«На дне» Максима Горького Влас Михайлович Дорошевич «На дне гниют утонувшие люди. В ночлежке живут какой-то барон, прошедший арестантские роты, „девица“, гуляющая по тротуару, спившийся актер, телеграфист, сидевший в тюрьме за убийство, вор, „наследственный вор“, еще отец его был вором и умер в тюрьме. От них смердит…» Влас Михайлович Дорошевич «На дне» Максима Горького Гимн человеку[1 - Впервые – «Русское слово», 1902, 19 декабря, No 349. Печатается по изданию – Литераторы и общественные деятечи. Рецензия опубликована на второй день после премьеры пьесы М. Горького «На дне» (1902), состоявшейся в Художественном театре 18 декабря 1902 г.] «Человек вот правда! Что такое человек? Это не ты, не я, не они… нет! Это ты, я, они, Наполеон, Магомет. Понимаешь? Это огромно. В этом все начала и концы. Все в человеке, все для человека, все же остальное дело его рук и его мозга. Человек! Это великолепно. Это звучит гордо. Человек! Надо уважать человека. Не жалеть, не унижать его жалостью. Уважать надо! Выпьем за человека, барон!»      Сатин. «На дне». 4-й акт. * * * На дне гниют утонувшие люди. В ночлежке живут какой-то барон, прошедший арестантские роты, «девица», гуляющая по тротуару, спившийся актер, телеграфист, сидевший в тюрьме за убийство, вор, «наследственный вор», еще отец его был вором и умер в тюрьме. От них смердит. Бывший барон за рюмку водки становится на четвереньки и лает по-собачьи. Бьющий телеграфист занимается шулерничеством. Девица «гуляет». Вор ворует. И они принюхались к смраду друг от друга. Барон пропивает деньги «девицы», актер пропивает деньги шулера. Вор у них первый человек. – Нет на свете людей лучше воров! – Им легко деньги достаются. – Многим деньги легко достаются, да немногие легко с ними расстаются. Им не смердит друг от друга. Чему возмущаться? Совести? – Всякий человек хочет, чтоб сосед его совесть имел. – Все слиняло, один голый человек остался. Люди, как видите, «конченые». Бывшие люди. Все сгорело. Груды пепла. Но дотроньтесь. Пепел теплый. Где-то под пеплом теплится огонек. Теплится. – У всех людей души серенькие, – все подрумяниться хотят. Вот это «подрумянить душу» и есть человеческое, вечно человеческое, «das ewig menschliches».[2 - Вечно человеческое (нем.).] Барон подрумянивает себе душу тем, что вспоминает, как он «благородно» пил по утрам кофе со сливками, как у него были предки и лакеи. Актер подрумянивает душу тем, что с гордостью произносит «громкое» название своей болезни: – Мой организм отравлен алкоголем! Не просто пьяница, а нечто звучное: – Организм отравлен алкоголем! Звучит «благородно». «Девица» читает благородные романы. Где все самая возвышенная любовь и самопожертвование. И воображает себя на месте героинь. И верит этому. Телеграфист произносит «необыкновенные слова»: – Органон… Транс-цен-ден-тальный. – Надоели мне, брат, все человеческие слова. Все наши слова надоели. Каждое из них слышал я, наверное, тысячу раз! Глупы эти люди, не правда ли? И румяна у них грошевые? И вдруг эти «серенькие души» вспыхивают ярким румянцем. Не румянцем грошевых румян. А настоящим, человеческим румянцем. Что случилось? В ночлежку пришел старик бродяга Лука. И раздул пламя, которое таилось под грудою пепла. И из этой груды грязи, навоза, смрада, отрепьев, гнусности, преступления вызвал человека. Человека во всей его красоте. Человека во всей его прелести мысли и чувства. Как случилось такое чудо? Лука не проповедник. Лука суетливый старикашка, он говорит забавно и наивно. Но каждое его слово сейчас же переходит в дело. Он проповедует делами, и в этом, как в толстовском Акиме[3 - …как в толстовском Акиме… – Аким – персонаж пьесы Л.Н. Толстого «Власть тьмы».], его сила. Лука с полицейской точки зрения – темная личность. С нашей – обыкновенный: – Потерял всякую нравственную брезгливость. Он входит со словами: – Мне все равно. Я и жуликов уважаю. По-моему, ни одна блоха не плоха. Все черненькие, все прыгают. Лука полон веры в человека. – А как ты думаешь, добьются люди правды? – Да уж раз взялись, – как же не добиться. Люди добьются. Мира будущего человеку бояться нечего: – Ты, Анна, не бойся. Ты неба не бойся. Преставишься ты, и скажет Господь: «Приведите ко мне Анну. Я эту Анну знаю. Эта Анна много страдала, много мучилась в жизни. Отведите Анну теперь на покой. Пусть Анна отдохнет». У Луки религия человека. Всегда во всем у него прежде всего «человек». На него, когда он был сторожем, напали с топором беглые каторжники. Он «осерчал за топор». Из ружья нацелился. – Бросай топор. Наломай веток. Пори друг друга по очереди. Зачем на человека с топором кидаетесь! Они падают на колени перед направленным на них дулом. – Покорми нас. Мы с голода. Лука кормит их, берет к себе. Беглые живут у него до весны, работают, весной прощаются и уходят бродяжить: – Славные люди. Эта любовь к человеку ведет его, и ведет правильно, даже там, где он, как в тумане, ничего не понимает. Спившийся актер старается припомнить стихотворение: – Самое любимое стихотворение! Я всегда его со сцены читал! Забыл! Забыл! И это, казалось бы, непонятное для Луки горе сразу находит в его сердце самый настоящий, человеческий отклик. – Как не понять? Легко ли! Даже самое любимое для человека забыть! «Девица» рыдает: – Верно это, все верно написано! Со мной это было! Со мной! Студент он был. Гастошей звали! Барон хохочет: – А в прошлый раз звала Раулем! – В лаковых сапожках он был! С бородкой! Лука слушает с сочувствием. – Гастошей, говоришь? В лаковых сапожках? Скажи, пожалуйста! «Религия человека», который он весь пропитан, инстинктивно подсказывает ему: – Здесь, в этих мечтах, самое дорогое для человека. «Религия человека» подсказывает Луке, что какому человеку сейчас нужно. Болен человек, – его надо отвести на воздух. Умирает человек, – его надо успокоить, чтоб не боялся. Убить человек хочет, – ему нужно как-нибудь невзначай помешать. Актер в отчаянье: – Отравлен алкоголем. Лука рассказывает ему о больнице, где от этого лечат. Есть такая больница: – Только приходи! Узнаем, где, – и иди. Он ничего не проповедует. Он суетится и делает. Он говорит делая. Он и говорит и делает весело, с шутками, поет песни. Ему, полному «религии человека», светло и радостно. Он в храме своего божества. Кругом столько людей. И каждому можно помочь. Для него нет ни дурных, ни плохих, ни ужасных, ни страшных. Для него есть люди. Просто люди. Только люди. И оттого он со всеми одинаков. И оттого он весел, говоря с человеком. – Что-то я тебя не знаю! – говорит ему мрачно городовой. – А других-то людей разве всех знаешь? – весело шутит с ним Лука. – В моем околотке всех. – Ну, так это, значит, оттого, что не вся земля в твоем околотке. Лука начинает песню. – Не вой! – останавливает его один из ночлежников. – А разве не любишь, когда поют? – Люблю, когда хорошо. – А я, значит, плохо? Скажи, пожалуйста! А я думал, хорошо. Всегда вот так-то. Человек думает, что хорошо делает. А другим-то видать, что плохо. И перестает петь. Потому что он не может стеснять человека. Не может нарушать прав человека. Не может доставлять неприятности человеку. Как на светлом пиру, он и в ночлежке. Потому что кругом есть люди. К вору относились все как к вору. Барону кололи глаза: – Барином был! «Девице» говорили только: – Ты кто? Ты вот кто! Актеру: – Ты пропойца! Телеграфисту: – Шулер, – и больше ничего. И вот пришел человек, который отнесся к ним, как к людям. Только как к людям. Увидел в них людей. Только людей. К каждому подошел: – Человек. Что этому человеку сейчас нужно? И что для этого человека сейчас сделать? – Человек! И от этого обращения «человек», дремавший человек проснулся и поднялся во всей гордости своей, во всей своей прелести мысли и чувства. Как видите, и чуда здесь никакого не было. Лука не создавал здесь человека. Человек здесь был. Человек спал. Человек проснулся. И только. И только душа его, вместо грошевых румян, залилась, зарделась настоящим, человеческим румянцем. И страшно, и радостно, и гордо было пробуждение человека. Актер не захотел больше жить среди грязи, смрада, падения и удавился. Вор готов было бросить свое воровское дело: – Мне с детства твердили: вор, воров сын. Я и говорил: я и покажу, какой я вор. И показывал. Теперь человек в нем потребовал человеческого к себе отношения. – Относись, – говорит он любимой девушке, – ко мне по-человечески, и я человеком буду. И когда Сатин, бывший арестант, шулер, в ночлежном дому, поднялся со своим тостом: – Выпьем за человека, барон! Вы, зритель, почувствовали, что он, бывший арестант, шулер, ночлежник, выше вас в эту минуту и умственно и нравственно. Потому что в вас человек спит, а тут человек встал, поднялся во весь свой рост, во всей красоте мысли и чувства. Кто пробудил эти мысли? Кто заставил эти умы и чувства работать? Лука. Солнце заглянуло в ночлежку. И пол залился солнцем, и веселые зайчики заиграли по стенам. И все стало радостно. И много-много всего осветило солнце. И светлы стали закоулки душ. Что из этого получилось? Ничего. Ничего реального. Девица пойдет на тротуар. Иначе ее из ночлежного дома прогонят. Васька Пепел, отсидев в остроге, опять воровать примется. Что ж ему другое делать? Сатин, после монологов: «человек, это звучит гордо», – будет шулерничать по-прежнему. Жизнь этого требует. Жизнь так сложилась, что они не могут быть иными. Только разве удавиться, как актер. Ничем не кончилось, ничем не могло кончиться. В жизни ничто не кончается ничем. Жизнь идет, идет, идет кругом, как колесо! Но среди беспросветного мрака была минута, – когда ярко светило солнце. Но по щекам бледным, исхудалым, мертвым, – была минута, – разлился яркий, живой, горячий, радостный румянец. Мгновенье! Будь благословенно! Ты было прекрасно. Что принесла несчастным эта «религия человека». Спросите у религиозного человека: – Можно ли, прочитав молитву, освободиться ото всех грехов? Он вам скажет: – Надо всю жизнь изменить и молиться. – Значит, прочитать молитву бесполезно? Не нужно? – Нет. Нужно! Нужно! Нужно! Пусть даже среди грехов, на одну минуту в сердце человека воскреснет Бог! И наполнится душа его Богом! Значит, в этой душе живет Бог! Это важно! Это нужно! Это важнее! Это нужнее всего! Без этого нельзя! На минуту проснулся человек. Во всей своей человеческой прелести, во всем своем человеческом совершенстве. И дивное зрелище неописанной красоты представилось нашим глазам. Под грязью, под смрадом, под гнусностью, под ужасом, в ночлежке, среди отребьев: – Жив человек! Это пьеса – песнь. Это пьеса – гимн человеку. Она радостна и страшна. Страшна. Видя «на дне» гниющих, утонувших людей, вы говорите своей совести: – Что ж! Они уж мертвые. Они уж не чувствуют. Вы спокойны, что бы с ними ни делалось. И вот вы в ужасе отступаете: – Они еще живые! notes Примечания 1 Впервые – «Русское слово», 1902, 19 декабря, No 349. Печатается по изданию – Литераторы и общественные деятечи. Рецензия опубликована на второй день после премьеры пьесы М. Горького «На дне» (1902), состоявшейся в Художественном театре 18 декабря 1902 г. 2 Вечно человеческое (нем.). 3 …как в толстовском Акиме… – Аким – персонаж пьесы Л.Н. Толстого «Власть тьмы».