Легенды о славном мичмане Егоркине
Виктор Юрьевич Белько








Жил-был человеческий фактор. Это именно тот самый, без которого мертва любая техника и самые совершенные корабли, ибо пока у наших ученых не получаются корабли в виде полных роботов-автоматов. И не хочет этот самый фактор быть простым придатком к боевым системам, и в свободное от службы время живет так, как ему хочется, но – в меру возможностей. Кто и как нас не воспитывай, мы все равно хотим жить хорошо! Вот и создали мы вот такую необычную книгу – как раз об этом! 






В.Ю. Белько (Ф. Илин). 

Легенды о славном мичмане Егоркине





Почему мичман Егоркин? Вступление.


«Что флот России выстоял, не умер – 

возможно виноват и флотский юмор!»







“ Эта книга принципиально отличается от двух моих предыдущих книг, и особенно от развлекательно-познавательной “Клио в тельняшке”.

Почему мичман Егоркин? А был ли Егоркин? Да, жил – был, и служил-служил вот такой мичман. Для него флотская служба – это не добывание средств к существованию, а скорее – сам смысл жизни. И сам Егоркин, и его друзья и знакомые и командиры – простые служаки, не озабоченные вопросами карьеры, служат, как могут и гордятся тем, что могут это делать хорошо. Таких мичманов было много! Конечно, Александр Павлович Егоркин – образ собирательный, а случаи, которые с ним происходили, может быть, и не такие уж яркие и гротескные происходили с кем-то другим. Это книга не о разных небожителях, а о тех, кто служил на соседних кораблях и жил в соседних квартирах отстроенных “стройбатом” гарнизонных домов. А в качестве хранителей традиций флота, символа души корабля выбирали боцманов и унтер-офицеров литераторы – не мне чета, даже К. Станюкович и Л. Соболев, а также – Купер и Джек Лондон. Офицеры не могут долго служить на одном корабле – командирский рост и необходимость непрерывной учебы – норма службы и жизни, матросы тоже меняются, не успев как следует опериться. Без традиций не могут существовать Вооруженные Силы. А многие мичмана служили на кораблях почти весь его век. Век даже стального корабля, в нормальных условиях довольно короток …

Название населенных пунктов и кораблей – специально искажены до неузнаваемости, чтобы исключить от очевидцев и ветеранов-аборигенов всякие поправки – не так, да не с тем. Имеет ли право автор неисторического произведения, да еще и несерьезного – по жанру, изувечить действительность так, как ему хочется? Думаю, в известных пределах – да!

В этой книге собраны не только некоторые легенды о славном мичмане Егоркине, но и пробные отрывки из другого цикла, названного: “Это – жизнь!”. Так воскликнул один из бывших командиров кораблей, прочитав некоторые рассказы. Сноски, поясняющие некоторые термины и сленговые выражения, даны на случай, если эту книгу будут читать те, кому не довелось послужить на флоте!”









Как мичман Егоркин спас целую планету.


Как всегда, плановый отпуск наступил неожиданно. И, тоже, как всегда, заранее купить билет на поезд не удалось, потому, что вопрос с отпуском окончательно и положительно решился только вчера. Хорошо еще, что дали отпускные деньги, (редкая удача), совершенно случайно, да и то не полностью, но спасибо моему шефу было и на этом. Однако задерживаться в гарнизоне уж очень не хотелось. Ибо там периодически натыкаешься на свое, погруженное в лично-служебные заботы начальство, которое, заметив твое праздношатающееся состояние и позавидовав ему по-черному, может тебя ласково попросить выйти на службу для решения очередной нерешенной проблемы. Поэтому, собрав походную сумку, в тот же вечер я двинулся на вокзал, подгадав под отправление московского поезда, известного всему населению области как “Арктика”. А было это, надо вам сказать, еще в те славные времена, когда железнодорожные комендатуры старались, по мере сил, помочь служилому люду в его стремлении получить заветный билет в зеленый, как зимняя мечта, вагон столичного поезда. Особенно, если этот самый служилый люд, вдруг и неожиданно, по воле начальства, собрался в командировку, на учебу, в санаторий по “горящей” путевке, в неожиданно – долгожданный отпуск, а также по разным другим, менее приятным и радостным поводам. Комендатуры имели свою “бронь” на такие случаи, и действительно, часто выручали. Лично меня – раза три, за что спасибо нашему славному ВАСО. Почему-то потом этот порядок отменили, решив, что служебные трудности у офицера не должны заканчиваться на службе, и должны продолжаться еще и в отпуске.

А тогда, в тот день, о котором здесь идет речь, убедившись, что в кассах – полная “безнадега” в плане перспективы обретения “пропуска в лето”, спустился к комендатуре. Тогда она располагалась в домике из красного кирпича, сурового вида и очень допотопной постройки, стыдливо спрятавшемся среди деревьев. Не теряя надежды сегодня же уехать, я обратился к скучающему дежурному помощнику коменданта. Как раз в это время “снимали” какую-то “бронь”, и тот, бегло проверив мои документы, куда-то позвонил, а потом выписал мне записку в кассу, подтверждающую мое право на нижнюю полку в купированном вагоне поезда. Его гордое название у меня всегда ассоциировалось не с необъятными просторами “белого безмолвия”, а с более приятными понятиями – “отпуск”, “сладкое слово – свобода”! Настроение сразу поднялось, в душе запели фанфары, а до отхода поезда оставался еще приличный кусок времени, но еще надо было сделать необходимые закупки съестных припасов на дорогу.

Здесь уже уверенно наступила осень, и в воздухе стало сыро, прохладно, если не сказать – холодно, но отпуск – это всегда лучшее, пятое время года, особенно когда едешь на юг, вдогонку за улетающими птицами и убегающим летом… навстречу своему отдыху и свободе – от семьи и начальников. А также от дурных мыслей о службе. Я живо пошел к выходу, на ходу соображая, чем общественно и лично-полезным заполнить время, оставшееся до отхода заветной “Арктики”. И тут же, у выхода из комендатуры, я столкнулся со своим сослуживцем и даже соседом по дому в Загрядье, в котором еще в молодости служил долгое время. Это был заслуженный старший мичман Егоркин Александр Павлович, личность колоритная и заметная. Хоть в прямом, хоть в переносном смысле. В нем было килограмм сто двадцать живого веса, грива вьющихся черных волос, пышные казацкие усы и большие карие глаза. Он был родом из одной кубанской станицы, потомственный казак, как он себя называл, и преданный служака до мозга костей. Но известен был еще и тем, что часто “влипал” в большие и малые неприятности и даже в истории, которые становились фольклором в гарнизоне и даже на целом флоте. При всем при этом, “зеленым змеем” не злоупотреблял, во всяком случае, не больше других, меру свою твердо знал, да и, наверное, трудно было его “удивить” обычной застольной дозой. Он был мичманом старой закалки, отличался порядочностью, честностью, но… Объяснительные записки по разным имевшим место с ним случаям, отличались у него фантазией и представляли собой образец литературы особого жанра. Во время службы в политотделе одного из соединений в Загрядье мне приходилось знакомиться с ними. Надо сказать, они производили неизгладимое впечатление на каждого читающего!

Заметив вдруг, и узнав друг друга, мы поздоровались, как добрые знакомые, обменялись вопросами и ответами о наших былых сослуживцах. А в ходе беседы вдруг случайно выяснили, что мы вместе едем до Москвы, и, мало того, что в одном поезде, но и даже в одном купе, в которое его устроил все тот же дежурный помощник коменданта. Мы искренне обрадовались удачному случаю и пошли по магазинам, наскоро накупив провианта и кое-чего еще. А что делать? Традиция! Нарушишь традицию хоть в чем-то, так и дальше все пойдет наперекосяк, а какие же такие вооруженные силы могут жить без традиций? И неважно – каких, но – традиций. Как гласит народная примета по этому поводу? Если традиция живет долго, значит, она жизнеспособная, и не такая уж плохая, как часто убеждает наше заботливое начальство.

Погрузившись заблаговременно в вагон, (а чего, собственно, ждать в вокзале, когда тебя никто не провожает?), запихнув под полки наши нехитрые походные пожитки, мы, как водится, в нашей стране, переоделись в спортивные костюмы и тапочки. Из недр походных сумок извлекли продукты, разложив их на столе в полной боевой готовности к ужину. А наших соседей по купе долго не было, Мы уж, было, решили, что поедем всего вдвоем, и уже только за пять минут, после объявления о просьбе к провожающим покинуть своевременно вагоны, к нам вдруг вошли взмыленные от спортивного “бега с вещами” майор и подполковник с “пушками” в петлицах. Как и предполагалось, вся публика оказалась военной, так как это было “бронированное” комендатурой купе. Офицеры с явным облегчением, обрадовано, побросали свои сумки на палубу купе, поздоровались с нами и плюхнулись на нижние полки рядом. И в ту же самую секунду, словно получив долгожданное “добро”, наш поезд тихо тронулся с места. И вот уже мимо окон поплыли станционные постройки, дома, затем знаменитая труба Кольского пивзавода, стоявшие на путях товарные вагоны и измазанные мазутом цистерны. Вот, наконец, состав вышел на перегон, а тепловоз облегченно и радостно взревел, и легко увеличил скорость. Мы быстро перезнакомились, тут же единогласно решили, что надо бы поужинать, отметив “вечер трудного дня”. Естественно, вместе, и, конечно же – обязательно запить пищу не одним только чаем. Поводов же для этого была целая куча. Быстро постелили “дастархан” – целый разворот свежей газеты, пожертвованной подполковником, и стали выставлять на стол все съестное, что захватили с собой.

Это европейцам снятся ночные кошмары, когда они плотно поедят калорийной и вкусной мясной пищи перед сном. А когда снятся кошмары нашему соотечественнику? Вот именно! Нашему русскому человеку, и, тем более, военному, все кошмары и ужасы (куда там Голливуду), снятся особенно тогда, когда он ее, эту самую жирную пищу, не поест перед “отбоем”. Причем, как следует – и от души!

Поэтому, на маленьком вагонном столике банкам, сверткам и бутылкам сразу же стало тесно. Появились кружки и стаканы, вилки и походные ножи. Само собой, приняли по первой – за знакомство, закусили, и тут к ПВО-шникам, (а это были слушатели Калининской академии ПВО, возвращавшиеся со стажировки), подошло подкрепление – сокурсники, которые ехали в соседнем вагоне. И у них с собой тоже было….

Наша водка – это такое национальное универсальное средство для упрощения отношений и развязывания языков, что его никогда и ничем не заменят, во всяком случае, в обозримый исторический период. Это средство будет существовать, пока у людей еще осталась потребность к товарищескому, неформальному, открытому общению. Вот бы только “дозу” уметь соблюдать! Да как же ее предварительно рассчитаешь… вот только от этого-то и все проблемы! Во всем хорошем есть свои недостатки!

Старт товарищеского ужина под флагом боевого содружества видов Вооруженных Сил был дан, и, еще где-то до Оленегорска мы все уже были в состоянии легкого возбуждения и тяжелой сытости. Все уже чувствовали себя давними знакомыми, если не друзьями и даже родственниками. Выяснили, с некоторым сожалением, что во всех Вооруженных Силах рассказывают одни и те же анекдоты, лишь слегка приправленные местным или специфическим колоритом в виде особенностей терминологии и сленга. Тут вовсю пошли разговоры, устные мемуары, перерывы между тостами стали больше, пили понемногу и больше для поддержания беседы, спать совсем еще не хотелось, тем более, что и негде, потому что гости из соседнего вагона уверенно заняли наши нижние полки, потеснив нас у столика. Майор же легко взлетел на свое верхнее лежбище и оттуда участвовал в разговоре, периодически требуя подать ему наверх то стаканчик, то закуску. “Горючее” было уже на исходе, бутылки заметно опустели, ракетчики стали прикидывать перспективы пополнения запасов, но …

Тут Егоркин тяжело, с деланным сожалением, вздохнул, залез в свою безразмерную сумку, пошарил там своей широкой дланью и… медленно достал еще одну бутылку, приличного объема, как еще такой тип посуды в то время называли: “утюг”. Этакую вот здоровенную бутылку, литра на два, с ручкой для удобного разливания.

– Шило водолазное! Спирт двойной очистки! Чистейший, просто фирменнейший ректификат! – гордо отрекомендовал он свой напиток заметно уплотнившемуся и сразу повеселевшему населению купе. Наверное, для того, чтобы мы все оценили его жертву по достоинству! Это был поступок! Все немедленно решили его попробовать, на столе быстро пополнили понесшие существенные потери запасы закуски, принесли чистую воду. Для наших боевых друзей из ПВО питье спирта было тоже не в новинку, как заверили они. А то бы мы сомневались! Аппаратуры-то у них не меньше, чем на флоте, и там тоже надо чистить контакты и поднимать сопротивление изоляции в неизмеримом множестве приборов и блоков всяких там постов и станций. А так же, снимать стресс после тяжких нервно-психических нагрузок учебных и боевых тревог, плюс организовывать обеспечение приема и ублажения всяких комиссий и инспекций. Короче, никто не отказался попробовать угощения Егоркина. Выпили, оценили напиток, а майор Валера со своей верхотуры даже сказал, что как ему не тяжело это признавать, но флотский спирт явно лучше. Коллеги сразу же проехались в его адрес насчет того, в каких таких случаях даже уксус бывает слаще.

– Да, – удовлетворенно заметил Егоркин, – а я один раз точно таким же “шилом” спас нашу планету и ее население от порабощения или даже чего похуже.

Мы засмеялись, расценив его слова, как шутку.

– Не верите – черт с вами, – благодушно махнул на нас рукой Александр Павлович, никто не верит, я привык уже, но это точно вам говорю! Чтоб мне ни бабы, ни водки бы и не захотелось, и даже не замоглось, коли вру! – поклялся страшной клятвой Александр Павлович! За окном, как мне показалось, даже что-то сверкнуло и грохнуло в небе, после его грозных слов. Майор с верхней полки даже зашелся от смеха:

– Ну, ты, Шура, даешь!

– Так ты расскажи тогда, как это все было-то, спать все равно не хочется, на это есть весь завтрашний день! – попросил серьезный и ответственный подполковник.

– А и расскажу! Раньше нельзя было, я, понимаешь, на пять лет даже подписку давал о неразглашении. Причем, раза три, да все – разным, понимаешь, инстанциям! Да и все равно, мне никто не верил! Бывало, что я хоть иногда легко, как-то, намекал на это событие, но все тогда только закуску мне в таких случаях больше подкладывали, да минералку вместо водки подливали, проявляя, блин, заботу о моем замутившемся разуме. А попробовал как-то рассказать эту историю, когда в госпитале подлечивался по случаю – так только один психиатр и поверил. Он-то всем верит – и Иисусам, и Наполеонам… Ему по штату положено! Я и не обижался! Еще чего не хватало! И то сказать… Между прочим, эти ребята, из соответствующей конторы, так и говорили – будешь болтать – тебе же будет хуже, и даже без нашей помощи. Потому что тебя все будут считать клиентом “желтого дома без ручек”, чудом сбежавшим на волю.

Мы продолжали его уговаривать, он особо не протестовал, и, выждав приличное, с его точки зрения, время уговоров, умело подогрев этим интерес публики. А вот уж тогда благосклонно изрек:

– Ну, так слушайте, раз уж на то пошло: было все это эдак лет с десять назад, в июле, где-то незадолго до дня Флота. В тот день мы с друзьями решили выйти в сопки, на природу. Когда у нас тепло, и редкий выходной вдруг совпадет с погожим днем, то полгарнизона устремляется вдаль на пикники для объединения с природой. За зиму-то стены квартир надоедают настолько, что так и тянет от них подальше. Так что все, кому не повезло с летним отпуском, стараются взять все прелести лета прямо на месте. А что? Летом – и у нас хорошо, особенно в июле и августе. Да и с местом для пикника особых проблем нет, и за руль садиться не надо, опасаясь, что ГАИ ваш выхлоп праздничный учует… Двадцать-тридцать минут неспешного хода пешком – это для снобов, а, если без фанатизма – то и меньше, и вот она, почти девственная мать-природа. (Это как же – девственная мать? – ехидно поинтересовался майор с верхней полки). Кстати, до ближайшего гаишника от нас – 37 километров. Красота! И местность почти не загаженная. И все потому, что свободного от цивилизации места намного больше, чем людей! Все-то даже и не загадишь, даже и если иметь такую цель! Я в Швейцарии, конечно, не был, но говорят, у нас, в Загрядье, пейзажи не хуже…, а в августе особенно. Кто говорит? Нет, они тоже не были, просто в клубе у Сенкевича видели, да и видиков всяких полно, про этих, как их там, сенбернаров швейцарских, да. Здоровые такие собаки, знаешь, они под снегом всяких туристов ищут, когда голодные. Кто, туристы? Нет, собаки, конечно! Попробуй сытую собаку из будки выгони! Ага, очень смешно, туристами они питаются! Сам людоед! А будешь еще… попусту болтать, скажем так, то следующую рюмку пропустишь! (Перед некоторыми словами Егоркин делал заметные паузы. Он старательно подбирал слова для замены слов обычного корабельного мужского лексикона. Дверь-то в купе была приоткрыта, по коридору сновали туда-сюда пассажиры, а ругаться при женщинах и детях старый мичман себе не позволял, да и другим воли не давал. Кстати, и нам тоже – даже не смотря на наше решительное превосходство перед ним в воинском звании)

– И не перебивай меня своими подколками, а то вообще рассказывать ничего не буду! – угрожающе пообещал он. На майора все зашикали, а угроза лишиться очередной рюмки, как сурово пообещал ему подполковник – старший его учебной группы, и удивительно дружно поддержанная всеми остальными офицерами, замаячила перед ним мрачной реальностью. Тогда майор Валера извиняющимся тоном заметил, что ничего такого, обидного-то, он и в мыслях-то не держал. Так, мол, ляпнул, не думая, только для поддержания разговора. Александр, довольный реакцией публики продолжил:

– А у вас, в армии, вообще редко думают! До генерала, считается – так вроде не положено, рано, а с генерала – так оно уже поздно. Чего думать-то? Жизнь удалась! Ибо там уже политики тебе скажут, что должен говорить, а что – делать – заключил старый мичман.

Офицеры задумались, но согласились. Кроме Валеры, который предложил в этом пункте поставить знак равенства между генералом и адмиралом.

– Но, продолжаю! – вступил Егоркин после некоторой паузы. – Так вот, двинули, значит, мы в сопки, человек семь нас было, кто с женами, кто сам по себе…

– А с чьими? – невинно поинтересовался сверху никак не успокаивающийся майор.

– С женами-то? Со своими, конечно! Ты что, я не знаю, как там у вас, в гарнизонах и военных городках, а у нас в поселке, – жены же все друг друга знают, твоя не успеет и вернуться из дальних странствий, как сдадут тебя ей с потрохами, прямо, как пустую посуду. Можно, конечно, так поступать, нагло гулять с чужой женщиной, по гарнизону, корча независимую рожу. Однако, можно найти и менее надежный способ самоубийства. А что, в ПВО не так? Вот уж не думаю! Ну, ладно, слушайте дальше!

– Я тогда утром на своем корабле-то побывал, пришлось, несмотря на редкий выходной, да еще – ни свет, ни заря, – был у меня оповеститель, стук-стук в дверь, и: “На корабль, тащ мичман, пожалте, командир вызывает. Тревога у нас случилась!”. Как потом рассказали, что-то там ПВО-шники непонятное засекли, да и дозорный эмпэк тоже чем-то встревожился. По экрану РЛС непонятная отметка носилась, а потом пропала. То ли видели что-то, то ли нет – толком не поняли, но тревогу по бригаде сыграли, на всякий случай, чтобы и службу проверить и бдительность повысить. Ничего, обычное тогда было дело, “соседи” к нам периодически подлезали, интересовались, как мы живем и что делаем, а уж чтобы в море с “Ориошей” норговским не “поздороваться” – так это значит, что в лесу что-то сдохло. Подумали и сделали как всегда, лучше перебдеть, чем недобдеть, так решило начальство, и понеслись по кораблям звонки колоколов громкого боя. Ну, да ладно. Подбегаю я к кораблю, а там уже пушки сервомоторами воют, что-то в небе стволами ищут, “лопухи” РЛС вращаются, дизеля густым сиреневым дымом полгавани замаскировали – все как положено! Привели мы свой корабль в готовность номер один, доложили. Провернули оружие и технику, народу своему в глаза посмотрели, (а то ведь он, народ-то, когда без нас заскучает, так что-то интересненькое, с приключениями, сразу придумает. От этого народного интереса потом у начальства икота и сердечные приступы случаются! Особенно на подведении итогов со старшими начальниками…Но это я в сторону уже уехал…).

Потом боевая смена заступила. Посидели мы, кто свободен от вахты оказался, значит, еще с полчаса по каютам, международное положение обсудили, чаи погоняли. Еще через часик отбой дали, и – по домам. Кроме дежурной смены обеспечения, распустили всех допраздновать редкий выходной. Ну, мы всей своей честной кампанией и двинулись в сопки, как запланировано и было, причем, скорей-скорей, пока командование не передумало! Мало ли еще чего взбредет командиром на трезвую голову!

Так вот, значит… Шашлыки тогда мы сделали хорошие – мяса было ведра два, хорошо замаринованного, да еще по новому особому армянскому рецепту, который наш штурман-бакинец от своих предков унаследовал. А к ним были огурчики, помидорчики там, всякие, зелень, целый пакет, кто-то из отпуска привез, водки и вина – тоже всего хватало. Наш механик в соседний город, столицу местных горняков и металлургов, за ней, за водкой-то, специально, с оказией, в пятницу ездил. Потому, как в нашем гарнизонном магазине, на который бронзовый Ильич нам рукой с постамента на главной площади Загрядья, день и ночь показывал, в те времена были только вино, коньяк и ром. А этот ром был, к слову сказать, еще такой, которым негры из-за своей завоеванной независимости напрочь отказались травиться. Так он и назывался – “Ром для негров”. Вот тянуло военторг на экзотику – и ром, и настоящий португальский портвейн, и венгерский токай, и ирландский джин – а водки нет! Водку же почему-то в те времена наш “ванькинторг” не закупал для гарнизонов, наверное, рассчитывал, что ворованное корабельное (или авиационное) шило мы больше уважаем. Или нравственность нашу берег, резонно полагая, что коньяка и джина много не выпьешь. А на трезвую голову совершать аморальные поступки у нас как-то совсем не принято… Списать свою дурь на плохую водку со слабой закуской – это нормально, тебе даже посочувствуют. Кое-кто. А вот “подвиг” по своей собственной дури не простят! Говорят, сам Александр III точно так поступал – пьянство прощал, но и только…

Был, конечно, и обычный портвейн – но он на любителя. Да и качество, извините, но, мягко говоря, там совсем не ночевало! Я сам из казачьих краев, там к вину с детства приучены. Но! – (многозначительно поднял указательный палец вверх и сделал эффектную паузу Егоркин). И продолжил поучающим тоном:

– К вину-то домашнему и хорошему, да за щедрым столом среди родных и друзей. Да и само вино там – это чистейший виноградный сок, напитанный нашим щедрым кубанским солнцем! Для радости своей и своих друзей его казаки делают испокон веку! Поэтому алкашей – синюшников у нас и на порядок поменее, чем в центре среднестатистической России-матушки. Это – если брать в процентах на душу населения.

Тут Егоркин смочил пересыхающее горло стаканом свежайшего “Кольского” пива и продолжил: – У нас, у военных-то, она, водка, тогда в дефиците была, а вот горнякам без нее, без русского национального антистресса, нельзя никак – а то их план добычи и производства в опасности будет. И это их начальство и партийное руководство прекрасно понимало. Вот и снаряжали мы с оказией делегации к ним периодически, и – особенно, перед праздниками. Чем создавали им очереди иногда. Но – ничего, горняки – они мужики с понятием! Тем более, что многие из них в Заполярье, да на Северном флоте срочную службу оттрубили. А вот уж это – как братские узы!

Так вот, отдохнули мы тогда шикарно, никто никуда не торопил, следующий день тоже был выходной – за недавние удачные учения, которые “съели” пару выходных у всего флота. Солнца никто давно за горизонт не закатывал – конец июля, попели мы вдоволь разные песни – и народные, и не очень, поговорили, как всегда, и обо всем, по закону древних викингов. Ага, точно – в море – о бабах, а с бабами о – море. Откуда знаешь? У вас – тоже? А куда денешься? Закон – он на то и закон! И вот, когда заиграл гимн в Мишкином транзисторе, мы только тогда собрались и пошли домой. А со словами, или без слов он был, гимн-то, не помню! Но все же думаю, что без слов – при такой закуске до шести-то утра водка бы давно бы кончилась, а у нас кое-что еще, на наше счастье, как потом оказалось, осталось… Ну, точно говорю, оставалось, просто забыли мы как-то про резерв, потому и не допили. И хорошо сделали, а иначе бы все мы были бы в рабстве, да и вы тоже. У кого, у кого? Да у этих, из созвездия Волопаса, система Сигма – 347 какая-то. Откуда я такие матерные слова знаю? Узнаешь тут, блин…

Ну, вот, идем мы себе, идем, растянулись по старой немецкой дороге, вдоль недостроенных еще в ту в войну тяжелых береговых батарей, разбились по интересам, кто по двое, кто по трое. Кругом – красота, пахнет травой, можжевельником. От залива морской прохладой веет! А я с Мишкой, своим закадычным приятелем, – самые первые, бодро прем шампуры, плащ-накидки, ведра из-под маринованного мяса. И как-то так резво с места взяли, легко оторвались! Груженному-то цветочки нюхать, да природой любоваться не больно-то хочется, быстрей бы добраться до места, да разгрузиться. Или хотя бы оторваться от толпы и встать, сбросив поклажу, чтобы отдохнуть, пока остальные догонят. И вдруг вижу – стоит какая-то хреновина чуть в стороне от дороги, по форме – как кастрюля, даже вроде с крышкой, а размером – явно намного побольше “Камаза” будет. Даже с прицепом… И что интересно, пока совсем не приблизились – не видно, ведь, было! Даже с десяти-то метров – и то, как-то так размыто… Оптическая мимикрия – это мне потом уже рассказали. Хитрая такая штука, точно говорю… Правда, плохо понял, как она работает. Как-то транслирует изображение заднего вида на передний борт, только как – так я и не понял. Так вот, а у этой штуки человек пять мужиков суетятся, одетые в какие-то серо-серебристые комбинезоны. Нет, такой мысли – как она туда попала-то, среди сопок и без дороги, у нас сразу не возникло, водки, наверное, все-таки было много.

– Или мало! – вставил майор

– Или мало! – подозрительно-покорно согласился Егоркин.

– Не отвлекайся, старый, давай дальше! – поощряющее и дружно сказала, почти хором, заинтересованная публика. 

– Оставили мы свой груз на дороге, – продолжил он, и только у меня рюкзачок за спиной остался, лень снимать было, да и двинули к ним – может помочь чем, да и узнать, кто они такие и откуда – до норвежской границы – километров-то семь всего было. Захотелось, блин, проявить бдительность, ага… Подходим – а от этой железяки металлом гретым и маслом пахнет, да как-то не по-нашему, запахи летние напрочь забивает. Подошли ближе, глядим, а они насторожились, один даже трубкой какой-то в нас тычет. Мы здороваемся, чего, мол, у вас, мужики, а они молчат, и совсем не радуются нам. И тут вдруг что-то у меня в голове словно щелкнуло и вдруг слышу вроде какие-то голоса, но не ушами, а как-то внутри, прямо в голове, где-то в мозгу, и не словами даже, а сразу образами – кто, мол, вы такие, и что вам надо? Мне тоже потом это объяснили, что это обычная форма общения этих “тарелочников” при встречах с местными аборигенами. Чтобы с переводом не путаться. На пальцах это трудно объяснить, но где-то так…

– Местные мы, – отвечаю, уже вслух, – военные из поселка Загрядье.

Они вроде бы поняли, что я сказал, но как-то нехорошо переглядываются. Гляжу на их морды – мама моя, а они-то у них какие-то бледные, с зеленоватым отливом, и глаза здоровущие, прямо как у совы, нет, скорее как у кошки – косой разрез, и краешки как-то вверх приподняты. Но черные-черные, какой-то невероятной глубины, как колодец в пещере, а зрачков и не видно вовсе. Я даже подумал, что очки это у них, но нет – очки у них тоже были, видно защитные от чего-то, и приподняты к верху, под такие плоские береты. А один, из них, еще поздоровее меня, так и спрашивает:

– Вы что, нас не боитесь?

– С чего бы это, говорю, не больно-то вы здоровы, а сейчас еще наши подойдут, и, если что – так вам и мало совсем не покажется! – (со всякими прилипалами надо сразу решительный тон брать, у иных охота к приключениям тогда пропадает – пояснил, между делом, Егоркин).

– А Мишка наш так согласно кивает, хмель от себя отгоняет. Не той реакции они от нас ожидали, сразу видно. Один, длинноносый, прямо говорит другому, у которого нашивок золотых на полрукава:

– Я же вам говорил, командир, наш Мозг выдал анализ, что их всех, то есть местное население, хлебом не корми – а дай подраться, они всю свою недолгую историю только и делают что воюют. (Что интересно, я его тоже вроде бы слышу и понимаю).

Покоробило меня слегка от такой речи. С одной стороны – оно и так, я тоже не далеко от школы жил, учил историю, но все же – обидно. Не дикари ведь мы давно уже. Ну, не все, по крайней мере, и особенно – если трезвые. Это мы – самый нормальный народ. А у политиков, у них со временем ревматизм мозга все же наступает, и чем дольше они сидят на своих постах, так тем уверенней. Так мне тот самый психиатр объяснял, после того, как мы с ним на рыбалке вторую пол-литру “уговорили”. Да и то сказать, последним из известных мне наших правителей, только Петр I лично в сражениях участие принимал, сам на абордаж шведский корабль брал, да и вообще… Короче, что такое война в “живую”, они, современные политики, особо не представляют. Но это – к слову, значит. Слушайте дальше.. . Не надоело? – вопрос этот сам Егоркин считал риторическим, абсолютно не интересуясь ответом, и продолжал:

– А Мишка, значит, наш механик, ей-Богу, патологический фанат всяких железяк и устройств, и любой движок для него, как для нас, простых смертных, – букварь. На их рожи он вообще, как мне показалось, – ноль внимания, и видит только их “кастрюлю”, и удивляется, как же он такой машины-то не знает. Что, говорит, у вас там такое? Их мужик, который все с какими-то приборами бегал, да обшивку у люка раскручивал, какую-то панель снимал, хмыкнул только, да рукой махнул – куда, мол тебе, все одно не дойдет. Потом чего-то мерил, чего-то крутил, да и плюнул, бросил свой инструмент, да и докладывает своему, как мне показалось, офицеру:

– Абзац, говорит этому двигателю, причем – самый большой и полный, надо новый десантный катер с запасным блоком вызывать, или самим эвакуироваться а эту колымагу – тут он презрительно пнул по стойке опоры – взорвать к едрене матери. Ну, может и не совсем точно, но я так уж для себя запомнил его пламенную речь. И тут наш Михаил подошел к открытому лючку под обшивкой, из-за спины что-то разглядывал, затем подвинул их механика в сторону, достал из нагрудного кармана отвертку, с которой он никогда не расставался, быстро ей куда-то ткнул. Да так, что обалдевший “зеленый” не успел ему помешать. Вдруг внутри “кастрюли” что-то мявкнуло, хрюкнуло, затем пошел ровный такой писк, как будто сельсины запели куплеты из оперетты, а по всей верхней кромке корпуса побежали разноцветные огни, а кастрюля стала как-то бледнеть и таять. “Е-К-Л-М-Н! – вдруг прошибло меня, догадкой, словно током, прямо как живых контактов голой рукой хватанул. Так ведь эта “кастрюля” и не кастрюля вовсе – а “летающая тарелка”, НЛО, едрит ее и ангидрид в медный громоотвод, в астрал и в теорию поля! А эти, зеленоватые – их ведь не укачало на волне, и не с перепою они трехдневного, конечно, а, тогда, значит, это – инопланетяне! Во, думаю, сходили на шашлычки-то! Сразу протрезвел, как будто и не пил. Но виду не подаю, посмотрим, думаю, что дальше будет. Но теряться и паниковать никогда негоже! Вот что главное, это я понял на службе. Сам я прикидываю тактические возможности – у меня-то в вещмешке – пару больших банок говяжьей тушенки (не пригодились, закуски хватало и без нее), это уже полтора килограмма! Да бутылка сюда же “ноль-семь”, почти полная, – с шилом (чтобы “компас в башке” утром в меридиан ввести, если приспичит), да хлеб остатки (не выбрасывать же – грех!), пара-другая эмалированных кружек. Общий вес – килограмма три, и если ее за ремни в обе руки взять – палица получится приличная. Это – уж если дойдет дело до мордобоя с превосходящими силами противника. Но лучше бы не дошло, думаю я, ведь их блестящие трубки навряд ли слабее автомата Калашникова. Но в звездный зоопарк или в пробирку с формалином совсем не хочется, ибо вспомнил я сразу вдруг все книги с мрачной фантастикой. Большая, думаю, пробирка-то мне понадобится! Но ведь они-то могут и по кусочкам порезать меня, нашинковать да по маленьким баночкам расфасовать! Кто их знает, что у них там на уме, и какую там задачу им их штаб на эту высадку поставил? Вдруг у них технический прогресс попер вперед социальных и нравственных? Это как если бы рабовладельцам дать танковую бригаду с авиаподдержкой или Дрейку – ракетный крейсер…

Но тут надо было видеть их вытянувшиеся зеленые лица, а у их командира даже берет дыбом встал! Теперь-то я соображаю, это если бы какой-то бушмен с копьем, прямо при мне, починил гирокомпас, я бы тоже ох… ох… ох, и удивился, бы наверное, сильно! Михаил тут говорит своему зеленому коллеге – нечего, дружок, механизм всякой фигней нештатной крепить, проволочками и изолентой детальки прикручивать, себе дороже выходит. Если технику ремонтировать – так основательно, надо расклепать, расточить и оцентровать, что нужно, сразу, и подшипнички нужные найти и поменять! Железо – оно, если не любви, то уважительного к себе отношения требует. Вот! А, вообще-то, у нас бы на флоте за такое твое отношение к матчасти – за борт бы выбросили, и спасать не дали! Это не то, чтобы намек, но на заметку некоторым гамадрилам от маслопупии…

При этих словах их командир сразу же так и загорелся: – какая, мол, интересная и свежая мысль, говорит. Надо тоже взять себе на заметку, как передовое веяние в воспитании инженеров и механиков… Но зеленоватый механик Мишкиной идеи явно не оценил, и стал оправдываться, что времени-то толком не дают сами же эти отцы, блин, командиры. Только встанешь, мол, в ППР, разберешь железо, как тут же орут, давай, шевелись, механик, со своими обормотами, чтоб через час твоя колымага на ходу была, а то на втором катере хаф касдер (наверное, у нас пока аналога нет, я это слово не понял) опять накрылся, а лететь надо. Например, везти командора эскадры со штабом на соседний гравокрейсер задачу принимать… мать-в-перемать! А не то летнего отпуска не увидишь и на классы или в академию какую в центр империи, на учебно-курортную планету точно не отпустят в этом году. А эти хитромордые козлы из второго отряда всегда говорят, что их катера именно сегодня не в строю, и собрать их ну никак не смогут, хоть стреляйся. И никто ни разу их за это самое место не взял – за такие подлые штучки, а мы за них всегда отдуваемся. Особенно – механические силы. Вот и подумаешь, стоит ли становиться лучшим отрядом в нашей межзвездной эскадре еще раз в следующем периоде. Опять же, всякие дурацкие идеи разведчики только на нас и пробуют и во все авантюры суют! Например, сейчас!

Короче, поет он точно такую же песню, как все наши флотские механики – своим командирам.

– Вот здорово! – восхитился Мишка, – точь-в-точь, как у нас! Сколько же у нас общего, не смотря на разный цвет лица. Флот – он везде флот, хоть морской, хоть – воздушный, хоть – космический!

– А запчасти и ремонтников, кстати, дают именно тем, кто чаще ломается и не стесняется верещать об этом на всю Вселенную – вставил к месту “тарелочный” механик, тудыт всех этих распределителей на сковороду сверхновой да в черную дыру!

– И у вас – тоже? – как-то радостно – удивленно воскликнул наш Загрядский гений механического дела. И чувствую я, стало налаживаться кое-какое взаимопонимание и потепление межпланетной обстановки.

– А где стоят ваши гравокрейсера? – как-то вдруг совершенно не к месту, неожиданно и встревожено поинтересовался длинноносый инопланетянин. Он явно как-то не так, уж прямо совсем дословно, понял Криницина.

– Какие такие, на фиг, “гравокрейсера”? Вот еще знать бы, что это такое, хотел сказать я, но вдруг на меня нашло какое-то наитие.

– Тебе расскажи! – неожиданно для самого себя, возмущенно сказал я, – Штирлиц ты хренов! Ты-то про свою эскадру мне тоже не скажешь, как вы ее за темной стороной Луны, где пространство-то не сканируется, вон, крейсер прячете, дежурный, а за Марсом – сторожевые фрегаты, которые валят почти все земные научные станции, которые туда с таким трудом по полгода добираются! Все-то нельзя, чтоб не заподозрили, вы еще так думаете, что хитрые, но мы уже давно это знаем! Мы про ваши все знаем, про свои – ни черта, потому что все у нас от самих себя так секретно, чтобы вам не выдать случайно, под наркозом или “волнами правды”.

Вот уж не знаю сам, что это такое, а травлю все подряд, что под язык попадает – надо же человечество спасать. Да и себя заодно, тоже. Не то чтобы страшно, но как-то неприятно, под ложечкой холод и тяжесть в душу подло заползает. Но сражаться надо…уж больно в пробирку-то даром, и вот так, сразу, не хочется. А вот тут уже наш гениальный механик протрезвел сразу на целых пять рюмок и с уважением взглянул на меня. А меня уже, как самого великого Остапа, понесло! В рядах зеленых я заметил легкую панику! – И приперлись вы, (продолжаю), через гравитационную дыру в пространстве из созвездия… Кита (я вспомнил песню Владимира Высоцкого о космолетчике) и ткнул куда-то в небо не зажженной сигаретой. (Откуда я знаю, где этот самый, небесный Кит? Я что, елки-палки, штурман?) Тем более что звезд-то вовсе не видать по причине белой ночи. Но куда-то попал. Причем почти… Их командир переглянулся с длинноносым, затем они оба посмотрели на парня с нашивкой в форме звездного глобуса, тот нерешительно кивнул. Так, подумал я, дело идет! Опять забрал ветер в паруса словесной травли и попер!

– И вообще, – продолжаю, мы еще утром вас засекли, когда вы тучкой претворились, – (вспомнил я утреннюю боевую тревогу и бессмертного Винни-пуха одновременно). Вы же на фотонном фрегате перлись, говорю, а потом катер спустили. У нас – пикник, и вам, наверное – тоже надоело в прочном корпусе-то сидеть и одни концентраты есть. (При этих словах они дружно поморщились. Угадал я, значит! Как здорово, кстати, что мы им попались после возлияния, на трезвую-то голову точно бы засыпались, или язык проглотили бы от страха).

– Да и выпить всем живым людям иногда надо, расслабиться, стресс с себя снять, – продолжал я, – на борту-то, ни-ни, мы тоже это понимаем, сами такие….

При этих словах, один из них, до этого как-то равнодушно стоявший в стороне и не принимающий участие в разговоре, такой из себя плотный, здоровый с цветными значками на груди, вдруг вздрогнул и заинтересованно посмотрел на меня.

– Ага, клюет! – отмечаю я. Тут вдруг длинноносый стал принюхиваться к нам, потом достал какой-то прибор, вытянул из него щупальце и тот стал урчать и водить им – от меня к Мише, в стороны, и в направлении приближающейся нашей компании, попискивая и моргая какими-то лепестками на панели, и мерцая индикаторами на корпусе блока. На синем экране забегали желтые значки. Длинноносый посмотрел на экран приборчика, тихо свистнул, и спросил: “А что это вы пьете, в смысле какую жидкость имеете в крови?”

– Да так, слышь, разные напитки, но все – на воде, – отвечаю я так лениво и равнодушно.

– Вода-то сама по себе, она у нас хреноватая стала, всякие промсбросы, нефть разная, стоки, опять же, всякие разные, без очистки, испортили-то весь АШ два О на планетке – припомнил я школьный курс химии, – да и вообще…(Читал я где-то, что эти пришельцы запасы воды ищут! Пусть думают, гады, пока, что чистой воды они у нас не найдут!). Кстати, вот, попробуй, что мы теперь пьем – достал я тогда бутылку “шила” из мешка: осталось еще немного!

Я протянул бутылку их командиру. Тот нерешительно взял ее и поднес к своему лицу, внимательно оглядел ее своими тонированными фарами и осторожно понюхал.

– А почему вы эту воду с собой носите? – подозрительно спросил длинноносый, тут же полно разных ручьев и водоемов.

– Что верно – то верно – согласился я, и стал думать, как выкручиваться, но тут нашелся мой товарищ:

– А ты сходи, вот, сам – возьми пробу! – нагло предложил “зеленому” наш механик. А еще лучше – отхлебни! Завтра ты так прод…, запнулся рассказчик, но быстро нашелся: продиарешься (сконструировал Егоркин новое слово), никакими таблетками твои кишки в кучу не соберешь! Не знаю, правда, какой там у вас метаболизм, но, полагаю, все равно наши родные бактерии и химические элементы проймут любую чуждую биологическую систему.

У длинноносого особого желания воспользоваться советом Мишки не возникло, я же храбро отхлебнул из бутылки. Ядреное “шило” обожгло мне все небо и перехватило горло. Но – справился, опыт – ведь его не купишь, верно говорит наш народ! Кроме того, я нашел в мешке еще и полиэтиленовую флягу с теплой и противной водой (на вкус – чистая пластмасса – если ту пробовать жевать!) и украдкой сделал пару глотков, слегка погасив пожар в своем горле.

Командир космолетчиков кивком головы приказал своему толстяку последовать моему примеру. Тот вздохнул, но был, видно, старым служакой. “Жертвует, гад, малоценным членом экипажа!” – подумал я, почти с жалостью глядя на десантника. Он без возражений (видно, привык!) поднял сначала фляжку с водой, которую я ему протянул первой. Пригубил, немного, как дегустатор. Он сморщился и стал плеваться. Затем он взял у меня бутылку с “шилом” и сделал большой глоток. Как я перед ним. Но вот моего опыта у него не было! Он забился в кашле, его здоровенные глазища стали еще больше, прямо слезы, как у некоторых наших в таких случаях, потекли, но зеленая рожа тут же приобрела нормальный, живой, с нашей точки зрения, и к моему удовлетворению, ярко-помидорный цвет.

“Не совсем они потерянные существа для Вселенной, нет!!” – подумалось мне. Но толстяка надо было спасать! Невинно страдает разумное существо! Я так понял – он был у них что-то вроде прапорщика звездной пехоты, а я срочную оттянул в десантно-штурмовой роте, в морпехе, так что этот парень – мой собрат! Подумал я так, и решил его реанимировать.

Сунул я ему снова фляжку с водой, пей, мол, а сам быстро вскрываю банку тушенки водолазным ножом. Он морщился и плевался, но дышать начал. На толстый ломоть свежего белого хлеба я положил ему чуть ли не треть большой банки тушенки.

– Что это? – спросил длинноносый. (Ох, не нравился он мне!)

– Это? Это нейтрализатор всяких вредных веществ конкретно для этого клинического случая – и замедлитель охмельных процессов – очень серьезно сказал наш механик.

– Каких?

– А ты посмотри внимательнее! – Показал он взглядом на их “звездпеха”. (Егоркин легко и быстро создавал новые слова. Никакой дипломированный лингвист за ним бы просто не успел!)

Тот шел к своему катеру, заметно покачиваясь и неуверенно двигая руками, в полный разбаланс шагам.

– Слабак, а с виду не скажешь, – удивленно сказал я.

– Ты с собой-то не равняй! Он шило твое первый раз в жизни видел, а тем более – пил, да еще без закуски. А доза, что он заглотил с твоей подачи, в водочном эквиваленте – со стакан будет. Конечно, чердак сдвинет! – заступился за него наш механик. Тогда я догнал этого зеленого “прапорщика” и протянул ему свое кулинарное творение. Он медленно съел этот чудовищный бутерброд, и по его лицу не было видно, что закуска ему не понравилась. Лицо его постепенно стало принимать нормальный (для него!) бледно-зеленый вид. Еще бы, это ведь ему не питательные таблетки из пробирки жрать!

Я тут обратил внимание, что за нами внимательно наблюдал длинноносый. Точно, Штирлиц он космический – окончательно опознал его я. Знаем мы таких! Потом он торжественно нам сказал: “Мы прилетели на вашу планету, чтобы взять с собой ваших представителей и решить вопрос о том, как мы можем использовать в наших целях и вашу планету, и ваше население. Придется вам полететь вместе с нами!

– Вы должны будете быть счастливы служить нашей великой империи! Ваша планета вольется в империю, и земляне будут сражаться в наших рядах на таких планетах, которые теперь вы даже в телескоп не увидите!

Ну, вот, приехали! Нет, так мало нам своих собственных великих империй, и всяких там развеликих вождей богоизбранных народов, так нет, еще эти зелененькие лупоглазки хрен знает откуда со своими собственными старыми идеями приперлись! И ведь серьезные-то какие у них намерения! Все, думаю, скончалась наша человеческая цивилизация! По уровню оружия, уж верно, приличной драки мы с ними не выдюжим! Обстановка заметно накалялась! Тем более, что звездная кастрюля стала пищать значительно увереннее. От движков пошел ровный гул, и ее видимость вообще растаяла, даже почти в упор.

И тут один из этих зеленоватых звездолетчиков вдруг сказал взволнованным тоном:

– Командир! Посмотрите, что показали приборы!

Командир подошел к экрану, за ним опять увязался и длинноносый. Я прислушался. Они быстро заговорили между собой, удивленно восклицая. Перевести (или понять) то, что говорят, мне никак не удавалась. Даже голова заболела! Если бы я так удивился, меня бы тоже минут пять никто бы не понимал. Даже земляки! Или даже – десять? Во всяком случае – дословно. Я, конечно, не старый боцман парусного флота, но если меня, как следует, “достать”, так меня тоже раздирает на матерные конструкции несколько минут, пока мои чувства окончательно не восстановятся… Вот тогда бы их компьютерный полиглот точно бы взорвался, на фиг!

Наконец, заговорил командир пришельцев, с выраженным удивлением и некоторой озадаченностью:

– Вы тут, оказывается, все выдыхаете из себя сплошной яд – продукт разложения растительного белка, который вырабатывают какие-то микроорганизмы, грибовидного типа – летучие соединения углеводорода и кислорода. Это – запах смерти! Вы умирающие особи! Это запах самой смерти! – вещает он страшным таким загробным голосом: – И вы можете нам совсем не подойти!

Его последняя фраза меня, конечно, совсем не огорчила, наоборот. Но все равно – даже как-то неуютно стало. И где-о – даже совестно и стыдно за человечество, как чистое когда-то Божье создание. Но сейчас так надо было – в жизненных интересах этого самого человечества.

Я дополнил:

– И особенно – по выходным и праздникам, а что выдыхаем потом по понедельникам – ни лавровым листом, ни мускатным орехом не отшибешь! Только импортный антиполицай помогает, и то – ненадолго! Но если кто у нас и умирает, хоть буквально, хоть фигурально, так это только тот, кто нормы совсем не знает, и дозу рассчитать не умеет, и когда еще похмелиться нельзя по служебной необходимости – чтобы замполит и подчиненные не унюхали. Но до пятницы почти все полностью реанимируемся самостоятельно. Но некоторым это делать нельзя – по состоянию здоровья или из-за скрываемой личной вредности и подлости. Я в том смысле, что нельзя вам пить эту самую жидкость, что из продукта микроорганизмов.

Вот тут один из них попросил меня дать ему каплю моей крови на анализ. А что? – Да запросто! – ответил я. То, что мгновенно выдал им их умный прибор, лизнув моей крови, космическим гостям совсем не понравилось.

– А это – у отдельных особей, или как-то распространяется? И каким путем?

– Да, конечно, говорю, распространяется. И я бы так сказал – прямо умственным путем! Вот, бывает, грустно, как-то, стрессы там мучают, или наоборот – удача какая, и радость тебя обуревает. Тогда – то и берешь ты емкость побольше с этим жизненно-опасным напитком, и идешь к друзьям. Даже если они вроде бы и не хотят, то все равно, в конце – концов, помогают тебе справиться с ним. Потом оказывается, что его не хватает, и кто-то приносит или достает еще! А в одиночку у нас пьют только самые пропащие люди! Так что – шило флотское, это инфекционная болезнь. Особенно – с хорошей закуской. Тогда от него вообще редко кто отказывается! А если еще и на дармовщину…

– А долго продолжаются приступы этой болезни? – поинтересовался Штирлиц.

– Да пока не кончится источник выпивки – плюс еще кое-какое время на преодоление последствий и уяснение вопроса, на каком ты сейчас свете обретаешься.

Зеленые задумались и как-то загрустили! Не думаю, что они меня буквально поняли, но смутились здорово! И вот, в этот самый момент их “прапорщик” незаметно подошел ко мне и попросил отхлебнуть еще из бутылки. А мне что – жалко? Я объяснил ему, на этот раз, технологию питья “шила”, давно уже отработанную на нашем флоте, плеснул ему в кружку. Разбавил в пределах разумного (чистый он без практики не потянет, я это уже понял), подготовил ему закуску – дал ему вскрытую банку и ложку. Я ему пояснил, что пить просто так – это прямой путь к алкоголизму и признак бескультурья. Сначала нужно сказать хоть самый простой тост. Например, чтоб вас всех быстрей сдуло с нашей планеты к вашему кораблю! Он согласно закивал, сказал – что сам давно уже об этом мечтает, бодро выпил и закусил. Вот на этот раз на лице его отобразилось блаженство. “Во пробрало!” – думаю! А спирт-то в самом деле хороший – чистый, медицинский, двойной ректификат, специально для легководолазных спусков выдавали. Сэкономил вот… Да совсем и не жалко, лишь бы для пользы дела!

Их механик, тем временем, внимательно смотрел на экраны приборов, цокал языком и повторял:

– Командир, да ну их на хрен, спиртодышащих этих! Что, других планет нам мало, мотаем отсюда поскорее, а? Командир, мотаем отсюда, пока чего не подцепили. А то поздно-то каяться и жалеть самих себя будет!

– Так, значит, говоришь, болезнь эта заразная? – спросил меня зеленый Штирлиц.

– Еще какая! – говорю. Только решишь “завязать” с этим делом, так припрется какая-то зараза со своей бутылкой – и плакали твои благие намерения. А на утро – башка болит, работоспособности никакой… И ведь сам потом достаешь запасы на “черный день”, и уже только утром понимаешь, что вчера у тебя был еще не черный день, а светлый вечер. А вот черный день начался сегодня, и прямо с утра! Да и, опять же, жена в таких случаях отказывает в половой близости, способствующей размножению нашего вида… Вымрем, блин, совсем на хрен, когда-то, по этой самой причине! – искренне забеспокоился я.

Отвлекшись от сюжета, Егоркин обратился к нам:

– А вот теперь скажите товарищи офицеры, разве концептуально не прав я в этом вопросе, в смысле основного инстинкта, который жены глушат в случае злоупотреблений? Вот, то-то!

Но продолжаю: тут в разговор с командиром “зеленых” и их “Штирлицем” вступил наш механик – башковитый мужик. И пошла между ними одна терминология из физики и химии, и я заскучал, подзабыл уже многое, да честно сказать – и не знал еще больше. Танцы и всякий спорт в школе я любил явно больше физики. И как, и чем меня только батя не вразумлял по кормовой-то части да по хребту – а все до мозгов не доходило. Уж видно тягу к учебе не привьешь ни ремнем по заднице, когда в младших классах, ни колом из плетня по хребту – когда уже в выпускных. Тут либо – дано, либо нет, во всяком случае, все лентяи у нас считают именно так! А больше десятилетки-то я нигде потом и не учился. Но читать люблю. Особенно на вахте и в дороге. Но тут, вдруг, чувствую, под общий шумок, пока отцы-командиры не видят, тянет меня “прапорщик-звездпех” этот за рукав – пойдем, мол, зайдем за катер. Мы тихо слиняли с глаз долой от начальства, и тот тип мне говорит:

– Как называется то, чем ты меня поил?

– Шило флотское, говорю, а то, что ты после ел – это закуска.

– Что ты хочешь за бутылку ШИЛОФЛОТСКА и закуску? – деловито спросил толстяк. Я понял, что ему понравился, если не сам напиток, то – эффект.

– А что у тебя есть? – так же деловито заинтересовался я в ответ, сразу как-то отвлекшись от тяжелых мыслей. А что? Может быть, это первая в истории человечества меновая сделка с представителем иного разума!

Тут зеленый толстяк предложил мне на выбор какие-то железяки, про одну я понял – размножитель какой-то, а вторая – вроде батарейка для фонаря, размером с пять копеек, с солнечной подзарядкой. Я замялся для виду (что мне, “ворошиловки” этой жалко? Или банку тушенки?), а тот, подумав что этого мне кажется мало, тут же добавил пакетик с таблетками разного цвета – сказал – еда, но больше одной за раз нельзя! Ударили мы по рукам, он земные образцы куда-то лихо спрятал в комбинезон, да так, что вообще со стороны незаметно. “Опыт!” – уважительно подумал я.

– Только никому не говори и ничего не показывай! – сказал он. Особенно длинноносому – его даже командир боится! А то и тебя с нами на эксперименты в их развединститут загребут, и мне холку начистят – за распространение передовых технологий низкоразвитым расам А я эти штуки сразу же, как только на фрегат прилетим, спишу по акту, как разбитые и уничтоженные при аварии во время посадки на зараженную планету, и все будет шито – крыто. Комар носа не подточит! – гордо сказал этот “звездпех”. И скажу вам, товарищи офицеры, повеяло от него чем-то родным. Вот ведь, простой народ всегда между собой договорится, хоть ты со Средней Азии, хоть с Африки, хоть даже с этой самой Сигмы-347, будь она трижды через нитку проклята. И еще проще это сделать, если под рукой есть что выпить, и чем закусить! (Тут подполковник предложил всем нам именно это и проделать – пауза в ужине сверх нормы приличия затянулась. Его инициативу все поддержали единогласно.

– Я так и сам понял, про этого длинноносого. Режим, наверное-то у них – полицейско-диктаторский, а этот длинноносый и есть из политической полиции, приставленный к войскам соглядатай, чтобы ни левых, ни правых мыслей ни у кого не допускать. Проходили мы это уже всей нашей страной, несмотря на отсталый наш научно-технический прогресс. И подумал вдруг я – а что, если нам уже по новой, на новом, межпланетном витке развития цивилизации пройти придется? А прапорщик-звездпех мне понравился! Наш человек, хоть и слегка зеленый!

Тут повернулся я, и смотрю внимательно. Вижу, у них на катере-кастрюле, по всему видно, “приготовление” сыграли. Лампочки вовсю мерцают, повеяло разогретой пластмассой, металлом и горячим маслом, движки подвывают на разных режимах, между днищем и травой стали проскакивать искры, трещать разряды, запахло грозой и дождем, экипаж приборы свои и инструменты бегом затаскивают в люк, иллюминаторы по тревоге задраивают. Знакомая обстановочка! “Прапорщик” это увидел, услышал – и тоже рванул вверх по аппарели.

Они нам машут – отойдите, мол. Брать с собой нас они передумали, намотали мы им на уши по пакету лапши, с тем эти атиллы недоделанные и отбывают!

Мы резво отбежали, и тут вдруг ударила плотная воздушная волна – камни полетели в разные стороны, иван-чай полег, Мишка упал. Я сам еле выстоял! А эта галактическая гравокастрюля резко взмыла вверх, зависла на пару секунд и тут же исчезла, как ее и не было, и, даже не разворачиваясь, изменила курс на девяносто градусов. И только где-то в бездонном, голубом с проседью, небе появилась на мгновение и пропала яркая круговая радуга, прогремел глухой раскат звукового барьера.

– Все! – сказал Михаил, полетели они докладывать начальству о полной непригодности нашего населения к использованию в военно-производственных целях, а планеты – даже для маневренной базы космофлота ввиду вероятных инфекционных заболеваний, вызываемых грибками брожения. Спиртовыми дрожжами, то есть!

Они у меня тоже кровь взяли на анализ, я представляю, сколько там алкоголя, и какие выводы можно сделать. Ну, вроде того: “в вашем спирте попалось немного крови!”, как говорил один ехидный доктор. И еще, у них большой мордобой намечается по утечке их информации, про которую ты им “проговорился” о крейсерах и фрегатах всяких... “Штирлиц” аж на каку весь изошел, так ему докопаться хотелось, откуда земляне про них столько знают. Хотели тебя с собой даже прихватить, но они панически боятся заразиться нашими “вирусами брожения”, поэтому так быстро и смотались, что, не смотря на научно-практический интерес, больше, наверное, не сунутся и другим своим дорогу к нам закажут!

Тут Егоркин перевел дух, разлил “напиток свободы” по стаканчикам, и предложил выпить за то, чтобы эти внеземные империалисты забыли к нам дорогу. Возражающих, понятное дело, не нашлось, и пластиковые стаканы глухо щелкнули.

– Фантастику надо читать! – философски заметил мой сосед-подполковник, – а жена – то меня все время на смех поднимает, когда я такие книжки читаю. Вон ведь, как Палычу-то пригодилось! – восхитился он.

Закусили. Александр Павлович снова выдерживал загадочную паузу, подогревая интерес к продолжению. После восклицаний: “а что дальше?”, он неторопливо повел караван своих слов по тропе повествования:

– Когда в небе растаяли последние бледно-лиловые клочки облаков – продолжил он, – я взял свой опустевший мешок, и мы вместе с другом потопали к дороге. Михаил сосредоточенно молчал. К повороту каменистой дороги с осыпающейся насыпью, где мы оставили наш груз, еще только подходила остальная наша компания. Пойдем быстрее, ребята, – говорят они, – дождь, верно, собирается, пару раз уже гром гремел!

Какой там гром, тут мы такое… а, оказалось, что они не видели ничего, ну совсем-совсем ничего, только “грозу” слышали, да озоном вроде пахнуло с неба.

Обидно! Тут, понимаешь, человечество для потомков спасли, а вам не то, чтобы слова признания, но даже слово “спасибо” никто не скажет, и свидетелей совсем нет, чтобы хоть за вранье-то не оборжали нас с Михаилом! Одно остается, молчать обо всем. Но – обидно! Да и ладно, переживем, думая я себе. А механик наш молчит совсем, видно, просчитывает и переваривает случившиеся. Слава богу, подумал я, хоть Криницин был, а иначе бы я и сам решил, что на чердаке все гайки поотдавались, и крышка сама по себе сползла с моего “котелка”.

А дальше было вот что: дошли мы домой, помылись (по случаю выходного в гарнизоне была горячая вода), стал я разбираться, что же мне этот “звездпех” понадавал, махнувшись со мной “не глядя”. Съел я одну “звездпеховскую” таблетку, думаю, что же будет? Сел – не сидится, лег – не лежится. Прямо как Илья Муромец – к-а-а-к взял бы и всю-то Землю-то на уши и поставил бы враз! Пошел к себе в гараж, там у меня движок старый лежал, так я его без труда взял с палубы и перенес на верстак в угол – шагов за пять. Даже отдышка не появилась! Безо всякого помощника! Сам себе удивился. Припрятал я эти таблетки подальше… Взял я их “батарейку”, присоединил к лампочке – та загорелась. Взял пылесос – тот ровно заработал, электрокамин гаражный – тоже. И что интересно, напряжение дает именно то, какое прибору нужно. И ток переменный! Я из любопытства все промерил своим тестером. И захотелось мне узнать, какой же все же у этой “батарейки” предел и как скоро она “сдохнет”. Стал тут пробовать размножитель, но ничего не получалось. Не дали зеленые начальники “звездпеху” объяснить мне его инструкцию по эксплуатации.

Наутро пошел я на корабль, позвал я с собой Криницина в каюту, объяснил ему, в чем дело. Стали мы проводить эксперименты с батарейкой. Мех ее даже к валопроворотке пристроил – устройство такое, здоровенный электродвигатель, который вал корабля поворачивает в разных там эксплуатационных целях.. Вертит ее батарейка, как ни в чем ни бывало! Еще кое-что придумали – справляется, чудо внеземное, мать его так! Но через некоторое время она выдохлась. А размер-то – не больше спичечной коробки! А полежала минут пятнадцать на солнце – опять в строю, крутит вал! Удивились мы, а механик задумался. Вторую железку стали мы опробовать – вроде кошелька старого с защелкой. Что такое – не знаю. Но только потом дошло до нас, что эта штука без затрат энергии любой мусор, который туда помещается – на атомы раскладывает, полная утилизация называется. Михаил посчитал, что этот прибор должен из них, из этих атомов и молекул, и что-то еще собирать, но вот как это сделать? Сколько полезного можно было бы натворить! А водку синтезировать в каких бы количествах! Или спирт, или пиво баночное... Его тогда у нас было не достать, только в “Лоботрясе” за “боны”…

Но нам тогда и попробовать размножитель уже не дали… Потому, что тут вдруг все в гарнизоне зашевелилось. Очень этак заинтересованно. Мужики из заступающей смены, которые шли на корабли мимо штаба, сказали, что там стоит несколько серьезных машин. И такие оттуда важные дяди в пиджаках вышли, что наши комбриги, цари и боги местного разлива, сияя шевронами, перед ними навытяжку стоят, а оперативный ОВРы, мол, уже сигнал “Паника” по всему гарнизону объявил, дорогу метут, бордюры красят, и кругом, куда взгляд ни кинь – очень большая приборка. Траву красить начинают! Только этим дядям наш камуфляж – по барабану!

Тут вдруг “Уазка” комбриговская шустро так прямо к нашему борту – шасть, оттуда начальник штаба – прыг! Как обычно, кричит, как в … укушенный, маманю командира корабля и дежурного по дивизиону через слово вспоминая, требует найти старшего лейтенанта Криницина и мичмана Егоркина живыми или мертвыми, иначе он за себя не отвечает! Потому, что грызуны из самой Москвы с утра доели у него те нервы, что после воспитания таких уродов, как все мы, все же еще оставались. Он кричал на весь причал, рассказывая, где он видал все то, что наш комдив называет “уставным порядком”. Я стал догадываться, откуда ветер дует – “кастрюльку” не только наши РЛС засекли, а узнать в нашей деревне, кто, где и когда и куда ходил – это как в аквариуме про рыбок – все на виду, знай только, у кого спросить! Да и спрашивать не надо – сами невзначай расскажут! И наперебой! Вот жаль, что наши сограждане – не рыбки! Или не слепоглухонемые…

Начпо наш рядом с ним, тоже суетится, еще бы! Местное партийное начальство из райцентра, за компанию с москвичами, тоже припожаловало, делает вид, что что-то понимает… Ну, мы вышли сами, взяли нас под белые ручки и отвезли в штаб ОВРы, старое здание еще финской довоенной постройки, окрашенное в голубой цвет. Там нас ждали. У “гостей” наши гарнизонные начальники не котировались вообще никак, и их достаточно бесцеремонно выдворили из кабинета, где сидел какой-то ученый и два полковника с общевойсковыми эмблемами. И стали они нас расспрашивать вдоль и поперек! Мы им рассказали, как все было, они стали задавать вопросы. И так часа два! Потом мы должны были это все нарисовать на бумаге, нам предъявили кучу фотографий, схем, и сказали найти что-то похожее. И точно, на этих фотографиях была точно такая же “кастрюля”.

– Тарелка – уточнил кто-то.

– Нет, кастрюля, ну никак она на тарелку не тянула! Большая, суповая кастрюля! – И даже с ручками! – упорствовал наш рассказчик. И Палыч продолжал:

– Взяли же они нас в оборот! Оформили нам быстро командировку, мы сели вместе с “пиджаками” черепастыми в “вертушку”, которая села у нас на площади Ленина, и полетели сначала на аэродром, а потом, на специальном “борте” куда-то в Сибирь, в тайгу, в один из хитрых НИИ.

Вот там я случайно встретил земляка из нашей станицы, прапорщика ВДВ, он там спортивно-оздоровительным комплексом, а по-русски говоря – баней с бассейном и баром, в этом генштабовском исследовательском институте заведовал. Так вот, он подслушал нечаянно, что на межпланетной станции, на базе у наших “зелененьких друзей” с созвездья Кита, произошло ЧП. Прямо на следующий день после нашей исторической встречи. Оказывается, этот “прапорщик” со стрекозлинными глазами, при помощи “размножителя” наготовил из моего “шила” крепкой выпивки без меры, а из тушенки и хлеба – горы закуски. Собрал втихую, в одной из нижних кают веселую кампанию своих корешей, научил тосты говорить, выпили они немного, для пробы, и им понравилось. Но им-то про норму никто даже не говорил! Но не успел я их просветить в этом вопросе и предостеречь! Хотя… тут некоторых по сто раз предупреждают, а толку – как от гексавита в деле предотвращения беременности! Так вот, нормы они ее не знали, поэтому потом выпили больше, чем могли, но меньше чем хотелось. Подозреваю, что, этот хренов размножитель работал, не выключаясь! Потом они стали орать бравые военные песни, перебудили всю станцию, затем добавили на старые дрожжи свежее произведение размножителя с растворенными в нем фруктовыми таблетками. Башни у них посрывало, наверное, у всех, и основательно и предметно. Хорошо еще, что у нас пива не оставалось, а то бы они и его бы освоили! И вот, нет бы тогда взять и залечь где-то в уголке до подъема и отдохнуть! Но нет! И у наших дураков так бывает, сплошь и рядом! Если нажрались – так надо же это всем показать, чтобы вокруг вдрызг обзавидовались!

Ребята были здоровые, но дурные, и спокойно вырубившихся, без разгульного фестиваля, почти не было. Как и полагается в период группового помешательства. Вот не люблю такого принципиально, питье дано нам для радости, а не для разгула агрессии! Вот не можешь водку пить, так ешь манную кашу! У нас тоже такие встречаются. А то – нет? И не так уж, чтобы редко! Думать им было особенно нечем, десант все же, мозги касками натерты, от прыжков извилины спутались, и поэтому думали они больше руками, дикари галактические! Тогда они дружно пошли “гонять” молодых кадетов, прибывших на стажировку из военной школы, которые им чем-то не понравились. Какой показательный, грамотный и по-десантному организованный мордобой они учинили! И пилотам местных эскадрилий перепало, пока разнимать этот мордобой пришла вся дежурная десантная рота. Но недооценили они разгулявшихся прапорщиков, пришли совсем налегке. Тогда досталось и ей! Причем, всей роте сразу, и довольно крепко. Спецы-профессионалы высочайшего класса же были! Несколько звездных часов по всей станции поднятые по тревоге войска вылавливали друзей “прапорщика” с обломками титановых табуреток, выломанных из корабельной палубы, в руках – как оружие самообороны и самонападения. Лазареты были переполнены, как после боевой высадки! На следующий день, по приговору военного суда Главной базы, их всех сослали на какие-то дальние пограничные планеты командовать взводами обезьян и обороняться от бешенных гигантских пчел. В столице метрополии тут же был срочно созван Верховный совет империи, который, рассмотрев материалы дела, счел это проявлениями инопланетного вируса. Постановил огородить эту хренову планету, то есть – Землю, если по-нашему, атомными маяками, с желтым цветом излучения, чтобы все корабли цивилизованной Вселенной облетали ее за сто световых лет десятыми окольными путями, как зараженную страшным. неизлечимым и ураганно-заразным вирусом ШИЛОМФЛОТСКИМ.

В доказательство приводились мои пояснения, и кое-кому здорово влетело, что им сразу не вняли и не изолировали всех,. кто это “шило” хотя бы даже нюхал. Это трудно произносимое название удалось установить по материалам разведывательной экспедиции, записавшим отдельные высказывания и мысли Егоркина и Криницина! Всех, кто был на Земле в этой группе, наградили высокими орденами и заперли в карантинной межпланетной базе, прекратив с ними всякие контакты. Так что несогласных с решением совета командира злополучной “кастрюли” и “Штирлица” уже никто не мог услышать! А население нашей планеты признали совершенно непригодным ни для каких практических целей!

– А откуда все это-то узнали? – удивленно спросил майор Валера.

– Э-э-э, штабные прапорщики некоторые нужные вопросы и всякие пикантные новости знают всегда лучше и больше, чем сами начальники этих штабов – философски изрек сосед-подполковник.

– Кроме того, бывали там и наши – Ханлайн, например, откуда все про космофлот и звездную пехоту-то он узнал? Да и есть где-то зелененькие, обиженные своим начальством, которые где-то и “стучат” в наше ГРУ Ну, просто не может быть иначе! – убежденно заверил их коллега, пришедший из соседнего вагона.

– Да, подытожил Егоркин, – Вот так оно все и кончились… Меня наградили, разрешили купить “девятку” по персональному талону, премию щедро отвалили, да взяли с меня расписку на пять лет о неразглашении. Я поменял свой облезлый “москвич” на престижную тогда машину, а дальше – видно, меня и забыли. А Мишка резко стал капитан-лейтенантом и его забрали в этот самый хитрый НИИ. Они там таких интересных вещей и машин для армии и флота наделали! Но, как обычно, все – в одном экземпляре, на второй и последующие у наших правителей денег нет, да и уверили их, что инопланетяне к нам не сунутся, а на местных есть у нас крепкая броня на быстрых танках. Да и забыли, поди, про этот затерянный НИИ после развала Союза. Но мужики там крепкие собрались – ни один со своими наработками за бугор не подался.

– Вот и так бывает! – заключил один из офицеров, а ведь, похоже, именно эту кастрюлю засекли тогда именно мои радары, наверное. В то время я как раз в дивизионе на перевале, недалеко от Загрядья , служил.

– Ну, Палыч, умеешь ты заливать! – восхищенно сказал майор с верхней полки.

Тебе даже Зилятдинов поверил, уж больше него-то никто так фантастику ни в грош не ставит! Вот в чем флот не переплюнуть нам никогда, и всем другим видам наших славных Вооруженных Сил, хоть вместе, хоть порознь, – так это в количестве трепачей на душу населения!

Ну, тогда – за флот! – сказал я. Мы чокнулись пластиковыми стаканчиками и кружками. Поезд медленно и осторожно вползал между перронами большой станции… 






Не ходите, дети, в Африку гулять! Был Егоркин на сафари…


Два дня в городе и его окрестностях бесился последний ураган уходящей зимы. Она, как бы извинялась за свою былую малоснежность и приволокла откуда-то с моря угрюмые черные-черные тучи, просто беременные массами снега. Снег укрыл улицы, дома и все-все вокруг толстенным белым махровым одеялом, завалил все проезды, проходы и тропинки. Наконец, это буйство природы прекратилось. К гаражам, стоящим на отшибе, было ни пройти, не проехать. Деятельный Ордынцев обзвонил своих соседей по ряду гаражей и объявил субботник, и все охотно откликнулись. Инструмент был у каждого свой, работа спорилась. Дружно накинувшись на сугробы, помогая друг другу, справились с заносами неожиданно быстро. Через некоторое время обозначился достаточно широкий, по-военному ровный чистый проезд и въезды к каждому гаражу.

Раскрасневшиеся от физической работы на свежем воздухе, дружные соседи в одном из гаражей быстро сымпровизировали стол, приготовили горячий чай и закуску. Наступило время мужских разговоров о том, о сем. Мало-помалу, но всеобщее внимание вновь сосредоточилось на Егоркине. Как всегда, садистки насладившись этим вниманием, он начал:

– Флот – это не только по морям, по волнам… – изрек философствующий Егоркин. – Это места разные повидать можно, а с какими людьми познакомиться и сдружиться… А опасно – так по улице идти опасней будет, да … У нас тоже всякое бывает, а иной раз и в такое… сам куда попадешь, но сам и вылезешь, и тех кто с тобой вытянешь! Иначе – нельзя! Морская служба – это особая форма существования и образ жизни. А я, так благодаря флотской службе, даже как-то на сафари в Африке побывал! Вот! – изрек Александр Павлович, скромно оглядев слушателей.

– А по этому поводу, был и такой случай… – тут Егоркин сделал эффектную паузу, оглядел краем глаза публику и смачно прихлебнул горячий чай из кружки, откусил солидный кусок монументального бутерброда. Публика перестала жевать и выжидающе уставилась прямо в рот Александру Павловичу. Но рот его был предусмотрительно занят. Народ безмолвствовал… В ожидании очередных судьбоносных откровений все боялись проронить даже случайный звук. Нагнеталось нетерпение и готовность услышать из уст ветерана все, что тот соблаговолит рассказать. Было даже слышно, как в прожорливой печке билось забытое всеми пламя, потрескивая углями и распространяя острый запах горящей сосны. За прикрытыми воротами гаража завывал норд-вест, бросаясь колючими снежинками, как мелкими “сурикенами”. Тут последовал очередной звучный глоток Палыча, заглушивший все остальные звуки. Его хватило, чтобы запить съеденное, и, наконец, свершилось!

– Так вот, – начал Егоркин, аккуратно обтерев губы носовым платком, который был размером этак с небольшой парашют: – были мы как-то на боевой службе в южной Атлантике. Корабли периодически заходили в порт Арнобии, столицу одной такой дружественной тогда нам страны. И жизнь была у них тогда очень интересная и веселая по всей территории. Мало того, что к ним соседи периодически входили с дружественным визитом на танках, да еще – целыми бригадами, так еще и внутри князек местный Манкута, такой, знаете, милый современный каннибал с высшим английским образованием. Нет, именно каннибал, а не Ганнибал из Карфагена. Я тоже не очень далеко от школы жил! (Тут критику сразу несколько слушателей посоветовали немедленно заткнуться).

Егоркин удовлетворенно кивнул и продолжал: – он уже который год вел гражданскую войну с переменным успехом, и с кровожадностью. Причем, в строгой зависимости от уплаченной заказчиком суммы. Этот экскурс по истории международного положения вам к тому, чтобы вы пока прониклись, куда мы попали. У наших там были ПМ-ки. Пришли мы туда, значит, в очередной раз подремонтироваться, заправиться и отдохнуть, а тут к нам прибыли гости из посольства и военной миссии – с семьями, со своей выпивкой и закуской. С развлечениями у них было скудновато. Из всех развлечений-то, у них и была только стрельба по ночам, да оружие в квартирах. Ручной пулемет под кроватью – привычный такой предмет их обихода, прямо как холодильник на кухне. Так они рассказывали. Поэтому, визитам родных кораблей земляки, да и все “соцлагерцы” были рады. А у манкутовцев, глядя на наши пушки и ракеты, аппетит к вылазкам на какое-то время пропадал. Тогда и ночи в столице проходили как-то спокойнее. И на том нам было большое “спасибо”.

Ну, вот, в тот день стояла жара, а воздух над морем был какой-то сонный и от лени даже не шевелился. Гости заявились почти неожиданно на блестящем белом микроавтобусе, вместе с ящиками с импортной снедью и выпивкой. Какое-то время командир корабля их принимал и угощал в кают-компании, но вдруг эти подвыпившие, как следует, высокие гости затеяли какую-то вылазку на шашлыки. Забыли, верно, что не дома в Подмосковье или не под Сочи! Наш практичный и трезвый умом командир предложил им организовать пикник у нас на сигнальном мостике, а шашлыки – в кожухе трубы, как давно отработанный вариант, но … высокопоставленным гостям наш молодой кэп был не указ! Тем более, у них был какой-то “шишковатый” московский визитер, перед которым они все на перебой выпендривались и расстилались. Видно, товарищ слово “нельзя” в отношении своих потребностей не воспринимал! Такие походы, разумеется, были запрещены, ведь вокруг шла какая-никакая, а – война. Но какой-то товарищ из военной миссии (не поймешь – погоны были без звезд) куда-то позвонил и все сразу устроилось. У нас ведь как – если чего-то всем нельзя, то всегда найдется тот, кто скажет, что кому-то все-таки можно! Надо только знать – кому, как и у кого лучше спросить! Для обеспечения выделили несколько матросов во главе со мной, и дали команду готовить и грузить наш барказ. Мы взяли из арсенала пару автоматов, гранаты и патроны. Там это просто необходимость – как зонтик в Питере. Будет дождь или нет, а если небо хмурится, то его, на всякий случай, все равно ведь берешь. Мало ли, что… Так и здесь!

Погрузились мы в этот барказ со всем, что нужно и двинули к устью какой-то реки, на особое место, которое якобы знал один из посольских. С нами был наш штурманенок, с очень подходящей к случаю и профессии фамилией – Сусанин. Тоже, между прочим, – из Костромы. Родственник, наверное. И вот, свернули мы устье, в один рукав, потом другой. Я боялся крокодилов, как девки – крыс, но меня успокоили, что вода тут солоноватая от океана, а эти самые плавучие потенциальные чемоданы и сумочки ее не уважают. Мы повеселели. А вот уже и место, которое в самом деле оказалось действительно шикарным – гладкий пляж с белым песком, да и до деревьев – не меньше пятидесяти метров, незаметно к нам не подберешься. Это обстоятельство, как бывший морпех-десантник, с особым удовлетворением отметил я. Начали раскладывать костер, соорудили подобие стола, гости стали “отдыхать”, только бутылки весело звенели, отлетая в сторону, как стреляные гильзы от орудия. Мы с командой пили в стороне кока-колу и ели какие-то бисквиты, которыми посольские щедро угостили моих бойцов. Я тогда еще подумал, что средь бела-то дня наш дым будет виден далеко – далеко. И, в конце-концов, найдутся те, кто поинтересуется, что же там такое горит…

А тут начали разворачиваться события. Вот тот самый большой проверяла, (действительно большой – килограмм на сто сорок, не меньше!), похожий одновременно на Колобка из мультика и на всех трех толстяков из фильма, “поддал” крепко, а закусывал, видно, неадекватно. И вот алкоголь, помноженный на нестандартную местную температуру, взял да ударил ему в голову. Он стал вести себя подчеркнуто-развязно, куда девалась вся его чопорность! Он распушил хвост, как павлин, и стал откровенно обхаживать смешливую блондинку из персонала посольства. “Я был не прав!” – подумалось мне, “удар выпитого алкоголя достался толстяку больше по другой голове – аккурат между ног!”. Вдруг он решил перейти к активным действиям, и в пьяной башке созрел дурной план. Возбуждение в определенной части тела напрочь отключило способность соображать! Он, не привыкший к отказам в своих прихотях во время финансовых проверок “заграничных объектов”, подошел нетвердой уже походкой к тому самому военному из миссии и стал оживленно спорить. Тот зло сплюнул на песок и подозвал меня.

– Послушай, мичман! – говорит он : – Давай-ка возьми, пожалуйста, пару орлов из своих бойцов, автоматы обязательно прихватите и на катере с этим самым Михаилом Ивановичем и его, блин, дамой, дуй прямо на в-о-о-н тот остров, там их высадите на... какое-то время, а сами где-то посидите или погуляйте. Только катер с офицером сразу сюда направьте, мало ли, и так я уж из-за этих… могу быть в полной… сам знаешь, где! Эх, знаешь, мичман, как хочется этого проверялу послать к этой самой Бениной маме вместе с присными! – офицер мечтательно прищурился, но вернулся к реальности: – Но ведь сразу накопает же чего-нибудь, гад толстозадый!

Затем он взглядом разведчика проницательно оглядел публику и продолжил: – А эти орлы из посольства дамочку-то специально взяли с собой, знали этого толстого кобеля!

Ну что же, нам-то все равно, действуем, как нам прикажут, так мы так и сделаем. Минут через десять барказ уже лихо подошел к самому берегу. Я лично перенес кокетливую женщину на песчаный пляж, чтобы она не замочила своих туфель и легкого платья. Тем временем, ее кавалер так ухнул через планширь в воду, что будь здесь крокодилы, так их бы волной легко контузило. Вот тут по всей заводи пошли какие-то странные круги, которым я тогда сдуру значения не придал.

Катерок с нашим офицером лихо отвалил, и заспешил к месту пикника. А “колобок” игриво обнял свою “тетку” и полез вверх на островок. Мы – за ним, и, конечно же, их обогнали и первыми поднялись на гребень. Да только островок это был не вовсе островок, а полуостров. Да и то, с натяжкой! Скорее, мыс!

За гребнем начиналась твердая земля, поросшая жесткой, высотой до… выше колена, короче, травой. А поперек этого перешейка стояла толпа африканских сопляков-оборванцев, человек десять – двенадцать, одетых, кто во что, но увешанных разномастным оружием – чисто музей стрелкового вооружения за последние сто лет. “Манкутовцы!” – кто-то испуганно ахнул у меня за спиной. Я мысленно с ним согласился – правительственные войска просто не могли так выглядеть!

Один из них, гигант, блин, – ростом метра полтора в прыжке, подошел ко мне, прерывисто дыша на уровне моего пупка, с китайским автоматом на перевес. Я развернулся к нему и расправил грудь, как положено советскому моряку, прикрывая собой подчиненных и “гражданское население”. Он грозно обратился ко мне, на португальском. Это он так думал, что на португальском! Но я знал этот язык еще хуже него, то есть вообще не имел о нем понятия. Но занюханный мурлокотам, стоявший передо мной, решил, что я презрительно отмалчиваюсь в ответ на его “грозные вопросы”. И с силой ткнул меня под ложечку стволом своего “орудия”. Вот это он сделал совсем зря! Кровь просто вскипела во мне и бросилась в голову! Я заорал: “Ах, ты – мурлокотам хромовый, в три господа, в душу, в мать, сын свиньи и пьяного ежика, да я таких троих одним хреном сшибал, убоище недоношенное, модель последней сопли засохшей медузы!”. Тут же моя левая рука сама отвернула ствол его автомата в сторону, а правая, с разворотом корпуса, врезала основанием ладони ему прямо в нижнюю челюсть! Раздался хруст, этот сморчок, прямо с места, кувыркнулся через голову и полетел догонять свои зубы. Издав победный клич, я рванул на груди “тропичку” (жаль, тельника не было по причине жары) и с воплями: “Все, гады, вам абзац!” (ну, может быть, как-то чуть-чуть иначе) – это для них, и “За мной, ребята, полундра!” – это для двух своих моряков, я, прямо, как в кино, единолично устремился в атаку на врага! А враг наш тоже вдруг дружно заорал, прямо хором, но как-то испуганно, дружно же развернулся на сто восемьдесят градусов и с места в карьер развил спринтерскую скорость! Причем, эти ребята на бегу почему-то из хромовых вдруг сразу стали матовыми. Я даже опешил и слегка притормозил, мне самому очень хотелось бы верить и возгордиться, что это именно мой боевой клич обратил это самое воинство в бегство, но вот мой разум в этом как-то сразу засомневался! И правильно – тут из-за моей спины раздался удивленный вскрик матроса – узбека, наверное, в первый раз в жизни, на чистейшем русском языке, и совсем без акцента: “Эх, яти вашу мать!”. И тут же, из-за моей спины, легко обогнав меня, одним духом вылетели сначала – мои моряки, затем – быстрая блондинка, а за ней, хрипя на ходу, – “колобок”, а точнее – колобковый бегемот, который тут же всех нас и обогнал, а затем легко сбил с ног и стоптал одного из манкутовцев. Да так, что тот аж полетел через голову, теряя свое оружие и личное достоинство, перевернувшись два раза. Но наш толстяк еще только-только набирал обороты. Я ничего не понимал! Лишь инстинкт мне подсказывал, что лучше бы пока не останавливаться и не оборачиваться, иначе голову можно сложить на чужбине! Я уже собирался включить полный форсаж, но… Но я же, черт меня совсем возьми, русский человек, любопытный от природы! А как у нас говорят? Правильно! “Да хрен с ней, головой, но вот именно это я видеть должен!”.

А за спиной уже был слышен чей-то громовой топот! Обернувшись, я увидел мчащийся за нами озверевший двуспальный диван, бронированный шипастыми костяными плитами. Он был установлен на опорах из полутораметровых толстых мясоразделочных колод, которыми он как-то очень ловко и живо перебирал! Земля под ним, ей-Богу, не вру, трескалась! А еще у этого “дивана” спереди был таран, которым в древности выносили в крепостях ворота вместе с петлями и сторожевыми башнями заодно. Но потом я понял, что это – лишь здоровенная живая морда сдуревшего животного, с залитыми кровью глазками, а на этой самой морде – рог, размером и формой с плуг средней величины. Ну, мне так тогда показалось. Чего смеешься? Догадался, да?! Кто назвал этого носорога белым, обладал чувством юмора. Он не был белым, он был серым, как неизбежный абзац всем, кто его тронет, не имея под рукой гранатомета! А белыми, то есть бледными, как смерть были мы сами! Самое интересное, что местные ребята, которых мы якобы погнали перед собой, даже не пытались применить по зверюге свой арсенал! Может быть, сработал древний инстинкт! Они о нем знали что-то такое, что пресекало даже саму мысль о нападении на этот живой броневик! Или сразу забыли, как их учили пользоваться этим своим допотопным и неухоженным, как общественный гальюн, оружием! Вообще, удивительно, как он до сих пор уцелел посредине этой долгоиграющей войны! Все эти умные мысли были потом, а пока мы дружно бежали, кое-где даже смешались с нашими незадачливыми врагами, они на это не обращали ни малейшего внимания. А все уже все слышали шумное дыхание зверя совсем рядом, что придавало нам невероятных сил и выносливости. Лично я сдал все нормативы по кроссу по очень пересеченной местности минимум, как за первый разряд. Полторы тонны озверевшей свинины (говорят, что они где-то родственники), неотступно неслись за нами, заметно сближаясь. Из журнала “Вокруг света” я-то знал, что у носорога проблемы со зрением! Но вот подумал сам и решил, что это скорее проблема для тех, кто не успел увернуться у него из под ног. По всей видимости, носорог, эта самая натуральная свинья-переросток, хоть и имея от природы слабое зрение, но все же как-то заметив нас на приличной дистанции, возомнила себе, что мы представляем угрозу ей самой или ее семейству. И решила разобраться с нами по-свойски, со всеми сразу, так сказать, урыть всех хором, не выясняя, кто прав, кто виноват и не размениваясь на индивидуальности. А вы вот говорите – не тронь…это самое, оно и вонять не будет! Мы не трогали, но… некоторые вполне могли бы и… от такого страха. Хотя, я бы посмотрел бы на тебя на этом-то забеге! У меня – нет, мне просто некогда было здорово пугаться, я-то бежал самым последним и мечтал хоть кого-то обогнать. С носорогом состязаться в беге бесполезно, но вот надежда, что он сначала займется тем, кто бежит сзади тебя, всегда есть!

И вот тут, из-за холмика, который мы обогнули, на наше счастье показался облезлый, раздолбанный местными дорогами и долгой войной, джип с людьми в камуфляже, который чуть не столкнулся лоб в лоб с носорогом. Один его пассажиров, не иначе, как с перепугу, дал по нему очередь из какой-то “пукалки”, которую зверь даже не воспринял, но в ответ наклонил голову и врезал в бок машине. Та покорно легла на бок, а люди высыпались из нее, как горох из банки. Они поднялись и тренированно рванули – кто куда, скрываясь в кустах. Грозно урчащий “бронированный диван” стал вымещать свою злобу на несчастном драндулете и вспорол своим рогом ему капот, как старую консервную банку. Он тут же напрочь забыл о нас, которых он так лихо прогнал по своей родной саване спринтерским бегом по почти марафонской дистанции.

Я это заметил первым, остановился и перевел дух, а также схватил за воротник тропички своего бойца Байгильдина, пробегавшего мимо, поставил его на ноги и забрал у него автомат, болтавшийся поперек груди, про который тот и забыл, в свете последних событий. Я дослал патрон в патронник и приготовился к стрельбе, а матрос тут же подобрал чье-то брошенное антикварное оружие и присел рядом, приготовившись стрелять “с колена”, для удобства разложив перед собой запасные магазины, отобранные им у упавшего без чувств “манкутовца”. Чуть дальше упал наш “колобковый бегемот”, тяжело дыша и хватаясь за сердце, а второй матрос и наша женщина оказывали ему помощь. Надо отдать ей должное: ни истерик, ни обмороков, и как ни в чем ни бывало чего не скажешь о ее “ухажере”, которого приключение ввергло в шоковое состояние.

А тем временем манкутовцы добежали до каких-то своих передовых позиций. Тут к ним присоединились где-то сотни полторы перепуганных вояк, живо повылетавших из траншей. Все вместе они добежали до лениво вырытых окопчиков боевого охранения правительственных войск. Оттуда прогремело несколько очередей, все – точно в белый свет, прямо, как в копеечку. Но “оборванцы” – то не знали, что за ними уже никто не гонится! Даже – мы, представители ударного отряда советской молодежи. Поэтому они все равно отчаянно бежали прямо на позиции, что-то выкрикивая. Храбрые воины регулярных войск выпрыгнули из своих окопчиков и … рванули в свой собственный тыл. И все они далеко бы бежали вместе со своими врагами, если бы не кубинские минометчики, на чьи позиции они и дружно выбежали в одном ряду со своим противником. Благо они оказались рядом! Оставив свои орудия, кубинцы кинулись в контратаку, и сходу, почти без стрельбы, разоружили всех встреченных – на всякий случай. Те особо не сопротивлялись. Носорога они боялись больше кубинских солдат! Голос крови и древний ужас! Потом кубинцы побежали к нам, и наткнулись на замаскированный вражеский бронетранспортер, похожий на нашу городскую мусоровозку на колесах от “Беларуси”, но еще с пулеметом и амбразурами. Они обрадовались и весело влепили в него сразу две гранаты из РПГ. Тот аж надулся изнутри и подпрыгнул и гулко лопнул от взрыва! Испуганный этим взрывом носорог рванул со всех ног куда-то в свою саванну. Постреляв для приличия вслед разбегающимся макутовцам и их белым инструкторам, кубинцы подошли к нам, узнав в нас советских моряков, и щедро напоили нас водой из фляжек. Это было кстати! Они дали какие-то таблетки из своей аптечки “Колобку” и даже предложили проводить нас берегу. Пристыженные правительственные солдаты занимались пленными, которых было много. Проходя мимо разоруженных манкутовцев, я обратил внимание на их жалкий, нищенский вид. Боевая злость прошла и в них я уже видел не врагов, а несчастных мальчишек, оторванных от своих семей дурацкой войной. “Вот сволочи!” – закипел я ненавистью к Манкуте и его приспешникам. Сами на деньги америкосов и юаровцев яхты покупают в Англии, а эти пацаны саранче на ужин рады! Сволочи!! Ну, что за мир, как вождь или крупный лидер какой – так обязательно – ворюга – ворюгой, вместе со всей своей семейкой и корешами! Тут я задумчиво заматерился вслух от философской безысходности и яростно сплюнул в траву. Да, замполит со мной работал не зря, как я теперь понимаю

А “Колобок” совсем размяк от пережитого и его практически волокли на плечах наши матросы и кубинский сержант – фельдшер. Кубинский лейтенант, который вполне прилично говорил по-русски, рассказал, что правительственные войска долго не могли взять этот рубеж, который мы вместе с носорогом теперь им неожиданно “подарили”. А то уже месяц операция по захвату этой местности готовилась разнородными силами с привлечением авиации. а мы вот так и-и р-р-раз и – запросто, и – на-те вам, получите, во что упаковать?! А еще он рассказал, что мы здорово промахнулись на своем барказе и влезли совсем не в тот рукав реки, да и прошли далеко вглубь. Так мы “приперлись” на пикник почти на линию фронта. И крокодилы здесь тоже водятся, так что нам при высадке очень крупно повезло.

Я мстительно представил себе рожу этого самого “товарища” из миссии, когда я это все ему передам в красках. Да и наш Сусанин тоже оправдал свою фамилию! Вот это стоило того, чтобы пробежаться по саванне! Нет, давненько я так быстро не бегал! А ведь меня еще и “Колобок-бегемот” обогнал! У меня-то – куча разрядов по легкой атлетике, да и опыт марш-бросков с полной выкладкой! Я удивленно поцокал языком. Катер уже стоял под берегом, и мы пошли прямо к нему – я резонно предположил, что “Колобку” теперь долго не захочется любви на экзотической природе! Их этот самый теньенте, лейтенант, по нашему, учил русский язык, готовился поступать в академию в Москве, и попросил меня перевести, мое выражение “сшибать хреном”, которое он как-то от меня услышал в пылу сражения. Я слегка смутился, но это был еще не худший его выбор из моих высказываний. Я ему надиктовал, что это означает национальную борьбу овощами. Он остался очень доволен новым выученным выражением.

“Кубаши” как мы их там называли, нас горячо благодарили и даже дали на дорогу бутылку рома “Гавана-клаб”. Еще бы – без потерь победа, сыграли они с “манкутовцами”, как в шахматы с двоечником. Хорошие они, кубаши, ребята, и очень неплохое у них питье, они от чистого сердца дарили, но – это на любителя. Я хлебнул его, и так и не понял, чего же это всякие пираты так ему радовались. А потом догадался – с ассортиментом в вино-водочных магазинах у них в семнадцатом-восемнадцатом веке были проблемы. Асортимент в “Пиратторге” где-то на Тортуге и Ямайке был еще хуже нашего. Даже того самого самогона средней паршивости из шотландской ржи, вот-вот, да, который они скотч-виски называют, у них тогда еще не было – все только из сахарного тростника. Наша, пшеничная, или там, допустим, сахаро-свекольная, все же лучше!

Тут подошел наш барказ, мы было двинулись к воде, но лейтенант, предостерег нас жестом, и бросил в реку гранату. Лопнул взрыв, зашумели брызги и река ожила – в разные стороны по ней вдруг кинулись живые, здоровенные и поменьше, бревна. Оказывается, поверив в байку о близости океана, мы легкомысленно плескались в реке, где кишели крокодилы! У меня зашевелись волосы на голове а в груди аж похолодело от увиденный картины! Бойцы хором, вслух, вспомнили чью-то маму от несказанного удивления. Вот бы искупались, а эти гады оттяпали какую-либо нужную в семейной жизни деталь от тела, а?

Да, вот еще, когда этот кубинский лейтенант со своим сержантом к нам на корабль потом завернули – все там уже в курсе наших подвигов были, и наш командир принял офицера, как полагается, со всем русским хлебосольством. Потом мы втихую и ему, и сержанту нашей водочки поднесли – они с моими тезисами охотно согласились, и даже были готовы подписать декларацию об измене рому! Вот и выпили мы все вместе за наше спасение – а иначе-то не по-нашенски будет! А “Колобок” – то слинял почти сразу в Москву, первым же пассажирским бортом, от греха подальше! Тем более, что той же ночью у посольства перестрелка снова была. А отзывы о нас он самые хорошие оставил, вот только морякам моим за спасение своей души даже “кока-колы” не выкатил! Забыл, наверное, или сэкономил на ближних – по обычной чиновничьей привычке.

Да, а вот это я к чему и кому вот уже пять минут об этом все безуспешно намекаю? Уж я и этак, и так? И кому? Опять тонко намекаю: Бугаев, а ну доставай, где там у тебя водочка-то пришхерена? Хватит людей жареной водой накачивать! Да ладно, не переживай, мы сегодня – без фанатизма! Ребята, ну-ка за службу, да за флот! Да чтоб до дна! Вот, а теперь отдадим честь закуске! А то такое классное сало запивать чаем – так за сало же просто стыдно! 




Два – ноль в нашу пользу или священная месть Егоркина.


Допив ароматный крепкий чай из “сиротской кружки”, легко вмещавшей пол-литра, Палыч удовлетворенно кивнул. Наш скальд начал свою сагу издалека:

– Один раз мы даже как-то у англичан выиграли – да, 2 : 0. Причем, на их поле!

– В футбол? Это когда же?

– Ну, не совсем, чтобы в футбол, но.… А дело было так: вот, именно в те времена ходили мы на боевую в Средиземку. Да, это точно был морской пуп земли – кого только там не встречали – американцы, само-собой, бывшие владыки морей – англичане, итальянцы, греки и другая мелочь. Разномастные суда под разными флагами снуют туда-сюда, как в городе в час пик! И вообще – всякой твари по паре. Мы тихо делали свою работу – искали супостатские подлодки, участвовали в боевом слежении за авианосцами, стояли на боевом дежурстве в точках якорных стоянок. Было лето, и над морем цвета ультрамарина чаще всего господствовал унылый штиль. Воздух у горизонта дрожал маревом, остро пахло йодом и водорослями. От жары выцвело даже голубое небо и стало каким-то белесым, как линялый ситец. Солнце прокалило палубу до сковородочного жара, ступни ног припекало даже через подошвы дырчатых “тропичек” и ткань носков. В кубриках и каютах тоже жарко и душно – наши полудохлые дистрофические кондиционеры, паразитически пожирая энергию, не справлялись с дыханием пустынь и влажностью южного моря. Хуже того, от надрыва они сами начинали иногда работать на обогрев. В такую погоду даже рыба не клевала, прячась где-то в ясных синих маняще-прохладных глубинах. Экипаж скучал, чего нельзя было допускать, и командование пыталось разнообразить нашу жизнь – в основном тренировками да тревогами. Но не только, и придумывали мы сами маленькие праздники, ибо в этот период всяких госпраздников и тому подобное в календаре не наблюдалось. Но было некоторое оживление – тогда как раз проходил чемпионат мира по футболу, и мы дружно болели за наших, слушая радио, выведенное по “громкой” на верхнюю палубу. А орали мы так, что чайки замертво падали в море за кабельтов вокруг, а стволы пушек задирались в обмороке сами. Во как! Ей – Богу, не вру! А наш боевой замполит самозабвенно тратил драгоценную бумагу радиофаксов не только для всяких правдинских передовиц со штатных пропагандистских “волн”, но и для популяризации отчаянных голевых моментов мирового чемпионата! Он вывешивал эти плакаты в столовой команды, за что ему было наше человеческое спасибо!

Но, наши конечно, продули англичанам! Засудили, разумеется, судьи – прихлебатели империализма, чтоб им мигрень вместе с геморроем! Причем, мигрень чтобы снизу, а геморрой – сверху! Да-да, чтобы им всем сидеть и думать одновременно было бы больно. А как же! Наши-то футболисты – орлы, да вот только гордо летать на чемпионатах как-то не получается, вот и обс… каждый раз. И-э-эх! Тогда от возмущения и жажды мести я себе места не находил. Но как осуществить такое желание, это совсем нереально – думал тогда я и безнадежно вздыхал, обреченно махая рукой.

Да, и вот как-то один раз мы с боцманом Васильковым подобрали в воде авиационный гидрорадиобуй, “втихаря” его разобрали, вытащив из него разные цветные провода и платы, разноцветную пластмассу. Подумав, чтобы такое-этакое нам из всего этого сотворить, мы стали от скуки плести картину в жанре “наивного искусства”, используя вместо холста крышку от большого фанерного ящика. Затеяли мы это с размахом, но проволока кончилась, еще даже не дав нам хотя бы выразить замысел картины. Поэтому, нашлось много бездельничающих критиков, которые комментировали наше творчество, изощряясь в остроумии. Да, легко обидеть художника, которому не удается вовремя взять за… (допустим, печатный вариант – за грудки) критика. Да и всех критиков не враз передушись, да и не всякого – офицеры тоже подходили, вот – Егоркин с сожалением посмотрел на свои кулаки и покрутил головой. Затем, продолжил: – Но все равно, аргументировано возразить этим критикам очень хотелось. Но критик поумнел и в зону поражения входить не хотел! Что у меня, что у Василькова “аргументы” были с хороший арбуз, поэтому критиковали нас больше издали. На всякий случай.… Одно слово – поумнели!

А тут вдруг, один раз, подошла к нам облезлая, с проплешинами ржавчины на стальном корпусе, черноморская “дизелюха”, от которой остро пахло морем, железом и соляром. Сразу было видно – не один месяц хлебали они море полной чумичкой! Как и мы, здесь они ожидали танкера, который где-то “обломался” и прилично запаздывал к точке рандеву. То есть, это было совсем неприлично с его стороны, ибо наши командиры нервничали, а время уже поджимало. Но – ладно, речь главная не о том!

Эта подлодка легко и красиво ошвартовалась у нашего борта. На черные, с пятнами ржавчины и соли, надстройки лодки повылезали подводники в синих, помятых “тропичках”, и с бледными лицами – даже не смотря на свое “черноморское происхождение”. Да, подводная служба – не сахар, это вам не в кино! О чем я не преминул сказать своим балбесам. У нас – тоже не курорт, но … А командир лодки и пара офицеров-подводников легко поднялась к нам на ют по шатким сходням. Штиль штилем, но зыбь ощущалась в полной мере, и старые кранцы жалобно стонали и плакали тертой резиной между нашими бортами.

Наши офицеры тоже собрались встретить “гостей” – общие темы и проблемы у моряков всегда найдутся.

– Эй, “северяне”! (наверное, разглядев нарисованный на трубе наш герб – добродушного белого мишку, с аппетитом грызущего поломанный пополам “Лось”), – окликнули с лодки.

– Как оно вам, на курорте-то, когда приличные люди под водой за супостатом ходят? – “подкололи” нас радующиеся солнышку чумазые подводники.

– Да, ну как же – спина – в масле, нос – в тавоте, но зато – в подводном флоте! – немедленно, но уж больно стандартно, без выдумки, больше для приличия парировали с нашего борта. Да, жара влияла и на те центры в головах, которые отвечали за юмор! И как обычно стали искать своих земляков, выкрикивая всю географию Советского Союза. Земляки, конечно, нашлись, ибо мир, все же, достаточно тесен!

А тут наш метрист , а потом и сигнальщики доложили о появлении и сближении с нами иностранного корабля – английского фрегата типа “Бродсуорд”, а его вертолет, тем временем, уже подлетел и, сделав пару кругов над нами, вернулся к себе. Проводив его взглядом, я вдруг ясно понял, откуда мы сможем, (если повезет, конечно), достать себе много-много цветной проволоки и других материалов для нашего будущего шедевра! Прямо-таки осенило, причем, сразу и в деталях!

– Эврика! – рявкнул я вслух, да так, что матросы, стоявшие рядом и вальяжно облокотившиеся на леера, испуганно оглянулись и шарахнулись прочь. (Кстати, они всегда знают, что делают что-то не то. И всегда ожидают, что это дело скоро пресекут! В данном случае – они вспомнили, что категорически нельзя облокачиваться на леера. Если не хочешь купаться за бортом, конечно).

Поймав за рукава своих приятелей – продовольственника Петрюка и боцмана, я им живо, на пальцах, разъяснил суть своего замысла, меру их участия и определил долю в добыче. Хохол-продовольственник засомневался, сначала почесал все то, что положено чесать украинцу в случае трудного выбора, но все-таки верно решил, что мы вообще-то, ничем не рискуем. Живой и подвижный Васильков сейчас был готов и не на такие авантюры – скучно! Он долго не думал. Вообще! Никогда!

На торпедной площадке мы немедленно натянули брезент – чтобы никто ничего до поры-до времени не видел, и, сразу же, начали готовить наш ответ наглому супостату.

– Проверим-ка их хваленый английский юмор! – процедил боцман сквозь зубы, и отправил своих боцманят в свою заветную кладовочку – за краской и инструментом. Паша – продовольственник приволок кучу пустых больших консервных банок, импортных и наших, оставленных им у себя для одному ему понятных целей. Подошел один из наших офицеров – ракетчиков, посмотрел на грубый эскиз, нарисованный на куске бумаги – и присоединился к нам, делая толковые замечания и высказывая некоторые, прямо-таки эвристические идеи. Но боцман молча сунул ему ключ и отвертку – лучше трудись! Офицер охотно их принял и через пару минут с головой ушел в творчество. Дело пошло! И уже через полчаса, “секретное изделие”, благоухая свежей краской, уже лежало на солнышке, прикрытое подкопченной трубой от вражьего взора. На такой жаре нитрокраска высохла моментально, и уже можно было осуществлять наш коварный план.

– Теперь вот что: куда бы его нам присобачить, чтобы по правдоподобнее выглядело? – задал вопрос “мозгового штурма” комбат Боровков. Постепенно все сошлись на том, что лучше места, чем на ограждении рубки подлодки просто не сыскать. Пошли на лодку. Сказав, что мы безмерно уважаем подплав, но, честно сказать, не больно-то завидуем, мы изложили суть нашей просьбы. Старпом подводников, куривший на своем ходовом мостике, на лету поймав идею, понимающе кивнул, и согласился с нами, правда, без особой веры и проявления восторга. Он проворчал, что этот фрегат их как следует достал, вцепившись в них своим гидролокатором, как бульдог в медвежью ляжку. “От визга и грохота его “посылок” у всех голова трещит! А их бортовой вертолет – тоже не подарок! Валяйте, пробуйте, хоть как-то их побеспокоить во время послеобеденного отдыха и то маленькая месть!” – разрешающе заключил старпом. Мы протащили предмет нашего коллективного творчества на лодку и на концах подняли на ограждение рубки, а подводники развили нашу идею и закрепили это жестяное чудище на каком-то из выдвижных устройств.

Все было готово! “Пошел!” – скомандовал старпом, и выдвижное пошло вверх. На нем сверкала новизной и яркой краской ракета невиданной конструкции – с ядовито-красной боеголовкой, сине-зеленым корпусом, выступающими боевыми блоками. Она даже шевелила маленькими стабилизаторами на носу и ярко-красными соплами в хвостовой части при помощи тонкой проволоки, (идея и техническое решение нашего ракетного комбата) Он же и дергал эту проволоку, укрывшись в недрах рубки. Ракету подняли, покрутили из стороны в сторону и вверх-вниз, и стали опускать. Все это происходило в поле зрения английских сигнальщиков с фрегата, который стал на якорь в десяти-двенадцати кабельтовых от нас. Ну, не могли бдительные британцы пропустить эту демонстрацию! Так оно и вышло!

Через некоторое время в воздух поднялся все тот же знакомый “Си кинг” с бортовым “26” и по дальней дуге полетел к нам. Мы-то знали, зачем он летит! В нужный момент мы изобразили “панику”, выдвижное пошло вниз, а саму ракету матросы лихорадочно, но не слишком ловко прикрывали брезентом. Так казалось со стороны. Поэтому, летчики увидели кое-что именно из того, что мы им и собирались показать. Вертолет пролетел над нами на высоте семиэтажного дома. Мы на него – ноль внимания, стоим и курим с полностью отсутствующим видом, как будто эта тарахтелка всегда тут, над нами, жила. Наконец, винтокрылая машина зависла над нами. Мы курим! Вот из открытой бортовой двери показался пилот в шлеме-сфере и больших черных очках. Заметив наше ленивое внимание, он жестом попросил откинуть брезент. Мы показали ему международный жест, называемый у нас “полруки” или “50%”. Он не обиделся и сделал вопрошающий жест. Я показал ему останки радиобуя и показал два пальца. Он отрицательно помахал рукой и показал один палец. Мы все сделали вид, что потеряли к нему интерес. Торговаться я умел, даром, что ли, у меня был приятель-азербайджанец (а в торговле это такие ассы, что евреи рядом с ними грустно отдыхают! Он всегда говорил, цитируя Пророка: “Пришел на рынок – торгуйся!” Это – к слову …). Тут бы пилоту и успокоиться, но профессиональный азарт и жажда премии за снимок нового вида оружия затмила разум морских разведчиков и отключила профессиональную бдительность.

“О’ кей!” – показал знаком пилот и два оранжевых буя, один за одним, плюхнулись в море прямо у борта лодки. Пилот прямо аж весь наружу вылез с большой видеокамерой. А мы что, мы – люди честные, мы показали ему то, что он хотел видеть. Двух секунд хватило ему, чтобы с десяти метров разглядеть наше “новое оружие” – старательно прикрученные, остроумно присобаченные друг к другу разнокалиберные банки. Прямо, блин, как у Золушки – раздалось вдруг раздалось волшебное “бздень” невидимых колокольчиков, и карета стала тыквой. Так и у нас – боеголовка мигом превратилась в две банки из-под алжирских кур, корпус – в барабаны из-под египетских сухофруктов, а сопла – в длинные банки от ананасов в кружочек. Разглядев все это сквозь прицел видеокамеры, он от досады он чуть не уписался прямо на нас и почти выпал из машины – хорошо, что был привязан! Губы и у него, и у второго парня-пилота, высунувшегося с другого борта, интенсивно шевелились, а руками эти чопорные британцы жестикулировали не хуже наших темпераментных кавказцев – жаль только, что из-за грохота этого летающего вентилятора ничего слышно не было. Это же какое удовольствие пропустили – послушать мат человека, которого так достали и развели, как детсадовца на конфете, да еще на чистейшем английском! А еще говорят – англичане, мол, сдержанны, а ругательства у них – скудные. Но минут десять без перерыва они все-таки ругались! Так вот они и улетели – точно, как обиженные детсадовцы, обманутые нехорошими взрослыми дядями.

– Ага, как мы их достали! – победно воскликнул старпом лодки, искренне веря в свое решающее участие в удавшейся авантюре. Болеющие за нас мичмана с нашего борта заорали хором “Ура!”. Мы откровенно смеялись, отомщенные подводники – тоже, выкрикивая вслед “морскому королю” всякие непечатные пожелания. Совесть нас ни капельки не мучила! Он же просил нам показать не боевую ракету, а то, что было спрятано под брезентом! Что мы и сделали! Все честно! Наши трофеи – буи быстро выловили, подводники нам даже добавили еще один, почти целый, в поощрение. Он был ими когда-то подобран в море и запрятан где-то в надстройке кем-то запасливым – на всякий случай.“Ракету” наши подняли стрелой обратно на корабль – хозяйственный боцман имел на нее свои виды.

– Ну, что, поигрались? Прямо дети малые, только с большими…, да ладно, понимаю – скучно и однообразно! Спасибо англичанам, народ хоть повеселили. Вон, гляди-ка, зрителей-то сколько, прямо – аншлаг у Егоркина и компании! – с крыла мостика сторожевого корабля насмешливо сказал командир. Рядом с ним стоял командир подлодки, который вовсе не выражал признаков радости. У них перед носом была свернутая в четверо потрепанная морская карта. Наш командир был признанный противолодочник, с талантом. Сейчас он водил по этой карте острым штурманским карандашом. Им было что обсудить!

Тут мой командир снова окликнул меня: “Палыч, если не трудно – все равно ведь сюда идешь – принеси по пути мне сигарет из моей каюты, у нас кончились!”. Я захватил сигареты с командирского стола, хлебнул полстакана холодного компота в буфетной, и поднялся на сигнальный мостик. Пока шел по крылу мостика, невольно услышал конец разговора: “… и вот эта скотина безрогая опять сейчас в меня вцепится своим сонаром и никакой жизни не даст! При такой погоде и таком типе гидрологии, они нас найдут в два счета, как жена – заначку у пьяного офицера! И будет нас глушить локатором, и издеваться, сволочь! А танкера нет, воды тоже, а уходить можно только ночью! – подводник удрученно, но со вкусом длинно и затейливо выматерился, отводя душу.

Тут мне пришла в голову идея, даже – две. Я ее решил предложить командирам, конечно, на взаимовыгодных условиях. Передав пачку “Ростова” своему командиру, я взял предложенную им сигарету и закурил вместе с офицерами.

– Ну, положим, воды я тебе своей дам – танкер будет завтра утром. А куда он, на фиг, денется? Мне-то все равно его дожидаться – таков приказ! А воды у меня еще полно – механик у меня страшный жмот, (убил бы!), держит экипаж на голодном пайке! Впрочем, как и положено приличному механику, экономит все до безобразия. Сколько раз объяснял ему, что идти вообще без расхода турбинами топлива, конечно, экономнее, да, к сожалению нельзя! А он снова и снова пытается попробовать!

– Да иди ты! – делано удивился подводник

– Зуб даю! – в тон ему поклялся наш командир и продолжил: – Да только это тебя не особенно спасет, ночью, этот супостат, так он тебя все равно “пасти” будет, да еще пуще, во все глаза и уши.

– Товарищ капитан второго ранга! – встрял я и обратился к подводнику, – А вы дадите мне пару бутылок сухого вина, если я вам помогу оставить британцев “с носом”? А то уже соскучился, а у вас – запас, согласно подводной походной норме, я знаю!

– Мичман Егоркин, вы бессовестный вымогатель! Разве так можно? Да еще у гостей? Где же ваше хваленное кубанское, и, такое-сякое, казачье, гостеприимство! Ай-ай-ай! Однако, старый пират, я по хитрым глазам вижу, что ты что-то придумал, чтобы англичанам сделать “два – ноль”? Один-ноль уже есть, верно?

– Да хоть тут, товарищ командир, раз в футболе с этим всегда – облом! Да и опять же – скучно! И для подъема боевого духа экипажа оно не вредно…

– Скучно ему… вымогатель!

– Да ладно, Алексей, если что дельное, я не только вино, я ему еще и лучших консервов на закуску дам, а если дело вообще выгорит – так еще и “масандровскими” винами в лёжку упою, когда он к нам в гости в Севастополь заедет!

Я им изложил свой план. В красках и деталях, с элементами садизма – в плане мести англичанам за наш футбол и вообще… Офицеры недоверчиво похмыкали.

– Что-то в этом роде проделывали уже американцы, в годы мировой войны на Тихокеанском ТВД – с сомнением протянул подводник. – Эти могут вспомнить и сами допереть! Все хорошо только в первый раз!

– А ты попробуй!

– Одна вон попробовала…

– А вот если бы не попробовала – так бы и окочурилась старой девой!

– Вон, “наперстночники”, у них каждый раз один и тот же прием, однако, никто из них с голоду еще не помер, даже наоборот! А может, они по ИВМИ были непроходимыми двоечниками?

– А без шума и пыли, вы это сделать сможете? (Это уже вопрос ко мне).

– Да как два пальца под базальт!

– Слушай, – рассвирепел мой командир, решительно становясь на мою сторону: – Что это я тебя, как девку у вас на “Примбуле” уговариваю? Ты мне скажи, что ты теряешь? Не выйдет – потом что-то из твоих “подводницких” трюков применишь! В конце концов, учись – пока взаправду не бомбят и ракетами не стреляют. Начнут ведь когда – вот тогда второй попытки уже не дадут!

Необходимо кое-что пояснить – мне эти самые бутылки вина – собственно, до лампады. Если пить нельзя или совсем нечего, так я о выпивке и не вспомню. Подумаешь, потеря! Да здоровее буду! Кстати, их вино с нашим домашним – ни в какое сравнение, пусть даже и массандровское, да! Но интерес в любом деле должен быть – для куража и азарта. Кроме того, тогда, при материальном интересе в успехе дела, есть два залога и две ответственности – получателя и плательщика! Кстати, сам читал где-то, это принципиально – для уверенного успеха!

Тут дело пошло! Скоро, по команде, загрохотали все три могучие дизеля подлодки, завыли вентиляторы – и в ее усталые, истощенные аккумуляторные батареи пошла энергия. Максимальная плотность электролита – это первое, что нужно лодке в задуманной игре. Конечно, время не военное, но в “мужские игры водного спорта” тогда играли очень всерьез, без “дураков” и “поддавков”!

Наши и их трюмные машинисты разматывали свои толстые шланги-удавы, мы сейчас – как доноры, которые делятся своей кровью с попавшим в беду. Без воды много не наплаваешь! Только тот, кто бывал подолгу в южном море, в состоянии оценить ценность пресной воды – даже теплой, даже отдающей ржавчиной цистерн и вкусом хлорки, но – воды! Поэтому, сравнивая пресную воду с кровью, я уверен – в этих условиях делаю лишь небольшую натяжку! Кроме того, запарил вспомогательный котел, механик, скрепя свое сердце стальной скобой, сам предложил организовать горячий душ для соскучившихся по нему подводников.

Тем временем, я собрал свою команду и коротко поставил им задачу. Поступило несколько дельных предложений. Командир электротехнической группы и его “бойцы” уже возились со своим хозяйством. Как стемнеет, мы подготовим им еще кое-какой “сюрприз”. Я уже дал задание одному недоучившемуся художнику, своему командиру отделения, веселому одесситу Остросаблину, по прозвищу Крамской. Это прозвище он заработал за тягу к портретной живописи. Его портреты пользовались большой популярностью в народе – даже, говорят, раза два били те, чьи карикатуры получались особенно удачно. “Крепись, Остросаблин! Ты подумай, как тебе повезло, что инквизицию отменили! А то, представляешь, попалась бы иезуитам твоя папка с эскизами, и – на шашлык! А сейчас – ну, обменялись парой плюх, подумаешь! Синяки украшают мужчину!” – успокаивали его сослуживцы. А сейчас он умело и старательно загрунтовывал зеленой краской лист фанеры под цвет уголкового отражателя, в просторечье – “уголка”.

– Остросаблин, а ты из самой Одессы? – спросил его кто-то из электриков.

– А что?

– Да ты просто первый встреченный мной одессит, который не еврей!

– Тогда половинный!

– А это как?

– Очень просто, у меня мать – еврейка. Так что ты встретил лишь половину не-еврея!

– Ну, извини, я ничего такого…

– Все нормально, ибо еврей – это не ругательство, это характеристика!

– Ты бы, Котов и сам догадаться бы мог! – вмешался Петрюк, наблюдавший за нами.

– Как это?

– Да он тебе вопросом на вопрос каждый раз отвечает!

Из своих недр вылез кок классической профкомплекции – круглый, румяный, добродушно улыбающийся и жмурящийся на вечернее солнце, как откормленный, довольный сытой жизнью, кот. Он с видимым наслаждением вытирал свое потное лицо белым “разовым” полотенцем, как грешник, выскользнувший на время из ворот ада.

– Варенуха, дай кружечку компота, ананасовый компот – моя слабость!

– Ни, Остросаблин, та это у всих слабость, а у меня – норма!

– А ну принеси сюда компот и угости всех – вмешался Петрюк, – а не то я тебе твою собственную норму урежу – вона, гляньте, добрые люди, рожа-то, скоро уже треснет, а что я тогда твоей маме скажу? Доброжелатели говорят, что она, в смысле твоя довольная морда, уже в “амбразуру” камбузной двери не помещается!

– Та ни, товарищ старший мичман, врут завистники! Еще иногда выглядываю! И в коже на лице есть еще место для роста! – и кок смешно оттянул щеку, демонстрируя, что кожа на его лице вполне может еще некоторое время выдерживать такую сытую жизнь.

– Товарищ старший мичман – заговорщицки подмигнул Остросаблин, пусть этот Ламме Гудзак ест себе от пуза! Вот танкер с припасами еще раз опоздает на пару дней – мы его заколем, зажарим, съедим, а на акул спишем!

– Да где же я тебе такую акулу – то найду в Средиземном море, в которую поместится наш Варенуха? Так и будет он за нами вечно числиться – на балансе. И хрен его когда спишешь… – деланно возмутился Петрюк.

Меж тем, начало темнеть. А темнеет, я вам доложу, в Средиземке, не так, как у нас. Здесь, на Севере, как будто лампы реостатом гасят. А там – бац, рубанули, и минут через двадцать – хоть глаз коли, как у негра в ж… в же.. в желудке! Двадцать минут после заката и ты – как Верещагин в бочке с мазутом! А вот тогда я сразу же разбудил свою команду, а офицеры уже давно собрались на сигнальном мостике. Мы в два счета тихо сделали то, что давно заранее готовили, еще раз тщательно проверив.

Тем временем, совершенно без команд и шума, обычных швартовочных криков и суеты, лодка отдала швартовы, подводники быстро подготовили надстройки к погружению. Как только смолкли дизеля подлодки, резко усилился грохот наших дизель – генераторов. “Эх, тон чуть-чуть не тот, как бы чего не почуяли англичане” – забеспокоился наш штурман, обладавший очень неплохим музыкальным слухом. Лишь он один мог играть на нашем давно расстроенном пианино что-то еще, кроме “собачьего вальса”. И даже, на мой вкус, – неплохо!

Огни на лодке враз погасли, а на нашем борту, аккуратно против каждого из якорных огней лодки, зажглись, в том же количестве и той же яркости лампы “гирлянды”, изготовленной корабельными электриками. И вот, лодка тихо – тихо, самым малым ходом погрузилась с небольшим дифферентом на нос почти у самого нашего борта. Только вспенились волны от воздуха вырвавшегося из клапанов вентиляции ее цистерн. А на месте стоянки, у самого борта, зашипел и мгновенно раздулся надувной уголковый отражатель – такая штуковина из металлизированной резины – ложная цель для ракет с радиолокационным каналом самонаведения. Теперь на экране локатора у “англичанина” – те же две светящиеся отметки, как и раньше, рядом друг с другом. Вот на этом-то “уголке” Остросаблин и укрепил заказанный мною большой плакат. Изображенное на нем должны были увидеть на рассвете с фрегата или с вертолета – по моему замыслу. Впрочем, для вертолета заготовлено было еще кое-что – если подлетит опять. Но пока на фрегате стояла тишина, лишь ветер, дувший с их стороны, иногда доносил до нас глухое урчание их двигателей.

Старший лейтенант Дериков, командир группы электриков, протянул своему матросу из старослужащих пачку “Столичных”. Именно он так вовремя включил “гирлянду” на борту корабля..

– Вот тебе, служивый, целковый, выпей за мое здоровье! – сказал Дериков, явно кому-то подражая.

– Рад стараться, ваш-бродь! – в тон ему, дурачась, отвечал матрос фразой героя из вчерашнего кинофильма.

Оставалось ждать. До рассвета было еще времени уйма – минимум часа три. Спать не хотелось, сказывалось возбужденное ожидание. Не спал командир, на ходовом посту заливаясь “по горловину” черным кофе, который он закусывал бутербродами с соленой рыбой. Вот уже вторая тарелка с такими бутербродами тоже заметно опустела. – Это я от нервов – флегматично пояснил он кому-то свой повышенный аппетит.

Наконец, начало светать. Мы все с нетерпением ждали представления. От дальнего берега потянуло утренней туманной дымкой, но взлетающее с востока южное солнце быстро с ней справилось. Мы погасили наши огни. А с фрегата увидели … наш чистый борт, вместо ожидаемого черного силуэта лодки на его шаровом фоне. Через несколько минут в плотном утреннем воздухе над поверхностью морской пучины разнеслись истошные сигналы боевой тревоги на фрегате Ее Величества! На его юте команда срочно готовила к вылету знакомый вертолет, грохотала экстренно выбираемая якорь-цепь… “Отменная выучка у “супостата”, но у нас не хуже” – ревниво подумал я. Мы ожидали “второй части Марлезонского балета”! Вот сейчас они подлетят поближе и еще кое-что увидят!

Сигнальщики в лицах разыгрывали момент, когда их коллеги убедились в своем “прохлопе”. – Опять мы про(…) русскую лодку! – якобы докладывал один, другой обормот изображал английского командира и что-то говорил, размахивая руками. – Не верю! – заливался смехом третий, – английский офицер таких слов просто не может знать! На сигнальщиков дружно цыкнули и они словно испарились с глаз долой.

Меж тем, фрегат дал ход, густой сиреневый дым повалил изо всех его газовыхлопов не прогретых, экстренно запущенных машин, и он начал сближаться с нами, намереваясь пройти у нас где-то по корме на близком расстоянии, всего в паре кабельтовых.

– Ищи ветра в поле! – злорадно засмеялся командир и скомандовал: “Вахтенный офицер! Пусть штурман пожелает англичанину на 16-том канале доброго утра и счастливого плавания!

Штурман, вполне сносно владевший разговорным английским, так и сделал, в ответ получил тоже вежливое “Наилучшие пожелания! И удачи, тоже!”

– Молодец англичанин! – одобрил командир, – умеет держать фасон!

И тут с их корабля заметили плакат на “уголке”. Британские матросы на верхней палубе фрегата стали показывать на “уголок” руками, смеяться, а некоторые даже с фотоаппаратами прибежали, и стали ими щелкать, увлеченно фотографируя наш борт.

– Ну, никакой дисциплины на флоте “владычицы морей”! – искренне возмутился старпом. – Боевая тревога сыграна, а они ведут себя, как туристы на пароме!

– А чего там они, на “уголке” – то, увидели? – подозрительно спросил командир.

– А там, товарищ командир, я заставил Остросаблина нарисовать голову Буратино, дразнящего англичан “носом”!. Хотели было “фигу” свернутую изобразить, да художник отговорил, мол, могут не понять – мало ли что у англичан такая фигура обозначает! А Пиноккио или Буратино, по – нашему, все читали! – ответил я со знанием дела. Но в это самое время волной, разбегавшейся от острого форштевня фрегата наш “уголок” развернуло в сторону сигнального мостика. И тут мы увидели шедевр этого нашего Крамского-недоучки.

– Это – но-о-о-с? – спросил, взрыднув, замполит и захохотал. Потом заржали все! Даже командир. Но – кроме меня и боцмана. Даже старпом невинно молвил: “Я, конечно, не большой специалист по художественной пластике, может быть, надо с доктором посоветоваться, но мне кажется, что это не совсем, чтобы буратинный нос…”

Нет, конечно, рисунок был выполнен на хорошем техническом уровне, в классическом стиле, безо всякого там сюрреализма – тут я кое-что понимаю. Очень натурально, крупно, в деталях на загрунтованной доске, прикрепленной к одной из поверхностей отражателя, была любовно и со знанием предмета выписана …. здоровенная передняя подвеска к мужскому телу в боевом расчехленном состоянии, со всеми складками, жилками и морщинками, да еще и раскрашенная в нужном месте вызывающей пожарно-яркой “аварийной” краской. Да-а-а, понимаю, англичанам было, на что посмотреть!

– Остросаблин, урод, гад, сволочь, убью! – заорал я, сразу забыв о командире, и, как пьяный зулус перед атакой, издал непередаваемый боевой клич. Трактовка моего задания у него вышла уж слишком вольной! Полет его художественной фантазии мог выйти мне боком!

– Нет, Егоркин, встанешь в очередь! – мстительно прошипел боцман – Он извел мою последнюю заначку “аварийки”! Это ж такой дефицит, а он, гад… Короче, ищите себе нового “комода”! Если сейчас его поймаю – считай эту должность вакантной! – боцман уже раскраснелся и пошел пятнами, срываясь с места. Черт с ним, с британским-то юмором, но где я возьму теперь аварийки?! – тут он расстегнул свою тесноватую тропичку и проревел:

– Ну, одесская твоя морда, кто не спрятался – я не виноват! – и ловко и быстро слетел вниз по трапу – на поиски художника. Только напрасно! В это время над нами кружил вертолет, а Остросаблин с другого борта сигнального мостика показывал его пилотам большой плакат с лаконичной надписью: “2 : 0”.

– А подать мне сюда Егоркина вместе с его бандой! – прозвучал голос командира по трансляции. Команда, была, конечно, неуставная, нестандартная, но пришлось идти… Но вопреки вполне оправданным ожиданиям, нам объявили благодарность – за проявленную военную хитрость и смекалку.

– Я строг, но справедлив! – шутливо изрек командир.

“Правильно, правильно – хвали сам себя, а чтобы ругать – других завсегда хватит!” – ответил я, но это уже мысленно, где-то глубоко про себя. А командир вызвал к себе в салон командира группы электриков, боцмана и меня, достал из шкафа две бутылки вина, редкие деликатесные консервы. “Вот!”, – сказал он и обвел этот натюрморт рукой. “Дар подводников!” – лаконично пояснил свою щедрость.

Сам открыл бутылки, налил по большому стакану. “Молодцы, за вас, орлы! Не посрамили мои седины! – он отхлебнул для приличия немного из своего стакана. Мы выпили до дна и закусили.

– А теперь – спать! Шесть часов! – он сделал паузу и хмыкнул, закончив фразой из известного кинофильма: “Все, что могу!”. Вот скоро уже танкер долгожданный уже подойдет, зальемся, загрузимся и сразу снимаемся. Пойдем “Лосей” и прочую подводную шелупонь гонять. Скучно долго теперь не будет, вот это я обещаю, а вашу неуемную энергию вы впредь будете использовать исключительно в мирных, служебных целях!

Остросаблина боцман простил, но художник все равно еще долго обходил его по другому борту. А вдруг тот забудет о своей доброте в припадке плохого настроения? Вот так вот – знай наших! Командира наши сверхбдительные начальники хотели было привлечь за наше “хулиганство” (заложили, добрые люди, конечно), однако сам командир эскадры вступился: “Его “уголок”? Его! Вот и рисует что хочет! А если кому не нравится – так не у всех художественный вкус и чувство прекрасного развито! П-а-а-а-думаешь, эстеты! Зато поднял своему личному составу боевой дух, что и надо периодически делать, и не одними политзанятиями! А супостату нос так он вообще классически утер, долго их командир теперь будет страдать уязвленным самолюбием! Кто у нас служит? Народ! А народ он не всегда делает, говорит и поступает точно так, как пишут в газетах стилем социалистического реализма!” Про меня – ни слова, конечно, за все командир и отвечает, и получает! Но, если честно, я лавровый лист не люблю ни в супе, ни на голове!

Вот, значит, такой “футбол” у нас и получился! Эх, вроде я еще не старый, вот говорят часто – все еще впереди. Может быть, а вот моря и кораблей больше в моей жизни уже не будет! Разве только если во сне… 




Егоркин и Хэллоуин по-кубански.


– Как-то раз, где-то уже в 90-х годах, выпал мне отпуск на осень – рассказывал Егоркин: – я не расстроился – летом, кстати, и у нас на Севере, очень не плохо, да! Но на родной Кубани осень – так и вообще – шик и блеск! Овощные базары там в это время полны! И арбузы, и виноград, и хурма – радуйся, душа! А она, душа, все же, где-то около желудка и вкусовых рецепторов, чтобы там не говорили! А что? Даже классики пишут: “после вкусного обеда … главный герой …находился в благодушном настроении”. Кстати, в это же самое время – в октябре – ноябре, начинают уже птицу бить, вино молодое подходит, чача из свежего виноградного жмыха и самогон из молодой, еще наполненной жизненными соками, пшеницы втихую гонится в достойных количествах. Народ в станицах ходит веселый, удовлетворенный после сбора богатого урожая щедрой кубанской земли… Свадьбы, опять же, играют, да еще какие, праздники семейные и церковные справляют станичники, да как песни поют… Эх, люблю Кубань, и если бы не Север да не флот, разве бы я с ней смог разлучиться? Давно бы уже вернулся бы, да уезжать от нас – как резать по живому. Тут все – и юность, и молодость, и – друзья. Да и дорогие сердцу могилы уже есть… Вот жена говорит – консервативный я, боюсь, мол, свою жизнь изменить. А чего спешить хорошее менять? А я вот ничего в этом плохого не вижу!

Да, так вот, приехал я тогда в свою станицу, в родительский дом, отдохнул, а потом прошелся по знакомым с детства улицам. Строго говоря, нет уже тех улиц, старенькие родовые казачьи дома-курени заменили добротные высокие домищи-замки, поприбавилось разных новых людей, беженцев из всяких горячих точек, и даже в станицах кавказцев стало больше, чем потомков казаков, да и вообще – славян Хоть, конечно, кто скажет каких только кровей в казаках-то нет? Даже одежда у нас была, кстати, не так уж и давно, как у горцев местных, как наиболее подходящая к местным условиям.

А тут вдруг, прямо посреди улицы, повстречал двух своих одноклассников, да еще с одним из них вместе и на службу призывались, и в морпехе, здесь, рядом, в Сателлите срочную служили. Обнялись, по плечам и спинам так настучали друг другу от радости, что синяки, наверное, были.

Короче, этот Михаил, а по школьному прозвищу Михей, пригласил нас отметить встречу у него во дворе, да еще обещал пригласить, по такому случаю, еще кое-кого из нашей “старой гвардии”. “Только ничего не покупай!” – строго предупредил меня здоровенный Михей: “Все уже есть, а чего не хватит – найдем, даже не выходя за забор!”. Он махнул мне рукой, сел на свою потрепанную “Ниву”, газанул с места и упылил по улице по своим важным делам.

В назначенное время я входил в дом, известный мне еще с далеких, сладкой памяти, школьных лет. Меня уже ждали – в дальнем углу двора тянулся в небо веселый светло – синий дымок. У костра сидел и колдовал над мясом мой друг детства Сашка, по прозвищу Интеллигент (за любовь к чтению), а ныне – инженер-механик колхоза. Он умело нанизывал на шампуры крупные, сочные куски мяса, окружая ломтями помидоров и “синеньких”, так у нас баклажаны зовут.. Вокруг остро пахло луком, чесноком, какой-то зеленью, специями. Были еще два старых друга детства, с ними мы когда-то входили в сборную по борьбе. Все они нашли себя на родной земле! Эх, недаром меня маманя попрекала: “Кровь цыганская!”, намекая на одну действующую легенду отцовского рода. Они неподдельно обрадовались моему появлению – хитрый Михей держал мой приезд в секрете. Сюрпризы делать он любил! От радости встречи в глотках заметно пересохло, и мы с удовольствием выпили отличного свежего пива, причем, местного колхозного производства, и мои мурманские рыбные вялено-копченые гостинцы оказались кстати. И вот тут уже никто и ничто не мешало нам отметить встречу старый друзей, как следует, как у нас положено.

Время летело быстро за дружескими разговорами – а помнишь, а помнишь… Словно и не было этих прожитых лет! Боже мой, даже страшновато, скольких уже лет! А меж друзей и ровесников груз этих лет как-то незаметно сполз с плеч, даже помолодели мои друзья на какие-то минуты, или мне показалось? А подо все это было довольно прилично уже выпито. А разве это грех в таком случае?

Меж тем, быстро темнело. Кто – то вдруг вспомнил, что сегодня бывший наш заокеанский супостат и вероятный противник справляет свой Хэллоуин. Фильмов – то мы про это насмотрелись в свое время достаточно! И тут, кстати, друзья и вспомнили, что в станице поселился какой-то фермер-канадец, предки которого давным-давно ушли вместе с Врангелем и поселились в Канаде. А его самого, после развала Союза, непреодолимо потянуло на родные земли. Ничего, трудится, старается, приживается, но уж очень всему удивляется! Да и местный диалект пока освоил как-то не очень Вежливый, здоровается, но сближаться не спешит! Как потом оказалось, он еще и сам всех удивляет… Но об этом – потом!

Мы выпили еще по одной, в бутылях – опустело, в головах – зашумело, и уже подумывали, что пора бы и завершать, или, наконец, перебираться в дом хозяина, но тут вдруг, из-за деревьев, прямо к нам двинулась какая-то тень. В неверном свете догорающего костра мы увидели поблескивающую черную фигуру, горящие глаза на уродливой морде, длинные светящиеся клыки, торчащие из краснеющей пасти!

Через разобранный просвет в старом плетне это чудище медленно входило, продираясь сквозь смородиновую изгородь, прямо к нам во двор. За его спиной угрожающе шевелились черные крылья. Дикий холод пробежал по моей спине. “У – у – у !” – завыло оно страшным голосом. “ Эх,… твою мать!” – в ответ на это хором вскричали мы. Затем дружно вскочили и побежали вглубь двора. Я, пятясь, прикрывал отход гражданского населения. А тупое Чудище решило, что мы кинулись наутек, и перешло на бодрую рысь, преследуя отступающих. Могло бы, между прочим, и не спешить, а подождать на месте. И дождаться! Мы, конечно, струхнули всерьез, но чтобы бросить свой двор, стол с выпивкой и закуской? Ага, прямо щас! Казак бьется за свой двор, как у последней черты! Нам просто нужно было оружие для сражения с нечистью. Всякий там чеснок, осина и святая вода и другие киносредства борьбы с демонами вылетели из наших голов. Нас влекло старое и испытанное подручное оружие – колы и дубины. Мы быстро добежали до кучи сучьев и стволов старых фруктовых деревьев, спиленных во время осенней чистки сада моим другом, и аккуратно сложенным им у сарая. Быстро расхватали их, выбрав себе оружие по силам и приготовились к активной обороне. Михей схватил приличный кусок ствола старой сухой груши (килограмм на двадцать), и попер в атаку – как Илья Муромец на Змея Горыныча, размахивая своей здоровенной увесистой палицей. Я же говорил, что чудище дождется? Короче, оно дождалось! Вот тут бы “вампиру” поганому и лечь на обратный курс, да дать полный форсаж с разворота, но он не понял, что его сейчас будут плющить в блинчик, как старое ржавое ведро. Кто-то сзади орал: “Вяжи эту падлу, щас к батюшке попрем, пусть он беса изгоняет, по специальности, блин, хоть раз поработает!”. А еще кто-то на бегу, по-деловому так, интересовался, сойдет ли абрикосовый кол в сердце гада, или за натуральной осиной куда надо сгонять? Михея обогнал неистовый сухощавый Артем, (вампиру очень повезло, как мы потом поняли!) и врезал своим тонковатым для этого дела суком по голове нечисти. Однако с разбегу не попал, и сук стукнул ему прямо по хребту. Видно великолепная чача уже сбила ему прицел в блоке наведения. Да еще спружинили крылья, смягчили удар и спасли вампиру позвоночник! А к месту уже радостно подлетали другие борцы с нечистью, станичные истребители вампиров. По советской привычке, желающие отмолотить сказочное чудище построились в очередь – между плодовых деревьев было тесновато. Наконец до вампира дошло, что дело плохо! Он заорал истошным голосом: “Ребьята, стойте! Это я, Эндрю! Праздник, джёок, шьютка, Хэллоуин!” – и дрожащими руками потащил с себя резиновую маску. Но не так быстро, как это бы надо. Интеллигент Сашка был уже рядом, кол свой он уже бросил, но с криком “Бей в глаз, не порти шкурку!”, прямым в голову свалил “вампира”, как кеглю. А кто-то уже на излете промахнулся и врезал ему ногой туда, где спина начинала называться как-то по-другому. Лежачего в наше время у нас не били, хотя желание такое прямо-таки перло из нас. Все тут побросали свое “оружие” и принялись изощренно материться. Вот теперь мы все жутко испугались! Ведь запросто могли бы убить человека, который сдуру решил их всех разыграть. Надо сказать, это ему удалось! Премию за творчество он уже получил. Артем орал: “Баранья твоя башка! А если бы мы трубы водопроводные похватали, которые Михей на огороде припас? За тебя, дятла, мы могли бы и срок получить по трем-четырем статьям сразу, да и тяжкий грех на себя принять, орясина импортная!”. Понятное дело, что выступление моего друга детства я привожу в переводе. Не с английского конечно, а с интенсивного русского матерного на более-менее приличный язык.

Наконец, канадец стянул свой покалеченный, но, надо сказать, отличный и правдоподобный костюм, и сказал: “Когда я хотьел шутить, то тоже бояться – как бы из вас кто не умер от разрыва сердца. Но теперь я отшень рад, что у меня, кажется, все же нет разрыва печени или селезенки от ваших шутливых дубинок. Неужели вы совсем не испугались?”

– Еще как испугались – заверили его мы, а то с чего бы мы вчетвером на одного с кольями-то кинулись. С оружием – то оно спокойнее, оно, оружие, какое ни есть, спокойствие дает – если, конечно, пользоваться им умеешь. Это инстинкт! А так бы, если бы не испугались, так подождали бы, пока ты подойдешь, а Михей тебе промеж глаз засветит. Мы бы тебя потом откачали, да и посмотрели бы кто ты, да и из чего ты, кстати!

– Это еще что, – встрял присутствующий на вечеринке дед Михея, ветеран Семеныч, вечный старик, так как никто из нас не мог припомнить его хотя бы пожилым.

– Как-то раз, летом, Колька с Васькой, поддали выдержанной трехлетней чачи и решили сократить себе путь, двинув через посадки. И к-а-а-ак вперлись прямо на ульи походной пасеки, жители которых аккурат возвращались по своим домикам. От мужиков разит таким букетом пота и самогона, что лошади бы падали оземь. А пчелки этого ужас как не любят! Ну и радостно накинулись на этих орлов! Только перья от них полетели! Они рванули, куда глаза глядят! Глядели их глаза в сторону старого ставка, с зеленой водой и утиным пометом. Они туда и влетели, спасаясь от погони! А когда пчелы наконец отстали, они вылезли и вперлись в расположение полевого стана. Решили помощи поискать – ведь боль и зуд от укусов такие, что я те дам! А когда медсестричка в темноте увидела их распухшие рожи, она так заблажила от ужаса, что женское население передислоцировалось в разные стороны, разбежалось, иначе говоря. Казаки же прибежали с разным дрекольем, но подступали к ним также без особой энтузиазьмы. Вот у них тогда были рожи так рожи! Метр в поперечнике, не меньше, ей-бо, не вру! Ночью увидишь – до утра не заснешь, е ежели во сне привидится такое – можешь и не проснуться! Из-за распухших губ они и говорили-то не очень внятно, то и признали-то их не сразу. А только – по одежке, а могли бы и покалечить и вообще – жизни решить Кольку-то с Васькой, вот. А вы со своей резиной – так это все фигня на постном масле!

Решили пить мировую. Благо, оставалось еще полно и выпивки (Михей припрятал полбоекомплекта в пустовавшем арыке для полива. Надо сказать, что выпить все запасы хмельного в казачьем доме практически невозможно, и особенно – осенью), и закуски. После такого стресса подорванная наша психика просто требовала алкогольной компенсации для растворения адреналина. Подраться-то толком не удалось, и адреналин бурлил в жилах, требуя выхода. Сашка сокрушенно цокал языком, рассматривая здоровенный, иссини – черный в густых сумерках, синяк на лице Эндрю. Он упорно разрастался.

– Что, художник, блин, любуешься своим твореньем? – поинтересовался я невинным тоном.

– Да, ладно, не переживай! – успокаивал Артем, – фингалы украшают мужчину. Правда, в более раннем возрасте. Но зато, ты теперь никогда не забудешь этот дурацкий праздник. Мы – тоже!

– А я теперь понимаю, почему у вас Хэллоуин запрещен православной церковью – прикладывая холодную металлическую кружку к синяку, и морщась от боли, сказал Эндрю. После праздника у вас просто бы не хватило мест в госпиталях – для шутников, и в милицейских камерах – для тех, кого попытались испугать. И еще хорошо, что у вас не продают оружия – вы бы перестреляли друг друга серебряными пулями.

– Вот уж и прямо! – хором обиделись мы,

– Ну, покалечили бы кое-кого, это поначалу, на другой год – уже меньше, а потом бы и к вашим дурацким вампирам бы привыкли и били бы потом их не очень больно. А на третий год уже бы даже и не трубами и колами. Может быть! Да и подумаешь, новость – так у нас и на другие праздники дерутся, а на масленицу – так вообще, знаешь, как раньше молотились! Вот это массовка была! А хотя и у нас был и есть праздник, на который молодежь тоже ходила ряжеными во всякую нечисть! Вот ты и наденешь свой костюм ночь перед рождеством – успокоили мы его.

– Ну вот уж нет! – горячо возразил канадский казак Эндрю. А вдруг кто из винтовки или там гранатомета врежет? С вас станется!

– А тебе, знаешь ли, привыкать надо к нашим обычаям! Ты же – казак, по крови ! Мы вот возьмемся за твое воспитание. А синяки – да у нас редко какая дружба начинается без хорошей драки. В детстве так бывало, что … эх, приятно вспомнить, да!

– А теперь, значит так: бери свой стакан. То, что в нем – куда лучше вашего виски вместе с бренди! Выдохни, и выпей! Боль – как рукой снимет! И знаешь что – ты у себя на земле! Вот давай за нее и за наше знакомство! И пошел он на фиг, этот их дурацкий Хэллоуин!

– Пошель он на фиг! За нас! Прозит!

Вот так я в первый и последний раз отметил Хэллоуин по-кубански! – заключил Александр Павлович. Наступала загадочно-манящая пауза перед новым рассказом. 




Радионяня для большого мальчика. Новогодняя сказка.


«Вот и наступает волшебный праздник» – подумал Александр Павлович Егоркин. Он уже отгладил свой выходной костюм с флотской аккуратностью, теперь оставалось только побриться, наодеколониться, и дождаться жены. А потом – двинуться в гости к друзьям, где уже будет ждать дружная, проверенная временем компания. И тут вдруг, сама по себе, включилась давно молчавшая радиоточка, и из запыленного динамика донесся знакомый с детства позывной «Детской передачи» и мягкий, добрый голос сказал:

Здравствуй, дружок! Какой ты уже большой! И ты уже собираешься идти встречать Новый год? Послушай-ка, между делом, сказочку от Деда Мороза! Сколько раз тебе уже приходилось встречать этот волшебный праздник? Уже и не сочтешь – пальцев не хватит, даже если разуться! Ты помнишь, как ты ждал этого праздника с елкой и подарками, мандаринами и блестящими шарами среди ветвей, когда был маленьким? Тогда ты еще не совал под бороду Деду Морозу целый бокал коньяка, а пел ему песенку или читал стишки! А теперь … дай хоть закусить, что ли! 

Егоркин поежился и огляделся вокруг. «А чё-ё? Ну-у, да, бывало … А чё, я, жмот, что ли, наперстки подносить-позориться?» – обиженно подумал он.

А ты сам приготовил сегодня всякие сувениры и подарочки друзьям и близким? Тебе – не накладно, а люди тебя целый год по-хорошему вспоминать будут! Ты помнишь, какой это будет год? Правильно, это будет год Свиньи! Это животное не только большое, но и коварное! Поэтому, в этот праздничный вечер подумай, что этот год тебе может принести, кроме повышения всех тарифов, учетных ставок и цен на билеты на весь транспорт, конечно! Подведи свои итоги, и не порть праздника детям – для этого у них еще будет жизнь и вся система образования!! Малыш! Будь осторожен со всякими петардами и фейерверками! Не все фейерверки одинаковы! И иной раз дернет кто за веревочку, или подожжет фитилек этого произведения братского дальневосточного народа, а потом – бац! И где его ручки, где его ножки? Да и пожар – это очень плохая иллюминация, а лечиться от ожогов нынче дорого и обидно!

Уходя в гости или на гуляния, хорошо закрывай за собой дверь, дружок! Некоторые Деды Морозы в эту ночь не только раздают подарки, но и собирают их из чужих квартир, откуда ушли хозяева.

Егоркин схватился за карман, проверил ключи от машины и дома и облегченно вздохнул.

– Тоже мне, блин, криминальная хроника! – проворчал он недовольно.

В этот вечер ты будешь, по традиции, пить шампанское, и пытаться запивать его водкой. Тогда у тебя внутри образуется русский коктейль «Белый медведь», а он у нас такой, что валит с ног большого бурого мишку, прямо, как кеглю! А отечественная смесь из водки и пива типа «Ерш» запросто сносит башку и самому Змею – Горынычу! Так ему еще хорошо – у него их целых три! А у тебя? А ты хотел бы потягаться силами с этими зверями? Вот и правильно, вот и молодец! Поэтому лучше не мешать такие напитки ни в бокале, ни, тем более, в желудке! Мрачный опыт показывает, что выпьешь-то все равно значительно меньше, чем тебе бы хотелось, но очень-очень часто – больше того, чем действительно можешь!

Помни, малыш, – женщины любят, мужчин, выбритых до синевы, а налившихся водкой точно до того же самого цвета, они презирают.

И ни за что не пей пойла из «козлиного копытца», которое по дешевке продают всякие подозрительно-добрые козлы – можешь запросто попасть в реанимацию на целых полгодика! 

Егоркин согласно кивнул, сам-то он – ни-ни, но видать таких «козлят» приходилось!

На новогоднем столе не просто деликатесная еда, это – прежде всего – шикарная закуска! Правильно, малыш, она служит для этого – чтобы хорошо закусывать то, что пришлось выпить, при этом еще и получая удовольствие, а не лезть сразу целоваться.

(Так это когда было! А он все напоминает! – мысленно возмутился Егоркин: – и потом, все, кроме жены, говорят, что я сильно поумнел!). 

Иначе водка ударит прямо в голову без каски и отобьет последние мозги! А дальше бывает так – экран на глаза падает и затем наступает черная-черная ночь без воспоминаний. А завтра такое про тебя расскажут друзья и родственники… А ты им ни за что не поверишь!

Егоркин, видно что-то припомнив, тяжело вздохнул.

Не проявляй яркого интереса к чужим женщинам, дружок! Не шепчи им всякое нежно на ушко! И особенно – если за тобой наблюдает собственная жена! Все равно, малыш, ты просто не сможешь выполнить свои обещания до конца после всего выпитого… И ни ей, ни жене!

Да, как медведь, силен ты, 

как олень, красив ты, 

да укатали горку все былые сивки!

И потом, после вот такого, утром у мужиков по всему телу появляются какие-то синие пятна. 

«Да, верно» – грустно согласился Егоркин: «моя дура тоже, ну прямо с двери, бьет чем попало да по чему попало!». И опять вздохнул!

А вот если ты увидишь в небе две параллельные Большие Медведицы или пару Лун – не пугайся, дружок! Ты всё еще на Земле, но тебе уже пора завязывать пить и идти домой! Но если твой авторулевой сам по себе свернет куда-то «налево», то эта женщина вряд ли почувствует осчастливленной от твоего визита! 

«Кто-то заложил меня Деду в прошлый раз! Хорошо, если только ему!» – забеспокоился Палыч, а вот если еще… нет, только не это! 

Помни, что от любви до ненависти – всего где-то с полбутылки! А то вдруг обратишься в дикого кабана – вепря, начнешь всех друзей-соседей на бой вызывать, и придется тебе, озорник, тогда досиживать новогоднюю ночь в милицейском зоопарке с такими же вепрями да козлами! А если ты даже уже совсем не можешь идти пешком – все равно не садись за руль своего «железного коня». Иначе можешь остаться и без машинки, и без головушки, а, если сильно повезет – то только без прав и годовой заначки, которую придется отдать на штраф.

Пить спиртное – да на это и других дней в году хватает, а вот Новогодний праздник бывает всего раз в 365 дней – это проверено! Поэтому, постарайся запомнить его радость и веселье на более или менее трезвую голову! Помни – как встретишь Новый Год, так его и проведешь! Даже в Год Свиньи не укладывайся спать под елочкой – туда принято складывать подарки, а ты сам по себе не такое уж и счастье!

Да не я это был, мне кажется! И не в прошлый год! – слабо отбивался Егоркин. И откуда он взялся, такой грамотный? – удивлялся Сан-Палыч. 

Дружок, ты уже очень большой мальчик, так что не утыкайся носом в телевизор – поздравь друзей, знакомых и соседей, попрыгай с детьми, пригласи на танец жену – все программы обязательно повторят к 13 января, а вот Новогодний вечер будет только через 365 дней!

Просыпаясь утром и искренне клянясь самому себе, что: «все, больше никогда в жизни, и ни одного глотка», ты постарайся выдержать свою клятву хотя бы до вечера, когда все равно кто-то зайдет поздравить тебя еще раз!

С Новым годом тебя, дружок, с новым счастьем, малыш! Твой старый Дед Мороз. 

Егоркин еще долго обалдело смотрел на вновь замерший приемник… 




Егоркин и Дед Мороз. Сказка для самых больших детей.


Город вовсю готовился к встрече Нового Года, до которого оставалась всего одна неделя, да и то – не полная. На площадях переливались волшебными огнями красавицы-елки, заботливо украшенные гирляндами и яркими игрушками. Бегущие разноцветные огни весело вспыхивали и переливались над улицами, витрины магазинов манили сказочными новогодними картинками и игрушками. А кругом – веселые праздничные разноцветные рисунки и изображения – елки, Деды Морозы, Снегурочки, Санта Клаусы на оленях и без них. На главной городской площади маленький трудяга-трактор усердно нагребал высокую снежную горку для катания, на радость ребятне. Группки подростков со своими учителями, строили и лепили сказочные снежные фигуры. Городскую площадь оформляли к народному гулянию, ставили сцену, готовили торговые палатки. В воздухе витал непередаваемый запах праздника – хвои, апельсинов и еще чего-то неуловимого, но смутно узнаваемого, памятного с детства и волнующего. В магазинах полно людей, занятых предпраздничными хлопотами. Люди несли живые и пластиковые елки разных размеров, покупки, коробки с подарками для ближних. Детвора тащила на свои утренники маскарадные костюмы. Праздник! Самый любимый, самый человеческий, самый волшебный!

А наша северная природа тоже готовилась к празднику, причем, не менее усердно – с неба валил снег, да такой, что снежинки были величиной с кофейное блюдце. Северо-западный ветер из Северной Атлантики нес на маленький город на самом берегу знаменитого залива, заряд за зарядом, сотни тонн снежной массы. Метель заботливо укрывала все следы человеческой деятельности – пятна гари и грязи рядом с отчаянно дымящими котельными, неопрятные заплатки на снежном полотне из пластиковых мешков и бумажного мусора, разметенных из контейнеров разбуянившимся ветром. Зима основательно припорошила все следы на белом снегу вокруг домов, закрасила следы масла из-под автомашин нерадивых хозяев. А дорожки серо-желтого песка на пешеходных тротуарах и улицах пурга вновь перекрасила по-своему, в праздничный белый цвет. Да и мало ли чего мы бездумно бросаем и оставляем после себя? Вот все это природа и пытается скрыть от наших же глаз. А может быть, еще чьих-то? Праздник! Да еще такой особый! Но поступает эта природа тоже как мы – по образу и подобию. Не решает вот проблемы сразу, радикально, но убирает, как и мы часто, все неприглядное – просто с глаз долой, оставляя борьбу с нерешенными проблемами, полной утилизацией отходов на какое-то потом. А этого “потом” все никак не наступает. Пока какая-либо крайняя нужда не возьмет за горло…

Вот так, благодушно-философски размышляя, мысленно беседуя с собой о том, о сем, Егоркин неспешно шел к своему дому. В его коричневом безразмерном портфеле из отличной дорогой кожи (дань уже забытой морской моде-традиции) лежала привезенная отпускником-земляком передача от брата из далекой старинной казачьей станицы, что под Краснодаром. В этой посылке, заботливо упакованный родственниками в картонную коробку, перевязанную старомодным шпагатом, был, несомненно, неизменный вот уже много лет новогодний набор. В него входили (Александр Павлович это точно знал, даже не вскрывая!): – увесистый кусок домашнего, отлично засоленного, с чесночком и перцем, розового сала. А кусок был толщиной с мужскую ладонь, поставленную на ребро. Надо сказать, ладонь у Егоркина была с совковую лопату. Здесь, на Севере такого сала просто не бывает! А еще (к Новому году – обязательно!) – обработанная, белая тушка не то здоровенной индоутки, не то среднего гуся. Вот из нее ненаглядная его Светлана Сергеевна, первая и единственная (пока – тут Егоркин хмыкнул про себя, ибо какой же женатый иногда не возмечтает стать холостяком?) супруга, приготовит к новогоднему столу такое блюдо, что пальчики оближешь. Он ярко, в красках, представил себе процесс и его результаты. Острый, пряный запах жареного мяса, существовавшего пока лишь в воображении, защекотал ноздри и густо повис прямо на улице. Егоркин тряхнул головой, как он всегда делал, отгоняя созданное им же наваждение.

Да, таких теперь не выпускают, гордо подумалось заслуженному мичману. В смысле – таких жен, да и вообще – женщин. Так она дом держит, такая расчетливая да хозяйственная, мать заботливая, и так здорово и вкусно готовит – все завидуют, да рецепты у нее берут. И мужики знакомые, (на словах, во всяком случае!) завидуют, и особенно так, чтобы она сама это слышала. Или – те, кто ее не знают! Вот бы язык бы ей только покороче, да нрав бы не такой занудный – так вообще цены бы ей не было. Но такое счастье еще никому не попадало, чтобы красавица, рукодельница, да еще бы без языка и без любознательной и общественно-активной мамаши! Как правило, лишь что-то одно бывает, как выясняется по прошествию ряда лет после женитьбы … Сказка чем заканчивается? Ага, “честным пирком да за свадебку”! А далше – грубая проза или драма, скучная рутинная. Тут мысли Палыча обратно вернулись от философии к содержимому посылки.

А вот еще, чего, конечно же, не забыли положить родственники из родной станицы своему блудному брату, – так это – пару больших бутылок. И при подробном размышлении об их содержимом, живое воображение Егоркина нарисовало ему такие картины, прямо натюрморты из выпивки и закуски, что он сглотнул сладкую слюну, неожиданно заполнившую весь рот.

Он свернул к своему микрорайону, названного когда-то в честь одного из героев минувшей войны, но со временем, из-за древности проекта домостроительства в древне – “хрущевском” архитектурно-строительном стиле, и некоторой заброшенности и “отшибистости” от более-менее благоустроенного центра города, получившего народное прозвище, созвучное с официальным названием, но известное как “Кобрино”.

И тут ему навстречу, из магазина, неожиданно буквально выкатилась его кругленькая, пышная, но очень подвижная жена Светлана. “Здрасьте! Легка на помине! Помяни черта – он уже тут как тут!” – проворчал Палыч, (мысленно, конечно). Заметив мужа, она, вместо этого самого “здрасьте”, с ходу завалила его вопросами, с интенсивностью примерно сто двадцать слов в минуту и всучила ему в руку увесистую хозяйственную сумищу. (Килограмм двенадцать, определил Егоркин).

“Ну что, получил от Николая посылку? Как там они? Как Олег доехал?...” И так далее, и тому подобное… Палыч выслушал еще с десяток вопросов, на которые и не собирался отвечать. Все равно жена это не даст сделать, просто в ее речь, когда она уже начата, вставить уже невозможно даже слово. Что-что, а вот это он уже точно знал! И вообще, женщины больше любят молчаливых мужчин – они почему-то считают, что те их действительно слушают. Егоркин взглянул сверху на эту тяжелую, ярко-желтую сумку с торчащим из ее темных недр рыбьим хвостом и выпирающими оттуда какими-то цветными пакетами и недовольно поморщился. Сказалась закалка старого служаки – она просто морально не позволяла ему таскать всякие цветные штатские сумки при флотской форме. Но делать было нечего и он неспешно пошел рядом с боевой подругой. И так вот, под трескотню жены, о каких-то Таньках и Людках и их проблемах, (впопад и невпопад, Александр периодически поддакивал и говорил: “да-да”, или: “конечно-конечно”. А какая ей разница?), они дошли до их дома. Из его окон открывался живописный вид на забитый каким-то военным имуществом овраг и на колючую проволоку по его склонам, бараки каких-то складов внутри него. Через овраг был перекинут деревянный Бесов мост, еще недавно тренировавший жителей города по альпинизму, а теперь вот уже и памятник старины глубокой. Так проходит слава мира… – вздохнул Егоркин. Ну, тянуло его сегодня на мысли о великом и вечном, хоть ты тресни!

А на самом склоне оврага, на скальном выходе, тесно притулились один к другому несколько рядов личных гаражей. Вот туда-то и направлялись замеченные им трое друзей-приятелей автомобилистов, чьи гаражи стояли в одном ряду с его же собственным. Они тоже заметили Егоркина и радостно-приветливо замахали ему руками.

Один из них, старый знакомец Николай Григорьевич Рюмин, военный врач, подполковник запаса, привыкающий уже пару месяцев после увольнения к гражданской жизни, тащил в одной руке новенький карбюратор, а в другой – потрепанный, плотно набитый чем-то существенным, пузатый портфель. “Этот портфель, по всему видно, ровесник лейтенантской юности нашего доктора” – хмыкнул про себя Егоркин. Он наблюдательно отметил, что эта железяка почему-то в руке Николая, а не лежит в вышеназванном раритете, как должна бы, по логике и по идее… Он также оценил пузатость портфеля, а также слегка блестящие в вожделении глаза его спутников, сложил в уме наблюдения и сделал верные, как два плюс два, выводы. Это было просто! Он еще раз хмыкнул и … ему до зубной боли захотелось к ним присоединиться.

– Здорово, Палыч! Ты мне сегодня карбюратор поставить не поможешь? – жизнерадостно поприветствовал его Рюмин. Остальные, давние сослуживцы и друзья-приятели Слава Коромыслин и Костя Курочкин, строили из-за спины загадочные рожи.

– Иди ты … себе с Богом, вон у тебя уже есть сегодня помощники, Рюмочкин – опережая супруга, огрызнулась дражайшая половина Егоркина, с прозрачным намеком переиначив фамилию доктора. Такой повод освобождения приятеля из-под очей жены – в форме соседской взаимовыручки, был стар, как сам мир! То шкаф передвинуть, то железку какую подержать при ремонте машины. Ничего нового в этом мире придумать нельзя, просто про некоторые уловки, может быть, не все еще знают! Во всяком случае, они всерьез полагают, что изобрели что-то новое. Но со Светланой это давно не проходило! Опыт – сын ошибок трудных, научил ее работать на опережение уловок заслуженного мичмана и его друзей. Она не поддавалась и на более оригинальные приемы… Егоркин с сожалением поглядел вслед удаляющейся троице…

Поднявшись вместе с женой в свою квартиру на втором этаже, Александр Павлович переоделся в домашнее, и стал подчеркнуто бесцельно слоняться по квартире. Жена, понаблюдав, сжалилась над ним и отправила в гараж, якобы за хранящимися там домашними соленьями-вареньями к надвигающемуся празднику. Иллюзии, что он не посетит “кафе на капоте” у Рюмина, она не питала. Умная, и практичная женщина! Поэтому она просто сказала:

– Да, вон, Саша, возьми и отлей себе из гостинцев-то, бутылочку. Приятелей своих угости, и, если меньше в тебя в Новогоднюю-то ночь этой самой чачи вольется, то ничего плохого в этом не будет, а даже и наоборот! Да там сала кусок тоже возьми, пусть попробуют, а то опять Рюмочкин водки, наверное, вволю запас, а на закуске – сэкономил! – беззлобно ворчала жена.

Повеселевший Егоркин провел необходимые приготовления к мероприятию, влез в теплую камуфляжную рабочую куртку, на которой балбес-сынуля, ныне капитан-лейтенант на атомоходе в соседнем гарнизоне, неисправимый юморист-террорист, на новенькой куртке набил краской через трафарет: “Ты за кого, такой пятнистый?”.

“Это, кажется, из “одностиший” Вишневского. Действительно, сейчас в этих “жабьих шкурках” ходят все, кому не лень!” – улыбнулся Палыч. Он быстро собрал увесистый пакет с угощением для своих приятелей и вышел на улицу – пока не передумала жена. Когда же он добрался до места, на ходу определяя перспективы борьбы со снегом у ворот гаража, то у Рюмина процесс уже пошел. На звук его шагов, из соседних ворот выглянули сразу все трое.

– Давай – давай, старый, мы тебя уже ждем, – обрадовано замахал руками новоявленный пенсионер: все-таки последняя суббота в этом году! Надо отметить, проводить, так сказать, старичка!

– Мы не сомневались, что ты пробьешься – старую гвардию в плен не возьмешь!

– По крайней мере, надолго! – уточнил трудящийся Коромыслин, нарезая жирную скумбрию толстыми ломтями.

– Рано ты за проводы старого года-то взялся, печень-то поберег бы, она в ЗИП не входит, да и порастряс ты уже за службу-то свой личный ЗИП! – пошутил старший мичман, обращаясь к Рюмину. Кстати, мичман он действительно был самый старший, ибо его ровесников – годков на действительной службе уже не осталось – ну, может быть, только некоторые капитаны 1 ранга да адмиралы. А его все каждый раз уговаривали “продлиться” – польза от его службы была заметна, учил службе и консультировал он не только молодых мичманов, но и офицеров тоже немало, а его номинальная должность была столь незначительна, что не являлась предметом чьего – либо вожделения.

– Да, точно, с понедельника начнется марафон, плавно перетекающий от проводов Старого года до встречи Рождества и Дня Защитника Отечества вместе с 8 марта! – согласился Коромыслин.

– То на службе (надо своих навестить, на прежнем месте), опять же – жена к своей вечеринке привлекает, да праздников – три дня подряд, друзей бы не обидеть. Какие там печень с почками – целый завод по очистке не поможет! Кошмар, кино и немцы, да все с собаками! – Рюмин жизнерадостно продемонстрировал понимание нарастающей проблемы.

– Ага, раньше начнешь – позже закончишь – аксиома встречи Нового года! – подтвердил сосед, Андрей, тоже подтянувшийся “на огонек”. Егоркин, наклонившись в дверном проеме, зашел в гараж к гостеприимному соседу. Там уже весело потрескивала в углу “буржуйка”, жадно пожирая дрова и куски угля, на верстаке, застеленном пестрой добротной клеенкой, (досрочно уволенной из домашнего быта по замене), были расставлены стаканы и разовые тарелочки, бутылки и скромная, но обильная закуска. Вот тут жена была не права – народ подобрался такой, что ценил не выпивку, а сам процесс общения. А какой же может быть процесс, если под корочку хлеба? Карбюратор же тихо лежал на дальнем верстаке, рядом с другими запчастями, никого не трогая и не обижаясь на полное отсутствие внимания к себе. Он-то сразу понял, что до него сегодня очередь не дойдет.

Это только так говорится – “кафе” или там “кабак” на “капоте”. Почти у всех в гаражах есть и мебель и посуда, отслужившая свое в квартирах, но которую выбросить как-то жалко, и тогда ее отдают “в добрые руки” автомобилистов их жены или “безгаражные” друзья-товарищи. Некоторые умельцы, любящие комфорт и какой-то “шик”, по флотской привычке, так вообще, отгородили в своих гаражах целые жилые уютные отсеки-гостиные, надстраивали жилые этажи-бунгало над крышами. Так туда даже от жены в эмиграцию иногда уйти можно – бытовые условия позволяют!

Дач тут у нас нет, гаражи же, особенно по субботам и выходным, у нас часто исполняют роль закрытых, чисто мужских клубов по интересам, которые с удовольствием посещаются автомобилистами, когда, после работы над своим боевым конем, спонтанно образуются такие маленькие компании – по поводу и без него. Суббота или завершенная работа – чем вам не повод? Пьют без фанатизма, и, в основном – “общения и здоровья для”. Бывают, конечно, катаклизмы, но … Тут, как и в бане, все равны – погон нет и можно говорить откровенно, даже дружно поругивая “флотоводцев” и прочих больших начальником, коим, понятное дело, по гаражам ходить некогда, или некоторые из них считают, что им это “не по чину”. Конечно, люди серьезные, могли бы посидеть с друзьями и дома, но не то…. Вот хочется иной раз чего-то такого… этакого.

В машине доктора передняя дверь была распахнута и включенный магнитофон бодрыми голосами “Песняров” пел ностальгические песни из времен далекой молодости. Александр Павлович поставил на стол свой “вклад в общее дело”. Сергей Васин, молодой офицер – подводник, (отца которого знали еще давным – давно и Рюмин и сам Егоркин), а также Андрей Курочкин, тридцатилетний майор из тыла, уже вели подготовку к пиршеству. Закуски были простые, но основательные: говяжья “тушенка” и рыбные консервы во взрезанных банках с разноцветными наклейками, розовое сало с нежным мясным узором, толстые ломти копченной скумбрии со слезинками выступившего жира, соленые грибочки из кадушки, которая стояла в “трюме” гаража Рюмина, банка домашних солений, источавших аромат чеснока и специй, свежий пахучий черный хлеб из настоящей ржаной муки (такой пекут только в нашем городе!). Конечно же (а кто бы сомневался?!), была и пара бутылок водки, стекло которых сразу покрылось “слезой” в заметно согревающемся помещении.

Как полагается, выпили, закусили, (и третью – за тех, кто в море, вот это – свято!). Затем, дружно шикнули на Сергея, который, уже дослужившись до старшего лейтенанта, а еще не знал, что пустую бутылку нельзя ставить на стол. “Вот молодежь-то пошла! Прямо – варвары, совсем ни разу необразованные!” – прокомментировал возмущенный хранитель традиций Александр Павлович. Славная компания его дружно поддержала.

Потом потянулся неспешный мужской разговор, о том, о сем. Про “железо”, разные автолюбительские “ноу-хау” обсудили, дружно ругали ГИБДД, как их там не называй – а все – гаишники и есть гаишники! Разговор вернулся к теме приближающегося праздника. Сергей похвастался, что его хотели “ выделить” в Деды-Морозы, но все же удалось отвертеться. Надо сказать, что в гарнизонах и военных городках Дед Мороз, который разносит подарки детям офицеров и мичманов экипажа – обычно сам офицер или мичман (сейчас может быть и “контрактник”), но ни в коем случае – старшина или матрос “срочник”, и, тем более – без серьезного контроля. В пояснении не нуждается – Дед Мороз часто “горит” на работе, а точнее, буквально тонет в гостеприимстве. Нет, жены-то всегда были строго предупреждены, и они, в благодарность, давали Деду из матросов что-то вкусненькое, но не спиртное. Зато соседи, из тех частей или предприятий, где до поздравлений Мороза не додумались, затаскивали парня к себе, тот обреченно выслушивал стишок от малыша, говорил свои дежурные “Морозовские” стишки, поздравлял, вручал тому “втихаря” приготовленный и сунутый ему в руки где-то в прихожей родителями, новогодний подарок. И все, скажете вы? Ну да, как же! Щас! Мы же русские люди, за доброе дело должны отблагодарить! Как? Совершенно дурацкий вопрос, особенно – в предпраздничный вечер! Деда и его сопровождающих (всяких там котов, волков и менее привычных русскому глазу персонажей, обычно таскающих мешок с подарками и собирающих гостинцы туда же. Это потому, что со Снегурками на кораблях – напряженка, по причине полного отсутствия представительниц женского пола, тащили их за стол или на кухню и – наливали по рюмке. Но дом, даже в поселке, не один… А каждом доме – несколько подъездов, а в подъезде – несколько этажей… Это в большом городе существует денежная такса и Дед Мороз, как сезонный вид бизнеса, а у нас – нет! Пока, во всяком случае…

И некоторые матросы и старшины, переодетые в сказочные персонажи, к концу поздравлений уже теряли боеготовность. Бывало… Ибо, как матроса не воспитывай, но он всегда хочет жить хорошо, когда улизнет из под бдительного ока приставленных к нему семерых нянек! А за всеми не углядишь! Мичмана и офицеры – тоже, бывало, злоупотребляли в ходе выполнения этого поручения, (злые языки говорили, что уже примерно с пятого ребенка дед работал “на автопилоте”). Но вот это явление особого ужаса и благородного гнева у командования справедливо не вызывало. Нет, ну конечно, были и такие начальники, предпочитавшие вовсе исключить “сомнительные” и “опасные” мероприятия, лишь бы ничего не делать, но главным образом…

Тут оказалось, что все присутствующие, кроме Сергея, так или иначе, когда-либо хотя бы раз выступали в качестве Деда Мороза. Все согласились, что работа трудная, и даже – где-то опасная. Когда Егоркин был секретарем комитета комсомола на одном из кораблей, то он так серьезно отнесся к поручению, что домой, до праздничного стола так и не дошел. На корабль – тоже. И за это ему “намылил холку” замполит, а жена сначала устроила ему теплую встречу у порога (Палыч сильно обрадовался, что под рукой Светланы сковородка тогда оказалась из легкого металла, а не “блинная”, из литого чугуна), а потом – не пускала его в квартиру еще недели две. Но мичман – ветеран сказал, что он получил тогда такие впечатления, что до сих пор вспомнить приятно. А эти головомойки за них – так себе, как копеечный штраф за не пристегнутый ремень! Все посмеялись, опять подняли стаканчики – за наступающий праздник, выпили и потянулись за закуской.

Только отсмеялись, оценив ситуацию, а тут Егоркин сказал, что он лично знаком с НАСТОЯШИМ Дедом Морозом. Сначала наступила тишина, а Курочкин от неожиданности уронил пайковую шпротину. Причем точно и аккуратно на штанину свежевыстиранных камуфляжных брюк. Дима тут рассерженно зашипел. Все опять засмеялись, а Рюмин, аппетитно хрустнув крепенькой соленой сыроежкой, подытожил ироничным тоном: “Завидую я тебе, Палыч! И с инопланетянами выпивал, и с самим Корабельным ты общался , а теперь – даже настоящего Деда Мороза лично знал! И везде-то ты был, и послать-то тебя некуда!”.

– А расскажите, дядя Саша! – попросил смеющийся Сергей.

– Хорошо! – охотно согласился Егоркин: – но только – для тебя! Эти обормоты и старые, заплесневелые скептики и циники оборжут даже святое! А, собственно, почему нет настоящего Деда Мороза, если триста лет подряд миллионы, (а в сумме – так и миллиарды), детей последовательно и ежегодно думали об одном и том же образе, причем – почти одинаково, по существующему художественному образу, то почему он не может МАТЕРИЛИЗОВАТЬСЯ? А о том, что слово и мысль могут иметь осязаемые формы, я лично несколько раз убеждался!

Андрей в это время уже разлил по стаканчикам принесенный мичманом южный напиток. Заметив это, Палыч предупредил: “Вы, ребята, осторожнее, братан – он для себя гнал, на совесть, боится качество не дать, так что вместо сорока-то, верных градусов 60 – 70 – гарантируется!”

– За здоровье славного старшего мичмана Егоркина и его брата! – громогласно проревел здоровяк Курочкин. Все выпили. Из глаз Сергея потекли слезы.

– Что это было? – шипящим голосом выдавил из себя старший лейтенант. Крепкий напиток блокировал дыхание и ожег голосовые связки.

– Чача, напиток такой, выгнанный из перебродившего виноградного жмыха. Слабый виноградный спирт, короче! Ты запей, закуси вот… – Андрей подложил закуски в тарелку молодому офицеру.

– Слабый? – прошипел обожженными связками молодой офицер. – Да на нем торпеды работать смогут запросто!

– А что? Надо попробовать!

– Ага, для книги рекордов Гиннеса – все из торпед домой шило тянут, а ты – из дома понесешь! Сколько народа от удивления в госпиталь попадет!

– Вот ты, Андрей, молодец, как настоящий тыловик взял на себя “процесс обеспечения процесса” – ехидно одобрил его Рюмин.

– А у меня просто совесть болит, на вас глядючи, Николай Григорьевич, как вы даже банку открываете, или рыбу режете – и то – с риском для жизни окружающих! Никакой техники исполнения. И безопасности – тоже!

– У тебя совесть болеть не может! – наставительно воздел палец к небу (или гаражному потолку?) врач-ветеран: У тех, кто прослужил больше 7 лет в структурах тыла, она атрофируется или удаляется непосредственными начальниками и ревизиями в ходе специфической службы как рудиментарный орган! Так что это у вас, батенька, в лучшем случае – фантомные боли , не обольщайся! А вот я, ежели кого и покалечу – так сам и заштопаю, или стерильно обработаю место после ампутации некоторых ваших органов! Особенно тем, кому, по возрасту, они нужны все меньше и меньше!

– Не трогай Андрея, он чистый технарь, и к флоту самое прямое касательство имеет, особенно в наших кошмарно-романтических условиях! Пусть он себе отдыхает – заступился Егоркин.

– Да, а вот некоторые продовольственники из их “фирмы” так трудятся, ну так уж трудятся, что даже работу на дом берут. Да еще в непосильных количествах! Помнишь, Палыч, да и ты, Андрей должен бы помнить, как вот несколько лет назад из соседнего гаража цельный крытый “Урал” консервов вывезли, якобы кем-то якобы уже съеденных? Вот, трудился человек, не покладая рук и ног, пока все это натаскал! А у них на складах так и заведено – кто собаку съел на учете продовольствия – тот только красной икрой и закусывает. Не “кабачковой” же, как на кораблях, конечно! А нашивки, между прочим, на рукава им дают, как знак количества лет нераскрытых преступлений! Да, вот же, не оценили, суд ему что-то там “припаял”!

– Да-да, мне самому не попадались, но я тоже слышал, что в тылу бывают порядочные люди – с серьезной миной подковырнул Андрея ехидный Коромыслин .

– Ну, если бы хороших и плохих людей только по профессиям, или там – по национальностям, например, разделяли, так жить куда как проще было бы – примирительно заметил молодой подводник.

А тем временем Егоркин начал свой рассказ, как всегда, предварительно добившись тишины и внимания.

– Было это в Обзорново, куда я перевелся после Загрядья. Точно вот не скажу, но где-то в начале 90-х годов. Помню, тогда, 31 декабря, с утра, налетел сильный ветер, пурга, снег засыпал все на свете. Заряд за зарядом ка-а-ак (тут он сказал, что делали эти самые заряды) по надстройкам кораблей и причалам. Те – ходуном ходят, аппарели скрипят, аж прямо-таки стонут, и оторваться грозят. Ветер в вантах и антеннах воет, как стая волков, прямо эолова арфа, блин! Видимость – метров двадцать для орлиного глаза. Снег в два счета залепил все иллюминаторы! Конечно, объявили по базе “ветер”, всем – сидеть, корабельные офицеры и мичманы заскучали – Новый Год – в опасности. Но к вечеру все стало стихать, и нас все же отправили по домам, кроме смены обеспечения, разумеется.

Комбриг у нас был с понятием, без причины на кораблях не задерживал по праздникам и выходным. Но тогда и серьезных причин для этого хватало! То КПУГ дежурный, то еще какое боевое дежурство – все строго было, да. Итак, мы не верим своему счастью, думаем – вот-вот все “взад” вернут. А что? Такое сколько раз бывало! Начальство – оно любит перестраховаться! (“Ну вот, начались мемуары!” – проворчал Сергей.)

Ну, вот, значит, дальше! Пошли мы уже по домам, а “ветер два” отменили примерно в двадцать часов, пока-то, пока – се, пока грамм по двадцать выпили с офицерско-мичманским коллективом за проводы Старого и за встречу Нового года, потом еще на машине там от кораблей ехать минут десять. И, пока вышли на открытый простор в “деревне”, глядь на часы – а уже двадцать один час. И даже с “копейками”. У меня было еще два попутчика – наш “доктор” старший лейтенант Мишечкин Дима (Знаю его, вставил Рюмин, он сейчас известный хирург в медакадемии) и баталер продовольственный, мой тезка, Саня Нетопырев. И вот, видим мы натурального Деда Мороза, уютно устроившегося в клумбе под деревом. Он завернулся в роскошную шубу с красной, как заря в мороз, подбивкой, расшитой золотыми узорами, шапку мохнатую с алым верхом на глаза надвинул, да и спал так, что усы и шикарная такая борода интенсивно шевелись в том месте, где должен был бы находиться рот. А поверх шубы уже лег снег, толщиной сантиметра два. Значит, давно тут “припухает”!

В докторе тут же проснулся профессиональный инстинкт: он тут же пощупал пульс где-то на шее, и расстегнул шубу. И тут же сел на свою собственную задницу от удивления... Уверенно и плотно. Два раза подряд он грязно вспомнил чью-то маму, но не эмоционально, а как-то так, задумчиво.

– Дед Мороз холодный, как … в рефкамере (а зачем рефкамере названный им не то – корнеплод, не то – орган, он не сказал). Но пульс – есть, и он сам интенсивно дышит! – заключил он, в конце-концов.

– Может, “Скорую” вызвать? – предложил Нетопырев: – Я сбегаю!

Но врач отмахнулся, открыл свой тощий дипломат, и стал там рыться, бормоча себе под нос, искал что-то, подходящее к случаю. Но озвучивал он явно не цитаты из медучебников или там рецепты по-латыни. Врач-то он, конечно, врач, причем, очень даже очень не плохой, знающий, культурный и развивающийся. Но он еще и морской офицер, и тоже – не совсем так уж чтобы начинающий…. Характер деятельности, да и еще окружение очень сказываются, влияют сильно на лексикон и менталитет! Поэтому “швартовочным” словарным запасом доктор тоже вполне сносно владел без словаря.

То, что ему было нужно, он у себя все же не нашел и несколько расстроился. Я спросил: “Ну что, может быть, реаниматор включать?”. Доктор согласно кивнул. И тогда я достал из нагрудного кармана шинели свою “северодвинскую” фляжку с водолазным “шилом”, открутил крышечку и сунул Деду прямо в центр “харизмы”, куда-то между бородой и усами. Док чуть приподнял ему голову, а я легонечко отвесил ему подзатыльник (Верный прием, когда нужно что-то влить в человека, который без сознания, только чтоб не захлебнулся). Он глотнул, потом вздрогнул, засучил ногами, икнул и сел прямо в кучу искристого снега. Потом взял горсть снежинок и сунул их в рот. Закусил, значит! Ну, наш это Дед, хоть ты стой, хоть падай! Ожил, как и положено! Все искренне обрадовались – тащить на плечах не надо!

– Ты откуда такой, отец? – насмешливо спросил его Нетопырев, и продолжил: – Тебя же дети ждут, подымайся! Да и командование твое, поди, тоже – ждет – не дождется!

– Ох, сынки, хорошо, что вы меня разбудили, время – то, оно ведь даже меня не ждет!

– Ты, Дед, что, не совсем проспался, или – как? – решительно поставил его на место Мишечкин. “Сынки”, блин, понимаешь! Тебе-то лет сколько? Был бы в возрасте, так кто бы тебя заставил в Новогодний-то вечер с таким мешком по гарнизону-то крейсировать? Не ошибусь, наверное, если скажу, что ты еще по первому-второму году служишь. Это замполиты наши именно таких всегда этой самой общественной нагрузкой грузят, да. Плавали, знаем! – заключил свою тираду доктор с громадной высоты своих целых трех с половиной лет офицерской службы.

– Лет-то мне? Да, почитай лет триста, а может – больше, не знаю! Вот, решил я вас навестить в кои-то веки, а тут такое …

– Какое это такое? – подключился я к общему разговору и продолжил: Если спаивание Дед Морозов – так это у нас каждый год, с 25 декабря по 13 января, регулярно! Как зовут – то тебя?

– Хотите – Дед Мороз, хотите – Мороз Иванович!

– Иванович?

– А как же! Я – русский волшебный дух Зимы, рождества и Нового года! – здорово вошедший в образ Дед, и никак не хотевший из него выбираться. Не отошел от выпитого, бедолага! – дружно решили мы и продолжили “реанимационные” действия.

– А как же получилось, великий дух, что ты, вот так вот, “отдыхаешь” в сугробе, один-одинешенек?

– Да, вот, случилось так, – начал свой рассказ Дед Мороз, – что мы пролетали на санях в вашем районе, а тут вдруг не то – Санта-Клаус, не то – финский Йелопукки (во имечко-то, чухна придумала, сразу и не выговоришь!), на санях с оленьей тягой, но без опознавательных знаках тоже спешит в свою Лапландию. Ну, вот, он нам поперек курса решил проскочить, а мой водитель Снеговик замечтался, и вот…

– Долетался, “Белый Орел”? – вставил я.

Но он упрямо продолжал, как по писаному: – Тому-то – хоть бы хны, габаритные огни справа только посыпались, он и удрал, пока инспекторы не подскочили, а у нас – правый полоз обломался! А “запаски” молодой Снеговик не взял. Молодой еще, беспечный. в ноябре-то только и слепили… Ну я, ужо, холки им намну, и – ему, и – завгару, что транспортное средство в такой ответственный рейс плохо подготовил!

– Постой-постой! – оживился Мишечкин, – вот ведь этот самый Санта и прочие европейские ребята действительно летают по небу на оленях, а наш-то Дед на санях ездил по снегу на тройке белых коней в серебряных санках! У кого хочешь спроси! Вон, даже на ДОФе сейчас именно такой плакат висит!

– Так-то оно так, да дороги у вас уж больно техникой разбиты, в городах – песок и соль – скольжения совсем нет, а в “камазовскую” колею на проселке на санях не влезешь! Тут полетишь, если опоздать не захочешь! Вот и влетели… Так что мы тут у вас и встали, они там вон, в леске, возятся, а я сюда – чтобы время даром не терять! А то задача генеральная у нас какая – чтобы радости в Новый год в каждом доме прибыло, чтобы смех детский звенел! И чтобы никого, кто верит в Новогоднюю сказку, не обойти!

Мы поняли. что Дед Мороз шутит, и засмеялись А Нетопырев и говорит:

– Ты, дед, заранее эту-то историю заготовил, что ли ?

– Что вы за люди, – возмутился Мороз в свою очередь, – ну никто ничему не верит!

– Извини, дорогой, но в наше время даже в старшей группе детского сада, верить в Деда Мороза со Снегурочкой уже считается неприличным, так сказать, признаком инфантильности и полным моветоном! – добавил Мишечкин, и продолжил:

– А мы из детсада, как ты мог заметить, уже подвыросли!

С учетом моего былого опыта я все же серьезно уточняю:

– А чего же запаски не взял?

– Да место, понимаешь ли, для подарков приберег!

– Ну, ясно, плохому танцору тоже всегда что-то на поворотах мешает!

Мы подняли Деда на ноги, но он чувствовал себя еще плоховато, и мы решили идти ко мне – до моего подъезда оставалось всего-то шагов двадцать-тридцать. Вокруг шли люди в своих предпраздничных хлопотах, и на нас особого внимания не обращали, только поздравляли “с наступающим”. Дед Мороз еще не до конца осознал, на каком он свете, и бросить его на радость комендатуре – это просто не по-флотски. Дед пошел почти ровно, а по пути довольно внятно рассказал вот что:

После высадки на пустующем по случаю предпраздничного вечера поселковом катке, он встряхнул свой тяжелый мешок с новогодними подарками, и, опираясь на посох, двинулся в сторону домов, которые маняще светили своими окнами сквозь падающий снег. И только вышел наш Дед Мороз на свет, тут к нему на полном форсажном ходу подлетает нарядная женщина, и, улыбаясь говорит: “Вы от подводников? Не пятый ли дом ищете? А то мы заждались! Муж звонил, говорил, что задержится по “Ветру”, но Дед Морозов мол, на “апельсине” уже в поселок отправили!”. Ответы ее не очень интересовали, согласие или несогласие – тоже. (По всей видимости, часть обязанностей мужа по командованию подводным крейсером или даже целым соединением таких крейсеров, она тоже добровольно и привычно брала на себя, – ввернул Егоркин). “Какой у вас шикарный костюм! Где вы брали, а то в прошлом году в детсадике договаривались, так там – одна видимость! А тут – шелк, и парча, а узор-то какой, вышитый золотой нитью, не нарисованный! А борода тоже дорогая – точно, из натурального волоса!” – со знанием дела заключила она.

Тут они поднялись на второй этаж, открыли дверь квартиры и к ним навстречу выбежали детки – мальчик лет шести, и девочка – лет четырех. “Здравствуй, Дедушка Мороз!” – отрепетировано, хором закричали малыши. А мальчишка, смело глядя в глаза Морозу, потянулся к бороде – дернуть. Но девчонка резво стукнула брата по руке и сказала, что она первая будет читать стихотворение. Брат не возражал. Выслушав стишок о добром Дед Морозе, растроганный дед засунул руку в мешок и достал большую, нарядную куклу. Девочка взвизгнула от радости, вежливо присела, как учили, и сказала “спасибо”, еще раз посмотрела на новогоднего гостя горящими от неописуемого счастья зелеными глазенками (как у мамы), и помчалась в комнату показывать куклу кому-то еще. А гость внимательно выслушал доклад мальчишки насчет зеленой елочки, внимательно посмотрел на него, сунул руку в мешок, и совершенно не глядя вытащил оттуда… новенькое спортивное кимоно, с белым, как снег поясом. Ничего кроме “Ой!” малыш вымолвить не смог, но мама его поняла – он больше всего в жизни мечтал об этом подарке за секунду до этого. “Настоящий!” – прошептал малыш. “Ну, вот – теперь будешь как “Малыш Каратэ”, а то всех уже замучил!” – сказала мама. И она потащила Деда на кухню, где за накрытым столом сидели еще две женщины

“Вот, дедушка Мороз из нашей дивизии!” – гордо отрекомендовала его подругам, с видом личной причастности к созданию образа Деда как такового: “а подарки вам мой Виталий дал? А то они у меня в прихожей, под одеждой припрятаны, я и достать – то не успела. А ведь как угодил-то! Любит мой Оленьев детей,. хоть и редко с ними видится, но все запросы и чаяния молодежи знает!” – обращаясь к подругам, похвастала она.

– Ну, дедушка, с наступающим вас Новым годом! – и Деду сунули в руку “непроливашку” богемского стекла с коньяком, грамм на 150.

– Не можно нам, на работе мы – степенно отказался Дед. Тут все засмеялись, думали – шутка.

– Да вы бы хоть усы с бородой сняли-то на время, мы уже большие детки, и про Дед-Морозов все-все знаем, – сказала одна из женщин, черноволосая, с игривым, огненно-пронзительным взглядом. В Морозе шевельнулись давние сладкие воспоминания об одной прекрасной горной ведьме, и какие-то мурашки пробежали по загривку. “И-э-х, были когда-то и мы рысаками!” – ностальгически прищурился и сказал про себя дед. А вслух рек так :

– Чтоб вам. доченьки, в Новом годе удачу встретить, да от себя не отпускать, за мужьями ходить, детей пестовать, а тебе, глазастая, придется сразу двух богатырей родить! – И с этими словами Дед выпил залпом армянского коньяка. Понравилось! Картинно занюхав выпитое (дорогой коньяк!!!) кусочком хлебушка, решительно отказался от закуски. Он распрощался, отвергнув все уговоры. Выходя из подъезда он подумал про себя: “Вот хвост распушил, павлин хренов!”, осуждающе покачал головой и заспешил на улицу. Собирался идти к елке, но какое там! Недалеко ушел!

В другой квартире все повторилось, отличаясь лишь в деталях. И оттуда он вышел, дойдя до соседнего дома. Определенного маршрута не было, он шел к площади, на которой стояла и сверкала всеми огнями, даже сквозь слабеющую метель, высокая красавица-елка. И вот тут к нему подбежал мужичок в кремовой рубашке без погон, и попросил зайти к нему, так как из-за дурацкой простуды на садиковскую елку его сын не попал, а и костюм они с мамой заранее сшили, и стихи выучили. А вот в части снарядить кого-то с поздравлениями не получилось – костюм Морозовский годки – обормоты на ДМБ-овые альбомы пустили! Найдем – устроим им всем Варфоломеевский утренник! Вовек не забудут! “Второй день обиженный ходит, празднику не рад! А я тебя, мужик, извини, не знаю как по званию, уж и так отблагодарю!” – клятвенно пообещал мужичок.

Ну и как тут было не пойти?! И не из-за посулов, конечно, а ради дитя больного! Пошел! Все прошло отлично, от слез умиления родителей и радости малыша, который искренне верил в волшебную новогоднюю сказку, Деда тоже пробила слеза! А малыш получил железную дорогу, с большим, весело свистящим на поворотах красным паровозом и ярко расписанными вагончиками. Вот чему родители изумились, и обрадовались не меньше сынишки! Чуть позже на кухне (Опять! Да что у них – это самое святое место? – удивился Дед), к нему наперебой приставали родители, сколько, мол, мы вам за это должны, (искали ведь по всем магазинам, в Мурманске даже, но найти не могли), а сами ему костюм и сапожки купили. Дед только отмахивался рукавицей, но фужер отличной водки принял и даже снизошел до закуски – заел водку приличным куском отличного холодца, похвалив хозяйку. А хозяин, труженик тыла на бербазе подводников, незаметно напихал ему в мешок деликатесных консервов и какую-то бутылку.

“Запомните! – вещал Дед внемлющим довольным родителям, – всякие тряпки для ребенка – это вам дарят, или – вы сами себе, а не ему! Дитю – ему игрушка потребна, пусть и практической цены у нее нет – но душу его маленькую греет! Не умеет он еще счастье количеством тряпок-то и их ценой мерить!”

Раздобревший Дед Мороз распрощался, важно кивнул и вскинув посох, пошел дальше. Пришлось, может быть, посетить и еще пару – другую квартир, но они как-то не запомнились ничем особым.

Тут он вышел на улицу, настроение у него было хорошее, он был или веселым, или очень навеселе, сам не мог точно определить. Да ладно, праздник! Вокруг все чаще стали появляться деды Морозы со сказочной свитой, он смотрел на них, снисходительно улыбаясь – дилетанты!

А тут вдруг, контрактник в расстегнутой яркой пуховой куртке ему навстречу, с бутылкой шампанского в руках, и уже – очень “подогретый изнутри”. Увидев одинокого Деда Мороза контрактник дурашливо заорал на всю улицу: “Ах. ты, Дедушка Мороз, борола из ваты! Ты подарки…”. Дальше Дед знал. Ну, старая, ну заезженная до тошноты, ну глупость! Обычно он снисходительно сдерживался (ну чего с дурака взять?), а тут под воздействием “молотовского коктейля” из коньяка и водки, да плюс – шампанское в повышенной дозе, которое все внутри смешалось, не выдержал. Гнев ударил Деду в голову (или куда там еще?). Он рявкнул: “ А ну, изыди от меня на три версты!” – и стукнул трижды посохом. Бедный контрактник, в одной курточке, очнулся на пустынной дороге, у столба с цифрой 7. Сверху падал густой снег, не было видно ни черта (верно, все черти уже тоже собрались под праздничными столами, ожидая свободного падения туда своих “клиентов”), а где-то далеко впереди чуть просвечивали огни поселка Еры – Губа. На душе стало страшно, и как-то гадко. Между прочим – в первый раз в жизни, стыдно за собственную глупость и пошлость. Он искренне считал, что это должно веселить людей. А тут, как бы услышал себя со стороны, плюнул с отвращением, и … заплакал, да не от страха, а оттого, что стало как-то обидно за себя. Он что-то понял и завыл о себе в голос: “Вот деби-и-л!”. Тут он как-то понял, что Дед Мороз этот – совсем не из Дофа, а …

А Дед, словно прочитав его мысли, вдруг остыл: “И чего это я, собственно?”.

Да, добрым духам надо иногда тоже напоминать, что они – добрые. А то возьмут вон посох волшебный, из “лесной гущи, древней, всемогущей”, да на перевес, и давай добро творить – да по подвернувшимся дурным головам. Пусть и не очень умным, не шибко воспитанным и образованным. И не только духам бы об этом помнить, но и всем, силой и властью облеченным!

И в это же самое время незадачливого контрактника подобрала машина, вывернувшаяся неизвестно откуда. А засветившийся в свете ее фар дорожный знак ехидно ухмыльнулся ему, как живой… Когда же доставили к дому, он достал завалившийся с прошлого года колпак Санты, усы и бороду. Встряхнул, расчесал и пошел поздравлять свою компанию, благо было – чем. А когда один из его друзей-товарищей, тоже затянул про дедушку Мороза, он взбеленился, и рванулся к нему с самыми серьезными намерениями. На нем повисли сразу все девчонки. “Придурок!” – вырывался и кричал он: “Совсем уже ничего святого не осталось! Даже в этот праздник! Я вот сейчас все эти слова по одному, вот этой табуреткой-то, в тебя обратно позабиваю! Я тебе организую бледный вид и редкие зубы, как только дотянусь до тебя!”. И так далее, и так далее... “Придурок” побледнел и жалел, что не укусил себя за язык чуть-чуть раньше. Дотянуться, конечно, не дали, но еле успокоили. – А вечер этот у них дальше пошел хорошо, как никогда. Весело, интересно, и почти все загаданные желания посбывались – мне как-то потом рассказывали – сделав лирическое отступление, отвлекся Егоркин от хронологии рассказа. Кстати, продолжал он, когда точь-в-точь такой стишок прочли Деду при мне два полупьяных юноши – я их просто рассовал головами в ближайшие сугробы кверху … этими самыми. У них хватило ума не вылезать оттуда сразу и не кидаться на меня с кулаками, так что воспитательный момент у меня все же был. Но куда мне, до самого Деда Мороза-то? Они меня-то, вполне обоснованно забоялись, как и должно, но вот что-то осознать…

Дальше было вот что: Деда облепила еще одна молодежная компания, сунули в руку стакан, налили до краев чего-то сладкого и крепкого, проорали: пей до дна, а то мешок отберем!. Он уже послушно выпил, поздравил с Новым годом и посмотрел им, убегающим в сторону ДОФа, вслед, вдруг почувствовал себя усталым да и рухнул под дерево. Так сказать, чуток отдохнуть. Где мы его потом и подобрали. Все, что рассказал нам Дед Мороз о своих приключениях, очень натурально, надо сказать! 

– Эх, не легкая эта работа – поздравлять гарнизон с Новым Годом! – перефразируя Чуковского, срифмовал свой вывод Нетопырев, издеваясь над Дедом.

– Да уж, мне тоже вот, бывалоча-то, досталось – вспомнил Егоркин грехи молодости, не теряя нити рассказа, как бы успокаивая и защищая Мороза – не один ты такой, да и совсем не первый!

Дед, тем временем сказал, что в голове у него шарики передвигаются с ужасным грохотом и скрипом, и он не может сейчас вспомнить кое-какие волшебные формулы и вызвать Снеговика к себе, которому он точно сегодня же от всей души начистит морковку, что у него торчит вместо носа. Но! Для этого надо сосредоточить свою мозговую энергию, а это никак в таком состоянии не получается. “Да и развелось тут “иностранцев”, проводил он взглядом парня в характерном костюме Санта – Клауса. Космополиты, тьфу! Ну, разве может у нас Новогодний или Рождественский там дух ходить в такой короткой куртке или в сапожках? Фи-гу-шки! Он себе враз все подвески ниже пояса отморозит и будет кое-чем в штанах звенеть, почище колокольчиков на его оленях! А уши у него в таком колпаке и сами отвалятся! – мстительно предрек наш Дед. “Да, а ведь еще Петр Первый в своем указе об объявлении Нового Года с 1 января 1700, глаголил: “В этот день пьянства и мордобою не чинить, на то и других дней в году хватает!”. А у вас всегда к указам положительно относятся! На любой хороший Указ высокой власти кладут: чиновники – так сукно с чернильным прибором, или там, допустим, пресс-папье, а народ тоже кладет, но чего попроще! Эх, что говорить!” – расстраивался и сокрушался Дед. Видно, совесть мучила. Бывает! Кто из нас не проходил через этот этап отрезвления?

Тем временем мы поднялись ко мне, дома – никого, жена, очевидно, вышла к соседям. А детки-то наши по институтам в столицах, и Новый год там встречать, конечно, веселее! А нам Деда надо было срочно реанимировать – до Нового года, полтора часа! Для этого я решил использовать горячий хаш – испытанное радикальное средство. Кавказцы раньше славян с вином, а – следовательно, и с похмельем познакомились, но и гнать его прочь тоже раньше научились. Но вот как-то на Деде это скажется? Я, почему-то на самом деле поверил в его морозно-снеговую сущность! А вдруг растает? Но ему самому – видней! Быстро расплавил на плите тарелку холодца и заставил его все это съесть! Не совсем, конечно, “хаш”, но, если принципиально, то – сойдет! Кто захочет попробовать – сделайте лучше по настоящему рецепту, в любой “Кулинарии” возьмите, а то вкус испортите!

Тут Рюмин встрял в рассказ Егоркина и авторитетно заявил: – Темнота пещерная! Надо было ему (Деду) дать две таблетки пирацетама, и уже через 15 минут он бы у вас решал в голове уравнения третьей степени! Сколько раз проверял на своем командире лодки еще в молодости!

– За что я вас люблю, врачей, так это за то, что вы диагнозы ставите, и лечения назначаете вовремя! По результатам вскрытия, как правило! – парировал Александр Павлович. Ну, слушайте дальше.

Дед поел хаша, и ничего с ним не случилось, похвалил только. Да и заметно стало по нему – на пользу пошло, зарозовел, потом покрылся, а это первый признак избавления от похмелья!

Вдруг, открывается дверь, и входит моя супруга, правда, еще не в боевой раскраске, но вся в кулинарном полете. А тут нас четверо… Подозрительно оглядев компанию, она со всеми поздоровалась, а я тут вспомнил, что Новогодний подарок для нее остался на корабле, запертый в сейфе! Я весь похолодел, как наш Дед, а на лбу даже почувствовал иней! Ведь хотел же из старшинской кают-компании вернуться в каюту, но кто-то отвлек! Я мысленно застонал и стал прокручивать варианты выхода из этого положения – но в результате получался только второй вход в эту …. А этот самый Дед вдруг говорит: “Мир тебе, добрая женщина, да будет в Новом Году твой дом счастьем полон, да любовью отмечен. А от зависти людской оберег тебе такой!” – лезет в мешок и достает … серебряное украшение в старорусском стиле, как мы когда-то в музее видели. Моя ненаглядная сразу дар речи потеряла и к зеркалу прямо запорхала, чистый мотылек, блин, – да скорей примерять. Чмокнула меня в щеку, к вечеру уже колючую от щетины, и говорит нежным голосом: “Спасибо, родной! И подарок нашел, сразу видно – авторская работа хорошего мастера, не “ширпотреб” турецкий, мне такой наборчик уже года два снится. И Деда Мороза даже привел!”. А потом и говорит, а кто дед Мороз? Я весь ваш экипаж знаю, но вот узнать не могу”.

– От подводников он, – отвечаю, – у нашего только на детей-то времени с трудом хватит! А что еще сказать и не знаю. Стыдно мне стало как-то. Моей выдумки с трудом на флакон духов хватило. Хотя мог бы и до серебра додуматься самостоятельно, при некотором напряжении мысли. Особенно, если от фуражки извилины освободить…

Я договорить еще не успеваю, а она нас в зал тащит (знай наших – а то – кухня, кухня!) – а там стол, а на столе – лукуллов пир на восемь персон (на всякий случай) накрыт. Ну и весь новогодний антураж – елка, гирлянды, блестки, свечи, апельсины в вазе. Но вот тут Дед пищи отведал, а рюмку – наотрез. “Вот!” – он удовлетворенно сказал, столу семейному место самое в светлице! А то еще Шарль Перро, великий сказочник, писал: “мачеха настолько ненавидела Золушку, что даже кормила ее на КУХНЕ” А у вас, куда не войди…

А мы выпили, и честь хозяйкиным трудам отдали, да. Нетопырев, тот сразу домой заторопился, а мы с Мишечкиным пошли Деда провожать. Дед спросил у Нетопырева, что он хочет от него хочет под елочкой, а тот дурашливо ответил, что хорошей водки. У дверей мы распрощались с Сашей, а сами двинулись к городской елке.

Доктор сказал, что жена у него в Питере доучивается, они уже созванивались и поздравлялись, а в компанию к своему однокашнику по академии он всегда успеет. И вот что еще удивительно – Светлана моя меня, да в новогодний вечер, да без конвоя из двери выпустила! Чудеса!

Вышли мы, бредем значит, между домов, к самой большой поселковой елке у ДОФА, а тут наш комбриг у своего подъезда стоит, а нас увидел и кричит: “Сюда, мужики ! Я уже тут околел весь, вас дожидаючись!”. Подходим, а он сходу забрал полные паруса и говорит Деду: “Штурман! Где тебя носит! Моя жена специально для вашего корабля в детсаду костюм выпросила, чтобы и моего Мишку не забыли! А вы где-то тащитесь! Вот в отпуске ваш зам, и все у вас нюх совсем потеряли! Я же сказал – дед-морозовскую компанию всю отправить на “Камазе” в поселок сразу после ужина! Как сам не проконтролируешь – так у вас анархия в браке с демократией!” Могли бы и с меня начать – и не потому что я – комбриг, а хотя бы потому, что мой дом – рядом с остановкой!”. Это – лишь выжимки из его пламенной речи, остальное печати и переводу не поддается! Моряк – отменный, мужик – правильный, но по этому делу – виртуоз. Короче, как говорят: берегите, девки уши, моряку – бальзам послушать! Да и как без этого?

А тут наш Дед Мороз вздохнул и сказал:

– Ну, пошли! – и пошел, помахивая посохом.

А мы у подъезда остались – нас никто не приглашал, понятно, мы в свиту волшебника не подходили и в Новогодний антураж не вписывались. Дед Мороз скоро вышел, за ним вышел комбриг в небрежно наброшенной на плечи дубленке.

– Дед Мороз – молодец! А организаторы – гады! – громко резюмировал капитан первого ранга.

А Деду сказал: “Все было здорово, молодец! Но опять с подарками напутали! Я ведь, кажется, советовал вам – скотчем бумажку с именем и адресом приклеить к подарку, а перед самым вручением – раз – и оторвать. А то мой так в эту чужую пожарную машину вцепился, что уже без слез не оторвать … Ты узнай, пожалуйста, чья она, а мою гоночною с радиуправлением взамен отдашь, потом мы сами разберемся с папашей, не проблема.. . С наступающим Новым годом, мужики! Отдыхайте! Но – в пределах личной нормы!” – напутствовал он нас.

А я про себя подумал – этот дед работает без организаторов, но вот ошибок не делает, это точно!

Непонятно почему, но мы пошли с Дедом Морозом дальше. Из крайнего освещенного люстрой окна первого этажа на нас глядели улыбающиеся лица старика и старушки.

Новый Год пусть входит в дом,

Пусть он светится добром!

Пусть счастливый свой вы век

Вместе проживете

Сядут с вами за столом все, кого вы ждете! – 

примерно как-то так, (не совсем складно может, я не запомнил?) сказал дед Мороз и ударил посохом оземь. Мишечкин пожал плечами, а я подумал, что мы Деда все же не долечили, и шарики у него, может, уже и без грохота, но вращаются не в ту сторону. Проходя мимо заснеженных деревьев, наш спутник что-то углядел в снежной кутерьме и грозно крикнул: “А ну мигом все сюда, не то ждет сейчас беда!”. Тут раздался шум, поднялась было снежная пыль в сторону от нас, но после еще одного грозного оклика повернула к нам, превратившись вначале в три вихревых столбика, а потом – в полупрозрачные сказочные фигуры. “Ага!” – победно загрохотал басом Мороз Иванович, как старпом, на которого напоролись в городе самоходчики с родного корабля. “Стоит мне только отлучиться, как вы немедленно – пошалить, гадости поделать? И опять – те же: Леший да Кикимора, да Путаник? Бедокуры! На кварки распылю, поганцы! Сгиньте сей момент, а завтра – ко мне, со своим старшимм! Ужо по душам-то побеседую!”

– Шеф, шеф, поняли мы, нас уже тута и нет – откуда-то донеслись испуганные, проникновенно-раскаявшиеся голоса. Перепуганная нечисть бросилась наутек, в точь-в-точь, как нашкодившие и прихваченные за … некоторые чувствительные места матросы. “Говорил ведь, не фига в город соваться! А все ты – Дед уже проехал, дед уже проехал! Все ты, провокатор! Погуляли, блин!” – донеслось уже издалека. А вот мне всю дорогу не давала покою завистливая мысль – откуда у Деда Мороза неиссякаемый запас самых нужных в каждом конкретном случае подарков. Когда я его спросил об этом, Дед смутился и промямлил что-то о каком-то там молекулярно-полевом синтезе на основе высоких эмоций. А потом вздохнул, и сказал, что когда-то ему это объясняли, но он ничего не понял, переспросить постеснялся, а теперь уже и забыл, а спрашивать еще раз – как-то стыдновато. “Знакомое дело!” – мысленно согласился я.

Меж тем мы вышли к главной поселковой елке, и вдруг, как по заказу, над ней очистилось небо, заблестели ясные и такие близкие звезды. А из этой полыньи в небе к нам спускались роскошные сани, запряженные здоровенными, белыми – белыми конями. Ими правил живой Снеговик, а рядом с ним была тоненькая девушка. “Снегурочка!” – хором сказали мы с Мишечкиным. “Вот и починились, Дед Мороз, твои сани!” – сам не веря тому, что вижу, пробормотал я. “Ох, и задаст она мне сейчас!” – забеспокоился Дед.

– А что, она тоже скандалит? – хором искренне удивились мы с Мишечкиным. – Персонаж – то ведь – добрый, сказочный!

– Да, сказочный, сказочный! А насчет “добрый”, так это – для кого как! А как ты думаешь, сынок, откуда берутся всякие бабки – Ёжки? В тех же сказках? Вот именно! Из Снегурочек…. на пенсии! Ездят они, года на два-три хватает, на людей насмотрятся, веру в них теряют, от пьяных мужиков – так вообще тошнит, да! Вот и списываем, по профнепригодности на досрочную пенсию! А в лесную чащу они сами от вас просятся! Людей – их любить надо, не все они потерянные! Но – тише, это – страшный производственный секрет! – доверительно склонился ко мне дед Мороз.

Снегурочка тут же подтвердила, нимало не стесняясь нашим присутствием:

– Где тебя носит, Дед Мороз? Опять – за старое? Компанию подходящую нашел? Садись скорей, время уже поджимает!

Дед ловко влез в сани. Сани сразу же пошли на старт. Откуда-то сверху донеслось: “С Новым годом! С новым счастьем! Все будет хорошо!”.

Как – то грустно стало. Я-то все-таки почему-то поверил раньше – но признаться боялся. А теперь… А Мишечкин вообще остолбенел. Наконец, он задумчиво сказал: “Я уже очень, очень большой мальчик, но, наверное, попросить у Деда Мороза все же кое-чего бы смог!”.

Мы увидели нашего комбрига, уже одетого в полную форму и готовящегося, видно, ехать в Противосолнечную поздравлять экипажи с Новым годом, и нетерпеливо поглядывающего на часы, то и дело поддергивая рукав шинели.

В этот самый момент к дому лихо подкатила комбриговская “Уазка”, а из нее высыпался оповеститель с “Быстрого” и радостно кинулся к доктору. “А вам жена звонила, старпом вам записку со мной срочно послал!”.

Комбриг заинтересованно обернулся, ожидая объяснений. Доктор сказал, что жена его, оказывается, уже на Обзорновском КПП, но ее не пускают без пропуска, и надо что-то делать! “Седлай, Алиев!” – скомандовал капитан первого ранга своему шоферу:

– Доктор, садись, едем за твоей женой! Новый год тебе есть где встречать? – он глянул на часы и сам себя успокоил: – Успеем!

– Да везите их ко мне, товарищ комбриг! Моя Светлана и без предварительного оповещения, с сокращенной подготовкой целое отделение накормит, а уж в праздник… Да и у доктора дома – колотун, сами знаете, чтоб этому ОМИСу ни дна и ни покрышки и длинный кактус всем им в самый дейдвуд! А у нас дома – целая теплая комната свободна, по причине отъезда детей!

– Так это, товарищ комбриг, ее без пропуска не пропустят!

– Д-а-а-а? – иронически протянул комбриг. – Посмотрим!

Я бы тоже хотел на это посмотреть! То есть, на того дежурного по КПП, который восстанет против нашего комбрига. Ибо, если комбриг считал себя правым, то у него на дороге лучше было бы не стоять. Даже тяжелым танкам! Я с ним как-то давно был в Северной Африке, так мароканцы друг друга в засос от счастья целовали, когда наша “боевая” кончилась и он от их побережья домой со своим кораблем ушел!

В этот момент капитан 1 ранга развернул записку от замкомбрига, которую ему вручил рассыльный, и прочел вслух: “Штурмана с “Прыткого” взял в плен патруль, он был одет Дедом Морозом, но в состоянии полной потери ориентации и слабом ощущении того, на каком таком он свете находится. Хорошо еще, что нигде не упал, и не замерз! Начальник гарнизона, по прозвищу Рыжий Ганс с утра дал мудрую команду: Дедов в комендатуру не свозить, развозить по домам или кораблям, а все возможные разборки оставить на потом! Он велел считать такое неудифферентованное состояние Дедов Морозов профессиональным травматизмом при выполнении служебного задания или общественных нагрузок”. Так что, с подарками детям придется разбираться позднее”.

– Стоп, стоп, стоп! – проговорил комбриг, явно теряя ощущение контроля обстановки – Егоркин, ты что ни будь понимаешь? А это кто с вами был? Где вы его взяли?

– Он был настоящий!

– Да, – согласился комбриг, – Дед Мороз был классный! Наверное, из ДОФа! Только, вот где он такую дорогую пожарную машину взял? Фонды, может, какие? Да и откуда, ДОФ – еще беднее нас, как бомж вокзальный!

– Да и слабо ДОФ-овскому-то Морозику, мы видели, как он работает, подумаешь, профессионал, талант маринованный! – презрительно вставили мы с доктором, опять хором. Разъяснять истинную ситуацию комбригу было бы бесполезно и небезопасно.

Комбриг с Мишечкиным влезли в машину, за ними нехотя полез и оповеститель, явно рассчитывавший остаться на какое-то время в предпраздничном поселке. Но делать это на виду у Самого!? “Русский джип” сорвался с места, лихо разворачиваясь.

– Егоркин, жди гостей! – крикнул мне из машины комбриг и она скрылась в пелене легкой метели.

Меж тем, ветер совсем стих, и крупный, пушистый новогодний снег тихо падал и ложился на крыши домов, улицы, на прохожих, которые весело шли в разные стороны, с сумками, пакетами, народ двигался по гостям, вовсю поспешая.

Проходя мимо окна стариков, я увидел как у них на кухне появились их дети, уже среднего возраста. А мы вот решили с вами Новый год встретить, говорила красивая женщина, выкладывая на стол свертки и кастрюльки. А у нас пусть молодежь бесится!

– Мы свое-то уже отбесились! – вторил ей басом лысоватый крупный мужчина, а праздник это добрый, семейный! Нас буквально, что толкнуло – Давай. в кои-то веки вместе с родителями встретим – на радость нашим балбесам – квартира – то на всю ночь в их распоряжении.

– Как бы чего не сотворили – забеспокоилась старушка.

Я поднялся домой, а жена уже не чаяла увидеть меня трезвым, чему и громко удивилась. Я даже обиделся. Вот такой он, настоящий дед Мороз! – закончил свой рассказ Егоркин. А вот Сашка Нетопырев обнаружил у себя в дипломате на следующий день большую бутылку настоящей “Кристалловской” и серебряную флягу “Гданьской” водки, и не мог вспомнить, откуда она взялась. Набрался, паразит, и всю память отшибло! Алкогольная амнезия, как доктор про себя говорит!

– Самокритика мне не чужда – ввернул Рюмин.

– А нам – так и не поверил! Деду Морозу – тоже! И дальше бутылки его мечты и не простирались!

– Д-а-а, – протянул Рюмин. – Бывает!

Андрей снарядил уже рюмки к новому “залпу”. – А ты, Палыч – Сан, что загадал!

– Загадал и получил, но это – личное, вам знать не обязательно! И все было у меня нормально!

– А ведь мог бы …

– Мог бы – перебил его Егоркин. Даже мир во всем мире, как эти свиристелки пустоголовые на конкурсах красоты, да… Но вот получил кое-что нужнее и в рамках мощности Деда Мороза.

Ну, народ, с наступающим! (наш типовой тост, который можно провозглашать дней двести в году!) “Народ” степенно выпил и плотно закусил. Пока Егоркин рассказывал, компания молча слушала и даже не жевала.

А Сергей сказал: “Вот, оказывается, и не только в детстве можно ждать от Нового года чего-то особенного!”.

– Ты-то от детства еще недалеко ушел! – буркнул Рюмин, и добавил: – а к нашему возрасту понимаешь, что не надо ждать, что тебе дадут, а если попробовать что-то давать, какую-то радость тем, кто вокруг тебя? Если подумать, то можно и угадать, как твой Дед Мороз, Александр Павлович, самую сокровенную мечту, или новогоднее желание у близкого человека! А то вот все ждем, что вот с мешком к нам придут… за подарками, наши дети и родственники!

– А вот у казахов, мне рассказывали, есть поверье – если к тебе в Новый Год (у тюрков это – день весеннего равноденствия) никто из гостей не зайдет – значит, живешь ты как-то не так, и, наверное, как-то зря, на этом нашем шарике!

– Мудрый народ! – одобрил Егоркин.

– А если все сидят и ждут по своим домам и юртам, то кто же тогда приходит в гости? Тут утвержденный график нужен!

– Ты – провокатор! Но, поскольку никто из них от депрессии не умирал, то этот вопрос они как-то решили!

– Удивительная история, Палыч! – сказал Андрей. И вот, хотите – смейтесь, хотите – нет, готов поверить! Все-таки, особый праздник, хоть и сколько раз был он уже, а все же, где-то глубоко, ждешь чего-то, нового, необычного!

– Одно слово – Новый Год!

– Везет вам, дядя Саша! – завистливо сказал Сергей. Я вот тут знаю, где Дед Морозовский инвентарь достать, да и мысли кое-какие появились – уже загорелся он какой-то идеей, “А если удастся – то появится новый рассказ о НАСТОЯЩЕМ деде Морозе!” И вообще – столько у вас воспоминаний о службе, о флоте!

– А вот при вашем поколении одни воспоминания останутся …. от флота!

– Ну, вот, совсем весело пошутил!

– Только на флоте могут случаться такие истории! Ну и только на Северном флоте смогут затащить с улицы и вовлечь в свой коллектив даже Деда Мороза! Это им не Москва, куда его под конвоем милиции возят из Устюга, сам видел! Он там и шелохнуться боится! А у нас …

– Слушай, а чего бы ему сейчас, к нам прямо в гараж не завернуть!

– Ну, это перебор! Да и елки в гараже нет…

– Обижаешь! Вон она, маленькая, на книжной полке стоит!

Так, подшучивая, они прервали застолье, и взялись за предпраздничную приборку своих гаражей, а потом засобирались домой.

– Доктор, давай хороший крайний тост “на стремя”! – попросил Александр Павлович. Пошептав что-то себе в усы, Николай Григорьевич поднял свой стаканчик и начал:

Пусть в море обойдут вас штормы, минуют на земле метели!

Пусть дарит жизнь любовь и дружбу!

А тут Васин немедленно вставил свое:

А если женщину раздели – 

пусть вас не вызовут на службу!

– Да, – крякнул Курочкин, это у Васина – крик души! К большому сожалению, для остальных это уже не актуально!

Пожелали друг другу всего хорошего в наступающем году, выпили “на стремя” – по предложению казака Егоркина, а не “на посошок”, как это водится.

Предстояли хлопоты в ожидании праздника. И все-таки, все ожидали от наступающего праздника чего-то такого… особого. А вдруг?




Вечный двигатель или чего только не было на флотских складах.


А дело было так: наступил тихий вечер суматошной пятницы. Все, кому положено, убыли “на сход” на берег. На кораблях оставалась одна лишь смена обеспечения, которая занималась вместе со своим любимым личным составом плановыми корабельными работами. А вот на сторожевом корабле “Летучий” лучший старпом бригады кораблей и надежда ее командования Борис Александрович Тетушкин занимался заполнением журнала боевой подготовки, старательно сводя “концы с концами”, т.е. анализируя и слегка подгоняя один к другому разные-разные результаты, чтобы, как говорят на флоте, “все билось”. То есть, по различным документам должны были бы совпасть время и даты проведения мероприятий, а по другим – количество затраченных учебных часов на каждый вид подготовки должно было соответствовать требованиям существующих документов. Плюс еще оценки за эти самые мероприятия, проведенные, из-за хронического цейтнота, большей частью условно, так сказать – “электронным пуском”. Да, и еще – (важно!) чтобы эти все мероприятия, проводимые по отчетам, по теории подлости не угодили бы на какой выходной или праздник – на радость проверяющим, ибо это уже – полная липа! Работа по составлению отчетности, сама по себе – кропотливая, требующая внимания, знаний и очень развитой, вдохновенной фантазии. Но, парадоксально, – достаточно занудная и утомительная, особенно для людей с живым складом ума и подвижным темпераментом. Однако, Тетушкин считал себя исполнительным и сознательным офицером и. превозмогая себя, героически продолжал этот “сизифов труд”, ибо итоговая проверка была уже не за горами. Но подсознание мучительно искало достаточно уважительную причину, почему можно было бы послать эту работу куда подальше, хотя бы временно, и заняться чем-либо более интересным и общественно полезным. И он очень обрадовался, когда дежурный доложил ему по внутренней связи, что к нему прибыл старпом с соседнего корабля, капитан-лейтенант Первухин. Аккуратно заложив закладки в журнал и в папки, он сгреб их все со стола и с удовольствием закрыл в сейф. Он вспомнил, что обещал Жене Первухину, недавно назначенного на эту должность на “Прыткий”, помочь в кое-каких вопросах подготовки, да и вообще, подсказать ему вероятные (и неизбежные) каверзы службы, о которые ему пришлось самому набивать шишки пару лет назад. Тогда он самонадеянно решил было пробивать свою колею по военно-бюрократическому полю. Не тут-то было! Эти “каверзы” в учебниках и наставлениях не найдешь, но их надо знать, чтобы уберечься от типовых ошибок. А помочь молодому товарищу по службе – это святое дело, по флотским традициям, и очень уважительная причина, чтобы передвинуть некоторые текущие дела “на потом”. Даже если дверь в твою каюту и не будут “открывать ногами”, неся в обеих руках по тяжелому портфелю с подношениями. Так подумал Тетушкин, закрыв сейф и спрятав ключи в карман кителя. Пока Первухин пробирался к его каюте по длинному коридору, он уже включил чайник, приготовил смесь чаев для заварки. Затем он позвонил в буфетную кают-компании, чтобы вестовые сделали каких-то бутербродов к чаю и притащили к нему в каюту. А как же? Любой гость на корабле должен быть тепло встречен, обогрет, накормлен и напоен. Хотя бы горячим чаем.

Поздоровавшись и расположившись поудобнее, старпомы занялись обсуждением насущных дел. Тетушкин наставлял Первухина с высоты накопленного служебного опыта, который, как известно, ни купить, ни выиграть невозможно! С присущим ему тонким юмором, он обрисовывал служебную ситуацию, предлагал молодому коллеге выдвинуть варианты ее разрешения, а потом, в картинках и красках, рассказывал, как оно все разрешилось фактически в том или ином случае. Кипучий темперамент не давал ему сидеть спокойно, и он периодически вскакивал с места, расхаживая по каюте и иллюстрируя отдельные места своего мастер-класса оживленной жестикуляцией. Если при этом “ветеран” и привирал где-то и что-то, то делал это красиво и здорово!

Так, прихлебывая сладкий горячий напиток, лично им составленный из смеси разных чаев и трав, закусывая бутербродами с колбасой и рыбой, старпомы проводили свои “занятия по специальности”. Тетушкин вдохновенно сыпал номерами руководящих документов, на память цитировал статьи и абзацы из разных “наставлений” и “инструкций”. Первухин все это внимательно слушал, старательно записывал, делая пометки, и поминутно переспрашивая номера и названия документов. Тем более, он пытался выяснить не только правила, но и исключения из них. Чем и пытался поставить в тупик премудрого Тетушкин. Не тут-то было! Борисович был из тех, кого никогда не поймаешь в норе с одним выходом, и в рукавицах без наждачки!

– Ну, вроде бы все, на первый раз – перевел дух Борис Александрович, и продолжил: это ты глубже усвоишь в ходе грядущих сражений, затягивать только не надо. Но главное в нашем деле – это работа с кадрами! Ибо самому весь этот макулатурно-бюрократический ужас не потянуть, а нужно еще, представь себе, и материальное подкрепление, да и самому расти в тактическом и морском отношении… Корабль, как ни странно. предназначен для боя, к удивлению бюрократов в штабах и в тылу!

Такая сентенция понравилась самому Тетушкину и его слушателю. Обросший ракушками тридцатилетний старпом продолжал:

– Поэтому надо часть своей рутины кому-то сплавить, как говорят психологи, делегировать. Нужно уметь находить среди своих подчиненных людей, которые уникальны в своих способностях, коммуникабельны и обладают широкими связями или личными возможностями их заводить и поддерживать! – закруглил формулировку Тетушкин. Помолчал немного, похвалил сам себя: вслух “Во, сказанул! Как в учебнике!”, довольно прищурился и добавил, опять же вслух, уверенно: “Классиком буду!”.

– Ты знаешь моего мичмана Егоркина? – продолжил он. – Так вот, он в состоянии достать то, чего вроде бы и нет на складах, согласно их же учетным книгам. Краска, приборочный материал там, всякое расходное имущество – не проблема.

– А продукты?

– Не его профиль, но, наверное, тоже смог бы! Там тоже охраняют и распределяют эти запасы живые люди. И потому, что он умеет достать не означенные матценности, а тех людей, в чьем ведении эти самые дефицитные матценности находятся. Причем, до самых печенок. Они, эти славные труженики тыла, сами рады помочь приятному человеку в решении его проблем с высоты трона своего величия, который стоит на всяких дефицитах – это в лучшем случае, или они счастливы отдать ему весь свой склад вместе с будкой от сторожевой собаки, лишь бы больше никогда не видеть моего Егоркина ни во сне, ни наяву.

– Ну да! – усомнился Женя Первухин, – это-то в наше время сурового дефицита всего, о чем только ни подумаешь и неуемного самомнения тех, кто этими остатками располагает?

– Места знать надо! – деловито возразил хозяин каюты, – И тех, кто на этих местах уверенно сидит. И вообще, сохранились еще у нас мичмана старой закалки, которые прошли настоящую службу, а приказания рассматривают как неизбежность. У них и мысли не возникает, что оно может быть почему-то не выполнено. Даже если и надо достать вечный двигатель, к примеру.

– Ха! Вечный двигатель! – фыркнул Первухин.

– Слушай, а давай поспорим с тобой, на литр коньяка, например, что мой Егоркин действительно достанет или сам вечный двигатель, или что-то, что можно будет, хотя бы в первом приближении, считать таковым? – загорелся новой идеей Тетушкин.

– Вечных двигателей не бывает, потому, что их не может быть никогда! – безапелляционно заявил гость: – Вспомни школьный курс физики и свое высшее ракетно-инженерное образование! Мичман, кстати, тоже физику учил!

– Так это когда было! А сколько всего объявляли невозможным и несбыточно, что потом и взмоглось и сбылось? Даже в последнее время! И наоборот, вон наобещали политики реальных, вроде бы вещей – и вот вам всем хрен! Овощ такой огородный, корнеплод, по самое колено! Даже и не пытались их материализовать! А что, не так?

– Короче, Александр Павлович Егоркин сейчас на борту, в смене обеспечения, мы его вызываем и ставим ему задачу. Причем, как боевую! И посмотрим потом, что из этого выйдет! Как всегда, сразу же Тетушкин загорелся своей идеей розыгрыша-проверки, и тут же начал ее реализацию.

– Хорошо, если я выигрываю, ты добавляешь к коньяку свой надувной домкрат с компрессором из своего багажника!

– Идет! А ты – через свою жену, которая, как я знаю, на нашей бербазе трудится, помогаешь мне достать новую фарфоровую посуду в кают-компанию.

– А Егоркин?

– Да использовать Егоркина по посуде, это делать так, как американцы на войне – колошматить дорогущей крылатой ракетой по бедуинским палаткам. Дорого и бестолково, да и результат сомнительный, с эффектом “наоборот”.

– Договорились! С посудой Лена поможет, в любом случае, я думаю! Особенно, если ты ей зефир в шоколаде преподнесешь!

– Так о чем разговор, сэр? Давно надо было просто намекнуть!

Тетушкин не глядя ткнул кнопку звонка, и в открытых дверях каюты прямо из воздуха возник рассыльный, которого он тут же отправил за мичманом Егоркиным. Тот появился через пару минут, в отглаженной форменной куртке, за отворотами которой видны были полоски свежайшего “тельника”. От него пахло глаженным бельем, чистотой и дорогим хорошим одеколоном.

– Сан-Палыч, выручай, дорогой! – с места в карьер начал старпом. – Вот тебе боевая задача – в понедельник, прямо с утра, нужно ехать в Росту, в “Техупомр” и добиться получения на корабль “вечного двигателя”, пока из соседей кто не перехватил! На всю флотилию только один выделили, а чем мы хуже других? Как никак, вроде бы, лучший корабль!

– Чего-чего? Вечный двигатель? А что, уже делают? Ни фига себе! А я совсем недавно читал, что все эксперименты проваливаются, так как это противоречит всяким там законам сохранения энергии, термодинамики и чего там еще?

“Ни фига себе!” – тоже искренне удивился, но уже познаниям Егоркина капитан – лейтенант Первухин. “А я уже и смысла этих законов не припомню! Даже если меня будут сильно бить и пытать за это!”.

– Так нет, Палыч! Это все на загнивающем импотентском Западе, да недоумки гражданские. А в “оборонке”, у них – как у нас: сказали сурово: “Чтобы был!”, и после этого спорить можно только о сроках, да и то – с оглядкой! Начальство, видишь ли, физику подзабыло, а то и не учило вовсе на разных там юрфаках и в академиях управления, и его интересует идея и ее воплощение. Ты же мне веришь? Когда я тебя обманывал?

Егоркин хотел ему напомнить – минимум пять случаев – когда, да мысленно махнул рукой. Старпом был мужик правильный, и если как-то гадил, то не со зла, а по долгу службы и по своему баламутскому характеру, когда мальчишеское несерьезное озорство и страсть к беззлобным розыгрышам выпирало из-под его серьезных погон капитана 3 ранга.

– Вот инженеры и поднапряглись, да и сделали они эту штуку, перпетум мобиле, вечный двигатель, понимаешь, изделие "Х" называется, – вдохновенно врал, импровизируя, Тетушкин, а первые образцы – на самую боевую флотилию самого ходового флота прислали. Так сказать, на обкатку в суровых условиях. Ты уж, Александр Павлович, расстарайся, пожалуйста! А мы уж тебя не забудем!

В голосе Тетушкина появились просительные интонации, он подозрительно-заискивающе заглядывал в глаза мичману-ветерану. Первухин, который тихо-мирно сидел и сопел в уголке каюты и по-ученически грыз колпачок авторучки, отметил это и восхищенно подумал: “А врет-то как Боря самозабвенно! А как обставился – чистый артист! Настоящий дипломат! Эх, пропадают такие таланты на службе в нашей Хорхояровке!”

Егоркин сел на предложенное место на диване, и что-то обдумывал. Старпом знал его основательность во всем и не торопил с ответом. На правах хозяина, он опять разлил всем чай, причем Егоркину он подчеркнуто налил ароматный напиток в традиционный на флоте стакан в красивом мельхиоровом подстаканнике.

– Значит так, Борис Александрович! Тогда мне нужно пару “бойцов” по приличнее, документы проездные, доверенности и накладные с подписями и печатями. Причем, чистые! А то я знаю этих “орлов” и “орлиц” в “техупоре” – то запятая не там, то код изделия не сям… Не волнуйтесь, все назад привезу и дизель себе на дачу не выпишу! Нарушение, конечно, но…

– Так о чем может быть речь, Палыч! Мы друг друга сто лет знаем, и когда такие дела, фиг с ней, с буквой-то инструкции…, нам главное – дух закона. А он ставит боеготовность превыше всего!

– Да еще, конечно, “шила” бы хорошего, консервов приличных – для установления и поддержания полезных контактов и закрепления положительного рефлекса на нас у этих самых хозяев соответствующих складов. Тут как раз нам на корабли выдали “подводницких” консервов, из той самой СХ, которую выбросило на берег недавним ураганом.

– Все будет! Даже звонок от замкомбрига по ЭМЧ организуем, у него приятель какой-то в том самом нужном отделе служит.

Появившийся тут из машинных недр механик, в рабочем комбинезоне, благоухающем металлом и соляркой, и с замасленной ветошью в руках, с ужасом слушал весь этот разговор. Он уже было собирался открыть свой рот и что-то сказать, как Тетушкин немедленно сориентировался, показал ему кулак из-за спины Егоркина и перехватил инициативу:

– А, Валерий Петрович! Ну и как результаты вашей многодневной “камасутры” с вашей любимой матчастью? Я тут слышал, что комбриг вместе с твоим главным коллегой обещали тебя распять, если ты не доведешь ее до ума до понедельника? Смотри, аксакал, они могут! Даже не распять, а раз семь! А командир добавит – если вдруг мало тебе покажется! – записной зубоскал Борис Александрович был в своем репертуаре …

А вот что дальше рассказывал сам Егоркин:

В понедельник самым ранним утренним автобусом из Обзорнова мы отправились в стольный град Мурманск. Со мной отправились два наших “бойца” и мичман с “Прыткого”, хоть и молодой, но не безнадежный. А с началом рабочего дня мы уже стояли у проходной технического управления флота, “техупора”, в просторечье. Старпом действительно “подсуетился”, пропуска были своевременно заказаны. И. что совсем странно, даже уже готовы. Нужный для решения наших проблем офицер – в своем кабинете, а не в командировке или на каком-то совещании, как обычно бывает по теории подлости. Я вошел в нужный кабинет и осмотрелся. Вчера было воскресенье, день отдыха, и по его лицу было сразу видно, что хозяину кабинета удалось отдохнуть по-настоящему. Ему явно было тяжело, шарики в голове, которые отвечают за мыслительный процесс, явно перемещались с треском и грохотом, от которого тот периодически морщился. Он всерьез думал, мучаясь совестью, что уж верно, этот грохот слышат и посетители. Работать ему вовсе не хотелось, и самой его большой мечтой в этот момент была мечта о том, чтобы понедельник стал бы тоже выходным. Хотя бы до обеда.

– Здравия желаю, товарищ капитан второго ранга! – бодро и весело поприветствовал его я. Мичман Егоркин, из Тень – губы, с бригады надводных кораблей.

– Тише, не ори так, будь другом! – взмолился начальник отдела, снова отчаянно морщась. Видишь, болею я. Простудился вчера, наверное! – затем, подумал и добавил : – в гараже…

– Да, – согласился я, гараж по выходным – это коварное место. Сквозняки, знаете ли. Да ходишь, туда-сюда, с разными мужиками общаешься, вирусы со всего города цепляешь. Вот и заболеваешь потом…

– Вот именно, истину глаголешь, мичман! – усмехнулся хозяин кабинета, оценив мою деликатность.

– Ну и что у вас ко мне? – перешел он на официально-деловой тон.

– Да вот, кланяется вам наш зэмч, Николай Олегович, вот гостинец прислал. – тут я достал из своего пузатого “бэка” и протянул ему увесистый у пакет, в котором что-то заманчиво булькало и звенело. Он тут же торопливо спрятал пакет куда-то в стол.

– Ах, да-да, он звонил по вашей проблеме! Ну и как там Николай поживает?

– Ничего, спасибо, мучается понемногу, сейчас знаете как – запчастей нет, заводского ремонта толком нет, а за все дерут нещадно, у нас главное – чтобы виноватый всегда был. Желательно – в не очень высоких званиях. Кап-два как раз подойдет! Да, товарищ капитан второго ранга, а так как же …

– Да понял, я, понял! Ты говори прямо, без дипломатии – чего тебе надо? Я эти обычные в другое время бюрократические экивоки сегодня как-то плохо воспринимаю! И вообще – я тоже не все забыл еще... Тем более – корабельную службу! Чем могу – тем своему старому приятелю помогу, пять лет за одной конторкой в “Дзержинке” отсидели! Давайте заявки…

Я протянул ему бумаги. Сверху лежали заявки на разное расходное имущество, необходимые запчасти, топливные фильтры и т.д. Офицер просматривал бумаги и бормотал себе под нос: “Этого нет, это дадим половину, не больше, это у вас уже и так сверх лимита….

Тут я вмешался: “Да я уже нашему комбригу говорил, что вы вряд ли поможете… у вас же трудные времена. А у него как раз сидел какой-то мобист из Москвы, главный “спец по сокращениям”, так он и говорит, что офицеров в довольствующем снабжении теперь больше, чем единиц запчастей и техники, которые они как-то еще распределяют! Пора бы как-то, мол, привести в соответствие! Раз нечего, мол, делить, так пусть будет и некому! Вы мне только визу поставьте – мол, отсутствует данные материалы и все – я поехал. А то у меня бойцы не кормленные, да и дел по горло, не так часто к вам в столицы-то выбираемся!

– Да? – отвлекся от своих мрачных мыслей хозяин кабинета, – а, ну-ка, дай я еще раз гляну повнимательнее,… ну, да, вспоминаю, тут запасец есть еще небольшой, удружу однокласснику, почему нет, да и вот это дадим, черт бы с ним, с лимитом… Ты это, не думай, что я испугался вашего мобиста, его, скорее всего нет, ты на ходу придумал, а вот твой ход и твой юмор оценил по достоинству! Ну… Ты уж нас совсем-то за врагов-то не держи! И за идиотов – тоже!

И тут он как раз наткнулся и внимательно, два раза прочел ту самую Тетушкинскую бумагу, и даже как-то крякнул. Потом посмотрел внимательно на меня, и почему-то спросил: “А какое сегодня число?”…

Глянув на календарь своих часов, ответил ему: – Первое апреля, товарищ капитан второго ранга!

– Аг-га! – понимающе протянул офицер, – Так, значит? День смеха? Тогда понятно. Я сейчас вам подпишу, сам завизирую у начальства, потом – в бухгалтерию, оформите и – получать. Пользуйтесь! А с транспортом-то как?

– А что, у вас действительно ОНО есть?

Капитан 2 ранга назидательно воздел указательный палец вверх и провещал, раздельно выговаривая каждое слово:

– На складах техупра есть все! – А потом добавил, столь же назидательно, как бы на что-то намекая, – но не для всех!

“А вот это-то я давным-давно и без тебя усвоил! – подумалось мне.

– Так вот, под это самое я вам транспорт лично организую! Если получите и загрузите, конечно! Когда получите, позвоните мне! С нашего завода идет самоходная баржа, почти к вам – в губу Подсолнечную.

– Спасибо вам, поблагодарил я.

– Скажете спасибо своему Николаю Олеговичу – как-то ехидно улыбаясь, сказал, прощаясь начальник отдела.

Дальше все пошло, как и обещал этот капитан второго ранга. Мы получили все необходимое, по обычным заявкам. Даже машину нам для этого выделили, благодаря хлопотам приятеля нашего ЗЭМЧа, видно имевшего тесные контакты с гаражом тыловской автороты.

Вот только все, кто читал мою главную заявку, как-то странно смотрели на меня и интересовались, знаю ли я что насчет первого апреля. Это начало меня злить. Где этот чертов склад, на который нас послали, никто толком объяснить не мог. Теряя терпение, мы начали поиски. Данные получали самые противоречивые, но вдруг, почти случайно, нам повезло. Все оказалось совсем рядом, прямо-таки под носом!

Наконец, чертыхаясь. увязая в рыхлом позднем снегу мы дотащились до одинокого склада, стоящего черти – где, на самой границе завода, куда мы попали с невероятным трудом, у самого корабельного кладбища. Склад производил впечатление заброшенного города – призрака золотоискателей где-то на Аляске. Не смотря на зачатки приближающейся северной весны, снег вспучился девственными сугробами, насыпанными зарядами недавнего урагана, по самые крыши потрепанных временем бараков. Однако, над оконечностью одного из них весело дымила труба, распространяя горьковатый запах горящей сосны. У ворот стояла будочка с одетой в длинный – длинный тулуп “вохрушкой”, женщиной очень средних лет. После долгих переговоров она, позвонив куда-то, пропустила всю нашу компанию на территорию склада. Прочитав маленькую облезлую вывеску на обшарпанной двери, я облегченно вздохнул: “Вот искомый конец наших поисков и мучений!”.

А бойцы нагло интересовались у меня, кто там за дверью – Дед Мороз или Старик Хотабыч?

– Кощей Бессмертный! – отрезал я, постучался и толкнул дверь. Черт возьми, я почти угадал! Не далеко от утепленной толстым серым войлоком входной двери, под яркой лампой сидел пожилой старший мичман, сухой, как старый столб, с лицом цвета старого же дерева, со шрамом от давнишнего ожога. Совершенно седые его волосы были зачесаны на пробор. Обут он был в какие-то невероятные белые, подшитые коричневой кожей большие валенки, явно взятые из какого-то фильма о военном времени. Во всяком случае, наяву я таких не видел. На кителе у него, из-под наброшенной сверху меховой безрукавки, были видны целых четыре ряда орденских планок. Судя по ним, можно было понять, что служит он столько, что его должны были бы давно уволить на почетную пенсию, но забыли в пыльных лабиринтах истории, как и весь этот вверенный ему и заброшенный склад. В углу, на электроплитке, тоже допотопной, с открытой спиралью, вовсю пыхтел настоящий медный чайник. Я точь-в-точь такой видел в кино про дореволюционный парусный флот! Невольно подергал себя за мочку уха – может, сплю? Да вроде нет, ответил сам себе. Я достал из портфеля наряды на получение этого самого “вечного двигателя”, будь он неладен и трижды, через нитку, проклят.

“Кощей Бессмертный” удивленно воскликнул, лишь только глянул на них:

– Да они что там, у себя в управления, все охренели?.

– Ну, не то чтобы все, – хмыкнул мой молодой собрат, – но где-то около того!

– Вечный двигатель! А скатерти – самобранки или меча-кладенца им не надо?

– А что, есть? – невинно поинтересовался я. Да, теперь все стало на свои места – припомнились и ухмылки Первухина, (Тетушкин-то, дьявол, опытный организатор розыгрышей, держался уверенно), и первое апреля, и поведение офицера и его сотрудниц в техупре. “Ладно! Запомним!” – мстительно подумал я.

До отхода баржи времени оставалось достаточно, а причал – рядом. Плевать! Успеем. “Когда тебя так классически надули, то надо первым начинать смеяться, расслабиться и получать удовольствие… Ай да Тетушкин, ай да сукин ты сын!” – подумал я обо всем этом, а вслух сказал: “А мы, старина, просто так зашли, время скоротать. С двигателем-то этим все ясно – нет и быть не может!”.

Я стал доставать из портфеля консервы, хлеб, ибо покормить-то бойцов надо, война – войной, а пища – по норме, и уже настала самая пора. Подумал немного и извлек также из его недр бутылку “шила” – самим стресс снять, да и деда угостить. Все равно – пока дойдем до Подсолнечной, то да сё, рабочий “день смеха” кончится. Значит, греха в том, в употреблении спиртного, особого не будет.

– Ну, что, отец, давай угостимся, чем Бог послал? Сегодня Бог нам неплохо послал, в честь “Дня смеха”. Да и из техупра могли бы просто “послать”, так нет, целый спектакль устроили… Но общая польза есть, кое-какие запчасти и всякое железо достали. Так что по очкам – так вроде и победа!

Старший мичман хмыкнул и деловито стал освобождать стол от бумаг, из шкафа – буфета извлек стаканы, тарелочки, вилки, нож, сахар в жестяной банке, графин с чистой водой. Консервы были знатные – консервированный язык в желе, паштеты, даже маленькие сосиски, плотно набитые в банку, настоящие португальские сардины в прованском масле… Я сделал приглашающий жест, и мои бойцы стали открывать банки, нарезать хлеб.

Выпили за знакомство, за день смеха (век этот смех буду помнить!). Матросы, конечно, пили только вкусный ароматный чай из дедовского антикварного чайника, а насчет чего покрепче даже и не заикались – знали меня. Нравы у меня простые, нервы – уже слабые, а рука – еще тяжелая, а реакция – всегда хорошая и точная…

Молодой мичман и матросы взяли деда в оборот, расспрашивая его о разных “железяках”, которые лежали у него повсюду, аккуратно укрытые, тщательно запакованные, на каждом – табличка с формуляром. “Флотский порядок!” – уважительно подумал я: – По всему видно: дед старой флотской закалки!”.

– Нет, конечно, скатерти самобранки и меча волшебного нет, но многое чего тут еще сохранилось. Есть такие системы, что и подлодку могут от аварии спасти, даже без помощи человека. Только вот загвоздка – она железо-то спасает, а о людях не думает, так что с экипажем будет, ее особенно не волнует. Испытали ее, отчет составили, да и сдали мне на склад – от греха подальше. Да и много чего еще есть, всего и не упомнишь! Много чего инженеры-то понаделали, но все больше в одном экземпляре. Да не все бесполезное, да только, видно не те люди оценивали. А может, просто время опередили – ох и часто так бывает! И получили они не путевку в жизнь, а приговор… Так вот случается!

Он много рассказывал, а мы лишь удивленно слушали и качали головами. Бывает же такое! Дед раскраснелся, от спиртного и обильной пищи, а также от того, что оказался в центре внимания благодарных слушателей. Да матросы забросали его вопросами про крейсера, про оружие. Дед отвечал обстоятельно и подробно. Слушали его уважительно. Но было пора двигать к причалу. Посидев еще какое-то время, мы стали собираться.

И вдруг дед решительно сказал:

– Ладно! Раз они выписали наряд, пусть так и будет! Раз вы ко мне со всем уважением и вниманием, мне старому флотскому ветерану, отфутболить вас так, запросто, совсем не гоже! Говоришь, вечный двигатель! Будет вам вечный двигатель! Только он называется по другому, а у меня числится как изделие “Свет”, а вовсе никакое ни “Х”! И сделали его не недавно, а уж прилично лет тому назад. Знаете, что… А ну, сынки, бери лопаты, пойдем двери в одно секретное хранилище разгребем!

Вот, оказывается, внимание к людям, уважение к их заслугам (и должности) делает чудеса! Много ли надо человеку! – подумалось мне. Мы сообща быстро вызволили нужное хранилище из снежного плена, хотя и пришлось попотеть. Наконец, он выдал нам изделие, один к одному похожую на обычную двухсотлитровую бочку. А к нему выдал еще чемоданчик с чем-то, и ящик с ЗИПом. “Бочка” эта была вполне транспортабельная, килограмм сорок-пятьдесят от силы, окрашенная в веселенький голубой цвет. Да и катить, ее, оказывается, было вполне допустимо по условиям транспортировки.

Мы тепло распрощались, времени вникать уже не было, да ладно – документация есть, механики сами разберутся. А тут преграда – бац, в лице “вохрушки” на причале – а подавайте мне материальный пропуск на вывоз этой бочки! Иначе – никак! У них там с этим строго! Не без оснований за свою должность боятся. А нам никто его выдать не удосужился – ну кто бы поверил, что мы найдем это самое чудо техники? Вот на все то, что привез выделенный нам грузовик было, а на “вечный двигатель” – шиш! А у деда такого права не было, или забыл о нем, старый! Короче, засада! Но тут нашелся молодой мичман – я же сразу понял, что он не безнадежный! Пока мы с ним заговаривали зубы вохрушке, изображая звонки во все мыслимые инстанции, наши бойцы незаметно заменили нашу голубую “бочку” другой, внешне почти такой же, взяв ее из кучи пустой тары, которая, на счастье, была рядом. Краем глаза я отметил, что наша новенькая “бочка” вдруг исчезла из поля зрения, а через несколько секунд появилась другая, несколько обшарпанная. Выждав еще какое-то время, мы попросили женщину присмотреть за “нашим имуществом”, пока мы решим вопросы с начальством. Когда мы подошли к причалу, расторопные матросы с “Летучего” уже загружали “вечный двигатель” на судно. Ящик с ЗИПом был уже там, как и остальное техимущество из грузовика. Мне подумалось: “Хорошо, что движок этот фантастической в форме бочки. А если бы в форме дизелька? И что тогда? Да, наверное, что-то бы придумали и как-то бы решили – у меня была еще одна нетронутая бутылка спирта! А с его помощью и не такие ворота-то открывались!

Дошли мы до “дома” без приключений, из бригады за нами прислали крытый грузовик, и еще до “вечерних чаев” мы загрузили “вечный двигатель” на верхнюю палубу “Летучего”. По случаю нашего ожидаемого прибытия ни Тетушкин, ни Первухин на “сход” не пошли. ЗЭМЧ тоже был здесь – его раздирало любопытство, за что же такое его приятель по телефону так ехидничал? И чего он выписал к нам на “Летучий”? Он ужасно обрадовался, что мы привезли еще кучу необходимых деталей и средств, которые он уже отчаялся получить.

Тут же механики со всей бригады стали разбираться – точно, “вечный двигатель”. Как работает – хрен его знает, все запаяно, и предупреждение – при разгерметизации взрывается. Защитная функция – сразу догадались мы. Вот ведь, знают же нашу сущность! У нас ведь как – если включили, а оно не работает, так тут же сначала постучат по ней чем попало, затем разберут по винтикам, а потом уже дочитают инструкцию до конца! Но с корабельными сетями это устройство работает вполне успешно, знай только воду чистую заливай. Меня отметили принародно и поблагодарили, даже комбриг изумился “вечному двигателю”. И премию дали, ну, не то чтобы уж совсем выдали, но – пообещали. А старпом Тетушкин ради примирения отвалил мне “с барского плеча” пять выходных. Но так и не признался, змей, что командировка эта была авантюрным розыгрышем! Так я оказался героем дня, и стал знаменитостью, не хуже самой этой бочки на некоторое время Кстати, о бочках: мне вот интересно, ту старую бочку еще “вохра” стережет, или уже нет, лет пять, чаю, уже прошло!

Вот так, чего только нет на наших складах! Но не для всех, ох, не для всех! Как и ко всем нашим чиновникам органов снабжения, индивидуальный подходец нужен, как будто не получаешь, что тебе положено, а их кровное от них самих с мясом отрываешь! Да если бы они действительно подозревали, что ОН существует, да ни по чем бы не получить! Имею ввиду, легальным образом – закончил рассказ Егоркин.

Теперь вернемся на “Летучий”.

Поздним вечером дня подвига мичмана Егоркина, сразу после того, как суета улеглась, Борис Александрович Тетушкин вновь взялся за свои бумаги. Командир наскоро навыдавал ценных указаний и укатил в вышележащий штаб сдавать какие-то особо важные зачеты. Так что сидение на корабле продолжается, в соответствие с Корабельным Уставом. Раз назвали кузовом – получи груздей! – вздохнул Тетушкин. Тут в дверь каюты постучали, и в ее проеме возник капитан-лейтенант Первухин, собственной персоной. У него в левой руке был с собой новенький дорогой чемоданчик – “дипломат”. По-видимому, он прошел на корабль еще во время всеобщей суматохи, когда все, включая вахту, разинули рты. (Кстати, разберемся потом, кто там “прозевал” Женю, – ядовито сказал недремлющий внутренний голос настоящего старпома). Первухин поставил дипломат на койку Тетушкина. В нем что-то громко звякнуло. Борис удивленно поднял бровь.

– ???

– Литр – лаконично вымолвил гость. – Кстати, коньяк не очень плохой! – ответил на немой вопрос Первухин и продолжил: – А я почему-то был уверен в Егоркине, и “конину” эту купил еще вчера. Подсылай своего ПКСа к моей Елене в четверг – будет тебе посуда. А теперь скажи мне, откуда ты знал про этот заброшенный склад, и про двигатель этот в его закромах?

Тут Тетушкин молча открыл свой заветный сейф, и показал... две бутылки коньяка. А потом открыл шкаф, где в нижнем отсеке которого лежал тот самый заветный пневмодомкрат.

– Ничего я не знал! И про первое апреля забыл, с этой службой, зря Сан Палыч на меня дуется! Но я просто был уверен, что Егоркин достанет снабженцев так, что они ему что-то дадут! Ты видел, сколько он еще дефицитов привез? И у меня был прямо-таки академический интерес – что именно ему дадут по заявке на вечный двигатель?! Так что, я готов был с тобой расплатиться… А тут… И в самом деле, чего только нет на этих складах, прямо как в пещере Али-Бабы! Но наша сила и запас прочности – в нас самих! Это же надо – выполнить невыполнимое приказание! Вот, Женя тебе и подтверждение – пестуй и береги свои кадры! Истинный вечный двигатель на флоте – это вот такие Егоркины – и среди мичманов, и среди офицеров, и даже среди адмиралов. У них нет только одного – слова нет, оправдывающего свое собственное спокойное сидение на ровной пятой точке. А железяк всяких понаделают и без нас! Да таких, что и в голову не придет! Надо же – вечный двигатель… ! Ух ты!




Ужасотерапия. Некоторые приемы военно-морской педагогики.


Когда разговор в теплой компании зашел о разных педагогических приемах в общении с подчиненными и о том, что из этого выходило, один здоровенный мужчина, командир крупной береговой части, по фамилии Быкошеев, рассказывал, сокрушенно покачивая головой:

– Возвращаюсь я как-то со службы поздно вечером. Устал, как собака, уже мечтаю на ходу, как сброшу шинель и обувь и сяду за стол вместе с семьей. Открываю я дверь, а навстречу мне сынуля, балбес-десятиклассник, ведро мусорное протягивает: “Не снимай шинель, папа, твоя очередь мусор выносить!”

– А ты что?

– Что – что? Тогда я, как истинный дипломированный педагог, не чуждый, между прочим, и достижениям науки в подростковой психологии, ка-а-к врезал ему промеж глаз! Да так, что он ушел в угол вместе с вешалкой! На шум вылетела жена, сторонник мягкого воспитания, Локко, блин, вместе с Песталоцци, но, узнав, в чем дело, молча одобрила мою методу.

– Ага, она посмотрела, видно, на твой ласковый взгляд, на твои совковые лопаты, грозно свернутые в кулаки, и сразу поняла, что, если откроет на тебя свой ротик, то будет вполне подходить на роль следующей кегли! – ввернул Рюмин. Все засмеялись – вполне похоже!

– Ну и как, помогло? – заинтересованно спросил Куропаткин

– Больше вынести мусор он мне не прелагает! А вообще… это, наверное, не метод! Обидно стало, что словами, понимаешь, не смог…

Егоркин встрял в разговор, заглушив остальных оппонентов своим басом:

– Да, педагогика – это дело такое, братцы, сугубо индивидуальное – авторитетно изрек Александр Павлович, привлекая внимание честной компании, – к каждому подходец нужен – кому ключик, к кому – отмычка, а кому и разводной ключ – поздоровее! Вот к примеру, ведь что сделал наш старпом Тетушкин? Он создал и применил на практике прием, под названием: “Ужасотерапия”. Ну, да, вон Гайдар Тимурыч грохнул нас всех шоковой терапией – до сих пор пенсионеры в шоке – а эта метода – “ужасотерапия”. Потому, что ее объект, да и кое-кого в округе охватил фактический ужас. Это было куда как эффективнее педагогического приема типа вашего – “хук правой в голову”. Наверное, так его и называют педагоги, и на новый он никак не тянет!

– Так вот – слушайте! Возвращаемся мы из странствий дальних, короче, с боевой службы, ну может быть, неделя остается до возвращения в родную базу. Все уже веселые ходят, встречу с семьями предвкушают, об отпуске мечтают. Только командир накручивает хвосты вахтенным офицерам, механикам, старпома дергает за болезные места и вдохновляет на ратные подвиги – опыт не купишь и не пропьешь, он – то знает, что все гадости случаются чаще всего на последнем этапе, когда о доме думают куда больше, чем о стихии за тонкими бортами кораблей. А железо – оно тоже устает!

Значит, иду я как-то себе на развод, на вахту заступаю, а тут слышу, командир сверху кричит: “Стой, куда, вернись, ты же офицер! Де-ж-ж-журный! А ну, найти мне Парилкина! Опять, подлец, исчез у меня из-под носа!”.

А Парилкин – это был наш помощник по снабжению – очень талантливый и последовательный лентяй и бездельник. Отчет по продовольствию – это важный завершающий аккорд в симфонии возвращения, и, пока этот самый отчет не представят и его не одобрят в соответствующих органах – командира в отпуск могут и не пустить – подвиги-подвигами, но материальная ответственность….

Так вот, этого самого отчета пока в природе не было. Как говаривал один из моих любимых командиров, в этом отчете еще “даже конь не расцветал”. Вот наш командир и решил посадить помощника под свой неусыпный контроль в свой собственный салон – чтобы он хоть так занимался своей работой и избежал неприятных сюрпризов. Только тщетно – помощник каждый раз исчезал, прямо из под носа, как дым в открытой форточке, лишь только командир, случалось, отворачивался. Этот самый Парилкин уже был давным – давно лишен приказами разных начальников всех мыслимых выплат и вознаграждений, и, поэтому, уже ничего не боялся! Командир уже не раз вслух жалел, что он не капитан пиратского корабля, тогда бы он бы давным-давно отправил Парилкина за борт по доске – да еще раза три, исключительно для садистского удовольствия – и своего, и старпома.

Но лентяя этими мечтами не проймешь! Однако, делать с ним что-то надо было!

И вот Тетушкин решил помочь командиру. Он привлек к этому делу меня, еще кое-кого. Мы собрались и заговорщицки обсудили коварный план нашего старпома, капитана 3 ранга Бориса Александровича Тетушкина, доработали детали и …. Для натуральности и чистоты эксперимента круг посвященных был ограничен, а роли были четко расписаны. Даже очень, потому, что каждый знал только свой кусочек сценария!

А тут вдруг приходит шифртелеграмма командиру. И в ней от командира базы в Арнобии – большой привет! Оказывается, после нашего ухода выяснилось, что кто-то продал местным спекулянтам большую партию советской говяжьей тушенки. Да еще в то же самое время среди местного населения прокатилась волна тяжелых отравлений, которые полиция связала с этой самой тушенкой. Назревал скандал на уровне посольства, местные власти требовали тщательного расследования и уголовного наказания виновных в смерти своих сограждан. Между прочим, в той же телеграмме говорилось, что судить виновного предлагалось их судом на их территории, а за такие штучки по военному времени у них приговаривали к смертной казни путем посадки на большой и толстый кол, обмазанный старым солидолом. Короче, все выглядело примерно так!

После прочтения и ознакомления командира с текстом телеграммы, последовало ее бурное обсуждение нашей “большой тройкой” – командиром, замом по политической части и старпомом. Командир делал “вливание” старпому, не стесняясь ни в тоне, ни в выражениях – да так что закрытая дверь его каюты не спасала от разглашения этой информации! Поэтому, об этой телеграмме услышали сразу несколько человек.

– Доигрались вы, уважаемый Борис Александрович, вместе со своим Парилкиным! – ревел командир на всю надстройку: – вот теперь вас всех за цугундер возьмут и поведут в подвалы иголки под ногти загонять! А я в этот момент буду выковыривать из своей…, м-да-а, здоровенную, неструганную морковку, которую мне засунет командующий за мою доброту к вам и приобретенную в море служебную слепоту! Только никому не говорите, но, по приходу в Противосолнечную губу нас будут ждать ревизоры, и прокуроры с машиной с решетками. Они опечатают всю документацию, а у него, у Парилкина-то, и отчета-то нет! Так что, выведут его отсюда в наручниках ненадолго – где-то лет на пять – шесть. Валерий Сергеевич, ты не знаешь, сколько теперь дают за воровство или халатность, вместе с убийством по неосторожности? А то и в Африку отдадут, а там… – командир замолчал. А что с Парилкиным было бы в Арнобии, все на корабле уже знали и так.

Старпом виновато оправдывался. Эти новости быстро разлетелись по кораблю при непосредственном участии вестовых кают-компании и других случайных свидетелей.

А я отправился искать своего друга-приятеля Петрюка. Тот, довольный, сидел в каюте и гремел костями “коши”, безжалостно обыгрывая простоватого боцмана. Ему удавалось выбросить нужную комбинацию, и соперник часто зло шипел и негодующе плевался. – Анатольевич, да за такой мухлеж в приличном обществе бьют подсвечниками!

– Я мухлюю? Да побойся Бога, все ведь на твоих глазах!

– Паша, – сказал я, – твоему начальнику, по всему выходит – абзац, его уже ищут! – и тут я выложил своим приятелям то, что случайно услышал под дверью командира. Тут Петрюк побледнел и обмяк. Ему вдруг стало не до игры! Я сказал, что, мол, ищи, давай, своего шефа, пусть он немедленно берется за отчет, вместе с тобой! Может быть, это и не вы виноваты вовсе, мало ли там всяких войск, да каждый со своей тушенкой! Да и провокация какая в полной вероятности!

Сказав это, я заторопился по своим делам. Однако, отойдя подальше, я спрятался за приоткрытую дверь душевой и стал смотреть, что будет дальше. Коренастый Петрюк резвым колобком покатился по коридору, живо спустился по трапу куда-то вниз, и оттуда тотчас послышались грохот грубо открытой двери и возбужденные крики – и его, Петрюка, и Парилкина, который слабо оправдывался, а мичман яростно нападал. Наконец, наш незадачливый помощник с заспанной физиономией, выполз из каюты и побрел на свое “рабочее место”.

Тем временем, мой приятель вернулся в каюту, я – за ним. Паша достал откуда-то из-под стола банку фруктового сока, двумя точными ударами ножа вскрыл ее, припал к отверстию в крышке и большими глотками опустошил литровую емкость наполовину. Спохватившись, предложил сок и мне.

– Извини, понимаешь, нервы! Так как ты думаешь, это серьезно?

– Серьезнее не бывает! Командир говорит, аборигены крови требуют! А ты-то, что вдруг задергался?

– Да так, вроде бы и не с чего – вот только не помню, на что я выменял черепаховый панцирь? Кофе, так вроде бы на хозяйственное мыло, орехи кола – на одеколон “Гвоздика”, брусок черного дерева – на личную “сгущенку”, а вот панцирь на что – убей, не припомню! Может, точно, на тушенку?

– Убьют – убьют, на кол вон посадят, представляешь?

– Да пошел ты со своим юмором! – обиделся Паша Петрюк: – у меня вот, аппетит даже пропал, а тебе – смешки!

– Ты бы, Паша, чем вот так мысленно дергать себя за … уши, уж лучше бы пошел и помог Парилкину, а то, как бы он волнения в транс не впал, плакал тогда весь отчет ваш, да и вы взрыдаете в суровых руках закона и прокуратуры!

Рука Петрюка сама по себе стала подбираться к увесистой гантеле, и я быстро исчез за дверью каюты. Меж тем, на море начиналось волнение – незадраенные переборочные двери ходили ходуном, грозный шум волн был хорошо слышен в коридорах на главной палубе, где-то со столов с грохотом летела посуда. Я заглянул к Парилкину – страдая от качки, которую переносил плоховато, он все же что-то подсчитывал на калькуляторе и вписывал цифры в разные таблицы, пытаясь сосредоточиться на только на своей работе. Петрюк перебирал кучу накладных, раскладывая их в какой-то системе.

– Палыч – сан, ты не выпендривайся, узнай у командира или старпома номер той партии “тушенки”, а мы бы проверили!

Я согласился и пошел к Тетушкину, с которым мы пошептались по нашим вопросам. Вернувшись, я сказал, что номер в телеграмме прошел нечетко и показал им ряд цифр, выписанных из шифровки.

Петрюк вызвал своих подопечных – старшин и они устремились в провизионки – искать нужный номер серии на банках и ящиках. На их счастье, продовольствия оставалось не так уж много, и работа была сделана быстро. Парилкин трудился, не поднимая головы – даже от чая отказывался. Меж тем, петрюковские бойцы нашли почти похожую серию – а вдруг, она самая, а номер не сходится из-за сбоя в телеграмме? Это навевало мрачные мысли не столько на Парилкина, сколько на самого Петрюка. Построив в укромном уголке своих коков и баталеров, он жестко и непедагогично выяснял, а не делился ли кто из них тушенкой с местным населением? За ответ, который не удовлетворял мичмана, кок и баталер испытывали прочность обшивки собственной спиной. Однако, ничего, кроме возвращения обратно в закрома родины некоторой части честно наворованных консервов, которыми эта братия подкармливала своих “годков”, добиться не удалось.

Меж тем, разведка донесла, что Парилкин перешел на валерьянку, глаз не смыкает, ест наскоро, не выходя из каюты. А его даже никто и не стережет! Наоборот, ему даже стали сочувствовать! А раньше – только критиковали нещадно! И даже его подчиненные коки обещали ему сухарей заготовить – для тягот будущей жизни!

Наконец, к полудню, бледный, с темными кругами под глазами, покачивающийся от пережитого напряжения, но свежевыбритый и благоухающий французским одеколоном, помощник принес в каюту командира толстый отчет по продовольствию. Он был сделан им и Петрюком по всем тыловским правилам и даже – с каким-то особым шиком! Командир остался очень доволен. Вызвав к себе старпома и заместителя, он при них похвалил поразительную работоспособность и рвение помощника по снабжению.

– Вот! – сказал командир, – учитесь: офицер представил отчет по боевой службе почти за неделю до установленного срока! Ставлю пример! А вы у меня…

Старший лейтенант Юра Парилкин первый раз в жизни подумал – что хорошо служить – это приятно! Его поставили в пример, а раньше ставили только, фигурально выражаясь, конечно, в определенную позу. Однако этот успех приписал своим личным служебным качествам! Однако, при нашей швартовке к родному причалу и он и Петрюк напряженно всматривались в ряды встречающих. Конечно, никакой прокуратуры и ребят из других соответствующих структур не было. Но настроение было у них испорчено, тем приятнее было осознавать, что опасения не оправдались. После швартовки и традиционного официоза Тетушкин, видно, втихаря успевший “клюнуть” с кем-то из встречающих друзей-приятелей, расчувствовался и признался, что он и телеграмму “смоделировал” и шифровальщику хвост накрутил, и командира на пламенное выступление вдохновил, да и кое-какие слухи по кораблю распускал через верных людей. Сначала на него обиделись, а потом – простили. Ведь не для себя он все это делал, а исключительно – в интересах службы. А на меня Петрюк долго дулся – ему все снилось ночами, как его негры по джунглям ловят, собираясь его самого пустить на тушенку. Да выпили мы с ним сразу мировую и помирились.. А Парилкин стал служить вполне прилично и его взяли куда-то на повышение. Вот так!

– Да-а! – протянул Куропаткин. – А по мне, чем такая педагогика – так лучше в морду! Без разрушительных последствий! Парилкину что, он молодой пофигист, а у Петрюка и инфаркт мог бы быть!

– Вот я и говорю – каждому индивидуальный подходец нужен! Но Тетушкин, он хоть и баламут, а умный офицер. А ты пока тянешь только на вожака обезьяньей стаи. Горилле даже проще – хоть образование не мешает! Однако, надо бы и по домам – а то жены свою педагогику применят – организуют, нам теплую встречу с садизмом! Каждому – по заранее изученным болевым точкам! Опыт, блин, им позволяет!




Какие иногда бывают боевые задачи.


Нет, а кто спорит, что в наше время дождь был мокрее, шило – крепче, а килограмм тяжелее? Досужие разговоры после некоторого подогрева крепким, ароматным чаем, и кое-чем покрепче его, скатились на критику существующего порядка вещей. Как только общая беседа затронула тему традиций и мощи нашего флота, конечно, в центре внимания вновь оказался славный старший мичман Егоркин. Он не то чтобы лучше всех разбирался в этом вопросе, но делал это более доходчиво, на убедительных примерах, которых у него было по целой куче на каждый случай.

– Как-то в начале девяностых годов возвращались мы с боевой службы, – начал он, – а тут – бац, по радио приходит указание зайти всем нашим КПУГом из трех сторожевиков в одну знаменитую военно-морскую базу бывшего вероятного противника, а теперь, соответственно, вероятного друга-приятеля на очередные новые времена. Как ожидалось – для последующих совместных учений по борьбе со звереющим терроризмом, который уже тогда начал доставать всю демократию. Но дело-то в том, что мы уже были изрядно потрепаны штормами, а провизионки заметно опустели. Горячительные напитки были сурово уничтожены, с садизмом, во время предыдущих визитов и заходов такими же бывшими вероятными противниками и всякими официальными представителями России в одной из Средиземноморских стран. Военный корабль-то – это такой передвигающийся участок родины, и пили они, надо сказать, по-родственному, с особой тоской по русским березам. Вот поэтому запасы спиртного, хранившиеся на корабле бережнее боевых ракет, но предназначенных в целях большой и малой дипломатии, очень пострадали от наших представительств. Мусульманам просто столько не выпить! Впрочем, и местные ребята тоже сделали вид, что ничего не знают про запреты своей собственной религии и тоже слегка “порезвились”, отдав должное нашему национальному напитку. Как они говорят, что через стальной корпус Всевышний смотрит на воинов не так уж чтобы очень строго…

Как бы то не было, но поставленную задачу надо выполнять, а никто вообще не представлял, как же это делать без водки. Наверное, это еще хуже, чем ловить лодку со “сдохшей” акустикой. Но как пополнить эти запасы, никого из далекого начальства не волновало. Они сделали вид, что верили в возможность “безводочной дипломатии”. На местном совещании поступило одно “конкретное предложение – давайте что ни будь делать! Как сказал комбриг, копируя киногероя из старого фильма, мы находились накануне “грандиозного шухера”.

Конечно, в магазин в море не сбегаешь, даже один раз, а рассчитывать на покупки в иностранном порту – да на те крохи валюты только и купишь, что слезы консульского финансиста. Кстати, насчет горячительных напитков еще с горбачевских времен, вообще было плохо – по инвалютным нормам продукты-то купить можно, а вот спиртное… Но делать нечего… Замкомбрига Громяковский, у которого была собственная теория и богатейшая практика проведения таких встреч, собрал “кризисный штаб” – ПКСа , доктора, продовольственника, боцмана и меня. Это были еще те старые лисы (кроме врача-лейтенанта, конечно), которых, фигурально выражаясь, в норе с одним выходом еще никому поймать не удавалось!

– Отцы! – проникновенно сказал он, – на вас возлагается самая ответственная задача. Наши корабли с учебно-боевыми задачами справятся – и красиво поманеврируем совместно, и из пушек пальнем, и ракетами жахнем по мишени, если будет запланировано, да и ничуть не хуже бывшего вечного супостата, а ныне союзника. Это мы умеем, только давай говори, где чешется! А вот у вас – задача боевая, и шансов на второй галс у нас не будет, это ежели да коли что. Наши корабли здесь сто лет не были! А поэтому, это будет первое впечатление для всех ныне живущих! А вот это самое первое впечатление второй раз никак уже не произведешь!

Каждый воин в море знает – борщ условным не бывает! Слышали? Это – про вас! Поэтому – кровь из носа – надо провести прием и встречу бывших, а ныне еще – и новых союзников на высоком культурном уровне. Да так, чтобы в кратчайший срок довести максимум этих высокультурных гостей до совершенно некультурного состояния. Тактика – на мне, материальное обеспечение – на вас! – заключил он. Итак, как в любой военной операции, нам нужен план и расчет сил, а также прогноз развития событий!

Мы кое-что придумали …Главным компонентом готовящейся кулинарно-алкогольной агрессии должно было выступать наше флотское “шило”. Кое-какие запасы, хранившиеся под бдительным оком комбрига, еще уцелели. А где взять другой исходный продукт в море или во враждебно-дружественном окружении? Вот именно! Но дипломатическая акция – это вам не заключительный этап субботника по расчистке гаражей от снега в нашей тесной и проверенной компании! И шило в голом виде на стол не подашь – его надо заставить прикинуться благородным напитком. Чтобы и комар носа не подточил! Так это мы – запросто! Опыт – не пропьешь!

И тут же была объявлена мобилизация всех пустых вино-водочных бутылок, уцелевших в каютах еще с Обзорново. Вопреки скептикам, бутылок разного вида набралось достаточно. А напиток уже нами готовился по тайному рецепту, известному под шифром “Северное сияние”. Крепость его была, как минимум, градусов 45 (вопреки Менделеву, рекомендации которого мы все уважаем, но… уж лучше больше, чем меньше, ибо ареометров у нас не было! Грохнулись они как-то при шторме…). Однако, благодаря разным мелким хитростям, полученный напиток пился очень мягко и легко. Один недостаток, однако, был – при длительном возлиянии, в один прекрасный момент в голове пьющего раздавался предупредительный звонок, затем – щелчок, а потом – у клиента падала штора… А вот дальше ему приходилось уже верить тому, что на следующий день ему рассказывали более крепкие или более осторожные приятели. Это входило в задачу по отношению к новым союзникам. Скоро вошли в базу, надо сказать, швартовались красиво, кормой, и без гостеприимно предложенных буксиров, даже хозяева оценили – большой палец показывают, улыбаются. У командиров – спина мокрая от напряжения, но этого никто не видел…

Да, если придется ударить мордой в грязь – так лучше бы чужой! Вот началась наша часть “марлезонского балета” – коки и продовольственники подготовили целую гастрономическую агрессию к этому случаю: всякие салаты, отбивные, почки-фри, котлеты пожарские. Гости прибывали, а кто знает – кают-компания у сторожевика не больно-то и большая, и вмещает чуть более двух десятков человек при самой плотной посадке. Конечно, высокие гости и наше командование заняло главный стол, а младшие офицеры – наши и иностранные, были рассажены на остальные места. И начался прием, с красивыми и длинными тостами, обильными возлияниями и щедрой, где-то даже изысканной закуской. Я присутствую за кулисами, наблюдаю со стороны, понятно, не участвую – не по чину, да и не до того! Спиртного – ни-ни, я на службе! Смотрю, офицеры флота ее величества раскраснелись, оживленно жестикулируют, комплименты сыпят нашим. Наши начальники тоже – само радушие! А я пригляделся – Громяковский вовсю уже использует тактику “малых тактических групп” – тонко психологически рассчитав, что когда незнакомый человек в форме, его не сразу отличишь от других таких же. Форма обезличивает, это известно. По одному, по два, наши младшие офицеры незаметно сменяли друг друга за столом. Но союзники-то этого не знали, и продолжали пить по полной, как и хозяева, удивляясь стойкости и выносливости наших офицеров. Уступать русским морякам бывшей “владычице морей”, ой, как не хотелось! Их коммандер уже предложил некоторым своим потихоньку откланяться, чтобы без конфуза, а кое-кого их матросы уже вынесли и аккуратно сложили на шикарный газон, на травку. К этому газону подъезжал периодически шустрый микроавтобус и забирал малоподвижные тела своих офицеров, вволю испытавших на себе русское радушие.

Я сам слышал, как их морской летчик с нашивками кэптэна, уже хорошо разогретый, вспоминал, что когда-то, летая на “Нимроде”, он встречал наш “Кривак”, на котором в честь него была сыграна тревога ПВО. Тогда нахальный энсайн, его правый пилот, предложил пройтись поближе к нему и пролететь над самыми мачтами, аргументируя тем, что русские стрелять не будут. Иначе, мол, начнется конфликт между нашими странами и русских жестоко накажут! “Я печально посмотрел на него – надо же, такой нерастраченный молодой оптимизм”, – рассказывал кэптен, – и сказал ему поучительно: “А вот о мере наказания русских моряков мы с тобой, скорее всего, уже не узнаем, если только на памятниках нам не напишут!”, намекая на класс наших ракетчиков. И добавил, что готов воевать с кем угодно, только не с нами. Кто умеет так пить, просто не могут быть плохими и слабыми людьми! – заключил он с железной английской логикой. За это все немедленно выпили еще, доказывая, что за столом собрались достойные люди и настоящие моряки. Тем временем, на корабль проникли неучтенные английские летчики, в состоянии легкого подпития. Они предпринимали отчаянные попытки обменять бутылки “Скотч виски” и “Белой лошади” на “Северное сияние”. Наверное, им это как-то удалось, ибо, выйдя с корабля уже без бутылок, они улеглись прямо на газон, в ожидании того, что им помогут загрузиться в дежурный микроавтобус. А тут пара скучающих на досуге унтер-офицеров установила контакт с Петрюком, который вышел перевести дух. Они угостили его виски. Тот немного выпил – не обижать же союзников, опять же – таких же мичманов, только другого флота.

– Ну, как? – спросили его унтера по-английски, заглядывая ему в глаза, ожидая, как видно отражение в них дикого восторга.

– Да так себе, у нас на Украине горилка, то есть – кустарный бабкин самогон средней паршивости, получше-то будет! – ответил Петрюк по-русски. Все трое ничего не поняли, но дружно одобрительно закивали. Тут Петрюк решил “отомстить” за угощение и показать на практике, что такое настоящее питье. Он, не глядя, захватил из буфетной резервную бутылку водки, стаканчики и вышел к новым знакомцам. Быстро разлив напиток, он сказал “За дружбу!”. Новые приятели выпили залпом. А что не выпить, когда простые люди щедро угощают, они вряд ли будут готовить какую подлость или гадость. Это ведь не политики! И тут Петрюк увидел, что у соседа напротив глаза чуть не вылезли из орбит! “Неужели неразбавленный? Всех гарсунов поубиваю!” – испуганно подумал он и быстро опустошил свой стаканчик. “Нет, все-таки разбавленный, но за пятьдесят градусов можно ручаться!” – с облегчением успокоился он. Отдышавшись и закусив предложенным огурцом с тарелочки, англичанин восхищенно сказал: “О! Вэри стронг!”, на что мичман, мобилизовав познания в английском ответил, многозначительно воздев палец к небу и произнес: “Спэшэл нейвал!” и показал якобы на надпись на этикетке. Англичане опять протянули хором: “О-о!”. Петрюк понял это как предложение повторить и опять налил унтерам по полной, потом – еще. Себя намеренно обделял – они-то на отдыхе, а мне – еще работать. К нему присоединился боцман Васильчиков. А тут англичане провозгласили, на очень ломаном и мятом русском, тост за наше гостеприимство. Васильков обрадовано закивал головой и сказал: “Мы гостям всегда рады, последнее из погреба и вынесем и “шила” без остатка нальем! Заходите, будьте ласковы! А вот кто с мечом к нам придет… так тот сразу прямо в орало и получит! Заходите! Ура!”.. Все радостно закивали и осушили стаканы до дна. Когда Петрюк спустился к себе, с палубы английского фрегата доносилось пение, а точнее – пьяный ор довольных голосов, а наш вахтенный офицер у трапа пытался вразумительно объяснить полудюжине новых унтер-офицеров, что “специальной военно-морской водкой он не только не торгует, что естественно, но и слышит про нее в первый раз, что уже ему странно. На что бравые британцы обиделись, говоря, что офицер не хочет раскрывать новым союзникам старой и простой военной тайны.

Только мы Петрюком хотели обсудить вопрос о безнадежно-отсталых англичанах, которым до сих пор невдомек, что корабельный спирт можно еще и пить, а не использовать как-то иначе, как появившийся из тамбура надстройки комбриг грозно молвил: “Петрюк, тудыт твою в инерциальные взрыватели и планетарные передачи сибирской галошей в индийских тапочках!”. – И как он все эти разносторонние знания в голове-то одновременно удерживает! – восхитился я про себя, недаром же – два верхних образования!.

– Ты мне весь британский флот переманишь своим самопальным пойлом – вон, три пьяных унтера уже приходили на контракт наниматься, так еле отбился! – на полном серьезе возмутился комбриг. Вот тут мы поняли, что, не знаю, как там высокая дипломатия, но алкогольно-гастрономическая агрессия на простонародном уровне удалась, и о нас тут надолго останется добрая память и восхищенные устные мемуары английских моряков! А может, кто чего и напишет для королевской библиотеки, да нас помянет невзначай – размечтались мы. Комбриг погрозил нам кулаком для острастки и скрылся в тамбуре.

Меж тем, прием подходил к концу, и мы с Петрюком удовлетворенно смотрели, как довольные гости покидают наш борт, с трудом припоминая, на каком они сейчас свете, а некоторые усаживались прямо на газон перед причалом. Один из полупьяных англичан, вдруг заинтересовался, почему на бутылках разные этикетки и названия. Подошедший Громяковский взял одну из бутылок в руки, посмотрел сверху вниз на супостата и сказал:

– Вот, посмотри – саратовская, а вот – питерская. Вот тверская! Ты знаешь, сколько у нас городов? Я – тоже нет! А в каждом из них – минимум по водочному заводу на каждые десять тысяч населения.! А каждый завод выпускает не один сорт!

Англичанин сокрушенно покачал головой: “Вы убили мою мечту! Я так хотел попробовать всю водку и виски в мире! Но я растворюсь в русской водке скорее, чем справлюсь с этими пробами!”. Громяковский сунул ему, в утешение, еще одну полную рюмку – а вот эта – мордовская, кстати, названная в честь очень известного адмирала!

Английский летчик храбро опрокинул ее и … товарищи его едва успели подхватить за локти. Так он и покинул наш борт – поддерживаемый за локти чуть менее “напробовавшимися”, или более устойчивыми коллегами.

– Всю водку ему перепробовать захотелось! – проворчал Громяковский, я-то вон стараюсь всю службу, цену себе знаю, но до такой наглой мечты даже не приблизился!

Наши же офицеры все были трезвы, как стеклышко, и весело пошучивая, помогали гостям. Это – результат правильного распределения сил, вот! Задача поставленная Громяковским была выполнена – как и подобает, а на флоте Ее Величества долго еще будут вспоминать и “Северное сияние” и “Специальную военно-морскую”, да. А, кстати, запланированные полеты местным авиакрылом истребителей “Торнадо” не состоялись. Тогда поднялась только пара самолетов, да и те летали как-то криво и покачивались в воздухе, ей-Богу! А, как сказал наш всезнающий врач, остальных пилотов не пропустил медконтроль. Нельзя же – такую нагрузку – и без систематической тренировки… Вот так вот – целое авиакрыло морской авиации выбили на целые сутки из боевой подготовки. И не какими-то там современными средствами, а старым славянским гостеприимством. Вот такие бывают иной раз боевые-то задачи! А вы говорите…




Сюжеты не для кино.


– Эх, товарищ старший мичман! Разве станут про нас кино снимать? Фи-гуш-ки! Про кого снимают обычно? Про пограничников – раз, про десантников – еще больше, про спецназ… А если о флоте – так у нас на это есть боевые пловцы, у них приключения и… Бандиты или натуральные враги вокруг них бродят, затем, подводники на следующем месте! Если они куда не вляпаются, значит, у них происки врагов или с техникой что-то произойдет! И потом они героически все это будут преодолевать и устранять, на радость переживающим зрителям, ага!

– Точно, Фаза! Сколько можно вспомнить фильмов про надводные корабли в мирное время? Раз, два и – обчелся! В лучшем случае, они кого-то из главных действующих лиц куда-то привезут! А уж если и снимут кино-то, опять же что-то такое, чего и не бывает!

– А если снимать, как у нас на самом деле бывает – никому не интересно! Вон, рыбаки мину плавучую обнаружили, тральщики туда, как на пожар рванули… Ну, и что? Где-то смыло старую бочку, большую и ржавую. Болталась она себе, пока рыбакам что-то в ней не померещилось… Об этом только анекдот можно сочинить, а не кино снять! Да что там говорить – наша служба это: шесть раз – приборка, четыре раза – прием пищи… А уж если и снимут какой фильм, так натяжка на натяжке, по всяким там заморочкам!

– Это потому, что снимают фильмы для широкого зрителя, кому по фигу, как оно там, есть или было на самом деле. Лишь бы приключения были, а то зритель мирно заснет, сам больше в кино не пойдет и другим закажет. Сборы накроются, все такое, и никакая реклама уже не поможет. Хирурги, например, когда смотрят фильм про врачей, тоже смеются и плюются – по своему батяне знаю – встрял в разговор долговязый старшина-метрист Родаков, не отрываясь от потрепанной книги: – но он же пояснял, что полная достоверность никому не нужна, а то над чем, к примеру, мы смеемся, девчонки из кулинарного техникума смеяться не будут. Это у американцев смеются за кадром, чтобы показать, тем, кто не въехал, где ржать надо, а у нас пока – только там смеются, где смешно! – со знанием дела, съехидничал он.

– Ничего, скоро и у нас подсказывать начнут, где смешно, а где – юмор! – сказал простодушный кок.

– Нет, где юмор, там и так видно, а где просто дурь – там не всем и не всегда смешно …

– А ты, Санёк, только и ищешь, где киношники ошиблись, чтобы проявить морскую эрудицию! – заметил ему кок в белой куртке.

– Ага! А вообще-то правильно, что фильмы стараются снимать общедоступными – кому охота себя полным болваном ощущать? Это только про милицию и разведку – плюнуть не в кого, одни знатоки!

– В жизни всегда есть место подвигу! – с нарочитым пафосом произнес Александр Павлович, и улыбнулся. – Молодежь! – снисходительно протянул он: А вот представьте – не пошли бы тральщики к этой бочке, а она на самом деле миной оказалась?

– Так ей сто лет в обед, бултыхалась бы, пока не потонула!

– Не скажи, смерть в ней просто спит! Не так давно мина еще с первой мировой чуть приличный американский корабль не потопила! Еле спасли! – сказал мичман и развил свою мысль: – Подвиги обычно совершаются героями, когда некоторые балбесы и раздолбаи не выполнили то, чего должны были сделать по своему статусу, или в чем-то переусердствовали, как раз там, где вовсе не должны бы!.. А куда ж денешься – или будь героем, или – хана! Видел я героев в жизни, так они в нужный момент просто делали то, что надо, а страшно им было уже потом, да и то, что они – герои, им тоже со временем это разъясняли… если в живых оставались! Вот когда нет подвигов в мирное время – значит все, кого это касается, честно и грамотно исполняют свои обязанности. В том числе – кораблестроители, ремонтники и тыловики, всякие там органы снабжения, и, уж конечно, все, кто непосредственно служит на самом “железе”! Вот так!

– Вот это точно! – поддержал мичмана появившийся из-за башни орудия механик, капитан-лейтенант Бекетов в замасленном комбинезоне и с лоскутом ветоши в руках. Он прикрикнул на электрика: – Ясенев, подагру тебе на некоторое место!

– Чего, простите? – спросил электрик.

– Не знаешь, что такое подагра? Везет! Еще узнаешь, молодость проходит быстро, и вместе с ней уходит понемногу здоровье. И всякие болячки – тут как тут! Был у нас начальник факультета, звали его Несгибаемый. Согнуться он совсем не мог, досталась ему эта самая подагра на память о подводной лодке, которую ему пришлось спасать, несколько часов, стоя по колено в воде. Кстати, на греческом “подагра” и означает – “несгибаемость”!

Механик тоже был до завидного молод, но стремился всегда показать себя этаким замшелым, обкатанным, покрытым в разных местах ракушками, настоящим морским волком.

– А ну-ка проверь все ГРЩ! Там у тебя как в пещере Али-Бабы – чего только нет, и барахло, и даже консервы… только этого самого Али и не хватает! И еще – хоть какой-то системы и порядка. А если во время качки что-то куда слетит – вот будет тебе подвиг! Раздеру собственными руками! Всех предупреждаю – все ваши шхеры перепрячу прямо за борт со всей пролетарской ненавистью! Ясенев – говорю тебе “Раз!”. Так говорил Билл своей лошади, когда та спотыкалась, а вот когда он говорил “два!”, то уже стрелял ей в голову! Так вот, Ясенев, повторяю: я сказал “раз”! Стрелять не буду – не из чего, опять же мать твоя, старушка тридцати семи лет, ждет тебя домой. Поэтому, я просто отпилю тебе…, причем самой тупой пилой! Пока ты сам не загубил свою молодую жизнь при помощи нарушения техники безопасности! Чего я, как офицер вообще, и твой личный отец-командир в частности, не должен допустить ни за какие коврижки. До того самого момента, когда ты крайний раз сойдешь с корабля, роняя на трап скупую мужскую слезу от ностальгии по прошедшим кошмарно-романтическим годам службы!

По маленькому, щупловатому командиру БЧ-5 не скажешь, что он способен был проделать такую процедуру с рослым и плечистым электриком, но тот, видимо зная золотой характер своего командира, предпочел не испытывать судьбу, и в мгновение ока испарился с бака и исчез в люке.

На причале появился командир корабля, которого вахтенный встретил протяжными звонками. Офицер легко взбежал по трапу и заорал: – Помощник! Играть учебную тревогу, начать экстренное приготовление корабля к бою и походу! Предстоит нам выход в море, буки-буки!

С чувством собственного достоинства и с большим металлическим сундучком, недвусмысленно помеченным “красным крестом”, на палубу поднялся флагманский врач бригады майор Алексеев. Не то, чтобы он радовался выходу в море, но относился к этому философски – надо.

“Уж лучше бы врачи играли бы в шахматы, или еще чего, а не работали по специальности – но куда от жизни денешься? А раз его к нам посадили, да еще с полным набором – где-то дело серьезное!” – подумал опытный Егоркин. Многое чего пришлось повидать за службу – в том числе и работу врачей в деле, поэтому он искренне считал, что уж лучше бы они “драли” продовольственников за камбузы и “крохоборки”, да сидели бы в кают-компании за лекциями о вреде алкоголизма и профилактике венерических заболеваний, и играли бы в “кошу” или шахматы со всеми боевыми сменами по очереди!

Помощник командира, старший лейтенант Семен Кайрин, расторопно занял свое место на ходовом посту и тут же раздались протяжные звонки колоколов громкого боя и посыпались команды и доклады. Столпившиеся было на баке, моряки резво разбежались по своим боевым постам. Через некоторое время взревели дизеля, завращались антенны.

Получив “добро” оперативного дежурного, корабль снялся со швартовых, красиво отвалил от причала и двинулся к выходу из гавани.

Через некоторое время уже все на корабле знали, что предстоит “добежать” до отдаленного поста на побережье, снять тяжело больного и доставить его в главный госпиталь. Вертолеты были “к земле прикованы туманом”, который второй день висел над морем как мохнатое покрывало.

– Как-то раз попробовали слетать в такую погоду, да и так и остались на сопке, которую зацепили – и “вертушка”, и ребята-пилоты, и бригада врачей… – мрачно пояснил старый мичман матросам, которые вслух ворчали и недоумевали, почему им предстояло то, что, казалось бы, было и быстрей и сподручней сделать санитарной авиации.

Боцман со своими “боцманятами” стали готовить шлюпку, старательно суетились вокруг нее, проверяли механизмы и двигатель подъемный шлюпочной лебедки. Кораблик был небольшой, и шлюпка под стать ему – “четверка”, или четырехвесельный ял, как его правильно называют.

Сразу за первым же “коленом” залива стало заметно покачивать. Ветер разметал в клочья туман, и видимость заметно улучшилась. По морю бежали свинцовые волны, украшенные пенными барашками. На берег шел крутой накат.

Командир помрачнел, разглядывая в визир береговую черту. Он тихо ругался себе под нос и недовольно качал головой.

– Связь с постом мне сюда на ходовой! – рявкнул он вахтенному офицеру. Тот живо исполнил приказание, и на ходовом посту раздался голос командира поста. Разговор с ним не добавил оптимизма командиру, а лишь подтвердило его худшие опасения.

Меж тем, штурман доложил расчетное время прибытия в заданную точку. На ходовом посту, расстелив карту на планшете, командир ставил задачу офицерам. Дело было не из простых – из-за волнения и наката корабль должен будет лечь в дрейф дальше от берега, чем предполагалось сначала, и спустить шлюпку, которая тоже не сможет подойти к берегу. Придется на короткое время ткнуться в отмель и погрузить носилки с больным прямо “с воды”.

– Действовать будем так: – заключил командир, – Шлюпка подходит к берегу, насколько можно, и удерживает место. Бойцы с поста несут носилки на руках по воде, а команда шлюпки его принимает, размещает и возвращается. При подходе к кораблю мы прикрываем ее бортом от волн и ветра и поднимаем лебедкой ял на борт вместе с больным.

– Кому-то подвигов не хватало… – мрачно протянул Егоркин.

– Что? – переспросил командир.

– Да, так, к слову, было дело… Только, вот боюсь, что и нашим придется замочиться – волны приличные, на ногах на скользком грунте носильщикам трудновато будет, обязательно страховать надо…

– Пожалуй! Если бы не такое дело, черта с два я бы “добро” на спуск шлюпки в такую погоду хоть когда-либо дал! – согласился командир, и распорядился: – в шлюпку брать только самых опытных и крепких! Кроме того, пусть один-два матроса наденут штаны от химкомлектов – вдруг за борт прыгнуть придется на отмели.

– Лично отберу! – кивнул помощник

– Сами тоже на шлюпке пойдете, и давай, Сан-Палыч, с ними, подстрахуешь!

– Есть! – хором ответили помощник и старый служака.

Боцман со своей командой готовили шлюпку, команда шлюпки облачалась в бушлаты и спасательные жилеты. Запасливый Егоркин принес бухточку нового шестипрядного фалового линя – на всякий случай.

В приготовлениях время плавания до заданной точки пролетело незаметно. Корабль бодро бежал, расталкивая острым форштевнем тяжелые свинцовые волны, которые, озлясь на эту стальную скорлупку, бросались на его борта массами воды, заливали бак и шкафуты. Слышно было, как где-то во чреве корабля полетели со стеллажей тарелки и кружки, болезненно застонали от напряжения шпангоуты..

Помощник командира, уже переодевшись в походный комбинезон, второпях поскользнулся на лужице какого-то масла в коридоре, и тут же получил удар тяжелой бронированной дверью по запястью правой руки.

– У – у – у – взвыл он от боли, и расцветил свои впечатления присловьями бывалого моряка. – Растяпа – ругал он сам себя вслух, и это было самое мягкое выражение.

– Команде шлюпки – в шлюпку, шлюпку – к спуску! – прозвучали команды по громкоговорящей связи.

Потряхивая рукой и болезненно морщась, Кайрин попытался просунуть руку в рукав “канадки”, но боль все усиливалась. “Надо же!” – думал офицер, – “как последний карась влетел под эту дверь!” От стыда – он это сам чувствовал, покраснели даже уши. Вот не положено офицеру влипать в дурацкие положения! Да еще на виду у подчиненных. Не любил сам Кайрин неловких да неуклюжих – и вот, поди ж ты! Стоило только один раз зевнуть …

Корабельный фельдшер Арсланов, наблюдательно отметил болезненные гримасы на лице офицера и посмотрел на руку. Чуть ниже закатанного рукава комбинезона виднелась заметная бордовая опухоль, которая росла на глазах.

– Товарищ старший лейтенант! Вам нельзя в шлюпку! – решительно заявил мичман.

– Пустое! Сейчас пройдет! – отмахнулся офицер.

– Мне придется доложить командиру! – не унимался въедливый кавказец.

– А вдруг – перелом? И себе хуже сделаете, да и с больным все может неизвестно как обернуться! Давайте сейчас же наложим тугую повязку!

Вдруг раздался голос командира: – Мичман дело говорит, нечего с травмой на такое дело идти! Эх, пом! Надёжа и опора моя, неутомимый борец с травматизмом, и – на тебе! Слушай, хорошо, что не по пальцам эта дверь шарахнула, отрубила бы, а так может быть просто ушиб! Но на рентген все равно я тебя отправлю – потом, дома! Короче, тебе и здесь работы хватит. А на шлюпке пойдет замполит, он это сумеет уж не хуже тебя!

Надрывно взвыла лебедка, шлюпка мягко опустилась на’ воду. Моряки, одетые в спасательные жилеты ядовито-оранжевого цвета, ловко спустились в нее по штормтрапу.

Замполит взялся за румпель, Егоркин пристроился рядом. Матросы уже разобрали весла, Егоркин звучавшим над волнами раскатистым “И – р-а-а-з!” – задавал темп гребцам. Не сразу, но приноровились, и шлюпка, подскакивая на накатной волне заспешила к песчаному берегу, на котором маячило несколько фигурок, а на желтоватой от слоев глины сопочке виднелись антенны и строения поста. Туман все еще цеплялся за береговые возвышенности.

Когда до берега оставалось не больше кабельтова, четверо матросов с берега, подняв носилки с лежащим на них человеком, осторожно вошли в воду и пошли навстречу. Постепенно вода поднялась им до бедер. А накатывающиеся на них волны старались свалить их с ног, захлестывали по грудь. Но матросы только приподнимали на руках тяжелые носилки и шли, шли навстречу шлюпке.

Когда шлюпка подошла вплотную, они стояли уже в воде по пояс. Суденышко плясало на волне, и погрузить в него носилки никак не получалось. На скользком грунте было трудно устоять, балансировать мешал страх уронить своего товарища в воду. Один из носильщиков поскользнулся и… тут замполит одним броском вымахнул за борт и успел подхватить носилки уже у самой воды. Холодная вода обожгла, дыхание стиснуло, он выругался “в три этажа”, борясь с болезненными ощущениями. Помогло… Баковые из шлюпки, предусмотрительно втиснутые Егоркиным в резиновые штаны от химкоплектов, тоже выпрыгнули в воду. Они стали придерживать шлюпку, и, наконец, больного удалось внести в шлюпку и уложить на банки. Исхитрившись, чтобы не накренить и не раскачать ял, офицер и матросы вновь влезли на его борт и заняли свои места. Изрядно промокшие (несмотря даже на облегающую резину) матросы гребли яростно и зло. Борт корабля стремительно приближался.

Пока шла вся эта операция, командир успел переговорить с постом, и выяснить суть дела. При погрузочных работах на станции, матрос получил по голове сорвавшимся тросом. Ушиб, отек, рваная рана на голове и потеря крови – ничего хорошего. Стоявший рядом с командиром майор Михаил Алексеев только тихо цокал языком, ругался себе под нос, и понимающе покачивал головой.

– Хреновые дела, командир, если все обстоит так, как я думаю! – мрачно резюмировал он переговоры с постом: – очень многое теперь будет зависеть от того, как мы его погрузим, как скоро дойдем, и как там встретят …

– Надо доложить оперативному, пусть медицину на уши ставит! – решил командир.

– Погоди, я должен осмотреть, а потом ты обстоятельно по существу им доложишь – времени, пока дочапаем, более чем достаточно будет!

– Дочапаем! Обижаешь – долетим! – сказал командир, вглядываясь в сторону приближавшейся шлюпки, храбро пробивавшейся навстречу неутихающим волнам.

– Вот если все обойдется – сразу займусь отработкой шлюпочной команды, а то все некогда! Гребут, как студентки в парке культуры и отдыха! – недовольно говорил офицер.

Тем временем, шлюпка уже заходила с кормы к кораблю под острым углом.

– Значит, так, – сказал офицер, когда опустят гаки шлюпочной стрелы, быстро крепим их и по штормтрапу поднимаемся на борт. В шлюпке остается Шаландин и страхует больного. Поднявшиеся на борт первыми хватают за руки последующих и быстро втягивают на борт. Напоминаю, гаки головами и лицами не ловить! – скомандовал офицер.

– Вот пусть только кого шарахнет гаком – тому я потом сам еще и так добавлю, мало не покажется! – грозно предупредил Александр Павлович.

Но встреча уже была организована помощником по всем правилам – корабль опять прикрыл шлюпку своим бортом от волны и ветра, гаки были поданы, а у штормтрапа уже стояли здоровяки из БЧ-2, которые в считанные секунды “повыдергивали” гребцов, замполита и Егоркина на борт. Тут же взвыла лебедка, и шлюпка была поднята и уверенно села на свои кильблоки. Корабль тут же дал ход и стал разворачиваться на курс в базу.

Фельдшер, помощник, флагманский врач, а также несколько человек, определенные в носильщики, уже ждали на шкафуте. Мигом сдернули с больного одеяло, изрядно промокшее от брызг волн, и заботливо укрыли сухим.

На таком корабле нет амбулатории, а в лазарете вдвоем уже не развернуться. Поэтому амбулаторию с импровизированным хирургическим столом развернули прямо в столовой, там было просторно, помещение расторопный фельдшер Арсланов уже даже прогреть и прокварцевать успел – на всякий случай, кто их знает. эти коварные микробы?..

Командир БЧ-5 распекал своего Ясенева:

– Ну все, дружок, я считаю, что у тебя на корабле дел больше нет, раз ты с “рогатыми” в спасатели подался? Подвигов в твоей жизни не находилось? Не хватало? Я тебе их в другой раз сам обеспечу! Погоди, возьмусь я за твое воспитание! На корабле у всех свои обязанности. А если каждая килька будет рваться в герои, пренебрегая ими – то на кой черт тогда мы все здесь? Сейчас – быстро переодеваться и под горячий душ – там уже вспомогательный котел запустили, а после – поесть чего-нибудь, помощник уже организовал. Смотри – если заболеешь – то объявлю саботажником и дезертиром с механического фронта!

Замполит уже быстро переоделся в своей каюте, проверил, чтобы все гребцы пошли в пышущую паром душевую и прогрелись. Чай пыхтел на плите, продовольственник даже своего собственного меда не пожалел, а кок щедро вываливал на противень с шипящими в масле макаронами “тушенку” из наскоро взрезанных банок, которые помощник “оторвал от сердца” из “стратегического личного НЗ”.

В закрытой каюте помощник и Егоркин, грозно говорили с Родаковым, которому досталось больше всех, и даже после душа трясся и был в синих “цыпках” с головы до ног, бледен, губы заметно тряслись. Холодная вода захлестнула его, и в резиновых штанах он привез добрых десять литров, к тому же в мокрой одежде он просто продрог под свежим ветром.

– Значит, так, слушай меня сюда! – заявил Кайрин командирским тоном, не терпящим возражений: – берешь стакан, выпиваешь, задерживаешь дыхание секунд на десять, а потом – запиваешь и заедаешь! Пей!

Егоркин в это время споро готовил бутерброды, сам поедая куски консервированного мяса прямо с ножа. (Сказывалось морпеховское прошлое…)

– Не буду! Я водку ни разу не пил! – сопротивлялся старшина Родаков.

– А кто тебе сказал, что это водка? – обиделся Александр Павлович, – это – чистый спирт!

– Все равно, и тем более – не буду!

– А кто тебя спрашивает – будешь ты или нет – разъярился помощник, это – не разврат какой алкогольный, а служебно-необходимое лекарство! Прямо детский сад цельно-запечатанных благородных девиц тут мне устраиваешь! Иначе сразит тебя воспаление твоих тяжелых от курения легких или гайморит, какой-то себе организуешь! Вот взял – и выпил! – Кайрин обвел его уничтожающим взглядом с головы до ног, хотя маленькому помощнику это было трудновато сделать. Однако – удалось. А вам приходилось видеть старпома, который бы смог терпеть пререкания? Вот то-то! Даже когда старпом делает вид, что их терпит, он в это время просто придумывает кары отступнику Устава.

Куда было деваться бедному Родакову! Он взял и выпил … Но недослушал он старшего лейтенанта Кайрина, который ему очень толково объяснил всю технологию употребления “лекарства”. А зря! Слезы хлынули из глаз, по горлу кто-то прошелся крупным рашпилем и заткнул его спазмами.

Так что, Егоркину пришлось заняться с бедным старшиной “ликбезом”. Когда тот, преодолевая спазмы, жадно влил в себя пол-литра воды, закусил всунутым ему в руку солидным и питательным бутербродом, его заставили обмотаться в одеяло и Кайрин вызвал дежурного по низам: – Родакова – в кубрик, два одеяла на него и пусть спит, пока не надоест! От ходовой вахты я его пока отстраняю – пусть метристы сами там думают, как вахту нести будут! – скомандовал он.

Егоркин невинно задал офицеру вопрос:

– Игорь Сергеевич! А вдруг мы Родакову отравленный продукт дали? Давай попробуем?

– Нет, вы, Александр Павлович, сами пробуйте, а я на ходовой поднимусь – командир там уже явно по мне скучает и накапливает ко мне вопросы и указания. Если дать ему еще немного времени на это, так мне с ними и до отпуска не справиться!

Егоркин пожал плечами, тоже не стал пить – дышать на подчиненных, да еще в море, запахом свежего спирта, при здравом рассуждении, он счел вовсе дурным тоном. Поэтому он потопал в свою каюту, громыхая подошвами тяжелых ботинок. Он занялся приготовлением чая с сушенной малиной и чашелистиками морошки – тоже вполне надежная профилактика простуды – решил он.

Тем временем, раненого перенесли на стол, сооруженный из нескольких обеденных баков в столовой заботами запасливого и хитрого Арсланова. В корабельных кладовых оказалось почти все необходимое для ухода за раненным.

– Товарищ майор, у больного давление падает! – встревожено доложил фельдшер,

Врач подошел к больному и осмотрел. Тут вдруг по всему его телу пошли судороги.

– Та-ак, дела-то хреновые! – протянул врач, – надо бы рану прозондировать – кость-то черепная цела?

Пока он возился, исследуя рану, матрос, изображавший санитара, вдруг увидел ярко-алую разорванную ткань под лоскутами кожи. Тяжелая кровь вытекала из раны, ее собирал тампоном сосредоточенный Арсланов. Можно было разглядеть в глубине раны, в которой осторожно шевелил зондом врач, белеющую кость. Вот этого “санитар” уже не вынес – покачнулся и стал оседать на палубу. Ругнувшись на своем языке, фельдшер успел подхватить его под руки, подвести к двери и вытолкнуть в объятия толпящихся у двери столовой моряков. В этот момент заместитель командира заглянул в дверь, уже открыл было рот, чтобы спросить о самочувствии больного, но увидел, что того опять бьет судорога, а врачу его не удержать. Одновременно с Арслановым они бросились к столу и стали удерживать бьющегося матроса. Доктор, отчаянно чертыхаясь и удерживая равновесие на вырывающейся из-под ног палубе, исхитрился наполнить шприц и сделать укол. Больной успокоился, его лицо покрылось мелким потом. Врач тоже взмок.

– Слушай, Михалыч, ты как-то мне говорил, что при виде крови тебя будто бы мутит? – невинным голосом спросил он замполита.

– В каждом враче сидит латентный садист! – огрызнулся офицер, – мог бы и не напоминать. Не до страхов сейчас было! Как-нибудь в другой раз я тебе покажу, как падаю в обморок при виде крови! – пообещал Михалыч.

Врач поднялся на ходовой, доложил по радио о состоянии раненого, получил рекомендации.

Тем временем корабль вовсю несся ко входу в залив, где его должен был встречать медицинский катер с бригадой врачей.

Машины держали заданные обороты. Корабль, врезавшись острым килем в волны, взрезал воду форштевнем, за кормой вились встревоженные чайки, выглядывая в кильватерной струе мелкую рыбешку.

И вот тут началось! Сначала что-то произошло с фильтрами, и давление масла упало, затем сорвало дюрит системы охлаждения. Скорее подсознательно, старослужащий матрос Дмитрий Байбаков кинулся устранять аварию, хватаясь голыми руками за разогретое железо, пробиваясь сквозь струи горячей воды. Но не отступал, пока не подошли еще ребята, и не бросили матрац на фонтан кипятка. Возбужденно, моряки умело работали, зная о том, что в столовой умирает их раненный ровесник. И вот тут уже не до волдырей. И не до горячего железа и воды. Потом подлечимся!

Механик вместе со своими старшинами команд и тут же развили кипучую деятельность. Скорость значительно снизилась, правую машину пришлось остановить.

Командир, приняв доклад механика, сказал только:

– Устранить неисправность и доложить о готовности!

Опытный моряк, он понимал, что ругаться, торопить, принимать личное деятельное участие, даст только обратный эффект. Он привык доверять своим офицерам!

В машинном отделении расторопно шла работа. Заглянул Кайрин, нашел взглядом командира БЧ-5. Тот сказал:

– Сладим, не впервой, минут тридцать надо. Однако уже через двадцать минут дали пробные обороты.

– Товарищ командир! Неисправность устранена силами личного состава. Механизмы могут использоваться без ограничений! – доложил капитан-лейтенант.

– Есть! – принял доклад командир и молча уставился на механика.

– А чего я сделаю? Техника потрепана, прямо как моя жизнь, ремонт тоже забыли когда уж и был, вот и делаем из … – конфетку. Тут железо лопается, а уж резина… При помощи энтузиазма и какой-то матери. Вот этого добра еще хватает, а то вот скоро на прогулочный пароход или в монастырь куда подамся, обрыдаетесь!

– В женский, что ли?

– А что, возьмут? Еще пару-другую лет, и в женскую баню, как безопасного, пускать уже будут!

– Зарекалась свинья не ходить на огород! – скептически хмыкнул командир.

– Тут у меня герой образовался, Байбаков, старослужащий. Только остановили машину, а он уже кинулся дюрит ставить! Естественно, руки и обварил…

– Сильно?

– Вода – не кипяток, но волдыри могут быть. Там им сейчас Арсланов занимается! Доктора сегодня наработались – всласть!

– Ага! Избитый дверью Кайрин, потом раненый. Теперь мой Байбаков …

– Нет, по мне – пусть уж доктора несут себе односменку на койке и за тараканами на камбузе бегают! А то разошлись сегодня – только давай!

– Вот-вот. Пойду и я таблетку от нервов попрошу!

– От нервов не таблетки помогают!

Механик тем временем сделал “уголок” на поручнях трапа и, на одних руках, одетых в черные нитяные перчатки, ловко съехал вниз.

В амбулатории Арсланов обрабатывал руки здоровенного Байбакова, стоически терпевшего процедуру, лишь изредка шипевшего под нос невнятные комментарии.

– Терпи, казак, атаманом будешь! Ты, кстати, из казаков? Байбаками казаки называют больших толстых сурков, которые стоят в солнечные дни столбиками у своих нор – обстановку наблюдают… не больно?

– И чего полез в кипяток? – встрял подошедший Егоркин.

– Дак я это, рукавицы надел!

– Ты бы презерватив еще одел! – ласково посоветовал мичман:

– Под горячую-то воду, как раз бы помогло! – проворчал Арсланов.

Через комингс двери кок давал ценные указания:

– Товарищ мичман, у нас в селе говорят, что против ожогов простое подсолнечное масло – первое дело!

– А у нас есть научный подход к этому делу – целая банка! – огрызнулся Аарсланов и в его голосе появился кавказский акцент, как всегда случалось при волнении или раздражении. – И вообще – топайте все отсюда. Как? Да ножками! Про любовь на Красной площади слышали? Вот и топайте куда подальше со своими советами!

Он выпихнул Егоркина и захлопнул дверь каюты прямо перед носом.

Тут появился замполит и на ходу спросил:

– Как там наш Сцевола?

– Обойдется. – отмахнулся Егоркин. – но молодец! В интересах дела, говорит. Чтобы не ждать!

– А почему – Сцевола? – тут же пристал с вопросом любопытный кок.

– Да был в древности у римлян такой воин – на виду врага он сжег свою руку на огне факела, не проронив ни стона, враги испугались и ушли.

– Да, не всякий нормальный солдат станет с такими психопатами связываться – согласился удовлетворенный кок.

– Чтобы ты понимал в подвигах, Кастрюлькин несчастный, – обиделся за своего приятеля старшина мотористов Краснов. – Ему же просто некогда было думать! Как лучше хотел…

– Да, Краснов! А думать – совсем не лишнее занятие! Хотя, говорят, что уж лучше хоть как-то сделать, когда это нужно, чем очень хорошо – после того, как…

Тем временем, корабль вошел в залив, медицинский катер встретил его на рейде. Закутанного раненого ловко передали на борт, и он заспешил к причалам, недовольно взвыв резкой, протяжной сиреной.

Разглядев в визир две машины скорой помощи на причале, командир связался поочередно со всеми оперативными дежурными – по нисходящей, доложил об успешном окончании работы и получил “добро” в родную базу.

За узкостью объявили готовность два, вахта заступила по-походному, помощник начал очередную приборку – соскучился по ней, наверное, за время экстрима. Все пошло как всегда.

– Ну вот, опять приборка! – проворчал Ясенев, тащивший куда-то потрепанный мегомметр.

– А потом – опять прием пищи! – в тон ему сказал матрос из артиллерийской боевой части..

– Э, нет, ты уж грешное со святым не путай! Сейчас на ужине в бачках ничего для чаек не останется – голод лучшая приправа к любой еде.

– А, Ясенев! Ну и как? Насчет кино и подвигов? – поинтересовался Егоркин.

– Пусть уж лучше фильмы не про нас снимают, да и без подвигов как-то переживем!

– Чего может быть лучше – человека спасли – раз, дело сделали – два, идем домой – три!

– Да кто спас-то? Доктор с Арслановым!

– Если хочешь – все мы сделали свое дело. Вот такая она, наша служба! В одиночку никто не сладит, а вместе – другой табак! А уж славой потом как-то поделимся! 




О разных важных жидкостях и их роли.


После обеда в квартире Егоркиных раздался телефонный звонок. Продолжительные трели заставляли бедный аппарат аж подпрыгивать от нетерпения. Дражайшая половина Палыча целиком ушла в очередной роман в яркой обложке и упорно делала вид, что этот досадный раздражитель ее совершенно не касается. Поняв, что отрываться от телевизора придется именно ему, Александр Павлович вздохнул и прошлепал к столику, поднял трубку и раздраженным тоном гаркнул в нее:

– Да!

– Привет, Палыч-сан! – в ответ заорала трубка жизнерадостным голосом Сергея Коромыслина, старого приятеля Егоркина, служившего механиком на одном из вспомогательных катеров где-то на подплаве: – Ты, брат, давай дуй быстрей ко мне на фазенду, там почтенная публика собралась, тебя ждем! Тебе – персональное приглашение со всем уважением от виновника. Бери себя в горсть и метись к нам – уже все есть, даже очень приличный повод имеется, закуска и выпивка тоже уже на “высоком”! Я уже туда лечу тоже!

Заслышав несущийся из трубки этот призывный клич, Светлана, жена Егоркина, стала подозрительно коситься на мужа со своего дивана и внимательно прислушивалась к разговору. Однако, пока она делала искусственно-отсутствующий вид.

– Тише, ты, главный колокол громкого боя! – прошипел Палыч в трубку, плотнее прижимая ее к уху: – у меня мышка в норке!

– Что-что? – раздалось удивленное восклицание с другого конца линии.

– Киска у печки – еще тише, еще многозначительней прошептал мичман.

– Палыч, ты это о чем, не пойму? – озадаченно прогудел в трубку Коромыслин.

– Кобра, говорю, в засаде, блин! – рявкнул в трубку потерявший всякое терпение Егоркин: – Что, уже совсем ничего сообразить не можешь? Тоже мне, подводник, племя, ушибленное люком! ( В этот момент жена опустила книгу на грудь и вопросительно-пронзительно глянула на Александра). Давай, лети в гараж, сокол ты наш вспомогательный, там я тебе популярно все разъясню, а то и руками покажу, если меня сейчас не выпустят! – завелся Палыч.

– А, так у тебя – конспирация? Светка дома?! – (ну, дошло, наконец-то! – облегченно резюмировал Егоркин. Трубка снова заорала жизнерадостным голосом Коромыслина: – Не-е-е, у нас, если так и бывает, то люком бьет только исключительно самих отцов-командиров – ибо только они на лодке за собой верхние рубочные люки задраивают – вековая традиция! – беспечно ерничал приятель с той стороны линии, поэтому, люки никакого влияния на мыслительные способности подводников не влияют! Это я тебе как специалист говорю! – заверил он.

– Значит, от недостатка кислорода и избытка всякой вони в прочном корпусе, извилины у остальных просто распрямляются! Знаем мы таких спецов – Егоркин оставил последнее слово за собой. Он положил трубку и стал потихоньку собирать свою сумку с инструментом. Не то, чтобы он имел что-то против подплава, но мелкий надводный шовинизм – дело святое, он обязывал …

– Кобра, значит? – ласково поинтересовалась жена. За ее словами Егоркину послышалось недвусмысленное, угрожающее шипение. Да так явственно, что ты! Ее волосы цвета неба южной ночи, совершенно не тронутые сединой шевельнулись от легкого движения головы, а Палычу вдруг почудилось, что вокруг головы подруги жизни угрожающе расправляются кожистые складки аспидного цвета. Бог мой, смотри-ка, родная жена уже распускает за спиной боевой капюшон. Ага, тот самый! Кобринский! Егоркин дважды тряхнул головой, отгоняя наваждение. Нет, точно почудилось, но надо же…! “Так, теперь надо быстро искать уважительную причину и сматываться отсюда – подобру-поздорову, и снимать, немедленно снимать стресс. Чуть-чуть. Такое привиделось – явно не к добру!” – испуганно подумал Егоркин.

– Роднуля, – елейным голосом пролепетал Александр Павлович, – я срочно в гараж, готовимся к техосмотру, пора уже, отпуск не за горами, а там ребята, они мне помогут.

– Знаю я, эту самую вашу дружескую помощь! Опять домой за полночь притопаешь, в полубессознательном состоянии!

– Чур, меня, чур! Смотри, Светка, опять накаркаешь! Не бойся, я не очень долго, и много пить сегодня тоже не буду – впрочем, последние слова уже договаривал за дверью. Громыхая “танковыми” подошвами зимних ботинок по лестнице, он резво сбежал вниз и скрылся за углом дома. “Кажется, обошлось! Светка не строила обиду и даже не возражала. Вот что значит – быстрота и натиск! Она даже не успела отфильтровать аргументацию, а тут – фьиють – и критиковать уже некого! Противник ошеломлен и несколько деморализован!” – так подумал Егоркин и весело заспешил к гаражам, где его ожидали друзья-приятели.

– Так по какому поводу сбор? – поздоровавшись, поинтересовался Егоркин у праздной публики.

– У нашего Андрея сын родился, богатырь – четыре девятьсот! – гордо заявил капитан, одетый в “жабью шкурку”. Причем, с таким видом, что имеет к этому делу какую-то причастность и заслуги. Он тут первичную импровизированную “поляну” сегодня накрывает!

– Ух, ты, а ведь по его жене не скажешь, что смогла такого богатыря выносить!

– Да, – поддержал его доктор Рюмин, и сокрушенно добавил: – Женщины как-то вот разучиваются рожать нормальных детей нормальным способом.

– А чего ждем? Надо эту новость обмыть – какой моряк русского флота будет!

– Это уж как захочет! – резонно возразил кто-то из офицеров, – да вот, сейчас уже должен счастливый папаша подъехать

Обычный круг участников был несколько расширен за счет сослуживцев Андрея, которые, впрочем, здесь не были уж совсем чтобы новичками. Егоркин поздоровался с подходившим Бардиным, капитаном 1 ранга запаса, бывшим командиром известного на флоте ракетного “атомохода”:

– Привет, Константин Николаевич! – раскланялся он, и спросил: – как она, жизнь-то пенсионная?

– Да, понимаешь, пока одни разочарования! Я, вон было, думал, что, как выйду на пенсию, так буду три раза в неделю ездить на рыбалку, а оказалось, что три раза в день приходится мыть посуду! А в целом очень ничего! Вот знал бы, что оно так, так подался бы на пенсию сразу после училища!

Тут из своего гаража выглянул здоровенный седоватый майор из соседнего полка ПВО. Он хотел было поздороваться с новоприбывшими соседями, но жизнерадостный Сергей Коромыслин опередив его, затянул хриплым голосом на манер частушки:

К нам ракетчики недавно

Вдруг зашли на юбилей…

После литра пожелали

Нам под футом семь килей!

– Ну, было, было! – обреченно согласился майор. – Но это не от моей сухопутной серости, просто от волнения “заплетык языкнулся”. А у этих “мариманов” – счастья полные штаны от этого! Вот уже второй год вспоминают этот случай – со смущенной улыбкой пояснил он Бардину и Егоркину.

– Хорошо, что ты не на Кубани, дорогой Серега

– А что? – подозревая какой-то подвох, поинтересовался приятель.

– Эх, удавили бы уже тебя за такое фальшивое пенье, да еще твоим козлетоном – посочувствовал Егоркин.

– Смотри-ка, одни благородные напитки! – сказал Коромыслин, засунув голову в открытую калитку и внимательно оглядев готовую к бою батарею бутылок, запотевших в тепле гаража.

– Да, доброе старое “шило” нынче не в цене! – констатировал Бардин, Его “Волга” стояла перед гаражом с открытым капотом, как клиент с открытым ртом в кресле у стоматолога. Обтирая свои замасленные руки ветошью, он продолжал: – а вот раньше “шило” было признанным двигателем прогресса. Без него любой ремонт лодки в заводе был проблематичен! Да и столько разных служебных вопросов через это самое шило проще решалось! Всякие бюрократические заторы им размывались! – Константин Николаевич даже мечтательно прищурился, вспоминая что-то свое.

– Да! – довольно подхватил тему Егоркин, – Где-то в середине 80-х годов, аккурат в самый разгар кампании борьбы с алкоголизмом, мой брат работал главным механиком на спиртозаводе где-то под Краснодаром. А у этого района была своя подшефная подлодка. Эта самая лодка встала в завод в одном северном городе. Понятное дело, спирт стал ужасным дефицитом, по причине беспощадной борьбы компартии с алкоголизмом зверскими, и как всегда, удивительно-непродуманными методами. Каждую бочку командиры дивизий лично делили между кораблями покилограмно, а контроль за расходованием продукта тоже был соответствующе суровый. Старики еще помнят это!

И вот командование лодки обратилось к своим шефам помочь со спиртом для разных необходимых технических мероприятий на лодке, для повышения сопротивления изоляции и проводимости контактов аппаратуры, например. А этот самый спирт был тогда был в остром дефиците..

По официальному запросу, этот продукт был просто необходим для промывки обмоток турбогенератора, и прочей электротехнической аппаратуры, у которой после тяжелого и длительного плавания упало сопротивление изоляции. Ну, казаки привыкли помогать своим друзьям, а уж армии и флоту – подавно. А особенно, если об этом хорошо, умно и уважительно попросить. Секретарь райкома партии вызвал к себе директора завода и сказал, чтобы тот постарался изыскать возможность оказать помощь славным северянам, тем более – подшефным морякам-подводникам. А что? Почесали они свои затылки, и сказали – да запросто. Изыскали некондиционное зерно для сырья. Вот когда у нас стоит дождливая погода, то на открытых токах у некоторых нерадивых хозяев такого подпорченного зерна полно. Зерно быстро прорастает и годится только на спирт и некоторые другие технические нужды и идет по дешевке. И вот выдали сверхплана целую цистерну высококачественного спирта. Потому, что, рассчитывая на бочку, от силы – две, подводники и не подумали оговорить требуемые объемы. Ибо уже такой объем называется флотским числительным – “до хрена”. А казаки – народ не жадный, и на заводе-то счет идет кубами да цистернами, и всем районом этого ни в жисть не выпить! Вот заводские партийцы и отправили любимому флоту требуемый продукт в приемлемых, с их точки зрения, скромных объемах. И в кратчайший срок! Вот пошла эта беленькая, чистенькая эмалированная изнутри цистерна по железной дороге прямо на Север. На лодке, когда узнали, схватились за голову – куда все это девать? Цистерну-то в кратчайший срок вернуть надо железной дороге! Ведь ценное госимущество! Но подводники – народ ушлый, нашли и тару, и место для хранения. Благо, теперь было, чем за все это платить. После горбачевской борьбы с пьянством этот продукт стал свободно бутылируемой валютой и охотно принимался при всех неофициальных расчетах. Поэтому, эта цистерна стала как неучтенный расчетный счет. Даже лучше… Ну, и началось! А заводское начальство, не зная этих событий, все удивлялось: почему это перед этим заказом все время столпотворение рабочих, все спешат, что-то несут туда, а на других заказах – обычная тишина? Оказалось, что “бычки” внедрили в жизнь метод строгого, но щедрого материального стимулирования. Впрочем, командир им эту щедрость подрезал – при таких объемах вознаграждений справедливо опасались, что рабочие разбалуются, а “валюта” подвергнется естественной инфляции. Да и за спаивание “работяг”, которое долго скрывать невозможно, могли намылить холку в местном политотделе и парткоме завода, в свете выполнения решений партии. Хотя, надо сказать, дисциплину у работяг подводники подняли на досягаемую высоту. Причем, очень просто – кого ловили с запахом, в черный список и на лодку больше не пускали. Зато приходили трое других вместо него и “пахали” с усиленным рвением! Для потомка гордых поморов остаться без выпивки – что ты! Что твоя трагедь в трех актах! “И мальчики кровавые в глазах”, вот! Короче, лодочка изнутри стала как новенькая, по срокам ремонта обогнали не только план, но и все социалистические обязательства. Даже отстроили столовую команды, обшив ее дорогим натуральным деревом и оснастив камбуз по последнему слову пищевой промышленности. Говорили, что даже машину по производству мороженного в камбуз втиснули, вот. А уж техника – трубопроводы и прокладки только красномедные, все приборы – только герметичные и так далее, и тому подобное! Представители штаба флотилии, наезжавшие на завод в целях проверки, нарадоваться не могли. Даже в газетах про такой ударный труд писали! А как же! Феномен трудового подвига в свете перестройки! Только про истинные причины писать не стали, да и кто бы корреспонденту о них сказал?! Командира и механика разобрало, они сияли, как новенькие медали и цвели, как майские розы! Однако, в пылу сражения они забыли старое, как сам наш флот, правило – главное – это вовремя остановиться! И поэтому, взвесив все силы и средства, (спирт куда-то девать было надо, отдавать чужому дяде – жалко, а продавать – в те времена такая мысль флотскому офицеру просто в голову не могла придти, тем более – в личных целях) они решили … построить рядом с собой еще одну подводную лодку! – сказал Егоркин, выдержав эффектную паузу.

– Вот заливаешь, а я уже было начал верить – рассмеялся кто-то из тыловиков. “Старая гвардия”, давно привыкшая к байкам Палыча, слушала с интересом.

– А вот слушать тебя никто не заставляет! – поддержал Бардин рассказчика, – не нравится – иди-ка в гараж, пивом или “красненьким” разминайся! Только с закуской поаккуратней, знаю я вашу тыловскую братию! Вы при слове “халява” напрочь теряете управление своими инстинктами! – предостерег ветеран, и закончил: – Александр Павлович, продолжай, пожалуйста!

– Там и начали они воплощать свои планы в жизнь, с таким служебным рвением и трудовым энтузиазмом, что только держись! – продолжал Егоркин, довольный поддержкой такого заслуженного и авторитетного ветерана, как Бардин. Туда-сюда, вот уже с другой стороны причала корпус появился, вот кран через съемные листы чего-то туда загружает, ограждение рубки присобачили. Прямо из воздуха новая лодка появляется! И вроде шума пока нет – кому надо, глаза замазали, а точнее – залили. Причем, все опять – в рекордные сроки. Так бы и исполнили они свою задумку, да вот космические шпионы подкузьмили.

– А это как? – спросил Рюмин.

– А так – вступили наши в какой-то очередной договор по контролю над вооружениями. Тут американцы в своем центре посчитали донесения от спутников, свели дебет с кредитом, бац – у русских одна АПЛ лишняя. Пересчитали, думали ошибочка какая – нет, опять на одну больше! Они ноту в наш МИД, те – к министру обороны, тот – главкома за грудки, мол, путаетесь, блин, в трех соснах, даже лодки посчитать не можете, не то что боеприпасы. Ну, а тот озверел, натянул кое-кому что нужно куда не нужно. Считают-пересчитывают и ничего не поймут. Однако нашли, наконец, – в том самом заводе лишний корпус у причала. Разобрались – какой и откуда. Всех перенаказали, перед супостатом извинились. На том дело и кончилось! А вот какой интересный эксперимент-то сорвали! Ведь лодка стоит миллиарды рублей, которые перекачивались из одного кармана государства – в другой. А оказывается, все эти миллиарды равнялись всего-то части цистерны с хорошим спиртом! Вот вам и валюта! А теперь это…

– Слышал я про этот случай! Но чуть-чуть не так это все было. Лодку-то вторую они сами себе, действительно, строили, только это был такой макет, баржа замаскированная под лодку. Они туда собирались загрузить всякий дефицитный ЗИП на всю флотилию, и много еще чего полезного, чего на флоте не просто достать. Вывели бы баржу из завода себе в кильватер, под буксирами. Через ворота-то ничего не вывезешь, то что получено таким вот спиртовым “бартером”. Но их вот “вычислили” на уровне космических технологий. За цистерну спирта современную подводную лодку не построишь – авторитетно заключил старый подводник свое выступление.

– А за две? – поинтересовался кто-то из офицеров.

– А за две – еще никто не пробовал! Да и теперь – не выйдет даже за пять: во-первых, теперь все технические средства в недостатке так же, как раньше – в избытке, и за все платят рублем, а то и настоящей полновесной валютой, а во-вторых – теперь и водки, и “шила” – хоть топись, на любой вкус и любой карман. Поэтому, эта самая “свободно бутылируемая” валюта подверглась сильной инфляции! А мы-то в свое время думали, что ее ценность будет вечной! – сокрушенно поцокал языком Егоркин.

В этот момент появился на своей машине Андрей, тыловской майор, который и был виновником торжества. Однако, у него на лице вместо ожидаемой радости была написана тревога.

– В чем дело? – первым спросил проницательный Рюмин, – что-то с малышом?

– Нет, с сыном – все нормально, а вот с матерью – дела плохи – ответил за Андрея капитан с медицинскими эмблемами и продолжил, обращаясь ко всем: – открылось кровотечение, нужна кровь, много крови. Редкая группа, черт возьми – четвертая с отрицательным резусом! Да и еще понадобится – на плазму!

– Это опасно? – спросил Егоркин у Рюмина.

– Конечно, ничего хорошего! Но я не этот, не орел, этот самый, как его… п…ик, я – хирург!

– Дак ты же проходил эти конструкции …

– Ага, вот именно – проходил мимо, сто лет назад, как ракетчик – навигацию. Вроде бы и знаешь, но к прокладке подпускать тебя лучше бы не надо!

– Так, у кого такая группа? – вернул Бардин публику к реалиям.

Все по старой памяти знали свою группу крови еще со службы. Нужная группа оказалась только у Коромыслина. Он сразу же выразил готовность, сел в машину к Андрею. Благо еще, что не успел ни выпить, не закусить.С ними увязался и Рюмин, втайне надеясь поддержать молодого отца и вообще – оказаться хоть чем-то полезным. Машина фыркнула газом, взревела и быстро уехала.

Остальные изъявили желание хоть чем-то помочь. Егоркин с Бардиным заспешили к телефону. решили, что ближе всего телефон находится у Палыч-сана в квартире. Народ столпился у подъезда. Дело в том, что по случаю субботы все немного “употребили”, следовательно, выезд на своих машинах исключался. Вездесущий, по-командирски решительный Бардин обзвонил свои старые связи в поисках транспорта. Транспорт нашелся, но не было бензина. Тут за трубку взялся Егоркин, кого-то уговаривал, кого – ругал, угрожая земными и небесными карами. Но тут ветеран-подводник вновь взялся за “трубу” и позвонил начальнику гарнизона, своему однокашнику по академии. Тот внимательно выслушал, в чем дело. Бардин вещал: – Без тебя ничего не решается, ни транспорта, ни бензина без твоего личного добра не дают! А мы тут человеку, его молодой жене, новоиспеченной матери, так сказать помочь хотим! А на заправке сидит такая красотка, чистая Клеопадла, понимаешь, и насмерть стоит на защите бензина! Да вернем мы этот бензин, завтра купим и вернем! Мне-то ты веришь! А то тут тебя все называют жадным, перестраховщиком и …

– И еще – земляным червяком и желтой лягушкой – подхватил адмирал с того конца провода.

– Ты сам пойми, и своим “пескоструйщикам” скажи, чтобы успокоились. Вы одни радеете за молодую мать, а вокруг – одни жестокосердные тираны! Спасибо, старый товарищ, друган, понимаешь! Ты ведь не знаешь, что мы уже час как всех тут на уши поставили, нашли доноров с этой редкой группы и отправили, куда надо. Катер с консервированной кровью тоже на подходе. А из вашей крови – только спирт гнать, да и ограничения у врачей какие-то есть по возрасту, точно не помню! Вот! Уймитесь и выпейте валерьянки или еще чего, товарищи пескоструйщики! На флоте своих не бросают! Докладывая тебе последние сведения от врачей – кризис миновал, теперь – дело времени. Слаба, она, конечно, но опасности уже нет. А за заботу спасибо! Так и передай! Честно, рад что вы снова с нами! И дай хоть чаю выпить – а то весь язык отбил, кое-до-кого только адмиральский мат до печенок и доходит!

– Обычно, приказы-то головой обдумывают! – “укусил” товарища Бардин.

– Так это те, у кого она есть, и кто мозгами пользуется – парировал адмирал, – а сейчас их, головы-то, по комплектации некоторым просто не устанавливают, вот. Ну, все – отбой!

Трубка запищала короткими гудками. Бардин и Егоркин довели слова адмирала собравшимся.

– Пескоструйщики, значит? Сам такой! Сначала – на фиг наш опыт, потом знания. А вот, мы уже даже на кровь не годны. Не нужна уже даже наша кровь!

Все как-то грустно замолчали и побрели к гаражам. Все вдруг почувствовали себя где-то на обочине дороги, по которой весело бегут куда-то машины… Надо было что-то делать, да и гаражи заперли наспех. Каждый занялся своим делом. А через некоторое время явился повеселевший Андрей, за ним Коромыслин, сияющий, как надраенная рында, и явно чувствующий себя героем. Он как-то побледнел, а нос – так тот даже побелел. Рюмин сказал, что саму операцию по переливанию крови он выдержал героически, а вот как только увидел свою собственную кровь, колыхавшуюся в бутылочке – так сразу же “ушел в себя” и съехал по стенке. Две медсестры еле его успели подхватить, но не удержали и улеглись прямо на него!

– Наверное, жалко стало своей кровушки! – поддел доктор и продолжал: – Очень такие, знаете, симпатичные, все при них, что положено! – поддразнивал Рюмин: я бы тоже был бы не против если бы они меня своими … придавили слегка. Они, понимаешь, ему нашатырный спирт в морду, а он не поймет, только, нос воротит! Хорошо, доктор оказался с понятием – налил ему грамм сто “чистяка”. Коромыслин ка-а-к врезал все это вовнутрь – так враз в чувство пришел!

Вот теперь публика вздохнула с облегчением, повеселела. Вот теперь-то и выпили – за здоровье, за сына. за флот, что своих не бросает… За всех, кто служит, за ветеранов, за настоящих людей. Все хотели лично чокнуться с Коромыслиным, и в пылу сражения он сам себе казался в роли молодого отца. Как было когда-то уже давным-давно. Повеселевший народ хором пел старые песни, и “Прощайте, скалистые горы!” – гремело над гаражами и оврагом.

Потом расходились домой, каждый что-то пытался рассказать другому, а с неба усмехалась здоровенная веснушчатая луна и во все глаза глядели любопытные звезды. Народ пошел дальше, а Егоркин свернул к своему подъезду. Все шло как надо – человек родился, с матерью все в порядке, никто из старых товарищей не оказался черствым обормотом, начальство опять дало понять что мы уже где-то … в запасе, мягко говоря. А вообще – жизнь интересная штука, даже если приходится смотреть с обочины. Да и по обочине можно далеко куда уйти – размышлял Палыч-сан, покуривая сигарету и разглядывая звездное небо, гаснущие окна домов, темный омут ночного залива.

Егоркин заявился домой во втором часу ночи, с трудом вылез из обуви и одежды. Жена стояла у хода – руки в боки, прямо как китайская сахарница. “Ну, что, докаркалась? Вот и смотри, как теперь бедный мужик с этими гадскими шнурками сражается!” – беззлобно пошутил Александр Павлович. Позже, получая свою головомойку от жены, он блаженно улыбался и кивал головой, соглашаясь со всеми ее доводами... Все шло своим чередом! Жена в сердцах плюнула и ушла спать – пилить старое толстое бревно, право, вовсе не интересно!




Однажды в Атлантике.


– Да, – сказал Егоркин, – телевизор-то сегодня смотрели? Ага, а вот там опять какие-то пираты и прочая шелупонь захватила наше торговое судно. А лет этак пятнадцать-двадцать и соваться к нашим боялись! Пробовали иногда придти высадиться на наших “торгашей” с мечом, но каждый раз прямо в орало и получали! Были у нас офицеры, которые за пресечение этих “наездов” боевые ордена получали. Сам даже знаю таких – в нашем городе они служили когда-то!

Значит, разъясняли всяким охламонам их ошибки достаточно популярно. Бандарлоги понимают по-хорошому только до тех пор, пока у них не сошли синяки за прошлые проделки!!! А вот так, видно и надо! А то сидим по базам, а те и охамели – как шпана на темной улице, пока ОМОН в отпуске. И вот вспоминается мне сейчас вот что… – Александр Павлович хлебнул чай из своей полулитровой “сиротской” фарфоровой кружки, размял и закурил сигарету, а вот только затем и начал свой очередной рассказ:

– Было такое дело … Вот уже который месяц наш сторожевой корабль находился на боевой службе, постоянно меняя точки стоянки согласно плану. Море, море без конца и без края! Линялое от жары небо над головой, да марево у горизонта. Главная задача же была вполне мирная – охрана района рыболовства. Наши большие рыболовные траулеры вели промысел у северо-западных берегов Африки, корабли и катера прибрежных государств пытались им помешать, считая эту рыбу своей, а еще тут же вертелись и пираты, надеясь на поживу. Местные патрули, видно были с ними в доле, да и различить внешне никто бы уверенно не решился!

Но один вид современного и достаточно мощно вооруженного корабля, теоретически способного разнести все ВМС прибрежных стран, заставлял и тех, и других держаться на почтительном удалении от советских рыбаков. Силу тут всегда уважали!

Егоркин рассказал притихшей компании вот что:

Было жарко, вот к этому привыкнуть северянам было трудно. Где-то там, на востоке лежали знаменитые пустыни, а иногда даже моряки могли наблюдать вдалеке возникающие в прокаленном небе сказочные миражи. Сам видел, ей-Богу, когда высоко в небе, как из “Тысячи и одной ночи”, появлялись города и замки. Даже волны здесь были какие-то сонные, еле-еле перетекающие, как масло в бочке. Они равномерно болтали корабль целыми днями, что не улучшало состояния и настроения.

В машинных отделениях полураздетые турбинисты из-за высокой температуры несли сокращенную вахту, выскакивая под тент на торпедной площадке дух перевести. Вот так и шло время – от вахты к вахте, а до конца похода было как до Ташкента пёхом, как говорили моряки.

Но, наконец, завершив очередное патрулирование, сторожевик двинулся к точке якорной стоянки дать отдых экипажу, да и сделать небольшую профилактику усталой технике. Корабль ловко встал на якорь, “как учили”. Точку можно было найти и без особых расчетов штурмана – в этой самой “точке” уже собралось с десяток рыболовецких судов из разных траловых флотов. Выделяясь среди них, как “дальнобойный” грузовик среди юрких “легковушек”, величественно и лениво покачивался слегка на зыбкой волне огромный плавучий завод по переработке рыбы. Капитаны судов были довольны таким соседством – гарантия, что никто из местных авантюристов не будет проверять “на вшивость” рыбаков, охраняемых боевым кораблем.

Запросив “добро”, механик тут же начал свои давно запланированные работы. Кто-кто, а он-то знал, что в любой момент могут дать команду “сворачиваться” и времени на раскачку не терял. Вся его чумазая орда напала на технику с ключами и отвертками, ветошью и смазкой.

Верхним командам работа тоже находилась. Беспокойный старпом капитан 3 ранга Борис Александрович Тетушкин носился по кораблю, тормоша команду и выискивая замечания по состоянию морской культуры. Он тут же мобилизовал народ на устранение всякого нарушения и безобразия. Он перегнулся через леер и посмотрел на борт и присвистнул от удивления. А вот это безобразие было похуже! Последний шторм шершавым языком тяжелых волн слизал приличный кусок краски с левого борта, оставив проплешины облупившейся шаровой краски. А кое-где волны даже свернули ее верхний слой “трубочкой”. Сказалась спешка при подготовке к выходу в море. “Эх, краску завезли поздно, да тут еще дожди, как следует не загрунтовали борта, не просушили, технологию нарушили и вот – получите ваши шпроты!” – удрученно размышлял Тетушкин, прикидывая расход краски и оценивая ее запасы в форпике: “и, теперь, выглядим, как старая грузовая лайба с полупьяным экипажем! Хоть Военно-Морской флаг от стыда прячь! Хорошо хоть тут нет ни “супостата”, ни начальства, так что выпендриваться не перед кем”.

Главный боцман старший мичман Васильков на куске фанеры уже подбирал “колер”, поочередно смешивая краски в консервных банках. Как видно, найти нужную рецептуру не удавалось, и мичман вполголоса изобретательно ругался матом себе под нос. Наконец, как видно, добившись приемлемого результата, Васильков вызвал четырех дюжих “орлов”, в миру – минеров и бойцов служб и команд, доверив им опустить себя за борт на беседке. Как всегда, на авральные работы назначили самых молодых матросов, но обычно главный боцман это легко и сурово пресекал, а тут заленился – из-за жары, видно. Да на свою голову!

Он решил лично проверить, как новая краска будет выглядеть на фоне старой. “Чтобы не выглядел наш “Летучий” как бабкино лоскутное одеяло!”. – пояснил он.

После этих слов мичман стащил с себя куртку – “тропичку”, снял щегольские солнцезащитные очки с итальянским флажком, и, щурясь под ярким солнцем, спустился за борт. “Орлы”, перепустив концы через кнехты и фальшборт, осторожно потравливали его на нужный уровень. Боцман был чувствительно тяжеловат, и матросы с усилием удерживали его, ожидая команды, чтобы надежно закрепить концы. Боцман довольно насвистывал мотив популярной песенки и осматривал борт, прикидывая объем работы. А в этот самый момент из-за надстройки быстрым шагом вышел сосредоточенный и суровый Тетушкин. Заметив старпома, молодой матрос заорал, как укушенный в … : “Смирн-а-а-а!”. От неожиданности остальные матросы бросили концы и встали, как вкопанные, обернувшись навстречу офицеру, проявив полученную в “учебке” строевую выучку.

Тетушкин уже было открыл рот, предостерегая, но – поздно! Он только и сказал: – Мать … Освободившиеся концы быстро-быстро заструились по фальшборту, кнехтам и … Из-за борта раздался вскрик, потом – грохот, матерные восклицания – и, наконец – шумный и затяжной всплеск! Пл-ю-ю-ххх! Брызги взлетели выше борта! “Акула!” – испуганно прошептал один из бойцов.

– Хуже! – крикнул старпом, – это – боцман! Тащите быстро спасательный круг с бросательным концом! Сигнальщик! – заорал офицер басом: – человек за бортом! Эх, моряки хреновы, тудыт-растудыт весь ваш семейный альбом в кисельные берега при люминесцентном освещении! – длинно выругался Тетушкин и выглянул за борт. Но там уже было все в порядке – Васильков вынырнул, шумно отплевался, грозно проревел: “Ну все, сейчас всех поубиваю!”, на ходу ловко увернулся от слива из шпигата гальюна и уверенно погреб к штормтрапу, спущенному с юта. Еще через полминуты боцман уже подтягивался на нем, выбираясь из воды.

Успокоившись, что все обошлось простым конфузом, Борис Александрович сказал бойцам: “Так, значит, вам сейчас – амбец, а я – пошел! Сейчас тут будет такое, чему я не буду свидетелем! Выбирайте на борт вашу утопительную беседку, нечего ей там плавать. Ждите боцмана! Он сейчас сюда быстро-быстро придет, не волнуйтесь! Передайте Василькову мой привет!”. Бойцы озадаченно спросили:

– Товарищ капитан 3 ранга! Может, мы тоже … того, пока его нет?

– Не советую, братцы, вам еще хуже будет! Я-то нашего боцмана со своего лейтенантства знаю! Найдет вас, как Тузик колбасу, а вот тогда… – ответил Тетушкин и резво скрылся за носовой надстройкой, – …будет еще хуже! – донеслось оттуда

В это самое время командир в салоне своей каюты инструктировал мичманов Петрюка и Егоркина:

– Мужики, я сейчас приглашу на борт капитанов с “рыбаков”, а вы, тем временем прокатитесь на барказе по траулерам, попробуйте у них выклянчить что-нибудь из продовольствия. Благодаря решительным действиям полоумных трюмных, которые после долгих стараний все же умудрились подтопить провизионки у нас здорово подпорчены продукты. Ну почему их всех еще в яслях пьяные няньки не перекалечили! – сценическим тоном воскликнул командир. – Тогда бы их на флот бы не взяли. И я бы с ними не знакомился! Нам до очередного танкера не дотянуть, тем более. что эта самая калоша припухает где-то на Канарах, якобы на срочном ремонте, если по радиограмме… Только уже сверх срока, и когда выйдет – одному только местному богу и известно! Поэтому, берите “шило” и вперед! И да благословит вас старпом, дети мои!”.

Тут прозвенели сигнальные звонки и по трансляции раздался звонкий голос вахтенного офицера: “Дежурному по камбузу прибыть в хлеборезку! Команде катера – в катер! Хлеборезку – к спуску!”.

Командир проворчал:

– Ну вот, у вахтенного офицера началось предобеденное голодное урчание! Прямо, оговорки по Фрейду! – и щелкнув тумблером внутренней связи, вызвал:

– Вахтенный офицер!

– Есть! – ответил динамик его голосом. По тону чувствовалось, что тот уже готов к очередной “выволочке”! Конечно, так оно и вышло:

– Ну и в какое такое плавание вы собрались отправить эту бедную хлеборезку? Ну сколько раз я и старпом будем отбирать у вас вашу “како” за ваши выходки? – ехидно поинтересовался Ящин.

В ответ раздались какие-то невнятные хрюкающие звуки на фоне подавляемых смешков. А тут сигнальщики доложили командиру, что от рыбаков в сторону корабля движется “мыльница” – большой спасательный катер из стеклопластика.

– Ага! А вот и гости!! – резюмировал командир: Вахтенный офицер! Катеру – “добро” с правого борта до места! Трап вооружить! За замечаниями зайдете перед очередным заступлением, поговорим!

– Помощнику командира по снабжению! Все накрыть в моем салоне! Буки-буки!

Швартовщики, одетые в оранжевые спасательные жилеты, засуетились на палубе. Там должен быть подчеркнуто военно-морской порядок – объявил старпом, а не то... Вот что такое “а не то…!” в устах старпома, швартовщики хорошо знали.

Отдав команды, командир переоделся в белую форменную рубашку, и вышел из каюты, подгоняя вестовых, которые накрывали столы к приему капитанов судов.

Тем временем, от левого борта отвалил барказ с деликатной миссией Петрюка и Егоркина. Поднявшись на борт первого из судов, Петрюк и Егоркин, поговорив с вахтенными, не стали искать начальство. А зачем? Они просто нашли заведующего кладовыми, затем – старшего кока, и конечно же, того, кто заведовал рефрижераторными “закромами”. Слово за слово, нашли земляков, потом обсудили служебные проблемы. В ход пошло “шило”, “двигатель прогресса” в человеческих отношениях. Хитрый Паша Петрюк достал на закуску сало, выкроенное из своих личных запасов, которые дожидались лучших времен в укромных уголках корабельной рефкамеры. (Заведующий этой рефкамерой был правоверным мусульманином, и Паша ни капли не переживал за их сохранность). Надо сказать, новый знакомец, оказавшийся белорусом, такому деликатесу обрадовался больше, чем выпивке. Проникновенно глядя ему в глаза, Паша Петрюк излагал ему кошмарные истории о тяготах и лишениях, когда продукты гибли в водопадах врывающихся волн из пробоин, пробитых вражьими снарядами в боях по защите героических тружеников рыбной нивы. Меж тем, Егоркин не уставал подливать в кружки товарищей “по ниточке” спирта. По традиционным неписанным законам, каждый разбавлял себе сам. Егоркин только делал вид, что пил. На самом деле его задача была физически обеспечить успешные действия продовольственника, и создать видимость бескорыстных отношений в очередной компании.

Новый знакомый, назвавшийся Кастусем, или Костей, расчувствовался, и когда они хором исполнили песню “Песняров” про уплывшие куда-то рушники, он решительно встал, загремел ключами и повел мичманов в свои заветные кладовые. О! Это надо было посмотреть – по сравнению с куцым военным снабжением, провизионки “рыбака” походили на пещеру Али-бабы.

Вызванное с катера матросы перетащили в барказ коробки рыбы, банки растительного масла, полмешка крупы. А когда пили “на стремя”, Костя-Кастусь, обреченно махнув рукой, сам вынес откуда-то коровью ногу, предусмотрительно прикрыв ее мешковиной от чужих глаз. А матросам рыбацкая братва надавала пачек сигарет и упаковок редких тогда “жвачек”. На других судах история повторялась, с теми или иными отклонениями в сценарии. Наконец, добравшиеся до плавучего завода храбрые мичмана приступили к поискам заведующего. Барказ заметно просел в воде, как отметил Егоркин. А вот на плавзаводе целеустремленный, охваченный деловым азартом Петрюк чуть было не потерял славного Егоркина. Пробираясь по коридорам, они случайно забрели в тот отсек, где жили работницы консервного завода. И вот там их путь пересекли … живые нимфы и наяды (черт их разберет!), направляясь из душа по своим каютам. И вся их одежда состояла из одного-единственного полотенца … повязанного на голове.

Оторопь взяла бывалого мичмана. Он протянул к ним руку, да так и застыл. Застоявшиеся гормоны при виде живых, обнаженных женщин с разгону долбанули мичмана прямо в седеющую голову. В ней что-то произошло, и все внимание мгновенно переключилась на этих нимф. Они все были прекрасны – так, по крайней мере показалось Александру Павловичу. Он уже почти полгода не видал женщин так близко. Ибо буфетчица танкера, которая при заправке плевалась семечками, разглядывая боевой корабль в кабельтове от себя, была не в счет. Но даже просто посмотреть на неё сбегалась на бак добрая половина экипажа.

А тут … рядом, да еще так привлекательно и призывно обнаженные. И зовущий запах вымытого женского тела, которым заполнялись коридоры лишал Палыча последней возможности куда-то скрыться … Игриво улыбаясь, одна из них поманила за собой. Дыхание в груди Егоркина сперло, сердце забилось, как мотор на форсаже. Старший мичман потерял всяческую сознательность и забыл обо всем. Он уже чувствовал, не только носом, но и всеми своими половыми клетками непередаваемый запах свежевымытого женского тела. Какой? А вот, побудь полгода среди железа в замкнутом мужском коллективе – тогда узнаешь. Это откуда-то из глубин подсознания, зов диких предков! И Егоркин, смотря на эту женщину во все глаза, не мигая, двинулся за ней неверным шагом.

Тут Петрюку вспомнился мультфильм, где бандерлоги шли против своей воли на голос удава Каа. Однако Петрюку было не до кобелиных страстей. Решительно сгреб ладонью руку Егоркина, и сказал:

– Пойдем, Одиссей хренов! Тут люди голодают, а ты … – и укоризненно сплюнул и покачал головой.

– Пожалуй, пока еще никто не голодает – огрызнулся Палыч. Но его уже никто не слушал, и Паша Петрюк тянул его за собой, как трактор.

Павел Анатольевич точно знал, что здесь можно добыть разных консервов, растительного масла, муки, томатной пасты … да и вообще, мало ли чего? А может быть и … Вот чего “и”, он пока не знал. Но очень хотел. Вот именно так оно и было. Паша чувствовал себя, как кладоискатель, наткнувшийся на зарытый сундук, который и осталось-то, что только открыть. Всего и делов! А плавбаза – так это вам не просто сундук, а, вообще, целый “остров сокровищ”. И нужен был, прямо как воздух, подход к хозяину этого “острова”!

В гигантской утробе плавбазы, среди переплетений коридоров, каких блоков и выгородок, и рядов кают, посланцам наконец-то удалось найти нужных людей. А вот и сам местный Али-Баба – одновременно заметили и опознали цель снабженцы с “Летучего”.

Поздоровались, представились друг другу.

– Григорий Поликарпович! – суховато представился хозяин “острова сокровищ”. Еще бы, не просто кладовщик, а помощник по хранению продукции и запасов. Один статус его обязывал! Поэтому он снисходительно кивнул, узнав наш собственный статус. Но уважительно высказался о флоте, и о нашей роли в их успешной работе. Естественно, как часто бывает, он тоже прослужил три года на флоте, где-то на ТОФе, на атомных лодках.

Хозяин каюты выставил настоящую хрустальную посуду, а уж на закуску он явно не поскупился....

(“Еще бы! При таких-то возможностях” – завистливо подумал Петрюк). Даже выпивку выставил в красивых бутылках. Человек явно гордился своим статусом, и решил дать его прочувствовать мичманам военного флота. Наше “шило” рядом смотрелось бы совсем нелепо … Однако Паша Петрюк, нисколько не комплексуя, все же достал свою бутылку, вопросительно глянул на хозяина. Тот согласно кивнул, наполнили рюмочки. Григорий Поликарпович провозгласил тост, мы чокнулись, и тут же по всей каюте пошел красивый мелодичный звон хрусталя) и мы дружно выпили. Хозяин даже и не подумал разбавлять, и с явным удовольствием крякнул. Закусили.

– Что это, Павел Анатольевич, твой друг как будто не в себе? – участливо спросил радушный хозяин. Да, – Понимаешь, наткнулись мы тут у вас в коридоре на нижних палубах на русалок... очень уж легко одетых, так моего друга того... контузило сразу на верхнюю и нижнюю головки, и вот уже полчаса в себя придти не может!

– Всего-то полчаса?! – снисходительно хмыкнул хозяин. – Да тут, бывало-ча, люди на недели пропадают, а может, кто и с концами сгинул, кто ведает? – пошутил он.

– Прямо с концом? – делано ужаснулся мой друг.

– Ага, тут недавно с одного военного корабля офицер был, РЛС навигационную нам чинил. Так представляешь, его потом два дня по всему судну искали! А что, неудивительно, русалок там – около сотни, уж чего они и как с ним делали – не делали, не ведаю, но когда появился нам люди – был бледный и весь воздушный, как тень отца Гамлета. Но довольны-и-и-й (протянул он, чтобы показать – насколько) – просто как мой персидский кот после недельного побега с дачи. Короче, как сказал наш местный поэт:

Был как медведь силен ты,

Как олень красив ты,

Но укатали горку

Наши бурки-сивки!

Вот, лучше не скажешь – похвастался Али-Баба, и продолжал: – А ты представляешь, его командир даже и не наказал – сочли его, при здравом рассуждении, пострадавшим, вот!

– Ага, вернувшимся из плена! – съязвил Егоркин, где-то в глубине души отчаянно завидуя тому офицеру.

– У нас у самих-то с этим строго, прямо как в приличном монастыре, что ты!

Тут мичмана недоверчиво зафыркали.

– Да точно, говорю! – сделал обиженный вид Григорий Поликарпович, – только наши гости иногда нарываются, а “аборигены” – ни-ни!!! Капитан наш против этого заветное слово знает – “Сразу спишу с судна к чертовой матери”! Ага, вот такое вот слово. Да! Так что, твой Егоркин легко отделался, сожалению! – пошутил хозяин.

Хоть на выпивку Григорий Поликарпович и оказался покрепче всех прежних. Вот это отняло у Петрюка и Палыча значительные силы и время. Да и прижимист Али-Баба был не в пример белорусам, одному еврею, и даже – украинцам. Однако, собеседникам удалось понравиться друг другу, каждому приятны и уважение, и внимание, и похвалы. Поэтому мичмана, в конце концов, все-таки получили заветный “Сезам” и вовсю порезвились в его закромах. В баркас последовали и крупы, рыбные консервы, и настоящее оливковое масло, и деликатесный тунец, и туши-бревна редкой и вкуснейшей рыбы-капитана.

Тетушкин, находившийся в это время на ходовом посту, услышал истошный вопль старпома плавбазы по каналу УКВ: “На “Бугеле”! Заберите своего представителя! Нам больше нечего вам дать! А если и дадим, так пойдет ваш “маленький” на дно, на радость всем рыбам и крабам, таким же жадным, как ваш представитель!”.

Борис Александрович покачал головой, и передал командиру барказа приказ на возвращение, тем более, что ветер заметно посвежел.

Егоркин с Петрюком выбрались, наконец, из недр пропахшего рыбьим жиром гиганта прямо к трапу, у которого их барказ уже прилично покачивался.

– Да, – вслух протянул Петрюк, оглядывая непривычно низкую осадку суденышка. Офицер, сидевший у штурвала, также заметно беспокоился.

– Кто умеет молиться? – поинтересовался я, между прочим, Петрюк у команды, рассевшейся в барказе, прямо поверх мешков и коробок. Сказал он это совершенно без улыбки на лице.

– А по-мусульмански можно? – спросил в ответ один из матросов.

– Конечно, даже языческая молитва сейчас вполне подойдет! – на полном серьёзе ответил Александр Павлович – Тут, брат, море! И никакой небесный покровитель просто не может быть лишним!

Действительно, по пути волны несколько раз заливали через борта, и зло плескались и шипели, угрожающе раскачивали утлое суденышко

Через некоторое время действительно просевший почти по самый планширь барказ лихо ткнулся к борту корабля и начал разгрузка.

Тётушкин и помощник с интересом наблюдали за процессом. Трофеи были огромны и поражали воображение!

Командир покинул своих гостей, которые уже вполне освоились, избавились от галстуков и расстегнули верхние пуговицы, ослабили ремни. Заслышав шум возни на палубе, он вышел встречать посланцев. Ловко выскочив на торпедную площадку, он присоединился к офицерам на шкафуте.

Петрюк и Егоркин гордо стояли у надстройки, изо всех сил притворяясь трезвыми и заботливо поддерживая друг друга. Стояли они по стойке “смирно”, но треугольником. Как известно, треугольник – самая устойчивая конструкция. Палуба заметно покачивалась под ногами. Ветер пел в вантах,

волны шумели, жадно облизывая борта. А Петрюк недовольно возмущался:

– Смотри-ка, вроде и выпили всего нечего, а – качает!

– Да ты что, это же шторм начинается!

– Какой там шторм! Говорю же тебе, балбесу, – это меня качает!

Тут они заметили в сумраке дежурного освещения своего командира:

– Патрон! – проревел Паша Петрюк, протягивая наполовину опустевшую бутылку спирта, а другую прикладывая к пилотке.. – Приказ выполнен точно и в срок, материальное обеспечение частично уцелело! Это сдача! Доложил старшина команды снабжения старший мичман Петрюк!

Сторона треугольника по имени Егоркин, ел глазами начальство и тоже держал ладонью пилотку.

– Вольно! – хмыкнул командир, – Борис Александрович, считайте их состояние за производственный травматизм и определите на отдых. Груз закрыть и опечатать, Петрюк придет в боеготовое состояние – сам разберется!

Тем временем радио заблажило на весь ходовой пост голосом перепуганного радиста с “черноморского” траулера.

Нам приказывают остановиться боевой катер неизвестной национальной принадлежности, прошу помощи у “Бугеля”. Мои координаты ….

Это было совсем рядом и просматривалось на индикаторе РЛС. Две зеленоватые отметки сближались. На ходовой пост взлетел командир корабля.

– Старпом! Боевую тревогу! Сниматься с якоря!

– Товарищ командир! А как же…

Александрыч, ты про радиоспектакли что-то слышал? Вот и давай – и по 16-тому каналу, и в открытой связи!

Тетушкину не надо было повторять дважды! Раздались ревуны, звонки бодрые команды, вроде “Вперед полный!”, Командиру БЧ-2 принять целеуказания!”. А когда вошедший в раж старпом проорал “Главный комплекс к стрельбе но надводной цели изготовить!”. Вот тут нервы у нахала не выдержали, и маленькая отметка на индикаторе легла на обратной курс и бросила перепуганного рыбака.

– Вот, а ты говорил – машины разобраны. Слушай, ты настоящий режиссер! Какой талант пропадает! – пошутил командир. Жизнь на корабле вновь потекла “по-якорному”.

Меж тем, механики лихорадочно сворачивали ремонт, а капитаны-гости готовились покинуть корабль. А волны уже захлестывали палубу, “мыльница” танцевала на бурунах твист, подпрыгивая и раскачиваясь на волнах, как пьяный студент на дискотеке. Почесав затылок, командир корабля капитан 2 ранга Васили Ящин, предложил гостям остаться до утра – если верить штурману и его радио, то ветер должен был стихнуть так же, как и начался. Но капитаны наотрез отказались. Это такая человеческая категория – с развитой гиперответственностью. Оставить на ночь свои суда даже на надежных помощников, даже на якоре – такой вариант они даже не мыслили возможным!

Открыв рот, чтобы сказать, что при таком волнении посадка на катер ему даже не видится возможным, Ящин так и остался с открытым ртом. Рядом с ним застыл от удивления и Тетушкин. Такое они видели впервые! Капитаны стали тепло прощаться с офицерами, предлагая им “отомстить” достойным приемом у себя. А потом, совершенно спокойно, застегнув свои тужурки, в которых они прибыли на прием, капитаны по очереди … ловко попрыгали за борт! Моряки с катера также ловко их вылавливали и втягивали на борт “мыльницы”.. Видно было, что такой фокус они проделывают не впервой! А вскоре их “мыльница” уже дала ход, за кормой немедленно вспух бурун, и катер заспешил в сторону якорных огней плавучего рыбацкого “города”.

Из преисподней машинного отделения вылез довольный механик в промасленном комбинезоне, вытирая руки ветошью – в знак того, что он лично принимал участие в экстренной сборке механизмов. Заметив его, еще до доклада, командир облегченно вздохнул – значит, все в порядке, значит – готовы!

Однако, прибрежные катера не унимались – и черт их разберет, к кто это – местные пограничники или пираты. И тем и другим поменять флаг на любой мыслимый и даже – немыслимый, это – как раз плюнуть! Разгорался восход над далекой пустыней, и теперь уже три катера приближались к нашим рыбакам.

На этот раз “радиоспектакль” не произвел на командиров катеров никакого впечатления. Они продолжали уверенно идти курсом сближения с траулерами. В военном деле все может пройти только один раз. Военные быстро учатся, и особенно – на собственных синяках и шишках. Но дело-то в том, на этот раз СКР действительно снялся с якоря, и дал ход, медленно но уверенно разгоняясь. Победно выли форсажные турбины – ехидное “Аг-а-а – !” слышалось в их пении.

Для катеров это было полной неожиданностью! Угрожающе вращая башнями, подняв ракетные пусковые, корабль красиво подлетел к катерам и … резко отвернул на 90 градусов! Высокие волны, выбежавшие из-под форштевня, неотвратимо устремились к катерам. Те беспорядочно запрыгали на волнах, пулеметчиков выбросило из-за турелей, на одном из них за борт улетела шлюпка, какие-то бочки и ящики.

– Ага, колхоз “Сорок лет без урожая”!. В море всегда крепить на палубе надо! Морская культура тоже синяками и шишками написана! – торжествующе проорал главный боцман Васильков. – Мариманы, блин, шайка балбесов и бездельников! – презрительно сплюнул он за борт.

Катера шарахнулись кто куда. По УКВ раздались возмущенные крики на английском, а затем – на ломаном русском.

Старпом проворчал:

– Опять, наверное, выпускник славного Каспийского училища имени Сергея Мироновича! По навыучили их на свою голову! Штурман, там, случаем, твоих соучеников нет? По голосам не узнаешь?

Дело было сделано, штурман доложил курс в зону патрулирования.

Динамик системы внутренней неприятно взвизгнул из него послышался доклад гидроаккустика:

– Вахтенный офицер – ГАС! Пеленг 180, дистанция 10 кабельтов, баржа красного цвета!

– Есть! – меланхолично ответил вахтенный офицер.

Тут Тётушкин заметил удирающую самоходную баржу, все борта которой были измазаны красным суриком.

– Что-о-о-о? – протянул он.

– Сигнальщики! Опять спим! – рявкнул он в микрофон. – Вахтенный офицер! Опять вам аккустики лапшу вешают, а вы даже не стряхиваете! ГАС! Я вот вам покажу – “красного цвета”! Почему вылазите на верхнюю палубу по боевой тревоге!?

Порядок был восстановлен, и старпом довольно погладил свои пшеничные усы.

– Борис Александрович! – позвал командир. – Между прочим, скоро начало очередного учебного дня в системе боевой подготовке! Что там у нас на сегодня?

– Да как всегда – обычный день. Сегодня, что – четверг? Значит живем по среде!

– О Боже! Не могу – люблю военный порядок! – искренне простонал вахтенный офицер, командир БЧ – 2.

– Значит, еще на один день ближе к дому! – сказал штурман и зачеркнул в календаре теперь уже вчерашний день. А солнце уже оторвалось от горизонта и стремительно летело к зениту… всё, как всегда!




Лекция Егоркина.


Cверху, прямо от штаба и на причал, плюясь и шипя, катилась настоящая черная бомба, которая неминуемо должна была рвануть. Даже не приглядываясь, можно было определить, что фитиль в ней жарко горел, а сама бомба находилась во взведенном состоянии. Офицеры переглянулись. Появление “бомбы” на подлетном курсе, означало что, по всей видимости, доклад у командующего закончился, и это никто иной, как вдохновленный им родной комдив мчался на дивизион поделиться впечатлениями от общения с высоким командованием. Вышеупомянутая бомба находилась внутри него, но была заметна всем, кто знал его золотой характер. 

Командир “Шквала” капитан 3 ранга Денис Уланов и его помощник курили, стоя у рубки дежурного на корне плавпричала, увлеклись обсуждением насущных проблем и заметили опасность поздновато. Отступать теперь – глупо и они храбро дожидались развития событий. 

Комдиву требовалось разрядиться. Решив, что празднокурящие в служебное время офицеры для этого вполне годятся, он развернулся и лег на боевой курс сближения с ними. Чувствовалось, что запал детонатора уже догорал! Потенциальные жертвы его плохого настроения обреченно напряглись. Но тут из рубки вылетел, наконец-то заметивший начальника, взлохмаченный и всполошенный дежурный. От волнения он замялся с докладом и первым получил весь бортовой залп с кинжальной дистанции: 

       – Ага!!! Припухаете тут, у себя в рубке, под шапками вместе со своим помощником, а весь причал уже под сугроб замаскирован! Чтобы заставить вас встать и забегать в служебном экстазе, под вами надо поджечь стул! А ну, берите-ка свою задницу в горсть, и немедленно организовать приборку! Сами должны были бы давно возбудиться на опухших от безделья негодяев и напрячь командиров этих засушенных ракетных крейсеров. Чтобы заставить вас сделать хоть маленький шаг вперед по пути офицерского развития, ваш несчастный комдив каждый раз лично должен давать вам здоровенный пинок в это самое место! – закончил он свое пламенное выступление жизнерадостный комдив и перевел дух. Тут из-за рубки дежурного вывернули два матроса, в лихо-расхристанном виде с руками в карманах. У комдива внутри произошло перераспределение целей. Он обреченно вздохнул и … 

       – Оба ко мне!. – скомандовал он, а затем другим, проникновенном тоном вновь обратился к страдающему дежурному: 

       – Мой юный друг! Вместо того, чтобы изображать из себя Магдалину на покаянии, вам надо сейчас же возбудиться и отправить этих двух отличников убирать бревна и рулоны бумаги, которые валяются у вас под носом – комдив указал на две спички и размокший окурок. А то идут себе, как бабуины из Гондураса и ничего не боятся! Даже своего озверевшего после доклада комдива… 

       Оглядев “отличников”, он заорал: 

       – А чего вы там у себя через карманы вечно пересчитываете? Ни больше, ни увесистее это самое у вас все равно не будет! – махнув рукой, он сокрушенно вздохнул: – Сироты вы, при таком количестве нянек. Растете, как чертополох, и некому вас уматерить! 

       Заметив попытку Уланова ретироваться на свой корабль, он заорал, раскатывая звонкие “р”, как стальные шары по палубе: “Командир-р-р! Идите сюда!”. Отправив помощника на корабль, внутренне тяжело вздохнув, капитан 3 ранга подошел к комдиву. Тот показал рукой в сторону “Шквала” и ехидно поинтересовался: “Дорогой мой командир! Это что – палуба ракетоносца после недавней приборки или лениво замаскированный бардак? Похоже, второе! Вы уж постарайтесь придать этому объекту статус-кво согласно формуляру, а не желаниям ленивых, как камбузные коты, бойцов боцкоманды и их начальника! 

       Тут он уже немного успокоился, “заштилел”, попросил зажигалку, прикурил и с наслаждением затянулся, и уже другим тоном сказал: – Вот, был я сейчас на большом докладе, и доложился – тоже, очень по-большому. Пять раз поднимали! Причем, один раз лично из-за вас и дивизионного ракетчика (чего вы там тянете каждый раз с этими гадскими отчетами?), а еще два раза – из-за курсантов, которые тут у нас практику проходят. И далее – по мелочам, но досталось крупно, начальник штаба меня ядовито покусал – не знаю, где у меня не чешется! Это мне стоило новых седых волос на моей усталой… впрочем, ладно! Так вот: одного, праздношатаюшегося по злачным местам культурно-промышленного центра нашей деревни в похабно-расхристанном виде лично комендант выловил, а еще двух сам начальник штаба отловил и сдуру спросил ТТД кораблей, на которых они вот уже две недели практику проходят. И что ты думаешь? Нет, чтобы разойтись с адмиралом на предельной дистанции, а по-русски говоря – смыться, как всякие порядочные люди, так нет – они радостно кинулись ему в зубы! Они ему выдали! Перепутали запасы топлива с водоизмещением и щедро установили нам всем стомилиметровые орудия! Причем, на баке! Спасибо! (комдив изобразил дурашливый поклон). Бедный НШ потребовал валерьянки и руководителя практики. Тому мало не покажется! Одна радость-злорадность, у соседа тоже сарай сгорел… 

       Мне сегодня он тоже “вставил” – так этот фитиль до сих пор дымится! “Баня”, короче, была хорошая – одно приятно, что не только для меня! Мне и сейчас не холодно! Отсюда резюме: поручаю тебе и замполиту провести с ними занятия – привлеките всяких дивспециалистов и механиков.

       – А я что? Почему я? – заканючил Уланов, у которого были совершенно иные планы на сегодня.

       – Да просто первый подвернулся – честно признался остывающий комдив.

       Потом и я с ними лично устрою что-то вроде зачетов – но не сегодня, а то у меня рука тяжелая, а к прокурору мне еще рано. Собирайте прямо сейчас эту банду, сгоняйте этих деклассированных морских котиков с их нагретых лежбищь и начинайте. А то они у вас только матрасы научились целыми днями проворачивать, а это вредно для их молодых, цветущих организмов! Еще раз меня мордой – в это самое, за них ткнут – я их вместе со всеми вами по реям развешу! А сейчас мне на “Самум”, хочу с его командиром поделиться огнем боевого задора, который во мне из-за него распалили! – сказав это, энергичный комдив полетел разбираться с другими виновниками своих “позорных подъемов” на пресловутом большом докладе.

       Сказано – сделано. Курсантов подняли из кубриков, осмотрели. Затем изругали и раскритиковали их внешний вид и заставили привести себя в порядок. Наконец, вспомнив, для чего они, собственно, находятся здесь, на флоте, а еще точнее – на боевых кораблях, а не в родном уютном институте, они расселись за столы в столовой команды. Первым готовился выступать замкомдива по воспитательной работе, но его срочно вызвали куда-то в свой вышестоящий отдел. Как назло, ни одного офицера – воспитателя под рукой не было, чтобы заменить его на занятиях. И тут он услышал громовой голос старшего мичмана Егоркина, который убеждал помощника командира, что скудный запас краски должен достаться именно ему и никому больше. Тот ни в какую не соглашался и яростно отбивался. 

       – Александр Павлович! Идите ко мне в каюту! – радостно заорал замкомандира, которому пришла в голову одна светлая мысль, позволяющая сразу же радикально решить возникшую проблему. Тот подошел и доложил о своем прибытии. 

       – Палыч, выручай! – оставив официальный тон, просительно заговорил офицер. Твою проблему с краской решим – я с тобой солидарен, и комдив, я полагаю – тоже. Он сумеет убедить в этом вашего “пома”. А сейчас проведи занятие с курсантами, пожалуйста! Меня вон вызывают за очередной неструганной морковкой в соответствующее место. Бывает, понимаешь, работа такая, а ты им пока про боевые традиции расскажи, про личный состав, морскую культуру – ну кто у нас еще на это способен? – офицер подлил бальзам на душу старого служаки. 

       Пока Егоркин соображал, как отвертеться, замкомдива схватил фуражку и скрылся, посчитав вопрос решенным. Делать нечего, вздохнув и смяв приготовленную было сигарету, Палыч заспешил в столовую – нехорошо, когда тебя долго ждут люди. Дежурный по низам доложил о готовности группы к занятию и Егоркин начал. Что было дальше, мы узнали позже из конспекта одного из курсантов.

       Конспект лекции Егоркина, привезенный в родной институт и внимательно изученный на кафедре общественных наук.

       Мне вот тут лекцию поручили прочесть, хотя я “заточен” явно не под это, не под роль лектора. Вот могу рассказать вам, а еще лучше – провести практические занятия про всякие там корабельные механизмы, оружие, палубные устройства, дельные веши… Научить, наконец, делать собственными руками кое-что из того, что должен уметь любой приличный моряк, чтобы вы тоже когда-то смогли своим матросам что-то показать на примере, а не объяснять “на пальцах”, да. Кстати, а что такое дельные вещи, например? Ага, вы считаете, что это вещи которые делают? Я представляю, что бы вы сделали! Мне все ясно! Значит, так: остальные мои вопросы считать риторическими и не отвечать на них. Не надо меня так расстраивать! У меня нервы слабые, а вообще-то, я – человек терпеливый, и всякие нарушения порядка и пререкания могу д-о-о-лго терпеть – может быть, целых секунд двадцать! А дальше – не надо бередить раны сердца на моей седой волосатой груди. Один раз меня расстроили, я стукнул кулаком по столу – стол пришлось менять по причине полной непригодности. Головы менять нечем! Все уяснили? Итак, поехали! 

       Почему мне, мичману, поручили выступит перед вами, будущими офицерами? Это тоже риторический вопрос и я вам сам честно отвечаю – не знаю! Очевидно, потому что первый попался под руку – так на флоте всегда получаешь и плохое, да и хорошее тоже. А еще, наверное, для того, чтобы безо всяких там теорий рассказал о суровой практической прозе жизни. Ибо теорию в вас и так вкладывают в училище, тьфу, то есть в институте. Куда вкладывают? Ну, это смотря от индивидуальных конструктивных особенностей! Например, некоторые считают, что обычно думают головой и якобы там же складывают знания. А вы, товарищ курсант, согласны? 

       Для чего учится морской офицер? Для корабельной службы. А корабль для чего? Кому сказал – вопросы риторические, я сам на них отвечать буду, а то вы тут … Для войны! А поле боя для корабля – это море. А поэтому не может быть ничего на корабле, чего бы офицер не должен бы знать и уметь. Моряка всегда долго учили, даже не взирая на кипящие войны! И мы, и немцы и англичане морского офицера в последнюю войну готовили несколько лет, а пехотинца, танкиста, артиллериста и даже летчика – всего несколько месяцев. А почему? Да потому, что море-океан считает любой корабль чуждым явлением на своих просторах – и поверхности, и где-то в темных глубинах. Поэтому, недоучка в море просто опасен и для себя, и для корабля. А ведь надо не только преодолевать это буйство стихии, но и воевать с умным и хорошо обученным врагом. А поэтому надо знать и всю многовековую теорию, и весь многовековой опыт. А он не помещается в несколько месяцев, хоть ты тресни. Недоучка в океане – не только сам жертва, но и потенциальное орудие убийства для своего собственного экипажа! Повторюсь, для океана человек в море – чистое недоразумение, вот он и старается устранить это недоразумение при каждом удобном случае, цепляясь за каждую ошибку, за каждое проявление морской неграмотности и профанации. Причем, не только у моряка-профессинала, командира, но и у его подчиненных! Каким образом? А все дело в том, что для жизни и боевой работы корабля в нем невероятным образом, и мыслью разных гениев собраны всякая жидкость и электричество, мощное напряжение и сырость, масло и кислород, гидравлическая жидкость и сжатый воздух. За тонким бортом плещутся с виду безобидные волны, но случись шторм – они так лупят по бортам, словно многотонной кувалдой, так что трещит обшивка, вылетают заклепки, и рвутся надежные сварные швы. а уж сальники… Ага, кто-то уже плечами передернул! Быть осторожным в меру у нас – надо, а вот тупо этого бояться нельзя! Сами по себе эти среды относительно безобидны, в обычном “штатном” состоянии, и, чтобы произошла авария, – их надо как-то соединить. Вот для этого-то стихии и нужны разгильдяи и растяпы, и недоучки – как таковые! Вот именно они-то, чаше всего и создают эти самые удобные случаи. 

       Вопрос: какая предупреждающая окраска на самых опасных живых объектах в природе? Скажете – красная или оранжевая? Отвечаю – дезинформационная брехня! – Егоркин гордо оглядел публику и назидательно поднял к подволоку, почти упершись в него, толстый и твердый, как стальной дюймовый прут, указательный палец с несмываемыми следами масла на нем. И голосом лауреата Нобелевской премии изрек, как видно ожидая аплодисментов: 

       – Самая опасная – полосатая! Именно в нее окрашены тигры, пчелы, осы и … матросы в тельниках. Курсанты, кстати сказать тоже – чтобы офицеры в училищах не очень расслаблялись. Даже зебры полосаты – в знак того, что это самая плохо дрессируемая лошадь в природе! Ага, теперь вы поняли закономерность и неслучайный выбор окраски нательных рубах введенных еще в позапрошлом веке. Историки говорят, это чтобы матрос был заметнее на фоне парусов. Да, были времена – ходили боевые корабли по морям под облаками белоснежных парусов, которые ставили быстрые и лихие марсофлоты. Подозреваю, что и тогда были сложности с ними, так сказать социально-классового плана. Кстати, когда в нашей стране наступил бардак и воцарились смутные времена. То в тельники переодели и армию, и “погранцов” и даже ОМОН – милицию вместе с МЧС. Чтобы значит, народ особо не обольщался, и знал, кого бояться! 

       Но ведь стихию уважали и боялись, поэтому и легче управлялись. А, кстати, сами заметьте, что когда эти тельняшки официально ввели, в восьмидесятых годах XIX века, парусов уже почти не было, корабли строили уже все больше безрангоутные. Что такое рангоут, знаете? Ага, боитесь отвечать? Спасибо тебе, Боже, что не уродил ты меня вашим преподавателем! Пилил бы я уже дрова за рукоприкладство … – Перекрестился палыч и продолжал:

       – Но, зато, электрические и паровые механизмы появились в изобилии! Вот тогда и задумались о подготовке матросов к работе с механизмами, ибо только они могут сломать в них все то, чего сломать-то невозможно! Починить, кстати, тоже! Есть, говорю вам, уникумы! Но их надо искать и пестовать! А потом море их так затянет. Что без него уже – ну просто никак! 

        (Слушатели задумались и вынуждены были согласиться). А мичман продолжал:

       – Только они, матросы, могут в исследовательско-познавательных целях, скажем, плеснуть масла на регенерацию , сунуть в электрический автомат здоровенную отвертку – чтобы он, гад, не срабатывал от бросков напряжения каждый раз, а потом спокойно ждут, пока что-то не загорится. Только они могут в порядке эксперимента ткнуть в какую-то кнопку или перекинуть пакетник, не имея никакого понятия о его назначении. А так же открыть иллюминатор на ходу и принять полный кубрик океанской воды, организовав крен, открыть или закрыть клапан не в ту сторону, успешно достигнув обратного эффекта. Матрос безопасен только тогда, когда он спит лицом к обшивке, замученный строевыми занятиями, физподготовкой или хорошей работой. В отдохнувшем состоянии он опасен. Его мысли находятся в свободном поиске, он мучается тем, чтобы еще сотворить растакое – разэтакое. Вот именно поэтому он и старается “сачкануть” от всех этих мероприятий, чтобы не устать и заняться любимым делом – доведением начальников до белого каления! Поэтому, офицеру приходится, героически и целенаправленно стремиться обучить матроса хоть чему-то минимально необходимому для жизни, и для того, чтобы они имели хоть какое-то право называться моряком. Конечно, есть большие умницы, и вообще – моряки от Бога, но – это подтверждающие правила исключения. Как бы не старался матрос свернуть себе шею через собственное разгильдяйство и дурь окружающих, офицер обязан довести этого камикадзе прямо до его ДМБ – живым, здоровым, и по возможности в полном комплекте. 

       Чтобы предотвратить все это, для этого матроса надо не только обучать, но и воспитывать! Правильно, старшина – принцип военной педагогики – обучай, воспитывая и воспитывая – обучай! Но, один существенный нюанс – как матроса не воспитывай, он все равно хочет жить хорошо! А значит – ни воспитываться, ни обучаться он по-хорошему не хочет! А отсюда – и все наши, то есть, больших и малых начальников большие и малые проблемы! 

       Вот, помню, как-то я служил на одном большом корабле по названию…, впрочем, не важно, давно это было. И была у нас проверка высокая. И накопали – и то – не так, и это – не эдак. А мы целый месяц готовились, как проклятые. Обидно, да! А решающим оказалось вот что: один боец, бандарлог без Маугли, блин, пристроил в пост электрогрелку. Да так талантливо исполнил – сработала бы намного надежнее американского электрического стула для отпетых преступников! Нам она не попадалась, но согласно теории адмиральского эффекта, проверяющий ее нашел с первого захода. Короче, что трудились мы в поту до самой … мгм (тут Егоркин подавил в себе нелитературное выражение) – то и даром! Весь разбор на этой грелке построили. Изодрали нещадно всех. Старпому досталось больше всего. Выгнали нас от причала, как последних негодяев, поставили на “бочку” и объявили оргпериод. Решил наш старпом отвлечься от тяжелых дум, взял удочку и пошел с юта порыбачить. Раз забросил – бычка поймал, обратно за борт выбросил, второй раз – тресочка, корабельному коту Кошмару отдал, третий раз – глядь, а на крючке золотая рыбка. Говорит она ему человеческим голосом, слегка шепелявя – губа-то нижняя на крючке: 

       – Слушай, говорит, Евгений свет – Иванович, отпусти ты меня, как бычка, выбрось за борт, а я тебе три проблемы решу в один миг. Подумал старпом и согласился. 

       И говорит:

       – Вот крысы одолели, продукты портят, кабеля грызут, проверяющим попадаются, всякой борьбе не поддаются, кота и того в страхе держат! 

       – Отвечает ему рыбка: – Мне бы твои проблемы, Евгений – свет Иванович, вот тебе заводная крыска, выпусти ее в коридор и гляди, что будет! 

       А крыска делает круг по коридору, за ней строятся в колонны все местные крысяки и крысищи. Та подбегает к минному скату и – прыг за борт. И все, до единой – прыгают за ней. Даже на развод никого не оставили! Повеселел тут наш старпом. Стал рыбку вовсю губу Противосолнечную хвалить-нахваливать.Снял он ее с крючка, и держит в ладони бережно.

       – А давай вторую твою проблему! – говорит польщенная рыбка.

       – Ты от тараканов избавить сможешь?

       – Да без вопросов! – отвечает та, и дает заводного тараканчика, И стали мы тогда единственным во всем ВМФ кораблем без тараканов. Совсем повеселел старпом, даже глотнул из фляжечки за рыбкино здоровье. Он осмелел, да и высказал заветное желание: – А еще заводного матросика дай – и свободна на все четыре стороны! 

       Тут рыбка ему сказала: “А тогда снимут, братишка, с должности не только тебя, но и главкома и отправят служить туда, где и Кильдин покажется крупным городом!”, прыгнула из ладони, плюхнулась за борт и была такова. Обиделась! Потому, как этой проблемы даже ей, всемогущей, и то не решить! Потому, что не создали и не создадут пока техники и оружия, чтобы без матроса. И он тоже человек – но иногда забывает об этом, когда офицеры и мичманы перестают ему напоминать об этом меньше двенадцати раз на дню. И вот, пожалуйста, резюме: поэтому мы все должны его учить и воспитывать, следить за ним. Дело в том, братцы мои, что корабельный кубрик – это то самое последнее место в жизни мужчины, когда имея семь нянек, он все равно имеет все шансы остаться без глаза! Он, матрос, прямо-таки озабочен тем, как бы не дожить до своего заветного ДМБ в целости-сохранности. Но штука в том, что за все его телесные и умственные боевые и эксплуатационные повреждения и вас, и нас, и наших начальников порвут, как бульдог тряпку в назидание всем остальным. Вот и ищешь к нему, к матросу, ключи и отмычки. 

       Вот, к примеру, берем технику – смазал механизм, заменил изношенные детали, закрепил-закрутил, законтрагаил, собрал как надо – не подходи к ней больше какое-то время. Будь спокоен – техника тебя отблагодарит! А матрос на проявленную заботу ответит требованиями более ощутимой заботы. 

       Кроме того … (тут конспект обрывается)

       Наконец, к облегчению лектора, из-за двери появился замкомдива, который, однако, был не очень доволен ходом оригинальной лекции, которую он некоторое время, посмеиваясь подслушивал, стоя за дверью. 

       – Тут наш уважаемый ветеран старший мичман Егоркин несколько сгустил краски, товарищи курсанты! Братцы, все не так уж и страшно! Не надо делать такие кислые физиономии! Жизнь курсанта прекрасна, вы еще поймете это, прибыв на свой первый корабль! Придя на флот, вы увидите, что среди ваших подчиненных будут иногда попадаться хорошие контрактники и даже матросы-срочники. Надо только в это верить и растить кадры! Ну, вас еще научат! – офицер-воспитатель с ходу кинулся успокаивать слушателей Палыча. 

       А Палыч-сан могучей рукой сгреб с телевизора свою пилотку, и бочком-бочком выскользнул из столовой, оставив офицера наедине с курсантами. “Пусть поговорит с точки зрения Драгомирова, Локка с Песталоци… кого там еще?” – подумал Егоркин. “По мне – так каждый должен делать свое дело. Вот-вот! Вон возьму своих орлов, элеватору профилактику сделаем. И народ – при деле, и технику не обидим! А то – лекция! Подумаешь!”. И удовлетворенно выругавшись, пошел к своей любимой матчасти. 

ПОЧТИ БЫЛЬ! ТОЧНО ГОВОРЮ!

Несколько слов от автора: прочитав рассказы об Александре Павловиче Егоркине, вольные и досужие критики упрекали меня за обидно-обильное внимание к вопросу выпивки. Когда я пожаловался на это своему бывшему командиру, он сказал: “ Если бы ты написал, что ветераны флота, нормальные мужики, собрались, вспомнили службу и выпили чай – вот тогда бы скорее поверили не этому, а встрече с инопланетянами! К тому же – а судьи кто? Я например, никогда не понимал фильмы про сталеваров!”. Я решил прислушаться его совету... а Егоркин рассказал мне вот такую историю….

Кстати, о вере: после выхода сборника мне звонили, и спрашивали, кто устанавливал на корабле “вечный двигатель” и куда его дели после списания СКР-ов. Отвечаю – не знаю, ибо объектом исследования для меня всегда были и будут межчеловеческие отношения, а техника – вымысел. Впрочем, почему бы и нет?






Кошмар наяву у Егоркина и его компании.


Расправившись с домашней приборкой и хорошенько отдубасив на свежем воздухе тяжелые залежавшиеся ковры, Александр Павлович посчитал свой супружеский долг исполненным. Соседки по дому, вдохновленные примером Егоркина, к этому времени тоже выгнали своих мужей из квартир и мобилизовали их на выбивание ковров и другие вспомогательные мероприятия. Под хмурыми взглядами соседей по дому, Палыч-сан двинулся в гараж, имея намерения повозиться с двигателем своего “боевого коня”. Он спиной чувствовал их мысли: “предатель”. “подкаблучник”, но ничего поделать не мог.

Его утешало то, что сегодня можно приятно пообщаться и расслабиться в бывалой компании. И, что было бы вовсе не лишним, снять накопившиеся стрессы привычным безвредным способом. Ибо их, эти самые стрессы, надо изгонять из себя периодически. Так пишут в разных журналах на темы медицины и здоровья, по "телику" вещают. все кому не лень. С точки зрения Рюмина – вредная информация, он мрачно вещует, что скоро кто-то загнется насмерть из-за опечаток или оговорок в популярных рецептах.

Когда Егоркин дошел до гаражей, его уже поджидали “знакомые всё лица”. Народ уже справился с обычной работой и собрался в гараже у Рюмина. Не смотря на солнечную погоду и субботний день, на лицах собравшихся совсем не было заметно радости. Наоборот, чувствовалась какая-то мрачность и недовольство. На столе стояли мисочки с закуской – солеными грибами и огурцами, кусочками маринованной и жирной копченой сельди. В центре стола возвышался… пыхтящий чайник. Егоркин мысленно удивился – такая закуска располагала к несколько другим напиткам. Коромыслин молча вертел в руках полутора литровую пластиковую бутыль со светлой жидкостью и подозрительно нюхал ее горлышко с видом бывалого эксперта. Затем, плеснув жидкость в свой стакан, отхлебнул из него и сосредоточенным видом пожевал губами. Сплюнув на пол, он возмущенно заорал; – Блин! И здесь чистая вода! Какая … товарищ тут над нами издевается?

Рюмин задумчиво рассматривал вскрытую бутылку водки, внимательно вычитывая этикетки на ней с обеих сторон. Бывший подводник Бардин с видом следователя гестапо исследовал пробку.

– Внешне – все нормально, а внутри – минералка! – заключили они почти хором.

– Всё! Поубиваю гадов! – мстительно резюмировал Коромыслин, – Это же надо! За такие шуточки … обрывают кое-что напрочь и пришивать не дают

– В чем дело? – забеспокоился Егоркин, до которого стал доходить весь ужас ситуации: – Оценив ваши выводы, я так понимаю, что нашелся какой-то святоша, который превратил богоугодные напитки обратно в воду? – мрачно пошутил он в резонанс событию.

– Похоже на то! Только это не шутка! Вот поймаем, так мы этому еретику организуем "Варфоломеевский утренник" в лучшем виде! – зарычал Бардин

– Ладно, – сказал Егоркин, разберемся потом, а сейчас я попробую поднять ваше настроение. С этими словами он открыл свой пузатый "бэг" и заглянул в него. Через секунду он вытащил оттуда… большую пачку томатного сока. Секунд двадцать вся компания ошалело смотрела на неё, а потом дружно разразилась саркастическим смехом и душераздирающими ругательствами.

– Я знаю, чья эта работа – орал на всю гаражную улицу Александр Павлович, – садистка! Это не шутки, это чтоб меня пяти лет жизни порешить! Ну, кобра, ну, гюрза с эфой в гибриде! Да ее маманя, моя теща. значит, так по сравнению с ней – сама кротость и душевность! Да доберемся до твоей дачи, я этому коварному отродью ехидны и бабы-яги все ее цветы моторной "отработкой" втихаря полью! Да я … . – Вот тут Егоркин застыл посреди фразы.

– Всё! – зашипел он, – нажрусь сегодня, как свинья, пусть порадуется, эфочка песчаная. Назло кондуктору куплю билет, и останусь на перроне! А чё она…!

– Это, извините, как, вы собираетесь проделать сию процедуру? В смысле, натоматитесь? – ехидно поддел Палыча Коромыслин.

– Как он жену-то ласково – эфочка! – восхитился Бардин.

– Самая ядовитая гадюка на нашем шарике – флегматично пояснил для несведущих эрудированный, как Эфрон вместе с Брокгаузом , бывалый доктор Рюмин

– Что, кто-то возрадовался, что Егоркин – гол и безоружен?! Ну уж нет! Егоркин – человек запасливый! – сказал Палыч о самом себе и продолжил – врасплох, безо всякого НЗ никому никогда меня не поймать! Есть еще наш большой хрен на все ваши хреновницы! – торжествующе продекламировал старый мичман: – Да я инопланетян, как салажат в три шеренги построил, всю звездную пехоту споил, а тут какую-то зазнавшуюся жену не приструню!

Проговаривая эти слова, он вылетел из распахнутых по случаю небывалого тепла, гаражных ворот и скрылся в своём гараже. И уже орал, спускаясь в смотровую яму. У меня тут "шила" литра два! – уже откуда-то из глубины доносились его хвастливые слова.

Через минуту-другую, с банкой жидкости в руке, победно мурлыча: "Гром победы раздавайся, веселися, славный росс!", мичман запаса Егоркин ввалился в гараж и торжествующе шмякнул на стол перед ожидающей компанией. Демонстративно открутил пробочку, понюхал – вроде бы специфический запах продукта в таре присутствовал.

– Помните, день рождения отмечали? Как был напиток? – задал риторические вопросы публике Егоркин.

– Да чего говорить, шило было – что надо! – ответил за всех Бардин.

– Ну, так вот – не всё тогда нами было освоено. Позабыли – эта банка была закопана в углу "ямы" под картошкой. Да я сам забыл, честно, а тут… Так что, не дадим пропасть закуске! – открутив пробку с банки, Егоркин разлил напиток по стаканам, – ибо без доброй выпивки любая хорошая закуска становится просто банальной едой. Вот!

Пока каждый сам себе разбавлял налитый спирт, Егоркин нанизал на свою вилку и грибы, и огурец, и стоял, понемногу захлебываясь слюной.

– Ну, будем, мужики! – задвинул незатейливый тост Рюмин.

Все дружно выпили и … обреченно смолкли Ветеран – подводник Бардин покрутил головой и нарушил тягостную тишину первым.

– Вот "шило" "шилом" – запивал. Было! Признаюсь и каюсь – ибо поделом мне за грехи мои тяжкие! – сказал бывший подводник. – А вот чтобы разбавлять воду водой – это круто!

– Как же ж, братва, ведь шило ж… ведь зашхерено же ж… тут не только Светка, тут Комиссар Рекс вместе с Мухтаром хрен бы нашли эту банку! Однако ж, шило – то сгинуло! Вот только почему вода осталась спиртом – мне не ясно.

Все подавлено молчали. Потрясенный народ безмолвствовал, прокручивая в мыслях фантастическую ситуацию. Наконец, молодой фельдшер мичман Хомяков, который зашел к Рюмину за какой-то чудодейственной мазью-бальзамом его собственного изобретения, решил что ветераны излишне мудрят. решение проблемы виделось ему на поверхности. Он застегнул на себе меховую куртку, легко поднялся и сказал:

– Да я сейчас, до магазина пару сотен шагов, одна нога здесь, одна – там!

Однако Бардин, резко затушив окурок об импровизированную пепельницу, властно махнул ему рукой и сказал: – Сядь и успокойся! – обращаясь к честной компании, спросил: – С кем поспорить, что в любой бутылке в магазине будет … вода! И в домашних запасах – сок. квас минералка и… чай!

В удивленных взглядах публики немо читался вопрос.

– Все просто, как апельсин! Кто мы сейчас в данной ипостаси?

– Ветераны, военпенсы! – нерешительно ответил Коромыслин, не понимая, куда клонит мудрый капитан первого ранга запаса.

– Ответ не верный! Сейчас мы – прежде всего персонажи вот этой самой книги! – он указал взглядом на скромный томик на верстаке с узнаваемой фигурой на обложке и продолжил: – Нашу книгу сейчас читает какой-то критик, которому ох, как не нравится, что мы пьем. Иначе говоря – употребляем.

Нет, не то чтобы вообще, а то, что об этом пишут! Какой, мол, пример мы подаем, если мы вроде бы положительные герои. Вот поэтому – вместо водки – "Есентуки-4" – для поправки пошатнувшегося здоровья, вместо кубанского "первача" от Палыча – томатный сок, а вместо “шила” из его же гаража – отличная родниковая вода для чая. То есть – пока в таре, так оно шило или водка, как задумано в другом рассказе. А вот как только жидкость выльется в стаканы для персонажей этого рассказа, то есть – для нас, так сразу обращается в воду!

– Д-а-а! – протянул славный мичман Егоркин и продолжил: – Похоже, что так оно и есть! То-то я смотрю – мужики хмурые дружно повылазили из квартир. Кто ковры лупцует, кто мусор понёс, кто за картошкой пошел в овощной магазин. Вот видно, что идти не хочет, – ноги одна об одну заплетаются, все в нем протестует – но все равно ведь идет!

– Вот-вот! – подхватил Коромыслин, – а я, главное, тоже удивляюсь. С утра-то в магазин сбегал, за телефон тоже заплатил. Это же Ленкины обязанности, ну точно, а я и забыл как-то. И чего это я … – мелькали в голове мысли, а вот теперь понятно.

– Ага, когда тебе всё разжевали и в рот положили! – съязвил Егоркин.

– А на пьедестал или под асфальтовый каток – да сразу в рамку, они нас не хотят? – поинтересовался Рюмин.

– А чего под каток-то? – поинтересовался молодой Хомяков.

– А так в рамку не поместимся – формат не тот, да и живот вот на пенсии растет от спокойной жизни …. – сказал мрачнеющий Коромыслин.

– Ну, хотя бы так! А то я уж было решил, что у нас коллективная галлюцинация! Ф-Ф-у-у! Прямо от души отлегло! – сказал с облегчением Егоркин, всеми фибрами души ненавидящий неясные ситуации.

– Ага! А ты знаешь, что о нас подумают те, кто служил? Ну и наворотил скажут, товарищ автор – в духе соцреализма – испугался Рюмин.

– И, потом, там же нигде не сказано, что мы пили на службе или во время походов? А кто кому запрещал иногда и употребить? Да еще если норму знать и "стоп" чувствовать? – возмущался Бардин: – Да разве может нормальный человек, без одной язвы в желудке да еще когда главная язва где-то дома или у подруги, встретившись с друзьями размочить неделю чем-то покрепче чая.

– А если ты не выставишь другу или гостю бутылку – что о тебе вообще подумают! Нет, пусть он пьет или нет – его дело, но вот приветить гостя хозяин обязан – мы вам не москвичи, а североморцы из Полюсного!

– А куда смотрит наш автор? И кто ему, после этого поверит?

– Э-э-э! Поздно, книга вышла уже "на большую дорогу", и читают ее все, кому интересен наш Александр Павлович Егоркин, о ком сложены эти легенды!

– В утешение автору надо сказать, что и тех, кто покруче его, да кто действительно был писателем, а не просто баловался словом, критиковали так, что только пух да перья летели! А то и "ату его" кричали! Пусть еще спасибо скажет, что времена не те, а то ….

– Сколько людей, столько и мнений! – философски заключил молодой мичман Хомяков.

– Что-что? – не понял Коромыслин.

– Собака лает – караван идет! – пояснил необыкновенно молчаливый сегодня Рюмин.

– Ну ладно хоть прояснилось, а то я уж и покарать кое-кого собрался! Все-таки, лучше хоть хреновая, но – ясность, чем пугающая неопределенность, пусть и в правильном свете.

– Интересно …. протянул Коромыслин и замолчал.

– Что это тебе интересно? – спросил у него бывший командир лодки.

– Да вот, когда книгу откроет тот, кто думает иначе, напитки того …

опять перейдут в исходное состояние?

– А черт его знает – искренне сказал Бардин и по привычке подергал себя за бородку, очевидно стимулируя мыслительный процесс: – Должно бы, наверное, мысль-то читателя – она материальна! и чем больше их книгу читает – тем эта самая мысль становится все материальней!

– Ну вот тогда и расширим сосуды-то, а то от стресса после эдакого кошмара до сих пор руки дрожат, как будто током шибануло! Нет, такой стресс валерьянкой не вымоешь, да педалями на тренажере тоже не открутишь!

– Нам бы чего попроще, да по безвреднее1

– А вон и закусочка к этому антистрессу подходящая, и еще пока, кстати, совсем свежая!

– Ну, когда уж кто-то до книги доберется?

– А черт его знает – суббота все-таки… А ты будто не знаешь, что в субботу нормальные люди чаще всего делают? Тут, брат, не до книг! Разве что, кто в госпитале или на вахте?

Вот так вот и закончился незапланированный кошмар у Егоркина и компании. 




Снова Егоркин. Он был где-то рядом... Это – жизнь!


Этот цикл рассказов напрямую с Александром Павловичем Егоркиным не связан. Скажем так, что когда действие рассказа где-то происходило, он все равно был где-то рядом. Может быть на этом же корабле. Все эти случаи похожи на то, что вполне имело или могло иметь место в реальной жизни. И даже – имели, но может быть не в такой хронологии, по другому сюжету… Сейчас или давным-давно… Когда один из ветеранов, не в таком далеком, но уже – в прошлом, командир известного когда-то корабля, прочел эти рассказы, существовавшие тогда в набросках, то он вздохнул и сказал: «Это – жизнь!». Вот так я и решил назвать этот цикл. 




Аллергия.


Стоя у иллюминатора своей каюты, командир корабля капитан-лейтенант Борис Хмарский наблюдал, как большие холодные капли дождя, сорванные ветром с мрачных серых туч, нещадно били по матово-серой надстройке соседнего корабля. Эти всклоченные, как с тяжелого похмелья, тучи плотно закрыли все небо и неподвижно подвисли над свинцово-серыми водами гавани. Настроение тоже было под стать погоде. «Понедельник начинается в субботу» – он мрачно, вслух, процитировал название фантастической повести братьев Стругацких, потер разламывающиеся виски и усмехнулся. «Вот что верно – то верно, и, главное, – ну никакой фантастики!». 

Дело в том, что в минувшую субботу в одном укромном «комплексе отдыха» была проведена рядовая «баня» для знатоков и любителей такой божественной процедуры, причем, запланировано было только употребление травяных чаев, кваса и пива – как самого тяжелого напитка. Нет, честное слово, так оно должно было и быть, но … 

Эх, вот уж это русское многозначительное «но»! Вот, у одного участника «неожиданно» образовался день рождения. Совсем неожиданно! И, как говорится, «у него с собой было». Причем, в обеих руках по сумке, которые просто физически не могли быть застегнутыми! А день рождения – это именно тот один из немногих поводов, когда отказаться от тоста может совсем не каждый. А тостов бывает много, и все за – виновника. Хоть мы и не кавказцы, но обидеться тоже можем… без замечаний ! Так что… 

И в воскресенье состоялось тоже самое мероприятие, абсолютно по тому же поводу, но – в более расширенном кругу, с женами, с официозом и церемониалом в цивильной обстановке на квартире у именинника. На всякий случай, женам не сказали, что репетиция дня рождения у Левы уже состоялась… Они могут не так понять, а юмор у них несколько иной, и реакция не всегда адекватная… Все было по второму кругу, и все было снова весело и здорово!

Но вдруг, да так подло и внезапно взял и наступил понедельник. Прямо, как расплата, как карающая длань Немезиды. (Или кого там еще? О Боже, как туго сегодня открываются крышки сундуков памяти!) По дороге на корабль он клял себя на чем свет стоит за вчерашнюю несдержанность, клялся сам себе что больше так не будет и сам себе же искренне верил. Ситуация! Организм твой отравлен, а ты пытаешься его заставить не только существовать, но и нормально функционировать, притворяясь, как ни в чем ни бывало. А он, бедолага, страдает и отчаянно сопротивляется. К тому же, чтобы не смущать своих начальников и подчиненных утренними напоминаниями о вчерашнем застолье, отчаянно морщась, Борис (древний рецепт, призванный не дать смраду перегара вырваться наружу), проглотил целую столовую ложку подсолнечного масла. И теперь от этого (а может, и не только) его слегка мутило.

Кефир, чай, кофе – слабоватые лекарства против такого «отравления». Но применить радикальные средства не давала совесть. С утра дышать «свежачком» на подчиненных – очень дурной тон! Тем более, требовалось выполнить ряд обязательных для понедельника командирских мероприятий, что уже предполагало общение со многими людьми. При попытке извлечь что-то из памяти, Борис прямо-таки слышал, как эти самые пресловутые шарики, отвечавшие за мыслительный процесс, грохотали, катаясь в опустевшей голове по ржавым логическим дорожкам, вызывая мучительную боль и задерживая ответы на запросы к этой самой памяти. Б-р-р-р! На сигнальном мостике шла предобеденная приборка и над головой невыносимо грохотали сапоги матросов, затеявших какую-то возню. «Здоровье им девать свое некуда!» – завистливо поморщился страдающий Борис. Наконец – то это мучительный для сегодняшнего дня процесс, завершался. Наступал долгожданный обеденный перерыв. Скоро обед, а там – каюту, и спать, спать, спать, – хотя бы минут семьдесят!

И тут он решился. Ей, Богу, только от безвыходности и для восстановления личной боеготовности в послеобеденный период. Из припрятанной в сейфе бутыли налил себе в чайный стакан с фирменным командирским серебряным подстаканником чистого спирта, на две трети объема, и двинулся к умывальнику, открыл было кран, и …

И вот тут раздался вежливый стук в дверь каюты, затем деликатное: «Разрешите?» – и дверь в ту же секунду распахнулась. В проеме стоял замначпо бригады, который зашел на корабль к замполиту по каким-то своим делам, но, как воспитанный офицер, счел своим долгом, как гласят документы, представиться командиру, а, попросту говоря – с ним поздороваться. 

Прятать стакан было глупо, доливать стакан водой – еще глупее. Сразу пойдет запах по всей каюте. И Борис героически отхлебнул спирт, не моргнув и глазом, и сделал приглашающий жест. Заходите мол, дорогой Виктор Павлович! Но тот отказался, и офицеры обменялись парой-другой малозначительных фраз, стоя у дверей. Во время этого разговора Хмарский «непринужденно» прихлебывал, как воду, спирт из стакана, выдыхая во внутрь себя. так ему казалось. по крайней мере. Но вот, наконец-то, дверь за капитаном 3 ранга закрылась. Политработник или не обратил внимания на стакан, или дипломатично сделал такой вид. Хотя – вряд ли Кого хочешь передернет, если наблюдать такую пытку воочию, зная суть происходящего. Значит, не обратил внимания – успокоил себя Борис, перевел дух и удивленно покачал головой – ну, надо же, он выхлебал мелкими глотками граммов сто пятьдесят чистого «шила»! Это был поступок, достойный удивления! Ладно бы – залпом, но «смакуя», и мелкими глотками? И тут же, почувствовав пожар внутри себя, он опрометью кинулся заливать пожар в организме водой из умывальника. Все нёбо, щеки и гортань онемели, как от анестезии. Еще бы!

Так, чем бы теперь закусить? Осмотр ящиков стола не дал никаких результатов. Там все было расположено на своих местах, а вот места для закуски в рабочем столе, у аккуратиста Хмарского, естественно, предусмотрено не было. Надо бы вызвать вестового! Рука потянулась к кнопке звонка в буфетную, но тут опять распахнулась дверь, ( о Боже! Это когда-то кончится?», и уже без стука, (какие условности между друзьями?) и, заметно пригнувшись, в нее вошел рослый друг-приятель и командир соседнего корабля Лева, виновник его сегодняшних страданий. Впрочем, резонно опроверг самого себя Борис, никто насильно в него ничего не заливал! Это если быть справедливым к себе до конца…

Лева плюхнулся на свободный стул, и стал жаловаться на головную боль, и сравнивать свое состояние с состоянием кошки, прокрученной в стиральной машине. 

– Все! С такой пьянкой я решительно завязываю! – подытожил он свое выступление.

– Оригинально! Уж кто бы говорил! – саркастически поддел его Хмарский. 

– Ты тоже не лучше выглядишь – «успокоил» его, парируя выпад. Лева.

– Да нет, я это… у меня … отравился, короче, … или аллергия, какая-то… вот!

А в это время, «шило», продравшись по пищеводу и смешавшись где-то там с проглоченным маслом и со всем тем, что вчера вечером украшало стол, растревожило страдающий желудок. Тот возмущенно взбурлил, потом еще раз, и еще… Борис опасливо покосился на Леву – слышит ли? Заподкалывает ведь своим ироничным сочувствием! Хмарский хотел было поделиться с другом своим недавним «подвигом», но вовремя прикусил язык – Лева, конечно, друг, но ужасно любил разные анекдоты «из жизни», и это могло стать достоянием «широкой общественности». Ведь не удержится же, как пить дать! Ради красного словца не пожалеет и отца – так вот это именно про Леву Птицина!

– А что? Вполне может быть! Консервы там, опять же рыба копченая и соленая, вполне может быть с какими-то бактериями на маленьком кусочке, который именно тебе и достался. Сколько хочешь таких случаев! В прошлом году у этого… как его… ну из тыла кап-лей, так две недели в госпитале… дальше чем видел…, слышал, ведь, небось? – у Левы жена была врачом в местном госпитале, и на этом основании он любил вставить к месту и не к месту свое «авторитетное медицинское мнение». – А может, … ботулизм ? – достал он из уголка памяти научное словечко.

– Ну, ты сравнил, ага! Нечего было столетний окорок на закуску-то пускать…

– А где ты видел, чтобы свежий давали? Они его специально держат до последней возможности, а уж потом…

– Ну, уж для себя-то могли бы… Слушай, ты вот нашел время, и без твоих красочных картин плохо… Бурлит вон внутри, сейчас своего фельдшера вызову, таблетку какую, или чего!

– А на фига тебе фельдшер? – искренне удивился Птицын, и уверенно добавил: – Сейчас я тебя сам вылечу! – оживился Лева и достал из кармана новенькой «канадки» фирменную «северодвинскую» фляжку из «нержавейки», на которой была нарисована выпуклая фигура охотника, спешившего, наверное, к привалу. Говорят, эта фляжка была кем-то спроектирована как раз под внутренний карман флотской офицерской шинели.

– Глотни-ка вот, полечись!

– Да ну тебя, только этого не хватало – отказался Хмарский. Запах спирта, и так густо витавший в каюте, раздражал его и вызывал тошноту.

– Впрочем, верно! Опохмеление – верный путь… и, наверное, даже уже признак какой-то там стадии алкоголизма, я где-то читал! – Лева решительно, но с сожалением завернул крышечку на фляжке. 

– Да какое опохмеление?! – внезапно озлившись, проворчал Борис. – Говорят тебе – аллергия или отравление.

– Слушай, у врачей есть такая фишка профессиональная. Надо последовательно представить себе все, что ты ел, и когда будет тот продукт, который и вызвал отравление, то тебя сразу замутит…

Выбор для представления у Бориса был совсем не богатый, точнее – его не было вовсе. И представилось оно само по себе, безо всяких усилий… 

Не успел Лева закончить свою тираду, как Хмарского точно замутило, тем более, что запах спирта, по его мнению, уже плотно заполнил всю каюту.

Он бегом бросился в командирский гальюн и захлопнул за собой дверь.

«Их – тии-а-а-ндр-р-р!» – примерно так раздалось из-за двери. Затем: «Лева, сволочь!» и опять: «Ииих – ти-и-и – а-а-а-ндр!», и снова: «Садист, гад!». И – еще!

Через несколько минут он появился из-за двери гальюна, обшитой «под красное дерево», и на ее фоне выглядел лицом белее школьного мела.

– Ну вот, я же говорил – изрек Лева, довольный результатами своего медицинского эксперимента. – Полегчало, ведь? А ты все – фельдшер, фельдшер…, скажи «спасибо», что у тебя друг такой… разносторонне подготовленный!

– Спасибо…, … твою маман! – галантно, почти по-французски ответил Хмарский. – Эх, знал бы ты…. Но – полегчало, факт, это точно! Только флягу свою убери с глаз долой, да и вот еще что… – тут Борис достал из сейфа свою бутыль с «шилом», сунул ее в темный пакет и вручил другу. 

– Унеси ее к себе, от греха подальше, до лучших времен… видеть не могу, а вылить – тоже рука не поднимется! Не фашист же я какой, а природный русский!

Хмарский действительно «шила» больше не пил. Целую неделю! А Лев Птицин все-таки догадался и, конечно, проболтался, якобы об одном знакомом, но «вся деревня» догадалась – о каком. А Борис Хмарский потом долго ловил на себе сочувственные, а когда и ехидные взгляды. 




Байки флагарта.


Kорабли предназначены для моря. А сколько ходовых часов, суток проводят за свою жизнь в море офицеры и мичманы, посвятившие себя морской службе? Трудно сказать, ибо никто этого не подсчитывает. Как правило. В море дома, на берегу – в гостях. Об этом девизе адмирала С.О. Макарова морякам известно еще с курсантских лет. А тем, кто с этим временно не согласен, напоминают об этой участи моряка всякие статьи Корабельного Устава. И какие только истории не приключаются в море! И героические, и трагические, и веселые, и смешные. Морская служба – дело суровое. И трагедий, и места для подвигов и героизма в море хватает Но, например, ветераны войны любят между собой рассказывать смешные и забавные случаи гораздо чаще, чем о героизме, жертвах, трудностях и подвигах. Вот и бывалые моряки – тоже. На каждом соединении найдется собиратель, хранитель и даже участник таких вот историй. Наиболее интересные и забавные случаи обрастают такими подробностями, домыслами, что превращаются в вечно живущие мифы и легенды. И никакой действительный участник этого события ни за что не убедит публику. что это было не так, как им известно, а как-то иначе… И попробуйте кого-то убедить, что это было не на его родном флоте, а где-то еще…

Итак, «дела давно минувших дней, в преданьях ветеранов флота». Не буду загружать ваше внимания тем, как корабли в море выполняют задачи и чем занимаются офицеры в морские будни. Но при любой самой напряженной боевой работе бывают минуты, когда в кают-компании или в чьей-то каюте собираются офицеры, коротающие время до следующей учебной тревоги или до близкой ходовой вахты. Укладываться спать – глупо, а как-то разрядиться и отдохнуть, пожевать чего-нибудь для настроения – надо. И вот тогда можно услышать много интересного. И эта традиция пришла к нам еще с парусного флота…

Как-то на одном из выходов в море нашим вниманием в кают-компании завладел флагарт дивизии, жизнерадостный человек, великолепный специалист и большой умница, известный знаток разных историй. Корабли только что успешно выполнили ракетную стрельбу, так что настроение было приподнятое, особенно у «именинников» – офицеров БЧ-2. Их «бенефис» успешно состоялся и «Папа Мишка» или Балу, как за глаза называли его «подопечные», источал само благодушие. Чтобы не мешать корабельным офицерам, по мудрому решению нашего начальника штаба, «испить вечернего чаю» штабные офицеры, прикомандированные на учения, собрались в самую последнюю смену. Мы поговорили о том, о сем, речь зашла о стрельбах и оружии и тут флагарт начал свои рассказы. 

Первая байка 

– Ну, так вот, – начал свой рассказ флагарт. У меня когда-то давно был командир, который любил говорить про себя, что он был дважды удостоен присвоения звания капитана третьего ранга – один раз своевременно, а другой – досрочно. А было это в начале шестидесятых годов, когда флотом вовсю осваивались наши первые эсминцы УРО, вооруженные КСЩ. Тут он обратился к своему юному коллеге, скромно устроившемуся в укромном уголке просторной кают-компании, и этот самый момент намазывающему кусок белого хлеба толстым слоем масла и старательно устанавливающему на этом сооружении кусочки слабосоленой скумбрии.

– А скажите мне, комбат, и что же это такое – КСЩ? А, не знаете? Из ныне живущих, эту штуку в глаза живьем, наверное, уже никто не видел. Я – тоже, не смотря на то, что вы меня считаете ровесником мамонтов и пещерных медведей.Но историю своего военного ремесла неплохо бы и знать. Так вот, это наша первая серийная крылатая ротивокорабельная ракета для крупных кораблей. Кстати, крылатые ракеты у нас назывались тогда «самолеты-снаряды», а эта персонально называлась так: «Корабельный самолет-снаряд «Щука». И – ни больше, ни меньше! А внешне она очень походила на слегка уменьшенную копию героя напрочь забытой теперь корейской войны – реактивный истребитель «МИГ – 15». Как она, эта ракета, приготавливалась к стрельбе, как проводились стрельбы этой самой «щукой» – этот отдельная песня, причем, скорее – стон бурлаков вместе с плачем Ярославны в исполнении личного состава БЧ-2. (Комбат, кстати, какая такая Ярославна столь известно плакала, что этот самый плач поминает на всех докладах и «раздолбонах» ваш горячо любимый комбриг? Ага, ну, хоть это вы знаете!) Хотите, дам почитать статью про эту ракету, чтобы вы поняли, как вам повезло, что стали ракетчиком только в наши технически далеко продвинутые времена и впали бы от этого счастья в глубокую эйфорию? Ага, не любите «ужастики»? Или загружать свои извилины не хотите? Смотрите, вдруг распрямятся, что будете делать в академии? Ах, на гражданке! Тогда – тем более! 

– Итак, – продолжал он, закончив втыкать шпильки в очередного лейтенанта, пошли они на своем эсминце, а то и целой ударной группой, в даль дальнюю – в полигон для ракетных стрельб. Чтобы шарахнуть, значит, этим летающим сараем по ни в чем не повинному артиллерийскому щиту. Захлебываясь от белой зависти, должен вам сказать, что стреляли тогда они практическими ракетами не в пример нам – чуть ли ни каждый квартал, а то и чаще. И поэтому супостат их уважал и боялся! 

Итак, занимается личный состав БЧ-2 предстартовой подготовкой на этой перворакете. Вот, братцы мои, бывают первоптицы, перволюди, а бывают и перворакеты, точь-в точь такие же бестолковые и малосовершенные, а, следовательно и малоуспешные, которые только-только вступили на долгий путь эволюции, но вот без этого этапа никому еще обойтись не удавалось. И надо сказать, очень прилежно отрабатывая все пункты инструкции, не в пример вам. Теперь-то ракету в контейнер от «человеческого фактора» подальше, а тогда …

А вот тем самым временем из пункта А в пункт Б, заданным курсом чапает, себе зачуханный работяга-буксир, никого не трогая. Издали это чудо кораблестроения напоминало турецкую туфлю с задранным носом-полубаком и высокой рубкой. Он на длинном – предлинном тросе тянул за собой новенький артщит. Чтобы потом на сетках, натянутых между его мачтами, яснее ясного была видна свежая дыра, пробитая в ней прилетевшей издалека крылатой «щукой». Если она, конечно, туда попадет. И лежать этому буксиру вместе с приговоренным к расстрелу щитом на заданном курсе предстояло часа четыре. Понятное дело, ну кто же из гражданских взрослых мужиков выдержит столько времени монотонной, унылой работы? Тем более, если они ее делают регулярно, чуть ли не каждый день. В смысле – таскают щиты для всяких стрельб, переживая некоторую опаску в отношении орудий и ракет. Сейчас бы сказали – стресс. Поэтому рабочий регламент команда выдержала очень недолго. Через некоторое время, весь личный состав верхних команд в количестве аж пяти человек собрался в каюте боцмана. Там они занялись обычной морской мужской травлей, потом перешли на игру в домино, в «козла» на вылет, а потом вспомнили, что у кого – то с собой было… Опасное это, братцы мои, дело, когда больше двух взрослых здоровых мужиков вынужденно бездействуют длительное время! Наверное, даже – больше одного, но больше двух – это уже наверняка! Особенно – если это просоленные морские волки! Кстати, комбат, намотайте себе на ус – ваших подчиненных это тоже касается! Они тоже нагло считают себя «морскими волками». Так вот, в коридоре буксира уже запахло яичницей с луком и салом, которую готовили на крошечном камбузе. Эх, яичница, самая простая и эффективная мужская еда, и самая популярная закуска – чтобы там врачи и эстеты не говорили! Даже поэт Твардовский это отмечал в своем «Василии Теркине». Вот, мой замученный диетой желудок вечно переключает меня на кулинарные темы в самое неподходящее время! 

Ну, и понеслась! Постепенно внизу, в каюте собрался весь наличный состав – кроме моториста, наверное. Даже рулевой поставил свой инструмент на автомат и спустился вниз. К этому времени, похоже, капитан этой боевой единицы вспомогательного флота возражать уже физически не мог. Вот так они и «плыли», к их общему удовольствию. А на гордо пашущем морские волны эсминце завершили, наконец, приготовление к стрельбе и предстартовую подготовку чуда ракетной техники. Стреляли по данным собственной РЛС, обнаружили цель, определились, где – щит, а где буксир, утвердили условия стрельбы. Да и стали ложиться на боевой курс, согласно плану. На ходовом – все начальники нервно курят «Беломор», БЧ-2 все в холодном поту, весь экипаж загнали по боевым постам, от греха подальше. Там у них тоже на ГКП собрался весь походный штаб. И непонятно – от чего их слегка потряхивало – то ли от дрожи вибрации турбин эсминца, то ли от нервного ожидания. И вот, наконец, ревун, залп! А этот летающий сарай, размером с «УАЗ» – батон, бешено взревел и сорвался с направляющей. Где-то высоко он фыркнул огнем стартовика и с ревом усвистал куда-то за ясный горизонт. Летала ракета эта километров на 40, и у нее было два канала самонаведения – радиолокационный и тепловой, а сектор захвата – градусов 60, по тридцать на каждый борт. И черт его знает, или они тепловой канал не отключили, или он тогда не отключался, но остался он, гад коварный, в боевом положении. Про условия стрельбы сия история умалчивает, а я, за что купил, за то и продаю. Но как положено, все возможные «залипухи» и ошибки собрались в кучу, в результате же получилась лихая ракетная атака … по реальной цели. Отлетела, значит, эта «щука» на телеуправлении на положенное расстояние, а тут и «мозги» головки самонаведения включились. А «мозги» тогда были знатные – все на лампах да на полупроводниковых приборах, сельсинах и трансформаторах. Причем каждый логический элемент весил тогда по полкило и выглядел солидно – не то, что наши «заморыши» – микросхемы. И вот, эта ракета раскинула свои крылышки над морем, как горьковский буревестник, и оглядывает седую равнину моря датчиками своих приборов. Смотрит она, а справа где-то манят к себе яркие отметки от «уголков» щита, но такие они все холодные и неуютные. «А оно мне надо? Небось, ловушка какая, а вот слева – пусть отметочка-то и не очень, зато такая приятно – тепленькая и родная…» Подумала так, наверное, своей головой самонаведения эта самая «щука», да и стала ворочать на буксир, хищница хренова. Развернулась она и весело помчалась с визгом и ревом, как пьяный камикадзе, и прямо на надстройку ничего не подозревающего работяги-буксира! 

А на стреляющем корабле этот самый радостный момент «зевнули» и не включили вовремя самоликвидатор. Труженики вспомогательного флота, тем временем, допили все, что нашли в каютах механика, боцмана, в радиорубке. У них на посудине ничего давным-давно не случалось, и команда свой нюх окончательно потеряла. Но есть такой закон – если персонал перестает ожидать и бояться аварии – она случается. Да-да, на флоте есть аналог этого закона, но звучит он очень неприлично, и в кают-компании мы его цитировать не будем. Меж тем, время на буксире шло так медленно, что его надо было чем-то заполнить, и, следовательно, ситуация требовала дальнейшего развития. В этот самый момент где-то недалеко угрожающе заревело, грохнуло, затрещало железным треском, да так, что старый буксир аж присел на корму и жалобно застонал всеми шпангоутами. Хрясь! – раздался протяжный хруст сминаемой жести. Что это самое «хрясь» их касается напрямую, славные моряки и подумать не смогли. 

– Алкогольная эйфория! – вставил «свои пять копеек» всезнающий корабельный доктор, явно ревнующий к вниманию публики.

– Ну, вот и все, – обрадовался капитан, военные-то отстрелялись! Предлагается выпить за их успех и наше скорое возвращение домой!

– А что пить-то будем? – деловито поинтересовался боцман, догадываясь, что тост капитана чем-то реально подкреплен в ближайшей перспективе.

– Ты меня помоложе-то будешь, – сказал капитан и влез огромной своей лапой в обвисший многофункциональный карман чистенького, но изрядно вылинявшего морског синего кителя.

– Вот тебе ключи, подымись-ка в мою каюту, там под койкой – трехлитровая банка «шила», вчера ракетчики дали, чтобы, значит, мы вовремя вышли в район, ну и вообще... Так вот, тащи ее сюда, а мы пока с закуской подшустрим.

Боцман лихо поднялся по трапу в надстройку, вдруг застыл и тут же тихо – тихо, задом-задом, начал спускаться обратно. Его шаги гулко и размеренно гремели по трапу, как стук судьбы. Как у Бетховена… Все разом притихли. И, наконец, как тень отца Гамлета, боцман показался в распахнутых дверях каюты механика. Он заметно побледнел, глаза были выпучены, губы и руки тряслись. 

– Нету – хрипло прошептал он осипшим от чего-то голосом, ключи возьми назад, не нужны они больше…

– Чего нету-то? – испуганно вскричал капитан. – Шила? Иди ты! Сперли? Кто-о-о?! – подскочил он с диванчика, сразу трезвея где-то на полбутылки полновесного «шила», ну, ни как не меньше.

– Да нет, самой каюты нету – с трудом выдавил из себя боцман. И продолжил свою красноречивую речь отдельными словами, перемежая их заметными паузами: Снесло. Военные. Самолет упал. – Затем он перевел дух и закончил свое выступление душераздирающим ругательством с морскими присловьями, в которых он устно, но красочно проиллюстрировал, в три этажа, где он видал этих военных с их стрельбами, а также вот такую-разэтакую реально-опасную работу за такую-растакую символическую зарплату. От этого все немедленно пришли в чувство и рванули к трапу наверх. Вылетевший наверх экипаж долго разглядывал развороченную надстройку буксира, в носовую часть которой угодила ракета. которая, на счастье, выработала все топливо и не рванула. Она действительно похожа на маленький реактивный самолет, А вот сам ее дюралевый планер стал похож на мятый рубль, давно завалявшийся в кармане. Тут капитан буксира заплакал от жалости к своему старому судну, сразу вдруг ставшему «инвалидом» в результате очень близкого и нечаянного знакомства с новой военной техникой… И что самое удивительное во всем этом стечении обстоятельств, все остались живы, поэтому все виновники этой лихой стрельбы достаточно легко отделались, хотя в соответствующие приказы по всей восходящей линии, конечно, попали. Вот так мой бывший командир и получил «досрочно» звание капитана третьего ранга – прямо из капитанов второго ранга, да!

– А вот теперь представьте себе, на минуточку, фантастическую ситуацию, если бы весь экипаж этого славного буксира был бы весь на своих боевых постах согласно штатному расписанию по судовой тревоге? И тогда человек пять бы мигом переселилось в мир иной, пару осталось бы калеками, а еще человека три, сняв свои погоны с двумя просветами, пилили бы дрова в Архангельской губернии лет этак по шесть за убийство по халатности. Конечно, как положено, наказали офицеров корабля и даже флотских руководителей, а вот наука и промышленность, как всегда, остались в стороне, убедив высшее командование, что всему виной малограмотность личного состава и разгильдяйство командиров.

На том все и кончилось, а моего командира в его звании восстановили уже через год – и тоже за отличную стрельбу, вписавшуюся, на этот раз, в рамки наставлений. Вот такие бывают страсти, когда полное отсутствие дисциплины и организации на судне спасает жизнь и здоровье личному составу, и вдруг выясняется, что не все еще мы знаем о своей технике – завершил флагарт свою историю, и знаком попросил вестового наполнить его стакан еще раз. 

Вторая байка флагарта

Как-то при очередном нашем «перекуре» флагарт прицепился к слову «флотское гостеприимство» и рассказал вот такую историю: – Нет, гости на корабле – это хорошо – начал он издалека. Для них, для гостей! С одной стороны, конечно. С другой стороны, они всегда ломают устоявшиеся порядки и распорядки, хотят они того, или нет, и в этом их прелесть и беда. Прием гостей для экипажа – это как для лошади свадьба, по поговорке. Вот-вот, голова в цветах, а все, что наоборот – то в густом обильном мыле. Только принимающий гостей старший начальник выскажет потом мягкие критические замечание или снисходительную благодарность. И тут же забудет об этом!

– А, вот говорят, что женщины, даже кратковременные гости, на корабле – к несчастью? – спросил кто-то из молодых офицеров.

– Да ну, ерунда, – отмахнулся рукой со стаканом в блестящем подстаканнике, флагарт, однако умудрился не полить, при этом, чаем скатерть и своих соседей: – Вон, американцы и даже англичане, старая морская нация, давным-давно допустили к службе на военных кораблях женщин даже офицерами, и, причем, даже в святую святых флота – в подплав, где всякие традиции чтут, как Конфуций – ритуал, и кое-какие собственные суеверия втихую уважают и соблюдают, так, как нигде, ну может быть, еще и у летчиков. Потому что и те и другие каждый день очень близко ходят у самых ворот ада или рая. Это без красивых слов! Они стараются не нарушать всяких там примет и условностей. На всякий случай! Кстати, а еще каких-то 30 лет назад считалось, что женщина не сможет служить на лодке чисто по физиологическим причинам.

– Вот это придумали сами бывалые хитрые подводники, чтобы под благовидным предлогом не пустить женщин на свои лодки, не нарушив их общечеловеческие права! Нам на полном серьезе об этом в академии преподавали. Как положительные результаты якобы научных исследований. Еще бы, столько трогательной заботы о здоровье дам и защите их права на материнство! Только потом выяснили, что это обычная конъюнктурная подтасовка! – вставил корабельный «доктор», наконец, прожевавший свой бутерброд. 

– Может быть, может быть – легко согласился флагарт, – а вот я знаю один очень интересный случай, когда женщины стали причиной неприятностей у очень значительного количества матросов и офицеров. Даже у целого легкого крейсера, попавшего из – за них, нежно любимых, в насмешливый флотский фольклор. 

Давным-давно, (Боже, действительно, просто ужас, настолько давно! Неужели я уже такой замшелый?) попали мы на крейсерскую практику на Черноморский флот. Там вся дивизия крейсеров стояла на рейде прямо посреди бухты, а вокруг нее лежал вальяжно-разморенный на солнышке южный город. Условия проживания на крейсере, да еще прикомандированных курсантов-первокурсников, были самые спартанские. Точнее говоря – кошмарно-романтические, кубрики мы честно делили со стадами крыс, чешуйчатые хвосты которых нагло свисали с кабельных трасс. Это – отдельная история! Так что, эти последние классические легкие крейсера вполне заслуженно назывались в курсантской среде, скорой на всякие иронически-юмористические прозвища, «тюрьмой народов». Был тогда такой пропагандистский штамп, означающий агресивно-загнивающий империализм. Из всех развлечений у нас было разглядывание в визир или в бинокль гуляющих туристов, и купающихся у набережной представителей местного населения. Меня повергала в дрожь одна только мысль об их беспечности и небрезгливости, так как экипажи на множестве кораблей, успешно перерабатывали флотскую калорийную пищу., А продукты этой переработки так же успешно, без замечаний, стекали в эту бухту со всех боевых и вспомогательных единиц. А они, эти туристы и жители, туда восторженно ныряли и во всем этом плавали и резвились! Вот тебе и «самое синее в мире»! Б-р-р! 

А попали мы тогда по расписанию в дивизион универсального калибра, это такие двухорудийные башни со 100-мм пушками. По три с каждого борта! Отдельное внимание – постам наводки! Именно туда был расписан по тревоге. Все счетно-решающие приборы состояли из каких-то шестеренок, кулачков и еще чего, и очень напоминало разросшийся арифмометр. Однако, должен сказать, на его работу никакие компьютерные вирусы и всякие штучки РЭБ никак подействовать не могли на его 152 и 100 миллиметровые снаряды. Сплошная голая механика. Это факт! Командир дивизиона, капитан-лейтенант, выпускник нашего родного училища, занимался с нами по специальности лично. Он был далек от мысли, что нас угораздит попасть на таких вот «бронтозавров», но справедливо считал, что лишних знаний не бывает. Теперь-то я тоже так думаю, но тогда … Представьте себе: жара, духота, запах перегретого металла и машинного масла, а в паре-другой кабельтовых полуобнаженные красотки дефилируют по набережной, загорая. А тут тебя всякие садисты насильно пытаются заставить запомнить калибры и дистанции, гироплощадки, всякие дурацкие переменные и постоянные математические величины, типы снарядов да способы стрельбы! А нам так хотелось отдохнуть от «тяжелых боев» недавней сессии и морально подготовиться к первому военному отпуску! Поэтому, против такой информации размякшие от жары наши мозги отчаянно сопротивлялись и активно ставили помехи попыткам этих знаний закрепиться в памяти. Наконец, комдив сжалился над нами и второй час занятий решил провести в тени одной из башен главного калибра. Отлично понимая наше нерабочее настроение, в конце занятия он рассказал нам историю, в которой убедительно показывалось, что излишние усердие на службе может привести к непредсказуемым последствиям.

– А дело было так: на одном из наших черноморских крейсеров экипаж встречал своих шефов. Как обычно шефы привезли с собой в качестве подарков много нужных вещей, даже новые инструменты корабельному оркестру. А самое главное – еще они привезли с собой какой-то профессиональный ансамбль песни и пляски своей областной филармонии, да еще, преимущественно, женский. Что и взбудоражило весь военный коллектив, особенно матросов. Каждый хотел посмотреть на их выступление! Да вот беда: даже на палубе крейсера невозможно разместить и сцену, и зрителей. Поэтому, дали команду связистам подготовить трансляцию концерта по внутренним помещениям по корабельной громкоговорящей связи, чтобы все могли, если не увидеть, то хотя бы услышать концерт приезжих артистов. Тогда на ют, за четвертую башню притащили и банки из кубриков, и стулья из кают-компании, даже кресла из салона командира для особо почетных гостей. И начался концерт! Честно говоря, артисты не халтурили и от души демонстрировали свое уменье морякам. По кубрикам, каютам и боевым постам вовсю звучали народные и эстрадные песни, музыка к танцам, шутки конферансье. Все было здорово! Час концерта пролетел незаметно. 

Настало время командиру поблагодарить артистов. Им вручили традиционные подарки: матросские тельняшки, бескозырки, значки и сувениры, а руководителю ансамбля расчувствовавшийся командир подарил свою знаменитую на всей дивизии белую фуражку севастопольского пошива, с полями, по фасону, чуть-чуть меньше вертолетной площадки. И, наконец, по традициям флотского хлебосольного гостеприимства, командир пригласил артистов и гостей в кают-компанию на «легкий флотский обедо-ужин», часто угрожающий перерасти и в завтрак. Младшие офицеры, заранее расписанные по маршруту, провожали девушек из ансамбля в кают-компанию, помогая преодолевать высокие комингсы броневых дверей и крутые трапы. При этом, они отчаянно старались не заглядывать под широкие концертные юбки своих сопровождаемых. Офицерская галантность плюс крейсерская организация! Красота! В это время дежурный по кораблю вывел расходное подразделение на ют. Матросы этого подразделения должны были побыстрее разнести по местам банки и стулья, как это у нас называется: «привели ют в исходное». Организовав их на трудовой подвиг, офицер занялся своими неотложными делами, которых у дежурного по крейсеру всегда непочатый край. 

А в кают-компании в это самое время уже вовсю пошли взаимные поздравления и тосты. Слово взял командир корабля, и начал свое красивое эмоциональное выступление, дополняя его стихами. Он к нему готовился сам лично, причем, долго и с чувством. И в это самое-самое время на опустевшем юте командир расходного подразделения подошел к леерам, с сожалением и завистью разглядывая население Севастополя, мирно гуляющее на набережной. Но оставшиеся без командирского присмотра молодые матросы, (а именно они попадают в расходные подразделения, особенно на праздник, хоть ты дерись с командирами боевых частей), не дремали и тут же начали дурачиться, резвиться и носиться друг за другом. И тут один из них, маленький, рыжий и конопатый, подбежал к неубранному еще микрофону. Кривляясь и пародируя конферансье, рыжий загнусавил, вцепившись в микрофон обеими руками: «Здрасьте, ребятишки, черные штанишки! Сейчас тут будет выступать медведь, он будет гири чем-то там вертеть» И так далее, а потом звонко запел деревенские матерные частушки.

Но именно вот этот самый микрофон радисты по своей природной тяге к длительной раскачке еще не отключили! И весь «бенефис» этого конопатого обормота полностью прослушали по всему кораблю! И в кают-компании, между прочим, – тоже. Частушки как раз напрочь заглушили попытку командира красиво завершить свой тост. Раздались подавляемые смешки, назревала неловкость. Тут замполит метнулся к двери, не дожидаясь указаний командира. Но там, как раз, находился в ожидании старпом – мало ли чего! И он махнул рукой заму – понял, сам, мол, справлюсь. Как и положено, гроза корабельных бездельников и негодяев решительно взял инициативу на себя и резво побежал к юту, закипая по пути благородной местью. Добежав до юта, даже не переводя дух, он начал: « Ага, вот тут кто куролесит, едрит-дрит-дрит-дрит! Командир расходного подразделения! Вы тут ушами сено стрижете, а ваша шайка деклассированных бабуинов в белых робах засыпала весь крейсер и его окрестности миазмами похабной матершины, мать в перемать, в холодный вас дизель и верблюжью колючку и геморрой в самый дейдвуд. Полный корабль …(допустим, блондинок – прим. автора), а вы тут ругаетесь исключительно похабным матом! Вон, посмотрите, по набережной даже все местные … (опять же – блондинки) разбегаются, зажав ручками свои хорошенькие ушки. А ну, чтоб через десять минут ют был в исходном! А не то…! А ты, хренов рыжий рифмоплет, будешь завтра после отбоя учить Пушкина наизусть, до посинения, стоя у меня под каютой! Чтоб до тебя, мать – в мать – перемать, тудыт ее в плазменные двигатели и шаровые опоры, наконец-то дошло, какой язык ты, мать твою так и разэдак, позоришь! Сегодня … ( кое-чем) принесло высоких гостей, а вы тут все хренами позасеяли! Теперь они про нас всю правду подумают! А они же должны считать, что флот – эта самая образованная и культурная часть наших доблестных Вооруженных Сил, и что у нас за матерные слова – так сразу за этот самый пещеристый фаркоп – и за борт!» Ну, и так далее по тому же курсу…

И вот тут появились связисты, да еще в тапочках на босу ногу. Очень вовремя, к самой раздаче! Вот только этого и не хватало ревнителю Корабельного устава и флотских традиций! По сравнению с этим выходом связистов – да красный плащ тореро для быка – так это еще леденец с валерьянкой! Особенно, по сравнению с тем, когда порядочный старпом видит бойца на верхней палубе гордого крейсера, обутого в милые, уютные домашние тапочки в красно-черную клеточку. Он тут же закипел, как старый ржавый радиатор, разбрызгивая в разные стороны пену, и забрал полные паруса вдохновения новой волны на галсе благородного гнева: – Ага, – закричал он, победно бросаясь на них, как крестоносец на сарацин, – явились бойцы неслышимого фронта! Какого вы … шланга до сих пор не поубирали свою аппаратуру! Я сейчас эти ваши микрофоны и кабели знаете куда вам засуну? (Бойцы знали). А вашему командиру и колонку вот эту лично на голову одену! А ну…

И все вокруг быстро-быстро забегали, сделав за пять минут все то, и даже больше, что пытались сделать целых полчаса до этого. Крейсерский порядок и личный статус-кво старпома были быстро восстановлены. А он сам, переведя дух, довольный собой, с чувством исполненного долга, двинулся обратно к кают-компании, поправляя сияющие медали на тщательно наглаженной белой тужурке. В небольшом холле перед ней стояли молодые офицеры, с трудом подавляющие смех. А из самой кают – компании слышались странные хрюкающие звуки и прорывающийся откровенный «гомерический» хохот! «Интересно, что там такое смешное рассказывают! Опять чего-то интересное пропустил! Эх, служба чертова! Вот ужо, наверстаю, вот стану когда-то наконец командиром…» – сокрушенно подумал старпом и заглянул за дверь. Все, находившиеся там, буквально, лежали на столах или сползали со стульев от смеха. Из глаз «главного шефа», секретаря обкома партии, ручьями текли скупые мужские слезы. Он уже не мог смеяться, а просто икал. Веселились все – кроме командира крейсера, начпо дивизии и замполита корабля. И хоть они тоже прослушали пламенную, красочную тираду старпома, усиленную корабельными динамиками, но смеялись скупо, разве что из вежливости – так сказать, для поддержания компании.

– Да, ты навел порядок, – медленно процедил командир. Интонация его предвещала неприятный разговор для старпома tet-a-tet, а также долгую душеспасительную беседу с начпо дивизии, который может, в связи с этим, несколько отдалить его превращение в командиры… Но возникшую неловкость быстро замяли, ведь гости юмор ситуации понимали, чему способствовали и хлебосольство хозяев, и состояние благодушия, определяемое нашим народом как «навеселе» после примерно пяти тостов. Праздник!

Вот тогда меня сняли с дежурства, отстранили от вахт, лишили допуска, и старпом принимал все зачеты у меня лично, с пристрастием первой степени… – завершил наш словоохотливый комдив.

– Ну, должен же был бы кто-то в этом виноват! Как и что досталось старпому – история умалчивает. Он сам не хвастался, а командир с нами, понятное дело, не делился. Это основной постулат военно – морской системы управления – во всем должен быть найден кто-то хоть как-то виноватый! – завершил свою историю наш рассказчик. Вдруг, комдив понял, что нечаянно проболтался. Улыбнувшись, он сказал: – Только не проболтнитесь, нечаянно, особенно при старпоме, это ему как красным сапогом между ног, он тут офицеров-то съест без соли за это напоминание, а уж вас-то… – закончил свой рассказ наш комдив. Вот такие вот трудности экипажу создают даже хорошие гости. Хотя и говорят, переделывая широко известную крылатую фразу, что человек сам проектировщик собственных неприятностей… После, уже в годы офицерской службы, я слышал нечто подобное от подводников. Но – по-моему, история комдива – ближе к оригиналу! – завершил флагарт свой рассказ, допил чай и взглянул на часы. А вот еще был случай… начал было он, да тут раздался протяжные звонки учебной тревоги.

– Ну, что, товарищи офицеры, по местам! Продолжение следует! 

Третья байка флагарта 

– Вот нельзя быть слишком нервным и так уж всерьез воспринимать даже самые серьезные моменты. А то выйдет еще смешнее. Вот как-то раз вышли на ракетные стрельбы катера целым дивизионом, а на стреляющем корабле собралось полштаба дивизиона. Мероприятие-то серьезное и ответственное, что ты! И прямо как у нас – все лезут подсказывать. А теснотища там – еще та, катерок-то рассчитан на маленькую команду! Вот уже построились в строй пеленга, время неумолимо приближается. Командир ушел весь в себя, все ждет команду от руководителя, да за выходом в точку залпа следит. Сердце от волнения провалилось в желудок, желудок куда-то в холод, да еще мурашки нервные по спине бродят. Ему уже хочется. Чтобы все скорее, и уже наплевать – как! В таком же мандраже и дивизионный ракетчик, все интересуется всякой ерундой по подготовке. Перед смертью не надышишься – говорят о таком моменте. А что интересоваться – все десять раз проверено, но а вдруг! А тут уже подходят к заветной расчетной точке. Вдруг видит командир, «сосед» открыл крышку контейнера, да и сам по кнопке – бац! И показалось ему, что привод крышки не сработал, и рука сама, вопреки воле, еще раз по кнопке – бац! А там второй нажим на кнопку уже запускал стартовики. Тут рев, форс огня – вот, пошла она, родимая! Что-то за борт полетело и скрылось за кормой – удар приличный, да и скорость – тоже. А командир орет: «Стой, сволочь, куда! Вернешься – убью!» Да куда там – ее уже и не видно. Комдив – в ужасе, дивспец – в обмороке, а командир впал в ступор. В рубке – тишина, как ночью на кладбище. Потом все забегали – привычных и положенных к случаю предупредительных команд не было, вдруг кого «поджарили». Но – обошлось – все потери заключались в унесенной форсом огня большой кастрюлей, забытой коком, которого впопыхах согнали с палубы задолго до того. А ракета, в отличие от всех, умницей оказалась – сектор захвата у нее был будь здоров, так что по цели шарахнула, как снайпер в «десятку». Так вот потом, чтобы в меридиан войти, все командование коньяку приняло совсем не по пятьдесят грамм. Вот что значит, надраить свои нервы как трос при швартовке. Так и лопнуть недолго! Потом они это все со смехом рассказывали, но у командира при каждом нажиме кнопки руки еще долго подрагивали… 

Четвертая байка флагарта 

Как всегда, флагарт первый разрядил обстановку и сломал затянувшуюся паузу:

– Я вот смотрю, молодые минеры приходят в восторг от ракетно-артиллерийских «ляпов». Конечно, это по-нашенски – мало, чтобы тебе грамоту дали, для полного счастья надо чтобы соседа с садизмом изодрали начальники, вот! У них с оружием тоже много чего интересного происходило, да. Любая боевая система – вещь капризная. Что торпеда, что ракета – они женского рода, если заметили, очень такие утонченные, наукоемкие штучки. И даже – красивые! А, поэтому, цену себе знают, это вам не бомбы, те простые, как девушки из портового кабака. А тут нужен ласковый подход, постоянное ухаживание. И как только переключился куда – тут же ревность и фортеля разные.

– Слушайте, молодежь, слушайте! У флагарта – бога-а-атый опыт по части интеллигентных дамочек – немедленно «подкусил» старого приятеля начальник штаба, с удовольствием затянувшийся ароматной сигаретой. – Я имею ввиду ракеты всех систем, конечно ! – добавил он, двусмысленно улыбаясь.

– Да мы именно так и поняли, товарищ капитан первого ранга! – заухмылялись догадливые старлеи.

Флагарт меж тем невозмутимо продолжал: – вышли мы как-то на большие учения в составе походного штаба под флагом нашего командующего. Все понятно – поиск, попутный, противолодочное обеспечение «мастодонтов», маневрирующих прямо у нас под носом, совместное плавание, то да сё – словом, обычная рутина. Прошло двое-трое ходовых суток, настало времечко для зачетных боевых упражнений, да еще на всякие призы Главкома. Год-то заканчивался! А то! Были мы в основных претендентах по нескольким видам, вот! Итак, атакуем мы условного подводного противника новым тогда оружием ракето-торпедой. Причем, по все правилам – чистая дуэль с лодкой, кто кого. Кто вперед, да еще попал, – тому «отлично», кто опоздал или не попал – «неуд» по всей морде. Наш командующий – человек эмоциональный, живой, и неутомимо катался он как шарик ртути по всему затемненному ГКП и ходовому, не давая никому спокойной жизни. Там был полный аншлаг – на каждого оператора – по два флагманских спеца. И все орут, искренне думая, что этим организуют боевой процесс. Впрочем, могли и не думать – некогда, нервы – на пределе и больше всего хочется, чтобы это все скорей закончилось, но лучшим образом, конечно!

Тут азартный голос штурмана: 

– Корабль в точке залпа! А командир уже орет: «За-а-алп!!!», все свободные бросаются к иллюминаторам левого борта… И – оглушительная … тишина!

Опять команда дублируется, громко звучит, но уже не совсем по наставлению, как следует окрашенная негативными эмоциями: Минер, мать… залп, в чем дело, тудыт твою …!

Командующий явно мучился сложным выбором – что начинать топтать – свою фуражку или тушку командира корабля. Командир, похоже, сейчас больше всего в жизни хотел провалиться сквозь все палубы и земной шар в придачу, ибо ответить адмиралу было нечего. Вся работа со скоростью «Красной стрелы» уверенно летела псу под хвост! Корабельный минер, в ожидании худшего, готовился петь «Варяга», справедливо прикидывая, каким слоем и по какой площади его сейчас размажут начальники, которые уже строились для этого в угрожающую очередь … Однако, смотрю я, флагмин, зная не только оружие, но и людей, видимо, сложив в голове известные только ему одному «два и два», бочком-бочком, с нарастающей скоростью бросился к выходу с ГКП и тренированно, в два прыжка, скатился по трапу. Он один знал куда бежать, чтобы героически спасти ситуацию. 

А тем временем, один из будущих флотоводцев, пребывающих пока что в звании лейтенанта и в досадной должности командира батареи управления, решил запечатлеть на видеопленку свои первые в жизни стрельбы. Пристроился он в укромном уголке и ждет, бедолага, когда эта мадам, в смысле ракета-торпеда соизволит выйти в свет. А та, обиженная незнанием некоторых своих особенностей со стороны этого «папарацци», вылетать из своей трубы не желала. Ну, совсем! Бедный лейтенант забыл, а может и не знал, что без него этот «бенефис» просто не может состояться! В решительный момент хитрая блокировка снималась простым нажимом на вульгарную кнопку – и без нее старт был никак невозможен! Нажатие кнопки и было его единственной обязанностью по команде: «Залп!»! Долго бы он ждал вылета этой дамочки и ее эффектного нырка в сине-зеленые волны, но … тут подлетел взбешенный флагманский минер! Как он разъяснял лейтенанту его ошибки, история умалчивает, но сделал это настолько доходчиво и популярно, что уже через пару секунд с левого борта что-то взревело, еще через несколько секунд ракета вырвалась, вся окутанная шлейфом дыма, и скрылась в заоблачном пространстве. В итоге – оценка «отлично»! Ракета тоже оказалась умненькой барышней и сумела найти подлодку, несмотря на присущее дамам некоторое опоздание. Вот так все окончилось малой кровью. Все участники надолго запомнили этот случай. Командующий принял от доктора целую рюмку валерьянки, явно мечтая о припрятанной в походном портфеле бутылке «Армянского». Флагманский минер проявил скромность, и не дал лейтенанта в зубы большому начальству и все кончилось ординарным разбором учений с дежурными замечаниями. Так что, оружие внимание требует, и капризы выкидывает, не хуже красоток! Но бывает намного к нам благодарнее за проявленное внимание и заботу! Этой фразой, как всегда эффектно, флагарт завершил свой очередной рассказ. 




Подводная лодка в аквариуме.


Посвящается моему первому командиру С.Н.Н. 

Произошло это в начале восьмидесятых годов в одном из дальних морских гарнизонов Северного флота. Служил я тогда в бригаде кораблей ОВРа. Об «овровской» службе написано все-таки до обидного мало. Само понятие это носило противоречивый характер, и вызывало у служилого люда от пренебрежения до даже некоторого преклонения и уважения. По количеству суток, проведенных в море наши корабли могли сравниться с большими кораблями, но – и труба была пониже, и дым – пожиже. Форма службы – это различные виды боевого дежурства. В том числе и дозоры, дежурства ПВО, ППДО, дежурные КПУГ и т.д. – всего уже и не перечислить! Плюс к тому: выходы в море на различные обеспечения мероприятий, закрытие районов стрельб, силы обозначения. Причем, подход к этому был самый серьезный. Все эти дежурства подразумевали неотлучное нахождение офицеров на корабле. Фигурально выражаясь, и дом был виден, и дойти нельзя. С женами часто были только свидания на причале. Или, после заступления во второе подряд двухнедельное боевое дежурство, отпускали сбегать домой – на час, другой – как поощрение, но с обязательной адекватной заменой коллегой с другого корабля, на всякий случай.

А в то время, как правило, боевые корабли стояли у причала только в случае неотложных уже планово-предупредительных ремонтов и серьезных поломок. Особенно летом. О самих поломках, не говоря уж об авариях, которых, кстати, тогда запрещено было говорить открыто. У нас же не могло быть военной техники, которая ломалась! Корабли же были уже давно «заслуженные», честно говоря, уже на тот момент устаревшие и морально, и физически – МПК проекта 204, а это были наши первые корабли с комбинированной дизель-газотурбинной силовой установкой, причем при ходе под турбинами движитель был водометный. Гидроакустическая аппаратура была слабенькая, разработки еще 50-х годов, а бытовые условия – вообще спартанские. По компоновке и организации он был некоей переходной единицей от катера к малому кораблю.

Когда однажды внезапно вышел из строя один из блоков главного двигателя, то на нашем корабле ремонт производился днем и ночью, ускоренными темпами, в условиях жесткого цейтнота перед большими учениями Кольской флотилии. Причем, своими силами, лишь при участии специалистов бригадной судоремонтной мастерской. А осуществлялась, по сути, заводская операция, по замене блоков на главном дизеле. Как и положено было по законам Мерфи, а, по-русски, по теории подлости, «вылетели» именно нижние рабочие блоки, что сделало эту операцию еще более сложной в корабельных условиях. Командир корабля и командир БЧ-5 постоянно докладывали старшему командованию о ходе выполнения почасового графика ремонта. Дело было в том, что в ходе предстоящих учений наш дивизион малых противолодочных кораблей должен был выполнять призовой поиск дизельной подводной лодки, а наш корабль еще и выполнять зачетные торпедные стрельбы новыми, по тем временам, торпедами на этом тактическом фоне.. И ремонт был выполнен даже с опережением графика, за что нашего механика даже пообещали представить к правительственной награде. Но именно – пообещали… Что-то не вышло, документы оформили как-то не так в свете требований всемогущих кадровых органов, а потом – забыли…

А на дворе стояло северное лето, было необыкновенно теплое, и в природе было относительно тихо. Но на корабле шли непрерывные тренировки КБР, различные учения – словом, обычные флотские будни. Надо сказать, что офицерский коллектив на корабле подобрался очень неплохой, обстановка в кают-компании была здоровая, без склок и хамства. Конфликты, конечно, были, (а как же без этого?), но какого-то длительного и враждебного характера не носили, и разрешались сами собой. Мы все читали и знали книги Л. Соболева, С. Колбасьева и стремились к тому, чтобы наши взаимоотношения соответствовали духу кают-компании миноносцев русского флота. Сейчас офицерская молодежь как-то стесняется этого слова, или произносят его только в насмешливо-ироничном контексте, но я считаю, что необходимая, здоровая, без эйфории, морская романтика у нас имела устойчивый вид на жительство. И именно она, помогала выдерживать физические и психологические нагрузки непростой и напряженной «овровской» службы в те, уже далекие годы. Мы знали, по большому счету, для чего все это. 

Для командира Сергея Николаевича Н. этот корабль был первым в его жизни, он не утратил еще задора и здорового честолюбия, много знал сам и продолжал учиться и учить всех нас. Он поддерживал и развивал любую разумную инициативу, поддерживал наши начинания и не давал им затухать – когда мы, и, в частности я, «остывал» к внедрению своих же собственных «идей». Помощник был влюблен в корабельную службу, отлично знал противолодочное оружие, а «хозяйственником» вообще был с большим талантом. На этом корабле только у командира, у меня и механика название должности состояло из одной ипостаси. У помощника, через запятую дальше шло: «командир БЧ-2 – 3», у штурмана – «командир БЧ-4, начальник РТС». Все бы ничего, если бы эти должности исполнять только фактически, но это еще предполагало и требовало ведения документации в огромных объемах за все перечисленные боевые части. Безо всяких скидок, что он один на три боевые части. 

Бумага всегда успешно боролась с фактической боевой готовностью, причем, что удивительно, во все периоды истории и при всех политических режимах, как бы их там не называли. 

На дивизионных построениях по своему росту наш офицерский коллектив выделялся на фоне остальных – только помощник, Сергей Владимирович Я. едва дотягивал до 170, а я со своими 185 сантиметрами был следующим, механик и командир были еще выше, а штурман – так вообще 194 сантиметра. Подначки от соседей были постоянные, тем более, что командование «убедило» наш экипаж взять на себя повышенные обязательства, что превратило нас на некоторое время в мишень и для дружеских подначек, и для придирок «конкурентов».

В море ходить любили. Поэтому и выход на учение ждали с нетерпением. И вот – одним, ранним туманным утром получили сигнал «неожиданной» тревоги, на реях кораблей взвились «тревожные» сигнальные флаги, запустили дизель – генераторы, а затем и главные двигатели, окутавшие все причалы едким сиреневым дымом, и глухо урчавшие, в ожидании отхода, как довольные коты.

На дороге к причалу откуда-то появился странный офицер, из проверяющих, задававший всем встречным дурацкий вопрос насчет «тревожного чемоданчика». Те удивленно пожимали плечами, так как, будучи корабельными офицерами, все необходимое, на все возможные случаи походной жизни, от элементарных бритвенных приборов, запасов сигарет и разных приятных мелочей и вплоть до парадных мундиров, держали в своих каютах. Корабельная жизнь – она такая, никогда не сможешь знать, где вдруг окажешься не то чтобы завтра, а вообще – через несколько часов. А уж тем более – предположить, что именно тебе будет там нужнее всего. Поэтому, на всякий случай, у нас было все. 

А он, хоть и был одет в военно-морскую форму, да еще с нарукавными шевронами капитана 3 ранга, знай себе – записывал, как будто этого и не знал. С ходового мостика корабля мы с командиром увидели, как он остановил даже нашего комдива, Андрея Владимировича Б., личность колоритную, с огромной «пиратской» бородой-шотландкой, огорошив того, наверное, тем же вопросом. Конечно, из-за грохота дизелей и приличного расстояния мы не могли ничего слышать, а только видели его жестикуляцию, но мы хорошо знали его лексикон и темперамент, и дружно рассмеялись, представляя, и озвучивая вслух, как этому «проверяле» наш «Борода» разъяснял его заблуждения. Проверяющий, по всей видимости, сильно обиделся на него, и куда-то ушел. А, может быть, и был «послан»..

Вот, наконец, получили желанное «добро» оперативного, снялись со швартовов и пошли по длинному горлу Печенгского залива, чьи скалы помнили еще драккары викингов и ладьи поморов. На ходовом мостике нашего корабля собрался весь штаб дивизиона, и над нами заполоскался брейд-вымпел его командира. Море было относительно тихое и спокойное. По УКВ слышались переговоры кораблей других соединений, так же выходящих на учения. Где-то высоко над нами чертили небо тяжелые самолеты, и совсем низко – рукой подать, пролетали пары истребителей палубной авиации, «летающие огурцы», как тогда называли за форму и окраску ЯК-38. От чувства причастности к великому флоту было как-то по особому приподнятое настроение, задор был заметен у всего экипажа. Все команды выполнялись быстро и даже весело 

Тем временем, вышли в заданный нам квадрат, или, как говорят, в «квартиру» полигона и начали поиск. Корабли перестраивались, меняли галсы, использовали опускаемые станции, применяли «хитрые» технические приемы, и, наконец, получили уверенный контакт с лодкой, который «схватили» и подтвердили акустики с нескольких МПК. «Нашли, как жена заначку!» – восхищенно прокоментировал дивизионный РТС-овец. 

Итак, корабли обнаружили лодку и начали за ней слежение. Пользуясь погодными и гидрологическими условиями, гидроакустики «набирали время контакта», необходимое по нормативам, старшины команд тренировали матросов последнего пополнения, которых на кораблях дивизиона было много. В других боевых частях на нашем корабле тоже шли постоянные учения, чтобы дать почувствовать экипажу, что такое боевая работа. Медленно двигались установки РБУ, отслеживая перемещение невидимой лодки, глухо урчали сервомоторы наводки орудия, где-то в небе выискивающего своими стволами невидимую воздушную цель. Командир любил говорить, что каждую тонну соляра нужно спалить с толком. И ему удавалось этого добиться!

Приближалось время нашей зачетной стрельбы, тут уже за приборы в рубке гидроакустики взялся сам старшина команды, доклады стали четче, на палубе у аппаратов правого борта суетились торпедисты вместе с дивизионным специалистом, еще раз проверяя все положенные установки. Обычное в таких случаях напряжение нарастало! И вот уже посыпались установленные команды, корабль увеличил ход и лег на боевой курс торпедной атаки. Залп! С интервалом в несколько секунд аппараты окутались слабым сизым пороховым дымом, уносимым встречным потоком свежего воздуха, и торпеды рванулись с борта прямо в серо-зеленые, с редкими белыми задорными гребешками, волны, уткнувшись в них своими ядовито – красными «практическими» головами. Все! Экипаж, команда торпедистов, КБР, и сам командир что могли, уже сделали! Теперь все зависело только от того, насколько правильны были расчеты и решения, а также от исправности механизмов самих торпед. Оставалось только ждать! Мы вглядывались в изумрудную воду и молча переживали, найдут ли ее наши «умные» торпеды. 

Где-то там, не очень далеко, в зеленой глубине, всего на каких-то ста метрах шла своим курсом невидимая черная лодка. Так мы тогда считали, что на ста метрах, но …

А на лодке же, которая уже несколько часов участвовала в этом учении, как и положено, личный состав находился на своих боевых постах по расписанию по боевой тревоге. Монотонная работа, убаюкивающий тонкий шум разных электрических приборов, похожий на заунывное однотонное пение, не способствовали поддержанию высокой бдительности. Тем временем, в одном из отсеков обнаружили течь из одного из фланцев трубопровода охлаждения дизелей, и механик упросил командира немного подвсплыть, для того чтобы уменьшить давление забортной воды и провести ремонт, устранив эту течь. Командир лодки буркнул что-то, насчет худой кобылы, у которой некоторые мероприятия и процессы всегда не вовремя, поинтересовался насчет того, откуда растут руки у мотористов, собравших этот несчастный фланец, а также, насчет необходимого времени на устранение течи. Предчувствуя что-то, по интуиции опытного командира подводника, скрепя свое сердце и протестующий разум, он все-таки принял решение на изменение безопасной глубины. Авось, обойдется! В дизельном отсеке закипела работа. Но, как говорится, нарушение инструкции будит мирно дремлющее лихо. А вот оно уже делает все остальное руками нашего личного состава…, а так же с помощью «добрых» соседей.

Но на верху, конечно, никто не знал об этом, и торпедная атака прошла, как по учебнику. После залпа на ходовом мостике наступила напряженная тишина. Все вглядывались в горизонт, по пеленгу залпа. Вот-вот, где-то там у горизонта должны были всплыть честно отработавшие свою роль практические торпеды. И действительно, через несколько таких непередаваемо – длинных минут, их ярко-алые «головы» показались над серо-зелеными волнами. Тут же ожидающие этого момента наблюдатели, радостно звенящими голосами выдали на них пеленг, с соседнего корабля тоже сообщили, что видели всплывшие торпеды. Но… через короткое время они пропали из поля зрения, как бы мы не старались их разглядеть! Что за мистика?

Корабли на среднем ходу подходили к предполагаемой точке всплытия отработавших торпед. Вот они уже подошли почти вплотную, а ни одной торчащей из воды «красной головы» видно так и не было. Что за чудеса! На мостике находились и комдив, и дивизионный минер, и другие офицеры штаба, которые всматривались в волны вместе с сигнальщиками. Дивизионный минер, грамотнейший и образованный офицер, обладавший фундаментальными знаниями своей специальности и острым природным умом, ревниво защищал корабельных торпедистов. Высказывались разные версии и предположения, почему эти торпеды могли утонуть, но минер стоял на своем – торпеды – новенькие, вообще впервые используемые на этой торпедо-технической базе, с которой он сам их принимал. По розовым пятнам на лице и тону его голоса чувствовалось, что нешуточно задета его профессиональная честь!

Корабли КПУГа продолжали ходить галсами, «прочесывая» квадрат плотной гребенкой. И ничего! Однако, тут, согласно полигонного времени, всплыла у заданной кромки полигона подводная лодка, наш учебный «противник». С ней была установлена связь, комдив покинул мостик и спустился в радиорубку. Через некоторое время он вновь появился на нем, застегивая свое видавшее виды меховое командирское пальто, зло плюясь сквозь свою роскошную бороду, и ругаясь на чем свет стоит. «Подводники что-то слышали, но ничего не знают» – так можно было перевести в печатную форму его возбужденную речь, исключая некоторые эпитеты и междометия, отражающие его возбужденное состояние.

– Д-а – а, – протянул минер, – похоже, что торпедам – капут, они затонуть могли только от разрушения корпуса. А от чего корпус торпеды мог крякнуться?» – с видом экзаменатора обратился он к нашему корабельному минеру. От прямого удара во что-то достаточно большое и твердое! – ответил тот.

– Правильно, лейтенант, от удара. А до дна здесь метров шестьсот – семьсот, скал подводных на карте не обозначено, значит – от удара о цель. А о какую такую цель? А, и даже без вариантов, – о ту самую, по которой и стреляли! Вон она, в базу направилась, громыхая дизелями. От такого удара корпус у «изделий» треснул, их просто выбросило на поверхность, а затем они уверенно набрали воды внутрь и затонули. Мы ведь ясно видели, что они всплыли, засекли точку всплытия и уж точно бы их обнаружили, если бы они уцелели. И, раз они обе накрылись, значит – это из-за подводников. Наша ошибка не может повториться сразу на обеих, и никто меня в обратном не убедит! Подводники что-то знают, ну не могут не знать, однако – темнят. Естественно, боятся. А чего боятся? Да конечно, почему-то нарушили какие-то требования. Ничего, шила в мешке не утаишь. Особенно флотское. Или вытечет само, или всегда запах выдаст! – пророчески завершил свои логические построения Петр Семенович

Все выходило логично. Бородатый комдив с доводами полностью согласился, буркнув: – Ну, ты прямо Шерлок Холмс, на пару вместе с патером Брауном. Тогда на корпусе у них должны остаться отметки от наших торпед, вечная им память! 

– Конечно, найдутся, куда они денутся! Даже спорить на бутылку не буду ни с кем, это нехорошо в данном случае. Ибо, если кто спорит, то один из них – дурак, а один подлец! Ну, а роль второго меня устраивает еще меньше, чем роль первого! – разминая сигарету, заключил Потапов. В логике Петру Семеновичу не откажешь. Он был известен всей бригаде, как эрудит, шахматист и уникальный специалист по модному тогда «кубику Рубика». На спор, он с завязанными глазами собирал его из любого состояния за десяток – другой движений. Это был своеобразный тест на логическое мышление.

Как выяснилось позже, с подводной лодкой так и было. «Авось» не помог! Подвсплыв для ремонта системы, она оказалась аккуратно на заданной глубине хода торпед, на траектории «мешка» их боевого курса. Из рассказов очевидцев, уже потом и под некоторым секретом, в теплых компаниях, мы узнали, что удар был настолько чувствителен, что все, кто занимался своими делами или подремывал где-то в укромном уголке, без команды бросились по своим штатным местам по расписанию. Это – рефлекс подводника. Чуть позже из центрального поста прозвучала команда осмотреться в отсеках, но течи, слава Богу, нигде не было. Однако впечатление у всех осталось не самое приятное. У людей – впечатления, а на бортах лодки вмятины и силуминовые обломки корпуса торпед. Те даже торчали в зазубринах на легком корпусе, как потом все увидели.

Наши корабли, больше для приличия, еще поутюжили квадрат полигона, и уже через некоторое время получили команду возвращаться в базу. Выстроившись в строй кильватерной колонны, МПК, временами окутываясь косматыми клубами бело-голубого солярового дыма, шли в сторону Печенгского залива. Ветер крепчал, смяв гладь моря как цветную бумажку, и волны, разбиваясь об форштевень, с громким плеском били в скулы и с шумом оглаживали серые борта. На ходовом посту продолжали обсуждать событие. Дивизионный минер с комдивом и командиром корабля, прикидывали стоимость торпед и уже обсуждали бюрократический механизм их списания, а так же возможные вытекающие из этого административные последствия и неизбежные визиты «всей вертикали» минно-торпедной службе, в ходе которой будет доказываться не то, кто виноват, а традиционное – «виноват не я». Заступивший на вахту рулевого боцман заинтересованно спросил флагманского минера: «А сколько же они стоят?». Занятый своими невеселыми мыслями, минер меланхолично ответил: «Примерно четыреста сорок тысяч рублей!». Боцман помолчал с пару минут и совершенно серьезно изрек: «Это пять тысяч шестьсот ящиков водки! Или даже чуть больше! Целый товарный состав пульмановских вагонов! Какой кошмар!». Его восклицание разрядило обстановку на ходовом посту. Даже мрачный комдив улыбнулся и махнул рукой : «Кто о чем, а вшивый – про баню! Леня, ты прямо арифмометр «Феликс», только в кителе. И, смотри-ка, ты даже не задымился из-под шапки, напрягая свои мозги! У тебя другие ценностные ориентиры, кроме водки, еще имеются?» 

Между тем, мы втянулись в горло залива и стали поочередно швартоваться, борт к борту. Ошвартовавшись, стали приводить корабль в порядок, смывая с палубы, оружия и надстроек остатки морской воды, чтобы потом не проявились проплешины соли, которые отмывать будет труднее, если эта соль успеет подсохнуть. Командир ушел на «летучку» в дивизион, но скоро вернулся, встал на причале напротив корабля, и, разминая сигарету, стал внимательно осматривать его борта и надстройки. Заметив, что все мы собрались на шкафуте, он приглашающе махнул нам рукой. Офицеры корабля подошли к командиру, попросили разрешение курить. Закурили, в наступившей тишине явно витала какая-то недосказанность, и чувствовалось, что командир вырабатывал какое-то важное решение.

– Короче так, мужики, завтра нас по этому случаю будет смотреть высокий штаб нашей славной флотилии». – он сделал эффектную паузу – во главе с самим командующим!

«Мужики» задумались. Этого только и не хватало нашему славному экипажу! Командующий был Моряк, именно с большой буквы, дело знал, не гнушался лично лазить по самым скрытым корабельным закоулкам. И знал сам, без подсказчиков, что, где и как должно быть на корабле. И также был строг и взыскателен. Это понятно – чтобы добиться хотя бы приличного среднего уровня, планку требований надо поднимать. Достигнут или нет, вопрос открытый, но стремиться будут. Это-то нам было ясно уже тогда… А чтобы облазить наш «крейсер» с носа до кормы и с киля до клотика времени много не надо, часа будет более чем достаточно. А наши недостатки мы знали сами….

– Дело, похоже, труба, но лапки задирать сами не будем! Ночь – длинная и белая! Помощник, стройте экипаж! – уже уверенно, явно с созревшим решением, сказал командир. 

Да, поработать пришлось! Надо отдать должное находчивости, распорядительности и запасливости помощника – нашлись и нужная краска, и инструменты. Матросы и мы работали весело и зло, дело двигалось, да так, что объем выполненной работы превышал обычный раза в три, к нашему собственному удивлению. У «пома» нашлись «излишки» продуктов, мы устроили «ночной чай» в кубриках, чтобы поддержать и как-то стимулировать всех участников «аврала». Я носился и кубриках, и в машине, где – подбадривая, где – следя за тем, чтобы не переусердствовали и не «угорели» от паров синтетической краски. Из динамиков летела веселая музыка, даже по верхней палубе, не смотря на глубокую ночь. Соседи и дежурная служба не возмущались – понимали «вкус момента».

К утру мы сделали почти все, что хотели. А помощник, Сергей Владимирович, продолжал удивлять – экипаж построился на подъем флага в совершенно новом рабочем платье и новых же сапогах. На флагштоке заполоскался новенький, тщательно отглаженный Военно – Морской флаг. Все командиры боевых частей, старшины команд доложили о готовности к смотру, предъявили командиру свою документацию. Все! Теперь началось время тревожного ожидания. Готовы-то мы готовы, но… Пути начальства неисповедимы…

Потом забегавший к нам глотнуть чаю дивизионный минер Петр Семенович сообщил, что представители МТУ флота действительно обнаружили свежие вмятины на легком корпусе лодки. Следы, как говорится, были налицо. Скрыть, если кто-то и хотел, факт попадания торпед, не удалось. Да и в гарнизоне об этом знали, в женских устах все обросло утрированными подробностями, в очереди женщины говорили о подлых «овровцах», чуть было не угробивших своими торпедами их героических мужей – подводников. Все эти слухи нам принес из поселка, вместе с почтой и сигаретами, один из наших мичманов, посланный для сопровождения почтальона и киномеханика. 

Ближе к обеду, мы заметили двигающиеся в нашу сторону «Волгу» и несколько «УАЗ» – иков. Явно наступал «момент истины» для всех нас.

Машины подошли к учебным корпусам дивизиона. В гарнизоне это место называлось – «там, где кончается асфальт». Дальше дорога, доставшаяся еще от немцев и финнов, шла к топливным складам, но асфальтом наши флотские дорожники ее уже обделили. Из машин стали выходить офицеры, ожидая, как видно, распоряжений командования. Командующий неторопливо вышел из машины, подождал комбригов – и нашего, и подводников, наших же соседей по гарнизону, (откуда и была «пострадавшая» лодка), а также командира минно-торпедного комплекса, готовившего эти торпеды и кровно заинтересованного в «нужных» выводах.

Экипаж стоял в ожидании. Командир и я встали у трапа. Внимательно и оценивающе адмирал осмотрел борт и настройки корабля и что-то одобрительно сказал сопровождавшим офицерам. После чего, зашел на борт, принял доклад, громко и четко поздоровался с экипажем, затем – за руку – с каждым офицером и мичманом, попутно задавая простые вопросы. Кто – то из сопровождающих офицеров штаба флотилии, осмотрел матросов и восхищенно сказал: «Обратите внимание, товарищ командующий, у них – новые сапоги и робы!». Адмирал нашел взглядом помощника, чуть заметно улыбнулся, и сказал; «Смотрите, товарищ лейтенант, социалистическая предприимчивость – это похвально, но она должна иметь четкие ограниченные и, главное, законные границы!». Выслушав доклады, лично посмотрев карты и кальки маневрирования, он остался доволен. «Ну, что, товарищи комбриги – за торпедную стрельбу кораблю утверждаю оценку «отлично». Попадание даже не условное! Подводники не возражают? Все документы – потом!». Стоявший за его спиной начальник отдела ПЛБ флотилии заметил: – В реальных условиях при попадании торпеды корпус лодки разламывается в 80% случаев. Так что имели бы мы масляное пятно на волнах, а командир крутил бы на тужурке дырку для ордена.!

Тут командующий сказал, обращаясь к нашему комбригу: 

– Заметьте, Сергей Сергеевич – я не требовал этот корабль под смотр, вы сами предложили! А теперь – пойдем вместе с вами и посмотрим!

Как мы и предполагали, смотр был серьезный и внимательный. Нас, корабельных офицеров, сразу куда – то оттеснили «гости», лишь командира никто не решился отодвинуть от командующего – командир на флоте – он и есть командир, несмотря даже на его скромные «две с половиной нашивки» на фоне широких шевронов. Замечания были, конечно, но – больше рабочие, чем «криминальные», достойные немедленной административной реакции. Да и высказывал их командующий лично командиру, доброжелательным тоном, в виде советов более опытного старшего коллеги. Зайдя в нашу «игрушечную» кают-компанию, где стояла наша гордость – 10 – ведерный аквариум, добытый где-то старшиной команды гидроакустиков (и секретарем комсомольской организации – по совместительству). В нем, среди густых водорослей, ракушек и камней, лениво плавали разноцветные и разнокалиберные рыбки. Вот это – то адмиралу и не понравилось! Он сказал, что у него когда-то, на корабле 1 ранга, был один офицер, которого рыбки довели до депрессии и бездеятельности, введя его в созерцательный образ жизни. 

– Пришлось с ним расстаться! – многозначительно вздохнул адмирал. Вокруг все молчали и внимали ему. Я мог бы поспорить с этим, почти двухметровый мой командир, главный идеолог создания этого «живого уголка», – тоже. У нас были свои резоны, но мы скромно держали их при себе – ну зачем же расстраивать уважаемого человека? И тут командующий разглядел лежавшую среди камней на песчаном дне маленькую пластиковую модель подводной лодки 613 проекта, обросшую зеленью от спокойной жизни в соседстве с рыбками.

– Ага! – иронически воскликнул он, и подозвал к аквариуму комбрига подводников: – Теперь вы поняли, почему они в вашу лодку так аккуратно влепили обе свои торпеды?» – и обращаясь уже ко мне – А зачем она там?

– Это, товарищ командующий, как символический поверженный враг. Мы же противолодочники! – нашелся я.

– Вы, товарищ политработник, тогда хоть бы на ней букву «U» – от немецкого «unterbot», написали, что бы всем сразу понятно было, что она – вражеская.

– Есть, сейчас они исправятся! – вступился за меня наш замначпо Виктор Павлович.

– Ну, вот, то-то! – усмехнулся командующий, взглянул на свои часы и заторопился, вежливо отклонив наше приглашение к обеду из-за полного дефицита времени. А вот это он зря – кок у нас был еще тот, с талантами от Бога, и когда у него случался полет вдохновения, то он готовил на весь экипаж ресторанные блюда, причем из самых что ни на есть простых продуктов. Об этом можно было написать целую историю, как он это делал! Но настаивать мы не стали… Адмирал приказал экипажу заниматься по плану, и построения по случаю его проводов не организовывать. Поговорив с командиром еще немного на причале, он и старшие офицеры его штаба сели в свои машины и уехали дальше. Флотилия тогда была большая, даже очень большая…

Вернувшись сразу после проводов командующего в кают-компанию (обещания надо выполнять! особенно, когда это найдется кому проверить…), мы с Виктором Павловичем уже застали в ней нашего комсорга. Он был уже в курсе – вестовые сообщили. Мичман выловил со дна позеленевшую от микроводорослей модель лодки, протер ее, приготовил паяльник, бутылочку с черным лаком и кисточку. Просверлив дыру паяльником в корпусе модели, стилизовав ее под рваную пробоину от торпеды, Василий, закусив от усердия кончик языка, лаком вывел на ограждении рубки букву «U». Не сговариваясь, мы втроем переглянулись и … комсорг вывел еще и номер 439. Это был действительный бортовой номер нашего «условного противника», которого мы вчера так «огорчили». Все понимающе засмеялись. Лодка была торжественно возвращена на свое место, на мгновение распугав ярких обитателей аквариума.

А тут в кают-компанию прямо-таки ворвался возбужденный командир, и, бросив на диван фуражку, плюхнулся на свое «святое место» за столом. Подозрительно оглядел наши цветущие физиономии, проследил наши взгляды, затем заглянул в аквариум и тоже улыбнулся, поняв причину. Достал сигареты, попросил у вестового чаю для всех, и сказал, после первой затяжки, успокаиваясь: 

– Да, кстати, через три дня эта самая лодка будет тоже стрелять торпедами, но уже – в нас. Мы ее НТ-3 обеспечиваем! Сегодня же беру с собой самую большую бутылку чего ни будь, и иду к ее командиру со словами: «Женя, честное слово, извиняться пришел!» У них торпеды-то побольше будут, а у нас корпус – не в пример, потоньше чем у них! Заранее предупредить событие – это стратегия! Принесенная даже врагу бутылка «шила» – на флоте всегда была символом добрых намерений и взаимной заинтересованности! А тут – свои соседи!

Вот так и закончилось наше морское приключение. Насколько известно, это был единственный случай на флоте, когда торпеды попали прямо в учебную цель, и на практике убедительно подтвердили, что это оружие действительно надежное и хорошее. Это проверил по документах о происшествиях с оружием наш дотошный Петр Семенович. 

* * *


Много чего было за службу, и не обо всем расскажешь. Да и сквозь фильтр лет отсеиваются куда-то разные глупые мелочи и несуразности поступков, и окружающих, да и своих, собственных. Много времени прошло с тех пор. Командир, Сергей Николаевич, закончил Военно-Морскую академию, за службу в далекой Анголе награжден орденом, до недавнего времени командовал последней на флоте бригадой кораблей ОВРа. Наш помощник, Сергей Владимирович трагически погиб от нелепой случайности, принимая корабль 1 ранга в качестве старпома в городе Николаеве, а механик Сергей Михайлович, трудится где-то в Санкт-Петербурге, давным-давно уволившись по сокращению. У каждого своя жизнь, своя судьба. Мичманы наши перешли в пограничную службу, когда корабли ВМФ ушли из Лиинахамари. Уж не знаю, вспоминают ли бывшие сослуживцы наш «горбатый» МПК с его крошечной кают-компанией с аквариумом, где мы все вместе проводили короткие часы досуга и корабельные праздники, приглашая туда и наших жен. 

Все эти воспоминая дороги нам, как дни нашей молодости. Корабельная служба она, объективно тяжела, но, как правило, именно она оставляет самые светлые воспоминания, ибо только там, на корабле, в море, занимаешься именно МОРСКОЙ СЛУЖБОЙ, ради чего в юности и выбирал СВОЙ ПУТЬ.