Государевы вольнодумцы. Загадка Русского Средневековья
Виктор Григорьевич Смирнов








Ересь «жидовствующих» считается одним из самых загадочных явлений Русского Средневековья. Многие историки задавались вопросом, как в такой сугубо православной стране — России XV века — могло возникнуть еретическое движение, захватившее высшие круги власти, посеявшее сумятицу в душах простых людей и завершившееся показательными казнями на городских площадях? Историк и писатель Виктор Смирнов пытается непредвзято разобраться в этом непростом эпизоде русской истории, где политика теснейшим образом соединилась с религией.






В. Г. Смирнов

Государевы вольнодумцы. Загадка Русского Средневековья





Вместо предисловия


«Беспристрастие истории — не безразличие зеркала, которое только отражает предметы; это беспристрастие судьи, который смотрит, слушает и произносит приговор».

    

Ламартин






Так называемая ересь «жидовствующих» считается одним из самых загадочных явлений русского Средневековья. Многие историки задавались вопросом, как в такой сугубо православной стране, какой была Россия в пятнадцатом веке, могло возникнуть еретическое движение, захватившее высшие круги власти, посеявшее сумятицу в душах простых людей и завершившееся показательными казнями на городских площадях?

Сложные явления обычно рождают неоднозначные оценки. В советской историографии ересь «жидовствующих», застенчиво переименованная в «новгородско-московскую» ересь, подавалась как «антифеодальное движение народных масс», а сами еретики изображались просвещенными вольнодумцами, вступившими в неравный бой с воинствующими церковниками. В постсоветской литературе появились утверждения о том, что это был международный заговор с целью разрушить Русскую православную церковь и свернуть страну с ее исторического пути. И, наконец, существует мнение, что ереси как организованного религиозного движения не было вовсе, а было только некое скептическое настроение умов образованной части общества.

Предлагаемая читателю книга представляет собой попытку непредвзято разобраться в этой истории, где политика теснейшим образом спаялась с религией.




Глава 1. Опасный гость


Впоследствии, когда, откровенно говоря, было уже поздно, разные учреждения представили свои сводки с описанием этого человека. Сличение их не может не вызвать изумления.

    

М. Булгаков. Мастер и Маргарита






Летом 1470 года в Киев прибыли послы из Великого Новгорода. Отстояв заутреню в Софийском соборе, именитые новгородцы Панфил Селивантов и Кирилл Макарьев были примяты литовским наместником князем Семеном Олельковичем и его младшим братом Михаилом. После вручения богатых даров послы торжественно пригласили Михаила Олельковича на княжение в Великий Новгород.

Предложение выглядело заманчивым: владения купеческой республики простирались от Балтики до Урала, а сам Великий Новгород считался одним из самых богатых городов тогдашней Европы. Тем не менее, поблагодарив послов за высокую честь, братья взяли время на размышление, сославшись на необходимость получить разрешение от своего сюзерена — великого князя Литовского и короля Польского Казимира Ягеллона, во владениях которого находился тогда город Киев.

Новгородский расчет был для киевлян очень даже понятен. Московский великий князь Иван Васильевич (кстати, приходившийся Олельковичам двоюродным братом), похоже, твердо решил прибрать к рукам новгородские земли. Чтобы отбиться от удушающих московских объятий, Великий Новгород уже не раз приглашал к себе литовских служилых князей, и Москва сразу ослабляла хватку, опасаясь дальнейшего сближения республики с Литвой. Почему новгородский выбор пал именно на Михаила Олельковича — тоже ясно. С одной стороны, он — подданный короля Казимира, а с другой — православный русский. Есть что возразить на обвинения в измене православию, которые тут же полетят из Москвы.

Итак, Господину Великому Новгороду и впрямь нужен князь Михаил Олелькович. Но вот нужен ли Господин Великий Новгород братьям Олельковичам — это большой вопрос! Братец Иван — муж настырный и загребущий, и не успокоится, пока не добьется поставленной цели. Рисковать головой ради новгородских интересов Михаилу Олельковичу не улыбалось, тем более что княжить в Новгороде — не такая уж честь, как может показаться. Придется сначала подписать «ряд», в котором тысяча всяких условий, потом новгородцы будут торговаться за каждую охапку сена, будут подозрительно следить за каждым шагом. Да и меж собой у горожан согласья нет, одни тянут к Литве, другие к Москве. Словом, лучше было бы отклонить лестное приглашение, если бы не одно «но».

После Кревской унии, объединившей Литву и Польшу под одной короной, русское большинство Великого княжества Литовского чувствовало себя ущемленным. Амбициозная польская шляхта силой навязывала православным «схизматикам» католическую веру и польские порядки, православных лишали избирательных прав, русских князей вытесняли польские наместники. Негодующая русская знать мечтала об отделении Литвы от Польши, причем многие видели во главе будущего русско-литовского государства князя Семена Олельковича, древностью рода не уступавшего королю Казимиру. Назревал жесткий конфликт, и поддержка Великого Новгорода могла помочь братьям сохранить за собой киевский престол, на который уже зарились польские магнаты. Вот ради этой поддержки, пожалуй, стоило рискнуть.

В конце концов, на семейном совете было решено, что Михаил примет приглашение новгородцев. Теперь слово было за Казимиром. Прежде чем отпустить своего вассала в Новгород, король тоже долго колебался, понимая все последствия этого шага. Занимая шаткий трон правителя трех народов, исповедовавших каждый свою религию и, мягко говоря, недолюбливавших друг друга, Казимир не собирался лить воду на мельницу русского сепаратизма. Но еще больше он боялся усиления Московского государства в случае поглощения им новгородских земель. Взвесив все это и скрепя сердце, Казимир Ягеллон дал согласие.

…Уже пожелтели деревья на днепровских кручах, когда Михаил Олелькович покинул Киев. В огромной и пестрой княжеской свите («С ним на похвалу людей много сильно», — говорит летопись) ехал человек по имени Захария Скара, или, как его именуют русские источники, «жидовин Схария».

Сведения об этой загадочной личности отрывочны и противоречивы. Одни историки называют Скару ученым лекарем, другие купцом, третьи аристократом с большими международными связями, четвертые полагают, что он был и первое, и второе, и третье. Но все сходятся на том, что это был человек незаурядный и весьма образованный. Будущий яростный борец с ересью «жидовствующих» Иосиф Волоцкий писал, что Схария был «изучен всякому злодейства изобретению, чародейству же и чернокнижию, звездозаконию и астрологии», и вообще наделял его чертами демоническими.

С вероисповеданием Схарии тоже не все ясно, но большинство исследователей связывают его с иудейской сектой караимов. Секта возникла в начале VIII века в Багдаде и впоследствии распространилась по разным странам. В отличие от ортодоксальных евреев, караимы признают только Тору, то есть Письменный закон, полученный Моисеем на горе Синай, и не признают Устный закон, или Талмуд. Караимы обращались к Торе без посредников-раввинов и считали себя вправе толковать ее свободно, в согласии с собственным разумом. «Хорошенько вникай в Писание и не полагайся на мое мнение» — так учил своих последователей основоположник караимства Аннан Бен Давид. Отсюда присущая караимам склонность к размышлению, философскому восприятию мира, страсть к наукам и самостоятельный образ мыслей. Задача человека — самому дойти до истины, а не слепо следовать тому, чему его учат. Именно поэтому караимы отвергают Талмуд.

В Литву и Южную Русь караимы пришли из Крыма. Поскольку они считались доблестными воинами, литовские власти расселили караимов в пограничных крепостях, наделив более широкими правами, чем иудеев-раввинистов. Караимские общины существовали в Тракае, Троках, как иногда говорили (кстати, здесь община существует и поныне), Киеве, Гродно, Луцке, Смоленске, Житомире и ряде других городов Великого княжества Литовского, помогая литовским князьям бороться с немцами, крымскими татарами и оттоманскими турками. Караимов даже нанимали в личную охрану Великого князя Литовского, они оберегали его замок, построенный среди Тракайских озер. Пренебрегая традиционными для литовских и польских евреев занятиями ростовщичеством и шинкарством, караимы преуспели в крупной международной торговле, занимались земледелием и брали на откуп сбор налогов.

Что же сподвигло Захарию Скару пуститься в дальний путь из Киева в Новгород? Вероятно, прежде всего — торговый интерес, на что прямо указывает летопись: «А с ним жидове торгом». Известны имена помощников Скары по торговой части — Шмойло Скаравей и Моисей Хануш. Новгород считался одним из крупнейших международных рынков Европы, а потому легко предположить, что купцы-караимы решили воспользоваться оказией и, заручившись поддержкой князя Михаила Олельковича, попытаться закрепиться на этом рынке, возродив старинный путь «из варяг в греки». В качестве первого шага следовало подготовить почву для будущей караимской общины, подобной уже существовавшим в Литве, Польше и в Крыму. Задача облегчалась тем, что Новгород всегда славился своей открытостью для иноземцев и веротерпимостью. С давних пор здесь существовали иноземные дворы, и если немцам и готландцам власти разрешают строить «варяжские божницы», то почему караимам нельзя заиметь здесь свою синагогу-кенассу?







8 ноября 1470 года под благовестный звон софийских колоколов пестрая свита киевлян вступила в Великий Новгород. Дробно стучали копыта коней о сосновые плахи мостовых, колыхались парчовые стяги, гордо подбоченясь, ехали гайдуки.

Увы, торжество встречи было омрачено печальным событием: три дня назад в своих покоях тихо опочил новгородский архиепископ Иона. Осиротела огромная паства. С кончиной владыки рухнул хрупкий мост между двумя враждующими партиями, поделившими Великий Новгород пополам, подобно мутному Волхову. Пришло время выбирать — покориться Москве, либо с помощью Литвы отстаивать свою независимость. Прибытие князя Михаила усиливало «литовскую партию», в числе которой стояли умная и волевая боярыня Марфа Борецкая и ее сын Дмитрий, только что избранный степенным посадником. Казалось бы, противники Москвы могли торжествовать, однако на лицах их вождей лежала печать тревоги. Смерть владыки поменяла весь расклад, и теперь судьба республики напрямую зависела от того, чей кандидат наденет белый клобук новгородского владыки.

Предстоящие выборы архиепископа затмили собой приезд нового князя. Что князь? — наемник на жалованье, не понравился — завтра же вече укажет ему «путь чист». А за владыкой несметные богатства Софийского дома, духовенство бесчисленных храмов и монастырей, сонм мирских слуг, лучший новгородский полк, но главное — власть духовная, которой не смеют ослушаться ни заносчивый боярин, ни простой смерд.

Княжеская резиденция со времен Рюрика находилась на Городище, в трех верстах от Новгорода. Сейчас ее занимали московские наместники, и, чтобы не обострять и без того раскаленные отношения с Москвой, их решили пока там оставить. Князя Михаила Олельковича поселили на Ярославовом дворе, а его многочисленную свиту разместили по монастырям и постоялым дворам, что не могло не обидеть самолюбивых киевлян. Зато Захария Скара и его помощники могли быть довольны — они оказались в самой гуще городской жизни, получив возможность наблюдать ее изнутри.




Глава 2. Первые прозелиты


Царство небесное подобно человеку, посеявшему на своем поле доброе семя; когда же люди спали, пришел враг его, посеял между пшеницей плевелы и ушел; когда взошла зелень, и показался плод, явились и плевелы.

    

Евангелие от Матфея, 13: 24–26






Новгород того времени производил сильное впечатление на всех, кто видел его впервые. Он был разумно спланирован, хорошо содержался и своей чистотой выгодно отличался от Киева или старинной Вильны (Вильнюса). Город напоминал собой человеческий организм. Его головой был детинец, ремесленные слободы — руками и ногами, торг — чревом, а его легкими было огромное озеро, влажное дыхание которого доносилось с юга. Город вел деятельный образ жизни, неплохо питался и одевался. Его движения были размашисты и исполнены особенной живости. Эта живость чувствовалась и в том, как люди шли, ехали, торговались, ругались, зубоскалили, топтались на морозе, окликали другу друга, рубили дрова и несли воду. Она чувствовалась в каждом движении, в переменчивых выражениях лиц, в гримасах и блеске глаз. Если человек злился, он кричал, махал руками, лез в драку, если что-то рассказывал, то во весь голос, если смеялся, то во всю глотку. Это были свободные люди, упрямые, настырные, недоверчивые, привыкшие самолично решать свои дела.

В городе великое множество церквей, вокруг которых протекала вся жизнь новгородцев от рождения и до смерти. Белое духовенство не было замкнутой кастой, клирики почти не отличалось от мирян даже внешне, они одевались в обычную одежду и только на головах носили большие валяные шляпы, под которыми скрывалась выбритая тонзура, она же «гуменцо» или «поповская плешь». Вчерашний мирянин мог стать священником, а вчерашний священник завтра мог стать мирянином. Священнослужителей для своих храмов прихожане нанимали за плату и могли уволить, если они их чем-то не устраивали. Все они были женатыми, семейными людьми. Более того, вдовые или неженатые попы считались неполноценными, ибо их подозревали в греховном сожительстве, а значит, их молитвы были неугодны Богу. Присущая новгородцам страсть к торговле не миновала и местное духовенство. Церкви в Новгороде служили товарными складами, как будто Христос вовсе и не изгонял торгашей из храма. Не только в подвалах, но и прямо у алтаря можно было видеть бочки с воском, мешки с меховой рухлядью.




Поскольку новгородское духовенство помимо прочего заведовало в Новгороде торговыми весами и мерами, легко предположить, что именно на этой почве и состоялось первое знакомство Захарии Скары со своими будущими прозелитами. (Прозелит — человек, принявший новую веру. Прозелитизм в современном значении означает стремление обращать других в свою религию. — В.С.)

История иудейского прозелитизма уходит в далекое прошлое. Прозелитами вначале назывались иноземцы-язычники, жившие среди иудеев и выразившие готовность перейти в иудаизм, чтобы получить возможность участвовать в жизни еврейского государства. Со временем количество прозелитов стало расти, что вызывало недовольство сторонников этнической чистоты еврейства. Прозелитом, кстати, был печально известный царь Ирод, идумеянин по рождению. Чтобы отделить евреев по рождению от прозелитов, был введен длительный «кандидатский стаж», во время прохождения которого прозелиты именовались «пришельцами врат», поскольку они могли участвовать в богослужениях, не переступая врат притвора храма. И только избранные прозелиты, всецело принявшие иудейскую веру и удостоенные обрезания, получали право называться «пришельцами правды», «сынами завета», «совершенными израильтянами».

В Средние века раввинистические общины закрылись в себе, подобно личинкам в коконе, в них выработалась особая чувствительность к вопросам чистоты крови. Среди раввинистов в ходу было выражение: «прозелит причиняет такое же беспокойство, как чесотка», что воспринималось как религиозное запрещение прозелитизма. Все это имело результатом безразличие ортодоксальных иудеев к проповедничеству среди «гоев».

Напротив, караимы были прирожденными проповедниками и активно вербовали прозелитов в тех странах, куда их забрасывала судьба. Стремясь «вырваться из еврейского загона», они охотно общались и с христианами и с мусульманами, делая упор на то, что сближало, а не разъединяло их религии. Веруя в Единого Бога, они признавали великими пророками наряду с Моисеем Иисуса и Мухаммеда, изучали не только Ветхий Завет, но и Новый Завет и Коран.

Во второй половине пятнадцатого века во многих странах Европы были приняты законы, под страхом смерти запрещающие обращение христиан в иудейство. В Испании, Португалии и других странах начались массовые избиения евреев. Спасаясь от преследований, огромные массы марранов — крещеных евреев, втайне сохранивших верность иудаизму, хлынули с запада на восток, в Литву и Польшу. Здесь их враждебно встретила католическая церковь, опасавшаяся иудейского влияния на свою паству. Поэтому раввинистические общины старались не давать повода для обвинений в прозелитизме и с тревогой относились к караимской пропаганде. Живший в ту пору в Киеве знаменитый раввин Моше Яаков по прозвищу Моше Изгнанник даже написал по этому поводу специальный трактат. Но никакие трактаты не могли поколебать прозелитизма караимов. Из-за чрезмерной строгости караимских брачных законов, а также военных потерь их численность неуклонно сокращалась. Поэтому привлечение новых членов к караимскому вероучению было не только делом религиозного рвения, но и общинной необходимости.

…Но вернемся в Новгород 1470 года. Первым со Скарой познакомился живший на Торговой стороне священник Денис. Заинтригованный новым знакомством Денис вскоре привел с собой протопопа Алексея. Дом Алексея на Михайловой улице считался в Новгороде чем-то вроде дискуссионного клуба. Здесь собирались образованные книжники, народ, по преимуществу, духовный: софийский протопоп Гавриил, диаконы Гридя Клоч и Наум, зять протопопа Алексея Иван Максимов. Захаживали сюда и миряне, среди которых выделялся молодой боярин Григорий Тучин, сын посадника. Именно этим людям было суждено стать ядром будущего еретического сообщества.

Впоследствии исследователи ереси будут ломать голову над вопросом: как случилось, что всего за несколько месяцев приезжий иностранец сумел поколебать в христианской вере профессиональных служителей православной христианской церкви, причем людей просвещенных, мыслящих, умудренных книжным знанием? Но не будем забывать, что именно книжные люди легче поддаются воздействию сильного интеллекта, а Захария Скара таковым, безусловно, обладал. Кроме того, он был выдающимся знатоком Ветхого Завета — священной книги не только иудеев, но и христиан.

Новгородские клирики хорошо знали Новый Завет и гораздо хуже — Ветхий, который еще не был полностью переведен на славянский язык. И теперь благодаря Скаре они заново открывали для себя Великую Книгу. В ее волшебных словах оживала библейская история, слышались заунывный посвист ветра в Синайской пустыне, звяканье верблюжьих бубенцов, крики погонщиков, трубили боевые трубы, падали стены крепостей, горели храмы, бежали толпы избиваемых, возносили молитвы Иегове седовласые пророки. Как заклинания звучали священные тексты: «Род проходит и род приходит, а земля пребывает во веки. И восходит солнце и заходит солнце, и спешит к месту своему, где оно восходит. Идет ветер с юга, кружится, кружится на пути своем, и возвращается ветер на круги свои…»

Вероятно, от Скары новгородские книжники впервые узнали о каббале. (Каббала в переводе с иврита означает получение, то есть получение высшего, недоступного непосвященным людям знания. — В. С.) Это мистическое направление иудаизма имеет давнюю историю. Разные люди видят в Библии одни и те же слова, но понимают их все по-разному, учит каббала. Одни читают Писание как занимательную историю о патриархах, царях и пророках. Другие считают себя толкователями священных текстов, и учат по ним других так, как им кажется важным и правильным. И только избранным доступно сокровенное знание Торы. Каббалисты в своей вере стремятся опереться на достижения разума и естественных наук, прежде всего математики и астрономии. По их мнению, лишь умудренные научным знанием люди могут приблизиться к пониманию Божественной истины, и только ученый человек смеет толковать Писание.

Есть два вида каббалы — теоретическая и практическая. Если первая занимается глубинным познанием божественной мудрости, заключенной в Библии, то практическая каббала используется для того, чтобы воздействовать на людей и события в мире. Каббалисты считают, что при помощи специальных ритуалов, молитв и внутренних волевых актов человек может вмешиваться в божественно-космический процесс истории, например, приближать пришествие Мессии, ибо каждому возбуждению снизу (от человека) не может не ответить возбуждение сверху (от Бога). Основой каббалы, ее фундаментом является Тора, то есть Пятикнижие Моисея. За многие столетия еврейские каббалисты создали свою методику толкования Торы с помощью 22 букв еврейского алфавита.

Гость поразил новгородцев и своими познаниями в «звездозрительной прелести», то есть в астрономии и астрологии, между которыми тогда не существовало четкой разделительной грани, так же как между химией и алхимией. Скара привез с собой «чародейную книгу» под названием «Шестокрыл», астрономическое сочинение еврейского астронома Иммануила бар Иакова, с помощью которой он мог предсказывать день и час «солнечной или лунной гибели», то есть затмений. Одного такого предсказания было достаточно, чтобы захватить воображение средневековых новгородских интеллигентов. Древними тайнами веяло от пергаментных страниц, испещренных знаками зодиака.




Представим себе эти удивительные лекции, которые проходили под ночным северным небом, унизанным гирляндами звезд, и толпу людей, зачарованно внимающую человеку с резкими чертами лица и гортанным голосом. День за днем перед новгородскими книжниками открывался дотоле неведомый мир, из рассказов ученого иудея и привезенных им книг они узнавали о небесных светилах и тайнах человеческого организма, о свойствах минералов и о древней истории, об удивительных животных и о философском камне.

Скара вряд ли прямо опровергал христианскую веру. Скорее всего, он выражал сомнения по поводу ее главных догматов. Но посеянные им семена сомнения прорастали в умах священников коварными вопросами. Единосущен ли Бог или же един в трех лицах? Приходил ли Мессия? Кто есть Христос — Сын Божий или простой смертный, погибший на кресте? И если в Библии сказано: «не сотвори себе кумира», то почему христиане молятся раскрашенным доскам икон?

Мировоззрение человека Средневековья не отделяло религию от политики, торговые интересы — от интересов национальных. Все спутывалось в один большой клубок. Новгород в то время был охвачен сильнейшим брожением. Люди чувствовали надвигающуюся катастрофу, догадывались, что привычный многовековой уклад вот-вот рухнет, грядет что-то новое, и в этом новом им предстояло жить или умереть. Усилились разговоры о кончине мира. Завершался пасхальный круг, близился страшный 1492 год от Рождества Христова, которым завершалась седьмая тысяча лет от сотворения мира. Многие верующие ждали в этот год второго пришествия Христа и конца света. Мрачное предвестие пришло на Русь от ученых греков Иринея и Ефрема Сирина. Глухие намеки на кончину мира усматривали греческие книжники и в загадочных словах соломоновых: «Даждь часть седьмым же и осьмым»[1 - Эти загадочные слова — из Библии, из Книги Екклесиаста (ее автором иногда называют царя Соломона). В синодальном переводе они звучат так: «Давай часть семи и даже восьми, потому что не знаешь, какая беда будет на земле» (Еккл. 11: 2). Независимо от буквального значения библейских речений, богословы (и еврейские, и христианские) всегда усматривали в них сокровенный, нередко пророческий смысл. Эта фраза из Екклесиаста стала почти официальным (на уровне епископов Православной церкви) обоснованием конца света в 1492 г., когда истекали семь тысяч лет Священной Истории (от Сотворения мира); далее ожидались Второе Пришествие Христово и Страшный Суд. — Примеч. ред.]. Историк Никифор Каллист прямо написал: «Глаголется же, яко седьми тысяч лет будет приход Его».

Не могли обойти эту тему и новгородские книжники. Скоро ли ждать кончины мира? — спрашивали они ученого иудея. Скара легко развеял эти страхи. Согласно «Шестокрылу», в 1492 году истекали не семь тысяч лет от сотворения мира, а всего лишь 5244. Таким образом, до истечения седьмой тысячи оставалось 1769 лет, и закончится она только в 3239-м году от рождества Христова. Такой ответ не мог не вдохновить новгородских книжников, ибо человеку свойственно верить в лучшее.

…Ранней весной 1471 года посеянные Захарией семена принесли первые всходы. Священник Алексей и его жена сообщили Скаре о своем твердом намерении перейти в иудейскую веру. Алексей пожелал наречься Авраамом, а его попадья — Саррой. Вслед за Алексеем о своем решении поменять веру известил и Денис. Энтузиазм новообращенных был таков, что оба священника выразили готовность совершить обряд обрезания.

Вероятно, это был бы первый в истории Русской православной церкви случай открытого обращения в иудаизм представителей русского духовенства. Поступи новгородские священники так, как собирались, это было бы по-своему честным поступком, и вся эта история приняла бы совсем другой оборот. Разумеется, обоих тут же отлучили бы от церкви и лишили сана. Но в условиях новгородской веротерпимости они могли бы жить частной жизнью, исповедуя свою новую религию.




Однако Скара отговорил своих первых прозелитов от этого шага, поскольку влиятельные духовные лица были для него полезнее, чем изгои. Священники согласились с его доводами, и с этого момента для них началась двойная жизнь. Уже не веруя в Христа, как в Бога, они продолжали служить в христианских храмах, строго соблюдая всю православную обрядность, и только в своем узком кругу могли говорить о своей новой вере и своих сомнениях. Именно эта двойная жизнь и станет причиной их будущей личной трагедии.

Тем временем кружок будущих еретиков быстро расширялся. Алексей «совратил в ересь» своего зятя Ивана Максимова, его отца попа Максима и еще нескольких попов, дьяконов и простых людей. Денис вовлек настоятеля собора Святой Софии протопопа Гавриила и некоего Гридю Клоча, а тот, в свою очередь, сына новгородского посадника боярина Григория Тучина. Потом к ним примкнули поп Григорий и его сын Самсон, дьяк Борисоглебский, Лавреша, Мишука Собака, Васюк Сухой, зять Дениса, поп Федор, поп Василий Покровский, поп Яков Апостольский, Юрка Семенов, сын Долгого, клирики Авдей и Степан, поп Иван Воскресенский, Овдоким Люлиш, дьякон Макар, дьяк Самуха, поп Наум.

Вскоре кружок насчитывал уже около тридцати клириков и мирян и стал приобретать первые черты тайной секты. И в дальнейшем секретность, конспиративность будут сопровождать нарождающееся еретическое сообщество. На своих собраниях еретики «мудрствовали по-жидовски», пытаясь с помощью Захарии Скары и его помощников переосмыслить свои религиозные представления.

Пока это была еще не ересь, а некий соблазн общего вольнодумства. Одних манила тайна, других — неведомые познания, третьих — освобождение от стеснительных церковных канонов. Росла цепь сомнений, одно звено которой нанизывалось на другое. Неужели Бог не мог спасти род человеческий, задавались еретики вопросом, неужели у него не было небесных сил, чтобы послать их на исполнение своей воли, неужели он сам сошел с небес в виде нищего проповедника, вочеловечился, пострадал и этим победил дьявола? Усомнившись в божественном происхождении Христа, новгородские прозелиты усомнились и во всем прочем. Раз Христос не Бог, значит, нет и Троицы? И кто тогда изображен на иконах? И можно ли верить Святым отцам?

Таким образом, в головах еретиков забродила причудливая смесь христианства, иудейства и книжного рационализма. Каждому из них предстояло пройти свой путь, одни вовсе отказались от православия, другие оставляли в своей душе какие-то дорогие лично им обрывки прежней веры. В глазах иудеев новгородские прозелиты отныне становились «пришельцами врат», и в этом статусе им и суждено будет остаться, хотя впоследствии некоторые еретики покинут Россию и открыто примут иудаизм.

Семена, посеянные Схарией, дали столь быстрые всходы еще и потому, что почва для них уже была удобрена традиционным новгородским вольнодумством. Крещение Новгорода, происшедшее в 992 году, сопровождалось насилием. Ильменские славяне на тот момент имели туманное представление о христианстве. Но киевский князь Владимир, не полагаясь на пастырское слово, приказал крестить новгородцев военной силой. Последствием этого стало так называемое двоеверие, симбиоз христианства и язычества.

Отзвуки двоеверия слышны были не только в народных забавах, вроде масленицы, но и в ереси стригольников, занесенной в Новгород из соседнего Пскова в середине XIV века. По мнению некоторых историков, стригольничество зародилось также под влиянием купцов-караимов. Название ереси, по одной версии, пошло от профессии ее предводителя Карпа, бывшего стригалем овец, а по другой, еретики выстригали себе прядь волос за ухом, чтобы признавать своих. Стригольники обвиняли духовенство в мздоимстве и не признавали церковь. Молились они тоже по-своему: ложась ничком и раскинув крестом руки, шептали матери-земле свои молитвы и покаяния. Еретики не верили в божественность Христа и в воскресение душ. Они отвергали евхаристию и погребальные обряды, ибо «не достоит над мертвыми петь, ни поминать, ни службы творить, ни милостыни давать за душу умершего».

Проповедь стригольников встретила сочувствие у многих новгородцев. В церкви стало ходить меньше народу. Прихожане открыто поносили духовенство. Ситуация накалилась настолько, что новгородский епископ, исчерпав все средства воздействия на паству, решил покинуть кафедру. Это сразу отрезвило горожан. Ересиархи Карп и Никита были торжественно утоплены в Волхове, ересь отступила, но не угасла совсем, напоминая о себе во времена смут и нестроений.




Именно такое время переживал Великий Новгород в канун присоединения к Московскому государству. Ситуация усугублялась разладом, поразившим новгородскую церковь после смерти архиепископа Ионы. Над неостывшим телом владыки разыгралась борьба враждующих группировок, претендовавших на этот ключевой пост. Литовская партия сделала ставку на ризничего Пимена, который использовал владычную казну для подкупа сторонников. Но поскольку мнение веча разделилось, пришлось выбирать владыку жребием. Рука слепого старца (вот уж воистину слепой случай!) извлекла из неизвестности протодьякона Феофила.

Новый владыка пудовой гирей потянул чашу весов в пользу противников союза с католиком Казимиром. Феофил сразу объявил, что поедет на поставление в Москву и больше никуда. Ободренная московская партия первым делом расправилась с Пименом. Его обвинили в хищении софийской казны, избили и приговорили к огромному штрафу в тысячу рублей. Коррупционный скандал потряс новгородскую церковь, усилив оппозиционные настроения среди мирян и рядового духовенства. На этом фоне возрос авторитет еретиков, которые всюду демонстрировали свое благочестие.

За всеми этими событиями горожане почти забыли о новом князе. Между тем отношения Михаила Олельковича с новгородскими властями не заладились с самого начала. Киевский князь так и не смог смириться с положением простого наемника. К тому же дело запахло войной. Из Москвы доходили слухи о том, что великий князь, собрав большие силы, вот-вот выступит в поход на Новгород. Как военный человек, князь Михаил понимал, что новгородское ополчение не имеет никаких шансов против профессионального московского войска, закаленного в частых битвах с Ордой и княжеских междоусобицах. А поскольку в планы князя Михаила не входило погибать за новгородские интересы, он теперь искал подходящего повода, чтобы покинуть обреченный город.

Вскоре такой повод представился. Из Киева пришло сообщение о внезапной смерти князя Семена Олельковича. Получив эту весть, Михайло не только опечалился, но и взволновался. Оказалось, что король Казимир воспользовался кончиной князя Семена для того, чтобы упразднить Киевское княжество, и уже назначил своим наместником воеводу-католика Мартина Гаштольда. Михаил Олелькович тотчас обратился к новгородским властям с просьбой поддержать его претензии на киевский стол. Однако Борецкие прикинулись глухими, не желая обострять отношения с Казимиром, на военную помощь которого они все еще надеялись.

Разгневанный и разочарованный Михаил Олелькович покинул Новгород, на обратном пути в качестве компенсации ограбив Старую Руссу. (Дальнейшая судьба Михаила Олельковича сложилась трагически. Он попытался организовать заговор против короля Казимира, но был изобличен и казнен.)

Вместе с князем покинули Новгород Захария Скара и его помощники. Вряд ли они были удовлетворены результатами своей поездки в Новгород. Торговая миссия купцов-караимов провалилась. Здешний рынок был давно поделен, ганзейцы и новгородские купеческие гильдии жестко вытесняли конкурентов. Зато результатами своей проповеди Скара мог быть доволен. В Новгороде появились три десятка его единомышленников — «пришельцев врат». Правда, эти люди слишком примитивно устроены, чтобы вместить в себя мудрость каббалы, но зато они могут пригодиться при следующей попытке закрепиться в этом городе. Вот только есть ли смысл предпринимать эту новую попытку?

Как опытный врач, который способен распознать надвигающуюся неизлечимую болезнь у внешне здорового человека, Захария Скара не мог не видеть, что Новгород поражен тяжелым недугом, проистекавшим от жадности богатых и зависти бедных. Свобода и порожденный ею дух предприимчивости создали это чудо среди болот, но новгородские богатства стали заманчивой добычей для хищных соседей, тем более что город явно экономил на обороне. Ознакомившись с состоянием «пациента», Захария Скара мог бы поставить ему роковой диагноз. Печально, но Великий Новгород обречен. Он падет, как пал Иерусалим, под натиском алчных завоевателей, раздираемый распрями изнутри. И теперь все, кто хочет иметь дело с русскими, должны будут иметь дело с Москвой.

Приближался финал новгородской драмы. Засушливым летом 1471 года московские войска наголову разгромили новгородское ополчение на реке Шелони. В то время как москвичи и татары-наемники резали новгородских ополченцев, самый боеспособный владычный полк оставался в стороне, поскольку архиепископ Феофил под давлением московского митрополита запретил своим воеводам вступать в бой.

Началась агония республики. Московская петля затягивалась медленно, но верно, и в конце 1477 года Новгород пал. Был снят вечевой колокол, уничтожены древние вольности. Архиепископа Феофила заключили в монастырь, где он вскоре скончался, проклиная «убожество своего ума». Новгородская церковь оказалась обезглавленной, паства надолго лишилась своего владыки, что еще более усугубило сумятицу в новгородских головах.

…В 1480 году великий князь Иван Васильевич снова приехал в покоренный город. Московскому государю только что исполнилось сорок лет. Это был высоченный сутулый мужчина с пронзительным ястребиным взором, от которого впечатлительные женщины падали в обморок. У своих литовских предков Иван Васильевич унаследовал сдержанность и домовитость. По характеру это был настоящий правитель, словно сошедший со страниц маккиавелиевского «Государя». Умный, властный, хитрый, осторожный порой до трусости, он медленно, но верно продвигался к намеченной цели, то обходя, то ломая преграды, легко перешагивая через трупы и клятвы. В 1472 году вдовствовавший великий князь женился вторым браком на племяннице последнего византийского императора Софье (Зое) Палеолог. Это был брак по холодному расчету, который принесет Ивану Васильевичу не только политические выгоды, но и всякого рода неприятности, интриги и семейные неурядицы.

Иван III не любил Новгород, с которым у него были связаны тяжелые личные воспоминания. Этот город когда-то приютил мятежного Дмитрия Шемяку, который ослепил его отца и хотел утопить как щенка его самого. Но главное, этот город был полной противоположностью того государства, которое строил великий князь. В то время как новгородцы строили свое государство снизу, выбирая всю власть от уличного старосты до посадника и архиепископа, Иван III истово верил в то, что всякая власть должна строиться только сверху.




Чтобы вытравить ненавистный дух вечевой республики, великий князь воспользовался способом столь же простым, сколь и жестоким. Он приказал просто-напросто …заменить население Новгорода! Это была первая в отечественной истории (но, увы, не последняя) массовая депортация жителей целого города. Многие тысячи самых дееспособных и состоятельных горожан силой были вывезены в низовые земли, а отобранные у них дома и земли заселялись приезжими служилыми людьми. Разоренный, обезлюдевший Новгород покидала тогдашняя творческая интеллигенция: иконописцы, храмостроители, ювелиры, переписчики книг.

В свите великого князя отъехали в Москву и тайные еретики Денис и Алексей. Ивану Васильевичу так понравились эти двое, что он решил доверить им Успенский и Архангельский соборы столицы. Чем же покорили еретики недоверчивого князя, ненавидевшего все новгородское? Вряд ли своими богословскими познаниями. Иван Васильевич был прагматиком до мозга костей и все свои действия подчинял главной цели — строительству монолитного Русского государства, целиком подвластного его воле. Возможно, Державный решил, что два понятливых новгородских священника, обязанные ему своим возвышением, могут пригодиться в еще малозаметном, но исподволь нарастающем конфликте с московским митрополитом Геронтием. К тому же оба умели понравиться сильным мира сего, они не обременяли свою паству строгостями и нравоучениями, но при этом производили впечатление людей образованных и политичных. Можно также предположить, что кто-то влиятельный составил протекцию новгородским священникам, не исключено, что это были московские наместники, знавшие о промосковских симпатиях еретиков. Факт остается фактом: по юле государя настоятелями двух главных русских храмов, один из которых был кафедральным собором митрополитов московских, а второй — родовой усыпальницей Рюриковичей, сделались два новгородских еретика. Вслед за Алексеем и Денисом перебрались в Москву и некоторые другие их единомышленники, а вместе с ними перекочевала в столицу и сама ересь…

Так наметился этот странноватый союз «жидовствующих» с носителем высшей государственной власти, и этот союз станет едва ли не главной отличительной особенностью ереси, во многом объясняющей ее редкую живучесть и грядущие головокружительные успехи.




Глава 3. Многодумный дьяк

		Ты просвещением свой разум осветил,



		Ты правды чистый лик увидел.



		И нежно чуждые народы возлюбил,



		И мудро свой возненавидел…








    

А. С. Пушкин






В начале восьмидесятых годов пятнадцатого века на необозримых русских просторах случилось много перемен. С присоединением новгородских земель Московское княжество превратилась в самое большое государство Европы. «Стоянием на Угре» закончилось монгольское иго. Вчерашняя Московия становилась Россией.

Завоевав новгородские земли, Иван III нуждался во времени для того, чтобы переварить эту громадную добычу под завистливыми взорами соседей, с опозданием осознавших, какую роковую ошибку они допустили, позволив ему расправиться с вечевой республикой. Теперь границы Московского государства распространились аж до Финского залива, войдя в прямое соприкосновение с европейскими странами.

Соседи не спешили принимать новое государство в свое сообщество. По выражению одного историка, Европа в ту пору повернулась к России «могучим литовским задом». Со своей стороны Литва всячески противилась усилению Москвы, стремясь удержать за собой южнорусские земли, захваченные ею после того как Киевская Русь пала под натиском монголов.

Поскольку русская армия была недостаточно сильна, чтобы противостоять всем врагам одновременно, Москве потребовалась новая дипломатия. Ее главная задача заключалась в том, чтобы предотвратить формирование каких-либо коалиций противников, а когда такая коалиция все же складывалась, разрушать ее сепаратным соглашением с одним из ее участников, противопоставив вражескому блоку блок собственный. Одновременно следовало избегать опасных альянсов. Москва всячески уклонялась от настойчивых попыток папы римского и германского императора вовлечь ее в войну с Турцией, с которой она постаралась установить дружеские отношения, видя в османах союзника против Золотой Орды.

Одним из главных архитекторов новой русской дипломатии стал Федор Курицын. Федор Васильевич Курицын и его брат Иван по прозвищу Волк были посольскими дьяками. Род Курицыных происходит от легендарного Ратши, которого считал своим предком Пушкин. («Мой предок Ратша мышцей бранной святому Невскому служил».) Один из дедов братьев был боярином матери Ивана III Марии Ярославны. Помимо семейных связей, братья обладали блестящими умственными способностями и талантом ловких царедворцев, многие годы пользуясь исключительным доверием великого князя, всегда отличавшегося подозрительностью в отношении своих ближних. Именно им Иван III давал самые ответственные и деликатные поручения.

В 1482 году Федор Курицын отправился с посольством к венгерскому королю Матвею Корвину, имея наказ от Ивана III заключить договор «о братстве и любви против вопчего недруга» польско-литовского короля Казимира. Заодно он должен был договориться о присылке венгерских горных инженеров для разведки месторождений металлов на Руси.

Успешно уладив дипломатические дела, Федор Васильевич с головой окунулся в европейскую жизнь. Королевские придворные не уставали удивляться диковинному послу, который разительно отличался от тугодумных, медлительных московитов, которых им доводилось видеть раньше. Курицын свободно изъяснялся на пяти языках, знал античную историю, наизусть цитировал Вергилия и Данте. Под высокой горлатной шапкой посольского дьяка скрывался гибкий ум ученого. Он дневал и ночевал в богатейшей королевской библиотеке, ездил по университетам, встречался с учеными.

Правление короля Матвея Корвина было золотым веком венгерской истории. Блеск его двора притягивал образованных людей со всей Европы. Сюда докатывались мощные волны раннего итальянского Возрождения. Бурный рост городов, Великие географические открытия, книгопечатание, успехи в науках развернули новые горизонты перед западноевропейским миром и произвели коренной переворот в его умственной и религиозной жизни.

Традиционный католический культ стал вытесняться так называемым гуманизмом. Это, в сущности, тоже был культ, но культ человека, признание законности любых устремлений его духовной и телесной природы. Все авторитеты пали перед человеческим разумом. Люди вообразили себя титанами, призванными разбить вдребезги старый мир и на его развалинах построить новый. Но в поисках нового человек далеко не всегда сразу находит верный путь. Его часто увлекают псевдорелигии и псевдознание. Рядом с истинными подвижниками науки развелось несметное количество шарлатанов, именовавших себя великими алхимиками, астрологами и магами, а кризис прежней веры вызвал к жизни множество сект и тайных обществ, которыми изобиловала тогдашняя Европа: Божьи друзья, Вальденсы, Бегарды, Братья и сестры свободного духа, Фратичеллы, Пастореллы, Танцоры, Прыгуны, Спиритуалисты, Анабаптисты, Розенкрейцеры, братство Трех роз и т. п. По дорогам Европы странствовали бродячие проповедники, самозванные святые и чудотворцы. Надвигался самый грандиозный раскол в истории христианства, получивший название Реформации.

Видную роль в интеллектуальной жизни эпохи Возрождения играли евреи. Институт придворных евреев существовал тогда в большинстве стран Европы и Азии. Монархи приглашали на службу еврейских врачей и финансистов. (Вспомним роман Фейхтвангера «Еврей Зюсс».) Короли и королевы пользовались услугами врача-иудея, чьи интересы далеко выходили за пределы медицины. Бородатые раввины, известные своей ученостью, стали обычной фигурой в кружках флорентийских гуманистов. Наиболее известным был Элия дель Медиго Критянин, славившийся как врач, переводчик и философ. Он был учителем выдающегося мыслителя-гуманиста Пико делла Мирандолы и обучал его тайнам иудейской каббалы. Каббалой увлекались многие тогдашние интеллектуалы. Известный философ и богослов Иоанн Райхлин, изучив древнееврейский язык, изобрел христианскую каббалу. Ее приверженцами стали впоследствии философы Томмазо Кампанелла и Джордано Бруно, а Пико де Мирандола на основе каббалы даже попытался создать новую религию, так называемое универсальное христианство — своеобразный синтез иудаизма и христианства.

Нередко каббалисты состояли придворными астрологами, а сами монархи охотно посвящали свои досуги «тайнам небес». При Инсбрукском дворце императора Максимилиана впоследствии подвизался каббалист и алхимик монах Тритемий, кстати, близкий друг доктора Фауста, который был реальным историческим лицом. Как пишет современник, однажды по просьбе императора Максимилиана Тритемий вызвал духов Гектора и Ахилла. Оба учтиво поклонились императору, трижды прошли мимо него, а потом исчезли. Тритемий считается основателем криптографии, в специальном трактате он описал большинство известных методов шифрования. Этими шифрами в дальнейшем широко пользовались дипломаты и шпионы.

Придворный каббалист-астролог имелся и у венгерского короля Матвея Корвина. Это был польский ученый Мартин Былица (1433–1494), вошедший в историю ереси «жидовствующих» под именем «Мартынки-угрянина»[2 - То есть, венгра. — Примеч. ред.]. Каббалой Былица увлекся еще во время учебы на кафедре астрологии Краковского университета. Затем он помогал известному немецкому математику и астроному Региомонтану составлять астрологические таблицы, с помощью которых несколько поколений астрологов пытались связать земную жизнь человека с жизнью небесных сфер.

Именно Мартин Былица и стал для Федора Курицына первым проводником в загадочных лабиринтах каббалы. Известный историк церкви А. Карташев полагает, что во время своего пребывания в Венгрии Курицын вступил в тайное международное сообщество астрологов-каббалистов, к которому принадлежал и уже знакомый нам караим Захария Скара (подробнее в приложении). Положение придворных астрологов открывало перед этими людьми широкие возможности политического влияния. Туманные рассуждения о расположении звезд и планет вкупе с загадочными каббалистическими знаками оказывали магическое воздействие на суеверных монархов. Члены сообщества вели между собой шифрованную переписку, обмениваясь конфиденциальной информацией. Для видного русского дипломата участие в таком обществе сулило немалые практические выгоды, здесь он мог черпать сведения о том, что происходило при европейских дворах. Но вряд ли тайное сообщество предоставляло своим адептам эти сведения бескорыстно, очевидно, что все его члены должны были что-то вносить в этот информационный «общак». Но тогда Курицын вольно или невольно превращался в своего рода агента влияния неких неведомых сил с неопределенными намерениями. И хотя прямых подтверждений участия Курицына в этом тайном международном сообществе нет, есть косвенные свидетельства, которые заставляют серьезно отнестись к этой версии.




Среди многочисленных талантов посольского дьяка был и талант писательский. До нас дошло несколько произведений Федора Курицына, написанных в разных жанрах. Речь о них еще впереди, пока же упомянем так называемую «Литорею в квадратах». Литорея — это древнерусская тайнопись. Существовала простая литорея, или тарабарская грамота (отсюда, кстати, пошло выражение «тарабарщина». — В.С.), в которой текст зашифровывался простой подменой букв, но были и гораздо более сложные шифры. Что касается «Литореи в квадратах», то она представляла собой славянскую азбуку с явными следами каббалы. Каждой из двадцати четырех букв «Литореи» дано толкование, раскрывающее ее тайный смысл, одновременно она могла использоваться в качестве шифровального ключа для обмена секретными Посланиями.

Исследователи давно обратили внимание на то, что тем же самым шифром, которым подписывал свои произведения Федор Курицын, пользовался известный виленский (вильнюсский) переписчик Библии Матвей Десятый. Если учесть, что в Вильне существовала сильная караимская община, а среди переведенных Матвеем Десятым на русский язык книг была неканоническая, но особенно популярная у «жидовствующих» книга «Менандр»[3 - Менандр (342–291 гг. до н. э.) — древнегреческий комедиограф. — Примеч. ред.], то гипотеза Карташева о существовании некоего тайного международного сообщества астрологов-каббалистов, члены которого состояли в шифрованной переписке, получает весомое подтверждение.




…В 1484 году Федор Курицын покинул венгерскую столицу. Вместе с ним ехал в Москву и Мартин Былица. Неизвестно, что заставило придворного астролога Былицу покинуть блестящий венгерский двор и отправиться в неведомую Московию, и было ли это его личное желание или он выполнял некую возложенную на него миссию?

По пути Курицын посетил воинственного молдавского господаря Стефана Великого. Господарь недавно выдал свою дочь Елену за сына великого князя московского Ивана Молодого. Этим браком стороны скрепили союз, согласно которому они обязывались помогать друг другу в случае нападения третьей стороны, под которой Стефан подразумевал прежде всего Турцию, а русские — Литву. Кстати, супруга Стефана Великого приходилась родной сестрой князю Михаилу Олельковичу, недавно казненному королем Казимиром, и в Москве надеялись, что эта казнь усилит враждебность Стефана к Казимиру.

Оговорив условия союзного договора, посольство двинулось дальше. По дороге Курицын захотел посетить замок воеводы Дракулы, о котором еще свежи были воспоминания в Валахии. Полное имя валашского воеводы — Влад Цепеш-Дракула. Прозвище Цепеш означает «сажающий на кол». Таков был излюбленный способ казни, который воевода позаимствовал у турок. Слово Дракул переводится с румынского как «дьявол», и многие в Валахии считали, что род Дракулы общался с нечистой силой с помощью магии и чернокнижия. Вполне вероятно, что это обстоятельство подогрело интерес Федора Курицына, который также интересовался магией и оккультными науками.

Влад Дракула погиб в бою и был обезглавлен турками, но в валашских селах ходили легенды о том, что он превратился в оборотня и по ночам приходит к людям пить кровь. Легенда о вампире обрастала все новыми живописными деталями, вспоминали, что воевода предпочитал нападать на противников ночью, а, как известно, вампиры боятся солнечного света. Все эти страшилки о Дракуле впоследствии станут поистине золотой жилой для авторов бульварных романов и фильмов ужасов.




Посетив мрачный и величественный замок «короля вампиров», Курицын описал свои впечатления в повести под названием «Сказание о Дракуле воеводе». (См. приложение. — В.С.) Это произведение исследователи считают первым памятником оригинальной русской беллетристики. Мало того, это одна из первых письменных биографий Влада Дракулы. Получается, что именно наш соотечественник положил начало целому направлению в коммерческой литературе и кино, которое можно назвать «Дракулиадой».




Глава 4. Резидент Хозя Кокос


Посольский поезд медленно двигался на юго-восток. Вместе с дипломатами ехали два нанятых Курицыным мастера — пушечник и каменщик. Чтобы не вступать на территорию враждебной Литвы, решено было возвращаться через Крым. Федор Курицын ехал в одной карете с Мартином Былицей. За учеными разговорами дорога летела незаметно. Обоим мечталось увидеть Москву просвещенной столицей, этакими новыми Афинами, где они, прогуливаясь, будут вести философские разговоры подобно Аристотелю с Платоном, только вместо белоснежных тог одеты сии философы в подбитые мехом ферязи.

Время от времени по пути встречались повозки марранов, изгнанных из Испании. Печально качая головами, марраны рассказывали про ужасы инквизиции, про то, как по навету казнили их соседей, как свирепствует лютый зверь в человеческом облике — Великий Инквизитор Томас (Томмасо) Торквемада. Ценное имущество марранам вывозить не разрешалось, и многие везли с собой кроме жалкого скарба только плиты с могил предков.

Возле крепости Аккерман посольский поезд внезапно окружили конные янычары. Оказалось, что эту стратегически важную крепость в устье Днестра только что захватили турки. Возмущенный русский посол потребовал объяснений, ссылаясь на союзные отношения с крымским ханом Менгли-Гиреем, однако турки надменно заявили, что крымский хан является вассалом сиятельного султана Баязида И, который и будет решать, как поступить с московитами, а пока послов приказано доставить в город Кафу, где они должны будут дожидаться решения своей участи. Узнав, что их повезут в Кафу, Курицын мог облегченно вздохнуть, ибо в этом городе жил человек, на помощь которого он мог рассчитывать.

Как и в Киеве, в Кафе соседствовали две иудейские общины: раввинистов и караимов. Первых крымские татары называли «зюлюфлю чуфутлар», то есть евреи с пейсами, вторых — «зюлюфлюз чуфутлар» — евреи без пейсов. Крымские караимы или карай представляли собой особую этнолингвистическую группу не только со своей религией, но и с собственным языком тюркского происхождения. Их происхождение до сих остается тайной. По всей вероятности, предками этого некогда сильного и многочисленного народа были хазары.

Караимы вели сезонный образ жизни, весной уходили в сады и виноградники, откочевывали со стадами в горы, а осенью возвращались в свои поселения. Главной национальной святыней крымских караимов считается крепость Чуфут-Кале (Еврейская скала).

Отсюда при великом князе Литовском Витовте началось их переселение по городам Литвы, Волыни и Подолии.

Религия крымских караев — это причудливое переплетение остатков язычества, иудаизма в аннанитской версии и ислама. У караев сохранился культ священных дубов родового кладбища, их называли «Балта-Тиймэз» — «да не коснется топор». Некогда они веровали в Единого Бога Неба — Тэнгри. Тэнгрианство с его единобожием и верой в зависимость судьбы от поступков человека облегчило караям понимание нравственных положений Ветхого Завета и принятие учения Анана. Их любимое присловье звучало так: «Кысмет болса» — если судьбе будет угодно.




Крымские караимы были тесно связаны с Византией, где в ходе массового переселения евреев из Европы появляется много ученых, среди которых выделялся знаменитый раввин Куматяно, живший в середине пятнадцатого века. Он изучал математику, астрономию, механику и естественные науки. Кроме того, Куматяно занимался толкованием Библии и считал, что естественные науки необходимы для понимания Священного Писания. «Комментарий мой, — говорил ученый раввин, — основан на началах филологии и уяснении законами логики; где нужно, есть указания на науки естественные, а при случае и на астрономию. Точно так же не чужд он наук математических и теологии. Кроме того, я стараюсь не удаляться от надлежащего смысла текста, не увлекаясь при этом никакими авторитетами, разве только в необходимых случаях, где я имею дело с традицией, освященной веками». По мнению Куматяну, в воспитании юноши одно из первых мест должны занимать науки математические, особенно астрономия, в связи с науками естественными. И действительно, в это время евреи не занимались никакою другою наукой так усердно, как астрономией. Этому много способствовал сам иудаизм, так как определение новолуний, праздничных циклов и календарной системы должно быть основано на прочных астрономических знаниях.

Крымские караимы служили в личной гвардии ханов, некоторые из них причислялись к тарханам — военной аристократии, среди них были члены ханского дивана, начальники монетного двора и казначеи. Своего князя и духовного главу — гахана — караимы выбирали по правилам и обычаям тюрков, таким образом, духовная и светская власть крымских караимов сосредотачивалась в одних руках.

Одним из самых влиятельных членов караимской общины в Крыму считался богатый купец Хозя Кокос. Имя Кокоса было известно многим, но лишь немногие знали о тайных отношениях, связывавших кафинского купца с великим князем Московским. Начались они с коммерческой сделки. Кокос продал великому князю партию драгоценных камней, до которых Иван Васильевич был большой охотник. Затем между ними завязалась переписка. Иван III придавал огромное значение сбору информации, и не будет преувеличением сказать, что именно он основал русскую секретную службу, агенты которой находились в разных городах не только Руси, но и Европы. Вскоре кафинский еврей превратился для русских в ценнейшего информатора. Единственное неудобство заключалось в том, что Кокос писал свои Послания в Москву на иврите, что приводило к большим трудностям перевода. Великому князю пришлось просить купца, чтобы он «впредь жидовским письмом грамоты бы не писал, а писал бы русским письмом или бессерменским».

Затем Кокос стал выполнять различные посреднические поручения, в том числе и приватного свойства. Ему даже поручили сыскать невесту для наследника престола Ивана Молодого, и он уже сосватал для московита дочь мангупского князя Исайки, но, увы, невеста скоропостижно скончалась. Кокос занимался также освобождением русских пленных, безбожно завышая сумму якобы выплаченного им выкупа. Впрочем, Иван Васильевич прощал ему неизбежную жуликоватость, он и сам в денежных расчетах не брезговал обманом. Прижимистый великий князь не скупился на богатые подарки своему резиденту, сопровождая их еще более щедрыми посулами: «Да молвите Кокосу жидовину от великого князя…как еси наперед того нам служил и добра нашего смотрел, и ты бы и ныне служил нам, а мы хотим тебя жаловати».

Не упускал своего интереса и Хозя Кокос. На правах личного поверенного московского великого князя, он мог давать ему советы по выстраиванию русской внешней политики на юго-западном направлении. В разгар борьбы за престол между сыновьями крымского хана именно Кокос посоветовал Ивану Васильевичу сделать ставку на Менгли-Гирея, а когда тот с помощью московских денег захватил власть, Кокос стал главным посредником на переговорах между ханом и великим князем.

Во второй половине пятнадцатого века хрупкий баланс сил в Причерноморье был нарушен появлением на горизонте Оттоманской Турции, возникшей на руинах Византийской империи и вскоре превратившейся в самое могущественное государство Ближнего Востока. После того как в 1475 году Крым захватили турки, Хозя Кокос вступил в переговоры с султаном и сумел убедить его в том, что с русскими ему выгоднее дружить, нежели воевать. Подтверждением его посреднической роли может служить письмо турецкого султана Ивану III: «Султан Баязид, сын султана Мехмета, милостию Божией повелитель Азии и Европы — великому князю Московскому Ивану Васильевичу. От всего сердца посылая наши приветствия, спешим уведомить великого князя, что мы с большой радостью узнали через посредство Хози Кокоса Евреинова о Вашем желании иметь с нами мир и дружбу…»

Впрочем, несмотря на эти дружественные заверения, русско-турецкие отношения оставались взрывоопасными. Султан Баязид, хоть и считался философом на троне, продолжал агрессивную политику своего отца Мухаммеда II. Теперь турецкий ятаган навис над Молдовой. Опасаясь, что московит придет на помощь Стефану Великому, султан, вероятно, хотел иметь заложника в лице русского посла. Впрочем, Баязид волновался напрасно. Иван III и не думал вступаться за своего свата. Для него куда важнее был союз с Крымом, сюзереном которого стал турецкий султан. Крымские ханы остро враждовали с ее главными противниками — Литвой и Золотой Ордой, основным источником обогащения для них были набеги на сопредельные литовские земли. Эти набеги отвлекали внимание короля Казимира, заставляя его отказаться от намерения воевать с русскими. Дружественный нейтралитет Крыма помог Москве и в 1480 году во время решающего столкновения с золотоордынским ханом Ахматом.

По прибытии в Кафу Курицын немедленно связался с Кокосом и тот принялся хлопотать перед Стамбулом об освобождении русских дипломатов. Однако несмотря на все его усилия, насильственное турецкое гостеприимство для русских затянулось на многие месяцы. Впрочем, скучать в Кафе не приходилось. Жизнь в этом древнем городе била ключом. Каждое утро на залитые южным солнцем улицы выплескивались пестрые разноплеменные толпы. В бухте феодосийского залива теснились сотни купеческих галер. Городские ворота не успевали впускать и выпускать торговые караваны. На рынках продавалось все, что душе угодно: драгоценные камни и золото, восточные пряности и пшеница, но главным товаром были невольники, захваченные татарами во время очередного набега. Здесь предлагали «живой товар» на любой вкус: искусных ремесленников, красивых женщин, здоровых детей.

Кафа была не только главным невольничьим рынком Крыма, но и центром международного шпионажа. В этом черноморском Вавилоне переплеталось не только множество торговых путей, но и интересы многих государств. Здесь затягивались и распутывались узлы сложных политических интриг, сюда стекалась информация со всего Средиземноморья.

В многоголосом оркестре европейской политики отчетливо звучала и еврейская скрипка. В это время резко ухудшилось положение евреев во многих странах Европы. В Испании и Португалии разворачивалась мрачная эпопея инквизиции. В Германии при въезде в города с иудеев брали «скотскую пошлину». В Литве и Польше католическая церковь настраивала против иудеев короля Казимира. Религиозная рознь усугублялась социальной. Богатство евреев, их ростовщичество и шинкарство питали враждебность к ним местного населения.

Надвигающаяся угроза геноцида сплотила караимскую и раввинистскую общины. Перед ними встала задача организовать переселение огромной массы евреев-изгнанников. Один из путей миграции лежал в Малую Азию, где эдиктом султана Баязида II им предоставлялось турецкое гражданство. Баязиду приписывают ироническую фразу, произнесенную в беседе с одним европейцем по адресу испанского короля Фердинанда, изгонявшего из страны евреев: «Не оттого ли вы почитаете Фердинанда мудрым королем, что он приложил немало стараний, дабы разорить свою страну и обогатить нашу». Другой путь вел на восток — в Литву и Польшу, а дальше лежала, неведомая, но, по слухам, богатая Московия, где отношение к евреям было не хуже, чем к другим нациям.

Еврейская диаспора была кровно заинтересована в поддержании европейского мира. Война, как известно, худший враг торговли. Эту истину давно усвоили богатые купцы-караимы. Кроме того, враждебные отношения государств мешали разнообразным связям многочисленных еврейских общин, разбросанных по литовским, польским, южнорусским и крымским землям.

В этом смысле появление в Крыму плененного русского посольства стало для Хози Кокоса настоящим подарком. Перед кафинским купцом открывалось широкое поле для всевозможных комбинаций. Трудно сказать, насколько доверительными были отношения Курицына и Кокоса и как они повлияли на русскую дипломатию. Важнее то, что интересы русской дипломатии и международной еврейской диаспоры на этом этапе объективно совпадали. И те и другие руководствовались старой пословицей: «худой мир лучше доброй ссоры». Такая политика в принципе была выгодна России, но лишь до того времени, пока она не почувствует себя достаточно сильной для того, чтобы попытаться вернуть себе южнорусские земли.




Глава 5. Снова Схария?


Мудрость — это цветок, из которого пчела делает мед, а паук — яд, каждый согласно своей природе.

    

Парацельс






Хозя Кокос был не единственным собеседником Федора Курицына во время его затянувшегося плена. Думный дьяк познакомился в Крыму с еще одной яркой личностью. В архивах Крымского приказа сохранилась переписка между Иваном III и неким таманским князем Захарией Скарой, которого московский государь называет «евреянином», а дьяки, вносившие грамоты в посольские книги, именуют «жидовином». В 1483 году Захария обратился к великому князю с просьбой разрешить ему переселиться в Москву. Прошение он передал через купца Гаврилу Петрова, побывавшего в Крыму. Это письмо не сохранилось, зато сохранился ответ Ивана III: «Божией милостью, великий господарь русския земли, великий князь всея Руси Иван Васильевич …Захарие Евреянину. Писал к нам еси с нашим гостем с Гавриилом Петровым о том, что ты у нас быти. И ты бы к нам поехал. А будешь у нас, наше жалование к себе увидишь. А похочешь нам служити, и мы тебе жаловати хотим, не похочешь у нас быти, а всхочешь от нас в свою землю поехати, и мы тебя отпустим добровольно, не издержав».

Письмо это до Захарии не дошло, о чем государевы дьяки сделали следующую запись: «Сякова грамота послана была в Кафу, к Захарье к Скаре, к Жидовину, с золотой печатью, с Лукою подьячим, с князем Василием вместе; а Скарьи тогда в Кафе не было, был в ту пору за морем, и Лука ту грамоту назад привез». Вполне очевидно, что великий князь считал таманского князя Захарию Скару евреем, и тем не менее он настойчиво звал его к себе. Это свидетельствует о том, что в то время в Москве не было предубеждения против евреев. Магометан и иудеев русские боялись меньше, чем христиан-католиков, угрожавших православной вере.

В 1486 году Захария снова обратился с той же просьбой к великому князю, но уже через купца Сеньку Хозникова, и опять получил любезное приглашение приехать. Через год Захария Скара обратился с третьим письмом к Ивану III. Письмо подписано именем Захарии Гуил-Гурсиса, жившего в городке Копарио, близ Тамани. Захария пишет о своих злоключениях, которые он перенес при попытке перебраться в Москву: «Шел есмь найти господарства твоего, и на пути меня воевода Степан (молдавский воевода Стефан Великий. — В.С.) ограбил да мучил мя, только что не до конца, также мя отпустил нагого, и того ради есмь не мог идти к господарству твоему». Потом Захария спрашивает, приехать ли ему одному «с некими малыми людьми или со всем своим домом».

Иван III в третий раз присылает приглашение Захарии и одновременно лично пишет русскому послу боярину Дмитрию Шеину, дабы он отрядил из своей свиты татарина, «которого пригоже, чтобы того Захарию привести ко мне». Одновременно великий князь просит крымского хана Менгли-Гирея послать в Черкасию к Захарии двух татар, которые «знают дорогу полем из Черкас в Москву».

Однако и на этот раз переезд Захарии не состоялся, хотя великий князь особой грамотой предупредил его, что проводники будут ждать его в условленном месте. Татары действительно ждали Скару в условленном месте, но тот не явился, а прислал уведомление, что у них большая смута, и он не может подняться, так как «семья его велика».

В последний раз имя таманского князя упоминается в переписке Ивана III в 1500 году. Здесь его уже называют Фрязином (Фрязин — прозвище выходцев из Италии или Франции. — В.С.), ныне служащим у крымского хана Менгли-Гирея. Государь всея Руси уже в который раз настойчиво приглашает его на службу, но Захария, очевидно, к этому времени уже окончательно передумал перебираться в Москву.

Сюжет этот давно волнует исследователей ереси «жидовствующих». Многие из них полагают, что Захария Скара Гуил-Гурсис, которого русские источники именуют то евреянином, то фрязином, то черкасином, и ересиарх Схария, приехавший в 1470 году в Новгород вместе с князем Михаилом Олельковичем, — это одно и то же лицо. Самым веским доказательством данной версии служит свидетельство инока Саввы, насельника Троицкого Сенновского монастыря, принадлежавшего к новгородской епархии.

В 1488 году Савва написал «Послание на жидов и на еретики», адресованное боярину Дмитрию Васильевичу Шеину, который в 1487–1488 годах ходил послом великого московского князя к крымскому хану Менгли-Гирею. Судя по тексту Послания, Шеин встречался в Крыму с ученым евреем Захарией Скарой и явно попал под его обаяние. Встревоженный Савва, уже знавший к тому времени об открытой в Новгороде ереси «жидовствующих», адресовал Шеину следующее предостережение: «И ты, господине Дмитрий, коли был послом и говорил с жидовином Захарией-Скарой и я, господине, молюся тебе: что если слышал ты от него словеса добры или худы, то, пожалуй, отложи их от сердца своего… Аще человек будет украшен всеми добродетелями и примесит к ним мало нечто жидовского семени, то все его житие непотребно перед Господом и человеки, и Бог не стерпит ему и обличит его, яко же и новгородских попову учение жидовское приимших».

Инок Савва — это, предположительно, бывший Киевский митрополит и известный церковный писатель Савва-Спиридон, который знал Захарию Скару еще по Киеву. В 1482 году крымский хан Менгли-Гирей захватил и дотла разорил Киев, в Крым перебрались или были угнаны многие киевские евреи. Очевидно, вместе с ними покинул Киев и Скара.

Итак, перед нами свидетельство современника, который прямо и недвусмысленно отождествляет крымского еврея Захарию Скару, с которым русский посол Шеин вел переговоры по поводу его переезда в Москву, с человеком, обратившим в свою веру «новгородских попов, учение жидовское приимших».

Этим человеком и был Захария Скара Гуил-Гурсис, потомок венецианских евреев де Гвизольфи, которые под покровительством Генуэзской республики стали владетелями Таманского полуострова. (Кстати, «Скара» — слово итальянское, в переводе оно означает «жук».) Что касается внешней противоречивости сведений о Захарии, то все они снимаются, если признать, что он был караимом. Не менее естественно в те времена было определять людей по их вере, чем по крови. Как полуитальянца-получеркеса, Захарию звали «фрязином и «черкасином», а по вере — «евреянином» и «жидовином», то есть так, как именовали крымских и литовских караимов. Титул «таманский князь» он мог носить либо как наследный владетель Матреги и Копарио, либо в качестве главы туземных караимов, которого по древней традиции называли «нази», то есть князь. Эту точку зрения разделяют и еврейские историки, которые включили основателя ереси «жидовствующих» Захарию Скару в список самых знаменитых евреев Киевской Руси и Московии.

Итак, перед нами действительно крупная фигура, соединившая деловую хватку крупного негоцианта и традиционную караимскую ученость. Именно такой человек мог привлечь к себе столь настойчивое внимание великого князя Московского. Рискнем предположить, что дело тут не обошлось без Хози Кокоса, который выступал посредником Ивана III во всех крымских делах. Вероятно, Кокос сумел так живописать достоинства своего единоверца, что Иван Васильевич загорелся желанием заполучить себе такого незаурядного подданного.

Стремление Захарии Скары переехать в Москву тоже вполне объяснимо. Захватив Крым, турки стали вытеснять с полуострова всех «неверных», а Черное море объявили «девственным», то есть недоступным ни для каких судов, кроме турецких. И хотя караимы держались в Крыму дольше генуэзцев, для них тоже наступили тяжелые времена. Очевидно, что у Скары не сложились отношения с турками (в одном из писем русский посол в Крыму называет его «турьскому султану великим трубником»), что и заставило его искать новую родину. Как человек практического склада он вряд ли решился бы переехать в совсем незнакомую ему страну, далекую и почти недоступную для иностранцев. Следовательно, он уже имел опыт общения с русскими (а как мы помним, в 1470 году Захария Скара уже пытался обосноваться в Новгороде), и теперь он мог повторить попытку, но уже в Москве. Возможно, Скара знал, что его новгородские прозелиты заняли высокое положение при московском дворе, и надеялся с их помощью продолжить начатое предприятие, но впоследствии что-то заставило его отказаться от своих намерений. Вполне вероятно, что на решение таманского князя повлияла острая интрига, разыгравшаяся в Москве вокруг ереси «жидовствующих», узнав о которой он посчитал за лучшее не рисковать.

Но все это будет много позже, а пока вернемся в Крым, где русское посольство продолжает нести бремя «дружественного пленения». Здесь и состоялась знаменательная встреча Федора Курицына и Захарии Скары. Таманский князь уже вел переговоры о переезде в Московию и просто не мог упустить возможность через того же Кокоса познакомиться с главным русским дипломатом. В свою очередь жадный до знаний дьяк Курицын, изнывавший от вынужденного безделья, был, бесспорно, рад общению с таким незаурядным человеком как Захария Скара.

Можно только догадываться, о чем говорили Федор Курицын, Захария Скара, Хозя Кокос и Мартин Былица под шум черноморского прибоя. Круг их интересов был огромен: политика и философия, религия и науки, искусства и торговля, и, конечно же, каббала, к которой все они питали глубокий интерес. В лице московского дьяка Захария Скара наконец нашел человека, который мог вместить в себе мудрость каббалы и повести за собой других прозелитов.

…Крымское пленение русских дипломатов продолжалась более года. Только поздней осенью Менгли-Гирей с разрешения султана отпустил московитское посольство. В своем багаже Федор Курицын вез не только дипломатическую почту, но и целую библиотеку книг еврейских авторов по логике, астрономии, астрологии и другим наукам, переведенных с иврита на славянский язык. Это были «Слова логики» Маймонида, «Тайная тайных», уже известный нам «Шестокрыл» Эммануэля Бен Яакова Бонфиса, астрологическая книга «Лопаточник», «Книга Даниила» и апокрифическая книга Ханоха (Еноха), а также сборник еврейских праздничных молитв, так называемая «Псалтырь Федора Жидовина».

Федор Курицын возвращался на родину другим человеком. Уезжал он образованным русским, назад ехал настоящим европейцем. Его религиозные устои, сильно поколебленные во время пребывания при дворе венгерского короля, под влиянием крымских встреч окончательно рухнули.




Глава 6. Новая Москва


Государство все нам держати.

    

Иван III






Вернувшись после длительного отсутствия в Москву, Федор Курицын обнаружил здесь разительные перемены. Большое село с обветшавшим детинцем на глазах превращалось в настоящую столицу. В Кремле под руководством итальянских архитекторов Аристотеля Фиораванти, Марка и Антона Фрязиных шло бурное строительство. Уже красовался Успенский собор, спешно возводилась Грановитая палата для торжественных приемов и пиров. Новые башни и высокие, облицованные красным кирпичом стены придавали Кремлю грандиозный размах и величественную суровость.

Появились и новые территориальные приобретения. После вынужденного бегства Михаила Тверского вечный соперник Москвы — Тверь — превратилась в ее покорную вотчину. Прирастала Россия и на западе. Соблазненные московскими посулами, православные русские князья меняли литовское подданство на русское.




Перемены коснулись и дворцового обихода. На смену патриархальной простоте прежних московских князей пришли византийская пышность и сложный церемониал, которые должны были явить всему миру величие нового русского государства и его правителя.

Еще одна новость — появление «молодого двора» вокруг наследника престола Ивана Ивановича. Сам наследник светской жизнью интересовался мало, предпочитая ей охоту, а все придворные хлопоты он перепоручил жене Елене, прозванной на Руси Волошанкой. Красивая, образованная, свободная в обращении Елена никак не походила на московских теремных затворниц, не смевших поднять глаза при посторонних, а легкая и непринужденная обстановка «молодого двора» ничем не напоминала многочасовые московские пиры с их обжорством и тяжелым пьянством. Здесь можно было встретить и могущественного боярина, и чудаковатого ученого иностранца, и каждого гостя Елена одаривала ослепительной улыбкой и уместным словом. Заглядывал сюда и великий князь, который явно благоволил Елене, особенно после того, как она родила ему внука Дмитрия. Этот суровый и черствый человек был тоже не чужд человеческих слабостей и отдыхал душой в присутствии красавицы невестки.

Но за внешним обаянием Елены Волошанки скрывались политичный ум и трезвый расчет. Честолюбивая молдаванка в будущем видела себя настоящей государыней, вместе с мужем управляющей огромной страной. Ее «молодой двор» со временем должен был стать правящей элитой страны, и многие дальновидные придворные заранее стремились попасть в число избранных.

Федор Васильевич Курицын вошел в ближний круг Елены Волошанки одним из первых и вскоре стал в нем ключевой фигурой. Елена питала к посольскому дьяку особое доверие, памятуя о роли, которую он сыграл в ее браке. К тому же скучавшей по европейской жизни дочери валашского господаря блестящий дипломат казался истинным европейцем. Помимо личных симпатий их связывали политические интересы, а также общие враги, в которых тоже не было недостатка.

Звезда Федора Курицына все выше поднималась на придворном небосводе. Вскоре он становится не просто советником, а наперсником, ближайшим сподвижником Ивана III. «Державный во всем его слушался», — писал современник. Курицын снаряжает посольства, организует династические браки, подписывает важнейшие указы, а среди прочих — указ о главном символе государства — двуглавом орле, позаимствованном у Габсбургов (а не в Византии, как принято считать. — В.С.). Все важные переговоры государь вел только в присутствии Федора Курицына. Императорский посол Поппель, приехавший соблазнять великого князя королевским титулом, настойчиво просил об аудиенции с глазу на глаз, но Иван Васильевич согласился говорить с ним только в присутствии своего фаворита, который должен был записывать все, что будет говорить иноземный посол.

Причина стремительного возвышения Курицына объяснялась не только его талантами, но и политической конъюнктурой. Страна, еще недавно отчужденная от западного мира, теперь мало-помалу сближалась с Европой, заимствуя достижения передовых стран. При дворе во множестве появились иностранные специалисты: инженеры, архитекторы, дипломаты, горные мастера, врачи. Вместе с иноземцами проникала в Россию мешанина чужих обычаев, языков и религий. Образованный и учтивый посольский дьяк должен был продемонстрировать иноземным послам новое лицо Московии. Выражаясь современным языком, Федор Курицын отвечал за «международный имидж» великого князя. Ивану Васильевичу очень хотелось показать иностранцам, что он ничем не хуже европейских монархов. Правда, иногда любезная улыбка вдруг сползала с его лица и сменялась жестоким оскалом. Страшная история разыгралась вокруг немецкого врача Антона, который не сумел вылечить сына татарского царевича Данияра, и тот умер. Разгневанный великий князь велел выдать врача головой татарам-родичам. Иностранная колония во главе с архитектором Фиораванти пыталась спасти Антона. Они собрали крупную сумму денег для родственников умершего, и те соглашались помиловать немца, но этому воспротивился великий князь. Он приказал татарам казнить врача, и те «зарезали его под мостом как овцу», говорит летопись. Собранный иностранцами выкуп государь забрал себе, а столько сделавшего для него Аристотеля Фиораванти, который посмел возмутиться и пожелал уехать из России, велел ограбить и запереть в доме казненного лекаря. Это вызывало настоящую панику среди иностранцев, и властям стоило немалых трудов замять эту историю, чтобы предотвратить массовое бегство иностранцев из России.

Великий князь подолгу беседовал с Курицыным наедине. Повествуя о европейских делах, о новых веяниях в политике, науке, искусствах, Курицын не скрывал своих еретических убеждений. Он во все корки бранил Русскую православную церковь, представляя ее главным препятствием на пути России в новую Европу. Вряд ли столь опытный царедворец, каким был Курицын, посмел бы вести такие крамольные речи в присутствии православного государя, если бы не был уверен в том, что они будут восприняты благосклонно. И действительно, великий князь внимал этим откровениям вполне сочувственно. Так же охотно слушал государь и рассуждения об астрологии Мартина Былицы, пытаясь угадать в них свою собственную судьбу.

Такая странная терпимость со стороны государя объяснялась важными переменами, которые происходили в это время во взаимоотношениях между великокняжеской властью и Русской православной церковью. После падения Константинополя московская митрополия фактически обретает автокефальность. Москва становится церковной столицей Руси, сюда потянулись нити от всех земель, где жил православный люд, говоривший на русском языке. Отныне рядом с московскими князьями находился предстоятель Русской православной церкви, осеняя его власть своим пастырским благословением.

Иван III прекрасно понимал, насколько важна для него поддержка церкви, и всячески демонстрировал единение с высшей церковной властью. Любое сколько-нибудь значительное событие в жизни государства и великокняжеской семьи приурочивалось к церковному празднику и сопровождалось торжественными молебнами, в которых великий князь представал перед паствой первым среди равных. Все военные походы освящались митрополитом, все победы были дарованы Богом, а поражения воздавались «по грехам нашим». Во время «стояния на Угре» церковь настойчиво понуждала Ивана не отступать перед «безбожными агарянами», а когда, струхнув, он все же бросил Москву и ударился в бега, пригрозила церковным проклятием, дабы вернуть ему мужество. Силовое присоединение к Москве Новгородской вечевой республики также случилось при полной поддержке главы Русской православной церкви. Нападение на республику московский митрополит объявил походом против изменников православию, впавших в «латинскую ересь». Новгородский архиепископ Феофил не посмел выступить против митрополита, его уклончивая позиция деморализовала население Великого Новгорода, и это стало одной из главных причин сокрушительного разгрома новгородцев на Шелони.

Такая симфония светской и духовной власти согласно звучала до тех пор, пока бывшее Московское княжество не превратилось в общерусское государство. С каждым успехом в деле объединения русских земель великий князь все больше возрастал в собственном самосознании, а, став правителем громадной страны и освободившись от ига Орды, он стал по-иному смотреть не только на себя, но и на свое государство. Симфония с церковью уже отзвучала, и отныне в российском оркестре будет только один дирижер. Не давали великому князю покоя и огромные земельные владения церкви. Дело тут было не только в человеческой жадности Ивана III, но и в насущной государственной необходимости.

Разгромив новгородское ополчение и уничтожив новгородское боярство, которое было главной военной силой республики, великий князь вдруг понял, что западные рубежи его нового государства оказались незащищенными. Нужно было что-то срочно создавать взамен. Тут-то и родилась идея отобрать земли у новгородских монастырей и поместить на них детей боярских из московских и низовых земель в обмен на их военную службу. Так зародилось помещичье служилое дворянство, которое на несколько веков станет не только основой русского войска, но и главной опорой российского трона. И теперь великий князь хотел бы продолжить удачный опыт, но уже в масштабах всей страны.

Были у великого князя и личные причины для недовольства. Его все больше раздражало независимое поведение церковных иерархов. Митрополит Филипп едва не сорвал церемонию бракосочетания великого князя и греческой принцессы Зои Палеолог. Принцесса была униаткой, и Ватикан рассчитывал заполучить в ее лице своего «агента влияния» в деле подчинения Русской православной церкви папе римскому. На всем пути принцессу сопровождал облаченный в красную мантию и красные перчатки папский легат Антоний Бонумбре, перед которым несли литой серебряный «крыж», то есть латинский четырехконечный крест. Но когда поезд невесты приблизился к Москве, митрополит Филипп предупредил великого князя, что если легат Антоний с «крыжом» войдет в одни ворота, то он тут же покинет столицу через другие. Неизвестно, чем бы все кончилось, если бы не вмешалась сама невеста. Она приказала легату убрать католический крест, а затем по-тихому спровадила Антония назад в Рим. К великому разочарованию Ватикана, Зоя Палеолог сразу отказалась от униатства и перешла в православие. Она даже согласилась на перемену своего имени на Софию, поскольку имя Зоя была сочтено униатским. Скандальная ситуация разрешилась, однако между великим князем и митрополитом пробежала черная кошка.

Непросто складывались отношения Ивана III и с преемником Филиппа митрополитом Геронтием. Женившись на византийской принцессе, государь решил следовать традиции византийских василевсов, которые фактически возглавляли греческую православную церковь. На этом основании он все более бесцеремонно вмешивался в чисто церковные дела. Это явно не нравилось митрополиту, который хоть и поддерживал государя во всем, что касалось объединения русских земель, но при этом твердо соблюдал евангельский принцип: «Богу — богово, кесарю — кесарево».

Первая открытая ссора между Иваном Васильевичем и Геронтием разыгралась во время освящения Успенского собора, построенного Аристотелем Фиораванти. Когда крестный ход во главе с митрополитом стал обходить беломраморный красавец-собор, великий князь вдруг остановил процессию и приказал идти в обратную сторону — по солнцу. Возник богословский спор, причем на стороне великого князя выступил чудовский архимандрит Геннадий Гонзов. Оскорбленный Геронтий съехал со своего подворья, демонстративно оставив свой посох в Успенском соборе и пригрозив сложением сана. Великому князю пришлось униженно просить митрополита вернуться.

Все вместе это означало, что Русская православная церковь из главного союзника московского государя постепенно превратилась в его главного соперника. И теперь великий князь искал в своем окружении людей, на которых он мог опереться в этом нарастающем противостоянии. Благосклонно внимая «мудрованиям» еретиков, великий князь, надо полагать, мотал себе на ус, соображая, как приспособить их к своему государеву делу.

У Ивана Васильевича за многие годы выработалась своя тактика. Он никогда не лез на рожон, умел терпеливо ждать, когда в стане противника наметится трещина, будь это внутренняя распря или внешний конфликт. Узнав об этом через своих информаторов, он тотчас проникал в образовавшуюся брешь. Внешне это выглядело так, как будто все происходило само собой, и загранице оставалось только оторопело наблюдать за тем, как Московское государство растет как на дрожжах. Так было с Новгородом, с Тверью, с Казанским ханством, а впоследствии и с русско-литовскими землями.

Ту же тактику великий князь избрал и по отношению к Русской православной церкви, приступив к ее настойчивой и целенаправленной осаде. Любое свое предприятие Иван III начинал с того, что сейчас принято называть «пиар-акцией», то есть с пропагандистской атаки. Именно такую атаку и должны были начать «жидовствующие», используя все слабости и недостатки церковного организма. Но в этом продуманном плане возникло неожиданное препятствие.




Глава 7. Трудный выбор владыки Геннадия


И яко лев пущен бысть на злодейственные еретики.

    

Иосиф Волоцкий






Митрополит Геронтий не забыл измены Геннадия Гонзова во время освящения Успенского собора. Придравшись к тому, что тот разрешил братии Чудова монастыря принять пищу до вкушения Богоявленской воды, он велел заковать Гонзова и посадить в ледник, и выпустил его только по личной просьбе великого князя. Освободив сидельца, который уже готовился предстать ко Господу, великий князь стал ждать подходящего случая, чтобы в пику митрополиту Геронтию возвысить Геннадия Гонзова. Вскоре такая возможность ему представилась.

Новгородская кафедра вдовствовала уже несколько лет. После того как архиепископа Феофила упрятали в монастырь, Иван Васильевич мог сразу поставить на его место своего человека. Но великий князь славился своей медлительной постепенностью. Он не стал отменять сложившуюся столетиями традицию выборов новгородского владыки и предпочел разыграть выборный фарс, причем все три кандидата были москвичами, отобранными лично великим князем. Выиграл в этой «беспроигрышной лотерее» инок Троицкого монастыря Сергий, однако его жребий оказался несчастливым.

В Новгород Сергий приехал в сопровождении, а точнее сказать, под надзором приставленных к нему боярина, казначея и дьяка, зорко следивших за соблюдением Сергием «московского курса». Новоиспеченный владыка умудрился в короткое время настроить против себя всю новгородскую паству. Обозрев раки с мощами новгородских святых, он обозвал их «смердовичами» и всячески демонстрировал презрительное высокомерие в отношении новгородских церковных обычаев. Затем Сергий торжественно освободил великого князя от принесенной им клятвы не отбирать имущество у граждан и не выводить людей из Новгорода. Этим шагом владыка вызвал к себе всеобщую ненависть не только мирян, но и всего новгородского духовенства. Враждебная атмосфера, окружавшая Сергия, вскоре достигла такой концентрации, что это сказалась на его психическом состоянии. Разум его помутился. Полураздетый, в поношенном подряснике, архиепископ целыми днями сидел рядом с нищими на паперти у ворот Софийского собора, тупо уставившись в одну точку. Приходя в себя, Сергий слал в Москву слезные прошения об отставке, ссылаясь на то, что новгородцы чародейством отняли у него рассудок. Получив, наконец, разрешение вернуться, Сергий тотчас выздоровел и еще многие годы жил в своем монастыре, с безопасного расстояния посылая проклятия ненавистным новгородцам.

Снова встал вопрос о новгородском владыке, и теперь, отбросив игры в демократию, московский государь самолично поставил на новгородскую кафедру того самого Геннадия Гонзова, который поддержал его в достопамятном споре с митрополитом Геронтием. В формуле присяги, произнесенной Геннадием, впервые появилось выражение: «по велению господина нашего великого князя всея Руси».

Иван Васильевич надеялся, что Геннадий Гонзов станет противовесом строптивому Геронтию, а в перспективе — его преемником. Таким образом, новый архиепископ сразу попал в двусмысленное положение. Он ехал как ставленник Москвы во враждебный город, но при этом был неугоден московскому митрополиту, то есть своему непосредственному начальнику. К тому же Гонзов был первым архиепископом, назначенным светской властью, и как ходили слухи, назначенным «по мзде». Называлась даже уплаченная им великому князю сумма — 2 тысячи рублей.

12 декабря 1484 года Геннадий был хиротонисан во епископа Новгородского и Псковского с возведением в сан архиепископа. Приехав в Новгород, Гонзов обнаружил, что некогда богатейшая епархия находится в жутком состоянии. Многолетнее безвластие, огромные конфискации земель и казны, насильственные выселения самых состоятельных прихожан лишили Софийский дом львиной доли доходов. Среди духовенства царило уныние. Лишенная пастыря паства пребывала в состоянии разброда и шатания.

Однако плачевное состояние епархии не смутило нового владыку. Геннадий Гонзов обладал сильным характером и цепким практическим умом. Он происходил из боярской семьи, но светской жизни предпочел иноческую. Еще отроком он оказался на знаменитом острове Валаам, где его духовным наставником стал один из основателей Соловецкого монастыря старец Савватий. Суровая жизнь на Валааме под водительством строгого учителя закалила Геннадия, а затем, уже сделавшись игуменом почти придворного Чудова монастыря, он научился политичному общению с властями.

С первых же дней новый владыка начал твердой рукой наводить порядок в епархии, опираясь на поддержку великого князя в лице его новгородских наместников. Но в отличие от своего предшественника Геннадий действовал с осторожной твердостью, учитывая, по возможности, местные традиции и стараясь не оскорблять чувства новгородцев. Введя в богослужение молитвы за великого князя, он соблюдал древние новгородские обычаи и по примеру республиканских владык взял на себя постройку третьей части возобновляемой городской стены.

Помимо прочих неурядиц, Геннадий обнаружил в своей епархии различные толки. Верующие спорили, следует ли на всенощной петь: «Аллилуйя, аллилуйя, аллилуйя, слава тебе Боже!» или «Аллилуйя, аллилуйя, слава тебе Боже!» Принимавшие первый способ «трегубили» аллилуйю, а принимавшие второй — «сугубили». Сугубившие опирались на то, будто аллилуйя в переводе значит «Слава тебе Боже», хотя на самом деле аллилуйя означает: хвалите Господа! Они укоряли своих противников в том, что те, произнося аллилуйю вместо трех раз четыре раза, четверят Троицу и, таким образом, впадают в ересь. Ожесточение между партиями дошло до того, что трегубившие, составлявшие большинство, запрещали на рынке продавать съестные припасы сугубившим. Книжники или так называемые «философы», державшиеся трегубия, обвиняли своих противников в том, что свое сугубие они позаимствовали у латинян-католиков. Чтобы положить конец этому спору, Геннадий поручил переводчику Дмитрию Герасимову, ездившему за границу, исследовать: действительно ли в западной церкви двоят аллилуйю? Герасимов привез ответ, что по воззрению западной церкви все равно, что двоить, что троить аллилуйю.

(Вопрос об аллилуйе так и «завис», перейдя в грядущие столетия, чтобы, соединившись с другими разногласиями такого же формального толка, взорваться церковным расколом, которому будет суждено стать величайшей трагедией в истории Русской православной церкви. — В.С.)

Много хлопот доставил Геннадию Псков. Воспользовавшись длительным безвластием в новгородской епархии, псковичи снова попытались от нее отложиться. Они наотрез отказались пускать в свои храмы новгородских «переписчиков», посланных Геннадием, и не приняли владычного наместника. Подобные попытки Псков предпринимал в прошлом уже не раз. Еще при покойном владыке Ионе возник острый конфликт вокруг вдовых попов, которых псковичи обвинили в сожительстве с наложницами, из-за чего, по мнению прихожан, их молитвы не доходили до Господа. Тем не менее архиепископ Иона оставил вдовых попов на их приходах за дополнительную мзду дому Святой Софии, чем вызвал бурю возмущения псковичей. Зная об агрессивных намерениях Ивана Васильевича в отношении Новгорода, псковские власти решили тогда заручиться его поддержкой, чтобы заполучить собственного владыку. Однако они горько ошиблись в своих расчетах, Иван Васильевич целиком поддержал Иону, а псковичам, словно в издевку, вместо владыки прислал в подарок… верблюда. Этим шагом дальновидный Иван Васильевич нейтрализовал новгородского владыку, и вполне вероятно, что преемник Ионы Феофил вспомнил об этом эпизоде, когда перед битвой на Шелони приказывал своему полку не вступать в сражение с московскими войсками, а биться только с псковичами. После покорения Великого Новгорода, в котором псковичи воевали на стороне великого князя Московского против своего «старшего брата», псковские власти посчитали, что в благодарность за это великий князь теперь-то уж точно поддержит их в конфликте с новым архиепископом. Однако их ожидало новое разочарование. Иван Васильевич всецело поддержал Гонзова, и не только потому, что тот был его назначенцем, но и по принципиальным соображениям, ибо он являлся противником всякого сепаратизма, равно светского и церковного.

Приструнив псковичей, Геннадий впредь постарался не выпускать из поля зрения ненадежный город. Он помнил, что именно здесь зародилась ересь стригольников. Истовые в вере, псковичи были нетерпимы к мздоимству и прочим грехам духовенства, и теперь владыка опасался, что стригольническая ересь может сюда вернуться. Но оказалась, что другая ересь, куда более опасная, свила гнездо буквально под самым его носом. Наткнулся на нее архиепископ Геннадий, можно сказать, случайно.

…С отъездом из Новгорода ересиарха Захарии Скары, а затем и первых «пришельцев врат» Алексея и Дениса, ересь в Новгороде не то чтобы заглохла, а как-то выродилась. Лишившись своих наиболее образованных членов, кружок вольнодумцев постепенно превратился в тайное сборище хулителей традиционного православия и церковных порядков. Дело усугубилось русским пьянством.

На очередной еретической сходке священнослужители Григорий, Герасим, Гридя, Наум и Самсон сильно напились и перессорились друг с другом. Скандал получился шумным, о нем прознал владыка Геннадий и потребовал виновных к ответу. Испугавшись доноса своих собутыльников, один из еретиков, поп Наум, сам поспешил выложить владыке все, что знал о ереси. Он передал также богослужебные тетради, по которым молились еретики, и среди прочих так называемую «Псалтырь жидовствующих». Этот сборник иудейских молитв, с изъятыми пророчествами о Христе, был русским переводом Махазора. (Махазор — годичный цикл молитв, песнопений и правил литургии на основные иудейские праздники: Рош ха-Шана, Иом-Киппур, Песах, Суккот и др. — В.С.)

По доносу Наума еретики глумились над иконами, кололи их на растопку для печей, «спускали на святые образа дурную воду», то есть мочились на них, привязывали кресты на шею воронам и т. д. В своем иконоборческом вандализме еретики вели себя подобно язычникам, которые избивали палками «провинившихся» божков.

Потрясенный архиепископ Геннадий написал о случившемся митрополиту Геронтию и великому князю. Первым отреагировал государь. Он приказал Геннадию «беречься, чтобы то лихо по всей земле не распростерлось», и поручил ему вместе с великокняжеским наместником начать расследование. Были арестованы названные Наумом поп Гридя, его сын Самсон, поп Герасим и дьяк Борисоглебский. После допроса подозреваемых отпустили на поруки до конца розыска. В ту же ночь все четверо бежали в Москву под защиту Алексея и Дениса.

Бывшие новгородские священники к этому времени сделались в Москве важными особами. Оба были вхожи ко двору великого князя и часто общались с ним самим и его ближайшим окружением. Приняв прибежавших из Новгорода сообщников, Алексей и Денис обвинили Геннадия в усердии не по разуму и попытались замять дело о ереси. Митрополит Геронтий, ненавидевший Гонзова, готов был их поддержать.

Однако Геннадий не успокоился. Не получив под держки митрополита, он разослал тревожные Послания другим епископам: сарскому, суздальскому и пермскому. Писал, что «в Новгороде открылись еретики, которые держат ереси маркианскую (отвергающую Троицу), мессалианскую (отвергающую церковную обрядность) и саддукейскую (отвергающую будущую жизнь. — В.С.) и всячески скрываются, называя себя православными христианами». В подробностях описав еретические надругательства над иконами, Геннадий просил епископов ходатайствовать перед государем и митрополитом, чтобы «делу исправление чинити», ибо «та прелесть здесь распростерлась не токмо во граде, но и по селам. А все от попов, которые еретиками становились в попы: да того ради и в попы ставят, чтобы в свою ересь привести».

Именно Геннадий первым определил ересь как «жидовскую». Термин «жидовствующий» был широко распространен в антиеретической византийской литературе. По мнению Иоанна Дамаскина, все ереси, родившиеся после победы христианства, имеют корни в иудаизме, то есть все еретики после третьего века новой эры виноваты в «жидовствовании». При этом «жидовствующий» не всегда значит «верующий в иудаизм», или христианин, обратившийся в иудаизм. Обвинение применялось намного шире. Оно означало ересь вообще, уклонение от истинного христианства.

Послания Геннадия возымели действие. В 1488 году Собор Русской православной церкви рассмотрел дело о беглых новгородских еретиках. Всех названных, кроме Гриди Борисоглебского, на которого не было других улик, кроме показаний Наума, признали виновными в поругании икон. По приказанию великого князя еретиков подвергли градской, то есть светской казни — наказанию кнутом. Как пишет московская летопись: «Тою же весной биша попов ноугородских на торгу кнутом, приела бо их из Новгорода к великому князю владыка Геннадий, что пьяни поругались святым иконам». Как повелось, все имущество еретиков переходило в собственность великого князя.

Казалось бы, архиепископ Геннадий мог торжествовать. Он добился соборного осуждения ереси, его поддержали великий князь и митрополит, ему вернули бежавших в Москву еретиков для продолжения расследования. Однако было нечто, мешавшее Геннадию праздновать победу. Он понял, что в сети попала всего лишь мелкая рыбешка, а весь руководящий центр еретического сообщества находится в столице.

Продолжая допросы еретиков, Геннадий дознался до их высоких покровителей: «Спросили мы Самсонка: ведаешь ли, что говорят на Москве? И Самсонка молвил: ведаю, как не ведать. Ходили все запросто к Федору Курицыну, дьяку великого князя. Ходят к нему Алексей протопоп, да Истома, да Сверчок, да Ивашко Черный, что книги пишет, да поучаются на православных. Да приехал с Федором Курицыным угрянин, Мартыном зовут. Ино Курицын начальник тем злодеям».

Таким образом, из показаний насмерть перепуганного попа Самсонки вытекало, что во главе ереси стоял фаворит великого князя, посольский дьяк Федор Курицын, человек, который фактически управлял всей внешней политикой России!




Скорее всего, архиепископ Геннадий и сам был не рад такому открытию. Будучи искушен в придворных делах, он знал, какое влияние имеет Курицын на великого князя. Знал он и о связях дьяка при дворе наследника престола и его супруги Елены, за которыми стояли могущественные бояре Патрикеевы и Ряполовские. Не стоило сбрасывать со счетов и бывших новгородцев, Алексея и Дениса, постоянно общавшихся с государем в Успенском и Архангельском соборах. Таким образом, открыто ополчившись против Курицына и других московских еретиков, Геннадий Гонзов разом приобретал в Москве множество врагов. Да каких врагов! Хуже того, он мог лишиться поддержки самого государя. Именно это последнее обстоятельство более всего огорчало Геннадия. По натуре он вовсе не был оппозиционером и в Новгород ехал искренним сторонником великого князя, которого считал своим благодетелем.

Сигнал, полученный Геннадием из Москвы, был прямым и недвусмысленным: наводи порядок в своей епархии, а в столичные дела не мешайся! Эта команда исходила от непосредственного начальника Геннадия — митрополита Геронтия. Кстати сказать, митрополит уже одряхлел, и Гонзов, как архиепископ крупнейшей и древнейшей епархии, теперь уже мог реально претендовать на его место. При том, конечно, условии, что он будет вести себя правильно и ни в коем случае не вызовет неудовольствие Державного, от которого теперь зависели все назначения на высшие церковные посты.

Здравый смысл подсказывал Геннадию, что розыск надо прекратить, ограничившись наказанием новгородских еретиков и постепенно спустив дело на тормозах. Но на этот раз владыка поступил вопреки этому самому здравому смыслу! Что же заставило Геннадия поступить таким образом? Может быть, с ним сыграл злую шутку неистребимый новгородский дух, который удивительным образом менял людей, превращая вчерашних москвичей в новгородских патриотов, а послушных конформистов в яростных, оппозиционеров?

Что ж, три года в Новгороде и впрямь не прошли для Геннадия бесследно. Став владыкой необозримой новгородской епархии с ее бесчисленными монастырями и храмами, он получил в свое распоряжение колоссальные богатства. Даже обедневшему Софийскому дому могла позавидовать не только любая архиерейская кафедра, но и сам московский митрополит. Гонзов успел сблизиться с новгородской паствой и, вероятно, по-иному стал смотреть на многие вещи. И все же, думается, причины поведения архиепископа Геннадия лежали глубже.

Нет, здравый рассудок не изменил владыке. Наоборот, этим своим дальновидным трезвым умом Гонзов смог первым оценить масштаб угрозы, надвигающейся на Русскую православную церковь.

И угроза эта исходила не от кучки вольнодумцев, и уж тем более не от пьянственных попов, использовавших иконы на растопку и «спускавших на них дурную воду». Угроза исходила от человека, который задумал подмять под себя церковь, забрать ее богатства, упразднить монашество, поколебать главные устои православия. Этим человеком был великий князь Московский и всея Руси Иван III. Геннадий успел хорошо изучить государя и знал, что тот ничего не делает зря. И если он держит возле себя еретиков, значит, собирается использовать их в качестве тарана, которым разобьет здание церкви, подобно тому, как нанятый им итальянец Аристотель Фиораванти разбил недостроенный Успенский собор, чтобы построить его заново, но уже по-своему. Прибрав к рукам все русские земли, великий князь теперь хочет сделать то же самое с Русской православной церковью, превратив ее в своего покорного вассала.

А вот с этим Геннадий Гонзов смириться никак не мог. При всей своей лояльности и даже угодливости по отношению к светской власти, владыка Геннадий был прежде всего человеком церкви и превыше всего ставил ее интересы. На кону стояли сами основы православия, и у владыки просто не оставалось иного выбора. Вот так вполне расчетливый и осторожный новгородский архиепископ в одночасье превратился в непримиримого оппозиционера. Его союзниками могли быть только его сотоварищи — архиереи, да и то не все. И, тем не менее, Геннадий вступил в противоборство не только с еретиками, но и с их высокими покровителями. Так началась эта сложная шахматная партия с непредсказуемым исходом.




Глава 8. Салон Федора Курицына


Душа самовластна — заграда ей вера.

    

Ф. Курицын






Новгородский попик Самсонка не солгал: еретики действительно собирались в богатом московском доме Федора Курицына, превратившемся в штаб-квартиру ереси. Присутствие высокопоставленных лиц, а также явное благоволение со стороны великого князя служили приманкой для тех, кто хотел стать ближе к престолу. Здесь бывали богатые и влиятельные люди, иноземцы, придворные.

Ядро сообщества представляли два посольских дьяка (Федор и Иван Курицыны), личный переписчик великого князя (Ивашка Черный), секретари московского митрополита (дьяки Истома и Сверчок), настоятели главных придворных соборов (протопопы Алексей и Денис), духовник невестки великого князя (Иван Максимов), придворный астролог (Мартин Былица), бывший протопоп Софийского собора (Гавриил). Люди, как видим, либо сами облеченные властью, либо близко к ней стоящие. Впоследствии круг этих лиц расширится, пополнившись такими фигурами, как митрополит Московский и всея Руси (Зосима), настоятель древнейшего и богатейшего Юрьева монастыря (Кассиан), а также несколькими состоятельными московскими купцами (Игнат Зубов, Семен Кленов и др.). Так что попытки советских историков изобразить еретиков идеологами «антифеодального движения» вряд ли стоит всерьез оспаривать. Вполне очевидно, что этих людей соединяло нечто другое, нежели переживания о судьбах угнетенного крестьянства. Более того, как мы увидим в дальнейшем, при их непосредственном участии был сделан первый шаг по введению в стране крепостного права.

Бесспорным лидером еретического сообщества, как по своему интеллектуальному уровню, так и по сосредоточенному в его руках «административному ресурсу», являлся сам хозяин дома Федор Васильевич Курицын. Правой рукой Федора, его alter ego, то есть «другим я», был его родной брат Иван по прозвищу Волк, который также входил в число наиболее приближенных к великому князю людей. В качестве посла по особым поручениям Иван Волк много колесил по Европе, участвовал в важнейших переговорах, используя дипломатическую «крышу», занимался вербовкой русской агентуры среди иностранцев. Как личность Иван Волк во многом повторял своего брата. Он был таким же страстным книгочеем, знал несколько языков и пробовал себя в писательстве. В ересь Иван впал, вероятно, тоже под влиянием Федора. Забегая вперед, скажем, что трагическая развязка в судьбе Ивана Волка Курицына наступила в тот момент, когда он лишился старшего брата.

Салон Федора Курицына просуществовал как минимум десять лет. Первоначально «мудрования» еретиков вращались в основном вокруг религиозно-философских вопросов, но постепенно они все больше смещаются в политическую сферу, а само сообщество вольнодумцев превращается в подобие тайной ложи, тесно связанной с мощной дворцовой группировкой, образовавшейся вокруг Елены Волошанки.

До нас дошли немногие труды еретиков, но даже по ним складывается впечатление, что их деятельность была подчинена некоему единому плану. Сам Федор Курицын разрабатывал новое философское воззрение, которое должно было прийти на смену традиционному мировосприятию русского человека, покоящемуся на православных ценностях. Это мировоззрение изложено, а точнее сказать, закодировано Курицыным в его знаменитом «Лаодикийском Послании» — одном из самых загадочных литературных произведений русского Средневековья[4 - Фактически это единственный уцелевший памятник, написанный собственно еретиками. Другие их тексты до нас не дошли, что чрезвычайно затрудняет исследование их мировоззрения. — Примеч. ред.].

Первая часть «Послания» представляет цепочку афористических изречений, расположенных по определенной системе — каждая новая фраза начинается со слова, которым заканчивается предыдущая фраза:






Душа самовластна, заграда ей вера.

Вера — наказание, ставится пророком.

Пророк — старейшина, исправляется чудотворением.

Чудотворения дар мудростью усилеет.

Мудрости — сила, фарисейство — жительство.

Пророк ему наука, наука преблаженная.

Сею приходим в страх Божий.

Страх Божий — начало добродетели.








Загадку этих лаконичных строк пытались разрешить многие ученые. Больше всего вопросов вызывает первая строка: «Душа самовластна, заграда ей вера». У слова «заграда» есть два определения: преграда и защита. Если вера в Бога — это преграда души, то перед нами атеист. Если вера — это защита души, то перед нами человек, пытающийся найти свой путь к Богу. Но в любом случае очевидно, что идея «самовластия души» особенно дорога автору «Лаодикийского Послания». Эта идея была равно присуща и иудеям-караимам, и приверженцам каббалы, и гуманистам эпохи Раннего Возрождения. Все они считали, что душа человека не подлежит никакой опеке, над ней не должно быть чужой воли, мешающей ему думать и чувствовать, как ему хочется. Следуя этой идее, ее носитель рано или поздно должен был войти в противоречие с церковью, отрицая ее роль в качестве посредника между человеком и Богом.

Весьма красноречива и следующая фраза: «Вера — наказание, ставится пророком». По сути дела она означает, что устанавливает веру не Бог, а пророк; следовательно, Христос был пророком, а не Сыном Божьим. Пророку свойственны чудотворение и мудрость; сила мудрости — в жизни по-фарисейски, этому и учит пророк; рождающийся от его науки страх божий — начало добродетели: «сим вооружается душа». Что до «Поучения пророков», которые порождают «Страх Божий» — то это всего лишь способ держать в повиновении темную массу.

В этой цепочке силлогизмов разум фактически противопоставляется вере. Чем разумней человек, тем меньше нуждается он в вере, и наоборот, расширяя сферу разума, он сокращает пространство веры.

Вторая часть «Лаодикийского Послания» — это уже упоминавшаяся «литорея в квадратах» — особая таблица, состоящая из двух рядов букв в алфавитном порядке. В ней даны грамматические комментарии, исполненные некоего темного смысла. Это своеобразная алфавитная мистика, имеющая сильный привкус иудейской каббалы.

Третья часть «Послания» представляет собой зашифрованную «простой литореей» подпись Курицына («Феодор Курицын диак»). Здесь он называет себя «переведшим «Послание», хотя никаких оригиналов этого литературного памятника до сих пор не обнаружено. И эти два обстоятельства — зашифрованная подпись и попытка скрыть свое авторство — наводят на мысль о том, что Курицын понимал еретический характер своего произведения и решил таким образом перестраховаться, поступившись авторским тщеславием.

Но Федора Курицына волновали не только и даже не столько общефилософские вопросы. Он глубоко задумывался о природе власти. Отзвуки этих размышлений слышны в «Сказании о Дракуле-воеводе», написанном им под впечатлением от поездки в Валахию.

Каким же увидел Дракулу глава еретиков Федор Курицын? В его описании Дракула — это «диавол на троне, он зломудр», но жестокость его может служить и для искоренения зла. «И только ненавидя в своей земли зла, яко кто учинит кое зло, татьбу, или разбой, или какую лжу, или неправду, той никако не будет жив. Аще ли великий болярин, иль священник, иль инок, или просты, аще и великое богатство имел бы кто, не может искупити от смерти, и толик грозен бысть».

В словах Курицына явственно чувствуется оттенок восхищение Дракулой, а также уверенность в том, что его свирепая жестокость с государственной точки зрения — вещь необходимая и даже полезная. Но тогда возникает вопрос: точно ли Курицын был гуманистом, каким его обыкновенно рисовали советские историки, или, подобно своему государю, он был просвещенным макиавеллистом, для которого политическая цель может оправдать любые средства ее достижения?

«Сказание о Дракуле-воеводе» — это не просто сборник анекдотов о средневековом садисте. Сажая людей на кол или вбивая им в голову гвозди, валашский воевода, по мнению Курицына, стремится установить в своей стране закон и справедливость. А если вспомнить, в какое время была написана повесть, то становится очевидным и ее политический контекст. В России, как и в Европе, заканчивались времена феодальной раздробленности. Наступало время централизованной власти, и жестокость оправдывалась этой властью как способ наведения единого порядка.







С годами философские размышления и вовсе отступают для Федора Курицына на второй план. Он уже не рассуждает о свободе, воле. Вольнодумец и еретик становится фактическим идеологом самодержавия. Именно Федор Курицын первым на официальном уровне озвучил идею божественного происхождения самодержавной власти русского государя. В 1488 году во время торжественного приема в честь имперского посла думный дьяк зачитал составленную им декларацию, начинавшуюся словами: «Мы Божию милостью государи на своей земле изначально от Бога».

С этого момента идея неподотчетности монарха своим подданным ляжет краеугольным камнем в фундамент русского самодержавия. Пройдет еще сто лет, и слова Курицына: «Без грозы немочно в царство правды ввести» сделает своим девизом внук Ивана III Иван Грозный, который будет строить свое царство на крови и далеко превзойдет в свирепости валашского воеводу. В письме английской королеве Елизавете Грозный попрекал ее заигрыванием с народом и гордо заявлял: «Наша власть от Бога, а не от многомятежного людского соизволения». Эта идея так глубоко внедрится в умы и всех последующих отечественных монархов, что даже последний царь Николай II написал в анкете: «Род занятий — Хозяин земли русской». При этом надо помнить, что монархия и самодержавие — это вовсе не одно и то же. Конституционные монархии, основанные на подчинении закону и монарха и подданных, оказались более жизнеспособны, нежели самодержавные, некоторые из них существуют и до сих пор.

Нет сомнений, что, разрабатывая идеологию русского самодержавия, Федор Курицын выполнял прямой заказ великого князя. Для Ивана III «божественное» происхождение его власти являлось не только подтверждением его высокого статуса в одном ряду с европейскими монархами, но и оправданием для любых беззаконных действий, в том числе клятвопреступлений, присвоения собственности своих подданных, бессудных расправ с неугодными.

Столь же очевидно проступает «государев заказ» и в трудах другого видного еретика — Ивана Черного. Черный был не простым переписчиком, по сути дела он формировал великокняжескую библиотеку. Его главным трудом стал «Еллинский летописец» — огромный хронографический свод, содержащий изложение всемирной истории от Навуходоносора до византийского императора Романа. Иван Черный не просто переписывал «Летописца», он фактически редактировал его, опуская одни тексты и выпячивая другие. На полях книги сохранились пометы, сделанные рукой Черного, так называемые глоссы, зашифрованные «пермской полусловицей» — старинной азбукой, непонятной для обычного читателя. В них, выражаясь пушкинскими словами, «то кратким словом, то значком, то вопросительным крючком» явственно проступает позиция переписчика.

Заказчиком книги был великий князь, о чем сам Черный пишет в предисловии. Обратим внимание, что сделан этот заказ был в 1485 году, когда Федор Курицын еще находился в крымском плену. Получается, что инициатором еретических «мудрований» в Москве был не Курицын, как принято считать, а сам великий князь! Выбор им «Еллинского летописца» был далеко не случаен. Свод являл собой апологию самодержавной власти, и вся история народов представлена в нем как результат деяний их правителей. Но этим задача переписчика не ограничивалась. Иван Черный заботливо вооружает великого князя теологической аргументацией в готовящемся наступлении на церковь. Кроме «Еллинского летописца» он черпает ее и в «Сборнике Библейских книг», в «Книге пророчеств», а также в сочинениях против монашества, где говорится, что «монахи отменяют законную женитьбу и пьюща и едуща жулят и младых детей гнушаются». Цель очевидна — скомпрометировать сам институт монашества и оправдать будущую секуляризацию монастырских владений. Стоит отметить, что в поисках аргументов против монашества Черный ссылается и на иудейскую традицию, по которой монашеское безбрачие считается неугодным Богу, ибо евреи обязаны продлевать свой род. Православные иконы и храмы государев писец уподобляет ветхозаветным кумирам и капищам, а православное духовенство — «лжепророкам». Бог для него — это любовь, и для того чтобы любить Бога, верующим не нужны посредники в лице церкви.




Своя «делянка» была и у Ивана Волка Курицына. Он переписал «Мерило праведное» — сборник религиозных поучений о праведных и неправедных судах, а также Кормчую книгу (сборник законов). Тем самым Иван Волк брал на себя разработку юридических отношений государства и церкви, а также норм светского права, которые позднее войдут в текст знаменитого «Судебника», ставшего первым прообразом Гражданского кодекса. (Кстати, свою подпись под переводом Иван Волк тоже зашифровал цифровой тайнописью).

Подобно своим единомышленникам Иван Волк Курицын не просто переводит первоисточник, он фактически редактирует его, причем делает это также тенденциозно. К примеру, обильно цитируя законы, воспрещающие церкви вмешиваться в дела государства, Иван Волк старательно пропускает те места, где говорится о недопустимости вмешательства государства в дела церкви. Все это удивительно напоминает ленинский декрет об отделении церкви от государства, лишивший церковь всяких прав, но предоставивший государству право грабить церковное имущество и массово расправляться с духовенством.

Таким образом, труды братьев Курицыных и Ивана Черного укладываются в довольно стройную государственную доктрину, которая должна была обосновать безграничную власть самодержца. Но тогда возникает резонный вопрос: можно ли считать «вольнодумцами» людей, которые действуют в интересах господствующей власти и разрабатывают ее официальную идеологию? Но «жидовствующие» не были и слепыми исполнителями чужой воли. Эти люди первыми ощутили ветер перемен и хотели поймать его в свои паруса. Патриархальная, вотчинная, православная Русь казалось им ветошью, которую надо выбросить за ненадобностью. И в этом своем рвении еретики-реформаторы были готовы поломать весь многовековой уклад жизни русских людей. В новом государстве, которое рисовалось Федору Курицыну и его единомышленникам, религия становилась сугубо частным делом, но церковь как общественный институт должна была перейти в полное подчинение светской власти.

Что касается великого князя, то он вряд ли был готов зайти так далеко. Впрочем, как опытный политик московский государь всегда руководствовался принципом: требуй больше, чтобы, отступив, получить по максимуму. Иван III собирался сильно потеснить церковь, подчинить ее своей власти, отнять земли, но он вовсе не собирался отказываться от традиционного православия, понимая, как много на нем держится в его государстве. Более того, великий князь старался выглядеть в глазах своего народа главным защитником православной веры. Шум вокруг ереси «жидовствующих» мог сильно повредить этой его репутации, именно поэтому великий князь постарался изобразить ересь чисто новгородским делом.

После собора 1488 года московские власти надеялись, что на этом скандал вокруг ереси уляжется, ан нет, из Новгорода снова пришли дурные вести. Вот уж воистину: «что может изойти доброго из Назарета?» Геннадий Гонзов продолжал трезвонить во все колокола, прямо называя еретиками людей из ближайшего окружения великого князя. Следовало срочно осадить вышедшего из повиновения архиепископа, но тут подоспели события, круто поменявшие весь политический расклад в столице.




Глава 9. Дело врача


Весной 1489 года скончался митрополит Московский и всея Руси Геронтий. Для великого князя смерть строптивого Геронтия пришлась весьма кстати. Теперь он мог поставить во главе церкви своего выдвиженца, руками которого можно будет осуществить давно вынашиваемые планы подчинения церкви и секуляризации ее земель. Начались поиски кандидата, причем главным требованием к кандидату была абсолютная готовность без рассуждений следовать воле государя.

И тут (в который раз!) некстати дал о себе знать новгородский архиепископ Геннадий. По традиции вплоть до выборов нового митрополита именно он становился старшим иерархом Русской православной церкви и местоблюстителем митрополичьего престола. Геннадий постарался воспользоваться этим своим временным статусом, чтобы задушить ересь. Он разослал письма иерархам с призывом не выбирать главу Русской православной церкви «доколе не искоренити ересь». В своих тревожных Посланиях он рассказывал о результатах предпринятого им розыска и прямо называл «начальником ереси» всесильного фаворита Федора Курицына: «От него вся беда стала, он отъявленный еретик и заступник еретиков перед государем».

Но и власть не дремала. Великий князь особой грамотой запретил Геннадию ехать в Москву на собор, который должен был избрать нового владыку, приказав ему заранее дать письменное согласие на того кандидата, на которого укажет государь. Это было неслыханное унижение. Старшему архиерею запрещалось участвовать в выборах митрополита, а предлагалось смиренно проголосовать за некоего имярек, которого благоугодно будет назвать великому князю. Тем самым полностью сбывались подозрения Геннадия о том, какие планы великий князь лелеял в отношении Русской православной церкви. Дав почувствовать Геннадию Гонзову свою тяжелую длань, Иван Васильевич тем самым сказал ему примерно следующее: «Ты разгадал мои планы и посмел мне противодействовать! Но и я разгадал тебя, а потому — берегись!»

Страсти накалялись, но тут произошло событие, затмившее интригу вокруг выборов митрополита. Внезапно заболел наследник престола соправитель великого князя Иван Молодой. Застудившись на охоте, стал прихрамывать, жаловался на боли в суставах ног. Судя по симптомам, это была подагра (в переводе с греческого подагра означает — нога в капкане), или «камчуга», как ее называли на Руси.

В то время, когда наследник мучался от жестоких болей, в Москву вместе с новой партией иностранных специалистов приехал из Венеции молодой врач мистро Леон Жидовин. Представленный великому князю и его семейству врач сразу обратил внимание на хромоту Ивана Молодого. «Я вылечу твоего сына, — самоуверенно заявил он великому князю, — а если не вылечу, вели казнить меня смертной казнью». Леон начал лечить наследника прикладыванием стеклянных сосудов, наполненных горячей водой, и давая ему пить какой-то травяной отвар. Но больному становилось все хуже, и 15 марта 1490 года тридцатидвухлетний Иван Иванович скончался, сделав вдовой молодую жену Елену и сиротой малолетнего сына Дмитрия.

Разгневанный великий князь повелел казнить врача. Как и в истории с немцем Антоном, московские иностранцы пытались добиться его помилования, но тщетно — государь был неумолим. Через сорок дней после смерти наследника на Болвановке состоялась казнь. Впавшего в прострацию врача под руки втащили на помост, и палач в красной рубахе под одобрительный гул толпы отрубил ему голову топором.

Наследник был популярен в народе, особенно после «стояния на Угре», когда он вопреки приказу отца отказался покинуть войско и отбил нападение ордынцев. Он проявил себя смелым воином, участвовал во многих походах и успел набраться государственного опыта. Разделяя политику отца, он отличался от него по характеру, был прямодушен и имел свои представления о чести и достоинстве. Ранняя смерть Ивана Молодого способствовала идеализации его образа в народном сознании. Народ сочинил известную сказку об Иване-царевиче и Елене Прекрасной. Есть в этой сказке и деспотичный царь-отец, который не пускал сына биться с неприятелем и коварная царица-мачеха, опоившая пасынка ядом.

Слухи о том, что Ивана Молодого отравили по наущению Софьи Палеолог, широко ходили по Москве. «Грекиня! Ее рук дело!» — шептались москвичи. Версия отравления впоследствии обросла догадками и всякого рода спекуляциями, в том числе антисемитского толка. (В каком-то смысле эта история стала прелюдией печально знаменитого «дела врачей».) Некогда иудеи предали смерти Сына Божия, и вот теперь врач-иудей погубил государева сына. Это ли не явный знак свыше? И не есть ли это Божья кара правителю, который попускает еретикам «жидовствующим»?

Современные медики говорят о врачебной ошибке. Они предполагают, что у наследника был инфекционный артрит, болезнь весьма опасная, чреватая летальным исходом, а врач непрофессиональным лечением только ускорил воспалительный процесс. Пролить свет на эту загадочную историю могла бы судебно-медицинская экспертиза останков наследника, которая может достоверно установить наличие или отсутствие яда. (Кстати говоря, недавно были опубликованы сенсационные результаты экспертизы, подтвердившей генетическое родство Софии Палеолог и ее внука Ивана Грозного. Тем самым были опровергнуты предположения о том, что отцом Грозного был не великий князь Василий Иванович, а фаворит Елены Глинской боярин Овчина-Телепнев. Вот так, пятьсот лет спустя, была восстановлена супружеская честь матери Ивана Грозного).




Но вернемся к событиям 1490 года. Смерть наследника резко обострила интригу вокруг престолонаследия. Иван III, еще недавно ревновавший сына к власти, теперь тяжело переживал утрату. Перед ним вдруг встал жгучий вопрос о том, в чьи руки передать государство, кто наследует дело всей его жизни?

Ближайшее окружение государя раскололось на две враждующие группировки, одна — желавшая видеть наследником престола Василия — старшего сына Ивана Васильевича от брака с Софьей Палеолог, а другая стоявшая за Дмитрия-внука, сына Ивана Молодого и Елены Волошанки. Во главе партий стояли две честолюбивые женщины, две иностранки — София Палеолог и Елена Волошанка. Между ними завязалась острая борьба, в которой обе соперницы стремились привлечь на свою сторону самых влиятельных союзников. И здесь преимущество сразу оказалось на стороне Елены. Ее поддерживал могущественный клан бояр Патрикеевых и Ряполовских, задававших тон в Боярской думе, а также высшая бюрократия. На сторону Елены дружно встало и еретическое сообщество во главе с братьями Курицыными. Но, главное, сам великий князь явно предпочитал жене невестку.

Шансы Василия смотрелись куда менее убедительно. В его лагере не было ни ярких фигур, ни людей, облеченных высшей властью. Он мог рассчитывать только на свою мать. Придворный итальянский поэт Луиджи Пульчи, встречавшийся с принцессой Палеолог в Риме, в частном письме обозвал ее «толстой раскрашенной куклой и ярмарочной шутихой». Поэт явно ошибался. София была, бесспорно, умной и волевой женщиной, оставившей заметный след в русской истории. Она не только родила мужу десятерых детей и поддерживала все его честолюбивые планы, но и помогла ему наладить дворцовую жизнь и вообще «обтесаться».

С детства искушенная в придворных интригах, племянница последнего византийского императора прекрасно понимала, что после смерти мужа ее саму и ее детей ожидает в лучшем случае ссылка в глухомань, в худшем — тюрьма и скорая смерть. Но София Палеолог не собиралась сдаваться без борьбы и, в свою очередь, старалась привлечь на свою сторону всех, кто мог стать ее союзником. В этих поисках она руководствовалась простой истиной: враг моего врага — мой друг. Поскольку в стане Волошанки было много еретиков и сама она пользовалась репутацией еретички, София Палеолог обратила свои взоры к Русской православной церкви. Поначалу высшее духовенство относилось к ней настороженно, ее считали униаткой, засланной в Московию папой римским. Но за годы, проведенные в России, София сумела преодолеть эту настороженность, демонстрируя истовую преданность православию и оборвав все контакты с папским двором.

Архиереи боялись даже помыслить о том, что станет с Русской православной церковью, если во главе страны окажется сын еретички, воспитанный и окруженный еретиками. Они догадывались, что сын Софии Василий — тоже не подарок и подобно своему отцу будет не прочь поживиться церковными богатствами, но по принципу «из двух зол выбирать меньшее» все же сделали ставку на сына «грекини». В свою очередь, Софья заверила иерархов в том, что ни она сама, ни ее сын никогда не смирятся с ересью, и поспешила наладить доверительные отношения с лидером церковной оппозиции и главным борцом с ересью Геннадием Новгородским.

Вот так при московском дворе возникли два непримиримых лагеря, которым суждено будет вскоре сойтись в жестокой схватке.







Глава 10. Еретик в митре


Зосима же, притворяясь христианином, повелел проклясть еретиков.

    

Иосиф Волоцкий






Первое острое столкновение враждующих партий произошло накануне выборов нового митрополита. И те и другие понимали, что даже потесненный великим князем церковный предстоятель имеет громадную власть в стране, где все население исповедует православную веру, а в случае внезапной кончины государя его слово могло стать решающим. Еретики из окружения Елены Волошанки выдвинули своим кандидатом архимандрита Симонова монастыря Зосиму Брадатого.

На первый взгляд, кандидатура Зосимы казалась абсолютно непроходной. Еще недавно этот человек был малозаметным чиновником великокняжеской канцелярии. В «жидовство» его свел протопоп Алексей, который и рекомендовал великому князю использовать Брадатого «по духовной части», сделав архимандритом Симонова монастыря. По натуре Зосима был человеком слабовольным и подверженным многим порокам. По отзывам современников, он «имел прилежание к вину и питал слабость к молодым голоусым монахам», то есть к пьянству и содомии. Делая на него ставку, кукловоды из окружения Елены Волошанки, видимо, рассчитали, что подверженным порокам Зосимой им будет легче манипулировать, нежели человеком твердых моральных устоев. Само выдвижение Брадатого на высший церковный пост братья Курицыны организовали через своего родича Досифея Курицына, влиятельного старца Симонова монастыря. Затем в бой вступила тяжелая артиллерия в лице руководителей Боярской думы, и, наконец, громогласно прозвучало слово самого великого князя. Против такого мощного натиска собор Русской православной церкви в отсутствии Геннадия Гонзова не смог устоять, и 26 сентября 1490 года Зосима стал митрополитом Московским и всея Руси. С этого дня еретики в прямом и переносном смысле поселились на митрополичьем подворье.

Циничная история с «выборами» митрополита дает представление не только о московских нравах того времени, но и определенным образом характеризует самих «жидовствующих». Сблизившиеся в умственных и религиозных исканиях еретики теперь объединяются во имя сугубо властных целей и начинают всюду расставлять своих людей. Возведение их ставленника в сан московского митрополита открывало перед еретиками огромные возможности воздействия на всю Русскую православную церковь.

Новый митрополит сразу дал понять, чью сторону он держит в конфликте церковных ортодоксов с «жидовствующими». На свое поставление Зосима не пригласил второго по статусу русского иерарха, каковым являлся новгородский архиепископ Геннадий Гонзов. Более того, он потребовал у Геннадия вторичного исповедания веры, что на церковном языке означало нечто вроде «служебного несоответствия» и явилось очередным жестоким унижением для новгородского архиепископа.

Так же спешно, очевидно, по прямому указанию великого князя, Зосима начал подготовку к секуляризации монастырских земель. Его рукописи пестрят пометками: «не подобает в монастырь давать село», «не стоит печься об имениях», «подобает инокам жить от своего рукоделия», в которых слышатся отзвуки будущей громкой полемики «иосифлян» и «нестяжателей». Одновременно еретики начинают готовить массированное наступление на весь институт монашества, используя аргументы, заранее подготовленные Иваном Черным.

Активность еретической партии вызывала у церковных иерархов растущую тревогу, и они попытались взять реванш за поражение на выборах митрополита. Инициативу вновь взял на себя архиепископ Геннадий. И хотя ему уже не раз дали ясно понять, что его борьба с ересью не нравится новому митрополиту и самому «державному», Гонзов переходит в открытую оппозицию высшей церковной и светской власти.

«Если великий князь того не обыщет и не казнит этих людей, — писал он в письме Зосиме, — то как нам тогда свести срам с земли своей!» Не убоялся Геннадий обличить и самого великого князя. Он обвинил его в «гробокопательстве». Во время развернувшего в Кремле бурного строительства было снесено несколько ветхих церквей. Кости мертвых свезли на Дорогомиловское кладбище, а на месте захоронений разбили дворцовый сад. Возмущенный Геннадий назвал эти действия властей «бедою земской» и «нечестью государской». «Кости мертвых вынесены, а тела остались на прежнем месте, рассыпавшись в прах, и на них сад посажен; а Моисей во Второзаконии не велел садить садов и деревьев возле требника Господа. Гробокопателям какова казнь писана: а ведь это оттого, что будет воскресенье мертвых, не велено мертвых с места двигать опричь тех святых. Коих Бог чудесами прославил. Где столько лет стояли Божьи церкви, где стоят престол и жертвенник — эти места неогороженны: собаки ходят по ним и всякий скот!»

Воодушевленные своим лидером епископы единогласно потребовали созыва Собора, и Зосима был вынужден выполнить их требование. Поскольку Гонзову великий князь снова запретил ехать в Москву, новгородский архиепископ разослал Послания участникам Собора, предлагая им не пускаться в прения о вере, а казнить еретиков, ибо «от явного еретика человек бережется, а от сих еретиков как уберечься, если они зовутся христианами. Человеку разумному они не объявятся, а глупого как раз съедят». «Люди у нас просты, — писал он, — не умеют говорить по обычным книгам; так лучше поэтому о вере никаких прений не плодить. Собор нужен не для прений о вере. А для того, чтобы еретиков казнить, вешать и жечь».

Призыв Геннадия «жечь и вешать» был навеян рассказами об испанской инквизиции, которые он услышал от проезжавшего через Новгород австрийского посла Николая Поппеля. «Сказывал мне посол цесарев про шпанского короля (Фердинанда II Католика. — В.С.), как он свою очистил землю». Именно на эти годы пришелся пик чудовищных репрессий, которые инквизиция обрушила на головы мнимых и действительных еретиков, и прежде всего крещеных евреев, тайно сохранявших верность иудаизму.

За несколько дней до Собора скоропостижно скончался один из самых влиятельных еретиков протопоп Алексей. Геннадий объявил его смерть Божьей карой. В страхе перед расправой скрылись в Литву писец Иван Черный и купец Игнат Зубов. По слухам, они там открыто приняли иудаизм. Пока шел Собор, из Москвы сбежали еще двое видных еретиков: сын Алексея Иван и его зять Иван Максимов.

Собор епископов начался 17 октября 1490 года. Его открытие ознаменовалось громким скандалом. Во время службы в Архангельском соборе архиереи отказались молиться вместе с еретиком Денисом и торжественно изгнали его из храма со словами: «Изыди, человече, из алтаря, недостоин ты служить со святыми епископами!»

В качестве обвиняемых на Соборе предстали: «чернец Захарий, протопоп Софийского собора в Новгороде Гавриил, поп Архангельский Денис, поп Ивановский Максим, Василий поп Покровский, Макарий дьякон Никольский, Гридя дьячок Борисоглебский, Васюк зять Дениса, Самуха дьячок Никольский».

Светскую власть на Соборе вначале представляли знатные бояре Иван Патрикеев, Юрий Захарьин, дьяк Андрей Майко, но когда Собор начался, великий князь самолично явился в митрополичьи покои, чтобы взять ход процесса в свои руки.

Митрополит Зосима, выполняя полученные инструкции, сразу постарался представить ересь результатом недосмотра новгородского владыки Геннадия. О москвичах и уж тем более о дьяках великого князя вообще не упоминалось. После выступления свидетелей начался допрос обвиняемых. Поначалу еретики держались сплоченно и от всего отпирались. Некоторые из них симулировали умопомешательство («и быша яко в исступлении ума»). Одним из первых сломался священник Денис. Потрясенный позорным изгнанием из храма, он подал Собору покаянную грамоту, где признавался в «невоздержании языка».

Совсем по-другому вел себя монах псковского Немцова монастыря Захар. Человек неукротимого нрава, он обрушился на церковных иерархов с обвинениями в симонии, то есть в торговле церковными должностями, заявив, что раньше митрополит давал мзду царьградским патриархам, а теперь «боярам посулы дает тайно». Это задело всех, включая Зосиму. Смелость этого монаха, который публично хулил высшие церковные власти, объяснялась не только свойствами его натуры. Захар жил в Пскове, где еще сохранялись республиканские порядки, а псковичи традиционно отличались повышенной требовательностью к духовенству. Кроме того, Захар знал, что Геннадий Новгородский находится в опале у великого князя, и рассчитывал найти защиту у светской власти. Этот его расчет частично оправдался. Когда Геннадий попытался сослать Захара в глухую пустынь, государь лично отменил это наказание. Агрессивный монах был нужен великому князю, его выпады против церковных порядков ослабляли церковную верхушку, заставляли ее оправдываться.

Чувствуя поддержку с самого верха, Захар все яростнее нападал на Геннадия Новгородского. Могущественный архиепископ ничего не мог с ним поделать и только жаловался митрополиту: «Лает меня, господине, безпрестани уже третий год, а посылает грамоты в мою архиепископью, и к чернцам, и к попам семисоборским, а что по московской земли, то числа нет, а пишет в своих грамотах: послал, деи, на еретика грамоты; а яз не еретик». В свою очередь Геннадий не без оснований называл Захара стригольником. В обличениях псковского монаха явно прослеживаются главные приметы ереси, зародившейся более ста лет назад. Те же обвинения церковных властей в симонии, тот же призыв не причащаться у священников, ибо они по мзде поставлены, те же выпады против обрядов.

Соборный приговор еретикам гласил:

«Мнози от вас ругалися образу Христову и Пречистые образу, написанным на иконах. И инии от вас ругались кресту Христову, и инии от вас на многия святые иконы хульные речи глаголали, а инии от вас святые иконы щепляли и огнем сжигали, а инии от вас святые иконы в лоханю метали, да иного поругания есте много чинили над святыми образами. А инии от вас самого Господа нашего Иисуса Христа Сына Божья и на Пречистую Его Богоматерь многие хулы изрекали, а инии от вас Господа нашего Иисуса Христа Сыном Божиим не звали, а инии от вас на великих святителей и чудотворцев да и на многих святых отцов хульные речи износили, а инии от вас всю седмь соборов святых отцов похулиша, а инии от вас во все говения ели мясо и сыр и яйца и млеко. А все есте чли субботу паче воскресениа Христова. А инии от вас воскресенью Христову и Его святому вознесению не веруют».

Собор осудил еретиков за иконоборчество и поругание крестов, неверие в чудотворцев и отцов церкви, возведение хулы на Христа и Богородицы, в непризнании Христа сыном Божиим и, наконец, в праздновании субботы вместо воскресения. Кроме того, в приговоре было сказано, что еретики «пишут и учатся книги отметные», то есть запрещенные церковью, что они «похваляют отреченный Ветхий Завет и веру жидовскую хвалят», что иконы «зовут идолами» и не верят в русских святых и чудотворцев. Главный вывод обвинения звучал так: «Все то чинили по закону жидовскому, а не по вере христианской».

Смертные приговоры казались неизбежными, но за еретиков неожиданно вступились влиятельные заволжские старцы праведники Нил Сорский и Паисий Ярославлев. (Свое название иноки Белозерских и Вологодских монастырей получили оттого, что их скиты располагались за Волгой). Заволжские старцы объявили ересь расплатой за грехи церкви. Напомнив соборянам о евангельской заповеди милосердия, они предлагали лишь упорных еретиков отлучать от церкви, а раскаявшихся прощать совершенно.

Благодаря заступничеству заволжских старцев наказание было относительно мягким: собор не вынес смертных приговоров. В Испании или Португалии еретиков с таким приговором тотчас отправили бы на костер. Всех признанных виновными передали в руки новгородскому владыке для осуждения и покаяния. Исключение сделали для Дениса и Захара, двух самых заклятых врагов Геннадия. Дениса отправили в Галич. В монастырской тюрьме его рассудок помрачился, он «заблеял козлом» и через месяц умер. Захара отправили в заточение к суздальскому епископу Нифонту, который создал для еретика такие «условия проживания», что тот тоже вскоре скончался.

В Новгороде была разыграна целая мистерия, церемониал которой архиепископ Геннадий позаимствовал из рассказов иностранцев об испанской инквизиции. Владычные слуги встретили еретиков за сорок верст от города и посадили на убогих лошадей лицом к хвостам. (В Испании еретиков сажали на ослов, но в Новгороде ослов не было.) Затем на головы осужденных напялили высокие остроконечные берестяные колпаки с надписью «се есть сатанинское воинство». Когда еретиков под мерные удары колоколов везли по городу, горожане плевали на них и называли врагами Божьими и отступниками. На Духовском поле было устроено нечто вроде аутодафе. Колпаки на головах еретиков торжественно сожгли, некоторых осужденных люди наместника били кнутом. Затем еретиков заточили в монастырские тюрьмы, но стерегли их там некрепко: «А инии в Литву сбежали, а инии в Немцы».







Вся эта мрачная церемония преследовала цели устрашения, а не физического истребления еретиков. Тем не менее это был первый опыт применения на Руси инквизиционной практики, не свойственной ранее восточнохристианской церкви.

Казалось бы, церковная ортодоксия взяла убедительный реванш за поражение на Соборе 1488 года. Но на самом деле торжествовать было рано. Власть пожертвовала несколькими фигурами, чтобы успокоить архиереев и выиграть время для подготовки церковной (точнее, противоцерковной) реформы. Тайная ложа, возглавляемая братьями Курицыными и невесткой государя Еленой Волошанкой, продолжала действовать. Время работало на еретиков в самом прямом смысле этого слова.

Приближался 1492 год…




Глава 11. Несостоявшееся светопреставление


Такое возникло смятение среди христиан, какого не было с той поры, как воссияло в Русской земле солнце благочестия.

    

Иосиф Волоцкий






Каждый человек в отдельности и человечество в целом не могут не думать о своем конце. С истечением седьмой тысячи лет от сотворения мира на Руси ждали светопреставления. «Вострубят трубы архангельские, земля сгорит, а небо свернется как свиток с письменами», — писал хронист.

Символическое значение числа 7 русские книжники связывали с библейскими семью днями Творения: «И сотвори Господь Бог всю тварь, моря и реки, и скоти своею хитростью, а та семь дней против семи тысяч лет». Поскольку мир был создан Богом за семь дней, то и быть ему семь тысяч лет. О седьморичности человеческих времен писали Василий Великий, Иоанн Дамаскин, Григорий Богослов и другие святые отцы.

Уверенность в неизбежности конца света была такова, что отцы русской церкви довели расчеты празднования Пасхи только до 1491 года, написав далее: «Здесь страх, здесь скорбь, сие лето на конце явися, а на нем же чаем и всемирное Твое пришествие…»

С приближением роковой даты волна тягостных предчувствий захлестывала все больше широкие слои русского народа. Люди напряженно вглядывались в происходящие события, пытаясь угадать в них признаки надвигающейся катастрофы. Одно зловещее предзнаменование сменялось другим. Хвостатые кометы, солнечные затмения, тревожное поведение домашних животных — все это добавляло страхов. Однако немало было и тех, кто отказывался верить в скорый Конец Света. «И о сем молва была в людях не только в простых, но и преимущих, о сем многим сомнения бысть», — писал современник.

Церковные иерархи пребывали в растерянности. Обычно все вопросы подобного рода Русская православная церковь адресовала византийским патриархам. Но после падения Византии спросить было некого. Встревоженный Геннадий Новгородский послал запрос ученому греку Дмитрию Траханиоту. В ответ ученый грек прислал трактат «О летах седьмой тысячи», в котором уклончиво писал, что Конец Света неизбежен и будет как-то связан с цифрой 7, но когда именно это случится, неизвестно, ибо «никто не весть числа веку».

В этой ситуации перед еретиками открылась возможность взять реванш за поражение на Соборе 1490 года. И они этим шансом блестяще воспользовались, впервые открыто выступив против ортодоксальной церкви по самому острому вопросу, волновавшему русскую паству. Для себя «проблему 7000-го года» еретики, как мы помним, решили давно. Вернее, за них это сделал Захария Скара во время своего пребывания в Новгороде. Иудейское летоисчисление «продлевало» жизнь человечества еще на 1748 лет. По свидетельству архиепископа Геннадия, протопоп Алексей многозначительно говорил ему: «А как истечет седьмая тысяча, тогда и мы понадобимся». Скептицизм еретиков находили отклик в душах людей. Никто не хотел умирать. Прихожане «вооружаются хулой на Бога, — отмечал Геннадий. — Почему не идет Христос судить людей, почему нет второго пришествия, а уж ему время быти?»

Напряжение росло, истекал срок последней пасхалии. Все ждали, что скажет предстоятель Русской православной церкви. Однако Зосима упорно молчал сам и не созывал Собор, который должен был выработать официальную позицию церкви. Возникает вопрос: почему бездействовал митрополит? Сам Зосима, разумеется, не верил в грядущий конец света. Этот циник вообще мало во что верил. У подвыпившего владыки нередко развязывался язык, и он начинал философствовать о жизни и смерти: «А что есть царствие небесное, а что есть второе пришествие, а что есть воскресение мертвых? А ничего того несть, умер кто, то и умер, по та места и был!»

В бездействии митрополита угадывался простой расчет тех, кто стоял за его спиной. Нужно было, чтобы на глазах у всех верующих Русская православная церковь потерпела полное и очевидное поражение. Тем самым ставились под сомнения главные догматы христианства. Раз не состоялось Второе Пришествие, значит, не было и первого, а значит Христос — не Бог вовсе, а «простой человек, умерший позорной смертью». Лгут Евангелия, лгут святые отцы, лгут служители церкви, а раз так, то кому нужна такая церковь?!

Светская власть тоже встала на сторону еретиков. Как писал современник: «Мнози от вельмож и от чиновных великого князя в ересь поползашася». Московское государство стремительно развивалось, присоединяя к себе все новые земли. Сброшено монгольское иго. Страна собиралась жить и работать, а не замирать в ожидании скорой гибели.

И вот настал роковой день 25 марта 1492 года, когда по расчетам святых отцов скончалась седьмая тысяча лет. С утра весеннее солнце светило как обычно. Ничего не случилось и 1 сентября, когда по русскому календарю начался новый, 1493 год. Еретики шумно торжествовали победу: «Седьмая тысяча лет прошла, и пасхалия скончалась, что святые отцы сложили на семь тысяч лет, а Второго Пришествия Христова нет, и святые отцы солгали!» «Жидовствующие» полностью оправились от удара, нанесенного Собором 1490 года. Их влияние на паству и власть достигло высшей точки.

Только в ноябре 1492 года митрополит Зосима наконец созвал Собор, который поручил сразу трем иерархам: Геннадию Новгородскому, Филофею Пермскому и самому Зосиме составить пасхалию на следующую тысячу лет. В изложении Зосимы новая пасхалия прозвучала настоящим апофеозом московскому государю, который провозглашался самодержцем, новым царем Константином и христолюбивым главой Русской православной церкви. Именно тогда, задолго до псковского старца Филофея, и зародилась знаменитая формула «Москва — Третий Рим», а Иван III был впервые титулован «государем и самодержцем всея Руси». Получалось, что во всей этой истории с концом света митрополит Зосима не только подставил Русскую православную церковь в угоду «жидовствующим», но и удачно обслужил интересы власти.

Несостоявшееся светопреставление вызвало шумный всплеск еретических настроений во многих городах страны. Ересь перестала быть уделом узкой группки книжников и вольнодумцев. Доверие многих прихожан к церкви было подорвано, в стране отчетливо запахло Реформацией. «В домах, на дорогах, на рынке все — иноки и миряне — с сомнением рассуждают о вере, основываясь не на учении пророков, апостолов, святых отцов, а на словах еретиков, отступников христианства; с ними дружатся, учатся от них жидовству», — писал современник.

Эти слова принадлежали знаменитому Иосифу Волоцкому, человеку, который вошел в историю как самый яростный и последовательный борец с ересью жидовствующих. Именно он в дальнейшем возглавил оппозицию ереси, снискав себе у одних славу несгибаемого борца за православие, а у других — мрачную репутацию русского Торквемады.

Преподобный Иосиф Волоцкий, в миру Иван Санин, родился в 1440 году недалеко от города Волоколамска. В его роду известно 18 монашеских имен и только одно мирское. Семилетним отроком Иосиф поступил в Боровский монастырь. Здесь он пятнадцать лет ухаживал за разбитым параличом отцом, которого поселил в своей келье. Но когда мать Иосифа, тоже постригшаяся в монахини, пришла навестить сына, он отказался встретиться с нею, ибо устав монастыря запрещал всякое общение с женщинами. Этот эпизод весьма характерен для понимания личности Иосифа Волоцкого.

Став игуменом Боровского монастыря, Иосиф попытался ввести еще более строгий общежительный устав, однако монахи не поддержали его. Взяв с собой семерых единомышленников, Иосиф ушел в волоколамские леса и основал там новую обитель, положив в ее основу суровый принцип «послушания без рассуждения». Пища в монастыре была самая простая, вся братия, включая игумена, ходила в лаптях. Спали мало и только сидя, днем работали, ночью молились. Двери келий не запирались. Будучи совершенным бессребреником во всем, что касалось его лично, Иосиф Волоцкий со временем сумел превратить свой монастырь в одну из самых красивых и богатых русских обителей. Хотя его брат был ростовским архиепископом, а два племянника епископами, сам Волоцкий не пытался подниматься по ступеням церковной иерархии. Его влияние зиждилось на его личном авторитете, а не на должности.

Иосиф хорошо знал о борьбе Геннадия Гонзова против еретиков. Расположение Волоколамского монастыря недалеко от Москвы позволяло его игумену быть в курсе всего того, что происходило в столице. Именно такой союзник требовался Геннадию Гонзову, которого по велению великого князя перестали пускать в столицу. Со временем Иосиф Волоцкий возглавил борьбу против ереси, проявив в этой борьбе недюжинные бойцовские качества. В его характере любовь к ближнему удивительно сочеталась с беспощадной жестокостью по отношению к тем, кого он считал врагами церкви и, следовательно, своими личными врагами.

Корнем зла Волоцкий считал митрополита Зосиму. Связь митрополита с еретиками ни для кого не была секретом. «Жидовствующие» дневали и ночевали на его подворье. Волоцкий объявил Зосиме настоящую войну, не смущаясь тем, что того поддерживали сам великий князь, бояре Патрикеевы и Ряполовские, возглавлявшие Боярскую думу, а также всесильные братья Курицыны.

В 1493 году Волоцкий разослал архиереям обличительные Послания против митрополита. «На том же престоле ныне сидит скверный злобесный волк, облекшийся в пастырскую одежду, иже чином святитель, а произволением Иуда-предатель и причастник бесом, иже оскверни и святительский престол, овех убо жидовству учит». Иосиф прямо призывал святителей к бойкоту Зосимы: «Не приходить к сквернителю оному и отступнику, ни благословения от него не приимати, не ясти, ни пити с ним».

В довершение к своим многочисленным талантам Иосиф умел виртуозно обругать противника. Какими только хулительными словами он не награждал Зосиму! Он именовал его «окаянным гонителем православия, сквернителем, калом блудным, прескверным сатаной, ехидниным исчадием, сосудом злобы, головней содомского огня, змием стоглавым, пищей вечного огня, новым Арием, злым Манентой, сатаниным первенцем, прескверным сквернителем других содомскими сквернами, пагубным змием, обжорой и пьяницей, по жизни свиньей»(!).




Досталось от Волоцкого игумена и великому князю, Иосиф обозвал его «злодеем» и «обновителем древнего Каинова зла», после того как тот, нарушив клятву, погубил в темнице своего брата удельного князя Бориса. Похоже, Волоцкий сознательно провоцировал власть на расправу, чтобы либо пострадать за православную веру, либо вызвать скандал, который приведет к падению Зосимы. Митрополит пытался его запугать, отлучал от причастия, накладывал епитимьи, но на крайние меры так и не решился, чувствуя свою уязвимость. Митра криво сидела на нетрезвой голове Зосимы. Многогрешный владыка-еретик компрометировал не только Русскую православную церковь, но и великого князя, который считался ее главным опекуном. Когда по призыву Иосифа Волоцкого все епископы отказывались принимать причастие у митрополита, Иван Васильевич больше не стал защищать свою креатуру.

17 мая 1497 года митрополит пришел в Успенский собор и всенародно положил свой омофор на престол, призвав Господа Бога в свидетели на то, что ему невозможно больше действовать святительски и называться митрополитом. Совершив акт отречения, Зосима отошел в Симонов монастырь на смиренное иноческое жительство.

Как написал летописец: «Зосима остави митрополию не своей волей, но непомерно пития держашеся и о церкви Божьей не радяше». Получалось, что владыку, грубо говоря, «сняли за пьянку». В церковную историю Зосима вошел как «самый недостойный из всех русских первосвятителей и единственный между ними не только еретик, но и вероотступник».

Отставка Зосимы стала для еретиков тяжелой потерей. Но и Русская церковь долго не могла оправиться от удара, нанесенного ее авторитету «несостоявшимся светопреставлением». Выиграл в этой истории великий князь. Воспользовавшись падением престижа церкви в глазах паствы, он постарался утвердить свой диктат над нею, все более бесцеремонно вмешиваясь в церковные дела. Иван III первым из русских государей стал физически расправляться с высшими духовными лицами, приказав подвергнуть публичной порке чудовского архимандрита. Эту позорную традицию подхватил его внук Иван Грозный, который лично отрубил голову псковскому игумену Корнилию и затравил собаками новгородского архиепископа Леонида.




После вынужденной отставки Зосимы «жидовствующие» постарались снова поставить на пост митрополита своего единомышленника. Однако эти попытки встретили жесткое противодействие русского епископата. В результате новым митрополитом стал игумен Троице-Сергиева монастыря Симон Чиж. Это был человек типа «и нашим и вашим», что не устраивало ревнителей православия. Никто из владык не присутствовал на обеде по случаю его избрания.

Во время церемонии наречения произошел характерный эпизод. Иван Васильевич всенародно взял нового митрополита за руку и передал его епископам, как бы говоря, что это он дает церкви первосвятителя. Затем он громогласно повелел Симону «принять жезл пастырства и взойти на седалище старейшинства». Это был новый обряд, сигнализировавший о том, что отныне поставление митрополита, а с ним и всех прочих иерархов является прерогативой государя.




Глава 12. Геннадиева Библия


Силы моей нет ставить неучей на церковные степени.

    

Геннадий Новгородский






Владыка Геннадий не обольщался результатами своей театрализованной расправы над еретиками. Он понимал, что таким способом ересь не искоренить. Мало посадить еретика на лошадь задом наперед и сжечь на его голове берестяной колпак. Надо победить врага на его поле, на поле книжной учености, ибо посеянные еретиками семена безверия уже дали всходы в умах прихожан.

Геннадий принял вызов. Идейная борьба с еретичеством, которую возглавил в это время новгородский архиепископ, развернулась сразу по нескольким направлениям. Прежде всего требовалось поднять уровень образованности рядового духовенства, которому не хватало не только богословских знаний, но и элементарной грамотности. До присоединения к Москве Великий Новгород считался самым образованным городом на Руси. Большинство новгородцев, включая женщин, знали грамоте и обменивались письмами на бересте. Еще при Ярославе Мудром здесь была открыта первая школа для детей духовенства. Настоящими рассадниками учености были новгородские монастыри. Однако война с Москвой, массовая депортация самой развитой части населения пагубно отразились на уровне образования населения вообще и духовенства в частности.

Выход был найден в открытии духовного училища, которое впоследствии превратилось в знаменитую новгородскую семинарию, одну из лучших в России. Отныне приходы стали получать хорошо подготовленных клириков, что благотворно сказалось и на самой пастве. Такой священник не только нес слово Божье, но и обучал детей грамоте.

Одновременно архиепископ Геннадий приступил к созданию первой славянской Библии. До той поры полного перевода Ветхого Завета на Руси не существовало, ибо увлечение ветхозаветными текстами считалось уклонением в иудаизм. Пользуясь тем, что не все книги Ветхого Завета были переведены на церковнославянский язык, еретики, владеющие латынью, греческим или еврейским языками, тенденциозно толковали священные тексты. Переводом Библии Геннадий рассчитывал выбить из рук «жидовствующих» их главное оружие. Для этого он собрал при Софийском соборе группу ученых переводчиков, которые должны были не только подготовить полную славянскую Библию, но и вооружить православную церковь аргументами против ереси.

Советская историческая наука обычно изображала борьбу еретиков и церковных ортодоксов как противостояние просвещенных вольнодумцев и полуграмотных церковных мракобесов, стремившихся отделиться «железным занавесом» от Европы. На самом деле в кружке Геннадия состояли люди выдающихся способностей, получившие блестящее образование и обладающие европейским опытом. Выражаясь современным языком, московские вольнодумцы и члены Геннадиева кружка представляли собой две противоборствующие команды примерно одного интеллектуального класса. Но если еретики в своих религиозных исканиях подвергали сомнению и критическому переосмыслению традиционные устои христианства, то противники ереси убежденно их защищали.

В ученой дружине Геннадия Гонзова выделялись два новгородца — Герасим Поповка и его младший брат Дмитрий Герасимов. Владычный архидиакон Герасим Поповка был выдающимся книжником своего времени. Он ведал фондами Софийской библиотеки — самого богатого книгохранилища того времени — и был не чужд литературной деятельности. Именно на него владыка Геннадий возложил общее руководство переводом Библии.

Но самой яркой звездой Геннадиева кружка был Дмитрий Герасимов по прозвищу Малой. Истинный новгородец не только по рождению, но и по своему живому, непоседливому характеру, он стал первым русским, получившим образование в европейском университете. Еще в юном возрасте Митя Малой перевел на русский античную грамматику. В дальнейшем Герасимов развился в личность поистине возрожденческого масштаба. Полиглот, путешественник, талантливый литератор, крупный дипломат, он, как и Федор Курицын, стал посредником между европейской культурой эпохи Возрождения и Московским государством. Но при всей широте своих взглядов Герасимов сохранил верность православию и не усомнился в своей религии. Впоследствии он возглавлял русское посольство в Ватикане, вел переговоры с римским папой и был ближайшим сотрудником знаменитого Максима Грека, а затем помогал архиепископу Макарию в работе над составлением Великих Миней Четьих. Герасимов первым предсказал Северный морской путь в Китай и составил одну из первых карт России. С его слов на Западе были составлены самые известные описания Московии. Известный ученый Паоло Джовио писал о нем, что русский посол имеет спокойный и восприимчивый ум, а также отличается веселым и остроумным характером.

Близким другом Герасимова был переводчик Власий Игнатов, будущий посольский дьяк и путешественник. Часто наведывался в Софию просвещенный игумен Соловецкого монастыря Досифей, еще один выдающийся книжник своего времени. С его помощью Геннадий стремился заполучить все книги, которые были у «жидовствующих», в том числе и те, которые считались еретическими.

Не менее половины Геннадиева кружка составляли иностранцы. Даже всего навидавшиеся новгородцы с любопытством взирали на шествующего каждое утро к Софийскому собору доминиканского монаха, одетого в белую пелерину с капюшоном и черный плащ. Звали монаха Вениамином, он был хорватом по рождению и считался одним из лучших знатоков Библии. Его приглашение объяснялось тем, что при переводе наряду с кирилло-мефодиевскими, немецкими и еврейскими текстами использовалась Вульгата, то есть латинская Библия, которую и привез с собой доминиканец. Но появление Вениамина в Новгороде имело и другое объяснение. Орден доминиканцев носил неофициальное название Псы Господни, на его гербе изображен пес, несущий в зубах горящий факел, что означало двойную миссию Ордена — охранять церковь от ересей и просвещать мир проповедью истины. Появление в русском городе монаха-доминиканца отражало наметившееся сближение между православной и католической церквями. Ватикан накопил богатый арсенал борьбы против различных еретических сект, близких «жидовствующим». К тому же в Европе уже слышны были отдаленные раскаты грома грядущей Реформации, и католическая церковь искала союзников в грядущей борьбе.

Весной 1494 года в Новгород из Любека приехал первопечатник Бартоломей Готан. Он привез свою типографию, а также немецкие первопечатные книги (Библию и Псалтирь), с которых Геннадиевы писцы и толмачи делали переводы. Первые впечатления печатника от России были самыми радужными. Еще бы, перед ним открывалось широкое поле деятельности, ему покровительствуют сам государь и могущественный новгородский архиепископ! При дворе Геннадия он обнаружил кружок просвещенных людей, готовых трудиться на ниве просвещения. Немец с воодушевлением берется за дело. Он занимается переводами и готовится открыть первую на русской земле типографию.

Профессора медицины и астрологии Николая Бюлова из Любека архиепископ Геннадий пригласил для составления новой Пасхалии. В Новгороде Бюлов прожил несколько лет. Он здесь быстро освоился, научился не только свободно говорить, но и писать по-русски. Впоследствии Бюлов станет придворным врачом великого князя Василия III и останется в России навсегда. Будучи астрологом, Бюлов был, тем не менее, правоверным католиком и даже принял духовный сан. Он ратовал за тесный союз католической и православной церквей, и предсказывал неисчислимые беды, которые принесут Европе религиозные войны. В противовес «жидовствующим», опиравшимся на каббалу и иудейскую астрологию, Бюлов разрабатывал собственное астрологическое учение, не противоречившее христианству, а также занимался вычислением «подвижных» праздников.

Братья Траханиоты, Дмитрий и Юрий, греки по национальности и православные униаты по вероисповеданию, служили семье деспота Морей[5 - Морея — полуостров Пелопоннес в Греции. В эпоху заката Византии — византийская провинция, которая на несколько лет пережила падение Константинополя. — Примеч. ред.] Фомы Палеолога, брата последнего византийского императора. Траханиоты приехали в Россию в свите принцессы Софьи на ее бракосочетание с московским великим князем. Братья были истинными византийцами, искушенными не только в богословских науках, но и в придворных интригах. Часто наезжая в Новгород, они поддерживали связь между Геннадием и Софией Палеолог, держа владыку в курсе московских дел.

Вскоре в стенах древнего Софийского собора закипела сосредоточенная духовная, литературная и просветительская работа. Кроме Библии здесь переводились и переписывались многочисленные богословские, агиографические (то есть жизнеописания святых), календарно-хронологические, грамматические, естественнонаучные, публицистические и художественные произведения, при этом каждый сотрудник параллельно разрабатывал какую-то свою тему.

Монах-доминиканец Вениамин по поручению архиепископа составил трактат в защиту церковного землевладения. «Слово кратко противу тех, иже в вещи священныя вступаются». Подоплека была очевидной. У Софийского дома уже отобрали более трети земель, надвигалась новая секуляризация, и Геннадий спешил вооружиться аргументами против нового ограбления властью Новгородской епархии. «Церкви в защиту даны два меча, — писал Вениамин. — Един меч есть вещественный. Той меч достоит пастырям церковным иметь, защищения церкви своя, даже и до своего кровопролития, второй меч есть духовный». Тут же звучит мысль о первородстве духовной власти над светской: «Елико от Бога духовное достоинство предположено есть, сего ради больши достоит мирской».

Дмитрий Траханиот написал в Новгороде два сочинения: «О трегубой алиллуйе» и «О летах седьмой тыщи». Николай Булев перевел сочинение марокканского еврея Самоила «Учителя Самоила Евреина на богоотступные жидове обличительно пророческими речами». Он также перевел на русский язык знаменитый лечебник под названием «Доброхотный ветроград» и медицинский трактат «Травник», который надолго станет настольной книгой русских врачей, а также астрологический альманах Штофлера.

Самым плодовитым автором был Дмитрий Герасимов, который также не ограничивался религиозной тематикой. Переведя книгу «Против иудейского безверия» Николая де Лириа, он сделал доступной для русского читателя «Троянскую историю» де Колумна, популярную на западе народную энциклопедию «Златой бисер», «Географию Помпония Мелы».

Съездив по поручению владыки Геннадия в Рим, Герасимов привез сюжет «Сказания о белом клобуке». Повесть пересказывает легенду о том, как царю Константину явились во сне святые апостолы Петр и Павел и показали ему форму, по которой должен быть сшит белый клобук папе в знак его церковного главенства; Константин велел сшить клобук и возложил его на главу папе Сильвестру, после чего, не желая царствовать в том же месте, где правит наместники Божий, он перенес свою столицу из Рима в Константинополь. Но преемники Сильвестра не почитали клобука и им пришлось переслать этот символ власти в Константинополь. Вскоре патриарху явился ночью «юноша светлый и велел отправить клобук в Великий Новгород со словами: «и да будет там носим на главе Василия архиепископа». С тех пор белый клобук утвердился на главах святых архиепископов Великого Новгорода».

«Сказание о белом клобуке» пользовалось огромной популярностью среди русских книжников, особенно у старообрядцев. Сохранилось более трехсот списков повести. Со временем белый клобук превратился в мистический символ Третьего Рима. После установления в 1589 году в России патриаршества белый клобук стали носить патриархи московские. Но в 1667 году повесть подверглась осуждению Московским поместным собором как написанная Дмитрием Толмачом «от ветра главы своея». Собор усмотрел в ней пресловутый новгородский сепаратизм, хотя на самом деле «Белый клобук» — это настоящий гимн нарождающейся России: «Ветхий Рим отпаде славы и от веры Христовой своею волею; в новом же Риме, еже есть в Константинограде насилием агарянским также христианская вера погибает. На Третьем же Риме, еже есть на русской земле, благодать святаго Духа воссияет!»

В финале повести устами папы римского Сильвестра Дмитрий Герасимов предрекает наступление времени, когда «царя русского возвеличит Господь над многими языками, и под властию его мнозии цари будут и от иноязычных, и патриаршеский великий чин от царствующего сего града такожде дан будет русской земле во времена свои, и страна та наречется светлая Россия!» (Между прочим, именно Герасимов один из первых стал называть Московию Россией.)

Таким образом, «новгородские попики», как снисходительно называли поздние исследователи Геннадиеву дружину, внесли огромный вклад в развитие русской религиозной и светской мысли. В противовес еретикам они сумели соединить веру и разум, достижения науки и христианские догматы.

В этом блестящем окружении с неожиданной стороны раскрылся и сам архиепископ Геннадий, о котором у многих историков сложилось мнение, что он был человеком чисто практического склада. Владыке не давали покоя разговоры о «несостоявшемся светопреставлении», и он задумал сочинение, в котором собирался дать ответ еретикам от лица Русской православной церкви. Непосредственным толчком для этого труда стала книга «Диалог жизни со смертью», которую привез с собой в Новгород Бартоломей Готан. «Диалог» был переведен в Геннадиевом кружке и вскоре стал здесь одним из наиболее читаемых произведений.

В 1495 году из-под пера Гонзова вышло «Сказание о седьмой тысяче лет». В этом труде он предстает не «князем церкви», но глубоким философом-богословом, способным побеждать своих оппонентов силой мысли. Геннадий точно уловил главный посыл еретиков. Отрицание ими кончины мира означало и отрицание его начала. Вселенная была и будет всегда, утверждали Федор Курицын и его единомышленники. Мир нескончаем, ибо он является неизменным: «Мир сей недвижим пребывает. С тех пор как стали умирать отцы, от начала творения все остается так же».

Эти рассуждения Геннадий характеризовал как «плотское мудрование», то есть грубый материализм. При этом он ссылался на слова апостола Павла: «Те, кто утверждает незыблемость мира — не веруют в Бога и Божественный промысел, управляющий Вселенной». Действительно, извечность Вселенной делает Бога просто лишним.

Никто не ведает сроков конца мира, утверждал Геннадий, и тем не менее мир конечен, ибо он меняется. Тайну своего промысла Бог скрыл от «ругателей» — еретиков, поскольку они «не боголюбезной совестью ищут благочестия, но величавою мыслью некасаемых касаются». В определении «величавою мыслию» звучит насмешка над теми, кто возомнил себя способным понять промысел Божий. О «Шестокрыле», который еретики выдвигали своим главным аргументом, Геннадий пишет, что «оный взят от астрономии, как капля от моря».

Православный владыка оказался глубже и прозорливее своих прозападных оппонентов. Современная наука вновь возвращается к признанию конечности Вселенной, в чем всегда была убеждена религия. Прозрения святых отцов получают подтверждение астрофизиков, изучающих Вселенную с помощью космических телескопов. Теория Большого Взрыва подтверждает вывод о том, что у Вселенной было начало и, следовательно, будет конец. Человечество тревожно ищет признаки надвигающегося Апокалипсиса в угрозах ядерной войны и необратимых изменениях климата.

Тем временем работа над славянской Библией близилась к финалу, и в 1499 году этот выдающийся труд был завершен. Были впервые переведены две книги Паралипоменон, три книги Ездры, Ниэмии, Товита, Юдифь, Соломонова премудрость, Притчи, Маккавейские книги. Русская паства получила первый полный свод библейских книг.




По своему исполнению Геннадиева Библия представляла собой настоящий шедевр рукописной книги. Она написана полууставом на 1002 листах высококачественной бумаги форматом 33 × 23,5 см и украшена искуснейшими мастерами-орнаменталистами. Писцами книги были новгородские дьяки Василий Иерусалимский, Гридя Исповедницкий и Климент Архангельский, а также выдающийся каллиграф Тимофей Вениаминов. Новгородский купец Демьян Фрязин обеспечивал книжников высокосортной бумагой. Через 80 лет с появлением книгопечатания именно Геннадиева Библия была издана в Остроге (1580–1582 гг.) как первопечатная церковнославянская Библия, опередившая этим своим появлением весь православный Восток.

Пока писцы и переводчики работали над Библией, рядом, в иконописной владычной мастерской столь же напряженно трудились знаменитые новгородские иконописцы. Их ответом на иконоборчество «жидовствующих» стали изумительные новгородские «таблетки», стиль которых органично соединил новгородскую и московскую школы. Восемнадцать изящных икон на тоненьких дощечках предназначались для того, чтобы класть их на аналой в дни церковных праздников либо в день поминовения тех святых, которые были изображены на святцах. На аналое они сменяли друг друга соответственно ходу церковного календаря и были доступнее для поклонения, чем большие иконы, входившие в состав иконостаса и рассчитанные на восприятие издалека. В самом факте их появления дает знать более интимное отношение к религии: икона приближается к верующему, между ними устанавливается более прямая и непосредственная связь.

Софийские иконы-святцы оказали сильное влияние на новгородскую иконопись, став каноническими образцами для многих поколений иконописцев. Но в то же время в них можно увидеть и прямую полемику с ересью «жидовствующих». На таблетке, изображающей редкий для русской иконописи сюжет «Приведение Христа на судилище к Понтию Пилату», появляется новая деталь: рядом с Пилатом на троне иконописец изобразил иудейских первосвященников Каиафу и Анну, что являлось отступлением от канона, тем самым подчеркивал вину иудеев за казнь Спасителя, а заодно и опасность обнаруженной в Новгороде ереси «жидовствующих». Причем на иконе видно, кто в действительности решил судьбу Иисуса. Пилат умывает руки, обратившись к первосвященникам Анне и Каиафе, как бы слагая ответственность за казнь Христа с себя на еврейский народ.




Увы, не сбылись надежды архиепископа Геннадия на открытие в Новгороде первой русской типографии. Бартоломей Готан трагически погиб поздней осенью 1494 года во время разгрома новгородской ганзейской конторы. Причины и обстоятельства его гибели до конца не выяснены. Возможно, Готана погубило то, что он был родом из немецкого города Любека, который был столицей Ганзы. То есть печатник, грубо говоря, просто «попал под раздачу». Но существует и более интригующая версия. Дело в том, что Бартоломей Готан был тайным агентом Москвы. В 1492 году его имя упоминается в документах московского посольства к императору Священной Римской империи Максимилиану. В инструкции великого князя посольству есть следующая запись: «Ивану же Волку дати Бартоломею Любечанину, печатнику книжному от великого князя камка, а молвити так: государь вси России тебе жалует камка. А дати ему как придет на подворье к послам, к Юрью и к Михаилу, а к нему Вожу на подворье не ходити».

Иван Волк — это один из братьев Курицыных, видный московский дипломат и один из главных деятелей «жидовствующих». Очевидно, именно он «курировал» Готана, и, чтобы не раскрывать эту связь, встреча агента с резидентом была организована не на его подворье, а на территории официальной русской миссии. Завербовали Готана на какой-то неблаговидной истории во время его пребывания в Швеции. Видимо, печатник влез в долги и не смог их вернуть, его имущество было арестовано, а любекский магистрат объявил Готана несостоятельным должником, что по немецким законам означало крах всей его предпринимательской деятельности. Курицын пообещал печатнику вернуть ему доброе имя, во всяком случае, дипломатический агент Ивана III Дмитрий Ралев официально ходатайствовал за Готана перед магистратом, впрочем, безуспешно.

Тем не менее печатник стал тесно сотрудничать с московитами. О степени доверия к нему можно судить по тому, что ему поручалось переводить русскую секретную дипломатическую документацию. Сотрудничество было закреплено письменным документом, в котором Готан поклялся служить Ивану Васильевичу верой и правдой, целовал крест «на том, чтобы ему, государь, служити тебе верно и твоим послам… а целовал государь у нас крест из рук да и право свое нам на том крепкое дал, каково дело твое государево не придет к нему, а ему служити тебе, государю, головою своею да и твоим людям».

Оказавшись в Новгороде, тайный агент Готан не мог себе представить, в какую передрягу он ввязался. Его резидент посольский дьяк Иван Волк Курицын и новгородский архиепископ оказались злейшими врагами. Они не только веровали по-разному, но и принадлежали к разным политическим группировкам. Фактически Готан оказался между двух огней. Московские информаторы, которыми был нашпигован Новгород, надо полагать, донесли в Москву, что немец слишком тесно сблизился с архиепископом Геннадием и его окружением. В Москве это восприняли как предательство агента, и, когда грянул разгром Ганзейского двора, великокняжеские слуги утопили его в ледяных водах Волхова вместе с типографией. Так оборвалась жизнь Бартоломея Готана, человека, который мог положить начало книгопечатанию на Руси задолго до Ивана Федорова.

Но, несмотря на этот трагический эпизод, результаты деятельности Геннадиева кружка выглядят поистине впечатляюще. Всего за три-четыре года горсткой людей была проделана грандиозная духовно-просветительская работа, созданы труды и произведения, которые на протяжении многих веков будут оказывать влияние на всю русскую жизнь.

Иосиф Волоцкий тоже не терял времени даром. Он напряженно работал над книгой, впоследствии получившей название «Просветитель». В своем окончательном виде «Просветитель» состоит из двух разделов. Первый называется «Сказание о новой ереси новгородских еретиков: Алексея протопопа, Дениса попа, Федора Курицына и других, то же исповедующих». В нем излагается история возникновения ереси и названы ее основные фигуранты. По ходу изложения Иосиф обрушивает на еретиков целый поток заковыристой брани. Они для него — «скверные псы, змеи, таящиеся в скважине, языки их скверны, уста мерзки и гнилы, они — люди нечистые. Пьяницы и обжоры, среди людей они сеют сласти житейские, тщеславие, сребролюбие, сластолюбие и неправду».

Гораздо содержательнее вторая часть книги, которая представляет собой шестнадцать обличительно-полемических глав или Слов. В каждом из Слов опровергается тот или иной еретический постулат и дается каноническое толкование основных догматов православной веры: о троичности Бога, о воплощении сына Божия и его спасительной миссии, о Ветхом Завете, о почитании креста, церковных таинств, об апостольских преданиях, о монашестве. На все эти уклонения Иосиф дал обстоятельные возражения.

Отдельная тема «Просветителя» — почитание икон. В этом вопросе иудаизм, отвергающий любые изображения Бога, особенно резко расходится с православным христианством. Ссылаясь на библейскую заповедь «Не сотвори себе кумира», еретики выступали как иконоборцы и на богословском и на бытовом уровне, совершая надругательства над иконами, называя их «болванами» и «крашеными досками».

И, напротив, икона для православного русского человека за пятьсот лет христианства успела стать неотъемлемой частью повседневной жизни. Отрицание икон и храмовых росписей по сути означало крушение всего русского религиозного быта.

Вот почему Иосиф Волоцкий посвятил так много страниц защите икон, обрушив на своих оппонентов не только лавину богословских контраргументов, но и человеческую страсть. «Бог запретил образы и подобия затем, чтобы люди не называли их богами и не начали бы, по примеру язычников, создавать себе кумиров, — писал он. — Напротив, творящий образ и подобия, завещанные самим Богом в славу свою, через них возносится умом к Богу, поэтому поклоняться им и почитать их — хорошо и богоугодно, только не боготворить их, — а следовать за Моисеем, который создал из многих материалов скинию, высек на камне скрижали и поклонялся им, и почитал их, но не называл их богами, а создал их в честь и славу истинного Бога и почитал в них Бога… Через эти божественные вещи воздается от нас почесть Богу, а не вещам бездушным. Изображая святых на иконах, мы не вещь почитаем, но от вещественного этого образа взлетает ум наш и мысль к Божественной любви, и через иконы действует Божия благодать».

Ту же мысль Волоцкий развивал в «Письме иконописцу», адресованному его ближайшему другу художнику Дионисию: «Не вещь чтим, но вид и образ красоты божественного изображения». Дионисий вполне разделял мысли своего духовного наставника. Знаменитые фрески Ферапонтова монастыря несут явные следы творческой полемики гениального художника с ересью «жидовствующих». В сущности, аргументом в этом споре можно считать всю великую русскую иконопись.

В последних пяти главах «Просветителя» рассмотрены церковно-дисциплинарные вопросы по отношению к иноверию. Волоцкий подробно обосновал право власти и церкви карать отступников, которые угрожают всему многовековому церковно-государственному сознанию и образу жизни народа. По мнению Волоцкого, «жидовствующие», в сущности, не еретики, а тайные отступники, именующие себя православными, а на деле полностью порвавшие с христианством. Поэтому они заслуживают суровой кары.

Это был первый богословский труд, написанный русским автором, в котором яростная полемика соседствует с глубокопроникновенными размышлениями о Боге. «Просветитель» не только просвещал (отсюда и название) малосведущих в богословии людей по коренным вопросам православия, но и служил оружием в борьбе с ересями, отсюда черпали аргументы святители, готовясь к полемике к инаковерующим, по этой книге еще многие столетия русские люди будут укрепляться в православной вере.




Глава 13. Вперед, на Запад!


Политика есть умение добиваться равновесия сил.

    

А. Моруа






В то время как в Новгороде церковь напрягала силы в сфере духовной, в Москве деятельность еретиков сосредоточилась в сфере международной политики. Для профессиональных дипломатов братьев Курицыных и их единомышленников внешнеполитический курс России был крепко повязан с той государственной идеологией, которую разрабатывали «жидовствующие». И хотя непосредственно руководил внешней политикой страны сам великий князь, в ней все больше задают тон дьяки Курицыны, а также бояре Патрикеевы, князь Ряполовский и другие люди из окружения Елены Волошанки. Под их влиянием в начале девяностых годов резко активизируется западный вектор русской дипломатии. В этом векторе наметились два направления: балтийское и литовское, причем упор поначалу был сделан на Балтику.

После присоединения новгородских земель Московия превратилась в балтийскую державу. В этом регионе тесно сплелись торговые и политические интересы разных стран, и появление нового, агрессивно настроенного государства вызвало вражду и тревогу. Однако Ивана III это нисколько не смущало. Целью его прибалтийской политики было стремление оградить Новгород и Псков от ливонских рыцарей и обезопасить от шведов выход через Неву в Финский залив. Заодно он хотел прибрать к рукам прибалтийскую торговлю, чтобы поправить свои финансовые дела.

Своего флота на Балтике Россия не имела, и вся русская торговля шла через иноземных перекупщиков. Новгородцы исстари торговали с Ганзой — мощным торговым союзом, объединявшим немецкие, голландские, английские и ливонские города. Оживленная ганзейская торговля всегда вызывала недовольство московских купцов, а также негоциантов-караимов во главе с Хозей Кокосом, которые были заинтересованы в том, чтобы убрать с русского рынка западных конкурентов.

В 1492 году великий князь приказал заложить на реке Нарове крепость Ивангород, названную в его честь. Это был не только мощный военный бастион, но и первый русский город-порт на Балтике, плацдарм для торгового проникновения в Европу. Первыми забили тревогу ливонские купцы, для которых восточная торговля была главным источником дохода. Прямая торговля русских с западом через Ивангород наносила непоправимый ущерб всему ливонскому купечеству. Это вызвало настоящий взрыв ненависти к русским в Прибалтике. Ганзейцы запретили своим купцам торговать в Ивангороде, ливонцы также игнорировали русский порт.

Дорогостоящий проект, любимое детище великого князя, зашатался. Тогда взбешенный Иван III объявил Ганзе настоящую войну. Поводом для нее послужили два эпизода, случившиеся в Ревеле с двумя русскими купцами. Первого купца Василия Захарьина ревельские власти обвинили в содомском грехе (зоофилии) и сожгли на костре, второго, некоего Василия Сарая, объявили фальшивомонетчиком и заживо сварили в кипятке. Причем казнь фальшивомонетчика случилась четыре года назад, и была просто поводом.

В ноябре 1494 году великий князь велел разгромить ганзейский двор в Новгороде. Сорок пять купцов из тридцати городов Европы, главным образом немцы и ливонцы, были схвачены, закованы в кандалы и брошены в тюрьму, где их продержали четыре года. Огромное количество ганзейских товаров было конфисковано, немецкая церковь Святого Петра в Новгороде разграблена и закрыта.

В ответ Ганза объявила торговый бойкот, запретив ввоз в Россию железа и цветных металлов. Бойкот поддержали все ливонские негоцианты. Попытки русских купцов самим выйти в море на малых невооруженных судах пресекались нападениями морских пиратов — каперов. Русско-балтийская торговля фактически прекратилась, упали доходы казны, Россия лишилась важнейших стратегических товаров.

Закрытие ганзейского двора — одна из крупных ошибок Ивана III. Не исключено, что он совершил ее, поддавшись чувству старой вражды к Новгороду, которая затуманила обычно здравый рассудок великого князя. Вместо того чтобы, используя многовековой новгородский опыт, шаг за шагом настойчиво проникать на западный рынок, он снова поступил как вспыльчивый восточный деспот, уронив тем самым свою репутацию в глазах Европы. Также бесплодно завершилась и война со Швецией, развязанная великим князем летом 1495 года. Огромная русская армия после безуспешной осады была вынуждена уйти от стен шведского Выборга.

Провал русской внешней политики в Прибалтике и ее будущий успех на литовском направлении вполне объяснимы. В Литве эта политика опиралась на утесняемых властями и католической церковью православных русских людей, как знати, так и простонародья. В Прибалтике такой опоры не существовало, а настороженное отношение к русским здесь сменилось откровенной враждой в ходе конфликта вокруг Ивангорода и последовавшего разгрома ганзейского двора.

Потерпев неудачу на балтийском направлении, русская дипломатия срочно переориентировалась на сближение с Литвой, еще недавно считавшейся главным врагом России. С 1487 года между Россией и Литвой шла вялотекущая война за пограничные территории. Военные действия сопровождались переманиванием в русское подданство православной литовской знати, недовольной католической экспансией и своим неравноправным положением. В числе перебежчиков мелькают имена древних княжеских родов: Воротынские, Вяземские, Мезецкие, Белевские, которые впоследствии составят цвет русской аристократии.

В 1492 году скончался старый король Польский и великий князь Литовский Казимир IV. Один из сыновей Казимира Ян Ольбрахт был избран королем Польши, второй сын, Александр, стал великим князем Литовским. Династическая связь между Польшей и Литвой временно прервалась. В результате разделения двух государств Литва как противник Москвы стала значительно слабее.

Массовые отъезды русской знати и несколько военных поражений подряд толкнули молодого литовского князя Александра на неожиданный шаг: он решил посвататься к дочери Ивана III, надеясь таким образом обезопасить московита. Это предложение было горячо поддержано (а по некоторым сведениям, даже инициировано) посольскими дьяками братьями Курицыными и их единомышленниками. Во всяком случае, все переговоры о брачном союзе вели именно эти люди. После неудачи на балтийском направлении еретики-дипломаты теперь рассматривали Литву как единственное окно на Запад. Надо полагать, не обошлось тут и без влияния еврейских купцов-караимов во главе с Хозей Кокосом, которые были заинтересованы в развитии международной торговли через Литву, где у них имелась мощная диаспора.

Последнее слово было за московским великим князем, но он не спешил принимать решение. Причина колебаний была очевидна: польско-литовское государство расчленено, во главе Литвы молодой неопытный монарх, велик соблазн воспользоваться ситуацией для того, чтобы осуществить давний замысел: отнять у Литвы все территории бывшей Киевской Руси, включая Смоленск и Новгород-Северский. И все же, поразмыслив, великий князь внял уговорам своего окружения. Разумеется, он не собирался отказываться от своих стратегических планов, просто ему нужна была пауза для того, чтобы собрать силы для новой атаки. К тому же династический брак давал шанс наследовать Великое княжество Литовское в случае смерти Александра.

В 1494 году между Россией и Литвой был заключен мир. Одновременно состоялось заочное обручение между Александром Литовским и восемнадцатилетней дочерью великого князя Еленой Ивановной. Для ратификации договора в Литву отправилось посольство во главе с С. Ряполовским, В. Патрикеевым и Ф. Курицыным. Они представили договор как свой выдающийся успех, хотя условия мира могли быть более благоприятными для Москвы. Но послы торопились и в спешке совершили роковой промах, трудно объяснимый для столь опытного дипломата как Федор Курицын. В тексте документа не упоминался новый титул Ивана III «Государь всея Руси», хотя литовцы тогда были готовы пойти на уступки. Впоследствии все попытки вставить титул в межгосударственные отношения станут отвергаться Литвой, которая будет упорно называть Россию Московией, ограничивая тем самым уровень ее государственных притязаний. Этот промах великий князь, ревниво пекущийся о своем реноме, так и не простит своему фавориту. Возможно, именно с этого момента между ними впервые пробежала «черная кошка». Иван III заподозрил своего любимца в двойной игре.

При заключении договора в качестве главного условия Иван Васильевич потребовал от будущего зятя не принуждать жену к переходу в католичество. В этом вроде бы личном деле крылся глубокий политический расчет. Елена становилась не только представительницей Москвы при Литовском дворе, но и надеждой православных русских, живших в этой стране. Александр легко согласился, полагая, что сумеет уговорить молодую жену взять его веру. Так династический брак, вместо того чтобы теснее сблизить Литву и Россию, посеял семена нового конфликта.

В 1495 году великий князь Александр совершил поступок, который надолго испортил его отношения с еврейским миром. Он приказал «всю жидову с земли вон выбити». Все евреи, как раввинисты, так и караимы, были изгнаны из Бреста, Гродно, Трок, Луцка, Владимира-Волынского и Киева. Часть евреев ушла в Крым и Стамбул, другая переселилась в соседнюю Польшу. Изгнание сопровождалось беззастенчивым грабежом. Все недвижимое имущество иудеев было объявлено собственностью великого князя, все христиане, которые брали у них деньги в долг, обязаны были вернуть их в великокняжескую казну.

О причинах изгнания евреев из Литвы историки спорят до сих пор. Обычно ссылаются на традиционную враждебность к иудеям римско-католического духовенства, но вполне вероятно, что на решение великого князя Александра повлияли слухи о том, что многие литовские евреи являются тайными сторонниками Москвы. Курс на сближение Москвы с Литвой действительно активно поддерживался еврейской диаспорой Литвы, прежде всего купцами-караимами, а сведения о конспиративных связях диаспоры с московскими «жидовствующими» могли стать достоянием литовских секретных служб. Получив эти донесения, великий князь Александр, болезненно реагировавший на массовые отъезды своих подданных на Москву, мог сорвать зло на евреях. Впрочем, существует и третья версия: Александр попросту не мог рассчитаться с евреями-кредиторами и таким способом решил проблему долга.

Антисемитские меры великого князя больно ударили по экономике Литвы, и прежде всего по международной торговле. Через несколько лет Александр аннулировал указ и возвратил вернувшимся евреям отобранное имущество. Но осадок, как говорится, остался, враждебно-настороженное отношение еврейской диаспоры к Александру сохранилось на многие годы.

Эти события плохо сказались и на взаимоотношениях еврейской диаспоры и московских «жидовствующих». Братья Курицыны продолжали начатую ими политику сближения с Литвой, но теперь этот курс противоречил настроениям еврейской диаспоры, возмущенной изгнанием и ограблением соплеменников.

Впрочем, гораздо страшнее для «жидовствующих» была бы потеря влияния на собственного государя. И в этом смысле они тоже серьезно рисковали, связав свои личные судьбы с пролитовским курсом. Иван III, даже приоткрыв дверь в Европу, постоянно опасался западного влияния. Европейские принципы взаимоотношений сюзерена и вассалов, магдебургское право с его самоуправлением никак не вписывались в образ самодержавного государства, которое он строил. На примере той же Литвы он видел, как великий князь вынужден считаться с местной знатью и не может сконцентрировать в своих руках все ресурсы страны. Не вписывалась в эту схему и католическая церковь с ее известной независимостью от светской власти и подчинением папе римскому. Гораздо более подходила в этом смысле приведенная к послушанию православная церковь.

Все эти подводные течения, в которых оказался русский государственный корабль, могли в любой момент повлиять на его курс. Но пока западный ветер продолжал дуть в паруса «жидовствующих»




Глава 14. Скандалы в благородном семействе


«Угрызения совести — это эхо утраченной добродетели».

    

Э. Булвер-Литтон






В то время, когда Иван III плел сложную международную интригу, в его собственной семье разыгрывались воистину шекспировские страсти. София Палеолог и Елена Волошанка продолжали ожесточенную борьбу за право наследования русского престола. Великий князь оказался перед страшным выбором. Объявляя наследником внука Дмитрия, он обрекал на гибель жену и нажитых с нею детей, а если престол наследует Василий, та же участь ожидала сноху и внука. Год за годом великий князь откладывал решение, но бесконечно тянуть было нельзя. Он старел и должен был успеть подготовить преемника, который сможет достойно продолжить его дело. Понимая, что наступает критический момент, Елена Волошанка и все ее могущественные союзники усилили нажим.

Первый сигнал о том, что чаша весов склоняется в сторону Дмитрия-внука, прозвучал во время поездки государя в Новгород. Сопровождавшие великого князя братья Курицыны уговорили его взять с собой Дмитрия, а сына Василия и жену оставить в Москве. Однако великой княгине вскоре удалось отыграть преимущество, воспользовавшись свадьбой ее дочери Елены и литовского великого князя Александра. Но противная сторона снова активизировалась и вернула утраченное преимущество.

Наконец, осенью 1497 года Иван III сделал выбор, объявив о том, что намерен торжественно венчать внука на царство. Узнав об этом, сторонники Василия решились на отчаянный шаг. Возник заговор неких «безрассудных молодых людей» во главе с боярским сыном Владимиром Гусевым, которые уговорили Василия бежать из Москвы в Вологду и захватить хранившуюся там казну, чтобы оттуда начать борьбу за престол. Тем временем другие заговорщики должны были убить Дмитрия-внука. Ходили слухи, что за этими людьми стояла великая княгиня Софья и что к ней приходили какие-то «лихие бабы с зельем». Узнав о заговоре, великий князь пришел в неистовую ярость. Все заговорщики были схвачены и казнены. «Лихих баб» утопили в Москве-реке. С этого времени, как пишет летописец, Иван III «стал беречься жены», видимо, допуская, что она может отравить его самого. Во дворце еще более сгустилась атмосфера подозрительности и лютой ненависти враждующих группировок.

4 февраля в Успенском соборе состоялось первое в русской истории «венчание на царство». По велению государя митрополит Симон возложил на четырнадцатилетнего Дмитрия мономаховы бармы и шапку. Незадолго до коронации на великокняжеской печати впервые появился двуглавый орел. Елена Волошанка запечатлела момент своего торжества. По ее рисунку и под ее доглядом лучшие мастерицы-вышивальщицы вышили знаменитую пелену, изображающую торжественный выход Ивана III со всем семейством во время коронации 1498 года. На ней изображены сам великий князь, его сын Василий и внук Дмитрий, тогдашний наследник престола. Себя Елена поместила в центре композиции, рядом с митрополитом, потеснив даже самого государя.

В лагере еретиков царило ликование. Все складывалось наилучшим образом. Великий князь отдалился от жены, зато питает явную слабость к молодой снохе и души не чает в своем внуке. Он ничего не предпринимает без совета с братьями Курицыными, а также с Патрикеевыми и Ряполовским. Во главе Русской православной церкви поставлен вполне управляемый митрополит Симон. Льстивые толпы придворных спешат засвидетельствовать свою преданность юному престолонаследнику.

Эта эйфория, вероятно, притупила бдительность партии Елены Волошанки, допустившей грубый кадровый просчет. Еретики не смогли воспрепятствовать двум вроде бы не самым важным, а на самом деле, ключевым назначениям. Придворным врачом Ивана III стал уже знакомый нам по геннадиевому кружку Николай Булев, принадлежавший к партии Софьи Палеолог, а духовником великого князя стал единомышленник Иосифа Волоцкого игумен Андроникова монастыря Митрофаний.




Еще одним успехом «жидовствующих» стало участие их лидера Федора Курицына в составлении общерусского Судебника 1497 года. Этот свод законов стал, безусловно, крупным шагом в создании правовой базы единого Русского государства, но это был шаг в строго определенном направлении. В судебной практике появился новый термин: «лихое дело» — преступление против правопорядка, то есть против нарушения воли государя. Резко ужесточились карательные функции власти. Кстати, Федор Курицын в том же 1497 году написал свое «Сказание о Дракуле воеводе», и, похоже, кое-что почерпнул оттуда для Судебника по части устрашения подданных. Кроме того, впервые вводился термин «поместье» для обозначения особого вида условного землевладения, выдаваемого за выполнение государевой службы. Но, самое главное, Судебник 1497 года стал первым законом, положившим начало закрепощению крестьянства. Отныне крестьянин мог уйти от своего хозяина только в строго определенный срок, а именно в Юрьев день (26 ноября), после завершения сельскохозяйственного сезона и выполнения своих обязательств в пользу землевладельца. Тем самым, Федор Курицын и его соумышленники в очередной раз проявили себя приверженцами самодержавной вертикали власти, а вовсе не теми либеральными гуманистами, какими их обычно изображали советские историки.

Фактически еретики оказались всего в одном шаге от своей цели — высшей государственной власти. Воспитанный и опекаемый ими Дмитрий-внук в любой момент мог стать правителем огромной страны. Случись так, и русская история могла повернуть в другое русло.

И вдруг все рухнуло.




Глава 15. Смена курса


Разумный человек не может и не должен оставаться верным своему обещанию, если это вредит его интересам и если отпали причины, побудившие его дать обещание.

    

Никколо Макиавелли






5 февраля 1498 года на Москве-реке на том самом месте, где год назад казнили Гусева и других сторонников Софьи, отлетела голова еще вчера всесильного князя Семена Ряполовского. Официального обвинения не прозвучало, сказано было только, что князь Семен «высокоумничал». Та же участь ожидала и боярина Ивана Патрикеева с сыновьями, но по ходатайству митрополита им разрешили постричься в монахи. После этого великий князь помирился с женой и провозгласил своим соправителем сына Василия, дав ему в удел Новгород и Псков. Дмитрий-внук вместе с матерью Еленой Волошанкой были удалены от двора.

Что же произошло?

Проще всего объяснить столь резкую перемену тем, что стареющий государь приревновал бывших фаворитов и решил таким способом показать всем «кто в доме хозяин». Прожженный макиавеллист, всю жизнь придерживавшийся принципа «разделяй и властвуй», понял, что, чрезмерно усилив одну из партий, он ослабил свои собственные позиции. Власть стала ускользать из его рук, а с этим он смириться никак не мог.

Но имелись и другие причины зимней расправы 1498 года. При всех своих недостатках Иван III был, безусловно, великим государем. Личная власть не была для него самоцелью, как это будет с его внуком Иваном Грозным. Всю свою жизнь Иван Васильевич посвятил простой по сути и великой по размаху цели — созданию государства, которое объединит все земли, населенные русскими людьми. Он шел к этой цели с фанатичным упорством восточного хана и хитростью замоскворецкого купца, не гнушаясь при этом никакими средствами и не смущаясь никакими жертвами. Увы, жестокие и прагматичные правители создают великие государства, а мягкосердечные либералы их разваливают.

Московские казни стали следствием перемены внешнеполитического курса Российского государства. Укрепившись на новых границах, великий князь был готов возобновить открытую борьбу за наследие Киевской Руси. Момент был самый подходящий. Стремясь порвать духовную связь своих русских подданных с Россией, литовские власти усилили давление на православных, стремясь обратить их в католичество. Но эффект получился обратный. Взоры православного населения Литвы вновь обратились к Москве, началась новая волна переходов русской знати в российское подданство. Нервы у молодого литовского правителя не выдержали, и он начал срочно сколачивать антирусскую коалицию, в которую кроме Польши и Ливонии вступил отец Елены Волошанки молдавский господарь Стефан Великий. Иван Васильевич воспринял поведение свата как прямую измену, что сразу отразилось на его отношении к снохе и внуку, хотя формально Дмитрий все еще числился в наследниках.

Падение Патрикеевых и Ряполовского означало крах внешнеполитического курса, который проводили «жидовствующие». Рухнули мечты братьев Курицыных об открытых воротах на запад. Кстати, немалая доля вины за это лежала и на европейских государствах. Запад, как это часто будет повторяться в дальнейшем (и продолжается до сих пор), повел себя в отношении России эгоистично и недальновидно, пренебрегая колоссальными возможностями взаимного сотрудничества. «Русскую самозванку» не пожелали пускать дальше литовской прихожей, захлопнув дверь перед ее носом.

Политика сближения с Литвой потерпела фиаско. Кто-то за это должен был ответить, а поскольку заключением династического брака Александра Литовского и Елены Ивановны непосредственно занимались Патрикеев и Ряполовский, их и назначили «крайними». Бывшим руководителям Боярской думы припомнили и уступки Литве при подписании договора, и грубый «зевок» с «небрежением нашим именем», то есть титулом государя всея Руси. Мало того, что они заключили невыгодный, как теперь оказалось, мир с Литвой, так они еще и унизили своего государя, лишив его законного титула! Как обыкновенно бывало у Ивана Васильевича, не обошлось и без изрядной доли лицемерия. Соглашаясь на заключение мира с Литвой, он тогда шел на это вполне сознательно, выигрывая время, чтобы подготовиться к новому броску.

Для того чтобы начать войну, Ивану III нужен был только формальный повод. Впрочем, он сам заранее о нем позаботился, когда вставлял в договор о браке своей дочери Елены и великого князя Литовского Александра пункт о том, что литовцы не будут принуждать Елену Ивановну перейти в католичество. Такие попытки действительно делались, и вот теперь «заготовка» пригодилась. Бедняжка Елена оказалась заложницей политической интриги. Она успела полюбить мужа, но при этом не могла ослушаться своего грозного отца. Напрасно молодая княгиня писала отцу умоляющие письма, в которых клялась, что не изменит православию. Великий князь был непреклонен.

Снова началась русско-литовская война. В 1500 году грянула знаменитая битва на реке Ведроше — одно из самых крупных сражений того периода, в котором русские войска одержали блестящую и сокрушительную победу. Воевода Щеня наголову разгромил войско гетмана Острожского, а самого гетмана взял в плен. На службу к русскому государю перешли князья Трубецкие, Мосальские и еще несколько знатных семейств. Наступление в Литве было поддержано одновременными набегами крымского хана, в окружении которого важную роль играли евреи-караимы.

В 1503 году был заключено перемирие, по которому около трети Великого княжества Литовского, населенного русскими, белорусами и украинцами, перешла в состав России. Важнейшая стратегическая цель была достигнута. Иван III добился очередного успеха, и этот успех пришел во многом благодаря мощной поддержке православного русского населения, которое открывало ворота литовских городов своим единоверцам. Религия становилась важным политическим фактором. Неудивительно, что в составе русского посольства, которое доставило в Литву договор для ратификации, уже не было братьев Курицыных. Роль защитника православия заставила великого князя изменить отношение к еретикам из своего ближайшего окружения. Мог ли он и дальше открыто поддерживать тех, кто в его собственной стране выступал против православной веры?

Но возникает вопрос: каким образом удалось избежать расправы лидерам еретиков братьям Курицыным, которые действовали вкупе с опальными вельможами? Разумеется, о жалости и прочих сантиментах говорить не приходится, Иван Васильевич легко жертвовал самыми близкими людьми, когда речь шла о власти и государственных интересах. Тут, как говорится, ничего личного. Тогда почему уцелели Курицыны и другие еретики?

Будучи опытными царедворцами, братья-дипломаты сумели в этот опасный момент доказать великому князю свою преданность, а главное — полезность. Их изворотливый ум нашел выход. Еще в 1499 году Курицыны добились назначения игуменом богатейшего Юрьева монастыря под Новгородом своего человека — некоего Кассиана. И хотя тогда этот успех никак не мог компенсировать потерю такой крупной фигуры как митрополит Зосима, назначение имело важный подтекст. С приходом Кассиана умолкнувшая было в Новгороде ересь вновь подняла голову. Юрьев монастырь находился за городской чертой и был удобным местом для тайных встреч новгородских еретиков, среди которых выделялись брат Касьяна Иван Самочерный, дьяк Гридя Квашня, Митя Пустоселов, Иван Некрас Рукавов, а также архимандрит Феогност Черный и монах Иосиф Черный.

Для архиепископа Геннадия наступили тяжелые времена. Мало того, что против него был настроен великий князь и могущественные фавориты. В его собственной епархии окопались враги, сторожившие любой его промах. В качестве главы черного духовенства юрьевский игумен не подчинялся архиепископу, но при этом являлся его естественным преемником. С помощью Кассиана еретики надеялись подсидеть Геннадия, чтобы выбить самого опасного противника и подчинить себе крупнейшую русскую епархию.

Но этим задача Кассиана не ограничивалась. Он должен был помочь еретикам разыграть беспроигрышную партию, ставкой в которой были огромные земельные богатства новгородских монастырей. Эти богатства по-прежнему как магнитом притягивали Ивана III. Первые новгородские конфискации позволили ему положить начало служилому дворянству, и теперь он собирался повторить их, но для этого нужен был человек, на которого он мог опереться в своей конфискационной политике. Эта роль и была уготована новому юрьевскому архимандриту, который традиционно возглавлял монастырское духовенство новгородской епархии.

Замысел еретиков полностью удался. В 1499 году при активном содействии Кассиана была осуществлена новая конфискация земель Софийского дома. Бывшие монастырские земли были розданы приезжим детям боярским в обмен на государеву службу. Безвольный митрополит Симон Чиж под нажимом властей благословил изъятие. Причем новые конфискации земель Святой Софии проводились от лица наследника Василия, недавно ставшего великим князем Новгородским и Псковским. Так одним выстрелом Иван III убил сразу трех зайцев. Во-первых, заполучил в казну огромные территории для своих служилых людей. Во-вторых, отомстил опальному новгородскому архиепископу Геннадию. В-третьих, на всякий случай скомпрометировал в глазах церкви собственного сына Василия. («Как же так, мы его поддерживаем, а он нас грабит?!»)

Ни великого князя, ни тем более еретиков нимало не смущал тот факт, что, отбирая имущество у монастырей, светская власть попирала последнюю волю тех людей, которые завещали свои земли обителям. Если называть вещи своими именами, это был форменный грабеж, спровоцированный еретиками. Этим они навлекли еще большую ненависть к себе Русской православной церкви. Но такая «мелочь» уже не волновала братьев Курицыных и их единомышленников, оказавшихся не у дел после провала своего прозападного курса.

В минуты смертельной опасности люди порой начинают соображать удивительно быстро. Увернувшись от просвистевшего над их головами топора, еретики лихорадочно искали способ вернуть расположение государя. Напомнив ему о конфискациях земель Софийского дома, Курицыны предложили повторить столь удачный опыт, но уже в масштабах всей страны. Растущее государство остро нуждалось в служилом сословии. Самым простым способом решения проблемы было изъятие земель у церкви и раздача их дворянству в качестве платы за государеву службу. Момент для этого был самый подходящий. Войны с Литвой и Швецией обескровили русскую армию, срочно требовались резервы, а чтобы их заполучить, нужно было дать дворянам землю.

Еретики предложили решить проблему радикально, отобрав все земли у всех русских монастырей, которых в это время в стране насчитывалось более четырехсот. Великому князю идея понравилась, ему давно не давали покоя цветущие обители, которые выглядели оазисами на фоне запущенных и неухоженных государственных земель. Но тут возникли трудности. Представляясь главным защитником православия в глазах своих и не только своих подданных, государь не мог просто ограбить обители. Следовало соблюсти декорум, придать секуляризации видимость волеизъявления самой церкви. Задачка не из простых, но выполнимая, если подойти к ней с умом. А поскольку ума братьям Курицыным и их соумышленникам было не занимать, им был дан шанс реабилитироваться за дипломатические провалы. И они постарались этот шанс не упустить.

Правда, возможности еретического сообщества после падения Ряполовского и Патрикеевых сильно поубавились. Ранней весной 1502 года последовал удар по их главной союзнице. Великий князь внезапно повелел схватить Елену Волошанку и Дмитрия-внука. Мать и сына заточили в тюрьму, их имена запретили упоминать в ектениях. И снова никакого формального обвинения не было, люди шептались, что причиной опалы стало уклонение Елены в «жидовскую ересь». Переместившись из роскошных покоев в сырую темницу с охапкой гнилой соломы вместо постели, цветущая красавица молдаванка вскоре скончалась. Осиротевшему Дмитрию-внуку оставалось надеяться на то, что грозный дед смилуется. Накануне своей кончины Иван III со слезой во взоре просил у Дмитрия прощенья за свой неправедный гнев и повелел… вернуть узника в тюрьму. А через четыре года наследовавший престол Василий III распорядится без лишнего шума прикончить соперника.

Софья Палеолог недолго торжествовала победу над своей заклятой соперницей. 7 апреля 1503 года великая княгиня вслед за ней отправилась в мир иной. Иван III князь остался без жены, без невестки, без внука. Теперь у него оставалось только одна привязанность — его Государство. В свой «возраст осени» Иван III вступил полновластным правителем огромной страны. Но власть, как известно, портит людей, а неограниченная власть тем более. В этот последний период в характере московского государя усиливаются жестокость и подозрительность. Вчерашний фаворит мог завтра оказаться на плахе.

Стремительное падение могущественных покровителей мгновенно превратило еретиков из охотников в дичь. Их ряды сильно поредели. Протопопа Алексея уже давно не было в живых. Подобно своему предшественнику, еретику Арии, у него «разверзлась утроба», как злорадно писал Иосиф Волоцкий. Повредился разумом и умер другой новгородский еретик — Денис. Скрылся за границей и, по слухам, принял там иудаизм книгописец Иван Черный. Собственный гороскоп или просто инстинкт самосохранения подсказали астрологу Мартину Былице, что пришла пора срочно уносить ноги. «Мартынка-угрянин» слезно упросил Федора Курицына взять его с собой в Литву на переговоры и назад уже не вернулся. Скончался ученик Алексея дьякон Истома. Иосиф Волоцкий так описал его смерть: «Соучастник Диавола, пес адов, был пронзен удой Божьего гнева: гнусное сердце его, вместилище семи лукавых духов, и утроба его загнили». Умер в заточении чернец Захар.

Но самой тяжелой потерей для еретиков стала потеря лидера. В промежутке между 1500 и 1503 годами имя Федора Курицына перестает упоминаться в государственных документах. Возможно, он умер или бежал, чтобы избежать расправы. Так внезапно оборвалась блистательная карьера этого «русского Вольтера», дипломата, писателя и философа. Потеряв в своих умственных исканиях веру, он потерпел поражение и на служебном поприще, утратив доверие своего государя.

Из некогда многочисленного и могущественного кружка еретиков остались только: посольский дьяк Иван Волк Курицын, юрьевский архимандрит Кассиан, боярский сын Дмитрий Коноплев, купец Кленов, да еще несколько фигур помельче. Для уцелевших еретиков предстоящий вопрос секуляризации монастырских земель в прямом смысле становился вопросом жизни и смерти.




Глава 16. «Иосифляне» и «нестяжатели»


Затвори дверь ума, и вознеси ум свой от всего суетного, то есть временного. Затем, упершись брадою в грудь, устремляя умственное как со всем умом в середину чрева, то есть пуп, удержи тогда и стремление носового дыхания, чтобы не дышать часто, и внутри исследуй внутренне утробу, дабы обрести место сердца, где пребывают обычно все душевные силы. И сначала ты найдешь непроницаемую толщу мрака, но постоянно подвизаясь в деле сем денно и нощно, ты обретешь — о чудо! — непрестанную радость.

    

Симеон Новый Богослов






Собор был назначен на август 1503 года, но светская власть начала готовиться к нему значительно раньше. Пользуясь отсутствием четкого регламента Соборов и покорностью митрополита Симона Чижа, государевы дьяки фактически взяли на себя всю подготовительную работу этого, казалось бы, чисто церковного форума, решающего вопросы вероучения и канонического устроения. Можно только удивляться мастерскому владению тогдашними госчиновниками всеми аппаратными хитростями, которые сейчас принято называть политическими технологиями.

Во-первых, повестка дня. Предполагалось вынести на обсуждение вопросы, которые были связаны с негативными явлениями церковной жизни: о симонии, о вдовых попах, о совместных монастырях. Тем самым церковь заведомо ставилась в положение обвиняемой стороны. Вопрос о монастырских землях в первоначальной повестке Собора вообще не фигурировал, дабы захватить оппонентов врасплох и не дать им возможности подготовиться к дискуссии.

Во-вторых, состав участников и приглашенных. По традиции в соборах помимо архиереев принимали участие представители клира, монашествующих и мирян. Понимая, что епископат будет сопротивляться секуляризации земель, власти постарались пригласить побольше рядовых представителей духовенства, знатных мирян, а также высокопоставленных чиновников.

В-третьих, требовалось найти подходящего человека, который «озвучит» нужное властям предложение. Было очевидно, что если с этой идеей выступят сами «жидовствующие», то против них дружно ополчится весь Собор. Нужен был подвижник веры с незапятнанной репутацией. И тут власти вспомнили Собор 1490 года и заволжского старца Нила Сорского, который настаивал на снисхождении к еретикам и призывал церковь к отказу от «стяжания». По циничному раскладу властей прекраснодушный идеализм Нила Сорского как нельзя лучше соответствовал отведенной для него роли.

Весьма полезной для властей фигурой стал и князь Вассиан Патрикеев, уцелевший после зимней расправы 1498 года и насильственно постриженный в монахи. Отправленный в железах в Кирилло-Белозерский монастырь, он сблизился с Нилом Сорским и стал одним из его последователей. Но и поменяв боярскую шапку на монашескую скуфью, князь-инок остался человеком власти, мечтающим вернуться к ее высотам. Ради этого возвращения Вассиан Патрикеев, в недавнем прошлом один из крупнейших землевладельцев России, сделался ярым противником монастырского землевладения.

В-четвертых, следовало обезглавить оппозицию. Митрополита Симона Чижа можно было в расчет не принимать. Потенциальным лидером мог стать Геннадий Новгородский. В третий раз не пустить на Собор главу крупнейшей епархии было уже нельзя, это могло вызвать ненужный скандал. Оставалась надежда на то, что уже ограбленный Геннадий не будет сопротивляться ограблению других епархий. К тому же многолетнее напряженное противоборство с великим князем, митрополитом и высокопоставленными еретиками не прошли бесследно для новгородского владыки. Геннадий сильно сдал, и теперь наибольшую опасность для «жидовствующих» и их покровителей представлял Иосиф Волоцкий. Образованность, талант полемиста, яростная готовность отстаивать интересы церкви обеспечили ему широкую поддержку не только архиереев, но и рядового духовенства. Иван III понимал, что такого человека лучше иметь в стане союзников, нежели в стане противников. Ради этого великий князь был готов «отложить гнев» на игумена за нападки в свой адрес.

Накануне собора Иван Васильевич пригласил Иосифа Волоцкого во дворец, долго и задушевно беседовал с ним наедине о церковных делах. Разговор сразу зашел о ереси. Иосиф корил государя за то, что тот терпит возле себя «жидовствующих». Великий князь вздыхал и соглашался, винился в том, что дал еретикам «ослабу», а в завершение беседы твердо обещал «послать по всем городам обыскать и искоренить еретиков». Вряд ли он тогда собирался выполнять свое обещание. Пока готовился Собор, еретики еще были нужны государю, но он уже прощупывал почву для возможной сделки. Будучи опытным негоциантом от политики, Иван III хотел понять, какую цену можно будет запросить у церкви за головы «жидовствующих». Правда, у властей не было уверенности в том, что Иосиф Волоцкий поведет себя должным образом, поэтому был придуман запасной вариант его нейтрализации.

И, наконец, в-пятых, в канун Собора была организована шумная пропагандистская кампания против монастырского землевладения. В конфликтах между монастырями и крестьянами власть теперь становилась на сторону «угнетенных». Подобная тактика социальной демагогии уже применялась великим князем перед походом на Новгород, когда он призвал новгородцев жаловаться ему на местное начальство, расколов тем самым новгородское общество.

Но тут вступил в игру Его Величество Случай, который и сегодня не могут предугадать самые хитроумные политтехнологи. Дабы создать прецедент, великий князь решил воспользоваться поземельным спором между крестьянами села Илемно и Троице-Сергиевой лаврой. Уличив монахов в «неправедности», Иван Васильевич потребовал назад грамоту на это село, которое он сам же и подарил обители на помин души своей тетки. Троицкий игумен Серапион спорить с государем не стал, вместо этого он вывел всех монахов, включая самых больных и немощных, на крестный ход, во главе которого несли злополучную грамоту.

Произошло это 28 июля 1503 года, и в тот же день великого князя разбил инсульт. У него отнялись рука, нога и перестал видеть один глаз. Было ли это чудо Господне, как шептались в монастырях, или случайное совпадение, но болезнь сильно повлияла не только на физическое, но и на психологическое состояние государя. Однако, даже получив грозное Послание с того света, Иван III не отказался от задуманного плана ограбления церкви.

Собор открылся в последних числах августа в великокняжеском дворце. Светская власть была представлена на нем «первым составом»: Боярская дума, все государевы дьяки, высшая знать и. наконец, сам великий князь и наследник Василий Иванович. Как и намечалось, Собор сразу приступил к обсуждению нестроений церковной жизни, однако тон разговора получился не таким, как ожидалось. Пережив серьезный кризис, вызванный ересью, церковь не искала оправданий, а сама стремилась к очищению. Собор бесстрашно поднял больные вопросы церковного быта, дававшие еретикам повод для нападок на духовенство. Жесткому и бескомпромиссному осуждению подверглись симония, «зазорная» жизнь вдовых попов, пьянство и прочие язвы церковной жизни. В итоге Собор запретил святителям взимать мзду за поставление священников, повелел расселить так называемые «двойные монастыри», в которых жили монахи и монахини, а также запретил вдовствующим попам совершать богослужение, если они не примут пострига.

На этом Собор был объявлен закрытым, и соборяне начали разъезжаться по своим епархиям. В числе первых уехал Иосиф Волоцкий. Но едва он покинул столицу, как власти вдруг объявили о продолжении Собора. Запыхавшийся посыльный нагнал волоцкого игумена уже за городской заставой, и тот тотчас развернул лошадей.

А на Соборе тем временем уже разыгрывались нешуточные страсти. Как и было задумано, первым поднялся Нил Сорский и предложил монастырям добровольно отказаться от своих земельных владений. «Нача старец Нил глаголати, чтобы у монастырей сел не было, а жили бы чернецы по пустыням, а кормили бы ся рукоделием, а в случае нужды просили бы милостыню от христолюбцев: нужная, а не излишняя».

Затем от лица светской власти докладывал кто-то из государевых дьяков, по некоторым сведениям, Иван Волк Курицын. Тут-то и пригодились изыскания Ивана Черного и других «жидовствующих», направленные против монашества вообще и монастырского землевладения в частности. Смысл доклада заключался в том, что «государь восхоте у митпрополита у всех владык и у всех монастырей села поимати и вся к своим соедините. Митрополита же и владык всех монастырей из своей казны деньгами издоволити и хлебом изоброчити из своих житниц». Понимая, что собственность является гарантией независимости, власти хотели не только обобрать церковь, но и посадить ее на государево жалованье, превратив духовенство в покорных госслужащих.

Воцарилось тягостное молчание. Взоры архиереев обратились к Геннадию Новгородскому. Какое-то время он колебался («ибо уже ограблен прежде того»), но затем выступил с отповедью секуляризаторским планам правительства. И тут не выдержали нервы у великого князя. Он обрушился на архиепископа Геннадия с грубой бранью («многими лаяньями ему уста загради»). Наверное, он был страшен в эти минуты, этот наполовину парализованный горбатый старик в парчовых одеждах, изрыгающий ругательства и угрозы посреди притихшего Собора. Наверное, многих присутствующих обуял привычный страх перед грозным властелином, единолично правившим страной на протяжении жизни целого поколения. Но печать близкой смерти уже проступила на искаженном яростью лице Ивана III, и это добавило храбрости соборянам. Встал троицкий игумен и будущий преемник Геннадия на новгородской кафедре Серапион и объявил, как отрезал: «Не отдам!»

Где-то в этот момент появился Иосиф Волоцкий и с ходу вступил в бой. Призвав в союзники святых Антония и Феодосия Печерских, он вопросил: «Если не будет у монастырей сел, как честному и благородному человеку постричься? А если не будет честных старцев, откуда взять на митрополию или архиепископа или епископа и на всякие честные власти? А коли не будет у нас честных и благородных — ино вере будет поколебание».

Разгорелся острый спор между Нилом Сорским и Иосифом Волоцким. В этом споре резко обособились два противоположных взгляда, два направления монашества, которые впоследствии получили название «иосифлян» и «нестяжателей». И те и другие считали необходимым преобразование монастырской жизни. Но если «нестяжатели» хотели освободить обители от вотчин, то «иосифляне» надеялись исправить монастырскую жизнь строгим общежительным уставом.

Нил Сорский видел цель монашеской жизни не во внешнем благочестии, а во внутренней работе души, в «умной молитве». Его идеалом были греческие православные монахи-исихасты, с которыми он познакомился еще в молодости на Афоне. Исихазм (в переводе с греческого «спокойствие, тишина, уединение) — это мистическая практика, в основе которой лежит безмолвная молитва ради созерцания Божественного света. Забудем о человеческих нуждах, грехах и болезнях, учили исихасты, предоставим самому себе этот суетный мир, а сами удалимся в тишь скитов, в самоуглубление, погрузимся в духовный транс.

По убеждению «нестяжателей», монастырская собственность отвлекала иноков от их главного призвания — служения Богу. «Очисти келью свою, и скудость вещей научит тебя воздержанию. Возлюби нищету, и нестяжание и смирение!» — взывал старец Нил. Он полагал (и не без оснований), что, владея имениями, монастыри делаются участниками всех неправд, соединенных с тогдашним вотчинным управлением. Старец горячо обличал любостяжание и накопительство, которому были подвержены многие обители, хозяйственную суетливость монахов, их угодливость перед сильными и богатыми, корыстолюбие, лихоимство и жестокое обращение со своими крестьянами. Его возмущали монахи, «кружащиеся ради стяжаний», по их вине жизнь монастырская, некогда «превожделенная», стала «мерзостной». «Проходу нет от этих лже-монахов в городах и весях; домовладельцы смущаются и негодуют, видя, как бесстыдно эти “прошаки” толкутся у их дверей».

Но и у Иосифа Волоцкого тоже была своя правда. В защищаемой им монастырской общине все принадлежало обители и ничего — лично монахам. Процветающие обители являли собой образцы трудолюбия, умного хозяйствования, а в военную годину выступали оборонительными форпостами. Земельные владения монастырей давали им возможность не только помогать нуждающимся, но и служить умственными светильниками, готовить для народа духовных пастырей. И еще они несли людям облагораживающую красоту, которой им так не хватало в повседневности. Согласись церковь с Нилом Сорским, и мир лишился бы Соловков и Новодевичьего, Александро-Невской лавры и новгородского Юрьева, Кижей, Валаама и еще великого множества изумительно слитых с природой архитектурных ансамблей, в создание которых русский народ вложил столько труда и души.

Если идеал Нила Сорского — духовное и нравственное самоочищение через молитву и отрешение от всего мирского, то идеал Иосифа Волоцкого — служение людям. Принимая мир во всем его несовершенстве, Волоцкий видел в монашеской жизни не только устремление к своему личному Богу, но и помощь людям, которые в ней нуждаются, делание справедливости и милосердия. Иосифлянские обители служили и странноприимными домами, и столовыми для сирот и убогих, и больницами для страждущих. Отсюда начинались традиции прославленной русской благотворительности.

Этот спор двух великих подвижников русской церкви, вероятно, не разрешится никогда, ибо в нем отразились две стороны человеческой личности. Неслучайно Русская православная церковь канонизировала и Нила и Иосифа. Если заволжские старцы разрабатывали «умную молитву», то иосифляне развивали «умное делание ради ближних своя». И в этом внешнем противоречии есть некое внутреннее единство, благодаря которому Русская православная церковь освоила новые глубины веры и монашеского подвига.

…Но вернемся на Собор 1503 года. После долгих прений мнение большинства стало склоняться в сторону «иосифлян». Заколебалась и Боярская дума. Многие бояре сами рассчитывали на склоне лет уйти в монастыри и не хотели разорять обители, расположенные в их вотчинах. Апология нищеты, проповедуемая заволжскими старцами, не находила отклика и у знатных «пострижеников», привыкших к сытости и комфорту.

Неприятный сюрприз преподнес властям митрополит Симон Чиж. Даже у самых послушливых людей бывает предел потакания, после которого человек упрется так, что его уже не сдвинешь. Изменив своей уклончивой манере, митрополит прямо высказался против конфискации монастырских земель и даже пригрозил церковным проклятьем: «Да будут прокляты в сей век и в будущий, ибо стяжания церковные — Божия суть стяжания». В сопровождении всего московского духовенства Симон Чиж явился к великому князю, вооруженный выписками из Библии, правилами Вселенских соборов. Но самым сильным аргументом стала «старина», то есть древняя традиция, на которую привык ссылаться великий князь для оправдания своих действий: «Тако же и в наших руссийских странах, при твоих прародителях великих князях (далее перечислялись все предки Ивана Васильевича) святители и монастыри грады, волости, слободы и дани церковные держали».

Иван III все еще не хотел признавать поражение. Он трижды (!) заставил Собор письменно подтвердить свое решение, и трижды соборяне прямо и недвусмысленно заявили: монастырским землям быть! Как знать, не случись с великим князем инсульта накануне собора, он, возможно, продолжал бы борьбу. Но силы его были подорваны болезнью, его духовник Митрофаний и личный врач Николай Булев укоризненно качали головами — негоже, государь, покушаться на церковное!

Наконец, великий князь был вынужден отступить. Впрочем, отступать ему приходилось не раз, чтобы затем, собрав силы, предпринять новую попытку и в конце концов добиться своей цели. И пусть ему самому на это уже не отпущено времени, но то, что не сделал он, сделают его наследники. Отбирать у монастырей земли будут и Василий III, и Петр I, и Екатерина П, но радикально решат этот вопрос большевики, которые закроют все русские обители, захватят веками накопленные богатства и физически уничтожат большую часть монашества.

Зато Иван III не мог отказать себе в удовольствии отомстить тому, кто помешал ему в исполнении замысла. Выждав несколько месяцев (как известно, месть — это блюдо, которое лучше есть холодным), великий князь приказал взять под стражу новгородского архиепископа Геннадия. По доносу владычного слуги архиепископа обвинили в мздоимстве и, хотя вина его не была доказана, заточили в тот самый Чудов монастырь, с которого и начиналась его карьера. Здесь он вскоре скончался. Незадолго до смерти Геннадий принял схиму с именем Галактион, а после кончины был погребен в соборе в честь Чуда архангела Михаила в могиле, где покоились мощи святого Алексия.

Еретики могли торжествовать низвержение одного из своих главных врагов. Однако их собственное положение было немногим лучше. Провал планов секуляризации монастырских земель лишал «жидовствующих» последней надежды вернуть себе влияние при дворе. До них, вероятно, уже дошла простая и страшная истина: они больше не нужны власти.

Впрочем, точно ли не нужны? Будучи рачительным хозяином, Иван III еще мог воспользоваться этим отработанным, но все же представляющим определенную ценность материалом.




Глава 17. Аутодафе по-русски


Еретика убивать не должно.

    

Иоанн Златоуст






После отставки Геннадия Новгородского борьбу с еретиками возглавил Иосиф Волоцкий. К его застарелой ненависти к «жидовствующим» прибавилось чувство личной ответственности. Стало быть, это ему суждено поразить еретическую заразу, которая едва не погубила Русскую православную церковь. Ради этого он не пожалеет ни себя, ни других! И не надо обманываться тем, что ряды «жидовствующих» поредели, а их влияние пошло на убыль. Поди знай, что придумают завтра эти христопродавцы, кого еще совратят в ересь, чем заморочат головы пастве? Нет, с ними нужно покончить раз и навсегда!

Момент для расправы был самый подходящий. С огромным трудом отбитая атака на церковную собственность сплотила духовенство. Теперь уже все иерархи, включая слабовольного митрополита Симона, поняли, наконец, какую угрозу представляют собой еретики, стоящие у трона. На стороне церкви был и наследник престола Василий Иванович, у которого имелись все основания ненавидеть еретиков. Наследник отлично помнил, как те проталкивали на престол его соперника Дмитрия-внука, как настраивали против него отца, как травили его мать Софию Палеолог. Ведь это по вине Курицыных и их соумышленников ему пришлось, спасая свою жизнь, бежать в Новгород после провала заговора Гусева. И теперь Василий Иванович торопился свести счеты с еретиками, причем для него предпочтительнее было бы сделать это еще до смерти отца, дабы не омрачать казнями начало своего уже совсем близкого воцарения.

Но последнее слово, как всегда, оставалось за государем…

Время безжалостно и к сильным мира сего. Здоровье великого князя ухудшалось день ото дня. Пора подводить итоги. Сорок три года единоличного правления (абсолютный рекорд среди всех русских правителей, включая советских генсеков) — и ни единого дня покоя! Блестящие успехи в государственном строительстве — и глубокая семейная драма, горькое одиночество, тяжкие болезни и мысли, мысли…

Зимой Иван III с сыновьями отправился на богомолье, объехал многие монастыри, всюду оставляя щедрые вклады. Чувствуя свою вину перед церковью, он готов был покаяться за то, что держал возле себя еретиков. Еще осенью между ним и Иосифом Волоцким состоялся такой разговор:

«Прости меня, отче, как митрополит и владыки простили меня, — вздыхал государь. — Я знал про новгородских еретиков. У меня Иван Максимов и сноху мою в жидовство свел».

«Мне ли тебя прощать?» — возразил Иосиф.

«Нет, отче, пожалуй, прости меня».

«Государь, — сказал ему на это Иосиф, — если ты подвигнешься на нынешних еретиков, то и за прежних Бог тебе простит».

По сути, Волоцкий предложил великому князю выбор: прощение вины перед церковью в обмен на головы еще уцелевших еретиков.

«А можно ли казнить еретиков?» — спрашивал великий князь.

В ответ Иосиф сослался на слова апостола Павла: «Кто отвергнется закона Моисеева, тот при двух свидетелях умрет. Колми ми паче тот, кто попирает Сына Божия и укоряет благодать святого Духа!»

Чувствуя, что государь колеблется, Иосиф усилил нажим, призвав в помощь государева духовника Митрофания, который то и дело напоминал великому князю данное им обещание «обыскати» еретиков. И все же великий князь медлил, то давая, то отменяя приказание начать розыск. Что скрывалось за этими колебаниями? Вряд ли это было человеческое сочувствие к людям, которые фактически выполняли его волю. Даже теперь, в полушаге от смертного одра, могучий мозг этого «русского Макиавелли» искал выгоду. Возможно, он хотел преподать сыну последний урок государственной мудрости. Нельзя ничего отдавать просто так. Все имеет свою цену, в том числе и головы еретиков, а раз так, церковь должна ее заплатить.

Итак, сделка состоялась. Об этом красноречиво свидетельствуют два высказывания Иосифа Волоцкого. Первое из них было сделано до расправы над еретиками, второе — после. Еще недавно Иосиф бесстрашно заявлял: «Царь Божий слуга есть… Аще ли же есть царь, над человеками царствуя, над собою же имати царствующа страсти и грехи… злейшие же всех — неверие и хулу, такой царь не Божий слуга, но диавол и не царь, а мучитель… И ты убо, такового царя или князя да не послушавши, на нечестие и лукавство приводяща тебя, аще мучит, аще смертью претит!» Проще говоря, Иосиф прямо призывал не покоряться неправедному царю. Но даже праведным царям надо поклоняться и служить «телесно, но не душевно и воздавать им царскую честь, а не божественную».

И вдруг во взглядах на царскую власть Иосифа Волоцкого, а вслед за ним и всего высшего духовенства, происходит радикальная перемена. Из первого среди равных светский государь превращается в сакральное существо высшего порядка. «Царь естеством своим подобен всем человекам, властью же подобен высшему Богу» — во всеуслышание заявил волоцкий игумен. С этого момента начинается обожествление русского самодержавия, имевшее далеко идущие последствия для церкви, для власти и для России в целом. Парадоксально, но факт: тот самый тезис о неподотчетности государя своим подданным, который выдвинули еретики, теперь прозвучал от имени ортодоксальной церкви. Такова была цена, которую церковь заплатила светской власти за головы «жидовствующих».

В декабре 1504 года в Москве открылся Собор, целиком посвященный ереси. Большинство обвиняемых к этому времени были уже схвачены и ждали своей участи в застенках. Все они признали свою вину и покаялись в надежде на снисхождение.

Тяжело больной великий князь на Соборе только молчаливо присутствовал, от его лица фактически руководил судебным процессом наследник Василий. Главным обличителем ереси выступил Иосиф Волоцкий, который обрушил на понурые головы еретиков всю свою обличительную мощь, заклеймил отступников и потребовал для них смертной казни, невзирая на их вынужденное раскаяние. Ссылаясь на библейские примеры, грозный игумен доказывал, что против еретиков все средства хороши, включая хитрость и коварство. Только прижиганием огнем можно обезвредить язву, которая способна поразить все тело церкви.

Не все соборяне были согласны с Волоцким. Князь-инок Вассиан Косой от лица старцев Кирилло-Белозерского монастыря обратился к нему с Посланием, в котором упрекал Иосифа в том, что он руководствуется примерами Ветхого Завета, забыв о христианском милосердии. Фактически Вассиан обвинил самого Иосифа в «жидовствовании»: «Господь не велел осуждать брату брата, а одному Богу надлежит судить человеческие согрешения. Господь сказал: не судите и не судимы будете, и когда к нему привели жену, виновную в прелюбодеянии, тогда премилостивый судья сказал: кто не имеет греха, пусть первым бросит в нее камень. Если ты, Иосиф, повелеваешь брату убивать согрешившего брата, то, значит, ты держишься субботства и Ветхого Завета. Ты говоришь: апостол Петр Симона-волхва поразил молитвой, сотвори же сам, господин Иосиф, молитву, чтобы земля пожрала недостойных еретиков или грешников!» «Ты говоришь, что катанский епископ Лев связал епитрахилью Лиодора и сжег при греческом царе, — язвительно продолжал Вассиан. — . Зачем же, господин Иосиф, не испытаешь своей святости? Свяжи архимандрита Кассиана своею мантией, чтобы он сгорел, а мы тебя извлечем из пламени, как единого из трех отроков!»

Нил Сорский на Соборе отсутствовал, но его позиция известна. Осуждая еретиков и предавая их проклятию, старец Нил был противником их казни. На Соборе звучали и другие голоса, предлагавшие заточить еретиков в монастыри, не предавая их смерти. Но непреклонный Иосиф отвечал, что это будет благом для мирян и погибелью для тех монастырей, которые примут еретиков.

В итоге большинство Собора поддержало Волоцкого. Только что принявшие самоочистительные меры по борьбе с внутрицерковными злоупотреблениями, соборяне считали себя вправе не щадить тех, кого они считали врагами церкви. Сказалось и влияние «западного примера» — инквизиционные костры в это время горели по всей Европе. Только испанская инквизиция отправила на костер около 30 тысяч человек.

Еще в тринадцатом веке знаменитый богослов Фома Аквинский дал теоретическое обоснование казни еретиков: «Извращать религию, от которой зависит жизнь вечная, гораздо более тяжкое преступление, чем подделывать монету, которая служит для удовлетворения потребностей временной жизни. Следовательно, если фальшивомонетчиков, как и других злодеев, светские государи справедливо наказывают смертью, еще справедливее казнить еретиков… Ибо, как говорит св. Иероним, гниющие члены должны быть отсечены, а паршивая овца удалена из стада, чтобы весь дом, все тело и все стадо не подвергались заразе, порче, загниванию и гибели. Арий был в Александрии лишь искрой, однако, не потушенная сразу, эта искра подожгла весь мир (Арий — основатель арианской ереси, отрицающей божественность Христа. — В.С.)»

Окончательный приговор Собора был страшен. Еретиков предали анафеме и приговорили публичному сожжению. Исполнение приговора возлагалось на светскую власть. Для большего эффекта решили устроить настоящее аутодафе по испанскому образцу сразу в двух городах, наиболее подверженных ереси — в Москве и Великом Новгороде.

27 декабря 1504 года, на третий день Рождества, при огромном скоплении народа на льду Москвы-реки состоялась казнь. В деревянном срубе, обложенном хворостом, ждали своей участи посольский дьяк Иван Волк Курицын, боярский сын Дмитрий Коноплев и бывший духовник государевой снохи Иван Максимов. Сначала объявили их вины, потом палач зажег хворост. Сруб окутался дымом и пламенем. Издавая звериные вопли, живыми факелами заметались казнимые, запахло горелым человеческим мясом. Когда все стихло, палач урезал язык Некрасу Рукавову. Его, захлебывающегося собственной кровью, увезли в Новгород. Купца Семена Кленова в железах отправили в Волоколамский монастырь.

Несколько дней спустя запылали костры на Духовском поле в Новгороде. Здесь сожгли юрьевского архимандрита Кассиана, его брата Ивана Самочерного, Гридю Квашню, Дмитрия Пустоселова, Некраса Рукавова и еще нескольких еретиков, чьи имена остались неизвестными. Всего в Москве и Новгороде, по приблизительным подсчетам, сожгли 27 человек. Это была первая в русской истории казнь еретиков, совершенная по приговору Собора Русской православной церкви. И хотя по сравнению с многотысячными казнями еретиков в странах Европы число казненных было сравнительно невелико, но страшный прецедент был создан. По выражению философа Соловьева, «наша инквизиция отличалась от испанско-католической лишь дровами: если в католических странах людей сжигали на березовых дровах, то у нас — на осиновых».

Меры устрашения сделали свое дело. Ересь резко пошла на убыль, и вскоре о ней напоминали лишь слова анафемы, звучащие с амвонов всех русских церквей в неделю православия: «Новые еретики, не верующие в Господа нашего Иисуса Христа, Сына Божия, и в Пречистую Богородицу, и похулившие все семь Соборов святых отцов. Касьян архимандрит Юрьева монастрыя, Ивашко Максимов, Некрас Рукавов, Волк Курицын, Митя Коноплев и их ереначальники в русской земле, и все их поборники и единомышленники, и развратники православной веры христианской, да будут прокляты!»

Но пройдет полвека, и беглый холоп Феодосий Косой, ставший монахом Кирилло-Белозерского монастыря, во многом повторит, только в еще более радикальной форме, основные постулаты ереси «жидовствующих». Косой учил, что Бог един, а не троичен, что Иисус Христос суть простой человек, что в храмы ходить не надо, ибо они «кумирницы», что кресты и иконы надо сокрушать, ибо они суть идолы, святых на помощь не призывать, постов не соблюдать, писаний отеческих не читать. Кое-что Косой добавил и от себя. Он предлагал всякую собственность «поделить по справедливости, а то у одного — хоромы, у другого — изба». Через много веков уравнительно-атеистические идеи Феодосия Косого повторят в своей массовой пропаганде большевики, и они найдут восторженный отклик не только у люмпенизированных «шариковых», но и в народе.

Были у еретиков и не столь радикальные последователи. Боярский сын Матвей Башкин усомнился в Святой Троице, а также в необходимости храмов и икон. Его современник игумен Троицкого монастыря Артемий, хоть и не отпал от православия, но тоже отрицал иконопочитание, не хранил поста и отказался проклинать «жидовствующих».

— В конце семнадцатого века в среде крепостных крестьян центральных губерний возникла секта субботников, в основу которой были положены ветхозаветные принципы в сочетании с иудаистской культовой практикой. Подобно «жидовствующим», «субботники» отрицали Троицу, отвергали иконы и кресты, праздничным днем считали субботу. В XIX веке в России насчитывалось около 30 тысяч субботников. Хотя после репрессий в годы царствования Николая I секта сильно уменьшилась, она существует и поныне, в основном на Кавказе.

Прямым следствием ереси «жидовствующих» стало изменение в Русском государстве отношения к евреям. Как пишет современная Еврейская Энциклопедия: «Резко отрицательное отношение к иудаизму и евреям в Московской Руси, неизвестное там до начала XVI века», повелось от этой борьбы с “жидовствующим”». Фактически в стране зарождается официальный антисемитизм.

При Иване Грозном был запрещен въезд в Россию еврейским купцам. На запрос по этому поводу польского короля Сигизмунда-Августа, царь ответил категорическим отказом, в котором содержался намек на ересь «жидовствующих»: «В свои государства Жидом никак ездити не велети, занеже в своих государствах лиха никакого видеть не хотим, а хотим того, чтобы Бог дал в моих государствах люди мои были в тишине без всякого смущенья. И ты бы брат наш, вперед о Жидех к нам не писал, они русских людей от христианства отводили, и отравные зелья в наши земли привозили и пакости многие нашим людям делали».

Евреи снова появились в России только при Лжедмитрии I, но после Смуты было объявлено, что Лжедмитрий П (тушинский вор) родом жидовин. И хотя в дальнейшем отношение к евреям русских государей время от времени менялось, события конца XV — начала XVI века стали служить историческим аргументом для тех их них, кто по каким-либо причинам вводил дискриминационные меры против евреев.

И напоследок еще одна любопытная гипотеза, связанная с ересью «жидовствующих». По мнению известного историка Зимина, после расправы над еретиками была спрятана «от греха подальше» великокняжеская библиотека, знаменитая «Либерея», в которой хранились и книги еретического содержания. В том, что эта библиотека некогда существовала, уверены многие ученые, а вот сохранилась ли она до наших дней — большой вопрос. Впрочем, как знать, возможно, где-то в подземельях Кремля и поныне лежат засыпанные землей окованные дубовые сундуки с редкими книгами, стоимость которых идет на миллиарды долларов…




Заключение


Как и любое историческое явление, ересь «жидовствующих» следует рассматривать в развитии. Ее история охватывает тридцать пять лет, то есть сознательную жизнь целого поколения русских людей. Это огромный кусок времени, и какого времени! Московская Русь, ведомая целеустремленным и хитроумным правителем, совершила стремительное восхождение от улуса Золотой Орды в ранг ведущих стран Европы. Не будет преувеличением вслед за Карамзиным сказать, что мы до сих пор живем в стране, созданной Иваном III.

Вполне очевидно, что за столь долгое время ересь претерпела целый ряд превращений. Именно это обстоятельство сбивало с толку некоторых ее исследователей, которые, как в старинной суфийской притче о слоне и слепых, принимали часть за целое.

Зародилась ересь в результате внешнего воздействия. Им стало появление в Новгороде в 1470 году иудейского проповедника Захарии Скары. Влияние иудаизма в его караимской версии вполне отчетливо прослеживается в теологии «жидовствующих» и признается многими современными, в том числе и еврейскими историками. Впоследствии именно этот факт надолго испортит отношения между иудаизмом и русским православием, и положит начало государственному антисемитизму в России.

Первыми прозелитами иудейского проповедника стали новгородские книжники из местного духовенства, усомнившиеся в основных догматах православия на фоне бурных городских событий в канун присоединения Новгорода к Москве. Трудно упрекать новгородских священников в том, что они разуверились в христианстве, ведь каждый человек должен иметь свободу религиозного выбора. Но, изменив своей прежней вере, они предпочли остаться служителями церковного культа, и это двуличие изначально делало их положение нравственно уязвимым.

Переместившись затем в столицу, новгородские еретики нашли здесь единомышленников в высшей чиновной среде, и прежде всего среди дипломатов, заразившихся на Западе идеями гуманизма вкупе с псевдознанием (астрологией, алхимией, каббалой). Открывшаяся миру Россия впитывала достижения западной цивилизации, которые толкали к переосмыслению многих традиционных представлений, в том числе религиозных. На этом этапе ересь превращается в своеобразный клуб интеллектуалов-вольнодумцев, принадлежавших к тогдашнему высшему обществу. Господствующим настроением в этом клубе было враждебное отношение к православной церкви, которая представлялась просвещенным вольнодумцам главным тормозом на пути России в Европу.

Такое настроение соответствовало интересам государственной власти в лице великого князя Ивана III, который вынашивал планы полного подчинения церкви и захвата ее богатств. С этого времени еретическое сообщество превращается в придворную политическую группировку. Оказавшись между двумя могучими силами — государством и церковью, — еретики попали в жернова большой политики. Собственно религиозные разногласия с ортодоксальным христианством теперь уже играли подчиненную роль, главная борьба разворачивалась вокруг политических целей.

Если духовно-просветительский вклад «жидовствующих» выглядит достаточно скромным, то в российской политической истории пятнадцатого века эти люди оставили след весьма заметный, хотя и не всегда бесспорный. В своей внешнеполитической деятельности еретики ориентировались на запад и были инициаторами союза с Литвой. Этот курс поначалу соответствовал интересам бурно растущего Московского государства, но картина резко изменилась, когда с помощью православного населения Литвы Иван III начал отвоевывать земли, некогда входившие в состав Киевской Руси.

Потерпев поражение на дипломатическом поле, придворная группировка во главе с братьями Курицыными попыталась вернуть свое влияние, организовав наступление на церковь и ее земельные богатства, а когда атака провалилась, произошло последнее превращение еретиков — в разменную монету в сделке между церковными ортодоксами и светской властью.

Закулисным режиссером этой средневековой трагедии был, несомненно, Иван III. Он использовал своих «придворных вольнодумцев» в качестве тарана, чтобы ворваться внутрь церковной цитадели и подчинить ее своей власти. В сложившейся ситуации церковь была просто вынуждена защищаться, ведь фактически речь шла о самом ее существовании в тогдашнем виде. И, надо отдать ей должное, Русское православие сумело мобилизовать все свои ресурсы, преодолеть многие внутренние нестроения, пробудить дремавшие духовные силы. На интеллектуальный вызов «жидовствующих» оно ответило Геннадиевой Библией, «Просветителем» Иосифа Волоцкого и другими выдающимися трудами. Именно тогда зародилось отечественное богословие, огромную роль в котором сыграла полемика между «иосифлянами» и «нестяжателями». Но в пылу праведной борьбы церковь «превысила пределы необходимой обороны», преступила христианскую заповедь и, поддавшись мстительному порыву, запачкала руки кровью еретиков. Что ж, как и любая другая религия, христианство вправе отстаивать свои догматы, свой символ веры, вправе бороться за свои идеалы. Но именно эта религия, построенная на любви к ближнему, несовместима с насилием и нетерпимостью по отношению к инакомыслящим и инаковерующим.

Кто же победил в этом противостоянии, затянувшемся на три с половиной десятилетия?

Однозначно проиграли еретики, причем еще до расправы над ними. Глубинная причина их поражения заключалась в том, что в своем ниспровергательском рвении «жидовствующие» вместе с водой готовы были выплеснуть и «ребенка» — многовековой национальный уклад, который держался на традиционном православии.

Серьезные потери понесла Русская православная церковь. На ее репутацию легло клеймо инквизиционной расправы, усилилась ее зависимость от светской власти.

Может показаться, что выиграла светская власть. И действительно, воспользовавшись еретиками, она серьезно потеснила церковь, положив начало ее огосударствлению. К слову сказать, в нашей стране государственная политика в отношении церкви и в дальнейшем принимала самые уродливые формы. Иван Грозный грабил монастыри и казнил духовенство. Петр I принял Синодальную реформу, превращавшую церковь в подведомственное учреждение, и заставлял священников «стучать» на своих прихожан. Екатерина II раздавала монастырские земли своим фаворитам.

В исторической перспективе эта политика оказалась губительной не только для Русской православной церкви, но и для государства. В роковой час революционных испытаний лишенная собственного голоса церковь не смогла удержать народ от братоубийственной войны. Финалом такой государственной политики стало фактически полное уничтожение Русской православной церкви большевистской властью. Всемирная история не знает ничего сравнимого по вандализму и жестокости, чем та чудовищная расправа, которая творилась воинствующим атеизмом в государственном исполнении. И только явленным чудом и неутраченной верой народа можно объяснить возрождение Русской православной церкви, свидетелями которого мы являемся.

Победителей в этой истории нет. Но в ней есть уроки, которые нужно помнить, чтобы нам уживаться друг с другом в таком сложном и опасном современном мире.




Приложения



А. В. Карташев[6 - Антон Владимирович Карташев (1875–1960) — последний обер-прокурор Святейшего синода предреволюционной эпохи, министр вероисповеданий Временного правительства, министр исповеданий в правительстве Юденича, в эмиграции — выдающийся религиозный философ, историк Церкви и богослов, профессор Свято-Сергиевского Богословского института в Париже. Вниманию читателей предлагается глава из его классического исследования по истории Церкви. — Примеч. ред.].




Очерки по истории русской церкви


Ересь жидовствующих


Тон внешнего и внутреннего критицизма, вошедший в русскую церковь через богомильство и стригольничество, нашел для себя в конце того же XV века и в той же свободомыслящей северо-западной части Руси, в Новгородско-Псковской области, новую тему. В правление митр. Филиппа в 1470 году в Новгороде появляется так называемая ересь «жидовствующих». Прививка ее заносится извне. Автономные новгородцы, напрягавшие последние усилия, чтобы отстоять свою самостоятельность от Москвы, пригласили к себе в 1470 году на кормление, по сговору с польской короной, православного киевского князя Александра Михайловича Олельковича. Князь прибыл в Новгород со своей свитой из другого мира, с интеллигентными помощниками, принесшими сюда идейные новинки с Запада. И еще специфичнее — новинки не христианского Запада, а западного еврейства. В свите князя был его лейб-медик еврей Схария. Кроме Схарии в толпе чиновников князя называются еще два или три еврея: Моисей Хануш и Иосиф Шмойло Скарабей… В своем этюде о еврейских интеллигентских течениях того времени Панов в «Журнале Министерства Народного Просвещения» 1873 года дал интересную справку о передовых свободомыслящих идеологиях мирового еврейства той эпохи. По-видимому, данная группа евреев как раз принадлежала к такого рода модернистам. Новгородская общественная среда могла бы, может быть, увлечься в какой-то мере и пропагандой современного гуманизма. Но историческая случайность подсунула застоявшимся в монотонности русским книжникам проблемы свободомыслия под еврейским соусом. В данном случае подход к русскому мировоззрению облегчался традиционным интересом к библейским темам. С них разговоры и начались. Всего год эта иностранная компания могла пробыть в Новгороде. В следующем же 1471 году Иван III уже задушил сепаратистскую новгородскую интригу и оккупировал Новгород. Но за год следы еврейской пропаганды глубоко вонзились в души кружка высшего новгородского духовенства. Первенцами еврейской миссии явились протопопы Денис и Алексей, а затем и протопоп Софийского собора Гавриил. Как показали вскоре расследования этих увлечений, ими задеты были довольно интимные кружки почти сплошь из одного духовенства и еще ближе — только родственники этих протопопов. Страстный враг ереси, преп. Иосиф Волоцкий в своем «Просветителе» дает нам такой список изобличенных: «Ивашка Максимов, зять попа Алексея, его отец поп Максим, Гридя Клоч, Григорий Тучин, его же отец бяше в Новеграде велику власть имея (это современный посадник Новгорода), поп Григорий, сын его Самсонка (тоже поп), Гридя, дьяк Борисоглебский, Лавреш, Мишук Собака, зять попа Дениса — Васюк Сухой, попы Федор и Василий Покровские, поп Яков Апостольский, Юрка Семенов, Авдей да Степан — крылошане, поп Иван Воскресенский, диакон Макар, дьяк Самуха, поп Наум…» — почти все сплошь семьи духовенства. Судя по полемике Иосифа, агитационным рычагом пропаганды евреев, сбивших с толку невежественных начетчиков, была буква Ветхого Завета. И завет Бога с Авраамом, и Моисеевы законы, и некоторые выражения учительных и пророческих книг повторяли формулу: «это завет вечный в роды родов». Если и Христос «пришел не разрушить закон, а исполнить», то силлогизм о неотменности Ветхого Завета получает видимость убедительности. Как бы то ни было, убогая мысль новгородских протопопов свихнулась на этом силлогизме. Полемисту Иосифу приходилось пространно доказывать азбучную богословскую истину о преходящем значении Ветхого Завета. По свидетельству полемиста, воспылавшие страстью религиозной революции протопопы Денис и Алексей обратили в свою новую веру и своих жен и детей. Родственный, профессионально-семейный характер сектантства бросается в глаза. Алексей и Денис хотели даже обрезаться, но сами ересеучители удержали их от этого, чтобы для сыска государственного не было осязательных доказательств. По всем признакам все дело принципиально было поставлено как секретный заговор. Самому пылкому неофиту, протопопу Алексею, позволено было только переименоваться в Авраама, а жене его в Сарру. Целых десять лет удалось секте сохранить свой конспиративный быт. Из городов секта распространилась по новгородской области. Перекочевала и в Москву, где еще просуществовала втайне новых семь лет, пока наконец не была открыта властями. Такое искусство конспирации не в духе экспансивного славяно-русского темперамента. Напрашивается гипотеза, что секретный характер нового еретического сообщества составлял основную черту его конституции. Если первым тайным сообществом, проникшим в историю русской духовной культуры, должны быть признаны павликиане-богомилы, соблюдшие свое тайное предание вплоть до XVII и XVIII веков, когда они почти открыто превратились в секты хлыстов и скопцов, то вторым по времени тайным обществом уже не восточного, а западного происхождения надо признать наших жидовствующих.

Специалистам по истории тайных обществ в Европе предстоит разгадать: к какой разновидности последних принадлежала кучка свободомыслящих евреев, нашедшая в конце XV века усердных учеников в нашем Новгороде?

В конце 1479 года завоеватель Новгорода Иван III сам прибыл туда и был очарован талантами и обходительностью хитрых вольнодумцев-протопопов. Он решил перевести их в свою столицу. Алексея он сделал протопопом Успенского собора, а Дениса — Архангельского. Надо думать, что этот почетный перевод — не единоличный вымысел великого князя, а подсказан ему самим тайным союзом жидовствующих, московская ветвь которых завелась уже при самом дворе Ивана III и возглавлялась его министром иностранных дел, дьяком Посольского приказа, Феодором Васильевичем Курицыным. Курицын только что вернулся из длительного посольства в Венгрии, где, вероятно, и посвящен был в модное тайное общество, интерес которого был далеко шире только иудейской пропаганды. Если попов соблазняла эмансипация от церковной ортодоксии, то людей светских, как дьяк Курицын, увлекала эмансипация от средневекового церковного мировоззрения вообще. Нечто подобное соблазнам нынешней теософии. Это был псевдогносис, псевдонаука и псевдомагия. Как увидим, литература жидовствующих была главным образом астрологическая. Характерно, что агентами тайной пропаганды в Новгороде сделаны были священники, как духовные повелители совести своих духовных детей. Когда архиепископ Новгородский Геннадий, напуганный открытием ереси, начал осведомлять своих собратий — архиереев, то в 1489 году он писал Иоасафу архиепископу Ростовскому: «Та прелесть здеся распростерлася не токмо во граде, но и по селам. А все от попов, которые еретики становилися в попы: да того ради и в попы ся ставят, чтобы кого, как мощно, в свою ересь привести занеж уже дети духовные имут держати». В Москве, как вскрылось потом, совращения по линии церковной иерархии по-прежнему продолжались. Но здесь расширилось через Курицына и светское крыло ереси. За министром пошли и статс-секретари, дьяки великого князя, Истома и Сверчок, купец Семен Кленов и тогдашний интеллигент по профессии, книжный переписчик и сам владевший пером, Иван или Ивашка Черный. Все было шито-крыто до 1487 года, когда в Новгороде конспирация провалилась, как говорится, «по пьяному делу». Геннадий повествует: «от жидовина распростерлась ересь в Новгородской земле, а держали ее тайно, да потом почали урекатись вопьяне, и аз послышав то…» начал розыск. На несчастье Геннадия, его ревность не нашла, как следовало бы быть при нормальном положении дел, усердного отклика у старого митрополита Геронтия, который через два года и умер. Геронтий не любил Геннадия. Геннадий в сане архимандрита Чудова монастыря переспорил Геронтия в распре из-за хождения «посолонь». Геронтий в 1482 году отомстил Геннадию за питье в его монастыре Богоявленской воды в сочельник, случившийся в воскресенье, после еды. Митрополит за это непослушание садил Геннадия в оковах в ледник под своей палатой. Великий князь «отпечаловал» его и через два года возвел в архиепископы. Теперь Геннадий не без злорадства узнал, что ересь опирается собственно на Москву, т. е. гнездится около самого митрополита Геронтия. Донося великому князю об открытии ереси в Новгороде, Геннадий получил ответ не от митрополита, а только от великого же князя и то не без двусмысленности: «того беречи, чтоб то лихо в земли не распростерлося». Между тем лихо было у самого великого князя во дворце.

Геннадий при своем обыске неожиданно для себя узнал об ереси очень немногое. Его удивило упорное запирательство, эта хорошо усвоенная дисциплина тайного общества. Надломился, раскаялся один из еретиков, поп Наум, и сообщил нечто и о доктрине, и о культе. Принес книги, по которым молились еретики. В Послании к епископу Прохору Сарскому Геннадий сообщает: «Послал есмя грамоту да и подлинник к митрополиту, что поп Наум сказывал, да и тетрадь, по чему они молились по-жидовски, и ты там узришь все, что ся как ни чинило и как превращены псалмы на их обычаи. И только бы поп Наум не положил покаяния да и в христианство опять не захотел, ино как бы мощно уведати?» Что общество было конспиративное, видно из того, что поп Наум при всей решительности своего покаяния не мог никого назвать из сообщников, кроме четырех человек: двух священников и двух дьячков. Геннадий всех их арестовал и довольно наивно выдал их на поруки людей надежных. Но они немедленно предали своих поручителей и утекли в Москву. Явно, что конспирация их обнадеживала и придавала большую смелость. Протекция в Москве и новое укрывательство были обеспечены. Преподобный Иосиф говорит: «Толико же дерзновение тогда имяху к державному поп Алексей и Федор Курицын яко никто же ин». Нельзя не признать удивительности и загадочности этой конфиденциальности великого князя к попу Алексею. Никаких особых церковноважных мотивов, связующих московского великого князя с новгородским попом и придумать нельзя, кроме дурмана чар тайного общества. Чутье подсказало Геннадию, что Москва саботирует, если не замалчивает столь тревожный материал, доверенный им авторитету державного. Геннадий потом выражался, что «обыск чинился не крепко». Это и побудило его вести окольную агитацию среди других епархиальных собратий: сохранились его Послания Нифонту Суздальскому, Филофею Пермскому, Прохору Сарскому и Иоасафу Ростовскому. Однако шум, произведенный Геннадием, вынудил Москву в 1488 году иметь соборное суждение о выловленных в Москве трех бежавших из Новгорода еретиках: двух священниках и одном дьячке. Тех самых, что «пьяны поругалися святым иконам». По соборном суждении великий князь приказал их «бить по торгу кнутом» и послать обратно в Новгород; там собрать местный собор, и если виновные не покаются, то передать их новгородским наместникам для новой «градской казни» и продолжать розыск. Кто будет подлежать только церковной каре, того поручать архиепископу, а кто достоин «по правилам градской казни», тех поручать наместникам для наказаний «по их рассуждению». Геннадий признается, что это дало ему право вести розыск «накрепко». Кто из допрашиваемых признавались и «свои действа писали на себя сами своими руками», архиепископ милостиво воссоединял с церковью, заставляя лишь проходить по ступеням дисциплины покаяния, т. е. молиться сначала только в притворе храма. Упорствующих сдавал наместникам для внешних наказаний. Геннадий понимал, что эта отсылка виновных и изобличенных в Новгород есть нежелание Москвы решительно бороться со злом. Геннадий справедливо упрекал Москву, что там «конца еретикам не учинили». Для заметания следов пустили даже слух, что будто бы Геннадий не заботится об истреблении ереси. Нечестный прием слагать с больной головы на здоровую. Преподобный Иосиф, как москвич, заражен был этим провокационным слухом. Он упрекал Геннадия, якобы тот «не показал о деле не малого попечения». Наоборот, прав Геннадий, пиша Иоасафу Ростовскому о Москве: «Положили то дело ни за что, как бы Новгород с Москвою не едино православие». Геннадий, конечно, понимал, что некоторые из покаявшихся перед ним и опять бежавших в Москву и обратившихся в жидовство бежали неспроста. Поп Алексей и Курицын держали еще в своих руках ум и сердце самого великого князя. Геннадий писал спустя два года, объясняя усиление еретичества: «Стала та беда с тех мест, как Курицын го Угорские земли приехал, да отселе еретики бежали на Москву… да он то у них печальник». Посланный в Венгрию в 1482 году Курицын пробыл там около четырех лет. Зная языки немецкий, венгерский, польский и даже греческий, Курицын мог завязать там очень близкие связи идейного характера и даже посвятиться в тайное общество. Не исключена возможность, что Курицын воспринял какие-то идеи и непосредственно от известного нам ересиарха Схарии. Международный агитатор модернистского еврейского свободомыслия не мог помириться с насильственным отрывом от русской почвы, где его проповедь возымела столь неожиданный успех. Изгнанный обстоятельствами из Новгорода и, конечно, имея конспиративные сведения о тайном росте посеянной им жатвы, он мог мечтать вернуться в русскую землю, так сказать, с новым паспортом, а именно с паспортом купца из крымской Кафы (Феодосии). Судьба свела Курицына со Схарией у крымского хана Менгли-Гирея. Из Венгрии Курицын около 1485 года должен был проехать в Крым, а на пути был взят в плен турками. По ходатайству и венгерского короля и крымского хана Менгли-Гирея, он был освобожден и вернулся к 1486 году в Москву. Московский великий князь Иван III через специального посла благодарил хана за помощь в освобождении Курицына. По-видимому, сам Курицын из Крыма привез великому князю просьбу от еврея «Захарии или Скары» о дозволении ему переехать и поселиться в Москве. Великий князь на это согласился и со следующим посольством к Менгли-Гирею в 1487–1488 годы Димитрия Васильевича Шеина вручил последнему письменное приглашение Захарии Скаре пожаловать в Москву. Что Скара был ересиарх Скария, видно из полемического сочинения инока Саввы против ереси жидовствующих. В предисловии к нему Савва обращается к Шеину с увещанием — отбросить все неправые мысли, полученные им в Крыму от Скары: «И ты, господине Димитрей, пишет Савва, коли был еси послом и говорил еси с тем жидовином с Захариею со Скарою. И я, господине Димитрий, молюся тебе: что если от него слышал словеса добры или худы, то пожалуй, господине, отложи их от сердца своего и от уст своих, якоже некое скаредие». По всем признакам Схария не нашел нужным воспользоваться щедрым дозволением московского князя, не переселился сам в Москву, но пользовался появлениями московских послов в крымской Кафе, чтобы подавлять их чарами своей агитации. Курицын, если и не ученик Схарии, то коллега и собрат по модному европейскому вольнодумству. По-видимому, из пропагандной ревности Курицын притащил какого-то угрянина Мартынку, каковой и подвизался у него в салоне, критикуя православие. Угрянин мог быть и карпато-руссом[7 - То есть русином по национальности. — Примеч. ред.], уже владеющим для целей агитации родным ему русским языком. С 1480 года в Москве сидели блюстители жидовства, протопопы Алексей и Денис, но, конечно, не эти доморощенные малообразованные провинциалы были мозгом еретичества, а человек широкого европейского горизонта, Федор Курицын.

28 мая 1489 года скончался митрополит Геронтий. Почти через полтора только года был подыскан и поставлен ему преемник. Такую загадочную проволочку можно объяснить засильем при дворе великого князя еретической интриги. И это оправдывается появлением на митрополичьем троне личности, угодной еретикам. То был архимандрит Симонова монастыря Зосима, бывший чиновник великокняжеской канцелярии из фамилии Бородатых. Иосиф Волоколамский приписывает совращение в жидовство Зосимы протопопу Алексию, якобы Алексий «своим волхвованием подойде Державнаго, да поставит на престоле святительском скверного сосуда сатанина, его же он напои яда жидовского». По иронии судьбы именно Зосима, тотчас же по вступлении на кафедру, вынужден был соборно осудить еретиков. Активная работа Геннадия Новгородского неотложно вынуждала к этому. Геннадий воспользовался своим правом не давать разрешения на избрание нового епископа на освободившуюся коломенскую кафедру из опасения, что в данных условиях может быть по ошибке избран и тайный еретик. Это было в Послании Геннадия собору довольно прозрачным намеком на то, что на митрополичьей кафедре уже случилось такое несчастье. Таким образом, Геннадий до известной степени терроризовал и митрополита Зосиму, и великого князя. Последний распорядился, чтобы Собор 1490 года провел дело осуждения еретиков. И Собор действительно безотлагательно состоялся, всего 21 день спустя после поставления митрополита Зосимы — 17 октября 1490 года. Еретики все-таки достигли того, что соборное осуждение не было радикальным. Геннадий требовал розыска и осуждения решительно всех еретиков. А великий князь приказал окончить дело только о тех новгородских еретиках, которые фигурировали в розыске Геннадия. К ним присоединили еще двух лиц, которых очевидно уже никак нельзя было укрыть. Протопоп Алексей только что умер. Теперь изобличен был его двойник, протопоп Денис и чернец Захар, которого Геннадий изобличил как стригольника. Летопись сообщает нам, что еще до подписи соборного приговора прибывшие в Москву епископы не пожелали сослужить в Архангельском соборе вместе с Денисом и с позором изгнали его из алтаря: «Изыде, человече, из святого алтаря, не достоин еси соборне служити со святыми епископами. Пришли на вас речи неподобные еще при Геронтии, митрополите всее Руси, и не на одного убо тебя, да и списки ваших дел и грамоты Геннадия, архиепископа новгородского на вас пришли». По розыску Геннадия, игумен Немчинова монастыря Холмского округа Псковской области Захар три года не причащался и запрещал причащаться и своим монахам: «А у кого-де и ся причащати? Попы-де и по мзде ставлены… коли-де и в Царьград ходил есть митрополит ставитися, и он-де и патриарху деньги давал, а ныне-де и он боярам посулу дает тайно; ино-де и у кого причащатися?» Из этого именно Геннадий и «познал, что стригольник». Очевидно, и Геннадию было привычно думать, что стригольники все еще водятся в Новгородской земле. Так смыкаются хронологически две ереси, да и по существу образуют единый фронт против церкви. Захар, легко наказанный Геннадием просто ссылкой в другой монастырь, бежал в Москву, ставшую покровительницей вольнодумства, и оттуда рассылал агитационные письма по разным местам, браня в них самого Геннадия еретиком.

Странный либерализм Москвы проистекал от временной «диктатуры сердца» Ф. Курицына. Чарами его секретного салона увлекался сам великий князь и его невестка, вдова рано умершего его старшего сына, Елена Стефановна Волошанка. Лукавым прикрытием их свободомыслию служила идеалистическая проповедь свободной религиозной совести целой аскетической школы так называемых заволжских старцев — этих русских исихастов. Геннадий призывал к беспощадному истреблению еретиков. У Геннадия в этом вопросе были прямые инструкторы с латинского Запада. Годами помогал ему в работе по собиранию и переводу на церковнославянский язык библейских текстов хорватский монах, доминиканец Вениамин, прибывший в Новгород в сопровождении какой-то торговой компании. Сам Геннадий указывает совершенно конкретно прямой источник, откуда он получил вдохновение к физическим казням еретиков. В 1486 году в Москву проезжал через Псков и Новгород посол австрийского императора Николай Поппель (фамилия русская). Он рассказал Геннадию про испанскую инквизицию и вызвал этим его сочувствие. В письме к новому митрополиту Зосиме перед собором Геннадий пишет: «Да, еще люди у нас простые, не умеют по обычным книгам говорите: таки бы о вере никаких речей с ними не плодили; токмо того для учинити собор, что их казнити, жечи да вешати… А ты, господин отец наш, сыну своему великому князю накрепко о том вспоминай, понеже должно та есть. А только, государь наш, сын твой князь великий, того не обыщет, а тех не казнит, ино как ему с своей земли та соромота свести? Ано фрязове по своей вере какову крепость держат! Сказывал ми посол цесарев про шпанского короля (Фердинанда П Католика), как он свою очистил землю, и аз с тех речей и список к тебе послал. И ты бы, господине, великому князю о том пристойно говорил, не токмо спасения ради его, но и чести для государя великого князя». Так, по инициативе Геннадия на Соборе 1490 года встал в ясной форме пререкаемый вопрос о казни еретиков. Этому, чуждому духу Востока, идеалу костров инквизиции противостояли на соборе не только интриги двора и друзей ереси, но и безупречные идеалистические фигуры вождей заволжских старцев, присутствовавших лично на соборе, преподобного Нила Сорского и игумена Паисия Ярославова. Протокол Собора попутно дает знать нам, что состав его был, по древне-русскому обыкновению, не узко епископский. Тут присутствовали: «протопопы, священники, диаконы и весь священнический собор русской митрополии». Что Собор в наказаниях еретиков не пошел по стопам Геннадия, это не вызывает недоумения. Не в духе и не в характере русской религиозности физические казни за веру. Недоумение вызывает другая сторона дела. После столь великого шума, поднятого около дела открытия ереси, судебно-следственная сеть во всем Новгороде и Москве могла выловить всего-навсего только девять человек, и то почта исключительно духовных лиц, и притом связанных между собой семейным родством. Преподобный Иосиф, со включением инока Захара-стригольника, перечисляет поименно всего только девять лиц: протопопа Гавриила, попа Дениса, Максима попа Ивановского, Василия попа Покровского, Макария диакона Никольского, Гридьку диака Борисо-Глебского, Васюка, зятя Денисова, Самуху диакона Никольского. Характерно, что вся эта группа, кроме своей профессиональной связанности, проявила на Соборе еще и удивительную силу упорств и невыдачи друг друга, т. е. как будто были они связаны клятвой конспирации и даже, по-видимому, симулировали коллективное умопомешательство. Протокол говорит: «И быша яко во иступлении ума». Собор, согласно с волей великого князя, и этих немногих виновных присудил только к заточению и к покаянию. Но, желая дать некоторое удовлетворение и ревнующему Геннадию, осужденных лиц для окончательного наказания по усмотрению последнего отправили обратно в Новгород. Геннадий действительно устроил им некоторое особое истязание в стиле подражания западной инквизиции. За сорок верст до Новгорода люди Геннадия встретили арестантов, посадили их на коней лицом к хвосту лошадей, за который всадники должны были держаться. На головы надели берестяные колпаки с мочальными кистями и с надписью «се есть сатанино воинство». Когда кавалькада прибыла на городскую площадь, то шлемы были зажжены на головах еретиков, и сверх того некоторые из осужденных были еще биты публично, затем заключены в заточение. Очевидно, не строгое, если вскоре все разбежались. Новгородская летопись выражается так: «Геннадий владыка одних еретиков велел жечи на Духовском поле, иных торговой казни преда, а иных в заточение посла, а иные в Литву сбежали, а иные в немцы». Преподобный Иосиф поясняет эту возможность убега опять обманом властей и притворством. Еретики цинично практиковали методы секретных обществ. Обманули они этим Геннадия. Преподобный Иосиф выражается так: «Они же убояшася казни и начата каятися вси, архиепископ же Геннадий ят веру покаянию их, даст им ослабу и, яко прияша ослабу, и абие всина бегство устремишася, инии в Литву, и инии в немцы и во иные грады». Опять дружный сговор, сознательный метод обмана властей. Не похоже на обычную русскую анархичность.

Неискренняя линия самой власти свела почти на нет всю инквизиторскую ревность архиепископа Геннадия. При дворе царил Федор Курицын. Церковь возглавлял Зосима. Ересь не только не замирала, но, можно сказать, пышно цвела и распространялась. Преподобный Иосиф, сообщая об особой близости Курицына и протопопа Алексея к великому князю, поясняет: «Звездозаконию бо прилежаху и многим баснотворениям и астролога и чародейству и чернокнижию». Приведенные слова указывают и на эволюцию ереси и на ее широкий круг идей, далеко уходящий от первоначального вопроса о конфликте между Новым и Ветхим Заветом. При московском дворе, как и подобало тогдашним интеллигентам высшей марки, в моде были астрология и магия, вместе с соблазнами псевдонаучной ревизии всего старого, средневекового мировоззрения. Ни о каком обрезании и речи не могло быть. Это просто широкое интеллигентское вольнодумство, соблазны просветительства и власть моды. Позднее, в XVII веке Зиновий инок Отенский говорит: «Мнози от вельмож и от чиновных великого князя в ересь поползошася». При таких туманных очертаниях доктринального содержания ереси она переходила уже незаметно из замкнутых салонов избранных и в сравнительно широкие круги, близкие к ним.

Преемником отошедшего в сторону и вскоре скончавшегося архиепископа Геннадия по расследованию еретической отравы явился в эту пору еще более пламенный ревнитель и интеллектуально более подготовленный, чем Геннадий, к идейному разгрому ереси. Это был близкий ко Двору по своему положению, знаменитый игумен почти подмосковного Волоколамского монастыря, Иосиф Санин. Он был достаточно осторожен в своей тактике подавления ереси. Он заботливо собрал большой полемический материал против всех сторон нового лжеучения, что и составило содержание его объемистой книги «Просветитель». Не без зоркого цензорского глаза Иосифа собирался обвинительный материал у сочувствующих игумену иерархов против еретичествующего митрополита и против временщика Курицына. Хотя от митрополита Зосимы и сохранилось краткое поучение против ереси жидовствующих, что он обязан был сделать в связи с проведенным им Собором в 1490 году, но все-таки сознательных ревнителей православия этим нельзя было обмануть. Слабовольный, нетрезвый и распущенный митрополит Зосима вызывал неудержимую критику своей недостойной персоной. Он свирепствовал в своих карах: отлучал от причастия своих обвинителей, на священников налагал запрещения, на светских людей жаловался князю, и тот заключал виновных в тюрьму за клеветы на высокую особу митрополита. Скандал был для ревнителей православия по существу грандиозный. Только что утвердились в мысли, что Москва единственный оплот православия во всем мире, Третий Рим, и вдруг во главе ее — еретик. Зосима продержался на митрополии более 3-х с половиной лет. Наконец, моральная цензура ревнителей вынудила Зосиму покинуть свой высокий пост. Официальная «Степенная Книга» выражается глухо: «За некое преткновение». Никоновская летопись под 1494 годом пишет: «тоя ж весны, мая 17, митрополит Зосима оставил митрополию не своею волею, но непомерного пития держашесь и тако сниде в келлию на Симонов, а оттоле к Троице в Сергиев монастырь». Архиепископ Геннадий официально выражается так: «О. Зосима митрополит ради немощи оставил стол русские митрополии и, пришед в святую великую соборную церковь, пред всеми омофор свой на престоле положил и свидетеля на то Господа Бога нарицая, яко невозможно ему ктому святительская действовати, ни митрополитом нарицатися, и отойде в монастырь в смиренное иноческое жительство». Зосима рисуется вообще слабым, пьяным, безвольно опустившимся человеком, который за эту пассивность и податливость и был проведен на высокий пост, чтобы служить заслоном для ереси. Он, как пассивное зеркало, отражал в себе весь теоретический и моральный комплекс ереси. Ересь была астрологическим псевдогносисом, диалектически ведущим примитивных древнерусских начетчиков к отрицанию православных догматов и срыву в нравственный либертинизм. Преп. Иосиф свидетельствует, что подпивший Зосима кощунственно болтал: «А что то царство небесное, а что то второе пришествие, а что то воскресение мертвых? А ничего того несть — умер кто, то и умер, по та места и был!» Прибавляя к этому еще содомский грех, неслучайно модный в вольнодумную эпоху Ренессанса, с запозданием докатившегося до Москвы, уже зараженной извращением и от Востока во времена татарщины, получаем в лице Зосимы законченный тип опустившегося московского «интеллигента» — вольнодумца.

Опять неслучайно, между удалением Зосимы в мае 1494 года и возведением в митрополиты игумена Троицкого монастыря Симона в сентябре 1495 года, протекло новых полтора года. Очевидно, придворная интрига жидовствующих высматривала для себя нового безопасного кандидата. Но в данном случае еретики успеха не имели. Симон оказался православным, но отрицательно он был приемлем тем, что не начал своей деятельности с истребления ереси. Федор Курицын по-прежнему проводил на церковные места своих людей. Игуменом в Новгородский Юрьев монастырь поставлен был Кассиан, изобличенный в ереси и казненный через десять лет позднее. Он был родным братом Ивана (Ивашки) Черного. Последний был настолько ревностным жидовствующим, что даже принял обрезание и специально ездил в Литву для каких-то связей и инструкций у живших там свободомыслящих евреев и беглецов из Новгородской и Московской Руси. Но Курицын умер вскоре после 1497 года, и поджидавший возможности приближения к великому князю преподобный Иосиф Волоколамский, наконец, вместе с митрополитом Симоном дождались перелома в настроениях великого князя и придворных сфер. И вот преподобный Иосиф свидетельствует, что великий князь с 1503 года начинает доверительно и покаянно исповедоваться ему в своем ошибочном попустительстве еретикам. В письме к одному архимандриту Иосиф сообщает: «Коли, господине, был есми на Москве, ино господине, государь, наш князь великий Иван Васильевич всее Руси говорил со мною наедине о церковных делах, да после того почал говорите о новгородских еретиках, да молвил так: “и яз-де и ведал новгородских еретиков и ты меня прости в том”». В другой связи, в разговоре с Иосифом великий князь несколько уточнял свои признания: «и яз-де и ведал их, ересь их, да и сказал ему, которую держал Алексей протопоп ересь и котору держал Федор Курицын». Даже великому князю, как пассивному только слушателю еретических разговоров, было ясно, что ересь была некоторого рода идейной мешаниной разнообразных материй и личных оттенков: одних привлекала к себе первоначальная исходная богословская проблема об обязательности Ветхого Завета, т. е. узкое жидовство, а других астрология и новое общее миропонимание. То и другое все-таки вело свое начало от ересиарха Схарии, которого преп. Иосиф так и характеризует: «Сей бяше диаволов сосуд и изучен всякому злодейства изобретению, чародейству же и чернокнижию, звездозаконию же и астрологи».

Начальные годы XVI века, 1503, 1505, отмечаются рядом церковных соборов в Москве, обсуждающих жгучие вопросы, возбужденные все еще не расследованной до конца и не ликвидированной ересью: вопрос о вмешательстве государства в церковные дела и о гражданской казни еретиков, вопрос о религиозном праве церкви и монашества владеть материальными богатствами и землями, вопрос о монастырских уставах, о так называемом стяжательстве и нестяжательстве. Постепенное осознание серьезной ответственности за все эти вопросы заставило придворные сферы более трезво взглянуть на отраву еретичества и согласиться на его истребление… Приблизившийся теперь к великому князю Иосиф Волоколамский, написавший уже своего «Просветителя», в ряде бесед с ним удостоился выслушать покаянное признание великого князя, который просил у Иосифа прощения в том, что он долго терпел ереси. Говорил Иосифу, что он уже просил такого же прощения и у других владык, и они ему уже прощение дали. Хотя заволжские богословы Паисий и Нил были по-прежнему против физических казней еретиков, но вместе с Иосифом и митрополит, и большинство епископов склонились, как и Геннадий Новгородский, к оправданию смертной казни. К собору в конце 1504 года великий князь приказал обыскать по всем городам и привести в Москву вождей ереси. Опять пред нами фигурирует очень малое число имен, но за ними все-таки подразумевается и какая-то, пусть немногочисленная, безличная «масса». Летопись выражается так: «Тояже зимы князь великий Иван Васильевич и сын его князь великий Василий Иванович всее Русии со отцем своим, с Симоном митрополитом, и с епископы и с всем собором обыскаша еретиков и велеша лихих смертною казнью казнити. И сожгоша в клетке дьяка Волка Курицына, да Митю Коноплева, да Ивашка Максимова декабря 27-го, а Некрасу Руковову повелеша языка урезати и в Новегороде в Великом сожгоша его. Тоеже зимы архимандрита Кассиана Юрьевского сожгоша и брата его (Ивашку Чернаго) и иных многих (?) еретиков сожгоша, а иных в заточение послаша, а иных по монастырем». Ересь этими решительными мерами, как некое хотя бы тайно организованное целое, была раздавлена. Но, конечно, как и после казни стригольников, не были погашены бродильные идеи, посеянные в более широких кругах. Во всяком случае, если не сама ересь, то возбужденные ликвидацией ее богословские вопросы не давали покоя церковному мнению. Последнее ждало мотивированного ответа на вопрос о целесообразности покаянной дисциплины, примененной Собором к относительному «множеству» второстепенных еретиков. Большинство из них, как и можно было ожидать, немедленно начали каяться. Церковь заспорила: как после бывшего горького опыта расценивать такие покаяния? Преподобный Иосиф, представитель большинства, утверждал, что покаяние это притворно, и самая вина кающихся тяжелее, чем ересь. Он квалифицировал ее не как ересь, а как полное отступничество от христианства. Сначала в предчувствии своей смерти великий князь Иван III склонен был прислушаться к голосу заволжцев и амнистировал многих кающихся. Но вступивший на престол сын его, Василий Иванович, был человек уже новых настроений, чуждый потерявшим моду соблазнам вольнодумства. Он «обыскал и у правил» и вновь вернул в заточение отпущенных. Вскоре к нему лично приблизился ученик преподобного Нила Сорского, вельможный и случайный постриженник в монашество Вассиан Патрикеев — Косой, и тот склонил князя дать свободу кающимся. Однако партия Иосифа вновь добилась соборного постановления возвратить отпущенных опять в заточение — с предписанием: «быть им неисходными до кончины живота их».

Вопрос о казни еретиков был только одним из резко поставленных пред русским сознанием больших вопросов, которые подняты были сложным еретическим брожением, неслучайно параллельным современному общеевропейскому предреформационному и реформационному кризису. Нельзя сводить выяснение сути ереси жидовствующих к одному только узкому тезису юдаизма, как это делает Голубинский. Бесспорно, что для некоторой и, может быть, самой первоначальной группы жидовствующих именно в Новгороде, как свидетельствует преподобный Иосиф, возврат к Ветхому Завету был наиболее интригующим догматом. Если Мессия еще не пришел, если и Христос не воскресал, то Ветхий Завет обязателен. Оттого, утверждает Иосиф, еретики «всегда собирающеся тайно на всех местах, идеже кто обреташеся, и жертвы жидовские жряху и пасху жидовскую и праздники жидовские творяху». Поскольку и у евреев со времени разрушения Иерусалимского храма в 164 году по Р.Х. культ кровавых жертв фактически упразднен, кроме обряда ритуального выпускания крови при убиении животных в пищу, постольку и здесь надо понимать слова преподобного Иосифа только в применении к жертвам бескровным, т. е. ритуальным блюдам субботним и пасхальным. От обязательной практики обрезания сами ересиархи удержали ярых первых прозелитов. И обрезание практиковалось только некоторыми, особенно зарвавшимися энтузиастами. Евреев никогда не привлекало полное обращение гоев в юдаизм. Иудейство закрепилось на первобытном, этнически замкнутом, кровном национализме. Еще из эпохи новозаветной нам известна иудейская практика задерживания прозелитов на предварительной ступени «пришельцев врат», верующих третьего разряда, а не «пришельцев правды», удостоенных и обрезания. В данном случае пропаганда иудеев, принадлежавших к своему свободомыслящему меньшинству, была главным образом заинтересована в отрицательном результате, в расшатывании русской православной стойкости во имя какого угодно вольномыслия. Это и психологически было более верно рассчитано. Резкая замена христианства только иудейством была бы для русских людей того времени наиболее загадочной и необъяснимой. Теперь же, на фоне общеевропейского перехода от средневекового к новому мировоззрению, широкое свободомыслие наиболее отвечало запросам момента. Неопределенность и пестрота еретических доктрин сознавалась и самими участниками их интимных и салонных разговоров. Великий князь, каясь Иосифу, говорил: «И аз де и ведал их, ересь их, да и сказал ему, которую держал Алексей протопоп ересь и которую держал Федор Курицын». Да и о самом Схарии, как мы видели, Иосиф говорит как об астрологе и чернокнижнике. Таким образом, тезис о неотменяемости Ветхого Завета, который особенно привлек внимание полемиста Иосифа, действительно занимает свое место в пропаганде, но не столь исключительное, как это казалось Иосифу. Можно себе представить, как поражались и сбивались с толку примитивные неискушенные в теоретических дискуссиях головы простых новгородских начетчиков. С одной стороны, первая и большая заповедь закона о единстве Божества, а с другой — христианская Святая Троица. С одной стороны, апостол Иоанн Богослов давно утверждал, что уже «последняя година есть», а вот Второго Пришествия полторы тысячи лет нет как нет. И из святых отцов Ефрем Сирин в конце IV века писал: «се грядет Господь судити живым и мертвым», и вот более тысячи лет это не исполняется. Даже и современные нам, не вышколенные умы могут теряться перед такими вопросами. Такого рода психологическое расшатывание для начала было подобно распахиванию почвы, в которую всеивались модные астрологические доктрины. О Федоре Курицыне и протопопе Алексее Иосиф сообщает: «Звездозаконию бо прилежаху и многим баснотворениям, и астрологи, и чародейству, и чернокнижию, сего ради мнози к ним уклонишася и погрязоша в глубине отступления».

Магия и чернокнижие, в свою очередь, были тоже привлекательной приманкой, как всякая сфера чудесного, для людей мало книжных и просто невежественных, после чего люди становились податливы на всякого рода критицизм и рационализм в реформационном духе. Сам же Иосиф Волоколамский, преувеличивающий роль юдаистической догматики в этом движении, признает в нем доктринальную пестроту и приспособительное многообразие. Зачинщики ереси, по его словам: «Их же видяху благоразумных и писания божественные ведящих, тех еще в жидовство не смеюще приводите, но некие главизны божественного писания Ветхого же Завета и Нового накриво сказующе и к своей ереси прехытряюще, и баснословия некая и звездозакония учаху, и по звездам смотрите и строите рожение и житие человеческое, а писание божественное презирати, яко ничтоже суще и непотребно суще человеком; простейших же на жидовство учаху: аще кто и не отступи в жидовство, то мнози научишася от них писания божественная укоряти». Таким образом, характерной для ереси чертой является соблазн общего вольнодумства; ослепление примитивов новинками рационализма и неведомого им дотоле якобы научного знания. Это типичное переживание европейского человека, вырывавшегося из Средневековья в жизнерадостный светлый мир Возрождения. Первый же борец против жидовства, архиепископ Геннадий, обращаясь к Собору 1490 года, предупреждает, что людям, неосведомленным в новой литературе, опасно состязаться с жидовствующими на теоретической почве. В самой богословской области Геннадий признает свою отсталость по части патрологической[8 - Патрология — раздел богословия, который можно назвать учением об Отцах Церкви, об их жизнеописаниях и их творениях (то есть о патристике, которая не синонимична патрологии). — Примеч. ред.] письменности. У еретиков оказываются христианские писатели в лучших собраниях, чем у Геннадия. У них же имеется и богатая литература опровержений христианства иудейскими полемистами. Весь идеологический комплекс рационалистического критицизма, по свидетельству Иосифа, порождал ряд отрицаний типично реформационного характера. Еретики отрицали: видимую церковь, монашество, культ икон и мощей. Это была уже тень реформации, осенившая своим крылом смежную с Западной Европой часть Древней Руси. В комплекс психологии Ренессанса входил и либертинизм нравственный. Иосиф, не без достаточных оснований, характеризует наших жидовствующих как с цепи сорвавшихся либертинистов. Они, по его словам, «упивались, объедались и сквернились блудом».

Как общество тайное, движение жидовствующих не могло быть движением массовым. По признаку секретности оно было по-своему аристократично. Разбираясь критически в противоречиях свидетельств Иосифа, можно из них же извлечь твердые данные по вопросу о широте жидовствующей пропаганды. Иосиф пишет: «толики души погубиша, их же и исчести не мощно»; или: «отведоша от церкви множество несведомо». А параллельно с этим Иосиф в письме к духовнику великого князя говорит: «И только бы государь восхотел их искоренити, ино бы вскоре искоренил, — поймал двух или трех еретиков, и они всех скажут». Выходит, еретиков только кучка, а не масса. Это и сообразно с природой тайного общества. Да и после соборного суда 1504 года в Волоколамский монастырь посылается на покаяние всего один еретик. Но около тайного ядра рождалась и некая широкая периферия с соблазнами более туманными и неопределенными, скорее всего, по части астрологии и оккультных знаний. Сам же Иосиф пишет: «Аше кто и не отступи в жидовство, то мнози научишеся от них писания божественная укаряти и на торжищах и в домах о вере любопрения творяху и сомнения имееху». Характерность этих периферических тем для жидовствующей пропаганды подтверждается и сохранившимися остатками истребленной литературы самих жидовствующих, и полемической, и апологетической литературой, переводной и оригинальной, направленной против них.

* * *


В интересах жидовствующей и вообще вольномысленной пропаганды было — ослепить малоосведомленных русских идеей искаженности ветхозаветной Библии, на которую оперлась вся христианская церковь, т. е. опорочить греческий и славянский перевод LXX[9 - Перевод «семидесяти толковников», Септуагинта — канонический для христианства греческий текст Ветхого Завета. — Примеч. ред.]. Бесспорно еврейский оригинал благоприятнее для иудейского истолкования мессианских пророчеств, чем более древний (с точки зрения буквы) греческий текст LXX. Поэтому привыкшие к аргументам от буквы писания иудеи постарались перевести на живой разговорный русский язык некоторые части Библии. Сохранилось Пятикнижие Моисеево, в котором принятый церковнославянский текст по местам смело переработан по еврейскому оригиналу и в духе еврейского понимания масоретского текста и передан русским языком XV–XVII столетия с примесью белоруссизмов. Явный знак происхождения этого литературного документа на почве Литовской Руси.

Известна еще так называемая «Псалтирь Жидовствующих» (издание проф. Сперанского). Это агитационный псевдоним для обольщения неискушенных читателей с подложным штемпелем перевода с еврейского на русский будто бы «благословением и приказанием святейшего Филиппа митрополита всее Руси» (1409–1431). Это не Псалтирь и не псалмы, а просто молитвы, в числе 74-х, более краткие по объему, чем псалмы, но подобные им по языку и построению, как и все иудейское и христианское богослужение. Целью этой псевдо-Псалтири было отвлечение от Псалтири канонической, в которой христианская мысль поражается яркими пророчествами о евангельском Христе.

Архиепископ Геннадий предпринял для полемических целей против иудейства перевод с латинского одного популярного в то время труда сорбоннского профессора, «магистра Николая Делира (de Lyre, ум. 1340)». Кстати, у Геннадия в Новгороде в ту пору жил выдающийся посольский толмач, т. е. переводчик министерства иностранных дел, человек, знавший несколько языков и хорошо владевший пером, Димитрий Герасимов по прозвищу Малый. В 1505 году он перевел книгу Делира под заглавием: «Прекраснейшии стязания, иудейское беззверие в православной вере похуляющии». Другой переводчик, сидевший около Геннадия, вероятно, хорват-католик Вениамин, перевел тогда же еще одно полемическое против юдаизма западное сочинение: «Учителя Самойла Евреина на богоотметные жидове обличение пророческими речами».

Недалекого, начетческого образования был епископ Геннадий, но великого здравого смысла. С его именем должна быть связана честь первой мысли о собирании и издании на Руси нашей церковно-славянской Библии. На греческом Востоке таковой, как единого собрания, еще не существовало. Библейские книги переписывались групповыми сборниками: то Пятикнижие, то Пророки, Большие или Малые, то Псалтирь и Притчи и т. д. Латинский Запад, скрывая Библию от народа, тем более не торопился полностью кодифицировать и издавать ее. Только Реформация дала Библию Западу. У нас порыв Геннадия определил это великое общехристианское предприятие, породив раньше греков почти полное собрание библейских книг в церковнославянских переводах, как раз накануне реформационной бури на Западе. Лишь отсутствие книгопечатания помешало этому великому предприятию стать достоянием широких русских православных кругов. Через 80 лет эта самая Геннадиевская Библия с поправками и дополнениями напечатана была в Остроге (1580–1582 г.) как первопечатная церковнославянская Библия, и тогда еще опередившая этим своим появлением весь православный Восток.

Еретический хлыст подстегнул руководителей русской церкви и к некоторым другим богословским предприятиям. Сам жалкий митрополит Зосима должен был издать под своим именем полемическое поучение против жидовствующих и новую Пасхалию на 20 лет, начиная от 1492 года. Прежние книжники, исходя из библейского летосчисления в 5508 лет до Р.Х., полагали, что история мира продолжится, в соответствии с семью днями творения, и уложится ровно в 7000 лет по слову Псалма: «тысяча лет яко день един». По истечении 7000 лет, т. е. в 1492 году, будет Страшный суд. Древнерусский переписчик Пасхалии, доведя ее до этого страшного года, поведал нам тайное предание книжников с трогательной откровенностью: «Зде страх, зде скорбь, сие лето на конце явися, а нем же чаем и всемирное Твое пришествие…» Когда этот год прозаически миновал, иудеи злорадно издевались над православными. И нужно было от лица авторитетной церковной власти парировать этот соблазн.

Другой большой человек своего времени, Иосиф Волоколамский, почувствовал большой недостаток оригинальной русской учительной литературы в смысле систематического изложения православного вероучения. Переводных святоотеческих текстов, включая и богословскую систему Иоанна Дамаскина, было достаточно. Но они не без труда могли исполнять роль учебника по богословию, и как раз учебника полемического и публицистического, отвечающего на соблазны жидовствующих. Просветительским, якобы наукообразным приемам жидовствующих, Иосиф противопоставил своего «Просветителя». В результате появился объемистый том нашего первого русского Догматического Богословия. Не ведавший схоластики Иосиф пишет почти бессистемно, откликаясь в публицистическом стиле на существенные пункты различия христианства от юдаизма. Ясность мысли Иосифа, сокрушительная логика и обширные знания текстов Писания и свв. отцов действуют убеждающе на православного человека. Не подозревал Иосиф, что для иудеев вся Библия на их оригинальном древнееврейском языке с гораздо большей легкостью поддается перетолкованию в раввинистическом антихристианском смысле. Таким образом, если не для переубеждения евреев, то для православных, стоящих на церковной почве текста LXX[10 - То есть Септуагинты. — Примеч. ред.], темпераментная и яркая полемика Иосифа была исключительно ценной.

И. Хрущев[11 - Иван Петрович Хрущев (1841–1904) — известный филолог, историк русской литературы, этнограф. Его книга «Исследование о сочинениях Иосифа Санина, преподобного игумена Волоцкого», глава, из которой воспроизводится здесь, опубликована в 1868 г. в Санкт-Петербурге. Это была магистерская диссертация ученого. — Примеч. ред.].




«Исследование о сочинениях Иосифа Санина, преподобного игумена Волоцкого»


Иосиф в борьбе с ересью


Иосифов монастырь зачался в самые тяжелые для Новгорода годы. Это было, как мы видели выше, в 1479 (6987) году, в июне, в период между третьим и четвертым походом Ивана III на Новгород, вскоре по низложении Борецких и уничтожении Веча.

Последний из владык, избранных самими новгородцами, Феофил принимал в том году участие в попытке новгородцев восстановить свои древние права. В это смутное время Иосиф получил от него благословение на устройство монастыря и постройку в нем церкви, так как в то время иерархическая власть архиепископа еще простиралась на бывшие новгородские владения в уделе князя Бориса Васильевича Волоцкого.

В августе освятил Иосиф первую деревянную церковь в честь Успения Божией Матери.

В октябре, когда настал 6988 год, Иван III предпринял свой последний поход на Новгород, а в январе (1480) Феофил был отвезен в Москву, где и принужден был дать отреченную грамоту. В феврале того же года покровитель, князь Борис Васильевич, идя войной на великого князя Московского, выступил из Волоколамска с княгинею и со всем своим домом, с множеством ратных людей в Углич, для соединения с братом своим Андреем Углицким. В Москве были заняты ссорой великого князя с братьями, потом (в июле) пронесся слух о нашествии Ахмата, а Новгород все еще оставался без иерарха. В декабре 1480 года Борис Васильевич возвратился домой с удачей: примирившийся с ним Иван Васильевич придал ему села, принадлежавшие дяде их по матери, Василию Ярославичу Серпуховскому. Тогда и монастырь Иосифов получил село Отчшцево от Бориса Васильевича. С увеличением средств должна была сказаться зависимость монастыря от архиепископа, его бояр и десятинников. В октябре 1483 года заложил Иосиф каменную церковь в монастыре своем и только за месяц до этого, отмеченного в житиях события, поставлен был в Москве преемник Феофилу.

По новгородскому обычаю в Москве метали жребий, кому из троих предназначенных быть архиепископом Великого Новагорода. Жребий пал на старца Троице-Сергиевой обители Сергия, который прежде того был протопопом Успенского собора в Москве. Но этот первый из присланных в Новгород владык был не совсем благосклонно принят новгородцами. Менее чем через год (в июне 1484) Сергий, расстроенный физически и нравственно, оставил архиепископство. Потрясенному Новгороду нужен был на первый раз в архиепископы человек стойкий и деятельный. При избрании Сергия одним из предназначавшихся в архиепископы был Чудовский архимандрит Геннадий, но жребий тогда не пал на него; теперь он был назначен без жребия (12 декабря 1484 г.).

Ничего не известно нам о происхождении Геннадия, кроме его прозвания — Гонзов.

Между Иосифом и Геннадием была связь чрез Кутузовых, помещиков и вотчинников волоколамских. Когда митрополит Геронтий посадил Геннадия, еще архимандрита, в ледник за самовольное разрешение пищи накануне Богоявления, защитниками последнего являются Борис Васильевич Кутузов и двоюродный брат его Юрий Шестак. Некоторые из Кутузовых служили у Геннадия в боярах (братья Бориса Васильевича, Константин и Михайло [Клеомпа] Васильевичи Кутузовы). Село Чемесово, в Рузе, о котором сказано было выше, могло быть собственностью Геннадия, который отдал его монастырю. Поэтому назначение Геннадия было в высшей степени благоприятно для Иосифа. Перечисляя крупные вклады в монастырь свой, Иосиф в числе первых благодетелей упоминает Геннадия «исчести не мочно его жалованья»…

Жития свидетельствуют, что Геннадий сделал его начальником, вроде благочинного, над окружными монастырями. «Геннадие, — сказано в одном из них, — любяше и зело и часто к нему посылаше и не близ его супцу, яко от пятисот поприщь отстоящу, обаче его епископиа сущи». Но не одни дружественные отношения связывали Геннадия: они оба вскоре сделались главными деятелями в борьбе с еретиками.

Прежде чем начнем говорить об этом последнем деле, остановимся еще несколько на Геннадии. В летописи в первый раз говорится о нем, как об архимандрите Чудовского монастыря, по поводу спора о хождении по солонь.

В этом споре, любопытном для характеристики времени и самих споривших, Геннадий говорил против митрополита Геронтия и был заодно со знаменитым Вассианом Рыло. «Митрополит свидетельство приводя, егда престол диакон кадит в олтаре на правую руку ходит с кадилом; а они свидетельства ни коего не приношаху, но глаголаху: солнце праведное Христос на ада наступи и смерть связа и души свобода, и того ради, рече, исходят на Пасху, тоже прообразуюсь на утрении». Таким образом, мнение Геннадия и Вассиана как будто было осмыслено, тогда как митрополит Геронтий основывался только на свидетельстве внешнем. Мнение о том, что надо ходить по солнцу, было возбуждено некоторыми посетившими Афонскую гору и было признано Геронтием как опасная новизна. Этот спор происходил летом 1479 года при освящении только что отделанного Аристотелем Фиораванти Успенского собора. С небольшим через два года, в октябре 1481 года, спор этот был возобновлен, а митрополит не хотел уступить, оставил посох в церкви и уехал на Симоново с мыслию снять сан свой, если князь великий «не добиет челом». Летопись передачу сведений об этом споре начинает такими словами: «Того же лета бысть распря митрополиту с великим князем… Но вси священники, и книжники, и иноки, и миряне по митрополите глаголаху, продолжает летописец, а по великом князе мало их, един владыка Ростовской князь Асаф, да архимандрит Чюдовской Генадей». Таким образом, на стороне Геронтия было большинство; на стороне великого князя преемник Вассиана Рыло, Иоасаф Оболенский и тот же Геннадий.

Но князь великий помирился с митрополитом, ездил к нему на Симонове, упрашивал возвратиться на престол, обещал слушаться его и не противоречить ему «в хождении, яко же велит, как было в старину». Митрополит же, возвратившись в Москву, нашел случай отомстить Геннадию. Геннадий разрешил в сочельник Крещенский в своем монастыре пить и есть до Богоявленской воды, по той причине, что день этот пришелся в воскресенье. Сам летописец говорит, что Геннадий не поступил против устава, так как в уставе указано есть в таком случае по ломтю хлеба и пить по чаше вина, но не сказано когда: перед вечернею или после Богоявленской воды. Митрополит послал взять Геннадия под стражу, но тот убежал к сильному стороннику своему великому князю. Митрополит сам пошел к великому князю и много говорил на Геннадия. Он обвинял его, во-первых, за то, что Геннадий поступил самовластно — разрешил на пищу, не спросясь у митрополита; во-вторых, за то, что он обесчестил святую воду, которая дается оглашенным вместо причастия, а верным только в день Богоявления натощак, прежде антидора. Против таких доводов нечего было сказать, и великий князь выдал Геннадия митрополиту. Геронтий велел его сковать и посадить в ледник. Но недолго томился Геннадий. Великий князь и бояре его (в числе их и Кутузовы — Борис Васильевич и Юрий Шестак, тогда приближенные к великому князю) убедили бывшим у многих на памяти примером митрополита Ионы, уже чудотворца, простить Геннадия: Иона простил, «мало потязав» Феодосия архиепископа Ростовского, разрешившего в таком же случае накануне Богоявления есть мясо (ПСРЛ, т. УП, с. 234). Через два года после этого события, а именно в январе 1485 года, Геннадий поставлен был архиепископом Великого Новгорода и Пскова.

В летописях нет никаких известий о том, как принялся он за свою новую паству, которая не хотела покориться его предшественнику, первому назначенному Москвою архиепископу, и отзывалась о нем невыгодно, что видно из слов новогородского летописца о Сергии.

Но Геннадия ничем нельзя было испугать. Он был крепок разумом и силой и деятельно принялся за паству.

В Новгороде в то время господствовал ужас. Большие бояре были выведены оттуда. Наряду с только что придавленными, еще не затихнувшими страстями господствовало раздражение против Московской митрополии за пленение архиепископа Феофила. В духовенстве новгородском издавна коренилась нелюбовь к московской духовной власти.

Теперь это чувство усилилось — после отнятия половины сел и деревень от монастырей и церквей новгородских на великого князя Московского. Некоторые невежественные попы, дьяконы и клирики отличались, кроме того, безбоязненною дерзостью; долгое время не сдерживаемые рукой архипастыря, они отвыкли и от внешней благопристойности в соблюдении церковных обрядов. Легко было возмутить таких людей и без того раздраженных покорением и разграблением Новгорода и отнятием церковных имуществ.

За 15 лет до приезда Геннадия, когда новгородцы в последний раз призвали к себе князя, прибыл с Михаилом Олельковичем в Новгород жид Схария. Есть несомненные свидетельства, что он был очень ученый человек, по крайней мере, таким казался он русским его современникам.

Со Схарием прибыли и другие евреи, занесшие в Новгород новое учение. Некоторые из духовных лиц поддались новому учению и, в свою очередь, втайне увлекали других. Таков был наш ересиарх протопоп Алексей, наружным благочестием которого пленился великий князь Иван Васильевич в бытность свою в Новгороде и взял его с собою в Москву.

Та же непросвещенная часть духовенства, о которой мы говорили прежде, легко поддалась смущению. Ересь вызвала накипевшую издавна ненависть к поборам местных архиерейских десятинников, а затем к Москве и к насилиям. Ненависть эта слилась в одно с ненавистью к самой религии, на которую еретики наталкивали попов, диаконов и клириков. В числе семнадцати первых по времени еретиков, которых имена дошли до нас, было тринадцать духовных: шесть попов, два поповских сына, один дьякон, два дьяка и двое крилошан.

Ненависть еретиков к церкви выразилась грубым образом. О их нечестивых делах свидетельствуют Иосиф и Геннадий. Еретики новогородские не только истребляли кресты и иконы, но и выдумывали различные способы оскорбления этих священных предметов: кусали их, бросали в скверные места; спали на иконах и мылись на них, обливали их нечистотами; изображали срамные вещи на крестах и навязывали их воронам на хвост. Вдобавок оскорбляли иконы словами и дразнили лики святых непристойными движениями.

Первое сведение о ереси дошло до архиепископа почти случайно: четверо еретиков, в нетрезвом виде поссорившись, упрекнули друг друга в нечестивых делах и тем обнаружили ересь. Геннадий прежде встретился с иконоборством и бесчинством грубых последователей Схарии, попов Алексея и Дениса, и в продолжение некоторого времени не знал ничего о еретиках-проповедниках и их учении. Уличив еретиков, Геннадий послал их в Москву и требовал, чтобы их предали городской казни. До нас не дошли Послания Геннадия к великому князю и митрополиту, равно как не дошло и розыскное или следственное дело о еретиках. Дело это называется в летописи: «подлинники архиепископа Геннадия», или «подлинные» его «списки». Вместе с подлинниками Геннадий препроводил к митрополиту тетрадь, почему они (еретики) молились по-жидовски и где псалмы были превращены на их обычаи. После того Геннадий обратился с Посланием к Прохору, епископу Сарскому, жившему в Москве, на Крутицах, причем объяснял ему отчасти самую ересь и изобличал притворство еретиков. В Москве не горячо взялись за дело о еретиках, тянули его и Геннадию не слали ответа. Сам митрополит повел себя двусмысленно в этом деле. Таков был характер Геронтия: мстительный, придирчивый, скорее упрямый, чем самостоятельный. Прежде он отказывался от митрополии, когда в нем была надобность; теперь, когда великий князь Иван Васильевич, воспользовавшись отъездом митрополита на Симоново, советовался со старцем Паисием о замещении Геронтия другим лицом, митрополит не хотел расстаться со своим престолом и, по выражению современника, боялся державного. Он утратил уже прежний авторитет в то время, как получены были в Москве Геннадиевы грамоты о еретиках, почему и не стал крепко за дело, к которому великий князь относился мягко, оказывая покровительство некоторым из еретиков. Недовольный замедлением и проволочкою дела, Геннадий вновь обратился с Посланием, и на этот раз к Нифонту, епископу Суздальскому, прося его печаловаться перед великим князем и митрополитом, чтобы «потщалися тому делу исправление учинити, занеже ныне, как продлилось то дело, обыск ему не крепок чинитца». В этом же Послании Геннадий описывает ужасный для слуха верующих поступок двух еретиков, из которых один оказался племянником еретика Гриди Клоча, внесенного Геннадием в подлинники. Вскоре (через месяц) после этого Послания к Нифонту, противень с которого был отправлен к другому епископу, Филофею Пермскому, Геннадий получил от великого князя и митрополита ответ о еретиках.

В нем Геронтий говорит о получении грамот Геннадия к нему и великому князю и отдельно упоминает о списках: «Да и списки еси на тех ересников прислал к нам, почему еси обыскивал, как они хулили Сына Божия и пречистую его Матерь». Геронтий объявляет, что великий князь с ним и со всем православным собором рассудили дело о еретиках, признав виновными в ереси троих: попа Григория, попа Ересима и попа Григорьева сына, Самсона диакона. Этих троих предали в Москве градской казни. Известие об ней, занесенное в летопись, свидетельствует, что и сам летописец в то время имел еще смутное понятие о новой ереси. Обвинив троих, Московский собор не подверг отлучению от церкви, проклятию и казни Гридю Клоча — диака. «Не дошел еще по правилом градские казни, потому что на него один свидетель, поп Наум», — пишет Геннадию Геронтий.

Послание свое митрополит заключает такими словами: «А князь великий приказал с тобою того дела обыскивати наместником Якову да Юрыо Захариичем. И ты бы с ними того дела обыскивал вместе и которые дойдут по правилом твоей святительств духовные казни и ты их духовне казни, а которые дойдут градские казни, ино тех наместники великого князя казнят градскою казнью. Да обыскивал бы еси, сыну, то дело прилежно, чтобы христианство в взмущеньи не было, а церковь бы Божия безмятежна была».

Из этого не видно, чтобы Геронтий стоял за ересь. Но его, строгого ревнителя буквы закона, никто и не обвиняет в сочувствии к ереси, а только в слабости. Ему следовало с большей горячностью ополчиться на ересь и не снимать опалы с еретика Гриди Клоча. По крайней мере, так думал современник его Иосиф: «И сам (Геронтий) убо христианская мудроствуя, о прочих же ни мало попечеся, погибающим, о увы мне, христовем овцам еретическим учением, или грубостию с держимь, или нерадяше о сих, или бояшеся державнаго». Последняя причина, что Геронтий боялся державного всего возможнее. Еретиков обратно послали к Геннадию в Новгород.

Из заключительных слов Послания Геронтиева к Геннадию мы видели, что этому последнему было приказано разыскивать ересь вместе с наместниками великого князя двумя братьями Яковом и Юрием Захарьевичами Кошкиными.

О ревности Геннадия в преследовании еретиков свидетельствует тот же Иосиф, говоря, что Геннадий из чащи божественных писаний устремился как лев, чтобы ногтями растерзать внутренности скверных еретиков, напившихся жидовского яда. Дело о первых еретиках окончилось зимою 1488 года. Год этот был несчастлив для Новгорода и Москвы. В Новгороде наместник Яков Захарьевич Кошкин совершал лютые казни (сек и вешал новгородцев) «понеже хотели убити наместника», и в эту же зиму более 7000 новгородцев были уведены из Новгорода в Москву. В Москве, под самый светлый праздник, прошел слух о предстоящем пожаре: в сенях великокняжеского дворца чернец из Галича прокричал ужасное пророчество. Страх распространился по городу, и купцы уже выносили товар из лавок. Но лето подходило к концу, пророчество все еще не сбывалось, как вдруг 13 августа загорелась деревянная церковь Благовещения на болоте и пламя истребило все богатые домы, двор и городовую стену, и мосты, и множество зданий городских, и до 30 церквей. Сгорел и дом митрополита Геронтия и только что отстроенный дворец великого князя. Слабый духом Геронтий не вынес потрясения: к следующей весне 1489 года его не стало.

В это время главные еретики находились в Москве. Еще за девять лет до этого поп Алексей и поп Денис привезены были самим великим князем из Новгорода в Москву и определены им в протопопы, первый к Благовещенью, второй — к Архангелу. Тогда Геннадий был в Москве. Он, как видно, в продолжении пяти лет, до самого отъезда в Новгород, ничего не знал о существовании ереси.

Алексей и Денис не принадлежали к тому разряду грубых еретиков, о которых было говорено выше. Они оба были первыми учениками жида Схарии (по свидетельству Иосифа Волоцкого) и прельстили великого князя умом своим и книжным образованием. Они поняли, как им должно вести себя в Москве и вели себя осторожно «таились, как змеи в скважине», по выражению Иосифа; но в то же время тайно распространяли еретическое учение. Наконец им удалось образовать кружок из грамотных людей, разделивших их мнения. Из лиц этого кружка известен более других Федор Курицын, дьяк великого князя, бывший не раз в Литве, посылавшийся послом в Волошскую землю, по поводу брака великого князя Ивана младого, Ивановича, с Еленою, дочерью воеводы Стефана. Курицын, также как и протопоп Алексей, «прилежал», по словам Иосифа, «звездозаконию и многим баснотворениям, чародейству и чернокнижию». Кроме этого современного свидетельства о многосторонней учености Курицына, мы имеем догадку о том, что он привез из Венгрии известную повесть о Дракуле. Имеем также Лаодикийское послание, переписанное им в ту пору, когда он был уже осужден за ересь.

В этом кружке находился какой-то Мартынка, которого Курицын вывез из Угорской земли. Из москвичей в него попали крестовые дьяки великого князя, Истома да Сверчок и купец Семен Кленов. Последние трое, по свидетельству Иосифа, многих научили жидовству. О Семене Кленове сохранилось сведение, что он письменно излагал свои религиозные убеждения. Между еретиками находился еще какой-то Иван Черный, которого современник отличил в своем рассказе тем, что он книги пишет. Зять протопопа Алексея, новгородский еретик Иван Максимов был тут же среди московских еретиков и ему-то и довелось склонить к ереси вдову Елену Стефановну, невестку великого князя. Кружок собирался ни у кого другого, как у Курицына. Еретики толковали между собой о вере и по выражению современника поучались на православных.

Влиятельный Курицын, а с ним и другие достигли того, что преемником Геронтия был избран человек из их среды.

В сентябре 1490-го (когда настал 6999 год) поставлен был на митрополию архимандрит Симоновский Зосима. Он, как еретик, не мог, само собою разумеется, не питать вражды к Геннадию. И вот послал он в первый же месяц по своем поставлении к архиепископу Новгородскому с требованием от него исповедания, какое обыкновенно давали архиереи при своем поставлении. В ответ на такое требование Геннадий написал митрополиту Послание. Из него видим, что Геннадий оскорбился требованием исповедания, которое он, при своем поставлении, положил «пред митрополита Геронтия». Узнаем также, что как митрополит, так и сам великий князь не желали видеть Геннадия в Москве.

Почти одновременно с этим требованием великий князь и митрополит, каждый в свою очередь, прислали Геннадию грамоту о том, чтобы он изъявил согласие на поставление владыки на упразднившийся престол Коломенской епископии, но не сообщили ему имени того, кому надлежало быть епископом. Геннадий не захотел дать такой безымянной отписи: «Аз отписи даю такие законные, как оные братья наши давали», писал он к собору епископов и просил митрополита и великого князя сообщить ему имя будущего Коломенского владыки, а равно и впредь именовать ему тех, кого случится ставить в архиереи.

Около того же времени, преследуя по-прежнему еретиков, Геннадий допрашивал возвратившегося из Москвы Самсонко и на допросе узнал от него подробности о кружке Федора Курицына и обо всех тех лицах, которые бывают у великокняжеского дьяка. Этот Самсонко оказался еретиком, как подтвердило следствие, которое по обыкновению Геннадий производил не один, а со своим боярином, с игуменами, священниками и с двумя боярами великого князя и с его же боярскими детьми, как пишет он сам в своем Послании к собору.

Самсонко передан был Геннадием гражданскому суду. Его пытали. В Москве стали говорить, что Геннадий мучил Самсонко. «Аз ли того Самсонка мучил», — защищается Геннадий в Послании к собору епископов, — «ведь пытал его сын боярской великого князя, а мой только был сторож, чтобы посула никто не взял». После этого в Москве перестали доверять его обыскам.

Между тем в Новгороде появилось вновь иконоборство, и среди многих нечестивых поступков особенно резко выдался поступок, ужаснувший набожную душу Геннадия. Подьячий Алексей Костев, живший на поместье в Новгороде, напился пьян, влез в часовню, «да сняв с лавици икону пречистые на нее скверную воду спускал и иные иконы в верх ногами переворочал». Этот нечестивый поступок дошел впоследствии до сведения Досифа.

Но всего тяжелее для Геннадия была борьба с чернецом Захаром. Около Новгорода, в Немчинове был монастырь, в котором настоятелем был чернец Захар. Пришли раз к Геннадию чернецы этого монастыря и жаловались на Захара, что он уговорил их отойти от своего государя, князя Вельского, у которого они были боярскими детьми, и вот прошло три года, как он не дает им причастия и сам не причащается. Геннадий призвал к себе Захара.

«Зачем ты так чинишь и три года не причащался?» — спросил Захара Геннадий. «Грешен есми», — отвечал Захар. И Геннадий опять спросил его: «Зачем ты перестриг детей боярских, от их государя отвел их и от Бога отлучил — три года не давал им причастия?» Тогда Захар отвечал ему: «А у кого причащаться? Попы по мзде ставлены, митрополит же и владыки тоже по мзде ставлены». «Митрополита ставят не по мзде», — возразил Геннадий, на что Захар ему молвил: «Коли в Царьград ходил митрополит ставитися и он патриарху деньги давал. А ныне он бояром посулы дает тайно, а владыки митрополиту дают деньги — ино у кого причащатися?»

Тогда Геннадий, как сам он выражается, познал, что Захар — стригольник, и вслед за тем сослал его в пустыню, на Горнечно (?).

Через несколько времени получил архиепископ грамоту о чернеце Захарии от самого великого князя.

Грамота повелевала Геннадию наказать духовно Захара и затем отпустить его в свой монастырь, в Немчиново. Архиепископ исполнил повеление, отослал Захара в Немчиново, но с тем вместе взял с него клятвенную запись его руки. Захар обязывался ею — иметь отца духовного и причащаться, ручался также и за чернецов, что они также будут принимать причастие.

Горько было узнать Геннадию, что Захар престулил клятву, в монастырь свой не попал, а отправился в Москву, и там клятвопреступник и еретик нашел себе защиту.

Желая подорвать значение Геннадия, Захар стал рассылать по всем городам грамоты и в них писал, что Геннадий — еретик.

Этот последний поступок Захара задел Геннадия за живое, и он решился действовать как против Захара, так и против еретиков вообще.

На вышеупомянутые требования митрополита Геннадий отвечал Посланием. В нем, между прочим, он говорит митрополиту о еретиках, что некоторые из них, искренно покаявшиеся, подверглись эпитимии, потом же бежали в Москву, где нашли себе опору. Геннадий прямо указывает на Федора Курицына, что он главный заступник еретиков и ходатай за них; жалуется и на чернеца Захара; упрекает великого князя за нежелание призвать его, Геннадия, в Москву. От самого Зосимы Геннадий требует созвания собора на еретиков и смело указывает митрополиту на великие обязанности первосвятителя, и убеждает его быть строгим обличителем ереси жидовствующих.

До Геннадия дошел слух, что в Москве хотят соборовать о вере и в то же время требуют от него согласия на поставление Коломенского владыки. Геннадий воспользовался своим правом, не исполнив требования дать безымянную отпись на поставление Коломенского епископа, и одновременно с ответными грамотами великому князю и митрополиту, написал соборное Послание к архиепископу Ростовскому и Ярославскому Тихону и к епископам: Нифонту Суздальскому и Тарусскому, Вассиану Тверскому, Прохору Сарскому и Подонскому и Филофею Пермскому. Все эти иерархи, со времени поставления митрополита, находились в Москве и их пребыванием хотели воспользоваться для хиротонии Коломенского владыки.

В своем Послании Геннадий объявляет собору, что он не дает согласия на поставление Коломенского владыки и убеждает владык стать на еретиков. Рассказав о нечестии Алексея Костева и о борьбе своей с Захаром чернецом, Геннадий указывает на Курицына как на начальника еретиков. «Пишу за тем, — говорит Геннадий, — чтобы митрополит еретиков с вами моею братьею проклял, и тех, кто их руку держит, кто печальник».

Геннадий излагает епископам причины, по коим он не дал отписи на поставление Коломенского владыки. Твердо и решительно говорит он: «Доколе ересь не докончяется да от Захара мене не оборонят и мне отпись нельзя дати… А владыки не спешили бы есте ставить, — продолжает стойкий архипастырь, — доколе ереси не искорените» и далее: «А писано ведь в правилех св. апостол како владыку поставите, а ваши архимандриты и протопопы и попы соборные с еретикы служили, ино ведь иному отлучение, а иному отвержение писано».

О соборе, на котором хотели заводить прение о вере, Геннадий говорит: «И вы бы на то не дерзнули, занеже изложена нам православная вера».

За место этого собора Геннадий вновь требует собора на еретиков, говорит, что они, как иконоборцы и тайные еретики, от которых нельзя уберечься, достойны сугубого проклятия.

Геннадий просит учинить собор, чтобы их казнить, жечь и вешать, потому что они, взявши покаяние и эпитемию у него в Новгороде, сбежали.

«Да пытали бы их на крепко о том, кого они прельстили, чтобы было вестно, занеже их искоренят, а уже отрасли есть. Да не плошите, станьте крепко, чтобы гнев на нас не пришел да не како человекоугодници обрящемся и со Иудою Христа продающе: они иконы щепляют, режут, Христу поругаются, а мы их учрежаем, да их воле сходим»…

Послание это оказало свое действие. Архиереи потребовали собора. Зосима не мог противодействовать и принужден был собрать собор. Он состоялся 17 октября 1490 года. Но Собор собрали только на новгородских еретиков. Прокляли протопопа Новгородского Гаврилу (Алексей протопоп уже умер), Дениса, попа Архангельского, и других попов, диакона Макара, дьяка Гридю Борисоглебского и прочих новгородцев, которых послали для наказания в Новгород к архиепископу Геннадию. Мы увидим далее, как Геннадий наказал своих врагов и врагов церкви, а теперь возвратимся к Иосифу.

Среди забот в борьбе с еретическим учением Геннадий мог вызвать на такую же борьбу игумена Волоцкого, начитанность которого была ему известна. До Иосифа доходили частые слухи о ереси и из Новгорода, куда часто у него были посылки, и из Москвы, где были у него связи, где в числе духовенства были друзья его, — боровские постриженники и где находился младший брат его Вассиан, а из светских — друг детства его Борис Васильевич Кутузов.

В октябре 1492 года, когда исполнилось 7000 лет, на соборе, в Москве поручено было Геннадию составить Пасхалию на 8-ю тысячу. Архиепископ занялся этим важным делом. Он предпослал Пасхалии предисловие, где доказывал от Священного Писания несостоятельность верования, по которому ждали, по исполнении 7 тысяч, кончины мира. Итак, Геннадий занялся делом важным, долженствовавшим успокоить умы, тем более что еретики воспользовались одним поколебавшимся верованием для ниспровержения других.

Имея в лице митрополита покровителя, московские и новгородские еретики стали открыто — на рынках, на улицах, в домах — толковать Писание.

В это-то время Иосиф Волоцкий сказал себе: «Настало время труду, время течению и подвигам».

Первым письменным памятником его открытого вмешательства в борьбу с жидовствующими следует считать его Послание к Нифонту, епископу Суздальскому и Торусскому.

Из самого Послания видно, что оно писано во время Зосимы митрополита: «Ныне на темь же престоле сидит скверный и злобесный волк». Следовательно, писано после 1490-го и прежде 1494 года. Но Нифонт присутствовал на Соборе 1492 года, а из Послания видно, что он находится под опалой. Из таких обстоятельств профессор Казанский выводит предположение, что Послание писано уже после 1492 года. Послание это, как можно полагать, относится к 1493 году, когда Зосима, перестав таиться, стал открыто брать сторону еретиков и вместе с тем, несдерживаемый уздой Божьего страха, стал предаваться ужасному пороку своего времени и пьянству. Нифонт присутствовал на первом соборе против жидовствующих еретиков и на нем держал себя как следует защитнику православия. Нифонт был в переписке с Иосифом, и самое разбираемое нами Послание писано было в ответ на грамоту Нифонта, в которой этот епископ просил Иосифа разрешить его сомнение, действительно ли проклятие, когда оно исходит от еретика?

Иосиф отвечает ему на этот вопрос отрицательно: «А что еси, господине, ко мне писал, аще проклянет еретик христианина, то последует ли ему божественный суд, то еретическое проклятие в проклятие ли, или ни во что? Ино, ты сам, господине, ведаешь, что мнози еретикы христиан проклята, не последова им божественный суд, но клятва их на них возвратися».

Ответ свой Иосиф подкрепляет сперва примерами из церковной истории, потом многими доводами из Священного Писания. Главный довод тот, что Иисус Христос сказал апостолам: «примите дух свят» и с тем вместе дал власть вязать, решать и отпускать грехи; стало быть, только посвященные лица могут вязать и решить, еретики же, имея в себе дух нечистый, сатанин, не могут действовать посредством Святого Духа.

Но многие доводы все-таки кажутся Иосифу не совсем достаточными: «Подобает же и некая свидетельства сему еще приложити от божественного писания» — прибавляет он и переходит к примерам из житий святых, к которым Иосиф всегда любил прибегать в подтверждение своих доводов. Эти живые примеры действуют сильнее на чувства верующего, потому что в них не только факт, но и последствия факта.

«Великого Симеона, иже на дивней горе чудотворца», из зависти проклял один пресвитер, и вот пришли к нему многие бесы, и связали его так, что он не в силах был читать Евангелие. Другие два примера: из жизни святого Афанасия Александрийского и святого Анастасия Синайского закрепляются выпискою из святых правил: что чести, а не отлучению подлежат те, которые из-за ереси покинули свое епископство (т. е. вышли из-под власти своего иерарха). На основании постановлений Святых седми вселенских соборов, проклинавших еретиков, Иосиф вновь доказывает несостоятельность мнения о том, что еретическое проклятие имеет у Бога силу. Доказывая, что самое проклятие еретика вменяется в благословение, Иосиф сравнивает проклинающих еретиков с эллинами и иудееми — гонителями апостолов. Потом обращается к Евангелию и в нем находит подкрепление своему мнению о проклятии еретиками правоверующих.

Мы не можем не выписать этого места потому, что в нем особенно отпечатлелся образ мыслей Иосифа и вместе с тем его умение приспособить текст Евангелия к своему образу мыслей.

«Господь наш Иисус Христос рече: Блажени есте егда поносят вы и рекут всяк зол глагол на вы лжуще мене ради. И паки рече: Не приидох вложити мир, но рать, и ниже: приидох бо разлучите человека на отца своего и дщерь на матерь свою, а врази человеку домашнии его. Се есть рать. Ино же, егда отец или мата, их сын и дщи совратится от правыя веры, подобает ненавидета их и отвращатася, и бегата от них, яко да не с ними погибнем».

Епископ Нифонт спрашивал Иосифа о еретическом проклятии; Иосиф в ответе своем объясняет недействительность проклятия, если его изречет еретик — епископ, митрополит и даже патриарх. Очевидно, что Нифонт, как защитник православия, опасался страшного орудия, бывшего в руках еретика Зосимы, еще митрополита и его начальника.

Но Иосиф в Послании своем к епископу не ограничился ответом на то, о чем его спрашивали; ответ на запрос Нифонта составляет только вторую часть письма. Первая и большая по объему посвящена советам Нифонту — стать за Христа и православную веру. Увещание это написано сильно и с горячностию. Видно, что ересь была предметом ужаса и глубокого огорчения для Иосифа. Он начинает с Зосимы и, не щадя красок для очернения еретика-митрополита, тут же, среди проклятий, высказывает все, что знает о нем, об его ереси и об его скверных делах. Известна тебе, государю моему — пишет Иосиф — нынешняя великая беда, постигшая Русскую землю и все православное христанство. В великой церкви Пречистой Богородицы, сияющей как второе солнце посреди всей Русской земли, на том святом престоле, где сидели святители и чудотворцы Петр и Алексий и другие многие великие православные святители, ныне сидит скверный и злобный волк, одетый в одежду пастыря, саном святитель, а по воле своей Иуда предатель и причастник бесом… Осквернил он святительской престол, одних уча жидовству, других содомски скверня. Змей пагубный, мерзость запустения на месте святе, отступник Христов, он не только сам отступил от Христа и прилепился диаволу, но и других учит от Христа отвергаться. Он первый из святителей нашей земли — отступник и предтеча антихриста. Свински живя, он поджидает антихриста. Сын погибели, он Сына Божия попрал, похулил Пречистую Богородицу и всех святых унизил; икону Господа нашего Иисуса Христа и Пречистой его Матери и иконы всех святых называет болванами. Отвергая Евангельские предания и апостольские уставы и писания всех святых, он говорит: нет Второго Пришествия Христова, а святым нет царства небеснаго; кто умер, тот только до тех пор и существовал, пока не умер. Никогда не бывало такого злодея между древними еретиками и отступниками.

Всю надежду на спасение Русской земли от ереси Иосиф возлагает на Нифонта. «И ныне, господине, о том стати на крепко некому, опроче тебя, государя нашего» — и несколько далее: «Глава бо еси всем и на тебе вси зрим; и тобою очистит Господь свою церковь и все православное христанство от жидовские и пагубныя и скверныя ереси», Иосиф сулит епископу в царстве небесном награду, равную награде св. исповедников, и в след за тем напоминает ему о хорошем времени благоденствия и мира.

Вероятно, тут он имел в виду те года второй половины XV века, когда выступил он сам и другие современные ему монахи на путь подвига и благочестия. Это время появления подвижников было вместе с тем и временем распространения благочестия и грамотности между боярами и служилыми людьми. Там и сям, в непроходимой глуши и в городах возникал монастырь за монастырем. В Москве возвысились чудные храмы и мощи святителей ее возблагоухали святостью.

Если в смутное время мы порадовались со Христом — продолжает Иосиф — и были его любимцами, то не будем ему врагами в ратное время. Иисус распят был за нас безгрешный; неужели и мы за распятого нас ради не постраждем? Затем Иосиф просит епископа вспомнить святых исповедников, до крови о благочестии пострадавших и указывает на их славу и благолепие, «гроби их фимиамом мирисают и мощи их цветут яко благоуханный цвет». Потом говорит, что в нынешние последние времена «лютейшия паче всех времен» пришло то отступление, о котором предрек апостол Павел. Отступление это Иосиф видит в том, что ересь распространяется: многие держат ее в тайне; везде — в домах, и по дорогам, и на торжищах иноки и миряне, и все сомневаются и пытают о вере. Под влиянием еретиков — сыновей и зятя ересиарха протопопа, учатся жидовству, у них и у самого «сатанина сосуда» митрополита, к которому ходят и даже спят у него.

Расположив епископа к подвигу вообще, Иосиф, в частности, указывает на то, что именно надо делать Нифонту: он просит его научить всех православных христиан не ходить к Зосиме, не брать у него благословения, не есть и не пить с ним, угрожая в противном случае осуждением и вечным огнем. Иосиф боится, чтобы Нифонт не усомнился в истине взводимых им на Зосиму скверных дел, потому что находятся люди, которые уверяют, что ничего бесчинного за митрополитом нет. Иосиф уверяет, что есть достоверные свидетели на митрополита и их свидетельства слышал и сам он, Нифонт. Это последнее находится в прямой связи со словами Иосифа (тотчас по объяснении скверных дел Зосимы): «Сказывал ти, государю моему, брат мой Вассиан». Брат Иосифа был в то время в Москве, и Иосиф действовал чрез него.

Опровергнув отзывы, оправдывающие Зосиму, Иосиф переходит к новому опровержению. Он восстает против еще «иных», которые проповедовали терпимость: «А иные, господине, говорят, что грех еретика осуждати».

Речь об этом кончается прославлением Святой Троицы и словом «аминь». И тут только, в виде приписки, следует разобранный нами выше ответ Иосифа Нифонту о еретическом проклятии. Тон всего письма почтителен: везде Иосиф, обращаясь к Нифонту называет его: господине и государь, богоутвержденный, богопочтенный владыко. Советуя Нифонту действовать против Зосимы, Иосиф извиняется пред ним: «Ныне же, богоутвержденный Владыко, о сих тебе пишу, не яко уча и наказуя твое остроумие и богоданную премудрость: ни бо лепо есть забыта своее меры и таковая дерзати, но яко ученик учителю, яко раб государю воспоминаю тебе и молю» и т. д.

Послание к брату Вассиану Санину


К Посланию Иосифа к Нифонту прибавлена еще приписка как в рукописях, так и в печатном издании.

Рассматривая ее как часть Послания к Нифонту, ученые наши (Шевырев, профессор казанский, а за ними и священник Булгаков) пришли к заключению, что Нифонт провел первые годы своей юности в Боровском Пафнутьевом монастыре, вместе с Иосифом, что дружеский союз Иосифа с Нифонтом был так крепок, что первый спустя много времени с сильной скорбию вспоминает разлуку с последним. Но приписка эта не относится к Нифонту, а написана Иосифом как отдельное письмо к своему брату Вассиану, о котором он упоминает в Послании к Нифонту, как о посреднике между ним и Нифонтом, и через которого было переслано Послание к последнему. Иосиф мог на одной и той же тетради написать и Нифонту, и брату. Приписка эта могла войти в сборники нераздельно с Посланием к Нифонту. Первый, близкий к делу переписчик мог случайно не означить, что эта приписка относится к Вассиану. Другие позднейшие переписчики не хорошо вникли в содержание и также не означили, что приписка относится к брату Иосифа, Вассиану. Тон приписки резко отличается от тона разобранного нами Послания. В приписке Иосиф называет того, к кому пишет, братом: «о любимый и сладчайший ми брате» и это братское, скорее учительское, чем ученическое, отношение выдержано от начала до конца; тогда как в Послании к Нифонту везде соблюдена почтительная форма выражения, свойственная игумену, поставленному в необходимость давать советы епископу, Иосиф в самом начале приписки грустит о том, что разлучился с братом и что они более не живут вместе, как жили когда-то. Известно, что Вассиан, брат Иосифа, долго жил при последнем в Боровском монастыре и был в иосифовом монастыре в первые годы его основания. Кроме того, из Послания к Нифонту видно, что Вассиан как раз в то время был в Москве.

Выражая грусть свою от разлуки с братом, Иосиф под конец говорит: «Ныне же, увы мне! Все конечно тебе от мене разлучиша. Увы! естества убо воспаляясь пламень печали поядает мене и острейши ныне вонзеся в моем сердци копие нашедшого на тя искушения и на всех нас». Естества пламень в связи с грустью о разлуке нельзя объяснить иначе, как тем, что Иосиф намекает на кровное родство свое с Вассианом. В конце письма мы встречаем такое выражение: «Помяни убо еже от юности твоей сопребывание со мною, и еще о Бозе духовную любовь помяни, яко от млады версты тя восприях». По житию Пафнутия Боровского мы знаем, что когда Иосиф уже был одним из старейшей братии, то при нем находился брат его «юн, новопострижен».

Нифонт поставлен был во епископа Суздальского из архимандритов Симонова монастыря 9 декабря 1485 года. Иосифу в 1485 году еще не было 50 лет, так что Нифонт, как бы рано ни удостоился архимандритского сана, был одних лет с Иосифом.

В письме к Вассиану Иосиф преимущественно говорит о ереси жидовствующих и убеждает брата отбросить всякое малодушие и даже пострадать до смерти за благочестие. Из этого письма видно, что Вассиан в то время вынес на себе гонение еретиков; в двух местах Иосиф говорит о скорбях, выпавших на долю Вассиана от жидовствующих.

Послание это обходится без примеров из житий святых и выписок из священных правил. Это не столько поучение, сколько ободрительное слово учителя к ученику, в котором он уверен, и вместе с тем задушевная речь любящего брата.

Для характеристики Иосифа в Послании важно то обстоятельство, что он искренно желает, чтобы любимый брат и до смерти пострадал за благочестие. Письмо это написано с большим красноречием; язык везде блещет фигурами. Но, несмотря на это, сквозь заимствованные из языка греческих церковных писателей обороты виднеется искренность и сила, своеобразно владеющая этими оборотами. Вот одно такое место о Зосиме:

«Подвигнися убо, брате, пострадати за пострадавшого по нас, да твоими подвиги очистит Господь церковную и доброцветущую ниву от пагубных и жидовских плевел и порежет серпом гнева своего, и свержет в геенскую пещь и мечем уст своих отсечет главу сатанина и дивия вепря, пришедшого от луга, озобавшого святительский виноград его, и осквернившего святительский великий престол, и исторгнет тя от зубов его».

Присоединенное в списках к Посланию к Нифонту, Послание к Вассиану написано одновременно с ним, за что говорит самое его содержание.

Сказание о новоявившейся ереси новгородских еретиков, Алексея протопопа и Дениса попа и Федора Курицына и инех иже такоже мудрствующих


Почти одновременно с Посланием к Нифонту и Вассиану написал Иосиф и свое Сказание о новоявившейся ереси новгородских еретиков, Алексея протопопа и Дениса попа и Федора Курицына и инех иже такоже мудрствующих. Сказание это — единственный памятник, сохранивший историю появления у нас ереси жидовствующих. Современный нам историк может добавить к Иосифову рассказу некоторые частности из Послания Геннадия к Зосиме и другого его Послания к Прохору Сарскому.

Карамзин рассказал о появлении ереси, следуя Иосифу. Соловьев отчасти передал его же сказание. То же самое делали и историки церкви, черпая сведения свои о появлении ереси жидовствующих целиком из Сказания Иосифа.

В нем изложена в последовательном порядке история ереси жидовствующих от появления еврея Схарии в Новгороде и все то, что случилось во время митрополита Геронтия и самого Зосимы еретика.

Но прежде, чем говорить о ереси, Иосиф начал издалека. Его вступление особенно любопытно потому, что в нем излагается взгляд русского книжного человека того времени на свое историческое прошедшее.

Подобает ведати, так начинает Иосиф, что в разные времена дьявол насаждал по вселенной ереси, проклятые церковию. В древние времена святые отцы обличали ереси. Все православные, начитавшиеся божественных писаний, держат под клятвою прежних еретиков; чтобы возненавидеть теперешних, предлагается следующее сказание. Далее сказав, что Русская земля древле омрачалась тьмою идолопоклонства, он повествует о воплощении Спасителя, деле искупления, Святом Духе, о просвещении народов чрез апостолов и, наконец, о святом Андрее, как пошел он Днепром вверх, стал под горами «при березе, и за утра встав и рече к сущим ту с ним учеником: видите ли горы сия, яко на сих горах воссияет благодать Божия и будет град велик». Андрей из Новгорода, продолжает Иосиф, прошел «в Варяги и прииде в Рим: проповедати же слово спасенное Рустей земли взбранен бысть от Святого Духа, егоже судьбы — бездна многа». Проповедь Евангельская прошла все страны, только Русская земля по-прежнему пребьюала во тьме идолослужения, до конца оскверненная нечестивыми делами. И уже тысяча лет совершилась по вознесении на небо Сына Божия, и только тогда посетил нас восток свыше и Святая Троица просветила верою и благочестием, премудростию и разумом блаженного Владимира, сына Святославова, внука Игорева и блаженной Ольги, правнука же Рюрикова. Он (Владимир) «всех спасти подвижеся, и всем повеле креститися во имя Отца и Сына и Святого Духа. От того времене солнце евангельское землю нашу осиа и апостольский гром нас огласи и божественный церкви и монастыри сставишася и быша мнози святители же и преподобнии, чюдотворци же и знаменосци, и яко же златыма крилома на небеса взлетаху. И якоже древле нечестием превзыде Русская земля, тако и ныне благочестием всех одоле». В других странах хотя и было много праведников, но зато было много и неверных и еретиков; в Русской же земле многие города, деревни и села многочисленные и неведомые, все овцы одного пастыря, и никто нигде ни видал еретика. И так было в продолжение четырехсот седмидесяти лет. Но ужас (Оле!), что творит теперь сатана, ненавидяй добра вселукавый дьявол….

Насколько эти слова о святости родной земли проникнуты сильным чувством благоговения, настолько сильна и жестока речь Иосифа о еретиках. Строгий ревнитель православия полагал всю силу, все достоинство родной страны в том, что она «благочестием всех одоле», а тут вдруг явились эти еретики, в которых Иосиф видит врагов своей святой родины. Самое повествование о ереси жидовствующих начинается любопытною характеристикою Схарии: «Бысть убо в та времена жидовин именем Схария и сей бяше диаволов сосуд и изучен всякому злодейства изобретению, чародейству же и чернокнижию, звездозаконию же и астрологы: живый в граде Киеве». Прибыл в Новгород «князь Михаил, сын Александра, внук Вольгирдов (Ольгерда), в лето 6979 (1471) в княжение великого князя Ивана Васильевича» и с ним этот жид Схария. Он прежде всего прельстил попа Дениса, который в свою очередь привел к нему протопопа Алексея; оба они стали жидовствующими. Потом пришли из Литвы другие жиды: Иосиф, Шмойло-Скарявей и Мосей Хануш. Алексей и Денис с ними ели, пили и учились жидовству и тому же научили жен и детей своих. Жиды велели им втайне быть жидами, а снаружи казаться христианами. Алексею переменили имя, назвав его Авраамом, а жену Саррою. Потом Алексей научил многих жидовству, в том числе зятя своего Ивашку и отца его, попа Максима и многих других попов, дьяконов и простых людей. Денис поп тоже многих научил жидовствовать и между прочими протопопа Софийскаго, Гавриила. Научили жидовствовать и Гридю Клоча, а тот научил Григория Тучина, отец которого имел великую власть в Новгороде. Тут следуют имена других семнадцати еретиков: поп Григорий и сын его Самсонко, Гридя — диак Борисоглебский, Лаврик, Мишук Собака, Васюк Сухой — Денисов зять, поп Федор, поп Василий Покровских, поп Иван апостольский, Юрька Семенов сын Долгаго, Авдей да Степан крилошане, поп Иван Воскресенский, Овдоким Люлиша, диакон Макар, диак Самуха, поп Наум. Вслед за тем Иосиф, горько сетуя, рассказывает самую сущность ереси. Они отрицают Святую Троицу, говоря, что Христос не рожден от Отца, что то Слово Божие, о котором говорится в Святом Писании, есть обыкновенное слово, произносимое, а Дух Божий по воздуху разливается. Они учат, что тот, кого святые книги называют Сыном Божиим, не родился; когда родится, то назовется Сыном Божиим, но не по существу, а по благодати — подобно Моисею, Давиду и прочим пророкам. Тот же, кого христиане называют Сыном Божиим, был распят иудеями и истлел во гробе. Говорят, что следует держаться Моисеева закона. Говорят: неужели Бог, имея в своей власти все небесныя силы, пророков и праведников, для того чтобы спасти Адама от ада, чтобы исполнить свое собственное желание, должен был сойти на землю, вочеловечиться и пострадать и тем перехитрить дьявола? «Не подобает убо Богу тако творити». Они хулят и унижают Святую Церковь, хулят святые иконы, говоря: что не следует кланяться рукотворению; учат, что не следует писать на иконах Святую Троицу, потому что Авраам видел Бога и двух ангелов, а не Троицу. Еретики бросали священные предметы в нечистые и скверные места, зубами кусали их, как собаки, ломали, жгли и говорили так: «Поругаемся иконам сим, якоже жидове Христу поругашеся. О скверные языки, о мерзские и гнилыя уста, произнесшия такое богохульство!» — восклицает ревнитель.

Когда окончилась седьмая тысяча лет от сотворения мира, продолжает Иосиф, еретики стали говорить, что вот и семь тысяч лет прошло, и Пасхалия окончилась, а Второго Пришествия Христова нет; книги святых отцов — книги ложные, следует сжечь их. И не только хулили они творения св. отцов, но и апостольское писание. Хулили в особенности творения святого Ефрема Сирина, писавшего о кончине мира. Иноческое житие считали неугодным Богу, основываясь на словах апостола Павла (1 Тим. 4: 1–3), и извращали смысл их. Еретики в посты ели мясо и сквернились и в то же время ходили в церковь и совершали божественную литургию. Они дерзнули другим хулить самую Деву Богородицу и великого Предтечу и т. д. «Толика и такова створиша сатанин первенец Алексей и Денис в великом Новгороде». Далее автор рассказывает о прибытии великого князя Ивана Васильевича в 6988 (1480) году в Новгород и тем нарушает хронологическую последовательность, потому что он только что перед этим рассказал, что Пасхалия и седьмая тысяча окончилась. Противоречия тут, однако, нет, он опередил рассказ о распространении ереси объяснением сущности еретического учения, которого некоторые пункты возникли по исполнении седьмой тысячи. Продолжая рассказывать историю ереси жидовствующих, Иосиф говорит, что великий князь взял с собою в Москву Алексея и Дениса и определил первого протопопом к церкви Успения, второго попом к Архангелу; что они оба, не дерзая в столь великом и многочеловечестем граде высказывать свою ересь, являлись людям под личиною кротости и воздержания; а между тем втайне сеяли скверное семя. В числе первых, прельщенных ими в Москве, Иосиф называет Ивашку Черного, яко же именем тако и делы и сообщника его Игнатия Зубова.

Рассказав вслед за тем о поставлении в архиепископы Геннадия и о ревности его в преследовании еретиков, Иосиф говорит, что многие из них бежали от Геннадия в Москву, где тогда Алексей и Денис уже прельстили архимандрита (не реку архимандрита, но осквернителя) Зосиму, от двора великокняжеского — Федора Курицына и крестовых дьяков Истому да Сверчка, и купца Семена Кленова.

Протопоп Алексей и Федор Курицын «имели дерзновение к державному яко никто же ин, звездозаконию бо прилежаху и многим баснотворением и астрологы и чародейству, и чернокнижию». О земля! О солнце, как ты терпишь: ни одной хулы они не пропустили, чтобы не излить на единородного Сына Божия и на Пречистую его Матерь и на всех святых… Говоря, что это случилось в годы, когда Геронтий был митрополитом, Иосиф дает такой отзыв о самом митрополите: он хотя и христианская мудрствовал, но не пекся об овцах стада Христова, от еретиков погибающих; потому ли что его сдерживала грубость еретиков, или потому, что просто нерадел, или наконец потому, что боялся державного. Затем речь идет о смерти Истомы еретика и протопопа Алексея. Смерть обоих еретиков описывается ужасными красками: скверное сердце адова пса (Истомы), жилище семи духов сгнило и чрево его прогнило. Сатанин сосуд и дьяволов вепрь (Алексей) изверг свою скверную душу в руки сатане. Перед смертью Алексей волхвованием «подойде державнаго». Таким образом, Иосиф снимает с Ивана Васильевича вину за послабление ереси: его подвели волхвованием. Затем следует рассказ о Соборе 1491 года, созванном на еретиков по жалобе Геннадия и по юле державного; перечисление присутствовавших святителей; притворство Зосимы и проклятие еретиков: протопопа Гавриила, Дениса попа Архангельского и других. Еретики посланы были от державного в Новгород, к архиепископу Геннадию. Он за четырнадцать поприщь приказал посадить их на коней, «в седла ючные», хребтом обратив к конским головам, «яко да зрят на запад в заготованный им огнь»; на головы повелел возложить им «шлемы берестяны остры, а еловцы мочальны, яко бесовскыя, и венци соломены с сеном смешаны; а на шлемех мишени писаны чернилами: се есть сатанино воинство». И велел их водить по городу и плевать на них со словами: вот Божии враги и христианские хульники! Потом велел пожечь шлемы на головах их. «Сия сотвори, — продолжает Иосиф, — добрый пастырь, хотя устрашити нечестивыя и безбожныя еретикы», и он сделал это не только для еретиков, но и для прочих, чтобы они уцелели, насмотревшись на этот исполненный ужаса и страха позор. Иосиф выставляет поступок Геннадия с еретиками как подвиг истинного благочестия и к пострадавшим еретикам относится с беспощадной строгостью. Денис поп, после казни и заточения, умер, Иосиф так говорит о его смерти: «Предан бысть всельшемуся в него бесу хульному, и пребысть месячное время козлогласуя, скверный, гласы зверскими и скотии и всяких птиц и гадов и тако зле изверже скверную и еретическую душу свою».

Энергически выражается Иосиф, говоря о Зосиме, осквернившем «великой святительской престол церкви Божия матере, ее же достоит нарещи земное небо, сияющу яко великое солнце посреде русскыя земля… украшену всяческими виды и чудотворными иконами и мощьми святых». Среди гневных нападок на митрополита Иосиф обращается с горьким сетованием к прежним московским святителям, Петру и Алексию. Отлетели — говорит он — от нас громогласные соловьи, хорошо поющие щуры, сладко говорящие ласточки, которые среди сада церковного оглашали слышащих православное учение. Как крылатые орлы, ногтями вырывали они глаза не право смотрящих. Отлетели ко Христу те, которые крыльями своими покрывали множество верных, и нас сирых покинули. Затем Иосиф говорит о Зосиме совершенно то же, что писал Нифонту о его еретических мыслях и о бесчинной жизни.

Далее идет речь о распространении ереси под покровительством Зосимы в Москве, где уцелели от казни и были в силе еретики: Федор Курицын, Сверчок, Кленов и многие другие. Иосиф говорит об осторожности, с какою держали они ересь в тайне, и что людей благоразумных и знающих Писание они не осмеливались приводить в жидовство, «но некыя главизны божественного писания Ветхого же Завета и нового на кривосказующе и баснословия некая и звездозакония учаху… простейших же на жидовство учаху».

И было смущение, продолжает Иосиф, между христианами, какого никогда не случалось с тех пор, как солнце благочестия стало сиять в Русской земле. Иноки, пустынники и мирские люди с горькими слезами молили Бога, да уничтожит пагубную ересь. Зосима воздвигал гонения на обличителей ереси: священников и дьяконов за это лишал сана и притом говорил, что не следует осуждать еретика и отступника; говорил также, что если еретик-святитель кого отлучит и не благословит, то Божий суд согласен будет с судом его.

Но читавшие Божественное Писание знали, что еретиков и отступников следует осуждать, проклинать, предавать лютым казням. Митрополит клеветал державному на своих обличителей, и неповинные претерпели узы и темницу. Тут уже Иосиф начинает говорить о своей книге, как необходимо было написать ее: «Аще невежа и груб есмь, но обаче должно ми есть о сих не нерадити противу моее силы». Он говорит, чтобы не осудили его за то, что он объявил имена еретиков: Алексея, Федора Курицына, попа Дениса и других, потому что так делали и святые отцы, когда они писали против древних еретиков и передавали имена их в роды родов. «Собрах во едино от различных писаний божественных, — оканчивает Иосиф свое предисловие к «Просветителю», — яко да ведящии божественная писания, прочетше, воспомянут себе, неведущии да разумеют. И аще, кому что потребно будет противу еретическим речам и благодатию Божиею обрящет готово без труда в коемждо слове, яже суть». Тут следует исчисление иногда четырех, иногда десяти, в большей же части списков всех Шестнадцати слов и краткое содержание каждого из них; а затем уже начинается самое слово Первое.

До нас не дошло Сказание в первоначальной редакции. Мы имеем его в виде предисловия к Словам, собранным Иосифом воедино, в целую книгу, которой впоследствии дано было название «Просветителя».

Сказание могло быть написано или отдельно, или как предисловие к первым главам «Просветителя»; но во всяком случае задолго до того, как Иосиф стал собирать воедино свои Шестнадцать слов на еретиков Новгородских.

В Сказании и в Послании к Нифонту встречаются места дословно схожие. Язык Сказания и самая история ереси дают нам основание отнести его к 1493–1494 годам, т. е. к тому периоду времени, когда поведение Зосимы огласилось, но удаление его со святительского престола еще не состоялось.

Из Сказания и Послания к Нифонту видно, в каком всеоружии выступил Иосиф на борьбу с еретиками. Нифонту он указывает на подвиг исповедника и советует действовать прямо на паству Зосимы. Зная содержание этого Послания, трудно предположить, чтобы Иосиф ограничился в борьбе с еретиками одними советами действовать против них. Самому же ему действовать была полная возможность. Еретики рассылали грамоты для распространения своего учения и вместе с тем для подорвания авторитета таких противников ереси, как Геннадий. Иосиф понял, что необходимо дать оружие в руки христианам, не имеющим многих книг, или незнающим Божественного Писания, как говорит он в Послании к иноку иконописцу. Пример такой деятельности был перед Иосифом. Он упоминает в предисловии к книге своей на еретиков, что Антиох игумен лавры Саввы освященного и Никон Черной горы, в Антиохии, каждый в свою очередь написали «велику книгу» в опровержение один — персов, другой — турок. «Ныне же не Перси, — продолжает он, — ниже Туркы, но сам диавол и все его воинство ополчившеся на Христову церковь якоже зверие дивии, не плоти человеча вкушаху, ниже крови пиаху, но душа погубляюще, ей же весь мир недостоин». Иосиф мог ранее Послания к Нифонту и сильных нападков на еретиков начать писать против них. Уже в первых трех Словах (первых и по времени написания) он неоднократно называет по имени трех главных еретиков: Алексея, Дениса и Федора Курицына. Зосима не упоминается.

Геннадий в своем Послании 1491 года (к Зосиме) говорит, что ересь распространилась с тех пор, как Федор Курицын вернулся из Венгрии. Таким образом, в 1491 году, когда еще не обнаружилась ересь Зосимы, известно было, что Курицын Федор — еретик.

Первое слово на еретиков новгородских и Послание к архимандриту Вассиану


Содержание этого Слова отчасти схоже с Посланием, писанным Иосифом еще при жизни Пафнутия Боровского, следовательно, прежде 1 мая 1479 года. В то время обратился к нему, еще ничего не знавшему о ереси, какой-то архимандрит Вассиан с просьбой написать ему от Ветхого Завета о троичности Бога. Иосиф не сочувствовал такой задаче. Отвечая архимандриту Посланием, в начале его он выражает мнение о том, что верующим христианам нет надобности пытать о древних обычаях. «Апостол, — говорит он, — поучает задняя забывати, а на передняя подвизатися»… Решается же отвечать архимандриту Иосиф только потому, что не хочет ослушаться: «Что, господине, мене глупого именуя ученаго, в учимом чину живущого пытаешь о таинстве Святыя Троицы. Ино то, господине, выше нашее меры. Вам то, господине, освященным главам достоит ветхого и нового таинства ведати и цаучати, вы господа — пастырие».

Из того, что автор Послания называет архимандрита пастырем и освященной главою в противоположность себе, ясно, что Иосиф в то время, как писал Послание, еще не был игуменом. К тому же он еще говорит, что сам живет «в учимом чину».

Послание посвящено доказательствам о Святой Троице, взятым из Ветхого Завета, и по содержанию близко к Первому слову «Просветителя», где также доказывается таинство Святыя Троицы. Но сравнивая Первое со Вторым, нельзя не видеть, что и то, и другое писано тем же автором, хотя и неодновременно. В Послании и в Первом слове встречаем одно общее и тому и другому доказательство, а именно: Бог не мог сказать: сотворим человека по образу нашему, если он один творил. В Послании к этому доказательству присоединяется целый ряд случаев, когда в Книге Бытия Богу приходится говорить от себя во множественном числе.

Затем в Первом слове «Просветителя» Иосиф переходит к доказательствам троичности Бога, по свидетельству Давида, Соломона, пророческих книг; словом, круг его доказательств гораздо обширнее, чем в Послании, где он ограничивается только объяснением троичности из троекратного явления Ангела Агари, и Бога в Троице Аврааму.

Доказательства свои Иосиф главным образом почерпнул из истории Авраама. Он передает в Послании самый рассказ об Агари и Измаиле и о явлении странников Аврааму. Рассказ этот удаляется от библейского тем, что Иосиф заставляет самого Авраама рассказывать о случившемся. Авраам, по Иосифу, сел под тенью дуба и помышлял о том, как бы сделать добро, как бы принять странника в дом, чтобы Бог принял и его в вечные домы. Эпические черты библейского рассказа, во время угощения странников, все без исключения вошли в пересказ Иосифа. В трех мерах муки, взятых Саррою по повелению Авраама, Иосиф видит образ Троицы. Место о явлении странников Аврааму встречается и в позднейших сочинениях Иосифа, а именно, в Пятом слове «Просветителя», где опровергаются нападки еретиков на икону Святой Троицы. Тот же смысл доказательств и там, но доказательства в Пятом слове гораздо обширнее и с большим числом подтвердительных текстов.

В Послании Иосиф не имел в виду возражений, а потому сосредоточил свои доказательства и не распространил их, отчего самые доказательства проще и теплее. «О дивно! три юноши сидят, а патриарх старец столетен пред ними стояй. Все три ровно в едином месте сидят и всем равне патриарх нозе умы и трапезу постави и всем равну честь подает». Послание к архимандриту оканчивается просьбою не являть имени автора в том случае, если архимандрит покажет Послание какому-нибудь «искусну мужу» и сообщить Иосифу то, что скажут о его Послании другие: «И ты бы, господине, то отписал к нам подлинно, что взговорят или чем похулят и мы, господине, то поразумев, да вперед таковы не будем».

Это Послание, хотя и самое раннее по времени, по содержанию своему переносит нас к другим сочинениям Иосифа, где он является не как учимый, а как власть имеющий, со смелостью, свойственной человеку, признающему за собою право учить одних и строго относиться к другим.

Теперь рассмотрим состав Первого слова на еретиков новгородских.

Сначала Иосиф излагает учение православной церкви о Святой Троице; после того изрекает проклятие на еретиков и пересказывает их лжеучение о Боге. Далее говорит, что в Ветхом Завете много свидетельств о Святой Троице и что только посредством их апостолы привели в христианство иудеев, среди которых были и такие люди, как «Филон многоученый и многый в разуме»; что Моисей и другие пророки неясно, гаданием говорили о Святой Троице и о бесплотных духах только потому, что склонные к многобожию иудеи не могли понять откровения и ангелов сочли бы за богов. За тем предлагает свидетельство о Святой Троице из одного Ветхого Завета на том основании, что «еретицы не приемлют свидетельства апостольского и отчьскаго». Одним из главных свидетельств — это изречение Бога: сотворим вместо сотворю.

До сведения Иосифа дошло, что еретики отвечали на его последнее доказательство, что то Бог к ангелам говорил «сотворим» и вот он, приведши это еретическое возражение, опровергает его многими свидетельствами из книг Моисея, Псалтири и Пророков. Тексты псалма Давидова «Сын мой еси ты, аз днесь родах тя. Проси от мене, и дам тя языкы достояние, и одержание твое конца земли» еретики относили к Соломону. Иосиф опровергает это мнение и приводит многочисленные свидетельства о Христе из Ветхого Завета. В заключение излагается учение о Святом Духе и с тем вместе опровергается еретическое мудрствование, что Дух Божий есть дыхание Творца, разливающееся по воздуху.

Второе слово на еретиков новгородских


Слово состоит из изложения православного догмата об Иисусе Христе, вслед за тем следует проклятие еретиков и их учения о Христе.

Иосиф сам таким образом подразделяет Слово: «Ныне же преже напишем о божественнем Его Рожестве, еже от девы Мариа, — потом же о Распятии, и о Воскресении, и о Вознесении на небеса, и о Втором пришествии». Свидетельства из Ветхого Завета о Рождестве Мессии Иосиф оканчивает исследованием Семидесяти седьмин Данииловых[12 - Речь идет о пророчестве Даниила, поведанном ему архангелом Гавриилом. В пророчестве говорится о Пришествии Иисуса Христа (в христианском истолковании) и Мессии, Машиаха (в еврейской традиции), о судьбах Иерусалима и народа Израилева (в христианстве этот образ символизирует Церковь Христову). Легко понять, сколько различных и противоречивых интерпретаций этого пророчества возникало за тысячи лет. Вот слова Даниила, в синодальном переводе: «Семьдесят седмин определены для народа твоего и святаго города твоего, чтобы покрыто было преступление, запечатаны были грехи и заглажены беззакония, и чтобы приведена была правда вечная, и запечатаны были видение и пророк, и помазан был Святый-святых. Итак знай и разумей: с того времени, как выйдет повеление о восстановлении Иерусалима, до Христа Владыки семь седмин и шестьдесят две седмины; и возвратится народ и обстроятся улицы и стены, но в трудные времена. И по истечении шестидесяти двух седмин предан будет смерти Христос, и не будет; а город и святилище разрушены будут народом вождя, который придет, и конец его будет как от наводнения, и до конца войны будут опустошения. И утвердит завет для многих одна седмина, а в половине седмины прекратится жертва и приношение, и на крыле святилища будет мерзость запустения, и окончательная предопределенная гибель постигнет опустошителя» (Дан. 9: 24–27). — Примеч. ред.], причем обращается к истории: «Глаголет бо историа о сем, яко первее Фелгафалсар царь Ассирийский плени Иудеи» и т. д. и как на источники своих сведений ссылается на известных летописцев — Иосифа Флавия, Иудейского любомудреца, Евсевия епископа Памфилийского, на Никифора, патриарха Царьграда, и наконец на Георгия, «мниха премудраго, иже списа книгу глаголемую хронограф». Перечислив года и месяцы царствований царей ассирийских, персидских, Александра Македонского и Птолемеев до Клеопатры («юже уби Август Кесарь и разруши Птолемейскую власть в четвертое на десятлето царства его»), автор признается, что между этим историческим счислением и Семидесятью седьминами есть ошибка на год и 9 месяцев. Ошибку эту он приписывает перепищикам книг и тут же объясняет, как легко писцу ошибиться и как другим чрез несколько времени трудно распознать его ошибку.

Самая обширная часть Слова — первая, о рождении Мессии. Остальные же части о Распятии, Воскресении, Вознесении и о Втором Пришествии малы по объему и состоят только из одних текстов, подобранных из разных книг Ветхого Завета.

Третье слово на ересь новгородских еретиков, «глаголющих, яко подобает закон Моисеев држати и хранити и жртвы жрети и обрезыватися»


Слово начинается изложением пятнадцатой главы Деяний апостольских, где говорится о Соборе апостольском по поводу обрезания. Вслед за тем же идут выдержки о том же из Послания апостола Павла к евреем.

По изречении проклятия еретикам и их учению Иосиф, так же как и в предыдующих Словах, обращается к Ветхому Завету. Он прежде разбирает обрезание, потом жертвы ветхозаветные. В конце Слова доказывается несостоятельность верования иудеев в то, что Иерусалим и храм его будут снова в их владении.

Слово четвертое на ересь новгородских еретиков, «глаголющих, еда не может спасти Адама и сущих с ним и еда не имеаше небесныя силы и пророкы и праведникы, еже послати исполнити хотение свое. Но сам сниде, яко нестяжатель и нищь и в человечьшя и пострада и сим прехитри диавола? Не подобает убо Богу тако творити»


Оно направлено против теоретического опровержения жидовствующими сошествия на землю и вочеловечения Бога и в нем излагается христианское учение об этом предмете. В самом начале Иосиф сознает мудрость умозрительной темы Слова: «како убо послужить мыслем язык? како же да мыслится ум?»

Слово это глубоко богословское сочинение о вочеловечении Сына Божия. К нему прибавлено опровержение мнения тех, которые говорили, что «ныне чудеса и знамения не действуют и благодати никтоже получил есть в веце сем, якоже древнии святии… того ради не спасаются ныне, якоже древле спасахуся». В ответ на это Иосиф сперва поучает, как надо смотреть на чудеса Божии, и объясняет глубокий смысл их, потом переходит уже к фактическому опровержению мнения о бездействии благодати Божией в Новом Завете. Он говорит, что ветхозаветных святых, живших в продолжение 5500 лет, от Адама до Иисуса, можно всех исчислить, между тем как множество святых, живших по воплощении Христа, и до ныне бесчисленно, как песок морской и звезды небесные. В наше время, продолжает он, «несть ни острова, ни града, идеже не проповедася Христова проповедь… Се бо Еллины и Римляне и Египтяне и Ефиопляне и Индиане и Вавилоняне и Аправанскый великый остров и Мидиа и Персида и Росиа и всяк град и всяко место, иже под небесем имать благочестиа проповедь».

Вслед за тем Иосиф в общих чертах представляет подвиги христианских апостолов, мучеников и преподобных, чем и заключает Слово.

Слово пятое на ересь новгородских еретиков, «глаголющих, яко не подобает писати на святых иконах Святую и Единосущную Троицу… Авраам бо, рече, видел есть Бога с двема ангелома, а не Троицу. Зде же имать сказание от божественных писаний, яко Авраам виде Святую Троицу, и яко подобает христианом писати на всечестных иконах Святую и Животворящую Троицу»


Еретики, как уже было говорено выше, располагали к иконоборству людей грубых. В людях начитанных и благоговейных они старались возбудить сомнения, доказывая несостоятельность то того, то другого верования. Нападая вообще на поклонение иконам, в частности, они осуждали самый способ изображать божество. Икона Обрезания Господня с деяниями была поругана одними из них; другие, быть может еще не дошедшие до полного отрицания иконопоклонения, отнеслись критически к изображению Святой Троицы в виде трех странников, угощаемых Авраамом.

Написанное в защиту Троицкой иконы Слово Иосифа начинается вступлением, в котором автор говорит о кознях диавола и о главных еретиках жидовствующих, разнесших, по его словам, ересь во многие города и села.

Самые доказательства о том, что не ангелы, а Святая Троица явилась Аврааму, выводятся Иосифом из разбора того места из Книги Бытия, где рассказывается об этом событии.

Имея в виду верующих, которых смущало то, что в писаниях Отцов Церкви говорится двояко — иногда, что Авраам принимал Бога и двух ангелов, а иногда, что он принимал Святую Троицу, Иосиф предлагает учение о том, как надо согласовывать кажущияся противоречия в Священном Писании. Это учение составляет как бы вторую часть Слова, начинающуюся новым вступлением, где автор, обвиняя человеческий строптивый разум, предлагает читателю «малыя некыя главизны… от Ветхого Закона и от пророк и от Святого Евангелия и апостол, потом же и о сем, еже святии и божественнии отци и учителие наши о Святей и Животворящей Троици написаша».

В этих главизнах Иосиф, выбрав противоречащие одно другому изречения данной книги Святого Писания, согласует их своим толкованием. После того объясняет те случаи, когда в Святом Писании Сын Божий называется Ангелом, и этим разбором доказывает, что святые отцы только в одном смысле говорили об ангелах, пришедших к Аврааму. Высказав вслед за тем опасение, что противники его могут вывести из его учения, что ангелов вовсе не существует, Иосиф отделяет те случаи, когда в Святом Писании говорится об ангелах как об ангелах.

Третья и последняя часть Слова — учение об иконе Святой Троицы — любопытна для иконописной символики. Странники, изображающие Святую Троицу, должны сидеть на престолах, чтобы через то видно было их «царственное и господственное и владычественное», — должны иметь на головах круглые венцы, ибо круг образует безначального и бесконечного Бога, — должны иметь крылья, чтобы чрез то видно было их «гореносное — и самодвижное и к земным непричастное».

Слово Шестое на ересь новгородских еретиков, «глаголющих, яко не подобает покланятися иже от рук человеческих створенным вещем»…


Начинается также кратким вступлением, в котором Иосиф напоминает читателю о поругании еретиками святых икон. Все Слово состоит из шести ответов на доводы еретиков, учивших не покланяться иконам. Первым основанием такого учения были слова Господа к Моисею: «не створиши себе всякого подобия» (Исх. 20: 4). «Изваанному и истуканному да не поклонишися» (Исх. 20:23). «Зрите о безумнии и сквернии, — отвечает на это Иосиф, — како рекл есть Бог к Моисею», и объясняет эти изречения, как относившияся до кумирослужения язычников, и рассказывает подробно о скинии, сооруженной тем же Моисеем, и о священных ее украшениях. Но еретики имели и на это возражение: Бог повелел Моисею почитать священные предметы скинии, но не поклоняться им: «писано бо есть: Господу Богу твоему поклонишися и тому единому послужиши». Иосиф отвечает им на это рассказом о поклонении столпу облачному и вслед за тем переходит к псалмам Давида, из которых приводит многие изречения о поклонении дому Божьему и Святой Церкви. Подобные же свидетельства приводит он из книг пророка Иеремии, Первой, Второй и Третьей Царств, Даниила пророка, Варуха, Захарии, Аггее, — говорит о поклонении Иерусалимскому храму и востоку, где был насажден рай, рассказывает о подвигах Ездры. Затем следуют доказательства тому, что пророки (Давид, Соломон, Иона и другие) не только поклонялись, но и воздевали руки к небу. Еретики говорили, что не следует кланяться иконам на основании еще двух следующих изречений Святого Писания Ветхого Завета: «не створите себе бог сребрян и бог злат» (Исх. 20: 23) и «идоли язык сребро и злато дела рук человечь» и т. д. (Пс. 134:15–17). На каждое из двух этих свидетельств Иосиф отвечает отдельно и объясняет отличие идолов от икон, первообразы которых находит в Ветхом Завете. Потом он переходит к объяснению и необходимости иконопочитания в Новом Завете. Одни из еретиков отрицали больше, другие меньше, и если одни восставали против всякого почитания предметов вещественных, то другие, допуская поклонение образу Божьему, были против поклонения ликам святым и мощам и отнимали от священных предметов силу чудотворе ния. Окончив с первыми, Иосиф отвечает вторым, на основании свидетельств и примеров Ветхого Завета по преимуществу. Обещанием сказать подробнее о поклонении иконам заключает Иосиф Шестое слово и этим обещанием связывает его с последующим.

Седьмое слово на еретиков, не аполоическое, а назидательное


В «Просветителе» оно озаглавлено следующим образом: «Сказание от божественных писаний, како и которые ради вины подобает христианом поклонятися и почитати божественные иконы и честный животворящий крест Христов и Святое Евангелие и пречестные Божиа тайны и освященные сосуды, в них же божественны таинства свершаются и честные святых мощи и божественные церкви; еще же и како подобает покланятися друг другу и како подобает покланятися и служити царю или князю, и како подобает Господу Богу ныне покланятися тому единому служити».

Из этого Слова, состав которого совершенно соответствует заглавию, мы узнаем, что некоторые еретики доказывали на основании изречения апостола Павла: «храм Божий есте вы и Дух Божий живет в вас», что нет надобности строить Богу храмы. Учение об иконопочитании соединено с историей происхождения его в церкви христианской. Иосиф говорит о поклонении иконам Святой Троицы, Спасителя, Богоматери, Иоанна Крестителя и прочих святых, связывая поклонение иконам с самим почитанием Бога и святых его. Говоря о поклонении священным предметам богослужения, Иосиф объясняет таинственное значение каждого из них и тем дает читателю возможность уразуметь христианское богослужение. В этом же Слове Иосиф собрал все более или менее известные тексты о том, как надо чтить царя или князя. «Аще ли же есть царь, — заключает Иосиф, — над человеки царьствуя, над собою же имать царствующа скверныа страсти и грехи, сребролюбие же и гнев, лукавство и неправду… неверие и хулу — таковый царь не Божий слуга».

После того Иосиф предлагает обширное рассуждение о Святой Троице: «Рцем же прочее, како ныне подобает в новем законе Господу Богу поклонятися… преже убо должно есть ведати истинному христианину от святых писаний, что есть Бог и како ныне о Бозе мудрствовати». Здесь вновь излагается, как и в Первом слове, учение о Святом Духе — учение подробное и изобилующее текстами, заимствованными на этот раз из богословских сочинений отцов церкви. Здесь нельзя не обратить внимания на то, как Иосиф был сведущ в Священном Писании и как богословская мудрость была усвоена им: он мог говорить о догмате много и долго и не повторяться. Вслед за догматическим учением о Боге Иосиф поместил в этом же Слове нравственно-богословское учение о молитве церковной и домашней и о повсеместном служении Богу. Окончив эту духовную беседу, Иосиф оговаривается, что включил ее в сказание о поклонении иконам, и вслед за тем заключает Слово повторением вкратце главной темы сказания о поклонении иконам и обычным прославлением Святой Троицы.

Замечательна редакция этого Слова: нигде не упоминаются поименно Алексей поп и другие еретики; нет ожесточенных нападков на их «скверну»; кроме того, во многих местах Иосиф благодушно обращается к своему читателю, называя его: «любимче». Из этого ясно, что Слово это вошло в книгу Иосифа на ересь новгородских еретиков без изменения первоначальной редакции.

Послание к иноку иконописцу


Все эти три Слова: пятое, шестое и седьмое препровождены были Иосифом вместе с Посланием к одному иноку-иконописцу, вероятно, Феодосию иконнику, о котором упоминают жития Иосифа и сам он в Послании к Третьякову.

В Послании этом Иосиф говорит, что, исполняя просьбу духовного брата, он посылает ему то, что может послужить на пользу: «Яко ныне мнози лестьцы изыдоша в мир, Новгородских глаголю еретиков глаголющих, яко не подобает покланятися иже от рук человеческих сотворимым вещем»…

В Послании Иосиф передает содержание трех Слов; но первым ставит то, которое стоит в «Просветителе» шестым; вторым то, которое там поставлено седьмым, и наконец, последним ставит Пятое слою «Просветителя». Первое и последнее (6-е и 5-е) он предлагает как нужные для прений с еретиками, на второе (7-е) указывает как на потребное всякому христианину, не имеющему многих книг. «Обаче да ведает твое боголюбие, — прибавляет Иосиф о своих сочинениях, — яко не моее мысли суть сия, но от многих божественных писаний избрах и вмалех многое совокупих, тебе послах. Вем бо яко неимаши ты у себе многих книг». Остальное содержание Послания к иноку иконописцу — беседа о памяти смертной и притча о духовном врачевстве, заимствованная из рассказов старчества.

По истечении семи тысяч лет еретики воспользовались одним поколебавшимся верованием и стали доказывать несостоятельность отцов церкви. Тогда Иосиф в опровержение учения их и для успокоения людей, ожидавших кончины мира с наступлением восьмой тысячи, написал свои Восьмое, Девятое и Десятое слова на еретиков новгородских. Слово на «глаголющих, яко седмь тысящь лет скончася и Пасхалиа прейде, а второго Христова пришествия несть… писания отчьская суть ложна. Слово на… глаголющих: чего ради несть второго пришествия Христова, а уже время ему быти? Апостоли убо написаша, яко Христос родися в последняя лета… апостольская писания ложна суть. Слово на… хулящих писаниа Святого Ефрема и глаголющих яко ложна суть писания его». Эти три Слова составляют одно целое. По заключительным словам каждого из них видно, что они составляли одно Слово, по объему равное седьмому и уже в последствии разделенное на три Слова, но без изменения первоначальной редакции.

В этих трех Словах, как видно из самого заглавия их, Иосиф опровергает учение еретиков о ложности апостольских и отеческих писаний. Но кроме того, ему нужно было успокоить поколебавшееся верование многих православных, которые думали, что с окончанием писанной святыми отцами Пасхалии, истекшей с 7000 годом, наступит кончина мира. С начала Иосиф поучает (слово 8-е), что нам не следует пытать о том, что Бог от нас скрыл, потом доказывает, на основании свидетельств из Евангелия и толкований на него Златоуста, что время кончины мира и Второго Пришествия от нас сокрыто. Еретики предлагали сжечь писания святых отцов за то, что помещенное в них пророчество о семи тысячах лет не сбылось. Так думают только те, говорит на это Иосиф, которые не хотят потрудиться «в ширине божественного писания» и в след за тем разбирает места из святых отцов, на основании которых составилось ложное верование в кончину мира по истечении 7000 лет от Адама. Оказывается, что ни один из отцов церкви не говорит о семи тысячах, а говорят они все о семи веках. Иосиф излагает учение, что век в священном писании не означает ни ста лет, ни тысячи, и указывает на ложное верование тех, которые в прежние времена, с истечением десяти столетий по Рождестве Христове, ожидали кончины мира. Последнее мнение основывалось, говорит Иосиф, на том, что ангел в Апокалипсисе связал сатану на тысячу лет. После краткого рассуждения об опасности «самомышлением» объяснять непонятные места Св. Писания, Иосиф выписывает отрывок из сочинения «премудрого оного старца, иже книгу написа, глаголемую зерцало». Отрывок этот состоит из разговора «госпожи души» и «рабыни ее плоти» о времени «скончания». Из него видно, что старец, писавший «зерцало», не разделял верования, что с седьмою тысячью настанет конец миру. «Познавай убо яко Святый старец, иже и сиа написавый, бяше в лето шесть тысящное и шестьсот третие, отселе за четыреста лет». Затем Иосиф разбирает происхождение верования в кончину мира с истечением известного срока. Иные, говорит он, основываются на мясопустном Синаксаре Никифора Ксанфопула, который, не сославшись ни на пророка, ни на апостола, ни на другого святого писателя, утверждал, что в Писании сказано: по истечении семи тысяч будет Второе Пришествие. «Безсловесно убо есть, еже приводити на свидетельство неведомые вещи», — заключает Иосиф. Другие основывают это же верование на том, что Пасхалия святыми отцами написана только на 7000 лет. На это Иосиф объясняет («пишут исторические словеса»), что до первого Вселенского собора совсем не было Пасхалии и что только на нем св. отцы уложили, когда творить Пасху, и написали миротворный круг на 532 года и границу таким образом, что оный круг, подобно лунному, обращается до бесконечности. А другие, продолжает Иосиф, написали «плохую Пасхалию до шеститысячного лета», вследствие чего и стали ждать кончины мира по истечении шести тысяч лет, т. е. в конце VII века. Мнение это подкреплялось тем, что мир создан в шесть дней, а в седьмой Бог почил от дел своих. Когда это верование не оправдалось, стали думать, что конец миру наступит по истечении тысячи лет от Рождества Христова, и тогда изложили Пасхалию до XI века. Впоследствии стали предполагать, что «седморичен век сей» и что продолжится он до 7000 года от Адама, вследствие чего и Пасхалию изложили только до этого срока, Иосиф утверждает, что все эти домышления оттого и не крепки, что не основаны на свидетельстве Божественного Писания.

Рассмотрев все писанное апостолами о кончине мира (слово 9-е), Иосиф долго рассуждает о том, почему человеку нельзя и не должно размышлять о тайнах Божиих. Говоря о том, насколько худо естество человека, он приводит выдержки из книги Иова.

Но вместе с поколебавшимся верованием в семитысячный срок поколебалось мнение о кончине мира и о Страшном суде. Еретики преимущественно хулили писания св. Ефрема Сирина, писавшего о последних временах и Страшном суде. Тысяча сто лет прошло, говорили еретики, с тех пор как писал Ефрем, а Второго Пришествия все нет. В Десятом слове Иосиф излагает учение о Втором Пришествии. Он начинает, как всегда, с Ветхого Завета и выписывает из книг Моисеевых и пророческих многие тексты; затем обращается к Евангелию и Апостольским Посланиям и на основании их доказывает, что Святой Ефрем писал истину и что нет разногласия между учением его о конце мира и свидетельствами Ветхого и Нового Завета о том же предмете. Иосиф укоряет еретиков за то, что они разбирали писания Святого Ефрема, не сравнивая оных со Священным Писанием. В конце Десятого слова Иосиф на основании евангельских и апостольских свидетельств подтверждает то, что писал св. Ефрем о Страшном суде и антихристе.

Одиннадцатое слово на еретиков новогородских писано в защиту иночества


Это обширное Слово подразделено на 4 главы, из которых каждая соответствует особому доводу еретиков против монашества. В последней главе, доказывая, что иноки не гнушаются пищи, Иосиф объясняет многие древние ереси и в одном месте говорит о Магомете: и «Моамефь, иже Агаряны прельсти, повелееват во своих богохульных списаниях вина никакоже вкушати, не чисто убо то глаголет быти».

Из Одиннадцатого слова видно, насколько Иосиф был монах в душе и как близка сердцу его была самая символика иноческой одежды.

Двенадцатое слово на еретиков новогородских, «глаголющих: яко аще еретик будет святитель и аще не благословит или проклянет кого от православных, последует его суду божественный суд»


Оно дословно схоже со второй половиной Послания к Нифонту. Слово это лишено той литературной обработки, какою отличаются обличительные Слова Иосифа: нет ни вступления, ни связи с последующим Словом. От второй части Послания к Нифонту оно отличается тем, что в нем выпущены все обращения Иосифа к епископу; кроме того, изменен самый порядок расположения частей сочинения: ссылки на отцов церкви, встречающиеся в Послании все в одном месте, разбиты таким образом, что две из них помещены в самом начале Слова. В Слове недостает примера из жития Симеона Дивногорца, но зато в нем находим недостающие в Послании четыре выдержки из церковных правил о еретике епископе (Карфагенского собора правило, — правило Григория Аграгантийского, седьмого Вселенского собора 4-е и Устиниана царя новых заповедей — 9-е).

Двенадцатое слово встречается весьма редко в числе шестнадцати Слов «Просветителя».

Послание ли Иосифа к Нифонту оказало свое действие, или поступки самого Зосимы были тому причиной, только 17 мая 1494 года митрополит лишился своего сана. Правдивый современник летописец говорит, что митрополит был отрешен за пьянство и нерадение. До нас же дошла грамота Геннадия в Москву, где говорится, что «отец наш митрополит своее ради немощи остави престол». Очевидно, что опасаясь подорвать значение такого великого сана, церковь прикрыла нечестие Зосимы…

Зосима сведен был в отсутствии Федора Курицына, который в марте послан был в Литву по поводу сватовства Елены Ивановны за великого князя Литовского Александра.

Курицын был третьим лицом в этом посольстве. Другие двое были — князь Василий Иванович Косой, сын князя и боярина Ивана Патрикеева, двоюродного брата великого князя Ивана Васильевича и князь Семен Ряполовский зять Патрикеевых. Отношения Курицына к Патрикеевым могли начаться издавна: отец Федора Григорьевича и брата его Ивана — Волка Курицыных, Григорий Романович Курица, потомок Ратши и родич Челядниных, был боярином великой княгини Марии, супруги Темнго, в то время как сестра Темного уже была замужем за князем Юрием Патрикеевичем.

Престол Русской митрополии, по сведении Зосимы, оставался праздным целых шестнадцать месяцев. В январе 1495 года мы видим на первом месте в Москве Симона, Троицкого игумена

С монастырем Сергия преподобного связывали Ивана III не одни предания, дорогие для правнука Димитрия Донского и сына Василия Темного: долголетняя дружба его с игуменом Троицким Паисием, которого он желал видеть митрополитом, была новой живой связью между Иваном и монастырем Сергия. Незадолго до вызова Симона, Троице-Сергиевского игумена, в Москву Иван Васильевич оказал новую льготу этому монастырю.

В переведении туда Зосимы из Симонова монастыря можно видеть своего рода милость, оказанную сведенному с престола митрополиту. Это перемещение Зосимы могло состояться по возвращении Патрикеева и Курицына из Литвы.

В сентябре 1495 (7004) года совершилось посвящение Симона. В октябре князь великий отправился надолго в Новгород, взяв с собою 13-летнего внука своего Димитрия, отец котораго, великий князь Иван Иванович, умер за шесть лет до того. Мать Димитрия Елена Волошанка также имела отношение к Федору Курицыну, который ездил послом сватать ее за великого князя и в 1482 году привез ее из Валахии в Москву. Когда образовалось соперничество Елены и Димитрия, с одной стороны, а Софии и Василия — с другой, к первым примкнула боярская партия, к последним люди новые, которые в государствование Ивана III съехались во множестве на службу московскую.

В Новгороде архиепископ Геннадий встретил великого князя с внуком за городом, со всем собором, с архимандритом и игуменами, и это в то время, когда великий князь поддерживал еретиков. Возможность открытой борьбы с тайной ересью не существовала, несмотря на то что Иосиф еще в 1492 году вызывал бойцев на исповеднический подвиг.

Расположение великого князя к внуку вызвало интригу Софии против внука, в пользу царственного юноши Василия. Но еще не был объявлен наследник, и около великого князя видим людей той и другой партии: Челядниных, Кутузовых вместе с Патрикеевыми и Курицыными. Челяднин и князь Василий Косой с Иваном III в Новгороде и оттуда посылаются им на Камскую землю. В августе 1497 года великий князь Иван III со всем семейством делает встречу сестре своей Анне Рязанской: и около него София и Елена, Василий и Димитрий-внук.

Примирительный образ действий великого князя имел влияние на то, что ни один из иерархов не подавал голоса против еретиков. Не могло быть неизвестным, что Курицын еретик, когда еще в 1490 году Геннадий заявил о нем, что он первый печальник и заступник еретикам. Геннадий держал себя осторожно и, наказав еретиков новгородских, усердно занимался своей паствой, делами псковскими, переводом Библии и прочими делами, ознаменовавшими жизнь этого замечательного человека.

Как же смотрел на ересь и как держал себя в отношении к еретикам Симон, митрополит?

Вероятно, так же как Геннадий. Не без ведома митрополита еретик Зосима приобщался на орлеце в монастыре Сергия преподобного.

В конце 1497 года открылся заговор против Димитрия-внука, и великий князь положил гнев на супругу и сына и опалу на их приверженцев, и вслед за тем посадил на великое княжение внука.

У нас нет никаких современных свидетельств о том, что враги ереси, в то время как разыгрывалась на Москве драма соперничества двух политических партий, примыкали к Софии и Василию.

Из позднейших событий и свидетельств мы знаем, что те, которые боролись с ересью, сильно сочувствовали Василию и его партии и в свою очередь пользовались расположением этого великого князя и его друзей. Расположение к Василию во время борьбы партий видно из следующего свидетельства летописца современника: «По диавольскому навожению и лихих людей совету, всполеся князь великы Иван Васильевичь на сына своего князя Василиа да и на жену свою на великую княгиню Софью» и т. д. Но не расположение к одной партии не есть еще вмешательство в дела партий. И если митрополит не преследовал ереси, то тем более нельзя было от него и всего освященного собора ожидать вмешательства в дела великого князя. На венчании внука, на этом нововведенном обряде, который совершал митрополит с приличными торжеству речами, мы видим собор архиереев и в числе их Нифонта, епископа Суздальского, которого за пять лет до того вызывал Иосиф Волоцкий на подвиг исповеднический. Но нет в числе их ни Прохора Сарского, ни Иоасафа Ростовского, к которым в первые годы борьбы с ересью обращался с Посланиями Геннадий. Прохор оставил свой епископский стол еще в 1493 году, а Иоасаф ранее.

Ровно через год по венчании внука опала постигла князя Ряполовского и родственников великого князя Патрикеевых. Наместник московский, князь Иван Юрьевич Патрикеев, и сын его Василий Косой, враги Софии и Василия, едва избежали смертной казни — участи Ряполовскаго. По ходатайству митрополита, отец пострижен был у Троицы, сын отослан в Кириллов-Белозерский монастырь, где принял имя Вассиана и там сделался учеником монаха Нила Майкова, впоследствии основателя пустыни на Соре реке. С опалою, постигшею Патрикеевых (в феврале), совпадает пожалованье Василия Ивановича в великие князья Новгорода и Пскова (марта 21).

С возвышением Василия Ивановича начинается эпоха соборов о церковном устроении, на которых деятелем был и Иосиф Волоцкий.

Среди самих православных во второй половине XV столетия возникли разномнения. Краткий обзор их здесь объяснит несколько вопросов, разъединявших умы в то время. Некоторые из таких вопросов были возбуждены и решены так или иначе на соборах, созванных в первые годы XVII века.

В 1479 году возник спор о хождении вокруг церкви, о котором мы говорили выше. Вслед за тем занял умы вопрос о том, нужно ли двоить или троить аллилуйю? Геннадий спрашивал письменно об аллилуйи Димитрия старого (толмача). Толкуя в своем ответе архиепископу (1486) самое слово «аллилуйа», толмач допускает и двоение и троение этого молитвенного возгласа. Но мне ее помнит, говорит он тут же, что и у нас о том спор бывал между великих людей.

Рядом с этими разномнениями существовал разлад еще более сильный в местных религиозных верованиях. Еще в 1471 году митрополит Филипп подозревал новогородцев в намерении отпасть от правой веры.

Новогородцы, как известно, хотели иметь свою независимую от Московской митрополии иерархию.

Несомненно, что местночтимые в Новгороде святые, до присоединения Новгорода, не чтились в Москве, а московских чудотворцев не признавали в Новгороде. Когда Геннадий уже в сане архиепископа приехал в Новгород, ему нужно было вводить в Новгороде чествование московских святых. Всенародно во время крестного хода Геннадий воспел каноны московским чудотворцам Петру, Алексию и вновь прославленному Ионе. Первый Новгородский архиепископ — москвич, избранный и поставленный на Москве, по известию Новгородской летописи, не с должным благоговением отнесся к почитаемому новгородцами за Святого святителю Моисею и в свою очередь за то пострадал: ему стали являться древние новгородские святители и вслед за тем «прииде на него изумление», говорит новгородский летописец: «овогда видяху его в Евфимиевской паперти в одной ряске сидяща, овогда же видяху его в полдни у святой Софии седяща водной ряске и без манатии, и свезоша его болна к Троицы в Сергиев монастырь». Московская летопись, приводя известие об удалении того же архиепископа, говорит, что новгородцы отняли у него ум волшебством, причем связывает это волшебство с св. Иоанном Новгородским, о котором отзывается без уважения, говоря, что он на бесе ездил.

Сам великий князь Иван III, который по религиозному побуждению давал жалованные грамоты на села монастырям, отнял половину имений от церквей и монастырей новгородских. За то он не был принять милостиво Новгородской святыней, судя по сказанию о пламени, исшедшем из гроба Варлама Хутынского.

По понятиям москвичей, ангелы сопутствовали Ивану III, когда он шел на Новгород, а «прелестник диавол» вошел в «окаянную Марфу». С таким воззрением на Новгород написаны:

«Словеса избранна от святых писаний, о правде и о смиренномудрии, еже сотвори благочестия делатель, благоверный великий князь Иван Васильевичь всее руси, ему же и похвала о благочестии веры; даже и о гордости величавых мужей Новгородскых, их же смири Господь Бог и покори под руку его, он же благочестивый смиловася о них, Господа ради, и утиши землю их». Само собою разумеется, что новгородцы имели противоположный москвичам взгляд на благочестие Ивана Васильевича и на ту роль, которую представлял во взятии новгородском лукавый враг дьявол.

В усилении Москвы побежденные ею видели возникновение последнего царства и связывали идею об этом царстве с идеей о кончине мира и антихристе. Другие, наоборот, видели в новом возникающем царстве — милость Божию, славу и силу отечества и старались придать великому князю царское значение, а в отступлении прельщенных ересью от православия видели гибель желанного царства.

В конце XV столетия, перед наступлением 8-й тысячи, ожидали Страшного суда. Но кто же ожидал его?

В Москве, накануне восьмой тысячи, кипит деятельность: Петр Антон Фрязин достроивает Флоровскую стрельницу и вместе с братом своим Марком доводит до конца большую каменную палату[13 - Речь идет о главной башне Кремля, ныне именуемой Спасской, и о Грановитой палате. — Примеч. ред.]. Сам Иван III посылает войско на помощь Менгли-Гирею, сносится с королем римским. Мнение о кончине мира было уделом религиозных книжников и имело источник книжный в глубине веков, источник жизненный в тяжелых временах сильного внутреннего брожения и войн; моровая язва, голод и небесные знамения усиливали страх. Пасхальная таблица оканчивалась с седьмой тысячью. Со страхом помышляя о последних годах той тысячи, с которыми истекал и XV век от Рождества Христова, наши грамотники считали его последним столетием и в конце пасхальной таблицы делали приписки, что с истечением ее настанет Страшный суд. О таковой приписке свидетельствует Геннадий в одном из своих Посланий. Подобную же приписку мы можем видеть в дошедшем до нас сборнике XV века.

Геннадий, а с ним и Иосиф Волоцкий, как люди хорошо знавшие Св. Писание, не разделяли мнения современников о семи тысячах, но как люди глубоко религиозные, они не чужды были мысли о близком времени Страшного суда. Первый, когда ходил крестным ходом около вновь отстроенного Новгородского детинца, на улице до 3-х раз повторял пение канона и службу о Страшном суде. Второй — видел последние времена в появлении ереси жидовствующих. Религиозное чувство Геннадия было глубоко оскорблено уничтожением многочисленных церквей в Кремле, которые по повелению великого князя вынесены были оттуда, чтобы дать простор великокняжеским дворам и место саду, который великий князь задумал устроить около своих новых палат. Само собой разумеется, что московские верховные люди не разделяли такого взгляда на перенесении церквей за город.

Крайность религиозных воззрений была причиной тому, что иные видели преступление в благоразумных мерах, употребленных великим князем против распространения морового поветрия. Люди с подобными воззрениями смотрели несочувственно на всякие новизны и готовы были видеть ересь во всяком изменении старого обычая. Консерватизм этот готов был враждебно принять всякое новое благое начинание, и в представителях его уже созревала ненависть, причинившая впоследствии столько бед просвещенному Максиму Греку.

Во второй половине XV века начались у нас сношения с Афоном, стали показываться частые гости из монастырей Константинопольской патриархии, и русские отшельники вновь обрели старый путь на Святую Гору.

Монахи, прошедшие на Афоне школу аскетизма, любители пустынной жизни, враждебно относились к общежитию, которое возможно только при больших средствах монастыря. С другой стороны, основатели монастырей, которыми так богат был конец XV века и начало XVII, восстановляли на Руси древнее Феодосиево общежитие и вводили его как во вновь основанные, так и в старые монастыри. Пустынники типа Саввы Вышерского и Нила Сорского обратили на себя внимание Герберштейна[14 - Сигизмунд Герберштейн (1486–1566) — австрийский дипломат, уроженец Словении, посетивший Москву и написавший книгу «Записки о Московии», доныне остающуюся важным источником по истории и этнографии России той эпохи. — Примеч. ред.], который их отделяет от монахов общежительных.

Отнятием имений от Новгородских церквей и монастырей великий князь затронул вопрос о том, — владеть ли монастырям селами, или нет? В 1500 году, во время войны с Литвою, значительно прибавилось число приехавших к Ивану III на службу князей, которых нужно было оделить волостями. Великий князь, с благословения митрополита Симона, раздал новгородские церковные земли людям своим. Склонный к реформе Иван III вскоре по раздаче новгородских имений предложил духовенству решить, следует ли монастырям владеть селами? Предложить такой вопрос великий князь мог, опираясь на мнения пустынных иноков, проповедников нестяжательности. О соборе, на котором решался этот вопрос, нет положительных летописных сведений, что объясняется его частным характером. На нем дьяк Леваш говорил великому князю от лица митрополита и всего освященного собора, который состоял из московских духовных лиц и некоторых находившихся тогда в Москве книжных старцев и игумнов.

Из дошедшей до нас речи дьяка видно, что собор поучал великого князя, как надо смотреть на церковные имущества и как сами духовные доказывали на основании Священного Писания законность монастырского владения селами. Из писаний Вассиана Патрикеева узнаем, что противоположного большинству мнения был старец Нил Майков (Сорский), любимый ученик лично знакомого великому князю старца Паисия Ярославова. Зная мнения Нила о монастырских владениях, великий князь мог вызвать Нила для этого собора в Москву. Есть и другое свидетельство о том, что на соборе был Паисий Ярославов и ученик его Нил. Оно находится в письме о нелюбках между старцами Кириллова и Иосифова монастырей. Митрополит Симон и весь собор, на основании примеров из священной, церковной и отечественной истории, доказали великому князю законность владения монастырского и достигли того, что монастырские имущества остались неприкосновенными.

Собор о вдовых попах, собранный в 1503 году, своим решением возбудил протест со стороны тех, которые не считали законным благоговейных иереев-вдовцов лишать права совершать литургию. Появились люди, которые писали против такого поголовного отрешения от иерейства всех вдовцов. В защиту их писал некто вдовый священник Георгий Скрипица и тот же Вассиан Патрикеев.

Ниже мы встретимся с другими мнениями, разделившими русское общество в эпоху Иосифа Волоцкого, говорившего на упомянутых соборах за право монастырей владеть селами и за поголовное отрешение вдовых священников от священнодействия.

Летом 1503 года Иосиф, еще ни разу, с самого основания обители своей, не покидавший стен ее, отправился на собор в Москву. Туда призвали его «царская письмена», как свидетельствует одно из житий его. Собор о вдовых попах был делом гласным, открытым, но тут же, по желанию великого князя Ивана Васильевича, втихомолку, в палатах великокняжеских рассуждали о церковных имуществах. Мы видели, как решены были оба вопроса. Из позднейших писаний Вассиана Патрикеева узнаем, что Иосиф был за соборное решение обоих вопросов. В письме о нелюбках между старцами Кириллова монастыря и Иосифова приводится возражение, сделанное Иосифом Нилу Сорскому: «Аще у монастырей сел не будет, како честному и благородному человеку постричися, и аще не будет честных старцев, отколе взяти на митрополию, или архиепископа, или епископа и на всякие честные власти? А коли не будет честных старцев и благородных, ино вере будет поколебание». Жития Иосифа подтверждают это. Но в деяниях обоих соборов не упомянут Иосиф. Он, как я полагаю, умеренно держал себя на соборе и был полезен митрополиту в подборе свидетельств из Священного Писания, отцов церкви и из отечественных летописных сказаний. Во всяком случае, вопросы были решены в духе Иосифа. Дело тем на время и кончилось, и не прежде как через шесть лет Иосифу пришлось письменно излагать свои мысли о монастырских имуществах. Поучая братию в своей духовной грамоте (уставе), как старейшая братия должна держать себя на монастырских соборах, Иосиф сам свидетельствует, что он участвовал на соборах в Москве в присутствии самого великого киязя:

«Видехом бо у великых государей и самодержцев сице творима: егда убо о некоторых делех взыскание творят, благочинно и не кричанием глаголют же. Преже убо государь глаголеть, потом же и вси прилучившиеся по единому глаголют. Аще ли же начнуть мнози глаголати, тогда с яростию и гневом запрещение приимут от државнаго».

Первый вызов Иосифа в Москву совпадает с возвращением из ссылки его друзей и покровителей братьев Челядниных. Около того же времени и брат Иосифа, Вассиан, сделан был архимандритом Симонова монастыря. Вообще Иосиф появился в Москве при самых благоприятных для врагов ереси обстоятельствах. Уже более года томился в заключении великий князь Димитрий-внук и возложено было на него железо; была заключена и мать его, еретица Елена. Вся сила была теперь на стороне Василия, уже пожалованного великим княжением, — и не без его влияния сам Иван Васильевич пожелал видеть Иосифа. Ранее заключения невестки великому князю-отцу неловко было иметь личные сношения с Иосифом, стойкость которого в преследовании еретиков была ему хорошо известна.

Двадцать четыре года прошло с тех пор, как Иосиф последний раз виделся с державным. Тогда Иван Васильевич чествовал в Иосифе преемника в игуменстве святого старца Пафнутия; теперь перед ним был основатель и игумен монастыря, уже знаменитого благоустройством и строгостью устава; но что гораздо важнее — перед ним был защитник православия и враг людей, бывших столь долго в силе у него самого.

Много пережил за это время Иван Васильевич. Это был уже не осторожный московский князь, готовый бежать от Ахмата, а державный государь всей Русской земли, покоритель великого Новгорода и Тверского великого княженья. На нем было много дел, запятнавших его совесть в глазах современников: опалы на бояр, лютые казни в Москве и Новгороде; взятие в плен обманом брата Андрея Васильевича и гонение на детей его — отроков, снискавших приют, после долголетнего пребывания в темнице, в монастыре Димитрия Прилуцкаго, где одного из них церковь осенила венцом святости, и наконец, заключение в тюрьму юного, им самим возвеличенного, венчанного великого князя Руси, внука Димитрия. Никакие из темных дел Ивана Васильевича не возбуждали против него Иосифа. Он помнил только дружеские сношения великого князя с попом Алексеем, равнодушие его к нечестию Зосимы и милости, оказываемые в продолжении многих лет Федору Курицыну. Иосиф хорошо сознавал, что имеет дело не с Иваном Васильевичем, каков он был в 1479 году, когда еще никакие новизны не тревожили ума великого князя, когда он мог поспорить в ревности к святыне с митрополитом; когда он украшал гробы праведных и, прославляя новых чудотворцев митрополитов, под собственным религиозным впечатлением провозгласил святым благочестивого князя Московского Даниила (Степ. кн. 1,380). Теперь было не то безмятежное время, когда сама собой затепливалась в Успенском соборе свеча пред образом Пречистой и великий князь призывал Вассиана Рыло на прение с митрополитом о том, как ходить вокруг церкви по солнцу или против солнца.

Великий князь принял Иосифа наедине и начал говорить с ним о церковных делах. Само собой разумеется, что они говорили о тех двух важных вопросах церковных, о которых была речь на соборе: о вдовых священниках и о владении монастырском. Поговорив о церковных делах, великий князь завел речь о новгородских еретиках.

Надо заметить, что незадолго до этого свидания с Иосифом Иван Васильевич схоронил супругу свою, с которой прожил 31 год. Сам он, чувствуя слабость в теле, уже помышлял о смерти. Усталая душа искала примирения; в ней пробудились чувства, а с тем вместе и убеждения прежних лет, во всей их строгой замкнутости. Зная Иосифа за строгого поборника православия, Иван Васильевич желал оправдать себя в его глазах и получить от него прощение за прежде бывшее с его стороны покровительство еретикам. «Я узнал о ереси, — сказал он Иосифу, — и ты меня прости в том, а митрополит и владыки простили меня». Иосиф, который до того был настолько осторожен, что даже не начинал говорить о еретиках, был поражен таким смирением. «Государь, сказал он великому князю, — как мне тебя прощать!» И тогда Иван Васильевич вторично сказал ему: «Пожалуй, прости меня!» Иосиф отвечал ему, что за прежних еретиков его Бог простит только тогда, когда он восстанет на нынешних: «Государь! Только ее подвигнешь о нынешних еретиках, ино и в прежних тебя Бог простит».

В другое свидание Иосиф стал бить челом великому князю, чтобы он послал в Новгород и другие города обыскивать еретиков. «Пошлю и обыщу, и если я не пошлю да не попекусь об этом, то кому же можно искоренить это зло? — отвечал ему Иван Васильевич — я и сам знал их ересь». И тут же начал объяснять Иосифу, какую ересь держал протопоп Алексей и какую Федор Курицын, и вслед за тем сообщил ему, что Иван Максимов «сноху у него в жидовство свел». Обвиняя невестку в ереси, Иван Васильевич мог встретить в Иосифе сочувствие к жестокому поступку заключения Елены и сына ее. Искреннюю беседу свою великий князь заключил вторичным обещанием — послать по городам разыскивать еретиков и искоренить их.

После этих двух свиданий наедине Иосиф был позван к Ивану Васильевичу «хлеба ясти».

На этот раз великий князь задал Иосифу, по всей вероятности при свидетелях, такой вопрос: как писано, нет ли греха еретиков казнить? Вопрос этот не был для Иосифа сомнительным; у него было на памяти огромное число примеров из библейской и церковной истории о том, как в прежние времена казнили отступников и еретиков. Иосиф начал на этот раз с апостола Павла, который писал к евреям: «аще кто отвержется закона Моисеева при двою или триех свидетелех умирает. Кольми паче, иже Сына Божия поправ»… И долго бы говорил Иосиф, но великий князь, выслушав начало ответа, уразумел, что Иосиф говорит не по его мысли, и велел тотчас же перестать говорить. Иосиф, конечно, замолчал. Из бесед с великим князем поборник ереси вынес убеждение, что Иван Васильевич «блюдется (т. е. остерегается) казнить еретиков».

Тогда же в Москве Иосиф свиделся со своим владыкой Геннадием, которого наконец вызвали в Москву на собор.

Как в 1490 году епископы, собранные для хиротонии митрополита Зосимы, долго не разъезжались, имея в виду другие церковный дела, так и теперь они, окончив собор о вдовых попах, устроили новый (6 августа) по вопросу о невзимании мзды с священнослужителей при поставлении их. Таким образом, защищаясь от еретиков, церковь наша обратила внимание на вкоренившиеся и вошедшие в обычай злоупотребления.

Геннадий пробыл в Москве более двух месяцев и в сентябре возвратился в Новгород. Вопрос о еретиках на время оставлен был в стороне: другие церковные вопросы заслонили его.

Иосиф возвратился в свой «Иосифов» тотчас после собора о вдовых попах. Он не участвовал на соборе 6 августа. Этой же осенью (в сентябре) хоронил он у себя в обители тело умершего на его руках князя Рузского Ивана, младшего сына Бориса Васильевича. Смерть эта и одновременная с нею смерть княгини-матери увеличили средства монастыря. В сентябре же великий князь, сопровождаемый всеми детьми своими, отправился на богомолье к Сергию и в некоторые монастыри земли Ростовской.

Иосиф Волоцкий с своей стороны помнил обещание, или скорее порыв Ивана Васильевича послать по городам отыскивать еретиков; но прошло более года, и обещание не сбывалось. Еретики были на свободе, ересь все еще распространялась понемногу по городам и селам. Геннадий во время своего долгого пребывания в Москве не воспользовался присутствием там многих епископов и не возбудил вопроса о преследовании еретиков. Он уже не преследовал их и в Новгороде, где все еще находился еретик архимандрит Касьян, присланный из Москвы в Юрьев монастырь по проискам еретиков, или скорее по ходатайству Федора и брата его — Волка Курицыных.

Послание к архимандриту Митрофану


Весною 1504 года Иосиф написал Послание к духовнику великого князя архимандриту Андрониковскому Митрофану. После обычного приветствия, которым обыкновенно начинались Послания (Государя нашего великого князя Ивана Васильевича всее русии духовнику, господину архимандриту Андроникова монастыря Митрофану, грешный чернец Иосиф, нищий твой, господине, челом бью), Иосиф пересказывает свидание свое с Иваном Васильевичем и вслед за тем говорит, что нет пользы в том, что государь на словах испросил прощение за послабление ереси, а на деле не ревнует о вере, тогда как ему, государю, известны скверные дела еретиков. Рассказав вкратце об их кощунстве и иконоборстве, Иосиф обязывает духовника государева заботиться об искоренении ереси: «Ино, господине, тебе о том государю великому князю пригоже, да и должно поминати. Будет государь во многих делех царских позабыл того дела, ино, господине, ты не забуди, и в том деле государя побреги, чтобы на него Божий гнев не пришел за то, да и на всю нашу землю; занеже, господине, за царское согрешение Бог всю землю казнит». Пересказав свое второе свидание с великим князем, когда последний задал ему вопрос о том, следует ли казнить еретиков, Иосиф вновь убеждает духовника напоминать государю о том, как благочестивые цари поступали с еретиками и тут же сам приводит в пример и назидание случаи жестокого преследования еретиков (отсечение головы, двести ран ремнем, урезыванье языков).

За неисполнение своей обязанности Иосиф угрожает Митрофану страшным гневом Божиим. Обязанность же Митрофана, по мнению Иосифа, состоит в том, чтобы докучать государю о еретиках: пусть для Божьего дела он оставит все дела: «занеже Божие дело всех нужнее». В заключение всего Иосиф просит Митрофана написать ему о том, каково будет о том «государское попечение».

В Послании к Митрофану Иосиф открыто высказал свое мнение, что еретиков надо казнить, и подобрал ряд примеров истребления еретиков по распоряжению благочестивых царей восточных.

Мнение о том, что надо казнить еретиков, высказывал и Геннадий в Послании своем к митрополиту Зосиме; причем он приводил в пример «шпанского короля». О введении инквизиции Фердинандом Католиком рассказывал Геннадию посол Цесарский при проезде через Новгород. При первом розыске Геннадий доверял покаянию еретиков и только нераскаянных отдавал на суд гражданской власти. Когда после первого Собора (1490 года) еретики присланы были к Геннадию, он вздумал учредить в Новгороде нечто подобное тому, о чем ему с сочувствием повествовали католики. Он устроил позорный въезд еретиков в Новгород, причем на каждом из них подобно тому, как и на жертвах инквизиции, была надпись: «се есть сатанино воинство»! И хотя еретики не были сожжены, но зато были сожжены венцы на их головах. Иные из них умерли после того в заключении. Поп Денис умер через месяц после пытки в страшных страданиях. Умер также и чернец Захар, главный враг Геннадия. Истребив таким образом главных врагов своих, Геннадий более не преследовал ереси. Деятельность его с самого 1492 года имеет уже новый характер: он хочет мериться с еретиками, иметь в борьбе с ними равное оружие. Еретики новогородские имели хотя отрицательное, но тем не менее несомненное влияние на архиепископа. У них была в руках Библия. Он заботится о полной Библии и о других книгах, на авторитет которых они ссылались. Захар чернец, как мы видели выше, нападал на обычай ставить священников по мзде. Геннадия мы видим деятелем на Соборе 6 августа 1503 года. Забота об училищах и сознательное недовольство современным состоянием духовенства служат лучшим свидетельством просвещенной деятельности этого иерарха.

Иосиф Волоцкий писал против еретиков с тем, чтобы вконец разбивать их мнения, а не состязаться с ними. Геннадий в нежелании казнить еретиков, в послаблении им видел опасность для православия; он строго обыскивал еретиков и изобрел для них небывалую казнь. Но он не оправдывал себя за такой образ действий, не доказывал от Священного Писания законность казни. Другого ничего с ними нельзя сделать, как казнить самых бесчинных — далее этой практической мысли Геннадий не шел.

Положение Иосифа Волоцкого в этом деле было совсем другое. В то время как ему открылась возможность действовать с успехом в Москве, он столкнулся там же с противоположным воззрением на преследование еретиков. Великий князь остерегался казнить их, несмотря на то что раскаивался в своих грехах. Но не один великий князь Иван Васильевич был противоположного мнения с Иосифом, который в то время уже ознакомился со своими противниками по вопросу о монастырском владении и по вопросу о вдовствующих попах. Противниками его и в том и в другом вопросе были, как уже было сказано, монахи скитского направления.

Так как возможность пустынножительства представлялась скорее всего на севере, в непроходимых местах вологодских, в пустынных странах Белаозера, то охотники до пустынного жительства и шли более всего на север. По монастырям дальнего севера распространялось это новое, занесенное с Афона, скитское направление. Представители этого направления Нил Сорский и новый ученик его князь Вассиан Косой были противоположного с Иосифом мнения по вопросу о владении монастырском. Мнение их распространилось по Вологодским и Белозерским монастырям, слывшим в Москве под общим именем «заволжских».

Иосиф мог думать, что мнение о неприличии казнить еретиков разделяется многими, и вот он решился, вместе с требованием казни, доказывать примерами из Священного Писания законность самой казни.

Самому великому князю он успел только указать на одно выражение апостола Павла. В Послании к Митрофану, духовнику государеву, он представил ряд примеров из церковной истории о том, как благочестивые цари еретикам отсекали головы. Когда же и это Послание не оказало желанного действия, Иосиф приискал из библейской истории и из жизни апостолов примеры того, как надо поступать с еретиками.

Послание к великому князю Василию о еретиках и ответ на него заволжских старцев


Эти новые примеры предложил Иосиф в Послании к великому князю Василию Ивановичу, который издавна прилежал к церковным делам и уже был в то время великим князем и наследником престарелого Ивана.

На это Послание сохранился ответ заволжских старцев, автором которого мог быть Вассиан Патрикеев. Рассмотрим оба памятника вместе.

Иосиф пишет: «грешника или еретика руками убити или молитвою едино есть». Старцы отвечают: «кающихся еретиков церковь Божия приемлет простертыми дланьми. Грешных ради Сын Божий прииде бо и спасти погибших». Иосиф продолжает: «Моисей скрижали разбил»; старцы возражают на это: «Моисей скрижали руками разбил, то тако есть; но егда Бог хотя погубити Израиля, поклоншась тельцу, тогда Моисей стал впреки Господеви: аще сих погубиши, то мене прежде сих погуби, и Бог не погуби Израиля Моисее ради». На другие примеры строгости, приводимые Иосифом из ветхозаветной истории, старцы отвечают: «аще жь ветхий закон тогда бысть, нам же в новей благодати яви Владыко христолюбный союз, еже не осудити брату брата: не судите и не осуждени будете». Пример жены, прощенной Спасителем: «тако кийждо приимет от Бога по делом в день судный. Аще ты повелевавши, о Иосифе! брату брата согрешивша убити, то скорее и суботство будет и вся Ветхого Закона, их же Бог ненавидит». Иосиф приводит в пример апостола Петра, разбившего молитвой Симона волхва, и Льва, епископа Катанскаго, сжегшего своей епитрахилью Лиодора, на что старцы ему возражали: «А Петр апостол Симона волхва разби, понеж прозвася Сыном Божиим прелукавый злодей, при Нероне царе, и тогда достойный суд прият от Бога за превеликую лесть и злобу. И ты, господине Иосифе, сотвори молитву, да иже недостойных еретик или грешников пожрет их земля» и далее: «А ты, господине Иосифе, почто не испытавши своее святости, не связал архимандрита Касьяна своею мантиею, донеле жь бы он сгорел, а ты бы в пламени его держал, а мы б тебя, яко единого от трех отроков — из пламени изшел, да прияли. Поразумей, господине, яко много разни промеж Моисее и Илии, и Петра и Павла апостолов, да и тебя от них».

Тринадцатое слово «Просветителя»


После того Иосиф написал сочинение на ересь: «Новгородских еретиков, глаголющих, яко не подобает осужати ни еретика, ниже отступника. Зде же имать сказание от божественных писаний, яко подобает еретика и отступника не токмо осужати, но и проклинати, царем же и князем и судьям подобает сих и в заточение посылати и казням лютым предавати». Это сочинение впоследствии вошло в «Просветитель» как Тринадцатое его слово.

Из одного оглавления Слова видно, что Иосиф приписывает самим еретикам происхождение мнения о пощаде еретиков. Они после всех своих злых поступков, пишет Иосиф, убоявшись православных, стали распространять мнения о том, что не подобает осуждать еретика, и мнение свое подтверждали текстом евангельским: «не осуждайте, да не осуждени будете» и словами святого Иоанна Златоуста о том, что еретиков нельзя убивать.

На свидетельство евангельского текста Иосиф не отвечает прямо, а предлагает тому, кто бы хотел уразуметь это слово Спасителя, обратиться к Тридцать девятому слову «добрейшого и высочайшего препод. отца нашего Никона», который «в своей велицей книге собрал о том свидетельства из писати разных св. отцов». Учение же Иоанна Златоуста Иосиф разбирает в подробности и выводит из него заключение в свою пользу. Вот вкратце то, что он выводит из учения Златоуста: если еретик и неверный никому не приносит вреда, изучая себе втихомолку повести из какого-нибудь травника, то пастыри и учители должны с ним поступать со смирением и кротостию. Если же еретики захотят погубить стадо Христово и начнут распространять свое учение, то не только следует ненавидеть их, но осуждать, проклинать и наносить им раны: рука, наносящая язву еретику, тем самым освящается.

Воспользовавшись наперед теми местами из Златоуста, где этот пастырь воинствующей церкви выказывает ревность о Боге, советуя вооружаться на хулителей имени Христова, Иосиф наконец разбирает и то место, на которое ссылались его противники.

Златоуст сказал: «недостоит нам убивати еретикы». Иосиф объясняет это место таким образом: главная мысль заключается в слове нам, т. е. епископам, священникам и инокам не должно этого делать самим. Если бы Златоуст говорил тут же о царях и судиях земских, то он не сказал бы «нам».

Затем Иосиф переходит к изложению обязанностей царей, князей и судей земских, которым святые апостолы и преподобные отцы повелели карать злодеев. Те, которые учили не щадить еретиков, говорили против вмешательства духовных лиц в гражданский суд. Иосиф ополчается против такого мнения и примерами св. мужей доказывает, что духовным лицам следует осуждать еретиков и по осуждении отдавать их на казнь гражданской власти. И если духовные не должны убивать еретиков руками, то вместо того могут убивать их одним словом своим, подобно тому, как апостол Петр словом поразил Ананию, как Лев епископ Катанский сказал слово — и сгорел огнем Лиодор.

Это последнее положение Иосифа вызвало насмешку Вассиана в полемическом Послании к Иосифу: «а ты бы архимандрита Кассьяна своею мантиею связал и держал бы его в пламени, а мы бы тебя приняли вышедшего из пламени, как одного из трех отроков». Но доводы Иосифа и приведенные им примеры благочестивых царей греческих подействовали на того, кто по матери был прямой потомок последних царей Византии — Василий Иванович понял Иосифа и вместе с тем и те царские обязанности, о которых ему писал Иосиф. Последний же знал, какую силу имел великий князь Василий у отца, уже ослабевшего телом и духом.

Состоялся наконец Собор, созванный в Москве в декабре 1504 года. На соборе присутствовали Симон митрополит и епископы под председательством самого Василия Ивановича.

Но на Соборе не было того, кто первый открыл ересь и по чьему настоятельному требованию был созван первый собор на еретиков при митрополите Зосиме, в 1490 году. Геннадий в то время был лишен своего престола и как бы в заключении пребывал в Чудове, где был когда-то архимандритом. В Петрово говенье в июле того же самого года Геннадий был во второй раз вызван в Москву и там лишен архиепископства за то, что будто бы нарушил постановление прошлогоднего собора (где, однако, он сам был деятельным лицом), будто бы взял мзду, по совету любимца своего дьяка Гостенкова. По крайней мере, летописец так объясняет причину сведения Геннадия. (Архиепископ Филарет видит в этом обвинении дело врагов Геннадия.)

Обыскали еретиков, осудили знатных и москвичей, и новгородцев, переселившихся в Москву еще во время митрополита Геронтия. Но какую же было изобрести казнь на хулителей имени Божьего? Надо было изобрести примерную и ужасную кару. В памяти многих была казнь Матиаса ляха, толмача латинского и князя Лукомского, сожженных в 1493 году на Москве-реке, в клетке, за посягательство на жизнь самодержца. Свершить такую же казнь с врагами Божьими казалось всего приличнее. Дьяка Волка Курицына, Ивана Максимова и какого-то Митю Пустоселова сожгли в клетках. Некраса Рукавова, по отрезании языка, отослали в Новгород и там сожгли вместе с архимандритом Касьяном, братом Касьяна Ивашкою Самочерным, и многими другими.

Остальных еретиков, по всей вероятности таких, которых нельзя было обвинить в иконоборстве и хулении святыни, разослали по монастырям. В числе последних был и еретик Семен Кленов, которого вместе с его еретическими книгами послали в монастырь Иосифа.

Это последнее распоряжение исходило от воли великого князя-отца. И вот ему-то, Ивану Васильевичу, написал Иосиф, лишь только привезли к нему Кленова, Послание.

Послание к великому князю Ивану Васильевичу на еретика Кленова


Послание это написано просто и невитиевато. Оно не растянуто и не снабжено примерами из истории церкви и текстами из святых отцов. Иосиф упрекает великого князя за то, что он прислал в монастырь к нему «еретика Семена Кленова и его речи еретические написаны, что он мудрствовал» — говорит, что и вообще не должно еретиков рассылать по обителям и тем делать пользу мирянам и гибель инокам. На всех соборах еретиков по проклятии ссылали в заточение. Кто же из них хочет принести покаяние, тот может это сделать и в темнице. В конце Иосиф прибавляет, что нельзя верить покаянию нынешних еретиков, которые не приносили его до тех пор, пока их не устрашили казни.

Вскоре появилось новое Послание от заволжских старцев, в котором доказывалось, что не следует разыскивать и истязать еретиков в том случае, если они держат ересь в тайне, не распространяя и не обнаруживая ее ничем. В этом же Послании доказывалось и то, что еретика и отступника, если таковой принесет покаяние, следует впускать в церковь и даже допускать к причащению Божественных тайн. Тут же опровергалось мнение Иосифа о беспощадной строгости к еретикам. Это «любопрепирательное послание», как его называет Иосиф, не дошло до нас. Свидетельства о его содержании имеем в ответном Послании к старцам, которое носит название — Послания к старцам о повиновении соборному определению.

В нем Иосиф доказывает старцам: что они пишут не от Божественного Писания; что еретиков следует разыскивать (inquirere); выпытывать от них признания в ереси, в случае же надобности прибегать к благоразумной хитрости. В пример последнего он приводит Флавиана, патриарха Антиохийскаго, который «своим богопремудростным художством и богонаученым коварством» открыл и посрамил мессалианскую ересь. Позвал к себе он ересеначальника, именем Адельфия, посадил его возле себя и сталь просить от него духовной помощи и совета. Адельфий, беседуя с Флавианом, «потонку исповедал» свою ересь.

Доказав необходимость розыска, Иосиф вооружается против мнения о допущении еретиков в церковь и к причастию: «что есте писали к нам о том, что писано в толковании, еже от Иоанна, Святого Евангелия, зачало 45: еретик убо, егда исповесть ересь ту, абие дают ему общение святых тайн». Иосиф приводит и сам другое свидетельство (из Иоанна Лествичника) о том, что еретиков можно допускать к причащению Святых Таин после принесенного ими покаяния, — но еретиков, а не отступников. Тут Иосиф объясняет разницу между еретиком, верующим во Христа и случайно зараженным некоторою ересью, и отступником, рожденным в православной вере и отступившем от нее в зрелом возрасте. Если же отступник принесет покаяние, то ему следует, по Василию Великому, всю жизнь плакать и не причащаться Святых Таин, а по Григорию Нисскому, он должен молиться особо, не вместе с верными; причаститься же Святых Таин он может только в предсмертной болезни, когда нет надежды на выздоровление. Естественно, что тут Иосифу было необходимо убедить своих читателей в том, что новгородские еретики — не только еретики, но и отступники. И вот он переходит к рассказу о появлении и распространении ереси жидовствующих сперва в Новгороде, а потом в Москве. Сначала рассказ тот же, что и в «сказании о новоявльшейся ереси», только гораздо сжатее. Потом к нему прибавлены сведения о том, что случилось после первого собора о еретиках: как Геннадий дал им ослабу, как они разнесли свое учение по городам и селам; как старанием Федора Курицына и брата его Волка в помощь еретикам новогородским был поставлен в архимандриты Юрьева монастыря еретик Кассьян; как стали еретики собираться около этого Кассьяна и брата его Самочерного и как вновь стали они чинить скверные дела и возобновили ругательства над крестом и иконами. При этом Иосиф обвиняет еретиков в том самом, в чем Философ обвинял Владимиру Святому мусульман, в «Повести временных лет».

«И никто же убо да зазрит ми, — пишет Иосиф, — яко о таковых делех еретических написах. Тако бо и древнии святии отци наши творяху». Он поименовывает тех из них, которые описывали скверные дела, современных им еретиков.

Кроме отступничества и гнусных дел оскорбления святыни, Иосиф обвиняет еретиков в притворстве и нераскаянности. Тридцать три года прошло, говорит он, со времени появления ереси, и за все это время ни один из них не принес искреннего покаяния. Те, которых покаянию поверили, после первого собора усилили свое нечестие. Сверх того еретики привели в жидовство и прельстили бесчисленное множество православных.

Такими обвинениями Иосиф доказывает необходимость, в силу которой был созван второй собор на еретиков, состоявшийся, по его словам, «в лето 7013, егда благоверный великий князь Иван Васильевич всее Руси и сын его Василий Ивановичь всее Руси с нашим смирением и со всеми святители и со всем освященным собором повелеша испытание творити о еретицех».

Что Иосиф писал Послание это — несомненно, но он мог писать его не от себя, а от имени митрополита. Он везде употребляет «мы» и «наше», как то и следовало в соборном Послании.

Последняя часть Послания состоит из увещания старцев оказать повиновение соборному определению, не считать его погрешительным, причем есть ссылка на Никона Черногорца, так часто приводимого Иосифом в пример. В противном случае он угрожает старцам отлучением от причащения св. тайн, чем и оканчивается Послание.

Слова «Просветителя» Четырнадцатое, Пятнадцатое и Шестнадцатое, последнее


На тему этого Послания Иосиф составил три последние Слова «Просветителя», приписав в них мнения о пощаде еретиков самим же еретикам.

Содержание Четырнадцатого и Пятнадцатого слов Иосифа на еретиков новогородских то же самое, что и содержание Послания о повиновении соборному определению, но только с некоторыми добавлениями и с выпущением выражений, относящихся прямо к старцам и касающихся их «любопрепирательного Послания».

В Четырнадцатом слове доказывается необходимость делать розыск еретикам. Оно разнится от Послания менее, чем Пятнадцатое слово, где по поводу вопроса о допущении еретиков к причастию объяснена разница не только между еретиками и отступниками, но и между последователями различных ересей. При сведениях о нечестии новогородских еретиков рассказываются поступки Алексейки Костева, попа Наума, Макара дьякона и других, чего нет в Послании.

В Четырнадцатом слове пропущен рассказ о появлении еретиков в Новгороде, и вместо него Иосиф предлагает читателю прочесть Слово: «Еже в начале сее книги написано есть, ему же написание сице имать: сказание о новоявльшейся ереси и т. д., в том убо слове о сей ереси написано есть пространно даже до лет, в нихже бысть Зосима митрополит».

Доказывая нераскаянность еретиков, Иосиф говорит, что 34 лета отступники пребывали в отвержении. Мы видели, что он считает начало ереси от 6979. Таким образом, определяется время появления слова Пятнадцатого, а именно — 7013 год (1505).

Слово Шестнадцатое и последнее развивает мысль о том, что нельзя принимать вынужденное покаяние от еретиков, осужденных на казнь. В этом Слове изложены обязанности гражданских властителей по отношению к еретикам.

Главная мысль Слова в том, что не нашлось врачевства для еретиков, почему их и нужно искоренить; покаяние их не добровольное, а вынужденное; святые отцы заповедали царям и князьям — предавать еретиков «лютым казням и смертем». Если же кто скажет, что казнь дело гражданских законов, что об этом писано в гражданских законах, а не у святых отцов, тот пусть прочтет Тринадцатое слово, писанное в этой книге, и тогда узнает он о гражданских законах, «яко подобии суть пророческим и апостольским и святых отец писаниям». Затем Иосиф объясняет, что есть покаяние истинное, и противополагает его покаянию новгородских еретиков, которые, получив ослабу, снова возвратились к ереси. Объясняя истинное покаяние, автор приводит такого рода примеры: один пресвитер закопался в ров и обложил себя веригами железными; Мартин затворился в пещере и ногу приковал к стене веригой железной. В пример того, как надо поступать с еретиками, приводить царей греческих: Феодосия, Маркиана, Иустина, Константина, внука Ираклиева, как каждый из них поступал с еретиками (темницы, ссылка, проклятие). «И кто убо попечение имея о православней христианстей вере якоже великий равноапостольный царь Константин не точию в заточение и в темнице осужаше, но и мечем посещи повеле всех неверующих во святую единосущную Троицу». Пример царицы Феодоры и Андроника Палеолога, искоренивших еретиков заточением; но ослаба последнего снова воскресила ересь. Затем автор вспоминает наших стригольников, хотя в Сказании и говорил, что до «жидовствующих», до прихода Схарии не было на Руси еретиков. «Некто бо бысть Карп, художством стригольник, живый во Пскове. Сей убо окаянный ересть состави скверну же и мерзку, якоже и вси видят, и мнози от православных последоваша ереси той», пока архиепископ Суждальской не привез из Царьграда Послание от патриарха во Псков, к посадникам, чтобы они попеклись о искоренении ереси — «и всех стригольников в темницу ввергоша даже до конца живота их. И тако искоренися прелестная оная ересь». Так и державный великий князь повелел проклясть еретиков и по проклятии посадить в темницу: там они ужасно окончили жизнь свою и никого из православных не прельстили. Другие стали каяться, державный поверил их покаянию и дал им ослабу, и они «много неизреченна зла сотвориша и многи от православных христиан в жидовство отведоша и тщатся сотворите такоже, якоже древнии еретицы, иже погубиша многия страныи царства великая». Ясно, что, по мнению Иосифа, ересь «жидовствующих» угрожала гибелью всей русской земле. Мысль эту Иосиф развивает доказательно ниже. Он повествует о том, как еретики погубили царства: Арменьское и Ефиопское[15 - Армянская и Эфиопская Церкви принадлежат к числу монофизитских, иначе именуемых Древними Восточными Церквами; Ватикан включает в число Церквей Востока и Православные Церкви, после окончательного разделения католической и православной традиций в 1054–1204 гг. — Примеч. ред.], и как великое царство Римское, девятьсот лет пребывавшее в православии, впало в ересь латынскую после того, как пришедшие «от западных стран люди» прельстили православных: «Во многая же лета великое царство римское и вси царства и страны, иже под римским царством, отступиша от соборные и апостольские церкви и от православный христианские веры». Также и великая Русская земля пять сотлет пребывала в православной вере, пока дьявол не привел скверного и помраченного еврея в великий Новгород, «якоже прежде речено бысть о сем». Затем Иосиф доказывает, что еретики его времени хуже всех других еретиков потому, что тайно распространяя свое учение, людям твердым в православии кажутся православными и для виду проклинают своих же единомышленников. «И такового ради пронырства же и диявольского лукавства, многие душа погубиша».

«Царства: армянское, ефиопское и римское великое царство погибли небрежения ради тогдашних православных царей и святителей, и тии убо царие и святители осуждени имут быти на страшнем судищи Христове». Такого рода положение ставит Иосифа в необходимость прочесть урок царям и пастырям, напомнив им их великую ответственность. В назидание царям он приводит то, что пишет равноапостольный царь Константин (?) об обязанностях царей и князей, где, между прочим, говорится так: «Бози бо есте и сынове Вышняго, блюдитеся же, да не будете сынове гневу и во пса место сведени будете во ад», и далее: «Вас бо Бог в себе место посади на престоле своем… царь убо естеством подобен есть всем человеком, властию же подобен есть вышнему Богу». Вслед за этим приводятся слова греческого царя Иустина из Номоканона[16 - Номоканоны — сборники византийского церковного права, императорских указов о Церкви и церковных правил. — Примеч. ред.] (главы 6-й) о том, как следует епархам поступать с еретиками. Строгим наставлением пастырям церкви оканчивается Шестнадцатое слово и с тем вместе и самый «Просветитель».




Отрывок из книги Иосифа Волоцкого «Просветитель»


Сказание о новой ереси новгородских еретиков: Алексея протопопа, Дениса попа, Федора Курицына и других, то же исповедующих


Должно знать, что в разные годы и в разные времена дьявол насадил множество ересей и рассеял по всей вселенной обильные плевелы богопротивных учений для искажения и разрушения истинной веры через служащих ему беззаконных ересиархов, которых святая божественная и апостольская Церковь предает проклятию. Об этих ересях много писали святые преподобные и богоносные отцы наши, и, научившись их божественными писаниями, все просвещаемые светом православия знают живших в древности еретиков и проклинают их. Я же посчитал за благо написать и о тех ересях, которые посеяны дьяволом через безбожных еретиков в наше время, — чтобы мы отвергли и святой ненавистью возненавидели их учения.

Сказание мое таково.

В древности великая Русская земля была покрыта тьмой неистового идолопоклонства и вся осквернилась в нечестивых и безбожных делах. Но Единородный Сын Божий, находящийся в недрах Отчих, не мог видеть, как Его творение порабощается грехом, и снизошел к нему в Своем милосердии; и ради нас явился Человеком, таким же как мы, но без греха, — чтобы мы взошли на небеса, восстав после древнего падения и освободившись от греха, как прежде усыновились Богу; и, не оставив Отчего престола, вселился в Деву, и облекся в плоть — такую же как у нас; и принял страдания на Кресте и смерть, таинственно соединив земное с небесным, и воскрес из мертвых, и со славою вознесся на небеса; и, сев по правую сторону Отчей Славы, послал, как обещал, Своим ученикам, свидетелям Его земной жизни, Духа Святого, Утешителя, в виде огненных языков; и разослал апостолов во все народы просвещать пребывающих во тьме неведения и крестить их во имя Отца и Сына и Святого Духа. Одних Он послал в восточные земли, других — в западные, северные и южные страны и повелел исполнять данные им заповеди.

В то время святой Андрей, один из двенадцатичисленного войска Христова, ученик Христа, брат первоверховного апостола Петра, пришел из Иерусалима в Синоп, из Синопа — в Херсон, от Херсона поднялся вверх по Днепру и остановился на берегу под горами; и встав наутро, сказал бывшим с ним ученикам: «Видите ли эти горы? На этих горах воссияет благодать Божия, будет город великий и воздвигнет Бог множество церквей» (Повесть временных лет. Памятники литературы Древней Руси. XI — нач. XII вв. М., 1978. С. 27.). И, поднявшись на те горы, он благословил их, поставил крест, помолился Богу и сошел с гор, на которых сейчас стоит город Киев. Затем он отправился вверх по Днепру и пришел на место, где сейчас стоит Великий Новгород, а оттуда пошел к варягам и далее в Рим.

Проповедать же слово спасения в Русской земле апостолу было запрещено Святым Духом, судьбы Которого — «бездна великая» (Пс. 35:7.), и потому мы не можем их понять. Во всех других странах прозвучала евангельская проповедь спасения, и все люди были избавлены от тьмы идолопоклонства и озарены светом богопознания. И только Русская земля была омрачена тьмой идолопоклонства и вся осквернена нечистыми делами.

Много времени прошло после Вознесения на Небеса Единородного Сына Божия, уже исполнилась тысяча лет, а от создания мира — 6500 лет. Но Святая, Блаженная и поклоняемая Троица не желала видеть творение Свое погибающим, — и посетил нас Восток с высоты, и просветил светом богопознания, верой, благочестием, премудростью и разумом самодержца и владыку всей Русской земли — Владимира, сына Святослава, внука Игоря и блаженной Ольги, правнука Рюрика. Обратилось на него Всевидящее Око и просветило его Божественным крещением, и стал он сыном Света. Владимир не только сам постарался спастись, но подвигся спасти всех и повелел всем креститься во имя Отца, Сына и Святого Духа.

С того времени солнце Евангелия осияло нашу землю, и гром апостольский огласил нас; воздвиглось множество Божиих церквей и монастырей, явилось множество святителей и преподобных, чудотворцев и схимников, и как в древности Русская земля всех превзошла своим нечестием, так сейчас, словно на золотых крыльях взлетев на небеса, она всех превзошла благочестием. И хотя в других странах было множество благочестивых и праведных людей, но много среди них живет неверных, нечестивых, проповедующих ереси. В Русской же земле не только селений и сел несчитанное множество, но и множество городов, и все суть овцы единого Пастыря — Христа, все едины в мыслях, и все славят Святую Троицу; еретика же или нечестивого никто и нигде не видел. Так продолжалось 409 лет. Но увы, посмотри, что творит и какие козни строит сатана, лукавый дьявол, ненавидящий добро, помощник и споспешник злым, отступивший от Бога, губящий весь мир, ненасытный, ненавидящий небо и землю и жаждущий вечной тьмы!

В то время жил в городе Киеве жид по имени Схария, и был он орудием дьявола — был он обучен всякому злодейскому изобретению: чародейству и чернокнижию, звездочетству и астрологии. Он был известен правившему в то время князю по имени Михаил, сыну Александра, правнуку Вольгирда, истинному христианину, по-христиански мыслящему. Этот князь Михаил в 6979 году (в 1470 г. от Рождества Христова), в дни княжения великого князя Ивана Васильевича, приехал в Великий Новгород, и с ним — жид Схария. Жид прельстил сначала попа Дениса и соблазнил его в жидовство; Денис же привел к нему протопопа Алексея, служившего тогда на Михайловской улице, и этот также отступил от непорочной и истинной христианской веры. Потом прибыли из Литвы и другие жиды — Иосиф Шмойло-Скаравей, Мосей Хануш. Алексей же и Денис так старались укрепиться в жидовской вере, что всегда пили и ели с жидами и обучались жидовству; и не только сами учились, но и жен и детей своих учили тому же. Они захотели обрезаться по вере жидовской, но жиды им того не разрешили, говоря: если проведают об этом христиане, то увидят и разоблачат вас; держитесь своего жидовства втайне, а внешне будьте христианами. И переменили им имена: назвали Алексея Авраамом, а жену его Саррой. Впоследствии Алексей многих научил жидовству: своего зятя Ивашку Максимова, его отца попа Максима и многих еще попов, дьяконов и простых людей. Поп Денис также научил многих жидовствовать: протопопа Гавриила Софийского, Гридю Клоча; Гридя же Клоч научил жидовству Григория Тучина, чей отец имел в Новгороде большую власть. И многих еще они научили — вот имена их: поп Григорий и сын его Самсонка, Гридя, дьяк Борисоглебский, Лавреша, Мишука Собака, Васюк Сухой, зять Дениса, поп Федор, поп Василий Покровский, поп Яков Апостольский, Юрка Семенов, сын Долгого, еще Авдей и Степан клирики, поп Иван Воскресенский, Овдоким Люлиш, дьякон Макар, дьяк Самуха, поп Наум и многие другие; и они совершили такие беззакония, каких не совершали и древние еретики.

О, кто сможет оплакать эту беду, чей язык расскажет о случившемся, чей слух спокойно примет этот рассказ? Они назвали ложным Божественное предвечное Рождество Христа от Отца и издевались над Его вочеловечением ради нашего спасения, говоря, будто у Бога Отца Вседержителя нет ни Сына, ни Святого Духа, Единосущных и Сопрестольных Ему, будто бы нет Святой Троицы. А когда в книгах говорится, что у Бога Отца Вседержителя есть Слово и Дух, то это означает произносимое слово и дыхание, которое растворяется в воздухе. Тот, Которого Писание называет Иисусом Христом, Сыном Божиим, еще не родился; когда же Он родится, то назовется Сыном Божиим не по естеству, но по благодати, так же, как Моисей, Давид и другие пророки. А Тот, Которого христиане называют Христом Богом, — простой человек, а не Бог: Он был распят иудеями и истлел в гробнице. Поэтому сейчас следует придерживаться Моисеева закона.

Еще они говорят так: неужели Бог не мог спасти Адама и род его от ада, неужели у Него не было Небесных Сил, пророков и праведников, чтобы послать их на исполнение Своей юли, неужели Он Сам сошел в виде нищего бедняка, вочеловечился, пострадал и этим победил дьявола? Не подобает Богу так поступать.

Они возносили многие хулы и поношения на Божественную Церковь и всечестные иконы, говоря, что не следует поклоняться созданию рук, не следует изображать на святых иконах Святую Троицу, поскольку Авраам видел Бога с двумя ангелами, а не Троицу. Они запрещали поклоняться божественным иконам и честному Кресту, бросали иконы в нечистые и скверные места, некоторые иконы они кусали зубами, как бешеные псы, некоторые разбивали, некоторые бросали в огонь и говорили: надругаемся над этими иконами так, как жиды надругались над Христом.

О нечестивые языки, о мерзкие и гнилые уста, сказавшие эти богохульные слова!

Тогда подошла к концу седьмая тысяча лет от сотворения всего мира; еретики же говорили: семь тысяч лет прошло, и пасхалия закончилась, а Второго Пришествия Христова нет, — значит, творения отцов Церкви ложны и следует их сжечь. Они бесчестили не только отеческие творения, но и апостольские, говоря: почему нет второго пришествия Христова, уже время ему быть; ведь апостолы написали, что Христос родился в последние времена (1 Пет. 1: 20), уже тысяча и пятьсот лет прошло после Рождества Христова, а второго пришествия нет, — значит, творения апостолов ложны.

Еще они поносили творения святого Ефрема, говоря: его творения ложны, ибо он писал, что вот, уже идет Господь наш Иисус Христос судить живых и мертвых и что настал конец, — но после его творений прошла тысяча лет, а Второго Пришествия нет. И бесчестили они не только творения святого Ефрема, но и все Священное Писание (Евангелия и творения апостолов) и творения отцов Церкви. (В рукописи Московской духовной академии в 171 после этих слов следует текст: «Не смея пред людьми хулить Евангелия и творения апостолов, они, выбрав кого-нибудь из неученых, наедине, как змеиный яд, вливали в него свою ересь; еретики более всего бесчестили Евангелия и творения апостолов, а творения отцов Церкви они поносили и на людях, не страшась».)

Они бесчестили иноческий образ и иноческое житие, говоря, что иноки отступили от пророческого, евангельского и апостольского учения, своевольно по своему разумению придумали себе житие и, оставив Божии заповеди, живут по учениям человеческим. Иные же еретики говорили, что если бы иноческая жизнь была богоугодной, то Сам Христос и божественные апостолы были бы в иноческом образе, но Христа и святых апостолов пишут в образе мирском, а не в иноческом. Другие же говорили, что иноческий образ, схима, был дан Пахомию не ангелом. Если бы это был Божий ангел, он бы явился светлым, но он явился черным, а это признак бесовского действия. Иные еретики извращали слова святого апостола Павла, которые он пишет к Тимофею: «Дух же ясно говорит, что в последние времена отступят некоторые от веры, внимая духам обольстителям и учениям бесовским, через лицемерие лжесловесников, сожженных в совести своей, запрещающих вступать в брак и употреблять в пищу то, что Бог сотворил, дабы верные и познавшие истину вкушали с благодарением» (1 Тим. 4: 1–3.). Еретики говорили, что святой апостол Павел сказал это об иноках, ибо им запрещено жениться и заповедано воздерживаться от еды, и что будто бы о них написано: «Проклят всякий, кто не восставит семени во Израиле» (Ср.: Втор. 25: 5–9.).

Но и на этом не остановились скверные и нечистые еретики. Они упиваются и объедаются в святой Великий пост и во все святые посты, в среду и в пятницу едят мясо и оскверняются блудом и оскверненные входят в Божественные церкви и совершают святую Литургию.

Как не удивиться Твоему неизреченному, о Слово, долготерпению, как рассказать о глубине несказанной Твоей благости? Эти скверные языки осмелились и на других святых произнести великие и лживые хулы. Они бесчестили Саму Деву Богородицу, великого Предтечу Иоанна, святых апостолов, священных святителей, преподобных и богоносных отцов наших — все это сделали первенцы сатаны Алексей и Денис в Великом Новгороде.

В 6988 году (в 1480 г. от Рождества Христова) великий князь Иван Васильевич пришел в Великий Новгород. Тогда же он взял в Москву попа Алексея протопопом церкви Успения Пречистой Богородицы и Дениса попа — в церковь архангела Михаила. Кто без слез сможет поведать, что натворили эти скверные псы со своими подручными? Сразу по приезде в Москву, большой и многолюдный город, они не смели выказать что-либо неподобающее, но таились, как змеи в норе: на людях представлялись святыми и кроткими, праведными и воздержными, но тайно сеяли семена беззакония и погубили многие души, совратив их в жидовство, так что некоторые отпали от Церкви и обрезались в жидовскую веру; и среди них Ивашка Черный, черный как именем, так и делами, и Игнат Зубов, соучастник его.

В 6993 году (12 декабря 1484 г. от Рождества Христова) во архиепископы Великого Новгорода и Пскова был поставлен преосвященный Геннадий: как свеча на подсвечнике был он поставлен Божиим судом. Словно лев, бросился он на злодеев-еретиков, выпрыгнув из чащи Священного Писания, с высоких и прекрасных гор пророческих и апостольских учений, и своими когтями разорвал их скверные утробы, напоенные ядом жидовства, своими клыками растерзал и сокрушил их, разбивая о камень.

Еретики обратились в бегство и прибыли в Москву, где уже имели готовую помощь себе — Алексея протопопа и Дениса попа, которые успели многих прельстить и поставить на службу своей беззаконной жидовской вере. Среди монахов они прельстили окаянного Зосиму — назову его не архимандритом, но осквернителем, радующимся калу идолослужения, наподобие первого еретика Зосимы Черного. Потом они привлекли в свою ересь монаха Захара, потом Федора Курицына из двора великого князя, безместных дьяков Истому и Сверчка, из купцов же — Семена Кленова. А Федор Курицын, Истома, Сверчок и Семен Кленов многих других научили жидовствовать.

В то время протопоп Алексей и Федор Курицын имели такое влияние на великого князя, как никто другой. Они занимались астрономией, астрологией, чародейством и чернокнижием и другими ложными учениями. Из-за этого к ним многие присоединились и погрязли в глубине отступничества.

Так пришел на землю прескверный сатана — и нашел у многих землю сердечную возделанной и умягченной житейскими удовольствиями, тщеславием, сребролюбием, сластолюбием, неправдой, и посеял свои гнусные плевелы через порождения ехидны, беззаконных убийц, еретиков, осмелившихся хулить милостивого и сладкого моего Владыку. О земля, о солнце, как вы терпите! Ведь нет такой хулы и такого ругательства, которых не изрыгнули бы эти нечестивые еретики мерзкими языками своими на Единородного Сына Божьего, на Пречистую Его Матерь и на всех святых.

Все это случилось в годы архиерейства митрополита Геронтия. Он сам, хотя и исповедовал христианство, о других же христианах нимало не заботился — то ли из-за своего невежества, то ли не радея о них, то ли опасаясь великого князя. А в это время овцы Христова стада, увы мне! гибли от ереси.

Вскоре, спустя немного времени после смерти Геронтия в 6997 году (в 1489 г. от Рождества Христова), ученик Алексея дьякон Истома, соучастник дьявола, пес адов, был пронзен удой Божьего гнева: гнусное сердце его, вместилище семи лукавых духов, и утроба его загнили. Он позвал к себе некоего врача, и тот, посмотрев, сказал, что болезнь его — Божий гнев, поэтому она неизлечима человеческими средствами. Так в тяжелых мучениях Истома испустил свой нечистый дух.

В скором времени и окаянный поборник сатаны, дикий кабан дьявола, набежавший из поля и опустошивший виноградник Христов, — я говорю о протопопе Алексее, — испустив дух, попал в лапы сатаны. Его настиг Божий суд: он заболел тяжкой болезнью и был поражен мечом Божьего суда.

Перед своей смертью он околдовал великого князя, и тот поставил на великий святительский престол гнусного поборника дьявола, которого Алексей напоил ядом жидовства, — нечистого Зосиму. Вскоре, 26 сентября 6999 года (1490 г. от Рождества Христова), Зосима стал митрополитом.

Немного времени спустя преосвященный архиепископ Великого Новгорода и Пскова святитель Геннадий прислал великому князю и митрополиту Зосиме — ибо злодейство нечистой души Зосимы не было еще открыто — множество истинных свидетельств против новгородских еретиков, оставшихся в Новгороде и бежавших в Москву, сообщая о хулах и издевательствах над божественными иконами и честными и животворящими Крестами. По велению князя 17 октября 6999 года (1490 г. от Рождества Христова) собрались епископы: Ростовский архиепископ Тихон, Суздальский епископ Нифонт, Симеон Рязанский, Вассиан Тверской, Прохор Сарский, Филофей Пермский — а также архимандриты, игумены и весь священный собор Русской митрополии. Они приехали к митрополиту Зосиме, еще не зная доподлинно, что он и есть глава и учитель еретиков.

Зосима же, притворяясь христианином, повелел проклясть еретиков: новгородского протопопа Гавриила — ибо уже умер телом протопоп Алексей, давно мертвый душой, — попа Дениса Архангельского, попа Максима Ивановского, попа Василия Покровского, дьякона Макара Никольского, дьяка Гридю Борисоглебского, Васка, зятя Дениса, Самуху, дьяка Никольского и всех еретиков, то же исповедующих.

Некоторых князь послал в Великий Новгород к архиепископу Геннадию. Тот же за сорок поприщя (60 км) от города повелел посадить их на коней, на вьючные седла, спиной к голове коня, чтобы смотрели они на запад, в уготованный для них огонь, одежду же их повелел надеть задом наперед, а на головы повелел надеть им заостренные берестяные шлемы, будто бесовские; еловцыя (значки на темени шлема) на шлемах были из мочала, венцы — из соломы вперемешку с сеном, на шлеме была надпись чернилами: «Вот сатанинское войско». И приказал архиепископ водить их по городу, и всем встречным приказал плевать в них и говорить: «Это враги Божии и хулители христиан». После же повелел сжечь шлемы, бывшие у них на головах. Так поступил этот добрый пастырь, чтобы устрашить нечестивых и безбожных еретиков — и не только их устрашить, но и всем показать зрелище, исполненное ужаса и страха, чтобы видевшие его укрепились в правой вере. Других же еретиков князь сослал в заточение и в изгнание.

Поп Денис после проклятия и ссылки предался вселившемуся в него хульному бесу: в течение месяца он бесчинно кричал голосами зверей, скотов, птиц и гадов, и в ужасных мучениях испустил свой гнусный еретический дух. Так же ужасно умер и Захар чернец, исповедовавший жидовство. После посечения и растерзания этих стремившихся ко аду псов, сыновей погибели, вскормленных ядом жидовства, еще оставался великий поборник дьявола, головня содомского огня, змей многотысячеголовый, пища для геенского огня, новый Арий, худший, чем Манес, первенец сатаны, гнуснейший злодей Зосима — он, как уже было ранее сказано, был посажен на святой престол.

Вскоре и он не смог удержать яда жидовства в своем нечестивом сердце и, излив его на многих, осквернил великий святительский престол в церкви Успения Божией Матери. Храм этот можно назвать небом на земле: он, как великое солнце, дивно украшенный, сияет посреди Русской земли чудотворными иконами и мощами святых. Так что если бы Бог пожелал жить в Своем творении, то жил бы там, а не в другом месте. Зосима же, пребывая в этой церкви, как черный ворон выклевывал глаза у упившихся нынешней суетной жизнью и уснувших смертью души. Ибо улетели от нас добропесенные певцы, чудноголосые соловьи, сладкоречивые ласточки — божественные святители и великие чудотворцы Петр, Алексий и другие православные святители, которые посреди церковного сада наполняли уши слушающих учением православия. Улетели крылатые орлы, своими когтями вырывавшие глаза у неправедно смотрящих на Христово вочеловечение, улетели ко Христу те, которые укрывали крыльями множество верных, и оставили нас сиротами.

Гнусный идолопоклонственный волк, облачившийся в пастырскую одежду, напоял ядом жидовства встречавшихся ему простолюдинов, других же этот змей погибельный осквернял содомским развратом. Объедаясь и упиваясь, он жил как свинья и всячески бесчестил непорочную христианскую веру, внося в нее повреждения и соблазны. Он хулил Господа нашего Иисуса Христа, говоря, что Христос сам себя назвал Богом; он возводил многие хулы и на Пречистую Богородицу; божественные Кресты он выбрасывал в нечистые места, святые иконы сжигал, называя их истуканами. Он отверг евангельское учение, апостольские уставы и творения всех святых, говоря так: ни Царства Небесного, ни Второго Пришествия, ни воскресения мертвых нет, если кто умер, значит — совсем умер, до той поры только и был жив. И с ним многие другие — ученики протопопа Алексея и попа Дениса: Федор Курицын, дьяк великого князя, Сверчок, Ивашко Максимов, Семен Кленов и многие другие, тайно придерживавшиеся разнообразных ересей, — учили жидовству по десятословию Моисея, держались садцукейской и месалианской ересей и внесли многое смятение. Тех, кого они знали как благоразумных и сведущих в Священном Писании, они не смели обращать в жидовство, но, ложно перетолковывая им некоторые главы Священного Писания Ветхого и Нового Завета, склоняли к своей ереси и учили различным измышлениям и звездочетству: как по звездам определять и устраивать рождение и жизнь человека, — а Священное Писание они учили презирать как пустое и ненужное людям. Людей же менее ученых они прямо обучали жидовству. Не все уклонились в жидовство, но многие научились от них порицать Священное Писание, и на площадях и в домах спорили о вере и сомневались.

Такое возникло смятение среди христиан, какого не бывало с той поры, как воссияло в Русской земле солнце благочестия. Многие из иноческого чина, в монастырях и в пустынях живущие, а также благородные и христолюбивые мирские люди сокрушались сердцем. Не терпя гибельной бури богохульства, они с горькими слезами молили Бога, чтобы Он прекратил эту погибельную зиму жидовства, согрел сердца памятью о Единосущной Троице, просветил истиной и возжег солнце благочестия. Каждый из них по своей силе старался искоренить погибельные плевелы жидовства вместе с гнусным их сеятелем Зосимой. И они обличили его отступление и содомский разврат.

Он же начал против них жестокую войну: одних лишил Божественного Причастия, священников и дьяконов отлучил от сана, говоря, что нельзя осуждать ни еретика, ни отступника. Он также говорил: даже если святитель или священник будет еретиком и отлучит кого-либо или не благословит, то и на Божием суде так будет. Не сведущие в святых книгах боялись обличать его отступничество; читающие же святые книги знали, что должно не только осуждать еретиков и отступников, но и проклинать их, и не только проклинать, но и предавать лютым казням. Они не переставали обличать митрополита и всем рассказывали о его еретичестве и о гнусных делах, митрополит же оклеветал их перед великим князем.

Вскоре князь сослал невиновных в изгнание, и они претерпели многие преследования: оковы, тюрьмы, разграбление имущества. Другие же не страдали вместе с ними в изгнании, но утешали их письмами и помогали всем необходимым; из святых книг они выбирали обличения против еретических речей и посылали изгнанникам, укрепляя их против еретиков.

Этой беды ради и я выбрал из Священного Писания и святоотеческих творений некоторые обличения против речей еретиков. И хотя я невежествен и неучен, но и я, по силам моим, должен позаботиться об обличении еретиков. Так Антиох, живший в лавре святого Саввы, быв свидетелем нападения звероподобных персов, увидел в этом причину для составления большой книги выписок из святых книг. Также и святой Никон, живший в Антиохии, в Черной Горе, видя неистовство безбожных турок, собрал множество свидетельств святых книг, на пользу читающим. Теперь же не персы, не турки, но сам дьявол и все его воинство, ополчившись против Христовой Церкви, словно дикие звери, не плоть человеческую поедают и не кровь пьют, но губят душу, которой весь мир недостоин.

Пусть никто не осуждает меня за то, что в каждом Слове я повторяю имена еретичествующих, исповедующих жидовство: я говорю о протопопе Алексее, Федоре Курицыне, попе Денисе и о подобных им. Ибо точно так же святые божественные отцы наши писали против первых еретиков древности, многократно повторяя их имена и ереси, чтобы было известно и последующим поколениям, что эти учения — изобретение дьявола. Я собрал воедино свидетельства из различных святых книг, чтобы знающие, прочитав, вспомнили, а не знающие, прочитав, поняли. Каждый, с помощью Божией благодати, без труда найдет в нижеследующих главах все необходимое для обличения еретиков.




Послание Геннадия Новгородского Иоасафу Ростовскому


Мы, Геннадий, божией милостью архиепископ Великого Новгорода и Пскова, Иоасафу, бывшему архиепископу ростовскому и ярославскому <…>.

Полагаю, что твоему святительству не остались неведомы раздоры в церкви из-за нападения еретиков, о чем я посылал следственные дела великому князю и духовному отцу его митрополиту, и митрополит, по его словам, сообщал и вам о тех великих бедствиях, каких изначала не бывало в Русской земле. <…> На Руси же, с тех пор, как князь Владимир Киевский крестил всю землю Русскую, — а прошло с того времени пятьсот лет с годом, — и слуху не бывало, чтобы была на Руси какая-нибудь ересь.

<…> И нашел я здесь новгородских еретиков, предававшихся иудейским мудрствованиям <…>. А у них не одно иудейство — смешано оно с мессалианской ересью: главы об этом ты найдешь у себя в правилах; а все это мне твердо сказал их товарищ поп Наум. Да и псалмы ко мне принес, составленные ими по иудейскому образцу, и те псалмы я послал к митрополиту же со следственными делами.

<…> Когда же мы тех еретиков велели перед собой поставить, все они стали запираться во всех обвинениях да начали бесстрашно клясться, называя себя православными христианами. <…> А то, что недостойно служат святую литургию — это соответствует двенадцатой главе тех же ересей. Да сколько ни есть ересей мессалианских, — то все они исповедуют, а иудейским десятословием только прельщают людей, притворяясь, что они его соблюдают.

А это прельщение здесь распространилось не только в городе, но и по селам. А все от попов, которые поставлены в попы еретиками. А когда находятся среди православных, они себя объявляют такими же православными. <…> Как же можно было до них добраться, если бы князь великий не приказал своим боярам со мной, своим богомольцем, учинить сыск? И мы, молитвами Пречистой Богоматери и силой государевой, вместе с его боярами, с Яковом и Юрием Захарьевичами, расследовали это дело твердо и довели его до сведения своего государя великого князя, да и своего отца митрополита, да и до вас, своей братии, архиепископов и епископов. И как я понял, ныне вы признали это дело за ничтожное, словно вам кажется, что Новгород с Москвой — не одно православие; не побеспокоились об этом нисколько! <…>

А ныне молил бы ты Бога о государе великом князе, чтобы государю Бог положил на душу управить церковь Божию, чтобы православное христианство осталось непоколебимым от еретического нападения, от еретиков, мудрствующих по-иудейски. Ибо они над образом Господа нашего Иисуса Христа и его Пречистой матери надругались! Ты ведь знаешь из дела, что о них написано.

Да послал бы ты по Паисия и по Нила и посоветовался о таком деле: «Пройдут три года, окончится седьмое тысячелетие». Слышал я от Алексея: «И тогда, дескать, придет нужда в нас!» Вот на что надеются еретики!

А «Шестокрыл» я изучал потому, что нашел в нем ересь: время рассчитано — от Адама двести семьдесят шесть девятнадцатилетий! А сейчас идет шестое девятнадцатилетие по летосчислению иудеев. А ведь сделано это для прельщения христиан! Хотят сказать: «Года христианского летописца подходят к концу, а наши длятся!» А как окончится наша пасхалия, тут они и хотят начать прельщение. Я ведь проверил весь «Шестокрыл», да и выписан он у меня. Ибо то время, которое там указано, двести семьдесят шесть девятнадцатилетий, это значит от Адама до нас пять тысяч двести двадцать восемь лет. И потому ведь у них еще нет пришествия Христа, значит, они ждут антихриста. Вот великое прельщение! <…>

Но надобно будет выдержать великое борение, если окончатся годы пасхалии, а Бог еще продлит жизнь мира. Ведь это прибавит дерзости еретикам, мудрствующим по-иудейски, а для христиан будет великая тягость. <…>

А что иудеи, изучив «Шестокрыл», прельщают им христиан, представляясь, что добывают знамение с небес, — так ведь это не ими составлено! Ибо «Шестокрыл» взят от астрономии, как капля из моря. А это звездозаконие было открыто Сифу, третьему сыну Адама.

<…> Архиерей же выбрал наиболее искуснейших из евреев, изучивших и отеческий, и эллинский закон, и, избрав от каждого племени по семьдесят два мужа, с радостью посылает к Птолемею. Они же, разделенные в Фаре, александрийском острове, в разных помещениях по одному или два человека, все божественное Писание и эти псалмы, то есть Псалтырь, перевели, и перевод у всех у них оказался сходным, и дивился этому Птолемей. Был же этот перевод семидесяти двух толковников за триста один год до Спасова пришествия. И оттуда распространился этот перевод среди эллинов, а с эллинского языка был переведен на латинский язык, за триста лет до Христова пришествия. А евреи, как распяли Христа, так их в пленение и предал Бог, и книги их были истреблены. Потом, во время Адриана, греческого самодержца, Акила из Синопии, перешедший из эллинства в христианство, а затем уклонившийся в иудейство, сделал перевод, благоприятный для евреев. После него при Севере житель Самарии Симмах, вступив в общение с еретиком Маркионом и излагая Писание самаритянам, избрал для этого иудейские источники, поэтому и смысл Писаний, испорченный им в изложении, оказался для них благоприятным. А после них, при царе Коммоде, Феодотион, житель Эфеса, изложил священные книги дурно и вредоносно. Нам же святой мученик Лукиан, при мучителе Диоклетиане, еврейские книги перелагает на наш язык, лучше и правильнее. Мы же, почитая этот перевод, опираемся более всего на тех семьдесят двух толковников, которые переводили раздельно и создали одинаковый по содержанию и языку перевод. Но нынешние евреи держатся еретического предания, псалмы Давида и пророчества исказили согласно тому, что им перевели еретики — Акила, и Симмах, и Феодотион. <…>

Но кажется мне, что согласно Еноху вечность служит человечеству, а семь тысяч лет установлены для человеческого искупления. А по Григорию Богослову, нам нужно ждать скончания мира во всякий час.

И все-таки мне кажется: как-то еретики у нас украли года! <…> А если окажется, что время делания не кончится вместе с нашей пасхалией, так ты бы о том с Паисием и Нилом обстоятельно поговорил и мне об этом написал.

Да и о том мне напиши: возможно ли Паисию и Нилу побывать у меня, чтобы поговорить с ними о тех ересях? Да есть ли у вас в Кириллове, или в Ферапонтове, или в Каменном монастыре книги: Сильвестр папа Римский, да Афанасий Александрийский, да Слово Козьмы пресвитера на новоявившуюся ересь богомилов, да Послание патриарха Фотия ко князю Борису Болгарскому, да Пророчества, да книги Бытия, да Царства, да Притчи, да Менандр, да Иисус Сирахов, да Логика, да Дионисий Ареопагит? Потому что эти книги у еретиков все есть. <…>

И да будет всегда милость Господа Бога Вседержителя и его Пречистой Богоматери и молитва нашего смирения вместе с благословением на твоем святительстве и боголюбии. Аминь.

Бывшему архиепископу ростовскому и ярославскому Иоасафу. В 6997(1489) году, февраля 23, 24, 25 переписал это Послание, а в грамоте девяносто пять строк.




Послание архиепископа Геннадия Новгородского епископу Нифонту Суздальскому


Что есми послал государю великому князю да и митрополиту грамоты да и подлиник о новгородцких еретицех, а Прохору епископу Сарскому грамоту есми о той же ереси послал же, а тебя тогды на Москве не было. И о сем твоему боголюбию въспоминаю, чтобы еси посмотрел в владычню в Прохорову грамоту в первую, занеже тамо о их ересех пространно изъявленно. Да усердно о том потщание имея, споборствуя по Христе бозе и пречистыя его богоматери, яко же должно есть твоему святительству въспоминая государю великому князу да и господину отцу нашему Геронтею митрополиту всея Руси, чтобы тому делу потщался исправление учинити, занеже ныне как продлилось то дело — обыск ему не крепок чинитца. Ино познают: еретикам ослаба пришла, уже ныне наругаютца христьянству — вяжут кресты на вороны и на вороны. Многие ведели: ворон деи летает, а кресть на нем вязан деревян, а ворона деи летает, а на ней крест медян. Ино таково наругание: ворон и ворона садятца на стерве и на калу, а крестом по тому волочат! А зде се обретох икону у Спаса на Ильине улици — преображение з деянием, ино в празницех обрезание написано — стоит Василией Кисарийский, да у спаса руку да ногу отрезал, а на подписи написано: обрезание господа нашего Иисуса Христа. Да с Ояти привели ко мне попа да диака, и они крестиянину дали крест телник древо плакун, да на кресте том вырезан сором женской да и мужской, и христианин де и с тех мест сохнути, да немного болел да умерл. А диак сказываетъца племенник Гриди Клочу еретику, что в подлинник не писан. И ныне таково есть бесчинство чинитца над церковью божиею и над кресты и над иконам и над христианьством. А того толке не управит государь князь великий, а того накрепко не обыщеть, ино будет последьняя лесть горше первыя. И ты бы о том митрополиту явил, чтобы митрополит печаловался государю великому князю, чтобы поочистил церков божию от тое ереси. А тому бы есте не верили, что ся они зовут христиане, то они покрывают свою ересь тем, занеже то яз известно отведал на них. И твое бы боголюбие усердно попечение имел о церкви божий и о православном християньстве.

А милость господа бога вседержителя и его пречистыя богоматере и нашего смирения молитва купно же и благословение да есть всегда с твоим святительством и боголюбием. Аминь.

Ф. Курицын




Сказание о Дракуле воеводе

(Перевод О. В. Творогова)


Был в Мунтьянской земле воевода, христианин греческой веры, имя его по-валашски Дракула, а по-нашему — дьявол. Так жесток и мудр был, что каково имя, такова была и жизнь его.

Однажды пришли к нему послы от турецкого царя и, войдя, поклонились по своему обычаю, а колпаков, своих с голов не, сняли. Он же спросил их: «Почему так поступили: пришли к великому государю и такое бесчестие мне нанесли?» Они же отвечали: «Таков обычай, государь, в земле нашей». А он сказал им: «И я хочу закон ваш подтвердить, чтобы следовали ему неуклонно». И приказал прибить колпаки к их головам железными гвоздиками, и отпустил их со словами: «Идите и скажите государю вашему: он привык терпеть от вас такое бесчестие, а мы не привыкли, и пусть не посылает свой обычай блюсти у других государей, которым обычай такой чужд, а в своей стране его соблюдает».

Царь был очень разгневан этим, и пошел на Дракулу войной, и напал на него с великими силами. Дракула же, собрав все войско свое, ударил на турок ночью и перебил множество врагов. Но не смог со своей небольшой ратью одолеть огромного войска и отступил. И стал сам осматривать всех, кто вернулся с ним с поля битвы: кто был ранен в грудь, тому воздавал почести и в витязи того производил, а кто в спину, — того велел сажать на кол, говоря: «Не мужчина ты, а баба!» А когда снова двинулся против турок, то так сказал своим воинам: «Кто о смерти думает, пусть не идет со мной, а здесь остается». Царь же, услышав об этом, повернул назад с великим позором, потеряв без числа воинов, и не посмел выступить против Дракулы.

И отправил царь к Дракуле посла, требуя от него дани. Дракула же воздал послу тому пышные почести, и показал ему свое богатство, и сказал ему: «Я не только готов платить дань царю, но со всем воинством своим и со всем богатством хочу идти к нему на службу, и как повелит мне, так ему служить буду. И ты передай царю, что, когда пойду к нему, пусть объявит он по всей своей земле, чтобы не чинили зла ни мне, ни людям моим, а я вскоре вслед за тобою пойду к царю, и дань принесу, и сам к нему прибуду». Царь же, услышав все это от посла своего, что хочет Дракула прийти к нему на службу, послу его честь воздал и одарил его богато. И рад был царь, ибо в то время вел войну на востоке. И тотчас послал объявить по всем городам и по всей земле, что, когда пойдет Дракула, никакого зла ему не причинять, а, напротив, встречать его с почетом. Дракула же, собрав все войско, двинулся в путь, и сопровождали его царские приставы, и воздавали ему повсюду почести. Он же, углубившись в Турецкую землю на пять дневных переходов, внезапно повернул назад, и начал разорять города и села, и людей множество пленил и перебил, одних — на колья сажал, других рассекал надвое или сжигал, не щадя и грудных младенцев. Ничего не оставил на пути своем, всю землю в пустыню превратил, а всех, что было там, христиан увел и расселил в своей земле. И возвратился восвояси, захватив несметные богатства, а приставов царских отпустил с почестями, напутствуя: «Идите и поведайте царю вашему обо всем, что видели. Сколько сил хватило, послужил ему. И если люба ему моя служба, готов и еще ему так же служить, сколько сил моих станет». Царь же ничего не смог с ним сделать, только себя опозорил.

И так ненавидел Дракула зло в своей земле, что если кто совершит какое-либо преступление, украдет, или ограбит, или обманет — не избегнуть тому смерти. Пусть будет он знатный вельможа, или священник, или монах, или простой человек, пусть он владеет несметными богатствами, все равно не откупится он от смерти. Так грозен был Дракула.

Был в земле его источник и колодец, и сходились к тому колодцу и источнику со всех сторон дороги, и множество людей приходило пить из того колодца родниковую воду, ибо была она холодна и приятна на вкус. Дракула же возле того колодца, хотя был он в безлюдном месте, поставил большую золотую чару дивной красоты, чтобы всякий, кто захочет пить, пил из той чары и ставил ее на место. И сколько времени прошло — никто не посмел украсть ту чару.

Однажды объявил Дракула по всей земле своей: пусть придут к нему все, кто стар, или немощен, или болен чем, или беден. И собралось к нему бесчисленное множество нищих и бродяг, ожидая от него щедрой милостыни. Он же ведел собрать их всех в построенном для того хороме и велел принести им вдоволь еды и вина. Они же пировали и веселились. Дракула же сам к ним пришел и спросил: «Чего еще хотите?» Они же все отвечали: «Это ведомо Богу, государь, и тебе: что тебе бог внушит». Он же спросил их: «Хотите ли, чтобы сделал я вас счастливыми на этом свете, и ни в чем не будете нуждаться?» Они же, ожидая от него великих благодеяний, закричали разом: «Хотим, государь!» А Дракула приказал запереть хором и зажечь его, и сгорели все те люди. И сказал Дракула боярам своим: «Знайте, почему я сделал так: во-первых, пусть не докучают людям, и не будет нищих в моей земле, а будут все богаты; во-вторых, я и их самих освободил: пусть не страдают они на этом свете от нищеты или болезней».

Пришли как-то к Дракуле два католических монаха из Венгерской земли собирать подаяние. Он же велел развести их порознь, позвал к себе одного из них и, указав на двор, где виднелось множество людей, посаженных на кол или колесованных, спросил: «Хорошо ли я поступил, и кто эти люди, посаженные на колья?» Монах же ответил: «Нет, государь, зло ты творишь, казня без милосердия; должен государь быть милостивым. А те на кольях — мученики!» Призвал Дракула другого и спросил его о том же. Отвечал тот: «Ты, государь, богом поставлен казнить злодеев и награждать добродетельных. А люди эти творили зло, по делам своим и наказаны». Дракула же, призвав первого монаха, сказал ему: «Зачем же ты вышел из монастыря и из кельи своей и ходишь по великим государям, раз ничего не смыслить? Сам же сказал, что люди эти — мученики, ют я и хочу тебя тоже мучеником сделать, будешь и ты с ними в мучениках». И приказал посадить его на кол, а другому велел дать пятьдесят золотых дукатов, говоря: «Ты мудрый человек». И велел его с почетом довезти до рубежа Венгерской земли.

Однажды прибыл из Венгерской земли купец в город Дракулы. И, как принято было у Дракулы, оставил юз сюй на городской улице перед домом, а товар сюй — на юзу, а сам лег спать в доме. И кто-то украл с юза 160 золотых дукатов. Купец, придя к Дракуле, поведал ему о пропаже золота. Дракула же отвечал: «Иди, этой же ночью найдешь свое золото». И приказал по всему городу искать юра, пригрозив: «Если не найдете преступника, весь город погублю». И велел той же ночью положить на воз свое золото и добавить один лишний дукат. Купец же наутро, встав, обнаружил золото и пересчитал его и раз, и другой, все выходило, что один дукат лишний. И, придя к Дракуле, сказал: «Государь, нашел золото, но вот один дукат не мой — лишний». В это время привели и вора с похищенным золотом. И сказал Дракула купцу: «Иди с миром! Если бы не сказал мне о лишнем дукате, то посадил бы и тебя на кол вместе с этим вором».

Если какая-либо женщина изменит своему мужу, то приказывал Дракула вырезать ей срамное место, и кожу содрать, и привязать ее нагую, а кожу ту повесить на столбе, на базарной площади посреди города. Так же поступали и с девицами, не сохранившими девственности, и с вдовами, а иным груди отрезали, а другим сдирали кожу со срамных мест, или, раскалив железный прут, вонзали его в срамное место, так что выходил он через рот. И в таком виде, нагая, стояла женщина, привязанная к столбу, пока не истлеет плоть и не распадутся кости или не расклюют ее птицы.

Однажды ехал Дракула по дороге и увидел на некоем бедняке ветхую и разодранную рубашку и спросил его: «Есть ли у тебя жена?» — «Да, государь», — отвечал тот. Дракула повелел: «Веди меня в дом свой, хочу на нее посмотреть». И увидел, что жена бедняка молодая и здоровая, и спросил ее мужа: «Разве ты не сеял льна?» Он же отвечал: «Много льна у меня, господин». И показал ему множество льна. И сказал Дракула женщине: «Почему же ленишься ты для мужа своего? Он должен сеять, и пахать, и тебя беречь, а ты должна шить ему нарядные праздничные одежды. А ты и рубашки ему не хочешь сшить, хотя сильна и здорова. Ты виновна, а не муж твой: если бы он не сеял льна, то был бы он виноват». И приказал ей отрубить руки, и труп ее воздеть на кол.

Как-то обедал Дракула среди трупов, посаженных на кол, много их было вокруг стола его. Он же ел среди них и в том находил удовольствие. Но слуга его, подававший ему яства, не мог терпеть трупного смрада и заткнул нос и отвернулся. «Что ты делаешь?» — спросил его Дракула. Тот отвечал: «Государь, не могу вынести этого смрада». Дракула тотчас же велел посадить его на кол, говоря: «Там ты будешь сидеть высоко, и смраду до тебя будет далеко!»

Пришел однажды к Дракуле посол от венгерского короля Матьяша, знатный боярин, родом поляк. И сел Дракула с ним обедать среди трупов. И лежал перед Дракулой толстый и длинный позолоченный кол, и спросил Дракула посла: «Скажи мне: для чего я приготовил такой кол?» Испугался посол тот немало и сказал: «Думается мне, государь, что провинился перед тобой кто-либо из знатных людей и хочешь предать его смерти более почетной, чем других». Дракула же отвечал: «Верно говоришь. Вот ты — великого государя посол, посол королевский, для тебя и приготовил этот кол». Отвечал тот: «Государь, если совершил я что-либо, достойное смерти, — делай как хочешь. Ты судья справедливый — не ты будешь в смерти моей повинен, но я сам». Рассмеялся Дракула и сказал: «Если бы ты не так ответил, быть бы тебе на этом коле». И воздал ему почести, и, одарив, отпустил со словами: «Можешь ходить ты послом от великих государей к великим государям, ибо умеешь с великими государями говорить, а другие пусть и не берутся, а сначала поучатся, как беседовать с великими государями». Был такой обычай у Дракулы: когда приходил к нему неопытный посол от царя или от короля и не мог ответить на коварные вопросы Дракулы, то сажал он посла на кол, говоря: «Не я виноват в твоей смерти, а либо государь твой, либо ты сам. Если государь твой, зная, что неумен ты и неопытен, послал тебя ко мне, многомудрому государю, то твой же государь и убил тебя. Если же ты сам решился идти, неученый, то сам же себя и убил». И так готовил для посла высокий позолоченный кол и сажал его на кол, а государю его посылал грамоту с кем-либо, чтобы впредь не отправлял послом к многомудрому государю глупого и неученого мужа.

Изготовили мастера для Дракулы железные бочки, а он наполнил их золотом и погрузил в реку. А мастеров тех велел казнить, чтобы никто не узнал о его коварстве, кроме тезки его — дьявола.

Однажды пошел на него войной венгерский король Матьяш. Выступил Дракула ему навстречу, сошлись, и сразились, и выдали Дракулу изменники живым в руки противника. Привели Дракулу к королю, и приказал тот бросить его в темницу. И провел он там, в Вышеграде на Дунае, в четырех верстах выше Буды, двенадцать лет. А в Мунтьянской земле король посадил другого воеводу.

Когда же тот воевода умер, послал король к Дракуле в темницу сказать, что если хочет он, как и прежде, быть в Мунтьянской земле воеводой, то пусть примет католическую веру. Если же не согласен он, то так и умрет в темнице. И предпочел Дракула радости суетного мира вечному и бесконечному, и изменил православию, и отступил от истины, и оставил свет, и вверг себя во тьму. Увы, не смог перенести временных тягот заключения, и отдал себя на вечные муки, и оставил нашу православную веру, и принял ложное учение католическое. Король же не только вернул ему Мунтьянское воеводство, но и отдал в жены ему родную сестру, от которой было у Дракулы два сына. Прожил он еще около десяти лет и умер в ложной католической вере.

Рассказывали о нем, что и сидя в темнице не оставил он своих жестоких привычек: ловил мышей или птиц покупал на базаре и мучал их — одних на кол сажал, другим отрезал голову, а птиц отпускал, выщипав перья. И научился шить, и кормился этим в темнице.

Когда же король освободил Дракулу из темницы, привели его в Буду, и отвели ему дом в Пеште, что против Буды, но еще не был допущен Дракула к королю. И вот тогда случилось, что некий разбойник забежал во двор к Дракуле и спрятался там. Преследователи же стали искать здесь преступника и нашли его. Тогда Дракула вскочил, схватил свой меч, выбежал из палат, отсек голову приставу, державшему разбойника, а того отпустил. Остальные обратились в бегство и, придя к судье, рассказали ему о случившемся. Судья же с посадниками отправился к королю с жалобою на Дракулу. Послал король к Дракуле, спрашивая: «Зачем же ты совершил такое злодеяние?» Он же отвечал так: «Никакого зла я не совершал, а пристав сам же себя убил: так должен погибнуть всякий, кто, словно разбойник, врывается в дом великого государя. Если бы он пришел ко мне и объявил о произошедшем, то я бы нашел злодея в своем доме и либо выдал его, либо просил бы его помиловать». Рассказали об этом королю. Король же посмеялся и удивился его нраву.

Конец же Дракулы был таков: когда был он уже в Мунтьянской земле, напали на землю его турки и начали ее разорять. Ударил Дракула на турок, и обратились они в бегство. Воины же Дракулы, преследуя их, рубили их беспощадно. Дракула же в радости поскакал на гору, чтобы видеть, как рубят турок, и отъехал от своего войска. Приближенные же приняли его за турка, и один из них ударил его копьем. Дракула, видя, что убивают его свои же, сразил мечом своих убийц, но и его пронзили несколькими копьями, и так был он убит.

Король же взял сестру свою с двумя сыновьями в Венгерскую землю, в Буду. Один сын при короле живет, а другой был у Варданского епископа и при нас умер, а третьего сына, старшего, видели тут же в Буде — бежал он к королю от турецкого царя; еще не будучи женат, прижил этого сына Дракула с одной девкой. Стефан же молдавский по королевской воле посадил в Мунтьянской земле некоего воеводского сына по имени Влад. Был тот Влад с юных лет монахом, потом — священником и игуменом, а потом расстригся и сел на воеводство. И женился он на вдове воеводы, правившего некоторое время после Дракулы и убитого Стефаном молдавским, вот на его вдове он и женился. И ныне он воевода в Мунтьянской земле, тот Влад, что был чернец и игумен.


notes



Примечания





1


Эти загадочные слова — из Библии, из Книги Екклесиаста (ее автором иногда называют царя Соломона). В синодальном переводе они звучат так: «Давай часть семи и даже восьми, потому что не знаешь, какая беда будет на земле» (Еккл. 11: 2). Независимо от буквального значения библейских речений, богословы (и еврейские, и христианские) всегда усматривали в них сокровенный, нередко пророческий смысл. Эта фраза из Екклесиаста стала почти официальным (на уровне епископов Православной церкви) обоснованием конца света в 1492 г., когда истекали семь тысяч лет Священной Истории (от Сотворения мира); далее ожидались Второе Пришествие Христово и Страшный Суд. — Примеч. ред.




2


То есть, венгра. — Примеч. ред.




3


Менандр (342–291 гг. до н. э.) — древнегреческий комедиограф. — Примеч. ред.




4


Фактически это единственный уцелевший памятник, написанный собственно еретиками. Другие их тексты до нас не дошли, что чрезвычайно затрудняет исследование их мировоззрения. — Примеч. ред.




5


Морея — полуостров Пелопоннес в Греции. В эпоху заката Византии — византийская провинция, которая на несколько лет пережила падение Константинополя. — Примеч. ред.




6


Антон Владимирович Карташев (1875–1960) — последний обер-прокурор Святейшего синода предреволюционной эпохи, министр вероисповеданий Временного правительства, министр исповеданий в правительстве Юденича, в эмиграции — выдающийся религиозный философ, историк Церкви и богослов, профессор Свято-Сергиевского Богословского института в Париже. Вниманию читателей предлагается глава из его классического исследования по истории Церкви. — Примеч. ред.




7


То есть русином по национальности. — Примеч. ред.




8


Патрология — раздел богословия, который можно назвать учением об Отцах Церкви, об их жизнеописаниях и их творениях (то есть о патристике, которая не синонимична патрологии). — Примеч. ред.




9


Перевод «семидесяти толковников», Септуагинта — канонический для христианства греческий текст Ветхого Завета. — Примеч. ред.




10


То есть Септуагинты. — Примеч. ред.




11


Иван Петрович Хрущев (1841–1904) — известный филолог, историк русской литературы, этнограф. Его книга «Исследование о сочинениях Иосифа Санина, преподобного игумена Волоцкого», глава, из которой воспроизводится здесь, опубликована в 1868 г. в Санкт-Петербурге. Это была магистерская диссертация ученого. — Примеч. ред.




12


Речь идет о пророчестве Даниила, поведанном ему архангелом Гавриилом. В пророчестве говорится о Пришествии Иисуса Христа (в христианском истолковании) и Мессии, Машиаха (в еврейской традиции), о судьбах Иерусалима и народа Израилева (в христианстве этот образ символизирует Церковь Христову). Легко понять, сколько различных и противоречивых интерпретаций этого пророчества возникало за тысячи лет. Вот слова Даниила, в синодальном переводе: «Семьдесят седмин определены для народа твоего и святаго города твоего, чтобы покрыто было преступление, запечатаны были грехи и заглажены беззакония, и чтобы приведена была правда вечная, и запечатаны были видение и пророк, и помазан был Святый-святых. Итак знай и разумей: с того времени, как выйдет повеление о восстановлении Иерусалима, до Христа Владыки семь седмин и шестьдесят две седмины; и возвратится народ и обстроятся улицы и стены, но в трудные времена. И по истечении шестидесяти двух седмин предан будет смерти Христос, и не будет; а город и святилище разрушены будут народом вождя, который придет, и конец его будет как от наводнения, и до конца войны будут опустошения. И утвердит завет для многих одна седмина, а в половине седмины прекратится жертва и приношение, и на крыле святилища будет мерзость запустения, и окончательная предопределенная гибель постигнет опустошителя» (Дан. 9: 24–27). — Примеч. ред.




13


Речь идет о главной башне Кремля, ныне именуемой Спасской, и о Грановитой палате. — Примеч. ред.




14


Сигизмунд Герберштейн (1486–1566) — австрийский дипломат, уроженец Словении, посетивший Москву и написавший книгу «Записки о Московии», доныне остающуюся важным источником по истории и этнографии России той эпохи. — Примеч. ред.




15


Армянская и Эфиопская Церкви принадлежат к числу монофизитских, иначе именуемых Древними Восточными Церквами; Ватикан включает в число Церквей Востока и Православные Церкви, после окончательного разделения католической и православной традиций в 1054–1204 гг. — Примеч. ред.




16


Номоканоны — сборники византийского церковного права, императорских указов о Церкви и церковных правил. — Примеч. ред.