Забавы уединения моего в селе Богословском Гавриил Петрович Гагарин Князь Гавриил Петрович Гагарин (1745–1807) — видный политический деятель времен Екатерины II и Павла I — прожил интересную и бурную жизнь, сочетая увлечение масонством с государственной деятельностью, коммерческие занятия с изощренным развратом. Истовая религиозность уживалась в его душе с невероятным сладострастием. Поэзия Гагарина не без изящества, в стиле модного тогда рококо, повествует о нежной, но страстной любви. Однако наиболее ярко князь Гагарин проявил себя в философско-религиозных трудах. В последние годы жизни, замкнувшись в своем имении, он написал книгу покаяния «Забавы уединения моего в селе Богословском»: искреннее раскаяние в «грехах молодости» дает ему силы духовно очиститься и найти просветление через любовь к Богу. Все тексты книги впервые приходят к современному читателю, словно воскресая из сокровищницы библиофила. Г. П. Гагарин ЭРОТИЧЕСКИЕ СТИХОТВОРЕНИЯ «Поэзия утешает душу, восхищает разум, услаждает труды, облегчает работу, многому способствует и не вредит ничему. Пусть невежество, лжеумствуя своим рассудком, гласит противное. Рим и Афины боготворили сей дар небесный: желали оный от тех мужей, что принимали на себя попечение о благе общем, а не воспрещали им: Перикл играл на лире; Сципион угождал музам в шатре под Карфагеном. Во времена позднейшие Поэзия сопутствует на полях чести воинам имянитым: крест на сердце, меч при бедре, а цитра за плечами, Рыцарь чести и веры прославляет себя ратоборством и песнопением. Поэзия сидит в лучах славы и на троне: Генрих IV, Фридрих II, а у нас Екатерина, какие примеры — какое оправдание, ежели себя оправдывать, есть к несчастию нужда и нет уничижения!» ЕЙ «A mes accens si tu daignes sourire, Si ti fais plus, et si mon humble lyre Sur tes genoux repose mollement; Qu’importe à moi le reste de la terre? Des beaux esprits qu’importe la rumeur, Et du Public la sentence sévère? Je suis amant et ne suis point auteur».      Parny, Ponsies ũrot. Liv. III[1 - Если ты соизволишь улыбнуться на мои звуки, если ты содеешь большее и если моя скромная лира безвольно покоится на твоих коленях, что значит тогда для меня все остальное на земле? Что значит мнение лучших умов и жестокий приговор толпы? Я любовник, я вовсе не поэт. — Парни. Эротические стихи. Книга III (фр.).] КНИГА ПЕРВАЯ ВСТУПЛЕНИЕ Анакреона лиру Хотел бы я иметь, Чтобы мою Плениру Достойнее воспеть; Горе подобно — Веки На лиру ту легли; Анакреон и Греки Исчезли от земли! — Быть так и жить в приюте Без славы, но с душой; Вверять своей Анюте счастье и покой; И лирною игрою Не громы возбуждать; Но в сумерки с струною Раздумье разделять. ПОДРАЖАНИЯ I           Радость любовна в миг пролетит;           Горесть любовна веком томит. Любил я милую, я искренно любил; Меня покинула; иной теперь ей мил!           Радость любовна в миг пролетит;           Горесть любовна веком томит. — «Покуда ручейку здесь по пескам струиться, Любви моей к тебе дотоль не премениться!» Клялася так она! журчит в песках ручей; Любовь уже не та в изменнице моей. —           Радость любовна в миг пролетит;           Горесть любовна веком томит. II Когда бы нашу жизнь любовь не услаждала, По скучному пути не сыпала цветки, Тогда бы ясны дни для нас не рассветали; Томилась бы душа под бременем тоски.           Любовь! ты к счастью нам дана,           Двоим нигде нет огорченья:           Вдвоем и грусть разделена,           Вдвоем и вдвое все веселья. Тому несчастья нет, взаимно кто любим; Улыбкою одной его судьба вершится; Суровым роком он как ни был бы гоним, Услышал лишь люблю — и боле не крушится.           Любовь! ты к благу нам дана:           Двоим нигде нет огорченья:           Вдвоем и грусть разделена,           Вдвоем и вдвое все веселья. Влюбленных видел я, как счастью своему, Под липою сидев, препятства исчисляли: «Милей двоим в беде, чем в счастье одному!» — Они так молвили и плакать перестали.           Любовь! ты к благу нам дана,           Двоим нигде нет огорченья:           Вдвоем и грусть разделена,           Вдвоем и вдвое все веселья. III Прости, души моей родная! Прости мой милый, милый друг! Прости. — Село то покидаю, Приятно жили где сам-друг! На дальню сторону в изгнанье Иду… о страсти говорить К чему? Ни голос, ни стенанье, К тебе не будут доходить.           О мне не плачь, мой друг сердечный! Не буду долго я грустить; Ведь с сей жизнью срок конечный; А без тебя нельзя мне жить. IV И так сторонушку родную И мила моего дружка Навек покину, растоскуюсь; В разлуке с ними жизнь тяжка!           О ты! где в радостях невинных Я другом жил, а друг жил мной. Долина наслаждений мирных! Прощаюсь я навек с тобой.           И вы поля! что наряжали Цветами милую мою; О розы алы! что теряли Пред ней всю красоту свою.           И ты река! что становила Свой бег, когда твоя струя Ей верным зеркалом служила. Навек прощаюсь с вами я!           Лужок! где о любви болтали, Где в самые младые дни Нас за детей не почитали; Мы были стары по любви.           Древа! где я писал, бывало, Одно что лишь горазд писать, Где имя милой жить осталось, А мне — пришло вас покидать! V. Нарциссы Вы забыты на лужочке Той, котора так бела, Как и вы, мои цветочки! Вас душа моя нашла. Ручкой были вы прекрасной Сняты с ваших стебельков; Вам Лилеи не опасны: Вы теперь Цари цветов! С вами чту себя богатым, С вами вечно буду жить, В вашем милом аромате, Пищу страсти находить.           Нет сомненья! вам милее Наряжать красы ея; Иль, Нарциссы! вы не с нею, Коль при сердце у меня? VI Мою не презирайте младость: Отрада всех сердец и сладость, Чья столько власть мила, велика, Что чрез улыбку он владыка, Пастух и Царь, в ком чтут Царя, Не так ли молод, как и я?           Свободы мудрость он лишает И то блаженством заменяет: Он робких смелостью дарит, Свирепых кроткими творит, Мудрец, Герой, в ком чтут Царя, Дитя такое же, как я!           Им тварь живет и оживилась, Его владычество распространилось Поверх земли, вовнутрь морей: Он есть душа вселенной всей. Природа вся, в ком чтит Царя, Не так ли молод, как и я?           Слезами так нас уверяют, Его утехи окупают; Свою он строгость усладил: Он нам Надежду подарил. Сердца, в ком любят чтить Царя, Дитя такое же, как я! ЗАВЕТ СЕРДЦУ Все преходит в жизни тленной, Горесть в годы, радость в миг; Всяк тщетою, лишь пременной, Предводим в путях своих; Чувство силой не правдится. Тем, что есть, должно явиться И является — мечтой. Свет исполнен суетой! В нем любовь — обман, я знаю, Но приятный! — Ей вручаю Сердце, душу, разум свой; Жертвую любви собой! Горе нам искать, иною Страстью страсть ту заменять! Нам устроено судьбою Иль любить, иль не дышать.           Так, Лизета дорогая! Я люблю одну тебя; Мне не может льстить иная, Если жизнь во мне твоя. Пусть и реки и пустыни Разделят меня с тобой, Пусть ужасные твердыни Станут между нас горой; Сердце, мысли понесутся К мыслям, к сердцу твоему; Мысли с мыслями сольются, В сладость духу моему.           Но теперь мы под одною, Лиза! кровлею живем; Поспешим же мы собою Дать пример любови всем; Иль разлука подвернется, Или старость на крылах; Сердце с холоду очнется Не на розе, на иглах. Должен вянуть цвет веселья! Путь исполнит сей закон, Пусть же вянет, блекнет он От сердечна наслажденья! ЧЕРНЫЕ ГЛАЗА И ГОЛУБЫЕ Лирой громкою иные Славят сильных на бою; Очи черны — голубые, Вам я песенку спою; И в награду я мечтаю, От любви себе цветок: Я ногами попираю Кровью купленный венок.  Я народом не владею, Я на троны не гляжу, Участь лучшую имею, Меж красот — судьей сижу. Сердце страстно разбирает, Что прелестнее для нас И что более пленяет: Голубой иль черный глаз?           Очи черные проворны, Душу вмиг они язвят; Голубые ж нежны, томны, Тихо в плен они манят. У Венеры взгляд небесный Черных глаз огнем горит; Взор же Грации прелестной Томность милая живит.           В глазках черных светит искрой, Да желанно — иль отказ; Речью скромной, а не быстрой, Отвечает нежный глаз: Страсти буйство в глазе черном; Страсти нежность в голубом; Мил восторг в глазу проворном; А чувствительность в другом.           Очи черны, вы прекрасны! Но — я Лизы не видал: Взоры Лизины опасны, Я любовь в них прочитал. Очи черные, прельщайте Не меня вы, а других; Чувства сердца возглашайте: Нет прелестней голубых! ЛИЗЕ Не прибавит знать и слава К милой страсти ничего; Ты души моей забава, Друг ты друга своего. Много есть тебя знатнее, Кто пригожее тебя? Кто тебя добрей, милее? Кто счастливее меня?           Иль не придешь в мысли миру Красоту венцом почтить? Он тебя тогда в порфиру Пожелает нарядить. Лиза милая в короне Будет Лизою моей; Средь величия на троне Сердце не изменит в ней.           Славьтесь грудью ледяною Люди видом, не душой, Вашей твердостью пустою, Не пленяется дух мой. Вам лишь видно, что Лизета Без красы и не умна; Я в ней вижу прелесть света: Словом — Ангел мой она!           Будь ты, милый друг! Лизета, Для спокойства моего, Ангелом — красою света Лишь для друга своего. Прочим людям не кажися; Будь несносна даже им, Их хулою веселися, Чтобы богом быть моим! ОДНА ТЫ МНЕ МИЛА Нет слов — иль не умею, Прекрасную хвалить; Но сердце я имею, Чтоб милую любить.           Словами, коль не можно           Тебя мне величать,           Я чувствами не ложно           Тебе могу сказать:           Одна ты мне мила,           Есть, будешь и была! Так петь начну с зарею; В день стану продолжать; Встречаяся с луною, То ж буду напевать.           И после, засыпая,           В утеху я себе,           Тобой во сне мечтая,           Промолвлю то ж тебе;           Одна ты мне мила,           Есть, будешь и была! Тогда совсем забуду Припев я сей пропеть, Когда в объятьях буду Тебя своих иметь.           Забуду я словами,           Восторгом страсть явлю,           Я страстными глазами           Скажу тебе: люблю!           Ты мне одна мила,           Есть, будешь и была! НА РАЗЛУКУ Я лиру томну взял; Петь Лизу начинал. Как по струнам играла, Рука моя дрожала; И вдруг слеза из глаз; И в тот же самый час Все струны застонали, Уныло мне сказали: Далеко уж она, Та, кто тебе мила!           Далеко уж она! Вдруг эхо подхватило Несносные слова Те, сердце повторило, Забилось, замолчало!.. Но все — округ вещало: Далеко уж она! — О Лизанька моя! Все будешь мне мила; Душа во мне твоя.           Далеко уж она! Ей песня не слышна! И тут слеза упала; И лира лишь сказала: Ей песня не слышна! Замолкла вдруг струна. Подруга дорогая! Молчи струна златая! Покуда я не с ней — Не с Лизою моей! НА ОДИНОЧЕСТВО СВОЕ Парой севши на кусточке, Ворковали голубочки; Вдруг носками страстно чок — И с голубкой голубок Друг на друга посмотрели, Встрепенулись, полетели           И оставили меня! И под тем самым кусточком Также соловей с дружочком На своем гнезде сидел, Для подружки нежно пел. Пел он нежно, пел он страстно, Подле милой пел прекрасно;           Не был он, как я, — один! Песнью тою — восхищаюсь! Сам за лиру принимаюсь; Но лишь в мысли, что она Не со мною, то струна, Петь не смогши, лишь стонает И с прискорбием вещает:           Что мне петь, коль ты один? Не один я! — здесь с собою, С горестной своей душою, Здесь о Лизе я тужу, На слезу свою гляжу. Каплют слезы! скука злая! То для Лизы, вображая,           Я как будто не один! ЛАСТОЧКА В поднебесье раздается Звонкий, нежный голосок. Резво птичка в верхах вьется, Там летает, где прудок:           И порхает,           И виляет Книзу, вдоль и поперек;           И туда,           И сюда. Сиза ласточка, здорово! К нам с тобой утеха нова.           Май является с тобою, Чтоб забавы воскресить. Ты летай всегда над мною, Вей гнездо, где буду жить           Я весною,           С дорогою; Ты ж весну ведешь с собой!           Ты мила,           Как весна! Сиза ласточка, здорово! Мне с тобой утеха нова.           Белокрылый голубочек И с голубкою своей Сел на разовый кусточек Перед Лизою моей;           Он подружку,           Я пастушку Стали страстно целовать;           Он в носок,           Я в роток!.. Сиза пташечка, здорово! Мне с тобой утеха нова.           Над душистыми цветами Пестры бабочки летят И узорными крылами, Игры, смехи к нам манят.           Тут лилеи;           Им милее Розы Лизаньки моей.           Игры с ней,           Смехи к ней! — Сиза пташечка, здорово! Мне с тобой утеха нова. ЭХО           При лесках о Эхо мило! Мило Эхо! что любило Нежны песни повторять, Ах! пришло теперь молчать; Иль молчать, или уныло Жалку песенку твердить: Удалилось то, что мило; Мне нельзя веселым быть! Был я весел, наслаждался, Всей природой восхищался; А теперь? пришло страдать, Нежны песни забывать. Мне ль забыть, как я с пастушкой К Эху в гости приходил, И пред милою подружкой Я люблю, люблю твердил?           Я люблю и раздавалось, По лесам, долинам мчалось, Доходило до меня!.. Где ты, Лизанька моя? Как рассталась ты со мною, Песен нежных не пою; Эхо вторит лишь с тоскою, Что люблю я и терплю. МОЯ КРАСОТКА           Я страсти не таю; Добру нейдет таиться. Я искренно люблю; Любовью дух гордится! Люблю красотку я простую, Приятную, младую; Красы — вот титлы все ея; Но с нею счастлив я! Иная предками гордится, А в знатности сравниться Нельзя с красавицей моей: Амуры братья ей.           Друзья мои! влюбляйтесь, Коль ваш предмет как мой, Любви не удаляйтесь, Воспойте вы со мной: «Двоим в беде милее, Чем в счастье одному!» —           Ты ж, песенка! скорее Мчись к другу моему. РЕЧИ           Страсть моя все вопрошает; И все страсти отвечает: Лиза друг твой пригожа. Ты, невинная душа! Ты одна себя не знаешь, Общей речи не внимаешь И не думаешь, как я, Что любезней нет тебя. —           Ротик малый, миловидный, Ал, как роза, и завидный Поцелуй сулит он мне; Роза с лильей на челе; Глазки с искрой, не притворны; Бровь дугой и кудри черны; Все ль тут прелести ея? Нет! теряюсь в счете я. —           Очи Лиза потупляет И румянцем отвечает: Как румянец не хвалить! Или нему должно быть. — Тут Лизета прерывает И сквозь слезы продолжает: «Коль умеешь ты любить, Знать ты должен, что хвалить».           «Я красою не горжуся, Я любовию хвалюся, Что имею от тебя, Вся утеха в ней моя! Так воспой мое стремленье, Сердца милое биенье, Слезы, вздохи, взора страсть!.. Пой счастливу нашу часть!» СЛОВО МИЛАЯ Глаза в глаза и сердце к сердцу, Уста к устам, а страстну душу От друга к другу посылать; То живу быть, то обмирать!.. В сей миг утехи райской, Как друга называть?           О, Милая! ЗАПИСКА           О ты! которую назвать Прямым я именем не смею; Едину только власть имею Тебя в душе своей скрывать. Беру перо — писать к тебе! Я в вестники определяю, Дитя прекрасно; мило мне: Его я вздохами питаю, И тем питать я вечно рад; Им жизнь я жизнию считаю; Им в ней открылась тьма отрад; Ценить тебя им познаваю. Эрот — его так свет зовет; Свет в заблуждении, не знает Сердечный, милый мне завет: Эрот твой брат, душа вещает! Согласен буду я с душой: Эрот красив — и ты прекрасна; Эрот, все говорят, презлой; О Лиза! меньше ль ты опасна? С тех пор как я тебя узнал, С тех пор что вздох, что слезы знаю! С тех пор покой я потерял; С тех пор я сердце ощущаю, — Бедою страсть нельзя назвать: Беда, где грусть без утешенья; Бедою можно ли считать, Где даже горести — веселья!.. Но я писать к тебе хотел, Чтоб сердцем страстно изъясняться; А только, только разумел, Тобой и страстью величаться. И что же мне? — Я был с тобой; Ты, верно, занималась мной; Страсть милая пером водила; Эрот твой брат округ порхал; Тобой одною я мечтал; Письму конец — слеза сложила! К ВЕСНЕ Весна! я по Зиме суровой, В двадцатый вижуся с тобой: Не знал чувств роскоши я новой, Не знал встречать тебя — с слезой. С Природой прежде возбуждаясь, Красой наружной лишь пленяясь, Я прыгал, глядя на цветки; Я пеньем птичек забавлялся, Тревожил веткой ручейки И как дитя всем восхищался.           Теперь на почки ль налитые Взгляну? Цвет зрю, листы густые, Зрю тайны, скрыты тенью их, Любовный шепот, лобызанья, Всю негу дум и все мечтанья Вмещаю я в очах своих.           Я понимаю птиц влюбленных, Ручьев журчанье внятно мне, Есть глас у чувств моих прельщенных, Я сам Гимн воспою Весне. Я сам в хор общий поступаю, Я сам в природе не один, С подругой я, природе сын; И вкупе с Миром возглашаю: Да будет здесь любовь одна! И с ней да здравствует Весна! ОСЬМОЕ ГЕНВАРЯ           Солнце в окны! — я мечтаю Милым образом твоим; Сей мечтой я поздравляю С праздником себя своим. На двадцатый год вступаю, Но два года лишь живу; Года два тобой пылаю, Их и жизнию зову.           О года мои любезны! Продолжайтесь долго вы, Столь же милы и прелестны Удаляйте злость судьбы; Удаляйте ту минуту, В кою должность загремит, И разлуку с милой люту Грозно мне определит. —           Мне ли в праздник мой такою Мыслью душу огорчать? Ты со мной, а я с тобою! Нам ли горе вображать? —           Вы, друзья мои! примите Излияний нежных часть; Вы, конечно, мне простите, Что я вспомнил прежде страсть. Вы чувствительны и нежны, Нежны столь же, сколь и я; Столь же чтить любовь прилежны, Сколь ту чтит душа моя. Вас люблю, люблю душою, Всем пожертвую вам я; Лизе ж жертвую собою: Вы не Лиза — лишь друзья. Лиза? Царь моих желаний! И душа, моей души! —           Предрассудок! излияний Сердца страстна не глуши. Не тверди мне, что Лизета Не богата, не знатна; Ах! она на трон полсвета Стоит быть возведена. Лучше ты прети пленяться Славой мира, суетой: Мне ли? мне ли восхищаться Признаком его, мечтой! Сердце, если не довольно, Что богатство? что чины? Сердце в выборах невольно! Для любви мы созданы.           Лиза! к клятве ненадежный Прибегает завсегда; Но любовник прямо нежный Не клянется никогда. И без клятвы я уверен Вечно друга обожать… Знай, коль буду я неверен, Клятвой стану уверять. СОН           Мечтал себя я быть на троне: Я правил сильною страной, В порфире был я и в короне… И власть — делил я с дорогой! Ах! лесть не вовсе миновалась. Моей являл мне Лизу сон; Была моя — моей осталась! И что ж утратил я? Лишь трон.           Не грустно мне по пышном троне, На дерне с ней я трон найду; Из рук ее златой короне Простой венок я предпочту. Цари! народами владейте. Себя я Лизе отдаю, Карать смертями власть имейте! Я милой Лизе жизнь даю. На тронах страхом охраняют Царя хранители Царей; Коварство, злобу отдаляют Блестящим острием мечей. Амуры нас оберегают; У нас любовь любови щит; От сердца то лишь отстраняют, Что нежности его вредит.           Царей венчанных почитаю, Пред ними я колена гну; Царицей сердца признаваю, О Лизанька! тебя одну. Не бью челом я пред тобою; Тебе язык мой не польстить, Тебя люблю, люблю душою; Тебе страсть правдой говорит. ПРИ ОТЪЕЗДЕ В ПОЛЬШУ Под розой, разметавшись На мягкой мураве, С Лизетою обнявшись Я — троны на траве, Побоищ честь кроваву И свет весь забывал; Лишь тихую забаву, Лишь Лизу вображал.           Вдохнувши лире страстной Приятный голосок, На лире сладострастной Повесил я венок. Венок из роз сплетенный Рукою дорогой; От сердца оживленный Пролитою слезой.           Но — лишь к струнам рукою, Лишь вздумал я сказать: В утехах с дорогою, Век буду провождать! — Вдруг вихри засвистели, И порвалась струна, И громы загремели!.. Неслась над мной война.           Тут вспомнил я, чем Свету, Чем должен я Царю; Взглянул я на Лизету, На Лизаньку свою! И лиру я поспешно Поставил под кустом: Петь песни неутешно, В прощаньях со дружком! —           Иду я вслед герою Отечеству служить; Победу за собою, Герой привык водить. С ним лавром увенчаюсь, С ним буду человек, Я смерти посмеваюсь, Той час даст жить мне век!           С сим словом, меч хватая, Стать к знамю я хотел; Но, шлем приподнимая, Гнездо под ним нашел. Птенцов в нем согревала Голубка под крылом, Умильно ворковала, Целуясь с голубком.           Взглянув на птичек нежно, Слезу я уронил; Их к Лизаньке поспешно В колени посадил; Глядел — и сердце билось; Я Лизу прижимал; И слава позатмилась, И лавр пред мной завял. —           Вдруг снова раздалися Гром бранный, трубный звук. «Со мною хоть простися, Мой милый, милый друг!» — Мне Лиза говорила. Сказал и я — прости! Прости, она твердила, Прости, меня люби! —           Я Росс! иду сражаться И легче расстаюсь; Тогда ли сокрушаться, Как с славой спознаюсь? Злодеи! трепещите! Отмщу вам за любовь! — Мне милые! простите! — Кипи геройска кровь! Конец книги первой. КНИГА ВТОРАЯ ГРАЦИЯМ О Грации! любимицы сердец! Эфир у вас красуется во взоре, И белый цвет невинности в уборе; И на главе из белых роз венец, Гирляндою, из ландышей сплетенный, Обнявшися, в прогулках по вселенной; Ваш след заря, иль месяц в полноте; Вы временем под кров уединенной, Приотдохнуть идете к простоте; Теперь ваш час! — вечерняя дремота На наш полшар с луною разлилась; Склонилась к сну сварливая забота, Богини! вам природа поддалась. — О Грации! взгляните на меня. — Я вас пою, и лунный луч играет, По комнате рисуя серебром. Он, мнится мне, сей песенке внимает. Я вас пою, разлегшись под окном! — О милые подруги юных дев! Вы часто там, где горлицы воркуют; Воссели вы под тению тех древ, Друг друга где пернатые целуют. — Вы часто там, где в сереньком пушочке С птенцами мать на гнездышке сидит; Сидит и друг поблизости дружочка Поет, поет и в скуке веселит. — Вы часто там, при свете лунной ночи, Под веткой той, где свищет соловей, В унынии густой зеленой рощи, Влечет слезу мелодией своей. — Вы чаще там, при детской колыбели, Где нежна мать пробудки сына ждет; С улыбкой он ложится к ней в колени, У ней в грудях из роз млеко сосет. — Вы чаще там, невинность где краснеет; Дивится где палящу грудь огню; Сидит с дружком, сидит и онемеет, Как ей придет ему сказать: люблю! — Вы были там, там с вами я спознался, Милену где любезную узнал; Видавшись с ней, не с вами ли видался? Ее за вас я часто принимал. Бывали вы в тех ямочках прелестных, Рождает что улыбка на щеках; Видал я вас в лазури глаз небесных; Желал ловить на розовых устах. — Вы с ней еще! но нет ее со мною! И вас давно я, милых! не видал. Я вас манил — печальною слезою, — Но ветер стон в долинах разметал! Не вижу вас! — но только ощущаю, Когда один по рощам я гуляю; Под плеском волн бываю на брегах Иль пенью птиц внимаю на полях. Но милой вздох! — и прочь вы побежите. Уже ли ей сказать вы то спешите? Когда бы так!.. О божества благия! С хвалою вам искать иду во сне Себе покой. — О Грации другая! Миленою во сне явитесь мне. ТОСКА ПО РОДИНЕ Февралем, под вечерочек, У окошка я сидел, Теплый веял ведерочек, Я на Немень посмотрел. Взор на Немень, вздох из сердца К милой родине послал, Где любезная осталась, Где от кровных я отстал. — Гневно Немень перед мною Ледяные цепи рвет; Волну гонит он волною И все далее течет. Все подале… Я привязан К незнакомой стороне, Цепью должности обвязан, Удален от милых мне! Тут из глаз слеза невольно Пала в Немень из окна; Грустно сердцу! сердцу больно! Мчит мою слезу волна. Не пойдешь, слеза родная! Ты на родину ко мне; Мчит тебя волна лихая К дальней, к чуждой стороне. —           Я от Неменя чужого Взор унылый отвратил, Стал читать письмо родного И окошко затворил. ЛИТОВСКОЙ ТРУБАДУР На темно-голубом эфире Блеснул сребристый, кроткий луч; И в бледно-палевой порфире Луна явилась из-за туч.           Тогда, при Немене широком, Влюбленный Трубадур лежал. Он на луну взглянул со вздохом; В глазах — луч кроткий заиграл.           И страстна арфа зазвенела; Влюбленный Трубадур запел: И в Немене волна кипела; И ветер — в берегах шумел.           Шумел, — но песня раздавалась, Влюбленный Трубадур вздыхал. Любовь! любовь им прославлялась, Красу тех мест он воспевал. «— О ты! кого не называю, Одной кем только я дышу, Кого люблю я, обожаю, Твои черты в душе ношу.           Ношу и ими заниматься Хочу с тобой и без тебя, Тобою буду оживляться, Тобою чувствовать себя.           Тобой, — но ты, души мученье! Твой дар есть яд — то страсть моя! Ах! подари ты облегченье Тому, кто терпит от тебя?           Судьбой в край здешний завлеченный, Я, чести шествуя вослед, И блеском славы восхищенный Мнил счастие — в венце побед.           Оно в тебе, теперь то знаю; Милей быть счастливу тобой, Тебе я сердце посвящаю, А честь? ей меч с моей рукой». —           Так пел, и руки опустились; Вздохнул влюбленный Трубадур, Ручьями слезы покатились, Он встал — и с ним вспорхнул Амур. ПРЕКРАСНОМУ ПОЛУ           Любимицы небес благия! Краса и жизнь природы всей Излейте взоры голубые Во глубину души моей; Наставьте, Грации! меня; Вдохните сердцу песнь согласну; В твореньи вашем славлю вас! —           Пол кроткий, милый! пол прекрасный! Тебе в полночный тихий час Сложил я песнь: прими ее. Прими с улыбкой дорогою Подарок мой, утешь меня! Так майский нежный цвет росою Лелеет утрення заря. —           О милые! ваш взор небесный Всему наградою прелестной, Всегда, везде и всякий чтет. Для вас и воин умирает; Надежда воина питает, Что лавр у вас в сердцах цветет; Любовью, славой ополченный, На лаврах рыцарь пораженный Вскричал, как с кровью жизнь текла: «Когда б здесь милая была!..» — Для вас на арфе страсть играет, Резец каменьям жизнь дает, И кисть полотна оживляет, Для вас на свете все живет. —           О милые! какою ж силой Вы правите природой всей? Велики, сильны силой милой, Священной слабостью своей; И теми важными правами, Что с мукой вам и со слезами Судьбе угодно было дать, В себе жизнь нашу помещать; Быть первой пищей твари слабой, Подпорой в ангельски лета, Единой зрелых лет отрадой, Подругой милою, — всегда.           О вы! которых сотворила Любовь для блага жизни всей! Ужель любовь вас научила Быть злою казнью наших дней? Ах! нет. — Я слышал, что шептала Она любимице своей; И вот чему ту поучала: «Цвети, мила, как роза в поле; Как та, цвети для одного; Одно ты сердце, а не боле, Счастлив подарком своего. Стыдись богатствами прельщаться; Тебе ли ими восхищаться? Или не все сокровища с тобой: Милее богатить собой. Не позволяй, чтобы иная, Не ты, не мать его родная Кормило нежное дитя; Питай его, питай собою, Слезу смывай своей слезою, Являй ты матерью себя: Или не сладко восхищаться Улыбкой первою его; Или немило удивляться Затеям сына своего? Немило взор им утешать, Когда при груди отдыхает, Лилеи розами сжимает? Немило сердцу созерцать В лице незлобности спокойной Черты любимца своего; В чертах любезных образ сходный Встречать с родителем его?» —           О милые! давно бы должно Урок любови протвердить; Давно он дан, и было можно Урок тот добрый позабыть. Уже любовь святая правит Летами юности одной: Едина юность только славит Небесную любовь хвалой; Летами зрелыми забвенна, Она химерой сочтена; В красе без злата, что? презренна! Где злато, там приятств толпа. Уже невинность не находит Свой щит в невинности своей; И верность к дикому уходит; Не грустно ль, милые! по ней? —           О ты! горжусь я чею властью, В чьих взорах Грация живет, И горе от кого напастью Душа влюбленная не чтет. Почто несходны все с тобою? Тогда бы в милых невозможно Пороков было находить; Их добродетель было б должно, Их прелести всегда хвалить; Любя хвалить или молчать. ПОСЛАНИЕ К МИЛЕНЕ           Позволь в час мирного досуга С тобой не о себе тужить, О тех, кто не имеют друга И сами не хотят любить; О тех душах окаменелых, Распутством сердце что мертвят; В глазах, слезою покровенных, Слезой любви лишь слабость зрят. Любовь сердец, любовь прелестну, Химерой смеют называть; Названьем бредней страсть небесну Они дерзают унижать. В постыдной неге утопая, Лишь в тине светской ищут жить; В сердечной пустоте зевая, Они с собой бояться быть; Презрев любви дары простые, Ценят высоко счастья дар: Венки с полей или златые Дают спокойствию удар? Любовь, спокойство возмущая, Тогда же сладостью манит; Тщеславье, тоже разрушая, Что сердцу мертвому сулит?.. — Жаль вас! но вы того хотите: Толпитесь вкруг богов своих! Улыбку получить ищите Вельмож в отменах золотых! Что в них искать себе? не знаю! — Искать ли знатности пустой? Я их и знатность не сравняю С моей Миленою драгой! —           Я принял меч, щитом закрылся, Шлем гордый на главу надел И в поле ратное пустился; Быть мил любезным я хотел. Для них за славою гонялся! Теперь вся цель моя в одной; И для любезной лишь остался Милены друг, блистать войной! Чтоб ты, Милена! не краснела Нигде за друга своего; Сказать чтоб право ты имела: «Узнать там можете его». — А там создать трофей потщуся, Хотя и кровью тот облит; Щитом я слабых там явлюся, Чтоб в их сердцах трофей мог быть. Сражусь ли в поле я с врагами, И в поле враг падет попран, В ножны и ярость пусть с мечами, И пусть слеза кровь моет с ран, Пусть сердце к пленным сострадает, Пусть слезы с пленными прольет; Героя вздох не унижает, И лавр живей от слез цветет.           Но жатвы лавров мы лишенны: Итак, в бездействии ль вздыхать? Стезя к добру не затворенна В себе Милену украшать. Украшу сердце постоянством, Чтоб ты, Милена! не могла Своим душевным всем убранством Его верней найти стекла. На шлеме буквами златыми, Любовь и честь! я написал: Завет священный сей своими Досель делами сохранял. Потщусь хранить! чтобы мне вверить Могла Милена свой залог — Невинно сердце, — и уверить Ее своим я сердцем мог. —           Когда б ты, милая! со мною На здешних берегах жила, Меня б кратчайшею стезею К желанной цели ты вела: Шаг каждый взором ободряла, Сближала бы мечты конец, Успех улыбкой награждала И тот же час дала венец. Плети его, плети в разлуке, И пусть судьбина все вершит! В награду подвигу и муке Его она мне подарит… И мзду заслуга украшает; И благу зло цену дает! — …Тобою друг твой день кончает; Последню мысль тебе он шлет. НЕМЕНЬ           Немень! Немень мой любезный! Друг тоскующей души! Дай раздаться песни слезной, Шумом волн ту не глуши; Чтобы эхо повторяло Песнь унылую со мной: Хоть бы эхо сострадало, Сокрушенному бедой. На брегах уединенных, Пеной белой орошенных, Милых дикою красой Ты мне возврати покой. Дай дрожащею рукою Милый вензель начертать; Окроплю его слезою: Те слезы не смей смывать! Их тебе бы я поверил; Ты далек от дорогой, Не туда течешь, назначен Путь иной тебе судьбой. —           Если ж здесь опять драгая Снова будет обитать: На брегах твоих, гуляя, Верно сядет отдыхать; Погони волну волною, Шумно их начни струить, Чтоб заняв ее собою, Страсти след моей явить. —           Ель столетня наклоненна Над твоей висит водой; Ель увидишь оживленну, Горлиц страстною четой; И не в горестной пустыне Потекут твои струи: Будет образ тут отныне Постоянства и любви. ЛЕТНИЙ ВЕЧЕР За сини дальних гор хребты Лучи златые закатились; Ближайши сердцу красоты Унылым вечером явились. Луна скользит на струйках чистых, Сребрит зеленые поля И, зыбляся в древах пушистых, Алмазы сыплет вкруг себя. Нет ветров буйных: не дерзают Свистеть в брегах, клонить древа. Древа стоят и отдыхают В объятьях ароматна сна. Все спит и тенью все одето. — Приятно мне! душа полна! Тесней тень сблизила предметы, Роднит с природою она! Роднит? Но будто сердцу страстну, Окроме милой, есть родня! Дружит, — чтоб в участи злосчастной Был друг в природе у меня.           Мой друг! отрада всех влюбленных! Луна! прошла ты весь эфир. Скажи мне, что в пространствах тленных Тебе являл наш бедный мир? Луна! ты видела ль Милену? Ах! помнит ли она меня? Храня в глазах слезу священну, Она взглянула ль на тебя? Главою на руку склоняясь, Она вздыхала ли тогда? Шепнула ль, в думу погружаясь, Что мил я буду ей всегда? Скажи! — чтоб сердце не томилось, Скажи скорей, и слезу в дар!.. Вдруг облако — луна сокрылась. О рок! за что мне сей удар? Ах! слезы чувствия драгие, Уже мне не с кем проливать; Хотя б луны лучи благие Могли в глазах их осушать!.. О рок! о рок! или ты вечно Меня к несчастью осудил? Нет! нет! ты сжалишься, конечно, Надежды если не лишил. ПОНЕМУНЬ           Благословенная сень мира! Храм меланхолии благой! Тебе хвалу, уныла лира, Хвалу гласить своей струной. Под кровом древ твоих кудрявых Я встретил некогда любовь; И вместе с кипом вод тут рьяных Во мне вскипела юна кровь: Клубились волны и шумели, А я под плеск их отдыхал; Амуры, вдруг порхая, пели; А я — души в себе искал! Искал! — Милена белокура, Резвясь с подругами, бежит; Стан Грации и вид Амура!.. Душа за нею вслед летит. —           Я счастлив был и все с тобою Свои восторги разделил; Я на сосне тогда ж рукою Мне милый вензель начертил: Он тут! он тут! и если взглянут Сердца влюбленны на него, Гулять без чувствия не станут В твоих пределах, круг его. —           Была весна и удалилась; Был счастлив я — и счастья нет: Милена с нами разлучилась! — Но в сердце у меня живет!           О ты! убежище спокойно! Храм меланхолии благой! Еще в твоих пределах вольно Мне душу утешать тоской: Везде предметы все постылы, Меня с Миленой не ближат; Твои пребудут вечно милы, Они про друга мне твердят. Милена в сердце обитает; Пребудь ты в мыслях у меня; И пусть душа не разделяет, Мою Милену — и тебя! НОЧНОЙ БРЕД           Зарделось солнце, покатилось За верх ближайшего холма: Все тише, тише — и спустилась Глубока всюду тишина. И я, с природой унывая, Свет взором томным провожал; И взоры в дальность устремляя, Мечтами душу восхищал. — Смотрел на дальние равнины, На лес, на горы и поля, И на реку, и на стремнины; Гулял далеко взором я! Гулял, и сердце вдруг забилось; И будто облако к глазам; И нечто в дальности явилось… Является Милена там! Является в слезах, уныла, И ищет будто бы чего: Искала близ — не находила… Как будто друга своего. И друг хотел бежать поспешно К прелестной, к милой, к дорогой! И тут — о горе неутешно! Я зрю — мечту лишь пред собой.           Ах! кстати, кстати сокрываться В тенях природа начала; Со мной в унынии равняться Как будто мысль она взяла. Лазурь небесна почернела; Темно в душе — везде темно! Природа траур свой надела. Я встал и затворил окно.           Позвал с стены гитару страстну; Снимал дрожащею рукой, Чтобы воспеть любовь злосчастну, И пел: слеза текла рекой! Тут вдруг стихии взбунтовали, Грозою рушился покой; Во мраке молнии летали, Клубясь извивистой стрелой; И ветры бурные ревели, И гром со треском упадал; На цитре струны онемели. Внимать чтоб буре, я привстал. — Но ясно небо, как и было! Еще от звезд своих светлей. Где ж туча черная ходила? Где ж буря та? — В душе моей!.. В душе, души своей лишенной; В душе лишенной дорогой; Драгой! иному покоренной; Иному! варварской рукой. —           Теперь себе не доверяю; Я был игрушкою мечте; Луна! тебя я умоляю, К твоей прибегнул красоте! Видала ль ты меня с Миленой? Сливалась ли у нас в глазах? Играла ли в слезе влюбленной? И множила ль ты страсть в сердцах? С ней счастлив был ли я весною? И был ли счастлив я когда! Прошу тебя, прошу с слезою, Уже ли все одна — мечта? —           Ах! нет. — Мне грусть то подтверждает: Был друг у сердца моего! — И страстно сердце изнывает, Утратив друга своего!           Познал чрез горесть разлученья, Лишь то мечта, что веселит; То истина и без сомненья, Что камнем на сердце лежит. ГОРЛИК УЧЕНЫЙ Крылья сизы распуская, Вздевши кольцы на носок, Из рук хитрых вылетая, Появился голубок. Ах! вот горлик! — горлик милый! Стало слышно вдруг везде. —           Уже ль, горлик сизокрылый! Не был виден ты нигде? Иль не ты в лесах воркуешь Возле миленькой своей; Иль не ты, не ты горюешь, Разлучен бывая с ней! Иль тогда ты нам невидим? Знать, слепое сердце в нас; Красота, знать, между нами Не для сердца, а для глаз!           Забавляйтесь голубочком! Величайте голубка! Я сперва спрошу дружочка, Не лишен ли он дружка? Иль птенцом он в злые руки, К каменным сердцам попал! Для разгнанья нашей скуки В жизни жизнь он потерял: Он не ведал, что такое Быть любиму и любить. — Если ж милой сердце злое Возмогло его лишить?.. Жалок бедный!.. но не можно, Чтоб остался жив без ней; Он бы умер. — Нам лишь в силу Пережить своих друзей. Дам спасибо я слезою, Милый горлик! за тебя; А тебе я всей душою Жить желаю для себя. Извини! твой род не знает Для себя на свете быть; Сизый горлик понимает, Как ему для друга жить. Будь же награжден, как должно Наградить судьбе тебя; Вечно счастлив будь неложно; Будь счастливее меня! Наживи себе Милену Ты такую, как моя; Лишь не знай судьбы премену — Жить далеко от нея, — Жить далеко, в разлученьи, В грусти тяжкой и в слезах… И к несносному мученью Ту терять — почти в глазах! К АРФЕ           В час полночный, сердцу милый! Арфа скромная! играй. Ты мелодией унылой Душу к думе наклоняй!..           Пой! как с розой расцветала В сердце юном страсть весной; Счастье с розой вмиг увяло: Я остался сиротой. Тише, струны золотые!.. Дайте тоны вы глухие, И умильною игрой Погрустите вы со мной!.. И луны лучи благие Пусть блестят в моих слезах! — Любовалась ты иными, О Луна! в моих глазах. Те не горестны бывали, Под окном когда с драгой Мы друг друга занимали И собою и тобой? Боле нет их! истощились Все с весеннею росой… По щекам теперь катились Слезы горести одной! —           Скоро ль, арфа! друг мой милый! В час полуночи унылый, Под мелодию твою Думу с другом разделю? КН. Р…           Весны певец ничто пред соловьями, Но мил он тем, вспевает что весну; Ничто и я пред славными певцами, Кем пета ты; пою тебя ж одну! И страха нет тревожить мне струну.           С весной своей давно ты распростилась, Чтобы увять, с тем роза и цвела; Цветки весны в плоды переменились; И в осень дней ты все еще мила! В плодах одних нет ложного добра.           Орган ты свой, как чувством заменяла; Как ум ты свой должна была явить В играх ума: тот ум, кем сотворяла Аркадию, иль там рекла ей быть; Тогда узнал, что Феи могут жить.           О! сколько же тобою восхищались Все витязи, седящи вкруг тебя! Хвалы тогда ж тебе сии слагались! Твой ум родил, чем славлю я тебя; И лира чем горда теперь моя.           Умолкну я! — тебе одной возможно Без скуки всех собою занимать. Свою цену восчувствовать мне должно; Тебя не мне достойно выхвалять! Моя хвала — в восторге быв, молчать! ПРОЩАНИЕ С ЛИТВОЮ           Пример ничтожности земной! Училище души младой! Край, сердцу моему любезный, Прости надолго! край прелестный! — Унылой полночи дождусь, Пойду на холмы отдаленны; Рукой там слабой обопрусь На камни снегом занесенны: На Вильну милую взгляну, Взгляну потом и на луну! Из глаз две слезы покатятся: Слезам на камнях оставаться! — И дам я клятву — не любить. Конец книги второй. КНИГА ТРЕТЬЯ ВИТЯЗЬ РУССКИЙ           Свод голубой улыбкой день румянил: А бедный я! грустил наедине; Грустил! вздыхал!.. как будто что оставил. Оставил я? Но все мое при мне: И щит, и меч, и честь моя со мною. Со мною все! но сердце сиротою! К чему и честь? На что и меч, и щит? Мой щит меня в минуты злобны боя Не шифром чьим, лишь сталью защитит; Мечу в ножнах быть ржаву от покоя; А честь? И ту нет с кем мне разделить: В одном себе, увы! как горько жить.           Взлюби меня! ты жить мне дай собою: И меч, клянусь, в ножнах бы не лежал, И щит меня б хранил везде тобою, И чести б я тобой цену познал, И был бы я и славен, и счастлив! ДУМА ВИТЯЗЯ           От сладостных утех, от тени мирт зеленых Иду в дыму, в огнях со смертию играть: И в сих странах, теперь войне порабощенных, И в сих хочу еще любовь к тебе питать. В разлуке ты со мной меня не забывала; Ты грустью нежну грудь томила без меня; Ах! если же любовь любезну сокрушала, Могу ль после сего еще щадить себя? Ты! сердце нежное терзай, о Лель! на части; Коль хочешь жертвы две неси на свой алтарь: Лишь томность страсти ей, мне ж дай ты все напасти, И в гневе таковом пребудешь все, мой Царь! Царь сердца моего! уже ли за терпенье В правдивости своей наград не положил? Надежду мне питать позволь ты в утешенье, Что с милою меня невечно разлучил; Что будут дни сиять безоблачны и ясны Для друга, для меня, для верных двух сердец; Хоть шагом, но пройдут туманны дни ненастны; Не скоро, но придет моей беде конец: И буди, что велишь! — Не плачусь на Судьбину; Уверен, что она все к лучшему творит. — Лить слезы, кто себе в отраду чтит едину, Тот грустью таковой судьбину не гневит: Катись, моя слеза! не каплей, а рекою! Живи, ты милая! хоть мыслями со мною! КЛЯТВА ВИТЯЗЯ           Уже час за полночь пробил, И шумный город засыпает; Он спит. — Дух бодрствовать желает! И я лампаду засветил. Другая, Промыслом возжженна Для странников и для любви, На тверди светит утвержденна, Оттоль лья белые огни: При ней-то, сидя под шатрами, Где Еридан и Альпы где, Клялся служить — драгой слезами! — Я чести и любви везде. И здесь от той же свет лампады; И те же бранные наряды Раскиданы округ меня; И здесь не с новым сердцем я: И здесь то ж чувство ощущаю! — Гитару — друга призываю, Чтобы утешила меня. Под той аккорд скажу так я: «Луна! Пленира мне свидетель! Клянусь здесь прелестьми ея! За честь, любовь и добродетель Нигде не пощадить себя. И если жизнь моя свершится На славной битве таковой, Да юна дева прослезится Над той могилою простой, Где мирным сном благословится Прах бренный, но священный мой! И прах мой тем да насладится, Как на зарях трава росой!» ОТ ВОИНА К МИЛОЙ           В чистом поле, под шатрами, В простоте души живут; Там нехитрыми словами Речи правдою ведут: Нехитро и я сбираюсь Открывать любовь свою. Я краснею, запинаюсь, Говоря: тебя люблю!           Я Царю клялся душою За него губить себя; У тебя прошу тобою, Жить тобой и для тебя.           В летний зной бывал я в поле; В холод зябнул я зимой; Не роптал в беспечной доле Ни на стужу, ни на зной. Есть от зноя избавленье У студеного ручья; И от стужи есть спасенье Перед пламенем огня. Где спасенье? чем укрыться? Коль откажешь ты любить! — Я не в силах разлюбиться; Но по силе мне — не жить. ЛАСТОЧКА ВТОРАЯ           Где ты, Ласточка! летаешь? Где ты, сизая! живешь? Что, кружася, попеваешь? — — Мир ты дней своих поешь! Страсть свою! свои утехи! — Ты счастлива! — нет помехи Перепархивать тебе С густой липки на кусточек: За тобою твой дружочек Иль тебя манит к себе.           На той липке, где родилась И любви урок берешь; Только, только оперилась, А сам-друг уже живешь. Незнакома ты с зимою; Чуть лишь холод, всей семьею Отлетаешь в теплый край. Нет зимы, кто в страсти верны; Где они, там непременны И любовь и милый Май!           Лишь весна здесь улыбнется, Ты сюда назад летишь; Через море, степь несешься; К родине своей спешишь: Где родилась и любила, Липу ту не позабыла, Снова хочешь там любить! — Я, ни степью, ни водою, Разлучен с моей страною; Но — на родине не жить! ПОСЛЕДНИЙ ВЕЧЕР АПРЕЛЯ           Завтра, завтра жизнью новой Май природу подарит; Завтра тот же вид суровой Дух веселости лишит; Завтра розе бледно-алой Май красу родит росой; Незабудок пук завялый Завтра я смочу слезой; Завтра в мире все четою Маю песни воспоет; Завтра в паре я с тоскою Выйду к Маю на рассвет.           Я взгляну на свод небесный; Как он голуб! как он мил! Взор таков ее прелестный, Милый взор ко мне постыл! Ты! для Майской хоть погоды На меня взгляни милей; Хоть для праздника природы Дай отрад рабе твоей, Той несчастной, что душою Названа во мне живет: И во мне живет тобою И тобой тьму терпит бед! НЕЗАБУДКА Из цветов, что, всех прельщая, В дар подносит нам весна, Незабудка голубая Чувствам нежным отдана. Их она, мечтою нежа, Им о милых все твердит; Чаще страсть, а дружба реже С незабудкой говорит:           Не забудь меня! Нет прекрасной — дух страдает! И любовник молодой Свой печальный взор бросает На цветочек голубой; Лишь взглянул — и зрит Прелестну: Прочь от сердца грусть бежит, Слышит речь ее небесну, В полголос за ней твердит:           Не забудь меня! Коль за счастьем выбегает Из семьи супруг младой, Пусть в пути он повстречает Нежный цветик голубой: Он вспомянет добродетель, Он вспомянет свой обет; Гимен, клятв его свидетель, На ушко ему шепнет:           Не забудь меня! Чем пленил и утешает Дружбу цветик голубой? Силой чудною прельщает; Дружба ведает какой. В свете — все где забывают, Где в премене нет стыда, Где себя все обожают, Молвить нужно иногда:           Не забудь меня! Ты! с кем дружбою спознался В младости еще своей, Хоть с тобою я расстался, Ты живешь в душе моей! Из цветов цветок бесценный Пред тобою пусть стоит; Светлым днем и ночью темной Пусть всечасно говорит:           Не забудь меня! СЛОВЦО «ЛЮБЛЮ»           Промолвь еще словцо любезно: На выговор легко оно; Для слуха, для души прелестно И мне принадлежит давно. Промолвь его перед луною, Как стихнет все; лишь соловей Один под липою густою Петь будет для души своей. Промолвь его, когда с гитарой Сама приятно запоешь; В садочке, на заре румяной Всех птичек в зависть приведешь. Промолвь его ты той порою, Как слезы над Аталлой льешь, И глазки, будто под росою, От книги к другу возведешь. Люблю! есть то словцо прелестно! Люблю, когда ты говоришь, И речь, а больше ты любезна; И мне блаженство ты даришь! ДЕВЯТОЕ-НАДЕСЯТЬ МАРТА           Их я слышал; прилетели! Над проталиной, в полях Песнь весеннюю воспели. По утрам и на зарях Милы жавронки вещают, Что сюда весна спешит! Белы снеги изнывают, Мраз с оглядкою бежит. — Всем весною жить утешно; Все сам-друг навстречу спешно, К доброй матери пойдут. Пестры бабочки проснутся, С розой дружбу заведут; К небесам орлы взнесутся, В облаках гнездо совьют; Соловей в глуши лесной, Пчелка в липе молодой, Всё с подругою любезной В неге страстной и прелестной Жизнь завидную начнет: О мой друг! Мой друг бесценный! С нами только наших нет. —           Оба мы осиротели: Но терпеть бы лишь умели, То увидимся с весной, Не Апрелем… а зимой. ОТ ЛИНЫ К ВЕСНЕ           «Без друга я весну встречала, Без друга лето провела Без друга в осень горевала, И без него зима прошла. Как без души, без друга мила На белом свете тошно быть: А мне судьбина присудила И целый век свой так влачить!»           «Любовь! беда и утешенье! Гроза и солнце наших дней! Себя питай моим мученьем, Меня ж надеждою своей. Мани возвратом жизни прежней, Мани протекшим счастьем мне; Еще с дружочком скромным, нежным! Сходить на встречу дай к весне».           Так пела в теплый вечерочек Присевши Лина под окном; А соловей, тоски дружочек, Ей вторил тихим голоском. Любезна Лина, как цвет в поле, Как сиза горлица, нежна, Не меньше той в своей неволе Сердечному дружку верна. ОТ ЛИНЫ ПОСОЛ           Ласточка! лети скорее К полуденной стороне; Сизая! снеси вернее Другу весточку о мне: Ты скажи, как я страдаю, Друга моего любя; Ночью день себе желаю; Днем конец не вижу дня. Ты увидишь: кто прекрасен, Как лилея на полях; Взор имеет нежен, ясен; Розы дышут на щеках; В чувствах кто нелицемерен; Кто, как сизый голубок, Страстен так же, так же верен: Тот есть милый мой дружок!           Там услышишь: кто милее; Кто любезен и любим; Беспомощными скорее И всех более хвалим; Нет сомненья никакого, Он друг сердцу моему! В нем найдешь души родного! Весть о мне подай ему. ОТ ЛИНЫ К ПУСТЫНЬКЕ           Скоро ль, скоро ль можно будет В деревеньке мне зажить! Свет меня там позабудет: Свет легко и мне забыть. Узеньким путем к пустыньке Только дружба поведет; И по маленькой тропинке, Кто захочет, тот пройдет. Тень густа в моих лесочках, Струйка чистая в ручье, Розы алы на кусточках, Голубки со мной в семье: И воркуют перед мною, И милуются они; Знают, с доброй кто душою Не похулит та любви. Я собачку приучила Неотступно быть при мне, Дружбу верную сманила В сотоварищи к себе; И нельстивую подругу Постоянна назвала; Голубою лентой друга Я по шейке убрала. Мне желалось бы с собою И Амура пригласить; Я люблю дитя душою, Жаль! что станет он шалить. Не глядит он на угрозы; Он упрям, весь свет твердит; Он потопчет алы розы И ручей мой возмутит. ПРИПИСАНИЕ           Живучи в своей пустыньке, В мыслях и меня имей; Чтоб иметь, то при тропинке Незабудочки посей; Голубой цветок весною Отцветет весь при тебе; Хоть и краткою порою, Но напомнишь ты о мне. ЛИНА К ВАСИЛЬКУ           Мой лазоревый цветочек! Что ты медлишь, не растешь? О любезный василечек! Скоро ль, скоро ль расцветешь? Я пошла бы в чисто поле И вас много нарвала; Другу в милую неволю Василькову б цепь сплела! Нет! не цепь. — То не по нраву, Не неволю я любить: Сей венок совью в забаву, Чтобы друга подарить. Я дождусь, как солнце сядет, Месяц светленький взойдет: Мой дружок меня вспомянет, Посидеть ко мне придет. Он во двери, я на шею Прямо кинуся к нему, Кинусь к другу, не к злодею! И промолвлю так ему: Вот лазоревый веночек! Я сама цветы брала; Василек есть мой цветочек, А венок тебе плела. — С голубым венком дождуся Друга к сердце своему; Перед ним с душой явлюся, Будет весело ему. Или стыдно быть мне страстной? Нет стыда в любви прямой. Страсть увидит — месяц ясный! А восчувствует — друг мой! ЛИНА К ПЕНОЧКЕ           Недолга хоть, но счастлива Жизнь малюточки моей! Дней ея — весна едина, Стоит жизни нашей всей… Ты — и любишь, и пленяешь, В наслажденьях утопаешь; Счастие твое, не тень; Для тебя, не за горою, Ах! везде, всегда с тобою Друг, гнездо и Майский день! ЗЛАЯ ЛИНА           Как гнездышко у ней совьет Крылатый мальчик, мой божок! Весна ко мне тогда придет; Зеленый расцветет лужок. Пора уже божку пристать: Он скоро сядет отдыхать; Где ж лучше? Но… я жду давно… А не свилось еще гнездо!           Я с зеркалом предстану ей; Скажу: смотри, как ты мила! Люби — чтоб вдвое быть милей, Живи — досель ты не жила; Живи! но что мне в жизни той, Коль будет счастливым иной? Клянусь, мой друг! клянусь тебе! Не найдешь в страсти равных мне.           Видали розу вы в садах? У ней в груди, красивей той, Там две еще цветут в щеках, На губках, и — и все с иглой; С иглой! узнал то по себе: Одна запала в сердце мне. И Лина ими не бедна, Сидит, где роза, там их тьма.           И роза, что в садах цветет, Лишь может жить один денек: Родится вмиг и миг живет: Поблекла в тот же вечерок. Но те, что у красотки злой, Имеют век совсем иной; Осьмнадцать лет на стебельке, А только, только что в пучке.           О вы! что молоды, как я! В опаску вам скажу о ней: Злодейка милая моя, Бесстрастности самой страшней. Она — с предобрым сердцем, зла; Она — насильно всем мила; Она — везде милее всех; Она — и мать, и дочь утех! ПУТЕШЕСТВИЕ ПО ВОЛГЕ           Ангел — глазки голубые, С нежной томностью живые! Милый ангел красоты! Мне вечор вещала ты: Вниз по Волге как гуляя, Путь с семьею совершая, Шла ты в град Златой Орды; Чтобы брачные цветы Там твою сестру венчали, Счастьем той блаженство дали Ангельской душе твоей. Робкой кистию моей С милой повести картинки Я дерзнул образовать. I           Где с Волгою Ока стремится Соединить свой быстрый бег, Волна там над волной крутится, Стоит в опушке пенной брег; И близ него суда убранны, Как будто для царей созданны, Смеются яростным волнам. С семьею старец к ним подходит, Свою супругу он предводит, За ним две нимфы по следам.           Одну — знать счастие имею;           Небес красу списать не смею,           В восторге знаю лишь молчать. Другой портрет напрасно начинать;           Все знают: Грации сестра           И быть должна, и есть мила. II           Май, сын весны любимый, Денек веселый, милый Природе посулил; Корабль от брега отвалил, И с борта залпы возвещают, Что в путь свой Грации вступают. — И серный гром еще гремит!.. И кто ж у медных жерл лежит? Одна из Граций сих — Милена! Ударом в робость приведенна. — Чей слух лишь к шепотам привык Зефиров Майских иль Амуров, Для той не без труда навык Ко гласу яростных перунов. III           Лежит Милена, а Эрот Ручонкой слезы утирает, Другой главу ей поднимает И поцелуем жизнь дает; Претит палить — и та очнулась! — На лильях роза улыбнулась; И все к веселью расцвело! IV           Но роза скоро опадает; Но счастье скоро пробегает; И неба ясность недолга. Судьба к нам, бедным, здесь строга. — Вмиг тучи небеса покрыли, И ветры в парусах завыли; Перуны грозные гремят; Змиями молнии летят; Трещит корабль и рвутся снасти; Пловцы, среди такой напасти, Бегут, кричат и слезы льют, На помощь небеса зовут.           Но кто же бодрость не теряет? Милена — та, что умирает От пушечных громов пустых. Когда среди валов седых Беда прямая угрожала, На ближних зев свой разевала, Ее вся мысль была о них; О всех опасностях своих, Она не думала — и не страшилась, Надеждой к небу укрепилась; И туча черная… прошла. V           Два дни та буря бунтовала, Глубоку Волгу колебала. Смягчилось небо над тобой; Твоею ангельской душой Брегам сим солнце возвратило: И Волга с вами примирилась.           Милена — Ангел! Ангел мой! Что может быть в войне с тобой? VI           Казань руками восплескала, Как подплывали Нимфы к ней; Толпа Амуров тут играла, Спешили в срет красе твоей: Они всех птичек возбудили, Чтоб торжество тебе творили Приятной песнею своей. На самой мачте соловей, Три раза свиснув и вздохнувши, К подруженьке своей порхнувши, Для ней тебе лишь изменил. Зефир все розы распустил. — О! кто сей юноша счастливый, Что Майской розой, первой, милой, Тебя Милена! подарил? Твою улыбку получил? О! часть жестокая моя! Почто там не было меня? ЛИРА ЛЮБОВНАЯ Пусть чернь любовников на розах ищет спать; Пусть нежит на цветах себя роскошной ленью; Тибул встает от сна, чтоб друга величать! О сласть! о мила честь! во храмы к Незабвенью, От кущ Венериных след ровный пролагать!           Вспрянув лишь с лона упоенья,           И славу тотчас повстречать! Ты не умрешь, мой друг! бессмертие дает Любови и стихов двойное исступленье; Веков завистливых крушительный полет Ему не в пагубу, а служит в прославленье. Стих нежный не умом жив; нашею душой!           Чертою огненной ложится           По тени смертной, вековой. Конец книги третьей. КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ ПРИВЕТСТВИЕ ПЕРВОЙ ЛАСТОЧКЕ           Ты здесь! ты здесь, навстречу Маю, Малютка-ласточка моя! Ты, верная родному краю, Любови отдала себя; Чтоб вместе с нею и с дружком На гнездышке пожить родном, Пока лихой борей нагрянет; С лилеей счастие завянет! Тогда вспорхнуть и вдаль пуститься, С холодной стороной проститься, Лететь весну везде встречать, Пример любви всему давать. И ты при нас! — а за тобою Весна с румяною зарею Спешит в нас чувство возродить; И в бальзам цветов душистых, Под хором птичек голосистых Спешит — фиалкой подарить. — Здорово, ласточка моя! Я друг любви! люблю тебя. ЯВЛЕНИЕ ПЛЕНИРЫ В АПРЕЛЕ           Кто ты? Небесный цвет играет, Как в зеркале, в твоих глазах; И будто роза расцветает На миленьких твоих устах; По круглым щечкам полосами Румянец Майския зари; Тебе все жертвуют сердцами; Кто ж ты? не ангел ли любви!           Кто ты? с тобою появилась Зелена травка на лугах; Здесь холод был: все оживилось Твоим приходом на полях. Но фьялочка не расцветает; И роза, красоты дружок, Еще собою не пленяет: Для нас ты первенький цветок!           Кто ты? Над нашей стороною Вдруг гимн весенний загремел, Как будто следом за тобою Хор милый птичек прилетел; Они поют, хоть ты не слышишь, Как в белом платьице одна В весеннем утре счастьем дышишь; Что, в виде смертном, ты Весна!           Ты ангелом любви явилась; Цветочком первым нам дана. И милым птичкам полюбилась, Весной, — ты ими почтена; А нам — тиха, мила, прекрасна, Блаженством мнишься сердцу быть; Ах! будем ли мы с чем согласны, Коль станем в споре с сердцем жить? АЗОР           «Молнией летит веселье, У беды лишь крыльев нет; Но с душою, в услажденье, Вспоминание живет: Им я милую подругу, Сохранила при себе: Отняла у смерти друга! В мыслях он живой при мне!»           «Вспоминаю, как весною Я сидела под окном: Друг! лежал ты под рукою, И свернувшися клубком; А меня раздумье брало; Сердце нежное мое Развлекалось, трепетало, Прижимался к тебе!..»           «Ласковой меня игрою, Ты при вечере встречал; Но без ласки, а с тоскою, Ты из дому провожал. В одиночестве душевном Не жила я при тебе; При дружке моем любезном, Я сам-друг была везде».           «А теперь? прости любезный! — До свиданья! — Смерти нет, Кто любовью здесь не лестной Или дружбою живет». Так прекрасна горевала, — Из Амуровой семьи; По собачке тосковала; Я подслушал издали.           В том краю то прилучилось, Где утешно было жить; Где спокойство не взлюбилось, И мне вздумалось любить. Польшей милой называют Край, что создан для любви; Сходны всюду все бывают: Есть любовь и на Руси!           В наших сторонах родимых Также девушки живут, И собачек кротких, милых Нежным именем зовут; И собачки смерть вкушают; Смерть есть общий всех закон! Добрые по них вздыхают: Добры кто… тем — мой поклон! МИЛОМУ ПРАХУ           Трава, густей где и живее, Луна ложится, где бледнее, Там — друга моего покой. Иду к нему всегда с тоскою; И прах его я чту слезою, Сердечной, пламенной слезой! Он верности служил примером: И мог ли быть он лицемером? Он не жил между злых людей; Он взрос у ней, а жил со мною; Дышал моею он душою; А слыл — собачкою моей! АПРЕЛЬСКАЯ НОЧЬ           С неба синего светлее Лейся белою рекой; О луна! блистай милее Над спокойной стороной; Ты дари росой прохладу Травке, древу и цветкам; А задумчивость в отраду Страстным подари сердцам.           Чу! там в рощице зеленой Свистнул глухо соловей; Ближе, — голубок влюбленный, Средь засеянных полей, Носик к груди и тоскует, Что при нем подруги нет; Он воркует, все горюет, Милую к себе зовет; И твой друг, о мила Хлоя! С ними в паре. — Под окном Он сидит один с собою, Подпершися локотком; Мыслит: скоро в лес зеленый Будет к соловью дружок; Будет скоро и влюбленный Жить с подругой голубок: Только я, о мила Хлоя! Без надежды должен быть; Я расстался с той страною, Где тебя могу любить! —           О! воркуй, мой голубь страстный! Воспевай, мой соловей! Ты же, месяц полный! красный! Посмотрись в слезе моей! СОЛОВЕЙ В МАЕ           В тихий вечер, милым Маем, Сидя в липе молодой, Соловей, весной внушаем, Свистнул разик и другой. И листы чуть-чуть шептали, Как вспевал весенний друг; Свежим ландышем дышали Ветерки, резвясь вокруг.           Свистнут раз и смолк, внимает Легку шороху вблизи, К ветке нежной прилегает; Милый друг моей души! Начинай ты песнь прекрасну, Друг природы всей! воспой. Милая подруга страстна Жить готовится с тобой! —           С нею ты! Катись живее Кроткий луч луны златой! Разливайся поскорее Здесь по липе ты густой; В ней любови трон. — В листочках Два любовника младых; Соплелися их носочки, Сердца трепет в крыльях их. — Нова трель! Себя поздравил, Видно, милый соловей, Иль подругу позабавил, Он прилег поближе к ней.           Им тут мило, тут их двое: А двоим и горя нет. Горя нет им! молви ж, Хлоя! Наш Май скоро ли придет? ФИАЛКА           Где тень от лип лежит темнее, Где стелется трава густее, Фиалка там в глуши цвела; Одна цвела! лишь ветерочек Лелеял скромненький цветочек; Фиалка для себя жила. Но аромат ее был с нею; Вечерней Майскою зарею, Под громкой песнью соловья, Нашел, нашел фиалку я! —           И ты не скроешь, друг мой милый! Под флером скромности стыдливой Все прелести души твоей. Густой ресницей ты своей Подернула, но не закрыла Лазурь небесного эфира, Душевный признак красоты, Что у тебя в глазах сияет, И ясно так ко всем вещает; Вот ангела любви черты! —           Не мне рукою дерзновенной Тебя сорвать, цветок священный! Еще побудь в лесной глуши: Покуда придет друг души. — Ты будешь с ним! а я — с тобою! Взгляну на фьалку и на Хлою; Один взор брошу на цветок; А два приманит мой дружок! ЛАНДЫШ ПОСЛЕДНИЙ           Нет ландыша! увялый На стебельке висит; Он на заре румяной Собой не подарит. — Что жил ты, ландыш белый? Лишь Май цвел в красоте. Твой век есть миг — веселый! Наш доле, но в беде! —           Невинность! взором ясным Взгляни на цветик свой; Что сделалось с прекрасным, Тому быть и с тобой: Но цвет своей весною Исполнил свой предел; Под травкою густою Кувшинчиком он цвел. — И бабочка, бывало, Садилась на цветок; И пчелка прилетала Душистый брать медок; А ты? — Спеши, любезна! Бежит твоя весна! Теперь мила, прелестна, А будешь… лишь умна. РОЗА — АЗОР           Лишь птичка в лесочек, А я на кусток; В зеленых садочках Прельщаю собой; У Лизы на щечках Играю всегда. — Живал ли с глазами Кто в свете большом, Такой в оборотах, Наверно, смышлен; Пусть потрудится он Над мною теперь, Пусть он меня ставит Назад передом: Увидит названье Он рожи дурной; Увидит названье Он верных друзей. Меня же поставя В стаканчик к себе, Он мною утешит Прелестну свою. А я, без утайки, Вам молвлю теперь, Я лучше желаю К Лизете на грудь! У Лизы любезной Глазочки черны! У Лизы сердечко, Как Майский денек! И верен, как горлик, У Лизы дружок; Тоскует, горюет, Живя без нее; Другой не полюбит; Лишь любит ее!           Простите, Красотки! Довольно сего. — Цветите, любезны! Подоле, чем я; Морозы не страшны Для ваших приятств. Я скоро увяну! — Любите меня! КРЫЖОВНИК           Куст! милый зеленью густою И сладкой ягодой своей, Котору при себе иглою Хранишь от лакомства людей! Вечерней тихою порою Красавица к тебе придет И снежно-белою рукою За веточку тебя возьмет. Наклонит ту небрежно, смело, Начнет твои плоды срывать; А ты, прельстясь рукою белой, Забудешь плод свой защищать; Уклонишь голову смиренно, Представишь сам плоды свои; Мужайся, куст! — и дерзновенну Иглой жестоко уязви.           Вскричит — и скорыми шагами Красавица домой пойдет; А с легкими Зефир крылами Ей вслед — так на ухо шепнет: «И вы мужчинам легковерным Сулите счастьем беспримерным, Дарите их одной бедой! И вы, красавицы! с иглой». БЛАГОДАРНОСТЬ ЦВЕТАМИ ЗА ЯГОДЫ Вот за ягоды приятны Вам корзиночка цветов. — Все цветочки ароматны, Дар приятен для богов! Сестры Грации прелестны, Также жители небесны: А у вас, как и у них, Что-то есть в чертах младых. Есть в глазах лазурь небесна; Есть улыбочка прелестна: И по признакам таким, Ваш подарок принимая, Благодарность вам являя, С сердцем молвил я своим Без ошибки на сей раз: То от Граций иль от Вас! К ДУБУ, СОКРУШЕННОМУ ГРОЗОЮ             Где делся тот, что величавой Взносился к облакам главой? Где дуб широкий и кудрявый? Считал веками век он свой; Еще и ныне он гордился; И ныне с ветром он играл; Прошел я мимо: дуб свалился. — Бесславен на земле лежал! — Какою же чудесной силой Сей Царь лесной низвержен стал? Нашла гроза, взвыл вихрь бурливый, Ударил в дуб, и — дуб упал. Тот пал, под тенью чей почтенной Себе прохладу находил От зноя странник утружденный;             Тот пал, на ветви чей любил Орфей лесов, певец Весны, Вечернею зарей качаться, С своей подругой миловаться, При свете полной петь луны; Тот пал, чей кров благословенный И сиру бедность презирал, И юноше с душой влюбленной, Счастливу быть не воспрещал. Он пал! — не сетуй на судьбину, О дуб! Коль хищною косой Смерть не щадит Екатерину. Утешься — тленностью земной! К тебе весна стократ вращалась; Но к нам единожды идет; Как быстрая река течет, Прошла… и навек распрощалась! ДНЕПРУ Надмен красой своих брегов, Меж гор песчаных протекающ, И стены древних городов Своей волною опеняющ, О Днепр! ночною тишиной Я с огорченною душою Взойду на берег твой крутой; На нем пробуду долго-долго! Я вспомню Немень, вспомню Волгу, Их вспомню пламенной слезой! — Тебя ж, душе моя чужая! Река широкая, большая! Тебя мне нечем вспомянуть. Реви — и продолжай свой путь.             Я буду здесь, коль здесь судьбами Предписано мне в скуке быть: Здесь юный ратник не с врагами, Со скукой в брани будет жить!             На лире, чувству посвященной, И лестию не посрамленной, Тебе я песней не начну; Но, глядя на тебя, — вздохну!             Под шум твоей волны бурливой, Шепну я вслед волне гневливой, Шепну я вслед волне седой: О Днепр! и ты ли мне чужой! СТРОЙ И ОТДЫХ             Когда, весь сталью ополченный, Строй ратный в молниях стоит; Когда вдоль строя конь надменный, Как вихрь, со мною полетит, Когда железом я играю, Перунами повелеваю, Тогда расстаться жаль с мечом: Иной награды не желаю, Иной кончины не мечтаю, Как лечь с ним в поле под бугром.             Когда ж в тот час отдохновенья, Как ночь сливается со днем, Один сижу, без исступленья, И мыслю в сиротстве своем: Что там за синими горами, За лесом дальним и водами Лежит родная сторона; Меня любовь в ней ожидает; Меня к ней дружба подзывает; Тогда, что службы долг? — мечта. ДРУГУ — ТОВАРИЩУ             Опять, опять я возвратился, К крутым Днепровским берегам! Заре на всходе поклонился, Старинным города стенам, Поросшим мхами и травою: Где друг мой с кроткою душою, Как пчелка у себя в улью Жужжит и жалом лишь играет, Дня праздностью не убивает; Всегда иль с лирой, иль в строю. А я — подобен птичке сирой, Лишенной друга и гнезда. Без друга сам, с душой унылой Бреду, не ведая куда; Скучаю там, где все смеются; Миг весел я, резвлюсь! скачу! А после? после слезы льются; И в них отрады не сыщу. На флейте ли я заиграю, Иль песню нежную сложу, Кого я флейтой забавляю? Кому я песней услужу? Кому? Кому? — Кто сиротою На белом свете жить начнет, Тот зябнет летнею порою, Тот скуку и в Раю найдет. — Не все бывал я нищ и странен, Я жил Царем, я счастлив был! Я был и весел, и забавен, И женщинам приятен, мил! Тогда я, ими ослепленный, Любил одну, а всех считал За Ангелов; душе прельщенной Я ими счастье обещал. Не знал тогда, что с сердцем страстным Занять их можно лишь — на час; Что сим чудовищам прекрасным Нельзя жить долго без проказ; Что сердце их стрелой летает От добрых к счастливым скотам, И к умному, и к дуракам, И только разве отдыхает На кучах золота больших. —             Ты молод, друг мой! дней драгих Не трать в вздыханьях бесполезных; Люби в плутовках сих любезных Люби себя ты, а не их; И в праздности часов своих Играй ты ими, как игрушкой Или как ветерок пером… Не все с красивою подружкой Сидеть, обнявшись под окном, Иль на диване прохлаждаться: Наш долг — отечеству служить; Нам часть — на сторонах скитаться И где что найдешь, то любить. ПРИЗЫВАНИЕ ПЛЕНИРЫ             Прекрасная собою! Прекрасная душою! О божество души моей! Явись мне в красоте своей!             Весення первая заря, По белым щечкам полосами Рисуется, стыдясь себя; Ты, видно, в дружбе с небесами, Ты их лазурию глядишь; Любовь с невинностью дружишь; На ротик алый, миловидный Ты все утехи созвала; На груди нежной трон завидный Амуру-богу ты дала; Ты все… умолкни, дерзновенный! Тебе ль за трон его священный, Тебе ль взор бренный устремлять? Твой долг — в молчанье обожать.             Прекрасная собою! Прекрасная душою! Жизнь милая души моей! Явись мне в красоте своей!             Пусти ты легкими волнами По белой шее волоски; И между русыми власами Завей ты с розой васильки; Ты приоденься в платье бело, И чтобы платье то не смело, Твой стройный, милый стан скрывать, Лишь стан старалось рисовать; И платье лентой голубою Пониже груди подтяни; И вместе с кроткою луною Ко мне в диванную вступи.             Ты вступишь, сядешь на колени, Прижмешь меня к себе; А глазки будут прямо Как зеркало к луне; Ты ротик миловидный Приставишь к моему, И поцелуй завидный Дашь другу своему; Ты голову уклонишь Потом к груди моей, Руке своей дозволишь Меня прижать сильней; И тут — душа мятется, И сердце сильно бьется! — Я — с добрым ангелом моим! ПЕРВЫЙ ГРОМ             Весенний благодатный гром Из туч по тверди разразился! Тебе я, сидя под окном, О грозный! низко поклонился. — Твой ужас жизнь всему дарит, От сна он землю пробуждает, Листом он древо одевает, Он души добрых веселит.             Тебя бестрепетно встречала Овсянок стая на домах; Прибравшись к кровлям щебетала, Глася тем радость, а не страх. — Кого ж гроза твоя смутила? Кто спешно в комнату бежит? Вбежала, окна затворила, Легла на пух и вся дрожит! Дрожат Хитраны мило-злобны. Как бог лицом; не то — душой. Манить в любовь и льстить способны; А любят — только бисер свой.             Хоть раз, о небо справедливо! Твори предчувствье их правдиво, Направь свой гром к Хитранам сим; Да мстит за нас он вечно им! Тогда от зла добро родится: Любовь прямая водворится, Измены мы не будем знать И Даши мне не потерять! К МОСКВЕ             Москва! Москва престольная! Лежит она, как Рим другой, На многих ли горах крутых; Бессмертная! в величии! У Русских всех во памяти! Ее верхи все в золоте; А Кремль ли тот, как белый Царь! Красавицы, как маков цвет! Богатству же и сметы нет!             Прости, Москва прекрасная, И ты прости, прелестница! Простите, все красавицы! Жестокие волшебницы, До витязя заезжего! Заехал он на муку к вам; Завидев вас единый миг, Ему тужить уж целый век.             Дождусь ли я полуночи: Пойду тогда во Кремль златой, Оттоль взгляну на град Москву; Взгляну потом я на луну: Падет тогда из глаз слеза, Моя слеза горючая! Остаться ей, слезе моей, На камнях тех бесчувственных, Веками что накиданы; Расстаться мне с Москвой родной, Без памяти любовныя! Беда, беда заезжему, Носить в душе чувствительность!             Прости, Москва опасная! Москва моя любезная! Была ты мне родимою; За что ж теперь, несчастному, Ты сделалась чужбиною? ВОЗЗВАНИЕ ЛЮБЕЗНОЙ             Зари я вижу просвет милый; Я слышу свежий ветерок. Где ж ты, давнишний мой дружок, С твоей гармонией унылой? Проснись, молчавшая давно, Проснись, прелестница драгая, Подруга, арфа золотая! Присев в час ночи под окно, Прошу игрой твоей волшебной, В воспоминаньи незабвенной, Мой дух унылый усладить И мрак окрестный оживить! Зови ко мне мою супругу Из хладных недр земли сырой, Да прежнюю мою подругу Узрю в красе ея земной! —             О сладость!.. Зефир повевает! Святый я трепет ощутил!.. Не твой ли дух с небес слетает? Сожитель кроткий Горних Сил! Явися мне, душа небесна! В сияньи Ангела любви Шепни: люблю, …слова прелестны! И другом сердца назови! —             Не ты ль… и в звездочке сребристой, Не твой ли след сей след огнистый, Что взор мой на небе ловил? О! — сколько дух мой ни уныл — Едва увижу взор небесный, Услышу голос твой прелестный, Что ты мой друг — и что не век В несчастьях страждет человек; Что рано ль, поздно ль, но с тобою Я буду жить одной душою: Утешен я в единый миг, И нет уж слез в глазах моих! —             И в виде бабочки прекрасной Не ты ль к светильнику летишь? Лети, спеши к душе несчастной, Ты в ней надежду возродишь: Надежду, что в пределах вечных Бессмертие она найдет С тобой, и в узах бесконечных Союз наш тленный оживет. —             И луч, что в густоте древесной От полный луны скользил, Не твой ли свет? твой взор прелестный На лире струны осребрил! Что ж медлишь, милая супруга! Явися в образе своем, Мой благодетель, друг, подруга, В ничтожном, мрачном мире сем! Мой Ангел! там — где все нетленно, Все свято, вечно, непременно, Душа твоя и красота… Где жизнь есть жизнь — а не мечта! ИССТУПЛЕНИЕ             Явися с черными власами, Что мило падали волнами, И с лентой алой на главе; Приятность Майска на челе; И брови тонкие дугою; Глаза с ресницею густою; Румянец бледный на щеках; Улыбка кротка на устах; Явись… и белою рукою Окинь грудь страстную тобою; Ты на колени мне садись; Ты к сердцу моему прижмись!..             Прошла минута исступленья! Но память сладка заблужденья Пребудет надолго со мной: И ей пройти! тогда слезой Начну с судьбою примиряться. Утратив истину, — мечтою утешаться. К МЕЛАНХОЛИИ Наклонность милая, печали услажденье, Блаженство горестных, отчаянных спасенье, Где краски нежные, достойные тебя? О меланхолия, Волшебница моя! Мила с улыбкою, мила ты и с слезою; Есть прелесть и в беде, когда грядет с тобою. Отчаянье себе, коль слезы возвратит, Их меланхолии вверять оно спешит, Чтоб горесть усладить и с горестью остаться, К несчастным лишь Она умеет приласкаться; Умеет милое приветство сотворить; Печаль утешить их и скорби утолить. Приятный перелив от горя к услажденью! Утехи с нею нет, но есть конец мученью; Утеха вся вдали, отчаянье ж… бежит; Дочь скорби вид родства един в себе хранит. В какие времена, в каких местах священных И памятью какой мечтанье мило Ей? Ах! сердце весть дает: в приютах сокровенных, От света отстранясь, чуждается людей; Дика, и бегая их шума беспокойна, И в тихом уголке и сумерком довольна, Внимает издали, с приятностью большой, Плеск волн, порогов шум, рев моря, ветров вой. Пустынные леса — вот где Ее утехи, С собою размышлять там сердцу нет помехи. Отрадный для нее Природы томный вид; Союз таинственный с тоской ее творит. Она перед луной, воссев, молчит, мечтает И на любовный свет с любовию взирает. Ей мил и сладостен не блеск весны живой, Не лета красота глаза обворожает; Но осень бледная, как нехотя рукой, С венка поблекшего лист по листу срывает. Пусть мчится буйная толпа людей туда, Где радость грубую ждет грубое желанье; Словно иль имя чье, а часто лишь мечтанье, Вот пища сладкая душе ея всегда. В беседах городских, на шумных тех пирах, Под громом музыки, при праздничных огнях, Где всюду искры, блеск, сиянье в видах разных, То в молниях ума, то в радугах алмазных Она, задумавшись, присела в уголке, Ресницы опустя, главу склонив к руке, Воспоминанием себя там угощает. — О прелесть милая! тебя мой глас взывает! Тебя, душа искусств и верный друг любви! Кто много пел тебя, тому во все ты дни Пребудь сопутницей, давай свое внушенье! Будь лета моего едино восхищенье! ЭПИЛОГ             Любовь, восторг души и взора пламень нежный, Все другу милому как долг я отдавал; Себя ценив по нем и на себя надежный,             Бессмертием мечтал.             Ты брось мечты пустые!             Мой друг мне говорит:             Любовь собой блестит,             Не ей венцы златые;             Ей мил с лужка цветок: А тем, кто страстные забавы Поют от страсти, не для славы,             Бессмертный им венок,                       Любовь! Конец книги четвертой. ЗАБАВЫ УЕДИНЕНИЯ МОЕГО В СЕЛЕ БОГОСЛОВСКОМ ОСТАВШЕЕСЯ ТВОРЕНИЕ КНЯЗЯ ГАВРИИЛА ПЕТРОВИЧА ГАГАРИНА От издателя Творения родителя моего найдены мною в деревне, где провел он остаток дней своих, и гораздо после смерти его. — Он, кажется, забывал их там, а не оставлял. — Судя по всегдашней его деятельности, я предполагаю, что не все еще произведения ума его и сердца в моих руках. — Те обстоятельства, которые четвертый уже год не дозволяют мне свободного входа в жилище отеческое, исчезнут когда-нибудь; тогда надеюсь я угодить во всей полноте друзьям памяти отца моего. — Теперь, что я мог, то и сообщаю, полагая в том свой долг и находя свое утешение. Начертания, в которых родитель мой показал себя человеком Государственным, я представил и буду представлять туда, где следует им быть для вящей пользы Отечества; сии же, в которых ум выражает излияния сердечные, сии одни подлежат изданию, предприятому единственно, чтобы услужить тем, кому почтенна память отца моего, кому любезны, как и мне, душа его и дарования. — Они скажут мне спасибо; их признательность, мне драгоценная, утешит любовь сыновнюю, что не тщетно она и не для себя исключительно занималась возбуждением памяти любезной. — Вот мой предмет — моя надежда и награда.      [1813 г.] ПАМЯТИ ОТЦА МОЕГО Вышед посредством отставки из жизни деятельной, где все минуты посвящены были на службу Отечества, не мог я оставаться в праздности. — Разными образами занимаю я мое время и между прочим нахожу удовольствие полагать на бумагу мои мысли на разные встречающиеся сходные с состоянием души моей обстоятельства. — Кроме моих собственных мыслей, иногда повстречаются тут и мысли авторов, которые согласуют с моими или кажутся мне подтверждающими мои мнения. Сие марание прежде моей смерти света видеть не долженствует. А когда телесное мое существование престанет, а духовное начнется, пусть тогда сии бредни перейдут в руки детей или друзей моих. РАЗМЫШЛЕНИЯ I О СМЕРТИ Неужели сегодня только, о! человек! познал ты, что смерть должна кончить твое существование? Ты с сею мыслию должен уже был познакомиться со дня твоего рождения: и так престань ее бояться. — Если ты еще телесен и на смерть без ужаса взглянуть не можешь: то, по крайней мере, для того ее не бойся, что сей страх преждевременно разрушит все твои удовольствия. Не в твоей власти продлить жизнь, но во власти твоей состоит украсить ее добродетелию. Смерть есть дверь в обитель упокоения, и ты страшишься перешагнуть праг оной! Видал ты умирающих людей, содрогался, слыша стон оных; но этот стон не был от смерти, а от болезни. — Всякий подагрик стонет и страждет: всякая женщина в родах мучится, и кажется, что состав ее тела не перенесет ощущаемого ею мучения; однако ж они живы остаются. — Человек, скоропостижно умирающий, нимало не мучится, а умирает. — Стало, не смерть мучение производит, а болезнь. — А смерть… может быть… приятное ощущение производит! Не всякий ли день мы умираем? Всякий день жизнь наша истощавается: мы каждый день жизни нашей делим со смертию! — Кто испивает чашу вина, тот не прежде всю ее выпьет, как проглотит последнюю каплю оного. Покамест ты живешь, учись умирать, невзирая на то, что сия наука, на одну минуту только, тебе полезна; ибо сия минута имеет последствия важные. Умереть, есть возвратиться в то, что мы были телесно; а духовно — начать жизнь лучшую. — Наша смерть есть рождение духовное. — Когда ты рождался в здешний мир, не было ли рождение твое сопровождаемо страданием? — Ты плакал: мать твоя и ты страдали. — Часть тебя самого, которая тебя питала и необходима была к твоему существованию (placenta), умерла и при самом твоем рождении погребена; но ты однако ж существуешь, и бытие твое лучше прежнего. — Ежели бы кто спросил тебя прежде твоего рождения, хочешь ли ты оставить мрачную темницу тобою занимаемую? Ты бы, конечно, отвечал, что нет; ибо ты там сыт, согреян и покоен и не ведаешь ничего о лучшем мире, который тебя ожидает. Вышед же из утробы матерней и познав лучший мир, конечно, возвратиться не пожелаешь. — Смерть подобна сему. — Тело наше есть Placenta; человек и без него жив будет. Оно ему здесь было необходимо, а там оно излишне: ибо он отторгнут будет от элементарной или стихийной матки (matrice). Смерть есть цель нашей жизни, однако ж мы жить не престаем, а, так сказать, переменяем платье или сбрасываем верхнее измаранное и изношенное. Одна дорога в здешний мир войтить; но многое множество тех, которыми из оного выходим. Древние языческие философы учили не бояться смерти; а изящный и спасительный Христианский закон учит любить ее. — В самом деле, путь смерти не есть ли путь вожделенный, поелику он меня к Творцу и Спасителю приводит? — Грешен я! Суд Его меня страшит; но милосердие Его меня ободряет. — Он мой Судия, но Он и Отец мой! — Ах! брошуся в объятия Его: Он примет меня как блудного сына и нечистоту мою очистит в один миг Своею Святынею, как огнем чистительным. — Так я сын Его! Сердце мое в сию минуту мне это подтверждает и уверяет меня, что не на пагубу, а на блаженство Он человека создал. Боже! Боже! милостивый Боже! сохрани во мне сие усладительное уверение и подкрепи его Твоею благодатию! без сего уверения я буду наинесчастливейшая тварь на свете. II О МНЕ САМОМ Положение мое, становясь день от дня теснее, заставляет меня обратить с большей точностью мое на себя внимание. — За сие благодарю Тебя, Господи Боже мой! ибо что может быть полезнее человеку, как познание самого себя? В теперешнем моем положении, какую разницу я против прежнего примечаю? Был я здоров, теперь дряхл и болен; жил я с довольством, теперь в недостатке; был от всех почитаем и уважаем, теперь в презрении и уничижении; был похваляем и ласкаем одами и похвалами, теперь злословим. Рассмотрю же сии противуположности и постараюсь им изыскать причину. Я был здоров. Не сам себе я жизнь и здоровье дал: была причина свыше меня, которая сие мне даровала. Для Христианина сия причина не неизвестна! Это есть Бог. Если Бог мне дал жизнь и здоровье и вразумил меня, как мне и то и другое сохранить, без сомнения имел он на сие какой-либо предмет. Закон Христианский и в сем случае вразумляет меня, что Тот, Кто меня сотворил без моей воли, и цель имел независящую от согласия моего. — Тщетно я буду искать сей цели: одна Религия Христианская мне сие сказует, то есть, что я жить должен к чести и славе Божией. — Жил ли я к чести и славе Божией? Ах! нет! во зло употреблял дарованную мне жизнь и крепость тела моего; утопал в сладострастиях, гордился и хвастал тем, что крепость нерв моих достаточна была и для скотских моих похотений. На 53 году моей жизни вижу я себя дряхлым; на кого пенять? Праведен ecu, Господи, и прави путие твои! Жил я в довольстве, теперь в недостатке, так подлинно: ибо хотя я и никогда богат не был, однако ж занимая важные и знатные места, содержал я себя прилично оным (и сие не без промысла Божия было; как для поддержания меня в тогдашнее, так и для наказания меня в последующее время готовилось к тому потребное орудие). — Вопрошаю теперь сам себя: ко славе ли Божией обращал тогдашнее мое довольство? Ах! нет! более рассыпал и расточал оное на сладострастие. — На кого ж пенять, если Бог отнял у меня сии игрушки, которые я сам во вред себе обращал? Праведен ecu, Господи, и прави путие твои! Был я от всех почитаем и уважаем: теперь в презрении и уничижении. — Бог от рождения моего одарил меня умом, способностями и дарованиями. Хвастовства тут нет, ибо сих бумаг глаз человеческий до моей смерти не увидит; единая любовь, дружеская доверенность и назидание ближнего сделают, может быть, иногда в сем правиле перемену. — В молодости моей учился я прилежно и понятно и почерпнул просвещения, какие только имел случай почерпнуть; вступя в служение Государственное, служил я отлично и шел исполинскими шагами. Заря жизни моей и самой день оные были не токмо светлы, но и блистательны. — Дошел я до первых Государственных степеней, и тут Бог благословил дела мои таким успехом, какового бы я от собственных моих способностей и ожидать не смел. — Воздал ли я тут должную и справедливую честь Богу? сознал ли его тут действие? нет! по самолюбию сделал сам себя себе идолом; сам собою любовался и впал в тяжкий грех самочестия, самолюбия и идолопоклонство. — Бог по правосудию своему должен бы был тут же истребить меня; но по милосердию меня помиловал, ожидая моего обращения: и для сего извлек меня из пропасти и поставил в такое положение, где бы я образумиться мог. — Праведен ecu, Господи, и прави путие твои! а к сему еще прибавить можно: наказу я наказа мя Господь, смерти же не предаде мя! Был я превозносим ласкательствами, одами и похвалами; а теперь злословим. — Сии гласы сирен и тогда должны бы быть мною отвергаемы; но то же самочестие, о котором я выше сего сказал, делало мне оные приятными. Они наипаче упаивали меня духовным пьянством и препятствовали мне оглянуться на мои пороки. — Теперь меня злословят; это лекарство для истребления бывшего во мне ядовитого чада. — Что тут можно сказать более, как токмо то, что Бог, когда по милосердию обратит взор свой на кого, дабы совершенно не погиб, спасает способами, какие он един токмо знает? За сие буди ему хвала и благодарение, доколе не тело, а дух мой существовать будет. Познав таковым образом правду и милосердие Бога моего в его о мне промысле, стану ли я роптать на теперешнее мое положение? Ах! нет! познаю тут милосердие Отца, а не строгость Владыки и Судии моего! С благоговением лобзаю жезл его, меня наказующий, и воскликну из глубины сердца моего: благо мне, яко смирил мя ecu, яко да научуся оправданием твоим. Из бездны многих моих грехов усмотрев токмо малую часть оных, содрогаюсь и чувствую, что и сии достаточны уже погрузить меня во дно адово и лишить навсегда милости Божеской. — Впал бы от сего в отчаяние; но подкрепляет меня Вера, говорящая мне в каждое мгновение ока, что Христос, Искупитель наш, не токмо за грехи человека, но и за грехи всего мира пролил кровь Свою, и что я могу сим спасением воспользоваться, если покаюсь и раскаюсь о грехах моих. Покаяние есть истинное грехов своих познание во всем пространстве их мерзостей, сердечное и сокрушенное болезнование о том, что я ими оскорбил Бога, Творца, Искупителя и Отца моего небесного. — К сему единому потребна благодать возделывающего сердца наши Духа Божия. — Засим нужно удовлетворение за грехи, не яко бы Бог оного требовал, ибо от Бога откупиться нечем, но удовлетворение потребно против грехов, как лекарство против болезни. Покаяние открывает мне самому мои болезни; врачи же мои и без того их знают. Удовлетворение же есть пластырь на раны, которой тем охотнее прикладываю, чем лучше сознаю болезнь мою. — Чем более болезнь укоренилась, тем прилежнее должно быть лечение; ибо и Бог установил, что где дважды два, там должно быть четыре; а установленный единожды от Бога порядок, по самому его совершенству, должен быть непременным. И так необходимы удовлетворении! — Как же быть мне окаянному и бедному? — Где возьму я воздержание ко исцелению роскоши и сладострастия? — смирение против гордости? кротость против злобы? — и терпение ходатайствующее венец всему? Должен бы я был взять все оное из моей неограниченной самим Создателем воли: в чистом своем источнике. — Она бы была на сие достаточна; но ах! она крайне повреждена и совсем расстроена. — Ты яснее это знал, Спаситель мой, нежели я сам, и для того против воли моей наложил на меня кресты, мною ныне носимые. — Помоги мне нести оные и приими слезную мою к тебе молитву. Не так, как Бога, а как Отца моего милосердого и благоутробного прошу: дай мне совершенно день от дня наиболее познавать мое окаянство, и кроме заслуг твоих Христа и Спасителя моего ни в чем ином не ожидать моего спасения. — Дай мне источники и реки нелицемерных слез для оплакивания грехов моих; а поелику я не умею удовлетворить за оные, то даруй мне, Господи, возложенные на меня кресты нести не токмо без роптания, но с благодарением. — Сам Ты мне помоги в сем великом деле и безропотное и радостное терпение мне даруй. — Вмени мне оное по неизмеримой Твоей благости в добровольное удовлетворение и очисти меня от всех грехов моих, дабы я со всеми истинными Христианами возмог быть участником в преславном спасении, дарованном Тобою роду человеческому. Аминь! Аминь! Аминь! III О УЕДИНЕНИИ Се, удалихся, бегая, и водворихся в пустыню, чаях Бога спасающаго мя от малодушия и от бури (Псалом 54, ст. 8 и 9). Видех беззаконие и пререкание во граде (того ж Псалма, ст. 10). В теперешнем моем положении нужно мне было удалиться от мира. Изранено сердце мое ругательствами и пасквилями разных людей; изранено оставлением меня от моих друзей и приятелей и от многих свойственников, по слову Псаломника, и ближнии мои от далеча мене сташа. — Многие от таковых обстоятельств сделались бы мизантропами, но Бог сохранил меня от этой горячки. — Я рода человеческого не переделаю, и он таков же и теперь, каковым был и каковым впредь будет. — Обстоятельства делают человека и худшим и лучшим. — Да не ошибется никто в сем заключении! Благия мира сего, большею частию делают человека худшим, а злополучия лучшим; я по опыту говорю. Кто этому не поверит, желаю я по любви Христианской, чтобы тот испытал эту истину здесь, а не по ту сторону гроба. Разогорчен будучи расстройкою моею, что мне оставалось делать? Жить в городе не могу: 1. по недостатку способов, ибо и в деревне не знаю как пробавляться; 2. в большом свете живучи, часто бы я подставлялся уничижениям, опыту жестокому, в котором я не предполагаю в себе ни довольно веры, ни довольно философии, чтобы не поколебаться. Итак, за лучшее нашел я от мира удалиться. — Скажут мне, что это знак малодушия; но я уже сказал, что я не имею столько веры и философии, чтобы на свою твердость понадеяться мог. Порфироносный Пророк, быв совершеннее меня, сказал: Се, удалихся, бегая, и водворихся в пустыню, чаях Бога спасающаго мя от малодушия и от бури. Удалился от мира и избрал уединение: жертва эта не многого мне стоила, ибо я и в молодости моей, и в лучшем моем положении шумных бесед не любил, и часто года по два в них не бывал. — Праздность для меня всегда была убийственна, но в уединении не только можно быть не праздну, но не можно быть праздну, ибо скука уморит; а польза уединения есть та, что человек и к Богу и к себе удобнее близок делается, нежели в рассеянии. — Польза же из сего проистекающая так ясна, что не требует никаких изъяснений! Человек, зараженный самолюбием, и люди большого света страшатся уединения: совести их и их предрассудки беспрестанно их мучат. Им необходимо нужно, чтобы шум и смятение многолюдства отвлекали их от их собственных ощущений. — Но для человека, чистого душою, уединение есть источник наиживейших удовольствий. Избавясь от шума и волнения, которыми обыкновенно сопровождается рассеяние мирское, он наслаждается сам собою, вкушает истинное блаженство чувствовать и мыслить по-человечески. В свете видел я химеры человеческие. Видел часто глупые заблуждения владычествующими в обманчивых их предприятиях. Под личиною мнимого счастия видал жалостно страждущих. Под прикрытием маскарадного величества видел ничего незначущие мелкости; под прикрасою честности много и очень много видал подлых бесчестностей. — И после этого должен сказать внутри души моей: блажен, кто в тишине свободного уединения может жить забытым от мира, довольным без прихотей и свободным от своенравия слепой богини счастия! — Спокойная жизнь есть истинное блаженство для души чистой и совести спокойной; а по елику нужны душе нашей услаждения, то природа во всякое время восхищать и в восторг приводить ее может. — Кто не пленяется приятностями природы, тому видно при вступлении в свет определено, ничем не уметь наслаждаться. IV О БРИЛЛИАНТЕ Бриллиант есть камень драгоценный и продается весьма высокою ценою; что же он такое? По мнению лучших натуралистов, он есть вода сгущенная, с примесом некоторых металлических и минеральных частей, которые чрез то делают сие тело прозрачным; а когда оное тело посредством искусства от грубой корки очищено будет и огранено так, чтобы поверхности в отношении геометрическом и оптическом взаимно лучи света принимали и, соединяя их чрез разные фокусы в один, преломлением их сколь возможно в отбрасывании их умножали, тогда это грань превосходная и камень весьма дорогой цены стоит. Что ж продаешь купец? — продаешь свет!.. но свет тебе даром и беспошлинно дает Создатель твой. На что ж ты его покупаешь ценой такой, которой бы чрез целый год мог прокормить несколько семейств голодных? — Ответ: — На то, чтобы удивить глупцов, которые еще глупее меня! — Правда, на правду слов мало или и вовсе нет; и сей ответ должен остаться без возражения. Но скажешь, на это мир и мода: бриллиант грубый и неограненный уже дорого стоит. — Правда, но почему? потому что обрабатывающий их знает, что много есть дураков в мире, и уверен, что работа его не в убыток будет. Истину ничтожности сих вещей доказывает и то, что есть времена и обстоятельства, где сии вещи теряют свою цену. — Недостаток денег на все места и истинное просвещение на некоторые лица имеют таковое влияние. Тут Езопова басня петух и алмаз имеют свое место. Буде бы вещь сама по себе цену имела, как хлеб и прочие необходимости, не была бы она чрез большие периоды времени уничижаема. — Я не говорю о мнимых просвещенных и знатных обществах. Там все натянуто, от правил натуры удалилось и по мере напряженности одно пред другим скорее должно лопнуть. V МЫСЛИ О САМОМ СЕБЕ Все несчастия, столь скоропостижно со мною случившиеся, суть кресты от Бога на меня наложенные. Оные без воли Божией быть не могут. Не из гнева, а из милости Бог оные насылает; ибо грехи мои требовали очищения, а душа требовала исправления. Для совершенства Христианского нужно было заставить меня быть не своевольным, не гордым, не сластолюбцем, не миролюбцем. — Человек доброю волею сего не делает. Бог тогда из любви и милосердия привлекает его к тому, что должно послужить к его блаженству. Горьки мои обстоятельства! но если я углублюсь во внутренность души моей, то найду в ней такое состояние, в котором она едва когда бывала ли? — Частые к Богу обращения. — Охотная молитва. — Возвышение духа к Богу. — Умножающаяся вера и надежда. — Некоторое уже к миру равнодушие. Благо мне, яко смирил мя ecu, яко да научуся оправданием твоим (Пс. 118, ст. 71). VI НАДОБНО БЫТЬ ЧЕЛОВЕКУ ДЕЯТЕЛЬНУ Человек должен возлагать упование и всю свою надежду на Божественный о нем промысл, но не должен и с своей стороны быть беспечен: в таком смысле Бог все творит в здешнем мире чрез средства. — Неужели хочешь ты, чтобы Бог тебе все подавал готовое и чрез других? Неужели тебе не приятнее, чтобы тебе самому Господь подавал средства, а ты бы их обрабатывал? — Чрез то ты и в тягость другим не будешь, и менее одолжаться другими будешь. — Блаженнее даяти, нежели приимати! Поступая иначе, будешь поступать противно воле Божией; ибо Бог никого не произвел на праздность в здешнем мире и нигде. — Возьми на то примеры Апостолов и других людей, богоугодно поживших: они никому в тягость не были. VII РАЗНЫЕ МЫСЛИ ДУХОВНЫЕ Для всех мудрецов мира крест Христов есть безумие, соблазн, ругательство и смех; но для меня он есть зерцало священной премудрости. — Он есть начало и конец науки сокровенной — Божественной. * * * Восстань, о грешный муж! воспряли от сна греховного! Се отверзты врата небесные: се зияют челюсти мрачной бездны! — Или гибни, иль стремись в день вечный и блаженный! откладывая до завтра, может быть, навеки опоздаешь. * * * Последуй примеру душ святых, о Христианин! подобно им вступи смело на тесный путь. — Сначала тесен он и скорбен, но при конце пространен и радостен. — Не иначе в жизнь вечную возлетают, как сквозь язвы крестные и сквозь бок прободенный. В вере мы труждаемся. — В надежде от трудов отдыхаем. — А любовию за труды преизбыточно награждаемся. * * * Не надобно скорбеть, благ счастия не имея; не надобно гордиться, имея их; не надобно плакать о потере их. * * * Дешевы друзья при счастии, но в великой нужде так редки, как бриллиант на большой дороге. Часто забываемый человеком Бог человека никогда не забывает. Конец размышлениям. ПИСЬМА № 1 Во все времена философы превозносили похвалами разум человеческий. Он есть лучшее украшение рода человеческого и наипрекраснейший дар, каковой человек от неба получил. Он его столь выгодно отличает от несмысленных скотов и дает ему поверхность и господство над ними. — Он есть светило миру. — Без него мир был бы смешение (из которого, однако ж, Творец его вывел и для того определил быть разуму: сие есть орудие Творческой воли); без него не было бы цели существованию нижних тварей, которые без сего повелителя были бы без всякого соотношения одни к другим. — Разум есть благородная способность познавать связь и сцепление истинных истин, составляющих великую и единую истину. Многие просвещенные люди не так думали. — Излишнею горячностью ослепленные, разум почитали кичливостию на Бога. Но сие только отнести можно к тем, которые, отвергая веру, все ищут подвергнуть единому разуму, который для сего далеко недостаточен. — Сколь слаб разум сам собою, когда он по-земному действует, доказывается шутливым стишком одного французского автора: Un peu de vin la trouble, un enfant la séduit. То есть немножко вина его помрачает и маленький ребенок его соблазняет. Подлинно таково свойство разума в земных его упражнениях; но я, не помещая его ни в превыспренних, ни в подземных жилищах, постараюсь определить ему истинное место и лучшим руководителем возьму на сие Священное Писание, конечно, не буквально, ибо буквальный смысл на многое достаточного решения не дает. Для сего нужно нам вознестись к первому нашему Праотцу Адаму и рассмотреть его и в его невинности и в его падении. Адам в невинном состоянии был освещен светом самого Святого Духа, который с ним тогда соединен был и воспламенял чистейшим пламенем пункт несложный, простейший, который был центр его, то есть человеческого духа. — Сей пункт простой и несложный, то есть самый чистейший, соответствующий премудрости Божией, которая есть проста и несложна, на то и создан был, дабы ему быть просвещаему и освещаему Духом Святым. В сем пункте насаждено было ненасытимое желание наслаждаться тем светом, для коего человек был создан. И так, как всякая вещь и всякая тварь имеет непреодолимое влечение и желание к тому, к чему она создана и что к ее свойствам и к ее природе соображено, что мы видим и в самых грубых животных, то сообразно сему и Бог даровал внутреннему человеку влечение непреоборимое к первобытному свету, то есть к свету Божию, для которого он и создан; к коему не токмо человек по соестественности своей, но и вся тварь вообще стремится яко к цели, на которую вся она создана. Прочитайте со вниманием 8-ю главу послания Апостола Павла к римлянам. Она удивительна и поразительна для всех, кто ее понимать могут. Итак, Дух Божий, соединенный или соединяющийся с сим простым и несложным пунктом, был свет и живот первого человека прежде его падения. Чистота жизни человека имела влияние на все его склонности и дела, то есть на душу, на воображение, на память и на чувства, так что все вышесказанное по размеру своей натуры и назначения получало сообразную меру чистоты и жизни. Здесь должен я положить различительную черту между души и духа. Дух есть источник или приятелище наших понятий и рассуждений: душа есть источник и место пребывания наших чувствований. Духом я понимаю и размышляю, а душою я чувствую. — Душа есть и у животных, с некоторым различием от человеческой; но духом одарен человек. — Сим он различается от животных и сим их превосходит. Языки греческий и еврейский различают сие весьма хорошо. В греческом, например, дух пишется νως, что значит разумение или понятие, а душа ψνχή, то есть дыхание жизни или жизнь животная. — Дух есть единствен, прост и неистленен; а душа, напротив, менее проста, более сложна, и будучи пред духом в нижайшей степени существ, может быть разделена и разделением убита не смертию первою, но смертию второю, которая не полагает конца чувствам и существованию, но паче изощряет их к мучению, на которое осуждаются отверженные проклятием Божиим. Сюда принадлежат слова Христовы, в Евангелисте Матфее сказанные: «Убойтеся же паче могущаго и тело и душу погубите в геенне» (Матф. гл. 10, ст. 28.) — Согласно сему и Св. Апостол Павел, сообразуясь учению своего Божественного учителя, различая дух от души, говорит так: «Сам же Бог мира да освятит вы всесовершенны о всем; и всесовершен ваш дух, и душа, и тело непорочно в пришествие Господа нашего Иисуса Христа да сохранится» (I к Солунян. гл. 5, ст. 23). Я необинуяся скажу, что Священное Писание научает всякой истине, и для тех, кои имеют глаза, чтобы видеть, и уши, чтобы слышать, оно есть не токмо сокровище всякой премудрости, но и всякой науки, излиянной из Бога Слова, бесконечного в премудрости и излиявшего оную в Писании, в котором, однако ж, тщеславные слепцы и заблужденные мудрецы искать оную не хотят, а ищут на распутиях, где никогда ее не обретут, хотя Апостол Павел ясно сказал: «В нем же суть вся сокровища премудрости и разума сокровенна» (Колос: гл. 2, ст. 3). Не надобно теперь спрашивать, как мог человек ниспасть из столь возвышенного состояния; но как, в таковом просвещении будучи, мог он сделать столь грубую и пагубную ошибку? — Для сего надобно бы было вознестись к падению непокорных ангелов с высочайшей еще степени. — Но чтобы доказать, что падение человека было, скажу только: 1) Что оно действительно есть, все в мире тому служит доказательством. Все, что существует в мире физическом и моральном, все вопиет о сем. Земля, погруженная в злодеяниях, оскверненная всеми наигнуснейшими пороками, идолослужение неограниченное (ибо все мы более или менее идолам покланяемся), заблуждения, суеверия, губительные страсти, гордость и бунт воли человеческой, оказывающейся даже в младенце едва родившемся, все ознаменовывает грех первородный, который есть источник всех неистовств человеческих. — А по плодам познается древо. 2) Истина неоспоримая есть, что хотя Дух Божий и воспламенял и освещал центр духа человеческого, сие, однако ж, не ограничивало его свободы и он яко свободный оставался в возможности и власти противустать злу или ему покориться. Свет, прежде падения его озарявший, по истине был сильнее того, который теперь существует в человеке натуральном и невозрожденном, каковыми мы все рождаемся; но он, однако ж, не препятствовал человеку в употреблении его воли, ни свободного избрания между добра и зла, при самом его сотворении ему данных. Правда, что прежде падения, свет, просвещавший человека, противился его падению более, нежели в потомках Адамовых; ибо уже после падения не тот свет человека просвещает, а дарован ему свет соответствующий теперешнему его естественному положению и несравненно менее ясный в сравнении того, которым первый человек прежде падения своего освещался. Свобода первого человека и прежде падения шествовала непринужденными шагами: и поелику Бог в дарах своих не раскаивается, зная, что они безошибочно не сего дня, то завтра к добру послужат, так как он то предусмотрел из начала веков, то и человек всегда дарованной ему свободой пользовался неограниченно. 3) Поелику человек создан разумною и свободною тварию, то легко понять можно и искушение, под которым он пал, и надобность оного искушения. Так как Бог есть Бог порядка, то во всех его делах порядок существует; так как он бесконечно премудр, то ничего не делает без цели и намерения, и без назначения всякой вещи и всякому существу конца, на который они созданы и для которого он их снабдил потребными способностями. Человек, яко тварь Божия, должен был признать, что будучи он создан, имеет он Владыку во Творце своем, и по сему праву Творец его дает ему правила и заповеди, дабы было повиновение и порядок между начальствующего и начальствуемого, и между имеющего наисправедливейшее право повелевать, и между имеющего наисвятейшую должность повиноваться: таков есть и был первый порядок вещей. 4) По подобной сему причине, извлеченной из самого порядка, по которому цели и концы всех веществ во взаимных соотношениях устроены, извлечен человек по особому благоволению Создателя из ничтожества и получил не токмо существование превосходнейшее, блистающееся, наслаждающееся, украшенное превосходнейшими дарами и господствующее над всеми тварями, но имеющее чрез то самое превосходную способность познавать, кому он всем тем обязан, и чувствовать по отношениям твари к Творцу, и благодетеля к предмету его благодеяния, что он всем и самим собою должен Творцу и Благодетелю своему. 5) Но как возможно было человеку, исшедшему из рук Божиих, сохранить и продолжать сии отношения к Богу, не разрушая цепи, оные составляющей? Кроме Светоносного Духа, просвещавшего человека, дарована была ему воля свободная и сердце любящее. Вот где была должна быть любовь покорная, соразмерная благодеянию! Вот любовь чувствования сердечного, питаемая благодарностию, которая границ других иметь не долженствует, кроме неиспорченного сердца, которое в благодарности никаких границ положить не умеет. Следовательно человек обязан Богу любовию во всей ее силе, и не токмо одними чувствованиями любви, но и действительностию такой, какую токмо его чувства снести могут. 6) А поелику сие чувствование любви покорной и благодарной не может изъявлено быть, как в обстоятельстве встретившемся или данном, ибо она может храниться в сердце; но изъявление ее не может последовать без случая оную обнаруживающего и в действие приводящего: то и необходимо надобно было, чтобы человек имел случаи употреблять все свои моральные свойства, свет, волю и свободу, соединять их в действо любви покорной и благодарной, как в такой центр, который должен быть их главною целью и предметом всех их упражнений и к которому все свойства человека должны были стремиться и в оном беспрестанно погружаться. Надобен был случай, чтобы человек мог сделать свободный выбор между сею любовию и противоположностию оной, дабы сила сей свободной любви могла его обратить на ту или другую сторону, и свободная его воля могла бы избрать непринужденно в повиновении добро, а в неповиновении зло; и таковым выбором доказать бы мог сам себе или беспредельную любовь к Богу, сохраняя верность в соединении с Богом или восставая против Бога преслушанием, предпочитая заповеданное сладкому с Богом соединению, и тем самым изменя Богу, оказать себя преданным Его противнику. В сем изображении рассматривается источник, откуда проистекли все развраты расторгнувшие цепь, которая соединяла человека с Творцом его и которые весь род человеческий погрузили в неисчислимые бедствия. 7) По всему вышесказанному ясно усматривается необходимость испытания, необходимого для всех духовных веществ, поелику все свойства их даны им для употребления их в верности и любви. Но сии свойства не иначе обнаруживаются, как когда противоположности встречаются: а без того нет выбора, нет свободы, нет доказательств верности, нет изъявления любви деятельной. И так все бы сии свойства даны им были тщетно, и надобно бы искать было тому причину в хаосе или в непостижимой бездне, где ни начала, ни концы не видны. — И так во Адаме потребно было искушение: по искушении невыдержанном следовало падение; а сие откроет нам путь показать, что такое разум, которым многие столь много кичатся, как и когда он в человеке поселился; а потому и возможем мы определить и его настоящую цену и границы, в которых он заключаться должен. 8) Здесь не стану входить я ни в причины, ни в действия падения взбунтовавшихся Ангелов, которыми отторглась третия часть неба, и не стану подробно рассуждать о тех несравненно изящных и счастливых последствиях, которые бы возымела верность Адама, если бы он соблюл ее во все время определенного ему опыта; но токмо примечу здесь к заключению моего рассуждения о его падении: 1. что если бы он остался верен, то бы вся натура, сотворенная для своего царя, то есть для человека, не была унижена и расстроена до той степени, в которой мы ее ныне видим, но напротив соучаствовала бы в удивительном согласии благородству человека, которое он мог удержать, сохраняя свою невинность; 2. сия верность, истинная и совершенная, чрез все определенное время доставила бы человеку награду превыше всякой цены, коею бы Бог увенчал его верность, то есть дарование безгрешности, и не токмо самому Адаму, но и его потомству, яко плоду доброго древа и отпрыску Божеского семя. — Таким образом, будучи утвержден, укоренен и твердо соединен с Богом, производил бы он потомство святое чрез плодоносную и чистейшую теплоту любви к Богу, а не так, как ныне чувственными и более или менее нечистыми действиями любви плотской и свойственной или соестественной грубым чувствам; 3. что воплощение Слова определено уже было в Предвечном совете прежде падения Адамова и независимо от падения. — Если бы человек не пал, то бы Слово соединилось наитеснейше с ним и с его потомством для облагородствования, возвышения и обожания человека в его невинности, дабы его вознести во славу Прототипа человеческого, то есть Богочеловека или Адама небесного, по образу которого человек создан. Чрез то Бог соединился бы с натурою человека и беспрестанно бы увенчивал человека более и более, то есть Самим Собою. Тогда бы воплощение или соединение Бога с человеком было без страдания; но после падения нужно было искупление от клятвы и удовлетворение за грехи: для того точно Слово Божие, воплотясь, страдало и принесло себя в жертву за грехи всего мира, дабы, не взирая на его падение, а исполняя в точности совет Предвечный, соединить человека с Богом вечным, возвышая его постепенно из славы в славу до самого Божества. — Но, о Боже! и Господи мой! кто посмеет любопытным оком воззреть на дела Твоея премудрости или испытать глубину Твоих советов, яко бездну превосходящую не токмо ум человеческий, но и Ангельский. — Не попустил бы Ты, о Боже! падению человека, которое в глазах краткозрящих человеков кажется быть унижением Твоея славы, если бы не предвидел Ты, что самое падение сие послужит способом к изъявлению Твоей непостижимой, всякое понятие превосходящей любви, удобной расплавить каменные горы или проклясть за неблагодарность навсегда нечувствительные сердца наши. Так, милосердый Господи! Ты попустил человеческой свободе возгордиться, дабы Самому Тебе быть удовлетворением за сие грехопадение пред Богом и Отцом Твоим! Ты предвидел падение человека, но и приуготовил потребное противу сего зла врачевство, вознамерясь претерпеть во свое время мучения, болезни, озлобления, уничижения и самую смерть, дабы удовлетворить за наши злодеяния. Таким образом, падение человека заставило Тебя снизойти от Престола вечные славы и всесовершенного блаженства. О любовь! о милосердие! едва измеримое Самим Бесконечным, который есть вне всякие меры! но с нашей стороны, о неблагодарность! никакому уму, который размыслить захочет, непостижимая! Боже милосердый! Ты хотел увенчать невинного человека венцом вечным и всегда более и более прославленным самою сущностию Божества: но когда пал человек, самое Твое правосудие не могло сознать невинности там, где уже она потеряна была. — Но не забыл ты, о Боже! щедрот Своих; не изменил Своим милосердым и человеколюбивым намерениям, не раскаялся о даре Своем, не отнял и не отменил его, а только переменил ход Своего о человеческом блаженстве смотрения. Твоя любовь столь же бесконечная, как и ты, и которая есть сам ты, не могла исчезнуть: приемлет она другой вид, и, не найдя человека в невинности, искупляет его из клятвы преслушания. Сам Бог уничижается, дабы человека возвысить в то достояние, которое ему любовь Божия определила. Отправлено 6 ноября 1805 года. № 2 То, что обыкновенно называют падением человека, было не падение, а уже совершение и плоды оного; и сие внешнее падение, происшедшее от преслушания, было приуготовано прежде самим человеком и свободною его волею, внутренними движениями возмущения воли человеческой против воли Божией. — Адаму, так сказать, наскучило быть одному с Богом, и его внутренние чувства и способности, не довольствуясь чистым и святым соединением с Богом, множеством внутренних движений, похотствовали и жаждали соединения с предметами внешними, которые мир и прелестный сад Едемский, насажденный для человека, в котором человек водворен был, ему представляли. — В первом номере объяснена надобность опыта: к оному принадлежит и сие искушение в самой высшей степени, чтоб человек, не взирая на мечтательные прелести, научился предпочитать Творца твари. Сии внутренние движения воспалили в нем жажду наслаждения того, что хотя и Богом, но вне Бога существует. Чрез сие нечувствительно человек от Бога отделился: и сей Бог, испытующий сердца и утробы, видя, что человек недовольствуется уже простым и чистым употреблением предметов ему дозволенных, видя, что он презирает полноту единения, которым он его удостоил предпочтительно пред всякой другой, даже и духовною тварью, сей Великий Бог, достойный всей любви и уважения и нехотящий никакого в любви совместника, наказал человека в самом начале его преступления тем, что попустил ему делать то, чего он желал. Так сие я называю наказанием потому, что сим самым отверзлися пространные врата в то пагубное поле, где союз сердца человеческого со внешними предметами, усугубляя любовь к твари, погашал любовь к Богу, единый истинный залог и средство соединения Бога с человеком. Вот как пал человек, преслушанием заповедей весьма легких и удобных во исполнении. Пал самым тем, чего он желал. Бог попустил сделать ему то, чего он желал; попустил ему соединиться вне Бога и вне порядка, от него устроенного; попустил ему презреть чистейшее и блаженное соединение духа человеческого с Богом, которое уже показалось человеку недостаточным, по воспалившейся в нем жажде к предметам чувственным, которе увлекали сердце за собою. — Сие преслушание составляет преступление, которого великости исчислить и определить невозможно. — Человек попрал закон, от Высочайшего Законодателя, от самого Бога и от Творца и благодетеля данный. — Человек помыслил волю свою поставить выше воли Божией. — Человек предпочел соединение с презренными и погибающими тварями чистейшему соединению с Богом, всесовершенным, вечным, непременным, от которого он все получил и который все в своей руке содержит. — О вы чада мира сего! вы, которые не употребления вещей дозволенных желаете, но наслаждения и пресыщения! чувствуете ли вы, что вы сами то же делаете, что сделал ваш Праотец Адам? — Исчадия бунта и преслушания! вся ваша жизнь есть сцепление тех преступлений, которые ввергли в пагубу род человеческий. Все вышесказанное послужит к лучшему объяснению несчастных последствий, каковое произвело падение человеческое для духа человеческого. — Прежде сказано уже, что во время невинности человека, самый Дух Божий воспламенял чистым и святым светом тот неразделимый пункт, который составляет основание или substratum духа человеческого. Прежде уже сказано, что сие простейшее существо было сотворено для света и имеет в нем необходимую естественную надобность, ибо свет есть жизнь человека «и живот бе свет человеком» (Иоанна гл. 1, ст. 4). Человек без света обойтиться не может, ибо без него он бы преобратился в ничтожность, а потому и имеет он жажду и алчбу непреодолимые, сообразные необходимой его надобности к свету, без которого он пробыть не может. Как тело человеческое погибло бы без пищи, так и дух человеческий погас бы без света, который есть его пища и стихия. В сей пункт, сей substratum духа человеческого, который воспламенен будучи видит и производит столь великие вещи, без кого был бы caput mortuum ни к чему непотребной. Итак, человеку необходимо нужен свет, без которого он обойтиться не может и которого он по врожденной склонности и по непреодолимому стремлению желаний своих призывает и привлекает. Прежде падения человека высочайший и чистейший свет Духа Божия, сей огнь небесный, воспламенял и животворил в живот вечный тот тончайший пункт духа человеческого, управлял его действиями и был конец и награда, для коих человек был создан, и чрез то из сего малого существа делал существо величайшей важности, удобное занимать важнейшее место между существами видимого и невидимых миров. Сей Дух Святый и Божественный не вдруг свой свет отнял от человека, но постепенно, и постольку, поскольку человек внутренними движениями своей воли преклонялся к чувствованиям низшим, которые назначены были местом пребывания похотей душевных и телесных irascible et concupiscible; чрез то самое соединялся человек теми же внутренними движениями с областью мрака, откуда восходящие мрачные пары в отверзтые волею человеческою врата в человека восходили и подобно облакам закрывали от духа человеческого чистейшее превыспренних небес светило; что самое и понуждало сие светило, нетерпящее никакого мрака, от человека удаляться по мере той, как человек действиями более и более развращающейся его воли преклонялся к областям мрака и привлекал их к себе. Выше уже было сказано, что грубое падение было не что иное, как совершение прежде бывших падений во внутренности самой воли человека. Каждое из сих прежде бывших внутренних падений, будучи само по себе, так сказать, презорством чистого и простого с Богом соединения, навлекало необходимо отчуждение Духа Божия от человека по самому порядку правосудия Божия, которое определяет всякому свое, suum cuique, и по сему же самому порядку правосудия Божия отдалялся Дух Божий от человека соразмерно тому в точности, как он волю свою отклонял от Бога. Правосудие Божие ценя всякое движение внутреннее человека в совершеннейшей точности, постольку Духа Божия отвлекало, поскольку волею упадал человек, так что при совершенном падении совершенно и Дух Божий отступил от человека, по крайней мере в свойстве благодатном. Поистине, невозможно определить в точности ни время совершенного отступления Духа Божия от человека, ни тех, так сказать, оттенков, частных и постепенных, того Духа удалений. Но то утвердительно сказать можно, что смрад развратившейся воли человека отвратил от себя Дух Божий. Кажется, как будто бы Бог падшему Адаму говорит: ты не хочешь быть со мною, я тебя оставляю. Несчастной и долговременной опытностью познаешь ты ту бездну пагубы, в которую вовлекло тебя неправедное предпочтение твари Творцу. Ты презрел твоего Бога, Который един и во всей полноте есть для тебя все: по всей справедливости восчувствуешь и мое презрение. И так отъемлю от тебя благодатный дух, которым ты дышал доселе. Был бы ты бесконечно жив, но ныне на то ты и потомство твое жить будете, чтобы смертию умрети. Но, о милосердый Боже! изрекая правый суд Твой на человека, не на вечную смерть Ты его определил. Твое милосердие, Твоя любовь в самую строгую минуту суда Твоего подписывала уже прощение кровию Единородного Сына Твоего, назначенного в жертву примирения между Тобой и падшим человеком. — О Боже, Боже чудный и достопокланяемый! Любовь Твою и милосердие не может ни ангельский, ни человеческий ум постигнуть, ниже сравнительно; ибо во всей природе Тебе подобного нет. Таким образом, мало-помалу угас божественный светильник, и человек оставался бы бесполезной, невозжженною свечею, если бы Бог, создавший человека на то, чтобы он был царем и конечным предметом нашего мира, не даровал ему и по отступлении божественного света такого дара, который бы хотя несколько споспешествовал его назначению. Несчастный и своею собственною виною ослепившийся человек не мог уже пользоваться чистым и прямым лучом Божиего света; Бог даровал ему на место того луч косвенный, преломленный, несравненно, однако же, низший чистотою и ясностию против того света, которым он прежде пользовался. Показав таким образом не токмо в причинах, но некоторым образом и в последствиях, то лишение, которое человек несчастным образом испытал над собою. Рассмотрим существо светила, данного человеку вместо потерянного им. В сей картине усмотрим мы совершенно, что такое разум человека естественного, а потому можно будет определить и цену и ничтожность разума человеческого по падении. Бог всеконечно по совершенству своему и премудрости не мог восхотеть, чтобы цель, на каковую он создал человека, разрушилась преслушанием или падением человека. И для того по мере, как Бог отвлекал от человека свет духа своего, по той мере допускал для его необходимого употребления свет другой, хотя поистине и несравненно низший пред первым, но соразмерный тому званию, которое человек отправлять был должен по падении своем в сем подлунном мире, который он безумно своею волею предпочел самому Богу, не умев, конечно, предвидеть всех пагубных и плачевных последствий, каковые падение его распространит на все его потомство на многие века. Прежде падения можно было назвать человека микрофей или малой Бог, ибо он воистину создан по образу и по подобию Слова Божия, то есть Богочеловека или Адама небесного. По падении же едва что осталось от прежнего великолепного совершенства, ибо человек сохранил только в себе микрокозм, соединяющий во уменьшенном виде все черты великого мира, и сим единым ограничился, быв прежде образом и подобием прототипа Слова Божия, в котором не только все миры, но и сам Богочеловек впечатлен был. Сей-то образ, сие-то подобие, хотя и помрачен и окалян грехами, но не истреблен совершенно, и мы должны стараться при помощи Божией его очистить. «Якоже облекохомся во образ перстнаго, да облечемся и во образ небесного» (1 Кор. гл. 15, ст. 49). NB. В сем номере, говоря о низших чувствах или способностях человека, сказано, что они суть вместилище или местопребывание того, что схоластики называют irascible et concupiscible. Я в моем отечественном языке не находя изречения, в полной силе самую вещь изобразующего, назвал сии свойства похотию душевною и телесною. Дефиниция сим словам irascible и concupiscible есть следующая. — Под названием irascible помещаются гнев, смелость, страх, надежда, отчаяние и прочее сему подобное; под именем concupiscible разумеется сладострастие, радость, пожелания и прочая. Известный философ Платон прибавлял к сему третье свойство разума. Сие последнее почитал он остающимся и по нетлении тела, с которым будто бы исчезали первые два. Он определял для irascible место в сердце, для concupiscible в печени, а разуму в голове. Это немножко похоже на Галелево черепословие. Как бы то ни было, но видно, что древние языческие философы о духовном человеке слабые имели понятия. Если известны вам технические изречения на слова irascible и concupiscible, сообщите мне их: вы меня много обяжете. В последующих номерах много будет латинских цитаций: сие вам докажет, что не я автор сообщаемых вам мною мыслей, ибо я латинского языка не знаю. Для моего употребления прошу вас те латинские изречения обращать ко мне на нашем отечественном языке. И так мы взаимно друг другу служить будем. Отправлено Декабря 9 дня 1805 года. № 3 Так как теперь говорено будет о звездном или астральном духе, или разуме человеческом, то необходимо нечто сказать для приуготовления к понятию того, что сказано будет. Все истины, которые теперь предлежат к рассуждению, мудрено будет различать одну от другой, ибо все они почти от одного начала происходят. Но в действиях их, то есть в принимаемых влияниях и в употреблении оных, примечать их разность возможно. — Разум в человеке есть прилив мыслей о том, что чувства ему сообщали, возжгли, возбудили и привели в движение внутреннюю его плодоносность, в соотношении к тому, что они ему сообщили. Сия внутренняя плодоносность есть астральна. Это дух астральный или его возжжение. — О сем возжжении или воспламенении не можно иначе судить, как по его действиям. — Бывают такие случаи, где действует дух астральный, в особенности без всякого соучаствования чувств внешних. Тогда может это назваться восторгом астральным, который, однако ж, далеко уступает в чистоте и возвышении тем восторгам, которые иногда праведные имели, восхищаясь из себя самих или из собственной своей деятельности, и в совершенной отвлеченности от всего чувственного сосредоточивались в чистом духе Божии; и в минуты сих чистых восторгов (Коринф. 2. гл. 12), восхищаемы были превыше их сферы в самый свет Божий. — Восторги же астральные, которые и прежде бывали и ныне есть, суть обезьяны нечистыя и мало нечто уподобляющиеся тем восторгам чистым, которые во многих праведниках действовали. В сих астральных восторгах существует источник и начало пророчеств языческих и удивительных действий, каковые находим в Сивиллах, в Оракулах, в таинствах языческих и прочая. Все сии удивительные действия происходили из восторгов астральных. И так дух человеческий, в обыкновенном и естественном его свойстве привлекая и принимая дух астральный, составляет то, что мы называем разум, и тот же дух человеческий, когда при таковых влияниях астральных сам в себе сосредоточится и отделится от влияния внешних чувств, тогда бывает он в восторге астральном. — В таковом случае можно его назвать духом астральным, а в других обыкновенных его действиях называем мы его разумом. — В минуты восторга получает дух человеческий впечатления умственные вещей, предметов и событий. — Они впечатлеваются с большею или меньшею чистотой, но всегда в некотором подобии истины. — Самый вышний степень сего астрального духа почти близок к чистому духу Божию, но есть черта их разделяющая. — И потому, если восторги астральные действуют в человеке менее нечистом и более от страстей свободном, могут они получать и сообщать другим удивительные истины, подобные истинам, видениям и откровениям небесным, и мало разнствующие от оных. — Впоследствии покажем criterium, или правила, как распознавать их. Но сии случаи астральной чистоты суть весьма редки, ибо во оные всегда вмешивается много нечистого, по мере нечистоты человека или реципиента сих восторгов. — Низшие же степени тех восторгов суть ужасны, и не иначе могут почитаться, как происходящими от дьявола. Сверх того, часто оные качество свое заимствовать могут и от нечистоты агента, действующего иногда над первоначальным воздухом или эфиром, который на то время находится под влиянием духа злобы поднебесного. — Итак, степени различия чистоты и нечистоты астральной суть бесчисленны. Объяснив таким образом свойства и действия влияний астральных, сколько то было возможно, приступим к дальнейшему рассмотрению и познанию главной цели рассуждений наших. Пал человек. Что же сделал он по падении своем и чем заменил Бог человеку чистый, святый и высочайший свет, отступивший от человека при падении его? В необходимой нужде должен был человек искать света, ибо без него, так как и прежде сказано, он существовать не может. — Лишась духа Божия и алкая света, должен он был, как слепой, ощупью искать оного. И так человек, не будучи озаряем и просвещаем свыше, принужденным нашелся снизойти в низшие свои способности, то есть в воображение, в память и в чувства, и вместо небесного света, питать себя светом тем, который ему сии способности доставлять могли. Вместо потерянного им соединения с Богом вошел он посредством сих способностей в соотношение к земным предметам и чрез то соделался гражданином земного мира и в совершенном согласии со оным. — И так потерян свет небесный, и на место оного возжегся свет менее чистый, менее тонкий, менее небесный, воспламеняющий и просвещающий человека. Глубокомысленные и истинные философы назвали сей свет духом астральным, или огнем, уподобленным свету звезд. Сей свет, однако ж, есть квинт-эссенция огня пред огнем стихийным, но несравненно уступающий в чистоте и светлости тому свету, который изливается из духа Божия, который есть огнь высочайший, пламя чистейшее и светило превыспренних небес. Вот в каком состоянии нашелся человек по падении своем. Вместо духа Божия воображение, память и чувства начали доставлять простому и неразделимому пункту его духа все материалы его понятиям, его мыслям и его знаниям. (Впоследствии показано будет частное изъятие некоторых человеков, коих чистота и обращение сердца к Богу приобрели им скоро возвращение благодатного света Божия.) Сии низшие способности, обращаясь во внешних предметах, составляют весь запас знаний ума человеческого и все то, что мы называем разумом человеческим; сей разум, столь благородный, столь гордый и о коем столь много шуму делают, есть не что другое, как результат утонченный всего того, что чувства видят и ощущают и что воображение человеку представляет; все оное разум собирает, соединяет, идеи отделяет и потом их утончивает, дабы сделать из того извлечения и на оных основать рассуждения свои. — Основываясь на сем, сказано: «Nihil est in intellects, quod prius non fuerit in sensu». И так ныне плодоносность духа человеческого происходит из огня астрального или света астрального. Сим действуются внутренние умственные его пружины, и в соотношении ко внешним предметам, его воспламеняющим, составляют все его знания. Сей астральный дух огня, или свет астральный, есть наинизшая степень духов чистых, однако ж несравненно выше того, что называют дух природы или натуры, излиянный во все материальные существа и составляющий их силу, свойства и взаимную связь. — Статься может, что самая последняя степень духа астрального есть то, что мы называем инстинктом в бессловесных животных. — В сем обстоятельстве можно сделать такое предположение, что в них пункт воспламенения менее прост и менее чист, нежели в человеке, следовательно и воспламенение не может быть светло и ярко, подобно тому, как если одним и тем же огнем возжечь свечу воску ярого и другую из неочищенного сала, от одной будет свет яркий, а от другой мрачный, хотя и обе они возжжены от одного светильника. — Есть животные, у которых инстинкт возвышен удивительным образом и близко кажется подходит к разуму человеческому. Сей астральный дух заступил в человеке и в его потомстве место духа чистейшего, который во время невинности человека его воспламенял и был ему светом и жизнью. К точному сего уразумению довольно воспомянуть здесь изречение предвечной премудрости, на земли явльшейся и с человеки пожившей: «аз есмь свет миру» (Иоанна гл. 8 ст. 12); изречение решительное и которое для умеющих понимать, много, или паче все, заключает. — Свет потребен и необходим для всех степеней видимых и невидимых миров, от бездны света бесконечного, которой есть Бог бесконечный, до самых светил вещественных, которые наши очи созерцают. — Слово Божие — Иисус Христос, посылает лучи своего бесконечного света на все существа. Разумным тварям посылает по мере чистоты их нравственности, а низшим тварям по мере того, что им по существу их потребно, относительно до надобностей их существования и соотношения их к другим тварям. Отправлено Февраля 19 дня 1806 года. № 4 По вышесказанному заключить можно, что излияния и дары бесконечного света можно различить по их качествам и количествам. В мире находятся существа духовные, существа прославленные и существа телесные, и свет, получаемый каждым из них, есть соразмерен и принаровлен к естеству каждого, к делу, на которое каждый определен, или к месту, которое каждый в мире занимать должен. — Дародатель есть бесконечен; но дары ограничены и соразмерны. Духи небесные, небесные Гиерархии, в каждое мгновение получают свой участок постольку, поскольку их утонченное естество принять или снести может в небесном и чистейшем качестве и количестве, таким, однако ж, образом, что сей Божественный свет, их просвещающий, беспрестанные получает приращения, от приращения любви их. — Здесь нужно мне объясниться. — Говоря о приращении любви в духах, усовершенствованных в святости, не должно разумевать под сим, якобы сия любовь могла получить приращения в своем существе или качестве; но может и должна получить приращение в расширенности или в распространении. — Основание сей любви должно быть то, чтобы она была совершенно чиста и бескорыстна; без того не могла бы она помещена быть в небесах, где всякое своекорыстие и личность поселили бы разделение между блаженными духами усовершенствованными в любви; блаженными блаженством самого Бога, который есть любовь, и счастливыми, взаимным друг друга счастием. Сверх того, буде бы сия любовь не была совершенно бескорыстна, не могла бы она удостоиться соединения с Словом Божиим, изливающего на сии духи свет, коим они наслаждаются; потому, чтобы оттого последовала остановка в излиянии света, который, задерживаясь в сих самых духах, много бы потерял своей чистоты, если бы не был отражаем каждоминутно для произведения беспрестанного и вечного взаимного приливу и отливу. Итак, повторяю, что любовь сия не может увеличиться ни в естестве, ни в качестве своем, но весьма увеличиться может и долженствует, производя беспрестанные и вечные приращения распространением и расширением. — Для лучшего понятия представлю я сему сравнительный пример из естества стихийного. — Семя какого-либо плода, например яблока, не переменяет своей сущности, ни своего качества, но распространиться может удивительно до бесконечности, ибо одно таковое семечко может произвести в беспрестанном расширении и распложении до нескольких миллионов деревьев, всех сокрытых и заключенных первоначально в одном том семечке, которое не переменяясь само в своем естестве, может покрыть единственно посредством своего, так сказать, развития, великие участки земли деревьями и плодами. Познание производит любовь; а любовь, умножаясь сама собою, распространяет и расширяет познания. — Чем более Бог Слово познается, тем более Он возлюбляется, и наоборот: чем более Он возлюбляется, тем паче дает Он познавать бездну вечных и неизреченных красот Своих и так ведет возлюбивших его из света в любовь, из любви во свет и из славы в славу. Таков должен сделаться человек, когда он возрожден будучи придет из области разума в область веры и чистейшего света, им потерянного, и который он должен возвратить единственно силой жертвы Богочеловека. — Таков будет он, когда, возвратясь в первобытное и святое состояние, пойдет из успеха в успех, из любви в любовь, из света в свет, и как говорит Апостол, из славы в славу (Коринф. 2, гл. 3, ст. 8). Не надобно, однако же, мыслить, что Бог Слово сей свет, неограниченный и неопределенный, изливает лучи свои непосредственно на всех духов небесных; нет: так как для света солнца стихийного потребно тело (воздух), которое волнениями и сотрясениями доставляет свет очам нашим: так точно и в превыспреннем есть такое же нечто в несравненно высшем роде, но подобное сему. И как в здешнем мире умнейшие и ученнейшие преподают познания невеждам, так точно и там свет Слова, изливаемый на высочайших и первейших духов, от них потом преподается низшим Гиерархиям и от одного чина к другому, от одной степени к другой излияния происходят в нисходящем порядке и каждое присоединяется по свойству способности и естеству принимателя или сосуда свет приемлющего. — Все сии чудесные и удивительные преломления лучей света, изливающегося от бесконечного Слова, производятся прежде на небесах небес, потом на небесах. Сокровище оного света есть на веки веков неистощимо. — Сии небеса, различествующие одно от другого в великолепии и славе, суть те подножия внутреннего храма Господа сил, о которых во многих местах Ветхозаконные Пророки упоминают. — И так постепенно свет изливается, сияет и преломляется во всех мирах, в превыспреннем, в небесном, в духовном, в прославленном и стихийном. — Небеса, однако ж, везде находятся; они в нас, так как и вне нас; они проникают человека, но человек по грубости и невежеству их не видит, а легкомыслие его препятствует ему их приметить. — Ибо ежели царствие Божие внутри человека есть (Луки гл. 17, ст. 21), то и все небеса в нем: сие достаточно для умеющих понимать. — Ложный и слепой разум, однако ж, очень может не понять сего. Выше проскочило слово, прославленные; то и надобно нечто о сем сказать. — Есть особая материя или вещество просветленное, тонкое, прозрачное, так как есть вещество грубое, которое будучи в известном порядке устроено составляет тела грубые и в низшей степени стихийные. Тут заметить надлежит, что слово земля, столь часто в Священном Писании употребляемое, не относится к одной грубой нами называемой земле, но относится на все степени. Оная же материя прозрачная составляет тела прославленные (Коринф. I, гл. 15, ст. 40) и далее, небесные, служащие оболочкою Ангелам и духам небесным. — Человек и по падении своем удержал в себе под оболочкою грубого тела драгоценный сей зародыш. Сей зародыш есть квас или дрожжи, который в славном Воскресении мертвых приобщит и самое грубое тело человеков к своей прозрачности, так что и грубое учинится тонким и прославленным. — Бог Слово в человеческом еще свойстве показал оного образец и надежду, преобразився на горе Фаворской, где в одно мгновение «просветися лице его яко солнце, ризы же его быша белы яко свет» (Матф. гл. 17, ст. 2). В сем преображении Спаситель сделал некоторое изъятие из того беспрестанного сокрытия славы, которую он сокрывал под оболочкою во всем подобною нашей. На сей-то самой прославленной материи производят свои действия или впечатления все небесные художества, которые суть прототипы здешних художеств, производимых низшею и грубейшею материею. — Бессмертная архитектура небес, божественная небесная музыка, гармония, раздающаяся в небесных сводах и сотрясающая первоначальное и чистейшее основание эфира, бессмертные живописи и пр. и пр. Наконец из сей-то прославленной материи есть и будет составлено сие вечное здание небесного Иерусалима (Апокал. гл. 21 и 22), о котором Давид, Пророки и Святый Иоанн столь восхитительное делают описание. — Таким-то образом свет все собою исполняет: все места, расстояния, степени, роды и вещества, более или менее просветляемые, по мере их свойств и чистоты просвещает. И так во всей полноте исполняется решительное слово превечной истины Господа Иисуса Христа: «Аз есмь свет миру» (Иоанна гл. 8, ст. 12). Отправлено Февраля 26 дня 1806 года. № 5 Сказано уже, что такое разум человеческий в своем начале, в человеке естественном, просто и более или менее разумном, по большему или меньшему степени света низшего или астрального и по большему или меньшему помрачению оного страстями, которые здесь играют весьма важную роль, в различении степеней сего света, оставляя оной или чистым совершенно по мере чистоты его, или покрывая тусклостью, ложными видами, превратными суждениями и большим или меньшим мраком, сверх ограниченности ему и без того естественной. — Сие-то и производит столь бесконечное различие в умствованиях человеческих, всегда между собой разнствующих и несогласных, хотя их и отделяет, так сказать, единая токмо черта от Божественной истины, всегда единой, простой, непременяемой и никогда самой себе непротиворечущей. — Но разум человеческий, как бы чистым мы его ни предполагали, есть не что другое, как свет, заступивший место света чистейшего и высочайшего, данного человеку во время его невинности и отступившего от него при его падении. Сей высочайший свет, потерянный во Адаме, возвращен потом скоро, так сказать, участками некоторой части его потомства. Когда Каин братоубийца, собравший или всосавший в себя весь яд падения, предоставлен был со всем его потомством духу низшему или астральному, тогда Дух Святый, благоволив избрать своих светильников, сообщился чрез Сифа всем святым и праведным Патриархам Ветхозаконным, гораздо прежде данного письменного закона Моисею. — Первородный человек возродился в сих праведниках из пепла своего и чрез сие восстал из порабощения сатане, в котором он находился чрез победу, сатаною над ним одержанную. — Относительно до соединения с Богом Адам должен был быть все или ничего: должно было соединение быть неразрушимо, или преотупление падения выполниться совершенно. В порядке правосудия Божия, добро и зло должны доходить до своей полноты и до последних границ своих, ибо Бог не хочет ни полуправедных, ни полугрешных. — В сем-то смысле должно понимать следующие слова Священного Писания: «обидяй да обидит еще, и скверный да сквернится еще, и праведный правду да творит еще, и святый да святится еще. И се гряду скоро, и мзда моя со мною воздати комуждо по делом его» (Апокалипсиса гл. 22, ст. 11 и 12). — И так надлежало необходимо, чтобы Адам или выполнил весь грех свой, так как он то и сделал; или бы выдержал жестокий бой противу искусителя, которому внутренние его падения уже свободно доступ давали, и даже его к человеку призвали. И в сем его несчастном положении должен он был необходимо побежден быть, по отступлению от него полной благодатной силы Божией, каковую он имел первоначально посредством Духа Божия. Повторим сказанное и сделаем из того заключение, основанное на истинном смысле Священного Писания. — Каин с своим потомством поглотил все следствия падения и всосал в себя весь яд оного; а Святые Патриархи, происшедшие от Сифа, собрали, так сказать, крупицы того небесного хлеба, которым пользовался Адам в праведности и в полноте своего невинного состояния. — С того времени оба потомства разделились: одно, составленное из людей оставленных собственной их развращенной волей, стремящихся из одного падения в другое и гибнущих в беззакониях и в бесконечных заблуждениях; другое разумеется Сифово, Енохово и пр., начинающее жить верою, светом, несравненно высочайшим пред светом астральным. Тогда владычество веры возникло, как искра из-под пепла. — Тогда начали различать сие потомство от потомства первого убийцы. — Первое называлось Сынове Божии; а второе сынове человечи (Бытия гл. 6, ст. 2). — Но когда по смещению соединились Сынове Божии с дщерями человеческими, и чрез то растлилась, как говорит Священное Писание, вся земля, тогда Бог употребил воды орудием праведного Своего мщения. — Но так как прежде потопа видели мы Еноха, угодившего Богу хождением в путех его и за то взятого на небо, так и потому же из вод потопа в чреслах Ноевых изшел Авраам, отец верующих, свидетель и проповедник истины, приобретенной им чрез веру, которой он нам примером и образцом поставлен к подражанию. — Таким-то образом Божественный светильник не угасал никогда в роде человеческом совершенно, но во все времена составлял единую веру и единый свет; то есть в Ветхом Завете вера праведных была во Иисуса Христа обещанного; а в Новом Завете вера Христиан есть во Иисуса Христа пришедшего: но все сие есть одна и та же вера, один и тот же свет, поелику предмет есть один и тот же и другого истинного не было, нет и быть не может. Отправлено Марта 29 дня 1806 года. № 6 Упомянув в предшедшем номере о двух столь противуположных между собой потомствах, нужно здесь хотя сокращенно показать следствия оных и картину их действий. Сия картина есть весьма полезна в нынешние несчастные времена, в которые разгоряченные заблуждениями головы посевают в Европе обманчивые прелести астрального духа, кои несчастное потомство Каина прежде потопа, а Хамово после потопа, между человеками поселили и которые, казалось, доселе оставались в тех странах, где они первоначально возродились. — Но сопостат наш дьявол, который беспрестанно бдит и яко лев, рыкая, ходит, иский кого поглотити (посл. Петр. I, гл. 5, ст. 8), — имеет дозволение и данную ему власть обойтить всю вселенную в наказание беззаконий человеческих, от коего Бог Един соблюсти может по словам священного Писания: «Аз тя соблюду от годины искушения, хотящие приити на всю вселенную искусити живущия на земли» (Апокал. гл. 3, ст. 10). — Здесь разумеется о волхвованиях Халдейских, Вавилонских, как о том говорит стихотворец Гораций Babylonios tentare numeros. Сии волхвования произвели разные отпрыски и ветви, которые в нынешнем веке между нами появились под именами сомнамбюлизма и пр. и которые все в священных наших книгах заклеймены именами беззакония и мерзости. — Но поелику в последующих номерах будет о сем пространнее говорено, то здесь скажу я токмо нечто малое, которое ко следующему послужит введением и объяснением. — Дух астральный может производить бесчисленное множество оттенок; он имеет совершенное познание аналогиев или соотношений низших, он может следовать за всеми формами и силами первоначального воздуха или эфира и посредством сей одушевленной жидкости, приводимой иногда в движение развращенною волей человека (ибо Бог не отъемлет Своего дара и человека беспрестанно при его свободе оставляет), может производить чудеса наиудивительнейшие для всех тех, кои не имеют ключа к сим деяниям низшим и по неколику дьявольским. В сих действиях всегда бывает нечто из сокровенных причин природы и нечто из области сатанинской, который имеет власть и силу в таковых действиях примешиваться, ибо и он есть дух поднебесный, хотя, впрочем, дух злобы и назван миродержитель не света, но тьмы века сего (к Ефесеем гл. 6, ст. 12), — к каковой тьме деяния сии паче всего принадлежат. Таким точно образом от потомства Каинова, лишенного духа Божия, проистекли все действия астрологические предсказания, прорицалища, волхвования, чародейства и пр. и пр. — О всех сих мерзостях нечто находим мы в отрывках пророчеств Еноховых, упомянутых в послании Апостола Иуды. — В те времена, когда сии мерзости возникли, истина боролась с ложью; святые чудеса, проистекающие из источника веры, противопоставлены были чудесам ложным, которые волхвы Египетские вели столь далеко, сколько власть дьявольская идти могла, но чудеса Моисеевы показали разность между деяниями Владыки и Творца вселенной и его мерзкой обезьяны. — В те времена видимы были пророчества, духом астральным производимые, подражающие пророчествам истекающим из духа Божия, в несравненно низшей степени всеконечно, но достаточные прельстить неутвержденных в вере; а сие-то и есть цель дьявола. — В те времена поставлялись исцеления Эскулапиевы, сомнительные и ненадежные, наряду с исцелениями от Святых производимыми и бесстыдно одни другим уподобляемые. — Цельбоносная сила Духа Божия, оказанная Спасителем, Апостолами и другими Святыми, далеко превосходит целения древнего Эскулапа и подобных ему. Отправлено Июня 4 дня 1806 года. Конец письмам. ОТРЫВОК Изъяснение картин аллегорических в пустынниковом доме № 1 Сия картина, изображающая разные миры созданные и нечто более, то есть несозданное, поколику бренный человеческой ум изобразить то может, не может иметь никакого объяснения. — Кто из внутренности просвещен быть может, тот оную без объяснения удобно поймет. — А кто не в том положении случится, тому никакое объяснение внятно не будет. На сию истину лучшие доводы суть следующие: «Аще кто от вас лишен премудрости, да просит от дающего Бога всем нелицеприемне и непоношающего, и дается ему. — Да просит же верою, ничтоже сумняся» (Иакова глава I, ст. 5 и 6). «Се сотворих по глаголу твоему; се дах ти сердце смыслено и мудро; якоже ты небысть муж прежде тебе» (Книги 3 царств, глава 3, ст. 12). «И даде Господь смысл и мудрость Соломону многу зело, и широту сердца, яко песок, иже при мори» (той же книги глава 4, ст. 29). И так верьте, сыны человеческие, что истиная, небесная, премудрость не от человеке, но от Бога дается. № 2 На сию картину краткое, но весьма внятное объяснение написано под самою картиною. № 3 Изображено отверзтое светлое небо, из которого ниспускается купина или куст горящий, но несгорающий. На земле виден коленопреклоняющий юноша с необутыми ногами, полагающий правую свою руку на сердце, а левою ударяющий по бедру, из глаз его текут слезы. В сем изображении видны важные свойства истинной любви к Богу. Самому Богу угодно было в таковом виде показать угоднику Своему Моисею Свое величество, благость и всесовершенство. — Чрез юношеский же возраст изображено, что лучшие лета, которые мы на любовь миру посвящаем, должны быть посвящены на любовь к Богу. Ничто так необыкновенно видеть, как слезы, текущие из очей человека, сильною любовию растроганного. — Так плакал Иосиф, увидя возлюбленного своего брата Вениамина; так плакал он же при свидании с отцом своим Иаковом, напав на выю его. Так и сей юноша испускает слезы от горячей и нежной любви к Богу. Чрез коленопреклонение означает он свое ничтожество, и сколь он мал и недостоин того, чтобы сметь любить столь всесовершенное и верховное Существо. Рука, на сердце положенная, означает, что он все свои желания и всю свою волю покаряет горячей любви к Богу. По бедру же ударяющая рука знаменует, что он все склонности и подстрекания плотских похотений приносит в жертву любви Божественной. — В таковое прообразование предписал Моисей в книге Левит глава 8, ст. 16: «И взя Моисей весь тук иже на утробе, и препонку яже на печени, и обе почки и тук иже на них, и вознесе Моисей на олтарь». Сему подобно сей же самый небом просвещенный законодатель и в 3-ей главе той же книги то же предписывает, ибо древние мудрецы местом пребывания плотских вожделений полагали утробу, печень и почки. Всякий разумный человек удобно поймет, что сие есть единое гиероглифическое образование того, что человек всеми своими вожделениями плоти и мира Богу жертвовать должен, ибо никто не может купно работати Богу и мамоне (Матф. гл. 6, ст. 24. — Луки гл. 16, ст. 13). № 4 Упование на Бога Отрок, облеченный легко белым лентием, одною ногою отталкивает земной шар, а другой стоит на якоре, ниспущенном на цепи с небес. — В отверзтых небесах видно сияние чрезмерное. — Он держит в правой руке сердце, снабженное орлиными крыльями, из которого бьет фонтан чистой воды. — Над ним парит голубь, держащий над главою его масличную ветвь. Отрок и белое лентие означают невинность и чистую совесть. — Отталкивание земного шара знаменует презрение земных и греховных похотей. — Орлиные крылья значат сильное стремление к Богу. — Голубь с масличной ветвью показует мир с Богом. — Фонтан, из сердца бьющий, значит радость о Духе Святе, коим сердце истинно на Бога уповающее преисполнено. Какую пользу приносит упование на Бога, доказывается следующими из Священного Писания доводами. Когда малорослый и юный Давид шел на исполина Голиафа, сказал тогда Саулу: «Господь, иже изъят мя от руки Львовы и от руки медведицы, той измет мя от руки иноплеменника сего» (Кн. 1 царств: гл. 17, ст. 37). При нападении Зарая Царя Ефиопского с многочисленным войском на Асу Царя Иудина, что сказал Аса? Возопил ко Господу: «Господи, не изнеможет у Тебе спасати во многих и в малых; укрепи нас, Господи Боже наш, яко на Тя уповахом и о имени Твоем изыдохом на множество многое сие. Господи Боже наш, Ты еси Бог, да не превозможет противу Тебе человек» (Книга 2 Паралипоменон гл. 14, ст. 11). — Таковое упование Асы Царя Иудина не было тщетно. — Он совершенно поразил все воинство Ефиопское. Той же книги в главе 16, ст. 8 и 9 слова пророка Анании подтверждают силу упования на Бога. Порфироносный Пророк Давид в разных Псалмах говорит о сем сильно действующем уповании так: «И да уповают на Тя знающий имя Твое, яко не оставил еси взыскающих Тя, Господи» (Пс. 9, ст. 11). «На Тя уповаша отцы наши, уповаша и избавил еси я» (Пс. 21, ст. 5). «На Господа уповая, не изнемогу» (Пс. 25, ст. 1). «Господь помощник мой и защититель мой, на Него упова сердце мое и поможе ми» (Пс. 27, ст. 7). «Аз же на Тя, Господи, уповах; рех, Ты еси Бог мой» (Пс. 30, ст. 15). «Се очи Господни на боящиеся Его, уповающие на милость Его» (Пс. 32, ст. 18 и далее). «Открый ко Господу путь твой, и той сотворит» (Пс. 36, ст. 5). «Блажен муж, ему же есть имя Господне упование его» (Пс. 39, ст. 5). «Не на лук бо мой уповаю, и меч мой не спасет мене» (Пс. 43, ст. 7). «Бог нам прибежище и сила, помощник в скорбех обретших ны зело. Сего ради не убоимся, внегда смущается земля и прелагаются горы в сердца морская» (Пс. 45, ст. 2 и 3). «На Бога уповах; не убоюся, что сотворит мне плоть. — На Бога уповах; не убоюся, что сотворит мне человек» (Пс. 55, ст. 5 и 12). «Бог помощи моея и упование мое на Бога» (Пс. 61, ст. 8 и далее). «На Тя, Господи, уповах, да не постыжуся в век. — Господи, упование мое от юности моея» (Пс. 70, ст. 1 и 5). «Мне же прилеплятися Богови благо есть, полагати на Господа упование мое» (Пс. 72, ст. 28). Конец отрывка. СНОВИДЕНИЕ НЕСПЯЩЕГО ЧЕЛОВЕКА Одним вечером, проводя все мое время в уединении, не выходила из головы моей мысль о душе. — Что есть она во мне, в том никакого сомнения нет; внутренние мои склонности и ощущения и стремление мое к бессмертию, доказывают ее во мне существование. Но что она? где она? откуда она? и как она во мне действует? Все сие кружило мою голову; и не понимая ее сущности, чувствовал, однако ж, чем более об ней думал, что она действительно есть во мне. Занимаясь таковыми мыслями более двух часов, лег я спать. — Едва только сон овладел моими чувствами и привел их в безмолвную тишину, удобную для созерцания великих таинств, увидел я приближающегося к моему одру лучезарного Ангела, который, взяв меня за руку, говорил мне так: встань и следуй за мною; Всевышний не попускает горделивому любопытству человеков проникать тайны непроницаемого завесой закрытые; ибо они ищут познаний не для славы Божией, не для своего исправления, не для пользы ближнего, но единственно для своего самочестия; следовательно излишнее познание для их будет иметь вящее осуждение; кому дано будет много, много взыщется от него (Луки гл. 12, ст. 48). Ты имеешь горячее желание к просвещению; блюди себе, да не превратишь приемлемого света во тьму и да не осужден будешь на жестокую казнь с рабом, погубившим талант дарованный ему. — Повинуясь повелению несозданного света, открою я тебе, сколько бренный твой сосуд вместить может о том существе, о котором ты прошедший вечер столь бесплодно размышлять усиливался. — Я хотел броситься к ногам его, но он меня не допустил, и подхватив меня, сказал: таковое поклонение принадлежит единому Богу, яко истинному всех Владыке; а я есмь един из тех служебных духов, которые посылаются во служение за хотящих спастися (ко Евреям гл. 1, ст. 14). Сказав сие, взял меня за руку, вывел из дому моего, и едва я увидел себя на открытом воздухе, как вдруг почувствовал, что я стремлюсь держимый его рукою в неизмеримое пространство воздуха с скоростью пущенной из лука стрелы, и в единое мгновение увидел себя поставленным в неизвестном мне мире. — Тут сказал он мне: воззри на запад. — Я обратил в ту сторону взор мой и увидел прекрасную долину, цветами испещренную, окруженную пригорками, покрытыми лимонными и померанцовыми деревьями, розовыми кустами и другими пленяющими взор и обоняние растениями. — С одного из тех пригорков увидел я сходящее вещество, имеющее при человеческом подобии тело прозрачное и блистающее, с величественной осанкой; вокруг оного толпились маленькие дети с приятной улыбкой и с свойственной детям резвостью. В очах их блистали веселье и радость. — Сопровождающий меня Ангел сказал мне: сие вещество лучезарное, которое ты видишь, есть душа человеческая; она есть дщерь неба, дщерь… Но более сказать не могу, и ты меня понять не можешь. — Она изгнана из Рая сладости за преслушание, которое разнообразно разным народам описано по мере их понятий; но истинное существо того преслушания есть тайна; одно только известно то, что она заразилась самолюбием и самочестием, и проистекающею оттого гордостью, по изблеванному на нее от ее собственной неосторожности яду древнего губительного змия, дерзнувшего восстать некогда противу своего Создателя. — Как бы то ни было, за ее преслушание была она изгнана из того места, где она наслаждалась непременяющимся блаженством, брошена на тот несчастный шар земли, на котором и ты обитаешь, и облеклась в бренное тело, которое она осуждена влачить и бороться противу его похотей, доколе угодно будет Всевышнему воззвать ее из сей мрачной темницы. — Окружающие ее дети суть желания; взор их означает простоту и легковерность; в них больше видна неопытность, нежели развратность. После сих слов смотрел я на все сии предметы пристально. — Мне казалось, что окружающие душу дети имели все вид приманчивый и приятный, из-под которого видна была, однако ж, ветреность и неосновательность. Душа часто обращала взоры свои к небу, и по ее вздохам и по умозрительности, сквозь черты ее видимой, удобно познать было можно, что она сохранила некоторое впечатление о том божественном жилище, в котором она некогда обитала. Предводительствующий меня Ангел сказал мне потом: воззри на восток и внимай тому, что в последствии оттуда происходить будет, ибо душа во всех ее подвигах беспрестанное имеет от той страны влияние, хотя она не всегда то чувствовать умеет. — Побуждаем сими словами обратил я мои очи на восток и увидел в весьма великом отдалении высокую гору, на которой видно было что-то весьма блистательное, превосходящее свет самого солнца. — На отлогости горы видны были семь уступов; на каждом уступе видны были толпы светлых Ангелов, но все оные уступы были закрыты от глаз моих некоторым тонким туманом, сквозь который невозможно мне было ясно различить все предметы. — На самом нижнем уступе, однако ж, весьма ясно видел я женщину, одетую в белое снеговидное одеяние, держащую в одной руке красный крест, изливающий неописанное сияние, а в другой отверзтую книгу; вокруг ее видел я множество благоговеющих Ангелов. — Путеводитель мой сказал мне: благообразная женщина, которую ты видишь, есть вера. Находясь на сем первом уступе, она беспрестанно устремляет бдительные взоры на сию долину и заблуждающую от истинного пути душу воззывает на путь спасения. Как сие делается и что далее ее находится на всходе горы, все сие ты усмотришь и познаешь после; следуй только за душою во всем ее путешествии. Тут паки обратил я свое внимание на душу, сходящую с пригорка от запада так, как я сказал выше. — Едва только готовилась она сделать последний шаг с пригорка в долину, как вдруг невидимой рукой облечена она была в ризу довольно благообразную, но совершенно закрывающую прозрачность самого вещества души. — Сие одеяние имело, однако ж, на себе гнусное пятно, на которое сама душа с отвращением взирала. — Сошед в долину, надлежало душе перейти чрез поток весьма чистый и прозрачный, который, сколько мне казалось, тек из-под нижнего уступа горы, видимой на востоке. Только лишь душа вошла в средину сего потока, как вдруг увидел я с вершины той восточной горы летящего белого голубя, который, прилетя к потоку и паря над оным три раза, опустился на самую главу переходящей души. По исшествии ее из потока, одежда ее оказалась чиста совершенно и не имеющая ни малейшего знака пятна гнусного, которое она прежде на себе имела; и в самое то же время появился из-под крыла голубя Ангел с златоблестящими крылами, который тотчас приветствовал душу и пленительными взорами и нежным дружелюбным видом искал обратить на себя внимание души. — Душа, однако ж, пошла в предлежащий ей путь. Хотя дорога и довольно гладка была, но иногда рвы, водомойны и каменья угрожали ей претыканием. Во всех сих местах Ангел помогал ей переходить все сии затруднения безбедно. — Доселе все шло наилучшим образом, и казалось, что душа прямо идет к горе восточной; уже она отошла 20 верст от потока; по словам моего путеводителя еще ей оставалось шествовать до горы верст около 50; но вдруг пришла она к такому месту, где дорога разделялась надвое: вправо шла дорога узкая, неровная и которая казалась наполненной колючими терновыми кустами; а влево шла дорога, которая казалась широкой, гладкой и для глаз весьма приятной. Душа без дальнего размышления пустилась в сию дорогу, но Ангел остановя ее, говорил ей: что ты делаешь, несчастная? Сия дорога есть дорога, ведущая в пагубу; она проложена врагом твоим и отца твоего; сколько он ни бессилен, но по попущению Божию, Которого намерение и цель никому известны и понятны быть не могут, коварством и ухищрениями для удовлетворения своей зависти и злобы желал бы он, буде бы то было можно, вовлечь тебя и всех подобных тебе во дно вечные тьмы и смерти, где он сам пребывает. Приятности сей дороги суть один только волшебный призрак. — Послушайся меня: иди лучше по тесной дороге; она более кажется ужасна, нежели в самом деле есть; чем более ты по ней идти будешь, тем приятнее она для тебя будет. Окружающие тебя неопытные и легкомысленные дети доселе мною только воздерживаемы были: сколь скоро вступишь ты на широкую дорогу, я должен тебя буду оставить, и они вовлекут тебя в бесчисленные напасти. Ты не в силах будешь без моей помощи победить все искушения, которые тебя на той дороге ожидают. — Душа, будучи по естеству своему добра, послушалась своего наставника и решилась идти узкой дорогой; но едва сделала несколько шагов, наколола ногу на терновую иглу, оцарапала щеку веткой дерева, которое по узкости тропинки должно было зацеплять мимоходящих. — Между тем душа взглянула на другую дорогу, которой она еще из виду не потеряла, забыла все увещания своего наставника, бросилась на широкую дорогу и по ней помчалась как безумная; за ней пустилась и толпа маленьких резвых ее сопутников. — Ангел зарыдал, увидя ее стремящуюся в путь погибели, и издалека следовал назирая за нею. — Душа, однако ж, вступила на широкий путь и, шествуя по оному, пленялась приятностями той дороги. — Везде казалось гладко, и поля, сквозь которые она проложена была, изобиловали приятными ароматными растениями, испещрены были цветами и от некоторого расстояния до другого представляли взору приятные рощи, а чувствам прохладную тень. — При самом почти вступлении души на сию дорогу, встретился с нею юноша, имеющий приятную наружность, но сквозь которую видно было нечто зверское, злобное и лютое, и самая приятность его казалась не простой, естественной, но искусственной, обманчивой. — При самой встрече с нею сказал он ей: да будет благополучен вход твой в сии приятные места! Я давно тебя знаю, прекрасная душа, давно желал быть твоим путеводителем и с горестию видел, что ты чуть было не убедилась правилами угрюмых нелюдимов. На что тебе тратить бесплодно цвет твоей молодости? На то ли тебе даны приятности и чувства, чтобы не пользоваться одними и умервщлять другие? На то ли поставлена ты в здешнем мире, чтобы не вкушать его сладостей? Плюнь на мрачные правила пустосвятов; я поведу тебя сею дорогою, она также доведет тебя к той же цели, как и другая, несравненно покойнее и приятнее. Я знаю, что на той дороге представляют тебе законодатели; но можно ли верить всем басням, выдуманным человеческим воображением? — Рассудок, просвещенный ум, философия должны быть нашими путеводителями. — Душа невольным образом содрогнулась и сказала: да философия! Я что-то об ней когда-то слыхала; помнится мне ее различают на истинную и ложную; одна делает человека истинно благополучным, а другая… Незнакомец в крайнем смущении прервал ее речь и сказал: на что дальние рассуждения? Познаем вещь на опытах. Под моим руководством ты будешь наслаждаться всеми приятностями, для которых ты произведена. — При сих словах маленькие дети бросились к нему на шею; один кричал: я хочу быть богат, другой: я хочу быть знатен, третий: я хочу любоваться красавицами, четвертый: я хочу нежиться и роскошествовать, и множество других подобно сему требований. — Он, их обняв, прижал к сердцу и сказал: я давно знал, что вы со мной согласны будете; я вам все желаемое доставлю. — Душа задумалась, казалась быть нерешимою, но новопредставившийся вождь схватил ее за руку, а дети ухватились за ее платье и не токмо повели, но повлекли ее в дальнейший путь. — Душа, влекома будучи, следовала в глубоком молчании за ними. — Иногда казалось, что она хотела исторгнуться из рук их; но платье ее, которым они ее почти опутали, препятствовало ей в том. — При сем обстоятельстве мой путеводитель сказал мне: смотри, коль истинно то, что сказал некогда некоторый святой муж: «когда душа порабощается телу, тогда не седок на осле, но осел на седоке ездит». Между тем наши путешественники приблизились к одному хребту довольно отлогому, но который закрывал дальновидность. — Они не запыхавшись взошли на оный и вдруг увидели прекрасную долину, весьма обширную, на коей множество представлялось храмов прекрасной архитектуры, из коих каждый казался быть посвящен особому Божеству. — Около оных толпилось множество народа и каждый так самим собой был занят, что ежели один столкнул другого, то не токмо не помогал встать ему, но даже и попирал его, стремясь к своему предмету. — Долина была глубока, и казалось, должно бы в ней быть мрачно; но видно было много искусственных огней, разноцветных фонарей, шкаликов, плошек, смоляных бочек и тому подобного. — Сии огни придавали сему месту очарованный вид, столько для многих пленительный, что иные, покушаясь возвыситься из сей долины, не могли сносить естественного света, но подобно нетопырям повергались опять в мрачную долину. — Дети, однако ж, окружащие душу, восхищались видимыми ими предметами и удобно понимали, что это было то, что им обещал новый их путеводитель. — Они стремглав с высокого хребта бросились в глубокую долину и повлекли душу от одного капища к другому. — По всей долине разливалось некоторое благовоние, обонянию приятное, но которое производило действие подобное пьянству. — Душа скоро почувствовала оное и почти в беспамятстве упала на мягкую мураву. — Сон ее не весьма казался спокоен, но приятные мечты представляли ее воображению все, что может быть восхитительно для чувств. — Когда душа проснулась, или лучше сказать из обморока вышла, тогда желания ее потащили в другие капища, где им прежде побывать не удавалось. — Таким образом продолжалось пут пребывание души довольно долгое время. — Многие из окружающих ее детей достигли своей желаемой цели. Иной носил мешок с деньгами, который никогда не истощался; иной обвешан был знаками отличия; иной с презрением взирал на низкие поклонения мимоходящих; иной летал с цветочка на цветок, как бабочка в любовном жару; иной покоился на мягких диванах, прохлаждался редкими напитками и пресыщался вкусными яствами. — Разнообразно и в разных сладострастиях утопали они: душа, однако ж, при всем том не была спокойна; казалось, что во всем искала она удовольствия, но ни в чем его не обретала, и очень приметно было, что сфера, в которой она тогда находилась, не соответственна была существу ее. — Ангел хранитель, который сопровождал душу до самого ее вступления в дальний путь, последовал и по оному за нею и остановился на том хребте, с которого душа спустилась в мрачную долину. Оттуда он беспрестанно наблюдал ее и часто заплаканные очи устремлял на восточную гору. Наконец в одно время душа, воспрянув после долговременного сна, начала ощущать некоторое внутреннее беспокойство. — Резвые ее сопутники покоились каждый в глубоком сне, который казался быть действием большой усталости. — Душа, будучи от их докук свободна, начала размышлять и, объятая ужасом, хотела встать с того места, на котором покоилась. — Но в самую ту минуту предстала близ ее женщина с дебелым и безобразным телом; сопутник мой сказал мне, что ее зовут привычкою, возложила на нее свою тяжелую руку и будто как цепями ее оковала. — Тут душа, которая по естеству своему почитает свободу драгоценнее всего, увидела все свое несчастие, горько зарыдала. — В самое сие мгновение увидел я, что сидящая на нижнем уступе восточной горы вера взяла в руку свою стекло наподобие стекла зажигательного, и от сияния, изливаемого на всю ту гору, от храма на вершине оной находящегося, приняв один луч, навела стекло на страждущую душу. — Сей луч блеснул прямо на ее сердце и в том луче явственно прочитать я мог Слово Божие. — Из сего луча появилась женщина в белой одежде, держащая под одной рукой книгу, а в другой чашу, из которой возвышался блистающий крест, с коего в чашу капала кровь большими каплями. — Путеводитель мой сказал мне, что сия женщина есть Религия. — В то же самое мгновение и Ангел хранитель устремился к душе полетом быстрейшим молнии и в одну минуту при душе очутился. Душа, увидев его, вострепетала от радости, бросилась к нему. — Ах! любезный, милый мой сопутник! почто ты меня оставил? разлука моя с тобою доказала мне, сколько я тебя люблю. С тобою была я спокойна, а без тебя, увы! гонялась я за удовольствием и за спокойствием, но нигде их не обретала. — Так, отвечал ей Ангел, милая сестра моя, ибо мы с тобой единого происхождения; верю, что тебе без меня было грустно; но кто же виноват? не предупреждал ли я тебя, что дальний путь есть путь гибельный, что на оном я тебе сопутствовать не могу и что ты без моего охранения и советов не в силах будешь победить ожидающие тебя тут искушения? Для того-то небесный общий Отец наш, Коего благость и милосердие не токмо человеческий, ниже Ангельский ум постигнуть не может, для того-то, говорю я, зная с одной стороны слабость естества человеческого, а с другой болезнуя о бедности человека, приставил нас стражами, хранителями и сопутниками душ человеческих, с тем чтобы предостерегать их от коварств и ухищрений духа злого и наполненного ненависти и вражды против рода человеческого. — Сей злой дух есть сатана, который некогда бывши Ангелом светоносным, яко денница от солнца, тако будучи ближайшим к Богу, принимал первые лучи Божественного света, который чрез него изливался другим тварям постепенно от одного к другому. Но сия самая изящность его бытия была причиною его падения, сколь скоро он уклонил волю свою от воли Создавшего его: пожелал сделаться равен Вышнему; но сие высокомерное, безумное намерение сделало токмо бессильным его сопротивником. — Можно бы было Всемогущему Богу поразить его и разрушить: не трудно и не невозможно Создателю разрушить Свое создание; на сие потребно токмо одно мановение Создателя. — Но Бог не так, как человек; что Он создал, тому создану быть надобно. — Тварь, созданная с свободною волею, не принуждением, а убеждениями, должна побеждена быть. — Бог не предвидел, а предвидя, Бесконечно к лучшему все устроил. — Он благоволит, уменьшая свое всемогущество, сражаться с сим сопротивником, так сказать, равными силами, дабы чрез то доказать крепость доброй воли над злою. — На сей конец создан человек вместо Луцифера: он есть театр сего сражения, и для того-то и создан он так, что в нем есть небесное и земное, превыспреннее и преисподнее, доброе и злое, Божеское и сатанинское. — Велик человеку венец победы, буде он, сражаясь под знаменами Христовыми, преодолеет древнего врага! и, конечно, преодолеет, буде беспрестанно руководиться будет волею Божиею. — Сопротивник его надменен, горд, коварен, хитр, но слаб; содрогается и бежит от одного имени Иисусова; а если воин Иисусов станет уязвлять его оружиями, от Царя славы Иисуса ему данными, тогда он не токмо победит сего глубинного, гнусного змия, но и похитит из челюстей его тьмочисленные корысти, которые положит к ногам Иисусовым, и чрез то удостоится великой награды, яко споспешествовавший намерению Того, Который определил положить всех врагов его в подножие ног его (Псалом 109, ст. 1). По всемогуществу Своему мог бы Бог покорить все Ему сопротивное, единым мановением Своея воли; но видно, что по любви чрезмерной нечто лучшее и о нас предопределил. Несть наша брань к плоти и крови, но к началом и ко властем, и к миродержителем тьмы века сего, к духовом злобы поднебесным (к Ефес. гл. 6, ст. 12). — Но благо тебе, дщерь Отца небесного! Благополучно было твое рыдание! Видел я, как вздох твой, из глубины сердца испущенный, скорее молнии возлетел на восточную гору и видел, как луч Божественного света, ниспосланного чрез веру, озарил твое сердце словом Божиим, которое есть живо, действенно и острейше паче всякого меча обоюду остра, и проходящее даже до разделения души и духа, членов же и мозгов, и судительно помышлениям и мыслям сердечным (ко Евреям гл. 4, ст. 12). И се из оного предстала пред тобою спасительная Религия: внимай ее наставлениям, питайся ее пищею. — Она научит тебя всему истинно для тебя полезному, призовет на тя Духа Святого, который наставит тебя на всяку истину и не оставит тебя, доколе приведет во объятия трех сестр, при всходе на восточную гору обитающих: веры, надежды и любви. — Токмо ты беспрекословно последуй ее учению, а я не отступен от тебя буду и силой, данной мне от Вышнего, буду тебя укреплять и защищать от всех искусительных нападений, которые в путешествии твоем неминуемо должны с тобой встретиться. — Тут Религия с кротким и смиренным видом отверзла свои медоточные уста и начала говорить так: «Ничего я так не желаю и ни к чему столько не стремлюсь, как не токмо прибегать на помощь грешников кающихся, но даже на стогнах и распутиях к покаянию их призываю. Готова я помогать страждущим тем спасительным врачевством, которое одна я силой Святого Духа, меня помазавшего, преподать могу. — Но о! несчастная по падению, прекрасная по созданию и преблаженная по цели, на которую ты создана! Если желаешь моей помощи, которая тебе теперь необходима, нужно тебе прежде принятия врачевства сознать всю жестокость твоей болезни; без того лекарство не будет так действовать, как должно, и ты неохотно его употреблять станешь. — Который медик согласится лечить такого больного, который не познает своей болезни, следовательно и лекарств принимать не хочет? Чем менее видимы признаки болезни, тем она глубочае внедрилась и тем опаснее ее действия. — Во время несчастного твоего пребывания в сей мрачной долине широкого пути беспрестанно питалась ты осахаренным ядом. Гордость, высокомерие, тщеславие, суетность, корыстолюбие, сластолюбие, роскошь, лицемерие, злоба, зависть, ненависть, а паче всего неверие, вольнодумство и самолюбие тебя всю сделали прокаженною и покрыли лютыми и без моего пособия неудобь исцелимыми струпьями. Посмотри на себя». — Религия представила ей зеркало: душа взглянула и ужаснулась. — Религия продолжала: «Взгляни на свою ризу! — Когда ты, приходя от запада, невидимою рукою облечена была во оную, тогда на ней было одно только пятно, от весьма древних времен на нем оставшееся, но и то в спасительном потоке силой Духа вся действующего истребилось; а теперь вся твоя риза осквернена пятнами не менее гнусными, которыми ты ее осквернила и стечениями смрадных жертв, при которых ты не токмо присутствовала, но и участвовала в разных капищах сей мрачной долины. — Струпья лютой проказы, на тебе самой находящиеся, ничто не может исцелить, кроме крови твоего Искупителя, за тебя на кресте излиянные; а пятна ризы твоей ничем другим не омоются, кроме слез истинного покаяния. Я все сии врачевства в руках моих держу, вот книга слова Божия, возбуждающего истинное покаяние и сердечное сокрушение; вот чаша с телом и кровью твоего Спасителя: тело тебя напитает паче всякие естественные пищи, яко огнь попалит все корни и тьмочисленные отрасли греховные, и просветит тебя светом лучезарным, дабы тебе быть сообразной тому, с кем ты воедино тело и воедин дух соединяешься; а кровь исцелит твои струпы, истребит совершенно твою болезнь и оставит на тебе печать важнее и сильнее той, каковую Моисей возлагал на праги и двери домов Израильтян при исхождении их из Египта, помазанием их кровью агнца пасхального. (Исхода глава 12, стих 7 и далее.) Та кровь была токмо прообразованием сея крови Боготочные. — Теперь врачевство уготовано; сказала я тебе его цельбоносную силу: если хочешь им воспользоваться, приуготовь себя и очисти истинным нелицемерным раскаянием о всех твоих нечистотах и беззакониях». Душа горько зарыдала, бросилась на землю, не смела обратить свои взоры на восточную гору, и казалась быть в совершенном отчаянии. — В сие время из долины выбегали к ней разные подобные ей лица; иной свистал, иной ругался, иной ее кликал пировать, веселиться, иной называл ее безумной, иной грозился навлечь на нее множество несчастий. — Душа так углублена была в своей горести, что ничего того не слыхала; а хранитель пламенным мечом отгонял от души сих соблазнителей. — Между тем Религия недолго оставила душу в ее мучительном положении. Подошед к ней с дружелюбным видом, подняла ее и так ей говорила: «Ободрись, благословенная! я уже вижу руку милосердого Отца, тебя благословляющую и отпускающую тебе твои прегрешения; один вздох, одна слеза покаяния Его умилостивляет: сквозь прободенное ребро Спасителя вижу льющийся уже в тебе источник горячей любви. Ободрись, взгляни на твою ризу. Уже многие пятна исчезли; а когда продолжать будешь, то и все их омоешь. Теперь приступи и приими от руки моей то врачевство, которое единым прикосновением ко устам твоим отымет все беззакония твои и все язвы твои исцелит». — Тут Религия из чаши в руке держимой напитала душу. Вдруг струпья все с души свалились, и она сделалась прекраснее, нежели была прежде. Религия, отирая ее уста, сказала ей: се здрава ecu, к тому не согрешай. — Ангел хранитель приветствовал душу и изъявлял радость неизъяснимую. — После сего душа, кажется, сосредоточилась в самую себя и наслаждалась удовольствием тихим, но сладостным; и самые буйные дети, ее окружающие, умолкли и как будто в изумлении были неподвижны во все время беседы Ангела и Религии с душой. — Религия взирала на душу в сем ее спокойном положении, любовалась ею и довольное время дала ей остаться в сем тихом состоянии. Наконец сказала она ей: «Теперь в крепости яди спасительной, принятой тобою, решись оставить сие смертоносное пребывание и под моим руководством спеши вступить на путь, ведущий к блаженной вечности, для которой ты создана. — Назад возвращаться далеко и невозможно: мы не так далеки от узкого пути; он почти параллельно идет с сим широким путем; я тебя проведу там, где ни дорог, ни тропинок нет, и мы скоро вступим на тесный путь». — Религия взяла душу под одну руку, Ангел хранитель взял под другую, желаниям велели они завернуться крепко в одежду души, и таким образом перенесли душу чрез широкий и похожий на пропасть ров, прокопанный с сей стороны широкого пути. — Чрез сей неудобь переходимый ров душа, так сказать, перелетев с помощью двух ее сопутников, увидела себя на поле, покрытом густой дикой травой и кустарниками. Ни одной птички, ни одного зверька тут не видно. Тут вся природа казалась ожесточенной; душа ужаснулась; но Религия сказала: не робей, иди за мной. Все это козни древнего врага твоего, который ищет устрашить всех уклоняющихся от его пагубного владычества в царство кротости и любви Богочеловека. — Душа покорилась наставлениям Религии и в одно почти мгновение очутилась у узкого пути. При оном увидела она колодезь, обделанный диким камнем; подле оного сидела женщина, коея черты изображали твердость без гордости и смирение без подлости; руки ее согбенны были крестообразно на персях; очи ее, возведенные к небу, казалось, изображали глас сердца ее. Помощь моя от Господа, сотворшаго небо и землю (Псалом 120, стих 2). Религия сказала душе: «я тебя привела ко кладезю терпения; ты должна сей воды в довольном количестве напиться, чтобы преодолеть все искушения, тебя ожидающие, ибо „Вси благочестно хотящий жити о Христе гоними будут“» (к Тим. 2, гл. 3, ст. 12). Душа приступила ко кладезю, терпение почерпнуло большую чашу воды и дало душе выпить. Выпив, она сказала, что во устах ее та вода была горька как полынь, но проглотив ее, почувствовала сладость, превосходящую сладость меда. — Религия ей открыла под рукой держимую книгу и в разных местах дала ей прочитать следующее: (Луки гл. 21, ст. 19) В терпении вашем стяжите души ваша. — (Матф. гл. 24. ст. 13) Претерпевый до конца, той спасется. — (К Рим. гл. 5. ст. 3, 4 и 5) Хвалимся в скорбех, ведяще, яко скорбь терпение соделовает, терпение же искусство, искусство же упование, упование же не посрамит. — (К Тим. 2, гл. 2, ст. 12) Аще терпим, ним и воцаримся. — (Ко Евр. гл. 10, ст. 36, 37 и 38) Терпения имате потребу, да волю Божию сотворше, приимете бетование. Еще бо мало, елико, елико, грядый приидет, и не укоснит: а праведный от веры жив будет. При сем случае Ангел хранитель сказал душе: терпение есть истинный друг человеку. Оно и величайшие скорби облегчает человеку, а без него малодушие и малые неприятности делает человеку несносными. Первое к Богу приближает, ибо покарает волю человека воле Божией, а второе от Бога отдаляет, ибо производит отчаяние. — Не трудно теперь тебе по влиянию Божественного света, издревле тебе дарованному, различить, которое из двух тебе не токмо полезно, но необходимо. Душа с нежной горячностью возблагодарила хранителя и сказала, что она так восчувствовала цену терпения, что лучше до конца своего путешествия желает терпеть, нежели лишенной быть случаев к оному. — Ангел одобрил такое ее подвиголюбное расположение. — Религия, взяв душу за руку и сопровождаемую хранителем, повела ее в предлежащий путь. Отошли они некоторое расстояние и приблизились к огромному зданию. Религия сказала, что это есть храм крестный. — Они вошли туда; душа устремила с жадным любопытством свои взоры на все предметы, в оном храме находящиеся. На самом возвышенном месте увидела она изображение Распятого на Кресте Иисуса. Религия подвела ее к сему спасительному изображению и сама, преклонив колена, повелела душе повергнуться пред оным и, возвысясь духовно к изображенному, почувствовать всю неограниченность Его любви, которая с небес свела Его на землю и заставила вкусить столь горькую смерть для спасения ее; и чтобы она просила Его благословения и всесильного руководства в предлежащий путь. — Душа исполнила веление Религии, повергнулась пред изображением Агнца закланного за грехи ее и произнесла со слезами молитву свою. — В самое сие мгновение последовал от креста глас: «Приидите ко мне ecu труждающиися и обремененнии, и аз упокою вы; возмите иго мое на себе и научитеся от мене, яко кроток есмь и смирен сердцем, и обрящете покой душам вашим; иго бо мое благое бремя мое легко есть» (Матф. гл. 11, стихи 28, 29 и 30). — Душа вскочила от ужаса и радости, бросилась во объятия Религии, которая ей сказала: «Не ужасайся, дщерь Отца небесного; видишь, колико Вышний желает твоего обращения; видишь, как Он тебя ободряет; старайся всегда следовать Вождю Сему и ты беспрепятственно достигнешь блаженной цели, на которую ты создана; ты пойдешь путем не новым, но издревле проложенным. По нем шествовали все те, которые желали возвратиться в отечество, первым человеком потерянное; шествовали, доходили до врат; но находили их заключенными и принуждены были тут останавливаться в ожидании того, который должен был их отпереть, а адские заключить. — Сей обещанный Духом Святым чрез Пророков вождь Израиля, сей примиритель Бога с человеком, сей Еммануил Сын Божий, Сын Девы, Истинный Мессия, не отступив Божества, облекся в человечество, кроме греха, и восприятую им плоть на кресте принес в жертву Отцу Своему. Оною истребил первородный и наследственный грех и сей самый крест и принесенную на оном жертву освятил в престол благодати для всех кающихся грешников и несомненно верующих в его искупление. Сим крестом отверз он заключенная врата Едема, да не будут они во веки веков заключенными для всех приходящих к оным под знамением креста; сим же крестом и ад заключил, дабы он не поглощал иных, как добровольно ввергающихся в оный, то есть невнемлющих гласу благодати. — Сим путем шествовали по Спасителе Апостолы, Мученики и все со страхом и верою житие свое преходящие. Путь и прежде, так как я тебе объяснила уже, проложен был, но Спасителем он сделан более безопасным; а отверзтием врат открыт свободный и невозбранный вход в рай сладости всем тем, которые туда приходят под знамением его. — Какое ж это знамение? Крест». При сем изречении раскрыла Религия свою книгу и показала ей следующие слова:«Иже хощет по мне итти, да отвержется себе и возмет крест свой и по мне грядет» (Марка гл. 8, ст. 34). Потом продолжала: «Крест сей, который необходимо должны подъять на рамена свои все путешествующие к восточной горе, есть для ветхого, внешнего, телесного человека горек, и потому-то путь сей назван путем тесным и прискорбным; но потом он делается сладок. — О пользе, необходимости, силе и славе креста я буду с тобою говорить после; а теперь осмотри ты все изображения здешнего храма: вот здесь видишь ты разные происшествия жизни Иисусовой на земле, видишь Его во яслех бедное рождение, видишь Его бежание в самом еще младенчестве от лютой злобы Иродовой; смотри потом, как Он под бедным кровом мнимого отца Своего в недостаточном и нужном состоянии жизнь Свою проводит, помогая ему в его работах; взгляни на сии изображения: видишь Его беспрестанно трудящегося в проповеди Евангелия, исцеляющего больных, воскрешающего мертвых и за все сие от большой части людей гонимого, ругаемого, порицаемого и при всем том не имеющего ни кровли, ни куска хлеба, кроме подаваемого в виде милостыни. Наконец, взгляни, как он связан, бит, осужден безгрешный и казнен, яко злодей. Теперь помысли, кто сей был толико пострадавший? И для чего он предпринял столь великий подвиг? Ты единая была предметом столь горячей и неописанной Его любви. — Почувствуй же всю цену сего спасительного о тебе смотрения и старайся уподобиться подобным тебе, которые за любовь платя любовию, сколько бренность телесная им позволяла, следовали за своим учителем. — Все они шли по дороге не розами, а терпением устланной, и другой дороги, ведущей к восточной горе, нет. Вот здесь видишь ты изображения Апостолов, Мучеников и других праведных мужей; все они были крестоносцы, а многие исповедание свое запечатлели излиянием крови и самой лютейшей смертию. Душа, внимая словам Религии, распалялась желанием скорее вступить в подвиг и, увидя на полу храма множество лежащих крестов разного виду и разной величины, бросилась и подхватила один, но Религия ее остановила, сказав ей: не должно самой тебе выбирать креста, но ожидать, какой на тебя возложит верховный крестоносец. Посмотри, они все разные: на ином видишь ты изображения болезней, на другом гонения, на иных нищеты, презрения, забот и разных тьмочисленных скорбей, попускаемых на человека. — Един врач душевный, знающий, каким болезням ты подвержена быть можешь, ведает, какое врачевство тебе полезно и для излечения, и для предохранения». — Едва Религия окончила сии слова, как от стороны, где видимо было изображение распятого Иисуса, появился Ангел, взял один из крестов, на полу лежащих, возложил оной на рамена души и благословил путь ее. — Душа, подняв крест, ужаснулась его тягости, но Религия ей сказала: «Не ужасайся; чем более ты с сим бременем познакомишься, тем легче он для тебя будет; и не токмо легче, даже он будет тебе сладостен. — И когда единожды ты вкусишь его сладость, не захочешь с ним никогда расстаться, ибо сия сладость будет предвкушение той, которую ты вкусишь, когда крестом прославлена будешь. — Здесь на земли крестом себя смиришь, а в небесах крестом себя прославишь. Ношение креста есть подвиг важный, а испорченной и изнеженной развратной волей внешний человек весьма для сего слаб; и для того нужна тебе необходимо молитва к небесному Отцу и твоему Искупителю». — «Бдите и молитеся, да не внидете в напасть» (Матф. гл. 26, стих 14). Под именем молитвы не почитаю я то пустое бормотание, где язык лепечет, а сердце и дух молитвой не занимаются. Нет, истинная молитва есть возвышение духа к Богу: сие-то называется покланяться Богу духом и истиной. Таковая молитва проникает небеса; Бог ее слышит и по неложному своему обещанию оную исполняет. Тут само собою разумеется, что таковая молитва не может заключать в себе прошений маловажных и недостойных величествах Божия; ибо и Христос Спаситель сказал: ищите прежде царствия Божия и правды его, и сия вся приложатся вам (Матф. гл. 6., стих 33). А когда душа просит того, что ей для вечного блаженства потребно, то Богу таковая молитва весьма угодна бывает и во мгновении услышана им будет и исполнена по той мере, как он по своей премудрости и милосердию за полезнейшее для души то находит. — По всему сказанному здесь мною тебе чувствуешь ты, конечно, и сама, что таковая истинная молитва есть дар Духа Святого, который непрестанно тебя возделывает, а в тебе самой «о тебе же ходатайствует воздыханиями неизглаголанными» (к Римл. гл. 8, стих 26). «То и повергнись в сердечном сокрушении пред Богом и Отцом твоим и проси у него сего вожделенного дара». — Душа исполнила совет Религии, преклонила колена и, в глубочайшем смирении сознавая свою немощь, просила дару молитвы. — Прошение ее тотчас услышано было; явился златозарный Ангел, имеющий в руке златую кадильницу, возложил на оную молитвы души и ея слезы. По всему храму распространилось благоухание, и сей Ангел вручил кадильницу хранителю, дабы он молитвы души возносил Богу в жертву приятную; а к душе обратясь сказал: Всевышний услышал твою молитву; я есмь Селафиил, один из седьми великих духов, приносящих Богу молитвы Святых; да будут молитвы твои всегда достойны Отца нашего небесного; не включай в оные ничего такого, что и Его величеству несовместно и благородству твоему неприлично. Одним словом, не проси безделиц, которые, буде тебе в здешнем твоем странствовании надобны, и без твоей просьбы даст тебе милосердый Отец твой; а проси важного, то есть, что для вечности надобно, и то не делая с Создателем твоим уговоров и не предписывая Ему то, что Он для тебя сделать должен, а отдавайся во всем в Его святую волю, веруя, что Он совершенно благ и всякое благо тебе дарует. Проси беспрестанно Его всесильной помощи в твоих немощах. Сие Ему приятно, ибо чрез то душа выходит из своего ослепления и перестает мечтать о себе более, нежели она есть, но сознает и свое ничтожество, и своего Творца всемогущество, и тем самым исцеляется от яда гордости и заносчивости, которым ее заразил сатана при падении первого человека. — Когда же ты будешь приносить твои молитвы Вышнему, старайся оные приносить всегда в смирении, кротости, незлобии и в нерассеянности помышлений, но сосредоточивая все твои мысли в единого Бога; а иначе твои молитвы не благовоние, а смрад производить будут, которым Бог гнушается. — «Иди, благословенная невеста Христова, в путь твой. Не уклоняйся ни вправо, ни влево. Восточная гора да будет единственным твоим предметом; придерживайся во всем советов и внушений Религии; они для тебя спасительны; придерживайся непрестанно твоего хранителя и знай, что я и множество духов Божеского и Ангельского миров бдим о твоей безопасности, поколику ты послушна будешь Божиим велениям. — Сколь же скоро ты нарушишь Божию волю, тогда мы тебя оставим: ибо мы друзья друзей Божиих, то есть тех, которые желают быть таковыми, и мы им в том по велению Божию помогаем». — Ангел ее благословил, и сердце ее видимым образом зажглось пламенем тихим, но весьма светлым; на чертах души показались умиление, кротость и незлобие. — Душа простерлась пред изображением распятого Сына Божия и Сына Девы, принесла живую и горячую благодарность за ощущаемое его доселе ей неизвестное внутреннее сладостное удовольствие; восстала, взяла крест оной и сама сказала Религии: «иду с радостью в царский путь креста; сопутствуй мне ради самого Бога». — Религия обняла душу, напитала ее из своей чаши и приветствовала ее краткими словами, но с радостными слезами: «да благословит Господь путь твой!» Душа, носящая крест свой, выступила из храма крестного в сопутствии Религии и хранителя, и вышла на узкую стезю, ведущую к восточной горе. — Лишь только она показалась на сей тропинке, как вдруг от восточной горы озарил ее луч, подобный тому, который озарил ее в мрачной долине, и во все время ее путешествия не преставал освещать ей путь наипаче в местах мрачных. Душа, увидя сие, во умилении восплеснув руками сказала: «Ах! как Творец милостив к своей твари! Боже, Боже мой! чем воздам Тебе за Твою ко мне любовь?» — Религия ей на сие сказала: «Взаимностию, сколько по тебе возможно; но ты все останешься в долгу, ибо ты так любить не можешь, как он, поелику не есть самая любовь». — При озарении сего луча душа продолжала свое путешествие; иногда и сначала довольно часто изнемогала она под воображаемой тягостью креста, но утешения и увещания Религии ее ободряли; когда же она в вящем находилась изнеможении, Религия ее подкрепляла пищей из своей чаши, и душа от сей пищи неимоверную крепость получала. Хранитель же отгонял от души все страшилища и мерзкие животные, на всяком почти шагу встречающиеся. — По довольно долгом путешествии пришли они на одно весьма приятное место; тут протекал журчащий ручей, на берегах которого росли тенистые благовонные деревья; тут на мягкой мураве пригласила Религия душу ко отдохновению, и когда они сели, то Религия ей сказала: «Употребим время отдохновения на пользу. — Во храме крестном я тебе сказала, что о пользе необходимости, силе и славе креста я буду с тобою говорить после; теперь я намерена сдержать мое слово и прояснить тебе сказанное мною. Те весьма грубо ошибаются, которые болезни и разные несчастные случаи мирские почитают совершенным крестом Христовым: это есть только внешний крест. Но внутренний крест есть крест совершенный: это есть истинный крест Христов. — Оный состоит во внутреннем покаянии и умерщвлении внутренней плоти ветхого Адама, бывшей в нем прежде восприятия им плоти стихийной, то есть гордых побуждений и злобных стремлений. Свойство внутреннего креста, то есть креста Христова, есть с совершенным терпением уступать врагам своим, с нелицемерной кротостью терпеть клевету людскую и сердечным смирением побеждать гордость и кичение видимых и невидимых противников наших. — Сие есть истинное отвержение мира и всего, что в мире есть; сие есть умереть миру; сие есть распяться миру. — Что пользы человеку сокрыться в пустыню, а в сердце носить мир со всеми его похотьми, гордыми и мерзкими вожделениями? — Сам от себя человек нигде не укроется; и если он врага своего не победит в сердце своем, то никогда не будет свободен, но всегда будет раб его. — Когда же победит, то и в темнице, и в заточении, и в пустыне, и среди волнующегося мира наслаждаться будет свободой яко чадо Божие, вкушающее плоды искупления Христова». — Тут раскрыла свою книгу Религия и показала душе в подтверждение ею сказанного следующие слова: «Аще вы пребудете во словеси моем, во истину ученицы мои будете: и разумеете истину, и истина свободит вы. — Отвещаша и реша ему: семя Авраамле есьмы, и никому же работахом николи же; како ты глаголеши, яко свободни будете? Отвеща им Иисус: Амин Аминь глаголю вам, яко всяк, творяй грех, раб есть греха. — Раб же не пребывает в дому вовек: сын пребывает вовек. Аще убо сын вы свободит, воистину свободни будете» (Иоанна глава 8, от стиха 31 до 37). Закрыв книгу, Религия продолжала так: «Внешний крест, однако ж, весьма полезен, потому что он есть средство к поднятию внутреннего креста и к познанию его пользы, но один внешний крест не составляет еще полного Христианина. — Болезни, гонения, поругания и разные бедствия мало пользуют, если они не произведут постоянное, внутреннее, сокровенное раскаяние и сожаление, чрез которые человек внутренно от мира к Богу обращается и сердечным смирением и сердечной кротостью живет во Христе верой и в нем о благодати Божией утешается. В таковом смысле кажется должно понимать некоторые пророческие изречения». — Тут Религия, раскрыв книгу, показала душе следующее: «Да оставит нечестивый пути своя и муж беззаконен советы своя, и да обратится к Господу, и помилован будет, яко по премногу оставит грехи ваша (Исайи глава 55, стих 7). — И егда обратится беззаконник от беззакония своего, еже сотворил, и сотворит суд и правду, той душу свою снабдил есть (Иезекииля глава 18, ст. 27). — И егда реку нечестивому, смертью умреши, и обратится от греха своего, и сотворит суд и правду и залог отдаст, и восхищенное возвратит: беззаконник в заповедех жизни ходити будет, еже не сотворити неправды, жизнию жив будет и не умрет» (там же, стих 14 и 15). Потом Религия продолжала: «Видишь ли, что не одно только отвержение злых дел, но вместо оных и добрые потребны. Иначе и быть не может: человек не может перестать быть деятелен, ибо деятельность составляет частию его сущность. Когда он потеряет вкус ко злу, то по деятельности своей не могши оставаться празден, будет делать добро; и сие уже не есть внешнее покаяние, но внутреннее, без которого едва ли может участвовать человек в благодати и в плодах заслуги Христовой. — Плод смерти Христовой есть то, что человек чрез покаяние греху умирает; когда же вкусит человек плод смерти Христовой, тогда подастся ему и плод Воскресения Христова, то есть, что Христос жить будет в человеке и он в нем. — Не худо начинать внешним покаянием, то есть оставлением злых дел; но еще лучше и надежнее начать покаянием внутренним, то есть умерщвлением и самых злых желаний. — Вот на то доказательство». В раскрытой книге Религия душе показала следующее: «Фарисее слепый, очисти прежде внутреннее сткляницы и блюда, да будет и внешнее их чисто» (Матф. глава 23, стих 26). А сего без внутреннего креста кажется достигнуть не можно, ибо человеку необходимо нужно быть новой тварью и новым рождением во Христе, чтобы быть внутренно чисту. Сия же чистота единым внутренним крестом производится, которым все прежнее и наружное истребляется, и устрояется все новое к духовному возрождению. «Тем же аще кая о Христе нова тварь, древняя мимоидоша, се быша вся нова (Коринф. 2, гл. 5, ст. 17). — „О Христе бо Иисусе ни обрезание что может ни необрезание, но нова тварь“ (Галатом глава 6, стих 15). Из всего выше сказанного ясно видеть можешь, сколь спасителен есть крест и сколь он необходим человеку, жаждущему своего спасения. Но тут же всякий сам по себе судить может, сколь тщетны будут все напряжения человека к достижению сего спасительного средства без особливой благодати Божией. — И для того, сознавая свою слабость и ничтожность, в истинном умилении сердечном должен пасть к престолу благодати, то есть к нашему Искупителю Иисусу, к единому истинному первосвященнику, ходатайствующему о спасении нашем пред Богом и Отцом своим, и просить его о благовременной помощи в сем столь ему угодном деле. — Воистину поможет и неукоснит. — Ибо он сам о себе сказал, что пришел в мир сей призвать грешных на покаяние и сотворить их блаженными. — Он приобрел нам благодать к применению сердец наших и сам хочет творити в нас своей благодати дело, дабы мы образу его подобными учиниться могли; он сам сотрет и сокрушит жестокий и нечувствительный ум наш, дабы мы совершенно увидели великость и гнусность грехов наших в зерцале закона его, ужаснулись бы оных, научились бы почитать их великими, ненавидели бы их, проклинали и гнушались ими от внутренности души нашей. — Сие есть внутреннее покаяние; сие есть печаль по Бозе: Печаль бо, яже по Бозе, покаяние нераскаянно во спасение соделовает» (Коринф. 2, гл. 7, стих 10). Сие есть очищение сткляницы в ее внутренности, дабы и внешнее было чисто, так как выше сказано. — «Когда таким образом душа человеческая будет очищена, все внешние ее дела будут благи». — В раскрытой книге душа прочитала следующее: «Тако всяко древо доброе плоды добры творит; а злое древо плоды злы творит. Не может древо добро плоды злы творити, ни древо зло плоды добры творити. — Благий человек от благого сокровища износит благая, и лукавый человек от лукавого сокровища износит лукавая» (Матф. глава 7, стих 17 и 18). — Религия продолжала: «Когда человек таким образом чрез внутреннее покаяние очищен будет, тогда восприимет он Иисуса Христа в истинной вере, присвоит себе правоту его и в нем восчувствует мир Божественный и спокойствие истинное испытает. — Крест Христов есть житие Христово, которому мы следовать долженствуем. Христос пострада по нас, нам оставль образ, да последуем стопам его» (Посл. Петр. 1, гл. 2, стих 21). — Но Христово житие для плоти и ветхого человека есть крест весьма горький, а для нового человека, духовного, внутреннего, есть иго благое, бремя легкое и спокойствие любезнейшее. — Кто любит Христа, тому Христа ради и самая смерть величайшею бывает радостию, как тому пример мы видим на Святых Мучениках. — Весьма приятно быть плоти высоко почитаемой и славимой, собирать богатства и провождать время во сладострастии; но все сие поработит игу Христову, то есть поруганию, презрению и убожеству Христову, и всего того отречься, что в мире высоким, славным, знатным и могущественным почитается; се есть крест Христов, который причиняет боль и распинание плоти. — Когда я говорю отречься, не разумеется под сим, чтобы убегать от всего того, к чему по званию своему в мире человек призван быть может, но разумею то, что ежели человек знатен, богат, могуществен, то должен он все таковые преимущества употреблять во славу Божию и на пользу ближнего, а не делать из того своих идолов; наипаче же чувствовать он должен, на колико скользком пути он шествует, и потому самому должен он более других иметь страх Божий пред очами своими. — Большая часть людей стараются быть значущими в мире сем; а мало таковых, которые учатся быть ничего незначущими в мире. Быть значущим в мире, то есть во Адаме, есть мечта и призрак; ибо кроме смерти, которая все состояния человеческие уравнивает, много есть других случаев, которые человеческие мнимые преимущества в ничто преобращают; а быть ничего незначущим в мире, по Христову правилу, есть, воистину, быть много и весьма много значущим: ибо будучи по плоти ничем, а сделавшись весь Христов, будет человек в нем превосходною, блаженною, обновленною тварию, чадом Божиим, Духом Святым возрожденным. — Когда человек совершит непреткновенно подвиг свой, удостоится почестей, превосходящих всю славу мира сего. — Не весте ли, яко Святии мирови хотят судити. — Не весте ли, яко аггелом судити хощем (Коринф. 1, глава 6, стих 2 и 3). В истинном христианине ветхий человек должен ежедневно умирать, а новый человек ежедневно обновляться. Аще кто хощет по мне итти, да отвержется себе и возьмет крест свой и последует ми (Луки глава 9, стих 23). И согласно сему апостол Павел говорит о ветхом и новом человеке так: отложити вам по первому житию ветхого человека тлеющего в похотех прелестных, обновлятися же духом ума вашего и облещися в нового человека, созданного по Богу в правде и в преподобии истины (Ефесеем глава 4, стих 22, 23 и 24). — Сказав сие, и причины тому в другом месте показывает, говоря: Несте свои, куплени бо есте ценою. Прославите убо Бога в телесех ваших и в душах ваших, яже суть Божия (Коринф. 1, глава 6, стих 19 и 20). И так все страсти плотские должны умереть в истинном христианине: тогда в нем исчезнет дьявол и поселится Христос. — Умрет в человеке гордость, то родится смирение; умрет гнев, родится кротость; умрет сребролюбие, родится упование на Бога; умрет любовь к миру, родится любовь Божия. — Вот новый внутренний человек со всеми его удами; вот плоды Святого Духа; вот живая деятельная вера; вот Христос и благородное житие его; вот плод нового рождения, в котором человек жить должен, ежели хочет быть чадом Божиим. — Ежели ж человек по временному своему состоянию имеет какие-либо преимущества мира сего, богатство, знатность, могущество, то должен он так, как выше сказано, употреблять сие со страхом и трепетом, яко благо чуждое, и употреблять не к сладострастию, не к собственной корысти своей, хвале или чести, но во славу Божию и к пользе ближнего, как Господь повелевает. — Кто таким образом умрет сам себе, тот после сего и миру легко умереть может и оной со всеми его сладостями презрит; а всего будет искать и желать в едином Боге, и по истине обрящет паче, нежели понимает и ожидает; ибо Бог дает себя, следовательно дает то «их же око невиде, и ухо не слыша, и на сердце человеку невзыдоша» (Коринф. 1, гл. 2, стих 9). Крест, сколько бы он жесток и горек ни казался, имеет свои утешения, которые почерпаются из Религии и веры. 1) Все скорби происходят от Бога, или лучше сказать, попускаются им: «Господь мертвит и живит, низводит во ад и возводит (Царств 1, гл. 2, стих 6). — Благая и злая, живот и смерть, нищета и богатство от Господа суть (Сирах, глава II, стих 14). — Господь да-де, Господь отъят; яко Господеви изволися, тако и бысть (Иова гл. I, стих 21). — Блажен человек, его же обличит Бог; наказания же Вседержителева не отвращайся. Той бо болети творит и паки восставляет; поразит, и руце его исцелят» (Иова глава 5, стих 17 и 18). — «Аз устроивый свет и сотворивый тьму; творяй мир и зиждяй злая: аз Господь Бог, творяй сия вся (Исайи глава 45, стих 7). — „Не две ли птице ценитеся единому ассарию, и ни едина от нею падет на земли без Отца вашего (Матф. гл. 10, ст. 29). — Посла на ня гнев ярости своея, ярость и гнев и скорбь, послание аггелы лютыми“ (Псал. 77, ст. 49). — И для того роптать на крест не должно, ибо это будет роптать на Бога: не ропоту требует Бог, но покаяния. 2) Бог насылает на нас крест не из гнева или немилости, но как отец чадолюбивый, дабы соделать нас блаженными. — В благоденствии мы Бога забываем. — Ежедневные опыты доказывают, что в счастии человек удобно от Бога к миру преклоняется; сего ради милосердый Бог, желая паче всего любви человеческой, насылает на него кресты и напасти, дабы он опамятовался, обратился бы от мира к своему Создателю, от идолов к истинному Богу и от твари к Творцу. „Его же бо любит Господь, наказует“ (Притч. Сол. гл. 3, ст. 12). — „Судими же от Господа наказуемся, да не с миром осудимся“ (Коринф. I. гл. 11, ст. 32). 3) По послании от Бога на человека креста, должен человек помыслить, не заслужил ли он наказание своими грехами? Буде заслужил, а Бог человека не наказывает, то стало, Бог перестал быть правосуден; а это невозможно, ибо Бог во всех его свойствах есть неизменен. — Ежели же Бог наказать человека должен, то не есть ли весьма сильное доказательство его милосердия и любви к человеку, что он человека наказывает здесь временно, дабы не наказывать его там вечно? — Тягостен ли человеку крест его или мучителен ему кажется, от него самого зависит облегчить его; да принесет он истинное покаяние, и крест его соделается из горького сладким. — Ежели бы Бог был только Господь и Владыка человеку, не имел бы он столько нежной любви к нему, как имеет будучи отцом его. — Утроба родительская удобно подвизается соболезнованием о страждущем чаде своем. И так верь, что все, что Отец небесный посылает человеку, служит к пользе его и блаженству: следовательно, хотя бы то было и горько, должен человек сносить с терпением, яко приходящее от руки любезного Отца его. — Сверх того, утешаться человек должен тем, что не благополучиями, а страданиями присоединяются человеки к стаду последователей Искупителя своего. — Он никому из них не обещал временного счастия, но предсказал напасти. „В мире скорбны будете“ (Иоанна гл. 16, ст. 33). Но из сих скорбей, буде оные с покорностию и терпением приняты будут, произрастут плоды сладкие. „Сеющии слезами, радостию пожнут. Ходящий хождаху и плакахуся, метающе семена свои; грядуще же приидут радостию, вземлюще рукояти своя“ (Псалом 125, ст. 5 и 6). — Непщую бо, яко недостойны страсти нынешнего времене, к хотящей славе явитися в нас» (к Римл. глава 8, ст. 18). — Посмотри на всех святых другое Божиих. Который не скажет тебе: «Многими скорьбми вошел я в царство небесное (Деяний гл. 14, ст. 22). И другой скажет тебе: „Я пришел от скорби великия“ (Апокалипс. глава 7, стих 14). Ни один не скажет тебе, что он пришел из неги, роскоши и беспечального жития. — Если они будучи непорочнее тебя должны были претерпеть толикие искушения, ты ли думаешь безбедно обойтися без них? Ах! познай себя! будь благоразумна и не отревай чаши горькой, но спасительной. — В прочем при всех твоих страданиях утешайся паче всего тем, что везде присущий Бог всегда с тобой пребывает, и тем паче, что он не обещал обитать в радующихся по мирскому, но в огорченных и печалящихся. — „Малодушным даяй долготерпение и даяй живот сокрушенным сердцем“ (Исайи гл. 57, ст. 15). — „Не бойся, с тобою бо есмь, не прельщаю: аз бо есмь Господь Бог твой, укрепивый тя, и помогох ти, и утвердих тя десницею моею праведною“. (Исайи гл. 41, ст. 10). — „И аще преходиши сквозе воду, с тобою есмь, и реки не покрывают тебе: и аще сквозе огнь пройдеши, не сожжешися, и пламень не опалит тебе“. (Исайи гл. 43, ст. 2). — „Яко на мя упова, избавлю и, и покрою и, яко позна имя мое, воззовет ко мне и услышу его; с ним есмь в скорби, изьму его и прославлю его (Псалом 90, ст. 14 и 15). — Близь Господь сокрушенных сердцем, и смиренный духом спасет“ (Псал. 33, ст. 19). — „По множеству болезней моих в сердце моем утешения твоя возвеселиша душу мою“ (Псал. 93, ст. 19). — Если человек восприемлет на себя ежедневно крест свой и за Христом его носит, то есть по Его примеру без роптания, а с благодарением, то возвысится с ним и во славу Его; ибо любящим его всяческая суть на пользу, и страдания нынешнего времени неисчислимо нагрядятся славою, некогда на нас явитися имеющею. При несении креста необходимо нужно терпение, то есть покаряться Богу, во всем полагаться на Его всемогущество и премудрость; ни цели, ни времени, ни места, ни меры, ни образа ему не предписывать, а предаваться совершенно Его благой воле. На сие причины суть следующие: 1) Хотя напасти и несчастия приключаются человеку чрез дьявола и его орудия, но происходят по воле и попущению Божию, как то можно видеть по Иове. Что же? Неужели человек помыслит бороться с Богом? 2) Всякий крест и наказание заслужил человек грехами своими, и величайшие заслужил. Неужели Бог не должен его наказать ни здесь, ни в будущем? Сие было бы несправедливо, и сам человек в том признаться долженствует. — Лучше же, чтобы здесь человека Бог наказал временно, нежели там вечно. — Но ежели человек при наказаниях на Бога ропщет, то почитает Его Богом несправедливым; а это ужасно! в нем все правда и ни единыя неправды нет. — „Праведен Господь во всех путех своих и преподобен во всех делех своих (Псалом 144, ст. 17). — Праведен ecu Господи и прави суди Твои (Псал. 118, ст. 137). 3) Неложное обещание Божие должно во страданиях подкрепить терпение человека. — „Пождет Бог, еже ущедрити вас, и сего ради вознесется, еже помиловати вас“ (Исайи гл. 30, ст. 18). — Благ Господь надеющимся нань: души ищущей его благо есть, и надеющейся с молчанием спасения Божия (Плач Иеремии гл. 3, ст. 25 и 26). — Зоне щедр и милостив Господь, и оставляет грехи и спасает во время скорби (Сирах гл. 2, ст. 12). — „Блажен муж, иже претерпит искушение, зоне искусен быв, приимет венец жизни, его же обеща Бог любящим его“ (Иова гл. 1, ст. 12). 4) Терпение облегчает крест человеку и соделовает покой душевный. „Возьмите иго мое на себе и научитеся от мене, яко кроток есмь и смирен сердцем, и обрящете покой душам вашим“ (Матфея гл. 11, ст. 29). А нетерпение производит великое беспокойство; оно увеличивает вред и часто во временную и в вечную смерть человека ввергает. 5) Терпение получает великое награждение. „Господь же возрасти Иова, и даде Господь сугубая, елико бяху прежде Иову, во усугубление (Иова гл. 42, ст. 10). — Блажени кротцыи, яко тии наследят землю“ (Матф. гл. 5, ст. 5). 6) Христос все человеческие страдания освятил своими страданиями и превратил их в лучшее и драгоценное лекарство, так что человеку желать и просить должно, чтобы Бог не щадил его здесь, дабы в будущем вечно пощадил его. — О сем-то говорит Апостол Петр: „О нем же радуйтеся мало ныне, аще лепо есть, прискорбны бывше в различных напастех: да искушение вашея веры, многочестнейше злата гибнуща, огнем же искушена обрящется, в похвалу и честь и славу в откровении Иисус-Христове“ (Послания I, глава 1, стих 6 и 7). Христос, Единородный Сын Божий, искупитель и примиритель человеков с Богом и Отцом, чрез воплощение принял на себя не одну плоть человеческую, но и все горести и бедности человеческие, не по принуждению и не по нужде, а по любви, с тем точно намерением, дабы собственным примером научить нас терпению и искусству шествовать неробко по царскому пути креста и побеждать несчастия. — Он от самого часа рождения своего, до последней минуты смерти своей на кресте не был без болезней, без горести и скорби. — Помысли же, кто Он и кто ты? — Ежели Он терпел не за себя, а за человека, и терпел так много, для чего же человек и малого за себя самого терпеть не хочет? — Христос нам предшествовал и показал нам путь на небо: „Христос пострада по нас, нам оставль образ, да последуем стопам Его“ (Петр. I, гл. 2, ст. 21). — Буде желает человек спасен быть, то должен он Христу последовать; ибо Христос сказал: „Аз есмь свет миру; ходяй по мне, неимать ходити во тьме, но имать свет животный“ (Иоанна: гл. 8, ст. 12). — Ежели бы мог человек хотя на единое мгновение узреть венец славы и вечную радость тех, которые в жизни сей без роптания, а с благодарностью претерпели горести и скорби, и в глазах человеческих казались яко отреби мира; возгнушался бы таковый человек всеми радостями мира и сам бы побежал навстречу креста и всей бы скорби его почел великим приобретением. — Но нужна вера; а где есть чувственная и ощутительная известность, там вера места не имеет: сие случится токмо по ту сторону гроба. А для чего сие так, а не инако? вопроси Бога, но и Он тебе не скажет, ибо сего твое понятие вместить не может. Бог объемлет целое бесконечное; а ты и частное во всех подробностях знать не можешь. Всякий, кто и каков бы ни был, должен нести крест свой, и ежели кто помыслил бы уклониться от одного, подпадает под другой, гораздо тягчайший. — И так неизбежен крест, и неизбежен потому, что Бог, любя человека, из любви и милости ему его определяет. — Покорися же, человек, Богу и неси крест свой. Если ты с покорностию и без роптания его примешь, то крест твой будет тебе весьма легок, ибо сам Бог понесет самую тягчайшую оного часть. Сам Сын Божий Иисус Христос носил тягчайший крест и таковой же определил любезнейшим друзьям своим. — Неизреченное благо сокрывается в страданиях креста, ибо Бог налагает оный на человека из единой любви своей, дабы привлечь его к себе, сотворить его подобным Христу и доставить ему чрез то вечное блаженство. — Бог насылает величайшие и тягчайшие страдания на тех, которых он любит, дабы предохранить их от тайных и сокровенных сетей, которые злой враг человеков расставляет им ежеминутно и в которые они во время благоденствия удобно впасть могут. — Сего-то ради милосердый и нежно любящий нас Отец наш небесный беспрестанно во времени сем распинает плоть нашу различными и сокровенными образами, дабы нас отвлечь от любления тех вещей, посредством которых злые духи возмогли бы приобрести власть и силу нас обманывать и отвлекать от Бога. — Бог ни единого из друзей своих без страдания оставить не хочет: возьми все примеры Ветхого и Нового Заветов и не найдешь ничего против сея истины. Посредством креста истребляется в человеке любовь к миру. А как человек без особливого посещения Божия не отвлекается от мира, но беспрестанно старается и ищет угождать миру; кто ж миру угождает, тот Богу угодить не может, и кто наполнен миром, в том Бога нет, ибо Бог не иначе входит в человека, как поелику из него исходит мир или он исходит из мира, то есть умирает себе и миру; то и поспешает Бог на помощь немощного человека и крестом пособляет ему исторгнуться из-под лютой и жестокой власти дьявола. Ежели бы знал человек, чем приобретет он отличное благоволение земного Царя, не пожертвовал ли бы он в таком случае временем, здоровьем и жизнию своею, что мы ежедневно и видим? Ежели ж человек знает, что крест его благоугоден Царю небесному, вечному, которого царствие конца, власть границ и милосердие пределов не имеет, не должен ли он быть ему приятен, драгоценен, паче временного мнимого благоденствия? Все праведные дары Божии должны приходить к нам чрез страдание. — Ежели ж приходят прежде страдания, то должны, однако ж, страданием искуситься. — Сему доказательства усматриваем мы не только во святых угодниках Божиих, но наипаче в Единородном и предвечном Его Сыне (Матф. гл. 4, от 1 до 12 стиха). По крайней нашей развратности Бог не может усмирить нас иначе, как попуская на нас горести и напасти, дабы нас в самих себе унизить и погрузить в собственное основание наше, которое есть ничтожность. — Посредством таковых искушений познает человек, что он есть? — Многие люди были бы лучше, нежели суть, буде бы претерпели искушения. — Когда же человек познает свою ничтожность, познает пустоту свою, тут с воплем многим и великим обратится к Богу; и тогда Бог собою и дарами своими его исполнит, а без того сие случиться не может, ибо Бог совместничества не терпит, поелику ему равного нет; и Бог столько человека любит, что любви его ни с кем делить не хочет. Все истинные Христиане должны со смирением принимать крест, на них возлагаемый от возлюбленного и их возлюбившего Отца их небесного; нести его с терпением, покорностью и благодарностью, откуда бы ни происходил он, за вину или невинно, внутренне или внешне, но всеконечно за вину, ибо и Христос не без вины нес неописанно жестокий крест. Ясно разуметь можно, что не за свою вину, ибо он был безгрешен, но по беспримерной и уму человеческому непостижимой любви к человеку нес он его за грех Адама и чад его, то есть всего мира. — Таковые смиренные, покорные и в духе Христовом труждающиеся Христиане, следуя за Христом страданиями, вместе с ним и за ним внидут и в славу Его. „Не сия ли подобаше пострадати Христу и внити в славу свою? (Луки гл. 24, ст. 26). Аще кто мне служит, мне да последствует; идеже еемь аз, ту и слуга мой будет“ (Иоанна глава 12, стих 26). Видим многих за честь и славу преходящую с радостью отдающих самих себя и все, что имеют для приобретения венца временного: не того ль охотнее должны бы были подвизаться о венце вечном? В кресте, чтобы оный принес всю пользу, потребны три изящные степени терпения: 1. страдать без роптания, 2. сносить напасти (а буде возможно то) и желать оных из любви ко Христу, 3. посреди напастей радоваться. — Сие есть уподобление Христу, сие есть величайшая и сильнейшая победа. — Христос есть помазанник Божий, первосвященник, ходатайствующий о нас непрестанно жертвой тела и крови своея и поставленный от Бога Отца во главу церкви. — Сей Единородный Сын Божий, сие лице триединые Троицы, из единой любви и крайнего милосердия обожившее плоть нашу своим вочеловечением, беспрестанно в верующих своих человеках живет, действует, господствует, их освящает, святит, укрепляет, утешает, благословляет и справляет в них все то, что к полности духовного его тела принадлежит. Сюда следует сказанное Апостолом Петром: „сего Бог начальника и спаса возвыси десницею своею даты покаяние Израилеви и оставление грехов“ (Деяний глава 5, стих 31). Как же он в мертвенном человеческом теле сие действует? — Он возбраняет и преломляет злую волю, очищает сердце ежедневно верою, прогоняет тьму и заблуждение сердца, низвергает все, что против его возносится, разум, премудрость, власть, и смиряет крестом, который он насылает и чрез который делает он человека совсем другим человеком, в котором бы он мог жить и действовать по любви, а не по правосудию, ибо сие есть цель Его. — Потом утешает он человека благодатью, прощением грехов, правдой и многими дарами Духа Святого, дабы возрожденный человек жил уже не в себе самом, но во Христе, и Христос в нем. Сие есть крест внутренний с плодами его. — Ежели кто сего счастья не ощутил, тот не может сказать со Святым Павлом: „живу не к тому аз, но живет во мне Христос“ (к Галат. глава 2, стих 20). В заключение всего сказать должно, что без умерщвления ветхого человека не может возродиться новый, а без сего невозможно наследовать царствия небесного. — К достижению таковой спасительной цели надобно последовать примеру Христову и отвергнуть самого себя, дабы ветхий человек ежедневно в человеке умирал. — Сие для плоти есть горький крест, но сей крест есть единственный образ последования Христу, для спасения нашего необходимый. Впечатлей крепко в памяти твоей, возлюбленная невеста Христова, все мною тебе сказанное. На пути твоем предлежат тебе искушения, от которых не иначе ты безопасна быть можешь, как памятуя данные мною тебе наставления; а без оных ты погибнешь. Пойдем теперь в путь наш: тебе не более дозволяется отдыхать на твоем пути, как сколько отдыхает странник, спешащий в отечество свое“. Душа, приняв крест на рамена свои и сопровождаемая Религией и своим Хранителем, вступила опять на тропу, ведущую к восточной горе, и опять от оной появился луч, освещающий путь ее. По некотором времени шествия из одного куста, близ тропины случившегося, выполз страшный змей и с подъятою головой и пламенным зевом прополз сквозь толпу детей, душу окружающих. Вдруг они начали беспокоиться, друг с другом перешептываться и наконец, все как будто согласясь, схватили душу за ее одежду и с великим воплем начали просить ее, чтобы она, оставя тесный путь, возвратилась на путь пространный. Иной из детей кричал: там я был сыт и пресыщался сладкими яствами, а здесь я голоден, ибо не прихотную, а только нужную имею пищу; другой кричал: я здесь валяюсь на голой траве, а там я нежился на бархатных диванах; третий говорил: здесь я в пустыне, а там мне покланялись и меня почитали; и другие подобное сему вопия, душу схватя за ее ризу, остановили. — Религия воскликнула душе: остерегись, это есть искушение первое, искушение плоти; потом, обратясь к детям, так им говорила: чего вы хотите, безумные? погубляя душу, вы и себя самих погубляете. На то ли вы сотворены, чтобы вам господствовать над душою? Вы лучшие ее орудия, но только тогда, когда она вами располагает в правилах воли Божеской. Свойство ваше есть желать: итак, соответственно естеству вашей владычицы, желайте не того, что тленно и преходящее, но того, что нетленно и вечно. Сим только себя вы приведете в то благородное состояние, для которого душе вы дарованы». — Сие Религия выговорила таким повелительным гласом, что дети сии вдруг усмирились, зарыдали, поверглись пред душою на землю, и поклялись быть ей во всем послушными. По усмирении желаний пошла душа далее в путь свой, и дети, ее окружающие, шествовали за нею со смирением. На пути находила душа множество нищих, больных, печальных и тому подобное. Религия увещавала душу помогать всем сим, требующим помощи, поскольку то ей возможно, говоря, что таковыми жертвами благоугождается Бог и что по колику она доброхотна будет в оказании им помощи, то толику и Бог к ней помощью во благовремении податлив будет. Душа всем сим несчастным, или которые казались быть таковыми, по силе и возможности своей помогала. Пройдя несколько расстояния, из стороны вступил навстречу душе царь, окруженный множеством вельмож, держащих на бархатных подушках короны, ордена и другие знаки отличия, дипломы на знатные звания, грамоты на великие владения и имущества; и сей царь говорил душе так: «Полно тебе странствовать и скитаться; что пользы, что ты безвременно себя изнуряешь? довольно уже ты сделала для спасения своего. Поклонися мне и я дам тебе честь, знатность и имения, сколько ты пожелаешь». — Религия, наклонясь на ухо, шептала душе, и душа возгласила: «Иди за мною, сатана; писано бо есть: Господу твоему поклонишися и тому единому послужиши» (Матф. гл. 1, стих 10). — Едва произнесла сии слова душа, как царь и вся его свита исчезли. Религия тут сказала душе: «Вот второе искушение. Первое было искушение плотского сладострастия, которым всегда дьявол начинает свои искушения; когда же оное будет ему безуспешно, тогда нападает сим вторым, которое есть гордость житейская. Теперь ожидай третьего и важнейшего искушения, то есть гордости духовной. Чем совершеннее победил человек плоть и гордость житейскую, тем более расположен он высоко о себе мыслить; а тут-то и готово ему падение духовное. На сей конец теперь вооружись смирением и удостоверься, что не ты, а сам Бог даровал тебе победу на врага твоего». Душа, воздохнув, отвечала: я памятую и теперь, что со мною прежде было. Где бы я была, окаянная, если бы не сам Бог извлек меня из пропасти, в которую несмысленное мое своевольство меня ввергнуло? и теперь, сознавая всю мою немощь, понимаю и чувствую, что помощь моя от Бога сотворшего небо и землю, а потому и прошу усердно сего Всемогущего Бога, дабы он не попустил мне быть добычею злокозненного врага моего. Тут услышан был громкий глас от горы восточной: дерзай! вера спасет тя; продолжай путь твой в мире. — Душа пала на землю и со слезами благодарила Бога за скорую помощь, восстала и сим Божественным гласом ободренна продолжала смело путь свой. — Перешед один холм, спустилась в долину, в которой явился ей Ангел лучезарный, который приветствовал ее сими словами: Поздравляю тебя, совершившую столь жестокий путь; нет уже тебе нужды далее странствовать; познай свою цену; посмотри, как ты светла и очищена. Воззови только к Богу, и он тебя восхитит, как некогда Еноха и Илию. — Душа вострепетала от радости, но взглянув на Религию, увидела, что она ее восторга не одобряет, оцепенела. В то самое время на низшем из семи уступов сидящая вера осенила крестом, держимым в руке ее, и подобно грому произнесла сии слова: «Неискусиши Господа Бога твоего» (Матф. глава 4 стих 7). С сим гласом мгновенно исчез мнимый лучезарный ангел; а на месте его остался мрак и смрад, которые едва сильный восставший ветр разогнать мог. — Душа, преклонив колена, благодарила Бога за его всесильную помощь; а Религия ей говорила так: «Теперь помощью Божией победила ты врага твоего; однако ж не преставай быть всегда осторожною. Доколе продолжается время подвига, необходимо нужно тебе быть бдительной. — Искушения с тобою бывшие суть самые те, которыми и Спаситель твой яко человек искушаем был и которыми искушаемы бывают все его последователи в разнообразных видах, какие удобнейшими находит злохитростный враг человека. Но если человек крепко придерживается Бога верой, молитвой и смирением, то враг сей со стыдом от человека отбегает». — Душа отвечала Религии: не мудрено, что в мрачной долине видела я себя во владычестве сатаны; но здесь, на сем пути крестном и под сим мною носимым крестом не мнила я встретиться с ним. — На сие Религия ответствовала: в мрачной долине не искушает сатана, а господствует, ибо на что ему кого искушать там, где все по его воле собою располагают? а здесь попускает Бог искушать ему тех, которые Богу себя посвящают. Цель сего Божеского намерения единому Богу известна; но помощь Его и в самом немощном человечестве бывает всегда победоносна; без помощи же Божией отнюдь не возможет человек противостать столь сильному духу, каков есть сатана. — Душа продолжала путь свой и находила уже в нем не токмо менее горестей, но паче начала им уже услаждаться. Путь становился час от часу глаже и пространнее. На разных местах находила она увеселительные сады, испещренные цветами долины, и вся натура представлялась в величественном и прекрасном виде, потому что душа начала уже и в натуре усматривать следы премудрости и благости Божеской. — Каждый цветочек, каждое деревцо восхищали ее более, нежели все великолепные здания мрачной долины; а сие потому, что она на натуру взирала не в отношении к миру, но в отношении к Богу. — В таковом расположении души часто и неожидаемо посылаемы были к ней от восточной горы Ангелы утешительные, которые едва прикасались до души, доставляли ей удовольствия, ее восхищающие. — Сим облегчался и услаждался неизреченно путь ее. — Продолжая таковым образом путь свой, принимала душа более и более вид веселый, шествовала с удовольствием и наконец, вдруг остановясь, говорит Религии: знаешь ли, что путь, который мне казался столько горьким, кажется мне ныне сладостным? вот и дети, меня окружающие, которые теперь и довольны и спокойны. Я уже почти готова воскликнуть то, что я некогда в твоей книге видела: «Им же образом желает елень на источники водныя, еще желает душа моя к тебе, Боже!» (Псал. 41, ст. 2). «Когда прииду и явлюся лицу Божию? (Там же, стих 3). Увы мне яко пришелъствие мое продолжися?» (Псалом 119, стих 5). На сие Религия отвечала: «Несть ваше разумети времена и лета, яже Отец положи во своей власти» (Деян.: гл. 1, ст. 7). Не спрашивался Бог, когда тебя производил в мир сей, хочешь ли ты в оном быть? а потому Он един и знает, для чего Он тебя в мир произвел и сколь долго в оном пребыть тебе должно. Жизнь твоя тебе в залог дана; ты ее обязана сохранять так, как благо чуждое, за которое ты, однако ж, ответствовать будешь. Сие есть урок богоненавистным самоубийцам, которые не умеют понимать, что разрезать узел не есть развязать его. — Продолжай терпеливо твое шествие. Бог возьмет тебя к себе точно в ту минуту, в которую ты готова будешь и для твоего блаженства и для той цели, для которой он тебя и для тебя самой, и для миров, предназначает, и сие последует, сколь скоро ты совершенно готова будешь. «Благоугоден Богови быв, возлюблен бысть, и живый посреде грешных, преставлен бысть; восхищен бысть, да не злоба изменит разум его, или лесть прельстит душу его» (Прем. Солом. глава 4, стих 10 и 11). «Видишь, как готов Господь восхитить готового, дабы он и паки не испортился. Если пал Адам в раю, может удобно и здесь пасть праведный. — Вездесущность Божия не просматривает зрелых плодов, но собирает их в житницу свою. Нечестивые также восхищаются в заслуженную ими муку, тогда, когда они нераскаянно исчерпают всю меру благодати, им преизбыточно определенную и всегда чрез край преливающуюся». — Выслушав сие, душа поверглась на землю и, поздвигнув главу, возвела очи к восточной горе и произнесла с сердечным чувством слова сии: «Отче! не молю, да возьмеши мене от мира, но да соблюдеши мене от неприязни» (Иоанна гл. 17, стих 15). Сказав сие, восстала и продолжала путь свой с бодростию и с веселым видом. — По кратком путешествии взошла душа на довольно высокий холм, встретившийся на пути ее. Когда взошла она на самую вершину оного, вдруг увидела, что самая малая равнина отделяет ее от горы восточной, которая вся объята была светом изливающимся от храма, на вершине горы находящегося; душа вострепетала от радости и воскликнула к Религии: Ах! до какого блаженства достигаю я с помощью твоею! Хотела броситься к ногам ее, но та до того ее не допустила, сказав: благодари Бога, единого виновника достизаемого тобою блаженства; а я токмо министр Его: скоро тебе и нужды более во мне не будет, и я сама всегда блаженна тем, когда доставляю новую овцу во ограду Христову. (Путеводитель мой сказал мне: Я тебе буду сказывать, что ты на сей горе увидишь; ибо без того ты многого ни видеть, ни понять не в силах будешь. И так я буду теперь описывать, что я видел и что мне сказывал мой путеводитель, ибо и подлинно без его прояснения я бы многого не понял.) Душа пустилась с холма и как стрела перелетела предлежащую ей равнину. Достигши до горы, Религия взяла ее за руку и возвела на первый уступ. На оном находилась вера, так как выше сказано, в виде женщины благообразной, держащей в одной руке крест красный, изливающий неописанное сияние, а в другой отверзтую книгу, точно кажется ту же, какую я и у Религии в руках видел, но с той разницею, что в книге, держимой верой, все буквы были пламенные, кои сердце всякого, кто взирал в сию книгу, вспламеняли огнем невещественным и несгораемым. Весь сей уступ около веры наполнен был бесчисленными тьмами Ангелов, которые все пред нею с благоговением предстояли. — Религия, подведя душу к вере, так ей говорила: нежная и беспримерно чадолюбивая мать! от твоих сосцев питалась я млеком вводящим в бессмертие; сим самым млеком воздоила я и сие чадо Божие, сию невесту Христову, которую я при помощи твоей, а паче всесильного и милосердого Бога, исторгла из челюстей змия пагубного. Приими ее из рук моих и веди к вожделенному предмету, ее ожидающему. Вера, обратясь к Религии, сказала: дщерь моя благословенная! от начала веков неизменно исполняешь ты мои препоручения, или лучше сказать, волю Отца нашего небесного, тобою наполняются брачные чертоги жениха небесного. Истинно слово всех Спасителя, что «и врата адова не одолеют тебя» (Матф. гл. 16, ст. 18). Потом обняв душу и прижав ее к своим персям, ее облобызала и так приветствовала: Гряди, благословенная! гряди, предназначенная невеста Христу жениху твоему! се обручаю тебя ему обручением вечным. — Сказав сие, возложила на перст правые руки перстень, коего сияние помрачило бы и самый свет нашего солнца. Вера, обратясь к Религии, ей так говорила: се прияла я от рук твоих плод, искупленный кровью Сына Божия; иди на распутия мира, спасай погибающих, доколе благоволит спасать тобою Спаситель мира. — Религия радостно обняла душу, и душа ее благодарила с таким чувством, которое между чадами мира мало известно. Религия пошла с горы к месту своего назначения и к исполнению звания своего, а вера, взяв душу за руку, пошла с нею на второй уступ горы восточной, сказав ей, что она ее ведет к сестре своей Надежде, для того что невозможно не надеяться на того, кому кто всем сердцем верует. — Шествие души не так уже было медленно, как прежде; но она с верою весьма скоро перешла путь свой. Взошли они на второй уступ. Тут я увидел женщину, благообразностью совершенно подобную вере; она была облечена, сверх нижней белой ризы, ризою зеленой и сидела облокотясь на якорь, который (как мне истолковал мой путеводитель) знаменует то, что надежда при всех обуреваниях пребывает тверда и непоколебима. Надежда, увидя сестру свою с душой восходящую, сама пошла к ним навстречу и приветствовала душу наинежнейшим образом, говоря, что кто с сестрой ее соединился, тот имеет неоспоримое право и на соединение с нею. Сказав сие, заставила она душу прикоснуться к якорю, в руке ее держимому. Тут увидел я, что душа вдруг оказалась препоясанною по груди крестовидно поясом зеленым. — На сем уступе, так, как и на дальнейших уступах, видны были тьмо-численные полки Ангелов, которые все с чрезмерным удовольствием и радостью взирали на восходящую душу. Обе сестры вера и надежда повели душу на третий уступ к Любви. Оную увидел я одетую в белую паче снега блестящую одежду; поверх оной накинута была легкая пламенного цвета одежда. Сквозь грудь ее видно было пылающее сердце, огнем светлым, но не ярким, не ослепляющим, но просвещающим зрение. Увидев душу, любовь бросилась к ней и с неизъяснимою нежностью, которой я не видывал доселе, облобызала душу, и взяв пламенник, возжгла оной в пылающем своем сердце и оным возжгла и душу. Душа от того просветилась светом неизъяснимым, а любовь ей при сем сказала: В мире не токмо часто, но и всегда называют моим именем то, что не есть я. — Ты то испытала; сравняй же с оным то, что ты теперь чувствуешь. Мой огнь светит, но не палит; согревает, но не сожигает. Мой огнь просвещает на путь истинный; а тот есть огнь блудящий, заводящий в пагубу. — Душа так сделалась светла, что светлостью превзошла и самих Ангелов, коими все уступы горы наполнены были. Потом три сестры якобы единым гласом ей сказали: видишь ли, что без Религии не достигла бы столь удобно сей горы? а достигнувши, посмотри, как неудобно и непреткновенно идешь ты из славы в славу; да уже видишь и ту неизъяснимую славу, которая тебя ожидает. — Посредством Религии ты уверовала; а в кого ты уверовала, на того и надеяться стала; а в кого ты несомненно веруешь и от кого ты всякое благо получить надеешься, невозможно тебе не любить того. Вот связь трех богословских добродетелей и вот их одно из другой происхождение. Увидишь далее такое же сцепление и тех даров Божиих, которые приуготованы на увенчание твоего подвига. — Теперь путь твой не тернием, а розами будет устлан. Все три сестры возвели душу на четвертый уступ, где увидел я смирение в виде гения, имеющего в чертах образа своего нечто отменно кроткое, светлое и сладостное. Сие увидя душу в сопровождении трех сестр, ей так возгласило: Приступи ко мне, приходящая от скорби великия! ты помощию Религии преодолела искушения плоти и духа; а с помощью сих трех сестр утвердилась ты и в познании твоей ничтожности и в познании единой истинной и всемогущей помощи Отца Небесного. Се возлагаю на чело твое печать смирения, ибо сердце сокрушенно и смиренно Бог не уничижит, и жертва Богу дух сокрушен (Псал. 50 ст. 19). Чем более человек мнит праведен быть, тем паче нужно ему истинное смирение, дабы не поселилась в нем гордость духовная, которою и сатана пал. Сказав сие, смирение положило на челе ее печать, от которой душа сделалась прелестна, и Богу, и Ангелам, и человеком. Оттуда три сестры возвели душу на пятый уступ. Тут чистота в белой одежде, препоясанная по чреслам голубым поясом, объявила душе, что она скоро свою ризу оставит и для того надлежит ей облещися во брачную одежду. И так, не снимая с нее ее ризы, облачает ее ризой световидной чистоты и препоясует поясом целомудрия. — Когда чистота сие исполнила, тогда три сестры предложили пищу и питие душе из чаши совершенно подобной той, какую в руках Религии видел. — Душа, приняв сию пищу и питие сие, воскликнула: Ах! это точно то, что я от рук Религии принимала; но сколь ни сладка мне тогда была сия пища, ныне несравненно более чувствую сладость оной; сколь ни укрепляла она тогда изнемогающие мои силы, но ныне несравненно более от оной ощущаю я в себе бодрости и силы. — Три сестры ее благословили, вручили ее целому хору Ангелов, к которым и Хранитель присовокупился. Они, воспев слава в вышних Богу, начали возводить душу с пятого уступа. Едва вступили на отлогость, ведущую на шестой уступ, как встретился им Ангел, имеющий в правой руке острую блестящую косу, а в левой песочные часы. Показав оные душе, сверкнул косою. — Внезапу верхняя ее одежда с нее слетела: стихии ее подхватили жадно, как некую добычу, помчали, куда? на сколько времени? и зачем? не известно. Крест же, который душа доселе на раменах своих носила, превратился из грубого дерева, из которого казался он быть сделан, в составленный из драгоценнейших каменьев, оспускающих от себя лучи блеска ослепляющего. Один из сопровождающих Ангелов взял его в свои руки и во все время дальнейшего души путешествия предносил его пред нею. Душа, однако ж, не осталась обнаженною; но в том одеянии, в которое облекла ее чистота, она была так величественна, так прелестна, что никакое красноречие объяснить того не может. — В то самое мгновение, как верхняя одежда с души была сторгнута, увидел я с самой вершины горы парящего Ангела, держащего в руке своей знамя белое, с изображением на нем красного креста, коим он осенил над главою души. — Тут огромным пением воскликнули хоры Ангелов: — Слава воплотившемуся спасения человеков ради! слава пострадавшему, и умершему, и воскресшему из мертвых! слава смертию своею вечную смерть поправшему и разрушившему ея царство над человеками! — Душа озарилась неизреченным сиянием, прежнее превосходящим, и тьмочисленные полки Ангелов в великом торжестве вознесли душу на шестой уступ к престолу благодати. Сей престол нимало не походил на то, что мы видали в здешнем мире. Воздвигнуты пять столпов из чистейшего мрамора; на оных положен был крест трисоставной, то есть: из певга, кедра и кипариса (Исайи гл. 60, ст. 13), так как мне мой путеводитель сказал. — Сей крест четырью своими концами лежал на четырех столпах, а самая средина, где два бруса перекрестно соединялись, лежала на пятом столпе, который не совсем был белый, но низ был черный, средина голубая, а верх белый, перемешанный жилами огненного цвета. Мой путеводитель сказал мне, что столпы означают высоту и глубину, а крест долготу и широту (к Гал. гл. 3 стих 18), а обе вещи вместе глубину любви, всемогущества, премудрости и разума Божия (к Рим. гл. 11, стих 33). — На средине креста лежал в превеликом сиянии закланный агнец, а близ его лежала книга седьмию печатьми запечатанная, над коею прочитал я надпись, пламенными буквами написанную: милость и истина, правда и мир. — Из раны, где заклан агнец, не кровь, а благовонное миро истекало в сосуд, из драгих камней устроенный, стоящий у среднего столпа под крестом. У сего престола стоял шестокрилатый в пламень облеченный Ангел. — Сколь скоро душа подведена была Ангелами к сему престолу, то шестокрилатый пламенный дух, приняв от рук Ангела снятый с рамен души и сияющий крест, благословил им душу и сказал: сим крестом в жизни временной была ты усмиренна, а в вечной будешь им прославленна. Потом, взяв миро из сосуда, под престолом стоящего, помазал им душу. Весь воздух наполнился несказанным благоуханием, и Ангелы воспели: Да возрадуешися о Господе, помаза бо тя миром благодати и радования: воня мира его есть паче всех аромат и миро излиянное имя его (Песни песней глав. 1 стих 2). Потом шестокрилатый ангел говорил душе так: О! коль блаженна ты, что во время странствования твоего во юдоли плачевной послушалась ты гласа Отца твоего небесного, возвещенного тебе Религией! Если бы она тебя не исторгла из пути сладострастного, пространного, ведущего в пагубу; что бы ты была? Обрати взор свой в левую сторону и рассмотри, куда ты стремилась. — Душа взглянула в ту сторону и увидела мрачную долину, из которой извлекла ее Религия; от оной долины шла дорога пространная, украшенная разными, сладострастие и гордость житейскую удовлетворяющими предметами, но сия прелестная дорога вдруг доводила до стремнины страшной и неизмеримой, в коей клокотало огненное необъятной взором величины озеро. Пламень его подобился пламени горящей смолы, а смрадный и черный дым совершенно помрачал и самое дневное светило. Множество несчастных, дошед до сей пропасти, ужаснувшись, желали спастись бегством; но злые и зверовидные духи, выскакивая из засад, в коих они сокрывались, сталкивали их в пламенное озеро. Душа, взирая на сие, умилилась, и сказала: я бы ужаснулась, буде бы в теперешнем моем положении ужасаться могла. Напоенна любовью небесной, сожалею о моих собратиях: но любя жениха моего, коему я обручена, паче их одобряю его определения: они, конечно, праведны. — Впрочем я знаю, что мой Иисус есть самая любовь, и когда восхочет и их помиловать, помилует ими же весть судьбами. Оттоле душа понесена была Ангелами на седьмой уступ. Пред нею несен был Ангелом просветленный крест ее. На сем уступе находился пламенный многоочитый Ангел Царя славы. Вкруг его с благоговением предстояло множество Ангелов, держащих на златотканых подушках разные венцы. — Многоочитый, взглянув на душу, безошибочно избрал венец такой, который ей был в меру, и не превосходил, не уступал против собственного ее сияния, в которое она уже облечена была; возлагая на нее венец сей, возгласил сильным гласом так, что мне казалось колеблется вся вселенная: «Подвигом добрым подвизалась ты, течение скончала, веру соблюла: се возлагаю на тебя венец правды из тех, кои Господь уготовал возлюбльшим явление его» (к Тим. 2 гл. 4 ст. 7 и 8). Душа, просвещенная верою, надеждою и любовию, украшенная печатаю смирения, облеченная в одежду чистоты и целомудрия, благоухающая миром благодати и увенчанная венцом славы, казалась прекрасною паче, нежели язык человеческий изрещи может. — В сие время с вершины горы появилось множество светлых Ангелов, с которыми и глас достиг оттуда: «Гряди от Ливана, невесто, гряди от Ливана; прииди, и прейди из начала веры, от главы Санира и Аермона, от оград львовых, от гор пардалеов» (Песни песней гл. 4 ст. 8). — Се ecu добра, ближняя моя; се ecu добра (той же гл. ст. 1). — Душа встрепетала от радости и воскликнула: О! ты! которого возлюбила я всею крепостию моею! Возвести ми, где пасеши, где почиваеши в полудне. Се аз вся твоя и ты мой! (Песни песней гл. 1 ст. 6). Ангелы подняли душу на руки свои, предносиму кресту ее пред нею, и вознесли ее на вершину горы. Последовав туда за нею, увидел я храм обширности неизмеримой и таким светом наполненный, что я не могши взирать на оной, упал лицом вниз: но путеводитель мой, подняв меня, сказал: слабы очи смертных созерцать свет сей. — Подлинно свет сей есть свет неприступный; но дабы ты и подобные тебе могли иметь хотя некоторое уподобительное о сем понятие, то при помощи моего толкования хотя слабо, но несколько рассмотреть можешь. — Сей храм есть храм славы Господни. Внутри оного видишь ты облак великий и светлый, который весь храм наполняет. — В средине оного облака видишь ты свет яркий, подобный илектру среди огня. По правую сторону сего ослепляющего огня, что ты видишь? — Вижу, ответствовал я, человека, красотою превосходящего всех сынов человеческих, вижу в руках, в ногах и в ребре его большие раны. Так, сказал мне мой путеводитель, это Богочеловек Иисус, это Сын Божий седящий одесную Бога Отца: между ими рассмотри парящего светозарного голубя. — В сем видимом тобою светлом облаке, объемлющем неизмеримое пространство храма, посмотри, какое неисчислимое множество людей. Все сии подобно сей душе путем крестным достигли до сего блаженного обиталища, где они наслаждаются сладостью некончаемой и блаженством непрестающим. Когда же душа приблизилась к самому храму, то оттуда исшел глас громкий, но сладостный: «Прииди, добрая моя, ближняя моя, голубица моя; зима прейде и дождь отъиде; прииди, ближняя моя, услышан сотвори ми глас твой, яко глас твой сладок и образ твой красен» (Песн. песн. гл. 2, ст. 10 и 14). При сем гласе с стремительностью молнии погрузилась душа во свет, наполняющий неизмеримый храм тот. — Все ополчения Ангелов на горе и на уступах ее составили торжество, какого око человеческое видит, ухо слышит и ум человеческий постигнуть не может. Воспели хвалебную песнь в гармонии, превосходной пред согласиями мусикийскими известными. — От всего того, что видел и слышал, пришел я в такой восторг, от которого душа моя и тело пришли в столь сильное сотрясение, что мне показалось, будто я стремглав полетел с горы к низу. — Я от ужаса проснулся и подлинно увидел себя в маленькой моей спальне пустынного моего домика. Едва мог я опомниться от столь чрезвычайного сновидения: оно мне столько показалось замечательно, что я решился его положить на бумагу. — Если кто не захочет поверить, чтобы это подлинно было сновидение, воля его: мне и самому кажется, что я не спя грезил. Конец сновидению. «ГРОССМЕЙСТЕР, ИЛИ ПАДЕНИЕ И ВОЗВЫШЕНИЕ ДУШИ» Заметки о князе Г. П. Гагарине I В русской культуре немало забытых имен. Среди них — князь Гавриил Петрович Гагарин, видный политический деятель эпох Екатерины II и Павла I. Родился он 9 (20) января 1745 года (место рождения неизвестно). По отцовской линии — князей Гагариных — вел свое происхождение от Владимира Мономаха. Его предками были Юрий Долгорукий и Всеволод Юрьевич Большое Гнездо. Отец Гавриила Петровича, князь Петр Иванович, женился на Анне Михайловне Леонтьевой, которая находилась в родстве с князьями Куракиными и Нарышкиными, с графами Паниными. В детстве Г. П. Гагарин получил прекрасное образование, в юности пользовался большим расположением императрицы Елизаветы Петровны. Больше ничего о ранних годах его жизни мы не знаем. Только в 70-е годы в биографии Г. П. Гагарина начинают вырисовываться конкретные черты. В 1771 году Гавриил Петрович под фамилией Пензин выехал за границу, по дороге посетив в Варшаве русского посла К. Сальдерна, с которым был очень дружен. Далее его путь лежал в Лейден, где он в сентябре 1771 года — по совету Сальдерна — встретился с гр. Н. П. Шереметевым и кн. А. Б. Куракиным (с последним особенно сблизился) и совершил путешествие по Европе: Антверпен, Брюссель, Кале, Лондон. Затем друзья обосновались в Париже, но в январе 1773 года Гагарин вернулся на родину, а Куракин остался во Франции. От всей этой гагаринской поездки веет некой загадочностью: зачем ему нужен был псевдоним? Что за тайная встреча с К. Сальдерном? Почему Сальдерн «знакомит» его с Шереметевым и Куракиным? И что значит само это путешествие, где особо важным пунктом являлся Лондон? — Скорее всего ответы на эти вопросы надо искать в сфере масонских интересов кн. Гагарина. По-видимому, Сальдерн рекомендовал Шереметеву и Куракину ввести Гавриила Петровича в круг европейских масонов. Но, к сожалению, неизвестно, с кем именно встречались Куракин и Гагарин в Лондоне и Париже. Первую половину 1773 года кн. Г. П. Гагарин провел в Санкт-Петербурге, а в июле того же года отправился волонтером на первую русско-турецкую войну, где служил под началом генерала Вейсмана, погибшего на этой войне. По представлению фельдмаршала П. А. Румянцева кн. Г. П. Гагарин был произведен в премьер-майоры. В 1774 году он уже в российской столице, пожалованный в камер-юнкеры. Здесь Гавриил Петрович знакомится с Прасковьей Федоровной Воейковой (25 окт. 1757–11 июля 1801) — привлекательной восемнадцатилетней девушкой, — на которой он женится в следующем 1775 году. Далее Гагарин исчезает на несколько лет из поля зрения многих своих знакомых. Некоторые даже считали, что он поселился в Москве и ведет после женитьбы затворнический образ жизни. На самом деле это не так. Наоборот, Гагарин развернул бурную деятельность, но деятельность эта была скрыта от посторонних глаз: в 1775 году он вступает в Петербурге в масонскую ложу «Равенство» и становится там «мастером стула», а в течение двух лет (1776–1777) вместе с А. Б. Куракиным проживает в Швеции, изучая сочинения шведского мистика и духовидца Э. Сведенборга (1688–1772) и налаживая контакты с местными масонами. Можно думать, что книгу Сен-Мартена (1743–1803) «О заблуждениях и истине» Гагарин читал в подлиннике (во Франции она вышла в 1775 г.) еще до выхода ее в России (на русском языке) в 1785 году, где она была сразу запрещена. Офицер из Бордо, ученик Мартинеса Паскуалиса (1710–1774), Сен-Мартен положил начало мировому спиритизму, в области духоведения выступив последователем Э. Сведенборга. Его учитель Паскуалис, выходец из Испании, заложил основы мистического течения, последователи которого называли себя мартинистами. Правда, реально мартинисты были последователями Сен-Мартена, а никак ни Паскуалиса. В мировоззрениях учителя и ученика можно отметить определенную разницу. Паскуалис считал, что человек обладает огромной умственной и душевной потенцией, способен постигнуть все жизненные тайны и достичь власти над духами, но государство как систему отрицал напрочь, — посему его последователи стремились подорвать основу любого государства (в некотором роде Паскуалис — первый анархист). Свою позицию он объяснял с божественных позиций: государство незаконно потому, что человек передает другому право, которого сам не имеет, — располагать своею свободою и подчинять ее кому-либо. Сен-Мартен пошел дальше. Он объявил, что человек может созерцать Творца. Эти теории имели большое хождение среди русских масонов. Н. И. Новикова можно рассматривать как прямого последователя Паскуалиса, и таких среди русских было большинство, но Гагарину ближе был Сен-Мартен и особенно Сведенборг, о котором тогда в России мало кто знал (из-за этого «шведская ориентация» Гагарина вызывала, по меньшей мере, удивление). Наверное, в связи с этим, когда 7 июля 1779 года князь Г. П. Гагарин патентом Карла Зюндерманландского был возведен в Гроссмейстеры Великой Национальной ложи (до этого 25 мая того же года он председательствовал на ее открытии, а 22 декабря 1778 года — на открытии ложи «Феникс») и ему стали подчиняться все ложи Петербурга, Кронштадта, Пензы, Ревеля, Кинбурна, не все ложи Москвы, Риги и Дерпта согласились с таким назначением. И это естественно. Сторонники Н. И. Новикова и И. В. Лопухина имели свои основательные претензии на господство в русском масонстве. Между тем Гагарин в 1780 году становится «мастером стула» в петербургской ложе «Апис», председателем Великой Национальной ложи, префектом Капитула «Феникса» и называется Г. В. Вернадским «великим мастером», с уподоблением архангелу Гавриилу. «Шведская позиция» Гагарина, — учитывая ориентацию русского общества на Францию, — снизила его «рейтинг» в России: Сведенборг стал известен только во второй половине XIX века, благодаря усилиям А. Н. Аксакова, «популярность» (неслучайно это слово беру в кавычки — стыдно употреблять его по отношению к великому мистику) к нему пришла лишь в XX веке. Линия Э. Сведенборг — кн. Г. П. Гагарин — А. Н. Аксаков прослеживается очень четко. В 1781 году Гавриил Петрович переезжает в Москву. Его переезд связан с преследованием масонства Екатериной II, но вместе с тем он получает высокую должность в Департаменте Сената Москвы и становится 26 ноября обер-прокурором. В том же году он знакомится с Н. И. Новиковым, входит в его ложу «Гармония» и Дружеское ученое общество. Живя в Москве, кн. Гагарин умудрялся сочетать сразу в своей деятельности несколько направлений одновременно: масонское, официальное, коммерческое (завел винокуренные заводы), развратно-разгульное. Религиозность сочеталась в нем с невероятным сладострастием. В 1783 году в его жизни произошли важные события: он был пожалован в камергеры и возглавил ложу «Сфинкс», входившую в Русскую независимую масонскую «провинцию», так как Великая Национальная ложа прекратила свою деятельность в 1781 году усилиями Екатерины II. Но кн. Г. П. Гагарин не был обойден почестями: в 1786 году он награждается орденом Св. Анны 1-ой степени и получает крест Св. Владимира 2-ой степени. Начало 1790-х гг. — самый мрачный период жизни кн. Г. П. Гагарина, о котором он сам впоследствии вспоминал с горечью, сожалением и покаянием. Известный петербургский масон П. И. Меллисино (1726–1797) после закрытия его ложи Екатериной II организовал в Санкт-Петербурге «Филадельфическое общество» — компанию молодых развратников, занимавшихся регулярно удовлетворением своего самого изощренного сладострастия. Не отставала от столицы и Москва: в Немецкой слободе, в Посланниковом переулке, в доме Годеина, братьями Зубовыми был создан «Еввин клуб», просуществовавший с 1791 по 1793 гг. и закрытый по распоряжению Екатерины II. Там собирались лица обоего пола, в том числе и из высшего света, для совершения «неслыханных» развратных актов. И то и другое заведения посещал князь Г. П. Гагарин и, видимо, даже был одним из активнейших их членов. Правда, после ликвидации императрицей и «Филадельфического общества» и «Еввина клуба» Гагарин не пострадал и даже 2 сентября 1793 года был назначен сенатором. Но здесь над ним нависла новая беда: вино, которое выпускали его винокуренные заводы, было признано некачественным. Гагарин попал в опалу, заводы пришлось закрыть. Долг Гавриилы Петровича, учитывая разгульную жизнь предшествующих лет, достиг по тем временам огромной суммы — 300 тысяч рублей. Новое восхождение по служебной линии князя Гагарина началось при императоре Павле I:5 апреля 1797 года он получает Александровскую ленту, осенью 1798 г. становится генерал-прокурором, в 1799 г. — главным директором Государственного заемного банка и президентом коммерц-коллегии, с 1800 г. — действительный тайный советник, с пожалованием ордена Св. Андрея Первозванного. Судя по всему, Павел I погасил все долги князя Гагарина. Круг деятельности кн. Г. П. Гагарина при Павле I очень широк. Во-первых, как член Совета о составлении законов, созданного в 1799 г. под председательством генерал-прокурора П. Х. Обольянинова, он занимается разработкой нового законодательства Российской Империи, хотя и относится к этой работе скептически. Известны его слова: «В самодержавном правлении, где государь делает что хочет, трудно утвердить законы… сегодня мы поднесем государю, он утвердит, а завтра то же самое отменит»[2 - Русский биографический словарь. М., 1914. Том Гааг-Гербель, с. 61.]. Во-вторых, вместе с тем же Обольяниновым Гагарин занимается развитием шелковичного производства в России. Ими вместе была составлена «Записка о распространении и усовершенствовании шелковичного производства в полуденных губерниях Российской империи» (СПб., 22 февраля 1800 г.), где предлагалось разводить тутовые деревья и шелковичных червей, наряду с Астраханской губернией и Крымским полуостровом, на Украине, в районе Новороссийска и Кизляра, а также на Волге, под Саратовым, чтобы российское шелковое производство, в частности Купавинская фабрика шелковых изделий (казенная), было полностью обеспечено отечественным шелком (на документе рукой Павла I стоит резолюция: «Быть по сему»). В-третьих, как президент коммерц-коллегии он подносит в августе 1800 г. государю прошение знатных купцов, торгующих в петербургском порту, и содействует их желанию о создании Страховой Конторы. И наконец в четвертых, в марте 1801 года вместе с князем А. Б. Куракиным и графом фон-дер-Паленом участвует в подписании договора о дружбе со Швецией. Выбор Павлом I для этих переговоров именно этих людей закономерен: все они имели давние и тесные контакты с влиятельными людьми шведского государства. Уже при Александре I кн. Г. П. Гагарин вошел в организованный новым императором «Совет непременный» (состоял из 12 членов), но в 1802 году ушел в отставку со всех постов и уехал в Москву, а затем поселился — скорее всего, в 1804 году — в своем подмосковном имении Богословском-на-Могильцах (ныне недалеко от ст. Софрино Ярославской ж. д.). II Началом литературной деятельности кн. Г. П. Гагарина, видимо, следует считать переведенную с французского комедию Ж.-Ф. Сен-Фуа «Арлекин в серале» в стиле рококо (1769, без ук. места изд.). Предположительность здесь присутствует потому, что имя переводчика дано в инициалах «К. Г. Г.», но в литературной традиции XVIII века перевод обычно приписывается кн. Г. П. Гагарину. Настоящее же рождение Гагарина как литератора и философа произошло только в 1790-е гг. Интересен круг литературно-философских знакомств Гагарина. Он был в дружеских отношениях с кн. Е. Р. Дашковой, благодаря родственным связям с братьями Никитой и Петром Паниными. Г. П. Гагарин был знаком также с И. Ф. Богдановичем и с А. Н. Мусиным-Пушкиным, хотя знакомство это было скорее случайным. И все-таки нельзя не отметить влияние поэзии Богдановича на стихи Г. П. Гагарина, в частности, на книгу «Эротические стихотворения» (СПб., 1811). Характерно, что эпиграф к книге взят из французского поэта Парни, мастера легкой эротики. Поэзия Гагарина — не без изящества — повествует о нежной, но страстной любви, в стиле модного тогда рококо. Пожалуй, его стихи, как ничьи другие в России, соответствуют этому стилю: Не прибавит знать и слава К милой страсти ничего; Ты души моей забава, Друг ты друга моего[3 - Кн. Г. (Г. П. Гагарин?) Эротические стихотворения. СПб., 1811,с. 15.]. «Гагаринская» поэзия, сочетающая в себе игривость, жеманность рококо с романтическими тенденциями, явилась провозвестником русского литературного романса. И все же основные труды кн. Г. П. Гагарина — философско-религиозные. Они уже давно представляют собой библиографическую редкость[4 - «Акафист, со службою, житием и чудесами, Св. Дмитрию митрополиту и чудотворцу Ростовскому» (М., 1798); «Акафист Св. апостолу и евангелисту Иоанну Богослову» (М., 1798); «Служба преп. Феодосию Тотемскому с житием и чудесами» (М., 1798).]. Говоря о философских и религиозных воззрениях кн. Г. П. Гагарина, нельзя не упомянуть о некоторых людях из его окружения, оказавших на него несомненное влияние. Среди них значатся и выдающийся русский просветитель Н. И. Новиков (отношения с которым у Гагарина, правда, не сложились — сказалась разность взглядов на роль человека в обществе и на роль государства в жизни конкретного человека), — и блистательный мыслитель XVIII в. кн. И. В. Лопухин (1756–1816), родственник жены его сына, автор таких замечательных сочинений, как «Некоторые черты о внутренней церкви» (СПб., 1798) с приложением «Нравоучительного катехизиса истинных франкмасонов» и «Духовный рыцарь, или Ищущий премудрости» (около 1799 и 1810 гг.). Дружил Гавриил Петрович и со многими представителями русского духовенства. Митрополит Платон весьма благосклонно относился к литературно-философским писаниям, а архиепископ Тверской и Кашинский Феофилакт Лопатинский посвятил ему свое сочинение, написанное по латыни, «Зерцало горячайшего ко Господу Богу духа» (М., 1787). Но особенно теплые отношения сложились у Гагарина с дальним родственником жены, игуменом Корнилиева монастыря, старцем Ювеналием Воейковым. С ним он часто встречался и беседовал на различные религиозно-богословские темы. Старец даже преподнес ему два своих стихотворения, напечатанные в 1779 году. В последние годы жизни, проживая в своем имении Богословское-на-Могильцах (1804–1807), что расположилось среди лесов на высоком холме, князь Гагарин написал книгу покаяния «Забавы моего уединения в селе Богословском», в которой изложил свои взгляды на человеческую жизнь вообще и на свою в частности. Его «Размышления», «Письма» и «Сновидение…» представляют собой, с одной стороны, осуждение самого себя в прошлом, с другой, мысли о человеческой сущности и ее соотнесенности с Богом. Каясь за свое сладострастие и похоть, понимая, какое падение он испытал, Гагарин чувствует, что его искреннее раскаяние и любовь к Богу помогают душевному возвышению, и вот он уже пишет о себе почти ритмизованной прозой: «Охотная молитва. — Возвышение духа к Богу. — Умножающаяся вера и надежда. — Некоторое уже к миру равнодушие»[5 - Г. П. Гагарин. Забавы моего уединения в с. Богословском. СПб., 1813, с. 19–20.]. Таков он в конце такой бурной жизни. «Здесь на земле крестом себя смиряешь, а в небесах крестом себя прославишь»[6 - Там же, с. 123.]. Крест Христов для него — есть зерцало священной премудрости. — «Он есть начало и конец науки сокровенной — Божественной»[7 - Там же, с. 22.], т. е. Священного Писания. Все беды человека, все его несчастья и страдания имеют один источник — грехопадение Адама, первородный грех. Именно описанию потерянного Рая, исходу из Него и возвращению в Него посвящено «Сновидение неспящего человека», как бы замыкающее книгу Гагарина. Адам хотел испытать то внешнее, что создано Богом, но от Него отделено, стремился к единению с внешним, и «Великий Бог… наказал человека в самом начале его преступления тем, что попустил ему делать то, чего он желал»[8 - Там же, с. 43.]. Но «Дух Божий отступил от человека, по крайней мере в свойстве благодатном»[9 - Там же, с. 48.], а «человек сохранил в себе микрокосм, соединяющий во уменьшенном виде все черты великого мира, и сим единым ограничился, быв прежде образом и подобием прототипа Слова Божия, в котором не только все миры и сам Богочеловек впечатлен был»[10 - Там же, с. 51–52.]. Вступив на путь единения с внешним, Адам потерял полную связь с Богом и как бы раздвоился. Гагарин разделяет четко понятие Духа и понятие Души: «Дух… источник… наших понятий и рассуждений; душа… источник и место пребывания наших чувствований»[11 - Там же, с. 27–28.]. «Дух есть единствен, прост и неистленен; а душа, напротив, менее проста, более сложна. И будучи перед духом в нижайшей степени существ, может быть разделена и разделением убита не смертию первою, но смертию второю, которая не полагает конца чувствам и существованию, но паче изощряет их к мучению»[12 - Там же, с. 28.]. Но поскольку «все скорби происходят от Бога, или лучше сказать, попускаются им»[13 - Там же, с. 141.], то и искушения можно расценить как проверку человека на духовную прочность, на возможность возврата в Божественное лоно. Гагарин выделяет три вида искушений по восходящей: первое — сладострастием, второе — житейской гордостью, третье (самое страшное) — духовной гордостью. Первый соблазн — соблазн первородного греха (искушение Евой), желание насладиться внешней и конечной плотью (веществом), второй соблазн есть желание быть чем-то или кем-то в мире веществ и существ. По этому поводу Гагарин писал: «Большая часть людей стараются быть значащими в мире сем; а мало таковых, которые учатся быть ничего не значащими в мире. Быть значащим в мире, то есть во Адаме, есть мечта и призрак…»[14 - Там же, с. 138.] Ну а духовная гордость, т. е. презрение к себе подобным и вознесение себя на ангельский престол, выглядит нелепым богохульством, ибо, как отмечает Гагарин, «сколь слаб разум сам собою, когда он по-земному действует…»[15 - Там же, с. 25.] Однако «часто забываемый человеком Бог человека никогда не забывает»[16 - Там же, с. 23.]. В «Сновидении неспящего человека» Гавриил Петрович строит свою дорогу возвращения к Богу и в лоно Рая. И. В. Лопухин писал: «38. Когда начинается истинная работа в нравственности? — Когда человек начнет совлекаться ветхого Адама. 39. Когда она оканчивается? — Тогда, когда ветхий Адам совлечен совершенно» . И рождаться будет «потомство святое чрез плодоносную и чистейшую теплоту любви к Богу, а не так, как ныне чувственными… нечистыми действиями любви плотской»[18 - Г. П. Гагарин. Забавы уединения моего в селе Богословском. СПб., 1813.]. И вернется к нам «свет, потерянный во Адаме…»[19 - Там же, с. 72.] Умер кн. Гавриил Петрович Гагарин в своем имении Богословское-на-Могильцах умиротворенный и просветленный, искренним покаянием замоливший свой грех перед Богом. Похоронили его у стен древнего храма Иоанна Богослова, что находится тут же в усадьбе. Кн. Г. П. Гагарин сам придумал эпитафию себе на надгробный камень, эпитафию, ставшую впоследствии очень популярной: «Прохожий! Ты идешь, но ляжешь так, как я». Но все-таки, стоя у могилы Гагарина, невольно вспоминаешь другие его слова. Из размышлений о смерти: «Одна дорога в здешний мир войтить; но многое множество тех, которыми из оного выходим» . Сергей Сучков КОММЕНТАРИИ «Эротические стихотворения» Кто является автором сборника «Эротические стихотворения» (СПб., 1811) — Г. П. Гагарин или его сын П. Г. Гагарин (1777–1850), — остается неясным. Плавильщиков в «Росписи российским книгам» (СПб., 1820, № 5216) называет Г. П. Гагарина. Ему, уже в наше время, вторит И. А. Рыбаков (см. его книгу «По Радонежской земле», изд. «Культура», 1996, с. 24), а вот Н. Д. Кочеткова в «Словаре русских писателей XVIII века» (Л., 1988, в. 1, с. 191) считает, что автором книги является П. Г. Гагарин. Для последнего утверждения есть свои основания. Поэтому здесь надо сказать несколько слов о сыне Г. П. Гагарина Павле Гавриловиче. Это была фигура замечательная во многих отношениях. П. Г. Гагарин печатался в таких журналах, как «Русский вестник» и «Вестник Европы». Переводил произведения Ж.-П. Флориана, в 1790 году издал с посвящением отцу, кн. Г. П. Гагарину, свой перевод книги Дж. Литтлтона «Опыт чувствительности, или Письмо одного персиянина из Лондона к другому», писал и публиковал стихи. В 1799 году участвовал в итальянском походе А. В. Суворова в качестве его адъютанта (Суворов его высоко ценил). В феврале 1800 года женился на фаворитке императора Павла I А. П. Лопухиной (1777–1805). В конце 1814 года вышел в отставку в чине генерал-майора. П. Г. Гагарин был активным членом масонских лож «Астрея» и «Орел Российский», посещал ложу «Умирающий Сфинкс». В 1831 году он женился во второй раз — на балерине М. И. Спиридоновой. Последние годы жизни кн. Павел Гаврилович Гагарин жил в доме, заселенном им птицами и собаками, среди огромной библиотеки. Кроме сына, у кн. Г. П. Гагарина было пять дочерей. Некоторые из них навсегда остались в истории русской культуры, благодаря кисти выдающегося русского портретиста В. Л. Боровиковского, с которым Гавриил Петрович, по-видимому, познакомился в одной из масонских лож. В 1801 году Боровиковский написал портрет Екатерины Гавриловны Гагариной (в замужестве Долгорукова, 1783–1861), а в 1802 — превосходный парный портрет сестер Гагариных, Анны Гавриловны (в замужестве Головиной, 1782–1856) и Варвары Гавриловны (в замужестве Сигунова, 1781–1808). Елена Гавриловна Гагарина (? -1842) унаследовала от отца имение Богословское-на-Могильцах и владела им до конца своей жизни, проживая в нем и ухаживая за могилой отца (похоронена неподалеку, тут же у стен церкви). Среди подлинных стихов кн. Г. П. Гагарина сохранилось одно, написанное им на французском языке в альбоме Антинга, уроженца Германии, приехавшего в Россию из Польши вместе с А. В. Суворовым в качестве адъютанта последнего. В альбоме 200 силуэтов русских людей, нарисованных Антингом. Среди них силуэт кн. Г. П. Гагарина, под которым сам Гагарин написал следующие стихи: О, тень — свидетельство наличия предмета. Но эта истина всегда с другой не вяжется. Ведь счастья тень, бегущая от света, Несуществующим нам в мире счастьем кажется. (Перевод С. Сучкова) «Гроссмейстер, или падение и возвышение души» Дата смерти кн. Г. П. Гагарина дана по надписи на надгробном камне, хотя в «Русском биографическом словаре» (М., 1914, т. 4) и в «Словаре русских писателей XVIII века» (Л., 1988, в. 1) указан 1808 г. Сергей Сучков notes Примечания 1 Если ты соизволишь улыбнуться на мои звуки, если ты содеешь большее и если моя скромная лира безвольно покоится на твоих коленях, что значит тогда для меня все остальное на земле? Что значит мнение лучших умов и жестокий приговор толпы? Я любовник, я вовсе не поэт. — Парни. Эротические стихи. Книга III (фр.). 2 Русский биографический словарь. М., 1914. Том Гааг-Гербель, с. 61. 3 Кн. Г. (Г. П. Гагарин?) Эротические стихотворения. СПб., 1811,с. 15. 4 «Акафист, со службою, житием и чудесами, Св. Дмитрию митрополиту и чудотворцу Ростовскому» (М., 1798); «Акафист Св. апостолу и евангелисту Иоанну Богослову» (М., 1798); «Служба преп. Феодосию Тотемскому с житием и чудесами» (М., 1798). 5 Г. П. Гагарин. Забавы моего уединения в с. Богословском. СПб., 1813, с. 19–20. 6 Там же, с. 123. 7 Там же, с. 22. 8 Там же, с. 43. 9 Там же, с. 48. 10 Там же, с. 51–52. 11 Там же, с. 27–28. 12 Там же, с. 28. 13 Там же, с. 141. 14 Там же, с. 138. 15 Там же, с. 25. 16 Там же, с. 23. 17 И. В. Лопухин. Нравоучительный катихизис истинных франкмасонов. — В кн. М. Н. Лонгинов. Новиков и московские мартинисты. М., 1867, прилож. к гл. XX. 18 Г. П. Гагарин. Забавы уединения моего в селе Богословском. СПб., 1813. 19 Там же, с. 72. 20 Там же, с. 4.