Деревня Цапельки, дом один Галина Николаевна Демыкина Повесть о маленькой девочке Алёне, которая приехала к бабушке в соседнюю деревню. Галина Николаевна Демыкина Деревня Цапельки, дом один Глава I. Бабушка Эта бабушка — прямо молчун. Алёна ей: — Доброе утро, бабушка! А она: — Угу. Спи ещё. А сама печку топит, обед варит, песенку поёт: Ах, Шура-Шура-Шура, Разудала голова Да седая борода! И ухватом горшок как ухватит — да в печь его! Один посадит — к другому подбирается: Ах, Шура-Шура-Шура!.. Получается, будто это печной горшок зовут Шура. Алёна смотрит, смеётся тихонечко. Но ей хочется, чтоб бабушка с ней поговорила. — Баушка! А ты уже корову в стадо прогнала? — А как же! И опять — молчок. Насыпала крупы в фартук, раскрошила засохший хлеб — и со двора: — Цып-цып-цып! Цыплята у бабушки уже большие, длинноногие, бегут, толкаются. Ошалелые какие-то. Прямо разбойники. У Алёнкиной мамы цыпляточки ещё маленькие, жёлтенькие, а куры — рябенькие. — Баушка, ты мне обещала про разбойников сказку сказать. — Скажу. Вот только все дела переделаю. — Я уже два дня у тебя живу, а ты всё никак не переделаешь. — Переделаю. Взяла старые варежки, ножик, пошла за огород. Там молодую крапиву срезает. Алёна — опять за ней. — Баушка, это для поросёночка? — Для него. — Баушка! — Ну чего тебе? Алёна уж прямо не знает, про что еще спросить. — Баушк, ты в лото играть умеешь? — О господи! — Нет? А в карты? — Ты пойди с Таней соседской поиграй, — вздыхает бабушка. — Смотри, девочка какая хорошая. И за мной тогда ходить не будешь. Будто Алёна ходит. Она и не ходит совсем. Просто ей делать нечего. А на Таню Алёна уже третий день смотрит. Эта девочка Таня всё время дразнится. Алёна ей ничего не говорит, а Таня выйдет на своё крыльцо и кончик косы к верхней губе приставит. Будто у неё такие усы. И Алёну пугает. И вот пока крапиву рвали, она, эта Таня, тоже на свой огород пришла. Ходит там, за плетнём, большую морковку вырвала, говорит: — Здравствуй, бабушкин хвостик! Алёна покраснела, обиделась. Глянула из-за плеча. А девочка Таня морковину над головой подняла и с ней разговаривает. Не с Алёнкой, а с ней: — Как живёшь? Ты вкусная? Тебя так съесть или в суп положить? Пойдём бабушку спросим, — и убежала. У неё тоже есть бабушка. Вроде бы не придерёшься. Но Алёне обидно. Как это — съесть? Как это — в суп положить? Нарочно так говорит, назло. Она побольше Алёны, эта девочка Таня, и дразнится. Но вот, видно, бабушка устала. Разогнулась, сняла с головы платок, лицо вытерла. — Ну что, внучка, пойдём в избе приберёмся? — Приберёмся! — обрадовалась Алёна. Наконец-то дело нашлось. В избе бабушка дала ей просяной веник: — Мести-то, подметать умеешь? — А как же! И пока бабушка секла крапиву, доставала горшок из печи, поросёнку еду готовила, Алёна-раз-раз! — всю избу чистенько вымела. Потом тряпку нашла, со стола крошки собрала в горсточку. — Ну ты и хозяйка! — удивилась бабушка. — А я думала, ты маленькая, не умеешь. — А то. Я дома и картошку почищу, и луку с грядки принесу, я, баушк, всё могу. Потому что маме некогда. А тебе, баушк, есть когда? — Дак ведь я привыкла. Всё одна да одна. — Ты, баушк, потому и молчун? — А? — Ты, говорю, потому и молчун, что одна? — Разве я молчун? — Бабушка обняла Алёну, засмеялась. — Ну-ка, пошли кашу-то есть. — Баушк, — спросила Алёна, — а папка за мной скоро приедет? — Наскучило у меня-то? — Да нет, я так. — У тебя, Алёнушка, скоро братик будет либо сестра. Вот хлопот тебе тогда! — Ну и пусть. Это мне заместо куклёнка будет. Алёнка доедает пшённую кашу с жёлтой корочкой — вкусная каша у бабушки! — и выходит на крыльцо. Деревня маленькая, всего-то несколько домов. И называют её чудно — Цапельки. Почему такое — Цапельки? Какие Цапельки? А за огородами сразу лес. Только Алёна ещё не ходила туда. Одна ёлочка к самой их грядке выбежала. А другие, тоже молоденькие, подальше остановились. Боятся. — Ну что, пойдём коровку-то подоим? — спрашивает бабушка. — Пойдём. А почему ты меня раньше с собой не брала? — Боялась, притомишься. — Ты, баушк, думала, я маленькая? — Ну да. Они проходят мимо огорода в лес и через лес тропинкой. Алёна идёт-идёт и вдруг видит: гриб сидит. Гриб пригожий — шапка красная, прямо с блюдце величиной. К шапке бурый листок прилепился. — Гляди, баушк! — и вытащила гриб из земли. Ножка тоже хорошая, крепкая. — Глазки-то молоденьки! — удивляется бабушка. — Ну и гриб! — А вон ещё такой-то!.. И ещё!.. — Это грибы хорошие, — говорит бабушка. — Красики их называют. Шапочки у них красные. Или ещё — подосиновые: под осинками растут. Куда класть-то будем? А класть и правда некуда. — Положи-ка их под ёлочку, — советует бабушка. — Вот видишь, аккурат с тебя ростом ёлочка. Пушистая, приметная. Положи, никто не возьмёт. Тут все люди свои. — Как — свои? — А вот так. Одной фамилии. — Какой? — Цаплины. — А я? — И ты. Вот оно что. Алёна и не знала. — А почему? Баушк, почему? — Кто из этой деревни вышел, все такое звание имеют. А почему, после расскажу. * * * Корова у бабушки белая в чёрных пятнах. И уж такая-то некрасивая! Морда широкая, рог поломан, и как раз над глазом чёрное пятно. У Алёниной мамы корова рыженькая, аккуратная. Идёт, как плывёт. А эта всё с прискоком да глазом косит. — Баушк, а коровы здесь тоже Цаплины? — Полно болтать-то. Бабушка свою корову любит. Когда доит, разговаривает с ней ласково. — Красавица ты моя, — говорит, — животинушка моя! Худобушка ненасытная… Стой! Куда, бестолковая?! А худобушка только и знает ногой шмелей отгонять. Все хвостом отгоняют, а она — ногой. — Стой, стой смирно! — просит бабушка. — Я те песенку спою. — И поёт ей песенку то-оненькую: Уж ты белая красавица подружка, Сыры боры, сыры боры как завидишь, Ты подай с высоты голосочек! А корова ухо лодочкой наставила — слушает. А голосочка не подаёт. Чудная корова. — Хотим вот в колхоз, в вашу деревню, коровок своих определить, — говорит бабушка. — А колхоз чтоб нам молока присылал. Папка бы твой и возил на грузовике. — Ну и отдай! — охотно советует Алёна. — Да, «отдай»! — качает головой бабушка. — Легко ли с родной-то душой расстаться? «М-м-м…» — говорит родная душа и ногой — брык. Хорошо, что бабушка уже ведёрко отняла, а то бы всё молоко на земле было. — Баушк, у тебя вся скотина какая-то разбойная. Что куры, что корова. — Ты ещё моего поросёночка не видела! — гордо отвечает бабушка. — Такой озорник! — Баушк, а он тоже родная душа? — Идём-ка, идём… Обратно идут через лес. Алёна держит ручку ведра. — Баушк, а что такое «сырыборы»? — Ну, бор — значит лес. Сырой. Вроде как наш, с болотцами. — Хм! Сырыборы, — смеётся Алёна. А вот и ёлочка приметная и под ней грибы. Правда, никто не взял. Алёна кладёт их в подол. — Баушк, ну расскажи. — Что рассказать-то? — Сказку. — Про разбойников? — Нет, про Цаплиных. — Только это, внучка, не сказка. Так про нашу деревню старые люди говорят. Я ещё такая, как ты, была, слышала… Глава II. Белая цапля В одной деревне — ну, в вашей, к примеру, в Марьине, жили два брата. Один старший, другой младший. Младший песни играл хорошо, сказки знал. А Старший всё больше по хозяйству. И купить-продать умел. Торговая душа. Вот раз и говорит он Младшему: «Поедем, Младший, на ярмарку, твоего коня продадим, всё равно ты с хозяйством не совладаешь. А деньги разделим поровну. Да ещё я тебя год кормить буду». Ну, тот согласился. Вот едут они дорожкой через лес. — Этой? — спросила Алёна. — Может, и этой. Да ты не переспрашивай! Сказка от переспроса портится. Ну вот, ладно. Младший впереди едет и слышит, будто конь ему говорит: «Не продавай меня, хозяин, в чужие, злые руки. Я тебе за то службу сослужу, чудо покажу». «А какое чудо?» «А вот такое. Сверни-ка с тропы». Ну тот и свернул. Глянул — кругом лес да болота. А на болоте, ну прямо среди топи, — сад. И вот ещё диво: ходит по этому саду белая-белая цапля. То яблочко клюнет, то вишенку. Сказать кому про такое чудо — не поверит никто. Младший осадил коня, говорит: «Так бы и глядел, и глядел — никуда бы дальше не ехал». А Старший отвечает: «А я бы этот сад купцам продал. Большие бы деньги взял. Заборчиком огородим, что это, мол, наше. Пошли-ка поближе». Увидела их Белая Цапля, закричала горько, будто заплакала. Да вдруг лапами — раз-раз! — и скатала весь сад в скаточку. Ну словно половичок. Подбежал тут Старший, схватил птицу, а она крыльями забила — полетела над болотом. Он только и сумел, что за край скатки ухватиться. И оторвал кусок. Посыпались на землю яблоки, груши да смородина с вишенью… Вот и стали с тех пор в нашем лесу эти деревья и кусты расти… Заспорили братья: «Ты зачем хватать-то стал?» «Молчи уж, разиня! Я вот хоть кусочек урвал. И ты бы мог». «А мне и не надо», — говорит Младший. Вернулись они домой. Старший подбежал к крыльцу, раскатал скатку — глядь, а это самый что ни на есть простой половичок! Ну какие у нас бабы по деревням из лоскутов плетут. Рассердился Старший, продал его какому-то заезжему купцу. А Младший совсем покой потерял. Будто ему чего не хватает. Стал ездить, ездить к тому болоту, Белую Цаплю ждать. Долго она не прилетала. А как-то ночью (заночевал он там у костра) и подлетела. «Не цапля я, — говорит, — а заколдованная девица. Ну вроде царевна, как в старину называли. И велел мне злой колдун сад караулить. «Укараулишь, говорит, да найдётся добрый человек, что возле сада дом поставит и тебя, Белую Цаплю, в дом возьмёт — вот тогда и чары спадут, опять девицей станешь». А я, видишь, не укараулила». «Найду я тот лоскут», — пообещал Младший. «А доброго человека где взять?» — спросила Цапля. «Да вот хоть и я не злой. Или, может, не подойду?» Ну, дальше. Пошёл Младший за Цаплиным счастьем по свету. — И нашёл, бабушка? — Да где ж найдёшь? В каждом доме половики лежат. Так и вернулся ни с чем. — А как же? — А вот так. Да ты не переспрашивай, сама скажу. Поставил Младший себе дом на болоте возле тех груш да вишенья, что из Цаплиной скаточки просыпались. — А цапля, бабушка? Расколдовалась? — Куда уж! Ведь сад-то не уберегла. Правда, доброго человека нашла. За то и подарил ей колдун одну недельку в году, чтобы и ей в эти короткие денёчки в образе человеческом походить. А так птица и птица. Старые люди говорят, стали с тех пор встречать у нас на болотах Белую Цаплю. Кто ни пойдёт, тот и увидит. Только и разговору: «Цапли, цапли…» Вот и прозвали деревню нашу, что возле самого первого дома, дома Младшего, выросла, — Цапельки. Ну, а жители её, ясное дело, — Цаплины. Вот и весь сказ. — Баушк, — засмеялась Алёна, — а ты совсем и не молчун! Я тебе, баушк, всё-всё помогать буду. Глава III. Эта девочка Таня Эта девочка Таня под вечер сама пришла. Пришла и говорит: — Не скучно одной-то? Пойдём ко мне в куклы играть. И пошли. У Тани три куклы. Одна в платьице, совсем ещё новая. Другая — голыш. А третья — тряпичная. Она уже перемазана вся. И нос, и щёки тоже. И платье старенькое. — Чур, мои будут две дочки, — сказала Таня. И взяла себе новую, в платьице, и тряпичную. Алёне достался голыш. — Как его зовут? — спросила Алёна. — Не знаю. Борька, наверно, — ответила Таня. — Пошли с нашими детками гулять. Алёна сняла с головы платок, положила на него Борьку и завернула конвертиком: хочет — уголком платка прикроет ему лицо от солнца, а хочет — откроет, чтобы он вокруг поглядел. И песенку ему спела: Спи, мой Боря-мужичок, Повернися на бочок. А Таня смотрела-смотрела и говорит: — Зря я тебе Борьку дала. А потом ещё говорит: — Мою любимую дочку зовут Эльвира. А эту замарашку — Даша. — И ты её не любишь? — Нисколечко! — Ой! — удивилась Алёна. — Как же так? — Надоела она мне. Я её в лес заведу и брошу. — И бросила Дашутку в кусты, что росли возле дома. — Пусть её тут волки съедят. А Даша эта упала в траву и, наверно, заплакала. Таня и Алёна постояли у крыльца. Помолчали. — Она, может, у тебя баловница была? — спросила Алёна. — Да нет. Просто грязнуха-замараха. — Она, может, грубая? — Ничего и не грубая. — Наверно, она тебе не помогала? — Она мне обед варила, — сказала Таня. — И бельё на речке полоскала. А я её не люблю… Пошли отсюда. Она взяла Алёну за руку и повела в огород. В огороде у Тани росли красные маки. — Хочешь, доченька, цветок? — спросила Таня куклу Эльвиру. И сорвала ей большой мак. А пока ножку ломала, весь красный бантик-то и осыпался. Таня бросила зелёную круглую головку, которая осталась на месте цветка, и сказала: — Эта Эльвира — всё только «дай» да «дай». А Дашутка меня прямо так любила, всегда перед бабушкой заступалась. — У тебя бабушка сердитая? — спросила Алёна. — Да нет. Ей что Даша скажет, то она и делает… Пойдём огурцы польём, мне бабушка велела. Гляди, солнце садится. В огороде стояла кадушка с чёрной водой. Алёна заглянула туда и увидела стриженную беленькую девочку с куклёнком. А рядом — ещё девочку, побольше, с тёмными косами. Красивую. Таня дала Алёне черпачок, а себе взяла лейку. — Набирай воды, пошли. Алёна зачерпнула. Девочки в бочке замутились, распались, только белые пятнышки от платьев на воде. — Ты очень-то не гляди, там водяной живёт, — сказала Таня. — Так и затянет в бочку. Алёна ничего не сказала и поскорее пошла с водой вдоль грядок лука и моркови следом за Таней. Одна луночка от моркови была свежая, утренняя. Это здесь Таня с морковиной разговаривала. «Не буду я с ней дружить, — подумала Алёна. — Нет, не буду». Земля на грядках была рыхлая и сухая. Листья вяло опустились, но плети туго и цепко держались над землёй, и на них сидели крепенькие пупырчатые огурчики. Девочки аккуратно лили под листья воду, чтоб не сбить огурцы. Алёна увидала, как Таня нагнулась, сорвала огурец и спрятала в карман платья. — А тебе не дам, — сказала она кукле Эльвире. — Дашутка одна там в лесу, а ты за мою юбку держишься! Алёна носила, носила воду, черпала её и старалась не смотреть в чёрную кадку. А потом босым ногам стало холодно и плечам тоже. И солнышко ушло туда, за болота, за лес. — Мне домой пора, — сказала Алёна. — Завтра приходи, — позвала Таня. — Да ты беги через огороды, здесь калиточка есть. Алёна пошла, потом вернулась, протянула голыша: — Борьку возьми. — Давай. Сними с него свой платок-то. — Дак ведь замёрзнет. Таня задумалась. — Ну ладно, пусть он ночку у тебя переспит. Завтра отдашь. Алёна хотела завтра не приходить. Но Борька уже спал, и Алёна тихо поднялась по ступеням в избу, уложила куклёнка на свою подушку. А потом вспомнила: «А Дашутка-то как?» — и прямо холодно ей стало. Выбежала на улицу. — Ты куда? — крикнула вслед бабушка. — Я сейчас! Подошла к Таниной избе, а уже темно и кусты тёмные. Вдруг что-то там, в кустах, задвигалось, забелело… А потом ступеньки Таниного крылечка скрипнули, будто по ним поднимался кто-то. Подобралась Алёна к кустам, потянулась за куклой… А нет её. Нет как нет. Только в Таниной избе дверь хлопнула. «Ну и хорошо, — подумала Алёна. — Может, я с ней ещё буду дружить. Там посмотрим». Глава IV. Женя Соломатин Алёна проснулась утром, а под окном Женя Соломатин. Стоит, босой ногой землю ковыряет. Алёна обрадовалась: — Женя! Ты откуда взялся? — Из Марьина… Этот Женя Соломатин очень медленно говорит, прямо не дождёшься. — Ты теперь тоже здесь, в Цапельках, будешь жить? — Нет, мы на покос… Полянки выкашивать… — Кто это «мы»? — Ну… мы… Мужики… — «Мужики», — передразнила Алёна. — Ты-то что, косил? — А то… — И получилось? Женя ничего не ответил, опять землю ногой немножко раскопал. Женя Соломатин врать никогда не будет. Раз говорит — косил, значит, так и есть. Только вот не получилось. Женя в этом году в школу идёт. Он большой. Он много чего знает. А говорит медленно. — Жень, ты заходи в избу-то, бабушка нас кашей накормит. Ты меня как нашёл? — Спросил… И Женя пошёл к крылечку. Бабушка Женю не стала прогонять, а посадила за стол: — Давай, жених, ешь за двоих! — Баушк! — удивилась Алёна. — Ты откуда знаешь, что Женьку моим женихом дразнят? — Так ведь вот догадалась. Женя поел, обтёр ладошкой рот и собрался уходить. — Ты куда же сразу-то? — заволновалась Алёна. — Мы бы в мячик поиграли. — Пора… — ответил Женя. — Отец осердится… — Ну иди тогда. Только, Жень, вдоль деревни пройдём, а? — Зачем?.. — Потом скажу. И они пошли. — Ты смотри, Жень, какие номера на домах написаны, ладно? А то я номеров не знаю. — Для чего тебе?.. — Потом, потом расскажу. Ну? — На вашем номер два… — прочитал Женя. Алёна закивала головой: — Вроде птицы, да? Как она сидит. А на этом, Жень? Здесь одна моя знакомая девочка живёт, Таня. У неё как раз три куклы. Она, может, тебе одну даст поиграть. — Ты… ты что? — Ой, Жень, я и забыла. А мальчики никогда в куклы не играют? Женя не ответил. Стал читать номер. — Номер три это. Видишь? — Ага, — ответила Алёна. — Вроде птицы, как летит… А первый? — заволновалась Алёна. — Где же первый? — Единица, значит… Они прошли всю деревню и вернулись обратно. — Нет единицы, — сказал Женя. — Плохо ты глядел! — рассердилась Алёна. — Ты, может, единицу-то не умеешь? — Ну да, сказала!.. — Как она пишется? Покажи! Женя сердито начертил ногой на песке палочку и наверху носик. — Ой, а это вроде птица стоит на одной ноге! Ты верно рисуешь-то? Это же цапля! — Зачем тебе?.. — опять спросил Женя. Алёна пошла провожать его и стала рассказывать про Белую Цаплю. — Подследить бы!.. — сказал Женя. — А это не сказка?.. — Что ты! Старые люди говорят. — Сказка… — Да ну тебя! Они шли и шли по тропке через лес и вышли к поляне. На поляне стояли два шалаша из веток, покрытые сеном. На поляне и возле кустов лежала зелёная покошенная трава, а в одном месте вдруг срезанная красная шляпка. — Ой, подосиновый скосили!.. — Алёна подняла свеженький грибок. — Давай, Жень, грибов наберём! Здесь грибов много! — Давай. Вот бадеечку отцову возьмём… И они пошли. Грибы такие, они любят прятаться. Спрячется и сидит. Ходишь-ходишь около!.. Но уж если нашёл, он сам тебе про все грибные секреты расскажет. Кто первый найдёт, тому и расскажет. Первым нашёл Женя. Промолчал. Алёна сама увидела. — Ой, Жень, вот дак гриб! Гриб назывался белый, а почему белый, потому что шляпка внизу чем-то таким белым плотным подбита. Это у молодого. А сверху-то шляпка коричневая, немного бугристая, крепкая! И ножка белая, тоже крепкая, прямо не отщипнёшь! — Я ещё найду, — сказал Женя. Присел на корточки и снова нашёл. Тоже белый. В траве, на полянке. А Алёна всё возле папоротников ходила, там и нет ничего. — Найди ещё, — попросила она. — Сейчас… Женя обошёл вокруг дубка и опять нагнулся, из-под листьев ма-аленький грибок выкопал, белянок! — А я-то что? — спросила Алёна. Она села в траву, ведёрко возле поставила. — Невезучая я, Жень. — Ну, де́ла-то, подумаешь!.. — Нет, Жень, мне мама говорила: «Вот была бы ты мальчишкой — значит, тебе бы повезло. А девочкой что!» — Твоему братишке, значит, повезло?.. — Какому братишке? — А ты и не знаешь? — Что ты, Женька, бестолковый какой! Про самое главное молчит! Кто тебе сказал-то? — Отец твой по дороге встретился на своём грузовике. Моему крикнул… Женя замолчал. Он очень медленно говорил, Алёна прямо не могла дождаться, пока он слово к слову прилепит. — Что?! Что сказал? — «Поздравь с наследником», говорит. Сын, значит. — Ой, ну и Женька же молодец! Алёна запрыгала, сбила бадейку, ногу об неё зашибла, потрогала косточку — ничего! — и снова: — А хорошенький братик-то? Не говорил? — Не… — Ну, пошли домой, хватит с этими грибами, ну их совсем! Алёна побежала по тропинке, не оберегая босые ноги от еловых шишек. — Погоди! — крикнул издалека Женя. Он и ходит-то медленно. А куда ему спешить? Ведь не у него братик-то народился! А дорога вдруг вильнула, крутнула и завела в малинник. Ягоды висят тяжёлые. Какую тронешь — упадёт, и останется одна белая сердцевина на ветке. — Иди, Жень, малины попробуй! Сюда, сюда иди! — У вас тут смородина чёрная, — сказал Женя. — И красная… А потом ещё полазал по кустам: — И крыжовник есть. И вдруг у Алёны сердце заколотилось… От страху, что ли, — она даже зажмурилась. Сад! Сад среди леса! Алёна выбралась из гущины, в крапиву влезла, ноги ожгла, даже не заметила. Только за кустами был не сад, а поляна. Её скрывали листья малины. И показалось Алёне — а может, и правда, — будто мелькнули белые крылья. Но когда вышла, никого не было. Только одни кочки сухие. Поляна как поляна. — Алён!.. — раздалось где-то совсем рядом. — Алёнка!.. Из малинника выцарапался Женя. Да так быстро. А сам оглядывается: — Алён! Там будто кто есть. Алёна взяла Женьку за руку. — Пошли-ка отсюда, — и потащила за собой. Одной рукой колючие ветки отводит, другой Женьку тянет, будто он маленький, а она взрослая. Бегут без тропинки неведомо куда. Далеко отбежали. Остановились. — Ты куда тянешь да тянешь!.. — проговорил Женя. — Заблудились, что ли? — Подожди, Женечка, сейчас всё уладим, — затараторила Алёна. — Вот по солнышку-то погляди. — Кабы умел! — ответил Женя. И Алёнка тоже не знала, как найти дорогу по солнышку. Может, за ним идти надо? Уж оно плохого места не выберет, куда попало не сядет. Да ведь это далеко. А лес большущий. А места глухие… Что делать-то? Что? Сама заблудилась и Женьку завела. Может, и волки тут… И вдруг видит — ёлочка будто знакомая! Небольшая, не выше Алёны. Ветки, как руки, вытянула и пальчики зелёные растопырила, ладошки протягивает… Батюшки мои, да это же та ёлка, под которой они с бабушкой грибы тогда сложили! Вот и трава ещё примята, и на стеблях лежит-белеет осколок от корешка подосиновика! Ещё поглядела получше — вот и дорога заросшая. И лес редкий совсем. Ну, теперь не пропасть! И тут только заметила — руки-то пустые: бадейку в малиннике оставила. Алёна опять потянула Женю, вывела на дорогу. Он ничего не говорил, только уж когда к деревне подошли, похвалил: — Ты молодец, Алёна, глаза зелёны. — Разве у меня зелёные, Женя? — А то какие же? Глава V. Втроём Они вышли прямо к огородам. А возле плетня, нагнувшись, стояла Таня. Она вроде бы полола грядки, а сама незаметно глядела на тех, кто вышел из леса. И кучка сорной травы так и лежала между гряд повядшая, ни один свежий листик на неё не упал. — Жень, вон Таня, моя подружка новая. — Ага… — ответил Женя. — Таня! — позвала Алёна. Но девочка и головы не подняла. Только тёмную косу назад отбросила, чтобы не мешала работать. Тут и руки её быстро заходили: хоп-хоп! Травинки так и полетели с грядки. И осталась нарядная площадочка рыхлой чёрной земли, а на ней крепкие стрелки лука. Потом, когда Алёнка с Женей были совсем рядом, Таня выпрямилась, отёрла согнутой в локте рукой красное лицо, косу притянула вперёд и улыбнулась. — Тань, у меня теперь братик есть! — сказала Алёна. — А тебя бабушка искала, — ответила Таня. — Куда это ты ходила так рано? Таня говорила Алёне, а смотрела на Женю. И Алёна сразу увидала, что у Женьки грязные, прямо чёрные ноги, штаны порвались на коленях. А Таня в чистом платьице и даже в сандалиях, да не на босу ногу, а ещё в красных носках. Уж такая красивая, такая красивая! — Ты полоть умеешь? — спросила Таня у Женьки. — А чего ж? — ответил он. — Давайте эту грядочку пройдём — бабушка велела — и побежим на плотину купаться. Только никому не скажем, ладно? Не скажете? — Что ты! — ответила Алёна. — Конечно… — подтвердил и Женя. — Вот и хорошо. А то у меня бабушка знаете какая! Женя молча нагнулся, стал вырывать траву. За один стебель потянул, а от него такой корень-корнище — белый удав, а от корня ещё беленькие щупальца, даже слышно, как рвутся, от земли отрываются. Тянул-тянул Женька да случайно и луковицу из земли вытянул — жухлую, маленькую, старую, даже трудно поверить, что из неё такие свежие крепкие стрелы к солнышку тянутся. Покраснел Женька, луковицу обратно в землю закопал и на Таню покосился. А она ничего, кажется, не заметила. Они пололи так: Алёна с Женей от начала грядки пошли — один слева, другой справа. А Таня с другого конца — одна во всю ширь грядки полола… Так и шли они друг другу навстречу. Алёна с Женькой, конечно, быстрее — ведь их двое! Но и Таня не медлила: хоп-хоп!.. Ловкая такая, прямо будто летит над грядкой! Алёна, может, и ещё быстрее бы выполола, да с Женькой беда! Ей не хочется, чтобы Таня видела, какой он медлительный. Алёна ему и помогает. Но вот и сошлись вместе. Таня совсем рядом выбрала мелкую траву и вдруг засмеялась и первая побежала к кадушке мыться. За ней Алёна. А последним, конечно, Женя. Таня отмылась, стала стряхивать воду с рук и, будто случайно, Женьку всего обрызгала. — Ты… ты что? — обернулся он. — Ой, бедненький! — засмеялась Таня. — Не очень мойся-то, купаться ведь идём. — Я и так не очень… — Конечно, а то будешь красивый — вороны унесут. Правда, Алёнка? — Не знаю. — А чего тут знать? — и отвернулась от Жени, спросила про другое: — Как мой голыш-то, Борька, ночью не кричал? Тут Алёна и вспомнила, что забыла про Борьку и отдать его Тане забыла. — Я принесу его сейчас, ладно? — Потом, — отмахнулась Таня. — Твоя бабушка его, наверно, уже накормила. А моя-то Дашутка домой пришла. Ох она и хитрая! — Почему хитрая? — спросила Алёна. — А как же! Вот я сказала, что хочу её в лесу бросить, а она как услышала, поскорее камешков в карманы набрала и по дороге раскидала. Потом по камешкам обратный путь нашла. Женя слушал, раскрыв рот. — Про кого это?.. — Про дочку. Я её в лес завела, к волкам, а она вернулась. Ну, я и рада. Пускай, — ответила Таня и отбросила назад косу. — Пошли. Они все трое побежали вдоль деревни и свернули к ручейку, перегороженному земляной плотиной. На той стороне ручья был луг, там часто пасли коров, вот им и устроили водопой. Там и земля вся была изрыта копытами. А с этой стороны берег был покруче, но внизу намыло песочку — приходи да купайся! Алёна стянула платье, повесила на кустик — и в воду! А вода тёплая, пахнет тиной, ивами, молоком… — Ой и хорошо, ребятки! — закричала она и захлопала руками по воде. — Идите скорей!.. А потом «поплыла» к берегу: вцепилась руками в илистое дно, а ногами брызгает. Женя начал было раздеваться, но поглядел на Таню и не стал. А Таня спустилась к ручью в своих сандаликах и носочках. И чего это она нарядилась? Спустилась, села на траву возле куста, ноги вытянула. — Грязища тут, — говорит. — У вас в Марьине речка есть? — Есть… — ответил Женя. — А что? — А то, что скоро наши Цапельки к вам в Марьино переселять будут. — Говорят… — кивнул Женя. — Не жалко уезжать? — Мне всё равно. Здесь скучно. — Ох у нас и речка хороша! — закричала из воды Алёна. — Что ж ты плавать не научилась? — пожала плечами Таня. — Она ещё маленькая… — отозвался Женя. — Научится. — А ты почему, Женя, так медленно говоришь? Алёна и ногами болтать забыла. Разве можно про это спрашивать? Женя ничего не ответил, покраснел. Он подошёл к речке, стал ломать ивовую ветку. — Не будешь купаться? — спросила Алёна. — Нне… — Ну и я не буду. Она вылезла из бочажка, надела платье, отжала трусы. Ей почему-то стало не так весело, как было всё это утро. И вспомнила, что бабушке не сказалась, как пришла. И эта девочка — Таня… «Не буду я с ней дружить», — опять подумала Алёна. — Я побежала! — крикнула она, взбираясь на берег. — Ты пойдёшь, Женя? — Пойду… — ответил он. Как телёнок. Ну чисто телёнок! И ресницы белые. Таня тоже встала, отряхнула нарядное платьице. — Подождите меня. — И зашагала рядом. Шли молча. Алёна спешила, морщила лоб. Женя, низко нагнув голову, пылил впереди себя ивовой веткой. А Таня что-то напевала, улыбалась. И когда подошли к дому, вдруг обняла Алёнку: — Знаешь, Алёна, я спрошу маму. Если она позволит, я тебе Борьку-голыша насовсем отдам. — Не надо мне, — ответила Алёна, вывернулась из-под Таниной руки и побежала к дому. На крыльце стояла бабушка. — Алёнушка! Внученька! Как давно ушла, а всё нет и нет… Алёна обняла её. У бабушки были мягкие, тёплые и немного мокрые щёки. Вот стыдно-то Алёне! — Бабушка, ну миленькая, ну бабушка… — залопотала она. Бабушка улыбнулась: — Ладно, идите в дом, пообедайте. Уж и щи простыли. Ребята уселись на лавке. — Бабушка, я бадейку дяди Пашину, Жениного отца, в лесу потеряла, — сказала вдруг Алёна. — Как же ты? — Да мы с Женькой в малинник зашли. Там и крыжовник растёт, и смородина… — Я это место знаю, — кивнула бабушка. — Там ходил кто-то, — проговорил Женя. — Я завтра пойду возьму бадейку, — сказала Алёна. Ей стало тепло от щей, разморило после купанья. Да ещё бабушка ей нравилась. Хорошая у неё бабушка. — Нет уж, теперь вместе пойдём, — отозвалась бабушка. — Теперь побоюсь так-то отпускать. Заблудились вы? Что долго-то? — Мы, баушк, грядку у Тани пололи, а потом на плотину купаться бегали, — выпалила вдруг Алёна. Она не хотела говорить и промолчать, соврать не хотела. И теперь покраснела. Глаза ей защипало, и слёзы — кап-кап — в тарелку. — Да что ты, глупенькая? — Баушк, не говори Таниной бабушке, а? Не говори! Мы обещали. — Полно, полно, не скажу. А обманывать-то и чужих негоже. Ну, поели? Идите гуляйте. — Я к отцу… — сказал Женя. Он зашарил руками по лавке. — Ой, да я кепку вроде бы у Тани оставил… — Ну иди бери, — ответила Алёна. — Я не пойду. Да заходи завтра! — А то… Алёна взяла с сундука свёрнутое вчетверо пёстрое одеяло, постелила на лавке, свернулась калачиком. Глаза сами закрылись, заходили перед ними деревья, кусты, гладкая жёлтая вода бочажка… — Ты, баушк, посуду-то не мой. Вот я встану… — Ладно, ладно, куда ж я без тебя, помощь ты моя неусыпная!.. Глава VI. Борька Алёна во сне вспомнила: у неё братик! И сразу села: — Баушк! У меня ведь братик! — Знаю, знаю. Бабушка как раз ставила самовар, лучинки в трубу подбрасывала. — Как же ты узнала? — Да отец заезжал, пока ты по лесу-то бегала. — Ой, папка! За мной заезжал? — Нет, Алёнушка, в колхоз, по делу. Ведь вот скоро наши Цапельки в вашу деревню переедут. Слышала? — Ага. А как? Как переедут-то? — А так. Разберут дома по брёвнышку, перевезут. А чтоб не спутать, где какому бревну лежать — которому вверху, которому внизу, — краской номера напишут: первое, мол, второе, третье… — И ты, баушк, переедешь? — Не знаю. Жаль мне. Плохи ли наши Цапельки? — Хороши, баушк. Я уж привыкла. — А всё домой тянешься. — Я, баушк, не тянусь. Я братика поглядеть хочу. Поиграть с ним. — Ещё ой как наиграешься! Это ведь тебе не кукла, — и кивнула на кровать, — вот лежит и лежит, помалкивает. Алёна встала с лавки, одеялко сложила, взяла в руки голыша. Был бы он её голыш, ох она б его и любила! А то он и хороший, а глаза вроде бы сердитые. — Баушк, а как его назвали? — Братика-то? Борисом. — Ой! — Чего ты? — И голыша тоже Борькой зовут! Баушк, а он на кого похож? — Да ить я не видела. — Баушк, а у него глаза не сердитые? — Ой господи! Что ты говоришь такое! — А вот у Борьки моего… Баушк, я пойду его Тане отдам. — Ну иди. Алёна вышла. На улице уже не жарко. Солнышко хоть и не закатилось ещё, а светит в полсилы. Подошла Алёна к Таниному дому, а Таня на лавочке под окном сидит. — Чего несёшь Борьку? Надоел? А сама отвернулась, не глядит на Алёну. — Да нет, наигралась уже. — Ну давай. Ябедничать-то не стыдно? — Неужели Женька сказал? — А то кто же! Я спросила, он и сказал. — Женька никогда не врёт! — обрадовалась Алёна. — Он ни вот столечко не соврёт! — А тебе, — сказала Таня и сердито поглядела, — а тебе секрет никакой доверить нельзя. — Нет, можно! — обиделась Алёна. — Нет, можно, можно! А что это за секрет — бабушке врать. Она у меня хорошая. — У меня не хуже твоей, — ответила Таня. — А раз обещала не говорить… — Так ведь моя бабушка твоей бабушке не скажет. — «Моя бабушка», «твоя бабушка», — передразнила Таня. — А вот Женька бестолковый говорил громко, моя и услышала. Теперь меня завтра на покос не берёт. — Куда? — На покос. Сено ворошить. — И я хочу. — Ступай. Мне-то что! Таня снова отвернулась, стала голыша Борьку на лавочке усаживать, разговаривать с ним, будто Алёны здесь и нет совсем. — Ну что, дурачок, соскучился у чужих-то людей? В гостях хорошо, а дома лучше. Верно? Не мыли небось тебя? Не кормили? — Кормила его бабушка, — сказала Алёнка, и голос её дрогнул. А Таня опять: — Ну не беда, сейчас сварим кашки… «Кашки»! А сама дочку в лес к волкам отвела… Алёна постояла, постояла и пошла домой. И так-то ей обидно! Эта девочка Таня… И отец вот приезжал — не дождался. Домой не берёт. А почему? Потому что никто её не любит. Села Алёна на крыльцо, голову в ладошки опустила. Вышла бабушка из избы, села рядом: — Ты чего пригорюнилась? — А ты меня любишь, баушк? — Ой ты светик мой! А как же? — Я, баушк, у тебя жить останусь. Насовсем. И всё-то время буду тебе помогать. И полоть, и поливать, и поросёночка кормить. — Заскучаешь, — улыбнулась бабушка. — Ведь купаться-то на плотину я не бегаю. Алёна покраснела. — Я, баушк, и купаться-то не люблю. И плавать не научилась. — Ну и ладно. А завтра на покос пойдём. И бадеечку дорогой прихватим. Да? Алёна поднялась со ступеньки, обняла бабушку за голову так, что бабушкин старенький платок на затылок съехал. Глава VII. Встреча Утром бабушка подняла Алёну рано: — Вставай потихоньку. Сбираться будем. Алёна умылась в сенях у рукомойника, белые волосы частым гребнем пригладила. — На́ вот платочек. Наденешь потом, — сказала бабушка. — И платье с длинными рукавами бери, руки-то не обгорели бы. — Да что ты, баушк, я ведь и так всё по солнышку. — Слушай меня, уж я знаю. Поели они, попили молока — и в путь. Бабушка кошёлку с собой взяла — яиц положила, картошки, огурчиков. И вот уж шагают по лесной дорожке, которая от огородов к лугу ведёт. — В малинник-то свернём? — спросила бабушка. — Свернём. И у той знакомой ёлочки; что с Алёну ростом, повернули направо. Немного и прошли, а лес уже будто другой — кустистей, чаще. Алёна побежала вперёд, оглянулась и увидела: тут вчера малину брала, а тут полянка, та самая… А отсюда, из малинника, Женька выломился, перепуганный. Ну так и есть! Вот она, бадеечка, стоит под кустом. Обрадовалась Алёна. Заглянула в ведёрко, а там… Может, почудилось? Яблоки! До половины… — Баушк! — позвала шёпотом. Та не услышала. Алёна протёрла глаза, снова заглянула. Яблоки! — Ой! — закричала она и бросилась бежать, не разбирая дороги. Набежала на кого-то, обрадовалась сперва. — Бабушка! — А потом глянула вниз — сапоги. Так и застыла. Здоровенные сапоги, мокрые от росы. Брюки в полоску, старые. Синий пиджак. Подняла голову, а прямо над её головою — белая борода. Глава VIII. Младший Рванулась Алёна, а дед держит за руки, не отпускает: — Не вертись, не вертись. Где бабушка? — А вот я, — говорит бабушка. — Что ты мне девчонку напугал? Гляди — побелела вся. — Это она меня напугала. Вылетела из малинника, как птица! — засмеялся дед. Засмеялся он не страшно, только зубов у него не было. А лицо широкое, глаза светлые, будто повыгорели. — Давно ли ты птиц стал пугаться? — улыбнулась бабушка и протянула ему сухонькую руку. — Ну здравствуй. Когда прибыл-то? — Три дни уже тут. — Ох и шатун, ох и шатун ты! — покачала головой бабушка. — Нашёл чего? — А то ж! Такие саженцы привезут — прямо охнешь да сядешь! Вот оно что, они знали друг друга — бабушка и этот старик. И теперь говорили про своё. — Так и бросишь Цапельки? — спрашивал дед. — А как быть? Одна во всей деревне останусь? — Зачем одна. Я-то что — не человек? Ведь сад здесь будет, понимаешь? Работы сколько! Зато и благодать какая! Лес поредел и вдруг — вот диво-то! — вместо берёз за малинником стали видны яблони. А на них красные и белые яблоки. А на яблоках — солнце. Где солнце, а где тень. Яблоки плотно-плотно к ветке притиснуты, так и жмутся, прямо боками толкаются. И не блестят, затуманены, будто пала на них роса. А дальше — вишенье. Как огонёчки красные, как фонарики на ветках понавешаны. А трава под деревьями высокая, нескошенная, и в траве тоже будто фонарики. Это вишня да красные яблоки нападали. А над садом — небо. И такая тишина… А пчёлы — вж-вж! — так и шныряют туда-сюда. Брюшки у них жёлтые, пушистые и лапки тяжёлые от пыльцы. Никогда, ну никогда не видала Алёна такого чудесного сада! Но это ещё что! За яблонями виднелась крыша дома. Серая крыша из щепы, окошечко на чердаке. А вот и вся избушка из кустов выглянула — старая, приземистая, серая. Алёна всё не могла понять, чем она на другие не похожа. В деревне ведь тоже бывают старые избы, осевшие. А эта чем-то не похожа. Она старее всех, вот что. Потом ещё заметила: возле деревенских домов всегда площадочка притоптана, а здесь — лесная поляна. Трава почти не смята, былинки прямо на крыльцо лезут и по завалинке в окно. Алёна даже нагнулась — поглядела, не на курьих ли ножках дом стоит. — Входите, гости дорогие, — сказал дед. Сени в доме оказались пустыми, ничем не захламлёнными. Комната одна. Широкая, в три окошка. По избе — запах яблок. Пол вымыт недавно. На нём трава разбросана — вместо половика. Лавка тоже выскобленная, чистая, а на столе хлеб да сахар в пачке, — такой отец из города привозил. — Ждал, что ли, кого? — спросила бабушка, осматриваясь. — А вас и ждал. Нашёл в лесу бадеечку, ну, думаю, значит, и гости будут. Сейчас самовар вздую. Он ушёл в кухню, за переборочку. Слышно было, как он щиплет там лучину и жужжит себе под нос: Раскрасавица белая птица Сыры боры́, сыры боры́ облетала, Мой домочек во борочке увидала… Алёна затаилась, прислушалась. Ты лети-то-ка, белая птица, Вей гнездо, вей гнездо в моём доме. Старик замолчал. Алёна стала разглядывать комнату. Стены были бревенчатые, пустые, без фотографий. Таких ни у кого в деревне нет. В простенке между окнами висело большое зеркало в деревянной раме. Алёна поглядела на себя и засмеялась: зеркало ей щёки раздуло, нос сплюснуло, а глаза в разные стороны развело. Она голову откачнула — и вот уже лицо стало длинное, как огурец, нос на нём тоже длинный, а глаза где-то на щеках! — Дедушка! — позвала Алёна со смехом. Да и осеклась. Увидела: из-за зеркала торчало длинное белое перо. Не куриное это. Да и кур у деда нет. Не куриное. Дикое какое-то, лесное. Она подошла на цыпочках к перу, протянула руку, но дотронуться не решилась. Отвечает красавица птица: — Я к тебе бы, к тебе поспешала, В сы́ры боры́, в сы́ры боры́, в сы́ры бо́ры, Только ждут меня малые детки. — Баушк! — позвала Алёна шёпотом. — Слышишь, что он поёт? — А что? — не поняла бабушка. — Твою песню-то. «Сырыборы»… — Ну что за диво… — Чего вы там шепчетесь? — проговорил дед, ставя на стол самовар. — Давайте-ка чай пить. Бабушка достала из корзины всё, что было, разложила на столе. А дед ещё яблок принёс — они у него в углу в берестяном коробе стояли. Вот и пахло-то от них по всей избе, как в саду. — Ко времени приехал, — сказал он. — Аккурат яблоки падать начали. Дед пил чай не спеша, из блюдечка. Алёна на него всё глядела, глядела, прямо глаз отвести не могла. Дед заметил это, поставил блюдце на стол, засмеялся: — Что, глазастая, али признала? — и подал ей самое большое яблоко, с веточкой и двумя листочками. Напились чаю. Бабушка стала прощаться. — Куда так рано? — удивился дед. — А мы идём сено сушить. — А… Ну берите еду. — Что ты! Я тебе с Алёнкой ещё пришлю. — Бабушка заспешила, перевязала платок перед зеркалом, и они все трое вышли. Алёнка оглянулась на сад, на избу и вдруг остановилась: возле двери прибита дощечка, а на ней цифра. Вот точно такая, как Женька на песке рисовал: будто стоит на одной ноге красавица белая птица. — Баушк! — Поспешай, поспешай, Алёна. — Провожу пойду, — сказал дед. — Я там в бадеечку-то яблок насыпал. — Ох, дедушка Младший, а я как тогда испугалась! — вспомнила Алёна. — Чего ж пугаться-то? — Да ведь не было их вчера. — Эх, цапелька, мало ль чего вчера не было, а завтра есть. А что это ты меня так величаешь: «Младший»? Вроде бы старее меня никого в округе не сыщешь! Алёна промолчала. Она, робея, взяла деда за руку. Рука у него была большая, толстая, добрая. Только вот что это он её так чудно назвал — «цапелька»? Глава IX. Сено Алёна с бабушкой шли по заросшей дороге, держа за ручку бадейку с яблоками. Вскоре свернули в сторону и по мокрым болотным кочкам еле видной тропинкой выбрались к тому месту, где стояли шалаши косарей. Женя, видно, не знал этой тропы по болоту, вот и брели они вчера долго. А поляна-то близко совсем. Возле шалаша уже собрались женщины. Грабли, привезённые на телеге, лежали тут же. Кто-то заметил Алёну с бабушкой: — Ну вот, помощь пришла, теперь и начинать можно! Алёна оглянулась: Женьки нигде не было. Может, уехали? Потом, когда немного стихли женщины, услышала неподалёку: Вж-их! Вж-их!.. Это косили-выкашивали соседнюю лесную поляну. — Не разучились ещё! — похвалила бабушка. — А то всё машины да машины, мужикам и силу приложить негде. — Машины — оно хорошо, — подхватили другие, — да на наших полянах им не развернуться. — Ничего, пускай мужики кости поразомнут. — Верно! Алёна боялась — не достанется грабель, разберут женщины. Они, как бы между делом, осматривают их, меняют, всё ищут получше. Но и Алёне остались одни. Ручка у них сухая, тёплая — на солнце нагрелась — и гладенькая, многими руками отглажена. Лёгкие грабельки, ничего. Выбрала Алёна рядок — раз граблями! Повезла к себе чуть повядшую, ещё зелёную, тяжёлую траву. А трава сбирается вокруг грабель, вон уж сколько! — Ты сено-то никогда не сушила? — спросила бабушка. — Нет! — Ну, гляди тогда. Бабушка прихватила грабельными зубьями охапочку сена, приподняла и растрясла по стерне. — Видишь как? Понемножечку, чтобы солнышко каждую травинку достало… Подняла и Алёна грабли. А они тяжёлые стали от травы. Тряхнула ими — грабли пустые, а трава опять вся в кучке. Не высохнет так. — Ну, давай вместе, — сказала бабушка. — Положи свои-то грабли, берись за мои. Вместе хорошо пошло! — Уж ты и молодец! — похвалила бабушка. — А что, баушк, я смышлёная! Верно? — Ну иди теперь своим рядком. Алёнка пошла. И тоже всё получилось. Где поднять не может, так пораскидает, чтоб трава сохла. Стала она бабушку догонять. А потом и перегнала. Дошла до конца поляны, а там уж женщины собрались. — Вот и полянку пораскидали, — говорят, — на другую теперь можно. — И Алёну хвалят: — Ладная ты у нас помощница. Не устала? Дальше-то с нами пойдёшь? Алёна рада. — А как же. Пойду! — И за ними следом. Потом оглянулась, а бабушка-то не управилась. Приустала, видно. Лицо рукавом вытирает. Стыдно Алёне. И как это убежать хотела? На похвалу польстилась?! — Мы с бабушкой вас догоним, — сказала Алёна женщинам. И пошла по бабушкиному ряду ей навстречу. Так они до обеда сено трясли. Глава X. Горячее солнышко А солнышко горячее. Алёне жарко в платке, да в платье с рукавами, да в ботинках. А лицу, хоть ничего и нет на нём, ещё жарче. И грабли потяжелей стали, и спину заломило. Но вот по лесу задребезжало, застучало. — Обедать!.. — закричал кто-то. Другие, может, не знают — кто, только Алёна сразу распознала: Женин это голос. Он обед привёз. На телеге, значит, ехал, один правил лошадью. Все сразу пошли к той поляне, где шалаши. А там на телеге бидон стоит. А Женька гордый такой. Всё возле лошади ходит, гладит, хлеб ей даёт. К Алёне не подошёл. И она не подошла. Села с бабушкой в тени, за шалашом. Потом легла на траву, глаза прикрыла, а чуть-чуть всё же глядит. Там небо почти белое — раскалилось. Травинки у горячих щёк тоже в небо подымаются. Птица пролетела высоко… Но как-то незаметно крутанулось колесо, небо внизу оказалось, в нём птица плывёт, а рядом песочек — разбегись да прыгай, как в речку! Разбежалась Алёна, вот сейчас забултыхается, нырнёт в прохладу. А Женя Соломатин (и откуда взялся?) говорит: «Нельзя здесь купаться… Здесь омуты…» И отпрянула Алёна. И проснулась. Уж не так ей жарко — отлежалась в тени. Рядом бабушка. Тоже, видно, заснула. А на земле стоит пшённая каша в мисочке. Пожалели женщины будить их, поесть оставили, а сами дальше пошли. Села Алёна. Распрямила спину — ничего! Прислушалась. Тихо как! Только и слышно: пчела пролетит — жужжанёт; птица одна другой с ветки что-то крикнет. В деревне сроду такой тишины нет. А запах, травяной дух! Не сено ещё и уж не трава. Мёдом не мёдом, земляникой не земляникой пахнет. И Алёна подумала: «Хорошо он там живёт, в лесу, Младший». Подумала и обрадовалась чему-то. И вспомнила, как бабушка ему сказала: «Я тебе ещё с Алёнкой поесть пришлю». Этому и обрадовалась. Глава XI. Отец Алёна с бабушкой приехали домой, в Цапельки, на телеге, потому что бабушка очень устала. Вот приехали они, а дверь в избу открыта. Вошли — никого нет. А как глянули на стол, так и застыли: на столе скатерть постелена, щи дымятся — по тарелкам разлиты, хлеб нарезан… А тарелок — три… И нет никого. — Скатерть-самобранка, да? — спросила Алёна. Она знала, что так не бывает, но думала — у бабушки, может, и бывает! Бабушка села к столу, на лавку: — Ну, выходи, кто там за печкой прячется? — И ничего я не прячусь, — услыхала Алёна. И из-за печки вышел… отец. — Папка! Он был в чистом костюме, рубашка белая, руки отмытые. — Ну, стары да малы, давайте Борьку обмоем. — А где он? — стала оглядываться Алёна. — В чём мыть-то будем? Отец и бабушка засмеялись, а отец сказал: — Вот щами и обмоем. Садитесь, работники, к столу. Он был рад, папка. Он был красивый. А про Борьку непонятно говорил — пошутил, наверно. — Как Нюра-то? — спросила бабушка. Алёна насторожилась. Ведь Нюрой её маму зовут. — Ничего, — ответил отец. — Больно парень горластый, спать ни вот столечко не даёт. — Пап! — попросила Алёна. — Мне бы хоть глазком на него глянуть! — Увидишь скоро, — ответил отец. Он достал из-под стола белую бутылку, разлил из неё по стаканчикам. Себе налил и бабушке. — Ну, за Борьку маленького! — сказал он. — Чтоб рос большим. Алёна потянулась к отцу: — Папка, у нас очень бабушка хорошая. — А фотографии-то свои молодые она тебе не показывала? — спросил он. — Ведь первая красавица была. — Ой, сынок… — отмахнулась бабушка. — Чего теперь вспоминать. — Баушк, а ты давно была молодая? Бабушка засмеялась, не ответила. — А песни как пела! — покачал головой отец. — Она и теперь поёт, — проворчала Алёна. — Корове своей. Отец погладил Алёнкину голову: — Чего насупилась?.. Э, да ты, я вижу, носом клюёшь. Ложитесь-ка вы спать, работнички! И мне пора домой. Когда отец ушёл, Алёна поглядела случайно на лавку, а на ней — свёрток в серой бумаге. — Ой, баушк, что это? — Гостинец тебе, наверно. — А тебе? — Дак ведь я старая. Алёна покраснела. — Но ведь ты была молодая. Нет, баушк, чур, на двоих! — и развернула. А там было голубое, мягкое, как льняное поле, когда лён цветёт. И пахло тоже льном. Платочек! Голубой платочек в белую крапину. А рядом ещё что-то белое, тоже в крапину. В синюю. — Это, баушк, тебе. И у бабушки тоже стал платочек. У Алёны — голубой, а у бабушки — белый. Надели они свои платочки и стали друг против друга. И засмеялись. Бабушка покачала головой: — Правда, что стары да малы! И тут вошла девочка — Таня. Сразу углядела: — Ой, Алёна, какой платок-то! А потом вспомнила, зачем пришла. — Здравствуйте, Евдокия Тихоновна! — сказала она бабушке. — У нас соль кончилась. Насыпьте полстаканчика. А мы купим — отдадим. — Насыпь, Алёна, — велела бабушка. Алёне почему-то не понравилось, как сказала Таня, что они купят и отдадут. Будто бабушке соли жалко! Алёна насыпала побольше полстакана, подала. — Алён, — попросила Таня, — а ты дашь платочек поносить? — Это папка подарил, — ответила Алёна. — Не дашь? Алёна промолчала. И Таня пошла со своей солью. Потом обернулась к бабушке: — Спасибо, Евдокия Тихоновна. И закрыла дверь. — Баушк, — спросила Алёна, — она красивая? — Красивая девочка. Они и все в роду красивые, — ответила бабушка. Алёна вздохнула и пристроилась к бабушке мыть посуду. Вдруг бабушка согнулась, прижала руку к спине. — Ой, внученька! — и засеменила от шестка к кровати. Алёна подбежала, укрыла бабушку одеялом: — Ты полежи. Я посуду домою. — Бог с ней, с посудой. Посиди возле, расскажи что-нибудь. Алёна села на кровать, подумала, подумала, но ничего не вспомнила. Бабушка закрыла глаза, вроде бы задремала. И тогда Алёна тихо-тихо стала говорить: — Жила-была Белая Цапля. У неё был сад на болоте. А в саду — домик. И в домике она берегла белое перо. И вот пришла туда одна девочка. И как взяла она в руки это перо, так и выросли у неё крылья… — Что-что? — переспросила бабушка. — Очень уж тихо ты сказываешь. — Это я так, — смутилась Алёнка. — Сказку позабыла. Вспомню, потом скажу. Глава XII. Яблоки А утром Женя Соломатин сам прибежал. Алёна глянула в окошко, а он на крылечке сидит. Заторопилась, плеснула на лицо водой из рукомойника, повязала платок вокруг шеи, есть и вовсе не стала. И — скорей на улицу. Женя поднялся со ступеньки, на Алёну глядит во все глаза. — Ну и платок!.. — Хорош? — А то… Потом снова сел, вздохнул. — Ну, всё… откосились. Мне вот столечко покосить не дали. — Чего делать будем? — спросила Алёна. — Я… Я попрощаться… — Что, Жень, уже обратно? — Пора… В полдень тронемся. И вдруг из-за дома выплыла девочка — Таня. Опять в своих сандаликах и красных носочках. Праздник у неё, что ли? — Вы чего здесь сидите? Алёна была не рада. Она сказала: — Ничего. А Женя был рад. Он сказал: — Прощаться пришёл… — Знаешь что? — сказала Таня Алёнке. — Давай пойдём Женю провожать. И свернём в дедов сад, нам почти что мимо идти. Ох там и яблок! Женька натрясёт. Женя удивился: — Какой сад?.. — А тот самый, — шёпотом ответила Алёна. — Помнишь? Цаплин. — Это что ещё за цаплин? — засмеялась Таня. — Пошли, пошли, пока не жарко. — Не пойду я, — сказала Алёна. — Того сада трогать нельзя. — Что так? А я всегда-превсегдашеньки там яблоки рву. — У вас же, Таня, свои есть. — Чужие вкуснее! — Вот из-за этого всё и случилось, — горячо заговорила Алёнка. — Старший брат на чужое, на дармовое позарился, из-за него и Белая Цапля не расколдовалась. — Чего она болтает? — пожала плечами Таня. — Нелепица какая-то. Алёна совсем обиделась: — И очень даже лепица. Очень лепица. Вон Женька знает… Таня поглядела на Женьку. — Сказка это… — ответил он. Ему, видно тоже захотелось яблок. — У тебя, Алён, всё нельзя, — сердито проговорила Таня. — Всё тебе жалко. — Врёшь ты! — крикнула Алёна. — Это же не мой сад! — Всё равно. Жадная ты. Вот хоть Женю спроси. Правда, Жень? — Правда… — вдруг выдавил из себя Женька. Алёна прямо рот раскрыла. — Чего это я тебе пожалела? Женька молчал. — Ну, чего? Чего пожалела? Говори, бессовестный! — Не мне… — медленно затянул Женя. — Не мне. Тане вот… Платок не дала. — Ух! — взорвалась Алёнка. — Ух, напела уже тебе в уши? Ну и идите воруйте яблоки! Идите! — И пойдём! — ответила Таня. Она взяла Женю за руку, потянула. И он пошёл. Голову опустил и пошёл. Алёна стояла у крыльца и глазам своим не верила: пошёл! Сроду бы не подумала, что он пойдёт! Она и не заметила, как слёзы закапали на ушки голубого платка. Глава XIII. Дома разбирают Теперь отец стал часто приезжать в Цапельки. Наверно, он всё-таки соскучился по Алёне. И ещё потому, что начали перевозить в Марьино сперва урожай, какой собрали, а потом и дома. Выйдет Алёна утром — а в ряду то одного дома нет, то другого, прямо как у Женьки с зубами. У него зубы стали одни выпадать, а другие на их месте расти. Он сам показывал и даже потрогать давал. Но дома — это совсем другое дело. Они из земли не проклюнутся. Алёна знала — ей отец сказал — здесь теперь будет большой сад. А деревни не будет. Девочка Таня тоже собиралась переезжать к ним в Марьино. Как-то утром открыла дверь в их избу: — Здравствуйте, Евдокия Тихоновна! Здравствуй, Алёна, — и втащила большой узел, поставила возле двери. — Бабушка велела к вам вещи сносить. Можно? — Как же, как же, — закивала бабушка. — Ваш дом сегодня разбирать будут? Помоги, Алёна. Алёна вышла следом за Таней, впервые ступила на их крыльцо. В горнице всё было переворочено. Одеяла, подушки, перины лежали на кровати, перевязанные верёвкой, фотографии со стен сняты, и на их месте на обоях яркие квадратики. Возле двери были сложены мелкие узелки, коробы. — Помогать пришла? — спросила Танина бабушка. Она была прямая, высокая, черноглазая, и брови тоже чёрные, широкие. — Вы теперь у нас жить будете? — тихо спросила Алёна. — Как бог даст, — строго ответила старуха. — Бери вот узелок-то. До обеда Алёна с Таней молча таскали вещи. Всю избу чужими вещами заставили. А в обед приехал Алёнин отец и мужики из Марьина, начали Танин дом разбирать. Сперва отец вошёл в избу, отогнул гвоздики на оконных рамах и вынул стёкла. — Держи, Татьяна. Вон туда, к кусточку, поставь. Подмоги ей, дочка. Пока они стёкла носили, глядь — уже рамы повынули. И стал сразу дом на дом не похож. Нельзя в нём теперь жить: слепой стоит. А мужики уже с крыши железо сбивают, вниз подают. Деревянный настил, что под железом был, тоже сняли. И совсем дом обеднел. Сруб один. Вот и брёвна скатывать начали — аккуратно скатывали, чтобы не разбить, — две жердины как горочку положили от верха до земли. Вот тут Алёна и заметила, что на брёвнах по венцу зелёной краской написано. Снизу — она сразу узнала — будто птица с клювом, как она на одной ноге стоит. Один, значит. Первое бревно. Повыше — будто сидит птица на земле. Цифра два это. Потом — летит птица. Цифра три. А уж дальше Алёне и не прочитать. Не знает она, как другие цифры пишутся. Бабушка наварила щей полон горшок, всех, кто с отцом приехал, и Таню с её бабушкой на обед позвала. Все уж за столом сидят, а Таня всё ходит возле своих вещей, что по горнице разбросаны. Будто чего потеряла. Алёна ей — ни слова. И Таня так же. Потом нашла чемоданчик, сверху положила, тоже к столу села. Пообедали — стали брёвна на машину грузить. — И я в Марьино поеду, — сердито сказала Танина бабушка. — А то ещё свалите невесть где. Села в кабину к Алёниному отцу и уехала. А девочка Таня осталась в горнице у Алёниной бабушки. — Ты не горюй, — сказала ей бабушка. — В Марьине клуб есть, туда и кино, говорят, привозят. — А я и не горюю, — ответила Таня. Она взяла тот чемоданчик, что нашла среди вещей, и сказала, глядя в бабушкин потолок: — Я там в школу ходить буду. И вообще… И открыла чемодан. А в нём рядком, на подушечке, лежали куклы: и Дашутка, и Эльвира, и Борька-голыш. Те хоть в платьицах, а он ничем не закрыт. Захолодал небось — как-никак осень. И глаза у него не сердитые. — Зачем мне теперь куклы? — сказала Таня. И поглядела в окошко. Алёна промолчала. — Я их кому-нибудь отдам. Алёна опять промолчала. — И Эльвиру отдам. И Дашку-замарашку. И Борьку этого. Алёна стала убирать со стола. Она не хотела говорить с Таней. И кукол её не хотела. А как приехал отец железо и рамы с Таниного дома увозить, попросила: — Пап, а пап, возьми домой хоть на денёк. Мне Борьку посмотреть хочется. И отец вдруг сказал: — Поедем. Машина стояла возле дома, и Алёнка побежала поскорей и села в кабину, пока отец не передумал. Бабушка принесла ей в кошёлке огурцов и яблок: — На, мамку-то угостишь. Отец сел за руль, включил мотор. Поехали! Глава XIV. Куклёнок Мимо, мимо, мимо Цапелек! А в них и домов-то уже почти нет. Только плетни, а за плетнями кусты да яблони… Прощай, Цапельки! Нет больше Цапелек. Сегодня, скоро, скоро, Алёна увидит маму. …Мимо колодца с журавлём… Алёна увидит маму и ещё Борьку. Братишку. Он ну точно куклёнок маленький! Волосы кудрявые, глазки синие! Ой, скорей бы!.. …Мимо леса, и луга, и речки, и бочажка… Она так давно не видела маму. А Борьку Алёна сразу подхватит, и они пойдут гулять по деревне, и все будут завидовать. Скорее бы! Ой, скорее!.. Вот и Марьино. Большая деревня тянется вдоль реки. Куда речка — туда и она. За рекой птицеферма. Её хорошо видно с дороги. Ходит там по земле, как среди жёлтого облака — только это не облако, а цыплята, — женщина в белом халате. Кто это? Вдруг мама?! Алёнка уже схватила отца за руку, чтоб машину остановил. А потом разглядела: не мама это, а тётя Надя. Деревня большая, а вся знакомая: и дорога, и берег, и дома. Гараж. А там машины, машины, машины. Утром оттуда и тракторы выползают — пылят да грохочут, и председателева легковушка вылетает, и папин грузовик… А на подножку грузовика мальчишки прыгают, Женька Соломатин… А отец им: «Брысь, мелюзга!» Вот и к дому подкатили. Скамейка возле окон, куры гуляют рябенькие. Цыплята уже подросли, сделались вроде бабушкиных: голенастые, бегучие… А так всё как было. Будто и не изменилось ничего. Но Алёна-то знает! — Ой, пап, открой дверку-то! Открой скорей! На крыльцо вышла мама. — Мама! Мамочка! — И Алёна повисла у мамы на шее. — Милая ты моя, — приговаривала мама, — доченька… Загостилась. И меня, поди, забыла. — Ой что ты, мам!.. Мама, у нас бабушка очень хорошая. Мам, а где Борька? — Пойдём, дочка, покажу. Они вошли в комнату, а там в углу, под окном, качалка деревянная. Её отец ещё при Алёне мастерил. От спинки качалки до спинки белая марля натянута — это от мух и комаров. Приподняла мама марлю, а там… А там свёрточек крошечный, в белую простынку запелёнатый, одно личико видно. Розовое, носик махонький, рот как дырочка, а глаза закрытые. И дышит, дышит. А из-под чепчика волосики треугольничком. Алёне захотелось его потрогать, погладить — живого, настоящего. — Борька! Мы с тобой Цаплины. Ты знаешь? Алёна осторожно коснулась ладошкой его лба в том месте, где волосы из-под чепчика вылезли треугольником — тёплые, мягкие. А Борька весь покраснел, будто рассердился, сморщился, по лицу рябь прошла и тихонько — ну шёпотом прямо! — запищал, как замяукал. Ишь недотрога! Она к нему всей душой… Она к нему как сестра… А он?! Но мама была чему-то рада. Осторожно приподняла своего Борьку, положила на согнутую руку: — Не плачь, сынок, не плачь, маленький… А на Алёну и не глянула. Алёна побрела к выходу, стукнулась о скамейку в сенях, потёрла ушибленную ногу и заплакала. — Ты чего, дочка? — Отец поднял её лицо, заглянул в мокрые глаза: — Чего ты? — Стукнулась. — Ну, беда-то! Давай подую. Он подул на Алёнину ногу, потом спросил: — Ну, как тебе Борька? — Пап… — сказала Алёна и отвела глаза. — Пап, что ж мы теперь делать-то будем? — Как так? — Борьке-то я не глянулась. Совсем не глянулась. Отец рассмеялся, подхватил Алёну, вынес на крыльцо. Раскачал на руках, будто хотел бросить, а потом придержал, будто поймал. — Вот так мы его! Выкинем. — Нет, пап, уж пускай. Он не виноват. — Ну, в лес к волкам заведём. Алёна вспомнила Таню. — Не хочу, чтобы Борьку к волкам. Отец опять засмеялся, сел на крыльцо, посадил Алёнку к себе на колени. — Вот что, дочка. Не тревожься зря. Подрастёт наш Борька, пойдёшь с ним по деревне — твои подружки обзавидуются. — Правда, папк? И он меня за сестру признает? — Ну что же, я врать буду? Вырастет — ещё заступаться за тебя станет. Вот увидишь. Алёна вытерла глаза, обняла отца за голову, потом вырвалась и побежала в избу. Борька уже снова спал под марлевой занавеской. Мама возилась у печи. Алёна подошла к качалке, приподняла марлю, строго посмотрела на малыша: — Хорошо. Ладно. Расти. Скорей! Глава XV. Дома Вот раньше мама работала на птицеферме, и ей было некогда. А теперь мама дома, и ей всё равно некогда! Алёна ей: — Мам, ты сказки сказывать умеешь? А мама: — Умею, дочка. Принеси-ка чистую пелёночку, вон на плетне сушится. И возится с Борькой. Укладывает его спать. Алёна снова: — Мам, а ты тоже Цаплина? — А как же. Поди, доченька, картошки подкопай. Знаешь, где лопатка-то? А сама хватает Борькины пелёнки — и к речке, полоскать. Алёна ей всё про бабушку хотела рассказать. Какая у них бабушка. И ещё про Младшего. А маме некогда. — Подожди, — говорит, — вот бабушка приедет к нам в Марьино, опять вместе гулять станете. Алёна так и ахнула: — А я? Разве я не поеду в Цапельки? — Куда ж ехать-то? Цапелек почитай что и нет. Все дома уже к нам свезли… Возьми-ка вот кастрюлечку Борькину песочком почисть. Алёна села возле дома, трёт, оттирает копоть с кастрюльки, а сама на дорогу поглядывает, ждёт отца. Как же так? Неужели она больше Цапелек не увидит? Она и с дедушкой Младшим не попрощалась. Как же так? Под вечер приехал отец. Вошёл в избу: — Где Алёна? — Здесь я, пап! — На́ твои вещи, а вот это гостинец от бабушки. — А бабушка? — Не едет она к нам, дочка. «Поживу, говорит, пока что здесь, а после видно будет». — Как же одна-то? — удивилась мама. — Страшно небось. Все переехали. — А велела брёвна к дедову дому свезти. Пристройку сделают — вот и не страшно. Там ещё паренька им дают — садовода. В саду жить станут. Алёна развернула белую тряпицу, в которую был закручен гостинец. Пирог. Яблоко. Одно-единственное, большущее, наливное. И в отдельном кулёчке всего понемногу — вишенья, смородины, сливы, крыжовника… Она знала, почему бабушка послала ей всё это. Но Алёна, хоть и переехала в Марьино, будто уже больше не уходила из того волшебного сада. Там солнце и тень, и яблоки в траве, а голову подымешь — на ветках вишни обсыпные, как фонарики… И вдруг отец достал из нагрудного кармана что-то плоское — книжечка не книжечка, — аккуратно завёрнутое в газету. — А это береги… — сказал он. — Всего одна такая фотография у бабушки. Алёна отошла к окошку, осторожно развернула газету. И вдруг сердце у неё застучало часто-часто… Возле озера с деревьями и цветами на стуле сидела девушка в длинном белом платье. Волосы её были распущены, руки в широких белых рукавах чуть откинуты назад, будто крылья. А лицо с широко расставленными тёмными глазами как у царевны в сказке. — Кто это? — шёпотом спросила Алёна. Но её не услышали. И она не стала переспрашивать, потому что сказка от переспроса портится. Да она и сама знала кто. Алёна спрятала карточку под подушку. Подумала и яблоко спрятала тоже. Потом тихонько вышла на улицу. Дошла до ближнего конца деревни, свернула к полю. — Далеко ль, Алёна?.. — услыхала она Женькин голос. Женька тащил траву для поросёнка и, поравнявшись с Алёной, поставил корзину. — Ты не сердись, Алён… Мы тогда яблок не рвали. Нам дед полную кошёлку насыпал. Алёна не ответила. Чего с ним говорить-то! Будто в яблоках дело. Она так и увидела Танины сандалики да красные носочки рядом с Женькиными босыми ногами. Значит, кто за руку потянет, за тем и пойдёт? — Чего молчишь?.. — спросил Женя. — Я не молчу, — пробурчала Алёна. Она вдохнула предвечерний воздух, глянула вверх, на розовое от солнца и облаков небо. — Ну, Жень, я пошла. И вдруг увидала: над полем, над жёлтой его стернёй, гордо вытянув белую шею и раскинув широкие белые крылья, летела птица. Она на лету подтянула длинные красные лапы, набирая высоту, и вот уже скрылась там — за полем, за лесом, за болотами… Она летела в сторону Цапелек, к тем болотам, к тому саду, в сыры боры… Раскрасавица белая птица Сыры боры, сыры боры облетала, Мой домочек во борочке увидала… А в воздухе закружилось перо. Женька и Алёна бросились ловить. Но перо будто выбрало — пало прямо в Алёнины руки. Это было прекрасное белое перо — длинное, гладкое. Нижний прозрачный конец его был ещё тёплый. — Чур, на двоих! — закричал Женька. — Нет, Жень, я ведь жадная. Женя опустил голову. — Ничего ты не жадная… Приходи к нашему дому в лапту играть. — Может, приду, — ответила Алёна. И пошла домой, бережно унося перо. Она вошла тихонько в избу, положила перо под подушку — туда, где лежали яблоко и фотография. И вдруг заплакала. — Чего ты, дочка? — спросил отец. Он подошёл, погладил её по волосам. — Обидел, что ли, кто? — Нет. Жалко мне. — Чего жалко? А Алёна и сама-то не знает. Только знает, что жалко. — Бабушка без меня скучает. — А ты ей письмо напиши. Я поеду — передам. Глава XVI. Письмо Вечером Алёна попросила у мамы бумагу и цветные карандаши. Села писать бабушке письмо. Буквы Алёна ещё не знала, только цифры немножко. Но это не беда. Всё равно письмо получилось красивое. Дорогая бабушка! И Алёна нарисовала красные и жёлтые яблоки, крепко прижатые к ветке, душистые, чуть запотевшие: проведёшь пальцем — останется, след, как по росе. И вишнёвые ягоды на длинных черенках. И ягоды малины. Мы с Борькой по тебе скучаем. И она нарисовала Борьку. Он был маленький, кудрявый и держался за её, Алёнину, руку. Передай от нас привет дедушке Младшему. И вот уж на странице появился дедушка с бородой. И как хорошо, что нашлась Цаплина Скаточка и что будет теперь в Цапельках большущий сад. И пририсовала ещё одно яблоко. До свиданьица, дорогая бабушка. И тут у Алёны — она даже сама не знала как — получилась очень красивая белая птица. Она стояла посреди сада на длинных ногах, с отведёнными назад широкими белыми крыльями. Низко кланяюсь. Твоя любимая внучка Алёна. Но места уже не хватило, и любимую Алёну пришлось поместить в самом-самом углу странички. Алёна отдала письмо папе. Папа положил его в конверт, заклеил, а на конверте написал: Деревня Цапельки, дом один. Как получит бабушка письмо, сразу догадается, что Алёна скоро опять к ней приедет.