Сумерки в спальном районе
Владимир Михайлович Алеников








Книга Владимира Аленикова написана в новом для современной русской литературы жанре городского хоррор/триллера. В ней рассказывается о, казалось бы, самых обычных жителях Спального района Большого города, о наших с вами соседях. Однако, если приглядеться повнимательнее, можно заметить, что у каждого из них есть своя страшная тайна, за обшарпанными дверями обычной типовой многоэтажки прячутся жуткие истории ее обитателей, а черные глазницы безликих серых домов днем и ночью внимательно наблюдают за вами…







Слово от автора


Уже давно и неудержимо притягивала меня мирная жизнь Спального района. Я догадывался, что это спокойствие — кажущееся. Но что скрывается за ним? Спальный район напоминал мне призывно раскинувший лепестки прекрасный цветок, к которому стремится безмятежная бабочка. Но стоит ей на секунду задержаться в его манящей, так сладко благоухающей чашечке, как, оказывается, вырвать увязающие в ней ножки уже невозможно, а неподвижный доселе венчик внезапно оживает и неспешно начинает сжиматься, кроша хрупкие трепещущие крылья несчастной жертвы.

Всякий раз, когда меня заносило по необходимости в Спальный район, я чувствовал невероятное облегчение, покидая его. Выходя на улицу, я тут же всей кожей ощущал, как серые многоэтажные гиганты вокруг тысячами окон наблюдают за мной с нескрываемым кровожадным вожделением. Я направлялся к автобусной остановке, только усилием воли заставляя себя идти как будто спокойным шагом, в то время как мне безумно хотелось бежать без оглядки. Наконец, спасительный автобус появлялся, и только оказавшись внутри него, за закрытыми дверями, я мог позволить себе слегка расслабиться и перевести дыхание.

Коря себя за малодушие, я решил во что бы то ни стало преодолеть эти страхи и стал наведываться в Спальный район всё чаще, в разное время суток, поставив своей задачей досконально изучить его привычки и повадки. К чему привела моя затея, вы узнаете, прочитав эту книгу. Скажу только, что от ужасов я нисколько не избавился, скорее даже наоборот, а все мои подозрения оказались смешными и наивными, если сравнить их с теми тайнами, которые открылись мне в результате близкого знакомства со считающимся частью столицы Спальным районом и его обитателями.

Я описал как мог то, что мне довелось узнать. Теперь дело за тобой, читатель, вернее, за твоей готовностью окунуться в странные, а порой страшные истории из жизни горожан, оказавшихся волей судеб в Спальном районе. С нелегким сердцем оставляю тебя наедине с ними.






    

Владимир Алеников












Пользуясь случаем, я выражаю глубокую признательность за крайне полезные для меня наставления в литературном труде моего недавно ушедшего друга, выдающегося московского прозаика, поэта и переводчика Асара Эппеля, с которым мне посчастливилось сотрудничать во время работы над нашим фильмом-мюзиклом «Биндюжник и Король», и за его искреннее участие в моей писательской судьбе.





«Хеппи-энда не бывает»

    

Стивен Кинг











СПАЛЬНЫЙ РАЙОН


— Это что, опять твои кошмарные переплетения? — насмешливо спросил Папаня.

— Ну, можно, конечно, и так сказать, — ухмыльнувшись, в тон ему ответил Фил. — Но вообще-то это скорее отражения.

— Какие еще отражения? — нахмурился Папаня.

— Жизненные, — как всегда загадочно, произнес Фил и неслышно растворился во тьме.

    

Ф. Волкен. «Умирающий город»








Пролог


Московский ноябрь, как всегда, был стылым, темным и злым. Фархад Нигматуллин в такую погоду находился в постоянном раздражении, ощущал непонятную раздвоенность.

С одной стороны, он нещадно мерз и, безусловно, страдал от этого. С другой же — как только попадал к себе в комнату и постоянный озноб на время оставлял его в покое, Фархад тут же подходил к окну, прислушивался к змеиному шипению норовящего ввинтиться в оконные щели ветра, прижимался узким лбом к холодному стеклу и так простаивал подолгу, борясь с непонятным желанием впустить этот проклятый ветер внутрь.

Причем себе самому он в подобном странном желании признаться не мог, слишком уж абсурдным оно представлялось. Так что для себя Фархад искренне оправдывал свое частое пребывание у окна отчаянной попыткой увидеть Кремль.

Попытка эта, впрочем, была изначально обречена на неудачу. Разглядеть Кремль даже с высоты двадцать третьего этажа, на котором проживал Фархад, из Бирюлева, далекого спального московского района, было решительно невозможно.

Но Фархада Нигматуллина реальность в данном случае нисколько не волновала. Всерьез размышлять на эту тему он не собирался, иначе, пожалуй, просто бы сошел с ума. Он хотел увидеть Кремль, вот и все. И только поэтому ночь за ночью неподвижно стоял у темного стекла, прильнув лицом к его гладкой леденящей поверхности, до тех пор пока опять не начинал сотрясаться от озноба. Тогда наконец он отлипал от окна, отходил в глубину комнаты и, как был, в свитере, брюках и носках, нырял в постель, плотно укрывшись двумя одеялами.




В последнее время Фархад замечал, что по пустым бирюлевским улицам вроде бы кто-то бродит. Бывало, по мостовой, бывало, по тротуару. Но он не пытался вдумываться в это. Зрение у Фархада с годами стало неважнецкое, да и слишком высоко он находился, чтобы как следует разглядеть, что там за человек шастает по ночам. А может, кстати, и не человек вовсе — кто это знает?

Да и вообще уверенности у него не было, могло ведь и показаться. Тоже ведь случается…

А если, допустим, и вправду какой-то там муравейчик ползал иногда в самом низу, ну и что такого?..

Фархад предпочитал обо всем этом не думать. Мало ли кто и зачем шляется по Бирюлево. У него своих забот хватало. Слишком много в этой жизни было вещей, с которыми приходилось иметь дело, хотел он того или нет.

Так что если Фархад Нигматуллин и замечал какое-то движение внизу, то просто следил за тем муравейчиком равнодушным взглядом и, как только тот исчезал из поля зрения, тотчас же о нем забывал.




1. Девочка


Нынешней осенью Ефиму Валерьевичу Курочкину что-то не спалось. Все чаще торчал он поздним вечером на своем застекленном, отапливаемом масляной батареей балконе, покуривал любимую «Приму», верность которой сохранял уже лет сорок, и с привычным раздражением прислушивался к доносящемуся из спальни мирному храпу жены Людмилы Борисовны.

Так и теперь, во втором часу ночи, Ефим Валерьевич, одетый в поношенную бежевую пижаму, тоскливо переминался на месте, делал короткие неглубокие затяжки и хмуро поглядывал вниз. Отсюда, с семнадцатого этажа второго корпуса двадцать восьмого квартала, была видна почти половина Бирюлева, в котором Курочкины проживали со дня его основания.

Пейзаж, открывавшийся перед ним, далеко не радовал Ефима Валерьевича. Вокруг, насколько хватало глаз, уныло возвышались такие же серые, безликие башни-прямоугольники, как и его собственный дом. Улицы, аккуратно разделявшие эти прямоугольники на микрорайоны, были сейчас совершенно пусты. Над ними вытянули серебристые змеиные шеи фонари, причем одиннадцать из них, как быстро подсчитал Курочкин, не горели.

Фонари эти высокомерно выхватывали из мрачной темноты холодные, желтоватые круги света, в которых виднелись, казалось, навсегда застывшие вдоль тротуаров машины.




Неожиданно балконное стекло тревожно задрожало, в него мелкой крупой злобно сыпанул дождь. Ефим Валерьевич отпрянул, поежился. Хоть он и находился в недосягаемости и в тепле, однако все равно неприятно. Этот внезапный мерзкий дождь был совершенно не нужен — и без него достаточно противно.

А теперь сбегавшие по стеклу капли хоть слегка и размыли надоевший пейзаж, но сделали его каким-то потусторонним, призрачным, отчего раздражение, регулярно накатывавшее на Ефима Валерьевича в эту осень, только усилилось.

Впрочем, дождь, к счастью, оказался коротким. Еще несколько раз сердито плюнув в окно, он внезапно утихомирился и исчез столь же неожиданно, как и возник.

Зато на смену ему почти без промедления явился порывистый, нервозный ветер. Он с гнусными завываниями забился между домами, заставил мелко подрагивать балконные стекла, с которых мгновенно сдул еще подрагивавшие дождевые капли. В довершение ко всему что-то отвратительно и тоненько задребезжало — то ли карниз, то ли находившаяся недалеко от балкона водосточная труба.

Ефим Валерьевич брезгливо передернул плечами: все эти лишние звуки раздражали его донельзя. Он загасил окурок в пепельнице и вознамерился уже вернуться в теплую постель, к храпящей супруге, как вдруг что-то привлекло его внимание.

В бледном круге света, обрисованном фонарем на пустынной и темной улице, показалась маленькая, медленно двигающаяся фигурка.




Курочкин неожиданно ожил. Недовольное выражение лица исчезло, глаза заблестели, движения стали четкими и уверенными.

Он быстро достал из расположенного на балконе шкафчика большой, полевой, двадцатипятикратный бинокль, с которым обыкновенно часами просиживал у окна, потушив свет в комнате и внимательно изучая жизнь в доме напротив, в то время как находившаяся в спальне супруга смотрела по телевизору очередной сериал.

У Ефима Валерьевича же шел свой собственный сериал, который разыгрывался ежевечерне только для одного-единственного зрителя. Для него самого. И он ни за что не променял бы его ни на какую, даже самую разрекламированную телевизионную муру. Ведь в окнах напротив разворачивалось настоящее, живое действо, главная прелесть которого заключалась в том, что участники его даже не подозревали о своем участии. Им и в голову не могло прийти, что они являются всего лишь персонажами этого Шоу Одного Зрителя.

За долгие часы, проведенные на балконе, Ефим Валерьевич хорошо узнал и, безусловно, привязался к своим персонажам, с привычным душевным волнением ожидал их вечернего появления. Обычно шоу начиналось где-то часов в десять вечера и достигало своего апогея в районе одиннадцати, когда его герои раздевались и укладывались спать сразу в двух, а то и трех десятках окон, одновременно на всех этажах огромного прямоугольника. Затем свет постепенно гас, и к полуночи, как правило, оставалось всего лишь три-четыре освещенных окна.

Курочкин всякий раз следил за всем этим, казалось бы, вполне обыкновенным действом с замиранием сердца. Занавески на многих окнах были прозрачные, а некоторые жители по легкомыслию вообще не задергивали штор, так что ему удавалось увидеть немало, тем более что интуиция, помноженная на многолетний опыт, услужливо подсказывала, куда и в какой момент направлять бинокль.

Уже который год подряд Ефим Валерьевич досконально изучал Период Подготовки Ко Сну у соседок напротив. Он был осведомлен обо всех сопровождающих этот восхитительный период тайнах героинь своего ежедневного любимого сериала. Знал, как выглядят их груди, животы, задницы, какое белье они носят, какие позы принимают перед зеркалом, полагая, что их никто не видит. Ему было хорошо известно, как некоторые из них, любительницы заниматься сексом при свете, совокупляются с мужьями, как принимают любовников, как разгуливают обнаженными по квартире.

Особое удовольствие доставляло Ефиму Валерьевичу впоследствии встречать их на улице, в магазине, ехать с ними в автобусе. Спокойно разглядывать этих, ни о чем не подозревающих женщин вблизи, без применения привычной техники, и, смакуя, вспоминать при этом многочисленные подробности их интимного быта.

Поначалу, когда они переехали в Бирюлево из коммуналки на Старопесковском и дом напротив еще только заселялся, Людмила Борисовна, не раз заставая мужа в темной кухне с биноклем у окна, бурно протестовала. Однако в конечном счете смирилась и даже сама однажды приникла к окулярам, когда Ефим Валерьевич особенно настойчиво призвал ее оторваться от телевизора и взглянуть на что-то, по его мнению, стоящее.

К тому же свой неуемный интерес к чужой жизни супруг всегда объяснял свойством профессии, поскольку работал Курочкин репортером судебной хроники в газете «Вечерняя Москва».




Ефим Валерьевич профессиональным жестом направил бинокль на неспешно двигающуюся внизу фигурку. Брови его при этом удивленно поползли наверх.

Посредине пустынной улицы брела маленькая девочка. Ему показалось, что ей лет десять, не больше. Было видно, как хулиганистый ветер носился вокруг, раздувал ее тоненькую розовую курточку, трепал светлые волосики. Он явно затруднял ей ходьбу, мешал смотреть перед собой.

В бинокль Ефим Валерьевич хорошо разглядел, что девочка то и дело останавливалась, убирала волосы с лица, вытирала рукой наворачивающиеся на покрасневшие глаза слезы. Шапка у нее отсутствовала, перчатки тоже. Одета она была в джинсы и в стоптанные, белые когда-то, кроссовки. Под розовой курточкой виднелся не прикрывавший голое горло серый свитерок.

Ефим Валерьевич представил себе, как насквозь пронизывает ледяной ветер ее легкую одежонку, как холодно должно быть девочке одиноко шагать по ущелью улицы, среди громад серых многоэтажек с потухшими окнами, и снова невольно поежился.

Почему эта малышка бродит одна ночью? Куда смотрят ее родители? Разве они не понимают, как это опасно для ребенка?! В городе еженощно происходят бесконечные преступления — всякого рода ублюдки совершают омерзительные убийства, насилия, похищения…

Судить надо таких бездумных родителей, родительских прав лишать!




Ефим Валерьевич поджал губы от возмущения. Ему даже пришло в голову, не стоит ли сейчас быстро одеться, спуститься вниз и догнать девочку, проводить ее домой. Но сама мысль о том, что он выйдет сейчас на улицу, где гуляет этот отвратительно завывающий, пронизывающий ветер, была совершенно невыносима.

К тому же девочка, скорей всего, живет где-то совсем рядом, в этом или в соседнем доме. Засиделась у подруги и вот возвращается домой, небось не впервой, оттого родители и не волнуются. Можно даже, наоборот, попасть в неловкое положение, еще бог знает что подумают о нем. И потом, пока он будет одеваться, спускаться вниз, девочка наверняка уже уйдет, не будет же она ждать, пока он выйдет. Вот она уже и так на границе его поля зрения…

С этими современными детьми, конечно, одни неприятности и беспокойства. Слава богу, что у них с Людмилой Борисовной нет детей. И так проблем вокруг хватает!




Ефим Валерьевич проследил, как девочка исчезла окончательно, потом подождал еще немного — непонятно чего. Но улица была безнадежно пуста, один только разыгравшийся ветер с присвистом носился между домами.

Ефим Валерьевич вздохнул, потом убрал бинокль обратно в шкафчик и отправился в уборную.

Там он долго опорожнял мочевой пузырь, в скорбной позе застыв над унитазом. С интересом наблюдал, как вода в унитазе окрашивается желто-лимонным цветом.

Затем спустил воду, погасил свет и побрел в спальню, на звук мощного храпа Людмилы Борисовны.




Против ожидания уснул Ефим Валерьевич на этот раз довольно быстро. Ему снилась девочка в розовой курточке. Она весело смеялась и призывным жестом звала его за собой.

Он спешил, но догнать девочку никак не получалось. Чем больше он торопился, тем скорее она удалялась и в конце концов превратилась в маленькое розовое облачко.

Ветер гнусно взвыл, подхватил это облачко и унес куда-то далеко-далеко, в темную высоту.




2. Почтальон


Никита Бабахин вышел из девятого подъезда, ловко перескочил через лужу и, бодро помахивая сумкой, зашагал в сторону тридцать второго квартала. Точнее, ему нужен был квартал «32А». А там уже следовало разыскать восьмой корпус, в третьем подъезде которого, на шестом этаже, проживали сестры Шаховские, к которым, собственно, и направлялся Никита.

Вообще-то почтальоном Бабахин стал совсем недавно, где-то с месяц. А до того работал ночным грузчиком в бирюлевском супермаркете «Рамстор». Но из супермаркета его в конце концов выперли. Несколько раз предупреждали, чтобы на работе ни-ни, но все же терпели, так как работник Никита был хороший. Когда трезвый, конечно. Однако после того как он ебнул целый ящик с дорогим коньком «Хеннесси», поскольку ни руки, ни ноги в ту ночь не держали, его все же поперли.

Но Никита не в обиде. Ему, можно сказать, повезло: дядя Витя пожалел, устроил к себе на почту. Тут, конечно, ответственности гораздо больше, а денег меньше. Ну и что с того?!.. Никите новая работа даже очень нравится: ходишь по разным квартирам, людей всяких встречаешь. А когда такой день, как сегодня, когда пенсию разносишь, то и вообще хорошо. Все довольны, улыбаются, благодарят, а кое-где даже и подносят, когда видят, что почтальон не бабка какая-нибудь чахлая, а самый что ни на есть мужик, как говорится, в расцвете лет. И правильно делают, между прочим.




Никита громко рыгнул, поправил ремень и зашагал еще резвее. Конечно, хорошо бы еще где-нибудь добавить, но дядя Витя строго-настрого наказал, пока всю пенсию не разнесет, даже и думать не сметь. Это же деньги, не хухры-мухры. И носят их только тем, кто сам за ними прийти не может. Инвалиды там, или больные, или совсем старые.

Ну уж, если снова где-то поднесут, тогда, конечно, деваться некуда. А так, чтобы самому, нет, этого Никита Бабахин себе никогда не позволит. Люди ждут пенсии, и он их не подведет, доставит прямо в руки, прямо сейчас.

Никита при этой мысли даже шмыгнул носом от осознания того груза ответственности, который на нем лежал.

К тому же с дядей Витей шутки плохи, он и упечь может, если разозлится!..




А насчет денег, кстати, если не хватает, то проблем нет подработать. На том же кладбище, к примеру, могилы рыть. С Лехой он завсегда договорится, тот Никиту в напарники без вопросов возьмет. Особенно сейчас, поздней осенью, когда земля становится стылая, мерзлая, одному рыть несподручно, вдвоем-втроем куда веселее.

Да и вообще, если вдуматься, много ли ему, Никите Бабахину, надо?!. Мать давно померла, так что живет он один. Слава богу, крыша над головой есть, все нормально.

Еще когда-то Лариска с ним жила… Тогда, конечно, было весело. Лариска шумная была, как выпьет, такие песни голосила, хоть стой, хоть падай! Но, конечно, и милиция без конца захаживала — соседи больно жаловались.

Но теперь-то тихо, она ведь давно уж куда-то делась, Лариска эта. Лет так десять-пятнадцать тому назад пропала. Может, сманил кто, а может, и сама куда намылилась, хрен ее знает…

Ну, Никита, конечно, погоревал малость, недели три тогда не просыхал. А потом ничего, попривык. Но с тех пор уже никого не заводил, решил, что больше ни к чему это. Так сам по себе и остался.




Все так же бодро вышагивая, Никита Бабахин вскоре приблизился к кварталу «32А» и уверенно направился к корпусу номер восемь. Один раз он уже здесь побывал, недели две назад телеграммы приносил поздравительные сестрам Шаховским.

Сестры эти — одна умора, каждой лет по сто, не меньше. Ну уж по крайней мере по девяносто, это как пить дать. Притом на лицо их не отличишь, только по одеже. У одной платок зеленый, у другой малиновый. Понятное дело, они ж близняшки. У них и голос одинаковый, и поведение. Только разве что зовут одну Наталья Всеволодовна, а другую — Анастасия Всеволодовна.

Телеграммы сестры получали по очереди: сначала одна выходила, потом другая. Каждая кланялась, чего-то там шамкала, благодарила. Цирк, да и только.

Дядя Витя говорил, что старушки эти чуть ли не княжеского роду. Им когда-то вроде бы целый особняк где-то в центре принадлежал. А потом их после революции уплотнили, в коммуналку загнали.

Ну а когда стали все центральные коммуны расселять, тогда их сюда, в Бирюлево, и определили. С тех пор сестры на улицу и не выходят — обиделись, стало быть.

Еще б не обидеться, всю жисть в центре прожили, а теперь их вон куда загнали!

А с другой стороны, чего им на улице-то делать, чего они там потеряли! В центр старушкам все равно дорога заказана, еще окочурятся, пока доберутся, — а вокруг на что им смотреть-то?..

Тем более продукты сестрам на дом доставляют, какая-то организация над ними шефствует.




Никита вошел в третий подъезд, поднялся на лифте на шестой этаж и, приосанившись, солидно позвонил в дверь.

Сначала было совсем тихо, но вскоре за дверью раздались шаркающие шаги и прозвучал глухой старушечий голосок:

— Кто там?

— Почтальон, — громко объявил Никита. — Пенсию вам принес.

— Одну минуточку, — произнес голосок.

Зазвякал дверной замок, и дверь наконец приоткрылась.

— Проходите, пожалуйста, — любезно пригласила старушка. — Мы вас уже заждались.

Никита шагнул через порог, невольно потянул носом. Пахнуло знакомым запахом, который он уже основательно выучил за время работы на почте. Затхлый запах невозможно было спутать ни с каким другим. Пахло старостью.

В квартире Шаховских, очевидно из-за солидного возраста сестер, этот запах был, пожалуй, острее, чем где бы то ни было. Аж в нос шибало.




«Старухи, видать, почти не проветривают, простудиться боятся», — мысленно предположил Никита, одновременно пытаясь прикинуть, которая из близняшек — Анастасия или Наталья — стоит сейчас перед ним.

Впрочем, быстро понял, что затея эта безнадежная, и перешел прямо к делу.

— Вот, — сказал он, вынимая из сумки обернутую в бумагу пачку с надписью «Шаховские», — получите. Тут на двоих. Пересчитывать будете?

— Ну что вы, молодой человек, — проскрипела старушка, принимая деньги. — Мы вам доверяем.

Аристократия, одно слово. Княжна, мать ее растак! Западло ей, видите ли, деньги пересчитывать!

С другой стороны, баба с возу — кобыле легче. А то она тут часа два будет купюры перекладывать, пока обе пенсии сосчитает.

— Тогда вот здесь распишитесь, — вслух сказал Никита, доставая бухгалтерскую книгу. — Вот ручка, держите.

Княжна Шаховская положила книгу на стоявшее в проходе старинное трюмо на ветхих ножках и, щуря подслеповатые глазки, расписалась, изрядно заехав при этом на чужую строчку.

Никита укоризненно покачал головой.

— А можно я за Наташеньку распишусь? — прошамкала аристократка, оказавшаяся, как понял Никита, Анастасией Всеволодовной. — А то она неважно себя чувствует, прилегла.

И она, вздохнув, посмотрела на закрытую дверь комнаты.

— Не положено, — растерялся не готовый к такому обороту Никита. — Надо, чтоб они сами.

— Надо — так надо, — снова вздохнула Анастасия Всеволодовна. — Ладно, вы подождите здесь, я пойду разбужу ее. Вы позволите, она в комнате распишется? Или она непременно должна сюда выйти?




Никите неожиданно стало совестно. Чего, действительно, он привязался? Отдыхает человек, и пусть себе отдыхает. Болеет к тому же. По себе ведь знал, когда голова с похмелья болит, шелохнуться невозможно, не то что встать. Да и какая разница, в конце концов, кто распишется? Тем более их не отличишь, этих сестер.

— Ладно, — великодушно махнул он рукой, — расписывайтесь вы за нее. Только никому не говорите, что я разрешил.

— Да ну что вы, — заулыбалась старушка беззубым ртом. — Не беспокойтесь об этом. Конечно, мы никому не скажем. Спасибо вам большое за чуткость.

«Спасибо на хлеб не намажешь!» — хотел было сказать Никита, но в последний момент удержался.

Намекать на что-либо этой аристократической бабке было совершенно бесполезно. Все равно не поймет.

К тому же и поднести-то ей наверняка нечего.




Он терпеливо дождался, пока княжна нацарапает вторую подпись, спрятал книгу, чуть помялся еще для приличия и начал прощаться.

— Ну, я побёг! — деловито объявил он. — А то еще работы полно. — И, подумав, вежливо добавил: — Наталье Всеволодовне передайте, чтоб не болела.

— Передам обязательно, — склонила седую головку Шаховская. — Благодарю вас за любезность. Всего вам доброго, голубчик.

— До свидания, — заключил в ответ Никита и быстро закрыл за собой дверь.

Оказавшись опять на лестничной площадке, Никита Бабахин первым делом глубоко вдохнул свежий, по сравнению со старушечьей квартирой, воздух. Затем, как конь, вырвавшийся на простор, с облегчением мотнул несколько раз головой и помчался вниз по лестнице, прыгая через две ступеньки. Настроение у Никиты отчего-то стало самое что ни на есть превосходное.




3. Клиентка


В то же самое время поблескивающий на холодном осеннем солнце черный лакированный «мерседес» неспешно въехал в Бирюлево и, плавно прокатившись между домами, замер у одного из подъездов второго корпуса двадцать восьмого квартала. Светловолосый шофер, выскочив из машины, быстро обежал ее, распахнул дверцу и подал руку сидевшей внутри пассажирке.

Из «мерседеса» выплыла наружу импозантная дама в темных очках и норковой накидке на дорогом пальто. Она величественно прошествовала мимо рядком сидевших на лавочке бабусек, разом онемевших от этого редкого зрелища, и скрылась в подъезде.

Там незнакомая дама вошла в лифт, несколько брезгливо нажала пальцем в лайковой перчатке на кнопку семнадцатого этажа и с грохотом унеслась наверх.




Еще через полторы минуты она все с тем же брезгливым выражением на лице позвонила в обитую коричневым дерматином дверь. Судя по спешности, с которой дверь распахнулась, вновь прибывшую там явно ждали.

На пороге появилась сияющая от радости Людмила Борисовна Курочкина.

— А вот и вы, Эльвира Константиновна, — умильно заворковала она. Впрочем, воркованием эти звуки можно было назвать только с большим допущением, поскольку голос у Людмилы Борисовны оказался неприятно резковатым, а манера произнесения слов была и вовсе какой-то крякающей. — Заходите, пожалуйста! — пронзительно выпалила она. — Спасибо, что приехали! Я, вы знаете, честно вам признаюсь, сколько здесь живу, всякий раз боюсь, что мои клиентки не захотят в такую даль ехать, найдут кого-нибудь поближе. Раздевайтесь, пожалуйста.

— Да ну что вы, Люсенька, — слегка поморщившись от раздражающего кряканья Курочкиной, любезно отвечала Эльвира Константиновна. Одновременно она стремительно вошла в квартиру и привычно сбросила пальто на руки хозяйке. — На мой счет вы можете не волноваться. Я своих вкусов и пристрастий не меняю. Мы ведь с вами не первый год знакомы. Вы как мастер, Люсенька, меня полностью устраиваете. Тем более, сами знаете, фигура у меня нестандартная, не каждый с ней справится. — При этих словах гостья не без гордости оглядела свою нестандартную могучую фигуру в висевшем в коридоре зеркале и привычным жестом поправила высокую, плотно обтянутую розовым джемпером грудь. — Конечно, чего говорить, удобней было бы, если бы вы по-прежнему жили в центре, ну да ничего не поделаешь. Магомет, как вы знаете, сам идет к горе, если нет другого выхода.

— Это вы правильно заметили, — охотно закивала портниха, старательно отводя глаза от своей непростой клиентки, чей плоский зад, чересчур мощные бедра и необъятный бюст периодически доводили ее до отчаяния.

Однако же платила заказчица хорошо, так что отказываться от работы в нынешнее сложное время, да еще с учетом своего неудобного местонахождения, никакого резону не было. — Далеко, конечно, это правда, но автобусы сейчас хорошо ходят, — прокрякала Людмила Борисовна. — Лучше, чем раньше. Да вы проходите в комнату, Эльвирочка Константиновна. А сапоги можете не снимать, если не хотите. Может, чайку или кофейку для начала?

— Нет, нет, я тороплюсь. У меня сегодня еще полно дел. В три часа пресс-конференция на канале «Культура», потом в пять встреча в мэрии. Так что давайте не будем терять времени. Вы одна дома? — спросила, озираясь, гостья.

— Да, Ефим на работе, — радостно сообщила Курочкина. — Так что можете себя чувствовать вполне свободно.

— Я, Люсенька, всегда себя чувствую вполне свободно, — хохотнула Эльвира Константиновна. — В любой обстановке. Это уж, как говорится, в моей природе, никуда не денешься.

— Истинная правда, — в очередной раз энергично закивала Людмила Борисовна. — Я позавчера вас по телевизору видела, вы интервью давали в «Деталях» у Канделаки, так интересно рассказывали про ваш новый спектакль. Вы так всегда говорите замечательно, я прямо заслушалась. Правда, не все до меня дошло, но почувствовала, что вы на этот раз готовите что-то уникальное. Очень бы хотелось посмотреть!

— Будет, будет, на что посмотреть, — снисходительно усмехнулась Эльвира Константиновна. — Думаю, добавлю еще один шедевр в коллекцию моего театра. Такого Москва еще не видела, можете мне поверить! Я им напомню, кто такая Рогова! — несколько угрожающе произнесла она.

Курочкина не совсем поняла, кого имеет в виду ее именитая гостья, но уточнить из деликатности постеснялась.

— Я, Люся, из старой, давно набившей всем оскомину пьесы делаю совершенно новое, абсолютно экзистенциальное зрелище, — внезапно разоткровенничалась гостья. — Думаю, добавлю еще один шедевр в коллекцию моего театра. Вульф на днях был на прогоне, буквально онемел. Так и сказал: «Нет слов». Ну уж если у Вульфа нет слов, то вы понимаете…

— Еще бы! — восхитилась портниха, пропуская Эльвиру Константиновну в комнату и проворно ковыляя следом.

Одна нога в результате неправильно сросшейся кости после полученного в детстве перелома была у нее несколько короче другой, отчего Людмила Борисовна при ходьбе довольно сильно раскачивалась, поводя при этом тяжелым низом то влево, то вправо, наподобие переваливающейся откормленной утки. Сходство с водоплавающей птицей казалось особенно сильным в связи с крякающим голосом портнихи.




— Ой, прямо так уже хочется посмотреть… — ни на секунду не останавливаясь, продолжала Курочкина. — Тем более, вы говорите, вещь экзистенциальная…

— Не беспокойтесь, Люсенька, как всегда, придете на премьеру. Я друзей не забываю, вы же знаете. Так что у нас здесь происходит? — внезапно резко сменила тему Рогова.

При этом она с любопытством воззрилась на рабочий стол портнихи, где лежало темно-синее, с белыми диагональными полосами платье.

— Да вот я так, знаете, слегка наметала, но, конечно, нужно сейчас примерить, — затараторила Людмила Борисовна, снимая со стола платье. — У меня, знаете, какая мысль, Эльвирочка Константиновна. А что если нам талию немножко приподнять? Мы с вами тогда лучше попку обрисуем, будет повыразительней, мне кажется.

— Мысль интересная, — расстегивая юбку, одобрила Рогова. — Важно, как тогда разрез будет смотреться. Сейчас поглядим. А у меня, кстати, идея появилась насчет рукавов. Я тут на приеме во французском посольстве видела жену Бондарчука и кое-что накумекала.

— Да ну что вы! — всплеснула руками Курочкина. — Надо же! А я с ней тоже недавно интервью видела… А она с Федором была?

Эльвира Константиновна, однако, на этот раз не разделила восторга портнихи, никак не отреагировав на реплику по поводу интервью.

— Федьки не было, — продолжила она суховато, — а ее я хорошо рассмотрела. Ну, в смысле не ее, конечно, на что там смотреть, а костюм, который на ней был. У нее, конечно, все другое, совсем иной стиль, но меня сразу осенило. Можно сделать все по-своему, но тоже достаточно броско. Помните, мы с вами когда-то обшлага обсуждали?

Говоря, она сняла юбку, стянула джемпер и осталась в одной красной с черными кружевами комбинации, смотревшейся несколько куце и даже вызывающе на ее высокой фигуре и мощных бедрах.

— А как же! — с живостью откликнулась Курочкина. — Я, Эльвирочка Константиновна, все помню, что вы говорите. Вы ведь вот что имели в виду…

И обе женщины с превеликим энтузиазмом углубились в обсуждение деталей будущего костюма.




4. Сестра


Закрыв за почтальоном дверь, Анастасия Всеволодовна Шаховская неожиданно сделала несколько странное движение всем корпусом. Движение это можно было бы расценить как своеобразное танцевальное па, если бы не определенная скованность в суставах, вызванная исключительно солидным возрастом Анастасии Всеволодовны.

Через неделю, то есть восемнадцатого ноября, урожденной княжне Шаховской исполнялось девяносто шесть лет.




Родившись в начале прошлого века, в тысяча девятьсот десятом году, сестры Шаховские ухитрились более-менее благополучно пережить все драматические события, обрушившиеся на Россию, а именно: Февральскую революцию, Октябрьскую революцию, Гражданскую войну, белый террор, красный террор, сталинский террор, Великую Отечественную войну, оттепель, застой, перестройку и, наконец, Августовскую революцию девяносто первого, ознаменовавшую окончательное крушение социализма.

Обе они — и Ася, и Натали — при этом прекрасно сознавали, что их столь долгая, сравнительно спокойная жизнь обязана главным образом той удивительной внешности, которой с помощью родителей — князя Всеволода Александровича Шаховского и графини Ольги Федоровны Земельной — наделила их природа.

Чего греха таить, близняшки-княжны родились истинными красотками и уже в юном возрасте обладали таким неотразимым женским обаянием, что при взгляде на них любой представитель мужского пола испытывал невольное возбуждение и труднопреодолимое желание незамедлительно обладать этими притягательными формами. Причем желание это усиливалось вдвойне именно оттого, что различить сестер не было никакой возможности.

Подпадавший под их чары мужчина довольно быстро понимал, что сходит с ума от безнадежных попыток распознать, кто из двух прелестниц Анастасия, а кто Наталья, и потому единственным способом уберечь себя от подобного безумия становилась для такого субъекта мечта завладеть сразу двумя очаровательными барышнями, ласкать их шелковистую, душистую кожу, вслушиваться в их журчащие, мелодичные голоса, всматриваться в их глубокие, все понимающие, темно-голубые глаза.

Не в силах сопротивляться мощной сексапильности, шедшей от сестер Шаховских, мужчины шли на невероятный, зачастую отчаянный, риск ради осуществления этой сумасбродной мечты. Они утаивали истинное происхождение сестер, скрывали свои интимные отношения с ними, даже в наитруднейшие времена обеспечивали княжнам, по возможности, сносные условия для существования.

Поразительно, что более восьмидесяти лет из своей долгой жизни сестры прожили на одном и том же месте, в принадлежавшем когда-то их семье особняке на Остоженке, 36. Другое дело, что по мере того, как они взрослели, а власть укреплялась, количество выделенной им жилплощади непреодолимо сокращалось. Оставшихся без покровителей сестер уплотняли все энергичней, и уже к концу шестидесятых они оказались в одной маленькой комнатке своего огромного дома. К этому времени таких комнаток по всему особняку было нарезано немерено, а также давно была введена коридорная система, означавшая, что удобствами, равно как и кухней, расположенными в самом конце длинного коридора, жители второго этажа дома 36 пользовались совместно, а точнее, по очереди.




С родителями сестры окончательно разлучились еще до революции, поскольку в момент заварушки те находились за границей, в Европе. Юные княжны оставались на попечении нянек и гувернанток, которые испарились при первой же серьезной опасности. Оказавшись брошенными на произвол судьбы, девочки в конечном счете поступили в распоряжение всемогущего красного командира Егора Семенова, который широко поселился в особняке на Остоженке и великодушно взял их под свое покровительство, громогласно объявив, что удочеряет бедных сироток. Он же, Егор, не удержавшись, и развратил сестричек, как только они оказались в соблазнительном нимфеточном возрасте.

Семенова, впрочем, довольно скоро после этого события посадили, жена его Люба срочно отбыла в неизвестном направлении, а сестер спас от определения в сиротский дом новый жилец, замнаркома внутренних дел Сигизмунд Валевский. С ним княжны весело и безмятежно прожили два с половиной года, превратившись за это время в очаровательных юных девушек, после чего в один прекрасный вечер, в самый разгар музицирования, когда сестры в обнаженном виде играли в четыре руки на фортепиано, а Валевский, попивая шампанское, наслаждался этой игрой, за ним неожиданно пришли, и замнаркома исчез безвозвратно.




На арестовавшего его молодого чекиста Урванцева игра очаровательных барышень, однако, произвела такое сильное впечатление, что он в тот же вечер вернулся и застрял в доме Шаховских уже надолго, года этак на полтора.

Для сестер при этом мало что изменилось. Снова понеслись веселые деньки, хмельные ночи, с той только разницей, что чекист Урванцев предпочитал шампанскому более крепкие напитки. Он же приучил сестер и к курению, добывая для этого какую-то неведомую ароматную травку, отчего в головках у них постоянно царила необычайная легкость, придававшая особую прелесть окружающей действительности.

Находясь в перманентно возбужденном и не совсем адекватном состоянии, Шаховские не сразу обратили внимание, что их наставник и сожитель уже несколько дней как не приходит домой после какой-то очередной загадочной акции.

Больше они Урванцева не видели.




Поначалу, правда, о нем печалились, особенно когда обнаружили, что в доме закончились запасы не только ароматной травки, но и самых обыкновенных, необходимых для нормальной жизнедеятельности продуктов, но вскоре, с появлением на Остоженке ответственного представителя Мосжилотдела, товарища Хрумкина, вполне утешились. Княжнам в ту пору шел уже семнадцатый год, они входили в самый расцвет своей поразительной красоты. Редкий мужчина, посмотрев на них, мог отвести от них взгляд.




Жильцы (и, соответственно, неофициальные опекуны сестер Шаховских) в доме на Остоженке менялись с удивительным постоянством. Они вместе с княжнами занимали поначалу большую часть особняка, потом постепенно все меньшую. Количество комнат, принадлежащих княжнам, с годами сократилось сначала до восьми, потом до пяти, а затем и вовсе до трех.

Сестры вынужденно мирились со всем, привыкли к смене любовников, которая происходила все чаще, старались не грустить о них после их внезапных исчезновений, а, напротив, получать от жизни максимум удовольствия. Барышни были неразлучны, и воспринимать себя по отдельности им и в голову никогда не приходило.

Влюблялись они, как правило, в одного и того же мужчину, но никаких особых проблем, как, скажем, ревности друг к другу, эти влюбленности за собой не несли. Возможно, происходило это потому, что объект их воздыханий непременно отвечал взаимностью им обеим.




Равным образом почти ни разу не возникал свойственный обычным женщинам вопрос о замужестве или, скажем, о детях. Быстро менявшиеся покровители и слышать об этом не хотели: с какой стороны ни возьмись, это грозило сплошными неприятностями. Так что княжны поочередно делали аборты.

Само собой разумеется, происходило это событие всякий раз самым секретным образом и в достаточно привилегированных условиях, что несколько примиряло их с потерей ребенка.

Кроме того, было заведено, что после аборта, чтобы окончательно избавиться от грустных мыслей, все втроем непременно отправлялись куда-нибудь отдохнуть, большей частью в Крым. Возвращались оттуда уже совсем в другом, намного более приподнятом, настроении.

В какой-то момент сестры обратили внимание, что они давно уже перестали беременеть, и вопрос о детях, соответственно, отпал сам собой.




Так и получилось, что в конце концов Шаховские оказались в полном одиночестве, поскольку родственников никаких у них в Советском Союзе не оставалось, а бесчисленные любовники все понемножку — тем или иным способом — переместились на тот свет. Причем большая часть с посторонней помощью, но некоторые, впрочем, и вполне самостоятельно, просто в связи с возрастом и неизбежными болезнями.

Был, правда, год, когда безутешные родители, никогда не прекращавшие своих попыток найти дочерей, все же разыскали их, и советские чиновники после долгих настойчивых просьб со стороны дружественного французского правительства в конечном счете решили пойти навстречу старому князю, воссоединить княжескую семью.

Тогдашний сожитель сестер, генерал-полковник внутренних войск Вагран Тигранович Гаспарян, скрепя сердце даже начал срочно готовить их к предстоящему воссоединению, подробно инструктировал, определял задания, которые им предстояло выполнять при окончательном отбытии на Запад.

Однако вскоре после этого началась война, встречу с родителями пришлось отложить, а затем, спустя два года, и вовсе пришло известие, что князья Шаховские погибли где-то в Англии во время бомбежки.




Сестры, почти не помнившие родителей и привыкшие за долгие годы к постоянным и безвозвратным исчезновениям своих покровителей, перенесли эту потерю достаточно хладнокровно. Тем более что к этому моменту переживали новый бурный роман с неожиданно поселившимся на Остоженке видным мужчиной и народным артистом Игорем Головиным. Дело в том, что ловивший шпионов Гаспарян сам внезапно оказался шпионом, и княжнам было настоятельно рекомендовано как можно скорей вычеркнуть его из памяти для собственной же безопасности.

Сестры постарались максимально серьезно отнестись к этой рекомендации. К тому же у Головина оказался настоящий оперный баритон, и втроем у них получались изумительные по красоте арии.

Головин, он же, согласно паспортным данным, Игорь Самуилович Финкельштейн, к слову, был чуть ли не единственным мужчиной во всей нескончаемой веренице возлюбленных, который всерьез заговорил с княжнами о женитьбе. Он как раз незадолго до их встречи овдовел и теперь испытывал крайнее неудобство от непривычного состояния. Но, к несчастью, оказался перед совершенно неразрешимой проблемой — официально жениться он мог, само собой, только на одной из сестер, но выбрать какую-то одну было решительно невозможно.

В какой-то момент даже решили кидать жребий, но до этого так и не дошло. Головин в составе концертной актерской бригады отправился выступать на фронт и оттуда уже никогда не вернулся.

Впоследствии выяснилось, что концертная бригада была захвачена в плен. О несостоявшейся свадьбе и незадачливом женихе вскоре забыли, однако спустя лет двадцать после войны сестры неожиданно услышали знакомый голос по радио. Американский певец Айгор Финкельштайн, владевший незабываемым замечательным баритоном, радостно исполнял вместе с Фрэнком Синатрой рождественские песни.




Последние тридцать лет княжны Шаховские мирно старели в своей единственной оставшейся у них комнатушке. Шаркая ногами, ходили они по длинному коридору, по которому еще детьми когда-то бегали наперегонки.

Ходили вынужденно в места общего пользования, в том числе и на плохо освещенную кухню с закопченным и темным от времени потолком, где, среди прочих, у них была своя газовая плита, над которой висело также принадлежавшее им алюминиевое корыто для стирки и мытья.

Там, на кухне, сестры беззлобно поругивались со своими многочисленными соседями по квартире и, так же шаркая, возвращались обратно в комнатку, где жили преимущественно воспоминаниями, которые в связи с обилием бессчетных любовников нещадно путались. Это вызывало крайнее раздражение обеих, они ожесточенно спорили, ссорились и порою не разговаривали друг с другом неделями.




Самым ярким событием последних десятилетий, безусловно, стал неожиданный переезд с Остоженки в Бирюлево. Во всем огромном доме сестры Шаховские были, пожалуй, единственными, которых известие об этом переселении привело в полнейший ужас. Все остальные без какого-либо сожаления, более того, с вызывавшим отвращение энтузиазмом готовились перекочевать из тесных, надоевших комнатушек без удобств в новые самостоятельные квартиры с раздельным санузлом.

И только лишь старые княжны всячески сражались с грядущим бедствием, тщетно пытались отстоять свое право дожить жизнь в доме, в котором когда-то родились.

Но все было бесполезно. Дом шел на капитальный ремонт, а затем в нем собирался расположиться какой-то крупный банк, с которым тягаться им было явно не по силам.

Так сестры в один черный день и оказались жительницами бирюлевской новостройки.




Анастасия Всеволодовна завершила свой своеобразный пируэт и, шаркая, засеменила на кухню. В этой маленькой, сморщенной старушке в замусоленном халатике уже ни под каким видом нельзя было заподозрить бывшую красавицу, неотразимо действовавшую на мужчин. В сухонькой ручке она крепко сжимала полученную от Никиты Бабахина пачку денег.

Оказавшись на кухне, Анастасия Всеволодовна, вопреки пафосно провозглашенному при Никите заявлению о своем полном к нему доверии, тщательно пересчитала пачку, приближая при этом каждую купюру совсем близко к своим подслеповатым глазкам.

Наконец, удовлетворившись подсчетом, она аккуратно спрятала деньги в ящик стоявшего на кухне резного, чудом оставшегося от прошлой жизни буфета и только после этого позволила себе перевести дух.

Выцветшие от времени глазки старой княжны возбужденно блестели, узкая щель ее запавшего внутрь рта расползлась в ликующей улыбке. Опять все так славно получилось! Натали будет довольна, ее никто не потревожил.

Благодаря их поразительному сходству они не раз на протяжении своей долгой жизни выдавали себя одна за другую, и Анастасия Всеволодовна могла бы с легкостью прибегнуть к испытанному трюку. Дурак-почтальон, безусловно, попался бы так же, как и все прочие.

Но сегодня даже это не понадобилось. Болван с почты с легкостью согласился на подлог. Собственно, ничего в этом нет удивительного. Было б, напротив, странно, если бы на почте работал ответственный человек, серьезно относящийся к своим обязанностям. Но этого не может быть просто по определению.

Такое у них государство, что везде работают одни болваны.




Анастасия Всеволодовна вышла из кухни, походя набросила на себя теплую, несколько побитую молью шаль и, пройдя мимо закрытой двери, за которой располагалась спальня, все той же шаркающей, семенящей походкой отправилась через гостиную прямиком на балкон.

Потянув за ручку, она довольно легко открыла балконную дверь и аккуратно переступила через порожек.




На балконе во всю его длину располагалась раскладушка, на которой, накрывшись с головой шерстяным одеялом, тихо лежала Натали, в просторечии Натуся, Натусенька, а если совсем коротко, то и вовсе Туся.

— Все в порядке, — сообщила ей Анастасия Всеволодовна. — Денежки получила. И твои, и мои. Можешь быть спокойна.

Наталья Всеволодовна, судя по всему, буквально восприняла слова сестры, во всяком случае, ни малейшей реакции с ее стороны не последовало.

— Я тебе говорю, Натуся! — несколько раздраженно заметила Анастасия Всеволодовна. — Все хорошо вышло. Слышишь?

Но Натусенька и на этот раз никак не отреагировала, что вконец обидело ее сестру.

— Ну и ладно! — сердито заявила она. — Можешь лежать и молчать. Сколько хочешь. Дело твое!

Тут неожиданно похожее на сдувшийся воздушный шарик личико Анастасии Всеволодовны окончательно сморщилось, и она вдруг тихонько и тоненько захихикала, слегка прикрывая ладошкой беззубый ротик.




Отсмеявшись, Анастасия Всеволодовна осторожно сдвинула одеяло с головы лежавшей сестры.

С пожелтевшей от времени, с грязными подтеками подушки на нее провалившимися пустыми глазницами в упор смотрела высохшая до предела мумия.

Анастасия Всеволодовна ласково провела рукой по почти голому черепу с остатками белесых волос. Уже семь лет, как Туся лежала здесь, на балконе.

Она снова хихикнула. А эти идиоты все годы по-прежнему исправно платят пенсию им обеим. Так им и надо, ублюдкам! Это ублюдочное государство сначала полностью искалечило им жизнь, а под ее финал еще и отобрало их дом, сослало их сюда, в Бирюлево.

Так что пусть платят! По крайней мере до тех пор, пока одна из них жива, они будут платить обеим.

— Правда, Тусенька? — спросила она у сестры.

— Правда, Асенька, — ответила Натали. И даже похвалила ее. — Ты у меня умница, — сказала. — Все очень правильно делаешь.

Анастасия Всеволодовна радостно улыбнулась. Другого от своей любимой сестры она и не ожидала. Натуся всегда умела поддержать ее в трудную минуту.

Она заботливо подоткнула сестре одеяло. Потом слегка застенчиво предложила:

— Я с тобой посижу немного, хорошо? — И, не дожидаясь ответа, невесомо присела на край раскладушки. — Только я недолго, ладно? А то замерзну. На улице уже холодно, я простудиться могу, — пояснила она Тусе. — Я же всегда холод плохо переносила, ты-то ведь знаешь. Всю жизнь очень легко простужалась. А с возрастом совсем мерзлявая стала. Не то что ты, — доверительно пожаловалась она сестре. И, поразмыслив, заключила философски: — Ну, да ничего уж тут, видно, теперь не поделаешь.




5. Зверинец


Никита Бабахин покончил с разноской пенсии часам к трем после полудня. Чужие деньги больше не обременяли его, и с радостным чувством хорошо исполненного долга он бодро зашагал назад, к почте.

Дождь вроде бы не намечался, а, напротив, светило редкое для этих дней солнышко, стало быть, как рассудил Никита, земля должна быть сухая, не вязкая. Потому для сокращения обратной дороги он решил пройти прямиком через пустырь, вместо того чтобы делать большой круг по улицам.

Про пустырь этот в Бирюлево ходили разные слухи. То болтали, что кто-то из новых русских откупил его, чтобы отгрохать на нем свой особняк, то говорили, что город собирается построить тут новые бирюлевские бани, чтобы бирюлевцы, стало быть, могли помыться и попариться, не выезжая из своего района.

А еще Никита слыхал, что на пустыре покамест ничего не строят, потому что якобы вот-вот здесь копать начнут: то ли источник какой искать, то ли какое-то природное ископаемое.

Во всяком случае, чего бы там ни говорили, а, сколько Никита помнил, пустырь как стоял нетронутый, так и по сей день ничего на нем не происходило. Разве что мальчишки в футбол гоняли да всякие доморощенные ракеты пускали по праздникам.




Впрочем, на этот раз стоило Никите завернуть за угол шестого корпуса, где, собственно, и находился пустырь, как он сразу обнаружил там не свойственную ранее активность.

Посреди пустыря большим кругом расположились непривычные для глаза синие дощатые фургоны, слегка напоминавшие вагоны товарного поезда. Вокруг этих странных фургонов сновали люди, производившие немало шума. Они громко перекрикивались и матерно переругивались, не обращая ни малейшего внимания на оживленно толпившихся вокруг и глазевших на них пацанов.

«Строители! — тут же заключил Никита. — Значит, все-таки строить будут. Или копать».

Но, сделав несколько шагов вперед, тут же понял, что ошибся. Суетившиеся у фургонов люди вовсе не походили ни на строителей, ни на копателей. К тому же и сами синие фургоны были какие-то особые.

А уж когда Никита подошел еще ближе, почувствовал запах сена, лошадей, да еще услышал звериный рев, то тут уж ему все стало ясно.

«Цирк приехал! Шапито, стало быть, будут налаживать!» — обрадовался он.

Цирк Никита любил — и давно знал, что иногда в отдаленных городских районах летом раскидывают шапито. Правда, в Бирюлево на его памяти цирк еще ни разу не приезжал.

Однако Никита Бабахин снова не угадал. Обнаружил же он свою ошибку следующим образом.




Не успел Никита подойти поближе к синим фургонам, как невесть откуда возникла и шагнула ему навстречу молодая цыганка, одетая в полном соответствии с положенным ее народу костюмом. А именно были на ней стоптанные сапоги, цветные юбки, растянутая шерстяная кофта неопределенного оттенка. Довершала сей наряд небрежно наброшенная на плечи вишневая шаль.

— Давай, дорогой, погадаю, — вкрадчивым голосом обратилась к нему цыганка. — Всю правду тебе расскажу, не пожалеешь.

При этом она пристально разглядывала Никиту своими черными цыганскими глазами.

Никите подобное неожиданное предложение, равно как и внимательное рассматривание его личности незнакомой цыганкой, крайне не понравилось. Не то чтобы он всерьез боялся цыганок, но как-то с детства сторонился их, избегал прямых контактов, интуитивно чувствовал опасность, исходившую от этих необычных, ярко одетых, шумных женщин.

— Не, не надо, — стесняясь, буркнул Никита и сделал шаг в сторону, чтобы обойти нежелательную особу.

Но цыганка тут же проворно заступила ему дорогу. Никита разглядел, что она не так уж и молода, как ему поначалу показалось, отчего чувство неловкости только усилилось.

— Зря отказываешься, дорогой, — искренне посетовала цыганка. — Я вон по глазам вижу: ждет тебя вскоре неожиданная встреча, она тебя и осчастливит, и погубит. Хочешь, подробно расскажу, как тебе погибели избежать? Позолоти ручку, не скупись, себя же обезопасишь.

Никита упрямо покачал головой. Ни про какую гипотетическую погибель он слушать всякие сомнительные советы не желал.

— Не, не надо! — снова повторил он. И, сделав над собой усилие, твердо произнес: — Я не хочу!

— Что ж, дело твое, — насмешливо процедила цыганка, не двигаясь при этом с места. — Не хочешь — как хочешь. Тебе жить. Вспомнишь меня еще, только поздно будет.

— Это что там, цирк приехал? — спросил Никита. — Шапито, что ли, ставят?

Он, собственно, и так видел, что цирк, а спросил, просто чтобы уйти от неприятного разговора.

Тут-то и выяснилось, что он опять попал впросак.

— Ага, как же, цирк! — с откровенной издевкой ответила гадалка. — Видишь, сплошные клоуны вокруг бегают…

Никита на это ничего не сказал, только несколько обиженно потянул носом.

— Размечтался! — криво усмехнувшись, продолжала тем временем цыганка. И совершенно уже оскорбительным тоном, каким разговаривают с несмышлеными младенцами, добавила: — Зверинец это.

— Что за зверинец такой? — поразился Никита, никогда доселе ни про какие разъезжающие по городу зверинцы не слыхавший.

— Самый обыкновенный! — все столь же язвительно заметила его малоприятная собеседница. — Со зверями! — И пробурчала что-то еще невразумительное и явно крайне недоброжелательное в его, Никитин, адрес.




Никита, впрочем, и не вслушивался, переваривал новую, неожиданную информацию.

— Надо же! — продолжал удивляться он.

Он хотел было задать довольно много вопросов, откуда, скажем, взялся этот зверинец, надолго ли он оккупировал пустырь, каких зверей там будут показывать и когда начнут пускать народ, но насмешливой цыганки уже и след простыл. Она исчезла столь же внезапно, сколь и появилась.

Никита с облегчением вздохнул и ускорил шаг по направлению к диковинному зоосаду.

— Это чего, зверинец? — на всякий случай уточнил он у поглядывающего на суету вокруг фургонов пацана.

— Ну, — со знанием дела ответил тот, даже не посмотрев при этом на Никиту.

— А когда откроется, не знаешь? — как бы между прочим поинтересовался Никита.

Ему отчего-то совсем не хотелось выказывать чрезмерный интерес к столь внезапно появившемуся на пустыре зверинцу. Ведь еще вчера тут и признаков его не было — Никита это точно знал: он здесь как раз накануне проходил.

— А вечером, — неохотно сказал пацан. — Часов в шесть или в семь.

— А какие там звери? — продолжал расспрашивать Никита.

— Разные! — недружелюбно отрезал всезнающий пацан, давая понять, что беседа на этом заканчивается.

Но Никита и не думал прекращать такой важный разговор.

— Например? — настойчиво полюбопытствовал он.

— Осел, например, — явно не без намека процедил его нелюбезный собеседник.

— А еще? — не отставал Никита.

— А еще лошадь, — раздраженно процедил паренек. — В смысле пони. Потом коза.

— Одни парнокопытные, что ли? — въедливо расспрашивал Никита. — Только скот?

— Почему ж только скот? — возмутился хорошо осведомленный пацан. — Там и хищники есть. Ну, там лиса, волк, медведь.

— Неужели медведь?! — искренне восхитился Никита.

При этом сердце его отчего-то учащенно забилось. Можно было подумать, что он всю жизнь только и ждал, чтобы к ним в Бирюлево приехал медведь.

— А какой? Бурый?

— Не белый же! — резонно заметил паренек. — Откуда здесь белому-то взяться? У нас тут льдов нету.

При этом он в первый раз за весь разговор повернул голову и оценивающе покосился на Никиту.

Осмотр явно не удовлетворил его. Он неодобрительно покачал головой, потом глубоко вздохнул, давая понять, что с кем только ни приходится иметь дело, и снова уставился на обустраивающийся зверинец.




Никита не решился дальше тревожить раздраженного пацана. Тем более что основные сведения о происходящем на пустыре он уже получил. А все остальное выяснит уже самостоятельно, когда зверинец откроется.

Рассудив таким образом и порешив непременно вернуться на пустырь к семи часам, Никита Бабахин, уже более нигде не задерживаясь, энергично зашагал дальше на почту.




6. Невеста


Проводив Рогову, Людмила Борисовна Курочкина с облегчением включила электрический чайник и присела передохнуть. Общение с Эльвирой Константиновной всегда требовало от нее такого напряжения, что после этого она чувствовала себя совершенно разбитой.

Но спокойно попить чайку и прийти в себя, как ей мечталось, Людмиле Борисовне на этот раз не удалось: в дверь снова зазвонили. Решив, что ее именитая клиентка что-то забыла, портниха выругалась про себя, спешно расплылась в умильной улыбке и со всей скоростью, которую позволяла укороченная нога, помчалась открывать.

Однако же Роговой на пороге не оказалось. Вместо нее там стоял молоденький, одетый в фирменную, хорошего покроя, куртку парень вполне симпатичной наружности.

— Здравствуйте, — приятно улыбнувшись, сказал он. — Я Кирилл, от Анастасии Всеволодовны Шаховской. Она вам звонила.

— Ах да, конечно, — спохватилась Курочкина.

Из-за хлопот с требовательной Эльвирой у нее напрочь все вылетело из головы. А ведь сама же назначила на пять часов эту встречу.

— Да-да, Анастасия Всеволодовна мне звонила. Вам платье, правильно? Вроде срочно, она говорила.

— Правильно, — охотно подтвердил симпатичный юноша. — Очень срочно. Свадебное платье.

— Ах, свадебное? — прокрякала портниха.

Это сильно меняло дело: свадебные платья она принципиально не брала.

— Ну да, — улыбнулся Кирилл.

Улыбка у него была чудесная, даже стало жалко отказывать. Интересно, на ком же он собрался жениться?

— А сама невеста не пришла, что ли? — поинтересовалась Людмила Борисовна.

— Ну почему же? — снова обаятельно улыбнулся Кирилл и отступил в сторону. — Вот она. Это Света.

Тут только портниха заметила тоненькую блондинку, маячившую у него за спиной.

— Здрасьте, — поздоровалась та.

— Здравствуйте, — ответила Людмила Борисовна, разглядывая невесту.

Именно в этот момент против ожидания у нее и созрело неожиданное решение принять заказ. В конце концов, в каждом правиле бывают исключения.

— Проходите, пожалуйста, — пригласила она.

Портниха гордилась своим многолетним опытом и умением разбираться в людях. Невеста не произвела на нее особого впечатления, хотя она, безусловно, нашла ее привлекательной, даже хорошенькой.

Но взгляд голубых глаз девушки Людмиле Борисовне при более детальном осмотре чем-то сильно не понравился. И все два часа, что молодая пара пробыла у нее, взгляд этот ее подспудно беспокоил. Какой-то он был не то чтобы наглый, но несколько вызывающий, что ли.

Однако решение было принято, и отказываться от него она не собиралась. Тем более что кое-какие идеи по поводу заказа у нее уже зрели.




— Так как срочно вам нужно? — спросила Людмила Борисовна в конце визита, после того как был досконально обсужден фасон будущего свадебного наряда и сделаны все необходимые замеры.

Обращалась она к Кириллу, вроде как к мужчине, принимающему решения, на самом же деле интуитивно избегала непосредственного контакта с клиенткой. С Кириллом общаться ей было намного комфортней. К тому же он активно участвовал в процессе, давал советы, отпускал шутки, явно стараясь рассмешить невесту, постоянно поддерживать вокруг творческую, жизнерадостную атмосферу.

— Чем скорей, тем лучше, — ответил Кирилл, быстро переглянувшись с девушкой. — Хотелось бы на следующей неделе. Шаховская сказала, что вы прямо волшебница, шьете почти без примерок.

Портниха озабоченно покачала головой:

— Я действительно шью без примерок. Мне примерки не нужны. Слава богу, еще ни разу не ошиблась. Будете довольны, уверяю вас. — Она еще раз быстрым, опытным взглядом окинула невесту. Никаких проблем тут не предвиделось. Платье будет сидеть как влитое. Но торопиться не стоит. С какой стати? Тем более Рогова просила поспешить с ее заказом. — Но вот так быстро я не обещаю, — продолжила Людмила Борисовна. — Могу не успеть. Очень много работы. Да и платье, сами видите, вы выбрали очень непростое.

Света при этих словах неожиданно холодно взглянула на нее, поджала пухлые губы.

— Что значит «непростое»? — спросила она. — Выбрали то, что нравится. Ничего уж такого особенного тут нету. Я хоть и не профессионал, но вижу. Материал мы вам принесли, чего еще надо? Или вы считаете, мы вам платим недостаточно? Давайте тогда это обсудим. Сколько вы хотите, чтобы все было готово на следующей неделе?

— Да нет, Светик, — страдая от неловкости, засуетился Кирилл. — Ты неправильно поняла Людмилу Борисовну. У нее просто еще много других заказов, кроме нашего.

Портниха благодарно посмотрела на него. Интуиция и на этот раз не подвела ее. С этой девицей следовало быть осторожной, она еще себя покажет.




Людмила Борисовна только открыла рот, чтобы подтвердить, что да, заказов очень много, и первоочередных, но Света ее опередила.

— Все я правильно поняла, — сказала она. — Чего тут непонятного. Скажите прямо, сколько вы хотите?

— Цену мы уже оговорили, — сухо ответила портниха. — Но у меня действительно набралось много срочной работы. Так что или ждите, или обратитесь к кому-нибудь другому.

— Да нет, что вы! — вновь попытался разрядить напряженную обстановку Кирилл. — Анастасия Всеволодовна сказала, что лучше вас никого и не найдешь. Так что мы, конечно, подождем.

— Мы ждать не можем! — тут же жестко заявила Света. — А что, если мы вам предложим вдвое больше, чем договорились? Тогда, я надеюсь, вы не откажетесь?

— Вдвое больше? — опешил ее жених.

Судя по тону, которым был задан вопрос, и названная-то сумма казалась ему достаточно внушительной.

— Ты серьезно, Свет? — почти шепотом спросил он.

— Я сама заплачу, если ты не в состоянии, — насмешливо сказала невеста.

— Да нет, не в этом дело, — забормотал несчастный Кирилл, — просто…

Но Света его не дослушала.

— Ну, так как мы решаем, Людмила Борисовна? Поймем друг дружку? — повернулась она к портнихе.

— Я постараюсь, — еле сдерживая раздражение, ответила Курочкина. — Ничего не могу обещать. Кстати, вы аванс принесли?

— Аванс? — вконец растерялся Кирилл. — Но Аркадий Львович ничего не говорил насчет аванса… А какой аванс?

— Как обычно, — поджав губы, прокрякала Людмила Борисовна. — Половину вперед. Такие у нас правила.

Слова «у нас» она произнесла для солидности. Никаких помощниц у нее никогда не было. Да и никаких таких правил в ее бизнесе доселе тоже не существовало. Однако озвучено это новое, внезапно появившееся правило было столь безапелляционным тоном, что всякие сомнения в его подлинности тут же отпали у всех присутствующих, включая, кстати, и саму портниху.

— И когда же вам нужен аванс? — промямлил Кирилл.

— Сегодня же, — отрезала Курочкина. — Если, разумеется, вы хотите, чтобы мы сегодня приступили к заказу. Без аванса мы не работаем.

— Извините, «мы» — это кто? — поинтересовалась Света.

— «Мы» — это моя фирма, — с достоинством отвечала Людмила Борисовна.

При этом она слегка мотнула головой в сторону закрытой двери в глубине комнаты. Этот неопределенный жест как бы намекал, что за дверью скрывается чуть ли не целый подпольный цех по изготовлению свадебных платьев, вкалывающий денно и нощно под ее непосредственным руководством.

На самом же деле единственное, что могло служить материальным подтверждением этому заявлению, была спрятанная в шкафу коробка, доверху наполненная товарными знаками — лейблами, которые портниха пришивала на изготовленную ею одежду.

Но опять же и это подтверждение представлялось весьма сомнительным, ибо лейблы эти вовсе не носили имя Курочкиной, а являли собой фирменные знаки знаменитых западных компаний.




Света подозрительно взглянула на таинственную дверь, справедливо полагая, что там находится обыкновенная спальня, однако в последнюю минуту прикусила язык, с которого уже готовилась сорваться язвительная реплика, и ограничилась якобы понимающим кивком. В свою очередь кивнула и Людмила Борисовна, окончательно утверждая тем самым только что возникшую фирму.

— Я постараюсь тогда попозже подвезти, — озабоченно промолвил Кирилл, совершенно не обративший внимания на эту красноречивую пантомиму. — Мы ведь недалеко живем… Здесь же, в Бирюлево…

— Да уж вы постарайтесь, — расплылась в улыбке Курочкина. — Мы ведь ради вас сейчас все отложим.

Она и в самом деле уже думала о себе во множественном числе. В последнее время неожиданно появилось столько работы, что впору было раздвоиться, а то и растроиться.

— Раз Кирилл сказал, значит, привезет, не беспокойтесь, — небрежно бросила Света.

— Я и не беспокоюсь, дорогая! — прокрякала Людмила Борисовна, в упор глядя на невесту. — Чего мне беспокоиться?..




Этот тип нагловатых девиц всегда вызывал у нее крайнее неприятие. Кто она такая, в конце концов, чтобы так себя вести?!.

Понятно, Рогова себе иногда позволяет. Но та — народная артистка, художественный руководитель известного театра, а эта пигалица… без году неделя, а туда же…

Было искренне жаль симпатичного юношу, еще не успевшего жениться, но уже полностью попавшего под каблучок. Бросался в глаза безусловный мезальянс между женихом и невестой. Видно, что парень скромный, интеллигентный, явно москвич, а девица — это Людмила Борисовна сразу же определила по мягкому выговору — откуда-то из провинции, скорей всего с юга, и совсем другого коленкора. Такие приезжают с единственной целью — найти какого-нибудь лопуха, чтобы как-то зацепиться в столице, а дальше они быстро ориентируются, по трупам идут. Лимита, одно слово!

Ясно, на что купился паренек: девка яркая, как говорится, все при ней, талия, грудь, глазищи вон какие синие, одни губы чего стоят, пухлые, притягательные.

Кирилла бедного небось за уши не оттащишь от этих губ, усмехнулась она про себя.




Но все же существовало еще что-то, подсознательно смущавшее многоопытную портниху. Было такое впечатление, будто она где-то уже видела невесту, хотя Людмила Борисовна могла поклясться, что впервые встречается с девушкой.

Это что-то мучило ее еще долго после ухода молодой парочки.




7. Контакт


К половине седьмого Никита Бабахин был полностью готов. В том смысле, что он успел наскоро поужинать и даже зачем-то переодел рубашку. Последнее в принципе не имело никакого смысла, поскольку под свитером и курткой свежую рубашку все равно никто не увидит, а раздеваться в расположенном на открытом пустыре зверинце не предполагалось. Но Никита никак не мог совладать с подспудно возникшим ощущением праздника.

Белая выходная рубашка, надетая без майки, на голое тело, не просто знаменовала торжественность момента, но к тому же еще и приятно холодила кожу. Кожа от этих прикосновений покрывалась пупырышками, чесалась сильней, чем обыкновенно, и Никита, напяливая свитер, волновался, дышал несколько учащенней.

Он никак не мог объяснить, отчего появление в Бирюлево зверинца внесло такую сумятицу в его жизнь, но всей душой чувствовал, что теперь должно произойти что-то важное, и оттого нервничал еще больше.

Никита вышел из дома и, жмурясь от порывов холодного, бьющего в лицо ветра, зашагал к пустырю. Пока шел, сильно беспокоился, что вдруг по какой-то причине зверинца там не окажется.

Скажем, бирюлевская администрация внезапно выяснила, что появился он тут без соответствующего разрешения, документы не оформлены правильно, и вот его уже и нет. Все мгновенно свернули, фургончики синие загрузили, и только зверинец и видели. А пустырь тут же, как ни в чем не бывало, вернулся к своему первозданному облику, снова готов к застройке, навевает безнадежную тоску своей унылостью, голым, насквозь продуваемым пространством.

Однако же все, по счастью, оказалось на месте. Уже издали Никита разглядел, что зверинец за короткий истекший период обрел окончательный, внушающий невольное уважение вид. Вагоны-фургончики теперь были выстроены ровным кругом, никто больше вокруг не суетился, зато в центре появились ворота, куда заходили люди, а сбоку от ворот виднелась дощатая, также крашенная синим будка, над которой крупными буквами было написано «КАССА».

Сердце Никиты Бабахина сладостно сжалось, и он тут же ускорил шаг, еле сдерживая себя, чтобы не пуститься бегом.

Вдыхая знакомый уже запах навоза, гниющего сена и чего-то еще, специфически животного, Никита подошел к окошечку кассы, протянул деньги и получил розовый билетик.

По-прежнему волнуясь, сделал три шага и отдал его стоявшему у ворот билетеру, оказавшемуся неопределенного возраста мужичком, от которого сильно несло перегаром.

Несмотря на это, билетер все же в целом произвел хорошее впечатление на Никиту. Правда, на голове у него красовалась какая-то сомнительная фуражка, но билетики он проверял солидно, неторопливо надрывал и внушительным жестом протягивал обратно, при этом кивком головы разрешая войти внутрь.




Оказавшись на территории зверинца, Никита замешкался, прикидывая, откуда начать осмотр, то ли пойти слева направо, то ли наоборот, как вдруг услышал, что кто-то его окликает.

Оглянувшись, увидел приятеля, Леху-могильщика, устремившегося к нему с радостной улыбкой. Вообще — то фамилия у Лехи была Бочкин, но по фамилии его никто не звал: либо просто Леха, либо Могила, реже — соединенное: Леха-Могила.

— Нормальный зверинец! — небрежно заявил Леха-Могила после того, как они поздоровались.

Никите это заявление не очень понравилось. Такое было впечатление от Лехиных слов, что тот чуть ли не каждый день ревизует подобные зверинцы по столичным окрестностям и оценивает их по пятибалльной системе. Таким образом, бирюлевский зверинец, судя по его тону, тянул где-то на четверку, не больше. То есть Могила, по всегдашней своей пофигистской привычке, неосознанно умалял сам удивительный факт появления зверинца на пустыре.

Кроме того, Никита хотел самостоятельно составить впечатление, полностью насладиться видом представленных в зверинце животных, и всякая преждевременная оценка, навязываемая ему со стороны, его сейчас крайне раздражала.

— Молодняк прикольный! — все тем же небрежным тоном знатока продолжил Леха, кивая на огороженную в центре площадку молодняка.

Площадку эту плотно облепили дети всех возрастов, оттуда доносились смех и визгливые крики.

— Там у них ягнята, козлята, в общем, хуйня всякая, — любезно пояснил приятель.

Никита молча кивнул, не решив еще, как реагировать на эту информацию. Леха же внезапно оживился.

— А мне там коза куртку зажевала! — пожаловался он.

При этом продемонстрировал Никите действительно жеваный и даже порванный в нескольких местах край своей потасканной куртки. Никита с уважением рассмотрел пострадавшее место.

— Вот сука, да? — обратился к нему за поддержкой Леха. — Пизда рогатая! Я только варежку открыл, а она — ррраз! Хорошо, я вовремя почувствовал! Еще б минута, всю бы куртку сожрала, говнюха! Как тебе, а? Я думаю, ей по хую, что жрать, да?

Хотя говорил он вроде бы матерно, но все звучало беззлобно. Мало того, даже какая-то невольная подспудная гордость чувствовалась в том, как он говорил об этой прожорливой козе. Словно тот факт, что коза выбрала для атаки на куртку именно его, Леху-Могилу, каким-то образом выделял приятеля из толпы, ставил в некое исключительное положение.

Никите, впрочем, это и подавно не понравилось.

— Ну да, — уклончиво ответил он. — Ладно, я погребу, а то еще закроется скоро.

— Ну давай, — несколько разочарованно попрощался настроившийся было как следует поболтать Леха. — Я-то уж тут давно толкусь, два раза все обошел. Осел — самый прикольный! У него хер до пола достает, знаешь? Метр длиной, бля буду!..

Но Никита уже не слушал. Махнув приятелю рукой, спешно отошел в сторону, к клеткам, смешался там с толпой.

Совершенно он не хотел, чтобы Леха своей мудацкой болтовней портил бы ему впечатление. Лично его, Никиту Бабахина, длина ослиного члена интересовала сейчас меньше всего.




Отделавшись от Лехи-Могилы, Никита облегченно вздохнул и наконец приступил к осмотру. Вел он его обстоятельно, подолгу простаивал перед каждой клеткой, внимательно изучал всех обитателей зверинца.

С прискорбием констатировал, что вид у животных оставляет желать много лучшего, выглядели они как-то неопрятно, если не сказать хуже.

От парнокопытных к тому же очень сильно воняло, а у хищников шерсть была грязная, свалявшаяся и взгляд какой-то нервный, беспокойный. Вообще Никита заметил, что разделенные решетками люди и звери рассматривали друг друга со взаимным омерзением.

Но, впрочем, он понимал про себя, что все это по большому счету совсем неважно, главное еще впереди, и он подсознательно это главное оттягивал, передвигался по периметру зверинца как можно медленней и даже старался не смотреть в тот угол, где, как он сразу догадался, находился медведь.

Специально задерживался у стремительно снующей по клетке тощей лисицы, у всклокоченного, угрюмого волка, у крутящейся в колесе белки. Вообще животные производили впечатление нервное, психопатическое, вызывали у Никиты странную смесь жалости и раздражения.

Когда же он наконец оказался в том самом углу и совсем близко увидел медведя, то чувство это моментально улетучилось, внизу живота вдруг что-то сладко защемило, и Никита Бабахин окончательно понял, что не зря так разволновался, впервые услышав о зверинце.




Медведь, в отличие от прочих обитателей зверинца, никакой суеты себе не позволял. Напротив, спокойно сидел на полу в какой-то располагающей, вальяжной и в то же время величественной позе, чем-то напомнив Никите царя Дадона из сказки Пушкина «О золотом петушке», с картинки, которую он любил разглядывать в детстве. Глазки у медведя оказались маленькие, не соответствующие его внушительным размерам, отчего Никита даже испытал невольное к нему сочувствие.

Медведь снисходительно поглядывал своими маленькими глазками на пытающихся привлечь к себе внимание посетителей. Вокруг клетки толпились дети, которые вели себя безобразно. Выкрикивали какие-то несусветные глупости типа «Топтыгин-хуигин!» или «Мишка-трусишка!», подпрыгивали, строили рожи, всячески кривлялись и норовили забросить что-нибудь в клетку, преимущественно какие-то обертки от мороженого и тому подобную дрянь.

Никита этих мерзких детей сразу возненавидел, поскольку и раньше-то их не особо жаловал, но зато к медведю проникся дополнительным восхищением, глядя, с каким стоическим добродушием лесной житель реагирует на идиотские оскорбления. Хозяин леса был преисполнен какого-то внутреннего покоя, все его движения — от поворота большой головы до неспешного вытягивания лапы — привлекали ленивой грацией.

Лапы у медведя тоже были большие, мягкие, шерсть длинная, и от всего его облика веяло каким-то уютом и надежностью. С такой шерстью он мог не опасаться никаких холодов или ветров, к нему невольно хотелось прижаться, ощутить его тепло и силу.

В общем, удивительным созданием оказался этот медведь. Никита проторчал около его клетки бесконечно долго, до самого закрытия, пока билетер, он же, как выяснилось, по совместительству и сторож, не начал выгонять всех наружу.

А до площадки молодняка Никита так и не дошел. Да и нелюбопытно ему это, если признаться. Куда интересней было наблюдать за медведем, за его неторопливыми движениями, за длинным розовым языком, неожиданно высовывающимся из пасти.

В какой-то момент Никите Бабахину даже показалось, что не только он разглядывает медведя, но что и тот в ответ смотрит на него заинтересованным взглядом. По спине у Никиты побежали мурашки, он с необыкновенной остротой почувствовал внезапный контакт, установившийся между ним и зверем.

Но в этот момент какой-то очередной мерзкий мальчишка протиснулся вперед, больно наступив при этом Никите на ногу, и стал кричать медведю что-то совершенно идиотское. Лесной гигант повернул голову, печально посмотрел на кричавшего, но никак на гнусные выкрики не отреагировал, в очередной раз поразив Никиту своим благородством.

Однако, сколько потом Никита ни пытался, контакта у них уже больше не получилось. Медведь то ли сознательно, то ли невольно уходил от встречного взгляда, а потом и вовсе удалился в угол клетки и отвернулся, раздумывая о чем-то своем, похоже, не слишком веселом. Может быть, вспоминал жизнь в лесу, не исключено, что надеялся когда-нибудь туда вернуться.




Без надежды ведь жить невозможно, независимо от того, кто ты — человек или зверь.

Так возбужденно рассуждал про себя Никита Бабахин, вышагивая по темному пустырю по направлению к дому.

И весь остаток этого удивительного дня вспоминал он проникший в самую душу понимающий взгляд медведя.




8. Портниха


Людмила Борисовна Курочкина озабоченно взглянула на часы. Кирилл обещал вернуться с авансом через пару часов. Хорошо бы, чтобы он пришел до того, как вернется Ефим. Людмила Борисовна не любила, когда клиенты сталкивались с Курочкиным. Она всегда стеснялась мешковатого облика мужа, его вечно любопытствующего, въедливого взгляда. Когда-то она сделала роковую ошибку, впустила его в свою квартиру, прописала, теперь всю жизнь за это расплачивается. Не надо было его прописывать. А сейчас уже ничего не поделаешь — не размениваться же!

Короткий период, когда профессия супруга вызывала у нее интерес и уважение, закончился давным-давно.

А после того как застукала его с биноклем, Людмила Борисовна думала о нем не иначе как с брезгливостью. Он ведь даже ее как-то заставил подглядывать, и она согласилась в конце концов, просто чтобы избежать очередного скандала, от которых устала донельзя.

В ее представлении Ефим Валерьевич был чем-то сродни питавшимся падалью шакалам, которых недавно показывали в передаче «В мире животных». Во всяком случае, она тогда поймала себя на том, что эти противные звери вызывали у нее примерно те же чувства, что и муж.

Разговаривали супруги крайне редко, а об интимных отношениях с Курочкиным Людмила Борисовна вспоминала с содроганием. Слава богу, что он уже много лет к ней не прикасается. Иначе жизнь с ним вообще стала бы нестерпимой.




Людмила Борисовна тяжело вздохнула и снова покосилась на стенные часы. Вообще-то можно было бы уже начать кроить, но она из принципа решила дождаться денег. Раз уж заявила этой наглой твари, что без аванса не работает, то и нечего спешить. Таких надо сразу ставить на место! И все же не давало покоя впечатление, что где-то она ее раньше видела…

И вдруг Людмила Борисовна поняла, отчего Света казалась ей столь знакомой.

На прошлой неделе по телевизору показывали старый черно-белый фильм «Ночи Кабирии». Вообще-то она не любила старые фильмы, но этот портнихе неожиданно понравился. Он показался ей очень даже жизненным.

Кабирия была обыкновенной проституткой где-то на севере Италии. И все время с ней приключалось что-то плохое. А она не унывала, все равно продолжала на что-то надеяться, даже в самые тяжелые моменты.

Вообще-то Людмила Борисовна презирала проституток. У нее, как у всякой порядочной женщины, от одного вида этих намазанных продажных девок возникало сильное раздражение. Но эта Кабирия, как ни странно, вызвала у нее симпатию, даже сочувствие.

А в конце фильма Людмила Борисовна даже всплакнула из жалости к обманутой в очередной раз Кабирии.

И все ей почему-то вдруг простила — и проституцию ее, и наглость, которой несчастная девушка прикрывала свою обездоленность и ущемленную гордость.

Так вот, несмотря на то что эта Кабирия была итальянка, со всеми присущими этой нации темпераментными жестами и выразительной мимикой, определенное поведение Светы, а именно: ее вызывающая манера разговаривать, напряженные пытливые взгляды, которые портниха иногда ловила, кокетливый, несколько вульгарный смех, раздававшийся в ответ на шутки Кирилла, — навязчиво напоминало девушку из фильма.

И чем дольше Людмила Борисовна размышляла, тем больше она находила сходства. Не внешнего, разумеется. Внешне Кабирия и Света казались совсем непохожи. Их объединяло то, как обе они вели себя. В этом было нечто профессиональное.




Раздался звонок в дверь. Людмила Борисовна резко вскочила с места и проворно заковыляла в прихожую. Это мог быть только Кирилл, муж всегда открывал своим ключом.

— Это я, — застенчиво улыбнувшись, проговорил Кирилл, как только дверь распахнулась. — Вот, принес.

— Проходите, — махнула рукой Людмила Борисовна.

Она снова заметила, какая замечательная улыбка была у этого мальчика, все его лицо словно освещалось изнутри. Как же это его так угораздило — попасться в руки этой сучке…

— А ваша невеста, интересно, чем занимается? — как бы невзначай спросила Людмила Борисовна, пересчитывая деньги.

— Света танцует, — прозвучал несколько смущенный ответ. — Ну, в смысле профессионально. Выступает там в разных клубах, на концертах…

Портниха кивнула. Все теперь было ясно. Понятно, где она танцует и где он ее подцепил. Как она сразу не догадалась. Типичная стриптизерка! А все стриптизерки — бляди, это же известно!

— А вы? Тоже танцуете?

— Да нет, что вы, — снова улыбнулся Кирилл. — Я — актер. Щепкинское закончил. В этом году.

— Ах вот как? — удивленно крякнула Людмила Борисовна. Люди искусства издавна вызывали у нее особое почтение. — И где же вы работаете, если не секрет, конечно?

— Да какой там секрет, — пожал плечами Кирилл. — Так, снимаюсь иногда в сериалах. Когда все наши в театры показывались, я болел: у меня гепатит «А» был, ну, желтуха, короче. Так что провалялся тогда в инфекционной почти месяц, а когда вышел, все показы уже кончились. Так я и пролетел.

Людмила Борисовна понимающе кивнула. Ей определенно импонировала та откровенность, с которой юноша рассказывал о себе. Он не пытался бравировать своей профессией или, напротив, вызвать жалость к себе, был на редкость естественен, прост.

— А вы давно знакомы с вашей невестой? — не удержалась она.

— Со Светой? Да уже больше двух месяцев. Мы седьмого августа познакомились.

— Она что у вас, не москвичка?

— Нет, что вы. Она из Кривого Рога. Ну я побежал? Вы ведь теперь сразу приступите, да?

— Конечно. Привет Аркадию Львовичу. — Она протянула ему блокнот и ручку: — Оставьте мне ваш телефон, я вам позвоню насчет примерки.

— Ой, разумеется. Спасибо вам. Я напишу мобильный, а то домашнего у нас пока нет. Вот, пожалуйста…

— Знаете что, — неожиданно для самой себя сказала Людмила Борисовна, — я, может быть, смогу вам помочь. Одна из моих клиенток — это Рогова. Ну, народная артистка…

— Да вы что! — восхитился Кирилл. — Эльвира Константиновна? Худрук «Авангарда»?

— Она самая, — усмехнувшись, подтвердила портниха.

Мальчик нравился ей все больше. Конечно, красавцем его не назовешь. И ростом невысок, но какой-то весь ладный. Волосы каштановые, длинные, вьющиеся. А когда он улыбался или когда у него вспыхивали глаза, вот так, как сейчас, он становился даже красив.

— Я могу попытаться договориться с Эльвирой Константиновной о вашем показе, — произнесла она, стараясь смягчить свой резкий, крякающий голос.

— Вот было б здорово! — выдохнул Кирилл. — Вы думаете, она может согласиться?

— Я думаю, Эльвира Константиновна мне не откажет. Я ее не так часто о чем-то прошу.

— Ой, я вам был бы благодарен, Людмила Борисовна! Мне прямо не верится, что это возможно…

Она услышала, что голос Кирилла даже зазвенел от волнения. Хотела успокоить юношу, но тут с лестничной площадки раздался звук вызванного кем-то лифта.

Портниха насторожилась. Муж должен был вот-вот вернуться, и ей совсем не хотелось, чтобы Кирилл его видел.

— Пока благодарить не за что, но я обещаю, что сделаю все, что от меня зависит. Если она согласится, то когда вы будете готовы для показа?

— Да ну что вы, Людмила Борисовна! — аж задохнулся Кирилл. — Я готов! Я давным-давно готов! В любой момент! Как только вы скажете!..

— Хорошо, хорошо, — улыбнулась она. — Я вам позвоню, как только будут какие-то новости. Может быть, даже завтра! Как ваша фамилия?

— Латынин. Я у Коршунова учился. Это на всякий случай… Огромное вам спасибо, Людмила Борисовна! Вот уж неожиданность! Ну надо же, а? Вот как бывает… Я… я буду ждать! До свидания!

— До свидания! Вы, кстати, позвоните завтра насчет платья, может быть, я уже закончу.

— Да вы что! — снова восхитился Кирилл. — Вот это было б здорово! Ну и ну! Вы и правда волшебница!

— Всего хорошего! — усмехнулась Людмила Борисовна.




Она захлопнула за ним дверь, прислушалась к торопливым шагам. Смешной мальчишка! Как у него загораются глаза, когда его что-то поражает! Как оживляется, меняется лицо!

Она тихо захихикала, вспомнив реакцию Кирилла на сообщение о том, что платье, возможно, будет готово завтра. Вот уж умора! На редкость славный парень! Если б у нее был сын, то он, скорей всего, походил бы на этого Кирилла. Так, по крайней мере, ей бы хотелось.

Он даже не стал вызывать лифта, вприпрыжку помчался вниз по лестнице! А ведь семнадцатый этаж, не что-нибудь. И про платье своей невесты, похоже, забыл напрочь.

Мы еще посмотрим, кстати, получит ли невеста своего жениха! Нельзя отдавать его той сучке… Парень явно талантливый, сразу видно. Хоть одно доброе дело она сделает, не даст погибнуть мальчику в постели у этой блядищи, которая будет из него веревки вить, а потом выкинет на помойку, как только найдет какого-нибудь богатея. Ни за что!..

Сам-то он, конечно, от нее ни за что не отлипнет, это понятно, такие присасываются накрепко. Но еще не вечер, есть способы ему помочь. Светочке из Кривого Рога небось сейчас прописка нужна. Что ж, поглядим!.. Нет, нет, она не допустит, чтобы этот славный мальчик повторил ее ошибку.

Людмила Борисовна решительно задвигала в воздухе указательным пальцем и, переваливаясь чуть тяжелей, чем обычно, заспешила к телефону.

— Эльвирочка Константиновна, — умильно закрякала она, — это Люся. Не отрываю вас, нет? У меня знаете к вам какая просьба… Мы с вами заболтались, и я совсем забыла про одну важную вещь… Я вам никогда раньше не говорила, как-то случая не было… Дело в том, что у меня племянник есть, Кирюша…




9. Озноб


Бирюлево погружалось в сон. Все вокруг замолкало, затихало, замирало. Одно за другим гасли окна в гигантских многоэтажках до тех пор, пока на весь спальный район не осталось всего несколько маленьких освещенных прямоугольников, раскиданных тут и там на разной высоте и только подчеркивающих своей малочисленностью всеобщее темное оцепенение.

Так тянулось уже часа два или три, когда внезапно в накрывшей Бирюлево тишине эхо разнесло легкие, еле слышные шаги. Посредине омертвевшей улицы появилась девочка в драных джинсах и стоптанных кроссовках, давно утративших свою белизну.

Девочка жевала жвачку, куталась в потрепанную розовую курточку и шмыгала покрасневшим носом, втягивая сопли. Не то чтобы она мучалась от простуды, скорее это просто была аллергия на холод.

Серые глаза девочки слезились от встречного ветра, и ей приходилось периодически вытирать их грязной ладонью. При этом она зорко поглядывала вокруг, словно пыталась разглядеть кого-то за закрытыми дверями подъездов.

Никого не обнаруживая, девочка выплевывала надоевшую жвачку и, натянув капюшон, с каким-то брезгливо-равнодушным выражением на лице продолжала свое одинокое движение с только ей ведомой целью.




Фархад Нигматуллин проследил, как розовый муравейник исчез в конце темного уличного ущелья, и, поежившись от вновь охватившего его озноба, отпрянул от окна. Одновременно какой-то мучительный, полузвериный стон вырвался из его плотно сжатого рта.

Фархаду было холодно, отчаянно холодно. Этот холод возникал даже не от рвущегося в щели ветра, он шел откуда-то изнутри. Причем зябкость его отнюдь не была врожденной, проявляться стала где-то несколько лет назад и с тех пор росла неуклонно с каждым годом, доставляя Фархаду массу отвратительных переживаний. Никакое теплое белье ему при этом не помогало, и бороться с постоянно растущим холодом становилось все тяжелей.

Но самый ужас и парадокс его жизни состоял в том, что при таком донельзя выматывающем холоде Фархаду все равно безумно хотелось открыть окно. И он совершенно ничего не мог поделать с этим раздирающим его на части желанием.

Скрежеща зубами, Фархад заставил себя отойти от темного стекла и, издав еще один такой же отчаянный, звериный звук, рухнул на свою узкую кровать, забился под одеяло и, трясясь от лихорадочного озноба, невероятным усилием воли заставил себя не думать об этом злосчастном окне.

Спустя минут двадцать ему все же удалось кое-как согреться, и он наконец задремал.




10. Зуд


Почти одновременно на другом конце Бирюлево неожиданно проснулся Никита Бабахин. Теперь он сидел на постели, очумело всматривался в темноту и с трудом осваивался в новой реальности.

Уж слишком явственно приснилась ему крупная звериная голова, с непонятной усмешкой уставившаяся на него маленькими глазками. Мало того, Никита помнил, как голова придвинулась к нему почти вплотную, так, что он почувствовал тяжелое, горячее дыхание. При этом приоткрылась темная, усыпанная двумя рядами острых зубов медвежья пасть, и оттуда внезапно высунулся длинный, розовый, влажный язык. Он смачно облизал узкую лохматую морду и почти мгновенно исчез. Пасть закрылась.




Никита вздохнул и откинулся на подушку, прислушиваясь к себе. И почти тотчас его начал мучить зуд. Медленно, но верно распространялся по всему телу, от шеи до самых пальцев ног.

В последнее время проклятая чесотка возникала все чаще, причем всякий раз посреди ночи. Никита даже начал подозревать, что у него желтуха, поскольку знал, что чесотка появляется именно при желтухе. Хотя желтуха — болезнь детская, а он уже лет тридцать как вышел из детства. В любом случае, давно надо пойти к врачу.

Никита начал энергично скрести ногтями по зудящему телу. Это приносило мимолетное облегчение, и вообще-то лучше было этого не делать, зуд только увеличивался в результате. Но просто лежать неподвижно, терпеть жуткую чесотку не хватало никаких сил. Нет, надо завтра же обязательно идти в поликлинику!..




Промаявшись таким образом некоторое время, Никита вдруг с радостным удивлением обнаружил, что зуд исчез так же внезапно, как и начался.

Полежав немного с открытыми глазами, он убедился, что не ошибся: тело больше не чесалось. И тут же осознал, что к врачу он завтра тоже не пойдет.

Чесотка подождет, один день ничего не изменит. Завтра образовалось куда более важное дело.

Завтра ему просто необходимо еще раз сходить в зверинец.




11. Фроттист


Не спал и Кирилл Латынин. Его настолько выбил из колеи неожиданно возникший и сулящий решительные перемены в судьбе шанс, что о сне не могло быть и речи.

Промаявшись час с лишним с безмятежно посапывающей рядом Светкой, Кирилл в конце концов не выдержал и, пристроившись поудобнее, нежно, но в то же время и настойчиво привлек ее к себе и ловко просунул горячее колено между ног любимой.

Светка, с трудом вырываясь из сладкого сна, поначалу недовольно сопротивлялась, но однако же весьма быстро сдалась и, так и не открывая глаз, позволила ему войти в себя. Вскоре она вторила ему, изгибаясь всем телом и издавая долгие стоны.

За это, в частности, он и любил ее. Света была готова всегда, в любом состоянии и в любое время суток.




В отличие от Кирилла Леха Бочкин, по прозвищу Могила, напротив, был погружен в такой глубокий сон, что от его мощного, жизнерадостного храпа проснулась живущая в соседней квартире Анастасия Всеволодовна Шаховская.

Впрочем, бодрствовала она недолго. Сунув тонкие ножки в разношенные домашние тапки, Анастасия Всеволодовна прошлепала в ванную и, справив нужду, засунула в ушки беруши. Отгородив себя таким образом от всяческого постороннего шума, она спокойно вернулась в теплую постель и, безмятежно улыбаясь беззубым ртом, вскоре опять забылась.




Леха же, в свою очередь, с восторженной ухмылкой, не сходящей с его небритого спящего лица, продолжал безудержным храпом сотрясать воздух. Было еще одно принципиальное различие между ним и Кириллом Латыниным. Леха ни с кем не трахался. Ни ночью, ни днем.




Во-первых, потому что жил один, а во-вторых, потому что по неведомым причинам никто с ним трахаться не хотел. Очень возможно, что именно поэтому он и жил один.

На самом деле Леха-Могила подспудно понимал, отчего женщины его сторонятся. Он предполагал, что каким-то своим обостренным женским чутьем они чувствовали, что он в некотором роде необычный мужчина, ну, в смысле, не такой, как все. Они распознавали его.

Дело в том, что Леха был фроттист.

Он, собственно, и не подозревал о том, что он фроттист и что у данного явления есть хоть какое-то название, пока не прочел об этом в газете «Московский комсомолец». Там объяснялось, что слово «фроттист» происходит от французского «фроттэ», что означало «тереться».

Иноземное слово для Лехи-Могилы звучало диковато, и вообще то, что об этом писали в «МК», было очень странно, но на самом-то деле он всегда, еще задолго до газетной статьи, столько, сколько себя помнил, знал за собой эту особую, всепоглощающую страсть.

Он открыл ее в себе случайно, еще будучи незрелым подростком, и с тех пор ничто в жизни не приносило ему такой радости. В часы пик Леха лез в переполненные бирюлевские автобусы, выбирал по возможности молодую женщину и старался при посадке прижаться к ней как можно теснее.

Одновременно ему удавалось, якобы в поисках опоры, хвататься за выпирающие части женского тела. Все при этом в паху у него напрягалось до предела, он начинал прерывисто дышать, ощущал невероятное по остроте удовольствие.

Причем за долгие годы Леха навострился действовать так ловко и умело, что женщина, хоть и понимала, что ее щупают, ласкают и фактически используют, формально не имела никаких оснований предъявить претензии. Мало ли что кому могло померещиться в такой толкучке!..

Тем более что уже на следующей остановке Леха, добившись искомого, то есть почувствовав извергающуюся горячую влагу на своей ляжке, энергично выбирался из автобуса и, глубоко вдыхая холодный воздух, с облегчением шел обратно.

И даже в самых дерзких снах своих, в скрытых мечтах о красавицах, фигурирующих на обложках глянцевых журналов, Леха-Могила, будучи истинным и убежденным фроттистом, даже в сонном, бессознательном состоянии всего лишь прижимался к их женским прелестям, терся о них и именно от этого храпел с таким нескрываемым наслаждением.




12. Тайна


Ефим Валерьевич Курочкин совсем уже было вознамерился отправиться в спальню, как вдруг его долгое ожидание было вознаграждено. Посредине пустой улицы появилась маленькая фигурка. Даже без бинокля Ефим Валерьевич сразу понял, что это она, та самая вчерашняя девочка. Сегодня, однако, никакой решимости бежать за ней он не ощутил.

Раз девочка не первый раз в такое позднее время оказывается в одном и том же месте, значит, случайности тут быть не может, на это есть какая-то причина. Имеет смысл подождать до завтра, посмотреть, не появится ли она вновь. И если выяснится, что ночные прогулки маленькой девочки происходят с необъяснимой регулярностью, то тогда и надо будет поискать разгадку такому необычному явлению. Тогда уже он и решит, как действовать.

А пока что Ефим Валерьевич поспешно прильнул к окулярам и не отводил от девочки любопытного взгляда до тех пор, пока она хоть как-то была видна.

Потом со вздохом отложил бинокль и, пожевав губами, медленно вернулся с балкона в комнату и направился в сторону спальни, за закрытой дверью которой покоилась его спящая супруга. Выражение лица его при этом с каждым шагом становилось все более угрюмым и неприязненным.

Ефим Валерьевич искренне ненавидел свою хромоножку жену.




Время от времени брезгливое равнодушие, написанное на грязном личике одиноко бредущей девочки в розовой курточке, вдруг исчезало из ее слезящихся глаз, и тогда подобие торжествующей улыбки появлялось на ее застывших от холодного ветра губах. Вялая походка неожиданно менялась, и даже жвачку она начинала жевать поэнергичней, с каким-то особым смаком.

Девочка хранила тайну. Тайну, о которой не знал никто, даже ближайшая подруга Вера, не говоря уж о вечно орущих родителях, которые вообще ничего не понимали.

И тайна эта заключалась в том, что она была не просто Девочка. Она была Девочка-Смерть.




13. Гадание


Кирилл Латынин стоял на автобусной остановке и нервно поглядывал на часы. На самом деле времени еще полно: он вышел с запасом в пару часов. Но оставаться дома было совершенно невмоготу, он слишком нервничал, к тому же голая Светка, бесцельно шатающаяся по квартире, сильно отвлекала его, настраивала совсем на другой лад.

Как все-таки удивительно бывает в жизни: только вчера днем ни о каком показе даже речи не было, и вот вдруг — раз!

И в одночасье все устроилось: позвонила с утра эта душевная женщина, портниха Людмила Борисовна, дай ей Бог здоровья, дала телефон Семена Игоревича, помощника Роговой, велела звонить ему в одиннадцать. Ровно в одиннадцать Кирилл и позвонил.

А дальше все просто пошло как по маслу. Семен Игоревич оказался на месте, трубку снял мгновенно. И голос у него был мягкий, даже немножко вкрадчивый. И этим своим мягким голосом он любезно спросил, когда Кирилл может приехать на показ.

Кирилл, разумеется, ответил, что в любой момент, как Роговой удобно, хоть сегодня. А как же партнерша, поинтересовался Семен Игоревич, надо же договориться с партнершей? Никакая партнерша ему не нужна, объяснил Кирилл, он все делает сам, у него монолог. И тогда чудесный Семен Игоревич понимающе похмыкал на том конце провода и сказал, что сейчас уточнит с Эльвирой Константиновной и перезвонит через пять минут.

И самое интересное, что не соврал, а действительно вскоре перезвонил и сообщил, что у Эльвиры Константиновны есть небольшое окошко в три часа, так что если Кирилл и вправду готов, то в это время она может его посмотреть. Конечно, готов, еще бы! Он еще сто лет назад был готов!..




Кирилл Латынин снова посмотрел на часы. Надо же, как обманчиво тащится время!.. Прошло всего полторы минуты, как он подошел к остановке, а кажется, что проторчал здесь целую вечность.

Кирилл поднял голову и обнаружил, что перед ним, улыбаясь, стоит женщина в наброшенной на плечи вишневой шали и пристально смотрит на него черными глазами.

— Давай погадаю тебе, дорогой! — ласково сказала женщина. — Все тебе расскажу, ничего не скрою!

— Нет, спасибо, — настороженно ответил Кирилл. — Мне ни к чему, я и так все знаю.

— Ой ли? — усмехнулась женщина. — Зря отказываешься, милый! Я вижу, денек-то у тебя сегодня знатный. Ждут тебя в казенном доме на важную встречу. Позолоти ручку, я тебе расскажу, что будет.

Кирилл на какую-то секунду засомневался: может, и стоит погадать? Цыганки эти — существа все-таки какие-то необычные. Откуда-то же она узнала про показ!..

— Ну что, милок, — уловив его колебания, придвинулась поближе цыганка. — Покажи ладошку, я гляну, сразу все будет ясно.

Кирилл, уже было протянувший к ней руку, в последнюю секунду все же передумал и сунул ее в карман. Зачем ему знать, что с ним будет? Это лишнее. Если его возьмут в театр, то он об этом скоро узнает без всякого гадания. А не возьмут, так цыганка тоже ему ничем не поможет.

— Нет, не надо! — твердо сказал он. — Я не хочу!

— Ну как знаешь! — снова усмехнулась гадалка. — Смотри, тебе жить! Только будь осторожен, за суженой-то своей приглядывай!

— Это в каком смысле? — насторожился Кирилл.

Он терпеть не мог намеки на прошлое своей невесты.

— Да не в том смысле, в каком ты думаешь, — загадочно ответила цыганка. — Просто до свадьбы ведь еще дожить надо, правда?

Кирилл ошеломленно посмотрел на нее. Вот ведь чертово племя! Ну, про суженую при виде молодого парня не так уж сложно догадаться. Но откуда она может знать про свадьбу?!. Не стоит ли все же попытаться выяснить, что известно этой странной бабе?

Цыганка насмешливо наблюдала за колебаниями, легко читавшимися на его лице.

— Ну так как, родной, — произнесла она, слегка понизив голос, — может, все же погадаем? Всю правду тебе расскажу!

Возможно, теперь Кирилл Латынин и соблазнился бы ее предложением, но в этот момент подошел долгожданный автобус под номером 175.

— В другой раз! — с облегчением крикнул он, прыгая на подножку. — Мне сейчас некогда.

Двери закрылись, и автобус тронулся.

В заднее стекло Кириллу было видно, как цыганка неодобрительно, даже несколько печально покачала вслед головой. Он резко отвернулся. Чертова баба вконец испортила ему настроение.




Кирилл Латынин сидел у окна, уныло следил за хорошо знакомым, проносящимся мимо пейзажем. С того самого момента, как он сделал Светке предложение, на душе отчего-то все время было неспокойно. Да и предложение-то это, если вдуматься, возникло как-то больно неожиданно для него самого.

Началось все с того, что накануне дня рождения за ним заехал его любимый дядя Митя и, загадочно улыбнувшись, объявил Кириллу, что хочет сделать ему особый подарок. То есть оплатить визит любой девушки, выбранной из числа ночных бабочек, кучковавшихся вдоль Садового кольца.

Кирилл поначалу посопротивлялся, но потом идея увлекла его: чем-то заманчиво-авантюрным она попахивала. К тому же опыта с подобными барышнями у него никакого не было, а попробовать ох как хотелось! Он ведь, признаться, давно поглядывал в их сторону: притягивал его этот запретный плод, чего говорить. Но, конечно, если бы не дядя Митя, то сам бы вряд ли решился. Все же стремно как-то, да и денег жалко.

В общем, поехали колесить по московскому центру. Светку он заприметил почти сразу, но они еще несколько кругов сделали, пока наконец нерешительный Кирилл, подначиваемый другом, окончательно остановил на ней свой выбор.

Дядя Митя великодушно заплатил мамке, одетой в спортивный адидасовский костюм, требуемые полтораста долларов. Подошедшая по знаку мамки Светка вежливо поздоровалась, уселась в машину, и они по-рулили домой.

Выпили, как положено, за день рождения, и дядя Митя, пожелав ему удачной ночи, отбыл восвояси. А еще через два часа Кирилл с изумлением понял, что ничего доселе не знал о сексе. После Светки все его прошлые достижения казались теперь какими-то жалкими, беспомощными потугами. Впервые в жизни, слушая ее бесконечные стоны и кошачьи вопли, он ощутил себя настоящим, полноценным мужчиной-мачо.

Под утро, выслушав историю о вероломном женихе, который соблазнил горемычную Светку, будучи в командировке в Кривом Роге, а когда она приехала к нему в Москву, послал на панель, Кирилл понял, что дело его чести спасти попавшую в такую ужасную переделку барышню. Больше он ее не отпускал. И вскоре сделал ей предложение. Светка расчувствовалась, расплакалась и предложение приняла. Так они стали женихом и невестой.

Любит ли он Светку? Ну, конечно, любит. И подтверждает эту любовь еженощно. Да что там еженощно, каждую свободную минутку.

Он вообще не представляет, как раньше жил без нее. Что это была за жизнь, сплошное прозябание. С появлением Светки черно-белый фильм его жизни неожиданно стал цветным, засверкал яркими красками!

И Светка его любит. Она сама говорит, что ей никогда и ни с кем не бывало так хорошо. Говорит, до него вообще оргазмов не испытывала. А тут оргазм за оргазмом. У них фантастическое, редкостное совпадение. Такое в жизни почти не встречается, им просто неслыханно повезло!




Кирилл резко тряхнул головой. Проклятая цыганка своими дурацкими словами и беспочвенными намеками совершенно выбила его из колеи.

А ведь у него через полтора часа показ! Надо собраться и выкинуть все остальное из головы. Мало ли чего дура-баба наговорила. Ровным счетом ничего не значит.

А вот если он упустит свой шанс попасть в театр, это действительно будет беда. Но этого не случится. Он ни за что не допустит, чтобы такое произошло. Рогова сегодня узнает, какого артиста приобретает в его лице!

Эльвира Рогова — великая женщина, она все поймет и оценит. Не случайно же она немедленно, как только Людмила Борисовна позвонила ей, назначила этот показ! Это и есть настоящий знак судьбы!

Рогова непременно почувствует его потенциал! Она возьмет его в труппу, и они будут творить вместе. Она даст ему главную роль на пробу, и он оправдает ее доверие. И, увидев это, она предложит ему и другие главные роли и в конечном счете сделает его настоящей звездой!..




Кирилл взволнованно вздохнул. Еще не будучи лично знакомым с Эльвирой Константиновной, он уже чувствовал, что благодарно и преданно любит ее.




14. Платье


Услышав, как дверь за супругом захлопнулась, Людмила Борисовна с облегчением вздохнула, встала с кровати и заковыляла на кухню.

Теперь наконец можно спокойно попить кофе и приступить к работе. Она терпеть не могла что-то делать, когда Ефим Валерьевич находился дома. Само его присутствие раздражало ее настолько, что Людмила Борисовна предпочитала не высовываться из спальни до тех пор, пока хлопок входной двери не сигнализировал ей, что путь свободен.

Помимо всего прочего муж еще имел скверную привычку совать нос во все ее дела. Она вынуждена была постоянно удовлетворять его совершенно пустое, с ее точки зрения, любопытство. Мучилась про себя, отвечала на десятки бессмысленных вопросов.

Его интересовали, казалось бы, абсолютно не касающиеся мужчин мелочи, начиная от качества материала, из которого она собиралась шить, и кончая деталями фасона. А совсем не отвечать на дурацкие вопросы не получалось — в этом случае разговор с приставучим супругом непременно завершался скандалом и оскорблениями.

Именно поэтому Людмила Борисовна давно уже выбрала тактику пережидания, предпочитала выползать из спальни главным образом в отсутствие мужа. Сегодня же для нее было особенно важно, чтобы он не крутился рядом, поскольку ей предстояло выполнить крайне сложную, хитроумную работу, требовавшую максимальной сосредоточенности.

К подвенечному платью Людмила Борисовна вообще относилась особым образом. Тот факт, что за подобные заказы она до сих пор не бралась, имел под собой серьезные, уходящие в далекое прошлое основания.




Много лет назад, когда со сломанной ногой маленькую Люсю привезли в больницу, ничто не предвещало, что она останется хромоножкой. Десятилетняя девочка жадно впитывала каждое звучащее рядом слово и превосходно запомнила все, что тогда происходило вокруг нее.

Перелом был хоть и непростой: кость оказалась раздробленной, — но, как сказал рентгенолог, бывает и хуже. Однако молодая хирургиня, которую Люся отчего-то сразу невзлюбила, в тот роковой день выходила замуж и главным образом была сосредоточена на примерке подвенечного платья, каковое с гордостью и демонстрировала своим маленьким пациентам. Она явно торопилась и, по убеждению девочки, оттого работала небрежно, что-то там наверняка делала не должным образом.

Так или иначе, в результате ее лечения Люся осталась хромой на всю жизнь. А к подвенечным платьям и к невестам, носившим их, стала с тех самых пор испытывать стойкую неприязнь.




Людмила Борисовна еще накануне, соглашаясь на этот заказ, почувствовала, что наконец-то наступает ее день, день расплаты. К тому же к обычной неприязни теперь примешивалось и принятое ею решение любым путем предотвратить катастрофу, которая, по убеждению портнихи, грозила бедному Кириллу вместе с его злосчастным браком. На сей случай у нее был уже давно и детально продуман некий секрет, который она теперь собиралась использовать при изготовлении свадебного наряда.

Причем если поначалу портниха намеревалась просто искусно вшить в соответствующие места на платье несколько острых шпилек, которые, по ее замыслу, довольно скоро, прорвав ткань, начали бы покалывать нежное тело невесты, превращая тем самым свадебную церемонию в подлинное мучение, то сейчас план Людмилы Борисовны кардинальным образом изменился.

Тем более что фасон платья, оговоренный вчера, словно специально был создан для оптимального воплощения этого нового плана в жизнь.

Подвенечное платье предполагалось выдержать в некоем старинном, романтическом духе. Решено было также, что плечи у невесты останутся оголенными, и, соответственно, для того, чтобы обойтись без бретелек, корсет под лифом следовало сделать достаточно тугим.

Вот тут-то Людмила Борисовна и собиралась применить свое ноу-хау.




Для успешного воплощения замысла она задумала вшить в корсет наряду с тонкими металлическими пластинками и несколько стальных, специальным образом согнутых, как пружины, спиц. Эти заточенные с двух концов спицы были необычайно острые, и одну из них Людмила Борисовна собиралась расположить так, что при определенном движении, скажем когда невеста нагнется за чем-либо, спица распрямилась бы и сквозь легкую ткань платья глубоко вошла в тело. В идеале она должна была бы попасть прямо в сердце, в этом случае все произойдет мгновенно. Но, конечно, одно дело задумать, другое — осуществить. Совсем непросто было так все исполнить, чтобы не случилось осечки, да еще ухитриться самой не пораниться, сгибая тугую обоюдоострую спицу.

К тому же дело осложнялось еще и тем, что все обязано выглядеть чистой случайностью, типичным несчастным случаем. Никаких подозрений и близко не должно возникнуть, это просто исключено.




Людмила Борисовна неспешно допила кофе, вытерла салфеточкой губы и своей припадающей походкой заковыляла в гостиную.

Она, конечно, немножко волновалась перед началом ответственной работы, но в целом была вполне уверена в успехе. Этот славный мальчик, Кирюша, может быть спокоен, она обо всем позаботится.

Все будет хорошо.




15. Медведь


На работу Никита Бабахин решил не ходить, позвонил, сказался больным. Он и в самом деле чувствовал какое-то странное томление в груди с самого утра. Хотя, конечно, никакая это была не болезнь. Скорей уж предчувствие.

А вот чего именно предчувствие, Никита, как ни пытался разобраться, так и не понял. Сплошной туман стоял в голове.

Но томление, безусловно, было. Что-то такое жутковатое и в то же время удивительно сладостное ощущалось в воздухе, лезло в нос, в рот. Никита внутренне сопротивлялся, пытался схорониться под одеялом, но оно и туда проникало, не давало Никите отсидеться-отлежаться, настойчиво гнало его из дома туда, на пустырь.

И он в конце концов уступил, оделся и зашагал, даже побежал, пустился со всех ног, забыв о том, что больному бегать уж никак не положено. Если б кто с почты увидел, очень большие неприятности могли бы произойти. Но, по счастью, никого он по дороге не встретил, так что, можно считать, пронесло.

Задыхаясь от бега, пересек пустырь, купил билетик и с пересохшим ртом вошел наконец в зверинец мимо знакомого уже билетера в мятой фуражке без кокарды.

И сразу же остро пахнуло знакомым запахом. И без того гулко пульсирующее сердце забилось еще сильнее. Целая симфония разнообразных шумов обрушилась на Никиту.

С площадки молодняка доносилось блеянье, сопровождаемое детским смехом. Со всех сторон раздавались всевозможные радостные и насмешливые возгласы, сквозь которые пробивалось волчье рычание, в свою очередь внезапно перекрываемое мощными трубными криками осла.

Но Никита ни на что не обращал внимания, шел прямиком к угловой клетке, даже чуть не сбил с ног налетевшего на него пацана. И только оказавшись у цели, внезапно успокоился и понял, что не зря бежал сюда всю дорогу.




Медведь ждал его. Лежал бесформенной меховой кучей, с тоской поглядывал вокруг. Увидев Никиту, тут же поднял большую голову, осклабился, высунул длинный розовый язык.

Никита не знал, как реагировать, растерялся. Потом развел в сторону руки, как бы показывая, что почувствовал и разделил радость медведя от этой встречи, но ничего не может сделать: решетка из толстых железных прутьев безнадежно отделяла их друг от друга.

Медведь понял его. Спрятал язык, закрыл пасть, легко приподнялся и плотно прильнул к прутьям, косясь маленьким карим глазом.

Никита замер. Оценил порыв и деликатность зверя, который не позволил себе выразить никакого негодования по поводу разъединяющей их преграды, а просто безмолвно продемонстрировал ему свои чувства.

Поразмыслив, Никита со значением кивнул медведю. До боли в пальцах вцепился в поручни ограждения, весь подался вперед, пожирал глазами повернутую к нему морду.

Так они стояли очень долго, ведя свой незаметный для окружающих диалог.




Никита, возможно, не сдвинулся бы с места до самого закрытия, если бы не проклятый билетер в мятой фуражке. Билетер этот, он же то ли смотритель, то ли сторож, довольно грубо прогнал его под предлогом, что и другим людям тоже хочется подойти поближе.

Было очевидно, что он придирается. Просто Никита чем-то сильно ему не понравился.

Никита, правда, отошел не сразу, поначалу поогрызался, сколько мог, но в конце концов во избежание скандала вынужден был уйти.

Однако, даже уходя, спиной чувствовал пристальный и ласковый взгляд медведя. Взгляд, от которого внезапно стало жарко, а кожа вновь нестерпимо зачесалась.




Никита еле дотащился до дому, изнывая от этого жуткого зуда.

Постанывая от нетерпения, поднялся в лифте, влетел в квартиру, сорвал с себя одежду и наконец с наслаждением дал волю ногтям.




16. Показ


Кирилл Латынин закончил монолог и, сделав полшага назад, коротко поклонился, дал понять, что выступление он завершил, дальше ничего не последует. Он был доволен собой, чувствовал, что выложился до конца.

Помогло, конечно, и то, что выбранный материал ложился на его индивидуальность практически идеально, как сшитый по мерке костюм. Он ощутил это еще на первом курсе, сразу, как только впервые прочел «Над пропастью во ржи». Сэлинджер, живший далеко, за океаном, оказался необычайно близок ему.

И спустя три года Кирилл вновь вернулся к своему любимому персонажу — Холдену Колфилду, сделал отличную, по мнению мастера курса, композицию, монолог на двадцать пять минут. Этакий своеобразный мини-моноспектакль.




Кирилл прислушался. Радостное возбуждение от удачного выступления быстро исчезло. В театре царила какая-то гробовая, давящая тишина. Еле слышно доносились откуда-то приглушенные голоса — то ли из радиорубки, то ли с колосников.

— Спасибо, — раздался наконец из середины зала звучный голос Эльвиры Константиновны.

Кирилл не совсем ловко поклонился второй раз.

Подождал, но больше ничего не услышал. Свет прожекторов бил ему в глаза, и он не сразу разглядел, что две фигуры, уже выбравшись из кресельных рядов, направляются к выходу.

— А мне что делать? — не выдержав, выкрикнул Кирилл им вслед.

Выкрик этот прозвучал как-то беспомощно, даже жалко, он сам это понял. Не следовало, конечно, так кричать.

Вторая, идущая сзади, фигура остановилась.

— Зайдите ко мне, — донесся с той стороны зала мягкий, затихающий голос Семена Игоревича. — Мы с вами все обговорим. Вы поднимайтесь…

Оборвав фразу, помощник отвернулся и поспешил вслед за Эльвирой Константиновной, исчезнувшей за тяжелой дверью.

Кирилл остался один.




Он уныло осмотрел покоящийся в полумраке пустой зал. Бесконечные ряды кресел, покрытые белой материей, произвели на него сейчас какое-то тяжелое, почти безнадежное впечатление. Недавняя уверенность в успехе всей затеи улетучилась напрочь.

Напротив, Кирилл вдруг ощутил полную свою непричастность к этому залу и всему, что в нем обычно происходит. Совершенно дурацкой, безумной затеей был этот показ. Просто выставил себя бездарным дураком, вот и все.

А навоображал себе бог знает чего!..

Главное, если бы как следует подумал, то, возможно, избежал бы этого унижения. Надо было, наверное, вообще брать не Сэлинджера, а какую-нибудь классику, лучше всего русскую. Или уж, на худой конец, Володина. Те же «Пять вечеров», например…

Впрочем, и это вряд ли бы помогло. Что, по большому счету, может быть общего между ним, Кириллом Латыниным, и монументальными спектаклями «Авангарда»?..

Он совершенно сюда не вписывается. У него и фактура другая, не такая, как любит Рогова. Вон у нее какие гренадеры по сцене ходят! А он невысокий, легкий, даже несколько субтильный…




Из-за кулис появились постановщики, стали что-то передвигать около задника. Оставаться здесь дольше было нелепо.

Стоит ли вообще подниматься наверх?.. Можно ведь, конечно, и сразу пойти домой, избавить себя от унизительного объяснения…

Кирилл задумался.

Ну уж нет, раз так произошло, то надо выпить эту чашу позора до самого дна!

Он решительно тряхнул головой, но тут же решимость оставила его. Он постоял еще несколько секунд, потом вздохнул и поплелся прочь со сцены.

Старинная лестница с резными перилами и слегка стертыми каменными ступеньками, покрытыми красной ковровой дорожкой, вела на четвертый этаж, где в самом конце длинного коридора находилась святая святых — кабинет Роговой.

Посетителя, направлявшегося в кабинет, для того чтобы он мог в полной мере оценить оказываемую ему честь, по дороге сопровождали всевозможные свидетельства насыщенной творческой жизни и международных связей художественного руководителя. Вдоль всей лестницы на стенах висели афиши спектаклей «Авангарда», аккуратно перемежавшиеся не меньшего размера фотографиями, на которых Эльвира Константиновна красовалась рядом с разнообразными знаменитостями. При этом костюмы на ней постоянно менялись, неизменной оставалась только сдержанная, полная достоинства улыбка.

На одной фотографии она стояла, опершись о рояль, за которым сидел седовласый человек. Надпись под ней гласила: «Народная артистка СССР Э. К. Рогова работает над музыкой к спектаклю „Милый друг“ вместе с известным французским композитором М. Леграном».

На другой народной артистке пожимал руку известный на весь мир человек с родимым пятном на голове. Надпись свидетельствовала: «Президент СССР М. С. Горбачев благодарит выдающегося режиссера Э. К. Рогову за вклад в российское театральное искусство».

На третьей — на фоне Эйфелевой башни Эльвиру Константиновну любовно прижимал к себе импозантный мужчина в белой широкополой шляпе. Кирилл прочел: «Гастроли театра „Авангард“ в Париже, 1979 г. Художественный руководитель Э. К. Рогова вместе с дизайнером П. Карденом».

Кирилл нашел, что Рогова с тех пор практически не изменилась. Впрочем, он этому вовсе не удивился. Люди такого уровня, наверное, почти не меняются с годами.

На следующем лестничном пролете художественного руководителя можно было лицезреть вместе с поэтом-песенником И. Резником, руководителем ЛДПР В. Жириновским, композитором А. Журбиным. Далее Э. К. Рогова запечатлелась последовательно с мэром Москвы Ю. Лужковым, художниками И. Глазуновым и Н. Софроновым, народными артистами О. Ефремовым и О. Табаковым, режиссерами П. Бруком и Д. Стреллером, певицей А. Пугачевой, хореографом Ю. Григоровичем, певцом и депутатом Госдумы И. Кобзоном, а также с космонавтом А. Леоновым, изобретателем автомата М. Калашниковым, тележурналистом В. Познером и многими, многими другими.

На четвертый этаж Кирилл Латынин поднялся вконец подавленный величием художественного руководителя театра. Было уже совсем непонятно, зачем такое ничтожество, как он, Кирилл, отнимал у этой грандиозной женщины ее драгоценное время.

Не доходя до кабинета Роговой, он приостановился на секунду у внушающей уважение массивной двери с медной табличкой: «Директор театра Меркун Роберт Константинович». Затем проследовал дальше по коридору, пока не обнаружил другую монументальную дверь с надписью: «Заведующий труппой театра, помощник художественного руководителя Воробчук Семен Игоревич». Постучался и осторожно заглянул внутрь.




Заведующий труппой сидел за письменным столом и говорил по телефону. Завидев Кирилла, он энергично замахал ему рукой, предлагая войти. Прямо за спиной заведующего висел большой, написанный маслом портрет, на котором опять же была изображена народная артистка Э. К. Рогова. Одетая в синий костюм, она стояла выпрямившись во весь рост, с высоко поднятой головой, строго глядя прямо перед собой.

Кирилл не без робости уставился на портрет, в то время как Семен Игоревич, так же безмолвно жестикулируя, настойчиво указывал ему на расположенное у стола кресло. Одновременно, реагируя на реплики невидимого собеседника, помощник художественного руководителя ухитрялся постоянно кивать головой, слегка сгибая при этом спину, как бы кланяясь.

— Да, Эльвира Константиновна! — говорил он. — Конечно, Эльвира Константиновна! Я все понял, Эльвира Константиновна! Я все сделаю, Эльвира Константиновна, не беспокойтесь! Хорошо, Эльвира Константиновна!

Наконец Семен Игоревич положил трубку, распрямился и лучезарно улыбнулся Кириллу.

— Ну что ж, поздравляю вас, — произнес он. — Вы понравились Эльвире Константиновне. Это, должен вам заметить, редкая удача. Не хочу, так сказать, опережать события, но… — тут помощник художественного руководителя заговорщицки подмигнул и таинственно снизил голос, — но я думаю, что вас возьмут в театр!

— Да вы что? — не сдержался потрясенный неожиданным известием Кирилл. — Вы серьезно?

Расчудесный Семен Игоревич при этом вопросе произвел следующие манипуляции: крепко зажмурил глаза, приоткрыл рот, широко растянул его и быстро-быстро закивал. Затем со значением приложил палец ко рту, давая понять, что да, он совершенно серьезен, но не имеет пока права ничего произносить вслух.

— Она, — сказал он полушепотом, выразительно покосившись на стенку, — вам сама все скажет. Вам очень, очень повезло! — И уже в полный голос, вполне официальным тоном объявил: — Эльвира Константиновна приглашает вас прийти завтра для разговора. У нас завтра «Гроза». Эльвира Константиновна поднимется в свой кабинет после первого действия. Это будет в восемь двадцать пять. Она просит вас подойти к этому времени. Вы сможете?

— Ну, конечно, — выдохнул взволнованный Кирилл.

Больше он ничего сказать не успел, потому что дверь в это мгновение открылась и мягкий голос позади него поинтересовался:

— К вам можно, Семен Игоревич?

— Конечно, Роберт Константинович! — подтянулся в своем кресле Воробчук. — Заходите.

В кабинет, бесшумно ступая, вошел щуплый лысоватый человек в замшевом пиджаке и в очках в золоченой оправе.

— Здравствуйте, — поздоровался он с Кириллом.

После чего приблизился к письменному столу хозяина кабинета и положил перед ним какую-то бумагу. Произнес он при этом только одно короткое слово:

— Вот!

Воробчук страдальчески поморщился.

— Хорошо, Роберт Константинович, — произнес он. — Я посмотрю. Сейчас вот закончу с молодым человеком и посмотрю. Это, кстати, Кирилл Латынин, артист, поступает к нам в театр.

— Здрасьте, — смущаясь, выдавил из себя Кирилл.

Роберт Константинович мельком взглянул на него, пробормотал что-то типа: «Очень хорошо!» — и тут же удалился все той же бесшумной походкой.

Семен Игоревич неодобрительно покачал головой ему вслед.

— Брат! — многозначительно пояснил он Кириллу, вновь скашивая глаза в сторону стенки.

При этом он глубоко, с оттенком горечи вздохнул, как бы давая понять, что профессиональная компетентность Роберта Константиновича лично у него, Семена Воробчука, вызывает большие сомнения.

Кирилл, сопоставив отчества директора и худрука, сообразил наконец, что оба руководителя являются ближайшими родственниками.

Впрочем, дальше размышлять на эту тему у него возможности не оказалось.

— Ну, значит, так и договоримся, — как ни в чем не бывало продолжил Воробчук прерванный разговор. — Стало быть, ждем вас завтра. Только не опаздывайте. Лучше прийти немножко пораньше. Эльвира Константиновна очень не любит, когда опаздывают. К тому же у нее будет всего двадцать минут.

— Да ну что вы… — начал было Кирилл.

Он хотел заверить этого милейшего человека, что он ни в коем случае не опоздает, что вообще не в его правилах опаздывать, тем более не может быть даже речи о каких-то опозданиях при подобных фантастических обстоятельствах. Он также намеревался высказать слова благодарности, поделиться своими переживаниями, но ничего не получилось. Зазвонил один из стоявших на столе телефонов, и Семен Игоревич поспешно схватил трубку.

— Да, Эльвира Константиновна, — подобострастно произнес он, опять начиная кланяться. — Конечно, Эльвира Константиновна. Я все помню… Хорошо, Эльвира Константиновна, сейчас запишу.

Не отнимая трубки от уха, завтруппой одной рукой пододвинул к себе раскрытый блокнот, взял ручку, а другой замахал на Кирилла, красноречиво демонстрируя, что разговор между ними закончен и дальнейшее его не касается.

— Хорошо, — прошептал Кирилл, вставая.

Очевидно, что разговор был важный и следовало удалиться как можно скорее, чтобы не мешать ему. Бесшумно ступая, Кирилл отошел к двери.

— СПА-СИ-БО! — прошептал он оттуда, широко открывая при этом рот, чтобы Семен Игоревич мог бы легко разобрать его артикуляцию. — ДО ЗАВТРА! — И, стараясь не скрипнуть дверью, вышел из кабинета.

Прыгая через несколько ступенек, Кирилл в одно мгновение слетел на первый этаж и во весь рот улыбнулся угрюмому вахтеру на служебном входе.

— ДО СВИДАНЬЯ! — сказал он со значением.

Вахтер удивленно посмотрел на него.

Милый вахтер! Он еще не знал, что теперь ему придется видеть Кирилла постоянно. Что с завтрашнего дня этот замечательный театр станет и его театром, его вторым домом, его храмом, которому он будет служит верой и правдой.




Кирилл вышел на улицу и полной грудью вдохнул загазованный воздух. Как хорошо было жить на свете!

И как удачно все складывается! Только он решил жениться, как тут же появляется работа, о которой можно только мечтать! Все одно к одному!

Он ведь так и знал, он знал! Эта великая женщина не могла его не оценить. Она сразу распознала в нем настоящий талант. По-другому и быть не могло!

Теперь надо мчаться в Бирюлево, обо всем рассказать Светке, отпраздновать, отметить этот удивительный день особым, праздничным соитием!

Но сначала следовало заскочить к той потрясающей женщине, Людмиле Борисовне, которая так любезно и бескорыстно в одночасье изменила всю его жизнь.

А может быть, кстати, уже и платье готово, вот будет двойной подарок для Светки!..

Да, он обязательно должен зайти к портнихе! Только перед этим купит красивый букет цветов.

И отправится к ней без звонка, пусть будет для нее приятный сюрприз!




Распланировав таким образом жизнь на весь остаток этого счастливого дня, Кирилл заспешил к станции метро.

Встречные прохожие недоуменно оборачивались вслед вихрастому юноше, который шагал без шапки в этот сырой осенний день, с гордо поднятой головой и торжествующей улыбкой, накрепко приклеенной к его симпатичной физиономии.




17. Идея


Ефим Валерьевич Курочкин сидел на собственной кухне перед открытым ноутбуком и хмуро перебирал разложенные на столе бумаги. Сегодня выдался на редкость неудачный день, практически не за что было зацепиться.

Хотя вообще-то грех жаловаться: кривая линия, олицетворяющая криминальную статистику, после нескольких лет сравнительного затишья снова резко поползла вверх. Только в одном их спальном районе за последнюю пару лет чего только не случилось — от самоубийств подростков до серии таинственных отравлений мужчин среднего возраста. В конце лета уже пятое по счету произошло.

Покойники эти в основном были одинокими, помирали где придется — кто на улице, кто в своих квартирах, — но всякий раз наглотавшись какой-то дряни. А сами ли они травились или с чьей-то помощью, никто толком разобраться не может. Так висяки и копятся, оттого вроде бы сравнительно благополучный Бирюлевский район и плетется в самом хвосте столичных достижений — все из-за этих и им подобных нераскрытых дел.




Ефим Валерьевич тяжело вздохнул.

Как же все надоело! Давно уже замыслил он переметнуться из своей опостылевшей газеты на телевидение, где и зарплата была бы совсем другая, да и, чего говорить, паблисити… или, как там, реноме совершенно, конечно, иное. Одно дело никому не известный газетный репортер судебной хроники, и принципиально другое — ведущий телепередачи на ту же тему. Ясно, что как только начинаешь мелькать на телевидении, так тебя сразу все узнают и любые твои дела решаются на раз. Пиар — вот что самое важное в нашей жизни! И в этом смысле лучше телевидения ничего быть не может.

Поэтому Ефим Валерьевич уже год как начал энергичную работу в этом направлении. И вроде бы все складывалось благополучно. Канал ТНТ, на который он вышел через работающего там приятеля Женьку Опрышко, в конечном счете откликнулся на его предложение, утвердил тему и решил начать новую передачу именно под этим названием — «Криминальная хроника». Теперь предстояло снять «пилот» и утвердить у начальства.

Однако здесь и вышла загвоздка. Ефим Валерьевич, разумеется, в роли ведущего предполагал себя самого. Собственно, он планировал себя во всех ролях — автора, руководителя, но в первую очередь конечно же представлял себя ведущим. Вчера как раз и состоялась его проба в этом новом амплуа.

А сегодня, когда он приехал на телестудию, Женька Опрышко повел его в кафетерий поговорить и там, озабоченно морща лоб, поведал Ефиму Валерьевичу, что проба прошла неудачно, начальству не понравилось.

— Понимаешь, старик, — сочувственно пояснил Опрышко, — винить тут некого. Но Живолуб прав, ничего не поделаешь. Просто, извини за откровенность, рожа у тебя невыразительная! Так что надо думать, искать. Найдем подходящего человечка, ты не волнуйся. Ну а ты, конечно, останешься одним из авторов.

Одним из авторов!

Не одним автором, а одним из! А потом постепенно его вообще вытеснят. На хрен он им нужен. Ведущий и сам сообразит, какой материал ему брать в передачу.

Чертов Живолуб!




Ефим Валерьевич резко встал из-за стола и отправился в ванную. Почти одновременно раздался дверной звонок, но он не обратил на него особого внимания. Жена дома, она и откроет. Тем более что это наверняка пришли к ней, лично он никого не ждет.

Закрыв за собой дверь на защелку, Ефим Валерьевич уставился в зеркало и стал внимательно изучать хорошо знакомое ему лицо. Чем, интересно, оно уж такое невыразительное? Лицо как лицо. Не красавец, конечно, не Ален Делон, но и ничего страшного. Ну, уши слегка оттопыренные, ну, нос чересчур мясистый, глаза, пожалуй, чуть близковато посажены, подбородок какой-то расплывчатый, но в принципе-то все нормально, бывает куда хуже. Каких только уродов сейчас не увидишь в качестве ведущих!

Любопытно, между прочим, что за рожа у самого Живолуба. Скорей всего, морда кирпичом, как у всех этих начальничков. Главное, ведь все шло хорошо, и уже через Женьку договорились даже, сколько Ефим Валерьевич отстегнет, и вдруг такая осечка.

Теперь вряд ли это можно изменить. Раз уже прозвучало, что рожа невыразительная, то переубедить невозможно, это Ефим Валерьевич хорошо понимал. Как ни старайся, но обязательно кто-нибудь подобный идиотизм повторит, и все тут же с ним согласятся, так что дело тухлое.

Нет, надо пробовать по новой, с другим каналом. Подготовить все более тщательно. Хотя, конечно, никакой гарантии нету, что и там какой-нибудь мудак не ляпнет, что рожа невыразительная.

И какой, спрашивается, выход?




Ефим Валерьевич глубоко задумался. Контраст — вот что нужно, внезапно осенило его. Если бы, скажем, рядом с ним сидел какой-нибудь кретин с действительно тупой харей, то он, Курочкин, на его фоне показался бы сверхвыразительным.

Вообще-то, это, пожалуй, не такая уж и глупая затея. Надо завести себе дебила и ходить с ним на всякие важные встречи, переговоры и все такое прочее. Вот, мол, мой племянник или, там, сосед, я его не мог оставить, вы уж извините.

Причем дебилу и говорить при этом ничего не надо, просто пусть сидит рядом, глаза таращит, и все, вполне достаточно.

Ефим Валерьевич оживился. А что, интересная мысль! Что-то в этом, безусловно, есть. Причем не так уж недостижимо. Договориться с Харкевичем, он главврач тринадцатой психбольницы, чтобы дал ему какого-нибудь тихого дебила напрокат, и дело в шляпе. Харкевич понятливый, долго объяснять ему не надо, что-нибудь придумает.

Точно, надо завтра же ему позвонить, не откладывать в долгий ящик. Дебил для переговоров — это определенно очень свежая, продуктивная идея! Она обязательно сработает.




В приподнятом настроении Ефим Валерьевич вышел из ванной.

В глаза ему бросилась супруга, сжимавшая в руках роскошный букет, обернутый в тонкую розовую бумагу. Она положила букет на кухонный стол и, достав с полки голубую керамическую вазу, стала наливать туда воду.

— Это чего это? — поинтересовался Ефим Валерьевич, кивая в сторону стола.

— Ты же видишь, букет, — сдержанно отвечала супруга.

— Я вижу, что букет! — раздраженно заявил Ефим Валерьевич. — Я спрашиваю — откуда?

— Клиент подарил. Больше ж некому, — язвительно проквакала Людмила Борисовна. — От кого еще дождешься?

— Что еще за клиент? — спросил Ефим Валерьевич, привычно пропуская мимо ушей недвусмысленный намек.

— Ну, он не совсем клиент, он — муж клиентки, — нехотя пояснила жена. — Я ей свадебное платье сшила.

Она расчихвостила букет, зачем-то расправила и аккуратно сложила розовую оберточную бумагу, потом разместила цветы в вазе и, переваливаясь с ноги на ногу, гордо заковыляла с этой идиотской вазой в комнату.

Ефим Валерьевич, с трудом подавляя раздражение, наблюдал за ритмичными колыханиями ее внушительного зада.

— Жаба! — думал он. — Она — жаба! Самая что ни на есть! Хорошо бы ей подарить букет и посадить туда жабу. В самую середку. Она, допустим, нюхнет, а там — глаза. В смысле, жабьи. Глядят прямо на нее. Ну, она, понятное дело, в крик — что это? что это? А я так спокойно — разве ты не узнаешь? Это твой портрет, дорогая!

Ефим Валерьевич криво усмехнулся, живо представляя себе возникшую в его воображении сцену. Вид покрасневшей от возмущения и оттого почему-то еще сильнее напоминавшей жабу супруги доставил ему истинное удовольствие. Ефим Валерьевич даже хмыкнул, не сдержавшись, после чего с непонятно откуда взявшимся удовлетворением вернулся к своим занятиям.

Ему предстояло выбрать самые интересные из десятков криминальных событий, произошедших в Москве за последние сутки, и бегло описать их в присущем ему несколько саркастическом стиле, который с удовольствием воспринимался читателями «Вечерней Москвы».




18. Свидание


И опять Бирюлево опустело, замерло, застыло в темном холоде. Снова все пространство района заполнила густая ночь.

Как только настала полночь, Никита Бабахин выключил телевизор и встал с кресла. Был он полностью одет и лицом выражал крайнюю сосредоточенность.

Пожалуй, только покусывание нижней губы да постоянно одолевавший его мучительный зуд выдавали необычайное волнение, в котором находился Никита. Ну и еще, конечно, глаза сияли от важности происходящего, а точнее, от предвкушения.

Никита Бабахин отправлялся на первое в своей жизни свидание.

Он вышел из квартиры и нажал кнопку вызова. Спящий лифт тут же отозвался, ожил, заворчал громко, чересчур громко.

Откуда-то сверху со скрежетом спустилась кабина. Никита еще раз куснул губу и нетерпеливо вошел внутрь. Двери закрылись.

Никита прижался спиной к стенке, поелозил немного. Стало чуть легче, хотя все равно чесалось отчаянно.




Улица встретила его сырым, несколько пугающим безмолвием. Только шумный ветер по-прежнему нарушал мрачноватый покой. Как всегда, неожиданно налетел, плюнул холодной мокрой пылью ему в лицо, сбросил капюшон куртки.

Никита поежился, вернул капюшон обратно на голову и быстро зашагал знакомой дорогой. Завернув за угол, он неожиданно замедлил шаг.

Прямо посередине улицы, невзирая на пронизывающий ветер, чуть наклонив голову, шла девочка в розовой куртке. Поравнявшись с Никитой, она тоже приостановилась и повернулась к нему как бы в ожидании встречного движения с его стороны.

Никита еще сильнее, чем обычно, чуть ли не до крови, укусил нижнюю губу и быстро пошел вперед, стараясь не замечать упорно смотрящей на него девочки. Только каких-то проблемных детей ему не хватало!

Он так готовился к этому свиданию и не собирался сейчас ни на что отвлекаться, не хотел, чтобы хоть что-то повлияло на его взволнованное состояние, на ту торжественность, которую он чувствовал у себя внутри.




Девочка-Смерть внимательно проводила взглядом странного, суетливого мужика. Неодобрительно покачала головой. Нормальные люди не шляются по улицам в такое время.

Привычным жестом она вытерла без конца ползущие из носа сопли. Порылась в кармане куртки, вынула пластинку жевательной резинки. Грязными пальцами сорвала обертку и сунула жвачку в рот.

Потом энергично заработала челюстями и только после этого пошла дальше.




Пройдя несколько десятков метров, Никита оглянулся.

Маленькая фигурка еще некоторое время маячила в конце улицы, а потом скрылась за поворотом.

Никита вздохнул и зашагал еще быстрее.




Спустя двадцать минут он был уже у цели. Ворота, само собой, оказались закрыты, но Никита просунул руку в щель, легко откинул щеколду и, соблюдая предельную осторожность, проскользнул на территорию зверинца.

И тут же, оглядевшись, разом успокоился, перестал почесываться, кусать губу. Будто ступил на какую-то другую землю и неведомая, нежданная благодать сошла на него.

Вокруг царила непривычная тишина. Все было погружено в глубокий сон. Спали животные, спал сторож, храп которого явственно доносился из ближайшего к воротам вагончика.

Впрочем, Никита не сомневался, что кое-кто здесь все-таки бодрствовал.

Он знал, чувствовал это всей душой и теперь подсознательно замедлял шаг, оттягивал встречу.

Старался даже не глядеть в угол, где находилась та самая клетка.

Проходя мимо площадки молодняка, Никита неожиданно остановился. Затем перегнулся, открыл запертую изнутри калитку и шагнул внутрь загончика. И тотчас же в ноги ему ткнулось что-то теплое и мягкое.

Никита взглянул, присел. Желтыми глазами на него доверчиво смотрела маленькая беленькая козочка, совсем еще козленок.

— Бе-е-е! — сказала она.

Никита испуганно схватил ее на руки, прижал к себе, погладил.

— Тс-с-с-с! — шептал он. — Тихо ты!

Слава богу, зверинец не проснулся. Впрочем, Никита тут же уловил какое-то движение в той клетке. И почти сразу оттуда донесся до него рокочущий, настойчивый, призывный звук.

Никита возликовал. Не зря он стремился сюда, не зря пришел посреди ночи. Его ждали здесь, его нетерпеливо звали!

Он поставил козленка на землю и, тут же забыв о нем, заспешил на зов, даже не прикрыв за собой калитку.




Медведь стоял на задних лапах у самой решетки, просунув черный влажный нос между железных прутьев. Никита подошел как можно ближе, радостно кивнул мохнатому гиганту.

— Вот я и пришел, — тихо произнес он. — Ты меня заждался, правда?

Зверь что-то глухо проворчал в ответ. Никита понял его.

Конечно, говорил ему медведь, как же иначе! У нас же свидание, не что-нибудь. Почему тебя не было так долго?

— Раньше нельзя было, — пояснил Никита.

Он, сколько мог, потянулся через перегородку, чтобы получше разглядеть выражение маленьких глаз медведя, но все равно их по-прежнему разделяло около метра, слишком большое расстояние. Тогда Никита, недолго думая, одним махом перемахнул через невысокий заборчик и приблизился к зверю почти вплотную.

Медведь, казалось, только и ждал этого. Он мгновенно опустился вниз, на четыре лапы. Теперь их глаза оказались почти вровень, и они с жадностью впились друг в друга.




Так они простояли некоторое время в каком-то удивительном забытьи, замерев, не производя ни единого звука.

Первым опомнился медведь. С шумом втянул в себя воздух; его чуткий нос задвигался, он стал опускать его все ниже, словно обнюхивал Никиту, до тех пор, пока не улегся, положив голову на пол, как огромная, невероятная собака.

Никита взволнованно улыбнулся. Необыкновенное предчувствие охватило его. Сейчас должно было произойти самое важное, то, что он не осмеливался вообразить даже в самых сокровенных своих мечтах.

— Ты правда этого хочешь? — прошептал он.

Лежавший на полу медведь тяжело, с урчанием вздохнул.

— Хорошо, хорошо, — успокоил его Никита. — Я тебя понял.

Он хотел объяснить медведю, что тот зря так переживает, что он, Никита, тоже этого хочет, причем ничуть не меньше, но ничего объяснять не стал. Слова уже были не нужны.

Вместо этого Никита быстро расстегнул молнию на джинсах, спустил их до колен и вынул из трусов слегка сморщенный от холода член.

Глаза медведя заблестели. Он громко засопел, шевельнул головой и открыл пасть. Толстая струя блестящей в лунном свете слюны полилась из нее на пол. Жаркое дыхание опалило пах Никиты. Член его при этом почти мгновенно увеличился в размерах, затвердел и задрался к небу.

Порывисто дыша, Никита прижался к прутьям. Медведь в свою очередь чуть приподнялся, неотрывно глядя на член, который оказался теперь как раз на уровне его головы. Он высунул длинный розовый язык и медленно облизал его.

Никита оцепенел, что было силы вцепился в прутья, чтобы не закричать от острого наслаждения, пронзившего его. Это было оно самое, та минута немыслимого блаженства, ради которой стоило жить на этом свете.

— Еще! — простонал он.

Медведь услышал его.

Он снова с видимым удовольствием облизал член, и Никита, весь подавшись вперед и задыхаясь от счастья, протянул правую руку сквозь прутья и благодарно погладил большую мохнатую голову.

Его удивило, что представлявшийся ему таким мягким мех на ощупь оказался необычайно жестким. Но Никита не успел толком додумать эту мысль, поскольку в тот же самый момент почувствовал, что член его оказался полностью в пасти у зверя. Впрочем, ему не удалось как следует насладиться новым ощущением. Медведь неожиданно резко сомкнул челюсти, в долю секунды откусил член и моментально, не пережевывая, проглотил его.

Никита издал короткий, жуткий вопль, который тут же и прервался, поскольку почти одновременно медведь с двух сторон протянул к нему свои могучие мохнатые лапы. Из их мягких подушечек синхронно выдвинулись стальные длинные когти.

Одной лапой медведь ласково провел по голове Никиты, без всякого видимого усилия сдирая с нее скальп, а другой — по его вытянутой от дикого напряжения шее, из которой тут же обильно хлынула кровь.

Никита уже совсем не держался на ногах. Он стал медленно оседать на землю. Голова его при этом как-то странно завалилась набок. Стало не очень понятно, на чем она вообще держится.




Медведь попробовал было дотянуться до Никиты, возможно с целью опять вернуть его в стоячее положение, но из этого ничего не вышло. Новый друг больше не хотел играть, предпочитал отлеживаться на земле.

Медведь снова шумно вздохнул по своей привычке и удалился в глубину клетки. Там, демонстрируя обиду, он улегся, повернувшись мохнатой спиной к несправедливому миру, сунул левую лапу себе в рот и с причмокиванием стал ее посасывать.

Еще через мгновение медведь уже сладко спал.

Из открытой калитки загончика с молодняком неторопливо вышел белый козленок.

Он посмотрел по сторонам, заинтересовался все еще дергающимся на земле Никитой, осторожно подошел поближе и начал сосредоточенно рассматривать его.

Но, обнаружив булькающую лужу крови, испуганно подпрыгнул и бросился прочь, за ворота.




Короткий вопль, который ранее успел издать Никита, все же каким-то образом долетел до храпящего в синем вагончике сторожа-билетера. Он перестал храпеть, вместо этого посопел немного и в конце концов проснулся.

Нацепив зачем-то мятую фуражку, сторож вышел из вагончика и огляделся. Все было тихо-спокойно, если, конечно, не считать свистящего холодного ветра. Зверинец мирно спал. Слышалось довольное урчание крепко спящего топтыгина.

Сторож позавидовал медведю. Этого зверя ничем не пронять, никаким ветром. Будет дрыхнуть, что бы вокруг ни происходило.

Он одобрительно покачал головой, расстегнул штаны и с шумом отлил, так и не сходя с места. После чего громко зевнул, зябко передернул плечами, вернулся обратно в вагончик и закрыл за собой дверь.

Неподвижно лежавшего в углу зверинца Никиту сторож так и не заметил.




19. Козленок


Фархад Нигматуллин, слегка пошатываясь, брел по улице. Они славно посидели с Лехой-Могилой после работы. Покойник был важный, какой-то адмирал, так что обломилось им сегодня по полной. Вот и залились выше ватерлинии.

Хорошо посидели, чего говорить, до сих пор внутри тепло. И этот сволочной ветер ему сейчас до жопы! Потому что ему, Фархаду, не холодно. НЕ ХОЛОДНО!

А ветру этому сраному — вот!

И Фархад, сложив из трех пальцев известную выразительную фигуру, каким-то неопределенным жестом потряс ею над головой.

ВОТ!

Вот ему!

И тут же почувствовал испарину, словно что-то обожгло его изнутри. Вдруг нестерпимо захотелось раздеться, подставить этому пронизывающему ветру голое тело, до косточек ощутить ледяное, завораживающее дыхание.

Холодеющими пальцами Фархад начал судорожно расстегивать пальто. Одна пуговица, как назло, не поддавалась, не лезла в прорезь, и он с остервенением оторвал ее, отбросил в сторону.

Пуговица покатилась по мокрому асфальту. Фархад машинально посмотрел ей вслед и замер. Потом потряс головой, но это не помогло — видение не проходило.

Рядом с пуговицей стояло удивительное существо — маленький белый козленок.




Фархад неуверенно шагнул ему навстречу, боясь, что тот сейчас развернется и ускачет туда, откуда появился: в глубину темных пустых улиц. Но козленок неподвижно стоял на месте и внимательно смотрел на него.

— Ты откуда такой? — спросил Фархад.

— Бе-е-е! — ответил козленок.

Фархад ухмыльнулся, поежился. Желание раздеться вдруг прошло, снова стало зябко. Он медленно приблизился к рогатому существу, присел рядом.

— Бе-е-е! — еще раз повторил тот.

— Ты молочка хочешь? — догадался Фархад.

Осторожно протянул руку и погладил козленка.

Удивился, какой он мягкий и теплый, ощутил, как он дрожит на холодном ветру.

— Тебе холодно? — посочувствовал Фархад. — Пойдем со мной, согреешься. Я тебе молочка дам.

Козленок, похоже, не возражал. Доверчиво жался к нему, кивал маленькой головкой.

Он взял его на руки, прижал к груди. Козленок оказался очень легким, в нем не было почти никакого веса.

Фархада вдруг осенило. Он даже разозлился на себя, как это он сразу не догадался. Ведь понятно, что просто так этого случиться не могло. Откуда, в самом деле, может появиться в Бирюлево маленький белый козлик?!

Да еще посреди ночи!

Великий Аллах подает ему знак. Аллах помнит о нем. Аллах узнал, как ему холодно и одиноко в Москве, и послал ему козленка.

Аллах акбар!

Он воистину велик.




Фархад, осторожно ступая, шел по ночной мокрой улице. Бережно нес на руках козленка, гордо поглядывал по сторонам.

Фархад улыбался. Впервые за долгое время ему не было зябко.




20. Интервью


Кирилл Латынин, одетый в свой лучший, французский, кремовый свитер, подаренный Светкой, с бьющимся сердцем поднялся по уже знакомой ему лестнице.

Собственно, и саму лестницу, да и все вокруг он воспринимал теперь как свое, родное. С умилением поглядывал на висевшие по стенам фотографии и афиши.

Скоро, очень скоро здесь будет красоваться афиша и с его именем! Сейчас окончательно все решится, и жизнь его потечет, нет, понесется по совсем другому руслу.

Сегодня он, Кирилл, станет полноправным членом этого славного сообщества талантливых, творческих людей, безоглядно посвятивших себя искусству.

Поднявшись на четвертый этаж, Кирилл увидел, что по коридору навстречу ему бесшумно двигается директор театра Роберт Константинович Меркун.

— Здрасьте! — любезно поздоровался Кирилл.

— Приветствую! — негромко откликнулся директор и, как показалось Кириллу, несколько удивленно взглянул на него сквозь очки.

Но однако больше ничего говорить не стал, на редкость беззвучно открыл массивную дверь своего кабинета и несколько поспешно скрылся за ней.

Кирилл в некотором недоумении проследовал дальше, дошел до кабинета Воробчука, остановился, постучал, приоткрыл дверь.

Помощник художественного руководителя сидел на своем рабочем месте, карандашом делал какие-то отметки в лежавшей перед ним рукописи.

«ПЬЕСА!» — с восторгом догадался Кирилл.

Завидев его, Семен Игоревич приветственно махнул рукой с карандашом, взглянул на часы, удовлетворенно кивнул.

— Пришли? — уточнил он.

— Ну да, — несколько смешался Кирилл.

— Хорошо, — одобрил Воробчук. — Эльвира Константиновна вас ждет. — И, предупреждая движение Кирилла в сторону кабинета худрука, добавил: — У вас еще одиннадцать минут. Она сейчас смотрит первое действие. Посидите там, в приемной, подождите. Да, вот еще что… — он снова, как и в прошлый раз, таинственно понизил голос, — советую вам во время интервью держаться спокойно, уверенно, но без, знаете ли, этакой расхлябанности. Эльвира Константиновна терпеть этого не может.

— Какого интервью? — не понял Кирилл.

— Интервью перед приемом на работу, — уже громким, официальным голосом ответил Семен Игоревич и со значением завертел карандаш между пальцами.

Кирилл в нерешительности ждал.

— Ну все, вам пора! Идите, счастливчик! — неожиданно прошептал завтруппой и одновременно подбадривающе подмигнул. И тут же снова перешел на официальный тон: — Потом загляните ко мне, мы кое-что уточним.

— Ага, — не сразу ответил Кирилл, слегка обалдевший от этих быстрых перепадов, — обязательно. — И, уже закрывая дверь, спохватился: — Спасибо вам.

В приемной художественного руководителя царила благоговейная тишина, нарушаемая только чрезмерно громким тиканьем стоящих в углу старинных часов. За столом восседала непонятного возраста крупногабаритная секретарша, над головой у которой висела большая, яркими красками исполненная картина. Эльвира Константиновна, на сей раз не в синем, а в малиновом костюме, сидела за режиссерским столиком, простирая перед собой руку на манер Медного всадника. Жест этот был обращен к стоявшим в живописных позах, одетым в костюмы девятнадцатого века актерам.

— Это Эльвира Константиновна восстанавливает «Живой труп», — любезно заметила секретарша, поймав заинтересованный взгляд посетителя. — А вы, наверное, Латынин?

— Ага, — кивнул Кирилл.

— А я Василиса Трофимовна, референт Эльвиры Константиновны.

Слово «референт» при этом она произнесла через «э» оборотное, так что получилось немного необычно — «рэферент».

— Очень приятно, Кирилл, — в свою очередь представился он.

— Эльвира Константиновна сейчас поднимется. Она просила вас подождать в кабинете.

При этих словах «рэферент» выдвинула правый ящик стола, достала оттуда ключ, поднялась со стула и проследовала к запертой двери в конце приемной. Отперев дверь, за которой оказалась еще одна, она открыла и ее, после чего пригласительным жестом предложила Кириллу войти внутрь.

Он не без робости переступил заветный порог.




Кабинет художественного руководителя поражал своими размерами и яркими красками. Пол был покрыт мягким персидским ковром ядовитой желто-зеленой расцветки. На стенах висели бесчисленные дипломы, вымпелы советских времен и опять же фотографии, запечатлевшие Эльвиру Константиновну в разные торжественные моменты ее безудержной творческой жизни.

В левой части кабинета находился длинный, лакированный, очевидно предназначавшийся для деловых заседаний, стол. В правой стояли шкафы, сквозь стеклянные створки которых Кирилл разглядел многопредметный хрустальный сервиз, а также большой набор блестящей от позолоты хохломы. Еще на полках, умело размещенные между сервизом и хохломой, стояли книги, развернутые таким образом, что можно было увидеть дарственные надписи с размашистыми подписями, явно принадлежащими авторам данных произведений.

Центральное место занимал огромных размеров письменный темно-коричневый стол, над которым традиционно висел портрет хозяйки, на этот раз в лиловом костюме с белым воротником. Напротив стола размещались обитый красным бархатом диван на толстых ножках и два таких же монументальных кресла. И на кресле, и на диване удобно расположились белоснежные игрушечные зайцы. Целая заячья семья — от большого, полутораметрового зайца, одетого почему-то в оранжевый жилет, до более мелких, в локоть ростом.

Слегка ошеломленный увиденным, Кирилл с особым интересом воззрился на этих зайцев. Тем временем Василиса Трофимовна, в руках которой неизвестно откуда появилась тряпка, сноровисто протерла длинный стол, который и без того блестел чистотой. Затем отодвинула один из бесчисленных стульев, стоявших около него, и предложила Кириллу присесть.

Кирилл поблагодарил и деликатно уселся на краешек, оказавшись, таким образом, спиной как к зайцам, так и ко всему кабинету.

— Вам водички принести? — любезно предложила «рэферент».

В принципе водичка бы не помешала. Но с другой стороны, вот-вот может войти Рогова, и мысль о том, что она застанет его в тот самый момент, когда он будет прихлебывать воду, слегка смутила Кирилла, так что он счел за лучшее отказаться, для чего пришлось сильно повернуть голову.

Вообще все это было как-то неловко.

— Ну как хотите, тогда посидите, подождите, — сказала Василиса Трофимовна, оказавшаяся в этот момент уже в другом конце кабинета.

Она походя провела тряпкой по ручкам кресел и дивана и с достоинством удалилась, оставив Кирилла наедине с зайцами.




Однако расслабиться ему не удалось. Очень скоро напряженным слухом он уловил приближающиеся к двери шаги и услышал громкий, властный голос Эльвиры Константиновны, явно за что-то отчитывающей «рэферента». Потом дверь распахнулась, и появилась сама хозяйка кабинета.

Кирилл поспешно вскочил.

— Здравствуйте, — волнуясь, произнес он.

— Добрый вечер! — поздоровалась в ответ народная артистка, четко артикулируя гласные звуки. — Да вы садитесь, что вы встали? — При этом она указала на занятый зайцами диван.

Кирилл замешкался, пытаясь решить, присесть ли ему на краешек, не тревожа при этом зайцев, или все же попытаться осторожно сдвинуть их в сторону.

— Зайцев пересадите в кресло, — увидев его замешательство, пришла на помощь Рогова. — Потом перед уходом вернете обратно.

Кирилл с пониманием кивнул и послушно выполнил указание, стараясь разместить зайцев в кресле таким образом, чтобы они ненароком не завалились на бок. Не без усилий, но это ему удалось.

Тем временем Эльвира Константиновна уселась на свое место и нажала на кнопку селектора.

— Сенечка, организуй нам чайку! — распорядилась она. — И пирожные не забудь! Как я люблю. Ассорти. — После чего повернулась к Кириллу и, внимательно оглядев его, доверительно сообщила: — Вот раздумываю над новой постановкой. То, чего еще никто никогда не делал. Хочу на драматической сцене поставить «Войну и мир». Полностью, весь роман. Вот так вот. Это будет серьезный удар по кое-кому! — И она выразительно скосила глаза к потолку, как бы намекая на кого-то из сильных мира сего. — Согласен? — спросила она, неожиданно переходя на «ты».

— Конечно, — закивал Кирилл, на самом деле не совсем разобравший, по кому будет нанесен удар и в чем именно он будет состоять.

— Да, только так, — словно утверждаясь в своем решении, повторила Эльвира Константиновна. — Весь роман полностью. Все четыре тома. С эпилогом. Что скажешь?

— Здорово! — выдохнул придавленный грандиозностью замысла Кирилл.

— Но конечно же буквально эту вещь ставить нельзя! — тут же, словно забыв о нем, продолжила размышлять вслух Рогова, глядя куда-то мимо, в пространство. Голос ее внезапно изменился. Теперь он звучал как-то по особому, как показалось Кириллу, возвышенно и прекрасно. — В моем театре я в принципе отказалась от буквального прочтения. Надо идти к зрителю только через образы, метафоры. Литературу нельзя объяснять, так же как и музыку. Она — живая душа. Здесь все дело в состоянии, в атмосфэре…

Кирилл обратил внимание, что слово «атмосфера» народная артистка произнесла через «э» оборотное — «атмосфэра», так же как ранее Василиса Трофимовна слово «рэферент». Видимо, в театре «Авангард» букве «э» придавалось особое значение.

— Нельзя находиться всегда в одном и том же, — тем временем несколько туманно развивала свою мысль Эльвира Константиновна. — Нужно создавать полифонию действия, как в оркестре. И при этом не забывать о слове. Другое дело, что слово непременно должно быть одухотворено! Поэтому необходим постоянный тренинг. Надо все время работать над дикцией!

«Великая женщина!» — в который раз подумал Кирилл.

Признаться, он мало что понял из этого значительного монолога, но призыв работать над дикцией нашел в его сердце полнейший отклик.

Неизвестно, что бы дальше произнесла великая женщина, но в этот момент в дверь постучали, и красноречие ее было прервано.

В кабинет вошел Семен Игоревич Воробчук. Не без труда внес на большом серебряном подносе расписной заварной чайник, вазочку с пирожными, сахарницу и чашки. Все аккуратно разместил на длинном столе, разлил чай и повернулся в ожидании дальнейших распоряжений.

— Хорошо, Сенечка! — одобрила Рогова. — Умница! Ты свободен. Да вот еще что: передай в реж-управление, чтобы меня не ждали. Пусть начинают второе действие без меня. Я тут должна побеседовать. Я, может быть, потом подойду, к концу, так что пусть не расслабляются.

— Понял, Эльвира Константиновна, сделаем, — поклонился Семен Игоревич и, пятясь, стал отступать к двери.

Рогова молча следила, как он уходит.

— Шагу не могут без меня сделать, — пожаловалась она Кириллу, когда дверь за помощником закрылась. — За всем надо следить. Просто как дети малые. Чайку попьем?

— Ага, спасибо, — обрадованно кивнул он.

Чай сейчас был очень даже кстати. В горле все окончательно пересохло.

— Тогда прошу!




Они перешли за длинный стол, оказавшись при этом не напротив друг друга, как поначалу предполагал Кирилл, а рядом, и приступили к чаепитию.

— Ты пирожные бери, — ласковым голосом произнесла Эльвира Константиновна. — Они у нас свежие, из «Яра» каждый день привозят.

Кирилл пирожного совершенно не хотел, тем более что к сладкому был вполне равнодушен. Но отказаться не решился, просто выбрал поменьше, фруктовое, с тем чтобы разделаться с ним побыстрее.




Рогова задумчиво наблюдала, как он пережевывает пирожное, затем внезапно встала, снова подошла к своему письменному столу и нажала кнопку:

— Василиса!

— Слушаю, Эльвира Константиновна! — раздался услужливый голос референта.

— Позаботься, чтоб нам никто не мешал. Никого не принимаю, понятно? Кто бы ни пришел, даже если директор, пусть ждут.

— Понятно, Эльвира Константиновна! Не беспокойтесь!

Кирилл спешно проглотил последний кусок пирожного. И очень вовремя, народная артистка как раз вернулась обратно.

— Ты — способный человек, — сказала она, в упор глядя на него. Звучание голоса ее при этом неуловимо изменилось, она разговаривала теперь каким-то удивительным субтоном. — У тебя может быть большое будущее. Я помогу тебе. Это теперь твой дом. Мы будем достраивать его вместе. Я дам тебе роли. Через год-два выбью звание, квартиру. Что у тебя с жильем?

— У меня есть квартира, спасибо, — внезапно осипнув, ответил Кирилл.

Эльвира Константиновна непостижимым образом угадала. Она произносила сейчас ровно то, что он мечтал услышать.

— Нас когда расселяли, дали каждому по квартире, — зачем-то пояснил он.

— И где же? — поинтересовалась Рогова.

— В Бирюлево.

— Ну да, правильно, там же, где Люся, — вспомнила она. — Но это не годится, слишком далеко. Я тебе в центре сделаю. Непросто, конечно, но думаю в управлении мне пойдут навстречу. Как ты считаешь?

— Конечно! — восторженно откликнулся Кирилл. — Кто же вам откажет?

— В крайнем случае обращусь к мэру. Театр позаботится о тебе, можешь на этот счет не волноваться. Важно, готов ли ты полностью отдать себя театру?

— Готов! — выдохнул Кирилл.

— Молодец! — блеснула глазами Рогова. — Только искусство может возвысить нас, придать особый смысл нашей жизни, избавить нас от наших внутренних комплексов. Посмотри на меня. Я целиком посвятила себя искусству, и поэтому у меня нет всех этих дурацких комплексов! Оттого я так молодо выгляжу, не правда ли?

— Правда, — подтвердил Кирилл, стараясь произнести это так, чтобы Эльвира Константиновна не почувствовала никакой неуверенности в его ответе.

На самом же деле народная артистка при ближайшем рассмотрении показалась ему вполне молью траченой. Это было любимое Светкино выражение, которое та применяла по отношению к большинству женщин.

Кирилл не мог не признать, что в данном случае оно подходило как нельзя лучше.

— Ну вот и хорошо, — тем временем загадочно произнесла Рогова.

На какое-то время повисла неловкая пауза.

Кирилл сосредоточенно рассматривал орнамент на желто-зеленом ковре.




— А скажи-ка мне, Кирилл, ты что, один живешь? — неожиданно спросила Эльвира Константиновна. — Или у тебя кто-то есть? Расскажи мне поподробней о своей личной жизни. Ты можешь говорить мне абсолютно все, без утайки.

Кирилл смутился. Вопрос застал его врасплох, и он не мог решить, что именно стоит рассказывать о Светке художественному руководителю театра. Интуитивно чувствовал, что здесь следовало быть осторожным.

Рогова тут же уловила его колебания, усмехнулась, успокаивающим жестом положила руку ему на колено.

— Да не волнуйся ты так, — сказала она. — Мы должны быть предельно откровенны друг с другом, если хотим добиться успеха. Режиссер — это как врач, понимаешь? Доверься ему.

— У меня есть девушка, — слегка запинаясь, проговорил Кирилл, — моя невеста. Мы с ней живем вместе. Собираемся вот-вот пожениться.

Рогова многозначительно покачала головой.

— Так я и думала, — печально произнесла она. — Мальчик мой, какой же ты еще глупый. — И свободной рукой она нежно погладила Кирилла по голове. Другая по-прежнему покоилась у него на коленке. — Запомни на всю оставшуюся жизнь. Если ты хочешь чего-то добиться в искусстве, у тебя может быть только одна любовь — это театр. Поверь мне, сейчас тебе будет совершенно не до женитьбы…

Субтон, которым разговаривала Эльвира Константиновна, звучал все более интимно. Кирилл поймал себя на том, что с упоением вслушивается в звук ее голоса. Этот струящийся, обволакивающий звук оказывал на него какое-то завораживающее воздействие.

— Я сочувствую твоей невесте, — журчал голос, — но ей придется с этим смириться. Если она тебя искренно любит, то она поймет. И уйдет с твоей дороги. Чтобы не мешать тебе, не виснуть тяжелыми кандалами на твоих ногах…

Кирилл с некоторой растерянностью внимал словам народной артистки. Тоненькая, легкая Светка, которую он обожал таскать на руках, никак не вязалась в его голове с упомянутыми кандалами.

— Ничего не поделаешь, — вдохновенно продолжала Эльвира Константиновна, — тебе придется с ней расстаться. Чем раньше это произойдет, тем лучше. Ты не можешь себе позволить принадлежать этой девушке. Ты должен отдаться театру. Целиком, без остатка. Только тогда ты состоишься. Я понимаю, это тяжело, но ты обязан положить эту жертву на алтарь искусства. Это твой долг перед самим собой, перед своим талантом. Мы, люди театра, все это делаем…




Заставляя себя вслушиваться, Кирилл все более ощущал, что с ним происходит что-то необычное. Удивительная истома постепенно охватила его. Он уже не осознавал, что именно произносит Рогова. Звуки ее притягательного, гипнотического голоса долетали до него издалека, словно сквозь какой-то туман.

Она говорила все жарче, наклонялась к нему все ближе. Неожиданно Кирилл заметил, что рука ее тяжело переместилась к нему на ширинку, и с удивлением обнаружил, что ему это было крайне приятно. Все у него в паху напряглось до предела.

Он вдруг увидел лицо Эльвиры Константиновны очень близко, совсем рядом. И тут же остро пахнуло какими-то сладкими, почти приторными духами.

Кирилл почувствовал прикосновение мягких губ, и тотчас ее язык оказался у него во рту и стал ворочаться там с непостижимой ловкостью.




Так продолжалось довольно долго, потом Рогова слегка оттолкнула его.

— Ты сумасшедший, — пробормотала она, задыхаясь, — что ты со мной творишь?..

И немедленно, не давая ему опомниться, стала вылизывать и целовать его шею, подбородок, щеки, нос, лоб. Ее гибкий язык залез к нему в ухо. Все перед глазами у Кирилла поплыло, он медленно прикрыл их и, не сознавая, что делает, крепко прижал Эльвиру Константиновну к себе, вдавливая пылающее лицо в пышную мягкую грудь.

Рогова слабо застонала, в свою очередь обхватила его голову. Язык ее при этом переместился на его мочку.

Она облизала ее и стала самозабвенно сосать, сладко причмокивая.




Внезапно острейшая боль пронзила Кирилла. Он громко вскрикнул, отпрянул и судорожно схватился за ухо. Кровь потекла по его руке.

С ужасом Кирилл уставился на Эльвиру Константиновну, которая со странной усмешкой смотрела на него, пережевывая что-то.

— Что… что вы сделали? — еле выговорил он.

Рогова молчала, энергично работая красными от крови зубами.

— Вы… вы… откусили мне мочку? — почти плача, спросил Кирилл.

Народная артистка сделала глотательное движение, вытерла рот тыльной стороной ладони и только тогда спокойно подтвердила:

— Да, откусила. Чего ты так переживаешь, это же не язык. Вот если бы я язык откусила, тогда это действительно была бы проблема. Как бы ты тогда играл на сцене, без языка! — Она вдруг нежно улыбнулась, снова заговорила своим непостижимым, завораживающим субтоном: — Ты мой милый мальчик, ты такой сладкий. Не расстраивайся, прошу тебя. Каждый из нас должен уметь приносить жертвы. Чего только не сделаешь ради святого искусства. Без жертв ничего не бывает. Они необходимы, если ты хочешь чего-то добиться. Поверь мне, вот это… — указала она своим длинным пальцем на его ухо, — самая малость. Запомни, радость всегда сопряжена со страданьем! Недаром Блок писал: «Радость, о радость-страданье! Боль неизведанных ран!» Тебе сейчас больно, но это пройдет. И все тогда будет хорошо. Ты поймешь потом, как я права. Идем со мной, мой мальчик.

Она взяла его за руку и повлекла за собой.




Кирилл безвольно последовал за ней. Нестерпимо ныло и кровило ухо.

В углу кабинета, за шкафами, обнаружилась прежде не замеченная им дверь. За дверью оказалась ванная комната со всем необходимым. Там же стояла широкая кровать под каким-то пышным пыльным балдахином, напомнившая Кириллу декорацию к спектаклю «Отелло».

Рогова быстро достала что-то из шкафчика, умело продезинфицировала отчаянно ноющее ухо, чем-то смазала, приложила ватку, залепила бактерицидным лейкопластырем.

— Ничего страшного, — заметила она, любуясь своей работой. — Кровить скоро перестанет. Будет совсем незаметно, поверь мне, у тебя же длинные волосы. Не переживай! Лучше посмотри, вот это мое тайное убежище, — кокетливо захихикала она, поводя вокруг рукой. — Сюда я почти никого не пускаю.

Кирилл, несмотря на боль, машинально отметил для себя слово «почти».

— Здесь я отдыхаю. Неплохо, да?

Теперь Рогова вновь заговорила очень тихо и проникновенно.

— Это настоящее итальянское джакузи, прекрасный водяной массаж. Мы, люди искусства, должны быть всегда в тонусе, верно? Поэтому я тут все так оборудовала. Я даже иногда остаюсь здесь ночевать, когда репетиции сильно затягиваются. Театр — это мой дом. Теперь это и твой дом тоже.

— Можно, я пойду? — с трудом выговорил Кирилл.

Он был сыт по горло разговорами о театре, который стал его домом.

Рогова нежно улыбнулась, потрепала его по голове.

— Иди, мальчик! — прошептала она. — Нам предстоит долгая, не говорю легкая, но прекрасная жизнь. Завтра зайдешь в отдел кадров, напишешь заявление о приеме на работу, — добавила она уже вполне звучным, ясным голосом. — Подумай обо всем, что я тебе сказала.

— Угу! — ответил Кирилл. — До свиданья! — И, повернувшись, вышел из ванной.

— Зайцев посади на место! — крикнула ему вслед Эльвира Константиновна.




Кирилл одной рукой, поскольку другой по-прежнему держался за искалеченное ухо, переместил зайцев обратно на диван и выскочил из кабинета.

Пулей пронесся он мимо удивленной Василисы, на той же скорости пробежал по коридору, минуя кабинет Сенечки, и помчался вниз по лестнице.




На улице было темно и пустынно. Кирилл шел, низко наклонив голову.

Горькие слезы безостановочно текли по его щекам. По-прежнему было очень больно, но еще пуще стыдно и вообще как-то отвратительно.

— Сука! — в остервенении шептал он. — Подлая блядская сука! Старая гадина! Каннибалка!

Кирилл оглянулся. Храм искусства, о котором он возвышенно мечтал столько лет, безмолвной громадой возвышался за его спиной. «ТЕАТР „АВАНГАРД“ ЭЛЬВИРЫ РОГОВОЙ» огромными горящими буквами было написано на его фронтоне.

Кирилл смачно сплюнул и, больше уже не оглядываясь, заспешил к метро.




21. Окно


Девочка-Смерть шла по безлюдной улице, внимательно оглядывалась по сторонам. Неожиданно она замедлила шаг.

На втором этаже дома напротив зажглось окно. В окне появилась молодая женщина, блондинка, которая стала поворачиваться то влево, то вправо. Судя по всему, она крутилась перед невидимым снизу зеркалом.

Потом блондинка начала снимать с себя халат.




Девочка-Смерть уже никуда не шла. Она выплюнула жвачку и теперь стояла, чуть наклонив голову набок.

С нескрываемым интересом следила за действиями блондинки в окне.

Даже рот у девочки слегка приоткрылся от напряжения.

Света даже не подозревала, что стала объектом чьего-то пристального внимания. А если б и знала, то вряд ли обеспокоилась бы. Тот факт, что шторы были незадернуты и ее могли видеть с улицы, мало ее волновал. Пусть смотрят, кому хочется, не жалко! Толку от этого смотрения! Пусть хоть все глаза проглядят, все без толку.

Она нетерпеливо раздевалась, горела желанием поскорее влезть в платье. Кирилл, видимо, принес его еще вчера вечером, но Светы в то время не было: ее неожиданно вызвали на работу.

Звонок раздался часов в пять, и Света согласилась, почти не раздумывала. Деньги ведь очень нужны, а на Кирилла надежды никакой.




Вернулась она поздно (или, наоборот, рано — как посмотреть!), около шести утра. Кирилл в это время уже десятый сон видел.

Она решила его не будить, тем более что сама еле на ногах держалась в самом прямом смысле слова. Даже непонятно, как у нее сил хватило помыться. После ванной дотащилась до постели и сразу отрубилась.

Проснулась, уже когда за окном опять было темно. Кирилла снова дома не оказалось. Она вспомнила, что он упоминал про какую-то важную встречу в театре. Впрочем, у него всегда все очень важное, а потом оказывается, что сплошная херня, говорить не о чем.

И вообще, голова болела, к тому же есть хотелось зверски. Так что первым делом Света приготовила себе поесть. Нажралась, как верблюд, покурила как следует и только тогда наконец увидела платье.

Стерва портниха не подвела, сделала все быстро и ловко. И что самое интересное, без всякой примерки. Умеет же, когда хочет! А выкобенивалась почем зря!




Прежде чем влезть в платье, Света не отказала себе в удовольствии лишний раз полюбоваться своей фигурой. Все-таки на редкость ладно она сложена! Хотелось бы, правда, чтобы бедра были немного пошире, а то больно похожа на мальчишку. Тем самым и талия выглядела бы тоньше. Но, с другой стороны, некоторым мужикам узкие бедра очень даже нравятся, вон Кирилл, так тот просто с ума сходит.

А зато попка у нее в самый раз, могла бы претендовать на главный приз, если бы был конкурс попок. И с грудью все нормально, такая грудь еще долго продержится в стоячем состоянии.

Света с гордостью потрогала свои крепкие грудки. Просто так эту вот красоту никто не получит! Такая красота немалых бабок стоит!




Как Света ни старалась придраться, но в конце концов вынуждена была признать, что платье сидит превосходно, просто как влитое. Эта хромоножка, конечно, мастерица, чего уж тут говорить.

Света даже твердо решила не снимать его, дождаться в таком виде Кирилла. Будет ему сюрприз. Пусть парень порадуется, пусть увидит, как она хороша в этом платье, ему только полезно. А то у него ориентиры в жизни не те, что надо.

Но она ему поставит голову на место. Вот только штамп в паспорте получит и займется им. Теперь уже недолго осталось ждать.




Света сняла зеркало с гвоздя, приставила его к стенке. Сейчас важно было проверить, как платье смотрится с туфлями на высоких каблуках. Белых туфель, правда, она еще не купила, но все равно, можно пока прикинуть с бежевыми. Бежевые у нее классные.

Она достала из шкафа большую картонную коробку, вынула из нее туфли-лодочки и аккуратно поставила на пол. Потом порылась в ящике, выудила оттуда подследники и, по очереди задирая ноги, надела их.

Пробежав по комнате, взяла в прихожей язычок для обуви и вернулась обратно к зеркалу. Там с помощью язычка легко всунула ногу в правую туфлю, а с левой вышла незадача — она никак не лезла.

Света нагнулась, чтобы поправить туфельку, и в это время что-то очень остро и ужасно больно кольнуло ее под левой грудью.

Ноги вдруг ослабли, разъехались, и она упала.




В стоявшем на полу зеркале Света с удивлением обнаружила свое собственное, белое, без единой кровинки, лицо с огромными, ничего не понимающими глазами.

Это было последнее, что она увидела перед тем, как потеряла сознание.




Девочка-Смерть недоуменно сдвинула бровки. Блондинка в белом платье внезапно исчезла. То ли пол под ней провалился, то ли сама она угодила в какую-то яму.

Девочка терпеливо ждала, но блондинка больше не появлялась. Это было очень обидно. Ведь она так занятно крутилась в окне.

Переминаясь с ноги на ногу, девочка постояла еще чуток, но окно по-прежнему пустовало. К тому же она всерьез начала замерзать. Проклятый холодный ветер ухитрился залезть даже под ее розовую курточку.

Дальше ждать было бесполезно — так можно совсем замерзнуть, превратиться в ледяную статую.




Девочка-Смерть недовольно пожала плечиками, натянула поглубже капюшон и обреченно побрела дальше по улице.

Ночь еще только начиналась.




22. Похороны


Лил сильный дождь, пальто намокло, отяжелело.

Кирилл Латынин заглянул в свежевырытую яму и передернулся — на дне ямы была вода. Почему-то мысль о том, что гроб будут опускать в эту коричневую воду, привела его в ужас, на глазах показались слезы. Он вообще был в крайне плохом состоянии, много плакал, почти не спал с того проклятого вечера, воспринимал окружающее не совсем адекватно.

Кирилл поднял голову, посмотрел по сторонам.

Справа стоял дядя Митя, слева, на некотором расстоянии, Варвара Андреевна, мама Светы, приехавшая на похороны из Кривого Рога. Отвернулась в сторону, чтобы только не встречаться с ним взглядом.




Кирилл позвонил в Кривой Рог в тот самый жуткий вечер, когда вернулся домой и нашел лежащую на полу Светку в свадебном платье.

Было это совсем непросто. В записной Светкиной книжке домашнего телефона не обнаружилось, пришлось искать через какую-то ее подругу Веру, проживающую там же, в Кривом Роге. Но в конце концов после немалых усилий дозвонился.

Трубку долго не снимали, а когда все же ответили, то на другом конце провода зазвучал совсем юный девичий голос, неуловимо напомнивший ему Светку своими особыми интонациями.

Кирилл догадался, что это ее младшая сестра Даша, Светка о ней рассказывала. Даше было шестнадцать лет, она заканчивала школу, собиралась потом приехать в Москву. Как сообщить юной девушке о внезапной смерти сестры, Кирилл не знал, позвал мать. На том разговор с незнакомой Дашей и кончился.




Варвара Андреевна его сразу возненавидела, как только появилась. Обвинила его во всех смертных грехах. Назвала грязным совратителем. Не объяснишь же ей, что Светка сама могла совратить кого угодно. Ей вообще ничего не объяснишь!

Она, например, почему-то вбила себе в голову, что он специально не прописывал Светку. А как он, спрашивается, мог ее прописать, если они еще не были официально зарегистрированы? На каком таком основании?

Несостоявшаяся теща даже обвинила его в смерти дочери, хотя при чем здесь он? Установлено же, что это был несчастный случай: ткань платья оказалась слишком непрочной.

Но Варвара Андреевна и слышать ни о чем не хочет, твердит свое. Очень с ней тяжело. Понятно, что у нее ужасное горе, но все равно тяжело.

Хорошо хоть, что она в конце концов уступила ему и разрешила похоронить Свету в этом белом платье, которое она надела только один раз в своей недолгой жизни, первый и последний.

Кирилл опять заплакал. Проклятая Эльвира Рогова! Все из-за нее! Если бы он пришел в тот вечер хотя бы на десять минут раньше, то ничего бы не случилось! А из-за этой старой блядищи он опоздал!

Ухо у него уже заживает, но, как говорится, раны в душе и на сердце не заживут никогда.




Ефим Валерьевич Курочкин, стоя чуть в сторонке, под раскрытым зонтом, зорко наблюдал за всем происходящим.

Если бы у него спросили, для чего он приперся сюда, на кладбище, в такую мерзкую погоду, Ефим Валерьевич, скорей всего, затруднился бы ответить. Репортажик по поводу трагической смерти иногородней проститутки он ведь уже набросал, по сути, делать здесь было нечего. Но кое-что его как следует напрягло, хотя делиться своими размышлениями он пока ни с кем не собирался. До поры до времени.

Дело было в том, что реакция жены показалась Ефиму Валерьевичу несколько странной.




Когда он рассказал своей жабе об этом случае, та, во-первых, не особо удивилась, а во-вторых, не так уж сильно заинтересовалась, вопросов почти не задавала. Мало того, ему даже показалось, что в глазах ее мелькнуло какое-то удовлетворение при этом известии.

А когда выяснилось, что злополучное платье шила несчастной невесте его дорогая женушка, то Ефим Валерьевич окончательно заподозрил неладное. Но, разумеется, пока никому о своих подозрениях не говорил и перед каракатицей своей виду не подавал.

Тем более что ведь сам еще не решил, как поступить. То ли засадить супругу как следует, то ли держать ее на коротком поводке, объявив, что все знает…

Во всяком случае, появление его на кладбище могло оказаться небесполезным. Очень все это любопытно.




Гроб опустили в яму и стали засыпать землей. Ефим Валерьевич тоже подошел, бросил горстку. В принципе можно было уже возвращаться домой. Однако он не спешил уходить с кладбища, решил подождать, пока совершат захоронение почтальона Бабахина на соседнем участке.

Там как раз случай кристально ясный — мудак-почтальон по пьяни полез ночью к клетке с медведем, тот его и задрал. Но, с другой стороны, никогда не знаешь, может, чего-то интересненькое увидишь на похоронах.

Никогда не мешает чем-то освежить репортажик.




Леха-Могила и Фархад Нигматуллин засыпали могилу и отошли в сторонку. Провожающие в последний путь, числом восемь человек, стали класть на могильный холмик цветы.

Леха-Могила поманил к себе Кирилла, который первым положил свой букет.

— Надо бы добавить, хозяин! — без обиняков объявил он.

— Я ведь уже за все рассчитался, — удивился Кирилл. — За что теперь?

— За упокой! — скорбно ответил Леха. И пояснил не понимающему простых вещей парню: — Для сугреву! Сам видишь, погода какая!

Этот последний довод неожиданно убедил Кирилла. Он вздохнул и полез за бумажником.

Леха солидно принял деньги, поблагодарил и махнул Фархаду.

Они взяли веревки, закинули лопаты на плечи и, утопая в грязной жиже, пошли к участку № 1428, где дожидался на тележке еще один гроб.




— Ты этому-то своему будешь звонить? — туманно спросил Фархад, почему-то кивая назад, на остававшуюся позади могилу. — Ведь в самый раз, то, что доктор прописал.

Но Леха, видимо, прекрасно понял напарника.

— А как же, — ответил он, — сегодня же и позвоню.

— Вот-вот, не тяни! — поддержал его Фархад.

— Никто и не тянет! — с некоторой обидой произнес Леха. — Завтра ночью все сделаем, не парься.

Фархад вздохнул.

— А у меня теперь козленок живет, — сообщил он.

— Иди ты! — обрадовался Леха. — Где взял?

— Нигде, — пожал плечами Фархад. — На улице. Он сам ко мне подошел. Ночью.

— Прикольно, — осклабился Леха. — И давно он у тебя?

— Несколько дней.

— Небось уже всю квартиру засрал! — заржал Леха.

— Я убираю, — с обидой ответил Фархад. — И потом он аккуратно срет. Такими маленькими шариками.

— Ну ты даешь! — еще больше заржал Аеха. — Аккуратист, бля! А это козел или коза?

— Козочка! — резко ответил Фархад, уже сильно пожалевший, что решил поделиться с приятелем своей тайной. — Тебе-то что? Отъебись от меня!

— Ладно, — миролюбиво заметил отсмеявшийся Леха. — Мне-то по хую, хоть целое стадо у себя посели.




Они подошли к свежевырытой могиле. Около гроба никого не было. Никиту Бабахина никто в такой дождь хоронить не пришел. Впрочем, может, дело было вовсе и не в дожде.

— А я этого мужика, который в гробу лежит, знаю! Это почтальон наш, — сменил тему Леха. — Я его как раз там и видал накануне.

— Где видал? — не понял Фархад.

— Да в зверинце же! Там, где его потом медведь уделал!

— Правда, что ли? — оживился Фархад. — И чё он там?

— Да ничё, я там как раз был, и тут, гляжу, он… — начал было рассказывать Леха, но в это время сзади подошел какой-то мужик с зонтом, и он осекся. — Ладно, потом расскажу.




Они подтащили гроб поближе к могиле, быстро забили гвоздями и стали подсовывать под него веревки.




23. Ввод


Поздним вечером ветер разыгрался вовсю. Метался по глубоким ущельям бирюлевских улиц, бился в окна, свистел, улюлюкал, завывал.

Кирилл Латынин сидел на кухне перед полупустой бутылкой водки, тупо, ничего не видя, смотрел в темное дребезжащее окно. В голове у него плавали, сталкивались и разваливались на куски какие-то бесформенные массы, совершенно не давали ему сосредоточиться.

Жизнь опять потеряла краски, стала даже не черно-белой, а беспросветно-серой…




Откуда-то очень издалека донесся телефонный звонок. Наверное, звонил Санек, но разговаривать ни с кем не хотелось, даже с ним.

Однако телефон гремел все настойчивей, и в конце концов Кирилл, досадливо махнув рукой, заставил себя подняться и потащиться в комнату.

В ту самую комнату, в которой еще недавно жила Светка, а теперь не было никого.

— Да! — сказал он, сняв трубку, и сам удивился, как хрипло и незнакомо звучал его голос.

— Кирилл Владимирович? — уточнила трубка.

— Ну! — подтвердил Кирилл.

— Это говорит Семен Игоревич. Вы меня слушаете?

— Угу, — откликнулся Кирилл, с трудом вспомнивший, что Семен Игоревич — это Сенечка из того самого театра.

— Во-первых, напоминаю вам, что вы до сих пор не принесли заявление в отдел кадров. Вы меня слышите?

— Ага, — снова хмыкнул Кирилл.

Он честно старался осознать смысл слова «заявление», но это не очень получалось.

— Во-вторых, завтра в одиннадцать вам надо быть в театре на репетиции. У вас срочный ввод.

— Ввод? — удивился Кирилл.

Это было первое слово, которое он произнес. Смысла в нем он находил еще меньше, чем в слове «заявление».

— Ну да, ввод! — несколько раздраженно подтвердила трубка. — Вы вводитесь в «Живой труп». Это приказ Эльвиры Константиновны. Так что не опаздывайте. Вы все поняли?

— Ввод в живой труп, — повторил Кирилл.

— Правильно. Ну тогда до завтра. Всего хорошего.

— Ага, — ответил Кирилл и хлопнул надоедливую трубку на рычаг.




Неожиданно в голове прояснилось. Все отчетливо вспомнилось, встало на место.

— Будет ей ввод! — злобно подумал он. — Я ей так введу, что мало не покажется!




24. Звонок


Положив трубку, Семен Игоревич Воробчук несколько озадаченно посмотрел на телефонный аппарат. Разговор с новым артистом ему резко не понравился. Интуитивно он чувствовал, что тут возможны проблемы.

А интуиция еще никогда его не подводила.

Немногословный парень, чего и говорить! Мог бы быть полюбезней. Тем более после такого известия. Да и голос у него звучал как-то странновато, не наркотой ли здесь пахнет?..

Семен Игоревич тогда сразу сказал Эльвире Константиновне, что этот Латынин — темная лошадка, надо бы поподробней навести справки, прежде чем принимать решение. Но разве она его слушает?!

Это когда-то Элечка к нему прислушивалась, но эти времена давно прошли. Теперь он для нее хуже говна. Даже уже не Сенечка, это только при чужих, при гостях, а просто Сеня. «Сеня, подай! Сеня, принеси!»

Одно название, что завтруппой и помощник, а по сути — просто мальчик на побегушках. И ролей она ему уже давно никаких не дает. А ведь он хороший актер…

На прошлом собрании Элечка объявила о новой постановке. Будет ставить «Войну и мир». Предложила подавать творческие заявки. Он в тот же день написал заявку на роль Пьера Безухова. Элечка конечно же прочла ее, но ни словом не обмолвилась.

Вчера, провожая ее к машине, он не выдержал, спросил про грядущее распределение. Она довольно жестко ответила, чтобы он ее не прессовал, что она все помнит.

Так что надежда есть.

Пьер, без сомнения, его роль! Кто еще может играть Безухова в театре?!. Не Фадеев же, это просто смешно!..




Телефонный звонок прервал унылое течение его мыслей.

— Сень, ты? — раздался в трубке грубоватый голос.

Семен Игоревич оживился. Голос принадлежал Лехе-Могиле, который просто так, от нечего делать, никогда не звонил.

С Лехой-Могилой он как-то познакомился на Бирюлевском кладбище, где была похоронена его мама.




Маму все шесть лет после ее смерти Семен Игоревич навещал регулярно, каждый выходной. Старушку он очень любил. Хотя и винил ее в том, что его личная жизнь в результате ее постоянного вмешательства так и не сложилась, но все равно любил.

И она его хоть и ругала, но любила, всегда звала Сенечкой, о чем как-то он и рассказал Эльвире Константиновне в порыве откровенности. С тех пор и для нее стал Сенечкой. На какое-то время.

Ах, мама, мама! До сих пор рука не поднималась вынести из квартиры мамину кровать, так и стоит в ее комнате застеленной.

Собственно, это даже не кровать, а раскладушка. Мама ведь была маленькая, сухонькая, раскладушки ей вполне хватало. Сверху на одеяле всегда лежит букетик сухих цветов. Таким образом у Сенечки сохранялось ощущение, что мама по-прежнему незримо присутствует в доме.

Тогда, на кладбище, он случайно разговорился с Лехой, тот с пониманием слушал, потом предложил пойти помянуть. Семен Игоревич отказаться не решился — память мамы была для него святой.

Так и началась их странная дружба. Странная, потому что ни с кем на свете Сенечка не был столь откровенен, как с этим хамоватым могильщиком, с которым вроде бы у него не могло быть ничего общего.

Но общее-то как раз и обнаружилось. Как-то в порыве алкогольной откровенности Леха рассказал ему о своем фроттизме. И он сразу проникся к нему глубокой, почти родственной симпатией.




Роднило их то, что Семена Игоревича окружала своя, скрытая от мира тайна. Он был фетишист, и более того, фут-фетишист, как иногда он гордо думал о себе, фетишист с большой буквы. В шкафу его хранились ловко украденные из костюмерных и гримерных носильные вещи, принадлежавшие актрисам театра, вплоть до самых интимных подробностей их гардеробов.

Одинокими вечерами Сенечка с наслаждением напяливал эти вещи на себя, чутким носом улавливал оставленные их владелицами запахи, обмирал от счастья, когда удавалось раздобыть что-то новенькое, свежее.

Актрисы, обнаружив пропажу, негодовали, возмущались и бежали жаловаться к нему же, к Семену Игоревичу, который сочувственно выслушивал их, клятвенно обещал принять все меры к поимке вора. Вор, разумеется, так никогда и не бывал обнаружен.




Начался его фетишизм давным-давно, когда еще подростком Сенечка натягивал на свои мальчишеские ноги мамины капроновые чулки, гладил себя по обтянутым капроном ляжкам, судорожно онанировал, дрожа от запретного удовольствия.

Но, конечно, верхом блаженства был фут-фетишизм, счастье которого ему по-настоящему удалось пережить только раз в жизни, все с той же Эльвирой Константиновной, Элечкой, которая как-то, придя с репетиции, в порыве странной прихоти позволила ему облизать ее босую, немытую, еще пахнущую потом ногу.

Поначалу ей вроде понравилось, но потом настроение у Элечки изменилось, она оттолкнула его и больше никогда не позволяла это делать, несмотря на все его горячие просьбы. У него же навсегда осталось жгучее нереализованное желание.

Стоило только представить себе женскую ножку, сбросившую туфлю после долгого дня, эту потную ножку со всеми ее умопомрачительными запахами, как у Сенечки внизу живота начинало пульсировать и разбухать что-то жаркое и томительное.




Все это, слово за слово, Семен Игоревич и поведал своему новому приятелю. Разумеется, не сразу, а постепенно, понемногу, по мере того как поминать маму стало неотъемлемой традицией их еженедельных встреч.

Во время одной из таких откровенных бесед расчувствовавшийся Леха-Могила и пообещал приложить все усилия для того, чтобы помочь Семену Игоревичу реализовать его мечту.

А мечта у Сенечки была почти неосуществимая.




— Я, кто же еще! — сказал он в трубку. — Привет, Леха. Ты чего?

— Короче, есть то, что надо, — загадочно произнес Леха. — Будешь доволен. Деньгу готовь.

Семен Игоревич однако же прекрасно его понял. Тут же отозвалось, гулко застучало сердце, внизу живота возник и стал быстро распространяться по всему телу знакомый жар.

— Когда? — глухо спросил он.

— Давай завтра, в полночь. У ворот. Лады?

Он снова почувствовал себя мальчиком, ждущим, когда за мамой захлопнется дверь, чтобы натянуть на ноги ее капроновые чулки.

— Хорошо, я буду, — взволнованно произнес Сенечка.

— Бабки не забудь!

— Об этом не волнуйся.




Он положил трубку. Значит, завтра. Что ж, у него еще целые сутки.

Хотя, конечно, как посмотреть. Это всего лишь одни сутки. Он столько ждал, что уж двадцать четыре часа как-нибудь потерпит.




25. Супруга


Ефим Валерьевич Курочкин задумчиво отложил бинокль.

Уже которую ночь видел он эту девочку в розовой, раздуваемой холодным ветром курточке. Как всегда, она одиноко брела по пустой улице, иногда останавливалась ненадолго, безразлично поглядывала по сторонам, что-то жевала, сплевывала, шла дальше.

Сейчас, конечно, до смерти неохота было вылезать из дома, но в ближайшее время он непременно разберется в этой истории. Подкараулит странного ребенка и выяснит наконец, почему она бродит по ночам.

Решив так, Ефим Валерьевич вернул на место расстегнувшуюся верхнюю пуговицу своей пижамной куртки и отправился в спальню, где уже давно ничтоже сумняшеся возлежала его посапывающая супруга, непойманная убийца, хромоногая жаба Людмила Борисовна.

Ефим Валерьевич усмехнулся.

Спи, спи, Люсенька!

Пусть себе сопит в две дырки. Не подозревает, что ее власть в этом доме кончилась. Теперь жена полностью в его руках. Он уж с ней расквитается по полной за все годы своего унижения.

Заставит как следует попрыгать на этой ее хромой ноге! А потом уже определится, что с ней дальше делать.

Чрезвычайно довольный собой, Ефим Валерьевич грузно возлег на свою половину кровати. Постепенно ухмылка сошла с его лица. Другие, не менее интересные мысли захватили его.

Завтра у него было важное дело: он отправится к Харкевичу выбирать дебила.




На самом деле Людмила Борисовна не спала. Ей очень хотелось расспросить мужа, что там было на кладбище, но она сдержалась. Ни к чему ему знать, что это ее интересует.

Главное, что все вышло так, как она задумала. Кирилла взяли в театр, и эта девка больше не будет ему ни в чем помехой.

Людмила Борисовна тихо улыбнулась. Она избавила мальчика от всех возможных проблем. Он спокойно сможет заниматься своей карьерой.

А в том, что карьера у него сложится, Людмила Борисовна не сомневалась. Рогова, которая приезжала позавчера, нарисовала ей очень даже радужную картину. Очевидно, что у нее большие виды на парня.

Что же касается покойной шлюхи, то туда ей и дорога! Совсем даже не жалко. Главное, что у Кирилла теперь все будет хорошо. Он станет звездой, а она будет ходить на его спектакли, дарить ему цветы и знать, что на самом деле он всем этим обязан ей.

Но, конечно, она никому об этом не скажет. Это будет ее тайна. Тайна, которая будет помогать ей жить.




Людмила Борисовна снова улыбнулась, повернулась на бок и закрыла глаза.

Она так и заснула, продолжая безмятежно улыбаться.




26. Венера


Девочка-Смерть сразу поняла, что кто-то на нее смотрит. Она всегда это чувствовала, ни разу еще не ошиблась.

Девочка остановилась, медленно задрала голову.

Так и есть — высоко вверху, в светящемся окне, она зорко разглядела мужской силуэт.

Девочка подняла руку, выразительно показала неизвестному дядьке в окне средний палец, потом сплюнула и зашагала дальше. Сегодня было особенно ветрено, и она торопилась.




Фархад увидел жест девочки, усмехнулся, отошел от окна. Раньше он бы возмутился, может, даже догнал бы наглую девчонку и отлупил. А теперь — нет. Фархад очень изменился за последние дни.

С тех пор как он не один, жизнь стала восприниматься совсем иначе. С Венерой — так Фархад назвал козочку — ему больше не было так холодно.

Даже сейчас, когда он стоит полуголый, у него нет озноба!

Конечно, в квартире за эти дни появился устойчивый дурной запах, но в этом нет ничего страшного. Фархад регулярно убирал за Венерой, мыл пол.

Зато практически исчезли его прежние безумные порывы открыть окно, чтобы впустить внутрь ледяной ветер. Об этом не могло быть и речи, ведь Венера сразу замерзнет!




Фархад подошел к кровати. Лежавшая на ней козочка замотала рогатой головкой.

— Бе-е-е! — произнесла она.

— Будем спать, Венера! — ответил ей Фархад. — Пора спать.

— Бе-е-е! — возмутилась Венера.

— Я знаю, ты пока не очень это любишь, — сочувственно сказал он. — Но ты привыкнешь!

— Бе-е-е! — снова возразила Венера.

— Ну ладно, не упрямься! — нахмурился Фархад. — Хватит, ладно? Потом сама скажешь спасибо.

Он быстро снял с себя трусы, юркнул в постель и накрыл себя и Венеру одеялом.

Козочка попыталась вырваться, но он крепко держал ее.

— Ты куда хочешь? — рассмеялся он. — Не спеши, Венерочка! Сначала мы с тобой немножко поиграем, да?

Венера больше не рыпалась. Наверное, поняла, что это бесполезно.

— Вот так-то лучше! — наставительно сказал ей Фархад.

Он нежно погладил козочку и начал медленно прижимать ее к себе. Она снова отчаянно заблеяла, но Фархад закрыл глаза и уже не реагировал.




Он понимал, что это большой грех. Знал, что Аллах порицал скотоложество и накажет его за это. Но, с другой стороны, зачем-то он послал ему Венеру!

Ведь недаром ему стало теперь так тепло и хорошо.

В конце концов безгрешных людей не бывает. Если вдуматься, каждый чем-то грешен. И, может быть, этот его грех не самый худший из всех.

Так или иначе, он искупит свою вину, сумеет найти способ задобрить Аллаха. Но отказаться от Венеры и ее нежной теплой плоти Фархад уже не мог.

Это было выше его сил.




27. Дебил


Ефим Валерьевич Курочкин сидел в кабинете главврача и ждал. С Олегом Леонидовичем Харкевичем он был знаком уже лет восемь. Подружились после дела о бескудниковском маньяке, на котором Харкевич был одним из экспертов. Но в кабинете у него Ефим Валерьевич находился впервые.

Кабинет как кабинет, разве что стены покрашены каким-то отвратительным салатовым цветом. Немного напоминают стены в саратовском интернате, в котором он когда-то учился. То еще было заведение! Черт-те что там творилось… Потом, когда все вскрылось, педсостав разогнали подчистую. А директора посадили. И очень правильно сделали!




Однако как следует углубиться в воспоминания детства Ефиму Валерьевичу не удалось. Дверь открылась, и вошел Харкевич.

За ним следовал толстый человечек невысокого роста. Маленькие руки его как-то слишком свободно болтались по бокам, напоминая детскую куклу.

Шея у человечка практически отсутствовала, а яйцевидная голова, покрытая редкими волосиками, опять-таки выглядела чересчур маленькой по сравнению с общей массой тела.

Лобик у него был очень узкий, а рот, напротив, большой.

И он приветливо улыбался Ефиму Валерьевичу этим своим большим ртом.




— Вот, знакомьтесь, — сказал Харкевич. — Это Гоша, а это Ефим Валерьевич. Садись, Гоша!

Гоша тут же деловито уселся, продолжая благодушно улыбаться.

— Я тебе уже говорил, Гоша, Ефим Валерьевич будет иногда тебя забирать ненадолго, брать с собой на разные встречи. Это очень интересно. Ты там будешь вести себя тихо, просто сидеть и слушать, понял?

Гоша охотно закивал.

— А кушать там будут давать? — спросил он.

Голос у него оказался скрипучий, малоприятный.

Харкевич и Курочкин переглянулись. Ефим Валерьевич пожал плечами. Этот вопрос он как-то не продумал.

— Если встреча затянется, то, конечно, Ефим Валерьевич позаботится, чтобы тебя покормили, — пришел ему на помощь Харкевич. — Правда, Ефим Валерьевич?

— Конечно, — поддержал его Курочкин. — Безусловно, накормим. Не о чем говорить.

— А сладкое тоже дадут? — лучезарно поинтересовался Гоша.

— Дадут, — успокоил его Харкевич. — Все, что надо, дадут.

— А что на сладкое? — въедливо уточнил Гоша.

Опять возникла небольшая пауза.

Гоша терпеливо ждал.




— На сладкое будет пирожное, — наконец ответил Харкевич. И тут же добавил: — Песочное.

Гоша счастливо просиял. Безволосое, как у ребенка, лицо его покрылось мелкими морщинками. И без того небольшие глазки превратились в совсем маленькие щелочки.

Курочкин задумчиво рассматривал своего будущего партнера.

— Гоша песочные пирожные очень любит, — пояснил ему главврач.

— А конфетку? — радостно спросил в это время неуемный Гоша.

— И конфетку тоже дадут, — нахмурился Харкевич. — Как, дадите ему конфетку, Ефим Валерьевич?

— Без вопросов, — ответил тот.

— Шоколадную? — живо полюбопытствовал Гоша.

— Обязательно, — кивнул Курочкин.

Вся эта затея внезапно стала казаться ему весьма сомнительной.




Подумав, он поманил к себе Харкевича.

— А у тебя другого нет? — шепнул он ему на ухо.

— Этот самый спокойный, — так же тихо ответил главврач. — Да ты не волнуйся, он безобидный. Мы ему еще перед уходом транквилизаторов вкатим на всякий случай. Так что будет совсем тихий. Тебе когда надо?

— Еще не знаю, — вздохнул Ефим Валерьевич, поглядывая на Гошу.

Тот, казалось, удовлетворился ответами и теперь сидел в радостном предвкушении обещанного пирожного с конфеткой.

— Гоша, ты будешь хорошо себя вести? — тоном воспитателя детского сада спросил Харкевич.

— Гоша хороший! — охотно подтвердил тот. И, очевидно, для убедительности повторил: — Очень хороший!

Харкевич повернулся к Курочкину, слегка нагнул голову и развел руки в стороны, как бы говоря: ну вот видишь, что и требовалось доказать!

Снова возникла пауза.




Главврач сел в свое кресло, несколько нетерпеливо забарабанил пальцами по столу.

— Может, хотите какие-то вопросы друг дружке задать? — спросил он. — Ефим Валерьевич?

Курочкин молча покачал головой. Спрашивать Гошу ему было решительно не о чем.

— А ты, Гоша? Хочешь о чем-то спросить?

Гоша заморгал, всячески демонстрируя, что да, хочет, но при этом чего-то мялся, жевал губами.

— Давай, давай, не стесняйся! — поддержал его Харкевич. — Ефим Валерьевич мой друг, хороший человек, обижать тебя не будет.

— А мороженое тоже дадут? — наконец застенчиво поинтересовался Гоша.

При этом большой рот его широко открылся, и оттуда потянулась ниточка слюны.

Харкевич спокойно взял салфетку из специального картонного ящичка, вытер Гоше рот.

— Ты же знаешь, мороженого тебе нельзя, — строго заметил он.

Лицо Гоши неожиданно опять все сморщилось, большой рот искривился, и оттуда раздался какой-то жалобный, почти птичий писк.

— Ну хорошо, хорошо, — не без раздражения отреагировал Харкевич. — Успокойся. Иногда можно будет сделать исключение. Если будешь во всем слушаться Ефима Валерьевича, то, может быть, и мороженое тебе дадут.

И он выразительно посмотрел на Курочкина.

— Никаких проблем, — без всякого энтузиазма откликнулся тот. — Купим мороженое.

Гошино лицо моментально разгладилось, взгляд снова стал безмятежным и чистым.

— А какое? — деловито спросил он.




Ефим Валерьевич почувствовал, что с него хватит. Идея с дебилом совершенно очевидно себя не оправдывала.

Дурацкая была идея, если вдуматься.

Он взглянул на часы, встал.

— Надо бежать, — произнес озабоченно. — А то опоздаю. Спасибо, Олег!

— Так ты что решил? — шепнул Харкевич.

Ефим Валерьевич пожал плечами. Не хотелось обижать приятеля.

— Я тебе позвоню, — сказал он и сделал шаг к двери.

— Ты уходишь? — удивился Гоша.

— Ухожу, — кивнул Курочкин. — Мне пора.

— А какое мороженое? — настойчиво спросил Гоша.

Мысль, несмотря ни на что, он держал четко.

— Шоколадное! — нервно произнес Ефим Валерьевич. И поскольку Гоша опять открыл рот, то он, предупреждая очередной вопрос, поспешно выпалил: — В вафельном стаканчике!

После чего он быстро вышел из кабинета.




28. Могила


Этой ночью им повезло. Ночь оказалась лунная, светлая, можно было работать без фонариков.

Дождь кончился еще днем, и даже ветер, не прекращавшийся всю неделю, несколько поутих. Влажная земля поддавалась легко, поэтому могилу они разрыли достаточно быстро.

Работали двое — Фархад и Леха. Семен Игоревич стоял поодаль, терпеливо ждал. В руках держал спортивную сумку «Адидас».




— Надо ее вытащить, — сказал Леха, когда они наконец открыли гроб. — Здесь не получится.

— На землю класть нельзя, — тут же нервно отозвался услышавший эту реплику Семен Игоревич. — Очень грязно! Вы все испачкаете.

— Чего ж делать-то? — озаботился Леха.

— В сарае брезент есть, — нашелся Фархад. — Может, притаранить?

— Давай сгоняй! — обрадовался Леха. — А мы пока перекурим.

Фархад выбрался из могилы и ушел. Лехе карабкаться было неохота, он присел на краешек гроба, достал сигарету.

Семен Игоревич увидел дымок, подошел поближе, заглянул вниз.

— Ну как? — осклабился Леха, кивая на мертвую невесту. — Нормалек?

— Годится, — лаконично ответил Семен Игоревич, стараясь ничем не выказать своего волнения.

— А ноги-то у ей совсем не пахнут, больно подмерзли! А то б ты оттянулся, полизал бы, да? — заржал Леха. — А, Сенечка?

Сенечку покоробило. Он и так уже не раз жалел, что по пьяному делу откровенничал с Могилой. Шутки эти были совершенно непотребные, никакого права на такое хамство он Лехе не давал.

— Да ладно, не тусуйся, Сенечка! — сказал Леха, заметив, как тот переменился в лице. — Я ж могила, ты ж знаешь. Никогда никому, вот те крест!

И неверующий Леха убедительно перекрестился.

Сенечка только вздохнул. Приходится терпеть, ничего не поделаешь. Куда теперь деваться. Как говорится, охота пуще неволи. Но больше он с Лехой дела иметь не будет. Впрочем, ему и не понадобится. Это первый и последний раз.




Раздались торопливые шаги. Вернулся Фархад, принес сложенный брезент.

— Подсоби! — сказал Сенечке.

Тот аккуратно разместил сумку в крышке гроба, лежавшей рядом, и помог Фархаду разложить на земле брезент.

Затем Фархад спрыгнул вниз, а Сенечка взял сумку и снова отошел в сторону.

Больше он ни в чем помогать не собирался. Иначе за что он платит такие деньги?




Вскоре над ямой появилось поднятое на руки тело в белом подвенечном платье, которое могильщики не без труда уложили на расстеленный брезент.

Сенечка, волнуясь, смотрел на происходящее. По-прежнему стоял в стороне, не мог себя заставить подойти.

Аеха ловко выскочил из могилы, вытер руки какой-то грязной тряпкой, нагнулся над мертвой девушкой и начал раздевать ее.

Сенечка поморщился. Страдая, наблюдал, как Леха расстегивал крючочки на платье своими здоровыми пальчищами.

— Поаккуратней! — не выдержал он.

— Не боись! — ухмыльнулся Леха. — Не большое дело бабу раздеть.

Он и в самом деле справился с застежками довольно быстро, почти не глядя. Видимо, пригодился фроттистский опыт. Затем с помощью того же Фархада снял с покойницы платье и в несколько раз сложил его.

Мертвая невеста осталась лежать в одном нижнем белье, что почему-то выглядело крайне бесстыдно. Фархад даже накрыл ее краем брезента.

— Это правильно, а то еще простудится! — заржал Леха.

Фархад на это ничего не ответил — думал о чем-то своем.

Леха подошел к Семену Игоревичу.

— Ну вот, все путем, Сенечка! — сказал он, протягивая ему сложенное платье.

Сенечка заботливо уложил платье в сумку «Адидас», застегнул молнию и вынул из внутреннего кармана заранее приготовленные деньги.

— Вот, все как договаривались. Можешь пересчитать.

— Да ладно, Сенечка, — благодушно ухмыльнулся Леха-Могила. — Я тебе доверяю.

— Ну, я пошел, — попрощался Сенечка.

Он не хотел здесь оставаться ни одной лишней минуты.

— Давай, счастливчик! — не удержался Леха. — Чтоб все там нормально было!




Семен Игоревич, не оборачиваясь, уже шел к выходу, бережно нес драгоценную сумку. Наконец-то ему невероятно повезло. Пожалуй, сильнее он никогда ничего не хотел. Разве что получить роль Безухова в новой постановке.

Платье невесты — это была его давнишняя голубая мечта. Платье мертвой невесты — о таком он даже не мог помыслить, это уже предел любых мечтаний, особый, утонченный кайф.




Леха-Могила, насмешливо покачав головой вслед приятелю, повернулся к Фархаду, отслюнявил половину купюр из полученной пачки:

— На, держи!

Фархад молча спрятал деньги.

— Давай, что ли, обратно ее засунем? — сказал Леха, показывая на покойницу.

Фархад кивнул.

— Ты прямо такой разговорчивый! — заржал Леха. — Слова не даешь вставить!

Настроение у него после получения гонорара резко улучшилось.

— А после, как засыпем, может, пойдем отметим? — предложил он, выразительно похлопывая себя по карману. — Видал, новый магазин открылся. Двадцать четыре часа!

— Нет, — мотнул головой Фархад, — не могу. В другой раз!

— А в чем дело-то? Коза, что ли, ждет? — снова заржал Леха, не подозревая, насколько он был недалек от истины.




Фархад действительно спешил к Венере. Но обнародовать этого совершенно не собирался.

Не отвечая, он откинул брезент, ухватил покойницу под мышки, подтащил к могиле.

— Немногословный ты наш! — вздохнул Леха. — Ну ладно, хуй с тобой! — И сноровисто прыгнул в яму.

Предстояла не такая уж простая операция по укладыванию трупа обратно в гроб.




29. Пробуждение


Кирилл Латынин открыл глаза и с недоумением посмотрел вокруг, с трудом соображая, где находится.

Оказалось, что он, полностью одетый, лежит на собственной кровати. Причем ноги в грязных кроссовках утыкались в белую подушку.

Кирилл убрал ноги, сел, схватившись за голову. Вместо головы оказался чугунный шар, в котором что-то тяжело и болезненно переваливалось.




Он заставил себя встать, поплелся на кухню, вылил стакан воды в пересохший рот.

Уже вторые сутки Кирилл не выходил из квартиры, не отвечал на звонки. В душе, как в стоячем болоте, застыла какая-то гадость. Совершенно непонятно было, что теперь делать, как жить дальше.

Пока рядом крутилась Светка со всеми ее капризами и истериками, все время чего-то хотелось. Прежде всего саму Светку он хотел постоянно, и вообще…

Без конца строил планы, мечтал, стремился к чему-то. Сейчас все это в одночасье лишилось смысла. Зачем? Ради чего?

Кому это нужно — куда-то рваться, если Светки больше нету. Кто оценит все его старания?!

Да и к чему, собственно, стремиться? Что ему светит? Театр?..

О театре он не мог подумать без содрогания. Если бы не эта стерва, Светка была бы жива!




Неожиданно Кирилл вспомнил про вчерашний звонок Сенечки, про ввод.

Да, кое-что он еще просто обязан сделать в этой жизни. Ради Светки. Ради ее памяти.

Но для этого он должен как следует подготовиться.

И есть человек, который может ему помочь. Митя, его двоюродный дядя, единственный родственник в этом гигантском городе.

Правда, они давно не виделись, не общались. С тех самых пор, как Светку похоронили. Но он хорошо помнил, что дядя Митя сказал ему в тот день, когда они вдвоем задержались у ее могилы.

Дядя Митя говорил тихо, не глядя. Кирилл всегда может на него рассчитывать, что бы ему не пришло в голову. И сказав это, посмотрел ему в глаза со значением…

Тогда Кирилл даже не воспринял его слова всерьез, просто отмахнулся и забыл. А сейчас, похоже, дядя Митя был прав, и его помощь теперь очень даже понадобится…

Дядя Митя работал продавцом в магазине «Свет и Уют» в районе Старой Басманной. Лучше, пожалуй, не звонить, а поехать прямо в магазин, так будет правильней.

Кирилл подошел к окну, посмотрел на улицу. Небо серое, хмурое, но дождя нет.

Теперь, когда он знал, что делать, голова уже не казалась такой тяжелой, не давила его книзу с прежней силой.

Да, это была правильная мысль. Именно туда, в магазин «Свет и Уют», он сейчас и отправится.




30. Дерьмо


Фархад Нигматуллин проснулся от отчаянного блеяния.

— Бе-е-е! Бе-е-е! Бе-е-е! — раздавалось снизу.

Фархад приподнялся на подушке.

Венера стояла посреди комнаты и, тряся рогатой головкой, издавала бесконечные жалобные звуки.

Козочка явно была голодна. Вообще-то Фархад кормил ее постоянно, даже не скупился на всякую зелень и витаминные салаты из супермаркета, притом что сейчас, поздней осенью, это стоило совсем не дешево. Но все моментально исчезало в утробе прожорливого парнокопытного.

Хотя грех жаловаться, Венера только краше становится с каждым днем, растет прямо на глазах. Или ему это только кажется?..

Да нет же, очевидно, что шерсть у козочки стала длинная, еще более шелковистая, и вообще она — настоящая красавица! Как грациозно переступает своими изящными ножками, какие острые рожки украшают ее головку!..

Фархад усмехнулся, любуясь своей вопившей от голода любимицей. Опять все сожрала!

Придется вставать и кормить ее, никуда не денешься. Хотя двигаться совершенно не было желания. Собака Могила, все-таки напоил его вчера, хоть он и не хотел! Отказывался, сколько мог.

— Иди сюда, Венера! Иди! — поманил Фархад козочку.

Та недоверчиво покосилась на него своими странными желтоватыми глазами, но все же подошла.

Фархад погладил ее.

— Не ругайся! — попросил он. — Сейчас кушать будешь!

— Бе-е-е! — отозвалась Венера.

Фархад болезненно мотнул головой, придержал козочку за холку и, преодолевая скованность во всем теле, неловко встал с постели.

И тут же сморщился от отвращения. Босыми ногами он угодил прямо в свежие шарики козьего навоза, которым была щедро усыпана комната.

Фархад шагнул в сторону, но пятки его, обильно смазанные дерьмом, заскользили по гладкому полу. Он нелепо взмахнул одной рукой, другой по-прежнему не выпускал козочку.

Фархад пытался сохранить равновесие, однако ноги его разъехались, и он рухнул на пол, уткнувшись лицом в очередную россыпь свежих шариков.

В ту же самую секунду перепуганная Венера рванулась из его руки, сделав неожиданный пируэт. Но она не успела.

Фархад всей своей тяжестью обрушился на нее. Острые рожки легко пропороли ткани его живота, до отказа войдя в мягкую плоть.




Несколько секунд Фархад лежал неподвижно, потом застонал, зашевелился. Жуткая боль с головой накрыла его. К тому же он задыхался от вони.

Фархад решил приподняться, с тем чтобы оторвать голову от дерьма, но из этого ничего не получилось. Боль крепко придавила его к полу. Дергавшаяся под ним Венера каждым своим рывком невероятно усиливала ее.

Но вскоре она затихла. Сразу наступил покой и некоторое облегчение.




Лежа посреди большой лужи крови, Фархад криво усмехнулся горькой насмешке судьбы. Всю свою дерьмовую жизнь он прожил в говне и умирал в говне, только уже не в переносном, а в самом прямом смысле слова.

И причиной его смерти было все то же говно.

Он закрыл глаза.

Мысли его текли размеренно и неторопливо. Ничего хорошего не видел он в этой жизни. Разве что Венера немножко скрасила ее под самый конец…

Но Венеры уже нет. Она погребена под ним. И его, Фархада Нигматуллина, невольно задавившего ее, уже нет.

Да и был ли он?..




31. Зелье


Леха Бочкин по прозвищу Могила вышел из своей квартиры в прекрасном настроении. Последнее время ему вдруг стало везти. Покойник пошел густо, по несколько захоронений в день! Вчера вообще аж целых пять было.

Ну и халтурка, конечно, вчера обломилась, к маме не ходи! Надо бы позвонить Сенечке, узнать, как он там, не охуел ли от радости!

Леха громко хохотнул от этой мысли. Вот уж фрукт, действительно! Хотя чего жаловаться, раз в неделю бы такому клиенту, как Сенечка, нарисоваться, и все путем, жить можно, даже более чем.

А с Фархадом классно заторчали ночью! Он хоть и нелюдимый, но если его раскочегарить как следует, то вполне нормальный мужик получается.

Леха спустился на первый этаж. Там около почтовых ящиков копошилась соседка, древняя старуха Шаховская, одна из сестер, Леха вечно путал которая.

— Здрасьте, — вежливо поздоровался он, избегая называть соседку по имени.

— Здравствуйте, Леша! — прошамкала старушка. — Вот, видите, опять кто-то ящики поджигает.

Ящики и в самом деле были в плачевном состоянии.

У половины из них отсутствовали замки, и перекосившиеся дверцы неряшливо висели. Примерно треть из них была черной от очередного поджога.

— Я думаю, это Севка Плоткин, сын Кости, ну, который с двенадцатого этажа, — поделился своими соображениями Леха. — Точно он, больше у нас тут некому. Но я его поймаю! Я вам говорю, я его поймаю! Костя нам всем тогда евроремонт сделает!

И Леха снова довольно хохотнул, представив себе, как прижмет Костьку, схватив за жопу его шпанистого сынка.




— А знаете, почтальон-то наш того! — поделился он с соседкой, выразительно тыча куда-то вверх большим пальцем.

— А что с ним? — заинтересовалась старушка.

— Да ничё особенного, медведь его задрал. У нас же тут зверинец приехал на пустырь, так он по пьяному делу к медведю и полез. Ну и кранты. Третьего дня захоронили, — словоохотливо пояснил Леха. — А я всегда грю, ежели выпил, то сиди дома, нечего ходить, нарываться. Правильно я грю?

Леха хотел еще добавить, что, мол, хуже всего по пьяному делу искать на свою жопу приключений, но постеснялся, смолчал из деликатности.

— Как же так! — всплеснула руками старушонка. — Вот несчастье! А такой с виду был приличный молодой человек!

— То-то и оно, — глубокомысленно подтвердил Леха.

— А кто же теперь будет пенсию разносить? — озаботилась соседка.

— Найдут кого-нибудь, — утешил ее Леха. — Не волновайтесь, Всеволдна, без пенсии не останетесь.

— Вы думаете? — все еще сомневалась старушенция.

— Гарантирую! — заверил ее Леха. — Все нормально будет! Как сестра-то?

— Чего? — переспросила соседка.

— Я говорю: как сестра-то, в порядке?

Вопрос этот Леха-Могила задал неспроста. Он надеялся из ответа заключить, с которой из близняшек сейчас беседовал. Но ничего не вышло, соседка не прокололась.

— Благодарю вас, все хорошо, — сказала она.

— Ну, ясно. Привет передавайте. Ладно, Всеволдна, я побег! Бывайте!

И, потеряв интерес к беседе, Леха вышел из подъезда.




Цель у него была вполне определенная. Вернее, две цели. Он намеревался пополнить исчерпавшиеся накануне запасы пива «Балтика». Но перед этим предполагал прокатиться на автобусе, немножко расслабиться.

А то уж дня три, как свербит. Пора уже настала себя потешить.




Подходя к остановке, Леха заприметил цыганку. Она стояла на углу дома и, прислонившись к стене, с пренебрежительным видом лузгала семечки, поглядывая вокруг своими черными цыганскими глазами.

В другое время Леха бы постарался пройти мимо побыстрее, но сегодня, когда еще со вчера так поперло, он был настроен крайне благодушно и вполне расположен поговорить с кем угодно, да хоть с той же самой цыганкой. Гадать он, конечно, не будет, не такой он мудак, а поболтать можно запросто. В конце концов, она тоже человек.

Сделав это заключение, Леха замедлил шаг в ожидании, что цыганка сама к нему обратится. Так и вышло.

— Давай погадаю, дорогой! — предложила она, ловко сплевывая семечную шелуху.

— Семечек дашь? — в ответ озорно спросил Леха, протягивая руку.

— Держи!

Цыганка вынула из кармана пригоршню семечек, отсыпала ему.

Некоторое время оба молча лузгали, исподволь оценивая друг друга.




Леха с интересом разглядывал цыганку. Была она не то чтобы молодая, но зато плотная, мясистая.

Подобные бабы Лехе очень даже нравились, именно таких он старался выбирать на автобусной остановке, чтобы потом ловко приноровиться сзади, подсобить при посадке.

Посадка обычно являлась только началом всей волнующей акции. Дальше важно оказаться на нижней ступеньке площадки, в то время как баба уже стоит на верхней, лучше позиции быть не может. Потом, поднимаясь на верхнюю ступеньку, он как бы случайно ее и прихватывает.

И тут уже держит крепко. Если, конечно, толкучка в автобусе достаточная. А для этого надо просто правильно время выбирать, вот и все.

— Ну так чего, дорогой, будем гадать? — спросила цыганка, которой надоело Лехино разглядывание. — Всю тебе правду расскажу, ничего не скрою.

Леха, однако, все еще раздумывал. Шальная мысль вдруг пришла ему в голову.

А чего бы и не попробовать? В конце концов, чего стесняться, цыганка небось и не такое за свою жизнь слыхала. В крайнем случае, пошлет подальше, невелика беда.

— На хрен мне твое гадание, — лениво произнес он. — Я и сам все знаю. Лучше пойдем за угол, я тебя там пожамкаю. Просто пожамкаю, и все, больше ничего. Денег дам, у меня есть.

Леха выразительно похлопал себя по карману.

— Пожамкаешь? — насторожилась цыганка. — Это как это?

— Да очень просто. Ничего такого, ты не думай. И раздеваться не надо. Так, через одежду.

И Леха сделал пару неуклюжих телодвижений нижней частью туловища. Внутренне же приготовился к тому, что сейчас будет крик и визг.

Но цыганка повела себя неожиданно.

— Понятно, — кивнула она. — А хочешь, дорогой, я тебе зелье дам?

— Какое еще зелье? — нахмурился Леха. — На хуя мне твое зелье?!

— А ты послушай. Зелье-то приворотное! — серьезно сказала цыганка. — Выпьешь его, любая тебе даст пожамкать, сами за тобой бегать будут!

— Врешь! — поразился Леха.

— Дело твое! — пожала она плечами. — Еще ни разу сбоя не было! Это еще бабка моя делала из приворотной травы, которую с Карпат привозили.




Карпаты почему-то Леху убедили. Сам он в Карпатах не был, но в кино как-то видел, только название фильма забыл. Действительно, похоже было, что горы там какие-то особые. И зеленые, это точно.

— Почем? — спросил он.

— С тебя недорого возьму! — душевно сказала цыганка. — Триста рублей всего.

— Двести! — тут же выпалил Леха.

На самом деле деньги у него были, торговался просто по привычке.

— Нет, двести мало, не могу! — покачала она головой.

— Ладно, давай двести пятьдесят!

Цыганка задумалась.

— Так и быть, — решилась она. — Помочь тебе хочу! Вижу, человек хороший! Давай деньги!

— А зелье-то где?

— Не бойся, не обману. Вот твое зелье!

И цыганка, порывшись в складках одежды, извлекла небольшой пузырек с какой-то зеленоватой мутной жидкостью.




— Как его пить-то? — спросил Леха, отдав деньги и получив пузырек.

— Да очень просто. Посмотри, чтобы вокруг никого не было. Скажешь три раза: «Пусть все помнится, все исполнится!» — и залпом выпьешь.

— Пусть все помнится. Все исполнится! — повторил Леха. Как бы не забыть!

— А когда сработает? — спросил он.

— Да почти сразу, минут через десять-пятнадцать. Сам увидишь, средство верное. Деньги еще никто назад не просил.

— А ты где будешь? — все еще сомневался Леха. — Я вон сейчас на пустырь зайду и выпью.

— Боишься, что ли, что я сбегу? — усмехнулась цыганка. — Да не те это деньги, чтоб с ними бегать. Тут я буду, куда денусь. Ну, хочешь, я за тобой пойду, чтобы ты ничего такого не думал?

— Хочу! — обрадовался Леха. — А то еще слова забуду. Или еще чего… Пошли!

— Ладно, ты иди вперед, а я следом. Надо, чтобы в ста пятидесяти шагах никого не было, когда ты зелье будешь пить, понял?

— Да все я понял! Смотри, сбежишь — я тебя найду!

— Сказала, рядом буду. Можешь не волноваться! Сам же потом спасибо скажешь! Иди!

Леха неуверенно сунул пузырек в карман и пошел вперед.

Завернул за угол. Пару раз на ходу оглянулся.

Цыганка не обманула и вправду тащилась следом. Может, и на самом деле зелье сработает.

Вот это будет классно!

И Леха, окончательно успокоившись, опять пришел в превосходное настроение и бодро зашагал к пустырю.




32. Роль


Семен Игоревич Воробчук, он же Сенечка, собственную входную дверь открыл далеко не сразу. Руки у него дрожали, и никак не получалось попасть ключом в замок.

В конце концов все же дверь открылась, и он вошел. Как был, в пальто, уселся на стул в прихожей и долго сидел так, глядя в одну точку.

Семен Игоревич был совершенно убит. Роль, вожделенная роль Пьера Безухова, ему не досталась. Ее будет играть совершенно бездарный артист Максим Фадеев.

Мало того, он вообще не обнаружил своей фамилии в распределении ролей.




А когда попытался заикнуться об этом Эльвире Константиновне, та резко оборвала его, заявила, что разговаривать тут не о чем, это решение худсовета. Как будто он не знал, кто входит в этот пресловутый худсовет и кто там все решает. Как она скажет, так и будет, никто никогда в жизни не решится противоречить.

Спрашивается, зачем тогда было обнадеживать его, предлагать артистам подавать творческие заявки?!

И вообще, этические нормы в театре оставляют желать лучшего, он лично не может с ними согласиться!




Все это Семен Игоревич во внезапном эмоциональном порыве высказал худруку. На что ему холодно было предложено вернуться к своим обязанностям. Тогда-то и произошло непоправимое.

Он отправился к себе в кабинет и написал заявление об уходе. Затем вернулся и передал это заявление Василисе. Был уверен, что Рогова немедленно разорвет бумагу, вскоре вызовет его и предложит какой-то вариант. Он бы согласился на все, даже на второй состав. Черт с ним, с бездарным Фадеевым, пусть играет премьеру, зато потом он свое возьмет!

Но время шло, а она все его не вызывала.




А потом выяснилось, что Эльвира Константиновна уже давно уехала из театра. У него сразу возникло дурное предчувствие.

А еще через пять минут оказалось, что так и есть, произошла катастрофа, она поступила совершенно ужасно.

Поверх его заявления Рогова написала: «Согласна. Уволить с сегодняшнего числа».




Все это не без ехидства ему сообщила румяная идиотка Алла, начальница отдела кадров. Вот, мол, Сенечка, какое дело. Еще бы ей не ехидничать, она всегда завидовала его особым отношениям с худруком.

Но для худрука, видимо, ничего особого в них не было, если его заявление так легко принято.

Можно, конечно, утешать себя тем, что просто попал под горячую руку, что надо прийти, повиниться, и, может быть, тогда его простят. Но сил не было.

После стольких лет верной службы вот так, одним росчерком пера, выкинуть его за дверь! Нет, это совершенно непостижимо!




Семен Игоревич достал платок, вытер катившиеся по щекам слезы. Он не винил Элечку, он сам во всем виноват. Не надо было когда-то соглашаться на эту проклятую должность, ведь он артист, зачем ему какие-то дополнительные блага?! Но вот погнался за добавкой к зарплате, за мифическое участие в руководстве театром, и на тебе, доигрался.

Дальше театр будет жить без него. Другое дело, что он не сможет существовать без театра. Жизнь его теперь напрочь лишена смысла.

В другой театр его не возьмут, он уже не в том возрасте. Да он и пытаться не будет. Хватит с него унижений…

Он несколько раз шмыгнул носом, платок был уже совсем мокрый.




Эх, Эля, Эля! Главное, она ведь знает в душе, что это его роль, но не захотела, предпочла интригана Фадеева. Потому что он, Сенечка, ей нужен для другого, его обязанности — подавать чай, халат, наполнять ванну, массировать спину и тому подобное.

Все понятно. Отвлекаться он не должен.

И никакие ультиматумы она не приемлет, с ней такое не проходит. Он просто свалял дурака. И сейчас это уже неисправимо, процесс, как говорится, необратим.

Семен Игоревич заставил себя встать. Медленно расстегнул, снял пальто, переобул туфли. Неожиданно пришло решение.

Пожалуй, это был славный выход.

Единственный выход.




Он отправился в ванную, тщательно вымыл лицо.

Теперь, когда стало ясно, что делать, слез больше не было. Напротив, он почувствовал какой-то удивительный, неведомый ему ранее покой.

Семен Игоревич быстро разделся, снял с плечиков висевшее там же, в ванной, платье невесты и не без труда влез в него.

Сразу почувствовал знакомое радостное возбуждение, понял, что все делает правильно.

Это будет его последняя несыгранная роль.

Он посмотрел на себя в зеркало. Платье очень шло ему, оттеняло мягкие черты лица, подходило к его длинным льняным волосам.

Очень хорошо, именно таким пусть его и обнаружат.

Досужие разговоры Семена Игоревича не волновали. А она, когда ей доложат, поймет.

Он, конечно, не равняет себя с ней, и все же души у них родственные.

Были родственными.




Он выгреб из шкафчика упаковки с разнообразными снотворными, открыл их и аккуратно высыпал все таблетки на стеклянную полочку. Получилась маленькая горка из таблеток.

Затем Семен Игоревич сходил на кухню, принес бутылку «Боржоми» и, внимательно глядя на себя в зеркало, стал одну за другой глотать их. Горка быстро таяла, вот осталось всего пять таблеток, три, две, последняя.

Он допил бутылку, отнес ее обратно, аккуратно поставил в мусорное ведро. После этого заглянул в мамину комнату, поправил букетик сухих цветов, лежавших на подушке.

Затем пошел в спальню и лег на кровать поверх застеленного, вишневого цвета покрывала.

Рядом, в стеклянной прозрачной вазе, стояли купленные им накануне белые гладиолусы.

И он тоже лежал во всем белом.

Это было красиво.




Семен Игоревич почувствовал удивительное умиротворение. Какая-то приятная тяжесть давила на него.

Он понял, что это сон укутывает его своим мягким одеялом, улыбнулся и закрыл глаза.




33. Пустырь


Леха-Могила, сжимая в кармане чудодейственный пузырек, прошел по узкому проулочку между домами и тут же оказался на пустыре. Теперь там опять было пусто и голо. Только следы колес да кучи мусора напоминали о недавно расположенном здесь зверинце.

Собственно, Леха нисколько этому не удивился. Еще в тот день, когда бирюлевцы узнали о произошедшей трагедии с почтальоном Бабахиным и, движимые справедливым негодованием, ринулись на пустырь, чтобы поквитаться с кровожадным медведем, зверинца они там не обнаружили. Он исчез в неизвестном направлении.

Обидно, конечно, что больше нельзя было поглазеть на хищного убийцу, но Леху это сейчас очень даже устраивало. Иначе тут снова шатались бы толпы любопытных и мешали бы испробовать зелье. Цыганка ведь четко сказала — должно быть пустое пространство вокруг, радиус минимум сто метров.

Если вдуматься, то непонятно, конечно. Почему именно сто, а не двести или пятьдесят?!..

Но, с другой стороны, если зелье действительно настоящее, ну, в смысле, работает, то это ведь тоже в общем-то странно. Так что, может, сто метров и вправду играют какую-то роль.

Короче, надо сделать, как сказано, а там видно будет.




Леха отсчитал сотню широких шагов, на всякий случай прошел еще немного, остановился и огляделся. Вокруг было безлюдно, разве что из-за угла дома высовывалась цыганка.

Леха помахал ей, в том смысле, что все нормально, он готов к потреблению зелья. Цыганка одобрительно кивнула в ответ.

Лехе даже показалось, что она при этом усмехнулась, но он не был уверен, все-таки расстояние…




Леха вздохнул, вытащил из кармана пузырек. Затем для чего-то с силой наподдал ногой пустую консервную банку, валявшуюся рядом.

Проследил, как банка, кувыркаясь, взлетела в воздух, потом с неприятным громыханием покатилась по земле и, наконец, замерла.

Тянуть дальше становилось нелепым. Не стоять же как пень посреди пустыря!

Леха зубами откупорил пузырек, выплюнул резиновую пробочку и одним движением опрокинул содержимое себе в глотку.

И почти сразу почувствовал, как полыхнуло огнем у него внутри. Это был даже не огонь, а целый пожар, который с дикой скоростью распространялся по его внутренностям, полыхал страшным пламенем, сжигал их дотла.

Леха задохнулся от нестерпимой боли, побагровел, глаза его выпучились до предела. Он повалился на землю и, отчаянно хрипя, стал сучить ногами.




Стоявшая неподалеку цыганка неотрывно наблюдала за происходящим. Лицо ее при этом было совершенно спокойно, только какое-то мрачное удовлетворение светилось в черных глазах.

Эти вонючие ублюдки и извращенцы не в состоянии даже потерпеть до дома! Им так невтерпеж, что норовят немедленно вылить зелье в свою ненасытную утробу.

А зелье у нее и вправду верное: адская смесь этилового спирта, лимонного сока и небольшой дозы серной кислоты, — срабатывает мгновенно!




Цыганка дождалась, пока Леха перестал дергаться, и, убедившись, что вокруг по-прежнему никого нет, быстро подошла к нему. Он так и лежал с выпученными глазами, лицо приобрело уже не багровый, а синий оттенок, на губах застыла кровавая пена.

Цыганка нагнулась, подняла выпавший из Лехиной руки пустой пузырек, острым взглядом поискала пробочку.

Пробочка обнаружилась не сразу, оказалось, что она откатилась в сторону.

Цыганка подобрала и ее, после чего, уже не оглядываясь, заспешила прочь.

На пустыре какое-то время никого не было. Потом бесшумно возникла тощая, грязная, серого цвета кошка.

Она пересекала пустырь с какой-то одной ей ведомой целью, шла уверенной, стремительной походкой.

Завидев неподвижного Леху, приостановилась, изящно приподняла правую переднюю лапку. Настороженно оглядела лежащего желтыми немигающими глазами. Влажным носом несколько раз втянула воздух.

Что-то активно не понравилось кошке в окружающем Леху запахе. Она с негодованием фыркнула, отвернулась и решительно продолжила свой путь.

Больше на пустыре уже никто в эту ночь не появился.




34. Цыганка


Цыганка открыла ключом входную дверь и вошла в квартиру. Сразу пахнуло вечерним холодом: она всегда оставляла открытой форточки перед уходом, сознательно устраивала сквозняк. Ей казалось, что, тщательно продувая квартиру, она тем самым не просто освежает, а очищает ее от тяжкого груза воспоминаний.

Цыганка сбросила цветастую шаль, скинула сапоги, в чулках прошла в комнату, закрыла все форточки, задернула шторы и только тогда зажгла свет.




В большом зеркале отразилась ее мешковатая фигура в растянутой кофте и длинных юбках. Цыганка быстро разделась, осталась в колготках и спортивной майке с длинными рукавами. Вытащила заколки из волос, сняла черный парик. Оказалась блондинкой с короткой стрижкой.

Она приблизилась к зеркалу вплотную. Стояла, разглядывала себя. Потом вынула большие круглые серьги из ушей, сняла монисто, расстегнула ожерелье из искусственного жемчуга. Вытащила из глаз цветные линзы. Глаза у нее были светлые, серо-голубые.

Теперь в зеркале отразилась обыкновенная женщина с миловидным лицом. Ничего цыганского в ней уже не наблюдалось.




И имя у нее было самое обыкновенное — Елена Николаевна, Лена.
		Ах, Елена Николавна,



		это, право, было славно,



		неожиданная встреча



		и неспешный разговор.



		Но, увлекшись разговором,



		я забыл спросить о главном:



		ах, Елена Николавна,



		где вы были до сих пор?..








Так когда-то, в период ухаживанья, писал ей Володя, ее бывший супруг.

Она обожала Володю. Как сумасшедшая, неслась домой после спектакля, иногда даже такси брала на последние деньги, лишь бы поскорей его увидеть. Оказаться снова с ним. Под ним. Ощутить его тяжесть, его запах.

На все была готова, слушалась беспрекословно. Детей Володя не хотел, считал, что еще не время. Они творческие люди, у них только-только начало что-то получаться. Он — музыкант, принят в оркестр московской филармонии, она — актриса, ей тоже повезло, попала в труппу известного театра «Авангард». Им надо сначала о карьере думать, потом уже обо всем остальном.

Лена со всем соглашалась, верила ему как богу. Полдюжины абортов от него сделала за их совместную жизнь.

А потом уже не беременела.




Но к тому времени все уже и так шло наперекосяк. Рогова внезапно за что-то ее невзлюбила. А ведь она старалась изо всех сил, репетировала сутками, со всеми была приветлива, безотказна. И видела, что в театре к ней хорошо относятся.

И тем не менее на общих собраниях Эльвира Константиновна без конца кричала на нее, материла, выставляла на посмешище, заставляла краснеть. Потом в один ужасный день неожиданно вывела ее из штата, перевела на разовые, а вскоре и вовсе вышибла на улицу, объявила, что контракт продлен не будет.

Лена так до конца и не поняла, в чем ее вина. Правда, завтруппой, Сенечка, когда она уходила, участливо намекнул, что нельзя быть хорошей для всех, ставку в театре надо делать только на одного человека. И нельзя так много уделять внимания своей личной жизни, если хочешь работать в театре.

Но разве же это много? Она ведь никогда ни одной репетиции, ни одного собрания не пропустила, не опоздала ни разу.

А то, что после спектаклей немедленно уезжала, что у Эльвиры Константиновны в приемной без конца не торчала, попусту в театре не болталась, как многие другие, — это ведь к работе не имеет отношения!..

Оказалось, имеет. Так же, как очевидный ее успех у мужской части труппы.

Получается, что такие вещи не прощают.




Но ничего тут не поделаешь. Измениться же она все равно не могла, так что бог с ним, с театром.

Лена в общем-то не в обиде на Эльвиру Константиновну. Просто не вписалась она в ее орбиту, не стала любимицей, не сумела.

Она это пережила. Даже радовалась, что теперь не будет зависеть от жесткого театрального расписания, по вечерам сможет быть дома, спокойно встречать мужа.

И с деньгами устроилось. Подруга, работавшая в одном из актерских агентств, периодически подбрасывала ей какую-то работенку. То в сериалах снималась, то какое-то шоу перепадало типа «Незнайка в Кремле».

В общем, как-то жить было можно.




Но домашней идиллии все равно не получилось.

Володя стал пить. Все чаще, все затяжнее. Стихов уже давно ей никаких не писал, цветов не дарил. Когда пил, становился злым, ругался, бил ее.

Она и это терпела. Лишь бы он был рядом. Зато когда трезвел, просил прощения, каялся.

Она плакала вместе с ним, прощала, мыла его, укладывала в постель, счастливая, ложилась рядом. Слушала, как несправедливо устроен мир, сколько вокруг завистников. Соглашалась, гладила по небритой щеке, улыбаясь, прислушивалась к его храпу.

В конце концов, столько одиноких баб вокруг, а у нее муж. Ну, пьющий, зато свой, родной…

Так оно и шло, пока два года назад он не объявил, что уходит от нее. К какой-то администраторше в их филармонии, у которой от него ребенок.




Лена тогда чуть с ума не сошла, чего только не творила, сейчас даже вспомнить тошно. Твердо решила покончить с собой, все детально обдумала. А потом, в последний момент, вдруг опомнилась, взяла себя в руки, поняла, что так просто уходить нельзя.

Как там у Толстого в эпиграфе к «Анне Карениной» — «Мне отмщение и Аз воздам!». Сначала она обязана расквитаться за своих нерожденных детей.

Володя уже далеко, его не найдешь. То ли в Америку укатил со своей Клавой, то ли в Израиль. Какая разница, в конце концов? Черт с ним, пусть себе живет.

Но они за это ответят.




Потому что они все одинаковы, все они — ублюдки.

И кто-то из них должен отвечать.

Этот, сегодняшний ублюдок был уже шестым за два года. Последним.

По числу ее нерожденных детей.

Она выполнила то, что задумала. Это было нелегко, на это ушли долгие месяцы, но она все сделала, рассчиталась полностью. Теперь она свободна.

Больше ее ничего не держит.




Елена Николаевна подмигнула своему отражению, еще несколько секунд рассматривала его, прощалась. Затем решительно отвернулась и пошла к окну.

Плотно прижалась носом к холодному стеклу, посмотрела вниз. Далеко внизу поблескивала темным асфальтом улица. Девятнадцатый этаж — это пятьдесят с лишним метров, здесь без вариантов.




Не без труда повернула шпингалеты, распахнула окно.

Сразу же в комнату радостно ворвался нетерпеливый ветер, все за ее спиной зашевелилось, задребезжало, заходило ходуном. Стало очень холодно, ее начало колотить, дальше затягивать было нельзя.

«Отчего мы не птицы, отчего не летаем?» — вдруг вспомнила она монолог, которым когда-то, ещё в школьные годы, поразила её Эльвира Рогова в своей знаменитой роли Катерины из пьесы «Гроза». Именно с этим монологом юная Аеночка поступала в институт, мечтала играть как Рогова. Распахивала руки перед комиссией, страстно говорила о том, как ей хочется полететь.

Ну вот, шанс и представился.




Елена Николаевна оперлась на подоконник, ловко подтянулась, задержалась на нем на секунду.

Затем подобрала ноги, перенесла их на ту сторону и, широко раскинув руки навстречу холодному ветру, бесшумно соскользнула в темный провал.




35. Поцелуй


Автобус номер 175, выбрасывая в темный воздух ядовитую смесь отработанных газов, с ворчливым гулом вторгся в притихшее Бирюлево. Волей неизвестного дизайнера автобус, словно ватерлинией, разделялся на две части. Верхняя часть была покрашена в бледно-желтый цвет, а нижняя — в серо-голубой.

Мягко покачиваясь, разноцветный автобус вплыл на замершую улицу и остановился под тусклым фонарем у остановки «Универсам». Желто-серо-голубые двери распахнулись, и из них вышел только один пассажир — Ефим Валерьевич Курочкин.

Не успел он ступить на землю, как двери за ним закрылись с резким стуком, отчего-то неприятно задевшим Ефима Валерьевича.

Автобус выпустил бесформенный клуб сизого дыма и покатил дальше.

Раздражающий звук мотора быстро терялся между домами. Ночное эхо еще некоторое время играло с ним, но вскоре и оно утихомирилось.

Бирюлево снова впало в прежнее сонное забытье.

Ефим Валерьевич шел по пустынной улице в довольно приличном настроении, которое не так уж часто посещало его в последнее время. На то сегодня были следующие причины.

Во-первых, нынче вечером в редакции шумно праздновался День рыбака. Собственно, заядлых рыбаков среди сотрудников было всего двое, к тому же один уже давно болел, но, тем не менее, повод славный, отчего же не воспользоваться. Вот и воспользовались от души, потому Ефим Валерьевич так и припозднился.

Второй же причиной являлась новая идея, посетившая его сравнительно недавно. После неудачной затеи с дебилом Ефим Валерьевич было приуныл, но затем случайно увидел по телевизору передачу, поразившую его воображение.

В той судьбоносной передаче демонстрировались успехи пластической хирургии, и, в частности, было сказано, что процент мужчин, делающих подобные операции, резко возрос.

С этой самой минуты Ефиму Валерьевичу и запала в душу мысль о пластике.

Теперь он часто запирался в ванной, где подолгу простаивал перед зеркалом и прикидывал, каким образом преобразится его лицо после всех подтяжек и подрезок. По всему получалось, что он станет не только моложе, но и намного обаятельней, мужественней, то есть обретет именно ту внешность, которая должна идеально соответствовать программе «Судебная хроника».

Дело было за малым — за деньгами. Подобная операция тянула на очень круглую сумму. Но и тут очень кстати нашелся выход.




Подозрительный Ефим Валерьевич давно убедился, что супруга по каким-то соображениям скрывает от него свои подлинные доходы. Где-то у нее, безусловно, существовал загашник. Причем достаточно солидный, если учесть, что Людмила Борисовна особо ни на что не тратилась.

Впрочем, до поры до времени Курочкин свои подозрения держал в секрете, хотя настороже был постоянно, все время отыскивал новые подтверждения этой догадке. К тому же, зная скверный характер своей половины, прекрасно понимал, что ничем, кроме скандала, любые его попытки наложить лапу на припрятанные деньги закончиться не могут.

Но так было раньше. Теперь же, имея в руках такой рычаг, как явная причастность жены к внезапной смерти клиентки, он конечно же добьется от нее правды и, пошантажировав как следует, получит искомую сумму.

После чего сделает пластику и прямиком на телевидение. Он уже попросил Женьку Опрышко потянуть сколько можно и не принимать пока никаких решений по поводу ведущего. Таинственно намекнул, что есть вариант. Тот ничего не понял, но в конце концов пообещал.

А на телевидении, кстати, полно молодых, сочных бесхозных девок. Так и шастают по всем этажам. И если он, Курочкин, возглавит передачу, то тут сам бог велел. Всякие там секретарши, ассистентки и прочие. Уж как-нибудь он себе подберет подходящую.

Ну уж а с жабой своей хромоногой он разберется.

Только сначала бабки все из нее вынет.




В таком благостном состоянии духа Ефим Валерьевич и вышагивал по улице, планомерно приближаясь к своему дому. Он прошел мимо строящегося здания, завернул за угол и вдруг увидел двигающуюся ему навстречу хорошо знакомую фигурку в розовой курточке.

Ефим Валерьевич даже обрадовался нежданной встрече. Сейчас он наконец разберется с этим странным явлением, выяснит, с какой стати беспризорная девчонка бродит по ночам по спальному району.

Он замер в выжидательной позе, внимательно разглядывал грязное личико приближающейся к нему девочки. Обнаружил новый прыщик с левой стороны от маленького носа и в результате почему-то окончательно расположился к бедному ребенку.




— Ты что тут одна делаешь, девочка? — участливо спросил Ефим Валерьевич, когда расстояние между ними достаточно сократилось.

Девочка на этот вопрос ничего не ответила и, мало того, повела себя весьма странно.

Загадочно улыбнувшись, она прошла мимо, затем оглянулась на ходу и поманила его за собой пальцем с обгрызенным ноготком.

— Эй! Подожди! — крикнул Курочкин. — Ты куда? Стой!

Но девочка не реагировала на его крики, уходила все дальше.

Ефим Валерьевич удивленно смотрел ей вслед. Еще секунда, и она скроется за углом. Ничего не оставалось, как только повернуться и последовать за ней, что он поспешно и сделал.




Однако на соседней улице девочки не оказалось.

Ефим Валерьевич остановился, с недоумением озираясь вокруг. Желтый фонарный свет освещал безмолвную пустоту.

В этот момент раздался тихий свист, донесшийся из подъезда недостроенного дома.

Ефим Валерьевич приблизился, вгляделся. Дверей у подъезда не было. В темном проеме маячил знакомый силуэт.

— Ты что тут? — теперь уже строго спросил он. — Ты чего здесь делаешь?

И снова, так же как и в прошлый раз, увидел, что девочка вместо ответа подняла руку и поманила его.

Но теперь-то она от него не убежит!




Ефим Валерьевич быстро подошел вплотную к девочке. В отблеске фонарного света блеснули ее настороженные глаза.

Ефим Валерьевич уже было открыл рот с целью положить конец этим дурацким таинственным играм, но не успел, так и застыл с отвисшей челюстью.

Девочка, неотрывно глядя на него, мгновенно расстегнула молнию на джинсах, одним неуловимым движением спустила их вместе с трусиками до колен, а другим задрала вверх свою розовую курточку со свитером и майкой.

Ефим Валерьевич с изумлением воззрился на голый живот девочки.

— Ты что это делаешь? — медленно проговорил он.

Девочка, по-прежнему игнорируя его вопросы, указала подбородком куда-то вниз.

— Поцелуй! — сказала она.




Но Курочкин уже взял себя в руки, понял, что происходит.

Девочка хотела стать взрослой, походить на кого-то. Видать, насмотрелась, как мать это делает. Мать наверняка шлюха, кто же еще! Вот ребенок и шатается по району, чтобы не мешать мамаше, пока та деньги зарабатывает.

— Ты что, очумела? — возмутился он. — А ну прекрати сейчас же! Немедленно оденься!

Девочка при этом окрике опустила голову, вся как-то сжалась, закрыла руками лицо и заплакала. Курточка ее снова опустилась вниз, прикрыла живот.

Теперь она стояла со спущенными штанами. Ефим Валерьевич старался не смотреть вниз, на ее бесстыдно голый лобок.

— Ну ладно, ладно, — смягчился он. — Успокойся. Давай надевай штаны, пойдем домой, я тебя отведу. Ты где живешь?

Но девочка не реагировала, плакала все горше, ее худенькие плечики судорожно вздрагивали.

Ефим Валерьевич понял, что надо как-то действовать. Не стоять же так перед полуголой девчонкой. Еще не дай бог увидит кто-нибудь.

Он опасливо поглядел на улицу.

К счастью, там по-прежнему никого не было. Только серой бесшумной тенью промелькнула бродячая тощая кошка.

Ефим Валерьевич нагнулся над рыдающей, решительно натянул ей штаны.

Подумав секунду, подхватил ее на руки. Поразился, какой невесомой оказалась девочка. Почувствовал, как тоненькие ручки крепко обхватили его за шею.

Девочка еще пару раз всхлипнула и умолкла.




— Ну вот и хорошо, — успокаивающе произнес он. — Разве можно таким маленьким девочкам одним ночью по улицам разгуливать, это никуда…

Одновременно Ефим Валерьевич повернулся, чтобы шагнуть к выходу. Но шага этого так и не сделал, равно как и фразу не договорил.

По всему телу внезапно прошла нестерпимая судорога боли, мгновенно подмявшая под себя все его мысли и чувства. Ноги у Ефима Валерьевича подкосились, он тяжело, с гулким стуком, опустился на колени.

Руки тоже сразу ослабли, упали, но Девочка-Смерть цепко держалась за его шею.

Ногами в стоптанных, когда-то белых кроссовках она касалась пола и остренькими зубками быстро перегрызала ему горло.

Еще через пару мгновений Девочка-Смерть подняла голову, разжала руки, и Ефим Валерьевич, уже ничего не осознающий, кулем повалился на грязный каменный пол.




Девочка-Смерть вынула из кармана куртки грязный носовой платок и вытерла окровавленный рот и подбородок.

Бледное личико ее порозовело, глаза радостно сияли. Все, о чем она думала так долго, подтвердилось. Не зря она ждала столько дней.

Девочку-Смерть звали Валя. Валя очень любила кино. Она верила, что в кино ничего просто так показывать не будут.

Все эти «Ночные», «Дневные дозоры», «Сумерки», «Затмение» и «Полнолуние» и прочие фильмы про вампиров появляются не с бухты-барахты. Только глупые мальчишки могут думать, что кино похоже на сказки. На самом же деле ничего подобного. Валя всегда знала, что в кино не врут, там все правда. И сейчас она окончательно в этом убедилась.

Кровь ей понравилась, немножко солоноватая на вкус, но все равно классная.

А самое главное, что она уже чувствует, как все в ней меняется, она становится иной.




Валя знала, что какой-нибудь лох рано или поздно обязательно найдется, не устоит перед ней. Так и получилось. Этот повелся на раз.

Мама правильно говорит, все мужики — кобелины. Так что их совсем не жалко.

Она все сделала правильно. Еще несколько таких удачных попыток, и она окончательно станет бессмертной, будет жить всегда.

И летать, наверное, тоже будет.

Как все они там, в кино.




Валя бросила кровавый платок на пол рядом с Ефимом Валерьевичем и, с удовольствием вдыхая ночной воздух, вышла из недостроенного подъезда.

Этой ночью она наконец-то была сыта.

Теперь настало время поспешить домой.




Эпилог


В первый раз за этот, казавшийся бесконечным ноябрь тяжелые свинцовые тучи по какой-то неизвестной причине расступились, и неожиданно пробившееся сквозь них солнце в одночасье изменило привычный безрадостный пейзаж. Будто кто-то нажал на нужную кнопку коррекции в телевизоре, и старая, выцветшая от времени кинолента сразу засияла всеми возможными сверкающими красками.

Тут же все ожило, заискрилось, задышало. Даже блеклый пыльный автобус казался теперь ярко раскрашенным, празднично вплывал в Бирюлево, гостеприимно распахивал двери на остановках.




Кирилл Латынин сидел у окошка, с любопытством поглядывал на прохожих.

Эти люди, жители их района, были очень разными, но в то же время что-то незримо связывало их друг с другом, заставляло вести себя определенным образом, произносить именно те слова, которые они произносили.

И он, Кирилл, тоже был неотъемлемой частью паутины, соединявшей их всех невидимыми нитями.

А вот ниточки, связывавшие Светку со всем этим миром, уже почти все полопались, оборвались. Разве что осталась одна-единственная, та, которая соединяет их обоих.

И то, что ему предстоит сделать, окончательно укрепит ее, навсегда сделает неразрывной их связь.




С каждым новым прожитым днем он понимал теперь, как любил Светку. Со всеми ее капризами, недостатками, истериками.

Она была другая, и время, проведенное с ней, шло совсем по иным законам, оно растягивалось, останавливалось, замирало. Кирилл словно проваливался в какую-то временную дыру и, выныривая обратно, с удивлением обнаруживал, что за короткое мгновение прошло уже несколько часов.

Тот факт, что Светки теперь нет рядом, принять было решительно невозможно.

И потому фейерверк, который он собирался устроить в ее память, будет не прощальным костром, а всего лишь яркой вспышкой, освещающей их любовь.




Кирилл заботливо поправил коробку из-под торта «Сказка», покоившуюся у него на коленях. По словам дяди Мити, это была самая подходящая коробка. И по размеру, и вообще…

Обыкновенный торт, никаких подозрений. Подарок как подарок, одно слово — «Сказка»!

Молодец дядя Митя, не подкачал. Умело упаковал в коробку свою самодельную пластиковую бомбу, подробно проинструктировал Кирилла.

Устройство надежное, проверенное. Вполне достаточное, чтобы на кусочки разнести весь театр «Авангард» вместе с его именитым художественным руководителем.




Автобус плавно подруливал к хорошо знакомой остановке. Кирилл улыбнулся, аккуратно взял под руку коробку и потянулся к выходу.

Солнце в это время года было редким подарком, и он надеялся дойти до дома, пока оно еще светило над спальным районом.

Январь — март 2006 г.

Вудлэнд-Хиллз, Калифорния Новые Черемушки, Москва




СУМЕРКИ В СПАЛЬНОМ РАЙОНЕ


— Знаешь что, не морочь мне голову! — сказал Папаня.

— А вот это как раз совершенно невозможно! — ухмыльнулся Фил. — Твоя голова и так уже полностью заморочена!

    

Ф. Волкен. «Умирающий город»








1. Курочкина


Людмила Борисовна Курочкина, тяжело переваливаясь с ноги на ногу, подошла к окну, чтобы задернуть штору. В Бирюлево сгущались сумерки, пора было зажигать свет в квартире, иначе даже иголка в руке уже плохо различалась, а Людмила Борисовна совершенно не хотела, чтобы кто-то из противоположного дома наблюдал за тем, чем она занимается у себя дома. Даже если ничего предосудительного она не делает.

В том же, что кто-то напротив уже изготовился с биноклем или подзорной трубой, Курочкина не сомневалась. Ее покойный муж, Ефим Валерьевич, ежедневно часами просиживал у окна с биноклем в руках, ни за что не позволял ей зажигать свет в комнате, чтобы, в свою очередь, такой же истовый наблюдатель не обнаружил его самого.

Честно признаться, и сама Людмила Борисовна время от времени не удерживалась, приникала к окулярам, следуя настойчивым призывам супруга. С плохо скрываемым любопытством разглядывала чужую, такую похожую на ее собственную и в то же время совсем иную жизнь, которую можно было наблюдать в многочисленных окнах возвышающейся на той стороне улицы шестнадцатиэтажки.

В окнах этих уже начал загораться свет, но в постепенно заполнявших Бюрюлево сумерках был он еще пока блеклым, матовым. Подлинную свою силу свет этот обретет позже, минут через сорок, когда таинственное сумеречное освещение уступит место обычной вечерней тьме, в густой синеве которой тысячеглазово засияют дома всего спального района.




Людмила Борисовна окинула равнодушным взглядом залитую серым маревом улицу, по которой ползли то здесь, то там включающие фары машины. За двенадцать лет, что Курочкины прожили в Бирюлево, ничего в этом пейзаже не изменилось, разве что машин стало раза в два больше. Она резко задернула шторы, словно ограждала свое обиталище от всякого внешнего вторжения.

Комнату залил чуть розоватый свет, отбрасываемый лампой из мозаичного стекла (а-ля Тиффани!), давным-давно купленной Людмилой Борисовной на их с Ефимом Валерьевичем десятилетие. Уже второй месяц как нет Ефима — его нашли в подъезде строящегося дома с перегрызенным горлом. Здесь же, в их спальном районе, буквально в двух кварталах.

Что за тварь это сделала, выяснить так и не удалось. Следствие по-прежнему ведется, но весьма вяло. Людмила Борисовна уже давно потеряла всякую надежду, что сыщик, капитан милиции, по удивительному совпадению носивший фамилию Горлов, выяснит, кто же все-таки убил ее мужа.

Да, если уж совсем начистоту, не особо это ее и волновало. Какая разница, по большому счету?

Главное, что его нет!

Ефима Валерьевича она выносила с большим трудом — он отвечал ей тем же, — так что известие о его внезапной гибели приняла с большим облегчением. Сочла, что есть все же на земле справедливость, раз высшие силы избавили ее от назойливого присутствия ненавистного супруга.




Припадая на левую ногу, Людмила Борисовна проковыляла на кухню. Охромела она давно, еще в детстве, в результате неумелой операции, сделанной молодой врачихой, которая сильно торопилась на собственную свадьбу. С тех пор Курочкина навсегда возненавидела невест, старалась их не обслуживать.

Она бросила быстрый взгляд в комнату. Работать сегодня больше не хотелось, хотя заказ срочный, и материал на рабочем столе лежал уже весь раскроенный. Постоянная клиентка, народная артистка Эльвира Константиновна Рогова, непременно хотела, чтобы платье было готово к субботе, к генеральной репетиции спектакля «Горе от ума», который она ставит (уже, кажется, во второй или даже в третий раз!) в руководимом ею театре «Авангард». Ну, да будет ей платье, до субботы еще четыре дня, а работает Людмила Борисовна со скоростью, непостижимой для нынешних молодых портних. Причем качество работы от этого нисколько не страдает, просто так уж она привыкла, все у нее в руках горит, спорится.

При мысли об Эльвире и ее постановке Курочкина усмехнулась. Не за горами, значит, премьера, а уж на премьеру она пойдет обязательно, вопросов нет. Но, конечно, не ради Роговой. Не столько она стремится посмотреть «Горе от ума» (довольно скучная пьеса, да к тому же в стихах, оскомина от нее еще со школьных времен!), сколько увидеть на сцене своего протеже, живущего тут неподалеку молодого актера Кирилла Латынина.

Людмила Борисовна заварила кофе, достала сигарету, закурила и предалась приятным воспоминаниям. Кирилл Латынин появился в ее жизни внезапно, кажется, по рекомендации почти совсем выжившей из ума старухи Шаховской. Но тут у бывшей княжны (надо отдать ей должное!), хватило мозгов прислать его по правильному адресу. Пришел он вместе со своей невестой, Светой, заказывать свадебное платье. Тогда-то Курочкина и нарушила свое правило не браться за подобную работу.

Светловолосый обаятельный Кирилл со своей обезоруживающей улыбкой с первой минуты произвел на портниху чрезвычайно сильное впечатление. Проще говоря, Людмила Борисовна захотела его, уж теперь-то она могла в этом признаться. Давненько с ней этого не случалось, а тут захотела так, что в паху постоянно при одной только мысли о молодом актере немедленно начинало тянуть, и даже сейчас она почувствовала, как между ног сразу же стало жарко и влажно.

Курочкина глубоко затягивалась, пыталась подавить знакомое волнение, уже почти два месяца не дававшее ей спокойно существовать. Ведь поначалу даже перед самой собой она делала вид, что ею движет только искреннее желание помочь мальчику в его непростой карьере, уберечь от неверных шагов, которые могли бы непоправимо искалечить его молодую жизнь. Ведомая этими благими намерениями, она и рассказала Роговой о Кирилле, о том, как из-за болезни он пропустил время показов в театры, упросила ее непременно посмотреть на него, и таким образом Латынин в конце концов и попал в труппу «Авангарда», за что, понятное дело, был ей несказанно благодарен, букет принес роскошный, коньяк, коробку дорогих конфет.

Правда, при этом взял с нее слово, что больше она никогда о нем разговаривать с Роговой не будет. Людмила Борисовна его щепетильность оценила и, конечно, пообещала, тем более что больше и не надо было ни о чем говорить, все уже случилось, к общему удовольствию. И, кстати, слово свое она сдержала. Впрочем, оказалось это несложно, Рогова о Кирилле и не упоминала с тех пор ни разу.

История с показом еще при жизни Ефима происходила, так что всерьез Курочкина тогда отреагировать на подарок свежеиспеченного артиста не могла. Сейчас уже другое дело, сейчас наконец можно и достойно отметить перемены в жизни Кирилла Латынина. Тем более что уже сорок дней с момента смерти его незабвенной невесты вот-вот минуют, пора ему с этим трауром завязывать. И так она уже сколько терпит.

Хватит, заждалась, больше невмоготу!

Людмила Борисовна сладко потянулась, живо представляя себе благодарные серые глаза молодого человека. О чем Кирилл не знает (да и знать ему пока об этом совсем не нужно, разве что, может быть, когда-нибудь!), это о…

В общем, факт тот, что именно она, Курочкина, уберегла мальчика от рокового опрометчивого шага, который он собирался сделать… Избавила его от непомерного груза, который ему пришлось бы тащить на себе неизвестно сколько лет…

А ведь рисковала при этом, да еще как!




Лишь только она увидела рядом с ним эту потаскуху, эту блядищу с Тверской, услышала этот ее южный говорок, так сразу ей все стало ясно. Полнейший мезальянс, не о чем говорить! Приезжая сучка, лимита, типичная щучка-хищница, и он — одухотворенный, талантливый, пусть пока и не очень удачливый артист.

Ну, что между ними общего, спрашивается?..

Понятно, что эта сучка искала московскую прописку, увидела смазливого парня и уцепилась за него. Трахнула его как следует, вот он и попался. Сперма в голову ударила, он тут же на все и согласился, жениться — так жениться, лишь бы иметь ее в любое время суток. Вот тебе сразу и прописка, и жилье, а там видно будет, можно ведь и отсудить квартиру или по крайней мере разменять, таким образом все проблемы и решены.

Но не тут-то было, не вышло!

Не повезло Светочке. Попалась на ее пути хромоногая портниха Людмила Борисовна Курочкина и решила: ни за что не даст пропасть парню, любым способом уберет с его пути эту мерзкую хищную поблядушку.




Людмила Борисовна глубоко затянулась, сжимая сигарету левой рукой, а правую сунула глубоко между ног, словно пытаясь умерить жар, с каждой минутой разгоравшийся там все сильнее. Она была уверена, что просто так Кирилл от этой сучки не отлипнет (больно сладко ему с ней спалось!), в этом смысле помощи от него ждать не приходилось. Так что все пришлось взять на себя.

Курочкина придумала ловкий, необычный трюк, использовала свой недюжинный портняжный опыт, свое ноу-хау. В одну из пластин корсета свадебного платья вшила обоюдоострую, специально заточенную спицу, которую согнула таким образом, что при определенном движении невесты спица должна была бы распрямиться, прорвать тонкую ткань и вонзиться ей прямо в сердце. Случайность, что сделаешь! Раз в сто лет такое происходит. Комар носу не подточит!

Все, похоже, ровно так и получилось, как она задумывала. Померла бедная Света в тот самый миг, когда в одиночестве примеряла дома готовое платье.

Туда ей и дорога, провинциальной бляди!

Сидела бы у себя дома, в Мухосранске, ничего бы с ней не произошло!




Кирилл, бедный мальчик, погоревал, конечно. Даже похоронил незабвенную невесту в том самом, сшитом вот этими ее руками свадебном платье. Правда, похорон Людмила Борисовна не видела, на кладбище она предусмотрительно не пошла, но зато муж ее покойный, репортер судебной хроники Ефим Курочкин, там, разумеется, был и все потом супруге в красочных подробностях пересказал.

Вот чего на самом деле было жалко, так это платья!

Все-таки потрудилась она на славу, вдохновенно, можно сказать, работала, а Кирилл, глупышка, такую красоту в гробу захоронил!




Людмила Борисовна извлекла правую руку из-под юбки, машинально поднесла к носу, понюхала. Да, она не ошиблась, все там, внутри, уже намокло, сочилось. Нет, решено, не будет она ждать этих дурацких сорока дней, как раньше планировала.

Не может она больше!

Не век же ей маяться, в самом деле! Пришла пора этому милому юноше Кириллу Латынину, этому сладкому мальчику, отдавать должок. Заодно и проверим себя, есть ли еще порох в пороховницах или за годы жизни с Ефимом все рассосалось-улетучилось…




Она погасила сигарету, глотнула горячего кофе и подвинула к себе телефон. Номер Кирилла помнила наизусть, хотя звонила ему всего пару раз — в прошлый разок сказала, что платье готово.

Трубку сняли почти сразу, мальчик, к счастью, оказался дома — видимо, репетиции сегодня не было.

— Здравствуйте, Кирилл! — приглушенно сказала Людмила Борисовна.

Она знала, что голос у нее резковат, а манера произношения не очень приятная, какая-то каркающая, так что старалась сейчас говорить потише, почти интимно.

— Здрасьте! — раздалось в ответ.

Не очень было понятно, узнал ее мальчик или нет.

— Это Людмила Борисовна, портниха, — на всякий случай пояснила она.

— Да, Людмила Борисовна, слушаю, — сказал мальчик.

Голос у него был сладкий, как и сам он, и жар между ног у Курочкиной стал совершенно нестерпимым.




2. Кирилл


Кирилл Латынин озадаченно смотрел на телефон, машинально грыз заусенец на указательном пальце левой руки. Черт дернул его вообще снять трубку, не стоило этого делать!..

Теперь придется идти к портнихе, которую Кирилл на самом деле видеть совершенно не хотел. Лишние напоминания обо всем, что связано со Светкой и с их предсвадебными хлопотами, ему совершенно не нужны. Он, наоборот, пытается как-то отойти от этого кошмара, хоть на пару дней забыть о нем.

Но не тут-то было!

Во-первых, все еще хоть и редко, но звонит мудацкий милицейский капитан Горлов (как его там, Владимир Эдуардович, кажется!), задает идиотские вопросы. Как будто этим можно оживить Светку! Главное, смысла в этих вопросах нет никакого, ведь сразу же установили, что это был несчастный случай. И потом Светку уже месяц как похоронили!

Видимо, там у них в милиции так положено, какая-нибудь инструкция столетней давности все еще действует, поскольку ее нельзя отменить. Короче говоря, привязался этот занудный капитан, как банный лист к жопе. Кирилл даже в какой-то момент стал подозревать, а не голубой ли он. Но, оказалось, вроде нет — жена, дети. Впрочем, это теперь ни о чем не говорит. Сейчас это принято. Даже среди артистов каждый второй — двустволка!..

А теперь еще эта хромоножка Курочкина приглашает его в гости! Причем так настойчиво, что отказаться совершенно невозможно. К тому же любопытно на самом деле, что уж такого сверхважного она хочет ему сообщить. А потом он все же именно ей, Курочкиной, обязан этим показом в театре у Роговой…




С показами вообще непросто, а у него, Кирилла, и подавно не сложилось. Когда после окончания училища настала пора показов, он опять был в больнице, все пропустил. А после того как вышел, сезон уже начался, артисты все везде набраны, пойди договорись.

Так что надо быть благодарным, нечего теперь рожу воротить!

А Рогову-то, кстати, она по-прежнему одевает, и мало ли какие разговоры у них могут возникнуть по его поводу. Хотя, конечно, она слово ему дала больше его не обсуждать, но кто ее проверит!

Короче говоря, надо идти, ничего не поделаешь!

Тем более, у нее свое горе, муж погиб, кто-то его вроде как загрыз, что ли. Кирилл эту историю слышал уже в трех вариантах, чего только не болтают в районе. А на самом деле все просто — по пьяни, видимо, забрел на стройку, упал, заснул, и какая-то уличная крыса ему в глотку и вцепилась. Эка невидаль, их тут тьма бегает по помойкам!

Кирилл хорошо помнил покойного мужа портнихи, видел его дважды: один раз у нее дома встретились, когда за платьем Светкиным заходил, а потом Курочкин на кладбище появился. Видимо, материал собирал для очередного своего репортажа. Между прочим, препротивный был мужик! И внешне неприятный — полноватый, лысоватый, морда кирпичом, — и вел себя так, будто все вокруг ему чем-то обязаны.

В общем, как ни крути, придется посетить портниху, никуда, брат, не денешься!




Кирилл наконец оставил палец в покое, перестал грызть. На месте бывшего заусенца около самого ногтя появилась маленькая розовая ранка. Ранка отвратительно ныла, не больно, но гадко.

В щель между портьерами вполз ядовито-белый свет — на улице зажглись фонари. Кирилл снова повалился на постель, вперился невидящим взглядом в потолок, думал о том, какая трудная, великая стезя уготовлена ему в этой жизни. Он уже третий день не выходил из квартиры, вообще старался в последнее время бывать дома как можно больше, чувствовал себя безмерно уставшим, любые лишние контакты его раздражали.

Такое с ним однажды уже бывало — правда, очень давно, лет, наверное, пятнадцать тому назад, а может, и больше. Он тогда был воспитанником детского дома номер сто тридцать девять в подмосковном городе Фрязино. А впал в подобное состояние после смерти Алешки Рубцова, с которым ужасно подрался накануне спектакля. Кто же знал, что Алешка упадет затылком на острый угол каменной лестницы перед самым актовым залом!

А подрался, кстати, за дело!

Потому что Алешка, воспользовавшись тем, что Кирилл болел, подлизался к Калерии Руслановне и заполучил его, Кирилла, роль. Такие вещи прощать нельзя!

Сейчас, конечно, смешно об этом вспоминать, роль-то ерундовая, дурацкий негритенок в пьесе Михалкова «Сомбреро». Но тогда Кириллу было совсем не до смеха! Его мечта, к воплощению которой он стремился так долго, оказалась в одночасье уничтожена сальными Алешкиными руками.

А за мечту, тем более выстраданную, надо драться, причем всерьез, до самого конца!

Это Кирилл Латынин уяснил хорошо и давно, с раннего детства, про которое старался особенно не распространяться. Кому нужно знать про его детдомовское прошлое, про родителей, которых он никогда не видел! Так что Кирилл успешно выдавал себя за мальчика из благополучной семьи. Никаких проблем с этим не возникало. Производить хорошее впечатление он умел, актерская природа в этом смысле никогда не подводила.

В общем, кончилось тогда все очень скверно — милиция приезжала, шум подняли невероятный… Правда, до колонии дело не дошло, все ж таки малолетка, однако нервов помотали изрядно.

Вот после всего этого он и впал в примерно такую же прострацию. Никуда ходить не хотел, ни с кем две недели не разговаривал.

Кирилл перевернулся на бок, вздохнул. Подушка все еще пахла Светкиными духами, она перед сном тонну на себя выливала.

Ужасно, что такое произошло, но что теперь сделаешь!

К тому же, если признаться (чего уж теперь, Светки-то давно нет!), то он с самого начала подспудно понимал, что она ему не партнер, уж больно они разные.

Да и вообще вся эта история со Светкой какая-то безумная.




Кирилл получил Светку в подарок от своего дяди Мити. То есть в буквальном смысле в подарок. Дядя Митя странный, иногда ему что-то втемяшится в голову, и он уже нипочем не отвяжется. Вот и тогда, осенью, пристал неотвязно. У Кирилла был день рождения, так дядя Митя непременно хотел ему что-то подарить, причем такое, чтобы надолго запомнилось. А когда выяснил, что у Кирилла с девушками некоторые проблемы, то тут же и уцепился за свою гениальную идею в этот же вечер уложить его в постель с какой-нибудь смазливой девкой.

И как Кирилл ни сопротивлялся, ничего слушать не хотел. Сели они в такси и поехали колесить по городу. Долго ездить, кстати, не пришлось — дядя Митя, как выяснилось, прекрасно знал все места, где шеренгой выстраиваются проститутки, дабы продемонстрировать себя клиентам в лучшем виде.

Светка Кириллу сразу понравилась, вид у нее был хоть и блядский, но при этом какой-то особый, независимый. Он, стесняясь, ткнул в нее пальцем и, убедившись, что дядя Митя девушку приметил, сразу отвернулся.

Дядя Митя выбор одобрил, но все же для уверенности они еще кружок вокруг центра сделали. А потом все равно вернулись. Кирилл уже волновался в тот момент — не заберут ли девчоночку?

Оказалось, нет, не забрали, стояла, мерзла в своей мини-юбочке, его, стало быть, дожидалась.

В общем, посадили они Светку в такси и повезли к дяде Мите на квартиру (у Кирилла тогда своей не было, эту, в Бирюлево, он позже получил!). По дороге она им рассказывала какую-то слезную историю, как ей надо все время деньги посылать домой, в Кривой Рог, там, мол, и мать пьющая, и бабушка больная, и сестренка младшая.

Кирилл слушал вполуха, думал только о том, как у них все будет — сама она разденется или ему ее надо раздевать? Дядя Митя великодушно им квартиру уступил (день рождения — так день рождения!), а сам ушел к приятелю ночевать.

Вот тогда-то Кирилл и улетел.




Больше они уже не расставались. Светка позволяла ему то, чего никто доселе не позволял. Мало того, сама все время что-то придумывала, все ей было мало. Кирилл по ее заданиям без конца мотался в магазин «Интим», что около метро, все новые игрушки покупал.

Через три недели он сделал ей предложение. Жилищный вопрос, к счастью, уже решился — Кирилл как раз ордер получил. С улицы Светка к этому времени ушла, откупилась. Устроилась в какую-то туристическую фирму оператором.

Но деньги, конечно, уже были не те, так что она все время ворчала, была недовольна, что Кирилл вместо того, чтобы делом заниматься, только о сцене и думает. Светка сильно была на деньги зациклена. Голодное детство, видимо, сказывалось. Все бабки да бабки, о другом и не говорила.

Кирилл и сам не в хоромах вырос, детдомовский, но все же у него мечта, цель, он понимает, что не зря родился, что есть у него предназначение. А Светке все на свете было по хую. Трахаться могла сутками, это да, а больше ее, по сути, ничего и не волновало. И никаких денег она домой не посылала, оказалось — туфта, одни разговоры.

Ну, а потом случилось то, что случилось. А как да почему, никто на самом деле этого никогда не узнает, это Кирилл уже точно понял.

Пустые все хлопоты!

Ясно, что несчастный случай, но уж больно он какой-то нелепый. Уж такой случайный, что случайней и не бывает. А даже если это не так, то милицейский мудак Горлов все равно ни в жисть ни до чего не докопается, у него на роже написано, что он полный мудак.

Это, кстати, у Светкиной матери, несостоявшейся его тещи, что на похороны приезжала, возникли какие-то непонятные подозрения. Но Кирилл сразу понял, что лучше об этом забыть. Потому что толку от милиции по-любому не будет, это только в кино менты все моментально раскрывают, а на поверку проку от них очень мало. Куда легче им записать происшествие несчастным случаем и забыть, чем еще один висяк на себе числить, статистику портить.




Снова резко зазвонил телефон.

Кирилл повернулся, брезгливо взглянул на дребезжащий аппарат. Еще кому-то неймется в субботний вечер!

И кто бы это мог быть?..

Может, капитан Горлов легок на помине? Хочет порадовать-поделиться блестящими раскрытиями новых преступлений!

Или хромоножка Курочкина вспомнила, что у нее завтра срочный заказ и хочет перенести его визит?

Телефон продолжал назойливо верещать.

Кирилл снова вздохнул и потянулся за трубкой.

— Здравствуйте, — услышал он нежный девичий голос. — Это Кирилл?

— Кирилл, — без всякого энтузиазма подтвердил он. — А вы кто?

— Я — Даша. Светина сестра. Помните, вы нам звонили? Когда Свету… — она поискала слово (явно не хотела говорить «убили»!), — когда Света умерла.

— Да, помню, — ответил Кирилл, смутно припоминая тот единственный короткий разговор с Дашей. — Вы откуда?

— Из дома. Я с Кривого Рога звоню.

Она замолчала.

— Так, — сказал Кирилл, не зная, что еще говорить. — Но Свету похоронили, и все… Дело давно закрыто…

— Я понимаю, — прервала его Даша. — Я не поэтому звоню. Я в Москву еду.

— Ага, — кивнул Кирилл. — И когда же?

— Во вторник приеду. Я уже билет взяла.

— Понятно, — проговорил Кирилл.

На самом деле совершенно не понимал, зачем Даша прется в Москву.

— И надолго?

— Не знаю, — призналась она. — Как получится.

Снова наступила пауза.




— Я слушаю, — напомнил Кирилл.

— Я сейчас тут оставаться не могу, — извиняющимся голосом пояснила Даша. — У нас несчастье, у бабушки крыша поехала, ее в психушку забрали. Говорят, насовсем… А мама пьет по-черному, ругается… В общем, я решила уехать. А в Москве у меня нет никого, вот я вам и позвонила… Вы извините… Я все равно хотела на кладбище съездить… Ведь в следующую среду сорок дней будет. Я же тогда не смогла на похороны, с бабушкой сидела…

— Хорошо, я вас встречу, — безнадежно произнес Кирилл. — Подождите.




Он положил трубку на постель, встал, пошел по квартире в поисках бумаги и ручки. Час от часу не легче! Сначала Курочкина, теперь юная Даша на его голову…

Сколько, интересно, лет этой Даше?

Кажется, то ли шестнадцать, то семнадцать… Ребенок, одним словом.

Цацкайся теперь с ней!

Но ведь не откажешь…

Ну, да ладно, пару дней он ее потерпит, а потом что-нибудь придумает.

Кирилл нашел блокнот, карандаш, вернулся к телефону:

— Говорите, я записываю. Какой поезд, номер вагона, во сколько прибывает?




3. Визит


Звонок раздался вовремя, семь часов только-только пробило. Людмила Борисовна улыбнулась. Мальчик не позволил себе опоздать ни на минуту, это хороший знак.

Она в последний раз оглядела себя в зеркале. Свободное синее платье с белыми оборками скрадывало ее грузную, приземистую фигуру, выгодно подчеркивало давно обвисшую, но все еще пышную грудь. Волосы она покрасила еще накануне в светло-каштановый цвет, выпрямила их, сейчас они элегантно падали на плечи. Красавицей ее, конечно, не назовешь, тем более учитывая безобразную хромоту, но кто сказал, что любят только красавиц! Ефим ведь когда-то запал на нее, да еще как запал! Никакая хромота его не остановила.

Конечно, это было почти два десятка лет назад, но не так уж она и изменилась с тех пор, разве что прибавила в весе с десяток килограммов. И опять же, разве в возрасте или в лишних килограммах дело?..

А в чем же дело? — спросила она себя. И сама же ответила, быстро проведя рукой по груди, по мощной, выпиравшей из платья заднице: Вот в чем!

Сиськи да письки — вот все, что на самом деле интересует мужиков. Остальное — лирика, лабуда, как говорил Ефим. Больше их, по сути, ничего не волнует. А с этим у нее пока все в порядке.

Снова раздался звонок. Людмила Борисовна поспешила к двери, стараясь не слишком раскачиваться при ходьбе. Она знала, что на многих это производит неприятное впечатление, и ей не хотелось, чтобы мальчик с самого начала стыдливо отводил глаза.




Кирилл Латынин сразу, как только открылась дверь, почувствовал некую странность и в самом облике портнихи, и в той особой атмосфере, которая окружила его с первого же мгновения. Он не мог точно определить, из чего именно создавалась эта атмосфера, вроде бы никакая музыка не играла, и освещение в комнате было обыкновенное (ну, разве что чуть розоватое!), то же, что и в прежние его визиты. Однако же он остро ощутил (а с интуицией у него было все в порядке!), что происходит нечто необычное, и внутренне насторожился, не понимая, чего ожидать.




Стол был накрыт, изящно сервирован на двоих. В центре стояла бутылка красного вина, итальянского, судя по этикетке.

— Разлейте, пожалуйста, — попросила Курочкина, когда Кирилл, вымыв руки, уселся наконец на предназначенное ему место.

— Да, конечно, — спохватился он.

Людмила Борисовна невольно залюбовалась его порывистыми, легкими движениями. Светлые волосы упали ему на лоб, когда он разливал вино, и Кирилл, изящно тряхнув головой, отбросил их назад.

Главным сейчас было не испугать мальчика, вести себя предельно осторожно — торопиться ей некуда.

— Я вам очень благодарна, Кирилл, что вы согласились прийти, — начала она почти шепотом (помнила о своем резком голосе!), — но это действительно очень важно для меня.

Он внимательно вслушивался в каждое ее слово. Вежливо улыбнулся:

— Да ну что вы, не о чем говорить.

— Да, да, не спорьте, я вам ужасно признательна. Давайте выпьем для начала, а потом я вам все объясню. Будьте здоровы!

— Спасибо. За вас!

Они чокнулись, выпили. Вино было чудесное, проверенное. Давно купленное ею по случаю в магазине «Ароматный мир». Не поскупилась она тогда (знала, что обязательно пригодится!), и вот наконец настал момент — заветная бутылочка дождалась своего часа.

— Вы закусывайте, не стесняйтесь. Давайте я вам положу.




После первого же бокала Кирилл ощутил, как его впервые за долгое время отпустило. Он понял, что чувство необычности, охватившее его, объясняется именно этим — предвкушением того, что наконец-то он сможет хоть немного расслабиться после дикого напряжения последнего месяца.

Он с удовольствием ел филе миньон, замечательно приготовленный умелыми руками Людмилы Борисовны, и с благодарностью поглядывал на нее. Он уже и не помнил, когда его так вкусно кормили. Светка в принципе ничего не готовила, не умела и не любила, а в ресторане он не был уже целую вечность. Эта же милая женщина удивительным образом угадала, все поджарено именно так, как он любит, а вино просто фантастическое, он такого и не пил никогда.

— Я буду откровенна, хорошо? — тихо говорила тем временем хозяйка. — Мы с вами оказались, как это говорится, собратьями по несчастью, что ли? Вы потеряли невесту, я — мужа. Причем почти одновременно… Вам не кажется, что это все очень странно?

— Да, это правда! — согласился Кирилл.

Странностей в последнее время действительно хватало!

— Прямо какой-то рок! — продолжала Людмила Борисовна. — Я удивляюсь, как вы выдержали. Я, признаться, не могу прийти в себя… Ужасно тяжело одной… И вам, наверное, тоже, да?

— Еще бы! — подхватил Кирилл. — Само собой. Безумно тяжело.

Ему внезапно стало очень жалко себя, на глаза навернулись слезы. Эта хромоногая портниха оказалась единственным человеком на свете, понимающим, что с ним происходит.

— Бедный мой! — вздохнула Курочкина, участливо глядя прямо в глаза гостю. — Давайте еще выпьем. Вспомним наших близких. Чокаться не будем.

— Да, конечно! — охотно согласился Кирилл, наполняя бокалы. — Давайте.




Они снова выпили.

Кирилл окончательно понял, как правильно было прийти сюда сегодня. Удивительная истома овладела им.

Розовый свет из-под фальшивой лампы Тиффани умиротворенно разливался по комнате. Не хотелось двигаться, расходовать себя по пустякам. Хотелось вот так сидеть на мягком стуле, ни о чем не думать, никуда не спешить, слушать, как что-то тихо лепечет бедная хромоножка.

Вроде бы раньше ему казалось, что у нее резкий, неприятный голос!

А в молодости, похоже, она была ничего. Вон какая мощная грудь обрисована под платьем! У Светки тоже была неплохая грудь, но у этой куда больше, на целый размер, если не на два.

— Вы понимаете, — говорила тем временем обладательница могучего бюста, — вам, может быть, это покажется странным, но я давно пришла к выводу, что ничто не бывает случайным в жизни, все имеет свое основание, свою какую-то закономерность… Скажем, наше с вами знакомство… вы ведь попали ко мне почти случайно, но, значит, так должно было быть…

Кирилл слушал, кивал. Ему уже ничего не казалось странным, он был полностью согласен с каждым словом Людмилы Борисовны.

Он не столько вслушивался в то, что она говорила, сколько разглядывал, как двигается при этом ее рот. Он обратил внимание, что губы у нее полные, а над верхней слегка темнеет полоска. Отчего-то это сильно умилило его, и Кирилл поневоле улыбнулся.

— Я что-то не так сказала? — встрепенулась хозяйка.

— Нет, нет, все так, — мотнул головой Кирилл. Он снова наполнил бокалы: — Я хочу выпить за вас. Вы чудесная женщина. Вы заслужили гораздо большего…

— Спасибо, — почти бесшумно выговорила Людмила Борисовна.

Она сидела довольно близко, глядела на него в упор блестящими глазами.

— Мне этого никто никогда не говорил. У меня к вам просьба, только не удивляйтесь…

— Да, конечно. Я не буду удивляться. Что?

— Можно я выпью из вашего бокала? Это вас не обидит? Я вам потом объясню…

— Да ну что вы. Пожалуйста.

Кирилл протянул ей бокал.

— Нет, нет, держите его в руке, — еще больше придвинулась к нему Курочкина. — А вы из моего не побрезгуете?

— Конечно нет, — снова улыбнулся он. — Это мы на брудершафт, что ли?

— Считайте как хотите! — прошептала она, приникая губами к его бокалу.

Кирилл пожал плечами и последовал ее примеру.




— Ну вот, — выдохнула Людмила Борисовна. — Теперь вы знаете все мои мысли.

— А вы мои! — заливисто рассмеялся Кирилл.

Это действительно было очень смешно — что он мог про нее знать?! Чепуха какая-то!

— А я ваши! — серьезно подтвердила она.

Красное вино влажно блестело на ее губах.

— Ну и о чем же, вы считаете, я думаю? — весело спросил Кирилл.

— Вот о чем! — ответила Курочкина и, быстро приблизив к нему лицо, поцеловала его мягкими, пахнущими вином губами.




И пока длился (а хотелось, чтоб он длился бесконечно!) долгий, расплавляющий поцелуй, Кирилл осознал, что она права, ведь он и на самом деле думал только об этом. С удивлением ощутил, как острое желание распирает его, как налилось, затвердело у него в трусах.

Он вдруг ясно понял, что безумно хочет эту некрасивую, немолодую, полноватую женщину, хочет почувствовать ее горячее, податливое тело, сжимать ее тяжелые висячие груди, прижиматься к ее большой, наверняка покрытой целлюлитом заднице. Неизвестно откуда взявшаяся волна бешеной сексуальности нахлынула, окатила его с ног до головы, подхватила и понесла куда-то.

Кирилл задрожал, еле сдерживаясь. С ним происходило что-то невероятное, но он и не думал разбираться с этим, взывать к собственному разуму. Где-то в глубине души знал, что все это полное сумасшествие, но сил сопротивляться никаких не было, и он с наслаждением отдался несшему его потоку.

И как только закончился этот самый долгий на свете поцелуй, он, задыхаясь, вскочил на ноги и начал срывать с этой тающей, расплывающейся в его руках женщины ее синее с белыми оборочками платье.

— Тише, тише! — уговаривала она его.

Но он уже ничего не слышал.

И когда наконец под платьем обнаружилось ее рыхлое белое тело, Кирилл со стоном запустил руку в чашечку огромного розового лифа. Остро почувствовал нежную мягкость могучей плоти и стал цепко подбираться пальцами в самую глубь этой заполненной до предела чашечки, к набрякшему соску.




До спальни, где Людмила Борисовна заботливо приготовила мягкую душистую постель, они так и не добрались. Он взял ее тут же, на полу. Вошел в нее истово, с искаженным от страсти лицом.

Голова ее периодически стукалась о толстую ножку стола, но она не замечала этого. Блаженная улыбка не сходила с ее лица. Порошочек, заранее подсыпанный ею в вино, сработал безотказно. Мальчик сделал все именно так, как она задумала. Или, скажем, почти так.




4. Даша


Поезд пришел вовремя. С неприятным лязганьем дотащился до конца платформы, обдал Кирилла гарью и вонью, затем последний раз вздрогнул, словно пытаясь двинуться дальше, и наконец замер. В ту же секунду, чуть не сбив с ног проводницу, на перрон из него стали высыпаться люди с чемоданами и кошелками.

Кирилл из предосторожности (еще заденут, не дай бог!) отошел чуть в сторонку, занял вполне удобный наблюдательный пункт около расположенного тут же, на платформе, киоска со всякой малосъедобной дрянью. Дашу он узнал сразу, сомнений не было. Та же Светка, только в более юном, вернее, в более чистом исполнении.

Светкино лицо так или иначе носило на себе отпечаток ее профессии, хотя она вроде бы ею уже и не занималась. Однако блядинка в глазах никуда не девалась, опытные мужики тут же ее распознавали, непременно оборачивались. Кирилл именно на это когда-то и попался. Вроде бы Светка такая простая — хорошенькая, скромная, — а вот какая-то неуловимая порочность в ней все равно чувствовалась.

В Дашином же миловидном лице ничего подобного не было. Только растерянность да неопытность, вот, пожалуй, и все, что Кирилл мог рассмотреть. Одета в дешевенькое пальто, на голове черный платок. Хрупкая, невысокая. Стоит, беспомощно озирается по сторонам, вот-вот заплачет.




Кирилл оторвался от киоска, решительно направился к девушке. Для проформы уточнил:

— Вы Даша?

Она обрадованно кивнула, улыбнулась. Кирилл заметил, что один зуб с левой верхней стороны у нее золотой. Наверное, в Кривом Роге дешевле было ставить именно такие коронки.

— Я — Кирилл, — сказал он. — Давайте ваш чемодан.

— Да ну что вы, я сама, — застеснялась девушка.

— Давайте, давайте!

Он забрал чемодан (совсем нетяжелый!), и они пошли к вокзалу.

— Со мной можно на «ты», хорошо? — попросила Даша. — А то я иначе стесняться буду.

— На «ты» — так на «ты», — согласился Кирилл. — Меня тоже можно на «ты». Не такая уж у нас огромная разница. Тебе, кстати, сколько лет?

— Восемнадцать, — с гордостью сказала Даша.

Кирилл недоверчиво покосился на нее. С его точки зрения, девушка тянула максимум на шестнадцать.

— Я могу паспорт показать, — обиделась Даша, заметив его скептический взгляд. — Хотите?

— Нет, не надо. Хочешь? — поправил он ее.

При этом неожиданно улыбнулся. Широкой, обаятельной улыбкой, которая ей ужасно понравилась.

Замечательная у него оказалась улыбка!

— Ага. Извините, — смутилась она. И тут же поправилась: — Извини.




Некоторое время они шли молча. Даша с интересом поглядывала по сторонам.

— Впервые в Москве? — спросил Кирилл.

— Ага. Поезд так медленно ехал, — пожаловалась она. — И в вагоне такая духота. Я думала, я с ума сойду!

Кирилл сочувственно кивнул.

— А что с бабушкой-то случилось?

— Совсем крыша поехала. Раньше так, бывали приступы, но недолго, день-два от силы, а как про Свету узнала, так у нее уже совсем ум за разум… никого не узнает, несет какую-то чушь. Я вчера к ней ездила, сказали, вряд ли она уже выйдет.

Губы у Даши скривились, по щекам начали катиться слезы.

— А мама пьет, не просыхает, — всхлипывая, выговорила она. — Все одно за другим!..

Кирилл остановился, вынул платок, вытер ей слезы:

— Успокойся!

Постарался, чтобы голос звучал мягко, по-отечески. Девушка была очень славная. Страшно похожая на Светку, только… лучше. Он это почувствовал сразу, с первой секунды, как ее увидел.

— Раз уж ты решила сюда приехать, то распускаться тебе никак нельзя. Здесь тебе понадобится очень много сил.

Даша высморкалась, кивнула:

— Извини. Я больше не буду! Правда! Я просто устала в этом проклятом поезде…

— Я понимаю. Ничего, сейчас отдохнешь. Мы скоро приедем. Вон уже метро. Ты на метро когда-нибудь ездила?

— Не-а… — улыбнулась Даша. — У нас только троллейбусы и трамваи. Ну и там маршрутки, автобусы. Но зато у нас метротрамвай есть. Скоростной такой. Очень удобный, правда! Почти двадцать километров можно проехать. А вот метро нету. Но зато у нас речка Ингулец, знаешь, какая красивая?

— Понятно, — усмехнулся Кирилл.




До Бирюлево они добрались сравнительно быстро — повезло, автобуса почти не ждали. Народу в нем, конечно, оказалось битком. Уже наступили сумерки, люди возвращались с работы, так что пришлось потолкаться.

Подъезд Даше понравился — довольно чистый, просторный, с домофоном. Сразу видно, солидные люди здесь живут. И дверь в квартиру солидная — тяжелая, с тремя замками.

И квартира его Даше тоже понравилась. Она все осмотрела внимательно, постояла около любимой картины Кирилла — автопортрета Ван Гога с отрезанным ухом, — подробно расспросила, как тут жила Света, где любила сидеть, какие вещи трогала. Долго смотрела через окно вниз, на спальный район, говорила, как боится высоты и еще замкнутого пространства.

Вообще оказалась она болтушкой, охотно делилась подробностями своей незатейливой жизни, рассказывала про свой город, как проходила практику на комбинате «Миттал Стил Кривой Рог». Название комбината Даша выговорила с особой гордостью, Кирилл даже улыбнулся.

Быстро обнаружилось, что девушка она очень живая, непосредственная, обожает кино и детективы. Все деньги, которые ей удавалось заработать, тратила на фильмы этого жанра, их у нее целая коллекция.

С ходу выдвинула две безумные теории внезапной Светкиной смерти. Официальная — случайная смерть от острой, неожиданно распрямившейся спицы — ее почему-то не устраивала.

По мнению Даши, у Светки, во-первых, был врожденный порок сердца, который криворожские врачи отчего-то пропустили, поэтому легкий укол тут же привел к летальному исходу. Во-вторых, Даша припомнила, что сестра еще когда-то в детстве сильно укололась острыми ножницами, а потом, уже в сознательном возрасте, как-то сидела за столом, выпивала со всеми по случаю праздника вооруженных сил, размахивала рукой и в результате чуть не заехала себе в глаз вилкой… во всяком случае, сильно поранилась. (Кирилл припомнил, что и в самом деле у Светки под левым глазом был еле заметный шрамчик!) Из всего этого следовало, что Светку притягивали острые предметы, и ее карма была связана именно с ними, так что избежать подобной гибели она просто не могла.




Кирилл слушал Дашу вполуха, больше следил не за тем, что она говорила, сколько как. При малейшем упоминании о чем-то ее волнующем зрачки у Даши расширялись, глаза начинали блестеть, а нижняя губка забавно оттопыривалась. В конечном счете девушка утомилась, пошла по предложению Кирилла принять ванну, после чего вот уже как час безмятежно спала на его постели, которую он великодушно ей уступил.

Сам же Кирилл устроился на кухне, где у него размещался диванчик, его в свое время углядела на распродаже практичная Светка. Диванчик этот был не простой. Несмотря на свой компактный вид, заключал в себе кровать, которая выдвигалась из него вперед, для чего надо было просто сдвинуть кухонный столик в самый угол.

Что, собственно, Кирилл и сделал. И теперь, улегшись, размышлял над этой новой ситуацией, которую подкинула ему жизнь. Завтра сорок дней с момента Светкиной смерти. Они поедут на кладбище, потом помянут ее.

А затем?

Первоначальный план спровадить Дашу после этого события и, соответственно, максимум двухдневного проживания на его площади отчего-то уже не казался ему таким безусловным. Разумеется, покоя от девушки ждать не приходилось, это понятно, но, с другой стороны, последние несколько часов, проведенные в ее обществе, сильно выигрывали по контрасту с унылым одиночеством, в котором прошли мрачные недели после похорон.

Но ведь и держать ее у себя долго тоже невозможно, с этим связана масса всяческих неудобств…




О Курочкиной же, о сумасшествии, которое у нее происходило, Кирилл старался вообще не думать, хотя мысли поневоле соскакивали и на эту тему. Ни объяснить свое неадекватное поведение у портнихи, ни тем более простить его себе он не мог.

Что вдруг с ним случилось?

Ведь, по сути, старая, мерзкая баба! Да еще хромоножка к тому же! Чем она его взяла?..

Как можно было настолько потерять голову?

При воспоминаниях об этом своем злополучном визите он ничего, кроме стыда и злобы, не испытывал. Сразу старался переключиться, выкинуть хромоногую женщину из головы, чему раздумья о Даше немало, кстати говоря, способствовали.

В подобном смятении чувств Кирилл Латынин в конце концов и уснул, мудро рассудив, что завтрашний день наверняка все сам расставит по местам.

Так оно и случилось.




5. Поминки


На кладбище они попали только в середине дня. Даша проснулась довольно поздно. Кирилл не хотел ее будить, пусть девушка отдохнет после долгой дороги, намаялась…

Потом долго завтракали, он слушал очередные живописания криворожской жизни. Внимал с интересом, вникал в детали, задавал вопросы. Многое и про Светку теперь понимал гораздо лучше, становилось яснее, что и откуда бралось.

Светка, кстати, никогда ничего подобного ни про свое прошлое, ни про свое горемычное семейство не рассказывала. Про родную сестру Дашу и то упоминала весьма редко.

В общем, из дома выбрались уже далеко за полдень. Пока добрались, пока цветы купили, уже три часа пробило. Недалеко от кладбища стояла церковка, оттуда колокол три раза и звякнул, кто-то там, значит, отбивал время.




Народу на кладбище было очень мало, оно и понятно, будний день, плюс время такое, хоронят, как правило, с утра. Пока шли к могиле, Кириллу бросились в глаза двое мужчин-близнецов, шедших по параллельной аллее. Одеты в черные длиннополые пальто, на головах замшевые теплые шапки с козырьками.

Странное дело, почему близнецы всегда одинаково одеваются, сколько бы им лет ни было! Казалось бы, наоборот, надо пытаться отличаться друг от друга, по крайней мере с возрастом, а они всячески подчеркивают свою схожесть, гордятся ею, что ли?!. Из-за этого всегда, когда их видишь, возникает ощущение какой-то неловкости, будто они еще не выросли, по-прежнему считают себя детьми, которых одевали родители, покупали сразу на двоих одно и то же, чтобы голову не ломать…




У могилы стояли молча. Даша свою обычную трескотню прекратила, смотрела сначала отрешенно, потом стала носиком потягивать, всхлипывать и как ни старалась удержаться, но в конце концов разревелась, уткнулась Кириллу в куртку. Он не мешал, дал ей выплакаться.

И сам, честно говоря, был на грани, еле сдерживался, пару раз смахивал слезы. Вспоминал Светку, все эти их матримониальные планы, покупки, хлопоты, шитье платья у проклятой портнихи.

Назад шли, не глядя друг на друга. Это стояние у могилы отчего-то не сблизило, а, напротив, сильно разъединило их.




Когда приехали назад, в Бирюлево, были уже сумерки. Время, когда окружающее незаметно теряет свои привычные очертания, лица встречных прохожих размываются, дома погружаются в серую дымку, машины начинают зажигать фары. Все становится слегка нереальным, таинственным, в сгущающемся воздухе чувствуется какая-то опасность, неосознанная тревога.

Кирилл очень не любил это недолгое время, предпочитал сумеречной зыбкости явный вечер, когда уже горят фонари и отбрасываются четкие тени.

Они вышли из автобуса № 174 и все так же, молча, шли вдоль улицы, собираясь перейти на другую сторону. Даша шагала чуть впереди. Всего на полшага, но вполне достаточно, чтобы дистанция между ними казалось непреодолимой.

Она уже ступила на мостовую, когда вдруг из-за угла, скрипя тормозами, вынеслась черная машина, кажется «ауди». Ее слегка занесло на мокром от тающего снега асфальте, но она тут же выровнялась и, прежде чем Кирилл успел что-то сообразить, понеслась прямо на них.

Кирилл долю секунды в ужасе смотрел на стремительно приближающееся авто, потом молниеносно схватил Дашу за руку, чуть повыше локтя, и что есть силы дернул на себя. Даша, уже занесшая ногу для следующего шага, резко качнулась назад, споткнулась о бордюр, упала. В тот же момент машина пролетела мимо, в двух сантиметрах от нее, еще через мгновение достигла пустого перекрестка и, не дожидаясь переключения красного светофора, скрылась за поворотом.

— Что это? — плаксивым голосом спросила Даша. — Мне больно!

— Прости! — сказал Кирилл, с трудом отрывая взгляд от перекрестка, где только что исчезла черная машина. — Ты ударилась?

— Коленка! — пожаловалась Даша. — Ужасно болит! — Она опять всхлипнула. — Я не понимаю! Он что, меня не видел?

Кирилл пожал плечами. Он сам ничего не понимал.

— Он же меня мог задавить! Он убить меня мог! — наконец осознала Даша. — Ты ведь меня просто спас!

— Покажи коленку! — потребовал Кирилл.

Он предпочитал не развивать эту тему. Сразу вспомнилось, как покойный почтальон Никита в красках рассказывал ему о человеке, охотившемся по ночам на своей машине за девушками, старавшемся сбить и переехать зазевавшихся пешеходов. Но там, кажется, речь шла о «жигулях», а тут «ауди», он все же точно заметил эмблему — четыре кольца.




Коленка, к счастью, пострадала не так сильно. Колготки, разумеется, были порваны, кожа содрана, но кости целы, можно идти. Даша, похныкав, встала и, прихрамывая (чем сразу напомнила злосчастную Курочкину!), пошла дальше.

Единственным плюсом произошедшего (если только его можно было считать таковым!) стал тот факт, что ни о какой дистанции между ними больше не могло быть и речи. Теперь она сильно опиралась на Кирилла и, соответственно, шла в непосредственной близости от него, так что он даже чувствовал дешевые духи девушки.

К тому же пережитая опасность полностью перебила тягостное впечатление от посещения кладбища, и к Даше снова вернулась ее обычная словоохотливость. Вновь и вновь обсуждала она странную атаку черной машины, строила разные гипотезы и в конце концов пришла к неожиданному выводу, что водитель, скорей всего, занимался своеобразной любовной игрой со своей пассажиркой (а точнее, наоборот, она с ним!), и от этого внимание его было сильно расслаблено, и потому ее, Дашу, он не заметил.

Кирилл спорить не стал, хотя никакой пассажирки он в машине не разглядел. Но, во-первых, были сумерки, видимость отвратительная, а во-вторых, если Даша права, то увидеть пассажирку он никак не мог, поскольку, согласно Дашиной теории, она нагнулась и голова ее в тот роковой момент была уткнута в пах водителя.

Почему именно эта версия пришла девушке в голову, он тоже не стал докапываться. В конце концов, может, там у них, в Кривом Роге, принято так ездить в автомобилях.

— А ты номер не запомнил? — спросила Даша.

Кирилл покачал головой:

— Слишком быстро все случилось. Только последние две цифры.

— И какие же? — оживилась она.

— Тридцать три.

— Точно?

— Да. Их я разглядел хорошо.




Дома Кирилл первым делом отправил Дашу в ванную, потом, несмотря на ее стоны и возражения, обложил поврежденную коленку льдом и только после приступил к приготовлению ужина. Категорически отвергнул предложения гостьи поучаствовать в этой важной процедуре.

— Сиди отдыхай! — строго сказал он. — Ты же у нас пострадавшая.

Пострадавшая, однако, долго на диванчике не усидела, а стала скакать вокруг на одной ноге. На самом деле не столько помогала ему, сколько вносила изрядную суету в приготовление ужина.

Наконец все закончилось, и они уселись вокруг стола. Кирилл вынул из холодильника давно приготовленную для этого дня запотевшую бутылку водки. Купил ее в основном из-за названия: «Столичный доктор», чем-то оно ему понравилось.

На всякий случай (больше из вежливости!) спросил:

— Ты водку пьешь?

— Ага, — кивнула Даша и подвинула к нему рюмку.

Кирилл разлил, помолчал. Потом сказал:

— Помянем Свету.

(Почему-то испытывал какую-то странную неловкость при этом.)

Даша опять кивнула, потянула носом. Глаза ее снова подозрительно заблестели.

— Я ее очень любил, — добавил Кирилл. — Очень. — И опрокинул рюмку.

Даша молча последовала его примеру.

Он протянул ей хлеб:

— Закусывай! А то быстро охмелеешь.

Она послушно отломила кусок.

В тишине прошла минута, другая.

Потом Даша заговорила. Долго молчать она не умела.

— Странно, что никто не пришел на поминки. А где все ваши друзья? Светины? Твои?

Кирилл ждал этого вопроса, спокойно ответил:

— Светиных подруг я не приглашал. Они мне не нравятся. Я совершенно не хочу, чтобы вы встречались…

— Почему? — удивилась Даша.

— Потому что… — начал было Кирилл, но тут же осекся.

Что она дурочку валяет, не понимает, что ли?.. Только этих шлюх здесь не хватало!

— Короче, не нужны тебе эти подруги! — жестко сказал он. — А мои друзья все в театре сейчас. Они работают. И потом… их это вообще не касается…

Он говорил раздраженно, потому что не собирался ей ничего объяснять.

С какой стати?!

— Я сейчас никого не хочу видеть, разве непонятно? Что мы вдвоем, что ли, не можем ее помянуть?

— Можем, конечно, — испуганно ответила Даша.

— Вот именно, — уже успокаиваясь, произнес Кирилл.

Он разлил еще.




Теперь ему стало неловко за свой срыв. Даша была совершенно ни при чем. Она ведь ничего не знает.

— Ты хочешь что-нибудь сказать? — спросил он, стараясь говорить как можно мягче.

— Да, я хочу, — отозвалась она. — Но только давай сначала выпьем.

— Хорошо, — согласился он. — Давай.

Они выпили, закусили.

— Так что ты хотела сказать?

— Я хочу кое в чем признаться… — волнуясь, начала Даша. — Я никому никогда не говорила… Я знаю, это очень нехорошо, но я Свете… завидовала.

— Чему? — удивился Кирилл.

— А всему. Например, когда про тебя узнала. Я ведь всегда мечтала с артистом познакомиться… Я кино обожаю… Ну, я тебе рассказывала… Я ее просила, она мне твою фотографию прислала. И я на нее смотрела и ей завидовала. Я ужасная, да? — Лицо ее искривилось, закапали слезы. — Я никогда не думала, ни за что не думала, что такое с ней может случиться!..

Кирилл полез за платком:

— Тихо-тихо, не надо. Давай-ка лучше еще выпьем. За тебя, за твое будущее. И вовсе ты не ужасная. А то, что завидовала, ничего страшного. Это нормально. Все младшие сестры и братья всегда завидуют своим старшим.

— Ты на самом деле так думаешь? — всхлипнув, спросила она. — Честно?

— Честно.

Они снова выпили.




— А я все хотела тебя спросить, — начала Даша. — А что у тебя с ухом? Кто тебе мочку отрезал?

Язык у нее ворочался уже с трудом, слова еле складывались во фразу.

Кирилл усмехнулся. Не рассказывать же ей на самом деле, что случилось с его мочкой.

— Да возвращался как-то поздно после спектакля, — пояснил он, — шпана какая-то напала. Один там бритвой размахался, я еле спасся. Ноги у меня, слава богу, быстрые, так что удрал.

— Давай выпьем, чтобы больше с нами никаких ужасов не происходило! — неожиданно осмелела Даша и сама потянулась за водкой.

Кирилл покачал головой и вовремя успел подхватить выскальзывающую из ее руки бутылку.

— Тебе достаточно, — сказал он.

Даша в ответ неожиданно прыснула, а потом тихо засмеялась.

— Ты чего? — удивился Кирилл.

— По-моему, я сейчас упаду! — еле выговорила она.

Кирилл улыбнулся:

— Ты устала очень. Тебе лечь надо. Идем, я тебя уложу.

Он встал, и Даша, словно только и ждавшая этого, вывалилась из-за стола прямо ему на руки. Кирилл подхватил ее поудобней, машинально отметив про себя, что девушка почти ничего не весит (уж по крайней мере, гораздо легче Светки!), и понес в комнату.




Там осторожно уложил Дашу на постель, снял с нее туфли и перегнулся, чтобы получше накрыть ее одеялом. В этот момент Даша широко открыла сонные глаза и тихо позвала:

— Кирилл!

— Чего? — так же тихо отозвался он.

Ее лицо было теперь очень близко, совсем рядом.

— Поцелуй меня, — жалобно попросила она. — Пожалуйста.

Кирилл наклонился, поцеловал ее в чистый, гладкий лоб.

Он был собой доволен. Поцелуй получился вполне достойным — то ли братским, то ли отеческим.

— Нет! — капризно сморщилась Даша. — В губы!

Он и на это ничего не возразил. Легко поцеловал ее в губы. Быстрым, скользящим поцелуем. Правда, успел почувствовать, что они у нее очень нежные и сладкие.

— Еще! — настойчиво сказала она.

Кирилл вздохнул, наклонился снова (Бог троицу любит!), намереваясь просто повторить свой легкий поцелуй. Но из этого ничего не вышло.

На этот раз она была наготове. Крепко обхватила его за шею и с жаром ответила на поцелуй. Ее горячий язычок оказался у него во рту, легонько коснулся там его языка.

Кирилл рванулся, ее руки разжались.

— Ты что? — задыхаясь, спросил он.

Вопрос был дурацкий, он тут же пожалел, что его задал.

— Ты такой красивый… — в отчаянии прошептала Даша. — Прости меня. Я знаю, я нехорошая…

Лицо ее опять скривилось. Он понял, что она сейчас заревет.

— Я умру, если ты меня еще раз не поцелуешь… — бормотала Даша. — В последний раз, я обещаю… Пожалуйста!

— Хорошо, в последний раз, — согласился он.




Но этот последний раз оказался вечным. Не отрывая соединившихся губ, жадными руками они судорожно начали расстегивать друг на друге одежду.

И, оставшись обнаженными, окончательно слились воедино.




6. Бинокль


Утро началось с раннего телефонного звонка, резко ворвавшегося в блаженную сонную тишину. Кирилл, не открывая глаз, нащупал трубку, прокашлявшись, с нарочитой бодростью произнес:

— Алло, слушаю.

— Латынин? — раздалось в ответ.

— Да, я, — ответил Кирилл.

Вопрос был задан таким тоном, что сон моментально улетучился.

— Это капитан Горлов, — объявил низкий голос.

— Да, здрасьте.

Кирилл осторожно, стараясь не потревожить спящую рядом Дашу, подтянулся, оперся на спинку кровати. Раз этот мудак капитан трезвонит с утра пораньше, значит, что-то случилось.

— Я вас слушаю, — вежливо произнес он.

— Тут вот какая история, Латынин, — прогудел голос. — Ты с портнихой этой, Курочкиной, которая платье шила, когда последний раз общался?

— Я не помню, — на всякий случай сказал Кирилл. — А в чем дело-то?

— Да вроде как исчезла она. Тут племянница ее приезжала, заявление оставила. Сказала, от тетки уже несколько дней ни слуху ни духу и в квартире никого нет. Так что ты вспомни, будь добр. Может, звонила она тебе или ты ей? Ну, чего?




Кирилл судорожно соображал. Еще не хватало быть втянутым в историю с пропавшей Курочкиной. Но от звонка ее не отвертишься. Если поднимут распечатку с телефонной станции, обязательно найдут его номер. А вот про визит свой сообщать вовсе не обязательно. Никто его тогда не видел, это он хорошо помнил, никаких соседей ни в подъезде, ни в лифте, ни на лестничной площадке ему не попалось.

Повезло, чего говорить!

— Да, я вспоминаю, она, кажется, на днях звонила, — сказал он. — Да, теперь точно помню. Вчера было сорок дней, ну, после того, как Света умерла, так она соболезнования выражала.

— Понятно. Это когда было?

— По-моему, дня три назад, что ли. Или четыре.

— И с тех пор ты с ней не разговаривал?

— Да нет. О чем мне с ней разговаривать-то?

— Ну, понятно. Ладно, Латынин, спасибо.

— Владимир Эдуардович! — внезапно оживился Кирилл. — А может, она отдыхать уехала, а родственникам не сказала?

— Может быть. Даже скорей всего. Мы это проверим. Будь здоров.

Горлов отключился.

Кирилл потянулся к аппарату, чтобы положить трубку, и только тут заметил, что Даша, до предела натянув на себя одеяло, смущенно смотрит на него.

Тут же вспомнилась прошедшая ночь, жаркий шепот, худенькое девичье тело.

Прямо амок какой-то!

Опыта, конечно, у девушки было маловато, тут она Светке, бесспорно, сильно уступала, но зато это с лихвой перекрывалось ее искренностью, старательностью, сильным желанием доставить ему максимум удовольствия.

— Привет! — сказал он.

— Ага, — прошептала в ответ Даша.

Кирилл улыбнулся. Странное дело, впервые после того вечера у Курочкиной он вдруг почувствовал, что очистился, что вся эта мерзость, связанная с портнихой, наконец-то исчезла.

— Это как понять? Типа, доброе утро? — спросил он.

— Ага, — повторила Даша. И, помолчав, тихо добавила: — Прости меня, пожалуйста.

— За что? — нарочито удивился он.

Прекрасно понимал за что. Просто хотел, чтобы она это сказала.

— Ну, за это… За то, что случилось… Я не должна была…

Ему стало ее жалко. Чем она виновата, в самом деле? Ну, выпила девочка, расслабилась. Это понятно. Тем более, она на его фотографию без конца любовалась…

— Это ты меня прости, — мягко произнес Кирилл. — Я ведь сам голову потерял.

— Ты не волнуйся, — засуетилась Даша. — Я сейчас соберусь и уеду.

— Зачем? — Он пожал плечами. — Никто тебя не гонит.

— Я не могу здесь больше оставаться, — пояснила она.

Кирилл подавил улыбку:

— Я тебе не нравлюсь?

Спросил безразличным тоном, будто ему все равно. Хотя ответ знал заранее.

— Очень нравишься, — вспыхнула Даша. — Именно поэтому… Ты сам понимаешь…

Кирилл кивнул:

— Понимаю. Ты мне тоже очень понравилась…

— Ты не врешь? — прошептала Даша. — Ой, мне так хорошо никогда не было, как с тобой… Это самая лучшая ночь в моей жизни.

Фраза прозвучала несколько пафосно. Хотя нет, если вдуматься, ничего в ней пафосного нету. Это он просто отучился от таких проявлений непосредственности.

Кирилл снова улыбнулся.

— Тебе сколько лет? — спросил он.

— Восемнадцать, — с гордостью сообщила Даша.

— Правда, что ли?

— Конечно. Мне еще два месяца назад исполнилось.

— Ну и то хорошо, — с облегчением вздохнул Кирилл. — А то не хватало еще в тюрьму угодить за совращение малолетних.

Теперь настала ее очередь улыбнуться.

— Это еще кто кого совратил! — сказала она.

Они помолчали. Кирилл отошел к окну, закурил.

— И что дальше? — наконец спросила невыдержавшая Даша.

— В смысле? — повернулся он.

— Так ты хочешь, чтобы я ушла? Ты только правду скажи.

Кирилл покачал головой. Решение он уже принял. Ровно минуту назад.

— Нет, вовсе не хочу. Оставайся. Поживи пока у меня. А там видно будет.

Даша отреагировала на эти слова мгновенно. Откинула одеяло, выпорхнула из постели и, как была голая, повисла у него на шее.

— Спасибо, спасибо, спасибо… — шептала.

— Ладно тебе, — растерялся он. — Пойдем завтракать.

Но до завтрака дело в ближайшие часы так и не дошло. Голую Дашу пришлось нести обратно на постель, а там уже, само собой, оказалось не до этого.

Когда опять проснулись, был уже полдень. За завтраком обнаружилось, что продукты заканчиваются, холодильник почти пуст. Следовало пойти в магазин, затовариться на ближайшие дни.

Она тут же вызвалась его сопровождать. Вообще была очень оживлена, глаза сияли, болтала без умолку. Ушибленная накануне коленка еще побаливала, но Даша уже не хромала. Кирилл исподтишка любовался ею, не переставал удивляться разительной перемене, произошедшей с ней за эти два дня.

Из провинциальной невзрачной девочки Даша вдруг в одночасье превратилась в юную расцветающую женщину. По-прежнему сильно напоминала Светку (особенно порывистыми своими движениями!), но в то же время было очевидно, что она — совсем другая. Куда непосредственней, романтичней, что ли. Светкин практицизм в ней совсем не просматривался.

А главное, к актерской профессии, в отличие от старшей сестры, Даша относилась просто с придыханием.




В районный торговый центр «Бирюлево» они входили, уже держась за руки. Произошло это само по себе. Ее ручка скользнула вдоль его руки, случайно задела пальцем, зацепилась и очутилась у него в ладони. На сем тут же и успокоилась, будто так и надо. Больше их руки уже не расцеплялись.

Когда вошли в здание, Даша остановилась с открытым ртом, изумленно смотрела по сторонам на роскошные витрины, бесшумные стеклянные лифты, переполненные эскалаторы. Восторженным выражением напомнила Кириллу Зайчика — Женьку Зайцева, новичка из детского дома, впервые оказавшегося на новогоднем празднике.

Правда, восторг ее несколько омрачило не совсем приятное событие. Откуда-то слева мрачного вида женщина выкатила инвалидную коляску. На коляске сидел не очень ясного возраста парень с дебильным выражением лица. Завидев Кирилла, он вдруг необыкновенно оживился, стал тянуть к нему руки и, пуская слюни, начал выговаривать что-то нечленораздельное.

— Ты чего, Костик? — нагнулась к нему угрюмая женщина.

Костик на этот вопрос никак не отреагировал, а продолжал что-то лепетать, мычать. Разобрать мычание было совершенно невозможно. Мало того, он вдруг осклабился, вроде как улыбнулся, продемонстрировав рот, полный желтых гнилых зубов. При этом изо рта вытянулась длинная нитка слюны.

Дашу передернуло. Она крепко вцепилась Кириллу в руку.

Женщина же, сопровождавшая инвалида, нисколько не смутилась, просто приостановилась на секунду, достала грязный платок и вытерла улыбающемуся Костику рот. Потом подозрительно взглянула на Кирилла и Дашу, но тут же потеряла к ним интерес, отвернулась и повезла дебила дальше. Он замычал еще громче, беспомощно крутил головой, пытаясь разглядеть оставшегося у него за спиной Кирилла.

— Кто это? — спросила Даша, брезгливо глядя вслед странной паре.

Кирилл с недоумением покачал головой:

— Понятия не имею.

— Ты его что, знаешь?

— Впервые вижу. Похоже, я ему понравился, — улыбнулся он. — Ладно, мало ли дебилов на свете! Пошли.




Их путешествие по супермаркету прошло без приключений. Даша без умолку щебетала, разглядывала невиданные доселе продукты, восхищалась их изобилием. Судя по ее реакции, криворожские магазины сильно уступали московским как в оформлении, так и в ассортименте.

Вскоре их тележка наполнилась, и они направились к кассе. Кирилл обратил внимание на идущих навстречу близнецов — на сей раз это были молодые женщины. Они напоминали две одинаковые картинки из журнала «Мурзилка», который он очень любил в детстве. Читателю обычно предлагалось найти с десяток различий в этих картинках. Он, помнится, очень радовался, когда это ему удавалось. Вряд ли у него получилось бы найти десять различий у встретившийся сейчас пары. Вообще он заметил, что последнее время близнецы попадаются ему все чаще.




Они вышли из супермаркета. Нагруженные пакетами, поднялись по эскалатору на первый этаж, где был выход на улицу, и оказались около прилавка точной оптики. Бойкий продавец, тряся рыжими вихрами, рекламировал последние достижения оптической индустрии.

— Эй, народ! — весело кричал он. — Рекомендую! Последние достижения! Дешево и сердито! Телескопы, бинокли, подзорные трубы! Все далекое становится близким! Хотите — любуйтесь на звезды, хотите — на чужие окна! С этой оптикой вам доступны любые тайны!

Даша потянула Кирилла к прилавку. Глаза ее загорелись, в который раз за этот день она напомнила ему Зайчика, рассматривавшего елочные игрушки.

— Ой, давай бинокль купим? — восторженно предложила Даша.

— Зачем? — удивился Кирилл.

— Ну, интересно же понаблюдать за кем-то… Хотя не надо… — она тут же потухла, — он, наверное, дорогой…

Но Кирилл уже завелся:

— Нет, почему же. Если хочешь, давай купим. Покажите вон тот, — обратился он к продавцу.

— Хороший выбор, — одобрил Рыжий. — Полевой бинокль. Цейсовский. Двадцатипятикратник. Легкий, удобный. Незаменимая вещь! Полюбуйтесь!

И он подал Кириллу большой, защитной окраски бинокль. Он и вправду оказался на удивление легким.

Кирилл поставил пакеты, взял его в руки, перевернул задом наперед, направил на Дашу и прильнул к окулярам. Даша сразу стала совсем крохотной, оказалась где-то очень-очень далеко.

— Вы переверните бинокль, — сердечно посоветовал рыжий продавец, видимо принявший Кирилла за полного кретина. — Давайте я вам покажу.

И он потянулся, чтобы продемонстрировать правильное положение бинокля. Но Кирилл не позволил ему этого сделать. Передал бинокль Даше, а сам полез за бумажником.

— Сколько стоит? — спросил он.




Домой они попали совсем поздно. По сути, провели в торговом центре почти целый день. Купив бинокль, зашли в отдел хранения, засунули пакеты с покупками в один из шкафчиков, заперли его на ключ и отправились бродить по этажам.

Сначала Даше захотелось блинов, после чего было решено пойти в кино: вышла новая американская комедия «Большое венецианское ограбление». В кинозале кроме них оказалось еще всего-навсего шесть человек, в том числе та самая пара близняшек. Даша ужасно хохотала, от восторга била Кирилла по коленям, с ногами забралась на кресло, подпрыгивала, шумела.

Кирилл поглядывал на нее с удовольствием, сам смеялся от души. Один он так бы никогда не реагировал. Хорошо, что народу в зале было так мало, они никому не мешали.

Вообще, это был один из самых веселых вечеров, какие только Кирилл мог вспомнить. Со Светкой они никогда так не веселились. А тут сплошной хохот. Смеясь, шли по вечерним улицам, смеясь, ввалились в квартиру, с шумом и гамом распаковывали, рассортировывали продукты.




Вновь особый интерес криворожской гостьи вызвал купленный бинокль. Даша долго с ним играла, крутила его так и сяк, смотрела в окуляры то с одной стороны, то с другой. Потом прилипла с ним к окну, разглядела кошку на крыше дома напротив, стала звать Кирилла, требовала, чтобы он непременно подошел, посмотрел.

Кирилл послушно обозрел кошку, потом перевел бинокль вниз, на улицу. Там и на самом деле заметил кое-что интересное. По пустой улице брела девочка лет десяти, в розовой курточке с откинутым капюшоном, драных джинсах (дырка на коленке очень хорошо просматривалась, все-таки классная вещь эта цейсовская техника!) и потертых кроссовках. Выражение грязного личика у нее было каким-то задумчивым. Девочка потягивала покрасневшим от холода курносым носом и что-то жевала, скорей всего резинку. Что делает ребенок в такое время один на улице, было непонятно. Девочке полагалось давно быть дома, в собственной кровати.

Кирилл подозвал Дашу:

— Посмотри!

Та тут же подбежала, прильнула к окулярам, нахмурилась:

— Что это значит? Почему она одна бродит?

— А я откуда знаю? — пожал плечами Кирилл. — Наверное, родители разрешают, потому и бродит.

— Может, в милицию позвонить? — предложила Даша.

— Ага, конечно, — усмехнулся он. — Сейчас они все бросят и примчатся сюда, девочку эту домой доставлять. Ты не в Чикаго, моя дорогая!

— Но как же так! — продолжала переживать Даша. — А вдруг с ней что-то случится? Может, ее догнать?

— Дай-ка мне!

Кирилл забрал назад бинокль. Но девочка уже выходила из поля зрения. Еще секунда, и она совсем исчезла.

— Поздно, — заключил он. — Ушла уже твоя девочка.

— Как?

Даша выхватила бинокль, но через секунду разочарованно опустила его вниз:

— И вправду ушла.

— Пока я буду спускаться, она уже до дома дойдет, — успокоил ее Кирилл. — Я тебя уверяю, через десять минут эта девочка уже спать будет. А как, кстати, ты насчет поспать? Не желаешь?

Даша намек поняла, тут же вспыхнула. Пытаясь скрыть смущение, снова уткнулась в бинокль, с нарочитым вниманием продолжала смотреть в него. Потом вдруг вскрикнула:

— Ой!

— Что? — насторожился Кирилл.

— Там на меня кто-то смотрит. Тоже в бинокль. Вон там…

— Где?

Он выхватил бинокль у нее из рук, навел на дом напротив.

— Прямо перед нами, на самом верхнем этаже, — подсказывала Даша, — Окно рядом с балконом. Слева. На балконе что-то большое стоит, в полиэтилене, велосипед, кажется…

Балкон с велосипедом Кирилл нашел довольно быстро. Но в указанном окне никого уже не было. Правда, он успел увидеть, как закрылась занавеска. Вернее, не занавеска даже, а плотная штора, судя по тусклому свету, который через секунду после этого стал просачиваться сквозь нее. Очевидно, в квартире зажгли лампу. Значит, раньше смотрели из темноты. Чтобы с улицы нельзя было разглядеть, кто смотрит.

— Потуши свет. Быстро! — приказал Кирилл.

Даша метнулась к выключателю.

Кирилл прождал еще минут десять, но штора в окне напротив не шевелилась. Наконец ему надоело.

— Может, тебе показалось? — спросил он.

Даша решительно замотала головой:

— Нет. Ничего мне не показалось. Там кто-то на меня смотрел.

— Ладно, — вздохнул Кирилл. — Мы сейчас все равно ничего не выясним. Давай спать. Хорошо?

Даша опустила глаза, чтобы притушить загоревшиеся в них огоньки:

— Хорошо.




7. Палец


Дом Курочкиных представлял собой серую двадцатишестиэтажную громаду, расположенную большим полукружьем. Внутри полукружья находился зеленый и уютный летом, а ныне мрачновато-серый, обрамленный голыми деревьями двор. Посреди двора возвышалось невзрачное каменное строение некогда желтого цвета и неизвестного предназначения. Рядом с этой одноэтажной постройкой раскинулась детская площадка с горками, каруселью, шведскими стенками, скамейками и, самое главное, песочницей.

Трехлетний бутуз Миша, сидя на корточках, с удовольствием копался в песочнице под лучами зимнего солнца. Его мама по имени Валя, крупная молодая женщина, снова беременная, удобно разместилась неподалеку на скамеечке, перелистывала журнал «Караван историй». На Мишу поглядывала периодически и с неизменным раздражением, поскольку идея возни в грязном, перемешанном с тающим снегом песке никакого энтузиазма в ней не вызывала. Это было чревато запачканной одеждой и, соответственно, последующей стиркой и прочими хлопотами. Но с другой-то стороны, какой выход — где-то же ребенок должен играть!..




Миша, одетый в толстый свитер, дутую куртку и к тому же перевязанный сверху длинным коричневым шарфом, двигался несколько неуклюже. Будучи ограниченным в движениях, он все же не сдавался, в какой-то момент чересчур энергично копнул совком, потерял равновесие и опустился на пятую точку.

Скорей всего, Миша так бы и остался пребывать в нынешней, куда более удобной позиции, но якобы подслеповатая бабулька, греющаяся на солнышке на другой скамейке, на самом деле зорко следила за всем, происходящим вокруг.

— Валентина! — со скрытым злорадством окликнула она уткнувшуюся в журнал маму. — Твой уже жопой в песке сидит!

Валя отреагировала немедленно.

— Миша, встань сейчас же! — громогласно приказала она. — Я кому сказала! Отряхнись сию минуту!

Миша, вздохнув, подчинился. С мамой Валей шутки были плохи. Он тяжело поднялся, отряхнул с себя песок и озабоченно посмотрел по сторонам, поскольку с нетерпением ждал возвращения своей подружки Тани, которую повели пописать.

Таню он, к своему огорчению, не увидел, но зато обнаружил кое-что не менее интересное. На площадку уверенной походкой двигалась большая лохматая собака неопределенной породы. Очевидно, у собаки была вполне четкая цель, поскольку, ни на что не отвлекаясь, она достигла песочницы и одним прыжком оказалась в самом ее центре. После чего, не обращая ни малейшего внимания на Мишу, задрала левую ногу и стала обильно орошать и без того мокрый песок.

Миша наблюдал за этим с полным восторгом. Все физиологические процессы, как у людей, так и у животных, вызывали у него неизменный интерес. Однако же его мама подобный восторг не разделяла.

— Это чья собака? Уберите собаку! — завопила она, оглядываясь по сторонам.

Тут же обнаружился и хозяин собаки, приземистый мужчина средних лет в дубленке и меховой кепке с опущенными ушами.

— Чего разоралась-то? — недружелюбно откликнулся он. И, убедившись, что собака закончила свое дело, нарочито неторопливо позвал: — Рекс, ко мне!

— А ничего! — возмущенно отреагировала Валя. — А того, что нечего собаке делать на детской площадке! Итак уже весь двор засрали! Я вот в управу напишу!

— Пиши, пиши, если делать не хуя! — невозмутимо отозвался хозяин собаки. — Там только твоих писулек и ждут! Идем, Рекс!

И, повернувшись к Вале спиной, он с достоинством удалился. Рекс, помахивая хвостом, припустил за ним.

— Вот уж мурло! — прокомментировала Валя.

— Совсем оборзели! — поддержала ее с соседней скамейки бабулька. — Людям уже во дворе и места нету. Одни собаки!..

Миша к этому диалогу не прислушивался. Открыв рот, он с сожалением смотрел вслед удалявшемуся Рексу.

— Играй, Мишенька! — неожиданно ласково обратилась к нему мама. — Не бойся, собачка больше не придет!

Миша, осознав жестокую правоту маминых слов, горестно вздохнул и опять опустился на корточки, продолжая начатое до появления Рекса дело.

Еще через несколько минут вернулась Таня, и Рекс был окончательно забыт.




Дети увлеченно возились в песочнице. У них наметилось своеобразное соревнование — кто выкопает более глубокую ямку, где предполагалось захоронить секрет, а именно спичечный коробок, в котором находились поломанный значок с изображением Московского университета и несколько других, не менее важных вещей. Про секрет рассказала Мише и Тане совсем взрослая Лелька, ей уже давным-давно исполнилось шесть.

Миша явно опережал подругу. Он копнул еще разок — и тут обнаружил нечто совсем неожиданное. Из грязного песка торчал грязный же палец с длинным, покрытым красным лаком ногтем.

Миша с необыкновенным любопытством воззрился на это странное явление, затем бросил совок, ухватился за палец и изо всех сил потянул его на себя. Вслед за первым пальцем из песка стали медленно появляться остальные, а затем показалась и вся рука, к которой они относились.

Впрочем, попыхтев немного, Миша сообразил, что одному ему не справиться. Он взглянул на увлеченную копанием своей ямки Таню и прикинул, что надежды на нее мало. В таком деле могла помочь только всемогущая мама с ее недюжинными физическими возможностями.

— Мам! — позвал он, оглядываясь на увлеченную беседой с бабусей Валю. — Мама-а!

— Что, Мишенька? — все с той же необыкновенной ласкою в голосе откликнулась мама. — Чего тебе?

Миша молча указал на торчавшую из песка руку.

Вале понадобилась ровно секунда, чтобы осознать, что именно пытается ей продемонстрировать сын.

После чего она широко открыла рот и издала такой дикий вопль, что бедная, безмятежно копавшая ямку Таня тут же от страха потеряла равновесие, шлепнулась в грязь и заревела во весь голос.




Кирилл Латынин узнал о страшной находке спустя два дня. Произошло это следующим образом. Он зашел в районное отделение милиции и нос к носу столкнулся с озабоченно спешившим по коридору Горловым.

— А… Латынин, — не проявляя никакой особой радости от встречи, поприветствовал его капитан. — Ты чего здесь?

— Я в паспортный отдел, — пояснил Кирилл, — новый паспорт получаю. Сейчас же обмен идет, а я и так затянул. Еще оштрафуют потом.

— Это правильно, — одобрил Горлов. — Ну ладно, бывай.

И вознамерился продолжить путь, но Кирилл остановил его.

— Чего там с Курочкиной, с портнихой? — поинтересовался он. — Не нашлась?

— Нашлась, еще как нашлась! — несколько загадочно ответил тот.

— В смысле? — уточнил Кирилл.

— Убили Курочкину! — понизив голос, неохотно ответил капитан.

— Да вы что? — поразился Кирилл. — Как это?

— А очень просто! — Горлов усмехнулся. — Убили, гады, и прямо рядом с домом закопали. Чтоб далеко не ходить.

— Надо же!

Кирилл сокрушенно покачал головой.

— Мда! Вот такие дела, Латынин, у нас в районе творятся!.. А самое интересное, что ее перед этим в морской воде утопили! — неожиданно разоткровенничался Горлов. — Загадочка! Но ничего, мы ее разгадаем… Никуда сучьи дети не денутся! Сам знаешь, как веревочке ни виться…

Кирилл на это ничего не сказал, только сочувственно цокнул.

— Ну ладно, — нахмурившись, спохватился капитан. Он, похоже, уже пожалел о своей чрезмерной откровенности. — Пора мне. Будь здоров, Латынин.

И Горлов ушел.




Кирилл об этом разговоре решил Даше пока ничего не говорить. Девушка и так оказалась чрезмерно впечатлительна, ночами ей какие-то кошмары снились, пару раз просыпалась с криком.

Накануне она в подробностях пересказывала Кириллу книгу, которую читала еще в Кривом Роге. Книжка эта дурацкая была про какую-то религиозную секту под названием «Отвергнутые дети Христа». Отвергнутые дети похищали невинных девушек и приносили их в жертву. Следуя парадоксальной Дашиной теории, человек, живший в доме напротив и наблюдавший за ней в бинокль, безусловно, был в этой ужасной секте!

Кирилл не стал напоминать девушке, что невинность она утратила еще год назад, задолго до приезда в Москву, так что если и предположить наличие данной секты в их спальном районе, то вряд ли она, Даша, заинтересует кровожадных сектантов в качестве предполагаемой жертвы.

Он вообще уже понял, что с Дашей лучше не спорить. Если она что-то вбила себе в голову, то ничего не поделаешь, придется с этим мириться.




8. Известие


Однако про смерть портнихи Даша, несмотря на все ухищрения Кирилла, узнала быстро, на следующий же день. В спальном районе подобные новости распространялись моментально. Новая почтальонша Клава, сменившая недавно погибшего в заезжем зверинце Никиту (беднягу растерзал медведь, к клетке которого залезший на территорию зверинца почтальон слишком близко подобрался однажды ночью, очевидно сильно поддав перед этим!), с удовольствием посвятила криворожскую гостью во все подробности обнаружения тела.

Даша, обладавшая прекрасной памятью на имена, тут же вспомнила, что убитая — та самая Курочкина, которая шила свадебное платье ее сестре, и пришла в полный ужас. По ее мнению, в этом не могло быть никакой случайности!

Все, кто как-то связаны со Светой, тоже гибнут, и, вне всякого сомнения, она и Кирилл наверняка обречены.

Кириллу стоило немалых усилий успокоить ее. Он поймал себя на том, что стал уже несколько уставать от Дашиных постоянных фантазий. В окружающем их мире действительно творилось бог знает что, и потому особенно хотелось, чтобы, по крайней мере, дома присутствовал полный покой.

При этом он вполне отдавал себе отчет в том, что все больше привязывается к девушке, к ее постоянной, в общем-то, вполне милой трескотне и, главное, к ее нежному, хрупкому телу, которое принадлежало ему теперь каждую ночь (а нередко и в другое время суток!).

К тому же, в отличие от покойной Светки, Даша относилась к нему с подчеркнутым обожанием, ловила каждое слово, с упоением наблюдала, как он репетирует дома свои монологи. И он с удовольствием демонстрировал ей свои актерские возможности. Она была настоящей благодарной зрительницей, воспринимающей артистов как существ высшего, недоступного ей сословия, своего рода небожителей, и с каждым прошедшим днем он чувствовал, как незримая связь между ними становится все крепче.




Этим утром Кирилл, как всегда, проснулся первым. Даша, уютно свернувшись клубком, спала у него на груди. Ее светлые волосы щекотно лезли ему в нос.

Кирилл легонько подул на них, но даже от этого легкого дуновения Даша тут же проснулась, открыла еще сонные глаза, заулыбалась:

— Доброе утро!

— Привет! — также с улыбкой отозвался Кирилл.

Она полежала еще немного все в той же позе, потом промурлыкала:

— Ты голодный?

— Зверски! — сообщил Кирилл, на которого после их энергичных ночных ристалищ поутру нападал необыкновенный жор.

— Тогда я встаю! — заявила Даша и незамедлительно выскользнула из постели. — Лежи, я все приготовлю. Ты во сколько уходишь?

— Репетиция в одиннадцать, — ответил Кирилл, с удовольствием рассматривая голую, снующую по квартире Дашу. — Времени еще полно.




Завтрак был готов через полчаса. Кирилл сидел за столом, уплетал глазунью с сосисками, закусывал хрустящими, умело поджаренными Дашей гренками.

Сама Даша, по-прежнему в голом виде (согласно его просьбе!), разместилась на табуретке напротив, предварительно подложив под попку аккуратно сложенное полотенце. Есть она отказалась, прихлебывала кофе, курила, смотрела новости по маленькому телевизору, специально приобретенному для кухни.

— …в результате героических усилий пожарников дом по улице Красина удалось спасти, выгорел только верхний этаж, — со скорбным лицом сообщала хорошенькая дикторша, Тамара Варламова. — Жертв нет, причина возгорания выясняется.

Даша громко зевнула.

— Извини, — рассмеялась она, прикрывая рот. — Я у тебя тут так крепко сплю! Дома никогда так не спалось.

— Это хорошо, — отреагировал Кирилл. — Я где-то читал, что девушкам полезно долго спать. У них от этого кожа лучше становится.

Даша хмыкнула, но улыбка тут же сползла у нее с лица.

— …еще одно печальное известие, — говорила в телевизоре Тамара Варламова подчеркнуто трагическим тоном. — Сегодня ночью неожиданно ушла из жизни художественный руководитель театра «Авангард», народная артистка России, режиссер Эльвира Константиновна Рогова. — Тамара сделала маленькую паузу и, еле заметно понизив голос, добавила: — Следствие полагает, что причиной смерти явилась успешная суицидальная попытка покойной. Мотивы суицида пока неизвестны.

На экране появился портрет Роговой в траурной рамке.

— Ой, это же твоя режиссерша! — ахнула Даша. — У меня ведь дома про нее книжка есть. Мне когда Света написала, что ты в ее театре работаешь, я сразу пошла купила…

— Тише, дай послушать! — шикнул на нее Кирилл.

— …гражданская панихида и прощание с Эльвирой Константиновной Роговой пройдут в театре «Авангард» в среду, четырнадцатого числа, в двенадцать часов, — скорбно сообщила Тамара Варламова. И уже совершенно другим тоном продолжила: — Теперь о погоде…

Кирилл дотянулся до пульта и резко выключил телевизор.

— Боже, какой ужас! — прошептала Даша. — А что значит суицидные действия?

— Значит, самоубийство, — не сразу ответил Кирилл.

— Так она с собой покончила? — всплеснула руками Даша. — А как?

— Откуда ж я знаю? — пожал он плечами. — Ты же видишь, они об этом не сообщают. Может, отравилась, или повесилась, или еще что-нибудь. Люди по-разному с собой кончают. У нас в детдоме, например, одна воспитательница из окна выбросилась.

— Кошмар! — сказала Даша. И, помолчав, спросила: — А почему Эльвира Константиновна покончила с собой, ты не знаешь?

Кирилл медленно покачал головой:

— Даже не догадываюсь.

— Но ты хоть что-то понимаешь?

Он снова отрицательно мотнул головой. Сказал задумчиво:

— Значит, репетиции сегодня не будет…

— Ты в театр поедешь? — спросила Даша.

Кирилл дважды провел рукой по волосам, глядя куда-то мимо нее:

— Нет. Чего там сейчас делать?

— Я не знаю, — растерялась она. — Может, чем-то надо помочь?

Он горько усмехнулся:

— Сомневаюсь. Там сделают все что нужно. Администрации полно. К тому же директор — брат Роговой, уж он-то за всем проследит.

Даша опять помолчала. Протянула руку, погладила его по щеке:

— Ты очень переживаешь?

Кирилл кивнул.

Она неспешно убрала руку, отхлебнула остывший кофе. Потом что-то внезапно пришло ей в голову, глаза загорелись. Она затушила сигарету, облизала губы, прокашлялась и, завершив все эти манипуляции, несколько смущенно попросила:

— А можно я с тобой пойду на панихиду?

— Зачем это? — удивился Кирилл.

— Ну как же… Я ведь о ней читала… И потом, ты столько про нее рассказывал… Я хотя бы в гробу на нее посмотрю.

— Глупость какая! — возмутился он. — Нет, это тебе совсем ни к чему!

— Очень даже к чему! — настаивала она. — Что тебе жалко, что ли? Я буду совсем тихо себя вести, ни словечка не скажу, честное-пречестное! Я знаю, я очень много болтаю, но я тебе обещаю…

— Нет, это неудобно, — прервал ее Кирилл. И, предотвращая возможный слезопад, быстро добавил: — Да я и сам не уверен, что пойду.

— Как же ты не пойдешь? — поразилась Даша. — Это ты специально так говоришь! Конечно же пойдешь. Ну, я тебя очень прошу, возьми меня! Там ведь столько людей известных будет, когда я еще их всех увижу! Правда! Столько артистов придет — наверное, и Табаков будет, и Машков, и Михалков. Я хоть раз в жизни на них живьем посмотрю, а не на экране. Ну, пожалуйста, Кирюшенька! Я что хочешь для тебя сделаю! Обещаешь?

Кирилл неохотно пожал плечами, ему активно не нравилась эта затея.

Даша, однако, тут же расценила этот жест как согласие, прыгнула к нему на колени, обняла, стала расцеловывать:

— Спасибо, спасибо, спасибо! Ты такой… замечательный!

Он снял ее с колен, встал из-за стола:

— Пойду, кое-что поделаю… Раз уж я в кои-то веки остался дома…

— Я все помою, уберу, не беспокойся, — засуетилась Даша.

— Оденься сначала, — посоветовал Кирилл и ушел в комнату.

Даша допила уже совсем холодный кофе, набросила халатик и принялась за уборку.




Кирилл подошел к единственному в комнате окну, прислонился лбом к холодному стеклу. С неба сыпалась какая-то мерзость — снег с дождем. Внизу по мокрой улице неспешно проползали редкие машины. В это время дня их было не так уж много. Когда люди начнут возвращаться с работы, поток станет нескончаемым.

За последние несколько дней они с Дашей еще дважды видели в бинокль странную девочку в розовой курточке, одиноко бредущую по ночной улице. И еще один раз Даша засекла наблюдателя из дома напротив. Но сам Кирилл опять его не разглядел. Когда он взял в руки бинокль, в том окне уже никого не было.

Он оторвался от стекла, подошел к стенному шкафу, где у него хранились инструменты и всякая всячина, открыл дверцу. Оттуда немедленно вывалился длинный чехол защитного цвета, с грохотом упал, больно ударив его по ноге. Кирилл чертыхнулся.

На шум из кухни высунулась Даша:

— Чего это?

— Рыболовные снасти, — ответил он, водружая чехол на место.

— А я и не знала, что ты рыболов, — обрадовалась Даша. — Я тоже рыбу люблю ловить.

— Ты еще многого обо мне не знаешь, — сказал Кирилл.

— Но зато у меня все впереди, правда? — тут же отреагировала она.

— Правда, — усмехнулся он.

Даша, удовлетворившись ответом, вернулась к мытью посуды. А Кирилл выудил из шкафа ящик с инструментами, снова подошел к окну, устроился там поудобней и начал что-то мастерить.




Кирилл любил ручную работу, особенно в моменты серьезных эмоциональных нагрузок. Это его всегда успокаивало, приводило в норму.

Да и руки у него были умные, ловкие, за что ни брался, все в конечном счете выходило ладно и по делу.

Даша, закончив уборку, снова появилась в комнате, залезла с книжкой на постель, но читать не стала, а вместо этого с интересом следила оттуда за его действиями.

Наконец не выдержала:

— Это что ты делаешь?

Кирилл отошел в сторонку, полюбовался на необычное сооружение, возникшее на подоконнике.

— Это держатель, — объяснил он.

— А зачем? — удивилась Даша.

— Ясно зачем, — покосился на нее Кирилл. — Чтобы держать. Пойди сюда.

Дважды ее звать не нужно было. Даша тут же выпрыгнула из постели и подбежала к нему.

— Смотри.

Кирилл взял лежавший на подоконнике бинокль и с помощью хитроумно соединенных кронштейнов и зажимов закрепил его так, что бинокль теперь можно было уже не держать руками. Мало того, положение его легко регулировалось, уровень и угол зрения менялись одним движением.

— Оригинальное изобретение Кирилла Латынина, — с гордостью объявил он. — Можно запатентовать. — После чего сделал изящный жест рукой. — Прошу юную леди испытать изобретение века.

Даша потянула бинокль чуть вниз, к глазам, и он без труда занял нужное ей положение. Она прильнула к окулярам и тут окончательно оценила работу Кирилла. Если раньше для того, чтобы пропанорамировать, например, надо было сжимать бинокль обеими руками, и при этом по-прежнему все немножко тряслось, то теперь панорама, благодаря вращающейся подставке, идет ровно, без всякой тряски, а руки совершенно свободны, совсем не устают, можно смотреть хоть часами.

Даша тут же нашла знакомое окно, за которым проживал неизвестный наблюдатель, но на этот раз там никого не оказалось. Шторы были открыты, но она все равно ничего не увидела, как ни всматривалась: в квартире темно, свет выключен.

Она оторвалась от окуляров бинокля, с восхищением взглянула на Кирилла:

— Здорово! Ты такой… умелец! А интересно, есть что-нибудь, чего ты не можешь?

Польщенный, Кирилл поневоле улыбнулся. Но ответил скромно:

— Есть, конечно.

— Я так не думаю, — заявила Даша. — Кирилл, а я могу кое-что у тебя попросить?

— Что именно?

— Раз ты не пойдешь сегодня в театр, может ты со мной на кладбище съездишь? Я бы хотела свежие цветы отнести. Но если ты не можешь, то ничего, я сама.

— Ну, почему… — благодушно сказал Кирилл. — Я съезжу.




На этот раз визит на кладбище и обратная дорога прошли без каких-либо происшествий. Никто не пытался задавить Дашу, никаких подобных странностей. Очередная пара близнецов, замеченная Кириллом уже перед самым уходом с кладбища, в счет не шла.

На обратном пути Даша опять вернулась к теме самоубийства Роговой и уже не сползала с нее до конца этого печального дня, как Кирилл ни пытался переключить ее на что-то другое.

В конце концов она угомонилась и уснула. Это был редкий вечер, когда они не ласкали друг друга перед сном.

Впрочем, и во сне Даша вела себя не совсем адекватно — периодически всхлипывала, вскрикивала, бормотала что-то невнятное. Какие-то кошмары ее мучили.




Кирилл лежал рядом, с сожалением смотрел на нее. Помимо собственных дел, теперь на нем еще и Даша. А у Даши свой багаж, никуда не денешься, тоже проблем хватает.

Не слишком ли много получается в результате для одного человека?..

Что бы ни происходило, нельзя надолго отвлекаться, забывать о главном — о намеченном пути, о своем призвании, ради которого он появился на свет и ради которого живет. Ничто не должно ему помешать.




9. Панихида


Спустя еще несколько дней Кирилл, проснувшись, Даши рядом с собой не обнаружил. Пока приходил в себя, пытался понять, куда она делась, распахнулась дверь ванной, и девушка торжественно вошла в комнату. Была одета во все черное, так же как в день приезда. Почти не накрасилась, хотя обычно тонну косметики на себя накладывала.

— Ты куда это собралась? — поразился Кирилл.

— Как куда? На панихиду, — невозмутимо отозвалась Даша. — Ты что, забыл? Ты же мне обещал!

Кирилл вздохнул. Он и в самом деле не придал тогда особого значения их разговору, ему в голову не приходило, что она всерьез вознамерится идти. Поболтали, и ладно, там видно будет, мало ли какие планы строятся, а потом рушатся, забываются…

Но с Дашей такое не проходит. Она, оказывается, все время помнила, готовилась, говорит об этом сейчас как о чем-то само собой разумеющемся.

И как теперь ей откажешь?..

В общем, пришлось собираться, идти, деваться некуда.




Гроб с телом Роговой стоял на сцене, на постаменте. Свет в зале притушен, люстры обмотаны черным шелком. Звучала траурная музыка. Разговаривали все почтительным шепотом, отдавая дань трагическому событию.

Эльвира Константиновна в гробу выглядела не менее величественно, чем при жизни. Одета была в платье Катерины из «Грозы» — знаменитая ее роль, в которой она прославилась когда-то, еще до того как начала свою режиссерскую карьеру. Губы плотно сжаты, а уголки чуть опущены, в результате чего выражение лица у покойной получилось вроде как презрительно-насмешливым, из-за чего прощающиеся чувствовали какую-то дополнительную неловкость.

Люди нескончаемой вереницей шли через сцену, на полминутки задерживались у гроба, потом, утирая глаза, медленно отходили, как бы окончательно раздавленные горем. Насколько искренны были они при этом, судить сложно. Все же в основном пришли прощаться коллеги, то есть артисты, лицедеи, те, кто работал с Роговой в разные годы. Им, понятное дело, сыграть безутешную скорбь — раз плюнуть. К тому же ритуал всем хорошо знаком, подобные прощания происходили регулярно.




Кирилл с Дашей, пока стояли в очереди, наслушались красочных подробностей о преждевременной кончине художественного руководителя. Как выяснилось, все вокруг каким-то таинственным образом были в курсе мельчайших деталей. Оказалось, что Рогова выбросилась из окна собственной квартиры, причем в том самом платье, в котором сейчас покоилась в гробу.

Ясно, что произошло это не случайно. Она ведь была в здравом уме, никаких признаков безумия никогда не наблюдалось. Акт самоубийства в роли Катерины — это не просто красивый прощальный жест, это публичная пощечина московскому правительству, не выделившему Роговой необходимый миллион на задуманный следующий ее шедевр: монументальный спектакль «Война и мир». Как можно творить, не имея финансовой поддержки! Это же не ноты записывать на листочке — режиссеру нужны деньги, чтобы осуществлять свои великие замыслы!

Фактически затравили крупнейшего мастера, загубили такой талант! Она даже не довела до конца «Горе от ума», над которым работала последние три года. А ведь спектакль практически был уже на выпуске. А все — коррупция, бюрократия! По-прежнему выдающиеся художники в полной зависимости от ничтожных чиновников!

Они хотели, чтобы Рогова унижалась, приходила на поклон, выпрашивала! Не тут-то было! Не тот был характер у Эльвиры Константиновны! Удивительного достоинства была женщина. Предпочла унижению красивый, драматический уход из жизни.

Письмо с отказом в финансировании осталось лежать на ее письменном столе. Содержание его уже всем известно. Якобы в бюджете Минкульта эти расходы на ближайший год не запланированы.

Разве можно так бездушно отвечать на запросы великого режиссера? Это всем урок, который запомнится на долгие годы. Может быть, теперь кое-кто там наверху задумается кое о чем. И очень даже возможно (об этом уже говорилось совсем тихим шепотом, почти не разжимая губ!), что чьи-то головы теперь полетят.

Так или иначе, надо ждать перемен. К тому же совершенно неясно, кто возглавит осиротевший театр. То есть назывались разные имена, но скорей просто чтобы поддержать беседу, а не всерьез. Все понимали, что фигуры такого масштаба вокруг, разумеется, больше нет.




У Даши от всех этих разговоров, которые она жадно ловила, закружилась голова. Впечатлений было столько, что когда они с Кириллом наконец подошли к гробу, то на покойную она даже толком и не взглянула. Оно и понятно, до того ли, когда в почетном карауле стоят люди, лица которых ей знакомы с детства!

В очереди она постоянно крутила головой, все то и дело дергала Кирилла, шептала:

— Посмотри! Посмотри! А вон…

Повезло ей, конечно, с этой панихидой невероятно!

Не зря она так настаивала. Кого только там не было! Даже Михалкова и то посчастливилось увидеть. Правда, мельком, в фойе, и больше со спины, так как он с кем-то расцеловывался (тоже, кстати, очень знакомым!), но все равно, главное, что прошла почти рядом, еще чуть-чуть — и коснулась бы.

Были люди, которых она не знала, но с первого взгляда понимала, что принадлежат они к тому же сословию небожителей, что и Кирилл. Бросился в глаза высокий красавец, с длинными, падающими на плечи черными волосами, бледным, порочным лицом. Дернула Кирилла за рукав, тихо спросила:

— Кто это?

Кирилл презрительно скривился:

— Макс Погодин. Полная бездарность. Ноль. — Кирилл сложил указательный и большой пальцы, продемонстрировал ноль для пущей убедительности. — Вообще ничего играть не может. Пустое место. Манекен.

— А зачем же Рогова его держала в театре? — удивилась Даша.

Кирилл пожал плечами:

— Значит, вынуждена была. Он здесь не один такой. Вон, посмотри на этого ублюдка.

От гроба, утирая слезы белоснежным платком, отходил рыхлый белесоватый человек в черном бархатном пиджаке.

— А это кто?

— Еще один дутый артист. Интриган, бездарь, каких свет не видывал. Олег Фадеев. Как только не выслуживался, чтобы роли получать. Готов был Роговой туфли языком вылизывать.

— Не может быть! — поразилась Даша. — Я думала, все от таланта зависит.

— Если бы! — горько усмехнулся Кирилл. — В театре далеко не все так просто, как тебе кажется. Фадеев этот вместе с Погодиным — дружки директора, Роберта Константиновича. Вон того, полного, в очках. Видишь, он к нему подошел. Вместе квасят… Ну и… сама понимаешь, не маленькая.

Даша, однако, не понимала.

— Ну и что, ну, пьют вместе, а при чем тут роли?

— Во-первых, не просто пьют. Меркун ведь не женат, говорят, что он голубой. А в театре зря говорить не будут. Ну, а уж Погодин-то стопроцентный гомик. И Фадеев наверняка тоже. Так что связь у них крепкая. А во-вторых, я тебе уже говорил, Роберт Константинович Меркун сводный брат Роговой, по отцу. Сечешь фишку? Разве может она своему собственному брату отказать, если он ее просит, скажем, за того же Погодина или Фадеева? А к тому же Фадеев интригует постоянно, он же хитрожопый. Так они свои роли и получали. Не главные, конечно, но все равно. Висели на Эльвире безнадежным грузом, как чемодан без ручки, который, знаешь, и нести неудобно, и бросить жалко.

— Надо же! — покачала головой потрясенная внезапно открывшимися тайнами Даша.

И уже совсем другими глазами посмотрела на бездарного гомика Погодина и хитрожопого интригана Фадеева.

— Вообще пошли отсюда, — позвал ее Кирилл. — Нечего здесь больше делать.

— А тебе разве не надо с кем-нибудь поговорить, поздороваться? — удивилась Даша.

— Нет, я сейчас ни с кем разговаривать не хочу, — резко ответил он. — Я всю эту фальшь ненавижу! По большому счету, никто из них Эльвиру Рогову не любил! Одни боялись, другие завидовали, третьи ненавидели, но никто не любил. Просто каждый здесь свои цели преследует. Идем!

— Хорошо, — кивнула Даша, пристально глядя на него.




Она вдруг ясно поняла, что отличает ее Кирилла от всех этих людей. Он единственный среди них был настоящий.

Видимо, это и роднило его с покойной Роговой. Подобные таланты очень ранимы, не способны бороться с подлостью и интригами. Потому они так рано и уходят из жизни. Убивают себя или просто умирают от разрыва сердца, которое не выдерживает дикой нагрузки. Маяковский, Есенин, Высоцкий, Шукшин, Миронов и многие, многие другие… А теперь вот Рогова.

Кирилл лишился такой серьезной поддержки. Ведь неизвестно, как отнесется к нему новый режиссер. У него, наверное, будут свои любимчики, тут же вокруг появятся новые бездарные интриганы типа Фадеева и Погодина.

Нет, она обязана ему помочь!

Она ни за что не допустит, чтобы Кирилл опустил руки из-за этих интриг и в конечном счете погиб от столкновения с суровой действительностью.

Она все для него сделает, станет для него настоящей опорой в этой нелегкой жизни!




И они ушли.




10. Лифт


Пока шатались по центру, пока обедали в полюбившихся Даше «Дровах», наступил вечер. Обратно в Бирюлево попали уже совсем поздно.

Автобус ехал почти пустой, впереди сидел только еще один пассажир. Их остановка была уже скоро, через одну. А после оставалось всего две до конечной. Дальше автобус не шел, дальше Москва кончалась, начинался лес.

— Торговый центр! — объявил водитель.

С переднего сиденья неторопливо слез человек, оказался — карлик. Даша, нахмурившись, следила за ним через окно. Видела, как он, с трудом передвигая короткими ножками, сползал со ступенек, как, нелепо раскачиваясь, пошел по улице и растворился во тьме (это уже когда автобус отъезжал от остановки!).




Пока шли к дому, Даша все крутила головой по сторонам. Ей казалось, что они вот-вот встретят эту странную девочку в розовой курточке, которая одиноко бродит по вечерам. Но девочки нигде не было, никого они больше по дороге не видели.

Вошли в плохо освещенный, заваленный газетным мусором подъезд. Мусор этот дворники убирали ежедневно, килограммами выносили разбросанные по всему подъезду бесплатные газеты, журнальчики, бюллетени, рекламные листки и прочую бумажную продукцию. Ставили по углам специальные картонные ящики, куда и следовало бросать бесполезную почту. Однако же то ли жильцы промахивались, то ли специально сорили, но к вечеру весь подъезд непременно был усыпан бесконечным количеством никому не нужных реклам и газет.

Даша, брезгливо поглядывая на замусоренный пол, прошла к лифту, кабина которого уже находилась здесь же, на первом этаже.

Кирилл галантно распахнул перед ней дверь, и они вошли внутрь.




Кирилл привычно, не глядя, нажал на кнопку тринадцатого этажа, лифт вздрогнул и поплыл вверх. Даша уже предвкушала горячую ванну и даже ярко представила себе, что конкретно Кирилл будет делать с ней в этой ванной и как им будет хорошо, как уйдут, растают в горячей воде печали и тревоги сегодняшнего дня, но тут вдруг лифт, только что миновавший, судя по электронному табло, девятый этаж, неожиданно остановился.

Кирилл нахмурился, а Даша открыла рот, чтобы что-то сказать или спросить, но не успела ни того, ни другого, потому что в это мгновение в кабине погас свет, и наступил полнейший мрак.

— Ой! — только и воскликнула Даша, лишившаяся от неожиданности дара речи.

Похоже было, что электричество вырубилось сразу во всем доме, поскольку со стороны лестничных площадок, между которыми завис лифт, тоже никакой свет к ним в кабину не проникал.

— Что это? — спросила Даша, больше всего боявшаяся двух вещей — темноты и замкнутого пространства.

— Не знаю, — прозвучал настороженный ответ. — Какие-то перебои с электричеством. У нас в районе иногда такое бывает.

Раздался шорох, потом звук чиркающей зажигалки, и кабина слегка осветилась.




Кирилл поднес огонек к стенке, на которой красовалась панель с аварийной кнопкой и номером телефона ремонтников, обслуживающих лифт.

— Сейчас все выясним! — бодро объявил он и нажал кнопку.

Они подождали, но никакой реакции однако же не последовало. Кирилл нажал снова, потом еще и еще раз. Все с тем же результатом.

— Может, связь не работает, — неуверенно сказал он. — А может, их и нету там. Отошел дежурный. Или пересменка какая-нибудь. Погоди, сейчас мы им позвоним.

— Ага, — отозвалась Даша, с необыкновенным напряжением следившая за его действиями.

— На, подержи.

Он передал ей зажигалку, а сам полез за мобильником.

— Посвети-ка, я не могу номер разобрать.

— Ага.

Даша поднесла огонек поближе.

— Ну вот, все в порядке, — обрадовался Кирилл, набрав номер. — Даже не занято. Алло, диспетчерская? Это из третьего подъезда. Мы в лифте застряли, свет не горит. Что значит, вы в курсе…

Зажигалка начала сильно жечь пальцы. Даша еле терпела, с каждой секундой становилось все больнее.

— А, черт! — вдруг чертыхнулся Кирилл и со злостью захлопнул телефон.

— Что? — испугалась Даша и загасила зажигалку.

— Мобильник отрубился, — пояснил из темноты Кирилл. — Деньги кончились. Я, главное, хотел пополнить и совершенно забыл. Все из головы повылетало из-за всей этой панихиды…

— И чего мы будем делать? — спросила Даша, стараясь, чтобы голос ее звучал как можно спокойней.

— Ждать, что еще остается! — сказал он.

— Сколько ждать? — уточнила Даша.

Она уже ясно ощущала, как темнота теснит ее, лезет в глаза, уши, забирается под одежду. Дышать сразу стало тяжело, пальто стесняло движения, давило на плечи.

— Откуда я знаю? — отозвался Кирилл.

По голосу Даша слышала, что он улыбается, и это ужасно раздражало ее. Как он может смеяться в такой момент?

— Я боюсь, — с дрожью в голосе объявила она. — Я долго не могу! У меня вообще клаустрофобия! У меня приступ может начаться!

Пальцы уже не болели, и она снова крутанула колесико зажигалки. Опять загорелся огонек. Кирилл стоял совсем рядом, смотрел прямо на нее.

— Извини, — мягко сказал он. — Я не знал. Ладно, попробуем сами выбраться. Здесь не так уж высоко. Главное, двери открыть. Посвети-ка.

Она послушно подняла зажигалку повыше, и Кирилл, втиснув крепкие пальцы между закрытыми дверями, начал медленно разжимать их.

Даша, тяжело дыша, как собака во время жары, неотрывно следила за ним. Ватная темнота лезла в горло, сушила, забивала его. Она физически чувствовала, как какие-то мохнатые лапы тянутся к ней из этой мягкой тьмы.

Наконец двери подались и разжались.

— Ну, вот видишь! — торжествующе сказал Кирилл. — Все в порядке!

Спиной он прижимал одну дверь, а во вторую сильно уперся ногой.

— Не бойся, теперь не захлопнутся. Я держу. Ну, давай выбираться.

Однако осуществить этот бодрый призыв было совсем не просто. Потянувшись рукой, Кирилл обнаружил, что лестничная площадка расположена намного выше, чем он предполагал.

— Черт! — огорчился он. — Мы застряли ровно между этажами. Ладно, делать нечего. Вперед!

— А как? — растерянно спросила Даша.

— Обопрись на мое колено и залезай ко мне на плечи, — скомандовал Кирилл. — А здесь уже невысоко, ты достанешь.

— Ага.

— Давай руку!

Даша, сделав отчаянное усилие, проглотила темный ком, совершенно забивший ей горло, на ощупь нашла протянутую Кириллом руку и, крепко ухватившись за его плечо, попробовала вскарабкаться на него. Не сразу, но ей это удалось.

— Отлично, — похвалил он. — Теперь на плечи. Вставай, не бойся.

Она занесла левую коленку ему на плечо, одной рукой крепко обняла его за шею, а другой нащупала край лестничной площадки и зацепилась за него.

— Давай, давай, молодец! — подбадривал ее Кирилл. — Еще немножко.

И в самом деле, оставалось чуть подтянуться и встать на оба его плеча. Оттуда уже несложно было перебраться на площадку.

Но именно в ту секунду, когда Даша уже начала переносить вес тела на правую ногу, лифт опять вздрогнул и с грохотом обрушился вниз.

— А-а-а-а! — от неожиданности заорала Даша, теряя равновесие и падая на пол.

При этом она сильно ударилась локтем, но всерьез испугаться даже не успела. Лифт пролетел всего несколько этажей и снова замер.




Несколько секунд оба молчали, приходя в себя.

— Ты как там? — спросил Кирилл. — Живая?

— Ага, — жалобно ответила она, хотя не была уверена в правильности ответа.

— Не ударилась?

— Ничего, — мужественно выдавила из себя Даша. — Только локтем чуть-чуть.

— Ну и отлично. Зажигалка у тебя не выпала?

— Нет, она вот здесь, в кармане.

— Замечательно. Посвети, пожалуйста.

Даша трясущейся рукой достала зажигалку и крутанула колесико. Никакого эффекта.

Наверное, кончился газ!..

Все одно к одному. Закон бутерброда, вечно падающего маслом вниз.

Она попробовала еще, потом еще раз. Тот же результат.

— Ну что там? — нетерпеливо спросил Кирилл.

— Сейчас, — забормотала она, — сейчас, подожди.

Мохнатые лапы, исчезнувшие было из-за этого внезапного движения вниз, снова выдвинулись из липкой, окружавшей ее темноты, ухватили за горло и медленно начали душить.

Даша из последних сил, сдирая кожицу на подушечке большого пальца, крутанула колесико, и — о, чудо! — появился язычок пламени. Мохнатая хватка сразу немножко ослабла, удалось вздохнуть.

К тому же сразу выяснилось, что на сей раз им сильно повезло. Лестничная площадка оказалась гораздо ближе. Почти вровень, разве что на какие-то полметра повыше.

— Прекрасно! — обрадовался Кирилл. — Давай! Быстрее!

Он опасался, что лифт в любую секунду может выкинуть тот же фортель и снова рухнуть вниз.

Даша не заставила себя долго ждать. Используя его колено как ступеньку, быстро оперлась на него и вылезла на площадку. Вслед за ней подтянулся и Кирилл, ловко вырвавшийся из прижимавших его с двух сторон дверей. Двери за ним с грохотом захлопнулись, и почти сразу лифт снова обрушился в шахту.




Где он остановился теперь (если только это вообще произошло!), они не знали. Оба лежали ничком на грязном бетонном полу, не двигались, приходили в себя.

Первым очухался Кирилл. Нащупал тяжело дышавшую рядом Дашу, погладил по голове:

— Ну что, все в порядке?

— Ага.

— А ты боялась. Видишь, мы уже почти дома. Дай-ка мне мой огонек.

Даша молча протянула ему зажигалку.

Кирилл зажег ее со второго раза.

— Газ кончается, — констатировал он. — Вставай, пошли. Вон там лестница…

Он посвятил зажигалкой, обнаружил табличку «6-й этаж».

— Нам всего семь этажей пройти. Сможешь?

— Ага.




Восхождение по темной лестнице прошло более-менее благополучно, если не считать того, что на пролете десятого этажа Даша вдруг на чем-то поскользнулась, оступилась и точно полетела бы вниз, если бы в последнее мгновение накрепко не ухватилась за поручни. Впрочем, по сравнению с уже пережитым ею за этот ужасный вечер, сей маленький инцидент представился ей настолько ничтожным, что она о нем даже не задумалась. Просто тихо охнула и молча пошла дальше.

Через несколько минут они поднялись на тринадцатый этаж. Зажигалка к этому времени окончательно скисла (все-таки газ кончался, она оказалась права!), но свет уже и не очень был нужен. Свой этаж оба уже знали хорошо, вполне могли дойти до квартиры даже в темноте.

У двери, правда, чуть-чуть задержались, поскольку замков было много (целых три, надо же!) и к каждому надо было подобрать свой ключ. Но и это, последнее препятствие, в конечном счете, было преодолено, и с дружным вздохом облегчения они ввалились в квартиру.




Кирилл бессмысленно пощелкал выключателем, потом быстро разделся, добрался до кухни, чиркнул там спичками, нашел свечку, зажег.

Жизнь сразу стала прекрасной.

— Все хорошо, что хорошо кончается! — провозгласил он. — Ну ты как?

— Я иду в ванную! — не отвечая, заявила Даша. — Я еле живая.

— Хорошая мысль, — одобрил Кирилл. — Конечно. Я надеюсь, горячую воду нам заодно не отключили? Дай-ка я проверю.

Он подошел к раковине.

— Все в порядке! Есть.

— Слава богу! — еле слышно отозвалась Даша.

Забрала свечу и ушла в ванную.




Кирилл вернулся в комнату, подошел к окну. Похоже было, что электричество все же вырубилось только у них — в доме напротив прекрасным образом горели окна.

Кирилл нагнулся и прислонился к окулярам бинокля, установленного им на держателе. Держатель был отрегулирован таким образом, что бинокль смотрел на окно на верхнем этаже, рядом с балконом, то самое окно, в котором Даша дважды якобы видела наблюдавшего за ней незнакомца.

Кирилл не до конца верил в эти ее рассказы — фантазия у девушки была богатая. Но на сей раз ему пришлось убедиться, что она нисколько не фантазировала. В освещенном окне кто-то мелькнул, и почти сразу задернулась плотная штора.

Кирилл, нахмурившись, выпрямился и в свою очередь задернул окно. Именно в эту секунду, словно по незримой команде, зажегся свет. А еще через мгновение из ванной донесся отчаянный вопль.

Кирилл опрометью бросился туда.




Даша стояла наполовину раздетая. Ее руки, лицо и все, к чему она прикасалась, было покрыто кровью. Она тряслась от ужаса, не в силах выговорить ни слова.

— Ты что, ранена? — переполошился Кирилл. — Нет?

Он быстро ощупал, осмотрел ее.

— Это не твоя кровь. Ты просто измазалась. Ничего страшного. Успокойся, прошу тебя!

Но Даша его не слышала. Дрожа, уткнулась в него, обняла тонкими, вымазанными кровью руками, горько, отчаянно зарыдала.




11. Меркун


И чем больше пытался он ее успокоить, тем крепче прижималась она к нему.

Спать улеглись в четвертом часу. Даша в конце концов перестала дрожать, просила прощения за несдержанность, даже улыбалась сквозь слезы. Потом долго отмокала в горячей ванной, после чего он завернул ее в полотенце и отнес в постель.

Но из сна все равно мало что получилось. Даша спала беспокойно, металась, вздрагивала, несколько раз просыпалась с криками.

Кирилл за эту безумную ночь тоже вконец издергался, в результате встал очень рано, с головной болью. Тихо оделся, пошел на кухню, пил там кофе, курил, думал.




С одной стороны, Даша еще очень молода, но уже немало пережила, многое понимает, со временем могла бы стать настоящим помощником, партнером в нелегкой жизни, которую он для себя задумал. С другой — при этакой ее нервной организации ей самой постоянно требуется помощь, участие. Глаза то и дело на мокром месте, реакции какие-то неадекватные.

Может ли он себе позволить при тех высоких задачах, которые перед ним стоят, иметь рядом девушку, с которой придется без конца нянчиться?

Если уже сейчас, пока, собственно, ничего особенного не произошло, она уже все время на грани срыва, то что же будет потом, когда он добьется признания, когда эмоциональные нагрузки действительно станут по-настоящему серьезными?!. Он-то давно себя к этому готовит, а вот справится ли она?..

Ведь известно, что бремя славы — крайне тяжелая, для многих непосильная вещь. И подруга такого человека обязана быть под стать ему, способная многое взять на себя.

Дом должен стать для него особым местом, убежищем, где он может полностью расслабиться, где ему обеспечена полная поддержка. Ясно, что от Светки он тоже этого не получал, но со Светкой совсем другая история. Она была куда более взрослой, ни в каком специальном внимании не нуждалась. А тут…

Не поторопился ли он с Дашей, не повесил ли себе на шею обузу, от которой потом будет все сложнее избавиться?!.

Эта ее ночная истерика внушает изрядные опасения. Ей необходимо научиться держать себя в руках, стараться облегчать ему жизнь, а не затруднять ее. Ну, подумаешь, вымазалась в чьей-то крови, это что же, причина так распускаться?..

Надо, кстати, пойти выяснить, что это за кровавая лужа, в которую вляпалась ночью Даша. Тем более, все равно надо выйти купить сигарет, только что докурил последнюю.

Кирилл скомкал пачку, бросил в ведро и вернулся в комнату. Даша лежала на животе, повернувшись к стенке, слегка постанывала во сне.

Он постоял рядом с ней, озабоченно покачал головой. Хлопот с этой барышней будет еще немало.

Проблемная девушка, что и говорить!

Он вздохнул, бесшумно пошел дальше, в прихожую. Надел туфли, снял с вешалки куртку и выскользнул из квартиры.




Спуститься надо было на шестой этаж, именно там им удалось выбраться на лестничную площадку. Кирилл направился к лифту, но в последний момент передумал, пошел по лестнице. Со вчерашнего вечера лифту он больше не доверял. Во всяком случае, вниз можно и пробежаться, проблем нет.

Пока прыгал со ступеньки на ступеньку, окончательно успокоился, пришел даже в хорошее настроение.

Ну, подумаешь, кровянка на площадке, делов-то…

Кто-то подрался, морду кому-то разбили… А может, даже и без драки, просто у кого-то кровь пошла из носа. Даже у него так бывало, без всякой видимой причины. Причем льется так сильно, что не сразу и остановишь. Надо лечь, голову запрокинуть, лед приложить.

А если ты в этот самый момент, когда нос кровит, только из лифта вышел? Да еще в темноте. Пока до квартиры доберешься, всю площадку зальешь!




Он спустился на шестой этаж, пошел по площадке к лифту, внимательно глядя под ноги. Никаких кровавых следов нигде не было. Чистота, порядок.

Впрочем, разгадка этой чистоты тут же и обнаружилась. Около самого лифта мыла пол толстозадая баба в закатанных трениках и драном свитере.

Завидев Кирилла, прекратила елозить мокрой тряпкой, выпрямилась, чтобы пропустить его в лифт, подумала, что он ехать хочет.

— Доброе утро! — вежливо поздоровался Кирилл.

— Здрасьте! — отозвалась баба, тяжело дыша и вытирая пот со лба.

— А что это за кровь здесь была, вы не в курсе?

— Да какая кровь! — усмехнулась баба. — Краску тут разлили красную. В двадцать третьей квартире ремонт идет, вот они и свинячат. Маляр ихний вчера надрался, полведра разлил по всей площадке. Я вон все утро мою.

— Понятно. Разрешите.

Кирилл вошел в лифт, нажал кнопку, поехал вниз. Ну и свалял же он дурака, в самом деле.

Краску от крови отличить не смог, мудак!

Ясное дело, обыкновенная акриловая красная краска! А он распереживался, напридумывал себе черт знает что! Это все из-за Даши. Такую панику подняла, что он и сам растерялся. Правильно, с кем поведешься, от того и наберешься…

И вообще, не слишком ли часто он идет у нее на поводу?

К примеру, с панихидой этой, никому не нужной! Нет, пока не поздно, пока она окончательно не села ему на шею, надо принять меры, все расставить по местам. Больше он ни в чем ей потакать не собирается. Иначе очень скоро получит вторую Светку. Они хоть и разные, но порода-то одна, никуда не денешься!

Кирилл выскочил из лифта, раздраженно хлопнул дверью и выбежал на улицу.




Темное утро окатило его морозной сыростью. Рассвело еще не окончательно, немногочисленные фигуры прохожих казались безликими, черты их еле угадывались в сером мареве. На мокром асфальте постукивали каблучки, шаркали туфли, похрустывали сапоги. То здесь, то там хлопали дверцы машин, заводились моторы. Спальный район отправлялся на работу.

До круглосуточного магазина со странным бильярдным названием «Карамболь» пройти надо было два квартала. Ни за что бы не поперся туда с утра пораньше — он вообще не любил рано выползать из дома, — но чертовски хотелось курить.

Охота пуще неволи!

Кирилл поежился, поднял воротник куртки, ускорил шаг.




«Карамболь» был почти пуст, если не считать двух школьников, затоваривающихся жевательной резинкой. За кассой одиноко восседала веснушчатая круглолицая девица лет двадцати, с бесконечной скукой на лице. Рядом лежала раскрытая книга, которую, судя по всему, она читала в отсутствие покупателей.

— Что читаем? — не удержался Кирилл.

Веснушчатая, не отвечая, перевернула книгу обложкой вверх. «Поиски любви» называлась книжка.

— Понимаю, — уважительно кивнул он. — Ну, и как идут поиски? Успешно?

Девица, не отвечая, тоскливо посмотрела на него и зевнула.

— Вы, наверное, всю ночь дежурили, — участливо заметил Кирилл. — Вас как зовут?

— Рая, — лаконично ответила она. И, подумав, поправилась: — Раиса.

— Красивое имя, — оценил Кирилл. — Так вы, Раечка, и вправду здесь с вечера?

— С двенадцати. У меня сейчас пересменка будет, — доверительно сообщила Рая-Раиса. — Через десять минут. Вам чего надо-то?

— Мне сигарет.




Еще через пять минут, поболтав с уставшей от ночной вахты продавщицей, Кирилл шагал назад. С удовольствием пыхтел ментоловой сигаретой, поглядывал на встречных. Уже совсем рассвело, серая мгла рассеялась, у прохожих проявились лица. Но смотрели они угрюмо, даже с некоторым раздражением.

Кирилл это прекрасно понимал — кому охота сейчас давиться в переполненном автобусе, а потом еще втискиваться в битком набитый вагон метро? А потом, может, еще и пересаживаться! Пока доберутся до работы, все соки из них выжмут, так что чему уж тут радоваться.

Он уже почти дошел до дома, оставалось просто перейти дорогу, как вдруг нечто привлекло его внимания. На улице, рядом с тротуаром, была припаркована черная «ауди».

Кирилл подошел поближе, нагнулся, смахнул грязь с номера. С удивлением вытаращился на него. Номер 572 133, 77ВУ.

Он осмотрел машину, обнаружил несколько вмятин на капоте и на правом крыле. Это, впрочем, ни на йоту не приблизило его к ответу на вопрос, та ли эта машина, что чуть не сбила Дашу. Но совпадений и так было предостаточно — цвет, марка машины, последние цифры «33» на номерном знаке.




За спиной хлопнула дверь. Из ближайшего подъезда вышла полная женщина в беличьей шубе, под мышкой она несла болонку, одетую в шерстяной клетчатый костюмчик.

— Извините, вы, случайно, не знаете, кто владелец этой машины? — спросил у нее Кирилл. — Он не в вашем подъезде живет?

— Понятия не имею, — мельком взглянув в его сторону, недружелюбно ответила женщина. — Я на машине не езжу.

Кирилл усмехнулся. Женщина явно лгала, на чем же еще она ездит, не на велосипед же взгромождается в своей беличьей шубе! Такие именно на машинах и ездят, зачем же врать?

Обе они — и хозяйка, и болонка — брезгливо смотрели на мокрый, грязный асфальт, по которому им предстояло сейчас прогуливаться. Потом дама со вздохом опустила болонку на землю, и та, быстро перебирая короткими лапками, ринулась вперед. Женщина уцепилась за поводок, и обе через минуту скрылись из глаз.




Кирилл снова остался один. Он попробовал было разглядеть фамилию владельца на обратной стороне техталона, прилепленного к лобовому стеклу. Но из этой затеи, как он ни прижимался к окну, как ни скашивал глаза, ничего не вышло.

Раздосадованный, он наконец оставил свои бесполезные попытки, отошел в сторонку и стал ждать, не появится ли кто-нибудь еще, у кого он мог бы получить интересующую его информацию.

Сначала, как назло, никого не было, но потом ему повезло. Из подъезда вышел невысокий человечек в ярко-оранжевом комбинезоне, выглядывающем из-под распахнутой куртки-аляски. На груди у него Кирилл успел разглядеть черные буквы ГРЭП-21 и тут же признал в оранжевом человечке сантехника Гриню.

— Здоров, Гриня! — поприветствовал он его.

— Привет! — отвечал Гриня, немного настороженно разглядывая Кирилла маленькими черными глазками и пытаясь вспомнить, откуда они знают друг друга.

— Я из дома напротив, из тридцать восьмой квартиры, — пришел ему на помощь Кирилл.

— А-а… — расслабился сантехник. — Закурить дашь?

— Конечно. — Кирилл протянул ему сигарету и услужливо поднес зажигалку.

Несколько секунду оба молча курили.

— Как ваше ничего? — вежливо спросил Гриня.

— Нормально, — столь же любезно отвечал Кирилл. — А у тебя?

— Да все путем, — исчерпывающе заключил сантехник.

На этом ритуал обмена любезностями можно было считать законченным, и Кирилл тут же перешел к делу.

— А ты, случайно, не знаешь, это чья тачка? — Он небрежно кивнул на «ауди».

— Знаю, конечно, — оживился Гриня. — А тебе зачем? Купить хочешь?

— Да так, прицениваюсь, — уклончиво сказал Кирилл.

— А он не продаст! — категорично заявил сантехник. — Даже не мечтай.

— Да кто он-то? Откуда?

— Да на последнем этаже живет. — Гриня указал подбородком на подъезд, из которого только что вышел. — Меркун.

— Как? — переспросил Кирилл.

Он подумал, что ослышался.

— Это фамилия у него такая — Меркун, — пояснил сантехник.

— А зовут как?

— Вот этого не помню. То, что Меркун, — это точно. А как зовут, забыл. Мне-то это без надобности.

— А из какой он квартиры-то?

— Сто пятьдесят третьей. — Гриня щелчком отшвырнул окурок в грязную лужу. — Ладно, побег я, работать надо. Как толчок, нормально фурычит? — профессионально поинтересовался он на прощание.

— Нормально, спасибо.

— Бачок не течет?

— Да нет вроде.

— А напор?

— Да и напор неплохой.

— Ну и ладно. Завтра горячую воду у вас на полдня отключим, — душевно пообещал сантехник. — На шестнадцатом надо стояк заменить. Ну, бывай.




Гриня ушел. Кирилл сосредоточенно размышлял.

Удивительные совпадения бывают в жизни!

Если этот Меркун — тот самый Меркун, брат Роговой, то как-то все получается очень даже интересно. Особенно если он к тому же живет на последнем этаже.

А если окно его еще и расположено рядом с балконом, на котором стоит завернутый в полиэтилен велосипед, то выходит, это тот самый мужик, который следит за ними в бинокль. Тогда получается, что попытка его сбить Дашу совсем не такая уж невинная случайность, как они ранее полагали.

Да, причудливо тасуется колода!

Оставалось только выяснить, тот ли это самый Меркун или же просто однофамилец. То есть надо узнать его имя-отчество. Впрочем, даже инициалов будет достаточно.

Выяснить это, во-первых, можно у почтальонши Клавы, во-вторых, у соседей, а в-третьих…

Пожалуй, «в-третьих» подойдет лучше всего, никого и ждать не надо.

Кирилл решительно подошел к двери подъезда, нагнулся, внимательно осмотрел кнопки кодового замка. Три из них (с цифрами 9,5,4) были стерты куда больше, чем остальные. Он нажал на них одновременно, и замок незамедлительно щелкнул в ответ.

Кирилл потянул открывшуюся дверь и вошел в подъезд.




Там он сразу же направился к почтовым ящикам. Вот он — 153. В прорезях видно — что-то там лежит. Стало быть, почту гражданину Меркуну уже принесли. Что ж, это очень хорошо.

А вот то, что отверстие в ящике слишком узкое — такое, что пальцам не пролезть и ничего оттуда не выудить, — это уже плохо.

Кирилл попытался снова, но только пальцы ободрал об острый край. Чертыхаясь, вынул из кармана связку ключей, попробовал открыть ящик своим почтовым ключиком. Опять не вышло — замок не поддавался. Другие ключи и подавно не подошли.

Ну что ж, ничего не поделаешь!

Кирилл, волнуясь, покрепче ухватился за жестяную дверцу и что есть силы потянул на себя. Дверца чуть изогнулась и медленно поддалась. Он передохнул долю секунды и потянул снова, еще сильней. На этот раз дверца прогнулась как следует. Показался обнажившийся язычок замка.

Кирилл, одной рукой оттягивая прогнувшуюся дверцу, другой дотянулся до язычка и пальцем без труда отвел его в сторону. Ящик открылся.

В нем обнаружились газета «Московский комсомолец», какие-то рекламные листки. Никаких писем с инициалами владельца ящика не было.

Кирилл разочарованно сунул почту обратно и вдруг в последний момент среди дурацкой рекламы почти случайно разглядел какую-то квитанцию. Это оказался счет за телефонные услуги, выписанный на имя Меркуна Р. К.

Никаких сомнений больше не оставалось!

Роберт Константинович Меркун, педерастичный братец незабвенной Эльвиры, — вот кто угрожал их с Дашей благополучию.




Кирилл даже пришел в отличное расположение духа в связи с этим внезапным открытием. Постарался восстановить ущерб, нанесенный дверце почтового ящика, принадлежащего гражданину Меркуну. Как мог разогнул ее обратно, поставил на место.

Не идеально, конечно, не так, как было, немного все перекосилось, но это не страшно — ящик ведь закрыт, замок работает.

Главное, что он в конце концов до всего докопался.

Врага, как известно, всегда лучше знать в лицо!




12. Партнеры


Когда он вернулся домой, Даша все еще спала. Он приготовил завтрак, заново сварил кофе и открыл дверь в комнату. По квартире распространился кофейный аромат.

Даша потянула носом и, улыбаясь, открыла сонные глаза:

— Боже, как вкусно пахнет! Доброе утро!

— Привет! — весело отозвался Кирилл. — Кушать подано!

— Здорово! Я иду!

Даша откинула одеяло и тут же застыла. Улыбка медленно сползла с ее лица. Худенькие плечики подались вперед, она сгорбилась, будто драматические события прошедшей ночи внезапно навалились на нее всей своей тяжестью.

— Прости меня, — прошептала она.

— За что? — усмехнулся он.

— За вчерашнее. Я себя вела ужасно. Но я так испугалась. А эта кровь меня просто добила. Я уже ничего не соображала…

Он присел рядом, обнял ее:

— Мы с тобой полные кретины. Ты-то еще ладно, тебе простительно, а я… Короче говоря, я все выяснил. Никакая это была не кровь, а обыкновенная акриловая краска. Там ремонт идет, на этаже.

— Правда? — Хмурое личико моментально разгладилось, глаза засветились. — Ты не врешь? Или ты меня просто утешить хочешь?

— Чтоб мне пусто было! — рассмеялся Кирилл. — Самая настоящая краска. Цвет тот же самый, так что перепутать очень легко. Ладно, идем завтракать. Яичница стынет.

— Я все съем, что только можно! — пообещала Даша. — Я зверски голодная!




Завтракали неспешно, со смаком. Даша, как обычно, сидела голая на сложенном полотенце, с аппетитом уплетала бутерброд с колбасой. Кирилл с удовольствием поглядывал на нее, любовался ладной, изящной фигуркой, тонкими руками, маленькими налитыми грудками.

Когда с яичницей было покончено, он решил приступить к делу. Разговор предстоял важный, на голодный желудок его вести не следовало. Он давно уже понял, что Дашу прежде всего надо накормить, в противном случае толку от нее не добиться. Будет капризничать, нервничать, раздражаться. А причина-то у этих нервов всегда одна и та же — кушать хочется. Ребенок, одно слово.

— Я хочу, чтобы ты меня внимательно выслушала, — начал он.

Ребенок подвинул кофе, потянулся за сигаретой, послушно вылупил на него свои светло-серые глазищи.

— Я — само внимание! — объявила Даша.

— Понимаешь, мне еще кое-что удалось выяснить. Насчет твоего наблюдателя с биноклем. Я с утра за сигаретами ходил…




И он рассказал ей все, что сумел узнать. Про черную «ауди» с цифрами 33 на номерном знаке, припаркованную у дома напротив, про директора театра «Авангард» Р. К. Меркуна, живущего на верхнем этаже.

Даша смотрела на него, приоткрыв рот. Глаза восторженно горели, будто все это лично ее никак не касалось, а она просто слушала пересказ какого-то лихого детективного фильма.

— Короче говоря, все теперь сложилось один к одному, — заключил Кирилл. — Я вначале ничего не мог понять, а теперь как в пазле — все кусочки легли в нужное место, соединились, получилась ясная картинка. Ты же понимаешь, что таких совпадений не бывает. Все это не случайно. Я вообще в случайности не верю!

— Ага, — закивала ошеломленная неожиданными новостями Даша. — А зачем он хотел меня задавить? Что я ему сделала? Почему он за мной следит?

— А вот это нам и предстоит узнать, — спокойно сказал Кирилл. — Я его выведу на чистую воду, можешь быть уверена!

Даша докурила сигарету, тут же схватилась за следующую.

— Кирилл, а давай Горлову позвоним! — предложила она. — Он наверняка разберется.

— Как же, разберется! — передразнил он. — Бессмысленно ему звонить! Абсолютно бессмысленно! Он даже слушать не будет! Только на смех меня поднимет. Ты этого хочешь?

Даша замотала головой:

— Нет, совсем нет. Просто в милиции…

— Ты что, не знаешь, — разгорячился он, — что в нашу милицию можно обращаться только после того, как что-то уже случилось? Превентивными случаями они не занимаются. Вот убьют кого-то, тогда, пожалуйста, приходите! Да и вообще, что я ему скажу? Что в доме напротив живет брат Роговой, который иногда в бинокль на нас смотрит? Ну и что из этого следует? Это что, законом запрещено? У нас вон у самих бинокль.

— Но он же меня чуть не задавил!

— Чуть не считается. Где доказательства? Где свидетели? В общем, я звонить не буду. Еще не хватало на посмешище себя выставлять!

— А что же делать? — растерялась Даша.

Кирилл помедлил с ответом.

Затянулся, выпустил дым аккуратными колечками, полюбовался, как они расплываются в воздухе.

— Мы сами все выясним. И доказательства найдем. Ручаюсь тебе. Никуда он не денется! Я уже все продумал. Это будет классная акция. Только ты мне должна помочь, хорошо?

Теперь Даша молчала, курила. Потом пожаловалась:

— Что-то зябко стало!

Он сходил в комнату, принес ей халатик.

— Ну так что, поможешь?

— Я боюсь, Кирилл! — честно призналась Даша.

— Послушай. — Он взял в руки ее маленькую, почти детскую ладонь. — Мы ведь с тобой партнеры, правда? Ну, я имею в виду по жизни?

— Да, — не задумываясь, подтвердила она. — Конечно. Мы — партнеры! — И еще раз с видимым удовольствием повторила: — Партнеры.

Он с благодарностью сжал ее руку:

— И я так считаю. Поэтому проблем нет. Мы с тобой можем все что угодно. Потому что мы вместе. Правильно? Помнишь фильм «Прирожденные убийцы»? Помнишь, как они вместе были до самого конца? Как грабили, как из тюрьмы выбирались? Их никто не мог одолеть, потому что они были партнерами. Мы, конечно, грабить никого не собираемся, но мы — такая же пара. Ну, ты понимаешь, что я имею в виду?..




Она энергично кивнула несколько раз. Смотрела на него с обожанием. Фильм она помнила, но дело было совсем не в фильме.

Как верно он говорит!

И какое замечательное слово нашел — партнеры. Какой он мужественный, сильный, смелый!

К тому же еще и артист!

С ним она готова на все, чем бы это ни кончилось. С ним ей ничего не страшно!

Она серьезно посмотрела ему прямо в глаза. Пусть видит, что он спокойно может на нее положиться.

— Так что я должна буду делать? Что за акция? Кирилл нагнулся, нежно поцеловал ей руку:

— Я в тебе не сомневался. — Он на секунду задумался и, понизив голос, доверительно продолжил: — А насчет акции ты не волнуйся. У нас все получится. Значит, план будет такой…




13. Акция


Три дня прошло после их утреннего разговора. В театр Кирилл по-прежнему не ходил: репетиции до сих пор не возобновились. Даше он пока из дома выходить запретил.

Все это время они, сменяя друг друга, регулярно дежурили у подоконника, припадали к окулярам бинокля, следили за подъездом дома напротив, за черной «ауди», за окном на верхнем этаже. Ничего примечательного, если не считать очередной пары близнецов (на этот раз совсем мальчиков), прошедшей по улице наутро третьего дня, они не заметили. Но зато выяснили, что «ауди» редко уезжает днем и, напротив, постоянно отсутствует по вечерам, то есть тогда, когда в театре идут спектакли.

Мало того, на второй день Меркун вышел из подъезда и в машину сел не один. Причем за руль «ауди» уселся не он сам, а его спутник, лица которого рассмотреть не получилось из-за некстати сгустившихся сумерек.

Еще раз удалось засечь по-прежнему подсматривающего за ними Меркуна. Он опять повел себя точно так же, как и раньше, — поняв, что его заметили, тут же отскочил от окна и задернул шторы.

Кирилл решил, что хватит, пора!

Больше тянуть он не хотел. Акцию назначили на этот вечер.




Когда спустились сумерки, он уже был полностью готов. Рюкзак со всем необходимым собрал еще накануне. Теперь сидел у окна, намертво прилипнув к биноклю.

Наконец не выдержал, оторвался от окуляров, повернулся к лежавшей на животе Даше:

— Давай, я уже устал…

Подошел к постели, ничком повалился на нее.

— Теперь твоя очередь.

Даша тут же послушно передала ему зажженную сигарету, встала, прошлепала через комнату, села на его место.

Но пока происходила эта ротация, прошла минута, а может, и две. Когда Даша посмотрела в бинокль, «ауди» уже отъезжала от тротуара.

— Кирилл, машина уезжает! — закричала она.

Кирилл тут же подлетел, глянул в окуляры. Увидел только красные удаляющиеся огоньки.

Чертыхнулся, озабоченно посмотрел на Дашу:

— Ты видела, кто в нее сел?

Она виновато пожала худенькими плечиками:

— Нет.

— Черт! Черт!..

Он секунду подумал.

— Ладно, неважно. Пора!

Схватил рюкзак и решительно направился к двери.

Даша испуганно наблюдала за ним. Ей вдруг показалась, что вся эта затея совершенно безумна, что добром она никак не кончится.

— Кирилл! — жалобно позвала она.

Он остановился, оглянулся:

— Что?

— А может, не надо, а?

Кирилл снисходительно усмехнулся:

— Ну чего ты боишься? Я ведь альпинизмом занимался, ты что, забыла? Я же тебе рассказывал. Как-никак второй разряд. Так что не беспокойся. Все будет нормально. Главное, следи за улицей и звони, если что.

Он ободряюще кивнул ей и пошел в прихожую.

— Кирилл!! — снова позвала Даша.

Он опять вернулся:

— Ну что еще?

— Я тебя очень люблю!

Он широко улыбнулся:

— Это хорошо. Я тебя тоже. — Она было встрепенулась, но он жестом остановил ее. — Не провожай меня. Лучше смотри в бинокль. Пока, partner!

— Пока!




Даша со вздохом приникла к окулярам. Время потекло с замедленной скоростью, все звуки тут же необыкновенно обострились. Отозвавшись болезненным эхом в голове, хлопнула входная дверь, потом протяжно громыхнула дверь лифта.

Прошла еще целая вечность, пока она увидела его высокую, ладную фигуру (даже отсюда было заметно!) — он стремительно переходил через улицу. Кирилл энергичной походкой приблизился к подъезду, оглянулся (ей показалось, что на нее!), потом быстро набрал код, открыл дверь и тут же исчез за ней.

Даша затаила дыхание.

Господибожемой!..

Только бы все прошло хорошо. Она первый раз заговорила с ним о любви. И он ответил — «я тебя тоже»! Чего же еще желать!..

Но на сердце все равно было ужасно тревожно.

Хотя это его partner прозвучало замечательно…




Кирилл доехал до шестнадцатого этажа, вышел из лифта и, не задерживаясь ни на секунду, быстро поднялся по лестнице еще на один пролет. Лестница упиралась в обитую железом, покрашенную в отвратительный коричневый цвет небольшую дверь, которая вела на чердак. На двери этой висел внушительный замок. ГРЭП-21 усердно оберегал чердаки спального района от бомжей, стремившихся скрыться там от ночных морозов.

Замок Кирилла нисколько не напугал, замки он превосходно научился открывать еще в детдоме, благодаря своему старшему дружку Вороне, то бишь Генке Воронину.

Вот уж был специалист, что с ним стало, интересно!..

А потом Кирилл здесь уже однажды побывал, так что никаких проблем, на этот раз он как следует подготовился.

Скинул рюкзак, вынул отмычку из крепкой медной проволоки, сунул в скважину, пошуровал там чуток. Дужка замка тихо щелкнула и отскочила.

Кирилл потянул на себя тяжелую дверь, она со скрипом отворилась. Он достал фонарик, зажег его и, пригнувшись, вошел внутрь.




Крыша была скользкая, мокрая. Снег хоть и убирали, но только по утрам, а к вечеру он выпадал опять.

Кирилл, двигаясь очень осторожно, добрался до самого края крыши. Опираясь на железное ограждение, перегнулся, посмотрел вниз. Сейчас важно было не ошибиться, найти тот самый балкон.

Он, пригнувшись (на всякий случай, чтобы не заметили с улицы или из противоположного дома!), пошел вдоль бордюра. Периодически останавливался и заглядывал через него.

Метров через десять одобрительно кивнул сам себе. Сомневаться не приходилось — балкон с завернутым в полиэтилен велосипедом был на этом этаже всего один.

Кирилл снова сбросил рюкзак, вынул оттуда тонкий свернутый канат, ловко, хитрым узлом привязал его к решетке, изо всей силы потянул несколько раз — пробовал на прочность. Удовлетворившись, сбросил второй конец вниз, на балкон. Проверил, туда ли упал канат. Убедился, что все идет как задумано.

Достал из рюкзака карабин, пристегнулся к канату, повернулся лицом к крыше, уперся и, умело перебирая руками, начал спускаться на балкон.




Оказавшись на балконе, Кирилл осторожно, стараясь ни за что не задевать, отстегнул канат и прислонился лицом к стеклу балконной двери, пытался рассмотреть, что происходит в квартире.

Но внутри оказалось темно. Слабый отблеск виднелся только в самой глубине. Свет падал, судя по всему, из соседней комнаты.

Балконная дверь была плотно прижата, однако открылась довольно легко сильным нажатием ручки, никакие дополнительные усилия или инструменты (он на всякий случай и это продумал, подготовился очень тщательно!) не понадобились. Кирилл бесшумно перешагнул через порог и остановился, чтобы осмотреться.

Несмотря на темноту, кое-что можно было разглядеть. Он явно очутился на кухне (запахи, царящие в этом помещении, исключали всякие сомнения!), которая, в отличие от его собственной, была куда просторней, вполне могла сойти за отдельную комнату.

Все так же бесшумно ступая, Кирилл дошел до открытой двери, из которой струился поток света, и осторожно заглянул внутрь.

Выражение лица его резко изменилось.




14. Петля


Даша с такой силой давила на окуляры бинокля, что глазницам в конце концов стало больно. Она чуть-чуть отодвинулась (может быть, на миллиметр, не больше!), но продолжала смотреть с тем же напряженным вниманием. Прошло уже минут пятнадцать (а то и все двадцать!) с момента, как Кирилл скрылся за балконной дверью.

До этого она с замирающим сердцем наблюдала, как он идет по крыше, как спускается на балкон по канату. Наблюдение затруднялось тем, что приходилось все время панорамировать вниз, чтобы одновременно следить за подъездом, поэтому кое-какие фазы проникновения в квартиру она, к сожалению, пропустила!

Ему уже давно пора было вернуться, чего он там застрял?

Даша направила бинокль вниз и тут же замерла. Черная машина возвращалась, уже заворачивала, чтобы припарковаться на то же место.

Даша оторвалась от бинокля, бросилась к телефону, задыхаясь, набрала номер. Только бы он ответил!

Ну, господибожемой, ну, пожалуйста!

Но Кирилл не отвечал.

Значит, что-то случилось?

А вдруг Меркун оказался дома? А что, если это не Меркун, а еще кто-то?

А если Кирилл просто не может ответить, боится произвести лишний шум, обнаружить себя… Отключил телефон или поставил его на виброзвонок, чтобы не было никакого звука.

А она, дура, звонит!..




Даша в отчаянии положила трубку на рычаг, понеслась обратно на свое место, снова приникла к окулярам. И вовремя — черная машина уже стояла на прежнем месте, а человек как раз заходил в подъезд. Еще пара минут, и он столкнется с Кириллом нос к носу.

Вот будет ужас!

Даша до боли прикусила губу, судорожно пытаясь сообразить, что сделать, чтобы ему помочь. Может быть, надо бежать туда?..

Или лучше позвонить в милицию, все рассказать?..

Но Кирилл строго-настрого велел ей этого не делать, она ни в коем случае его не подведет.

Как же быть?!.

В это время Даша увидела, как на балконе появилась темная фигура. Это был он, Кирилл.

Господибожемой, спасибо тебе!

Кирилл замешкался на секунду, а потом стал подниматься по канату вверх, подтягиваясь на руках. Он лез довольно быстро, но Даше казалось, что он еле ползет.

Она перевела дыхание только после того, как увидела его на крыше. Проследила, как он добрался до чердачной двери, исчез за нею, потом встала, доплелась до постели и обессиленно рухнула на нее. Ей казалось, что это она сама входила в чужую квартиру, подтягивалась на канате, скользила по мокрой крыше, рискуя жизнью.

А ведь все это он делал ради нее!..




Макс Погодин вошел в лифт, слегка покачиваясь. Настроение у него было изумительное. В баре «Нефертити», в который он мгновенно слетал, его и на этот раз не подвели. Встретили как родного, душа сразу понеслась в рай, жить стало намного легче и веселей. Но Макс не из таких, он своего любимого никогда не предаст, в одиночку глушить не будет!

Так что из бара он почти сразу же и ушел, но зато из кармана теперь торчала бутылочка Хеннесси, и они ее, голубушку, сейчас уделают вместе с Робертиком за милую душу!

Закуска, слава богу, в доме еще есть, вот с выпивкой плоховато. Мудила Фадеев вчера выжрал все что можно. Сегодня практически нечем было опохмелиться. С трудом наскреб по сусекам, слил какие-то остатки.

Нет, надо Робертику жестко сказать, хватит этому пиздодую потакать! Пусть или вообще не приходит, или с собой приносит. А на дармовщинку каждый горазд…

Хотя, с другой стороны, вчера так красиво гуляли, зажигали по полной! Грех жаловаться, до сих пор все тело ноет. Этот чертов хуесос Фадеев, когда выпьет как следует, уж такой забавный становится, такой сладкий…

Макс хихикнул, вспоминая ночные развлечения, и замурлыкал себе под нос последний хит сезона:
		…Прицепился ко мне, как колючка.



		Прилепился ко мне, как клещ,



		Но его маленькая штучка —



		Самая лучшая в мире вещь!








Лифт, громыхая, доехал до последнего этажа, дернулся со скрежещущим звуком и, наконец, замер. Двери открылись. Макс при этом сильно качнулся вперед и чуть не упал, что несказанно рассмешило его.

Отсмеявшись, он достал ключи и, не переставая напевать про маленькую штучку, пересек лестничную площадку, открыл замок и вошел в квартиру.

— Робертик! — кокетливо заорал с порога. — Твой Максик вернулся. Кое-что тебе принес. Робертик будет доволен. Ку-ку! Робертик! — Он громко запел: — Но его маленькая штучка — самая лучшая в мире вещь!..

Быстро скинул пальто и туфли и, захватив бутылку, вошел в комнату.

— Вот и я, Робертик! Соскучился?

Впрочем, слово «соскучился» Макс не договорил. Оно как-то скурвилось по дороге, в результате чего на выходе получилось что-то невнятное, типа «соск…». Рот у Макса широко открылся, а глаза в ужасе уставились на зрелище, которое он во всех мельчайших деталях запомнил на всю оставшуюся жизнь.

Одетый в женское голубое платье с белыми оборочками, директор театра «Авангард» Роберт Константинович Меркун висел на люстре посреди комнаты и еле заметно покачивался при этом, как бы норовя повернуться посиневшим лицом к вошедшему.




Макс с минуту молча смотрел на повесившегося, потом набрал в грудь воздуха и завопил во всю силу своих легких:

— А-а-а-а-а-а-а-а!!!




Даша ждала Кирилла на пороге. Как только хлопнула дверь лифта, не выдержала, выскочила на площадку, бросилась ему навстречу, повисла на шее:

— Я так волновалась за тебя, у меня чуть сердце не разорвалось!

— Тихо, тихо, — смеялся он. — Ну, чего ты в самом деле! Все в порядке. Я же тебе говорил, никаких проблем не будет.

Смеясь, он внес ее в квартиру, ногой захлопнул за собой дверь. Только тогда она его отпустила. И тут же потребовала:

— Рассказывай! Что там?

— Сейчас. Дай в себя прийти.

Он разделся, пошел в ванную.

Даша слушала, как он моется, опять ждала.




Наконец Кирилл вернулся, сел в кресло, закурил.

— Ну, говори же! — не выдержала она. — А то я сейчас просто умру, и все.

— Нет, не надо, не умирай. Рановато пока, — усмехнулся он. — Не знаю, как тебе сказать. В общем, все, о чем я думал, подтвердилось. Он — маньяк! Причем не просто, а совсем сдвинутый, с сексуальной патологией.

— То есть? В каком смысле?

Даша судорожно проглотила слюну, приоткрыла рот, что свидетельствовало о предельном внимании, с которым она слушала.

— В самом прямом. Когда я туда зашел, в квартиру, дверь в соседнюю комнату была открыта. Оттуда свет шел. Я осторожненько заглянул, а он там. Петлю делает.

— Какую петлю? — не поняла Даша.

— Обыкновенную. Из вот такой толстой веревки, — показал он.

— Зачем?

— Подожди, все по порядку. Короче, он делает петлю, а одет в женское платье. Синее, с оборочками. Я это платье сразу узнал. Это платье той самой портнихи, Курочкиной. Она его еще нам со Светкой показывала, гордилась очень. Я ее в нем видел, ошибиться невозможно.

— Господибожемой! — Даша прикрыла ладошкой рот. — Так это что же…

— Вот именно. — Кирилл криво усмехнулся. — Он Курочкину и грохнул, никаких сомнений нет. Тут, видимо, какие-то сложные комплексы. Она же Эльвиру обшивала, сестру его. Может, он приревновал или еще чего… А может, ему так это платье понравилось, что он не стерпел. Кто их разберет, этих гомиков? То, что они из-за какой-то шмотки убить могут, это известно. У них же этот… вещизм… или, как его, фетишизм, вот. Они с ума сходят из-за тряпок.

— Вот гад! Ну, а дальше что было? — волнуясь, выдохнула Даша.

— Дальше он петлю сделал и стал ее к люстре присобачивать. Я понял, что он собирается повеситься…

— Да ты что! — ахнула она. — И что же?

— А то, что в этот момент у меня телефон завибрировал.

— Это я звонила. Потому что машина вернулась. Хотела тебя предупредить.

— Ну да, я так и понял. Только ответить не мог, я там дыхнуть боялся. Я же буквально в нескольких метрах от него стоял. Так что я мобилу тут же отключил.

— Ясно. — Даша снова сглотнула. — А потом?

— Ну, потом он залез на стул и петлю себе на шею накинул. Но я-то уже знал, что раз ты звонишь, значит, надо смываться. Поэтому сразу стал назад выбираться. Когда уже был на балконе, услышал, что дверь хлопнула, кто-то, значит, вошел. Ну я быстро полез обратно. А когда почти на крышу забрался, слышу — снизу, из квартиры, дикий вопль такой… Ну, а потом рыдания. Значит, все-таки он успел, повесился!

— Ничего себе! — прошептала потрясенная этой картиной Даша.

— Да ты его не жалей! — заключил Кирилл. — Он свою петлю заслужил, так ему и надо. Просто так ведь не вешаются. Видать, его совесть замучила из-за всех его грязных делишек!

— А может, этот Меркун так сестру любил, что просто понял, что без нее жить не может?

Он пожал плечами:

— Вряд ли. Он со своими любовниками быстро утешился. Я тебе говорю, тут какой-то патологан. По поводу портнихи у него особые заморочки. А насчет тебя… — Кирилл задумался. — Я думаю, что он на тебя покушался, потому что хотел мне досадить. Увидел нас с тобой вместе в районе и завелся. В смысле зациклился на этом, у маньяков всегда так. А выследить нас ему плевое дело было, он напротив живет. Поэтому и подсматривал за тобой, момент выгадывал. Первый-то раз не удалось!

— Но почему? Что ты ему сделал?

Кирилл глубоко затянулся, медленно выпустил дым:

— А я почем знаю! Наверное, не мог мне простить, что Рогова ко мне хорошо относится, в театр приняла. Я-то ведь не голубой, может, он поэтому меня и возненавидел!.. Черт этих пидоров разберет!

— Это уж точно, что ты не голубой, — серьезно подтвердила Даша. — И что мы теперь будем делать?

— А ничего. — Он улыбнулся. — Зачем нам что-то делать? Мы уже все сделали, все выяснили. Кошмар кончился, Даша! Больше никто за тобой подглядывать не будет, покушаться на тебя не станет. Можешь наконец расслабиться. Будем с тобой спокойно жить-поживать. Иди ко мне!

Она быстро подбежала, уселась ему на колени:

— Я тобой так горжусь! Ты у меня такой… — Она поискала слово — не нашла. — Классный, вот какой. А может, все-таки в милицию сообщить?

— Ты что, спятила? Что ты хочешь, чтобы я им сказал, что я в чужую квартиру лазал? Чтобы на меня все это говно повесили? Ты этого хочешь?

Даша отчаянно замотала головой:

— Нет, что ты!

— Ну так и забудь об этом. Без нас сообщат. Пусть милиция сама во всем разбирается, я им помогать не собираюсь. А мы знать ничего не знаем, правда?

Она через силу улыбнулась:

— Правда.

— Ну вот и хорошо. — Он погладил ее по спине, ласково пробежался пальцами по выпирающим позвонкам. — А теперь пойдем в постельку. Я что-то сильно подустал со всей этой историей. Как ты насчет отдохнуть?

Даша вспыхнула. И тут же, поскольку знала за собой эту детскую реакцию, еще больше смутилась, окончательно залилась краской.

— С удовольствием, — тихо проговорила она, чувствуя, как горят ее уши. — Я тоже ужасно устала.




15. Находка


Прошло полторы недели с момента осуществленной ими акции. Даша с каждым днем чувствовала себя все лучше, постепенно успокоилась, перестала проваливаться во сне в жуткие черные бездны, вздрагивать по ночам, просыпаться, с ужасом вглядываясь в окружающую темноту.

Кирилл был прав, кошмар кончился.

И даже природа, казалось, почувствовала это. На сером зимнем небе спального района все чаще стало показываться солнце, оно моментально преображало каменные ущелья между громадами домов, золотило стекла бесчисленных окон, вселяло какие-то смутные надежды.




Окончательную точку в серии недавних мрачных событий поставил капитан Горлов, с которым они нос к носу столкнулись в супермаркете три дня назад.

— А… Латынин! — по своему обыкновению без всякого энтузиазма приветствовал их капитан. Однако Дашу (она это стопроцентно заметила, хотя виду не подала!) он при этом разглядывал с любопытством. — Как сам-то?

— Здрасьте, Владимир Эдуардович, — отвечал Кирилл. — Спасибо, все в порядке. А у вас что? Дело Курочкиной не раскрыли?

— Почему ж это не раскрыли? — довольно хмыкнул Горлов. — Еще как раскрыли. Мы свой хлеб зря не едим, Латынин! Все нашли — и убийцу, и вещественные доказательства.

— Да вы что! — несколько преувеличенно (так ей показалось!) отреагировал Кирилл. — И кто же это оказался?

— А вот этого я тебе не скажу. Не могу. Следствие еще идет, дело пока не закрыто, так что в интересах следствия подобные сведения разглашать запрещено. Потерпи, со временем узнаешь.

— Понятно, — поджал губы Кирилл.

— Вот такие дела!

Горлов явно был очень горд раскрытым преступлением. Не уходил, топтался на месте, поглядывал на вытянутую физиономию Кирилла. Потом не выдержал:

— Ну, хорошо, между нами только скажу — убийца от расплаты не ушел. Есть на свете справедливость. Понял меня? Нет?

Кирилл неопределенно кивнул.

— Вот так-то, Латынин! Ну, ладно, бывай!

И напоследок еще раз взглянув на Дашу, Горлов исчез в толпе.




Прав был капитан, справедливость на свете все же существовала. Ее жизнь с Кириллом — разве это не награда за все многолетние мучения в Кривом Роге с вечно пьяной матерью и безумной бабкой?!.

Отца Даша вообще не помнила, а Светка свалила пять лет назад, бросила ее одну, совсем маленькую. Зато теперь все это позади.

И Кирилл достался ей!

Светка, если б только могла это предвидеть, ни за что бы не померла! Она и сейчас небось в гробу переворачивается.

Даша вздохнула, подошла к окну, пошире раздвинула шторы. Сегодня, первый раз за долгое время, был полноценный ясный день. Беспросветный темно-серый покров на небе, который казался вечным, бесследно пропал, и неожиданно открылось огромное, чистое голубое пространство, в центре которого зазолотилось слепящее солнце.

Она прищурилась, улыбнулась, даже через стекло чувствуя на лице горячие, нежные прикосновения. Не переставая улыбаться, докурила утреннюю сигарету и после этого наконец критическим взглядом окинула квартиру.

Она задумала для Кирилла настоящий сюрприз — пока его не будет, решила устроить генеральную уборку, так все вымыть и выдраить, чтобы квартира просто заблестела, заиграла! Сейчас он в театре, на репетиции, сказал, раньше вечера не придет, так что времени у нее полно, она все прекрасным образом успеет.

Репетиции возобновились совсем недавно, пару дней назад, когда в театр назначили нового режиссера, кажется, Александра Слободского (если только она не путает фамилию, но вроде нет, не должна!). Тот первым делом решил отдать дань покойному худруку (Кирилл говорил об этом с большим уважением!) и возобновил так и не выпущенный спектакль Роговой «Горе от ума». Кирилл играл там главную роль — Чацкого, постоянно работал над нею. Дома то и дело пробовал разные куски роли, проверял на Даше, как звучит тот или иной монолог.

Ей все нравилось, любые варианты, которые он демонстрировал. Он даже сердился, ведь он показывал ей совсем разные трактовки, но она ничего не могла с собой поделать — ей все нравилось, как бы он ни читал.

Особенно когда вставал в позу, горестно произносил:
		…пойду искать по свету



		Где оскорбленному есть чувству уголок!



		Карету мне! Карету!








Тут она просто чувствовала, что погибает, готова была так слушать его бесконечно!

Ладно, нечего дурака валять, пора приступать!

Первым делом надо все перебрать, вытереть пыль. А потом уже она пропылесосит, натрет пол. Кухню оставит напоследок, сначала с комнатой полностью разделается.




Даша засучила рукава, вооружилась ведром и мокрой тряпкой. В последний момент перед влажной уборкой решила сначала сложить все вещи, убрать в стенном шкафу, в ящиках.

У стены напротив окна стоял комод, который Кирилл, как он рассказывал, купил в комиссионке. Чем-то он ему понравился, значит.

Ему видней. Сама бы Даша вряд ли на него позарилась. Видно было, что комод старый. Здоровенный, как слон, с четырьмя выдвижными ящиками. Единственный антик во всей квартире.

Вот с него-то она и начнет!




В первом ящике чего только не было — какие-то старые фломастеры, карандаши, разнокалиберные батарейки, неработающий фонарик, перочинный ножик с кучей всяких функций и одним сломанным лезвием (она все же не удержалась, все их пооткрывала!), потертый кожаный кошелек, рулетка, потом неизвестного предназначения провода, скрученный телефонный кабель и еще много всякой всячины, накопившейся у Кирилла за его жизнь.

Даша все аккуратно переложила, распределила — батарейки к батарейкам, фломастеры тоже все вместе, провода отдельно, и так далее. Резиночками (которые нашла там же, очень кстати!) все перетянула, получилось совсем хорошо, даже места в ящике стало побольше.

Во втором лежала одежда — нижнее белье главным образом. Всякие там майки, носки, трусы. Тут же валялись носовые платки, плавки и две ношеные кепки-бейсболки, одна с орлом спереди, другая с двумя белыми (вернее, бывшими белыми, одни воспоминания об этой белизне!) буквами — NY. Причем буквы сидели прямо друг на дружке. Даша не сразу сообразила, что они означают, а потом доперла — Нью-Йорк, ну, конечно, она же в кино эту эмблему не раз видела.

Она и тут навела полный порядок. Сначала все вещи вывалила на пол, вымыла-вытерла ящик, попрыскала дезодорантом, застелила газетой. Потом все тщательно сложила обратно, разрозненные носки соединила в пары, трусы, майки рассортировала. Кирилл будет очень доволен, теперь ничего искать, перерывать не надо, все на виду! Светка ведь аккуратностью никогда не отличалась, так что вряд ли она за ним так ухаживала!




В третьем ящике находились постельное белье, салфетки, запасные полотенца — кухонные и для ванной. Тут все выглядело более-менее сложенным. Даша даже подумала, что, может, и трогать не стоит, но в последнюю секунду перерешила.

Убирать — так убирать, без халтуры!

Поступила так же, как в предыдущем случае, — все выложила, ящик вымыла, потом стала складывать вещи обратно. Сложила полотенца, простыни, а когда клала назад пододеяльники, что-то вдруг упало на пол.

Оказалось, что маленькая картонная, обклеенная чем-то мягким коробочка, наподобие тех, в которые кольца кладут, только поменьше, и не круглая, а прямоугольная. Коробочка эта явно попала сюда по сущему недоразумению, ей самое место было в первом ящике, куда Даша и решила ее переместить. Однако, перед тем как отправить коробочку по назначению, все же полюбопытствовала, открыла ее.

То, что она там обнаружила, вид имело очень странный, жутковатый. Это было нечто очень небольшое, сантиметра в полтора-два диаметром, и, похоже, человеческое. Чем дольше Даша разглядывала находку, тем больший ужас ее охватывал.

А когда окончательно поняла, что это, то помчалась в туалет, где ее тут же и вырвало.




Потом вернулась в комнату и снова уставилась на свою находку.

Это была мочка.

Отрезанная мочка уха, о чем красноречиво свидетельствовала засохшая кровь с одной ее стороны. Очевидно, что она принадлежала Кириллу. Даша заметила его поврежденное левое ухо в первый же день, как только он снял шапку. Непонятно только было, зачем он хранит мочку в этой коробочке.

И еще она вспомнила, что, когда спросила Кирилла про его ухо, он ответил, что его порезали хулиганы, от которых он еле спасся. Но если он тогда убежал от них, то получается, что потом он специально пришел назад, чтобы разыскать свою мочку?

Очень может быть. Кирилл — актер, внешность в его профессии ужасно важна, так что он, скорей всего, вернулся и нашел мочку, надеялся пришить ее назад на место. Ведь медицина каких только чудес сейчас не творит! А оказалось, что все-таки пришить мочку невозможно. Или денег с него заломили такую кучу, что он решил этого не делать. Ну, а выбрасывать мочку не стал, положил в коробочку. Так оно, скорей всего, и было.

Рассудив таким образом, Даша несколько успокоилась и даже повеселела. Чего это она так испугалась, в самом деле?

Дура провинциальная!

Подумаешь, мочка!

В любом случае следовало поговорить об этом с Кириллом. Вот он придет и сразу все объяснит.




Она возобновила уборку, но все валилось из рук. Проклятая мочка почему-то не выходила из головы.

Нет, ждать целый день, пока он вернется, она не может.

Она должна переговорить с ним немедленно!

Понятно, что у него репетиция, он, наверное, даже рассердится, что она его тревожит по пустякам, но потом, конечно, простит ее. Поймет, что она испугалась, поэтому и звонит. Главное же, что все разъяснится.

Она никогда раньше не звонила ему на работу, так что один раз простительно. Правда, номера театра она не знает, но это легко поправимо.

Даша сняла с книжной полки толстую телефонную книгу «Желтые страницы», открыла раздел «Театры». Московский театр драмы «Авангард» под управлением Эльвиры Роговой нашла сразу же, он был в начале списка.

Все очень просто!

Оставалось позвонить и разыскать Кирилла. Или все-таки стоит подождать его возвращения?

Нет, это невозможно!

Даша решительно направилась к телефону. И только тут вспомнила, что он не работает. Телефон отрубился на следующий день после акции. Кирилл говорил, что уже несколько раз сообщал в ремонтную службу, но это долгая песня. Какой-то кабель чинят, что ли.

Он, впрочем, не особенно был этим озабочен, у него же мобильник, вполне достаточно. А Даше телефон не нужен — кому ей звонить?..

Даша стояла, тупо смотрела на бесполезный аппарат. Ничего не поделаешь, надо ждать, когда он вернется.

Взгляд упал на висевшую прямо над телефонным столиком картину. Кирилл ее очень любил. Это была копия автопортрета Ван Гога. Художник изобразил себя с отрезанным ухом.

Она нахмурилась. Кирилл сам говорил, что не верит в случайности, что случайных совпадений не бывает.

Нет, она просто обязана ему дозвониться!




Даша записала номер телефона театра на бумажке, оделась и вышла из квартиры. Для начала решила попытаться позвонить от соседей. В это время дня вряд ли кто оставался дома, основная надежда была на древнюю старушку, урожденную княжну Шаховскую, жившую в квартире напротив. Даша эту старушку очень боялась, но сейчас выхода не было.

Дело в том, что, строго говоря, в этой квартире проживали две старушки Шаховские, являвшиеся сестрами-близняшками. Правда, Даша до сих пор видела только одну из них, Анастасию Всеволодовну, да и то мельком, однажды внизу, у лифта, а в другой раз здесь же, на площадке, когда та закрывала дверь за почтальоншей.

А боялась она, потому что Кирилл утверждал, что второй сестры на самом деле и не существует, что она давным-давно померла, а Анастасия Всеволодовна это скрывает. Держит ее иссохшую мумию у себя на балконе, а сама пенсию получает за обеих, выдает себя то за одну, то за другую сестру.

Даша из-за всех этих его рассказов старалась в сторону квартиры Шаховских вообще не смотреть, норовила как можно быстрей проскочить мимо.

Но теперь ничего не поделаешь!




Она тряхнула головой, пересекла площадку и позвонила в дверь. Прислушалась.

Сначала никаких звуков не возникало, и Даша уже было решилась позвонить второй раз, но тут раздались шаркающие шаги и надтреснутый старушечий голос поинтересовался:

— Это кто там?

— Это я, Даша, из сорок девятой квартиры, Анастасия Всеволодовна! — завопила Даша. — У нас телефон не работает, я хотела попросить разрешения позвонить!

— Подождите! — послышалось в ответ.

Потом донеслось долгое звяканье дверных цепочек, звук поворачивающегося замка, и наконец дверь приоткрылась. В проеме показалась старушка Шаховская. Она и сама была похожа на живую мумию, со своей сухонькой трясущейся головкой, с вылинявшими подслеповатыми глазками, которыми сейчас рассматривала Дашу.

— Здравствуйте, — вежливо проскрипела старая княжна. — Что вы говорите?

— У вас телефон работает? — поинтересовалась Даша.

— Работает, конечно, — с некоторой гордостью ответила старушка. — Прекрасно работает.

— Странно, а у нас нет. Уже почти две недели. Говорят, кабель какой-то чинят, — пожаловалась Даша. — А можно от вас позвонить? Я быстро. Мне очень нужно.

— Звоните, милая, пожалуйста. Сколько хотите. Вот телефон.

И старушка подалась чуть в сторону, пропуская Дашу в прихожую, где тут же, на столике, стоял телефонный аппарат.

— Спасибо вам большущее! — обрадовалась Даша. — Я, правда, очень быстро. Это здесь же, в Москве, вы не думайте!

Она достала свою бумажку, поглядывая в нее, быстро набрала номер.

— Звоните, звоните! — тем временем еще раз сказала старушка и, видимо не желая смущать Дашу, удалилась в комнату.




Даша потянула носом, пытаясь определить, не пахнет ли в квартире засохшим трупом, хранящимся на балконе, но ничего не почувствовала. Вокруг царил лишь типичный заскорузлый запах, хорошо ей знакомый по криворожской жизни с собственной бабушкой. Это был запах старости.

— Театр, — послышалось в трубке.

— Здравствуйте, — занервничала Даша. — Мне надо поговорить с артистом Кириллом Латыниным. Я знаю, что у него сейчас репетиция, но мне очень надо, честное слово. Меня зовут Даша. Я его… — она замялась, но потом решилась, — невеста…

— Девушка! — прервал ее строгий женский голос. Даша сразу представила себе толстую усатую тетку — скорей всего, какую-нибудь кассиршу или администраторшу! — У нас такого артиста нет. Вы, наверное, ошиблись.

— Как это нет? — поразилась Даша. — Ничего я не ошиблась. Это «Авангард»?

— «Авангард».

— Ну вот, все правильно. Вы, наверное, просто не в курсе.

— Хорошо, раз я не в курсе, — обиделась женщина, — я вас сейчас соединю с отделом кадров, с ними и разговаривайте. Не вешайте трубку.

— Слушаю, — раздался через пару секунд новый голос, на этот раз мужской.

И слава богу, с мужчинами все-таки проще, женщины такие дуры встречаются, просто сил нет! Вроде этой кассирши-администраторши.

— Здравствуйте, — снова вежливо поздоровалась Даша. — Мне нужен артист Кирилл Латынин.

— Такого артиста у нас нет, — без промедления ответил кадровик.

— Что значит нет? — возмутилась Даша. — Он же у вас работает?

— Нет, не работает, — спокойно ответил мужчина. — И никогда не работал. Как вы говорите, Латынин?

— Да, Латынин, — упавшим голосом подтвердила Даша.

— Подождите секунду.

Она покорно кивнула, хотя кивок этот никто не мог видеть. В горле неожиданно стало очень сухо, там появился какой-то плотный ком, почти такой же, как тогда, в лифте.

— Вот мне тут подсказали, — снова заговорил кадровик. — Он у нас показывался пару месяцев назад. Но его не взяли.

— Как не взяли? — машинально переспросила Даша.

— Очень просто. Он не понравился, и ему было отказано. У вас еще какие-то вопросы?

— Да, есть. Скажите, а у вас сейчас ставят спектакль «Горе от ума»?

— Да, ставят. А в чем дело?

— А кто режиссер?

— Я вам не обязан отчитываться.

— Ну, пожалуйста, скажите.

Голос у Даши дрогнул, и ее собеседник явно это услышал, сжалился:

— Ну, хорошо. «Горе от ума» еще Эльвира Константиновна начинала. А заканчивает наш новый режиссер, Александр Григорьевич Слободской.

— Ну вот видите. Разве Чацкого не Латынин играет?

— Нет, девушка. Роль Чацкого репетирует не Латынин, а наш ведущий артист Николай Беляк, так что вы ошиблись. Латынина, повторяю, в нашем театре никогда не было, у вас неправильная информация. У вас все?

— Да, спасибо, — выдавила из себя Даша.

— В таком случае, всего доброго.

В трубке раздались гудки. Она смотрела на нее с брезгливым ужасом, как будто трубка была чем-то живым и при этом отвратительным.

Тут же, словно подслушав разговор, появилась старушка Шаховская.

— Ну что, милая, — прошамкала она, — дозвонились?

Даша опомнилась, положила гудящую трубку на аппарат:

— Да, спасибо, все в порядке.

— Ну и слава богу, заходите, если что нужно. Не стесняясь, по-соседски.

— Конечно, обязательно. Спасибо вам.

Даша заторопилась к выходу. Ком в горле чуть-чуть увеличился, а кроме того, она вдруг явственно ощутила в квартире трупный запах.

Не было никаких сомнений, что Кирилл прав и труп второй сестры покоился на балконе. Может, кстати, сама же Анастасия Всеволодовна ее и укокошила.

Траванула сестренку, чтобы самой обе пенсии получать!..




Даша выскочила на площадку, задыхаясь, добежала до своей квартиры, плотно захлопнула за собой дверь и только тогда перевела дух.

Попыталась взять себя в руки, осмыслить новую правильную информацию.

Значит, Кирилл в театре «Аванград» никогда не работал.

Но как же так?

Он же ей столько рассказывал про этот театр, про Рогову, про других артистов. Он же их всех знает… Они же вместе были на панихиде…

Но (сейчас она это вспомнила очень четко!) на панихиде он ни с кем не разговаривал, не общался (только, кажется, с Меркуном они кивнули друг другу!), и ушли они тогда из театра очень быстро, он на этом настаивал.

А потом, если он там не работает, то что же он делает?

Куда он уходил вчера, сегодня? Он же все время рассказывает ей про репетиции «Горе от ума», про этого нового режиссера. Дома монологи Чацкого читает…

Ведь после репетиций должна быть премьера, спектакль… Об этом тоже шла речь.

Куда же он собирался ее приглашать, на какую премьеру?

Нет, это просто все какой-то полнейший бред!




Ком в горле медленно, но неуклонно рос. Она побрела на кухню, выпила воды. Стало чуть легче, горло немного прочистилось. Она лихорадочно думала.

Получается, что он все врет. Абсолютно все!

Но этого быть не может, тут просто какое-то дикое недоразумение!..

И кстати, Света в том единственном письме, где она писала про скорую свадьбу, упоминала про этот «Авангард», про то, что Кирилл туда показывался и будет там работать. Правильно, показывался, это и кадровик подтвердил. Но никогда не работал. Значит, он и Свете врал…

А может, он вообще не артист? А кто же он тогда?..

Но ведь должны быть какие-то документы, подтверждающие, чем он раньше занимался, кто он такой. Ведь не бывает, чтобы человек жил без документов.




Даша бросилась обратно к комоду, выдвинутый третий ящик которого по-прежнему бесстыдно торчал наружу. Она брезгливо подняла с пола по-прежнему открытую злополучную коробочку, где лежала ссохшаяся мочка. Захлопнула ее, быстро сунула на место, под белье. Раздраженно, с грохотом, задвинула ящик обратно.

Потом уселась на пол, рванула на себя последний, четвертый ящик. Там лежали две набитые какими-то бумагами картонные папки, фотоальбом в бархатном переплете, старые ученические тетради, школьные дневники. Ничего особого, привлекающего внимания, у нее у самой дома хранился примерно такой же ностальгический набор.

Она взяла в руки альбом, стала быстро перелистывать толстые картонные страницы, усыпанные фотографиями. Вот он, Кирилл, — совсем маленький, хорошенький, светленький, с большими серьезными глазами.

Взрослых в альбоме не было, одни дети, но это ее не удивило, она знала, что он воспитывался в детдоме, родителей своих не помнил, так как мать померла очень рано, а отец сгинул еще до его рождения.

Хороший альбом, подробный. Видно, как меняется его окружение, одноклассники.

И сам Кирилл, по мере перелистывания альбома, взрослеет, вот ему уже семь лет, вот — десять, вот он уже настоящий подросток-тинейджер, уже видна складка у губ, которую она так любит…




Одна фотография ее заинтересовала, она поднесла альбом к окну, к свету. На фотографии Кирилл (лет, наверное, пятнадцати-шестнадцати!) сидел в обнимку с другим пареньком его же возраста. Оба улыбались.

Фотография как фотография, только у второго паренька какое-то дебильное выражение лица. И не просто дебильное, а очень знакомое!

Неожиданно Даша ахнула, она вспомнила, откуда она его знает. Это был тот самый кретин в инвалидном кресле, на которого они с Кириллом наткнулись в торговом центре. (Кажется, Костик, так его звали!) Он еще ужасно оживился при виде Кирилла, руки к нему тянул, мычал что-то. А Кирилл, когда она спросила, сказал, что первый раз его видит. Значит, и тут он врал.

Но почему?

Потому что не хотел, чтобы она знала, что их с этим дебилом что-то объединяет, хотел скрыть от нее свое прошлое.

Что ж это за прошлое такое?

Она быстро долистала до конца альбом, дошла до студенческих фотографий, с умилением увидела Кирилла в роли революционного матроса в каком-то спектакле (подписи под фоткой не было, но, значит, все-таки артист, хотя бы тут не врал!), потом в канотье и с тросточкой, затем в камзоле, со шпагой (подпись — 3-й курс, «Дурочка»).

Заканчивался альбом улыбающимся Кириллом, снятым крупным планом, в косоворотке и кепке. За левым ухом (мочка на месте!) красная гвоздика.

Даша не выдержала, улыбнулась. От сердца немножко отлегло, ком в горле уменьшился, глотать можно было уже почти без боли.

Мало ли что она себе напридумывала, все скоро прояснится!

Он не попал в театр, а сказать об этом не решился, было стыдно, вот и пытается, наверное, сейчас куда-то устроиться. Скрывает от нее до поры до времени. Хочет ей потом рассказать, когда все образуется. А пока морочит голову этим своим «Горе от ума». Он ведь не простой человек, артист, понимать надо. У них у всех больное самолюбие, это же общеизвестно.

А что это все-таки за дебил рядом с ним?




Она снова вернулась к той фотографии. Стены вокруг сидящих противного салатного цвета, место явно какое-то казенное.

А что там сзади белеется? Кто-то там вроде бы стоит…

Даша вгляделась повнимательнее, даже глаза заболели.

Но зато поняла — это просто краешек белого халата. Там доктор или санитар. Все стало ясно.

Кирилл с этим дебильным Костиком в больничной палате. Поэтому и стрижка у Кирилла такая короткая, он просто лежал в больнице.

Ну и что из этого следует?

Почему он ни разу об этом не рассказывал?

Почему не признал Костика?

А ничего, может, он болел чем-то таким, о чем говорить вовсе не хочется. Мало ли чем люди болеют.




Даша закрыла альбом, отложила в сторону, с тем чтобы после рассмотреть его более подробно, и приступила к первой папке. Развязала тесемочки, раскрыла; вывалилась куча пожелтевших от времени бумаг.

Она стала спешно перебирать их, бегло просматривая. Сама не знала, что ищет. В руки лезли какие-то письма, квитанции, инструкция по пользованию холодильником, другая инструкция, для DVD-плеера, и прочие дурацкие бумажки.

Вот старая газета — «Вечернее Фрязино».

Зачем, интересно, он ее хранит?

Что тут может быть такого особого в вечерних фрязинских новостях пятнадцатилетней давности?

На первой полосе ничего, сплошная политика и сообщение о пуске нового троллейбуса. Даша торопливо развернула газету (порвала при этом верх страницы!) и тут же впилась глазами в знакомое лицо.

Фотография Кирилла, он еще совсем мальчик, лет одиннадцать-двенадцать. Рядом еще одна, паренек такого же возраста. Третья фотка — мальчик лежит в крови на полу. Тот же самый мальчик.

Статья, к которой относились фотографии, называлась «Драка из-за роли в спектакле детского дома привела к смертельному исходу».

Даша быстро пробежала ее, не сразу поняла, о чем речь. Потом до нее дошло.

Кирилл убил мальчика.

Толкнул его с такой силой, что тот разбил себе голову и скончался на месте. В статье было сказано, что и раньше Кирилл Латынин позволял себе какие-то дикие выходки, что тот факт, что воспитатели закрывали глаза на его поведение, в конце концов привел к трагедии. Автор статьи гневно призывал к осуждению несовершеннолетнего убийцы, к его полной изоляции, пока тот не натворил новых страшных бед.




Даша аккуратно сложила газету, задумчиво взяла в руки новую стопку документов. Свидетельство о присвоении второго мужского разряда по альпинизму, письмо от какого-то бывшего учителя. Открытка из Турции, подписанная: Твой дядя Митя. А вот это уже интересно — справка для предоставления в военкомат о том, что К. В. Латынин состоит на учете в психоневрологическом диспансере.

Ну и что в этом такого особенного?

Ерунда, такая справка ни о чем не говорит. Кирилл сам рассказывал, что многие так от армии отмазывались. Вот и он, наверное, тоже.

А это еще что за бланк?

Письмо главного врача психиатрической больницы № 13 Алексаняна В. Г. ректору театрального училища имени М. Щепкина о том, что студент четвертого курса К. Латынин не сможет принять участие в экзамене по актерскому мастерству в связи с обострением болезни и необходимостью содержания в больничных условиях еще минимум два месяца.

Что ж это за болезнь такая?

И почему это письмо здесь, оно по идее должно быть в училище…




Даша отложила папку. Ком в горле опять сильно вырос, совершенно забил дыхательные пути. Она вдруг почувствовала, что не хочет смотреть дальше, не хочет докапываться, ничего больше не хочет. Зачем только она нашла эту чертову коробочку?

Что теперь будет?

Ей стало страшно. На глазах выступили слезы. Она беспомощно оглянулась, снова уткнулась взглядом в портрет Ван Гога, тут же испуганно отвела взгляд, уперлась в закрытый стенной шкаф.

А что там, в этом шкафу?

Какие тайны он хранит?

Она ведь ни разу туда не заглядывала, ей это и в голову не приходило.




Даша вскочила на ноги, стремительно подошла к шкафу, рванула на себя дверцу. Тотчас же на нее повалился длинный чехол из защитной ткани, тот, в котором Кирилл держал рыболовные снасти. На Кирилла он, помнится, тоже упал.

Она стала запихивать чехол обратно, почувствовала сквозь ткань что-то круглое, толстое, рука еле обхватывала.

Что это?

Даша быстро расстегнула молнию на чехле. Там оказалась лопата. И больше ничего. Вот и все рыболовные снасти.

А где же удочки, спиннинги, сачки… или что там еще полагается?

Она задумчиво рассматривала лопату. Лопата как лопата. Черенок совсем еще новый. К лезвию присохла земля.

Странно.

Если он такой рыболов, как он говорил, то где же все-таки все остальное?

Она вспомнила, как он вскрикнул, когда лопата упала на него. И на ее вопрос, что там, в чехле, сразу же сказал про эти чертовы рыболовные снасти.

Тут-то он почему врал?

Теперь она окончательно все вспомнила. В ответ на ее удивленную реакцию Кирилл тогда сказал ей, что она еще многого о нем не знает.

Что он имел в виду?




Она вдруг почувствовала, что безумно устала. Не было больше сил разгадывать эти бесконечные кроссворды, отвечать на вопросы, на которые все равно невозможно найти ответы.

Даша прислонила лопату к дверце шкафа, отошла к постели, бессильно рухнула на нее.

И почти сразу провалилась куда-то в черную бесконечность.




Через мгновение она открыла глаза, удивленно обнаружила, что в квартире внезапно стало темно. С трудом встала, зажгла свет, подошла к окну.

На улице уже ярко горели фонари. Парковали машины вернувшиеся домой люди.

Сколько же времени она провалялась?

Получается, что почти целый день…

Надо немедленно все убрать!




И в эту самую секунду раздался звук открывающегося дверного замка. Даша обмерла.

Резко напомнил о себе ком в горле. Мгновенно увеличился настолько, что ей поневоле пришлось открыть рот, иначе бы она наверняка задохнулась.

В прихожей хлопнула дверь, раздались шаги, и почти сразу прозвучал веселый голос Кирилла:

— Дашутка, я вернулся! Извини, что поздновато, репетиция затянулась. Но зато у нас вся ночь впереди, правда?




16. Тайник


Еще через несколько секунд он с улыбкой вошел в комнату. Но улыбка эта тут же застыла, потускнела и медленно исчезла. Теперь он смотрел серьезно, даже чуть печально. Разглядывал Дашу, прислоненную к дверце шкафа лопату, валявшийся чехол, рассыпанные по полу документы.

Пауза затягивалась, становилась нестерпимой.

Она собралась с духом, прокашлялась, чтобы хоть чуть-чуть освободить горло.

— Кирилл, я тебя однажды спрашивала, но хочу спросить еще раз. Что случилось с твоим ухом?

— Вот оно что, — вздохнул он. — Я знал, что мы рано или поздно к этому вернемся. Ладно, сядь, я тебе все объясню.

Она послушно уселась обратно на постель.

Он разместился напротив, в кресле, не спеша достал сигареты, закурил.

— Понимаешь, в чем дело… Я не хотел тебе говорить, потому что это все очень странно, даже как-то дико звучит. После того как я показался в театр, Рогова пригласила меня в свой кабинет на разговор. Засыпала комплиментами, предложила сделать квартиру в центре, наобещала бог знает чего. А потом вдруг стала приставать ко мне, представляешь? Целоваться полезла, ну и прочее. Режиссер, говорит, это как врач, доверься ему полностью. Я совершенно не знал, как себя вести. Все-таки худрук, я от нее в полной зависимости. Тем более она мне сразу главную роль предложила, то, о чем я мечтал…

В общем, я сижу в полной растерянности, судорожно думаю, что делать, как ее успокоить, чтобы не обидеть, чтобы дать понять, что для меня она не женщина, а режиссер, и тут чувствую дикую боль. Я за ухо схватился, там кровь ручьем льется. И я смотрю, она что-то жует такими, знаешь, окровавленными зубами! Я даже не сразу сообразил, что произошло. Короче, откусила она мне мочку. И проглотила. Я в полном шоке. А она, знаешь, как ни в чем не бывало… Сказала, что искусство требует жертв. Продезинфицировала мне ухо… Ну и все. Больше мы ни разу к этому не возвращались. Как будто ничего не было. Мне долго пришлось это в себе перебарывать, чтобы нормально репетировать. Я ведь поначалу смотреть в ее сторону не мог…

Но я справился, преодолел себя. Работа есть работа… Терять такой театр из-за этой истории было бы глупо. Но, конечно, это все во мне осталось. Я потому и на панихиду не очень хотел идти. Но теперь я ее прощаю. У каждого большого таланта свои причуды. Вот, собственно, и все. Теперь твоя душенька спокойна?

Он замолчал, глубоко затянулся, выпустил дым.

— Я звонила в театр, — бесстрастно сказала Даша. — Ты там никогда не работал. Тебя не взяли. Зачем ты мне врешь? Что все это значит? Я не понимаю…

Она осеклась, увидев, какую реакцию вызвали ее слова.

Кирилл необыкновенно побледнел, глаза его уставились куда-то в пространство, словно остекленели.

— Ты что, Кирилл? — испугалась она.

Он не отвечал, по-прежнему смотрел в одну точку. Лицо его потеряло всякое выражение, стало совсем пустое.

— Кирилл! — позвала она. И еще громче: — Кирилл!!!

— Ничего, все нормально, — наконец глухо ответил он, с видимым трудом перевел на нее взгляд. — Ну что ж, раз ты так уж хочешь все знать, я тебе расскажу. Я считаю, ты имеешь право на это. Мы ведь партнеры, не так ли?

Даша молча кивнула.




Он начал говорить, сначала медленно, явно преодолевал что-то в себе, потом все оживленней. К концу монолога глаза его уже ярко горели, лицо обрело обычный цвет, на скулах то и дело выпячивались желваки.

— Я выбрал себе очень трудный путь. Очень. Вернее, не так. Это не я его выбрал, это я был выбран. Я очень рано понял, что я — иной, чем все остальные, что я родился артистом. И я всегда знал, что предстоит пройти долгий путь, чтобы я выполнил то, ради чего появился на свете.

Ты сама знаешь, сколько вокруг бездарностей, завистников и прочей швали. В мире, в котором мы живем, все как в песне: А у меня все схвачено, за все давно заплачено!.. Настоящему таланту пробиться без всяких связей и взяток просто невозможно. Что делать, если у тебя нет влиятельных родственников или кучи денег? А у меня не было ни того, ни другого. Я в детдоме вырос. Мой единственный родственник — дядя Митя, мамин брат. Если б не он, то и жить было бы не на что, спасибо, он все время что-то подкидывает, халтурки там всякие…

Но помочь он мне не мог, он обыкновенный продавец в заурядном магазине «Свет и уют». То есть не совсем обыкновенный… Ну, ладно, не о нем сейчас речь.

В общем, я все-таки поступил в училище. Без всякой помощи. Только учился гораздо дольше, чем остальные. Потому что много болел. И в последний год тоже. Когда все показывались в театры, я не мог: был в больнице. А потом оказалось уже поздно, показы закончились, всех уже повсюду набрали, больше не нужно. И я уже совсем отчаялся, не знал, что делать. Не уезжать же из Москвы куда-то на периферию!.. С моим-то талантом. Да я бы там просто спился! Масса таких случаев. Великие актеры спивались в провинции!

Ну, и тут вдруг подворачивается случай. Мы со Светой идем к этой портнихе, к Курочкиной, ее старуха Шаховская нам рекомендовала. Она ее хорошо знала. Короче, идем мы к Курочкиной, и буквально навстречу от нее выходит Рогова, представляешь? Я просто обалдел! Театр «Авангард» — это же один из самых лучших театров!.. Я про этот театр все знал, абсолютно все.

Там Лешка Михайлов работает из нашего училища, так он мне массу чего рассказывал, мы с ним иногда встречаемся. Ты его не видела, на панихиде ведь его не было, он уже два месяца как на съемках в Азии. В общем, я знал, что моего плана артистов там нет. То есть, может, и есть чисто фактурно, как мы говорим. Но моего масштаба — точно нет. Но попасть туда даже не пытался. Пустое дело, официально ведь все показы давно закончились.

И вдруг оказывается, что Курочкина Эльвиру Рогову много лет обшивает. Даже после того, как Курочкина сюда переехала, Рогова продолжала к ней ездить, представляешь? Ну, и… Курочкина ко мне прониклась и договорилась с ней о показе. Так что я Эльвире Константиновне показывался… Монолог читал… Из Сэлинджера… Да… А знаешь, что Белинский писал о театре?




Кирилл откинул голову, закрыл глаза и, чуть раскачиваясь, словно произнося молитву, стал декламировать тихим, проникновенным голосом:

— Театр!.. Любите ли вы театр, как я люблю его, то есть всеми силами души вашей, со всем энтузиазмом, со всем исступлением, к которому только способна пылкая молодость, жадная и страстная до впечатлений изящного? Или, лучше сказать, можете ли вы не любить театр больше всего на свете, кроме блага и истины? Не есть ли он властелин ваших чувств, готовый во всякое время и при любых обстоятельствах волновать их, как вздымает ураган песчаные метели в безбрежных степях Аравии? Что же такое, спрашиваю вас, этот театр? О, это истинный храм искусства, при входе в который вы мгновенно отделяетесь от земли, освобождаетесь от житейских отношений. Вы здесь живете не своей жизнью, страдаете не своими скорбями, радуетесь не своим блаженством, трепещете не за свою опасность; здесь ваше холодное «я» исчезает в пламенном эфире любви. Но возможно ли описать все очарование театра, всю его магическую силу над душой человеческой?.. О, ступайте в театр, живите и умрите в нем, если можете!..




Он закончил, выдержал паузу, потом открыл глаза, посмотрел на Дашу, проверил, какое впечатление произвела на нее его декламация.

Она сидела ни жива ни мертва, впитывала каждое слово. Спросила пересохшими губами:

— И что было дальше?

— Дальше? — Он усмехнулся. — Оказалась, что Рогова точно такая же, как и все. Такая же дрянь! Ты права, она не взяла меня. Не захотела…

Его лицо покраснело, желваки заходили еще сильнее.

— Эта старая сука мне отказала. Из ревности, больше не из-за чего. Испугалась, что намного более молодой и талантливый вдруг так засверкает, что ее может затмить. Она же привыкла во всем быть на первых ролях. Ей надо, чтобы вокруг прихлебатели да бездари крутились. Типа этих… Фадеев, Погодин, ну, ты их видела… А мне она посмела отказать! Еще выговор с делала… Что-то там насчет профессионализма. Это мне-то!!! Гадина сраная!

Он замолчал, нервно курил, вспоминал детали своего злосчастного показа.

— Так, значит, она к тебе не приставала? — спросила Даша. — Ну… с ухом?

Она дотронулась до своей мочки.

Кирилл растерянно взглянул на нее. Пожал плечами:

— Нет. Это я все придумал. Столько о ней думал, мучился, что все эти детали сами по себе как-то стали появляться. Как она мочку откусила, ну, и все остальное… Так четко все представлял, что, наверное, в конце концов и сам во все поверил. Ну, в то, что я тебе рассказал…

Он улыбнулся такой жалкой, извиняющейся улыбкой, что у нее защемило сердце.

— Знаешь, придумал себе вроде как игру… А потом так заигрался, что уже забыл, что это игра… Может, просто мне от этого легче было… Они у меня всё время здесь сидели! — Кирилл сильно, с ожесточением постучал костяшками кулака себе по голове. — Все! И Сенечка с его мамочкой, и особенно эта сука, Рогова! Я ведь понимал, что так нельзя, невозможно допустить! Что она не имеет права продолжать спокойно жить после того, как она со мной такое сделала! Что я обязан ее наказать! Иначе чего я вообще стою!..

Голос его сорвался, он снова замолчал, откинулся на спинку кресла.

Стало очень тихо.

Спустя несколько минут, показавшихся ей вечностью, Даша решилась посмотреть на него. Он больше не курил, сидел с пылающим лицом, крепко сжатыми губами.

— И ты ее наказал? — спросила она. — Что ты с ней сделал?

Он резко подался вперед, посмотрел ей прямо в глаза горящим, безумным взглядом. Теперь на его лице играла победная, торжествующая улыбка.

— Сначала я думал ее взорвать! Весь этот ее гребаный театр! Поехал к дяде Мите, он знаешь какой специалист классный! Все что хочешь умеет. Может пластиковую бомбу сделать вот такого размера. — Кирилл выкинул вперед правую руку, показал большим и указательным пальцами, какая маленькая могла бы быть бомба. — А потом засунет ее в торт и пошлет кому надо!.. На день рождения, например…

Кирилл захихикал. Потом посерьезнел, продолжил:

— Короче, взял я у дяди Мити коробку с этим его «тортом» и в театр поехал. А когда уже подошел к театру, увидел, как туда Лешка Михайлов заходит… Я ведь по запарке про него позабыл совсем. Ну, в общем… передумал я. И потом хлопот очень много. Ведь такую коробку если б они открыли, считай, полздания нет. Ну, там педиков этих типа Погодина с Фадеевым… или еще там есть один голубой бездарь — Фролов… их не жалко, но остальных-то за что? Тот же Лешка Михайлов… Мы ведь с ним в одном отрывке играли. Еще на первом курсе. Так что я коробку с тортом обратно дяде Мите вернул. До лучших времен.

— И что же ты решил? — нетерпеливо спросила Даша. — Значит, она не покончила с собой?

Он, не отвечая, неспешно полез в карман, вынул перочинный ножик, нажал на кнопку. С неприятным лязгом выскочило длинное узкое лезвие. Даша вздрогнула.

Кирилл встал, вышел на середину комнаты, опустился на колени, с помощью ножика ловко приподнял одну из половиц в паркете. Даша настороженно следила за ним.

Под половицей оказался тайник. Кирилл сунул руку, вытащил оттуда несколько маленьких, не более трех сантиметров длиной, видеокассет. Широко улыбнулся:

— Сейчас кино посмотрим. Раз уж пошла такая пьянка…

Он тщательно уложил половицу на место, пересек комнату, достал из футляра видеокамеру. Вынул также кабель, умело подключил камеру к телевизору, вставил одну из кассеток.

С удовольствием прокомментировал:

— Я знал, когда снимал, что не зря это делаю… Что это понадобится… Вот видишь, пригодилось…

Потом вальяжно уселся рядом с Дашей и вытянул палец, чтобы нажать кнопку на камере.

— Смотри, любопытная ты моя!




17. Видео


Кирилл покосился на Дашу, и тут новая мысль пришла ему в голову.

— Знаешь что, тебе все ведь смотреть не нужно, скучно будет. Так что я часть прокручу вперед, покажу тебе свой любимый кусочек…

Камера зажужжала, завертелась.

— Я к ней поздно вечером пришел, — тем временем пояснил он. — Вроде как срочную телеграмму принес. Она сразу открыла. Даже не сомневалась. Ну, потом, конечно, удивилась. А уже поздно было…

Он снова захихикал, был крайне доволен собой.

— Пожалуй, здесь нормально будет.

Нажал на другую кнопку, поменял скорость на обычную. Взял в руки пульт от телевизора.

Экран засветился.




В проеме большого открытого окна, прямо на подоконнике, стояла женщина. Разглядеть ее Даше удалось не сразу. Кадр поначалу был перекошен, нервно прыгал, как обычно бывает при любительской съемке, но затем выровнялся и неожиданно замер. Даша поняла, что камеру уже не держали в руках, а поместили на какое-то устойчивое место.

Вот теперь женщину стало видно вполне отчетливо. Даша моментально узнала ее. В последний раз она видела Рогову лежащей в гробу в этом самом старинном платье. Но сейчас в ней не было и тени того величия, которое тогда исходило от покойной. Глаза народной артистки почти вылезали из орбит и были устремлены куда-то в одну точку, рядом с камерой. А сама она (и это было отчетливо видно!) дрожала.

То ли от холода, то ли от страха, Даша не разобрала. Она услышала насмешливый голос Кирилла, доносившийся из-за кадра:

— Ну что ж вы застыли, Эльвира Константиновна? Ведь теперь, когда на вас ваш любимый костюм, вам должно быть намного легче! Вы же его не зря дома столько лет хранили! Так что читайте, Эльвира Константиновна! Или вы вдруг текст позабыли? Как же так, Эльвира Константиновна, это же Катерина, ваша знаменитая роль!

Рогова дрожала все сильней, было слышно, как стучат ее зубы. Голос Кирилла вдруг изменился, зазвучал жестко, неприязненно:

— Читайте, я сказал! Ну!

— Хо-хо-хорошо. Я про-прочту, — еле шевеля губами, произнесла Рогова. — Только успокойтесь. По-по-пожалуйста.

Она постаралась справиться с дрожью и начала произносить монолог, сначала тихо, а потом все громче и уверенней:

— …Знаешь, что мне в голову пришло? Отчего люди не летают! Я говорю: отчего люди не летают так, как птицы? Знаешь, мне иногда кажется, что я птица. Когда стоишь на горе, так тебя и тянет лететь. Вот так бы разбежалась, подняла руки и полетела. Попробовать нешто теперь?..

На словах «вот так бы разбежалась» в кадр неожиданно вошла спина Кирилла. Он быстро приблизился к Роговой, рывком взлетел на подоконник, полностью перекрывая ее.

Даша невольно вытянула шею, словно можно было увидеть, что там происходит. Но, разумеется, ничего не разглядела. Только услышала истошный крик Роговой:

— Нет! Не надо! А-а-а-а-а-а-а!

Затем Кирилл спрыгнул с подоконника и вышел из кадра. Даша успела заметить довольное выражение на его мелькнувшем в профиль лице.

В окне уже никого не было. Лишь уличный ветер вздымал занавески в зияющем черном провале.

Кирилл выключил камеру. Сказал звенящим шепотом:

— Рогова не имела права жить.

Даша медленно повернулась к нему. С изумлением увидела слезы, катившиеся из глаз.




— Сука! Подлая сука! — шептал Кирилл.

Сколько души и таланта он тогда вложил в этот показ. Выложился целиком, поэтому даже не слышал, что она несколько раз просила его остановиться. Был весь в роли.

А она не только не оценила, еще и поставила это ему в вину. Он хорошо запомнил, как она ему выговаривала, каждое слово запомнил:

«К сожалению, Латынин, вы не вписываетесь в труппу нашего театра. Я вам больше скажу, у меня сильные сомнения, что вы в принципе можете работать артистом. С моей точки зрения, вы человек совершенно непрофессиональный! Актер, который не может остановиться после команды „стоп“, по моему убеждению, должен лечиться!..»

Старая сука! Кому интересны ее сомнения. Он достаточно лечился за свою жизнь!

Хватит!

Палата в психиатрической № 13, его дружки, медбратья, врачи — все они до сих пор снятся ему чуть ли не каждую ночь.

Достаточно!

С этим покончено. И никто не имеет права напоминать ему об этом! Во всяком случае, эта старая пизда уже никогда этого не сделает!




Кирилл взял себя в руки, вытер лицо и повернулся к Даше:

— Как видишь, я все делал сам, ни во что тебя впутывать не хотел… Помнишь, ты еще говорила, что очень крепко здесь спишь… — Он усмехнулся. — Конечно крепко, еще бы! Это я тебе снотворного на ночь подсыпал, чтоб ты не просыпалась, если я ухожу. Не бойся, оно совсем безвредное! Ну, что еще ты хочешь знать?

— Почему у нас телефон так долго не работает? — внезапно спросила Даша. Сама не знала, почему вдруг про это вспомнила.

— А зачем тебе телефон? — искренно удивился Кирилл. — Если нужно позвонить, вот, пожалуйста. — Он достал мобильник, покрутил его, потом сунул обратно в карман. — Я считаю, нам городской телефон вообще ни к чему, только лишние расходы. И нас зря никто беспокоить не будет.

Дашу вдруг осенило.

— А Меркун? Меркуна ты тоже убил? Ты его повесил?

Кирилл усмехнулся:

— Роберта Константиновича? Ты у меня догадливая. Я тебе говорил, не жалей о нем. Это подлая, гнилая семейка! Что брат, что сестра! Он ей во всем подпевал, поддакивал. Полное ничтожество! Ты бы видела, как он в ногах валялся, какие слезы лил… Даже подохнуть не мог достойно. Говно и есть говно!

— Но как?.. Почему?..




Она сжала виски обеими руками, пыталась осмыслить услышанное и все равно ничего не понимала.

— Зачем он за мной следил?

— Это не он. Это его любовник, Макс Погодин. Роберт мне все выложил. Все детали их веселой совместной жизни. Это Максик его драгоценный без конца с биноклем сидел, одно из его любимых развлечений. Ни тебя, ни меня он не знал. Так просто смотрел — авось какую-нибудь клубничку увидит. И на «ауди» тоже в основном Максик гонял. Машина была Роберта, но он почти не ездил. Это все Погодин — напьется и носится по району. Так что Роберт Константинович здесь — увы! — ни при чем.

— Но тогда… за что же ты его тогда? Только из-за того, что он брат Роговой?

Кирилл вздохнул:

— Не все так просто. Мне необходимо было полностью отвести от себя подозрения. Чтобы мы с тобой могли спокойно дальше жить, чтобы нас никто не тревожил.

— Я не понимаю, — взмолилась Даша.

— Я боялся, что все-таки наследил там, у Курочкиной, — охотно пояснил он. — А Горлов этот дотошный — вдруг бы до чего-нибудь докопался? Поэтому я и заставил Меркуна ее платье надеть. Заранее припрятал его там на чердаке, а когда лез к нему, взял с собой. Но, по-моему, все отлично получилось, разве нет? Против таких улик не попрешь! Ты же сама слышала, как Горлов радовался, что дело закончено, убийца пойман. — Он весело рассмеялся. — Так что нам с тобой больше волноваться не о чем!




Даша пристально смотрела на него, старалась осознать его слова. Зрачки у нее расширились до предела, светло-серые глаза казались сейчас черными. Она с трудом поняла, что все, о чем он сейчас ей сказал, правда.

Теперь ей надо было принять эту правду, жить с нею.

— Курочкина? — повторила она. — Значит, и ее тоже? А ее-то за что?

Кирилл протянул руку, погладил ее по щеке.

Она не шелохнулась, ничего не почувствовала, будто окаменела.

— Ты меня извини, — мягко сказал он. — Я не хотел тебе говорить. Думал, зачем тебя грузить, и без того переживаний хватает. Ты вон по ночам до сих пор дергаешься. Это ведь портниха Свету убила. Из-за меня. Специальную спицу ей в подвенечное платье вшила с таким расчетом, что если Света вот так нагнется (он показал как именно!), то спица распрямится — и как раз ей в сердце.

Так оно все и получилось. Она мне сама призналась. Она ведь перед самым твоим приездом к себе меня зазвала. Ну, и там в конце концов все мне рассказала. Больная на всю голову!..

Она думала, что если она меня подпоила и трахнула, то уже все, никуда я не денусь. А я когда пришел в себя, то сразу понял, что чего-то она мне подсыпала, иначе бы… Ну, короче, иначе бы у меня с ней ничего не было. Я же не сумасшедший, чтобы на хромоногую бабку бросаться!.. Но я виду не показал, я же артист, правда? Да еще какой!

Даша еле заметно кивнула. Но ему, похоже, уже и не требовалась ее реакция.

Кирилл говорил с упоением, красиво жестикулировал обеими руками.

— Вот именно. Я, наоборот, сыграл, что я в полном кайфе. Ну, а она расслабилась и все мне выложила. Про Свету, про то, как она меня освободить от нее решила. Это она меня так спасала, понимаешь?.. Для того, чтоб потом меня в койку затащить. И с Роговой поэтому договаривалась. Хотела, чтобы я ей благодарен был! Ну, я ей и показал благодарность…

Он снова засмеялся, поперхнулся, закашлялся.

Потом успокоился, продолжил тем же насмешливым тоном:

— Ну и тетка оказалась! Такая хитрожопая, поискать надо! А ведь с виду портниха как портниха, вроде ничего особенного, хромоногая только… Я думаю, она муженька своего тоже каким-то образом на тот свет спровадила. Разговоры ходили, что вроде его нашли с прокусанным горлом. Загрызли его якобы. Но, согласись, странно. Вдруг, ни с того ни с сего… Здоровый мужик…

Тут что-то явно нечисто. Я уверен — это она дорогу себе расчищала, чтобы меня заполучить. Он ведь довольно быстро исчез после того, как Светки не стало. Но я уже допытываться не стал. Мне, честно говоря, подробности того, как она с мужем расправлялась, до лампочки. Я когда все это услышал, ну, про план ее, про спицу, про Светку, так взбесился, что больше уже ничего слушать не мог… Нашло на меня что-то…

Кирилл резко взмахнул рукой, глаза злобно блеснули. Он помолчал некоторое время, тяжело дышал — видимо, вспоминал.

Даша сидела беззвучно, не сводила с него глаз.

Он продолжил спокойным, тихим голосом:

— Она в это время, ну, когда рассказывала мне про все, ванну принимала, просила, чтобы я ей спину тер. Соли туда морской набухала и кайфовала. Чесала без конца своим языком, надеялась, что я оценю, как она ради меня рисковала. Что, мол, могли ведь ее вычислить, посадить… Ну, я, само собой, оценил…

Он мрачно усмехнулся.

— В общем в этой ванной она и осталась. Потом, на следующее утро, я вдруг понял, что следов там моих осталось видимо-невидимо. И вообще, найти меня не так уж и сложно. Все легко прослеживается: Светка — платье — я. И я решил, что лучше всего, если она вообще исчезнет. Нет ее, и дело с концом! Поискали и забыли. Ты же сама знаешь, во всех детективах сказано: нет трупа — нет дела. А куда я ее дену? Машины у меня нет… В общем, поехал, купил лопату… вон эту. — Он кивнул на лопату, по-прежнему прислоненную к открытой дверце стенного шкафа. — Специально в центр ездил, чтобы не в нашем районе, если что. И чехол купил. Чтоб не было видно, что я с лопатой хожу. Ну, и следующей ночью закопал ее. Рядом, во дворе, на детской площадке. Там, в песочнице, земля помягче. Перед этим фонари вокруг разбил. На всякий случай — чтобы из окон меня видно не было, если кому-то не спится…

Он полез за сигаретами, снова закурил.

Потом заговорил каким-то новым, доверительным тоном:

— Намучался я с ней… Она же, сволочь, тяжелая. Хоть и недалеко было тащить, метров сорок, но все равно. А потом, мало ли кто мог навстречу попасться. Всякие есть лунатики… Но вроде все прошло хорошо. Хотя, конечно, вымотался как черт… Потом ты приехала. Я, само собой, ничем этим тебя грузить не стал, пожалел тебя. Тем более, думал, на этом все с Курочкиной закончено. Она свое получила, и можно забыть. Но, видишь, оказалось, ошибся. Нашли ее. Значит, не очень глубоко закопал, надо было, конечно, поглубже. Но я торопился, нервничал, тоже можно понять, правильно?..




Даша не шелохнулась, ничего не ответила.

Он, видимо, воспринял ее молчание как согласие, кивнул головой, продолжил тем же задушевным голосом:

— Вот именно. В общем, я, как услышал, что ее нашли, понял, что надо чего-то придумывать, слишком все опасно стало. Хорошо, что у меня платье было. Я ведь, когда ее платье забрал, сам не понимал, зачем я это делаю. Я платье это еще накануне взял, ну, когда она в ванной плавала…

Что-то во мне прямо екнуло тогда, прямо голос какой-то: забери платье! Тем более, у меня Светкино платье все время из головы не выходило, как она ее этим платьем угробила! Ну, я и взял.

И видишь, оказалось, правильно сделал. Очень оно пригодилось. Роберт Константинович, кстати, классно в этом платье выглядел… — Кирилл снова захихикал. — Ты бы только его видела!..

Потом посерьезнел, затушил сигарету, заговорил деловито, внушительно:

— С этим все. Я сделал то, что должен был сделать. Никто не остается безнаказанным. Теперь можно подвести черту и начать нормально жить. Нам с тобой многое предстоит. У меня большие планы. Я считаю, что тебя судьба мне послала. Светку забрала, а тебя послала. Ничего случайного не бывает. Я же тебе говорил, помнишь? В конце концов, все будет так, как я задумал. Непросто, конечно, но ты мне поможешь. Главное, знать, к чему стремишься. А я знаю. У нас с тобой долгий, как это говорится, извилистый путь. Но мы его пройдем, верно?

Он широко улыбнулся. Той самой обаятельной улыбкой, которая так подкупила ее при первой встрече тогда, на вокзале.

Но сейчас это не произвело на Дашу ни малейшего впечатления. Она будто и не слышала, по-прежнему сидела неподвижно, с расширенными до предела зрачками, смотрела на него слегка удивленно.

Спросила каким-то чужим, хрипловатым голосом:

— А ухо? Что все-таки с ухом? Почему там мочка… в коробочке?

Кирилл хмыкнул:

— Нашла, значит? Ну хорошо, раз уж у нас такой вечер откровений, покажу тебе еще одно кино. Про ухо.




18. Ухо


Кирилл нажал кнопку на камере, она зажужжала, выскочил приемный механизм. Он поменял кассетку, повернулся к Даше:

— Готова?

Даша кивнула. Он снова улыбнулся:

— Тогда поехали. Ты — первый зритель. Когда-нибудь это будут исторические кадры.




Вновь засветился экран телевизора. Появилось лицо Кирилла, очень серьезное, напряженное. На этот раз кадр не прыгал, с самого начала был устойчив.

Даша не сразу сообразила, что Кирилл стоит перед зеркалом, камера снимает его отражение. Одет он был в белую рубашку (обычно предпочитал темные цвета!), что придавало ему особый, торжественный вид.

Кирилл высоко поднял голову, внимательно рассмотрел собственное лицо и потом заговорил каким-то не совсем обычным, высоким голосом:

«Я делаю это, чтобы доказать всем и прежде всего самому себе, что остановить меня никто и ничто не сможет! Я добьюсь своего, чего бы это ни стоило! Помешать мне не удастся никому!»

Он поднял правую руку, медленно внес ее в кадр.

Даша замерла, затаила дыхание. В руке была зажата опасная бритва с открытым лезвием. Левой рукой Кирилл ухватился за мочку, оттянул ее вниз. И потом одним молниеносным движением взмахнул бритвой и отрезал себе мочку.

На этот раз Даша не выдержала, громко вскрикнула. Кирилл на экране, сильно побледнев, смотрел на себя диким торжествующим взглядом. Ярко-красная кровь обильно лилась на воротник его белоснежной рубашки. Неожиданно изображение застыло, превратилось в стоп-кадр.




Кирилл, уже не экранный, а настоящий, сидящий рядом с ней, вытянул руку, показал пальцем на портрет Ван Гога, висевший на противоположной стенке. Сказал с нескрываемой гордостью:

— Так же, как он! Ты поняла?

Она покосилась на Ван Гога.

Такой же безумец!

Только с одним важным отличием. Этот никого не убивал. Просто рисовал свои картины.

Ужас, отчаянный ужас охватил ее. Он говорил, что кошмар кончился. Но это оказалось такой же ложью, как и все остальное. Кошмар только начался!

Что она делает здесь, наедине с этим безумным маньяком? Ждет, пока он и ее укокошит?…

Она перевела взгляд на Кирилла.

— Только настоящий талант способен на такое! — с энтузиазмом говорил он. — Ты согласна?

Даша молчала. Разглядывала его со страхом и отвращением.

И Кирилл неожиданно понял.

Выражение лица его изменилось. Гордая торжествующая улыбка потускнела и пропала. Теперь он смотрел жестко и, более того, как-то брезгливо. Раньше он никогда так на нее не смотрел.

Даша внутренне содрогнулась. Она вдруг узнала этот взгляд, не раз видела его в кино. Так плохие парни обычно смотрели на свою жертву.

Но потом, в самый последний, критический момент, обязательно появлялся хороший парень и расправлялся с плохим. Только в ее случае никакой хороший парень не появится.

Неоткуда ему взяться!

Тогда чего она ждет?




Даша внезапно вскочила и бросилась к двери, начала судорожно открывать замок.

Кирилл легко догнал ее, одним сильным движением отшвырнул назад, в комнату. Она чуть не упала, успела ухватиться за стул. Задыхаясь, опустилась на него, ноги все равно не держали.

Кирилл неспешно приблизился. Она затравленно смотрела на него. Потом прошептала, еле двигая губами:

— Отпусти меня! Пожалуйста!

Он не реагировал, разглядывал ее все с той же жуткой брезгливостью.

Она сделала отчаянное усилие, судорожным глотательным движением пропихнула внутрь мохнатый ком, забивший ей горло. Выговорила умоляющим голосом:

— Пожалуйста! Я никому не скажу! Обещаю!

— Конечно не скажешь! — мрачно подтвердил он.

— Я буду кричать! — Она попыталась угрожать, но угроза вышла жалкой, беспомощной. И, осознав это, она решила воплотить ее в жизнь, вдохнула и заорала так громко, как только могла: — А-а-а-а-а-а-а!

Кирилл секунду или другую задумчиво прислушивался к этому крику, потом резко размахнулся и сильно ударил ее по лицу.

Голова у Даши мотнулась в сторону, крик захлебнулся, из носа потекла кровь. Щека сразу же загорелась, перед глазами стали плавать, сталкиваться и разваливаться на кусочки какие-то разноцветные массы, мешали ей сосредоточиться.

Сквозь это разноцветное марево ей удалось увидеть, как он пошел на кухню, принес кухонное полотенце, широкую катушку скотча, моток веревки. Она поняла, что он хочет сделать, открыла рот, чтобы остановить его, но не успела.

Кирилл быстро скрутил из полотенца кляп, запихнул ей в рот, замотал сверху скотчем. Потом ловко и крепко привязал ее к стулу.




Последняя разноцветная масса окончательно рассыпалась на крохотные кусочки, видимость очистилась, стала куда более отчетливой. Но движения ее теперь были полностью парализованы, она могла только крутить головой.

Кирилл отступил на полшага, хотел убедиться, что все сделано качественно.

Даша издала невнятный, мычащий звук, в отчаянии впилась в него полными слез глазами.

Он скривился:

— Очухалась? Все вы одним миром мазаны! Я думал, ты мне друг, партнерша! А ты такая же… блядь, как и твоя сестра! Траханье да деньги… ничего у вас больше на уме нет!

Затем подошел к портрету Ван Гога, печально посмотрел на него. Сказал с горьким пафосом:

— Ты и в этом оказался прав, художник! Каждый из нас обречен на одиночество. Больше у меня нет никаких иллюзий на этот счет.

После чего повернулся к Даше, еще раз внимательно посмотрел ей в глаза. Грустно усмехнулся. Произнес тем, прошлым, мягким голосом:

— Мне очень жаль. — И тут же, после короткой паузы, тоже теперь хорошо знакомым ей, деловым тоном: — Я отлучусь ненадолго. Выйду, кое-что куплю. А ты тут посиди отдохни. Подумай о жизни своей бессмысленной…

Он взглянул на часы. Вслух посетовал:

— Надо же, как поздно уже. Почти полпервого. Что-то мы с тобой припозднились. Хорошо, что «Карамболь» у нас двадцать четыре часа в сутки работает. Так что не беспокойся, все будет нормально.




Кирилл направился в прихожую.

Даша слушала, как он одевается, обувает сапоги. Заглянул в комнату уже в куртке, в вязаной шапочке. Ухмыльнулся:

— Не скучай, я скоро!

Неожиданно глаза сверкнули, новая мысль осенила его.

Он быстро обошел стул с привязанной Дашей, подхватил его, наклонил, подтащил к окну. Вернулся за веревкой, привязал стул к батарее (на тот случай, если бы Даша попыталась отодвинуться от окна!).

Затем подставил держатель с биноклем таким образом, чтобы он приходился как раз напротив ее глаз. Вежливо улыбнулся:

— Ты же у нас большая любительница наблюдать, верно? Вот и понаблюдай, как я в магазин схожу. Получи удовольствие!




Теперь она слушала, как он уходит. Пересекает комнату, прихожую, открывает входную дверь, захлопывает ее.

Потом до нее донесся звон ключей, и один за другим стали поворачиваться запоры всех трех дверных замков. Чуть позже, уже совсем издалека, долетел грохот двери лифта, после чего окончательно все стихло.

Даша прикусила губу. Больно ныла пылающая щека, веревки резали руки и ноги. Слезы лились безостановочно, застилали ей глаза. Она помотала головой, стряхнула их, заставила себя прекратить плач.

Прямо перед ней теперь назойливо торчал бинокль. Она подождала, пока глаза высохнут, и прильнула к окулярам. Больше ей все равно ничего не оставалось делать.




19. Клей


Улица внизу была совершенно пуста. Ни машин, ни прохожих, сплошное темное безмолвие, из которого серебристый фонарь с длинной змеиной шеей выхватывал залитое белым ядовитым светом пространство.

На краю этого пространства вскоре появился Кирилл, пересек улицу, вступил на тротуар. Потом повернулся и посмотрел вверх, на нее.

Даша даже отпрянула от бинокля, ей показалось, что он смотрит прямо ей в глаза (чего, конечно, быть не может, их ведь разделяет большое расстояние, он увидит только ее освещенное окно!). Потом опять глянула в окуляры.

Кирилл весело улыбнулся (как будто видел, как она отпрянула!), поднял руку, помахал ей прощальным (слегка насмешливым, как ей показалось!) жестом. Потом повернулся и зашагал по тротуару.

Еще через мгновение он вышел за пределы ее видимости. Улица снова стала пустой. Все это было жутко и странно. И как-то неправильно.

Ведь в кино всегда по пустым ночным улицам ездит полиция, между небоскребами летают полицейские вертолеты, поглядывают в окна, следят, где что происходит, у кого случилась беда… Почему же никто не появляется на этой чертовой улице, не смотрит в ее окно, не видит, в каком она ужасном положении, не пытается прийти на помощь?!.

А самое страшное, что все — непонятно!

Что он собирается с ней сделать?

Зачем это он вдруг пошел в магазин посреди ночи? Что ему там понадобилось?

Лопата у него уже есть. Может, он пилу хочет купить, чтобы ее распилить на кусочки?

Даша отодвинулась от бинокля, крепко зажмурилась. Предательские слезы так и норовили снова начать литься. Этого нельзя позволять, надо держать себя в руках во что бы то ни стало. «Москва слезам не верит» назывался один из старых, любимых ею фильмов. И правильно не верит. Нельзя распускаться. Ни в коем случае! Сейчас, как никогда, ей нужен трезвый рассудок.




Кирилл легкой походкой шел в «Карамболь». Теперь, когда все решено, ему сразу стало намного легче. Что это, действительно, ему взбрело в голову, какая из этой слабовольной девчонки партнерша! Она — обыкновенная провинциальная дурочка, не способная видеть дальше своего маленького носа. Она даже не в состоянии оценить, что он сделал, на что пошел ради памяти другой дурехи — ее сестры…

Пустая, ничтожная девчонка! Она даже близко не поняла его уровня, его величия. Не почувствовала его дара, не восхитилась тем, как ловко он все придумал, как красиво отомстил за оскорбление, которое было нанесено ему.

А он-то хорош, расслабился, размечтался. Разоткровенничался перед этой девкой! Нет, все, хватит! Больше с ним такого не случится. Он — одинокий волк, никакие партнерши ему не нужны. Максимум, на что способны бабы, — это потрахаться, другого от них ждать нечего.

Типичная бессмысленная поблядушка! Не успела приехать, как тут же прыгнула к нему в постель! В постель к жениху ее родной сестры!.. Это она-то — партнерша. Просто смешно. Лишняя досадная помеха на его пути. Обуза, от которой нужно избавиться как можно скорей!




Кирилл вошел в магазин. Все та же веснушчатая Рая-Раиса сидела на своем обычном месте, за кассой. Подняла на вошедшего сонные глаза.

— Привет! — любезно улыбнулся Кирилл.

— Здрасьте, — подавляя зевок, протянула она.

— Вы, Раечка, меня не узнаете? — заискрился он. — Мы ведь знакомы.

— Почему же не узнаю? Узнаю, — поджав толстые губы, произнесла Раечка. Потом, через паузу, поделилась: — Вообще-то народу много ходит. Район-то большой. Но я вас запомнила. Вы за сигаретами приходили.

При этом глаза ее несколько оживились, с нескрываемым интересом разглядывали Кирилла.

— Ну, вот и славно, — обрадовался он. — Скажите, Раечка, а у вас клей есть?

— Есть. — Она вздохнула, сделала какое-то неопределенное движение головой, то ли пыталась показать, где лежит клей, то ли просто из кокетства. Потом спросила: — А вам какой нужен?

— Мне который схватывает побыстрее. — Кирилл на секунду задумался. — Лучше всего, пожалуй, клей «Момент» подойдет. Есть?

— Есть. Большой тюбик сорок три рубля, маленький — восемнадцать. Вам какой?

— Мне большой. Дайте двадцать тюбиков.

— Двадцать? — поразилась Раечка.

— Вы правы, двадцать, пожалуй, маловато, — тут же поправился Кирилл. — Дайте двадцать пять. Так лучше будет.

Раечка стала медленно сползать со стула. Нагнулась, загремела какими-то невидимыми коробками, потом стала выкладывать на прилавок тюбики с клеем. При этом громко считала:

— …двадцать один, двадцать два, двадцать три, двадцать четыре, двадцать пять. — Потом потыкала пальцами в кнопки калькулятора и объявила: — С вас тыща семьдесят пять.

Кирилл полез за деньгами.

— А вам зачем так много? — не удержалась Раечка.

— Для моделирования, — охотно пояснил Кирилл. — Знаете, есть авиамоделисты, а я — корабельный моделист, парусники там всякие, каравеллы, бригантины. Очень много при этом клея уходит. Сейчас вот над фрегатом «Паллада» работаю. Слыхали о таком?

— Ну да, — кивнула она.

При этом было очевидно, что ни о каком фрегате она понятия не имеет. Но Кирилл и глазом не моргнул.

— Я так и думал, — сказал он. — Я вижу, вы все время книжки читаете. Дайте мне еще пачку сигарет. Вон тех, ментоловых.

— А это у вас что, хобби такое? — поинтересовалась Раечка, протягивая ему пакет, в который она сложила клей и сигареты.

— Ага, совершенно правильно, хобби! Что же еще?

И Кирилл послал ей очередную лучезарную улыбку, которая еще долго оставалась у нее в памяти.




Что же касалось Кирилла, то он забыл о веснушчатой продавщице ровно через десять секунд после того, как покинул «Карамболь». Перед ним была ясная цель, и следовало поторопиться, чтобы закончить все задуманное задолго до рассвета. Кирилл быстро шагал по ночной улице, сжимая в руке пакет с клеем.

Когда он дошел до перекрестка, из-за угла неожиданно появилась маленькая фигурка в драных джинсах и розовой курточке с капюшоном. И хотя ранее Кирилл видел эту девочку только сверху, из окна, узнал он ее мгновенно. Это была та самая странная девочка, которая бродила по ночам по пустым улицам.

Девочка, увидев его, остановилась и даже отошла на пару шагов. То ли испугалась, то ли на всякий случай приготовилась удирать. Личико у нее было грязное, очень бледное, хотя, возможно, эта бледность шла от фонарного света.

— Привет! — дружелюбно сказал ей Кирилл. — Ты кто такая? Ты чего тут делаешь?

Девочка ничего не ответила, только шмыгнула носом и еще больше отступила назад, в тень стоящего около дома газетного киоска. При этом неотрывно смотрела на него. Кирилл, заинтригованный, подошел поближе. И тут произошло нечто совсем неожиданное.

Девочка, резко подавшись назад, вроде как стукнулась спиной о киоск и тут же с тихим стоном повалилась на землю.

— Ты чего это? — опешил Кирилл. — Что с тобой? Вставай сейчас же! Простудишься!

Но девочка не двигалась. Лежала, уставившись на него, и молчала.

— Вставай, говорю! — повысил голос Кирилл. — Сдурела, что ли? Нечего тут валяться.

— Я не могу! — вдруг тихо произнесла девочка.

— Что? — не понял он. — Ты чего говоришь?

— Я не могу! — повторила она.

Голос у нее был слабенький, звучал хрипло, каким-то странным субтоном.

— Почему? — удивился Кирилл.

Девочка улыбнулась. Жалкой, извиняющейся улыбкой.

— Ноги не держат, — объяснила она. — Не знаю почему.




Кирилл задумался, посмотрел по сторонам. Вокруг никого не было. И уже не будет. Ночь, спальный район, чего еще ожидать. Что же делать?..

Вызывать сейчас «скорую» или милицию — это он тут застрянет на полночи. К тому же пакет с клеем…

Нет, такой вариант совсем не годится. Оставить, что ли, ее здесь валяться… Тоже, поди знай, чем это может обернуться. Она ведь его хорошо запомнила, потом встретит где-нибудь, узнает, вроде как Костик, расскажет, как он ее тут бросил…

Нет, все это ни к чему. Надо заставить ее подняться и идти. Пусть шагает своей дорогой, зря только он к ней пристал. У него куда более важное дело есть, чем разбираться с маленькими беспризорными идиотками.

— Вот что, давай я тебе помогу, — произнес он как можно более душевно. — Тебя как зовут?

— Валя, — откликнулась девочка.

— Давай, Валя, попробуем встать на ножки. — Он положил пакет на землю, нагнулся над лежавшей девочкой: — Держись за меня, Валя! Хватайся за шею.

Девочка протянула руки, крепко обхватила его.

— Молодец! — похвалил Кирилл. — А теперь встаем! Ну, давай!

И он стал выпрямляться вместе с нею.

— Только на самом деле я не Валя, — прошептала ему девочка в самое ухо.

— А кто же ты? — усмехнулся Кирилл. Девочка была с причудами. Он теперь точно знал, где ее место. В психиатрической больнице № 13 на Ленинградском проспекте, вот где. — А?

Но ответа на это свое «А?» он не услышал. Вместо этого вдруг почувствовал дикую, нестерпимую боль в шее. Ноги у него внезапно ослабли, руки упали, а сам он тяжело осел на землю. Все вокруг задвигалось, завихрилось, образовало какой-то темный конус и стало уноситься в самую его глубину, в острый его конец, который, собственно, и концом-то не был, а скорей всего просто какой-то трубой, своеобразной перемычкой между этим и тем, другим, миром.

Угасающим сознанием Кирилл внезапно понял, что произошло. Маленькая стерва перекусила ему сонную артерию.

— Но почему? За что? — прохрипел он.

— Я же говорю, я не Валя, — спокойно ответила девочка.

И, наклонившись над ним, стала пить из перекусанной артерии, откуда непрерывно пульсирующим фонтанчиком выбрасывалась кровь. Напившись, она распрямилась, достала из кармана курточки грязный платок, тщательно вытерла окровавленные рот, подбородок.

— Я — Девочка-Смерть! — заявила она с гордостью.

Но Кирилл этих слов уже не слышал. Хотя тело его еще дергалось, сучило ногами, недоуменный взгляд уже давно стал неподвижен, был устремлен вверх, в темное небо.




Девочка-Смерть довольно хмыкнула. Она чувствовала, как быстро реагирует на свежую, чуть солоноватую кровь ее организм, как он оживает, настраивается на новый лад. Вся она стремительно менялась сейчас, еще больше становилась иной.

Все получилось очень удачно. Даже быстрее, чем с тем, прошлым лохом, ради которого пришлось раздеваться в подъезде. А главное, очень вовремя, последние две недели она уже очень чувствовала, что пора. Понимала, что она голодна, что важно поскорее напиться. И вот, все как по маслу. Теперь можно было успокоиться, по крайней мере на ближайшее время.

Если она будет подпитываться хотя бы раз в два-три месяца, то этого вполне достаточно. Так пишут в книжках, так показывают в кино про все эти ночные дозоры, поэтому сомнений быть не может — бессмертие ей обеспечено. А больше ей ничего и не нужно. Пусть все остальные подыхают, она, Девочка-Смерть, будет жить вечно!

Валя нагнулась, подобрала валявшийся рядом пакет, заглянула туда. Глаза ее заблестели от удовольствия. Сегодня ей определенно везло. Этот мужик, валявшийся рядом, видать, сам любил нюхнуть, вон как затоварился. Тут надолго хватит! Она подхватила мешок и бодро зашагала по улице, радостно глядя по сторонам.

Вокруг было тихо, район спал, окна в многоэтажках были погашены. Впрочем, не все. Метров через двести Валя заметила в доме напротив, кажется на тринадцатом этаже, горящее окно. Зоркими глазками она разглядела, что у окна сидел человек. Ну что ж, раз кто-то хочет посмотреть на нее, пожалуйста, ей не жалко. Девочка-Смерть к вашим услугам!

Валя приостановилась, задрала голову вверх, широко улыбнулась невидимому наблюдателю. Потом весело помахала ему рукой. Смотри, дорогой, пока я добрая, любуйся! Пока ты — живой! А то ведь тебе, бедняжка, наверное, не так уж и долго осталось.

И вприпрыжку побежала дальше, помахивая мешочком с клеем.




Даша с удивлением смотрела в бинокль, провожала взглядом странную девочку до тех пор, пока это было возможно.

Потом оторвалась от окуляров, задумчиво откинула голову на спинку стула.

Неужели девочка разглядела ее оттуда?

Похоже, что так.

Но почему девочка ей улыбалась?

И почему помахала ей?

Точно так же как до этого Кирилл, тем же самым жестом.

Что же это все могло значить?…




20. Сумерки


На спальный район опускались очередные сумерки. В бинокль было прекрасно видно, как меняется освещение, как сгущается серая муть, размывает очертания домов, поглощает машины и деревья, заполняет улицу, стирает лица устало бредущих по ней людей. Все оказывалось неверным в этом сумеречном мире, менялось на глазах, обретало иные формы, становилось совсем не тем, чем представлялось всего несколько минут назад.

Даша прикрыла глаза и бессильно откинула голову на спинку стула. Скоро пройдут ровно сутки, как она сидела, накрепко привязанная к этому ужасному, ненавистному стулу. Скоро ровно сутки, как она вынуждена пялиться в чертов бинокль, направленный в одно и то же место, вниз, на противоположную сторону улицы.

Она давно, еще ночью, поняла, что Кирилл не вернется, что с ним что-то случилось, что эта девочка, весело помахавшая ей рукой, имела к его исчезновению какое-то отношение. Поначалу, осознав это, она даже обрадовалась и какое-то недолгое время пребывала в состоянии веселой приподнятости. И только потом, сообразив, в какой безнадежной ситуации она оказалась, постепенно провалилась в ледяную, замораживающую все чувства бездну ужаса. Никто в целом мире не знает, что она здесь, никто не придет ей на помощь. Она будет сидеть на этом проклятом стуле и пялиться в бинокль, пока не превратится в мумию, такую же мумию, которую хранит на своем балконе выжившая из ума старуха, княжна Шаховская.




Сейчас, к наступлению сумерек, Даша прошла уже все возможные стадии своей неподвижности — острое чувство голода, жажду, страшную сухость в горле, боль в коленях, судороги в бедрах. Все осталось позади, она перестала чувствовать свое тело, потеряла к нему всякий интерес. Отчетливо понимала, что вовсе не веревки ее удерживают. Что не будь этих впившихся в ноги и руки веревок, все равно не смогла бы пошевелиться, сдвинуться с места. Тело, поначалу все сильнее наливавшееся тяжестью и болью, давно полностью онемело, отключилось. Даша потеряла всякую связь с ним, тело уже никак не подчинялось ей.

Что же касается сознания… Сознание играло с ней странные игры. Ее то охватывало тупое безразличие к происходящему, то затопляла волна неконтролируемого отчаяния, заставлявшая ее долго содрогаться в беззвучных рыданиях. Но даже в такой момент, казалось бы, полного погружения в темную глубину безумия какая-то частичка сознания все равно оставалась на поверхности. Напряженным до предела слухом Даша и тогда ухитрялась вылавливать малейшие звуки, доносившиеся до нее со стороны лестничной площадки сквозь толстые стены и запертую дверь.

Даша прекрасно помнила, сколько замков на этой двери (целых три, зачем же так много, непонятно!..), в мозгу ее четко отпечатался насмешливый звук этих, тщательно закрываемых Кириллом замков. Она знала — нет никакой надежды, что у кого-то еще в чужом, враждебном городе (где красивые, талантливые мужчины оборачиваются опасными маньяками!) могли оказаться ключи от квартиры.

Но ведь в фильмах, ее любимых фильмах, все в конце концов кончается хорошо! И Джулия Робертс, и Анжелина Джоли, и Натали Портман, и Скарлет Иохансон, и многие-многие другие… да что там, все они непременно спасались в самый последний момент. Почему же с ней должно быть иначе?!.

Господибожемой!

Это невозможно, это ужасно несправедливо…

А с другой стороны, что значит несправедливо?.. Кто знает, что такое справедливость?.. Разве справедливо то, что случилось со Светой? Или с бабушкой, которая заканчивает свои дни в психушке?…

И вообще, может быть, это ее карма, может, так надо, чтобы с ней такое произошло…

Но Даша же еще такая молодая, она еще ничего толком не видела. Даже до Красной площади еще не успела доехать… Просила Кирилла ее свозить, он давно согласился, но они все откладывали. Все не до того было. А теперь какая там площадь!..

Но ведь Кирилл упоминал своего родственника, дядю Митю. Он, наверное, был с ним достаточно близок. Во всяком случае, ездил к нему периодически. И потом, вроде бы дядя Митя давал ему деньги. Разве будешь давать деньги кому-то чужому? А раз они в таких тесных отношениях, то, наверное, у дяди Мити есть дополнительные ключи. На всякий случай.

И если, допустим, с Кириллом что-то случилось (что же все-таки с ним произошло?), а дядя Митя ему звонит и звонит, а Кирилл все не отвечает, то дядя Митя может начать беспокоиться. И в конце концов решит поехать проведать племянника…

А потом, если на самом деле с Кириллом произошло что-то ужасное, (почему все-таки эта девочка так странно улыбалась?..), то его рано или поздно должны найти, и тогда кто-то из милиции, скорей всего капитан Горлов, тот самый, которого они встретили в торговом центре, возьмет у него в кармане ключи и придет сюда, чтобы осмотреть его квартиру. Так ведь всегда делают в кино.




Где-то очень далеко, в глубине лестничной площадки, находившейся в тысячах километрах от нее, хлопнула дверь лифта. Даша открыла глаза, отчаянным усилием воли вынырнула из пучины бесконечного равнодушия, в которую медленно проваливалась. Заставила себя сосредоточиться, напрячься, прислушаться.

Странные звуки, ватно доносящиеся сквозь стену, стали отчетливей, обрели объем и фактуру. Еще через секунду она поняла, что звуки эти — шаги (или ей это только казалось?). Но это никак не могли быть шаги Кирилла, она бы их сразу узнала.

Кто же это?




Шаги приближались, слышались все явственней и, наконец, замерли около двери. Даша затаила дыхание.

Донеслось слабое позвякивание ключей.

Неужели это капитан Горлов пришел спасти ее?

Или же все-таки это неведомый ей дядя Митя, продавец света, мастер по изготовлению пластиковых бомб?

И если это на самом деле он, то не попадет ли она из огня в полымя? Может, он еще худший маньяк, чем его исчезнувший племянник?..




Даша вдруг почувствовала, что голова у нее разрывается. Неожиданно нахлынувшая боль отчаянно билась в виски, рвалась наружу.

Сердце гулко заухало, звук был очень знакомым. Даша вспомнила — так ухал подстреленный плохим парнем совенок в фильме, название которого никак сейчас не всплывало, как она ни силилась.

А потом она четко услышала, как поддается и поворачивается механизм первого замка.




Эпилог


Он перешагнул порог и осторожно закрыл за собой дверь.

Осторожность никогда не помешает!

Сделав несколько шагов, заглянул в комнату и удовлетворенно кивнул головой. Нечто подобное он и предполагал.




Как славно все получилось с этим ночным дежурством! Как только был получен вызов, он сразу почувствовал, что это не просто так, что наконец-то и он дождался. И как в воду смотрел.

У него ведь еще давно, когда он только впервые увидел эту девочку рядом с покойным ублюдком Латыниным, екнуло сердечко. Именно такую ему бы и хотелось получить в руки.

В свое полнейшее, так сказать, распоряжение. А уж он бы распорядился, тут и вопросов нет!

Тогда, в торговом центре, он сразу отвернулся, чтобы никто из них не заметил, как у него слюнки потекли, как глаза загорелись. Но девочка эта заезжая с тех пор из головы не выходила. Больше он сладкую парочку из виду не выпускал, знал, что будет и на его улице праздник, только следует все по уму сделать.

А получается теперь, что и делать-то ничего не нужно, все само в руки приплыло. И даже ключи в кармане покойника обнаружились, когда он его осматривал, словно специально его ждали. Он их, понятное дело, сразу ловко припрятал, никто ничего не заметил.

И главное, ни о чем больше думать не надо, покойничек все устроил, есть на кого списать!




Да-а, можно сказать, на блюдечке с голубой каемочкой преподнесла ему судьба этот подарочек. Заслужил, видать.

Латынин — молодец, все приготовил в лучшем виде, рот заклеил, ручки-ножки связал. Постарался, одним словом.

А ведь как только он не ломал голову, думая, как этого гада, этого доморощенного артиста убрать с дороги. Чуял в нем родственную душу. Да все было не подкопаться.

И вот те нате, хуй в салате, здрасьте-пожалуйста!




Уже на подъезде к перекрестку, только еще издали завидя труп, рядом с которым стоял нашедший его гражданин со своей мудацкой, без конца лающей собакой, он сразу понял, что вот оно, случилось!

Так и есть. Оказался все тот же гаденыш Латынин, на которого, видать, давно кто-то зубы точил.

Причем в самом прямом смысле. Острые такие зубы.

Владимир Эдуардович Горлов взглянул на себя в висевшее на стене прихожей зеркало и широко улыбнулся тонкими губами. У самого у него зубы были кривые и желтые. Но это не играло ровно никакой роли в том, что здесь будет происходить.

Продолжая улыбаться, он снял намокшую от дождя и снега фуражку, аккуратно положил ее на телефонный столик и стал неспешно расстегивать шинель с капитанскими погонами.

Торопиться было некуда. Предстояла долгая, незабываемая ночь в этом чудесном, вверенном ему спальном районе.

КОНЕЦ


Москва — Вудленд Хиллз, июль — октябрь 2006 г.