Дайте стройбату оружие
Виталий Александрович Антонов

Владимир Новиков








Жили-были в соответствии с воинской присягой, прославленные анекдотами, воины военно-строительного отряда. А дальше – наши армейские товарищи "проваливаются" в 1941 год. И что выпадет на долю попаданцев из стройбата, мы пока не знаем сами.







ПРОЛОГ


Весенняя вахта 2013 года, для поискового отряда "Фронтовые дороги" как-то не задалась. Нескончаемые дожди мешали работе. Мы возненавидели свои промокшие куртки и сырые, облепленные глиной берцы.

В коротких промежутках между дождями, на нас набрасывались зудящие, голодные комариные стаи. Вечером в отрядном шатре и ночами в палатках, они жрали, независимо от выпадения осадков, невзирая на последние достижения химии и биохимии в виде разнообразных отпугивающих репеллентов.

Но ни комариный ад, ни глина, ни вода, скопившаяся на глинистых полях и в торфяных лощинах, не бесили поисковиков так, как современные, высокотехнологичные металлодетекторы, купленные за большие кровные рубли. Отсыревшая электроника начала дурить самым дурным образом.

Пришлось вернуться к первоистокам поисковой техники и дециметр за дециметром, изредка ударяя в осколки, соржавевшие каски и противогазные коробки, колоть чавкающий от сырости грунт металлическими щупами в надежде, что щуп отзовется глухим стуком наконечника о кость не погребенного защитника Родины.

Иногда ожидания оправдывались и мы находили останки красноармейцев, погибших в начале октября 1941 года при прорыве из Вяземского кольца вражеского окружения.

На душе было мерзопакостно и обидно от того, что здесь остатки наших дивизий, повинуясь приказу, пытались пробиться к Можайской линии обороны, чтобы прикрыть собой беззащитную столицу и гибли под огнем немецких пулемётов, танков и артиллерийских батарей.

Впрочем, гибли не все. Некоторым выпадало простое солдатское счастье выжить в этом аду, чтобы сложить свои головы на несколько дней позже, дорого продав врагу свои жизни. Об одном таком бое группы бойцов, вырвавшихся из окружения и почти сутки сражавшихся против немецких пехотинцев и немецких танков, мы услышали от местной старушки.

Помнила бабушка поле с двумя сожженными немецкими танками, покрытое мёртвыми немцами. Помнила, как снесли деревенские жители тела наших молоденьких солдат в неглубокую воронку и присыпали землёй. Рассказала, что воронка та была на горочке у перекрёстка дорог, возле корявого дуба.

На следующий день, с утра пораньше, тремя машинами, мы отправились на место давнего боя.

Вот высотка в оспинах заросших воронок и осыпавшихся окопов. Берём щупы и начинаем проверять воронки возле старого дерева. Железные щуры натыкаются на железо. Мы копаем землю, нашпигованную маузеровским и мосинским настрелом – стреляными немецкими и русскими гильзами, вытаскиваем на свет осколки снарядов, мин, бомб и куски танковой брони.

Я подхожу к ложбинке, скрытой под зелёными молодыми побегами иван-чая, втыкаю щуп и слышу характерный глуховатый стук. Проверяю грунт немного влево, немного вправо. Везде тот же глухой стук. Дерево, железо, камень, скрытые в земле, отзываются иначе.

— "Нашел!" – кричу я товарищам.

Все подходят, кидают рюкзаки в кучу, втыкают щупы рядом с рюкзаками, берут лопаты и мы по два человека в раскопе, сменяя друг друга, начинаем вскрывать воронку. Вот и почерневшие за семьдесят лет кости. У одного из погибших – по "шпале" на истлевших синих петлицах, но что-то тут не так.

Непонятки!

Бойцы обуты в кирзовые сапоги, которых просто не было в 1941 году. У офицера в кобуре ржавый пистолет, системы Макарова. Не "ТТ", не наган, не пресловутый трофейный "Люгер", а именно послевоенный "Макар". Через пару минут находим в земле остатки военного билета с датой выдачи – "1980 год". В билете фотография с погнившими краями, а на фотографии…

Мне кажется, что я схожу с ума…

С фотографии на меня смотрят лица салабонов моего отделения. Я ушел на дембель, они остались служить в рядах анекдотами – прославленного стройбата…

Что произошло? Что происходит? Криминальный "лежак"?

Без ментов тут не обойдется…

— Прикапываем, говорю я парням. Мы присыпаем кости десятисантиметровым слоем земли и уезжаем в базовый лагерь.

Там я захожу в свою палатку, вытаскиваю из полиэтиленового пакета походный ноутбук, втыкаю мобильный модем, вхожу в "Одноклассники", в сообщество "Войсковая часть 63581" и отправляю всем, служившим после меня однополчанам один и тот же текст: "Что Вы знаете о судьбе Мамакина, Александрова, Островского, Иванилова из третьей роты?".

Первые ответы начинают приходить через минут тридцать. Они похожи друг на друга и ничего не объясняют по поводу сегодняшей находки.

— "Третья рота погибла во время аварии на "Объекте…"

Наверное, я сойду с ума!






Часть первая: ЧРЕЗВЫЧАЙНОЕ ПРОИШЕСТВИЕ





Через три часа после Ч.П.


Светало.

Со стороны болот тянуло промозглой сыростью и терпким растительным тленом. Тяжелый туман низко стелился над седыми от утренней росы травами, над глянцевыми, зарослями черники и мелким ракитовым кустарником, буйно росшим по берегам небольших болотных озёр.

Оранжевый диск солнца медленно выплывал из-за высоких сосновых боров, окрашивая их в багряный цвет, напоминавший окровавленные человеческие тела. Холодное солнце ещё не грело сырую землю, а только высвечивало укромные уголки дремучего векового леса совсем недавно погруженного в леденящий мрак. Косые тени от высоких деревьев, словно щупальца гигантского осьминога, тянулись по бетонке, пытаясь догнать старый "УАЗ", громыхавший раздолбанной подвеской на стыках дорожных плит, и мерзкими отростками прилепить к себе эту зеленую, дребезжащую железом машину.

— Меня к вам подполковник послал, — докладывал полусонный водитель, молодой белобрысый парнишка с погонами ефрейтора. — В часть уже стало начальство съезжаться. Много чужих. Хорошо, что я вас, товарищ капитан, быстро нашел. Ваша жена сказала, что на дачу уехали. Подполковник просил доставить вас немедленно!

— Что там у вас приключилось? Почему такая срочность?

— Не знаю, товарищ капитан, меня дежурный по части разбудил. Говорит: гони срочно по приказу подполковника домой к начальнику особого отдела и адрес дал мне. Вот на бумажке записан. Я даже умыться не успел, — водитель протянул капитану Азаренкову мятый тетрадный листок в клетку, на котором рукой подполковника Авсеенко был записан его домашний адрес.

"Ну, надо же такой подлянке случиться, — думал с досадой Азаренков. — Второй день в отпуске и тут достали. Говорил жене, что вчера надо было в Пицунду уезжать, так нет: на дачу загляни, прибери всё там перед поездкой. Заглянул! Прибрал! Вот тебе и отпуск, вот тебе и отдых у моря. Что там у них приключилось такого, что даже отпускников выдергивают?"

— Всё-таки справедливость есть на свете и счастье возможно, — сказал он вчера жене, нехотя отправляясь на дачу. — Мы едем в отпуск вместе, заметь – впервые за последние пять лет.

Как всё хорошо у них получалось на этот раз. Жене дали отпуск в то же время, что и ему. Детей они неделю назад благополучно проводили к бабушке в деревню, кошку и собаку на месяц определили к брату жены, поставили, так сказать, на братово довольствие. Даже горшки с цветами, над которыми больше всего дрожала жена, перенесли к соседям, наказав, чтобы те не забывали поливать растения, алоэ, герань, комнатную розу, распустившуюся несколько дней назад маленькими, величиной с напёрсток, нежно-розовыми бутонами.

В Пицунду собрались ехать на недавно купленной "копейке", заодно мечтали посмотреть на страну из окна собственного автомобиля. И вот – нате вам!

Если бы ему ещё вчера предсказали такое развитие событий, он бы решил, что над ним издеваются. И вот долгожданному отпуску, похоже, наступил полный кирдык. В своих предчувствиях капитан редко когда ошибался. Такова судьба чекиста – надо жить интуицией, а потом уже холодным расчётом.

У КПП части на бетонной площадке стояло полтора десятка чёрных "Волг" с московскими и владимирскими номерами и примерно столько же зелёных армейских "УАЗов". От только что подъехавших машин, в сторону штаба поодиночке и небольшими группками тянулись помятые ранним пробуждением люди с озабоченным выражением на лицах.

Капитан Азаренков с трудом пробился через галдящую толпу офицеров и гражданских, плотно забивших узкий коридор штабного корпуса. Коридор шевелился людской массой как растревоженный муравейник. Многие офицеры, завидев особиста, здоровались с ним, в ответ Азаренков кивал тем головой и плечиком-плечиком протискивался к командирскому кабинету. По роду своей службы капитан знал всех офицеров не только в лицо, но и по имени-отчеству, мог на память сказать о каждом что-то из его биографии, запечатленной строками личного дела. Капитан знал об этих офицерах всё, даже то, о чём они сами порой не догадывались. Гражданских, выделявшихся черными костюмами среди военных, особист видел впервые и удивился тому, каким образом они попали в расположение части. Открывая дверь кабинета командира военно-строительного отряда – подполковника Авсеенко, он услышал за спиной обреченное:

— Хана, наверное, Филиппову и его пацанам!

В командирском кабинете сидели трое: сам хозяин – убитый бессонной ночью подполковник Авсеенко, задумчиво разглаживавший свои пышные будённовские усы, слегка подернутые на кончиках дымкой седины, вечно хмурый и недовольный всем на свете начальник штаба майор Шалатонов и всегда бодрый, излучающий, как казалось Азаренкову, искусственные энергию и оптимизм замполит части капитан Смирнов.

— Разрешите, товарищ подполковник, — прогудел особист.

— Проходи, Пётр Анисимович, садись, — Авсеенко указал взглядом на свободный стул у окна.

Докладывал Шалатонов:

— Третья рота капитана Филиппова проводила отделочные работы в подвальных помещениях Объекта и оказалась в самом эпицентре взрыва, вернее внизу его. Где сейчас находятся его люди и он сам нам неизвестно.

— В котором часу прогремел взрыв на Объекте? — спросил подполковник.

— По нашим данным в два часа ночи.

— А что там – в этих подвалах? — осведомился замполит, и с хитринкой посмотрел в сторону Азаренкова.

Подполковник нервно передернул плечами, раздражаясь неуместности любопытства замполита и вопрос, не получив ответа, сам собой завис в воздухе. О том, что это за подвалы даже чекист Азаренков имел смутное представление. Объект был засекречен и допуска на его территорию никто из части не имел, только по отдельным репликам знакомых чекистов Азаренков судил, что на Объекте были вовсе не подвалы, а огромные подземные бункеры, растянувшиеся на десятки километров в разные стороны. Разговоры на эту тему, да ещё при начальнике особого отдела могли стоить замполиту карьеры.

Но Азаренков, чувствуя ответственность момента, не придал словам замполита особого значения и доложил командиру ВСО, дополняя информацию начальника штаба.

— Перед тем, как зайти к вам, товарищ подполковник, я на минутку заглянул в свой кабинет и позвонил коменданту Объекта. Он сообщил, что полчаса назад взвод химразведки подошел по лабиринтам подвала к самой двери бункера, в котором должна была находиться рота, но дверь бункера оказалась запаянной изнутри под действием каких-то высоких температур, она до сих пор горячая, сейчас предпринимаются усилия её разрезать или… взорвать. Ни трупов, ни останков тел вокруг Объекта не найдено. Какая там сейчас обстановка никто не знает. И что самое удивительное, вместе с ротой капитана Филиппова бесследно исчез чекист, сопровождавший роту на Объекте. Комендант сообщил, что их рации замолчали ровно в два часа ночи. Сейчас на Объекте ждут комиссию из Москвы. Самолёт уже в воздухе. И ещё… Все, находящиеся в этот ночной час на Объекте, слышали взрыв, видели яркую вспышку в виде многоцветной радуги над полигоном. Произошло что-то абсолютно непонятное! Похоже, что-то в подземном бункере случилось.

— Мне по ВЧ сообщили, — озабоченно поведал собравшимся подполковник, — к нам едет Устинов.

Ни для кого из сидящих в кабинете офицеров не было тайной, что одним из засекреченных научно-исследовательских институтов, находящихся в непосредственной близости от Объекта, руководил сын министра обороны.

Ещё до этого чрезвычайного происшествия маршал Устинов, по заданию Политбюро два раза приезжал на Объект с инспекционными проверками и, естественно, заглядывал в институт к сыну, а заодно и в войсковую часть.

Какой здесь поднимался шухер накануне приезда Министра обороны СССР Устинова, вспоминать смешно. Вдоль бетонки натыкали мачт с красными флагами, покрасили казармы, КПП, шлагбаум на въезде, снежные отвалы вдоль дорог и тротуаров по шнурке выравнивали вертикально и горизонтально и в ширину, придавая им четкую геометрическую форму двухступенчатой террасы.

Вот, наверное, американцы ржали, наблюдая эту мышиную возню со своих спутников. Похоже, что на этот раз к приезду министра обороны такого шика не будет. Не до очковтирательства сейчас, не до потёмкинских деревень – о деле надо думать.

— Кто эти гражданские? — мотнул головой в сторону коридор Азаренков.

Подполковник ответил:

— Из Академии наук, из обкома партии, из ГРУ, словом те, у кого имеется на руках пропуск в нашу часть. Да, забыл, несколько человек из политуправления округа приехали.

— А эти-то что тут забыли? — удивился чекист. — Как быстро узнали!

Капитан бросил прямой взгляд на замполита, тот опустил голову, не выдержав дуэли взаглядки.

"Выслуживаешься, замполит, перед своими, — недобро подумал особист. — Надо бы к тебе, Славик, повнимательней приглядеться".

Азаренков откровенно недолюбливал замполита части и всех вместе взятых политработников, но следуя КГБэшным принципам, помалкивал. "Бездельники, — думал иногда комитетчик, — прочитают один раз в неделю политинформацию, оформят стенд к празднику и болтаются по части без дела, да ещё и без мыла каждому в ж… лезут. И ведь не отмахнешься, попробуй – сразу столько на тебя дерьма выльют, отмываться замучаешься. Про боевых комиссаров и политруков я не говорю, те первыми, как политрук Клочков с 28 панфиловцами, во время войны вставали в атаку и вели за собой солдат. Герои! А этот "гусь" (так про себя Азаренков называл замполита части) разве встанет под пули. Обосрётся сразу. Уж лучше бы вместо них, как в царской армии, должность полкового попа ввели. Тот хоть на исповеди солдатскую душу мог успокоить".

— Надо бы им, этим нашим незваным гостям, сказать, чтобы на плац вышли, — продолжил разговор начальник штаба, — а то в коридоре уже дышать нечем.

— Уже предлагал, — сказал Авсеенко, — не уходят, черти, ждут новостей, хотят всё услышать первыми. Да так даже лучше, пусть здесь толкутся, через час подъем, нечего среди солдат панику устраивать из-за скопища начальства.

"Можно подумать, что бойцы не увидят скопище машин у КПП", — подумал чекист и встал:

— Разрешите идти, товарищ подполковник?

— Давай, Пётр Анисимович, занимайся там по своей линии, а мы тут оборону держать будем. Что узнаешь – немедленно докладывай.

— Есть! — сказал чекист и вышел в душный коридор.

Добравшись до своего кабинета, Азаренков закрылся на ключ изнутри, чтобы не беспокоили, и стал думать…

От гарнизонного КПП до Объекта, так условно назывался закрытый полигон на котором испытывали секретное оружие, по свеженастланной бетонке не более десяти километров и это единственная дорога, по которой можно добраться через болота до Объекта. Военно-строительный отряд, которым командовал подполковник Авсеенко, находился примерно в километре от Объекта и от отряда до Объекта или же в гарнизон тоже все ходили или ездили по этой бетонке.

Объект, окруженный со всех сторон непроходимыми болотами и густыми сосновыми лесами, окруженный забором и обтянутый по периметру колючей проволокой под током, с земли был неуязвим. С воздуха Объект надежно маскировали от вражеских спутников-шпионов и высотных самолетов-разведчиков, недоступных советским ракетам, унылые типовые строениям, напоминавшие свиноводческий комплекс. Правда, в американской разведке работали далеко не дураки. Разглядывая снимки, сделанные со спутника, там сразу задались вопросом: зачем в глухом лесу строить свиноводческое хозяйство? Да ещё войсковая часть рядом? А когда вокруг объекта появилось несколько административных зданий, возведенных военными строителями, все сомнения окончательно отпали. Русские что-то затеяли в этом глухом углу среди непроходимых топей.

Об этом непрестанно думал капитан Азаренков. Тревожно было на душе у комитетчика. От знакомого ГРУшника из "Аквариума" он узнал, что в Москве полгода назад арестовали двух капитанов-ракетчиков из их военного округа, завербованных иностранной разведкой, для которых по линии его ведомства уже готовился допуск на Объект. Проспали чекисты шпионов, хорошо хоть разведчики из ГРУ подстраховали. Через два месяца во Владимире под подозрение контрразведки попал майор-артиллерист, настойчиво интересовавшийся работами, ведущимися на Объекте, а спустя несколько недель после ареста майора, краснопогонники подстрелили в лесу любопытного охотника, пытавшегося пролезть под колючкой первой полосы ограждения Объекта. В рюкзаке охотника были найдены портативный радиопередатчик и капсулы с образцами грунта.

Азаренков верил в то, что его подопечные к взрыву непричастны, а в том, что это была именно диверсия, опытный чекист почти не сомневался. Но это не его забота. Лично его уже через час, максимум через два, начнут таскать мордой по спискам личного состава вверенной части. А может и порвут его, как Тузик грелку, если выяснится, что кто-то из части разгласил секретную информацию. Враз напомнят ему о замятой от начальства неудавшейся попытке массовой драки между "стариками" и новобранцами, о пьяных выходках офицеров и прапорщиков части, о неуставных отношениях в ротах и многое-многое другое, к чему он, вроде, особого отношения и не имеет, но разве докажешь, что ты не верблюд. Высокие инстанции будут проверять каждого офицера, прапорщика, каждого сержанта и рядового, начиная от их прабабушек, даже прапрадедушек и заканчивая последними часами, минутами жизни каждого перед взрывом. Но начнут, пожалуй, с третьей роты, которая сейчас замурована наглухо в подземном бункере. Замурована ли?

Капитан Азаренков мог запросто попасть под горячую руку начальства и тогда майора, которого ему вот-вот должны были дать, не видать как собственных ушей. И ведь обиднее всего то, что сам он нигде не засветился, свято исполняя главный принцип контрразведчика:

Увидел – молчи.

Сказал – не пиши.

Написал – не подписывай.

Подписал – откажись

Азаренков открыл сейф, нашел ячейку с документами третьей роты и вытащил из пачки первую попавшуюся под руки папку. Раскрыв папку, он прочитал на первой странице личного дела: "Рядовой Мамакин Вячеслав Иванович, тысяча девятьсот пятьдесят девятого года рождения, русский, из семьи рабочих. Отец трудится шофером в СМУ номер 5 города Кустаная, мать – ткачихой первого разряда на камвольно-суконном комбинате. Рядовой Мамакин В. И. морально устойчив, от общественных нагрузок не уклоняется, комсомолец, до призыва в армию пел в школьном хоре. Рост сто восемьдесят шесть сантиметров, вес восемьдесят три килограмма, размер головного убора пятьдесят девятый, кандидат в мастера спорта по греко-римской борьбе….".

Читая личное дело рядового Мамакина, капитан прервался на минутку, чтобы глотнуть холодной воды из граненого стакана и его взгляд, скользнув по перекидному календарю на стене, задержался на цифре 22.

"Ё-моё, сегодня же двадцать второе июня! — сокрушенно покачал головой чекист. — Прямо как в то утро сорок первого года!"

Вода, стремительно пробежав по пищеводу, тяжело, утробно булькнула в голодном желудке и капитан, решительно выбросив из голову пугающие параллели, углубился в аналитическую работу.

Солнце за окном его кабинета уже во всю ивановскую жарило ребристые плиты плаца, предвещая непростой, нервный и жаркий на события день.




За двадцать часов до Ч.П.


— Рота, подъем! — заорал во всё горло дневальный от тумбочки из центра казармы.

Славка Мамакин кубарем скатился с верхнего яруса. На нижних кроватях, даже не пошевелившись, дрыхли после ночной пьянки деды, для которых команды подъем не существовало, они просыпались только к началу развода. Завтрак им в постель приносили салабоны – вроде Славки.

Из дедов проснулся только Ренат Габидуллин, маленький, вёрткий и злой татарин, который вот уже месяц доставал Славку придирками: то он медленно просыпается, то подворотничок серый, то сапоги плохо начищены.

На гражданке Славка одной левой вмиг бы размазал этого прыща о стенку, да так, что и косточек не найдешь, а здесь нельзя. Деды дружные, соберутся, сбегутся толпой из соседних казарм, запинают до смерти, ещё и другим ребятам из-за его борзоты достанется.

Пытались переломить новобранцы ситуацию в части, да попытка провалилась. Когда через неделю после курса молодого бойца одного из их призыва дед попытался заставить стирать свои носки, то по казармам побежали посыльные собирать ребят для отпора. Новобранцы решили драться с дедами стенка на стенку. Силы были примерно равными: их человек двести пятьдесят и дедов столько же. Дембеля, скорее всего, впрягаться не стали бы – они уже о доме думали, сладкие сны видели, даже сливочное масло не ели, как и положено за сто дней до приказа. Черпаки и полугодки в их части призывались из разных регионов и были неорганизованными, зашуганными, они ни к тем, ни к другим не решились бы примкнуть. Драться с дедами договорились после отбоя на асфальтированной площадке за хозблоком.

На стройке ребята отыскали целую груду обрезков арматуры и спрятали недалеко от хозблока. Деды тоже вооружились чем могли: обрезками труб, железными прутьями, черенками от лопат, самодельными ножами. Но за час до грандиозной драки в часть, из гарнизонной комендатуры, неожиданно нагрянули "рексы" с собаками, автоматами и штык-ножами, примчались две пожарных машины и драка расстроилась. "Рексами" в гарнизоне называли комендантский взвод, который денно и ношно рыскал по частям, дорогам, лесам, вылавливая "самоходчиков" и дезертиров. Солдаты их боялись и ненавидели. Худо было тому, кого они ловили и отвозили на гарнизонную губу. Даже знаменитые Алешинские казармы не могли похвастаться такими зверствами, которые творились у местных "рексов". А командовал "рексами" майор Аппель. Одна фамилия говорит о многом. Славка никогда не видел этого Аппеля, но всегда представлял его почему-то в гестаповской форме.

Всю ночь особист Азаренков вызывал к себе каждого воина и заставлял писать объяснения: из-за чего хотели драться, чем хотели драться, кто зачинщик и так далее, и тому подобное. Хорошо хоть Азаренков не дал этому делу широкой огласки, весь сор остался в недрах ВСО и даже на губу к "рексам" никто из солдат не попал в тот раз.

Ну а потом уже сопротивляться дедовщине стало просто поздно и бесполезно. Гражданский дух свободомыслия, гордости, чести улетучился безвозвратно. Ему на смену пришла рабская покорность, вызванная тяжелым каждодневным трудом на стройке, когда многие новобранцы мечтали только о том, чтобы после изнурительного трудового дня поскорее услышать команду "отбой" и, укрывшись одеялом с головой, впасть в спасительный сон. Многие ребята из Славкиного призыва поникли духом, кого-то, кто был послабее морально и физически, деды сильно зачмырили, зафуценили до неузнаваемости и практически превратили в послушных своей воле исполнителей.

Как-то Славка, когда был дневальным, нечаянно подслушал в казарме разговор командира роты с одним из самых злых, жестоких дедов их взвода по прозвищу Фикса. Командир говорил Фиксе, уезжая вечером домой.

— Смотри тут, на вас, своих помощников, казарму оставляю. Чтобы без всякого мордобоя, увечий и другого криминала ночь прошла. На остальное глаза закрою. В моё отсутствие в казарме должен быть порядок. Если что случится, сам знаешь, что я с тобой и твоими друганами сделаю!

И тогда Славка понял, что дедовщина активно поощряется сверху, самими командирами, где уж тут салабонам справиться с нею. Это как в тюрьме, где зэками, с разрешения администрации, командуют смотрящие или воры в законе, что, впрочем, одно и тоже. Только теплилась в сознании у каждого, даже самого зачмырённого салабона, великая надежда, что он сам скоро станет дедом и тогда уже послужит как человек. А пока, ты салабон, терпи как можешь такую жизнь и мотай на ус науку выживания в агрессивной армейской среде. Тюремный принцип "никого не бойся, ничего не проси, никому не верь" здесь действует безотказно, как и там – за колючкой.

Мамакин долго недоумевал, каким образом он умудрился попасть в стройбат, ведь зрение у него сто процентов, слух отличный, серьезных травм не имеет, силёнок столько – хоть ещё кому взаймы давай. Даже случалось, что мастеров спорта на лопатки клал на тренировках. Да что тут говорить. Вон его одноклассник Валера Михно, мастер спорта по лыжам, прошлогодний чемпион области, тоже попал вместе со Славкой в стройбат, в одном отделении проходят службу. А ребята из корейского посёлка, что под Кустанаем, где много лет культивируется бокс, они – то как сюда угодили? Среди этих пацанов каждый второй кандидат в мастера спорта или перворазрядник по боксу. Нет, были, конечно, и среди Славкиного призыва странные люди. Например, рядовой Искаков, похожий на homo sapiensa в начальный период эволюции человечества. Длинные руки у Искакова свисают ниже колен, взгляд бессмысленный. Всю дорогу, пока их везли сначала в поезде, потом в крытых брезентом "УРАЛАХ", Искаков беспрестанно плакал. Родители от него отказались, когда Искакову было чуть больше года. Его забрала бабушка в глухой аул и воспитывала до восемнадцати лет. А перед призывом внука в армию она тяжело заболела. И вот она лежит в больнице, а внука везут в неизвестном направлении. Славка жалеет казаха, успокаивает, как может.

В поезде и в кузове "УРАЛА" заставлял его чуть ли не силком есть и пить. Или вот другой казах – Ислямов. Тот здорово косит двумя глазами: левый у него смотрит вправо, правый строго вверх, и когда разговариваешь с этим солдатом, кажется, что Ислямов тебя совсем не видит. Но таких мало. В их роте только двое таких. А в основном все здоровые, крепкие ребята.

Откуда было знать Славке, что покупатель из стройбата приходится кумом местному военкому, и тот по просьбе стройбатовца, немного нарушив инструкцию, подобрал для кума самых крепких парней, а чтобы уж совсем не борзеть, разбавил сильную команду, которую впору отправлять в десантуру или в морпехи, несколькими доходягами вроде казахов Искакова и Ислямова.

Им не говорили, куда везут от железнодорожной станции на армейских "УРАЛАХ". Везли ночью. Через дырки в брезенте пацаны видели только густой темный лес, тянувшийся бесконечной стеной по обочинам узкой дороги, да яркие звёзды на небе, которые тускло освещали унылые места.

— Куда угодно, только бы не в ВВ, — сказал кто-то сдавленным голосом в темноте кузова.

О внутренних войсках, о краснопогонниках, подумали тогда все и у каждого в голове мелькнула нерадостная мысль: " Зэков сторожить везут". Но их привезли не к прожекторам, не к колючей проволоке и сторожевым вышкам ИТК, а в ВСО, и кто-то из будущих воинов, кто был помудрей и поопытней остальных, от души порадовался такому исходу…

Между тем рота окончательно проснулась. Бойцы выбегали на зарядку, строились в колонну по двое, и скоро по бетонке застучало множество тяжелых сапог.

После зарядки и водных процедур старшина повёл роту на завтрак. Перед столовой рота остановилась.

— Приготовиться к приёму пищи, — скомандовал старшина и бойцы, выполняя команду, дружно согнули в локтях руки.

— В столовую, слева по одному, бегом марш!

Солдатские сапоги дружно застучали по железным ступенькам крыльца и через две минуты вся рота сидела за длинными солдатскими столами.

— К приёму пищи приступить!

После завтрака рота проследовала к плацу на развод, только несколько бойцов выскочили из строя и побежали к казарме, они несли пайки для дедов.

Славка бежал первым, за ним едва поспевал длиннорукий и сутулый как дед-лесовик Искаков.

Деды уже проснулись и лежали на разобранных кроватях прямо в сапогах, начищенных, с вечера, салабонами до зеркального блеска.

Славка отдал пайку Ренату и собрался было догонять роту, но его задержали. Нужно еще красиво и по быстрому заправить кровати дедов.

В это время в другом конце кубрика старослужащий Вася Киселёв, воспитывал Искакова:

— Боец, кель манда, ко мне!

— Что ты сказал? — спросил с усмешкой его сосед по кровати младший сержант Шевяков.

— Да, вроде, по ихнему это "бегом ко мне", а может "от меня", кто их разберет, — стушевался Киселёв.

— Скорее – "ко мне", — вставил третий дед по кличке Хохол, родом из Кривого Рога, подключившийся к воспитательному процессу. — Потому что обратная команда "от меня" по ихнему звучит – "от манды кель".

Деды дружно заржали на удачную шутку.

Валявшийся на кровати Ренат Габидуллин, отсмеявшись и желая продолжить веселье, позвал Славку:

— Мамакин, нагнись, скажу что-то.

И едва Славка пригнулся к постели татарина, как тот врезал ему сапогом по челюсти.

Славка, уклоняясь от удара, резко дернул голову вверх и с силой впаялся затылком в острое ребро верхнего яруса. Из глаз, как бенгальские огни, брызнули искры и в голове помутилось. "Наверное раскроил себе черепушку", — обеспокоился Славка и провел по затылку правой рукой. Кость была цела, только ладонь испачкалась липкой кровью, которая тонкой струйкой потекла по шее к подворотничку гимнастёрки.

Довольный произведенным эффектом, Ренат радостно загыгыкал, обнажая гнилые зубы, а Славка подумал: "Вот если бы сейчас была война, я бы тебя, татарская морда, убил в первой же атаке выстрелом в затылок, и только потом уже на фрицев бросился". Мамакин читал, что такие случаи во время войны имели место быть.

— Рота, смирно, — заорал испуганный дневальный.

Мимо кубрика пробежал озабоченный и удивлённый боец с красной повязкой на правом рукаве "Дежурный по роте", выполняя на ходу сразу три действия: поправлял красную повязку на рукаве, подтягивал ремень и застегивал верхнюю пуговицу на гимнастёрке.

Вася Киселёв осторожно высунул из кубрика в длинный коридор свою белобрысую голову и резко убрал её обратно.

— Пацаны, залёт у нас! Филиппов в роте, — прошептал он поспешно заправляя свою кровать. Остальные деды тоже в мгновение ока застелили свои кровати (мастерство не пропьешь – видно, когда они были молодыми, их обучили этому делу очень хорошо), и уже подпоясывались ремнями, а младший сержант Шевяков недоверчиво пробасил:

— У него же сегодня выходной.

Дежурный по роте докладывал, что за прошедшие сутки в роте чрезвычайных происшествий не произошло, а сам потихоньку косил глаз в сторону их кубрика.

Ренат Габидуллин с перекошенным от испуга лицом протянул Славке своё белоснежное вафельное полотенце.

— Мамакин, вытри быстрей кровь и пилотку, пилотку на затылок надень.

Славка замешкался и Ренат с материнской заботой вытер с его шеи и затылка кровь, спрятал окровавленное полотенце под свой матрац и бережно надел Славке пилотку на затылок.

Габидуллин понимал, что если Филиппов увидит сейчас кровь, то Ренату непременно придётся летать от стенки к стенке по тесной каптёрке, а потом два месяца ходить на самые тяжелые работы с синими рёбрами и опущенными почками. Других методов воспитания личного состава, да ещё касаемо неуставных отношений в роте, связанных с явным рукоприкладством дедов, старший лейтенант не признавал и деды, зная это, искренне боялись своего ротного. Боялись и уважали одновременно, так как Филиппов никогда никого не закладывал начальству и творил справедливый, честный, по его понятиям, суд самочинно и непремннно с помощью крепких кулаков.

Сегодня ранним утром капитана срочно вызвали на работу, и он подъехал как раз к началу развода. На вопрос, почему такая спешка, сказали – в штабе у майора Шалатонова спросишь, — чем очень сильно заинтриговали командира роты.

На развод ему сегодня можно было не идти, и Филиппов заглянул в свою казарму.

Застав врасплох в расположении роты окончательно обнаглевших дедов и двух салаг, капитан не на шутку рассвирепел.

— Злоупотребляете моим доверием, суки! — орал он на опустивших головы дедов, выстроившихся в небольшую шеренгу в коридоре казармы. — С сегодняшнего дня будете неделю сортиры в части чистить и полы каждый день драить за молодых. Сам лично прослежу. Сгною вас, ублюдки, на мытье полов.

— А вы что тут делаете? — уставился он на Славку и Искакова. — Бегом марш на плац.

Командиру роты необходимо было выпустить пар за сорванные выходные и причина нашлась сама собой, но сначала надо было заглянуть к начальнику штаба, узнать в чём там дело.

Со стороны плаца грянула бравурная музыка духового оркестра. Ребята Серёги Скрыника играли "Марш славянки" и это означало, что инструктаж закончен. Роты уходили с плаца под звуки старинного марша на работы, проходя строевым шагом мимо трибуны, на которой стояли со строгими лицами, прислонив ладони к козырькам фуражек: пышноусый командир ВСО Авсеенко, начальник штаба Шалатонов и замполит части Смирнов. Так проходило каждое утро, за исключением воскресенья. Духовой оркестр был гордостью части и находился под патронажем самого Авсеенко, тот не доверял оркестр даже замполиту. Руководил оркестром постоянный залётчик, пьяница, бабник хохол Серёга Скрыник, которого Авсеенко, за его пьяные похождения по соседним деревням, уже сто раз намеревался отправить на губу в комендантский взвод, но замены Серёге не было, оркестр должен был играть каждое утро, и подполковник из последних сил терпел талантливого музыканта. Без Скрыника оркестр развалился бы за неделю.

Шесть рот, как широкая, извивающаяся изгибами русла река, вырулили с плаца к КПП части, миновав полосатый шлагбаум, людская масса выплёскивалась на бетонку, ведущую к двум огромным административным зданиям строящихся секретных научно-исследовательских институтов и уже там, на бетонке, растянувшись на несколько сотен метров, дробилась на многочисленные ручейки подразделений – взводов и отделений. Начинался очередной трудовой день, который редко когда обходился без производственных травм, ушибов, а то и увечий военнослужащих.

После развода Филиппов постучал в дверь начальника штаба.

— Разрешите, товарищ майор!

Шалатонов привстал из-за стола, поздоровался за руку.

— Проходи, капитан. Тут вот какое дело. Сегодня ночью пришел запрос из Москвы. Из нашей части на Объект надо отправить роту бойцов. Допуска почему-то пришли на тебя и твоих солдат. Но это вопросы к нашему особисту, который уже второй день в отпуске. Так что, прости за сорванные выходные. Сам понимаешь: дело серьезное и кроме тебя я с ротой никого не могу туда отправить. Что будете делать на Объекте никто не знает. С собой просили ничего не брать кроме сухого пайка. Поэтому твоя рота сегодня работает до обеда, потом отбой до ужина. После ужина самостоятельно выдвигайтесь к Объекту, там вас будут ждать. Вот возьми пропуска, — начальник штаба протянул Филиппову толстую стопку ламинированной плотной бумаги, на которой поверх водяных знаков на машинке были напечатаны фамилии его бойцов, указывались номера военных билетов каждого из солдат, и даже были закатаны под плёнку чёрно-белые фотографии бойцов его подразделения.

"Ничего себе Москва работает, — удивился командир роты, разглядывая свою фотографию на пропуске, — когда успели всё сделать? Почему моей роте выпала такая честь?"

Ему самому стало любопытно, что же там, на этом Объекте находится? В допуске стояло время: с восьми вечера сегодняшнего дня и до восьми утра следующего. Надо было готовиться к ответственному заданию.






За восемнадцать часов до Ч.П.


Нигде нет такого бардака, как в армии. Благодаря беспорядкам, царящим в войсках за ширмой мнимого порядка, наша армия непредсказуема и непонятна потенциальным врагам, а, следовательно, непобедима.

Эта неоспоримая житейская истина копошилась в голове капитана Филиппова, перебиравшего в ротной канцелярии пропуска на объект.

Черт подери тех, кто готовил эти пропуска без его ведома! Допуск был дан на весь личный состав роты, на девяносто девять человек. Видимо и объем работы рассчитан на сотню молодых и энергичных рук. А у него в подчинении, настоящих работяг – раз, два и обчелся…

Четыре десятка здоровых пацанов в хозяйственном сброде, то есть в хозяйственном взводе числится.

Придется идти к заместителю командира по хозяйственной части, в ножки ему кланяться, чтобы получить высочайшее соблагоизволение и взять на Объект забуревший воинский контингент в виде сапожников, парикмахеров, портных, кладовщиков, банщиков, свинарей, санитаров, дезинфекторов, электриков и шоферов. Выпрашивать у замполита Смирнова его подчиненных – завклуба, художника, библиотекаря, киномеханика, почтальона, а также музыкантов духового оркестра и вокально-инструментального ансамбля. Цыганить у начальника штаба Шалатонова, отвыкших от физической работы, писарей, табельщиков, курьеров, а также, дежурных по штабу и по контрольно-пропускному пункту.

Поваров ему конечно не отдадут. Поварам за ночь нужно харч на шесть рот приготовить. Комбат своего личного водителя не отдаст, а вот остальных…

Капитан Филиппов задумался, улыбнулся от нежданно-накатившего счастья и, словно в голубых, ласковых морских волнах, утонул в радужных мечтах и ехидных мыслях о том, как после всех предстоящих своих унижений перед своими командирами и начальниками он отловит весь этот хозяйственный сброд по кабинетам, каптёркам, будкам, дежуркам, гаражам, свинарникам, складам и поведет на объект, собирая по пути, из многочисленных строительных бытовок и вагончиков, всех числящихся в роте, но не подвластных ему колерщиков, заправщиков, геодезистов, сторожей, нормировщиков и экспедиторов.

Офицер-строитель Филиппов, всеми фибрами своей закаленной души, недолюбливал, почти ненавидел этих образованных, ответственных, опрятно-одетых, исполнительных, шустрых, сообразительных разгильдяев.

Хозсброд был особой, не предусмотренной воинскими уставами, прослойкой армейской иерархии между сержантским и офицерским составом.

Они, простые военные строители, подчиняющиеся непосредственно заместителям командира части, контролировали все материально-продовольственные ресурсы военно-строительного отряда, организовывали внешний глянец и жизнеобеспечение воинской части.

К ним обращался капитан Филиппов, когда хотел приобрести для своей семьи пару баночек тушенки, упаковку мыла, рулон портяночной фланели или канистрочку краски.

Это они, стригли капитанскую голову, ушивали галифе, топили парилку, наливали борщ, предупреждали о гарнизонных проверках и изредка отвозили пьяного Филиппова или кафельную плитку и паркетную доску, похищенные со стройки, к нему домой.

Пользуясь услугами хозсброда, ротный всегда немного заискивал и испытывал внутреннее унижение, прекрасно осознавая, что обидевшийся на него воин может испортить его прическу, отказать в куске свежатины для шашлыка на природе с девицами или семьей, сославшись на отсутствие излишков, или просто плюнуть в тарелку.

Упрется воин рогом и не даст ему линолеум для ремонта квартиры, своевременно не предупредит о приезде в часть старшего офицера, дежурящего по гарнизону, или припишет часть выполненных ротой строительных работ, другому подразделению…

Осознавая свою значимость и независимость, воины хозвзвода спят до завтрака, вне строя ходят в столовую, не появляются на политических занятиях и на вечерних проверках. Половина из них вообще не приходит в казарму ночевать. Спят в своих, одним им известных закутках. И слава Богу, потому что иногда ночуя в роте, телевизор после отбоя смотрят, да курят, лёжа в кроватях…

Капитан Филиппов запихнул пропуска в планшет и уверенно направился к Авсеенко, которого увидел в штабном коридоре.

"Товарищ подполковник, разрешите обратиться", —— почти прокричал капитан, приподнявшись на цыпочках и по-граждански махая в воздухе рукой, для привлечения внимания комбата, окруженного заместителями и толпой незнакомых штатских лиц, в однотипных тёмных костюмах.

Опасаясь непубличных вопросов, комбат, словно атомный ледокол "Арктика" сквозь льды, направился к своему кабинету, раздвигая могучим телом присутствующих официальных лиц.

Филиппов проследовал за ним, как караван по чистой воде и закрыл дверь кабинета.

— Чего тебе ещё?

— Проблема, товарищ подполковник. Согласно решению Москвы и подготовленным пропускам, на объект необходимо направить всю роту, включая хозяйственный взвод.

— Слава Богу, я уж думал что стряслось. Забирай этих бездельников. Пускай хоть ночь потрудятся ради повышения обороноспособности страны. Уводи всех, кроме работников столовой и моего водилы Вани Соца.

Авсеенко снял трубку и позвонил:

— Шалатонов, уточни с Филипповым, кого он берёт на объект из заступающих в наряды и реши вопрос с заменой. Даю двадцать минут, и жду тебя в кабинете. Действуйте!

Капитан Филиппов вовсе не собирался показывать бойцам хозвзвода свою скрытую неприязнь и изгаляться над ними в роли безжалостного командира-самодура.

Как бы ни смотрели, свысока, строевые офицеры на офицеров из стройбата, но они не обладают и половиной талантов, необходимых для службы в ВСО.

В строевых частях всё просто: "Встать, равняйсь, смирно, кругом марш, бегом, об исполнении доложить, в караул заступить, заступить в наряд по кухне, рота отбой, рота подъем, оправиться, строиться, приступить к приёму пищи, приступить к чистке оружия…" И так изо дня в день, из года в год. Тоска!

И бегают там вымуштрованные солдатики выполнять приказы безоговорочно, четко, в соответствии с уставами и инструкциями. Бегут день, бегут другой, бегут год, бегут второй и так до самого дембеля. Один раз на учения съездят, два раза из пушки выстрелят. Тоска!

А в стройбате офицер это и командир ответственный, и пахан грозный, и отец справедливый, и дипломат по части получения фронта работ, и коммерсант по продаже на сторону "лишних" строительных материалов.

А воины в стройбате капризные, упрямые, изобретательные. Их нахрапом не возьмешь. Они плевать хотели на офицерские звания и погоны. С ними нужно по-человечески обращаться, по справедливости хвалить или наказывать, лишнего не требовать, спуску не давать, своей слабинки не показывать, борзых и наглых бойцов через колено ломать и бдить, бдить, бдить за вверенным личным составом, если не хочешь геморроя на всю свою голову.

Солдата в стройбат страна послала не вытягиваться перед щеголеватыми офицерами, а работать до потери пульса, строя военные города, ракетные точки, аэродромы и другие многочисленные важные, но непонятные объекты.

Капитан Филиппов был толковым офицером военно-строительных войск. Поэтому, он решил, что изобразит душевного батю, расскажет роте и конечно всему хозяйственному сброду, что Родина доверила именно им сделать что-то важное на объекте, что на выполнение задания им отводится всего восемь часов, что пока они не сделают порученное Родиной, не будут ни сидеть, ни кушать, ни спать.

То есть, должны действовать в соответствии с лозунгом плаката, красующегося на стене клуба: "План – закон, выполнение плана – долг, перевыполнение честь! Не выполнив сменного задания, не уходи с объекта!".

Филиппов покажет солдатам личные пропуска – невиданные прежде произведения полиграфического искусства и пояснит, что такие документы выдаются только прошедшим детальную проверку в органах государственной безопасности и что после такой проверки, на гражданке, им широко откроются двери в любые секретные организации и службы.

Обычные, правильные военные строители охотнее работать будут, а рядом с ними и хозсброд попотеет!

По приказу командира роты дежурные по штабу – ефрейтор Володя Бердников, получивший звание за безупречное исполнение обязанностей и младший сержант Юрик Островский, самолично вписавший свою фамилию в приказ о присвоении сержантских званий, начали обход мест обитания воинов хозяйственного сброда.

Работников клуба Юрик нашел в музыкальной комнате, расположенной за сценой. Пристроившись вокруг раскаленного самодельного электрического ТЭНа, клубари в полном составе потягивали из солдатских кружек парящий чай и с хрустом грызли куски сахарного рафинада.

— Александров, Камарзин, Филонов, через час общий сбор и построение в казарме. Все работаем в ночную смену, на Объекте. Приказ комбата.

После этого, Юрик взял с тарелки самый большой кусок сахара. Засунул его за щеку и ушел на склады. Завклуб Витька Александров, обжигаясь кипятком, допил чай и три раза грохнул кулаком о стену.

Услышав через стену привычный сигнал, Серёга Скрыник – ярый самовольщик, организатор и руководитель духового оркестра проснулся, намотал портянки, натянул сапоги, подпоясался, потер виски, прогоняя похмельный синдром, прикрыл затылок малоразмерной пилоточкой и заглянул в музыкалку.

— Чего будите? Знаете же, что всю ночь в самоходе был.

— Знаем. Только вот вина плодово-выгодного, тобой обещанного, не видим. Ладно, вино за тобой. А сейчас поищи своих дударей и Борю Шнейдермана. Пусть он тоже собирает всех своих вокалистов и дует с ними в роту. Скоро построение. Придётся вспоминать жизнь салабонскую и всю ночь вкалывать на Объекте. Да, вот ещё что, пускай Борька, салабон вчерашний, мухой слетает к Ване Земану на склад и затарится там всем необходимым, пока другие к Ивану не набежали и не напугали его своими заявками и московскими аппетитами.






Около семи часов до Ч.П.


"Рота, равнение напра-во, рав-няйсь! Смир-на!" – скомандовал старший сержант Коля Яценко, построивший солдат по распоряжению капитана.

Солдатские головы синхронно мотнулись в одну сторону, возвратились на место и замерли – подбородки приподняты, взгляд вперёд. Руки по швам. Пятки – вместе, носки сапог раздвинуты на положенную ширину.

Что бы там ни говорили о стройбате люди, не знающие стройбата, но трёхнедельная муштра по программе "курса молодого бойца", строевые смотры, ежедневные разводы и полугодовая казарменная, круглосуточная, безжалостная школа стройбатовских "дедушек" делали из воинов мабуты неплохих строевиков.

Яценко, заученным приёмом, щелкнув кованными каблуками, выполнил поворот налево и рубанув три чеканных строевых шага докладывал: "Товарищ капитан, третья рота для развода на работы построена. В строю восемьдесят восемь человек. Больных и отсутствующих по неизвестным причинам нет. Командир первого взвода, старший сержант Яценко".

— Вольно.

— Рота, воль-на! — повторил старший сержант.

Расслабленно-шевельнувшийся строй смотрел на ротного командира, ожидая дальнейших действий командира – что он сделает, что скажет, а Филиппов смотрел на солдатский строй и подбирал слова.

И вдруг Филиппов понял всю мелочность своих недавних планов и приготовленных высокопарных слов для этих, по сути, ещё совсем мальчишек…

Ему вспомнилась старая пожелтевшая фотография, бережно хранимая его отцом.




За двадцать пять лет до Ч.П.


На фотографии, сделанной 12 января 1955 года, среди армейских товарищей, стоял в строю его отец – молоденький военный строитель рядовой Ваня Филиппов.

В тот день десант строителей, под командованием лейтенанта Игоря Денежкина прибыл в дикую казахстанскую степь на место будущего Байконурского космодрома.

Десанту приказали построить железную дорогу для подвоза строительных материалов и баллистических ракет.

Единственным приютом стройбата стали брезентовые армейские палатки. А зима выдалась снежная, вьжная и морозная. Шаг за шагом, разгребая снег, скалывая смёрзшийся чернозем, насыпая и трамбуя железнодорожное полотно, укладывая шпалы и рельсы, строили ребята железнодорожную ветку.

Ослабевшие и надорвавшиеся от непосильного труда воины, переводились на "лёгкий" труд. Перед ними стояла задача заготовить несколько тысяч кубометров речного льда, соорудить из него огромный склад и обсыпать сооружение опилками. В том леднике, знойным летом 1955 года будут храниться сотни тонн мяса и других необходимых продуктов.

В марте, по построенной железной дороге начали прибывать эшелоны, до отказа забитые воинами стройбата, которых сразу из вагонов отправляли на работы.

Одновременно строился военный городок, стартовые площадки для ракет и сверхсекретный город для десяти тысяч персонала космодрома.

От песчаных суховеев воспалялись глаза и скрипел песок на зубах. Сорокоградусная жара, обилие ядовитых змей, каракуртов, скорпионов, фаланг и тучи комаров сводили с ума. Сотни тысяч сусликов и тушканчиков разносили чуму. Целые роты стройбатовцев заболевали холерой и гепатитом.

Зимой на смену летнему аду приходили сорокоградусные морозы и снежные бураны…

Через две зимы, через две весны стартовый комплекс полигона был готов для испытания боевых ракет и для запуска ракет в космос, а рядовой Ваня Филиппов поступил в военно-строительное училище.

За последующие двадцать лет армейской службы, многое довелось повидать полковнику Ивану Филиппову.

Видел он, самую страшную трагедию Байконура, которая случилась 24 октября 1960 года. Тогда при подготовке ракеты, обнаружили неполадки в системе управления контроля и подачи топлива. Ракету нужно было снимать со стартовой площадки, сливать топливо и устранять неисправности, но это не устраивало главнокомандующего ракетных войск, маршала Митрофана Неделина.

Маршал сел на стул в семнадцати метрах от ракеты и начал показывать "пример личного бесстрашия". В 18 часов 45 минут, за 30 минут до планируемого запуска, произошел несанкционированный пуск двигателя второй ступени.

Пламя пожирало все на своем пути. По площадке, орущими факелами, метались горящие люди.

За двадцать секунд сгорели восемьдесят четыре человека – генералы и офицеры, сержанты и рядовые солдаты, научные сотрудники и сам маршал. Еще сорок девять человек получили тяжелые ожоги.

Информация о трагедии была засекречена. Однако, смерть маршала Неделина и других высших чинов утаить сложно. Поэтому, обнародовали версию о их гибели в авиационной катастрофе.

Ещё, ровно через три года, 24 октября 1963-го, случилась вторая трагедия. За день до этого в ракетной шахте по неосторожности пролили керосин. Его пары пропитали все помещение.

Расчет под командованием лейтенанта Щербакова спустился в шахту. Лейтенант стал менять перегоревшую лампу. От электрической искорки вспыхнули пары керосина, превращая помещение в адскую камеру сгорания. От лейтенанта стались лишь обгорелые каблуки его сапог. Вместе с ним заживо сгорели еще семь солдат и офицеров.

В 1975 году на Байконуре ждали президента Франции Жоржа Помпиду. "Заиндевевшая" ракета стояла на старте, а через предохранительные клапаны из нее испарялся жидкий кислород.

Одуревшие от переизбытка кислорода и ожидания, солдаты-первогодки стартового расчета решили позабавиться. Они начали поджигать нитки, имеющиеся в запасе, согласно правилам, у каждого военнослужащего. В парах кислорода, нитки горели, словно бенгальские огни. А потом, на солдате вспыхнула гимнастерка. Товарищи бросились тушить друга и сами загорелись. Шесть живых факелов заметались по площадке. Двоих успели спасти, четверо сгорели заживо. Но пожар разгорался все сильнее, пламя начало подбираться к ракете. Руководитель старта приказал произвести запуск. Ракета успела взлететь, и сотни жизней были спасены.




Ещё раз, около семи часов до Ч.П.


Постоянно напоминал отец капитану Филиппову: "Ты отвечаещь за жизнь солдат. Родина и матери доверили тебе своих сыновей. Береги солдатскую жизнь. Заботься о солдатах, как о своих детях, но и не миндальничай с ними, ибо, как установлено опытным путём, "Куда солдата ни целуй – везде задница"!

"Боже, — мысленно произнес Филиппов, — ведь мы ничего не знаем о том, что творится на Объекте и что мы должны там делать. Для чего нас туда посылают?!"

Вдруг кто-то большой и важный, в очередной раз, решил сделать из этих пацанов, подопытных кроликов.

Господи, спаси! Спаси и сохрани их! Дай, Господи, им шанс вернуться домой живыми и здоровыми!

Рота смотрела на капитана и не знала про его неумелое обращение к Богу, про молитву командира. Солдатам казалось, что Филиппов оценивает их внешний вид на предмет длины волос, свежести воротничков, ушитости "хэбэшек", надраенности сапог.

Рота была молода и жизнерадостна.

Солдаты надеялись, что сегодня им посчастливится узнать ради чего, вот уже несколько лет, солдаты их части, замерзают зимой, падают от тепловых ударов летом, зарабатывают грыжи, и искривления позвоночников, таская, словно древнеегипетские рабы, сотни тонн кирпича, бетона, древесины и земли.

Узнают, зачем они кормят здесь комаров, а сами терпят голод и мордобой.

Может быть, все тяготы и лишения их армейской службы слишком малы и ничтожны по сравнению с той пользой, которую они приносят своей стране?

Желание прикоснуться к тайне, спрятанной за заборами Объекта было таким сильным, что они с радостью услышали команду: "Первый взвод, прямо, остальные напра-во, на объект, ша-гом марш!".

Первый шаг четко, второй – дружно, третий слаженно, а дальше привычным армейским шагом, рота шагала по своей родной и ненавистной части.

Третья рота почти в полном составе, поужинав вместе со всеми, затарилась сухим пайком и вышла в ночную смену. В центре колонны молодые солдаты тащили коробки с армейским сухпайком и деликатесами, взятыми хозяйственным взводом на продовольственном складе. В ассортимент деликатесов входили килограммовые банки голландской ветчины, отечественные консервы скумбрии в собственном соку, кусковой сахар, пара пачек чая и пшеничный хлеб. Никогда ещё третья рота так не харчевалась, и все с благоговением посматривали на хозяйственников, идущих в общем строю.

Почтальон Геник Камарзин прижимал к животу заполненную тремя литрами водки резиновую грелку, спрятанную под "хэбэшкой".

Шли всё той же бетонкой, по которой уходил сегодня утром на работу их ВСО. Только теперь на дороге не было так многолюдно и суетно. Впереди колонны и сзади неё шли солдаты с красными флажками, обозначая авангард и арьергард воинского подразделения. Впереди всех в кожаных офицерских сапогах, сшитых на заказ у знакомого сапожника во Владимире, бодро вышагивал старший лейтенант Филиппов, уже совсем примирившийся с потерей выходных и теперь с наслаждением вдыхающий прохладный вечерний воздух, наполненный ароматами иван-чая, медуницы, кашицы, цветущих луговых трав и резким, дурманящим запахом болотного багульника и придорожных черёмух.

Черёмухи, росшей по лесным опушкам в этих местах, было столько, что по весне, в надвигающихся сумерках, под косыми солнечными лучами казалось, будто в лесу выпадал свежий снег, отдающий в синеву с оттенками розового и голубого цвета, лежащий глубокими сугробами у подножия зеленых хвойных гигантов.

По кюветам, глубоким бочажкам и придорожным лужам надрывно орали огромные жабы, раздувая крупные, в пупырышках жабры, а на верхушках высоких берез, словно огромные грачиные гнезда сидели жирные тетерева-петухи, совершенно не боявшиеся людей, идущих по дороге.

И среди этой идиллии совсем не верилось, что совсем близко отсюда находится один из самых тайных полигонов на земле, чья неукротимая энергия, если её бесконтрольно выпустить на волю, может в один миг стереть в черный порошок, в седой пепел половину земного шара вместе с этими вот жабами, хвойными лесами, просторными полями и душистыми лугами, с этим дурманящим голову разнотравьем и тонким ароматом цветущей черемухи. Прямо в пасть к этому невиданному и потому казавшемся очень страшным зверю шло сто человек в гимнастерках ВСО и пилотках с красными звёздами.

Шагать до Объекта было ещё прилично, Филиппов, отгоняя от себя нахлынувшую вдруг волну тревоги и какого-то дурного предчувствия, крикнул.

— Рота, запе-вай!

Мамакин шел в первой шеренге, одноклассник Валера Михно из второй шеренги попросил:

— Слава, давай нашу любимую.

И Мамакин, приноравливая строевой шаг под слова, запел:
		Кто может сравниться с Матильдой моей,



		Сверкающей искрами черных очей,



		Как на небе звезды осенних ночей!







		Все страстною негой в ней дивно полно,



		В ней все опьяняет,



		В ней все опьяняет и жжет,



		Как вино.








Солдаты уже знали начальные слова, Мамакин пел эту совсем не строевую песню не впервые, и дружно подхватили:
		Она только взглянет, —



		Как молнией ранит,



		И пламень любви



		Зардеет в крови;







		Она засмеется



		Иль песней зальется…








Если бы кто кроме их роты в тот вечерний час услышал необычную песню, он, наверное, решил бы, что в лес из города приехал оперный театр – так необычно звучала ария из оперы П. И. Чайковского "Иоланта" исполняемая под строевой шаг в этом глухом краю.

"Ну, артисты, — восхищался командир роты, — и работать, и петь, и воровать мастаки. Особенно этот Мамакин. Надо подумать, может командиром отделения его назначить. Солдаты его уважают, тянутся к нему. Да и голова у парня неплохо работает".

А Славка пел оперную арию и вспоминал, как он сегодняшним утром едва не отомстил Ренату Габидуллину за свой затылок, разбитый в казарме о верхний ярус кроватей.




За пятнадцать часов до Ч.П.


Утром их взвод на десятом этаже административного здания занимался отделочными работами. Салабонов загнали под самый потолок, который в огромном зале находился на высоте пяти-шести метров от пола. В этом сыром от свежей штукатурки помещении ещё не успели вставить окна и сквозняки гуляли по сотням квадратных метров словно ветер на море. Славка залез на самый верхний ярус железных строительных лесов и штукатурил потолок. Раствор ему подавали снизу в вёдрах, он затаскивал на верхотуру тяжелое ведро привязанное к толстой верёвке, и там, на шаткой площадке, сооруженной из перекинутой доски-сороковки, выливал цементный раствор в большую бадью. Работа спорилась.

Деды работать не желали. Кто-то из них пошел в лес собирать чернику и голубику, кто-то раздобыв старенький бушлат, дремал в прохладном углу. По залу ходили человек пять старослужащих, подгоняя штукатуров и маляров из числа молодых.

Среди таких ярых командиров оказался Ренат Габидуллин, затылок которого Славка всё время видел под своими лесами. И тогда у него созрел план. Как только Габидуллин в очередной раз оказался под Славкиными лесами, Славка чуть сдвинул бадью с раствором к краю площадки. Славка уже видел, как тяжелая бадья летит вниз и плющит в кровавую лепешку голову ненавистного татарина. Но в последний момент что-то помешало Славке осуществить свою задумку, и он поспешно подтянул бадью на прежнее место. "Нет, так не годится, — думал Мамакин. — Начнётся следствие, выяснят, что Славка имел на Габидуллина большой зуб, наверняка кто-нибудь расскажет следователю или военному дознавателю о сегодняшнем конфликте в казарме и тогда доказать, что бадья упала случайно, будет очень тяжело. Надо выждать момент, когда у Славки будет железное алиби и его никто не сможет обвинить тогда в убийстве татарина".

Мамакин допел арию до конца и замолчал, было слышно как стучат по бетонке покованные нержавейкой солдатские каблуки. Ренат Габидуллин шагал замыкающим в последней шеренге. После утреннего перепуга он уже давно пришел в себя и уверовал в то, что родился под счастливой звездой, хотя его нет-нет да посещали беспокойные видения. Пять месяцев назад он во время самохода за водкой попал в лапы к рексам и отсидел на губе пять суток. За разбитую голову Мамакина ему могли дать больше, а на губу он больше попадать не хотел. Габидуллин вспомнил, как он через пять суток вернулся с губы и едва дошел до казармы. Болело всё: рёбра, почки, ломило суставы, кружилась голова. Сам чернявый, Габидуллин, казалось, превратился чуть ли не в негра. Грязные, чуть обмороженные руки тряслись. Одним словом, на губе Ренату было не сладко. Начиная с раннего утра их будили и выгоняли на зарядку, на небольшом пятачке перед корпусом гарнизонной комендатуры они превращались в верховых лошадей – "рексы" ездили на их спинах по плацу наперегонки, устраивали азартные соревнования, кто победит в скачках. Ренат два утра подряд возил на хребте огромного ефрейтора "рекса" и чуть не сорвал себе спину, а за то, что Ренат отставал от остальных "рекс" ефрейтор бил его пудовым кулаком по почкам. После зарядки штрафникам давали наскоро проглотить несколько ложек холодной каши без мяса и гнали на гарнизонные работы – чистить солдатские нужники. Даже ночью штрафники не высыпались. Их то и дело поднимали с деревянных нар без матрасов скучающие дежурные, устраивали им "отбой – подъем" по горящей спичке, с теми, кто не успевал занимались до утра индивидуально. На губе сидели танкисты, связисты, краснопогонники, автобатовцы, но больше всего здесь было представителей мабуты.

Даже в тот период, когда он был салабоном, Ренат не испытывал такого унижения и стресса, как на гарнизонной губе. А в салагах Ренату досталось ох как не сладко.




За полтора года до Ч.П.


Их привезли, что называется, в чистое поле. Вернее, это было не поле, а лесная поляна среди болот, на которой стояло несколько дырявых палаток.

Пьяный лейтенант выстроил их на грунтовой дороге и прокричал.

— Здесь, на этом месте вам предстоит построить казармы для военно-строительного отряда, проложить бетонную дорогу, протянуть теплотрассу, связь. Вам повезло, что прибыли вы не на пустое место. До вас вот этим воинам выпала незавидная участь ночевать, мерзнуть в палатках, греться у лесных костров, не мыться по нескольку недель подряд, терпеть неудобства и сырой климат. Вот кому достались все тяготы службы, — лейтенант показал на угрюмых, заросших щетиной солдат, которые сгрудились у палаток и с интересом наблюдали за новобранцами. Ренату на миг показалось, что ледяные глаза этих обмороженных минувшей зимой, изможденных, озлобленных неустроенностью быта солдат вспыхнули кровожадным волчьим огнём.

— Но они сделали главное, — продолжал выкрикивать лейтенант, стоя перед двумя сотнями новоиспечённых солдат, — к этой весне они расчистили площадку под казармы и к осени вашими руками здесь должны быть построены шесть казарм, штаб, столовая, клуб, водокачка, баня. Времени на раскачку нет, завтра вам выдадут инструменты, разделят по ротам и отделениям, каждой роте поставят конкретную задачу. Пока вами будут руководить сержанты и прапорщики. А сейчас прием пищи и отдых до утра.

— Разойдись…

Утром на грузовой машине привезли инструмент: штыковые и совковые лопаты, тяжелые ломы, острые заступы, брезентовые рукавицы и работа закипела. Уже через неделю на бывшей лесной поляне появились фундаменты казарм и штабного корпуса. Огромные машины не успевали подвозить с бетонного завода жидкую тяжелую массу, которая лилась ручьями и реками в траншеи фундаментов, распирая опалубку, сколоченную из толстых досок. Через месяц привезли каркасные щиты и казармы стали расти как грибы после дождя. К середине лета в помещения проводили уже воду и отопление. Теплотрасса, укутанная стекловатой для сохранения тепла и блестящей толстой фольгой от ветра и механических повреждений, чужеродно пронзила темный лес, как будто блестящая заточка, проткнувшая печень.

Руководил строительством какой-то гражданский прораб, бегавший по стойке с кипой чертежей. Плац перед штабным корпусом выложили из толстых плит за три дня. Песчаная подушка была неровной и плиты "играли". Приходилось с помощью подъемного крана приподнимать покосившуюся плиту, подсыпать под неё песок и потом снова укладывать, ровняя края с соседними плитами. Стыки плит заливали бетоном.

Но не тяжелая работа пугала Рената. По ночам, а то и днём возникали бесконечные пьяные драки, а нередко и поножовщина. Контроль со стороны командиров был слабым и старослужащие, те самые угрюмые воины, которые расчистили поляну для ВСО, дождавшись смены, работать совсем перестали и напивались каждый день до чертиков. Пятьдесят человек держали в ежовых рукавицах всех новобранцев, которых без малого насчитывалось двести пятьдесят человек. Призыв Рената был "разношерстным", но больше всего было ребят из Ташкента и Алмалыка. Может быть поэтому старослужащие всех называли "гуронами", отождествляя их с южными нациями. Попал в "гуроны" и призывник из-под Уфы Ренат Габидуллин. Ташкентские и особенно алмалыкские держались плотной кучкой, поэтому им легче было переносить тяготы службы. Ренату и другим не алмалыкским и не ташкентским ребятам приходилось куда тяжелее. Через полгода, к началу осени, пришло пополнение. На дембель ушли немногие счастливцы из первопроходцев, из пятидесяти человек: кто замёрз пьяным в лесу, кого зарезали в жестокой драке, кого посадили в тюрьму или отправили в штрафбат, кто отравился метиловым спиртом. После того, как отчалили на гражданку озверевшие дембеля, в части стало поспокойней, да и в светлые просторные казармы провели электричество и отопление, роты на сто процентов укомплектовали офицерами, прапорщиками, сержантами из учебок. Зиму солдаты провели в тепле и относительном спокойствии, если не считать прорыва в нескольких местах наружной теплотрассы. Тогда тридцатиградусный мороз прихватывал систему отопления и вся часть выходила в трескучие морозы отогревать трубы отопления кострами и газовыми горелками. В эти авральные дни находиться в казармах не было никакой возможности и все спали у костров, облачившись в тяжелые ватные штаны и серые валенки, укутавшись теплыми армейскими бушлатами и накрепко завязав под подбородками тесёмки ушанок.

А потом наступила ранняя весна. Леса затопило талой водой и можно было по ровному льду под водой идти как по асфальту несколько километров подряд, пока не выберешься на какой-нибудь бугорок, возвышающийся оттаявшим островком прошлогодней травы среди моря воды. Белые берёзы и карабельные красноствольные сосны, отражаясь в этом чистом и завораживающем безбрежье, казались неземными растениями с другой планеты. Ренат думал, куда же подевались звери в лесу, ведь выжить в этом безграничном половодье мог только человек. Правда, иногда меж березовых стволов нет-нет да и мелькала в отдалении серая тень лося, но ему с такими ногами половодье нипочем. Находит лось для лежки сухие взгорки в глубине чащи, а с питанием вообще ему никаких проблем. Поедает почки и кору деревьев лесной гигант и живет спокойно в этот период. Для охотников он в половодье недоступен, уйдет от любой погони не оставляя следов, волки его тоже не тревожат. Куда волку угнаться за лосем по талым водам.

Как-то раз Ренат после завтрака пошел в лес полюбоваться природой. Вспомнил разлив реки Белая под Уфой, свои родные башкирские места, братьев и сестер, отца с матерью. Он долго брел в глубоком раздумье по половодью пока не осознал, что ушел от части довольно далеко. Ноги в высоких резиновых сапогах-болотниках стали сильно замерзать. Он пошел обратно, но не увидел ВСО, тогда Ренат свернул вправо, но и там не нашел воинской части. Ноги совсем закоченели и всё тело стала пробирать неприятная дрож. Ни одного клочка земли не было видно, только простиралась, куда ни глянь, безбрежная тихая водная гладь в лесном безмолвии. Он бродил по этим заводям до самого обеда, пока солнце не встало прямо над ним. Отчаяние охватило всё существо Габидуллина, он кричал, звал на помощь, но все его попытки докричаться до людей были тщетными. Уже стали неметь пальцы на ногах, ломило холодом суставы, а он все шел в неизвестном направлении напрягая последние силы, пока обессилев и поскользнувшись, не упал в холодную воду. Габидуллин, напрягая одеревеневшие мышцы, с трудом оттолкнулся от скользкого дна, чтобы не захлебнуться и тут скорее даже не услышал, а почувствовал лай собак. Это были не галлюцинации замерзающего, умирающего человека. Собаки лаяла за небольшой берёзовой колкой в ста шагах от него. С трудом он добрел до березовой куртины, обогнул её и увидел на взгорке небольшую деревеньку. Из труб домов шел печной дым, который дурманил сознание. Его увидели и несколько мужиков, зайдя по колено в воду, выволокли его уже посиневшего на взгорок. Смерть прошла стороной, только слегка притронулась к нему своей холодной щекой.




За пятнадцать часов до Ч.П.


Габидуллин шагал в конце колонны и мысли его от этого приключения перешли к сегодняшнему дню. Он стал думать о Мамакине, который пел сейчас песню о какой-то далёкой Матильде.

Вот уж мимо кого сегодня смерть прошла в двух шагах – даже ближе.

Едва Славка подтянул к себе бадью с раствором, спасая жизнь Габиддулина, как доска, на которой он стоял, подломилась и Мамакин полетел вниз. Он пролетел два пролета лесов и, сгруппировавшись, каким-то чудом ухватился руками за железную перемычку строительных лесов.

Славка посмотрел вниз. На земле маленькими муравьями копошились люди и не ведали о том, какая трагедия развивалась на десятом этаже административного здания. На десятом этаже все замерли, приподнялись с бушлатов дремавшие деды, прекратили работу на лесах другие бойцы. Все смотрели на человека, висящего над пропастью, и казалось, что все разом лишились дара речь. Такая тишина стояла на этаже. Только слышно было, как скрипит доска, на которой установлена бадья с раствором, которую Славка минуту назад хотел скинуть на голову Габидуллина. Бадья потихоньку сползала с покосившейся доски в сторону Мамакина. Так бывает – хочешь смерти другому, она тот час же постучится к тебе.

Первым очнулся внизу Саша Герман, солдат из призыва Мамакина.

— Славка, не шевели леса и потихоньку отползай к другому краю.

Бледный Мамакин, напрягая силы, подтянулся на трубе как на перекладине турника и медленно перебирая руками, стал передвигаться к другому краю лесов. В следующий миг доска, на которой стояла бадья, ещё больше накренилась и бадья полетела вниз, едва не зацепив Мамакина. Упав тяжелой бомбой на цементный пол, она заляпала раствором с ног до головы вовремя отскочивших от лесов солдат.

От смерти Славку спасли ангел-хранитель да спортивная подготовка, полученная на гражданке. Не зря он занимался греко-римской борьбой.

Меж тем рота подходила к Объекту, и уже было слышно, как краснопогонники, забросив автоматы за спины, поспешно открывают ворота первой линии ограждения. Солнце, чуть-чуть помаячив над верхушками высоких сосен, готовилось спрятаться за тёмную стену леса, наступили вечерние сумерки.




Лондон. Через шесть часов после Ч.П.


В центре Лондона, в комфортабельном офисе отжеления ЦРУ, законспирированном под вывеской американской аналитической службы по стабилизации финансовых рынков Европы, царило необычное оживление. Шеф местного отделения тайной полиции Соединенных Штатов Америки сорокапятилетний брюнет с пышной шевелюрой, тронутой ранней проседью, Артур Бейкер разглядывал снимки, сделанные спутником-шпионом и ничего не понимал.

Агенту, несколько лет назад внедренному в техническую службу, занимающуюся обслуживанием ракетных установок русских на Объекте, никак не удавалось раздобыть информацию о том, какие испытания проводят Советы на полигоне под Владимиром. Технарей привозили и увозили до того, как на полигоне начинались испытания. Поэтому он пояснить ничего не смог, кроме того, что в наземных ангарах, похожих на свиноводческие фермы, установлены ракетные комплексы нового поколения, разрабатываемые в развитие Атомного проекта, начатого ещё во времена Сталина и Берии. Более глубокого внедрения ЦРУ пока добиться не сумело. Подобные испытания "сосисок" также проводились в Федеральном ядерном центре Арзамас-16, но там испытания проводились более открыто.

Артур Бейкер знал, что Советы вплотную приступили к разработке нейтронных зарядов.

Уже много лет назад любимым для шефа лондонского отдела ЦРУ стало выражение французского философа Огюса Конта: "Знать, чтобы предвидеть. Предвидеть, чтобы обладать силой". В своей работе он сделал сей девиз аксиомой и благодаря этой установке быстро продвигался по службе.

Артур Бейкер никогда в жизни не боялся делать довольно смелые прогнозы. История свидетельствует, что даже самые невероятные из них когда-либо сбываются. За время его нелегкой службы в разведке сбылось множество его прогнозов, к которым коллеги относились поначалу с большим скепсисом. Потом в его интуицию уверовали шефы, а за ними и подчиненные, все в ЦРУ считали Артура тонким, глубокомысленным аналитиком, способным предвидеть и разгадать самые немыслимые уловки противника. Но то, что произошло в два часа ночи, поставило Бейкера в тупик и он настойчиво пытался найти выход из этой непонятной и сложной ситуации. То, что случилось, заметно отличалось от ранее полученных данных. До этого спутники и высотные самолеты, которых не достигали ракеты русских, фиксировали короткие вспышки и пунктиры, похожие на те, что излучают установки лазерного оружия на секретном полигоне в штате Невада. Однако русские делали что-то такое, о чем он еще не знал. Так совсем недавно сгорел в стратосфере американский беспилотник новейшей разработки, пытавшийся сделать несколько кругов над Объектом. Ещё раньше бесследно исчез с орбиты спутник-шпион, предназначенный для ведения съемок над военными полигонами стран Варшавского договора. Артур Бейкер подозревал, что эти происшествия напрямую связаны с новым загадочным оружием русских и делал всё возможное, чтобы раскрыть эту тайну. Но то, что произошло сегодня ночью походило на явления, наблюдаемые у Бермудских островов или над Антарктикой.

В два часа ночи приборы у спутников слежения зашкалило и двадцать минут они были недоступны командам с земли, потом всё наладилось и фотокамеры, защелкавшие минутой спустя после этого загадочного явления, зафиксировали яркое свечение над секретным полигоном русских.

Напротив Артура сидел экстренно вызванный из Вашингтона специалист по ракетным установкам профессор Ричард Ванглис и внимательно изучал снимки, разбросанные на широком столе шефа местного отделения ЦРУ.

— Скажите, профессор, — обратился Бейкер к учёному, — есть ли в этом явлении что-то подобное тому, над чем сейчас работаете вы?

— Видите ли, Артур, — задумчиво произнёс Ванглис, внимательно рассматривая снимки, — наша концепция привода космического корабля называется "MagBeam" – иначе говоря "Реактивный привод намагниченный плазменным лучом". По моему мнению, электромагнитный ракетный привод – одно из самых многообещающих направлений развития космической техники. Но он требует наличия на корабле мощного источника энергии. Согласно различным проектам полёта людей в космос, основным приводом пилотируемого корабля будет ионный электромагнитный привод. От химического привода он отличается колоссальной экономичностью. Но чтобы питать такие двигатели, на корабле нужно установить либо миниатюрный атомный реактор, либо солнечные батареи размером с несколько футбольных полей. И то, и другое сильно влияет на сложность строения корабля, и на его массу.

Насколько я знаю, русские такими технологиями не располагают. Но, они могли пойти от обратного, от того, что у нас пока существует только в теории.

— Вы полагаете, Роберт, что русские разрабатывают космическое оружие? В чем суть этой теории? — поинтересовался Бейкер.

— Не знаю, не знаю, — стушевался профессор. — Но судя по снимкам, это вполне можно допустить.

— Профессор, — испугался шеф лондонского представительства ЦРУ, — не хотите ли вы сказать, что русские могут опередить нас в освоении ближнего космоса в пределах Солнечной системы, и, в случае начала звёздных войн, одержать безусловную победу над нами?

— Артур, вы все сводите к деятельности своего ведомства, я же мечтаю о другом. Представляете, какие захватывающие перспективы появятся, если у русских это получится. На Луне неисчерпаемые запасы гелия-3, являющегося идеальным, экологически чистым топливом для термоядерного синтеза. При его использовании не возникает радиации, поэтому проблема захоронения ядерных отходов, так остро стоящая перед миром, отпадает сама собой. Чтобы обеспечить на год всё человечество энергией, необходимо лишь два-три полёта космических кораблей грузоподъемностью по десять тонн, которые доставят гелий-3 с Луны.

Бейкер понял, что склонить ученого к разговору, который он хотел с ним провести и о проблемах интересующих ЦРУ, сегодня вряд ли удастся и любезно распрощался с Ричардом Ванглисом.

Через час его ждал еще один непростой разговор с другим ученым, англичанином Чарльзом Коллинзом, специалистом по паранормальным явлениям.

Перед второй беседой Артур внимательно изучил присланные ему материалы о неожиданных появлениях в разных странах людей из прошлого.

Эта тема неспроста заинтересовала американского разведчика и он с нетерпением ждал разговора с английским ученым, надеясь выяснить у англичанина некоторые детали связанные с особенностями появления людей из прошлого.

Английский учёный начал издалека:

— Артур, известная истина гласит, что прошедшего не вернешь. Однако зарегистрированы случаи, когда люди и материальные объекты из прошлого или из будущего каким-то непостижимым образом переносятся в наше время.

Какова природа времени и на что оно способно, не знает никто. Преподносимые им загадки не укладываются в сознании простого обывателя. Такие аномалии случаются не только на суше, в море и небе, но и в космосе.

В Тирренском море есть остров Искья, который круглый год оккупируют немецкие туристы. Место это тихое, время течет там неспешно, но, конечно, не настолько, чтобы человек мог спутать прошедшие часы с годами. Подобное бывает только при провалах памяти. Именно так выглядел случай с Куртом Олинбергом.

— Кто этот Курт, профессор? — поинтересовался разведчик.

— Слушайте, Артур. В августе 1970 года этот 25-летний парень, грязный и исцарапанный, прихрамывая, подошел к входу в термальный парк "Трезубец Посейдона". Он сказал служащему, что сорвался на велосипеде под откос, очевидно, получил сотрясение мозга и теперь плохо соображает, где находится. Прибежал врач, сделал Олинбергу укол и отправил в больницу. На следующий день ему стало лучше, он назвал свое имя, фамилию и отель, где остановился. Но когда туда позвонили, оказалось, что в списке гостей никакого Олинберга нет. Полиции удалось установить, что в 1967 году в этом отеле действительно останавливался немецкий турист по фамилии Олинберг, который затем исчез загадочным образом. Проведенное тогда расследование пришло к выводу, что он, скорее всего, утонул, купаясь в море в стороне от пляжа. За прошедшие с тех пор годы его родители умерли. За Олинбергом приехал брат, который опознал в нем считавшегося погибшим Курта Олинберга и увез домой. Найдите его, Артур, и он вам расскажет много интересного о себе.

— Наше ведомство не всесильно, — усмехнулся Бейкер. — Удалось установить, что он с братом вскоре после этого случая переселился в ГДР и им вплотную занялась восточногерманская "Штази".

— Тогда не хотите ли услышать о втором случае?

— Пожалуйста, профессор, — разрешил разведчик.

— В 1961 году американский летчик по фамилии Нунке совершал полет над штатом Огайо. Погода была отвратительная. Самолет то и дело нырял в облака, а в просветах между ними солнце било летчику в глаза. Поэтому, вынырнув из очередного облачного "молока", пилот не сразу заметил в нескольких десятках метров прямо перед собой другой самолет. Он чудом сумел избежать столкновения, но концом крыла все же чиркнул по борту другой машины.

После приземления Нунке подал рапорт о происшествии. Он утверждал, что самолет, с которым едва не столкнулся, выглядел как летательный аппарат времен Первой мировой войны. По его описанию, это был одноместный биплан, с обтянутыми материей крыльями и проволочными растяжками между ними, а в открытой кабине находился летчик в кожаном шлеме и больших очках. Ответственные за летную безопасность офицеры решили, что причиной едва не произошедшей аварии стала копия старинного самолета, изготовленная для съемок исторического фильма.

Однако несколько месяцев спустя в заброшенном ангаре на одном из частных аэродромов случайно был обнаружен биплан, в точности похожий на тот, который описал в рапорте американский летчик. Эксперты пришли к выводу, что летать на нем невозможно – он рассыпался бы от ветхости и, следовательно, не мог быть причиной летного происшествия.

Дело окончательно запутал бортовой журнал, найденный в кабине. В нем имелась запись, датированная 1911 годом. Летчик написал, что во время последнего полета чуть не столкнулся с "большим серебристым аэропланом удивительной конструкции", который мчался на огромной скорости и чиркнул по борту его машины концом крыла. На борту биплана эксперты действительно обнаружили царапину, в которой остались микрочастицы краски и алюминия, полностью совпавшие, по своему составу, с материалом современного самолета, едва не столкнувшегося с "этажеркой".

Получалось нечто фантастическое: биплан не просто совершил 50-летний хрональный скачок, но и вернулся обратно в свое время!

Вот вам, Артур, ещё несколько аналогичных случаев: в 1962 году сторожевой катер аргентинских ВМС заметил в прибрежных водах подводную лодку. Однако, когда он направился к ней, она моментально нырнула и больше не появилась, хотя корабли береговой охраны в течение нескольких суток дежурили в этом квадрате. В ходе проверки было установлено, что номер на ее рубке принадлежал одной из субмарин нацистской Германии, потопленной в Атлантике во время Второй мировой войны. Вскоре моряки обнаружили в океане надувную лодку с несколькими немецкими подводниками, которые находились в шоковом состоянии. Когда их подняли на борт американского военного крейсера и привели в чувство, оказалось, что те не понимали, куда попали и все твердили о скорой победе Рейха в войне с русскими.

В сезон штормов никто из капитанов не отваживается зайти в намибийской порт Уолфиш-Бей, подходы к которому преграждают рифы. Лоцман Крис Хилком был очень удивлен, когда ночью его срочно вызвали и сообщили, что какой-то пароход подает прожектором тревожные сигналы недалеко от входа в Китовую бухту. Судовая радиостанция молчит, но, судя по всему, корабль терпит бедствие. Поэтому лоцману предстоит отправиться на него и ввести в порт.

…В свете прожектора они прочитали на борту название загадочного судна – "Стар оф Дунедин"! Но ведь оно пошло ко дну на этом самом месте перед входом в Китовую бухту осенью 1942 года, то есть 30 лет назад!

В годы войны германские рейдеры и подводные лодки нападали на суда антигитлеровской коалиции на всей акватории Мирового океана. Поэтому английский лайнер "Стар оф Дунедин", шедший из Луанды в Кейптаун, держался как можно ближе к берегу, чтобы хоть как-то обезопасить себя. Возле Уолфиш-Бея он наскочил на подводную скалу и затонул. Если перед лоцманским катером был давно затонувший лайнер, каким-то чудом поднявшийся со дна, то высаживаться на него не имело смысла, посчитал Хилком. Останется до утра на плаву, днем решат, что с ним делать. Однако, когда рассвело, перед входом в Китовую бухту никакого судна уже не было.

Но самый драматический случай произошел годом позже. Его свидетелями стали датские рыбаки, ловившие сельдь в Северной Атлантике. 10 декабря на сейнере забарахлил судовой двигатель, и судно легло в дрейф, чтобы устранить неполадку. Вдруг перед глазами моряков из океанской пучины, как им показалось, всплыл огромный корабль. По его палубам в панике металось множество пассажиров. Люди кричали, плакали и умоляли о помощи. Некоторые бросались за борт в ледяные волны. Датские рыбаки застыли в ужасе, многие крестились: это был известный всем морякам "Титаник"! Через несколько минут он вновь ушел под воду. Из-за сломавшегося двигателя датчане не могли подойти к месту катастрофы, чтобы спасти плавающих в ледяной воде людей. Они лишь дали радиограмму об этом невероятном событии. Ее приняли в штабе американских ВМС в Северной Атлантике. В указанный район срочно направился военный корабль. Ему удалось поднять из воды 13 человек, на которых были спасательные жилеты с надписью "Титаник". И вот что поразительно: все они были живы!

А дальше на этот прямо-таки фантастический случай опустилась завеса секретности. Ваше ведомство отказалось дать какую-либо информацию.

— Я в курсе событий, — подтвердил Бейкер.

— Так зачем же, Артур, я вам всё это рассказываю, — обиделся учёный.

— Хочу услышать ваше профессиональное суждение по этим фантастическим случаям, Чарльз.

— Артур, знаете что общее между этими происшествиями?

— Догадываюсь, профессор, но поясните на всякий случай.

— Видите это свечение? — профессор в задумчивости протянул разведчику один из снимков…

Если бы Артур Бейкер знал, что на Лубянке в это время озабочены теми же проблемами, что и он, и этот вопрос так же обсуждается, только в более широком кругу ученых, не менее озадаченных происшествием на Объекте, он бы немало тому удивился. Он был недалек от истины, предполагая, что русские на Объекте проводят опыты не по созданию космоплана, а совсем в другой сфере.




Москва. Через шесть часов после Ч.П.


Профессор Лейхен, седовласый человек с аккуратной бородкой в стиле а-ля Калинин, водрузив на большой семитский нос очки в тяжелой роговой оправе, неторопливо перебирая в руках снимки, как две капли воды похожие на фотографии лежащие на столе Бейкера в лондонском офисе ЦРУ, предавал их дальше своим коллегам и попутно объяснял всемогущему председателю Комитета государственной безопасности Ю. В. Андропову:

— Юрий Владимирович, по нашим предшествующим докладам вы уже знаете, что общая теория относительности (в дальнейщем – ОТО) допускает возможность существования, так называемых в науке "кротовых нор" Припоминаете? Андропов кивнул головой. Память у него была феноменальной и об этом все знали.

— Так вот, — продолжил профессор. — Это нечто вроде очень коротких туннелей, соединяющих удалённые области в пространстве. Разрабатывая теорию кротовых нор мы заметили, что, если перемещать один конец (А) короткой норы с большой скоростью, а потом приблизить его к другому концу (Б), то объект, попавший в момент времени T во вход А, может выйти из Б в момент, предшествующий T. Однако, из уравнений Эйнштейна следует, что кротовая нора закроется раньше, чем путешественник сумеет пройти через неё, если её не будет удерживать от этого так называемая "экзотическая материя" – материя с отрицательной плотностью энергии. Существование экзотической материи подтверждено как теоретически, так и экспериментально и называется эффектом Казимира.

Рассуждения Лейхена продолжил другой ученый, крупный мужчина лет сорока пяти, сидящий с противоположной стороны стола.

— Ещё в 1936 году видный учёный Ван Штокум обнаружил, что тело, вращающееся вокруг массивного и бесконечно длинного цилиндра, попадёт в другое измерение. Таким цилиндром могла бы быть так называемая космическая струна, но нет надёжных свидетельств, что космические струны существуют, и вряд ли есть способ создавать новые.

— ОТО в настоящее время – самая успешная теория гравитации. Многие наблюдения и эксперименты подтвердили значительное количество предсказаний теории, включая гравитационное замедление времени, гравитационное красное смещение, задержку сигнала в гравитационном поле и, пока лишь косвенно, гравитационное излучение.

— Позвольте, коллега, — нетерпеливо вмешался в разговор третий их собеседник, совсем ещё молодой чернобровый и черноусый мужчина с чертами лица, напоминающими персонаж главного героя одного из фильмов, снятых по произведениям братьев Стругацких. — Несмотря на ошеломляющий успех ОТО, современные экспериментальные данные, однако, указывают, что любого типа отклонения от ОТО должны быть очень малыми, если они вообще существуют.

— Яков Иосифович хочет сказать, — обратился Лейхен с разъяснением к Председателю КГБ, — что эффект Казимира не бесспорен. Как вы знаете, причиной эффекта Казимира являются энергетические колебания физического вакуума из-за постоянного рождения и исчезновения в нём виртуальных частиц.

— Скажите, Владимир Мойшевич, а в чём суть этого эффекта? — обратился Андропов к Лейхму.

Профессор налил в стакан холодной воды из графина, сделал глоток и промочив горло, продолжил: "Согласно квантовой теории поля, физический вакуум представляет собой не абсолютную пустоту. В нём постоянно рождаются и исчезают спаренные виртуальные частицы и античастицы, происходят постоянные колебания полей. В частности, электромагнитного поля.

— Юрий Владимирович, считаю необходимо дополнить рассказ Владимира Мойшевича.

Современная наука допускает несколько возможных способов путешествия в будущее. Строго говоря, любой человек путешествует в будущее, даже когда он просто лежит на диване, так что когда речь идет об ускоренном путешествии: первый способ физический (на основе следствий теории относительности). Он представляет собой движение со скоростью, близкой к скорости света. Второй способ биологический, то есть остановка тела с последующим восстановлением. Например, замораживание (крионика).

Внимательно слушавший ученых Председатель КГБ поднял руку и решительно заявил.

— Последний способ мы сейчас рассматривать не будем. Мы с вами собираемся уже не первый раз и все хорошо знают, что на Объекте проведено несколько удачных опытов, связанных с перемещением людей в будущее. Не буду повторяться и напоминать вам, что мы не можем переместиться далее, чем на пять лет вперед и последнее, совсем недолгое, перемещение состоялось в 1985 год в Москву, где мы узнали о так называемой "антиалкогольной компании", проведенной в СССР. Но кто из вас, товарищи советские евреи, не занимаясь словоблудием, мне может конкретно и внятно, не наводя тень на плетень, простым человеческим языком, сказать сегодня, что произошло на секретном объекте?

Горбатые сионские носы и глаза, спрятанные за стеклами очков, опустились вниз.

Никто из учёных не мог предположить, что сработал пресловутый человеческий фактор, называемый разгильдяйством.

Этим фактором стал электрик третьей роты Толик Трофимов, одним касанием простой отвёртки опередивший на много лет научный прогресс.




Место Ч.П.


Широки ли ворота в ад?

После кропотливой, тяжелой работы запаянная взрывом дверь была срезана с петель и замков мощным автогеном и прикрепленная тросами к тягачу вырвана из проема бункера. Тягач с трудом оттащил в сторону эту метровой толщины громадину и разведчики, обшаривая дозиметрами пространство, заспешили вглубь бункера. Лифты, поврежденные взрывом, не работали и взвод химразведки ещё полчаса пробивался через завалы, спускаясь вниз по обычным летничным пролётам, пока разведчики не ступили на ровную площадку на которой была еще одна дверь, ведущая в основное бетонированное подземелье.

За двенадцать часов до этого рота капитана Филиппова, миновав последний контрольно-пропускной пункт, тот самый, к которому каждое утро, по лесной дороге, слегка вздрагивая на стыках бетонных плит, мчались к объекту комфортабельные, сверкающие новенькой краской, автобусы иностранного производства.

Автобусы не останавливаясь проскакивали в предусмотрительно-распахнутые ворота контрольно-пропускного пункта и останавливались на площади перед главным корпусом объекта.

Из распахнувшихся дверей бойко выскакивали молоденькие, неоднократно проверенные в компетентных органах, девушки из младшего обслуживающего персонала.

"Выплывали" строгие дамы педантичной внешности.

Выходили мужчины интеллектуального вида.

Выпрыгивали неформально одетые молодые гении.

Вышагивали старшие офицеры с петлицами военной юстиции, инженерных войск, противовоздушной обороны, военно-морского флота, военно-воздушных и военно-космических сил. Офицеры всех родов войск, представители которых сталкивались с проявлениями внеземных цивилизаций, паранормальных явлений и необъяснимых происшествий.

Следом за ними следовали люди в штатском, зорко следящие за людьми, спешащими на объект.

Разношерстная толпа проходила через турникеты, оборудованные средствами электронного контроля, мимо неподвижных, аккуратно одетых богатырей с настороженными глазами.

Вставляя индивидуальные пропуска, снабженные электронными чипами, в сканирующие устройства, люди расходилась по многочисленным коридорам.

Перед массивными дверями, они прикладывали к оптическим сканерам свои пальцы и по их отпечатку получали доступ в секретные отделы. Других отделов на объекте просто не имелось.

В свои рабочие кабинеты, лаборатории и экспериментальные мастерские, люди могли попасть только в том случае, если сканированная информация о рисунке радужной оболочки глаз, хранившаяся в недрах информационно-вычислительного центра, полностью совпадала с рисунком глаза человека, стоящего перед дверью.

Никто из сотрудников не знал и не ведал, для чего предназначен Объект. А Объект занимался всем, что приказывал делать, разрабатывать и исследовать худощавый сорокапятилетний мужчина болезненного вида, родившийся в 2479 году. Ровно через пять столетий, после чрезвычайного происшествия на объекте.

Заблудившийся в вихрях времени, потерявший всех родных и близких, оставшийся без родной планеты Земля.

Без планеты, уничтоженной супероружием Китайской империи, примененным в справедливой, но проигранной войне против агрессивной Всеамериканской Империи.

Макс Верещагин работал над тем, чтобы Союз Советских Социалистических Республик мог воспользоваться научно-техническими достижениями будущих лет.

Макс знал, что очень скоро, еще до окончания двадцатого столетия, Советский Союз будет предан своими же правителями и развалится по воле кучки предателей.

Ещё через семьдесят лет, разграбленная, обезлюдевшая, оболваненная, спившаяся Россия будет ужата на маленьком клочке земли между городами Вологда, Калуга, Владимир и Тверь.

Циничная Мировая Закулиса назовет это марионеточное государство Демократической республикой Московия, сокращенно – ДЕРМО и превратит ДЕРМО в развитый центр проституции, фешенебельных игорных заведений и экзотического сельского туризма с деревнями, заселенными хлебопашцами-лапотниками, выращивающими, для питания Закулисы, экологически чистые продукты по стародавним технологиям земледелия четырнадцатого века.

Проанализировав все векторы микро- и макропроцессов социального планетарного развития, сопоставив коэффициенты их вариации и корреляции, Макс выяснил, что деградация Советского Союза обусловлена окончательной утратой интеллектуально-пассионарного русского генофонда во время Второй Мировой войны.

Макс не мог переиграть свершившуюся историю, но он мог сделать так, чтобы слабеющее госудаство совершило научно-технический рывок, превратилось в безоговорочного мирового лидера, а умножившиеся фонды общественного потребления направило на формирование интеллектуально развитого, высокодуховного народа.

О том, кем является и над разрешением каких проблем работает Макс, ведали только три человека: министр обороны Дмитрий Фёдорович Устинов, председатель Комитета государственной безопасности Юрий Владимирович Андропов и генеральный секретарь Коммунистической партии Леонид Ильич Брежнев.

После долгих бесед с Максом, они знали о своих скорых кончинах и прекрасно осознавали нависшую над страной опасность.

В распоряжение Макса были предоставлены все возможные ресурсы государства, самые талантливые учёные и необходимое количество военных строителей.

Для проведения сверхсекретных работ и исследований, не осознав истинного назначения возводимых зданий и врытых в землю бункеров, за три года, на пределах человеческих сил, в глуши Владимирских лесов, военные строители построили Объект.

Возглавлял строительство лауреат Государственной премии, полковник военно-строительных войск, получивший псевдоним "Мевший".

Для соблюдения особой секретности, глубокозаконспирированный полковник – "лейтенант Мевший" ходил в лейтенантских погонах.

Ничто человеческое не чуждо было Мевшему. Стараясь сдать Объект к очередному съезду партии, он сдал его, но при этом, остались мелкие недоделки, которые хоть и не мешали проведению исследований, но портили общее впечатление от построенного Объекта.

Очистные сооружения являлись маскировкой самого секретного сектора объекта. Под очистными сооружениями находился "Пространственно-временной Циклотрон". Особенно много недоделок было в помещениях Циклотрона.

Перед неожиданным визитом маршала Устинова, Мевший решил устранить досадные недоделки руками военных строителей и пробил, через московские инстанции, допуск роты капитана Филиппова на территорию Объекта.

Перед колонной стройбата ворота контрольно-пропускного пункта Объекта не распахнулись. Колонну остановили два вооруженных автоматами краснопогонника, и их командир – старший лейтенант с красной повязкой на рукаве и с пистолетной кобурой на ремне. Следом за охраной, к стройбатовцам подошел лейтенант в синих погонах Комитета государственной безопасности.

Гэбешник внимательно, словно микробиолог колонию неизвестных науке бактерий, осмотрел строй воинов Мабуты, прочитал поданное Филипповым предписание, бегло глянул на пофамильный список лиц, допущенных для работы в секретной зоне и, вглядываясь в лица, сверяя лица с фотографиями на пропусках, а пропуска сверяя со списком, начал по одному, запускать строителей на территорию объекта.

Ни удивления, восторга, ни страха, ни любопытства не отразилось на лицах солдат, увидевших объект.

Всё знакомо, все построено их руками и руками их предшественников. Здания, ангары, склады, вентиляционные шахты, подвалы, оборудованные вентиляционными шахтами и шлюзами массивных ворот. Всё это сделал их ВСО – войсковая часть 63581.

Единственное, что добавилось на Объекте после окончания строительных работ, это мощный радиолокационный комплекс и цветочные клумбы вдоль тротуаров. Этим стройбат не удивить.

Подумаешь, локатор. Обычная телевизионная антенна, только в сто раз больше да в тысячи раз дороже. Ромашки-лютики вообще не заслуживают внимания. Некому здесь эти цветочки дарить. Девушек не видать.

Возглавляемая гэбэшником, конвоируемая краснопогонниками, колонна стройбата шла к очистным сооружениям, на знакомое место для Витьки Александрова, Саньки Островского, Геника Камарзина и Серёги Филонова…






За полгода до Ч.П.


Давно, еще в начале службы, в одном из писем, рассказал Витька своей девушке о том, как дурит он своего непосредственного начальника – замполита части майора Смирнова.

Рассказал, не подозревая о бдительности военной цензуры и о всевидящем оке гарнизонного особиста капитана Азаренкова, именуемого в солдатских рядах "Капитан Молчи-Молчи".

Показал особист Витькино письмо замполиту. Вскипела гневом душа майора Смирнова и решил замполит сделать так, чтобы Витьке служба мёдом не казалась. Вызвал он всех клубарей к себе в кабинет, объяснил им, "пыли казарменной", "телятам обосравшимся", что не позволит себя даже в письмах дураком называть. Приказал ребятам идти на объект в распоряжение "лейтенанта Мевшего".

А потом трубочку телефонную поднял, да попросил "Мевшего" дать пацанам работу, потруднее. И поставил их "Мевший" на отделку первой очереди очистных сооружений. Что подкрасить, что поскоблить, что от мусора очистить. Работа, в общем-то, не пыльная. Только всё это нужно делать в тридцатиградусный мороз, под открытым небом, в диком лесу, за расположением части…

Однако, клубари не сразу на блатные клубные должности попали. По первости, пришлось им и бетон на носилках потаскать, и кирпичи ночами складировать, и землю рыть, и цементом дышать, и ВА с ПВА нюхать.

Следовательно, работы парни не боялись. Развели ацетоном сурик пожиже, чтобы на морозе не густел. Нашли в мусоре наждачные камни от затирочной машины. Выдернули из снежного сугроба носилки да пару совковых лопат и начали трудиться.

Серёга-художник, человек к краске привыкший, снаружи железные трубы и чаны для антисептиков суриком мазал.

Санька библиотекарь, как самый щупленький, в чанах внутренние стенки красил.

Геник-почтальон, постоянный участник распития вина и самогона, присылаемых воинам в почтовых посылках, привык за семью дверями скрываться. Поэтому, Геник как специалист по дверям, стал двери насосной станции белой эмалью покрывать, одновременно покрывая матом мороз, стройбат и замполита Смирнова.

Витька-завклуб залез на технологическую перегородку и шлифовал шершавым наждачным камнем неровные изломы асбесто-цементных плит.

Чем провинился перед замполитом парикмахер Александр Данилкин, ребята не знали, но Александр Данилкин тоже был выдворен из своей тёплой парикмахерской на собачий холод. Как обладатель теплого, по армейским понятиям, места – в переносном и в прямом смысле, не нуждался парикмахер до того дня ни в рукавицах, ни в валенках. Поэтому выполнял он сразу две обязанности. Собирал и сжигал в костре палки, доски, брёвнышки, а потом, нагревшись у огня, бежал в здание насосной станции и, пока не начинали неметь от мороза пальцы, долбил ломом, в углах отсеков, смёрзшийся человеческий кал.

Начало смеркаться. Над маленькой покосившейся избушкой, отмеченной на картах как домик лесника, стоящей невдалеке от очистных сооружений, заклубился печной дым. Оконце избушки засветилось слабеньким пятном.

Клубари удивились, что избушка обитаема. Вошли в избушку и обнаружили двух сторожей-таджиков.

Расположившись на топчане, накрывшись солдатскими бушлатами, в ожидании горячего зелёного чая, дети таджикских гор безмятежно игнорировали свой воинский долг по охране первой очереди очистных сооружений.

Совсем "гуроны" оборзели!

Кипяток, пара кусков сахара и заварка были немедленно экспроприированы замёрзшими, оставшимися без обеда, незваными гостями. А потом была неспешная беседа с обитателями лесной избушки. И был путь в часть, по накатанной дороге. На черном зимнем небе горели ясные звёзды. В лесу, окружавшем дорогу, с треском лопались от мороза деревья. Со всех сторон раздавались звуки лопающейся древесины, похожие на резкий щелчок пастушьего кнута или на винтовочные выстрелы. Временная свобода от армейской службы согревала пацанам души, а трескучий мороз заставлял быстрее возвращаться в воинскую часть.

На следующий день клубари и Александр Данилкин перед уходом на работу, запаслись картошкой, кулинарным жиром, сушеным луком, хлебом и сахаром. Рабочий день они начали с чаепития в сторожке. После чаепития, был утренний сон, прерванный таджиками, сообщившими, что "абеда готов" и поставившими на стол сковороду шкварчащей жиром жареной картошки. Поели. Полистали книгу, без рисунков, со страницами, рябящими непонятной арабской вязью.

Это был коран. Таджики рассказали, что мулла, провожая их в армию, сказал, что если они изучат в армии арабский язык и текст священного писания, то он подберёт им в жёны хороших характером, красивых, умных и хозяйственных девушек.

А ещё Мирза и Фарид рассказывали о том, что не поехали в объявленные отпуск, чтобы не вводить родителей в большие денежные траты. У них в Таджикистане баран является символом достатка и стоит целых триста рублей.

Когда солдат приходит в отпуск, отец должен купить и зарезать, для приглашённых гостей, барана. Когда солдат уезжает из отпуска на службу, отец должен опять зарезать барана. За такие деньги, в Казахстане, где баран стоит в десять раз дешевле, можно купить овечье стадо в двадцать голов.

Слушали клубари и такие сокровенные слова, что на Родине таджики писают сидя на корточках, как женщины. Писать стоя, они научились только в армии.

А уж когда "гуроны" рассказали, что взрослым парнем, а не мальчиком у них в ауле считается только тот, кто смог пристроиться сзади к самке ишака, к ишке, и справить с ней свою сексуальную нужду, русские ребята совсем офигели.

Между тем, наслаждаясь воспоминаниями, таджики увлеченного говорили, что трахать ишку гораздо приятнее, чем девушку, потому, что член нежно сжимается и словно втягивается в вагину ишки, приводя в немыслимое возбуждение и доставляя райское удовольствие.

"Гуроны" они и есть "гуроны". Только "гурону" ишка может быть приятнее любимой девушки, или просто девушки или совсем незнакомой, но страстной женщины…

Между тем день стал сменяться ночью и клубари отправились в часть.

На утро третьего дня трудового воспитания, придя на очистное сооружение, ребята увидели кучу горячих углей и таджиков, сиротливо стоящих возле того, что осталось от их пристанища. Слишком сильно топили "гуроны" печь. От раскалённой печной трубы, вспыхнули пламенем потолочные доски. Так и сгорела избушка.

Развернулись товарищи военные строители и ушли в часть. Изжарили припасенный картофель в клубном кабинете. Почитали книжки. Сходили пообедать в столовую, как люди.

А наутро вызвал их майор Смирнов к себе в кабинет и приказал, на очистное сооружение не ходить. Распорядился готовить праздничное оформление к дню Советской армии и военно-морского флота.

С тех пор прошли многие месяцы.

Ещё раз, Витька, Санька, Серёга и Геник, теперь в составе целой роты, подходят к очистным сооружениям и удивлённо смотрят по сторонам. Как-же тут всё изменилось!






Рота уходит под землю


Настоящие военные строители – простые работяги, год назад, сами строили то, что построено.

Хозвзводовцы, впервые попавшие на объект, видели и воспринимали сооружения как объективную существующую реальность, а клубари внимательно смотрели на забетонированную многогектарную площадку, на систему появившихся отстойников, на здания для фильтрации жидких стоков, переработки твердых фракций и сжигания бытового мусора и не узнавали места. Наконец, не сразу, с трудом, но они заметили знакомую небольшую кирпичную коробку насосной станции с тремя прилегающими к ней резервуарами.

Нехило поработали военные строители. С размахом поработали…

Любой высокообразованный, не непосвященный в замыслы проектировщиков, человек не смог бы разобраться в назначении очистного комплекса.

Случайному прохожему показалось бы странным, почему комплекс окружен высоким бетонным забором. Зачем по верху забора натянуты и подключены к высокому напряжению шесть рядов оголенной проволоки? Для чего на заборе установлены датчики контроля проникновения и широкообзорные видеокамеры? Почему на сторожевых вышках дежурят солдаты-пулемётчики?

Охотник может, по отпечатку лапы на снегу или по следу копыта на прибрежной глине, рассказать, сколько примерно лет пробежавшему зверю, сколько зверей прошло к водопою и куда ушли.

Следователь по отпечатку пальцев, по оброненному волосу или по частице слюны на окурке сигареты безошибочно идентифицирует преступника.

Химик по остатку солей на дне колбы, расскажет какие реакции и с применением каких реактивов проводились в лаборатории.

Графолог по обрывку записки установит характер человека.

Разведчик иностранной державы, попавший к отстойникам и к корпусам утилизации, смог бы добыть для своей страны ответы на сотни вопросов, касающихся деятельности Объекта.

Беспрецедентные меры охраны очистных сооружений полностью блокировали доступ не только чуждых, но даже своих, многократно проверенных людей на территорию очистного сектора объекта.

Высокотехнологичные чипы и сверхсекретные микросхемы, случайные служебные записки и устаревшие магнитные накопители вычислителей, бумажные туалетные полотенца с отпечатками пальцев и речевые лингвоанализаторы, штаммы страшных болезней и сверхновые антибиосы, фантики от конфет и туалетная бумага, хроматографы и окурки сигарет, всё-всё, поступающее в сектор из научных лабораторий, измельчалось ультразвуковыми мельницами, окислялось ракетными окислителями и сжигалось в плазменных топках.

Сточные биомассы, биорастворы, дисперсии, эмульсии, экстракционные вытяжки и диффузии осаждались в центрифугах и магнитных фильтраторах, а затем после биоферментации, электролиза и термообработки разделялись на твёрдую фракцию и воду.

Твёрдая фракция отправлялась на ультразвуковое дробление, окисление и плазменное термоуничтожение.

Водная фракция проходила через градирни-испарители и превращалась в атмосферную влагу – в обычные белые облака, плывущие в голубом небе…

Радиоактивные изотопы стронция и цезия загружались в свинцово-бетонный саркофаг, оборудованный времяускорителем и за считанные дни, благодаря технологии грядущих веков, достигали полного распада, превращаясь в безобидные химические элементы.

Несмотря на принимаемые меры сохранения особой государственной тайны, ни компетентные органы, ни Макс Верещагин не могли скрыть некоторые внешние проявления научных исследований.

Время от времени над Объектом вспыхивало голубоватое сияние прообраза "космического ветра", который должен стать основной движущей силой экранных звездолинкоров.

Иногда, пространство полигона прочёркивали лучи промышленных и боевых лазерных аппаратов.

Для оценки дальности и глубины пространственно-временных перемещений, на территории европейской части страны, были заложены радиационные маяки, позволяющие определить местонахождение и временной период, без вхождения в контакт с будущими поколениями. Достигнутые успехи перемещения ограничивались перемещением человека, внутри пространственно-временного сектора, на несколько метров в сторону и на несколько минут в будущее. Хотя, справедливости ради, опережение реального времени на две-три минуты, вряд ли можно назвать будущим.

Попытки "хождения в прошлое" пока заканчивались безрезультатно.

Пространственно-временной циклотрон Объекта находился глубоко под очистным сектором. По причине известной русской традиции, сдавать сооружения и вводить их в эксплуатацию к знаменательным государственным датам, гидроизоляция сектора была проведена по принципу "авось".

Не прошло и года с момента начала работы пространственно-временного Циклотрона, а его стены отсырели и покрылись серо-зелёной плесенью.

"Лейтенант Мевший", перед инспекционным визитом министра обороны, решил обработать стены секторного зала "антиплесенью" и "закатать" водоэмульсионной краской.

Вот для этого косметического ремонта и была направлена на объект рота капитана Филиппова.

Так уж получилось, что, несмотря на абсолютную секретность объекта и на недопустимость допуска посторонних лиц на территорию пространственно-временного циклотрона, никто, кроме простых пацанов из военно-строительного отряда не мог справиться с работой по приведению в порядок заплесневелых потолков и стен.

Нет, конечно, есть организации Главспецстроя, занимающиеся строительством секретных правительственных объектов управления государством в условиях боевых действий, для спасения членов правительства от ядерных ударов и для отдыха членов политического бюро центрального комитета коммунистической партии.

Но график работы Главспецстроевцев расписан на много лет вперёд, им нужно платить огромные затраты и, главное, их привлечение возможно только по решению председателя Комитета государственной безопасности, а сообщить председателю о том, что на Объекте Верещагина допущена халатность – это признаться в собственной безответственности, разгильдяйстве и полной профессиональной непригодности.

Это значит попрощаться с перспективой получения мягкого кожаного кресла в Московском Главке, потерять министерский продовольственный паёк, допуск в промтоварный распределитель и личностные связи.

Человек, числящийся в номенклатурных списках государственного уровня, изгнанный из номенклатурных кругов и утративший свои связи с влиятельными лицами, мгновенно превратится в простого советского труженика.

В простого работягу, у которого одна судьба – вкалывать до седьмого пота и получать за это почетные грамоты, двухкомнатную квартирку с шестиметровой кухней, медальку "За трудовое отличие" и самовар от профсоюзного комитета при уходе на пенсию.

Правда, если работать не хочется, то можно и не надрываться на работе. "Ваньку валять". Получать небольшую зарплату только за то, что появляешься на работе. Появляться на работе для того, чтобы изредка приворовывать на пропой. Разрешается даже выпивать на работе, но не много. Много можно пить только с бригадиром.

В этом случае, работяга тоже получит свою квартиру в порядке общей очереди, но в старом жилищном фонде, а при уходе на пенсию, ему вручат не самовар, а первую и последнюю почетную грамоту за многолетний добросовестный труд.

"Лейтенант Мевший" не хотел становиться простым советским тружеником и решил устранить последствия своей халатности с помощью бесплатного, безропотного стройбата из ближайшей войсковой части.

Что говорил "Мевший" и что он обещал своему московскому приятелю, не известно, но очень большой начальник очень большого особого отдела дал "добро" на допуск целой роты военных строителей в недра пространственно-временного Циклотрона, надеясь, что "дебилы из стройбата" не отличат новейшее особо-секретное оборудование от обычных барокамер, холодильных шкафов, станков, редукторов и трансформаторов.

"Лейтенант Мевший" лично встретил роту капитана Филиппова перед спуском в Циклотрон и приказал следовать за ним.

Американские астронавты, пролетающие на своем космическом корабле "Аполлон" над территорией Советского Союза и фотографировавшие Объект из космоса, были очень озадачены тем, что на их снимках, почти сотня солдат входила строем в маленькую кирпичную коробочку, похожую размерами на армейский уличный туалет.

После продолжительных споров, рассуждений и консультаций с экстрасенсами, ведущие аналитики Центрального Разведывательного Управления Соединенных штатов Америки, изучавшие космические фотографии, пришли к правильному выводу, что уличный туалет на территории Объекта, является замаскированным входом в секретное сооружение.

Рота входила в "туалет" строем и через распахнутые бронированные двери спускалась вниз, под землю, по белым мраморным лестничным пролётам.

На каждом из пяти уровней спуска под землю, после пройденной пары лестничных пролётов, перед строем плавно и бесшумно откатывались в сторону, исчезая в стенах, массивные, напичканные электронным оборудованием, железные двери метровой толщины. За дверями находились просторные, облицованные камнем, поражающие хирургической чистотой залы с очередными защитными дверями в дальнем конце зала.

Рота уходила под землю, а за её спуском, скрытый за пуленепробиваемыми стеклянными витражами, глядя на цветные мониторы, установленные на пункте контроля, наблюдал и управлял состоянием дверей лейтенант-КГБшник, встречавший воинов стройбата на пропускном пункте и сопровождавший их да начала спуска.

Минус-шестой этаж находился на уровне грунтовых вод и представлял жалкое, по понятиям стройбата зрелище.

Стройбатовцы увидели огромное, округлое помещение, разделенное невысокими прозрачными перегородкам, с модульным оборудованием неизвестного назначения, смонтированным возле стен и в центре лаборатории.

Оборудование постоянного включения перемигивалось разноцветными индикаторными огоньками, чуть слышно гудело трансформаторными обмотками и люминесцентными светильниками.

Вокруг светильников желтели застарелые и серели свежие пятна сырой штукатурки, а между потолком и стенами чернела полноценная. достигшая фазы спороношения, плесень.

"Лейтенант Мевший" подозвал капитана Филиппова к себе, потыкал пальцем в направлении пятен, рукой очертил над головой круг, показывая, что в порядок необходимо привести всё вокруг и ткнул пальцем в деревянную дверь подсобного помещения, загруженного инструментами и необходимыми материалами.

Затем строго посмотрел на ротного командира, погрозил ему кулаком и важно, словно влиятельный екатерининский вельможа, направился к выходу.

Лейтенант-КГБшник, щелкая тумблерами, закрывал бронированные двери, пройденные "Мевшим", отсекая стройбатовцев от всего, что осталось за пределами пространственно-временного циклотрона.






Порядок в строительных частях


Если вы услышите, что в Советской армии, а тем более в стройбате, не было порядка, не верьте этому!

В стройбате был строгий, не обсуждаемый, годами сформировавшийся порядок, согласно которому, любая попытка увильнуть от исполнения своих обязанностей, считалось нормой.

Стукачество и доносительство были чуждым явлением в коллективе военных строителей.

Хищение и продажа строительных материалов свидетельствовало о находчивости и предприимчивости воина стройбата. Использование денег, вырученных от продажи, на что-то иное кроме водки или дембельского альбома, считалось шкурничеством.

Умение "втереть очки", "навешать лапши на уши" или просто проигнорировать приказание командира являлось мерилом, лихости и независимости солдата.

Распоряжение старослужащих и особенно дедов являлось непререкаемой задачей и выполнялось неукоснительно.

Коллективные взаимоотношения строились на четком доминировании молодых над салабонами, черпаков над молодыми, дедов над черпаками, ветеранов-дембелей над дедами.

И нет ничего, что не смогли бы выполнить военные строители, если это действительно нужно было сделать. При таких обстоятельствах, салабоны без сна и отдыха "рвали пупы" там, где требовались немыслимые физические усилия. Рыли грунт, таскали кирпичи, месили бетон, убирали строительный мусор. Молодые выполняли малоквалифицированную грязную работу. Они, обливаясь каплями эмульсионки капающей сверху, или задыхаясь парами ацетона, красили потолки, стены и полы. В облаках меловой пыли, белые как мельники и чихающие как деревенские козлы, нанюхавшиеся махорки, "затирали" шпаклёвку. "Выводили" кирпичные перегородки. Сооружали строительные леса и помосты. Навешивали на петли простенькие двери, клееные из деревянных брусков и оргалита.

Черпаки возводили из кирпича наружные, видимые взгляду, стены. Укладывали изящную плитку-"шелкографию". Устанавливали дорогостоящие двери из дубового массива, украшали стены ДСПшными панелями из "фанеровки" и "полировки".

Деды "заводили" углы кирпичных сооружений, обеспечивали салабонов, молодых и черпаков работой, инструментами и материалами, необходимыми для выполнения задания. Когда работы было много, а инструментов и материалов не было, деды приказывали черпакам найти всё необходимое.

В любое время. при любой возможности, деды продавали гражданскому населению отечественный сантехнический фаянс, финскую эмаль и немецкий линолеум. Приобретали вино и водку, спирт и самогон. Пили спиртные напитки, уважительно деля их с ветеранами военного строительства.

Ветераны (они же дембеля) руководили ходом выполнения заданий. Если же им "было в лом" отвлекаться от мыслей о скором дембеле, о встрече со своими родными, о доступном вине, о гражданской модной одежде и о женщинах, то ветераны перепоручали руководство дедам.

После этого деды садились в кружок, поговорить о жизни, помечтать о "неизбежном, как крах капитализма" дембеле. Поделиться планами на ближайший "самоход". Несмотря на значительный срок службы, деды не умели (точнее уже разучились) одновременно работать и вести неторопливые беседы. Поэтому, свою часть работы деды взваливали на плечи черпаков.

Черпаки становились руководителями, а салабоны и молодые "пахали по-чёрному", "рыли рогом", "летали мухой", "шуршали крылышками", выполняя всю неквалифицированную и высококвалифицированную работу.

Так в стройбате решалось сразу несколько задач: В считанные дни, молодое пополнение стройбата понимало, что "служба – не мёд", становилось высококвалифицированными мастерами и училось "уважать старших".

Черпаки, "отпахавшие" половину своего срока службы, приобретали философский склад ума, осознавая, что худшее уже позади, а близкое будущее, сулящее "крутость и бурость" дедовского бытия – всё ближе и краше. Но и оно чудесно закончится в чудесный день прекрасного, долгожданного дембеля.

Деды и ветераны "шлифовали" свои навыки руководящей работы, приобретенные в конце службы и необходимые для успешной гражданской жизни.

Офицеры стройбата умело пользовались устоявшейся "дедовщиной" для облегчения своего служебного бытия и передавали дедам свои обязанности по организации порядка (видимости порядка) в казармах и по контролю за выполнением производственных заданий на Объекте.

Поскольку, до приказа министра обороны "О увольнении в запас…", оставалось еще много дней, ветеранов СС (советского стройбата), в прибывшей роте пока не было.

Поэтому, капитан Филиппов подозвал к себе группу дедов-сержантов-бригадиров, сказал им всего одну, удивительно доходчивую фразу: "Через восемь часов здесь всё должно блестеть, как у кота яйца" и удалился в фойе посмотреть телевизор.

Деды подозвали к себе черпаков и объяснили, что через шесть часов помещение Объекта должно блестеть, как у кота яйца и ушли в курилку.

Черпаки объяснили молодым и салабонам, что если они не хотят получить люлей по соплям и мордасам, то в течение пяти часов стены и потолки должны быть очищены от плесени. Сыреющие и плесневеющие места необходимо протравить медным купоросом, прогрунтовать гидроизоляционным раствором, затем отшпаклевать и все помещение побелить ВДшкой в два слоя.

После этого, молодые и салабоны рванулись в подсобное помещение за инструментами и материалами. И закипела работа. Одни скребли шпателями и металлическими щетками стены. Вторые, схватив малярные валики и кисти, пропитывали антисептиком стены, чтобы навеки сгинули споры и мицелии любых плесеней. Третьи грунтовали бетонные стены перекрытия раствором жидкого стекла. Четвёртые, забравшись на лесенки-стремянки, шпаклевали обработанные поверхности. Пятые безостановочно оттирали половую плитку от, падающих сверху, шпаклёвки и краски.

Увидев, что работа идёт полным ходом, деды включили стоящий на тумбочке электрический чайник и начали накрывать стол из продуктов, принесенных хозяйственным взводом для дедов, для себя и для, всеми уважаемого, хозвзвода.

Филиппов рассеянно смотрел телевизионную передачу "Ленинский университет миллионов", ибо других программ телевизор не показывал.

Дремал в кабинете видеоконтроля лейтенант-КГБшник, понадеявшийся на бдительность и ответственность офицера строительных войск капитана Филиппова.

Не спеша пережевывали бутерброды аристократы от стройбата, хлебнувшие по паре глотков водки из грелки, принесённой почтальоном Камарзиным.

Всё шло в строгом соответствии с заведенным порядком. Ох, не зря говорят, что нет в армии ничего страшнее однажды заведённого порядка.






Вот такой он, советский стройбат


Часы бездушно тикали на стене зала, отсчитывая последние, оставшиеся до взрыва, минуты.

Деды сидели на стульях, в одном из кубриков научно-исследовательского зала, отделенного матовой стеклянной перегородкой, на стульях, принесенных из соседних боксов и расставленных вокруг простого канцелярского стола.

Изредка Геник доставал из-под стола свою трехлитровую грелку, наливал из неё водку в гранёный "хрущевский" стакан и пускал стакан по кругу. Деды "гуляли".

Витька Александров отхлёбывал из стакана большой глоток водки, пахнущей резиной, и торопливо проглатывал её.

Татарин Ренат Габидуллин, подолгу глядел на водку, думал о том, что пить водку запрещается кораном, а затем, решив, что его на такой глубине даже Аллах не увидит, решительно подносил стакан ко рту и обреченно, медленно, словно дозу яда, выпивал свою долю и, осознавая свой грех, замирал глядя в одну точку.

Кореец Толик Ли, кандидат в мастера спорта по боксу, заботясь о здоровье, едва пригублял стакан.

Заведующий складом Ваня Земан, по-немецки, сначала съедал бутербродик и только потом аккуратно отпивал из стакана.

Серёга Поспелов остограммивался в лучших русских традициях. Не мелочась на малом. Резко выдохнув воздух и вместо закуся, занюхивая выпитое рукавом.

Литовец Данатос отхлёбывал пару малюсеньких глоточков и наслаждался послевкусием.

Узбек Рамиль Ганеев, пил степенно, как его далёкие предки пили кумыс на стародавних пирах.

Хохол Серёга Скрыник выпивал с аппетитом, закусывал ломтиком сала и изрекал: "Гарна горилка".

Смоленский поляк – библиотекарь Санька Островский выпивал, морщился и выговаривал свою стандартную фразу: "И как только эту гадость пьют коммунисты?".

Как повелось, в это время, Геник Камарзин, на правах хозяина водки и тамады, заливал в рот добрую половину стакана и говорил: "Смотри. Вот так пьют. Вот так морщатся. Вот так закусывают". Пододвигал к себе банку тушенки и начинал аппетитно есть.

Калужанин Толик Трофимов, памятуя, что пьянка может закончиться плохо, пил молча, как-то стыдливо, но никогда не пропускал своей очереди. Пить он мог много и долго. Он не мог останавливаться. В ожидании послепьяночных проблем, на лице Толика было такое грустное выражение, что, глядя на него, у многих появлялось желание пропустить свою очередь и передать стакан соседу.

Не мог Толик забыть свою первую армейскую пьянку в будке электрика, начавшуюся по хорошему поводу, с хорошим человеком, но закончившуюся плохо. Вот и сейчас, приняв водочки на грудь, Толик вспомнил как оно было…

За клубом, на краю части, у самого леса стояла водонапорная башня. Возле башни – кирпичная будка… В будке был электрощит и вентили управления водоснабжением части, шкаф с инструментами, наждак, столик и топчан для отдыха. Там проходила служба электрика части. Только изредка, соскучившись по людям, приходит электрик в роту переночевать. Электриком служил Валера "Носик". В начале службы, сломал "дед" Валерке переносицу. Переносица срослась, но Валерка стал обладателем огромной "кавказской" горбинки на носу и прозвища "Носик".

Перед своим дембелем, передал Валерка должность Толику Трофимову. Передачу оформили испитием спиртного напитка. Пришел, после этого, пьяный Толик в роту, выкурил пару папирос "Беломор-канал", стряхивая пепел, бросая окурки рядом с кроватью и заснул.

А перед подъемом роты, зашел в казарму комбат Авсеенко, увидел окурки, возмутился и скомандовал: "Воин, подъем". Вскочил Толик, натягивает штаны и китель, и разоблачает себя, и оправдывается, кричит на всю казарму: "Товарищ подполковник, я не пил, честное слово не пил!". Тут и комбат на крик перешел "Бегом в штаб!". Запутался Толик в портянках, а Авсеенко орёт "Бегом в штаб!". Выскочил Толик босиком на первый ноябрьский снег и почесал к светящимся в ночи, штабным окнам.

Вернулся Толик минут через пятнадцать, с побитой рожей, но довольный тем, что дело закончилось без губы, что он сохранил за собой, крепко обмытую, тёплую должность электрика части. Подумаешь, грохнулся пару раз от ударов комбата на паркетный пол, под раскидистый куст чайной розы, цветущей в углу комбатовского кабинета…

За столом шла неторопливая беседа.

Витька Александров вытащил из кармана письмо, полученное от стародавнего дружка Юрки Киселя, отслужившего свой срок на строительных объектах Украины.

Стал его читать:






"Витек, привет с гражданки!

Как мы рвались домой, на дембель. А вот теперь уже три месяца как я дома. Не поверишь, но вспоминаю с содроганием все то, что довелось испытать за время службы и, одновременно, тоскую по дурдому, через который пришлось пройти.

И ты будешь тосковать, поэтому цени своих армейских друганов, которые сейчас рядом с тобой. Видимо, армейская дружба самая крепкая. Так мне не хватает сейчас наших пацанов. Разлетелись, кто куда, во все концы необъятной Родины.

Наша рота собиралась с бору по сосенке, многих прямо сразу после переодевания, уже на другой день, привозили в лес, и курс молодого бойца они проходили с лопатой в руках на кабельных трассах.

Быстро смекнув, что вольному – воля стали ходить в самоволки за вином (на первой неделе службы!) а порой и по 2-3-4 раза за день!

Когда ж начальство спохватилось, что воины лопаты "воюют" без присяги, то начали думать как бы её провести. Попросили автоматы у ракетчиков: "Хоть один дайте, хоть на полчаса!", но получили отказ – "Стройбат это такие звери, что им даже оружия не выдают, значит и не дадим".

А какая присяга без автомата?

Выпросили в сельской школе наглядное пособие – разрезанный пополам, и раскрашенный по месту разреза красной краской "калаш", но вот незадача, в школе оказалась только правая половинка! Все потроха с левой стороны были наружу! То есть если держать автомат в левой руке, а текст присяги в правой – получится карикатура!

Но в находчивости стройбату не откажешь! Перевернули автомат кишками к груди, держали его в правой руке, присягу – в левой, а когда делали фотки в ателье, то плёнку переворачивали, и получалось на фотке вроде как у настоящих солдат.

Служил я два года воином стройбата и один месяц "моряком".

Это наша местная традиция.

По Конституции СССР служба в сухопутных частях Советской армии продолжается два года, а во флоте три.

А как быть тем в сухопутных, у кого двухлетний срок истёк? Не нарушать же Конституцию, и продолжать оставаться солдатом? Конституция – это святое. Раз третий год – значит моряк.

Поэтому уже на первый же день третьего года одевал я тельняшку, распоротые штаны от рабочей военно-строительной одежды с отрезанным нагрудником, эдакий хаки-клёш, из резиновых сапог вырезал шлёпанцы с тупыми "морскими" носами. На голове, естественно, бескозырка. Она изготовлялась из попавшейся под руку форменной фуражки. Ленточки вырезались из ткани, обтягивающей верх фуражки, да так, что верх становился белым – под обтяжкой из хаки была марля, а от обода вниз свисали ленты. Надпись над лбом сделал банальную "Герой".

Соседние офицеры-ракетчики, видя нас в таких нарядах просто дурели, и хватались кто за живот, кто за сердце.

Иногда они жаловались начальству гарнизона, что мы своим видом уродуем нравственность рядовых ракетных войск. Вздрюченный военным комендантом, наш комбат прибегал в казарму с криком: "Клоуны!" и получал ответ, что форма третий год служить отказалась и истлела, а тельники прислали из дому.

Дожили! В армии в своей одежде ходим! А раз не нравится – то или выдайте новую одёжку, или будем вообще в трусах ходить… А кто ж выдаст? А в трусах ходили, но не практично это.

Не знаю, уродовалась ли нравственность у обильно выглядывающих их окон штаба и узла связи женщин-военнослужащих, но то, что это их отвлекало и мешало работать – факт.

Ракетчики нас один раз, поначалу к себе пустили пообедать и зареклись в дальнейшем кормить. Еду насыпáли в термосы, а дальше делайте, что хотите.

Стройбатовские моряки народ ленивый, и поэтому когда приносили к казарме термосы с едой, то никто особо и не спешил. Валялись, чухались, всем телом изображая презрение к армейскому обеду, а бачки стояли на улице без присмотра.

У ракетчиков на свинарнике жила лошадь, такая маленькая монгольская лошадка. Она возила телегу с помоями, и видно брезговала их есть, поэтому была всё время голодной, и от того шкодливой. Она любила убегать со свинарника, и праздно шататься по городку ракетчиков.

Особенно любила присутствовать при разводах, чем приводила в состояние ступора проводящих разводы.

И вот эта лошадь повадилась жрать из наших бачков. Фыркает – горячее, но жрёт.

Нежная моряцкая душа возмутилась такому кощунству, все вскочили, напялили бескозырки, и погнались. А кобылка была сволочью. Знала, что моряк коня не догонит, и дразнилась – бегала вокруг бачков по кругу, а мы гневным моряцким табуном за ней.

Официантки из офицерской столовой чуть не поумирали со смеху, глядя в окна за происходящим. Когда поняли, что простым напрягом мышц ног нам кобылу не догнать, то напрягли голову, и вспомнили про самосвал, на котором обычно цементный раствор возили.

Завели самосвал, оседлали его, обсели машину, и мотая развевающимися на ветру лентами, погнались за кобылой уже моторизованные.

Набрали скорость. Ветер в хари. Чтобы не потерять с трудом добытые, всеми возможными и не всегда законными способами, бескозырки, нам пришлось ленты взять в зубы.

Лошадь оглянулась на наши серьёзные со сжатыми челюстями, лица, поняла, что ей кирдык, и побежала искать спасения у людей – выбежала на плац, где как раз ракетчики проводили послеобеденное построение.

Умничавший перед строем крупный чин как увидел на плацу бегущую на него лошадь, так прямо в транс впал, и заревел как пароход.

Когда же нас увидел, то заикнулся и затих, смог только отпрыгнуть в сторону, и выдавить из себя: "Кто вы такие?"

Ответ был дружный, но не оригинальный – пока самосвал вокруг него разворачивался мы рассказали какую-то там моряцкую речёвку: "Мы – морЯки, поём корабляцкие пестни, нас е…ут, а мы крепчаем!"

Чин посмотрел вслед удаляющемуся самосвалу, и глядя на белый, марлевый верх бескозырки стоящего на подножке самосвала "моряка" прорычал: "Ну, Мабута! Мабута!… (далее последовали такие слова и выражения, что лучше их не повторять)"…

Армия должна воевать.

Если нет боевых действий – она разлагается. Когда на войне стреляют, офицер командует и его волнует только победа и её достижение, а не расстёгнутый крючок на солдате.

И хрен станет офицер мясо из солдатского котла тырить – застрелят свои же.

А в мирное время не застрелят. Поэтому и в котлы лазят, и за крючки казнят. Свои. Вроде свои. Вроде своих же.

Отчего так? А мир на дворе и заняться больше нечем. И вместо холодных грязных окопов – тёплая уютная канцелярия роты, а вместо командования бойцами на передовой – надо пасти стадо духов и слегка борзеющих дембелей.

По сути, офицер это обычный пастух. И замашки как у настоящих пастухов, что волам хвосты крутят, и методы и мировоззрение.

А в быту да, они другие люди, хорошие, весёлые, жизнерадостные, кидаются на помощь женщине с ребёнком, чтобы через дорогу перевести. Но только переступают порог военной части, так всё человеческое куда-то девается, и вылезает что? И ребёнка той же женщины по мордасам за расстёгнутый крючок воротничка…

Недаром есть поговорка: "Одеваю портупею и тупею, и тупею".

У нас говорили так: "Не дай Бог война! С такими отцами-командирами из нас, рядовых, никто не выживет".

Даст какой-нибудь очередной великий маршал приказ любой ценой взять к Новому году высотку с залёгшим на ней пулемётчиком, и погонят нас эти начальники палкой в атаку на пулемёт, и поляжем мы все как один, а наш комбатишко потом будет гордиться медалькой за взятие…

Да, взятие будет, но не от ума военного или таланта полководческого, а потому, что немецкий пулемётчик просто сойдёт с ума. Как во Вторую Мировую сходили с ума пулемётчики немецкие – не выдерживал человеческий рассудок такой бойни, когда толпы советских солдат во весь рост на пулемёты шли и падали как трава скошенная, ибо якобы "звала Родина-мать", а на самом деле многие командиры были обычной безмозглой мразью, и ради того, чтобы побыстрее в тыл выйти на переформирование, выполняя приказ, гнали солдат как скот на гарантированную бойню.

Да так героически гнали, что потом в сводках записывали: "от батальона осталось 10 человек". А каких человек? Командир, замполит да прихвостни…

Все порядочные офицеры гибли вместе с солдатами, а оставались кто? Самые бессовесные сволочи…

А в армии мы жили как в стаде. "Пастухи" – своя жизнь, "бараны" – своя, и по человечески не пересекались. Только "ать-два!"

Кажется, что они все, поступая в военные училища, мечтали об одном, а в натуре получили совсем, совсем другое. Думали, что получат мёд, а получили дерьмо. В том дерьме надо как-то выживать.

Они и выживали, привыкали, но отчего-то во всех своих бедах считали виновными не себя или систему, в которой жили, а солдат, которые своими преступлениями типа "сбежал 18-летний пацан на танцы", портили им жизнь.

И службу-то тянуло процентов 10–15, не более, а остальные лишь бы день до вечера. А вообще, мы как-то к офицерам относились хоть и без уважения, но комбата побаивались, а остальных просто обходили стороной. С каким-то чувством сострадания, причина которого выразилось во фразе "мы-то тут на два года, а они навсегда".

Дослуживай спокойно.

Возвращайся здоровым.

    

Твой друг, бывший военный строитель, а ныне – рядовой в запасе и гражданский человек Юрий Киселёв.







От такого философски-юморного письма, хмель прошел. В головах зашевелились трезвые грустные мысли. Примолкли ребята…




Рамиль нервно постукивал пальцами по поверхности стола, словно подбирая ритм. И действительно, за неимением гитары, оставленной в казарме, под стук пальцев, он в разном темпе мысленно повторял слова своего нового стихотворения, подбирая мелодию, и вдруг запел:
		Той холодной весенней порой



		Состоялся на плаце парад.



		Ты в едином строю, мы гордимся тобой,



		Потому что попал ты в стройбат.







		Очень скоро сошла пелена



		С твоих глаз и увидел ты ад.



		— Тяжкий труд и унылых дней череда.



		На два года стройбата ты раб.







		А в лесу над казармой солнце встает



		И солдату подъем предвещает



		Снится дом и девчонка, которая ждет,



		О солдате своем вспоминает.







		Замполит был гнилой интриган,



		А начштаба вообще идиот,



		Маразматик и бабник старый комбат,



		Что творится вообще не сечет







		Офицеры все с водкой на ты.



		Прапора не ушли далеко.



		Вот такой оказался советский стройбат



		И солдату служить нелегко







		Утро хмурое. С неба – снег с дождем.



		Ветер рвет непросохший бушлат.



		Вот от сих, копать – и до вечера.



		Стисни зубы ведь ты же солдат.







		Не успел солдат провалиться в сон,



		Вновь звучит приказ – на дрова!



		И ушел солдат в ночь холодную.



		На распилку дров до утра…







		Здравствуй сын – пишет мама письмо.



		Мы волнуемся – как ты, родной?



		Не волнуйся, мамуля, все хорошо



		И вернусь я вскоре домой.







		Вот два года промчались, как сон.



		Все лишенья твои позади.



		Но всю жизнь будешь помнить ты гарнизон,



		Где болота, дожди, комары…







		Вновь, холодной весенней порой



		Состоится на плаце парад…



		Не грусти, молодой и достойно служи



		Ведь попал ты в советский стройбат.








Деды смотрели на работающих салабонов и молчали, вспоминая свои первые дни своей службы…




Не верьте что в стройбат попадали одни алкоголики, дебилы и уголовники.

Военно-строительные войска были самыми многочисленными войсками Советского Союза.

Столько дебилов не могло быть стране советов. К тому же дебилов вообще в армию не берут, а преступный мир при социализме влачил жалкое существование. Так что в стройбате служило множество умных и талантливых пацанов.

Вот из них армия порой делала и алкоголиков, и дебилов, и преступников. Но и многие таланты выявлялись и во время службы.

Толик Трофимов увлекся радиоконструированием.

Он собрал, спаял и засунул в самодельный корпус радиоприемник собственной конструкции, ловивший все радиостанции, вещавшие в мировом эфире. Громкость динамиков позволила бы транслировать музыку для целой танцевальной площадки. Единственным недостатком своего детища Толик считал отсутствие цветомузыки.

И вот, когда Толик, вспоминая первую неудачную пьянку, уставился в угол, он увидел электротехнический ящик. Другие ящики, щиты, блоки и модули, расставленные и развешенные в зале, спокойно светились огоньками разноцветных индикаторов, а этот ящик, буквально усыпанный цветными стеклянными глазками, бездействовал.

Со школьных времён, Толик помнил фразы, сказанные классиками: "Человек сам творец своей судьбы" и "Мы не можем ждать милостей от природы – взять их наша задача!".

Толик выпил очередную дозу водки и направился навстречу своей мечте, выковыривать цветные индикаторы. Легким движением руки, сжимавшей обязательный для любого электрика инструмент – отвёртку, Толик отщелкну крышку и замер от восторга. Ящик был буквально напичкан рандолевыми пластинами, прикрывавшими полупроводниковые микросхемы.

РАНДОЛЬ!

Какое слово может быть слаще для слуха стройбатовца, чем РАНДОЛЬ!

Рандоль это какой-то сплав, иногда применяющийся для изготовления медицинских стерилизаторов. С двух сторон он покрыт сверкающим хромом, а между ними рандоль!

Металл, не отличимый от золота по блеску и цвету.

Рандоль! Это грудь дембельского кителя, сверкающая золотыми, похожими на ордена, значками ручного изготовления.

Рандоль! Это зубные коронки – фиксы, блестящие во рту, словно золото у фартовых уркаганов, вороватых завмагов и высокопоставленных работников райкомов и райисполкомов.

Быстро "дёрнув" десяток индикаторов, Толик начал извлекать верхнюю пластину рандоля.









Часть вторая: ПОПАДАНЦЫ ИЗ СТРОЙБАТА





Случайный кирдык от Толика Трофимова


Рандоль! Я любовался сверкающими пластинами рандоля. Мне не нужно никакого дополнительного освещения. Не нужно потому, что моё лицо, наверное, в тот момент от радости, светилось словно отполированная рандолевая фикса, а глаза сверкали хищным, алчным огнем клондайкского золотодобытчика.

Вскрытый мною электрический щит, напичканный сотнями блочных микросхем, был облицован изнутри рандолевыми пластинами. Словно стоматолог, вооруженный щипцами и сверлом бормашины, я, перекинув в левую руку отвертку, правой рукой выдернув из сапога плоскогубцы, нырнул в пасть электрического чуда.

Так, где же тут зубики-болтики крепящие самые задние пластины? Ага вот они родимые! Аккуратно выкручиваю один болтик, вытаскиваю его, теперь второй, и… черт! Болтик падает прямо на соединительную колодку. Искры обжигают руку! Я роняю отвёртку на входной провод. Получается банальный "коротыш", от которого отвертка раскаляется до белого свечения и каплями жидкого металла стекает вниз, плавя изоляцию и замыкая десятки проводов неведомого назначения.

Я не знаю, что мне делать и что делается помимо моей воли. Да и не было в тот момент ни одного человека, который бы понял, что модуль управления информационно-аналитического центра выдал пространственно-временному циклотрону задание, сопровождающееся грохотом взрыва – включить оборудование на запредельных перегрузках параметров работы.

С треском лопались и гасли светильники потолочного освещения. Надрывно, словно падающие на цель пикирующие бомбардировщики, гудело и ревело оборудование циклотрона. Последнее что я запомнил в последний миг своей мирной, довоенной жизни, это какое-то черно-белое кино, показывающее, как наши замершие пацаны становились прозрачными. Настолько прозрачными, что можно было пересчитать каждую косточку их скелетов. Затем, словно яичная скорлупа в концентрированной кислоте, исчезали "живые", двигающиеся скелеты, сапоги, ремни, пуговицы и звёздочки пилоток…

Деструктуризаторы материи и декодификаторы организмов, на стократной мощности, буквально растворяли тела стройбатовцев. Сканеры сознания считывали всё, хранящееся в обреченно-смирившихся, испуганных, недоумевающих или, просто пьяных, солдатских головах.

Приёмники личностных кодификаторов всасывали в себя то, что несколько мгновений назад было живыми людьми, сортировали их на персональные атомно-психологические матрицы отправки.

Электромагнитный канал отправлял матрицы на поверхность, к излучателям так называемых радаров. "Радары" пульсирующими голубыми вспышками отправляли матрицы в место и время, заданное взбесившимся модулем управления.

Самыми последними, по мере удаления от центра циклотрона, были отправлены матрицы рядового военного строителя Трофимова, ротного капитана Филиппова и лейтенанта-ГБшника Сёмочкина. Прямиком в лес, растущий на восточном берегу Днепра, немного правее шоссе Москва-Минск. В 22 часа и 22 минуты 22-го августа 1941 года.




Ночевка в лесу


Последнее, что запомнил капитан Филиппов, были ужасающий грохот и ослепительный бело-голубой свет, похожий на тысячу грозовых молний.

Капитан постепенно приходил в себя. Сначала он почувствовал боль в правом боку, затем рассмотрел сбоку от себя свежеспиленный еловый пень о который видимо ударился во время падения и услышал шепот дождя, моросящего на листву деревьев.

Воздух был насыщен запахом прелой листвы и гниющих грибов.

Упираясь руками рыхлую лесную подстилку, командир роты смог сесть на землю.

— Где бойцы? Что с ними? Что с нами произошло?

Он потряс головой и услышал рядом с собой короткое ойканье, перешедшее в отборный армейский мат.

Едва смолкнув в одном месте, матерные слова раздавались в другой стороне, причем интонации были раздраженные, удивленные, озадаченные, вопросительные. Испуганных и страдающих голосов капитан не услышал.

Значит не всё так плохо, как могло бы быть после неожиданного и странного взыва на объекте.

Живы гаврики!

Капитан рассмотрел в ночной темноте разлапистую ель. Подлез под её низковисящие сучья и стал наощупь ломать тонкие, не намокшие веточки. Наломал. Положил возле елового комля. Добавил веточек потолще. Сверху набросал сучьев. Достал сигарету, чиркнул зажигалкой, закурил и поджег костерок. Когда костер разгорелся и отогнал темноту на пару метров в стороны от дерева, капитан громко и отрывисто скоманодовал: "Рота, ко мне! Ориентир – костёр".

Лес наполнился шумом шагов, перекликами бойцов, треском сучьев под ногами и родными русскими матюгами, когда кто-то из солдат падал на землю, споткнувшись о корягу.

— Рота, строиться. По порядку номеров, рассчитайсь!

— Первый, второй, третий… сороковой… восемьдесят восьмой.

"Все живы", — обрадованно вздохнул капитан.

— Санинструктор, ко мне! Товарищи сержанты и солдаты, если кому требуется медицинская помощь, подходите к костру. Остальные – отдыхать. Не будем выкалывать себе глаза о сучки, подождем здесь пару часов до рассвета. Сержант Ганиев, организуйте заготовку дров для костра и назначьте двух костровых.

Стройбатовцы разошлись немного в стороны, укрылись под кронами ближайших елей. Стали засыпать.

Молодые организмы нуждались в отдыхе….

Когда санинструктор Прускавец перевязал пару имеющихся у бойцов кровоточащих ссадин и одну голову с рассеченной на затылке кожей, капитан облокотился на еловый комель и закрыл глаза.

— Товарищ капитан, разрешите представиться, лейтенант государственной безопасности Сёмочкин.

Ротный удивленно глянул на молоденького лейтенантика.

— Слушай, лейтенант, ты откуда взялся?

— Как и вы все – с Объекта.

— Вот только особистов мне сейчас и не хватает. Лейтенант, давай спать. Утром поговорим…

Когда рассвело, капитан не стал будить роту. Решил, что пусть ребята еще немного поспят. До воинской части недалеко, судя по гулу машин, доносившемуся от дороги.

— К завтраку успеем дойти, а днем ребятам спать не дадут. Начнут опрашивать и выспрашивать: "Как да что, да когда, да почему, да отчего, да кто виноват и кто что сделал?"

Сволочи, это мы должны спросить, что такое произошло на Объекте и почему это случилось с нами?

Сволочи! Чуть не угробили пацанов!

…О себе и о том, что все произошедшее – результат раздолбайства одного из его подчиненных, капитан не подумал.

Он думал о неминуемых беседах с официальными проверяющими лицами всевозможных комиссий, инспекций и надзоров, которые сейчас, наверняка, трясутся в автомобилях, дремлют в вагонных купе, сосут кисленькую взлетно-посадочную аэрофлотовскую карамель, сидя в салонах самолетов.

Печенкой, задницей и интуицией предчувствовал капитан неизбежное приближение зловредной проверяющей братии, основной целью которых будет спасение от ответственности высокопоставленных и высокородных ответственных лиц.

"Рота, подъем! В две шеренги, становись! За мной, бегом, шагом-арш!" – скомандовал ротный и не оглядываясь побежал в направлении дороги.

Лес закончился неожиданно быстро. От опушки начинался крутой спуск к широкой реке, которой не могло быть рядом с их воинской частью. Над рекой виднелся бетонный мост, соединяющий два берега и два направления широкой шоссейной дороги. По шоссе двигалась колонна допотопных грузовичков с прицепленными пушками.

"Н-да, вот так попали, теперь точно на завтрак не попадем", — успел подумать капитан Филиппов и полетел на землю, от толчка в спину.

— Товарищ капитан, товарищ капитан, — кудахтал над ним сержант Яценко. — Извините, не успел остановится.

— Яценко, остолоп ты недоделанный, я сейчас встану и тебя, дубину стоеросовую, вон туда, вниз под горку, до самой реки, как футбольный мяч, пинками катить буду. Ты сейчас не человека с ног сбил! Ты посягнул на честь, жизнь и здоровье офицера! Ты избил старшего по званию! Всё, Коля, пиши домой письма, что твой дембель откладывается на два года в связи с дальнейшим прохождением службы в дисбате!

Краем глаз, капитан заметил, что голодные, замёрзшие, не выспавшиеся на мокрой земле солдатики правильно поняли его грубоватый армейский юмор, облаченный в форму угрожающей речи, и немного повеселели и стали рассматривать речной берег, куда, по словам Филиппова, должен был катиться сержант Яценко.

Рассмотрели и поняли, что им до чертиков хочется скорее туда попасть.

На колхозном прибрежном лугу работали молодые девчата.

Правда работа, была не женской. Девушки, вооруженные лопатами, копали ямы и канавы.

— Почему разбрелись как стадо баранов, и чего пялитесь, как козлы высокогорные? Вас девушки на гражданке ждут, а здесь местное население, занятое общественно-полезным трудом. 

— Товарищ капитан, — спросил Яцеко, перемолов в мозгу недавнюю шутку-угрозу ротного в свой адрес, — а зачем девушки траншеи роют? 

— Ну, — на миг растерялся ротный, — мелиорацию земель проводят или нефтепровод тянут? 

— Я бы председателю колхоза руки оторвал за то, что девушек заставил этим заниматься. У него что, экскаватора нет?

— Яценко, отставить разговоры. Рота-а, строиться и шаго-ом марш, —— скомандовал Филиппов.

Душе Славки Мамакина захотелось петь и он без всякой команды, с третьего шага запел:
		Как будто ветры с гор, трубят солдату сбор.



		Дорога от порога далека



		И уронив платок, чтоб не видал никто,



		Слезу смахнула девичья рука.








Следом за ним, вся рота слаженно, в ритме шагов, заорала следующий куплет:
		  Не плачь, девчонка, пройдут дожди.



		  Солдат вернется, ты только жди!



		  Пускай далёко, твой верный друг,



		  Любовь на свете, сильней разлук!







		Не много прошагал, пока не генерал,



		Но может быть я стану старшиной!



		Прости, что не сумел, сказать, что буду смел



		И то, что станешь ты моей женой!







		  Не плачь, девчонка, пройдут дожди.



		  Солдат вернется, ты только жди!



		  Пускай далёко, твой верный друг,



		  Любовь на свете, сильней разлук!










Полное попадалово


Рано "пташечки" запели…

Мичман Лазаревский, рассмотрел в бинокль, что на его будущие позиции двигается воинский строй и то, что приближающиеся бойцы одеты не в гимнастёрки Рабоче-Крестьянской Красной Армии, а в какие-то расстегивающиеся донизу кителя с большими блестящими генеральскими пуговицами. На плечах у солдат были черные погоны, украшенные золотыми буквами "СА".

Впереди бойцов шел офицер в БЕЛОГВАРДЕЙСКИХ ПОГОНАХ!

"Караул, в ружьё! —— скомандовал Лазаревский. — Приготовится к отражению атаки бело-фашистских диверсантов".

Несколько матросов, вооруженных винтовками, выскочили из замаскированного блиндажа и прыгнули в траншею.

Пулемётчик, матрос второй статьи Васечкин сдернул со своего пулемёта холщевое покрывало и заправил ленту…

"Как каппелевцы идут, —— вспомнил он психическую атаку белогвардейцев из "Чапаева", — вот только я не Анка-пулеметчица и подпускать их близко не стану. Всех положу за милую душу".

В памяти всплыли первые недели войны, когда на горсточку матросов двинулась в атаку пьяная рота эсэсовцев. Ребята растерялись, запаниковали, открыли беспорядочный винтовочный огонь.

Васечкин тогда не растерялся, несмотря на то, что это был его первый бой и со вторым номером пулемётного расчета Юркой Коньковым, выждав убойную дистанцию, положил почти всю вражескую роту.

"Не пропадем", — развеселился Васечкин, поправляя рамку пулемета и убирая в карман гимнастерки медаль "За отвагу", полученную им как раз за бой с эсэсовцами. Вообще-то за такой бой должны были наградить как минимум орденом, да в начале войны ордена и медали давали неохотно – наши отступали на всех фронтах.

Но эти психи шли на позицию караула совсем не так, как эсэсовцы или каппелевцы. Васечкин удивился тупости белогвардейского офицера, построившего роту для атаки как раз под самый меткий и кучный пулемётный огонь.

"Этак я их положу одной-двумя лентами, вот безмозглые…"

Опытный мичман Лазаревский, успевший побывать в окружении, немного попартизанивший в брянских лесах, знавший повадки немцев и полицаев, недоумевал так же как и его подчиненный. Он внимательно вглядывался в белогвардейцев, потом перевел бинокль на головные уборы и совсем стушевался…

На пилотках "белогвардейцев" краснели пятиконечные звезды. Он даже рассмотрел в центре этих звезда серп и молот. На медных пуговицах также были выгравированы звезды.

Наступающие были безмятежны, молоды, здоровы. "Так в атаку не ходят", — решил мичман и приказал караулу огонь не открывать.

"Может пополнение к нам прислали? — подумал мичман. — Но почему они идут в столь необычной форме? Может, пока мы здесь сидим, что-то наверху поменяли? Мичман слышал от знакомого интенданта, побывавшего недавно в Москве, что в кругу столичных военных хозяйственников ведутся разговоры о будущих нововведениях в обмундировании. Из Монголии идут эшелоны с белыми полушубками, из Америки стали поступать автомобили "виллис". Может и погоны решили ввести?"

Немного поколебавшись, Лазаревский сказал Васечкину: "Дай-ка пару предупредительных, коротких, только смотри, не зацепи кого ненароком".

Дать так дать.

Васечкин и дал. Сначала короткой пулемётной очередью вздыбил дорожную пыль перед колонной, а потом, прицелившись в крону придорожной берёзы, резанул так, что ветки и листья посыпались на головы офицеров.

"Едрена мать, —— выругался капитан Филиппов и скомандовал: —— Ложись!"

Вы думаете, что рота начала недоуменно озираться по сторонам и решать что делать?

Ошибаетесь. Крепко, с первых дней службы, до уровня подсознательного инстинкта, вбивались стройбатовскими дедами в психику и моторику салабонов команды "ложись", "вспышка слева", "вспышка справа"…

Зачем?

А бог его знает. Для того, чтобы молодое пополнение хоть немного, в начале службы "поиграло в армию", но главное, чтобы им "служба мёдом не казалась".

И вот пригодились навыки, подстёгнутые реальной пальбой.

Рота, лейтенант Сёмочкин и сам Филиппов распластались на дороге, сначала уткнувшись лицами в землю, а потом осторожно поворачивая головы и посматривая в сторону дурного пулемётчика.

Девчата побросали работу и, попрятавшись в свои недорытые ямы, с интересом наблюдали за происходящим.

Немного в стороне от дороги, чтобы не загораживать сектор пулемётного обстрела, к распластанному войску, сжав в руке "наган", шагал отважный мичман Лазаревский в сопровождении двух краснофлотцев, вооруженных самозарядными винтовками.

"Воины, всем лежать, — приказал еще раз Филиппов и медленно, не делая резких движений, поднялся навстречу подходящему патрулю и спросил: — Морфлот, что за херня?".

Неформальное обращение и серпасто-молоткастые звездочки, выштампованные на пуговицах офицерского кителя и на "белогвардейской" кокарде офицерской фуражки, несколько успокоили мичмана.

Немецкие диверсанты, с которыми приходилось сталкиваться мичману, ходили или в красноармейском обмундировании, чтобы внушать доверие, или в фашистской форме.

"Видимо свои, —— решил мичман и вполне миролюбиво задал вопрос: —— Кто такие?".

— Капитан Филиппов. Третья рота военно-строительного отряда номер 63581 следует к месту дислокации.

— Ну вас и нарядили. Все военные строители, кроме командования, в своей домашней одежке ходят, обуты кто в чем. Некоторые даже в лаптях землю роют. А вас как генералов обмундировали. Только товарища Сталина охранять. Пошли к начальнику строительства. Устал он с девчатами маяться. Давно пополнения ждет.

Филиппов что-то хотел сказать в ответ, но, услышав про лапти и Сталина, разглядев револьвер системы "Наган" и давно снятые с вооружения самозарядные винтовки системы Токарева, подавился готовой фразой, растерянно оглянулся и не очень уверенно приказал своим пацанам: "Рота, встали, пошли".

"Бойтесь мечтать, ибо мечты, иногда, сбываются".

Сбылась у Филиппова его детская мечта идиота, попасть, как "Янки при дворе короля Артура" в прошлое и победить всех фашистских гадов в одном бою…






Особый подход


Старший производитель работ, инженер второго ранга Большаков пригласил капитана Филиппова и лейтенанта Семочкина испить с ним чайку.

Вошли в свежепостроенный блиндаж. Уселись возле стола, с чайником на шипящем примусе и завели разговор. Точнее, в ожидании вызванного по телефону особиста НКВД, говорил прораб, а Филиппов и Семочкин, с каждым его словом, убеждались, что "залетели они по полной программе".

Залетели черт знает как, черт знает зачем и черт знает куда!

Точнее, вопросов оставалось всё меньше и меньше. Становилось ясно, что в результате какого-то сбоя работы электронного оборудования Объекта, они оказались на полтысячи километров западнее расположения своей части и "провалились" в 1941 год…

К блиндажу резво подкатила полуторка. Из неё выпрыгнули автоматчики в синих фуражках и окружили лежащих на земле стройбатовцев. Лейтенант в форме НКВД вошел в блиндаж.

— Кто старший?

— Капитан Филиппов.

— Капитан, останься. Остальным выйти. Ваши документы, капитан…

Ну что, капитан, подсказывай, что мне с вами делать? Допустим, я поверю, что вы наши советские граждане, что в будущем, вы сделали машину времени. Но у нас такой, как я думаю, пока еще нет. Так что отправить назад вас не сможем. Родина в опасности. Немцы возле Смоленска. И присягу на верность Родины, надеюсь, вы давали. Так что пришло время её исполнять.

А если не поверю? Тогда, тебе и всей твоей роте прямая дорожка в лагерь НКВД. А из лагерного контингента сейчас заключенных кого на фронт, кого в военно-строительные батальоны отправляют. Не вижу я нужды вас туда и обратно возить. Так наверх и доложу. Поэтому, пока начальство решать будет, что с вами делать, поступает ваша рота в распоряжение здешнего прораба и начинает строить оборонительные сооружения.

Конечно под присмотром и охраной моих бойцов.

А дальше – посмотрим.

Что из себя лейтенант, твой заместитель представляет?

— Да не заместитель он. Он особист с Объекта. Встречал нас там, сопровождал до места работы. И попал сюда вместе с нами. Даже познакомиться не успели. Знаю только фамилию Сёмочкин.

— О как! Сёмочкин, говоришь…

А не могли враги советского государства его сюда заслать и вас, как прикрытие для своего агента, использовать? Иди, позови своего Сёмочкина. А сам покури пока на свежем воздухе.

Поиграв в доброго следователя, лейтенант НКВД решил проверить сказанное Филипповым и развеять свои подозрения методом "злой следователь".

Заходи, заходи поручик или как тебя там?

— Лейтенант государственной безопасности Сёмочкин, Игорь Матвеевич.

— О как, даже Игорь Матвеевич! Ну что ж тебе, Игорь Матвеевич, твои хозяева заграничные такую хреновую легенду сочинили. Ты мразь, враг народа, шпион и диверсант, а не Игорь Матвеевич! Гнида!

И неожиданно сшиб лейтенанта с ног.

— Имя?

— Фамилия?

— Звание?

— Какое задание получил?

— Кто еще входит в состав твоей группы?

Каждый свой вопрос лейтенант НКВД сопровождал сильным ударом своего сапога по рёбрам лейтенанта КГБ.

—— Слушай ты, выкормыш фашистский, я тебе открою страшную военную тайну, Семочкин Игорь Матвеевич – это я. Тебя заслали сюда, чтобы ты, действуя под моим именем, творил свои страшные дела. Не получится. Если хочешь умереть быстро и без мучений, ты сейчас расскажешь всё, что знаешь. Вставай и рассказывай.

Лейтенант КГБ поднялся на ноги, пристально посмотрел на лейтенанта НКВД и впечатал свой сапог в лицо НКВДшника так, что тело того отлетело к стене блиндажа и сползло на пол. После чего вытащил из кобуры обмякшего лейтенанта НКВД его пистолет и присел на скамейку, ожидая пока тот очухается от удара.

— Ну и сволочь ты, дед.

— А я про тебя, как про героя в школьных сочинениях писал: "На кого я хотел бы быть похожим".

— В каждый день Победы, с бабушкой и отцом цветы приносил в могиле Неизвестного солдата.

— Правнуков твоих на Богородицкое Поле памяти привозил.

— В архивах сидел, разыскивал упоминания о тебе. Так и не нашел.

— Фотографию твою в своем рабочем кабинете повесил.

— Меня же в честь тебя, героя, без вести пропавшего под Вязьмой в октябре 1941-го года, назвали.

— Ладно, садись и давай побеседуем о жизни спокойно. Что по роже мне съездил и рёбра чуть не изломал, я не обижаюсь. Сам знаю, как иногда допросы приходится проводить. Кровь вытри и давай поговорим по-свойски, по-родственному…

— Слушай, никакой ты, нахрен, не Сёмочкин. Ты, Игорь, 1916 года рождения, сын верного слуги царя и отечества жандармского полковника Матвея Семёнова.

А Сёмочкиным ты назвался, когда в детский дом попал. Спокойно, дед. Не дёргайся. Это в это время считалось, что жандармы – цепные псы и опричники царского режима. А я знаю, что в жандармский корпус брали только самых воспитанных, грамотных, честных, инициативных и благородных душой, людей.

Лучших брали.

И ты в детском доме стал лучшим. Как рассказывала бабушка, учился на отлично, детдомовский театр организовал, сочинял стихи и рисовал для стенгазеты рисунки. Выбрали ребята тебя, как активного и справедливого товарища, вожаком комсомольской ячейки. Затем, по рекомендации райкома комсомола, попал на службу в войска НКВД.

Будучи курсантом, во время грозы, под навесом театрального крыльца, познакомился с Аней Строговой. Сейчас ты ее отправил подальше от фронта, к её родителям, в Тамбов.

Не волнуйся, доедет она до Тамбова и 12 октября родит тебе сына Матвея, моего папу. Он сейчас полковник. Командир ракетной части. Трое внуков у тебя, дед. Иван кандидат физических наук. Семён еще учится в школе. Мечтает в литературный институт поступить, а я вот, как прадед и как ты, решил безопасность государства охранять.

Доохранялся!

Теперь мне точно назад хода нет. Представляешь, эти воины Мабуты, которые сейчас на травке валяются, кажется, по своей дурости, сверхсекретный особый Объект умудрились уничтожить!

Так что, дед, моё место теперь здесь. Служить постараюсь честно. Не щадя своей жизни, хотя умирать нет особого желания.

— Ну внучок, спасибо тебе преогромное! У вас что, все так драться умеют? До сих пор в мозгах звенит и рот открыть больно. Давай вместе думку думать, как дальше жить и воевать…






Как жить дальше?


Прораб Большаков, под конвоем автоматчиков, отвел военных строителей к куче новеньких штыковых лопат.

Когда воины Мабуты вооружились привычным инструментом, их отогнали подальше от девчат и от прорабского блиндажа. Показали размеченную площаду.

"Бойцы, —— объяснил прораб Большаков. —— Это ваш строительный фронт. Копаем строго по разметке. Глубина выемки грунта – полтора метра. Складирование грунта с трех сторон, лицом к фронту, в виде бруствера с шириной основания два метра. Настоящий фронт за рекой. Угол откоса – сорок пять градусов. Норма выработки – четыре кубических метра на человека. Бригада, не выполнившая нормы выработки – остается без пайки. Начали!".

Поплевав на ладони? Нет, не поплевав на ладони, потому, что при дурной привычке плевать на руки, моментально появляются кровавые мозоли, рота приступила к земляным работам.

Понимая, что дело принимает серьёзный оборот, и деды и салабоны, невзирая на сроки службы, начали рыть землю.

Причем, у опытных дедов и черпаков дело шло быстрее, чем у салабонов и у молодых. Как говорится: "Мастерство не пропьёшь".

С лёгким хрустом лопаты входили в песок прибрежной террасы. С каждым махом лопат, всё четче проявлялись очертания будущих орудийных позиций морской артиллерии.

А тем временем, в блиндаже прораба, за столом, сервированным котелком спирта, котелком речной воды, полудюжиной луковиц и буханкой хлеба, сидели Сёмочкин-дед, Сёмочкин-внук, капитан Филиппов и инженер-вторанг Большаков.

Сидели, пили спирт и решали как жить дальше.

Будущее казалось обнадёживающим.

Несмотря на то, что фронт полыхал всего в сотне километров от Днепра, особого повода для тревог не было.

—— Смотри, внук, —— говорил Сёмочкин-дед. —— Вот газета "Правда", понимаешь, ПРАВДА!

А в ней уже третий день подряд печатают передовицы о том, как армия под командованием Конева успешно развивает наступление впереди нас, возле Духовщины. Вот, смотри газеты: "Коневцы наступают", "Успешные бои командира Конева", "Новые успехи командира Конева", "Части Конева продолжают развивать успех".

— — Замолчи, дед, —— бестактно перебил Сёмочкин-внук. —— Знаю я об этих победах. Читал о стремительно развивающихся наступлениях аж на пятьсот метров и о значительных трофеях, захваченных у противника в виде шестисот шинелей, сотни солдатских одеял, двадцати пар сапог и армейской палатки. Очковтиратель твой Конев. Мастер победных реляций. Нормальный командарм на такую мелочь и внимания не обратит. Вишь ты, целой армией новенькую пустую палатку штабную захватили! Подвинется он вперёд на 5–6 километров, положит в землю при этом почти тридцать тысяч бойцов, потеряет три сотни танков, полторы сотни пушек, две тысячи автомашин, а потом только пятки у него засверкают".

— Хорошо, но рядом наступает шестнадцатая армия Рокоссовского.

— Рокоссовский поумнее. Он только двенадцать тысяч красноармейцев потеряет убитыми и ранеными, да две танковые бригады.

— А Жуков? Говорят он на днях прилетает?

— Дед, помолчи про своего мясника. Кто до войны про Ельню слыхал? Ну захватят немцы районный городишко. Это же не Киев, не Минск, не Смоленск и не Новгород. Прыщик на линии фронта. И вот за этот прыщик, за семь недель боёв, гениальный Жуков умудрится потерять восемьдесят тысяч личного состава. Немцы в четыре раза меньше.

Знаешь, дед, как Жуков будет заверять товарища Сталина, что непременно Рославльскую группировку врага к ногтю прижмёт. Не прижал. А потом немец Гудериан от Рославля попрёт на Брянск и на Вязьму, и кирдык будет тут и нам с тобой, и ещё миллиону военнослужащих Рабоче-Крестьянской Красной армии. Лучше бы он вцепился в землю зубами и держал, понимаешь, ДЕРЖАЛ фронт! А он восемьдесят тысяч бойцов за районный городишко, который немцы предусмотрительно оставят, заплатил. Из Ельни ушли – в Вязьму придут.

— Подожди. Так ведь Рославльско-Брянское направление Ерёменко прикрывает?

— Правильно, и Ерёменко. Только он будет так же Сталину лапшу на уши вешать: "Товарищ Сталин, я хочу разбить Гудериана и безусловно разобью". Представляешь, о том, что танки Гудериана "гуляют" в нашем глубоком тылу, за сто вёрст от линии фронта, Сталин узнает только на третий день!

А шеф твой, начальник особого отдела Красной армии товарищ Абакумов, будет строить, как мальчика в своём кабинете и обвинять в паникёрстве командующего авиацией Московской зоны обороны Сбытова.

Так что твой главный армейский особист сорвёт уничтожение танковых колонн на марше к Юхнову и Вязьме.

А ведь была возможность и уже были отданы приказы о сборе нескольких сотен самолетов для нанесения ударов по колоннам. Авакумов и Мехлис отменили.

— Вот смотри, дед, —— Сёмочкин-внук, взял в руку нож и провел по столешнице черту. —— Это Днепр. С шоссе и мостами, где мы сейчас спиртягу глушим.

Вот, —— нож ткнулся в столешницу. —— В часе езды за нами древний город Вязьма.

Теперь смотри, —— нож прочертил две стрелки, сходящиеся на точке, означающей город Вязьму. —— Кирдык, дедушка нам с тобой и всем, кто в колечке окажется и не увидит тебя больше моя бабушка… 

— Так что же делать?

— Думать, дед, думать… Твои гениальные полководцы нас в пыль сотрут при единственном намёке на их неполное соответствие. По стенке размажут за попытку подсказать.

Каждый из них в отдельности – хороший мужик. Только не хозяева они себе. Перед ХОЗЯИНОМ дрожат. Боятся выглядеть хуже соседа. Скрывают неудачи, а неудачи за время умалчивания разрастаются до трагедий. Да и учатся они воевать. Немец их учит. Только эта учеба на два года растянется. Большой кровью и горькими слезами оплатится. Думай, дед, думай, ты здешние порядки больше знаешь…

Ну а я пока к Филиппову в замполиты, по-нынешнему в политруки подамся. Нехорошо мне ребят бросать. Будем оборону Родины крепить.

Давайте-ка, за Родину и выпьем!

Звякнули кружками. Выпили. Кто корочкой хлеба закусил, кто сырой луковицей.

Помолчали…

— —Товарищ Большаков, как вы намерены использовать подарок судьбы, свалившийся на вашу голову? —— спросил Сёмочкин-внук.

— Да мне таких подарков в десять раз больше нужно. Вы хоть представляете какой объем земляных работ нужно выполнить?

Противотанковый ров нужно копать.

На позициях для дивизиона морской артиллерии конь не валялся.

Траншеи в три линии не вырыты.

Блиндажи, кроме этого, не построены.

Так что хватит работы вашим пацанам.

Капитан Филиппов отхлебнул разведенного спирта, поставил кружку, похрустел луковицей и грохнул кулаком по столу: — Прораб! Ты моих ребят ни с кем не путаешь?

Скажешь землю копать – они будут копать.

Но это почти сто человек с образованием в десять классов.

Из них пятнадцать человек техникумы закончили, трое после института.

Каждый четвёртый сможет управлять автомобилем или трактором.

Почти все они – опытные плотники, бетонщики, сварщики и отделочники.

Есть геодезисты, нормировщики и учетчики, специалисты по горюче-смазочным материалам.

Кладовщики мои почти любому снабженцу нос утрут.

Мои люди знают, что такое порядок и дисциплина.

Они привыкли к труду и, если надо, при нормальной кормёжке, смогут по двадцать часов вкалывать.

И ты предлагаешь им землю рыть?

Я ничего не имею против колхозного крестьянства, знакомого с животноводством и земледелием. Уважаю московское студенчество, никогда не державшее в руках ничего кроме томиков Шекспира и бутербродов с колбасой. Да и против заключенных ничего не скажу. На зону и винные и безвинные попадают. Надумает кто из блатных буреть, так мои деды быстро им рога поотшибают.

Ты помнишь, что Сталин говорил: "Кадры решают всё". Разбрасываться опытными кадрами это вредительство!

Да половину из моих пацанов бригадирами нужно ставить.

Это же целое Управление инженерных работ можно за сутки организовать.

Не ищи, Большаков, лёгких путей. Протрезвеешь и дуй к своему начальству. Проси дополнительный участок работ. Проси две-три тысячи народу из местных колхозов, из бериевских лагерей и из столичных институтов.

Реши вопросы с поставкой продуктов и с полевыми кухнями.

Ну и, конечно, главное – техника, инструменты, материалы.

Мы здесь, как военно-строительная рота особого назначения.

Давайте-ка, мужики, мы с пьянкой временно завяжем и посидим, подумаем да мысли для большаковского начальства на бумаге изложим.

Сёмочкин, который старший, насколько я знаю, строительство укрепрайонов курирует ваше ведомство во главе с Лаврентием Павловичем. Так вот, поддержи по своей линии инициативу Большакова, к которой мы его сейчас принуждаем. Единственное, что меня очень сильно тревожит, это неблагоприятная перспектива развития военных действий. Очень не хочется мне, чтобы наши труды оказались напрасными, а люди сгинули в немецких концлагерях. Игорь, я тебя очень прошу, реши вопрос с оружием. Хотя бы с сотню винтовок, гранаты, патроны. Дайте оружие стройбату. По полчасика будем выкраивать на боевое обучение. Ну и выбей сотню штанов и гимнастёрок для пацанов, чтобы они особо не светились своей формой.

—— Товарищ заместитель по политической части, — официально обратился Филиппов к Сёмочкину-младшему и, улыбнувшись, добавил. — Дуй-ка ты к роте. Познакомься с личным составом. Твои знания грядущей военной обстановки – книжные. А у нас в роте несколько пацанов смоленских. Вдруг местные есть. Наверняка, они что-то конкретное помнят из слышанного в детстве. Не то что полководцы в своих мемуарах после войны напишут, а то, что на самом деле здесь в войну творилось. Нужно точно узнать, где именно нам трудиться нужно. А потом порешаем, какой именно участок работ должен истребовать твой дедушка для нашего будущего военно-строительного полка.






"Местный" житель


Новоявленный политрук Сёмочкин-внук вышел из блиндажа и зашагал к роющим землю воинам стройбата. Щурясь от ясного солнца, глядя на голубую, блестящую рябь Днепра, приминая сапогами густой ковёр земляничника, лейтенант шел туда, где среди куч влажноватого желтого песка мелькали лопаты и обнаженные до пояса, блестящие от пота тела военных строителей.

Заметив подходящего офицера, ребята прекратили работу и стали вытаскивать из карманов брошенных кителей пачки с последними сигаретами. Закурили.

—— Товарищи солдаты, есть ли среди вас те, кто призывался в армию из этих мест? —— спросил лейтенант.

Витька Александров передал недокуренную сигарету своему другу Саньке Островскому и не по-уставному ответил:

— Я, товарищ лейтенант, вроде как местный.

— Хорошо. Товарищи солдаты, отдохните немного и продолжайте работать. От вас теперь, сами понимаете, судьба Родины зависит. Обед подвезут через пару часов. А ты, "вроде как местный", пошли со мной, поговорим о нашей дальнейшей жизни.

Лейтенант присел на прибрежный гранитный валун.

— Вас как звать?

— Рядовой Александров. Виктор. Начальник клуба.

— Садись, рядовой начальник. В ногах правды нет. Нам здесь не перед начальством, а против немцев выстоять нужно. Что по этому поводу думаешь?

Витька опустился на траву, хотел было снять сапоги, размотать портянки с горящих от жару ног и, пользуясь возможностью, немного проветрить, просушить потную ткань на солнышке, но раздумал.

Не тот случай, не та обстановка и не тот разговор предстояло разговаривать…

— Товарищ лейтенант, вы военное училище окончили, я на пару лет позже вас, сельскохозяйственный институт.

Вы офицер, я рядовой, но здесь, вокруг моя земля. Там, в полусотне километров за рекой сейчас живёт двенадцатилетняя девочка – моя будущая мать. Я мог бы отпроситься у командира, найти её и уговорить уехать подальше от войны.

Тогда она не узнает оккупации, не увидит смертей близких людей, не будет пухнуть от голода, не переболеет тифом. Но тогда она не накормит наших пленных, не будет выпекать хлеб для партизан и возможно никогда не встретит моего отца.

А мой отец сейчас на девять лет младше меня. Смешно даже, — добавил Витька, грустно улыбнувшись.

Он сейчас в своей деревне, в тридцати километрах вверх по Днепру, наверное, копает на огороде земляное укрытие для своей матери, братьев и сестрёнок. Он тоже сможет пережить всё, отмерянное судьбой. Будет спасать раненых солдат и сам будет ранен. В середине войны, чудом, собьет из винтовки немецкий самолёт. После этого, самолёт уже никогда не поднимется в небо, и никогда не будет бомбить наших солдат.

Спасая от войны отца, я могу погубить спасенных им раненых и убить солдат, не погибших под бомбами сбитого отцом самолёта.

Вот там за горой, в семи километрах от шоссе, после войны организуют совхоз "Вадинский".

Там я работал после института агрономом, точнее буду работать через тридцать восемь лет, после войны, сразу после окончания института. Туда я должен был вернуться после службы в армии.

Теперь, наверное, не вернусь…

А знаете, в наше время, директор совхоза, по уровню ответственности, количеству решаемых проблем и численности подчиненных будет приравниваться к воинскому званию полковник, так что я как главный агроном, по "званию", вроде как не ниже "гражданского капитана", да и в армии должность начальника клуба это лейтенантская должность. Только я не чинами чинюсь, а прошу, чтобы вы меня выслушали как равного…

За нами, в сорока километрах, есть деревня Старое село. Там я вырос. Я знаю, что творилось, а теперь будет твориться в этих местах.

Поэтому, пусть я сдохну здесь, но фашистам глотки рвать буду. За маму, за папу, за всех, кому война жизнь искалечила.

Только много ли я смогу сделать?

Да и вся наша рота это как песчинка в этой войне. Здесь, за нами, в Вяземском окружении, на тридцатикилометровом пятачке, севернее шоссе, немцы практически уничтожат, за десять дней, несколько армий. Их спасать нужно. Нет, не так я сказал! Если бойцам и командирам, суждено умереть, то не в плену они должны свою смерь встретить, не в безнадежном прорыве из окружения.

— Товарищ лейтенант, —— тихо продолжил Виктор, —— я постоянно думаю об этом и не вижу ничего хорошего.

Как ни пляши, а 2 октября, сами знаете, здесь начнется немецкая наступательная операция "Тайфун".

Накопят немцы силушки и ударят.

Предсказаниям нашим никто не поверит, как не поверили донесениям разведки о концентрации танков на Канютинском направлении. Кстати, здесь, где мы землю роем, ни одного немецкого танка не будет. Не дураки немцы наступать там, где их ждет двадцатикилометровая глубина укреплений и артиллерии. И войну на трёх фронтах нам не переиграть.

Порвут фашисты нашу оборону, как Тузик грелку. И покатятся назад обескровленные дивизии Западного фронта и необученные ополченческие дивизии Резервного фронта.

Помните, ещё Лев Толстой сказал, что отступать могут обученные войска, а необученные – только бежать от врага. От танка, грузовика с пехотой или роты мотоциклистов пешему пехотинцу не убежать.

Догонят, опередят, собьют в кучу, словно овец в стадо…

Сгонят за Жуково да за Ямново. А потом, кого бомбами закидают, кого в плен возьмут, кто от ран умрёт, а многие – в прорыве через Богородицое и Мартюхи.

Обидно, что такая воинская сила, столько народу, столько жизней напрасно пропадет. И закрутит нас в том водовороте отступления, и сгинем мы глупо и без следа.

—— Весёлую картину рисуешь, —— резюмировал политрук.

— Радоваться нечему… — продолжил Виктор. — Поэтому, если уж погибать, так не зазря. Сами, наверное, знаете, немцы Холм-Жирковский возьмут и попрут на Сычевку да на Вязьму.

От Сычевки до Ржева – один танковый бросок останется. И станет Ржев немецким "трамплином для прыжка на Москву и краеугольным камнем Восточного фронта".

А для наших армий – "Ржевской мясорубкой", которая два миллиона красноармейцев и командиров перемелет и к богу в рай отправит. Два миллиона чьих-то отцов, мужей и сыновей…

Да ещё здесь, под Вязьмой – миллион…

— Что предлагаешь?

— А что предлагать? Помирать – так с музыкой.

Нужно как-то до авиаторов довести, чтобы воздушное наблюдение на юго-западе активизировали. Чтобы Гудериана на Рославльско-Юхновском направлении не проворонили. Чтобы дороги, мосты, танки и мотопехоту бомбами закидали и штурмовиками проутюжили.

Отсюда с Минского шоссе тоже нельзя забирать артиллерию. Это кратчайший путь на Москву. Узнают немцы про ослабление обороны и здесь ударят.

А от Вязьмы до Москвы войск не останется. Не успевали перебросить сибирские дивизии из глубин Родины. На неделю опаздывали.

Поэтому нужно, чтобы бои под Вязьмой на неделю дольше продлились. Тогда, может быть нам, снаружи, сибирячки помогут фронт окружения прорвать. Это программа-минимум.

Программа-максимум – это сделать так, чтобы от Холма все немецкие танки повернули на Вязьму. Тогда война вдоль Вяземского большака превратится из кошмара в ад…

А задача тех, кто в аду окажется, это решить задачу так, чтобы в результате, скорость движения немецких танков была равна скорости уставшего отступающего пехотинца или немного ниже.

Только так можно избежать кольца окружения и вывести войска на Можайскую линию обороны…

Но не все!

В реальности, немцы вошли в Вязьму 6 октября. Не взяли, не захватили, а именно – вошли!

Вязьма – это транспортный узел шоссейных и железных дорог.

Вязьма – это железнодорожный узел пяти целёхоньких направлений железнодорожного сообщения, по которым немцы сразу же начали перевозить технику, боеприпасы и войска.

Нельзя оставлять Вязьму!

Она должна превратиться в город-крепость, подобно Сталинграду.

Каждый дом – бастион, каждая улица – укрепрайон, весь город – наковальня победы.

Если получится так, то не зря мы здесь оказались и не зря, если придется, умрём…

— Подожди, Александров, картину ты нарисовал более оптимистичную. Только если с северо-запада на Вязьму попрет не 200, а 500 танков и, соответственно, в два раза больше фашистов, то, как замедлить их движение, если в реале и 200 немецких танков остановить не смогли?

— Почему в реале немцы шли быстро по большакам, а наши медленно отступали по проселкам?

Тысячи человек трудились на сооружении противотанковых рвов на танкоопасных направлениях, а дороги не перекапывали.

Вот немцы и шли по дорогам улучшенного качества. Натыкаясь на узлы сопротивления, немецкое командование вызывало самолёты, крупнокалиберные орудия, миномёты и смешивало наши заслоны с землёй. Окончательную зачистку завершала пехота, поддерживаемая бронетехникой.

Основные же силы сворачивали немного в сторону и, не задерживаясь, обходили наши оборонительные рубежи через ближайшие деревни.

А наши части отступали вдоль проселков, в три-четыре колонны, создавая заторы перед узенькими сельскими мостиками. Пешие колонны тормозили движение моторизированных подразделений и конных обозов.

Нужно, чтобы немцы, с нашей помощью, сами тормозили своё движение. Есть одна задумка…

Мне бы сегодня на ночь бумаги, карандаш и лампу керосиновую…

— Нет, боец, до ночи ждать некогда. Ты сейчас не руками, а головой поработать должен.

Лейтенант вытащил из планшета два листа бумаги и протянул Виктору.

— Ручку у друганов найдешь. Как изложишь свои мысли на бумагу, быстро тащи в штабной блиндаж. Бумагу пиши на имя начальника особого отдела Вяземского укрепрайона. Без указания звания и фамилии, ибо незачем тебе их знать.






Первая корректировка


Начальник строительства Вяземского Укрепленного Района вытащил из папки, помеченной наклейкой "Важно", принесенной адъютантом, несколько сколотых тетрадных листочков.






Начальнику строительства Вяземского У.Р. от лейтенанта государственной безопасности Сёмочкина.

РАПОРТ

Информирую Вас, что на территорию укрепрайона, на восточный берег р. Днепр, (район железнодорожного и шоссейного мостов) при особых обстоятельствах, прибыла рота военных строителей, отличающихся, по уровню строительной, специальной и организационной подготовки от населения, мобилизуемого на строительство оборонительных рубежей.

В результате проведенных оперативных мероприятий, установлено, что на основе вновь прибывшей роты военных строителей возможно быстрое формирование трех военно-строительных батальонов (численностью по одной тысяче человек, каждый) за счет местного колхозного населения, студентов московских институтов и лиц, направляемых из системы лагерей ГУЛАГ.













Начальнику строительства Вяземского У.Р. от командира военно-строительной роты капитана Филиппова.

РАПОРТ 

В целях эффективного использования вверенного мне подразделения при проведении работ по строительству оборонительных рубежей, предлагаю сформировать на основе подразделения три военно-строительных батальона, общей численностью в три тысячи человек.

В том числе:

а) батальон проведения земляных работ.

б) батальон лесорубов.

в) батальон строительства оборонительных сооружений.




Для организации, координации и обеспечения работ, рекомендую на должности:

Заместитель командира по политической части (политрук) – лейтенант государственной безопасности Сёмочкин Игорь (младший).

Начальник Особого отдела и командир Комендантской роты – лейтенант государственной безопасности Сёмочкин Игорь (старший).

Начальник штаба – специалист штабной службы Павлов Сергей.

Начальник службы управления – начальник клуба Александров Виктор.

Начальник геодезической и проектно-надзорной службы – командир взвода, геодезист подземных работ – Бессонов Николай.

Старший производитель работ – мастер Анурин Александр.

Начальник вещевой службы – заведующий вещевым складом Аверьянов Александр.

Начальник продовольственной службы – заведующий продовольственным складом Земан Иван.

Начальник службы снабжения – экспедитор Иванилов Виктор.

Начальник службы ГСМ и быта – заведующий АЗС Стороженко Николай.

Начальник медицинской службы – военфельдшер Прускавец Вадим.

Начальник конно-гужевой службы – заведующий фермой в/ч, зоотехник Ковалёв Сергей.

Командир автотракторного взвода – водитель Терещенко Анатолий.




Временно, исполнение обязанностей командиров батальонов прошу возложить на младший командный (сержантский) состав роты:

Алексеев Виктор

Мотин Петр

Голованов Андрей




Окончательный список лиц, рекомендованных на должности командиров батальонов, рот и взводов и отделений (бригад) будут представлен из числа военных строителей и мобилизованных лиц, после ознакомления с профессиональными, моральными и деловыми качествами прибывшего пополнения.













Начальнику строительства Вяземского У.Р. от старшего производителя работ – военного инженера второго ранга Большакова.

РАПОРТ 

В целях ускорения строительства объектов укрепленного района на танкоопасном направлении поселок Холм-Жирковский – город Вязьма, ходатайствую о формировании отдельного строительного управления из трех военно-строительных батальонов общей численностью 3 (три) тысячи человек, а также о резервировании необходимого количества продовольствия, согласно, утвержденных нормативов.

Прошу выделить отдельному управлению следующие материально-технические ресурсы:

1. Кухни полевые – 10 шт.

2. Палатки армейские – 10 шт.

3. Автомашины грузовые – 15 шт.

4. Трактора гусеничные (бульдозеры или тягачи) – 3 шт.

5. Лошади рабочие с подводами – 150 голов.

6. Проволоку колючую – 120 000 метров.

7. Пилы двуручные – 300 шт.

8. Топоры – 300 шт.

9. Лопаты штыковые – 1 500 шт.

10. Лопаты совковые – 300 шт.

11. Тачки землекопа – 200 шт.

12. Кирки землекопа – 100 шт.

13. Ломы металлические – 75 шт.

14. Скобы строительные – 2 000 шт.

15. Гвозди – 200 кг.

16. Пиломатериал не обрезной (опалубочный) – 500 куб. метров.

17. Цемент марки М-400, рельсы для перекрытия долговременных огневых точек и арматура – не менее 50 % от проектной потребности.




Для формирования добровольного истребительного батальона в целях караульной службы, борьбы с диверсантами и возможными десантами противника, а также проведения военного обучения в свободное от работ время, ходатайствую о выделении вооружения:

1. Винтовки – 100 шт.

2. Пулемёт ручной системы Дегтярёва – 3 шт.

3. Пулемёт станковый системы Максим – 1 шт.

4. Патроны – 50 000 шт.

5. Гранаты ручные – 300 шт.

6. Револьверы или пистолеты – 10 шт.

7. Бинокли полевые – 5 шт.





Начальник строительства взял последний документ.






В Особый Отдел строительства Вяземского У.Р. от военного строителя 3-й роты в.ч. 63581 В. Александрова.

АНАЛИТИЧЕСКАЯ ЗАПИСКА





Долго и внимательно изучал каждое предложение, затем отложил бумаги и подумал: "Странный военный строитель. Наглый. Вместо того, чтобы землю рыть, в Наполеоны метит, словно Тухачевский.

И что здесь за земля такая?

Вшивый угол, а Тухачевский, Нахимов да светлейший князь Потемкин из этого захолустья вышли. Нужно этого землекопа на заметку взять. Если дезу подкинул, то я ему устрою двадцать пять лет расстрела.

Хотя в сказанном есть здравый смысл. Слишком много смысла для рядового землекопа. Глаз с него не спускать.

И размашисто, на всех четырёх документах вывел красным карандашом резолюцию "К ИСПОЛНЕНИЮ".






Лейтенант Сёмочкин


С раннего детства, сколько себя помнил, Игорь Сёмочкин всегда хотел быть военным. Причём, обязательно, пехотинцем: ни в танке, ни за штурвалом самолёта, ни на палубе боевого корабля Сёмочкин почему-то себя никогда не представлял.

Хотя трудно было бы вообразить иное, поскольку в семье его мужчины (и некоторые женщины) по обеим ветвям уже много веков ничем иным не занимались. Даже прабабушка Мария Афанасьевна, успевшая целых шесть лет повозиться с первым правнуком, и та, в своё время оказалась в стенах Смольного института благородных девиц исключительно как сирота казачьего офицера. Да и самой в жизни пострелять довелось: сначала по красным в гражданскую, потом, после возвращения из эмиграции, по бандитам, в обилии водившимся на китайской границе, куда был определён Советской властью служить её муж, бывший колчаковский полковник, а ныне – полноправный краском. Так что от непосредственных носителей исторической памяти Игорь успел нахвататься уважительного отношения не только к Красной Армии, но и к дореволюционной, и даже к Белой. Хотя, конечно, больше всего прабабушка ему запомнилась не рассказами о былом, а привычкой крошить в чай свежие яблоки, да тем, что джинсы упорно называла "арестантскими штанами", морщась презрительно при одном лишь виде модной одёжки "вероятного противника".

Так уж случилось, что воспитанием Игоря Сёмочкина с трёх лет пришлось заняться деду с бабушкой. Отец его – военный лётчик, сгинул бесследно вместе со своим вертолётом где-то в пустынях то ли Африки, то ли Ближнего Востока. а мать, прожив на этом свете всего двадцать шесть лет вдруг стремительно угасла от рака лёгких (это некурящая-то!). После этого среди родственников за право воспитания малолетнего наследника рода началась весьма активная борьба, в которой принимали участие дядюшки и тётушки с обеих сторон, включая тех, кому Игорь приходился даже не простым племянником, а внучатым. Победили родители матери. Хорошо хоть, что в процессе "делёжки" родня между собой не перессорилась. А побеждённые отыграли для себя право периодически забирать мальца к себе на недельку-другую – для разнообразия. Так что нянек получилось более, чем достаточно. Однако, вопреки поговорке, у множества нянек дитя без глазу не осталось. Скорее, наоборот. Поскольку от каждого он впитывал море полезной информации и интересных умений. Поэтому даже мысли ни у кого не возникало, чтобы отправить ребёнка в садик. А зачем?! При этом с Игорем, к счастью, никто не сюсюкал, не "жалел сиротку", разговаривали исключительно как со взрослым – почти на равных. Кто-то учил его профессионально рисовать, кто-то – основам электротехники, азбуке Морзе и работе на ключе, третьи – столярному делу, четвёртые – работе в огороде и уходу за домашними животными. Из всей живности у Игоря отчего-то не складывались отношения только с котами, даже с котятами. Скорее, от того, что он их панически боялся, хотя причин тому никаких не было. Двоюродной сестрёнке, что была на целый год младше, достаточно было просто взять котёнка на руки и приблизиться, как "Ёшка" в панике убегал. Свой страх перед жуткими хищниками ему удалось преодолеть только к пяти годам. Удивительно, но собак Игорь не то, чтобы не пугался никогда, а, наоборот, воспринимал их, как существ, гораздо более близких, чем людей. И собаки отвечали тем же – принимали за своего щенка, все, без исключения. Часто Игоря обнаруживали в угольном сарае, спящего под боком у старого дедовского "кавказца" Дозора. И, попробуй, забери ребёнка! — Дозор такого даже деду, которого в остальном слушался безоговорочно, не позволял. Впрочем, отношения между людьми и животными, особенно собаками, было особенностью всего рода. Уже взрослым Игорь часто развлекался тем, что на спор заходил в любой дом, охраняемым собакой, выносил вещи, уводил с собой ластящегося пса. Хозяева собак частенько обижались, что, в присутствии Сёмочкина их питомцы не только стелятся перед чужаком, но и напрочь перестают подчиняться владельцам, даже при подаче команд сначала ожидая подтверждения и одобрения оных Сёмочкиным.

Итогами такого "домашнего воспитания", распределённого на несколько домов стало то, что Сёмочкин, ещё в два с половиной года научившийся читать, к семи уже осознанно и с приличной скоростью "глотал" вполне взрослые книжки (преимущественно о войне), к шести спокойно ориентировался в законе Ома и устройстве электроцепи, уверенно ковырялся в розетках и выключателях, отличал резистор от конденсатора на схеме и "живьём". К семи годам Сёмочкин уверенно работал ключом, правда, пока ещё уступая в скорости приёма и передачи даже собственной бабушке, с войны почти не имевшей практики. В семь лет Игорь, уже давно не боявшийся остроты режущих инструментов (ценой всего нескольких небольших порезов, при виде которых никто даже охнуть не думал – для дела нужно), собственноручно соорудил первую, пусть и несколько кособокую, модель парусника. Хуже получалось с плаванием, мешала боязнь, так что родную речушку шириной всего-то чуть больше ста метров, Игорь впервые переплыл уже в восьмилетнем возрасте, да и то, к великому стыду, под надзором плывшей рядом бабушки.

К сожалению, дед в наличии имелся только один. Второй – Игорь Матвеевич Сёмочкин, в честь которого и был назван внук, пропал без вести в далёком сорок первом где-то под Вязьмой. А то, вероятно, спектр домашнего образования был бы ещё шире.

Про физическое развитие родня тоже не забывала. Когда пятилетний Ёшка заявил, что будет солдатом и только в пехоте, к мечте отнеслись более, чем серьёзно. Хотя дед, в своё время сменивший седло на штурвал истребителя и успевший покуролесить ещё в небе Испании, от такого сухопутного желания в восторг не впал. Первое, что он услышал в ответ, было дедово: "Если солдатом, то с этого дня про автобусы, троллейбусы забудь. Ходить по городу будем только пешком и не меньше, чем по полдня. И не ныть!" Просто многочасовыми пешими прогулками, в которых поочерёдно участвовали почти все родственники (бабушкина сестра называла это – "телепаться") не ограничилось. Для начала дед раздобыл для Игоря "самые настоящие солдатские" кирзачи и обучил мотанию портянок, приговаривая: "Солдаты в носках не ходят!" Наверное, прохожие часто удивлённо оглядывались на белобрысого мальчишку, гордо вышагивающего в кирзачах. Испытание прогулками и сапогами Игорь выдержал, ни разу не заныв. К городским прогулкам прибавлялись загородные походы, зимой – лыжные пробежки. Затем к сапогам добавился небольшой рюкзачок, в который, кроме игрушек и "сухого пайка" с "настоящей солдатской фляжкой", вскоре присоединился небольшой мешочек с песком. Надо ли говорить, что позднее, в школьные годы, без груза, Игорь не ходил, а почти бегал, заставляя друзей его постоянно притормаживать. Восемь километров в час стало его "крейсерской скоростью", а "пятнашка" пешедрала в день – минимальной нормой. Единственное, чему Сёмочкин так и не обучился: катанию на коньках, не было ни желания, ни времени, и не настаивал никто.

А в третьем классе к бессистемным занятиям физподготовкой пришли систематические: Сёмочкина отвели на секцию фехтования, что позднее переросло в пятиборье. К окончанию школы Сёмочкин доскакал до мастера спорта, выше забираться не собирался, поскольку профессиональным спортсменом себя не видел.

Первое серьёзное, с точки зрения Сёмочкина, препятствие его мечте, появилось в четвёртом классе. Классы усиленно маршировали, готовясь к школьному смотру строя и песни. Сёмочкин гордо вышагивал вне строя – как командир, точнее, председатель совета отряда. И командовал. Как ему казалось, прекрасно командовал. Всю радость в один момент обломил физрук, руководящий тренировками четвероклашек. Он грубо отстранил Сёмочкина от командования, заявив, что у того голос для командира неподходящий – слишком уж тихий. Было очень обидно, чуть не разревелся. Но, поразмыслив, с мнением физрука согласился. Голос действительно был "так себе", на командный мало тянул. Выход был найден в закоулках собственной памяти: года за полтора до этого Сёмочкин читал про Демосфена, который, чтобы ликвидировать проблемы слабого голоса, набивал рот камнями и орал с набитым ртом на берегу моря, перекрикивая шум прибоя. Моря поблизости не было, с камнями зимой было тоже проблематично. Но Сёмочкин выход нашёл. Должность прибоя занял включаемые на "полную катушку" телевизор или проигрыватель с "ужасно громкой" музыкой Баха. Вместо камней прекрасно подошли сантиметровые пластмассовые шарики от настольной игры с загадочным восточным названием "Калах". Жаль, что тренировки можно было проводить только в отсутствие домашних. Но результаты понемногу появлялись, принося успокоение.

Главным плюсом в бессистемном воспитании Сёмочкина стало развитие памяти. К десяти годам книгу объёмом страниц в четыреста, прочитанную максимум за пару дней, он мог воспроизвести почти дословно даже спустя пару-тройку месяцев после прочтения. С тем же успехом Сёмочкин мог восстановить в памяти любой разговор с ним (или при нём) даже по миновании многих лет. Минусом – в первую очередь то, что в школе Игорю было скучно: с первого класса и до последнего. Поскольку ничего нового и интересного он на уроках не узнавал. Среди родни несколько раз поднимался было вопрос об экстернате, но всякий раз дружно приходили к выводу, что "не нужно у ребёнка детство отнимать", поскольку "ничего путнего с вундеркиндов, школу в двенадцать лет заканчивающих, потом не получается, да и нечего ему пока в институтах делать, успеет ещё". По этой причине на уроках Игорь откровенно валял дурака, порой своими выходками отвлекая весь класс, не забывая при этом получать "халявные пятёрки". В старших классах он ещё и выбыл из списков отличников. И не по причине внезапного отупения, а от крайней борзости: когда лень было идти к доске, нагло врал, что не готов, спокойно получал "пару" и продолжал заниматься своими делами. Чем учительской любви к себе не прибавлял. Учительница русского, свято уверенная в том, что Сёмочкин за свою жизнь ничего сложнее "колобка" не читал, прямо заявляла, что просто счастлива, когда в девятом "А" Сёмочкин отсутствует по причине очередных соревнований. В характеристике, выданной Сёмочкину по окончании школы было написано просто и прямо: "Мальчик со средними способностями". Устно "классная" добавила: "Для военного училища достаточно".

Если кто-то думает, что в советское время выпускник школы мог самостоятельно определиться с выбором военного училища, то вы ошибаетесь. Нет, пожелания и склонности, не говоря уже о способностях и физическом состоянии будущего курсанта, учитывались. Но зачастую решающими не были. В нормальных школах, где военруками были не "пиджаки", а отставные вояки, всегда поддерживались крепкие связи с военкоматами. А в военкоматы из Москвы приходили сведения о том, курсанты каких специальностей на текущий момент более всего родной Советской Армии потребны. И потребности эти, дабы не возникало дисбаланса с чрезмерным конкурсом в одни и полным отсутствием в другие училища, по мере возможностей и способностей военкомов и военруков, выправлялись. Когда как: где уговорами и агитацией, где постановкой препятствий на пути чересчур ретивого абитуриента. А ведь были ещё и советы родственников, к которым Сёмочкин, пусть и несколько критически относился, но всё же в какой-то степени прислушивался. А уж каким подарком было для военкома признание Игоря "Ещё бы в разведчики хотел!". В ответ пожеланию был готовый, крайне нужный Родине, вариант, чуть ли не гарантирующий будущему генералу Сёмочкину карьеру если не Штирлица, то, как минимум, Судоплатова.

Стоит заметить, что, если честно, то генералом себя Сёмочкин как-то не представлял. А в раннем детстве вообще мечтал стать капитаном, искренне полагая четырёхзвёздочные капитанские погоны самыми красивыми. Даже из бумаги их вырезал и на одежду присобачивал. В "комплекте мечты" шестилетнего Сёмочкина к капитанским погонам прилагались также роскошные усы из той же бумаги, цепляемые под нос. Без усов он себя, взрослого, не представлял так же, как и без погон. Забегая немного вперёд, скажем, что, к сожалению, носить вожделенные капитанские звёздочки Сёмочкину так и не довелось.

Вот так, совместной работой военкомата, военрука и родственников, судьба занесла Сёмочкина в стены Саратовского высшего военного командного училища МВД имени Ф. Э. Дзержинского, в роту спецназа. Учиться ему нравилось, в армии он себя чувствовал как рыба в воде, абсолютно не обращая внимания на все недостатки, несуразности и неудобства армейского быта.

Распределение Сёмочкина тоже вполне устроило: одно только название – Отдельная мотострелковая дивизия особого назначения имени Дзержинского впечатляло. И взвод, полученный там под командование, тоже вполне устраивал. так что взялся за свою первую командирскую службу Сёмочкин с максимальным энтузиазмом, какой только может быть присущ "очень умному" выпускнику. Полтора года прошли почти безоблачно. Нет, конечно, всё бывало: и солдатики на прочность пробовали, и небольшие "втыки" от командования, не без этого. Но в целом Сёмочкин был собой доволен. Главное разочарованием Сёмочкина поджидало, как ни странно, благодаря почти исключительно ему самому. Как-то раз на глаза особистам попалось личное дело лейтенанта Сёмочкина, в котором обнаружились бумаги, прямо указывающие на рьяное желание абитуриента, а, затем, и курсанта Сёмочкина послужить Родине в органах государственной безопасности. К бумажкам сим прилагались другие, за подписями училищных особистов, заверяющие, что Сёмочкин, хоть с особым отделом и не сотрудничал, но товарищем является вполне достойным.

Нет, поначалу, когда предложили перевод в ряды госбезопасности, Сёмочкин даже обрадовался. И на курсах учился с удовольствием, узнавая для себя много нового и интересного. Категорически не понравилось дальнейшее.

После окончания курсов Родина, отчего-то не оценив потенциального великого разведчика, гениального диверсанта, бравого непобедимого "Альфовца" или офигительного контрразведчика, грубо пнула в душу Сёмочкина, направив служить в особый отдел, приписанный к невнятному, да ещё и полугражданскому объекту, который даже располагался в не в глухой сибирской тайге (где и положено быть по-настоящему секретным объектам), а всего лишь на территории Владимирской области. Ну, и какие там могут быть секреты? Смех один!

По прибытии на новое место службы Игорь был разочарован ещё больше. Отнеслись там к молодому, ужасно перспективному офицеру весьма равнодушно. Дали место в общаге, указали рабочее место, где он, как попугай на насесте, должен был всего лишь тупо наблюдать за экранами, на которые проецировались картинки с камер слежения (даже не наружных, а внутренних), да изо дня в день (точнее – раз в три дня) записывать в журнале одну и туже унылую фразу об отсутствии всяческих происшествий. Через месяц Сёмочкин уже просто мечтал хоть о каком-нибудь происшествии в зоне его наблюдения. Ну, пусть не прорвавшийся вражеский десант, так хоть злобный шпион, прокравшийся в ряды учёных, вдруг сорвавшийся с катушек и устроивший бойню в лабораториях. Или хотя бы нагло, на глазах бдительного Сёмочкина, копирующие секретные сведения, ворующий бумаги. Да хоть что-то! Даже секретных документов Сёмочкин в глаза не видел. Не считать же секретным злополучный журнал, невзирая на грозный гриф "СС", проставленный на обложке и каждой странице. И, скажите, на кой чёрт нужно было получать все эти допуски?

Времени для безделья с такой службой было более, чем достаточно. В город ездить было незачем, на знакомства с девушками пока не тянуло, поскольку с такой службой офицерский гонор напрочь исчез, так, что Сёмочкин себя представлял уже каким-то канцеляристом, подобным злосчастному и ничтожному Акакию Акакиевичу из гоголевской "Шинели". Какие уж тут знакомства с такой самооценкой? На спиртное тоже пока не тянуло, тем паче, что пить в одиночку желания не было, а друзьями на новом месте пока так и не обзавёлся. Сосед по комнате в общаге, старлей по имени Дима, был кем-то вроде привидения: видел его Сёмочкин крайне редко и всё больше в спящем виде. Для любимого судомоделизма пока не было ни настроения, ни условий: пиление-строгание в общаге пришлось не совсем по душе соседу по комнате.

Спасало только давнее увлечение военной историей, начавшееся ещё с рассказов деда и полученных в подарок к шестилетию митяевских "Книги будущих командиров" и "Книги будущих адмиралов" (жуткий дефицит, между прочим!).

Так, через историю, к Сёмочкину постепенно пришло желание точно установить судьбу деда и полного тёзки, пропавшего без вести в Вяземском "котле" осенью сорок первого. Игорь оперативно перелопатил кучу книг о войне вообще, о сорок первом в особенности – от мемуаров до художественной литературы. Немного помог начальник отдела, сообщивший, что в РВСН есть то ли подпол, то ли полковник, разыскивающий своего пропавшего отца и даже что-то пишущий на эту тему. С помощью того же начальника вышел на полковника Лопуховского, собирающего материалы о Вяземской трагедии. Послал ему пару писем, получил столько же в ответ. К сожалению, ничего о судьбе лейтенанта Сёмочкина Игоря Матвеевича Лопуховский сообщить лейтенанту Сёмочкину Игорю Матвеевичу не смог. Однако обещал написать, если вдруг что-то обнаружит.

В ходе своих "копаний" Сёмочкин досконально изучил обстановку, сложившуюся на участках Западного, Резервного, Центрального, Калининского и Брянского фронтов в период с июля по декабрь 1941 года. Он мог по памяти, не напрягаясь, вычертить любую карту тех мест, с точным указанием направлений ударов и контрударов каждой дивизии, каждой бригады, почти каждого полка. Он без запинки мог перечислить имена наших и немецких офицеров и генералов в должности от комполка и выше. Он досконально знал устройство, вооружение и структуру частей и подразделений РККА и вермахта. Изучил Боевые Уставы, применяемые в то время. Необъятная память лейтенанта Сёмочкина заполнилась очередным "кирпичом", которому не было практического применения. Ну, не книгу же писать, в самом-то деле? На то писатели и учёные есть.

Летом 1979 года, окончательно одурев от тоски, написал рапорт с просьбой разрешить заочную учёбу на историческом факультете. В те времена получение второго высшего офицерами начальством активно поощрялось, поэтому проблем никаких не было. Поступил Сёмочкин легко и первой своей сессии в гражданском ВУЗе ждал как ещё одного средства развлечься и найти смысл жизни. В голове как-то сами собой замаячили перспективы гражданской жизни. От которых, впрочем, энергично отмахивался – нельзя же семейные традиции нарушать, не слабак ведь! да и служба – вещь изменчивая, может и другим боком повернуться. Не станут же Сёмочкина, в самом-то дела, до пенсии в этом бункере держать!

В конце 1979 года Сёмочкин узнал о вводе ограниченного контингента наших войск в Афганистан. Событие всколыхнуло изрядно закисшего лейтенанта, заставило вновь задуматься. Результатом раздумий стал девятый вал рапортов с просьбой отправить его, лейтенанта (уже почти старлея) Сёмочкина для дальнейшего прохождения службы в состав ограниченного контингента в братский Афганистан. Рапорты были не голословными, Сёмочкин старательно перечислял все свои навыки, умения и заслуги, намекая, что не гоже такого боевого офицера держать под землёй прикованным к десятку телевизоров. Часть рапортов просто проигнорировали, на часть ответили. Основным по объёму содержанием ответов начальства были банальные "люли", основным по смыслу – "Успеешь ещё, на твой век войны хватит!", основным по пафосу: "Каждая должность для офицера почётна!" Ни один из трёх вариантов не успокаивал и не удовлетворял. Оставалось только надеяться на переменчивость судьбы.

И судьба преподнесла ему такую перемену, о которой он даже не помышлял…






Витька Александров


Солдатами не рождаются. Солдатами становятся…

Пожалуй, эта народная мудрость дала сбой при рождении Витьки. Он, с первых дней своего детства знал, что он – солдат.

Едва начав говорить, при хорошем настроении, Витька выкрикивал свой, понятный только ему клич: "Вперёд, на боевую!". Подрастая, все свободное время он проводил, играя в войну или готовясь к играм в войну. Выпрашивал в воинской части звездочки и петличные пехотные эмблемы. Выпиливал из досок автоматы и винтовки. Мастерил ручные гранаты. С нетерпением ждал очередного дня рождения, чтобы получить в подарок черный, штампованный из жести пистолет, стреляющий серными пистонами. А однажды, получив в подарок резиновый мячик, быстро нашел ему военное применение и вырезал из мячика подобие армейской каски. К сожалению, каска оказалась слишком большой и сваливалась с головы, а обратно, из каски, сделать мячик не удалось.

Долгими зимними вечерами, лёжа на кровати, пристроившись на отцовское плечо, Витька слушал как отец вслух читает принесенные из библиотеки книги Константина Симонова. Оставшись дома один, замирал возле репродуктора и ловил каждое слово радиоспектакля "Брестская крепость". Выпросив у матери пять копеек, бежал с товарищами на дневной сеанс кинофильма "Баллада о солдате", "Подвиг разведчика", "Гусарская баллада", "Чапаев", Александр Невский", "Крестоносцы" или "Крейсер "Варяг".

Был один фильм, название которого Витька не запомнил. Фильм о героической борьбе повстанцев то ли в Болгарии, то ли в Югославии, а может быть и в Италии. Когда под конец фильма, предательски схваченного предводителя повстанцев, враги зверски казнили лютой смертью, вторнув тому под ребро огромный заостренный железный крюк и поднимая на крюке вверх от земли, Витька первый и последний раз плакал в темноте кинозала от горечи увиденного на экране.

К шести годам, из книг, кинофильмов, рассказов отца и мамы, выросших на Смоленщине и испытавших все ужасы войны и героизм наших солдат, а также слушая рассказы деда Стефана о его лесной жизни в Вадинском партизанском крае и о борьбе подпольщиков в оккупированном фашистами городе Борисове, Витька знал о войне намного больше, чем положено знать мальчишке в его годы. За это, при игре в войну, пацаны начали выбирать его командиром отряда.




Придя с улицы, Витька проверял приготовленный солдатский вещмешок с перевязочным пакетом первой медицинской помощи, банкой рыбных консервов, двумя кусками сахара-рафинада и торбочкой ржаных сухарей, смазывал хранившуюся под кроватью винтовку-берданку или залезал на чердак и подолгу играл с оставшимся от прежних хозяев дома, немецким автоматом "Шмайссером".

А еще через годик, пойдя в школу, Витька вдруг понял, что его руки помнят и знают, как натягивать тетиву боевого лука, как сжимать рукоять сабли или ручки станкового пулемёта "Максим". Каким-то неведомым путем, из "своих прошлых жизней" или с генами, доставшимися от далёких предков, Витька получил и впитал в себя невостребованное до времени ратное мастерство, идущее по материнской линии ещё от полковника Воронца, отличившегося в сражениях с поляками при царе Алексее Михайловиче Романове или от отцовского прапрадеда Казимира, имевшего баронский титул, заслуженный в пороховом дыму баталий.

Неоспоримыми моральными принципами будущего воина, сформировавшимися в мальчишеской головёнке, были четыре обязательных правила:

— Нельзя отдавать на поругание врагу своего знамени.

— Любой ценой необходимо побеждать врага.

— Если для победы нужно умереть в бою, то нужно умереть.

— Если враг оказался сильнее, то пока глаза видят врага, пока руки держат оружие, нужно драться с врагом, даже если нет шанса выжить или победить в этой борьбе.

Порой, в школьные годы, Витькины принципы применялись в мирной жизни, когда какой-нибудь громила, из старших классов, уверенный в своей силе и безнаказанности, пытался обидеть Витьку или Витькиного товарища. Тогда Витька "вскипал" до состояния "тумана в глазах" и бросался на обидчика, невзирая на его рост и силу. Бросался и катался в схватке на пыльной земле школьного двора или на немытом полу школьного коридора, пока избитый и исцарапанный не умудрялся расквасить громиле нос до кровавых соплей и пока тот не пугался "взбесившегося" малыша.




Грядущая военная судьба вырисовывалась ясно и четко. Сначала, после восьмого класса Витька должен поступить в суворовское военное училище, затем закончить военно-политическое училище и стать политработником, как мамин дядя – политрук Макар Колобов, оставшийся со своим последним орудием 558-го зенитно-артиллерийского полка, безвестно погибший в октябре 1941 года, вместе с боевыми товарищами, под снарядами и гусеницами немецких танков.

Первая допризывная медицинская комиссия поставила крест на Витькиных мечтах.

— Из-за случайной детской травмы, по состоянию здоровья допризывник Виктор Александров не пригоден для обучения в военном училище. В мирное время он годен к нестроевой службе в военно-строительном отряде. Виктор, когда придет срок, добро пожаловать в ряды стройбата!

Рухнула Витькина мечта – стать защитником родной земли и решил он стать хозяином земли. Именно так переводится с латыни словосочетание "агроном". Выучился на агронома, а после окончания института, после проведения своей первой посевной страды, "загремел" в стройбат. Однако не испытал и доли дедовщины выпавшей на долю Славки Мамакина. Отпахав всего месяц на строящемся объекте, стал Витька начальником клуба войсковой части №63581 и заместителем секретаря комсомольской организации.

А теперь, похоже, что повоевать придётся…






Часть третья

В ОЖИДАНИИ "ТАЙФУНА"





Колька Кудрявцев


Паровоз со свистом выдохнул излишек горячего пара, окутавший черный локомотив белоснежным облаком. Противно заскрипели металлические колодки тормозов. Звонко залязгали буферами вагоны останавливающегося спецсостава.

Вагоны, так нужные для переброски вновь сформированных дивизий, кавалерийских лошадей, снарядов и патронов, на этот раз, казалось, вопреки здравому смыслу, привезли в своих чревах вчерашних зеков или новоявленных военных строителей.

Система Главного управления лагерей Народного комиссариата внутренних дел делилась с фронтом своими людскими ресурсами. Одним бывшим заключенным давали в руки оружие и бросали в огненную круговерть фронта, как защитников родной земли, а другим вручали привычные лопаты, тачки, носилки и посылали строить оборонительные сооружения в тылу фронта.

Колька, по причине непризывного возраста, попал в военно-строительный батальон.

Опустевшие вагоны вновь лязгнули буферами и медленно, подталкиваемые паровозом, покатились на запасные пути. Когда мимо Кольки прогромыхал последний вагон и открылось здание вокзальчика с надписью "ИЗДЕШКОВО", от удивления Колька радостно и замысловато выругался, поправил заплечную торбу и, как на деревенской вечёрке, выбил каблуками дробь по настилу дощатого тротуара.

Дома, я дома, ликовала Колькина душа. Если бы сейчас Кольке дали полную волю, он бы сорвался с места и бегом понесся к мамке, к братишкам, к сестрёнкам, к родной реке, к родному дому, в родную деревню.

Плевать, что до дома почти сорок километров. Древние греки без отдыха пробегали такой марафон, а уж Колька, после всего пережитого, любого грека в бараний рог сомнет и веревку из него скрутит.

Только жива ли мамка? Шибко хворала она до Колькиного ареста, а потом и вовсе, с расстройству, могла помереть. Мамка…

Колькина радость исчезла без следа, а к горлу подкатил горестный комок…

Мамка…

Колька четко вспомнил, как страшно, раненой лосихой, закричала и упала посреди избы мать, прочитавшая казенную похоронку о том, что их отец Кудрявцев Алексей Иванович пал смертью храбрых в бою с белофиннами. Погиб в самом начале финской войны.

Много дней пролежала мать молча и недвижно на кровати. Потом ей немного полегчало, но не стала она уже такой как прежде. Говорила картаво заикаясь, с трудом ворочая непослушный язык, по избе ходила, приволакивая правую ногу, пыталась что-то делать по дому одной левой рукой и плакала. Днем плакала украдкой от детей – в сенях или за печкой, а ночью, думая, что её никто не слышит, давала волю слезам, Колька, слыша судорожные материнские рыдания, грыз кулак, чтобы не заплакать самому.,

На дойку колхозных коров мать больше не смогла пойти. Да и вообще не работницей стала.

Колька школу забросил. Короткими зимними днями возил силос на ферму из силосной ямы. Морозы в ту зиму стояли лютые, под сорок градусов. Глотая ледяной воздух, хекая, словно при колке дров, Колька рубил заквашенную траву, смерзшуюся в камень, грузил зеленоватые, пахнущие кислятиной, комки силоса на сани-пошавеньки и вез корм изголодавшимся буренкам, чувствуя, как лубенеет от мороза его пропотевшая рубашка. Трудодней, колхозный счетовод, за такую неквалифицированную работу начислял мало. Объяснял, что Колька и половины типовой нормы не выполняет. А как её выполнишь, если рассчитана норма для нормального, не смёрзшегося силоса, который можно охапками на вилы цеплять, да без устали в сани кидать. Жило Колькино семейство впроголодь.

Однажды зашел к ним в гости отцов товарищ и сослуживец по гражданской войне, заядлый охотник и колхозный кладовщик дядя Лёша Киров, принес в гостинец закоченевшую тушку подстреленного зайца. Поговорил, как смог с Колькиной матерью, повеселил, как умел детвору малую и уходя, позвал Николая на крылечко.

— Не перезимуете вы, Колька, на таких харчах. Мать совсем слабая, да и детвора чуть не светится от голодухи. Держи, Николай, ключ от колхозной кладовой. Ночью сходишь, отопрёшь её, возьмешь муки мешок и пару мешков овса для куриц своих. Так хоть хлеб да, изредка, яйцо куриное на столе будет. Всё вам полегше.

Через полтора месяца, когда мука закончилась, дал дядя Лёша еще раз Кольке ключи от кладовой. Хотел, как лучше сделать, а получилось неладно. Заметил кто-то в ночи Кольку, крадущегося к колхозным амбарам, сообщил председателю колхоза, тот позвал председателя сельсовета да милиционера участкового. Поймали они Кольку возле отворенных ворот. Едва успел паренек выбросить в снег замок и ключ, чтобы не выдавать дядю Лёшу. Признался в милиции, что сломал замок для того, чтобы зерна украсть. Так и угодил в камеру Сычевской тюрьмы.

В камере, арестантам, сидеть не позволяли. Поутру, покормят кашей овсяной и под конвоем на работу отправят. Работа привычная. Дрова для больницы пилить, церковь на кирпичи разбирать, брёвна для стройки в лесу готовить.

Тоскливо в неволе. Душа о домашних тревожится. Только во сне забывался вор-неудачник. Случилась однажды радость нежданная. По весне, когда снег растаял, а земля не просохла еще, пришла к тюрьме за полсотни километров сестренка младшая Аннушка, принесла сапоги отцовские и узелок сухарей ржаных. Порадовала или обманула Кольку, сказав, что все у них дома ладно, что все живы-здоровы, чего и Кольке желают.

Погрыз Колька сухарей, переобулся в сухую обутку, выкинул расползшиеся до дыр мокрые валенки и понял, что жить везде можно. Даже в застенке.

Лето наступило, вошла в берега река Вазуза, подсохла земля в лесу. Построило тюремное начальство арестантов во дворе и спросило, кто может плоты по реке сплавлять.

Кто-кто? Конечно он, Колька. До начала Финской войны, собирался отец новую избу ставить. Напилили они лесу строевого. Подтащили на конном роспуске бревна к берегу, скатили в воду десяток бревен. Связали бревна верёвками в плот и поплыли по реке к дому. Отец спереди шестом плот на стремнину правил, Колька сзади на поворотах и в водоворотах не давал плоту закружиться, о берег удариться. Приплыли они в свою деревню. Приткнулись к берегу. Верёвки развязали, брёвна вагами на берег вскатили и пошли в баньку париться!

Так за неделю и сплавили брёвна из лесу на всю избу…

Колька толкнул локтем в бок своего соседа по строю и верного, несгибаемого дружка Ваньку Поварова, попавшего в цугундер за драку с ножом.

Говорят, что человек может бесконечно долго любоваться огнем костра, течением реки и тем, как работает кто-то другой.

Всё это было в Колькиной жизни. На склоне водораздела, бригада лесорубов валила на землю вековые могучие ели. Сучкорубы наперебой стуча топорами, оголяли древесные стволы и, зачищая территорию, складывали зеленые ветви да сухие сучья в огромные кучи. Затем стволы деревьев распиливали на шестиметровые кряжи, а кряжи складировали у реки.

Когда заготовленная древесина слегка просыхала, плотогоны, стоя по грудь в воде, вязали из неё плоты, разжигали костерок и, задумчиво глядя на пламя, сушили возле огня намокшую одежонку. Варили ведерко ухи из плотвиц, окуньков и горсти пшенной крупы. Кипятили чай и засыпали на куче осоки-аира, под ночные переклики заречных коростелей, любуясь на огонь костров, зажженных в лесу сучкорубами. На снопы искр, взлетающих над кострами, когда пламя внезапно охватывало хвою еловых ветвей.

Поутру плотогоны собирали нехитрые арестантские пожитки, спрашивали разрешения милиционера – охранника и отвязав швартовочные веревки, оттолкнув шестами плот от берега, уплывали вниз по реке.

В центре России, реки не похожи на стремительные кавказские или карпатские потоки. Они текут спокойно и неторопливо. Плоты, слегка покачиваясь на воде, со скоростью усталого путника, проплывают мимо прибрежных деревень, мимо зарослей плакучей ивы, мимо колхозных стад на лугах, мимо купающихся пацанов, а иногда и мимо голых девок, начинающих оглашено визжать от неожиданного появления плотогонов.

Извиваются в речной воде зеленые пряди водорослей "русалкины волосы". Разбегаются с песчаных отмелей стада пескарей. Оглушительно бьет хвостом по воде огромная щука, прозевавшая приближение непонятной громадины и стремительно рванувшаяся в глубь речного омута. Уплывает в заросли дикая утка с выводком малых утят. Звенит в поднебесье песня невидимого в вышине жаворонка.

И Колька, и Ванька были счастливы, работая плотогонами. Они, забывая про сидящего на плоту вертухая с винтовкой, с силой упираясь шестами в речное дно, весело делали свое дело, предусмотрительно отводя плот в сторону от речных мелей и островков, удерживая на стремнине, не позволяя приближаться к берегам.

В узких речных протоках, где течение становилось быстрым, ребята, весело перебрасываясь шутками, ускоряли шестами движение плота до скорости скачущей лошади.

Уставший от вынужденного безделья, охранник забрал у Кольки шест и резкими толчками шеста в речное дно, гнал плот все быстрее и быстрее, весело покрикивая: "Вот так! Вот так! Вот так!".

Плот пронесся между остатками мельничной плотины и выплыл на гладь буковища. Туда, где многие десятки лет, а может быть и несколько столетий, падала с мельничного колеса и размывала речное дно до многометровой глубины вода, крутящая мельницу.

Охранник весело крикнул: "Вот так", со всей силы облокотился на шест, потерял опору и ухнул в воду вслед за шестом, не доставшим до дна. Вода, вырывающаяся из речной протоки, мигом намокшая одежда, заплечный "сидор", кованные сапоги и винтовка потянули охранника в смертельную глубину.

"Утопнет! А про нас скажут, что мы его утопили. Расстреляют за вертухая", — пронеслось в Колькиной голове. Колька нырнул вслед за охранником. Следом за Колькой, сиганул с плота и Ванька.

Задыхаясь без воздуха, цепляясь пальцами за глинистое дно, яростно работая ногами Колька нашарил в воде тело охранника и толкнул его к поверхности. Там Ванька ухватился за милицейскую гимнастерку и потянул вертухая к берегу. Колька вынырнул, отдышался и начал нырять в поисках утонувшей винтовки.

Потом, когда плотогоны и охранник нашли плот приткнувшийся к берегу и поплыли дальше, вертухай не прекращая твердил: "Спасибо, ребята, спасибо. Спасибо, что спасли. Сколько жить буду, столько буду помнить. Век не забуду. И начальству про вас скажу".

Наверное, сказал и рассказал.

Поэтому, когда на следующей неделе вновь набиралась группа зеков для сплава древесины, Колька, на правах специалиста вышел из строя, но его остановил начальник тюрьмы и вежливо спросил: "На сплав рвёшься? Плаваешь хорошо? Сбежать хочешь, ссученыш?" – и врезал по морде со словами – "Я тебе организую сплав"…

Так закончилось для Кольки всё, что было хорошего в поганой тюремной житухе.

Наутро его и Ваньку запихнули в воронок и отправили в Вяземскую пересыльную тюрьму. Оттуда, в холодном вонючем вагоне отвезли в Мурманск. Потом, когда в трюме баржи, громилы, вооруженные невесть откуда взявшимися ножами и заточками, начали снимать с фраеров приглянувшуюся теплую одежду, когда блатные стали наводить свои порядки и резать выявленных ссученных воров, когда в открытом море их баржу швыряло волнами с борта на борт, а зеки ползали и скользили в человеческой крови и в кале, в моче и в блевотине от морской болезни, тот вонючий тюремный вагон вспомнился Кольке, как лучшее место на земле.

Выгрузили зеков на Таймырский берег, окружили вооруженным конвоем и погнали в лагерь. Заставил блатной Кольку нести его одеяло. Засунул Колька одеяло под телогрейку, а сам, на беду, заснул на ходу и не заметил, как выскользнуло одеяло на землю. Потребовал, придя в лагерь, блатной свое одеяло, а Кольке нечего отдавать. Распластали блатные Кольку на нарах и душил, раз за разом, его до полусмерти бывший хозяин одеяла, требуя вернуть пропажу так, что сломал гортань и чуть насмерть не задушил.

Хотел было Ванька Поваров за дружка заступиться, но оттеснили его в стене, пощекотали шею ножом и объяснили, чтобы сидел смирно. Ванька человек не злопамятный. Он долго обиды на блатного не держал. Как только придушил блатного следующей ночью, так и перестал на него злиться. Кольку с тех пор больше никто не трогал.

Начальник Сычевской тюрьмы оказался человеком слова. Обещал отправить Кольку на сплав и отправил, да не на простой, а на молевой.

Высокие волны вздымает полярный ветер, дующий с Карского моря, на поверхности северной реки. Словно спичками, играет студеная река тяжеленными кедровыми брёвнами, так нужными на строительстве Дудинки, Норильска, никелевых шахт и всего того, ради чего страна осваивает север.

Густо плывет лес по реке вдоль боней. Собирается в запанях, откуда скользкие, мокрые бревна нужно баграми подцепить, да на берег вытянуть. Соскользнул однажды Колька с брёвен и упал в ледяную воду. Выныривать нельзя. Там на поверхности бревна с силой друг о друга бьются. Вмиг из человека кусок битого мяса сделают. Только то и спасло, что опытные зеки вмиг уперлись баграми в крайние бревна и чудом отжали их, освободив кусочек чистой воды.

Потом их отряд угнали от морского побережья и от устья реки в тундру. Точнее не угнали, а сами они уходили вглубь тундры, прокладывая железную дорогу от порта к строившемуся аэропорту. Когда, укладывая шпалы и рельсы, зеки отдалились от продовольственных складов, в отряде начался голод. Не хватало хлеба. Часть продовольствия продавалась на сторону ушлыми кладовщиками и не доходила до зеков. А оставшееся продовольствие доставлялось зеками-носильщиками. Они тоже не могли удержаться от искушения и съедали по дороге почти половину полученного хлеба. Изголодавшиеся зеки жевали лишайники и кору полярных кустарников, казавшиеся съедобными. Начались цинга и дизентерия. Отряд круглосуточно-поносящих дистрофиков с шатающимися зубами в воспаленных дёснах это не отряд строителей, а лазарет, сидящих на карачках, со спущенными штанами. Прокладка железной дороги практически остановилась, в отряд прибыла комиссия. Сбор информации и принятие решения заняло всего несколько часов.

Начальника лагеря решили предать суду тройки. Поскольку все члены тройки присутствовали в составе комиссии, то к вечеру тройка приняла решение: "За халатное отношение к исполнению служебных обязанностей, приведшее к истощению и массовым заболеваниям заключенного контингента и к срыву плана работ, начальник лагеря капитана НКВД Овсяникова Д.А. лишить наград, звания и приговорить к высшей мере социальной защиты – к расстрелу".

После этого в отряд прибыли врачи и привезли медикаменты. Ввели усиленное дополнительное питание. Через пару недель работы по строительству железной дороги возобновились. Профилактика и лечение цинги проводилось путем ежедневного обязательного выпивания перед обедом, каждым заключенным, кружки горчайшего отвара сушёной сосновой хвои.

Наступила полярная зима. До ее прихода, по узкоколейке подвезли материал для строительства лагерных бараков, топливо и продовольствие. Ограждение лагеря сделали аж в три ряда колючей проволоки. Основной задачей такого ограждения было то, чтобы во время метели, заблудившийся в снежной круговерти зек, случайно не ушел в тундру. Решиться на побег из тех мест, мог только идиот или самоубийца.

Впрочем был один исчезнувший заключенный. Обнаружив его исчезновение, охрана прочесала окрестности лагеря на полсотни километров. Начальство допросило всех корешей бежавшего зека. Безрезультатно. Никто ничего не видел и не мог сказать. "Беглеца" обнаружили совершенно случайно. Кладовщик заметил, что исчез один мешок изюма, предназначавшийся для варки компота в санитарной части, тройка ящиков тушенки и мешок сухарей. Признался кладовщик в пропаже продуктов начальнику лагеря, тот назначил ревизионную комиссию, которая и обнаружила в дальнем углу склада берлогу, сооруженную из одеял и обитателя берлоги с рожей, лоснящейся от хорошего питания и длительного отдыха. Поскольку, "беглец" не покидал территории лагеря, то и наказания за побег он не получил. Не пристрелили его при задержании, не добавили срок заключения. Попинали ногами ради наказания за попорченные нервы, за съеденный изюм и отправили "беглеца" в карцер. Отсидел он там неделю и отправился сжигать накопленный подкожный жир на укладке рельсов.

Во время метелей, даже в сортир зеки ходили держась за натянутый канат. Морозные дни "актировались" и были днями отдыха. В тихую ясную погоду строительство шло при слабом свете звезд и полной луны. В темные ночи зажигали костры из мазута, ветоши и бракованных шпал.

С наступлением короткого полярного лета жизнь выживших зеков пошла веселее. Работа спорилась. Охрана развлекалась охотой на многочисленных гусей и уток, заполонивших многочисленные, богатые рыбой, озерца. Эта битая птица, а также – рыба, ягода морошка и грибы, растущие по округе, добываемые расконвоированными легкотрудниками, делали лагерную еду немного сытнее и вкуснее.

К августу железку достроили. Когда зеки укладывали последние рельсы на краю взлетно-посадочной полосы, вырубленной на каменной подошве северной сопки, им сообщили, что принято решение, лиц не представляющих социальной опасности, показавших добросовестное отношение к труду и осужденных на малые сроки заключения направить на строительные работы оборонительных сооружений или на борьбу с немецко-фашистскими захватчиками в рядах Красной армии.

Блатных и закоренелых бандюков оставили хлебать северную лагерную баланду и вкалывать на благо Родины.

Кольку, Ваньку и еще сотню отобранных зеков отправили на пароходе по вольному Енисею, до транссибирской магистрали, с севера на юга. Там, на вокзале друзей разделили. Кольку, как не достигшего призывного возраста, определили в строительный батальон, а Ваньку – в военкомат повели. Обменялись друзья адресочками и попрощались. Ванька Поваров намеревался в разведчики проситься. А Колька, под стук вагонных колес, решил, что когда придет его срок призыва, непременно станет снайпером.

Была у Ваньки дома припрятанная под стрехой мосинская винтовка, принесенная отцом еще с гражданской войны и початая цинковая коробка патронов. И сшибал когда-то Колька из той винтовки сидящую ворону за полтыщи шагов, а бегущую по полю лисицу – за двести метров.

И вот, когда опустевшие вагоны вновь лязгнули буферами и медленно, подталкиваемые паровозом, покатились на запасные пути. Когда мимо Кольки прогромыхал последний вагон и открылось здание вокзальчика с знакомым названием станции – "ИЗДЕШКОВО", от удивления Колька радостно и замысловато выругался, поправил заплечную торбу и, как на деревенской вечёрке, выбил каблуками дробь по настилу досчатого тротуара.

Дома я, ДОМА!!!






Семён Грум


Голова длинной, змеящейся колонны вчерашних зеков, привезенных спецэшелоном на станцию Издешково, пылила по обочине минского шоссе от Истоминского поворота, на восток, а с востока, навстречу ей, со станции Алфёрово, распевая бодрые песни времён гражданской войны, маршировало московское студенчество нескольких институтов и ученики старших классов.

Староста второго курса Семён Грум, словно легендарный командир товарищ Щорс, шагал в буденовке и длинной кавалерийской отцовской шинели. Правой рукой, он в такт походному шагу делал отмашку до уровня пряжки ремня, а в левой нёс небольшой фанерный чемоданчик со сменой белья, свитером, запасными штанами, котелком, кружкой, ложкой, и домашним овсяным печеньем, испеченными бабулей.

Весёлыми молодыми голосами звенела песня:
		На Дону и в Замостье тлеют белые кости.



		Над костями шумят ковыли.



		Помнят псы-атаманы, помнят польские паны



		Конармейские наши клинки.







		Если в край наш знакомый хлынут новые войны,



		Проливным пулемётным огнем.



		По дорогам знакомым за любимым наркомом



		Мы коней боевых поведём.








Идти в шинели было жарко, но Сёма терпел это временное неудобство, прекрасно понимая, что скоро шинелька станет незаменимой принадлежностью полевого бытия. Теперь это для него и теплая одежда, и постель, и одеяло, и символ его командирского статуса.

Отцовская шинель…

Не однажды она согревала его отца, командира эскадрона Второй Конной армии. Много шинелей с тех пор износил Сёмин отец, а вот эту – кавалерийскую, берёжно хранил в шкафу.

Отец…

Где он сейчас?

За пару недель до начала войны, отец получил новое назначение и уехал принимать командование танковым полком в Белорусский город Лида. С тех пор от отца ни одной весточки нет. Жив ли? Если жив, то возможно сейчас ведёт своих танкистов в бой с фашистами.

А Сеня ведёт свой курс на строительство оборонительных рубежей. Он тоже пытался пойти на фронт добровольцем, да зрение не позволило. Не помогли ему в военкомате даже честно полученные значки парашютиста и ворошиловского стрелка.

Ничего! Вот выполнит он Сеня задание, возложенное на него районным комитетом комсомола и присоединится к любой маршевой роте, идущей на фронт. А пока должен Семён руководить своим курсом и любой ценой, в срок, при высоком качестве делать то, что будет поручено.

И еще нужно организовать питание для их коллектива. Тут Сёма усмехнулся и понял, что если вопрос с питанием не организуют свыше, то он не добудет и корки хлеба. Не колхозный же картофель ему воровать и не сельповские магазины грабить. Дадут им продукты – будет питание, не дадут продукты – будет голод. Нет, голода не допустят наши партийные и советские органы. Наверняка, продовольствие лежит на складах и его нужно только получить, сберечь и наладить варку горячей еды. Найдёт Сёма котёл или железную бочку, назначит пару девушек в поварихи и одного слабенького студента в дровосеки.

Говорят, что немцы забрасывают диверсантов и шпионов в наш тыл. Обязательно проведём комсомольское собрание о повышении бдительности. Будем в небе парашютистов немецких высматривать, шпионов, следящих за строительством укрепленного района вылавливать и колодцы от отравителей охранять. Соревнование между бригадами организуем. Отстающих будем в стенгазете пропесочивать, а передовиков отмечать.

Хорошо бы ещё коллективное письмо товарищу Сталину написать, что они, московские студенты не пожалеют сил и своего ударного труда для обороны родной земли и для приближения победы над врагом. Хотя это лишнее. У товарища Сталина сейчас других забот полон рот. Не нужно отвлекать его такими письмами от важных государственных дел…

Песня закончилась. Сёма перекинул чемодан из левой руки в правую и запел свою любимую песню:
		Мы – красные кавалеристы,



		И про нас



		Былинники речистые



		Ведут рассказ —



		О том, как в ночи ясные,



		О том, как в дни ненастные



		Мы смело и гордо в бой идём!







		Веди, Будённый, нас смелее в бой!



		Пусть гром гремит,



		Пускай пожар кругом, пожар кругом.



		И мы беззаветные герои все,



		И вся-то наша жизнь – борьба.



		Будённый – наш братишка.



		С нами весь народ.



		Приказ – голов не вешать



		И глядеть вперёд.



		Ведь с нами Ворошилов,



		Первый красный офицер,



		Сумеем кровь пролить за СССР…



		










Стеша Ордылёва


Устала я землю копать, аж сил моих нетути. Все руки в мозолях кровяных. Гудят руки и ноги гудят. Спасу нет, как уморилась. Остановлюсь на минутку и хочется пасть на землю и заснуть. Который день роем эту рву пративатанкавую, а есть нам не дают. Гуторят, што местные, из колхозов присланные, своим харчем должны обходиться. А где его взять? Хлеб да картошку, из дому принесённые, уж три дня как поели. Вот и перебиваемся щавелем, што на лугу растёт, да кислицей из лесу. Мы-ж не телята, которые травой обходятся, да и то телятам-то пойла густого хозяйка сготовит, то молочка разведенного даст. Мы-ж как лошади работаем, а рабочий скот завсегда вдосталь кормить полагается.

Роем эту землю проклятущую с рассвета и до темна. Вон, намедни, пришли какие-то ребята странные, наряженные не для работы, так их сначала чуть из пулемёту не постреляли, а потом к делу пристроили.

Двух часов не прошло, как проработали, а уж им и хлеба и каши привезли. Где правда на земле? Нарядных кормят, а нас колхозниц работой да голодом морят.

От такой жизни и на парней смотреть не хоцца, а парни видные пришли. Крепкие, весёлые. Тока я не пойму, наряжены как командиры, а землю роют наравне с нами, словно каторжане. Поди проштрафились где, вот их в наказание и заставили работать.

Да и разговаривают они странно. Матерщинники ужасные. У нас в деревне даже выпившие мужики и то так не матерятся. А эти матюкаются без гнева, без злости, словно и не ругаются погаными словами бранными, а гомонят меж собой про обыденное.

Непонятные парни и интересные.

А после них понагнали ещё цельную толпу тех, которые из тюрем повыпущены. Девки говорили, якобы видели там суседа нашего – Кольку Кудрявцева, да только поговорить не смогли. Заругались на них и на Кольку охранники, винтовками стращать начали.

Вот радость то будет тётке Пелагеи, что жив её Колька. Анюта, сестра его, поди еще и не ведает ничего про Кольку. Она недалече отсель работает. Погляжу, если действительно Колька приехал, так вечером добегу до неё, порадую. Три километра для такого дела – ништо. В школу дальше и каждый день бегать приходилось.

И пошто он тогда колхозную кладовую обворовать решил? Не стал бы зерно красть, не попал бы в тюрьму. Как же я тогда его жалела, даже плакала, когда Кольку заарестовали. Нравился он мне, да и сейчас как услышала об нём, так сердечко и забилось и свидеться захотелось. Неужто люб он мне? Как закончим работу, нужно умыться чистенько, да косынку с юбкой простирнуть, а то поди и не признает он меня такую грязную да измученную…

А мне кроме Коленьки и не нужон никто.

Вон ещё городские идут. Песни поют. Девки ихние все нарядные. Парни разбитные. Знаю я их городских. Приезжают иногда к сродственникам в деревню погостить да молочка парного попить. Выбражули, а девок совсем не уважают. Так и норовят зажать в укромном месте да полапать. Срамники городские…

Девчата, чего закисли? Запевайте, "Подругу"!

И зазвучала со дна противотанкового рва щемящая душу девичья песня:
		Я на подвиг тебя провожала.



		Над страною гремела гроза.



		Я тебя провожала, но я слёзы сдержала,



		И были сухими глаза.







		Ты в жаркое дело спокойно и смело



		Иди не боясь ничего



		Если ранили друга –



		Сумеет подруга



		Врагам отомстить за него!



		Если ранили друга –



		перевяжет подруга



		горячие раны его.







		Там, где кони по трупам шагают,



		где всю землю окрасила кровь,



		пусть тебе помогает и от пуль сберегает



		моя молодая любовь.



		За дело любое готова с тобою



		идти, не боясь ничего!







		Если ранили друга –



		сумеет подруга



		врагам отомстить за него!



		Если ранили друга



		перевяжет подруга



		горячие раны его.








Такое это было поколение. Не могло оно без песен…

Кровавая дорожка от закатного солнца краснела на речной воде.






Первое сентября 1941 года


Сводка Совинформбюро за первое сентября, за семьдесят второй день войны, была непривычно краткой и абсолютно неинформативной.

Утреннее сообщение 1 сентября:






В ночь на 1 сентября наши войска вели бои с противником на всём фронте.





Вечернее сообщение 1 сентября:






В течение 1 сентября наши войска вели бои с противником на всём фронте. Наша авиация продолжала наносить массированные удары по мотомехчастям, пехоте и артиллерии противника и уничтожала авиацию на его аэродромах. По неполным данным, за 30 августа в воздушных боях уничтожен 31 немецкий самолёт. Наши потери – 16 самолётов.





Что же скрывалось за этими строками?

1 сентября 1941 года, в 6 часов 40 минут, командованию Ленинградского фронта было отправлено сообщение Ставки Верховного главнокомандования:






Ставка считает тактику Ленинградского фронта пагубной для фронта. Ленинградский фронт занят только одним – как бы отступить и найти новые рубежи для отступления. Ставка последний раз разрешает вам отступить и требует, чтобы Ленинградский фронт набрался духу честно и стойко отстаивать дело обороны Ленинграда.

    

И. СТАЛИН, Б. ШАПОШНИКОВ







В Смоленском сражении 22-й армии Западного фронта удалось, ценой неимоверных усилий остановить наступление противника западнее и севернее города Андреаполь.

30-я, 19-я, 16-я и 20-я армии Западного фронта перешли в наступление под Смоленском. В ночь на 1 сентября войска 16-й армии форсировали Вопь и прорвали оборону противника.

Противник силами 2-й танковой группы Гудериана группы армий Центр, наступая в направлении на Конотоп, 1 сентября прорвался к Десне и захватил на её левом берегу плацдарм у Шостки. Наша 40-я армия отступила в юго-восточном направлении, а 21-я армия, обойденная с востока войсками 2-й танковой группы, а с запада – 2-й немецкой армией, подошедшей к Чернигову, оказалась под угрозой окружения и начала поспешно отступать на юг к Десне.

Немецкая 11-я армия группы армий "Юг" вела бои по расширению плацдарма у Берислава под Каховкой. Войска армии продвигались также в районе плацдарма у Днепропетровска.

Прошла неделя с того дня, как третья рота Советского стройбата "провалилась" в трагический 1941-й год. Для пацанов, воспитывавшихся государственной пропагандой в духе лозунга "Раньше думай о Родине, а потом о себе", закидывавших комбата рапортами с просьбой отправить их для прохождения службы в воюющий Афганистан, все произошедшее казалось проверкой на прочность и тем, что Родина без них не обойдется. Раз они оказались "Здесь", значит они нужны именно в этом месте и именно в этом времени. А для любого человека очень важно знать, что он кому-то нужен.

Прошедшая неделя слилась для них в один длинный день. В трудный день, продолжавшийся и днем и ночью. Время, когда кончались силы, когда ребята валились от усталости на охапку соломы или просто на землю, как бы вычеркивалось из длинного трудового дня, потому что тела требовали отдыха – глубокого сна без ночных грёз и сновидений.

Худощавый, окончательно исхудавший капитан Филиппов, казалось не спал совсем. Шутка ли, под его началом оказалась не сотня, а почти три тысячи человек. В одну ночь из командира роты он превратился почти в командира полка. В начальника военно-строительного управления и такого управления, которое, в мирное время, не могло ему присниться и в самом кошмарном сне.

Его рота, его пацаны, которых он частенько в глаза и за глаза называл раздолбаями и на которых сейчас была вся его надежда, растворилась в тысячах студентов, школьников-старшеклассников, местных колхозников и недавних заключенных. Растворились и стали незаметными в многотысячной толпе, словно нервные волокна в мышечной ткани, но они, подобно высокоорганизованной нервной системе организма, управляли этой толпой. Заставляли её двигаться и функционировать в соответствии с поставленной задачей. Словно нейроны нервных клеток передавали информацию снизу вверх и обратно. Благодаря пацанам третьей роты, всего за пару дней, разношерстная толпа превратилась в трудовой коллектив.

Дорожа каждой минутой, отпущенной для сооружения укрепрайона, капитан Филиппов встречал прибывающее пополнение, делил его на сотни – роты, ставил во главе роты одного из своих сержантов – командиров отделений, в соответствии с довоенным, заблаговременно подготовленным проектом укреплений, определял участок земляных работ, сроки выполнения и незамедлительно отправлял людей на работу.

Люди брали лопаты, кирки, ломы, топоры, мерные ленты, тачки и уходили в места назначенных работ. Ещё в пути, новоявленные командиры военно-строительных рот, шагая вдоль колонны, выискивали пару землемеров, геодезистов или, на худой случай, чертёжников.

Прибыв на место, командиры рот объявляли недолгий привал-перекур, а сами, глядя в тетрадный листок с наспех начерченным планом, находили на местности верные ориентиры и начинали, с помощью профессиональных или непрофессиональных землемеров, разметку линии будущих траншей.

После этого, командиры рот давали команду на построение. Коротко объясняли, что и как предстоит делать, называли норму выработки, приказывали выйти из строя тем, кто служил в армии, был на военных сборах или просто, живя в военном городке, видел как роются окопы, траншеи, землянки и блиндажи.

Среди пожилых колхозников находились старые солдаты, покопавшие земельку на Германской войне 1914-го года и в годы Гражданской войны. Кроме них, в стране, пережившей Халкин-Гол, Финскую войну, освободительные походы в Западную Украину и в Западную Белоруссию, в стране с активно-работающим обществом содействия армии, авиации и флоту, в стране с многочисленными офицерскими семьями, людей знакомых со строительством земляных укрытий было не мало.

Они незамедлительно назначались командирами отделений. Оставшиеся люди делились на отделения по десять человек. На отделение "нарезалось" по сто десять метров линии траншей и люди приступали к работе.

После этого командиры рот подзывали "землемеров", передавали им листок с планом строительства оборонительных укреплений. "Землемеры" начинали размечать контуры будущих блиндажей, закрытых артиллерийских позиций, миномётных окопов, ДОТов и ДЗОТов, а ротные, не спеша, начинали обходить фронт работ и составлять список личного состава роты.

Листок за листком, заполнялись графы, неровно расчерченные в школьной тетрадке: "Фамилия, имя отчество, год рождения, место жительства, судимость, отношение к воинской службе, военно-учетная специальность, образование, гражданская специальность, увлечения.".

Вот этот закончил курсы трактористов. Другой на зоне три года бетонщиком отпахал. Третий – колхозный плотник, четвёртый – колхозный конюх, пятый – студент третьего курса строительного института, шестой – в кулинарном техникуме учится, седьмой – сержант запаса на Финской повоевать успел, восьмой – гармонист, девятый – в заводском хоре пел.

Нечего первому в землекопах делать. Ему прямая дорога в автотракторный взвод Толика Терещенко. Только нельзя говорить и обнадеживать человека. Вдруг не окажется свободного трактора?

Второго, третьего и пятого нужно отправить в батальон строительства оборонных сооружений.

Четвёртого к Серёге Ковалёву во взвод гужевого транспорта отправить или для себя поберечь, вдруг удастся лошадкой разжиться?

Кулинара завтра же снять с работ отослать к Ване Земану решать вопросы приготовления вкусной и здоровой пищи.

Бывшего сержанта-фронтовика своим заместителем назначить, а старого колхозника георгиевского кавалера царского фельдфебеля – старшиной. Пускай за молодёжью приглядывает да помогает быт налаживать.

Гармониста – постараться гармошкой обеспечить. Музыка, как и песня, строить и жить помогает.

Хорист – это же готовый ротный запевала! О, уже запел, молодец, понимает обстановку, бодрит личный состав:
		Тот, кто любит Власть Советов



		И кто бодр душой,



		И кто бодр душой!



		Пусть с винтовкою спешит



		На отважный бой!








В такт взмахам лопат, придавая работе ритм марша, от края и до края поля, пересеченного строчкой землекопов и наметившимся пунктиром будущих позиций, гордо звучало многоголосое:
		На бой! На бой! На бой!



		На бой, отважный бой!







		Этот клич вождя народов



		Грянул, как набат,



		И откликнулись герои



		Городов и хат!







		Эх, бойцы, нажмем сильнее



		Грудью на врага!



		Нам всегда страна родная



		Сердцу дорога!







		Снова станет жизнь прекрасной,



		Как цветущий сад,



		И дела героев славных



		Песней прозвучат!








Позднее, когда иссякнут силы, когда молодой задор сменится осознанием надвигающейся опасности, когда на дорогах появятся санитарные машины, набитые тяжело ранеными бойцами, когда с запада будет доноситься глухой гул фронта, когда в вышине, над работающими ротами безнаказанно закружатся вражеские самолёты-разведчики – "рамы", а с высоты будут пикировать бомбардировщики, разбрасывающие листовки или скидывающие бомбы, песни стихнут, страх превратится в привычку к опасности и люди молча, с упрямым остервенением, продолжат делать своё дело…

Но это позднее, а пока командиру первой роты батальона землеройных работ, младшему сержанту Сергею Кадникову нужно отправить старшину на пункт питания. Один не осилит? Ничего, на то он теперь и старшина, пусть возьмет помощника и топают за термосами с горячей пищей. Нет, не стоит отрывать лишнего человека от дела. Кадников сам не барин. Поможет старшине притащить суп да кашу. Тем более, Серёге нужно списки роты в штаб передать. Насчет запасных черенков для лопат договориться и несколько кос да вил выпросить у Сашки Аверьянова. Черенки придётся самим из мелкого березняка заготавливать, но на первое время нужны готовые – сухие и оструганные… Свежесрубленные тяжелы, пока не просохнут и кожу рук могут до мяса стереть. А ротный командир отвечает за здоровье каждого бойца.

Да и стругать черенки нечем. Где бы скоммуниздить пару рубанков?

Если не окажется кос на складе, так отправлю вечером старшину по ближним деревням. Местные крестьяне хозяйственные и прижимистые. Могут не дать, но к следующему лету тут в округе ни скота, ни деревень не останется. Так что пусть в сараях с чистой совестью ворует. Ну и рубанки заодно прихватит. Взять из многого – немножко, то не кража, а делёжка!

Косы и вилы нужны для того, чтобы накосить сохнущих по осени трав и прикрыть отрытые траншеи в целях маскировки.

Колхозного конюха Серёга Ковалёв не получит. Приберегу его для роты. И сейчас же отправлю его в родимый колхоз. Пускай там на коленках стоит, но хоть завалящуюся кобылку приводит. Правда колхозы всех здоровых лошадей на фронт отдали, а хромые да старые на уборке урожая заняты. Ничего, тогда можно по округе побродить и поймать ничейного коня. Много их сейчас по Смоленщине бродит. Целые табуны коров, овец и лошадей гонят из Белоруссии и из западных районов области. Вот пускай или бесхозного отловит или из табуна выкрадет. Нельзя стройке быть без транспорта!

Доделаю для штаба копию списка личного состава и крикну старшину. За себя новенького сержанта оставлю старшим.

Сергей Кадников закончил писанину, сунул тетрадки в голенище сапога, побеседовал с бывшим колхозным конюхом, позвал старшину и они отправились в штаб.

Штабная палатка находилась недалеко от блиндажа начальника строительства укрепрайона инженера второго ранга Большакова.

Возле палатки Кадников увидел младшего сержанта, командира второй роты Толика Ли, левый глаз которого закрывал здоровенный лилово-синий фингал. Происхождение фингала объяснилось просто.

Вторая рота состояла из досрочно-освобожденных заключенных. Поскольку разные люди попадали на зону, то разношерстным оказался и состав роты Анатолия Ли. И вот, когда практически вся его рота честно и добросовестно начала рыть линию противотанкового рва, пятеро урок как ни в чём ни бывало, уселись на сухом бугорке и начали резаться в очко. На команду командира роты прекратить игру и заняться делом отреагировал только один Иван Корякин по кличке Штырь, видимо старший в блатной компании.

Штырь циркныл плевок в сторону Анатолия и объяснил, что здесь собрались благородные воры, которые в отличии от мужиков и от политических, даже на зоне не работали. Поэтому, если он нуждается в помощи серьёзных людей, то может пристроить их на кухню или попросить стать учётчиками и если нерусская обезьяна, возомнившая себя начальничком, не поймет простых русских слов, то её недолго этой же ночью и на ножичек насадить.

Обманчива порой внешность человека. Не разглядели урки в невысоком худощавом пареньке опытного боксёра, мастера спорта, одевшего боксёрские перчатки в четыре годика. Да и в армии не терял Толик спортивной формы. В бытность салабоном, выставляли его деды на взлётку казармы и наслаждались зрелищем гладиаторского боя между корейским боксёром Анатолием Ли и литовским самбистом Вилкасом Данатосом.

В общем, объяснил Толик своим нерадивым подчиненным, что если они не схватят сейчас свои задницы в охапку, и не помчатся прыжками на работу, то он их задницы на портянки порвёт и скажет, что так и було. Напросился на скандал.

Пятиминутный бой с пятёркой уголовников закончился одним выбитым из руки ножом, тремя нокаутами, полудюжиной зубов, выбитых у Штыря и одной сломанной переносицей. Справедливости ради, следует отметить, что Штырь оказался опытным бойцом и умудрился провести какой-то хитрый уличный удар в левый глаз своего командира, за что и поплатился выбитыми зубами. Теперь не будет циркать слюной, пока не найдёт хорошего дантиста.

После этого объяснил Толик побитым блатарям, что если хоть одно замечание получат они за нерадивое отношение к труду, то ждет их, по закону военного времени, расстрел за невыполнение приказа и за нападение на старшего по званию…

Формирование девяти рот для проведения земляных работ было первым и самым простым этапом развёртывания военно-строительного управления. Народ прибывал. Из вновь прибывших, капитан Филиппов, Сёмочкин-дед и ребята из роты попаданцев выделяли людей, владевших строительными специальностями и потенциальных командиров подразделений. Причем, если Филиппов руководствовался анкетными данными, а Сёмочкин-дед проверял человеческое нутро, то воины стройбата, поневоле ставшие психологами за время долгого казарменного бытия, сходу, после недолгого общения, определяли кто "правильный", кто "гнилой", кто "крутой не по делу", кто "стоящий", кто "фуцен", кто "себе на уме", с кем "можно идти в разведку", а с кем можно "не только идти в разведку, но и возвратиться из неё, выполнив задание".

Учитывая, что все филипповские командиры отделений были "израсходованы" в первые два дня при формировании девяти рот землекопов, а взводные сержанты возглавили батальоны, то вопрос кадров стал самым больным вопросом.

"Штабные" парни, оторвавшись от массы навалившейся работы, выходили побазарить о жизни и покурить к прибывающему пополнению. Исподволь проговаривались, что ихнему командованию понадобятся специалисты по лесным работам, плотники, арматурщики, бетонщики и вообще строители, кроме отделочников да маляров. Интересовались – есть ли такие среди пополнения? Приглядывались к активным, пытались разговорить серьёзных и молчаливых, обращали внимание на тех, кто говорил от имени группы, фактически являясь её вожаком.

После перекура, штабные возвращались в палатку и говорили Сёмочкину-деду, "инженеру и паталогоанатому человеческих душ, собаку съевшему на своем деле", на кого следует обратить внимание. После этого, Сёмочкин-дед, во время короткого собеседования, профессионально колол, ломал, потрошил, и проверял надежность предложенных кандидатов.

Разные, очень разные люди выдерживали его проверку. Среди них были предводители уличной шпаны, комсомольские активисты, бывшие офицеры, опытные руководители, осужденные партийные работники, лагерные бригадиры, толковые студенты-"очкарики" и прижимистые завхозы или кладовщики. Они назначались командирами рот, старшинами и командирами отделений. От назначения командиров взводов было решено отказаться, чтобы не плодить лишних начальников.

Среди прошедших проверку и назначенных ротными командирами оказались Колька Кудрявцев и Сеня Грум. Только Колькиной роте предстояло валить лес на засеки-препятствия, а Сене, как более грамотному – организовывать учет, вывозку из леса и отгрузку строевой древесины к строящимся оборонительным сооружениям. Назначая Кольку командиром роты лесорубов, Сёмочкин-дед надеялся на его несломленную натуру и на то, что Колька – местный житель, что не придется над ним стоять и указывать. Что Колька сам разберется, как и где устроить лесные завалы, чтобы преградить возможное продвижение вражеской техники по лесным просекам, дорогам и мелколесью.

Комбатом лесорубов был назначен старший сержант Саня Решетников. На утро следующего дня, все роты лесорубов, получившие трехдневный сухой паёк в виде ржаных сухарей и пшена, разбрелись по лесным урочищам, соорудили там на взгорках, возле ручейков, балаганы для жилья, из жердей и елового лапника, и начали валку леса…

Остатки филипповской роты, в ожидании главного дела, копали капониры под орудия морской артиллерии, а "штабные" крутились словно белки в колесе…

Начальник штаба – Серёга Павлов, здоровенный москвич и знаток запрещенного в СССР вида спорта – карате, сутки напролет долбил пальцами по кнопочкам печатной машинки, набирая списки личного состава, под диктовку печатая приказы Филиппова, политдонесения Сёмочкина-внука, продовольственные ведомости Ивана Земана и материально-технические заявки Саши Аверьянова. Вот такой это был начальник штаба и секретарь-машинистка в одном в одном лице. Так порешили, что не будут загружать Серёгу разработкой глобальных планов, а поручат ему документооборот. Чтобы было всё "тип-топ", бумажечка к бумажечке. Чтобы ни один человечек не потерялся, ни один приказ не оказался не переданным, чтобы ни один полученный или отпущенный гвоздь не числился "пропавшим без вести". Фактически, должность начальника штаба, оказалась сведённой к должности начальника канцелярии.

Коля Бессонов сидел над "Молотовским" довоенным планом строительства укрепрайона. Переносил фрагменты этого плана на отдельные листочки, составлял схему движения подразделений – каждой роты к местам работ и ориентиры для привязки объектов к местности. В целях сохранения военной тайны, на случай попадания чертежей к противнику, конкретных привязок на плане работ не было. А первый лист, с маршрутом и привязками предписывалось уничтожать сразу после установки необходимых реперных точек.

Главным бумагомарателем стал Санька Анурин. Ему, как старшему производителю работ, предстояло просчитать объемы и сроки выполнения первоочередных работ, трудозатраты и потребность в строительных материалах. Потом он, интеллигентный городской орловский паренёк, выпускник строительного техникума будет носиться на кауром жеребчике с записным блокнотиком в кармане, словно заправский казак, от сооружения к сооружению, проверяя гидрологию и геологию грунта, качество вязки арматуры и укладки бетона, осматривая или разыскивая новые карьеры щебня и песка. А пока Санька, сидя в одной майке, матерясь затачивает карандаши, щёлкает костяшками доисторических счетов, раздобытых у счетовода соседнего колхоза путём обмена на свой армейский китель, складывает или вычитает цифры и опять матерится, что никто из военных строителей не догадался умыкнуть, спионерить с Объекта и притащить сюда, в прошлое, хотя бы самый дохлый электронный калькулятор и вновь матерится, что до сих пор не налажено производство механических арифмометров, что невозможно найти логарифмическую линейку, когда ему приходится цифры делить или множить в столбик на бумаге. Ему не хватает ни времени, ни дефицитной бумаги…

Сашка Аверьянов почернел от усталости и недосыпания. Он начальник вещевой службы. Офигенный начальник! Огородил Сашка сорок соток земли верёвкой, натянутой на колья. Вот и весь его склад. Начал принимать груженые подводы да грузовики. Ну и отпускать востребованное. Лежат на складе инструменты кучами, инструменты штабелями, инструменты и гвозди ящиками. Ходит невыспавшийся Сашка словно привидение вокруг своего склада, чахнет, словно Кащей Бессмертный над добром и караулит добро, сложенное на складе и верёвку, которой склад обтянут. Верёвка тоже дефицит и её тоже могут спереть. В свободную минутку, когда нет никого поблизости, бежит Сашка Аверьянов к ближайшим кустам, ломает там ветки ольховые да ивовые и тыкает сверху в кучи, штабеля и между ящиков. На следующий день сжигает ветви с увядшей листвой, а новые приносит. Маскировка – дело святое. Да ещё куча веток не использованная лежит. Это для маскировки того, что за день подвезут. Многого нужного на складе нет. Просят люди одежду, обувь, взамен развалившейся, косы, брезент, миски-кружки. Много чего просят. Нужно экспедиторов озадачивать. Вдруг раздобудут? По нескольку таких просьб-записок отправляет за день Сашка Аверьянов в штаб. Пускай Филиппов подумает, пошевелится, может что и выбьет по верхам. И болит головушка у Сашки от мысли о том, как ему вести учет, когда полным ходом строительство развернётся. Ведь дорога каждая минутка и не получится все материалы сюда на склад возить и отсюда отгружать. Многое придется экспедиторам мимо склада доставлять, прямо на стройки. Он тогда, то добро, и не увидит. А время суровое – военное. За недостачу и под расстрел можно загреметь. Ох, нужно у Филиппова караульных для охраны склада просить и экспедиторскую службу, для большего порядка, себе подчинять…

Ване Земану сидеть некогда, он всё время в делах, на ногах. Ах, как он завидует Саше Аверьянову. У того инструмент дождя не боится. Намокнут лопаты – не беда. А вот крупы, сахар, соль, сухари от дождя испортятся. У Виктора брезента нет накрыть мешки с продуктами. Нарвал он осоки прибрежной, прикрыл мешки от дождя. Так теперь там, среди мешков, мыши безнаказанно шурудятся. Где бы пару котов раздобыть да прикормить? Но и мыши не самое страшное. Голодными глазами смотрят на штабеля мешков и свои ребята и присланные со стороны. Приходят, просят. Дай одному – мигом весть разнесётся по округе и не будет отбоя от просителей. Вот и приходится Ивану нахрен посылать даже лучших своих дружков. Друзья Ваню поймут, на то они и друзья, а вот уголовники некоторые могут и грохнуть его ночью, продовольствие прихватить и ищи потом ветра в поле. Да, надо поговорить с Сёмочкиными, чтобы поскорее комендантский взвод вооружали да охрану налаживали.

Очень хочется Ивану заиметь весы амбарные. Только где их взять? Из колхозных кладовых не дают. Раздобыл Ваня в деревне старинный латунный пудовый безмен. Вот теперь и мучается. Получает продукты в тоннах. Отпускает, по безмену, в пудах и фунтах. Учет прихода и расхода ведёт в килограммах.

Не хватает продовольствия. У Ивана Земана на складе полный порядок, ни излишков, ни недостачи. Только при такой работе, стройбат нужно на убой кормить. Черт, фраза такая привычная и какая страшная, если в слова вдуматься! Не на убой, на долгие годы жизни и очень сытно. Ребята впроголодь сидят, не в смысле – сидят, а работают с темна до темна. Да ещё порешили между собой, часть продовольствия отдавать местным девчатам, рядышком работающим. Не подыхать же тем с голоду?

Была у Вани Земана задумка, выпросить у Филиппова на недельку "страшного и ужасного человека-гору" двухметрового, десятипудового рядового Ивана Скалыча и пронырливого, щупленького младшего сержанта Юрика Островского. Уж они-то сумеют уговорить окрестных председателей, чтобы поддержали те своих девчат, а заодно и военных строителей жрачкой. Картошкой, луком, капустой для щец горяченьких. А ещё нужно от колхозов зерно овса для лошадок, в лесу работающих и зерно пшеницы, для ребят, вкалывающих, словно лошади. Это там, в далёком мирном будущем, теперь уже в прошлом, стройбат нос воротил от перловой каши. Теперь всякая еда в рот мечется и со свистом летит. Приказал бы Земан тогда своим поварам ту пшеничку на ночь в воде ключевой замочить, а утром кашки-кутьи сварить для ребят. Грубоватая пища, но разваристая и сытная…

Про мясо, сахар и жиры, Ваня Земан старался не думать. Их не выделяли.

И как только Ваня умудряется рацион разнообразить?

Умудряется. Выпросил у местных дедков пару сетей рыболовных да бредень частый. Жались конечно дедки. Не хотели отдавать своё добро рыбацкое, но отдали. Как не отдать, если их внуки сейчас тоже где-то голодные воюют. И дай бог, если воюют. Может быть, давно в земельке побитые лежат…

Или просто на земле, вороньим кормом, валяются…

Теперь сети в омуте стоят. По вечерам, во время купания, проверяют ребята сети. Так что штук пять щук и два-три десятка окуней или плотвичек каждый день в котлы поступает. На отмелях солдатики умудряются ведро-другое пескарей бреднем наловить. И забава и польза. Хоть и не очень сытная уха получается, а всё ж приварок.

Девчата колхозные научили своим деревенским рецептам варки щей из щавеля или из крапивы. Этого добра полно было по округе. Теперь почти не осталось. Все пособрали да поели. Ничего, пройдёт дождичек – опять щавелёк да крапивка поотрастут.

Три полевых кухни и продукты положенные, согласно норме, отдал Иван ушедшим лесорубам. Те сами теперь свой рацион разнообразят.

Скоро разъедутся по всей округе плотники и бетонщики. Вот тогда начнутся у Вани проблемы с доставкой продуктов и готовой еды. Эх, поскорей бы Серёга Ковалев свою конно-транспортную роту сформировал, да выделил бы Земану хоть одного ездового с лошадкой и телегой….

Серёга Ковалев попал в армию после окончания зооинженерного факультета. Именно он подкинул заместителю командира части по хозяйственной части идею о строительстве небольшого подсобного хозяйства в виде свинофермы. Так, в конце 1979-го года, появилось на краю войсковой части номер 63581, за баней и территорией дровяного склада, длинное, приземистое здание из белого силикатного кирпича. Начертил Серёга план свинарника, проконтролировал его строительство, съездил в племенное хозяйство за поросятками, привез их в новенький свинарник и стал за ними ухаживать. С тех пор, под Серёгиным присмотром, весело похрюкивая в чистых, посыпанных опилками загончиках, росли и плодились ухоженные свиньи, поедая объедки из солдатской столовой. Когда приходило положенное время, свиньи, в виде свежего мяса, попадали в котлы солдатской столовой, а оттуда на столы военных строителей в виде сытной каши с мясом.

Сейчас Серёге поручили возглавить конно-гужевую роту. Просили Филиппов с Большаковым выделить сто пятьдесят лошадей с упряжью и повозками. Получили полсотни, а потом еще тридцать лошадей, но это крохи. Больше взять негде.

Крестьянская лошадка всем нужна. На фронте в кавалерийской атаке, в упряжке противотанкового орудия, в санитарном или продовольственном обозе, на подвозе снарядов, под седлом конного разведчика или связного со срочным приказом. Нельзя на фронте без лошадок. И убивают на войне лошадей, как и солдат. Не обучен конь в землю зарываться, ползком ползать. Он всегда на виду у противника – скачущий в атаку, тянущий нагруженную телегу или склонивший голову над убитым седоком. Ему первая пуля и первый осколок. Иногда и своя пуля, потому, что фронтовой конь это живой, двигающийся с голодными войсками, запас мяса.

В колхозах без лошадей, как без рук. Лошадь тянет сенокосилку, а потом конные грабли на заготовке сена, упираясь копытами в луговую дернину, срывает с места и тащит копну сена к месту скирдования, а потом вывозит сено к фермам. Лошадь запрягают в жнейку при косьбе хлебов. Лошадь возит снопы к молотилке, намолоченное зерно – в амбары, а потом из амбаров на станцию, на склады "Заготзерно" везёт хлеб Родине.

Армии нужен хлеб!

Чтобы вырос хлеб, сотни тонн навоза должна вывезти лошадка в поля, надрывая жилы тянуть плуг, потом борону, за бороной – сеялку. Никак нельзя колхозам без лошадей. Особенно сейчас, когда все крепкие работящие мужики на войне. Много ли без лошадок смогут сделать бабы слабосильные и пацаны неокрепшие?

Тем не менее, в распоряжение Сергея Ковалёва поступило восемьдесят абсолютно здоровых, лошадей, годных как для войны, так и для полевых работ.

Никто не сможет обходиться с лошадью так ласково, заботливо, требовательно и рачительно, как сельские парни или пожилые мужики. Вот из них, знающих лошадок, и набрал Сергей своё войско. Три десятка лошадей, впряженных в передки или конные роспуски и тридцать человек ездовых отправил он с лесозаготовителями вытаскивать и вывозить сырые, неподъемные брёвна из лесу. Отдал он каждому ездовому по два запасных колеса, а теперь половина оставшихся телег без колёс стоит.

Многое могут воины стройбата, попавшие в 1941-й год, а вот выдолбить колёсную ступицу, сделать обод, колёсные спицы и "связать" все это в прочную конструкцию, называемую колесом, да так, чтобы конструкция не разваливалась под груженой телегой и тютелька в тютельку подошла к имеющейся старой железной оковке – не смогут.

Отыскал Серёга в округе двух колёсных мастеров и старенького кузнеца. Дал им в помощь десяток своих воинов для обучения и выполнения подсобных работ.

Оставил Сергей Ковалев для неотложных нужд немного лошадок, а четыре десятка лошадей, с молчаливого согласия капитана Филиппова и Сёмочкиных, отправил, под присмотром своих ездовых, на неделю в ближайшие колхозы. Пускай лошадки помогут последний хлеб с полей убрать. Председатели колхозов пообещали овсом рассчитаться. Цены не будет тому овсу через неделю, когда придётся, выбиваясь из сил, возить лошадям лес, песок, цемент, бетон, арматурную сталь. На овсе, только на овсе сможет поддержать Серёга лошадиные силы. Сухая перезревшая трава – плохое подспорье. Машинам легче. Они, пока стоят, есть-пить не просят. А нужно на машине ехать – плесни ей ведро бензина и езжай куда хочешь…

Хорошо, что серёгиных мыслей не мог слышать командир автотракторного взвода рядовой Анатолий Терещенко. Да ему и не до чужих мыслей и не до разговоров было в те дни. В управление строительных работ начали поступать автомашины. Это были полуторки ГАЗ-ММ и трёхтонки ЗИС-5. Простые, как велосипед, но "добитые до обуха". Машины нещадно дымили, глухо постукивали изношенными вкладышами и гремели всеми своими разболтанными сочленениями. Практически все автомобили были обуты в "лысую" или "килатую" резину. Если кому не ясно, то это такая резина, которая давно позабыла о том, что когда-то носила на своей поверхности ребристый протектор для сцепления с грунтом, а по бокам имеет угрожающие выпуклости, грозящие лопнуть при первой же погрузке тяжестей в кузов автомобиля.

Толик мысленно крыл матюгами капитана Филиппова за то, что он предложил такую должность, а себя за то, что согласился возглавить автомобильное хозяйство.

Действительно, почему?

Да потому, что не видел Филиппов на этой должности никого, кроме этого здоровенного, пронырливого, хамовитого, любящего выпить, влюбленного в свою автомашину и всегда окруженного кучкой приятелей рядового водилы. Если уж он во время срочной службы не позволил многочисленным ЗАМам и КОМам сесть себе на шею и превратиться в послушного извозчика, то с подчинёнными он совладает. Где не хватит разумных доводов, там Анатолий всегда сумеет дополнить сказанное трёхэтажным матом и крепким кулаком. Непедагогично? Да, непедагогично, но время сейчас суровое, не до соплей, не до сентиментов. А то, что выпить любит, так кто из нормальных шоферов не пьет? У шоферов, на гражданке, пятница традиционно считается днем поголовной выпивки и называется днём шофёра. Снимают мужики в этот день накопившиеся стрессы, просаживают захалтуренные рубли, выясняют производственные и личностные отношения, чтобы в понедельник, отдохнув после пьянки, опять до конца недели крутить баранку и наматывать километры на колёса.

А почему Толик согласился возглавить взвод?

Потому, что боялся попасть "на лопату", потому что не мыслил своей жизни без автомобиля и потому, что так было надо.

Из всего поступившего под его начало автохлама, выбрал Толик пять автомобилей поновее, приказал переобуть их в "живую" резину, посадил на них по два водителя (по одному из будущего, по одному из настоящего) обмениваться навыками эксплуатации и немедленно включил в работу. Четыре машины колесили по округе, не останавливаясь ни днём, ни ночью, сновали между складами, пунктами снабжения и строительными площадками. Пятый автомобиль отдал Терещенко на три дня в колхоз для вывозки зерна в счет обязательной хлебосдачи.

Отдал при условии, что колхозники сами добудут моторное масло и бензин для автомобиля, а в качестве оплаты дадут по десять литров хлебного самогона за каждый день работы. Откуда председатель возьмёт полторы канистры сивухи, Толика не интересовало. Председатель своих колхозников знает. Пройдёт по деревне и соберёт у кого косушку, у кого поллитру, у кого четверть.

Пока первые автомобили возили строительные и колхозные грузы, остальные были приведены в нерабочее состояние путём разборки двигателей, трансмиссий и снятия шкворней.

Вечером, когда вернулся автомобиль с обещанным расчётом, Терещенко проверил на вес содержимое канистр, закрылся с канистрами в кабине и завязал изнутри дверцы, чтобы никто не смог проникнуть к нему, спящему в кабине.

Утром он подозвал бывшего водителя клубной шишиги Гришу Крещука и они выехали с территории дислокации.

На войне водка и патроны в цене. В тылу, где патроны никому не нужны, во время войны, водка открывает все замки и двери. Весь день колесил Толик по тыловым пунктам дивизионного обеспечения, по ближним колхозам, по гаражам местной автоколонны и предприятий посёлка Издешково.

Вечером Грища Крещук привёз пьяного Толика в расположение своей части. Толик приказал обступившим его шоферам готовить для отправки на сельхозработы ёщё один автомобиль, открыл запорные крюки заднего борта кузова и, отвесив шутовской поклон однополчанам, сделал рукой широкий жест в сторону кузова.

Ровными стопочками, по три катка, лежали в кузове новенькие автомобильные шины и стояли несколько ящиков, заполненных коленвалами, ремонтными поршневыми группами, комплектами вкладышей, баббитом для заливки вкладышей, наборами ключей, автомобильным электрооборудованием и прочим дефицитом.

Два дня, переходя от одной ремонтировавшейся машины к другой, Толик залезал под капоты, заползал под двигатели со снятыми поддонами, проверял люфты рулевых тяг и зазоры главных редукторных пар.

Через пару дней, получив от колхоза очередной расчет в виде натуральной оплаты самогоном, налитым в разнокалиберную стеклотару, Анатолий отправился в очередной вояж, по адресам установленных добрососедских связей.

На этот раз, Анатолий не пил за знакомство и дружбу. Он подъезжал к очередному гаражу, перекидывался парой фраз с завгаром, отдавал ему определённое количество жидкой валюты и забирал приготовленные запчасти.

Худо-бедно, но к первому сентября, всего за неделю, больше половины имеющихся автомобилей было поставлено на хороший ход и передано экспедитору Виктору Иванилову…






Жил-был человек


Виктор Александров почувствовал, что засыпает над документами и вышел из штабной палатки. Он достал кисет, сшитый из отпоротого кармана брюк, оторвал газетный прямоугольничек, согнул уголок бумажки, насыпал щедрую щепоть усманьской махорки, разровнял её по длине бумаги, и умело свернул самокрутку.

Попав в 1941 год, ребята, словно заправские здешние курильщики крутят цигарки или "козьи ножки" и дымят махрой. Конечно, махорка это не элитный "Космос" или ароматизированное "Золотое руно". Не бархатистый на вкус импортный "Опал" и не контрабандное "Мальборо". Но к перечисленной роскоши стройбат не привычен.

Стройбат обычно "Примой" да "Беломор-каналом" перебивался. А они по вкусу и запаху не сильно от махорочки отличаются. Зато махорка намного приятнее кубинского горлодёра "Визонта", московской "Новости", отдающей привкусам стирального порошка или прибалтийской "Юрате", вонявшей жжеными тряпками. "Юрате", в переводе на русский язык – русалка. Так назывались в мирном будущем, сигареты в серой мягкой пачке с изображением страшненькой русалки, подогнувшей хвост. Дрянь, а не сигареты, но дарёному коню в зубы не смотрят, особенно, если курево куплено некурящей женщиной, ничего не понимающей в сигаретах…

Виктор Александров вспомнил, как впервые познакомился с "Юрате" – этим ужасом советской табачной промышленности и со своим будущим товарищем, тёзкой – Виктором Иваниловым.

Тогда шли первые дни службы. Закончилась первая неделя после "карантина" – курса молодого бойца. Тяжелая, ненормированная работа ещё не успела высосать из молодых тел силы, накопленные до службы. Так что еды, по первости, почти хватало. Погода стояла солнечная и приятная. Не хватало только времени на сон и не было курева. Не входили табачные изделия в перечень стройбатовского довольствия. Купить сигарет негде. Нет в части ни магазина, ни буфета, ни киоска. Можно попросить, чтобы привез курево из города киномеханик "дед" Виктор Глухов. Но нет у салабонов денег. Деньги, за время карантина, перекочевали в карманы старослужащих и успешно были поменяны на вино-гнилушку и на водку.

Посылки с подшивочным материалом, зубной пастой, обувным кремом, пластинкой сала, дешёвой карамелью и сигаретами из дома не отправлены, потому что ещё несла почта в дома солдат весточки с адресами их постоянной службы. Курить хотелось до одури.

Виктор Александров услышал, как посыльный прокричал: "Иванилов, быстро в штаб"! От группы приятелей отделился коренастый мешковатый солдат.

— Иванилов, к тебе жена приехала, ждет на контрольно-пропускном пункте гарнизона. Бегом к начальнику штаба за увольнительной, затем шуруй на бетонку, лови попутную машину до Улыбышевских ворот. У тебя два часа. Час на дорогу, час на свиданку. С тебя банка сгущенки…

…В положенное время Иванилов возвратился в часть. Зашел в курилку. Вытащил из матерчатой сумки бумажный пакет с конфетами.

— Угощайтесь.

Солдаты, словно дети, любят сладкое. Мигом опустел пакет. Иванилов закурил. Его земляки потянулись к нему за сигаретами и притихли, блаженно затягиваясь табачным дымком.

— Представляете, — рассказывал Иванилов, — соскучилась по мне моя Ленка, позвонила утром на работу, что уезжает к мужу и рванула сюда. Вот отчаянная у меня жена и хорошая.

— Угости сигаретой, — обратился к нему Александров.

— Бери, бери всю пачку.

— Спасибо.

Полная пачка "Юрате", отданная незнакомому человеку, это был поистине царский подарок в условиях никотинового голода. Однако долг платежом красен. Поэтому, когда через полмесяца, получил Александров первую долгожданную посылку из дома, нашел он Иванилова и отдал ему пачку "Примы". Разговорились и сдружились…

Виктор Иванилов выглядел намного старше своих двадцати двух лет. Видимо сказывалось то, что после техникума он два года трудился бригадиром на орловском механическом заводе шестерён. Регулярно и обоснованно получал отсрочки от армии по причине хронической гипертонии первой степени до тех пор, пока в момент крайнего дефицита призывного контингента, обусловленного очередным "эхом войны", вместо "белого" билета не получил повестку о призыве в ряды вооруженных сил Союза Советских Социалистических Республик.

Если бы Александрова, неплохо разбиравшегося в людях, спросили, как он может сказать о Иванилове, то немного задумавшись, он выдал бы характеристику не типичную для армии: "Хороший, и порядочный человек".

Виктор Иванилов не был прикольным пацаном, заводным корешом, весёлым парнем или образцовым солдатом. Несмотря на городское происхождение, в его внешности и поведении была какая-то крестьянская хозяйственность, неторопливость, основательность и вдумчивость. Одновременно с этим, в Иванилове уживались бескорыстность, совестливость, и верность сказанным словам. А вот наглости, которая, как известно – "второе счастье" да и "зубастости" явно не хватало для того, чтобы быть бесспорным лидером в армейском коллективе, частенько живущем по законам волчьей стаи.

Полгода "отпахал" Иванилов на объекте во взводе отделочников, а потом был назначен начальником столовой. Головокружительная карьера для рядового военного строителя. Всего за месяц его руководства, столовая навсегда избавилась от серой плесени на потолке вечно парящего пищевого зала. Заработала неисправная посудомоечная линия. Исчезла привычная грязь за ободками солдатских кружек. В нарядах по чистке картошки пришлось вкалывать не только салабонам, но и старослужащим. Удалось избежать эпидемии дизентерии, охватившей соседние воинские части гарнизона. А вот "уважения" к старшим Иванилову не хватило. Начальник продовольственной службы, заместитель командира части по хозяйственной части, да и сам комбат вдруг остались без привычных пакетов с мясо-тушеночно-масляными наборами.

Положение спас новый главный повар части – хамовитый, лощёный, внимательный к командованию, прошедший школу вороватого советского общественного питания – москвич Виктор Кабанов. При закладке продуктов в котлы солдатской кухни, голландская тушёнка, сливочное масло, свиной окорок и прочий продовольственный дефицит, при "недосмотре" прапора, дежурящего по столовой, оставались в картонных коробках под поварским столом, а затем "уходили" в штабные кабинеты. Одновременно с продуктами, руководство части регулярно получало информацию о том "как плохо руководит столовой Виктор Иванилов, сколько у того упущений в работе и вот, если бы он – Виктор Кабанов заведовал столовой, то…"

Капля даже камень точит. Капал, да капал Кабан своими словами – "то ядом, то мёдом" на мозги и уши ЗамПоХозу и вскоре стал новым начальником столовой, а Витька Иванилов был изгнан на объект, в распоряжение "лейтенанта" Мевшего, где, как бескорыстный, хороший и порядочный человек, не потерявший совесть, получил должность экспедитора по доставке материально-технических ресурсов.

Тот, кто не служил в стройбате, не знает кто такой экспедитор на крупном строящемся объекте. Это воин, мотающийся с большегрузными МАЗами и КАМАЗами по складам, базам, комбинатам и заводам близлежащих областей. Он получает там по разнарядкам немыслимые в денежном эквиваленте ценности и доставляет их на строительную площадку своей части.

"Нормальный" экспедитор регулярно сгружает на дачных участках кирпичи и мешки с цементом, бодяжит бензином масляную краску, а ацетоном разбавляет дефицитную немецкую эмаль и загоняет их излишки налево. Бережно грузит в машину дорогостоящие изделия сантехнического фаянса и с чистой совестью продает гражданскому населению мойки и унитазы в пределах трёх разрешённых процентов "боя" при транспортировке. Торгует, в разумном количестве, керамической плиткой, линолеумом, паркетом, мраморными плитами, электропроводкой, дверными полотнами, элементами подвесных потолков, малярными кистями и валиками, шпаклёвкой, олифой, фанерой, досками, ламинированными древесно-стружечными панелями, гвоздями, ртутными лампами и всем тем, что нужно для строительства дач и ремонта квартир простым советским людям. А частенько и торговать не нужно. Достаточно просто принять на центральной базе груз с недогрузом и получить стоимость недогруза деньгами. Так хлопот меньше. Поделился в части деньгами с кладовщиком – солдатом срочной службы, сидящим в дощатом складе на краю стройплощадки в глубине бескрайнего леса, а он за деньги товар с любой недостачей примет.

Видимо, Виктор Иванилов был "ненормальным" экспедитором. Он не привозил друзьям ящики водки, не отправлял домой денежные переводы, не щеголял в дорогих часах. Вон бывший детдомовец Коля Стороженко, заведовавший автозаправочной станцией, спустя месяц после получения должности, имел на руках кучу денег, приобрел два комплекта парадного обмундирования и новенький гражданский костюм. А Иванилов, когда ему объявили краткосрочный отпуск для поездки домой, перед дорогой пришел к Витьке Александрову просить незатасканную шинель.

Попав в 1941 год, капитан Филиппов не задумывался, кого ему назначить экспедитором. Только Иванилова! Всё, что удастся выбить для строительства укрепрайона, будет получено, доставлено и сдано в полном объеме, а ему Филиппову останется только побольше материалов выпрашивать да получше работу военных строителей организовывать. Подвела Филиппова инертность мышления. Не смог Иванилов в одиночку справиться с порученным заданием. Не по силам одному человеку принимать грузы из железнодорожных вагонов на станции, отгружать цемент с местного цементного заводика, доски с близлежащих пилорам, встречать и отправлять на строительство армейские машины, прибывающие с военных складов, сопровождать подотчетные материальные ценности на десятках телег и грузовиков, развозящих грузы одновременно в десятки мест.

Не может Иванилов разорваться одновременно во все стороны. Такие задачи только коллективом решить можно. Обосновался Иванилов в каморке станционного пакгауза. Пару раз в день приезжал к нему на жеребчике прораб Санька Анурин, привозил для коллектива пару десятилитровых термосов с горячей похлёбкой или кашей и заявки на необходимые материалы, сообщал места доставки грузов. С Ануриным отправлял Иванилов заявки Серёге Ковалёву и Толику Терещенко на выделение конных подвод и автомобилей.

Проблем с разгрузкой вагонов у Иванилова не было. Добросовестно и спорко выносила и аккуратно складировала грузы под навесом бригада исхудавших от недоедания и недосыпания московских студентов. Толковые и активные пацаны подобрались в бригаде. Не ныли про трудности. Вкалывали столько, сколько нужно было. При отсутствии экспедитора, сами грузы принимали по количеству и качеству, сами грузили на телеги и в кузова, сами отгружаемое пересчитывали.

Предвоенное комсомольское поколение, для которого главными принципами были – служение Родине, честь и взаимовыручка. За этот участок работы Иванилов спокоен. А в пути за груз, согласно приказу Филиппова, отвечали повозочные и шофера, принимавшие строительные материалы под свою охрану и полную личную ответственность.

Так что большую часть суток пропадал экспедитор на пилорамах и на поселковом цементном заводе. А по вечерам уходил в железнодорожную ремонтную мастерскую. Там он нашел общий язык с местными рабочими и применение своей гражданской специальности техника-машиностроителя.

После окончания рабочей смены, Виктор, сверяясь с чертежом на развороте тетрадного листа, размечал на необходимые размеры металлические листы, швеллера, вместе с рабочими рубил их гидравлической гильотиной, точил из кругляка валы и варил рамы ручных бетономешалок. Каждое утро на строительство укреплений отправлялось одно, а то и два изделия. В начале сентября 1941 года в распоряжении военных строителей было полтора десятка бетономешалок кубовой емкости – каждый замес бетономешалки добавлял в армированные стены строящихся долговременных огневых точек по кубометру качественно промешанного бетона. Безостановочно, круглые сутки скрипели возле сооружаемых ДОТов полтора десятка бетономешалок, вращаемых руками военных строителей. Сотни тонн бетона были уложены в опалубки оборонительных сооружений, приготовление бетона шло качественнее и быстрее, чем при замешивании в деревянных корытах, но однажды поступление новых бетономешалок и железнодорожных мастерских прекратилось…

Прекратилось потому, что Виктор обнаружил в станционном тупике бесхозную платформу с передвижным электрическим дизель-генератором, парой мощных шахтных электромоторов и с десятком электрических двигателей меньшей мощности.

Через неделю, по безлюдной ночной дороге тягач "Комсомолец" малым ходом буксировал к деревне "Устье" передвижной растворо-бетонный мини-заводик с электрическим приводом, конвейерной загрузкой щебня, накопительным бункером и с водяным насосом. Чудо самодельной техники было смонтировано на полураме от списанного вагона, поставленной на металлические полозья.

В кабине тягача, рядом с чумазым водителем, сидел механик мобильного бетонного заводика – Виктор Иванилов, освобожденный от экспедиторских хлопот, переданных командиру отделения из московских студентов. Со скоростью пешехода, завод двигался к правому флангу строительства укрепрайона.

На рассвете, когда малиновое солнце поднялось над лесом и обещающе засветилось привычным тёплым желтоватым цветом, обещая погожий осенний день, в голубеющем небе, навстречу к солнцу проплыли двенадцать немецких самолётов. Увидев на дороге армейский тягач, буксирующий непонятный механизм, от группы, под присмотром истребителей, отделился тяжело груженый бомбёр. Он зашёл на безобидную цель, после чего не спеша и прицельно сбросил несколько бомб на дорогу, на тягач, на заводик. Так погибли хороший человек Виктор Иванилов и безвестный водитель-механик "Комсомольца". Остов тягача и искорёженный, продырявленный механизм будут несколько лет ржаветь в придорожном кювете, привлекая недоуменные взгляды и вызывая вопросы о своем назначении.




Виктор Александров – начальник службы управления, по долгу службы, узнал о гибели своего друга Виктора Иванилова одним из первых. Первой мыслью было то, что теперь так и не получится угостить его своей фирменной махоркой, ароматизированной листиками мяты и цветами желтого донника. А потом словно огнём обожгло душу понимание того, что никогда уже не вдохнуть другу аромат трав, не увидеть цветущего донника и синего неба. Никогда больше не удастся присесть с ним на ствол поваленного дерева и не спеша говорить о службе, о Лене – жене Иванилова и его маленькой дочушке, живущих в Орле.

Орёл…

Совсем скоро начнется "Тайфун". Начнется не только здесь, на Западном фронте, но и южнее, на Брянском. Начнется так неожиданно и так мощно, что танки Гудериана войдут в незащищенный город Орёл практически без боёв и увидят на городских улицах не надолбы и противотанковые ежи, а беспечно позвякивающие звоночками трамваи, перевозящие горожан, не подозревающих о приходе врага.

Если сейчас написать Лене письмо, предупредить её о опасности, ничего не сообщая о гибели мужа, возможно она успеет получить письмо и уехать из города до его оккупации.

Господи, что за ерунда в голову лезет. Нет сейчас в Орле ни жены, ни дочери Иванилова, они ещё не родились. А в будущее почта не ходит и почтальоны письма туда не носят. Что же получается, Лена так и не узнает ничего ни о последних днях мужа, ни о месте его гибели? Никогда не привезёт дочушку на то место, где взрыв и огонь превратили её мужа в прах и пепел…






17 сентября 1941 года,


88-й день войны

Немецкие войска захватили г. Пушкин. 1-я танковая дивизия противника вышла к конечной остановке ленинградского трамвая в 12 км от центра города. 17 сентября соединения 4-й танковой группы противника снимаются с фронта и отправляются в тыл.

В 23 часов 40 минут вечера Б. М. Шапошников по поручению Ставки сообщил, что Верховное Главнокомандование разрешает оставить Киев. М. П. Кирпонос отдал всем армиям фронта, окруженным в районе Киева, приказ с боем выходить из окружения.

ГКО принял постановление "О всеобщем обязательном обучении военному делу граждан СССР", которое вводилось с 1 октября 1941 для граждан мужского пола в возрасте от 16 до 50 лет.

Потери немецкой армии с 22 июня по 16 сентября 1941 года составили 447 552 человек. Среднесуточные – 5144




С возможностью собственной смерти Александров смирился давно, ещё пару недель назад, поняв куда попала их рота. Слишком мизерным был шанс выжить в Вяземском котле. Перспектива мучительного плена ещё страшнее смерти с оружием в руках. Скоро, совсем скоро наступит время страшных испытаний и каждый человек, оказавшийся в эпицентре "Тайфуна" поймёт какой он солдат, на что способен и чего стоит. До дня истины оставались считанные дни. Александров и его товарищи были не просто солдатами. Они были военными строителями. Они были ответственны за крепость линии обороны на пятидесяти километрах фронта, на самом коротком и самом прямом пути фашистов к Москве. А ещё они были ответственны за три тысячи человеческих судеб, за три тысячи человек, которые трудились рядом с ними.

Точно, очень точно соответствовала мыслям Виктора Александрова и всех стройбатовцев из роты Филиппова древнеримская фраза: "Делай, что должен и будь, что будет!".

Они и делали. С севера на юг по восточному берегу Днепра, в зоне их ответственности перед будущими опорными пунктами обороны змеился противотанковый ров. За рвом были вырыты две ломаные линии траншей с замаскированными ходами сообщения к блиндажам, строящимся скрытно от немецкой авиации, исключительно в ночное время или в нелётную погоду. Макушки высот, перекрёстки полевых дорог, гребни оврагов превращались в опорные земляные или бетонные укрепления. Возле днепровских мостов дивизион морской артиллерии крепил на бетонные основания свои дальнобойные орудия. Слева и справа от шоссе Минск-Москва создавали глубокие многокилометровые оборонительные рубежи Вяземской линии обороны бойцы московского народного ополчения из дивизий Резервного фронта.

Виктор ночи просиживал в штабной палатке над сводками, графиками и отчетами о ходе выполнения работ, а днем с рассвета и до полуночи объезжал на вороном жеребчике Черкесе строительные роты согласовывая вопросы питания, снабжения и организации работ.

Чем явственнее были результаты выполнения довоенного плана строительства оборонительных сооружений Укрепрайона, тем явственнее понимал Виктор, что вероятность развития трагических событий по самому страшному варианту только увеличивается от ударного труда строительных батальонов.

В реальной истории немцы нанесли удар севернее укреплённых и сейчас укрепляемых позиций, бросили против одной нашей стрелковой дивизии шесть фашистских, а из них две танковые, ударили в самое слабое место обороны, прорвав фронт, беспрепятственно замкнув кольцо окружения в глубоком тылу трёх фронтов. Между захваченной Вязьмой и Москвой, на пути фашистских армий, не осталось советских войск, способных защитить столицу. Только пять дней, затраченных немцами на ликвидацию окруженных войск, позволили подтянуть сибирские дивизии на Можайскую линию обороны и спасли Советское государство от катастрофы.

Смешно надеяться на то, что немецкая разведывательная авиация не заметила многокилометровые рвы, траншеи и тысячи людей, работающих на строительстве тыловой линии обороны. Нельзя утверждать, что за ходом работ не наблюдают матёрые разведывательно-диверсионные группы из немецкого полка "Бранденбург".

Убеждая командование отправить лесорубов на рубку засек, Виктор надеялся, что широкие засеки из вековых деревьев, перегородившие лесные и просёлочные дороги, не позволят немецкой технике приблизиться к реке Вязьма и, в случае повторения окружения, наши войска сумеют устоять на берегах Вязьмы, не допустят продвижении фашистских войск Бараново и на Никулино, остановят врага на западном краю лесов, начинающихся за селом Старое Меньшиково, превратив его в Вяземский выступ нашего фронта.

Надеялся, что у окруженных войск хватит сил удержать наступающие танковые колонны на участках Вяземского большака не дальше села Хмелита.

Тогда немцы не сумели бы замкнуть Вяземский котёл, а полмиллиона красноармейцев и командиров смогли бы, получая вооружение и подкрепление по Московско-Минскому шоссе и по железной дороге, отстоять город Вязьму, превратив его в твердыню, подобную Сталинграду…

Не Витькина вина, что точные топографические карты были документами повышенной секретности и не выдавались даже командирам фронтовых рот. Теперь, когда Виктор побывал в знакомых с детства местах, он с горечью понял, что многие "знакомые" места ему незнакомы. Там, где в школьные годы он бродил с ружьем по бескрайним лесным чащам, сейчас были хлебные поля, перемеживающиеся редким олешником по низинам, ручьям и оврагам. Белели на взгорках берёзовые рощицы на деревенских околицах. Настоящие леса, в районе возможного прорыва немецких танков от Пигулино на Бараново были островками среди полей, лугов и пастбищ.

Лишь между деревнями Чащевка, Ямново, Марюхи и Богродицкое шумел кронами деревьев пятнадцатикилометровый лесной массив, в который, как помнил Виктор из рассказов местных жителей, слышанных в детстве, по причине крайней безвыходности или по глупости командования были, в реальной истории, скучены сотни тысяч голодных военнослужащих, вынужденных оставить врагу сотни тонн боеприпасов и горючего. Вынужденных, согласно приказу, уйти из деревень убравших урожай хлебов и картофеля, имевших тысячами голов коров, овец и свиней на колхозных фермах и крестьянских подворьях, оставив всё это фашистам.

Виктор подошел к коновязи. Вытащил из кармана ржаной сухарик и протянул его Черкесу. Черкес коснулся ладони тёплыми бархатистыми губами и медленно, словно растягивая удовольствие, захрумкал сухариком, выжидающе глядя на хозяина большими влажными глазами.

Черкес…

Однажды среди ночи, выйдя из палатки покурить, Виктор услышал всплески и пофыркивание на середине Днепра. Витьке вспомнилось лермонтовское стихотворение "Злой черкес ползет на берег, сжав в зубах кинжал…" Звуки, доносящиеся с реки, были настолько явственны, что не могли исходить от таящегося врага. Видимо лось переплывал реку, уходя от тревожного гула далёкого фронта. Виктор затаился, надеясь полюбоваться лесным великаном и горько сожалея, что в штабной палатке нет ни ружья ни винтовки. Невидимые в ночи триста килограммов мяса, напряженно сопя широкими ноздрями плыли к берегу. Вот животное достало ногами до дна, и по мелководью двинулось к Виктору. Ручейки воды с частым бульканьем стекали с животного в речную воду. Виктор перестал дышать, вжался в траву, а большой тёмный зверь склонился к нему, нюхнул Витьку, оценивая жив ли лежащий человек, губами коснулся щеки и тихонько позвал человека лошадиным ржанием. Виктор, не делая резких движений, взял коня за гриву, поднялся на ноги, погладил лошадиную морду, накинул ему на шею свой поясной ремень и повел в сторону продовольственного склада. Разбудил Ваню Земана. Выпросил у Вани полведра овса и два метра верёвки. Пока Ваня придерживал коня, жующего овёс, Виктор связал из верёвки подобие конской уздечки, зауздал коня и закрепил повод на коновязи возле штабной палатки. Затем вынес из палатки кусочек дефицитного сахара, припасенный для завтрака и, отдав сахар коню, погладив вздрагивающую конскую холку, ушел немного вздремнуть перед рассветом.

Утром Виктор осмотрел коня и увидел, что его спина до мяса разбита седлом неумелого седока, а рана облеплена роем мух. Промыв рану, Виктор, за неимением лучшего, смазал её колёсным дёгтем, положил чистую тряпочку, накрыл конскую спину своей телогрейкой, чтобы спрятать рану от мух, пыли и солнца. За неделю рана очистилась, подсохла и покрылась тонкой тёмной кожицей. Так у Виктора появился личный служебный транспорт, Сама собой разрешилась проблема, как за короткий осенний день побывать в десятках мест и решить десятки вопросов. Только вот кожица, покрывшая рану, была ещё слишком тонкой и, седлая коня, Виктор сначала накрывал конскую спину мягкой телогрейкой и только потом, поверх телогрейки, клал жесткий войлочный потник и седлал Черкеса. Туго затягивал подпруги, чтобы седло не ёрзало по спине. Коня в галоп не пускал и даже, передвигаясь рысью, берёг конскую спину. Не колотился в седле бестолковым мешком, а в нужные моменты, в ритме конского хода, аккуратно опускался на седло, смягчая удары упором ног в стремена. С появлением Черкеса, маршрут в полсотни километров стал достижимой реальностью.

Сегодня Виктор добрался до роты, возглавляемой вчерашним зэком – Николаем Кудрявцевым. За пятнадцать дней работы, рота прошла больше двадцати километров. Рота не тратила силы на рубку сплошной полосы лесных завалов-засек. Начав работу от Минского шоссе, в лесу западнее Сережань, лесорубы, не задерживаясь, проходили через хвойные боры, через частые березняки, через мелколесье с глубокими оврагами. Там сама природа не позволит пройти вражеским танкам и автомашинам. А вот дороги, проложенные по лесистым взгоркам от деревни до деревни, лесорубы заваливали непреодолимыми лесоповалами. После этого, тщательно обследовали окрестности и наглухо блокировали все места возможных объездов завала.

Конечно, при желании, вражеские сапёры смогут разобрать засечные завалы, но внезапность и быстроту враг утратит. Если же на полосе завалов применить минирование, то продвижение фашистов по щедрым русским лесам станет совсем невесёлым. Даже плачевным, если наши артиллеристы, услышав минный разрыв, посмотрят на карте точное место завала и выпустят пару снарядов по разбираемому завалу, а затем беглым огнем ударят по немецкой колонне, остановившейся на дороге перед засекой.

Откуда отметки на карте?

Об этом позаботились бывшие карманники, хулиганы, прогульщики, расхитители социалистической собственности и рассказчики политических анекдотов после того, как нашли в лесу сбитый немецкий самолёт с двумя дохлыми пилотами.

Взяли лесорубы сначала хавчик из лётного неприкосновенного запаса, потом волыны с запасными обоймами, открутили уцелевший при падении пулемёт, загрузили в пару мешков запас патронов, вытащили из планшета деньги немецкие, чтобы было на что в карты играть, похамили по поводу радостной нарядной немки, изображенной на обнаруженной фотографии, развернули лётную карту. Поскольку в цугундер частенько попадают умные и талантливые люди, то и среди лесорубов такой нашелся – бывший геолог, неудачно зажиливший золотой самородок отцу на зубы и загремевший из-за этого на зону. Посмотрел геолог на карту, подозвал Кольку Кудрявцева, провел пальцем направление не пройденного маршрута, потыкал в дороги, проходящие через леса и появилась в Колькиной голове ясность о том, что сделано и что предстоит сделать в лесах на западном берегу реки Вязьма, впадающей в Днепр. Немецкие названия знакомых деревень Колька сам прочитал. Как-никак, а училка немецкого языка в его школе была требовательная…

Когда Виктор Александров подъехал к лагерю лесорубов, на опушке леса, западнее деревни Мальцево, те бездельничали и пекли картошку в кострах.

Возле одного из костров сидел Колька, который, заметив подъехавшего Виктора, встал, призывно махнул рукой и опять уселся на еловую валежину. — Смотри, сказал Колька подошедшему Виктору, показывая в лежащую на коленях карту, — вот проезды, которые мы завалили: на Сережань, на Леонтьево, на Изъялово, на Ульяново, на Никулино, на Макарово, на Боровщину и, естественно, на все деревни, расположенные за ними. Сегодня закрыли проезд от Богдановщины на Мальцево, а дальше и ума не приложу, что делать. Всё, закончились леса. Одни перелески на пятнадцать километров до самого Вяземского большака.

Как дальше жить, к какому делу руки приложить, начальник?

— Откуда у тебя такая интересная карта?

— Из лесу, вестимо. Сбили Сталинские соколы фашистского стервятника, а он в лес упал. Там мы на него и наткнулись.

Виктор смотрел на немецкую карту и мысленно восстанавливал пейзажи.

— За Мальцево находится Панинское. Там кирпичное здание школы. Готовый "дом Павлова", если разместить отделение дружных смелых ребят и не обидеть их патронами да сухарями.

— Какого Павлова?

— Проехали. Забудь. После, если время будет, расскажу тебе про сержанта Павлова и про его героев. Только вот забыл, в каком городе они воевали, — спохватился Виктор.

Возле Панинской школы нужно яблоневый сад под топор пустить, чтобы яблони обзору и стрельбе не мешали.

Вот глубокий овраг с ручейком между деревнями Мальцево и Ложкино. Это хорошо, потому что не будет у немцев простора для обходных манёвров. Ручей не позволит. Придется им по дороге прорываться, а нашим солдатам ту дорогу держать. Само Ложкино на высокой прибрежной горе, а дальше до самого Пигулино вся округа на виду. Ни леса, ни ручьев нормальных, ни ложбин, ни лощин.

Зато смотри, за рекой, напротив Ложкино деревня Тупичино на горе. А возле неё древнее городище. Бывал я на нём. На пятнадцать верст всё видать. Будь я генералом, в этом месте я бы линию обороны на восточный берег речки Вязьмы перенёс.

Ложкино да Тупичино, как говорят большие красные командиры, высоты стратегического назначения. Отсюда, до Княжено и Пигулино можно без бинокля смотреть, отсюда из пушек стрелять и огонь орудий корректировать. Нечего там кровь понапрасну лить. Имея здесь пушки да снаряды, можно будет там немцев бить.

— Что ж, эт получается? Мою деревню, мамку, сестрёнку и братишек под немцем оставлять.

— Знаешь, Николай, у меня в той стороне тоже очень близкие люди должны жить, но скажу тебе по секрету, что мы не только о своих близких должны думать, а о том, как Родину меньшей кровью спасти. Давай дальше думать.

Вот восточнее реки Вязьма, от дерени Чащевка, течет по лесу и вдоль леса речушка Бестрень – приток Вязьмы. За ней, в километре южнее, наши позиции можно разместить от Бараново до Жуково, которые будут с севера речушкой Бестрень прикрыты.

А там на горочках полтора десятка деревень и хуторов, полтора десятка высот с прекрасными секторами обстрела. Представляешь как хорошо получится, если наши войска с укреплённых высоток будут огонь вести по немчуре, вязнущей в низинках возле речки Бестрень. Её сходу не переедешь, но есть и хорошие броды, где даже сапог не замочишь. Смотри, вот здесь первый брод, на дороге от Шипулино к Бараново. И брод на дороге к Хмелита за Лавровским лугом. Сам луг сырой и топкий, а вот брод крепкий, каменистый и дорога от него до Лаврово посуху накатана.

Так что, если что нехорошее случится, нельзя в этих местах немца через броды, через Бестрень пускать. Это единственный простой путь с Вяземского большака в наши тылы. Дальше, от Чащевки да от Зяблово опять на север леса да низины с ручьями идут.

Так что думай, как лучше немцев через Бестреньские броды не пустить, а когда надумаешь и сказку былью сделаешь, то можешь назначить в роте старшего за себя, который за порядок ответит, и сбегать на денёк домой. Я тебе увольнительную записку с большой синей печатью из штаба привезу, чтобы тебя по дороге не заарестовали случаем. Рота пусть денёк отдохнёт. Заработала отдых, а затем веди роту в Чащевку. Там в парке старый барский дом должен стоять. Если он свободен от войск, располагайтесь в нём, чтобы на сырой земле простуду не зарабатывать и наглухо перекройте все дороги и тропинки от Вяземского большака до Чащевки так, чтобы комар носа просунуть не смог. Это семь километров. Вам на это семь дней.

Так мы с тобой решим вопрос о естественных рубежах обороны на этом просторе. Этакую хитрую ступенечку перед Ерошинским и Пигулинским безлесьем изобразим. Ничего, что не прямая линия фронта, зато немцы нос разобьют, карабкаясь на нашу ступеньку. Есть у меня ещё одна задумка, но не знаю, останется ли на неё время. Если останется время, то ваша рота ещё одну подлянку для немцев приготовит.

— Какую подлянку?

— Николай, у вас в деревне, в разлив, на малых ручьях и речушках отнерестившихся щук вершами ловили?

— Ловили. За один раз, килограмм по двадцать брали. А однажды, когда батька еще жив был, такое бревнище зубастое попалось, что я один и вытаскивать рыбину из верши спужался. За батяней сбегал, вот мы с ним вершу из воды выволокли, подальше от берега отнесли, чтобы щука в речку не сиганула, Вытряхнули щуку на траву, а она пастью щелкает, хвостом о землю бьёт так, што аж на метр сама вверх подлетает. Еле утихомирили. Потом батяня ее, уже снулую, рукой под жабры ухватил, на спину себе положил и понес. Не поверишь, но голова у щуки вровень с батиной головой торчала, а хвост по земле волокся. Жалко что не вкусная старая щука. Жесткая и безвкусная. Но сейчас бы её мои гаврики за здорово живёшь умяли бы…

— А как вы вершу ставили?

— Обычно. Две жердины с берега на берег клали. Между ними колья вбивали в дно ручья. Посреди частокола дыра. В ней вершу устанавливали, а по бокам от верши еловые ветви перед частоколом в воду опускали, чтобы воде и рыбе один путь был – в вершу.

— Слушай, Николай, что я предлагаю. Сделать по окрестным ручьям и на Бестрени то же самое, только жерди бревнышками, вкопанными в берег заменить, колья почаще вбивать, один к одному, да повыше концы оставлять. На метр выше воды, а потом перед частоколом еловые ветви, сено старое прошлогоднее, навоз соломистый в воду побросать. Вот и получится плотинка на речке и уровень воды повысится, так же, как перед бобровыми плотинами. Правда у бобров сооружения посерьёзнее. На годы строятся. А нам нужно чтобы они до зимы продержались. Как зальёт вода низинки, так сама и принесёт, добавит плотинкам сухой травы, веток, мусора листьев прошлогодних.

Только делать запруды нужно там, где берега повыше, да места недоступнее и в местах где плотину не вдруг увидишь. Под упавшими деревьями, водой подмытыми, под ивами раскидистыми, за или даже под существующими завалами. Немцы, конечно, их потом обнаружат, но сходу ни на машинах, ни на мотоциклах не переедут, а если от поднявшейся воды берега раскиснут, да непроезжими станут – совсем хорошо будет.

После завершения работ, карту со всеми отметками доставишь в штаб. Кстати, вы случаем пистолетика вместе с картой в самолёте не находили.

— Находили. Два пистолета и пулемёт, и пять бомб больших – в рост человека.

— Николай, будь другом, подари мне один, а то у тебя пулемёт под рукой и сотня архаровцев, которым сам чёрт не страшен. А я один по тылам мотаюсь. Вдруг на диверсантов нарвусь. Не постреляю гадов, так хоть сам застрелюсь, чтобы наших с тобой оборонительных секретов под пытками не выдать.

— Держи.

— Спасибо! Спасибо, братан! Выручил. Удружил! Погоди. Что ты там про бомбы говорил?

— Пять бомб не разорвавшихся в самолёте лежат.

— Ну если они при паденни не взорвались, значит на боевой взвод не поставлены. Вот что, Николай, пока я буду ездить за твоей бумагой с синей печатью, ты попроси в деревне лошадку на денёк да привези те бомбы сюда. Сделай пару плотов, так чтобы по паре бомб выдерживали и не тонули. А я привезу несколько шашек толовых со взрывателями и шнуром огнепроводным. Мы твои бомбы на Шипулинском и на Лавровском бродах грохнем, чтобы там – на месте бродов бучила бездонные получились!

Заодно и рыбки, глушенной взрывами, насобираем, ушицу сварганим.

А пятую бомбу прибереги. Вдруг когда работать будет, обнаружите ещё какой брод, мне не известный.

Ну всё, Николай, за ударный труд – спасибо. Отчаливаю. Вот только съем пару картошечек печёных, горяченьких, прямо из костра и отчалю. Далеко от гарнизона вы ушли. Мой Черкес ещё в стадии выздоровления. Нельзя ему пока вторую космическую скорость включать. Пораньше бы мне вернуться. Доложить обо всём старшим товарищам, про взрывчатку договориться и документик для тебя выправить.

Когда Виктор доехал до штабной палатки, в темноте нарвал охапку сухой травы для Черкеса и вошел в палатку, то первое и единственное, что бросилось ему в глаза это был чернявенький, довольный Боря Шнейдерман, прихлёбывающий из консервной банки горячий чай.

— Ты чего здесь восседаешь?

— Я теперь вроде как главный бухгалтер, — ответил Боря, радостно улыбаясь и своевременно пряча за радостной улыбкой улыбку самодовольства.

— Поздравляю с очередным всплытием. Запомни, мы здесь почти на войне. Если что, удавлю без предупреждения.

Виктор вышел из палатки, бросил между ног прилёгшего коня влажную от конского пота телогрейку и, прижавшись спиной к большому тёплому животу Черкеса, заснул как ребёнок, свернувшись калачиком. Крепко заснул, да быстро проснулся. Видимо не до сна ему…






Былое и думы


Многонационален советский стройбат. Собраны там представители всех национальностей, составляющих новую историческую общность "Советский народ". И хотя воины войсковой части номер 63581 давно поняли, что глупо метелить друг друга смертным боем только из-за национального признака, превращая казарменное бытие в непрекращающийся ад на земле, что проще жить по законам дедовщины, когда каждому, по ходу службы, доведётся и лиха хлебнуть и побарствовать, тем не менее, порой конфликты на национальной почве были неизбежны.

Обычно в массовых драках стояли плечом к плечу русские, украинцы, белорусы, прибалты, казахстанские немцы и (куда ж от них денешься) евреи. Не очень-то и заморачивалось казарменное население кто еврей, кто не еврей. Если еврей с Украины – то он больше украинец, если из Москвы – почти русский. Ливесоны, Кауфманы и Барановские оценивались не по фамилии и последствиям обрезания, а по тому, какими были товарищами. Исходя из вышеизложенного, еврейский национальный вопрос в среде стройбата практически отсутствовал.

Но однажды в составе команды молодого пополнения из приволжского города "Куйбышев" в часть прибыл истинный еврей Боря Шнейдерман. Об этом говорили его фамилия, говор, исключающий в словах букву "Р", типичный нос с горбинкой, смуглость лица, невысокий рост, черные волосы, профессия музыканта и, главное, непреодолимая тяга к улучшению личной жизни.

Естественно, поначалу никто не обратил внимания на первые семь признаков принадлежности к "богоизбранному" народу, потому, что в стройбате "и не таких видали", а восьмой признак проявиться не успел.

То, что ещё во время прохождения карантина, Шнейдерман попал в состав духового оркестра части и что вместо того, чтобы по вечерам вместе со всеми скоблить солдатский туалет, драить полы в казарме или просто делать на радость дедам упражнение "упал – отжался", сослуживцы восприняли с пониманием. Ибо, не каждого бог талантом наградил, а пройтись утром по плацу, перед работой, строевым шагом под красивые, бередящие душу, звуки белогвардейского марша "Тоска по Родине" гораздо приятнее, чем толпой, похожей на стадо, плестись на стройку.

Поэтому и деды и командиры сквозь пальцы смотрели на то, что вместо того, чтобы познавать тяготы и лишения армейской жизни, салабон Шнейдерман с ужина и до окончания вечерней проверки просиживал в клубе осваивая, вместо своего привычного контрабаса, привезённого из дома, самый огромный инструмент духового оркестра – бас. Тем более, что по утрам он вместе со всеми был вынужден идти на стройплощадку шпаклевкой шпаклевать и краской мазать стены объекта.

Однако, вскоре после присяги, заботливые Борины родственники подключили все родственные и не родственные связи дружного еврейского народа и от имени руководителя оркестра Министерства Обороны Союза Советских Социалистических Республик прислали на адрес командира воинской части письмо с просьбой откомандировать военного строителя, рядового Бориса Моисеевича Шнейдермана для прохождения дальнейшей службы в город Москву.

О том, чем руководствовался в принятии решения комбат Авсеенко, неизвестно.

Возможно, он позвонил руководителю оркестра и услышал от того, что оркестр не нуждается в рядовом Шнейдермане, а письмо написано под нажимом не знакомого с Борисом, но очень известного певца Иосифа Кабзона.

Возможно, комбат принял окончательное решение, потому, что даже Олег Соколов – родной племянник маршала авиации в его части рядовым служит.

Возможно, военный прокурор, расследовавший одно из прегрешений подполковника Авсеенко и вынесший решение "Отменить приказ о присвоении очередного звания ПОЛКОВНИК подполковнику Авсеенко", был евреем.

Неизвестно. Только комбат Шнейдермана в Москву не отправил, хотя поблажку сделал. Посадили Борю в штаб, в бухгалтерию на должность калькуляторщика и вменили ему в обязанности рассчитывать меню для солдатской столовой. Вник новый калькуляторщик в суть вопроса и пошли в столовую Борины, утвержденные начпродом меню, а на продовольственный склад – ордера на выдачу продуктов для солдатской столовой.

Поскольку Шнейдерман, до призыва в армию, играл в ресторанном оркестре, то понимал толк во вкусной и здоровой пище и не любил ни перловую кашу с конскими хвостами, ни кирзуху (пшеничную кашу) со свиным жиром, ни кошачий корм (вареную рыбу путассу). Недельные меню солдатской столовой запестрело любимой Бориной гречневой кашей с тушенкой, пловом по-узбекски, скумбрией жареной на масле и фруктовым киселём вместо жиденького чая. Не учел Борис того, что солдат не барин и кормить его положено так, чтобы он мог выполнить то, что ему приказывают, а на остальное, чтобы сил у солдата не хватало. В общем, по итогам месяца оказалось, что воинская часть израсходовала денежных средств на питание личного состава в два раза больше запланированной суммы.

Согласно народной мудрости, гласящей, что "если в одном месте что-то прибавилось, то в другом обязательно должно убавиться", денежные средства для питания части на два следующих месяца были урезаны на пятьдесят процентов и целых два месяца полтысячи воинов стройбата хлебали пустые щи из квашеной капусты, на второе – давились варёной квашеной капустой, а по воскресеньям получали салатик из квашеной капусты с неимоверным количеством речного песка, скрипящего на зубах.

Начпрод получил от комбата нагоняй за халатное отношение к контролю расходования денежных средств, а Боря облачился в рабочую одежду и поплёлся на стройплощадку шпаклевкой шпаклевать да краской мазать стены объекта и думать о том, как дальше жить.

Надумал. Увидев, что в клубе части полным ходом идёт ремонт и монтируется прожекторное освещение сцены, Шнейдерман со знанием дела стал убеждать замполита части майора Смирнова, отвечающего за работу клуба, что прожектора нужно сделать цветными, а для этого необходим дефицитный цапун-лак. Убедил и отправился в недельную командировку, домой, в далёкий город Куйбышев, Отдохнул Боря дома в кругу родных и привёз цапун-лак, который без проблем можно было взять и рядом с частью – в гарнизонном доме культуры или в областном доме офицеров. А ещё привёз воин из дома три бутылки двенадцатилетнего армянского коньяка в подарок "лейтенанту" Мевшему, за что получил на объекте должность инструментальщика, а в приложение к должности – тёплое помещение инструменталки и обязанность утром выдавать под роспись пару электрических дрелей и циклевальную машинку, а вечером принимать их обратно. Лепота недолго длилась.

Однажды зимней ночью слушали воины стройбата вражескую антисоветскую пропагандистскую радиостанцию "Голос Америки", стараясь понять, что же творится с нашими десантниками в воюющем Афганистане. Радио и телевидение Советского Союза в те дни вешали, что Советская армия введена в Афган, чтобы строить дороги, школы и лечить от хворей бедных больных крестьян. Но стройбат в это уже не верил, потому, что из Афганистана возвращались первые дембеля с боевыми наградами на дембельких кителях и их – пьяных дембелей, кровью заслуживших свои ордена и медали, не задерживали военные патрули на московских вокзалах…

После выпуска новостей, представил заокеанский диктор радиослушателям гостя студии – Владимира Шнейдермана.

Настало утро. Подошел Юрик Мартынов к Боре Шнейдерману.

— У тебя ещё в семье есть братья?

— Есть старший брат.

— Как его зовут?

— Володя.

— Где он сейчас живет?

— Не знаю…

Когда-то в начале службы подкатывал к Юрию Мартынову начальник особого отдела капитан Азаренков с предложением делиться интересной информацией про обстановку в воинской части. Как порядочный человек, в течение целого года, Юрий ничем не помог особисту. А в этот раз доложил, что на особо секретном строящемся объекте трудится и познает важную военную тайну рядовой Шнейдерман, имеющий за границей родственника, вращающегося в осином гнезде врагов советского государства. И эта тайна может стать достоянием Центрального Разведывательного Управления США в случае, если Борис использует её как разменную монету для бегства со своей Родины в страну благополучия и загнивающего, в течение семидесяти лет, капитализма.

По короткой просьбе капитана Азаренкова, "лейтенант" Мевший моментально убрал с объекта инструментальщика Шнейдермана.

Следующим объектом внимания Шнейдермана стал сам Витька Александров. Очень хотелось Борису, чтобы перед дембелем порекомендовал начальник клуба Виктор Александров на замещение своей освобождающейся должности рядового Шнейдермана. Возможно, одновременно Боря и замполита части начал "окучивать", чтобы занять должность не дожидаясь Витькиного дембеля.

Этого теперь не узнать. Нет на берегу Днепра ни замполита Смирнова, ни клуба, ни родной воинской части. Зато здесь есть Боря Шнейдерман, который вместе с ротой, по недогляду особиста Азаренкова, попал сначала на Объект, а потом и в прошлое.

Сейчас Боря уже успел без мыла влезть в душу к капитану Филиппову. Виктор понимал, что без счетовода в штабе не обойтись. Количество бумаг, сводок, отчетов и учётов как снежный ком растёт. Но почему именно Шнейдермана допустили к цифрам, к сведениям?

Ох, не верит Виктор этому скользкому типу. Боря, ради собственной задницы на многое способен. Сейчас начнёт подмётки рвать, чтобы любым способом в тыл удрать. Значит, начнёт искать на стороне высоких покровителей. Какими путями и методами? Наверняка, подковёрными. Скорее всего, начнёт выявлять "врагов народа".

Не верит Виктор Шнейдерману. Одно успокаивает – к немцам Боря не побежит. Наверняка знает, что творят фашисты с людьми иудейского происхождения. Черт! Так ведь за информацию о линии обороны и о Объекте будущего, способном перемещать людей во времени, фашисты могут Борю особо ценным евреем признать и обеспечить ему светлое будущее.

Вот пришла беда, откуда не ждали…

Смотрит Виктор вверх, на черное звездное небо и не может заснуть от мыслей и от воспоминаний. Не до сна ему…






26 сентября 1941 года. 97-й день войны


ХРОНИКА ВОЙНЫ: 26 сентября завершилась Синявинская операция. Прорвать блокаду Ленинграда сразу же после её образования не удалось.

Завершилась Киевская операция (7 июля – 26 сентября). В ходе ожесточенных боев советские войска оставили Киев и ряд районов Левобережной Украины, понеся при этом тяжелые потери. Советские войска отвлекли значительные силы группы армий "Центр" на юг, что задержало наступление противника на московском направлении. Продолжительность операции – 82 суток. Ширина фронта боевых действий – 300 км. Глубина отхода советских войск – 600 км. Численность войск – 628 500 чел. Безвозвратные потери – 616 304 (98,0 %). Санитарные – 84 240. Всего – 700 544. Среднесуточные – 8 543.

В боевом приказе от 26 сентября германским войскам группы армий "Центр" поставлены конкретные задачи по проведению операции по захвату Москвы под кодовым названием "Тайфун".

Войска германской группы армий "Юг" начали прорыв укрепленных позиций у Перекопа.




Конец сентября. Закончилась на Смоленщине "золотая осень". Опали с ветвей листья, отяжелевшие от ночных рос и от нудных дождей. Пожухли луговые травы. Голубизна днепровской воды сменилась тяжелым свинцовым цветом. А вода в реке Вопь, текущей западнее Днепра, была то серая, как ненастное небо, то рыжевато-мутная от взрывов, то бурая от крови.

Почти два месяца не могут дивизии вермахта взломать оборону Рабоче-Крестьянской Красной армии на реке Вопь. Дорого, большой кровью оплачивает Родина сдерживание врага на главном – Московском направлении.

Страшным криком кричат тысячи двадцатилетних вдов, получив похоронки. Ночами молятся перед иконами, почерневшими от времени и от чада лампад, сотни тысяч солдатских матерей. Захвачен врагами Смоленск – город-крепость – западные ворота России, но вцепились в Смоленскую землю наши солдаты. Вцепились красноармейцы в горочки на полях, в сельские перекрестки, в берега ручейков, в околицы сёл и деревень.

Рвут их тела снаряды, секут осколками мины, прошивают пули, а порой заживо хоронят в окопах лязгающие гусеницы немецких танков. Рапортуют немецкие генералы о взятии нескольких русских деревень, а потом докладывают в Берлин о том, что вынуждены были отступить.

В штыковых атаках, с извечным криком УРА, переходящим в страшные матюги и с большими боевыми потерями возвращают наши бойцы захваченные населенные пункты. Устилают мертвыми телами хлебородные поля и держат врага на Московском направлении.

Много лет спустя, фронтовичка Юлия Друнина напишет стихи:
		Я только раз видала рукопашный.



		Раз наяву и тысячу – во сне.



		Кто говорит, что на войне не страшно,



		Тот ничего не знает о войне.








Рукопашная схватка была в те дни последним аккордом фашистских атак, когда у наших солдат не оставалось ничего кроме штыков и сапёрных лопаток.

Рукопашная схватка была финалом наших атак, когда бойцы, уцелевшие под шквалом заградительного огня, врывались в немецкие траншеи.

Почти два месяца держат красноармейцы врага на Смоленщине, а за это время разгружаются на Урале и в Сибири заводские эшелоны, завершают формирование новые дивизии в Мордовских лесах, Владимирских учебных лагерях и в Казахстанских степях. Строятся линии обороны в ближнем и в глубоком тылу.

Один месяц и четыре дня прошло с тех пор, как рота советского стройбата "провалилась" в 1941 год.

Стройбат не воевал. Стройбат работал. Работал так, как раньше вкалывал в периоды сдачи очередного объекта или на дембельских аккордах. Работал по две смены, выполняя по четыре нормы.

Так было надо. И это было понятно всем. Местный цементный заводик, усиленный взводом младшего сержанта Ганиева, круглосуточно обжигал и молол известняк, превращая его в цемент.

Стоя в ледяной воде, рота сержанта Яценко выбирала на дне речных перекатов и на деревенских бродах булыжники бутового камня.

Рота младшего сержанта Кадникова захватила окрестные колхозные пилорамы и без отдыха распускала древесные кряжы на опалубочные доски.

Рота младшего сержанта Юдина, сняв дернину и глинистый мореный слой, вгрызалась ломами, кирками и лопатами в залежи щебня.

Рота ефрейтора Бердникова разделилась на три отделения и отгружала песок из трех песчаных карьеров.

Отделение Славки Мамакина корёжило узкоколейку, выдирая рельсы для армирования перекрытий железобетонных ДОТов.

Лесорубы студента Сени Грума валили вековой лес для обеспечения пилорам и для перекрытия блиндажей. Рубили мелкий "подтоварник" для укрепления стенок блиндажей, землянок и траншей.

Татарин, рядовой Ринат Габибуллин объединил под своим началом роту бетонщиков из представителей среднеазиатских республик, которые с истинно мусульманским трудолюбием месили бетон для строительства ДОТов и укладывали его в опалубки, сколоченные плотниками.

Скрипели на дорогах колёса телег и громыхали кузова автомобилей, перевозя необходимые грузы.

Батальон землекопов сержанта Алексеева практически закончил земляные работы. Личный состав батальона в лице представителей мужского пола, численностью в три сотни человек, присоединился к батальону сержанта Мотина, завершающего строительство защитных сооружений и занялся укреплением стен траншей. Колхозных девчат-землекопов решили отправить в район Сычевского большака.

Там, в десяти километрах восточнее поселка Холм-Жирковский, девчатам поручили в течение четырех дней создать видимость масштабного строительства оборонительной линии. Семьсот девчонок должны были обмануть немецкую авиационную разведку контурами мощного рубежа обороны, слегка, неглубоко, всего на пару штыков лопаты, обозначив десяток линий траншей с брустверами и ходами сообщения, насыпав квадраты ложных землянок и блиндажей.

Уходили с девчатами и все местные пожилые колхозники. Они там сколотят из жердей несколько десятков "артиллерийских и зенитных батарей", слегка "замаскируют" их соломой и ветками. Муляжи танков сложнее сделать. Поэтому, мнимые танки мужики "замаскируют" так хорошо, чтобы только "орудийные стволы", сделанные из зеленовато-серого олешника торчали снаружи. Да и за девчатами дедки приглядят в случае чего.

А потом, за два дня до начала "Тайфуна" все девчата, местные парни и дедки, могут по домам разбегаться. За пару дней дойдут.

Студенты и бывшие заключенные пусть уходят в Вязьму. Им восьми дней для перехода хватит с лихвой. Так что у тамошних военных будет время разобраться, кого в армию призвать, кого домой в Москву отправить в вагонах и на платформах, освободившихся от привезенных войск и боеприпасов.

А стройбат останется. Военные строители, они хоть и строители, но военные. Они солдаты. А солдат, согласно данной присяге, должен Родину защищать не щадя своей жизни…






До свидания, девочки…


Поздно вечером, за час до заката, забрав из шалашей и сложив в котомки и в узелки свой нехитрый скарб, колхозные девчата сгрудились у дороги. Стемнеет и они тронутся в путь.

Радостно на душе у девчат, что скоро увидят они своих домашних. Радостно, что ещё несколько дней пройдет и закончится тяжкая работа, от которой девичьи ладони покрылись шершавой коркой мозолей и от которой нестерпимо болят спины, руки, ноги.

Тоскливо, до слез тоскливо, многим девчонкам, что пришел час расставания и что, возможно, никогда им не доведется больше встретить своих милых, любимых, которых подарила им судьба за этот тревожный осенний месяц.

Вона, идут парни со всех сторон прощаться с ними. Идут их любые, хорошие знакомые и едва знакомые. Идут и идут. Смешались парни и девчата. Прощаются. Кто-то весело смеется удачной шутке. Кто-то молчит, взяв девушку за руки и глядя в милое, обветренное лицо. Кто-то обнял свою любимую и нежно гладит её волосы, а девичьи слёзы непрошено текут из глаз, оставляя грязные дорожки на её пыльном лице и мокрые пятна на грязном ватнике любимого. Любимый целует плачущие глаза, целует горьковатые от слёз щеки и от этого становится хорошо, а плакать хочется ещё сильнее.

Вот и уходить пора.

— До свидания, девочки!

Кажется, все-все собрались их проводить.

Нет. Не все. Нет Славки Мамакина.

Славка ушел совсем в другую сторону. Туда, где месяц назад они впервые были обстреляны из пулемёта и где лежали на пыльной дороге, а сверху сыпались берёзовые ветки, сшибаемые пулями.

Тогда, на дороге, в первый день попадания в прошлое, всё показалось какой-то нелепицей. А теперь, кажется, что вся предыдущая жизнь – и школа, и спортивная секция, и армия, и строгость отца, и забота матери были только подготовкой вот к этой теперешней жизни. Как никогда, понимает Славка, что он и его товарищи нужны своей стране здесь и сейчас. И знает Славка, что, если придется, зубами глотки будет рвать фашистам за эту страну и за Анечку Кудрявцеву.

Совсем рядом Анечка. Под холмиком земли возле берёзы. Лежит вместе с подружками, накрытая Славкиной телогрейкой, а под телогрейкой, вместо милого лица, кровяное месиво.

Но не это месиво из рваной кожи, раздробленного лба и волос, бурых от спёкшейся крови видит Славка.

Он вспоминает худенькую, русоволосую смеющуюся сероглазку, бегущую мимо него и радостно бросающуюся на шею кому-то в толпе прибывших зеков.

И тогдашнюю невольную зависть, что нет у него вот такой девушки, и возглас зека: "Анька, откуда ты? Братаны, это ж Анютка, сеструха моя! Анька, как же ты выросла, чертовка…"

И облегчение на душе, от услышанного, помнит…

И опять боль потери, и комок горечи встает в горле, и хочется плакать, и нестерпимо хочется уничтожать фашистов, убивших его Анечку.

Скоротечна была Славкина любовь. Увидел девушку и съехал с катушек. С тех пор, вырывая железнодорожные гвозди-костыли из шпал, вынося чугунные рельсы к дороге, укладываясь спать на нары в землянке, он постоянно представлял в памяти ту незнакомку. Представлял и словно наяву видел её, светящуюся от радости, бегущую в порыжевших сапогах, в затасканном ватнике, в непомерно больших брюках, в выгоревшей, сбившейся на затылок косынке. И была она для Славки самой красивой и желанной!

Не мог знать Славка, что и он запал девушке в душу, что мимолетного взгляда, брошенного на парня, стоящего возле тропинки, хватило для того, чтобы и Анюта лишилась покоя.

Наверное, это и есть самая настоящая любовь, когда люди вот так, с первого взгляда, за долю секунды, понимают, что не жить им больше друг без друга.

Строгое деревенское воспитание и понятия о поведении приличной девушки никогда бы не позволили Ане первой намекнуть парню о своей любви.

Но он пришел в девичий лагерь за несколько минут до отбоя, нашел Аню и сказал: "Здравствуй, я Слава. Ты мне очень нравишься. Мне нужно было видеть тебя. Можно я завтра еще прибегу?".

— Да.

— Я завтра прибегу!

Славка, понимая, что самовольное оставление в условиях военного времени, расположения части и вверенного ему подразделения чревато последствиями военного трибунала, развернулся и исчез в сумраке сентябрьской ночи.

С тех пор так у Славки и повелось, что предупредив своего комбата – старшего сержанта Мотина, в личное время, после символического ужина, за час перед отбоем, он за пятнадцать минут пробегал три километра до перекрестка, где его встречала Анюта. У них было двадцать пять минут счастья. Они просто сидели обнявшись и молчали. Или Славка неторопливо ел печеную в костре картофелинку, припасенную для него Анечкой, и слушал, что ему рассказывает любимая. Или Аня грызла белый сухарик, чудом найденный в мешке с ржаными солдатскими сухарями и принесённый Славкой. Слушала Славкины рассказы о его жизни. О школе, о родных, о службе в армии.

Рассказывая о своем прошлом, Славка контролировал почти каждое сказанное слово, опасаясь нарушить подписку, взятую особистом Сёмочкиным о том, что нельзя разглашать сведения касающиеся будущего и факта межвременного перехода. Славка не обманывал свою любимую. Он просто не говорил ей всей правды. Не мог сказать.

А вот целуя неопытные губы, говоря, что Аня у него самая-самая и навсегда, Славка не врал.

Как одно мгновение, пролетали двадцать минут. Затем, Славка провожал Аню до её шалаша, нежно смотрел в её счастливые, доверчивые глаза, целовал и убегал к своей роте.

Рота поджидала влюбленного командира, выстроившись возле блиндажей. До отбоя оставалось пять минут. Четыре из них уходили на вечернюю поверку-перекличку личного состава и одна минута на доклад комбату о том, что все, числящиеся в строю, на месте. Отсутствующих военнослужащих и происшествий в роте нет.

Не одного Славку завертела, заполонила нежданная любовь. Не только Славка и Аня искали встречи. Многие полянки и многие берёзки видели и слышали слова нежные, поцелуи жаркие, а иногда и полный страсти девичий стон женщины, впервые познающей мужчину.

Они были молоды. Они хотели любви. У них не было времени на любовь. Но они находили мгновения и для любви и счастья.

И вот сейчас, через несколько мгновений, девчата уйдут на север. Уйдут, унося в своих сердцах память о дорогих парнях, а некоторые – под сердцем унесут комочки новой зарождающейся жизни – то, немногое, что останется от этих весёлых, интересных, немного странных солдат,

До свидания, девочки.

Извините, что Славка Мамакин вас не проводил. Он сейчас возле своей любимой и возле её подруг. Он там, где неделю назад, на работающих, а потом разбегающихся или вжавшихся в землю девчат, поочередно, упражняясь в точности пулемётной стрельбы, охотились две тройки немецких самолётов, управляемых смеющимися пилотами.

До свидания, и вам девочки, лежащие в земле.

Земля вам пухом.

Может быть, свидимся совсем скоро. Только дайте нам успеть сделать наше мужское дело. Отомстить врагу за вашу смерть.






Часть четвертая

"ТАЙФУН"





30 сентября. Берлин. Ставка Гитлера


Вот и наступил последний сентябрьский день. Сто первый день войны против большевизма. Вождь немецкой нации был в прекрасном настроении и добром здравии.

За сто дней после 22 июня прорваны мощнейшие оборонительные рубежи большевиков, форсированы крупнейшие реки, взяты штурмом многочисленные населенные пункты. Крепостные сооружения и укрепрайоны уничтожены или выкурены огнемётами. С крайнего севера, где финские союзники вынуждены во второй раз доказывать свое геройство и до Крыма его армии вторглись совместно со словацкими, венгерскими, итальянскими и румынскими дивизиями на территорию противника на глубину порядка тысячи километров. К ним присоединяются испанские, хорватские и бельгийские части, за которыми последуют и другие.

За линией гигантского фронта вместе с тем ведется громадная работа:

Построено около 2 000 мостов длиною более 12 метров каждый.

Возведено 405 железнодорожных мостов.

Введено в строй 25 500 километров железнодорожных линий, из которых свыше 15 000 километров переоборудованы на европейскую колею.

Ведутся строительно-восстановительные работы на тысячах километров дорог.

Огромные территории взяты под гражданское управление. Жизнь на них ускоренно восстанавливается по новым немецким законам. Там готовы громадные склады с продовольствием, горючим и боеприпасами.

Впечатляющие успехи этой борьбы достигнуты не без потерь. Однако число жертв – учитывая всю тяжесть скорби отдельных товарищей и их семей – достигает не более одной пятой потерь Первой мировой войны.

Войсками взято более 2 400 000 пленных.

Около 17 500 танков и 21 600 орудий противника уничтожено или захвачено в качестве трофеев.

14 200 самолетов сбиты или уничтожены на земле.




Сегодня, на сто первый день войны он начинает решающую битву против усатого азиатского варвара…

Да, да, нужно непременно сказать об этом своим героическим солдатам и воодушевить их на подвиги.

— Секретаря, немедленно!

Гитлер продолжает энергично вышагивать по кабинету и складывать свои мысли в четкие и понятные фразы своего знаменитого воззвания, оглашенного в войсках перед началом наступления, с которыми его солдаты пойдут к победе, а некоторые на смерть и в великое историческое бессмертие.






— Солдаты Восточного фронта!

Глубоко озабоченный вопросами будущего и благополучия нашего народа, я еще 22 июня решился обратиться к вам с требованием предотвратить опаснейшую угрозу, нависшую тогда над нами. То было намерение, как нам стало известно, властителей Кремля уничтожить не только Германию, но и всю Европу.

Вы, мои боевые товарищи, уяснили за это время два следующих момента:

1. Наш противник вооружился к готовившемуся им нападению буквально до зубов, перекрыв многократно даже самые серьезные опасения.

2. Лишь Господь Бог уберег наш народ, да и народы европейского мира от того, что варварский враг не успел двинуть против нас свои десятки тысяч танков.

Погибла бы вся Европа. Ведь этот враг состоит в основном не из солдат, а из бестий.

Теперь же вы, мои товарищи, собственными глазами увидели, что представляет собой "рай для рабочих и крестьян". В стране с огромной территорией и неисчерпаемыми богатствами, которая могла бы прокормить весь мир, царит такая бедность, которая нам, немцам непонятна. Это явилось следствием почти 25-летнего еврейского господства, называемого большевизмом, который представляет собой в истинном своем смысле не что иное, как самую обычную форму капитализма.

Носители системы и в том и в другом случае – одни и те же: евреи и только евреи.

Солдаты!

Когда 22 июня я обратился к вам с призывом отвести ужасную опасность, угрожающую нашей родине, вы выступили против самой мощной державы всех времен.

Прошло немногим более трех месяцев и вам, мои боевые товарищи, удалось благодаря вашему мужеству разгромить одну за другой танковые бригады противника, вывести из строя его многочисленные дивизии, взять в плен громадное число его солдат и захватить бескрайние просторы – и не пустынные, но именно те, за счет которых наш противник жил и восполнял потребности своей гигантской военной индустрии в сырье самого различного вида.

Через считаные недели все три важнейших промышленных района окажутся в ваших руках!

За три с половиной месяца, солдаты, наконец-то создана предпосылка для нанесения врагу последнего и решающего удара еще до наступления зимы, удара, который должен разгромить его окончательно.

Сегодня начинается последнее величайшее и решающее сражение этого года.

Эта битва должна поставить на колени не только противника, но и зачинщика всей войны – Англию. Ибо, разгромив противостоящего противника, мы лишим Англию последнего ее союзника на континенте. Вместе с тем мы устраним опасность не только для нашего рейха, но и для всей Европы, опасность нашествия гуннов.

Весь немецкий народ в предстоящие несколько недель будет близок к вам, как никогда прежде.

В предстоящие последние тяжелые дни вместе с вами будет вся наша родина, которая, затаив дыхание, будет следить за вашими деяниями, благословляя на подвиги.

С Божьей помощью вы добьетесь не только победы, но и создадите важнейшие предпосылки для установления мира!

    

Подпись – Адольф Гитлер. Фюрер и верховный главнокомандующий вермахта.







Слегка утомленный энергичной ходьбой и работой мыслей, Гитлер молча, знаком руки приказал внимательно смотревшей на него секретарше удалиться, опустился в кресло и прикрыл глаза.

Маховик запущен. Огненным валом и несокрушимой танковой броней покатится к Москве "Тайфун", сметая на своем пути азиатские толпы.

С немецкой аккуратностью и тщательностью проведена разработка и подготовка операции "Тайфун". Многие генералы считают своего фюрера талантливым авантюристом.

На это у них есть все основания.

Сегодня танковой армии быстрого лиса – Гудериана приказано с марша, без подготовки, не дождавшись подхода всей приданной ей пехоты, прорвать фронт в районе Севска и развивать наступление на Орел-Тулу-Москву.

Через два дня начнут наступление танковые армии Рейнгардта и Гепнера, которые должны уже 5 октября прорвать фронты у Холм-Жирковского и Спас-Демянска, а 7 октября соединиться восточнее Вязьмы, замкнув кольцо окружения над 16-й, 19-й, 20-й армиями Западного фронта, 24-й и частью 32-й армии Резервного фронта.

Командующий группой армий "Центр" генерал-фельдмаршал фон Бок начнет операцию практически без резервов, оставив в своем личном распоряжении только 19-ю танковую дивизию, бригаду "Панцер-Лер 900" и полк "Великая Германия". 9 армия имеет в резерве только 161-ю пехотную дивизию, а 2 армия -112-ю пехотную дивизию.

Остальные армии, включая все три танковые, резервов не имеют вообще!

И это на начало наступления, которое должно решить исход войны.

Фюрер играл ва-банк?

Нет! Это был точный расчет, основанный на обладании полной информации о намерениях Советского командования, о дислокации войск, их вооружении и численном составе.

Информатор находился среди высшего руководства, в Генеральном штабе большевиков.

О существовании высокопоставленного информатора, знали только три человека в генералитете Германии и, конечно, вождь нации – Адольф Гитлер.

"Крыса была взята на крючок" во время банальной довоенной пьянки. Перспективный, амбициозный, склонный к барству генерал, перебравший французского коньяка, начал критиковать своих "тупых" сослуживцев и выкладывать государственные тайны, рассуждая о "неправильном" направлении развития военной промышленности, планах перемещения и дислокации войск, а заботливо уложенный в постель красивой, щедрой на ласки, опытной разведчицей, вывалил ей кучу бытовых сплетен о том, кому из генералов, по каким вопросам безоговорочно доверяет и с кем из балерин Большого Театра спит товарищ Сталин.

Немного шантажа, много денег, обещание содействовать дальнейшей карьере и гарантии, что в случае победы Германии над Россией полковник получит, на выбор, высокую соответствующую его уровню, должность в Третьем Рейхе, сделали "крысу" верным и надежным пособником немецкой разведки.

Ценность агента была не только в передаваемой им информации, но и в том, что он мог принимать важные стратегические решения, выгодные для Германии.

Кто он?

Он тот, кто давал указания срыть укрепления на старой границе.

Кто ведал в Красной Армии вопросами обеспечения ГСМ и разместил запасы горючего для авиации Белорусского округа под Майкопом.

Кто фронтовые склады придвинул на 30–50 км к границе.

Кто затеял одновременный ремонт практически всех аэродромов Белорусского округа в начале июня, за две недели до начала войны, скучив ВСЮ авиацию на нескольких аэродромах.

Кто придумал учения артиллерии, в том числе, зенитной, проводить 20–21 июня 1941 года.

Расстрелянный генерал Павлов и его штаб таких дров наломать не могли – не по чину им было решать эти вопросы.




В то время, как танки Гудериана проламывают оборону русских, Гитлер будет сдерживать фон Бока, стремящегося выйти к Москве до наступления осенней распутицы и холодов. Сдерживать до второго октября, ожидая, пока по распоряжению агента "Крысы" из района намечающегося удара, от Холм-Жирковского не будут убраны стоящие во втором эшелоне кадровые дивизии 49-й армии, способные в случае необходимости провести эффективный контрудар по прорвавшимся частям Вермахта.

А у Гудериана всё будет прекрасно. Агент "Крыса" позаботился о том, чтобы Орел остался беззащитным, да и в Туле, по сведениям Крысы, сейчас не ведётся никаких оборонительных действий.

Гитлер открыл глаза, подошел к карте Восточного фронта, накрыл ладонью Москву и сжал кулак с такой силой, что ногти впились в ладонь. Он представил себе, что этим своим магическим движением сдавливает и сминает Россию, Москву и ломает рёбра усатому московскому варвару – Сталину.






З0 сентября 1941 года. Генеральный штаб РККА


Крысиная возня.

Автомобиль заслуженного военачальника плавно затормозил возле здания Генерального штаба армии. Дождавшись, когда водитель распахнет дверцу автомашины, герой гражданской войны, выдающийся теоретик и организатор Красной армии вышел из автомобиля, привычно принял из рук водителя и надел фуражку, поднялся по мраморной лестнице к своему кабинету.

— Я занят! — сказал он адъютанту, проходя через просторную приёмную, голосом не терпящим возражений и не глядя на замершего в строевой стойке командира. — Если есть срочные документы, занеси. И кофе, со сливками. Меня нет ни для кого, кроме товарища Сталина и для Шапошникова.

— Сводки с фронтов, — доложил адъютант, раскрывая красную кожаную папку с золотым тиснением герба Советского Союза.

— Так, посмотрим, что новенького у нас на Западном фронте.

Под Великими Луками 22-й армии с большими потерями удалось вырваться из окружения и теперь её потрёпанные 48-я, 186-я, 126-я, 214-я и 246-я стрелковые дивизии пытаются оборонять Торопец против десяти немецких дивизий, две из которых – танковые. Обозначилась реальная угроза прорыва противника в направлении Белый – Нелидово – Ржев. Просят помочь двумя стрелковыми дивизиями, танками и тремя авиационными полками. Поможем конечно, но немного позже, после того, как сдадут немцам Торопец, непременно парочку комдивов под трибунал отправим.

29-я армия держится в районе Западной Двины. Похоже уверена в своих силах, а вот связь с кавалерийской группой Доватора потеряла.

30-я армия пытается наступать, но топчется на месте и не имеет сведений о нескольких полках. Просто так полки не теряются.

19-я армия вот уже шесть часов продолжает наступать и ведет бои на прежних рубежах. Юмористы, мать их за ногу. Какое это наступление, если ни на метр не продвинулись.

У 16-й армии ни побед, ни поражений. В окопах хотят отсидеться.

20-я армия перегруппировывается и окапывается в назначенном месте.

Фронтовые летуны ссылаются на плохую погоду. Сбили один "Юнкерс", потеряли один свой штурмовик и отбомбились по случайной колонне грузовиков. Немного, в масштабах фронта.

На Брянском фронте благодушие, "бои местного значения" и потеря связи с некоторыми дивизиями. Бараны, если их разведка спит, то хоть бы Геббельса слушали. Он уже на весь мир прокукарекал, что доблестные рыцари Второй танковой армии Гудериана прорвали оборону 50-й и 13-й русских армий и, обойдя основные силы Брянского фронта, вышли к ним в тыл.

Полководцы, ети их мать, им бы не армиями командовать, а самогон по избам искать, да спьяну, шашкой посреди деревни махать.

Нет, не зря и очень вовремя поставил он на кон свою судьбу и стал немецким агентом "Крыса".

Крыса зверь умный, юркий, зубастый и живучий. Крыса это не глупый павлин и не трусливый страус который, при опасности, прячет голову в песок, подставляя врагу свою задницу. Если так пойдет, то к середине зимы закончится эта дурацкая война и попросит он у Гитлера должность полномочного наместника Российского генерал-губернаторства. И железной рукой наведет на Руси строгий немецкий порядок.

"Крыса" закрыл папку с донесениями.

Нужно было работать на благо Германии. Нужно максимально ослабить фронт на направлении главного немецкого удара.

Это просто! Изображаем кипучую деятельность по организации прикрытия Орловского направления и выводим из состава Резервного фронта 49-ю армию.

Ее штаб размещается в Холм-Жирковском, как раз на намеченном пути танков Гота.

"Забываем" информировать командующего Западным фронтом Конева об оголении второй линии обороны, находящейся в тылу его 30-й армии.

Дивизии снимаем с оборудованных, пристрелянных рубежей. Приказываем казацкому атаману Сеньке Буденному кадровые, хорошо обученные 194-ю, 248-ю и 220-ю стрелковые дивизии, с армейскими управлениями, со всеми частями связи, а также входящие в состав армии армейскими и тыловыми учреждениями, отправить по железной дороге. Для этого одна дивизия тихим пёхом топает на станцию Семлёво, другая на Касню, а третья – в Сычевку. Хорошего много не бывает, поэтому, пусть командарм прихватит под своё крыло еще 41-й кавалерийский корпус и боевую 303-ю дивизию 24-й армии, но сначала отправит её сразу в два места – в Павлиново и в Спас-Демянск.

Чтобы сталинские соколы не стали помехой наступающим войскам фон Бока, поручим авиации Резервного фронта обеспечить прикрытие погрузки с воздуха.

Истребителям Московской зоны ПВО, чтобы не мешали немецким бомберам утюжить Красную армию, прикажем в день немецкого удара – 2-го октября, тремя авиаполками, расположенными в Ржеве, Кирове и Вязьме прикрывать железнодорожные перегоны.

Дивизии 30-й армии, находящиеся на направлении удара Канютино – Холм-Жирковский обескровлены и не имеют резервов. Наверняка, немцы, создав многократный численный перевес, просто размажут по земле части Красной армии, обороняющие Канютинское направление, а потом, как нож сквозь масло, пройдут сквозь растянутые боевые позиции ополченцев, прикрывающих днепровские берега и Вяземский большак. Так что вместо сокрушительного контрудара 49-й армии, встретят немцы никем не прикрытый оперативный простор.

Но это будет немного позже. А завтра утром, если не сегодня вечером, его вызовет уставший и озабоченный начальник Генштаба с вопросом, как спасать катастрофическое положение на Брянском фронте.

У Тимошенко будет всего несколько минут до срочного, внеочередного заседания Ставки Верховного Главнокомандования.

Тимошенко, как за спасительную соломинку, ухватится за план переброски 49-й армии в южном направлении. По дороге до Кремля он успеет профессиональным взглядом просмотреть подготовленные документы и с умным видом начнет убеждать участников совещания, что переброска войск с Западного фронта на юг, является единственным приемлемым решением.

Сейчас, когда даже сотрудники Генерального штаба не владеют ситуацией на фронтах, членам Ставки придется только соглашаться с Тимошенко и задумчиво, с умным видом, кивать головами. Глядя на верных соратников, и сам товарищ Сталин согласится с этим убийственным предложением.

А когда армии Западного и Резервного фронтов отправятся к богу в рай или за колючую проволоку лагерей, виноватым окажется не он – агент "Крыса" и не первые лица государства, а начальник дивизионной разведки, не представивший достоверных сведений о противнике и два-три командира полков, не удержавших оборону и расстрелянных за "трусость и нерешительность".

"Крыса" звонком вызывает адъютанта, приказывает пригласить начальников оперативных отделов, дает им указание – срочно подготовить план передислокации 49-й армии.

После их ухода, опять пьет кофе со сливками и с парой бутербродов. Открывает массивный сейф, вынимает из сейфа простенькую папку-скоросшиватель с двумя листочками и надолго задумывается, разглядывая документы.

В папке две докладных записки.

Одна от начальника строительства Вяземской линии обороны о том, что при невыясненных обстоятельствах в зоне его ответственности появилась рота военных строителей.

Вторая – от начальника особого отдела Сёмочкина о том, что подразделение строителей оказалось пришельцами из будущего. Семочкин рекомендовал организовать детальный опрос пришельцев с целью использования их ограниченных, но достоверных знаний для уточнения направлений актуальных научных исследований. Перестраховался Сёмочкин. Боялся посвящать в этакую тайну кучу начальников. Отправил с верной оказией прямо в Генштаб, надеясь что здесь дадут бумаге скорый и тайный ход, что Тимошенко бумагу сразу Лаврентию Павловичу или товарищу Сталину передаст.

Ошибся особист.

Почти месяц продержал "Крыса" у себя эти документы. И вот настало время для решительных действий. Нельзя позволить роте попаданцев раствориться в толпах воюющего или отступающего быдла.

Их нужно передать германской разведке всех и сразу. Такой подарок высоко оценит сам фюрер.

Роту нужно отделить от основной массы войск и загнать туда, где не будет месива первых дней наступления, но так, чтобы они оказались вблизи немецких войск – одинокие и практически безоружные. Чтобы взвод диверсантов мог их захватить без особой шумихи – тёпленькими и здоровыми.

"Крыса" берёт чистый лист бумаги и пишет приказ командиру 140-й стрелковой дивизии.






Копия – Начальнику Особого отдела Вяземской линии обороны.

Совершенно секретно.

Для немедленного исполнения.

Приказываю:

— В соответствии со списком, имеющимся у начальника Особого отдела строительства Вяземской линии обороны, сформировать отдельную военно-строительную роту.

— Учитывая крайний дефицит стрелкового вооружения и боеприпасов, выдать личному составу роты винтовки из ремонтного фонда, в количестве 27 штук (одну на троих) и патроны соответствующего калибра по 10 (десять штук) на винтовку.

— Поставить личный состав на питание за счет продовольственных резервов 14 CД, путем выдачи сухого пайка на семь дней.

— Отдельной военно-строительной роте занять оборону южнее дороги Холм-Жирковский – Вязьма от деревни Бараново (включительно) до деревни Волково (включительно) общей протяженностью семь километров.





Поскольку "Крыса" не любил ставить свои подписи где попало, то перепечатанный адьютантом приказ за подписью заместителя начальника отдела кадров Генштаба немедленно, телефонограммой, передали в штаб дивизии и в особый отдел Вяземской линии обороны.

Уж теперь-то точно, этих засланцев-засранцев из будущего, которые разбредутся по хатам семи деревень, по 10–12 человек на деревню, немецкие парашютисты наверняка переловят, как цыплят.

"Крыса" убрал серую папку в сейф и отправился в буфет съесть чего ни будь горяченького.






Стройбат сделал своё дело. Стройбат уходит


Наступило первое октября. Мы уходим с Днепровского берега.

Сначала ушли местные колхозные старики и девчата. К сегодняшнему дню они должны были закончить создание ложных позиций на Сычевском большаке и разбежаться по домам.

Если таким образом удалось обмануть немецких наблюдателей и напугать их командование, то, возможно, что немцы не решатся взламывать неожиданно появившийся рубеж на пути к Сычевке и Ржеву. Возможно, тогда в этой реальности немцы не смогут создать "Ржевского выступа", своего "краеугольного камня Восточного фронта" и "трамплина для прыжка на Москву". Возможно, теперь история не будет знать и "Ржевской мясорубки".

Но тогда от Холма-Жирковского, непосредственно на саму Вязьму попрут не двести, а все пятьсот немецких танков. И в два раза больше артиллерии и немецких солдат. Тогда, вдоль Вяземского большака будет в два раза страшнее и жарче. И "Вяземский котёл" захлопнется гораздо быстрее, с более трагическим результатом для оказавшихся в котле, и для всего хода сражения за Москву.

А возможно и нет. Вдруг командованию удастся, не размазывая своих сил навалиться на врага всем миром, держать его на своих рубежах и бить супостата в одном месте.

Есть ещё вариант, что немцы не отступят от своих первоначальных планов, но тогда им придется истратить прорву бомб и снарядов для обработки ложных позиций. А это уже облегчение защитникам Вяземского направления.

Последний вариант – немецкую разведку обмануть не удастся и северный удар врага на Вязьму повторится в полном соответствии с реальной историей.




Вчера, ушли бывшие заключенные. Почти восемьсот человек ушли в посёлок Издешково, в военкомат, записываться добровольцами в действующую армию. К ним присоединилась добрая половина московских студентов.

Вот будет запарка военкому и подарочек фашистам. Получат они на фронте полк, состоящий из видавших виды сорвиголов, которых видом ножа и винтовки не испугаешь, которым сам черт не страшен, а также, из образованных, имеющих голову на плечах студентов – сплошь ОСАВИАХИМовцев и Ворошиловских стрелков.

Этот полк не с бору по сосенке будет собран. Знают люди друг друга по совместному преодолению трудностей на Днепровском берегу, а еще раньше – в лагерных бараках или в студенческих аудиториях.

Получите, фрицы подарочек, прошедший не только школу стройбата. Им будет что защищать. Родина в опасности, Москва за спиной, девушки любимые в окрестных деревнях.

Хрен вам, фашисты, а не наших девчат. Зубы обломаете!

Да, забыл сказать, летёха КГБшник из будущего, который Сёмочкин-младший, спирт не глушил, с шалавами в блиндаже не кувыркался, дурака не валял. Колесил он по району строительства с повозкой оружия. Многократно, обучал по часику всех поочерёдно. Знают бывшие зеки и студенты как врага на мушку взять, как пулю в лобешник влепить, как кишки на штык намотать, как гранатой в цель швыряться, как танки жечь, как в землю закапываться, как маскироваться. И еще знают несколько нужных приемов ножевого боя и борьбы рукопашной с применением подвернувшихся под руку предметов, которыми спецназ владеет. Это на крайний случай, Сёмочкин обучил. Спасибо ему.

И дай Бог мужикам толкового командира, который не пошлет их в дурную, безнадежную атаку на врага, по чистому полю, в полный рост, под немецкие пулемёты и пристрелявшуюся артиллерию…

Будьте живы, мужики!




Сейчас уходят к Вязьме, на вокзал малолетки и больные. За два дня доберутся. Разделили их на группы по десять человек, чтобы авиацию врага не привлекали. Старших над группами назначили, продукты разделили по справедливости, справки дали о том, что честно они на строительстве оборонительных объектов работали и что руководство строительства просит оказать содействие в их проезде на железнодорожном транспорте до места жительства.

Счастливого пути, пацаны!




Настает наш черёд. В блиндажи и землянки наши уже вселились бывшие ополченцы Сталинского района Москвы, ставшие бойцами регулярной Второй стрелковой Сталинской дивизии.

По акту сдали мы свои лопаты и автомашины, лошадей и телеги. Занимают Сталинцы вырытые траншеи и построенные нами бетонные укрепления.

Удачи вам, славяне!




Наша рота выстроилась на просёлке. Все в новенькой уставной форме бойцов РККА. На правом плече каждого по винтовке с примкнутым штыком. На поясе по подсумку с обоймами винтовочных патронов и по две гранаты РГД. По пулемёту на взвод. Мы, согласно полученному приказу, уходим занимать свой рубеж обороны.

Был дурацкий приказ, отправить нас туда практически безоружными, но не знал штабной дуболом, что в первый день попадания, отправили Филиппов и Сёмочкин бумагу с просьбой выделить оружие и боеприпасы для несения караульной службы и для военного обучения. Заявку ту, понятно, с учетом реалий 1941-го года, уполовинили. Однако, с учетом двадцати исправных винтовок, выданных сегодня, нам стволов на роту хватает. Хватило даже московскому очкарику Сене Груму. Он в военкомат не пошел. Побоялся, что забракуют по зрению.

Толковый парень и организатор хороший, только вот молчит третий день с тех пор, как сгружали возле шоссе санитарки умерших раненых из санитарного автобуса. Сгрузили и Сениного отца – бывшего красного кавалериста, а на этой войне – майора танковых войск Грума. Сгрузили обрубок некогда могучего тела без рук и без ног. Долго сидел Сеня возле свежей могилы, которую сам выкопал, сам батю положил и сам землёй засыпал. Стоит Сеня в строю, в одетый в то, в чем из Москвы приехал, нарушая форму одежды, в обмундировании тридцатых годов в отцовской буденновке и старой кавалерийской шинели.

А ещё присоединился к нам Колька Кудрявцев. Тот стоит с новенькой, но дореволюционной, царского производства трёхлинейкой, принесённой Колькиным отцом с Гражданской войны.

Сбегал Колька за оружием к себе домой, рассказал домашним о гибели Анечки и вернулся. Стоит Колька рядом со Славкой Мамакиным. Они теперь всегда вместе, как братья.

Да и все мы сейчас как братья в этом не нашем, но теперь в НАШЕМ времени.




Мы уходим на свой рубеж…

Совсем забыл, нет среди нас Толика Терещенко, Вадима Прусковца, Серёги Ковалева и Сашки Аверьяненкова и трех ездовых бойцов. Нет потому, что "заиграли" мы одну полуторку, пять лошадок для обоза и два верховых коня для командиров Филиппова и Сёмочкина. Они сейчас в лесу спрятаны. Там ещё и конь Черкес, которого Витька Александров поймал и вылечил. Обоз к нам на марше присоединится.






Дорога в тыл – дорога на фронт

(Из дневника красноармейца Александрова)


Форма и оружие обязывают.

К чему? К воинской дисциплине. Демократия и самостоятельность хороши. Но вот мы опять в строю. Не в походной колонне, следующей на работу, а именно в воинском строю.

На плечах привычные армейские шинели, только без погон и блестящих пуговиц, но зато с широкими черными петлицами. Шинели туго, по-армейски затянуты ремнями. Оттягивают плечи винтовка, противогаз и вещевой мешок. У каждого в мешке сумка-сухарница, две банки консервов, котелок, кружка, ложка, пара портянок, кусочек мыла, маленькая коробочка-хлорница, индивидуальный перевязочный пакет и четыре пачки патронов. В кармане шинели кисет и самодельная зажигалка. В поясном карманчике-пистончике солдатских брюк лежит черный бакелитовый пенальчик с отвинчивающейся крышечкой и с двумя незаполненными типографскими бланками. Это "смертный медальон".

Черт его знает, как заполнять нам эти бланки? Родился в 1957 году, призвался в 1979-м, а погибнуть могу в 1941-м, мать с отцом – ближайшие родственники, которым следует прислать похоронку – под стол ходят пешком и друг друга не знают?

Бред какой-то и выдача важной государственной тайны. Буду в смертнике швейную иголку хранить, чтобы не затерялась, один бланк скурю, если без бумаги останемся, а на втором напишу "Красноармеец-стрелок Александров Виктор Александрович. 22 года. Смоленская область" и всё. Очень не хочется стать неизвестным солдатом.

Опять я не о том. Отвлёкся. Так вот, мы в едином строю и опять, точнее – теперь, настоящие солдаты. Хотя и раньше солдатами считались, но почему нам в послевоенном будущем оружия не давали, воевать не учили? Наверное считали, что "если завтра война, если завтра в поход", то погонят нас на убой, как баранов дороги и мосты под обстрелом чинить, а врага при случае, военные строители должны лопатами поубивать?

Мы солдаты, а не толпа расхристанных землекопов. Филиппов подает команду и на уровне подсознания, четко как один выполняем поворот направо и четко, с левой ноги, рубанув строевой шаг, начинает движение.

Запевалой всегда был Мамакин. Но мы его не дёргаем. После гибели Ани, Мамакину не до песен, но что-то рванулось у него из души и рота подхватила первые Славкины слова
		Вставай, страна огромная,



		Вставай на смертный бой!



		С фашистской силой тёмною,



		С проклятою ордой.







		Пусть ярость благородная



		Вскипает, как волна.



		Идёт война народная,



		Священная война…








Потом рота пела "Десантный батальон", "Дымилась роща", "Последний бой" и "День победы". Много чего пели про войну и про любовь на войне. Хорошие песни. Нужно поделиться с местным народонаселением. Пускай им эти песни помогают в тяжелую годину. Пускай они песни знают и чаще о Победе думают.

Вот так и шли мы на фронт дорогой в тыл, навстречу колоннам, движущимся к фронту, дружно топая солдатскими ботинками по булыжному покрытию Минского шоссе.

Почему в тыл, да потому, что извилисты русла рек и мало на Руси прямых дорог из пункта "А" в пункт "Б". К тому же славно потрудился Колька Кудрявцев со своими лесорубами и завалил засеками короткую дорогу к пункту нашего назначения.

Вот из леса вывернула и встала в хвост нашей колонны полуторка груженая колючей проволокой, лопатами, топорами, пилами, палатками и продовольствием. За ней появилась лошадь с полевой кухней, повозка с ящиками гранат, повозка с продуктами, повозка с ящиками патронов, повозка с медикаментами и перевязочными материалами.

Хозяйственный взвод в стройбате всегда отличался хозяйственностью. Это солдат не имеет на войне ничего лишнего. А воинское подразделение должно быть обеспечено всем необходимым для выживания и выполнения боевых задач.

Остановились. Пропустили вперёд свой обоз. Он быстрее пешего солдата может двигаться. Так что пускай едет в намеченный пункт ночевки роты в село Сережань и ждет нас там. Кашки горячей там сварят и супчику к нашему приходу.

Командиры на коней сели, а мне как-то стыдно рядом с товарищами на своём Черкесе ехать. Не стал я коня отвязывать от полевой кухни. Так и пойдёт за обозом. Может на стоянке ему от повара сухарик лишний перепадёт.

Снова начинаем движение, только петь нам уже не хочется, болят от ходьбы ноги в новых не разношенных ботинках и режут плечи ремни постоянно тяжелеющих винтовок. Только ночью мы доплелись до места ночевки. Причем, в темноте, едва не проскочили нужный поворот с шоссе в деревне Якушкино.

Перекусили почти остывшей кашей, разошлись по классам местной школы, прислонили винтовки к стенам и завалились спать на голом полу, подсунув под головы свои вещевые мешки.

Да, забыл совсем, Филиппов у входа дневального выставил, а во дворе – караул из двух часовых. Из тех, кто в обозе ехал. Они не так устали и успели вздремнуть до нашего прибытия.

Проснулись на рассвете. Сегодня нам еще больше двадцати километров пройти предстоит.

Пока пищу принимали, рассвело. Глянул я вокруг и обалдел. В моё время от села Сережань только зуб церковной стены от церкви, разбитой артиллерией, на горочке сохранился и кладбище старинное.

Сейчас, напротив школы, высился прекрасный храм с куполом, крытым позеленевшими от времени медными листами. Над главными воротами храма была прибита огромная железная вывеска с надписью "Молокозавод". Чуть дальше, правление колхоза, сельсовет, еще одна школа – начальная, почта, магазин, закрытый большим амбарным замком и добротные дома, дома, дома. Невдалеке от деревни, среди акаций и сирени и яблоневого сада красовался двухэтажный барский дом с колоннами и мезонином. Над дорогой, ведущей к дому и теряющейся за кустами сирени возвышалась арка со словами "ПИОНЕРСКИЙ ЛАГЕРЬ. Добро пожаловать".

За войну всё село превратится в голое место.

Возвращаясь к школе, попросил я в ближайшей избе охапку сена, положил сено перед Черкесом и начал его седлать. Сегодня я, как "местный житель" веду обоз на место дислокации нашего "штаба". Дорогу колонне будет показывать красноармеец Кудрявцев, облазивший со своими лесорубами вдоль и поперек здешние леса и дороги.

Едем кратчайшим путём. До Никулина, затем перейдя два брода, попадаем в Синьково, дальше на Гридино, оттуда через Старое село до Рыбакова.

В Рыбакове мы порешили, сидя над картой, разместить "штаб", "склад" и "пункт боевого питания" в центре нашей линии обороны. Оборону наладить по принципу пограничников. Потому, что нас на семь километров траншей не хватит. Да и не успеть нам за два дня траншеи вырыть. 5-го октября немец нагрянет.

Пришли мы с обозом в назначенное место.

Они остались роту дожидаться, а я решил прокатиться, вдоль нашего рубежа. Начал с левого фланга смотреть. От Шипулинского брода.

Посмотрел и надумал, что обязательно делаем первый опорный пункт в Баранове. И даже не в самой деревне, а на краю Барановского кладбища. Надеюсь, местные покойнички на нас не обидятся. Само Бараново в низинке, а кладбище на горе. Обзор с той горы великолепный. Луга простреливаются, пойма речки Бестрень, до самого впадения в реку Вязьму под контролем.

Шипулинский брод виден, через который в прошлой реальности немецкие танки шли.

Кстати теперь там брода уже нет. Помните разговор про авиационные бомбы? Так вот, грохнули мы с Колькой одну на том броду. Плот для бомбы делать не стали. Наоборот, вкопали бомбу стабилизатором вниз так, чтобы из воды только кончик торчал и шашку тола привязали. Теперь, на месте брода, буковище двухметровой глубины.

Три склона кладбищенской горки крутые. Технике не взъехать, солдату только на карачках взобраться. А с тыла дорога, за дорогой лесок начинается. Если что, всегда подкрепление скрытно подойдет и пути отхода великолепные.

С запада Бараново прикрыто рекой Вязьмой. Оттуда Гансы не придут. Точнее – не приедут. Глубоко для техники, а вот форсирование пехотой вполне возможно. Так что между деревней Бараново и кладбищенской горкой, там где спуск к деревне начинается, обязательно нужно секретный пост наблюдения организовать, чтобы не пропустить сюрприза с левого фланга.

Кстати, именно на том месте, в детстве видел Виктор осыпавшийся окоп. Вот теперь он знает, кто тот старый заросший окоп выкопает.

Не сам, так его товарищи.

Если враг не с фронта пойдет, а правее, то с горы его можно достать не только до Зюньковского оврага, но и за оврагом до самого Зюнькова. Хорошо, что сектор обстрела чистый. Нет кустарника, которым после войны там все зарастёт. Однако, стрелять за овраг далековато. Практически бесполезно.

Поэтому, на западной окраине Зюнькова нужно оборудовать пулемётное гнездо, контролирующее фронт, тыл и запад, с ходом сообщения в деревню и через деревню, до самого овражка. И нужна пара небольших траншей, и землянка с тремя накатами, если там воевать придется и помощь к пулемётчикам присылать.

За овражком другая деревня расположена. Лаврово. Севернее Лаврова луг. За лугом брод на село Хмелита. А сама Хмелита находится на Вяземском большаке. В Хмелите церковь с колокольней, усадьба дворянская каменная. Так что если Красная армия за Хмелиту зацепится, фашисту наших бойцов непросто будет оттуда выкорчевать. И расползутся вражеские колонны тогда влево и вправо. И в Лаврово могут наведаться. Лавровский брод тоже углублен заблаговременно фашистской авиабомбой, но на северной окраине Лаврова нужно усиленные позиции рыть. К серьёзному бою готовиться. И отступать оттуда некуда, только в деревню за спиной. Из деревни не уйти скрытно. После войны, у деревни, берёзовая роща вырастет, в роще школу построят, а сейчас там голое поле. Так что кто примет бой за Хмелитский брод, тот или победить или умереть должен.

Правее Лаврова враг не пойдёт. Там взгорок, простреливаемый из Лаврова и из Рыбакова. Хотя, чем чёрт не шутит, вдруг надумают немцы высотку "оседлать"?

Придется и на взгорке позиции оборудовать. Для потенциальных смертников. Оттуда живым не выбраться и подмога туда не доберётся. Просматривается всё, как вошь на лысине.

С Рыбаковым всё проще. Позиции на северной окраине с возможностью обзора "взгорка смертников" и пост наблюдения у дороги на Рыбаковскую горку. Это, чтобы тыл от леса контролировать и в сторону Чащевки, при необходимости постреливать.

В Чащевке ещё один опорный пункт делать придется.

И В Зяблове. Волково-Жуково за спиной оказываются. Волково оставляем безнадзорным.

А за Волковым да за Жуковым болота начинаются, из которых Вазуза вытекает. Фашисты таких мест не любят.

Так что, как ни крути, а наиболее вероятна война на Шипулинском броду, на Хмелитском броду и между Рыбаковым и Чащевкой.

Но делать нужно пять опорных пунктом, не считая секретов. Успокаивает только то, что враг широким фронтом наступать не станет, он, скорее всего по одной дороге придет. Значит, главное его не проморгать, фланговым огнем показать ему, что такое огневой мешок и подкрепление вовремя подбросить на гужевом транспорте или путём марш-броска, в зависимости от маршрута следования.

Да, что ни говори, но маловато нас для такого рубежа.






Санька Островский


Если вы хотите знать, как выглядит счастливый человек, то мысленно переместитесь ещё на двести лет вглубь истории, в имение пана Островского. Вот парадная зала его дома. Ярко горят сотни свечей. Отблески света играют на позолоте алых шелковых обоев, отражаются от вощёного, до блеска натёртого паркета. Белые туфельки легонько скользят среди грациозно ступающих начищенных сапог. От запаха свечей, дорогого вина и танца, у дам и кавалеров кружатся головы. По центру зала ведёт вельможный пан Островский свою миниатюрную молодую жену – урожденную пани Лещинскую. Ведёт нежно, любуясь её, сводящим с ума взглядом, нежными, по-детски припухлыми губами и золотистыми, цвета спелого льна волосами, украшенными жемчужной диадемой.

Пьянят пана Островского музыка и долгожданное счастье. Впервые видят гости не свирепого к холопам, неудержимого в битве, неумеренного в пьянстве шляхтича, а нежного и любящего мужа.

Танцуют пан и пани Островские, плавно покачивается под их ногами "плавающий" пол из дорогой древесины, уложенной на толстую подложку заморского пробкового дуба.

Нет, за ненадобностью, на левом боку пана его верной сабли в дорогих ножнах.

В ритме музыки, поет от счастья душа молодой панны.

Не знает ещё пан, что навеки испортит эта его любовь буйную кровь древнего рода…

Дурную струю принесла урожденная пани Лещинская в кровь Островских. Стали рождаться от того брака рачительные землевладельцы, музыканты, доморощенные художники, инженеры, педагоги, поэты и сочинители романов. Конечно, если жизнь заставляла их браться за оружие, они брались и достойно блюли панскую воинскую честь, но при первой же возможности, вкладывали сабли в ножны и спешили к уютному семейному очагу. В любви и доброте множились Островские. К концу девятнадцатого века, прадедовское имение было, десятки раз, поделено на десятки долей и сотни раз – перепродано за долги. Стали, некогда гордые, совершенно обнищавшие паны Островские зарабатывать себе на хлеб тем, что некогда было всего лишь панскими причудами и увлечениями. Неизменными у рода остались только светло-русые волосы, невысокий рост и худощавые, нежные, словно точеные лица, напоминающие лицо пани Лещинской, с круглыми, похожими на крупную картофелину, носами, доставшиеся потомкам от её мужа…

После столь глубокого экскурса в историю рода, мне нет необходимости описывать внешность Саньки Островского – бывшего библиотекаря военно-строительного отряда №63581, неожиданно ставшего красноармейцем-стрелком в октябре 1941 года.

Витька Александров так и не удосужился узнать, как выбрал Санька свою будущую, такую несерьёзную, профессию. А выбор тот был немного странным. Санька закончил Смоленское культурно-просветительное училище по специальности "Руководитель оркестра народных инструментов", по классу "Балалайка".

Благодаря отнюдь не богатырской комплекции, в стройбате, Санька попал во взвод отделочников. За месяц, научился довольно сносно наносить на потолки и стены клеевую меловую шпаклёвку и виртуозно затирать неровности мелкой наждачной бумагой, накрученной на деревянный брусочек. По вечерам, после трудовой смены и сверхурочного задания, Сашка снимал пропитанную мелом рабочую одежду, смывал с лица меловую пыль, одевал чистенькое обмундирование и, если не нужно было идти в наряд по части, шел в клуб.

Там брал в музыкалке "Альт", нотную тетрадь военных маршей и, глядя на ноты, дул в мундштук непривычного инструмента, стараясь извлечь подобие "Прощания славянки". Поскольку Санька был не самоучкой, а профессиональным музыкантом, довольно скоро стал он выходить на плац в составе духового оркестра, возглавляемого неисправимым пьяницей и рьяным самовольщиком Серёгой Скрыником.

После утреннего построения, по зычной команде комбата "Батальон, на работы. Первая рота пря-мо, остальные – на пра-во! Ша-гом арш!", военные строители синхронно делали первый строевой шаг, а из сверкающих труб вылетали звуки воинского марша, заставляющие любого мужчину, прошедшего воинскую службу, независима от его возраста, расправить грудь, немного выше поднять ногу и невольно скосить взгляд налево, словно ожидая увидеть своего друга по далёкой армейской юности…

Через полгода перетащил Витька Александров своего товарища Саньку Островского в клуб на должность библиотекаря, вместо ушедшего на дембель Володьки Кранина. Почти пуд соли съел Санька за время своей службы, согласно армейской норме довольствия. А за время строительства оборонительных сооружений, вышло у него, с потом, соли гораздо больше.

Тяжеловато было Саньке таскать бетон в опалубки ДОТов, наравне со своими более крепкими сослуживцами, но именно работа позволяла ему забывать днём то, что не давало ему спокойно спать по ночам. Оставшись наедине со своими мыслями, думал военный строитель рядовой Островский о своей жене, бывшей однокурснице, пухленькой хохотушке Лиде.

Просидели они с ней рядышком три года, протренькали на балалайках, озорно улыбаясь и подзадоривая друг друга задористым перебором струн, а перед окончанием училища вдруг поняли, что не могут друг без друга.

Что такое любовь?

А любовь это неосознанное желание исправить в своих детях собственные недостатки.

В общем, подобралась пара, словно два столетия назад, только наоборот не дородный пан, а худенький парень и не миниатюрная пани, а крепкая русская девушка.

Повезла крепышка Лида своего щупленького кавалера в деревушку возле старинного русского городка Сычёвка, знакомить с родными. Накачали там Саньку Лидкины братья самогоном, заботливо приготовленным и очищенным, на корнях колгана настоянным. Убедились, что будущий зять по пьянке с катушек не съезжает, а начинает петь любимую Лидину песню про Муромскую дорожку. На грубость, отвечает грубостью, но грубит в меру, то есть, на грубую грубость, грубо не нарывается. Анекдоты свежие знает, а когда их рассказывает, то сам первым не смеётся. А главное, увидели братаны, что глядит Санька неотрывно на Лиду и руку ей поглаживает. Значит любит. А раз есть любовь, так быть и свадьбе. А то, что зять щупленький – это не беда. Братья опытные браконьеры. Лесной лосятинкой да кабанятинкой обеспечат. Маманя молочка, сметанки, вареньица наготовит. Подхарчуется зять и станет справным мужиком. А вот Лидке немного похудеть, не помешает. Пускай пошустрее "шуршит", за мужем и будущими детишками ухаживая, авось немного жирка и сбросит…

Хоть и стояли первые дни апреля, когда ещё нечего делать колхозным трактористам в поле по причине холодной и переувлажненной почвы, но поспать братьям не дали. Утром, постучали в окно какие-то парни и девчата, одетые в брезентовые или баллониевые ветровки, поверх стареньких свитеров. Попросили выйти на улицу тракториста. Вышли оба брата взлохмаченные, помятые, сонные и Санька за ними увязался.

— В чем дело, товарищи горожане?

— Мы поисковый отряд. Работаем неподалёку. У деревни Пызино. Там уральская дивизия ломала немецкую эсэсовскую оборону. Практически все и погибли. Цвет города Ижевска. Коммунисты и комсомольцы. Лучшие рабочие, интеллигенция, руководители и специалисты предприятий. Чистым полем на пулемёты шли. И красноармейцы и офицеры и даже командование полков. Но и немцам дали прикурить. В том бою эсэсовцы понесли самые большие потери убитыми за один день войны. Наши солдаты до весны пролежали под снегом. А весной их немцы сволокли баграми и в воронки побросали.

Поскольку некому было составлять донесения о гибели наших солдат, все они числятся пропавшими без вести.

Нашли мы две воронки. Двести двадцать одного погибшего подняли из грязи. Двадцать два медальона нашли, а прочитать смогли только два. Те, которые почти у поверхности земли лежали. В остальных медальонах, бумага в кашу превратилась. Останки солдатские нужно в военкомат, для торжественного захоронения на воинском кладбище перевезти.

— Так вы бы вон, к соседу Коляну зашли. У него прицеп поновее, борта не поломаны, он его только получил.

— Заходили. Ваш Колян сто рублей запросил, а у нас на такие деньги студент почти три месяца живёт. Мы же все эти вахты за свой счет проводим. Откуда у нас такие деньги?

— Что, эта гнида за перевозку погибших солдат, за два часа работы стольник запросил? Вот гад! Он за такие деньги в колхозе полмесяца по двенадцать часов в день горбатится, а тут – за два часа работы на колхозном тракторе, на колхозной солярке, за кости солдатские ему стольник подавай? Сейчас оденемся и выйдем. А Коляну мы вечером в клубе морду начистим. Вы пока дойдите вон до зелёного дома. Там бригадир живёт. Петровичем звать. Объясните ему в чем дело. Чтобы нас не ругал. Он мужик понимающий.

Через полчаса, трактор с сидящими в прицепе поисковиками, взобрался на крутой склон оврага и остановился на краю поля. Две ямы, одна поменьше, другая пошире, в которых больше сорока лет пролежали безвестные солдаты, уже наполнились мутной ледяной водой глинистого цвета. Возле раскопов, лежали солдатские ботинки, обрывки поясных ремней, ржавые пряжки, каска и ржавый винтовочный ствол. Ботинок, ремней, обрывков шинелей было удивительно мало для такого количества захороненных тел. Видимо, или местное население подсуетилось, запасаясь дефицитной одежонкой, или наша трофейная команда обхабарила, раздела погибших воинов, чтобы одеть в их обмундирование других красноармейцев.

Между раскопами стояли мешки с человеческими костями. Санька посмотрел на открытые мешки, набитые черепами, рёбрами, позвонками, костяшками пальцев, костями рук и берцовыми костями. Сашка был далёк от знаний анатомии, но он посмотрел в мешок, затем на свою ногу и снова в мешок. Посмотрел и понял, что в мешке, на самом верху лежат кости маленького солдатика, если не девушки-санитарки, и огромного, двухметрового солдата-богатыря.

— Сколько их в мешке, —спросил Санька.

— Около пяти человек…

Когда сорок четыре мешка были аккуратно завязаны шпагатными бечевками и погружены в прицеп, когда закрыли боковой борт и трактор с останками начал потихоньку сползать вниз к ручью, из небольшого, плывущего в небе, облачка начали, как редкие материнские слёзы из выплакавшихся глаз, тихо падать редкие дождевые капли, словно сама природа оплакивала и провожала в последний путь, почти батальон солдат, которые никогда не вернутся к себе домой.

После того, как мешки были разгружены поисковиками, с помощью Лидкиных братьев и Саньки в сарай, битком набитый новенькими гробами и солдатскими костями, посерьёзневшие и протрезвевшие братья долго прощались с поисковиками, упорно отказывались от предлагаемого червонца, просили, чтобы им непременно сообщили о дате захоронения и, в конце концов, взяли из пачки денег зелёненькую трёшку, после слов командира поискового отряда, что погибших обязательно следует помянуть по-русски, парой стопок водки…

Девятого мая, на день Победы, играли шумную весёлую Санькину свадьбу, а ещё через неделю были грустные прощальные проводы Саньки в армию.

Когда все напутственные слова были сказаны, водка почти выпита, а разносолы почти съедены, над столами, расставленными в саду, зазвенел чистый, высокий голос Лиды. Голос был наполнен непередаваемой бабьей тоской и пел он от том, что:
		У Муромской дорожки стояли две сосны.



		Прощался со мной милый до будущей весны.



		Он клялся и божился одну меня любить,



		На дальней на сторонке меня не позабыть…








Санька уходил в армию не до будущей весны. Он уходил на два года. А вот теперь, из-за провала в прошлое, оказалось, что навсегда.

Осознавая это "НАВСЕГДА!", Санька не мог с ним смириться. Да, он прошел многокилометровый марш в ротном строю, и отсюда до Лидиной деревни чуть больше пятидесяти километров. После завтрашнего марша, расстояние станет ещё меньше. Лидина деревня есть, а Лиды в ней нет.

А там где есть его Лида – нет его, Саньки.

Доведется ли им когда встретиться – неизвестно. А если доведется, если он выживет, что может быть общего у девятнадцатилетней женщины и старика на седьмом десятке?

Враг пришел чтобы убить Лиду, которой ещё нет. Чтобы спасти свою любимую, он должен убить врагов, которые могут убить маленькую девочку, которая должна будет стать матерью его Лиды.

С ума сойти можно!

Когда мы ещё в Сережаньской школе ночевали, Санька поднялся с пола школьного класса и вышел в коридор. Покурил с дневальным. Прошелся по коридору. Открыл дверь в пионерскую комнату, зажег спичку и увидел развешенные на стене инструменты духового оркестра. Он снял с железного крюка трубу, вынес её в коридор, подошел к дневальному и стал разглядывать инструмент.

Дореволюционная труба штучного, ручного французского производства. Видимо оркестровые инструменты были закуплены сережаньским барином для торжеств и праздников. Когда новоявленные коммунары грабили барскую усадьбу, они не растащили "музыку" по своим избам. Весь оркестровый набор был передан школе. Санька погладил трубу. Сел в углу коридора. Достал из кармана ярко-зелёный кусочек пасты ГОИ, лоскут шинельного сукна и начал отчищать трубу до подобающего блеска.

Утром, едва дневальный громко прокричал: "Рота, подъем!" капитан Филиппов был приятно удивлен тем, что побудка неожиданно продублировалась медноголосым армейским трубным сигналом "ЗАРЯ", а потом затрубил трубач красивую, грустную, зовущую мелодию "белогвардейского" марша "Тоска по родине", знакомого всем мальчишкам по последним минутам кинофильма "Служили два товарища", когда весёлые жизнерадостные красноармейцы проходят парадным строем навстречу светлому будущему, неотъемлемому от грядущей победы мировой революции.






Завтрашний салабон и старый полковник


Шагая в колонне по-три, придерживая правой рукой сползающий с плеча ремень винтовки, Юрик вспоминал одну встречу, которая, похоже, становится пророческой в его судьбе.

Он вспоминал свою отправку в армию.

Стояла середина мая. Весенняя прохлада сменилась почти летним теплом. В небе ни облачка. Сняв куртки и кинув в кучу рюкзаки, стоят на перроне призывники, окруженные провожающими. Только Юрика Мартынова никто не провожает. Долгие проводы – долгие слёзы. Ни к чему заставлять мать лишний раз плакать. А с отцом они уже попрощались. И поговорили.

Обнял при прощании отец сына и сказал: "Знаешь, сынок, возможно в современной армии и нечего делать, но каждый настоящий мужик должен там побывать. Ты это потом, после службы поймёшь. Никуда в армии не напрашивайся. Везде трудно будет. Служи там, куда Родина пошлёт. Дай бог тебе друзей хороших и справедливых командиров. Не хитри, не обманывай, не сачкуй. В казарме, человеческая гниль насквозь видна. Не борзей, но и не гнись, если трудно придется. Оставайся человеком".

Юрик подошёл к краю перрона, к черёмухе, перекинувшейся через решетку ограждения. Сел на скамейку. Молодые, ещё не запылённые листья, почти скрывались под белой кипенью черёмуховых цветущих кистей. Терпкий аромат черёмухи заглушал все привычные вокзальные запахи. Исчезли хлорно-аммиачная вонь общественного туалета и ядовитые испарения от новеньких шпал, густо-обмазанных черным антисептиком – креозотом. Не наполнял воздух запах перегревшейся смазки в буксах колёсных пар грузовых вагонов.

Казалось, что во всем мире сейчас главное – бездонное синее небо и вот эта, цветущая, белая, словно невеста, черёмуха. Из вокзального репродуктора гремела песня:
		Расцвела сирень-черёмуха в саду,



		На моё несчастье, на мою беду…








Юрке захотелось заплакать. За три предыдущие недели он проводил с этого перрона почти всех пацанов из своего класса. Они уезжали служить в Германию и в Монголию. На южную границу и на Северный флот. Одни окунутся в глубины Тихого океана, другие будут управлять могучими танками. Ваня наденет голубой берет с эмблемой десанта. Даже очкарик Сеня будет служить связистом, а его – Юрия Мартынова, мечтавшего быть моряком или танкистом, сейчас повезут в долбаный стройбат и будет он там два года копать землю лопатой и таскать кирпичи. А потом Юрка всю жизнь будет вынужден стыдливо скрывать то, где и как отдавал Родине свой "священный долг" и исполнял "почётную обязанность".

— Молодой человек, нельзя с таким горестным видом выходить во взрослую жизнь, — сказал худощавый старик, присаживающийся на скамейку, рядом с Юриком.

— А вы служили в армии?

— Служил. Я всю жизнь только тем и занимался, что служил в армии своей стране и армии…

— И в каких войсках вы служили.

— В разных. Я ещё до войны пограничное училище закончил.

— Вот видите, вы пограничником были, границу охраняли, нарушителей ловили, а нас в стройбат гонят!

— Знаете, молодой человек, я хоть и в пограничном училище науку воевать изучал, а войну начал в обычном стрелковом полку. Командиром разведывательного взвода, закончил войну в звании подполковника, командира разведывательного батальона.

И поверьте мне, старому солдату, полковнику Синявскому: "Служба в войсках, защищающих армию от потерь, не может быть позорной!". Непременно, поверьте, ибо вся моя судьба неразрывно связана с военными строителями. И весь свой армейский опыт, после войны, я до конца службы передавал военным строителям – будущим офицерам инженерных войск. По крохам собирал информацию про участие военных строителей в боевых действиях. Рассказывал про это курсантам, чтобы были готовы морально, не только лопатами махать но и зубами держаться за выстроенные рубежи обороны и крушить силу вражескую всеми доступными средствами. Я же командовал центром боевой подготовки в военном училище. Потому, что, в современных условиях, одно из предназначений стройбата, это во время войны, пополнять мотострелковые части после понесенных ими боевых потерь.

Да и дядин грех в училище искупал. Смывал пятно с нашего рода. Показывал будущим командирам, каким должен быть настоящий русский офицер.

— Расскажите?

— Что рассказывать? Всё у меня было как у всех. Только отца не было. Погиб отец в Первую Мировую войну. Впрочем, у меня и дед погиб в бою, и прадед, и прапрадед. Такая она доля казацкая. За землю родную стоять. А вот дядя Архип, брат отца был жив. Правда, мама моя с ним не очень ладила и роднилась, но он раз в год нас проведывал, к праздникам открытки присылал, к дню ангела – подарки.

Я дядей гордился. Он всю Гражданскую в Кремле на курсах пулемётчиков учил – первых кремлёвских курсантов. Обычно, красные командиры принимали под командование взвод курсантов из расторопных крестьянских парней и смышлёной рабочей молодёжи, нюхнувшей пороха.

Обучали их и вместе со своими питомцами, уезжали на фронт биться против господ, и эксплуататоров. Защищать государство рабочих и крестьян от мировой буржуазной контрреволюции. Но дядю на кремлёвских курсах очень ценили и не отпускали на фронт.

Почему не отпускали, выяснилось только перед моим выпуском из училища. В сороковом году, когда шла чистка рядов армии. Массовые репрессии к тому времени, практически закончились, но карательные органы свой хлеб зря не ели. Оказывается, в голодные годы Гражданской войны, перед каждым выпуском пулемётчиков, к дяде приезжала его жена и привозила пару бутылей самогона и наливок, мясо свежезарезанного барана, белорусское сало, вяленые окорка, несколько кувшинов топлёного масла для семей дядиного начальства и эти регулярные попойки перед очередной отправкой на фронт и узлы с продуктами были самым главным, что ценили в дяде его командиры и ради чего, берегли его от фронта.

Сам дядя тоже окружил себя кучей подхалимов. Вот их, всех скопом, и шуганули из училища. А меня, вместо пограничных войск НКВД, направили в стрелковый полк.

Тебя как звать?

— Юрий.

— Юрий, каждый солдат, одевший погоны это уже солдат. Независимо от цвета погон. Вот скажи мне, кто больше сделал для Родины? Разведчик, разведавший оборону врага или военный строитель, построивший оборону? Артиллерист, остановивший вражеский танк, или пехотинец, не подпустивший вражескую пехоту к артиллерийской батарее? Меткий пулемётчик, отбивший атаку роты немцев или молоденький солдатик, сумевший несколько раз, в нужное время, под смертельным огнем, доставить пулемётчику необходимые патроны? Повар, сумевший накормить бойцов перед трёхсуточным боем или санитар, трое суток, вытаскивавший раненых с поля боя?

Кто более важен для Родины? Лётчик, воевавший под Ленинградом или лётчик, воевавший под Сталинградом? Или может быть грязный, голодный, завшивевший красноармеец, шедший в атаку на врага с винтовкой и двадцатью патронами, без артиллерийской подготовки, через Ржевские болота и убивший того самого немца, которого не хватило Гитлеру для взятия Сталинграда, Ленинграда, Кавказа или Москвы? Все важны, каждый на своем месте.

Но представь, что вдруг все войска остались без военных строителей? В чистом поле. Без оборудованных линий обороны, защитных блиндажей, тёплых землянок, отремонтированных мостов, восстановленных шоссейных, рокадных и железных дорог. Без гатей через болота. Без понтонных и паромных переправ через реки.

Максимум, через три дня, действующие армии останутся без боеприпасов и продовольствия. Штабы не смогут оперативно отслеживать обстановку и осуществлять переброску войн. Неизбежны огромные боевые потери личного состава, оставшегося без фортификационных сооружений. Любое наступление или отступление войск, закончится гибелью во вражеском окружении из-за низких темпов передвижения, отсутствия подкрепления и снабжения.

В годы войны военные строители и инженеры, совместно с мобилизационным населением, построили пятьсот шестьдесят четыре оборонительных рубежа протяженностью около пятидесяти тысяч километров и более одного миллиона двухсот трёх тысяч оборонительных сооружений.

Восстановили четыреста тысяч километров дорог и более пятнадцати тысяч мостов.

Построили или восстановили более восьми с половиной тысяч аэродромов, более сорока тысяч укрытий для самолетов, около семи тысяч командно-наблюдательных пунктов, тридцать тысяч землянок, три тысячи складов, тысячи промышленных предприятий, жилых домов и объектов военного назначения.

За это, около ста пятидесяти тысяч воинов-строителей получили заслуженные боевые награды.

В общем, бог создал Еву и Адама, а остальное сделано руками военных строителей.

Карта автобанов и городов Европы это карта дорог и укрепленных военных лагерей, которые когда-то построили римские стройбаты для своих легионов.

Карта Руси – это карта военных городищ, селений и крепостей или пограничных застав, построенных древнеславянскими, древнерусскими и русскими военными строителями.

Да и сейчас военные строители – самый многочисленный род войск. Триста тысяч. Больше, чем десантников, морских пехотинцев и пограничников, вместе взятых.

После войны, стройбаты построили более двадцати аэродромных комплексов для гражданской и военной авиации (в том числе в нынешних столичных аэропортах Внуково, Домодедово и Шереметьево).

Соорудили первый в мире космодром Байконур.

Сдали около двух тысяч стартов боевых ракетных комплексов и построили единственный в мире северный космодром Плесецк.

Создали более десяти уникальных объектов системы контроля космического пространства и противодействия ракетному нападению, пять крупных испытательных полигонов, шестнадцать научных и учебных центров и комплексов, в том числе по использованию атомной и ядерной энергии.

Построили четыре стотысячных города и более пятисот городков со всей инфраструктурой, причём в различных регионах и в самых сложных природных условиях (в пустынях, степях, на высокогорье, побережьях и островах).

Были отстроены триста пятьдесят заводов, цехов, ремонтных комплексов для тяжёлой и лёгкой промышленности, более двадцати пяти крупных портов и баз надводных и подводных кораблей, двенадцать судостроительных и судоремонтных заводов, сооружены более десяти тысяч километров кабельных линий электропередачи.

Введены в эксплуатацию более ста специальных подземных и подводных сооружений, свыше четырёх тысяч километров железных и автомобильных дорог, шесть комплексов по ликвидации ядерного топлива и отравляющих веществ.

Руками военных строителей был сооружёны комплексы испытательных полигонов на Новой Земле и в Семипалатинске.

Обустроены на постоянной основе соединения и воинские части.

Многое из того, что было построено силами военно-строительного комплекса, не одно десятилетие послужит обороноспособности страны и будет определять потенциал боеготовности нашей армии.

Так что, Юрий, лёгкой твоя служба не будет, но ты помни, что всё то, что ты будешь делать со своими товарищами – очень нужно для безопасности нашей Родины.

Вы будете солдатами Холодной войны. Чем больше вы потрудитесь на оборонных объектах, тем дольше враг не посмеет напасть на нас. Ну а если, не дай бог, война выпадет на вашу долю, то никуда от вас война не денется. Будете вы воевать также, а может быть и лучше, чем другие. Потому, что вас, после стройбата, уже никакие трудности не испугают.

Я отвлекся. Извини. Обещал рассказать, тебе о том, как воевали строители на фронте. Рассказываю…

Так вот, началась война. А я в Ленинградском округе служил. Поэтому, до начала боёв, было у меня время подготовить своих разведчиков. Ребята толковые попались в мой взвод, но я их ещё учил рукопашному и ножевому бою, снятию часовых, захвату языков, маскировке, вековым премудростям казачьих пластунов, охотничьим хитростям, сигналам общения, минному делу и владению любым оружием, а мои однокурсники воевали на границе, с первых минут войны.

Ваня Швейкин войну возле самой Брестской крепости встретил. Слышал он первые залпы из-за Буга, видел трассеры, летящие в крепость. Ваня и в училище не очень-то начальства побаивался, а как понял, что война началась, не дожидаясь согласия больших командиров, сорвал замки с ворот оружейного склада, вооружил строительный батальон винтовками, патронами, гранатами и держал со стройбатом оборону в чистом поле, сколько мог.

Саша Чугуев про шестую заставу рассказывал. Когда немцы на её участок попёрли, тревогу на заставе не сразу подняли. Не сразу команду: "Застава, в ружьё!" подали. Так вот, на пограничном рубеже встретил немцев наряд из двух пограничников и три военных строителя. Откуда они там взялись, Саша не смог выяснить. Наверное, к девкам в самоволку, в приграничное село бегали. Так вот, присоединились нарушители воинской дисциплины к пограничникам и отбили первую атаку. Собрали оружие. Отошли на удобную высоту и отбили вторую атаку немецких пехотинцев. Впятером, против целой роты. Во время третьей атаки, все пятеро там на высоте и погибли.

Забыл, как назывался приграничный аэродром на который десантировалась элита вооруженных сил Германии – парашютисты.

Не повезло немецким десантникам, потому, что на аэродроме копошились десятки военных строителей. Вместо того, чтобы бежать от врага, как поступил бы любой "цивилизованнный европейский" рабочий, стройбатовцы бросились на фашистов со своими лопатами, и секли они врагов лопатами, пока не уничтожили почти всех, а сами ушли в лес, не забыв прихватить трофейные немецкие автоматы.

Исполнительный директор службы новостей Третьего Рейха и начальник пресс-службы Имперского министерства иностранных дел Германии оберштурмбанфюрер СС Пауль Карл Шмидт, после войны, он под псевдонимом Пауль Карель, написал историю боев на Восточном фронте.

О первом дне войны он рассказывал: "Русские все еще находились в своих районах сосредоточения это их монгольские строительные батальоны, военнослужащие которых занимались возведением оборонительных сооружений. Там, где немцы сталкивались с ними, успевшие занять оборону бойцы стройбата небольшими группами, численностью до взвода, оказывали упорное и даже отчаянное сопротивление. Немецкие солдаты начинали осознавать, что с таким противником нельзя не считаться. Эти люди демонстрировали нападавшим не только храбрость, но и изрядное коварство. Они в совершенстве владели техникой маскировки и устройства засад и были превосходными стрелками. 126-я пехотная дивизия из земли Рейн-Вестфалия, сражаясь бок о бок с солдатами из Шлезвиг-Гольштейна, также на собственном горьком опыте познала силу и стойкость этих советских войск. 2-й батальон 422-го пехотного полка понес серьезные потери. Бойцы пулеметного заслона затаились в полях среди неубранных зерновых и дождались, когда первая волна атакующих прокатится дальше. Во второй половине дня, когда, ничего не подозревающий капитан Ломар повел свой находившийся в резерве батальон на передовую, поле ожило. Сам командир батальона скоро оказался в списках убитых, а его заместитель – среди тех, кто получил тяжелые ранения. Целой роте потребовалось три часа на то, чтобы очистить поле от врага. Солдаты противника продолжали стрелять даже тогда, когда немцы подошли к ним вплотную, и с расстояния трех метров забросали гранатами".

Так воевал стройбат. Упомянутые монголы – это пропагандистский штамп, которым фашистские заправилы, частенько, называли советский народ – синоним дикарей.

О многих случаях героического сопротивления военных строителей нам не известно, но если бы строительные батальоны имели по пятьсот, а не по пятьдесят винтовок на пятьсот человек личного состава батальона, то вклад стройбатов в защиту западных рубежей Родины, был бы во много раз значимее и оберштурмбанфюрер Пауль Карл Шмидт писал бы не о взводах, а о батальонах военных строителей, исполняющих воинский долг.

Пятьдесят вторая стрелковая дивизия, прикрывавшая Мурманск, вступила в бой 2 июля 1941 года. После месяца боев, в обескровленную дивизию прибыл 116-й строительный батальон – около пятисот человек с винтовками и станковыми пулеметами. Рядовой состав предстояло распределить по полкам. Хотя строители, ранее занимавшиеся сооружением казарм, не проходили боевой подготовки, они произвели на командование дивизии хорошее впечатление благодаря бравой строевой выправке, приобретенной за два года кадровой службы. Люди знали друг друга, а это много значит. В бою эти солдаты действовали слаженно и напористо.

1 августа 1941 года в связи с необходимостью усилить юго-западное направление из Таллина в район Марьямаа, туда был направлен третий стрелковый батальон первой бригады морской пехоты КБФ, а из города Палдиски – два строительных батальона. Этот сводный отряд из морпехов и строителей под командованием полковника Костикова вел активные боевые действия в полосе 60–70 км.

Остров Вормси обороняла эстонская истребительная рота НКВД, которая в решающий момент перешла на сторону противника. Последние красноармейцы в составе одной строительной роты, нескольких связистов и гидрографов, и трёх лёгких орудий стояли до конца, а фашисты потеряли только убитыми, не считая раненых, более трёхсот человек.

В Эстонии, в середине августа 1941 года сражались отрезанные и прижатые к Таллину, 25-й, 42-й, 44-й, 45-й, 46-й, 47-й и 91-й отдельные строительные батальоны Балтийского флота.

В районе Кестеньги, в ночь на 1 ноября 1941 г. противник после сильной артиллерийской подготовки прорвался на левом фланге 426-го стрелкового полка, в стыке с 611-м стрелковым полком, и начал развивать наступление вдоль шоссе на восток. Силами 95-го строительного батальона, саперного батальона, разведывательной роты и других специальных частей дивизии прорвавшийся противник был остановлен.

Из курсантов – военных строителей первого и второго курсов, было сформировано две штурмовых роты морской пехоты, участвовавших в Петергофском морском десанте.

Да и мне пришлось повоевать плечом к плечу совместно со стройбатом. Послали мой разведывательный батальон, совместно с двумя ротами военных строителей в тыл врага, для оборудования и защиты переправ через болота.

Готовилось наступление, и командование хотело обойти сходу танками опорные пункты немцев.

Так вот, военные строители не только в тайне от немцев возвели переправы, настелили гати и лежнёвки, но и вместе с разведчиками и танкистами здорово повоевали в рейде по немецким тылам.

Хорошими и надёжными боевыми товарищами оказались те стройбатовцы. До сих пор приятно вспомнить, как мы тогда немцам прикурить дали.

Слыхал я, что где-то под Вязьмой, рота военных строителей целых пять дней держала оборону против многократно превосходящего противника и что, если бы все так под Вязьмой держали фронт, то не было бы Вяземской трагедии.

Хотя, может быть, воевать с оружием в руках – не самое трудное. Гораздо труднее, при взрывах бомб, стоять по грудь в ледяной воде и держать посиневшими руками скользкое бревно, забиваемое в речное дно, которое должно стать опорой моста для танков.

Так что, Юрий, запомни, вы не "мабута" и не "фуцены из стройбата". Вы солдаты, которые уже в мирное время защищают Родину, а если опять грянет война, то никто не будет смотреть на ваши военно-учётные специальности.

Родину любить научили?

Значит солдаты!

Ну, прощай солдат. Служи достойно. А мне пора. На встречу с друзьями-однополчанами. Вот и поезд мой уже объявили. Удачи тебе. Служи и возвращайся живым и здоровым к тем, кто тебя ждёт!






"Молчаливый"


102-й день войны.

Оперативная сводка за 1 октября 1941 года:






Вторая танковая группа Гудериана прорвала на своем центральном участке оборону 13-й армии Брянского фронта и продвинулась на 60 км. 1 октября 24-й мотокорпус занял город Севск. Немецкая Вторая армия прорвала оборону 50-й армии Брянского фронта. К полудню, в результате действий немецкой авиации, прекратилась связь со штабами 3-й и 13-й армий, группой Ермакова и Генеральным штабом.





Утреннее сообщение Совинформбюро 1 октября 1941 года:






В течение ночи на 1 октября наши войска вели бои с противником на всём фронте.





Вечернее сообщение Совинформбюро 1 октября 1941 года:






В течение первого октября наши войска вели бои с противником на всём фронте. За 29 сентября уничтожено 26 самолётов противника. Наши потери – 9 самолётов.

30 сентября под Москвой сбит немецкий самолёт-разведчик.





В последний сентябрьский день, немецкий самолет Fw-189 – тактический ближний разведчик, лёгкий бомбардировщик и корректировщик артиллерийского огня, по схеме – двухфюзеляжный моноплан, называемый красноармейцами "Рама", пробежал по взлетной полосе пятьсот метров, разогнался до скорости 120 километров в час и оторвался от земли.

Пилот недовольно покосился на человека, сидящего на штурманском месте и потянул штурвал на себя. Что за спешка? Что за типа посадили к нему в кабину? Какого дьявола не дали отдохнуть перед полетом?

За двое суток, пилот смог поспать не более четырех часов. Держался исключительно на своей силе воли и на бодрящих пилюлях. Остальное время тратилось на прием пищи и выполнение заданий. Рулоны фотопленки ушли на фотографирование большевистских позиций, дорог, железнодорожных станций, а также полей и лесов, интересующих командование.

Слава богу, что район предстоящей разведки пилот уже знал, как окрестности родного баварского городка и только поэтому согласился лететь без штурмана. Лететь вот с этим молчаливым, набычившимся человеком, одетым в форму офицера-парашютиста без знаков различия.

Теперь от подсадного павлина зависит увидит ли крошка Катрин своего отца и то, появятся ли когда на этом свете дети его бортстрелка Пауля. Впереди фронт, а там иногда встречаются русские самолёты, управляемые фанатичными большевиками, которые поднимаются в небо не любоваться голубым небосводом, а убить его – майора Шульца. В случае боя на встречных курсах, Шульц сможет показать зубы русским истребителям, нажав на гашетки двух неподвижных крыльевых пулемётов. При атаке противника "в хвост" спину Шульца прикроет бортовой стрелок Пауль. А вот от самолетов, заходящих снизу, должен был отстреливаться штурман, который остался на аэродроме.

"Камрад, ты когда-нибудь стрелял из пулемёта", — спросил Шульц молчуна.

Молчун соизволил повернуть голову и кивнуть головой.

— Тогда смотри вниз, не проморгай большевика и если хочешь жить, не жалей патронов…

Патронов можно было не жалеть. На пять штатных пулемётных стволов имелся полный боекомплект из четырёх тысяч восемьсот двадцати патронов калибра 7,92 миллиметра.

Шульц потянул на себя штурвал управления, набрал высоту в пять тысяч метров, доложил на аэродром, что приступает к выполнению задания в режиме радиомолчания и на скорости в две сотни километров, вне досягаемости зенитной артиллерии, пересёк линию фронта.

Когда самолёт проплыл над небольшим районным посёлком, застроенным невзрачными деревянными домиками с деревянными или соломенными крышами и с идиотским, труднопроизносимым названием "Холм-Жирковский", Шульц снизил высоту самолёта до двух километров, сектором газа уменьшил обороты двигателя, "отщелкал" на пленку русские днепровские укрепления и переправы, сделал левый поворот и начал фотографирование окрестностей вяземского большака.

"Молчун" внимательно, иногда усмехаясь, разглядывал землю. Словно разбросанные спичечные коробки по лоскутному одеялу, виднелись внизу избы деревень и небольших хуторов, связанные извивающимися ниточками проселочных дорог. От дорог разбегались свежеотрытые траншеи и линии проволочных заграждений, Тысячи маленьких человеческих фигурок копошились внизу достраивая, обживая или маскируя рубежи обороны, неоднократно зафиксированные немецкой аэроразведкой.

Немыслимо спрятать от внимательных глаз разведчика многокилометровые рубцы траншей, пересекающих желтеющие поля сжатых хлебов, посеревшие от заморозков луга и бурые убранные картофлянища, с кучками сухой картофельной ботвы.

По большаку, в обоих направлениях, двигались колоны русских солдат и техники. Порой колонны останавливались в крупных сёлах на отдых. Люди, автомашины, пушки, лошади и повозки скучивались на деревенских улицах, окружали деревенские храмы, прятались под кронами вековых лип, росших вокруг церквей, старинных сельских школ и бывших барских усадеб. Чудаки! Разве можно спрятаться и укрыться от немецких бомб таким толпам солдат под липами, сбросившими листья.

Шульц сверился с картой, нарушил радиомолчание и сообщил о местах скопления войск противника. Через час немецкие бомбардировщики устроят русским солдатам ад на земле.

Повторяя изгибы большака, самолёт Шульца летел вдоль южного склона водораздела. Довольно часто большак пересекал ручейки и овраги, промытые в глубокой древности потоками воды от тающих ледников. Небольшие речушки, преодоление которых могло стать проблемой для механизированных колонн, были только в окрестностях сёл Пигулино и Хмелита. Правее села Ломы, начинались дремучие леса с проплешинами многочисленных болот. Между болот извивались редкие змейки узеньких лесных дорог, выходящих к деревням, стоящим на холмах, вокруг села Богородицкого.

Пилот разведывательного самолёта майор Шульц отлично понимал, что каждый овраг, каждый ручей, каждая возвышенность рельефа могли бы стать пунктами ожесточенной большевистской обороны. Могли бы, но не станут. В первые же часы наступления, немецкая авиация превратит в металлолом батареи и артиллерийские засады, стоящие в придорожных рощах. Разобьёт и перемешает с землёй многочисленные укрепления. После этого в прорыв пойдут славные немецкие танкисты, уничтожающие последние русские танки и убивающие русских солдат, лишенных поддержки тяжелого вооружения. Дело довершит героическая немецкая пехота, которая растопчет своими сапогами былое величие России.

Очередная победа германского оружия неизбежна вследствие того, что в небе господствуют немецкие истребители, штурмовые самолёты и бомбардировочная авиация.

Видимо, от Шульца, флюиды благодушия передались "Молчуну", который впервые за весь полёт улыбнулся пилоту и тихонько замурлыкал старинную немецкую песню о воине-победителе, который возвращается к своей любимой с кошельком, полным золотых монет.

Шульц выполнил поворот на правое крыло и лёг на прямой обратный курс, проходящий немного левее русла речки Бестрень. Фотографируя леса, кустарники, поля и деревни, не имеющие оборонительных сооружений и воинских подразделений противника, Шульц недоумевал, зачем нужно тратить дорогую фотоплёнку и, согласно полётному заданию, особенно тщательно "отработать" эту часть маршрута.

"Молчун" напряженно вглядывался в детали земного пейзажа и делал пометки на своей карте. Когда под самолётом блеснула водная полоска реки Вязьма, Шульц убрал листок с выполненным заданием в планшет, набрал высоту в шесть тысяч метров, опустил солнцезащитный козырёк и взял курс на свой Смоленский аэродром.

Басовито и уверенно пели гудящие двигатели самолёта. И пилоту хотелось петь, когда он видел, что сделали с русскими войсками немецкие бомбардировщики, вызванные Шульцем в сёла Пигулино и Княжино. Внизу горела техника. Валялись перевёрнутые повозки, убитые люди и лошади. Шульц молча фиксировал на фотоплёнку результаты удачных налётов, а душа его пела о величии Германии.

Слепящее солнце, висевшее в безоблачном небе прямо по курсу самолёта, сыграло плохую шутку с опытным пилотом майором люфтваффе Шульцем. Сверху, прямо из сияющего диска, вынырнул тупорылый зелёненький, русский истребитель.

Молниеносная коварная атака "от солнца" и короткая пулемётная очередь, убившая бортового стрелка Пауля, сделала самолёт Шульца беззащитным от атаки сверху, а русский пилот на последних каплях горючего заложил "мёртвую петлю" и, словно сокол, бьющий добычу, в стремительном пикировании, последними патронами прошил правый двигатель и правый бензобак (из которого запитывается левый двигатель) немецкого самолёта…

Жители станции Канютино видели, как немецкий самолет, стараясь сбить пламя с горящего крыла и дотянуть до немецких войск, стремительно, словно по наклонной горе, заскользил в сторону фронта, а "Сталинский сокол" пошел на вынужденную посадку, на Холм-Жирковский большак – единственное чистое место в окрестностях небольшой станции, окруженной густыми еловыми лесами.

Шульц не мог покинуть горящий самолёт потому, что командир полка, по указанию "Молчаливого" не позволил Шульцу взять с собой парашют.

"Майор Шульц, — сказал полковник. — Вы должны благополучно вернуться вместе с этим человеком на свой аэродром или погибнуть вместе с ним. Так приказали из Берлина".

Шульц не смог выполнить указание командира, хотя делал всё, чтобы спасти себя и таинственного пассажира. Шульцу удалось сбить пламя, посадить самолет на колхозное поле, где стойка шасси подломилась, попав в развальную борозду.

— Дьявол побери этих русских крестьян, которые не могут ровно пахать свои поля!

Самолёт перевернулся. "Молчаливый" выбрался из кабины, выволок стонущего Шульца и спросил: "Как вы себя чувствуете, майор?"

— Кажется сломана нога,

— Хорошо, я сейчас вам помогу. Как снимаются фотоаппараты?

После этого, "Молчаливый" вытащил из самолёта фотоаппараты. Убедился, что мёртвый Пауль, вывалившийся из своей разбитой кабины, действительно мёртв. Подошел к травмированному Шульцу и выстрелил ему в голову.

— Прощайте Шульц, я не могу тратить на ваше спасение своё время.

"Молчаливый" упаковал фотоаппараты к кожаные чехлы, вытащил из кабины планшет убитого пилота, сжег карту и листок полётного задания, бросил спичку в лужу вытекающего бензина и побежал к лесу, унося фотографические материалы съёмки местности, где ему и его десантникам предстоит захватить в плен роту путешественников во времени.

За спиной удаляющегося "Молчаливого", в огне горящего бензина, начали взрываться четыре тысячи восемьсот двадцать не использованных пулемётных патронов.






Макар Колобов


Через несколько часов огонь съел на самолёте всё, способное гореть или плавиться. Выгорела вокруг самолёта, до земли, трава, пожухшая от раннего заморозка. Сдул ветер пепел сгоревшего обмундирования с обуглившегося тела пилота Шульца.

Кушать подано…

Тормозя широко раскрытыми крыльями, вонзая во вспухшую брюшину мощные кривые когти, на Шульца опустился старый ворон. Настороженно поворачивая голову, птица осмотрелась вокруг и выклевала сварившиеся глаза мёртвого пилота. Глубоко погрузив клюв в глазницу, ворон достал нежную мякоть мозга, а потом начал рвать когтями и раздалбывать клювом живот, стараясь обраться до свежей тёплой печени.

Так закончил свой жизненный путь майор люфтваффе, кавалер трёх крестов – за Францию, Чехословакию и Польшу – Герхард Шульц. Отныне, присно и вовеки веков, суждено валяться его немецким костям на краю поля, невдалеке от небольшой русской деревни Андреевка, той самой, где двадцать пять лет назад родился младший политрук 558-го зенитно-артиллерийского полка Резерва Главного Командования – Макар Колобов.

За свои четверть века, Макар успел закончить семилетнюю школу и техникум, поработать заместителем директора кирпичного завода, отслужить срочную службу в рядах Рабоче-Крестьянской Красной армии, полной мерой хлебнуть военного лиха в заснеженных лесах и болотах Финляндии, жениться на любимой девушке и порадоваться очаровательной беззубой улыбке гугукающего, пахнущего грудным молоком, сынишки.

Витька Александров никогда не знал, где погиб дядя его матери – политрук Колобов Макар Андреевич, последней весточкой от которого было коротенькое письмо со словами: "Идут тяжелые бои. Остаёмся прикрывать отступление наших…"

В день, когда возле Андреевки приземлился самолёт Шульца, Макар ещё не погиб. Он был в семи километрах от родительского дома. Согласно приказу, политрук Колобов и его зенитчики только что закончили маскировку последнего уцелевшего орудия из 558-го ЗенАПа на танкоопасном направлении – на Канютинской дороге и отдыхали теперь возле костра с ведром, в котором варился грибной суп из мелких осенних говорушек. За четыре месяца боёв, окружений, прорывов и засад, научились зенитчики и кашу "из топора" варить и костры "бездымные" жечь.

Бойцам было не до шуток. Шутка ли, пройти с боями от Белостока до Смоленщины. Единственной радостью для зенитчиков было то, что когда над ними пролетал немецкий разведывательный самолёт "Рама", они завершили маскировку и вражеский пилот не мог заметить их позицию.

Макар, сидя у костра, покусывал сухую травинку и вспоминал как впервые увидел "Раму" не в учебнике, а в небе – утром 20 июня.

В тот день, младший политрук Колобов, замещающий командира батареи, уехавшего в отпуск, стоял на окраине приграничного аэродрома "Желудки" и рассказывал личному составу, прибывшему в его батарею после окончания полковой школы, о необходимости соблюдения воинской дисциплины, о повседневной бдительности по выявлению шпионов и врагов народа, о великой любви Советского народа к своей Родине и большевистской партии. Политрук говорил красноармейцам то, что должен был говорить по плану политико-воспитательной работы, разработанному комиссаром полка.

С запада, высоко в небе, появился двухфюзеляжный самолёт Шульца и безнаказанно сделал несколько кругов над аэродромом со стройными рядами самолётов и свежеокрашенными домиками аэродромных служб, соединенных прямыми, посыпанными желтым песком, дорожками в обрамлении выбеленных известью бордюров.

Проводив взглядом вражеский самолёт, Макар задумчиво поглядел на пополнение и заговорил: "Товарищи красноармейцы, Родина оторвала нас от заводских станков и колхозных полей, чтобы в случае войны вы защитили её от врага. Родина дала нам личное стрелковое оружие и скорострельные зенитные орудия. Родина одевает и кормит нас. Родина и наши близкие надеются, что мы в любых обстоятельствах сумеем выполнить свой воинский долг и сдержим клятву, данную в присяге.

В своей пламенной речи Макар покривил против истины. В формирующемся полку была одна винтовка на двух красноармейцев и одна зенитка на сорок человек личного состава. Один автомобиль на три зенитных орудия. Кони и тракторы должны были поступить в полк только после начала массовой мобилизации.

А вот насчет исполнения воинского долга, Макар не грешил. Свежи в его памяти тяжелые бои с белофиннами. От сорокаградусного мороза, артиллерийские тягачи и машины превращались в груды стылого металла. Без сена и овса мерли кони. Мёртвая, промороженная конина делилась мизерными кусочками между ослабевшими, обмороженными бойцами, которые, по приказу, примкнув штыки к своим винтовкам, поднимались в атаки и выбивали врагов с прекрасно укреплённых линий обороны.

Знал политрук Колобов на что способен русский солдат, когда ему скажут: "Надо!".

Сам был простым солдатом. И неплохим солдатом.

Вспомнились Макару дни, когда их полковая разведка почти неделю не могла добыть языка. А язык нужен был позарез. Со дня на день ожидали в полку приказа о наступлении на мощный укрепрайон с не выявленной системой огня, замаскированными долговременными огневыми точками и скрытыми в лесах артиллерийскими батареями. Почти каждую ночь уходили разведчики на поиск языка. Уходили и не возвращались.

А однажды, под покровом метели, приползли в расположение роты красноармейца Колобова финские диверсанты. Те самые, которые в два-три ножа, ночью могли вырезать сначала заснувших от усталости часовых, а потом и роту спящих красноармейцев.

Часовой Макар Колобов не спал. Смог он одного матёрого диверсанта на штык одеть, второго – прикладом оглушить, а третьего – под себя подмять, сунуть мордой в снежный наст и держать, пока не подоспели товарищи.

За захват пленных, подарил командир разведроты Макару царский подарок – полную фляжку спирта, а комиссар полка пристально посмотрел на худощавого, жилистого бойца и что-то записал в своём блокноте. Записал, запомнил, не забыл. Вспомнил про красноармейца-стрелка Колобова, когда возвратились с войны остатки пехотного полка.




Став политруком, вчерашний солдат отлично понимал, что громкими лозунгами и регулярными политбеседами не научишь вчерашнего колхозника или рабочего науке воевать и побеждать сильного врага.

Поэтому, все свободные вечера, до поздней ночи, Макар просиживал за учебниками и пособиями из гарнизонной библиотеки.

Красноармейцев нужно учить на том, что есть. Основное оружие зенитчика не строевой шаг, не винтовка, а зенитное орудие. Вот им и должен владеть зенитчик, словно пехотинец штыком, не раздумывая над действиями, доведя свои действия до автоматизма, а автоматизм до совершенства.

— Будем учиться, товарищи красноармейцы!

В нашем, а теперь и в вашем родном полку ещё не хватает коней и автомашин для буксировки орудий. Мы не сможем сегодня, как хотелось бы, выехать на полигон для проведения учебных стрельб, но никто не мешает нам на месте дислокации, проводить занятия и повышать слаженность работы орудийных расчетов по прикрытию вверенного аэродрома.

Товарищи красноармейцы, мы не должны поддаваться на провокации немецких лётчиков, желающих найти повод для подлого вторжения на нашу землю, но если фашисты вероломно нарушат нашу священную границу, наше возмездие должно быть немедленным и беспощадным. Поэтому, давайте перейдём от слов к делу и займёмся боевой учёбой, закрепим ваши знания, полученные в полковой школе. Разойтись. Сбор у орудий, через двадцать минут".

Красива Белорусская земля в июне-месяце. Блестит голубым серебром речная вода. Радуют глаза зеленеющие леса. Наливаются колосья созревающих хлебов. Пасутся на лугах стада удоистых коров и коротко-остриженных овец. Плывут в синем небе огромные белые облака, Ласково греет солнце добрых, весёлых трудолюбивых людей, работающих на полях и в деревнях.

Почти у самого солнца, "стоит" в небе едва видимая стая голубей. Стремительно проносятся над аэродромом длиннокрылые стрижи. Неторопливо, держа в длинном красном клюве лягушку, возвращается с болота к своим подросшим птенцам белый аист. Краем аэродрома, пролетает на паровое поле, кормиться червями, стайка грачей.

"Батарея! Аист с юга", — командует Макар.

Наблюдатели незамедлительно определяют высоту, скорость и курс летящего к аэродрому аиста.

Командиры орудий называют подносчикам снарядов тип необходимых дистанционных взрывателей. Подносчики бегом волокут к зениткам требующиеся боеприпасы, Заряжающие клацают орудийными замками, наводчики крутят рукоятки наведения орудий.

— Батарея! Стрижи с запада.

— Батарея! Аист с севера.

— Батарея! Голуби сверху.

— Батарея! Грачи с запада…

— Курс, скорость, высота, упреждение…

— Батарея!

Взмокли от пота и покрылись соляными разводами гимнастёрки орудийных расчетов.

Несмотря на усталость, всё быстрее и быстрее ловили наводчики, в прицелы своих зениток, силуэты пролетающих птиц. Так и прошли два дня наряженной тренировки.

Ранним утром двадцать второго июня, когда со стороны границы донесся многоголосый гул немецких самолётов, зенитная батарея младшего политрука Колобова встретила фашистских стервятников мощным заградительным и поражающим огнем. Вражеские бомбардировщики сворачивали с первоначального боевого курса, натыкались на облачка зенитных разрывов, разваливались в воздухе от прямых попаданий или, чадя горящими двигателями, уходили за кромку леса.

Лавируя между бомбовых воронок, изуродовавших взлётную полосу, разгонялись и отрывались от земли на исправных истребителях "сталинские соколы", чтобы набрав высоту, закрутиться в клубке смертельной схватки с геринговскими асами.

Немецкие пилоты, сообразили, что, не расправившись с зенитным прикрытием, им не удастся уничтожить русский аэродром. Шестёрка вражеских самолётов закрутила "карусель" над зенитной батареей, поочередно пикируя на зенитчиков и засыпая бомбами их позиции.

Когда полуденное солнце и высоколетящие фашистские самолёты скрылись за пеленой черного дыма, поднимающегося от горящих бочек с бензином, солярой и маслами, пылающих строений, догорающих самолётов, складов и хлебных полей, выжившие пилоты, механики, зенитчики и аэродромная охрана, общей численностью в два десятка человек, собрались у единственного уцелевшего зенитного орудия и молча курили, переживая события минувших часов, гибель друзей и осознавая, что никогда уже в их жизнях не будет больше счастливой мирной жизни, если не смогут они победить в этой страшной, жестокой войне.

Поймали уцелевшую аэродромную лошаденку-водовозку. Привязали к её гужам кусок самолётной обшивки и на этой волокуше собрали раненых. Перевязали. Уложили в кузов грузовика.

Свезли в воронку тела убитых. Прикрыли тела еловыми ветками и присыпали землёй.

Прицепили за второй грузовик зенитное орудие. Вкатили в кузов две уцелевшие бочки бензина. Установили турель с зенитным пулемётом. Погрузили патроны, снаряды и тронулись к сторону ближайшего гарнизона.

Не доехали. Как глупые дети, выскочили из-за поворота на обедающих немцев. Пришлось с немцами повоевать. Самым неприятным результатом боя оказалось то, что не только растерявшиеся немцы пытались скрыться в лесу, но и большая часть красноармейцев.

Силами десятка раненых бойцов, двух "безлошадных" пилотов, четырёх зенитчиков, включая Макара, благодаря эффективной работе крупнокалиберного пулемёта, были захвачены трофеи в количестве трёх грузовиков с обмундированием, продовольствием, медикаментами и полевой рацией.

Убрали с дороги убитых немцев и отбуксировав поглубже в лес захваченные грузовые "опели", стали думать. Думали-думали, и решили дожидаться утра, которое, как известно, мудренее вечера. Поскольку на сытый желудок думается лучше, вскрыли немецкую тушенку, достали из упаковок спиртовой консервированный хлеб и первый раз за сутки стали есть. На запах ароматной тушенки, из леса вышли трое виноватых беглецов. Поругали для острастки, простили и накормили раскаявшихся беглецов.

До утра слушали удаляющуюся канонаду и крутили настройку рации.

Канонада, почти стихшая к началу дня и редкие голоса охрипших русских радистов, безрезультатно просящие помощи или приказов о дальнейших действиях, загасили в душе Макара последнюю слабую надежду на неотвратимый карающий удар родной армии, который сметёт с советской земли зарвавшихся фашистов.

"Будем выбираться к своим", — сказал Макар.

Наглость – второе счастье!

Переодели в немецкое обмундирование и перевязали раненых. Отстирали окровавленный мундир немецкого обер-лейтенанта. Нарядили в офицерский мундир советского немца – красноармейца Герда.

Положили раненых в кузов "опеля". Прицепили к нему орудие. Накрыли орудие тентом, снятым с полуторки. Политрук Колобов, напяливший немецкую форму сел за руль. Рядом разместился "господин офицер" Герд. За руль второго "опеля", набитого переодетыми красноармейцами, взялся один из лётчиков, помнивший полтора десятка фраз на языке Гёте и колонна из двух трофейных автомобилей, тихо поползла в сторону Минска. Через полчаса, пропуская спешащую к фронту немецкую моторизированную часть, наши водители поспешно прижались к обочине, пропуская колонну, а потом нагло вклинились в её середину и покатили на восток.

Через пять дней, на группу младшего политрука Колобова напоролся боевой дозор группы генерала Стрельбицкого. На этот раз зенитчики и лётчики стреляли поверх голов дозорных, а в перерывах между стрельбой, долго и убедительно, объясняли, несмотря на внешний вид, они не фашисты и не фашистские пособники, а такие же окруженцы.

Пока шли объяснения, к дозору подтянулось подкрепление и спасло группу политрука от неминуемой гибели только то, что оказался в рядах подкрепления его однокурсник и закадычный дружок – младший политрук 8-й бригады противотанковых орудий Колька Ерохин. Дальше они пошли вместе.

Через сорок пять дней, с боями пройдя более семисот километров по тылам противника, от Белостока до Духовщины, 11 августа группа военнослужащих Красной армии, в количестве 1 654 человека, вместе с ранеными, вышла из окружения северо-восточнее Смоленска.

Теперь Колька Ерохин где-то готовится встречать немецкие танки, а Макар почти дома.

— Товарищ политрук, — подошёл Макару красноармеец Александр Герд, — перекусите, — и подал котелок с похлёбкой из ломтиков картошки, колечек лука и мелких грибных шляпок.

Макар достал из сапога ложку, завернутую в тряпицу, и неторопливо начал есть суп, сожалея, что нет ни ломтя хлеба, ни кусочка ржаного сухаря.

— Товарищ политрук, а почему вы решили в армии служить? Вот смотрю я на ваши места. Мирные места. Леса да поля. Середина России. Досюда и враги никогда, наверное, не доходили? Вам бы хлеб растить, да дома строить. А вы военным командиром стали.

— Знаешь, Герд, эти места только с виду мирные. А вот недалеко отсюда, в километре от моей деревни, древнее городище есть. Мерял я его в детстве шагами. Двести пятьдесят больших шагов в длину и сто в ширину. Вокруг городища вал насыпан и ров выкопан. А посередине городища – впадина. Старики говорили, что там, на месте впадины, церковь вместе с людьми под землю ушла, когда у жителей городища не осталось сил от татарской орды отбиваться, По этим местам татары шли от сожженных городов – Твери и Торжка на героический город Козельск, а далее – в свои степи, возвращаясь из первого набега на Русь. Возможно, что именно здесь и был легендарный Китеж-град. Только я думаю, что не церковный провал на городище, а старый заросший пруд, выкопанный на случай осады, чтобы вода имелась для людей и лошадей.

Смоленская земля всегда являлась лакомым кусочком для завоевателей. Не счесть числа набегов и войн. Литва, Московия, Польша только и делали, что всю историю дрались меж собой за Смоленщину.

Был такой собиратель народных пословиц по фамилии Даль. Так вот в его книге есть пословица про смолян: "Мясо польское – кости собачьи". Видимо, вдоволь шляхтичи над народом поизмывались, повластвовали и не единожды брались за оружие смоляне, чтобы отстоять землю свою или сгинуть на бранном поле и валяться непогребенными, на прокорм одичавшим собака.

Вот все знают, про Москву, спалённую пожаром. И мало кто вспомнит, что прежде Бородинской битвы были героические бои под Смоленском. И что Смоленск сгорел прежде Москвы, чтобы не достаться французам.

Про партизан, которыми командовал гусар Денис Давыдов все слышали. А вот жила ещё баба недалеко от этих мест. В полусотне вёрст. Василисой звали. Видная баба, красивая, кровь с молоком. Захотели французы её женским телом побаловаться, а Василиса взяла вилы да и повыпустила кишки европейским насильникам, а потом собрала окрестных мужиков в отряд и стала командовать во славу русского народа и на страх французам.

Богата здешняя земля защитниками отечества. Екатерининский полководец – граф Потёмкин из этих мест. Адмиралы Ушаков и Нахимов тут, вдали от моря, родились. Да и маршал Тухачевский, расстрелянный, как враг народа, тоже здешний. Пацаном ещё застал я дедов, которые на Кавказе кровь проливали. Выпьют бывало водочки на праздник и запоют свою рекрутскую песню, что в молодости певали:
		Во субботу день ненастный, нельзя в поле работáть.



		Нельзя в полюшке работать, ни борóнить, ни пахать.



		Воскресенье день прекрасный. Пойдем в зелён сад гулять.







		Во зелёненьком садочке, пташка-соловей поет.



		Это нас с тобою, милая, он к разлуке предаёт.







		Прощайте девки, прощайте бабы, уезжаем мы от вас,



		На ту дальнюю сторонку, на тот дальний на Кавказ.







		На далёком на Кавказе, там мы будем воевать,



		А вы, наши дорогие, горько плакать-горевать.








Помню дедов, которые болгарскую Плевну брали и Шипку от турецкой армии защитили.

А уж с германцами, в четырнадцатом году, почти каждый наш деревенский мужик повоевал. Больше половины наших батек немецкими пулями пробиты, снарядами покалечены или газами ядовитыми потравлены.

Про Гражданскую войну сам знаешь. Кто за красных воевал, всё сейчас красные герои, а кто за белых, так те не вернулись домой. Кто убит, кого в Черном море утопили, кто сейчас Гитлеру служит.

Так что русский мужик только с виду мужик-лапотник, а кого ни копни, так увидишь воина в сотом, если не в тысячном поколении. Вот и вы, Герд, фамилию странную носите, а сами с Алтая. Из тех мест Чингис-хан вышел. Может и в вас, по матери, кровь Сотрясателя Вселенной течёт или по отцу Великого императора Карла. Тогда точно, кирдык немцам в этой войне. Куда австрийскому ефрейтору Гитлеру до потомка Чингис-хана и Карла.

А если серьёзно, то тебе, Герд, сейчас безопаснее быть потомком хана, а не внуком немецкого инженера.






Крысиная возня


Агент Крыса подошел к висящей на стене генштабовской карте. С севера на юг, словно кровавая резаная ножевая рана на теле страны, краснела извилистая линия фронта. Каплями крови, брызнувшими из разреза, вдоль фронта, были отмечены, сражающиеся в окружении, части Красной армии и свежие дивизии, находящиеся в резерве, но готовые по приказу Крысы, двинуться к фронту, или поглотиться линией надвигающегося фронта.

"Идет война народная, священная война…" — промурлыкал Крыса.

Уж он-то знал, что идет не война, а игра, в которой он один из ведущих игроков, и главной ставкой являются не миллионы солдатских жизней, а жизнь ненавистного вождя Сталина.

С каждым днём, игра становилась всё напряженнее и интереснее.

Благодаря информации о роте советского стройбата, непонятным образом, попавшей в прошлое, Крыса знал, что первоначальный вариант оказался проигрышным. Красная армия победила фашистскую Германию, следовательно, нужно организовать такое поражение, после которого Москва, вместе с головой Сталина, упадут к ногам Гитлера, словно гнилые перезрелые яблоки.

Нет, эта война не война Германии и Советского Союза.

Не война большевизма и фашизма.

Не война Европы против ненавистной евроазиатской России.

Не война Советского народа за родную землю. Никуда земля от народа не денется. При любой власти, народ будет пахать землю, проливать за неё кровь и покоиться в ней после своего смертного часа.

Это война Крысы, жизнь свою поставившего на кон, за свободу многочисленнных "Крыс" от непрерывного, осточертевшего служения государству трудящихся и от постоянных страхов за карьеру и жизнь.

Таких как он, много в высших эшелонах власти, но Крыса представляет не всех оппозиционеров, а наиболее дееспособное – армейское крыло.

Армейское крыло было изрядно выщипано и прорежено сталинской охранкой четыре года назад, когда английская разведка, стараясь воспрепятствовать образованию советско-германского альянса, раскрыла информацию о назревающем заговоре военных, возглавляемом строителем Красной армии – маршалом Тухачевским.

Согласно планам заговорщиков, армия должна была бы могучим пинком вышвырнуть Сталина и сталинское правительство из Кремля, дать широкий простор свободному предпринимательству и построить "капитализм с человеческим лицом", но хищным звериным оскалом, а во внешней политике ориентироваться на сотрудничество с Германией, которое позволит диктовать свои условия всей Европе, Америке и колониальным странам.

Размышляя о таких глобальных категориях, Крыса отлично понимал, что большинству его соратников, глубоко наплевать и на Америку и на колониальные страны.

Кто его соратники, выбранные им из многочисленных рядов красных командиров??

— Бывшие штабс-капитаны царской армии, дослужившиеся до генеральских званий, но тоскующие о разграбленных отцовских имениях с цветущими вишнёвыми садами, о своей юности и о юных томных, благородных барышнях, состарившихся в трущобах Стамбула и Парижа. Эти дворянские хамелеоны, окрасившиеся в красный цвет, не могут простить пролитой голубой крови, утраченных золотых погон и своей радужной загубленной юности.

— Свежеиспеченные в огне Первой Мировой войны фельдфебели и унтер-офицеры, вышедшие в люди из деревень и рабочих окраин, благодаря своей силе, ловкости и отваге. Бывшие холопы, для которых образцом благополучия был заводской десятник или деревенский лавочник, ходивший в шёлковой рубахе и пивший чай из сверкающего самовара. На фронте в 1914 году для них царём и богом был обычный ротный командир.

Теперь, став генералами, командирами округов, корпусов и дивизий, бывшие холопы увидели в своем подчинении десятки, а то и сотни тысяч холопов, одетых в армейские гимнастёрки, готовых выполнить любой приказ и даже умереть в бою, ради выполнения полученного приказа.

Слишком шатко положение советского генерала. Сегодня он повелитель, а завтра должен погибнуть за дикую Монголию, чуждый Китай, республиканскую Испанию или заснеженную Финляндию. Но ещё хуже, если за служебные упущения или по политическому доносу бдительного или завистливого сослуживца, будет он, избитый и лишенный наград и званий, валяться на бетонном полу тюремной камеры, пока не разберутся следователи с наличием вины перед советским народом и перед страной.

Всему виной Сталин, которому не нужно ничего, кроме одной шинели, пары кителей, штанов, сапог и несокрушимого государства трудящихся.

Судьба играет человеком, а новая советская элита хотела избежать непредсказуемости судьбы. Она, как и прежние хозяева жизни, хотела есть на золоте, открыто одаривать бриллиантами и виллами своих женщин, распоряжаться предприятиями и природными богатствами страны, жить во дворцах и, не опасаясь за завтрашний день, любоваться, как вновь одураченные пролетариат и крестьянство трудятся на благо новоявленных хозяев страны и их потомков.

После того, как полторы тысячи единомышленников Крысы были расстреляны, поредели ряды недовольных сталинским курсом. Но это даже лучше. Меньше будет претендентов при дележе власти и общенародного достояния.

Вот только свернуть башку сталинскому режиму невозможно без помощи германской армии. Крыса и его единомышленники, командующие войсками под Вязьмой, сделают всё необходимое, чтобы к десятому октября немецкие солдаты гуляли по Красной площади.

На самом коротком пути от Смоленска к Вязьме размещены десятки дивизий, но там, где пойдут немецкие танковые колонны, окажутся необученные ополченцы.

Верные люди сделают всё от них зависящее, чтобы Брянский, Западный и Резервный фронты рассыпались, словно карточные домики. Они побросают склады моторного топлива, боеприпасов и продовольствия, а толпы красноармейцев сгонят в места, не пригодные для боевых действий, откуда только один выход – в плен.

После этого, защищать Москву будет некому и нечем. Наркомовские жены уже сидят на чемоданах с дорогими нарядами, чтобы уехать в далёкий волжский город Куйбышев, где планируется разместить правительство страны…

Генеральный штаб, по плану Жукова, полностью приготовился к эвакуации в Арзамас.

До начала массового драпа руководства страны и армии из сердца Родины в её провинциальную задницу, остались считанные дни и часы.

Когда немецкие танки загромыхают по московским улицам, никто не станет разбираться с вопросом: "Кто же помог немецким войскам одержать решающую победу?". Все, у кого сохранятся остатки власти, драгоценностей и ума, ринутся спасать свои жизни по маршруту "Свердловск – Иркутск - Владивосток - Флорида".

Проверенные люди из окружения Сталина ждут не дождутся информации о том, что Германия согласилась на образование альтернативного правительства России. Это будет сигналом для физического устранения усатого горца.

Берлинское радио, по указанию немецкой разведки, уже дважды передало, после выпуска вечерних новостей, "Для обер-лейтенанта Отто Даугауэра, воюющего на Восточном фронте" его любимую музыкальную мелодию Вагнера "Полёт валькирий".

Это значит, что курьер Крысы – полковой комиссар Кернес благополучно сдался в плен и сообщил, что после разгрома в СССР троцкистско-бухаринского блока и групп Тухачевского, Егорова и Гамарника, их остатки объединились в широко разветвленную организацию, имеющую филиалы как в армии, так и в госучреждениях. Он, Кернес, является членом и посланником этой организации. В СССР существует антисталинская тайная организация, стоящая на платформе свержения Сталина и его правительства, восстановления политики НЭПа, уничтожения колхозов и ориентации, во внешней политике, на нацистскую Германию.

Карта всех укреплений, дислокации и численности воинских частей, аэродромов и баз снабжения, на Брянском, Западном и Резервном фронтах, успешно передана агенту Абвера, скрывающемуся под личиной сотрудника американской военной миссии, и доставлена в Берлин.

А уж на фронте красные генералы сделают то, что нужно для успеха намеченного плана.

Первым делом, вся информация будет передаваться в Ставку с опозданием на день-другой и тогда распоряжения Ставки превратятся в бесполезное махание руками после драки. Об этом позаботятся Конев и Ерёменко. Народного маршала Сеньку Буденного вообще не следует информировать о событиях на фронте, которым он командует.

Под Вязьмой Болдин и Лукин дров наломают таких, что потом историки и за сто лет не разберутся, кто виноват и что нужно было делать, а если и разберутся, то решат, что опять во всём были виноваты генералы-дураки и российские дороги.

Хорошо, что в июле месяце, Тимошенко Болдина от расстрела уберёг. А то бы грохнули его за разгром Западного Особого военного округа, вместе Павловым, в подвале Лубянки. Теперь Болдин потрудится на благо будущей демократической России. А вот Лукин трусоват для политических игр. Пока Сталина не убьют, он будет из себя верного сталиниста-ленинца изображать и ждать, когда Сталина застрелят или отравят. Но знает, шельмец, как сделать, чтобы всем угодить и голову свою не потерять. Будет слушаться и Ставку и Болдина, который за ним присмотрит.

Жаль, что не додумался Крыса, вместо Лукина, протолкнуть на 19-ю армию генерала Власова. Тот бы всё сделал, как нужно. Ну ничего, даст Бог, Власов с Мерецковым в другом месте, ради будущего неравенства и всеобщего не братства, послужат.






Ненаписанные страницы жизни генерала Болдина


Жизнь каждого человека моего поколения будет поделена на две половины: "ДО" и "ПОСЛЕ" войны. Если доживу до конца войны, наверное, напишу книгу воспоминаний.

Единственное, не будет в ней страниц, рассказывающих о том, что может опорочить и очернить память обо мне. А я хочу остаться в памяти потомков кристально чистым и достойным подражания. Хотя любому ясно, что для того, чтобы простой деревенский пацан, в отличие от миллионов его сверстников, стал генералом, не может он остаться ни чистым, ни достойным. Иначе, затопчут его более зубастые ровесники в самом начале жизненного подъёма. И хотя много хорошего я в жизни делал, но здесь речь пойдет о том, что камнем лежит на моей совести. О том, что я никогда бы не доверил бумаге…

Не вдаваясь в детали, скажу одно, начало войны я встретил в генеральском звании, в должности заместителя командующего Западным Особым военным округом.

Умолчу, за что меня, некогда командующего Одесским округом, перевели с понижением в Минск.

Не могу ничего сказать о своем вкладе в повышение боевой готовности округа, потому, что рассматривал эту должность, как промежуточную ступень в своей карьере и старался всем нравиться.

Поэтому к подчиненным был строг, как принципиальный и требовательный начальник, а для Москвы готовил бумаги, содержащие только то, что хотели читать в Генеральном штабе. Со своим начальником генералом Павловым никогда не пререкался, потому, что с начальством спорить, это как против ветра плевать.

Прикрывал перед Генштабом халатность командующего, тащил на себе часть его обязанностей и оберегал Павлова от внимания карательных органов.

В общем, повышали мы с командующим боевую готовность округа так, чтобы она, в случае необходимости, не оказалась высокой. Иначе не поняли бы наших действий те люди, которые тащили нас вверх по служебной лестнице и рекомендовали на руководство военным округом. Как им всем угодить? Одни требовали сделать округ лучшим в Красной армии, а другие открыто заявляли, что в случае войны, противник должен пройти сквозь наши армии с минимальными потерями и с максимальными трофеями, и что это наша главная задача, которая получит, в будущем, высокую оценку и принесёт нам благополучие.

Почти две недели перед началом войны, нами игнорировались приказы, шифрограммы и указания о приведении в повышенную готовность войск округа и введении в действие плана прикрытия границы. И даже когда пришла в округ последняя Директива № 1 от 21.06.41, предписывающая:

"…войскам …округов быть в полной боевой готовности встретить возможный внезапный удар немцев или их союзников…

а) в течение ночи на 22 июня 1941 года скрытно занять огневые точки укрепленных районов на государственной границе;

б) перед рассветом 22 июня 1941 года рассредоточить по полевым аэродромам всю авиацию, в том числе и войсковую, тщательно ее замаскировать;

в) все части привести в боевую готовность. Войска держать рассредоточенными и замаскированными;

г) противовоздушную оборону привести в боевую готовность без дополнительного подъема приписного состава. Подготовить все мероприятия по затемнению городов и объектов;

В округе не было принято требуемых мер. Враг должен был застать войска округа врасплох.

Вечером 21 июня мы с Павловым были в театре. Смотрели спектакль "Свадьба в Малиновке". Неожиданно в нашей ложе показался начальник разведотдела штаба Западного Особого военного округа полковник С. В. Блохин. Наклонившись к командующему генералу армии Д. Г. Павлову, он что-то тихо прошептал.

— Этого не может быть, — послышалось в ответ. Начальник разведотдела удалился.

— Чепуха какая-то, — вполголоса обратился ко мне Павлов. — Разведка сообщает, что на границе очень тревожно. Немецкие войска якобы приведены в полную боевую готовность и даже начали обстрел отдельных участков нашей границы.

После спектакля приехал домой. Звоню в штаб оперативному дежурному. Спрашиваю:

— Какие новости? — он отвечает:

— Пока никаких.

По уму, нужно бы заняться ускорением выдвижения войск на рубежи обороны, проконтролировать маскировку аэродромов и складов, но мне что, больше других надо? Сижу дома, читаю книжку, пью чай.

Меня преследуют слова, сказанные Павловым во время спектакля: "Этого не может быть" и "Чепуха какая-то". Вижу, как он рукой показывает на сцену: тише, мол, лучше следи за развитием событий в пьесе. Завидую равнодушию Павлова к донесению разведки, но оказалось, что я равнодушнее, потому, как Павлов давно уже был в штабе. Из тяжелой задумчивости, меня вывел телефонный звонок. Оперативный дежурный передал приказ командующего немедленно явиться в штаб. Через пятнадцать минут вошел в кабинет командующего. Застал там члена Военного совета округа корпусного комиссара А. Я. Фоминых и начальника штаба генерал-майора В. Е. Климовских.

— Случилось что? — спрашиваю генерала Павлова.

— Сам не разберу, что происходит. Понимаешь, какая-то чертовщина. Несколько минут назад звонил из третьей армии Кузнецов. Говорит, что немцы нарушили границу на участке от Сопоцкина до Августова, бомбят Гродно, штаб армии. Связь с частями по проводам нарушена, перешли на радио. Две радиостанции прекратили работу – может, уничтожены. Перед твоим приходом звонил из десятой армии Голубев, а из четвертой – начальник штаба полковник Сандалов. Сообщения неприятные. Немцы всюду бомбят…

Наш разговор прервал телефонный звонок из Москвы. Павлова вызывал нарком обороны Маршал Советского Союза С. К. Тимошенко. Командующий доложил обстановку.

Сидим, пьём чай. Ничего не предпринимаем.

А по всей Белоруссии бомбежка, пожары, немцы с воздуха расстреливают мирное население.

Снова появился с разведданнными Блохин. Оказывается, с рассветом 22 июня против войск Западного фронта перешли в наступление более тридцати немецких пехотных, пять танковых, две моторизованные и одна десантная дивизии, сорок артиллерийских и пять авиационных полков.

Павлов обращается ко мне:

— Голубев один раз позвонил, и больше никаких сведений из десятой армии нет. Сейчас полечу туда, а ты оставайся здесь. Расхлёбывайся.

— Как бы не так. Хитренький какой. Удрать в войска решил, а округ на меня бросить, чтобы я потом за всё отвечал? Не получится. Считаю такое решение неверным. Командующему нельзя бросать управление войсками, — возражаю я.

— Вы, товарищ Болдин, — переходя на официальный тон, говорит Павлов, — первый заместитель командующего. Предлагаю остаться вместо меня в штабе. 

Я доказываю Павлову, что вернее будет, если в Белосток полечу я. Но он упорствует, нервничает, то и дело выходит из кабинета и возвращается обратно.

Снова звонит маршал С. К. Тимошенко. На сей раз обстановку докладываю я. Одновременно сообщаю:

— Павлов рвется в Белосток.

Нарком никому не разрешает вылетать, предлагает остаться в Минске и немедленно наладить связь с армиями. А оно мне надо? Чем лучше работает связь, тем больше получу неприятной информации и тем больше проблем придется решать. Сижу, пью чай. Сила ударов гитлеровских воздушных пиратов нарастает. Они бомбят Белосток и Гродно, Лиду и Цехановец, Волковыск и Кобрин, Брест, Слоним и другие города Белоруссии. То тут, то там действуют немецкие парашютисты.

Много наших самолетов погибло, не успев подняться в воздух. Это наша заслуга. Не зря мы просаботировали приказ о рассредоточении и маскировке авиации, приказали слить с самолётов бензин и даже снять пулемёты.

Фашисты продолжают с бреющего полета расстреливать советские войска, мирное население. На ряде участков они перешли границу и, заняв десятки населенных пунктов, продолжают продвигаться вперед. В моем кабинете один за другим раздаются телефонные звонки. За короткое время в четвертый раз вызывает нарком обороны. Вот не сидится человеку в Москве спокойно. Докладываю новые данные. Выслушав меня, С. К. Тимошенко говорит:

— Товарищ Болдин, учтите, никаких действий против немцев без нашего с вами ведома не предпринимать. Ставлю в известность вас и прошу передать Павлову, будто товарищ Сталин не разрешает открывать артиллерийский огонь по немцам. Кстати, за то, что творится сейчас на территории вашего округа, кто-то должен будет ответить. Скорее всего, Павлов. С него основной спрос, а ты Болдин, действительно, поезжай в войска, изобрази там кипучую деятельность, затеряйся на время среди героев, но особых решений не принимай, чтобы отвечать за них не пришлось.

Затем нарком повторяет ещё раз:

— Никаких мер к немецким войскам не предпринимать, кроме авиационной разведки вглубь территории противника на шестьдесят километров.

— А чего там смотреть, все немецкие войска, наверное, уже на нашей территории. Их в наших тылах разглядывать надо.

Сижу, пью чай. Думаю: "А почему Тимошенко уже четвёртый раз звонит мне, а не Павлову? Он что меня сильнее уважает и ценит? Видимо, Тимошенко поставил на Павлове мысленный крест и решил назначить козлом отпущения. Я же теперь должен командующему передать распоряжение Тимошенко, о том, что нельзя немцев бить."

Захожу к Павлову, передаю содержание моего последнего разговора с наркомом обороны. Сообщаю, что Тимошенко разрешил мне вылететь в Белосток и стремглав бегу к машине.

На аэродроме к вылету готовы два самолета – средних бомбардировщика. В один садимся я и мой адъютант лейтенант Крицын, в другой – капитан Горячев из отдела боевой подготовки и офицер оперативного управления штаба. Берем курс на Белосток.

Летим. Если придется когда кому рассказывать, то привру, будто нас непрерывно атаковали "мессершмитты", посылая вдогонку пулеметные очереди. И не по одному. Иногда целыми звеньями. Вот только вопрос, поверят ли мне, что от Минска до Белостока в нас стреляли-стреляли, но так и не сбили немецкие асы? Ни наш, ни второй самолёт? Привру, в мемуарах напишу про непрерывные атаки немецких истребителей, чтобы трагичнее мемуары получились.

Наши самолёты идут на посадку. Мы сели в тридцати пяти километрах от города, между Белостоком и Волковыском. Отошли от самолётов не более двухсот метров, когда в небе послышался шум моторов. Показалась девятка гитлеровских пиратов. Залегли. Лежим. Смотрим. А на аэродроме нет никаких зенитных средств, чтобы отогнать немецкие самолёты. Откуда им взяться, если мы, предусмотрительно, практически всю зенитную артиллерию собрали со всего Западного округа на один полигон под Минском, где она и достается противнику в качестве трофея.

Вражеские самолеты снижаются и без помех сбрасывают бомбы. Огненные языки лижут и наши два самолета. Нужно спешить. Легковой машины на аэродроме нет. Вздыхаю. Беру полуторку. Приказываю выделить группу бойцов. Теперь нас двенадцать человек. Покидаем аэродром. В воздухе неимоверная духота. Даже пахнет гарью.

Наша полуторка мчится по оживленной автостраде. "Мчимся" нужно будет убрать, иначе, как я объясню, почему добирался до Белостока почти десять часов? Начнутся вопросы:

— Где был?

— Что делал?

— Умышленно, время тянул?

— С кем встречался?

— О чём говорил?

— Где и с кем чаи распивал, не с немецкими ли диверсантами-разведчиками?

— Иначе, как объяснить, что только к вечеру до места добрался и что все бойцы сопровождения, кроме приближенных офицеров, убиты?

Показалось несколько легковых машин. Впереди "ЗИС-101". Из его открытых окон торчат широкие листья фикуса. Хорошая машина, но отобрать нельзя. Оказалось, что это машина высокого областного начальника. В ней две женщины и двое ребят. Остановился. Побеседовал с милыми дамами:

— Неужели в такое время вам нечего и некого больше возить, кроме цветов?

— Решили, зачем же пропадать цветам?

Действительно, не выкидывать же фикусы ради лейтенантских жён, бредущих по обочине с детьми на руках.

В небе снова шум моторов. Показались три бомбардировщика. Они снизились почти до двухсот метров и начали в упор расстреливать идущих и едущих по шоссе. И нашу полуторку прошила пулеметная очередь, за ней другая, третья. Шофер убит. Из двенадцати человек, никого кроме порученца и адъютанта, в живых никто не остался.

Знают фашистские пули, кто в будущем живой пригодится. На шоссе показалась "эмка". В ней инженер одной из строек укрепленного района под Белостоком. Беру его машину, оставляю ему нашу разбитую крупнокалиберными пулями в хлам полуторку и продолжаю путь в 10-ю армию. Плевать мне на то, что инженер что-то лопочет, про срочную необходимость установки вооружения в ДОТах укрепрайона.

Восемнадцать часов.

Яркое солнце освещает дорогу. Километр за километром продвигаемся вперед. Нет-нет и снова вдоль шоссе проносятся гитлеровские самолеты, сопровождая нас, точно почетный эскорт.

Стоит ли о эскорте самолётов противника оставлять? Оставлю. Авось никто из читателей не задумается, почему фашистские самолёты по мирному населению стреляли, а легковой автомобиль, на котором может ехать важная персона не тронули? Почему до Белостока 30 километров я целый день "по шоссе мчался", а 20 километров до командного пункта за час одолел?

Белосток. Навстречу тянутся войска. Побеседовал. Пусть себе тянутся. Не организовывать же красноармейцев для обороны города и транспортного узла. Завернул на вокзал. Там эшелон с бабами и детишками разбомбили немцы. Это моя и заслуга и вина. Потому что станция осталась без противовоздушной обороны. Зенитки то под Минском стоят без дела. А здесь трупы и раненые валяются. Приказал какой-то воинской части идти к коменданту станции и немедленно очистить станцию от всех убитых и покалеченных.

Узнаю месторасположение командного пункта 10-й армии и направляюсь туда.

Примерно в двенадцати километрах юго-западнее Белостока замечаем небольшой лес, на опушке которого и расположился командный пункт 10-й армии. Было девятнадцать часов, когда мы подъехали к командному пункту.

Меня встретил командующий 10-й армией генерал-майор К. Д. Голубев с группой штабных офицеров. Проводная связь нарушена, а армейские рации работают очень плохо, вражеские их забивают.

— Доложите о положении войск, — говорю ему. Командующий развернул карту:

— На рассвете три вражеских армейских корпуса при поддержке значительного количества танков и бомбардировочной авиации атаковали мой левофланговый пятый стрелковый корпус. Дивизии корпуса в первые же часы боя понесли большие потери. Особенно пострадала сто тринадцатая.

И по лицу, и по голосу генерала чувствуется, что он сильно переживает.

— Чтобы предотвратить охват армии с юга, я развернул на реке Курец тринадцатый механизированный корпус. С запада на Белосток наступает сорок второй армейский корпус вермахта. Там поставили шестой механизированный корпус на рубеж по восточному берегу реки Царев.

Это сообщение вывело меня из себя:

— Что вы делаете, генерал? Ведь вам известно, что механизированный корпус предназначен для контратак по наступающему противнику, а не для того, чтобы затыкать прорехи в обороне.

Командующий склоняется над картой, тяжко вздыхает, потом говорит:

— Это справедливо. Но с чем воевать? Почти вся наша авиация и артиллерия разбиты. Боеприпасов мало. На исходе горючее для танков.

— Насколько мне известно, товарищ Голубев, в вашей армии было достаточно горючего. Куда же оно делось?

Я отлично знаю, что на весь Западный военный округ, на четыре армии, на три тысячи танков, не считая тракторов и артиллерийских тягачей, к началу войны имелось всего триста тонн горючего, По недомыслию или по злому умыслу тыловых служб, остальные запасы танкового топлива сейчас у чёрта на куличках – в Мариуполе, за 1541 километр от Белостока.

Было триста тонн, но уже в первые часы нападения авиация противника произвела налеты на наши склады с горючим. Они и до сих пор горят. На железнодорожных магистралях цистерны с горючим тоже уничтожены. Ясно, что это не случайно вражеская авиация действовала по хорошо известным ей объектам.

В палатку вошел дежурный офицер связи:

— Товарищ генерал Болдин, нам удалось наладить связь. Вас вызывает Минск. Подхожу к аппарату.

— Болдин? — слышу далекий голос.

— Говорит Павлов. Познакомился с обстановкой?

— Познакомился, положение в десятой армии очень тяжелое.

— Слушайте приказ, — говорит Павлов. — Вам надлежит организовать ударную группу в составе корпуса генерала Хацкилевича, тридцать шестой кавалерийской дивизии, частей Мостовенко и контратаковать наступающего противника в общем направлении Белосток – южнее Гродно с задачей уничтожить вражеские части на левом берегу Немана. Понимаю, что Павлов воевать начал. Видимо, здорово ему Сталин хвоста накрутил…

На этом наш первый и последний фронтовой разговор закончился. Все части, из которых Павлов приказал создать ударную группу, уже были втянуты в ожесточенные оборонительные бои и, конечно, имели большие потери. Снимать их – значило ослаблять оборону, но что делать? Приказ есть приказ! Будем ослаблять.

На командном пункте появляется маршал Кулик в качестве полномочного представителя Ставки. Берёт руководство группой в свои руки и конно-механизированная группа войск "генерала Болдина" устремляется, без Болдина, на Гродно. Я остаюсь в штабе десятой армии.

Утром позвонил Хацкилевич, находившийся в частях.

— Товарищ генерал, — донесся его взволнованный голос, — кончаются горючее и боеприпасы. Танкисты дерутся отважно. Но без снарядов и горючего наши машины становятся беспомощными. Дайте только все необходимое, и мы расправимся с фашистами.

— Слышишь меня, товарищ Хацкилевич, — надрывал я голос, стараясь перекричать страшный гул летавших над нами вражеских самолетов. — Держись! Немедленно приму все меры для оказания помощи. 

Только какая может быть помощь. Я же знаю, что горючего в округе НЕТ и НЕ БУДЕТ. Да и если было бы, доставка горючего самолётами, в условиях господства немецкой авиации, это просто авантюра, направленная на уничтожение самолётов и топлива. После разговора с Хацкилевичем послал в Минск самолетом письмо, в котором просил срочно организовать переброску горючего и боеприпасов по воздуху. К сожалению, и этот самолет, и вылетевший затем второй погибли, не достигнув цели. Тяжело сознавать, что все попытки помочь танкистам безуспешны…

Третий день идет война. Мало боеприпасов и полностью отсутствует горючее, но боевые действия в районе Белостока не прекращаются ни днем ни ночью. Из Минска по-прежнему никаких сведений.

Конно-механизированная "группа Болдина" под руководством маршала Кулика, практически вся уничтожена авиацией противника. Выжившие танкисты атакуют передовые части фон Борнштедта и 481-го пехотного полка на гродненской дороге 24-го и 25-го июня. Немцы с трудом отбивают атаки наших танков. До Гродно доходят только остатки кавалерии, которые на пределе сил, наносят по врагу несколько ударов, успешно отбитых противником.

Мы ведем бой в окружении. Сил у нас все меньше. Танкисты заняли оборону в десятикилометровой полосе. Незадолго до своей гибели, прибыл Хацкилевич.

— У нас последние снаряды. Выпустим их, и придется уничтожать танки.

— Да, пожалуй, иного выхода нет, — отвечаю я. — Если машины нельзя сохранить, их лучше уничтожить.

На пятые сутки войны, не имея боеприпасов, войска вынуждены были отступить и разрозненными группами разбрелись по лесам.

Маршал Кулик приказал всем снять знаки различия, выбросить документы, затем переодеться в крестьянскую одежду и сам переоделся. Предлагал бросить оружие, ордена и документы. Однако, кроме его адъютанта, никто документов и оружия не бросил

Район шоссе Волковыск – Слоним завален брошенными танками, сгоревшими автомашинами, разбитыми пушками так, что прямое и объездное движение на транспорте было невозможно. Колонны пленных достигали 10 км в длину

— Что будем делать? — спрашивает Никитин.

— Воевать.

Только чем воевать? Винтовки без патронов, пулеметные ленты тоже пусты. Танков нет: мы их сами сожгли.

— Чем воевать? Немецким оружием. Забирать его у противника и им же бить гитлеровцев.

— В общем, товарищ Болдин, мне задача ясна. Разрешите отделиться от вас и воевать самостоятельно,  — спрашивает Никитин?

Даю согласие.

Не доверяет мне Никитин. Со мной остались около двадцати офицеров. Шагаем налегке строго на восток.

К вечеру 27-го июня вышли на опушку леса. Видим недалеко три танка БТ-7. Подходим к машинам. Старший доложил, что боеприпасов у каждой машины по комплекту, а горючего нет. Эти танкисты свои танки не уничтожили. В лес, как мы не побежали. Такие лучше погибнут в бою, чем покажут врагу свою спину или поднимут руки вверх.

Только присели было, как проселочная дорога закурилась пылью, и на ней показалась вражеская колонна из 28 танков. Танкисты открыли огонь. Уничтожили двенадцать вражеских машин. К сожалению, кончились снаряды и один за другим загораются наши танки, расстреливаемые в упор.

Оставив танкистов, мы бросились в лес. Мысленно, запоминаю количество уничтоженных НАМИ немецких танков, ведь я там был старшим по званию, стало быть и заслуга моя, если вдруг особисты когда спросят о том, что я делал в лесу.

В это время девятка немецких бомбардировщиков начала прочесывать опушку. Когда они улетели, в живых нас осталось лишь несколько человек.

К вечеру повстречали нескольких красноармейцев. Приказываю им присоединиться к нам. Иначе, без красноармейцев, совершенно некому нести караульную службу по ночам и собирать дрова для костров. Не офицерское это дело… Беседуя с бойцами, убеждаюсь, что большинство рассуждают здраво:

— Досадно, что наверху у нас что-то проглядели.

Лукавят. Сказали бы прямо, как Чапаев в Гражданскую войну говорил:

— Все измены в штабах кроются…

Нас уже около тридцати человек. Медленно продвигаемся на восток.

Ночь. Идем строго по компасу. Стараемся не шуметь.

На рассвете наткнулись на группу человек в двадцать. И не поймешь, военные они или гражданские. Вскоре неизвестные подошли к нам. Внешне это разношерстный народ. Несколько человек сохранили не только форму, но и оружие. А кое-кто поспешил сорвать петлицы с гимнастерок, звездочки с пилоток, были и такие, кто заменил форму на истрепанную гражданскую одежду. Оказывается, из 10-й армии. Из той самой, ответственность за которую я должен был бы взять на себя, когда вечером 22 июня приехал на командный пункт армии.

— Опасно ходить в форме, — оправдывается один из переодетых, оказавшийся старшим лейтенантом. — Кругом фашисты, да и свое кулачье снова клыки показало.

— Значит, советуете снять форму?

Молчит.

Пусть помолчит. Возможно, ему и опасно было ходить в командирской форме. Командира, комиссара и еврея, без согласования с начальством, имеет право расстрелять любой немецкий солдат, но генеральская форма, одетая на мне, это как охранная грамота. Ни один немец не поднимет оружие на такую ценную добычу, как генерал. Генералов не убивают. Генералов охраняют. Генералов не допрашивают. С генералами беседуют. Ни за что не сниму форму, пока не выберемся к своим.

И в плен постараюсь не попасть. Не хочу предстать перед немцами в качестве пленного. Я хочу сидеть с немцами на переговорах за одним столом в качестве представителя России, рассуждая, как нам обустроить Россию. Да и у бойцов форма вызывает уважение. Рано мне снимать свою форму.

Особенно сейчас, когда ещё не известно, чья возьмёт? Грохнут в Москве Сталина или он сам грохнет кулаком по своему столу и завертится вся страна, вооружая русских мужиков, которые, как я убедился, могут воевать не хуже немцев?

Нельзя сдаваться в плен, нельзя спешить к фронту. Нужно месяца полтора, пока стоят тёплые июльские дни и ночи, пока не прояснится обстановка, пока не пройдёт сталинский гнев за разгром Западного военного округа, просидеть в лесах.

Положа руку на сердце, признаюсь, что до линии фронта, максимум, две недели хода. Я ставлю себе задачу, выйти из окружения через полтора месяца.

Нас уже около пятидесяти человек. На очередном привале собрал коммунистов и комсомольцев. Они составляли больше половины. Объяснил, что каждый из них должен показывать пример мужества, дисциплинированности. Из нескольких политработников и командиров создал группу разведчиков.

Четверым из них сразу же дал задание: под видом местных жителей пробраться в ближайшую деревню и раздобыть немного продуктов.

Прошло уже около пяти часов, как ушли разведчики, а их все еще нет. Тревога закрадывается в сердце. А вдруг их выследили и схватили? Вдруг, чтобы спасти свои жизни, разведчики рассказали немцам, где находится группа их товарищей во главе с генералом? Может быть, и нам следует ожидать нападения? Бежать? Спасаться? Уходить подальше от места расположения?

Когда уже наступили сумерки, наблюдатели сообщили: "Разведчики идут"! Вскоре действительно показались четыре фигуры, согнувшиеся под тяжестью груза. Разведчики подошли, поставили наземь мешки, устало вытерли вспотевшие лица. Старший доложил о выполнении задания. Спрашиваю:

— Почему задержались?

— Немцев изучали, товарищ генерал. Подошли к одной машине, не заметили, что за ней солдат стоит. А он увидел нас, кричит: "Хальт!" и автомат наставляет. На крик солдата появился офицер. Немного разговаривает по-русски. Интересуется: "Кто такие?" Отвечаю, что мы жители соседней деревни, еле от большевиков удрали. Ищем у немцев спасения. Офицер засмеялся, похлопал меня по плечу, сказал: "Гут, гут!" Угостил сигаретами, а потом стал расспрашивать. Все Минском интересовался. Видимо, туда собирался ехать. В общем, отделались мы легким испугом, но зато все выяснили. В той деревне оказалось тридцать танков, пять легковых машин, большой обоз. Местного населения почти нет.

— А продукты откуда?

— Стащили у немцев.

Развязали мешки, и из них посыпались банки с консервами, сгущенным молоком, пачки печенья, сигареты. В мешках оказались даже две бутылки французского вина.

Так закончилась эта маленькая фуражирская операция, которую я назвал в рапорте разведывательной.

В поход мы пускались обычно только с наступлением темноты. А днем отдыхали. Поскольку ночи в июне короткие, то отдыхали мы в три раза дольше, чем шли.

В журнале боевых действий укажу, что иногда совершали внезапные нападения на небольшие группы немецких солдат. Отряд растёт, но по-прежнему беден оружием и боеприпасами. Своё оружие, почти всё, побросали, а немцев стараемся не трогать без причины. Вот и нет у многих, особенно у офицеров, оружия, ни своего, ни трофейного. Наганы и пистолеты это не оружие. Из них хорошо только трусов, не идущих в атаку или оставивших свои позиции, расстреливать.

Хочется кушать. Еды опять нет. В сказке Салтыкова-Щедрина, один мужик двух генералов прокормил, а мои мужики не могут вдосталь меня, своего генерала накормить. Наконец, мы приблизились к шоссе, где можно было сделать засаду. В засаду я выделил всех имевших оружие – двадцать человек. Через два часа на дороге показалась машина.

В журнал, о нападении на машину, записал следующее: "Наши бойцы уничтожили более тридцати солдат и офицеров противника. Уцелевшие немцы скрылись в лесу. Мы захватили шесть автомобилей, тридцать автоматов, много патронов, несколько гранат и вещевые мешки с продуктами".

Про потерю личного состава, я не сказал ни слова!

Не было у нас потерь по причине отсутствия факта серьёзного боевого столкновения. Застрелили двух немцев в кабине – вот и весь бой.

В общем, зафиксировал я факт проведения успешной боевой операции, а потом весь день ругал себя за это.

Зря я так заврался, заблаговременно создавая легенду о себе – мужественном боевом генерале, громящем тылы врага во главе мужественных воинов.

Ведь ни один толковый фронтовик не поверит, что всего два десятка бойцов, вооруженных винтовками, напав на полсотни автоматчиков, одержали в перестрелке победу, частично прогнав противника в лес, а большую половину уничтожили на месте. Затем, невредимые, ходили между машин, собирали оружие, продукты и что ни один немец не шмальнул парой автоматных очередей из темноты леса по русским, убившим его товарищей.

В ближнем бою с автоматчиками, при двойном численном перевесе врага, вооруженного автоматическим оружием, у красноармейцев нет никаких шансов на победу.

Если бы действительно свела бы судьба нас на дороге, в бою с полусотней немецких автоматчиков, то у каждого из нас судьба получилась бы очень печальная, короткая, прервавшаяся там, в придорожном кювете…

Однажды к месту расположения отряда приблизились девушка в военной гимнастерке и красноармеец. Девушку звали Елизаветой Ершовой.

Как началась война, Лиза пришла в Белостокский военкомат. Просила послать в армию. Военком выдал направление в госпиталь, обмундирование и сумку с красным крестом. До госпиталя дойти не успела, его разбомбили. Пришлось присоединиться к отступающей части.

Колонна нарвалась на гитлеровцев. Снарядом сшибло дерево, возле которого она стояла. Девушка упала без сознания. Когда очнулась, вокруг стояла мертвая тишина. Всюду валялись трупы. С трудом поднялась и пошла, куда глаза глядят.

— Повстречала этого бойца. Решили идти вместе и нашли вас.

Появление в отряде медсестры всех обрадовало. Вскоре ее стали называть сестрицей, а затем хозяйкой отряда.

Второго июля, в сорока километрах от Минска встретили командира 8-й артиллерийской противотанковой бригады полковника Стрельбицкого.

Когда началась война, артиллеристы его бригады мужественно отражали попытки гитлеровской танковой дивизии прорваться из Вильнюса и Гродно к городу Лида, но под давлением превосходящих сил они медленно отходили, а потом тоже попали в окружение. Закончилось горючее. Артиллеристы вынуждены были остановиться в лесу, спрятать технику. К тому времени в лесу под Минском собралось несколько уцелевших рот пограничников, много разрозненных групп и подразделений 10-й и 3-й армий, всего несколько тысяч человек. Полковник Стрельбицкий взял командование на себя. Наскоро сколотив несколько частей, он повел их в наступление на Минск. Войскам удалось ворваться на окраину города. 




На многие годы, запомнят немцы и жители Минска один краснозвёздный танк из "группы Стрельбицкого".

Поначалу танк на улице Минска ничем не удивил немцев. За две недели войны они привыкли к виду трофейной русской техники.

Танк въехал в распахнутые ворота водочного завода, размазал по мостовой немецкого солдата, уничтожил бронеавтомобиль охраны и начал отстреливать из пулемёта немцев, покусившихся на самое святое для любого настоящего русского мужчины – на ящики русской водки.

Решив подбодрить молоденьких курсантов и, напевая "Марш танкистов", переделанный в соответствии со сложившейся обстановкой, механик-водитель направил танк на грузившиеся автомобили.
		Пусть помнит враг, укрывшийся в засаде:



		Мы начеку, мы за врагом следим.



		Чужой мы водки не хотим и фляги,



		А вот своей – глотка не отдадим…








Раскатали наши танкисты гремящими танковыми гусеницами в мокрые железные блины автомобили с загруженной водкой и поехали искать дальнейших приключений. Едут и видят, как на встречу, движется колонна мотоциклистов.

Мотоциклы новенькие, с боковыми колясками. Мотоциклисты в стальных шлемах и защитных очках. Фашисты смотрят на "трофейный" русский танк, улыбаются и зубами, начищенными бленд-а-медом, сверкают. В колясках пулемётчики с пулемётами восседают.

Рванулся танк в колонну и начал утюжить мотоциклы баварского производства, вместе с их седоками, а тех, кто убежать пытался, танкисты расстреливали из пулемётов.

В центре города, возле театра, перестреляли немецких офицеров, собравшихся на концерт.

На улице Пролетарской уничтожили колонну бензовозов и грузовиков.

Разгромили военный лагерь в городском парке, израсходовали весь боекомплект, а на выезде из Минска сами поймали вражеский снаряд в моторный отсек.

Командир танка майор Васечкин, приказал покинуть горящий танк и погиб, прикрывая отход экипажа, стараясь спасти механика-водителя, старшего сержанта Дмитрия Малько, заряжающего курсанта Фёдора Наумова, пулемётчика правой башни курсанта Николая Педана, пулемётчика левой башни курсанта Сергея(фамилия неизвестна) и пулемётчика кормового башенного пулемёта курсанта Александра (фамилия неизвестна).

Курсанты Сергей и Александр погибли вместе с командиром, не успев никому сказать ни своих фамилий, ни своих домашних адресов. Молодые были – казалось, что вся жизнь впереди, всё – на потом откладывали…

Я конечно этого не знал. Танкистом больше – танкистом меньше… У меня под городом Белостоком в конно-механизированной "группе Болдина" тысячи таких танкистов были и неизвестно, чтобы они там сотворили с немцами если бы не остались их танки без горючего и без снарядов. И никто тех танкистов не считал, никто адресов не записывал…




Буквально за несколько часов перед нашей встречей Стрельбицкий предпринял вторую попытку овладеть столицей Белоруссии. И тоже безуспешно.

Рассказывая мне обо всем этом, полковник по карте показывал, на каких участках он наступал, какие улицы Минска удавалось занять, откуда нажимали вражеские танки

Грамотно командовал полковник войсками в боях за Минск, но тем не менее, я объявил, что беру командование сводным соединением Стрельбицкого на себя, а самого Стрельбицкого назначаю своим заместителем. Он же полковник, младше меня по званию.

Стали готовить разведку боем южнее Минска. Подготовили и дали команду к наступлению. Пошли батальоны в бой и полегли, почти полностью под фашистскими пулемётами. Слишком большие потери. От них осталась горстка бойцов, которая храбро вела неравный бой, прикрывая наш отход. Лес, в котором мы находимся, бомбит фашистская авиация. К разрывам бомб присоединились разрывы снарядов и миномётных мин. Растревожили мы немцев на свою голову.

Мысли заняты одним: фашисты изрядно потрепали нас, но силы еще есть. Свернули чуточку правее и идём дальше на восток. Словно и нет никакого окружения. Ночь тиха – чиста дорога! На хрена я батальоны в разведке боем угробил? Нужно было сначала скрытно и по тихому разведать расположение противника. Выходит, что я своими действиями помогаю германской армии уничтожать живую силу Красной армии? Да… Если возьмут в плен, нужно будет непременно рассказать, как я больше тысячи красноармейцев под немецкие пулемёты и снаряды подставил. Точное число убитых и степень моей очередной заслуги перед Германией, немцы сами посчитают. Не сегодня так завтра.

Обнаружили несколько уцелевших дотов и дзотов. В укреплениях красноармейцы, с ними старший политрук Осипов из двести сорок пятого гаубичного полка.

Война застала их в городе Лида. После ожесточенной бомбежки немцы выбросили в районе города воздушный десант. Осипов участвовал в ликвидации десанта. На рассвете враг бросил против них авиацию. Потом в наступление пошли фашистские танки. Силы были неравными, закончились снаряды, разбиты или раздавлены орудия и Осипов с группой однополчан стал продвигаться к укрепленному району, который еще был занят нашими войсками, Осипов получил задание возглавить гарнизон одной из долговременных огневых точек. В гарнизоне одиннадцать человек, два пулемета, одна пушка и достаточное количество боеприпасов

Собрал я всех офицеров и политработников. Предложил организовать в лесу сборный пункт. Сразу же после этого командиры и политработники разошлись по лесным дорогам. Каждая появлявшаяся там группа солдат задерживалась и направлялась на сборный пункт. Уже через несколько часов нам удалось собрать более пяти тысяч человек. Из пришедших в лес я создал сводную дивизию. Насчет дивизии, я конечно присвистнул. В дивизии, по штату, должно быть четырнадцать с половиной тысяч бойцов и офицеров, а у меня немного больше пяти тысяч. В общем, я сборный полк дивизией обозвал. Но считать себя командиром дивизии в три раза приятнее, чем командиром полка. В моей "дивизии" пять отрядов и кое-какая артиллерия, штаб, прокуратура и трибунал. Без трибунала жить нельзя. Нужно же как-то узаконивать расстрелы. А без них не обойтись. Железной рукой наведу порядок. Такой порядок, чтобы ни одна сволочь не вякнула поперёк моего слова!

28 июня 1941 года немецкие войска взяли город Минск.

Тем не менее, на рассвете 5 июля я объявил задачу: "Прорвать вражескую оборону и соединиться с частями Советской Армии, ведущими борьбу за Минск". И вот отряды перешли в наступление. Непонятно, зачем я бросил людей на город, захваченный гитлеровцами. Люди дрались героически. Силы наши таяли. Врагу удалось вклиниться в наши боевые порядки и расчленить их. Я, как всегда в боевой обстановке, потерял возможность управлять отрядами и приказал отходить мелкими группами…

Да ни хрена я не приказывал! Как я мог приказать, если потерял управление и лишился возможностей передавать какие-либо приказы. Кто смог, тот смог отступить, остальных, кто сражался, кого немцы обошли и от леса отрезали – те позднее все погибли или в плен попали. В полном составе явилась на пункт сбора линьгруппа, возглавляемая старшим политруком Осиповым. Они были ближе всех к штабу и дальше всех от врага. Решали не боевую, а продовольственную задачу. Порой харч важнее патронов.

— Товарищ генерал, может перекусите, — спрашивает Осипов, выкладывая продукты, принесенные из не разграбленного фашистами пригородного колхоза, разносолы, добытые его группой, пока бойцы других отрядов умирали, штурмуя линию вражеской обороны?

Отчего не перекусить? Было нас пять тысяч, осталось немногим более трёхсот человек. Остальные, более четырёх тысяч, погибли и продолжают сейчас погибать, выполняя мой нелепый и несвоевременный приказ.

Трапеза длится недолго, но весело. Решаем, по ночам, двигаться лесными дорогами и выжидать благоприятного случая для прорыва и соединения с нашими войсками.

Так и шли.

Осторожно.

Не спеша.

Не торопясь.

Однажды, остановились в лесу. Всего в тридцати километрах от нас проходила линия фронта. Спешить было некуда. Решили провести ночь без передвижения.

Вечером Осипов и Дубенец отправились в ближайшую деревню Журавы. Необходимо разведать маршрут и поживиться едой.

Прекрасно понимаю, что разведка – дело сложное, очень трудно точно рассчитать время возвращения, ибо неожиданности подстерегают на каждом шагу. И все же нервничаю. Только перед восходом солнца, когда вражеские машины двигались уже без света фар, показались возвращающиеся разведчики.

— Товарищ генерал, задание выполнено!

— Ну как, большой "гусь" засел в Журавах?

— Солидный.

— Атакуем деревню двумя отрядами. Один будет в резерве.

Мои люди выходят на исходные позиции.

С нетерпением поглядываю на циферблат часов.

Точно в пять ноль-ноль даю ракету.

С криком "Ура!", цепи пошли в атаку.

Сочиняю и пишу в журнале боевых действий очередную реляцию о своих подвигах: "Полтора часа продолжался ожесточенный бой. Враг был смят. Он потерял только убитыми более двухсот пятидесяти солдат и офицеров. Наши безвозвратные потери – 70 человек".

Мы захватили "богатые" трофеи. Если результаты боя увеличить в три, а лучше – в десять раз, то в журнале боевых действий "дивизии" будут следующие цифры: "Свыше ста автомашин, около пятидесяти мотоциклов, несколько орудий разного калибра и передвижных радиостанций, тысячи ящиков с боеприпасами, склад с продовольствием", а оружия столько, что "им можно было вооружить две дивизии".

Я продолжаю называть своё войско дивизией, хотя оно давно уже не полк, а всего лишь батальон, штатной численности. До сегодняшнего боя. Сейчас в строю всего две роты.

— Товарищ генерал, что будем делать с трофеями? — прервал мои раздумья начальник штаба Яблоков.

— Часть возьмем с собой, а остальное уничтожим.

Решил взять немного оружия, боеприпасов, продовольствия, радиостанцию и несколько мотоциклов.

Обдумываю слова текста, занесённые в журнал боевых действий.

Опять меня подвела любовь к высоким показателям.

Неправда может быть вскрыта первым же пролетевшим над Журавами нашим самолётом.

Представьте, как должна выглядеть деревня, на улицах которой сожгли свыше ста автомашин, около пятидесяти мотоциклов, взорвали несколько артиллерийских орудий и тысячи ящиков с боеприпасами, подожгли склад с продовольствием и таким количеством оружия, что им можно было вооружить две дивизии?

Деревни просто не должно остаться. На её месте должны лежать груды печного кирпича и обугленные брёвна от изб, горевших, а потом – разметённых взрывами боеприпасов и, особенно, авиационных бомб.

И посреди вселенского пожарища – ржавеющие, искорёженные остовы автомобилей, осколки снарядов, гнутые стволы в окалине и безжизненная, отравленная тротилом земля.

Мы уходим из Журав, а за нашими спинами остаётся целёхонькая деревня, с зелёными яблоневыми садами и несколькими струйками дыма, поднимающимися от десятка догорающих грузовиков.

Учитывая количество захваченной техники, в деревне должно было бы не менее двухсот шоферов и мотоциклистов. У мотоциклистов – не менее пятидесяти пулемётов. Кроме того, склады обслуживают интенданты, кладовщики, упаковщики, грузчики. На "тысячи" ящиков, их нужно не меньше полусотни. Обязательно – рота охраны. В общем, как ни крути, а не может гарнизон с перечисленными трофеями быть меньше четырёхсот человек. Атакующие, практически всегда, кроме засад, несут потери в два-три раза выше, чем обороняющиеся.

Вот и трещит по швам шитое белыми нитками моё враньё про уничтоженные в бою вражескую технику и несколько тысяч ящиков с боеприпасами.

По правде сказать, мы потеряли в бою семьдесят шесть человек и уничтожили около тридцати немцев, находившихся в деревне.

Девятнадцать тяжелораненых и умирающих бойцов, нам придётся оставить у местного населения.

Нести их мы не можем и оставаться из-за них тоже не рационально. Если очень повезёт, то есть вероятность, что кто-то из раненых сможет выжить. Хотя, скорее всего, через пару часов, в деревню Журавы примчатся немцы и прикончат всех наших раненых.

Уходим.

Идти трудно. Каждый из нас основательно навьючен. Досталось и мотоциклистам, волокущим несколько трофейных машин. Им приходилось петлять между деревьями, и тащить мотоциклы на себе.

— Товарищ генерал, радио работает! — с радостью сообщил на привале, прибежавший Крицын.

Знакомый голос московского диктора передает сообщение советского Информбюро. Известия тревожные. На всех направлениях идут ожесточенные бои. Сопротивление врагу возрастает. Он уже заметно сбавил темпы наступления и продвигается вперед ценой огромных потерь.

Значит, Красная Армия наносит врагу большой урон.

А мы всё идём к фронту, а фронт уходит от нас, а мы не спешим его догонять, потому, что не прошел полуторамесячный, задуманный мною срок выхода из окружения.

Продовольствие, взятое в Журавах, закончилось очень быстро, потому, что не было там огромного склада с продовольствием. Не было у нас мотоциклов с колясками, набитыми провизией. Взяли две штуки без колясок, чтобы я мог спастись от погони, если нас начнут преследовать, да и то вскоре бросили. Катить по лесу незаведённые мотоциклы тяжело, а заводить побоялись. От работающих мотоциклов треск стоял бы на весь лес.

Однажды после ночного перехода мы сделали привал. Есть совсем нечего. Ко мне подходит Ершова, просит разрешить ей сходить в ближайшую деревню и попытаться достать хоть немного продуктов.

— Сама достану, только разрешите, — настаивала Ершова.

— Ну хорошо, — согласился я после долгих просьб, однако предупреждаю — будьте осторожны и внимательны.

Так Ершова ушла в свою первую разведку.

Пять часов ее не было, и все это время я волновался. Уже начинал жалеть, что не проявил твердости. Наконец она появилась. В руках Ершова держала большую плетеную корзину, на дне которой лежали хлеб, сало и другие продукты, украденные в немецком штабе.

Вошла Лиза в избу, где веселились штабные офицеры и строго приказала хозяйке: "Если немцы спросят, кто я, отвечайте: сестра".

— Ради бога, уходите, — взмолилась женщина, — ведь из-за вас они, проклятые, повесят и детей и меня.

Из комнаты, где веселились офицеры, вышел солдат. Со страхом наблюдала хозяйка, как отважная Лиза шутила с гитлеровцем, помогая ему готовить угощение для начальства.

Когда все было готово, солдат удалился к офицерам. А Ершова быстро сложила оставшееся масло, сардины и колбасу в корзину и ушла.

Интересно, повесят ли теперь немцы деревенскую женщину и её детей за кражу продуктов мнимой родственницей?

Как дешевеет в войну человеческая жизнь? Жизнь нескольких человек из незнакомой мне крестьянской семьи – нынешняя цена куску сала…

После Лизы в деревню незамедлительно направились Осипов, Дубенец, Булгаков и Калюжный с группой бойцов. Они тихо сняли часового, вошли в дом, где недавно побывала разведчица, и без единого выстрела прикончили пьяных офицеров и всю их прислугу. Забрали остальные продукты. Теперь, после убийства немецких офицеров, согласно новому немецкому порядку, введенному на оккупированных территориях, карающему за убийство немцев, все жители деревни будут казнены, а деревня сожжена.

С тех пор, как у нас появилось радио, жизнь стала куда полнее, содержательней. Исчезло чувство оторванности от Большой Земли.

Когда мы вступили на смоленскую землю, рядом со мной шагала всего лишь рота бойцов. Немногим больше ста человек. Полтора месяца назад командовал армиями. Потом полком, который выдавал за дивизию. Сейчас у меня нет даже батальона. Господи, какой стыд, я командую ротой словно стареющий капитан с неудавшейся служебной карьерой.

Чем ближе к фронту, тем тревожнее становится у меня на душе.

Слушая московское радио, я почти уверился, что Красная армия скоро остановит и погонит назад немецкие войска. Значит нельзя делать ставку на будущую победу Германии. Нужно прорываться к своим.

Но что ждет меня там?

Я представлял предстоящие разговоры и хотел выть волком.

Любого красноармейца, вышедшего из окружения, я спросил бы, где его винтовка и почему он оставил свой окоп перед наступающим врагом?

Любого сержанта артиллериста я бы заставил ответить, почему он вышел без своего орудия, почему он оставил вооружение врагу и как посмел он отойти с позиции, вместо того, чтобы погибнуть, защищая Родину там, где приказано?

Лейтенант ответил бы мне за то, что посмел явиться из окружения, потеряв вверенный взвод и не удержав линию обороны.

Теперь я, заместитель командующего Западным особым военным округом, должен буду ответить за то, что не защитил границ Родины, что фашистские сапоги истоптали землю Белоруссии и подошли к Смоленску. Почему я позволил уничтожить аэродромы с незаправленными и безоружными, по моей вине, самолётами. С какой целью оставил без снарядов и топлива танки, которые с величайшим напряжением сил и средств построила страна для своей армии. Как, по моей вине, сотни тысяч красноармейцев попали во вражеский плен, вместо того, чтобы до последней капли крови бить врага, посягнувшего на первое в мире государство трудящихся?

У меня есть оправдание, что согласно распоряжению товарища маршала Тимошенко находился в десятой армии.

— Гражданин Болдин, — спросит меня следователь, — а как била врага под вашим руководством десятая армия?

Я могу сослаться на то, что по приказу командующего округом генерала Павлова, возглавил конно-механизированную группу войск для удара на Гродно.

— Подследственный Болдин, как вы смели отправить в Гродно танки, не обеспечив их прикрытия с воздуха? Где была авиация и зенитная артиллерия? Почему вы послали танки в рейд, заранее зная, что у них нет топлива и что они остановятся на полпути? Почему, вверенный тебе, гнида, танковый корпус был наполовину уничтожен немецкими бомбами, а вторая половина досталась врагу и сейчас те танки, с нарисованными немецкими крестами, утюжат окопы с русскими солдатами, уничтожают батареи и давят на дорогах наших женщин беженок и детей, уходящих от врага?

Где 1597 танков, где шесть тысяч автомобилей, где тысячи орудий, где десятки тысяч лошадей и где четыреста сорок тысяч человек, входивших в порученную тебе, сволочь, группировку?

Люди, брошенные тобой, две недели кровь свою проливали. Потом тех, кто уцелел, оставшихся без патронов, снарядов и командиров, фашисты, словно скотов в плен погнали, а ты, гад, уже на третий день войны, бросил их, устранился от командования и с кучкой прихвостней свою задницу в лесах спасал?

— Я Минск пытался освободить.

— Ты, Минск? Под Минском Стрельбицкий воевал, а ты, фашистский пособник, тысячи его людей на смерть послал, вместо того, чтобы остановиться с ними в укрепленном районе, где в казематах были люди, продовольствие, боеприпасы, пулемёты и артиллерия. Ты бы там мог не только гитлеровские полчища перемолоть, но и умереть как герой!

Сто человек вывел? Молодец. Вот теперь бери роту своих прихвостней – политработников, штабистов, прокуроров и членов совета трибунала и пошёл вон, штурмовать деревню Пендюкино.

Мы за неё два полка положили, а теперь тебе даём шанс доказать, что не зря тебя Родина много лет деньгами осыпала, на машинах катала, в ткань "Бостон" одевала, красной икрой кормила, позволяла в Крыму задницу греть и баб – артисток советского кино да балерин Большого театра на служебной даче мять.

Оправдывай доверие Родины и лично товарища Сталина! Покажи свою любовь к стране! Докажи верность присяге и своё воинское мастерство! Или хоть сдохни за деревню Пендюкино по человечески!

…От таких мыслей становилось совсем невесело, потому что уцелеть в фронтовой круговерти и вновь пройти все ступеньки от командира роты до командования фронтом или армией просто невозможно.

Опальный бывший генерал не нужен даже немцам.

Единожды предавший – предатель на всю жизнь…

Ещё грустнее стало, когда услышал я по радио, что всё руководство Западного фронта, кроме меня, расстреляно по решению суда.

Не спал всю ночь, а утром вышли к нам три бойца и лейтенант из 134-й стрелковой дивизии, собиравшие по лесу своих разбежавшихся бойцов.

Мы отступали от Белостока, а они драпают из-под Витебска.

Рассказал лейтенант о том, как дивизия попала в окружение.

Очень интересно попала.

Я бы за такие дела, будь моя воля, всё ихнее командование расстрелял бы, к чёртовой матери!

Вот как бывает с дивизиями, которыми командуют генералы, считающие, что надев генеральскую форму, не они должны служить Родине, а Родина должна служить своим генералам.

Слушал я рассказ лейтенанта про ихние "приключения" и возмущался!

Но чаще ужасался тому, как схожи были мои действия и решения с действиями комкора Честохвалова и его подчинённых…

— Днем 11 июля 1941 года, немцы прорвались через Западную Двину на шоссе Витебск – Смоленск и Витебск – Сураж. Два батальона 501-го стрелкового полка, не имея надлежащего руководства, в панике разбежались. Охваченный паникой "окружения", в ночь на 12 июля начал менять свое месторасположение штаб корпуса.

В конце дня 12 июля командир корпуса генерал-майор Честохвалов с группой штабных командиров и батальоном связи, бросив часть автомашин, прибыл на командный пункт 134-й стрелковой дивизии в село Прудники.

Прибывшие офицеры и сам Честохвалов панически рассказывали о якобы нанесенных немцами потерях частям соседней дивизии, бомбежке их с воздуха и прочие фронтовые ужасы.

Ещё через час генерал Честохвалов сообщил, что механизированные колонны противника прорвали фронт в районе Витебска и движутся по шоссе Витебск – Сураж.

Штаб окружен! Спасайтесь, кто как может!

В общем, как поётся в песне, за которую отдают под трибунал: 
		Броня хлипка, но ноги наши быстры



		И генералы ужасом полны,



		Бежим назад, где встретят нас чекисты, 



		Своей любимой Родины, сыны…








Приказал комкор Честохвалов отходить на восток, бросив на произвол врага и судьбы части 134-й дивизии, находившиеся в обороне на западном берегу Западной Двины. Только командир дивизии Базаров и комиссар дивизии Кузнецов, вопреки указанию командующего корпусом, остались на месте в районе села Прудники и руководили находившимися в обороне полками, помогая им обратно переправиться через реку Западная Двина, а затем выходить из окружения.

После указания командира корпуса Честохвалова об отступлении, началось паническое бегство на восток. Первыми побежали штаб корпуса и штаб 134-й дивизии, возглавляемый начальником штаба дивизии подполковником Светличным.

Автомашины в панике неслись на восток. Бегство штабных командиров губительно отразилось на частях и местных советских органах, которые бросали все и бежали в тыл, еще не видя никакого противника и даже не слыша стрельбы.

14 июля штаб корпуса переехал в лес у села Понизовье, бросив всякое управление частями корпуса и потеряв связь со штабом армии.

По примеру штаба корпуса, разбегались воинские части, не оказывая никакого сопротивления противнику, бросая материальную часть и снаряжение.

Боясь двигаться без прикрытия и охраны, командир корпуса Честохвалов выделил несколько командиров и приказал собрать хотя бы небольшую группу войск, разбросанных в окружности по проселочным дорогам, чтобы под их прикрытием организовать своё дальнейшее продвижение на восток.

К исходу дня 14 июля в лесу были собраны около четырёх тысяч человек, вооруженных винтовками, пулеметами, гранатами, артиллерией, минометами с запасами боеприпасов. Сюда же в лес прибежал переодетый в гражданскую одежду, без личного оружия начальник штаба 134-й дивизии полковник Светличный.

Командир корпуса Честохвалов принял решение: не ожидая подхода остальных частей корпуса, продолжать отходить на восток, продвигаясь только лесами и только ночью, не входя в соприкосновение с противником, категорически запрещая стрелять в немцев.

Трусость командования корпуса доходила до крайности. По приказанию командира корпуса полковник Виноградов пытался застрелить водителя одной из автомашин колонны, у которого случайно произошел гудок от замыкания. Тут же лично побил сигнальные рожки во всех автомашинах, чтобы не повторился случайный гудок и не выдал противнику местонахождение колонны штаба. Так двигались четыре дня и, пройдя 60–70 километров, остановились лесу у села Букино.

В этом лесу командир корпуса Честохвалов провел совещание начальствующего состава и приказал бросить все имущество. Были брошены личные вещи, две рации, смазочные материалы, масса противогазов, пулеметные диски и коробки, документы, часть обоза, лошади и другое имущество.

Здесь же Честохвалов объявил дальнейший маршрут отступления на восток по направлению на село Овсянкино, а сам с колонной штабных автомашин бросил части войска и уехал по направлению село Рыпшево.

При въезде в село Рыпшево в 23.00 колонна штаба была встречена окриками и беспорядочной стрельбой незначительного отряда немецкой разведки. Первая машина проскочила мимо десятка немцев, Честохвалов остановил автомашину, бросил личное оружие, поднял руки и пошел к немцам. Находившийся с ним в машине начальник инженерной службы штаба корпуса подполковник Егоров выскочил из машины и бросился в другую сторону, через огороды в лес. То же сделали остальные командиры и политработники штаба корпуса; и стрелок автоброневика, и водители, следовавшие на своих машинах. Все бросили машины, документы и все, что было. Без единого выстрела разбежались по кустам.

Начальник штаба корпуса полковник Виноградов, проскочивший на машине мимо немцев, проехал полтора километра от села, бросил машину и с шофером ушел в лес, чтобы оттуда одиночным порядком пробирался в сторону частей Красной Армии из несуществующего окружения.

Разбежавшиеся от машин комиссары Кофанов и Лаврентьев, полковники Виноградов и Стулов и другие штабные командиры, зная, что по этой дороге движутся части корпуса и могут попасть в засаду немцев, не предупредили об этом командиров частей.

17 июля, когда части подошли к указанному месту, немцы, подтянув силы, встретили их сильным огнем.

Мнимое окружение превратилось в реальное.

Командиры соединений по своей инициативе вступили в бой, длившийся два-три часа и, потеряв около ста тридцати человек убитыми и ранеными, под прикрытием артиллерии, увели свои части обратно в лес.

18 июля группа командиров штаба корпуса, разбежавшихся у села Рыпшево от немецкой разведки, в количестве чёртовой дюжины – тринадцати человек, под руководством помощника начальника штаба корпуса подполковника Стулова, подошли к находившимся в лесу частям корпуса.

Эти части возглавлял помощник начальника штаба 134-й сд подполковник Светличный и начальник политотдела дивизии Хрусталев. Подполковник Светличный обратился к Стулову и находившимся с ним командирам штаба корпуса с предложением присоединиться к частям и возглавить руководство по выводу их из окружения. Полковник Стулов и находившиеся с ним командиры штаба корпуса отклонили это предложение и заявили, что меньшей группой им легче будет пробраться на сторону советских войск, и через пару дней ушли одиночным порядком.

Находясь в окружении, многие командиры и политработники, чтобы скрыть свою принадлежность к командному составу Красной армии, посрывали знаки различия и петлицы, обменяли свое воинское обмундирование на гражданские костюмы, а часть из них даже уничтожила личные и партийные документы.

Начальник политотдела корпуса полковой комиссар Лаврентьев уничтожил партийный билет, обменял свое комсоставское обмундирование на рваный костюм "заключенного", отпустил бороду, повесил котомку за плечи и, как трус и бездельник, несколько дней двигался за частями, ничего не делая, деморализуя личный состав своим внешним видом. Когда ему предложили военное обмундирование, он отказался и одиночным порядком в своем костюме "заключенного" пошел на восток.

Также, одиночным порядком, пробирались бригадный комиссар Кофанов, полковник Стулов, начальник особого отдела корпуса старший лейтенант госбезопасности Богатько. Последний вместе со своей очень близкой секретаршей, переодевшись в костюмы колхозников, выдавая себя за "беженцев", пробирались в город Вязьму.

Подполковник Светличный, возглавивший части 134-й дивизии после бегства работников штаба корпуса, несмотря на наличие достаточного количества огневых средств и людей, продолжая преступную "тактику", вел части только ночью и только лесами. Категорически запрещал вступать в соприкосновение с противником. Все время восхвалял мощь немецкой армии, утверждая о неспособности Красной Армии нанести поражение немцам. Боясь, чтобы стук повозок не демаскировал местонахождение частей дивизии, и столкнувшись с трудностями ночных передвижений, Светличный приказал 19 июля бросить в лесу повозки, лошадей, другое имущество, как "ненужное". В тот же день он разбил оставшиеся части на три отряда и направил их по разным маршрутам. Никакой разведки и связи между отрядами во время движения организовано не было. Пройдя десяток километров, правая колонна, заметив впереди выпущенную противником ракету, по приказанию Светличного повернула обратно к исходному положению. Сам подполковник Светличный уехал от частей. Началась паника и бегство.

Весь день 20 июля части правого отряда находились без руководства и без связи с двумя другими отрядами. Только к вечеру из лесу явился подполковник Светличный, и начали подходить одиночные бойцы и командиры без оружия.

Оказалось, что во время движения в ночь командиры других двух отрядов, услышав вдалеке шум моторов, посчитали их за танки противника. В испуге начальник артиллерии 134-й дивизии подполковник Глушков приказал бросить материальную часть отрядов, а людям спасаться, кто как может. В ночь на 20 июля, части 134-й дивизии потеряли около двух тысяч разбежавшихся человек личного состава.

Два дивизиона артиллерии, две батареи полковой артиллерии, много артиллерийских снарядов, более 10 пулеметов, около 100 лошадей и многое другое вооружение было оставлено немцам.

27 июля сего года подполковник Светличный с небольшой группой 60–70 человек прорвался на сторону частей Красной армии, оставив в окружении 1000 человек.

Оставшихся окруженцев, возглавлял капитан Баринов, а сейчас пришел и командует бригадный комиссар Шляпин.




— Не знаю такого…

И что же получается? Выходит, не так крепка Красная армия, если её генералы и полковники, как и я, по лесам бегают от своих бойцов, вместо того, чтобы врага уничтожать?

Выходит, много таких, как я?

А на фоне многих, не так заметны будут мои грехи, особенно, если по-театральней обставить моё явление народу и попросить московских друзей – товарищей, чтобы прикрыли меня от сталинского гнева. Авось пронесёт, небось выкручусь, как ни будь – возьму своё.

Сцена есть – театр военных действий.

Режиссёром – сам поработаю.

Артисты – рядышком есть. Целая "дивизия". Неполный полк, ну ничего, это лучше, чем моя сотня.

Мне любую кучку бойцов, подчинённых мне, приятнее и привычнее, дивизией называть.

Зрители по ту сторону фронта сидят.

Главный критик в Кремле трубку курит, на карту фронтов поглядывает.

Уважаемые господа, представление начинается!

До нас доносятся отзвуки близких боев. Линия фронта всего в десяти километрах. Чтобы установить связь со своими, необходимо пересечь линию фронта.

Но первым делом, режиссёру нужны артисты.

Приказываю пришлому лейтенанту оставить в качестве проводника, одного из бойцов, а самому идти и доложить своему начальству, что через шесть часов к ним, как старший по званию, для вступления в командование, прибудет генерал Болдин со штабом. Пусть подготовятся и красноармейцев подготовят.

Лейтенант уходит, а я даю своей сотне, в смысле, своему "штабу" команду: "Бриться, стричься, стираться, подшиваться, чистить сапоги. Привести себя в порядок". Пусть выглядят в соответствии с должностями, которыми я их наделил, когда, возле Минска, войско полковника Светличного под себя подгреб…

Приказав адъютанту постирать и отгладить мои китель и галифе, я сел на поваленное дерево и приказал привести ко мне шляпинского красноармейца.

— Ну-ка, боец, расскажи мне, что у вас там в 134-й дивизии за комиссар такой, Шляпин? Как он вами командует, как воюет?

— Никак нет, товарищ генерал, мы с бригадным комиссаром товарищем Шляпиным в 91-й стрелковой дивизии служим. А здесь случайно оказались.

— Рассказывай, рассказывай боец, не смущайся.

— Так я и рассказываю. Комиссар наш из мариупольских рабочих. За Советскую власть воюет с 1919 года. А большевиком стал ещё раньше, после заводской забастовки в шестнадцатом годе, ещё до революции.

Был он на войне красноармейцем, а в мирное время ротным библиотекарем, потом стал помощником политрука, на политрука выучился, политические лекции читал, коммунистами в части руководил, а потом рос-рос и дорос от комиссара полка до комиссара дивизии.

— А сам он из себя каков?

— Товарищ комиссар, с виду медлительный, вроде бы, как увалень и тельпух, но это только с виду. Он сильный, спокойный, большой, медлительный. И умный. Люди чуют его внутреннюю силу, правоту и слушаются его с удовольствием, не так, как иных других командиров. Этот зазря на смерть не пошлёт.

Аккуратный. Мимо лужи не пройдёт, чтобы грязь с сапогов не смыть.

— Как же ты, боец, с таким умным и аккуратным комиссаром в окружение вляпался?

— Не повезло. Немец сильнее оказался, а народ у нас на ту пору был ещё не обвыкшийся к войне.

В аккурат, 24 июля наша 91-я дивизия дралась в Балашове. Как попёрли на нас немцы танками, так и смяли нас. Народ что уцелел, побежал, кто куда.

Дивизия наша родная и генерал загодя, до нашего окружения, ушли на тот берег. Пока мы от танков бегали.

Попрятался остатный народ по оврагам да по кустам. Как ночь настала, пособрал нас комиссар. Поговорил он с нами и порешили мы попытаться за реку Вопь к своим уйти. Пошли. А немец шустрее оказался. Опередил нас, все мосты и броды через реку занял. Мы подошли к реке, а немец пальбу начал. Из пулемётов стреляет, из миномётов стреляет, а уж про карабины да автоматы я и не говорю. Люди, как увидали, что за реку хода нет, так и побежали назад.

Комиссар к людям бросился, наперерез. Кричит, останавливает. Матерится, а не обидно, вроде как не матюгами костерит, а уговаривает и успокаивает. Велит на опушке леса остановиться и там ждать его приходу.

Забежали мы на край лесочка и остановились. Посмотрел я по сторонам – нас там в гурте было, вроде, как человек тридцать. А таких гуртов по опушке – несколько. В общем, набралось нас полторы сотни вояк и четыре пушки больших. Решили мы попытать счастья и проскочить за реку возле деревни Мамоново. Тока вышли к Мамонову, нас там и стала немчура окружать на двадцати пяти танках. Покидали мы гранаты своим пушкам в стволы. Пушкари прицелы с пушек сняли и в болото зашвырнули. И снова все побежали в лес.

В лесу собралось сто человек и комиссар. Все напуганные вусмерть, но с четырьмя пулемётами. Не бросили мужики пулемёты, знают, што за потерянное казённое имущество спросится.

Лежим мы, значит в лесу. Спим. Разбудил меня комиссар и отправляет, вроде, как на разведку. Недалеко. За ближний лесок. Ночью оттуда, издалече немецкие разговоры слыхать, вот и пошли мы с земляком в разведку. Сначала шли, потом ползли, а как на горочку всползли, так и дышать перестали от страху. Мама родная! Выскочила луна из-за тучи и осветила поле, а там от краю до краю танки стоят. Земляк у нас в колхозе учителем был. Так он считал, а я от немца сторожил.

Насчитал земеля почти семь сотен танков. Я и не знал, что их стока бывает.

Вернулись. Доложили комиссару. Лежим, пытаемся уснуть, голод и жажду терпим, а перед глазами СЕМЬ СОТЕН танков. Ужасть.

Лесок наш жиденький, молодой. Налетят немецкие бомбёры – спрятаться негде будет. Всем каюк придёт.

За полтора часа до темноты, собирает нас всех, комиссар в кружок и говорит: 

— Не мы немцев боимся, а немцы нас боятся. Согласны снова пойти на прорыв?

— Согласны!

Пошли мы в Приглово. Осветили фашисты нас ракетами, и опять все войско разбежалось. Остался комиссар и ещё человек двадцать. Пошли мы с комиссаром собирать наше войско и собрали к утру аж сто двадцать бойцов Красной армии. И сказал комиссар, что решил он вести нас к немцу в тыл, организоваться. Слово такое мудрёное ввернул. Толком мы не поняли, что это значит, но раз сказал комиссар, что нужно идти организовываться, то мы и пошли.

По пути встретили штабных офицеров, писарей и ещё человек сорок с ними. Не поверите, товарищ генерал, но радость такая на душе появилась, будто мы сродственников повстречали. Комиссар на компас глядел и вёл нас напрямки в густой лес. Встретили мы и там, куда пришли, еще много людей, разыскали штаб чужой 134-йдивизии с полковником Светличным. Прорыв решили отложить. Потом повстречали ещё ихних пятьсот человек, а немного погодя, ещё целых две тыщи.

Промаялись мы в лесу пять дней. Решили, что немец успокоился и снова на прорыв пошли. И опять не прорвались. Полковник Светличный из лесу сбежал. Прочитал листовку, что немцы с самолётов кидают про то, как в плен нужно сдаваться и побежал к немцам. Вроде и командир и грамотный и партейный, а гадом оказался. Стал главным над нами и над 134-й дивизией наш комиссар, а помощником у него подполковник Белявский.

И сказал комиссар, что коль не получается за реку к своим идти, то станем мы теперь все одной общей "Лесной дивизией". Озадачил не прорываться, а уйти дальше на запад и бить немца в его тылу. Только немцы раньше решили нас побить и послали 3 броневика в наш лес.

Один мы подбили пушкой, а два уехали небитые. Тогда немцы пошли на нас целым батальоном, а нас в пять раз больше, чем них. Как дали мы им прикурить, так они и побежали из лесу, а мы ещё дальше в лес ушли.

Вот сейчас, товарищ генерал, вспоминаю я ту первую ночь, когда пошли на прорыв. Осветили нас немцы ракетами. Комиссар кричит: "Делай как я!" И лег на землю. Легли. Пошли дальше. Снова ракеты. Снова команда комиссара "Ложись!" Оглянулся я. Все бегут обратно в лес. Поднял комиссар гранату: "Стой! Гранатой сейчас!" Никто и не оглянулся. Тут его ярость взяла: "Ну, — говорит, — я из вас сделаю героев, сукины дети…" И сделал…

31 июля принял комиссар решение разбить "Лесную дивизию" на пять отрядов, отряды на роты, организовал штаб, создал политотдел, назначил командиров и комиссаров частей. Прокуратуру устроил и партийный отдел завёл.

Поставил перед командирами и комиссарами задачу – ни о каком прорыве не говорить, активно бить врага в тылу. Приказал всем надеть петлицы, нарисовать или вышить знаки различия. Требовал строго отдания чести. За малейшее нарушение арестовывал на несколько суток строгого ареста, по уставу хлеб и вода, но так как хлеба не было, то, значит, сидели на воде. Действовало. Одного сержанта приказал расстрелять, который схватил в лесу крестьянку, сначала за груди, потом за горло и под юбку к ней полез.

Сперва не мылись, не брились. А комиссар требовал от всех чистоты и сам брился и мылся до утомления.

Ели мясо без соли и без хлеба, а раненым всё лучшее. Семьдесят человек тяжелораненых было и всех вылечили, всех выходили. Некоторые предлагали отдать раненых на излечение колхозникам, но комиссар не позволил. Санитар один придумал выжимать сок из малины и черники – раненые от этого сока хорошо очень поправлялись.

Приучал комиссар к бою. Приказывал ловить немецких связистов. Резали мы телефонный провод и прятались. Приходил связист, а мы ему кляп в рот пихнём, руки скрутим и волокём в свой лагерь. Из каждого бойца воспитывал храброго человека.

Для проверки дал задание четырем командирам и двум политрукам задержать грузовик на шоссе. Пришли ни с чем. "Я вас сейчас расстреляю. Эй, дайте-ка мне сюда ручной пулемет". Стоят проштрафившиеся командиры и политруки бледные, колени трясутся, и пот с них льется. В последнюю минуту спрашивает комиссар: "А может быть, послужите Родине?". Замечательно послужили. Опять пошли к дороге и уже вечером разбили грузовик и броневик, и нет после этого, у нас в дивизии более надёжных людей.

Для всех бойцов всё начиналось с мелочей: напасть на отдельного мотоциклиста, взять пленного. И сразу поднялся дух, когда захватили двух мотоциклистов и мотоциклы их притащили к нам. Вообще-то это пустяк, ведь во время езды по дороге, и тот кто рулит, и тот, кто сзади сидит и за ручку двумя руками держится – не бойцы, а который в коляске располагается – не может хорошо прицелиться, но какие они страшные, пока небитые. Начали наши красноармейцы на задания на мотоциклах ездить и сами себя зауважали. Всем мотоциклов захотелось. Настоящая охота на мотоциклистов началась и это подняло боевой дух.

Отряд лейтенанта Гринюка дрался с 11 мотоциклистами и обратил их в бегство. После этого дела, дух бойцов сильно укрепился. Затем еще захватили 12 мотоциклов, 8 пленных, 2 штабных машины, подбили один танк, 2 бронемашины и произвели нападение на штаб немецкого полка.

Когда отбили за раз 20 мотоциклов и бронемашину, никто и не удивился. Все давно поняли, что немца нужно и можно бить.

Затем уж пошли мы, всем скопом, на крупную операцию: напали на 70 машин. Выждали большую колонну и открыли огонь из пушек. Пехота немецкая драпанула. А артиллерия начала по нашим пушкам стрелять. Однако, не разбежались наши пушкари и стреляли, пока не разбили немецкие пушки. В той колонне было почти восемьсот немцев, минометная батарея и пушки.

А мы от них не побежали. Мы их побили. Вот такая у нас сейчас "Лесная дивизия" и такой у нас командир и комиссар в одном человеке.




…Я смотрел на "деревенского Ваньку" в аккуратно заштопанной гимнастёрке, вспоминал его рассказ о комиссаре Шляпине и утренний рассказ лейтенанта о генерале Честохвалове.

Я невольно сравнивал себя с ними и осознавал, что я и Честохвалов – карты одной потрёпанной довоенной колоды, но мы воюем не так как надо. А вот Шляпины и Стрельбицкие не расходуют солдат понапрасну. Они собственным примером воспитывают солдат и готовят их к серьёзным делам. Они готовы умереть вместе со своими солдатами.

Если мы, заслуженные генералы, будем отсиживаться по лесам и бегать от врага, то Шляпины займут наши места и не будет нам места в армии-победительнице. Нельзя давать в нашей армии хода Шляпиным.

А то, что вот такие "Ваньки" непременно победят, я понял по тому, как спокойно, искренне, посмеиваясь над неудачами, рассказывал мне красноармеец о войне. Словно говорил он мне о пахоте поля или о стоговании сена на прибрежном лугу. Война – это работа для таких вот "Ванек" и они обязательно сделают своё дело…




П Р О Д О Л Ж Е Н И Е О Б Я З А Т Е Л Ь Н О Б У Д Е Т.