Оставайтесь на нашем канале
Владимир Анатольевич Кузьмин


Если вы интересуетесь театром и кино, эта книга для вас.

Главный герой повести Лёшка Кузнецов делает головокружительную карьеру от актёра театрального кружка в провинциальном городе до исполнителя главной роли в голливудском блокбастере.

Вся «кухня» кино на страницах этой книги!

Владимир Кузьмин — лауреат Национальной литературной премии «Заветная мечта». Окончил физтех Томского государственного университета и театроведческий факультет ГИТИСа. В течение четырёх лет являлся директором команды КВН «Дети лейтенанта Шмидта».


Владимир Кузьмин

Оставайтесь на нашем канале


Часть 1

Оставайтесь на нашем канале


Интерлюдия 1

Наследство кавалера Вальдара Герейро


— Его милость кавалер Вальдар Герейро просит вас незамедлительно пройти к нему.

Лёхша отложил в сторону книгу и встал. Август был не столько слугой, сколько членом семьи, мог бы просто сказать, мол, отец зовёт, мог, шутя, и подзатыльник добавить для ускорения, но, раз сказал так, значит, дело действительно важное.

Отца он застал в кабинете. Тот стоял у окна и смотрел на церковь — верный признак того, что ему не слишком нравился предстоящий разговор.

— Пришло официальное приглашение, — сказал он не оборачиваясь. — Тебе пора собираться, через неделю нужно быть в резиденции.

— Э-э-э, а это обязательно?

Отец грустно улыбнулся.

— Быть дворянином, значит поступать так, как подобает дворянину. Бедному дворянину так поступать необходимо всегда. Серхио выразил желание, чтобы ты сопровождал его.

— Но это была только просьба, не приказ. И потом я не приносил вассальной присяги Серхио.

— Зато я приносил присягу его отцу. От имени всей моей семьи. А просьба сюзерена для вассала равноценна приказу.

Отец наконец оторвался от созерцания церкви и повернулся к нему.

— Думаешь, мне хочется с тобой расставаться? Про маму я уже и не говорю. Но тебе выпал шанс, которым грех не воспользоваться. Поступление на службу в свиту принцессы, наследницы престола Империи, — честь. Честь, к которой прилагается немалая выгода. Для тебя это возможность получить задаром лучшее образование, увидеть мир, завести друзей. Для нас сам факт того, что ты на службе у королевской семьи, означает обрести большую безопасность, чем способен дать целый полк наёмников. И потом мы, ты и я, ещё могли бы отказаться от просьбы Серхио и даже его отца. Но после того как они добились официального приглашения от самого Императора, дороги назад нет.

— Всё равно не хочу. Не хочу с вами расставаться.

— Можно подумать, что навсегда, — неожиданно ласково произнёс отец, от которого Лёхша ждал нагоняя за своё упрямство. — Будут каникулы. Мы скоро поправим свои дела и тоже сможем тебя навещать.

— Ладно, — хмуро буркнул под нос Лёхша. — Будем считать, ты меня уговорил.

Отец засмеялся и обнял его.

— Пошли. Пора наградить тебя за сговорчивость небольшой частью наследства.

Он нажал на рычаг — шкаф с книгами сдвинулся с места, открывая проход в подземную часть дома. Ничего нового увидеть там Лёхша не ожидал, но ошибся: они прошли до самого дальнего края нижнего яруса подвалов, отец отыскал в стене ещё один скрытый рычаг и открыл ещё одну, неизвестную Лёхше, потайную дверь.

Он ждал, что за ней окажется небольшая кладовая, может даже сокровищница, и опять ошибся. За дверью начиналась пещера, точнее, узкий ход, прорубленный в скале, на которой стоял дом. Идти по нему пришлось долго.

В конце пути крохотный светящийся шарик, летевший впереди них и освещавший путь, юркнул в невысокий просторный грот, взлетел к потолку и засиял в несколько раз ярче.

— Я думал привести тебя сюда в день совершеннолетия, но получилось немного раньше.

— Ага, на четыре месяца.

— Что, тебе уже через четыре месяца пятнадцать? — наигранно удивился отец. — Ладно, осмотрись для начала.

Лёхша послушно стал оглядываться, хотя смотреть здесь, казалось, было не на что.

Приглядевшись, Лёхша увидел, что грот, показавшийся ему поначалу обычной пещерой, каких в окрестностях было немало, имеет неправильные, но гармоничные очертания, словно здесь поработали руки умелого каменотёса. Он не успел об этом подумать, потому что сделал куда более серьёзное открытие — серые каменные стены, к его удивлению, оказались сплошь покрыты резьбой, отчётливой, даже назойливой, так и притягивающей взгляд. Странно, что он не заметил настенную роспись сразу, едва войдя сюда.

Рисунков было великое множество. Они отличались красками и размерами, но все изображали разнообразные удивительные спирали. Стоило на любой из них остановить взгляд, как спираль начинала меняться.

У Лёхши кольнуло в висках, заломило в затылке, и он сообразил, что видит не только рисунки на стенах и каждый их штришок, но осознаёт и слышит всё вокруг до самых мельчайших подробностей — шорохи мышиной возни за тридевять земель отсюда, упавшую со свечи каплю воска в самом дальнем уголке замка… Боль в висках стала нестерпимой. Пришлось тряхнуть головой, чтобы оторвать взгляд от стены.

— Правильно, не надо смотреть на узоры слишком долго. Чувства обостряются до такой степени, что голова начинает болеть. Да и не слишком большое это удовольствие видеть в мельчайших подробностях, скажем, человеческое лицо. Но надеюсь, ты теперь сможешь углядеть то, ради чего я привел тебя в эти катакомбы. Смотри сюда.

Перед ними возвышался небольшой, чуть выше колена, округлый серый валун. Лёхша его узрел сразу, как оказался здесь, да и трудно не заметить каменную глыбу посреди пустого грота, особенно если над ней завис светильник. Но то, что на камне лежала шпага в ножнах, он увидел лишь сейчас.

Отец, довольный сюрпризом, взял шпагу и извлёк её из ножен. Обыкновенный с виду клинок, разве что расцветки непривычной: блеск стали от центра к заточенным краям становился темнее, и на самом острие — одна чернота.

— Ты помнишь, что о твоём отце порой рассказывают былины и небылицы?

— Ещё бы!

— Так вот большинству из них я обязан этому клинку. Да, я один из самых лучших фехтовальщиков Империи, но согласись, что одолеть двенадцать меченосцев храма Асгармы даже мне не под силу. Слишком серьёзные воины, хоть и неукоснительно блюдут своё глупое правило — не пользоваться ничем, кроме меча.

— Так это правда? Про меченосцев?

— Правда, правда, — засмеялся отец. — Но лишь благодаря этому клинку.

— Но выглядит он…

— Что есть, то есть. Выглядит он неубедительно. Я нашёл его здесь, когда строили замок и обнаружился вход в пещеру. Рукоять смастерил сам. Вроде неплохо получилось. Прежняя была со специальным хватом под семипалую руку, так что показывать это оружие никому не хотелось, вот и переделал его как сумел. Зато сейчас вид самый обыкновенный. Но скрытую в нём огромную силу не ощущают даже очень могущественные маги.

— Пап, я не понял, если маги ничего не ощущают, как ты-то догадался, что это такое?

— Правильный вопрос. Но ответ на него не самый приятный для меня: случайно. Сначала я счёл его древней диковинкой и подумывал о том, как бы повыгоднее продать в музей или университету. Вот тут-то и произошло кое-что: я нечаянно порезался, и, говоря коротко, клинок дал мне понять, что признал за мной право быть его хозяином. Порой он вёл себя, как простая железка, иногда выручал в самых трудных ситуациях. Но мне кажется, что он не проявил и сотой доли своей силы.

— А как он тебя признал?

— Сейчас ты это испытаешь на себе. Положи его на камень и капни на него свою кровь.

Лёхша дотянулся до клинка, но помедлил. Не из страха порезаться — что ему царапина! — пугало другое.

— А он точно признает меня?

— Есть только один способ проверить.

Лёхша коснулся лезвия большим пальцем, но даже не почувствовал прикосновения, хотя на руке обозначилась ранка и несколько рубиновых капель упали на клинок и на камень рядом с ним. Невольно юноша отшатнулся в сторону, потому что капли стали с шипением испаряться, над клинком образовался крохотный дымчатый вихрь, будто из курительной трубки пустили кольцо дыма. Через мгновение дым всосался в металл и больше ничего не произошло.

— Возьми его, — откашлявшись сказал отец.

Лёхша взял оружие в руку, постоял, оценивая его вес, и уже собирался разочарованно положить шпагу обратно, как почувствовал толчок: по руке к груди прокатилась тёплая волна. Оружие стало как бы продолжением руки, продолжением самого Лёхши. У него возникло ощущение, будто клинок, словно огромный пёс, которого хотелось ласково погладить по большому лбу, в минуту опасности непременно превратится в яростного могучего зверя, готового защитить.

— Здорово! — сказал Лёхша.

— Папа плохого не посоветует, — довольно отозвался отец. — Это ещё одна причина, по которой я бы хотел, чтобы мой сын оказался в дворцовой свите. Может, тебе удастся проникнуть в тайну клинка? Хотя бы на пару шагов продвинуться дальше, чем удалось мне.

Он обнял Лёхшу, и они стояли так долго-долго, а потом пошли обратно. Лёхша нёс за спиной ножны, и клинок сквозь них иногда еле-еле слышно урчал по-собачьи.


Глава 1


Лёшка вышел на балкон и обозрел окрестности. Не то чтобы он не успел их изучить, просто не привык ещё к девятому этажу и открывающемуся виду. Вдали, там, куда достигал взгляд, можно было увидеть кремль и три церкви. Папа по этому поводу высказался, что если видно не меньше трёх церквей, то место можно считать святым. Но скоро одну из церквей заслонит строящийся дом, и теперь Лёшку мучил вопрос: останется ли их новое место жительства «святым»? Опять же отсюда виден ещё и костёл, так он считается или нет?

Больше ничего интересного вокруг не было. Дома, дома, дома… Разные. От древних деревяшек, которых осталось совсем немного, и убогих пятиэтажек до современных в девять-десять этажей и даже несколько шестнадцатиэтажных. А ещё прекрасно просматривалась школа. Та самая, в которую Лёшке предстояло отправиться. «Первый раз в первый класс» вертелась в голове присказка. Хотя, на самом деле, класс был восьмой. А школа — третьей по счёту, в которой ему придётся учиться. Как и эта новая квартира, которая тоже была третьей на его веку. Правда, родители рассказывали, что была ещё и четвёртая, но в ней Лёшка провёл лишь первые три месяца своей жизни, так что не помнил её совершенно, а потому и не принимал в расчёт.

Новая квартира ему нравилась хотя бы потому, что у него появилась собственная комната, а вот на переход в новую школу он согласился со скрипом: не хотел расставаться с одноклассниками, старыми друзьями во дворе. Но родители, точнее папа, его коварно обманули. Местная школа хоть и была в двух шагах от дома, но для поступления в неё одного этого было мало, требовалось сдать экзамены. Вот отец и заявил, что Лёшке эти экзамены всё равно не сдать, а раз не сдаст, то сможет с чистой совестью ездить через полгорода в старую школу. Понятное дело, такой намёк его сильно задел, и он отправился на экзамены. И опять был обманут — ну побеседовали с ним директор школы (тьфу ты, гимназии!) и пара учителей. Поинтересовались, любит ли читать и что читает, про опричников что-то спросили, дали задачку по математике и всё — весь экзамен. Извольте быть зачисленным в гимназисты!

— Лёша! — позвала его мама. — Опоздаешь!

— Ага, тут со скоростью таракана три минуты ходу, всенепременно опоздаю, — проворчал себе под нос Лёшка, но всё-таки пошёл одеваться. Нехотя потому, что заранее стеснялся встречи с новыми одноклассниками и учителями. Да, по правде сказать, не любил он первое сентября, в частности и учёбу в целом.

— Цветы не забудь, — напомнила мама, окинув его взглядом.

— Ну кому я там цветы дарить стану? Я же никого не знаю.

— Классному руководителю.

— Их и так цветами заваливают, — проворчал он в ответ, не стал дожидаться, когда букет ему всучат насильно, и постарался побыстрее выскочить за дверь.


Гимназия оказалась не особенно отличающейся от предыдущей школы. Всё началось с традиционной линейки, во время которой все вокруг, включая преподавателей, обсуждали свои дела и делились летними впечатлениями. На Лёшку никто внимания не обращал. Некоторые, кто стояли поближе, кивнули ему в знак приветствия и тут же затрещали о своём. Впрочем, и сам Лёшка не рвался знакомиться, лишь окинул новых одноклассников беглым взглядом. Люди как люди. По большей части в джинсах и всё такое. Лишь один светловолосый мальчишка в каком-то модном пиджачке, а может и не в пиджачке, вероятно, у этой одежды какое-то другое название есть. Наконец краткое торжество завершилось и народ отправился по кабинетам.

Лёшка после летнего перерыва чуть было не оглох от поднявшегося гвалта. Как и положено в первый день, неразберихи было предостаточно, вот и его восьмому «Г» «повезло»: кабинет, обозначенный в расписании, оказался занят другим классом. Выяснение, кто не туда пришёл, решилось в их пользу, и ребята, ошибочно занявшие кабинет, стали выходить. Особо нетерпеливые из его класса ринулись занимать места, Лёшку слегка толкнули на створку двери. Та оказалась незакреплённой и шмякнулась от его толчка об стену, зазвенело разбитое стекло. Естественно, вокруг Лёшки образовалась тишина и пустота.

— Так, уже стёкла бьём! — услышал он взрослый голос из-за спины. На плечо легла рука. — Пройдите со мной, окажите любезность.

Лёшке даже понравилось, что к нему обратились так вежливо и, можно сказать, изысканно. Восторга от факта приглашения пройтись невесть куда он не испытал, но и спорить было глупо, так что пришлось топать вслед за черноволосой дамой в очках и в тёмном деловом костюме. Вскоре оправдались худшие его предчувствия — они остановились возле двери с табличкой «Завуч по воспитательной работе. Корнянская Л. М.». Лёшка никогда не испытывал трепета перед учителями, мог свободно общаться с директором школы, но завучей боялся по самым непостижимым причинам; так многие люди боятся безобидных ужей или мышей.

Корнянская Л. М. открыла дверь ключом и по-хозяйски прошла к единственному в помещении столу. Пришлось войти и встать неподалёку, садиться без приглашения он не стал.

— Ну рассказывайте.

— Что?

— Как вас угораздило стекло разбить?

— У нас с каким-то классом путаница возникла, они не в тот кабинет пришли. Ну они выходить стали, мы — входить. Меня толкнули. Я ж не знал, что сзади дверь.

Лёшка старался говорить спокойно, но, кажется, получилось всё равно немного жалобно.

— То есть как это вы не знали, что сзади дверь?

— Не привык ещё. Не всё запомнил, — пожал плечами Лёшка.

Завуч сняла очки, извлекла из стола другие, с ещё более толстыми линзами и пристально посмотрела через них на Лёшку.

— Так вы новенький? Это меняет дело, а я уж было решила…

Что решила завуч и с кем она его, судя по всему, перепутала, Лёшка так и не узнал.

— Назовите себя, окажите любезность.

— Кузнецов Лёшка. Алексей.

— Седьмой «Е»?

— Восьмой «Г», — вежливо поправил он. По шесть классов на каждом потоке вполне достаточно, чтобы запутаться даже завучу.

— Хорошо. Давайте я вас провожу в класс, чтобы у преподавателя не было лишних вопросов.

Лёшка кивнул и, не удержавшись, спросил:

— А стекло?

— Забудем. Вы же не специально?

— Не специально.

— Ну вот и славно. Да с этими дверями постоянно проблемы. Очень неудобные у нас тут двери.

И они отправились на занятия.

— Пётр Ефимович, примите новенького ученика. Алексей Кузнецов. Я его немного задержала, вы уж окажите любезность, извините меня.

— Да-да, — закивал Пётр Ефимович. — Само собой. Проходите, Кузнецов. Садитесь.

Лёшка оглядел класс в поисках свободного места.

— Иди сюда! — замахал ему рукой из-за последнего стола в центральном ряду тот самый светловолосый в пиджачке.

— Сергей! — представился хозяин стола.

— Лёшка, — ответил он и пожал протянутую руку.

— Как ты от Лилечки так быстро отделался?

— От кого?

— А, ты же новенький. Ну от Лилии Михайловны, от завучихи?

— Сказал, что новенький, она и остыла.

— Наверное, спросила «Как же вас угораздило стекло разбить?», — очень похоже передразнил новый знакомый завуча. Лёшка засмеялся и нарвался на замечание.

— Кстати, — тут же обрадовался педагог, — для того, чтобы проверить не забыли ли вы за лето всё напрочь, а также для закрепления знакомства с вами, Кузнецов, пройдите к доске и решите задачку.

— Э-э-э… у нас какой урок? — спросил Лёшка, выбираясь из-за стола.

— Ну ты даёшь! Физика, — ответил Сергей. — Это Лилечка тебя так достала?

Задача оказалась простенькой, к тому же имела минимум три варианта решения. Но Лёшка посчитал правильным на этом внимание не заострять и решил её самым простым способом.

— Правильно я тебя к себе зазвал, — прошептал ему новый сосед по парте, когда он вернулся на своё место. — Буду у тебя на контрольных списывать.

В ответ Лёшка пожал плечами. К списыванию он относился спокойно: сам у других никогда не списывал, но в учебник заглянуть или в тетрадку — это случалось.


За две недели Алексей Кузнецов привык к новой школе. Единственное — никак не мог приучиться называть её гимназией. Программа ему сложной не показалась, разве что по литературе и истории требовали помимо учебников и произведений, включенных в обязательный список, читать всякие другие художественные книги и даже монографии. Но он и без этого такие книги любил и, как выяснилось, многое уже читал. Из-за этого на уроках ему нередко бывало скучно. Особенно на физике. Тем более что у него назрел конфликт с учителем. Пару-тройку раз, не удержавшись, он подсказывал Петру Ефимовичу более простые решения задач, и тот невзлюбил его. Но к таким мелочам Лёшка уже давно относился равнодушно.

Зато в классе народ оказался нормальным. Уже на второй неделе состоялся коллективный поход в кино. Вместо последних двух уроков, естественно! К Лёшкиному удивлению, педагогический состав отнёсся к этому спокойно, и он догадался, что подобные мероприятия неоднократно организовывались и в прошлом и впредь тоже будут иметь место. Особенно в случае массовой неготовности к уроку.

Серёга, кстати, этой неготовностью грешил больше всех остальных, вместе взятых. И без зазрения совести списывал у Лёшки не только контрольные, о чём честно предупредил в самый первый день, но и домашние задания.

А вскоре именно он стал первопричиной событий, которые, как принято говорить, изменили Лёшкину жизнь.


Началось всё с того, что однажды, придя домой с тренировки и включив телевизор, Лёшка нежданно-негаданно увидел на экране знакомое лицо. С ним едва истерика не случилась, настолько этот факт показался ему комичным: его сосед по парте Серёга что-то там изображал из себя по ту сторону экрана. Лёшка поперхнулся чаем и захохотал так, что слёзы потекли. Потом он сам не мог понять, с чего бы это? Ведь эту передачу он видел и раньше и ничего смешного в ней не находил. Ну разыгрывали его ровесники, девчонки и мальчишки, какие-то сценки, напоминавшие «Ералаш», только не настолько смешные, а скорее, серьёзные. Иногда было интересно, иногда — не очень. К тому же ему самому пару раз доводилось участвовать в художественной самодеятельности и играть в школьном КВН. Более того, ему это нравилось. Так что он ребятам с телевидения даже самую малость завидовал. Но в этот раз, увидев в качестве исполнителя главной роли Серёжку, с которым сидел за одной партой, он пришёл в неистовый восторг. Вот это да! Тоже мне, артист из погорелого театра! Он даже представил себе, как в классе станут обсуждать всё это и как достанется Серёге всяких подколов и приколов на эту тему.

Но на следующий день выяснилось, что в классе, да и во всей школе выступление Сергея Гранаткина на телеэкране большой новостью не оказалось, что происходило это далеко не в первый раз и относились к этому все вокруг, начиная с одноклассников и кончая учителями, с изрядной долей пиетета. Малышня тыкала в артиста пальцами, но не дразнила, а выказывала своё, можно сказать, полное почтение. Девчонки из другого восьмого, кажется «Д», привели на перемене новенькую, чтобы показать местную знаменитость. Сам Серёга повышенное внимание к своей персоне воспринимал с видом скромным, но как должное. У Лёшки внутри даже нечто подобное зависти шевельнулось. Само собой, он забыл о всех заготовленных по такому случаю приколах, да и вообще обсуждать эту тему ни с кем не стал.

Неделю спустя Гранаткин сам об этом заговорил. Дело было на литературе. Кто-то мямлил у доски что-то из домашнего задания, остальные со скукой делали вид, что внимательно слушают. Стоящий в классе гул свидетельствовал о том, что большинство занято разговорами. Серёга, продолжая глядеть в сторону доски, обратился к Лёшке.

— Ты после уроков занят? — проговорил он, почти не шевеля губами.

— Не занят. А что?

— Поехали со мной на ГТРК.

— Куда?

— На телевидение. Гостелерадиокомпания. Ты же видел нашу передачу? Ну так вот, мы новую постановку готовим, а у нас парень один заболел. Играть некому.

— А я тут при чём?

— Да ни при чём. Сыграешь вместо него. Съёмки завтра-послезавтра. Делов-то!

От неожиданности Лёшка впал в ступор и не отвечал довольно долго.

— Да ты не бойся, — подбодрил его Серёга. — Там не кусаются.

— Да я и не боюсь.

— А чего тогда молчишь?

— Думаю.

— Да чего думать? Знаешь, как там интересно!

— Кузнецов! Гранаткин! На перемене поговорите, — прикрикнула на них Зинаида Николаевна. — Так на чём мы остановились?

— На том, что «Недоросль» является образцом комедии классицизма в русском искусстве, — подсказал Кузнецов.

— Совершенно верно, — с некоторым удивлением в голосе похвалила литераторша.

— Как ты умудряешься говорить и при этом училку слышать? — восхитился Серёга.

— Так она громко рассказывает, вот и слышу, — серьёзно ответил Лёшка, но Гранаткин принял это за шутку и уткнулся лицом в собственные локти.


Мимо телевизионной студии Лёшка проходил и проезжал много раз, но внутри ни разу не был. Вот в театре за кулисами он бывал неоднократно, потому что родители были знакомы с очень многими артистами и нередко после спектаклей к ним заглядывали. Отца там и вовсе хорошо знали, вахтёры никогда не пытались его останавливать, а, наоборот, здоровались. А вот на телевидении у отца знакомых не было. У Лёшки раньше тоже не было.

— Пал Палыч, здрасьте. — Серёга по-свойски кивнул седоусому вахтёру в застеклённой будочке и, указав на Лёшку, сообщил: — Это со мной. К Зое Александровне на пробы.

— Здравствуй, здравствуй, — приветливо отозвался вахтёр. — Я тебя, само собой, признал, но порядок соблюдать всё равно нужно. Пропуск показывай.

Серёга весело подмигнул товарищу и показал вахтёру давно уже приготовленный пропуск. Тот сделал вид, что изучает документ.

— Всё правильно, — наконец кивнул страж порядка. — А теперь фамилию твоего приятеля называй.

— Кузнецов. Алексей Владимирович.

Вахтёр зашуршал бумагами в папке, извлёк нужную, провёл пальцем по листу сверху вниз:

— Имеется такой в списке. Но вот только как мне узнать: твой приятель и впрямь Кузнецов или кто иной? Документы при нём имеются?

Этот вопрос, похоже, застал Серёгу врасплох.

— Имеются у тебя документы? — переадресовал он его Лёшке.

Тот пожал плечами и, пряча довольную ухмылку, извлёк из рюкзака новёхонький, два дня назад полученный паспорт. Он был полностью уверен, что вахтёр и без предъявления паспорта пропустил бы его, а весь этот разговор затеял с единственной целью — поучить их уму-разуму и тем скрасить скуку собственного дежурства. А тут такой облом! Рассмотрев паспорт со всех сторон, вахтёр вернул его хозяину, ткнул пальцем в переключатель, и на турникете загорелась зелёная стрелка.

Холл телестудии оказался крохотным — три шага вдоль и два с половиной поперёк. Зато изобиловал входами-выходами. Направо был выход к лестничной площадке и ещё один в какой-то коридор, налево располагался такой же маленький зал и пара дверей под номерами 1 и 2, прямо перед ними — дверь с табличкой «Гостевая». Лёшка отчего-то счёл, что им именно туда, в «Гостевую», но ошибся.

— Направо, — подсказал ему школьный товарищ и первым шагнул в следующий зал. В нём тоже, несмотря на малые размеры, уместилось несколько разветвлений маршрута: слева и справа по двери, прямо и чуть левее несколько ступенек вели к ещё одной двери, над которой светилось красное табло «ТИХО! МИКРОФОНЫ ВКЛЮЧЕНЫ. ИДЕТ ЗАПИСЬ.». А чуть правее по ступенькам можно было спуститься в длинный коридор.

Они прошли шагов десять-двенадцать, но на этом коротком пути с Серёгой успели поздороваться пять или шесть человек. При этом все женщины обращались к Лёшкиному проводнику исключительно ласковым тоном: «Ой! Здравствуй, Серёженька! Рады тебя видеть!». Мужчины, напротив, приветствовали с фамильярной грубоватостью: «Здорово, старик!». «Старик» вежливо отвечал на все приветствия, хотя было заметно, что степень знакомства с этими людьми у него разная. Некоторых он точно толком и не знал. Лёшка, стараясь быть вежливым, каждому встречному тоже говорил «здрасьте», даже если его самого приветствием не удостаивали.

Сергей резко свернул в очередную распахнутую настежь дверь. Лёшка с разбегу проскочил мимо, пришлось затормозить и возвращаться. Переступая порог вслед за своим товарищем, Лёшка уже приготовился обозвать того Сусаниным, но его остановило присутствие незнакомых людей.

Помещение роскошью не отличалось: узкую комнатку с низким потолком разгораживал на две зоны широкий книжный шкаф. За ним, возле окна, стоял большой новенький диван и блестящий куллер. По другую сторону располагались парочка старых обшарпанных письменных столов, несколько стульев и две вешалки — настенная и напольная — в виде вертикальной металлической трубы с торчащими крючками.

Серёга уже успел пристроить свою куртку и болтал о чём-то с сидящей за одним из столов девушкой. На вид ей было лет двадцать, и чувствовала она себя здесь по-хозяйски. Чего нельзя было сказать о Лёшке. Потоптавшись у порога и не дождавшись ни приглашения войти, ни даже простого приветствия, хотя бы кивком головы, он буркнул своё дежурное «здрасьте», стянул с себя куртку, повесил её рядом с Серёгиной и понял, что не представляет, чем ему заниматься дальше. Единственный оставшийся свободным стул стоял за вторым столом, и усаживаться на него было не совсем уместно; топать к дивану тоже было несколько неловко, во всяком случае без приглашения. К тому же там сидел ещё один мальчишка, примерно их возраста. Мальчишка делал вид, что читает журнал, но на самом деле беспардонно рассматривал Лёшку. И дружелюбия в этом взгляде не просматривалось, скорее неприязнь. Лёшка остался стоять между дверью и вешалкой.

— Ладно, Серёжа, всё! Не отвлекай меня, — громко сказала девушка. — Мне сценарий через полчаса сдавать, а там ещё конь не валялся.

Серёгу это ни капли не смутило, и он небрежно спросил:

— А где Зоя Александровна?

— Тьфу! Совсем забыла. Зойсанна велела передать, что на полчаса задерживается и чтобы вы её здесь ждали. Только лучше идите куда-нибудь, а то тихо сидеть ты всё равно не умеешь, а у меня сценарий горит.

— Так мы в буфет пойдём, — сказал Гранаткин и наконец вспомнил о существовании Лёшки. — Кузнецов, в буфет сходим? Пошли, здесь недорого. И съедобно.

Лёшка кивнул, и они, выйдя из комнаты, направились по коридору, свернули направо, поднялись по небольшому лестничному пролёту, тут же спустились вниз, несколько раз повернули и оказались в кафе, которое Сергей отчего-то именовал буфетом.

Они пристроились в конец небольшой очереди за пожилой женщиной.

— Лёха, а откуда у тебя паспорт? — поинтересовался Сергей. — Я уж думал нам придётся про лапы, хвост и усы объяснять.

— Получил два дня назад. В день рождения.

— Ух, ты! Прости, не знал. Ну про день рождения. Поздравляю. А мне только после Нового года получать.

Лёшка собрался что-то ответить, но тут женщина, стоявшая впереди, повернулась, и он просто растерялся. Лицо это он видел тысячу раз, но здесь, в шаге от себя, увидеть ну никак не ожидал. Но главное было не в самом факте встречи — в конце концов, они находились на телевидении, так что встретить здесь телеведущую должно было быть самым заурядным делом. Главной причиной удивления было то, как разительно это лицо в жизни отличалось от экранного. Там, на экране, была красавица, немолодая, но никак не старая. Здесь же рядом стояла старушка самой заурядной внешности. Хорошо, что Серёга сразу заметил Лёшкину растерянность и стал ему рекомендовать, что выбрать из меню, чем и отвлёк. А то Лёшка так и стоял бы, уставившись в одну точку. Может, и рот бы ещё раскрыл от изумления.

Усевшись за свободный столик, Гранаткин первым делом обругал друга:

— Ты чего так неприлично пялишься?

— Да не ожидал, что она окажется такой…

— Старухой? Её перед записью по часу гримируют. Два кило краски — и готова красотка. А в буфет с такой тяжестью не пойдёшь, не донести можно, ноги подогнутся.

Что-то не столько в самих словах, сколько в пренебрежительном тоне друга Лёшке не понравилось, и он уткнулся в свою тарелку.

— Эй, ты чего?

— Злой ты, Серёга! — всё-таки счёл нужным ответить он.

— Чего вдруг? Я же правду сказал. Да здесь все так говорят.

— Это про кого здесь все говорят? — раздался за Лёшкиной спиной до боли знакомый голос. Но на этот раз молодой и даже задорный. — Я, молодые люди, примощусь рядом с вами? Не возражаете?

— Нет, конечно. Здравствуйте, — с показным радушием отозвался Сергей. — Рады вас видеть!

Рядом с Лёшкой села за стол ещё одна телевизионная красавица, популярная молодая дикторша. Вот она ничем от своего экранного облика не отличалась. Правда, косметики, или, как сказал Серёга «краски», на ней было немало.

Дикторша бодро принялась за салат из капусты с яблоком, запивая его овощным соком. Управилась она со своим «обедом» в считаные секунды, со вздохом бросила взгляд на отбивную в Лёшкиной тарелке — тот всё это время боролся с искушением поделиться с ней кусочком хлеба — и неожиданно спросила у него, промокая губы салфеткой:

— Грим не размазала?

— Нет. Всё ровно и красиво! — выдохнул Лёшка и покраснел.

Дикторша поднялась из-за стола и пошла к выходу.

— Ешь давай! — поторопил Серёга. — А то замер, понимаешь. Нам уже идти пора.

Лёшка послушно засунул в рот остатки котлеты и с набитым ртом поинтересовался:

— А в той комнате… ну где мы разделись…

— В редакции?

— Ага, в редакции. Там мальчишка сидел, он тоже с вами играет?

— Скажем так: хочет играть, да его никто не берёт.

— Почему?

— Бездарный потому что. Так что и мы с тобой его брать не будем.

— Так надо, чтобы меня самого взяли, — резонно заметил Лёшка.

Серёга всерьёз задумался, и от этой его задумчивости у Лёшки нехорошо заныло в груди. Положа руку на сердце он не особо рвался стать артистом, но, если бы его не взяли из-за того, что он бездарный, ему было бы очень обидно.

— Не, — наконец прервал свои думы Сергей, — тебя возьмут. Хотя бы потому, чтобы Олега не брать.

Настал черёд Лёшки крепко задуматься.


На обратном пути Лёшка порывался спросить, что за тип этот Олег. Почему он так настойчиво пытается попасть в артисты, когда ему уже не раз отказывали? Самому Лёшке, к примеру, достанет и одного отказа, чтобы навсегда забыть сюда дорогу. Но спросить он не успел. Пока формулировал вопрос, выяснилось, что Гранаткин завёл их не туда, куда им было нужно, а в какой-то тупик.

— Ну ё-мое! — обиженно воскликнул Серёга. — Год тут хожу и через раз заблудиться умудряюсь.

— Так нам надо было направо, когда мы в третий раз сворачивали, — подсказал Лёшка.

Серёга недоверчиво посмотрел на него и предложил:

— Веди тогда, раз такой умный.

Лёшка не знал, является это признаком большого ума или нет, но дорогу он всегда запоминал без малейшего усилия. Хоть в лесу, хоть в городе, хоть внутри нового для него здания. И в этот раз он легко нашёл верный путь.

В редакцию ребята вошли за секунду до Зои Александровны. То, что эта крохотная шустрая старушка — Зоя Александровна, Лёшке гадать не пришлось, потому что сразу, как только она появилась, все присутствующие дружно прокричали: «Здрасьте, Зойсанна!»

— Ну чего орать-то! — заулыбалась старушка. — Я пока слышу очень даже хорошо. Молодёжь, на диван!

Трое мальчишек послушно уселись на диване. Зоя Александровна скинула с себя модную курточку, пристроила её на вешалку, причесала седые пряди огромным гребнем и села в кресло напротив.

— Времени нет, да ещё и задержалась. Поэтому сразу к делу. Олег, Серёжа! Вот текст, читайте.

Она вручила ребятам по тоненькой стопке листов.

— Мне за кого читать, Зоя Александровна? — спросил Олег, заглянув в свои листочки.

— За Сидорова.

— А мне за Веру? — счёл нужным спросить Серёга.

— Так! Острить будешь на уроках. За Петрова читай. Где надо будет, я за Веру сама реплики подавать стану. А ты, Алёша, пока послушай.

Лёшка не слишком удивился, что старушке известно, кто он, а потому согласно кивнул. Он быстро сообразил, что речь в сценарии идёт о том, как Сидоров пришёл в гости к Петрову и они стали обсуждать предстоящее собрание школьного туристического клуба. Серёга читал свою часть очень здорово, складывалось впечатление, что ему этот Петров человек хорошо знакомый, как и все остальные люди, о которых у них с Сидоровым заходила речь. Всё дело портил Олег. Он даже не пытался что-то играть, а если и пытался, то у него ничего не получалось. Выходило, что он просто читает текст по бумажке, а что в этом тексте — ему всё равно. К тому же он не обращал внимания на знаки препинания: явные вопросы произносил с утвердительной интонацией, а там, где по логике должно было быть восклицание, проговаривал всё монотонно и бесцветно. Даже их физик диктовал условия задач куда более душевно. Тем не менее Зоя Александровна дала Олегу дочитать до конца, после чего обратилась к Серёге:

— Не устал? Тогда ещё раз, но за Сидорова будет читать Алексей.

Олег передал Лёшке свой экземпляр текста и откинулся на спинку дивана. Лёшка взглянул на текст. Ничего особенного в нём не оказалось — обычная пьеса. Большая часть текста состояла из высказываний героев, время от времени их реплики перемежались ремарками, типа «Сидоров подходит к окну», «Петров садится в кресло» и всё такое прочее. Лёшка посмотрел на Зою Александровну и хотел было сказать, что он готов, но вдруг почувствовал, что руки предательски задрожали. Пришлось положить листочки на колени. Но тут и ноги начали подрагивать. Лёшка подогнул их под себя и зацепился каблуками ботинок за край дивана. Дрожь не прошла, но при таком положении ног была почти неощутима. Во всяком случае, Лёшка очень надеялся, что она не будет заметна никому, кроме него.

— А-а, заходи, Сидоров! — начал Серёга.

— Привет, привет, — откликнулся Лёшка, к своему огромному удивлению и ещё большему облегчению, ощущая, что голос, в отличие от рук и ног, почти не дрожит. Ну разве что стал чуть звонче обычного. Справедливости ради стоит заметить, что ему читать было намного легче, чем Олегу, потому что он успел большую часть своих реплик запомнить и ему почти не нужно было заглядывать в текст. Он очень старался не повторять ошибок своего предшественника и уж хотя бы знаки препинания воспроизводить правильно. Не зря же автор пьески их расставил?

Зоя Александровна внимательно слушала, даже порой опаздывала с репликами Веры, сестры Петрова, когда та появлялась по ходу действия. Но до конца они добрались в считаные минуты, и Лёшка наконец вздохнул полной грудью.

— Так! — сказала Зоя Александровна. — Утверждаем список действующих лиц и исполнителей. Саша Петров — Сергей Гранаткин. Вера, его сестра, — Ириша Рыжова. Сидоров, его друг, — Алексей Кузнецов.

Лёшке вдруг стало стыдно перед Олегом, как будто он отнял у него что-то ценное. Но Олег, к его удивлению, никакой досады не выказал, поднялся с дивана и спросил:

— Зоя Александровна, когда будет готовиться следующая передача? — Голос у него звучал ровно, бесцветно.

— Через две недели, Олежка, — ответила режиссёр.

— Так я зайду. До свидания, — не то спросил, не то сказал утвердительно Олег и стал одеваться.

— Заходи, конечно, — вздохнула Зоя Александровна и повернулась к ребятам. — Серёженька, ты Лёшу в отдел кадров сводишь? Пусть ему пропуск на эту неделю выпишут.

— Конечно свожу! — обрадовался Серёга.

— А я пока в павильон зайду, взгляну, как там выгородку для нас готовят.

— Ой, а можно мы сначала с вами в павильон? Лёшке же интересно!

— А тебе самому не интересно? — улыбнулась старушка. — Пошли уже.

Лёшка собрался подняться и вдруг понял, что не может. Он каким-то невероятным образом умудрился засунуть ноги под диван так глубоко, что теперь они не желали вылезать обратно. Чтобы их вытащить, нужно было встать и облегчить давление на диван. А чтобы встать, нужно было вытащить ноги. Ничего умного в голову не приходило, и Лёшка сказал:

— Вы идите, я вас сейчас догоню.

Зоя Александровна кивнула и вышла, но Серёга, почувствовав неладное, остался.

— Ты чего?

— Ноги застряли. Под диваном.

Серёга нагнулся посмотреть.

— Это как же ты их туда всунуть умудрился?

— Я знаю? На нервной почве, наверное.

— Бывает. Я в самый первый раз, пока чашку с чаем в руки не взял, двух слов связать не мог. А потом увлёкся, стал этой чашкой размахивать и всех облил. Хорошо, что чай к этому времени остыл. Ты вот что, становись на колени, а я диван чуть приподниму.

Лёшка сполз с сиденья, а Серёга приподнял край дивана. Подняться с пола тоже оказалось делом нелёгким — ноги затекли и когда их удалось окончательно выпрямить, то обнаружилось, что носки смотрят вправо и влево, почти не образуя угла.

— Вот это да! — закричал спаситель. — Идеальная первая позиция.

— Чего? — не понял Лёшка.

— Ну в танцах есть разные позиции. Третья, шестая. А у тебя первая получилась. Очень трудная, к ней подолгу привыкают, а у тебя раз — и вышло.

— Блин, мне бы теперь из этой позиции в нормальную вернуться. А то вдруг стану всю оставшуюся жизнь косолапить?

— Не боись, прорвёмся. А твой способ надо запатентовать, пригодится будущим балерунам и балеринам.


Когда они вошли в съёмочный павильон, тот самый, над которым раньше светилось грозное табло «НЕ ВХОДИТЬ», ноги у Лёшки окончательно пришли в себя.

Первое, что бросалось в глаза, да и под многострадальные ноги, было великое множество кабелей. Они устилали пол сплошным ковром, впрочем, сравнение с ковром было явно неуместным — ковёр — это нечто гладкое, а тут — сплошные бугры, бурелом какой-то. А с учётом того, что освещения в данный момент почти не было, всё это напоминало труднопроходимую полосу препятствий. Пришлось приложить немалые усилия, чтобы не споткнуться.

— Ребятушки, да включите же свет, — раздался голос Зои Александровны.

К кому она обращалась, осталось непонятным, но свет зажёгся.

— Вот спасибо! — поблагодарила режиссёр опять-таки неизвестно кого.

— Да не за что, всегда, как говорится, готовы! — прозвучало из громкоговорителя.

Лёшка повернулся в сторону, откуда шёл звук, и увидел большое окно. За стеклом в свете экранов виднелись какие-то непонятного назначения пульты. Тень, сидевшая в кресле перед одним из пультов, помахала Лёшке рукой. Лёшка помахал в ответ и только после этого догадался, что это Лена, девушка, которую они видели в редакции. Наверное, уже дописала свой сценарий, раз переместилась сюда.

— Это — аппаратная, — пояснил Сергей. — Оттуда в эфир передачи запускают.

Лёшка кивнул, мол, понял. Он уже и сам вспомнил, что нечто подобное иногда показывают в конце новостей, когда камера откатывается назад и становится видно не только диктора, но и всё помещение студии. Только как телевизионщики умудряются не показывать все эти горы кабелей разной толщины и длины?

Мальчишки наконец преодолели все эти непролазные дебри, и Лёшка получил возможность оглядеться, не рискуя грохнуться на пол.

Павильон был большим: потолок где-то на высоте двух, а то и трёх этажей, в длину шагов сорок, в ширину немного меньше. Стены почти везде были обиты серыми плитами с дырочками. Большинство кабелей вели к телевизионным камерам. На длинном шесте, закрепленном на треногой стойке с колёсиками, висел микрофон. Больше всего он напоминал колодезный журавль, так что Лёшка даже не удивился, узнав, что его в просторечии так и называют «журавлём».

— Мониторы, — продолжал объяснять Серёга, кивнув на перекатывающиеся подставки с громоздкими телевизорами. — На них, когда идёт съёмка или эфир, видно, что показывают камеры.

— А это что за ерунда? — заинтересовался Лёшка телевизором с экраном, прикрытым по бокам створками.

— Телесуфлёр. Если текст забудешь, посмотреть можно. Дикторы, так те большую часть текста читают не с листочков, что у них на столе, а с такой вот штуки.

— Сейчас у дикторов всё больше ноутбуки, а не листочки, — заметил Лёшка.

— Ага, — не стал спорить его гид. — У нас тоже иногда пользуются. Когда новости в прямом эфире идут, там показывают, готов срочный сюжет или надо подождать. А текст они всё равно с телесуфлёpa читают. Его рядом с камерой ставят. Получается, что диктор вроде как в камеру смотрит, то есть прямо на телезрителей, и всё наизусть шпарит. А на самом деле читает с монитора.

— А наши декорации где? — Лёшка сам себе удивился, как быстро он употребил слово «наши».

— Выгородка? Да вон в дальнем углу. Пойдём посмотрим.

Лёшка эту самую выгородку представлял наподобие декораций в театре. Сюжет пьесы разворачивался в обычной квартире, вот он и ожидал увидеть фанерные стены с бутафорными дверями и окнами. Ну и мебель, конечно. Но ничего подобного не было и в помине. Да и вообще почти ничего не было. Одна только дверь, зато самая настоящая, очень похожая на входную.

Вот на эту дверь и смотрела сейчас печально Зоя Александровна.

— Ну да ладно, — сказала она, видимо сама себе, и добавила уже громче: — Только ты, Ваня, пол экраном не закрывай. Пусть лучше студийный пол останется. Мы его всё равно в кадр брать не станем, а ребята хоть спотыкаться об эту тряпку не будут.

— Хорошо, Зойсанна, — ответил ей глухо прозвучавший голос из-за висящей на стене тёмно-зелёной портьеры. — Сейчас расправлю и покажу вам интерьеры.

Из-за портьеры показался невысокий, ещё нестарый, но уже изрядно полысевший мужчина в рабочем комбинезоне.

— Держите, Зойсанна, — он протянул режиссёру папку.

Зоя Александровна открыла её и принялась разглядывать эскизы.

— Нормальная квартирка. Только обои чуть светлее сделай.

— Это не проблема, сделаем.

— Слушай, Вань, может, всё-таки окно поставим?

— Да я бы поставил, только где ж его взять? Я его неделю ремонтировать буду, если всё остальное брошу. Потом окно никак не обыгрывается, пусть уж тоже будет на подложке.

— Ладно, убедил, — вздохнула Зоя Александровна. — А мебель какую ставить будем?

— Ну вы впрямь как в первый раз! — удивился Иван. — Из вашей редакции. Стол, диван, компьютер тоже ваш. Кого снимаем — у того и мебель берём.

— Ладно, — в который раз вздохнула режиссёр.

Иван вытер руки о штанины, забрал свою папку и стал рассовывать по карманам разбросанные инструменты.

— До свидания, Зойсанна.

— До свидания, Ваня, до завтра.

— А вы чего тут стоите? — обернулась Зоя Александровна к Лёшке и Сергею. — Марш в отдел кадров, а то разбегутся там раньше времени, только их и видели.


По пути домой Лёшка мучился вопросом: рассказать обо всём родителям или обождать? С одной стороны, рассказать хотелось, с другой — он отчего-то боялся, что придёт завтра на телестудию, а ему скажут что-нибудь, типа «Извини, Алексей, но тот мальчишка, что должен был играть эту роль, взял и скоропостижно выздоровел. Так что спасибо тебе и до свидания!» Ведь, если разобраться, ничем особенным он себя не проявил. И эти знаки препинания! Чего он к ним прицепился? Очень уж он старался их все в точности воспроизвести. Серёга куда правильнее свою роль читал, как человек живой, а не как ученик в школе.

Однако, когда родители пришли с работы, он не удержался и всё рассказал. С подробностями. Начиная с проходной и посещения буфета. Эпизод с застрявшими под диваном ногами он постарался передать особенно красочно и смешно. Когда над собой смеёшься, то другим уже места для насмешек не остаётся. Но ни мама, ни папа насмехаться не собирались. Мама задала пару вопросов про дикторов, с которыми он столкнулся в буфете, — во что одеты да как выглядят в жизни. Отца больше всего волновал вопрос, когда всё по телевизору покажут, но оказалось, что сам Лёшка этим вопросом даже не задавался.

— Ну так мы сейчас посмотрим в программе и всё узнаем, — сказал отец, включил компьютер и нашёл в Интернете нужный сайт. — Вот, в пятницу вечером, в 18.30, «Детский телевизионный театр „Пуговицы“». Надо бабушке сказать, пусть тоже посмотрит.

В этот вечер на уроки Лёшка потратил времени раза в два больше обычного. Как правило, ему хватало часа на всё, но тут, после каждого очередного задания, он читал пьесу. Скоро он знал наизусть не только свою роль, но и роли Петрова и его сестры, которые должны были играть Серёга и пока незнакомая ему девочка.


Глава 2


Эта самая «сестра» оказалась единственным человеком, встретившим Лёшку с Серёгой в редакции на следующий день. С первого взгляда было видно, что особа она вредная и независимая. На пару лет младше, но жутко самостоятельная.

— А-а! Явились, — вместо положенного «здрасьте» сказала она, когда мальчики ещё не успели толком порог переступить. — Зоя Александровна велела сразу в павильон идти, там только вас ждут.

Лёшка бросил взгляд на часы на стене. Пришли они немного раньше назначенного времени, а по словам девчонки, выходило, что опоздали. Может, перепутали чего? Но Серёга его тут же успокоил. Он тоже с места в карьер заявил:

— Чего ты, Ирка, волну гонишь? Мы на двадцать минут раньше пришли, никто нас ещё не ждёт.

— Ждут. Так Зойсанна сказала, значит, ждут.

Но сама подниматься с дивана при этом не спешила, похоже, знала, что преувеличивает. Лёшка пристроил свой рюкзак в уголке под вешалкой и, вспомнив мамин совет, достал расчёску и попытался привести в порядок шевелюру. Впрочем, в этом деле удача, как всегда, от него отвернулась, и волосы остались такими же взъерошенными, какими были до причёсывания. Ирка всё же соизволила подняться с дивана, пристроилась перед зеркалом позади Лёшки, чуть встрепала свою короткую стрижку и через Лёшкино плечо показала зеркалу язык. Посчитав, что этого недостаточно, она скорчила несколько рожиц, ничуть не смущаясь присутствия зрителей. В том числе и новых — в дверях появились двое рабочих.

— Мы за диваном, — сказал один из них. — Этот, что ли, забирать?

— Так другого же нет, — нахально заявила Ирка, не переставая издеваться над своей физиономией. — А стол вот тот возьмите.

Вдоволь покривлявшись, она обернулась к Лёшке и Серёге:

— Чего стоим? Какие трудности? За мной шагом марш!

Мальчишки переглянулись, дружно пожали плечами и пошли вслед за новоявленной командиршей.

Кабели на этот раз не особенно путались под ногами, потому что были растянуты почти на полную свою длину, — все камеры сегодня были сдвинуты в дальний угол, к тому месту, где была приготовлена выгородка для их постановки.

Зоя Александровна сидела на стуле рядом с одной из камер:

— Здравствуй, Серёженька! Здравствуй, Лёшенька! Здравствуй, Иришенька!

— Здравствуйте, Зоя Александровна! — вразнобой откликнулись артисты.

— Я вам вот что хочу сказать для начала. Серёжа! Ты постарайся серьёзность не терять. А то любишь всё в шутку превращать, подурачиться, а здесь смешно получится только тогда, когда всё будет на полном серьёзе. Тебя, Ирочка, это тоже касается. Лёша, ты вчера очень хорошо читал, но, как бы тебе это понятно объяснить… А ну-ка, вы, двое, уши заткнули!

Серёга с Иркой выполнили команду буквально — плотно зажали уши ладонями и сделали вид, что им ничегошеньки не слышно. Зоя Александровна погрозила им пальцем и повернулась к Лёшке:

— Лёша, а тебе как раз не надо всё так серьёзно воспринимать. А то у тебя сухарь какой-то старорежимный получается, а не современный школьник. Представь себе, что твой герой — это ты сам. Только пытаешься кого-то копировать. Ну, например, профессора знакомого. У тебя есть знакомый профессор? Когда дети взрослым подражают, это всегда немножко смешно смотрится. Если мы станем всю эту белиберду про пуговицы всерьёз играть, так у нас зрители перед экраном заснут, даже канал переключить не успеют. Понятно?

Лёшка кивнул. В целом ему было всё ясно, но он старательно пытался вспомнить какого-нибудь профессора, которому мог бы подражать. Но как назло, никто не припоминался: ни настоящий, ни киношный, ни книжный.

— А мы вот что с тобой сейчас сделаем! — сказала Зоя Александровна, не слишком, видимо, поверившая его кивкам, и пальцем показала в противоположный угол павильона. — Ты сходи вон туда. Там наша Клавдия. Попроси у неё очки себе. Давай иди выбирать очки, а я пока с ребятами поговорю.

Лёшка послушно зашагал в указанном направлении. В углу на фоне чёрной стены обнаружилась чёрная дверь. Он на секунду замялся, потом постучал и, услышав грубоватое «да заходите уже», вошёл. Посредине комнаты стояла, поставив ногу на стул, молодая, приятной внешности женщина и поправляла чулок. Появление Лёшки её ничуть не смутило.

— Чего надо? — сказала она низким, немного хриплым голосом, не прерывая своего занятия.

— Мне очки нужны, — откликнулся Лёшка и, подумав, добавил: — Зоя Александровна просила.

— Очки так очки, — сказала Клавдия, опустила ногу и, поправив короткую юбку, прошла к полкам в углу комнаты, по пути взяв дымящуюся в блюдце сигарету. — Иди сюда. На, примерь.

Лёшка послушно надел очки. Не очень современного вида, но зато с простыми, а не увеличивающими стёклами.

— Подойдут?

Лёшка понятия не имел, подойдут эти очки или нет — здесь даже зеркала не было посмотреться, — но на всякий случай кивнул.

— Тогда вали, не мешай работать, — сказала ему Клавдия и уселась на стул.

— Спасибо, — пробурчал Лёшка и отправился обратно. Очки он предпочёл нести в руках.

— Принёс? — спросила Зоя Александровна. — Надевай!

Лёшка послушно нацепил очки на нос. Выяснилось, что очки ему великоваты. Они сползали с носа, и их приходилось поправлять пальцем.

Серёга с Иркой посмотрели на него, затем друг на друга. Серёга вдруг закашлялся, а вредная Ирка зафыркала и даже присела, чтобы показать, насколько ей смешно.

— Так! И что мы такого смешного увидели? — потребовала с них ответа режиссёр.

— Зойсанна, а мы про Гарри Поттера передачу делать не будем? А то очень похоже!

— Ничего не похоже, Ира, — не согласилась Зоя Александровна. — Мальчик как мальчик. Никакой не Гарри Поттер. Ты, Лёша, на них внимания не обращай, мы ещё сами над ними посмеёмся. Сегодня будешь репетировать в очках, а потом мы их снимем. А то и впрямь похож получаешься. А вот жест, когда очки пальцем поправляешь, запомни. Его и без очков можно использовать, очень подходящий к случаю жест.

Пока Лёшка ходил за очками, в павильон успели принести диван и письменный стол. Зоя Александровна велела стол пока поставить в стороне, поруководила установкой дивана, заставила его несколько раз сместить вправо, потом попросила рабочих полчаса не мешать и обратилась к ребятам:

— Всё. Шуточки в сторону, начинаем репетицию. Лёша, за дверь. Ты там как будто в звонок позвонил, а Иришка тебя впустит. Заходишь сюда, вешаешь куртку на вешалку и кричишь Сергею, то есть Петрову… Он как будто в другой комнате. Ириша, ты по звонку входишь в кадр. В аппаратной готовы?

В аппаратной кто-то подошёл к окну в павильон и покивал.

— Тогда звоночек нам включите. По моей команде.

В окошке снова закивали.

— Все на местах? Звонок! Ира, пошла.

Лёшка замер за дверью в ожидании, когда её откроют и он тоже «войдёт в кадр». Но дверь не открывалась. За нею слышалась возня и ворчание.

— Зойсанна! — услышал он голос Ирки. — Она заперта! На ключ!

— Клавдия! — закричала Зоя Александровна. — Клавдия!

— Да бегу я, уже прибежала, — Клавдия и впрямь прибежала и вопросительно посмотрела на Зою Александровну.

— Клавдия, будь любезна, открой дверь.

Клавдия попыталась открыть дверь, но та не поддалась.

— Так она на замок закрыта! — сообщила она.

— Так я и прошу замок открыть, милочка.

— Так бы сразу и сказали. — Клавдия убежала в свою комнату и очень быстро вернулась с ключом. — Вот, пожалуйста.

— Ты её больше не запирай, — попросила Зоя Александровна.

— А если кто войдёт? — удивилась Клавдия. — Шучу, шучу. Больше закрывать не буду. Это монтажники попросили, а то она всё время открывалась и мешала.

— Ладно. Все по местам. Звоночек нам сыграйте.

Прозвучал повторно звук дверного звонка, Ирка открыла злополучную дверь, и Лёшка шагнул через порог — шагнул в кадр! Правда, пока ещё условный, потому что камеры не работали.

— Привет, — сказал он, как было положено по роли. — Брат дома?

— Может, и дома, если не ушёл, — ответила ему Ирка и удалилась якобы в свою комнату, а на самом деле просто вышла из кадра.

Лёшка, по идее, должен был снять куртку, повесить её на вешалку, а потом крикнуть:

— Петров, ты дома?

Но, если он не был уверен, что тот дома, чего ради ему раздеваться? Поэтому Лёшка, вопреки распоряжениям режиссёра, сначала прокричал текст и, когда Сергей отозвался: — Дома я, ты проходи, — стал раздеваться.

— Молодцы, — похвалила режиссёр, никак не выказав того, что заметила своеволие нового артиста. — Серёжа, встань в той стороне, а то, когда ты отсюда кричишь, Лёша невольно на тебя смотреть начинает. А так всё правильно. Ты, Лёша, ещё вслед Иришке посмотри, оцени её взглядом. Понятно, о чём я?

— Понятно. А какую ей оценку давать?

— Тройку с минусом, — вставил своё слово Серёга. Зоя Александровна рассмеялась, но на Лёшкин вопрос ответила серьёзно:

— А такую, какой она тебе, Лёшке Кузнецову, показалась. Ты ей в спину будешь смотреть, так что не стесняйся. Все всё запомнили? По местам и ещё раз. Звоночек!

— Привет. Брат дома? — сказал Лёшка, входя в кадр во второй раз.

— Может, и дома, если не ушёл, — ответила Ирка и, видимо не удержавшись, скорчила ему рожицу. Лёшка тут же повторил эту гримасу вслед уходящей Ирке.

— Вот! Закрепить! — обрадовалась Зоя Александровна. — Так и будем играть, она тебе рожицу, ты ей вслед — ответную. Ира, можешь даже каждый раз новые рожицы придумывать. А ты, Лёша, следи за ней, на меня и камеры не косись. Твоё дело с партнёром общаться. Ещё разок и переходим к следующей сцене.

Лёшкин вход они повторили раз пять или шесть, и каждый раз Зоя Александровна делала какие-то мелкие замечания — не так посмотрел, не туда шагнул, — и только после этого они стали репетировать дальше. Причём уложились минут в двадцать. Получилось, что вход репетировали почти час, а каждую последующую сцену — всего минут по десять. Хотя на самом деле эти сцены были значительно продолжительнее первой.

— Перерыв, — объявила режиссёр, когда они, по её словам, «скоренько репетнули» самую последнюю сцену. — Даю вам полчаса и милости прошу на тракт.


— Есть хочется, — сказал Серёга. — Мне здесь всё время есть хочется.

— Это у тебя нервы не в порядке, — глупо захихикала Ирка.

— Сама ты нервная! — Серёга покрутил пальцем у виска. — Пойдём лучше в буфет, а то не успеем за полчаса.

И они втроём отправились в кафе. Лёшка из боязни опоздать взял намного меньше, чем ему хотелось съесть, видимо, и у него на нервной почве аппетит разыгрался. Он первым расправился с обедом, поглазел по сторонам, но все столики вокруг в этот раз пустовали и смотреть было не на кого.

— Я вот что спросить хотел… — начал было он, но Ирка договорить ему не дала.

— Тракт — это та же репетиция, только с камерами.

— Спасибо, я про это тоже спросить хотел. Но ещё про Клавдию хотел узнать, кто она?

— Помреж, — сказал Серёга, но, так как рот у него был занят, жестом показал, что сначала дожуёт, а потом дорасскажет. Для Лёшки «помреж» прозвучало как «помрёшь». И это слово очень подходило к тем ощущениям, которые у него вызывало общение с Клавдией. Он совершенно не понимал, почему из всех школьных работников боится именно завучей, вот и Клавдия вызывала в нём необъяснимую боязнь. Пока он размышлял об этом, Серёга успел прожевать и продолжил:

— Клавдия Игнатьевна — помощник режиссёра. «Помреж» сокращённо. Режиссёр, когда готовит передачу, пишет пояснения к сценарию, ну что ему надо для съёмок. А помощник должен всё это организовывать. Вредная она тётка, если что, может и матом обругать.

— Пошли уже, а то опять в этом лабиринте заплутаем, целый час будем дорогу искать, — поторопила всех Ирка, допивая свой сок.

— Не боись. У нас теперь Лёшка есть. Он из любого лабиринта выход найдёт.


Вернувшись в павильон, ребята ещё минут двадцать ждали, пока телеоператоры расставят камеры. Вообще тракт Лёшке показался скучным. Если на репетиции Зоя Александровна добивалась от ребят, чтобы они правильно, с нужными интонациями произносили текст, взаимодействовали с партнёром, то есть внимательно слушали друг друга, а не просто проговаривали свою роль, подсказывала какие-то жесты, то сейчас всё сводилось к указаниям подойти поближе, развернуться боком и посмотреть в окно, которого не было. Мониторы по распоряжению режиссёра были развёрнуты к ним тыльной стороной, чтобы «не отвлекали артистов от работы», и у Лёшки так и не получилось увидеть себя на экране. Правда, в тех сценах, где он не был занят, он позволял себе бочком потихоньку переместиться за спины операторов и посмотреть на экраны или даже в камеру.

Операторов было двое. Один молодой, другой почти ровесник Зои Александровны, то есть лет шестидесяти. Оба были одинаково ворчливыми и одинаково небритыми. Молодой, по имени Александр, жутко обругал Лёшку, когда тот оказался у него под ногами при перекатывании камеры на новое место. Но старый, Виталий Витальевич, шикнул на него:

— Ты чего над мальчишкой строжишься? Забыл, как сам первый раз здесь оказался? — потом повернулся к Лёшке: — Ты на него внимания не обращай, но завтра сюда не забирайся. А сейчас смотри, раз интересно. Иди сюда. Мы с этой камеры будем крупные планы брать. Видишь, только лица на экран помещаются. Вторая камера тоже для крупных планов настроена, но с другой стороны. Третья — для среднего плана, в нашем случае это когда два человека целиком видны. Александр сейчас четвёртую откатывает для общего плана.

— Это когда вся сцена полностью снимается? — высказал догадку Лёшка.

— Угу, — Виталий Витальевич прислушался к голосу, зазвучавшему у него в наушниках, и велел: — Всё, топай на исходную позицию. Сейчас тракт начнётся.

— Девочки и мальчики! — в подтверждение его слов заговорила через громкоговоритель из аппаратной Зоя Александровна. — Виталий, Александр, вас это тоже касается. Работаем в таком порядке, чтобы мебель лишний раз не переставлять: приход Сидорова, сцена Петрова с сестрой, сцена на диване и в конце сцена с компьютером. Клава, за рабочими проследи, пусть на месте будут, чтобы не отлавливать их потом по всей студии. Ну всё, приступаем. С чего я сказала начинать? А, с появления Сидорова. Я сейчас музыкальную заставку поставлю, на эфир у нас другая музыка пойдёт, а это так, для настроения.

Лёшка занял своё место за дверью, зазвучала музыка. Долго звучала, пока Зоя Александровна не сообщила в павильон:

— Ребята, у нас тут «звонок» потерялся. Поэтому давайте на счёт три. Раз, два, три…


Трактовый прогон пролетел незаметно, остановок из-за накладок или по требованию режиссёра почти не было.

— Спасибо всем, — сказала Зоя Александровна через громкоговоритель. — Лёша, Ира и Серёжа, через пять минут собираемся в редакции. Остальным — до свидания.

Уходя из павильона Ирка с Серёгой всем говорили «спасибо», Лёшка посчитал правильным последовать их примеру.

В редакции без дивана и стола было как-то пусто. Серёга сходил к соседям за стульями, и они вчетвером на них разместились.

— Грязноватый получился тракт, — весело сообщила Зоя Александровна. — Как всегда, без гримёра, без костюмера… Ну да ладно. Бывало и хуже. Завтра собираемся в три. Грим будет самый простой, но всё равно лучше мы заранее приготовимся, а то времени в обрез, хорошо, если по два дубля снять успеем. Костюмы… ну что костюмы? Сами уж как-нибудь. Ира, ты по-домашнему оденься. Платьице там скромное… Мальчишки могут прямо в чём есть. Лёша, ты только рубашку чуть поярче надень. Эх, когда-то у нас и костюмерная была, и парикмахерский цех. Даже парики и усы делали. Ну да что вспоминать. До завтра, ребятишки, вы-то у меня молодцы.


По дороге домой Серёга время от времени начинал глупо хихикать, но объяснять свои хиханьки-хаханьки отказывался. Говорил, что о своём личном вспомнил. Причину этих смешков Лёшка понял уже дома, когда он увидел себя в зеркале прихожей. Оказывается, он забыл снять очки. Это при том, что они всё время сползали с носа и он вынужден был их постоянно поправлять.

Вечером Лёшка впервые за эти дни не беспокоился по поводу завтрашнего дня. Отчего-то был уверен, что всё пройдёт хорошо, без сучка и без… чего там? Это он успел подумать уже засыпая.

Но, как выяснилось, всяких сучков и задоринок их поджидало немало. Впрочем, началось всё вполне приемлемо: Зоя Александровна одобрила Лёшкину рубашку, которую он выбрал с маминой помощью, платье Ирки, хотя, на его взгляд, платье было, скорее, нарядное, чем домашнее, а Серёга удостоился похвалы за предложенный им галстук-бабочку взамен обычного, который он приносил накануне.

Потом их гримировали. Гримёрша Вика попросту намазала лица ребят тональным кремом, потом кисточкой припудрила поверх тона и всё. Ирка, правда, самостоятельно подкрасила ресницы. Причём втихаря в самый последний момент, уже после того как грим получил одобрение режиссёра. Лёшка застал девчонку за этим занятием врасплох и, кажется, слегка напугал, но, естественно, никому ничего не сказал. Ну а что в этом криминального? Хочет девчонка старше и красивее казаться — это её личное дело. В общем и целом подготовка к съёмкам прошла спокойно, по графику и без проблем.

Проблемы начались с первой секунды съёмок. Уже зазвучала музыка, и вот-вот должен был прозвенеть звонок, когда Лёшка уловил позади себя какое-то движение. Он обернулся и увидел Клавдию. Она как-то странно, вприпрыжку, наполовину согнувшись, приближалась к нему с таким выражением лица, что он даже отпрянул в сторону. Да видно, не в ту.

— Сдвинься, — зашипела помреж.

— Куда? — не понял Лёшка.

Клавдия молча задвигала губами, видимо ругалась, но вслух ничего говорить не стала, только двинула его в бок локтем, отчего он отпрыгнул от двери, споткнулся о кабель и едва не грохнулся. Клавдия снова неслышно обругала его и принялась на ощупь — света по эту сторону съёмочной площадки было мало — вставлять ключ в замочную скважину. Ей удалось вставить ключ в тот момент, когда уже прозвучал звонок и с той стороны Ирка стала пытаться отворить дверь. Клавдия быстро повернула ключ в замке, толкнула дверь от себя и, не обращая внимания на ошарашенную Ирку, которая была уверена, что увидит за дверью Лёшку, а вовсе не помощницу режиссёра, схватила растерянного артиста за шиворот и втолкнула в дверь. Сама же, будто по команде «Ложись!», в одно мгновение распласталась у порога.

У Лёшки мелькнула мысль: хорошо, что он без очков. Очки от такого входа в кадр улетели бы прямо в объектив камеры. Ещё он подумал, зачем Клавдии взбрело в голову запирать дверь, стоящую посреди павильона, но увидел вопросительный взгляд Ирки и ровным голосом сказал:

— Привет. Брат дома?

Ирка, надо отдать ей должное, быстро пришла в себя и ответила как положено. И рожицу скорчить не забыла. Только Лёшка не успел рассмотреть какую. Но он всё же скорчил в спину удалявшейся девчонки гримасу и стал играть свою роль дальше.

— Стоп. Снято, — сообщила Зоя Александровна. — По-моему, всё хорошо. Поэтому без дубля переходим к следующей сцене.

Пока переставлялись камеры, к Лёшке подошла гримёр Вика и ещё раз помахала ему по лицу кисточкой с пудрой.

— Ты чего так волнуешься? — добродушно спросила она. — Вон вспотел как! Так и грим потечёт. Не переживай, у тебя всё здорово получается. Опять же у нас не прямой эфир, если что не так, то и повторить можно.

— Спасибо, — поблагодарил её Лёшка. — Постараюсь не волноваться.

— Молодец, — хлопнула его по плечу подошедшая Клавдия. — Не растерялся! Вчера показалось, что дверь туго открывается, велела рабочим поправить. А они зачем-то её заперли. Вспомнили, когда съёмка уже началась, и догадались мне позвонить. Ну я ноги в руки, ключ в зубы и вприпрыжку. Тебе вон ни за что ни про что досталось. Зато сразу начали, а то примета дурная, когда первый дубль останавливают.

Вторую и третью сцены сняли без приключений, но в последней опять началось. Сначала выяснилось, что Серёге никак не удаётся завязать свою бабочку, и он не нашёл ничего более умного, чем попросить помощи у Лёшки. Тому не оставалось ничего другого, как попытаться это проделать, хотя раньше он галстук-бабочку видел только в завязанном виде или на резинке. Неожиданно у него получилось. Кстати, потом он пробовал, но уже неудачно и никак не мог вспомнить, как же он сделал это тогда, в кадре.

Из-за возни они перепутали текст. Вернее, Серёга перескочил с нужной реплики на следующую. А пропущенная реплика действительно была важной, рано или поздно она должна была прозвучать. Лёшка хотел подсказать текст Серёге, но вовремя вспомнил, что у него под подбородком прицеплен микрофон-петличка и всё, что он скажет, услышит не только партнёр. Вот он и произнёс эту реплику сам, чем сильно удивил Сергея. Тот в ответ выдал Лёшкину фразу. Так они и говорили полсцены друг за друга, пока Серёга наконец не догадался сказать подряд и Лёшкину, и свою реплики. Тут выяснилось, что Ирка вышла раньше положенного времени. Не сговариваясь, мальчишки на два голоса велели ей топать куда подальше. Ирка обозвала их балбесами и удалилась лишь для того, чтобы через две секунды снова вернуться в кадр.

Когда раздалось долгожданное «Стоп, снято!», они перевели дух и увидели, что все в павильоне катаются по полу от едва сдерживаемого смеха. Лёшка от этого сильно расстроился.

— Молодцы, ребята, — похвалила их Зоя Александровна. — Поскольку повторить всё это специально не получится, то оставляем этот дубль и на сегодня всё.

— Зойсанна, мы же текст переврали, — в сердцах признался Серёга.

— Да я заметила. Но вы спросите остальных…

— Да всё нормально, — поддержал её Виталий Витальевич. — Давно так не смеялся.

— Мне чуть плохо не стало, — сознался оператор Александр.

— Вот видите? Так что оставляем всё, как есть, и тушите свет.


В редакции они немного и совсем беззлобно поспорили, кто первым перепутал текст, из-за чего Ирка появилась раньше времени.

Потом пришла Зоя Александровна со стопкой видеокассет, подошли Лена и Клавдия с коробкой конфет, все ляпы были обсуждены ещё раз.

— Зойсанна, а монтаж когда? — спросил Серёга.

— Завтра. Леночка, во сколько у нас монтаж?

— С девяти тридцати до часу.

— Это плохо, — вздохнул Серёга, — Лёшка посмотреть хотел, как монтируют, но нам с утра никак.

— Что-то ты за товарища прятаться стал? — укорила его режиссёр. — Все свои желания на него перекладываешь.

— Нет, можно подумать, что он не хочет! Лёшка, тебе же интересно посмотреть, как монтируют? Вот! Мне, конечно, тоже интересно, но я уже видел, а у него дебют!

— Ну раз дебют, то это надо отметить. Лена, где наш сюрприз?

— Да вот он. — Лена достала из толстой папки листок. — Держи, Алексей! Это тебе на память о сегодняшнем дне.

Лёшка осторожно взял листок и увидел на нём собственную физиономию. Качество изображения оставляло желать лучшего, и внизу была рябь, какие-то кособокие полоски.

— Это мы стоп-кадр с твоего, по сути, самого первого кадра на принтере распечатали, — пояснила Лена. — Давайте все распишемся. Кузнецов потом его в рамочку вставит и будет своим детям и внукам показывать.

Первой написала свои поздравления Зоя Александровна:

«Поздравляю одного из самых своих талантливых дебютантов с первой съёмкой! Творческих тебе успехов, Лёша. З. А. Елецкая, засл. деят. искусств, между прочим!»

Лена написала:

«Рада приятному знакомству, надеюсь на долгое творческое сотрудничество!»

Клавдия нарисовала розочку и поставила свои инициалы и дату.

Ирка крупными буквами накарябала: «Полюбуйся, какой ты фотогигиеничный».

Лёшка не стал тыкать пальцем в орфографические ошибки, сказал ей спасибо и передал листок Серёге. Тот долго думал, но в результате его хватило только на два слова «С дебютом! С. Г.».


В пятницу Кузнецовы всей семьёй собрались у телевизора. Лёшка нервничал и всё норовил засунуть ноги под диван, но вспоминал печальный опыт в редакции и заставлял себя этого не делать.

В результате он не заметил, когда началась передача, и осознанно посмотрел на экран лишь после того, как мама воскликнула:

— Володя, смотри, а вот и Лёша!

Лёшка взглянул на экран и пришёл в ужас! Неужели этот нескладный взъерошенный мальчишка — он?! И тут же ужас стал ещё сильнее, потому что он услышал свой голос, незнакомый и какой-то неприятный, если не сказать противный. От всего этого Лёшку как-то скрючило и сковало, и он никак не мог заставить себя следить за тем, что происходит на экране, и каждый раз едва ли не вздрагивал, когда слышал произнесённую им реплику. Папа с мамой иногда смеялись. Может быть, над ним, таким неуклюжим, и над его противным голосом? Лёшка ждал конца передачи, как окончания пытки. К счастью, вскоре началась сценка, в которой его самого не было, и он сумел чуть оправиться от переживаний. Серёга с Иркой играли просто замечательно! Почему же он получился таким мерзким? Тут он стал вспоминать, в каком месте они с Серёгой перепутали реплики, и стал смотреть на себя чуточку отстранённо, как на чужого человека. Лёшка даже удивился, что собственное изображение перестало его раздражать. Ну ладно, выглядит он не слишком красиво, тут Ирка была права, написав ему про «фотогигиеничность». Но делает всё вроде правильно, не так уж позорно, как показалось в первые секунды. И с текстом ловко вывернулся. Галстук вон с третьей попытки завязал.

Короче говоря, к концу передачи Лёшка набрался смелости, чтобы спросить родителей:

— Ну как?

— Обои симпатичные, — неожиданно сказала мама. — А диван к ним совсем не подходит. Володя, давай не будем покупать такой диван!

— Правильно! — согласился отец. — Купим мне настоящую бабочку, а сын её будет завязывать.

Лёшка, ничего не понимая, переводил взгляд с матери на отца и обратно. Те, не выдержав, дружно рассмеялись.

— Лёшка, ты умница. И талант, — сказала мама.

— Ага! Весь в меня, — кивнул отец, а потом добавил очень серьёзно: — Я небольшой специалист по телевизионным шоу, но в театре разбираюсь неплохо. Очень хорошо сыграно. Естественно, органично и с хорошим юмором. Так что это следует отметить. Пошли на кухню.

Оказалось, что по случаю Лёшкиной премьеры куплен торт. От всех своих переживаний главный герой вечера жутко проголодался.

— Ну что, сын? Продолжение будет? — спросил папа.

— Зоя Александровна сказала, что на следующей неделе начнёт делать программу с младшей группой, а потом снова нас позовёт.

От добрых слов родителей Лёшке стало легче, но в школу на следующий день он шёл всё-таки слегка настороженным — как-то там к его дебюту отнесутся, что скажут? Но в школе это событие осталось незамеченным. Почти никто и не смотрел их передачу, потому что по первому каналу в это время показывали голливудский блокбастер. Только их староста, Таня Лаптева, сказала:

— Молодец, Лёша. Я вчера почти всю вашу программу посмотрела, чуть-чуть опоздала. Мне понравилось.

Не получилось у Лёшки проснуться знаменитым. Но если он и расстроился по такому пустяковому поводу, то совсем немного. Гораздо больше его расстраивало то, что до следующих съёмок нужно было ждать целую неделю. И не факт, что он примет в них участие. А ему хотелось… Да он сам толком не понимал, что ему хотелось. Покрасоваться на телеэкране или окунуться в суматоху, в которой создаются передачи. А может, просто на несколько минут почувствовать себя не Лёшкой Кузнецовым, учеником 24-й гимназии, а кем-нибудь другим, пусть этот другой и не слишком от него отличается, как тот же Сидоров, которого он уже сыграл. И ещё было интересно придумывать, какой его герой в других ситуациях: отличник или лодырь, занимается, например, спортом или нет? А то ведь даже как его зовут не известно — всё время они друг друга по фамилиям называли: «Привет, Петров!» — «Здорово, Сидоров!»

На телевидение Лёшку позвали гораздо раньше, чем он рассчитывал. В понедельник после уроков ему домой позвонил Серёга:

— Старик, тут Зойсанна просит тебя ей перезвонить, записывай телефон.

Лёшка записал, но не утерпел и спросил, по какому поводу его просят позвонить.

— Да у Зойсанны опять артист пропал. Она вместо него хочет тебя позвать. Ты, Кузнецов, у нас уже специалистом стал по заменам.

Лёшка невежливо оборвал разговор и тут же набрал продиктованный номер:

— Зоя Александровна, здравствуйте. Это Кузнецов. Мне Гранаткин сказал, что у вас опять кто-то заболел и вы просили позвонить…

— Здравствуй, Лёшенька. Серёжа слегка перепутал, у нас никто не заболел. Просто мальчик, которого я имела в виду… на которого рассчитывала… ну ты Олега помнишь? Вот тот мальчик оказался таким же Олегом, только помладше. Ну я и подумала — ты у нас, конечно, не первоклассник, да и ростом высокий, но если тебя одеть соответственно, то вполне подойдёшь на эту роль. Если сам не против.

— Конечно, не против!

— Вот и славно. Ты уж приезжай прямо сейчас. Мы пока сцены без твоего героя репетируем, а как приедешь, только с тобой и поработаем.

Лёшка вылил недоеденный суп, оделся за полминуты и помчался, едва не забыв пропуск.

В ГТРК по пути в редакцию он успел столкнуться с оператором Александром, который тащил на плече сумку с телекамерой, а в руках штатив, и с той молодой дикторшей, которая обедала вместе с ними в день его первого появления в студии.

— Здорово, старичок, — кивнул ему оператор.

А дикторша улыбнулась и на его «здрасьте» сказала, приглядевшись чуть повнимательнее:

— А-а-а, здравствуй, Лёшенька!

Лёшке стало жутко приятно, что его уже узнают и даже помнят имя.

В как всегда раскрытую настежь дверь редакции он вошёл потихоньку, потому что с порога увидел, что идёт чтение новой пьесы. Зоя Александровна кивнула ему и показала рукой, дескать, раздевайся и подожди немного. Он кивнул в ответ, снял куртку и сел на стул. Новыми артистами оказались двое ребят лет десяти и совсем крохотная девочка. Может, вовсе дошкольного возраста. Лёшкина радость от нового приглашения стала потихоньку испаряться. Это что же? Он с этим детским садом играть будет? Да его же засмеют! Но как бы то ни было, отступать было поздно.

Послушав, как идёт репетиция, Лёшка начал проникаться к будущим партнёрам уважением. Все трое репетировали как заправские артисты, уж во всяком случае, лучше, чем он сам, когда ему пришлось читать текст впервые. И пьесу он узнал. Вернее, рассказ Николая Носова «Фантазёры». Лёшка его когда-то читал и помнил неплохо. Он даже догадался, что за роль ему уготована на этот раз. Видимо, того самого вредного пацана, который не умел придумывать небылицы, зато ловко перекладывал свои грехи на младшую сестрёнку. Выходило, что персонаж у него будет отрицательным. Лёшка задумался, хорошо это или плохо? Вернее, нравится ли ему такой поворот в актёрской карьере? Но ни к какому выводу прийти не успел, потому что малышня закончила чтение, и Зоя Александровна всех позвала в павильон репетировать в выгородке.

— Лёша, вот тебе твоя роль, — сказала она по пути. — Ты рассказ помнишь? Ну, значит, сориентируешься быстро. Мы тут с молодёжью слегка из графика вывалились, так что пристраивайся на ходу, сначала с текстом в руках.

Выгородка, которую Лёшка упорно именовал про себя декорацией, на этот раз представляла собой кусок обычной домашней кухни и уголок двора со скамейкой и самой настоящей песочницей без песка.

— Клавдия! — закричала Зоя Александровна.

Из-за кухонной мебели, загораживающей вход в каморку, протиснулась помреж и молча посмотрела на режиссёра.

— Клава, ну зачем нам песочница, если песка всё равно не будет?

— Так запретили же песок в павильон таскать.

— И я о том же.

— Песочницу не запрещали, вот и поставили.

— Зачем?

— Согласно заданию.

— Но песка ведь не будет?

— Не будет.

— А зачем нам песочница без песка?

— Так убрать, что ли? Сейчас найду рабочих…

— Не надо сейчас. Но рабочих найди.

Клавдия пожала плечами и отправилась к выходу.

— Что ж у нас всегда со временем такая напряжёнка? — сама себя спросила Зоя Александровна, достала свой огромный гребень и задумчиво расчесала седые волосы. — Ну ладно! Ребятки! Тут такая вещь получается: Лёше, помимо прочего, нужно успеть на аудиозапись. Поэтому мы сегодня не по порядку будем репетировать, а начнём с тех сцен, где он занят. А потом всё остальное. Не запутаетесь?

— Ой, Зоя Александровна! — сделалась серьёзной девчушка, до того занятая своими локонами, — вы прямо, как моя бабушка. Что мы, в первый раз, что ли?

Все засмеялись, а девчонка стала у всех спрашивать, чуть поджимая губы, чтобы не показывать выпавший зуб:

— А чё я такого сказала? Я же правильно сказала! — чем ещё больше всех насмешила.

— Да правильно, правильно, Дашенька, — успокоила её Зоя Александровна. — Давайте репетировать. Сцена у песочницы с момента появления Игоря. Дима, Саша, начните чуть повыше ремарки «Стасик и Мишутка сидят на скамейке, выходит Игорь». Дайте партнёру пристроиться.

Похоже, все эти слова про ремарки, партнёра и прочее ребятам были не в диковинку и абсолютно понятны.

— Темно было. Я ведь ночью летал, — сев на скамейку, начал диалог Саша, который играл Стасика. — Во сне. Сел на ракету и как полечу в космическое пространство. У-у-у! А потом как полечу обратно… Летел, летел, а потом бряк о землю… ну и проснулся…

— А-а, — протянул Дима-Мишутка. — Так бы сразу и говорил. Я ведь не знал, что ты — во сне.

— Нет, давайте ещё выше, там, где про Луну только начинается, — потребовала режиссёр. — Лёша, они как начнут свои враки рассказывать, ты входишь в кадр вот отсюда. Стоишь, слушаешь, оцениваешь. А потом, после последних слов Мишутки, подходишь и садишься. Начали.

Лёшка «шагнул в кадр», прислушался к разговору, покачал головой и даже хмыкнул: мол, горазды сочинять всякую ерунду.

— Молодец, Лёша. Только ты, когда головой покачаешь, замри на полсекундочки и в потолок посмотри. Да, когда садиться станешь, прямо из-за скамейки подходи и через неё перешагивай. И по-хозяйски — ты же старше — между ними усаживайся.

Как и в первый раз, выход и самое начало репетировали довольно долго. Зоя Александровна всё время к чему-нибудь придиралась, предлагала сделать не так, а эдак:

— Лёш, раз ты такой длинноногий, ты не просто через скамейку ногу перекинь. Прямо через голову перешагни.

— Через Димку или через Сашку? — уточнил Лёшка.

— Через кого удобнее. Так, ещё раз с самого выхода.

Выход они повторяли раз десять, а потом всё пошло как по маслу. «Это мы, наверное, пристроились друг к другу, — догадался Лёшка, — вот и стало всё хорошо получаться».

Поначалу Лёшка чувствовал себя рядом с мелюзгой не в своей тарелке. Однако вскоре свыкся и сам стал ощущать себя моложе. Вспомнил, каким он был в их возрасте. И когда дело дошло до тайного поедания варенья, уже совсем вжился в образ. Варенье он втихаря никогда не таскал, да и не слишком любил, а тут ему даже понравилось уплетать его большой ложкой и бояться быть застуканным с поличным, так что содержимое полной двухлитровой банки к концу репетиции заметно убавилось.

Потом репетировали небольшой кусочек, в котором его герой вареньем мазал губы своей спящей сестрёнке. Сегодня это делалось по просьбе Даши понарошку, потому что отмываться после репетиции ей было лень.

— Вот и славно, — наконец сказала Зоя Александровна. — Завтра на тракте кое-что по мелочам уточним. Пять минут перерыв и вести себя культурно. А я Лёшу провожу на запись звука.


Они покинули съёмочный павильон и пошли в левое крыло здания, где Лёшка ещё ни разу не был.

— В книжке Игорь просто рассказывает, как слопал варенье и всё свалил на сестру, — объясняла по пути режиссёр, но тут им пришлось подниматься по лестнице на третий этаж, и она умолкла. На площадке второго этажа остановилась перевести дыхание: — Фу-х, придём — дорасскажу…

Дверь «Студии звукозаписи» оказалась тяжеленной. С внутренней стороны она была обклеена толстыми плитками с дырочками, вроде тех, которыми были обшиты стены павильона, но здесь и сами плиты, и дырочки были меньше по размеру. Такие же плитки были на стенах и потолке, а пол был выстлан ковровым покрытием, мягким и пружинистым.

У стены стоял стол с пультом, с огромным количеством рычажков, тумблеров, кнопок и светящихся лампочек. Лампочки весело перемигивались, и в такт их миганию покачивался в вертящемся кресле человек с огромными наушниками на голове.

Зоя Александровна подошла к нему и похлопала по плечу. Лёшка думал, что человек от неожиданности вздрогнет или подпрыгнет. Но тот, не поворачивая головы, поднял руку с вытянутым указательным пальцем. Наверное, просил подождать минуту, а сам продолжил двигать рычажки, крутить тумблеры и нажимать кнопки. Зоя Александровна устало опустилась на стул.

— Лёша, о чём мы говорили, когда начали подниматься?

— О том, что в книжке Игорь просто рассказывает о своей проделке.

— Ну да. А мы решили всё это показать. Но и рассказ сохраним. Он пойдёт за кадром. Вы сейчас запишите кусочек текста. Я тут в нём пометки сделала. Писать фонограмму будем с паузами. То есть сказал предложение, обождал, говоришь следующее. Если пауза будет чуть длиннее или короче нужной, мы её сделаем какой надо. Это дело чисто техническое. А ты постарайся прочесть всё с чувством. Ну как с ребятами на репетиции.

Тут человек за пультом снял наушники и обернулся:

— Здрасьте, Зойсанна.

— Здравствуй, Егорушка. Вот привела артиста на запись. По-хорошему надо бы самой поприсутствовать, но у меня времени в павильоне осталось чуток, а сделать нужно многое. Думаю, вы и без меня справитесь.

— Справимся? — спросил Егорушка Лёшку.

— Справимся, — согласился тот.

— Так я пошла?

— Да, конечно. Я вам запись в редакцию занесу.

— Умница, — улыбнулась Зоя Александровна и вышла.

Егор закрыл за ней дверь и велел Лёшке садиться к микрофону, торчащему прямо из пульта на гибкой железной пружине.

— Поговори что-нибудь. Я подстрою.

Лёшка хотел было спросить, что именно ему говорить, но вовремя сообразил, что можно просто посчитать:

— Один. Два. Три…

— Угу. Теперь скажи чётко и несколько раз «Сосисочная». Я высокие настрою. Всё, хватит. Давай свой текст.

Лёшка протянул листок.

— Ага. Понятно. Ну читай. Как рукой махну — сразу начинай.

Лёшка прочёл текст, стараясь вспомнить собственные интонации во время репетиции и не забывать про паузы.

— Да ты не паузи, — посоветовал Егор. — Это Зойсанна никак не привыкнет, что мы давно уже не на плёнку пишем. На компьютере мы в любом месте паузу врежем. Или вырежем. Давай ещё разок, по команде.

Лёшка прочёл текст по второму разу.

— Сейчас послушаем. Оба дубля подряд, — сказал Егор и включил запись.

Как ни странно, но собственный голос на этот раз не показался Лёшке противным. Может, уже стал привыкать слышать себя со стороны. А может, Егор оказался таким мастером, что сделал его приятнее.

— Тебе какой вариант больше нравится, первый или второй?

— Второй, — не задумываясь ответил Лёшка.

— И мне тоже. Всё, свободен. Дорогу найдёшь?

— Э-э-э… Уже всё? Так быстро?

— С хорошим звукорежиссёром всё должно получаться с первого дубля. Да и Зойсанна успела тебя натаскать. Не бойся, я серьёзно говорю, что всё нормально вышло.

— Тогда до свидания, — сказал Лёшка и с трудом, хотя толкать дверь было легче, чем тянуть на себя, выбрался из студии.


Лёшка пошёл прямиком в редакцию. Как ни странно, дверь на этот раз была закрыта, но не плотно. Лёшка прочёл на ней табличку «Редакция молодежного и детского вещания». «Ну вот, хоть буду знать, к какой редакции мы относимся, — подумал он. — Как-то всё очень быстро у меня получилось, оглядеться некогда было».

Лёшка собрался уже войти, но на секунду задумался — можно это сделать просто так, привычно и по-хозяйски, или всё же стоит постучать. Но тут услышал голоса, доносящиеся из-за двери.

— Не понимаю я тебя, Лена, — сказал незнакомый женский голос. — Ты сама себе на горло наступаешь. Просишь дополнительное эфирное время, но знаешь, что его не дадут. А всех делов для тебя — перестать выгораживать перед начальством нашу милую старушенцию. Что с того, что ты тоже через её дурацкий драмкружок сюда пришла? У нас в конторе половина народу в нём участвовала. Елецкая полвека им занимается. Может, когда-то это и была передача, а сейчас никому не нужная чушь собачья.

— Но детям нравится…

— Пусть в Дом пионеров идут — или как это сейчас называется? — если им нравится. Слишком дорогое удовольствие мы для них устраиваем. Вспомни, сколько работа каждой камеры стоит. Это при том, что рейтинг передачи на нуле. В общем, подумай, Лена, с кем ты: со мной или с этим божьим одуванчиком, который давно уже на ладан дышит. Она ж всё равно скоро загнётся.

— Вот когда она сама загнётся…

— Тогда поздно будет.

За дверью послышались шаги — Лёшка отскочил в сторону. Из редакции вышла модно одетая женщина, сверкнули камнями серёжки в ушах, парня обдало вязким ароматом духов. Наверное, очень дорогих, потому что Лёшка подозревал, что такие женщины пользуются всегда только самым дорогим. Он вежливо поздоровался. Ему не ответили, и он шагнул через порог в оставшуюся раскрытой дверь.

— Здравствуйте, — поприветствовал он Елену. — А где Зоя Александровна и ребята?

— Здравствуй, Лёша, — ответила Лена, продолжая сидеть откинувшись на спинку кресла, будто дух переводила после состоявшегося только что разговора. — Зою Александровну вызвали к главному редактору, а ребят она отпустила. Она передала, чтобы ты тоже домой шёл, а завтра в два часа тракт, в три запись.

— Сразу и тракт, и запись? — удивился Лёшка.

— Ну да. — Лена постаралась улыбнуться приветливей. — У нас постоянно напряжёнка со временем в павильоне. Да и со всем остальным не лучше. Вечером вот стану звонить малышне по домам, извиняться, что завтра их на целый день сюда тащим. Хорошо хоть тебе звонить не надо. Думаю, если ты часов до шести здесь пробудешь, твои родители тебя не потеряют.

— Тогда я пошёл?

— До свидания, Лёша.

— До свидания. А можно спросить? С кем я тут столкнулся сейчас? Ну женщина, которая к вам приходила, она кто?

— Заместитель главного редактора, Людмила Марковна. А что?

— А-а, я думал, что она ведущая какой-то программы.


— Да уж… — глубокомысленно протянул Серёга, когда Лёшка пересказал ему подслушанный разговор. — Елецкую, может, и надо на пенсию отправлять, но нам с тобой это никак не выгодно.

— Тебе что, не нравится с Зоей Александровной работать? — не понял друга Лёшка.

— Да при чём тут «нравится не нравится»? Ты, старик, пойми, я хочу хоть чуть-чуть прославиться, чтобы легче было на актёрский факультет поступать. А с такой передачей разве прославишься? Рейтинг и в самом деле нулевой. Кто нас с тобой, кроме родителей, смотрел? Да человек сто во всём городе, не больше. А репетировать с Зойсанной интересно. Она с нами, как с настоящими актёрами, работает. Я как-то раз участвовал в другой передаче, так режиссёр меня просто достал — встань сюда, смотри туда, говори громче, тише… Тоска. Что я ему, кукла ходячая? А главное, если Зойсанна уйдёт, так передачу просто закроют. Ты давай сегодня старайся, поднимай рейтинг!

Серёга напутственно хлопнул его по плечу и рассмеялся. Лёшку давно уже удивляла способность Гранаткина смеяться по-разному. В одних случаях Серёга позволял себе лишь снисходительно усмехнуться, чуточку искривляя губы в улыбке. В других — ржал, как слон, тьфу ты, как конь. В первом случае Лёшке становилось неловко, если он сам смеялся от души. Во втором получалось наоборот, было как-то даже стыдно за невоспитанное ржание товарища. При этом реакция Серёги зависела не от того, насколько было смешно, а скорее, от окружения — при солидных людях Гранаткин изо всех сил старался выглядеть солидно, а в своём кругу никак себя не сдерживал.


На съёмки Зоя Александровна притащила целую сумку пирожков.

— Так, — сказала она. — Сегодня у нас перерывов не предвидится. Поэтому подкрепляйтесь, сейчас Клавдия нам чай заварит. Кто свободен — пирожки ест, другие — работают. Потом наоборот.

Лёшка и не подозревал, что может так устать от, казалось бы, простых действий. Малышня в конце работы держалась из последних сил. У Димы, который играл Мишку, даже язык порой заплетался. На вопрос «На чём же ты на Луну летал?» он ответил «На пакете, на чём ещё на Луну летают?» Лёшка в одном из дублей своего выхода не смог перекинуть ногу через Стасика и зацепил его голову. Не больно, но со скамейки скинул. Мальчишка при этом не растерялся, мигом поднялся и вернулся на своё место и даже ввернул подходящую случаю фразу. Зоя Александровна тут же сообщила, что, скорее всего, именно этот дубль и вставит в передачу.

Когда дело дошло до поедания варенья, вдруг выяснилось, что за время репетиций Лёшка почти всё съел.

— Клавдия! — закричала из аппаратной Зоя Александровна. — Нужно варенье, почему у нас банка пустая?

— Так некоторые его трескают целый день большой ложкой. Как только помещается! Где ж я сейчас варенье добуду?

— Ну придумай что-нибудь!

Клавдия отобрала у Лёшки ложку и размазала остатки варенья по стенкам банки.

— Так пойдёт? Только снимать надо быстро, пока варенье снова на дно не уползло.

Лёшка приноровился размазывать варенье в процессе съёмок, так что его хватило до самого конца. Для создания видимости во всяком случае.


Опыт первой передачи, в особенности, все разговоры про рейтинги убедили Лёшку, что и второе его появление в телеэфире останется незамеченным. Но неожиданно оно получило, как это сформулировал папа, «широкий общественный резонанс».

Когда Лёшка после урока вышел на перемену, в коридоре его поджидала толпа первоклашек. С очень злыми лицами. И даже с плакатами, написанными фломастерами на двойных тетрадных листочках. Получился самый настоящий пикет.

Поначалу малышня расступилась, давая ему дорогу, но тут кто-то крикнул:

— Это он. Я его узнал!

Все сомкнулись вокруг него и начали выкрикивать:

— Позор! Как тебе не стыдно!

Лёшка растерялся и никак не мог сообразить, в чём смысл происходящего. Наконец он увидел свою двоюродную сестру Маринку, которая училась в первом классе. Та со слезами на глазах пыталась растащить в стороны пикетчиков, повторяя:

— Дураки! Он не виноват! Это же кино!

Один верзила младшего школьного возраста грубо оттолкнул Маринку в сторону и, подпрыгивая за спинами стоящих в первом ряду, стал скандировать:

— Варенье съел, на сестру свалил! Варенье съел, на сестру свалил!

До Лёшки дошёл ужас его положения. Объясняться с малышами здесь и сейчас было, по меньшей мере, глупо. «Блин! Правду говорят, что некоторым телик смотреть вредно!» — выругался он про себя, имея в виду не столько телеспектакль со своим участием, сколько выпуски новостей с митингами и акциями протеста.

Вокруг стал образовываться второй круг — зрители, жаждущие рассмотреть происходящее вблизи. Кое-кто, даже не давая себе труда узнать, в чём дело, начали скандировать вместе с первоклассниками, добавляя от себя всякие обидные слова.

— А ну брысь отсюда! — раздался за Лёшкиной спиной голос Серёги. В отличие от других одноклассников, застывших на пороге класса соляными столбами, Гранаткин быстро сообразил разогнать «демонстрацию». Малышня разбежалась.

Остаток перемены Лёшке пришлось успокаивать заплаканную сестрёнку.

— Я им объясняла, что это кино, а они не верят, говорят: нет, мы за тебя заступимся. Я говорю: он меня вареньем не мазал, мы и живём в разных домах, там вообще совсем чужая девочка была, а они — всё равно несправедливость! Я им… А они…

На несколько дней Лёшка стал самым обсуждаемым человеком в школе. Кончилось всё тем, что в стенгазете появилась карикатура на него и рассказ очевидца о столкновении перед дверью класса. Лёшка подозревал, что автором, то есть «очевидцем», был Гранаткин, но тот с возмущением отвергал обвинения в свой адрес и делал вид, что обижается.


Глава 3


Физик Пётр Ефимович невзлюбил Лёшку с самого первого урока, хотя казалось, что поводов для этого он не давал. Ну заметил как-то раз ошибку в уравнении, написанном на доске, и сказал об этом. Поднял руку как положено и спросил, мол, нет ли там описки. Физик долго чесал лысину и в конце концов был вынужден согласиться с учеником, однако сразу занёс его в свой «чёрный список».

У Алексея Кузнецова были особые отношения именно с физикой. Год назад Лёшка с отцом зашли к приятелю отца в университет. Тот оказался занятым, так как должен был читать лекцию для абитуриентов. Отец решил подождать, а заодно, поскольку делать было нечего, послушать лекцию для общего развития.

Поначалу Лёшка счёл, что это будет ужасно скучно. В школе ему все без исключения предметы давались с лёгкостью и он часто маялся от безделья, когда кто-то у доски не мог справиться с пустяковой задачкой. Да и учителя чаще всего излагали свой предмет нудно. Но папин приятель оказался настоящим виртуозом и рассказывал с таким жаром и так увлечённо, что Лёшка заслушался. Тем более что тема лекции совпала с той, которую они проходили в школе.

— Ну-с, какие будут мнения? — полушутя спросил приятель, когда они остались втроём.

— Да вы, батенька, артист и мастер своего дела, — так же полушутя ответил папа.

— А молодёжь как полагает?

— Можно я ещё приду?! — искренне воскликнул представитель молодёжи. — Мне понравилось!

— Вот, устами младенца… Знаешь что, Алексей Владимирович, оставайся на следующую пару. Сан Саныч будет учить решать задачки. А Сан Саныч у нас такой мастер, что я ему в подмастерья не гожусь. Мы тем временем с папашкой твоим все дела обсудим.

Так Лёшка и пристроился на университетские курсы по физике. Каждую новую тему читал новый преподаватель, а иногда даже профессора. Но интересно было всегда. Удивительно, как за два часа можно толково объяснить всё, что в школе целую четверть изучают. В решении задачек Лёшка так руку набил, что даже Сан Саныч порой удивлялся. Предложив особо заковыристую задачку, часто спрашивал, справился ли с ней «заяц», и приходил в восторг, если «заяц» не просто справлялся, а предлагал какое-нибудь неожиданное решение. «Зайцем» Лёшку прозвали за то, что на курсы он не записывался и не платил за них. Но никто из-за этого его изгонять не собирался. Наоборот, многим нравилось его присутствие. Преподаватели полагали, что если ученик седьмого класса всё понял из лекций, значит, они понятно и доступно изложили темы. Короче говоря, физику в объёме школьной программы Лёшка знал неплохо. Пожалуй, лучше, чем Пётр Ефимович. Может, потому тот и невзлюбил новенького, почувствовал невысказанный укор.

Лёшке это было «фиолетово», как говорили у них в классе. Во всей его школьной жизни обязательно находился учитель, который его не любил. В первом классе это была учительница пения, которая считала, что он поёт плохо из вредности, хотя Лёшка старался как мог. Потом его невзлюбила англичанка. Теперь физик.

Впрочем, до поры до времени эта нелюбовь не слишком проявлялась. До появления ученика на телеэкране во всяком случае. Но после выхода передачи физик стал попрекать Лёшку телевидением при любом удобном случае.

— Кузнецов — два! — заявил он, выдавая тетради с контрольной работой. — Надо поменьше по телешоу бегать и побольше дома заниматься.

Лёшка взял свою тетрадь и попытался найти ошибки. Ошибок не было. Всё подчёркнутое красным являлось обыкновенными помарками. Писал Лёшка и вправду не очень аккуратно.

— Дай тетрадь, — попросил он Гранаткина.

Тот, как обычно, списав у Лёшки, умудрился добавить несколько собственных ошибок. Серёга уверял, что это он делает специально, чтобы не бросалось в глаза, что он списывает. Лёшка в этом сомневался, но не спорил.

Работа ученика 8 «Г» класса Сергея Гранаткина была оценена на «4»!

Такая несправедливость возмутила даже Серёгу:

— Ну Кудрявый даёт! Совсем совесть потерял. Ты, Лёшка, ему больше не подсказывай, совсем он тебя со свету сживёт.

— А как мне двойки исправлять? Достал он меня своими подначками про телевидение. Тебя-то он не трогает.

— Да, с двойками надо как-то выкручиваться. У тебя их штук десять уже.

— Откуда? Меня ж не спрашивали ни разу.

— Вот и я удивился. Кудрявый меня сегодня за журналом в учительскую гонял, я глянул и чуть в обморок не хлопнулся. За себя боялся, но у меня как раз нормально, а что у тебя творится… Родители увидят — точно вымрут. Как мамонты. И будешь ты круглым сиротой.

Перспектива стать сиротой Лёшке не понравилась и на следующем уроке, едва Пётр Ефимович предложил кому-нибудь выйти к доске, тут же вскинул руку.

— Ну вам же двойку исправлять надо, — хмыкнул физик. — Попробуйте, хотя…

Старался Лёшка изо всех сил. Все формулы написал и даже сверх школьной программы немного добавил. Но оказалось, что именно этого делать не стоило.

— Вьюнош, вы если где-то что-то увидели или прочитали, то извольте, прежде чем это на доску выносить, задуматься над правильностью.

— А что здесь неправильно? — не удержался «вьюнош».

— Вот, — ткнул указкой учитель в написанную Лёшкой формулу.

— Здесь всё правильно, — настаивал ученик. — А если неправильно, так поправьте.

— Если бы это было из школьного курса, то поправил бы. Атак извольте поверить на слово. Вы ещё слишком глупы, чтобы спорить с преподавателями.

— Хорошо. Смотрите, — упёрся Лёшка. — Берём эти формулы, делаем самые простые преобразования и получаем то, что уже было написано. Что, и теперь будете утверждать, что я не прав?

— Ox, ox, ox! Как артистично! Только вы, Кузнецов, плохой артист и ещё худший ученик. К тому же вы просто дурак, раз не желаете понимать очевидного, — срываясь на крик, сказал физик. — А сейчас я поставлю вам двойку за ответ и ещё одну за препирательство с педагогом.

— Сами вы дурак, Пётр Ефимович! — душевно сказал Лёшка и пошёл к своему столу.

— Я вас не отпускал, — завизжал физик, — вернитесь к доске! Нет, выйдите из класса!

И тут же сам кинулся прочь из кабинета.

— К директору побежал жаловаться, — крикнул кто-то.

— А Кудрявый ещё и ябеда, — прокомментировал, ко всеобщему восторгу, Серёга.

Одному виновнику переполоха было не до смеха. Лёшка справедливо полагал, что родители, вызов которых в школу стал неизбежным, встанут на его сторону. Но всё равно очень сильно расстроятся.


В душевном смятении Лёшка пришёл на чтение сценария следующей программы. У Зои Александровны тоже было не лучшее настроение. Она была рассеянна и всё время отвлекалась. И что ещё хуже, несколько раз хваталась рукой за сердце. Но в конце развеялась, повеселела и стала почти прежней. Во всяком случае, замечания делала толковые, понятные и нужные. Расстались они весело.

Лёшке бросилось в глаза, что редактор Лена старается с Зоей Александровной не пересекаться, избегает её, едва ли не прячется. Ему это не понравилось, как никогда не нравилось, когда между родителями возникали ссоры, которые они от него скрывали, но он всё равно чувствовал, что в доме что-то не так.

На следующий день они с Серёгой застали Лену в слезах.

— Зойсанну на «скорой» увезли, — сказала та. — Сердечный приступ.

— Вот это да! — воскликнул Серёга. — А кто будет передачу заканчивать?

Лена отвела глаза в сторону.

— Наверное, на следующую неделю перенесут, когда Зоя Александровна вернётся, — как-то очень неуверенно ответила она. — Так что завтра не приходите.

— Ясное дело, — хмыкнул Серёга.


Зоя Александровна не выписалась из больницы ни завтра, ни послезавтра. В конце недели Лёшка с Серёгой отправились в кардиологический центр навестить её.

Зоя Александровна выглядела совсем старушкой. Маленькой и очень… хрупкой. Но к мальчишкам она вышла вполне бодрой походкой и искренне им обрадовалась.

Они сели в небольшом уютном холле между аквариумом и пальмой в кадке и долго разговаривали о том о сём. Серёга, который по пути говорил, что надо будет обязательно поинтересоваться, когда они приступят к новой передаче, так ни о чём и не спросил. Он вообще больше молчал. Потом к ним подошёл врач в светло-зелёном халате и сказал, что Зое Александровне нужно возвращаться в палату.

Серёга посмотрел на бэйдж на халате врача и зафыркал раньше, чем успел отвернуться, чтобы скрыть свой смех.

— Вот видите, Зоя Александровна, вы были правы. Всем смешно, — сказал доктор. — А что было бы, стань я фармацевтом?

Лёшка в недоумении посмотрел на бэйдж и тоже зафыркал. Там было написано «Владимир Сергеевич АПТЕКАРЬ. Главный кардиолог». Действительно смешно: фамилия — Аптекарь, а специальность — кардиолог!

— Парни, — обратился к ребятам доктор, когда они проводили Зою Александровну до палаты, — вы нашу Зойсанну навещайте, пожалуйста. От вас большой положительный эффект получается — вон как она воспрянула. А пробудет она здесь долго. Так что не забывайте её.

— А почему вы сказали «нашу» Зойсанну?

— Да я сам когда-то у неё играл. И вас знаю, потому что до сих пор смотрю нашу передачу. Вы молодцы. У нас, по-моему, не так хорошо получалось.


Лёшка с Серёгой сходили в больницу ещё пару раз, потом у Гранаткина стали появляться самые разные причины, чтобы не ходить, и, в конце концов, Лёшка перестал его звать. Чаще он навещал Зою Александровну один. Они садились в кресла под пальмой и разговаривали. Больше всего про то, каким телевидение было раньше. Зое Александровне было приятно вспоминать про это, а Лёшке было просто интересно.

Иногда он созванивался с Иркой или с малышами, с которыми они разыгрывали спектакль про фантазёров, и они приходили вместе. Честно говоря, у него самого порой находились важные причины, и он пропускал намеченные визиты.

Как-то Ирка предложила ему с Серёгой прийти в Дом детского творчества. Там, в драматическом театре, готовился спектакль, а мальчишек, как всегда, не хватало. Лёшка заколебался, но Серёга его уговорил. Похоже, Гранаткин сильно скучал по репетициям и съёмкам. И Лёшка согласился, скорее, за компанию, а не из интереса, да и мысли его были заняты историей с физиком.


История эта затянулась и имела многочисленные последствия. Самым неожиданным было то, что за Лёшку всерьёз вступилась классная руководительница Зинаида Николаевна. Она вела литературу и русский. Лёшка по этим предметам был почти отличником.

У Зинаиды Николаевны состоялся непростой разговор с физиком и завучем. Те настаивали на наказании, и очень жёстком, но классная была другого мнения. Она сама посчитала нужным рассказать об этом Лёшке. Несколько раз она приходила на уроки физики в сопровождении других учителей. Лёшку при этом вызывали к доске, но, кажется, доказать своими ответами ему ничего не удалось. Наконец на физику заявилась целая делегация: Зинаида Николаевна, завуч-математичка, директор гимназии и доцент с физического факультета университета, в котором Лёшка узнал того самого папиного приятеля.

Давно в классе не было такого напряжённого внимания. И дело было не только в присутствии «высокопоставленных особ и сопровождающих их лиц», как Серёга окрестил делегацию, но и в заинтересованности результатом такой необычной проверки.

Лёшка решил у доски с дюжину задач разного уровня сложности по самым разным темам. Решал он их быстрее, чем мог записать. Папин приятель всё время ободряюще ему улыбался, но неожиданно предложил решить задачку за следующий класс. Лёшка хотел было обидеться, но быстро сообразил, в чём дело, да и задача была простой.

После этого делегация удалилась, а физик, хотя времени до звонка было предостаточно, объявил, что урок окончен.

Какие разговоры велись в кабинете директора, никому узнать не удалось. А вот последствия не заметить было сложно. Физик из школы незаметно исчез, на его место пришла новая учительница. Предмет она знала лучше своего предшественника, а вот нелюбовь к Лёшке от того унаследовала. Правда, незаслуженных двоек не ставила, но и оценки выше четвёрки он не видал. Впрочем, Лёшку такой поворот вполне устраивал. Тем более что главной его проблемой в школе стала математика.

В их классе её начала вести сама завуч. Уж она-то знала свой предмет самым превосходным образом и от учеников добивалась того же, поэтому задавала на дом столько, что хотелось выть. Особенно Лёшке, потому что задания у каждого были индивидуальными и по сложности и по объёму. Ясное дело, что самые непростые доставались ему.

Лёшка теперь тратил на уроки часа по три-четыре. Несколько часов на математику и минут сорок на всё остальное. Он уже готов был сдаться, запроситься в любую другую школу, но тут у него в мозгу что-то щёлкнуло, переключилось, как тогда на курсах по физике, и все примеры и задачи стали решаться как-то сами по себе. Хорошо бы ещё сами собой в тетрадь записывались!

Времени катастрофически не хватало. В спортивной секции намечались соревнования, в драмкружке — премьера спектакля. Лёшке было жалко Зою Александровну, и он, по возможности, её навещал. Словом, дел была куча.


Дефицит мальчиков в драмкружке оказался Иркой сильно преувеличенным. Недоставало лишь исполнителя одной роли. Их же с Серёгой было двое. Естественно, что свободную роль тут же поручили Гранаткину. Но и Лёшку никто прогонять не стал, ему дали играть другую роль, но по очереди с другим мальчишкой.

Лёшке выдали экземпляр пьесы, он прочёл список действующих лиц и сразу расстроился. Во-первых, персонажами были лисята, цыплята и прочая живность. Детсадовский утренник какой-то получался, а не спектакль в театре. Во-вторых, герой, которого предстояло играть ему, перечислялся почти в конце списка, из чего Лёшка сделал вывод, что роль эта небольшая, да и играть её предстояло с дублёром. Он собрался отказаться от участия в спектакле, но не успел. Режиссёр прослушал новичков, распределил между ними роли и сразу же куда-то убежал.

Дома Лёшка всё же прочёл пьесу и, к собственному удивлению, обнаружил, что это хоть и сказка, но не такая уж детская. Может, даже более серьёзная и взрослая, чем те пьески, которые они разыгрывали на телевидении. К тому же в ней было много по-настоящему смешных мест, а его роль получалась едва ли не самой главной. Правда, Лёшку несколько смущало, что его герой питал романтические чувства к главной героине. А её должна была играть Ирка. Лёшка стал прикидывать, как бы ему получить другую роль, пусть даже не столь значительную, лишь бы в ней не было ничего про любовь-морковь.

На первой же репетиции оказалось, что все его размышления были пустой тратой времени. Дело в том, что по роли ему нужно было ещё и петь, а спеть Лёшка не сумел бы даже за премию. Зато Серёга оказался хорошим певцом и, как неожиданно выяснилось, умел играть на кларнете, гитаре, фортепиано и саксофоне.

— «Жёлтый пух и все его оттенки…», — переврав слова, в пятый или шестой раз начал «петь» Лёшка, но его остановили на первой строчке.

— Что ж мне с тобой делать-то?! — в отчаянии воскликнул режиссёр. Лицо у него сделалось таким жалобным, что все рассмеялись. — Вам смешно. И тебе, Кузнецов, смешно. А мне вот не до смеха. Очень я на тебя рассчитывал, как на человека опытного и со всех сторон подходящего.

Лёшка от таких комплиментов даже растерялся.

— Но у нас есть концепция, — продолжил режиссёр. — Концепция музыкального спектакля и уже написанные вокальные номера! А исполнитель главной роли перезимовал с медведями. Вероника, — обратился он к аккомпаниатору, — как ты полагаешь, можно что-то с этим сделать за ближайший месяц?

Вероника Юрьевна покачала головой:

— Чувство ритма у него неплохое, но остальное… Рэп, может, и споёт.

— Ну давай хоть рэп попробуем. Дайте-ка Кузнецову текстик. А мы послушаем.

Лёшка продекламировал врученный ему текст под ритмичную музыку и даже вставил пару раз «Йоу!», которое посчитал необходимым дополнением к такому стилю.

— Будем считать, что это хоть на что-то похоже, — задумчиво произнёс режиссёр.

— А я так могу и первую песенку спеть, — приободрился Лёшка и, не дожидаясь разрешения, выдал: — «У меня есть тайна… Тайна! Цвета апельсина! Йоу! Или даже солнца самого! О! О! О!».

Он до того разошёлся, что стал пританцовывать.

Режиссёр Владимир Михайлович даже перестал помешивать свой чай. Потом взял с блюдечка сразу целую пригоршню ломтиков лимона, в задумчивости прожевал их и вдруг расплылся в улыбке, будто съел не лимон, а что-то очень сладкое и вкусное:

— А что? Можно и так!

Обернулся к сидящей за его спиной женщине и грозным голосом спросил:

— Татьяна! Можно ли этого ведмедика клешононогого танцам обучить?

Лёшке очень понравилось это выражение, и он — «ведмедик клешононогий» — тоже расплылся в улыбке.

— Обучим, — процедила сквозь зубы Татьяна. — Ты только лимон такими порциями не ешь, а то у меня челюсть сводит.

— Всё! Решено! Сергей Гранаткин играет Людвига, Кузнецов — Лабана. Я сейчас с ними за жизнь побеседую, а вы репетируйте «Хор несушек».

Лёшка и Серёга устроились с режиссёром в дальнем конце зала, а на сцену вышли человек двадцать девчонок и грянули с большим энтузиазмом:

— Две головы с яйца даёшь! Яйцом ответим на заботу! Сегодня два яйца снесём, а завтра снова за работу!


Репетировать в театре было интересно и весело. Народу много, режиссёр Владимир Михайлович чаще всего не вдавался в длинные объяснения, а просто показывал, что и как нужно делать. Получалось у него здорово, особенно когда он показывал сразу за всех, кто занят в сцене. Правда, после этого приходилось активно использовать носовые платки. Владимиру Михайловичу, чтобы промокать вспотевший от усердия лоб, всем остальным — утирать глаза, потому что без смеха до слёз наблюдать всё это было невозможно.

Бывало и так, что они надолго застревали на каком-нибудь крохотном эпизоде, даже на отдельной фразе, когда режиссёр считал нужным не показывать, а именно объяснить.

— Лёша, ну что ты из себя злодея корчишь! Тут важен поступок, действие, а не то, что ты текст зловещим голосом произносишь.

Лёшка кивал и старался не изображать закоренелого злодея, но это тоже не устраивало режиссёра.

— Теперь милый мальчуган откуда-то объявился! Прямо Красная Шапочка какая-то!

Мальчуган по имени Красная Шапочка всех рассмешил, но заставил рассвирепеть Владимира Михайловича:

— Что за хиханьки да хаханьки? Если вы сюда посмеяться приходите, то смейтесь где-нибудь в другом месте. Здесь мы серьёзным делом занимаемся! Кузнецов, на чём мы остановились?

— На том, что я играю Красную Шапочку, — как всегда точно, восстановил утраченную нить событий Лёшка. Народ снова задохнулся от смеха.

— Что? Это я так сказал? Ну да! То-то вы все заржали, как лошади Пржевальского. Нет, Лёша, ты играешь Лабана. А он — существо, испорченное, хотя внешне милое. Так и хочется погладить, но лучше этого не делать — цапнет! Понятно?

— Не очень, — честно признался Лёшка.

— Ладно. Ты дома подумай. Мы в следующий раз с этого места начнём, а пока пойдём дальше.

Помимо обычных репетиций дважды в неделю, были занятия по вокалу и хореографии. Как ни странно, Лёшку они не напрягали. Он быстро сообразил, что, если у него что-то плохо получается, можно сделать вид, что это он специально так делает. Тогда становится смешно. Так клоуны в цирке изображают из себя неумех. Лёшке было сложнее, потому что он и был неумехой, и ему приходилось придумывать, как использовать то немногое, на что он способен, чтобы скрыть своё неумение.

Ещё приходил художник, показывал эскизы декораций и костюмов. Потом все ходили на примерки. Были встречи с композитором. Все слушали, как музыка к спектаклю будет звучать с фонограмм. Много было разного и интересного.

Неприятным было лишь то, что репетировали они уже несколько недель, а ждать премьеры оставалось всё ещё очень долго. Лёшка привык к чёткому и быстрому ритму на телевидении: сегодня почитали текст, завтра прорепетировали, послезавтра — съёмки.


Зоя Александровна разговаривала по мобильному. Лёшка, проявив тактичность, отошёл к окну.

— Лёша, садись уже, я договорила.

Он вернулся на своё место. Зоя Александровна повертела телефон в руках, аккуратно положила его в футлярчик и засунула в карман больничного халата.

— Никак не могу привыкнуть к некоторым вещам. У меня год назад юбилей был, так мне на работе сюрприз приготовили. Прихожу в редакцию, а там на столе телевизор, старый «Рубин» стоит. И ещё много чего: магнитофон, тоже допотопный, с плёнкой на катушках, кинокамера, фотоаппарат… — Она подняла голову и стала смотреть в потолок, видимо, стараясь припомнить всё остальное. — Ну да. Календарь был ещё перекидной, диктофон, счёты, игрушка электронная «Ну погоди!». Ты таких, наверное, уже и не застал. «Это вам подарок!», — говорят. «Господи, как же я всё это потащу?», — опешила я. «В карман положите и понесёте!» Я, понятное дело, даже возмутилась такой неумной шуткой. А все хохочут и вручают мне мобильный телефон. «Всё, что на этом столе стоит, в нём уместилось! — объясняют. — И кое-что ещё, чего мы и найти не сумели!»

Они вместе немного посмеялись, и Зоя Александровна спросила:

— Ты что-то о своих делах молчишь. Что-нибудь не заладилось?

— Да роль у меня не получается, — признался Лёшка.

— Что именно?

— Ну режиссёр говорит, что я то злодея начинаю играть, то, наоборот, мой герой слишком хорошим и добрым выходит. Не понимаю я, чего от меня хотят.

— Ну так давай порассуждаем вместе. Я ту пьеску, что вы ставите, хорошо помню. Славная пьеска. Вот возьмём лисье семейство. Лисы — хищники, и травкой их не прокормишь. Поэтому то, что они кур таскают из курятника, преступлением считать нельзя. Но в пьесе речь о людях идёт. А человек понимать должен, чем его желания дня других могут обернуться. Вот самый младшенький… как его там зовут?

— Людвиг, — подсказал Лёшка.

— Людвиг это понимает, — продолжила Зоя Александровна оживляясь. — А остальные пока не понимают и не задумываются, как и этот лис Лабан. Для него «поймать, съесть» — игра. Он, может, и не злой вовсе, а поступки у него жестокие.

— Зоя Александровна, я про всё это думал. Честно. И Владимир Михайлович почти то же самое говорил. Как всё это сыграть-то? Вот что непонятно.

— Да так и надо играть, как будто ты всё время новую игру затеваешь. А чем она закончится для других, тебе и дела нет.

Лёшка покивал. Для него на самом деле начало что-то проясняться. А Зоя Александровна неожиданно спросила о другом:

— Ты говорил — вам костюмы шьют. Что для тебя придумали, уже знаешь?

— Ну штаны, типа бриджи, будут. Они, как камуфляж, раскрашены, но не зелёные с серым, а жёлтые с рыжим. И футболка. Всё.

— Какая футболка?

— Обыкновенная. Кирпичного такого цвета.

— А у тебя нет футболки с какими-нибудь рок-группами? «Айрон Мейден» или Мерлина Менсона, например?

Лёшка аж дар речи потерял: никак не ожидал услышать эти названия от Зои Александровны.

— А ещё хорошо бы кожаную куртку со всякими шипами и цепочками. Ты походи в чём-нибудь таком на репетиции. Потом от этой одежды можно будет отказаться, но такой костюм тебе поможет, нужное самочувствие создаст.

— Это как с очками?

— Ну да. Ощущение очков на собственном носу заставляло тебя чувствовать себя солиднее, потому что для большинства очки — признак важности. Хотя ты наверняка ещё и о каком-нибудь очкастом отличнике думал, и это тоже подходящий вариант. Все эти рокеры и металлисты, может, и неплохие ребята, но слишком шумные и грубые, потому их и считают хулиганами.


Дома Лёшка поделился советами Зои Александровны с отцом. Тот дважды прошёлся по комнате туда-обратно, поморщился, что-то напряжённо вспоминая, и потянулся к телефону.

— Марш уроки делать, — сказал он Лёшке, прежде чем набрал номер.

Уже через полчаса в дверь позвонили, и в прихожей поднялся переполох. Лёшке даже не было нужды прислушиваться к голосам, из всех знакомых его родителей такую суету был способен устроить лишь один человек — Андрей Андреевич Андреев, или Дюша в кубе. Он разъезжал по городу на настоящем «Харлее», носил чёрные кожаные штаны и куртку, украшенные многочисленными металлическими блямбами и заклёпками, и футболку со «страшной» рок-группой. В ушах у него красовалась целая дюжина серёжек, а над верхней губой топорщились густые рыжие усы.

— Лёшка, выходи, подлый трус. Я тебя сейчас зубками грызть буду! — закричал Дюша в кубе.

— Не выйду, мне страшно!

— Лёха, нам без тебя плохо! Выходи!

— Тогда выйду.

— Ну поздорову ли боярин? — вопросил Андрей густым басом.

— Поздорову, поздорову! — откликнулся Лёшка, тоже стараясь басить. — А как дела у Рыцаря ночных автострад?

— А фигли мне сделается? — удивился Андрей и стал извлекать из огромного пластикового пакета кожаную куртку. — Держи. Мне для тебя ничего не жалко, а на меня она уж лет пятнадцать как не налезает. Угодил? Вовка, с тебя пиво!

— А ты не за рулём? — поинтересовался отец.

— Не ищи гнилых отмазок, жадоба! Что я, два квартала на своих двоих не пройдусь, что ли?

Кроме куртки, Дюша в кубе притащил ещё кожаные митенки, футболку «AC/DC», тёмные очки и широкий ремень, тоже украшенный блестящими металлическими пирамидками. Лёшка тут же нацепил всё это на себя и посмотрелся в зеркало. Видок у него получился тот ещё! А главное — Лёшка сразу ощутил себя другим человеком. Нечто подобное он чувствовал, когда примерял папину гимнастёрку с погонами старшего лейтенанта: только что был обычным человеком, а надел гимнастёрку и стал… нет, военным, конечно, не стал, но что-то изменилось. Вот и сейчас он ощущал, что в таком прикиде ему на язык и слова непривычные наворачиваются и вести он себя может иначе. Просто магия какая-то!


В новом одеянии, кроме ремня, который посчитал перебором, Лёшка появился на репетиции пред светлы очи режиссёра.

Владимир Михайлович глубоко задумался, а потом попросил позвать художника-постановщика.

— Слушай, как ты полагаешь, нам этакий костюмчик не разрушит целостность оформления?

— С чего бы?

— Ну у тебя же все костюмы в едином, так сказать, стилистическом решении.

— Ну и что? У каждого героя есть дополнительные аксессуары. Мамаша почти всё время в переднике, папаша домашний халат таскает. Так что нормально. Только курточка слегка великовата, а штанишки мы ему чуть-чуть, на самую малость, укоротим. Получится, что из одного он уже вырос, а до другого не дорос.

— Ты, как всегда, гениален, — похвалил режиссёр художника и повернулся к Лёшке: — Кузнецов, твой костюм утверждаем. Сам придумал?

— Нет, Зоя Александровна подсказала.

— А! Передай ей спасибо. Я тут голову ломаю, а ларчик просто открывается.

На репетиции Лёшка старался понять, играет он свою роль по-прежнему и только из-за костюма режиссёр перестал к нему придираться или всё-таки он стал играть лучше. Но так и не понял. Главное — он чувствовал себя гораздо увереннее. И ещё немного другим человеком: не Лёшкой Кузнецовым и не лисом Лабаном, а кем-то другим, кто раньше в нём обитал очень глубоко, а сейчас выполз на поверхность. И этим другим можно было командовать, вызывать к себе или отправлять обратно.


Жизнь у Лёшки началась просто невероятная. После уроков он почти каждый день бежал на репетиции, ещё три дня в неделю — на тренировки. Вечера уходили на уроки, точнее, на математику. Опять же редкий вечер обходился без звонков Серёги, за которого приходилось решать большую часть заданий. А тут ещё математичка, как сказал бы любитель украинских словечек Владимир Михайлович, «с глузду зъихала». Если в школе отменялся урок, то вместо него обязательно ставили либо алгебру, либо геометрию. Однажды класс, зная, что историчка заболела, решился на очередной культпоход в кино. Последствия были ужасающими. Математичка тут же ввела нулевые уроки для отстающих. В отстающих числились все. И весь класс вынужден был приходить на эти дополнительные занятия к половине седьмого. Кто-то попытался возроптать на несправедливость, устроили родительское собрание. Но собрание встало на сторону преподавательницы. Лёшка с Серёгой постоянно засыпали на ходу. Лёшка однажды задремал в раздевалке перед тренировкой. Пришёл чуть раньше, переоделся, решил минутку посидеть спокойно и заснул, чем всех насмешил.

Спасение пришло неожиданным образом. Как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло. Во-первых, в здании гимназии случился пожар, а во-вторых, Серёга чуть не свёл математичку в могилу.

В тот день они, как всегда, затемно приползли в школу в состоянии «поднять — подняли, разбудить — забыли». И в этот момент что-то загорелось в спортзале. Мигом примчались пожарные машины и несколько машин «Скорой помощи». Последние, впрочем, чуть позже всё-таки пригодились. В гимназии оказалась ещё одна ранняя птаха — учительница истории Татьяна Тимофеевна, которую все звали Танищей, но чаще историчкой-истеричкой за невыносимо нервный характер. Татьяна Тимофеевна, помимо прочего, была инициатором создания школьного музея, его главным хранителем и считала его основной ценностью гимназии.

— Горим! — закричала она, появляясь в дверях полупустого ещё класса. — Все на спасение экспонатов!

Завуч-математичка тут же схватилась за сердце, но нашла в себе мужество и начала командовать, попутно принимая меры для прекращения истерики своей коллеги. Совместными усилиями они организовали эвакуацию музея. При этом обе творили чудеса. Танища, к примеру, одна, без посторонней помощи, отодвинула от стены и вытолкала из музея увесистый шкаф и самым непостижимым образом взвалила его на плечи не догадавшегося отскочить в сторону Кузнецова. Лёшка взвыл от неподъёмной тяжести и попытался освободиться от непосильной ноши. Но, стараясь не повредить особо ценные экспонаты, несомненно сокрытые в недрах шкафа, вынужден был сделать с грузом на спине несколько шагов. За что впоследствии стал одним из самых уважаемых учащихся гимназии. В глазах исторички, разумеется. А в тот момент он просто не смог сразу сбросить злополучный шкаф, боясь, что ему отдавит ноги. На его счастье, Танища убежала спасать очередной раритет, а Лёшка поставил шкаф на пол и довольно легко дотолкал его по гладкому полу в противоположный конец коридора, где одноклассники сваливали в кучу всё спасённое. Короче говоря, от эвакуации музей пострадал гораздо больше, чем от пожара. Пожарные справились с огнём быстро и успешно. А ещё больше ученики «8 Г» были им благодарны за приказ прекратить заниматься ерундой и путаться под ногами.

Все собрались на крыльце школы, и тут появился припозднившийся Гранаткин. Ребята в двух словах обрисовали ему ситуацию.

— Чудненько, — задумчиво прокомментировал происшествие Серёга и направился прямиком к математичке.

— Здравствуйте, Лидия Константиновна! — жизнерадостно поприветствовал он завуча и тут же поинтересовался: — Я так понимаю: нулевого урока сегодня не будет. Так я домой пойду?

И, не дожидаясь ответа, развернулся и направился к выходу, бросив через плечо «До свидания!». То ли это проявление вежливости стало последней каплей, то ли ещё что, но именно после слов «До свидания!» математичка начала хватать воздух ртом так, будто оказалась в вакууме, встала со стула, потянулась руками вслед Гранаткину и почти сразу упала в обморок. Она как бы перекатилась с ног на спину, а потом завалилась на бок. Вот тут и понадобилась «Скорая помощь». Даже две. Танища кинулась к Лидии, и у неё случилась истерика. Принесли две пары носилок, положили на них педагогов и понесли в машины. Историчка не желала ложиться и ехала сидя. Под завучем носилки угрожающе прогибались. Гранаткин так и ушёл, не обернувшись.

Первой стартовала «скорая» с историчкой. А вторую всё никак не могли загрузить.

— Ну долго вы там возиться будете? — прокричал, высунув голову из кабины, водитель.

— Так тут у нас по габаритам превышение, — ответил, с натугой поднимая носилки, один из санитаров.

— По каким габаритам? — удивился водитель.

— По высоте.

— Вы чё? Стоя, что ли, пациента грузите? — ещё больше удивился водитель.

— А тут без разницы как грузить. Хоть стоя, хоть лежа, — честно ответили санитары.

Гимназисты, и Лёшка в их числе, не выдержали. Смех, понятное дело, в такой ситуации был не уместен, но удержаться не было никаких сил.

Занятий в гимназии не было аж два дня. Математичка пролежала в больнице неделю и ещё три дня дома. «8 Г» бездушно и бесстыдно радовался этому и отдыхал от переизбытка математики. Лёшка получил возможность перевести дух. Но ненадолго. До премьеры оставалось меньше двух недель, репетиции становились всё продолжительнее и стали проводиться в неустановленные дни и часы. А тут ещё его включили в состав сборной на командную встречу с фехтовальщиками из Казахстана.


В секцию фехтования Лёшка попал два года назад. Именно попал, потому что пришёл записываться на карате, но в тот день в зале занимались фехтовальщики. Лёшка посмотрел и попросился принять его. Через полгода он понял, что великого спортсмена из него не получится. Тренер Вадим Анатольевич, скорее всего, догадался об этом ещё раньше, но из этой секции никогда и никого не отчисляли, разве что за какой-то совсем уж гадкий проступок. А вот Лёшкиных приятелей, которые записались на карате и заплатили за полгода занятий, как только истёк срок, попросили вон как бесперспективных. Так что Лёшке было за что ценить своё спортивное пристанище. Тем более что ему здесь нравилось.

Лёшка иногда участвовал в соревнованиях, но не выше областного уровня. А тут, как всегда в декабре, намечалась товарищеская встреча по сабле со сборной Казахстана, а несколько самых лучших саблистов из их секции вынуждены были в это время соревноваться в Красноярске на региональном юниорском турнире. Вот Лёшке и предложили поучаствовать.

По давним правилам каждая команда состояла из десяти спортсменов: пять до пятнадцати лет и пять старше этого возраста. Соревнования шли по кругу, то есть каждый встречался с каждым из десяти спортсменов команды соперников. Какая команда набирала больше очков, та и становилась победителем. В конце двое лучших в каждой возрастной категории, независимо от того, в боях с кем — младшими или старшими, — они набрали очки, разыгрывали между собой финал для своего возраста. Выпадал очень редкий случай, когда совсем зелёный новичок мог сразиться с мастером спорта. Такую возможность упускать было нельзя, и Лёшка решил попросить разрешения пропустить репетицию.

— Что, никак нельзя? — расстроился Владимир Михайлович. — А после соревнований прийти не сможешь?

— Не получится. За день должно состояться сто боёв. Всё начнётся очень рано, а закончится поздно.

— Ну и ладно, — вдруг повеселел режиссёр. — У тебя роль, будем считать, готова. Я с остальными займусь. А ты не вздумай проигрывать!


Соревнования проводились по всем правилам международных турниров, даром что встреча была товарищеской и особого значения не имела. Зал был украшен государственными флагами, прозвучали торжественные речи, и были исполнены гимны. Во время церемонии открытия Лёшка рассмотрел своих соперников и пришёл в ужас. Казахи привезли в младшей группе совершеннейших малышей, на вид самому старшему лет десять, да ещё и ростом никто из них не вышел. Лёшка же был для своего возраста слишком высоким и по своему скромному опыту знал, что судьи станут «защищать» маленьких. Лёшка понимал, что его способностей могло хватить на победу только при абсолютно объективном судействе.

Первыми соперниками ему достались подряд все пять малышей.

Свой поединок он начал с прямого удара в маску противника, и тот его пропустил.

— Предупреждение за сильный удар, — объявил судья. — Технический укол спортсмену слева.

Лёшка от возмущения даже снял маску и спросил:

— Может, мне его вообще не трогать?

— Это ваши проблемы. Второй технический укол спортсмену слева за пререкания с арбитром.

В этом бою Лёшка сумел нанести шесть точных ударов и один укол и проиграл со счетом 5:3. Во втором и третьем поединках он пытался быть осторожным и не наносить сильных ударов, но от его «поглаживаний» даже электрофиксация не срабатывала. Четвёртый соперник оказался неожиданно опытным. Ему Лёшка проиграл в честной борьбе 4:5.

Лёшка плюхнулся на скамейку и уставился в пол.

— Что, Алексей-Алёшенька-сынок, опять продул? — спросил его кандидат в мастера спорта Антон Сухоруков.

Что отвечать, Лёшка не знал.

— Его засуживают, — заступилась вдруг за него сидевшая рядом Лена Кузнецова, его однофамилица и чемпион России в женской рапире. — Слушай, Кузя, ты сам не атакуй, жди чужой атаки. Принимай круговой защитой и отвечай только в руки. В руки они тебе любой удар засчитают, кроме по-настоящему грубых.

— Ну, Ленка, ты даёшь! — воскликнул Антон. — Чего ж раньше парню не подсказала?

— Да я только что подошла, — отмахнулась та. — Уяснил, Лёха? Тебя опять вызывают, попробуй, как я сказала.

Совет оказался действенным, и Лёшка наконец-то смог заработать первое зачётное очко. Но, по идее, оно должно было стать и последним, дальше начинались бои со старшими, среди которых было два перворазрядника, два кандидата и один мастер спорта. Играть в поддавки было не принято, так что шансов у него было ноль.

Первым из «старших» оказался двухметровый кмс да ещё левша в придачу. Лёшка сразу схлопотал такой удар, от которого захотелось взвыть, — сабля опустилась на плечо плашмя, упругий клинок изогнулся и хлестнул по спине. Но самое гадкое, что сделано это было намеренно. Получив второй такой же удар, Лёшка разозлился до полного одичания. Он рванул вперёд в безоглядную атаку. Его соперник от неожиданности стал отступать, разрывая дистанцию, и выбежал за пределы дорожки, за что получил «технический». Лёшка тут же дважды поймал соперника на контратаках, обнаглел и ещё раз «прогнал» обидчика за пределы дорожки. Пятый укол дался ему с трудом и наградил ещё двумя синяками на спине. Но он выиграл. Потом три раза подряд проиграл, но тем не менее настроение у него улучшилось. Оставался последний бой с самым грозным оппонентом.

Они вышли на дорожку, проверили электрофиксацию, отсалютовали друг другу оружием, надели маски, и тут Лёшка вдруг услышал, как в зале скандируют:

— Лёшка, вперёд! Лёшка, вперёд!

Он никогда не думал, что поддержка зрителей может придать столько сил. Их хватило на 4:4. После этого его противник снял маску, ободряюще улыбнулся и сказал:

— Молодец! Но теперь держись.

Всё-таки он был мастером. Кузнецов так и не успел закрыться защитой. Честно говоря, он даже не заметил эту суперстремительную флеш-атаку, или, по-русски, атаку «стрелой», и толком не почувствовал, куда именно ему пришёлся последний за сегодняшний день удар саблей. Руку своему победителю он пожал с огромным удовольствием.

И тут на Лёшку налетела целая толпа. В суматохе он не сразу сообразил, кто это. Оказалось, что Серёга подбил всю театральную труппу во главе с режиссёром пойти болеть за товарища.

— Просто праздник какой-то! — в смущении пробормотал Лёшка. — Спасибо.


Ждали-ждали премьеру, а подкралась она незаметно. Всю последнюю неделю репетировали ежедневно и прогоняли спектакль от начала до конца.

В день премьеры на автобусной остановке Гранаткин углядел афишу их спектакля «Тайна цвета апельсина», где был изображён он с Лёшкой и Ирка.

— Во! — Серёга легонько толкнул товарища. — И для тебя место нашлось. Потому что фотогеничный.

— Не-а, — не поддался на провокацию Лёшка. — Куртка здорово смотрится. И потом, на афишах всегда рисуют главных героев. Ты лучше скажи, почему здесь сегодняшней даты нет?

— На фига? Ты сколько пригласительных брал? Восемь? И я десять. Девчонки штук по пятнадцать набрали. А в зале всего четыреста мест.

— И куда столько?

— Четыреста мест куда?

— Да нет, куда девчонкам столько билетов?

— Не знаю. Может, весь свой класс позвать решили.

— Тьфу ты, пропасть. А я и не подумал, что нужно кого-нибудь из школы позвать.

— На халяву? Не фиг! Пусть идут и покупают билеты. А мы с тобой в школе афишку повесим.

— А у нас что, билеты за деньги продаваться будут?

— Лёшка, ты анекдот помнишь? Что такое бумажное, прямоугольное, зелёное, но не деньги? Десять рублей. И сорок рублей тоже не деньги за спектакль лауреатов межрегиональных фестивалей, между прочим.

— Выходит, наш театр ещё и лауреат?

— Ты что, сегодня родился? Я про это Ирку расспросил сразу же, как только она нас заманивать стала.

На этот раз они переодевались в настоящих гримёрных. Там даже повесили списки, кому где располагаться. Лёшка снял верхнюю одежду и уселся перед столиком с зеркалами.

Почти тут же в гримёрную без стука ворвалась незнакомая девица.

— Кто тут Кузнецов? Ты? Сидеть, не двигаться.

Она быстро достала из сумки простынку, вроде тех, что используют в парикмахерских, и обернула ею Лёшку. Приклеила скотчем на зеркало листочек со странным рисунком: овал с ушами, сверху некое подобие причёски, на месте глаз одни ресницы, носа нет, а ниже — губы.

— Так. Начнём с укладки. Не двигаться, я сказала.

И принялась терзать Лёшкины волосы расчёской и смазывать их гелем. «Сильной фиксации», как значилось на этикетке.

— Серёга! — взмолился Лёшка. — Это что за инквизиция?

— Я тебе дам инквизицию, — осадила его девчонка и больно дёрнула за волосы.

Гранаткин довольно заржал, но снизошёл до объяснений:

— Тут ещё школа визажистов имеется. Они вызвались нас загримировать. Решили на живых людях эксперименты ставить. А ты не в курсе, потому что на нас впервые это испытывали, когда ты на соревнованиях был.

Участница кружка юных визажистов изобразила у Лёшки на голове какой-то панковский гребень и покрасила его в рыжий цвет.

— Блин! — завопил Лёшка. — Как я домой пойду в таком виде?

— Умоешься. Вон раковина, шампунь и салфетки, — успокоила его визажистка. — И перестань дёргаться, а то хуже будет. Так, дай спереди посмотрю. Ага, вот здесь прижать надо.

Она ухватила две пряди волос за Лёшкиными ушами и стала их тянуть назад. Поскольку в этот момент она стояла к нему лицом, её грудь оказалась в непосредственной близости перед его глазами. А на блузке расстегнулась пуговица. Лёшка с ужасом увидел, что под кофточкой ничего нет. То есть, наоборот, есть… Ну в смысле… И слово «ужас» тут тоже не подходило… Голова его была зажата, и отвернуться он не мог. Закрывать глаза ему показалось глупым, а отвести в сторону почему-то не выходило. Лёшка уставился в одну точку. Как раз в ту, куда воспитанному человеку смотреть не стоило, но все зачатки приличия вдруг куда-то улетучились.

В это время в гримёрку принесли костюмы.

— Так, кто у нас здесь проживает? Кузнецов, Гранаткин, Петров, Осипов. Вот костюмчики ваши. После спектакля прошу развесить на плечики в том же порядке.

— А неплохо здесь артистом быть! — прокомментировал Серёга.

— Это точно, — хрипло произнёс в ответ Лёшка, хотя и вкладывал в свой ответ несколько иной смысл.

Наконец девчонка отпустила его волосы, ещё раз оглядела изучающим взглядом и, кажется, осталась довольна.

— Ну вот. Вовсе не такой страшненький. Сейчас глазки-губки подкрасим, и совсем хорошеньким станешь.

Лёшка от таких «комплиментов» поперхнулся и закашлялся. Девчонка ещё раз осмотрела свою работу, словно имела дело с манекеном, поправила свою причёску и, мимоходом застегнув злополучную пуговку, начала красить Лёшке ресницы, потом губы, тонировать кисточкой лицо.

— Готов! — наконец сообщила она. — Следующий, пожалуйте.

— Большое русское мерси! — вежливо поблагодарил сам на себя непохожий Лёшка и почесал затылок, который давно уже свербел, потому что волосы стягивало высыхающим гелем.

— Руки оторву, ещё раз станешь укладку портить! — сделав страшные глаза, гаркнула девчонка.

Лёшка поспешно убрал руки в карманы.


Почему так бывает? На генеральной репетиции всё получалось безошибочно, а на премьере пошло через пень-колоду. То кто-то роль забыл, то не ту фонограмму включили. После антракта занавес заело. Лёшка несколько раз умудрился ловко подсказать текст растерявшимся партнёрам, а потом чуть сам не опозорился.

Стоял себе за кулисами, ждал своего выхода.

— Кузнецов, ты же всю пьесу помнишь, — подошла к нему Тоня. — Давай с тобой мою сцену проговорим, боюсь, забуду что-нибудь.

Стали вполголоса текст повторять, тут бежит Петров и орёт шёпотом — кто бывал за кулисами, поймёт сразу, о чём речь:

— Лабан, на сцену, так тебя разэтак.

Ну Лёшка и выскочил на сцену. Выскочить-то выскочил, но забыл всё начисто. Нет, текст, даже чужой, он мог бы без запинки начать с любой фразы. Но кто бы ему эту фразу подсказал? И вообще, чего он тут в одиночестве прохлаждается? Хоть бы кто появился, тогда сразу бы всё вспомнилось, а так ничего не соображается, хоть тресни.

Лёшка посмотрел на зрителей и почувствовал: они сейчас догадаются, что в спектакле произошёл какой-то сбой. Он сделал вид, что что-то ищет, а потом понёс отсебятину:

— Опять все ловушки пустые. Хоть бы мелочь какая попалась. Тайна цвета мандарина, жёлтый пух и тонкие коленки. Мы бы этот пух повыщипали и коленки пообгрызли!

С этими словами он добрался до кулис.

— Какая сейчас сцена должна быть? — сделав страшные глаза, шёпотом обратился он к стоявшим там девчонкам.

Все только в ужасе замотали головами.

— Восьмая! — нашлась одна.

Лёшке ничего не оставалось делать, как спросить:

— А про что она? Вспоминайте быстрее, я пока по сцене похожу, публику отвлеку.

Он пропел пару строчек из своего рэпа, в том же стиле исполнил несколько строк из репертуара Людвига, как бы передразнив того, пнул декорацию, но по-прежнему ему никто ничего не подсказал. Что делать дальше, становилось неясным. Наконец Лёшка заметил, что из противоположной кулисы Петров с квадратными глазами машет ему руками.

— Лёха, линяй со сцены, сейчас не твой выход.

Лёшка сделал знак, что понял. Но как со сцены уйти, чтобы зрители не заподозрили, что в спектакле произошла путаница? На его счастье, за кулисами что-то грохнуло.

— О! — нашёлся Лёшка. — Кажется, ловушка сработала. Пойду проверю.

В антракте Владимир Михайлович не слишком уверенно всех подбадривал:

— Хорошо, молодцы, всё в порядке.

И сам делал вид, что верит своим словам. Получалось это у него из рук вон плохо, потому что все видели, как пот струится по его лицу целыми потоками, так что платок давно промок насквозь.

Во втором акте всё как-то утряслось. Публика аплодировала с энтузиазмом. Особым восторгом пользовались песенки Людвига в исполнении Серёги. Хор несушек тоже произвёл впечатление — очень бодро и громко девчонки пели. На поклон выходили уже спокойно и даже весело. Выяснилось, что не зря они репетировали поклон как отдельный номер — пригодилось, потому что в зале хлопали очень долго и кричали «Браво!» и «Бис!». Больше всех аплодисментов досталось Ирке с Серёгой и, конечно, режиссёру.


В коридоре возле гримёрок царила суматоха. Все живо обсуждали спектакль, а Серёга даже раздавал автографы. Возле него крутилась целая стайка поклонниц. Лёшка хотел подколоть товарища, но к нему самому стали подходить за автографами. А одна девчонка даже попросила разрешения сфотографироваться с ним.

— Спа-асибо! — поблагодарила она Лёшку, смешно растягивая гласные. — Вы-ы тако-ой ми-илый!

И поцеловала его в щёку. Лёшка растерялся и не нашёлся, что ответить.

— Кузнецов, ты бы хоть помаду стёр! — проходя мимо, на весь коридор прокричал Петров.

Владимир Михайлович каждому подарил подписанную программку. Лёшке он написал: «Нервы ты мне потрепал основательно. Но за несомненный талант и проделанную работу я тебе всё прощаю. Молодец!»

По случаю премьеры всех пригласили на чай с тортами и конфетами. Режиссёр и остальные взрослые довольно быстро ушли: для них столы были накрыты отдельно. Все ребята этому только обрадовались, потому что Гранаткин с Петровым организовали несколько бутылок шампанского, а злоупотреблять им при старшем поколении было не с руки. Правда, пришлось соблюдать конспирацию и не открывать стрельбу пробками, как хотелось.

Последняя неожиданность поджидала Лёшку в конце вечера. К нему вдруг подошла та самая бойкая девчонка-визажистка и безапелляционно заявила:

— Кузнецов, ты меня сегодня провожаешь домой.

Лёшка опешил.

— Ты хоть знаешь, что мы в одном доме живём? — засмеялась девчонка. — В соседних, между прочим, подъездах. Так что тебе не отвертеться.

До дома шли вчетвером — Серёга и Петров тоже жили неподалёку. Потом Лёшка с девчонкой стояли возле её подъезда, обсуждая разные моменты спектакля. Соседка не спешила уходить. Но в конце концов не выдержала и сказала:

— Балбес ты, Кузнецов. Всем нормальный, только слишком скромный. У своего дружка хоть бы капельку нахальства позаимствовал.

Чмокнула его в щёку и убежала.

— И чего сегодня все целоваться лезут? — удивился Лёшка. Петрова рядом не было, но он и сам догадался стереть помаду.

Дома его ждала ещё одна неожиданность. Позвонил Серёга и сказал:

— Зойсанна звонила. Просила нас завтра в два часа к ней зайти. Говорит, важно.

Зоя Александровна лишь однажды спросила Лёшку, отчего Серёжа Гранаткин перестал к ней заходить. Он тогда не ответил ничего толкового. Да и что тут скажешь? Есть желание — найдёшь возможность, нет — отыщешь тысячу причин. Больше она про Серёгу не спрашивала. А тут сама позвонила. И время назначила…

Думать о чём бы то ни было сил не осталось. Лёшка здраво рассудил, что утро вечера мудренее, затем вспомнил, что нулевого урока по математике не будет, и заснул почти счастливым.


Зою Александровну ребята застали в холле на любимом месте в компании доктора Аптекаря и ещё одного молодого мужчины, кареглазого и обаятельного. Именно обаятельного: красивым назвать его было трудно, а вот слово «обаятельный» само собой завертелось у Лёшки в голове.

— А вот и молодёжь, — прокомментировал появление ребят доктор. — Здравствуйте и сразу до свидания. Я вас покину. Дела!

— Здравствуйте, мальчики! — поздоровалась Зоя Александровна.

Сегодня она выглядела очень бодрой и довольной жизнью, даже болезненная бледность с лица почти исчезла.

Кресел было всего три, и незнакомец тут же встал, уступая им место.

— Здравствуйте, — сказал он, весело блеснув глазами. — Усаживайтесь, а то я себе уже отсидел всё, что можно и нельзя, так что дальше буду стоя разговоры разговаривать.

— Серёженька, Лёшенька, это Тёмочка, Артём Николаевич, мой давний знакомый. Он приехал из Москвы и очень хотел с вами встретиться. Только пусть уж сам всё рассказывает. Я его вам отрекомендовала, и на этом моё посредничество заканчивается.

— Пусть сначала о своей премьере поведают, — улыбнулся Артём Николаевич.

— Ну вот, совершенно из головы вылетело, совсем старая стала, — всплеснула руками Зоя Александровна. — Хотя вру. Просто посчитала, что вам, мальчики, интереснее будет с Артёмкой поговорить. Но, раз он сам пока в кусты прячется, давайте-ка всё с подробностями.

Судя по вопросам, которые задавала по ходу рассказа Зоя Александровна, она была уже в курсе того, как прошла премьера, и её действительно интересовали детали. Когда рассказ дошёл до того места, где Кузнецов оказался на сцене в гордом одиночестве и ему пришлось выкручиваться, Артём Николаевич вставил пару слов:

— Ты молодцом держался. Я-то сразу понял, что произошла ошибка, и мне было интересно, как ты вывернешься. Можно сказать, справился весьма успешно.

Вот тут Лёшка сообразил, отчего лицо этого человека показалось ему знакомым — тот накануне был на их спектакле и за кулисами подходил к Владимиру Михайловичу.

— Цветов понадарили! — прихвастнул в конце рассказа Серёга, а Лёшка аж губу прикусил: могли бы догадаться и принести букет в больницу. Ведь только благодаря Зое Александровне их позвали участвовать в спектакле.

— Это хорошо. У меня, наверное, получится прийти на спектакль в следующий раз, — Зоя Александровна улыбнулась. — А теперь послушайте Артёма, есть у него для вас предложение. Вы, конечно, сами серьёзно подумайте, но мне кажется, оно вам понравится.

— Вот-вот, обязательно обмозгуйте, — согласился с ней Артём Николаевич. — А вам, вообще-то, нравится играть? В театре, на телевидении?

— Ещё бы! — воскликнул Серёга и посмотрел в сторону Лёшки, не поспешил ли он за товарища расписываться.

А Лёшка вдруг задумался. Понятно, что ему льстило, когда на его игру смотрят зрители и ему аплодируют. Даже цветы дарят. Кому такое не понравится? Серёга вообще хочет стать артистом. Но сам-то он не собирается. Или просто не успел об этом подумать? Лёшка вспомнил, каким усилием воли заставлял себя идти, скажем, на очередной урок математики и с каким удовольствием бежал на репетиции в театр, даже в те дни, когда у него ничего толком не получалось.

— Очень интересно работать, — сказал он. — А когда получается хорошо, то ещё больше нравится.

К его словам все отнеслись очень серьёзно, никто не подумал острить. Зоя Александровна переглянулась с Артёмом Николаевичем, тот кивнул и пристально посмотрел на мальчишек:

— Очень к месту слово «работа» прозвучало. Потому что я хотел предложить вам работу. Самую настоящую, непростую и даже тяжёлую. Но интересную и где-то, пожалуй, весёлую. Лет пятнадцать назад я, как и вы, участвовал в передачах, которые делала Зоя Александровна. Это были не только мини-спектакли, но и другие программы. Впрочем, сейчас это не важно.

Он шагнул к окну, посмотрел на улицу.

— Вот, не подготовил речь заранее, теперь соображаю, как вам всё объяснить без лишних подробностей.

— Давай я тебе помогу, — вмешалась Зоя Александровна. — Артём тогда почти собрался поступать в театральный. Но передумал и пошёл учиться на физмат.

— Физтех, — поправил её Артём Николаевич.

— Да-да. Университет закончил, в армии отслужил. А потом понял, что душа другого просит. Ну и поступил во ВГИК, на режиссуру.

— А сколько человек на место было? — тут же спросил Серёга.

Зоя Александровна и Артём Николаевич рассмеялись.

— Это как считать. Перед первым туром человек сто. После народу поубавилось, и на экзаменах конкурс был всего по двадцать. Но я хорошо учился, чистил зубы и не забывал есть морковку, поэтому меня и приняли.

— А морковка тут при чём? — удивился Серёга, принявший шутку за чистую монету.

— Морковка содержит витамины и другие полезные для мозговой активности вещества. А мозг при сдаче экзаменов является предметом первой необходимости. Ладно, пошутили и будет. В мае я получил диплом. Но сейчас время такое, что сразу снимать кино никто мне не даст. Надо для начала проявить себя, а лучшего места, чем приличный телеканал, для этой цели не придумаешь. Есть у меня очень хороший проект, но в Москве даже с отличным проектом пробиться непросто. А здесь, в нашем городе, мне удалось решить все вопросы. Будем снимать детскую юмористическую программу. Не стану говорить, какого рода, потому что очень надеюсь, что получится что-то ни на что не похожее. На днях должны объявить о кастинге. Но актёров я стал искать заблаговременно. И Зоя Александровна считает, что лучших кандидатур, чем вы, не найти. Я уже посмотрел все записи с вашими телевизионными работами, вчера был на спектакле и всё больше склоняюсь к мысли, что она права.

Он бросил взгляд на часы.

— Так, Зоя Александровна, сейчас вас у нас заберут.

— Да уж, уколы, процедуры… — вздохнула Зоя Александровна.

— Мы тогда тоже не будем здесь рассиживаться, с ребятами по дороге договорим. А вы уж окажите любезность, перестаньте болеть.

— Как скажешь, Артёмочка, как скажешь, — засмеялась Зоя Александровна.


На улице Артём Николаевич заговорил совсем на другую тему:

— Зоя Александровна или забыла, или не захотела об этом говорить, но сразу после Нового года она уезжает в Москву, в Дом ветеранов сцены. Вы физиономии не морщите. Зоя Александровна одна-одинёшенька, а там всё-таки не богадельня убогая, а вполне приличный пансионат. Туда ещё устроиться надо суметь. Вот такие дела.

— Это вы ей помогли? — спросил Лёшка.

— Не я один. Я тут, пожалуй, приврал насчёт её одиночества. Учеников и друзей у неё как ни у кого много. Ладно, давайте о наших баранах. Кастинг будет 4 января, место и время я вам скажу. Вам быть там строго обязательно, не считайте, что вы уже приняты на роли. Подготовительный период и съёмки начнутся числа с десятого и будут проходить четыре дня в неделю по три часа. Честно говорю, придётся туго. Но если согласитесь, а у вас ещё есть время передумать, то без нытья. Ваше расписание в театре я знаю и пока буду под него подстраиваться. Но с февраля Володя, ну ваш Владимир Михайлович, обещал, что станет уже под наши съёмки подстраиваться. Пока всё.

Лёшка с Серёгой переглянулись, похоже, им не терпелось задать один и тот же вопрос.

— А про что будет передача? — не выдержал Гранаткин.

— Во-первых, передача будет не одна, а двенадцать выпусков. Про старика Хоттабыча читали? Ну вот, завязка будет схожей — мальчишка находит старинный кувшин, из которого выпускает джинна. Только джинн этот не старый, а такой же мальчишка. И исполняет желания сикось-накось. Например: понадобилось Вольке, Ибн-Алёше, — хотя героя будут звать по-другому, — обратиться в поликлинику, а добираться на трамвае лень. Он и просит джинна перенести его одним махом. Тот, конечно, переносит, но ни с того ни с сего Волька сам превращается во врача этой поликлиники и приходится ему поневоле больных лечить. Ну а какой из него врач, любой может догадаться. И так всякий раз.

— А кто сценарий писал? — поинтересовался Лёшка.

— Я и несколько моих хороших знакомых. Что-то было написано, когда мы ещё в университете учились, что-то сочинили специально. Да, чуть не забыл. Мне с вашими родителями не нужно переговорить? Попросить за вас. Ладно, вам видней. А сейчас мне на остановку и в центр. Никому не по пути? Тогда до свидания.

— Лёха, извини, — сказал вдруг Серёга. — Я в музыкалку опаздываю, так что тоже на маршрутку.

— Ты ж говорил, что в прошлом году закончил?

— Да мне по делу, бывай.

Лёшка остался один и даже удивился этому обстоятельству, потому что в последнее время такое случалось редко. А ещё более удивительным было то, что ему никуда не надо спешить. Репетиций сегодня нет, тренировки — тоже. С уроками он управится за сорок минут. Даже есть пока не хочется, а значит, и голод его никуда не торопит.

Он решил идти домой пешком и осмотрелся по сторонам. И вот тут удивился по-настоящему: ветви деревьев покрыты шапками снега, и сугробы выше пояса. Он не заметил, как проскочила мимо вся осень и большой кусок зимы. До Нового года осталось всего четыре дня!!! Всю жизнь последние недели перед Новым годом тянулись как… Он не нашёл подходящего сравнения и сразу подумал: интересно, что ждёт его в следующем году. В уходящем он никак не ожидал, что ему доведётся выступать на телевидении, а потом играть на сцене. Про будущий год кое-что уже известно. Может, ещё и неожиданности какие намечаются, а он о них пока и не догадывается. Потом он стал вспоминать в подробностях события последних четырёх месяцев. Получался парадокс — событий было множество, на три года хватило бы, но время пролетело незаметно.


Часть 2

Скоро в эфире


Интерлюдия 2

Как творят волшебство


Как и большинство помещений в резиденции принцессы, этот небольшой зал не выделялся особой роскошью, но был прост и элегантен. Сейчас его приспособили для занятий: расставили столы со стульями, перед ними установили небольшую кафедру.

День клонился к вечеру но света из окон ещё было достаточно. Тем не менее в зале горели факелы. Лёгкий сквознячок теребил их пламя, заставляя колебаться и чадить. Но чад таял, не оставляя следов сажи на стенах и запаха гари в воздухе.

Лёхша не знал, реальны факелы или это лишь магическая иллюзия. Он вошёл в зал последним, положил шпагу на стол. Привилегия всегда носить с собой оружие далась ему непросто. Жаль только, что клинок, с которым он ни на минуту не расставался, так редко стал подавать признаки своей загадочной жизни. Может быть, сегодня или немного позже он узнает нечто, что подскажет ему, как сделать клинок «поразговорчивее».

За спиной послышались шаги, в зал вошёл новый преподаватель. Совсем ещё нестарый мужчина, невысокий, с коротко стриженными волосами, приятным, но далеко не красивым лицом и усталыми глазами.

— Здравствуйте, — сказал он от порога и прошёл между рядами к кафедре, встал перед ней, сделал невероятно скучное лицо и тут же, сверкнув карими глазами, широко улыбнулся.

— Ой какой обаяшка! — пискнула Таля и стала поправлять свои локоны. Преподаватель если и заметил кокетство ученицы, то и бровью не повёл.

— Мне оказана огромная честь прочитать Её Высочеству и её свите курс лекций по теории магических искусств и провести цикл практических занятий. В приватной беседе Её Высочество дали мне разрешение в меру необходимости отклоняться от излишних строгостей этикета. Я, в свою очередь, тоже не стану требовать слишком дотошного отношения к формальностям.

В поисках поддержки преподаватель взглядом окинул аудиторию.

— Для начала, — продолжил он, — несколько общих фраз. Как всем прекрасно известно, магией называют природное свойство человека, способность человеческого организма в целом и его мозга, в частности, путём слабых энергетических воздействий направлять мощные природные потоки энергии в необходимое русло, заставлять их совершать различные действия, например преобразовывать материальную среду. Потенциально эта способность заложена в каждом человеке, хотя реально проявить её могут немногие. По-настоящему сильным даром обладает лишь один из нескольких десятков тысяч. Распознать такой дар можно в довольно раннем возрасте, лет с пяти, но возможность его проявить развивается много позже, как правило, по достижении совершеннолетия. Большинство учёных полагают, что эта особенность связана напрямую с созреванием и взрослением человека. Я придерживаюсь несколько иной точки зрения.

Лектор умолк в ожидании напрашивающегося вопроса. Вопрос задала, конечно, Таля:

— Не могли бы вы изложить вашу личную точку зрения?

— Она не такая уж личная, просто менее распространённая. Полагаю, что магия слишком сильная штука, а не детская игрушка, вот природа и защищает себя, давая юным и неразумным существам повзрослеть, не наделав глупостей. Жаль, что природа таким же образом не защищается от дураков, подлецов и трусов. Но тут уж ничего не поделаешь.

Уверен, что некоторых из вас смущает, что здесь собрались все члены свиты, независимо от того, обнаружен у них магический дар или нет. Но дело в том, что дар может обнаружить себя достаточно поздно, а может иметь и такие формы проявления, которые сразу и не соотнесёшь именно с даром. Но главное не в этом. Большая часть наших занятий будет полезна любому, кто отнесётся к ним серьёзно.

Преподаватель прошёлся перед кафедрой, снова улыбнулся, но глаза на этот раз остались серьёзными.

— Вы должны знать теорию, чтобы чётко представлять сущность магических процессов, с которыми вам придётся сталкиваться гораздо чаще, чем простым людям. Это первое.

Во-вторых, мы станем изучать предметную магию и техномагию, то есть различные артефакты: начиная с простейших оберегов и амулетов и заканчивая самыми могущественными и сложными, а также те магические устройства, которые работают в механических и прочих аппаратах. Вы обязаны с первого взгляда распознавать магическую сущность любого предмета, определять его назначение, понимать пределы его возможностей, уметь привести в действие или, напротив, это действие заблокировать.

К тому же, как мне кажется, никто не будет против научиться самым простым фокусам.

Преподаватель с обаятельной улыбкой на губах вытянул вперёд руку — на ладони сидела стрекоза. Неживая, сделанная из золота и хрусталя. Тем не менее она замахала крылышками и, пролетев через зал, уселась на голове Стефа. Согласно дворцовым правилам, Стеф, как и все остальные, носил официальную причёску своей провинции — пряди волос различной длины были заплетены в косы, свёрнутые кольцами и заколотые длинными шпильками. Со стрекозой на шпильке Стефан выглядел уморительно. Тем не менее Стеф совершенно невозмутимо дождался, когда умолкнет смех, скосил глаза на стрекозу и щёлкнул её пальцем по золотой головке. Та рассыпалась капельками воды, забрызгав парню лицо.

— В вашем возрасте я всегда полагал такие штучки весьма полезной вещью при завязывании романтических отношений, — весело сказал маг. — Впрочем, ваши романтические отношения лежат за пределами моей профессиональной компетенции. Моя главная задача состоит в том, чтобы научить тех, у кого дар уже начал проявляться, более сложным и практичным вещам. Будем считать, что это было вступительное слово.

Девочки дружно захлопали. Стеф и Лёхша посчитали нужным их поддержать, но бурных аплодисментов всё равно не получилось.

Маг разочарованно вздохнул, заставив всех рассмеяться куда дружнее, чем они аплодировали.

— Прежде чем начать наше первое занятие, готов ответить на какой-нибудь один вопрос.

Последовала долгая пауза, потому что вопросов у каждого появилось много, и выбрать было непросто.

— Расскажите о Короне Империи, — попросила Лина Сербская.

— Ну что ж, хотя я ожидал услышать этот вопрос несколько позже.

Лектор прошёл к окну, вернулся и опустился на стул рядом с кафедрой.

— Мне выпала удача в числе других учёных изучать Корону. Сразу скажу, что ничего подобного в нашем мире больше не существует. Начнём с истории появления артефакта. Но очень кратко — о подробностях написаны целые фолианты.

Легенды о Короне известны с первых лет Исхода. В них говорилось, что исчезнувшая раса Предтечи обладала неким магическим предметом и перед тем, как покинуть пределы нашего мира, разделила его на семь частей, каждая из которых была спрятана в своей звёздной системе. Около ста пятидесяти лет назад легенда неожиданно получила вполне научное подтверждение. Её смысл был изложен в анонимном научном труде другой расы, оставившей многочисленные следы своего существования, но также сгинувшей в неизвестных мирах и вселенных. Прадед нашего императора, опираясь на этот труд, с огромным количеством приключений, ценой немалых жертв, сумел отыскать все семь частей. Но было совершенно непонятно, что же делать с находками, тем более что никто не был уверен, что это именно магические артефакты, а не просто легендарные побрякушки. И вот тут-то случайно была обнаружена сама Корона. Камни, являющиеся основой каждого из семи артефактов, встали на свои места, и Корона проявила свои свойства. Поначалу очень осторожно, почти незаметно, затем всё более и более явственно. Причём лишь в руках или на голове, одного-единственного человека — Первого Императора.

С помощью Короны ему удалось быстро погасить междоусобные войны, собрать воедино разрозненные миры, отразить внешнюю агрессию и создать самую могущественную империю. О конкретных возможностях этого артефакта и его мощи доподлинно известно две вещи. Первая, Корона тысячекратно усиливает магические способности человека, которого признаёт своим повелителем. Вторая чуть менее изученное и понятное свойство — умение Короны избирать повелителем самого сильного из магов, независимо от того, где он в данный момент находится — рядом с Короной или по другую сторону галактики.

— Свет мой, зеркальце, скажи да всю правду доложи. Я ль на свете всех милее, всех румяней и белее? — продекламировал Стеф стишок из старинной сказки. Все засмеялись, а Сами подтвердил, что Стеф уж точно «всех милее».

— Зря смеётесь, — прервал веселье преподаватель. — Стефан очень точно изложил суть. А я, чтобы закончить, добавлю лишь одно. Кое-кто полагает, что Корона выбирает не только самого могучего, но и самого… правильного, что ли? То есть способна руководствоваться в своём выборе ещё и моральными принципами. Но так ли это? Пока у Короны было лишь три обладателя. Все три случая подтверждают эту гипотезу. Но как сложится будущее, нам не известно.


Глава 1


Лёшка смотрел в зеркало, и ему становилось так смешно, что плакать хотелось: такого страшилища он себе и представить не мог! Гримёр работал с ним уже второй час, но, казалось, не сделал и половины запланированного.

— Так, Ляксей, разомнись пока. И лицо каменным не делай, ничего не отвалится, даже если гримасничать начнёшь, — сказал гримёр. — Можешь прогуляться.

— Что, и на улицу можно? — съёрничал Серёга.

— Нет! — строго ответил мастер. — И не потому, что грим не выдержит дождь, идущий за пределами этих стен — он и потоп выдержит, и не оттого, что людей пугать не стоит, — их иной раз даже нужно пугать для их же пользы, а потому, что всё это пока коммерческая тайна!

Гримёра звали Валентин, он прилетел из Москвы на два дня специально, чтобы загримировать Лёшку и Серёгу. Артём Николаевич о нём говорил так, что Валентин получался не просто гримёром, но Мастером-гримёром с большой буквы! Сейчас Лёшка почувствовал это на собственной шкуре: ему налепили какие-то ужасные наросты на лоб, огромный крючковатый нос, необычные усы, растущие из середины щёк, накладные ресницы, от тяжести которых глаза закрывались сами собой, а рот сделали тонким и длинным, как у лягушки, при этом губы с лица куда-то пропали.

— Сержио, — скомандовал Валентин. — Чтобы уложиться к сроку, давай-ка мы и твою физиономию начнём делать.

Гранаткин с некоторой опаской занял Лёшкино место.

— Лидусик! — обратился Валентин к своей помощнице, которая работала гримёром на канале «ТВ-Сибирь», где им предстояло снимать новую программу. — Здесь всё достаточно просто, но лучше иди сюда поближе. Мы чуть изменим разрез глазок, носик будет выглядеть поаккуратнее. Всё остальное как обычно. Ты в эскизах разобралась, какие там нюансы? Ну и славненько. Парички и прочее, что на другие съёмки приготовлено, придётся тебе самостоятельно делать, но я в тебя верю!

Лёшка старательно разминал своё родное лицо, которому под гримом было очень несладко: чесалось всё ужасно. Серёге повезло куда больше — у него грим был простым, а в сравнении с Лёшкиным так самым пустяковым. Но тем не менее минут через пятнадцать на него смотрело уже не Серёгино, а чьё-то незнакомое лицо.

— Настоящий мачо! — высказалась Лидусик.

— Мачо, Лидусик, это прежде всего мужчина! Мы же пока имеем дело с отроком. Что нам и требовалось, кстати сказать. Ты уж будь сладенькой, тон ему наложи самостоятельно, а мы Ляксея продолжим мучить.

Лёшка со вздохом снова сел в кресло. Следующим орудием пыток оказалась какая-то шапочка вроде парика, только без волос. Её края промазывались специальным пластилином — гуммозом, — чтобы не было видно места, где начиналась Лёшкина кожа. Шапочка изображала лысину с рожками и какими-то шишками. Лёшка понял, что поспешил назвать себя страшилищем. Вот сейчас уж точно страх и ужас, летящий на крыльях ночи!

— Красавчик! — похвалил дело своих рук столичный гримёр. — Пусть чуток схватится, и начнём тебя красить.

Лёшка заскрипел зубами.

— Правильно, Ляксей, наслаждайся. Когда ещё такое испробовать доведётся?

Макияж, а может, боевую раскраску воина из племени апачей, Валентин нанёс всего минут за двадцать.

— Всё, отдаю тебя в руки костюмеров, — радостно заявил гримёр. — Буду теперь мучить твоего дружка. Эх, жаль, по сокращённой программе, а то во мне уже начал просыпаться маньяк — мучитель детей.

Лёшка вздохнул с облегчением, но вновь поторопился.

— Рубашку снимай, — потребовала костюмерша, притащившая нечто непонятное, но никак не похожее на костюм.

«Непонятчина», в которую его облачали чуть ли не час, оказалась накладными мускулами на плечи, грудь и руки. По завершении процесса Лёшка стал похож на Терминатора-инвалида: мышцы у него с виду были накачанные, как у Шварценеггера, но с места сдвинуться без посторонней помощи он уже не мог. И под этими накладками чесалось так же назойливо, как под гримом.

— Инквизиция отдыхает, — сказал он.

— Инквизиция никогда не отдыхает, — отозвался московский гость так жизнерадостно, что Лёшка едва не застонал, почуяв подвох. — Иди сюда, дитятко, мы тебе ноготочки накладные приклеим.

Лёшка заскулил.

— Терпи, казак, атаманом будешь! — пошутила костюмерша.

— Мама, роди меня обратно, — захныкал Лёшка, чем вызвал безудержный всеобщий смех; даже Валентин остановился, чтобы просмеяться.

— Чё смешного? — обиделся Лёшка.

— Ты в зеркало посмотрись и ещё раз мамочку позови! — посоветовали ему.


В таких съёмках ни Лёшке, ни Серёге участвовать ещё не доводилось. В крошечном павильоне собралась уйма народу: операторы, осветители, рабочие-монтировщики, гримёры, костюмеры… Одних художников было четверо: художник по свету, художник-постановщик, художник-гримёр — так официально именовали Валентина, — и художник-мультипликатор, он же главный специалист по спецэффектам и компьютерной графике. Главный режиссёр, то есть Артём Николаевич, само собой, тоже присутствовал. Толпились ещё какие-то люди. При этом всё было очень организованно. Все, кому надо, были наготове с кисточками или инструментами в руках, кому не положено под ногами путаться, вели себя тише воды ниже травы.

Художник по свету замерял фотоэкспонометром свет в каждой точке павильона буквально через шаг, и даже в непосредственной близости от лиц артистов. Потом давал команды осветителям, и те на миллиметр сдвигали лучи прожекторов.

Операторы вымеряли расстояние до артистов рулетками и потом что-то вертели на своих объективах. Суеты было много, но она была совершенно не похожа на ту, которая постоянно возникала на ГТРК.

— Старик, — обратился мультипликатор к режиссёру. — Я вот что предлагаю: давай для перестраховки сделаем не три ракурса, а пять. С шагом градусов в пять-шесть? А?

— Ты это Лёшке предложи! Если не окочурится под гримом, может, и согласится.

— Если надо, я потерплю, — сказал Лёшка, хотя и догадался, что дублей будет в два раза больше.

— Умница, — похвалил его мультипликатор. — Ты, старина, понимаешь, у меня уже всё прорисовано, осталось только вас с Серёгой вставить. Надо очень точнёхонько попасть. Тютелька в тютельку. Ты уж потерпи, ладушки?

— Вот, Ляксей! — Валентин указал пальцем на мультипликатора. — Искусство в его лице требует жертв в твоём лице!


Репетировать и готовиться к съёмкам начали уже несколько дней назад.

— Редкий случай, но в этот раз начнём с самого начала, — сказал тогда Артём Николаевич. — С чего любая передача начинается?

— С заставки! — хором ответили Лёшка с Серёгой.

— Вот и мы начнём со съёмок заставки. Сюжет там простенький, да я его уже рассказывал, но повторю. Мальчишка находит кувшин, а оттуда вылезает не взрослый джинн, а джиннёнок и, ясное дело, недоучка. Это, собственно говоря, всё. Почти.

— А как называться будет? — вдруг спросил Лёшка, вспомнив, что в начале ещё и название должно быть.

— Что ж ты на любимую мозоль да со всей силушки! — воскликнул Артём Николаевич. — Это наше самое слабое место. Вариантов много, что обычно равняется нулю. Потому что это не названия, а так, мусор один. Никому ничего в голову не лезет.

— Но что-то же есть?

— Есть. «Осторожно, джинн!». «Исполнение желаний». «Джин-тоник из пластикового стаканчика». Ещё куча вариантов.

— Может, «Джинн Тол и к»? — попробовал себя в нелёгком деле придумывания названий Лёшка.

— Можно, конечно. Тогда, правда, придётся тебя звать Толиком и искать подходящее, по-восточному звучащее имя, от которого уменьшительной формой может стать Толик. А я тебе неплохое имя придумал. Алехандро, а уменьшительно Хандра.

— Это же не восточное, а испанское имя, — надулся Лёшка. — А Хандра так и вовсе не к месту.

— Да пошутил я. На самом деле я хотел оставить ваши имена. Но можно тебя и Толиком поименовать. Если до окончания съёмок заставки, то есть до четверга, ничего не придумается, то, наверное, так и сделаем. Давайте вернёмся к нашим баранам. На чём я остановился? — этот вопрос он уже привычно адресовал именно Лёшке, знал, что тот всегда правильно ответит.

— Вы сказали, что мелкий джинн вылезает из бутылки и это почти всё.

— Почти, да не всё, — согласился Артём Николаевич. — Потому что, кроме основной, должны быть заставки, предваряющие каждый эпизод.

Серёга присвистнул:

— Тридцать шесть эпизодов — тридцать шесть заставок!

— Всё много проще. Героев, в которых вы будете превращаться, всего шесть пар: врачи, девчонки, солдаты, милиционеры, поручик Ржевский и Наташа Ростова, и в последнем эпизоде вы превращаетесь в самих себя. Так что нужно всего шесть вариантов отснять с вашими трансформациями. А в передачах они будут повторяться с разной закадровой озвучкой. Вот теперь всё и можно переходить к подробностям. Нет, опять не всё. Про главное забыл сказать: заставки будут мультяшными.

Лёшка с Серёгой сильно удивились, а коварный режиссёр наслаждался произведённым впечатлением.

— Ничего не понял! — честно признался Серёга. — Если будет мультик, то зачем нам сниматься? Можно просто нас нарисовать.

— Можно. Но есть такие специальные анимационные технологии, чтобы превратить живого человека в мультяшку, и мне кажется, так будет интереснее.

— А зачем?

— Во-первых, как я уже сказал, интересно. Во-вторых, я вместе с вами хочу сделать высококачественный телевизионный продукт! А не чушь собачью. В-третьих, есть ещё один человек, который хочет того же, а главное — умеет это делать. Не, мужики, мы чего-то с вами разболтались, давайте-ка работать. А то я ведь найду такую технологию, которая мультяшки в живых мальчишек перерисует. Уж они меня пустыми разговорами отвлекать не станут.


Накануне они всё отрепетировали и заранее обговорили последовательность съёмок. Репетировали без грима и без Лёшкиного «костюма», и сейчас Лёшке никак не удавалось повторить, как он из кувшина вылезает: очень уж накладные мускулы мешали.

Мультипликатор по имени Арон и по фамилии Вайнгартер, которого взрослые звали Арой, скучнел с каждой неудачной попыткой.

Выход нашёл оператор Олег Иванович.

— Тёмный! — запросто обратился он к режиссёру. — Давай мы задом наперёд это снимем. Точно говорю, парню легче будет.

— Давай. Лёша, сможешь?

— Попробую.

— А меня почему никто не спросит? — возмутился Арон.

— Ара, тебе же всё равно, как будет снято.

— Ессесссвенно, всё равно. Но по-хорошему могли бы и спросить.

— Ну спросили. Отвечай давай.

— Мне такое решение тоже кажется верным. Можете начинать.

Этот демарш Арона слегка всех развеселил. Даже Лёшке поднял настроение, хотя ему сейчас было хуже некуда.

Как ни странно, но влезать в кувшин оказалось легче, чем вылезать. Пару раз Лёшка перепутал движения, потом не сразу поймал нужный ритм, но быстро исправился, и всё сняли так, как нужно в нескольких дублях. Дальше всё пошло почти хорошо, если бы не грим, от которого он уже мечтал избавиться, даже если при этом придётся выскочить из собственной шкуры.

— Тёмный, блики, — заглянув в объектив в очередной раз, сообщил Олег Иванович.

К Лёшке тут же бросились гримёрши промокать пот и пудрить, чтобы влажное лицо не бликовало в лучах светильников.

Свет в студии был мягким и сначала показался совсем холодным, но вскоре Лёшка стал превращаться в мокрую курицу.

— Олежка, — сказал оператору Арон. — Сегодня на это можно внимания не обращать. Я всё равно изображение стану на компе обрабатывать.

— А чего молчал? Твою… — выругался оператор.

— Так Лёхе всяко передых требовался. А сейчас ему поскорее надо до настоящего перекура добраться. Не ровён час, издохнет.

— Добрый ты, Ара!

— А то!

Наконец Лёшке в самом деле сделали перерыв, а в пыточную камеру вызвали Серёгу.

Лёшка выбрался в коридор. Рядом с выходом из павильона, где шли съёмки, располагалась аппаратная, так же, как на ГТРК соединённая с павильоном звуконепроницаемым окном и с распахнутыми настежь дверьми. Как бы тошно ему ни было, любопытства он до конца не растерял и заглянул внутрь помещения. Пульты и мониторы в этой аппаратной, даже на Лёшкин неискушённый взгляд, выглядели более современными.

— Умеет новый работу наладить. В кои-то веки всё вовремя началось и по графику идёт, — сказала одна из двух женщин, сидящих за пультом.

— Меня больше всего удивило, что Олег ни разу не матюгнулся. Редчайший случай.

— Нет, один раз было.

— Один раз и тихонько — не в счёт. Хотя, с чего материться, если всё по плану идёт? Иванов от бардака свирепеет и всех матом кроет. Мама моя родная!

Последний возглас относился к Лёшке, отражение которого на тёмном экране монитора увидела женщина. Вторая обернулась и тоже взвизгнула. Даже за сердце схватилась.

— Извините, я тут забылся… Забыл, как выгляжу.

— Ох не надо больше так делать! — попросила его одна из женщин. И тут же сказала в микрофон: — Это не вам. Мало ли чего визжим. Захотелось, вот и повизжали чуток. Вы там работайте, а то до полуночи протянете.

«Мне бы до полуночи протянуть и не загнуться!» — подумал Лёшка, которого опять позвали в павильон.


— Согласись, что стоило потерпеть ради такого кайфа? — спросил его Валентин, ловко снимая накладку с носа. — Завтра у нас всё быстрее получится. И сниматься в этом облике тебе надо будет всего ничего.

Лёшка мог бы согласиться и даже вслух, но сил не было совершенно. Валентин снял оставшийся макияж и протёр ему физиономию каким-то кремом. Сразу перестало свербить и чесаться, и, кажется, даже силы появились. Во всяком случае, их достало, чтобы выпить чашку горячего крепкого чаю, заваренного не пакетиком, а чайными листами. Понемногу Лёшке действительно становилось лучше.

Пока он управлялся с чаем, Лидусик закончила возиться с Серёгой, который вернулся из павильона позже.

— Ну ты даёшь! — сказал он. — Если я под собой ног не чую, то как тебе выжить удалось, ваще не понятно. Завтра тебе орден надо будет вручить «За героизм на съёмках». — Серёга чуть подумал и добавил: — Ну и мне медаль «За безропотность в служении музам».

— Молодец, что себя не забыл, — похвалил его Артём Николаевич, появляясь в гримёрке. — Могу вас обрадовать, отснятый материал полностью удовлетворил Ару, и переснимать ничего не нужно. Валя, мы человеку кожу не попортим твоими мазилками?

— Тёмка, противный, ты меня обижаешь, — Валентин сделал вид, что расстроился. — Всё самое лучшее — детям! Этим дерьмом самого Тома Круза мазали, так жив и здоров пока, а твоим сибирским мужикам и вовсе ничего не сделается.

— Э-э-э… Ты про дерьмо в каком смысле?

— В буквальном. Весь грим натуральный на основе гуано мадагаскарских летучих мышей и бразильских колибри.

Серёга посмотрел в его сторону с подозрением, но московский гримёр и ухом не повёл. Гранаткин махнул рукой и ничего переспрашивать не стал.

На следующий день в студию заявился фотограф и стал бесцеремонно фотографировать всё подряд. Больше всего его заинтересовал процесс гримирования Лёшки, который уже слепнуть начал от бесконечных вспышек.

— Так! Тут желают меня до греха довести? Прости меня, Господи! Кто-нибудь уберёт отсюда этого идиотского папарацци? — очень по-доброму спросил Валентин, адресуя свой вопрос напрямую фотографу. Тот обиделся и хлопнул дверью. Но через пять минут вернулся и очень вежливо спросил:

— Извините. Вы не позволите сделать мне ещё несколько кадров?

— Дозволим, если не станете меня толкать и выключите вспышку, — так же любезно ответил ему Валентин.

— Я бы с превеликим удовольствием, но без вспышки не выйдет.

— Выйдет, выйдет! — успокоил его гримёр. — Сейчас такая техника, что всё получится. Вы уж, пожалуйста, не переживайте по такому пустяковому поводу.

Папарацци сделал несколько снимков, стараясь быть незаметным, и без вспышки. Затем откланялся в буквальном смысле и сказал, что будет ждать в коридоре.

— Он, Лидусик, — отвечая на немой вопрос своей коллеги, сказал Валентин, — сюда не один пришёл, а со своим главным редактором. Вот и рвение свыше разумного проявлял. А как я его послал, побёг своему начальнику ябедничать. Главный же сей, лепший и наидревнейший друг нашего Артемоши, и все эти съёмки и репортажи организовал по его просьбе. Какими словами он фотографу на его жалобы отвечал, даже и предположить не берусь. Может, я таких слов и не знаю, вон какое положительное и воспитательное воздействие они оказали!

Прибежал помреж, велел выдвигаться на исходные, заранее подготовленные позиции — то есть в павильон топать. У входа их ждал режиссёр компании какого-то мужчины; тот был высок и, скорее, могуч, чем толст, и чем-то неуловимо походил на Артёма Николаевича.

— Живописно! — сказал мужчина, разглядывая Лёшку с Серёгой. — Тёмный, а ты в курсе, что этот Кузнецов сын Володьки Кузнецова? Вспомнил, о ком речь?

— Из команды КВН?

— Точно.

Лёшка даже не удивился тому, что Артём Николаевич с его отцом когда-то знаком был. Он давно уже заметил, что попал в странную компанию, в которой все всех знают.

— Ребята, Леонид Аркадьевич, — режиссёр кивнул на своего знакомого, — просит вас ещё немного попозировать. У нас ещё пять минут до начала. Лады?

— Эк всё повернул и на меня стрелки перевёл, — засмеялся Леонид. — Это ж ты меня просил фотосессию организовать.

— Ты мне воспитательный момент не срывай. Я же должен сделать вид, что ни в чём не виноват!

Ребята прошли в павильон, а эти двое продолжали препираться. Похоже, они по таким перепалкам соскучились и получали от них удовольствие.

Фотосессию бесцеремонно прервали в самом разгаре. Просто объявили, что начинаются съёмки и посторонних просят удалиться. Фотограф в этот раз обижаться не стал, а Лёшке неожиданно стало приятно оттого, что он здесь не посторонний.

С последними кадрами съёмок в гриме закончили довольно быстро, во всяком случае, Лёшка чувствовал себя не таким измотанным, как накануне. Его разгримировали, и тут же загримировали по новой. Но из всех его джинновых прибамбасов остались только крохотные рожки на голове. Общим числом четыре штуки. Четыре миниатюрных рога были вплетены в волосы так аккуратно, что почти не ощущались. Лёшка не сильно разбирался в джиннах и демонах, так что даже особого внимания на их количество не обратил. А вот для чего Валентин при каждом переодевании вносит в его грим какие-то мелкие изменения, он так и не понял.

Сами съёмки состояли из таких коротких фрагментиков, что Лёшка сбился со счёта. Зато время пролетело незаметно и усталости он почти не чувствовал.

— Стоп! Снято! Всем спасибо, — наконец сказал Артём Николаевич. — Мальчишки, завтра кастинг! Не опаздывать.

— Сам не опоздай, — вставил своё словечко Арон.

— Что за грязные инсинуации?

— Ты же нас с Валей завтра должен проводить, а до этого накормить…

— … и напоить! — подхватил Валентин.

— Вы мне при детях мой высокий моральный облик портите своими гнусными и непонятными намёками! — гневно заявил режиссёр. — Оставлю вас без сладкого!

— А с нас и горького достанет, — жизнерадостно согласились те.


На кастинг ребята договорились идти вместе и встретиться на остановке. Серёга чуть припозднился, — Лёшка уже замерзать стал, — но вместо извинений помахал у товарища перед носом газетой:

— Снимали нас вчера, снимали, а в газете ничего!

— А это та газета?

— Обижаешь. Папарацци ж представился, когда пришёл.

— Так он пришёл, когда меня ещё не было.

— Но я-то был. А потом я ещё и переспросил.

Лёшку эта тема не слишком волновала.

— Может, в следующем номере напечатают. Ты мне лучше вот что объясни: зачем нас на этот самый кастинг тащат, если нас с тобой и так утвердили?

— Фиг его знает! — честно ответил Серёга. — Может, надо видимость создать, правила соблюсти. Не знаю, в общем. Наша маршрутка, поехали, а то время поджимает.

Последние слова прозвучали так, будто это Серёга прождал товарища на остановке, а не наоборот, но Лёшка промолчал и полез в машину.


Кастинг проводился в зале Дома культуры. Зал был небольшой, и от этого казалось, что желающих сниматься на телевидении собралось полгорода. На самом деле было человек сто. Из них две трети девчонки.

— У нас тоже был в прошлом году набор. Зойсанна проводила, — стал рассказывать Серёга, пока они, не видя своего начальства, присели на свободные места. — Так тоже одни девчонки набежали. Мальчишек было человек десять, им она сразу сказала, что они все приняты или почти приняты. Так Олег — тот, который вместе с тобой пробовался, помнишь? — сразу решил, что от него больше ничего и не нужно, кроме как прийти и начать сниматься. Ну он и пришёл. Так до сегодняшнего дня и ходит, и никто не наберётся храбрости объяснить ему, что таких бездарных не принимают. Теперь уж, пожалуй, отходил, раз Зойсанна уехала.

— Так он же ни разу не играл, ни в одном спектакле. Чего ходить-то?

— Ну каждый раз получалось, что его вроде только на эту роль не утвердили, а не вообще. Вот и ждал своего часа.

— Настойчивый, — с долей уважения произнёс Лёшка.

— Придурок он, — отрезал Серёга.

На сцене появился Артём Николаевич. Каким-то образом сразу заметил их в толпе, кивнул и рукой показал на три стоящих на сцене стула. Ребята по ступенькам поднялись к нему.

— Присаживайтесь, пока я всем всё разъяснять стану. Куртки снимите.

После этих слов он шагнул на авансцену. Гомон в зале мигом затих.

— Добрый всем вечер. Раз вы пришли сюда, значит, слышали объявление по телевидению или прочли его в газете и желаете участвовать в съемках нового телевизионного проекта. Для начала хочу вас разочаровать — исполнители главных ролей у нас уже есть, так что остались лишь роли второго плана и участие в массовых сценах. Если кто-то рассчитывал на большее и не слишком рад возможности довольствоваться малым, то приношу наши извинения.

Несколько человек встали и вышли из зала.

— Есть у меня подозрения, что скоро исход из зала станет массовым, — весело блеснув глазами, сообщил публике Артём Николаевич. — Дело в том, что первые съёмки уже состоялись. Сергей и Алексей сейчас о них расскажут, и боюсь, что после этого здесь останутся только самые храбрые. Ребята, вам слово!

— Не мог предупредить, — пробурчал еле слышно Серёга, поднимаясь со своего места. — Мы бы хоть приготовились. Слушай, Лёха, давай я про тебя расскажу, а то, если каждый про себя, на хвастовство будет похоже. А ты потом про меня что-нибудь скажешь.

— Хорошо, — согласился Лёшка. — Только ты…

Но попросить, чтобы Серёга не слишком завирался и приукрашивал, не успел. Гранаткин уже встал точно на то место, где только что был режиссёр.

— Прошу простить мне моё волнение, — печально и очень по-взрослому начал он. — Мне тяжело говорить об этом. Но раз надо… Все знают, что такое инквизиция? Ну кто не знает, пусть про гестапо вспомнит — там тоже людей пытали! Так вот позавчера мой друг Алексей Кузнецов оказался в лапах палача-инквизитора!

Зал от таких слов замер в недоумении, а кое-кто и в страхе, поскольку было совершенно непонятно, шутит Серёга или нет. Но тот расплылся в довольной улыбке и начал живописать о тех «истязаниях», которым подверг его товарища гримёр-садист Валентин Валентинович. Он и про Лёшкины ощущения рассказал подробно и очень убедительно, хотя знал о них только понаслышке. Несколько раз раздавался смех, а в конце, когда Серёга закончил свой экспромт и поклонился, народ зааплодировал.

Лёшка не придумал ничего лучшего, как продолжить в том же духе. И он рассказал, как Серёга чуть не ослеп от фотовспышки и едва не умер со страху, впервые столкнувшись с ним, с Лёшкой, в полном джинновом облачении в тёмном коридоре. Хлопали ему пожиже.

— Не назвал бы эти истории правдивыми, — сказал Артём Николаевич собравшимся в зале, — но и приврали ребята немного. А если говорить серьёзно, то вы, наверное, поняли, что участвовать в такой непростой работе, как съёмки телешоу, не так легко, как порой кажется со стороны. Алексею и впрямь пришлось проявить капельку мужества, чтобы выдержать съёмочный день. И ещё вот что: Сергей и Лёша попали в проект не случайно, их приняли как опытных и талантливых ребят. Без них проект уже не получится. Но он не получится и без тех, кто будет играть в нём небольшие роли или участвовать в массовых сценах. Поэтому и приглашать на них мы будем не просто симпатичных-фотогеничных, а тех, у кого есть талант, работоспособность и напрочь отсутствует капризность. Подумайте для начала сами, подходите ли вы под эти требования.

— А я не знаю, есть у меня талант или нет, — выкрикнула девчонка из последнего ряда.

Все засмеялись, но Артём Николаевич быстро смех прекратил:

— Справедливое замечание. Иногда наличие таланта можно определить только в процессе работы. Так что тех, кто попробует свои силы, но получит отказ, прошу не обижаться. Это не означает отсутствия у вас таланта, это говорит только о том, что мы посчитали вас не подходящими для этого конкретного проекта. И должен предупредить, что положительный ответ тоже не окончательный. Согласны на такие условия? Тогда мы отпускаем ребят, я зову своих помощников и начнём.


— Сильный ход, — сказал Серёга, едва выйдя из зала.

— Ты про что?

— Про Артёма нашего Николаевича. Он нас перед всеми выставил талантливыми, умными, работоспособными и чего-то там ещё.

— Не капризными.

— Ну да. И нам теперь придётся соответствовать.

— Он же заранее предупреждал.

— Предупреждал не предупреждал, какая разница. Всё равно при случае можно было бы и сачкануть чуток, поканючить. А теперь всё — никак нельзя. Особенно при остальных.

— Ты вроде сачковать не собирался.

— А вдруг захотелось бы? Ладно, забыли. У тебя с Ленкой как отношения? Развиваются?

— С какой Ленкой?

— С той самой, с визажисткой, которая в твоём доме живёт.

— А какие у нас отношения?

— Тебе лучше знать, ты же её провожаешь.

— Так мы в одном доме живём, сам же сказал.

— Кузнецов, не темни. Я ж вижу, она к тебе неровно дышит.

— А-а-а. Нет у нас таких отношений.

— Что, даже не целовались?

— Не целовались. Почти.

— Вот с этого места поподробнее.

— Она меня один раз в щёчку чмокнула. Всё!

— Лёха, она тебе что, не нравится?

— Нравится.

— Может, тебе целоваться не нравится?

— Нравится.

— Ну?

— Ленка мне нравится, — вздохнул Лёшка. — И целоваться нравится. Но не с Ленкой.

— Не понял?

— Ну мне бы хотелось целоваться с другой девчонкой.

— Так в чём дело?

— Я не знаю с какой!

— Всё! Тушите свет! Либо ты балбес, либо я балбес, либо мы оба. Но я ничего не понимаю.

В этом вопросе Лёшка и сам себя не понимал.


Статья в газете появилась только на следующей неделе. До этого времени в театре про их участие в новом телепроекте знал только Владимир Михайлович, теперь узнали все, и ничего хорошего в этом не оказалось. Лёшка думал, что особо никто и внимания не обратит, как это было у них в классе после его телевизионного дебюта. Но реакция «соучастников по театральному делу», как иногда шутили в театре, оказалась неприятной и совершенно неожиданной: их с Серёгой стали чураться. Нет, здоровались и разговаривали, но скоро стало понятно, что общаются с ними только по делу, когда нужда заставляла. Если же разговор шёл о постороннем, то при их появлении он прекращался, компания расходилась. Тоня как-то мимоходом поинтересовалась у Лёшки про дела в школе, и то на неё так посмотрели, что девчонка чуть не заплакала.

Лёшка по наивности решил выяснить всё напрямую.

— Петров, скажи мне по-родственному, чего на нас все надулись? — спросил он Антона Петрова, который играл папашу их лисьего семейства.

— Никто на вас не надулся, — ответил Петров. — Просто с предателями никому разговаривать не интересно. Мне — тоже.

— Это с чего мы предателями стали? Бред какой-то! — возмутился Лёшка, но ответом его не удостоили.

— Нашёл, к кому с расспросами лезть, к самому принципиальному, — сказал подошедший Серёга. — Это Петров всех подбил, чтобы с нами никто не разговаривал. Он бы нас давно уже изгнал отсюда с позором, но без нас они не смогут, пока новых артистов в спектакль не введут. Да и дядя Володя не даст.

— Откуда ты всё знаешь?

— Илона рассказала потихоньку. Я, в отличие от тебя, девчонками не разбрасываюсь.

— Что ещё она рассказывала?

— Ну все знают, что мы скоро уйдём.

— Куда?

— На телевидение, куда же ещё?

— Мы же не собирались уходить.

— Во-первых, ты это им объяснить попробуй. Во-вторых, не известно, получилось бы у нас и там и там успевать. В-третьих, после этих дурацких выходок мы теперь по-любому уйдём. Я б давно дверью хлопнул, но не привык людей подводить. А Владимир Михайлович мне ничего хорошего, кроме плохого, не сделал. Тьфу ты, наоборот хотел сказать.

— Может, утрясётся всё? — неуверенно спросил Лёшка. — Мне в театре даже больше нравится, чем на телевидении. Там иной раз забываешь, кого и про что играешь. А здесь всё целиком, по порядку. Интереснее как-то. Чего вдруг все взъелись?

— Завидуют. Заговорщики хреновы.

— Чему?

— А ты не понимаешь? Мы же после этого проекта станем самыми известными людьми в городе.

— Это с каких таких щей? Что-то после передач на ГТРК даже ты не слишком прославился, про меня и говорить нечего.

— Нашёл что сравнивать. У Зойсанны всё по старинке было, и палки ей в колёса вставляли, развернуться не давали. У Николаича всё по высшему разряду, на студии все перед ним на цыпочках ходят, всякие монстры из Москвы прилетают нас гримировать. И сам Николаич как режиссёр покруче будет.

— Не знаю. Зойсанна — тоже хороший режиссёр.

— Да я и не спорю. Но сейчас всё по-другому будет. Лучше! — и пропел ни с того ни с сего: — Лёха, Лёха, это им, а не нам будет плохо!


Глава 2


Лёшка посмотрел на большой кусок вырезки и зажмурился, стараясь представить, что же ему хочется и как это должно выглядеть.

— Кузнецов, не тяни, — взмолился Серёга. — Ты тут спишь, а нам очень кушать хочется. Давай уже готовь, раз вызвался.

— А ты под руку не говори. Возьми в холодильнике три яйца и взбей в этой миске. Не блендером, вилкой взбивай. Приправки пол-ложечки и молока туда же.

Лёшка взял нож и отрезал три тонких, но широких ломтика мяса, отбил их молотком, нашинковал петрушку с укропом и немного лука.

— Может, и мне поработать доверите? — спросил Артём Николаевич.

Сегодня им негде было репетировать, и Лёшка пригласил всех к себе домой. Но Серёга первым делом стал требовать, чтобы его накормили, напоили и спать уложили, а уж тогда можно и репетировать. Он, похоже, напрашивался на что-нибудь самое простое, типа пельменей или яичницы, а Лёшка посчитал дурным тоном угощать гостей такой ерундой и вызвался приготовить более изысканное блюдо, но на скорую руку.

— Пару зубчиков чеснока потрите, Артём Николаевич. А потом в тостер три кусочка бородинского хлеба.

Режиссёр с заданием управился невероятно быстро и притом, можно сказать, элегантно: хлеб был порезан аккуратнейшим образом и совершенно одинаковыми кусками.

— Чай, кофе? — спросил Лёшка, кинув свой кулинарный шедевр на сковородку.

— Потанцуем? — засмеялись оба гостя, а Артём Николаевич добавил: — Если можно, то кофе варить буду я!

Лёшка положил на тарелки по мясному рулетику, по куску яичного сочня с грибами, добавил соус, несколько маслинок и по огурчику-корнишону.

— Мужики, — обратился к ним Артём Николаевич, занятый кофе, — предлагаю тосты приправить чесночком и посыпать тёртым сыром. Если, конечно, никто сегодня целоваться не собирается.

— У меня поцелуи не запланированы, — просто сказал Лёшка.

Серёга промолчал, но от тостов с чесноком отказываться не стал; наверное, и у него таких планов не было.

— Слушай, Лёха, — сказал он, приканчивая свою порцию. — За неполные четверть часа такую вкуснятину сварганить! Тебя надо на «Кулинарный поединок» отправить. Только ты со мной призами поделишься. За идею.

— А что? — поддержал его режиссёр. — Идея стоящая. У нас, когда закончим со съёмками и будет идти монтаж, запланирована рекламная кампания, в том числе и участие в различных телешоу. Можно и на какой-нибудь кулинарный конкурс напроситься. А обед действительно потрясающий. Мне даже захотелось показать тебе, Алексей, несколько фирменных блюд собственного изобретения. Вот выберусь к твоему отцу в гости! Если позовёт, конечно…

— Позовёт! Он вас хорошо помнит.

— Главное, чтобы помнил по-хорошему! Ну да ладно, за кофе этикет уже позволяет о делах говорить. Вы тексты прочли? Вопросы есть?

— Нам… — начал Лёшка, но поправился, — то есть мне, неясно кое-что. Ну то, что джинн всё путает и мы не туда попадаем, да ещё в разном обличии это понятно. Но почему никто вокруг этого не замечает? Ну что футбол какие-то глупые девчонки комментируют. Или больные приходят к врачу, а вместо врача пацаны какие-то. Один и вовсе с рожками.

Серёга хотел его перебить, но сдержался. А режиссёр похмыкал, но отвечать стал очень серьёзно:

— А то, что те же врачи ещё и песенки поют, тебя не смущает? Про театр абсурда слышал? Если очень коротко, то абсурд — это нарушение логики. На абсурде целое театральное направление создано. В нём любой юмор строится на искажении логических связей. А ты, Лёша, хочешь, чтобы в юмористической, да ещё с элементами абсурда передаче была логика?!

— Так непонятно же…

— Молодец, что не сдаёшься. Потому что в целом ты прав. Главное, что от нас требуется, — это чётко сформулировать правила игры. То есть рассказать зрителям, по каким законам мы выстраиваем свою передачу. Что для этого нужно? Нужно сделать её интересно, хорошо сыграть, хорошо снять и хорошо сделать всё остальное. Тогда зритель будет увлечён и ему станет не до мелочей! Серёга, что молчишь?

— Думаю. Вот мы в театре вроде про зверей играли и одновременно про людей. И никого это не смущало, всем всё понятно.

— Это потому, что правила этой игры зрителям известны давным-давно. Ладно, потом на эту тему ещё не раз поговорим, а пока давайте почитаем и обсудим, как всё должно выглядеть на экране.


— Сергей, ну вспомни, разве сам больным не притворялся, не симулировал? Вот и этот посетитель симулянт. Ты чувствуешь в нём родную душу и в глубине души хочешь помочь, но не знаешь как. И тут Толик влезает. Он же всё понимает по-своему, в первый раз у тебя от его логики крыша поехала бы, но ты уже привык, поэтому и реакция твоя почти спокойная. Типа хотели как лучше, да пусть уж остаётся как получилось. Давай ещё раз с реплики: «Доктор, ну помогите, пожалуйста!»

ДОКТОР: — Я бы, миленький, со всем удовольствием, но вас определённо не от чего лечить.

БОЛЬНОЙ: — У меня близорукость!

ДОКТОР: — Руки близко? Так это хорошо!

БОЛЬНОЙ: — У меня ещё голова кружится.

ДОКТОР: — Так это никому не видно и не должно вас беспокоить.

ДЖИНН: — А мне видно!

ДОКТОР: — А мне нет!

ДЖИНН: — А так? Так видно?

— Вот! То, что надо. Просто надул щёки и медленно, разочарованно выдохнул. Только ещё по внутреннему состоянию должно совпадать, но настроение мы на съёмках создадим. На диване его создавать трудно.

— Артём Николаевич, а голова у него, ну у больного этого, на самом деле кружиться будет?

— Будет. И кружиться, и вертеться. Ара такой эффект классный сделал, что всё будет выглядеть по-настоящему.

— А снимать это как будем?

— Снимать будем просто — камера голову нашего больного по кругу объедет. А дальше уже компьютер. Давайте ещё раз от начала до конца и переходим к следующему эпизоду. Какой он у нас по счёту будет?


Лёшка не переставал удивляться способности Артёма Николаевича создавать вокруг себя жизнерадостную атмосферу. Приходишь на съёмки и встречаешь невысокого мужчину с бледным, порой серого оттенка, лицом, потому что работает он едва ли не круглые сутки. И глаза усталые-усталые. Но начинают собираться люди, и режиссёр вдруг за считаные секунды заставляет себя встряхнуться, в глазах появляется блеск, на щеках — румянец, и вокруг прямо волны энергетические кругами расходятся и народ заряжают. Тут пошутит, там прикрикнет, но без злости, здесь анекдот к месту расскажет — и всем становится весело и… как-то азартно, что ли? Не получается у кого-то на съёмках сыграть или сделать, как режиссёру надо, он может в двух словах объяснить, а то и показать так, что со смеху слёзы течь начинают и грим размазывается. И красивым в такие минуты делается, девчонки почти поголовно влюбляются.

И пока работа идёт, кажется, что ты в игрушки играешь. Правда, потом-то чувствуешь, что ноги сами собой подгибаются и даже лицо устало. Удивительно, но лицо в самом деле уставало: от яркого света, от грима, от необходимости фиксировать гримасы. От ветра и холода тоже уставало, если снимали на улице.

Но всё равно было интересно, даже захватывающе. Такие слова, как реприза, скетч, гэг, сами собой становились понятными и привычными, а все вокруг так увлекались работой, что даже гримёры и простые рабочие начинали давать очень дельные советы. При этом каждый знал и понимал, когда можно со своими подсказками вылезать, а когда стоит помолчать в тряпочку.

Через неделю съёмки стали такими же привычными, как уроки в школе. Кстати, эпизоды с уроками снимали в родной гимназии. Но в воскресенье, когда никого не было. Больницу же обустроили прямо в коридорах «ТВ-Сибирь»: повесили на стены плакаты медицинского содержания, таблички с указанием специализации врачей на двери, в одном кабинете поставили стеклянный шкафчик со всякими больничными штуковинами. Ребята из массовки в коридоре изображали очередь. Начало казаться, что даже воздух запах лекарствами. Некоторые из сотрудников телеканала, кто были не в курсе событий, уверились в том, что у них проходит амбулаторное обследование, и пошли узнавать у начальства, почему их не предупредили заранее.

Всякие забавные и курьёзные происшествия случались чуть ли не каждый день. Сцены, где Лёшка и Серёга превращались в сотрудников ГИБДД, снимали на дороге, ведущей к какому-то дачному кооперативу. Зимой, да ещё в будние дни, она была совершенно безлюдна. Автомобиль — студийные «Жигули» — отъезжал за поворот, разворачивался и вновь появлялся на дороге, а Лёшка с Серёгой останавливали его, размахивая полосатой палочкой. И надо же такому случиться, что при съёмках очередного дубля из-за поворота выехали точно такие же «Жигули». Но чужие. Никто разницы не заметил, и их тормознули, как свои родные. Вот тут-то все и удивились. Ребята — тому, что за рулём вместо актёра сидит незнакомая дамочка. Та — возрасту гаишников, но больше всего — самому присутствию их в этом месте и светящим прямо в лицо прожекторам. Она так и заявила: «Что тут за чертовщина творится?» А тут Лёшка ещё фуражку снял и рожки продемонстрировал. Визгу было! Объяснять всё пришлось долго, с подробностями. Не обошлось без валерьянки.


Через пару недель в расписании появился новый пункт: озвучка заставки.

По телестудии разносилось довольное порыкивание Арона Арнольдовича. Он почему-то стал все «р» произносить раскатисто и громогласно.

— Аррртемио, подтверррди ещё ррраз, что я гений!!! — требовал он от Артёма Николаевича.

— Подтверждаю! А теперь вали в гостиницу, ты мне завтра живой и в рабочем состоянии нужен, а не в разобранном.

— Обижаешь! Арра знает, когда можно и когда нужно. Когда нельзя тоже знает. До завтррррего. Всем пррривет и ррразрррешите откланяться. Пррривет, старриканы! Зррасьтте вама и пока… ма!

Последние слова были адресованы Лёшке и Серёге и прозвучали, когда Арон Арнольдович уже прошествовал мимо них самым твёрдым шагом. Чтобы сказать им эти слова, оборачиваться он не стал. А может, просто не рискнул обернуться, чтобы не потерять направление движения и твёрдость шага.

Артём Николаевич посмотрел ему вслед:

— Одно из лучших его изобретений — автопилот. Пошли смотреть шедевр.

Они прошли в монтажную. Лёшка первым делом обратил внимание на присутствующих. Их было трое, все примерно одного возраста, может, лет под тридцать, все в джинсах и свитерах.

— Знакомьтесь, — сказал Артём Николаевич. — Лёша, Сергей. Марат — наш композитор. Илюха — звукорежиссёр. Миша — монтажёр.

Ребята давно привыкли, что к большинству взрослых людей, с которыми они работают, можно обращаться по имени, но на «вы».

Они пожали руки новым знакомым и расселись в креслах.

— Миш, включай.

На центральном мониторе сначала появилось изображение настроечной таблицы, и лишь через несколько секунд возникла Серёгина физиономия крупным планом. В самом обычном виде и ничуть не мультяшная, как они ожидали. Но план тут же стал более общим, было видно, что Серёга шагает по лесной тропинке. И одновременно с этим реалистичный фильм стал превращаться в мультик. Сначала едва заметно. Потом всё больше и больше. И вот уже полностью мультяшный Серёга шагал по тропке к нарисованной реке, на ходу теряя обувь, рубашку, брюки. Короче, на берег он вышел в одних плавках. Плавки были ярко-зелёными в красный цветочек. Серёга нырнул, чуть поплавал под водой среди водорослей и нашёл кувшин, с которым и вылез на берег.

Когда герой Серёги справился с пробкой, из горлышка вместо ожидаемых клубов дыма показался крохотный мыльный пузырь. План укрупнился, и внутри пузыря появился крохотный джинн. На Лёшку даже отдалённо непохожий, хоть в гриме, хоть без грима. Джинн поднатужился, чтобы выбраться через узкое горлышко, и начал расти вместе с пузырём. Наконец он стал одного роста с Серёгой, а пузырь красиво лопнул. Тут появились рамочки, как в комиксах, в которых пишут реплики героев. Буквы норовили из рамочек выскочить и занять весь экран. Текст почему-то был написан по-английски.

«Who are you?»

«I'm a jinn. My name is Tolik».

— Кто ты? — перевёл Артём Николаевич голосом гнусавого переводчика. — Я джинн. Меня зовут Толик.

Все засмеялись.

— Значит, так и озвучим, — сказал режиссёр.

Мультик начал изменяться в обратную сторону, пока изображение не стало почти самым что ни на есть обычным, живым. Но не до конца. Заканчивалось всё тем, что герои переносились к Серёге домой, а джинн трансформировался в нормального человека, только рожки остались.

— Сколько? — не совсем понятно спросил режиссёр.

— Тридцать одна секунда. Точнее, тридцать секунд и восемнадцать кадров.

Лёшка бросил взгляд на Серёгу в надежде, что тот ему объяснит эту китайскую грамоту.

— В секунде двадцать четыре кадра. Вот изображение и измеряют в секундах и кадрах, — потихоньку пояснил Серёга.

— Так. Ну мы эти восемнадцать кадров и вырежем. Уберём самый первый план.

— Ара обидится.

— Не обидится. Палец даю, что он его вставил, чтобы больший эффект на нас произвести. Да мы сейчас проверим. Если там ровно восемнадцать кадров, то я прав и с вас мороженое.

Кадров, в самом деле, оказалось именно восемнадцать.

— Марат, что скажешь?

— Да что говорить-то? — отозвался композитор. — Похоже, что с темой мы угадали. Где акценты расставлять, мне ясно. Кое-где эффекты нужны. За пару дней справлюсь. А дальше уточним, подгоним окончательно. День на оркестровку. Может, два.

— Идёт. Миша, можешь копию на CD скинуть?

— Какой формат?

— Тебе какой нужно, Марат?

— Ну пусть DVD будет. А вообще мне всё равно на компе крутить, у меня в студии телевизора нет.

— Хорошо. Смотрим заставки к отдельным эпизодам и титры.

— Титры у нас, как в Голливуде будут, — шепнул Серёга.

— В смысле?

— В смысле длинные, длиннее самой передачи. Народу целые толпы заняты.

— Это точно, — согласился Лёшка. — Народу много. И титры ого-го какие выйдут. С километр.

Весь день они провели, записывая звук для своих полумультяшных героев. Тексты были короткими, по две-три фразы. Главная сложность — попасть в нужный ритм, уложиться в те доли секунды, которые отведены для фразы. После каждого дубля Михаил отматывал заставку на начало, и к концу записи у всех рябило в глазах.

— Мы славно поработали и славно отдохнём, — подвёл итог Артём Николаевич. — Алексей Кузнецов! Сергей Гранаткин! За доблесть, проявленную при озвучивании видеоматериалов, вы награждаетесь ценным подарком в виде туристической путёвки в открытый космос. Старт завтра в 14 часов 30 минут.

— Ура! — крикнули Серёга с Лёшкой. — Служим отечеству!


Летать в космос оказалось делом непростым и очень утомительным.

Арон Арнольдович, несмотря на своё вчерашнее состояние, выглядел вполне бодро. Только непрестанно пил зелёный чай. При этом всякий раз, когда ему приносили очередную чашку, спрашивал:

— Опять из пакетика?

И морщился, будто ему принесли горькое лекарство. Впрочем, чай сейчас и был для него лекарством.

Зато команды он отдавал налево и направо:

— Не раскачивайтесь сильно. Вы за стены космической станции вылезаете, а там вакуум. Лопнете в открытом космосе от перепада давления, и будем вас потом соскребать чайной ложечкой.

Вместо зелёного экрана, на фоне которого их снимали, должна была быть картинка межпланетной станции. Ара её видел на своём мониторе, мальчишки — нет. Вот и вылетали порой сквозь стены в «космос». Но не раскачиваться было тяжело. Лёшку и Серёгу обмотали специальными ремнями, подвесили на тросах, и они болтались в воздухе. В общем, чувствовали себя не лучшим образом. Ремни страшно врезались в тело, особенно между ног. Всякий раз, когда ребята отталкивались друг от друга, их начинало раскачивать, рабочие тянули за канаты, чтобы придать им дополнительное движение вперёд или назад, отчего болтанка становилась ещё сильнее.

— Всех убью, один останусь! — взревел, в конце концов, Ара и запустил чашкой в зелёный экран.

— Блин! — тут же весело воскликнул он. — Экранчик-то можно сдвинуть. Тогда никто никуда вылетать не станет! Опускайте повешенных. То есть подвешенных. Да зачем их развязывать? Пусть так постоят, и так я тут гуманизм развёл слюнявый. Вы мне лучше меточки на экран навесьте, и я скажу, насколько его сдвинуть.

Меточками послужили куски бумаги. Арон уткнулся в монитор и стал командовать:

— Пол-ладони влево. Стоп. Теперь правую сторону. Ещё ближе к центру. Ещё. Стоп. Вздёрните мне этих остолопов повыше! Мотор, съёмка!

Теперь Лёшка с Серёгой могли отталкиваться не только друг от друга, но и от каркаса экрана. И рабочие приноровились: они тоже сделали себе меточки и перестали промахиваться, двигая «повешенных» артистов. Но проговаривать при этом текст всё равно было сложно.

— Так, из работы не выключаемся. Радуемся, что здесь нет нашего лучшего палача Валентина и вы без грима! Радуйтесь, я вам сказал. Не хрен рожи унылые корчить.

Как ни странно, это подействовало. Артём Николаевич, временно отдавший большую часть своей власти Арону, забрал её обратно:

— Стоп! Снято! Десять минут перерыв, пока установят кресла и поставят экран назад.

Дальше стало легче. Всё, что требовалось, — это сидеть в креслах да время от времени плавно задирать ноги вверх, а руки расставлять в стороны для имитации невесомости.

— Ух, вымотался я с вами! — подмигнул ребятам Арон. — Молодцы, мужики. Только вы не разгримировывайтесь, вдруг сейчас понадобится. Заодно на чудо технической мысли посмотрите.

Чудом оказался агрегат в виде круглой направляющей, которую смонтировали на нескольких штативах. На направляющую установили крохотную тележку, на тележку — камеру, так что её теперь можно было катать по кругу. В центр сооружения поставили Пашку. Того самого, игравшего больного, у которого кружится голова. Он стоял, а оператор катал вокруг него камеру, снимая спереди, с боку, с затылка. Потом Пашку попросили сделать испуганное лицо, но у него получалось плохо.

— Сейчас всё получится! — пообещал Арон. — У меня сегодня вдохновение. Олежка, начали.

И вдруг Арон неожиданно рявкнул! Тут испугался не только Пашка, но и все вокруг. Только Олег Иванович, оператор, отреагировал спокойно, руки у него не дрогнули, и камеру он прокатил плавно.

— Ара! — сказал он, закончив круг. — Обещай больше так не делать.

— Но получилось ведь? — довольным голосом спросил его Арон.

— Снять получилось, — согласился оператор. — Но так и до инфаркта недалеко.

— Тьфу на вас, за…цев, — ответил разошедшийся не на шутку московский гость. — Сибиряки называется, от любого маленького шума готовы в штаны наложить. Ребята, опустите-ка конструкцию на тридцать сантиметров. Ты, Пашка, пока стой где стоишь.

— Это ещё зачем? — спросил Артём Николаевич.

— Сейчас покажу! Олег, прокрути на этом уровне. Сейчас, минутку. Блин, на этом ноутбуке мощи не хватает. Ладно, хрен с ним, с качеством. Суть будет понятной. Смотрите.

Все, кроме Пашки, который оставался запертым внутри круга, столпились за спиной Арона.

— Вот. Изображение человека, — пояснил мультипликатор, переврав ударение так, что у него получилось, что человека не изобразили, а обезобразили. — Вот кусок его груди, который мы сейчас сняли. И он начинает крутиться.

— На фига? — не понял Олег Иванович. — С головой всё понятно. А с грудью зачем?

— А затем, что если человека разбить на фрагменты и каждый закрутить на нужный угол, то получается, будто его выкручивают, как тряпку.

— То, что ты садист, нам давно известно. Но у нас ничего такого не намечено.

— А ты, Тёмный, дослушай и досмотри. Теперь мы всё это запускаем быстро и одновременно применяем эффект трансформации, а потом останавливаем и получаем волшебное превращение мальчика Паши в звероящера!

На экране всё так и произошло. Стоял Пашка, вдруг его закрутило, наподобие смерча, а когда вихрь исчез, на экране оказался ящер. Типа динозавра.

— Предлагаю тебе, Тёмный, приобрести у меня этот эффект за совершенно отдельные деньги и использовать для трансформаций героев твоего шедеврального шоу.

— Ты раньше не мог это сделать?

— Не мог. Не получалось у меня. А в Голливуде не так всё красиво делается, хотя и похоже. Опять же их программы с моими несовместимы. Но, когда стал я с этим вашим головокружением работать, в мою родную мудрую голову вдруг идея пришла. Так сделать тебе эффектик? Доснять ведь совсем немного нужно.

— Денег нет, — отрезал Артём Николаевич.

— Да и хрен с ними. Сделаю за так. Для саморекламы. Договорились? — последнее слово Арон произнёс уже заискивающе.

— В срок уложишься?

Арон закивал радостно.

— Ребята, вы как? Сверхурочно готовы поработать? Ладно, Арон. Я спрошу насчёт павильона, чтобы ещё на часок дали. Вечером доложу. Хотя всё это из сметы вываливается.

— Нет уж! — вскричал Арон. — Я платить не стану. Задаром работать ещё туда-сюда, но платить за свою же работу свои же кровные? Не бывать этому!

— Да кто ж на них покушается? — успокоил мультипликатора режиссёр.

— Ты! За моими ноу-хау уже весь Голливуд во главе с «Мосфильмом» гоняется. Один ты на халяву всё получаешь. Пользуешься моей искренней любовью и бескорыстием невероятного масштаба. Пошли чай пить.

Все стали выходить из павильона, когда из его уже тёмных недр раздался робкий голос Пашки:

— Скажите, пожалуйста, а мне тоже можно идти?


Когда Лёшка только-только попал на телевидение, у него периодически возникало странное ощущение нереальности происходящего. Было странно, что рядом оказываются люди, которых он часто видел на экране, но никогда не ожидал увидеть в жизни. Или то, что телевизионные камеры направлены именно на него, а не на кого-то важного и знаменитого.

Сейчас всё повторялось с точностью до наоборот: самое яркое и важное происходило на съёмках, всё остальное было либо подготовкой к ним, либо не казалось существенным.

Он, как и прежде, старался ещё реже пропускать тренировки в спортивной секции. Ему даже разряд присвоили. В гимназии жизнь текла своим чередом. Серёга на химии случайно взорвал сосуд для получения водорода. Верхняя часть этого стеклянного чудо-аппарата взлетела в воздух и разбилась об потолок. Кислота брызнула во все стороны, но, кроме потолка, стола и Серёгиного халата, никто не пострадал. Кстати, Лёшка на одной из лабораторных понадеялся на память и вместо красивого прозрачного красненького раствора в своей пробирке получил нечто несусветное. Химик Николай Васильевич, обладавший специфическим чувством юмора и не стеснявшийся в выражениях, потребовал от него впредь пользоваться при простуде носовым платком, а не сморкаться в пробирки.

Лидия Константиновна, математичка, оправилась потихоньку от нервного срыва при пожаре и вновь стала проводить нулевые уроки. Но не каждый день, а всего два раза в неделю. Были и другие события, но они, собственно говоря, Лёшку почти не занимали. Разве что одно.

В тот день первым уроком была литература, и Зинаида Николаевна, войдя в класс, сразу сказала:

— Кузнецов, тебя Лилия Михайловна просит срочно к ней зайти. Сумку с собой возьми.

От растерянности Лёшка даже не спросил, с чего это вдруг такие «подарки» судьбы. Зато Серёга не преминул поинтересоваться:

— А куда это его, Зинаида Николаевна?

— В армию призывают, — крикнул кто-то.

Завуч с ходу огорошила его новостью:

— Кузнецов, быстро одеваешься и едешь в первую гимназию. Там олимпиада по математике. Городская. А Гена Савинов заболел. Ты его заменишь.

— А чё я? — встал на дыбы от такой новости Лёшка. — Что, из шести классов больше ни одного человека не нашлось?

— Лидия Константиновна сказала, чтобы ехал ты. Она тебя там встретит.

— Она сама сказала, что мне и четвёрки-то ставит с большой натяжкой, — попробовал ещё раз возразить Лёшка, хотя начал понимать, что дело серьёзное. Вон, даже Лилечка перешла с ним на «ты», значит, волнуется.

До места он добрался быстро, но всё равно опоздал. Возле входа его встречали. Но не Лидия Константиновна, а неизвестная ему учительница.

— Быстренько, быстренько. Мы с вами совсем чуточку задержались, — подгоняла она его. — Сюда, пожалуйста. Куртку и сумку на вешалку, бумага и ручка есть на столе. Вот сюда, за первый стол. Альберт Бернгардович, выдайте участнику задание.

Темп задали быстрый, Лёшка и осмотреться не успел, только почувствовал себя не в своей тарелке. Может, оттого, что большинство участников выглядели этакими умниками. И в очках почти все. Уже потом, гораздо позже, он понял, что его так смущало. А сейчас его отвлекло то, что бумага оказалась нелинованной. Нужно было следить, чтобы строчки не расползались вкривь и вкось. Потом он начал читать задание, и ему стало совсем плохо, половину он вовсе не понял, вторую половину уразумел, но с большим трудом. Лёшка заставил себя сосредоточиться. За четыре часа он решил пять задач из восьми. Точнее, шесть, но в одном решении не был уверен. Два примера практически не сдвинулись с мёртвой точки. Может, права Лидия Константиновна, и он в математике едва разбирается?

На следующий день его обвинили в том, что он не явился на олимпиаду. Его объяснения, что он там был и даже что-то решил, всерьёз не восприняли. Потом вдруг оказалось, что учительница, которая его встретила, ждала другого ученика. В общем, Лёшка по ошибке попал в группу десятиклассников. Результат в итоге он показал средненький и на областную олимпиаду его не взяли, хотя разговор об этом был.

Школьная жизнь мало трогала Лёшку. Куда больше его волновал вопрос, что делать после окончания съёмок? В театр не вернёшься. Даже если их с Серёгой просить станут. Разве что большая часть «заговорщиков» оттуда разбежится, но это вряд ли. Зоя Александровна уехала. И по правде сказать, теперь Лёшка понимал, что тот уровень был несерьёзным, что ли? Не из-за самой Зои Александровны. На ГТРК в детском проекте никто не был заинтересован, наоборот, многие старались её вместе с передачей оттуда выжить. За два месяца на канале «ТВ-Сибирь» он понял, каким разным бывает телевидение. Но и здесь, на «ТВ-Сибирь», никто не собирался делать детских программ. Некоторые не могли дождаться, когда завершатся их съёмки. Нет, многим было интересно, но одновременно все, начиная с начальства и заканчивая вахтёрами и уборщицами, считали, что такие проекты чересчур хлопотны и малодоходны.


Все Лёшкины опасения по поводу конца съёмок оказались преждевременными. Съёмки, конечно, завершились. Но не работа над программой. Началась рекламная кампания. На улицах появились плакаты, обещавшие событие года на телеэкранах города. Вскоре начали крутить в эфире рекламные ролики.

Лёшку с Серёгой стали повсюду узнавать задолго до премьеры. А тут ещё пошли многочисленные пресс-конференции, интервью, ток-шоу…

Отвечать по многу раз на одни и те же вопросы быстро надоело. А интервью и ток-шоу всё продолжались. Ребята порой позволяли себе почудить, а Артём Николаевич их чаще поддерживал, чем одёргивал.

Впрочем, встречались и такие вопросы, на которые всерьёз и отвечать не стоило. Ну что ответишь по поводу съёмок на международной космической станции или как долго им пришлось готовиться к космическому полёту? Сказали, что готовились всю жизнь, и рады, что полёт завершился отлично.

Вся эта суета-беготня не закончилась даже с выходом программы в эфир. Напротив, их ещё чаще звали на разные телеканалы и радиостанции. Появляться в людных местах стало страшновато: тут же их с Серёгой окружали любители, по большей части любительницы автографов. Когда Лёшка дома жаловался на судьбу-злодейку, мама ему искренне сочувствовала, а отец лишь посмеивался и говорил, что у любой профессии есть свои издержки. Серёга, наоборот, чувствовал себя как рыба в воде.

— Пойдём купаться в лучах славы, — говорил он Лёшке, завидев очередную стайку девчонок с блокнотиками или рекламными плакатами. Лёшке не оставалось ничего другого, как привыкнуть ко всему этому и относиться спокойно. Он придумал несколько вариантов памятных надписей, научился ставить свою подпись не слишком коряво и перестал обращать внимание на эту сторону жизни.

Газетчики тоже никак не желали отстать, но с журналистской братией приходилось сложнее. Многие обижались на отказы дать интервью, хотя отказывали им только по уважительным причинам. Кое-кто счёл нужным вместо несостоявшегося интервью написать, что Кузнецов с Гранаткиным заболели звёздной болезнью и им плевать, что читатели не получат ответов на свои вопросы.

— Ну да! Бедные читатели! Они в сто первый раз не узнают, что я терпеть не могу манную кашу, а любимый цвет Кузнецова серо-буро-малиновый, — острил Серёга и выкидывал газету в урну.

В городе появилось несколько огромных рекламных щитов: «Смотрите на канале „ТВ-Сибирь“ „Осторожно! Джинн Толик“». Понятное дело с их фотографиями. Отчего-то это никак от них не зависящее событие общественность в лице СМИ восприняла как факт, подтверждающий, что их звёздная болезнь прогрессирует. Но зазывать на всякого рода интервью и встречи их не перестали. А ведь им ещё и учиться нужно было. Учебный год близился к концу со всеми вытекающими проблемами в виде контрольных, тестов и прочего. То, что они не стали хроническими двоечниками, было большой случайностью и чистой удачей. Лёшку продолжало выручать умение запоминать всё легко и сразу, а Серёгу преподаватели и раньше любили, а теперь он вполне мог позволить себе подойти к учителю и с кислой миной на лице сообщить, что он, дескать, накануне переутомился на съемках и просит его сегодня не спрашивать. И его не спрашивали! Лёшка, хоть ему порой этого сильно хотелось, так и не набрался храбрости воспользоваться этим рецептом, хотя Серёга даже текст для него сочинил и выражал готовность с ним прорепетировать.

— Ты главное в глаза смотри, — наставлял он Лёшку. — Они у тебя всё равно заспанные, а значит, усталые. Всего делов-то!

Высыпаться действительно удавалось редко. Почему-то все телешоу, в которые их приглашали, начинались либо поздно вечером, либо с самого раннего утра. За ними, конечно, присылали машины и отвозили домой, но чаще — сразу в школу. И всё равно они частенько опаздывали на уроки. Хорошо, что ребята в школе к их популярности относились нормально, не так, как в театре. Прикалывались, разумеется, но не обидно, «по-человечячьи», как любил говорить Артём Николаевич.


— Господа, я пригласил вас сюда, чтобы сообщить две новости. С какой начать?

— Давайте с хорошей, Артём Николаевич, — предложил Лёшка.

— Нет, лучше с плохой. Хорошая потом её перебьёт, — возразил Серёга.

— Да они обе хорошие. Нет, у каждого может быть, конечно, своя точка зрения, — режиссёр сделал паузу.

— Артём Николаевич! Не травите душу! — вдвоём взмолились они, видя, что у режиссёра сегодня отличное настроение и он не прочь слегка подурачиться.

— Ладно. Вот ваши контракты. Читаем молча всё подряд. Что непонятно, спрашиваем.

— Какие контракты?

— Читайте! Там всё написано.

Под заголовком «Трудовое соглашение» было написано много чего — на целых пяти листах. Лёшка главными посчитал две вещи: во-первых, они заключали соглашение с ЗАО канал «ТВ-Сибирь» об участии в съёмках телешоу «Осторожно! Джинн Толик». То есть они должны были сыграть свои роли, а канал за это был обязан заплатить им. Это и было вторым сюрпризом, неожиданным и приятным.

Серёга читал много дольше. Лёшка успел в уме прикинуть общую сумму денег, которые должны ему достаться. В договоре сумма не указывалась, зато оговаривалось, сколько им должны платить за каждый час работы, максимальное количество рабочих часов в целом, в неделю, в день. Как только Серёга дочитал, они накинулись на режиссёра с вопросами.

— Эй, не все сразу, — потребовал Артём Николаевич. — Почему заключаем договор только сейчас? А вы что, не стали бы работать со мной без денег? Ну спасибо, что стали бы. Всё, что мы здесь сделали, было сделано на одном моём честном слове. Сам сейчас удивляюсь, что нас поганой метлой не выгнали. Деньги поступали с такими задержками, что мало у кого терпения хватило бы. Так что разговоров про зарплату, что про мою или там Аронову и Валентина, что про вашу, вести не приходилось. Но на данный момент всё более-менее утряслось. Но выплатят вам ваши гонорары не сразу, а в три этапа. Это понятно?

— Понятно!

— Тогда обращаю ваше внимание на пункт седьмой. Шоу будет показано трижды: два раза сейчас с учётом утренних повторов и в сентябре. Так вот до конца этих показов вам запрещено участвовать в любых аналогичных телевизионных проектах. То есть во всяких ток-шоу или кулинарных программах ради бога, в сериалах про любовь-морковь — тоже можно, а в юмористических и развлекательных передачах — ни в коем случае. И это очень серьёзно. Если вдруг сомнения возникнут, лучше со мной посоветуйтесь. Поняли, гвардейцы кардинала?

Ребята покивали.

— А ещё вам запрещено использовать материалы нашего шоу. В смысле тексты из него, нигде и ни под каким видом. Тут настаивали, чтобы и сами образы из сюжетов не эксплуатировались, но я отбился: нам с вами это невыгодно. Потом ещё разок внимательно всё прочитайте. Теперь можете подписывать и топать в бухгалтерию.

— А вторая новость?

— После.

— Артём Николаевич, а другие ребята тоже деньги получат или только мы? — спросил Лёшка.

— А ты как полагаешь?

— Полагаю, что они тоже работали.

— И я того же мнения. Следовательно, никто не забыт и ничто не забыто. Бегом в бухгалтерию и обратно! У меня на вас четверть часа, не больше.


Процедура получения денег оказалась несколько более продолжительной, чем они предполагали. Серёга солидно уложил свой гонорар в бумажник, Лёшке пришлось воспользоваться карманом. В этот момент на горизонте появился Пашка в сопровождении Русланы, ещё одной девчонки, снимавшейся с ними.

— А! Буржуины! — завопил Пашка. — Разбогатели за наш счёт! С вас причитается!

— Ты иди свои деньги получай, нечего на наши зариться, — сурово ответил Серёга.

— Я уже получил, вот Русланку провожаю, а то она стесняется. Махнём в кафешку?

— Ты бы на съёмках такой бойкий был, тебе бы цены не было, — проворчал Серёга. — Но про кафешку, это ты правильно мыслишь. Надо же отметить! Артём Николаевич сказал, что минут через пятнадцать нас отпустит. Подождёте? Встречаемся у входа.


— Так, граждане артисты, с возвращением. Слыхали небось присказку, что деньги к деньгам тянутся? Вот в этом моя вторая новость и заключается. Нас зовут выступить на концерте. Давно зовут, но я до поры до времени отказывался. Не до того было, да и не с чем выступать — номера из шоу показывать нельзя, а народ жаждет именно этого. Но мы тут со товарищи написали пару миниатюр с теми же героями, но новыми текстами. Так что репертуар у нас в наличии и можно разные коммерческие приглашения принимать с чистой совестью. Согласны поработать и заработать? Держите тексты, репетиция завтра в обычное время. Да, не слишком шутками сорите, а то наше шоу уже по шуточке, по репризочке на цитатки растащили, по городу спокойно не пройдёшь. Так что нам хоть что-то новенькое приберечь надо. Валите отсюда, вас под окном уже толпа дожидается.

Толпа насчитывала шесть человек: четыре девчонки, Пашка с Мишкой Галочкиным плюс они с Серёгой. Гранаткин сразу взял инициативу в свои руки:

— На повестке дня два вопроса. Не сочтите за наглость, но вы по сколько получили? Я к тому, что мы с Лёшкой вас, само собой, угостим разок, но прокормить такую ораву наших миллионов не хватит.

Услышав ответ, он удовлетворённо кивнул и продолжил:

— Второй вопрос: куда направимся? Предлагаю «Андеграунд», там не слишком дорого и обстановка приятная, богемная, то есть подходящая для такой распрекрасной артистической компании. Ловим две тачки, дабы не трястись в маршрутке, и встречаемся у входа.

В кафе и впрямь была приятная обстановка. Портрет Чайковского на стене соседствовал с обложкой пластинки «Beatles», а тарелка с видом Крыма — рядом с репродукцией «Джоконды». И сама атмосфера здесь тоже была приятной. Посетители по большей части выглядели весьма демократично, то есть одеты были по-простому и вели себя непринуждённо. На них не пялились, можно сказать даже не обращали внимания, и это было особенно приятно. А столы были огромные, так что не пришлось тесниться или просить их сдвинуть.

Серёга прямиком направился к барной стойке, о чём-то переговорил с барменом, молоденьким парнишкой, и вернулся довольный. Почти сразу подошла официантка. Они дружно, по-деловому и не спеша обсудили меню и сделали заказ. В этот момент принесли коктейли. Края стаканов украшала цветная сахарная каёмочка — жёлтая, красная или розовая — и тонкие дольки апельсина. Через янтарный напиток со дна поднимались пузырьки, выглядело всё очень красиво. Лёшка осторожно потянул через соломинку: было вкусно, мятно, явно чувствовался вкус алкоголя, но не сильно, а так, самую малость. Было очень славно, расслабившись, сидеть, перебрасываться ничего не значащими фразами, смеяться над шутками, потягивать коктейль.

До дома снова доехали на такси. Несмотря на непривычно большие расходы, гонорар почти не уменьшился. Лёшка подумал и полностью отдал его маме. Та побежала к отцу, родители что-то обсудили и вдвоём зашли в его комнату.

— Молодец, мне и сказать-то особо нечего, — начал папа. — Ириша, сообщи отроку решение семейного совета.

— Да какое там решение. Нужно тебя, Лёш, приодеть немного.

— Это точно. Ты теперь публичный человек, — подтвердил отец.

— Можешь половину денег считать своими. Только трать с умом.

— Ты что? — накинулся на маму отец. — Сомневаешься в моем сыне? Он же весь в меня. И в тебя. Немножко.


— А сейчас на эту сцену со своими поздравлениями выйдут Серёга и джинн Толик!

В переполненном зале драматического театра зааплодировали, Артём Николаевич слегка подтолкнул ребят вперёд.

— Здравствуйте, добрый вам вечер! — начал Серёга. — Толик, поздоровайся.

— Хай, пиплы! — сказал Толик.

— Ну вот уже нахватался, а с виду воспитанный джинн, — пожурил его Серёга и повернулся в сторону зала. — Нам очень приятно оказаться сегодня в этом зале. В вашем обществе, в котором мы чувствуем себя вполне в своей тарелке.

— Это как?

— Толик, мы же на юбилее ОАО «ТЕЛЕком», а сами мы откуда? С ТЕЛЕвидения!

— А! Тогда я тоже чувствую себя как в своём кувшине.

— Может, кто-то полагает, что все наши метаморфозы, превращения и трансформации возможны лишь на телеэкране? Что на самом деле Толик ничего не умеет? Мы прямо сейчас докажем вам обратное. Толик!

Лёшка щёлкнул пальцами. Мальчишки тут же достали парички, нацепили их на головы. Серёга размашистым жестом изобразил, как подкрашивает губы, Лёшка слегка взбил волосы. В зале засмеялись. Они сели на стулья и заговорили девчачьими голосами.

— Мы ведём репортаж со стадиона Лужники, где проходит финальный матч на кубок Димы Билана по российскому футболу, — жеманно начал Толик. — Играют наши любимые команды «Торпедо» и «Шинник».

— Сёдня 14 февраля, день святого Валентина Иванова, — ещё жеманнее подхватил Серёга. — Капитаны обменялись поцелуями и валентинками. Все делают чмоки-чмоки. Я рассказываю легенду. Эта история уходит корнями в прошлое, ей один год. Однажды судья Иванов раздал много жёлтых и красных карточек и вошёл в историю. Жёлтые он давал в знак дружбы, красные — с номером своего телефона — в знак любви. С той поры они так и называются «валентинками», а футболисты вырезают из них сердечки и хранят в шкатулочке. Почему в форме сердечек? Потому, что Иванов их как от сердца отрывал. Амбициозные спортсмены соревнуются, кто наберёт больше. На сегодняшний день больше всех собрал Павел Погребняк. Павел, I love you.

— Футболисты «Шинника» играют в белой форме, она их полнит, — сообщил публике Лёшка. — На футболистах «Торпедо» чёрные футболки с надписью «ЛУКОЙЛ», какой-то новый кутюрье. На мне юбочка Dolche & Gabbana, кофточка Dior и косметика Avon…. Тоже прикольно.

Ну и дальше в том же духе. К некоторому Лёшкину удивлению, даже не самые смешные шутки вызывали взрывы хохота.

Заканчивали они своё выступление песенкой про футбол от лица всё тех же недалёких девчонок. Серёга пел куплет, Лёшка по-рэперски зачитывал припев. В самом конце Серёга на саксофоне сыграл несколько тактов мелодии песенки и ловко перешёл на футбольный марш. Тут уж зал разразился настоящей овацией. Ребята сняли парички, раскланялись и ушли за кулисы. Но зал не утихал.

— Быстренько на «бис», — сказал Артём Николаевич.

Они вновь вышли к микрофонам и надели свои парички.

— Слушай, — растягивая гласные, сказал Лёшка. — Как у тебя вчера с твоим новеньким закончилось?

— Как-как? Ну поднял он меня до квартиры…

— Что? Неужели на руках до самой квартиры? У тебя же десятый этаж.

— Ты чё? На каких руках? На лифте поднял!

— У-у-у какой он у тебя умный! Сам лифтом управлять умеет![1 - В этой сцене использованы шутки из миниатюр Марины, Ирины и Дарьи Кузьминых, Константина Фадеева.]

Но и этим дело не закончилось, пришлось выходить ещё раз.

— В целом молодцы. Можно вас поздравить с дебютом, — сказал им режиссёр, пока они стирали грим. — Но вы реакцию зала учитывать должны. Дайте зрителю просмеяться, паузу подержите, не надо гнать.

В дверь постучали:

— Можно?

— Нужно! — отозвался Артём Николаевич.

— Артём, распишись в ведомости, — сказал вошедший. — Ведомость — мне, конвертик — тебе. А это вам по нашему значку, сувениры на память. Всё, побежал дальше. Спасибо, мужики, народ в восторге.

Артём Николаевич вытащил из конверта купюры и разложил их на четыре равные части.

— Это мне, как режиссёру и продюсеру. Это автору. А эти две части ваши. Справедливо?

— Нет, — сказал Лёшка.

Артём Николаевич с Серёгой уставились на него, всем видом демонстрируя непонимание.

— Про автора не знаю, но мы должны получить меньше, чем вы. Без вас ничего бы не было. Ни передачи, ни концертов, ни денег.

— А это ты уж позволь решать мне самому. Слово продюсера — закон. И вообще первый раз от артистов слышу, что они получают много, а продюсер мало. Короче, берите, пока дают. И поверьте, я себя не обделю. Мы на эту тему как-нибудь побеседуем, вам полезно будет. Сейчас давайте о другом. У нас ещё пять приглашений. Нужно репертуар расширять. Костя Фадеев уже кое-что набросал, мы сегодня подправим, завтра вам по почте скину.

— Мальчики! — заглянула в гримёрку администратор вечера. — Машина у подъезда! Одеваемся, я вас провожу.

— Не-е-а, — сказал Серёга, — мне так жить нравится. Деньги платят, на машине возят.

— Ещё и сувениры на память дарят, — поддержал его Лёшка.


— Аркадий, — со вздохом произнёс Артём Николаевич. — Мы с тобой с самого начала договорились: на региональные каналы хоть даром отдавай, здесь у тебя полная свобода действий. Про центральные решаем вместе, и за нами право вето. Если ты по-дружески не понимаешь, напоминаю, что у тебя только двадцать процентов, у нас с Арой и Валькой — восемьдесят.

— Так, может, мне им позвонить? У нас на троих шестьдесят будет.

— Звони. Арон тебя пошлёт.

— Куда пошлёт?

— В лучшем случае ко мне. В худшем — туда, куда ты подумал. Всё, сил моих больше нет с тобой беседы беседовать. Ну потерпи ты до осени!

— До осени ажиотаж спадёт и таких предложений может не быть.

— Аркаша! Дай мне с мальчишками пообщаться, упёртый ты наш.

Разговор этот происходил в телевизионной гримёрке, которая в последние месяцы служила и рабочим кабинетом режиссёра. Лёшка с Серёгой пришли в разгар спора, но им не велели выйти за дверь, как можно было ожидать, а предложили тихонько посидеть здесь. Было понятно, что руководитель канала Аркадий пытается убедить Артёма Николаевича продать программу одному из московских каналов. Но тот на убеждения не поддавался. Наконец Аркадий ушёл.

— Уф-ф-ф! — выдохнул режиссёр с облегчением. — Привет, старики! Знаете, что самое неприятное в моей работе? Слишком часто приходится говорить про деньги. Вот и вас я позвал, чтобы про них, проклятущих, поговорить, а то другого момента уже не будет. Я вечером уезжаю и, когда теперь доведётся встретиться, не известно.

— Вы же говорили… — начал было Серёга, но Артём Николаевич жестом остановил его.

— Говорил, что буду до июня. Но тут любопытные вещи наклёвываются и, чем быстрее я окажусь в Москве, тем лучше будет для всех. Вот только не надо ни о чём спрашивать. Не скажу. Сглазить боюсь.

— А потом?

— Потом расскажу. А сейчас слушайте меня внимательно. Вы ещё некоторое время будете ангажированы. То есть вас будут приглашать на выступления, на интервью и всё такое. Интервью теперь — ваше личное дело, поступайте как хотите, но сильно журналистов не обижайте. А вот по поводу концертов и выступлений хочу дать пару советов, потому, как полагаю, что мои советы вам не безразличны.

Он потёр виски, а потом глаза.

— Так вот совет номер раз. Никогда не просите деньги за благотворительные выступления. И вообще старайтесь не отказываться, если позовут в детский дом или сельский клуб. Но, и это уже совет номер два, никогда не работайте бесплатно, если речь идёт о коммерческих выступлениях. Не хочу развивать в вас корыстолюбие, но ещё меньше мне нравится, что за ваш — да и за мой счёт — кто-то будет наживаться. Кстати, кое-кто вполне способен сделать это обманом. То есть сказать, что и он, и другие артисты работают концерт для благотворительного фонда повышения надоев птичьего молока, а на самом деле станет работать на свой карман. Короче, если будут сомнения по такому поводу, или по поводу цены вашего выступления, да по какому угодно поводу, можете писать или звонить мне. Или вон с Лёшкиным отцом советуйтесь, он в этих вопросах неплохо понимает. Можно и к Косте обращаться. Кстати, Костя, в случае нужды, поможет подготовить новые сюжеты, привязочку прописать к тематическому концерту. Его цену вы знаете и не забывайте про его долю.

Артём Николаевич резко встал и протянул руку на прощание.

— Всё, еду в гостиницу собираться. Лёша, привет отцу, так я к нему в гости и не напросился.

— А что осенью изменится? — уже прощаясь, спросил Серёга.

— Осенью много чего должно измениться, но нам до неё ещё дожить нужно.


— Как-то неожиданно, типа, — протянул Серёга.

— Что? — Лёшка думал о своём.

— Я про то, что расстались мы неожиданно.

— Встретились тоже без подготовки.

— Точно. Не ждали не гадали… Вчера, можно сказать, жили тихо и мирно, а тут — бац! Сколько времени прошло? Ну после того, как Зойсанна нас с Николаичем познакомила?

— Четыре. Всего четыре месяца.

— Вот! А жизнь у нас совсем другая. Я знаешь, что думаю? Осенью Артём Николаевич наверняка будет продолжение снимать. А нам не говорит, чтобы не сглазить. Ты-то как думаешь?

— Хорошо бы. Привык я уже. Ладно, поживём — увидим.


Глава 3


Лёшка выключил мобильник и вслух сказал:

— Вот те раз!

Таких приятных новостей ему слышать не доводилось давно. А может, и никогда. Захотелось обсудить, но было не с кем: родители ещё не пришли с работы, Серёга сейчас не ответит. Полине позвонить? Да ну её, эту Полину! Тут же потащит куда-нибудь отмечать, а Лёшку от посиделок в кафе, ресторанчиках, забегаловках уже мутить начинало. Вроде неглупая девчонка, с ней и поговорить есть о чём, но её дурацкое пристрастие к походам в кафе уже начинало выводить Лёшку из себя. Собственно говоря, дружбу с Полиной он завёл, когда однажды понял, что лучше иметь постоянную подружку, чтобы отпугивать других девчонок, чем подвергаться ежедневно домоганиям желающих свести с ним близкое знакомство. Тогда — да всего-то несколько месяцев назад — на волне славы таких было множество. Поначалу Лёшку это даже пугало, потом он стал воспринимать это как должное, потом не выдержал и сделал выбор в пользу Полины. Она как нельзя лучше подходила для того, чтобы отваживать назойливых поклонниц. Не потому, что была страшненькой, наоборот, была красивой настолько, что подавляющее большинство девчонок рядом с ней понимали, что им ловить нечего, и умна была в достаточной степени, чтобы без скандала сказать нечто подходящее тем, кто этого не поняли самостоятельно. В общем, с Полиной в целом было приятно, но порой хотелось от неё отдохнуть. Тем более что Лёшка до сих пор понятия не имел, с какой девчонкой ему хотелось бы встречаться, но точно знал, что Полина — это ненадолго.

Тем не менее новость пёрла наружу. И он набрал Пашкин номер. Лёшка не то чтобы сдружился с ним, скорее, просто сошёлся характерами. Главное, оба старались делать своё общение дозированным, не надоедать друг другу. А что касается сегодняшней темы, то лучше начисто лишённого чувства зависти Пашки никто не подходил для того, чтобы ею поделиться.

— Привет, Кузнецов, — отозвался Пашка. — Внимательно тебя подслушиваю.

— Здорово! Представляешь, наша передача вошла в число номинантов премии ТЭФИ.

— Приятно слышать. А это точно?

— Артём Николаевич звонил. Только что.

— Тогда точно. Эх, вы, наверное, теперь в Москву поедете премию получать?

— Получать или нет, это как раз не известно. А вот на церемонию, скорее всего, поедем. Даже точно поедем, если ничего не случится. Ну неожиданности какой.

— Так. Сейчас придумаю, что с тебя стрясти. Ну фотографии ты и сам покажешь. Вот придумал — автограф тёти Тани. Татьяны Веденеевой. Помнишь «Спокойной ночи, малыши»?

— Так она давно её не ведёт.

— А я её с детства помню. И высоко ценю.

— Ты серьёзно?

— Нет, шутки шучу. Вот ты сам говорил, что твой любимый артист — кто?

— Ну Черкасов.

— Ну и кто его, кроме тебя, помнит? Ты ж его с самого детства помнишь, он в старом кино Паганеля играл. А у меня что, никаких детских пристрастий не может быть?

— Вот за что я тебя, Пашка, люблю, так это за неординарность. Ладно, если встречу, попрошу автограф. Специально для Пашки скажу.

— Спасибочко вам, барин. Когда поедете?

— Вроде двенадцатого. На самолёте. Завтра точно знать буду.

— Я тебе накануне напомню.

— Давай.


В Домодедово их встретил Арон.

— Багаж нужно ждать? Это хорошо, что налегке. Поехали.

И пошёл вперёд, рассекая толпу, словно ледокол полярные льды. Следующую фразу он произнёс уже в машине, вставляя ключ зажигания:

— Назад оба садитесь, у меня на переднем сиденье ремень отвалился. Экскурсию по столице провести?

— А что здесь такого появилось, чего мы ещё не видели?

— Тогда в отель. Дорогой прямоезжей.

— А в какой отель?

— В «Метрополь», блин! В «Измайлово» перебьётесь, чай, не баре.

— О! А мы летом как раз в «Измайлово» останавливались.

— А в каком корпусе?

— В «Веге».

— Ну так теперь бери выше, в «Альфу» заселяемся. Чай, не голодранцы какие.

— Арон, что-то мы вас не поймём — и не баре мы, и не голодранцы, — Серёга на грубость тона внимания не обратил, может, они с Арой знакомы и не очень близко, но натуру его изучили. — Кто тогда?

— Ты меня ещё Арой назови, малолетка! Изволь к лауреату на «вы» и с пришёптыванием!

— Какому лауреату? Говорили же, что только сегодня объявят.

— Так то про передачу в целом. А я свою долю уже вчера огрёб, — сказал Арон и замолчал, как партизан на допросе.

— Арон… Арон Арнольдович! Вы уж расскажите нам, что да как! Пожалуйста!

— Умеют некоторые уговаривать, — буркнул довольный Арон, которому и самому не терпелось похвастать. — Ну слушайте, раз так хорошо просите. Мы же программу нашу по двум номинациям заявляли. Как лучшую юмористическую программу и за лучшие спецэффекты. Вернее, это нас с Валькой по линии спецэффектов заявили. Ну мы и огреблись по полной программе. А вот сегодня посмотрим, как программа наша огребётся.

— А Валентин Валентинович тоже здесь?

— Валька, скотина безрогая, вчера прямо с церемонии умотал. На Кавказ улетел кино снимать. Сказал, что там без него всё застопорилось. Он даже нашей номинации не дождался, мне пришлось одному выходить за статуей. И мямлить там ерунду всякую. Это Валька у нас мастер гламуры разводить, а я, говорят, там даже нагрубил кому-то. Может, и так, только я не помню ни черта, так растерялся. Ничего, из эфира вырежут.

— Интересно было? Ну в целом?

— Сегодня сами увидите. И уверяю, вам не понравится. С тоски удавитесь.

— Спасибо, обнадёжили.

— Мне что, соврать надо было? Если бы не в обязаловку, так меня бы туда и не затащили. Я бы предпочёл по телику обо всём узнать. С другой стороны, всё равно приятно. Хоть это и не «Оскар» или «Золотой глобус». Ну да какие наши годы? А?

— А нам вас теперь всегда Ароном Арнольдовичем называть?

— Получите сегодня свою долю, можно будет к старому обращению вернуться. Не получите, придётся вам всю оставшуюся жизнь повышенный пиетет к моей скромной персоне проявлять. Я ещё подумаю, может, стребую с вашего брата поприличней обращение. Господин лауреат, к примеру. Жрать хотите? Предлагаю заскочить попутно в какое-нибудь заведение, а то в отеле буфеты хреновые и дорогие, а рестораны офигенно дорогие и медленные.


— Вот, други мои юные, ваши хоромины боярские. Типа того. Чего застыли?

— Ждём ценных указаний.

— Это правильно. Указания такие: мыться, бриться, одеваться. Бриться — это мне.

Арон открыл дверцу шкафа.

— Одёжка для вас. Это тебе, Серёга. Это Ляксею. Может, и наоборот, сами разберётесь. Валька подбирал, так что проблем не должно быть.

Серёга с Лёшкой застыли, тупо уставившись на висящие в гостиничном шкафу смокинги.

— Бабочку завязывать кто умеет? — прервал их созерцание Арон.

— Он, — Серёга ткнул пальцем в сторону Лёшки.

Возразить Лёшка не успел.

— Будешь нас наряжать, — сказал Арон и вышел из номера, чтобы тут же вернуться. — Я напротив, в 2806. Выходим в 16.30. Нет, лучше в 16.00. В смокинге на метро некультурно добираться, а на пробки лучше заложиться по максимуму.

Самым ценным в номере был вид из окна с высоты двадцать восьмого этажа.

— Конкретный видок! — сделал своё заключение Серёга. — Я в таких небоскрёбах не жил. Мы всё больше в гостиницах пониженной этажности останавливались. Ладно, я в душ, а ты тренируйся на бабочках.

— Ох, Сергей Анатольевич, припомню я тебе эти бабочки.

— Что делать, уважаемый Алексей Владимирович? Есть такое слово «надо». Без тебя нам теперь никак.

— Арон что-нибудь придумал бы, а сейчас на меня надеется.

— Вот ты и постарайся надежды оправдать.

Пока Серёга мылся, Лёшка старательно тренировался. Он почти вспомнил, как проделал этот фокус на съёмках, но всё равно у него ничего не получалось. Для точного восстановления картины ему не хватало Серёги. Едва тот вышел из душа, он ему прямо на голую шею повязал бабочку, пару раз повторил и успокоился. Как вскоре выяснилось, зря. Арону и Серёге он завязал галстуки легко и почти ровно. А вот на себе у него никак не получалось. При этом зловредная бабочка, в отличие от обычного галстука, была короткой настолько, что, завязав её на ком-то, ослабить узел и переодеть на собственную шею тоже не получалось. Он уже собирался психануть, как вдруг всё вышло просто и быстро.

В зеркале лифта отражение их компании выглядело весьма элегантным. Арон, несмотря на свою упитанность и мешки под глазами, смотрелся моложе. Серёга с Лёшкой, напротив, казались старше и солидней.


Добрались они быстро.

— Ну вот, — пожаловался Арон. — Выехали бы на двадцать минут позже, тащились бы в три раза дольше и, чего доброго, опоздали бы. А так припёрлись слишком рано. Но не в машине же сидеть.

Впрочем, настроение у него заметно поднялось, как только выяснилось, что они далеко не первые, а главное, разбросанные повсюду буфеты уже работают. Можно было попить, съесть какую-нибудь закуску, ну и выпить что-то покрепче минералки. Задаром, между прочим.

— Ничто так не поднимает настроение, как хорошая халява, — сказал Арон и с превеликим удовольствием отхлебнул из фужера.

Лёшку больше интересовало, как люди ведут себя, чем, кем они являются. Хотя, как минимум, одно лицо из трёх было знакомым по теле- или киноэкранам. Иные узнавались сразу, других приходилось припоминать, третьих и вовсе вспомнить не получалось. Вечерние платья и драгоценности тоже можно было считать интересными для наблюдения, но его больше интересовали многочисленные встречи этих особо важных персон друг с другом. Лёшку удивляло, зачем нужно изображать всякие там поцелуи, когда ясно, что, даже если искренне захочется поцеловаться, этого не сделаешь из-за того, что можно макияж попортить? Или все эти крепкие мужские объятия? Ну видно же, что нет ни у одного, ни у другого особого желания обниматься. Так нет, нужно обняться или на крайний случай похлопать друг друга по плечу. Или наоборот, повстречавшиеся обменивались лишь холодным кивком головы, а то и вовсе делали вид, что не узнают друг друга.

Тут Лёшка заметил с детства знакомое лицо и по-ребячьи потянул Арона за рукав.

— Арон, а автограф попросить прилично?

— Что, у всех сразу?

— Нет, только у одного человека. Меня товарищ попросил.

— А хрен его знает! Я тут второй день ошиваюсь, но как-то не видел, чтобы автографы просили. А собственно, у кого?

— У Веденеевой.

— А-а! Это мы запросто. Мы с ней знакомы, пересекались по работе. Пойдём, представлю.

Веденеева Лёшке понравилась. Во всяком случае, выглядела она куда искреннее многих и к его просьбе отнеслась очень дружелюбно. Его чуть смущало то обстоятельство, что он не знал, как к ней обращаться. Отчества он не помнил, Арон называл её Танюшей, тётей Таней назвать было бы глупо. Пришлось обойтись вовсе без обращений.

Ближе к началу стали подтягиваться всё более и более известные телевизионные деятели. Арон ни к кому не кидался, вежливо кивал и улыбался тем, кто оказывался в непосредственной от них близости. Мальчишки тоже кивали. Иногда к ним, точнее к Арону, подходили, затевали недлинный разговор. Напрямую именно к ним обратился лишь один человек, бессменный ведущий КВН. Масляков пожал руку Арону, потом повернулся к Серёге с Лёшкой и им тоже протянул руку.

— Волнуетесь? — спросил он. — Можете продолжать волноваться, потому что шансы у вас есть.

— Я думал, сейчас спросит, не играем ли мы в КВН, — сказал Серёга, когда Александр Васильевич отошёл.

— А вы играете?

— Ой, Артём Николаевич! Здравствуйте!

— О чём с вами академик беседовал?

— Ты, Тёмный, сам, как академик! Впритык появился! — вместо ответа высказал упрёк Арон.

— Э, брат! Это я к вам впритык подошёл. На самом-то деле, я тут давно отираюсь. Нужно же использовать такое скопление нужных людей для решения насущных вопросов.

— И как? — спросил Арон, настораживаясь. Видимо, знал, речь идёт не о пустяках.

— Нормально. Да ты и сам знаешь, что всё зависит от сегодняшних решений. Пойдём уже к себе на галёрку, а то стоите тут, как три тополя на Плющихе.


Устроившись в кресле, Лёшка вдруг понял, что его буквально колотит. Он не знал, что ему может настолько хотеться получить эту премию. Пусть его личное участие в передаче никто не считал очень важным, уж всяко, оно не было самым главным. Но ему очень захотелось, чтобы Артём Николаевич смог выйти на эту огромную сцену, получить статуэтку, сказать спасибо людям, которые ему помогали. Может, он даже их с Серёгой отдельно поблагодарит, ведь позвали же их сюда, самолёт оплатили, гостиницу. Кстати, кто всё это оплатил? Нет, лезут же в голову всякие глупости!

Следить за тем, что происходило на сцене, никак не получалось, потому что в голову и впрямь лезло то одно, то другое. Чтобы отвлечься от назойливых мыслей, Лёшка попробовал следить за камерами, которые снимали публику в зале. Вдруг и на них наведут объектив, тогда можно будет улыбнуться или даже махнуть рукой. Многие так и поступали — следили за камерами, наблюдали за другими людьми. Большинство оживлялись, лишь когда объявлялась номинация, на которую претендовали они. Это было видно сразу, невооружённым глазом. Отдельные компании проявляли интерес к появлению на сцене определённых личностей, которых начинали живо обсуждать. Что говорилось вдалеке от него, Лёшка не слышал, но вблизи от себя всяких злых слов наслушался немало. Похоже, только Арон и Артём Николаевич позволяли себе сказать что-то доброе. Во всяком случае, не злословили, это уж точно.

Лица большинства сидящих в зале людей изображали скуку, которая неожиданно сменялась искренним и неподдельным интересом. Но всякий раз оказывалось, что в этот момент на этих людей направлена телекамера. Лёшка даже позавидовал такой реакции и столь умелому перевоплощению.

— Лёшка, ты о чём думаешь? Тут про нас говорят! — толкнул его локтем Серёга.

— В номинации «Лучшая юмористическая программа» представлены, — сказал ведущий и сделал паузу. — «Городок». Производство телеканала «Россия». Представляющая организация — телеканал «Россия». Выпускающий канал — «Россия».

На большом экране замелькали кадры из программы «Городок».

Их объявили последними — то ли четвёртыми, то ли пятыми — из номинантов.

— Программа «Осторожно! Джинн Толик!». Производство студии «Троица». Представляющая организация — творческое объединение «Вест медиа». Выпускающий канал — «ТВ-Сибирь».

Лёшка, который видел все выпуски раз по пять, фрагментики, нарезанные для показа на огромном экране, как-то не сразу узнал. Свою рожицу с рожками уж точно не сразу.

Видеокадры закончились, и ведущий продолжил:

— Премию вручают Татьяна Веденеева и Иван Ургант.

Тут Лёшка снова выключился из реальности. Нет, краем глаза он наблюдал за всеми нарочито затянутыми манипуляциями с конвертом, где томилось имя победителя, краем уха слушал шутки Урганта, но в то же время был… — да кто его знает, где он был? — вроде на своём месте.

— Ну что ж, Татьяна. Свою тяжёлую мужскую работу я выполнил, конверт распечатал. Вы уж прочтите, что там написано, — сказал Ургант.

— Обладателем премии в номинации «Лучшая юмористическая программа» становится программа «Осторожно! Джинн Толик!».

— Народ! Все за мной. Мальчишки, вперёд! Ара, не споткнись, как вчера, лауреат хренов.

Лёшка так и не понял, как ему удалось добраться до сцены, всё вокруг стало каким-то мутным. Впереди, правда, был какой-то световой тоннель, но и в нём изображение расплывалось.

Все, в полном соответствии с принятым на таких церемониях этикетом, перецеловались, переобнимались, перерукопожатились. Татьяна Веденеева не обошла и молодёжь. Даже шепнула Лёшке с Серёгой: «Молодцы!»

— Долго я буду ваши вещи охранять? — спросил Ургант и всунул в руки режиссёра бронзовую статуэтку. — Детям тоже дайте подержать. Хотя какие это дети? Я, конечно, в их возрасте ТЭФИ не получал, но многое делал по-взрослому.

Артём Николаевич шагнул к микрофону.

— Приятно, что и говорить. Надеюсь, что заслуженно. Во всяком случае мы старались. Остаётся выразить надежду, что мы здесь не в последний раз. Запас прочности у нас для этого имеется. Эй, запас, покажитесь людям.

Лёшка с Серёгой чуть выдвинулись из-за спины Арона.

— Осталось поблагодарить всех, кто участвовали в создании программы.

— Мы тут приготовили список, чтобы никого не забыть, — сказал Арон и вытащил из кармана лист бумаги с именами и фамилиями размером с афишу. — Но чтобы никого не утомлять, читать не станем, а попросим оператора показать его крупным планом.

— Ваше ноу-хау запатентовано? — спросил ведущий. — Могу я его рекомендовать другим победителям?

— Можете, — небрежно разрешил Арон. — У нас тут даже все академики перечислены, невзирая на то, что не все за нас голосовали.

Оказавшись в своём кресле, Лёшка понял, что был слишком суров в своих оценках. Следить за дальнейшим развитием событий стало абсолютно немыслимо. Эмоции захлёстывали, больше всего хотелось достать телефон и написать или, ещё лучше, позвонить родителям. Но нужно было либо выходить из зала, что, кстати, многие получившие свои премии и делали, либо терпеливо дожидаться окончания. По счастью, долго дожидаться не пришлось.


— Дети! Куда вас, дети? — вопросил Арон.

— А что тебя этот вопрос так взволновал? — не понял Артём Николаевич.

— Педагогично ли брать их с собой на фуршет?

— А мы применим соломоново решение. Возьмём, но быстро сбагрим. Пока никто из знаменитостей не наклюкается и не начнёт производить на незакалённую детскую психику антивоспитательный эффект.

— Тёмный, я имел в виду не абстрактных знаменитостей, а конкретных. Нас с тобой, в смысле.

— Так ты веди себя хорошо, подай детям достойный пример.

— Я уже вёл себя хорошо. Вчера. Словно не лауреат, а так себе. Сегодня я с этим мириться не согласен. Но твоё решение и впрямь мудрое. Видимо, я на тебя благотворно влияю.

— А нас что, никто не спрашивает? — возмутился Серёга. — Мы что, чужие на этом празднике жизни?

— Да не чужие.

— Мы с Кузнецовым поддерживаем решение многоуважаемого Артёма Николаевича. Пока адреналин из-за всей этой кутерьмы играет, мы ещё бодрые. Но через часок начнём выключаться. У нас дома уже два часа ночи.

Они пошли к столикам с напитками и закусками. Собственно говоря, ничего интересного увидеть не удалось. К переизбытку звёзд они уже притерпелись. Да и самые-самые из этих звёзд, появившись последними, старались исчезнуть побыстрее. Не все, конечно.

К ним, например, подошёл длинноволосый мужчина и сказал:

— Я что хотел… э-э-э, сказать. Вы победили с перевесом в один голос. Можно считать, что это был… э-э-э, мой голос. Получается, что я сам поднял на вас цену раза в три. Э-э-э… То есть мог купить программу в три раза дешевле.

— Костя, ты бы её покупать не стал, если бы не этот твой голос.

— Пожалуй, ты прав. Ладно, до послезавтра. Перезвони… э-э-э… предварительно, может, время чуть сдвинется.

— Это что? Нас на первом канале показывать будут?

— Ох какие мы догадливые! — всплеснул руками Арон.

— Пока не известно, — с хитрой улыбкой в глазах ответил Серёге Артём Николаевич. — Может, будут, может, не будут.

— Но он же вас на встречу пригласил! И вы согласились!

— Нет, мы бы от такого приглашения взяли и отказались. Пусть ничего не светит, сам факт этой встречи нам на пользу. Правда, Тёмный?

— Действительно! — подтвердил Артём Николаевич. — А центральных каналов, которые на всю страну вещают, сейчас полно.

— Не-е, по Первому круче было бы, — неуверенно возразил Серёга.

Арон с Артёмом Николаевичем засмеялись.

— Может, ты и прав, и мы уже настолько крутые!

Довести разговор до конца не дали Олейников со Стояновым. Похоже, они просто прогуливались по обширному фойе и на них наткнулись случайно.

— Илья, смотри, конкуренты! — кивнул на их компанию Стоянов.

— Что я, конкурентов не видел?

— Таких нет. Таких конкурентов поискать. Малолетки на пятки наступают. Вот ты как к молодёжи относишься?

— Относись я к молодёжи плохо, ты где-нибудь в Тмутаракани прозябал бы. А от моего хорошего отношения я тебя взрастил, взлелеял, можно сказать, вскормил. В люди вывел. Ты сам с чего на подрастающих бочку катишь?

— Премию жалко!

— У тебя она дома стоит? И у меня стоит! Ровно по штуке на брата. А тебе всё мало, хапуга!

Все давно уже поняли, что перед ними разыгрывают импровизированный и абсолютно добродушный скетч. Лёшке это так понравилось, что он попытался подыграть:

— Позвольте высказаться в том смысле, что мы искренне полагаем — в нашей победе есть и ваш вклад… — тут он немного сбился и обратился к товарищу тоном телевизионного ведущего, передающего слово корреспонденту: — Сергей!

— Да, Алексей. То есть мы учились на ваших программах и только благодаря этому чего-то достигли.

— Илья, они ещё и подхалимы! — воскликнул, в притворном ужасе отшатнувшись, Стоянов.

Участники «Городка» вполне серьёзно всех поздравили и отправились по своим делам. Тут же рядом объявился представительный мужчина. Лёшке показалось, что он уже где-то видел это благородное восточного типа лицо.

— Здравствуйте, здравствуйте! Поздравляю. Арон, не надумал ещё? Смотри, Голливуд по тебе плачет.

— Тимур, я ж объяснял. Потом без Артёма я в Америку всё равно не поеду.

— Нет, мало мне конкурентов там, так я ещё сам для себя должен их из России экспортировать. До встречи.

— Это кто?

— Кинорежиссёр. «Ночной дозор» смотрели? Ну вот. Он теперь в Голливуде снимает. Ару к себе работать зовёт, а Ара сдуру, не иначе, отказывается.

— Вот как ты ценишь нашу дружбу! — обиделся Арон и даже отвернулся, делая вид, что смахивает слезу. Но тут же повернулся обратно и весело сказал: — Мы, если захотим, и сами скоро в Голливуд переберёмся. Вот закончим все великие дела здесь и сразу за океан.

— А про «великие дела» спросить можно? Мы, наверное, теперь продолжение снимать станем?

— Фиг тебе, Красная Шапочка, как сказал Тёмный волк. Оно, конечно, с экономической точки зрения сейчас в самый раз бы продолженьице запустить. Второй сезон и прочая мура. Но скучно. Опять же, лучше не сделаешь, разве что так же. А это всё равно, что хуже.

— Не понял?

— Сам подумай, Лёха, а то тебе дядя Арон всё разжёвывать должен. Вовка, Вовка! Мы здесь!

Это уже относилось к человеку, которого Арон высмотрел где-то вдалеке и посчитал, что может позволить себе орать через весь зал.

— Вот вы где прячетесь, — сказал «Вовка», подходя к ним. — Еле разыскал.

Он был заметно старше и Артёма Николаевича, и Арона, но, как ни странно, по каким-то не до конца Лёшке понятным признакам, был с ними одного поля ягодка.

— Есть, чем порадовать? — обратился он к Артёму Николаевичу. — Где Валентин?

— Валька на съёмки уехал. Сказал, что через пару недель вернётся, к тому времени и клиент дозреет. Вот тогда мы тебя либо порадуем, либо…

— Придётся терпеть. А это не иначе… сейчас угадаю… Это Лёшка, это Серхио. Тьфу ты, Сергей. Правильно?

— В точку. А это известный детский писатель Владимир Дмитриев. Здесь он, правда, в качестве малоизвестного сценариста мыльных опер. Сценарии, понимаешь, пишет для сериалов…

— Для ситкомов, — важно поправил Дмитриев.

— Сценарии, может, и не самые ерундовые, — пропустил поправку мимо ушей Арон, — но даже на ТЭФИ недотянули.

— Эй, полегче на поворотах! Нас по сценариям никто даже не выдвигал, а то ещё не известно, как повернулось бы.

— Ладно, — перебил друга Артём Николаевич, — главное, что он приличный писатель.

— Да какой я писатель. У меня же ни одной книжки не издано.

— А написано сколько? Пять? Премию литературную ты огрёб? Договор с издательством поимел? Разные заманчивые предложения получил?

— Ара, твоими устами да мёд пить! — со вздохом сказал писатель. — Тут, конечно, заодно и морду твою иметь надо, а то любая другая треснет. А что касается ваших заманчивых предложений…

Арон вместо обиды за «морду» и всё остальное решительно перебил оппонента:

— Книжка-то когда появится?

— Со дня на день.

— Не забудь проставиться!

— С тобой забудешь.

Из этого последнего разговора Лёшка с Серёгой поняли очень мало. Но было ясно, что развесёлая компания лауреатов что-то замышляет. Понять бы только что? И Артём Николаевич ещё масла в огонь добавил:

— Пока помню. Ребята, для вас может найтись работа. Месяца через три-четыре. Если заинтересованы её получить, не принимайте никаких предложений надолго. И вообще… На месяц вперёд ещё можно, на два — лучше не спешить.

— Валька ещё велел сказать про волосы! — подсказал Арон.

— Да. Про парикмахерскую забудьте. Отращиваем длинные причёски быстро и качественно.

Серёга с Лёшкой открыли рты, чтобы назадавать очередную кучу вопросов, но догадались, что сегодня ответов всё равно не дождутся.

Режиссёр с мастером компьютерных эффектов на какое-то время оставили их одних, но обещали вернуться. Серёга тут же притащил по бокалу шампанского, но отпить они успели лишь по глотку.

— Я не ханжа, но чтоб при мне такого не было, — сказал Арон, неслышно объявляясь из-за спин и кладя руку Лёшке на плечо. — Дядя Арон и то ведёт трезвый образ жизни. Берите пример, пока жив.

— Так вы за рулём.

— Тоже верно. Пошли, Тёмный тут нашёл оказию с кем вас в гостиницу отправить. Сам бы давно отсюда слинял, но надо ещё кое с кем парой слов переброситься.


Оказией оказался автобус, на котором везли делегацию их родного канала «ТВ-Сибирь». Знакомые лица были веселы и навеселе — как выяснилось, канал тоже получил премию за лучший репортаж. А Лёшка не только этого факта не помнил, он вообще земляков не видел. Даже когда их представляли. Вот что значит переволноваться.

В отеле выяснилось, что их гостевые карты остались у Арона (вспомнить бы, зачем отдали?), но им как-то сразу поверили и пропустили не только в отель, но и в номер.

— Хорошо-то как! — прошептал Серёга, падая в одежде на постель. — У тебя ноги гудят? У меня — тоже. Казалось бы, почти всё время сидели, а оно вон как. Пиво кинь, если дотянуться можешь.

Серёга подсуетился и по пути на двадцать восьмой этаж разжился несколькими банками пива.

— Шампанское было бы уместнее, но и так неплохо. Верно, Кузнецов?

— Верно.

Чтобы открыть пиво, Серёга всё-таки сел, а потом даже нашёл силы выглянуть в окно.

— Слушай, а это что там за стадион?

— Черкизово.

— Так это, завтра ж «Локомотив» наших принимает. Рванём?

— Давай. Только не завтра, а послезавтра.

— Ты на часы посмотри. Теперь уже завтра. Интересно, а порноканалы здесь имеются? Шучу. Сейчас пиво допью, и то только потому, что во рту всё пересохло, и свалюсь, как мёртвый.

— Раздеться не забудь.


— Кузнецов! Ты спишь?

— Сплю. Или не сплю. Не знаю.

— Ты знаешь, который час?

— А мы никуда не торопимся.

— Не валяться же весь день в постели. Мы что, каждый день в Москву прилетаем? Завтрак оплаченный мы уже проспали. Давай хоть сами себе экскурсию организуем. Или культурную программу. Пива хочешь? А то мы его вчера много взяли, от жадности, видимо.

— Не буду я пиво.

— Так пропадёт же.

— А ты не открывай.

Лёшка заставил себя скинуть дремотное состояние и насильно отправил себя в душ.

— Так, — постучал в закрытую дверь Серёга, перекрикивая шум воды. — Собираемся, завтракаем — здесь есть какая-то кафешка рядом с нашим корпусом — и на метро в центр. По пути решим, куда именно.

— Надо Арона предупредить, — крикнул ему Лёшка.

— Чего?

— Надо Арона предупредить, — повторил Лёшка, вытащив изо рта зубную щётку.

— Это само собой. Если он уже не срулил.


— А вот и мы, господин лауреат! Доброе утро! — без стука вломившись в незапертую дверь, с порога завопил чрезмерно энергичный Серёга. И осёкся.

Лёшка проследил за его взглядом и тоже всё понял. Арон сидел на кровати, в белой рубашке и в галстуке-бабочке. Но без брюк. Рядом в кресле сидел Артём Николаевич. Он был в джинсах и футболке. Одеты они были по-разному, но лица у обоих были одинаково бледными, какими-то неживыми. На столике между ними стояли две лауреатские статуэтки, бутылка водки и три стакана. Один был накрыт куском хлеба.

— Кто-то умер? — похолодевшими губами задал Лёшка вопрос.

— Валька. Ночью в горах лавина сошла. И весь их лагерь, всю эту чёртову киноэкспедицию… Так что нам и на похороны тратиться не нужно. Кладбище и могилки готовы.

Арон чуть помолчал, вздохнул и щёлкнул пальцем по носу одного из бронзовых «Орфеев».

— Даже в руках не подержал. Говорил же, останься или хоть на день задержись! Переживут они без тебя. Тьфу ты, пропасть! Не прав был. Не пережили бы. Но Валька-то, Валька бы… Нет, он бы меня прибил, если бы так всё вышло. Он такой! Сказал бы, накаркал, мол, Ара…

— Беслан Харлампиевич по телефону сказал, что спасатели там, где лагерь стоял, бутылку коньяку нашли, — невесело улыбнулся Артём Николаевич. — Не разбилась и на самом видном месте лежит. Полная, нераспечатанная. Сказал, будто кто предлагает помянуть всех.

— То-то я смотрю, коньяка нету! — воскликнул Арон. — Я прикупил, чтобы, значит, отметить красиво, а он всё норовил с собой прихватить. Я ему ещё сказал, что он и в могилу за собой коньяк потащит. И ведь прав был! Нет, кто из нас после этого еврей?

Зазвонил телефон.

— Да. Спасибо. Да что в такой ситуации может понадобиться? Может, раскопают, тогда… Пока.

Трубку он толком положить не успел, телефон зазвонил снова.

— Да! Кто? То есть? — Артём Николаевич потряс головой, поискал глазами поддержки у окружающих и вновь приложил трубку к уху. — Это… ты откуда? Подожди.

Он повернулся к Арону:

— Ара, по-моему, у меня глюки.

Он ткнул пальцем в кнопку громкой связи.

— Валька! Повтори, откуда ты?

— С того света я! — раздался из аппарата голос Валентина Валентиновича. — Вы что там, уже отмечаете?

— «Отмечаете» — это ты сильно сказал. Поминаем, как положено. И это… ты не шути так. Про тот свет.

— Да не шучу я. Можно сказать, и не привираю. Я тут в аварию угодил! Чудом жив остался!

— Валька! Ты с подробностями рассказывай. А то ж мы тебя уже похоронили, можно сказать.

— А! Так вам уже накляузничали! Подробности, говоришь? Багаж у меня пропал. В аэропорту. Ну я всех, кто со мной прилетели, на экспедиционном «уазике» отправил, сам ждать остался. Нашли. Я уж собрался в гостиницу, а тут оказия. Попутка, в смысле. Но до места мы не доехали, сползли на повороте — там вроде подмыло край или ещё чего — и опрокинулись. Еле живы остались. Я так всю ночь то ли в бессознанке, то ли под наркотой медицинской провалялся. Очнулся, дай, думаю, позвоню, а то ребята узнают от кого чужого, решат, что помер. Но вы уже поминаете, значит? И без меня? То есть понятно, что меня без меня… Совсем не соображаю. Премию-то дали?

— Валька! Я тебя сейчас по телефону добью! — заорал Арон и даже кулаками замахал. — Ты что, про экспедицию вашу не слыхал?

— А что с ней?

Арон рассказал. Валентин на том конце провода заскрежетал зубами. Дальше разговор пошёл и вовсе сумбурный, междометий и ругани в нём было больше, чем смысла. И прервался он неожиданно. Видимо, у Валентина закончились деньги на счету.

— Алло! Алло! — несколько раз прокричал в трубку Артём Николаевич. Потом бросил её обречённо. — Умер он там, что ли?

— Дождёшься от него! Это я сейчас тут загнусь! — Арон схватил со стола бутылку и забулькал из горлышка так громко, что на столе звякнули друг о друга стаканы. Потом он схватил тот самый кусочек хлеба и целиком засунул себе в рот. — Жрать хочу! Пошли куда-нибудь, где жареных слонов целиком подают.

И потопал к выходу. Оставшаяся троица с интересом дождалась, когда он выйдет в коридор и вернётся обратно.

— Скоты! Не могли сказать, что я без штанов?

Смеялись они долго. Даже дежурная заглянула.

Лёшка так и не вспомнил, когда у него в груди появилась колючая ледышка, но понял, что она от этого смеха растаяла.

— Фу на вас, — наконец смог произнести Арон. — Тёмный, там на донышке вроде осталось? Давай за Вальку по пять граммов. За настоящего мужика, хоть он порой и любит прикинуться меньшинством. Надо сказать, что в этот раз ему удалось как никогда прежде. Но мы не станем произносить грубых слов, ибо… Ох, чего меня всё несёт в дебри словесные?


Часть 3

Кадр первый, дубль первый


Интерлюдия 3

Город Трёхсот Башен


Принцесса Афина шла так, как подобает ходить принцессам — подбородок чуть вскинут, глаза смотрят прямо, руки слегка приподнимают пышный подол бального платья, ноги ступают уверенно. Именно так должно ходить принцессам в день своего совершеннолетия.

Если немного скосить глаза, можно увидеть свиту и караул. Справа, точно так же вскинув голову и глядя прямо перед собой, шагает Серхио. Идущий по правую руку от него Лёхша, смотрит себе под ноги. К тому же идёт в одном ряду с Серхио, хотя ему положено находиться на полшага позади. Но кавалер Лёхша Герейро никогда не был педантичен в соблюдении этикета, а уж в такой ситуации этого от него требовать никто бы не посмел. Левее семенит Таля. Она всегда семенит, всегда кажется, что она не поспевает за другими. Это при её-то росте! Ещё видно первых из двух дюжин сверкающих латами, с оружием наизготовку гвардейцев, двумя колоннами сопровождающих принцессу и её свиту.

Остальных членов свиты можно было бы увидеть, лишь обернувшись назад, но именно этого Афи делать не желала. Мощные прожектора не столько освещали путь, сколько слепили глаза, но она упрямо шла с высоко поднятой головой.

Через три сотни шагов свита вошла в тень, и яркий свет перестал бить в глаза. До этого мир делился на две части: ослепляющее освещённую вблизи и погружённую в абсолютную бархатную черноту там, куда не дотягивались своими лучами прожектора. Сейчас, когда прошло несколько мгновений и глаза приспособились к смене освещения, стали видны серые, кое-где выщербленные плиты посадочного поля и громада звездолёта.

Принцесса вдруг подумала, что никогда ещё не ходила по этому полю вот так — без ковровых дорожек, без строя почётного караула вдоль них, без маршей и гимнов, исполняемых оркестром, и никогда она не шла к звездолёту в бальном платье.

Да и звездолёт был совсем не похож на роскошные пассажирские лайнеры или императорские яхты, блистающие обшивкой и ласкающие взгляд изяществом обводов.

Большой линейный корабль более всего походил на опрокинутую чашку трёхсотметровой высоты и чуть меньше в диаметре. Ручкой «чашки» мог бы послужить пристыкованный к борту корабля-матки корабль меньшего размера. Кажется, крейсер — Афи не могла точно определить это, потому что часть его скрывалась в недрах стыковочного узла линкора.

Срезанная верхушка громады корабля была не видна с близкого расстояния, а боковую поверхность уродовали многочисленные наросты орудийных башен, ниши стыковычных узлов, пустые выступы причальных блоков и множество надстроек иного, чаще всего непонятного, назначения.

Вдали взревело — стартовала ещё одна махина, почти неразличимая в черноте ночи.

Пандус, ведущий внутрь корабля, мог сравниться размером с небольшой городской площадью. Принцессу и её свиту подвели к его правому краю, оборудованному эскалатором, и уже через минуту все оказались в гигантском пространстве грузового причала линкора. Сойдя с эскалатора, Афи не удержалась и обернулась, чтобы в последний раз взглянуть на покинутую столицу.

Город Трёхсот Башен, непривычно тёмный, был бы вовсе неразличим, если бы не густо усыпанное яркими звёздами небо. Ещё несколько часов назад с орбиты этот город казался яркой спиральной галактикой, по прихоти кого-то очень могущественного опущенной на поверхность планеты. Сейчас там не было видно ни единого лучика света. Город Трёхсот Башен был пуст.

Лишь в самой высокой, самой красивой башне, расположенной в самом центре столицы оставались два человека. Король и королева. Отец и мать Афи. Они остались, чтобы дать возможность всем остальным — своей дочери, подданным, друзьям и даже недругам, представителям дружественных и не очень держав, собравшимся на праздник, всем жителям города, — покинуть его до того, как он перестанет существовать. Афи знала это из докладов военного начальства. И сама чувствовала приближение неизбежного. И было в ней ещё одно, куда более жестокое и страшное предчувствие — предчувствие гибели родителей. Это предчувствие и заставило её оглянуться и до боли в глазах всмотреться в брошенный город. Ей показалось, что взгляд, пронзая темноту, мог различить каждую из башен.

В этот миг погасли звёзды, во мраке явилось серое облако, и город начал таять. Так тают и оплывают восковые свечи, если поставить их в жаровню. Это могло означать лишь одно — её родители исчерпали свои силы до последней капли.

Башни города таяли, превращаясь в бесформенные комья. Не было ни грохота, ни визга корёжащегося металла, скрежета или любого другого звука. Не было всполохов огня или облаков пыли. Тихо и буднично. Был город — и вдруг его не стало.

Афи не закричала, не заплакала. Пустота, образовавшаяся внутри её, сгрызла все чувства. И все силы. Ноги её подкосились, но кто-то подхватил принцессу под руки.

— Эвакуация свиты принцессы завершена, — услышала она бесцветный и безжизненный голос офицера, похоже, что и его эмоций недоставало, чтобы понять и принять случившееся.

«Какое ужасное слово „эвакуация“», — подумала Афи и с закрытыми глазами, доверяясь поддерживающим её рукам, пошла туда, куда вели.


Помещение, куда привели принцессу со свитой, скорее всего, было кают-компанией. Здесь почти не было экранов и консолей управления, зато стояли диваны, кресла и даже несколько деревьев в кадках.

— Прошу вас подождать несколько минут, — принёс официальное извинение офицер, встретивший их на пороге. — В кратчайшее время для вас будут подготовлены каюты и вы сможете отдохнуть.

— Мы готовы ждать столько, сколько потребуется, — ответила за всех Афи. — Поверьте, мы всё прекрасно понимаем.

Офицер благодарно улыбнулся, поклонился и спросил разрешения оставить Её Высочество для исполнения возложенных на него обязанностей.

Свита стала рассаживаться на диванах. Не столько от усталости, сколько от пережитого потрясения, ноги подкашивались не только у принцессы. Многие девочки оказались не в силах сдержать слёзы. Но истерик не было. Правда, никто не удосужился испросить дозволения сесть, а большинство даже не стали дожидаться, когда это сделает Её Высочество принцесса Афина. Но ей самой сейчас не было никакого дела до соблюдения придворного этикета. Всё, на что она была способна, — это удивляться, что её глаза остаются сухими.

По полу под ногами пробежали едва ощутимые волны вибрации: их звездолёт оторвался от поверхности планеты. Почему-то именно это обыденное событие стоило принцессе последней капли сил. Она с благодарностью оперлась о руку Серхио и шагнула наконец к креслу.

Впрочем, отдых оказался непродолжительным. В полном соответствии со своим обещанием появился офицер, сообщил что каюты для Её Высочества и свиты подготовлены и каждый из них сию минуту будет в них сопровождён. Все начали тяжело подниматься со своих мест, но их остановили. В кают-компании появился личный советник Её Высочества князь Успенский.

— Господа, прошу на несколько секунд задержаться. Ваше Высочество, обстоятельства таковы, что требуют от каждого из нас незамедлительных действий. Я готов представить свой доклад по поводу возникших обстоятельств, но полагаю, что правильнее сделать его в чуть более узком кругу. Предлагаю вам оставить при себе двух-трёх человек, которых вы изберёте своими советниками, а всем остальным разрешить удалиться.

— Хорошо, — согласилась Афи и повела взглядом по сторонам. — Граф Серхио де Валентайн. Княгиня Галина Сербская. Кавалер Лёхша Герейро.

То, что будут названы два первых имени, ни у кого не вызывало ни малейшего сомнения. Третье же привело бы ко всякого рода пересудам и бурному обсуждению, будь оно названо в иной обстановке. Сейчас удивляться, а тем более что-либо обсуждать, сил ни у кого не было. Похоже, те, кто не были названы, испытали лишь чувство облегчения и поспешили покинуть кают-компанию.

— Капитан! — обратился советник к офицеру, занимавшемуся расселением свиты. — Распорядитесь подать нам горячие напитки.

Офицер покраснел от досады, что сам не догадался отдать столь очевидное распоряжение.


Афи пила чай, не ощущая вкуса. Равно как и остальные пили, скорее, понимая необходимость хоть как-то восстановить силы, нежели из-за желания утолить жажду или голод. Принцесса с удивлением обнаружила за собой способность обращать внимание на происходящее вокруг, хотя всё по-прежнему казалось нереальным. Лина сидела по левую руку от неё и была похожа на механическую куклу. Она размеренно подносила чашку с горячим шоколадом к губам, делала крохотный глоток, ставила чашку на столик и тут же брала её, чтобы вновь поднести ко рту. Сидящий справа Серхио умудрился выпить принесённый ему горячий напиток залпом и сейчас сидел неподвижно, в напряжённой позе и с лихорадочным блеском в глазах. По Лёхше, как всегда, невозможно было понять, что происходит в его душе. Лёгкий налёт скуки на его лице вряд ли был настоящим, но это было так привычно, что даже чуть успокаивало Афи. Она сама не знала, почему включила его в число избранных для участия в этом экстренном заседании. Может быть, именно потому, что его присутствие всегда действовало на неё умиротворяюще.

Советник Успенский расположился напротив. Бокал с вином он держал в правой руке, пальцы левой скользили по сенсорам консоли. Со стороны могло показаться, что он даже не смотрит в монитор. За его спиной сидели четыре министра, адмирал и несколько старших офицеров флота рангом пониже. Афине были знакомы их лица, но она никак не могла вспомнить, кто из них кто.

Похоже, что совещание было в полном сборе, но ей давали несколько дополнительных минут отдыха, чтобы хоть чуточку прийти в себя. И она невольно тянула время, удерживая чашку в руках, понимая, что едва она её отставит, как придётся заняться важными делами, и боялась, что ей попросту недостанет сил для этих неотложных государственных дел.

Чашка опустела, тянуть время стало проявлением малодушия. Принцесса заставила себя отказаться от этой последней защиты, поставила чашку, даже отодвинула её в сторону, выпрямилась, не касаясь спиной спинки дивана, и отважилась посмотреть в лицо советнику Успенскому. Тот сделал лёгкий кивок и отодвинул от себя консоль.

— Ваше Высочество, господа! — несмотря на официальность произнесённого обращения, голос советника прозвучал спокойно, деликатно и мягко. — Обстоятельства требуют незамедлительных действий. Чуть позже я проинформирую вас о сложившейся ситуации, а в данную минуту вынужден быть предельно кратким.

Он окинул взглядом всех собравшихся, включая тех, кто сидели за его спиной.

— Чуть больше, чем через час, наступит ваше совершеннолетие, принцесса. Не позднее, чем через два часа, мы обязаны короновать вас! В нарушение траура, в обход многих правил и традиций, но, руководствуясь высшими интересами безопасности ваших подданных и вашей собственной безопасности, в соответствии с требованиями политического момента.

Княгиня Сербская пискнула, попытавшись что-то сказать, но закашлялась.

— Возможно, мне не до конца ясна суть происходящего, — с трудом подбирая слова, проговорила Афина. — Но я поняла смысл вами сказанного. Прошу привести хотя бы один аргумент в пользу такого решения.

— Право ваших родителей на Корону Империи, а следовательно, и на власть над Империей, никто не осмеливался не только оспаривать, но даже думать об этом. Ваше же право на Корону и престол может подтвердить лишь сама Корона, а значит, необходим обряд коронации. В противном случае уже завтра объявятся иные претенденты на Корону, что означает начало гражданской войны. Полагаю, этого довода достаточно.

— Да.

— Тогда я позволю себе отдать от вашего имени необходимые распоряжения. Прошу вас присутствовать при этом, чтобы вы могли лично утвердить всё сказанное мной или поправить меня.


Интерлюдия 4

Коронация


Коронация проходила в каком-то просторном зале. Лёхша даже не подозревал, что на борту звездолёта могут существовать такие огромные помещения. Сейчас невозможно было понять, для каких целей оно служило прежде, потому что в последние часы явно изменилось до неузнаваемости, — по периметру расположили почти три десятка огромных экранов, всюду змеились электрические кабели, для публики обустроили специальные места, расставив рядами кресла, стулья, скамьи. Похоже, для задних рядов приспособили обычные ящики, накрытые чехлами.

Трон Афи тоже до недавнего времени служил запасным креслом навигатора. Его наскоро обшили куском дорогой ткани. Спереди и с боков всё выглядело как подобает, а вот сзади, где стоял Лёхша Герейро, были видны плохо стянутые края. Свежеиспечённый советник принцессы стоял на полшага за троном, по левую руку от Афины. По правую, на ступню ближе, находилась Лина и Серхио.

Личный караул принцессы в составе двух дюжин гвардейцев выстроился за спиной Лёхши. Он даже ощущал их дыхание.

Почётные гости занимали места в первом ряду. Большинство так и не успели сменить парадные мундиры и платья, в которых прибыли на праздник и в которых их застала эвакуация из Города Трёхсот Башен. Лёхша не сомневался, что мало кто мог бы успеть переодеться дважды за то время, что было у них после бегства с планеты.

Видимо, им всем — и принцессе, и свите — подмешали в напитки что-то бодрящее и успокаивающее одновременно. Может, химию, может, магию. Скорее, и то, и другое. Мысли были чёткими, усталость отступила. Но на смену взвинченности и страху пришло отупляющее спокойствие, окружающее и происходящее воспринимались сознанием ярко и даже резко, но эмоций не касались.

Лёхша вдруг задумался о том, как за какие-то два часа удалось всё это организовать, и пропустил начало церемонии. Впрочем, ничего интересного, и тем более важного, в эти минуты не происходило. Советник Успенский и императорский герольд объявляли почётных участников церемонии, присутствовавших в зале, и представителей провинций Империи, которые наблюдали за церемонией по каналам дальней связи.

Наконец были названы арбитры, люди, которым предстояло удостоверить подлинность происходящего. Оркестр грянул марш. Лёхша, при охватившем его безразличии, всё же удивился тому, что здесь даже оркестр нашёлся. Публика оживилась в предвкушении зрелища. Как бы трагичны ни были обстоятельства, но увидеть своими глазами Корону Империи доводилось немногим и то, как правило, один-единственный раз в жизни.

Корону внесли в прозрачном футляре и установили на импровизированный пьедестал. Хранитель Короны сделал три шага в сторону и замер перед арбитрами.

Футляр растаял, открыв Корону взору собравшихся. Подобный трюк был доступен любому фокуснику, но публика ахнула. Лёхше показалось, что восторг был слишком преувеличен, потому что особо смотреть было не на что: семь лепестков из серого металла, похожие на листья агаша, были прикреплены к такому же серому обручу. В каждый из лепестков был вставлен массивный камень. Изумруд, сапфир, рубин и четыре камня, у которых не было названий, потому что ни один из них нигде в этом мире больше не встречался. Камни были крупными, но смотрелись невзрачно, потому что не были огранены и больше походили на щебень или, в лучшем случае, речную гальку.

Как-то внезапно все чувства Лёхши обострились, и негромкий голос советника Успенского заставил его вздрогнуть.

— Герцог Липень, кавалер ордена Превосходства, почётный член их Императорских Величеств Академии магических искусств, готовы ли вы лично и собственноручно удостовериться в подлинности находящегося перед вами артефакта и подтвердить это перед всем миром?

— Готов! — выкрикнул первый из арбитров, эмоции которого били через край, глаза лихорадочно блестели, а руки заметно подрагивали.

Лёхша вдруг осознал — то, что случится через секунду, не будет лишь пустой формальностью или данью традициям. Весь смысл церемонии состоял в том, что Корона должна была сама выбрать самого сильного. Не на сегодняшний день, возможно в будущем, но самого-самого. Таким магом мог оказаться любой из арбитров. Но могло быть и иначе — ни арбитры, ни претендент не будут признаны Короной. Последнее стало бы настоящей трагедией для всей Империи, причиной гражданской войны и других ужасных конфликтов.

Старенький герцог Липень подошёл к постаменту, двумя руками взял Корону и водрузил себе на голову. Поползли тягучие секунды — арбитр был обязан держать Корону на своей голове не менее минуты, но не более двух. Похоже, герцог использовал все сто двадцать отведённых ему секунд, но снимал с себя Корону он с абсолютно счастливым лицом, видимо, его нервозность исходила не из честолюбивого желания стать обладателем Короны, а от самой возможности подержать в руках этот магический символ власти, ощутить его силу.

— Подтверждаю подлинность артефакта! — выдохнул он и встал на своё прежнее место.

— Полномочный представитель Республики Недеф, министр магии Республики Недеф, барон фон Стил, готовы ли вы лично и собственноручно удостовериться в подлинности находящегося перед вами артефакта и подтвердить это перед всем миром?

— Готов!

Первое оцепенение в рядах публики прошло. Подавляющее большинство гостей взирали на развёртывающееся перед ними действо с искренним интересом, может даже с простым любопытством, но не более того. Лишь один человек наблюдал за церемонией в состоянии крайнего напряжения. Щека его нервно подёргивалась, руки впились в подлокотники кресла, по лбу катились капельки пота. Лёхша узнал в нём сына барона, выступавшего в эти секунды арбитром, и уже решил, что тот очень желает, чтобы Корона досталась отцу. Но этого не произошло, а юный барон неожиданно для Лёхши выдохнул с облегчением.

— Перед всем миром удостоверяю подлинность Короны Императоров! — произнёс представитель Республики Недеф и уступил своё место третьему арбитру, который через минуту подтвердил слова двух других.

— От лица Империи прошу уважаемых арбитров оказать нам честь — возложить Корону на голову принцессы Афины, законной наследницы престола! — произнёс советник первую часть ритуальной фразы и через паузу закончил её: — И удостовериться, избрала ли Корона принцессу Афину своей законной обладательницей или нет.

Вот тут напряжение стало вдруг ощутимым, как плотная волна тумана. Арбитры доверили нести Корону самому старшему из них, герцогу Липню. Афина встала со своего трона и сделала шаг ему навстречу. А Лёхше внезапно ни с того, ни с сего стало смешно. Если Корона не признает Афи, то каждый, здесь присутствующий, маг он или нет, сможет потребовать возложить Корону на него. Вот будет потешно, если Корона признает его, Лёхшу. Но тут же ему стало не до глупостей, он всем своим существом ощутил приближение Короны. Более того, если бы он не отвлекался на пустяки, то давно сообразил бы, что, едва лишь растаял футляр, он уже почувствовал её и даже различил мерцание внутри камней. Сейчас обод изнутри украшали неясные знаки и переплетение невидимых никому, кроме Лёхши, узоров, невероятно схожих с теми, что появлялись в глубине его клинка и на стенах грота в пещере под домом его отца. Ноги у него дрогнули, и он, в нарушение всех правил этикета, положил ладонь на спинку трона. К счастью, никому сейчас не было дела до какого-то там мальчишки, стоящего за троном будущей Повелительницы Империи. От знаков внутри Короны уставали глаза, и Лёхша на секунду зажмурился. Но наваждение не исчезло, наоборот, стало сильнее, а в тот миг, когда Корона оказалась над головой Афины, ему пришлось зажмуриться ещё раз.

Обод Короны, до этого слишком большой для её головы, пришёлся принцессе впору. От каждого из камней исходило по лучу, видимому уже каждому, а не только Лёхше и некоторым магам. Афина вытянула вперёд левую руку, и от неё пошла волна света, который окутал сначала арбитров, а затем распространился на весь зал.

Раздался вздох без малого тысячи человек. Вздох восторга у одних и разочарования у других. Немногих других.

А внутри Короны, каждого её камня, каждого лепестка, внутри обруча, стягивающего головку Афи, творилось невообразимое. Лёхша, повинуясь какому-то зову, выхватил из ножен клинок, отсалютовал своим оружием и взял его на караул. Он успел ощутить, как напряглись и тут же расслабились позади него телохранители. Его поступок был чудовищным нарушением этикета, но не столь опасным, чтобы принимать меры. Никто, даже маги, не видели, как между клинком и Короной прокатился шторм из волн и вихрей. Два артефакта признали друг друга и теперь делились своей силой, своими знаниями, возможно, даже рассказывали друг другу о своих скитаниях и приключениях.

Лёхша так и простоял со шпагой навскидку до конца церемонии, хотя волшебство закончилось быстро и артефакты перестали жить видимой ему жизнью.

Арбитры подтвердили, что Корона признала принцессу Афину своей законной хозяйкой. Советник Успенский произнёс церемониальную фразу: «Король умер! Да здравствует королева!» Адмирал флота первым принёс присягу новой Императрице. Начали присягать с экранов визиров провинции Империи:

— Ваше Величество! От лица подданных Империи, живущих в провинции Ашхад и закреплённых за ней планет, в силу данных мне полномочий прошу принять клятву верности!


Глава 1


Лёшка отодвинул мышь и дотянулся до телефона.

— Прочитал? — без всяких «здравствуйте вам» раздался из трубки вопрос.

— Только начал. У нас же разница во времени, а почта ночью пришла. Ну и в школу надо было. Страниц двадцать успел. Артём Николаевич, а зачем вы мне эту книжку прислали?

— Зачем книги присылают? Чтобы их читали. Ладно, дочитаете, не горит. Я вам сейчас ещё одно чтение перешлю. Вот с ним надо побыстрее управиться. Инструкции прилагаются, главное — изучите каждое слово и обсудите всей семьёй. Подтверждение, что получил и всё открывается, отправить не забудь. И Серёге передай, проконтролируй, с него станется забыть. Всё!

— Подождите! А что вы пришлёте?

— Получишь — увидишь.

В трубке зазвучали короткие гудки, а Лёшка снова полез в свой почтовый ящик. Новых писем пока не было.


То, что вся эта троица — Арон, Валентин и Артём Николаевич, — что-то затевает, ребята поняли ещё в Москве, когда премию получали. Да и после были свидетелями разных разговоров, из которых становилось понятно — да, точно, намечается что-то необычное. Но что? Ни прямые вопросы, ни попытки применить дедуктивный метод Шерлока Холмса ни к чему не привели. Туману студия «Троица» нагнала небывалого.

И указаний надавали таких, что пойди их выполни. Тем более что жизнь Лёшки и Серёги после показа передачи по Центральному телевидению стала невыносимой. Вроде и плакаты с их физиономиями везде поубирали, и в разных шоу они стали реже светиться, и на интервью их не так часто звали, но популярность всё нарастала и нарастала.

Прагматичный Серёга видел в этой ситуации одно положительное свойство — цены на их выступления в концертных программах и на корпоративных вечеринках выросли почти пятикратно. Но Лёшку это мало радовало. Во-первых, таких приглашений стало меньше, так что, если говорить про деньги, то они прибывали не в пять раз быстрее, а раза в два. Опять же расходы возросли: на городском транспорте ездить стало совершенно невозможно, а такси — дорогое удовольствие.

Но куда хуже то, что нельзя было шагу ступить, чтобы в тебя не ткнули пальцем и не заорали «Ой, смотрите! Это же Толик!», не полезли с глупыми разговорами, с ещё более глупыми вопросами или за автографами. Полине Лёшка категорически заявил, что никаких посиделок в кафе больше не будет. Разве что рай в неделю в «Андеграунде», где собиралась публика, по большей части настрадавшаяся от излишков славы. Или ждущая таких страданий. Так что там к ним лезли хотя бы не в массовом порядке.

В родной гимназии, к счастью, к популярности ребят привыкли быстро. Пришлось провести пару «творческих встреч», подробно рассказать о церемонии вручения премии, о знаменитостях, с которыми довелось встретиться, о посещении телецентра в Останкино и умолчать о «дальнейших творческих планах». И соучеников, и учителей это удовлетворило и к ним снова стали относиться, как к обычным людям. Лишь изредка кто-нибудь обращался за автографом.

— Серёга, Лёшка, вы уж извините, знаю, что вас задолбали, — смущённо подкрадывалась на перемене очередная просительница, — но ко мне сестра двоюродная приехала и сразу заладила «Ах, ты с ними в одной школе! Ах, покажи, ах, познакомь. Чё, дура, что ли, даже познакомить не можешь?! Ладно, раз нельзя познакомиться, хоть автограф для меня возьми!»

Лёшка втайне надеялся, что в следующий раз сниматься их позовут в Москву. Нет, он в столицу нисколько не стремился. Просто считал, что там-то они затеряются в толпе. Да и за звёзд их в Москве никто считать не станет, там знаменитостей без них навалом. Серёга эту тайную надежду разделял и даже разжигал. Но тут же впадал в уныние, говорил, что не факт, что их вообще позовут. А если и позовут, то сниматься новый проект будет не в Москве, а снова здесь, дома, а в Москве они никому не нужны, среди миллионов школьников всегда можно двоих отыскать.

Свой пессимизм, приправленный скромностью, то есть качеством ему не свойственным, Серёга чаще всего выражал в присутствии девчонок — Полины и Светки. Или Полины и Илоны. Светка с Илоной чередовались у него по точному графику. Понятно, что ни Лёшка, ни Полина на эту тему не распространялись. Но Лёшке казалось, что девчонки друг про друга знают. Знают, но терпят. Лёшка даже немного завидовал Серёге. Сам он вряд ли захотел бы встречаться сразу с двумя, но если теоретически предположить… Так вот выходило по такой теории, что его подружки точно устроили бы грандиозный скандал, едва узнав о существовании друг друга.

Жизнь в общем и целом шла своим чередом. Скучной назвать её было нельзя, всяческих приятных и неприятных событий в ней хватало. Но Лёшку никак не отпускало ощущение неполноты, что ли, такой жизни. Чего-то ему всё время недоставало, казалось — вот прямо сейчас это недостающее должно случиться. Но, как только оно случилось, он растерялся. Растерялся куда больше, чем обрадовался. Лёшка даже опешил, что это долгожданное нечто окажется таким… огромным… нет, тут больше подошли бы высокопарные слова. Жизнеопределяющее событие, например. Понятно, что вслух такие определения он произносить не стал, хотя с их сутью внутренне согласился. Догадался, что перемены в жизни ждут его значительные.


Обещанное Артёмом Николаевичем электронное послание пришло вечером. Режиссёр подробно написал, на что следует обратить особое внимание, но ещё раз напомнил, что изучить нужно каждое слово и каждую букву. Слов и букв было много. Почти пятьдесят страниц не самым крупным шрифтом.

Лёшка пробежал глазами начало, потом ещё раз и ещё. Потом запрыгал со страницы на страницу. Затем обратился к отцу. Тот тоже несколько раз прочёл самое начало и тоже стал прыгать через страницу, лишь изредка останавливаясь.

— Угу! Вот даже как? Занятно! — комментарии отца, произносимые довольно громко, привлекли внимание мамы. Она постояла за их спинами, скорее всего, поняла ещё меньше, чем они, и уж, конечно, не удержалась, чтобы не спросить:

— Это что за документ?

— Это — контракт! — хором ответили оба Кузнецовы.

— Теперь мне всё понятно! — кивнула мама. — Очень подробно объяснили.

— Читай, — предложил ей Кузнецов-старший и вновь открыл первую страницу. — Вслух, пожалуйста. А то мы, может, видим что-то не то.

— Контракт, — прочла мама слово, набранное заглавными буквами, — на исполнение главной роли в фильме «Корона для принцессы». А зачем вам это? Ой! Лёша! Там твоя фамилия!

— Значит, нам не померещилось! — с удовольствием констатировал папа. — Теперь можно и подробности изучить. Но лучше отложим это до утра.

— Зачем?

— Так утро же вечера мудренее.

— Ну, если ты так считаешь…

Короче говоря, семейство Кузнецовых дружно согласилось с предложением главы семьи лечь спать, а изучением контракта заняться на свежую голову. Благо, предстоял выходной день. Но сам же глава семьи всё испортил: он решил посмотреть что-то из того, что его особо заинтересовало, что-то переспросил у сына, в разговор вмешалась мама, началось обсуждение, которое заставило заглянуть ещё в один пункт контракта, и дискуссия затянулась далеко за полночь.

— Ой, Володя, а это что такое?

— «Условия бытового райдера»? Это, Ира, условия, которые должны быть созданы для твоего сына в период подготовки к съёмкам фильма и в ходе самих съёмок.

— Почему моего сына? Он и твой тоже.

— Моему такие условия вряд ли предложили бы.

— Я тебя серьёзно спрашиваю, а ты всё шутишь.

— Хорошо, нашего сына.

— Я не про это. Я про райдер тебя спрашиваю. Это что, нужно выбрать сорт минеральной воды, которую ему станут подавать на съёмках?

— Нужно.

— И что они там предлагают?

— Ира, да какая разница?

— Если в официальном документе написано, значит, есть разница. Лёша, ты что выберешь?

— Я поставлю галочку напротив варианта «Любой сорт из вышеназванных».

— А вот здесь, про горячие напитки?

— Горячий шоколад.

— Лёш, а не боишься, что тебя забалуют? И минералка, и шоколад, и преподаватели, и учёба в интернате — тут мама наконец поняла, о чём идёт речь, и осеклась, — а где это ваше кино снимать будут?

— Тут написано, что некоторые места ещё не выбраны, но в основном в Москве.

— Долго?

— Полгода. Или немного больше.

Мама ничего не сказала, только стала очень грустной. А Лёшка с отцом продолжили обсуждение, но уже не так весело. Лёшка и сам до этой минуты не задумывался над тем, что в приятной в целом новости есть такой грустный момент, как долгая разлука.

Мама стояла за их спинами и некоторое время в разговор не вмешивалась.

— Я правильно прочитала вот эти цифры? — наконец спросила она. — Это Лёшкина зарплата?

— Гонорар, — поправил её отец.

— Что-то слишком уж много!

— Раздели на почти год работы, и много не покажется, — посоветовал Кузнецов-старший. — Но ты не туда смотришь. Вот сюда посмотри.

— Ну «ноль целых пять десятых процента от кассовых сборов и всех иных видов доходов»…

— Вот! Сейчас, сейчас… — отец что-то набрал в поисковике. — Вот оно. Помнишь, какой фильм мы смотрели в последний раз? Так вот этот самый фильм собрал почти пятьдесят миллионов долларов. Полпроцента от этой суммы будет двести пятьдесят тысяч. Не наших рублей.

— Ты так уверенно считаешь, будто знаешь, что у фильма будет такой же успех…

— Так там же мой сын будет сниматься. Причём в одной из главных ролей.

— Почему это твой сын? Володя, перестань меня сбивать с мысли.

— Ты знаешь, Тёмный, то есть Артём Зимин, если за что-то берётся, то делает на все сто. Я думаю, что он этот пунктик про проценты вставил без усилий, потому как мало кто верит в успех. А он верит.

Лёшка отправлялся спать, когда услышал мамины слова:

— Боюсь я этого, Володя. Ну как он там без нас будет? И денег этих боюсь.

— Это ты про человека, который свои первые заработки тратил больше на нас, чем на себя? Кстати, где моя трубка?

Лёшка улыбнулся, потому что трубку отцу подарил он, и тот нянчился с ней, как с любимой игрушкой.


Контракт обсуждали целую неделю. Раз сто созванивались с Серёгой и его родителями, сравнивали, кто как понял некоторые сложные моменты или места, требующие знания юридических тонкостей. Но даже Лёшка с его памятью не мог запомнить всё досконально, потому что каждый пункт имел множество подпунктов и ещё больше всяких оговорок.

Он, к примеру, вспомнил короткий пункт в своём первом контракте (то есть в трудовом соглашении, конечно), где оговаривались всякие запреты. Здесь запретам отводилось несколько страниц.

— Подумаешь, нельзя волосы стричь, — говорил по этому поводу отец. — Это направо и налево делается. Помню, читал где-то, что одной актрисе было запрещено полнеть и выходить замуж. Другой запрещалось худеть, разговаривать с журналистами и носить брюки. И выходить замуж тоже запрещалось.

— Ну я замуж не собираюсь.

— Так я и говорю, тебе легче.

Лёшка пытался разобраться в правах, которые ему предоставлялись. Им места было отведено тоже немало, но меньше, чем обязанностям и запретам. Много было написано о том, в каких случаях нарушения контракта он имеет право требовать исполнения условий, в каких — компенсации за неисполнение, в каких — может вовсе отказаться от участия в работе. При этом отличить один случай от другого было практически невозможно.

В итоге он плюнул на все тонкости, решив, если что, просто заглянуть в эту бумагу и тогда уже разбираться, а в голове оставил только то, что им с Серёгой через месяц, сразу после Нового года, предстоит переезжать в столицу. Надолго. Лёшка очень надеялся, что скучать ему там не придётся. Хотя, конечно, скучать по дому, по родителям, может даже по школе, он всё равно будет.

Новый год был хорошим. Было тепло, и валил крупный красивый снег. Было весело и шумно. Мама, конечно, немного поплакала, но на следующий день успокоилась и целую неделю занималась сборами Лёшки в дальнюю дорогу.


В аэропорту их встретил не Арон, а какая-то девушка. Представилась Сашей и тут же затрещала по мобильному. И не прекращала трещать, пока они получали багаж, шли к машине и ехали до Москвы. Перерывы у неё случались, но настолько краткие, что она сказать ребятам ничего не успевала, к машине дорогу показывала жестами, не слишком заботясь, чтобы они не отстали.

Водитель оказался куда разговорчивее, целую тираду произнёс:

— Привет, пацаны. Меня все зовут Иваныч. А полностью Андрей Иванович. Всю жизнь артистов возил. Знаменитых и очень знаменитых. Так что вы меня не подводите и тоже становитесь знаменитыми.

Потом он уставился на дорогу и молчал, пока не подъехали к странному сооружению. Как позже выяснилось, это была пристройка к гостинице. На первом этаже её располагались магазины, на втором, куда вела наружная крутая лестница в два пролёта, — многочисленные офисы.

Девушка Саша, не отрывая от уха телефон, проводила их к невыразительной двери без всяких табличек или вывесок. За дверью оказалось светлое и просторное помещение, откуда направо и налево вели ещё две двери. Одна из них была распахнута. Саша заглянула туда, помахала кому-то рукой, указала мальчишкам на вешалку и стулья у стены и прикрыла дверь. Сама вышла в коридор продолжать своё суперэнергичное телефонное общение.

Судя по всему, их привели в приёмную. Напротив входа за столом сидела немолодая женщина и с невероятной скоростью стучала по клавиатуре. Мышью при этом она почти не пользовалась, а периодически изгибала пальцы самым невероятным образом, нажимая по две-три клавиши сразу.

— Здравствуйте, — сказала она, закончив печатать. — С приездом! Артём Николаевич через минутку освободится. Чаю хотите?

От чая они отказались. Женщина взяла распечатанные листы и скрылась за дверью. Вернувшись, затворять её за собой не стала. От этого пахнуло чем-то родным: дома, на ГТРК и на любом другом телевидении большинство дверей были вечно распахнуты. А здесь, в Москве, в том же Останкино, такого не водилось. Из-за двери послышались голоса.

— Если там, на заводе, ставить всё оборудование, то это обойдётся нам… — сказал неизвестный мужчина с оттенком раздражения в голосе.

— Ещё раз доступным языком повторяю, — перебил его Артём Николаевич. — Арендованный тобой павильон на киностудии обходится в очень кругленькие суммы. Нам же нужна будет почти неделя, чтобы сменить декорации. Так ты умножь стоимость часа на восемь, ещё раз на семь и получишь сумму заметно меньшую, чем аренда этого заводского корпуса вместе со всеми прочими затратами. Раза в два меньшую. Твоя задача проследить, чтобы обещанные силовые кабели были реально запитаны. Чтобы не заниматься этими вопросами, когда съёмки начнутся.

— Но, Тёмный…

— Не зови меня Тёмным.

— Но Валька же тебя так зовёт.

— Вальке можно. Кстати, ты его Валькой не называй.

— Вы ж его так сами с Арой зовёте!

— Про Арона говорить или сам дойдёшь?

— И как же мне к вам обращаться? На «вы» и с пришёптыванием?

— Можно на «ты». Мне можешь говорить просто Артём. Всё, вали отсюдова. Да не запирай ты двери!

В приёмную вышел мужчина приятной в целом наружности. Но было в нём что-то такое, что сразу портило впечатление. Может, бесцветные глаза, скользнувшие по Лёшке, как по пустому месту?

Не обратив на мальчишек внимания, он кивнул секретарше:

— Я на завод. Сегодня меня не будет.

И вышел.

— Людмила Васильевна, — крикнул из кабинета Артём Николаевич, — кого там Саша привезла?

— Нас! — крикнул в ответ Серёга.

— Так что вы здесь рассиживаетесь? — спросил режиссёр, появляясь на пороге. — Дайте хоть обниму вас, а то прям даже соскучился, хотя скучать мне не давали. Пойдём переговорим. Как долетели? Чаю хотите? А за компанию? Людмила Васильевна…

— Да уже готов чай, — ответила секретарша. — Несу.

— Вот спасибо.

— Артём Николаевич, а это что за тип у вас был? — спросил Серёга, усаживаясь на диване.

— Что, не понравился?

— Противный какой-то!

— Это, брат Гранаткин, господин Тихонов. И никак иначе. Должность у него красиво называется, на самом же деле приставлен он к нам блюсти интересы заказчика, — То есть фирмы, которая финансирует съёмки фильма. Чтобы мы в своих творческих стремлениях не зарвались в тратах. Но пока не слишком понятно, чьи интересы он блюдёт. Ладно, не люблю сплетничать. Рассказывайте, как дома, что нового?

Новости и приветы закончились очень быстро.

— А что у вас тут творится? — спросил Серёга.

— Подготовительный период! Готовимся к началу съёмок. Будет время, расскажу подробнее. А сейчас вот какой вопрос — сильно удивились, когда пришло приглашение?

— Честно сказать, до сих пор не верится, — ответил за двоих Лёшка.

— Мне тоже до сих пор не верится. Книгу я прочитал ещё до того, как в наш город на съёмки приехал. Пробовали мы с Валькой и Арой сразу пробить деньги на экранизацию, а нам сказали — вы докажите сначала, что хоть на что-то способны. Пришлось доказывать. Вроде получилось, вроде доказали.

— Так вот зачем вы такие сложные заставки делали и всё прочее! — протянул Лёшка.

— Справедливое замечание, формальные изыски могли бы быть и попроще, соответствующими содержанию. Но цель оправдывает средства. Мы не только премию отхватили, но и спонсора дожали.

Артём Николаевич довольно потёр руки.

— Могли бы с вами этими новостями поделиться и пораньше, — продолжил он. — Но не хотелось прежде времени что-либо обещать. Решили дождаться, пока всё окончательно не утрясётся. Это первое. Второе… По-честному и без обид. Арон, когда ещё с вами знаком не был, набросал, как он видит главных героев. Если не потерял, попросите его показать ваши портреты с натуры. И по характерам вы очень точно на главные мужские роли попадали. Но тем не менее решили мы кастинг до конца довести, вдруг попадётся кто-то ещё более соответствующий нашему и конкретно моему режиссёрскому видению. Не попались, хотя более или менее подходящие были. Это я к тому, что незаменимых людей не бывает. И есть призрачный шанс, что всё изменится не в вашу пользу. Да вы носы не вешайте! Главное — мы в вас верим, вот и вы в себя верьте. Конечно, ещё и попахать надо будет.

Серёга с Лёшкой переглянулись, но ни один так и не нашёлся, что сказать. Да и что тут скажешь?

Артём Николаевич подмигнул в ответ.

— Саша вас сейчас отвезёт к месту проживания и учёбы. Место шикарное, бывший санаторий какого-то министерства. Сейчас там дети всяких деятелей и предпринимателей, которым дома не сидится, учатся и живут. Родители всё больше по заграницам капиталы зарабатывают, так что детишки непростые. Учителя тоже из себя корчат чёрт-те что, на самом деле программа, как в обычной школе. Зато сервис — загляденье. Ну да сами всё увидите. А мы с Валентином и Ароном, может, к вечеру к вам нагрянем, о планах побеседуем.


До нового пристанища, несмотря на пробки, доехали быстрее, чем из аэропорта. Место и впрямь оказалось чудесным: сосновый лес, сугробы выше головы, а главное — полное отсутствие зимней московской слякоти.

Два трёхэтажных корпуса стояли под углом друг к другу, на уровне второго этажа их соединяла крытая галерея.

К некоторому удивлению Лёшки и Серёги, их ждали. Женщина в дорогом строгом костюме, со строгой причёской и строгим взглядом встретила их у самых дверей.

— Здравствуйте, я мастер-педагог Степанова Мария Фёдоровна. Сейчас я вас провожу в вашу комнату, а затем покажу наш интернат. Прошу следовать за мной.

— Серёг, а мастер-педагог — это как? — шёпотом спросил Лёшка.

— Типа завуч, — ответил тот не слишком уверенно.

Лёшка поёжился.

— Девушки проживают на втором этаже, третий этаж для юношей. На первом находятся столовая, медицинский кабинет, спортивный зал и бассейн. В подвальном помещении имеется прачечная. Для самостоятельных занятий разрешено пользоваться учебными классами и кабинетами, расположенными в учебном корпусе. Ну вот дошли. Прошу, располагайтесь, это ваша комната.

Лестница и коридоры особой роскошью воображение не поражали, но выглядели добротно. Картины на стенах, ковровые дорожки… Всё напоминало дорогой отель, а комната это ощущение только усилила — хороший двухместный номер с крохотной спальней на две кровати, просторной гостиной, ванной, оборудованной по последнему слову сантехники, и балконом. Огромный телевизор, микроволновка, настольный куллер, кофеварка и удобная стильная мебель превращали номер из хорошего в люксовый.

— Я зайду за вами через пятнадцать минут.

Ровно через четверть часа послышался стук в дверь.

— Пройдёмте в столовую. Ваш обед готов.

Лёшка с Серёгой переглянулись и дружно кивнули — такой сервис им нравился.

— Каникулы заканчиваются послезавтра, большинство учеников приедут завтра. Сейчас интернат почти пуст и в столовой все места свободны. Но у нас принято закреплять места за учениками. Обед для вас заказал ваш… э-э-э… опекун. Заказ на ужин из предлагаемого меню можете сделать самостоятельно.

— А если в меню нет того, что хочется? — зачем-то влез с неуместным вопросом Серёга.

— Тогда с вас возьмут дополнительную плату. Но как правило, наше меню всех устраивает, и дополнительные заказы делают лишь по случаю дней рождения или других событий.

Обед привезла на тележке официантка в белом передничке. Опекун (видимо, Артём Николаевич) заказал для них салат с креветками, рыбную солянку, стейки и пирожные. Напитки им предложили выбрать самостоятельно.

Любезная Мария Фёдоровна тактично исчезла, предоставляя возможность отобедать без её надзора, и объявилась аккурат в тот момент, когда Лёшка отложил салфетку в сторону. Она кратко ознакомила их со всем, что стоило узнать сразу, в заключение предложив отдохнуть с дороги.

Всё было очень здорово: и новое жильё, и обед. Вот только всякий раз оставалось ощущение, что им всё это дозволяют. Дозволяют умыться, дозволяют пообедать, дозволяют отдохнуть. Оставалось непонятным, нужно ли на все эти мелочи, не говоря о чём-то серьёзном, всякий раз испрашивать разрешения или можно проявлять инициативу? И возможно ли нарваться на отказ?

Обсудить эту животрепещущую тему не удалось: накануне оба поздно легли, встали ни свет ни заря, пролетели четыре тысячи километров. Так что обед произвёл на ребят действие снотворного.


Подремав минут триста, Лёшка с Серёгой в полусонном состоянии самостоятельно отужинали. За ужином в столовой наблюдалось некоторое оживление, но их стол по-прежнему пустовал, а другие ученики интерната на них никакого внимания не обращали.

Вскоре прибыли Арон Арнольдович, Артём Николаевич и Валентин Валентинович. Привезли две сумки со спортивной одеждой, сценарии, индивидуальные планы работы для каждого. Валентин подёргал их за отросшие волосы, пообещал на днях устроить первую стрижку.

— Ну как вам здесь? — спросил Арон.

— Неплохо. Но ещё не до конца разобрались, — ответил Серёга.

— Разберётесь, какие ваши годы.

— А во что это удовольствие обходится?

— Ты не поверишь, но всё на халяву, — развёл руками, будто сам в это не верил, Артём Николаевич. — Учреждение это принадлежит нашему спонсору. Он его когда-то создал, чтобы отпрыска своего без надзора не оставлять, так как сам, уже будучи вдовцом, по всей планете мотался. Ну и талант его на всём делать деньги сработал по полной программе — заведение процветает. Кстати, отпрыск этот, парень вполне ничего. Напросился к нам в съёмочную группу. Не в артисты, в ассистенты оператора. И пашет без оглядки на папочкины миллионы.

— Тёмка, пора нам уже! — прервал его Арон.

— Ладно, мужики! Давайте прощаться, и вправду пора нам. Завтра машина за вами в десять заедет, так что обед не заказывайте, но про ужин не забудьте. Рекомендую отоспаться. А то вон как носами клюёте, а с завтрашнего дня покой вам будет только сниться. Если поспать время найдётся.

Ребята решили воспользоваться советом. Но не успели на сон грядущий сходить в душ, как к ним в комнату бесцеремонно ввалились. То есть стукнули для приличия и, не дожидаясь ответа, вошли. Они не сразу поняли, парень это или девчонка, уж больно панковский вид имел посетитель в штанах-лохмотьях и с ярко-зелёным гребнем на голове.

— Новенькие, — обратились к ним слегка хриплым, но приятным девичьим голосом. По комнате прошла волна винного духа. — Новенькие, травкой не поделитесь?

Лёшка опешил от такого вопроса. Более шустрый Серёга подавил смущение в одну секунду:

— Не балуемся, мадмуазель. Пивка не желаете?

— Не-а. Градус понижать неохота. И так завтра головка бо-бо будет — я все семь часов из Нью-Йорка не просыхала. Отходила от общения с предками. Вы-то сами откуда?

— Ну нам всего четыре часа лёта досталось, — уклончиво сообщил Серёга.

— Вам легче. Ладно, пользуйтесь свободой, пока никого из надзирателей нет.

— Что, и почтенной Марии Фёдоровны?

— А то! Свинтила куда-то. Я специально звонила узнать, а то поехала бы в отель отсыпаться.

Гостья ушла, шаркая по коврам тапочками-зайцами, контрастирующими с драными джинсами, пирсингом в бровях и ушах и всклоченной двухцветной причёской.

— Лёш, а Лёш? Куда мы попали?

— Элитная частная школа-интернат!

— Умеешь ты сформулировать.


За завтраком Лёшка разглядел вчерашнюю гостью. Он едва узнал её: от прежнего прикида не осталось и следа. Все колечки поснимала и перекрасилась или, скорее всего, смыла с волос цветной гель. Серьёзная умненькая девушка. Симпатичная. Все прочие ранние пташки (правда, в воскресенье завтрак был на час позже обычного) тоже выглядели цивилизованно. Вот только многие налегали на напитки и совсем не касались закусок. Что заставляло этих отпрысков, как выразился Артём Николаевич, соблюдать видимость приличий, оставалось непонятным. Лёшка предпочёл бы нечто среднее между вчерашней расхристанностью и сегодняшним деланием хорошей мины при плохом самочувствии, но выбирать не приходилось, а три-четыре месяца они переживут здесь при любом раскладе.

Начало индивидуальных планов Лёшки и Серёги совпадало. Первым пунктом в них значилось «Собеседование артистической группы с режиссёром». Вёз их на эту встречу Андрей Иванович, а на входе встретила Саша. Без телефона возле уха. Они её даже сразу не узнали.

— Здравствуйте. Как устроились? — дежурным тоном поинтересовалась она. — Почти все в сборе, начальство с минуты на минуту будет. Пойдём с остальными познакомитесь.

Тут у неё зазвонил телефон.

— Да? Иду! Мальчики, вам туда, — указала она на зеркальные двери. — Не заблудитесь!

Они на секунду в нерешительности замерли перед дверями и шагнули в просторный полукруглый зал с розовыми стенами и почти красным потолком. Вдоль стены стояло больше дюжины кресел, ещё три располагались в центре перед низким столиком с микрофоном. Ясное дело, эти места в центре были не про их честь.

Большинство мест возле стены было занято. Пять мальчишек, семь девчонок примерно их возраста. Девчонки были разные, симпатичные и не очень. Большинство парней с длинными волосами. Один из мальчишек, щупленький и худенький, похоже, не был в парикмахерской уже несколько лет: волосы у него отросли до лопаток и были стянуты резинкой в жиденький рыжеватый узел.

Среди пустых кресел не было двух свободных подряд. Это вызвало ещё одну заминку.

— О! Прибытие особо важных и приближённых к императору персон было встречено бурными аплодисментами! — воскликнул один из парней, самый упитанный и, видимо, самый рослый. Его попытку зааплодировать никто не поддержал, и он с неожиданной злостью процедил: — Понаехали, блин!

— Сёма, по какому поводу истерика в этот раз? — небрежно спросила его одна из девчонок, очевидно, и не без основания, претендующая в этой компании на роль первой красавицы.

— А чего? — вскинулся Семён. — Мы тут два месяца на пробах корячились, а эти любимчики хреновы на всё готовенькое из своей Сибири приехали. Так какого хрена мне с ними любезничать?

— Семён, давно по губам не получал? — спокойно спросила его другая девчонка.

— Ах, пардон муа, принцесса! Забылся в присутствии особ королевской крови.

— Уважаемый, Семён! Уважаемые дамы и господа! — Серёга шагнул вперёд и поклонился. — Во избежание дальнейших недоразумений, позвольте прояснить ситуацию. Мы с уважаемым Лёшкой тоже прошли суровый отбор. Среди тысяч других претендентов Алексей был выбран исключительно за свой неподражаемый талант шевелить ушами. Алексей!

Лёшка хмыкнул, но решил, что поиграть в клоунов бывает полезно, тоже шагнул вперёд и задвигал ушами. Раздались хлопки и не слишком убедительные возгласы «Браво!»

— Вот. А вы, уважаемый Семён, обладаете подобным даром?

— А ты сам чем шевелить умеешь? — всё так же зло откликнулся Семён.

— Я, в отличие от вас, умею шевелить извилинами. Впрочем, это умение обретается лишь при их наличии, а потому полагаю, вам не за что корить себя.

Шутка получилась тяжеловесной, но большинству понравилась, народ захихикал, видимо, Семён успел всех порядком достать. До него самого смысл издевательства дошёл позже, чем до других. Вряд ли он был настолько глупым, просто не ожидал от новичков отпора, а потому растерялся, и парировать стало поздно, оставалось скрипнуть зубами и промолчать. Серёга тем временем сел рядом с той красивой девочкой и, само собой, тут же завёл с ней светскую беседу.

Лёшка в центр не полез, сел с левого края возле той девчонки, которую Семён обозвал принцессой. Впрочем, до него тут же дошло, что это не обзывательство, а именно она будет играть принцессу Афину. Держалась она уж точно с королевским достоинством. Лёшка был уверен, что он сам и любой другой стерпел бы от неё любое нелицеприятное замечание. Семён, правда, огрызнулся, но тут же и умолк.

Лёшка чуть скосил взгляд на соседку. Скорее, симпатичная, чем красивая. Глаза голубые, ресницы длинные, волосы такого оттенка, для которого у Лёшки названия не нашлось. Но на языке завертелось «цвета ржаной соломы», хотя какого цвета солома ржи и чем она отличается, к примеру, от пшеничной, он не знал.

— Как я поняла, вас Лёшей зовут? — спросила девочка, тряхнув своей ржаной копной, и Лёшка вдруг почувствовал, что краснеет.

— Совершенно верно, — ответил он как можно небрежнее. — А вас? Или мне необходимо дождаться официального знакомства?

Девчонка фыркнула, но не рассмеялась.

— Лена.

— Красивое имя…

— Главное — редкое.

На этот раз фыркнул Лёшка.

— Здравствуйте! — прозвучало от дверей.

В зал вошли четверо мужчин и одна женщина.

— Тёма… Кхм… Артём Николаевич, мы с Валентином вон там устроимся, — скромно сказал Арон и направился к свободным креслам у стены.

— Так, — сказал Артём Николаевич, усаживаясь по центру, взял в руки микрофон и постучал по нему пальцем. — Поставили никому не нужную вещь, да ещё и не включили!

Он широко улыбнулся и сверкнул глазами. Лёшка знал, что из-за таких улыбок большинство девчонок начинали вздыхать по режиссёру. Вот и сейчас все присутствующие здесь представительницы прекрасного пола отчаянно заулыбались в ответ, а Серёгина соседка ещё и кокетливо стрельнула глазками из-под чёрной чёлки.

— Давайте начнём нашу официальную встречу. Не стану говорить общих слов, что кино это коллективное искусство, что результат зависит от усилий каждого, что всем нам необходимо стать дружным и сплочённым коллективом. Всё так. И насильно мил не будешь, более того, конфликты почти неизбежны. Но при этом все личные взаимоотношения, да и вообще всё личное, вы должны будете оставлять за порогом студии.

Он ещё раз обвёл всех присутствующих улыбчивым взглядом.

— Это прямое и точное указание. Приказ, если хотите. Каждый из вас подписал контракт, а из него следует, что я имею право отдавать приказы и распоряжения. Можно считать все уже настроились на серьёзный лад? У нас будет ещё одна подобная встреча, когда съёмочная группа соберётся в полном составе. Но это произойдёт непосредственно перед началом съёмочного периода. Пока у нас период подготовительный. Большая его часть, для вас во всяком случае, будет проходить здесь, в этом культурно-спортивном комплексе. Нагрузка будет весьма неравномерной, для одних огромной, для других — не слишком, но это не даёт никому права отклоняться от индивидуального плана. В планах проставлены часы начала мероприятий, и это означает, что в указанное время они должны начинаться. Из этого следует, что вы обязаны прибывать к месту занятий за полчаса до начала, чтобы успеть переодеться, во многих случаях размяться, иногда загримироваться или подготовиться иным способом.

Всё это было сказано ровно и спокойно. Вопросов не последовало. Оратор удовлетворённо кивнул и продолжил:

— По условиям контракта ваша работа в фильме не должна мешать учёбе. Мы, кстати, обязательно станем следить за вашей успеваемостью. Но возможны всякие непредвиденные обстоятельства. Решать их вы будете совместно с Варварой Осиповной, помощником режиссёра. В том числе и по воспитательной работе.

— Мои телефоны есть в планах на последней страничке, — сказала Варвара Осиповна, — звонить прошу без стеснения. И не бойтесь, если вопросы кажутся вам неважными. У меня пока всё.

— Тогда я продолжу, — Артём Николаевич заглянул в блокнот. — Ещё раз о контракте. В нём много внимания уделено вопросам охраны труда и бытовым условиям. Если у вас возникнут проблемы или вопросы по этой части, прошу с ними обращаться к Михаилу Евгеньевичу, нашему «зам по тылу». Он же будет решать ваши финансовые дела.

Михаил Евгеньевич привстал со своего места, поприветствовал всех кивком головы и сказал:

— Мои телефоны у вас тоже записаны. Контракты у нас грамотные, но всё равно возможны в некоторых случаях разночтения. Не ждите возникновения конфликтной ситуации, а спрашивайте прямо здесь в конце встречи или потом можете позвонить. Продолжайте, пожалуйста, Артём Николаевич.

— В этом комплексе будут проходить занятия по фехтованию, подводному плаванию, хореографии, этикету, вокалу, ну и некоторые другие, не менее важные дела вроде примерки костюмов или адаптации к гриму. Ну и репетиции, само собой. Так что я представляю вам Валентина Валентиновича, главного художника по костюмам и главного художника по гриму. Поверьте, вы от него натерпитесь куда больше, чем от меня. Так, Кузнецов?

— Так, — с тяжёлым вздохом ответил Лёшка.

Кое-кто на этот вздох захихикал, но как-то не очень уверенно.

— Продолжаем знакомиться, — сказал Артём Николаевич. — Здесь присутствует самый главный специалист по спецэффектам Арон Арнольдович Вайнгартер. Во время репетиций, не говоря уже о съёмках, его слово для вас должно значить не меньше, чем моё.

— Можно я хотя бы сегодня промолчу? — ворчливо отозвался со своего места Арон.

— Как вам будет угодно, уважаемый Арон Арнольдович. Ну и чтобы знакомство не было односторонним, я сейчас представлю и вас. Пусть будет в том порядке, в каком вы сидите. Семён Лесков сыграет у нас Самюэля Гринвуда.

Семён встал, и Лёшка понял, что парень этот вовсе не упитанный, как ему показалось на первый взгляд, а очень накачанный.

— Ирина Самохина — Наталья Бестужева.

— Сергей Гранаткин — Серхио де Валентайн.

— Алиса Звонкова — Галина Сербская.

— Степан Кузин — Стефан фон Квинси.

— Елена Резникова — принцесса Афина. Прошу прощения, что пропустил титулы всех остальных, вы их ещё наслушаетесь.

Лёшка угадал: его соседка действительно должна была исполнять роль принцессы.

— Ну вот мы и разобрались ху из ху, — сказал Артём Николаевич, представив остальных. — Передаю слово Валентину Валентиновичу, который просил оставить его выступление на самый конец.

Валентин встал и повернулся лицом к ребятам.

— Дорогие наши артисты, у вас в планах есть такой пункт, как работа с парикмахером. Очень хорошо, что все вы с пониманием отнеслись к нашей просьбе отрастить длинные волосы. Но в силу индивидуальных особенностей ваших организмов и, так сказать, стартового капитала кто-то уже готов к тому, чтобы вами занялись наши мастера, кто-то ещё нет. Сейчас я каждого из вас осмотрю более тщательно, и мы распределим очерёдность. Сразу скажу, что большинство причёсок будут весьма экстравагантными. В наше время вас, да и окружающих трудно чем-либо удивить, но тем не менее в некоторых школах или у кого-то из родителей могут возникнуть претензии по этому поводу. Не стесняйтесь обращаться за помощью к Варваре Осиповне, она кого угодно убедит и поставит на место. Ну и сами отнеситесь к своим новым причёскам бережно и с пониманием, даже если вам покажется, что вас оболванили. Вопросы мне, если они есть, зададите по ходу нашего дальнейшего общения.


Глава 2


В Лёшкином расписании, то есть в индивидуальном плане, в первый день значилось:

1. Фехтование. 17 час.

2. Фехтование. 18 час.

3. Хореография. 19 час.

Отчего фехтование стояло дважды, он сразу спросить забыл, а сейчас было не у кого. Вездесущая Саша со своим любимым мобильником проводила его до нужного места, ткнула пальцем в дверь раздевалки, потом в дверь с надписью «Зеркальный зал» и, не переставая говорить по телефону, повела куда-то дальше Серёгу, у которого на сегодня планировались вокал, фехтование и хореография.

Раздевалка была пуста. Лёшка переоделся в спортивный костюм. На часах было 16.25, но не стоять же перед зеркалом? Он сунул вещи в шкафчик, повернул ключ в замке и пошёл в зал осмотреться. Да и разминаться требовали заранее.

Зал он мог оценить по достоинству: зеркальная стена с хореографическим станком, шведская стенка напротив, высокий потолок с тремя рядами светильников-таблеток и шикарный пол из тонких деревянных брусков, сверкающих лаком. При этом пол не был скользким, хотя обувь и не прилипала к нему.

В дальнем углу кто-то разминался, да так, что завидки брали. Человек кувыркался назад через голову, становился на руки, делал два оборота, разводил ноги в широкий шпагат, демонстрируя потрясающую растяжку, вновь ложился на пол и перекатывался, словно перетекал, через голову назад. Противоположной стены он достиг после трёх таких переворотов и, лёжа на спине, посмотрел в сторону Лёшки. Неуловимым движением качнулся всем телом и лёгким прыжком вскочил на ноги. Махнул приветливо рукой и пошёл навстречу.

Лёшка увидел, что длинные, стянутые лентой на затылке волосы не обесцвеченные, как ему показалось, а седые. И лицо выглядело не на двадцать лет, как тело, а на все пятьдесят. Но глаза светлые и чистые, молодые глаза, несмотря на морщинки вокруг них.

— Алекс? — спросил мужчина.

Лёшка кивнул.

— Филипп, — мужчина чуть склонил голову. — Parlez-vous français?[2 - Parler vous fransais? — Вы говорите по-французски?]

Лёшке жутко захотелось сказать «oui» и начать лёгкий, непринуждённый разговор на французском. Но, кроме «oui»[3 - Oui. -Да.] и «parlez-vous français?» он знал ещё два-три, ну может, пять слов на этом языке. Так что ответил он честно, но почему-то по-английски:

— Sorry. I don't speak French.[4 - Sorry. I don't speak French. — Простите. Я не говорю по-французски.]

— Doesn't matter,[5 - Doesn't matter. — Не важно.] — сказал Филипп по-английски. — Just a moment.[6 - Just a moment. — Один момент.]

Слева от входа стояла стойка с оружием. Обычные спортивные сабли, рапиры и шпаги. Ещё какое-то оружие в ножнах. Несколько непривычного вида пистолетов в кобурах. Новый знакомый жестом руки указал на ряд спортивного оружия и вопросительно взглянул на Лёшку. Оба движения Филиппа и рукой, и головой показались ему очень красивыми и элегантными. Плюс благородная седина и тонкий нос с горбинкой. «Ему бы Атоса в „Трёх мушкетёрах“ играть, — подумал Лёшка, рукой показывая на сабли. — Или короля Людовика». Филипп обеими руками взял два спортивных клинка и тот, что оказался у него в левой, небрежно кинул Лёшке. Бросок и в самом деле выглядел небрежным, но рукоять сабли сама легла в Лёшкину ладонь.

— En garde! — сказал Филипп.

Это слово Лёшке было хорошо известно: «К бою!»

Они отсалютовали друг другу оружием, и Филипп тут же атаковал. Лёшка едва успел принять третью защиту. Клинок противника моментально сменил направление и показал направление атаки слева, затем в голову. Пришлось резко менять защиты: из третьей в четвёртую, из четвёртой в пятую. Ему едва ли не впервые пришлось фехтовать без маски, но он совсем не боялся — был уверен, что его нынешний соперник, который с лёгкостью был способен пробить любую его защиту, не нанесёт сильного удара и не допустит, чтобы Лёшка достал его самого. Ощущение собственной неуклюжести на фоне элегантности противника было единственным неприятным моментом. Но Филипп неожиданно улыбнулся и сказал по-русски:

— Хорошо!

— Trois, cinq, quatre. Quatre, cinq, trois,[7 - Trois, cinq, quatre. Quatre, cinq, trois. — Три, пять, четыре. Четыре, пять, три.] — стал подсказывать учитель, заметно ускорив темп движений. Лёшка, к своему удивлению, справился и даже стал получать наслаждение от урока.

— Stop! — скомандовал Филипп.

Лёшка заметил, что в зале появился третий человек. Молодой мужчина в деловом костюме, при галстуке. Он тут же заговорил с Филиппом по-французски. Дважды произнесённое «pardonner»[8 - Pardonner. — Извините.] и указание рукой на настенные часы дали возможность понять, что молодой человек просит прощения за опоздание и говорит, что на самом деле он не опоздал, просто урок начался раньше времени. Филипп непринуждённо отмахнулся от извинений.

— Добрый день, Алексей, — обратился к Лёшке пришедший. — Меня зовут Владислав, можно просто Влад. Я ваш переводчик. Правда, Филипп сказал, что вы и без меня нашли общий язык, но от моих услуг отказываться не стал. Он предлагает продолжить, ты готов?

Лёшка с учителем встали в позиции к бою.

— Лёша, Филипп говорит, что у тебя правильная спортивная стойка, но она слишком низкая… я правильно сказал? Слишком низкая для кино. Он предлагает стоять чуть выше, так будет гораздо кинематографичное. Посмотрись в зеркало.

Филипп помог Лёшке найти нужное положение, двигая его за плечи.

— Удобно?

— Нормально.

— Тогда сейчас для привыкания в очень медленном темпе. Три, четыре, пять. Это понятно? — добавил Влад от себя лично. — Прости, что переспрашиваю. Я на фехтовании в первый раз, боюсь переврать.

Они ещё несколько раз повторили нехитрые упражнения и поменялись местами. Теперь Лёшка атаковал, партнёр защищался. Затем Филипп предложил от простых защит перейти к круговым и через раз к защите с ответом. Несколько раз он требовал не забывать о стойке, то ускорял, то замедлял темп, иногда подправлял Лёшкины движения.

— А сейчас Филипп предлагает разучить новый элемент, — перевёл Влад. — Защита пять.

Лёшка поднял саблю вверх, клинок, развёрнутый горизонтально, перекрыл голову и плечи. Филипп осторожно положил свой клинок на его.

— На носке правой ноги разворачивайся вправо, клинок продолжает держать клинок противника, но даёт тому перейти с сильной части на слабую.

Лёшка развернулся. Теперь получалось, что его клинок направлен ему за спину, а клинок Филиппа скользнул по нему от рукояти к краю. Филипп чуть усилил давление, заставив Лёшкино оружие опуститься вдоль спины.

— Филипп предлагает тебе самому решить, как можно атаковать из этой позиции.

Пришлось задуматься. Сейчас Лёшка стоял вполоборота к противнику, левым плечом к нему. Правая рука над головой держала оружие, клинок которого шёл вертикально вниз и нижним своим концом удерживал клинок противника. Понятно, что, если развернуться налево, клинок противника просто соскользнёт с его клинка и тогда можно будет провести атаку. Но оставалось большим вопросом, не откроется ли он сам удару соперника? Пришлось мысленно поставить себя на его место. Вышло, что самым правильным будет не только развернуться, но одновременно разорвать дистанцию, то есть отступить на шаг или хотя бы на полшага. Лёшка аккуратно всё это проделал и коснулся клинком плеча Филиппа. Тот улыбнулся и отдал следующую команду.

— Ещё раз, медленно, но не прерывая движения, — перевёл Влад.

Они повторили всё это раз сто, потихонечку ускоряя темп. И сразу после этого стали репетировать тот же приём в связке с предыдущими. Начинал атаковать Лёшка, Филипп перехватывал инициативу и атаковал в голову, после чего Лёшка и исполнял новый трюк. Такой номер у него вряд ли бы вышел с настоящим соперником, но когда тебе мастерски подыгрывают, то всё получается замечательно. И со стороны должно красиво смотреться. Вон Влад уже начинает хлопать в ладоши.

Отведённый им час вместе с прихваченным дополнительным временем пролетел незаметно. Филипп жестом предложил поставить сабли на стойку. Сам взял оружие в ножнах, к которым в нижней и верхней частях были прикреплены шнурки. Филипп ловко привязал их за спиной так, что рукоять оружия оказалась над правым плечом.

— Он спрашивает, занимаешься ли ты гимнастикой по утрам? — перевёл Влад прозвучавший вопрос.

Лёшка почувствовал, что краснеет. От окончательного смущения его отвлекло то, что и Влад начал краснеть, хотя его этот вопрос не касался. Филипп понял всё без слов и громко захохотал.

— Теперь тебе придётся делать некоторые упражнения ежедневно и в обязательном порядке, — сказал переводчик. — А мне он тоже обещал придумать упражнения.

Новое оружие было не спортивным, а почти самой настоящей шпагой с широким лезвием и элегантной, но крепкой гардой. Филипп красиво выдернул клинок из ножен и с ловкостью фокусника отправил его обратно в ножны. Повторил несколько раз и передал оружие Лёшке. Оказалось, что извлечь клинок из-за спины непросто, а уж вернуть его обратно и вовсе невозможно. Пришлось по совету Филиппа помогать левой рукой. Но всё равно получалось неуклюже, даже когда учитель показал, как правильно держать оружие и как можно упростить дело, перехватив его за клинок ниже рукояти.

— Это первое упражнение, второе такое.

Филипп извлёк из кармана шарик, походящий на те, что используют в пинг-понге, и кинул его в стену возле дверей, где не было ни зеркал, ни шведской стенки. Шарик прилип. Мастер вытянул левую ногу и стал перекатывать его по стене вверх, пока тот не очутился выше его головы. После этого он сменил ногу и правой скатил шарик вниз.

— Повтори.

Лёшка прокатил шарик до уровня своего живота, а тут ещё оказалось, что правой ногой он и до такой высоты недотягивается. Но Филиппа это не огорчило.

— Через месяц ты должен делать так же, — с явным сочувствием и плохо скрываемым сомнением в голосе перевёл Влад. — Начинать нужно с той высоты, на которую способен на данный момент. Но каждый день прибавлять хотя бы один сантиметр. А теперь он благодарит тебя за урок и предлагает передохнуть.

— Это я вас должен благодарить за урок, учитель, — галантно произнёс Лёшка и даже поклонился.

Филипп со смехом похлопал его по плечу.

— Он сказал, что хороший ученик также достоин благодарности, как и хороший учитель.

Лёшка, чувствуя, как гудят ноги, руки и отчего-то шея, плюхнулся на скамеечку, а неутомимый Филипп принялся выделывать непостижимые па с многочисленными кувырками, кульбитами и даже сальто.

— Здорово у вас получалось, прямо как в кино, — сказал Влад, присаживаясь рядом. — Лёш, можно мы сразу на «ты» будем? Я вот, правда, по поводу мячика засомневался. Чтобы уже через месяц выше головы! Я бы не смог.

— Я тоже сомневаюсь, а что делать?

В дверях появились некоторые артисты из их группы. Естественно, там и застыли, засмотревшись на Филиппа. Из-за их спин вышла официантка с подносом:

— Ваш чай, ваш шоколад, — протянула она чашки Владу и Лёшке.

— Ну растудыть! — тут же раздался голос Семёна. — «Ваш шоколад!» Я ж говорил — любимчики.

Филипп, видимо, услышав эту реплику, подозвал к себе Влада, чтобы тот перевёл. Выслушав, Филипп со смехом прошёл к стойке, выхватил сабли и швырнул одну Лёшке. Движение вновь показалось небрежным и даже грубым, но рукоять, как и прежде, сама легла точнёхонько в Лёшкину ладонь. На ходу натягивая перчатку, Лёшка вышел в центр зала.

— Филипп предлагает повторить ту связку, что вы только что репетировали, — негромко сказал Лёшке Влад.

Лёшка кивнул и встал в стойку. Тут же вспомнил замечание Филиппа и исправился, встав выше.

Они дважды поменялись направлениями атак и закончили трюком с переводом клинка соперника за спину и ответным ударом в плечо. Всё это было несложно, в их секции любой смог бы этому научиться за полчаса, но Лёшка знал, что при хорошем темпе движения со стороны всё должно смотреться очень эффектно. Поэтому аплодисменты воспринял как должное и посчитал правильным раскланяться публике вместе с учителем.

Филипп же осмотрел всех насмешливым взглядом и сказал несколько слов, адресовав их в первую очередь Семёну.

— Тот, кто готов повторить, тут же получит двойную порцию шоколада, — перевёл Влад и добавил, скорее всего, от себя лично: — Короче, будет каждому кофе и какава с чаем. Есть желающие?

Желающих не было. Лёшка вернулся на скамейку и нахально и демонстративно стал прихлёбывать ещё не остывший шоколад, который пришёлся очень кстати — всё-таки сегодняшние киноспортивные подвиги дались ему непросто.


— Кузнецов, не будь ты таким гадом! — жалобно попросил Серёга из-под одеяла. — Кончай пыхтеть! Дай поспать человеку!

— Я не пыхтю. Я дышу.

Лёшка сам придумал сочетать упражнение по перекатываю мячика по стене с дыхательной гимнастикой. Так было интереснее. Но над Серёгой он всё же сжалился и пыхтеть перестал. Да и вообще закончил махать ногами и переключился на руки. Теперь он принялся доставать клинок из-за спины и вкладывать его обратно в ножны.

— Кузнецов, я тебе этого никогда не прощу, — угрожающе пообещал Серёга. — Перестань своей саблей бренчать!

— Это не сабля, а шпага.

— Да без разницы. Чего тебе не спится?

— Мне спится. Но я должен исполнять условия контракта. Мне, в отличие от тебя, на одном обаянии и фотогеничности пролезть не получится.

Серёга нырнул поглубже под одеяло.

— Вставай, Серёга! — из вредности заорал Лёшка. — Завтрак проспишь.

— Я тебя когда-нибудь точно убью. Терплю токмо матери твоей ради, — пробурчал Гранаткин, но одеяло откинул. — Я б и на завтрак не пошёл, но с тобой всё равно не выспишься.

Серёга скрылся в ванной, а Лёшка вдруг отвлёкся на некоторые размышления. Кто бы ему сказал, что он сам станет подниматься ни свет ни заря, чтобы поупражняться? И что бы он на такие глупости ответил? Про контракт понятно, контракт и Серёгу подстёгивает. И даже Семёна. Но только ли в контракте дело?

Филипп сказал, что у Лёшки в фильме будет три фехтовальных сцены и что режиссёр просил натаскать его до такого уровня, чтобы дублёр был нужен по минимуму. Но сам Филипп считал, что они смогут обойтись без дублёра. Это было очень приятно и, несомненно, подстёгивало.

Не меньшим стимулом было и то, что, помимо разучивания фехтовальных трюков, теперь они занимались ещё и акробатическими и всякими там приёмами рукопашного боя, причём уже не на пару с учителем, но и с двумя людьми, к ним добровольно присоединившимися. Первым испросил разрешения заниматься Влад. Правда, он мог участвовать только во второй части урока. Когда Филипп работал с Лёшкой, им обоим было не до Влада. Но его это не смущало. Он запросто соглашался быть «болваном», то есть чем-то наподобие манекена, на котором Филипп показывал отдельные приёмы, и был на подхвате в любых других случаях. А когда начиналась вторая часть занятий, он успевал и переводить, и выполнять все упражнения. Филипп не ограничился тем, чтобы научить ребят просто выхватывать шпагу из ножен или пистолет из кобуры, но и отрабатывал с ними простейшие фехтовальные движения. И девчонок, которые появлялись в зеркальном зале, тоже учил. Прежде всего метать ножи и какие-то другие, не очень понятные, предметы, вероятно специально придуманные для фильма.

Филипп поинтересовался, кто каким видом спорта занимался. На сообщение Семёна о его занятиях бодибилдингом он никак не отреагировал, а вот всех остальных спортсменов выделял из общих рядов. Даже Стёпку, который увлекался настольным теннисом. А уж тому, что Лена, которая играла принцессу Афину, занималась акробатикой и даже была чемпионкой России среди юниоров, он просто возрадовался. И потребовал, чтобы она также занималась с ним по индивидуальной программе. Для Лены ради этого перекроили индивидуальный план, подсократили занятия по этикету и танцам, и теперь она приходила на фехтование вместе с Лёшкой. Это его и смущало, и радовало, и подстёгивало больше, чем всё остальное. Смущало чаще всего в тех случаях, когда им приходилось в спарринге разучивать некоторые борцовские и каратистские приёмы. Тут волей-неволей приходилось достаточно крепко прижиматься друг к другу. Ну ещё капельку оттого, что он ей в чём-то уступал. Она зачастую проявляла большую гибкость, изворотливость, ловкость. Радовало, потому что Лена оказалась очень приятным человеком и товарищем. Ну и очень красивой, себе-то уж врать не нужно, что это не важно.


— Привет, что, тоже не спится? — спросил Серёга их одноклассника Юрку Фролова.

Фролов был неплохим парнем, но знакомство с ним получилось не самым гладким.

В интернате учёба, мягко говоря, не напрягала, хотя преподаватели были самые лучшие, по большей части доценты и кандидаты наук из московских университетов. У них даже учебников не предусматривалось, а каждый преподаватель готовил свой урок и распечатывал его с разными дополнительными сведениями, домашним заданием, списком литературы и раздавал каждому ученику. Распечатки были с цветными иллюстрациями и сшиты в брошюры. Достаточно было собрать все эти брошюрки, и получался шикарный учебник. Даже если ты пропустил занятие, можно было взять, например, тетрадку «Биология. Урок № 5» в учительской или просто скачать с сайта. Но пропускали занятия здесь крайне редко. Зато на уроках по большей части гоняли балду.

Учителя с этим почему-то мирились. Вот и на первом уроке физики молодой доцент в очках предложил освежить забытое за каникулы без малейшего расчёта на отклик учеников. Лёшке его даже жалко стало, и он вызвался к доске и, как обычно, предложил не один, а сразу три варианта решения. Учитель оживился, они обсудили достоинства каждого из вариантов и даже ненадолго завладели вниманием остальных двенадцати учеников класса.

Фролов на перемене подошёл к Лёшке:

— Новенький, у меня тест по физике за прошлое полугодие не сдан. Сделай, а?

Лёшка подумал, что ему хватает Серёги, второй год сидящего на шее, и вежливо отказал.

— Да я же не задаром, — пояснил Фролов. — Я денег дам. Десять баксов сейчас, ещё двадцать — после.

Лёшка очень не любил такие разговоры. Правда, выпендриваться, а тем более кидать деньги на ветер, он любил ещё меньше, но в этот раз понял, что Фролова, а заодно и всех остальных новых одноклассников, нужно ставить на место. Поэтому достал из кармана пятьдесят долларов и сунул их Фролову:

— Даю тебе полтинник прямо сейчас и добавлю ещё столько же, когда сам свой тест сделаешь и сдашь.

Выходку оценили, Фролов обиделся, а Серёга потихоньку пообещал, что за такие деньги готов решать контрольные самостоятельно, но боится, что ему их всё равно не заработать. После уроков Фролов пришёл к ним в комнату, вернул деньги и вполне по-человечески попросил у Лёшки помощи. Чисто дружеской.

— Понимаешь, мне к преподам на консультацию записываться нельзя, я их тоже сдуру обидеть умудрился. А наши все такие же тупые, как я. У нас здесь всё прощают, кроме двух вещей — пропусков уроков и несданных тестов. Выручай, Кузнецов!

Лёшка тесты за Фролова делать не стал, а просто подготовил их вместе с ним. Тот очень удивился, что, стоило ему чуть пошевелить извилинами, и он справился с большей частью задания самостоятельно, а с оставшейся — под чутким Лёшкиным руководством. Друзьями они, конечно, не стали, но в случае чего поддерживали друг друга.

Сегодня Юрка Фролов был единственным, кто составлял им компанию за столом.

— Хочу в город сгонять, — ответил он на Серёгин вопрос. — Дела с утра пораньше образовались. А вы, как всегда, на съёмки?

— До съёмок ещё дожить надо. А пока над нами издеваются все кому не лень. Кто по чуть-чуть, а кто на полную катушку.

— Кругом одни садисты, — кивнул Фролов. — А как издеваются?

— Ну меня, к примеру, учат на флейте играть.

— Ну?

— Что ну? Ты на флейте играешь? Нет? Не играешь и ничего от этого не потерял. А я не могу врубиться, на фиг мне этому учиться, если в кино достаточно её ко рту поднести и пальцами пошевелить, а музыку потом всё равно отдельно запишут.

— Круто, — согласился Фролов, прожёвывая кусок ветчины.

— А я что говорил! Сегодня в бассейне занятия. Подводное плавание будет.

— Жесть! — сказал Фролов. — Но я бы не отказался. Вот в прошлом году…

И он рассказал, как год назад нырял в Австралии, зацепился за коралл и порвал плавки. Все трое громко расхохотались. По утреннему воскресному времени, когда народ ещё толком не проснулся, их веселье показалось редким посетителям столовой особо неуместным.


Скоро у ребят появилось новое развлечение — обсуждение причёсок. Наверное, всё могло быть не так весело, если бы первым в лапы гримёра попал не Стёпка, а кто-нибудь другой. Дело в том, что рыжий длинноволосый Степан Кузин был напрочь лишён такого чувства, как застенчивость. Он не был нахалом, но стесняться просто не умел. А потому, впервые появившись перед всей честной компанией в новом образе, он тут же начал едва ли не хвастливо рассказывать, как его стригли в четыре руки, как заплетали косички, украшали всякой дребеденью и тысячу раз фотографировали.

Причёска и впрямь была нестандартной. До этого Стёпка просто игнорировал парикмахерскую, и вид у него был не самый модный: как попало отросшие волосы жиденькими рыжими прядями спадали на плечи или по большим праздникам были стянуты на затылке резинкой. После стрижки от прежней причёски остались три длинные пряди — самая длинная сзади от темечка, другая чуть короче справа от середины головы до шеи, третья, заметно короче двух других, слева. Всё остальное было либо выстрижено под ноль, либо торчало в виде коротких прядей разной длины.

— Прикиньте, — рассказывал Стёпка всем, кто его слушал. — Мне вот эти длинные патлы заплетали в косички и скручивали калачами. В короткие ещё бантики заплетали и длинные шпильки втыкали, как у японок. Кино и немцы! Уж не знаю, на кого я был похож, но страшненький вышел, на ночь лучше не смотреть.

Тут же родилась присказка «Стёпка рыжий первым пострижен». И каждый, побывавший в руках Валентина Валентиновича, считал нужным изложить процедуру стрижки самым подробным образом и желательно самоуничижительно рассказать, как всё ужасно выглядело и сколько времени продолжалась фотосессия. А ещё все дружно вертелись перед зеркалом, корчили рожи и требовали, чтобы их признали самыми страшными. На самом деле девчонки получались очень красивыми. В общем, победителем признали Семёна, и любитель покрасоваться неожиданно загордился, даже злиться на всех и каждого перестал.

Лёшке с Серёгой победа в конкурсе не грозила. Их стрижки, одинаковые у обоих, были не особо интересными: на висках очень коротко, сверху чуть длиннее и на прямой пробор, сзади широкая длинная прядь, которую, как выяснилось, нужно было ещё отращивать и отращивать.

Сегодня перед «этикеткой» их всех причесали, заплели косички, завязали бантики, чёрт-те чего напихали в волосы и конкурс возродился с новой силой.

Сам урок этикета в этот раз заключался в том, как правильно подавать и целовать даме руку в разных ситуациях, как обмениваться рукопожатиями, как кланяться, ненаигранно обниматься и всё такое. При этом все эти церемонии заметно отличались от общепринятых и даже виденных в кино. Всё проделывалось с разными выкрутасами, нередко очень сложными — их для фильма придумывали специально.

А вот сидеть за столом и пользоваться кучей вилок, вилочек, ножей и ножичков учили по-настоящему.

— Теперь, если попаду на приём к английской королеве, так могу и съесть чего-нибудь. А то побоялся бы что-то перепутать и сидел голодный, — сказал Лёшка.

— Ага. Надо Марии Фёдоровне идею подкинуть, чтобы она в интернате такую учёбу устроила. Может, отпрыски хотя бы чавкать перестанут, — поддакнул Сергей.

Но уже на следующем занятии «по застолью» он забрал свои слова обратно. В этот раз урок проходил не в «замке» или «дворце», а в «сельской харчевне». Там мясо подавали огромными кусками на деревянных досках, посетители сами рубили его большущими тесаками, а ели, само собой, руками — хапнул кусок потолще и грызёшь. Еда была настоящая, и все наелись до отвала. И перевозюкались тоже. Хорошо ещё, что ручки дамам целовать не нужно было. В общем, повеселились от души.

Бассейн располагался тут же, в центре, но попали они сюда впервые.

— Наш инструктор по плаванию Антонина, чемпионка мира, между прочим, — представила им Саша нового преподавателя и исчезла.

— Шестикратная чемпионка, — вслед ей задумчиво произнесла инструктор. — Ну да ладно. Здравствуйте всем. Землякам отдельный привет.

Она подошла и персонально пожала руки Лёшке и Серёге.

— Всем в душ, через пять минут встречаемся у бортика.

В пять минут, конечно, никто не уложился, но к воде вышли быстро и дружно, в душевой задержался только Семён.

— Я-то думал, этот качок первым выпрыгнет мышцóй покрасоваться, — сказал Серёга не особо громко, но стоящие вблизи услышали.

Наконец и Семён появился. Непривычно тихо и неуверенно приблизился к группе и встал за спинами тех, кто повыше ростом. Причина такого поведения стала ясна уже через несколько секунд, потому как Антонина первым делом спросила:

— Есть такие, кто плавать не умеет?

Никто не отозвался, а потому робкий голос Семёна прозвучал громко:

— Я.

— Что я?

— Я не умею.

— Ничего страшного. Займёмся тобой по отдельному плану, — пообещала Антонина и отвернулась, пряча улыбку.

Остальные такой тактичности проявить не смогли и отвели душу по полной программе.


После бассейна их встретил Михаил Евгеньевич.

— Ребята, понимаю, что вы устали, но повод, по которому я предлагаю вам задержаться, серьёзный. Дело в том, что наш бухгалтер завтра уезжает в командировку и поэтому хотел бы уже сегодня вручить вам полагающуюся за этот месяц зарплату. Кто не хочет ждать, может получить и через неделю.

Естественно, ждать целую неделю никто не пожелал. Ребята гурьбой пошли в бухгалтерию.

— Так, — сказал бухгалтер Вениамин Ефимович, когда все набились в его небольшой кабинет. — Кто не помнит, напомню. Ваш гонорар за участие в фильме состоит из нескольких частей. В том числе из ежемесячных выплат. Для каждого мы открыли дебетовые, то есть накопительные счета в банке. Так что я сейчас выдам вам не деньги, а пластиковые карты. В последующем платежи будут зачисляться на них без наших встреч. Вот ещё что. Счёт состоит из двух подсчетов: основные выплаты будут начислены на ту часть, которая будет доступна только вашим родителям, а зарплаты и суточные, по договоренности с ними же, вы можете тратить по своему усмотрению. А сейчас кыш все в коридор, буду по одному вызывать.

Кое-кто слинял сразу после получения карты. Но половина народу задержалась. Три девчонки: Лена, первая красавица Алиса, которую Лёшка с некоторых пор таковой не считал, и Иришка. Мужскую часть представляли Семён, Стёпка и Серёга с Лёшкой.

— Поступило предложение весело отметить первую зарплату, — сказал Семён. — Тут неподалёку есть ночной клуб. Вход сорок баксов, но тянет на все сто.

— А фейсконтроль? — спросила Алиса.

— Всё схвачено, — небрежно бросил Семён.

— Не, народ. Я домой, — отказался Стёпка. — В следующий раз я с вами, а сегодня надо мамку порадовать, а то у нас и пожрать-то нечего.

Лёшка с уважением посмотрел на Стёпку и даже в знак солидарности собрался тоже отказаться. Тем более что все кафе, а заодно и ночные клубы, он возненавидел ещё дома. Заметив его колебания, Лена обратилась ко всем оставшимся:

— Нет, а правда? Я уже месяц, кроме школы и этого центра, ничего не видела.

Понятное дело, что после такого заявления Лёшку уговаривать уже не пришлось.


Они скромненько стояли в сторонке, пока Семён пытался договориться с охранником. Парень был на голову выше рослого Семёна, не говоря уже о всех остальных из их компании. Сломанный нос делал его физиономию довольно свирепой, а пудовые кулаки и вовсе заставляли трижды подумать, прежде чем вступать в спор, не говоря о том, чтобы напрашиваться на конфликт. Так что Семён вернулся обескураженным.

— Блин. Мой знакомый сегодня не работает, а с этой гориллой не договоришься. Пошли в кафе, что ли?

— Подожди, — неожиданно встрял в ситуацию Лёшка. — Серёга, пошли.

— Чего ты затеял?

— Чего, чего? Попробуем физиями поторговать.

— Ага, как же! Тут, брат, столица. Это дома мы с тобой были первые парни на деревне.

— Нашу программу опять крутят. И этот охранник посмотрел на нас так, как будто узнал. Попробуем?

— Рискнём.

— Здравствуйте, — вежливо поздоровался Лёшка. — Тут такая история. Нам ваше заведение самым наилучшим образом отрекомендовали, но не предупредили, что есть возрастные ограничения. А у нас сегодня искать ещё что-то просто сил нет. И другой случай не известно когда выдастся.

— И чем же вы так заняты? — хитро прищурившись, спросил охранник.

— Съёмки, — тяжело вздохнул Лёшка.

Охранник поманил его пальцем и, наклонившись к уху, спросил:

— Автографы будут?

Лёшка кивнул.

— У меня сеструха от вас тащится. Я ей ща звякну, пусть подходит, а?

— Нет проблем, — обрадовался Лёшка, не ожидавший, что всё решится так просто.

Через пять минут они были уже в клубе. То, что клуб хороший, Семён не соврал: кроме танцпола, где грохотала музыка, было ещё несколько залов. В самом тихом они и устроились. Девчонки отлучились на минутку, Семён пошёл делать заказ.

— Чего это ты, Лёха, сегодня такой активный? — спросил Серёга. — Вернее, из-за кого?

— Просто захотелось! — соврал Лёшка.

— Ну да, — вдруг бац! — прорезалась любовь к злачным местам. Ну да флаг тебе в руки. Хотя, по-моему, зря всё это.

— В каком смысле?

— В том, что твоей Елене ровным счётом всё равно, с кем сюда прийти.

Лёшка нахмурился.

— Может, я и не прав. А давай проверим?

— Это как?

— Ну я за ней поухаживаю, и станет ясно.

— А Алиса? — спросил Лёшка.

— Ну ты за ней ухаживай.

Лёшке очень захотелось отказаться, но он промолчал.

Они пили коктейли, потом Серёга пригласил Лену танцевать, и они ушли на танцпол. Семён почти сразу увёл туда же Иришку. Лёшка же заблаговременно сообщил, что у него после фехтования и плавания ноги не шевелятся, чем избавил себя от необходимости танцевать с Алисой. Но развлекать её чем-то было нужно, и он рассказал целую дюжину баек про телевидение, которых наслушался за время своей телевизионной карьеры. Алиса хохотала. Ребята приходили и уходили. Лёшка заливался соловьём. Алиса, в очередной раз утерев слёзы, выступившие от смеха, посмотрела на часы:

— Ой, мне пора. Лёш, проводи меня до выхода, я там попрошу такси вызвать.

Лёшка, конечно же, проводил и даже подождал, пока подъедет машина. Заодно узнал, как добраться до интерната, куда ещё надо было суметь проникнуть после полуночи. На прощание Алиса чмокнула его в уголок губ.

— Пока, Лёш. Спасибо за чудесный вечер.

И уехала. Лёшка вернулся в зал. Ребята сидели за столиком. Лена как-то странно на него посмотрела.

— Лёшка, ты бы хоть помаду стёр, балбес, — шепнул ему Серёга.

Вскоре все засобирались по домам. До интерната ехали молча. Лёшка не хотел разговаривать, Серёга о чём-то размышлял. К счастью, проникнуть в интернат оказалось проще простого. Гранаткин сунул вахтёру двадцать долларов, и они потихоньку поднялись на свой этаж.

— У-у-у! — прогудел Серёга. — Ну и денёк выдался. Выходной называется. Ты чего на меня волком смотришь?

— Помаду вытри. А то другим советуешь…

Серёга свалился с приступом смеха на кровать.

— Нет, Лёха! Ты полный идиот. Это меня Ирка поцеловала у тебя на глазах, кстати, за компанию с тобой. А Ленка твоя весь вечер только про тебя расспрашивала.

— Ага. А танцевала с тобой.

— Так ты же танцевать сразу и наотрез отказался. Что девчонке было делать, сидеть и твоего приглашения дожидаться? Не слишком будет жирно для некоторых? А то, что ты в помаде заявился так, может, и к лучшему. Пусть немного поревнует. Это полезно.


Интерлюдия 5

Мятеж


Лёхша Герейро сидел в центре небольшого помоста в гимнастическом зале. Спина прямая, руки на коленях. Возле ног ножны, рядом его любимая игрушка — шпага с чёрным клинком, которую он рассматривал через полуприкрытые веки.

— Привет, Лёхша, — окликнула его Афина.

Кавалер легко и грациозно вскочил на ноги, повернулся к Афи лицом и тут же, безо всякого перехода, стал неуклюже и чуть косолапо переминаться с ноги на ногу.

— Привет… доброе утро, Ваше Величество.

— Будешь обзывать меня «Величеством», я стану обращаться к тебе «ваша светлость».

— Как вам будет угодно, — легко согласился парень. — То есть как так? Какая «светлость»?

— Советник императрицы должен иметь соответствующий титул. Я только что подписала указ.

— Стоило вставать так рано из-за ерунды, — вслух подумал Лёхша и осёкся.

Он и раньше нередко смущался в её присутствии, а уж после Коронации, похоже, совсем не знал, как себя вести. Афине очень хотелось думать, что это смущение вызывалось не только её положением. Но кто его поймёт, этого Лёхшу?

— Не объяснишь, чем ты тут занят? Медитируешь или просто размышляешь?

— Размышляю.

— Ну?

— В смысле о чём? — Лёхша неожиданно улыбнулся и заговорил страшным голосом: — О самых кровожадных в мире вещах.

И умолк так надолго, что вновь пришлось его подгонять с разъяснениями.

— Ну, например, если бы моя шпага была не просто оружием, а артефактом… Бывает же такое оружие? Так вот я не могу понять, почему такое магическое оружие тратит силы, в нём заложенные, чтобы убить кого-то.

— И вправду кровожадно! Но что здесь странного? Смерть — это разрушение, для разрушения нужна сила.

— Не проще ли забрать силу того, кого собираешься убить? И пополнить ею свою собственную вместо того, чтобы тратить.

— Весело утро начинается. И далеко ты продвинулся в своих изысканиях?

Лёхша хотел соврать, что это всего лишь досужие мысли, но потом собрался с духом и решил сказать всю правду, но не успел.

Загудел какой-то зуммер, и почти сразу от двери раздался громкий голос:

— Ваше Величество! На корабле чрезвычайная ситуация, и я прошу вас проследовать за мной в безопасное место.

По большому счёту, в этом не было чего-то выходящего за рамки событий последних дней. Единственное, что показалось Лёхше странным, — это что за принцессой, вернее, Императрицей прислали не людей из её охраны, а обычного офицера, судя по нашивкам, капитана. Но и это ещё куда ни шло, если бы не второй человек, сын посла Республики Недеф. Лёхша насторожился, увидев его здесь. Гость, даже высокопоставленный, был обязан сейчас находиться в своей каюте, а не разгуливать по кораблю, на котором объявлена чрезвычайная ситуация.

Афина помедлила с решением, но всё же сделала попытку пройти вслед за офицером. Лёхша заступил ей дорогу.

— Прошу вас представиться, господин офицер, — вежливо, но твёрдо попросил он.

— Капитан флота Её Величества барон фон Корф. Умоляю вас не медлить и пройти со мной как можно быстрее.

Но Лёхша не собирался выполнять эту просьбу и тем более допустить, чтобы её выполнила Афи. Он наконец понял до конца, что ему не нравилось — на боку сына посла висела кобура с бластером. А этого просто не могло быть! Носить энергетическое оружие на корабле не имел права никто, включая министров, адмиралов и личную охрану императора. Десантники всегда оставляли такое оружие на борту посадочных модулей.

Сын посла проследил за его взглядом и скривил губы. Но промолчал, а секунду спустя извлёк оружие из кобуры и направил его на Лёхшу.

— Не советую глупить, — потребовал он, и глаза его из почти бесцветных стали совершенно белёсыми, лишь зияли тёмными провалами расширенные зрачки. — Ваше Величество, вы арестованы, корабль захвачен. Так что следуйте за нами без глупостей.

Настал черёд Лёхши криво усмехнуться.

— Вы если не полный идиот, то весьма близки к этому, сэр Стил, — раздражённо бросил капитан. — Хватило ума тащиться со мной да ещё с этой побрякушкой, постарайтесь проявить толику сообразительности и убрать её подальше.

— Я хотел слегка попугать этого нахала, — без тени смущения ответил Стил. — Мне прекрасно известно, что на корабле невозможно применять энергетическое оружие.

— Известно вам, известно и ему, — капитан Корф повернулся к Лёхше. — Сынок, перестань глупить. Мне нет охоты с тобой церемониться. Да и нужды такой у меня нет. Ты нам не нужен ни живой, ни мёртвый. Так что выбор за тобой.

Капитан вынул из кармана игломёт, в котором толку было много больше, чем в любом излучателе. Даже несколько игл могли остановить человека без специальных доспехов, плотная очередь разрезала его пополам. А если иглы отравленные… Капитан, видимо, понял, что творится в голове у Лёхши, и демонстративно переключил игломёт на «плотный огонь».

— Лёхша, — еле слышно прошептала за его спиной Афи. — Я поставила защиту. Против иголок она устоит.

Это, пожалуй, выход. Не единственный, может не самый верный, но других он пока не видел. Лёхша носком сапога подкинул лежащую у его ног шпагу, поймал и прыгнул вперёд. Очередь игл встретила его в тот момент, когда он перекатывался по полу через голову, преодолевая последний метр дистанции, разделявшей его с капитаном. Магическая защита Афи выдержала вихрь металла. В следующее мгновение он атаковал капитана, но офицер оказался хорошим бойцом и успел принять клинок рукоятью игломёта. Игломёт вырвался из руки и отлетел в сторону. Но капитан не стоял на месте: прыжком разорвал дистанцию и выхватил из ножен флотский кинжал, едва ли уступающий в длине шпаге Советника Императрицы. Лёхша успел увидеть, как Афина тоже прыгнула с помоста и, ещё не коснувшись пола, выбросила метательный нож, спрятанный в рукаве. Лезвие воткнулось в правое предплечье сэра Стила. Лёхша не ожидал от принцессы такой прыти, но ему некогда было удивляться — капитан устремился в яростную атаку. Некоторое время пришлось отбиваться, не помышляя о том, чтобы атаковать самому. Наконец соперник потерял темп и дал ему возможность проверить прочность своей защиты. Несколько раз они атаковали попеременно и без всякого успеха. Сын посла предпринял попытку вмешаться, едва не поймал ещё одно метательное лезвие, после чего счёл благоразумным держаться в стороне.

Противник, искушённый в фехтовальном мастерстве, был, несомненно, более выносливым. Так что затягивать поединок было нельзя. Лёхшу немного разочаровал клинок, от которого он ждал помощи: тот себя не проявлял. Оставалось рассчитывать лишь на себя.

Помогла случайность. Зуммер, замолчавший было, вновь запищал. Кажется, корабль должен был выполнить срочный и неожиданный манёвр. В таких случаях полагалось как можно надёжнее зафиксироваться, но ни капитан, ни Лёхша этого не сделали. Корабль резко тряхнуло, их обоих отбросило к стене. Лёхша оказался в удобной позиции. Он отдал противнику инициативу и позволил атаковать себя, но так, как ему было выгодно. Манёвр корабля не завершился, пол был немного наклонён, капитану, находящемуся выше, было сподручно атаковать в голову. И Лёхша, дождавшись такой атаки, принял удар над головой, крутнулся на пятке, дал шпаге противника соскользнуть по своему клинку за спиной и сделал обратный разворот, метя оружием в не защищённый теперь левый бок капитана. Тот предпринял отчаянную попытку уклониться, и она ему почти удалась. Клинок Лёхши лишь самым кончиком коснулся его плеча, нанеся небольшую царапину. Капитан ухмыльнулся в лицо своему, по сути, беззащитному противнику, взял всё ещё касающееся его остриё двумя пальцами, желая отвести его в сторону и показать, что на такие пустяки он внимания не обращает. Но замер, так и не сделав последнего движения, лицо его стало наливаться смертельной бледностью, и через секунду он рухнул к ногам своего победителя.

Забытый в суматохе сын посла оказался вновь в поле зрения. В руках он держал игломёт. В этот раз сановник не стал тратить время на разговоры, а просто выстрелил, выстрелил в тот самый момент, когда тело офицера перестало заслонять Лёхшу. Едва ли Лёхша сумел бы хоть как-то среагировать на этот выстрел, но клинок сам занял самую правильную позицию и принял на себя всю очередь из нескольких сотен иголок. Удар был настолько сильным, что заставил Лёхшу отклониться назад. Возможно, благодаря этому движению самая последняя игла лишь едва скользнула по его лбу, разодрав кожу, но не причинив серьёзного вреда. Сэр Стил швырнул в него игломёт и выскочил вон.

Афина очень быстро — Лёхша даже не понял, где она пряталась и откуда появилась, — оказалась рядом с ним.

— Афи, нам нужно выбираться отсюда. Этот, — Лёхша кивнул в сторону двери, за которой скрылся Стил, — может привести подмогу. Раз сюда никто не пришёл, значит, в их словах есть правда. На корабле мятеж, и нужно найти безопасное место.

— Необходимо связаться с Успенским, — сказала Афи. — Из моей каюты, она самая ближняя.

— Да. И забрать Корону.

— И ребят вывести.

— Что? Ещё и ребят?! Ладно, шучу.

Лёхша подхватил ножны, приложил платок ко лбу и кинулся вслед за Афиной.


Глава 3


Жизнь, которой Лёшка с Серёгой жили в Москве, вряд ли была лёгкой, но зато жутко увлекательной. Больше всего Лёшке нравилось, что учёба его не напрягала, он её просто не замечал. С тестовыми заданиями даже Гранаткин справлялся самостоятельно, уж, во всяком случае, приставал к Лёшке за помощью реже, чем дома.

Серёга изредка начинал ныть, причём по самым пустяковым поводам и, возможно, делал это для проформы, а не из-за того, что его в самом деле что-то не устраивало. Лёшку же устраивало всё. Немного портило жизнь то, что с Леной у них отношения стали совсем хорошие. В том смысле, что до похода в клуб, она нередко раздражалась, например из-за Лёшкиной неуклюжести, могла просто покапризничать. Сейчас же стала такой вежливой, что у него во рту порой становилось кисло.

А в целом всё было здорово. Он в какой-то момент начисто забыл, ради чего вся эта суматоха с танцами, фехтованием, этикетом, нырянием, причёсыванием и так далее. Он чувствовал во всём этом какой-то внутренний самодостаточный смысл, и его это устраивало.

Как часто случалось и раньше, из душевного равновесия его вывел, по сути, пустяк. Ему принесли новый клинок, тот, с которым предстояло сниматься в кино. Они с Филиппом давно уже, с третьей или четвёртой тренировки, перестали пользоваться спортивными шпагами и саблями и фехтовали примерно таким оружием, какое будет в фильме. У этих шпаг, чуть более тяжёлых, была непривычно массивная рукоять и сложная гарда с захватами для клинка соперника. Хват от этого получался непривычным: если спортивной саблей можно было управлять большим и указательным пальцами, то здесь была задействована вся кисть и большая нагрузка ложилась на запястье. Правая рука первое время жутко болела, но это быстро прошло.

Они с Филиппом продолжали отрабатывать всё те же нехитрые фехтовальные связки, но почти каждое занятие добавляли к ним то удары руками и ногами, то кульбиты и перекаты. Артём Николаевич, заглянув к ним однажды, только покачал головой и показал большой палец.

С точки зрения техники фехтования в новом оружии не было ничего особенного. Правда, цвет у клинка был необычный: в центре он сверкал полированной сталью, и этот светлый стальной оттенок перетекал к краям в полную черноту. Арон рассказывал, что на экране по клинку будут пробегать разноцветные блики и возникать магические руны. Не огненные, как в других кинокартинах, а какие-то особые, эксклюзивные вайнгартеровские. Лёшка попытался всё это представить и неожиданно для себя погрузился в философскую задумчивость.

Он не заметил, как подошли Филипп с Владом.

— Месье Филипп спрашивает, что повергло тебя в такую глубокую задумчивость? — перевёл Влад.

— А? Да так, ерунда всякая в голову лезет. Глупости разные.

— Глупости, вызывающие размышления, уже не могут быть просто глупостями. Давай рассказывай, мне тоже интересно.

— Да чего рассказывать? Просто подумал, зачем всё это? Вот Арон объяснял, как будет выглядеть клинок на экране. Значит, он мог бы и многое другое пририсовать. И вместо меня мог бы каскадёр выступить. Серёгу заставили выучить мелодию на флейте, хотя записывать музыку будут отдельно. Натаскивают, как правильно вести себя за столом, а по сценарию выходит, что каждый в этой сцене лишь мелькнёт в кадре…

Филипп сел напротив. Влад тоже примостился на полу, обхватив колени руками.

— Знаешь, — медленно произнёс Филипп, — я работал над очень большим количеством фильмов. Даже со счёта сбился…

— Этот сто двадцатый, — подсказал Лёшка. Он давно уже нашёл в Интернете всё что можно про своего учителя.

— Да? — искренне удивился тот. — Но я не об этом. Я работал со многими звёздами. И знаешь, большинство из них изо всех сил стремятся исполнять трюки сами. Я спрашивал, зачем вам это надо? Всё равно половину трюков будет делать каскадёр, почему ему не сделать все?

— И что они отвечали? — оживился Лёшка.

— Говорят, сами не знают. Но я знаю. Когда играешь героя или просто крутого парня, очень важно самому почувствовать себя героем. У тех, кто сам делает опасные трюки, глаза становятся другими. Зритель им верит больше, потому что правды в картине становится больше. Чем больше правды, тем больше веры. На компьютере нарисовать можно почти всё, но получится мультфильм.

Филипп начал подниматься, но снова сел и спросил:

— Знаешь, почему я здесь так давно? Ваши бои я мог бы поставить с профессионалами за два дня. Ну ещё два дня были бы нужны, чтобы обучить всяким пустякам вас, хотя это мог бы сделать кто-то другой и не за такие огромные деньги, которые платят мне. Так вот ваш режиссёр сказал мне: «Есть у меня талантливый актёр. Он очень похож на своего персонажа, но тому надо будет стать героем. Ему нужно поверить в себя, самому чуть-чуть стать героем». Мне понравилась такая работа, и я приехал.

Лёшку кольнула иголочка лёгкой ревности: оказывается, с ним тут занимаются лишь потому, что есть свободное время от работы с кем-то ещё. И он недовольно пробурчал:

— Ну и как этот ваш талантливый актёр? Почувствовал себя героем?

Влад странно посмотрел на него, наверное, осуждал за грубость. Филипп же опрокинулся на пол и стал сучить в воздухе ногами. На его обычные спортивные выкрутасы это было не похоже, но Лёшка не сразу сообразил, что он смеётся. Влад почему-то тоже засмеялся.

— И чего такого смешного я сказал? — спросил Лёшка, и тут до него начало доходить, о ком шла речь. Правда, осталось непонятным, смеяться ему самому или всплакнуть от собственного идиотизма.

— Ну, Лёшка! Сама скромность! — сказал Влад со смехом и неожиданно стал серьёзным. — А знаешь, почему я напросился с вами тренироваться? Я в детстве мечтал стать мушкетёром. Не космонавтом, не моряком или врачом. Мушкетёром! Знал, что их уж триста лет не существует, но всё равно мечтал. Только ничего для своей мечты не делал. А тут вдруг понял — надо хоть что-то сделать. Обязательно. Научиться фехтовать, пусть совсем немного, может, и не получится, так научусь хотя бы шпагу держать. Ну и научился. И ты за это время многому научился. Я тут с первого дня, мне и тогда жутко нравилось, как вы фехтуете. Но теперь-то я могу понять, что тогда была художественная самодеятельность. А сейчас всё профессионально, всё, как в настоящем кино!

— Нам надо сегодня очень внимательно отработать все нюансы, — вставая сказал Филипп. — Завтра приедет твой настоящий противник, не хотелось бы перед ним краснеть.


В общем-то, Лёшка задумался о том, к чему они тут готовятся, очень даже своевременно, потому что уже назавтра состоялась обещанная Артёмом Николаевичем встреча съёмочной группы в полном составе.

В их центре — они давно уже начали считать это место своим — нашёлся и большой зал, куда набилась добрая сотня человек. Замелькали такие известные лица, что все ребята стали чувствовать себя неловко. Один Стёпка не тушевался, наверное, он был настоящим, природным феноменом.

Большинство из вновь приехавших были знакомы друг с другом. Кто радовался встрече искренне, кто не слишком. Впервые за этот месяц объявился представитель спонсора, которого они видели в день своего приезда, — господин Тихонов. Он делал вид, что знает всех и что все должны знать его. Со стороны это выглядело смешно и как-то неприятно.

Наконец Артём Николаевич предложил всем присесть и успокоиться. Независимо от степени звёздности все послушно исполнили требование. Молодёжь постаралась забиться на галёрку, только Стёпка плюхнулся в первый ряд в компанию к самым именитым звёздам.

— Почти все в сборе, — сказал режиссёр. — Почти, потому что некоторые исполнители эпизодических ролей будут появляться к тому времени, когда дойдёт дело до самих эпизодов. Здесь нет массовки и каскадёров. И по разным причинам нет американских коллег по спецэффектам, которых мы решили не отрывать от работы и не тащить через океан. Но полагаю, молодёжь может составить себе представление о масштабах того, чем мы собираемся заняться.

Он рассказал, где и когда будут проходить съёмки. «Молодёжь», да и некоторых знаменитостей особенно взбудоражило сообщение, что натурные съёмки будут проходить в Казахстане, где-то в пустыне, и в Испании, аж в трёх её провинциях.

Сказано было много, начиная с очень серьёзных дел и заканчивая формальными мелочами типа получения пропусков на «Мосфильм» и новых индивидуальных планов и расписаний.

— Блин! Опять всякой ерундой занимаются, — прошипел Семён. — В третьем фильме снимаюсь, нигде никаких планов и другой такой фигни не было.

— Что это на него опять нашло? — спросил Лёшка у Серёги. — Совсем уж было нормальным человеком стал, а тут опять психует.

— У него отец снова запил, — сказала сидящая за Серёгой Ирка. — Вы на него внимания не обращайте, он меньше злобиться станет. О, Стёпка сюда решил перебраться.

Но оказалось, что Степан направляется вовсе не к ним. Он несколько бесцеремонно подошёл к одной из актрис и сказал:

— Здравствуйте. Всё не было случая сказать вам, что в детстве, ну лет пять назад, я был в вас влюблён и собирался на вас жениться.

— Это ты, что же, — без особого удивления ответила ему актриса, — предложение мне делаешь?

— Наоборот, — ответил Стёпка, сделав совершенно невинное лицо. — Подошёл сказать, что раздумал.

— С чего вдруг?

— Я теперь не вполне уверен, что вы меня достойны.

Актриса слегка прокашлялась и поманила Стёпку пальцем поближе к себе. Склонилась к нему и зашептала на ухо Так, что слышно было всему залу:

— Ты хоть понимаешь, что, как честный человек, после всего сказанного тобой был бы обязан жениться на мне? Так вот я за своё бесчестие тебе отомщу. Страшно отомщу и в самом скором времени.

Все вокруг, исключая, конечно, самого Стёпку, слегка напряглись — уж очень искренне и даже немного жутко прозвучали слова о мести. А актриса взяла и внезапно гавкнула своему несостоявшемуся жениху прямо в ухо. То есть — очень громко крикнула «Гав!». Вздрогнули буквально все. «Жених» с места отпрыгнул ступеней на пять вверх. Вольные и невольные очевидцы схватились за животы в приступе хохота, актриса раскланялась. Стёпка, дождавшись тишины, задумчиво, но тоже громко сообщил:

— Правильно я раздумал. С такой женой никаких нервов не хватит.

Лёшка, ничего не видя от слёз, ухватился за руку стоявшего рядом Серёги и по ней сполз на колени.

— Ну-ну, ещё одно предложение руки и сердца, — услышал он ехидный голос Алисы. Лёшка удивился, с чего бы его могли заподозрить в таком странном деле по отношению к Серёге, но, вытерев глаза, увидел, что стоит на коленях перед Леной и держится за её руку. То ли он случайно промахнулся, то ли это Гранаткин ему удружил, но видок у него должен был быть тот ещё!

На его счастье, зазвонил мобильный, так что объяснений удалось избежать. В зале стало слишком шумно, и он потихоньку выскользнул в фойе.

— Мама, ну какие могут быть новости, если я тебе по два раза в день звоню? Да не похудел я. Поправился даже. Правда на полкило всего. Сейчас у нас рабочее совещание со съёмочной группой. Тут столько всяких артистов знаменитых, глаза разбегаются. Я тебе потом всех перечислю. Да, твой любимый тоже будет. Нет, самый любимый. Костолевский, ага.

Лёшка поднял глаза и увидел прямо перед собой знаменитого артиста, о котором шёл разговор. Тот подмигнул ему и спросил:

— Можно твоей маме привет передать, раз уж я её любимый артист?

— Мама, он тебе хочет привет передать. Нет, он сам хочет. Я ему трубку даю.

— Здравствуйте… — артист посмотрел на Лёшку, и тот подсказал, — здравствуйте, Ирина Михайловна. Я познакомился с вашим сыном, узнал, что вы моя поклонница, и позволил себе лично поблагодарить вас за интерес к моей скромной персоне… И вам того же.

Костолевский вернул аппарат, подмигнул во второй раз и с довольным видом удалился. Лёшка приложил трубку к уху и услышал мамин голос:

— Это Гранаткин пародию исполнял? Или ты голоса подделывать научился?

— Да нет, — растерялся и даже обиделся Лёшка. — Это в самом деле Костолевский.

— Да шучу я, шучу, — рассмеялась мама. — Обиделся? А сам так всё время шутишь.

Они ещё немного поговорили, тут Лёшку позвали в зал, пришлось скомканно прощаться.


Новые планы вступали в силу со следующей недели, а два оставшихся дня предстояло отработать по старым. Лёшка поприсутствовал на хореографии, где на него особого внимания не обращали, и отправился в зеркальный зал на очередной урок с Филиппом. На пороге он застыл с раскрытым ртом.

Лёшка не только не спрашивал, кто будет его партнёром по съёмкам, но даже не задумывался над этим. Увидев своего партнёра, он просто впал в ступор. Окажись кто случайно рядом со звездой из Голливуда, и то, наверное, растерялся бы. А если с этой звездой предстоит в кино сниматься?

Звезда сама подошла и протянула руку:

— Привет. Я Жан!

Хорошо, что Влад пришёл на помощь, а то Лёшка всё ещё соображал туго и даже столь очевидного не понял бы.

— Лёшка, — ответил он, с трудом избавившись от хрипоты в голосе.

— Познакомились? — спросил Филипп. — Разминайся и начнём репетировать.


Императорский дворец отстроили в огромном павильоне на студии «Мосфильм». Там и была разбита на счастье традиционная тарелочка, там прошёл первый съёмочный день.

— Прошу всех посмотреть на мониторы, — обратился к присутствующим Арон. — Примерно так должна выглядеть сцена бала. Это, скорее, эскиз, черновик, а не окончательный вариант, но мне кажется, что он поможет всем поймать нужное настроение.

Эскиз здорово отличался от декораций в павильоне, состоящих из колонн и зелёного экрана. На картинке всё было нарисовано — при первом взгляде хотелось сказать сфотографировано — очень тщательно. Купол с невероятными по форме светильниками, стены с картинами, статуи в нишах за колоннами. А потом Арон включил всё это в динамике, и началось волшебство. Пол под ногами танцующих превращался в луг, на котором вырастали цветы невероятных форм и расцветок, а над цветами порхали бабочки и стрекозы. Из колонн тянулись вверх ветки деревьев, на них тоже распускались цветы и осыпали танцующих своими лепестками. На месте цветов созревали фрукты, которые желающие срывали и с аппетитом съедали.

— Это общая картина на первый танец. Для других фрагментов будут другие эффекты, но они будут готовы позже. Так что вы их увидите уже в фильме.

Впечатление Арон произвёл нужное. Массовка сосредоточилась, артисты настроились.

Лёшка был занят лишь в нескольких кадрах в общем танце, который снимали чуть ли не десятком камер одновременно. Потом просто постоял со скучным лицом, прислонившись к колонне. И наконец сняли его уход из зала. Со спины. Но он с удовольствием провёл бы здесь весь день, если бы его не ждали Филипп с Жаном. Пришлось идти к гримёрам, расплетать косы, стирать грим. Нос ему отклеивать не стали. Валентин сказал, что его нужно проверить на прочность в бою. Бутафорский нос, по сути, повторял его собственный, но был чуть прямее и тоньше. А крохотная горбинка придавала его лицу испанский колорит. В общем, Лёшка остался с носом и в таком виде поехал в павильон, организованный в заводском цеху. Там уже были почти готовы декорации для съёмок других эпизодов картины, и их нужно было обживать. Завтра закончат съёмки танцев и целый послезавтрашний день станут готовить пиршественный зал дворца. Чтобы не было простоев, требовался ещё один павильон, вот его-то и организовали в заводском корпусе из желания сэкономить. Декорации здесь были довольно простыми, хоть и изображали космический корабль.

Обошлось без пробок на дорогах, и приехали они с Иванычем чуть ли не на час раньше, чем нужно. Лёшка собрался, пользуясь свободной минутой, осмотреться как следует, но в павильоне царила кромешная тьма.

— Эй, есть тут кто живой? — прокричал Иваныч, из чистого любопытства увязавшийся вместе с Лёшкой.

— Да полно народу, — ответил кто-то непонятно откуда.

— Ефремов, ты, что ли? Почему темно?

— Сейчас дадим огня, — пообещал невидимый Ефремов.

Света, вопреки обещанию, пришлось дожидаться долго. Наконец зажглись какие-то тусклые лампы, затем яркие киношные прожектора. Последние, впрочем, далеко не все и вполсилы.

— Привет, Иваныч, — сказал Ефремов вытирая руки о штаны и протягивая правую ладонь водителю. — Тут этот гадёныш наш, можно сказать, бомбу подложил. Саботаж устроил.

— Ты про Тихоню?

— Про него. Про господина Тихонова. Мы кабель силовой на пять квадратов, как положено, кинули. Всё проверили-выверили ну и пошли вчера отдыхать. Сегодня прихожу пораньше, там на рубильнике гайки недоставало, хоть и без нужды она, но, раз положено, надо прикрутить. Глядь, а вместо нашего кабеля уже дохлая кишка на двоечку торчит.

— Ну? — поторопил электрика шофёр.

— Не нукай. Тут охрана должна была стоять. Наша. Но не стояла. А так-то на проходной ребята грамотные. Ну я и решил, что не мог наш кабель далеко сбежать, на заводской территории должен был остаться. Опять же новый кто-то подключил грамотно. Я к тутошним электрикам, вроде как по делу какому, а сам по сторонам глазею. Ну и углазел. Пристыдил мужиков, они всё вернули.

— Ты начальству доложил?

— Первым делом. Кого другого и покрыл бы, но не этого змеёныша. Евгений Михайлович сам сюда примчался, его притащил. Устроил разнос. Тот кричит «Не виноватый я». Но долго не поотпираешься, когда все улики налицо. Стал трындеть, что, мол, экономии ради не со вчерашнего, а с сегодняшнего дня решил охрану поставить. Евгеньевич его отправил за свой счёт кабель покупать! Он уж было поплёлся с деньгами прощаться, да увидел, как кабель на место ставят. Вот такие пироги! Не, главное ведь что? Не будь этой растреклятой гайки, я б в рубильник и не полез. И могли бы мы завтра при полной нагрузке полыхнуть синим пламенем.

Лёшка всё это слушал в пол-уха. Не догадывался, чем ещё, помимо синего пламени, экономия может обернуться. Для него лично. Тут подъехали Жан и Филипп, он и вовсе об этом происшествии забыл.


Через день начались съёмки эпизода «с поножовщиной», как его именовал Арон. По большому счёту, всё это время Лёшка готовился именно к нему. Нет, понятное дело, и к другим эпизодам тоже, но этот казался ему едва ли не самым главным. Больше он боялся только сцены с поцелуями. Но до поцелуев ещё дожить нужно было, а сегодняшние съёмки были уже на носу.

Гримировали Лёшку рядом с Жаном, тот балагурил то по-французски, то по-английски. Влад не всегда успевал переводить, больше смеялся в одиночку. Пришли журналисты, которым Жан то ли обещал, то ли обязан был дать интервью. Их сфотографировали на пару с Лёшкой: оба в необычного вида военных мундирах, с нашивками на рукавах. Лёшка в этот раз был без косичек и прочей белиберды в волосах, его «хвост» был прихвачен простой заколкой. Фотограф стал просить гримёров сделать Лёшке причёску как накануне, но Жан, возмущённый такой наглостью, сказал, что времени у них больше нет, и попросил оставить «звёзд» в покое. Он так и сказал про «звёзд», во множественном числе. Лёшке стало приятно. А когда Жан признался, что до сих пор волнуется перед началом съёмок, Лёшка вдруг почти успокоился.

Серёга и все остальные ребята, которые не были сегодня заняты на площадке, собрались в павильоне поболеть за них троих: Жана, Лёшку и Лену. Она тоже участвовала в этом эпизоде, и даже в самой схватке.

Хлопушка стукнула как-то буднично, и они отработали первую часть эпизода, сняв семь или восемь коротких кадров по три дубля. Жан при этом смешно коверкал русские слова, но никто не смеялся — все знали, что озвучивать его будет другой актёр, да и ситуация к смеху не располагала.

Сделали короткий перерыв, и Артём Николаевич снова скомандовал «Мотор!»

Схватка была разбита на двенадцать небольших фрагментов, так что у Лёшки даже дыхание не сбивалось, хотя ритм Жан задавал бешеный и ему приходилось не реагировать на движения его клинка, а заранее выставлять руку туда, куда должен был быть направлен удар. Ошиблись они всего раз. Точнее, Жан ошибся, атаковал в незащищённое место, но вовремя смягчил удар, и Лёшка его едва почувствовал.

Снова сделали перерыв. Лёшка удивился, что перерывы такие частые, но ему сказали, что необходимо изменить наклон пола и что они работают уже три часа, — этому он удивился ещё больше. Лёшка попил воды и попросил у Жана посмотреть его шпагу, которую принесли сюда перед самым началом съёмок. Шпага по сравнению с его выглядела нарядной, гарда украшена стразами, клинок разрисован узорами.

Оставалось снять самую длинную связку, в конце которой Лёшка должен был поймать противника на тот самый трюк, которому Филипп научил его в первый день. По сценарию, его противник был разозлён неуступчивостью мальчишки, хотел расправиться с ним побыстрее, атаковал с особой яростью, вкладывая в удары всю силу, но в конце попадался на приём и падал, истекая кровью.

Жан начал свою атаку, обозначив сначала удары слева и справа, а затем ударив сверху. Лёшка поднял руку в защиту. Его оружие по классическим канонам должно было бы находиться не прямо над головой, а чуть впереди, но для трюка пришлось подать его сильно назад, почти к затылку. Лёшкино оружие приняло удар Жана, но клинок сломался, а оставшаяся в руках Жана часть с острым сколом полоснула Лёшку от верхней части лба до самой брови. Лёшка попробовал утереть залившую левый глаз кровь, но от резкой боли опустился на пол.

Несколько секунд он ничего не слышал, в глазах потемнело, но постепенно боль утихала. Было очень странно, но глазом, который не заливала кровь, он видел всё вокруг чётко-чётко. И слышал каждый звук, даже те, которые доносились с дальнего конца павильона.

— Лена, отойди, весь костюм перепачкаешь, — сказал Ленке, склонившейся над ним, Артём Николаевич. Филипп с Жаном присели на корточки возле Лёшки. Остальные толпой сгрудились за их спинами.

— Да пропустите же врача, — потребовал суровый женский голос.

Доктор, к Лёшкиному удивлению, оказалась молодой и уж никак не грозной.

— Парень, подержи ему голову, — попросила она Жана. Тот понял без перевода, опустился на колени и двумя ладонями подхватил Лёшкин затылок. Лёшке стало легче, оказалось, что на держание собственной головы затрачивается уйма сил.

— Всем отойти, мне свет нужен.

Все сделали пару шагов назад, а Арон ещё и крикнул:

— Добавьте сюда свет!

Лёшке слишком яркий свет, бьющий в глаза, не понравился, но он промолчал.

Врач чуть приподняла его голову за подбородок, протёрла лёгкими движениями лоб и глаз.

— Скажите, чтобы принесли носилки.

— Зачем носилки? — испугался Лёшка. — Не надо носилок.

— Тебя не спросили.

Похоже, что врач всё же была грозной, но посмотрела на него ласково:

— Да не бойся, я тебя сейчас перевяжу, а вот швы лучше наложить в больнице. Ну и на сотрясение мозга проверить нужно.

— Нет у меня никакого сотрясения.

— Ну да, конечно. И мозгов нет.

Пришлось подчиниться. Пока Лёшку забинтовывали, в павильоне появился господин Тихонов. Арон взял его за грудки и оттащил подальше в сторону. Но Лёшка всё слышал, настолько у него слух обострился.

— Ты где взял эту хрень? — ласково спросил Арон.

— Какую?

— Сабельку вот эту, — Арон ткнул обломок шпаги под нос представителю спонсора.

Тихонов икнул и, наверное, проглотил язык.

— Ты чего в молчанку играешь? Не хочешь со мной говорить? Хорошо, в прокуратуре объяснения давать будешь.

Арон отпустил Тихонова и даже шагнул от него в сторону. Но тот вцепился ему в рукав.

— Я же в мастерской заказал! Богом клянусь!

— Вот я тебя и спрашиваю, в какой такой мастерской заказал?

— В сувенирной, — выдохнул Тихонов.

Арон молча ткнул ему кулаком в нос. Тихонов взвыл и заорал благим матом:

— Я всех вас засужу! У меня свидетели!..

— Что случилось? — наигранно удивился Арон. — И где ты видишь свидетелей?

— Господа, вы видели, как он меня ударил? Видели? Свидетели есть? Я в долгу не останусь.

Все молчали. Вдруг откуда-то из-за спин вышел Стёпка.

— Дяденька, я свидетель. Я всё видел.

— Э-э-э… — чуть растерялся Арон. — И что ты видел?

— Я, дяденьки, видел, как этот гражданин шёл-шёл и как вдарится носом об угол. Он это специально сделал, чтобы страховку получить. Страховка у него на миллион долларов.

Тихонов, уже успевший обрадоваться поддержке, снова взвыл.

— Утихомирьте этого гражданина, — сказала доктор. — А то его усыпить придётся.

Она стала завязывать бинт узлом, у Лёшки в глазах снова потемнело, и в следующий раз сознание вернулось уже в машине «Скорой помощи».


В больнице ему сделали два укола прямо в лоб. Лёшка всегда боялся уколов, и, наверное, по этой причине шприц показался ему огромным и страшным. Но боли он почти не почувствовал, а вскоре начало действовать обезболивающее. Швы оказались металлическими скрепками и вставляли их каким-то блестящим медицинским степлером. Больно не было, а вот противно было до дрожи: собственный лоб казался ему стеклянным, и в это стекло с жутким скрежетом втыкали скрепки. Потом ему дали выпить что-то пахнущее валерьянкой, очистили тампонами лицо от крови, руки он вымыл сам.

Процесс мытья рук, как ни странно, взбодрил его, и Лёшка даже засобирался покинуть больницу. Но не тут-то было: его проводили в кабинет и велели лежать на кушетке.

— И сколько мне тут валяться?

— А сколько понадобится.

Лёшка решил хотя бы на время быть послушным, а то упекут его в палату и будет он там неделю куковать.

Пришёл невропатолог, помахал перед носом молоточком, порадовал, что сотрясения нет, пообещал пару уколов от бешенства и ушёл. И почти сразу в дверях объявился Серёга.

— Чего разлёгся? Там съёмки срываются!

— Так я это, знать не знаю, где нахожусь. И все деньги в гримёрке остались.

— Мы тут с Иванычем за тобой прибыли. Пойдём. Постой, я дорогу проверю.

— Так мы что, нелегально?

— Да ты представляешь, сколько бумажек нужно подписать, чтобы тебя на законных основаниях выпустили? Нет, если хочешь, оставайся.

— Да не хочу я. Пойдём уже.

В машину они прошмыгнули незамеченными.

— Травмоопасная у нас с вами, мужики, работа, — сказал Иваныч. — Ну что, едем?

По дороге Серёга рассказал, что ситуация сложилась неважная. Жан должен был улетать из Москвы сегодня ночью, попробовал по телефону договориться, чтобы ему разрешили задержаться ещё на день, но не получилось. Стали искать дублёра, новый костюм и шпагу. Вот тут Серёга и решил навестить друга.

— Думаю, если жив, нужно тебя привезти. Уж как-нибудь доиграешь. Потихоньку. Не нужны нам дублёры, правильно? Опять же когда с ними репетировать, если времени в обрез? Ой, Лёш, у тебя фингал под глазом расплывается!

— Серёга, возьми в бардачке термос и чаю пару пакетиков, — велел Иваныч. — Ты чай в кипятке подержи, потом, как примочки, Лёшке поставь. Остудить не забудь, а то ему ещё и от ожогов лечиться придётся.

Лёшка кивнул и понял, что зря он раскивался. Наркоз отходил, и в голове сразу застучали молоточки. А про то, как доиграть эпизод, он даже думать не хотел.

Серёга высунул заваренные пакетики в окошко, остудил и прилепил ему на щёку.


— Ну где моя чашка горячего шоколада? — спросил Лёшка, появившись в павильоне. — А то перерыв уже заканчивается.

Шоколад притащили мигом. Пока он пил горячий напиток, Арон, Филипп, Жан и Артём Николаевич спорили, разрешить Лёшке сниматься или запретить. Позвали врача, которая уже давно вернулась из больницы и заняла свой пост в машине «Скорой помощи» возле входа в павильон.

— Я бы не разрешила, — сказала та. — Но у меня официального права нет.

Арон подпрыгнул, Филипп с Жаном пожали руки, Артём Николаевич пожал плечами.

— Ребята, вы аккуратненько работайте. Можно медленно-медленно, — попросил Арон. — Я потом до нужной скорости сам доведу.

— Иди уже отсюда, — сказал ему Валентин, собственноручно начавший гримировать Лёшку. — Так не больно? Ну и ладушки. Если бы не отёк, так и проблем не было бы. Ара! Когда надо, тебя не докричишься. Вы с Тёмным покумекайте, чтобы этот глазик особо в кадр не брать. Или ты опухоль замазать сумеешь?

— А мы и так и этак, — пообещал Арон и умчался на совещание с режиссёром и оператором.

Привезли новый костюм, но он не подошёл. Решили, что пятна крови, если их чуть застирать, на экране видны не будут. Доставили новую шпагу, пришлось клинок от неё вставлять в рукоять от старой, сломанной об Лёшку. Приехал каскадёр. Ему велели сидеть в стороне и ждать. Артём Николаевич всем объяснил, что сцену необходимо снять с одного дубля. Сделать пришлось четыре. Лёшка между вторым и третьим опять попросил шоколад. В общем, он чувствовал себя терпимо и, кажется, с работой справился.

— На сегодня всё, — Артём Николаевич с облегчением выдохнул. — Крупные планы с Алексеем придётся доснимать позже.

— Так я могу мальчика забрать? — вдруг объявилась доктор.

— Куда?

— В больницу, пока не в морг, — мрачно пошутила врач.

— А надо?

— Надо! Вы только свои пластыри с него отклейте.

Валентин за «пластыри» не обиделся и стал осторожно разгримировывать Лёшку. Артём Николаевич, видимо, включил своё обаяние на полную катушку, потому что врач заулыбалась и разрешила пострадавшему ночевать не в больнице.

Потом все долго прощались с Жаном. Наконец Иваныч повёз Жана с Артёмом Николаевичем в аэропорт. А Арон забрал Лёшку с Серёгой к себе на квартиру, потому что в интернат они попали бы в лучшем случае к первому уроку.


Ночью Лёшке потребовалось в туалет, он глянул на себя в зеркало и не испугался только потому, что до конца не проснулся. Синяк под глазом расползся уже по всей правой стороне лица. Он представил, как в таком виде появится на съёмках, и ему отчего-то стало вдруг весело. Лоб болел, но не настолько, чтобы не уснуть, а потому он и проспал как убитый почти до обеда.

В больницу идти всё-таки пришлось. Но не в обычную, а в клинику пластической хирургии. Отвёз его туда Валентин. Врач, даже без халата, зато с трубкой в зубах небрежно, но безболезненно сдёрнул пластырь. Глянул, обозвал врачей из травматологии коновалами и велел готовиться к операции. От этого слова Лёшке стало сильно не по себе, но врач сказал, что, если он не хочет на всю жизнь остаться «мальчиком со шрамом на лбу», то придётся потерпеть.

Лёшку усадили в кресло, очень похожее на стоматологическое, откинули голову немного назад и зафиксировали зажимами. Несколько раз приложили ко лбу вокруг раны какой-то пистолетик, который впрыскивал лекарство под кожу не через иглу, а как-то по-другому. Лоб занемел настолько, что снова стал бесчувственным и словно стеклянным. Ещё бы не видеть и не слышать, как выдёргивали с противнейшим скрежетом металлические скобочки и как они побрякивали, когда их бросали в хромированную миску, было бы вообще хорошо. Может, это и не мужественно закрывать глаза во время операции, но Лёшка плюнул на условности и сидел крепко зажмурившись.

— Ну что сказать? — наконец задумчиво произнёс врач, на этот раз одетый в белый с зелёными листочками халат. — На лбу шрам получится нитевидным и практически незаметным. В верхней части лба, там, где рана рваная, след будет более видным, но не бросающимся в глаза. При соответствующей причёске его и вовсе не углядишь. Хотя, по мне, так это никак не отразится на общем впечатлении. Вот если бы клиенту ещё немного укоротить нос и прижать уши, то мы получили бы весьма приятную физиономию.

— Василий, ты мне человека не запугивай, — сказал Валентин Валентинович. — Не надо ему уши пришивать, он и так славный и фотогеничный.

— Я рекомендовал не пришить, а прижать. И не рычи на меня. Шагайте в кассу и в аптеку. В кассе скажи, что я лично распорядился о пятидесятипроцентной скидке. Над аптекой у меня власти нет.

Доктор тяжело вздохнул каким-то своим мыслям.

— Василий, не вздыхай прежде времени. У нас на эту ценность в лице слегка пришедшего в негодность, но успешно возвращённого к первоначальному состоянию молодого человека…

— Эко как загнул!

— Короче, у нас солидная страховка на него. Так что получишь по полной программе, только бумажки правильно оформи.

— Вот! — хохотнул доктор Василий. — Иной раз полезно бывает оказать дружескую услугу без надежды на вознаграждение!


Варваре Осиповне пришлось отмазывать Лёшку с Серёгой из-за пропусков занятий. Но Мария Фёдоровна сдалась сразу, едва взглянув на Лёшкино лицо. Мастер-педагог даже не удосужилась спросить, отчего пропустил уроки Гранаткин, который выглядел красивым и ухоженным, как сиамский кот.

По поводу полученной производственной травмы шуток было немало. Больше, конечно, из-за посещения пластического хирурга, хотя было непонятно, откуда о нём узнали. Не Валентин же рассказал? В любом случае, это было лучше, чем выражения соболезнования и прочая ерунда. То, что Лёшка с покарябанным лбом доиграл свой эпизод, никто подвигом не называл, но старшее поколение после этого приняло его в свои ряды как равного.

Жизнь налаживалась. Лёшку, правда, гримировали дольше и тщательнее, чем всех остальных, а в перерывах умудрялись грим снимать, чего раньше никогда не делали, чтобы смазать лицо очередной порцией мази, но он с этим как-то сразу смирился. До него дошло, что всё могло закончиться много хуже.

Съёмки продолжались своим чередом. А дня через три в павильоне, как ни в чём не бывало, объявился господин Тихонов. Ходил туда-сюда с умным видом, даже указания давать пробовал. Но на его замечания по большей части никто не реагировал. В крайнем случае, переспрашивали у тех, кому доверяли.

— Арон, скажите, чего вы этого гада терпите? — спросил как-то Серёга. — Мелкий пакостник какой-то и диверсант.

— Мелкий? Нет, Серёга. Пакостник он крупный! А терпим оттого, что финансирует всё наше предприятие некий господин Истомин. Ну помнишь классику: владелец заводов, газет, пароходов? Словом, буржуй с большими миллионами и притом неплохой мужик. Но сам он где-то в Европе торчит, а тут всеми делами его молодая супруга заправляет, которой он сдуру полностью доверяет. А та, с ещё большей дури, доверяет Тихонову. Про её дурь, впрочем, всё понятно. Ей-богу, никогда не был стукачом, но вернётся наш олигарх, найду момент настучать на эту парочку. А пока приходится терпеть. Ради общего, так сказать, дела.

Подошёл любимый мамин артист.

— Привет, старик, — обратился Косталевский к Лёшке. — Ну что, сегодня нам на пару работать? Мама как?

— Привет передаёт.

— Спасибо. Ты ей тоже привет передай. Честно и положа руку на сердце, да вот и Арон соврать не даст, я здорово удивился, что меня ещё кто-то помнит. В сериалах я не снимаюсь, в кино сто лет не звали. Так что скажи маме, я ей здорово благодарен. И хочется надеяться, что после этого фильма будут вспоминать не только тебя, но и меня. Пойдём текст прогоним?

Лёшке очень нравилось, что почти все артисты относились к ним, как к равным. Или, скажем так, на съёмочной площадке к ним таким образом относились все, а за её пределами — почти. Некоторые звёзды позволяли посмотреть на кого-нибудь свысока, но не особо заносчиво, как-то по привычке, что ли. А режиссёр уж точно никогда не делал различий между ребятами, играющими свою первую роль, и народными артистами, известными всей стране.

Лёшка с Леной готовились к своему выходу на площадку, где в этот момент снимали сцену с той самой артисткой Андреевой, на которой собирался жениться Стёпка.

Андреева выскочила с площадки в слезах, пнула какой-то ящик и закричала:

— Убью! Сволочь, мерзавец!

— Анна Петровна, что случилось? — вскинулась Лена. — Вас кто-то обидел?

— Кто-то? Ваш любезный Артём Николаевич! Убью гада!

И вдруг успокоилась, промокнула глаза платком и даже улыбнулась.

— Нет, каков подлец! — сказала она почти восхищённо. — Как умеет женщину до слёз довести! У меня сцена не шла никак. Это бывает. Ваш Тёмный сначала всё настроить меня пытался, а потом шепнул на ухо такое, что я взвыла. А он прыг из кадра. «Хлопушка! Мотор!» Ну я доиграла и в слёзы. Нечестно с его стороны такими методами своего добиваться. А с другой стороны, если с каждым нянькаться, никакого кино не снимешь. Только всё равно зря он так со мной. Я ж придумаю, как отыграться!

И замолчала со зловещей улыбкой. Вскоре улыбка стала обычной, почти доброй. Наверное, Андреева придумала, как отомстить режиссёру. Не иначе, всё должно получиться жёстко и смешно одновременно.


Интерлюдия 6

Начало похода


Стеф сидел, вертел в руках отвёртку и без толку пялился в недра железной коробки, с красивым и мудрёным названием мультигенератор внепространственных возмущений.

— Ну? — нетерпеливо спросил Серхио.

— Что?

— Долго думать будешь?

— Долго. Ты же знаешь, для меня это сложная штука — думать.

— Стеф, перестань дурить! Пожалуйста!

— Вот были бы здесь проводки, можно было бы подумать, какой перерезать: красный или чёрный.

— Так тут нет никаких проводков? — искренне удивился Сами.

— А я что сказал? Нет тут никаких проводков. Зато вот эта медуза торчит.

В центре прибора в самом деле располагалось нечто, напоминающее медузу. То есть мешочек с бледно-голубой субстанцией, со свисающими по краям шнурочками, концы которых утопали в блестящих разъёмах. Но на проводки они похожи не были, скорее, всё же на щупальца. Стеф вдруг ткнул в центр «медузы» отвёрткой. «Медуза» лопнула, её содержимое потекло из отверстия по бокам, медленно застывая и обретая вид засахарившегося сиропа.

— Ой! — воскликнул Стеф. — Сломалась!

— Ты что наделал? — заорал Сами. — Я тебя сейчас прибью, диверсант проклятый!

— Не ори, — остановил его Серхио, справедливо рассудив, что диверсию никто, даже Стеф, устраивать не станет. Но всё же повторил вопрос Сами: — Ты зачем это сделал?

— Последняя проверка. Это желе называется магическим генератором внепространственной связи. Он вырабатывает те самые волны, при помощи которых…

— Не тяни.

— Так вот он сдох. До смерти сдох. Всё остальное вроде цело, а прибор не работает. Значит, сдох. В живом состоянии его из пушки не пробить, вот я и попробовал устроить последний экзамен. Раз проткнулся, значит, сдох.

— Ну и что теперь делать?

— Запасной купить.

— Где? — истерично спросил Сами. — Планета же необитаемая.

— Ну раз на нашем корыте такой штуковины нет…

— Есть! Вспомнил, есть! — выкрикнул Серхио и почти сразу стих, сообразив, что не прав. Но мысль свою закончил: — Такие генераторы есть в каждом скафандре, на грузовой платформе тоже есть, и запасные имеются. Только все они очень маленькие. Но может, их все вместе?..

— Это же не батарейка! Даже если бы можно было соединить их последовательно… или параллельно?.. без разницы, как ни соединяй, мощи хватит разве что со спутником связаться. Кстати, у этой планеты есть спутники? Нет? И здесь неудача.

Все замолчали и задумались. Вернее, задумались Серхио и Стеф. Сами просто молчал, негромко сопел и уж точно ни о чём не думал.

— Слушайте, вы, пилоты? А как мы сюда попали? — прервал молчание Стеф, почесав отвёрткой кончик носа. — Тьфу, нос испачкал!

— Ты что, сам не помнишь, как мы сюда попали?

Стеф всё помнил, но сейчас спрашивал не об этом.

— Я говорю, с чего мы оказались именно здесь? Как вы местечко для нас подбирали?

— По маяку, как ещё? — пробурчал Сами, взявшийся тогда управлять кораблём. — Я ж не навигатор, чтобы курс прокладывать. Поймал сигнал маяка и по нему задал координаты перехода.

— О! А говорил, что папочка тебя учил яхтой управлять.

— Ну учил. Управлять учил, а навигации не успел.

— По правде, ты и управляешь не так чтобы очень.

Сами надулся, но смолчал. Шатл угробил он, и ему доставало ума себе в этом признаться. Хотя остальным он и вещал, что, мол, повреждения, полученные посадочным модулем при бегстве, оказались несовместимыми с его нормальным функционированием… Ну и дальше в том же духе, и побольше всяких умных слов.

— Где этот маяк находится? — прервал грустные мысли Стеф. — На орбите, на планете, далеко, близко?

— На поверхности. Да мы на него до последней секунды ориентировались. Потом, когда управление отказало, пришлось отклониться.

— Можешь определить расстояние и направление?

Сами кивнул.

— Серхио, глянь в информаторе, что за аппаратура на маяке стоит. Он же волны излучает? Значит, по сути, это генератор связи.


Аппаратура маяка оказалась подходящей, чтобы послать сигнал бедствия. Более того, там имелись кое-какие запасы и настоящий центр связи на случай прибытия таких вот кораблекрушенцев. Расстояние до маяка тоже не казалось непреодолимым — 350 километров. Двести через пустыню, в центре которой они приземлились, ещё сто через джунгли, и последний этап по морскому песчаному берегу. Будь у них любой нормальный вид транспорта, всё это заняло бы час, максимум два. Но единственным подвижным средством оказалась транспортная тележка, а говоря научным языком, платформа на антиграве, с колёсным ходом про запас, дистанционным пультом для управления со стороны и джойстиком для управления с самой платформы. Грузить на неё можно было до пяти тонн, они все вместе даже со скарбом и провиантом весили едва ли половину. Так что запас оставался огромный. Вдоль бортов соорудили пару скамеек. Последним и неразрешимым неудобством оказалась скорость — не более пяти километров в час.

— Если управлять по очереди, можно двигаться по двадцать часов в сутки, то есть по сто километров в день, — сказал Лёхша. — Как-нибудь дотерпим.

— А почему не круглосуточно?

— Без остановок не получится.

Стеф посмотрел на Лёхшу с уважением и некоторой опаской. По большому счёту, хоть между ними особой дружбы не водилось, Стеф считал Лёхшу самым близким человеком в свите. Во-первых, потому что тот был вторым после самого Стефа, кто так же любил почудачить, повалять дурака и изобразить шута горохового. Во-вторых, Лёхша никогда не раздражался на проделки Стефа. Но после бегства с охваченного мятежом линкора он чуть-чуть, самую малость, стал Лёхшу побаиваться.

Стефа мятеж застал в кафе-баре для старшего офицерского состава. Делать ему там было нечего, но, поскольку его никто оттуда не прогонял, он решил там пообедать. И тут появились мятежники. Под стволами игломётов не побалуешь, и большинство предпочли выполнить команду и поднять руки вверх. Тех, кто дёрнулись, в упор прошили иглами. Стеф, по самому ему неведомой причине, никогда и ни при каких обстоятельствах ничем не смущавшийся и не терявший присутствия духа, прикинулся дурачком, захныкал и попросился в туалет. Ему велели катиться куда подальше. Уходя он умудрился незаметно стащить со стола игломёт, который туда положил один из мятежников, видимо, оружие мешало тому отдавать приказы. Шагнув в коридор, он первым делом разбил стекло на тревожной кнопке и вдавил её что было силы. Взревел сигнал. К нему подскочил какой-то мятежник, Стеф стрелять не решился, но пнул того и мгновенно скрылся за поворотом. В кают-компанию, где очень вовремя собралась вся свита, он вбежал на несколько мгновений раньше Афи и Лёхши. У Лёхши на лбу была рваная рана, вся физиономия вымазана в крови, и вид он имел жутковатый. Но именно Лёхша первым сообразил связаться с Успенским и получил совет, а скорее, приказ пробираться на шестнадцатую палубу и покинуть линкор на одном из шатлов. Именно Лёхша провёл всех по лабиринтам коридоров, переходов, трапов, через какие-то самые дальние закоулки. То, что Лёхша Герейро способен запомнить любой маршрут с одного раза, знали все, но что он сможет так вот запросто вывести их в нужное место, обходя лифты, перекрёстки и прочие места, где могли располагаться посты мятежников, никто и не предполагал. На один пост они, впрочем, нарвались. Вот тут и произошло то, из-за чего Стеф стал побаиваться Лёхшу. Он своей шпагой уложил всех, никто и глазом моргнуть не успел. Лёхша со своим фамильным оружием всегда возился, как с любимой игрушкой, может, даже спал с ним, как с плюшевым медвежонком. А тут оказалось, что это очень страшное оружие!

Пока шла посадка на шатл — хотя какая это посадка, попрыгали, толкаясь кто как мог, — и подготовка к старту, Лёхша стоял у входа с оружием в руках. Вернее, в одной руке он держал шпагу, а в другой — какой-то контейнер. Это потом все узнали, что в нём находится Корона Империи. Тогда Стефу контейнер показался чемоданчиком, и он про себя восхитился, что Лёхша успел даже личные вещи прихватить. Стеф встал рядом с ним, взяв игломёт наизготовку. Но стрелять не пришлось.

Единственным, кто смог разобраться с управлением шатла, оказался Сами. Отстыковался он уверенно. Потом стал готовить судёнышко к прыжку, а оно тем временем получило в борта несколько зарядов. Если бы их хотели уничтожить, то сделали бы это легко и быстро. Но мятежникам нужен был не линкор, а принцесса, вернее, императрица! И Корона. Так что они смогли уйти. Но при посадке почти всё на шатле стало давать сбои, а потом Сами допустил какую-то грубую ошибку и они едва не разбились. К счастью, а может, благодаря предусмотрительности советника Успенского, у шатла оказалась магическая подушка безопасности, и приземлились они не смертельно жёстко. Взлететь уже было невозможно, а тут ещё и трижды продублированная аппаратура связи полностью, во всех своих растреклятых трёх экземплярах вышла из строя. Намертво.

Теперь им предстояло тащиться по неведомой и необитаемой планете к маяку, чтобы подать сигнал бедствия.


Платформа вскарабкалась на первый из барханов, медленно перевалилась через песчаный хребет и поползла вперёд. И ползла час за часом. С остановками через каждые четыре часа.

Почти всех здорово укачивало, даже специальные таблетки не помогали, но приходилось терпеть. Самым неприятным было то, что всякий раз, когда крен менялся, все начинали сползать, наваливаясь друг на друга, то вперёд, то назад. Таля, сидевшая на корме, однажды задремала, свалилась на склон бархана и скатилась по нему. Закричать она то ли побоялась, то ли не смогла, и её исчезновение заметили лишь через пару минут.

На исходе первого дня пути случилось происшествие, ещё более неприятное, когда за бортом оказались все. Тележка была глупой, единственное, на что ей хватало примитивных железных мозгов, — это помнить общее направление движения. Да ещё не лезть туда, где она могла опрокинуться. Из-за этого маршрут постоянно вилял, а значит, удлинялся. Пришлось перейти на ручное управление. Под вечер Лина, сидевшая за рукояткой управления, с запозданием стала принимать вправо, чтобы не подниматься по слишком крутому склону. Транспортное средство накренилось на правый борт, все сидевшие слева попадали на тех, кто сидели справа, и этого оказалось достаточным, чтобы платформа опрокинулась. Стеф и Таля оказались под тележкой, остальные успели откатиться в сторону. Скафандры придавленных выдержали нагрузку, но самих их пришлось вытаскивать, откапывая песок вокруг. Ещё хуже дело обстояло с попыткой перевернуть платформу. Как они ни старались, руками этого сделать не удалось. Лина, чувствовавшая себя виноватой, смогла исправить положение с помощью магии. То, что для взрослого мага было делом плёвым, высосало из неё все силы, и ей долго пришлось отлёживаться на полу платформы между скамейками.

Но и это происшествие вскоре стало восприниматься как пустяк. Потому что вечером следующего дня произошла, по сути, катастрофа.

Барханы кончились ещё накануне, и пустыня превратилась в почти гладкую каменистую равнину. Продвигаться стало легче, спокойнее и быстрее. Но возникли проблемы другого характера: всё вокруг просматривалось на многие километры. Так что, когда появился участок, усыпанный крупными, в рост человека, валунами, остановку сделали сразу, не задумываясь об осторожности. Девчонки побежали направо, мальчишки — налево.

Почти все уже собрались возле тележки, когда где-то за камнями громыхнуло. С той стороны неожиданно подул резкий ветер, потянуло чем-то тухлым.

— Ого, как бабахнуло! — обеспокоенно воскликнул Серхио. — А где Сами со Стефом?

— Кажется, как раз в той стороне, — неуверенно протянула Лина.

Грохот повторился, а затем его раскаты стали доноситься всё чаще, сливаясь в настоящую канонаду.

— Всем стоять здесь! — впервые за всё время отдал команду Серхио, назначенный в этом походе командиром. — Лёхша, пошли взглянем.

Они пропетляли между несколькими валунами, осторожно выглянули и решили, что можно без особой опасности забраться на ближайший камень, чтобы оглядеться.

Зрелище, им открывшееся, стоило того, чтобы попыхтеть. Чуть дальше между камнями были довольно обширные свободные участки, по одному из которых скакали Сами и Стеф. Через каждые пять-шесть шагов из земли маленькими молниями били змеящиеся искры электрических разрядов, заставлявшие с грохотом разлетаться мелкие камни. К тому же в полусотне метров позади образовался самый настоящий смерч, который следовал по пятам за беглецами и тоже то и дело сверкал молниями.

— Вот это да! — опешил Серхио. — И чего их туда понесло?

В этот момент Сами наступил на оказавшийся на его пути плоский камень, из-под пятки выскочила тоненькая змейка электрического разряда, а вслед за ней полыхнуло так, что в глазах надолго остались огненные росчерки.

Сами упал плашмя. Тоненький и невысокий по сравнению с Сами Стеф остановился, всплеснул руками и, схватив товарища за ноги, стал тащить его в сторону Лёхши и Серхио. Голова Сами время от времени подпрыгивала на камнях и рытвинах.

— Бежим поможем, а то он его сейчас добьёт таким спасением, — сказал Серхио, спрыгивая вниз.

Они несколько мгновений постояли в нерешительности. Стеф их сразу увидел, но продолжал молча тянуть свою ношу. Лёхша сделал осторожный шаг, ничего не произошло. Тогда они плюнули на все предосторожности и побежали. Первые молнии под их ногами засверкали, когда до Стефа и Сами оставалось всего ничего. По мышцам ног при каждом разряде пробегала волна неприятного зуда, но двигаться это почти не мешало.

Втроём они дотащили Сами до тележки, когда их догнала волна электрических разрядов. Молнии, засверкавшие под ногами, заставили девчонок завизжать и начать прыгать с места на место.

— Стоять! От прыжков только хуже, — с трудом крикнул запыхавшийся Стеф. Все замерли, но лишь для того, чтобы через секунду дружно шарахнуться в сторону от своей платформы. Под ней грохнуло так, что все оглохли и ослепли. Тут же до них добрался смерч, раскидал всех в разные стороны, некоторых прокатил по камням. Рты и носы забило песком, в ушах стоял звон, в глазах рябило от белых кругов и щипало от пыли. Как только оправились от потрясения, выяснилось, что они лишились транспорта — разряд угодил в двигатель, и от него остались лишь дымящиеся клочья.

Наступившее оцепенение прервал Лёхша:

— Я бы не особо переживал по такому поводу. До джунглей осталось пара километров, а там тележку всё равно пришлось бы бросить.

— С чего это? — поинтересовался пришедший в себя и уже стоящий на ногах Сами.

— Она не поднимается больше чем на полметра, — пожал плечами Лёхша и счёл, что такого объяснения будет достаточно.

О чём шла речь, как ни странно, первым сообразил Сами:

— Так ты с самого начала знал, что полпути нам придётся тащиться пешком? И молчал?

— А что, вас бы это сильно вдохновило?

Вскоре выяснилось, что тележка не единственная их потеря. Практически всё, что работало на электричестве — кондиционеры скафандров, фонари, приборы связи и прочие мелкие, но такие нужные вещи, — всё это вышло из строя. Не понятным, но приятным исключением оказался единственный в их отряде лучемёт, с которым, не расставаясь, таскался Серхио.

Впереди было сто пятьдесят километров пути, сто из них по джунглям дикой планеты.


Глава 4


В начале апреля молодёжный состав выехал на натурные съёмки в пустыню.

Этому событию предшествовали тщательные приготовления и всяческая суета. Наконец исполнительный продюсер Михаил Евгеньевич, которого все называли зам по тылу, собрал молодёжь для последнего инструктажа.

— Завтра те, у кого загранпаспортов не было, их получат. Всех прошу ещё раз проверить и заранее приготовить все необходимые документы. Семён, где доверенность от родителей?

Ребята притихли. Каждый, так или иначе, знал о семейных проблемах Сёмы, и многие испугались за него — вдруг его любезный папаша снова запил и не в состоянии подписаться под разрешением выехать в другую страну? Но Семён передал Михаилу Евгеньевичу бумагу.

— Простите, но мы к нотариусу только вчера смогли попасть.

Народ с облегчением выдохнул. Семёна недолюбливали, но всё равно он был свой.

— Ещё раз напоминаю про тёплую одежду. По ночам будет очень холодно. В принципе всё необходимое для вас приготовлено, но запас никому не повредит. Вдруг кто ноги промочит или ещё что?

— В пустыне? — удивилась Алиса.

— Пустыня для этого самое подходящее место, — как всегда непонятно, всерьёз или шутя, высказался Стёпка.

— Отставить шуточки и глупые вопросы, — скомандовал Михаил Евгеньевич. — В пустыне в это время могут быть дожди. Но главное не в этом. Нам предстоит побывать и в прибрежных районах, и на самом берегу Каспия. Там будут даже подводные съёмки. Так что посерьёзнее. Чартер вылетает из Внуково в 6 часов утра. Накануне всех собирает по домам автобус. Саша каждому будет звонить за пятнадцать минут до прибытия. Лёшку с Серёгой из их санатория заберёт Иваныч. Суточные я вам перевёл на карточки, хотя, ей-богу, не представляю, зачем они вам могут понадобиться в пустыне.

— Слушай, Кузнецов, а чартер — это как? — спросил Стёпка.

Лёшка задумался. Он знал ответ, но нужно было как-то сформулировать.

— Ну вот футбольная команда из нашего города в Москву прилетает не на обычном рейсе, а на чартерном. Они прилетели, а самолет их ждёт, чтобы обратно везти.

— А-а! Я подумал, что это когда к чёрту на кулички лететь. Вообще ни разу не летал, а тут бац и чартер!

Лёшка смеяться не стал, Стёпка хоть и прожил большую часть своей жизни в столице, но жизнь у него была несладкой, такие вещи, как чартерные рейсы в ней, до сей поры даже возникнуть не могли. А вообще-то, Степан Кузин был умным мальчишкой, немного наивным, немного хитрым. Но хитрость его была чистой и безобидной, вроде защитного окраса у хамелеона: надо же как-то спрятаться, а то сироту каждый обидеть норовит.


В позапрошлом году Лёшка с родителями ездил на автобусе по Европе. Сильнее всего его удивляло не то, что за окном Германия, Франция или Италия, а то, что перед ним Саксония, Ломбардия, Прованс и другие провинции с красивыми названиями. Объяснялось это просто: про Германию с Италией он слышал чуть ли не каждый день по телевизору, а вот названия провинций чаще встречались в книгах и кино и поэтому казались загадочными.

Вот и сейчас факт прибытия в Казахстан его никак не волновал. Но разные места, куда им предстояло отправиться — Кара-Кум, Мангышлак, Жигылган, Шергала, — звучали, как из сказки про тысячу и одну ночь. Но до них ещё предстояло добираться, а пока все ждали багаж в крохотном аэровокзале.

— Лёшка, Серёга, пойдём местное чудо покажу, — позвала их Ирка и подвела к одиноко стоящему в углу киоску. Киоск был жутко несовременным, витрины были закрыты фанерными щитами, на двери висел амбарный замок. Но поверху шла надпись на трёх языках, извещавшая о том, что здесь расположен магазин беспошлинной торговли — duty free.

Этот самый duty free и во Внуково ни на кого не произвёл впечатления, включая тех, кто видел его в первый раз. Но здесь всё выглядело совершенно анекдотично. Все, кто бывали за границей, стали вспоминать, где и что они покупали, по какой цене. Стёпка, как всегда, удивил народ неординарностью мышления, спросив:

— Про Лондон и Барселону я понял. А чем могут торговать здесь, не понимаю.

Все начали выдвигать свои предположения: кумыс, коврики из верблюжьей шерсти, тюбетейки, кто-то упомянул верблюжью колючку.

Объявили, что можно получить багаж, который выдавали под навесом с металлической сеткой вместо стен. У входа в «Пункт выдачи багажа справа от здания аэровокзала», как было написано на стрелке-указателе, стоял двугорбый верблюд и меланхолично двигал челюстями. Что он там жевал, никто не знал, а проходить рядом с верблюдом было страшновато. Но тут появился его хозяин с папиросой в зубах, не в тюбетейке, а в огромной кепке, отвязал поводья и повёл животное в сторону. Верблюд на ходу выхватил у него прямо изо рта горящую папиросу и задвигал челюстями более энергично. Хозяин пробормотал что-то нелестное в адрес четвероногого транспортного средства и полез в карман за папиросной пачкой.

— А я не курю! — крикнул вслед верблюду Стёпка.

— Ты и верблюжью колючку не жуёшь, — прокомментировал Семён.


Автобус был шикарным снаружи и изнутри. Что особо радовало — с кондиционером. Они прилетели ближе к полудню, но воздух ещё не был раскалённым, на улице была весна, а не лето. Лето наступило часа через два. На окраине города автобус присоединился к большой автоколонне. Несколько огромных грузовиков, автобусов и других машин с оборудованием они видели ещё в Москве, почти вся эта техника приезжала к павильону на заводе. Один фургон был начинён аппаратурой для записи звука и назывался «тонваген». Были ещё светобаза с осветительными приборами; электростанция — «лихтваген»; «гримваген» для костюмеров и гримёров; операторская машина «камерваген». Из нового для них была пиротехническая машина, внешне ничем, кроме надписи на борту, не выделяющаяся, домики на колёсах — «рулоты» и ветродуй. И ещё три грузовика с армейскими номерами, два с будками, один с брезентовым пологом.

Колонну сопровождали машины ГИБДД, цистерны с горючим и водой и автокран. Выглядело всё очень солидно. Вот только пришлось пересаживаться из автобуса, нанятого для поездки по городу, в машины экспедиции.

Наконец колонна тронулась, около часа ехала по плохо асфальтированной дороге и остановилась перед поворотом на фунтовую. Гаишники остались на шоссе, остальные машины осторожно с него съехали.

Машины ползли, как черепахи, подпрыгивали и раскачивались на ухабах. Но самое неприятное началось позже, когда с каменистой дороги свернули на песчано-глинистую. Ехать стало мягче, но из-под каждого колеса теперь вздымались огромные клубы пыли. Пыль толстым слоем покрыла все стёкла, внутри стало темно, так что пришлось включить дворники.


Лагерь разбили, на удивление, быстро. Машины встали полукругом, в центре появилась большая палатка столовой, рядом с ней задымила полевая кухня, застучали электрогенераторы. Последнее оказалось очень вовремя, потому что быстро темнело.

За ужином начались страшные рассказы о ядовитых пауках каракуртах, тарантулах, скорпионах и, конечно, змеях.

Стёпка умудрился одну змею отловить, пугать никого не стал, но уловом в мужской компании похвастался. Потом попросил никому не рассказывать и отнёс змею за пределы лагеря. Лёшка всех этих рассказов, а тем более живую змею, боялся не меньше девчонок, но показывать это было никак нельзя. Так что он лишь шепнул Серёге на ухо:

— Я уж думал, что страшнее завучей никого нет!

Тот счёл это удачной шуткой и пошёл пересказывать всем подряд.


Утром наступили трудовые будни. Причём самым ранним утром, а с учётом разницы во времени так и вовсе ночью. Все понимали, что сниматься в полуденное пекло будет гораздо мучительнее, чем вставать в такую рань, но легче от этого не становилось. Тут выяснилось, что большая часть группы во главе с режиссёром уже выехала к месту съёмок, и нытьё поутихло.

Лёшка, Лена и Стёпка, дождавшись своей очереди, отправились в гримёрный вагончик. Стёпку причесали и раскрасили первым. Он сел на откидной стульчик возле открытого окошка. Вдруг в оконный проём протиснулась голова верблюда. Стёпка от неожиданности замер, потом медленно дотянулся до какого-то баллончика, скорее всего, с лаком для волос и брызнул зверюге прямо в ноздрю. Верблюд дёрнулся, долбанулся макушкой в край окна, заставив содрогнуться весь автобус, потом затряс головой, наконец, выдернул её из окошка, сделал пару шагов назад и плюнул. Стёпка ловко отскочил в сторону, а одна из гримёров, Настя, заинтересовавшись непонятной суетой, в этот самый момент шагнула к окну. Ей всё это и прилетело. К счастью, не в лицо, а на халатик.

Лёшка дёрнулся от смеха, и вместо ресниц ему раскрасили щёку. Второй гримёр, Григорий Алексеевич, уронил банку с гелем. Содержимое выплеснулось на пол, и Григорий Алексеевич в него наступил и поскользнулся. Чтобы не упасть на пол, он схватился за стоявшую рядом третью гримёршу и в результате шмякнулся вместе с ней.

Сидя на полу, Григорий Алексеевич спросил:

— Что это было?

— Не волнуйтесь, — невозмутимо сказал Стёпка. — Это верблюд приходил.

— Зачем?

— Может, его тоже нужно гримировать, — пожал плечами Кузин. — У вас там в списке верблюды не значатся?

— Чует моё сердце, натерпимся мы от этого верблюда, — потирая ушибленный бок, сказал Григорий Алексеевич и оказался прав. Верблюд стал приходить чуть ли не каждый день. Для начала сжевал Настин халатик, который она с трудом отстирала, потом стал совать свою наглую морду куда ни попадя: бесцеремонно отбирал у людей бутылки с минералкой и ловко их осушал, запрокинув голову высоко вверх.

После гримировки на армейском грузовике ребята отправились к месту первой съёмки на натуре.

— Ого! Барханы! — закричал Стёпка.

Действительно, впереди показались самые настоящие барханы.

— Ну теперь ты счастлив? — усмехнулся Семён. — Верблюда лицезрел, барханы, вот они.

— Так я всё сразу хотел. И верблюдов, и барханы. Не по отдельности.

— На тебя не угодишь, — проворчал Семён.


За время до их прибытия здесь успели снять несколько эпизодов с луноходом. Луноход (название возникло как-то само собой) представлял собой тележку на восьми больших шарообразных колёсах, которые были полыми и сделанными из проволоки. Сверху, на платформе тележки, были установлены две скамейки и кресло для водителя. Вместо руля торчала рукоятка, вроде штурвала в самолёте-истребителе. Двигателя у лунохода не было, зато у каждого колеса имелся собственный моторчик. Если тележку поднимали краном в воздух, колёса при помощи моторчиков складывались и прятались под платформой.

По сценарию космический корабль приземлялся на каменистый участок рядом с тем местом, где начиналась песчаная пустыня. Платформу выгружали из трюма космического шатла, и свита принцессы Афины на ней отправлялась через пустыню к маяку.

Никакого корабля на самом деле не было, его должна была нарисовать команда Арона. На месте корабля красовались лишь его опоры. Автокран опускал между ними платформу, а на экране всё должно было выглядеть, будто её выгружают из трюма. Всё это ребята пропустили, сейчас им предстояло сесть на платформу и отправиться в путь по барханам.

— Кадр шестьдесят семь. Дубль первый, — помощник режиссёра стукнула хлопушкой, и работа началась.

— Кадр шестьдесят восемь. Дубль четвёртый.

Вновь стукнула хлопушка. Платформа тронулась и медленно поползла по пологому склону бархана.

— Луноход оставляем на месте. Кран тащим на бархан, — прокричал Артём Николаевич в мегафон. — Остальным перерыв.

Ребята сбежали с бархана. Вернее, кто-то сумел с него сбежать, кому-то пришлось скатываться.

— Артём Николаевич! — спросила Алиса, добравшись до режиссёра. — Здесь столько следов наезжено и натоптано. На плёнке же их видно будет.

— Будет. Особенно это станет заметным, когда тележка будет не ползти, а «лететь». Но это всё уберётся, подчистится. Не самая сложная задача для Арона Арнольдовича.

Все перекусили и отдохнули. Становилось жарко. Особенно в съёмочных костюмах. Лёшка, когда читал сценарий, представлял себе эти костюмы похожими на те, что носили в «Звёздных войнах» имперские солдаты. На деле всё выглядело по-другому, настолько непривычно, что он и описать бы их облачение толком не смог. Костюмы напоминали одновременно и средневековые латы, и космические скафандры. Арон обещал ещё добавить на компьютере много всяких трансформаций.

Скафандры смотрелись здорово, только в них было ужасно жарко. Хорошо, что не было нужды надевать шлемы. Шлемы мигом запотевали изнутри, пот катился градом, и дышать было трудно.

Оставалось доснять всего несколько кадров, но дело вдруг застопорилось из-за того, что одно из колёс тележки не желало складываться. Ребятам приходилось сидеть в подвешенной над верхушкой бархана и раскачивающейся тележке и ждать, пока колесо отладят. Выяснилось, что Иришку укачивает. Она и в самолёте чувствовала себя нехорошо, а здесь качка была почти, как в море, да ещё и жарко.

Артём Николаевич обругал Ирку, а за компанию и остальных, что не сказали сразу. Прибежал доктор, велел попить много холодной воды, а лучше холодного чая. Чай, правда баночный, нашёлся. А ещё нашлись холодные минералка и кола для всех остальных, что было очень своевременно, потому что до лагеря нужно было ещё добираться.


Несколько дней они разъезжали по разным местам в окрестностях лагеря, а потом лагерь снялся с места и совершил довольно продолжительный марш. Приехали затемно, утром никто не понял, ради каких таких красот нужно было ехать так далеко. Тут же выяснилось, что до места съёмок они пока не добрались. Но, как только добрались, все ахнули.

В низкой ложбине среди скал лежало небольшое озеро с изумрудной водой. Неподалёку был разбит небольшой лагерь, где заранее разместилась группа каскадёров. Два дня каскадёры прыгали, точнее, падали со скалы в озеро вместо Лёшки с Леной. Сами они тоже прыгали, но не со скалы, а со специального двухметрового трамплина. Остальным довелось лишь забраться в воду и нырнуть. Правда, это самое «лишь» оказалось не столь простым. Сухие костюмы не желали тонуть, шлемы и вовсе, точно поплавки, держали головы над водой. А намокнув, амуниция становилась такой неподъёмной, что выбраться из воды своими силами удавалось не всем.

— Обычно, чтобы уменьшить плавучесть, надевают пояс с грузом, — объяснял консультант по подводным съёмкам. — А тут попробуй всплыви с грузом в намокшем костюме! Опять же голова гораздо плавучее получается, чем… нижняя часть. Придётся нагружать голову, а точнее, подкладывать груз на плечи и страховать каждого канатами. Другого выхода не вижу.

— Раз нет другого выхода, придётся так и поступить, — согласился Артём Николаевич. — Вы поэкспериментируйте с грузами, ребятам всё равно отдых нужен.

— Да будь у нас точно такие костюмы, мы давно бы уже всё подготовили, — вдруг закипел консультант. — Какого чёрта у нас обычные водолазные костюмы с дурацкими нашлёпками?

— Долго объяснять, Паша, — грустно сказал ему Артём Николаевич.

— А коротко?

— Коротко? Есть у нас в группе саботажник.

— Тот придурок с белёсыми глазками? — догадался консультант.

— Очень точная характеристика!


От озера двинулись в обратный путь, но с остановками для съёмок, одна из которых стала бенефисом Степана Кузина.

Место, выбранное для эпизода, оказалось очень живописным: по равнине было разбросано множество огромных камней — красноватых, чёрно-синих, серо-зелёных — самых разных размеров и форм.

Между камнями пиротехники устроили «минное поле», заложив огромное число зарядов. Пыли и дыма от них должно было быть много, но по мощности они не превосходили новогодние петарды. Артистов, занятых в этой сцене без каскадёров, никто об этом предупреждать не стал, чтобы было интереснее.

Бегать по минному полю предстояло Стёпке с Семёном. Оба отнеслись к этому с нескрываемым энтузиазмом, и оба жаловались только на одно обстоятельство: что дублей им обещано слишком мало. Но Семёну хватило одного.

Ребята несколько раз прорепетировали пробежку, чтобы поточнее попадать на метки, под которыми скрывались заряды. Пиротехники рванули парочку для проверки, да и чтобы артисты привыкли к взрывам.

Заработали камеры, Стёпка с Семёном припустили по полю, а большая часть экспедиции выступала в этот момент в роли зрителей. Под ногами артистов начали взрываться мины. Стёпка при каждом взрыве подпрыгивал и выделывал ногами в воздухе такие кренделя, что зрители начали аплодировать. Семён же вздрагивал всем телом. Добравшись до места, где ему нужно было упасть от особо сильного взрыва, он вдруг застыл столбом. Стёпка, бегущий сзади, едва на него не налетел. Здесь, видимо, ещё и пиротехник чуть поспешил, а может, просто растерялся и нажал кнопку, когда этого не стоило делать. Бабахнуло не под ногами, а чуть впереди. При этом что-то полетело прямо в лицо Семёну. Что, никто разглядеть не успел. Но Семён стал оседать на землю.

Стёпку отклонение от сценария не смутило. Он схватил товарища за ноги и поволок вперёд. Голова Семёна безжизненно подпрыгивала и стукалась о камни.

— Стоп! — наконец пришёл в себя режиссёр и первым кинулся к ребятам.

— Что случилось? — спросил он у Стёпки.

— Ничего страшного. Обморок у него. С перепугу.

— Ты можешь понятнее объяснить, пока я сам в обморок не грохнулся? — взмолился режиссёр.

— С какого места начать? — поинтересовался Стёпка, но, увидев глаза Артёма Николаевича, поторопился. — Бежим мы, значит, и тут Сёмка как затормозит, я его чуть не сбил даже. Посмотрел, куда он уставился, а там змея. Вот такенная!!! — Стёпка развёл руки в стороны. — Свернулась кольцом прямо на той метке, куда Сёмке наступать надо. Ну мы ничего сообразить не успели, вдруг под змеёй мина как рванёт! Змею напополам. Одна половина в сторону отлетела, другая Сёмке в морду. Он шарах на землю и глаза закатил. Я его хватаю за ноги и давай сюда тащить. Думаю, либо снимут всё как надо, либо к докторам поближе дотащу. У него вон хвост торчит, как раз за воротник угодила гадина.

Стёпка, как ни в чём не бывало, вытащил из-за воротника товарища кусок змеи, оказавшийся не хвостом, а головой.

Семён пришёл в себя, обвёл всех мутным взглядом, потрогал затылок, слегка расцарапанный о камни, и громко выдохнул:

— Ох чуть не сдох!

Получилось в рифму и очень смешно. Правда, смех вышел немножко нервным.

Артём Николаевич посовещался с операторами, посмотрел снятое и решил, что одного этого дубля будет достаточно. А если ничего не случится с материалом, снятым камерами, бравшими крупные планы Семёна, то будет видна и взорванная змея. Зрелище получится потрясающее. Никакие спецэффекты не нужны.


Глава 5


Они всё же сумели уложиться в график и вернулись в Москву, где их уже ждали джунгли, сооружённые на киностудии, и подводное царство, устроенное в одном из бассейнов на окраине Москвы.

Лёшка долго пытался решить, где сниматься интереснее. В павильоне происходило больше всяких событий. Под водой было интересно само по себе. То есть интерес представлял сам процесс съёмок. В конечном итоге он определил для себя, что в бассейне труднее, но интереснее, а в павильоне легче, но тоже увлекательно.

В этот день он вылез из воды последним и стоял возле тренерской комнатушки в ожидании, когда с него стечёт вода. В общем, подслушивать он не собирался, так само получилось, что он стал невольным свидетелем разговора режиссёра с представителем спонсора.

— Что конкретно вы от меня хотите, господин Тихонов? — спросил Артём Николаевич.

— Сокращения времени съёмок.

— Мы работаем в строгом соответствии с графиком.

— Но можно чуть ускориться, — почти ласково возразил Тихонов. — Нужно просто удлинить рабочий день. И тогда число этих дней сократится.

— Во-первых, это будет несущественно. Может, выиграем один-два дня, но не больше. Во-вторых, в съёмках заняты дети. Есть законы, регламентирующие их работу. Тяжёлую, между прочим, работу.

— Если вы их попросите, они согласятся работать на пару часов дольше. А можно и не просить, и так никто не заметит, для них сниматься чистое удовольствие.

— Вы в армии служили?

— Это здесь при чём?

— Если служили, то вам наверняка приходилось надевать ОЗК. Общевойсковой защитный комплект. Надевали?

— Бог миловал.

— Поверьте на слово — удовольствие то ещё. Через несколько минут костюм превращается в сауну, тело начинает задыхаться. Те костюмы, в которых снимаются дети, очень похожи на ОЗК по своему воздействию на организм. Желаете, чтобы по вашей милости случился летальный исход? Один раз мы уже были близки к этому.

— Тёмный, ты передёргиваешь. Всё можно решить.

— Не называйте меня Тёмным. Я уже просил.

— Ну вот что, дорогие мои! — перебил их резкий женский голос. — Я требую исполнения распоряжений господина Тихонова как моих собственных! Иначе прекращаю финансирование.

— Извините, мадам Истомина, — спокойно ответил Артём Николаевич. — У нас есть договор, по которому средства на создание фильма поступают независимо от обстоятельств. И договор заключён не с господином Истоминым, а с фирмой, являющейся акционерным обществом. Как мне кажется, решение о приостановке финансирования нашей работы может принять лишь собрание акционеров.

— Акционеры сделают так, как скажу я, — с ядом в голосе ответила женщина. — Вы же имеете полное право посоревноваться с моими адвокатами.

— Хорошо, — согласился режиссёр. — Я жду распоряжений. Лучше в письменном виде.

— Нет проблем, — проворковала дама. — Получите и в письменном. А пока я приказываю удлинить съёмочный день до семи часов.

— Благодарю вас, — галантно произнёс Артём Николаевич. — Моё заявление об увольнении вы получите в письменном виде не позднее завтрашнего утра. Пока примите его в устной форме.

— Как вам будет угодно.

Из комнатушки вышла молодая очень высокая женщина в чёрном пальто, чёрном костюме с невероятно короткой мини-юбкой под ним. Затем появился господин Тихонов. Следом вышли Валентин, Арон, Артём Николаевич и сценарист, имя которого Лёшка слышал лишь однажды и сейчас никак не мог вспомнить. Троица выглядела невозмутимо, чего не скажешь о сценаристе — на том лица не было.

Тихонов протянул руку для прощания Валентину. Тот скривил губы и процедил жеманно:

— Уйди, противный!

Вроде как сказано было в шутку, но прозвучало, как грубое ругательство, а то и как пощёчина. Тихонов руку отдёрнул и пошёл догонять даму в чёрном. Вслед за ними потрусил, оскальзываясь на мокром полу, сценарист.

Лёшка, как болван, стоял столбом возле края бассейна.

— Вот как бывает, Ляксей Володимирович! — повернулся к нему Валентин. — Всякие редиски приличным людям жить не дают.

— А что случилось?

— Умер Истомин. Сын улетел во Францию по поводу похорон суетиться, а молодая вдова дела принимает. Наследница, видишь ли.

— Как была стриптизёршей, так ею и осталась, — проскрежетал Арон. — В траурных одеждах зад свой умудряется демонстрировать.


Переодевался Лёшка как никогда долго, даже гримёр Настя, самая терпеливая из всей гримёрной бригады, укорила его за задержку. И Серёга, дожидавшийся в холле, тоже накинулся с упрёками:

— Кузнецов, тебя за смертью посылали? Иваныч уже рвёт и мечет, у него ещё и другие дела есть, кроме как нас ждать.

Но Лёшка, вместо того чтобы поспешить к выходу, застыл как вкопанный посреди фойе. С улицы возвращались весёлый Тихонов и унылый сценарист. Лёшка вспомнил, что у того очень смешная фамилия — Кирдяшкин. Саша Кирдяшкин. Интересно, будет он псевдоним брать?

Неожиданно для себя Лёшка шагнул к сценаристу и человеку, с так и не ставшей ему понятной должностью. Тихонов со стороны казался высоким, но, впервые оказавшись с ним рядом, Лёшка понял, что ему не надо смотреть на того снизу вверх или становиться на цыпочки, чтобы заглянуть в глаза. Вот он и заглянул, воспользовавшись моментом.

— Вам не кажется, господин хороший, что вы поступаете опрометчиво, увольняя Артёма Николаевича? — не спеша, очень внятно проговорил он. — У нас в контрактах написано, что режиссёром должен быть Артём Николаевич. То есть мы все можем отказаться от участия в картине.

— Мальчик, тебя, видимо, сильно по головке стукнули, вот она и повредилась, — засмеялся ему в лицо Тихонов. Потом склонился чуть ближе и зашипел, брызгая слюной: — Тебя, гадёныш, вместе с твоим контрактом…

Лёшка спокойно вытащил платок — тот оказался на месте, что случалось не так часто, — вытер лицо и снова посмотрел в глаза человека, по вине которого он получил свою рану. Тот неожиданно захихикал.

— Тебя, гадёныш, я просто убью! — радостно сообщил Тихонов. — Сашок, старик, сможешь переписать сценарий так, чтобы этого убогого там дальше не было? Убей его как-нибудь красиво, чтобы в этой сцене каскадёр смог сыграть.

Сашок отвел глаза в сторону и промямлил:

— Если нужно, то, само собой, перепишу… Надо только посмотреть, разрешается ли это правами на экранизацию…

— Засунь все эти права знаешь куда! — рявкнул Тихонов и повернулся снова к Лёшке. — А ты уж точно свой контракт засунь именно туда. Будучи человеком добрым, дам тебе совет: не лезь в суд со своими бумажками и претензиями. Ты и так ни гроша не получишь, не разоряйся на судебные издержки.

Лёшка никогда не бил человека по лицу, у него за всю жизнь и мысли такой не возникало, но тут нестерпимо захотелось. Но он упустил момент, потому что Тихонов с видом победителя хлопнул его по плечу и сказал:

— Оказывается, у вас в Сибири ещё остались полные инвалиды ума. Ни одному москвичу такое в голову не пришло бы. Хотя, может, и в Сибири не все из ума выжили? Иди сюда, как тебя там? Серёга! Серёга, ты, может, тоже чем-то не доволен и желаешь нас покинуть?

— Я? — Гранаткин не спешил с ответом. — Ну мало ли чем я могу быть не доволен? Это ещё не повод уходить из картины.

— Жаль. Мы бы вашей парочке такую красивую и героическую смерть организовали! Правда ведь, Сашок?

Лёшка повернулся, сунул Серёге свой скомканный платок, буркнул зло:

— Сопли утри! — и спокойно пошёл к выходу.

Иваныч попытался в воспитательных целях заговорить о пунктуальности и вежливости, но как-то сразу умолк. Серёга и вовсе не проронил ни слова до самого интерната.


В комнате Лёшка, не раздеваясь, рухнул на кровать. И вдруг вспомнил, что это уже не его комната, не его кровать. Всё это было предоставлено на время съёмок фильма, а съёмки как-то неожиданно закончились. Для него закончились. Он встал и принялся собирать чемодан.

— Кузнецов, у тебя что? Правда крыша едет? Ты чего за чемодан хватаешься?

Лёшка не ответил.

— Лёш! Ну не гони волну. Ты это из-за Зимина? Так на Артёме свет клином не сошёлся! Ещё не факт, что Зимина уволят, — продолжал бубнить Серёга. — Может, всё образуется? Но тебя уже не простят, если ты прямо сейчас не передумаешь.

Лёшка задумался, можно ли ему прихватить, а попросту говоря, спереть свою шпагу? Ту, с которой он тренировался здесь, в интернате. Она, может, и не собственность студии. Или про неё все забыли, а у него хоть что-то останется на память.

— Лёш, прекрати, — жалобно скулил Серёга. — Чёрт с тобой! Если считаешь, что я не прав… Я завтра сам напишу заявление или как там…

— Я не из-за Артёма Николаевича, — сказал Лёшка. — И не зови его Зиминым.

— Что? Тогда почему?

— Потому что всё стало неправильно.

— Несправедливо в смысле? Так где ж ты её видел? Где ты справедливость видел, я спрашиваю? Давай кончай дурить.

— Серёга, перестань бубнить. Мне завтра сранья в Домодедово, хочу поспать. Жаль, что сегодня уже поздно.

— Так с утра же рейсов к нам нет.

— Через Новосиб полечу. Дай поспать.

Лёшка снова плюхнулся на кровать. Встал, снял ботинки и надел тапочки. И опять лёг, отчего-то в тапочках.

Серёга время от времени начинал свой бубнёж, а он лежал неподвижно с закрытыми глазами. Рядом лежала шпага. Он так и не решил, как с ней поступить.


Интерлюдия 7

Западня


Маяк был прекрасно виден. Бетонный серый куб в два этажа, с крохотными круглыми окнами на втором. Последним препятствием на пути к цели стала мерзкая расщелина семи-восьми метров шириной и почти такой же глубины. С отвесными мокрыми стенами и ручьём, гремящим по дну.

Вниз, наверное, можно было как-то спуститься, если свить подобие верёвки. Но как подняться потом? Все пребывали в задумчивости и растерянности.

— Нашли проблему, — хмыкнул Лёхша. — Вот же мост!

Он ткнул рукой в дерево, стоящее в полутора метрах от края.

— Чем ты его рубить будешь, умник? — мрачно усмехнулся Сами. — Ножичком?

Дерево в обхват толщиной, ножом его не взять. Нужно было найти другое место для переправы, вот только сил прожить в джунглях лишний день или даже несколько часов уже ни у кого не осталось.

— Не надо было кабана лучемётом жарить, — огрызнулся Лёхша.

— Сам, между прочим, мясо трескал, — не остался в долгу Сами. Хотя мог бы и припомнить, как Лёхша уговаривал его поберечь батареи.

Лёхша махнул рукой и шагнул к дереву, выдернул шпагу из-за спины, представил, как и куда нужно ударить, чтобы дерево легло точно через расщелину.

Сами глупо захихикал:

— Чем твоя железяка лучше ножичка?

Лёхша не ответил, замахнулся и со свистом рубанул. Со стороны, скорее всего, показалось, что он промахнулся или в последнюю секунду передумал рубить, ведь и впрямь шпага явно не подходила для такой цели. Как бы то ни было, движение клинка выглядело так, будто он не встретил препятствия на своём пути. Да и сам Лёхша почти не ощутил сопротивления. Дерево сползло с подрубленного наискось пня, ударилось нижним концом о землю и завалилось поперёк расщелины. Почти так, как он хотел. Но это «почти» не имело значения — мост получился.

— Прошу, дамы и господа! — чуть картинно произнёс Лёхша и первым впрыгнул на лежащий ствол.


Близость к цели придала сил, и они добрались до маяка за считаные минуты. На двери не было запоров, хотя маленькая хитрость от дикого зверья имелась, но с ней они справились легко. Первой через порог шагнула Афи, потом все остальные. Народ от усталости повалился на пол, забыв, что наверху должны быть более приспособленные для отдыха комнаты с диванами и кроватями. Один Лёхша остался стоять посредине небольшого квадратного зала, все стены которого от пола до потолка были заняты металлическими шкафами с оборудованием.

— Что стоишь, падай уже, — посоветовал Серхио. — Ох, ноженьки мои!

Вместо того чтобы сесть на пол и прислониться к стене или подняться наверх по узкой лестнице, Лёхша вдруг рванул из ножен свой клинок и резко крутнулся на пятке.

— Но-но! — остановил его чужой голос. — Не стоит дёргаться, гадёныш. Здесь не корабль, а у нас в руках бластеры. Сообразил? Положи железку, или я пристрелю кого-нибудь исключительно с целью доставить удовольствие лично тебе.

Лёхша осторожно положил шпагу возле своих ног.

— Молодец. Собственно говоря, никто, кроме принцессы, пардон, кроме Императрицы и Короны, нам не нужен. Но при хорошем поведении мы заберём всех с собой, а не бросим подыхать здесь.

Старый знакомый хорошо подготовился к встрече. Рядом с ним стоял вооружённый тяжёлым излучателем солдат. Двое других неведомо как оказались у лестницы на второй этаж. Сейчас по этой лестнице спускалась женщина с красивой причёской. То ли из-за этой причёски, которая на фоне плохо вымытых и спутанных волос у всей их честной компании просто вопила о роскоши и каждодневном уходе, то ли ещё почему, но женщина, одетая в такую же робу, как и все её спутники, выглядела так, будто пришла на светский приём.

Она прошла через помещение, окинув всех пренебрежительным взглядом, и встала рядом с сыном посла.

— Полагаю, переговоры не будут долгими? — чуть скривив губы, спросила она.

— Разве я посмею утомлять вас? — сын посла обернулся в сторону оставшегося распахнутым входа. — Любезный, прошу вас!

В дверь неловко протиснулся ещё один человек.

— Приступайте, господин маг.

— Э-э-э… — промямлил маг.

— Ах да! Эй, храбрец, тебе нужно объяснять или ты сам догадаешься, что от тебя нужно?

Лёхша обвёл взглядом товарищей. Некоторые из них успели встать на ноги, другие так и остались сидеть на полу в самых неудобных позах. Лина, высоко вскинув голову и закусив губу, кажется, пыталась сплести заклинание. На лбу у неё выступили капельки пота, в глазах начинало проявляться отчаяние. Афи, похоже, тоже пыталась что-то сделать, но, видимо, с тем же результатом. Ни Серхио, ни Сами, ни Вольдемар, ни Стеф даже не пробовали ничего предпринять. Впрочем, по поводу Стефа он ошибся. Тот изобразил самую глупую и наивную физиономию из своей коллекции и уже достал из кармана игломёт. Лёхша, встретив его взгляд, чуть качнул головой, давая понять, что это оружие будет бессильно против доспехов и армейских излучателей. Да и господин маг наверняка постарался не только заблокировать попытки магического удара с их стороны, но и приготовил магическую защиту для своих хозяев. Стеф хлюпнул носом от обиды, но послушался и сунул игломёт в какую-то щель.

— Долго ждать? — с милой улыбкой поинтересовался сэр Стил и повёл своим стволом в сторону ребят.

Лёхша осторожно, без резких движений стал снимать со спины контейнер с Короной.

— Соображаешь, когда захочешь, — засмеялся ему в лицо соперник. — Открой ящик и сделай два шага назад!

Лёхша помедлил, и ствол бластера снова повернулся в сторону друзей.

— Я полагаю, — вдруг заговорил Серхио, — что в данной ситуации самым правильным будет сотрудничество.

— Я тоже придерживаюсь такого мнения, — тут же откликнулся сын посла.

Лёхша скрипнул зубами, открыл замки, откинул крышку и боковые стенки контейнера, медленно отступил назад. Маг, стараясь не смотреть ему в глаза, подошёл к контейнеру и коснулся рукой прозрачного футляра. На Лёхшу повеяло огромной магической силой, но совсем не той, что он ожидал. Стало жутко обидно, что все эти долгие недели он таскал на себе фальшивку. И ещё стало страшно от того, что сейчас произойдёт, едва подмена обнаружится.

— Всё в порядке, — обернулся маг к своему хозяину. — Это она!

Лёхша не смог скрыть своего удивления, мгновенно превратившегося в радость, — советник Успенский и тут сумел всё рассчитать на много ходов вперёд. Фальшивка, несомненно, была мощным артефактом и, пока обнаружится подмена… будет время, чтобы всё исправить. Не у него, конечно, это ему тоже было понятно. Стало невыносимо горько, потому что ему уже не доведётся узнать, чем вся эта история закончится.

Маг закрыл контейнер и, как величайшую драгоценность, понёс на вытянутых руках к выходу.

— Эй, любезный! — остановил его Стил. — Один момент! Не могли бы вы превратить этого юнца в крысу или жабу?

— Э-э-э… вряд ли это целесообразно… — не догадавшись о скрытой сути вопроса, попытался дать уклончивый ответ маг.

— Ну раз вы так считаете… Жаль, искренне жаль, — сын посла поднял ствол своего оружия и выстрелил Лёхше в левую половину груди. Лёхша упал на колени, левой рукой зажал рану, а правой дотянулся до своего клинка. И рухнул. Сначала на бок, потом на спину.

— Хотела тебя остановить, но ты же всё равно бы не послушался, — засмеялась женщина.

— Только один раз! Только одно непослушание! Господин маг, а не стоит ли нам прихватить его оружие? — сын посла кивнул на шпагу Лёхши.

— Если вас интересует металлолом, то извольте! — ответил маг, которого в данную секунду не интересовало ничто, кроме сильнейшего и самого загадочного артефакта, который, как он считал, находится в его собственных руках.

— Вот как? — вскинул брови Стил. — А мне показалось, что это не простое оружие. Ну да доверимся специалисту. Уходим!

— Все на выход, — отдал команду один из солдат.

Афи шагнула мимо него к лежащему на полу Лёхше, опустилась на колени. Солдат не посмел ей запретить. Афина скрестила Лёхше руки на груди, поправила зажатый в кулаке эфес шпаги, потом сам клинок, чтобы тот лежал вдоль тела, и случайно задела пальцем остриё. Алая капелька коснулась металла. И тут принцесса левой рукой, что было силы, сжала лезвие, порезав ладонь. И стояла так, пока боль не утихла. Наконец разжала пальцы, поднесла их к глазам и с удивлением увидела, что на ладони нет крови, а порезы затягиваются сами собой.

— Это, конечно, трогательно, — сказала женщина, — но не заставляйте нас ждать слишком долго, Ваше Величество.

Афина поднялась и первой вышла наружу. Солёный ветер с моря одним дуновением высушил уголки её глаз.

~~~


Через два часа приехал Арон. Может, Серёга ему настучал, может, сам посчитал нужным объявиться.

— Привет, поборник чести.

Лёшка сделал вид, что спит. Ему ни с кем не хотелось говорить, даже с Ароном.

— А ну-ка встать, когда с дядей Арой разговариваешь! — рявкнул по-гусарски Арон. — Или хотя бы сядь.

— А я и не разговаривал, я спал, — сказал Лёшка, но сел.

— Оно ещё и шутит! Трам-тара-рам! Слушаем мою команду…

Лёшка попытался перебить Арона, сам не зная, что он хочет сказать, но не тут-то было.

— Отставить! — не дал ему и рта открыть Арон. — Как говорят в моей родной Одессе, перестаньте сказать и делать лимонные морды! Тьфу ты, забыл, о чём сам сказать собирался. Ты не помнишь? Ладно, так и быть, само всплывёт. Нет, эти двое на пару возлегают себе в прострациях и с убитым видом, а дядя Ара носится тудой-сюдой и нянькается с ними. Надо вас с Тёмным в одну кучу, что ли, свезти? Всё легче станет. А, вспомнил. Даю команду сидеть здесь, никуда не уходить! Всё, побежал!

— У меня самолёт утром! — буркнул Лёшка.

— Слушай, ты! Чукотский мальчик! Старших надо, что? Старших надо слушаться! А дядя Ара вам плохого не посоветует. Ежели шибко приспичило, улетишь послезавтра.

Арон убежал и объявился снова часа через два вместе с Валентином. Если в первый приезд Арон явно делал хорошую мину при плохой игре, то сейчас его оптимизм, кажется, имел некоторые основания.

— Нет, я так больше не играю. Четвёртого демарша за день мне не выдержать. У меня сердце так и скачет. Ты коньяк не забыл?

— Ара, пить коньяк при детях антипедагогично, — сказал Валентин, извлекая из кармана фляжку. — Где тут водятся стаканы? Оп-па! Тут даже рюмки и фужеры имеются! Для каких таких целей?

— Так мы сок тут пьём, — неуверенно ответил Серёга. — Из фужеров.

— А из рюмок парное молочко? — вскинул брови Валентин. — Ладно, будем считать, посуда осталась со времён санатория для взрослых. Серёга, а на кой ты четыре рюмки достал? Мы пить с детьми не станем, даже если они попросят им налить. Правильно, Ара?

— Ну не знаю, — задумался тот. — Может, этому убитому двадцать капель на пользу пойдут?

Убитый отказался. Но всё же заставил себя встать с кровати и перебраться в гостиную.

— Почему никто не спрашивает о третьем демарше? — вопросил Арон. — Или настолько расслабились, что даже таких оговорок не замечаете? Артисты тоже мне!

— Спрашиваем, — вяло отозвался Лёшка, которого реально оставили все силы.

— А правда, кто? — неуверенно спросил Серёга.

— Лена! — многозначительно произнёс Арон. — Тут, вообще-то, все скопом собирались в отставку подавать, но у них достало ума встретиться, обсудить и обратиться за советами к мудрым людям. Ко мне и Вальке, если кто не понял. А Лена взяла и сначала о своём решении сообщила Тихонову, а потом уж нам.

— Но надо сказать, что с такими тылами, она могла себе это позволить, — вставил слово Валентин.

— В смысле? — не понял Арон.

— Ты про тылы? Как Ленкина фамилия? — спросил Валентин Валентинович Лёшку.

— Ну Резникова.

— Ничего не напоминает?

— Композитор такой есть.

— Вообще-то, поэт, и не Резников, а Резник, — поправил его Валентин Валентинович, но не о нём речь. Папаша Елены адвокат, — пояснил Валентин, обращаясь уже ко всем присутствующим. — Наикрутейший адвокатище! И наизнаменитейший! Девочка папе, конечно, пожаловалась, тот, как умный человек, расспросил всё подробненько, справки навёл. После Ленкиного отказа Тихонову пришлось репу чесать, потому как её из сценария никаким местом не вымараешь и остаётся только один вариант — всё с самого начала переснимать. А тут ещё звонит ему супер-пупер адвокат и говорит пару ласковых слов. Типа, что интересы дочери защищать будет он. Полагаю, господину Тихонову после таких разговоров пришлось поменять брюки.

— Мы тоже успели кое-что предпринять, — перехватил инициативу Арон. — Так что драка только-только начинается. Плохо, что всё это может затянуться, но есть у меня вариант кредит взять на съёмки, под судебное решение в нашу пользу. Клиент дозревает, но ему уже ведомо, кто дело будет вести, так что недолго будет думать. Нужно ещё на вдовушку управу найти, чтобы эта голозадая не упёрлась рогом и не вставляла палки в колёса.

— А я подумал, что вы… — растерянно произнёс Лёшка.

— Сволочь ты, Лёшка, — обиженно, даже со слезой в голосе сказал Арон. — Я тебя, как родного сына, полюбил, а ты про меня такое надумал! Да и чёрт со мной, но про Вальку!

— Ладно, не разоряйся, — спокойно сказал Валентин. — А что ему думать было? Он сам на голых эмоциях свою бучу отчебучил, всё нашему злодею изложил, а дядя Ара и дядя Валя у него на глазах спокойненько промолчали.

— Нет, блин! Мы тоже должны были лапки кверху и в отставку?! А кто битву затеет? Кто будет ковать оружие победы? — Арон глотнул из горлышка и немного успокоился. — Я вот до сих пор не понимаю, как Валька его не пришиб. Вы в курсе, что Валька чемпион по карате?

— Тхэквондо, — поправил его Валентин.

— Хрен редьки не слаще. Он вот этот шкаф кулаком насквозь пробить может!

— Не надо! — попросил Лёшка, которому стало жалко и шкаф, и кулак Валентина. Вдруг Арон преувеличивает? Ну никак Валентин Валентинович не походил на костолома из боевиков.

Зазвонил телефон. Все долго соображали чей, и, пока выяснилось, что Лёшкин, вызов прекратился. На дисплее остался высвечен номер Лены. Со многими Лёшка перезванивался, но только не с ней. Она впервые ему позвонила, а он опоздал взять трубку.

— Чего задумался? — спросил Арон.

— Не успел ответить.

— Так перезвони — и все дела, тупица ты этакий! Валька, хватит пить без закуски. Разливай остатки и поехали в ресторан с жареными слонами. Жрать хочу. Вы сами-то жевали или так и живёте натощак?

Лёшка вышел в спальню и нажал кнопку вызова.


Все проблемы разрешились быстрее и проще, чем можно было представить.

Лёшка гулял с Леной по парку возле интерната в отличном настроении. Он в очередной раз удивился, что времена года стали проскакивать с невообразимой скоростью. Вот ведь совсем недавно, когда они приехали сюда в первый раз, был самый разгар зимы. А сейчас уже летом пахнет. Трава зеленеет, первые листочки пробились на отдельных кустах, на деревьях почки набухли.

— Нет, это даже хорошо, что у нас перерыв образовался. У меня голова уже кружилась от этой карусели. Я многих друзей по нескольку месяцев не видела и даже не звонила.

— Спасибо, — невпопад ляпнул Лёшка.

— Ты про что?

— Ну многим не звонила по нескольку месяцев, а мне позвонила.

— Кузнецов! Ты точно балбес!

— Наверное, — легко согласился Лёшка. — А у нас ещё холодно. Даже снег не везде сошёл. В городе-то, конечно, растаял, а в лесу ещё наверняка сугробы.

— Тебе больше поговорить не о чем? Или ты со мной говорить не хочешь?

— Хочу.

— Ну так придумай про что. Мне, конечно, интересно про погоду в Сибири, но не сейчас.

Лёшка стал искать подходящую тему и задумался. Видимо, слишком сильно, потому что Лена не выдержала и засмеялась.

— Будешь таким разговорчивым, все мухи вокруг с тоски перемрут.

— То-то я смотрю — мух нет!

— А я на тебя ужасно рассердилась. Тогда, после ночного клуба. Я думала, что ты с Алисой целовался.

— Смешно.

— Кузнецов, я тебя сейчас своими руками задушу. Что смешного я сказала?

— Ничего.

— А почему ты говоришь «смешно»?

— Я тогда подумал, что ты с Серёгой целовалась.

— Я тебе смешнее скажу. Про нас девчонки шептались, что мы с тобой целовались.

И замолчала.

— Ну и?..

— Ну и я тогда подумала, пусть лучше у них повод будет, чем они попусту языками молоть будут. А потом мы пошли в этот клуб. Потом я на тебя сердилась, потом не знала, как подойти, а ты вёл себя, как осёл.

— Можно мне попробовать всё исправить? — прошептал Лёшка.

— Что?

— Своё ослиное поведение. И… повод девчонкам дать, — набрался он смелости.

Но получить ответ не вышло, телефоны зазвонили сразу у обоих.

— Да. Здравствуйте, Артём Николаевич. Как через час? Куда? В бассейн?! А что случилось? Ну потом так потом.

— Хорошо, Валентин Валентинович. Подъеду, — Лена сложила мобильник и сунула в карман куртки. — Вот мы и предоставим всем повод, — вздохнула она.

— Не понял.

— Ну сейчас все увидят, что я на съёмки приехала вместе с тобой.

— Э-э-э… Серёга ещё будет.

— Серёга в Москву уехал. Ты разве не в курсе? Так что он на метро подкатит. Пойдём к корпусу машину ждать.

— Я, может, и балбес, — сказал Лёшка, — но точно знаю, что даже Иваныч не примчится сюда за пять минут.

— Тогда…

— Что?

— У тебя есть время исправить своё ослиное поведение!

— И повод дать?

Ответа Лёшка ждать не стал.


— Представляете, — рассказывал новости Иваныч. — Наши уж в суд собрались лезть, судиться с этой чёрной вдовой, а дело просто разрешилось. Тёзка твой, сынок Истоминский вернулся. Завещание огласили. А в завещании вдове только пенсия положена чуток повыше прожиточного минимума — мне б такую! — и всё. Всё остальное сыну отходит. Вдова в трансе. Тихоня наш с горя так назюзюкался, что ему морду в ресторане набили, а после в вытрезвитель загребли. Эх, жаль меня не было, когда ему рожу чистили. Я б от себя прибавил.

Лёшка с Леной сидели на заднем сиденье. Её рука лежала рядом с Лёшкиной, и на поворотах они касались друг друга. Лёшка знал, что ему можно просто взять Лену за руку, но им обоим нравилась эта игра в случайные прикосновения.


Интерлюдия 8

Воскрешение


Прошёл почти час с того момента, когда на берегу затих рёв двигателей. Капли крови должны были подсохнуть, но всё ещё выглядели свежими. Вдруг они начали превращаться в струйки рыжего пара. Образовалось небольшое облачко, оно закрутилось крохотным торнадо, прокатилось по поверхности клинка от рукояти до острия, как бы втягиваясь в него и, достигнув края, исчезло.

От дикой боли Лёхша вздрогнул всем телом. Но тут же обрадовался этой боли, потому что она была куда приятнее, чем то ничто, в котором он только что побывал. Боль вскоре отпустила, и он обрёл возможность соображать.

Не открывая глаз, Лёхша прислушался. Сначала к себе. Было очень странно осознавать, что всего лишь несколько мгновений назад он был мёртв. Там, где он лежал, остро пахло расплавленным металлом, какой-то химической дрянью и гарью. Видимо, солдаты, прежде чем покинуть маяк, разрядили целую батарею в аппаратуру связи. Непонятно зачем, если на планете не оставалось ни одного живого человека? Может, перестраховывались, может, со злости. Неважно! А вот то, что они не удосужились спуститься в подземную часть маяка, было важно. Там было всё, чтобы отремонтировать аппаратуру, которая осталась на брошенном шатле.

Лёхша вдруг изумился тому, откуда он всё это знает. Про запчасти понятно, он сам помогал Серхио искать в информатории сведения о маяке. Но откуда ему известно, что там, в хранилищах, никто не побывал? Что оборудование на маяке починить нельзя, а на шатле можно? Что он один на этой планете, а все остальные — друзья и враги — покинули её больше часа назад? Или, например, откуда он знает, что на крыше маяка сидит какая-то большущая птица и клюёт пойманную в океане рыбину?

Придётся поразмышлять об этом на досуге, решил Лёхша. А сейчас перво-наперво нужно было собраться с духом и встать. Потом обязательно поесть, спуститься в подвал и собрать всё нужное. Потом надо будет пройти пятьсот метров по пляжу, пятьдесят километров вдоль края джунглей, ещё сто через сами джунгли — проклятое болото он на этот раз обойдёт севернее, — затем по пустыне, желательно подальше от долины, стреляющей молниями, дальше по барханам до шатла. Там нужно будет починить передатчик и послать сигнал. Дождаться, когда прилетит помощь. Убедить советника Успенского и кучу всяких министров, генералов и адмиралов в том, что никто, кроме него, не сможет сделать то, что нужно. Ну и сущий пустяк — найти где-то в галактике принцессу Афину, передать ей настоящую Корону и вместе со всеми вернуться. Вот в целом и всё!

Тем более что самое главное он уже сделал — встал на ноги.


Томск, 2008


notes


Примечания


1


В этой сцене использованы шутки из миниатюр Марины, Ирины и Дарьи Кузьминых, Константина Фадеева.


2


Parler vous fransais? — Вы говорите по-французски?


3


Oui. -Да.


4


Sorry. I don't speak French. — Простите. Я не говорю по-французски.


5


Doesn't matter. — Не важно.


6


Just a moment. — Один момент.


7


Trois, cinq, quatre. Quatre, cinq, trois. — Три, пять, четыре. Четыре, пять, три.


8


Pardonner. — Извините.