позвонить родителям и одному или двум друзьям. И мне кажется, сегодня я заслуживаю чести разделить с тобой твое ложе!

Марчелла взглянула на него:

— Думаешь, это разумно?

— Да! Теперь, когда я собираюсь стать твоим мужем, ты не сможешь больше меня прятать. Отныне мы должны жить нашей жизнью.

— Хорошо, но придется закрыть на ключ дверь в спальню, — сказала Марчелла. — У Марка есть привычка входить без предупреждения.

— А Соня? — спросил Санти. — Она спрашивает разрешение, прежде чем войти?

Марчелла поколебалась, затем ответила:

— Соня не живет с нами. У нее собственная квартира. Санти удивленно поднял брови:

— В семнадцать лет?

Марчелла посмотрела на него и покачала головой:

— Да, знаю, это кажется немного странным, но ты должен понять, мы вообще немного сумасшедшая семья. Если я расскажу тебе все, как есть, ты подумаешь, что я все придумала. Отец забрал у меня Соню, когда ей было двенадцать лет. Два года она прожила с ним. Разумеется, мне бы хотелось, чтобы она жила с нами, но в Америке дети необязательно живут с родителями. Соне нужна независимость.

— И она работает, чтобы быть независимой? — спросил Санти.

Марчелла кивнула:

— Работа моделей очень хорошо оплачивается.

Придя домой, Марчелла прошла впереди Санти и заглянула в комнату Марка. Она была пуста. Сначала она испугалась, подумав, что он спит в ее постели, но в спальне его тоже не было.

Марчелла закрыла дверь своей спальни на ключ. Итак, мечта стала явью: любимый ею человек проведет ночь в ее постели. Почему столь естественное желание должно быть запретной роскошью? С самого первого дня приезда Санти в Америку именно так она и должна была поступить! Как обидно должно было быть Санти жить в отеле, словно он был каким-то приходящим знакомым.

— Вечность начинается сегодня, — сказала Марчелла, устраиваясь в постели рядом с Санти.

На этот раз она не возводила внутреннего барьера, никаких проблем. Они предались любви с такой легкостью, словно всегда делили это ложе. Не прикладывая особых усилий, Марчелла достигла полного удовлетворения. Разумеется, секс в клубе «Партнеры» был опасно возбуждающим. Этот тип надежной, прочной любви, этот «вечный» секс был совершенно иным. Он был более пронизан счастьем, хотя ему недоставало возбуждения. Марчелла прильнула к Санти, когда он постепенно стал погружаться в сон. Она надеялась, что заснет, но обнаружила, что ждет возвращения Марка. Черт его подери! Испортить ей ее первую ночь с будущим мужем в своем собственном доме! Она, наверное, заснула, потому что, когда услышала, как кто-то пытается открыть дверь, часы показывали два часа ночи.

— Мам! — послышался умоляющий шепот Марка.

Марчелла выбралась из постели, поглядывая на спящего глубоким сном Санти. Открыв замок, она выглянула за дверь. Там стоял взъерошенный Марк и покачивался.

— Ты пьян, — сказала шокированная Марчелла.

— Почему ты закрыла дверь? — спросил Марк.

— Я… — она прикусила губу. — Здесь Санти, — выпалила она.

— Я хочу лечь с тобой, мам, — захныкал Марк.

— Не валяй дурака, Марк! Отправляйся спать. Марчелла поцеловала его в лоб.

— Он будет у нас жить? — спросил Марк.

— Поговорим об этом завтра утром. Ты меня разбудил. Иди спать!

— Что случилось? — спросил спросонок Санти.

— Ничего, — успокоила его Марчелла. — Марк немного выпил.

Теперь сон совершенно покинул Марчеллу. Злясь на себя и на Марка, она лежала без сна. Прошел час. Тело ее слишком устало от движений, но мозг безостановочно работал, вновь и вновь перебирая события. Выпитое шампанское пробудило жажду. Через пятнадцать минут она сдалась, встала с постели и накинула халат. По пути на кухню за соком заметила, что в комнате Марка свет погашен и оттуда раздается храп. «Странно, — подумала Марчелла, — он никогда не храпит во сне». На обратном пути храп показался ей громче. Она распахнула дверь и вошла в комнату Марка. Здесь она отчетливо услышала странный клокочущий звук, вылетавший из его горла при дыхании. «Может быть, у него летняя простуда?» — подумала она. Включив свет, Марчелла увидела, что Марк, полностью одетый, лежит лицом вниз на кровати. Она наклонилась снять с него ботинки, раздумывая, стоит ли его раздеть или просто накрыть одеялом. Взяв из шкафа в холле одеяло, она прикрыла им Марка. При этом Марчелла заметила пустую коробочку от таблеток снотворного и написанную от руки записку: «Я не могу жить, если не буду светом твоей жизни. Единственным светом твоей жизни!»

Марчелла перевернула сына на спину и стала хлопать по щекам. Лицо его начало приобретать землистый оттенок. Сердце Марчеллы сжалось от ужаса, она громко закричала, призывая Санти на помощь. Сглатывая слезы, она набрала номер и вызвала «скорую помощь». Затем позвонила своему врачу и оставила для него срочное сообщение. Вместе с Санти они подняли Марка и, удерживая его между собой, до приезда «скорой» ходили по комнате.

Спорые работники «скорой» уложили Марка на носилки и унесли. В машине ему промыли желудок. Марчелла и Санти следовали за «скорой» на такси. Казалось, прошли часы, прежде чем они добрались до госпиталя.

«Если ты позволишь ему умереть, я никогда больше не поверю в любовь! — молила Бога Марчелла. — Если ты сохранишь ему жизнь…»

Она сдвинула брови, стараясь найти самую большую жертву, которую могла бы принести во имя Бога. Искоса она взглянула на расстроенное лицо Санти.

«Я откажусь от своей любви, — поклялась она. — Только не дай ему умереть! О, пожалуйста, не дай ему умереть!»

Марчелла так крепко стиснула руку Санти, что он даже поморщился от боли. Что бы теперь ни произошло, она потеряет своего Санти. Если Марк выживет, ей придется сдержать клятву, данную Богу. Если Марк умрет, тогда и ее жизнь закончится, потому что от нее ничего не останется ни для Санти, ни для любого другого мужчины.




КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ





ГЛАВА 15


Было около пяти, когда добрый, усталый старина доктор Гринбург, их врач со времен Маленькой Италии, которому она оставалась верна, влетел в ярко освещенную приемную.

— С ним будет все в порядке, Марчелла! — кивнул он.

Обливаясь слезами, она приникла к его груди в грубом твиде. Через ее плечо доктор смущенно улыбнулся Санти.

— Ах, — вспомнила она. — Доктор Гринбург, это Санти Рока, — представила она их друг другу, вытирая глаза.

— Сейчас можно отправляться домой, — доктор успокаивающе похлопал Марчеллу по плечу. — Марк проспит весь день.

Он настоял на том, чтобы отвезти их домой в своем потрепанном автомобиле. По дороге он сказал:

— Боюсь, что придется сообщить полиции.

— Ты же не станешь рассказывать, что Марк отравился некачественными продуктами? — Лицо Марчеллы все в дорожках от слез блестело в свете уличных фонарей.

— Я сделаю все, что смогу, — пообещал доктор Гринбург. — Но я же не могу нарушать закон, моя дорогая. Даже ради моей лучшей пациентки.

В половине шестого она была в постели вместе с Санти, от усталости тут же провалившись в забытье.

Проснулась она в десять, совершенно разбитая. Санти беззвучно спал рядом. Она тихонько оделась и оставила ему записку, что к ленчу вернется. Позвонив в больницу и узнав, что состояние Марка хорошее, она нашла Дональда у машины. Первое, что они сделали — это подъехали к газетному киоску и купили «Пост». Никаких сообщений. Тогда они поехали в больницу. Когда Марк очнулся — заморгав глазами и с удивленным выражением на лице, — она сидела рядом с ним.

Марчелла следила за его лицом, когда он начал припоминать все, что произошло. Они обменялись взглядом, в котором мелькнуло все значение того, что он хотел совершить, и их любовь друг к другу.

— Кто я? — спросил он, слабо сжимая ее руку. Она покачала головой, в ужасе глядя на него.

— Как ты мог решиться на такое, Марк? — спросила она.

— Кто я? — повторил он снова.

— Противный мальчишка, — ответила она. — Чудовище. — И с плачем упала на его подушку, касаясь лицом его щеки. Марк прижался к ней. «Разве она смогла бы жить, если бы ему удалось покончить с собой? — спрашивала она себя. — Ты никогда не сможешь понять, — мысленно разговаривала она с Санти. — Даже если нужно понять существо, которое ты любишь больше всего на свете, плоть от плоти твоей».

Расставшись с Марком, она заехала на рынок, чтобы купить что-нибудь к ленчу. Вернувшись домой, она обнаружила записку от Санти, что ушел прогуляться в Центральный парк. Она выскочила на балкон, пытаясь разглядеть, не мелькнет ли его элегантная фигура среди деревьев. Но тут зазвонил телефон, и Марк заявил, что желает выписаться из больницы и вернуться домой.

— Доктор только что осмотрел меня и сказал, что все в порядке, — объяснил он ей. — Я гораздо скорее выздоровлю в своей собственной кровати…

Она отправила за ним Дональда на машине, разрываясь между желанием дождаться его дома и отправиться на поиски Санти. Ей становилось невыносимо тяжело при мысли, что она вновь увидит вместе Марка и Санти, которые будут смотреть друг на друга враждебно или печально. Она быстренько собрала в корзину еду для ленча и дождалась Санти внизу, в холле. Едва он вернулся с прогулки, как она подхватила его под руку и повлекла опять в парк. На Овечьей лужайке они расстелили скатерть прямо на траве и уселись по обе стороны от корзинки с едой. Расспросив ее о Марке, Санти постарался отвлечь ее. Он был полон планов на будущее и рассказывал о возможностях открытия филиала его галереи в Пальме и пристройке к дому в Дее, где могли бы останавливаться Марк и Соня. Марчелла не перебивала его, хотя почти не слушала, о чем он говорит. Перед ее мысленным взором стояла только одна картина — лицо Марка прошлой ночью, серое и безжизненное, — сковывавшая все ее мысли. Она не могла не думать о том, что бы она сейчас чувствовала, если бы Марку удалось покончить с собой.

— Марчелла? — позвал Санти. — Ты меня не слушаешь. С Марком все в порядке, правда?

— Что? — Она очнулась. — Ах, прости меня. Похоже, я все еще в шоке. Сейчас Марк уже, должно быть, дома, и мне нужно быть рядом. Я только подумала, что еще не скоро кто-нибудь из нас снова окажется на Майорке.

Он нахмурился:

— Но прошлой ночью ты сказала, что мы проведем в Испании полгода!

Она взяла его за руку.

— Мне нужно быть здесь, с Марком, — сказала она. — Мне раньше даже в голову не приходило, как он нуждается во мне. Ему нужно быть в форме к летним экзаменам. Не дай Бог, сорвется его прослушивание у Джанни в Италии, да и… — Она опустила глаза под его вопросительным взглядом. — Не могу я оставить его сейчас, Санти… — пробормотала она.

— Итак, — кисло улыбнулся Санти, — я не могу претендовать на твое исключительное внимание? А наши планы, которые мы строили вместе, не больше чем фантазии?

Она сжала его руку:

— Дай мне немного времени, Санти. Я нужна Марку. Вчера ночью произошло нечто ужасное. Просто не могу понять, как…

— Но ты же не думаешь, что он и в самом деле пытался покончить с собой? — спросил Санти.

Она оттолкнула его руку.

— Он проглотил целый пузырек моих таблеток! — выкрикнула она. — Если бы я не поднялась, собираясь выпить, то он мог бы… — и глаза ее наполнились слезами.

— Умереть? — закончил за нее Санти. — Вот уж не думаю. Ведь он был практически за соседней дверью и так шумел, когда пришел домой. Зачем он стучал к тебе?

— Он же не знал, что ты со мной, — начала она объяснять. — Он огорчился, потому что он хотел спать со мной… — она осеклась, зажав рукой рот.

— Спать с тобой? — засмеялся Санти. Потом он вдруг посерьезнел. — И что, это нормально?

— Ну, нет, но… — Марчелла покачала головой и глубоко вздохнула. «Как можно объяснить все это?»

— Значит, Марк не совсем нормален? — продолжал Санти. — Он хочет спать с тобой. Делает вид, что собирается покончить жизнь самоубийством…

— Да не делал он вид! — закричала Марчелла. — Он проглотил эти таблетки!

— Зная, что его непременно найдут, — добавил Санти. — Поместив себя в самый центр разыгравшейся драмы.

Она почувствовала, как по ней пробежала ледяная дрожь.

— Ты думаешь, что знаешь мотивы, которые двигали Марком, лучше, чем я? — спросила она, вставая, чтобы одернуть юбку и выкинуть бумажные тарелки в контейнер для мусора. Вернувшись, она увидела, что он убирает в корзинку остатки еды. Он тоже встал и сдержанно посматривал на нее.

Ее любовь к нему смешивалась сейчас с раздражением и легкой усталостью. Повернувшись к выходу из парка, она почувствовала, что он обхватил ее за талию.

— Подожди, — позвал он. — Мне нужно кое о чем расспросить тебя, Марчелла. А ты должна честно мне ответить!

Она глубоко вздохнула, выдерживая его взгляд.

— Я так устала, Санти. Может, сейчас не лучшее время для допросов. Мы не выспались сегодня, и потом…

— Мне нужно знать только одну вещь, — перебил он. — Ты думаешь, тебе когда-нибудь удастся встретить мужчину, который будет любить тебя так, как я?

Она взглянула в его напряженное лицо, кусая губы. Наконец она произнесла:

— Если ты меня любишь, ты меня дождешься.

— Разумеется, я люблю тебя! — взорвался он. — Я целую жизнь могу ждать тебя, если это хоть что-то переменит. Но если ты сейчас дашь этому мальчишке сесть себе на шею, он никогда не отпустит тебя, Марчелла! А мы ведь уже не дети. Мне сорок два, и я хочу быть счастлив с тобой сейчас, в свои лучшие годы! Ты же не можешь позволить ребенку — а ты сама признала, что он не вполне нормален, — разрушить наши жизни?

Она повернулась и пошла к выходу из парка, Санти шагал рядом.

— Я не говорила, что Марк ненормален, — возразила она. — Просто я нужна ему больше, чем… — Она остановилась и жалобно взглянула на него. — Послушай, в конце этого месяца он заканчивает учебу. Потом ему нужно попробовать получить эту стипендию в Болонье. Ведь ради этого мы трудились долгие годы, Санти! Не могу же я просто стоять в стороне и наблюдать, как Марк упускает свою возможность. Я должна быть с ним. Я рассчитываю, что это разрушит нашу близость. Я и сама знаю, что он слишком от меня зависит, но ведь это моя вина! Поживет в Италии целый год один, и все будет в порядке…

Он протянул ей носовой платок.

— Ведь он так одарен, — напомнила она ему. — Так много занимается, некоторые учителя вообще считают его гением. Естественно, гений требует… — Она замолчала, вытирая слезы.

— Если твой сын должен быть для тебя самым главным человеком в жизни, что ж, тогда… — Санти покорно пожал плечами. — Наверное, наши жизни слишком разные? — Казалось, он хочет еще что-то сказать, но они подошли к выходу из парка, и он замолчал.

Когда поравнялись с отелем, он протянул ей корзинку.

— Ты не поднимешься в номер? — спросила она.

— Мне нужно немного подумать о нас обоих, — сказал Санти. — Если есть какое-то решение, я должен его найти. Я позвоню тебе позже.

Когда она вошла, держа корзинку со снедью, Марк сидел в своей постели и встретил ее ослепительной улыбкой.

— Как ты себя чувствуешь? — спросила она, присаживаясь на краешек кровати.

— Гораздо лучше. Почти прекрасно! — Он взял ее за руку. — Прости меня, мамочка. Прости, пожалуйста.

Она нагнулась, чтобы коснуться его лба.

— Проголодался?

— Ух, у меня волчий аппетит! — рассмеялся он. — А что у тебя там? Я чувствую себя, как тот жуткий волк, который собирался проглотить Красную Шапочку с ее бабушкой, — и он полез в корзинку.

— Боюсь, что там всего лишь жалкие остатки пикника, — призналась Марчелла. — Но мы ели немного. Там салат из капусты, цыплячьи ножки, несколько булочек. Только не пей вина, Марк. Лучше я принесу тебе апельсинового сока.

Она вернулась со стаканом сока и вновь села, наблюдая, как он ест.

— Ты хоть понимаешь, как невероятно жесток ты был? — спросила она.

Он поднял глаза.

— Я понимаю все, и кто я такой — тоже. Именно поэтому я и подумал, что будет лучше для всех, если я уйду с дороги.

Глаза ее наполнялись слезами.

— Ты что, с ума сошел? — проговорила она.

— Возможно, — согласился он. — И еще здорово надрался.

— И впрямь! — воскликнула она. — Но не настолько же, чтобы забыть оставить записку, которая заставила бы меня мучиться до последних дней жизни?

Слезы текли и текли по ее лицу, и Марк удрученно смотрел на мать. Он отставил еду прочь, и какое-то время она молча обнимала его, думая о Санти, о двух мужчинах, которые противостояли друг другу в ее мыслях и в ее сердце. Ей и вправду казалось, что она одинаково любит их обоих. Но что обычно случается, когда невероятная сила наталкивается на непреодолимое препятствие? Что-то вроде взрыва, при котором посторонний — она сама — получает смертельное ранение.

Она поднялась:

— Пойду проведаю Эми.

Эми только что вернулась из поездки, связанной с ее новым романом «Искусство ночного свидания». Сидя посреди нераспакованных чемоданов, она слушала, что произошло, склонив голову и стараясь оставаться беспристрастной.

— Боже! — Она встряхнула головой, когда Марчелла закончила. — Мы сами усложняем нашу жизнь, правда? Где сейчас Санти?

— Сказал, что должен подумать и найти решение, — вздохнула Марчелла. — Он ждет, что я вот просто так уйду от Марка. Если я из них двоих не выберу его, боюсь, что дурацкая испанская гордость заставит его вернуться в Барселону в припадке гнева, чтобы больше уже никогда меня не видеть!

— И я бы его не осудила. — Эми кивнула Марчелле. — Не будь дурой. Знаю, что я во многом сама как дитя, но если бы я встретила такого мужчину, как Санти, то вцепилась бы в него зубами. Другого такого мужчины просто нет. Это какой-то необыкновенный непорочный человек из пятидесятых годов!

— И поэтому-то его рассуждения отстают от моих на тридцать лет, — подхватила Марчелла.

— Да наплевать, потому что все равно он из чистого золота, — восторженно продолжала Эми. — И он совершенно прав насчет Марка. Ты не можешь ему позволить шантажировать себя. Это эгоизм и грех, и просто… безнравственно!

— Ты Марка называешь безнравственным? — закричала Марчелла.

Эми поморщилась, но все же выдержала яростный взгляд подруги.

— Этого я не заслуживаю, Марчелла, — осадила она, — Не потому, что я вечно таскаю для тебя из огня каштаны, но потому, что все, что бы я ни делала в своей жизни, я делаю так, чтобы не причинить боль другим людям. Марк же задался целью разрушить твои отношения с этим человеком, а это и есть безнравственность!

— Прости меня, Эми, — извинилась Марчелла. — Но если бы Марк убил себя, разве я могла продолжать жить?

Эми поджала губы:

— А я согласна с Санти. По-моему, он просто хотел сосредоточить на себе внимание. Ты не можешь посвятить всю себя, отдать свою любовь до конца жизни этому перешедшему все границы мальчишке.

Марчелла бессильно опустилась, глядя, как побитая собака.

— Разве я заслужила это, Эми? — спросила она в изнеможении.

— Кто сказал, что мы должны непременно получить таких детей, каких заслуживаем? — фыркнула Эми. — Взгляни на Соню!

— У Сони было ужасное детство, — возразила Марчелла. — Я все свое внимание отдавала Марку. Всю свою любовь я вложила в него, и вот…

— И сделала так, что он стал зависеть от тебя на тысячу процентов! — закончила Эми. Она поднялась и обняла Марчеллу. — Теперь я понимаю, почему пишу книги, вместо того чтобы воспитывать детей, — дьявол, насколько же это проще! Пошли! — Она втолкнула Марчеллу в гостиную и провела к стопке газет и журналов. — Скотт прислал все это сегодня утром. — Она раскрыла газету и сунула ее Марчелле под нос. — Вот, очередное обозрение «Санди бук ревью». Я номер третий!

— Поздравляю! — расцеловала ее Марчелла. — Как я рада за тебя, Эми! Но я бы променяла весь успех моих книжек на один час в объятиях Санти!

— Отлично! Вот ты сама и ответила на свой вопрос. — Эми взяла Марчеллу за руки и нежно пожала их. — Ты знаешь, что для тебя главное. Ну, действуй!

Марчелла вернулась к себе и пошла взглянуть на Марка. Он спал. Санти позвонил ей уже в сумерках, когда в соседних домах стал зажигаться свет.

— Кажется, я нашел выход, — сообщил он. — Я сейчас приду.

Она поправила свой макияж и принесла бутылку охлажденного вина.

Санти явился минут через десять с огромным букетом красных роз.

— Спасибо, любимый!

Она взяла цветы, и он обнял ее, целуя. Он прошел с нею на кухню и продолжал обнимать, пока она наполняла водой вазу и расставляла цветы.

В гостиной она разлила вино и протянула ему бокал. Лицо Санти сияло, пока он пил за ее здоровье.

— А где Марк? Я бы хотел сказать это вам обоим.

— Все еще спит, — объяснила Марчелла, усаживая Санти на софу рядом с собой. — Скажи сначала мне!

Он отпил глоток вина.

— Я прогуливался по Манхэттену, — начал он, — и просил Бога помочь мне.

— И он помог? — спросила она.

— В каком-то смысле да! — кивнул Санти. — Я зашел слишком далеко вниз, по каким-то странным улицам, по которым мы никогда не гуляли вместе. Я увидел там много несчастных бедняков, которые, сидя на тротуаре, просили милостыню или спали. А потом я опять вернулся в центр и увидел еще более странных людей — они были так смешно одеты и так смешно шли. И тогда я понял, что Нью-Йорк — безумный город. Вот здесь, сейчас, это трудно понять! Тут так много всего намешано — слишком много нищеты, слишком много богатства. Если я почувствовал себя здесь безумцем после одной недели, то уж, конечно же, дети должны чувствовать себя куда хуже — ведь они живут тут всю свою жизнь. И тогда я принял решение.

— Какое? — почти выдохнула она.

— Вы должны поехать на Майорку все вместе, — сказал он с сияющим взором. — Ты, и Марк, и Соня. Там для всех найдутся комнаты. Дети могут жить в квартире, а мы с тобой в Дее. И ты сама увидишь, как спокойно и чудесно на Майорке. Через несколько месяцев Марк поймет, и мы будем счастливы! — Он так ликовал, что сердце у Марчеллы перевернулось.

— Конечно же, мы спросим у них, но… — Она остановилась, обдумывая ответ. — Просто не знаю, что из этого может выйти. Сонина работа манекенщицей, ее съемки держат ее здесь, а у Марка прослушивание в Болонье в следующем месяце…

— А ты могла бы там писать! — не слушая, продолжал Санти. — Ты же сама говорила, что могла бы там писать!

— Ну, для начала я должна некоторое время побыть тут с Марком, — сказала она. — Может быть, подыскать ему хорошего врача. Ему нужна какая-то помощь.

— Разве то, что предлагаю я, — это не помощь? — нахмурился Санти.

Марчелла закинула руки ему за плечи и прижалась к нему.

— Ты такой хороший, такой добрый и такой великодушный, мой любимый! — Она выдыхала слова прямо ему в шею. — И ты совершенно прав: Нью-Йорк — сумасшедший город. Но таким он нам и нравится. Только здесь мы и можем жить. А Марк и Соня никогда не захотят отсюда уехать. Мне предстоит потратить много сил, чтобы уговорить Марка прожить в Италии какой-то год!

Санти уставился на нее так, будто видел впервые.

— Я думал, что узнаю тебя, — сказал он, — все глубже и глубже — самую твою суть. Но вот сейчас смотрю на тебя и не знаю, что и думать!

— Не говори, пожалуйста, так! — закричала она, хватая его за руку. — Перед тобой я раскрылась так, как ни перед каким мужчиной. Но у тебя нет детей, Санти, ты даже не можешь себе представить, что это такое. Это моя плоть и кровь! Ты делаешь для них все, что можешь, но нет никаких гарантий, что они поймут и оценят это. Я люблю Марка так, как, может быть, ни у кого нет права быть любимым, — целых восемнадцать лет! Понятно, что теперь, когда я встретила тебя, он чувствует себя в отчаянии!

Санти вскочил и зашагал по комнате.

— Между нами куда большая разница, чем я мог вообразить, — сказал он. — Я-то думал, что ты разделяешь мои мечты. Жить на Майорке — разве можно предложить что-то лучше? Я пытался показать тебе простую, прекрасную жизнь на острове, который я так люблю.

— Да, любимый, ты мне показал ее! — согласилась она. — И я никогда этого не забуду. Этот чудный домик на Дее! Маслянистые инжиры! И эта милая старушка соседка, которая была нам так рада…

— Так, значит, вот что это для тебя? — спросил он. — Немного воспоминаний? Обычный летний роман, как у всех туристов?

Она выдержала его взгляд.

— Ты и сам знаешь, что для меня это гораздо больше. Но просто нам нужно…

— Тебе нужно! — закричал Санти. — Марку нужно! Твои нужды мы достаточно обсуждали, а как насчет моих? — Он повернул ее лицо так, чтобы она смотрела прямо на него.

— Прости меня, Санти, — беспомощно пролепетала она. — Мне хотелось представить тебя отличной семье…

— Но я не этого ждал! — сказал он. — Я не так хорош, но ведь у тебя никогда не было достаточно времени, чтобы заметить мои недостатки. Испанцы-майорканцы — гордый народ. Мы можем отдать свою любовь, свои сердца, свои жизни, но мы должны сохранить свою гордость.

Она посмотрела на него.

— Я не собиралась отбирать твою гордость, — мягко возразила она.

— Тогда нечего обращаться со мной, как с дураком, — оборвал он. — И просто объяви своему сыну, что мы собираемся пожениться!

Она автоматически кивнула.

— Пойми, это не только гордость — речь идет о самых главных вопросах жизни, Марчелла. Твоей, Марка и моей, — продолжал Санти. — И если ты не примешь моего предложения, тогда я сегодня же уезжаю.

Он легко поднялся и вышел в холл. Она пошла за ним.

— Прости, что я так серьезен, Марчелла, — сказал он. — Мои друзья и так часто говорят мне, как я смешон и как заставляю их потешаться над собой. Ты тоже так думаешь? — Он улыбнулся. — Но в своей жизни я любил только однажды. Вот и все. — Открывая парадную дверь, он официально поклонился.

— Куда же ты уходишь, Санти? — тихо спросила она. — Я не могу пойти с тобой?

— Нет, — ответил Санти. — Оставайся со своим сыном, пока он будет спать. И подумай над тем, что я говорил.

В эту ночь она и не могла думать ни о чем другом. Позже, уже в постели, ей все никак не спалось, и она все пыталась понять, как ее жизнь превратилась в такую головоломку. Когда же она наконец забылась, ее мучили странные, беспокойные сны. Наутро она проснулась, так и не найдя решения, не зная ответа. Она приняла душ, оделась, зашла на кухню, где Марк готовил завтрак. Но заставить себя поговорить с ним о предложении Санти она не могла, потому что, если бы он начал насмехаться над ним, она бы стала его презирать. Марк сумел бы выставить Санти дурачком или чудаком, и она не сумела бы объяснить, насколько серьезно его предложение. Эми сказала, что Санти — чистое золото; быть может, чистое золото — слишком большая роскошь для безумных ньюйоркцев?

— Будешь завтракать? — предложил Марк, взбивая яйца.

Марчелла покачала головой:

— Я встречаюсь с Санти. У меня такое чувство, будто он сегодня уедет.

— Вот как? — Марк взглянул на нее. — Не мы ли его вспугнули?

Она метнулась в него быстрый взгляд.

— Ты мог, — согласилась она. — Ты же должен понимать, что со стороны трудно понять нашу… близость.

Он виновато подался к ней, но она развернулась и вышла из кухни.

Санти сидел за чашечкой кофе в кафе отеля. Когда она вошла, он встал и после обычных приветствий налил кофе и ей.

— Оставайся еще на неделю, как ты и хотел, и мы можем еще все обсудить, — предложила она.

Санти покачал головой. Она терпеть не могла, когда он начинал вот так упрямиться.

— Знаешь, у испанцев есть поговорка, что наши действия звучат громче, чем наши слова, — сказал он. — Мы можем говорить еще хоть десять лет, но так и будем твердить одно и то же. Так что хватит слов, Марчелла. Начнем действовать! У меня есть дела, которыми пора заняться. Тебе я предложил все, что только имею — мою любовь, мою жизнь. Твоим детям я тоже предложил все это.

— Я знаю только одно: я люблю тебя, — сказала она.

— Тогда летим сегодня днем со мной в Барселону, — продолжал твердить он. — Не могу я играть в эти американские игры, Марчелла. В Испании дети не вмешиваются во взрослую жизнь своих родителей.

— Я не могу сейчас бросить Марка, — сказала она. — Не сейчас.

— Значит, Марк все-таки на первом месте? — спросил он.

Повисло молчание, и она подумала, как же все-таки смешно, что у них заняло целые часы обдумывания и обсуждения то, что свелось к такому простому вопросу. Она взглянула широко распахнутыми глазами в его вопрошающие глаза: в эти темные глаза, в которых отражалась его любовь к ней и его гордый, сильный характер. От этого мгновения зависело все.

— Сейчас — да, — вымолвила она, видя, как любовь мерцает в его глазах. — Конечно, благополучие Марка — прежде всего.

То, что Санти уезжает, не осознавалось ею, пока они ехали в аэропорт. Марчелла старалась смотреть на дело объективно, силилась понять, что его гордость повелевает ему сделать именно это, но чувствовала себя так, будто ее предали.

— Это же смешно, — бормотала она. — Мы же любим друг друга! Мы оба понимаем это. Мы не должны разлучаться.

Санти не отвечал. Он нагнулся вперед к Дональду, когда они подъехали к аэропорту:

— Не нужно парковаться. Просто подвези меня к «Иберии». — Он обернулся к Марчелле: — А то начнутся долгие проводы, и будет только хуже.

Они повернули, как показывал указатель, к стоянке самолетов фирмы «Иберия», и Дональд послушно оставил мотор работать, когда они остановились, а сам пошел доставать чемодан Санти из багажника. Но не в силах Марчеллы было вынести мерный звук мотора, словно отсчитывающего уходящее от них время. Она перегнулась через сиденье и выключила его. Санти вновь обернулся:

— Спасибо тебе за все, Марчелла.

Он поцеловал ее, и она видела, каких усилий ему стоит держать себя в руках. В его взгляде она прочла просьбу о прощении за то, что он не в состоянии принять ситуацию, которая идет вразрез с его убеждениями.

Она одеревенело сидела, пока он выходил из машины, забирал у Дональда свои вещи и благодарил того за все услуги, горячо пожимая ему руку. Потом он показался в окошке, сказал: «Я люблю тебя», повернулся и быстро зашагал к входу в аэровокзал.

Марчелла расстроенно смотрела на его удаляющуюся фигуру. Дональд сел в машину и уже завел мотор, но тут она выскочила из автомобиля и побежала за Санти. Она стояла за контрольной линией, наблюдая, как проверяют его билет, как он здоровается со служащим, оформляющим его документы. Она смотрела и молила Бога, чтобы он обернулся. Когда он увидел ее, в его глазах она заметила ту же боль, то же страдание. Она кинулась к нему, схватила за руку.

— Но это же глупо, Санти! Мы любим друг друга! Мы сумели встретиться — как же мы можем вот так просто отпустить друг друга?

Лицо его засияло:

— Так пойдем со мной к кассе и узнаем, нет ли свободного места?

— Нет, — сказала она. — Нет, не могу. Давай договоримся, когда снова встретимся. Я ли прилечу в Испанию, ты ли вернешься сюда…

Он посмотрел прямо ей в лицо, и она остановилась. Легонько поцеловав ее в щеку, он прошептал «До свидания», словно в забытьи, и пошел на контроль. Проходя через детектор, он совсем повесил голову. Марчелла стояла среди обнимающихся пассажиров, некоторые из них плакали, и слезы, которые катились по ее лицу, не казались слишком неуместными. Когда Санти подошел к последнему барьеру, он шутливо отсалютовал ей и испарился.

Она повернулась и пошла прочь к машине, автоматические двери аэропорта со свистом пропустили ее.

Как же это случилось? Их любовь — такая настоящая, такая предопределенная свыше — не могла кончиться вот так!

Воздух был наполнен дымом и чадом от паркующихся автомобилей, моторы газующих машин и подъезжающих лимузинов погружали площадь в неимоверный шум. Дональд предупредительно распахнул перед ней дверцу. Машина тронулась по направлению к городу, и она слепо глядела в окошко.

— Домой, миссис Уинтон? — спросил Дональд, переезжая мост. Она встретилась с его внимательными глазами в зеркальце. Это был самый добрый и сдержанный человек, какого она знала, и в чем-то он знал ее лучше, чем кто бы то ни было. По его голосу она могла понять, что ему по-своему хочется утешить ее.

Но она не ответила.

— Тогда я отвезу вас домой, — решил он за нее. «Нет, только не домой», — подумала она. Сейчас ей вовсе не хотелось возвращаться домой. Ей было отвратительно все, что касалось ее жизни, — квартира, творчество, сын, даже собственное отражение в зеркале.

— Отвези меня на Пятьдесят седьмую улицу, угол Восьмидесятой, — попросила она Дональда. Она думала о том, что ни за что не могла бы вернуться на эту необитаемую землю отчаяния и стыда, но сейчас она была не в силах пережить остаток дня без какой-то поддержки, а это смехотворное жалкое подобие любви было единственным прибежищем, которое она знала.

— Можешь ехать домой, — разрешила она Дональду, когда через сорок минут он притормозил. — Сегодня ты мне больше не понадобишься.

Она стояла в темноте кинозала, не очень хорошо понимая, зачем пришла сюда. Причин, конечно, был целый десяток, и все же ни одной настоящей причины не было. Просто это было лучше, чем идти домой. За несколько мгновений, пока ее глаза привыкли к темноте, прежняя жизнь окутала ее своим соблазнительным лживым уютом. Несмотря на то что сама мысль о сексе была ей ненавистна, ее тело жаждало каких-то прикосновений, какого-то успокоения. Ее даже передернуло при мысли, какой сложной натурой она вдруг стала. Возможно, ей хотелось как-то наказать себя, посмотреть, как низко она может опуститься, согласно общепринятой шкале счастья, от утонченных чувств, которые были ей некогда доступны, весь путь к этому. Она оглядела темный зал. Смешно, но единственное, что она ощущала в знакомом, безвкусном убранстве, была любовь! В том настроении, в каком она пребывала, ей казалось, что все одиноко сидящие мужчины поворачивают головы в ее сторону, словно пытаются утешить ее в утрате. У нее было такое чувство, будто они всё знают и только дожидаются здесь, чтобы все уладить. Она споткнулась и прямехонько угодила в объятия высокого седовласого мужчины, который болтался здесь с таким видом, будто у них назначено свидание. Она была так ошеломлена, что на какую-то долю секунды ей показалось, будто это ее отец. Он облапил ее, и она расслабилась в объятиях своего отца, всегда заставлявших ее чувствовать, что с ней никогда ничего не случится. Она вдыхала его чистый, с примесью одеколона запах, чувствовала аромат табака, который в ее памяти всегда был связан с отцом. И только когда он стал крепче прижиматься к ней, она вырвалась и побежала прочь из зала.

Она сразу же перебежала на противоположную сторону улицы. Был теплый июньский вечер, еще совсем светло. Но жизнь внезапно, бесповоротно переменилась. Жизнь оказалась совсем другой, чем раньше казалась Марчелле, — рядом ступенек, ведущих к счастью. Вместо этого оказалось, что жизнь — сплошная цепочка уверток, прячущих то, чего больше всего хочется. А уж если ты и получишь желаемое, то цену заломят совершенно неимоверную.

В своих книгах она утверждала, что любовь — самое важное в жизни, единственное, ради чего стоит жить. А теперь она поняла, что любовь значит для нее даже больше, чем она думала. Она была столь могущественна, что становилась угрозой для безопасности других людей; она оказалась столь же зависима от любви Санти, как Марк был зависим от ее собственной. Вот почему она и отпугнула Санти. Хотя… теперь, когда она знает, что любовь мертва, может быть, ей удастся все свое внимание посвятить сыну и своим книгам? Вероятно, так и было задумано, так и угодно кому-то распорядиться ее жизнью. Нужна жертва. Никто никогда не получит ничего просто так. И это нужно твердить себе постоянно.

Она и твердила себе это, даже когда уже входила в темную квартиру и, не включая света, пробралась к бару. Две, три, четыре рюмки виски не сумели ослабить боль. Как и все, спиртное тоже заставляло ее страдать еще больше. Санти! Даже вспоминать это имя невыносимо больно!

«Ну нет, Марчелла, — сказала она себе, — ты поступаешь не слишком-то хорошо. Ты поступаешь плохо. Но едва ли у тебя есть выбор…»

Красавец мужчина в темных очках, летящий вечерним рейсом в Барселону, отклонил попытки хорошенькой стюардессы пофлиртовать. Вместо этого он попросил конверт и бумагу. Покусав кончик ручки, он принялся за письмо:

«Моя дорогая возлюбленная Марчелла!

Я пишу тебе это послание в самолете, думая о тебе каждую секунду с тех пор, как мы расстались. Я должен был уехать, потому что мне хотелось как можно сильнее выразить свой протест против того, что твой сын имеет над тобой такую огромную власть. Это эгоистично, что я так нуждаюсь в тебе и так хочу тебя, но мне кажется, у меня есть на тебя право.

Я верю в то, что мы рождены, чтобы быть вместе. Без всякого эгоизма (можем ли мы не быть эгоистами?) я искренне верю в то, что тебе нужно быть с Марком — так, как звери ухаживают за своими детенышами: с любовью, но твердо.

Я всегда думал, что моя испано-майорканская гордость — лучшее, что я имею, но теперь вижу, что слишком большая гордость может привести к тому, что я тебя потеряю. И я готовлю себя к тому, чтобы забыть про гордость, потому что жизнь без тебя не может сравниться с жизнью с тобой. Чтобы поддержать свой боевой дух, я должен верить, что через каких-нибудь несколько дней ты увидишь, что я был прав, и будешь верна себе, а не слабостям Марка. Он должен расти реалистом в мире, где мать не может ставить счастье сына выше своего собственного, особенно если мать молода, хороша собой, умна и рационалистична, если она способна вызвать в человеке такую любовь, какую ты вызвала во мне.

Я всегда полагал, что человек не должен жить одними надеждами. И все же я жду от тебя любой весточки. Я буду ждать, моя дорогая, буду ждать, пока мои руки снова не почувствуют тебя в своих объятиях, пока мои губы не прижмутся к твоим, где им и надлежит быть.

Всегда твой Санти».

Он внимательно перечитал написанное и сложил листок бумаги. Это было не совсем то, что он хотел бы сказать, но его английский был ограничен, и он чувствовал такую печаль, какой не испытывал никогда в жизни. Он вздохнул и сунул конверт в карман. А может, вдруг подумал он, лучше и вовсе не посылать письма? Но это он решит в Барселоне.

Марчелла погрузилась в работу, вычитывая гранки «Музыки любви», последние страницы которой уже были набраны. Ей удалось так устроить свою жизнь, что она проводила в одиночестве как можно больше времени. Если уж ей не суждено быть с Санти, она хотела остаться совсем одна. Чем более одинокой она себя чувствовала, тем больше заставляла себя писать. Она писала до глубокой ночи, пока не начинала брезжить заря и привычный шум машин не наполнял близлежащие улочки. Она чувствовала, что впервые пишет настоящий любовный роман, потому что теперь что-то настоящее случилось с ней самой. История о двух американках, отправившихся в путешествие на Майорку, должна была быть написана, пока впечатления еще свежи в памяти. Нужно непременно донести до бумаги ее воспоминания о напоенном ароматом сосен воздухе Пальмы, о звуках улицы за стенами квартиры Санти, о нежнейших оттенках олив в Дее, об их любви. На этот раз она описывала любовные отношения совсем иначе, чем в своих предыдущих книгах, — в них было меньше секса, больше духовности, больше романтики. Каждый раз, когда наверху страницы она печатала заглавие «Вечность начинается сегодня», она вспоминала, как Санти произнес впервые эти слова, и любовь смешивалась в ней с острой болью.

Поделиться своей страстью с миллионами читателей — это действовало на нее очищающе. Это сочинительство становилось криком, идущим из ее сердца и души. Она знала, что читатели обязательно поймут то, что она хотела сказать. Наконец-то она позволит им узнать, что же испытывает по-настоящему любящая женщина.

Марк был достаточно чуток к ее чувствам, чтобы понять, что ему следует держаться подальше. Ночные часы, которые она проводила за работой, означали, что спала она теперь до полудня. Вставая, она первым делом шла к письменному столу и просматривала почту, которую приносил Марк. Если письма от Санти не было, она давала себе слово не писать к нему. Но во время своих долгих ночных бдений, особенно между тремя и четырьмя утра, она неизменно нарушала данное себе обещание и с упоением принималась писать ему длинное, исполненное любви письмо. Она надписывала их «Экстренная почта» и откладывала, чтобы Марк опустил их утром по пути на занятия. Ему не нравилась его роль почтальона.

Когда однажды Марчелла поднялась раньше обычного, она застала его выходящим из своей комнаты.

— Зачем ты пишешь этому типу? — выпалил он. — Я думал, с этим давно покончено.

В это мгновение она ненавидела собственного сына, и он должен был почувствовать это, поймав ее ледяной взгляд.

— Тебе нет необходимости читать надписи на конвертах, — холодно сказала она.

— Его конверты ты называешь «Экстренной почтой»? Разумеется, я прочел имя, — парировал он.

Она пронзила его взглядом.

— Это экономит мне время, Марк, — пояснила она. — И мне в самом деле кажется, что это самое малое, что ты можешь для меня сделать в сложившихся обстоятельствах. Разве не так?

Он кинулся, чтобы обнять ее.

— Ну, прости, — сказал он. — Конечно же, я буду относить твои письма.

Она тоже обняла его, правда, не слишком сердечно, напоминая себе: «Я сделала из него эгоиста!» А может, это был подарок? Может быть, лучше быть эгоистом в мире эгоистов?

Санти предупреждал ее о том, как он горд, но его молчание ее убивало. Через три недели после его отъезда она не выдержала и набрала номер его галереи в Барселоне. Женский голос на просьбу позвать сеньора Рока ответил:

— No est?.[5 - Его нет (исп.).]

Теперь она избегала Эми, Нэнси и других своих подруг, с которыми обычно обедала. Ей хотелось разделить свою жизнь очень четко на «до Санти» и «после Санти», причем так, чтобы «после» было совершенно непохожим на «до».

— Тебе совсем незачем ехать со мной в Болонью, — ровным голосом уговаривал ее Марк в июле. — На прослушивание Джанни нас едет целая группа. Если ты поедешь, это будет даже глупо.

— Но я думаю, что могла бы оказать тебе моральную поддержку, Марк, — возражала Марчелла. — Я бы организовала поездку, взяла бы на себя хлопоты о деньгах, о паспорте…

— С нами едут Кол Ферер и другая учительница. Они прекрасно позаботятся о нас, — упрашивал Марк. — Да и вообще, мы же не дети.

Это обижало ее, но она знала, что ей нужно мужественно встретить первый удар его борьбы за личную независимость.

— А ты уверен, что справишься, Марк? — спросила она.

— Да не волнуйся ты! — заявил он. — Нам будет страшно весело.

— Забудь на этот раз о веселье, Марк, — посоветовала она. — Просто постарайся сыграть так, как не играл еще никогда в жизни!

Целых пять дней она прожила без него. И вот он позвонил и сообщил, что синьор Джанни берет его в ученики. Она откупорила бутылку шампанского и поздравила его по телефону.

— Поздравляю, дорогой мой. Я знала, что так все и будет! — тепло сказала она.

— Да и я знал, — нахально заявил Марк.

Они попрощались, и она уселась у темного окна своей спальни. Была уже глухая полночь. Марчелла медленно потягивала холодное вино.

— За Марка! — громко воскликнула она, поднимая бокал. — У него все получится. Он непременно станет великолепным, знаменитым музыкантом. Он будет играть на рояле, и весь мир будет ходить на его концерты.

Помогает, подумала она, отпивая вино. Действительно помогает. Чувство, которое мучило ее теперь постоянно, потихоньку рассеялось, и ей уже не казалось, что ее жизнь лишена смысла. Никто никогда ничего просто так не получает, думала она, чувствуя, как постепенно слабеет от вина ее тело. «Счастливые дети, успешная карьера и любовь. А сейчас, когда Марк целый год будет занят…»

Ее мысли прервал резкий телефонный звонок. Она подумала, что это, должно быть, перезванивает Марк, и рассеянно ответила.

— Марчелла! — Голос Санти, раздавшийся так близко, внезапно оборвал ее ноющую боль, снял тяжкий груз с ее души и сердца.

— Санти! — выдохнула она. — Неужели это ты?

— Сколько там у тебя сейчас времени? — спросил он. — Я не разбудил тебя?

— Половина первого, дорогой мой. Боже, какое счастье, что ты позвонил! Ты представить себе не можешь, как я по тебе соскучилась! Ну, как ты?

— Все отлично, — сказал он. — А что Марк?

— С ним теперь все в порядке, Санти, — начала она рассказывать. — Он позвонил мне буквально пять минут назад из Болоньи. Его взял Джанни — помнишь, я тебе говорила, тот итальянский маэстро? С сентября он начнет заниматься у него.

— Ты, должно быть, очень рада, Марчелла.

— Еще бы, любовь моя! Все было бы отлично, если бы я так по тебе не скучала. Почему ты не звонил мне так долго? — спросила она.

— Хотел проверить, смогу ли я жить без тебя, — признался он.

— Ну и как? — Дыхание у нее перехватило.

— Думаю, что нет, — просто сказал он.

— Ах, любовь моя, без тебя у меня не жизнь, а просто ад! — призналась она. — Мы принадлежим друг другу, знаешь ли ты об этом, Санти?

— Знаю, — ответил он. — Но у меня есть новое предложение, возможно, я наконец нашел способ для всех нас быть вместе.

— Что такое? — Она улыбнулась.

— Я поговорил тут со своими друзьями о наших трудностях, — признался он. — В частности, с одним моим приятелем, психологом. Он рассказал мне о самоубийстве и о том, что часто это — отчаянный крик о внимании. У Марка ведь никогда не было внимания со стороны отца, правда же? Я думал об этом так серьезно… — Его голос дрогнул.

Она вздохнула:

— Скажи, что ты делаешь не серьезно, Санти?

— Я никогда не хотел иметь детей, — продолжал он. — Я считаю, что в этот мир мы не имеем права приводить новые жизни. Это было одной из причин моего развода, потому что моя жена хотела иметь ребенка. Я не хотел такой ответственности. Быть может, поэтому я и не понимал Марка так хорошо, как мне следовало. Отец смог бы внести равновесие в его жизнь. Он стал бы меньше зависеть от тебя. Я посоветовался с юристами, и я готов усыновить Марка. Так, чтобы он стал мне как родной сын. Что ты на это скажешь?

— Ах, Санти, это так великодушно и мило с твоей стороны, но… — начала было она.

— После Италии он мог бы жить с нами на Майорке, если захочет, — продолжал он. — Я мог бы открыть филиал моей галереи. У нас была бы настоящая семья.

Крепко сжав веки, она кусала губы.

— Санти, — сказала она. — Это такое необыкновенное предложение, и я знаю, сколько ты всего передумал, пока решился на него, но сложности Марка не в том, что у него нет отца. Отец у него как раз есть. Он сидит в тюрьме.

— В тюрьме? — изумился Санти. — За что?

— Он нашел способ зарабатывать деньги на бирже незаконным образом, — ответила она.

— Ясно, — сказал Санти, и она уловила разочарование в его голосе. — Но ты не говорила мне об этом.

— Прости, но мне не хотелось посвящать тебя в эту игру, — вздохнула она. — Но я предостерегала тебя, что у нас немного безумная семья, не так ли? — Она попыталась рассмеяться, но на другом конце провода молчали. — Послушай, любимый, — продолжила она. — Позволь мне присматривать за Марком, пока он будет этот год жить в Италии, и навещать тебя так часто, как только у меня будет получаться. А когда он закончит учебу в Италии, ну, тогда…

— Нет, — прервал Санти. — Если мы сейчас же не решим вопрос с Марком, он всегда будет стоять между нами. Поверь мне, я знаю это.

— Давай решать все проблемы, когда они будут появляться, Санти, — попросила она. — По крайней мере, мы сможем видеться и быть вместе. Мы же достаточно любим друг друга, чтобы справиться с любыми проблемами, правда, Санти? — Она услышала его глубокий вздох так близко, словно его рот касался ее уха. Близость казалась такой достижимой, протяни руку, и коснешься его, почувствуешь его тепло и ласку.

— Марчелла, напряженная любовь, которая тебе нужна и которую ты сама даешь, ставит так много проблем, — сказал он. — Может быть, слишком много проблем?

— Но что же случилось с твоей «вечной» любовью? — заплакала она.

— Этого я не забыл, — уверил он, — и не забуду. Мы должны пожениться, Марчелла. Мои мечты о любви не менее сильные и всепоглощающие, чем твои. Я хочу, чтобы все было поровну!

— Но все и так поровну! — напомнила она ему.

— Нет, до тех пор, пока Марк будет стоять передо мной! Нет, если ему будет доставаться больше твоей любви, чем мне, Марчелла! — заявил он.

— Все те же старые аргументы, Санти! Ты такой же ужасный, как и Марк! Зачем вы заставляете меня выбирать между вами? Не могу же я, в самом деле, отрезать одну ногу, одну руку, половину сердца! Марк навсегда останется моей частью. Перед ним блестящее будущее, и я хочу быть с ним всегда, вдохновлять его. Ты не знаешь, что чувствует мать к своему ребенку, — у тебя никогда не было детей!

— Но именно это я и хотел разделить с тобой, — напомнил он. — Усыновив Марка.

— Марк никогда на это не согласится! — зарыдала она.

— Спроси его, — предложил Санти.

— Да не надо мне его спрашивать! — быстро отозвалась она. — Что я, не знаю его реакции? Он просто посмеется, и все!

— Посмеется? — эхом отозвался Санти. «Господи, — подумала Марчелла, — и как меня угораздило сказать это слово?»

— Наверное, я уже устал от того, что постоянно становлюсь посмешищем, Марчелла. — Голос Санти стал ледяным. — Наверное, нам просто нужно сказать друг другу прощай сейчас.

— Нет! Подожди! Зачем ты так говоришь! — закричала она. — Мы же скоро увидимся, правда? Ты получил мои письма? — Но послышались гудки, и она поняла, что он повесил трубку.

Санти спускался по Лас-Рэмбласу, самой оживленной улице Барселоны. Это, собственно, нельзя было назвать улицей — просто широкий проход по бульвару, забитому лавчонками, в которых продавали все больше цветы, журналы да птичек в клетках. В любое время суток бульвар был запружен людьми, но сегодня Санти никого не замечал. Он злился, что его замечательное предложение по усыновлению было отклонено, но он знал, что его злость скоро рассеется и ей на смену придет ощущение тяжкого одиночества, которое навалится на него, и опять станет казаться, что жизнь теряет смысл, а ведь он поклялся, что не позволит себе никогда испытать ничего подобного.

Был только один путь избавиться от этого невыносимого чувства, которое вызвала женщина, — это вырвать его прочь из сердца, как и должен был поступить настоящий мужчина. Работой, путешествиями, да чем угодно, лишь бы избавиться от этого дорогого образа. Он остановился на перекрестке, ожидая, пока остановятся машины.

С чего он взял, откуда у него эта непоколебимая уверенность, что среди всех встреченных — или невстреченных — им женщин именно Марчелла предназначена ему? Как это нелогично. С этим нужно покончить, если он не хочет оставаться несчастным.

Он шел по Лас-Рэмбласу к дому своих родителей. Все три недели после своего возвращения из Нью-Йорка он пытался отложить свой визит к ним, потому что знал, что его начнут обстоятельно расспрашивать о путешествии. Но не мог же он упоминать о Марчелле; он уехал под предлогом обсуждения совместной работы с Манхэттенской галереей. А вдруг мать разгадает его уловки и начнет задавать свои знаменитые язвительные вопросы? Ей очень хотелось вновь его женить, это он знал. Но что он мог рассказать ей? Что она вот-вот станет бабушкой двух издерганных американских подростков?

Он передернул плечами, пересекая улицу, разглядывая длиннохвостых попугаев и голубей, расхаживающих и прыгающих в клетках в его любимой лавочке. И зачем мы устраиваем сами себе тюрьмы? Не было ли бы и в самом деле лучше, если бы он постарался забыть это приключение или, например, изложить все свои чувства (как он и намеревался) в одном длинном-длинном, искреннем и честном письме к Марчелле, все же оставляя открытой дверь для надежды? По крайней мере, сейчас надежда была нужна ему, как кислород.

Когда Марк вернулся из Италии, они отметили его успех в домике Эми в Саутхемптоне, где Эми, невзирая на то, в какую отшельницу превратилась Марчелла, принимала ее с прежней теплотой. На шумных вечеринках она охраняла Марчеллу от «волков» и женатых мужчин, оберегая ее одиночество. Известный писатель заявил, что он влюбился в Марчеллу. Они провели вместе день на побережье, за ужином сидели рядом за столом, но Марчелла осталась совершенно равнодушна к нему как к мужчине, так что даже Эми пришлось за него заступиться.

— Я встретила мужчину, который рожден для меня, Эми, — говорила она. — Не может он вот так просто забыть о нас. Наша история еще не окончена, я знаю, что нет!

Она наблюдала, как Марк играет на рояле, чтобы развлечь гостей Эми, которых он просто околдовал. Люди, которые видели его выступления в «Карлайле», предлагали ему контракты на запись, но она старалась настоять, чтобы он ничего не подписывал, уверенно полагая, что это не принесет добра его карьере пианиста-классика.

Между ними существовало теперь молчаливое взаимопонимание, которое они установили друг с другом с помощью каких-то новых связей. Она написала еще несколько взволнованных, страстных писем Санти, пытаясь объясниться, уверяя его в своей «вечной» любви, чтобы он не думал о ней и о ее безумной семье. Теперь ей приходилось заботиться еще и о матери — последнее время она сильно сдала, и в свои все более частые посещения Марчелла сжимала ее руку в своей, пытаясь передать ей волю к жизни. Она уже плохо сознавала, что эта прикованная к постели старуха и есть ее мать, но сама мысль, что она может потерять ее, была ей ненавистна.

На последнем в этом августе ужине у Эми какое-то внутреннее чувство заставило ее лишний раз позвонить в больницу.

— Я звоню вам весь день, — сообщила ей медсестра. — Мне очень жаль, но ваша мама умирает.

Могильщики, осторожно опуская гроб с телом бабушки в землю, неотступно таращились на Соню. Место на кладбище рядом с фамильной усыпальницей Альдо Балдуччи было куплено для Иды, когда он умер. Погребальная церемония проходила во дворе церкви Маленькой Италии, и, казалось, все только и смотрели на Соню. Хотя она и так обычно носила черное, ее великолепный гардероб позволял ей из чего выбирать. Она явилась в черной мини-юбке, обнажавшей ее длинные ноги, в черном свитере, в черной фетровой шляпке, натянутой на голову, и в черных очках. Марчелла знала, что они должны чувствовать себя польщенными уже тем, что Соня снизошла до семейного события и явилась сюда. Обычно она ее почти не видела, следя за ее успехами супермодели лишь по глянцевым страницам «Вог» или «Базаара» или читая обрывки новостей в «Нью-Йорк пост».

Марчелла была тяжко опечалена потерей матери. Ее визиты к ней — еженедельные проверки, хорошо ли за ней ухаживают, — превратились в привычку. Ида умерла, превратившись в жалкую сморщенную оболочку прежней леди, никого не узнавая, и. все равно Марчелла потеряла ее. Она пробегала взглядом по толпе, всякий раз вздрагивая, когда узнавала в ней старых школьных друзей. Они выглядели намного старше. Неужели и она тоже состарилась? Или это деньги помогали ей покупать возраст? Были ли и они так же замучены своими мужьями, как и она сама, или просто объедались и запускали себя словно в отместку? Она всем им глубоко сочувствовала.

Когда отец Кармелло произнес «Давайте помолимся», она закрыла глаза и представила своих родителей, но вдруг поняла, что не может молиться за них. «Господи Боже, — молилась она горячо, — не позволяй Санти забыть меня!» Она чувствовала, что сейчас он должен быть здесь, с нею, поддерживая ее своим присутствием, своей любовью.

Отец Кармелло произнес небольшую речь, упомянув, что семью Балдуччи он знает с тех пор, как начал служить в этом приходе. Закончив, он пригласил паству, друзей Марчеллы разделить вместе с семьей трапезу — традиционный пирог с вином, — устроенную в зале церкви. Соня была молчалива, замкнута, как будто позировала на стольких фотографиях, демонстрируя бесчисленное множество нарядов, что уже не знает, как вести себя в обычной жизни, особенно на такой серьезной, официальной церемонии. Марчелла заколебалась, когда одна из женщин подошла к ней с книгой и попросила автограф.

— Но я не уверена, что здесь это удобно, — прошептала она.

— Ах, Марчелла, ты что, не узнаешь меня? — Какая-то толстуха радостно заглядывала ей в лицо, словно подзадоривая.

— Зизи! — Марчелла с радостным криком заключила ее в свои объятия. Это была одна из девочек, которые зачарованно слушали ее первые истории.

Зизи нежно прижала ее к себе.

— Я всегда говорила, что ты своего добьешься, Марчелла. Я всегда знала, что однажды ты станешь знаменитой писательницей! А сейчас, пожалуйста, подпиши мне ее на память!

— Я купила твою книгу, как только она появилась у нас в книжном киоске, — произнес другой голос.

— Андреа! — Марчелла обняла свою старую подругу.

Соня дернула Марчеллу за рукав.

— Просто какой-то книжный обвал, — шепнула она. Чмокнула Марчеллу в щеку и тронула за руку Марка: — Да не грусти. Бабушке куда лучше, что она покинула этот мир.

Марчелла смотрела, как Соня быстро и элегантно уходит сквозь толпу.

— Пойду помогу ей найти машину, — бросил Марк, направляясь за ней.

— Ах, какая красавица ваша дочь! — сказала одна из женщин. — Такая красавица! Прошлой ночью мы любовались ею по телевизору. Я говорю — ей-Богу, это Соня Уинтон, а мой муж и говорит…

— Да, спасибо большое. — Марчелла заставила себя приветливо отвечать на их комплименты. Они хотят как лучше. Они же не знают, какой взрыв противоречивых эмоций вызывает в ней встреча с Соней.

— И твой сын — он так красив. Он тоже собирается стать супермоделью?

— Нет, он будет пианистом. Я надеюсь, что он будет концертирующим пианистом!

— Ах, Марчелла, ну как это чудесно! И как ты должна гордиться!

— Да, да, спасибо, — запинаясь, бормотала она. Она пробралась сквозь толпу к вернувшемуся Марку, желая помочь ему преодолеть неловкость в общении с этими славными людьми. Она прошептала:

— Возможно, последний раз мы с ними. Плохо это или хорошо…

Она взяла несколько роз и положила на свежий холм могилы своей матери. Когда она коснулась стеблями земли, из глаз ее наконец хлынули слезы.

К ней тихо подошел отец Кармелло, и она заметила, что морщины избороздили его открытое, приветливое лицо, а пустой взгляд полон самоотречения.

— Спасибо за добрые слова о моих родителях, отец Кармелло, — поблагодарила она. — Я очень ценю это.

— Я всегда считал их хорошими людьми, — просто сказал он. — Маленькая Италия так изменилась. Я теряю настоящие итальянские семьи вроде вашей, Марчелла. Очень жаль, что так получилось с твоим мужем. Ты ходишь в церковь? Ты давно исповедовалась?

— Да, — сказала она, опустив глаза. Он ждал. Это погребальная церемония всколыхнула в ней воспоминания о похоронах ее отца. Как же хорошо она помнила тот день и то, как она верила, что виновна в его смерти! Господи, вечно она чувствует перед кем-то свою вину! Теперь она уже развелась, успела встретить, да, пожалуй, и потерять, великую любовь всей своей жизни, а вот стоит на том же самом месте, рядом с тем самым священником, который когда-то венчал ее. Она закрыла глаза и сильно встряхнула головой. Коснулась рукава отца Кармелло и пошла за ним в пустую церковь. Она прошла в исповедальню, раздумывая, как же она ему обо всем расскажет. Сможет ли она найти нужные слова? Голоса людей, поминающих ее мать в зале за ближайшей дверью, эхом отдавались под пустынными сводами. Пастор занял свое обычное место за решеткой. Внутри исповедальни, когда она опускалась на колени, ее ноздрей коснулся запах старого дерева. В горле застыл комок воспоминаний, горя и пыли. Она вдруг стала икать, глубоко вздыхая и всхлипывая.

— Я не могу. — Она закашлялась, и он подошел к ней, подал руку и помог выйти, пока она безуспешно пыталась совладать с собой. — Я не могу! — повторяла она.

— Все хорошо, Марчелла. — Он положил ей руку на плечо. — Наверное, сегодня не лучший для этого день. Но я всегда здесь, когда бы ты ни пришла. Не забывай нас, Марчелла. И не забывай Господа.

— Не забуду, — поклялась она. — Спасибо, святой отец.

Она знала, что уже никогда не вернется. То, в чем ей надо покаяться, не для церкви. Это войдет, как-то изменившись, в ее роман. Ее читатели поймут ее и простят. И они не найдут ничего странного в том, что она считает себя неплохим человеком. Ничего странного не увидят в ее посещениях «Партнеров», у которых она искала простой секс и от которых уходила такой же незапятнанной и чистой, какой входила к ним. Ничего удивительного в том, что она так странно гордилась своей жизнью.

Когда они с Марком подошли к «роллс-ройсу», ее друзья и другие прихожане столпились около машины, гладя ее сверкающие бока, махая им на прощание. Многих она приглашала к себе в гости, зная, что они никогда не осмелятся, зная, что для них та часть города, где живет она, как другая планета. Машина медленно тронулась, оставляя позади Маленькую Италию, возможно, навсегда.

В начале сентября Марчелла поехала вместе с Марком в Италию. Для начала они провели целую неделю в Риме и Флоренции, испытывая странное наслаждение от знакомства со своим достоянием. На римских улицах она часто встречала мужчин, которые так напоминали ей отца, что хотелось плакать. В Болонье она помогла Марку устроиться на верхнем этаже пансиона для студентов, который он сам выбрал. Маэстро Джанни давал ужин в честь новых учеников и их близких. Марчелла влюбилась в Болонью и готова была остаться, но ее ждала новая книга, и она оставила Марка устраивать его собственную новую жизнь. А сама полетела в Нью-Йорк заниматься своей жизнью.

К октябрю альбом «избранных» импровизаций Марка вдруг появился повсюду. Она слышала, как записи Марка передают по «М-радио», а в музыкальных витринах на Бродвее и в Виллидже видела его пластинки. Она подозревала, что это дело рук Кола Феррера, эти записи мог раскрутить только он, но она утешалась при мысли, что теперь, когда Марк в Италии, он достаточно далеко от влияния Кола и может следовать тому курсу, который предначертала для него она. Этот раунд она выиграла!

Когда поздней осенью вышел ее роман «Музыка любви», Марчелла отказалась от обычных презентаций и даже телевизионных интервью.

— Никаких выступлений, — заявила она Скотту. — Теперь я только раздаю автографы — и все.

Скотт был в ярости, но «Вольюмз» получило столько предварительных заявок на «Музыку», что успех романа был предопределен еще до публикации. Даже Эми в качестве ее агента вовлекли в эту битву, но та сразу увидела, что Марчеллу не переубедить.

— С этого момента мои книги будут продаваться только по их настоящим заслугам, — сказала ей Марчелла. — Мне надоело валять дурака в этом заколдованном кругу. Скотт может орать сколько вздумает.

Впервые респектабельные обозреватели признали, что она сумела подняться над уровнем обычной макулатуры. Критики хвалили ее за романный размах, вовлекающий читателя в тридцатидневный круг европейских концертных залов и музыкальных конкурсов. Эми обращалась с ней очень ласково, не настаивая ни на чем, что Марчелла могла бы сделать помимо своей воли. За день до официальной даты публикации они объехали на машине Эми книжные магазины, чтобы посмотреть на рекламу книги в витринах. Целая витрина была посвящена книге Марчеллы в «Вальденбукс» на Пятой авеню, а в «Даблдэе» организовали громадный стенд, который приветствовал заходящих в магазин покупателей. В большинстве других магазинов заказали от пятидесяти до ста экземпляров.

С выходом «Музыки любви» Марчелла достигла той вершины в своей карьере, когда она вошла в список имен «высшей пробы» — теперь только факт, что ее имя стоит на обложке, был достаточным для того, чтобы книга хорошо продавалась. Это был тест на талант, признание того, что читатели полюбили оба ее первых романа настолько, что готовы покупать ее третью книгу просто автоматически.

Скотт позвонил ей через три дня после выхода книги, и голос его как-то странно дрогнул.

— Марчелла, ты сидишь? — спросил он. — Держись крепче, у меня в руках книжное обозрение «Нью-Йорк таймс» на следующее воскресенье. Ты идешь первым номером!

— Не верю! — выдохнула она. — Скотт… прямо не знаю, что сказать! Спасибо, что сообщил. — И она нежно опустила трубку на рычаг, пораженная слезами, полившимися у нее из глаз. Она не могла понять, почему плачет. Из-за успеха? Или оттого, что он наступил в такой сложный момент ее жизни? Она молча смотрела на Центральный парк. Как неблагодарно и грешно с ее стороны не скакать на одной ножке от радости. Во всем мире есть немало авторов, которые готовы пойти на убийство, чтобы оказаться на ее месте. А что это для нее? Ничто в сравнении с желанием оказаться с Санти в его доме в Дее, проснуться ночью от прикосновения его губ к ее шее, повернуться на рассвете и обнаружить, с какой любовью смотрят на нее его темные глаза. В будущем она видела лишь бесконечную работу за письменным столом, стремительные набеги к «Партнером» за порцией быстрого секса, посещение концертов Марка, когда его слава начнет расти, и чувство безотрадной горечи в душе, пустоты из-за отсутствия рук Санти, губ Санти, его воркующего голоса. Она столько раз была готова набрать его номер в Барселоне, писала ему бесчисленные любовные письма, которые рвала на следующее утро, планировала поездки в Испанию и часом позже отказывалась от них. Он должен был хотеть ее так же сильно, как она хотела его, но преследовать его значило унижать их любовь. Вот почему она была так строга сама с собой и вот почему не нарушала установленных правил — никаких звонков и никаких писем, Но где было взять силы и желание продолжать такую жизнь? Она знала, что ответ означает радикальные перемены и еще больше работы. Она знала, что искать ответ значит думать о многих других людях, а не только о самой себе. И она была готова прийти к этому новому решению.




ГЛАВА 16


Манхэттен, весна 1990 года

Супермодели накладывали макияж, только когда им за это платили: чем больший успех у супермодели, тем меньше накрашено ее лицо в обычные дни. Соня лишь слегка тронула помадой свои великолепные полные губы, выйдя на улицу и своей обычной, стремительной походкой летя по Мэдисон-авеню. Она блистала, как черный бриллиант, ее длинные волосы струились из-под шелковой косынки, короткая юбка открывала безупречные ноги — слишком длинные для обыденной жизни. Стояло сверкающее апрельское утро, холодное солнце обливало дома, людей, машины резким светом. Прохожие в изумлении оборачивались, когда это великолепное создание рассеянно обгоняло их, столь же странное, как пришелец с другой планеты, планеты Красоты.

Чтобы подчеркнуть свои выразительные глаза, она обычно носила пурпурный, лиловый и черный. Сегодня она была в черном, легкая кашемировая накидка через одно плечо, ее обаяние облаком окутывало ее, обдавая жизни людей, мимо которых она шла, ароматом мечты.

На несколько минут она почтила своим присутствием шикарное итальянское кафе, залпом выпила чудесный кофе с молоком, кинула пять долларов симпатичному официанту — который знал ее в лицо и крикнул на бегу: «Чао, красавица!» — и усмехнулась ему в ответ уже из-за окна витрины. Сейчас, когда ей было восемнадцать, стало ясно, что она обладает одним из тех оригинальных лиц, которые с годами становятся только более утонченными. Она останется прекрасной и в тридцать, и в сорок, и в пятьдесят, и даже в восемьдесят, и знание этого придавало ей ту особую прелесть, которой отмечена, как печатью, настоящая красота.

К тому времени, когда она дошла до Шестьдесят четвертой улицы, кофе начал свою работу. И без того неспокойная в свои лучшие минуты, выпив чашечку кофе, она просто сходила с ума, мысли бешено роились в ее мозгу. Ей нравился этот взрыв эмоций, и она с особым удовольствием составляла планы на сегодняшний вечер, о котором мечтала долгие месяцы, и сейчас просто трепетала — так это было важно. Ни одному человеку на свете она не рассказывала о своих планах на сегодняшний вечер. А если кто-нибудь и спросит, она будет загадочной и сделает отсутствующее лицо. Четыре месяца она нажимала на всевозможные тайные пружины, чтобы заполучить это место, и она не собирается рисковать, чтобы упустить хоть мгновение предстоящего удовольствия. Неприятный порыв ветра пронесся вдруг по Мэдисон-авеню, ослепив всех, кто непредусмотрительно был без солнцезащитных очков. Какая-то малышка, едва протерев глазенки, внезапно отпустила руку своей матери и кинулась к Соне прямо на красный свет:

— Вы знаменитость, да?

Соня помотала головой и почти побежала прочь. Детей она не любила, потому что дети видели ее насквозь. Мужчины — никогда. Их слишком занимало долгое разглядывание ее стройного тела с удлиненными пропорциями или созерцание фиолетовых ирисов ее глаз.

Едва она появилась в студии, как все столпились вокруг нее, здороваясь, обнимая и целуя. Помощник отправился за кофе, в ладонь ей вложили «Нью-Йорк пост», и Джесон, гример, повязал большой нагрудник вокруг ее шеи.

— Никаких темных подглазий! Никаких мешков! Ах, Соня, как я тебя люблю! — закричал он, касаясь кисточкой красок.

— Чем от тебя несет? — Она пошевелила ноздрями. Джесон оглядел себя.

— А, «Соваж», — вспомнил он. — Мне так нравится этот сильный запах. Таков и я, дорогая, очень сильный!

— Напоминаешь мне моего братца, — она вновь смежила веки. — И очень кстати, потому что он как раз вернулся из Италии и мы сегодня вместе обедаем.

— Тот самый Марк Уинтон, который записал альбом фортепьянных импровизаций? — протянул Джесон.

Соня кивнула.

— Ну, поздравляю тебя, — вздохнул Джесон. — Обожаю этот альбом. — Он принялся накладывать тон на ее веки. — Но и фотография, надо сказать, не разочаровывает. Это он или не он? — Он поднял брови, заметив, как она искоса взглянула на него в зеркало.

— Да кому какое дело? — промямлила Соня, закрывая глаза.

— Мне! — завопил Джесон. — Расскажи мне, и я пошлю этот сюжет в «Нэшнл энквайрер», — хихикнул он. — Ну, а как насчет личной жизни этого красавчика? За ним, наверное, вьется хоровод блистательных малышек вроде Лиз Тейлор?

— Сексуальная жизнь малыша Марка — большая тайна, — сказала Соня. — Даже от него самого. Да у моей матери сердце разорвется, если он вдруг как-нибудь высунет нос из своей музыкальной норы и влюбится. Похоже, им обоим нравится думать, что он просто не встретил еще подходящей девушки!

— Вот и моя мамаша так считает, — кивнул Джесон, нажимая краем аппликатора с розовой пудрой на краешек ее века. — Ведь твоя мать пишет романы? Романтические бестселлеры?

— Н-да… — процедила Соня. — В моей семье все, как один, паршивые гении. Кроме моего бедного папы. Он умирает от рака в тюремном госпитале. — Она широко открыла один глаз, сверкнув им на Джесона, и добавила: — В тридцать девять лет!

Джесон покачал головой.

— Господи, какая тоска! — Он отступил назад, встретившись взглядом с ее глазами в зеркале. — Вот это и есть блеск! — заявил он. — Ты сможешь переплюнуть любого.

— Она послала Марка в Италию, — продолжала Соня, когда он вновь вернулся к ее макияжу, — и я поняла почему. Она думает, что в Италии меньше СПИДа, чем здесь.

— Так и есть! — прорычал Джесон. — СПИДа везде куда меньше!

— Ну, как бы то ни было, здесь или там, а Марк обязан быть жив и здоров, — сказала она. — Правда, я не принадлежу к его поклонницам.

— Не выносишь соперничества?

— Нет, — покачала она головой. — Просто я отчего-то не выношу пай-мальчиков.

— Закрой глаза, — скомандовал Джесон. — Мне Нужно подуть на твои веки.

Только те, кто хорошо знал, кто есть кто на Манхэттене, могли бы узнать их, хотя появление Сони и Марка в итальянском ресторане в районе Восточных Шестидесятых улиц вызвало сенсацию в зале. За каждым из них обычно следовали поклонники, и даже в дорогом, уединенном итальянском ресторане можно было встретить таких приверженцев. Люди за столиками перешептывались. То, что эти двое оказались здесь, подтверждало репутацию этого местечка. Соседи кидали на них любопытные взоры, довольно убеждаясь, что им предстоит созерцать эту парочку еще, по крайней мере, пару часов.

Соня и не подумала принарядиться, но ее внешность супермодели искупала все. Это лицо и эти длинные ноги значили куда больше, чем огромная спортивная сумка, висевшая на плече, черная маечка и короткая черная юбка под накидкой.

Марк сопровождал ее за столик с величайшим почтением, как будто опасаясь, что, случись любая непредвиденная оплошность, даже самая незначительная, и она взорвется от гнева. Он был чуть повыше ее и одет в тот же черный цвет, и те же темные яркие глаза сверкали под густыми ресницами. Хорошенький молоденький официант никак не мог решить, кто же из них лучше. Соня с видом знатока проглядела меню, скорчив гримаску.

— Ну, давайте барашка с козьим сыром, только без вина, — решила она, — и сладкие хлебцы…

Официант разочарованно кивнул.

— Это очень хорошо, — сообщил он. — И еще у нас сегодня из фирменных блюд — треска маринованная с грецкими орехами и винегрет с укропом, белой петрушкой и голубикой.

Они заказали салат и кофе.

— Почему ты не отвечала на мои письма? — спросил Марк. — Я чувствовал себя таким потерянным без связи с Нью-Йорком.

— Я уверена, что другие люди помогли тебе найти себя. — Снимая шарф, Соня сощурилась, взглянула на него. — Помнишь, ты сказал как-то, что читать мои письма все равно что колонку некрологов? А я всего только хотела напомнить тебе о всех великолепных молодых людях, которые так рано умерли…

— Но мне вовсе не это хотелось знать, — заявил Марк. — Я хотел бы знать, какие записи продаются, какие фильмы и постановки стали хитами…

— Похоже, что я слишком чувствительна к критике, — призналась она. — Поэтому мне пришлось писать вообще.

— С чего это ты сегодня такая колючка? — поинтересовался Марк.

Она отпила глоток воды.

— У отца рак, Марк. Ему очень плохо, он умирает.

— Очень жаль. — Лицо у Марка стало напряженным. — Это ужасно. А почему ты мне не говорила? А мамуля знает?

— Нет, — покачала она головой. — Они сейчас не общаются. Только я его и навещаю.

— Он очень страдает? — спросил Марк.

— Иногда. Он… Да что тебе за дело? Ты его сто лет не видел, что уж тут говорить.

— Нельзя сказать, чтобы мы были очень близки, — напомнил Марк. — Мягко говоря, мы ненавидели друг друга до самых печенок.

— Он и для меня не был лучшим в мире отцом, — призналась Соня. — Но должна же я исполнить свой чертов долг. Я таскаюсь в этот проклятый тюремный госпиталь каждое воскресенье.

— Это дело твоей совести, — рассудил Марк. — Моя совесть чиста, и видеть я его не желаю.

— Сходи хотя бы раз, — попросила она. — Просто скажи ему пару слов.

— А ты не хочешь навестить мать? — предложил он. — Мы могли бы обменяться визитами.

— Я ее видеть не могу, Марк, — призналась она. — Просто ненавижу ее за то, что она сделала.

Он вздрогнул:

— Ах, так? Ты хочешь сказать, что любимая мамочка опасна для твоего здоровья? Ты думаешь, что она стала причиной рака?

Соня кивнула.

— Вот именно! С той минуты, как я узнала о болезни отца, у меня было полно времени для поисков. Врачиха, которая пишет о здоровье для «Вога», разрешила мне воспользоваться ее библиотекой. Я прочла все о научных теориях и так называемых средствах лечения. Чего я только не узнала! Я изучила десятки историй болезни. Если хочешь знать, так вот тебе моя собственная теория: рак возникает из-за невыражаемого раздражения. — Она многозначительно взглянула на него. — Не сигареты, не сахарин — невыражаемое раздражение. А уж это-то мама способна дать в избытке.

— Это можно сказать о ком угодно, обо всех. Это жизнь, Соня.

Она хмыкнула.

— Звучит, как строчка из ее романов, — насмешливо проговорила она.

Другой, очень предупредительный официант почтительно принес закуски и поставил ледяную воду прямо между ними. Соня вся залучилась от благодарности. Она повернулась к огромной тарелке с салатом и принялась безжалостно перчить его.

— Думаю, «семья» — неподходящее для нас слово, — сморщила она нос, едва официант удалился. — Вы двое — мать и горячо обожаемый ею сын. Нам с отцом не посчастливилось стать такой же парочкой.

— Быть может, — пожал плечами Марк. — В тебе и впрямь ничего нет от мамы!

— Ее простаки мне не достались, это уж точно, — она опустила глаза. — Пришлось искать своих! Думаю, что самым величайшим наследством от нашей матери стали мои суперактивные сексуальные железы.

Марк нахмурился:

— Ах, так! Думаешь, маме нравится, как тебе, обтягивать свою задницу кусочком черной кожи и болтаться по улицам в таком виде?

— Вот уж не знаю, Марк! — Она широко раскрыла глаза, изображая простоту и невинность. — Может быть, она пресловутая девственница Мария? А у тебя есть какие-нибудь соображения о том, как она занимается сексом?

Марк ошеломленно посмотрел на нее.

— И ты думаешь, у меня есть время задуматься над сексуальной жизнью других людей? Тем более моей матери!

— Или даже над твой собственной? — процедила она. Марк пожал плечами.

— У меня позднее развитие, — сказал он. Она рассеянно кивнула:

— А твои отношения с Колом Феррером строго официальные и ты еще девственник? Пожалуйста, Марк! Будь реалистом!

Он пристально посмотрел на нее.

— Это просто смешно, — сказал он. — Тебе кажется.

что ты больше знаешь о моей сексуальной жизни, чем я сам?

— Секс — это одна из тех вещей, в которых я эксперт, — заявила она. — Секс, косметика и лошади!

Они заказали еще кофе.

— Надеюсь, ты все же будешь вести себя осторожнее, — предупредил Марк.

— Ах, Марк, если ты имеешь в виду СПИД или предохранение, то забудь об этом! — Она повращала глазами. — Сосунки никогда не привлекали меня, дорогой братишка! Мне нравятся настоящие мужчины — и это я тоже унаследовала от матери, или ты не желаешь слушать ничего, что может спустить обожаемую мамулю с пьедестала?

Марк почувствовал, как краска бросилась ему в лицо. Он совсем забыл, что Соня — мастерица выводить людей из себя.

— Я очень люблю мамулю, — просто сказал он. — Это что, преступление? Ты ведь любишь папу, правда?

— Хм… но не совсем так, — подавила смешок Соня. — Например, мне не приходило в голову спать с ним вместе! Тебе следует посетить психоаналитика, Марк, если так и дальше будет продолжаться!

— Тебе тоже стоит подумать о визите к психоаналитику, — возразил Марк. — Говорят, тебе секс нравится только тогда, когда тебя избивают до полусмерти!

— Угу, — медленно кивнула она, и глаза ее блеснули. — Но даже и тогда не всегда. Я говорила однажды с психоаналитиком, — призналась она. — Но только не из-за тех проблем, в которых ты меня подозреваешь! Меня беспокоило, что я была лишь раз по-настоящему счастлива — когда я была на лошади! Я решила, что в этом что-то не то. Теперь-то я считаю, что только это и есть во мне здорового — относиться к животным лучше, чем к людям! В любой день я могу подписать грандиозный контракт с косметической фирмой, а это значит — большие, большие деньги! И я смогу купить собственную лошадку, с которой мы и будем жить вместе. — Она сжала тонкие пальцы.

— И тогда ты будешь счастлива? — спросил Марк.

— Ну, а если и нет, я найду способы развеселить себя, — расхохоталась она. — Как раз сегодня вечером я собираюсь классно повеселить себя. Сегодня вечером произойдет что-то особенное. И ты первый, кому я рассказываю об этом, Марк. Понимаешь? Даже после всего во мне остались кое-какие сестринские чувства!

— Ты, случайно, не употребляешь наркотики? — прошептал он.

Она хмыкнула.

— Мальчишки — опаснее наркотиков, — заявила она. — По крайней мере, те мальчишки, которые интересны мне.

— Будь осторожна, Соня, — попросил он. — Помнишь, как мне пришлось выручать тебя?

— Нечего постоянно тыкать мне этим в лицо! — крикнула она. — Я не потерплю никаких замечаний от сосунка, который спит с собственной матерью! — Голос ее звенел так громко, что заставил замолчать весь ресторан.

Марк не мог поднять глаза даже на сидевших за ближайшими столиками. Он впился взглядом в ее лицо, чувствуя, как полыхают его собственные щеки.

— Возьми назад свои слова, Соня, — тихо сказал он. Глаза ее расширились от насмешливого удивления, с которым она вытирала салфеткой губы.

— Каждому маленькому мальчику хочется переспать со своей мамочкой — ты разве не читал Фрейда? — подзуживала она. — И ты мне собираешься рассказывать, что не спишь с ней в одной постели?

Марк поднялся и стал надевать пальто, висевшее на спинке его стула. На стол он положил немного денег.

— Моя доля, — объяснил он. Он повернулся было, чтобы уйти, но что-то в ее взгляде заставило его остановиться. — Ты больна, ты знаешь об этом? — спросил он. — У тебя наверняка психическое расстройство. Я даже не знаю, почему…

— Ну? — Ее фиалковые глаза блеснули гневом, но он почувствовал не без удивления, что этот гнев обращен не на него. — Скажи матери, чтобы перестала переводить мне деньги! — Она рассмеялась. — С тех пор как мне исполнилось пятнадцать, я и цента не взяла от этой суммы! Это ты тратишь деньги, которые она получает за свои ничтожные книжонки! Мне жаль те деревья, которые рубят, чтобы печатать ее, если хочешь знать! Я вот-вот подпишу контракт на огромные миллионы, и что ты после этого еще от меня хочешь?

— Мне жалко тебя, Соня.

Он с состраданием покачал головой и пошел прочь, но она дернула его за кисть и с силой усадила.

— Подожди, Марк! — Она смотрела на него; ее прекрасная длинная шея изогнулась, и сколько же фотографов мечтали о таком изгибе! — Ты-то помнишь, как папа называл меня своей принцессой? — прошептала она. — Ведь он правда любил меня, да?

Он пожал плечами:

— Думаю, да. А что? Слезы потекли по лицу Сони.

— Я хожу навещать его каждое воскресенье, — напомнила она. — Я же говорила тебе. Я пытаюсь увидеться с ним! Но он не хочет видеть меня! — Она легким движением руки смахнула слезы со щеки. — Даже сейчас, когда он умирает, он отказывается меня видеть. — Она всхлипывала, вертя в пальцах салфетку.

Марк как зачарованный смотрел на нее.

— Но почему? — спросил он.

— Ты знаешь, чем я занималась. Один из парней, который там был, оказался в одной тюрьме с отцом. Он все рассказал папе о той сумасшедшей девчонке, с которой был, прежде чем сообразил, что папа — мой отец! И вот теперь папа не хочет меня видеть! Я единственный человек на земле, который любит его, а он не желает меня видеть!

Соне предстояло освободиться от своего гнусного настроения к вечеру. Только один человек имел теперь для нее значение — Рэй Левэр, твердила она себе. Его голос струился из стереоколонок и сейчас, когда она принимала ванну. Одновременно она слушала сообщения, которые оставили на автоответчике, пока она отсутствовала. Ее агент подтвердил один из контрактов. Стилист позвонил, чтобы сообщить, что он подыскал бриллиантовую серьгу, точно такую, какую Соня потеряла. Парень, с которым она познакомилась в каком-то странном клубе, предложил встретиться. Эти сообщения совершенно ее не трогали. Только Рэй что-то значил. Только Рэй и мог что-то значить. Нужно было особенно тщательно продумать свой туалет. Но слишком элегантной ей нельзя выглядеть сегодня вечером. Выглядеть слишком элегантной опасно. Опасно! Каждое слово заставляло ее сердце биться сильнее.

Она медленно накрасилась, сидя на краешке ванны. Когда в шесть часов зазвонил телефон, она включила автоответчик. Это был ее нынешний воздыхатель — Дэвид Ласалль.

— Соня! — Голос его звучал бодро, твердо, уверенно. — Снимай трубку, малышка. Я же знаю, что ты там.

Она аккуратно вытащила кисточку из тюбика с тушью и стала наносить ее на ресницы.

— Я знаю, что ты слушаешь, — продолжал голос. Она улыбнулась самой себе.

— Ах ты, тупой идиот, — произнесла она вслух.

— Когда мы встретимся? — допытывался голос. Она расхохоталась.

— Это будет зависеть от сегодняшнего вечера, — ответила она, хотя он и не мог ее слышать. — Может быть, никогда!

— Ты собираешься снять трубку в конце концов? — Голос зазвучал еще более жестко. — Или мне нужно явиться самому и взломать дверь?

— Твоими-то наманикюренными ручками? — ухмыльнулась она. — Или твой шофер сделает это за тебя?

— Пожалуйста, детка. — Голос его стал елейным. — Не развлечься ли нам завтра вечером? Ведь вчера нам было так славно!

Она подвела брови, прикусив зубками кончик языка. Вчерашний вечер принес ей чистый доход от фотографий в «Посте», «ВВД» и «Таймсе».

— С этого момента я не собираюсь иметь дело с богатым человеком из общества, — произнесла она.

— Я думал, что я тебе нравлюсь, — благоразумно напомнил голос.

— Ах ты, блевотина! — закричала Соня на автоответчик. — Дэвид Ласалль, бедный маленький богатенький мальчишка! Да, трахаешь ты классно, и чего ты хочешь? Медаль на грудь?

На прошлой неделе, лежа рядом с ней в постели, Дэвид вместе с ней прослушивал сообщения автоответчика с мольбами и упрашиваниями мазохистов и вместе с ней потешался над мужчинами, повторяющими ее имя, некоторые из которых были знамениты. Он поверил, будто она впустила его в свой мир, льстя себе, что он находится по ту сторону этой агонии. Он и мысли не допускал, что она держит его для того же самого! Как это он мог представить, что она занимается тем же самым с другими парнями за его спиной! На другом конце повесили трубку. Ничего, позвонит снова — таков весь Нью-Йорк. Соня была большим знатоком в этой игре временной ненужности. Обычное любовное зелье на Манхэттене.

Она сделала прическу, собрав волосы сначала вперед, так что они упали ей на лицо, и взбила их щеткой. Она думала о своем отце и о том, как посылала ему свои первые фотокарточки, где она снималась как модель, чтобы показать ему, как она хорошо выглядит. А потом от него пришла коротенькая записка, в которой он просил больше не посылать снимков. Но она продолжала любить его, потому что считала это своим долгом. Если вы единственный человек на свете, который любит другого человека, разве вы можете позволить себе разлюбить его? «Ах, папочка, — думала она. — Ты должен победить рак! Я бы ухаживала за тобой и помогла преодолеть любую болезнь, если бы ты поверил в мою любовь!»

Снова зазвонил телефон: опять Дэвид.

— Прости меня за предыдущий звонок, — послышался его голос. — Теперь я хочу просто оставить сообщение, Соня. Может, тебя и в самом деле нет и ты где-то демонстрируешь свои прелести. Ну, неважно, я только хотел сказать, что мне не хотелось бы оставлять тебе лишь сухое сообщение. Позвони мне, когда появишься, детка. Давай встретимся попозже или просто поболтаем, ладно? Я люблю тебя.

Потом голос надолго замолчал, и она, ожидая, смотрела на автоответчик. Красная кнопка продолжала гореть. Вдруг он опять принялся канючить:

— Сними трубку, детка, я же знаю, что ты дома. Ну будь умницей!

— Да Бога ради! — Она швырнула зеркальце, перед которым делала макияж, о телефон, и оно, разлетевшись от удара о черный пластик, усыпало блестящими осколками ее туалетный столик. Ничего, горничная уберет. Она стояла перед гардеробом, начисто забыв о Дэвиде. Рэй увидит меня и поймет! Этот сигнал должен подействовать на его подкорку. Ты — сексуальный черный рок-певец, я — сексуальная королева топ-моделей Нью-Йорка. Им достаточно будет только взглянуть друг на друга, и между ними пробежит электрическая искра! Она выбрала короткое пурпурное платье — ее фиалковые глаза вспыхнут, как два маяка! Прозрачные колготки должны сделать ее ноги невероятными. Блестящие туфельки за пятьсот долларов. Обута она будет отлично. Такой вид всегда заставлял ее улыбаться. Как маленькая кобылка! Боже! Она запустила руку в гриву волос. Она была похожа на взвинченную девушку-подростка, собравшуюся на концерт своего музыкального идола. Никто бы не поверил в это! Но какой же смысл держать весь Нью-Йорк у своих ног, если иногда не воспользоваться этим? Она присела на кровать, чтобы натянуть колготки и надеть свои дорогие туфельки.

В восемь вечера она сидела в первом ряду «Мэдисон-сквер-гарден», рядом с проходом в полукруглом зале, вытянув свои стройные ноги. Соседнее кресло пустовало, потому что его она тоже купила. На него она положила алую розу с длинным стеблем, которую она купила перед тем, как сесть в такси. Стебель был опущен в крошечный пузырек с водой, прозрачная бумага защищала цветок. Она встанет и преподнесет его ему, а если он окажется далеко, то кинет к его ногам.

Она выглядела, как страница, вырванная из «Вога»: ее ноготки и драгоценности блистали, высоко забранные назад волосы открывали изумительное лицо. Тонированные очки, которые она специально надела, чтобы отгородиться от взглядов соседей, делали ее еще более таинственной и заставляли их всматриваться еще пристальнее. Она должна быть знаменитостью, читала она на их лицах.

— Он точно любит белых девушек? — допытывалась она у человека, который помог ей достать билеты.

Тот только смеялся в ответ:

— Он любит разноцветных девушек!

— А он увидит меня?

— Он увидит тебя самым отличным образом!

Она обмахивалась концертной программкой, поглядывая на часы. Да, здесь умели нагнетать ожидание и беспокойство публики. Было уже восемь двадцать, и зрители начинали тихонько раскачиваться и скандировать: «Мы хотим Рэя! Мы хотим Рэя!» Соне тоже хотелось скандировать вместе со всеми. Она посмотрела программку. Мало что в ней было незнакомо истинному фанату Рэя Левэра. В краткой биографии сообщалось, что Рэй в пятнадцать лет уехал из Джорджии, пытаясь достичь чего-то в музыкальной индустрии, что после того, как он пел фонограммы для знаменитых певцов, ему удалось записать свой первый сольный диск. Этот альбом сразу стал хитом и получил приз «Грэмми». Второй альбом сделал его звездой. Сегодняшний вечер приходился на пик его музыкальной карьеры.

Прожектора вспыхнули, и люди в зале завыли и засвистели. Сонино сердце подпрыгнуло и учащенно забилось. Выход Левэра был обставлен потрясающе. Луч света упал на входную дверь, которая внезапно распахнулась. С белым галстуком на шее и в белых узких брюках он ворвался в зал, как боксер, шагая сквозь толпу в окружении своих телохранителей, людей из службы безопасности и своих музыкантов. Луч света властно сопровождал его великолепное шествие на сцену. Толпа продолжала бесноваться, крича и улюлюкая, и сердце Сони перевернулось, когда она увидела его. Он сиял, как солнце, его открытая детская улыбка была обращена к каждому, пока он поднимался на сцену. Рев толпы перерос в общий несмолкаемый стон. Оглушительный оркестр начал с гипнотизирующих ударов басов, таких низких, что звук проходил, казалось, через каждое кресло и пронизывал каждый позвоночник. Каждый мгновенно узнал вступление к самому знаменитому хиту Левэра «Битва любви». Когда он приблизился к сцене, его эскорт вознес его наверх, и, распахнув белый пиджак, он ринулся в самый центр сцены — овала перед креслами партера. Блестящий, сверкающий его пиджак создавал некое свечение вокруг него. Группа певцов на подтанцовках — две сексуально одетые девушки и два парня в смокингах — вилась позади него в единении танца.

Зрители постепенно замолкали, а мелодия набирала силу, голос одной из девушек прорезал тишину, пока Рэй оглядывал зал, держа микрофон у самого рта, устанавливая контакт с залом.

Наконец он простонал: «Ты будешь рядом со мной в моей битве за любовь?» своим хриплым голосом, и публика отозвалась громким «Да-а!». Она видела, что он идет прямо на нее. Если бы она наклонилась вперед и вытянула руку, она, наверное, смогла бы коснуться его сверкающего черного лакированного ботинка. Ее лицо перестало быть равнодушно-брюзгливым и загорелось живым, трепетным чувством.

— Так ты будешь рядом со мной в моей битве за любовь? — рассмеялся он.

— Да!

Она вглядывалась в лицо, которое так хорошо знала.

Она влюбилась в него сразу же, как только впервые услышала его голос. Хриплый, глубокий голос словно пронизывал тела слушателей и, казалось, понимал, вбирал в себя и разделял всю их боль. На третьей строке песни он начал двигаться. Никто не умел двигаться так, как Рэй Левэр. Майкл Джексон проделывал свои двойные прыжки и кружения, Джеймс Браун выделывал причудливые па, но Рэй просто незаметно начинал покачивать нижней частью туловища, иногда очень сексуально подпрыгивая, словно его тело медленно прижимается к телу женщины, как будто именно это — та музыка, тот ритм, который заставляет его двигаться, и каждому становилось очевидно, что им движет секс.

Он пел подряд песню за песней, песни, которые звучали в течение целого года, над которыми вздыхали, которые заставляли любить и страдать. В них был такой чувственный заряд, как будто он мог читать их мысли и точно знал, что их волнует. Никто не понимал состояние любви так, как Рэй. Никто не умел заставить вас почувствовать то же самое, что чувствует любящий мужчина. И никто не сумеет заставить вас так ощутить страдание оттого, что любовь ушла и любимая женщина покинула вас. Когда он пел об этом, каждая женщина трепетала от его уязвимости и готова была кинуться уверять его, что она не покинет его никогда. Его лирические мелодии и хриплые нотки, его вздохи, его стоны, его вскрикивания, которые пунктиром пронизывали его песни, касались самих сердец его слушателей и объединяли их.

Соня смотрела на него в продолжение двухчасового, без перерыва, представления, и зал время от времени вздрагивал, когда целые ряды вскакивали, чтобы потанцевать, или подпеть, или поаплодировать. Иногда она чувствовала, что он смотрит прямо на нее, и тогда она вытягивалась в кресле, стараясь глядеть прямо ему в глаза. Иногда он встряхивал головой, и тогда капля пота, сверкнув, как бриллиант в лучах прожекторов, падала ей на колени.

Два часа пролетели незаметно, в волшебной лихорадке. В конце последней песни он спрыгнул со сцены, и луч света осветил его лицо, а публика заревела от разочарования, что действо закончилось. Какое-то мгновение он стоял прямо рядом с ней. Она схватила розу, вскочила, сунула стебель ему в руку и поцеловала в гладкую влажную щеку. Внезапно он взял ее за руку, и она оказалась над проходом рядом с ним, а сцена поднималась над людьми, которые стоя приветствовали их, заваливая цветами. Они как раз вовремя пробились к выходу, отбиваясь от протянутых рук, он по-прежнему держал Соню крепко за руку.

— Кто это, Рэй? — спросил кто-то.

Небольшая гримерная была устроена в фойе как раз на этот случай. Он повернулся к ней в неярком свете, когда его костюмеры принялись раздевать его.

— Ты кто, малышка? — спросил он. — Никогда не видел такой красавицы. Я смотрел на тебя все представление. — Он обнажался перед ней без всякого смущения, и ей было видно его стройное бронзовое тело, которое трое помощников вытирали полотенцами и протирали одеколоном.

— Соня Уинтон, — сказала она. — Я просто без ума от ваших песен с той минуты, как их услышала.

— Да? — Он с любопытством взглянул на нее, улыбаясь.

Приветствия, крики, скандирование из зала не унимались, и ассистент прикрыл дверь.

— Ну ладно, Рэй, — произнес какой-то здоровяк. — Это просто поклонница. Вы можете идти, мисс… — и он попытался вытолкнуть ее прочь в зал.

— Эй, подожди! Нет, нет! — запротестовал Рэй, вновь хватая Соню за руку. — Брось эти замашки, Ли! Разве можно так обращаться с леди? А ведь это леди! — А ей он сказал: — Я смотрел на тебя все время, пока пел. Никогда не видел раньше, чтобы кто-то так умел сосредоточиваться на словах. Ты ведь произносила их губами вместе со мной, так? Ты знаешь их все наизусть?

— Ну конечно! — Она бросила на него горячий взгляд.

Он позволил обслуге натянуть на него черный шелковый свитер, подчеркивающий его силу и сложение. Гримерша промокнула пуховкой его лицо, рукой стерла пот с его волос. Они вызывали его теперь на «бис», непрестанно выкликая «Рэй! Рэй! Рэй!» громкими, сорванными голосами. Гримерша поднесла ему зеркало, в которое он мельком глянул, кивнув.

— Соня? — нахмурился он. — Так ты сказала? — И он нежно взял ее за руку, пока помощник набрасывал свежее полотенце ему на шею. — Соня, ты не согласишься быть рядом со мной в битве за любовь?

Она пошевелила губами, чтобы ответить, но впервые в ее жизни слова отказывались ей повиноваться. Она только и могла, что глядеть ему прямо в глаза, пытаясь выразить взглядом все, что его ожидало. Не обращая внимания на все руки, которые ухаживали за ним, он нагнулся к ней, очень ласково прикоснувшись к ее губам своими. Ее поразило, какие они мягкие, и она почувствовала легкий ментоловый запах его дыхания.

— Подождешь тут, пока я спою на «бис»? — спросил он. — Ты не будешь разочарована? — Его взгляд был таким же открытым и наивным, когда он разговаривал со сцены со зрителями. Теперь его глаза вопросительно смотрели на нее, ожидая ответа.

Она кивнула.

— Я буду ждать здесь, — согласилась она. Сценарий развивался именно так, как она и задумала!

— Ли? — Он поманил чернокожего здоровяка. — Позаботься о ней. — Он взял ее розу, выбегая вновь по проходу к сцене, чтобы исполнить свой самый знаменитый хит — «Я влюбился в тебя». Соня стояла среди его ближайшего окружения, глядя на его фигуру в луче прожектора через открытую в зал дверь. Ни один мужчина не заставлял ее испытывать ничего подобного. О Боже, все начинало становиться правдой!

Было уже больше двух, когда они приехали в отель «Пьер». Только два личных телохранителя были с ним в лифте, когда они поднимались в номер к Рэю. Всякий раз, когда они проходили мимо зеркала, она оглядывала себя, словно чтобы удостовериться, что это она, что все происходит на самом деле. Рэй был больше, чем жизнь, он был обаятельнее всех, кого она встречала в жизни.

За сценой после концерта все было заполнено потом, полотенцами, поцелуями, пробками от шампанского, возгласами и вспышками фотоаппаратов. Внушительный эскорт Рэя не в силах был сдержать напор поклонников, запрудивших кулисы, чтобы поблагодарить Рэя, дотронуться до него, сказать, что они были здесь, с ним. Соню снова зажали в угол душной раздевалки с пластиковым стаканчиком шампанского в руке. Все идет отлично, решила она. Нечего объясняться с Рэем, пока не произошло ничего конкретного. Фотограф-модельер с повисшей на его руке известной чернокожей манекенщицей узнал ее и наклонился, чтобы шепнуть на ушко: «Я думал, бродяги не ходят по Гарлему в горностаях и жемчугах?»

— Иди к черту! — прошипела в ответ Соня. Потом этот здоровяк Ли подсел к ней и попытался с ней побеседовать. Поначалу она не понимала ни слова из того, что он втолковывал ей.

— Мне просто не хотелось бы, чтобы вы слишком удивлялись тут, мисс, знаете, как… ну, как-нибудь потом, — говорил он со странной смесью фамильярности и почтения. — Когда Рэй приглашает леди разделить его компанию на вечер, она ведь должна быть подготовлена, точно? Это большой человек. Он знаменит, да, ну и… правда вам лучше знать, куда вы лезете.

— Я уже большая девочка, Ли. — Она отпила немного шампанского, поглядывая на него. — Ну, что там? Наркотики? Плетки? Ладно уж, я перенесу как-нибудь.

Ли не улыбался.

«Да, парень весь в работе», — подумала она.

— Послушайте, как вас там зовут? — Он придвинулся поближе. — Соня? Слушай, Соня, ты кажешься настоящей леди, и ты очень привлекательна. Рэй не раз попадал в беду, чуешь? Ничего ужасного, но беда есть беда, так? Когда происходит что-то неприятное, нужно позаботиться, чтобы этого не случилось впредь, правда? Ты понимаешь, о чем я говорю?

Соня дотронулась до большого золотого распятия, висевшего на толстой золотой цепочке у Ли на шее.

— Меня всегда забавляло, кто же покупает такие? — пробормотала она. Она позволила официанту вновь наполнить свой бокал, ловя взгляд Рэя в зеркале. Он прищурил глаза, потом кивнул ей, словно мечтая. Она засмеялась, и сердце у нее подпрыгнуло от удовольствия.

— Рэй… однажды убил девушку, — прошептал Ли отчетливо прямо ей в ухо. — Случайно, разумеется. Он не собирался убивать ее, но ты же сама поняла по его музыке, что он страстный человек. Он не смог совладать со своими эмоциями. Он не отдавал себе отчета в своей собственной силе. И убил девушку.

— И что же? — пожала плечами Соня, но странная дрожь желания и страха пробежала у нее по коже. — И что же ты ждешь, я должна теперь сделать? Произвести гражданский арест?

Ли покачал головой.

— Ты очень хладнокровна, — сказал он. — А я нет. Я объясняю тебе все это затем, чтобы ты знала, на что идешь, а кроме того, я должен быть уверен, что он не проведет остаток дней в тюрьме, где у него не будет возможностей писать песни, правда? Поэтому некоторое соглашение должно быть заключено между нами, согласна? У него бывают девушки. Конечно, что бы это был за Рэй Левэр, если бы у него не было женщин, но, правда, если говорить откровенно, Соня, он связывает руки, когда спит с леди, вот как.

— Связывает руки?

— Ну да, просто чтобы быть уверенным, что ничего подобного больше не повторится, — пояснил Ли. — То есть я хочу сказать, никогда.

В номере певца поведение его телохранителей несколько изменилось. Если раньше они были грозными стражами Рэя, то теперь они вели себя куда раболепнее, превратившись почти в его слуг. В гостиной, где высились вазы с лилиями, розами и орхидеями, чьи гигантские цветы свисали над головами людей, один из телохранителей подошел к антикварному комоду с выдвижными ящичками и извлек пару тонких повязок. Соня наблюдала, как Рэй спокойно стоял, пока его раздевают до нижнего белья. Он был очень крупным мужчиной, словно изваянный из черного камня. Лицо его было по-своему привлекательным, наполовину лицом любовника, наполовину — пантеры, изготовившейся к прыжку. Соединение черт — широкий прямой нос с удивительно нежными ноздрями, красивой формы полные губы, щеточка бороды под нижней Губой — странно контрастировало с его глазами под большими веками. Глаза его ежесекундно менялись: то они сужались в щелочки, как у азиатов, а то вдруг широко распахивались с невинным, ребячливым выражением. Его мускулистая грудь была очерчена двумя твердыми окружиями крепких мышц. Волосы были коротко стрижены, уложены и набриолинены. Уши маленькие, а скулы высокие и округлые.

Он взглянул из другого конца комнаты на Соню, стоя широко расставив ноги, пока прислуга молча и быстро раздевала его.

— Не могла бы я это сделать? — поинтересовалась Соня.

Один из телохранителей виновато взглянул на нее.

— Лучше это проделать нам, мисс, — сказал он. — Потом мы отвалим.

— Да, — ухмыльнулся Рэй. — Смойтесь с моих глаз, вы, двое, ясно? Я хочу остаться вдвоем с Соней. Прекрасная Соня! Нам много есть что сказать друг другу.

Он покорно завел руки за спину, подставляя их, как преступник, сдающийся в руки полиции. Он оставался совершенно безучастным к тому, что делают с его руками, хотя парни и не переставали извиняться за то, что надевают на него путы.

— Прости, Рэй, что нам приходится делать это.

— Ах, извини нас, Рэй… Вот теперь иди!

Рэй улыбнулся ей поверх их голов, и внутри у нее все перевернулось. Она видела, как желание распирает его тесные плавки, такие белые на черной коже. Все очертания его мужской силы были ей отчетливо видны под тканью.

— Ладно, — повернулся он к телохранителям. — А теперь убирайтесь!

— Уже исчезаем, Рэй, — захохотал один из них. Оба взглянули на Соню. — Теперь он весь ваш, мисс.

Она взглядом проводила их до дверей. Один из них добавил:

— Простите, что слегка испортим вам удовольствие, но это в ваших же интересах.

Она очаровательно улыбнулась:

— Я знаю. Большое спасибо.

Она заперла за ними дверь, накинув цепочку, и выключила в номере свет. Потом обернулась к нему, прекрасно зная, где он стоит. Пока она шла, она расстегнула платье и сбросила его на пол, просто переступив через него. Поравнявшись с ним, она сняла туфли и прижалась к нему. Кожа у него была невероятно гладкой, и она подумала о дельфинах. Она слышала, как колотится его сердце.

— Ты знаешь, почему они проделали это со мной, Соня? — тихо спросил он. — Знаешь, почему они связывают мне руки? — Его губы коснулись ее затылка.

Она кивнула.

— Ли рассказал мне. — И она прижалась ртом к его шее.

— Рассказал? — хмыкнул Рэй. — Похоже, нужно немного унять его пыл, а то он так распугает всех моих девушек.

— Но не меня, — прошептала она. Она пыталась заключить его в свои объятия, но ее руки никак не могли преуспеть в этом — это было все равно что обнять гиганта, миф, фантазию. — Меня ничто не отпугнет. Особенно ты сам?

— Понимаю, но однажды я не сдержался, — он словно твердил заученный урок. — И я убил девушку — чудесную, невинную…

— Нет. — Она энергично замахала головой. — Не говори об этом сейчас.

Внезапно Рэй коротко застонал и опустился перед ней на колени.

— Я так виноват, Соня! — заплакал он, утыкаясь головой ей в живот.

Она почувствовала, как ее желание превращается в безумную страсть.

— Ты не собирался убивать ее, — успокаивала его она. — Это был всего лишь несчастный случай.

«Господи, — подумала она про себя, — это напоминает киношки про мафию! Это что, в самом деле она?»

— И ты думаешь, Господь знает об этом? — робко спросил он.

В темноте она скорчила гримаску.

— Уверена, что да.

— Соня! — он взглянул на нее, и она увидела стоящие в его глазах слезы. — Я молюсь Богу каждое утро и каждый вечер, чтобы он простил меня за то, что я наделал с этой бедняжкой!

Он рыдал, уткнувшись ей в колени, навалившись тяжестью своего тела ей на ногу, и его слезы текли по ней, заставляя ее желать его даже больше. Она напоминала себе, что этот мужчина — кумир для тысяч женщин, но не это было самым восхитительным. Главное — были опасность и раскаяние, страсть и душа.

— Ты думаешь, Господь уже простил меня, Соня? — допытывался он.

— Лично я ничего не жду от этого придурка, — заявила она.

— Что? Как? — Он не верил своим ушам.

— Так, Рэй. — Она вздохнула и, нежно обхватив его уши руками, слегка сжала их. — Ну я думаю, он тебя простил. Он полностью простил тебя! Как будто ничего и не случилось!

— Ах, Соня, детка! — задохнулся он. — Если бы я мог поверить в это! Как будто ничего не случилось! Я никогда не причиню тебе боли, детка!

— Вот как? Тогда почему же они связывают тебя, как обезумевшего пса?

Рэй рассмеялся:

— Таково соглашение. Соглашение, которое мой менеджер заключил с полицией.

Она подтолкнула его к спальне.

— Я никогда не причиню тебе боли, — повторил он. Она обвила его шею руками, повиснув на нем всем телом.

— Я не буду возражать, даже если и причинишь, — заявила она. — Я даже хотела бы, чтобы ты был со мной немножечко груб!

— Ой, что ты, детка! — запротестовал он. — Даже не говори мне таких вещей!

Она прижалась к нему еще крепче.

— Но почему? Я лучше скажу! — крикнула она. — Все, что ты сделаешь со мной, будет великолепно! — Она опустила руку ниже, чтобы ощутить его мощный, тяжелый член. — Все, что угодно. Если ты меня поцелуешь или если ты помочишься на меня! Если ты сотрешь меня в порошок! Для меня все будет чудесно, Рэй!

— Ах, детка… — усмехнулся он. — Ах, как ты меня возбуждаешь!

Но просто говорить эти слова ему для нее значило возбуждаться самой. Это слегка унижало ее.

— Но я никогда не сделаю больше ничего подобного. — Он умолк, ощутив, как она ласкает его огромное тело. — Все будет теперь совсем по-другому, Соня. Рэй Левэр теперь чист, слышишь меня?

— Я тебя слышу. — Она сжала его член рукой. — Говори что хочешь Рэй, и делай со мной, что хочешь. Я только хочу, чтобы ты знал, что я без ума от тебя. Я так люблю твой голос, твою музыку, твой талант. Я хочу, чтобы ты трахнул меня так, как поешь свои песни, Рэй. Глубоко-глубоко во мне. Часами!

— Соня! — воскликнул он. — Я никогда раньше не слышал, чтобы девушки так разговаривали. Ох, как я начинаю хотеть тебя, детка! Как я хочу тебя!

Связанный, он тыкался лицом в ее шею, грудь, подмышки. Его влажный мягкий язык исследовал все ее тело, открывая новые потайные уголки, которые тут же начинали желать новых прикосновений. Ни один мужчина раньше не лизал ее под мышками. Она импульсивно извивалась под ним, проталкивая голову между его сведенных рук. Словно два сжатых крыла, его стянутые руки заключили ее в свою темницу. Спотыкаясь, они прошли в спальню и упали в его постель.

— Трахай меня долго-долго, Рэй, — задыхаясь, попросила она. — Не останавливаясь, еще и еще!

Она не верила в необходимость спать с мужчиной всю первую ночь их встречи. Она интуитивно чувствовала, что это поставит ее в невыгодное положение, — он возомнит, что она его собственность. Поэтому в четыре утра она попросила, чтобы ее отвезли домой. Рэй сонно вызвал телохранителей и чмокнул ее на прощание. После концерта и их бурных ласк он совсем выключился. Она и сама была слишком рассеянна и не спросила, когда они увидятся снова. Она просто приняла на веру, что после такой невероятной ночи любви она непременно должна получить от него весточку. Она услышала, как ему развязывают руки и снимают с него путы, пока она собиралась, взбивала рукой растрепанные волосы, надевала темные очки. Да и в конце концов, подумала она, без нее он и выспится гораздо лучше.

Она проскользнула в лимузин, который дожидался у входа в отель двадцать четыре часа на такой вот случай. В машине с ней пытались шутить, спрашивая ее телефончик и адрес.

— А что, это для Рэя? — предусмотрительно спросила она.

Телохранитель, сидевший впереди, обернулся и подмигнул ей.

— Ты смеешься надо мной? Последний раз, когда один из парней Рэя вздумал поухаживать за его девчонкой, он выхватил пистолет у него из-за спины и выстрелил!

Глаза у Сони расширились. Она нацарапала свой адрес и телефон на карточке и протянула ему.

— Боже! — воскликнула она. — Сколько же смертей на счету у этого парня?

Мужчины засмеялись.

— Да не убивал он его! — обернулся через плечо водитель. — Просто прострелил коту ногу — я видел его потом, всего-навсего прихрамывает.

И они потешались над этим всю дорогу до ее дома.

Она поднялась в половине девятого, чтобы принять ледяной душ и встряхнуться. В девять позвонили в дверь.

— Это я-а! — пропел в видеодомофон Леонид, корча забавные рожицы. Он пронесся по двум пролетам лестницы, подтянутый, высокий, с темными волосами, с орлиным носом. На нем были надеты тугие черные джинсы, черный свитер с высоким воротом, голова была повязана красным платком. Если бы Соня имела в своей жизни лучшего друга, то им, вероятно, и был Леонид. Много лет назад он сменил имя Леонард на Леонид, потому что ему казалось, что Леонид звучит «более балетно» и, главное, в нем больше энергии. Она выскочила его встречать в купальном халате, чмокнув в небритую щеку.

— Это нам! — Он протянул ей два бумажных пакета. Она сунула нос в один из них и выудила одну еще теплую булочку из французской кондитерской. В другом были закрытые стаканчики с горячим кофе.

— Спасибо, Леонид, но зачем все это? — пожурила она, отпивая кофе. Он засмеялся, захлопывая за собой дверь, снимая с плеча тяжелую сумку.

— Я знаю, какая ты домовитая хозяйка, и я отказываюсь ждать до седин, когда ты сваришь кофе. Жизнь так коротка!

Она наблюдала, как он развалился в кресле, высыпал в стаканчик пакетик сахарина и размешал его пластмассовой ложечкой. Широко распахнутыми глазами он разглядывал ее.

— Где тебя носило прошлой ночью, Соня? — спросил он. — Мы прочесали в поисках тебя все забегаловки в нижней части города. Мы даже попали в такое заведение, где людей вешают на стене. Мы подумали: а вдруг и ты висишь где-нибудь?

Она посмотрелась в зеркало, висящее позади него. Никаких следов минувшей ночи.

— Я не была в городских низах, — сказала она. — Я была наверху.

— Да? — изумился он, и его брови высоко взлетели. — Но как высоко ты зашла в верхней части? Я надеюсь, не дальше Восемьдесят первой улицы?

Она улыбнулась:

— Что ты скажешь насчет Гарлема, дорогой?

— Ах, пожалуйста, Соня. — Он сделал брезгливую гримаску и выбросил пустой стаканчик, ложечку и пакет в корзину для бумаг. Затем полез в свою сумку и извлек оттуда баночки с красками, бархатистые кисточки и палочки с ватными тампонами. — Только не рассказывай мне, что ты променяла нас на черномазых, дорогая.

Она откинулась на спинку своего удобного кресла, и он закусил губу, когда она подставила ему свое бледное ненакрашенное лицо, над которым он должен начать колдовать, как над чистым холстом. Один из лучших салонных гримеров Нью-Йорка, Леонид относился к своей работе как к искусству. Особенно после того, как в Токио он работал над постановками нескольких спектаклей в театре Кабуки. Сейчас он наносил на лицо Сони свою фирменную белую пудру, прежде чем приняться за карандаши и кисточки.

— Ну, ладно, пускай, я ведь тоже понимаю, — бормотал он, накладывая золотистые тени на Сонины веки. — Иногда я даю зарок навсегда покончить с белой кожей. То есть я хочу сказать, почему? Когда кофе с молоком особенно восхитительно? И я же не говорю, что черное — черное, Соня; вот, например, взять аргентинцев, пуэрториканцев, вообще половинок.

Она потянулась и включила стереоприемник, чтобы заглушить его. Последнее, что ей хотелось услышать в такое важное для нее утро — это сексуальные похождения Леонида.

— Я был так наивен, что приехал в этот город. — Он слегка покачивал головой в такт своим словам, игнорируя песни Рэя Левэра. — Когда я в первый раз…

— Осторожнее! — завопила она, когда ватный тампон слегка задел ее глаза. — Мне как раз сегодня до зарезу нужны красные глаза!

— Извини. А что у тебя сегодня? Съемка, что ли? Тогда почему мы у тебя дома?

Она хмыкнула.

— Это все во имя обеда, мой дорогой, — пояснила она. — Каресс устраивает мой последний смотр. Малышка миссис Каресс потребовала, чтобы мы с Кармен встретились с ней лично. Возможно, она будет в своей инвалидной коляске из чистого золота. Она ведь самая богатая женщина Америки!

— И охотится за тобой? — уточнил он. — Что, контракт будет миллионов на пять или около того?

— На восемь! — поправила она. Он присвистнул:

— Слушай, тогда тебе нужно будет прикусить свой язычок, дорогая. Она ведь, кажется, из этих вонючих мормонов, да? Соня кивнула:

— Мормонка или свидетельница Иеговы, я точно не помню. Да какая разница. Поэтому мне нужно вести себя, словно я девственница. — И она сложила руки будто для молитвы. — Думаешь, я справлюсь с этим, а, Леонид?

— Да, — кивнул он. — Думаю, что обязательно. Боже, да ведь тебе только… Сколько? Шестнадцать?

— Восемнадцать, — поправила она. — Хотя мне кажется, будто мне лет тридцать!

— Так что же все-таки случилось прошлой ночью? — полюбопытствовал он.

— Перестань трещать и займись моим лицом, — приказала она. — С меня бутылка «Моэ э Шадон», если я заполучу этот контракт. Ежедневно, дорогой мой! — И она закрыла глаза, пока он продолжал свою работу, а сцены прошедшей ночи мелькали перед ее глазами, как будто она сидела перед экраном в личной просмотровой. Как ей помнилось, она старалась не суетиться, так ей хотелось снова оказаться с Рэем.

Это была самая лучшая любовная ночь в ее жизни. Если он не попытается увидеть ее снова, он просто дурак. Он лежал на спине на своей громадной кровати, простыни были смяты, а она уселась на него, не снимая трусиков и бюстгальтера. Она чувствовала, что ему это нравится. Его завязанные руки были закинуты за спину, но он, казалось, не чувствовал неудобства. Она играла сама с собой, чтобы доставить ему удовольствие, запуская пальцы под ткань своего белья. Он наблюдал за нею, и она видела, как ему все труднее и труднее сдерживаться в желании обладать ею. В горле у нее пересохло, она едва могла сглатывать слюну. Страсть иссушает, подумалось тогда ей. Сначала ей показалось, что она многое потеряет, если ее не будут ласкать мужские руки, но он с лихвой восполнил это своим языком и губами, касаясь и облизывая каждый кусочек ее тела, который оказывался поблизости от его лица. Он потянул зубами ее шелковый лифчик, ее соски оказались прямо перед его неутомимым языком, и он приник к ним на одно мучительное мгновение, пока она не отпрянула прочь. Потом он попросил ее перегнуться над ним, чтобы он мог снять с нее трусики своими зубами и вытянуть ноги, чтобы он мог узнать ее всю своим длинным настойчивым языком. Почувствовав его невыразимо сильный и нежный язык между своих ног, она даже застонала от наслаждения. Как будто у него был не один, а сразу два орудия секса — один, ласкающий ее внутри, другой она держала в руке, мысленно умирая от восторга, что скоро он будет внутри ее. Его язык ласкал ее снова и снова, то надавливая, то опуская, обдавая то горячим, то прохладным дыханием, так что она была готова кончить от одного прикосновения его языка. Сам он постанывал от каждого прикосновения, словно изнемогая от страсти. Несколько долгих минут она испытывала сладострастные ощущения от его поцелуев, но потом почувствовала, что должна заставить его войти в нее. Она ниже продвинулась по его телу, почти прокатившись, и оказалась как раз над его упругим, мощным членом. Находясь на грани сексуального исступления, она сама ринулась на него. В ответ он начал нежно двигать бедрами, мускулы его напряглись. Боже, он знал в этом толк! Это было то, чего она искала. Она облизала губы, наклонясь к его уху и шепнула:

— Отлично, бери меня, возьми меня, Рэй! Ах ты, здоровенное чудовище! — «О, да мужчинам нравятся грубые слова!»

Она попала в самую точку. Именно это ему и хотелось услышать. Он совершенно обезумел под ней, все глубже, все мощнее проходя внутрь ее. Он издавал горлом те самые звуки удовольствия, которые сопровождали его песни, и внутри ее вздымались волны страсти. В какой-то невероятный момент действительность и мечта встретились, и целая буря ощущений затопила все ее тело и мысли. Они слились так, что она старалась все глубже вобрать его в себя, прижимаясь к нему все теснее. Они перевернулись на кровати, и теперь он возвышался над нею, распростертой навзничь; он сдавливал ее, а она скрестила ноги у него на спине и вдыхала обволакивающий запах его большого черного тела. Он раскрыл рот и вобрал ее грудь в свой рот, и это последнее ощущение, когда он покусывал ее соски, подвели ее к самому краю. Волны наслаждения почти лишили ее сознания своей силой. Держась за его широкие плечи, сплетая пальцы на его шее, она кончила, задыхаясь и крича от упоения. Когда через несколько мгновений кончил и он, ей показалось, что она никогда не слышала такого громкого рева. Он оглушительно рычал, как попавший в западню медведь, как зверь, удивленный внезапным наслаждением.

Все его тело задрожало, и она почувствовала, как по его шее стекают струйки пота. Она успокаивала его так, как успокаивала бы лошадь после скачки.

Да, подумала она, удобно прикорнув у его шелковистого бока, именно это он ей и напомнил. Какое-то мифическое существо — наполовину мужчина, наполовину зверь! Это была самая опасная и эротическая фантазия, которую только можно себе вообразить! Она чувствовала, что он принадлежит ей, связанный, с податливым телом. Когда он забылся глубоким сном, она продолжала бодрствовать, ее рука рассеянно блуждала по его телу, а сама она воображала его то конем, то львом, а то — когда ее особенно поражала гладкость его кожи — дельфином. Ах, если бы только были свободны его мощные ручищи! Она дотронулась языком до губ — он целовал ее так глубоко, что ей показалось, будто он проглатывал ее язык.

— Но что случилось с твоим ртом? — воскликнул Леонид, собираясь его накрасить.

Ее грубо вывели из воспоминаний.

— Что это, синяк? Ах… нет! — Леонид застонал. — Пожалуйста, обещай, Соня, что ты не будешь больше заниматься любовью Красоты и Зверя! Это что, опять одно из твоих животных? Черный на этот раз? Ты что, никогда так и не найдешь себе мягких, нежных мужчин?

— Вроде тебя? — парировала она. — Что я могу сказать тебе, дорогой? Прости, но гомики меня никогда не привлекут! Никогда!

Леонид вздохнул.

— Да ведь существует целая гамма ощущений между животным и гомиком, сама знаешь, — отозвался он. — Ведь тебя же никто не просит впадать в крайности.

Она пожала плечами.

— Животные могут быть такими нежными, Леонид, — сказала она. Почти блаженное выражение появилось на ее лице, как будто она знала нечто такое, о чем он никогда не узнает.

Она придирчиво оглядела свое отражение в зеркале, когда он закончил. Ах, как он поработал над ее фиалковыми глазами и высокими скулами!

— Да, — кивнула она своему отражению, — это я, все в порядке. Это другая Соня…

Леонид быстро запаковал свои инструменты и пузыречки.

— Расскажи еще о трех ликах Евы! — Он покачал головой. — Ну и ну! Ты выглядишь, как тихий ангел…

Он помог ей надеть черное короткое платье от Донны Кейрэн, и они вмести вышли из квартиры.

— Ни слова об этой ночи ни единому человеку, — предупредила она. — А не то я прикажу одному из моих животных придушить тебя твоим собственным хвостом!

— А нельзя ли полегче? — Он распахнул перед нею входную дверь. Лимузин Каресс уже ждал. — Господи, да ты ведь и впрямь сумасшедшая, Соня, клянусь Богом!

Она успела поцеловать его на прощание, пока шофер открывал перед нею заднюю дверцу.

— Прости, Леонид, но у меня нервы натянуты, как струны, — извинилась она. — Мне нужен этот контракт, а ты ведь знаешь, как помешаны на приличии этих люди Каресс? Они даже включают в контракт особый пункт о нравственности!

— Да? — Он надел на нее большие темные очки. — Тогда зачем они тратят время на тебя?

— Заткнись! — Она шутя шлепнула его. — Я очень убедительно могу изобразить настоящую леди, если мне нужно. Я ведь долгие годы изучала мою мамочку, вспомни-ка! Она строила из себя Бог знает какую скромницу, а сама делала деньги на своей порнухе. Если уж у нее получалось, то получится и у меня!

В приемной Каресс она покорно исполняла ритуал встречи с президентом фирмы, тихо наблюдая, как помощники крупным планом показывают ее на экране монитора, разглядывая ее гигантское изображение, обсуждая ее губы, ее глаза, ее щеки, ее волосы, каждую ее косточку и даже ее ноздри и зубы, как будто она животное, как будто ее и нет здесь. Глава «Кумиров», Кармен Францен, теперь ее личный менеджер, вела за нее переговоры. Соня может то, Соня может се. Соня обучалась актерскому мастерству, и танцам, и спорту. Соне только оставалось сидеть молча и выглядеть великолепно или загадочно или напускать на себя оба эти выражения. Упомянули имя Ричарда Эйвдона, который должен был возглавить кампанию по раскрутке очередной «девушки Каресс». Соня не будет иметь возражений, если ей придется пролететь в украшенной цветами подвесной и совершенно безопасной люльке, прикрепленной к вертолету, над Центральным парком? То есть можно ли им заняться получением разрешения от властей? Кармен заверила их, что Соня совершенно не боится высоты.

Соня лишь отчасти была занята происходящим. Остальные ее мысли были сосредоточены на гадании, как скоро она услышит что-то от Рэя. Если он позвонит сегодня вечером, это будет превосходным предлогом не явиться сюда или просто включить автоответчик, но она не знала, хватит ли ей на это духу. Ведь невозможно, чтобы она влюбилась. Не так ли всегда и начинается любовь? Стремление — как к сигарете или к рюмке, — но только к человеку. Необходимость, чтобы он коснулся, обнял, поцеловал. Чтобы причинил боль. Она так ужасно хотела его, что все ее тело дрожало, а ведь была всего половина первого!

— О чем ты думаешь, Соня?

Все собравшиеся за широким столом уставились на нее. Выжидающе смотрел президент — он задал этот вопрос.

— Простите, — она моргнула, глянув на Кармен в поисках поддержки.

— Мистер Белламай предложил прополоскать твои волосы более светлым оттеночным шампунем, — пояснила Кармен, многозначительно взглянув на нее. — Придать им красновато-коричневатый оттенок и, может быть, снова перевязать твои волосы очень простенькой лентой.

— Мы не хотим отпугивать Америку средних классов многочисленными образами чересчур элегантных моделей, — очень мягко объяснил Соне президент.

Глядя на президента, Соня кивнула с серьезным видом.

— Мне нравится, — глубокомысленно изрекла она, — мне нравится, когда просто.

— Просто, но хорошо, — заметил кто-то.

— Шик совершенной простоты? — подсказал писатель.

— Когда простота означает шик? — подхватил президент.

Несколько человек заскрипели перьями, пытаясь выработать свои концепции, внимательно всматриваясь в экран.

— Нельзя ли вернуться на один слайд? — попросил президент.

Вернулись к тому кадру, где Соня смеялась, запустив руки в волосы.

Она улыбалась президенту фирмы Джеку Р. Белламаю. Седовласый мужчина под семьдесят, он превратил захудалую косметическую компанию в первоклассное, приносящее миллионы дохода предприятие, используя «девушек Каресс», привлекающих покупателей. Он поймал ее взгляд и улыбнулся. Если он вздумал переспать с ней, то пусть придумает что-нибудь другое. Или служащие Каресс спят со своими девушками? Возможно, подумала она, это одна из прерогатив работающих в такой высокоморальной фирме?

— Пообедаем? — предложила Кармен, когда они, похоже, достигли соглашения насчет оттенка Сониных волос. — У нас заказан столик в «Ле Серке» на час дня. Как думаешь, мы поместимся в одном лимузине? Мистер Белламай? Миссис Каресс?

Миссис Каресс, хрупкая маленькая старушка, вдова основателя фирмы, не проронила пока ни слова.

— А не лучше ли нам прогуляться? — предложил Джек Белламай. «Наверное, потому, — решила Соня, — чтобы показать, как он бодр». — Такой чудесный день!

— Шикарный день! — согласился парикмахер. Соня оставила Кармен виться вокруг миссис Каресс, и к ним присоединились прочие шишки. Президент, разумеется, решил прогуляться вместе с Соней.

Маленькая торжественная процессия важно шествовала вверх по Мэдисон-авеню. Кармен почтительно поглядывала на миссис Каресс, резко оглядываясь на отстававших копуш. Зеваки провожали их любопытными взглядами, особенно увидев безупречный макияж Сониного лица. Кармен одобрительно подмигивала ей, словно давая понять, что контракт уже у них в кармане. Соня изо всех сил старалась поддерживать светскую беседу с президентом. Единственное, что ее мучило, это непрестанно усиливающееся желание в паху. Да, мускулы определенно перенапряглись прошлой ночью! И если он таков со связанными руками, то что же будет, когда…

— Я был вашим поклонником довольно длительное время. — Сообщил ей президент. — С вашей самой первой обложки «Вог», помните? Вы еще так забавно дразнились!

— И вам понравилось, правда? — засмеялась Соня. — Мне казалось, что я выгляжу очень мило.

— Я очень надеюсь, что мы придем сегодня к соглашению, — признался президент. — Лично я был бы просто счастлив, если бы вы стали очередной «девушкой Каресс».

Она ответила ему таинственной улыбкой. Лично она тоже была бы весьма счастлива.

— Только одно обстоятельство мне хотелось бы обсудить лично с вами, Соня. — Он слегка нахмурился. — Пожалуй, это даже чересчур интимно. — Он несмело коснулся ее локтя. Они были на Пятьдесят девятой улице, солнце ярко светило. Она надела солнечные очки, защищая свои фиалковые глаза, и выжидательно посмотрела на него. — Есть кое-что… ну, несколько, правда, обременительное. — Он придержал ее за руку, когда они переходили перекресток. — Но это составляет одну из традиций… образа Каресс. В наш контракт всегда включается этот маленький пункт о нравственности. Это скорее личное, и я буду говорить начистоту — признаюсь, некоторые девушки считают это, откровенно говоря, жестоким, нарушением того, что они называют правами человека. Надеюсь, вы не будете таким же политиком, Соня. Зачем нам политика?

Она быстро взглянула на него, и на мгновение он почувствовал холодок мелькнувшего в ее взгляде презрения. Выражение его лица изменилось, похоже, он ее почти испугался. «Что это с тобой, тупая вонючка?» — усмехнулась она медленно и сладко улыбнулась.

— Мне нужно будет носить пояс целомудренности или что-нибудь в этом роде? — спросила она.

Он облегченно рассмеялся деланным смехом, гораздо громче, чем то предполагала ее шутка.

— Ах, дорогая, ничего столь кардинального. Просто это, ну, предполагает, что наши «девушки Каресс» не могут допустить и малейшего скандала в своей жизни. Разумеется, то, чем вы занимаетесь у себя дома, это только ваше дело, но как только вы становитесь лицом нашей фирмы, нашей, так сказать, визитной карточкой, тогда не может быть даже малейшего намека на…

— Но что именно вы подразумеваете под «скандалом»? — спросила она с внезапно расширившимися глазами, по-настоящему заинтересованная. Ее так и подмывало спросить его, есть ли у него хотя бы малейшее представление о том, какой большой, какой толстый, какой сочный член был у Рэя Левэра прошлой ночью, и может ли он хотя бы понять, как ему было уютно и славно в маленькой белой девочке? Маленькая белая девушка, у которой так сильно зудел сейчас низ живота и которая еще до полудня, может быть, будет стоить восемь миллионов долларов? Она чуть не расхохоталась вслух, но восемь миллионов заставили ее сдержать смешки.

Он доверительно взял ее за руку, как будто они оба были два маленьких человечка, подавленные громадностью проблем общего дела.

— Нам уже здесь и сейчас не нужен скандал, Соня, — пробормотал он, проводя ее под тентом входа в «Ле Серк», остальные шли за ними. — Здесь не время и не место.

Она позволила себе глубоко вздохнуть, улыбаясь ему.

— Но я думаю, — и он крепче сжал ее руку, — вы прекрасно знаете, о чем я говорил.

Она посмотрела в его серые, улыбающиеся, ласковые глаза, и улыбка ее потухла. Если бы он только мог догадаться…

Он нагнулся к ней, все еще улыбаясь.

— Слухи непременно будут. Но за восемь миллионов долларов, мне кажется, мы вправе ожидать, что ваше имя станет безупречным.

В середине обеда Кармен вызвали к телефону. Соня поигрывала салатной ложкой, кипя негодованием. Президента она перестала замечать сразу после его предупреждения, хотя остальным представителям фирмы и рекламными агентами продолжала улыбаться по-прежнему ослепительно. Кармен вернулась к столу с немного нахмуренным лбом. Соня догадалась, что морщины вызваны плохими новостями.

Выйдя из ресторана, все обменялись нежными поцелуями, причем президент отечески приобнял ее за талию, но от предложений подвезти их по следующему их назначению они отказались.

— Мы сейчас отправимся ко мне в офис, Соня, — твердо заявила Кармен, хватая Соню за руку, как будто она могла исчезнуть. Президент со всей своей камарильей скрылся в ожидающем их лимузине. Очевидно, дойти до ресторана было все, на что хватило его энергии.

— Как думаешь, мы его получили? — спросила Соня одной половинкой рта, махая отъезжающим.

— Я это сообщу тебе через секунду. — Кармен отпустила ее руку в поисках кошелька и остановилась у газетного киоска, покупая «Пост». — Но сейчас… — продолжала она, открывая шестую страницу, — я начинаю думать, что ты самая непослушная, испорченная, да и попросту бестолковая модель, с какой я когда-либо имела дело!

Соня перешла в наступление:

— Ну что еще я должна сделать? Я позволила этой сопле из рекламы щупать под столом мои коленки. Я соврала, что у меня не бывает головокружения, чтобы они устроили свой поганый полет на вертолете. Что еще мне надо было сделать? Отдаться президенту прямо на скатерти?

Глаза Кармен быстро скользили по колонкам на шестой странице.

— Ну, это не такая уж плохая мысль, — пробормотала она. — Вот! — Она сунула газету Соне под нос. — Если ты сейчас же не объяснишься, боюсь, плакали наши денежки!

Соня сняла темные очки и обнаружила свою собственную маленькую фотографию. «Соня Уинтон, которая, по слухам, скоро станет новой «девушкой Каресс», — вслух прочитала она, — сидела в центре первого ряда на концерте Рэя Левэра в «Мэдисон-сквер-гардене» прошлой ночью, будучи явно его поклонницей. С единственной алой розой, Соня была на концерте без сопровождения», — она протянула газету Кармен.

— Вот черт!

— Есть все основания думать именно так, — мрачно сказала Кармен. — Но подожди, пока это прочтет крошечка миссис Каресс! Что она, возможно, сейчас и делает. Тебе нужно придумать очень убедительное объяснение!

— Что мне нравятся его песни? — подняла брови Соня.

— Гораздо получше, — посоветовала Кармен, шагая рядом по Мэдисон-авеню в свой офис.

Соня внезапно остановилась, заглянула ей в лицо:

— Послушай. У Джерри Холл есть Мик Джаггер, правда? У Кристи Бринкли есть Билли Джоел. Но почему же, черт возьми, я не могу заполучить Рэя?

Кармен бросила на нее уничтожающий взгляд, не переставая идти.

— Потому что Мик Джаггер и Билли Джоел не черномазые, дорогая.

Соня покачала головой:

— Нет, они только пытаются петь в этой манере! Господи, ну что за поганое общество! Какое лицемерие! За два цента я бы им порассказала…

— Объевшись их восемью миллионами долларов? — закончила за нее Кармен. — Восемь миллионов, Соня! Здесь ты никого не переблефуешь, дорогая. Ты так относишься к этим деньгам, как будто уже потратила их! На апартаменты в Сохо? Или тебе больше понравилось бы на западе Центрального парка? Двухэтажная квартирка с садом на крыше, может быть? Очнись, Соня!

Соня пожала плечами:

— А что, я не вправе приобрести особнячок? У всех они есть. И что мне делать, чтобы заслужить их одобрение? Стать паршивой монахиней? Это похуже моих паршивых родителей! Скажем, что я просто ходила в какой-то там дурацкий театр. Ну, а не поверят, как хотят; это не единственная на свете фирма, производящая косметику.

Кармен предостерегающе покачала головой.

— Знаешь, Соня, — сказала она угрожающим тоном, — не будь у тебя самое фотогеничное личико, я бы сейчас по нему залепила!

В своем чистеньком белом с черным кабинете Кармен плеснула им обеим крепкого коньяка. Соня залпом выпила свою рюмку.

— Хорошо. — Кармен медленно потягивала свой коньяк. — Мне что, опять нужно по буквам объяснять тебе, что значит контракт с Каресс? Несмотря на твою непоколебимую уверенность, уверяю тебя, что другой косметической фирмы нет. Не того калибра, во всяком случае. Эсти Лаудер счастлива со своей Паулиной, а Ланком без ума от Изабеллы. Так что остается только Каресс, черт возьми, и позволь мне тебе напомнить, что я пестую тебя с тех пор, как ты переступила через этот порог!

Соня вытащила сигарету, закурила и глубоко затянулась.

— Ну, а если они сейчас переменят свое решение, что мне-то делать, Кармен? — взорвалась она. — Покончить жизнь самоубийством? Стать «девушкой Каресс» — не единственная моя цель в жизни.

— Тогда позволь мне кое-что спросить у тебя. — Кармен присела на краешек своего стола, откинулась назад, глаза ее превратились в щелочки. — Я никогда не лезла в твою личную жизнь, но просвети, в чем же твои жизненные цели? Ты сама всегда твердила, что хочешь стать моделью экстра-класса. В «Карессе» действительно готовы рискнуть и поставить на тебя. Ну чего ты хочешь от жизни, Соня? Догадываюсь, что ты не горишь желанием обзавестись мужем и детьми. Ты когда-нибудь ставила перед собой какие-нибудь цели?

— Ну, давай разберемся… — Сонины фиалковые глаза холодно обвели комнату. — Думаю, что сейчас моя главная цель — это заставить тебя заткнуться. Ты неплохо навариваешь на каждом заработанном мной долларе, так тебе еще и мои цели понадобились! Мои «цели», как ты их называешь, — это заставить тебя сейчас описаться. А от испуга еще и наложить в свои трусы. Черт, Кармен, да не было у меня никаких целей! Это тебя удовлетворяет? — Она в ярости обвела взглядом комнату, словно собираясь расколошматить тут все вдребезги. — Просто посылай мне чеки, забирай свой навар и оставь меня, черт тебя подери, в покое! — завопила она.

Ее слова, как камни, падали в пустынном шикарном офисе. Соня мрачно уставилась на свои безукоризненные ноготки.

Кармен глубоко вздохнула и покровительственно взглянула на нее.

— Вот и отлично, что мы обе знаем наше место, Соня, — промолвила она. — А то уж я было думала, что нас обеих сейчас накроет цунами.

— Боже упаси! — подняв глаза, хихикнула Соня. Кармен решительно отставила рюмку, подошла к телефону и набрала номер, посматривая на Соню.

— Пожалуйста, миссис Каресс, — попросила она. — Кармен Францен.

Ожидая, она продолжала неотрывно смотреть на Соню, прижимая трубку к уху. Она закрыла микрофон рукой и шепнула Соне:

— Заставляет меня подождать.

Соня устроилась в кресле Мис Ван дер Рое и закурила новую сигарету.

— Миссис Каресс? — наконец произнесла Кармен. — Я знаю! Мы в совершенном замешательстве! Это так чудовищно, так невероятно и совершенная неправда! Да, ну вы-то знаете, как репортеры любят всякие сплетни? Сплетни! Именно так это и называется — сплетня чистейшей воды. Да, она там была, так вышло, и этого я не отрицаю, но она должна была быть совершенно в другом месте, на другом концерте, и это ее шофер перепутал театры. Она так ослепительна, что где бы она ни появилась, сразу начинается какое-то безумие. Но это и будет работать на «Каресс»!

— Ах, батюшки, — вздохнула Соня.

— Ведь это не бросит тени на нашу сегодняшнюю чудесную встречу, я надеюсь? — Она подмигнула Соне, сложив колечком большой и указательный пальцы. — Отлично, на пять мы и договаривались, и я буду все время здесь, ожидая вашего звонка. Сердцем я знаю, что вы сделаете правильный выбор, миссис Каресс, и вы ни за что не пожалеете. Соня заблистает, как бриллиант в короне «Каресс».

Она повесила трубку и тут же принялась набирать новый номер.

— Джек? Это Кармен. Я только хотела, чтобы ты знал, что я поговорила с миссис Каресс и прояснила, что эти безобразные слухи распространяют люди Рэя Левэра. Ты поверишь, но ее шофер отвез ее не в тот театр! Ей нужно было быть на открытии у Майкла Файнштейна! А ее спутником был… — Она закрыла трубку и прошипела: — С каким парнем из общества ты встречаешься? Соня пожала плечами.

Кармен широко шагнула и схватила Соню за волосы, откинув ее голову назад.

— Дэвид Ласалль, — процедила Соня сквозь сжатые зубы.

— Дэвид Ласалль, из бостонских конезаводчиков, Ласаллей, — сказала в трубку Кармен. — Но пойми, этой дурацкой «утке» нельзя придавать значения! Я не хочу, чтобы сегодняшняя прекрасная встреча была чем-нибудь омрачена! Я на тысячу процентов уверена, что вы примете правильное решение, и в пять я буду ждать известий о нем у телефона. Сегодня ты сам видел Соню. Ты видел, как много она обещает. Она станет бриллиантом в короне «Каресс», Джек. Я работаю с «Кумирами» двадцать лет, и у нас никогда не было ничего подобного ей.

Она повесила трубку и взглянула на часы.

— У нас полтора часа на баклуши, Соня, — заявила она. — Но, по-моему, все в порядке. Держись крепче, дорогая. Возможно, тебе уже никогда не придется быть манекенщицей. Ну, это к лучшему, судя по тому, что я слышу и знаю о тебе, я готова биться об заклад, что все твое тело покрыто сейчас синяками. Этот Рэй Левэр никогда не производил на меня впечатление изнеженного малого.

Соня хмыкнула:

— Им же нужно мое лицо и волосы, так?

— В основном.

— Так что нечего беспокоиться. Мне надо идти, Кармен. Я жду звонка. Позвони мне, когда узнаешь, ладно? Или оставь сообщение. — Она расцеловала Кармен в обе щеки. У двери она обернулась: — Прости, что я такая мерзкая шлюха, — сказала она.

Кармен пожала плечами:

— Послушай, Соня. Твое лицо — это твой успех, так? Никто не смог бы отказать тебе в очаровании, это правда. Он что, так хорош, Соня? Динамит?

Соня прикрыла глаза:

— Умереть можно!

Она лежала в ванне, потягивая бело вино, когда раздался звонок.

— Мы богаты, детка! — прокричала Кармен, и обе они восклицали и вопили целую минуту. — Позвони мистеру Белламаю и поблагодари его за оказанную честь, Соня, — посоветовала Кармен. — Прямо сейчас!

Джек Белламай сам снял трубку.

— Сразу после ленча возникли шероховатости, — признался он. — Но ты так хороша, Соня, что мы решили дать тебе некоторые преимущества. В конце концов, как я объяснил миссис Каресс, вчера вечером ты еще не была «девушкой Каресс». Но тебе следует помнить то, о чем мы сегодня говорили. Нам нужен безупречный образ. Не заставляй меня разочаровываться, дорогая. Я говорю с тобой с высоты своего возраста, как твой дедушка. Молоденькие девушки в возрасте моих внучек пользуются продукцией фирмы «Каресс» по всей Америке. Мы должны подавать им хороший пример. Ты так прекрасна, и тебе следует думать о своей репутации, а мы надеемся, что ты отлично поработаешь на «Каресс».

— Я постараюсь, мистер Белламай, — произнесла она своим самым приветливым, самым подходящим к случаю сдержанным голосом, — Спасибо вам большое, что вы приняли во мне столь большое участие.

— Нет, спасибо тебе, что у «Каресс» появилась такая изумительная главная модель.

Она положила трубку и разразилась оглушительным хохотом. Целых восемь миллионов вонючих долларов! Она захлебывалась от смеха. Уже не нужно работать и работать снова и снова. Уже не будет больше бесконечных съемок для каталогов. Уже не нужно будет забираться на четыре дня на какие-нибудь мерзкие острова, выслушивать бесконечные рассказы моделей и стилистов о своей жизни. Теперь она может посвятить себя той жизни, какая нравится ей самой! И если их связь с Рэем можно будет удержать в тайне, если ей удастся скрываться под париком блондинки или что-нибудь в этом роде, тогда все будет даже еще забавнее!

Она закуталась в купальный халат и плеснула себе еще немного вина. Она внезапно осознала, что впервые в жизни ждала звонка от мужчины. Телефон уже начал звонить, и каждый раз, услышав звонок, она думала, что это Рэй. Ей звонили, чтобы поздравить с быстрораспространившимися новостями. Шестая страница «Пост» и «Вуменз веар дейли» просили у нее интервью. Она просто слушала все это по автоответчику. В половине восьмого она закурила, но не успела сделать и одной затяжки, как раздался звонок в дверь. На видеодомофоне показалось черное лицо, и сердце у нее ухнуло. Потом она разглядела, что это всего лишь посыльный с цветами.

Это был громадный букет из белых лилий, роз, сирени и орхидей. Посыльный безучастно наблюдал, как она вскрывает тоненький конверт с запиской: «Соня, ты прекрасна! Люблю, Рэй».

Она уставилась на карточку, потом на парня, который в ответ уставился на нее.

— И это все? — спросила она. — Букетик за двести баксов, и ничего больше?

Парень пожал плечами, взглянув на часы.

— Я только доставил заказ, — ответил он.

Дав ему пять долларов, она выпроводила его, а потом швырнула цветы на пол и принялась топтать их. Если он вообразил, что ей нужно заплатить всего двести баксов за ночь, он…

Вновь затрезвонил дверной звонок. На этот раз на мониторе был Рэй! Не было времени одеваться или краситься, или хотя бы убрать то, что она натворила с цветами.

— Дьявол! — прошептала она. Под халатиком на ней ничего не было. Она выскочила на лестницу и увидела, как он бежит вверх, а за ним поспевают его стражи. Разумеется, мелькнуло у нее в голове, чтобы успеть связать ему руки. Сердце едва не выскочило у нее из груди, и она протянула руки ему навстречу. Она догадалась наконец, что это странное смешение счастья и боли и есть любовь — впервые в ее жизни.




ГЛАВА 17


Манхэттен, сентябрь 1990 года

— «Жертва», — сказала Марчелла тихо в маленький диктофон. — Автобиография Марчеллы Балдуччи-Уинтон. Книга, о которой ты просил меня, Скотт.

Она сидела, развалившись на заднем сиденье своего «роллс-ройса», который летел сырым сентябрьским вечером по Манхэттену, и свежий воздух внутри машины, благодаря кондиционеру, контрастировал с влажной жарой за окнами. По крыше и стеклам застучали капли, потекли с шипением струи дождя, напоминая неожиданно резким, сладким запахом о минувшем лете. Марчелла опустила стекло и вдохнула свежий влажный воздух.

Дождь так же внезапно перестал, но асфальт оставался мокрым, будто его полили маслом. Дональд, ее верный, благородный шофер, держался на некотором расстоянии от других машин, и ее роскошный автомобиль выделялся в этом длинном караване.

— После «Даблдэя» отвези меня на Пятую, ладно, Дональд? — попросила она. Он повернул налево на Пятую авеню, и там, прямо посреди движения, она увидела рекламу своей новой книги.

«Четвертый бестселлер Марчеллы Балдуччи-Уинтон» — трепетали огромные буквы на транспаранте. Гигантские пирамиды книг с повернутой к проезжающим обложкой с заглавием словно должны были врезаться им в память. «Вечность начинается сегодня». «Ты подарил мне это заглавие, Санти, — прошептала про себя Марчелла. — Но что же случилось с нашей «вечностью»?

Прошло уже около года с тех пор, как он скрылся от нее в аэропорте, и она заполняла это время работой, путешествиями и написанием этой книги. История их любви. Немного видоизмененная, конечно, потому что, по ее версии, эта история имела счастливый конец. Критики единодушно согласились, что это «лучшее у Уинтон». Да и как иначе, угрюмо думала Марчелла. В нем вся моя любовь, моя душа, моя сущность.

Они проехали мимо музыкального магазина, и она увидела на витрине альбом Марка — тот самый, про который он говорил ей, что это настоящий шедевр. Не много ли шедевров, с кривой улыбкой подумала она. На обложке сверкало черно-белое фото Марка в стиле тридцатых годов. Он остался еще на год в Италии в результате их затяжной битвы. Ей все же как-то удалось настоять на том, чтобы он продолжил свое изучение классической итальянской музыки. Минувшее лето он провел в Нью-Йорке, вновь пропадая у Кола Феррера в «Карлайле», где он пел каждую ночь. Единственным преимуществом остаться без Марка еще на год была перспектива оградить его еще на год от влияния Кола. Она была уверена, что еще один год в Италии окончательно переменит мысли Марка относительно исполнения современной музыки. А кроме того, изучение музыкального итальянского Ренессанса давало возможность получить право преподавать.

— Преподавать — да это последнее, чем я хотел бы заниматься! — обрушился на нее Марк, когда она впервые заикнулась об этом. — Мой альбомчик прекрасно расходится. Компания звукозаписи просит еще один.

Она упрашивала его поучиться еще год в Италии и вернуться со свидетельством преподавателя в Нью-Йорк.

— И тогда ты станешь свободным человеком! — пообещала она. — Устроители концертов никогда не будут относиться к тебе серьезно, если ты предъявишь им лишь этот альбом, — обеспокоенно говорила она.

— Кто тебе сказал, что мне хочется, чтобы ко мне относились серьезно? — язвительно заметил он.

Но в конце концов они пошли на сделку. — Если я останусь еще на год в Болонье, ты не будешь возражать против следующего альбома? — спросил однажды утром Марк.

Сопротивляясь, Марчелла согласилась. А теперь она жалела, что сдалась. Вскоре появился второй альбом, он мозолил ей глаза из каждой витрины грамзаписей по всему городу.

Но второе ее дитя было знаменито еще больше. Соня появлялась на телеэкранах каждый вечер, дразня и маня зрителей рекламой «Каресс». Коммерческие дельцы запустили сенсацию: Соня парила на вертолете над Центральным парком, спускалась с Эйфелевой башни, купалась с дельфинами или смеялась с крупа скачущей лошади. Она шептала «Ласкай меня!»[6 - Caress в переводе с англ. значит «ласка», «ласкать», «гладить».] низким сексуальным голосом, а камера надвигалась на нее все ближе, и она уверенно смотрела прямо в объектив. Продажа товаров от Каресс резко подскочила, и фраза «Ласкай меня!» стала национальной поговоркой.

Теперь Марчелла была больше знаменита как мать Марка и Сони Уинтон, нежели благодаря необычайно успешной продаже ее книг. «Музыка любви» месяцами держалась в списке бестселлеров, помогая распродать и все ее прежние книги, а «Вечность начинается сегодня» сразу возглавила этот список, едва появился сигнальный экземпляр. Необыкновенная слава ее детей и заставила Скотта умолять ее написать историю собственной жизни, по крайней мере, так ей казалось. Вероятно, ему уже представлялись подзаголовки вроде «Как мне удалось вырастить двух вундеркиндов», мрачно размышляла она, но он подскочит как ужаленный, когда получит результат, потому что она решила, что незачем вообще писать о своей жизни, если не рассказать всю правду. Те сотни писем, которые она получала ежедневно, были до боли честными, ее читатели раскрывали перед ней сердца, как и она когда-то в своем первом письме к Эми. Она поняла, как важно признание: эта книга и станет ее признанием.

Это не было легким решением, и даже теперь она не была уверена, будет ли книга издана. Но сложность заключалась в том, что если она вложит всю свою любовь, свою душу и сущность в «Вечность начинается сегодня», тогда больше ей не о чем будет писать. Она чувствовала опустошение. Поэтому, когда Скотт предложил ей написать автобиографию, это стало новым вызовом.

— Кто это будет читать про мою жизнь? — потешалась она.

— А тебя разве никто не спрашивал, почему все твои книги автобиографичны? — спросил Скотт.

— Разумеется, все спрашивают, — отозвалась она.

— Так запомни, ни одна популярная писательница так не поступает! — закричал он. — Описывать свою жизнь! Опиши им ее, Марчелла, пусть они увидят тебя настоящую. Да они проглотят это!

— Они-то проглотят, — согласилась Эми, когда они вместе обсуждали это предложение. — А потом срыгнут и выплюнут. Ты потеряешь свою таинственность, Марчелла. Ты просто не можешь пойти на это!

Возражения Эми заставили ее колебаться. И даже сейчас — сейчас, когда она решилась на это, — она диктовала свою книгу, почти пугаясь увидеть ее напечатанной, смущаясь даже предложить секретарше отпечатать ее. Она знала, что вызывает любопытство. Светские хроникеры и прочие журналисты прозвали ее «подражательницей Гарбо», с тех пор как она перестала давать интервью год назад. Теперь, когда ее книги продавались только от ее имени, ушли все страхи и бессонные ночи, вызванные общением с прессой.

Ей нужна была работа, чтобы отвлечь свои мысли от Санти. Она старалась загрузить себя как можно больше, втискивая в свои дни как можно больше работы, уставая до изнеможения. Но с тех пор как Марк уехал в Италию, она чувствовала себя очень одинокой.

Поначалу ей казалось, что, помогая другим, она перестанет тяготиться тем, что ушло из ее жизни. Дважды в неделю по вечерам она занималась с восьмилетним доминиканским школьником, помогая ему разбирать трудные места, а потом везла его домой с неизменным Дональдом в «роллс-ройсе». Она также регулярно помогала бездомным в бедной части города, раздавая еду и беседуя с людьми. Она отдавалась своей добровольной работе самозабвенно и всегда анонимно. Все это помогало ей, но не могло удовлетворить так, как прогулки с Санти вокруг Вальдемоссы.

Когда машина просачивалась по Пятой авеню, зажатая интенсивным движением и обдаваемая выхлопными газами, перед ее глазами возникал колдовской городок, затерянный высоко в горах Майорки, словно видение из иных времен. Четырнадцать месяцев и двадцать три дня не видеть и не слышать его! А после того как она истощила свое сердце на любовные письма к нему, она стала бояться даже набрать его номер в Барселоне — а вдруг он подойдет и ответит чужим и бесстрастным голосом. Он был слишком горд, чтобы принять ее решение — такое простое и удобное. Он недостаточно любил ее, чтобы ждать. Нет, это несправедливо, тут же осеклась она. Он очень сильно любил ее, это она прекрасно знала, именно потому, что он любил ее так сильно, он и не писал ей. Он выбрал самый мучительный способ доказать ей, как неправильно она поступила.

Сейчас, перед лицом своего нового романа, ей хотелось ездить и ездить по городу всю ночь. Нью-Йорк был теперь поделен для нее на две части — улицы, по которым она гуляла с Санти, и те, по которым они не проходили. Разумеется, она ценила только «их» улицы.

Она была рада, что ей удается сдержаться и не названивать ему. Только это и давало ей возможность верить, что когда-нибудь однажды она поднимет глаза — от книги или тарелки — и встретится взглядом с Санти, и чувство немыслимой любви к ней, читаемое в его взгляде, заставит забыть об улыбке.

Они проезжали мимо «Барнса энд Нобля», мимо «Вальденбукса», мимо «Риццоли», и все они рекламировали ее книгу, и два невидимых прожектора высвечивали в витрине ее черно-белую фотографию, похожую на икону. Освещение было весьма удачным. Самоуверенная и все же уязвимая, прекрасная, но не отпугивающая — такой представала она на портретах. Выражение боли в ее взгляде привлекало зрителя, как привлекало читателя к ее книгам. Она выглядела как женщина с богатым жизненным опытом, сполна заплатившая по своим счетам. Слава Богу, Дональд не возражал против ночной работы, потому что с ним так легко переживались эти печальные сумеречные часы, когда весь Нью-Йорк, казалось, готовился к свиданию. В эти часы она не переставала думать о Санти; но сознание того, что внизу ее ждет Дональд, каждый вечер служило стимулом для того, чтобы собраться и спуститься на улицу.

Во время их ночных поездок по городу Дональд мог остановиться в любом месте, позволяя ей кружить, как ночной бабочке, там и сям, заглядывать в витрины магазинов одежды или книжных лавок или дожидаться в безопасности на заднем сиденье, пока Дональд принесет ей горячий кофе в бумажном стаканчике или свежую газету. Она могла остановить его на перекрестке Сорок второй улицы и Восьмой авеню, чтобы взглянуть на отбросы нью-йоркского общества, освещенные ярким неоновым светом порно-дворцов. Говорят, это и есть лучшее в Нью-Йорке, когда можно с высот низринуться в пучину, и все это дело лишь нескольких ярдов и минут. А еще это удерживало ее от мыслей о Санти и о том, как она проведет остаток вечера, когда Дональд высадит ее неподалеку от «Партнеров».

Она была трусливой и лживой, и ее мучило, сможет ли она набраться мужества и поведать диктофону, что она проделывает ради секса. Сможет ли она стать автором сексуальной автобиографии, на которую еще не отваживалась ни одна женщина? Сможет ли она стать тем прославившимся автором, чьи желания, привычки и жертвы, чьи внутренности продаются за двадцать долларов в твердой обложке, а годом позже — при переиздании — за пять баксов в мягкой?

Они подъехали к Пятой авеню.

— А теперь куда, миссис Уинтон? — наклонил голову Дональд.

Она опустила стекло, чтобы вновь наполнить машину ледяным ночным воздухом.

— Универмаг, — попросила она. — «Черивэри» для меня откроют.

Какие-нибудь серьезные покупки помогут — они всегда помогали, минут на пять. А тряпки были ей очень нужны. Быть одинокой и отлично одетой помогало чувствовать себя не такой одинокой, как если бы она была бедна, одинока и потрепана.

Дональд подъехал к Пятьдесят седьмой улице, свернув с Мэдисон-авеню, остановившись около ее излюбленного магазина. Он был закрыт, но две девушки оформляли витрину — Сэнди, которая всегда помогала ей, и еще одна девушка. Девушки наряжали в дорогие туалеты манекен, совершенно измучившись с негнущимися конечностями, нетерпеливые, как одевающие сонных детей в школу матери. Марчелла вышла из машины и приблизилась к витрине, вглядываясь в нее. Сэнди подняла глаза и побежала к двери, открывая ее и высовывая головку.

— Привет, миссис Уинтон! — лучезарно улыбнулась она. — Мы, правда, уже закрыты. А это что, так срочно?

Марчелла кивнула:

— Вы уже получили коллекцию от Ямамото? Я просто сгораю от нетерпения…

— Ладно. — Сэнди решилась отворить дверь, и Марчелла проскользнула внутрь, чувствуя себя до смешного привилегированной особой, когда, пробежав по ступенькам, она вошла в комнату с двумя внушительными вешалками с японской одеждой. Она приложила к себе широкую полосатую юбку.

— В этом неплохо подписывать книжки, — заметила она.

— «Вечность начинается сегодня»! — закричала Сэнди. — Я читаю ее именно сейчас! Как раз вчера купила. Я в восторге от нее. Мне так не хочется, чтобы она кончалась!

— Спасибо, Сэнди. — Марчелла улыбнулась и принялась рассматривать блузки. — Вся сложность в том, что я никогда не могу выбрать. На чем мне остановиться — черное, белое, синее или темно-фиолетовое? — задумалась она.

— А забирайте все! — засмеялась Сэнди, как будто она не знала, что общая цена за четыре блузки больше, чем ее заработок за полмесяца.

— Ладно, так я и поступлю! — согласилась Марчелла. Иметь деньги и тратить их — в этом было определенное наслаждение. На пять минут.

В кассе за черной конторкой Сэнди выписывала счет. Внезапно она закусила кончик ручки, с благоговением взглянув на Марчеллу.

— Ваши книги… — она покачала головой. — Вы все, правда, все знаете про то, что чувствуют люди. Вы точно знаете, что я чувствую!

— Ой, спасибо, Сэнди. Чудесная обратная связь, — поблагодарила Марчелла, подписывая чек.

— На прошлой неделе я ходила гадать на картах, — рассказывала ей Сэнди, помахивая подкладываемой в счета копиркой. — Знаете, тут на углу живет парень со сверхъестественными способностями. Это было так жутко! Казалось, что он знает про меня все. Он сказал мне, что я вот-вот встречу какую-то знаменитость. Наверное, он говорил про вас.

Блузки были упакованы в черный пластиковый пакет, ленты перевязи обвивали его белыми языками пламени.

— Пользуйтесь и наслаждайтесь! — проинструктировала ее Сэнди. Пакет был необычайно легок, принимая во внимание, что стоил больше трех тысяч долларов.

— Он предсказал тебе будущее? — спросила Марчелла. Ее будущее было покрыто для нее мраком; может быть, он поможет? — Ты не можешь позвонить ему и спросить, не примет ли он меня прямо сейчас? — неожиданно попросила она Сэнди. — Мне так хочется, чтобы раскинули и мои карты! Сэнди щелкнула языком.

— Он такой искусный, — сказала она. — Все рассуждает о магии, энергии, о переселении душ. Вот такая чертовщина.

Марчелла наблюдала, как Сэнди набирает номер.

— Чарльз? Это Сэнди. Из «Черивэри». Привет! Слушай, у меня тут покупательница, которой срочно нужно погадать на картах. Она не могла бы прийти к тебе прямо сейчас? — Она вскинула глаза на Марчеллу и кивнула. — Великолепно! Ее зовут миссис Уинтон. Будь с нею полюбезнее. Это особенный человек!

Она протянула Марчелле отпечатанную карточку:

— Вот адрес, и желаю удачи!

Сэнди придержала дверь, а потом крепко заперла ее. Ее помощница уже закончила заниматься с витриной. На ней застыли четыре манекена, выстроенные в ряд, а единственный манекен-мужчина стоял напротив них. Все они были в черном.

Дональд засунул пакет с покупками в багажник. Когда он вернулся в машину, его голова медленно повернулась в ее сторону, ожидая дальнейших приказаний. Сердце у нее учащенно забилось. Не поехать ли ей туда прямо сейчас? Или туда, куда так стремится ее тело? Она бросила взгляд на часы. Глаза ее упали на визитку, которую она сжимала в руке. Она рассматривала рельефные вычурные украшения на карточке. Предсказатель судьбы!

— Угол Шестьдесят пятой и Бродвея, — прочитала она.

Название холла было слишком лестным, люстра была слишком огромна для маленькой прихожей, да и весь этот новый, дорогой дом был странно непрочным и неряшливым, словно декорации для съемки телесериалов. Консьерж-пуэрториканец спросил ее имя, затем кивнул на лифт, который доставил ее на пятнадцатый этаж. Она оказалась в сумрачном коридоре.

— Привет! — приветствовал ее гнусавый голос. Она обернулась и увидела молодого коротышку в открытых дверях, кивающего и улыбающегося ей.

— Вы, должно быть, и есть миссис Уинтон, — протянул он руку. — Чарльз Палоцци, — представился он. Держался он очень официально, как будто на встрече со знаменитым хирургом или известным адвокатом. — Пожалуйста, проходите!

Марчелла вошла в его квартиру. Она была чистенькой, крошечной, с паркетным, без единого пятнышка полом. Мебель была низенькой, плотно приставленной к стенам, словно чтобы заставить владельца казаться больше. На нем были черные брюки, спортивная рубашка, застегнутая до самого воротника, и пиджак. Он наблюдал за ней, пока она оглядывала комнату. Было очевидно, что он продумал каждую мелочь, желая продемонстрировать только отменный вкус. Большой телевизор был выключен, маленький, из черного металла кофейный столик и два раскладных стула напоминали о парижском бистро. Длинная низкая софа, обтянутая черной кожей, вытянулась вдоль всей стены. В изысканной раме на стене висел портрет Марлен Дитрих. Кофейный столик был завален дорогими модными журналами.

— Я работаю в индустрии моды, — объяснил он. — Седьмая авеню. Не слышали о Джордже Романо?

Она покачала головой:

— Боюсь, что нет. Чарльз пожал плечами.

— Дайте ему пару лет, — пообещал он. — Он переплюнет Армани.

Марчелла согласно кивнула:

— А этим вы занимаетесь по вечерам?

— Гадание по картам? Да! Всем нравится, как у меня это получается. Это становится почти моим ремеслом. Можно задать вам один вопрос? — Он произнес это в одно слово: «Можнозадатьвамодинвопрос?» Он ткнул пальцем в ее туфли: — Это что, от Шанель? То есть я хочу сказать, вы их в самом деле купили у Шанель, так?

Она засмеялась:

— Ну да, правда, купила.

— Ах ты Боже мой! — Он покачал головой, вздохнул полной грудью от восхищения. — Они же, наверное, стоят триста семьдесят пять — четыреста баксов, да? Они восхитительны! У меня есть каталог «Шанель». Это мой кумир!

Марчелла улыбнулась:

— И очень неплохой кумир.

— Не хотите ли присесть? — Он казался мальчиком, старающимся угодить. — Не возражаете, если я сниму пиджак? — Он аккуратно скинул пиджак и осторожно повесил на спинку стула. Его мощное тело было создано вопреки пропорциям его маленького роста. Круглые бицепсы выпирали под короткими рукавами рубашки, шея было толстой, мускулистой.

Марчелла присела. Он положил нераспечатанную колоду на софу возле нее, затем распечатал упаковку и вынул новые карты рубашками наверх.

— Подержите их немного в руках, — и он протянул ей колоду. — Пусть они вберут ваши импульсы. Не хотите ли выпить, пока мы ждем?

— Немного «Перье», если у вас есть, благодарю, — отозвалась она. Он бросился к алькову, за которым скрывалась кухня, и открыл холодильник.

— «Клаб сода», — сказал он. — Пойдет?

Он наполнил один хрустальный бокал и вернулся с ним, протягивая его ей.

— Так вот, я имею дело со всеми людьми моды, — заявил он, подкладывая квадратную салфетку под бокал. — Келвин Клейн, Ральф Лорен, Кристиан Лакруа; я даже гадал на картах Энди Ворол.

— Правда? — Она отпила глоток соды. — И предсказали ей смерть?

Он посмотрел на нее на мгновение затуманившимся взглядом.

— Ну, — пожал он плечами, — она всегда была болезненной женщиной! — Он внезапно придвинулся к ней ближе. — Ничего сода? — спросил он. — Послушайте, обычно я беру двести долларов за сеанс, но раз вы друг Сэнди, тогда цена будет пятьдесят. Я мог зарабатывать в день по тысяче только на гадании по картам, но я так люблю моду, что не могу бросить это. Мне нравятся манекенщицы, и то, как они ходят, и какие у них прически… — Он вскочил и продемонстрировал, как движутся по подиуму манекенщицы в изысканных туалетах, и Марчелла покатилась со смеху. Он принял другую позу, положив руки на бедра и откинув назад голову и плечи.

— Мода! — провозгласил он.

Он снова сел, улыбаясь ей, и чтобы скрыть замешательство, она закурила. Неплохой жизненный опыт. Она была рада, что пришла сюда. Может, он пригодится ей для одной из ее будущих книг — колоритный второстепенный образ? Он придвинул маленький столик, налил «Диет пепси» в высокий стакан и залпом опорожнил его.

— Снимите левой рукой, — выдыхая, попросил он. — Три раза. И задумайте желание.

Она наблюдала, как он мешает карты, все более сосредоточиваясь. «Я не поверю ни единому его слову», — внушала она себе. Перемешав колоду, он еще некоторое время вглядывался в нее. Когда он снова заговорил, то голос изменился настолько, что холодок пробежал у нее по коже. Наигранная под профессионального гадальщика манера бесследно исчезла, голос стал безучастно-монотонным.

— А, ваш сын скоро серьезно заболеет, — без всякого выражения заметил он так непосредственно, будто они только и делали до этого, что беседовали о Марке. — Вы сумеете спасти его. Он не умрет.

Марчелла выпрямилась.

— В ближайшие три месяца вы овдовеете, — пообещал он. — У вас есть кто-то близкий по имени Шейла?

— Соня, — поправила она. «Мы едва не назвали ее Шейлой, — подумала она. — Гарри хотел назвать ее Шейлой».

— Кто это? — нахмурился он.

— Моя дочь.

— Она ужасно неразумна! — воскликнул он. — Она в страшной опасности, если вы не предупредите ее! Она может погибнуть! К вам плывут огромные деньги, но это не делает вас счастливой. Ваша тайная жизнь представляет серьезную угрозу для вашего здоровья…

— Моя тайная жизнь? — переспросила она. Никто не догадывался о ней. Он спокойно посмотрел на нее своими честными карими глазами.

— Вы же понимаете, о чем я говорю, — просто сказал он.

Она попыталась рассмеяться.

— Вы меня просто пугаете, — попеняла она. Ее руки покрылись гусиной кожей в теплой комнате.

— А что значит для вас имя Сэнди?

— Сэнди? Девушка, которая направила меня к вам. Он нетерпеливо покачал головой.

— Нет, это мужчина.

— Санти? — спросила она.

— Некто, кто очень сильно вас любит, а вы считаете себя недостойной? Почему?

«Вероятно, из-за моей тайной жизни», — подумала она.

— Он чудесный человек, — продолжал Чарльз. — И вы тоже. Нечего вам так себя стыдиться. Подобные потребности есть у каждого.

Марчелла не находила слов. Она застыла в молчании.

— Ваша работа, — спросил Чарльз, — вы пишите или что-то в этом роде?

— Да.

— Сценарии, да?

— Не совсем.

— Что же? — спросил он.

— Книги, — ответила она. — Романы.

— По одному из них поставят фильм, — заверил он. — Большой будет успех. Вы отправитесь в Калифорнию. О, вас ждут большие путешествия. Европа. Ах, как сильно вы любите своего сына! Вы сделали его смыслом всей своей жизни.

Она порылась в сумочке в поисках сигареты. «Все сумасшедшие в этом мире проникают в мои мысли», — подумала она. Он поднял на нее усталые карие глаза.

— Какие-нибудь вопросы?

— Да, — сглотнула Марчелла. — Буду ли я счастлива? Он снова пробежал глазами по картам, беззвучно шевеля губами, а когда опять взглянул на нее, глаза его наконец-то смягчились.

— Как раз это-то и непостижимо… — Он нервно рассмеялся. — Так… выходит… что вам придется пострадать за искусство.

В дверях она протянула ему пятьдесят долларов.

— А вы всегда говорите своим клиентам, что все их родственники должны умереть? — спросила она.

Он казался слегка озадаченным.

— Разве я так говорил? — удивился он.

Дональд распахнул дверцу машины. Ну, и что нового она узнала? Она постаралась посмеяться над всем происшедшим. Теплый ветерок дул на Бродвее, выходившие из Центра Линкольна люди растекались по кафе, ресторанам и барам. Ее передернуло от услышанных предсказаний. У него было право запугать ее, ведь он рассказал ей правду, будто видел ее. Кроме Марка. Марк не может заболеть. У него был бодрый, веселый голос, когда они разговаривали последний раз несколько дней назад.

— Куда теперь? — спросил Дональд.

Едва она открыла рот для ответа, как ее поразила мысль, что все опасности, которые подстерегают ее родственников, из-за нее, но она тут же отбросила это предположение. «Я же решила перестать обвинять себя во всем», — напомнила она себе.

— Мэм! — окликнул ее Дональд.

— Отвези меня на угол Бродвея и Пятьдесят седьмой, — попросила она. Как будто она не знала, что вечер должен окончиться именно там. Ее тело уже просило этого успокоения. Прямо перед Бродвеем оказался снесенный дом, и черное пространство внезапно поглотило их. Она посмотрела на часы, прежде чем Дональд остановился на углу. Половина одиннадцатого. Отлично.

— Вернись за мной через часик, хорошо, Дональд? — попросила она. Она вынула членскую карточку из сумки и оставила сумку в машине. Дональд ободряюще посмотрел на нее, когда она вылезла из машины. Разумеется, женщине не следует болтаться тут одной поздно ночью, но не могла же она позволить ему увидеть, куда она направляется. Она подождала, пока машина скроется из виду, прежде чем пошла в нужном направлении.

За годы она успела изучить этот длинный ряд старых фасадов, печальные окна домов запечатлелись в ее памяти, как дурной сон. Она заметила знакомые смешные дверные ручки на дверях с витражами. На другой стороне она загляделась на цыганку-хиромантку, нещадно ругавшуюся под окнами дома под мигающей розовым неоновой вывеской и здоровенной гипсовой статуей Девы Марии. Внезапно мимо с пронзительным воем пронеслась полицейская машина, и черный парень выскочил, чтобы проверить у нее документы. Она протянула ему, качая головой, клубную карточку. Попрошайка, сидевшая на панели у дома, вдруг очень отчетливо произнесла: «Я сама решу, когда мне умереть!» Марчелла быстро пошла прочь. Очень важно выглядеть так, как будто ты знаешь, куда идешь, и очень спешишь попасть туда.

Когда она приблизилась к «Партнерам», черному зданию, почти невидимому в темноте, она увидела толпящихся у входа. Сердце ее забилось сильнее, когда она подошла к дверям. Она быстро опустила карточку в щель, прежде чем кто-нибудь успел внимательно приглядеться к ней. Привычным жестом завсегдатая она распахнула дверь и спустилась на один этаж вниз на землю чужих мужских рук и молчаливых наслаждений, вздохов в темноте и той особой смеси унижения и упоения, которая так возбуждала ее. Она на мгновение оперлась о черную зеркальную стену с закрытыми глазами. Она не могла не посещать это место, но всегда молила Санти о прощении. «Это капкан, — твердила она ему мысленно. — Я не могу избежать его. Только твоя любовь может меня спасти».

Новая «девушка Каресс» была вознесена средствами массовой информации на высоту, неизвестную дотоле в истории американских супермоделей. Соню снимали лучшие фотографы мира, и десятистраничные брошюры с ее фотографиями продавались в каждом магазине одежды. Двухминутные рекламные ролики с ее участием снимались в лучших уголках Европы и Америки. То, как Соня шептала лозунг фирмы «Каресс» «Ласкай меня!», превратило ее из заурядной манекенщицы в звезду. Когда заговаривали о лучших моделях века, то неизменно утверждали, что для семидесятых — это Лорен Хаттон, для восьмидесятых — Паулина, а для девяностых — Соня Уинтон. По крайней мере, так утверждала молва и повторяли колонки светских новостей.

В этом сезоне для Сони оставался еще один день работы — сбор всех предыдущих «девушек Каресс» для легендарного группового портрета. Но потребовались месяцы, чтобы устроить это, потому что многие девушки стали богатыми и знаменитыми, а некоторые жили в Европе. Джинни Шацберг, например, стала графиней де Руш, а самая первая модель, Фрэнсин Гардинг, была королевой «мыльных опер». Организаторы сходили с ума, пытаясь привести в соответствие расписание каждой из девушек, чтобы назначить место и время для съемок.

— Эйвдон умывает руки, — сообщила Соне Кармен. — Поэтому они специально наняли на это время Алекса Роуза. Им пришлось выложить пятьдесят тысяч долларов только за самолет, который доставил из Парижа графиню.

Цифры и слухи давно ничего не значили для Сони, которая только и могла думать, что о Рэе. Если бы кому-нибудь захотелось стать самым невыносимым человеком в ее жизни, он ничего не мог бы придумать лучше, чем сказать дурное слово о Рэе, да еще сделать так, чтобы их расписания стали совершенно несовместимыми. Три недели изнурительной работы на рекламу «Каресс» только увеличили ее всегдашнее стремление к нему. Теперь она приспособилась проскальзывать между его связанными руками, опускаться вдоль спины и опускать грудь ему в ладони. Она доводила служащих фирмы до безумия, лишь бы оказаться в пределах досягаемости Рэя. Она была готова бросить все, изменить любой график, лишь бы поймать его в гастролях по стране. Она могла сорваться и лететь в Хьюстон, Денвер, Портланд, лишь бы пробыть с ним одну ночь и вернуться на следующее утро, пока Рэй еще не проснулся. Стоять за кулисами, пока Рэй, купаясь в море огней, исполняет ее любимые песни, слышать, как его команда осторожно называет ее теперь «мисс Соня», полные слез прощания и встречи, — все это наполнило ее жизнь совершенно новым смыслом. Даже раболепный репортер из «Энквайрера», который слупил за них пятнадцать тысяч за то, чтобы он помалкивал об их романе, заставлял их только смеяться. Ее элегантный образ «девушки Каресс» исчезал, как только она отправлялась в свои поездки. Она надевала белокурый парик и дешевые вещи, чтобы люди ничего не пронюхали. Но когда она не могла увидеться с ним, она всеми силами старалась выкинуть его из головы, даже если для этого приходилось возвращаться в прежние притоны, куда, она думала, уже никогда не вернется, туда, где подстерегали ее опасные люди, которые манили ее тогда, когда она не знала Рэя, не знала настоящей любви.

И все же не было у них ни одной совместной ночи, когда бы Рэй не каялся перед ней в своем ужасном преступлении.

— Я убил девушку! Я убил ее, Соня, — всхлипывал он, и она выслушивала его, утешала и уверяла — в этом был особый ритуал, — что Бог простил ему его ошибки, как будто она обсуждала это с Богом. После того как эта непременная часть их свидания была закончена и ее власть над ним установлена, они предавались своему самому главному занятию, и никто никогда не любил ее так, как Рэй. Становилось даже все лучше и лучше, пока обожание, светившееся в его широко распахнутых глазах, торжественная зависимость от ее прощения, нежность и свирепость, гладкая кожа, ощущение его тяжелого тела и вкус его губ, звук его хриплого шепота в ее ушах, — пока все это не захватило ее так сильно, что она чувствовала себя странно опустошенной без него. Раньше у нее никогда такого не было, чтобы она не могла обойтись без мужчины. Единственное существо, к которому она однажды была привязана, это ее лошадь, и вот теперь она встретила мужчину, который вызвал в ней те же чувства. Хотя и случайно, но она получила именно тот коктейль из любви и секса, который был ей так необходим. Она тоже стала для него незаменимой. Он говорил, что любит ее, и она заставила его пообещать, что он не будет встречаться с другими девушками.

В ее существовании супермодели отношения с Рэем превратили ее жизнь в настоящее увлечение. Ее тело стремилось к нему, требовало его тяжелого тела, его мощного черного секса, который доводил ее до такого исступления, бесконечного оргазма. Спать с Рэем — это все равно что купаться вместе с акулой, с ручным, но опасным зверем. Только сейчас, когда она жила и дышала Рэем, мечтала о нем, когда был запущен контракт с «Каресс», у нее впервые в жизни наконец-то появилась цель! Кармен неплохо было бы узнать об этом, хотя она сама не смогла ничего сформулировать, ощущая только силу, собранную где-то в глубинах ее мозга. Даже для себя самой она не смогла бы найти нужных слов, но что-то внутри ее было уверенно в существовании этой цели, и это будоражило ее, внушало ей благоговение, держало ее в непрестанном нервном возбуждении.

Последнее, чем ей хотелось заниматься этим утром — это позировать с группой прежних моделей фирмы «Каресс», особенно с Фрэнсин Гардинг и графиней, славившейся замашками примадонны, с которыми невозможно работать. Она не увидит из-за этого Рэя целую неделю, потому что он должен выступать в Лас-Вегасе, и из-за этого она особенно страдала. Прошлым вечером она сорвалась и отправилась в пресловутый клуб «Эс энд Эм» в Ист-Виллидже, вернувшись домой в четыре, почти ничего не помня из событий минувшей ночи.

— Я ненавижу эти сборища девиц экс-Каресс! — заявила Фрэнсин Гардинг в раздевалке, где семь бывших супермоделей Нью-Йорка толпились около зеркала. — Терпеть не могу все эти встречи бывших одноклассников и однокурсников! Я пошла как-то на такую встречу по поводу десятилетия выпуска, но когда я увидела, что никто и близко не подошел к тому успеху и процветанию, какого достигла я, мне стало так грустно!

— Она уже пришла? — Франческа, модельер, вошла в раздевалку. — Так я и знала, что ее еще нет, — проговорила она, мельком посматривая на собравшихся женщин.

Графиня была мила до невозможности, щебетала и помогала удержать Фрэнсин в добром расположении духа. Остальные экс-модели, каждая из которых достигла определенного уровня преуспевания и счастья — от богатых мужей до карьеры кинозвезды или работы модельером в таких изданиях, как «Лир» и «Мирабелла», — молча сидели в ожидании.

— Хочет произвести впечатление, — рассказывала Франческа. — Но что я могу сказать — пускай! Поверьте мне, что я-то проработала модельером много лет, в том числе и с вами, когда вы были с фирмой, я не встречала ничего подобного этой малышке! Нужно признать, что она неподражаема на снимках и в рекламных роликах. И каждый повторяет «Ласкай меня!», как будто это новая необыкновенная шутка, но я говорю вам, она…

Что-то оборвало ее — дверь распахнулась, и Соня ворвалась в раздевалку. Все в черном, с темными подглазьями.

Ни слова не говоря, она бросила свою сумку на край столика, оглядываясь в поисках стула, едва удостоив беглого взгляда присутствующих женщин.

— Доброе утро, Соня, милая, ты уже пила кофе? — приветствовала ее Франческа.

— Нет, а ты не сваришь мне чашечку, Франческа? — попросила Соня. Она взяла щетку и принялась приводить в порядок волосы.

— А это твои экс-коллеги, все они в прошлом «девушки Каресс», — представила их Франческа. — А это Соня Уинтон, она работает у нас моделью сейчас, если кто-то еще не знает.

— Как дела? — спросила графиня, сногсшибательно красивая женщина примерно сорока пяти лет. Она подошла к Соне и протянула ей руку, которую Соня с изумлением пожала. Остальные выстроились в очередь, чтобы тоже поприветствовать ее, словно королевскую особу.

— Ты и впрямь получаешь восемь миллионов? — спросила графиня, когда Соня вновь уселась на стул перед зеркалом, дожидаясь кофе.

— За вычетом гонораров агентам, — кивнула Соня.

— Тебе чертовски повезло! — воскликнула графиня. — Знаешь, сколько платили мне, когда я была «девушкой Каресс»? Правда, это было десять лет назад, но тогда мы и не помышляли о миллионах, дорогая. Кажется, я получала что-то около полутораста тысяч плюс вся косметика фирмы бесплатно. К несчастью, у меня была на нее аллергия.

Остальные женщины рассмеялись.

— Но это не мешало мне получать причитающийся мне набор сполна, — продолжала она, — и я до сих пор продаю ее моим друзьям. Цвета, которых нет в продаже с семидесятых годов.

Помощница Франчески вошла с кофе и бутербродами для всех. В соседней комнате Пабло, ее художник по гриму, и Кристиан, ее парикмахер, готовили модели одну за другой. Соня попыталась вздремнуть, пока дожидалась своей очереди.

— Соня! — Франческа засунула голову в раздевалку. — Поздравляю! Платье от Блэсс! Это волшебство!

Все разом взглянули на платье из черного шелкового крепа, которое Франческа так осторожно несла на своей руке, как будто это было тончайшее стекло.

— Да ну его, у него низкий вырез.

— И что? — вскрикнула Франческа.

— А то, что я не могу сегодня надевать платье с низким вырезом, — заявила Соня.

Франческа покачала головой:

— Ты просто не понимаешь, Соня! Алекс говорит, что это та форма, вокруг которой будет размещена вся остальная группа, и ты должна надеть его! Ты станешь центром композиции, Соня…

— Да плевать я хотела на центр композиции, я просто не желаю показываться сегодня с открытой спиной, — твердо сказала Соня. — Подыщи мне что-нибудь другое.

В комнате все затихли и ждали.

— У нас нет ничего другого, — беспомощно развела руками Франческа. — Было так трудно скоординировать все наши расписания, чтобы все оказались вместе для этого снимка, и ты думаешь, у меня было время искать для тебя еще и платье с закрытой спиной?

— Пусть она наденет мое платье, — предложила графиня. — А я это, с открытой спиной.

— Это невозможно, Джинни, — пояснила Франческа. — У тебя платье в стиле Лакруа, пышное, а это совсем не для Сони. И Алекс хотел, чтобы она была в черном для…

— Передай своему Алексу, чтобы он катился, — предложила Соня.

Франческа присела на пустой стул рядом с Соней.

— Послушай, дай мне передышку, ладно? — умоляюще попросила она. — Мы предполагали начать съемки в десять, но уже половина десятого, и только половина из вас одеты и загримированы! Я больше не вынесу такого стресса! В этом проекте и без того сплошные сложности, прошу тебя, хоть ты не начинай!

Соня остановила на ней спокойный взгляд:

— Я просто говорю, что не могу надеть декольтированное платье. Не не хочу, а не могу!

Франческа вздохнула:

— Но что случилось? Ты отлежала спину или что? Что бы там ни было, мы закроем это гримом.

Соня покачала головой:

— Вряд ли.

Франческа профессиональным взглядом окинула Сонину майку и брючки. Она была готова убить ее, еще немного, и…

— Послушай, — прошептала она. — Уверена, что бы это ни было, мы сумеем… — Она подошла совсем близко и вдруг схватила Соню за майку. — Покажи мне! — закричала она. — По крайней мере, дай мне посмотреть, не сумеем ли мы скрыть это! Ручаюсь, что там нет ничего страшного. — И в одно мгновение она задрала Сонину майку. Послышались вздохи и вскрикивания, когда Сонина обнаженная спина внезапно открылась всем взорам при свете ламп. Соня закричала тоже, это был крик унижения и ярости, а другие модели тем временем столпились вокруг, чтобы поглазеть на синяки, кровоподтеки и рубцы — явные следы избиения, судя по всему, оставшиеся от кожаного ремня.

Соня хладнокровно натянула майку на тело, пытаясь ногой нащупать на полу свои туфли.

— Ну, что мне вам сказать, девочки? — Она всмотрелась в их лица сквозь растрепавшиеся волосы. — Мой парень иногда немного перевозбуждается. Итак, Франческа? У меня нет ни малейшего сомнения, черт побери, что ты больше здесь не работаешь.

Она кинулась вперед и расцарапала Франческе лицо. Затем, подхватив свой черный плащ и большую сумку, покинула потрясенных женщин, которые тут же разразились бурей негодования.

— Ах, Франческа! Да дайте же кто-нибудь йоду!

— Налейте ей выпить!

— Ах, да присядь же, милочка! Кто-нибудь, позовите доктора! Вдруг она заразила ее бешенством?

Несколько заботливых рук потянулись к окровавленному лицу Франчески с платками.

— А вы видели ее спину? Боже, ее избивали! Что же это за девушка, которая позволяет мужчине проделывать такое?

— Поговаривают, что она спит с Рэем Левэром. Он однажды убил девушку.

— Ах, Боже, бедняжка Соня!

— Ах, не жалей ее! Она получает восемь миллионов долларов!

— Ну, богатенькая бедняжка все равно!

— Она шлюха. Ее никто не любит. У нее нет друзей в этом бизнесе.

— В этом бизнесе ни у кого нет друзей. Графиня подошла к окну и выглянула.

— Мне жаль ее, — произнесла она. — Даже с ее восемью миллионами.

Соня в ярости двигалась по Мэдисон-авеню. Было холодно и ветрено, и она накинула капюшон и закуталась поплотнее в свой плащ. Никто не должен был узнать, для нее все будет кончено, если кто-нибудь из этих шлюх пошлет эти сведения на «Шестую страницу». Черт бы их всех побрал, проклинала она мысленно. Тем не менее она заполучила свободное утро. Редкостная удача при ее обычно до секунды расписанном графике! Она могла попасть в большую беду, устроив скандал и сорвав съемку группы моделей, но наплевать. Ее контракт работы в фирме не содержит пункта о необходимости работать с другими шлюхами.

— Их негибкость довела меня до исступления! — пожаловалась она Кармен из телефона-автомата. — Ты когда-нибудь слышала, чтобы даже не подумать подготовить закрытое платье?

Кармен вздохнула:

— Я постараюсь уладить это. Но больше не обижай других модельеров, хорошо, Соня? Это не увеличит твоей популярности в нашем бизнесе, а «Каресс» хочет, чтобы тебя все обожали.

— Мне нужно заняться чем-нибудь приятным, — заявила Соня. — Я собираюсь кое-что купить. Можно, я выпишу чек на «Кумиров»? А ты возьми деньги из моего следующего гонорара.

— Пожалуйста, — разрешила Кармен. — Развейся.

Подобно большинству манекенщиц, Соня мало занималась своими туалетами. По вечерам, собираясь куда-нибудь, она недолго ломала голову, надевая первое, что подворачивалось под руку, особенно если это было черного цвета. Но Рэю нравились яркие краски, кричащий стиль, и ей нравилось одеваться для него. В те редкие случаи, когда им случалось бывать где-нибудь вместе, в каком-нибудь крошечном городке поблизости от крупного центра, где у Рэя был концерт, где для них закрывали целый ресторан, тогда она надевала что-нибудь блестящее, сверкающее, что ему особенно нравилось. Сегодня она побывала у Живанши, Сони Райкель, Валентино, выбрав свитер с блестками, серебристую, как из фольги, блузку, фиолетовые кожаные брюки, пушистое сиреневое пальто. К двум она утомилась и зашла перекусить в «Амбрез» — дорогой итальянский ресторан. Макароны и кофе подкрепили ее. К пяти часам она истратила около сорока тысяч долларов и вошла во вкус.

Последний магазин, который она посетила, был «Черивэри», где ее появление произвело настоящий фурор. Перебирая горы черных брюк, она услышала знакомый голос.

— Сэнди! — позвал он. — Покажи-ка мне лучше размер побольше. А то я стала слишком большой сладкоежкой.

Соня нахмурилась, потом направилась к зеркальной кабинке для переодеваний.

— Мама? — окликнула она.

— Соня? — Марчелла приоткрыла дверцу и слегка высунулась из кабинки. На ней была лишь нижняя юбка цвета небеленого полотна. — Дорогая! Вот это сюрприз! — Она вышла, и они поцеловались. — Ты свободна? Давай где-нибудь посидим?

Дональд отвез их за несколько кварталов от магазина к «Пьеру». Они уже выходили из машины, как вдруг Соня покачала головой.

— Ты не будешь возражать, если я передумаю? — спросила она. — Я вдруг почувствовала, что не смогу пойти еще в один бар, где все начнут на меня пялиться. А нельзя поехать к тебе?

— Разумеется! — выпалила Марчелла.

Она дала указания Дональду, и уже через пятнадцать минут они сидели в гостиной Марчеллы с видом на парк. На деревья опускался октябрьский вечер, и Соня ждала, пока Марчелла приготовит стаканы и вазочки с орешками и сливками.

— Вот это подарок судьбы! — Марчелла расставила посуду на столе. — Моя дочь, знаменитость, у меня в гостях. Каждый поздравляет меня с твоими успехами. Помнишь мою старую учительницу Нэнси Уорнер?

— Нет, — покачала головой Соня, со смешком оглядывая гору своих покупок. Она порылась в них, выуживая то блузку с блестящими рукавами, то немыслимой расцветки юбку.

— Меняю свой образ, — пояснила она Марчелле. — Ухлопала пятьдесят тысяч на эти лохмотья.

— А я подумала, что манекенщицам это достается бесплатно, — сказала Марчелла.

Соня пожала плечами.

— Никто никогда ничего так просто мне не дал, — заявила она. — Лучше уж налей мне стакан водки, моя дорогая мамочка, у меня был сегодня паршивый день.

Она взяла у Марчеллы свой стакан и чокнулась с нею, залпом шарахнув водки. Сбросив туфли, она сплела свои длинные ноги на кушетке.

— Ты все еще встречаешься с тем великолепным испанцем? — спросила она.

Марчелла сглотнула.

— Нет, — мрачно отозвалась она. — Я его больше не вижу. — Она подвинула ближе к Соне орешки и чипсы. Соня взяла ломтик, глядя на нее.

— Все еще ходишь в то место? — осведомилась она.

— Какое место? — нахмурилась Марчелла. Она отлично знала, что Соня имела в виду, но, как и всегда, оказалась не готовой к такому обороту.

— Ты знаешь… — Соня опять глотнула водки, зажмурившись, как будто это было лекарство.

— Я туда больше не хожу, — ответила Марчелла. Она пошла на кухню за льдом, налив себе в бокал холодного вина. Когда она вернулась в гостиную, Соня спала. Марчелла тихонько опустила бокал на столик, глядя на прекрасное лицо. Во время сна угрюмое, брезгливое выражение исчезло с ее лица, и она казалась нежным ангелом. Марчелла не могла не чувствовать гордости, что это прелестное создание — ее ребенок. Она поудобнее устроила Соню на кушетке, стараясь не нарушать ее чуткий сон.

Марчелла посмотрела на часы и обнаружила, что ей пора ехать в приют для бездомных. Она оставила Соне записку, предлагая ей дождаться ее возвращения.

И в приют, где она организовывала обед, и обратно Марчелла доехала на такси. Она думала, что возвращается в пустую квартиру, но Соня спала там же, где она ее оставила. Когда Марчелла вошла в гостиную, Соня ошарашенно села.

— Сколько сейчас времени? — спросила она, глядя на темные окна.

— Ты проспала почти два часа. Ты, должно быть, сильно устала, — сказала Марчелла.

— Да… — Соня взъерошила рукой волосы. — Разве они расстанутся просто так со своими миллионами? Они должны быть уверены, что ты проливаешь за них кровь и пот. А я-то думала, что быть «девушкой Каресс» — это шуточки! Им нужны зимние съемки в Исландии, ролик на лыжах в Денвере, потом целый рекламный круиз. Боже, да я даже лишена воскресений! Деньги деньгами, но у меня нет ни одной свободной минуты! Если я допущу промашку, тогда начинай все сначала…

Марчелла наблюдала, как Соня покопалась в своей большой кожаной сумке, стоящей на полу, в поисках сигареты. Закурив, она вновь откинулась.

— Где ты живешь? — спросила она Соню, присаживаясь на краешек кушетки. — Глупо, конечно, задавать такие вопросы своей дочери.

— Нет… — Соня оторвала кусочек бумаги и нацарапала свой адрес. — Я все там же. Помнишь? Ты же сама подписывала договор об аренде! Но я сейчас покупаю особняк на Восьмой авеню. Просто невероятно, если все получится. Два этажа, внутренний бассейн, да все… — Она зевнула.

— Пару недель назад я была у ясновидящего, Соня, — призналась Марчелла. — Он работает в мире моды. Я никак не могла относиться к нему серьезно, потому что это такой смешной малыш…

— Чарльз Палоцци? — догадалась Соня.

— Да! Ты его знаешь?

— Виделись несколько раз.

— Похоже, что он вообразил, будто все вокруг меня — ты, Марк, даже ваш отец — в опасности…

— Ну, насчет папы он действительно прав, — мрачно сказала Соня.

— Что ты имеешь в виду?

— А ты и не знаешь? — Соня затушила сигарету. — И Марк тебе не сказал? А ведь мы говорили с ним об этом, когда последний раз вместе обедали. У папы рак. Он умирает.

— Какой ужас! — воскликнула Марчелла. — Мне так жаль, Соня.

— Он не хочет меня видеть с тех пор, как он в тюрьме, — призналась Соня. — Он не мог простить мне, что я оказалась такой неисправимой тупицей и переделала свой нос. Да и другое тоже.

— Он всегда так тебя любил, — сказала Марчелла. Она заметила, как слеза покатилась по Сониной щеке. — И ты его все еще любишь.

Соня смахнула слезу пальцем.

— Я единственная, кто его любит, — сказала она. Нахмурившись, Марчелла размышляла.

— Мне и вправду его ужасно жаль, но сейчас меня волнуете только вы с Марком. Этот ясновидящий…

Соня расхохоталась.

— Мне-то он вообще сказал, что я не доживу до двадцати одного года. — Она пожала плечами. — Но это меня нисколько не волнует.

Марчелла наклонилась к ней:

— Почему же это не волнует тебя? Чего вообще ты хочешь от жизни, Соня?

Соня сморщила носик.

— Но почему все задают мне этот дурацкий вопрос?

— Потому что, похоже, тебе всегда всего мало, — осторожно пояснила Марчелла. — И если ты такая в восемнадцать, то что же будет с тобой лет через десять?

— Я умру! — рассмеялась Соня. — Если верить Чарльзу. Буду проплывать по другим галактикам.

— А тебе никогда не хотелось влюбиться? — спросила Марчелла.

Соня разразилась смехом.

— Это же строчка из твоих книжек, — сказала она. — Но как раз сейчас я влюблена, это случилось, первый раз в жизни!

— Но ведь это великолепно, дорогая! — закричала Марчелла. — А кто он? Можно мне с ним познакомиться?

Соня недовольно сморщилась:

— У «Каресс» хотят видеть меня безгрешной девственницей. Я подписала договор с пунктом о нравственности, можешь себе представить? Одно упоминание о скандале, и я теряю восемь миллионов!

— Но разве быть влюбленной — это непременно скандал? — допытывалась Марчелла.

Соня, улыбаясь, приподняла брови:

— Догадайся!

— Он женат? — предположила Марчелла. В глазах у Сони зажглись огоньки.

— Что-то вроде этого. Ты же меня знаешь: я всегда хочу того, чего нельзя заполучить.

— Нет, я тебя совсем не знаю, — призналась Марчелла. — Ты же никогда не позволяла мне узнать тебя. Почему бы тебе не рассказать мне об этом мужчине, если он для тебя так важен?

Соня помотала головой, рассыпая свои темные волосы.

— Все равно ты об этом рано или поздно узнаешь, я уверена в этом. — Она переменила тему. — Так как насчет того, чтобы навестить папу? — внезапно спросила она.

— А ты думаешь, он захочет со мной увидеться?

— Почему бы и нет?

— Мне… нужно над этим немного поразмыслить, — уклончиво ответила Марчелла.

— Ну, только не слишком долго. А то может быть слишком поздно! — резко заявила Соня. — Итак… давай-ка посмотрим, кто там еще в опасности? Марк? Не потому ли ты услала его в Италию, а? Парни тут, как мухи, дохнут от СПИДа.

Марчелла изучающе посмотрела на нее:

— А какое отношение к Марку имеет СПИД? Наркотики он не принимает…

— А разве нет других способов подхватить его? — Брови у Сони снова поднялись. — Я так поняла, что ты услала его, чтобы оградить от СПИДа, или от Кола Феррера, или от того и другого сразу?

Марчелла почувствовала, как страх сковал ее.

— Марк в Италии потому, что он получил стипендию, — осторожно парировала она. — У Джанни. Наверняка ты об этом знаешь. Он остался на второй год, чтобы получить право преподавать.

— Так что, тебя не беспокоит, что разлука только сближает сердца? — съязвила Соня, собирая свои вещи. Она сунула ноги в туфли. Жизненные силы наконец-то вернулись к ней, и она сладко потянулась всем своим гибким телом.

— Уж не намекаешь ли ты на то, что Марк и… — не договорила Марчелла.

— Марк и Кол Феррер, разумеется! — кивнула головой Соня. — Ах, неужели мать, как всегда, все узнает последней?

Марчелла судорожно сглотнула. Она попыталась чересчур близко подойти к Соне, и, как дикая кошка, Соня выпустила коготки.

— Ну, что ты на меня так смотришь? — спросила Соня. — Ты столько написала о сексе, ты ходишь за сексом в подвал к «Партнерам». И ты не можешь смириться, что твой сын тоже вырос?

Марчелла опустила глаза на бокал, который держала в руках. У нее было непреодолимое желание выплеснуть его содержимое в ухмыляющееся Сонино лицо. Огромным усилием воли она взяла себя в руки и поднялась.

— Тебе лучше уйти сейчас, Соня, — предложила она. — Пока мы обе не наговорим друг другу непростительных вещей.

Соня пожала плечами и подхватила свои сумки. Но в дверях она остановилась.

— Так ты навестишь папу? — спросила она. Марчелла закусила губу.

— Нет, не думаю, — призналась она. — Не вижу в этом ни пользы, ни смысла.

Соня вызвала лифт и, не проронив больше ни слова, исчезла в нем.

Марчелла вернулась в квартиру, чувствуя себя раздавленной. Взяв бутылку виски, она прошла в гостиную. Было чуть больше десяти, еще рановато для «Партнеров», да и Дональд сегодня вечером не работал, так что он не мог ее сопровождать. Ей придется одной преодолевать ночные улицы.

— Марк! — Через три недели после визита Сони Марчелла сняла трубку и услышала ее голос. — Марк, он умер!

— Соня? — переспросила Марчелла. — Это ты?

— Он умер, Марк, и даже не позволил мне закрыть ему глаза! — рыдала Соня.

— Соня! — закричала Марчелла. — Марк в Италии. Кто умер? Твой отец?

— Кто ты такая? — процедила Соня.

Помимо Сониного голоса Марчелла явственно различила в трубке звон стекла.

— Ты где, Соня? — поспешно спросила она. — Ты у себя дома? Хочешь, я приеду к тебе?

— Да… — медленно произнесла Соня. — Валяй. Пусть все приезжают! Черт, я не могу найти эту проклятую ванну. Я тут все перевернула вверх дном! Давай, тащи своих друзей!

Марчелла бросилась искать клочок бумаги, на котором Соня нацарапала свой адрес.

На улице швейцар быстро поймал для нее такси, и она попросила шофера мчаться в Ист-Сайд. Нажимать на Сонин звонок было бесполезно, как она и предполагала. Она попробовала обратиться к консьержу.

— Я Марчелла Уинтон, мать Сони, — представилась она маленькому человечку в пижаме, который явился перед ней. — Она не открывает дверь, и я начинаю беспокоиться. У вас нет запасного ключа?

С безропотным выражением, как будто ему приходится проделывать это неоднократно, он поднялся на два лестничных пролета. У Сониной двери он осведомился:

— А вы уверены, что она там?

— Да, — кивнула Марчелла. — Она только что мне звонила.

Он открыл дверь, но не смог распахнуть ее — мешала цепочка.

— Дьявол! — выругался он. — Пойду принесу какие-нибудь инструменты. А то уж очень не хочется вышибать дверь.

Он ушел, а она принялась звать Соню по имени, прислонив рот к дверной щели и почти крича. Когда консьерж показался с пилой в руках, в дверном проеме возникло Сонино лицо.

— Сними цепочку, — приказала Марчелла.

Лицо у Сони было бледным, волосы спутались, глаза блуждали. Она медленно откинула цепочку, взирая на мать и консьержа.

— Огромное вам спасибо, — поблагодарила его Марчелла, протягивая ему десятидолларовую бумажку. Она вошла вслед за Соней в почти пустынную квартиру, и странная смесь запахов — духов и алкоголя — мгновенно ударила ей в ноздри. В гостиной, где стояли лишь софа и кофейный столик, Марчелла с ужасом обнаружила, что Соня перебила все бутылки, какие только нашлись в ее доме — с маслом, со спиртом, с духами и одеколонами, и жидкости смешались на полу и стенах. Белая кошечка аккуратно пробиралась между многочисленных осколков.

— Он умер! — без выражения произнесла Соня, сидя на кровати.

Марчелла вошла в спальню и нашла ее там присевшей на краешек постели и уставившейся в белую стену.

— Даже не знаю, почему я вдруг тебе позвонила. Я подумала: а вдруг ты захочешь пойти на похороны. Марк-то уж точно не вернется из этой проклятой Италии.

— Конечно, я пойду с тобой. — Марчелла обняла Соню одной рукой. Она внезапно вспомнила свою боль от потери отца, и жалость к дочери инстинктивно всколыхнулась в ней. Потом она почувствовала леденящий укол страха. Ясновидящий предупредил ее, что она овдовеет в ближайшие месяцы. Предсказание сбылось.

Пока она вглядывалась в Соню, припоминая, что еще говорил ей этот странный коротышка, начал звонить телефон. Раздалось несколько звонков, но Соня не пошевелилась.

— Хочешь, я подойду? — предложила Марчелла, но он перестал звонить, потому что включился автоответчик, и они услышали дыхание мужчины, плотно прижимающего трубку к губам.

— Это я, Соня, — произнес низкий голос. — Уверен, ты удивлена, что я сумел раздобыть твой личный номер. Я же говорил тебе, что у меня есть связи. Я знаю, что ты дома, потому что я вижу свет у тебя в окне. Я должен отыграться за то, что ты проделала со мной прошлой ночью, Соня. Никто из тех, кто трахается со мной, не удирает потом. Помнишь, что я вчера сделал с твоей спиной? Ну, а сегодня, я собираюсь проделать это с твоим личиком. Тебе понравится, милая малышка, мисс Ласкай-меня!

Марчелла с расширившимися глазами взглянула на Соню. Но та по-прежнему уткнулась взглядом в стену.

— Я знаю, что ты там, — настаивал голос.

— Соня, ради Бога, выключи это! — закричала Марчелла.

— Я буду бить тебя так, как это тебе нравится, Соня! — пообещал голос. — Я приду прямо сейчас. Готовься, я иду!

Он повесил трубку, и автоответчик щелкнул, готовясь к новому звонку.

Марчелла с ужасом оглядела учиненные в квартире разрушения, потом поставила Соню на ноги.

— Ты пойдешь со мной, — заявила она. — Пойди собери вещи! Мы едем ко мне.

Но Соня проковыляла в гостиную, как будто не слышала. Тогда Марчелла отправилась в ванную, чтобы посмотреть, не сможет ли она сама собрать ее, по крайней мере, захватить ее зубную щетку, но и в ванной все было сокрушено, а в ванне вперемешку валялись осколки косметических флаконов, и разноцветные жидкости медленно уплывали в водосток.

Но ей как-то удалось затолкать Соню в такси и доставить к себе домой. Соня позволяла обращаться с собой как угодно, словно загипнотизированная. Марчелла отвела ее в комнату Марка и уложила в постель. Соня легла, уставив взгляд в потолок.

Марчелла наклонилась к ней, чтобы уловить ее дыхание.

— Ты что-нибудь принимала? — спросила она. Соня взглянула на нее.

— Я просто усну, — сказала она. — Просто усну. Марчелла почти не спала этой ночью, то и дело бегая посмотреть, как Соня дышит.

Утром она обнаружила Соню в кухне, за чашкой черного кофе. Она была бледна, волосы в беспорядке, и едва ли в ней можно было узнать блестящую манекенщицу фирмы «Каресс».

— Похоже, я должна поблагодарить тебя за то, что ты спасла мне жизнь или что-то в этом духе? — пробормотала она, когда Марчелла вошла. — Но знаешь, я не совсем уверена, стоило ли это делать…

Марчелла обвила ее руками:

— Не говори так, дорогая. Ну, ладно я, а тот мужчина, которого ты любишь?

— Он в Европе, но я позвоню ему сегодня утром, — ответила Соня. — Но прежде всего мне надо сделать приготовления к похоронам.

— А где они состоятся? — спросила Марчелла.

— Я хотела на «Фрэнк Кэмпбел» на Мэдисон, но ведь об этом прослышат все в бизнесе моды и устроят из этого светский спектакль. — Соня вздохнула. — В тюрьме предложили маленькое, Богом проклятое кладбище в Нью-Джерси. Так что похороны будут там.

В день похорон накрапывал дождь. У бедной могилы на кладбище в Нью-Джерси стояли лишь Эми, Соня и Марчелла. На Соне был длинный плащ, почти до земли. У нее было белое лицо, совсем ненакрашенное, а глаза были красными и опухшими. Она держала букет белых роз и черный зонтик, а на голове у нее была черная шляпка.

Марчелла и Эми обе были в черном, пальто у Эми было с меховым воротником, и огромный черный зонт она держала раскрытым сразу над собой и Марчеллой. Когда гроб с телом Гарри стали опускать в могилу, Соня громко зарыдала. Это были рыдания безутешного, потерявшего надежду существа, которого никто не пожалеет и не сможет помочь. Они были даже патетическими, потому что только ее всхлипывания и раздавались; Марчелла стояла с сухими глазами, не выражая никаких чувств по поводу утраты Гарри.

Обе женщины старались не смотреть на юную девушку, предающуюся своему горю и оплакивающую отца, но Сонино лицо притягивало помимо воли, и они не отрывали от нее глаз. У могилы стоял призрак красавицы, сексуального символа фирмы «Каресс», так зазывно шепчущей с экрана телевизоров «Ласкай меня!», слабая тень Сони, ее отдаленный двойник. Марчелла погрузилась в собственные волнения: ясновидящий предсказал ей будущее, и на одну треть предсказание его сбылось. Ей непременно нужно навестить его еще.

Эми слегка пожала ей руку, когда короткая церемония окончилась, и Марчелла очнулась. Соня сделала несколько шагов к священнику, чтобы поблагодарить его, а потом застыла над незасыпанной еще могилой, медленно кидая в нее розу за розой, а дождь стучал и стучал по их зонтам.

Соня повернулась к ним с холодным лицом, с тусклым взглядом потухших глаз. В этот момент ей можно дать и сорок, и шестьдесят лет, ее зареванные глаза мерцали, как прозрачные аметисты. Эми обняла и поцеловала ее. Марчелла тоже. Соня оставалась столь же податливой, как деревянная кукла.

— Он даже не позволил мне навестить его, когда умирал, — безрадостно усмехнулась она. — Что за ужасный человек! Он не мог простить меня за… ну, за то, что я есть!

Она отвернулась от них и зашагала по мокрому кладбищу к машине. Дональд кинулся ей навстречу, чтобы взять у нее зонтик. Священник почтительно отстал от них на несколько шагов. Марчелла повернулась поблагодарить его, пожала ему руки. Но Соня не села в машину, она стояла подле и все оглядывалась, словно не в силах поверить, что все конечно, что она уже никогда не увидит своего отца.

Внезапно послышался резкий звук тормозов, и длинный лимузин с дымчатыми стеклами остановился рядом с их машиной.

— Кто это? — Эми стала всматриваться в медленно приоткрывающееся окно.

На какое-то мгновение Марчелла решила, что это, должно быть, приехал Марк, чтобы удивить их, но пока они вглядывались, окно опустилось, и в нем показалось большое лицо Рэя Левэра.

— Соня! — окликнул он, и она подняла на него глаза. Губы ее тронула слабая улыбка. — Ах, детка, наверное, я опоздал!

— Рэй! — закричала Соня, кидаясь к машине. — Я думала, что ты в Европе.

— Я прервал тур, — гордо признался он. — Я прервал тур, когда узнал, что умер твой отец. Я опоздал?

— Все кончено, Рэй, — кивнула она. — Слушай, я не могла бы вернуться в город вместе с тобой?

Марчелла и Эми наблюдали, как перед Соней распахивается дверь черного лимузина.

— Мама, Эми, это Рэй Левэр, — представила она их. У нее не хватало сил даже на то, чтобы улыбнуться. Рэй протянул им руку под дождем, нагнувшись из машины, ступив одной ногой на асфальт. На нем было сверкающее пальто из черной кожи с глухим воротом. Он был до смешного роскошен в этом месте скорби. Все они вежливо пожали друг другу руки.

— О, я в самом деле польщен знакомством с Сониной мамой, — произнес Рэй, поклонившись Марчелле. — И мне очень жаль, что наше знакомство состоялось при столь печальных обстоятельствах. Я действительно сожалею, миссис Уинтон!

Соня вслед за ним забралась на заднее сиденье лимузина.

— Спасибо, что пришли, — помахала она Марчелле и Эми. Она казалась такой бледненькой и хрупкой. Рэй вежливо махнул рукой, дверца захлопнулась, и машина покатила прочь.

Молча Марчелла и Эми уселись в «роллс-ройс», откинувшись на сиденье, положив плащи на колени. Дональд завел мотор, и они тронулись вслед за машиной Рэя.

— Ну и ну! — выдохнула наконец Эми. Марчелла закрыла глаза. — Теперь я понимаю, почему она его прячет… — заговорила Эми. — Ты шокирована? — спросила она Марчеллу.

— Что он черный? — спросила Марчелла. — Да нет. Если она и правда счастлива, то пусть ее возлюбленный будет хоть зеленого цвета. Нет, меня убивает мысль, что она живет в постоянной опасности!

— Может, она впрямь его любит? — предположила Эми. — В своем роде он божествен!

— Да. Он кажется добрым парнем. — Марчелла вздохнула. — Надеюсь, он знает, как управиться с Соней.

Соня уткнулась головкой в плечо Рэя, прижавшись к нему на заднем сиденье лимузина, и глубоко затянулась.

— Никак не могу поверить, что ты прервал тур только ради меня, — удивленно повторяла она. — Это самое чудесное, что кто-либо делал ради меня, Рэй.

— Твоя мать выглядит как настоящая славная леди, — сказал он. — То есть вот это — леди!

Она фыркнула:

— Много ты знаешь!

— А кто это был с нею? — полюбопытствовал он.

— А это ее агент, Эми Джаггер. Тоже писательница. Отличная тетка. Но не позволяй моей мамаше задурить тебе голову. Она изображает из себя леди, напускает на себя такой благородный вид, словно у нее такая служба.

Словно она боится наделать в штанишки. Она бы предпочла, чтобы папа умер давным-давно…

— Ш-ш, Соня, — остерег он, обнимая ее одной рукой. — Не говори так, детка. Ты даже не представляешь, как это ужасно — ты открываешь свой славный ротик и говоришь эти кошмарные злые слова. Нужно научиться любить своих близких, Соня. Разве твоя мама не учила тебя этому?

Соня хмыкнула:

— Мои ближние — это другое дело. Но только не проси меня любить мою мамочку, потому что я не могу! Она убила его!

— Мой бедный ребенок, маленькая моя сиротка. — Он протянул руку и заключил ее в объятия. — Такая бледненькая, такая печальная. — Он погладил ее по щеке. — Я теперь твоя семья, слышишь, Соня? Большой Рэй теперь твоя семья, и уж он о тебе позаботится. Нравится тебе это, детка?

Она крепче прижалась к нему, закрыв глаза.

— Еще бы, — прошептала она. — Позаботься обо мне, Рэй. Пожалуйста, позаботься обо мне!

Некоторое время они ехали молча, потом он промурлыкал ей на ушко мелодию.

— Послушай, Соня, — он рассмеялся своим характерным низким, рокочущим смехом, который пронизывал, все ее тело. Это были несколько тактов из «Белого Рождества». — Как называется эта песенка, малышка? — спрашивал он. — Знаешь, что это значит? — Соня сидела по-прежнему с закрытыми глазами.

— «Белое Рождество»? — сонно предположила она.

— Правильно! — согласился он. — Знаешь, что это значит? Ты и я, мы вместе проведем в этом году настоящее белое Рождество! Со снегом и всем прочим!

— Где? — пробормотала она.

— Лондон, Англия, Европа! — гордо провозгласил Рэй. — Я пробуду там около двух недель, до конца декабря. Ты ведь поедешь со мной, Соня, правда?

— Ах, Рэй, ты же знаешь, как бы мне этого хотелось! — Она вздохнула. — Но для меня запланировали столько этих проклятых съемок, я даже не знаю, кончатся ли они когда-нибудь вообще. Они пригласили для постановки рекламных роликов Харви Кистлера. Рэй, знаешь, кто это? Это самый лучший в мире продюсер!

— Он не сможет сделать тебя еще прекраснее, чем ты есть, Соня, — заверил ее он.

— Ах так? — удивилась она. — Но похороны моего отца — не самое радостное для меня событие, поверь мне. Я даже не покрасилась, да и вообще!

Его медвежья лапа сжала ее.

— Ты мне все равно нравишься. Даже сейчас, я-то знаю, как ты прекрасна! И ради Бога, не рассказывай мне, что тебе не дадут даже несколько дней рождественского отпуска. Рождество — ведь это праздник для всех, Соня! Эх, да ты даже не представляешь, как Левэры праздновали Рождество в Джорджии! Просто скажи им, что ты едешь в Лондон навестить Рэя!

Она взяла его мощную руку и вложила в нее свою ладонь.

— Ты не разыгрываешь меня? — спросила она. — В прошлый раз было так трудно вырваться в Лас-Вегас!

— Но ты ведь не позволишь Рэю встречать Рождество в одиночестве, правда, Соня? — угрюмо спросил он. — Со всеми этими славными английскими птичками, которые только и мечтают оказаться в моей комнате.

Она бросила на него быстрый взгляд.

— Я приеду, — пообещала она. — Как-нибудь выкрою время. Я скажу им, что должна провести каникулы с моей семьей.

— Правильно, — рассмеялся он. — Ведь теперь я твоя семья, Соня! Не забывай об этом. — Он совсем засыпал, его большое тело каждый раз, когда машина поворачивала, наваливалось на нее всей тяжестью. Она смотрела в окно, где на огромной скорости проносились унылые окрестности, мозг ее лихорадочно работал. Что бы ни случилось, она сделает Рэю такой рождественский подарок, какого он никогда не получал. Даже если это убьет ее.




ГЛАВА 18


— Хочешь провести со мной Рождество на Бермудах? — предложила Эми Марчелле в ноябре. — Я поеду с Джо Энн Бриндли, еще одним моим клиентом. Нам хочется, чтобы ты поехала с нами… Белые песчаные пляжи. Прозрачное море. Лучшие омары, которых ты когда-либо пробовала, и несколько загорелых миллионеров на белоснежных яхтах в открытом океане. Что ты на это скажешь?

Марчелла чуть не застонала. Это стало бы повторением путешествия на Майорку. Но без Санти.

— Да нет, не думаю, что поеду. Спасибо, Эми, — ответила она. — На Рождество приедет домой Марк, и мы встретим его вдвоем.

— Но ведь и он мог бы поехать с нами, — с надеждой предложила Эми. — Ну ладно, перезвони мне, если решишься.

Как все это происходит, раздумывала Марчелла, вешая трубку. Диктуя историю своей жизни, она обнаруживала все больше интригующих вопросов и ответов. Ответы на то, почему она пришла к такому финалу — преуспевающая и одинокая, находились в ее честных самопризнаниях, которые она поверяла маленькому диктофону.

Она отказалась признать то, на что намекала Соня относительно Марка и Кола Феррера. Было легче сделать вид, что Кол Феррер не существует. Но он сам позвонил ей.

— Я бы хотел пригласить вас на обед, — заявил он. — Когда-нибудь на следующей неделе, прежде чем вернется Марк.

Марчелла пыталась отделаться от приглашения.

— Это так любезно с вашей стороны. Но я работаю над новой книгой и никак не могу прерываться ради обеда, — выкручивалась она. — А вы сами не можете зайти к нам, когда вернется Марк?

— Это касается Марка, — серьезно сказал Кол. — Нам лучше встретиться на нейтральной территории.

Эти слова взволновали ее. На нейтральной территории обычно встречаются враги. Почему Кол считает ее своим врагом?

— Хорошо, — согласилась она. — Может быть, в понедельник?

Она никогда не видела никого одетым столь элегантно, как Кол Феррер, которого она подхватила на своем автомобиле в день, назначенный ими для встречи. В петлицу его пиджака была воткнута свежая гвоздика.

— Вы, должно быть, так же устали от «Ле Серка», как и я, — сказал он, приказывая Дональду отвезти их в более роскошный ресторан в середине Шестидесятых улиц. — Я взял на себя смелость сделать заказ, — признался он, когда они тронулись.

Он совершенно свободно общался с ней, она это сразу заметила; так ведут себя те, у кого на руках все козыри. Работа над автобиографией сделала ее особенно ранимой. Она глубоко вздохнула, выходя из машины: она совсем не была готова к словесной дуэли с этим человеком.

Ресторан «У Трюффо» был так же величествен, как средневековый замок. Отутюженные белоснежные салфетки лежали на столах среди цветов и трав. Полированные полы были уставлены вазами с букетами экзотических трав, а на столах лежали пригоршни цветочных лепестков.

Им указали на один из лучших столиков. Сидя напротив Кола, она изучала его длинное лицо, глубоко посаженные глаза, широкий рот, удивляясь, что могло привлечь к нему Марка.

— Что будем заказывать? — спросил он. Он заказал бутылку «Пуйли Фоме», уточнив год. — А какие тут блины с икрой, умереть можно, — сообщил он.

Марчелла согласно кивнула. Она была тщательно одета, так что явно удостаивалась его высокой оценки, но поймала себя на том, что совершенно не ценит того, что он с таким восхищением оглядывает ее черное кашемировое платье и отделанный мехом жакет.

— Вы выглядите потрясающе! — сделал он комплимент.

Она молча слушала.

— Когда выйдет ваша новая книга? — спросил он.

— Уже вышла, — сообщила она ему.

— Да? Я должен ее приобрести! — воскликнул он. Им принесли коктейль, и он поднял свой бокал. — За счастливые каникулы! — провозгласил он.

Она наблюдала, как он пьет, но не присоединилась к нему.

— Вы, должно быть, ужасно гордитесь Соней, — Сказал он. — Она просто царит повсюду. Эти рекламные ролики божественны.

— Я почти совсем ее не вижу, — призналась Марчелла. — Мы перестали быть близки с тех пор, когда отец забрал ее от меня в двенадцатилетнем возрасте.

— Ах, надо же! — поднял брови Кол. — У вас нелегкая жизнь!

На столике расставляли тарелки с хлебом и оливками. Она все ждала. Наконец стало очевидным, что Кол готов перейти к делу.

— На прошлой неделе я был в Болонье, миссис Уинтон, — начал он.

Она вскинула на него глаза.

— Вот как? Марк ничего мне не сказал. — Но сердце у нее болезненно заныло. — Ну, как он там?

— Ну… — он прикоснулся салфеткой к губам. — Думаю, что о музыке итальянского Возрождения он узнал на несколько жизней раньше… Я знаю, что вы часто разговариваете с ним, но… мне он поведал то, чем никогда не решился бы поделиться с вами. — Он осторожно опустил свой бокал и наклонился к ней. — Я хочу, чтобы вы перестали его мучить.

— Что? — Изумилась она. Теперь и ей захотелось выпить. Она отхлебнула большой глоток своего коктейля. — Он учится у одного из самых знаменитых пианистов мира. Да миллионы студентов отдали бы…

— Не будем дурачить друг друга, миссис Уинтон, — оборвал Кол, метнув в нее взгляд, — Марк Уинтон и Джанни, каким бы знаменитым и уважаемым он ни был, занимаются диаметрально противоположными направлениями в музыке. Очевидно, что не сегодня-завтра маэстро услышит, как Марк играет Гершвина, и произойдет скандал! Он просто не может понять, что музыка сильно изменилась после тысяча восемьсот семьдесят пятого года!

Марчелла улыбнулась:

— Марк прекрасно знает, что за пурист[7 - Сторонник пуризма, здесь — стремление к чистоте и строгости.] маэстро. Ему нужно быть поосторожнее.

— Но суть-то в том, что Марк только тогда и оживает, когда играет Гершвина! — резко заметил Кол, пригвождая ее к стулу своим ледяным взглядом. — Он никогда не думал, что его могут выбрать для стажировки в Болонье, но он человек азартный, и он приложил все усилия. Он пробыл там год, но вы каким-то чудом уговорили его и на второй. Ну, а теперь с него довольно. Он открыл свое форте — свою сильную сторону, да он открывал ее каждый год, играя в «Карлайле», но старался подчиниться вашим желаниям. Сейчас он знает, что сможет стать лучшим интерпретатором Гершвина, таким, какого еще не было в джазе. Он хочет закончить курс, потому что ему предложили тур по стране будущей весной. Благодаря этому будут проданы еще тысячи его альбомов и…

— Нет! — крикнула Марчелла, стукнув ладонью по столу, заставив подскочить посуду и оглянуться их респектабельных соседей. — Не раздувайте этого сейчас! Марк обещал закончить курс, а он верен своему слову…

— Он верен своему таланту и вкусу, не так ли? — поправил Кол. — И я опасаюсь, что весь ренессанс, а вовсе не буги сделают Марка занудой.

Принесли блины, и она откинулась на спинку стула, пока официант накрывал на стол.

— Марк все это расскажет вам сам, когда приедет на следующей неделе, — пожал плечами Кол. — Я просто хотел расчистить ему путь. Он немного напуган вашей… волей.

— А какое вам до всего этого дело? — взорвалась Марчелла. Она смотрела на блины, не в силах прикоснуться к ним. — И зачем вы лезете во все это?

— Я буду его менеджером, — признался Кол. Она уставилась на него.

— Значит, все уже организовано? — спросила она. — Между вами и Марком все решено?

Он на мгновение нахмурился, словно в изумлении. Потом, как если бы он прояснил для себя что-то, лицо его разгладилось.

— Послушайте, миссис Уинтон, — начал он. — Мы же двое интеллигентных людей, правда? Я мог бы говорить часами, как захватывает меня музыка в исполнении Марка, или о его невероятном таланте и всех качествах, которые позволяют ему стать звездой, и все это будет правдой. Но ведь сейчас девяностые годы двадцатого века, не так ли? И нет нужды… ходить вокруг да около, так сказать. Самая истинная правда заключается в том, что я люблю Марка!

Ее вилка со звоном упала в тарелку, а она так и впилась взглядом в его уверенное лицо. Он улыбался.

— Вы не представляете, какое это облегчение все вам наконец рассказать, — признался он.

Внезапно, к ее сильнейшему смущению и озлоблению, Марчелла расплакалась. Кол немедленно извлек огромный белый носовой платок, который она взяла, морщась от сильного запаха пачулей,[8 - Тропическое растение, используемое в парфюмерии.] и промокнула глаза.

— Это самый страшный момент в моей жизни.

Она попыталась осушить слезы, но они все текли и текли. У нее было ощущение, будто вся ее жизнь неудержимо стремилась к этому кошмарному моменту: сидеть в шикарном ресторане с ненавистным мужчиной, который заявляет, что любит ее сына. Она была так благодарна отцу за первые уроки музыки, данные ее сыну, она купила Марку пианино, убеждала его пройти через все экзамены, отказалась от Санти, уговорила Марка отправиться учиться в Италию, и теперь этот длинный, ухмыляющийся тип стоит у нее на пути. Она швырнула ему платок, тяжело глотнула.

— Я обычно не ору при людях, — сказала она. — Но только потому, что сейчас весь смысл моей жизни… — Она остановилась. Возможно, это не самая лучшая мысль — объясняться с Колом Феррером. Она снова глотнула и произнесла: — Это что, ваша тактика, сообщить мне, что мой сын — гомосексуалист? — спросила она. Это было, поздравила она себя, очень ловко — ввернуть это слово.

Кол слабо пожал плечами:

— Не думаю, чтобы Марк сам был готов признать себя таковым. Или, к глубокому моему сожалению, чтобы он кого-то любил. — Он отпил немного вина и засмеялся. — Ну не фантастика ли это, не абсурд? Какая викторианская старина! У меня такое чувство, будто я прошу руки Марка!

— Нет… — Она заставила себя отпить немного шампанского. — Вы хотите захватить его жизнь. Хотите сломать ее своей так называемой «любовью». Если бы вы и впрямь любили его, то хотели бы, чтобы он смог вести нормальную, наполненную жизнь.

— Марку всего двадцать, — заметил Кол. — У него еще куча времени, чтобы поразмыслить над своей будущей судьбой. Я не занимался сексом до двадцати пяти лет.

Она полыхнула на него гневом:

— Ваша сексуальная жизнь — это последнее, что меня интересует!

— Жаль… — ухмыльнулся Кол. — Лично я нахожу ее упоительной, но вы правы, нам незачем обсуждать ее здесь. И я слишком уважаю Марка, чтобы склонять его к чему бы то ни было. Когда он освободится от вас, тогда мы вместе сумеем обнаружить то, чего он действительно хочет от жизни.

— А он еще не говорил с вами об этом?

— Марк страшно неразговорчив, когда речь заходит о том, чего он хочет, — признался он. — Я боюсь, вы лишили его собственной воли. Совершенно бессознательно, разумеется. — Он с участием взглянул на ее нетронутую тарелку. — Вам не нравятся эти блины? Они могут заменить их, если так.

— Я просто вдруг потеряла аппетит, — колко заметила она.

Кол ел, напротив, очень жадно.

— Он задыхался в накаленной атмосфере вашего дома, — говорил он. — Она нездоровая, без воздуха. Отпустите его, миссис Уинтон. Даже птенцы однажды покидают родимое гнездо. Матери обычно подталкивают их немного. Только так они и могут научиться летать…

— Вы думаете, что сумеете научить его летать? — с издевкой спросила она, стараясь показать все свое презрение к нему во взгляде. Что-то, вероятно, дошло до него, потому что Кол вздрогнул. Он доедал свои блины, пока она наблюдала, желая ему, чтобы он подавился.

— Он будет лучшим джаз-пианистом эпохи! — пообещал он. — Уже две фирмы готовы подписать с ним контракты на записи и концерты, речь идет о миллионах! Марк будет финансово независимым, и ничто не помогает человеку начать расти быстрее, чем это!

— И вы ошибетесь, если это случится, — предостерегла она. — Соня независима от меня долгие годы, и все же для своих лет она удивительно незрелый человек.

Он протянул к ней руки:

— Пусть все будет так, как будет, а я только стараюсь облегчить Марку и вам вашу жизнь.

— Просто такое уж доброе у вас сердце? — ядовито спросила она.

— И потому, что мне сделали предложение устроить грандиозное представление: новый исполнитель Гершвина, Портера и Керна.

— Но я люблю, как Марк исполняет Шопена, Баха и Дебюсси! — возразила Марчелла.

Кол нахмурился, глядя на нее:

— Вы помешаны на мысли о концерте Марка в «Карнеги-холле», когда он взойдет на сцену в белом галстуке и во фраке, а восхищенная публика будет ему рукоплескать. Но он может иметь все это и куда больше!

Марчелла постаралась выпрямиться.

— Не думаю, что нам следует продолжать этот спор, — сказала она Колу. — Марк должен сам решать, как ему жить дальше, и я, разумеется, поговорю с ним об этом, когда он вернется. Если он предпочтет ваше предложение, мне придется смириться с этим. Он поднял брови.

— Вы действительно так подвержены условностям? Несмотря на ваши книги?

Она кивнула.

— Вероятно, да. — Она поднялась, бросив ему на ходу: — Нет, пожалуйста, не провожайте меня. Заканчивайте свой обед. Мне нужно на воздух. Извините.

Она быстро пошла к дверям, которые любезно распахнул перед ней официант. Кол слегка привстал, глядя ей вслед, в его ладони свернулась, словно белая кошечка, салфетка.

Когда Марк позвонил сообщить о времени своего прилета в аэропорт Кеннеди, Марчелла постаралась не выдать свой гнев голосом, хотя после обеда с Колом она так и не смогла успокоиться. Помимо всего прочего, ее больше всего бесило то, что пришлось сидеть напротив Феррера и выслушивать его признания в любви к ее сыну. Марку следовало оградить ее хотя бы от этого.

— Я тебя встречу, — пообещала она. — Счастливого пути.

Но она не могла совладать с собой и с любовью убрать квартиру к его приходу. Она лишь поставила несколько свежих ветвей падуба и омел в гостиной, а в стеклянные чашки разложила серебряные шары; купила подарки для Марка и Сони, для Эми, для Дональда и его семьи и разложила свертки под крошечной сосенкой.

Рождество всегда вызывало в ней смешанные чувства. С одной стороны, она любила этот праздник, но с другой, он напоминал ей об ушедших родителях, о том, что у нее нет большой семьи, в кругу которой так хорошо праздновать рождественские дни. В этом году это печальное настроение особенно усилилось. Она пригласила в гости Соню, оставив для нее сообщение на автоответчике, на которое Соня не откликнулась. Марк должен был прилететь прямо на Рождество. Дональд отвез ее в аэропорт, где выяснилось, что самолет на час задерживается. Она села в баре, потягивая мартини, заставляя себя хотя бы насильственно улыбнуться.

Марк выглядел измотанным, похудевшим, как ей показалось, когда волочил свою здоровую сумку через таможню. Он бросил сумку и кинулся к ней, и неожиданно для самой себя она заключила его в крепкие объятия.

— Дорогой мой, но какой ты бледный! Маэстро, наверное, заставляет тебя много работать?

— Да нет, это я сам так уработался! — засмеялся он. — Думаю, мне нужна передышка. Ну, как ты?

— Ах, конечно…

Они прошли к машине, ждавшей их на стоянке. Первое, что она сказала ему, едва они уселись на заднее сиденье и накинули ремни, было признание:

— На прошлой неделе я обедала с Колом Феррером.

Глаза его округлились от изумления, и она почувствовала раскаяние. Ведь это могло и не быть его инициативой.

— Ну и как пообедали? — спросил он. — Вы нашли, о чем поговорить?

— Нашли, и я была вне себя, Марк, — взглянула она на него. — Марк, ну как ты мог поставить меня в такое положение? — спросила она, опуская звуконепроницаемую стеклянную перегородку между ними и Дональдом. — Я всегда думала, что мы с тобой в состоянии общаться без посредников. К тому же я вполне могу прожить без человека, который заявляет мне, что он любит моего сына!

Марк громко расхохотался:

— Так прямо и сказал? Но это же смешно! Кол не любит никого, кроме себя! Что за глупости!

— А ты любишь его, Марк? — спросила она, глядя ему прямо в глаза.

Он уставился на нее.

— Я даже не думал об этом в таких выражениях, — признался он. — То есть тебя я люблю, ты моя мама, но больше в моей жизни нет никого, кого бы я любил. Я жутко уважаю Кола. Мне он нравится, но как близкий друг, и все.

— Он хочет превратить тебя в свою уменьшенную копию, — заявила Марчелла. — Это беспокоит и ранит меня.

— Ясно… — Марк обхватил ладонью подбородок, глядя в окно. — Значит, он беспокоит и ранит тебя?

— Я не так выразилась! — закричала Марчелла. — Но что ты в нем нашел, чем можно так восхищаться?

— Он верит в мой талант, — мягко произнес Марк. — Он помогает мне стать более… стать самим собой. Он показывает мне, что мир гораздо шире, чем только мы с тобой…

— Ну, спасибо! — саркастически заметила Марчелла. — А когда я была с Санти, не говорила ли я тебе, что мир не замыкается на нас двоих! Ведь это ты говорил, что не можешь без меня жить!

— Знаю. — Марк закрыл глаза. — Знаю… но теперь я вырос, мамочка. Я изменился. Надеюсь, что я стал взрослым…

— У меня были такие планы о твоем будущем, дорогой мой, — напомнила Марчелла. — Перед тобой лежит грандиозная музыкальная карьера. Почему ты все время воюешь со мной? Ты знаешь, какая честь быть выбранным Джанни? Сколько студентов отдали бы…

— Гершвин нравится мне гораздо больше, чем Шопен, — сообщил Марк, ища своими глазами ее взгляд. — Что еще я могу тебе сказать?

Она села поудобнее, закурила. За окном, в сумерках, мерцал огнями Манхэттен.

— Ты и я, мы все время отгораживаемся от мира, мамочка, — говорил он. — Только мы вдвоем, всегда только мы вдвоем…

— Это Кол говорит, не ты. — Марчелла повернулась к нему. — Мой сын Марк, я знала это, любил нашу жизнь вместе! Тебе не нужен Кол Феррер, Марк! Ты так много работал все эти годы, чтобы достичь нынешнего положения, как же ты можешь от всего так просто отказываться? Пара альбомов старых песен, пара концертных туров, и ты превратишься во вчерашний день! А карьера пианиста-классика длится всю жизнь!..

— Но никто не спрашивал меня, чего я хочу! — тихо сказал Марк. Он смотрел на нее, и его голубые глаза полыхали. — Я только делал то, чего хотела ты. Теперь у меня есть мой собственный вкус, и я понимаю, что я предпочитаю джаз, мне гораздо интереснее играть его, чем твердить и твердить без конца эту заигранную классику. Джаз — это же настоящее музыкальное приключение. Мне нужно иметь возможность импровизировать.

— Закончи этот год, — попросила она. — И тогда, если ты будешь продолжать чувствовать то же самое…

— Нет! — воскликнул Марк. Из его глаз словно посыпались голубые искры, когда он встретился взглядом с Марчеллой. — Никогда раньше я не говорил тебе «нет». Я был твоим ребенком целых двадцать лет. А вот теперь я вырос. И я не хочу играть Шопена, мамочка. Ты это понимаешь? Я хочу играть и петь Гершвина и других джазменов…

Она вздрогнула, как от боли, слыша, как он стал разговаривать с ней. У нее было такое ощущение, будто он пырнул ее ножом в живот.

Он беспомощно глядел на нее.

— Ма, жизнь не всегда такая, как рисуется тебе. Господи, ты первая должна была понять это! Посмотри на нас — как мы все выросли! Соня явно больна. Надеюсь, что я нет, но если это так, то это твоя вина. Едва я начал говорить, я помню тебя всегда рядом, ты все время давала мне столько любви, что я уже не мог без тебя обходиться. И теперь чувства мои парализованы! Я даже не знаю, чего я хочу сам. В Болонье есть чудесная девушка, которая влюблена в меня. Мне бы тоже хотелось ответить ей взаимностью, но я не могу! Ты понимаешь, что это такое?

Он в отчаянии смотрел на нее, и она вся съежилась.

— Ты все еще нужна мне, — тихо произнес он. — Может быть, мне и не удастся воплотить все, что я задумал, но я буду стараться! Дональд! — Он открыл стеклянную перегородку, и Дональд обернулся. — Пожалуйста, останови здесь!

— Подожди, Марк! — схватила она его за рукав. — Ты так говоришь, будто я какое-то чудовище, но я же хотела, чтобы тебе было лучше!

— Знаю! — закричал и он. — Вот почему все это так тяжело! — Он подхватил свою сумку, приткнувшуюся в углу на полу, и достал оттуда перевязанный сверток.

— Вот… — протянул он ей подарок. — Это для тебя. Счастливого Рождества! — Он открыл дверцу и выскочил из остановившейся машины.

Она опустила окно, когда они медленно двинулись по Пятой авеню, глядя на удаляющегося широкими шагами Марка.

— Но куда же ты уходишь? — закричала она ему вслед. — Я не поехала с Эми на Бермуды, чтобы мы могли провести…

— Я проведу это Рождество с Колом, ладно? — Он обернулся и посмотрел на нее. — Хорошо? Ты мне разрешаешь?

Марчелла вздрогнула, как от удара. Она подняла стекло, слезы неудержимо катились по ее лицу. Машина тронулась, оставив Марка позади, среди пешеходов на Пятой авеню.

Тактично помолчав, Дональд осведомился:

— Хотите вернуться домой, миссис Уинтон?

— Нет, — пробормотала она, вытирая глаза. — Нет. Она посмотрела на часы. Пять часов. Домой она не могла возвращаться. Она глубоко вздохнула, пытаясь собраться с мыслями.

— Отвези меня на угол Седьмой авеню и Пятьдесят седьмой улицы и приезжай за мной туда же через часик, — попросила она.

Она быстро побежала к «Партнерам». В темноте она схватила какого-то молодого мужчину, не намного старше Марка. После того как ее потребности были удовлетворены и свет с экрана стал ярким, какой-то студентишка подсел к ней, долго перед этим вглядываясь в тот ряд, на котором она сидела. Она откинулась на спинку кресла, спокойная, доступная. Это было новым для нее ощущением — держать его мягкую голову в своих руках, ласкать его юную шею. Дрожащие руки, так робко касающиеся ее, сегодня возбуждали ее куда больше, чем сильные объятия зрелого мужчины.

Его рука нежно гладила ее между ног, а сам он нашептывал ей в ушко:

— Что ты делаешь на Рождество? Марчелла про себя мрачно усмехнулась.

— Ничего особенного, — ответила она. Иногда, во время этих свиданий в темноте, мужчины любили поговорить. Возможно, чтобы создать иллюзию каких-то взаимоотношений, а не просто близости двух чужих людей в темноте.

— Хочешь, встретим Рождество вместе? — прошептал он, а его рука легла на ее затылок, нежно лаская.

— И что мы будем делать? — спросила она, начиная втягиваться в игру. Он взял ее за руку и положил себе на колено. К ее удивлению, оно оказалось мягким.

— Я буду трахать тебя весь день, — ответил он. — Ведь тебе это понравится, правда?

Марчелла не ответила. Рука безвольно упала с его колена, и она огляделась, чтобы посмотреть, в какую сторону она может от него сбежать.

— Тебе это понравится? — приставал он, и рука его крепче сжала ее шею. — Я позвоню своим друзьям, чтобы они тоже пришли, и мы потрахаемся все вместе.

Она почувствовала, как ее кольнул страх, когда он внезапно сжал ее шею. Она всегда обещала себе, что если с ней что-нибудь случится в этом месте, она покинет его и больше никогда не придет. Почему это должно случиться именно сегодня? Она подхватила свое пальто с соседнего сиденья и встала, собираясь идти и отталкивая его.

— Я ухожу.

— Подожди! — Его рука с силой схватила ее за волосы. — Ты что, не хочешь переспать со мной и моими ребятами на Рождество?

— Пусти меня! — Она попыталась освободить свою голову, но он обмотал ее распущенные волосы вокруг своей руки и откинул ее голову на спинку сиденья.

— Ну-ка, скажи мне, вонючая шлюшка! — зашипел он. — Скажи, как сильно тебе хочется потрахаться с нами!

Она пыталась сохранять спокойствие, окинуть взглядом кинозал, чтобы понять, много ли в нем народу. Не очень. Если она закричит, вызовут ли они полицию и попадет ли это в газеты? Нет, такой популярности она не искала.

— Скажи же! — не отставал он.

— Ладно. — Она постаралась произнести это спокойно. — Я хочу переспать с тобой и твоими друзьями, а теперь пусти меня, у меня назначена встреча.

— Ах, у тебя назначена встреча? — ухмыльнулся он. Он еще сильнее потянул ее за волосы, запрокидывая ее голову назад, так что она едва могла глотать.

Она судорожно вдохнула, безумно поводя глазами. Он не отпускал ее, с корнем вырывая волосы, и Слезы боли потекли у нее по лицу. Его рука нащупала ее колено и коснулось его.

— Вот так-то лучше, прижми меня покрепче, — велел он, откидываясь на спинку кресла с закрытыми глазами.

— Зачем же ты убрал его? — прошептала она. — Мне гораздо приятнее, когда моя рука лежит у тебя на колене.

Он расстегнул брюки, отпуская ее на мгновение, и она кулаком со всей силы ударила его в пах. Он скрючился от боли, а Марчелла рванулась к выходу. Она пробежала по зеркальному, покрытому коврами коридору, вскочила в лифт, нажимая и нажимая кнопку первого этажа в ужасе, что он может быть позади нее. Наконец двери бесшумно затворились, и она поблагодарила Бога. На улице, где дул ледяной ветер, она накинула пальто, но глаза ее все еще переполнял страх. Она осторожно пощупала свою саднящую голову, прямо на ходу, и в ладони у нее остался целый клок вырванных волос. Она остановилась около мусорного контейнера, оперлась о его холодный металлический бок, чтобы немного успокоиться, кинула в него волосы, борясь с подступающей тошнотой. Ну вот, наконец это произошло, подумала она. Конец целой эпохи в ее жизни, завершение ловли счастья в темном кинозале. Самое время отрезать эту нездоровую часть ее жизни и зажить как порядочная женщина. Она двинулась вперед и вдруг почувствовала, что он догоняет ее, хватает за руку.

— Ты здорово пошутила, трахнув меня по яйцам, — сказал он. — Но ничего, мы заставим тебя пожалеть об этом!

— Пожалуйста! — прорыдала она, цепляясь за выступ дома, так что они оба едва не упали. Он грубо дернул ее, заставляя подняться. Мимо, шарахнувшись в испуге, пробежала какая-то женщина, и Марчелла крикнула: «Простите!», а он быстро потащил ее за собой. Разве могло это случиться с ней, да еще белым днем посреди широкой улицы? Когда вокруг столько людей! Он тащил ее за собой, а она бормотала дрожащим голосом:

— Я закричу, если ты не отпустишь меня! Он засмеялся:

— Я сразу понял, что тебе есть чего терять, если тебя застанут в этом месте. Но ты позволила мне ласкать тебя, и тебе это нравилось! Тебе хотелось этого, и, черт, ты это получишь!

Они, спотыкаясь, шли по Пятьдесят седьмой улице, натыкаясь на пьяного, на ребенка, на старуху, которые вряд ли были способны помочь ей.

— У меня есть деньги, — сказала она. — Я заплачу тебе, только отпусти меня! — Она выдернула свою руку из его мертвой хватки, но прежде чем она побежала, он поймал ее и снова сдавил руку своими пальцами.

— Ах, ты просишь, — проговорил он. — Мне нравится, когда ты просишь. Когда мы все будем трахать тебя по очереди, ты запросишь еще и еще!

— Ах ты подонок! — Она больше не могла сдерживаться. — Так вот от чего ты получаешь наслаждение? Мучая и насилуя женщин?

Ты сама увидишь, от чего я получаю наслаждение, — засмеялся он. — Сегодня же вечером, с моими парнями. А теперь иди быстрее… — Он подтолкнул ее под зад коленкой. — А ну, иди быстрее, ведьма!

Она чуть не вывихнула локоть, борясь с ним, пытаясь отцепиться от него и почти падая на холодный тротуар.

— Не могу! — прорыдала она.

— Миссис Уинтон! — раздался голос Дональда, словно труба архангела с неба. Голубой «роллс-ройс» стоял на углу, и Дональд смотрел на нее сквозь открытое окно.

— Дональд! — закричала она, стараясь перекричать шум уличного движения, почувствовав, что хватка парня стала еще крепче. — Помоги мне!

Дональд выскочил из машины. Шесть футов три дюйма — внушительная фигура. Никогда еще она не была так счастлива от того, что наняла его. Парень испарился, оттолкнув ее. Она упала на обочину, а он бросился наутек. Дональд подскочил к ней наперерез идущим машинам, наклонился над ней.

— Все в порядке, миссис Уинтон? Мне догнать этого? — спросил он.

— Нет, пусть катится. Просто отвези меня домой, — вздохнула она.

Он едва ли не перенес ее на заднее сиденье автомобиля, почти положил ее.

— Хотите, заявим в полицию, миссис Уинтон? — Его взволнованное лицо, полное сочувствия и негодования, склонилось над ней.

— Нет, — отказалась она. — Нет. Просто отвези меня домой.

Он сел на переднее сиденье и завел мотор.

— Но что произошло? Он пристал к вам на улице?

— Да… — ответила она.

— Он причинил вам боль?

— Нет, ничего, Дональд. Слава Богу, ты оказался рядом…

— Мне показалось это странным — этот парень и вы. Думаю, ведь я его раньше никогда не видел. Что он натворил? — снова спросил он. — Просто схватил вас, и все?

— Да, — слабо откликнулась она. — Напал на меня сзади.

— Вам не следует так беспечно ходить одной, миссис Уинтон, — предостерег Дональд. — Такая леди, как вы, не должна ходить одна.

— Я знаю. Это было глупо. Больше так далеко на запад мы не будем забираться, — пообещала она.

Пока они добирались домой, она почти пришла в себя.

— Поднимись ко мне, пожалуйста, Дональд, — попросила она. — У меня приготовлены подарки для твоей семьи.

— Это так мило с вашей стороны, миссис Уинтон, — поблагодарил он. — Но вы уверены, что с вами все в порядке?

— Мне просто нужно немного выпить. — Она заставила себя улыбнуться. — Ведь не каждый же день на меня нападают!

— Ах, мой Боже! — Он следом за ней зашел в лифт. — Да уж, сегодня для вас был не лучший день, миссис Уинтон! — Потом, словно почувствовав, что сказал лишнее и изменил своему обычному стилю поведения, он поклонился, и при этом его доброе лицо так и сморщилось от сострадания.

Потом они зашли в ее пустую квартиру, которую она убрала к Рождеству без всякого энтузиазма, словно предчувствуя, что Марк не останется с ней на праздники. Она мельком окинула груду приготовленных для него подарков.

Дрожащими руками она плеснула себе виски в большой стакан. Потом обернулась к дожидающемуся у двери Дональду.

— Не хочешь ли вместе со мной поднять бокал в честь праздника, Дональд? — предложила она.

Дональд вертел в больших ладонях свой берет.

— Это так приятно, миссис Уинтон, что вы приглашаете меня, но я не пью. Знаете, есть такая песенка у Стиви Вандера — «Не пей за рулем», знаете?

— Ну да, ты совершенно прав. — Она налила ему содовой. — И все равно, давай выпьем за Новый год!

Она протянула ему стакан, который он не без робости принял из ее рук.

— За здоровье твоей семьи! — провозгласила она. Отпив, Дональд предложил:

— За здоровье вашей семьи, миссис Уинтон! — И они снова выпили.

Дональд откашлялся:

— Миссис Уинтон! Если вы встречаете праздник одна, то вы всегда можете разделить его со мной и моей семьей.

Она дотронулась до его руки, протягивая два свертка с подарками из «Блумингдейла» для его жены и детей.

— Спасибо тебе огромное, Дональд, но лучше я побуду здесь. Марк может решить вернуться домой, и я хочу быть здесь.

Дональд посмотрел на нее такими недоверчивыми глазами, что она поторопилась добавить:

— Он сейчас в таком бунтарском возрасте, — попыталась она объяснить. — Я уверена, что он совсем не думает всего того, что наговорил.

Дональд неопределенно пожал плечами, как будто он и не слышал их ссоры.

— Что ж, счастливого Рождества, миссис Уинтон, — поздравил он ее. — Но если вы передумаете, то мой телефон у вас есть. Я заеду и заберу вас на машине. Моя жена будет совершенно счастлива.

Они горячо пожали друг другу руки.

— Большущее тебе спасибо, Дональд. За все. Не забудь свой конверт! — Она протянула ему рождественский конверт с пятьюстами долларами.

— Пока, — сказал он, мягко прикрывая за собой дверь.

Она включила автоответчик. Одно из сообщений было от Сони, которая сказала, что улетает на Рождество в Лондон и не сможет прийти двадцать пятого.

Она прошла в гостиную и прилегла на софу. Ей было так грустно, что хотелось заплакать. «Санти, — думала она. — Наступил рождественский сочельник, а я одна-одинешенька. Осталась дома, а все сейчас развлекаются. Ты меня любишь, я же знаю, что любишь, так что же случилось?»

Она продолжала пить, пока все напряжение и жестокость сегодняшнего дня не отступили медленно прочь, а она не забылась безвольно сном, словно тряпичная кукла, посреди гостиной на полу.

Телефон разбудил ее в десять часов утра рождественским утром. Звонила Эми, и голос ее звучал жизнерадостно и счастливо с Бермуд. Она поздравила с Рождеством, они поболтали несколько минут, потом Марчелла повесила трубку и перевернулась на спину, ноющую после проведенной на полу ночи. Вот и рождественское утро, уговаривала она саму себя. Один из самых чудесных дней в году. У меня десять миллионов долларов, а я так одинока. Какая насмешка!

Она позвонила двум своим бывшим учительницам, Нэнси Уорнер и мисс Вульф, чтобы поздравить их с Рождеством; потом набрала номер Скотта Макэвоя, пожелала ему и его семье счастливого Рождества. Следующий звонок был двум семейным друзьям из Маленькой Италии, она выслушала их новости и заверила их, что у нее все в полном порядке. Каждый раз, когда она вешала трубку, в квартире наступала тишина и она чувствовала себя очень одинокой. Раньше она верила, что писатель должен быть одинок, и поэтому не заводила новых друзей. Мужчины были так переменчивы, а обеды с приятельницами так мало привлекательны. Но хуже, чем одиночество, было то, что она могла не думать о Санти, все время размышляя, что он сейчас делает, как проводит день, в Барселоне он сейчас или в Дее; образы дома в Дее преследовали ее неотступно — маслянистые инжиры, Санти, раздувающий огонь в очаге, его объятия, запах и голос. А может ли он гулять по своему саду или отправиться в Вальдемоссу, не вспоминая о ней?

Рождественский день медленно угасал, но она твердо решила не поддаваться унынию. Она все-таки получила свой подарок. Ей переслали номер книжного обозрения «Нью-Йорк таймс», в котором ее роман «Вечность начинается сегодня» стоял в списке лучших книг под номером один. Значит, ее роман подарили тысячам женщин в качестве рождественского подарка, и это не могло не радовать ее, это было признанием. Внезапно она взяла одну из книг и импульсивно надписала ее Санти. Она завернула ее в самую лучшую бумагу, которая у нее только была, японскую, ручной работы, с вплетенными в нее цветными нитями, и перевязала сверток широкой атласной лентой. Запечатала в конверт и надписала адрес его галереи в Барселоне. Может быть, если он прочтет счастливый конец, который она присочинила к их истории любви, он вдохновится и позвонит ей?

Потом она распаковала рождественский подарок от Марка. Расшитый бисером старинный кошелек, в поисках которого он, должно быть, облазил всю Болонью. Она иронично улыбнулась, прочитав вложенную в упаковку рождественскую открытку: «С любовью, Марк». Очевидно, эта любовь не простиралась настолько, чтобы звякнуть ей в рождественское утро.

В полдень, после горячего душа и завтрака, никаких дел уже не оставалось, кроме как сесть за письменный стол. Ничего, она сама для себя станет лучшей собеседницей!

Она села за стол, разыскала свои записи — дневник, который время от времени вела. Писала туда все, что придется. Она пролистала его страницы, написала заглавие: «Время уверовать». Она написала, как преуспевающая тридцативосьмилетняя женщина в одиночестве встречает Рождество, о ее раздумьях. Она описала свои обиды на неблагодарного сына, ради которого она пожертвовала любимым человеком. О своей ненависти к Колу Ферреру, о своем недоумении по поводу собственной дочери, о своих чувствах, связанных со смертью ее бывшего мужа. Она писала о сексе у «Партнеров» и о вчерашнем безобразном эпизоде. Она записала свои мысли о Санти и ощущение, что их роман еще не завершен, что когда-нибудь она увидит его снова. Разделить свою судьбу с этим человеком было ее последней мечтой, но ведь не зря Санти научил ее испанской поговорке: «Не ищи любовь, она сама найдет тебя». Любовь нашла ее однажды, потом она ее потеряла. И что же ей делать сейчас? Терпеливо ждать, когда она вновь найдет ее? Если бы только она снова могла оказаться в том философском настроении, в том уравновешенном состоянии, в каком она впервые встретила Санти в соборе в Пальме. Но невозможно самой создать настроение, это оно захватывает тебя. Собственными простыми словами пыталась она сформулировать систему выживания — способ, который помог бы женщине вроде нее жить и смотреть в будущее без того, чтобы чувствовать непрестанную зависимость от сына, мужчины или привычки — все равно, алкоголь это, лекарства или секс. Сочинительство так захватило ее, что она забыла о собственных печальных чувствах. Так это и должно было быть. Вот почему свое ремесло писателя она ставила на первое место в жизни. Только работа дает верный ответ, давно поняла она. И помощь другим, в меру всех своих сил. Больше всего на свете ей хотелось вдохновлять своих читателей сделать свои жизни полными и насыщенными, как когда-то ее саму вдохновили книги Эми. Она сама научилась жить в новом измерении, которое могла назвать духовным.

Она не была самой мудрой женщиной Нью-Йорка или лучшей писательницей, Боже упаси. Все, что она могла предложить читателям, это определенный взгляд на жизнь, обобщение своего собственного опыта, палитру чувств, до глубин которых сегодня, как ей казалось, она проникла. И единственное, чего ей хотелось, так это использовать свой опыт, раскрыть свои чувства, научить других женщин не упустить своего счастья, когда оно придет. Без жертв.

В половине четвертого она прервалась, чтобы попробовать приготовленную ею индюшку. Она всегда предпочитала настоящей еде сандвичи, по крайней мере, так она думала. В холодильнике в целлофановом пакете лежала свежая, непригодившаяся ей клюква. Она села в своей аккуратной кухоньке, глядя на Центральный парк, поедая рождественский сандвич и чувствуя себя почти счастливой. Она откупорила бутылку шампанского и налила себе бокал. Возможно, ей следовало стыдиться своей жизни, но она, напротив, чувствовала гордость. Я никому не навредила, говорила она самой себе. А это само по себе уже достижение. Но потом ей вспомнилось лицо Санти, уходящего от нее полтора года назад. Нет, это неправда: она навредила ему. И ему, видимо, было так больно, что он ни разу не написал ей.

Она подлила себе шампанского. Если для нее и впрямь начинался новый отрезок жизни, ей непременно нужно кое с кем повидаться: с тем странным ясновидящим коротышкой, который много месяцев назад, жаркой сентябрьской ночью, предупреждал ее об опасностях, которые подстерегают ее семью.

Идея была безумная, это она понимала, но это было единственно правильным в рождественский день сумасбродством, сразу после рождественского сандвича. Она попытается разыскать дом этого провидца, позвонить ему и узнать, дома ли он. Если его не окажется или он будет занят, она просто повернется и пойдет домой. Если он будет свободным и раскинет на нее карты, тогда она узнает, что ждать от судьбы сейчас, когда она решилась изменить свою жизнь. Она была слегка навеселе, когда, накинув норковое манто, вышла на улицу.

Рождественский день праздновался по всему Манхэттену. Даже нечего было и думать, чтобы этот день мог быть похож на остальные. Прохожие на улицах казались иными, движение было небольшим, и от этого улицы казались подсвечены серовато-металлическим оттенком. Она закуталась в свое манто, переходя Коламбия сёркл. Несколько бездомных грелись возле огня, полыхавшего в мусорном ящике. Они прокричали ей: «Счастливого Рождества», помахали вслед, и ее озабоченное лицо расплылось в улыбке. Похоже было, что они наслаждаются праздником куда больше, чем она. Она подошла к ним и каждому вручила по пять долларов. «Бог да вознаградит тебя!» — сказал один из них, и слова показались ей такими чудесными в этот сумрачный день.

Сможет ли она узнать модную новостройку? Она запомнила, что там была громадная люстра, слишком большая для холла. Она шла вверх по Бродвею, миновала Центр Линкольна, где в многочисленных кафе толпились люди. Дом она разыскала, он претенциозно назывался «Линкольновский жилой дом». Она поговорила со швейцаром, описав ей молодого коротышку с развитой мускулатурой и волнистыми черными волосами, который живет где-то на верхних этажах и предсказывает судьбу. Она показалась смешной сама себе.

— И вы не помните его имени? — нахмурившись, осведомился швейцар.

— Что-то итальянское, вроде Балдуччи, Риккони, Гриссини. — Она засмеялась.

— Палоцци? Чарльз Палоцци? — спросил он.

— Точно он! — обрадовалась Марчелла. Все это походило на детектив.

— Пятнадцать-А, — назвал ей номер швейцар. — Хотите, я сообщу о вас?

— Это было бы неплохо, — согласилась Марчелла.

— Как о вас доложить? — спросил он, набирая номер.

— Скажите, миссис Уинтон.

Она посмотрела на часы. Было половина шестого, и уже начинало темнеть.

— Эй, Чарльз? Некая миссис Уинтон хочет тебя видеть. — Нахмурившись, он передал ей трубку. — Хочет поговорить с вами лично. Она подошла к телефону:

— Чарльз? Простите, что беспокою вас в такой день. Вероятно, вы меня не помните, вы раскладывали на меня карты несколько недель назад. Я еще была в туфлях от Шанель, помните?

— Ой, я знаю, кто вы! — Гнусавый голос, жужжавший в телефонной трубке, звучал так необычайно знакомо, как будто это был ее первый друг в Нью-Йорке. — Мы как раз готовим индейку. Хотите подняться?

— Но вы уверены, что я не помешаю?

— Бросьте, на Рождество все желанные гости! Пятнадцать-А. Поднимайтесь.

В лифте она размышляла, кто бы мог быть у него в гостях. Вероятно, такой же накачанный парень, как и он сам, решила она. Это было самое странное Рождество в ее жизни, но все лучше, чем сидеть одной дома. Кроме того, ей было невтерпеж погадать на себя на картах.

Чарльз был в плотно облегающем его смокинге и в черном пышном галстуке. Помощницами на кухне оказались две его сестры, обе невероятных размеров тетеньки за тридцать, которых он церемонно представил: Розелла и Андреа. Пока они поливали жиром индюшку и готовили легкую закуску, раскладывая по вазочкам сыр, орехи и оливки, мужья обеих тихо беседовали о чем-то в гостиной.

— Уверен, что оба только что вышли из тюрьмы! — прошептал Чарльз, кивая Марчелле из коридора, где он вешал ее манто. Он давился смехом, прикрывая ладошкой рот. — Мои сестры написали им по объявлению по переписке в «Вилладж войск». Идите взгляните на них. — Он хихикнул: — Со смеха можно умереть!

Марчеллу представили двум кубинцам в гостиной. Они пожали ей руку и сказали «Привет!», показавшись ей совершенно безобидными. Хотя Чарльз был в смокинге, а его сестры в пышных до пят шифоновых платьях, эти мужчины были в джинсах и свитерах, как будто не догадывались, что на дворе Рождество.

Чарльз открыл холодильник и продемонстрировал ей большую бутылку «Моэ э Шандон».

— Видите? — спросил он Марчеллу. — Сто двадцать баксов за бутылку! Все самое лучшее для моей семьи! — Он наклонился к ней и зашептал: — Вы непременно оцените!

— Какая чудная шуба, — говорила из прихожей Розелла, поглаживая мех норки, висевшей не стене. — Присаживайтесь, присоединяйтесь к нам, еды тут хватит на всех!

— Да, а если и нет, тебе не повредит съесть поменьше! — крикнул Чарльз.

Розелла, в которой было, наверное, двести пятьдесят фунтов, завопила:

— Этот рот чересчур большой! — и дала брату увесистый подзатыльник.

— Розелла водит такси, — гордо сообщил Чарльз.

— Только по ночам! — уточнила из кухни Розелла. — А днем я работаю в «Сити-холле».

Почему-то Марчелла поняла, что ее здесь ждали. Чарльз открыл дверь духовки, чтобы проверить индейку.

— Что, готова? — спросил он. Через плечо он заметил: — Здесь всегда на Рождество полно народу.

После этих его слов все уселись за стол и начали поглощать индейку, огромные порции которой накладывали на бумажные тарелки, добавляя салат из капусты, сладкий картофель, соус из клюквы и подливку. Мужья ели молча, все были очень серьезны за едой, смакуя индейку и протягивая руки то за перцем, то за солью. Чарльз играл роль гостеприимного хозяина, открыв бутылку шампанского и разливая его без устали по бокалам, рассказывая светские новости, которых ни его сестры, ни их мужья не понимали.

Как только была съедена вся индейка, обе толстухи немедленно убрали со стола и, отправившись в тесную кухню, перемыли всю посуду, вытирая и расставляя ее на полки. Их мужья тут же развернулись к телевизору и уткнулись в футбольный матч, ковыряя в зубах. Весь обед занял не больше четверти часа.

— Это первое семейное Рождество в моем собственном доме, — гордо объяснил Марчелле Чарльз, наблюдая за своими хозяйственными сестрами. Он взглянул на мужей, которые готовы были вот-вот заснуть, и закатил глаза.

— Чарльз, мне так неудобно приходить к вам с просьбой в праздник, но не могли бы вы раскинуть на меня карты? — спросила Марчелла. — Вы, к несчастью, оказались совершенно правы в прошлый раз. Мне не терпится узнать, что вы увидите сегодня.

— Хотите погадать? — Он покраснел. — Ладно. Хотя я хотел бы уже лечь. — Он метнул быстрый взгляд в сторону сестер. — Боюсь только, чтобы бывшие заключенные не испортили моих способностей.

Он провел ее в пустую комнату, где лежали только стопки журналов моды и стояла черная кушетка.

Он достал пачку нераспечатанных карт и велел ей подержать их, усаживаясь на кровать.

— Моя цена возросла. — Он обеспокоенно взглянул на нее. — Мне придется взять с вас двести долларов. — Он вздохнул: — Ведь сегодня праздник и все такое. Наличными. Она кивнула:

— Конечно.

Он разглядывал ее, касаясь языком щербинки на переднем зубе.

— Ну, как мой смокинг? — Он поднялся с кушетки и покрутился перед нею. — Бьюсь об заклад, что те двое сроду не видели смокинга от Джорджо Романо. Розничная цена тысяча двести.

Она постаралась изобразить впечатление.

— Сидит отлично, — похвалила она. Он пожал плечами, снова уселся.

— Его пришлось перешивать. Похоже, что сшито на заказ, правда?

— Абсолютно, — заверила она.

Он забрал у нее карты и принялся тщательно раскладывать их на черном покрывале.

— Что у вас за дети? — спросил он. С его голосом вновь произошло некое изменение. Он стал бесцветным, монотонным. Но уж очень это натурально, не похоже на представление. Слишком натурально, подумала она. Или он был величайшим в мире актером, или у него и впрямь была какая-то особенная психика. Она уставилась на него, чувствуя холод во всем теле.

— Они… я… — она никак не могла сообразить, что сказать.

— Я вижу их в роковых обстоятельствах, — сказал он. — Кто такая Шейла?

— Соня, — поправила его она.

— Точно, Соня. И почему мне все время хочется назвать ее Шейлой?

«Потому что это имя хотел дать ей Гарри».

— Она просто нарывается на несчастье, — продолжал он. — Она играет в игру вроде русской рулетки, но только тут что-то другое. Тут не пистолет, а что-то стальное, металлическое и столь же опасное!

— А что с моим сыном? — вскричала Марчелла.

— Он тоже в беде. — Чарльз нахмурился, но не смотрел ни на нее, ни на карты. Он уставился на белую стену за спинкой кушетки, как будто глядел кинофильм. — Он не умрет. Вы его спасете!

— Нет! — Марчелла нагнулась и вцепилась руками в его широкие плечи, слишком широкие для его маленького роста. Она принялась трясти его. — Почему вы так говорите? Вы так и раньше говорили! Перестаньте меня пугать! Что вы на самом деле видите?

Он опустил голову, изучая карты. Когда он вновь поднял на нее глаза, в них было его обычное беззаботное выражение, и он опять трогал языком свой сломанный зуб.

— Что-то не так? — спросил он. — Не следовало вам трогать меня во время гадания. Я забыл, что должен был вам сказать.

— То, что вы рассказали мне! — выпалила Марчелла. — Вы уверены?

Он пожал плечами:

— Я не знаю, но лучше уж вам поверить в то, что я говорю, потому что я всегда прав. Люди возвращаются ко мне. Вы же вернулись.

— А что еще вы видите? — слабо уронила она. Он остро взглянул на нее:

— Слушайте, я не против того, чтобы погадать вам, только не дотрагивайтесь до меня, ладно?

— Извините.

Он еще посмотрел на карты, и через некоторое время голос его изменился.

— Там, где ваш сын, очень опасно, — пробормотал он. — Боже, он в опасности! С ним не все в порядке!

Она кивнула. Вчера он выглядел так болезненно. Ей следовало проглотить обиду и позвонить Колу. Только чтобы удостовериться, что с ним все нормально.

Чарльз смешал карты, как будто закончил работу.

— Похоже, вам показалось, что мои дети оба в опасности, — заметила она.

— Ах так? — Он свел брови и постарался принять участливое выражение. — Ну, карты меняются каждый день. Почти каждый час. Приходите завтра, и все будет по-другому.

Она вздрогнула и достала из кошелька двести долларов.

Поблагодарив, он взял банкноты и принялся извиняться:

— Простите, что беру так дорого, но ведь сегодня Рождество и все такое, и мне приходится пренебрегать моими гостями…

— Да все в порядке, — сказала она, вставая. Пока они шли узким коридорчиком в гостиную, он, хихикая, шепнул:

— Как вам понравились мои сестры? Как думаете, неплохих муженьков они нашли? Держу пари, если бы Розелла посидела на диете, она бы получила мужика получше. Правда ведь?

Марчелла нахмурилась, думая, как бы ответить потактичнее.

— Они такие симпатичные, — сказала она. — Мне пора возвращаться. Не следовало вот так вторгаться в вашу жизнь.

— Розелла! — крикнул Чарльз. — Подай манто миссис Уинтон!

— Моя дочь говорит, что несколько раз встречала вас, — внезапно припомнила Марчелла.

— Ах так? А кто ваша дочь? — спросил он, когда в тесную прихожую вошла Розелла, поглаживая дорогой мех.

— Соня, — напомнила Марчелла. — Соня Уинтон.

— Соня — ваша дочь? — Глаза его чуть не выпрыгнули из орбит. — «Девушка Каресс»? Я ее обожаю! — Он даже слегка подпрыгнул от удовольствия. — Она говорила, что была здесь? Я не помню ее. Должно быть, она выглядела иначе. Иногда посетители не говорят мне свои настоящие имена — наверное, проверяют меня, да?

Она кивнула.

— Марчелла! Где вы нашли такую шубу? — Розелла помогла ей одеться. — Она такая прекрасная. Стоит, наверное, баснословно, а?

— Я подарю тебе такую на следующее Рождество, — пообещал Чарльз.

— Огромное спасибо за чудесные блюда, — Марчелла направилась к дверям, Розелла за нею, по-прежнему гладя норку. — Передайте всем мои поздравления и до свидания, хорошо? — попросила Марчелла.

Когда Чарльз раскрыл двери, Розелла обняла Марчеллу, словно они были старинными приятельницами.

— Счастливого Рождества, — пожелала она Марчелле. — А когда вам надоест эта шуба, пусть Чарльз даст мне знать, ладно?

Чарльз встал на цыпочки, чтобы поцеловать ее в щеку. У нее возникло безумное желание прильнуть к нему и упросить оставить свое ремесло.

Было совсем темно, когда она возвратилась домой.

Бродяги, которым она раздала деньги на площади, исчезли, оставив после себя кучу горелого хлама. Автоответчик записал только одно послание: от Кола Феррера, который просил Марка перезвонить ему. Беспокойство кольнуло ее. Она списала телефонный номер Кола. Разве Марк не с ним? Тогда где же он? Она немедленно стала набирать номер.

— Я мечтаю о Белом Рождестве… — пропел голос Феррера по автоответчику. Марчелла скривилась, услышав его. — Я украшаю падубом холл, — продолжалась запись. — Если хочешь оставить поздравление, я тебе тоже перезвоню.

— Кол, — произнесла она. — Это Марчелла Уинтон. Я немного беспокоюсь о Марке, потому что он сказал, что останется у вас, а ваше сообщение означает, что это не так. Пожалуйста, позвоните мне, как только сможете.

Она повесила трубку и плеснула себе побольше виски. Оставалось только сидеть и ждать.

Соня лежала сразу на трех креслах в самолете — эти места были куплены ею. Она улизнула, разыграв переутомление, что не было далеко от истины. А Леонид воспользовался своим умением гримировать под белые, с чуть зеленым, лица театра Кабуки, что заставило ее и впрямь выглядеть больной. И теперь, совершенно без грима, задрапировавшись в алый шарф и надев темные очки, она потягивала шампанское, пролистывала кипы журналов и подпевала Рэю, чьи новые песни звучали у нее в наушниках. Она едва ли не знала наизусть каждую ноту его песен. Альбом, который должен был поступить в продажу в новом году, открывал новые грани дарования Рэя. Записан он был с большой тщательностью и вкусом, и она была уверена, что этот альбом ждет больший успех, чем два предыдущих альбома, вместе взятых. Слушая, как голос Рэя вибрирует у нее в ушах, она не могла не содрогаться от восторга при мысли, что через пять часов она будет в Лондоне и в его объятиях.

Самолет был переполнен, но она со всей роскошью вытянулась на целом ряду. Зачем же тогда и нужны деньги, если нельзя швырять ими? Она порастрясла кошелек, наполненный стодолларовыми купюрами, чтобы у Рэя был самый прекрасный в его жизни рождественский подарок.

В аэропорте Хитроу ее встретил шофер Рэя.

— А где Рэй? — спросила она, пока он засовывал в багажник ее вещи.

— Еще спит, мисс Соня, — засмеялся он. — Ведь здесь-то всего восемь часов утра.

Она уселась сзади, и они поехали через сонные серые пригороды. Конечно, напомнила она себе, он так устает после концертов, и все же это плохо. В самолете она умылась ледяной водой и тщательно накрасилась, как будто Рэй не сомкнул глаз перед их встречей всю ночь.

— Ну, как идут гастроли? — спросила она шофера, плавно въехавшего в центр Лондона.

— Каждую ночь аншлаг, мисс Соня! — воскликнул шофер. — Вы даже не представляете себе, что творится на «Уэмбли»! Знаете, эти англичане, которых считают такими кроткими и смирными? Они просто сходят с ума, едва Рэй начинает петь!

Была половина десятого, когда она зарегистрировалась под именем Сюзан Уиндзор, чтобы соответствовать инициалам на чемоданах, в «Монткальме», роскошном отеле, где звезды рока всегда останавливались частным образом и со всевозможным комфортом. У нее был собственный номер, куда ее проводили. Она вынула и развесила несколько платьев, потом прошла по коридору к номеру Рэя и тихонько постучала в дверь.

— Привет, мисс Соня! — Элмер отпер ей дверь и тихо приветствовал. — Хорошо долетели?

Элмер и Джордж, два любимых охранника Рэя, резались в картишки в маленькой приемной. Джордж взглянул на нее и помахал. Соня кивком указала на комнату Рэя:

— Можно мне войти? Элмер покачал головой:

— Он пока спит, мисс Соня. Чем мы можем быть вам полезны?

Она нетерпеливо помотала головой.

— Послушайте, ребята, дайте мне отдохнуть, а? — жалобно попросила она. — Разрешите мне залезть к нему, я сама разбужу его…

Элмер обменялся серьезным взглядом с Джорджем.

— Просто не знаю, как это устроить, мисс Соня, — вежливо начал Джордж. — Рэй сразу завалился спать, и руки у него не связаны. И Рэю не понравится, если вы разбудите его, а он не будет готов к этому. Он в самом деле очень поздно лег.

— Как будто хоть один раз нельзя забыть про эти проклятые наручники! — закричала Соня. — Я лечу черт знает сколько из Нью-Йорка и не могу даже…

— Ш-ш-ш! — прервал ее Элмер, пододвигая ей стул. — Через часок-другой он проснется, — заверил он, сметая с него ладонью пылинки. — Он будет так счастлив, увидев вас. Он всю неделю только вас и ждал, мисс Соня. Давайте я закажу вам завтрак? Что вы хотите? Апельсиновый сок? Яйца с беконом?

— Я не хочу ничего есть или пить, — твердо заявила она. — Я хочу быть с Рэем!

— Хорошо, хорошо, успокойтесь, мисс Соня, — стал утешать ее Элмер. — Прилягте и поспите немного. Как только Рэй проснется, я в ту же минуту скажу ему, что вы здесь.

— Я уже поспала в самолете! — отрезала Соня. Она прошла по комнате, сжав губы. Элмер подскочил к ней, стараясь успокоить. В коридоре она схватила его за руку.

— В мою комнату, на минутку, — быстро пробормотала она.

Элмер обеспокоенно оглянулся на номер Рэя, но подождал, пока она откроет дверь.

— Садись, — приказала она, когда он вслед за ней вошел в комнату. Затем закрыла за ним дверь. — Отлично. — Она стояла перед ним, широко расставив ноги. — Сколько? — спросила она.

Элмер заморгал.

— О чем вы говорите, мисс Соня? — начал он слабо сопротивляться.

— Ключ! — закричала она. — Ключ к этим чертовым наручникам! Сколько тебе за него надо?

Он нервно рассмеялся, качая головой:

— Ах нет! Нет! Это больше, чем стоит вся моя работа!

— Ладно, — сказала она. — Сколько тебе платят за работу?

Элмер сморщил лицо, приподнял брови:

— Ну, там… сорок? Пятьдесят тысяч в год? Да, что-то вроде этого. Рэй очень добр к окружающим его людям, он…

— Я дам тебе пятьдесят тысяч, — просто сказала она; вынимая кошелек. — У меня есть наличные. Никто ничего не узнает. Пятьдесят тысяч долларов за какой-то паршивый ключик, Элмер!

— Ух! — внезапно вырвалось у Элмера. Он шлепнул себя по колену. — Я знаю, что Рэй мужик что надо, но пятьдесят тысяч за то, чтобы он тебя обнял? Ух ты!

— Ну и что ты скажешь? — терпеливо продолжала она. — Хочешь, чтобы я вернулась и переговорила с Джорджем?

Элмер засмеялся:

— Угу! Джордж напуган еще больше моего. Не могу я этого сделать, мисс Соня! Я слишком люблю вас!

— Это очень мило, и все же? — настаивала Соня. Он покачал головой:

— Мы с Рэем дружим с давних пор. Это мой приятель еще с Джорджии, понимаете? Я люблю Рэя, но это такой человек, ему, так сказать, нужны некоторые ограничения. Понимаете, я был с ним в ту ночь, когда он убил девушку. Он совсем не собирался убивать ее, в этом я могу поклясться. Богом клянусь, что нет.

— Ладно, но ведь он никогда не обижал меня, — сказала она. — И я могу управлять им.

Элмер с сомнением покрутил глазами.

— Мы же любим друг друга, черт возьми! — закричала Соня. — Посмотри, как режут мне руки эти чертовы наручники! Ну, взгляни же! — Она засучила рукава черного свитера, показывая ему синяки. — А это было недели тому назад!

Элмер отвел взгляд.

— Если вы снимете с него наручники, вы получите не только синяки, — пробормотал он. — Этого человека любовь доводит до исступления, это я вам говорю! Вот почему женщины сходят по нему с ума — они знают, что он может дойди до исступления!

— Ладно, слушай, Элмер… — Она взяла его за руку. — Разве тебе никогда не хотелось получить что-то во что бы то ни стало? Ну, посуди сам, чего я особенного прошу, луну, что ли? Я хочу только провести одну нормальную ночь с Рэем. Просто два обычных любящих человека, это что, так уж много?

Элмер размышлял, глаза его беспокойно бегали.

— Так было велено, мисс Соня, — наконец сказал он, пожимая плечами. — Мне и Джорджу. Нам сказали: никогда не оставляйте его ни с одной девушкой на ночь, не надев на него наручники. Это может стоить вам работы. Или даже хуже, мисс Соня. Эти люди из полиции, ведь это же сущая мафия! Стоит только нарушить инструкцию, как они убивают вас! Меня не проведешь. Вы понимаете, что собой представляет насущный хлеб Рэя? Знаете, сколько он продает альбомов? В Штатах, наверное, около десяти миллионов. А это семьдесят-восемьдесят миллионов долларов. А по всему миру — это же полтораста-двести миллионов! А ради двухсот миллионов, мисс Соня, люди идут на все. Соня, словно ослабев, оперлась о стену.

— А что, если ты мне просто одолжишь ключ, Элмер? Потому что, если вы замкнете на нем наручники, а потом они вдруг окажутся снятыми, ведь это будет не твоя вина. Дай мне ключ на один час, и я сделаю дубликат. Ну, решай же, Элмер, ведь это стоит десяти тысяч, верно? Сколько кокаину купить можно, завались!

— Ой, нет, я не употребляю таких вещей, мисс Соня, — вымученно рассмеялся он. — Мне нравится здоровый образ жизни.

— Смотри… — Она достала пачку стодолларовых бумажек из кошелька. — Я собираюсь посчитать их. Новенькие, свеженькие денежки. Вот тысяча. Еще одна, две, три, четыре… Ну давай, посчитай со мной вместе, Элмер!

— Ах ты, черт! — Элмер вновь с силой стукнул себя по колену. Он глядел в сторону, печально качая головой, как будто не веря, что все это произойдет.

Кол перезвонил ей в полночь:

— Миссис Уинтон? Похоже, наш мальчик отправился в самоволку?

Она так сильно волновалась, что даже не нашла сил для отвращения к этому фамильярному обращению — «наш мальчик».

— Мы немного поспорили по дороге из аэропорта домой, — рассказала ему она. — Он вылез из машины и ушел. Сказал мне, что проведет Рождество с вами.

Кол прокашлялся:

— Да. Но я боюсь, наше первое совместное Рождество не продлилось и двух часов. Мне он тоже не показался в форме, и я его отправил прямехонько в постель. Он все порывался рассказать мне про какую-то девушку в Болонье — он решил, что у них едва ли не роман. Марк иногда бывает таким упрямым. Я заявил ему, что он выбрал не совсем уместное время, чтобы рассказать мне подобные новости. Он же знает о моих чувствах к нему, и я…

— Я не желаю выслушивать про вашу дурацкую ссору! — прервала его Марчелла, чуть не плача. — Где он?

После непродолжительного молчания Кол раздраженно бросил:

— Я про это и рассказываю. — Он перевел дух. — Похоже, что Марк просто самоутверждается. Сначала с вами, потом со мной. Он просто постепенно обретает собственную волю. Мне кажется, это вполне здоровый знак. Ну, как бы там ни было, он просто ушел, оставив мне очаровательный подарок, но… больше я о нем ничего не слышал. Я позвонил, чтобы пожелать вам обоим счастливого…

— Вы хотя бы догадываетесь, где он может быть? — оборвала она.

— Естественно, я предположил, что он с вами, — обиженно произнес Кол. — Ну, а теперь я думаю, что он, раздосадованный на нас обоих, взял и улетел обратно в Италию.

Ужас и страх снова охватили ее.

— Кол, послушайте. — Ей нужно было поделиться хоть с кем-нибудь. — Вы решите, что я сошла с ума, но я только что виделась с одним ясновидящим, который сказал мне, что оба мои ребенка находятся в большой опасности. Соня летит на самолете в Лондон, тут я уже ничего не смогу сделать. Я позвонила в «Пан-Эмерикэн», и мне сказали, что полет идет согласно расписанию. Я уж было решила, нет ли на борту бомбы: ясновидящий сказал, что смерть связана с металлом! Он сказал, что Марк где-то в очень опасном месте и я могу спасти его!

— Совсем не думаю, чтобы это было сумасшествие, — спокойно ответил Кол. — Я сам глубоко верю в предсказателей, гадалок и пророков. Позвоните, пожалуйста, в пансион Марка в Болонье и перезвоните мне потом.

Стадион «Уэмбли» был безобразной громадной спортивной ареной в центре безымянного пригорода в нескольких милях от Лондона. Слушатели, по большей части белая молодежь, с редкими вкраплениями индусов, сильно заведенные фанаты, казались неуправляемой массой до выхода Рэя. Но вот он появился на сцене, сверкая белым облегающим костюмом и вспыхивающим тысячами бриллиантов в свете прожекторов жакетом, а вслед за ним двигались четверо певцов на подтанцовках. Тогда толпа завыла и заревела, точно так же, как и любая аудитория в Америке.

После окончания представления, которое было лучшим, а может, и величайшим концертом Рэя, Соня проскользнула за ним на заднее сиденье громадного лимузина, который медленно начал прокладывать путь сквозь толпу обезумевших поклонников, размахивающих сувенирами, майками с изображением кумира и программками.

— Боже, что за ночь! — Она взяла его мощную руку, а он вглядывался, счастливо улыбаясь, в дымчатые стекла.

— Они просто любят меня, Соня! — воскликнул он.

— Разумеется, Рэй! Тебя все повсюду любят! — Она поцеловала его.

— Тебе понравилось представление? Тебе правда понравилось? — Он откинулся на спинку сиденья. — Англичанам тоже нужны чувства, им нужна любовь. Они кажутся чопорными и холодными, но в глубине души они нуждаются в этом, как и все прочие.

Когда они приехали к нему в номер, был уже час ночи.

— А еще говорили, что на рождественский концерт никто не пойдет, — улыбаясь, говорил Рэй, снимая пальто и жакет. — Говорили, что все на Рождество сидят дома. Но я знаю! Я знал, Соня! Тысячи людей не могут встретить Рождество со своими семьями, и я знал, что они придут к Рэю!

Она позвонила по телефону и заказала легкий ужин и шампанское. Элмер и Джордж притихли в углу комнаты, играя в карты и делая вид, что их тут вовсе нет. Когда принесли шампанское, она налила и им.

— Счастливого Рождества, парни! — сказала она, протягивая им стаканы. Она подмигнула Элмеру. — Тут полно сандвичей и гамбургеров, угощайтесь…

Она наложила полную тарелку Рэю и таскала с нее кусочки, подливая им обоим шампанского.

— Ну, как твои рекламные ролики? — спросил он.

— Более менее неплохо… — Она стянула свой кашемировый свитер с одного плеча и изобразила ему новую рекламу: «Не целуй меня! Ласкай меня!» Вот такой текст пойдет в новом году. Я произнесла это четыре тысячи раз, прежде чем они остались довольны.

— Ха! — рассмеялся Рэй. — Не целуй меня, ласкай меня! Ну, а мне-то можно поцеловать тебя, а? — Он нагнулся, и его мягкие губы приникли к ее губам. Она ответила на поцелуй.

— Ты можешь целовать меня в любое время и делать со мной все, что пожелаешь, малыш, — прошептала она ему на ушко. Она бросила взгляд на охранников, сидящих в углу, делающих вид, что ничего не слышат. В такие вот интимные минуты она ненавидела их за то, что они сидят тут.

— Ах, Боже мой… — Рэй просунул руку под ее свитер, коснулся ее груди. — Я буду ласкать «девушку Каресс»! Я буду делать все, что ни пожелаю!

— Поверь в это, мой милый, — прошептала она.

Он ткнулся губами ей в ухо. Его большое тело было обтянуто велюровым костюмом, и под тканью она видела очертания его мощного члена.

— Спасибо, что ты проделала весь этот путь, чтобы провести со мной Рождество, Соня, — шептал он. — Это так много для меня значит. Такое ощущение, будто я опять с семьей.

— А что твоя семья, Рэй? — спросила она. — Разве ты не с родными обычно встречаешь Рождество?

Он печально посмотрел на нее, отставляя бокал с шампанским. Потом обернулся к охранникам.

— У них есть в отеле этот кофе? — спросил он. — Тот кофе, который мне нравится — со взбитыми сливками и с виски?

— Кофе по-ирландски, — тихо уточнил Элмер. — Он называется кофе по-ирландски.

Рэй обернулся к Соне:

— Хочешь попробовать, детка? От него хорошо спится.

— Нет, спасибо, мне не нужно. Я все еще в себя не приду после самолета.

— Ладно, закажите мне! — попросил Рэй. — И себе тоже. Ну… — вздохнул он, обнимая ее одной рукой. — Ну так вот, мы говорили о моей семье. Левэры. Соня, ты не видела рождественские праздники, которые устраивали у Левэров! Мой папа, моя мама, моя бабушка и нас четверо братьев — Марлон, Девитт, Гроувер и я. Да, у нас были чудесные праздники…

Соня смотрела на него.

— Ну, и где они все сейчас? — спросила она. — Ты так говоришь о них, как будто все они умерли!

Рэй пожал плечами:

— Насколько я знаю, с ними всеми полный порядок, Соня. Понимаешь, после того… после этого несчастного случая, когда я убил ту девушку, знаешь? Моя семья не хочет… ну, как бы это сказать, принимать меня! Понимаешь? Больше меня не ждут в моей семье.

Она коснулась его щеки:

— Бедный мальчик.

— Вот, — вздохнул он, — теперь ты моя единственная семья в Рождество, Соня. Прекрасная Соня!

Охранники открыли дверь официанту. Он закончил приготовление кофе прямо в номере, добавив виски и сахар и аккуратно выложив большой ложкой целую горку из сливок. Элмер сунул ему десять долларов, и все они принялись за кофе, причмокивая губами. Рэй сказал, что этот кофе по-ирландски лучше, чем тот, который они пили в Лас-Вегасе, или это было в Денвере?

Он прошел в спальню и переоделся в черную шелковую пижаму. Было три, когда он вышел обратно, с Покорно заведенными за спиной, в ожидании наручников, руками. Соня молча сидела, пока охранники застегнули наручники, пожелали доброй ночи ей и Рэю и наконец удалились.

Не успела дверь закрыться, как она уже повисла на нем, выскальзывая из одежды, целуя его в уши, губы, нос, словно заставляя пробудиться. Он был подобен вулкану.

— Ах, Соня, — простонал он, вращая головой и целуя ее. — Ах, деточка моя!

— Я едва могла вынести, — вздохнула она. — Все время хотелось дотронуться до тебя, а тут сидят эти, смотрят, слушают…

— Ладно… — Он прижался губами к ее затылку, утешая ее. — Зато мы проведем целую ночь вдвоем. И утро тоже. Только мы двое. Но даже этого мне недостаточно, детка.

— Что ты имеешь в виду? — Она откинулась и взглянула на него.

Он печально взглянул на нее:

— Я хочу жениться на тебе, Соня.

— Ух! — воскликнула она, смеясь и шутя лупя его кулаками. — Это один из пунктов моего контракта с «Каресс»!

— Угу. — Он тоже отстранился от нее, глядя очень серьезно. Его темные глаза смотрели прямо в ее глаза. — Солидная фирма вроде «Каресс» должна быть очень осторожной, понимаешь? — сказал он. — Разве могут они допустить, заключая контракт, чтобы их девушка вышла замуж за ниггера!

— Не произноси этого слова! — воскликнула она, сжимая ему руку. — Я его ненавижу!

— Но ведь это правда, а? — спросил он. — Хотя расовая дискриминация и преследуется по закону. — Он выглядел очень довольным, что ему удалось так ловко выразить все это, и она внезапно почувствовала прилив любви и жалости к нему.

— Пункт о нравственности, — напомнила она, теснее прижимаясь к нему. — Я подписала контракт, в котором говорится, что даже намек на скандал…

— О чем я и говорю, Соня, — терпеливо объяснил он. — Ведь это же настоящий скандал, когда девушка выходит замуж за мужчину, которого любит, а? Но ведь тебя не расстреляют только за то, что ты выйдешь замуж за черного, правда?

— Не знаю, — нахмурилась она. — Мы должны обсудить все это. Утром я позвоню Кармен…

— Но ты ведь хочешь за меня замуж, правда, Соня? — Он тоже нахмурился. — Ты ведь любишь меня так же сильно, как я люблю тебя?

— Больше! — закричала она. — Гораздо больше! — Она поцеловала его в ухо, на одно безумное мгновение представив себя миссис Соней Левэр из Лас-Вегаса, живущей в каком-нибудь фешенебельном замке на краю пустыни, нежащейся на солнышке возле обсаженного пальмами огромного бассейна, устраивающей роскошные обеды, становящиеся легендами шоу-бизнеса. Возможность внести веяние мира моды в вульгарный мир музыкального бизнеса может стать почти пленительным вызовом. Она вытащила маленький сверточек из кармана и преподнесла ему на ладони.

— Счастливого Рождества, дорогой Рэй. — Она поцеловала его. — Мне кажется, что это лучший рождественский подарок, который тебе когда-либо преподносили!

Он, нахмурившись, принял подарок:

— Ах, малышка! А у меня-то даже не было времени пройтись по магазинам. Что ты теперь обо мне подумаешь?

— Это неважно. — Она положила руку на его мощную шею. — Ты мой! А это все, что мне нужно. — Она поглаживала его шею, касалась рук, позволяя ему тыкаться носом ей в лицо. Она вложила свой подарок в его связанные руки.

— Ну! — рассмеялся он. — Недаром говорят, что лучшие подарки всегда маленькие! — Он повертел пакетик так и эдак, взвешивая его на ладони.

— Тебе, наверное, не верится, Рэй. Ты играешь не по правилам! — рассмеялась она.

— Ты так славно упаковала его, Соня, — сказал он, разрывая бумагу своими большими пальцами. — Нет, не могу портить его. Уж лучше я сохраню его на память. С надписью «навеки»!

Она хихикнула:

— Ты романтический дурачок!

— Что это? Ключ? — Он нахмурился, ощупывая его. Она вручила его ему. — Но от чего? — Он покачал головой. — Только не говори, что ты купила мне английскую машину. Ты ведь знаешь, сколько у меня машин!

— Ах, Рэй… — Она надула губы. — Это не от какой-то тупой машины. Это гораздо более упоительный предмет. Даю тебе три попытки, а потом применяю его по назначению.

Он взглянул на нее, внезапно посерьезнев, с расширившимися глазами. В затемненной, слабо освещенной комнате они мерцали под трепещущими веками.

— Не от наручников же, детка? — простонал он. Соня счастливо кивнула:

— И мы сможем провести ночь вместе, как и все нормальные люди. И ты сможешь меня любить, как только захочешь!

— Нет… — Он покачал головой, на лице его появилось болезненное выражение. — Нет, Соня, ты же знаешь, что случилось в последний раз, когда я хотел любить по-своему! Это не должно повториться! Мне приказали с того дня все время надевать наручники, когда я остаюсь наедине с женщиной. Всегда!

— Ну, пошли ты их, — посоветовала Соня. — Правила для того и создаются, чтобы их можно было нарушать, правда? — Она проскользнула позади него и вставила ключик в замок. Ключ легко, без усилий повернулся, и наручники упали. Рэй опустил глаза на свои руки, разминая затекшие кисти.

— Не следовало тебе этого делать, Соня, — сказал он, взглянув на нее. — Нельзя этого допускать!

Она села ему на колени:

— Не будь глупцом. Не будь таким большим размазней. Обними меня, Рэй. Обними меня!

Он нерешительно положил руки ей на плечи.

— Нельзя так делать! — твердил он.

— Ах, милый, а мне это так нравится… — вздохнула она. — Боже, как мне хорошо! А теперь обними меня по-настоящему, милый Рэй, медленно и нежно. Я хочу, чтобы это была лучшая ночь в нашей жизни… — Она встала вместе с ним и повела его в спальню.

Всю ночь Марчелла названивала в пансион в Болонье. С ней разговаривали разные люди. Наконец, ночной портье сообщил ей, что видел, как вернулся Марк и что он в своей комнате, но почему-то не берет трубку.

— А вы не могли бы подняться и посмотреть, все ли с ним в порядке? — умоляюще попросила она. — Я очень волнуюсь, не заболел ли он. Пожалуйста, поднимитесь и поговорите с ним. А я перезвоню минут через пятнадцать.

— Он живет на последнем этаже, синьора, — вздохнул портье. — Лифт не работает…

— Я его мать! — воскликнула Марчелла. — Я очень волнуюсь! Пожалуйста!

Пятнадцать минут она неотрывно следила за стрелкой на часах. Если бы коротышка предсказатель ни о чем ее не предупредил, она бы считала, что Марк, надувшись, сидит у себя в комнате, не желая ни с кем разговаривать, после той вспышки гнева, с которой закончилось его Рождество в Нью-Йорке. Но слова: «Он не умрет! Вы спасете его!» набатом звучали у нее в ушах.

Она вновь перезвонила портье.

— Вы видели его? — допытывалась она. — Вы с ним говорили?

— Нет. Думаю, он спит.

— Ладно. Спасибо вам. Утром я перезвоню, — сказала она.

— Да, синьора, — промямлил портье. Она позвонила рассказать об этом Колу.

— Главное, что он где-то в безопасности, — заметил Кол.

— Ну, а ясновидящий? — напомнила Марчелла. — К тому же Марк плохо выглядел. У меня было такое ощущение, будто он что-то превозмогает, как вы думаете?

Кол вздохнул.

— Просто не знаю, что и думать! — признался он. — Может быть, он отсыпается, устав от перелетов, от больших перегрузок?

— Да. Может быть, — с сомнением признала Марчелла. — Я позвоню туда утром, и если он не возьмет трубку, я полечу в Болонью. Слишком далеко лететь, чтобы закончить спор, но после посещения предсказателя я потеряла покой.

— Я бы отправился с вами, но мой ангажемент со звездами в «Карлайле» начинается с завтрашнего дня, — сказал Кол. — Сейчас праздники, и я не могу дать им пройти даром…

Она попрощалась, поблагодарив Бога, что он не будет сопровождать ее. Сидеть рядом с Колом в течение многочасового трансатлантического перелета — это выше ее сил.

Она долго ворочалась в постели, прежде чем, приняв снотворное, наконец забылась сном. Что за Рождество! — думала она. «Он не умрет, вы спасете его!» Маленький пророк с Бродвея. Две здоровенные сестры — одна из них шофер такси. Выпорхнувшие из тюрьмы их мужья. Пока Марчелла медленно засыпала, образы дня превращались в ночные фантасмагории, не более причудливые, чем сама жизнь.

— Я пришел к Богу, когда мне было пятнадцать, Соня, — рассказывал Рэй.

Они, обнаженные, лежали в постели, и он нежно обнимал ее. Как нормальные люди, счастливо твердила она.

— Да, — кивнул в темноте Рэй. — Я пришел к Богу! Аминь! — Соня широко распахнула глаза. Она даже не знала как следует, что нужно отвечать в таких случаях. Религия никогда не была ее коньком. На самом деле, разговоры о религии немедленно напоминали ей отца, который уверял ее, что Бог никогда не простит ей того, что она натворила с телом, которое он даровал ей.

Рэй был очень нежным любовником, но сейчас она была слегка разочарована. Его новая, без наручников, свобода не только не возбуждала его, но даже сдерживала его. Об исступлении говорить не приходилось. Хотя страсть в нем росла и ей нравилось, как он ласкает ее своими свободными, чудными руками, все-таки он усиленно контролировал себя.

— Каждый раз, когда мы оказываемся с тобой в постели, мне это нравится все больше и больше, — проговорил он, когда она нежилась в его объятиях.

«Я играю с акулами, скачу на черном коне, забавляюсь с моим собственным ручным диким зверем», — могла бы она добавить.

— Для тебя религия — это очень важно, да? — спросила она, а рука ее блуждала по его телу, коснулась его члена, все еще напряженного, как будто он вспоминал то наслаждение, которое они испытали четверть часа назад. Она кинула взгляд на часы. Было половина пятого утра. Как и всегда, когда она занималась любовью с Рэем, ей хотелось все больше и больше.

— А разве ты не веришь в Бога, Соня? — спросил он. — Разве Он не утешает и не направляет тебя?

— Ну… — закусила она губу. — Не совсем.

Она приподнялась и включила ночник, осветивший персиковым светом тело и лицо Рэя, как будто он был выкован из золота. Она приподнялась над ним, вглядываясь в его лицо. Спокойный, утомленный, он казался очень серьезным, но лицо его было таким же наивным и искренним, как у ребенка. Она дотянулась до бокала и отпила глоток шампанского.

— Скажи, Рэй, — попросила она, ставя бокал на место. — А ты верил в Бога, когда убивал ту девушку? — Ее саму удивил собственный вопрос, но она не могла остановиться.

Рэй вздрогнул всем телом, как будто она больно хлестнула его. Потом он заставил себя улыбнуться, губы его медленно расплылись.

— Сколько раз я говорил тебе об этом, детка? — покорно ответил он. — С той самой минуты я только и прошу Бога простить меня. Каждый вечер я прошу у Него прощения.

— Да? — Ее сердце подпрыгнуло от страха и желания — двух чувств, соединение которых она так любила. — И что же Он отвечает? — Она хотела спросить это язвительно, но Рэй воспринял ее вопрос очень серьезно.

На несколько секунд он сомкнул глаза, потом открыл их и встретился с ней взглядом. Потом взял ее руку и положил себе на сердце.

— Он говорит: «Рэй, ты не хотел убивать эту девушку, это был несчастный случай». Вот что Он говорит. Он говорит: «Ты не собирался убивать ее, ты ведь любил ее».

— Да, и залюбил ее до смерти! — рассмеялась она. Рэй внезапно схватил ее голову и с силой отпихнул от себя.

— Ну, довольно! — рыкнул он ей в самое ухо, оглушив. В наступившей тишине его голос больно отдавался у нее в голове. Охвативший ее страх был лучше любого наркотика, любого опьяняющего напитка. У нее едва не вылезли из орбит глаза, когда он сжал ее шею, и она ощутила его немыслимую силу.

Потом он выпустил ее, накрыв свое лицо ее рукой.

— Ах, Соня, я так виноват. — Он застонал. — Прости, что я накричал на тебя, детка. — Он погладил ее плечо, на мгновение приникнув к ней всем лицом. — Простишь, детка? Я так тебя люблю. Но не нужно выводить меня из себя. Я знаю, ты хочешь, чтобы я обезумел. Ты не можешь понять меня, Соня. Понимаешь, то, что я чувствовал к той бедной девушке, было… ну, словом, почти то же самое, что я чувствую к тебе. Секс и все прочее. Она тоже любила возбуждение. Как и ты. Конечно, это удивительно здорово — иногда сходить с ума. Вот это и произошло. Понимаешь, это все равно как боксер, убивший своего противника. Такое случается, когда они не знают настоящей силы друг друга. Но ведь я ни разу не навредил тебе, скажи, детка?

Она покачала головой:

— Нет, мой нежный гигант. Ты мне не навредил.

Она присела, чтобы поцеловать его в губы. Он зарычал, когда она впилась поцелуем в его мягкую нижнюю губу, изменил положение, так что его снова напрягшийся член приблизился к ней.

— Но это и интересно;— сказала она, откидываясь на подушку. — Ты не видишь никакого противоречия между тем, что ты натворил, и своей верой в Бога. То есть пока ты веришь в Бога, все нормально, так?

— Правильно, Соня. — Он снова привлек ее к себе, его большим рукам все больше нравилось новое ощущение обвивать ее руками, никто не видел, никто не сдерживал его желания. Он ласкал ее спину, грудь, опускал руку между ее ног.

— Неужели ты верил в Бога все время, что убивал ее, противный ты ханжа? — спросила она.

Слова вновь сорвались с ее языка неожиданно для нее самой, удивив и испугав ее. Она почувствовала, как напряглось его тело, и только тут осознала, зачем она долгие недели устраивала именно это свидание, почему этот ключ был так важен для нее.

— Я же сказал тебе, Соня, — медленно произнес он, приподнимая над нею свое лицо. — Я не устаю просить прощение у Бога. Ты плохо делаешь, называя меня ханжой, детка. Пожалуйста, не надо так больше!

— Ты убийца, Рэй, — сказала она. Говоря это, она обхватила его член. Никогда он не был таким большим и твердым. — Вот что меня особенно возбуждает.

Он заключил ее в крепкие объятия, хмурясь, словно зачарованный ее признанием. Потом он коснулся ее губами.

— Никогда больше не говори об этом, слышишь? — прошептал он взволнованно. — Никогда! — Его объятия были как железные, она не могла ни пошевелиться, ни даже вздохнуть. — Я заплатил мои долги, — продолжал он. — Я дал ее родителям много денег, и каждый раз, когда я бываю в Джорджии, я хожу на ее могилу. Я заплатил долги, Соня!

Он сел ей на ноги.

— Но почему это так возбуждает тебя, Рэй? — спросила она. — Я коснулась самых сокровенных струн твоей жизни? Когда ты оживешь по-настоящему, Рэй?

Он опустил глаза, пристыженно вздохнул.

— Ты знаешь, что заставляет меня хотеть тебя, детка, — проговорил он. — Ты знаешь — что, правда? Но зачем ты разговариваешь с Рэем, а? Ты же знаешь, как любит тебя Рэй, детка…

Она выгнулась.

— Войди в меня снова, — настойчиво попросила она. — Я так хочу тебя. Мне хорошо, только когда мы вместе.

Она откинула голову, когда он вошел в нее. Ощущение было невероятно чудесным.

— Нам никогда еще не было так хорошо, — выдохнула она.

— Знаю, — прошептал он, проникая все глубже внутрь ее.

— Предлагаю сделку, Рэй, — сказала она. — Я больше никогда не упоминаю об этой проклятой девчонке, если ты не упоминаешь больше при мне своего треклятого Бога, идет? Потому что если Он и существует, в чем лично я и еще несколько миллионов людей очень сильно сомневаемся, он, должно быть, вонючая старая развалина, которую я не подпустила бы к себе и на пушечный выстрел!

Рэй смотрел на нее в восхищении, почти с благоговением, начиная медленно двигать тазом.

— Ух ты… Господь может покарать тебя за такие слова, Соня. — Он вздохнул, с изумлением потряхивая головой. — Я готов прийти в восхищение даже оттого, что ты осмелилась так говорить!

— Чего тут осмеливаться, — сказала Соня. — Просто тебе нужно поверить, что нечего бояться… — Она начала отвечать на движения его тела мерными движениями своего. — Ты понимаешь, что у нас сегодня самая лучшая встреча, а, Рэй?

Глаза его были закрыты, бедра двигались все быстрее.

— О-о-о, да, — простонал он. — Да, я понимаю…

Он так глубоко вошел в нее, что она чувствовала, что она вся им наполнена. Ее ягодицы приподнимались над матрасом, чтобы прижаться к нему.

— К черту религию! — говорила она. — К черту Бога! Я вся твоя, Рэй! — Она чувствовала, что скрытая в нем сила расправляется, как пружина, наполняя ее, что он погружается в нее все глубже.

— Ах, милый, вот сейчас я всего ближе к Богу, — вздохнула она. Контраст между ее нежными, тоненькими руками и ногами и его мускулистым, здоровым телом сейчас, когда он наконец-то сжимал ее в объятиях, был особенно очевидным. Ее хрупкость возбуждала его, и он с упоением прикасался к ее запястьям, локтям и шее, двигаясь все быстрее внутри ее, начиная задыхаться. Кровать начала страшно скрипеть, а скорость все увеличивалась, и когда она раскрыла глаза, она увидела, как исказилось его лицо, как сливались в нем боль и желание, два чувства, которых она так страстно всегда домогалась! Он сжимал ее тело в своих мощных ручищах, все крепче, крепче, крепче. Она слышала, как скрежещут его зубы, каким неуправляемым становится дыхание, видела, какими выпуклыми стали мышцы щек и шеи. И вдруг она стала задыхаться. «Не дышу, не дышу!» — пыталась вдохнуть она воздух. Глаза у нее чуть не вылезли из орбит, но никакого страха она не почувствовала, счастливо это отметив.

— Теперь я могу остановиться, — прохрипел он. — Ты уверена, что Рэй не навредит тебе, Соня?

Она отвечала ему всем своим телом, и он стремительно погружался в нее.

— Ах, Соня, — сипел он, касаясь ее лбом, и пот струями стекал с его лица на нее. — Может быть, ты лучше снова наденешь на меня наручники, а? Боюсь, что теперь тебе может стать больно…

Она энергично помотала головой, и ей показалось, что это тоже немного свело его с ума, постель трещала и скрипела, его пот и слюна орошали ее. От мощи его напора она на мгновение отключилась. И внезапно ей показалось, что она не в постели лондонского отеля лежит под тяжелым телом Рэя, — она скачет на Ред! Это была четырнадцатилетняя Соня, скачущая со смешанным восхитительным чувством радости и страха — к свободе, к свободе! Она помнила то чистое выражение на ее детском личике, подлинную радость — прежде чем с ней случились все ее несчастья. Рэй сейчас так сдавливал ее, что дышать она уже почти перестала. Прежде чем она стала так рано, так несчастливо быстро женщиной, она скакала на прекрасном животном, чье сильное тело, его мускулы и конечности двигались в потрясающем согласии с ее телом. Мужчина может быть так же прекрасен, как конь, говорила Лаура, а ее папа называл ее своей принцессой. Его принцессой! Она бывала так счастлива, когда скакала верхом на лошади. Она еще слышала рык Рэя, который двигался все быстрее и быстрее внутри ее, заключая ее в объятия даже сильнее, чем он мог сам представить. Она почувствовала странное удовлетворение; сейчас у нее было все, чего она желала.

Жизнь вытекала из нее. Лицо Рэя было страшно искажено, глаза выпучены, губы вытянуты в жуткой гримасе — она видела, что он уже не понимает, что делает, и простила его. Она взяла на себя всю вину. Перед тем как умереть, слова «Боже, прости меня» беззвучно сорвались с ее губ. Потом она услышала треск и поняла, что это сломался ее позвоночник. Но боли она не почувствовала. Она была уже мертва, а Рэй все продолжал находиться в самой ее глубине, в полном самозабвении, останавливаясь, пока он не достиг дикого наслаждения, взрыва завершения страсти и резкий жуткий крик не вырвался из его груди. Его руки сжимали ее все крепче, крепче, он не осознавал, что натворил. Он мгновенно заснул, словно потеряв сознание, и мертвая хватка его постепенно разжималась, пока наконец безжизненное тело не выпало из его рук.

Резкий трезвон телефона ворвался в беспокойный сон Марчеллы. Она сонно дотянулась до трубки, чтобы прекратить назойливый звук. Едва она проснулась, как в ее мозгу появилось тревожное предчувствие, что этот звонок касается Сони.

Она слушала чужой голос, оповещающий ее о происшедшем.

— Нет! — вскрикнула она. — Нет! — И внезапно ее чувства застыли. Это было слишком ужасно, слишком невыносимо, чтобы немедленно осознать свалившееся на нее. Годы понадобятся на то, чтобы переварить все это. Она заставила себя выслушать то, что ей говорили, как будто они касались кого-то, незнакомого ей. Соня умерла. Да, понятно, ответила она. Она убита. Да, понимаю, спокойно сказала она. Рэем Левэром, черномазым поп-певцом. Да, я знакома с ним. Встретились на похоронах Гарри. Он сдался сегодня утром лондонской полиции, признавшись и в предыдущем убийстве. Пришлось очень долго разыскивать ее телефон, потому что в полиции сочли необходимым сообщить прежде всего матери. Спасибо, я оценила, автоматически поблагодарила она. Она просто решила потрясти всех, сказала она Эми. В сегодняшних газетах появится весь этот кошмар. «СУПЕРМОДЕЛЬ УБИТА ЧЕРНОЙ ПОП-ЗВЕЗДОЙ. ЧЕРНОКОЖИЙ ПОП-КУМИР УБИЛ МОДЕЛЬ «КАРЕСС». УБИЙСТВО СУПЕРМОДЕЛИ!» Вот уж газетчики будут упоены, получив этот материал и засунув его в свои заголовки! Такое непременно остановит всякого, кто идет мимо газетного киоска. Голова у нее кружилась. Эти заголовки появятся в «Ньюз», в «Пост»: «НАЙДЕНО БЕЗЖИЗНЕННОЕ ТЕЛО. СУМАСШЕДШИЙ УБИЛ ЖЕНУ, СЫНА И СЕБЯ». Иногда ей самой случалось улыбаться над этой кричащей безвкусицей. Разве когда-нибудь, да никогда не придет в голову, что это может коснуться кого-то знакомого. Твоей семьи. Твоей дочери. Дочери, которую она никогда не знала по-настоящему, но внутри которой накопилось столько горечи и гнева. Против себя самой!

Повесив трубку, Марчелла забралась под одеяло. Постепенно, сквозь оцепенелость, в которой ее рассудок утопил горе, зазвенела новая мысль, словно новая тема в мелодии, словно стрела прокладывала свой стремительный путь к цели. Этот провидец оказался прав насчет Гарри и Сони, а Марк? Он не умрет, дважды заверил он ее. Вы спасете его, уверял он. Так чего же она ждет?

Она выскочила из постели, оделась и собрала вещи, действуя быстро и безотчетно, как лунатичка. Было половина шестого утра, шел второй день Рождества. Ей нужно поскорее спуститься и попросить швейцара поймать такси. Немедленно ехать в аэропорт. Лететь первым же рейсом в Италию. Скажем, в Пизу. Потом добраться до Болоньи. Скорее, скорее в Италию, торопила она себя, засовывая чемодан в лифт. Прямиком в Италию. Она открыла парадную дверь. Не задерживайся. Не экономь несколько сотен долларов. Одного ребенка она уже потеряла, проклятье, если ей придется потерять обоих.




КНИГА ПЯТАЯ





ГЛАВА 19


Марчелла рвалась в запертые стеклянные двери пансиона, где жил Марк, готовая разбить их голыми руками. Было около двух часов ночи, и кошмарное путешествие вконец разбило ее. Перелет до Пизы казался нескончаемым, и все это время ее преследовали жуткие картины — Соню убивают, Соня умирает, Соня лежит мертвая в какой-то лондонской гостинице. Почему-то то, что ее убийцей оказался тот добрый гигант, которого она встретила на кладбище, казалось ей таинственным, непостижимым. Марчелла никак не могла представить, что же произошло, хотя почему-то осознавала, что тут крылась какая-то допущенная Соней ошибка. Она не хотела думать об этом — просто старалась отгородиться от трагедии, но ее подсознание рождало зловещие образы, когда она ненадолго забывалась сном. Так потерять ребенка — это все равно что отрезать какую-то часть себя. Горе сделало ее больной, она не могла читать или есть, только мысленно подгоняла самолет, чтобы он летел быстрее, быстрее к месту назначения. Потом долгая дорога из Пизы в Болонью, полтора часа сюрреалистической езды по пустынным автострадам, освещенным модернистскими подслеповатыми фонарями. К тому времени, когда такси подкатило к пансиону, где жил Марк, она уже была готова представить любую картину, которая откроется ее глазам за взломанной дверью в комнату Марка — Марк в луже крови на кровати с перерезанным горлом или Марк, болтающийся в петле. Только слова коротышки ясновидящего: «Вы спасете его, он не умрет», — вселяли в нее надежду.

Задыхаясь, она колотила в двери пансиона, вглядываясь сквозь стекло, разъяренная оттого, что ночной портье, прикорнув в кресле с газетой в руках, безмятежно спит. Беспомощно оглянувшись назад, где таксист пересчитывал кипу лир, которые она ему сунула, уже выгрузив ее багаж на тротуар, она жестами показала ему на запертые двери. Убрав деньги, шофер помог ей парой увесистых ударов, так что ему удалось наконец разбудить портье.

Немалых трудов стоило втолковать ему, что она мать Марка и хочет, чтобы ее проводили к нему в номер. Он потребовал паспорт, чтобы сличить их имена, заставив ее подписать полицейский формуляр, прежде чем наконец с недовольным фырканьем не взялся за ее чемодан. Кряхтя и стеная, дыша ей в лицо перегаром, он повел ее в маленький лифт.

— Послушайте! — торопливо заговорила она по-итальянски. — Подождите! Ради Бога! Вы знаете моего сына? Я боюсь, что он заболел…

Он пожал плечами, перебирая увесистую связку ключей, пока лифт со скрежетом поднимался на последний этаж. Когда он наконец остановился, несколько дюймов не дотянув до пола, она была готова упасть в обморок.

Прислонившись к стене возле двери в комнату Марка, она дожидалась, пока не были перепробованы несколько ключей. И вот дверь распахнулась. Спертый воздух хлынул им навстречу. Окна были плотно закрыты, запах тела наполнял комнату. У кровати горел ночничок, отбрасывая бледный зеленоватый свет.

Марк лежал голым поперек своей кровати, как только что извлеченная из земли античная статуя, тело его было таким же бронзовым и почти таким же безжизненным. Марчелла, вглядываясь, застыла у дверей. Не опоздала ли она? Она прошла в комнату, сумочка вывалилась у нее из рук, но она продолжала пристально вглядываться в него. Старик портье втащил вслед за ней чемодан, что-то бормоча. Марчелла увидела, что Марк дышит. Она быстро огляделась в поисках таблеток или шприца, но ничего этого не обнаружила.

— Грипп, — прошептал портье, отдуваясь и тоже глядя на Марка. — Сейчас по всей Италии эпидемия вируса. Знаете, от него умирают, синьора. — Он запнулся, закрыв себе рот ладонью, и тихо вышел из комнаты. Марчелла заперла за ним дверь.

Сначала она укрыла Марка одеялом и распахнула окна. Снаружи было холодно, но она решила проветрить. Пот ручьями стекал по всему ее телу. Она сняла костюм и повесила его на спинку стула, присев в комбинации на край постели и вглядываясь в лицо своего сына. «Вы спасете его», — уверял ее коротышка ясновидящий. Она закрыла окна и намочила в ванной полотенце, налила на него чуть не полпузырька одеколона и обмотала его вокруг головы Марка. Он пробормотал что-то нечленораздельное, на мгновение широко раскрыв глаза и взглянув на нее в беспамятстве.

— Я с тобой, дорогой, — нежно произнесла она. — Все в порядке. Я здесь. — Она сняла туфли и колготки, залезла в узкую постель рядом с ним, сжимая его в объятиях. У него было кислое дыхание, и она отвернулась.

Из раскаленно-горячего Марк превратился в холодного, как лед, в ее руках. Иногда в его горле что-то клокотало, и он постанывал. Она прижимала его к себе под одеялом, когда его колотил озноб, и позволяла ему полежать одному, когда его бросало в жар. Каждый час она протирала его тело свежим влажным полотенцем и капала немного воды между его воспаленных губ. Подвигая его к краю постели, она поменяла ему простыни на запачканной постели, нашла в шкафу и поменяла на свежую мокрую от пота подушку. Когда она мыла его, она осмотрела, нет ли у него на теле необычных отметин. Ничего не было. Она растворила две таблетки аспирина в стакане воды и влила ему в рот. Она шептала ему на ухо ободряющие слова, надеясь, что он почувствует ее присутствие.

Ей даже не приходило в голову, что следует вздремнуть, хотя она просто валилась с ног. Вся ее энергия была направлена только на то, чтобы поставить его на ноги. Она пыталась вобрать лихорадку из его тела в собственное, осушая его лоб, меняя пересохшее полотенце, втирая одеколон в его грудь, спину и плечи. Марк стонал и сопел, бормотал бессвязные слова, но дыхание его постепенно становилось все более ровным.

Сейчас, держа в руках свое постепенно выздоравливающее дитя, она позволила себе почувствовать боль от потери дочери. Лежа рядом с измученным телом Марка, она вспоминала дни рождения обоих своих детей, вспоминала всю ту надежду и любовь, которые дарила им в детстве. Она укачивала и поддерживала Марка в своих руках. Миллионы чувств и мыслей кружились у нее в голове, ее представления о сексе, любви и материнстве соединялись в одном предмете, единственно сейчас для нее важном — ее сыне, постепенно выздоравливающем рядом с нею. И когда он выздоровеет, она покинет его, потому что она не сможет больше контролировать и руководить им, да он и сам этого не позволит. Сейчас все стало для нее таким ясным. Ее ошибки не были подлинными ошибками, это была часть ее жизни, которая неслась бурным потоком, не требуя признать ее правильной или ложной. Человеческая жизнь только кажется более цивилизованной по сравнению с тем, что происходит между животными в джунглях, только человек лучше научился выживать. Она крепче прижималась к сыну, думая об этом, потому что эти мгновения должны были навсегда переменить ее и его жизнь. Наконец, она устала сопротивляться сну, так что мать и дитя заснули вместе в тесных объятиях.

Она проспала до десяти утра, пока ее не разбудило залившее комнату светом зимнее солнце. Марк спал более умиротворенно, его лицо разгладилось, дыхание стало ровнее. Она почувствовала, что кризис миновал. Она помылась в его маленькой душевой, оделась, прибрала постель и отправилась в ближайшее кафе позавтракать.

Дневной консьержкой в пансионе была женщина, и Марчелла остановилась рассказать ей о Марке на своем хромающем итальянском и попросила вызвать доктора как можно скорее. Она зарегистрировалась в пансионе как гость, сообщив, что она остановится у Марка в номере.

Доктор появился через час, серьезный человек с белой бородой. Он осторожно разбудил Марка, чтобы осмотреть его.

Марк спокойно поздоровался с ними, как ни в чем не бывало, будто для него было совершенно привычным делом, что его мать материализуется в его маленькой комнатке, но по его тусклым глазам Марчелла догадалась, что он еще не вполне пришел в себя. Доктор немного говорил по-английски, он выписал антибиотики и предписал сон, наказав Марчелле, чтобы она как можно чаще поила Марка.

Марк уснул сразу после ухода доктора, а она спустилась вниз, чтобы купить бутылки с минеральной водой, фрукты, лекарства для Марка и свежие газеты.

Вернувшись в комнату Марка, она чуть приоткрыла окно и шкурила, садясь с газетами в кресло с высокой спинкой. В английских газетах не упоминалось о Соне, но зато «Интернейшнл геральд трибьюн» в подробностях описывала арест Рэя Левэра. Она нехотя прочла материал, не желая вновь отдаваться той боли, которую испытывала, пока не кинулась на спасение Марка. В статье упоминалось, что полиция забрала тело Сони для расследования. Она выронила газету из рук, глядя на рыжеватые крыши и серебристое небо над Болоньей. Как она найдет в себе силы заняться приготовлениями к похоронам? Следует ли ей отвезти Сонино тело в Америку или предстоит тихо похоронить ее в Лондоне, по возможности подальше от глаз вездесущей прессы, потому что Соня относительно неизвестна в Великобритании? На эти вопросы она не в состоянии была найти ответ сейчас. Нужно подождать, вернуться в Нью-Йорк и посоветоваться с адвокатом и с Эми, чей совет ей был так необходим. А пока эта комнатка на чердаке студенческого пансиона обеспечивала ей возможность отрешиться от мира, от звонящего телефона и любопытных лиц.

Она будила Марка через каждые два часа, чтобы напоить, отводила его в ванную и вновь укладывала в постель, проверив, принял ли он таблетки. Он еще не в состоянии был разговаривать, и едва его голова касалась подушки, тут же проваливался в сон.

В четыре, приняв теплую ванну и убедившись, что Марк мирно спит, она пошла побродить по ветреным улицам и площадям. Болонья была величественным городом, и в любое другое время она не преминула бы им полюбоваться.

Вечером она затеяла уборку в неопрятной, запущенной комнате, выметая отовсюду носки, ботинки, рубашки и аккуратно сложила их в старый гардероб. Ей была любопытна та жизнь, которую он вел тут в одиночестве. В комнате не было ничего, связанного с девушкой, об отношениях с которой он рассказывал, ни ее фотографии возле изголовья кровати, ни фотографий ее самой или Кола. Комната казалась аскетической из-за полного отсутствия каких-либо лишних элементов убранства, кроме тех, которые она сама принесла сюда при его вселении. И только большая кипа нот на полу свидетельствовала о том, что здесь живет музыкант.

Она стирала пыль с папок и нот, поглядывая на спящего Марка. Сейчас он воспринимался ею как человек, совершенно отделенный от нее и не связанный более с ней и ее надеждами. Боль от осознания того, что он отдаляется от нее, что его цели и вкусы так отличаются от тех, которые они вырабатывали вместе, уже не была такой глубокой и отчаянной. Это была его жизнь, и она теперь ясно осознавала, что она бессильна контролировать ее, как не властна она над ходом другой жизни, над совместным существованием людей. Когда Марк проснется, они изобретут новые взаимоотношения. Больше он не будет центром ее чувств, ее жизни. Она чувствовала себя свободной, но ей было от этого пусто и печально. Чувства ее менялись подспудно, словно после землетрясения еще шли подземные толчки. Смерть Сони становилась для нее новым ударом каждый раз, когда она позволяла себе подумать об этом.

Она аккуратно сложила свитеры и попыталась положить их в ящик шкафа, но ящик почему-то не закрывался. Она принялась вынимать небрежно засунутую внутрь одежду, пока не наткнулась на несколько связок конвертов, ярко-голубых, какими обычно пользовалась она сама. Марк, должно быть, аккуратно собирал письма, которые она ему посылала, улыбнувшись, подумала она. Но потом она прочла адрес на одном из конвертов и обнаружила, что они предназначались вовсе не для Марка. Сердце ее застыло на мгновение, когда она, не веря своим глазам, прочла имя на конверте — Сантьяго Рока — и барселонский адрес. Марок на конверте не было — его никто не носил на почту.

Она опустилась на потертый ковер, оглушенная, разрывая свертки, все еще не в силах поверить. Она быстро перебрала конверты — ни на одном из них не было ни марок, ни почтовых штемпелей. Но каждое из них было вскрыто, письма прочитаны и вложены обратно.

— О мой Боже! — громко закричала она, повернувшись к сладко сопящему Марку. — Неужели это я породила такое чудовище? — Она глядела на распростертое на постели тело своего сына. — Как ты мог так поступить со мной? Каждый день, когда я запечатывала письмо и просила тебя отослать его Санти? Каждый день, когда я с такой надеждой ждала почты, которую тоже приносил мне ты?

Внезапно ее осенила одна идея, и в неистовстве она начала вышвыривать из ящика вещи Марк. Она тщательно просматривала бумаги, лежащие внизу, почти уверенная, что она там увидит. Так и есть, она вытащила толстый белый конверт с невероятными испанскими марками, наклеенными по всему краю; он был адресован ей от Санти. Она коротко вскрикнула, прижимая конверт к груди. Неужели ты был таким собственником в своей привязанности и любви ко мне? Да и называется ли то, что ты испытывал к своей матери, «любовью»?

Она поближе взглянула на конверт. На нем стоял штамп, по которому она догадалась, что письмо написано в первых числах сентября, когда Марк был еще в Нью-Йорке, так что ему как раз было удобно перехватить его. Она мрачно усмехнулась. Как часто она боролась с искушением сделать неотправленное письмо сюжетным ходом в романе, но считала этот прием сильно устаревшим. В сегодняшнем мире люди не дожидаются писем, подумала она. Они снимают телефонную трубку и набирают номер. Если это только не испанские гордецы вроде Санти! Она вспомнила, как Эми называла Санти человеком прошлого века. Разумеется! Когда уверения в любви должны быть написаны! Чтобы их могли хранить, дорожить ими, перечитывать по многу раз. Предположим, что это признание в любви! Дрожащими пальцами она вскрыла конверт, став к окну, откуда падал рассеянный свет вечерней Болоньи.

«Моя дорогая Марчелла!

Значит, все-таки мне приходится писать, хотя писательница ты? А от тебя ни единого слова! Но я напишу только одно вот это письмо, которое исходит из глубин моего сердца. Если ответа на него не будет, я все пойму и не буду насильно вторгаться в твою жизнь. Я знаю, ты считаешь меня старомодным, но я не принадлежу к тем, кто будет бесконечно преследовать женщину, пока она наконец не сдастся домогательствам. По-моему, в любви мужчина и женщина равноправны, как, мне кажется, и было у нас. Я знаю, что так оно и было — до Нью-Йорка.

Ты внесла смысл в мою жизнь, Марчелла. Смысл, который я просил Бога дать мне в то утро в соборе. Это только в воображении люди считаются самодостаточными существами. Моя жизнь до встречи с тобой была насыщенной и успешной, у меня были друзья и семья, мои художники и моя галерея, мой дом в Дее, и все же жизнь моя была пуста, потому что я никого не любил и никто не любил меня. Поскольку это ты внесла в мою жизнь смысл, когда мы были вместе, то вместе с потерей тебя смысл вновь ушел из моей жизни. Но неужели я и впрямь потерял тебя, после того как так чудесно обрел тебя на моем колдовском острове?

За этот долгий год после Нью-Йорка я почти потерял интерес к моей работе, и моя галерея и некоторые художники пострадали от того, что я никак не мог взять себя в руки. Но дело в том, что я и не хочу брать себя в руки — зачем? Опять та же канитель, что и прежде? Ты нужна мне, Марчелла! Мне нужен друг, собеседник, партнер, возлюбленная. Ты была всем этим для меня, любимая моя, — и здесь, на Майорке, и там, в Нью-Йорке, — пока я не увидел тебя вместе с сыном, того, как ты на него смотришь. Как будто это он — прости меня — был мужчиной твоей жизни, а не я; это открытое обожание без тени упрека, каким ни одна мать не смотрит на своего сына старше восьми лет! Его попытка самоубийства очень быстро обнажила суть проблемы. Но, может быть, лучше было решить ее раньше, чем мы так ужасно запутались?

Ты сказала, что Марк посмеется над моим предложением усыновить его, и это тоже было причиной моего гнева. Кто такой Марк, чтобы смеяться над предложением подобной возможности? В Америке вы привыкли прибегать к помощи докторов и психологов, тогда как мы просто посылаем мальчишек работать. Ну, возможно, в Италии он станет более независимым, как ты и надеешься.

Итак, если я не хочу возвращаться к моей прежней жизни, то что же мне делать? Мне нужно как-то отделить себя от своих проблем. Мне нужно подумать не только о себе самом. Меня всегда приводит в такое изумление поведение людей, а ведь есть вещи и поважнее. Например, небо, или эволюция, или моря и вулканы. Я не могу заявить, что понимаю жизнь. Я не могу ни в чем больше быть уверенным, как я был уверен в тебе, а теперь только вспоминаю о том, как мы были вместе. Да, вспоминая проведенные нами дни и ночи на Майорке и в Нью-Йорке, я не могу поверить, что наша судьба вновь стать чужими. Неужели я так плохо представляю себе, что такое родители, Марчелла? То есть я понимаю, как важны для тебя дети, но неужели они важнее тебя самой? Так важны, что ты приносишь им в жертву то счастье, которое мы могли бы разделить с тобой?

Прости меня за это письмо, которое такое длинное, запутанное и невнятное. Я писал его целую неделю! Короче говоря, я хочу на время оставить Барселону и свою галерею на очень способного ассистента, который только обрадуется возможности повести дело самостоятельно. Он меньше натворит бед, чем я, вернувшись из Нью-Йорка.

Я отправляюсь в свой дом в Дею и начинаю заново планировать свою жизнь. Майорка всегда была для меня счастливым местом, особенно когда я бывал несчастлив и разочарован. (Вспомни, что там случилось в последний раз!)

Сейчас я даже не столько разочарован, сколько устал, а кроме того, я потерял тебя. Моя душа слишком прилепилась к твоей во время нашего недолгого счастья. Сейчас она так одинока.

Я всегда буду любить тебя, Марчелла. Даже не желая того, я буду все равно ждать тебя, Марчелла. Конечно же, я должен ждать тебя, как бы безнадежно это ни было. Мне нужна вера, что однажды мы вновь обретем друг друга и ты будешь свободна и станешь совсем моей. Я оставляю тебе свой адрес в Дее на тот случай, если ты решишь написать мне.

Помнишь, я говорил, что человек не должен жить надеждой? Но сейчас я не могу спокойно видеть почтальона, едущего на велосипеде по моей дороге, чтобы не броситься к нему с глупой надеждой, что он привез мне письмо от тебя. Вечно твой, любимая. Санти».

Она сидела над этим письмом дотемна, не включая света, пока Марк преспокойно спал, не ведая о ее горе, о слезах, текущих у нее по щекам. Сначала она решила разбудить Марка и бросить ему в лицо все обвинения, потом подумала удалиться в какое-нибудь потайное местечко, где никто не знает ее, и там провести остаток своих дней, как Санти. Но, обдумывая все это, она отчетливо осознала, что не стоит злиться слишком долго. Ведь то, что вытворяет ваш ребенок, это ваша собственная ошибка. Разве сама она не твердила всегда об этом? А когда Марк был маленьким и она изливала на него всю свою любовь и внимание, куда больше, чем может вынести ребенок, она уже тогда знала, что совершает непоправимое и результаты не замедлят сказаться. Совсем не желая того, она вырастила Марка таким, каким он стал. Это была старая история про «грехи отцов», с той только разницей, что сейчас это были грехи матери.

— Можно мне попить? — внезапно спросил Марк, заставив ее вздрогнуть.

Она подняла глаза и увидела, что он смотрит на нее. Поднявшись, она налила ему стакан, подсела к нему на постель и поддержала его, пока он жадно пил.

— Я долго спал? — спросил он, отставляя стакан. На нее он смотрел слегка ошалелыми глазами.

— День или два, — ответила она, укладывая его. — Ты был болен, но уже пошел на поправку. Как ты себя чувствуешь?

— Очень устал, — он снова откинулся на подушку. — Так устал. — И прежде чем снова заснуть, он пробормотал: — Когда ты сюда приехала? — И засопел, прежде чем она успела ответить.

Она почувствовала облегчение, увидев, что с ним все в порядке. Потом она собрала письма, которые она писала Санти, и сложила в чемодан. Она была готова снова погрузиться в пучину своей боли и несчастья, оплакать свою униженность и мученичество, как вдруг новая мысль пришла ей в голову. «Кто сказал, что уже слишком поздно? — произнес ее новый внутренний голос. — Кто сказал, что все кончено?» Она вновь посмотрела, когда Санти написал свое письмо. Пятнадцатое сентября. Сейчас только декабрь. Он, вероятно, так и сидит в своем идиллическом домике в Дее, размышляя о вулканах или о чем он там собирался поразмышлять. Она должна разыскать его, показать ему все эти любовные письма, которых он не получил, и сказать ему, что он был совершенно прав, утверждая, что дети не имеют права посягать на счастье родителей!

Вся ее любовь к Санти всколыхнулась в ней сейчас, когда она освободилась, когда любовь к Марку не поглощала больше все ее существо. Марк был теперь вне опасности. Она попросит консьержа прислать к нему утром доктора. Она сделала все, что может и когда-либо делала для своего ребенка. Теперь все в руках Марка, а у него есть талант и силы, чтобы найти себя.

Она быстренько оделась, подкрасилась, написала длинное заботливое письмо Марку, рассказав ему, что случилось с Соней, как он болел и как она обнаружила спрятанные им ее письма к Санти. Она сообщала ему, что решила доставить свои письма к Санти лично. У кровати она оставила таблетки с подробной запиской, как их принимать.

Она огляделась и проверила, при ней ли ее паспорт, ее деньги и сумка. «Вот и настало время для моей жизни, — подумала она, глядя на сына. — И я молюсь Богу, чтобы ты не успел разрушить мою жизнь или жизнь Санти! Санти должен дожидаться меня там — или же, сделай так, Господи, чтобы он ждал меня, потому что теперь я приму и верну его любовь. Теперь я буду любить его так, как ни одна женщина не любила мужчину. Теперь-то я раскрою ему смысл заглавия «Вечность начинается сегодня», может быть, уже сегодня вечером!»

Она наклонилась и коснулась губами лба Марка. Его лицо было красивым, как и всегда, только бледным.

— До свиданья, мой милый эгоист, — попрощалась она. — До свиданья, свет моей жизни! Свет, который так ясно осветил мне новую жизнь!

Она вытащила из комнаты свой чемодан, тихо притворив дверь.

В самолете она спала. В Мадриде она пересела в самолет до Пальмы. Она хотела позвонить Санти, но у нее не было его телефона в Дее, не было и сил, и справочника, чтобы разыскать этот телефон. Она только перечитывала его письмо. Если она разыщет его, то он, может быть, согласится сопровождать ее в Нью-Йорк и взять на себя печальные обязанности по организации Сониных похорон. Это они смогут обсудить вместе, после того как выплачут друг у друга на груди свои любовные обеты.

Во время двухчасового ожидания в Мадриде она позвонила Эми в Нью-Йорк, но той не было, и пришлось оставлять сообщение на автоответчике.

— Думаю, ты уже знаешь, что случилось с Соней. Потом заболел Марк, а потом… — Она нахмурилась, подбирая слова. — Насчет Сониных похорон — я ума не приложу. Лондонская полиция забрала ее тело для вскрытия. Это все так ужасно, я… — она опять запнулась, стараясь овладеть голосом. — Я в Мадриде по пути на Майорку, — сказал она. — Я лечу к Санти.

Самолет приземлился в Пальме в десять вечера, и она поехала на такси в отель. Как ни хотелось ей поскорее увидеться с Санти, она была слишком утомлена, чтобы явиться перед ним в таком виде. Ей нужно было отоспаться, принять ванну и переодеться.

Когда она зарегистрировалась в отеле, она попыталась, с помощью местной телефонистки, разыскать номер телефона Санти в Дее, но его не было в списке абонентов на Майорке. Но раз он так хотел скрыться из внешнего мира, может быть, он позаботился и о том, чтобы обойтись и без телефона? Она попыталась представить Санти — своего прекрасного, трепетного Санти, своего отшельника. Потом она стала представлять себе, как он улыбнется, увидев ее, как вспыхнет от радости его лицо, как он протянет к ней руки, и он уже не отпустит ее от себя. И вечность начнется на следующий день, немного с опозданием, но все же так, как он и предсказывал. Но сначала она должна поспать! Она рухнула на постель в номере и проспала целых двенадцать часов. В девять она проснулась, приняла горячий душ и заказала кофе и сандвич, чтобы уже полностью прийти в себя. Поев, она набралась мужества, чтобы позвонить в Лондон и расспросить о Соне. К телефону подошел детектив, который сообщил ей, что тело останется у них еще на неделю.

— Ах, слава Богу! — вырвалось у нее.

— Мэм? — изумился детектив, и она представила себе вежливое английское лицо, на котором брови поднялись от изумления сумасшедшей американкой, которая, похоже, готова наплевать на свою погибшую дочь.

— Да нет, я знаю, что это звучит ужасно, просто я сейчас в таком состоянии, что просто представить не могу, как заниматься похоронами, — объяснила она. — Может быть, через неделю я буду чувствовать себя… — Она осеклась.

— Я все понимаю, миссис Уинтон. И приношу свои соболезнования.

Она повесила трубку, борясь с истерикой, которая готова была вот-вот разразиться. Она стояла напротив окна, глядя на горы Майорки и заставляя себя вдохнуть полной грудью чистый, свежий воздух. Ты уже ничего не можешь сделать для Сони, уговаривала она себя. Она умерла, а ее тело просто оболочка. А дух ее свободен и парит где-нибудь. Может быть, она даже видит меня. И одобряет, надо надеяться. Ну вот, а теперь к Санти.

Она призвала на помощь горничную, и вместе они собрали ее вещи. Только в три часа дня она была готова. Она вышла из отеля и объяснила, куда нужно ехать, таксисту, стоявшему впереди длинной вереницы машин у входа в отель.

— Дея? — спросила она, поднимая брови. Водитель — сухой, морщинистый человечек в черном берете и с газетой в руках — согласно кивнул. Она села сзади, и он тронулся, вниз по холму, как ездил и Санти, когда показывал ей окрестности. Сердце ее забилось сильнее. Она подкрасилась и поправила перед зеркалом волосы. На ней был красный костюм от Шанель, плетеные туфли на высоком каблучке удлиняли ее ногу. Она хотела выглядеть как Можно лучше для единственного мужчины, которого она любила. Все ее письма лежали у нее в сумочке, чтобы немедленно вручить ему, вместе с уверениями в любви и объяснениями обмана, который разлучил их так надолго.

Такси медленно съезжало по горе, на которой расположилась Пальма, мимо сосен, взбиравшихся по склонам. Солнце терялось за склоном, и остров был так же хорош в зимнем свете, как и поздней весной. Хотя было туманно, но солнце, светившее в окна, ослепляло ее. Через сорок пять минут они приехали в Дею, где когда-то они начали свой путь с маленького ресторанчика, пообедав там, и крутая извилистая тропинка, ведущая к его дому и саду вокруг нее, наверное, все еще хранила отпечатки их ног.

Шипя по гравию и хрипя мотором, машина катила по дороге. «Не жди, будто он греется на солнышке на террасе в декабре, — предупредила она себя. — Его может совсем не быть здесь». И все же она чувствовала присутствие Санти; для него было невозможным, чтобы его не оказалось поблизости.

Дом оказался запертым, ставни были плотно закрыты, но когда они приблизились, то им показалось, что кто-то возится в саду, подрезая веточки деревьев и кустарников. Этот человек разогнулся, когда послышался шум мотора. Это была соседка Санти, маленькая старушка.

— Сеньора! — закричала Марчелла, открывая окно. — Здравствуйте! — Старушка подозрительно вглядывалась в нее, потом решила приблизиться к машине. Вдруг она заулыбалась своей беззубой улыбкой и захихикала.

— Прекрасно выглядите! А что вы тут делаете? Марчелла с трудом понимала ее быстрый испанский разговор.

— Я приехала повидаться с Санти! — объяснила она. — Сантьяго Рока! — Сердце у нее бешено колотилось, так что она едва выговорила его имя. — Он здесь?

Старушка нахмурилась, и новые морщинки разбежались по ее иссохшему личику. Ее глазки забегали. Марчелла с трудом подавила крик. Кто мог предположить, что ее судьба оборвется так стремительно, что ее обрежет эта добрая маленькая колдунья? Но все кончено!

— Священник в монастыре, — просто ответила старушка, как будто напевала знакомый колыбельный мотив.

— Нет, нет, — рассмеялась Марчелла. — Не священник, сеньора. Сеньор Рока! Сантьяго Рока! Санти! Человек, который живет здесь, в этом доме! Где он?

— В монастыре. — Старушка кивнула, уточняя: — Отшельничает в скиту. Там! — и она показала скрюченным пальцем в сторону холмов, в легкой дымке выступающих на горизонте.

Марчелла покачала головой, глядя в отчаянии на таксиста. Старушка приковыляла к машине и оперлась на край опущенного окна.

— Его можно навестить, — кивнула она. — Туда пускают посетителей!

Марчелла вздохнула. Это невозможно. На этом острове все немного чокнутые, все взбалмошные, если уж не окончательно спятившие. И все же сморщенное личико старушки, смотревшей острыми маленькими глазами на Марчеллу, совсем не были туповатыми.

— Санти? Да? — спросила она. Старушка кивнула.

— Санти Рока. Там! — Она ткнула пальцем. — В скиту!

Внезапно Марчелла вспомнила его письмо. «Уйти от своих проблем, — писал он. — Подальше от людей, чье поведение изумляет меня». Он имел в виду меня, догадалась она. Но неужели он и впрямь стал монахом? Священником?

«Там ты найдешь меня однажды, если вдруг бросишь меня», — сказал он ей как-то, когда они проходили мимо монастыря, мимо того самого монастыря, о котором твердила сейчас согнутая старушка. Но это наверняка шутка. Она встретилась с ним в церкви. Может быть, вера была для него важнее, чем он рассказывал ей?

— Так Санти там? — спросила она. — В скиту? Старушка кивнула:

— Да. С октября.

— А долго туда ехать? — спросила она. Старушка очень быстро заговорила с шофером.

— Пятнадцать минут, — сказал он, показывая на часы.

— Поехали! — велела Марчелла.

Она помахала на прощание старушке. Хотелось бы ей подарить что-нибудь, но деньги могли ее только обидеть.

«Быстрее! — поторапливала она шофера, не произнося при этом ни слова. — Быстрее! Какого черта делает Санти в монастыре? Гостит? Ухаживает за бедными?» Страх подкатывался к самому горлу. А вдруг вся эта погоня бессмысленна? Могла ли она представить обратную дорогу и возвращение на Манхэттен без него? Нет, отвечала она сама себе, нет!

Она опустила стекло, когда они начали подъем по холму. Здесь воздух был гораздо холоднее, но ей хотелось вдыхать этот запах сосен и земли, слушать звон колокольчиков, подвязанных к овечьим шеям. Этот звук долетал до них издалека, за сотни ярдов, через поля и луга, просачиваясь сквозь деревья. Воздух казался серебристо-золотым. Низкорослые чахлые оливы с кривыми стволами, сбросивший листву миндаль — все было таким безжизненным зимой, и только высокие темные кипарисы словно указывали ей путь к Санти.

— Вот там. — Шофер указал на самую верхушку холма. Она высунулась из окна, чтобы разглядеть это старинное каменное здание без признаков человеческой жизни. Что же может делать здесь любовь всей ее жизни? Молиться, или поститься, или он дал обет молчания? Наверняка маленькая старушка ошиблась, и она вновь обретет своего Санти в его галерее в Барселоне, и они вместе посмеются над предположением, что он мог стать монахом.

Вход в скит был через длинный узкий проход в ограде, которой были обнесены двенадцатифутовые каменные стены. Стены нависали над человеком, будто намереваясь унизить его размером. И лишь простой железный крест над угловой папертью указывал, что это приют веры.

Она почувствовала удар стальным клинком, когда такси зашуршало по гравиевой дорожке. Затем взрыв гнева. Это что, высокодуховное место, где интеллигентные люди в двадцатом веке прячутся от мира? Однако как она ни старалась, но представить Санти здесь так и не смогла. Мужчина, с которым она гуляла по улицам Нью-Йорка, в поисках новых открытий и приключений, не мог отрезать себя от мира, который он находил таким привлекательным.

Она попросила шофера подождать, не имея понятия, сколько здесь пробудет. Идя по каменным плитам внутреннего дворика, она думала, куда же спряталась радость? Жизнь, которую посвящают Господу, должна быть радостной, это точно, думала она. Если Санти томится в этой темнице, она уведет его отсюда и он вновь будет счастливым. Она подошла к дверям и перевела дыхание, чтобы набраться храбрости и позвонить в грубый железный колокольчик.

Было не так уж легко увидеться с Санти, даже когда она установила, что он действительно здесь. Ей объяснили, что сначала она должна переговорить с настоятелем этой маленькой обители. Все внутри той комнаты, где ее попросили подождать, было сделано из холодного безжизненного камня. Камень был без единого пятнышка, но для нее он был лишен всякой человечности. Узкая щель, заменяющая окно, была прорезана, казалось, лишь затем, чтобы показать, как толсты стены, и выхватить кусочек восхитительного пейзажа с морем далеко внизу. Стены были так крепки, так мощны, что настоящая жизнь, казалось, кончилась века назад. Марчелла почувствовала неосознанный призыв похоронить себя здесь. Лучшего места, чтобы уйти ото всего, избавиться от хитросплетения человеческих чувств, Санти просто не мог найти.

К счастью для нее, отец-настоятель немного говорил по-английски и не собирался отказывать в необычном здесь посещении красивой элегантной женщине. Это был шестидесятилетний человек с курчавыми седыми волосами и по-детски круглыми карими глазами. Лицо его было аскетичным — ничего чувственного, — что напомнило ей отца Кармелло. Коричневая ряса.

Ома почувствовала, что ей следовало признать, что она здесь по делам духовным, и кляла себя за красный костюм от Шанель. Ей следовало бы выглядеть попроще, но как она могла догадаться, что ее путешествие закончится в монастыре?

Выслушав ее, отец-настоятель сказал: — Сантьяго может прийти только по собственному изволению. Я не могу его заставлять встречаться с кем-либо, если он сам этого не хочет. Я спрошу его. А вы, пожалуйста, подождите тут.

Она осталась в неуютной комнате, воздух в которой был холоднее и сырее, чем на улице. Ей хотелось курить, но она знала, что здесь это невозможно. Ее пересохшие губы незамедлительно нужно было бы подкрасить, но она не могла пошевелиться и достать помаду. Почему он так долго не идет? И возможно ли, чтобы он отказался увидеться с нею? Будет ли он тоже одет в рясу, как священник, с которым она только что разговаривала? Она же не сможет удержаться от смеха, если он явится в рясе! Упрятать себя в такое глухое место, подумала она, это же значит наложить на себя страшную епитимью. Или получить неизлечимую рану. Потом, когда в дверном проеме появился Санти, она уже знала, что эту рану нанесла ему она.

Он остановился, и их взгляды встретились, и как будто не было того времени, что прошло после их расставания в аэропорту Кеннеди. Он немного похудел, а сияние в его глазах погасло. Но когда она поймала его ответный взгляд, она увидела, как вспыхнули его карие глаза, увидела блеснувшую в них искру, от которой глаза могли бы засветиться снова. Кожа его стала бледнее, он носил джинсы и синий широкий свитер, умудряясь сохранять даже в этом скучном одеянии элегантность.

Она пошевелила губами, чувствуя, что не может сдержать слезы.

— Санти, Соня умерла! — разрыдалась она, бросаясь к нему, желая, чтобы он заключил ее в объятия. Но он отвел ее руки, с бесстрастным лицом придержал ее за локти.

— Это ужасно! Что случилось?

— Ее убили! — плакала Марчелла. — В Лондоне. Кто-то растерзал ее! Ах, Санти, я…

Она заливалась слезами, и он протянул ей большой белый носовой платок, все еще придерживая ее твердой рукой, словно ожидая, когда она сумеет совладать с собой.

— Так ты поэтому сюда приехала? — мягко осведомился он. — Чтобы рассказать мне об этом?

— Нет. — Она порылась в своей сумочке и вытащила пачку писем, раскладывая их на темном деревянном столе. — Мои письма не были отправлены к тебе, — плакала она. — Я написала тебе больше двадцати писем, чтобы рассказать тебе… — Она замолчала. Слишком неуместно было добавлять «как сильно я тебя люблю» в этом строгом и чинном месте. Она показала ему его письмо. — А твое письмо я смогла прочитать лишь вчера! — сказала она.

— Почему же?

— Марк спрятал их все! — пояснила она. — Ты думал, что я не ответила, а я думала, что ты не писал мне, и все это время… — Голос ее пресекся, и она замолчала, потому что он не вел себя в соответствии с придуманным ею сценарием. В этом месте, когда Санти услышал о спрятанных Марком письмах, он должен был заключить ее в объятия и сказать: «Итак, мы должны начать с того момента, где мы остановились, любимая!» Но сейчас, в действительности, Санти произнес:

— И что это меняет, эти несколько писем? Просто судьба распорядилась так, что у этой любви не было будущего, вот и все.

— Что ты говоришь — несколько писем? — закричала она, хватая голубые конверты и размахивая ими. — Взгляни на них! Ты должен прочесть их! Мы прочтем их вместе! Потому что и сейчас я могу подписаться под каждым написанным здесь словом!

Он покачал головой:

— Я не могу пройти через это снова, Марчелла. Теперь я достаточно сильный, чтобы смириться.

— Сильный? — расхохоталась она, звуки застревали у нее в горле. — Спрятался в этом Богом забытом месте? И будешь меня уверять, что ты во все это веришь?

Он улыбнулся уголками губ.

— Теперь я совсем ни во что не верю, — сказал он.

— Даже в нашу вечную любовь, любовь навеки? — закричала она. — Ты все забыл?

Он покачал головой:

— Дело в том, что это я как раз не могу забыть. Но приходится жить, а здесь можно отлично поддерживать жизнь. С бедняками, с цыганятами, с юными наркоманами, со стариками. Это полезная работа, ради этого стоит жить. И наверное, я более благочестивый, чем сам думаю, потому что мне позволено остаться. Я нахожу, что это успокаивает.

— Но ведь это не жизнь, Санти! — закричала она. — Это бегство от жизни. И ты здесь не потому, что тебе самому так захотелось. Ты здесь из-за меня!

Он вскинул глаза и тихо произнес: «Да», и в его глазах она увидела неприкрытую любовь. Она скользнула взглядом по его смуглой тонкой руке и коснулась ее, взяла в свои руки, ощущая его тепло, трогая длинные пальцы.

— Пожалуйста, прочти мои письма, — умоляла она. — Я натворила ужасные ошибки с моими детьми, но я и наказана. Ведь ты же полюбишь меня снова?

Он мягко высвободил свою руку.

— Я никогда не переставал любить тебя, — низким голосом произнес он. И взглянул ей в глаза так, как прежний Санти. — Какой ужас с Соней! Это ужасно! Я буду за нее молиться…

— Но ведь ты же ни во что не веришь! — заплакала она.

Он кивнул.

— Но в молитве главное утверждение, — сказал он. — Мысли, направленные против всего зла мира.

— Но мы же созданы друг для друга, Санти, — рыдала она. — Разве это место для тебя? Ведь ты принадлежишь мне. Поедем вместе в Дею. Сейчас! Я была в твоем доме утром и виделась с доброй старушкой…

Санти посмотрел на нее таким нежным жалеющим взглядом, что она, забыв о своем достоинстве, бросилась целовать его, покрывать его лицо поцелуями.

— Я жил в Дее долгие месяцы, прежде чем прийти сюда, — сказал он. — Ты меня не услышала, и что-то умерло во мне. Все стало мне отвратительно. И только так я мог внести в свою жизнь какой-то смысл. Может быть, я потерял ту мою часть, которая любила тебя?

Она слушала, а слезы бежали по ее лицу. Как жутко это было — стоять так близко и все же не в его объятиях.

Она не могла прервать беседу, промокая платком свое мокрое лицо. Пока они вот так стояли и говорили, все еще можно было поправить, еще можно было спасти.

— Я никогда не была счастлива без тебя, — сказала она. — Я попыталась перенести мою любовь в мои книги. Я пыталась заниматься сексом с мужчинами, даже имен которых не знала! Я наделала много отвратительных, низких…

— Ты сейчас говоришь чепуху, Марчелла, — остановил он ее излияния. — Ты хочешь разволновать меня и… — Он отрешенно махнул рукой. Его лицо затуманилось, и она поняла, что ранит себя только больнее, если начнет сейчас открывать ему свое сердце. Если она хочет сохранить хоть каплю своей души, тогда ей надо немедленно остановиться. Невозможно было достучаться до этого человека, который с тем же успехом мог быть замороженным или сидеть за звуконепроницаемым стеклом, до этого мужчины, которого она любила больше всех на свете.

— Так, значит, я действительно потеряла тебя? — спросила она. — И все жертвы напрасны, Санти? И наши жизни пусть себе рушатся?

— Рушатся? — повторил он. — Нет. Единственная возможность жить дальше достойно — это уйти тебе сейчас, Марчелла.

Он впервые произнес ее имя. Она вытерла свое зареванное лицо носовым платком и нерешительно ступила прочь.

— Ты правда этого хочешь, Санти? — прошептала она.

Он кивнул. Но щека у него подергивалась, и она видела, каких усилий ему стоит принять решение.

— Нет, — покачала она головой. — Ты не можешь хотеть этого!

Лицо у него стало просительным, жалобным.

— Пожалуйста, Марчелла, — едва не умолял он. Она забрала его письмо, оставляя те, которые писала ему она. Он смотрел на нее почти с одобрением. Она вздохнула так глубоко, что у нее заболела грудь. По крайней мере, пусть восхищается тем, что она не падала ему в ноги, не умоляла, не унизила себя до конца. Он по-прежнему стоял в стороне. Она посмотрела на его худое лицо, в его глаза, стараясь набраться как можно больше силы, кидая на него этот прощальный взгляд.

Потом, собрав все усилия, она заставила себя покинуть каменную комнату, выйти из здания, пройти по широкому внутреннему дворику и оставить скит, не оглянувшись.

Тело подчинилось ее гневной воле— оно послушно двигалось, хотя она не имела представления, куда теперь идти. Она шла, ничего не видя, не пытаясь разобраться в своих чувствах, отложив это на какое-то отдаленное время.

Она не заметила ожидающего ее при въезде в монастырь такси, ни шофера с газетой в руках за рулем. Да даже если бы и заметила, она не села бы в машину. Она так бы и шла, слепо, не разбирая дороги, пока что-нибудь не остановило бы ее. Она перелезла через низкую каменную стену; гладкие глыбы, обточенные ветром, держались без всякого цемента. Она прошла вдоль монастырского сада, идущего под уклон, большого хозяйства с голыми сейчас фруктовыми деревьями — инжиром, миндалем, апельсинами. Ноги ее скользили по этому склону, становившемуся все круче, и она цеплялась за выпуклые корни и сухие прутья. Она не размышляла, просто существовала в зыбком пейзаже своей боли, где деревья с кривыми, острыми ветвями рвали ее платье и тело. Она спотыкалась, падала на землю, но поднималась на ноги, карабкалась, продолжала спускаться. Казалось, оливы знают то, что недоступно ей, может быть, тайны жизни? Иначе почему они стали так безобразны? Узловатые, черные, кривые, они росли на этом острове сотни лет и, казалось, насмехались над нею своими уродливыми фантасмагорическими формами, как будто они выносили куда больше боли, чем она могла вообразить. Как будто боль одного ничтожного человеческого существа ничего не значит. Столько людей спотыкалось об их корни, цеплялось за их ветви, срывало их плоды, в нетерпении срывало их кору, мочилось на них, занималось в их тени любовью. Она была просто очередной женщиной в длинной веренице таких же несчастных, разочарованных в жизни и любви, и деревья знали это и потешались над этим. Теперь холм стал обрывистым, почти отвесным, и она не могла контролировать свою скорость. Она продолжала спотыкаться, потеряла туфлю, падала. Она не обращала на это внимание.

Она ненавидела себя впервые в жизни. За все потери, за то, что она родила дочь, которой было суждено так рано погибнуть, и сына, который так бесцеремонно вмешался в ее жизнь и жизнь человека, которого она любила. За то, что она не знала, как принять — как ухватить — любовь и счастье, которые предлагал ей Санти. За то, что она позволяла себе пускаться в сомнительные сексуальные приключения, позволяла волнующие прикосновения к себе в темноте целой армии безызвестных любовников. За профанацию любви.

На краю оврага она потеряла вторую туфлю и рухнула, падая и хватаясь за корни и землю, пока не упала на кучу хвороста на дне оврага. И тогда она поняла, что то наказание, которое она сама на себя навлекла или которое ниспослал ей Бог, наконец-то настигло ее. Она лежала, тяжело дыша, страдая от боли. Она хотела расплакаться, но внезапно начала истерически смеяться. Уж слишком смешно стало ей от мысли, что ее безумная одиссея последних дней — из Нью-Йорка в Болонью, потом на Майорку — может окончиться здесь, в этом Богом проклятом овраге. Она смеялась и смеялась, пока наконец не изнемогла. Потом она начала звать на помощь. Ей удалось отразить столько ударов судьбы за последние несколько лет, чтобы сдаться сейчас. Какой-то паршивый овраг не может сломить ее! Ей нужно перестать себя оплакивать, вновь обрести власть над своей жизнью, даже если это будет жизнь без Санти. — Помогите! — кричала она. — Помогите мне!

Санти стоял в пустой комнате, прислушиваясь к шуму дождя, и вертел в руках пачку голубых конвертов. Если поднести их к лицу, то можно почувствовать запах Марчеллы. Этот аромат принес в его комнату весь тот мир, который он пытался отринуть, со всеми желаниями, потребностями, с его собственной принадлежностью этому внешнему миру. Все устремления, которые он похоронил в глубине своего сердца, всколыхнулись снова, и он проклинал их. Глядя на конверты, он понимал, что не должен позволять себе читать эти письма, но уже знал, что прочтет. Разве мог он сопротивляться? И как можно устоять? Ответ, правда, был прост. Нужно найти большой коричневый конверт в библиотеке, написать адрес Марчеллы и отослать его ей вместе с письмами.

Дождь нещадно стучал по карнизу его крошечного окошка, и он знал, что ему нужно перечитать эти письма, хотя бы затем, чтобы успокоить свои взволновавшиеся желания. Он уличит ее во лжи, обнаружит фальшивые признания и поздравит себя с тем, что не стал вновь жертвой любви. Он внутренне засмеялся, берясь за конверты. «Почему ты не хочешь посмотреть правде в глаза? — спрашивал он сам себя. — Ведь ты по-прежнему любишь ее, как и всегда любил. Даже больше, чем всегда». Он проклинал упорную гордость, которая опять не позволила ему поступить так, как он хотел, выказать свои подлинные чувства. Ему всегда требовалось так много времени, чтобы обдумать происходящее, чтобы изучить возможности выбора.

Он присел на свою узкую койку и жадно принялся читать письма, вбирая в себя ее любовные признания, страсть, о которой она писала так просто, что он легко понимал ее, и бумага, хранящая следы ее слез, намокала от его.

Закончив читать, он сполоснул лицо ледяной водой из кувшина с ключевой водой и насухо вытерся грубым полотенцем.

Ночь наступила, когда он мучился в поисках верного решения. У него было две возможности: остаться здесь навсегда, отрезанным от мира, или кинуться за Марчеллой, разыскать ее и провести с ней всю оставшуюся жизнь, к чему призывали его ее письма. Так каков же должен быть честный, верный выбор? Он знал, что ему хочется предпочесть, но сможет ли он устоять, как заставила поклясться его упрямая гордость, и забыть ее?

Торопливый стук в дверь, столь необычный для размеренной монастырской жизни, прервал его мысли.

Он отпер дверь.

— Да-да? — спросил он. Монах объяснил ему:

— Там таксист спрашивает о вашей посетительнице. Я сказал, что она ушла очень давно, но он мне не верит. Вы не можете сами с ним поговорить?

Санти нахмурился, засунул в ящик стола голубые конверты и по каменному коридору пошел за монахом к входным дверям.

Шофер готов был присягнуть, что не видел, как ушла американская сеньора. Он признался, что задремал ненадолго в машине, но не мог понять, почему она не разбудила его, ведь поездка обратно в город такая долгая. Попытки монастырского привратника найти ее были безуспешны. Вместе с шофером Санти отправился в ближайшую деревню и позвонил в отель, спрашивая, не останавливалась ли у них миссис Уинтон. Да, ответили в отеле, остановилась именно у них, но в номере ее сейчас нет. Они посмотрели, нет ли ее в баре или ресторане, но там ее тоже не оказалось.

— Что будем делать? — спросил отец-настоятель у Санти, когда тот вернулся.

— Подождем до полуночи, — сказал Санти. — Если к этому времени она не вернется в отель, мы должны будем сообщить полиции. Она ушла отсюда такая расстроенная. Наверное, она блуждает где-нибудь, сбилась с дороги…

Настоятель взял его за руку.

— Мы должны поискать ее, — решил он. — У нас есть карманные фонарики, мы все сильные. Она такая красивая женщина.

Санти встретился взглядом с его понимающими глазами и согласно кивнул.

И без того слабый запас ее мужества истощился за два часа совсем.

Всю ночь бушевала гроза, и она вымокла до нитки. Попытки выбраться из оврага не помогли, и, что еще хуже, она вывихнула или сломала ногу. На рассвете она очнулась оттого, что дождь заливал ей уши. Конечности ее свело, и страшно болела подвернутая нога. Красная земля превратилась в жидкую грязь, облепившую ее волосы и одежду. Внезапно ее осенила мысль, что она может и не выжить тут, и осознание это впервые заставило ее содрогнуться от страха. Она закрыла глаза, пытаясь отдохнуть, потому что дождь постепенно слабел. На сером небе появились золотые сполохи зари и над нею начали порхать птицы. День медленно тянулся, пока она то приходила в сознание, то вновь забывалась. Что о ней подумают? Подумают ли, что она глупая? смелая? жертва? А может быть, ее никогда не найдут — овраг засыплет ветвями и зальет слякотью, которые скроют ее тело? Она будет погребена в природной могиле — по крайней мере, это удобно.

Наступила следующая ночь, и боль в ноге усилилась. Она пробыла в забытьи до следующего полудня. Очнувшись, она поняла, что силы совсем покинули ее. «Ищите меня, — молилась она. — Ищи меня, Санти! Прочитай мои письма, позвони в отель, узнай, что я потерялась! Если ты меня любишь, ты узнаешь, где меня найти! Ты же сказал, что не переставал любить меня!» Сильные толчки, как током, пронизывали ее больную ногу, заставляя кричать от боли. Она совсем вымокла, но плакала и плакала, пока слезы не иссякли. Она больше не могла держаться мужественно. Она так устала, так замерзла, что уже не чувствовала в себе сил переносить все это. Она знала, что вынесет это, если сделает очередное немыслимое усилие воли, но сил уже не было. Она слишком много перенесла, не в человеческих силах было бороться дальше. Сейчас для нее наказанием было не умереть, а длить жизнь. Но она не могла больше представить себе жизнь без Санти. Она простила Марка, и это на мгновение наполнило ее сердце радостью, но теперь она была до смерти напугана черной пустотой неизвестного будущего, неопределенного и пугающего. Она могла только уповать на Господа… Она отбросила эту мысль. Какое право у нее ждать помощи от Бога? Мысли ее путались, угасали. У нее больше не было сил думать. Она просто тихо лежала на дне оврага, ничего не слыша, кроме отдаленных позвякиваний овечьих колокольчиков, звеневших, благовестивших все громче и громче, пока они не превратились в металлический звон, который поглотил своим набатом все вокруг. Теперь колокольчики звенели прямо у нее в ушах, в голове у нее свистело, раздавался жалобный вой, плач, крики. «Так, значит, вот как я умираю?»— поймала она себя на мысли. Ах, Господи, так вот как ей суждено покинуть землю? Такой одинокой, и нельзя даже пожать руку Санти? А потом она увидела своих отца и мать, стоящих на краю оврага, и улыбнулась.




ГЛАВА 20


Манхэттен, февраль 1991 года

— Ты, значит, так и собираешься сидеть тут и хандрить? — спросил Кол Феррер. Он стоял в дверях, вглядываясь в темную комнату Марка. Было одиннадцать утра, обычное время утренних посещений Кола. — Марк? — позвал он. — Ты слышишь, что я говорю?

Марк пошевелился и приподнял голову. Он лежал на едва разобранной постели, прямо в джинсах и майке.

— Марк, — нежно повторил Кол, — лежать целыми неделями в темной комнате — разве этим чего-нибудь добьешься?

Марк уставился на зашторенное окно.

— Не пора ли прекратить исполнять «Звезда рождается» Джуди Гарланда? — улыбнулся Кол.

— Кол! — крикнул, чтобы оборвать его, Марк. — Когда ты потеряешь всю свою землю за какие-то несколько месяцев, когда тебе придется хоронить убитую сестру, потому что твоя мать пропала, возможно, тоже погибла, вот тогда и расскажешь мне, как ты прямехонько отправился в «Карлайл» и уселся за пианино, наигрывая «Вандефул»!

— Может быть, так и будет, детка, — заявил Кол, робко присаживаясь на кровать в ногах у Марка. — Иногда работа лучшее лекарство.

— Ну, а я не готов принять его.

— А потом, что это за трогательная история потери всей семьи? — продолжал Кол. — Отца ты никогда не навещал. Про Соню ты сам говорил, что она с приветом. И кто сказал, что ты потерял мать? Я уверен, что она преспокойно сидит сейчас где-нибудь на солнышке и строчит очередной роман.

— Нет. — Марк перевернулся на спину и вытянулся. — Она никогда бы так не поступила. Даже в качестве наказания.

— Наказания? — Кол ухватился за это слово. — Наказания за что? За то, что оставил ее одну на Рождество?

Марк взглянул на него:

— Да. Все-таки подумай, как она могла добраться до Болоньи? Откуда она узнала, что я болен?

— Ты выглядел больным, — сказал Кол. — А на телефонные звонки ты не отвечал. На Рождество она посетила этого ясновидящего или психа. Он — или она — сообщил ей, что оба ее ребенка в опасности. Тогда она позвонила мне. Естественно, как только она узнала это ужасное известие о твоей сестре, первым же самолетом она рванула к тебе!

— А ты не знаешь, что это за ясновидящий? — спросил Марк. — Может быть, он что-то и мне расскажет о ней? Иногда они помогают полиции расследовать преступления.

— Она не называла его имени, — сказал Кол. — Или это была она? Я даже не знаю, какого пола этот субъект.

— Можно поместить объявление в газете, — предложил Марк.

— И выслушивать каждого чокнутого, который будет нам названивать? — проворчал Кол.

— Но вдруг что-нибудь получится? — настаивал Марк.

— Подожди, пока дойдешь до полного отчаяния, — посоветовал Кол.

Марк сел на постели, обхватив себя руками:

— А почему ты думаешь, что я не в отчаянии сейчас?

— А если ты так убиваешься, тогда почему же ты не на Майорке, не разыскиваешь ее там? — спросил Кол.

Марк обернулся к нему с перекошенным лицом.

— Знаю, что должен быть там, — кивнул он. — Но не могу заставить себя отправиться туда. Я как… парализованный! Сама мысль пробираться по горам и холмам, разыскивая под листьями и травой мамины туфли; или внезапно наткнуться на ее отрезанную руку или ногу под каким-нибудь кустом, это просто… — Он содрогнулся. — Я просто не могу, Кол! Не могу!

— И поэтому ты валяешься на диване в ожидании какого-нибудь чуда? — усмехнулся Кол.

— Точно! — закричал Марк. — Это все, что я могу, Кол! Еще какие-нибудь возражения?

Кол издал долгий вздох, печально покачивая головой. Он смиренно сидел в ногах у Марка, глядя на него.

— Что я могу сделать для тебя, Марк? — мягко спросил он.

Марк покачал головой:

— Я сижу на телефоне, отвечая на двадцать звонков в день, говорю с полицией, с американским консулом в Барселоне, в Пальме, со всеми, кто только может хоть как-то помочь. Я не могу дозвониться только до Санти, того самого, к которому она поехала, а может, он не хочет мне перезванивать. Я оставил для него кучу сообщений. Мне говорят, что он помогает полиции вести поиски в окрестностях. Он, вероятно, готов меня убить, что я не там, вместе с ним. И он прав, Кол! Я знаю, что мне нужно быть там! Но я просто не могу… — Он расплакался, закрыв лицо ладонями и содрогаясь от рыданий. Кол поднялся и наклонился к Марку, кладя руку ему на плечо.

— Может, мне стоит поехать туда с тобой? — предложил он. — Мы можем заниматься поисками вместе.

Марк покачал головой, вытирая глаза тыльной стороной ладони.

— Я просто не могу, Кол. Я сейчас не мужчина, а какой-то студень. Убийство Сони, а потом еще это… — Он продолжал покачивать головой. — Единственное, на что я способен, это сидеть тут и ждать. По утрам я иду немного пройтись, а потом возвращаюсь, сажусь и жду. Больше я ничего не могу делать.

— Ладно. — Кол погладил его по плечу. — Я приду завтра утром, в то же время, на то же место, с теми же предложениями. Если я понадоблюсь тебе вечером, ты знаешь, где меня найти. Но, пожалуйста, Марк, сделай хоть маленькое усилие. Не то тебя поглотит это ничегонеделание. Постарайся удержаться на твердой почве жизни, хорошо?

— Да, — рассеянно кивнул Марк. — Спасибо, Кол. Увидимся. — Тем же рассеянным взглядом он наблюдал, как Кол надевает свое толстое черное пальто.

— Чао! — подмигнул Марку Кол, и дверь за ним захлопнулась.

Марк поднялся со своей кровати и побрел в спальню Марчеллы. Запах ее духов, дразня, витал в воздухе, казалось, что она только что вышла. Он распахнул дверцы шкафов и нежно коснулся молчаливо висевших на плечиках блузок и платьев, как будто они могли поведать ему о чем-то. Он разыгрывал этот ритуал каждое утро, прежде чем выйти из квартиры. Он разглядывал ее туфли, ее свитера, ее белье, все аккуратно разложенное по полочкам. Его комнату в Болонье она тоже убрала, так тщательно и заботливо, как только мать может убрать комнату сына. Только эта уборка да еще письма, которые она захватила с собой, напоминали ему о ее визите. И это расстраивало его больше всего: что может быть хуже, чем проснуться наутро после болезни и ощутить так сильно ее присутствие, но вместе с тем не удержать о нем ни единого воспоминания? Он узнал, что она пробыла с ним два дня, вызвала врача и попросила консьержа присмотреть за ним после ее отъезда. Даже после того, как она узнала, что он обманул ее доверие, она заботилась о нем, и это опять вызывало в нем слезы.

Как только он выкарабкался после гриппа, он тут же полетел в Лондон за телом Сони и вернулся вместе с гробом в Нью-Йорк, взяв на себя все хлопоты о похоронах. Погребальная церемония в свете обратилась в представление; фотомодели и модные причудницы, пресса и фотографы — и среди них никого, кто действительно был бы Сониным другом, — не оставили и клочка от того уважения и почитания, на которые могла бы рассчитывать прожившая такую короткую жизнь Соня. По странному совпадению Рэя Левэра препровождали в Штаты в день похорон, что только увеличило энтузиазм падкой до сенсаций прессы. После того кошмарного дня и исчезновения его матери Марк впал в это сомнамбулическое существование.

Почти так же ужасно, как и исчезновение Марчелы, было то, что она обнаружила спрятанные им письма. Этот постыдный факт он не осмелился бы объяснить никому на свете. Рассказать об этом значило отчасти взять на себя вину за ее исчезновение. Это лишило бы его права на сочувствие Кола и Эми, да и всех тех бесчисленных читателей Марчеллы, которые писали письма в «Вольюмз» с молитвами о ее спасении и возвращении. Если кто-нибудь узнал бы, как он расправился с жизнью своей матери, каждый бросил бы в него камень как в подлого слизняка, каким он себя сейчас и считал. Подобная жестокая самооценка только и могла ему позволить лунатическое существование, пока не случится что-нибудь еще, не придет конец этому кошмарному неведению.

Он аккуратно закрыл дверцы шкафов и вышел из спальни, чувствуя все ту же неудовлетворенность и вину, как и обычно. Он включил автоответчик — на случай неизбежных звонков, с вопросами и пожеланиями, которые раздаются весь день.

Он поехал в лифте вниз, стараясь думать только о практических делах — например, о том, что нужно сходить в банк, позвонить в гараж, где обслуживают «роллс-ройс», позаботиться об уборке квартиры. Он становился очень богатым молодым человеком, вступая во владение наследством матери, хотя при мысли об этом он словно заболевал. Возникла и новая проблема: фирма «Каресс косметикс» описала Сонино имущество, чтобы вернуть ее первый трехмиллионный гонорар. Это была гнусность, проистекавшая из того, что в индустрии моды ее не любили, и «Каресс» затеяли затяжную борьбу.

Скотт позвонил ему и, почти извиняясь, сообщил, что «Вольюмз» переиздают первые три романа Марчеллы в ответ на невероятно возросший спрос. Цены на книги Марчеллы невероятно подскочили, а «Вечность начинается сегодня» стойко удерживалась в списке бестселлеров. Таинственное исчезновение автора бестселлеров, известной романистки и матери убитой модели, только подогревало аппетиты публики, и оттого книги Марчеллы продавались повсюду. Переиздание было неминуемо — это был обычный бизнес. Выйдя из дома, Марк повернул направо. Он прошел мимо экипажа в Центральном парке, запряженного двойкой, заметив, что в холодную погоду запах лошадей почти не ощутим. Потом он учуял резкий, горячий запах жареных каштанов из лавочки на углу Пятой авеню и Пятьдесят седьмой улицы. Он прошел мимо «Тиффани», увидев, как у входа юные японки фотографируют друг друга, потягивая кофе из картонных стаканчиков, подражая Одри Хепберн в «Завтраке у Тиффани».

Несколько секунд он наблюдал, как калека трудолюбиво выписывал просьбу о помощи. Другой попрошайка, грязный, кожа да кости, обвязал табличку вокруг шеи: «Умираю от СПИДА. Этот город отверг мою просьбу о пособии. Помогите умереть достойно». Марк протянул ему десять долларов, за которые его даже не поблагодарили. За свою короткую прогулку он уже отдал два жетона на метро и немного мелочи, кроме того, у него попросил «два миллиона на презерватив» смеющийся человек, видимо полагающий, что юмор — лучший аргумент. Марк унаследовал от матери дар наблюдения и ее понимание людей, так что он был способен поставить себя на место всех им встреченных. В этом и заключалась сложность. Всякий раз, когда он ставил себя на место своей матери, обнаружившей спрятанные им от нее письма, его захлестывал стыд. И чувство это приходило вновь и вновь — он не мог избавиться от мучительной памяти. Опять и опять он представлял, что она должна была чувствовать, как она должна была смотреть на него, валяющегося в жару, выражение ее лица.

Как и всегда, квартира казалась необыкновенно тихой, когда он вернулся с дневной почтой. Без знакомого стука пишущей машинки Марчеллы казалось, будто в этом доме длится вечное воскресенье. Она никогда не работала в воскресенье, и они хохотали над этим, говоря, что ее мозг отказывается работать по выходным. Он прокрутил полученные на автоответчике сообщения.

— С тобой все в порядке, Марк? Тебе что-нибудь нужно? — прожужжал сиплый голос Эми. — Я весь день дома. Звони мне.

— Марк? — спросил следующий звонивший. — Это Скотт. Позвони мне, как только сможешь.

Марк тут же набрал номер «Вольюмза».

— У тебя какие-нибудь новости? — выпалил он, как только его соединили. Одна из версий Скотта была, что Марчеллу похитили с целью выкупа, и от каждого собеседника он ожидал, когда с ним заговорят о выкупе.

— Нет. Ничего, — ответил Скотт. — А что ты поделываешь? Держишься? У нас еще целая сумка почты для Марчеллы. Хочешь, чтобы я прислал ее тебе или пусть у нас пока полежит?

— Пусть полежит, — сказал Марк, сразу угасая. — Я как-нибудь на днях зайду. Ты только затем мне и звонил?

— Нет, хотел узнать у тебя, что ты знаешь об автобиографии, над которой работала твоя мать, — объяснил Скотт. — Она должна быть уже готова, работу Марчелла начала несколько месяцев назад. Может быть, рукопись у нее в кабинете, а может, она взяла ее с собой в дорогу, когда поехала навестить тебя?

Марк пожал плечами:

— Это так важно? У нее в кабинете полно бумаг. Думаю, я мог бы просмотреть их… если… — Он замолчал.

— Точно! Отлично! — В голосе Скотта слышалось некоторое смущение, и Марк догадался, что тот вынюхивает насчет еще одной книги Марчеллы Балдуччи-Уинтон, чтобы издать ее, пока интерес к Марчелле растет. — Я просто думал, что мне следовало рассказать тебе об этом, — начал было оправдываться Скотт. — Ведь очевидно, что большая часть книги посвящена тебе и твоей сестре. Я предложил ей рассказать, что значит быть матерью двух знаменитостей.

— Ясно, — откликнулся Марк.

— Она диктовала ее, — пояснил Скотт. — На диктофон.

— Да? Ну, спасибо, что сказал мне об этом. Пока, Скотт.

— Марк! Если все же мы можем что-нибудь сделать… — предложил Скотт.

— Конечно. Спасибо. Пока. — И Марк быстро повесил трубку.

Кассеты он обнаружил на ее рабочем столе, аккуратно сложенные, без заглавий, но зато пронумерованные. Все, что он мог, это прослушать их одну за другой по своему плейеру или через стереосистему в спальне. Он предпочел плейер, потому что тот создавал жутковатую иллюзию, будто его мама разговаривает с ним прямо изнутри его самого.

— «Жертва», — произнес ее голос. — Автобиография Марчеллы Балдуччи-Уинтон. Книга, о которой ты просил меня, Скотт.

К двум часам ночи он закончил прослушивать последнюю кассету. Потом он просмотрел ее записи в Рождество, стараясь понять ее состояние духа. Теперь он знал все, что только можно было, о женщине, которая была его матерью, о своем детстве, о своем отце, о том, как он рос. И гораздо больше о сексуальной жизни матери, чем ему хотелось бы знать.

Он отправился на кухню, чтобы выпить стакан вина, голова у него внезапно прояснилась. У него было такое ощущение, будто он целый день провел с матерью, слушая, как она изливается в своих сомнениях, надеждах, страхах и целях своей жизни. Сексуальные признания шокировали его, но он не мог и не хотел судить, не хотел иметь к ним отношения, потому что он еще ни разу в жизни не знал тех потребностей, которые она столь детально изобразила. В двадцать лет он еще не знал женщины! Позднее развитие.

Он в задумчивости прошел в гостиную. Действительно ли она намеревалась когда-нибудь издать это? Представить его как сына женщины, предающейся в руки ласкающих ее в темноте незнакомцев, как будто она принадлежала каждому уличному гуляке, каждому, кто, как и она, жаждал физического удовлетворения? Он знал, что должен быть разгневан и разочарован, но вместо того восхищался ею. В конце концов, ею двигали страсть и мужество идти вперед, и она получала то, чего добивалась. Он понимал ее теперь так хорошо, понимал, как получилось, что он стал неотъемлемой частью ее жизни, столь зависимым от нее. Потому что она зависела от него! И в этом новом понимании их жизней он нашел некое утешение для себя, уже не чувствовал себя так пристыженно и больше понимал, почему он вдруг спрятал ее письма. Это было подлое, коварное предательство, но он сделал это, чтобы выжить. Это был последний вдох тонущего человека.

Он сел за рояль. Руки его легли на клавиатуру. Он не играл с тех пор, как вернулся из Болоньи. Пальцы его казались тугими, немузыкальными. Ему меньше всего хотелось сейчас играть, но он заставил себя исполнить всю «Бергамскую сюиту» Дебюсси, любимую пьесу его матери, вспоминая, как горд он бывал, когда она просила сыграть ей после того, как она приняла ванну; как он поглядывал на ее прелестный профиль, когда она закрывала глаза, слушая.

Печаль всколыхнулась в нем.

— Пожалуйста, — шептал он, и слезы бежали по его лицу, — пожалуйста…

Кого он просил? Он и сам не знал. Какую-то высшую силу? Всех богов разом? Если чего-нибудь очень хочется, это непременно исполнится, часто говорила она ему. Нужно сосредоточиться и подумать об этом, и возникнет какая-то неодолимая сила. Что-то вроде глупой песенки Эстер «Что-то сбудется», которую Кол на «бис» исполнял в «Карлайле».

Она заставила его поверить, что он обладает этой высшей силой. Он использовал ее для воздействия на слушателей, для выступления на концертах, для пения в «Карлайле». Теперь он должен был собрать всю свою таинственную энергию, чтобы заставить богов помочь ему, чтобы что-то случилось, чтобы что-то «сбылось»!

Если эта мечта исполнится, если она вернется, он освободит ее от своих себялюбивых желаний и наконец из ребенка превратится в мужчину, мужчину, которым она сможет гордиться.

Он опустился на колени возле рояля и попытался молиться. Поначалу это казалось смешным ему самому, но постепенно он собрал всю свою силу и вложил ее в молитву. Он простоял на коленях около получаса, ноги его затекли, когда ему показалось, что зазвонил телефон. Потом он догадался, что он действительно звонит. Он с трудом поднялся на ноги и побрел на звонок, поднял трубку. Было три часа утра.

— Да? — спросил он.

В трубке слышалось потрескивание и разряды. Потом он услышал мужской голос.

— Слушай внимательно, Марк, — произнес кто-то. — Это Санти. Ты не должен ничего говорить ни своим друзьям, ни полиции, никому, ты понимаешь? Твоя мама жива.

Марк напряженно сидел в самолете, летящем в Мадрид, и, глядя невидящими глазами в раскрытый журнал, вспоминал телефонный разговор.

— Я смогу поговорить с ней? — спросил он у Санти.

— Боюсь, что это невозможно, — ответил он. — Ей не очень хорошо. Ты нам здесь нужен. Я поместил ее в надежном месте, за ней наблюдают. Ты все поймешь сам, когда приедешь.

У него все внутри задрожало от восторга и предчувствий. Он никому не сообщил, куда направляется, только оставил записки для Кола и Эми, что будет отсутствовать несколько дней.

В Мадриде он пересел на другой самолет, предварительно позвонив по телефону, который для него оставил Санти. Никогда перелеты не казались ему такими длительными. Когда самолет наконец приземлился на аэродроме в Пальме, Марк первым ринулся к выходу. Он почти пробежал через паспортный контроль и таможню, благо у него и была-то всего одна сумка. За стойками он увидел толпу ожидающих и тут же узнал Санти. Когда он подскочил к Санти, чтобы обнять его, то получил такой удар в челюсть, что кувырком полетел на землю.

Марк завернул в салфетку несколько кубиков льда и приложил ее к своему подбородку. За обедом в маленьком каталонском ресторанчике оба они сидели друг против друга.

— Я еще остаюсь должником, — строго заметил Санти. — Это ты получил за то, что не отправлял мамины письма мне. Еще один удар за мной за то, что ты не переслал ей мое письмо!

— Ты действительно такой мужественный мужчина? — усмехнулся Марк.

— Нет, — тихо признался Санти, покачивая головой. — Просто у меня было желание поколотить тебя с нашей первой встречи. У тебя было такое пустое лицо — ни понимания жизни, ни опыта в ней. Теперь ты можешь начать взрослеть. Но частью этого взросления будет для тебя осознание того, что ты натворил с жизнью двоих людей. Ты понимаешь?

— Да, — ответил Марк, опуская глаза. Он потрогал свой подбородок. — Я очень многое понял за последние несколько месяцев. Но, пожалуйста, скажи мне, где моя мать? Она знает, что я приехал?

Санти тяжело посмотрел на него:

— Она вообще ничего не знает. И ты все сам увидишь, имей же терпение. Ты заставил меня целый год дожидаться известий о твоей матери, я думаю, ты можешь подождать какой-то час?

— Это нечестно! — выпалил Марк. — Ты заставил меня проделать весь этот путь, а теперь ты…

— Я заставил тебя проделать этот путь, потому что ты мне нужен, — твердо сказал Санти. — Не потому, что мне нужна твоя милая компания. Если бы ты не был мне нужен, я предпочел бы никогда больше не встречаться с тобой, Марк. Так что будь доволен, что я вообще позволю тебе увидеться с твоей мамой! Ты ведь так и держал бы ее при себе, не найди она случайно письма?

Марк не отвечал. Он глубоко вздохнул и подложил свежих кубиков льда в свою салфетку.

— Я не голоден, — заявил он, когда официант принес им меню. — По нью-йоркскому времени сейчас восемь утра, а в самолете нам трижды приносили еду. Нельзя сразу поехать прямо к ней?

Санти печально улыбнулся:

— Она в больнице, где посетителей начинают пускать после четырех. Поешь все-таки, Марк, тебе очень понадобятся силы. — Он заказал им обоим суп и вино.

— А кто-нибудь знает, что ее нашли? — спросил Марк.

Санти кивнул:

— Разумеется. Полицию сразу же известили. Но я сумел не допустить газетчиков. Нелегкая это была задача — обеспечить ее уединенность, но ты сам увидишь, зачем я это сделал.

— Но что же случилось с ней, черт возьми? — вскрикнул Марк. — Несчастный случай?

— Да, несчастный случай, — кивнул Санти. — И последние восемь недель я полностью отвечаю за нее. Я хочу сам вернуть ее к жизни, Марк.

— Но почему мне сразу не сообщили, что она жива? — спросил Марк.

Санти угрюмо посмотрел на него.

— Потому что ты и так достаточно навредил и ей, и мне! Я хотел убить тебя, Марк. Поэтому я решил, что лучше просто проигнорировать тебя. — Санти отпил вина и откинулся на спинку стула, пока им подавали суп.

Марк разглядывал его пристально.

— Послушай, Санти, — начал он. — У тебя есть причины меня ненавидеть, но несколько недель я думал, что потерял свою семью. Отец, сестра, мать! Ты знаешь, что Соню убили?

Санти кивнул:

— Это последнее, что рассказала мне твоя мама, прежде… чем с ней случилось несчастье. Я очень сожалею, Марк.

— Ладно, но я-то только этим и мучился несколько недель! И не было мгновения в эти дни, чтобы я не сожалел о том, что натворил.

Санти зачерпнул несколько полных ложек супа, призывая Марка последовать его примеру.

— Да Бога ради, скажи же мне наконец, что с ней случилось! — закричал Марк.

Санти кивнул, откладывая приборы.

— Начну с самого начала, — сказал он. — Больше года я старался забыть твою мать. Я уговаривал себя вырвать эту женщину из своего сердца. Но это нелегко, когда сильно кого-то любишь. Ты сам любил кого-нибудь?

Марк отрицательно покачал головой.

— Я так и думал, — сказал Санти.

Он съел еще несколько ложек супа, и Марк понял, что ему лучше молча сидеть и ждать, что расскажет ему Санти.

— Я забросил свою художественную галерею, — продолжал Санти, — и наконец оказался в скиту — это вроде монастыря, но монахи разрешают обычным людям останавливаться у них и выполнять любую работу. Я не слишком набожен, но мне хотелось выполнять какую-нибудь полезную работу и немного отрешиться от мира. Это уединение твоя мать прервала в декабре, внезапно появившись в скиту со всеми своими письмами в руках. Словно видение! Но я был не готов к этому. Я слишком старался не любить ее. И я слишком упрям, чтобы измениться в одно мгновение! Даже когда она отдала мне письма, которые ты не отослал, и все объяснила, я оставался слишком большим гордецом. Понимаешь? — Марк кивнул, а в глазах Санти появилось мученическое выражение. Он выпил еще вина.

— Я сказал ей, что будет лучше, если она уедет. Что невозможно начинать все это сначала. Но твоя мать тоже гордая. Она очень расстроилась— гораздо больше, чем я мог предположить. Она убежала из монастыря. А он находится высоко в горах, очень уединенное место. Должно быть, она была слишком расстроена, чтобы понять, что делает, потому что она побежала по склону холма, по каким-то звериным тропам. Она пробежала очень далеко, потому что в течение двух дней мы даже не начинали искать там, куда она забралась. А в эти дни шел и шел дождь. Мы обнаружили ее в овраге. Она подхватила воспаление легких, у нее была сломана одна нога. Сплошные царапины и синяки. Но все это ерунда по сравнению с тем душевным состоянием, в котором мы ее нашли, Марк… — Санти положил свою руку на руку Марка, и глаза его наполнились слезами. — Она не помнит, кто она такая! Она не сказала ни слова с тех пор, как мы ее нашли!

Марк смотрел, как слезы текут по щекам Санти, спутывая его длинные черные ресницы. Он никогда не видел, чтобы мужчина плакал так безутешно, без всякого стыда. Перегнувшись через стол, он коснулся плеча Санти. Весь обед он сидел и ненавидел его, но сейчас, видя, как он горько сокрушается о его матери, не смог таить на него зло.

Наконец Санти вытер слезы и страдальчески посмотрел на Марка:

— Я никогда не смогу простить себя! Марк покачал головой.

— Нет, — произнес он. — Это я единственный виновник. Если бы я вовремя отослал письма, то ничего бы этого не случилось!

Санти качал головой, скрыв лицо под большим белым носовым платком, вытирая глаза и сморкаясь. Потом он бросил взгляд на других обедающих.

— Не стоит спорить, кто из нас больше виноват, — заметил он, убирая платок. — Два месяца за ней ухаживают в специализированной клинике. Нога у нее срослась. Физически с ней все в порядке. Я думал, что, постоянно разговаривая с ней, я смогу помочь ей вернуть рассудок. Но теперь мне нужен ты! Она тебя так сильно любит, и я теперь надеюсь, что, увидев тебя, она сумеет пробудиться от беспамятства. Может быть, ты сумеешь подтолкнуть ее память.

Марк вскочил, смахивая с колен салфетку.

— Разумеется, она узнает меня! Клянусь, что узнает! Идем туда немедленно!

Вместе с Санти они поехали на маленькой оранжевой машине в горы, мимо Деи, мимо Вальдемоссы. В эти дни раннего марта только зацветал миндаль, но его красота не трогала Марка. Он не видел высоких темных кипарисов, искривленных шишковатых олив, не слышал блеяния маленьких белых ягнят, не чувствовал запаха моря в напоенном соснами воздухе. Пейзаж был сказочным, это он заметил, но эта сказка могла вскоре обратиться в кошмар, если его лицо, его голос, его появление не произведут желаемого впечатления на его мать.

Главная медсестра в клинике говорила на безупречном английском и оттого без умолку болтала с Марком, довольная, что может продемонстрировать свои знания. Она привела их с Санти в большую комнату, полную пожилых женщин — с раскрытыми ртами, пустыми взглядами и тупым выражением на лицах, — одетых в поношенные платья и серые халаты.

— Что же это за место такое? — изумился Марк, оглядываясь.

— Это больница для физически здоровых женщин, — любезно пояснила медсестра, — но у которых слегка не в порядке вот здесь, — и она указала себе на голову. — Мы пытаемся, чтобы они чувствовали себя здесь как дома, потому что многие из них даже не понимают, где находятся. Так где же Марчелла? Иногда она бродит где-нибудь… — Из большой комнаты двери вели в залитую солнцем приемную, окна которой выходили в небольшой внутренний дворик, уставленный растениями в горшочках. Какая-то женщина сидела прямо и отчужденно в кресле с высокой спинкой, спиной к вошедшим.

— Сегодня она, кажется, совсем спокойна, — заметила медсестра, приглашая их войти. — Мы всегда стараемся принарядить ее. У нее такие красивые платья, мы хотим, чтобы она носила их, чтобы чувствовала себя, как в обычной жизни. Ей каждую неделю делают укладку. У вас есть для нее конфетка? Уж очень она их любит!

Марчелла, смотри, кто пришел? — закричала она. — Марчелла, тебя пришел навестить твой сын.

Марк не слышал болтовню медсестры. Глаза его были прикованы к женщине, сидящей в обитом сиреневым шелком кресле. Он ждал, что она обернется к ним. Он сделал к ней несколько шагов, видя лишь ее профиль, надеясь, что она обернется к нему. Он почувствовал, как Санти коснулся его руки, мягко сдерживая его.

— Очень медленно, Марк, — предупредил он. — Для тебя это может быть тяжело. Да и для нее, возможно, тоже.

Марк вырвал свою руку и пошел прямо к матери.

— Мама! — позвал он.

Несколько любопытных женщин вошли в приемную вслед за ними и теперь наблюдали за Марком и выражением его лица. Он встал прямо перед женщиной, бывшей его матерью, так, чтобы она не могла не увидеть его. Ее лицо было тщательно подкрашено, волосы красиво уложены. Хотя ее одежда была безупречной, что-то не то сквозило во всем ее облике. Как будто ее специально посадили в эту позу, и она послушно сидела, словно на сеансе у портретиста. Ее руки то и дело хватались за подлокотники, а потом она вновь разводила их жестом отчаяния или нетерпения. Когда она наконец взглянула ему в глаза, он понял, что произошло с ее лицом. У него появилось ощущение, что какой-то талантливый карикатурист придал черты ее лица какому-то безжизненному существу, какой-то кукле. Глаза ее не узнали его, в них не возникло никакого выражения. Ее лицо было столь родным и вместе с тем настолько чужим, что он не смог бы точно сказать, что же с ним не в порядке.

— Эй, мама! — позвал он. Он смотрел на нее во все глаза. Ее глаза не избегали его, но неопределенный взгляд не был ни дружественным, ни враждебным. Он просто не выражал ничего.

— Господи Боже! — заплакал Марк. Он отвернулся от нее с рыданием, кинувшись в двери, ведущие во внутренний дворик. Он принялся дергать за ручку, но дверь была заперта. — Выпустите меня отсюда! — закричал он, оборачиваясь к Санти. — Я хочу уйти отсюда!

Санти кивнул медсестре, и, вставив ключ в замок, она отперла дверь. Марк бросился во дворик, быстро пробежал по нему и, добежав до колодца, перегнулся через его край, вглядываясь в его темную глубину, где на дне плескалась вода. Там росли раскидистые папоротники, скрытые от дневного света, и на них упали его слезы.

Через несколько секунд к нему подошел Санти, нагнулся над колодцем, обнимая Марка за плечи. Глаза Санти тоже были полны слез. Марк повернулся к нему, и мужчины обнялись.

— Я пытался убедить себя, что дело идет на поправку, — прошептал Санти. — Почему-то не казалось, что все так ужасно, пока я не увидел, как ты посмотрел на нее, Марк. Боюсь, что мы потеряли ее…

Они оба любили ее так сильно, что каждый чувствовал сейчас всю силу горя другого.

— Ты был моей последней надеждой, Марк, — сказал Санти.

Марк бросился назад, заставив себя войти на солнечную террасу, чтобы вновь увидеть свою мать. Он опустился рядом с ней на колени.

— Мама! — позвал он. — Это Марк! Ты ведь узнаешь меня, правда?

Марчелла окинула взглядом молодого человека, опустившегося рядом с нею, и было ясно, что ее мало интересует происходящее. Марк положил голову ей на колени, рыдая.

Санти обхватил его за плечи.

— Пойдем, Марк, — с усилием приподнял он его. — У мужчины должна быть гордость. Нельзя так унижаться.

— Пошли к черту свою гордость! — закричал Марк, вскидывая на него свои красные, опухшие глаза. — Это моя мать. Она все для меня!

Санти кивнул:

— И для меня тоже она — все. Но к чему это приведет?

— Но она должна узнать меня, Санти! Она должна! — кричал Марк. — Кто я? — обратился он к Марчелле. — Кто я, мама? — Он вновь взглянул на Санти. — Она всегда говорила, что я свет ее жизни!

Он взял ее за руку, и она не стала вырывать ее, лукаво улыбаясь ему, будто ожидая, что у него есть для нее какое-то угощение. Это был взгляд, который он часто видел у собак и нищих, но он был таким чужим в глазах его матери! Он раскрыл руку, чтобы показать, что она пуста, и она тотчас же выдернула свои пальцы.

— Держите для нее всегда какие-нибудь конфетки, — доброжелательно посоветовала медсестра. — В следующий раз принесите кусочек сахара в кармане. Ей это понравится!

Марк повернул к ней искаженное лицо.

— Это не животное, и я не собираюсь подкармливать мою Мать сахарком. Кто я такой, мама? Кто я? — Он прокричал эти слова прямо в ее бесстрастное лицо так, что она отпрянула.

Санти оттащил его прочь:

— Не делай этого Марк! Пожалуйста! Губы у Марка задергались.

— Я буду спрашивать ее, пока она не ответит, — упрямо заявил он. — Какая-то часть ее мозга должна меня знать. Я буду твердить ей об этом день и ночь, пока это не сработает! Я сделаю это, Санти. Мы достанем пианино, и я буду играть ее любимые вещи. Ты увидишь, у нас все получится! Если я сумею сосредоточить ее рассудок на том, что с ней случилось, я знаю, что она сумеет восстановить его. Такая уж женщина моя мать.

— Я отлично знаю, что за женщина твоя мать, — тихо произнес Санти, отворачиваясь. Больше он не мог видеть ее наедине с Марком, так жестоко и безнадежно это было. Ему так верилось, что Марк найдет ключ к утраченному душевному здоровью Марчеллы, но сейчас он испугался, что она уже очень далеко от них.

Он осторожно оглянулся и увидел, что она робко присматривается к Марку, словно пытаясь понять, о чем он толкует. Санти облокотился о стену.

— Кто я? Кто я? — раздавалось эхом в комнате, пока слова не стали звучать слишком бессмысленно.

— Я не хочу, чтобы ей давали успокоительные средства, — заявил Марк медсестре.

— Да, но хорошо так говорить, а вы попробуйте обойтись без них, — ответила она. — Она иногда так дерется, словно чувствует, что что-то не так.

— Поместите ее в отдельную комнату. И неважно, сколько это будет стоить, — приказал Марк. — Ее разум помутился, нужно его очистить. Ей нужно собрать все свои силы и ясность, чтобы вырваться. И знаете, я привезу пианино. Я читал, что иногда музыка выводит больных из комы — музыка, которую они любят!

— Но ваша мама не в коме, — возразила медсестра. — Откуда вам знать лучше, чем доктору? Он сделал рентген мозга и…

— Пожалуйста! — Марк мягко взял ее за руку, улыбаясь своей самой обворожительной улыбкой. — Я ее сын. Я чувствую, чего она хочет! Вы же хотите, чтобы она поправилась, правда? Вы будете очарованы, когда вы узнаете, какая она на самом деле, — это самая обаятельная женщина на свете, уверяю вас!

Медсестра растаяла:

— Сделаю все, что смогу. Разумеется, я хочу, чтобы ваша мама поправилась!

Марк обнял ее и чмокнул в щеку:

— Тогда мы все вместе должны заниматься этим!

Пианино прибыло через несколько дней, и в здание его внесли на спинах два невероятно старых человека. Пианино поставили в комнату Марчеллы. Она посмотрела на него так же, как и на Марка, как и на еду, которую ставили перед ней. Это был еще один предмет, только больше, чем другие.

Когда Марк заиграл, Санти заметил, что она успокоилась, даже заинтересовалась, взгляд ее, казалось, перестал быть столь безучастным, руки перестали двигаться. Но мечта Марка, что она узнает его при первых же тактах сюиты Дебюсси, так и оказалась мечтой. Вместо этого она часами слушала музыку, но никак на нее не реагировала. Однако им сообщили, что музыка, проникая в другие помещения скорбного дома, утешает и успокаивает многих других тревожных больных. Марк каждый день приходил к матери и подолгу играл ей.

К сумеркам он совершенно выбивался из сил. Санти показывал ему остров, пригласил его в свой дом в Дее и в свою квартиру в Пальме, но Марк не мог надолго оставлять Марчеллу и думал лишь о том, какая еще пьеса может пробудить память Марчеллы или какое ключевое слово может коснуться ее рассудка.

Он остановился в маленьком отеле неподалеку от клиники. Санти отвозил его в ресторанчики в Дее или в Пальме, где они обедали, предпочитая простую каталонскую кухню. Иногда Марк, правда, заказывал китайские блюда. Из международных телефонных кабинок он звонил Эми и Колу, рассказывая о своих успехах. Он позволил Эми сделать достоянием гласности только то, что Марчелла Балдуччи-Уинтон найдена, что она пострадала в аварии и теперь медленно поправляется в одной из клиник на Майорке. Из издательства «Вольюмз» шел поток поздравительных открыток, к которым прилагались письма Скотта, информирующего Марчеллу о небывалых тиражах ее книг.

— Ты долго собираешься оставаться там? — всякий раз, когда Марк звонил ему, занудно спрашивал Кол.

— Пока она не выздоровеет, — твердо отвечал Марк.

Иногда он не мог не сокрушаться, что так изматывается. Иногда он ненавидел это существо, которое было его матерью, желая втрясти в нее обратно ее душу и разум, заставить ее насильно стать той мамой, которую он знал.

Когда наступили теплые майские дни, Марк ощутил, что единственный явный прогресс наметился в его фортепьянной игре. Но как они ни желали того, никаких видимых улучшений в состоянии Марчеллы явно не наступало. Зато укрепились отношения между двумя мужчинами, потому что Марк начинал чувствовать неохотно растущее восхищение Санти. Поскольку Санти был единственной душой, знакомой ему на Майорке, и поскольку им приходилось проводить вместе долгие вечера, беседуя об искусстве, о музыке, о путешествиях, они почти помимо воли начинали нравиться друг другу. В Марке было слишком много от Марчеллы, чтобы Санти мог таить на него злобу, к тому же оба стремились лишь к тому, чтобы вылечить Марчеллу, а это сближало их.

— Неужели тебя действительно соблазняла идея стать монахом? — спросил как-то Марк Санти за ужином.

Санти улыбнулся, потягивая «Пало», майоркский ликер, вкус которого казался теперь приятным и Марку.

— Вот уж не думаю, Марк, — ответил он. — Слишком уж мне нравились иные соблазны…

— Я понимаю, о чем ты, — солгал Марк.

Обычно Санти рано отвозил Марка в его отель или тот уезжал на такси, проводя долгие ночные часы за сочинением длинных писем друзьям в Нью-Йорк и Болонью. Соблазны жизни не были тем, что он понимал, хотя у него и был облик мудреца. Отношения между людьми были таинственны и неизвестны ему. Его желания, спрятанные глубоко, еще ждали своего часа, чтобы пробудиться, ждали, когда он повзрослеет и осознает их.

Он предпринял попытки возвращения памяти своей матери со смутным ощущением, что на это потребуются недели, а может быть, и месяцы. К концу мая, после того как почти каждый день в. течение трех месяцев они работали с ней, Марк и Санти разговаривали с главным врачом клиники, и все вместе вынуждены были признать, что изменений в состоянии Марчеллы не наблюдается. Музыка успокаивает ее, но этого можно добиться и с помощью обычного стереомагнитофона. Марк немедленно отправился в Пальму и купил стереосистему вместе с записями ее любимых композиторов.

В клинику он вернулся со всеми своими покупками на такси. Санти сидел и разговаривал с Марчеллой, чье лицо оставалось по-прежнему безучастным.

— Я сдаюсь, — объявил Марк, устраивая свой громоздкий груз у Марчеллы на постели. — Когда я покупал это, я понял, что совсем и не нужен ей здесь. Если она будет слушать просто записи, ничего не изменится.

Санти посмотрел на него печально и понимающе.

— Глупо утверждать, что в ней происходят какие-то изменения! — продолжал, словно убеждая самого себя, Марк. — Доктор сказал, что в подобном состоянии и в добром здравии она может жить и жить долгие годы. Если так оно и есть, я не могу только и делать, что играть для нее на пианино день за днем.

Санти вновь перевел внимательный взгляд на Марчеллу.

— Ты должен поступать так, как считаешь нужным, — тихо сказал он.

Марк установил стерео и заправил кассету. Нежные звуки «Дафниса и Хлои» Равеля полились в комнату. Марчелла слабо улыбнулась.

— Видишь? — закричал Санти. — Музыка заставляет ее улыбаться!

Марк кивнул:

— А я что говорю — кассета справляется с этим не хуже меня.

В этот вечер они вместе ужинали в маленьком каталонском ресторанчике в Дее, где Санти с Марчеллой впервые обедали два года назад.

— Ты хочешь оставить ее здесь? — спросил Санти, когда им принесли суп. — Ты не собираешься забрать ее назад в Нью-Йорк, в привычную обстановку?

— Да, — вздохнул Марк. — Я думал об этом. Однажды я так и поступлю. Возможно, когда мы совсем отчаимся. К тому же она так хорошо здесь выглядит, да и…

Мужчины обменялись взглядами.

— Ну, она больше не моя мать! — оправдываясь, воскликнул Марк. — Ее дух, ее личность, ее душа— все это покинуло ее тело. Мы занимаемся самообманом, Санти. Это просто ее оболочка.

— Нет… — Голос Санти зазвучал низко и мудро. — Ее глаза меняются, когда ты играешь, готов поклясться!

— И что же? спросил Марк. — У собак уши улавливают звуки, которых мы не различаем, — и что это доказывает? Ничего это не значит.

После ужина они медленно прогуливались по центральной улице Деи. Санти был тих и молчалив.

— Ты просто не понимаешь, Санти. — Марк придерживал его за руку, чтобы повернуть и взглянуть ему в лицо. — Я так сильно люблю ее, что это убивает меня! Я начинаю ненавидеть ее из-за этого тупого выражения на ее лице. Не хочу я такой запомнить свою мать!

— Ты считаешь, мне хочется запомнить ее такой? — парировал Санти. — Но я буду продолжать заботиться о ней. Это будет моей личной привилегией. Она была самым чудесным человеком, которого я встретил в жизни. Благодаря ей я так много узнал о… ах, о жизни и любви, о многом…

Марк присел на каменную скамейку, уткнув подбородок в скрещенные руки.

— Мне нужна передышка, чтобы отдохнуть от тысячекратных повторений каждый день «Кто я?», Санти. — Он застонал. — Обещаю, что вернусь. Я не брошу ее.

— Когда ты уезжаешь, Марк? — спросил Санти.

— Через несколько дней, наверное. Обещаю, что я вернусь.

Санти, улыбаясь, покачал головой:

— Тебе не нужно ничего обещать мне, Марк. Я не могу смириться с поражением, поэтому я остаюсь. У меня есть небольшой участок земли возле дома, я продам его. Может быть, начну работать вместе со своим другом, у которого своя галерея в Пальме. Так что я смогу быть с твоей матерью каждый день или почти каждый день. Я присмотрю за ней.

Марк кивнул.

— Может быть, нам придется просто смириться со всем этим, — предположил он. — Хорошо, что она не страдает от боли, что она сама не сознает, что происходит.

Они грустно попрощались, словно неубежденные собственными аргументами.

На следующий день Марк стал готовиться к отъезду, стараясь не чувствовать восторга по поводу возвращения на Манхэттен — старый, добрый, грязный Манхэттен с ревущими сиренами, попрошайками и сумасшедшими — в жизнь!

День или два они обсуждали, не перевезти ли Марчеллу на отдельную квартиру с личной сиделкой, но потом решили оставить ее с другими людьми, в меньшей изоляции.

В свой последний день Марк сидел, держа ее за руки, ловя ее странный взгляд.

— Завтра я уезжаю, мамочка, — сказал он. — Я уезжаю. Может быть, никогда не вернусь. Потому что мне невыносимо видеть тебя такой! Я думал, что смогу помочь тебе, но это только разрушило меня самого. Пожалуйста, постарайся понять. Если бы я знал, что это поможет, я играл бы тебе на пианино до второго пришествия!

Он уселся за пианино и в первый раз за все время заиграл Гершвина. Он повернулся к ней, закончив, и обнаружил, что глаза ее лихорадочно бегают, губы беззвучно шевелятся, как будто она обеспокоена, почему больше не звучит Шопен.

Он нарочно сыграл самую худшую импровизацию джаза, какую только мог придумать. Она мотала головой из стороны в сторону.

— Мама, кто я? — закричал он. — Кто я?

Он выскочил пообедать с Санти в ближайшем бистро, но в три вернулся к Марчелле.

— Завтра я улетаю, — заявил он, глядя в ее безучастное лицо. — И никогда не вернусь сюда к тебе, пока ты не скажешь мне, кто я? Кто я?

Она уставилась на него. Показалось ли ему или и вправду в ее глазах мелькнуло отражение мысли? Не слишком ли он привык к ее состоянию, что даже малейший проблеск в ее глазах кажется ему сигналом? Он сел у нее в ногах, взял ее руку в свои.

— Завтра я уезжаю и не вернусь к тебе. — Весь день он играл ей только Гершвина и джазовые импровизации, после каждой пьесы оборачиваясь, чтобы посмотреть, не изменилась ли ее реакция.

— Итак, ты в самом деле покидаешь нас? — спросил Санти.

Марк кивнул, глядя на него.

Caнти присоединился к нему в семь вечера, когда сумерки уже опускались на остров. Марк сидел рядом с Марчеллой, держа ее за руку, ожидая, не пожмет ли она его руку в ответ.

— Итак, ты в самом деле покидаешь нас? — спросил Санти.

Марк кивнул, подняв на него глаза.

— Теперь уже ради моего собственного здоровья, — сказал он. — Может быть, вернувшись в Нью-Йорк, я восстановлю свои силы и вернусь сюда, чтобы продолжать наши занятия с ней. Не знаю… — Он поднялся.

— Попробуй еще раз, — нетерпеливо прошептал Санти, теребя его. — Последний раз, сделай усилие. Я не теряю надежду…

Марк обхватил руки Марчеллы.

— Я ухожу от тебя! — закричал он на нее. — Я не вернусь, никогда не вернусь! Я уеду завтра в Нью-Йорк, если ты мне сейчас же не скажешь, кто я. Ну, кто я?

Санти ловил выражение на лице Марчеллы. Глаза ее обвели комнату. Рот ее приоткрылся, как будто она подыскивала слова. Казалось, она пытается понять.

Марк отпустил ее руки и подошел к пианино.

— Помоги мне выкатить его, — попросил он Санти. — Может, если она увидит, что мы забираем инструмент, это расстроит ее. Я уверен, что ей нравится музыка. — Он раскрыл дверь, и они вдвоем принялись выкатывать пианино из комнаты, пыхтя от усилий.

Марчелла внезапно поднялась, глядя на них, словно протестуя.

Глаза Санти расширились.

— Она хочет оставить пианино! — закричал он. — Ах, Марк, она поняла!

— Продолжай вытаскивать, — зашипел на него Марк. — Не останавливайся! Мы уходим от тебя, мама! Мы никогда не вернемся! Больше не будет музыки. Я уйду от тебя навсегда, если ты не скажешь, кто я такой. Кто я? Кто я?

Она очень медленно начала осознавать, что она отчего-то стоит. Потом у нее появилось такое ощущение, как будто она своими ногами выходит из какого-то затянувшегося кошмара. Такой долгий кошмар, что целые месяцы она провела в темноте. Она смотрела на двух мужчин, выталкивающих большой черный предмет от нее через проем в стене. Она спала с открытыми глазами много дней. И последние часы она точно так же спала, хотя что-то в ней сопротивлялось тому, что они делали. Звуки из этого большого ящика были такими мягкими, обволакивающими. Казалось, она начала понимать, хотя он выкрикивал их уже много часов, угрозы одного из мужчин. Уходят. Никогда не вернутся. Почему это должно волновать ее? Тогда она потеряет звуки, которые получаются, когда этот мужчина садится за большой ящик и нажимает на белые и черные планки. Звуки, похожие… она нахмурилась… на музыку? Играют на… пианино! Она нашла имя. Все имело свое имя, слово! Она забыла, как разговаривать! Как пользоваться своим голосом. Молодой мужчина страшно напоминал ей кого-то очень любимого — ее сына! И другой мужчина — она и на него не могла смотреть, не почувствовав эхо, отголосок памяти, как будто и он был кем-то очень важным в ее жизни.

Они уходят от нее, лишают ее своего присутствия, к которому она так привыкла! Она почувствовала что-то вроде гнева, испорченного наслаждения, — чувства нарастали в ней, но ее голос, необходимый атрибут, которым она совсем забыла как управлять, клокотал у нее в горле и заставлял ее разразиться криком, так, чтобы они услышали ее и не покидали ее. Это был ее сын, и внезапно она поняла, что он кричит. Он уйдет от нее навсегда, если она не ответит на вопрос. На вопрос «кто я такой?».

На мгновение она испугалась, встряхнула своей одурманенной головой. Как же ответить? И где она находится? Она беспомощно оглядела пустую комнату, которую совсем не знала. Возможно, если она остановится и не будет двигаться, кружащиеся в ее голове мысли улягутся и слова вернутся к ней. Она подождала. Разумеется! Он часто задавал ей этот вопрос, и она не раз говорила ему в ответ: «Свет моей жизни!» Если она сумеет сложить звуки в слова, если она сумеет произнести их, она сможет остановить их, они не уйдут от нее.

Марк и Санти возились в коридоре с пианино, когда услышали неясные звуки, которые пыталась произнести Марчелла. Встав в дверном проеме и глядя им вслед, она произносила нечленораздельные звуки, которые только ее сын и возлюбленный могли принять за попытку общения и которые только для Марка значили: «Свет моей жизни». Они опрометью кинулись к ней в комнату. Она вдруг пришла в невероятное возбуждение, как будто все перекрытые каналы вновь открылись. Она махала руками, бегала взад-вперед по комнате. Когда она переводила взгляд с Марка на Санти и с Санти на Марка, они замечали, что выражение ее лица меняется, еще испуганное, еще спрятанное глубоко под слоями оцепенения. Она все же была наконец человеческим существом, была Марчеллой! Она закрыла глаза, покачивая головой, тяжело сглотнула, руки ее сжались в кулаки. Когда она вновь открыла глаза, она смотрела прямо на них, протягивала к ним руки! С рыданиями и криками оба бросились к ней, крепко сжимая ее в объятиях. Она жалобно стонала, пыталась заговорить. Они услышали ее прерывистое дыхание, когда она зарыдала от смешанного чувства горя и облегчения.

В этот момент, подумал Марк, и нужно освободиться из маминых объятий. Он бросился к двери, и они не заметили его исчезновения. Оглянувшись, он увидел, как крепко обнимает Санти его мать и слезы текут из его закрытых глаз. Он тихо закрыл за собой дверь и сделал несколько шагов по коридору. Открыв дверь во дворик, он выскочил, побежал к колодцу. Держась за холодный каменный край и глядя на мерцающую глубоко внизу воду, он до боли сжимал пальцы, стараясь не расплакаться, полнота чувств сделала его тело внезапно ослабевшим. Яркие раскидистые папоротники, росшие в темноте глубокого колодца, часто помогали ему в минуту отчаяния, словно показывая, что всегда есть надежда, даже в темном, сыром месте, вырастить что-то прекрасное.

Он окинул мысленно все месяцы тяжелого труда, приложенные усилия воли, которая была им так необходима, чтобы вылечить любимую ими Марчеллу. На этот раз он не станет вмешиваться в любовь, которую она заслужила и которую теперь он понимал лучше. Он вдруг увидел всю свою жизнь, простиравшуюся в прошлом как приключение, где ему отводилась центральная роль. Позднее развитие, но оно все же наступило. Выбор был широк, и он должен был выбрать свой путь, он знал, но теперь это уже не казалось таким мучительным. Он стал наконец, хотя и болезненно, взрослым мужчиной.

Марк глубоко вдохнул. Небо, к которому он устремил свой взгляд, медленно темнело. Громадные стаи скворцов кружили и пикировали в пурпурном небе над Майоркой, тысячи черных точек слетались вместе, вычерчивая в небе разнообразные силуэты, непрерывно меняющиеся — перчатки, бутылки, профили. Четкость их движений поражала, как будто они многократно репетировали под руководством режиссера. Это было одно из тех многочисленных чудес, которые можно открыть повсюду, если только оглянешься вокруг и убедишься, что у всего этого есть какое-то начало, какой-то творец, ответственный за все на свете, за судьбу каждого живого существа. Включая его мать. Включая его самого. Он не был еще готов поверить в Бога — одного и единственного, но он прошептал «спасибо» и за этих скворцов, и за великие тени — от Шопена до Гершвина, тому, кто слышал его.

Марчелла прильнула к Санти. И чтобы устоять, и во спасение. Это было самое странное, головокружительное ощущение — возвращение чувств, пробуждение души, осознание себя, своей личности, медленное привыкание к оболочке своего тела.

Она чувствовала знакомый запах Санти, чувствовала его силу, когда он так крепко прижимал ее к себе, как будто заверял ее своими объятиями, что текущая в его жилах любовь вся принадлежит ей.

— Навсегда, — прошептал он ей в ухо, и она улыбнулась в ответ и попыталась повторить прекрасное слово. Она немного откинулась назад, чтобы взглянуть в его сияющие глаза, прямо заглядывающие ей в душу, заверяя ее, что их любовь неизменна и сильна с самой первой ночи, с самого первого взгляда.

— Навсегда, — повторил он, обнимая ее. Она точно знала, что означает это слово, но не могла произнести его. Слова были ее главным инструментом, и теперь ей придется учить их заново. Говорить. Писать. Заставлять их выразить все то, что она захочет. Слова были ужасными, и были слова чудесные, но лучше всех было их слово: навсегда!


notes



Примечания





1


Район Нью-Йорка, основное население которого составляют выходцы из Италии.




2


Добрый день (исп.).




3


Прощай (исп.).




4


Пожалуйста (исп.).




5


Его нет (исп.).




6


Caress в переводе с англ. значит «ласка», «ласкать», «гладить».




7


Сторонник пуризма, здесь — стремление к чистоте и строгости.




8


Тропическое растение, используемое в парфюмерии.