Возлюбленная из Ричмонд-Хилл
Виктория Холт


The Georgian Saga #7


Страстная, всепоглощающая любовь Георга Уэльского по прозвищу «Принц-Само-Очарованье», любителя и любимца женщин, к простой девушке, красавице Марии Фитцерберт выдвигает перед английским престолонаследником дилемму: любимая… или корона?..

Коварство и любовь, обожание и добровольное изгнание, интриги и козни – все это в романе Виктории Хольт «Возлюбленная из Ричмонд-Хилл».


Виктория Холт

Возлюбленная из Ричмонд-Хилл


РОЖДЕНИЕ В ЗАМКЕ ТОНГ


В Красной комнате уже начали сгущаться длинные тени, когда Мэри Смит отодвинула красный балдахин и в тревоге присела на кровать. Ребенку было еще рановато появляться на свет, но, с другой стороны, разве в подобных вещах можно быть в чем-то уверенной? Дети, как правило, появляются на свет слишком рано…

Ей бы очень хотелось, чтобы ребенок родился в их собственном доме. Уолтер пообещал, что, как только у них появится малыш, они обязательно подыщут себе отдельное жилье, и Мэри заранее радовалась, предвкушая, как она будет выбирать мебель по своему вкусу и обустраивать свой собственный дом. Это будет совсем другая жизнь, не то, что когда они жили в особняке ее деверя в Эктон-Бернелле или теперь, в замке Тонг…

Хотя, конечно, герцог Кингстонский проявил большую любезность, предоставив им этот замок на то время, пока не родится ребенок; герцогу не хотелось, чтобы в его отсутствие замок пустовал: надо же кому-то держать в узде прислугу и следить за порядком! А коли так, то почему бы здесь не пожить Уолтеру Смиту, доброму другу, про которого герцогу было известно, что, женившись, он жаждет покинуть родительский кров?

Мэри была в восторге от переезда в замок Тонг, такой большой и величественный, какого больше не встретишь не только в Шропширском графстве, но и во всей Англии. И все же это был не ее собственный дом. Она попыталась свить здесь уютное гнездышко: положила в углу молельный коврик, повесила над кроватью распятие и поставила на резную каминную доску склянку со святой водой. Но, когда поняла, какими глазами смотрят на все это слуги, ее охватило страшное возмущение. Она не могла примириться с английскими законами, которые, хотя и не воспрещали католикам исповедовать свою религию, однако поражали их в гражданских правах и наказывали сотней различных способов.

Мэри стиснула руки и напомнила себе, что она должна быть готова умереть за свою веру с тем же фанатизмом, с которым ее единоверцы уничтожали во всем мире тех, кто придерживался других вероисповеданий.

В спальню вошел Уолтер. Это был самый лучший муж на свете: приятной наружности, с солидным капиталом и – что самое главное! – тоже католик, как и она. Да они бы и не поженились, не будь он католиком. Мэри принесла ему хорошее приданое, и они даже приходились друг другу дальними родственниками – в Англии среди католиков такое встречалось нередко, ибо мало кто заключал браки с людьми, исповедовавшими иную веру.

Поглядев на жену, Уолтер явно встревожился.

– Мэри! Неужели? – воскликнул он. Она кивнула.

– Я не уверена, но может быть…

– Да вроде бы рановато…

– Я думаю, так всегда бывает.

– Позвать повитуху?

– Нет, пока не надо. Погоди немножко. А то она поднимет меня на смех… назовет паникершей.

Уолтер сел рядом с женой и взял ее за руку.

– Как странно, – пробормотал он, – что наш ребенок родится в замке!

– Да. Лучше бы он родился в нашем собственном доме.

– Как только ты будешь к этому готова, мы приобретем свой дом.

– Я хотела бы поселиться неподалеку от брата. В Гемпшире.

– В Ред-Райсе? – задумчиво произнес он. – Это превосходное место. И от Винчестера недалеко.

– Уолтер, но неужели ты сможешь осесть и жить на одном месте после всех твоих приключений в австрийских войсках?

– С тобой – да. Чтобы обзавестись семьей.

Обзавестись семьей… Она увидела прелестный дом, сад с аккуратно подстриженными лужайками, детишек, обступивших папу и маму… Это была приятная картина… да и последующие роды будут не такими тяжелыми, как первые. Повитуха говорила, что в первый раз труднее всего…

– У нас будет дом, – пробормотала Мэри, стараясь отвлечься от схваток, которые, как ей показалось, стали несколько чаще, – с часовней.

– Наверное, не очень благоразумно устраивать домашнюю церковь, любовь моя.

– Ах, Уолтер! Ну почему нас преследуют?

Уолтер согласился с женой, что католики очень страдают от нетерпимости иноверцев, но как честный человек не мог не указать на то, что в Англии на сей счет куда более мягкие законы, чем в других странах.

– И все-таки… все-таки мы в ужасном положении! – вскричала Мэри, и ее глаза засверкали. – Если бы не это, мы бы уже жили в собственном доме. И тебе не пришлось бы уезжать из Англии, чтобы получить образование.

– Ничего, зато я попутешествовал и узнал, что такое служба в австрийской армии.

– Но это была потеря для Англии! – страстно воскликнула Мэри. – О, Уолтер, если бы в сорок пятом году все сложилось иначе!

– Но этого не произошло, Мэри, и мы с тобой прекрасно знаем, что после Куллодена Стюарты окончательно потеряли надежду сохранить трон. Чарлз Эдуард больше не вернется. Он спивается на материке, а Ганноверы прочно воцарились в Англии. Говорят, юный принц Георг – милый молодой человек, популярен в народе. Нет, Мэри, Ганноверы никуда не денутся, так что нам надо постараться найти в этом лучшие стороны.

– Но жить, как мы живем сейчас… слушать мессу чуть ли не украдкой! Быть лишенными привилегий! А как же наши дети? Неужели им суждено расти в обществе, которое не предоставит им никаких прав только потому, что они молятся Богу единственно верным способом?

– Ты не должна волноваться, моя дорогая. Одно я знаю наверняка. Наши дети будут молиться Богу, как положено по законам Римской католической церкви. И неважно, какие законы будут приняты на сей счет в стране!

Мэри вздохнула. Да, конечно, ничего другого и представить себе невозможно.

– Не тревожься. Пока законы не ужесточились, с нами ничего плохого не случится.

Милый Уолтер! Он проявляет похвальное смирение. Да и она, наверное, так разволновалась только из-за того, что ребенок вот-вот появится на свет! Ведь будущее выглядит довольно радужно. Скоро тяготы, связанные с ее нынешним положением, останутся позади; они с Уолтером приобретут свой дом, и она станет счастливой матерью семейства. Как же это будет отличаться от жизни в доме деверя в Эктон-Бернелле… хотя дом у него и просторный, и удобный! Вероятно, герцог Кингстонский надеялся, что они купят замок Тонг: он ведь хочет его продать. Но – нет, замок для них слишком большой; они не смогут его содержать. Конечно, за ней дали большое приданое, но они все равно не так богаты, как должны были бы быть по представлениям герцога. И неудивительно: Уолтер – второй сын покойного сэра Джона Смита и, естественно, получил не столь большое наследство, как сэр Эдуард, его брат, который унаследовал и титул, и большую часть фамильного богатства.

Мэри затаила дыхание.

– Уолтер!.. По-моему… да, я почти уверена, что это началось.

Уолтер, не теряя ни минуты, позвал повитуху.

Мэри оказалась права. Через несколько часов она стала матерью маленькой дочурки.

Мэри была слегка разочарована: она надеялась родить мальчика. Но все равно радовалась малышке – здоровенькой и прелестной. Ее окрестили Мэри Энн, но поскольку мать тоже звалась Мэри, девочку вскоре стали называть Марией. А Мэри через несколько месяцев уже вновь ждала ребенка…

* * *


Мэри Смит твердо решила, что второе дитя родится в их собственном доме, поэтому, когда Марии было всего несколько месяцев, ее родители перестали надзирать за замком Тонг, переехали в Ред-Райс и поселились у брата Мэри, мистера Генри Эррингтона, рассчитывая пожить у него, пока не подыщут собственное жилье. Это заняло не так уж много времени, и еще до рождения маленького Уолтера они перебрались в большой дом в деревушке Брэмбридж, которая находилась неподалеку от Ред-Райс и вдобавок – что создавало дополнительное удобство – от города: она была рядом с Винчестером.

Мэри жила вполне счастливо, и в последующие годы семья увеличилась. После Уолтера родился Джон, потом появились Чарлз, Генри и Франс, так что получилось милое, не очень многочисленное семейство. Оно мирно жило в сельской тиши, и крупные столичные события его не волновали. А тем временем старый король умер, и на трон взошел молодой Георг. До Мэри и ее близких доходили известия о его женитьбе на Шарлотте, принцессе Мекленбург-Стрелицкой династии, о коронации Георга и о рождении принца Уэльского, после которого в свой черед родился и второй сын.

– О да! – не раз повторял Уолтер Смит. – Ганноверы воцарились в Англии надолго.


ЖИЗНЬ В ЛАЛВОРТСКОМ ЗАМКЕ


Мария Смит лежала на жесткой постели в скудно обставленной комнатушке – больше походившей на монастырскую келью – и беззвучно рыдала, спрашивая себя, как она сможет уехать из того места, которое столько лет подряд служило ей домом…

Завтра папа приедет и заберет ее, завтра ей придется покинуть подруг, дорогих монахинь, мать-настоятельницу, расстаться с мирной монастырской жизнью, с Парижем и вернуться в Англию. Даже удивительно! Когда она узнала, что ей нужно будет ехать сюда, она так же горько рыдала при мысли о расставании с родительским домом в Брэмбридже, а теперь плачет, не желая уезжать из монастыря!

Мария села на кровати. А что? Может быть, именно это и сулит ей утешение? Может быть, она сумеет примириться с жизнью в Брэмбридже так же, как примирилась с жизнью в монастыре, пока не полюбила ее? Но, конечно, дома все будет по-другому. Дома ей придется думать о замужестве, ведь она прекрасно понимает, что именно ради этого ее вновь привозят в Англию. Такова судьба всех девушек. Их отправляли сюда, в монастырь Голубых монахинь, чтобы здесь из них воспитали хороших католичек; а потом, когда им подыскивали подходящих мужей, девушки возвращались домой, производили на свет потомство, и, если это были девочки, их, и спою очередь, привозили в монастырь. Такова была судьба всех юных католичек из хороших семей.

Дверь бесшумно приотворилась, и на пороге возникла Франсис. Глаза ее покраснели от слез. Жалобно всхлипывая, она подбежала к кровати и бросилась в объятия Марии.

– Не плачь, не плачь, – утешила ее Мария. – После моего отъезда у тебя все здесь будет хорошо. А очень скоро настанет и твой черед.

Франсис подняла глаза и с обожанием посмотрела на сестру. Мария была не только самой красивой на свете, но и самой доброй! Что будет делать малышка Франсис – совсем недавно приехавшая в монастырь – без Марии, которая всегда защищала ее?

Мария тут же позабыла о своих горестных раздумьях. Сейчас главное было успокоить сестру! Она отодвинула спадавшие на глаза золотистые пряди густых волос и сказала:

– Мама с папой, наверное, приедут тебя навестить. А может, я и сама выберусь. И очень скоро – гораздо скорее, чем тебе сейчас кажется – ты будешь грустить, не желая расставаться с монастырем.

– Но ведь тебя тут не будет, Мария!

– Я буду писать тебе письма.

– Но тебе найдут мужа, и когда я вернусь домой, то не застану тебя там.

– Я приглашу тебя ко мне и найду мужа тебе. Ты поселишься рядом, и мы будем с тобой видеться каждый день.

– О, Мария, неужели это возможно?

– Для Марии Смит нет ничего невозможного. Франсис хихикнула.

– Ах, Мария! Преподобная мать-настоятельница сказала бы, что ты кощунствуешь!

– Тогда прошу тебя, не говори ей ничего, а не то она меня вызовет к себе! – Мария скрестила на груди руки, изображая настоятельницу монастыря. – «Мария Смит, я слышала, что ты считаешь себя всемогущей!» – «Да, матушка». – «Тогда будь любезна, отправься в Версаль и скажи королю, чтобы он бросил свои дурные привычки». – «Хорошо, матушка».

Мария расхохоталась.

– Я мелю чепуху, правда, Франсис? Но все-таки я тебя рассмешила – и то хорошо!

– Но ведь ты действительно когда-то была в Версале, Мария…

Франсис хотела, чтобы Мария рассказала ей историю, которую она уже слышала, и сестра послушно выполнила ее желание.

– Это случилось, когда мама с папой приехали меня навестить… как они приедут, чтобы навестить тебя!.. Ну, и, разумеется, они повели меня посмотреть достопримечательности Парижа. Самой потрясающей была поездка в Версаль! О, Франсис, Версаль тебе понравится! Такого ты больше нигде не увидишь. Сады, фонтаны, статуи – все словно во сне! А огромный дворец с множеством окон, которые сверкают, как бриллианты, когда на них попадают лучи солнца!..

– Мне бы хотелось поехать туда с тобой, Мария.

– Ладно, поговорим об этом, когда ты вернешься в Англию. Поговорим – и посмеемся вместе! О, тебе здесь понравится! В Париже все такие веселые! – Лицо Марии на мгновение помрачнело. – Кроме некоторых бедняков… Но Версаль ты полюбишь всей душой и сможешь войти во дворец, сможешь посмотреть, как обедает король! Это так смешно! Он сидит в помпезном зале, притворяясь, что никого вокруг нет, а на самом деле только барьер отделяет его от людей, которые являются посмотреть, как он ест! Я слышала, будто бы смешнее всего, когда он одним ударом сшибает кончик яйца. Но – увы! в тот раз, что мама с папой взяли меня полюбоваться на королевский обед, он яиц не ел.

Франсис уже хихикала, предвкушая продолжение рассказа, но Мария не собиралась комкать историю.

– Для того чтобы пройти во дворец, нужен билет. У папы он был. С билетом туда любой может пройти, кроме бродячих монахов, которые клянчат подаяние, и людей, которые болели оспой. Но перед входом нужно купить шпагу и шляпу – их продают у ворот. Когда ты увидишь посетителей, Франсис, ты покатишься со смеху. Они важно надевают шляпы, размахивают шпагами, а на самом деле некоторые никогда в жизни шпагу не носили! А потом ты зайдешь во дворец… Ты никогда этого не забудешь. Это великолепно! Там есть зеркальный зал! Везде, везде твое отражение!

– Да-да, Мария! И вот, когда ты вошла в комнату, где обедал король…

– О, Франсис! Нам так не повезло! Мы оказались возле самой веревки, которая отделяла нас от короля. Папа поставил меня перед собой, чтобы я все видела.

– И король Франции…

– Он очень старый человек, Франсис. Дофин[1 - Дофин – во Франции с XIV века до 1830 года титул наследника престола (Здесь и далее прим. перев.).] – его внук. И он совсем не такой красивый, как дедушка, хотя король уже очень стар. Но все равно стоит на него взглянуть, и сразу понятно, что перед тобой король. Вот жена дофина – другое дело, она очаровательна! Прямо как фея! Я их видела обоих. Она австриячка.

– Интересно, – спросила Франсис, – когда папа служил в армии, он ее видел?

– Сомневаюсь. Но я рассказывала тебе об обеде короля… И вот, Франсис, слуги принесли королю курицу. Когда они подают ему еду, то становятся на колени… а он такой привереда! И руки у него белые-белые, такие красивые, все сверкают – столько на них бриллиантов! А потом вдруг он взял курицу и разорвал ее на куски! Представляешь? Своими руками! Меня это так рассмешило!

– Продолжай, Мария! Продолжай!

– Наступила тишина. Все смотрели на короля, и вдруг… я рассмеялась! Да так громко… и никак не могла остановиться. Почему-то – глупо, конечно – мне все это показалось ужасно забавным.

– Ну, давай! Давай дальше!

– А король сказал человеку, который ему прислуживал: «Кто это там смеется?» Тут папа крепко-крепко стиснул мою руку, и я умолкла, потому что этот человек подошел прямо ко мне. Он сказал: «Кто вы и откуда?» Папа открыл было рот, чтобы ответить, но я подумала: «Нет. Я не хочу, чтобы папе из-за меня попало». Поэтому я сама поспешила ответить и громко сказала: «Я Мария Смит, из Англии. Я живу в монастыре Непорочного зачатия в Фобур-Сент-Антуан. Это я смеялась над королем».

Мария затряслась от хохота, и Франсис, присоединившись к ней, на время забыла о неминуемом расставании.

– О, Франсис! Если бы ты видела трапезу короля! Он продолжал обедать как ни в чем не бывало, а я дрожала от страха и думала, что меня сейчас бросят в тюрьму. Я не могла себе представить, на что похожа жизнь в Бастилии или в Консьержери… Мужчина, прислуживавший королю, вернулся к нему, и поговорил с ним… потом взял что-то со стола и подошел к тому месту, где стояла я… Когда он заговорил, я вдруг поняла, что он сам тоже очень знатный господин. Он сказал: «Мадемуазель, я, герцог де Субиз, имею честь передать вам комплименты Его Величества. Он надеется, что вы соизволите принять подарок, который вас, наверное, позабавит». И вручил мне серебряное блюдо.

– Которое хранится у тебя до сих пор, – вставила Франсис.

Мария кивнула и продолжила:

– И на котором лежала целая гора засахаренных слив!

– Покажи мне его, Мария!

Сестра подошла к уже уложенному саквояжу и достала красивое серебряное блюдо с изящным рисунком.

– Какая прелесть! – вскричала Франсис. – Надо же, ты получила его просто за то, что рассмеялась! Это королевский подарок, Мария. Первый королевский подарок в твоей жизни…

– И, смею надеяться, последний, – беспечно заявила Мария. – Но блюдо действительно прелестно, и я всякий раз смеюсь, когда гляжу на него. Ах, я так завидую тебе, Франсис! Ведь ты остаешься в Париже, а я обожаю Париж! Особенно он мне нравится по утрам, когда все еще только просыпаются, везде царит оживление, на улице витают запахи готовящейся еды, магазины открываются, а люди спешат кто куда, и у всех такой возбужденный вид! И тебе невольно передается это волнение… По сравнению с Парижем Брэмбридж кажется очень скучным.

– А он и вправду скучный, – признала Франсис. – В Брэмбридже единственное развлечение – месса.

– Значит, там все по-прежнему. А когда служат мессу, дверь в церковь запирают, да?

– Да. Но в остальном там ужасная скучища. Каждый день уроки, потом небольшая прогулка верхом по парку… Мы почти ни с кем не знакомы, потому что большинство наших соседей – протестанты и родители не разрешают с ними знаться.

Теперь настал черед Марии горевать.

– А, какая же ты счастливица, Франсис! – вздохнула она. Счастливая пора ее жизни миновала, начинался следующий этап. Что ж, придется привыкнуть к отчему дому… привыкла же она к Парижу! Ладно, хотя бы ей удалось утешить Франсис – и то слава богу!

* * *


Дом в Брэмбридже оказался меньше, чем его себе представляла Мария.

«Должно быть, – с невеселой усмешкой подумала она, – это по сравнению с Версалем».

По пути домой они проезжали через Лондон, и там Марию вновь охватило радостное волнение, поскольку столица Англии напомнила ей Париж. Наверное, дело было в том, что в Париже в то время вошло в моду все английское, и парижане переняли английский стиль одежды… разумеется, только мужской! Мужчины носили сюртуки строгого покроя, белые шарфы и сапоги для верховой езды, а в магазинах рекламировали «le the» – чай, объявив его типично английским напитком… Большой город привел Марию в восторг, но, конечно же, они не могли там задерживаться. А когда, наконец, добрались до славящегося своей красотой графства Гемпшир, миновали Винчестер, лежавший на пути к Брэмбриджу, и въехали на липовую аллею, Мария немного расчувствовалась – все-таки это был ее родной дом! Однако она не забывала о том, с какой нежностью обняла ее на прощание мать-настоятельница, прошептав, что, если Марии вдруг захочется вернуться в монастырь, ей там всегда будут рады. При этом настоятельница монастыря явно подразумевала, что Мария Смит всегда останется одной из ее самых любимых воспитанниц.

И вот показался дом – по его виду сразу было понятно, что здесь живет сквайр со своим семейством. Мама ждала Марию на пороге. Она обняла дочь, потом слегка отстранилась.

– Дай-ка мне посмотреть на тебя, Мария! Боже, как ты выросла! Кто бы мог подумать, что это моя малютка?

– Ах, мама! Как я рада тебя видеть!

– Ну, тебе было хорошо у монахинь?

– Они были ко мне очень добры.

Мария Смит улыбнулась. Как можно относиться иначе к столь очаровательному юному созданию? Да, они, конечно, поступили мудро, послав дочь учиться во Францию. Она научилась красиво держаться, приобрела шарм и, вне всякого сомнения, говорила по-французски, словно на родном языке. Так что теперь ее можно спокойно выводить в свет: она красива, умна и образована.

– Заходи в дом, доченька. Ты так долго здесь не была, что наверняка забыла, как он выглядит.

Взявшись за руки, мать и дочь вошли в дом, где их ждали мальчики, которые шумно приветствовали сестру.

– Осторожней, ребята! – воскликнул отец. – Вы испортите Марии прическу!

Джон потянулся к сестре, пытаясь распустить ее золотистые волосы, собранные высоко на затылке. Она увернулась, смеясь.

– Нам всем приходилось носить такую прическу, потому что у супруги дофина высокий лоб и она так закалывает волосы. Это сейчас модно.

– И тебе очень идет, – заметила Мэри.

– Я рада, что ты одобряешь эту прическу, мама.

– Пойдем, милая, я проведу тебя в твою комнату. Я тебе теперь отвела спальню побольше. Окна выходят на липовую аллею. Думаю, тебе понравится.

– Ах, мама! Я так счастлива, что опять вернулась домой!

– Да? А я боялась, что тебе не захочется расставаться с монахинями.

– А мне и не хотелось. Но домой меня тоже тянуло.

– Как хорошо, дорогая, что ты столькому умеешь порадоваться! Я надеюсь, Франсис тоже не будет тосковать в монастыре.

– Ну, конечно, не будет, мама!

Мэри улыбнулась, весьма довольная своей дочерью. Сыновья Мэри обладали веселым нравом, но были слишком шумными и немного эгоистичными. А Франсис?.. Ну, пожалуй, характер Франсис еще не определился. Но может быть, другой такой девушки, как Мария, нет на всем белом свете.

* * *


В тот же день, только позже, Уолтер и Мэри беседовали о своей дочери.

– Она очаровательна, – заявила Мэри. – И такая красавица! У нее прелестные волосы, а глаза… какого они приятного оттенка! Прямо-таки лесной орех!.. И сложена она чудесно. Не девушка, а бутон розы.

– В тебе говорит любящая мать.

– Но разве я не права?

– У нее мой нос. А лучше бы был твой.

– Чепуха! Зато в ее лице сразу виден характер. Мне, например, очень нравятся носы с горбинкой. Она придает лицу Марии изюминку.

– По-моему, вы настроены превозносить свою дочь до небес, мадам.

– А вы назовите хоть один ее недостаток, сэр! Уолтер замялся, и Мэри торжествующе воскликнула:

– Видишь? Ты тоже не можешь! Ты гордишься ею точно так же, как и я.

– Что ж, должен признаться, я действительно очарован Марией. Она вернулась из Франции еще большей красавицей, чем была.

– Даже французский король пришел от нее в восторг.

– Ах, ты про засахаренные сливы?! Да он поступил бы точно так же с любым ребенком.

– Ничего подобного! Он увидел Марию, пришел от нее в восторг и решил сделать крошке подарок.

– Подарки такого человека меня вовсе не радуют. Даже если он и отнесся к Марии как к ребенку.

Мэри кивнула.

– Да, худо дело. Неудивительно, что французы недовольны своим королем. Мария уверяла меня, будто бы он никогда не ездит в Париж, потому что люди его страшно не любят. А вот к дофину и его молодой жене – она из Австрии – французы относятся по-другому… Ладно, наш король хотя бы ведет добропорядочную жизнь… правда, в последнее время ходят слухи о его неблагоразумном поведении… Представляешь, мне недавно рассказали, что до свадьбы он имел содержанку… какую-то квакершу![2 - Квакеры – члены религиозной христианской общины, основанной в середине XVII века в Англии. Отвергают институт священников, церковного таинства.] И даже вроде бы сочетался с ней браком!

– Все это сплетни, Мэри. Их не нужно слушать и уж том более – повторять.

– Ну, тогда у меня есть более приятная новость. Поговаривают, что король намерен проявлять терпимость к религиозным меньшинствам. В частности, к квакерам.

– Ты опять о квакерах…

– Но разве для нас это неважно? Если он будет снисходительнее к квакерам, то почему бы ему не проявить терпимость и по отношению к католикам? Я думаю, нам повезло с королем, при нем нам будет неплохо. Ах, Уолтер! Как же меня возмущает, что мы чуть ли не тайком собираемся на мессу и должны запирать дверь часовни!

Но Уолтер прекратил ее словоизлияния, вернув разговор в прежнее русло – к Марии.

– Нашей красавице-дочке уже семнадцать. Тебе не кажется, что уже пора подыскать ей мужа?

Мэри вздохнула.

– Да, ты, разумеется, прав, хотя я бы с удовольствием подержала ее возле себя, хотя бы самую малость…

– Что ж, пока никакой спешки нет, но ты же понимаешь, мы обязаны устроить ее брак, это наш долг. Мы не в состоянии дать за ней большое приданое.

– Ее приданое – это красота и обаяние, и разве вы не замечали, мистер Смит, что помимо сих природных достоинств у нее есть и прочие добродетели?

– Я не сомневаюсь, что ваша дочь – образец совершенства, мадам. Поэтому, хоть у нее и маленькое приданое, она наверняка удачно выйдет замуж.

– Но кого мы ей найдем здесь, в Брэмбридже?

– Согласен, из здешних женихов ее никто недостоин. А посему я хочу с тобой посоветоваться… давай-ка отправим ее в гости к твоему богатому брату в Ред-Райс. Я уверен, что он с радостью сделает все возможное для своей очаровательной племянницы.

* * *


Родители Марии оказались правы, говоря, что Генри Эррингтон с радостью примет очаровательную племянницу в своем особняке в Ред-Райсе. Он и так уже наслышался о красоте девушки, а, увидев ее, был просто потрясен.

Генри с удовольствием пригласил бы к себе богатых и достойных молодых людей… если бы таковые были у него на примете. Но в том-то все и дело! У него были богатые соседи, у которых имелись вполне достойные сыновья, но они были протестантами, а самым главным положительным качеством жениха родители Марии считали принадлежность к той же религии, которую исповедовали они.

Тем не менее Генри решил сделать все, что может, и пригласил в гости старинного друга Эдварда Уэлда, рассчитывая спросить у него совета. Когда-то Эдвард был женат на дочери лорда Пэтре, и хотя она, увы, уже отошла в мир иной, Эдвард время от времени наведывался поразвлечься в Лалвортский замок. Генри знал, что друг охотно поможет ему.

И вот когда Эдвард Уэлд приехал в Ред-Райс, Генри пригласил его в кабинет и вкратце изложил суть дела:

– Моя племянница – очаровательное создание, она получила редкое по нынешним временам образование и вдобавок прелестна и обаятельна. Я думаю, что найти ей подходящего мужа не составит труда, хотя приданого у нее толком нет.

– Сколько ей лет? – поинтересовался Эдвард Уэлд.

– Семнадцать.

– Совсем еще ребенок.

– Да, но у моей сестры есть вторая дочь, и Мэри хотела бы поскорее пристроить Марию. Скажи, милый друг, ты не мог бы мне в этом помочь?

– Да, конечно, я сделаю все, что в моих силах. А что ты предлагаешь?

– Может быть, ты пригласишь меня в Лалворт и включишь в число гостей мою племянницу?

– Что ж, это совсем нетрудно. Считай, что вы с племянницей уже приглашены.

– Мы с огромным удовольствием принимаем твое приглашение.

– Ты соглашаешься, даже не спросив у племянницы ее мнения?

– О, Мария – удивительно любезная девушка. Стоит мне только заикнуться, что я хочу поехать вместе с ней, как она с радостью выполнит мое желание.

– Ты так лестно о ней отзываешься, что мне теперь не терпится полюбоваться на это прелестное создание.

– Я люблю малышку всей душой, хотя узнал ее вообще-то совсем недавно… она долго жила в Париже, а перед отъездом во Францию была еще крошкой. Я даже не уверен, что мне на самом деле хочется выдать ее замуж. Я бы с большим удовольствием удочерил ее и оставил жить здесь.

– Ее родители наверняка не согласятся.

– Да, я тоже в этом не сомневаюсь. Ну, да ладно, пойдем в сад. Думаю, мы застанем Марию там.

Мария рвала розы, и ее дядя был рад отметить, что она произвела на его друга огромное впечатление. Дело в том, что до встречи с Марией Эдвард списывал большую часть восторгов друга на счет родственных чувств.

– Мария, дорогая, познакомься с мистером Эдвардом Уэлдом.

Племянница оторвалась от цветов, и дядя с обожанием подумал, что она еще краше, чем всегда. А девушка поставила на землю корзинку и сделала грациозный реверанс.

– Мистер Уэлд пригласил меня в Лалвортский замок, Мария, и предложил тебе поехать со мной. Как ты к этому относишься?

– По-моему, это восхитительное предложение, дядя, и я буду счастлива присоединиться к вам.

– Ну, что ж, Эдвард, – сказал Генри Эррингтон, – твое приглашение принимается.

Эдвард Уэлд довольно улыбнулся, и Генри с радостью отметил, что друг смотрит на Марию не отрываясь.

* * *


Перед отъездом Эдвард Уэлд сказал Генри Эррингтону, что он хотел бы побеседовать с ним наедине, и Генри предложил пройти в библиотеку.

Как только они остались вдвоем, Эдвард пылко воскликнул:

– От тебя, должно быть, не укрылись мои чувства к Марии. Генри, как ты думаешь, у меня есть шансы, если я сделаю ей предложение?

– Ты?.. Эдвард!

– Да ладно тебе, Генри! Я же еще не стар. Мне сорок четыре года. А Марии почти восемнадцать. Конечно, разница большая, этого отрицать нельзя, но я не волен в своих чувствах и постараюсь убедить ее родителей – да и ты, пожалуйста, постарайся! – что я буду носить Марию на руках и дам ей все, к чему она привыкла… и даже гораздо больше!

– Я в этом не сомневаюсь, Эдвард. Ты уже говорил с Марией?

– Нет, конечно! Я хотел сначала поговорить с тобой. И заручиться разрешением ее семьи прежде, чем обратиться к самой Марии. Ну, так как, Генри?

Друг раздумывал. Эдвард Уэлд был католиком, богатым, добропорядочным человеком, владельцем Лалвортского замка, вдовцом, который некогда счастливо жил в браке с дочерью лорда… Да, вне всякого сомнения, родители Марии не станут возражать против такой партии…

– Есть еще одно обстоятельство, – осторожно произнес Генри. – Моя сестра и шурин обожают девочку. Вряд ли они станут принуждать ее к браку, если она не захочет. Так что ответ будет зависеть от нее.

– Может быть, ей так понравится замок…

– Не думаю. Марию не прельстишь материальными благами.

Эдварду стало не по себе. Он не отличался крепким здоровьем, и в его годы не пристало волочиться за молодыми девушками. Он надеялся ослепить ее семейство своим богатством, но раз Марию этим не соблазнишь, значит, шансы на успех невелики…

Друг положил руку ему на плечо.

– Мария от тебя в восторге, я уверен, но думаю, она к тебе относится скорее как… как к доброму дядюшке… и это вполне естественно, ведь ты мой друг. Может быть, все переменится. Я бы, на твоем месте, не стал объясняться с ней сейчас же, а написал ее родителям и рассказал о своих намерениях. А тем временем мы, как и договорились, приедем в Лалворт.

* * *


Лалворт! Какое восхитительное место! А мистер Уэлд дома совсем другой… Марии хотелось узнать про замок буквально все, хотелось обследовать каждый закуток. Может быть, стоит попросить мистера Уэлда об экскурсии?.. Хотя ей было совестно отвлекать хозяина замка, она не сомневалась, что у него есть серьезные дела и в его планы не входит тратить время на какую-то юную особу… Но – напротив! Мистер Уэлд пришел в восторг, ему очень польстило, что она так интересуется его домом, и он заявил, что никому не позволит показать ей замок, а сделает это только сам.

– Он не такой уж и старый, – сказал мистер Уэлд, – замки бывают гораздо более древними. Моя семья купила его немногим больше столетия назад, в тысяча шестьсот сорок первом году. Фундамент, правда, был заложен примерно в период разгрома Армады,[3 - После того, как английская королева-протестантка Елизавета I Тюдор казнила шотландскую королеву-католичку Марию Стюарт, заявившую свои права на английский престол, король Испании Филипп I и Римский Папа организовали крестовый поход против Англии. В 1588 году к ее берегам был послан испанский флот из 134 кораблей с 20-тысячной армией – Непобедимая Армада. Английский флот нанес испанскому сокрушительное поражение, после чего Англия стала ведущей морской державой и главой всего европейского протестантского лагеря.] но строительство завершили только сорок лет спустя.

– Как это, должно быть, восхитительно – жить в замке!

– Да, я тоже так считаю. А как вам кажется, вы могли бы жить в замке?

– Конечно, могла бы!

– Что ж, может, когда-нибудь это случится… Мария беззаботно рассмеялась.

– Вряд ли! Мне придется удовольствоваться нашим домом… там, разумеется, очень мило, но все-таки это не замок!

– Но вы же не будете жить там вечно! Может быть, вы выйдете замуж и… м-м…

– Бог его знает, как все будет… А у вас в замке есть домовая церковь?

– Есть. Хотите взглянуть?

– Очень хочу! В Брэмбридже нам приходится молиться в доме священника. Папа устроил там часовню. Как, наверное, чудесно иметь домовую церковь!

Эдвард взял Марию за руку, она не выказала ни малейшего сопротивления.

«Она относится ко мне как к доброму дядюшке! – в отчаянии подумал Эдвард. – Но до чего же она прелестна! И так молода! Так и пышет здоровьем и энергией…»

По пути в часовню Эдвард указал Марии на круглые зубчатые башни, высившиеся на каждом углу замка и сделанные из челмаркского камня. Мария живо всем интересовалась и пришла в восторг, узнав, что часовня состоит из четырех помещений, образующих крест.

Она нашла, что из парка открывается прекрасный вид на Дорсетское побережье, и предложила взобраться на одну из башен, чтобы получше все разглядеть.

Девушка подошла к узкой каменной лестнице, спиралью поднимавшейся вверх. Подъем оказался крутым; Эдвард уже очень давно не поднимался на башню, он спешил вслед за Марией, стараясь не отстать от нее и не показать, что его мучит одышка, но когда наконец встал рядом с девушкой на вершине башни, Мария в тревоге повернулась к нему и воскликнула:

– Мистер Уэлд, вам плохо?

– Нет, нет, – задыхаясь, пролепетал он.

– Но я же вижу! О боже, какая я беспечная! Я ведь не шла, а бежала вверх по лестнице! Умоляю, присядьте. Нет-нет, вы должны присесть, мистер Уэлд.

Мария усадила его на камни, а сама встала рядом на колени и принялась обеспокоенно вглядываться в его лицо. Он подумал, что озабоченное выражение придает ее чертам дополнительную прелесть, и почувствовал еще больший прилив любви. Но решил, что любовь его безнадежна. Он собирался поразить ее своим замком, а добился лишь того, что она теперь будет считать его стариком.

– Ничего страшного, – Эдвард попытался встать на ноги. Но Мария даже слушать об этом не пожелала. Она проявила очаровательную властность.

– О нет, мистер Уэлд, посидите немножко. Я настаиваю!

– Ну, если вы настаиваете… Мария зарделась.

– Извините. Но, право же, я немного обеспокоена.

– Меня восхищает, что вы проявляете заботу о бедном старике.

– А как же иначе? И потом никакой вы не старик! Это я вела себя глупо. Бежала по лестнице. Мама говорит, что я иногда делаю что-нибудь не подумав, и, боюсь, она права.

– Я… я нахожу вас очаровательной. Мне бы не хотелось, чтобы вы менялись.

– Даже если я буду такой беспечной? У Марии вырвался звонкий смешок.

– А что вы думаете обо мне? – отважился спросить Эдвард.

– Что с вашей стороны было очень любезно позволить мне приехать сюда вместе с дядей Генри и показать мне этот великолепный замок, и… – Мария на секунду умолкла и посмотрела на Эдварда. А потом строго прибавила: – Но я вижу, мне следует хорошенько следить за вами, чтобы вы впредь были осторожнее… Ах, боже мой! Я опять веду себя невежливо!

– Пожалуйста, продолжайте… продолжайте в том же духе!

– А знаете, мистер Уэлд, вы совсем не похожи на солидного дядюшку. Ну, как? Вы отдохнули? Может, спустимся вниз?

Эдвард поднялся на ноги и пробормотал:

– Подождите минутку. Давайте подойдем к парапету… чтобы вы полюбовались окрестностями.

Она стояла так близко, что прядь ее длинных волос коснулась его лица, когда подул ветер.

Что, если спросить ее прямо сейчас? Сказать: «Все это мое. Разделите мои богатства». Но это торгашеский язык, а она не такая… Она милая, невинная и бесконечно желанная…

– Мария… – начал Эдвард.

Девушка повернулась к нему; глаза ее блестели, и в них было восхищение прекрасным пейзажем.

– Да, мистер Уэлд? – сказала она.

– Вам нравится… нравится все это?

– Конечно! Кто может остаться равнодушным к такой красоте?

– Вам бы хотелось здесь жить?

– По-моему, это чудесное место.

– Тогда…

Мария выжидательно поглядела на собеседника.

– Нет, – в отчаянии выдохнул он. – Я слишком стар… а вы так молоды!

Тут она, наконец, поняла…

И пришла в полное замешательство. Ей хотелось пойти в свою комнату и хорошенько все обдумать.

* * *


Мария получила письмо от мамы. В нем говорилось о предложении мистера Уэлда. Мать и отец тщательно все взвесили. Дядя Генри мог поручиться за мистера Уэлда, который вел всегда добропорядочную жизнь и принадлежал к одному из самых выдающихся католических семейств Англии. Мистер Уэлд был без ума от Марии и не требовал приданого, что было, насколько поняла Мария, очень важно для ее родителей, поскольку дела отца находились в расстроенном состоянии. Мистер Уэлд уже проявил себя хорошим мужем, будучи женат на знатной даме. Родители сочли весьма лестным то, что он предлагает их драгоценной Марии занять ее место, и советовали дочери серьезно над этим подумать. Разумеется, если она не захочет, они не станут принуждать ее к замужеству. Равно как и торопить со свадьбой. Однако они убедительно просили ее взвесить все «за» и «против». Она не богата; кроме красоты ей предложить особенно нечего, и потом она должна не забывать о Франсис и мальчиках! И хотя мама с папой ни в коем случае не предлагают ей принять предложение мистера Уэлда, если оно ей не по вкусу, они будут безмерно счастливы, если их дочь проявит благоразумие и согласится на этот брак.

Мария перечитывала письмо вновь и вновь…

Мистер Уэлд был таким добрым, таким хорошим, так старался показать ей, что он прекрасно ее поймет, если она откажется выйти за него замуж! Дядя Генри же явно хотел, чтобы она осчастливила его старого друга. А Марии хотелось всем угодить.

Она зорко следила за тем, чтобы мистер Уэлд не перенапрягался. Он был этим и доволен, и раздосадован. Ее внимание льстило Эдварду, и в то же время он чувствовал, что тем самым разница в их возрасте только усугубляется.

И вот одним летним днем, когда жара оказалась для мистера Уэлда невыносимой и Мария проявила очаровательный деспотизм, настояв, чтобы он вместо верховой прогулки посидел в тени, ей показалось, что у него слегка печальный вид, и она упомянула об этом в разговоре.

Эдвард сказал:

– Меня только одно печалит, Мария. То, что я не могу стать на двадцать лет моложе.

– Но зачем об этом грустить? Молодые часто делают всякие глупости.

– Мне грустно, что я не ваш ровесник. Тогда бы я мог попросить вас выйти за меня замуж, и если бы вы согласились, у меня не было бы больше причин для уныния.

– Но вы же все равно можете попросить! – сразу посерьезнев, сказала она. – Пока что вы этого не сделали, хотя поговорили с моим дядей и с родителями. Может быть, если вы попросите меня…

На лице Эдварда отразилась огромная радость.

– Мария! – воскликнул он. – Вы выйдете за меня замуж?

– Ну, конечно, выйду! – ответила Мария и довольно рассмеялась, увидев, что он счастлив.

* * *


Эдвард Уэлд был в восторге от супружеской жизни. Как только Мария дала согласие, он поспешно выполнил все обряды и Уолтер и Мэри поздравили друг друга с тем, что их старшая дочь поступила благоразумно. Почти без усилий и без всяких расходов они нашли ей выгодную партию, и к восемнадцати годам она уже была прекрасно устроена: жила в замке с богатым мужем, который баловал ее и вдобавок принадлежал к самому выдающемуся католическому семейству Англии.

Что же касается Марии, то она была очень счастлива. Ей было приятно осознавать, что она осчастливила своего супруга, а он с удовольствием показывал ее друзьям, и поэтому в Лалвортском замке часто устраивались балы. Мария быстро научилась вести себя как подобает хозяйке дома; здесь пригодились правила хорошего тона, усвоенные ею во Франции: Мария умела непринужденно и мило беседовать с людьми, которые были гораздо старше ее, а чуть-чуть повзрослев, она стала еще красивее.

Эдвард Уэлд не знал, что бы еще такого для нее сделать. И решил заказать ее портрет! Тогда он всегда сможет любоваться той Марией, какой она была в первый год их совместной жизни. Он хотел, чтобы ее нарисовали рядом с ним. В зале при входе в замок висел портрет, на котором Эдвард был изображен вместе со своей первой женой, и поскольку на холсте оставалось достаточно места, чтобы изобразить Марию по другую руку Эдварда, художник выполнил его заказ. Эдвард был очень доволен, и теперь, заходя в зал, непременно останавливался, чтобы поглядеть на себя в обществе двух женщин. Однако взор его был прикован только к Марии.

Затем он решил, что нужно нарисовать отдельный портрет Марии, и пригласил в Лалворт Гейснборо.[4 - Гейнсборо Томас (1727–1788) – английский живописец. Полные одухотворенности и лиризма, его портреты и пейзажи отличаются виртуозной легкостью и воздушностью живописи.]

Прибыв на место, художник остался доволен натурой, но слегка удивился, взглянув на волосы Марии, не прибегавшей ни к каким особым ухищрениям в прическе. Он не преминул обратить на это ее внимание:

– Мадам, при дворе леди носят парики или пудрят свои локоны.

– Правда, мистер Гейнсборо? – откликнулась Мария. – А вот я ничего этого не делаю.

Мистер Гейнсборо не смог скрыть тревоги: его беспокоило, что портрет будет отличаться от тех, которые он привык рисовать. Ему явно хотелось, чтобы позирующая дама сделала некоторую уступку моде.

Муж с радостью отметил, что Мария не робкого десятка. Ему нравилось, когда его богиня проявляла характер. Она не стала спорить с художником, но после окончания первого сеанса пришла к мужу, и он с изумлением увидел, что в глазах ее сверкает возмущение: никогда еще на его памяти Мария так не сердилась!

– Эдвард, ты не поверишь! Этот человек изобразил меня в сером парике!

Эдвард пошел взглянуть на портрет и убедился, что Гейнсборо действительно прикрыл на портрете курчавые волосы Марии серым париком.

На следующий день Мария заявила мистеру Гейнсборо, что повторного сеанса не будет. Художник пожал плечами и ответил, что пусть ему заплатят за сделанную работу и он уедет, поскольку в его услугах нуждаются гораздо более важные люди, нежели миссис Уэлд из Лалворта.

– До чего же ты решительная молодая особа! – воскликнул мистер Уэлд, когда художник покинул замок.

Мария рассмеялась.

– Но разве я была неправа, Эдвард, когда решила, что тебе нужен портрет твоей верной жены?

– Конечно, права.

– А раз так, то я сказала себе, что ты или получишь такой портрет, или не получишь ничего. Неужели я могла согласиться, чтобы мистер Гейнсборо изобразил меня какой-то придворной красавицей, не имеющей ничего общего с той женщиной, которой ты оказал честь, дав свое имя?

Эдвард улыбнулся, с обожанием глядя на супругу.

– Мы найдем художника, который изобразит именно то, что мне нужно – мою настоящую Марию!

* * *


Эдварду Уэлду было сорок пять – возраст, конечно, не такой уж и солидный, однако поскольку он не отличался крепким здоровьем, ему пришло в голову, что пора обеспечить будущее Марии и позаботиться о том, чтобы в случае его смерти все наследство досталось любимой жене. Если же не составить новое завещание, то замок и все богатства перейдут к его брату Томасу!

Поэтому Эдвард при первой же возможности повидался с душеприказчиками и велел им написать новое завещание, прибавив, чтобы они поскорее принесли его в замок.

Завещание составили и принесли в Лалворт, чтобы Эдвард его подписал. Эдвард не смог удержаться от искушения и попросил одного из слуг заглянуть в комнату Марии и пригласить ее в библиотеку – ему хотелось рассказать ей о том, что он сделал.

Мария явилась в элегантнейшем костюме для верховой езды: кроме всего прочего, она научилась во Франции искусно одеваться, и Эдвард, как всегда, был потрясен ее красотой.

– Ах, любовь моя! Как ты восхитительно выглядишь!

– Сегодня прелестное утро, Эдвард. Пожалуйста, поедем покатаемся!

– С удовольствием. Но сперва я хочу тебе кое-что показать. Я составил новое завещание.

Мария встревожилась.

Эдвард рассмеялся.

– Да я вовсе не собираюсь умирать, моя дорогая! Мало ли что я составил завещание?

– Я ненавижу все эти разговоры про завещание.

– Благослови тебя бог! Но тем не менее о таких вещах следует позаботиться заранее. Завещание сейчас подпишут, я его уберу, и больше мы о нем говорить не станем, но я должен знать, что, если со мной случится несчастье, моя Мария будет хорошо обеспечена.

– Ты так добр ко мне, милый Эдвард!

Он снова ласково ей улыбнулся, она села, и муж прочитал ей завещание. Кроме некоторых мелочей, все было отписано Марии.

– Так, – кивнул Эдвард. – Теперь его должны подписать свидетели. Нужно сделать все, не откладывая.

– Но тогда мы опоздаем на прогулку! Ты, наверное, забыл, что к нам приедут из Моретона Фремптоны? Времени у нас в обрез, а тебе еще нужно переодеться. Завещание можно будет подписать и после визита Фремптонов.

Эдвард, как обычно, был рад угодить жене, поэтому положил завещание в бюро, запер его и пошел, чтобы переодеться в костюм для верховой езды.

Утро выдалось действительно чудесное. Скача по полям – они доскакали до берега моря, – муж с женой говорили о Фремптонах, о некоторых других друзьях и о том, что Мария решила обставить несколько комнат в замке новой мебелью.

Время пролетело быстро, и вскоре Мария напомнила мужу, что пора возвращаться домой, а то они не успеют привести себя в порядок к приезду Фремптонов.

Въехав в парк, окружавший замок, они пустили лошадей легким галопом. Внезапно лошадь Эдварда споткнулась о холмик земли, оставленный кротом, и Эдвард вылетел из седла. Лошадь поскакала в стойло, а он так и остался лежать на траве.

Мария торопливо спешилась.

– Эдвард! – вскричала она. – О Господи… Эдвард открыл глаза.

– Слава богу! – обрадовалась Мария. – Эдвард, я сейчас сбегаю за подмогой… А ты лежи тихо, не шевелись… и жди!

* * *


Эдвард вроде бы не расшибся при падении, но доктора посоветовали ему недельку полежать в постели. Они сказали, что он пережил большое потрясение.

Мария проявила еще одно превосходное качество: она оказалась хорошей сиделкой. Но неделя миновала, а Эдвард все не поправлялся. Кости были целы, однако падение вызвало явное недомогание. Эдвард сильно постарел, и хотя, когда Мария сидела рядом, он был спокоен и всем доволен, ему, похоже, начала изменять память.

Прошли две недели. Доктора качали головами. Они не понимали, что творится с их пациентом. Ушиб казался несерьезным, и все же мистер Уэлд сильно изменился…

– Ему нужен хороший уход, только и всего, – говорили они Марии. – Но пусть еще немножко полежит в постели.

Мария почти не отходила от больного, и тем не менее даже она замечала, что муж слабеет с каждым днем.

И вот однажды утром, когда она зашла к нему в комнату и что-то сказала, он не ответил…

Мария подошла поближе, посмотрела на Эдварда… И с одного взгляда поняла, что она теперь вдова…


МИССИС ФИТЦЕРБЕРТ


Только когда завещание было прочитано, Мария осознала, что произошло. Но она понимала, что винить нужно только себя. Заболев, Эдвард позабыл про завещание, так что оно до сих пор не было подписано и лежало в бюро, а в старом про Марию даже не упоминалось. И это было вполне естественно, ведь, составляя первое завещание, Эдвард понятия не имел о существовании Марии! Поэтому замок и все состояние Эдварда перешли к его брату Томасу, а Марии не досталось ни пенса.

Томас – брат Эдварда – приехал в замок. Ему было жаль Марию, и он уверял ее, что она не останется без средств к существованию.

– Не тревожьтесь обо мне, – сказала Мария. – Я вернусь к родителям.

Томас подумал, что это самое мудрое решение, которое можно принять в подобной ситуации, однако уговаривал Марию принять небольшую ренту, убеждая ее, что брат, безусловно, хотел бы этого.

Мария знала, что брат хотел оставить ей замок и почти все свои богатства, однако предпочла не посвящать в это Томаса. Она сама виновата! Хотя… кто бы мог подумать в то солнечное утро, когда она уговорила Эдварда повременить с подписанием завещания, что в результате ей не перепадет ни пенса?! А ведь она могла бы остаться богатой вдовой!

Однако Мария по молодости не переживала из-за потери богатства. Она гораздо больше горевала по Эдварду, к которому питала, может быть, не особенно страстную, но зато преданную и благодарную любовь.

Мария была очень довольна, когда приехал отец и забрал ее обратно в Брэмбридж.

* * *


Мэри Смит обрадовалась возвращению дочери, однако сетовала на то, что Марии не хватает – как она выражалась – «житейской хватки». Ведь Эдвард готов был подписать завещание! А Мария его остановила!.. Хотя завещание было составлено целиком в ее пользу!

– Боже мой! – восклицала Мэри. – Вот уж ирония судьбы, ничего не скажешь! Тебе предлагают огромное состояние, а ты спокойно говоришь: «Давай немножко попозже. Сперва покатаемся верхом». Ей-богу, Мария, ты ужасно легкомысленная!

– Ах, мама! Но как я могла знать?..

– Да, конечно, дорогая… конечно, ты не знала. Но мне кажется, тебе следует постараться впредь проявлять немножко больше практичности.

– Мама, все уже позади. Мой дорогой Эдвард мертв, а я не богата, хотя и не бедствую. Мне следует довольствоваться тем, что у меня есть.

Мэри Смит вздохнула. Ее дочь с каждым днем расцветала. Интересно, у молодой вдовы столько же шансов найти мужа, как у незамужней девицы? Мэри не была в этом уверена, поскольку, овдовев, дочка стала только чуть-чуть богаче, чем была в девичестве.

Несколько месяцев Мария пожила с родителями, а затем решила снять коттедж неподалеку от них, на Колден-Коммон. Мать с отцом пришли к выводу, что это неплохая идея.

– Во всяком случае, ее положение прояснится, – сказала Мэри Уолтеру. – А через год, когда Мария снимет траур, она вполне сможет снова вернуться в «свет». Ей тогда будет около двадцати. Согласись, Уолтер, наша дочь еще очень молода. И я начинаю думать, что такая красавица, как Мария, пожалуй, сможет обойтись и без приданого!

– Без приданого никто не может обойтись, Мэри.

– Ты циник, Уолтер. Ведь вышла же Мария за Эдварда! И была бы сейчас богата, если бы не ее нелепая причуда… да и не причуда даже, а безрассудство! Но не сомневаюсь, что теперь она твердо усвоила: финансовые вопросы следует улаживать при первой же возможности… Это ей послужило хорошим уроком.

– Усвоенным за счет целого состояния! Да, что и говорить – урок неплохой!

– Может, мой брат снова нам поможет. Он в тот раз оказал нашему семейству неоценимую услугу. Но нужно, чтобы Мария год соблюдала траур по бедному Эдварду. А потом посмотрим.

Так что Мария поселилась в коттедже и принялась вести тихую, уединенную жизнь.

* * *


Не имея собственной семьи, Генри Эррингтон живо интересовался делами сестры. Он решил, что коли ему удалось один раз подыскать мужа для Марии, то надо сделать это и во второй; однако поддерживал Мэри и Уолтера в том, что Марии не следует в течение года нарушать траур.

Жизнь в маленьком коттедже всего с одной служанкой – ничего больше бедная вдова не могла себе позволить – вполне соответствовала тогдашнему настроению Марии. Бедняжка частенько вспоминала, как она была хозяйкой Лалвортского замка, и горевала по бедному Эдварду, который так преданно ее любил. Зря муж так пытался угнаться за ее молодостью, это наверняка сократило его жизнь! Ах, зачем он старался не отставать от нее? Мария вовсе не желала этого!

Однако у юной вдовы хватало ума понять, что ее чувства к Эдварду не очень глубоки. Она просто пыталась угодить ему, потому что ей вообще нравилось угождать людям. И через несколько месяцев Мария начала находить удовольствие в спокойном уединении. Она много читала и заинтересовалась политикой, поскольку ей весьма скоро стало ясно, что она живет в эпоху бурных событий. Конфликт с американскими колониями, конечно же, имел жизненно важное значение для Англии. Мария следила за деятельностью Питта – лорда Чатама,[5 - Питт Уильям-старший, граф Чатам (1708–1778) – был поочередно министром иностранных дел и премьер-министром Великобритании. Лидер группировки вигов – сторонников колониальной экспансии.] – часто размышляла о событиях во Франции и немного расстраивалась из-за того, что король, подаривший ей блюдо с засахаренными сливами, умер и на троне теперь восседали тощий молодой дофин и его элегантная жена-австрийка.

Увы, ничто не вечно под луной, и Мария не знала, как долго суждено ей прожить в маленьком коттедже на Колден-Коммон. Для Марии не было секретом то, что у дяди Генри на ее счет свои планы. Скоро родители и дядя снова займутся сватовством… Но пока ей дали передышку, и она могла наслаждаться покоем.

* * *


Когда брат Марии Уолтер, запыхавшись, ворвался в коттедж, она мгновенно поняла, что стряслось страшное несчастье.

– Мария! – прерывающимся голосом сказал брат, – скорее поехали домой! Папа очень болен.

Мария схватила плащ и села в двуколку. Она никогда еще не видела Уолтера таким серьезным.

– Расскажи, что случилось! – потребовала она.

– Мама заподозрила неладное, пошла посмотреть, в чем дело, и увидела, что папа сидит в кресле, не в силах пошевелиться.

Пони во весь опор мчался по липовой аллее, и как только повозка остановилась у дверей, Мария выпрыгнула из нее и вбежала в дом.

Побледневшая мать молча обняла ее. Уолтера Смита осматривали врачи, которые довольно скоро вынесли свой приговор. С отцом Марии случился апоплексический удар, и теперь он был парализован.

* * *


Да, жизнь в Брэмбриджском доме совершенно переменилась. Мария отказалась от коттеджа и вновь вернулась к родителям, чтобы успокаивать и поддерживать маму, однако все понимали, что прежней жизни уже не будет, ведь бедный отец стал инвалидом и никогда, никогда не сможет ходить!

В Брэмбридж приехал дядя Генри, и его приезд послужил всем большим утешением. Дядя сказал, что возьмет на себя роль отца семейства. Франсис останется завершать образование в монастыре, поскольку привозить ее домой совершенно незачем; что же касается мальчиков, то следовало позаботиться об их карьере, что было не так-то легко, поскольку им как католикам было запрещено выбирать профессии, которые более всего соответствовали бы их положению в обществе: они не могли занимать государственные посты, быть адвокатами и служить в армии или во флоте.

Дядя Генри немного погостил в Брэмбридже, однако Мария вдруг обнаружила, что, хотя дядя прекрасный собеседник, обожающий всех развлекать, и большой ценитель вкусной еды и хороших вин, он не очень-то годится на роль опекуна мальчиков, которые быстро становились мужчинами. В отличие от отца, он совершенно не умел поддерживать дисциплину, и Мария порой с тревогой думала о будущем братьев.

Вот когда она начала сетовать на судьбу и корить себя за недальновидность, помешавшую ей позаботиться о том, чтобы завещание было подписано до роковой прогулки! Как бы она сейчас осчастливила свою семью, если бы была богатой вдовой и владелицей Лалвортского замка, а не бедной постоялицей в коттедже на Колден-Коммон!

Однако дядя Генри искренне интересовался делами племянницы и старался выводить ее в «свет». Он дружил с Томасом Фитцербертом, богатым католиком, сквайром, который имел поместья в Свиннертоне – в Стаффордширском графстве – и в Дербиширском местечке Норбери. Томасу было около тридцати; хотя он был старше Марии, однако и Мария уже не могла называться неопытной девушкой. Дядя Генри оказался прав, предположив, что его племянница произведет впечатление на Тома Фитцерберта.

– Она прелестна! – воскликнул Том, – Право же, Генри, я никогда не видел такой очаровательной женщины.

Дядя Генри довольно усмехнулся. Что ж, если Мария выйдет замуж за Тома Фитцерберта, у нее будет более интересная жизнь, чем в первом браке. Эдвард Уэлд, безусловно, обладал многими достоинствами; это был хороший, богатый супруг-католик, однако для Марии он был немного староват, и жили они в Лалворте слишком уж тихо. А Том Фитцерберт умел жить… жить именно так, как нравилось Генри Эррингтону! Ей-богу, Мария бы в конце концов истомилась в Лалворте, ведь там ее не особенно баловали развлечениями!

Как и предсказывал Генри, Том Фитцерберт вскоре открыто объявил о своих намерениях, и Мария проявила благоразумие, приняв его предложение.

Когда она стала миссис Фитцерберт, ей как раз исполнился двадцать один год.

* * *


Вскоре Мария поняла, что жизнь с Томасом Фитцербертом сулит ей гораздо больше радостей, чем брак с Эдвардом Уэлдом. Теперь у нее был энергичный муж, который тоже проявлял любовь к ней, хотя и по-своему, не так, как Эдвард Уэлд. Мария же блистала красотой, умом и светскостью и имела добродушный нрав, так что Томас Фитцерберт не разочаровался в супруге… а Мария – в нем.

Денег у них было много, они развлекались вовсю, жили не только в деревне, но и в Лондоне, где имели собственный дом на Парк-стрит, неподалеку от Парк-Лейн. Туда частенько наведывались политики и аристократы, которые умели вести занимательные, остроумные беседы. Мария Фитцерберт прослыла одной из лучших хозяек лондонских гостиных, а самой Марии гораздо больше нравилось жить в Лондоне, чем в деревенской глуши!

Будучи ревностным католиком, мистер Фитцерберт тем не менее отличался либеральностью воззрений и целиком и полностью поддерживал монархию. Он уповал на короля, который, насколько было известно мистеру Фитцерберту, жаждал веротерпимости. Поэтому мистер Фитцерберт надеялся на то, что законы, ущемлявшие католиков в их гражданских правах, будут изменены.

Зажив в богатстве и довольстве, Мария не забывала о своих родных, и когда для Франсис настала пора покидать монастырь, Мария предложила сестре пожить у нее.

Она была счастлива снова увидеть Франсис, которая выросла и превратилась в высокую, хорошенькую девушку. Сестры тепло обнялись, и Мария с интересом обнаружила, что сестре – точно так же, как когда-то ей самой, – было жаль покидать Голубых монахинь. Франсис взахлеб говорила о Париже, передавала скандальные сплетни о придворных, судачила о том, что король с королевой долго не имели детей, но наконец на свет появилась принцесса.

Мария жадно слушала рассказы сестры о жизни во Франции и в свою очередь сообщила ей о том, что произошло дома.

– Ты легко тут обживешься, – уверяла она Франсис.

– Мне бы ужасно не хотелось жить затворницей в Брэмбридже, Мария! Ах, там все так переменилось! Бедный папа! Он просто присутствует в доме, но совсем не похож на себя прежнего, а мама… мама, по-моему, совсем пала духом. Мальчики же ни в чем не знают удержу! Как я рада, что ты вышла замуж за мистера Фитцерберта и предложила мне пожить у тебя!

– Я тоже рада… и моему замужеству, и твоему приезду! – улыбнулась Мария.

Она с удовольствием вывела сестру в лондонский «свет», а когда взяла ее в Свиннертон, Франсис имела там большой успех. Девушка была удивительно хороша собой, обаятельна, добра и весела. Однако большинство людей сходилось на том, что младшая сестра – лишь бледная тень старшей.

Впрочем, один человек, частенько развлекавшийся в Свиннертоне, не согласился с приговором светского общества…

* * *


Когда Франсис зашла к сестре в спальню, Мария сидела за туалетным столиком. Мария любила причесываться сама и поэтому отпустила служанку. Она до сих пор не носила париков и не пудрила волосы. Мария втайне гордилась своими густыми золотистыми кудрями и не собиралась уродовать их, покрывая слоем пудры; а скрывать под париком такие пышные локоны не имело смысла. Да и вообще Марии нравилось придерживаться своего, оригинального стиля в одежде и прическе.

Франсис присела на кровать и наблюдала за сестрой.

– Если бы ты видела парижские прически! Они становятся все выше и выше. Женщины украшают волосы перьями и даже картинками из сельской жизни! А задает эту моду, которая становится день ото дня все скандальней, сама королева! Мсье Леонард, королевский парикмахер, каждое утро ездит в роскошном экипаже из Парижа в Версаль, чтобы причесывать ее волосы.

– А я не собираюсь менять свой стиль даже ради французской королевы! – заявила Мария.

– Я тебя не осуждаю. Ты прекрасно выглядишь. Мария, я пришла к заключению, что ты такая необычная женщина!

– Ты только сейчас это поняла? – шутливо спросила Мария.

– Ну… вообще-то я всегда это знала. Ты очень счастлива с Томом, правда?

Мария кивнула.

– Но ведь ты и с мистером Уэлдом была счастлива. И с этим Мария не могла не согласиться.

– Мария, а может быть, ты из тех женщин, которые будут счастливы с любым мужчиной?

– О нет, что ты!

– Но все равно ты оба раза так удачно вышла замуж! Конечно, ты очень добрая, веселая, умная и красивая…

– Право же, ты заставляешь меня краснеть…

– И вдобавок ты имеешь опыт… и наверняка разбираешься в подобных вещах… Мария, как по-твоему, я на тебя похожа?

– Думаю, немножко похожа.

– Интересно, а я удачно выйду замуж?

– Уверена, что да, если проявишь благоразумие.

– А когда люди влюблены, они разве ведут себя благоразумно?

Мария задумалась. Она дважды выходила замуж, проявив – как считалось – похвальное благоразумие. И все же заколебалась, не зная, что ответить… Внезапно ей пришла в голову странная мысль… А любила ли она когда-нибудь? Да, конечно, она прекрасно относилась к Томасу… и к Эдварду тоже, но…

Франсис пристально смотрела на сестру.

– Мне кажется, – серьезно произнесла Франсис, – что я смогла бы питать к Карнаби Хагтерстону такие же чувства, как ты – к Томасу Фитцерберту.

Мария пришла в неописуемое волнение.

– Франсис! Он что… Франсис кивнула.

– И ты согласилась?

– Не совсем. Я хотела сначала поговорить с тобой.

– Но ведь он тебе нравится, Франсис? Я же видела вас вместе! И знаю, что нравится!

– Да, – призналась Франсис. – Он мне нравится.

– Я так рада! – Мария вскочила и обняла сестру. – И мама обрадуется, и папа… Бедный, милый папа!.. Если б он только мог осознать, что это означает! Дядя Генри и Том будут так… довольны! Ведь мы все именно об этом и мечтали!

Франсис кивнула, по-прежнему не отрывая взгляда от лица Марии. Сестра лучилась от счастья, и это счастье пришло к ней благодаря благоразумию! Никто не мог отрицать, что сэр Карнаби Хаггерстон (из нортумберлендских Хаггерстонов-католиков) – прекрасная партия!

* * *


После удачного брака Франсис у Марии, получившей благодаря своей свадьбе с Томасом возможность помогать братьям, на душе было спокойно. Время от времени она приглашала мать немного погостить у себя в деревне. Бедная мама сильно изменилась, когда с папой случился удар, и Мария опасалась, что мать с тоской вспоминает прошлое. Уолтер-младший поступил на службу в австрийскую армию, поскольку в английскую ему как католику путь был закрыт. Дядя Генри же часто бывал в Брэмбридже. Однако он вел себя слишком снисходительно, и мальчикам – подозревала Мария – не хватало отца.

У Марии с Томасом появлялось все больше общего, ибо то, чем он занимался, неизменно вызывало ее живейший интерес, а ему было очень приятно, что жена так прекрасно осведомлена о его делах и с ней можно обсуждать все важные вопросы.

Их брак постигло лишь одно разочарование: детей пока не предвиделось. Однако Мария была еще очень молода, и супруги считали, что у них вся жизнь впереди. Томас не сомневался, что такая идеальная жена, как Мария, сможет его полностью осчастливить.

Он обожал, когда они обедали вдвоем, без гостей. Такое, правда, бывало редко: их постоянно окружали друзья, поскольку Томас отличался веселым нравом и любил общество. Вдобавок он был богат и имел прекрасные дома, где мог принимать гостей, а поскольку домов было три, располагались они в разных местах, и в каждом месте у него соответственно были друзья, то визиты практически не прекращались.

И все же изредка Томасу и Марии доводилось обедать вдвоем, и сегодня как раз выдался такой случай. Как прелестно она выглядела! Золотистые волосы спадали на плечи, она была одета так просто и мило!.. Томас подумал, что в муслиновом платье с голубыми оборками Мария еще красивее, чем в атласных, шелковых, бархатных или парчовых нарядах, в которых она появлялась на балах.

По дороге домой они проезжали по улице Молл и обогнали экипаж, в котором ехала молодая женщина – яркая, пышно одетая, в бледно-розовом атласном наряде и большой соломенной шляпе, украшенной розовыми и зелеными перьями. Она была безусловной красавицей, но Мария нашла ее несколько вульгарной. Томас сказал, что это миссис Робинсон, актриса, которую прозвали Пердитой, поскольку принц Уэльский впервые обратил на нее внимание, когда она играла Пердиту в «Зимней сказке».[6 - Пьеса У. Шекспира.]

За обедом они обсуждали это женщину и ее скандальное поведение.

– Мне жаль Его Величество, – заявил Томас. – Принц причиняет ему много огорчений.

– Просто он еще молод, – возразила Мария. – Наверняка, повзрослев, принц будет вести себя благоразумней.

– Но когда наследник трона открыто живет с актрисой, это не может не удручать хороших подданных короля, который, как я слышал, провел много бессонных ночей – так его тревожат поступки принца.

– Удивляюсь, как он мог влюбиться в такую женщину?

– Актрисы обычно весьма привлекательны для молодых людей, а эту особу считают красавицей.

– И правильно считают, – согласилась Мария.

– И она это прекрасно знает!.. Знаешь, я думаю, она пробудет в фаворе у принца еще месяца три, не больше. Поговаривают, что Его Высочество уже настроен не так решительно, как раньше…

– Бедняжка! И что же она будет делать?

– Найдет себе другого покровителя! Я в этом нисколько не сомневаюсь! Такая не пропадет.

– Мне ее жаль. Она милая…

– Зря ты жалеешь эту особу, любовь моя… Но хотел бы я знать, какое влияние оказывает принц на английскую политику? Я слышал, его частенько видят в обществе таких людей, как Берк[7 - Берк Эдмунд (1729–1797) – английский публицист философ, один из лидеров вигов. Автор памфлетов против Великой французской революции.] и Чарлз Джеймс Фокс.[8 - Фокс Чарлз Джеймс (1749–1806) – лидер радикального крыла вигов в Великобритании. Обсуждал войны против северо-американских колоний и революционной Франции.]

– Выходит, – заметила Мария, – что он проводит время не только с актрисой. Должно быть, он интересуется политикой, раз у него такие друзья.

– Что ж, вполне возможно.

– А как ты думаешь, он может оказаться на нашей стороне? Муж улыбнулся.

– Принц всегда занимает сторону оппонентов своего отца. Но король почти два года назад принял наш билль, так что Его Высочество вне всякого сомнения отказался бы его принять, если бы ему предоставили такую возможность… коей он, по счастью, был лишен! Нет, принцу придется подождать, пока ему исполнится двадцать один год. Только тогда он сможет влиять на политику… а до этого еще целых три года!

– Он так молод? – удивилась Мария.

– Да, очень. На шесть лет моложе тебя, Мария.

– На шесть лет…

Она в этом возрасте вышла замуж за Эдварда Уэлда! Тогда ее все считали почти ребенком… Мария помолчала, размышляя о принце, который приносил столько огорчений своему отцу, но, судя по отзывам тех, кто его знал, был очень пылким, веселым и – так, во всяком случае, уверяла молва – необычайно обворожительным и бесспорно красивым юношей.

«Бедная женщина!» – вновь подумала Мария, и перед ее мысленным взором возникла женщина, которую они повстречали на улице Молл: разряженная, с густо напудренными волосами и нарумяненным, набеленным лицом, больше походившим на маску.

Разговор принял крайне неприятный оборот, и Мария поспешила сменить тему.

– Как хорошо, что теперь не существует этого жестокого закона! Помнится, мои родители говорили о нем задолго до того, как я уехала во Францию. Хуже всего в нем было то, что сыну-католику приходилось становиться протестантом, если он хотел унаследовать состояние отца. Ты только представь, что Уолтер, Джон или Чарлз это сделали! Чудовищный закон!

– Все законы, направленные против меньшинств, чудовищны. Но нам повезло с королем, Мария. Он всегда высказывался за веротерпимость, да и вообще он хороший человек. Я знаю, многие над ним потешаются… называют «Георгом-хлебопашцем», потому что он любит землю, и «Пуговичником» – за его интерес к ремеслам. Его считают скучным, потому что он верный муж… однако, по-моему, король – хороший человек.

– Но хороший человек и хороший король не одно и то же. Ты только посмотри, что творится в колониях! Я подозреваю, что король Георг сыграл не последнюю роль в этой печальной истории.

– Тут ты права, моя дорогая, – вынужден был признать Томас. – Но я-то говорил о его веротерпимости! Он защищал методистов и квакеров… и нам, как мне кажется, тоже всегда сочувствовал.

В этот момент вошел слуга, доложивший, что к ним явился сэр Карнаби Хаггерстон.

– Лорд Джордж Гордон возглавляет Протестантскую Ассоциацию, – сообщил Карнаби, – и я слышал, что он подстрекает своих соратников выступить в Лондоне против католиков. Господи, только бы здесь не вспыхнули мятежи… по примеру Шотландии!

– Быть того не может! – воскликнул Томас. – Протестантская Ассоциация – вполне достойная организация. Я в этом уверен.

– Но говорят, что Гордон – безумец, – вздохнул Хаггерстон.

* * *


Мария сидела у окна на верхнем этаже дома на Парк-стрит. Лондон был объят ужасом, и она знала, что в любой момент толпа может выбежать на их улицу, остановиться возле их дома, взломать дверь и разгромить или сжечь все, что попадется ей под руку.

Томас просил, чтобы она уехала из столицы, но Мария не могла этого сделать. Ведь Томас заявил, что его долг – оставаться здесь. Дома нескольких его друзей были разграблены, некоторым священникам угрожала опасность.

– Я должен сделать все возможное, чтобы перевезти их в безопасное место, – сказал Томас.

Как он будет считать себя истинным католиком, если убежит в деревню, спасая свою жизнь? Да и потом… кто знает? Может быть, волнения распространятся и на деревню… Однако Томаса очень огорчало то, что Мария оказалась в самой гуще событий.

Мария же в кои-то веки сделала наперекор желанию мужа.

Решительно сжав губы – Мария могла быть весьма решительной, когда считала это необходимым, – она заявила:

– Если ты останешься в Лондоне, Томас, я отсюда тоже не уеду! Тебе может понадобиться моя помощь.

И Томас понял, что переубедить ее нельзя.

Беда подкралась незаметно. Всю эту страшную бучу заварил сумасшедший лорд Джордж Гордон, в общем-то ничем не примечательный молодой аристократ довольно приятной наружности, бонвиван и член Парламента, который никак не мог добиться того, чтобы его воспринимали всерьез.

– В этом-то, – сказала Мария Томасу, – и таится корень зла!

Лорд Джордж решил привлечь к себе внимание, даже если ради этого ему пришлось бы перебить половину жителей Лондона! Он был протестантом, и когда его избрали президентом английской Протестантской Ассоциации, решил, что его час пробил… Лорд Джордж заявил о своем намерении добиться отмены Католического Акта, предоставившего католикам Англии права, которых они так долго были лишены. Он произнес речь в Парламенте, однако там на его словоизлияния не обратили серьезного внимания. Тогда лорд Джордж добился аудиенции у короля, но и она не дала желаемых результатов.

Когда такие люди, как Гордон, получают отпор, это лишь усиливает их решимость. Парламент и король его отвергли? Что ж, прекрасно! Еще есть всякий сброд…

И начался кошмар… Члены Протестантской Ассоциации собрались на Сент-Джоджс-Филдс; они принялись маршировать, распевая гимны и высоко подняв знамена, однако лорду Джорджу нужны были не эти старики, а толпа, которую ему удалось собрать по пути к Парламенту. К шествию присоединились нищие, преступники, проститутки и вообще все, кто жаждал острых ощущений и легкой наживы. И в результате толпа выросла до двадцати тысяч человек.

– Нет католицизму! – вопили они.

Чернь забрасывала грязью экипажи членов Парламента; когда Гордон зашел в здание, они ждали его у входа, однако разговоры их не интересовали, им нужно было действовать! Многие даже не понимали, в чем суть дела, однако кричали, как попугаи: «Нет католицизму!» А потом начался разбой…

Мария вздрогнула. Если выглянуть из окна, то можно увидеть в небе красное зарево… Чернь жгла католические церкви и дома известных католиков. Фитцерберты не входили в число известных… Когда наступит их черед?

К дверям подъехал экипаж, на него выскочила Франсис. Сестра торопливо вошла в дом. Мария сбежала вниз по лестнице.

– Франсис! Как ты могла отважиться на такое?.. Ехать сейчас по улицам…

– Но, Мария! Карнаби ушел… Я не знаю куда… А я не выдержала дома одна. Мне хотелось быть рядом с тобой. Вот я и решила рискнуть. О, Мария, до чего же это ужасно! Я видела, как горят дома… дома наших друзей!.. Боже, что будет дальше?

– Откуда нам знать? Присядь, выпей бокал вина. Служанка принесла вино. Уж не бросает ли девушка на них косые взгляды?.. Служанка была хорошей католичкой – в противном случае ее просто не приняли бы на службу в этот дом, – однако кто знает, о чем сейчас думают слуги? Ведь приманкой для разъяренной толпы служат богатые, а не бедные католики…

Франсис выпила вина и поглядела на сестру, явно ища утешения.

– Это не может долго продолжаться, – сказала Мария.

– Но почему не может? – воскликнула Франсис. – Да они в состоянии спалить весь Лондон! Они напали даже на дом мирового судьи, который попытался их предупредить, что они нарушают закон… По пути сюда я видела семь больших пожаров. Ах, Мария! Кто станет их следующей жертвой?

– Этому непременно положат конец. Призовут на помощь армию.

– Тогда почему ее уже не призвали? Почему потворствуют всем этим бесчинствам? Чернь освободила заключенных Ньюгейта. Они подожгли тюрьму! По улицам разгуливают злодеи. Боже, что с нами будет?

– Мы узнаем это в самое ближайшее время… независимо от мятежей, устроенных Гордоном. Франсис, не надо так волноваться! Все равно бесполезно. В любой момент может настать наш черед играть отведенную нам роль в этой драме, и мы должны быть готовы…

– А где Томас?

– Ушел… чтобы помочь друзьям. Он пытается вывезти священников из Лондона. Это для них единственная надежда на спасение.

– Да их убьют, не моргнув и глазом! – воскликнула Франсис и, замерев, прошептала: – Слышишь?

Крики, похоже, раздавались гораздо ближе, а красные отблески пожара стали ярче…

Мария принялась беззвучно молиться о том, чтобы с ее друзьями, сестрой и с ней самой ничего не случилось. Что будет, если мятежи вспыхнут по всей стране?.. Она подумала о доме в Брэмбридже, об отце, беспомощном калеке, о мальчиках… Что сейчас делает дядя Генри? Он ведь, как и Томас, не может сидеть сложа руки… А все люди, которые, подобно Томасу, принимали активное участие в страшных событиях, подвергались наибольшей опасности…

Нет-нет, Томас непременно спасется! О, как ей хотелось, чтобы он сейчас вошел в дом! Крики немного поутихли.

– Они пошли в какое-то другое место, – прошептала Франсис.

Мария вздохнула с облегчением… Но куда запропастился Томас?

* * *


Он вернулся только в полночь; одежда его была вся перепачкана, Томас совершенно обессилел. Мария вскричала:

– Слава богу! Ты дома!

Она не стала задавать вопросов. Главное было уложить его в постель. Мария не отважилась поручить слугам ухаживать за Томасом, ведь было совершенно непонятно, кому в таких обстоятельствах можно доверять…

– Я должен смыть с себя сажу, Мария, – сказал Томас.

– А я пока сварю тебе грог.

Но в ванне Томас совсем разомлел и, не дождавшись грога, пошел спать.

Утром Марию встревожил внешний вид мужа: с его лица исчез здоровый румянец, Томас беспрерывно кашлял. Мария хотела позвать врача, но Томас сказал, что у него обыкновенная простуда, которая скоро пройдет. Главное сейчас делать дело! Большинство священников подвергается смертельной опасности, и он, как и прочие мужчины, должен помочь им спастись.

Однако когда Томас попытался встать с постели, силы изменили ему, и Мария решила, невзирая на все его протесты, позвать доктора.

* * *


Она толком не знала, что творится на улицах города, потому что Томас был серьезно болен – у него обнаружили воспаление легких, и Мария день и ночь сидела у постели мужа, который метался в горячечном бреду.

Тем временем мятежники осадили дворец Сент-Джеймс и здание Английского банка, и король, осознав необходимость принятия крутых мер, ввел военное положение. Войска стреляли по толпе, и после того, как несколько сотен бунтовщиков погибли, порядок был наконец-таки восстановлен.

Мятежи, затеянные Гордоном, удалось подавить.

Однако Томас Фитцерберт был болен не на шутку, и хотя температура спала, его здоровье никак не восстанавливалось.

Не поправился он и к началу зимы, поэтому Мария решила повезти мужа на юг Франции, надеясь, что более теплый климат окажется для него живительным. Они сняли виллу на берегу моря, и Мария всячески старалась ублажить больного. Но – тщетно! Легочная болезнь никак не прекращалась.

Тут только Томас в полной мере осознал, как ему повезло с женой. В лице Марии он обрел идеальную сиделку. Она посвящала ему двадцать четыре часа в сутки: сидела рядом с Томасом у открытого окна, выходившего на море, и беседовала о том, что происходит в Англии, ибо ее супруга одолевала тоска по родине. Сама же Мария не испытывала ностальгии. Проведя свое отрочество во Франции, она полюбила эту страну и была бы не против поселиться здесь навсегда.

Однако время шло, и становилось понятно, что во Франции здоровье Томаса тоже не поправляется; даже напротив, он чах день ото дня.

Томас забеспокоился о будущем Марии: ему было известно, что стряслось в конце ее первого замужества. Он знал, что Мария жила бы безбедно, если бы завещание было вовремя подписано, и твердо решил позаботиться о том, чтобы в этот раз печальная история не повторилась.

Томас сказал Марии, что он составил завещание и в случае его смерти она получит довольно большое наследство.

Мария заявила, что не желает об этом говорить, и попыталась убедить Томаса, что все будет хорошо, однако он настаивал на своем…

– Свиннертонское и Норберское поместья должны отойти к моему брату Бэзилу. Я получил их на таких условиях. Эти поместья всегда переходят по наследству к мужчине… а поскольку сына у нас нет…

Мария кивнула. Увы, ей пришлось отказаться от надежды на материнство, ибо можно было сказать почти наверняка, что Томасу уже не суждено стать отцом.

– Однако я все равно позабочусь о тебе, Мария. Дом на Парк-стрит не является частью нашего фамильного состояния. Он станет твоим вместе со всей обстановкой… еще ты получишь лошадей, экипажи и вдобавок – ежегодную ренту в две тысячи фунтов. И хотя ты, моя дорогая, не будешь так богата, как мне хотелось бы, все же я сумею тебя достойно обеспечить.

– Ах, Томас, не будем об этом!

– Хорошо. Но мы договорились. И я могу утешаться мыслью о том, что, если мне суждено умереть, ты не останешься без средств к существованию.

– Вздор! – резко возразила Мария, – Ты не умрешь! Скоро наступит весна, и…

Но весна наступила, а состояние Томаса не улучшилось. Он кашлял все сильнее, и когда Мария увидела на его подушке кровь, у нее, увы, не осталось сомнений…

В мае он умер. Умер тридцати семи лет от роду. Марии же было двадцать пять, и она снова стала вдовой.


ВЕЧЕР В ОПЕРЕ


Мария уже не была молоденькой девушкой, она дважды овдовела и теперь могла жить, как ей заблагорассудится. Марии очень не хватало Томаса; она с нежностью вспоминала порой о своем первом муже Эдварде, однако неожиданно обнаружила, что и в свободе есть своя прелесть. Мария уже никому ничем не была обязана, а средства, оставленные вторым мужем, позволяли ей вести весьма комфортную жизнь.

После смерти Томаса Мария не вернулась в Англию, а задержалась в Ницце. Потом у нее возникло желание вновь побывать в Париже, и она решила немного пожить там… Как приятно было вновь очутиться в веселом городе, который она когда-то так любила! Мария с удовольствием каталась в экипаже по улицам, прогуливалась среди шикарной публики в Буа, ходила к модисткам, встречалась с друзьями при дворе короля. Но ей хотелось сделать что-нибудь полезное, и поскольку Томас умер за веру («ведь он заболел, – не переставала повторять Мария, – во время мятежа, когда помогал пострадавшим»), то она основала в Париже приют, где могли бы поселиться женщины из благородных католических семейств, если бы жизнь в Англии сделалась для них невыносимой.

Поближе познакомившись с парижской действительностью Мария слегка опечалилась, ибо выяснилось, что город уже не совсем тот, каким был раньше. Мария быстро почувствовала, что страсти на улицах накаляются. Люди ненавидели королеву, это было сразу понятно, стоило только взглянуть на язвительные карикатуры с ее изображением. И хотя на свет появился маленький дофин, ропот не стихал, и Мария начала подумывать о возвращении в Англию. Вдобавок родственники уговаривали ее в письмах вернуться домой, где ей была обеспечена предельно комфортная жизнь. И наконец Мария, все больше расстраивавшаяся из-за того, что над ее любимым Парижем сгущаются грозовые тучи, а с другой стороны, уже немножко соскучившаяся по родине, пересекла Ла-Манш и решила подыскать себе дом неподалеку от Лондона.

* * *


Марбл-Хилл не продавался, однако Марию вполне устраивало то, что особняк можно не купить, а снять, и, осмотрев его, она решила сразу же там поселиться.

Местоположение дома было идеальным: он находился в Ричмонде. Его когда-то построили для любовницы Георга II, графини Суффолкской, и назвали «Марбл-Хилл»– «Мраморным Холмом», – потому что он стоял на самой вершине и поражал своей ослепительной белизной. Со всех сторон дом окружали зеленые лужайки и каштаны, а из окон открывался очень красивый вид на Ричмонд-Хилл.

Мария сказала себе, что здесь ей будет хорошо. Она не собиралась предаваться бурным развлечениям, а уверяла и саму себя, и друзей, и родных, что намерена вести спокойную жизнь.

Однако свет единодушно решил, что столь прелестная, изысканная женщина, как Мария, не должна жить затворницей, и вскоре в Марбл-Хилл приехала леди Сефтон, дальняя родственница Марии по материнской линии. Она заявила, что намерена ввести очаровательную молодую женщину в лондонское общество. Мария пыталась протестовать, однако леди Сефтон не сдавалась.

– Право же, моя дорогая! – воскликнула леди Сефтон. – Ты слишком молода, чтобы стать отшельницей. Я говорила о тебе с герцогиней Девонширской, и она жаждет с тобой познакомиться.

– Но, леди Сефтон…

– Ах, боже мой! Родственники должны звать друг друга по именам. Пожалуйста, называй меня Изабеллой.

– Хорошо, Изабелла. У меня пока нет желания выезжать в свет Я вполне счастлива тут, в Марбл-Хилл, меня часто навещают здесь друзья и родные.

– Когда Георгиана Кавендиш приглашает кого-нибудь в гости, это большая честь. Кроме того, ты сама будешь заинтересована в этом знакомстве. Из всех придворных дам у нее самый блестящий салон! Там бывают все… буквально все интересные люди! Фокс, Шеридан… даже принц Уэльский!..

– Но, Изабелла, милая, я же деревенская простушка!

– Ерунда! Я не знаю второй такой блестящей красавицы! Уверяю тебя, моя драгоценная родственница, твои таланты не должны зачахнуть в Ричмондской глуши! Я этого не допущу! Пожалуйста, поедем со мной в оперу! У тебя ведь есть дом на Парк-стрит! Что может быть удобней? Да это же ясно, как день!

И Мария дрогнула. В глубине души она любила светское общество. Вероятно, ей стало страшновато, что спокойная жизнь в Марбл-Хилл действительно вскоре может приесться, и захотелось познакомиться со знаменитостями, о которых она давно знала понаслышке.

– Итак, решено! – обрадовалась леди Сефтон. – Ты приедешь на Парк-стрит и мы пойдем в Оперу, у меня там отдельная ложа. Я думаю, ты произведешь большое впечатление на высший свет, Мария, ведь ты не просто очаровательна, ты еще и оригинальна! Мария Фитцерберт не похожа ни на одну из придворных дам или великосветских красавиц.

* * *


Мария принялась готовиться к поездке в Лондон. Она говорила себе, что ей будет не хватать Ричмонда, ведь здесь такой свежий воздух! Впрочем, от столицы до Ричмонда не так уж и далеко, и она в любой момент, как только пожелает, сможет вернуться… а побыть немножко в Лондоне тоже приятно, да и неплохо убедиться в том, что дом на Парк-стрит содержится в полном порядке. Мария хотела приодеться, но решила сделать это в Лондоне. Что ж, она с удовольствием предвкушала жизнь в городе… пусть даже и не очень долгую.

Однако и в деревне было великолепно. Прелестными весенними днями, когда на деревьях распускались почки, а птицы звонко распевали свои песни, Мария гуляла по берегу реки, направляясь в сторону Кью.

И вот однажды солнечным утром она накинула на плечи плащ и, не потрудившись прикрыть шляпой свои роскошные, ненапудренные кудри, свободно рассыпавшиеся по плечам, отправилась на прогулку.

На реке было очень мало судов; Мария подозревала, что на отрезке между Кью и Вестминстером их становится больше, поскольку многие люди плывут из одного королевского дворца в другой. Еще и по этой причине Ричмонд был очень спокойным местом…

Внезапно Мария остановилась: до нее донеслись веселые голоса, смех, и на дорожке показалось несколько мужчин и женщин. Мария собралась было повернуть назад, но они уже заметили ее, а ей не хотелось, чтобы у них создалось впечатление, будто она кого-то избегает. Марии сразу бросились в глаза элегантные наряды этих людей, бархатные и атласные плащи, напудренные прически. Она догадалась, что перед ней придворные; должно быть, они шли из дворца в Кью.

Вдруг от стайки придворных отделился некий молодой человек; похоже, он запретил жестом своим спутникам следовать за ним, и они послушно замедлили шаг. Когда молодой человек подошел поближе, Мария разглядела на его плаще бриллиантовую звезду, и у нее закралось подозрение, что это какой-то очень важный господин.

Он был молод, голубоглаз, слегка склонен к полноте, довольно высок и несомненно красив; весь его облик дышал свежестью.

Мария приблизилась, и юноша отвесил поклон, элегантней которого ей еще не доводилось видеть… Она поклонилась в ответ и, прибавив шагу, торопливо свернула на тропинку, которая вела от реки. Мария шла, не оборачиваясь; сердце ее учащенно билось. У Марии даже промелькнула мысль: а не преследуют ли ее? Но – нет! До слуха Марии донеслись голоса людей, мимо которых она только что прошла: эта компания по-прежнему неторопливо шагала вдоль берега. Мария вышла кружным путем обратно к реке и облегченно вздохнула, ибо элегантно одетые господа уже скрылись из виду. Она, разумеется, догадалась, что за юноша почтил ее столь изящным поклоном. Это был не кто иной, как принц Уэльский.

* * *


Вот когда Мария действительно обрадовалась предстоящему отъезду в Лондон! Ведь у нее возникло предчувствие, что если наутро в то же самое время опять отправиться на прогулку по берегу реки, то она вновь повстречает вчерашнюю компанию.

А ей этого не хотелось. Принц Уэльский уже приобрел опасную репутацию дамского угодника: он обожал романтические приключения. Мария не сомневалась, что, по мнению принца, берег реки прямо-таки создан для любовных свиданий. Однако Мария Фитцеберт была совсем не такой, как миссис Робинсон! И поэтому решила, что ей пора появиться в свете. И пусть все узнают, что она почтенная матрона с безупречной репутацией!

Не успела Мария обосноваться на Парк-стрит, как к ней явилась Изабелла Сефтон. Изабелла сказала, что они, разумеется, пойдут в Оперу, но сначала она представит свою дражайшую родственницу высшему свету на балу, который собирается устроить на следующий день.

Марии было приятно оказаться в гораздо более блестящем обществе, нежели то, в котором она привыкла бывать, однако Изабелла уверяла, будто бы ее бал куда скромнее, чем те, что дают в Девонширском или Камберлендском дворцах… не говоря уж о Карлтоне!

– Неужели нас могут пригласить в Карлтон?! – воскликнула Мария.

– Я бы этому нисколько не удивилась, – рассмеялась Изабелла.

Марии было немного неловко, когда она вспоминала встречу с принцем на берегу реки… но может, она ошибалась? Может, он всегда приветствовал подданных своего отца таким учтивым поклоном?.. В конце концов, ему же нужно завоевывать популярность, а от королевской особы люди ждут самых изящных поклонов… Мария слышала, будто бы отец принца, английский король, прогуливаясь возле дворца в Кью, заговаривал с людьми с таким видом, словно он был обычным помещиком…

Марию тут же окружила толпа поклонников. Они восхищались не только ее красотой, но и тем, что она так разительно отличалась от остальных дам. Модницы с напудренными волосами были похожи одна на другую, а Мария Фитцерберт была совершенно иной. Она не только не пудрила локоны, но и цвет лица предпочитала естественный, не пользуясь ни румянами, ни белилами. Всех восхищало сочетание свежей кожи, какая бывает только у юных девушек, с пышной, развитой женской грудью. Марию Фитцерберт просто невозможно было не заметить! Она стала королевой бала, ибо никто не смог с ней сравниться.

На следующий день в разделе светской хроники «Морнинг Хералд» появилась заметка. В ней говорилось:

«На небосклоне нашего высшего общества недавно появилась новая звезда, которая привлекает взоры всех, кто неравнодушен к обаянию красоты. У вдовы Ф…ц…т толпа поклонников из числа наших юных аристократов, и поскольку леди пока не проявила благосклонность ни к кому из своих воздыхателей, все они тешат себя надеждами на успех».

Когда Изабелла показала ей газету, Мария была раздосадована.

– Что за вздор! Я ведь только приехала… И с какой стати рассуждать о моей благосклонности? Да это просто нелепо!

– Всем, кто становится знаменитым, приходится мириться с подобными вещами, Мария.

– Тоже мне, слава! Из-за какого-то появления на балу.

Но Изабелла только рассмеялась в ответ. И сочла Марию обворожительной. Она была так непохожа на остальных!

* * *


Придя в «Ковент-Гарден» и усевшись в ложе леди Сефтон, Мария оглядывала публику. К самой же Марии было приковано очень много взоров.

«Пожалуй, – подумала Мария, – следует сократить срок моего пребывания в Лондоне. Да, конечно, в Ричмонде жить гораздо спокойнее… А может, стоит погостить немного в Брэмбридже или у дяди Генри?»

Потом вдруг что-то изменилось, и Мария перестала находиться в центре внимания. Она почувствовала, что происходит нечто необычайное…

Изабелла прошептала, наклонившись к Марии:

– Сегодня ожидается присутствие Его королевского Высочества.

И тут же в одной из лож, расположенной прямо напротив ложи леди Сефтон, появилась фигура в сверкающем мундире. Черный бархат был усеян голубыми блестками, на груди ослепительно сияла бриллиантовая звезда.

Когда сын короля подошел к барьеру ложи, публика разразилась приветственными криками, и Мария вновь увидела, как принц отвешивает изысканнейший поклон; он улыбался людям, которые встречали его с такой любовью. Теперь у Марии не осталось никаких сомнений: галантный юноша, повстречавшийся ей на берегу реки, действительно был принцем Уэльским!

Он сел и облокотился о край ложи; занавес подняли, и Мария, взглянув исподтишка на принца, увидела, что он пристально смотрит на нее.

Мария торопливо опустила глаза, однако успела поймать его улыбку и заметить, что во взгляде принца сквозит откровенное восхищение.

После этого она уже не могла спокойно слушать пение, а думала только о нем. Что же касается принца, то он даже не пытался притворяться, будто его интересуют события, происходящие на сцене, его внимание было приковано к Марии.

Изабелла тихонько хихикала.

– Так-так, моя милая! – прошептала она. – Я вижу, ты произвела впечатление на Его Высочество… он ведь у нас такой чувствительный!

– Мне… мне так неловко.

– А многим бы это польстило.

– Только не мне, Изабелла! После спектакля мне нужно поскорее домой. И вообще я, пожалуй, вернусь в Ричмонд.

Принц подался вперед. Он заметил, что Мария беседует с Изабеллой и, похоже, хотел услышать, о чем они говорят.

«Интересно, он часто себя так ведет?» – подумала Мария.

И вспомнила о его позорном романе с актрисой… Как стыдно! Он должен понять, что перед ним почтенная вдова! Но как убедить в этом принца, который явно привык, что женщины бегут к нему по первому его зову?

Все, но только не Мария Фитцерберт!

* * *


Занавес опустился. Послышались аплодисменты. Принц тоже с воодушевлением захлопал в ладоши. Он провел восхитительный вечер и был благодарен артистам, хотя и не они доставили ему удовольствие.

Мария тихо, но твердо произнесла:

– Я должна сейчас же уехать, Изабелла. Экипаж уже, должно быть, подан.

Изабелла была позабавлена.

«Интересно, – мысленно гадала она, – насколько глубоки чувства принца?»

Ведь Мария на шесть лет старше него! Правда, Мэри Робинсон тоже была старше… хотя всего на три года, и во время их романа ей был всего двадцать один, а Марии теперь двадцать семь или двадцать восемь… принц же только недавно достиг совершеннолетия…

– Хорошо, моя дорогая, – сказала Изабелла. – Но рано или поздно ты непременно встретишь его у кого-нибудь.

– Не встречу, если вернусь в Ричмонд, – возразила Мария. Кучер уже подал экипаж к подъезду, и Мария велела ему во весь опор мчаться домой на Парк-стрит.

* * *


Проезжая по улицам Лондона, Мария говорила себе, что она разволновалась попусту. Может быть, принц вовсе и не на нее смотрел?! Может, ей лишь показалось… Она прочитала заметку в газете и действительно возомнила себя такой неотразимой, какой ее изобразил автор. А принцу просто наскучило в Опере, и он не знал, чем заняться.

Они подъехали к дому, и Мария, облегченно вздохнув, вышла из экипажа. Но в этот момент на улицу въехала еще одна карета… Мария с бьющимся сердцем кинулась в дом и захлопнула за собой дверь. Наконец-то… наконец-то она в безопасности!

Однако не удержалась и подошла к окну…

Карета остановилась, и кто-то спрыгнул на мостовую.

«О нет! – пронеслось в голове у Марии. – Это невозможно!»

И все же это было так! Принц в расшитом блестками и украшенном бриллиантами камзоле стоял под ее окнами!

Принц Уэльский ехал за Марией Фитцерберт до ее дома, словно какой-то влюбленный деревенский простачок!


ПОХОЖДЕНИЯ ПРИНЦА


Летом 1783 года, накануне своего совершеннолетия, принц Уэльский считал себя самым счастливым человеком в Англии, и окружавшие принца мужчины и женщины поддерживали в нем эту уверенность. Наконец-то он освободился из-под гнета родителей-пуритан и мог свободно водить дружбу с самыми блестящими людьми Великобритании! Наконец-то мог удовлетворить свою любовь к архитектуре и превратить Карлтон-хаус, старую развалюху, брошенную ему отцом, словно кость, в самый элегантный дворец города. Наконец-то ему позволялось скакать на своих лошадях в Ньюмаркете, восседать в Палате Лордов и, уже не таясь, заниматься тем, что ему нравилось больше всего на свете: волочиться за женщинами!

Пусть король угрожает и читает ему нотации! Пусть королева то разражается бранью, то испытывает прилив сентиментальной любви к своему первенцу! Они уже не в состоянии его удержать! Принц был всеобщим кумиром, за ним охотились хозяйки всех модных салонов – ибо ни один бал не имел успеха, если на нем не было принца Уэльского! – и почти каждая женщина мечтала стать его возлюбленной. Конечно, существовали и некоторые исключения. В том числе и обожаемая Георгиана, герцогиня Девонширская. Однако это лишь придавало пикантность ухаживаниям, которые принц считал самым восхитительным занятием на свете, и, вздыхая по недотроге, он всегда мог утешиться с более доступной красавицей.

Жизнь тем летом рисовалась принцу Уэльскому в розовых тонах.

За несколько месяцев до того, как он впервые обратил внимание на Марию Фитцерберт, дядя принца, герцог Камберлендский, пригласил его немного погостить в доме, который он снял у некоего доктора Расселла в маленьком рыбацком поселке Брайтхелмстоун.

– Но что может меня ждать, – воскликнул принц, обращаясь к графу Эссексу, своему конюшему, – в каком-то маленьком рыбацком поселке, с таким к тому же громоздким названием – Брайтхелмстоун?

– Я слышал об этом месте, Ваше Высочество, – откликнулся Эссекс. – Его еще называют Бредхемстоун.

– По-моему, это ничуть не благозвучнее, – насупился принц.

– Да, сэр, но говорят, морские купания там очень полезны для здоровья… и потом это не очень далеко от Лондона, так что путешествие не будет утомительным.

«Морские купания…» – подумал принц и прикоснулся к своему шелковому шейному платку. В последнее время у него слегка опухло горло, и лорд Петершем посоветовал ему носить шейный платок, чтобы скрыть опухоль. Поэтому теперь в моду вошли шейные платки с самым изысканным рисунком и самых разных расцветок. Врачи сказали принцу, что ему могут помочь морские купания, однако он не отнесся серьезно к этой идее. И вот сейчас слова Эссекса напомнили ему о предложении докторов…

– Что ж, признаюсь, мне было бы любопытно посмотреть, как развлекается в этом рыбацком селении моя тетушка, герцогиня Камберлендская…

– Я уверен, сэр, что герцогиня найдет себе развлечение везде, куда бы она ни попала.

Принц громко расхохотался. Он обожал леди, которая самым бессовестным образом заманила его дядю в ловушку, заставив жениться на ней, из-за чего король удалил его от себя. Эта многоопытная женщина была настоящей чаровницей: уже в одном взмахе ее ресниц – ставших легендарными после того, как Хорас Уолпол[9 - Хорас Уолпол (1717–1797) – английский писатель, стоявший у истоков готического романа.] сказал, что они в ярд длиной, – таилось обещание… Принцу нравилось называть ее «тетей» – это так не вязалось с ее обликом! – и поскольку она беспрестанно умоляла его почтить своим присутствием их дворец в Камберленде, принц, получив свободу действий, частенько виделся с ней и с дядей – разумеется, к превеликой досаде Его Величества, который считал, что сын таким образом старается лишний раз насолить ему… и, вероятно, в некотором смысле был прав.

«По крайней мере, дядя имел мужество жениться на женщине, которую он сам выбрал!» – думал принц. А отец, английский король, покорно отказался от леди Сары Леннокс ради ничем не примечательной германской принцессы Шарлотты, ставшей затем матерью многочисленного семейства, в котором ему, принцу, довелось занять место первенца.

Ладно, он съездит в Брайтхелмстоун или как там его еще называют… И может, Эссекс составит ему компанию. Они с Эссексом были хорошими друзьями. Граф был его надежным посредником в истории с Пердитой Робинсон – в то время он звался просто лордом Малденом, поскольку титул графа перешел к нему по наследству совсем недавно. Именно Малден передавал письма влюбленных, устраивал встречи на острове Ил-Пай и уговорил даму сделать то, что она вообще-то намеревалась сделать с самого начала – сдаться.

Принц цинично улыбнулся. Больше его так никто не поймает! Но Эссекс не виноват в том, что Пердита не оправдала возложенных на нее надежд и любовь до гроба оказалась на поверку скучной сентиментальной историей, а сама Пердита – расчетливой интриганкой… Принц даже сейчас багровел от гнева, вспоминая унизительную сцену, когда ему пришлось сказать отцу, что бывшая любовница грозит опубликовать его цветистые, но не очень-то целомудренные письма.

Еще и поэтому принц Уэльский так подружился со своим дядюшкой. Камберленд некогда писал нескромные письма леди Гросвенор, и лорд Гросвенор заставил его раскошелиться на тринадцать тысяч фунтов. Нескромность принца обошлась в пятьсот фунтов в год Пердите и в двести пятьдесят фунтов годовой ренты для ее дочери.

К дьяволу Пердиту! Эта история уже в далеком прошлом, у Пердиты была куча преемниц. Хотя… все так, да не так… Другой такой больше не было, ведь в начале своего романа с Пердитой принц искренне верил, что он останется ей верен до гробовой доски, а ни с какой другой женщиной ему это в голову не приходило. Но ведь тогда он был очень молод… ему было всего семнадцать лет, когда он отправился вместе с королевской четой на Драри-Лейн и увидел миссис Робинсон, которая играла Пердиту в «Зимней сказке».

Однако что общего между Пердитой и рыбацким поселком с нелепым названием?

– Ладно, я съезжу туда, – согласился принц. – Это будет неплохая разминка для лошадей.

* * *


И вот сентябрьским утром, когда поля и холмы были залиты золотистым солнечным светом, а погода была такой же жаркой, как в разгар лета, принц Уэльский выехал в Брайтхелмстоун. Он сам управлял своим фаэтоном, в который были запряжены три лошади; с принцем ехали только конюший и форейтор. Остальные должны были прибыть позже.

Фаэтон мчался вперед так, что дух захватывало: принц любил скоростную езду. Он вообще был противоречивым человеком: то мог часами обсуждать с лордом Петершемом форму пряжек на туфлях или покрой камзола, раздумывать, из какого материала лучше сделать шейный платок и какая табакерка больше подходит к данному наряду и времени года, а то принимал участие в кулачном бою, поскольку регулярно упражнялся в этом под умелым руководством некоего Анджело, который давал принцу также уроки фехтования. Принц умел красиво петь, хорошо танцевал, был прекрасным наездником и непринужденно владел пером, изъясняясь весьма изящным слогом. Он мог присоединиться к умному спору, а потом внезапно принять участие в каком-нибудь детском розыгрыше. Такой одаренный юноша мог бы быть идеальным сыном, однако его безумства и своенравие стоили отцу многих бессонных ночей.

Однако принц вовсе не думал об этом по дороге в Брайтон; мысли его были заняты теми, о ком он не забывал почти никогда – женщинами. Положение дел на данный момент вполне удовлетворяло юного ловеласа, ибо он уже успел обнаружить, что большое количество любовных побед действует на него успокаивающе. Лучше всего было, когда его благосклонностью пользовались одновременно Грейс Эллиот и Лиззи Армистед. Грейс была довольно ветреной особой, она никогда никому не хранила верность и даже не притворялась, что пытается это делать. Принц был по натуре сентиментален, однако в то время он только-только избавился от Пердиты и бесстыдная откровенность Грейс пришлась ему в тот момент по душе. У Грейс родилась дочь – либо от него, либо от какого-то другого мужчины. Однако как бы там ни было, но Грейс окрестили девочку Георгианой и принц счел, что это весьма милый штришок, ведь Грейс ничего от него не требовала! Теперь она завела роман с французом, герцогом Орлеанским, он на некоторое время поселился в Лондоне. Принц мысленно пожелал Грейс удачи, хотя тут же подумал, что этого не требуется: она и так не пропадет! Он слышал, что герцог назначил ей вполне приличное содержание. Что ж, Грейс это заслужила, ведь герцог Орлеанский был уродом и вдобавок страдал ужасным кожным заболеванием, из-за которого у него выпадали волосы, а кожа приобрела гадкий оттенок.

А Лиззи Армистед? О, она обворожительная женщина! Лиззи некогда служила горничной – и не у кого-нибудь, а у самой Пердиты! – и принц познакомился с Лиззи в доме своей возлюбленной на Корк-стрит. Однако кое-кто успел узнать ее еще раньше… Например, Чарлз Джеймс Фокс. В том, что касалось женщин, на Фокса можно было положиться: он всегда безошибочно угадывал будущую покорительницу сердец. Если бы он обладал таким же чутьем и на скачках, то давно бы разбогател. А так Фокс постоянно испытывал финансовые затруднения… Однако Чарлза это не волновало, для него важно было оказывать влияние на политику. Когда-нибудь он станет премьер-министром и у него не будет более верного друга и более надежной опоры, чем принц Уэльский. Это и Лиззи… Что еще ему нужно для полного счастья?

Лиззи вернулась к Чарлзу, и он теперь проживал в Чертси, в доме, который Лиззи, женщине очень ловкой и оборотистой, удалось купить на свои средства. Забавно… Чарлз, сын лорда Холланда, получивший однажды немалое состояние, но не единожды оказывавшийся банкротом, жил теперь за счет горничной, которая скопила немного денег из того, что щедрые любовники – и принц в том числе – платили за ее услуги, и вложила их в маленький домик в Чертси, ставший приютом для самого блестящего политика современности.

Лиззи и Чарлз были лучшими друзьями принца. До чего же это интересные, забавные, потрясающие люди! Как они непохожи на придворных в Кью, на ханжу-отца, на мрачную мать, на бедных сестриц, у которых никогда не было – и не будет, если родители по-прежнему собираются влиять на их воспитание! – возможности наслаждаться жизнью. Откуда знать бедным Шарлотте, Августе, Элизабет и всем остальным о мире, брызжущем весельем и остроумием, о людях, подобных Чарлзу и Лиззе, драматургу Ричарду Шеридану, философу Эдмунду Берку и Георгиане, блистательной предводительнице всех модниц, прекрасной и такой бойкой на язык? Бедные малышки-принцессы, они чахнут в Кью, а ведь за пределами дворца целый неизведанный мир!..

Принц подумал о леди Мелбурн… когда-то ему нравилось делать вид, что он отчаянно в нее влюблен… Принцу всегда хотелось влюбиться по-настоящему, легкая связь не приносила ему такого же удовольствия, как роман, который – пока длился – казался ему любовью до гроба. Вот почему для него имели такое огромное значение отношения с Пердитой. Он жаждал долгих ухаживаний, вздохов, жаждал заполучить прядь волос любимой, жаждал перечитывать нежные слова, выгравированные на миниатюрах и медальонах. Принц обожал распространяться на бумаге о своих страданиях и мечтах, и его не останавливало даже то, что письма, которые он посылал Пердите, постигла весьма печальная участь. Принц Уэльский понимал разницу между любострастием и любовью и, охотно предаваясь, как и все его товарищи, первому чувству, никогда не забывал о превосходстве второго. Он частенько говорил и себе, и окружающим, что был бы рад поселиться под одной крышей с женщиной, которая придется ему по душе, жениться и прожить счастливо всю оставшуюся жизнь.

На короткое время юноша питал иллюзии насчет леди Мелбурн; она даже родила ребенка, отцом которого молва считала принца: на сей раз на свет появился младенец мужского пола, и окрестили его, естественно, Георгом.

Принца всегда интересовали актрисы. У одной обворожительной юной актрисы из Германии, известной под именем миссис Биллингтон, был свой дом в Фулхеме, неподалеку от Темзы. Эта хорошенькая и очень бойкая молодая женщина знала весьма оригинальные способы любви. Принц был заинтригован и одно время постоянно наведывался в театр – разумеется, не ради спектаклей, а чтобы полюбоваться на миссис Биллингтон. Посещать ее было так просто, ведь она жила на самом берегу реки, и когда не было спектаклей, устраивала музыкальные вечера. Миссис Биллингтон славилась своим голосом, а принцу доставляло огромное удовольствие петь дуэтом с женщинами, которые ему нравились. Хотя, конечно, его голос не шел ни в какое сравнение с голосом миссис Биллингтон, ибо он был на удивление мелодичным, а такого большого диапазона принц вообще никогда не встречал.

Но если в начале эксцентрические ухватки актрисы возбуждали принца, то затем они ему наскучили. Он решил, что миссис Биллингтон, может быть, и забавна, но вовсе не романтична. Принцу совсем не импонировала ее грубость, и когда он заметил, обращаясь к Фоксу: «Я получаю в ее обществе удовольствие, только если закрываю глаза и обращаюсь в слух», и Фокс, и сам принц поняли, что роман приближается к завершению.

Нет, принцу хотелось влюбиться по-настоящему! Он жаждал изведать все те чувства, которые ему довелось испытать на заре своей влюбленности в Пердиту. Он, конечно, может быть законодателем моды, может находить удовольствие в скачках и кулачных боях, в верховых прогулках и охоте, может увлекаться политикой и водить дружбу с выдающимися людьми, но главной потребностью в его жизни все равно останется любовь! И куда бы ни пошел принц: на бал или на званый ужин, он всегда думал о женщинах, которые там ему повстречаются.

Поэтому неудивительно, что, впервые отправляясь в Брайтхелмстоун, принц думал о женщинах.

Обитатели маленького городка знали о том, какая им выпала великая честь, и из кожи вон лезли, стараясь устроить принцу достойную встречу.

Как прелестны были усеянный галькой пляж и океан, темно-синий и безмятежный: казалось, он решил ради приезда принца Уэльского стать паинькой! На коричневых крышах, на рыбацких сетях, растянутых в виде треугольника, и на горшках, в которых варили омаров, сидели чайки; в воздухе чувствовался соленый привкус. Когда фаэтон ворвался в городок, окрестности огласились громкими, радостными криками. Еще бы, ведь в Брайтхелмстоун пожаловал сам принц Уэльский!

* * *


Люди толпились у дома, который занимали герцог и герцогиня Камберлендские. Под приветственные возгласы собравшихся принц обнял герцога, а затем с еще большим пылом заключил в свои объятия герцогиню.

– Какой же он красавчик! – в один голос твердили все, и действительно, в изысканно скроенном камзоле из тончайшего зеленого сукна и с бриллиантовой звездой на груди принц был неотразим. Он стоял на балконе между тетушкой и дядей и, сняв шляпу, кивал в ответ на приветствия подданных. Благодаря этому толпа смогла полюбоваться на его густую шевелюру; волосы принца были завиты и элегантно напудрены, глаза ярко голубели, в улыбке сквозила дружественность.

– Да благословит Бог принца Уэльского! – кричали жители Брайтхелмстоуна.

А когда принц и его родственники удалились в гостиную, герцогиня подняла на юношу зеленые глаза, так прелестно окаймленные черными ресницами, и, словно эхо, повторила слова толпы:

– Да благословит вас Бог, мой дорогой принц Уэльский! Как же вы добры, что прониклись к нам состраданием и посетили нас в этом маленьком рыбацком поселке!

– Дражайшая тетушка, я не мог устоять перед искушением – мне очень хотелось узнать, как вы тут развлекаетесь.

– Ну, это вы вскоре выясните, любезнейший племянник. Погодите немного, и вы сами сможете окунуться в морскую воду, уверяю вас, это очень бодрит! Однако существует одно обстоятельство, которое, насколько я понимаю, немного смутит Ваше Высочество. Леди и джентльмены купаются отдельно. Леди обосновались на пляже к западу от Стейна, а джентльмены – к востоку. Впрочем, дамы все равно купаются в длинных и ужасающе безобразных фланелевых рубашках, а вот мужчины входят в воду в наипрелестнейшем виде – нагишом.

– Я уверен, что вам фланелевая рубашка очень идет.

– Ах, но какой от этого толк? Ведь джентльмены меня не видят… я красуюсь только перед старой толстухой, женой рыбака – она окунает меня в воду.

– Что за сказочное времяпрепровождение! Неужели морская вода действует на вас столь благотворно, что стоит затевать весь этот спектакль?

– По-моему, да. И я не сомневаюсь, что, когда вы сами попробуете искупаться, вам непременно захочется это повторить.

– И когда же мне предстоит сие удовольствие?

– Завтра, конечно!

– Надеюсь, весь городок не сбежится на пляж, чтобы поглазеть на меня?

– Мой обожаемый племянник, раз уж столько людей сбежалось, чтобы поглядеть на Ваше Высочество в одежде, еще больше прибежит, дабы полюбоваться на вас без оной… Но не бойтесь! Все будет очень благопристойно. Старик, которому поручат купать вас, прекрасно знает свое дело.

Принц был позабавлен. А поскольку герцог и герцогиня, разумеется, привезли с собой на отдых самых компанейских друзей, первый вечер в Брайтхелмстоуне прошел прекрасно.

Принц провел в поселке одиннадцать восхитительных, интереснейших дней. Он полюбил морские купания, нашел, что они очень бодрят, и каждое утро входил в специальную кабинку на колесах, где оставлял свою одежду. Затем слуга подвозил эту кабинку на лошади к самой воде, принц заходил в море и купался в свое удовольствие. Вдобавок он охотился в холмистой местности под Роттингдином, танцевал на балах, гулял по городку, встречался с людьми и отвечал на их верноподданнические приветствия любезными улыбками и милостивыми замечаниями. И в результате всего за одиннадцать дней маленький рыбацкий поселок превратился в модный морской курорт, ибо совершенно естественно, что среди знати стало считаться очень престижным ездить в Брайтхелмстоун после того, как там побывал принц. Началось повальное увлечение морскими купаниями, на пляже в ряд стояли кабинки для раздевания, поговаривали, будто сильные, крепкие мужчины и женщины, окунавшие в воду аристократов, умудрялись сколотить на этом целые состояния; владельцы небольших домиков на улицах Блек-Лион, Шип, Ист, Вест, Миддл и Норт пускали к себе постояльцев, и из Лондона в Брайтхелмстоун тянулся нескончаемый поток карет и прочих экипажей.

– Ничто не останется прежним, – изрекали местные мудрецы.

И они оказались правы. Даже название местечка изменилось, и оно стало называться Брайтон.

* * *


В Карлтон-хаусе принц развлекался вовсю. Он гордился Карлтон-хаусом, и не без оснований, если вспомнить, в каком ужасном состоянии находился дворец, когда перешел в собственность принца. В нем никто не жил после смерти бабушки Августы, вдовствующей принцессы Уэльской, и принц подозревал, что отец отдал ему дворец только по одной причине: он думал, что жить здесь нельзя. О да, отец был бы несказанно рад, если бы его сын по-прежнему обитал в Букингемском дворце! Но Карлтон-хаус стал для принца поводом бросить отцу вызов, юноша получил возможность показать, что он в состоянии сделать жилым даже очень разрушенный дом.

И ему это удалось! Нет, восстановление дворца ни в коем случае нельзя было считать законченным! Принц вообще сомневался, что его можно будет завершить в ближайшие несколько лет, поскольку ему то и дело приходили в голову все новые и новые усовершенствования, однако, разумеется, это здание разительно отличалось от того Карлтон-хауса, который принц получил в наследство от отца. Архитектор Генри Холланд прекрасно потрудился и реконструировал здание, а даровитый француз Гобер – разумеется, с помощью самого принца – с удивительным вкусом декорировал дворец внутри. И теперь Карлтон-хаус становился похож на королевскую резиденцию. Гостиная была обита желтым китайским шелком, столовая существенно увеличена, потолки сделали выше, стены украсили росписью и позолотой, и вдобавок пристроили желтые и красные гранитные колонны – они придавали дворцу солидность. Самым шикарным получился танцевальный зал, где принц сейчас развлекал своих гостей. Под потолком висело двенадцать люстр, а на стенах красовалось столько же канделябров, находившихся на равных промежутках друг от друга. В каждом конце зала на помосте, затянутом алым шелком, располагалось по оркестру.

В зале собрались представители самых знатных английских семейств, в том числе и задушевные друзья принца: Чарлз Джеймс Фокс, Ричард Шеридан, Эдмунд Берк, миссис Крев и герцогиня Девонширская. Принц танцевал менуэт со своей тетушкой, герцогиней Камберлендской и беседовал с ней о недавнем посещении Брайтона.

– Клянусь, – воскликнул принц, – что, как только погода позволит, я снова приеду туда!

– В таком случае я рада, что подвигла Ваше Высочество на морские купания. Вам они пошли на пользу, не так ли?

– Несомненно. По-моему, они чрезвычайно бодрят. Хотя местечко богом забытое. Ни одного приличного дома, все какие-то лачуги! Однако море мне нравится. Ах, если бы у нас здесь, в Лондоне, было море…

– Увы, даже принцам не под силу переместить океан.

– Да, но можно переместить столицу! Почему бы и нет?

– Что ж, может быть…

– Мне там понравилось. А после того, как городишко сменил название – особенно.

– Брайтон… М-да, прелестно… Что ж, если Ваше Высочество решит и на следующее лето насладиться морем, то к вам присоединится весь наш свет.

Принц танцевал и с другими дамами, не исключая и леди Мелбурн, которая была у него в тот момент в большом фаворе. Принц, как обычно, осыпал комплиментами, а затем вновь подумал о морских купаниях, и ему пришло в голову, что было бы очень неплохо иметь в Брайтоне свой дом, где он мог бы принимать гостей. Принц поговорил о Брайтоне с леди Мелбурн, и она вслед за ним тоже воодушевилась.

Еще принц танцевал с Георгианой. Как прекрасна она была в тот вечер! Ах, Георгиана всегда так отличалась от остальных женщин, она была истинной законодательницей моды…

– Моя дорогая Георгиана, – вздохнул принц, – вы так долго жестоки со мной…

– О нет, ваша светлость, на самом деле я добра… добра по отношению к нам обоим.

– Но как же это возможно, ведь вам известно мое самое заветное желание! Я хочу, чтобы вы любили меня так же страстно, как я люблю вас!

– Мне хотелось бы на всю жизнь остаться подругой Вашего Высочества. А гораздо легче оставаться верной подругой, чем верной любовницей.

– Я буду верен вам до гроба!

– Ваше Высочество, по-моему, леди Мелбурн смотрит на вас с некоторым беспокойством.

– Скажите лишь слово, и кроме вас у меня никого больше не будет!

Но Георгиана только рассмеялась, не принимая ухаживания принца всерьез. Герцог, муж Георгианы, не интересовался ею, а она была равнодушна к нему, однако у Георгианы не возникало ни малейшего желания стать любовницей принца Уэльского. Она считала, что ни одна женщина не сможет удержаться в этом положении долго, и лучше не ступать на скользкую дорожку. Ее гораздо больше устраивали их нынешние отношения.

– Я смотрю, Чарлз беседует с Шерри и Аморет. Какая же она все-таки красавица! Неудивительно, что Шерри ее обожает.

– Любая красота меркнет рядом с вашей, – возразил принц. Георгиана снова рассмеялась.

– Ничего другого я от моего галантного принца и не ожидала. Но Шерри с вами бы не согласился.

– Он тоже вас обожает.

– Милый Шерри, он мой очень хороший друг. А Чарлз… Смею заметить, его камзол поношен до неприличия! Как он смеет являться в таком неряшливом виде в Карлтон-хаус!

– Чарлз знает, что я ему все позволяю. Мне не одежда его важна, а душа.

– Ответ, достойный короля! Счастливчик Чарлз!.. Хотя вообще-то Лиззи Армистед могла бы и получше о нем заботиться.

– Но вы должны признать, что благодаря ее стараниям он стал немного почище.

– Пойдемте поговорим с ними! С Чарлзом всегда так забавно беседовать! У него есть великое достоинство: он все схватывает на лету. Ах, это удивительный дар: всегда знать о предмете разговора больше собеседника! Беседа с Чарлзом напоминает блестящую партию в биллиард: удар, еще удар, еще… Раз, раз – в лузу!

– Вы хотите, чтобы я сделал ему выговор за поношенный камзол?

– Нет-нет! Меня просто поражает, как это под столь неприглядной оболочкой может таиться столько очарования.

Принц и Георгиана остановились возле небольшой группки гостей, которые церемонно поклонились, приветствуя царственную особу, но тут же снова расслабились.

Георгиана заметила, что Шеридан напился. Это ее огорчило: он не умел, перебрав лишнего, держаться молодцом, как Чарлз.

– Шерри, – укоризненно сказала Георгиана, – если ты будешь столько пить, ты загубишь свое здоровье.

– Ну, что ж! – парировал Шеридан. – Тогда я начну губить чужое.

О да, общаться с этими людьми, которые так забавляли его, так льстили ему своим вниманием, было очень приятно. До самого ужина гости беседовали о политике – и немудрено, ведь все они были вигами. Для ужина отвели целых пять комнат. Принц и его самые почетные гости расположились в большом зале. Принц усадил Георгиану по правую руку от себя и позаботился о том, чтобы Фокс с Шериданом сидели неподалеку: принцу хотелось насладиться оживленной беседой.

– Сдается мне, что Ваше Высочество живет не по средствам, – прошептал Фокс.

– Да я как-то об этом не думаю, – признался принц.

– А, когда же кончится такая жизнь?! Еле-еле концы с концами сводим!

Принц рассмеялся. Он знал, что Фоксу вполне можно доверять. Ведь именно Фокс ходатайствовал, чтобы принцу Уэльскому назначили годовое содержание в сто тысяч фунтов, и не вина друга в том, что пришлось удовлетвориться жалкими шестьюдесятью двумя тысячами! И из цепких лап Пердиты Фокс его вызволил, когда она требовала, чтобы он либо узаконил их связь, либо заплатил пять тысяч фунтов за компрометирующие его письма.

О да, Фоксу можно было доверять!

За ужином разговор шел о чудачествах, которые несколькими днями раньше позволил себе майор Хенгер на балу в Сент-Джеймском дворце.

Принц взахлеб рассказывал об этом Чарлзу Фоксу:

– Разрази меня гром, он явился в форме офицера Гессенской гвардии и, право же, выглядел очень странно на фоне атласных и парчовых нарядов! Его короткий голубой камзол был украшен золотыми позументами, а на ленте, надетой через плечо, висела шпага. Ну и вид!.. Даже король не смог сдержать улыбку… а рассмешить моего отца – задача не из легких, уверяю вас! Однако майору это удалось, когда он нахлобучил на голову шляпу с двумя большими перьями – черным и белым – и пригласил мисс Ганнинг на менуэт. Бедняжка! Она такая грациозная, изящная, но… что ей было делать? Пришлось покориться судьбе. Мы покатывались от хохота! Я прямо-таки бился в конвульсиях… король, как я уже говорил, соизволил улыбнуться, и даже матушка изобразила на лице улыбку… насколько это вообще возможно. Но это было не все! Затем нам посчастливилось насладиться другим зрелищем: майор принялся танцевать контрданс.

Принц еще немного посмеялся, предаваясь забавным воспоминаниям, а потом резко оборвал смех.

– Почему бы нам не написать майору поздравительное письмо? – предложил он. – Мы пошлем его якобы от целой компании, которая видела сие забавное зрелище. Я составлю текст, а напишет кто-нибудь, чьего почерка майор не знает.

Принц оглядел сидящих за столом.

– Например, вы, Шерри. Вы с майором не знакомы. Так что вполне можете написать это письмо.

– Мне всегда хотелось написать что-нибудь такое, что доставило бы удовольствие Вашему Высочеству.

– Это будет не хуже пьесы, обещаю вам!

– Чужой пьесы – может быть, но не моей, Ваше Высочество!

– Однако и чужие пьесы порой бывают очень занимательны, Шерри. Что же касается нашей затеи, то ваш талант весьма украсит ее.

– Сэр, я вам бесконечно признателен за вашу снисходительность и готов выполнять все желания Вашего Высочества, ибо это единственный способ выразить мою благодарность.

– Нужно составить письмо после ужина и завтра утром спозаранку передать его майору, – сказал принц и рассмеялся, представляя себе, как отреагирует майор, получив это послание.

Во время ужина принц говорил только о майоре, и как только гости поднялись из-за стола, удалился вместе с Фоксом, Шериданом и еще несколькими своими друзьями в гостиную, чтобы заняться сочинением письма.

Принц обожал писать, он не мог спокойно видеть перо: ему всегда хотелось схватить его и излить на бумаге свое красноречие. В истории с Пердитой это пристрастие принесло принцу немало бед.

Принц сел за стол и в присутствии друзей, которые заглядывали ему через плечо, написал:

«Сент-Джеймс, воскресное утро

Доброжелатели, побывавшие в эту пятницу на балу в Сент-Джеймском дворце, выражают свое восхищение майору Хенгеру и искренне благодарят его за то, что он оживил и придал пикантность унылому вечеру. Джентльмены не могут подобрать слов, чтобы достойным образом описать поистине гротескное и уморительное зрелище, которое представлял собой адресат письма, а дамы признают, что его статная, прямая фигура, напоминающая перпендикуляр, вызвала неизъяснимый трепет в их нежных, чувствительных сердцах. Бурная жестикуляция и воинственность майора привела всех в восторг, и эти впечатления нескоро изгладятся из памяти присутствовавших на балу». В конце принц оставил кокетливую завитушку.

– Ну вот, Шерри… Хенгер вашего почерка не знает, а стиль письма, я льщу себя надеждой, вполне достоин вашего таланта. Пожалуйста, перепишите это послание, и завтра мы отправим его этому уморительному шуту. Уверен, он нас еще немало позабавит!

Шеридан сел за стол и переписал послание.

– Утром, чуть свет, его отнесут майору, – сказал, покатываясь от хохота принц, – а вскоре после этого я пришлю ему приглашение пообедать со мной. Надеюсь, вы, мой дорогой Шерри, не обидитесь, если я разочек не включу вас в число приглашенных?

Шеридан с поклоном ответил:

– Я всегда рад служить Вашему Высочеству.

Принц едва дождался утра: так ему хотелось отправить письмо и посмотреть, что из этого получится.

Фокс, с циничной усмешкой наблюдавший за происходящим, подумал: «Чем бы дитя ни тешилось – лишь бы не плакало».

* * *


Обед был обставлен не так пышно, как бал, устроенный накануне вечером, и проходил в серебряной столовой, украшенной красными и желтыми гранитными колоннами. Принц усадил майора Хенгера рядом с собой и довольно скоро завел речь о бале в Сент-Джеймсском дворце.

– О, вы произвели такое впечатление на дам, майор! Мы все так расфрантились, и только вы пришли в военной форме… Вот кто был настоящим мужчиной!

Майор проглотил наживку: он выпучил глаза и побагровел.

– Ваше Высочество, я получил ужасно оскорбительное письмо! Меня высмеяли, а этого человек вынести не в состоянии! Простите, что я так разгневан, Ваше Высочество, но, сэр, меня оскорбили!

Принц выразил свою озабоченность. Что случилось? Майор достал из кармана письмо.

– Если Ваше Высочество соизволит взглянуть, то вы сразу поймете, что я имею в виду.

Принц прочитал письмо и разразился сочувственными восклицаниями.

– Да, несомненно, – согласился он, – автор письма задался целью оскорбить вас.

Получив подтверждение своим догадкам, майор рассвирепел еще больше.

– Blitz und Holle! – вскричал он. – Клянусь, что, если я найду автора письма, я потребую сатисфакции!

Принц заявил, что на месте майора он испытывал бы те же самые чувства.

– А вы как считаете, Чарлз? – поинтересовался принц. Фокс, играя отведенную ему роль, ответил, что ему кажется оскорбительной попытка высмеять величественную осанку майора.

– Я намерен отыскать автора письма! – воскликнул майор.

– Я думаю, мы должны постараться вывести этого негодяя на чистую воду, – поддакнул принц.

Он взял письмо и повертел его в руках.

– Боже, да вы только взгляните на почерк! Клянусь, он мне знаком! Что вы на это скажете, Чарлз? Вам он не напоминает почерк нашего лукавого друга Шеридана? Ну же, Чарлз, отвечайте! Вы ведь прекрасно знаете его почерк!

Фокс посмотрел на письмо и кивнул.

– Да, несомненно, – проговорил он. Глаза майора налились кровью от ярости.

– Ах, уж эти мне сочинители пьесок! – прошипел он. – Жалкие бумагомаратели! Ей-богу, он об этом пожалеет!

Майор повернулся к сидевшему рядом капитану Моррису.

– Сэр, я прошу вас передать мистеру Шеридану, что я вызываю его на дуэль.

– Майор, – молвил принц, – я знаю, что мой долг – попытаться вас отговорить, и я, разумеется, его исполню, однако должен сказать, что, окажись я на вашем месте, меня бы ничто не остановило! И все же примите во внимание, что Шеридан написал это, явно впав в состояние безумия… он ведь известный безумец, бедняга!

– О сэр, только не приказывайте мне воздержаться от дуэли! Ведь я не хочу нарушать приказаний Вашего Высочества…

Принц поник головой.

– Мои симпатии на вашей стороне, майор. Поэтому я не скажу ничего, а только пожелаю вам удачи.

– Ваше Высочество, поскольку вызов будет передан, я надеюсь, вы позволите мне теперь удалиться и ждать ответа этого мерзавца дома?

– Что ж, я понимаю ваше беспокойство. Вам нельзя терять времени. Если он примет вызов, вам будет нужно сделать необходимые приготовления.

Как только майор ушел, принц отправил к Шеридану посыльного с запиской, в которой просил без промедления явиться в Карлтон-хаус, чтобы заговорщики могли согласовать свои действия на следующем этапе розыгрыша, который принц считал одной из своих самых удачных шуток.

* * *


Над Бетерси-Филдз поднимался рассвет. Майора сопровождал капитан Моррис, а Шеридан выбрал своим секундантом Фокса. В экипаже сидел, закутавшись и нахлобучив на глаза шляпу, принц Уэльский, загримированный под старика: он изображал хирурга, который, по договоренности с Фоксом и Моррисом, должен был оказать помощь пострадавшему.

Противники стали лицом друг к другу; секунданты зарядили пистолеты и подали сигнал начинать дуэль. Майор, первоклассный стрелок, прицелился в драматурга, но промахнулся. Пистолеты перезарядили, но – увы, с тем же результатом.

– Черт бы побрал этого негодяя! – вскричал майор. – В чем дело? Ведь я должен был уложить его с первого же раза!

– Ничего, в третий раз непременно попадете, – успокоил майора капитан Моррис и покосился на экипаж, в котором сидел давившийся от хохота «хирург».

Снова подали сигнал открывать огонь, и Шеридан упал.

– Боже, да вы убили его, майор! – вскричал капитан Моррис. – Скорее! Бежим отсюда, пока не поздно!

И майор не успел даже пикнуть, как его затолкали в экипаж и сказали кучеру, что нельзя терять ни минуты. Экипаж майора, дребезжа, уехал, а принц спрыгнул на землю и, покатываясь от хохота, приблизился к упавшему драматургу.

– Отлично сыграно, Шерри! – воскликнул принц. – Вставайте. Ей-богу, ни в одной вашей пьесе нет такой потрясающей сцены!

* * *


Весело смеясь, принц ехал вместе с Фоксом и Шериданом в Карлтон-хаус; однако внезапно его веселость как рукой сняло.

– Интересно, что чувствует тот, кто убил человека?

– Прежде всего радость из-за того, что удалось отомстить обидчику, – сказал Фокс.

– А затем, наверное, раскаяние – ведь он лишил человека жизни, – добавил Шеридан. – А может быть, сперва возникает страх перед наказанием…

– Раскаяние, – пробормотал принц. – А все-таки этот тип мне чем-то симпатичен. Он, конечно, нелепый, но забавный. Я, пожалуй, дам ему знать, что вы не погибли, Шерри.

– А это не испортит Вашему Высочеству удовольствия от розыгрыша? – спросил Фокс.

– Мой милый Чарлз, я уже вдоволь пошутил! Мне редко доводилось столько смеяться. Я развлекался как никогда. Но наверняка, когда майор слегка насытит свою жажду мести, им овладеет раскаяние. И он даже может решиться на побег! Нет, я немедленно пошлю за ним и сообщу ему, что рана Шерри не смертельна.

– У Вашего Высочества не только прекрасное чувство юмора, но и очень чувствительное сердце, – сказал Фокс.

* * *


Едва увидев огорченного майора, принц поспешил его успокоить.

– Да, майор, вы, конечно, попали в переплет… но у меня есть для вас хорошие новости! Шеридан не погиб! Я узнал это… м-м… от хирурга. Шерри будет жить.

– Ваше Высочество, поверьте, я этому рад!

– Я так и думал, майор. Увы, страсти порой овладевают нами и толкают на опрометчивые поступки.

– Что правда – то правда, но все-таки убить человека в мирное время это ужасно!

– Однако вы можете утешаться тем, что он будет жить. Приходите сегодня вечером ко мне на ужин; здесь будет джентльмен, который даст вам полный отчет о состоянии пострадавшего.

– Ваше Высочество, у меня нет слов, чтобы выразить вам мою благодарность!

– Поверьте, майор, я вас прекрасно понимаю.

И принц с удовлетворением отметил, что уходил майор в гораздо более приподнятом настроении, чем пожаловал во дворец.

* * *


И вновь принц принимал майора Хенгера в Карлтон-хаусе…

– Ну, что ж, – молвил принц Уэльский, – теперь я, пожалуй, приглашу сюда человека, который сообщит вам все, что вас интересует.

Он подал знак пажу, и тот ввел в комнату Шеридана.

– Но… – пролепетал майор, часто моргая и с удивлением воззрившись на Шеридана. – Что все это значит? Мне показалось, я убил вас!

– О! – воскликнул Шеридан. – Я недостаточно хорош для высшего мира. У меня пока еще и здесь хватает дел. Так что я решил немного отложить свой уход.

– Но… Я же видел, как вы упали! Я выстрелил в упор, а вы не…

Шеридан повернулся к принцу и сказал:

– Ваше Высочество, я не сомневаюсь, что вы все объясните.

– Майор, – смеясь, начал принц, – видите ли, вы стали жертвой небольшого заговора, задуманного мной. Эта идея пришла в голову мне, и, зная ваш ум, я уверен, что вы сможете по достоинству оценить мою шутку.

И принц все объяснил майору: рассказал, как выбрал Шеридана и велел ему написать письмо, признался, что пистолеты были незаряжены и оба секунданта участвовали в розыгрыше, а роль хирурга играл он сам.

Майор молча все выслушал, а потом тоже разразился хохотом. Он прямо-таки трясся от смеха, и принц с Шериданом тоже не смогли сдержаться.

– Право же, Шерри непременно опишет это в какой-нибудь из своих пьес! Шерри, я на это уповаю.

– А если нет, то Ваше Высочество сами напишут. И тогда публика в театр валом повалит! Еще бы! Соавтор пьесы – Его Высочество принц Уэльский…

– Ах, майор, видели бы вы свое лицо! Надеюсь, в следующий раз, когда будете драться на дуэли, вы мне разрешите присутствовать?

– Непременно, Ваше Высочество.

– Что ж, надо за это выпить! Пошли!

Они сели за стол, выпили, и принц с каждой минутой все больше проникался к майору дружеским расположением. Майор Хенгер как никто другой позабавил его; благодаря Шерри все это выглядело так театрально. Принца окружали добрые друзья, с которыми он надеялся еще не раз посмеяться в будущем.

Затем принц принялся распевать песенки из пьес Шеридана, и вечер прошел премило.

После этого майор Хенгер стал вхож в узкий круг самых закадычных друзей принца, включавший в себя Фокса, Берка, Шеридана и Георгиану, герцогиню Девонширскую.

* * *


С приходом весны принц все чаще подумывал о прелестях морских купаний и том, как приятно было бы снова отправиться в маленький рыбацкий поселок в Суссексе.

Он позвал своего мажордома, немца Людвига Вельтхе, чудаковатого коротышку из Ганновера, который в любых жизненных ситуациях сохранял полнейшую невозмутимость.

Принцу Вельтхе нравился, он доверял этому немцу; вдобавок он сам подыскал себе такого мажордома и считал его сущей находкой, очень гордясь своим умением подбирать прекрасных слуг. Принц набрел на Вельтхе случайно, во время одного из своих любовных похождений, когда инкогнито бродил по улицам Лондона. Вельтхе торговал имбирными пряниками, и, проходя мимо, принц и его спутники решили их попробовать.

Пряники оказались великолепными, принц заявил, что никогда не едал ничего подобного, и, разговорившись с хозяином, выяснил, что тот родом из Ганновера.

– Король наш тоже родом оттуда, – с ухмылкой сказал маленький человечек. – А что может быть лучше этого? Я надеялся тут разбогатеть, но здешние люди не знают толк в еде.

– То есть, вы повар, да? – уточнил принц.

Людвиг Вельтхе, в лице которого было что-то рыбье, кивнул.

– Вам понравились мои имбирные пряники, не правда ли, сэр? Вот на что я трачу свой талант!

– А что вы умеете готовить, кроме имбирных пряников?

– Да вы мне назовите любое кушанье, и, держу пари, я приготовлю его так, что вы пальчики оближете и скажете, что никогда ничего подобного не отведывали!

– Вы имеете в виду сосиски с кислой капустой? – скептически поинтересовался принц.

– Если желаете, можно и сосиски с кислой капустой, сэр. Но, сдается мне, вы не любитель кислой капусты. Вам, наверное, по душе изысканные деликатесы, сэр.

– Зайдите завтра ко мне, и вам предоставят возможность продемонстрировать свои кулинарные способности, – сказал принц.

– Я ждал такого случая с тех пор, как сюда приехал.

– Что ж, тогда приходите завтра на кухню Карлтон-хауса. Я позабочусь о том, чтобы вас там приняли как подобает.

И принц двинулся дальше, а потрясенный Вельтхе смотрел ему вслед. Эта встреча была для него пределом мечтаний, и она имела весьма благотворные последствия. Вельтхе был не только первоклассным поваром, у него имелись и другие таланты. Так оказалось, что он прекрасно может управляться со слугами, поскольку, несмотря на свой небольшой рост и смешную рыбью физиономию, Вельтхе пользовался среди слуг несомненным авторитетом. Поэтому принц вскоре назначил его мажордомом.

Теперь, призвав к себе Вельтхе, принц заявил, что ему пришлось по душе небольшое рыбацкое селение в Суссексе и он быт бы не прочь провести там лето.

– Однако подыскать там подходящий для меня дом нелегко, – сказал принц. – Насколько я мог убедиться, единственное приличное жилье в поселке – это дом доктора Расселла, но его занимают герцог и герцогиня Камберлендские.

– Я найду подходящую резиденцию для Вашего Высочества, – пообещал Вельтхе.

– Если вам это удастся, вы будете волшебником!

– Ваше Высочество, – ответил, неуклюже поклонившись, Вельтхе, – я действительно волшебник.

В тот же день Вельтхе отправился в Брайтон, остановился в гостинице «Корабельная» и деловито – по своему обыкновению – обследовал городок. Он осмотрел все мало-мальски подходящие дома; маршрут Вельтхе обсуждали и на улицах, и на проселочных дорогах, ибо это грозило сказаться на судьбе всего города. Еще бы, ведь здесь собралась поселиться особа королевских кровей!.. Наконец Людвиг Вельтхе подыскал жилье для принца… не совсем такое, как хотелось бы, однако ненадолго сойдет, решил он.

И отправился обратно в Лондон, чтобы доложить принцу о результатах своих поисков.

– Я нашел для вас дом, Ваше Высочество, хотя и не такой, как мне хотелось бы.

– Но я и не рассчитывал, что вы мне подыщете дворец, Вельтхе.

– Конечно, сэр. И я на это тоже не надеялся. Но думаю, если мы его обставим как следует и привезем туда слуг, там можно пожить, пока не будет построен ваш собственный дворец.

– Мой собственный?! – вскричал принц и расхохотался, ибо у него давно уже зародилась идея построить свою резиденцию в Брайтоне.

* * *


В то лето принц то и дело ездил в Брайтон и обратно. Прохожие частенько слышали дробный стук конских копыт и видели проносившегося мимо них принца, ослепительно прекрасного в изящном голубом или зеленом камзоле, с бриллиантовой звездой, сверкавшей на левой стороне груди, и в шляпе, небрежно надетой слегка набекрень и прикрывавшей его кудрявые волосы.

Люди приветствовали проезжавшего принца, и он ни разу не оставил их приветствия без ответа.

Разумеется, в связи с появлением принца облик Брайтона совершенно изменился. Его уже нельзя было назвать небольшим рыбацким поселком. Цены взлетели вверх, жители постоянно жаловались, что теперь все не так, как раньше, однако потихоньку перешептывались, что поселок от этой ситуации только выиграл. Когда стало понятно, что любовь принца к Брайтону не мимолетная прихоть, сюда стала съезжаться фешенебельная лондонская публика; собственность сильно вздорожала, и любой мелкий лавочник – от продавца крабов и омаров до старого жестянщика – выставлял в витринах, выходивших на Стейн, свои ценники.

– Теперь мы живем в модном Брайтоне, – говорили друг другу местные жители. – Брайтхелмстоуна больше нет. Теперь это Брайтон. Королевский Брайтон.

На улицах царило радостное ожидание. Местный люд привык к тому, что по Брайтону разгуливают богатые дамы и господа. Раз в неделю в Кастл-Румзе устраивался грандиозный бал, и люди сбегались поглазеть на сверкающие драгоценности, на прелестные женские наряды и на величественных джентльменов во главе с самим принцем Уэльским. Принц любил театр, поэтому ходил смотреть на игру провинциальных актеров, однако, привыкнув к сельскому колориту, счел уровень их мастерства недостаточным и начал выписывать театральные труппы из Лондона.

В Хоув-Ринг устраивались петушиные бои и боксерские состязания, поскольку принц очень любил этот вид спорта. Ну и, конечно, он то и дело любовался на скачки.

В Брайтоне роились искатели приключений. Шулеры, бродячие музыканты, цыгане – все верили, что им удастся найти свое счастье в городе, который облюбовал принц.

Каждый день в течение всего лета лошади возили купальные кабинки взад и вперед по каменистому пляжу и отовсюду раздавались крики аристократов, которых дюжие слуги хватали и окунали в воду. Находясь в Брайтоне, принц каждое утро отправлялся на море.

Его друзья неустанно замышляли все новые розыгрыши, которые могли бы позабавить юного повесу, придумывали разные развлечения. По любому поводу заключались пари. Придворные приказывали местному люду бежать наперегонки и бились между собой об заклад, кто выйдет победителем. Они были готовы на любые безумства, лишь бы доказать свою удаль тому, кто в ней сомневался.

Да, с появлением принца Брайтон совершенно переменился…

Принц уверял Вельтхе, что в Гроув-хаусе ему очень удобно, но, хотя мажордом несомненно подыскал ему лучший дом во всем Брайтоне, для королевской резиденции он не подходил.

– У нас тут никогда не будет подходящего дома, пока мы не построим свой собственный, – сказал принцу Вельтхе.

Принц с ним согласился и начал еще серьезнее, чем прежде, задумываться о строительстве собственного дворца.

* * *


Иногда под вечер принц любил снять свой изысканный камзол, на котором ослепительно сияла бриллиантовая звезда, и, переодевшись в обычный темно-желтый сюртук, который мог носить любой джентльмен, прогуляться в одиночестве по пляжу.

Принц не знал, то ли люди действительно его не узнавали, то ли просто давали ему побыть одному, но во всяком случае порой было приятно скрыться от неустанно наблюдавших за ним – пусть даже и с любовью! – подданных.

И вот во время одной из таких прогулок принц увидел молодую женщину: она сидела на берегу, прислонившись спиной к волнорезу, и бесцельно, чтобы просто убить время, швыряла в воду камешки.

Женщина была в плаще, так что фигуру было не разглядеть, однако, когда она поднимала руку, чтобы бросить камень, ее движения отличало изящество, и принц, всегда готовый познакомиться с очаровательной женщиной, подошел к ней поближе.

– Добрый вечер, – молвил он. – Вы одна?

– До этой минуты была одна, сэр, – нисколько не смутившись, ответила женщина, и принц понял, что его инкогнито не раскрыто, ведь даже незнакомая женщина не стала бы так разговаривать с принцем Уэльским!

– Но вы слишком хорошенькая, чтобы быть одной.

– Ах-ах-ах, сэр!.. А вы, я вижу, напористый молодой человек.

Принц был позабавлен.

– В таком случае, думаю, это веское основание для того, чтобы перемолвиться с вами несколькими словами.

– Что ж, я не в силах этому помешать, – ответила женщина.

Принц сел рядом с ней и еще больше воспрял духом, поскольку капюшон слегка откинулся назад и принц увидел удивительно хорошенькое личико.

– Но разве юной особе следует бродить одной в столь поздний час?

– Разумеется, нет, ведь это дает незнакомым мужчинам надежду на то, что ко мне можно… приставать.

Женщина попыталась встать, но принц потянулся к ней и ласково положил ей на плечо руку.

– Пожалуйста, не уходите… еще немного… Побудьте хоть чуточку, давайте поговорим. В этом же нет ничего плохого.

Молодая женщина заколебалась.

– Если мои сторожа узнают, что я сбежала…

– Так вы сбежали?

– Терпеть не могу чувствовать себя в клетке! Да, я сбежала… но только на часок. А потом придется вернуться.

– Вы живете в Брайтоне?

Незнакомка покачала головой.

– Нет, мы здесь, потому что теперь это можно… ведь здешние места почтил своим вниманием принц Уэльский!

– Значит, ваша семья здесь из-за него…

Незнакомка кивнула. Принц понял, что она очень молода. В этом была пикантность: он никогда еще не влюблялся в девушку моложе себя.

Она скорчила гримаску.

– О да, нам пришлось приехать в Брайтон, потому что здесь Его Королевское Высочество. Ах, как бы мне хотелось, чтобы Его Высочество отправились куда-нибудь в другое место, но только не в Брайтон!

– Что ж, благодарю за интересные сведения. А почему вы так негодуете по поводу приезда в Брайтон Его Высочества?

– Если бы его здесь не было, то и меня – тоже, и следовательно, я бы не встретилась с… – юная незнакомка внезапно осеклась.

– Незнакомца на пляже? Юная особа рассмеялась, принц обратил внимание на то, что у нее очень красивые зубы.

– О, я совсем не думала о вас!

– Как это жестоко!

– Но почему жестоко? Я же вас не знаю.

– Мы это поправим, не так ли?

– Вы думаете?

Незнакомка вскочила на ноги, поскольку, произнося последние слова, принц попытался схватить ее за руку. Но она оказалась слишком проворной для него. Грациозно повернувшись на цыпочках – что было не так-то легко сделать на гальке – и приготовившись сорваться с места, молодая женщина посмотрела через плечо на принца. Он тоже поднялся с земли.

– Вы не уходите, правда?

– Нет, ухожу! До свидания… незнакомец!

– Но…

– Но я буду здесь завтра… в то же время… если мне опять удастся ускользнуть из дома.

И женщина быстро убежала.

«М-да, довольно забавное приключение», – думал принц на обратном пути в Гров-хаус.

* * *


Она сказала, что ее зовут Лотти, но больше ничего не пожелала рассказать. Где она поселилась? С кем жила?

– Женщины, – дерзко заявила Лотти, – должны быть таинственными. Я еще молодая, но уже это знаю.

– Что ж, вам удается быть чрезвычайно таинственной.

– Скажите, а вы не знакомы с принцем Уэльским?

– Отчего же, я бы сказал, что мы с этим джентльменом в довольно хороших отношениях.

– Тогда вы, без сомнения, знаете моего опекуна.

– Назовите его имя! Лотти покачала головой.

– О нет, я не отваживаюсь.

– Не отваживаетесь? Но почему? В глазах Лотти вдруг появилось лукавство.

– Тогда не будет тайны!

И тут же она разрыдалась. Лотти опасалась, что ее выдадут замуж за старика… за богатого старика. Он считался подходящей партией, а она его ненавидела… Но что могла с этим поделать? Что предпринять?

– Вы можете убежать, – предложил принц.

– Но как?

Лотти пришла в необычайное волнение, принц – тоже.

А почему бы и нет? Ее опекун сейчас в Брайтоне. Наверное, это кто-то из его окружения? А что, если поселить Лотти в каком-нибудь маленьком домике? И никаких помех тогда не будет! Принц уже достаточно близко познакомился с Лотти и понимал, что она незнатного происхождения; может быть, опекуном – так, по крайней мере, Лотти называла этого человека – является кто-то из его слуг. Тогда вышеупомянутому опекуну можно дать понять, что покровительство принца Уэльского ничуть не хуже брака с богатым стариком…

– Мы можем устроить побег, – предложил принц.

– О, но как? Когда?

Принц заявил, что в этом нет ничего невозможного. Что, если Лотти будет ждать почтовая карета? Ей нужно всего лишь ускользнуть из дому – как она делает, когда хочет сходить на пляж, – и сесть в карету, где ее будет ждать возлюбленный. Он прикажет кучеру гнать лошадей, и они уедут… вместе. Тогда она будет вне опасности!

Лотти этот план очень взволновал, но затем она печально молвила, что опекун наверняка будет за ней следить и убежать ей не удастся.

Тогда принц предложил раздобыть для нее костюм лакея: она наденет его и сможет неузнанной исчезнуть из дома своего зоркого стража.

Лотти пришла в неописуемое восхищение и взволнованно всплеснула руками; она согласилась встретиться с принцем на следующий вечер и окончательно обо всем договориться!

Однако на следующий вечер Лотти не появилась, и принц вдруг осознал, насколько он поглощен новым приключением и как будет удручен, если ничего из этого не выйдет… Леди Мелбурн уже начала ему немного надоедать; миссис Биллингтон давно надоела; миссис Кроуч, очередная актриса, конечно, блистала красотой, но она так много пила, что от нее разило, будто из винного погреба, а принцу это казалось отвратительным, особенно после того, как майор Хенгер заявил, что у нее изо рта воняет, словно из каминной трубы.

Маленькая же пляжная нимфа была свежа и очаровательна, и принц понял, что, если он ее потеряет, его сердце будет разбито.

Два вечера подряд Лотти не появлялась, но на третий все же появилась. Бедняжка, всхлипывая, уткнулась в грудь принцу и рассказала, что ее не выпускали из дома. Опекун стал страшно подозрительным, и Лотти боялась, что ей не удастся убежать.

Принц заявил, что надо устроить побег на следующую же ночь; он достанет для Лотти лакейскую ливрею, она переоденется и выскользнет на улицу, где ее будет ждать карета. Принц будет сидеть в ней, и они вместе уедут в Лондон.

– Я буду там, – пообещал он и ласково обнял Лотти.

Принц, разумеется, понимал, что вскоре ему придется раскрыть свое инкогнито, однако был уверен, что, узнав, кто он такой, Лотти придет еще в больший восторг.

* * *


На следующий день принц был возбужден и рассеян; он решил пообедать пораньше, гостей на обед не звать и сообщить всем, что после обеда он немедленно уезжает в Лондон.

Принц уже одевался, когда доложили о приходе майора Хенгера. Близких друзей принц всегда принимал без церемоний, а после той истории с дуэлью майор Хенгер был принят в число оных, поэтому слугам было приказано просить майора в спальню.

Майор пришел, и принц принялся объяснять ему, каким новым способом можно теперь повязывать шейный платок… однако майор слушал невнимательно.

– Я вижу, мой друг, вы немного рассеянны, – заметил принц.

Майор с ним согласился и добавил, что он пришел попросить у принца совета.

– Давайте поговорим за обедом, – предложил принц, – у меня дела в Лондоне, и мне придется рано уехать.

– Зная, сколь велик и удачен ваш опыт в общении с прекрасным полом, я уверен, что только вы сможете дать мне правильный совет, – заявил майор.

– Мне не терпится услышать, что у вас не так.

– Все… Все! – простонал майор.

И когда они уселись за обеденный стол, поведал свою печальную историю:

– Ваше Высочество, я встретил в Лондоне девушку. Она хотела поехать в Брайтон. Все они этого хотят! Держу пари, они мечтают увидеть Ваше Высочество! Ну вот… я привез ее сюда, поселил в миленьком маленьком домике… и что же? Она затеяла шашни с каким-то парнем из Брайтона!

– Печальные известия, майор. Вы хотите сказать, что она предпочитает его вам?

– Убей меня бог, если мне удастся до него добраться, я его собственными руками утоплю в море! Вот уж он накупается вволю!

– А вы не знаете, кто он такой?

– Нет, но я выясню! Я твердо решил! Я уже следил за ней… она встречается с этим типом на пляже и собирается с ним удрать.

– То есть как? – спросил принц.

– Ну, она пошла на пляж, а я тихонько крался за ней. Там с ней встречается какой-то парень… наверное, из прислуги. О да, я наблюдал за плутовкой! Я ее выследил! Я услышал, что она собирается удрать со своим дружком. Когда именно – не знаю, но разведаю. Я ей вложу ума! Тоже мне выдумала: я плачу за ее жилье, а она встречается с этим субъектом!

– А… что это за женщина?

– Чертовски хорошенькая. И ужасная плутовка! Она уже не такая юная, просто молодо выглядит… а вообще-то моя Шарлотта кое-что повидала на своем веку.

– Шарлотта?

– Да, малышка Шарлотта Фортескью… Глаза у нее голубые… волосы черные, а фигурка – загляденье…

– Погодите минутку! – вскричал принц. – Опишите мне ее… поподробней!

Майор принялся описывать свою мучительницу, и не успел он закончить рассказ, как принц обо всем догадался. Его Лотти и возлюбленная майора Шарлотта Фортескью – это одна и та же женщина! Значит, она прикидывалась невинной девушкой, а сама была… содержанкой… да-да, содержанкой майора!

– Майор, – молвил принц. – Ваш соперник – я.

– Как так, сэр? Не может быть! Принц объяснил.

– Разрази меня гром! – воскликнул майор. – Значит, она дурачила нас обоих. И вы, Ваше Высочество, и есть тот самый…

– Да, тот самый тип, которого вы намеревались утопить в море.

– Боже мой, сэр! Ах, злодейка! Так вот почему в последнее время у нее такой самодовольный вид!

– Вы хотите сказать… по-вашему, она знала, кто я такой?

– Еще бы, малышка Шарлотта еще и не то знает!

– Господи, только подумать… она сидела бы в моей карете… в ливрее моего лакея… и ждала бы меня…

– Весьма довольная собой, Ваше Высочество. Еще бы, ей же удалось поймать на крючок самого принца Уэльского!

Принц был страшно раздосадован. Не очень-то приятно узнать, что тебя одурачила какая-то скользкая личность. Хотя вообще-то он не был серьезно увлечен. На самом деле Шарлотта была не его вкусе: слишком молода. А когда принц узнал об обмане, его чувства к ней совершенно переменились.

Однако плутовка так просто не отделается! У принца родилась идея. Пожалуй, это будет отличный розыгрыш… почти такой же смешной, как дуэль!

– Послушайте, майор… Пусть карета заедет за ней, как и намечалось. Она будет меня ждать в карете. Вы наденете плащ и шляпу, которые были на мне, когда я встречался с ней, и отправитесь вместо меня. Мадам Лотти подъедет к вам в карете, вы заберетесь внутрь… Посмотрим, долго ли вам удастся морочить ей голову… А потом вы можете повезти ее в Лондон и насладиться увеселительной прогулкой, которой вообще-то собирался насладиться я сам!

Майор хлопнул себя по колену.

– Ей-богу, сэр, вот это шутка! Да я уже заранее помираю со смеху…

Они оба расхохотались, затем принц посерьезнел. И неудивительно: вместо приятного приключения он получил нечто прямо противоположное!

После ухода майора принц размечтался о том, каким счастьем было бы встретить красивую женщину, которую он смог бы назвать своим идеалом… Ах, если бы она его нежно любила, и он платил бы ей взаимностью!..

«Ведь легкие любовные интрижки не приносят настоящего удовлетворения», – сказал себе принц.

* * *


Через некоторое время майор рассказал принцу о том, как Шарлотта Фортескью буквально онемела от страха, обнаружив, что место принца Уэльского занял ее обманутый любовник, и это происшествие еще больше сблизило принца и майора. Чудачества майора весьма забавляли принца, на него всегда можно было положиться, осуществляя план очередного розыгрыша.

И вот однажды за обедом в Карлтон-хаусе майор вступил в спор с мистером Беркли о том, кто вкуснее: индейки или гуси и какая из птиц быстрее передвигается. Майор Хенгер был уверен, что индейки; мистер Беркли так же безапелляционно утверждал, что гуси. Остальные разговоры за столом вмиг смолкли, и спор Хенгера и Беркли приковал всеобщее внимание.

Принц тоже присоединился к нему и сказал, что есть только один способ выяснить истину. Нужно устроить бега. Поскольку предложение исходило от принца, оно было встречено с энтузиазмом. Тем более, что это давало возможность лишний раз побиться об заклад.

Гости принялись заключать пари, на кон были поставлены большие суммы.

Принц поддерживал майора и ратовал за индеек: он заявил, что будет отвечать за эту часть пари, а мистер Беркли пусть возьмет на себя гусей. Приготовления проходили, по мнению принца, чрезвычайно весело.

– Так, Джордж, – молвил принц, обращаясь к Хенгеру, – теперь вы должны отобрать двадцать самых лучших индеек, которые только встречаются в наших краях.

Хенгер заявил, что ему вполне можно доверить столь важное дело.

А мистер Беркли столь же решительно пообещал подобрать двадцать самых лучших гусаков.

Принц не мог не посвятить в свои дела целую толпу людей, и намечавшееся состязание между индейками и гусями отнюдь не являлось исключением из правил.

– Интересно, до чего они додумаются в следующий раз? – спрашивали себя любопытные, сбежавшись, чтобы поглазеть на птичьи бега, которые хитрый Беркли назначил на вторую половину дня.

Когда птиц выпустили на дорогу, которая вела из Лондона – по плану, соперникам предстояло пробежать десять миль, – вокруг царило оживление. Принц и майор Хенгер стояли возле индеек и держали длинные шесты, к которым были привязаны лоскуты красной материи – чтобы возвращать птиц на место, если они вдруг собьются с пути. Мистер Беркли и его сторонники были экипированы точно так же, чтобы управляться с гусями.

Индейки взяли очень хороший старт, и перевес сразу оказался на их стороне: в первые три часа они на две мили опережали гусей, однако с наступлением сумерек индейки уселись на насест на ветвях деревьев и ни в какую не желали слезать; принц и майор тщетно старались согнать их и занимались этим вплоть до того момента, когда на горизонте показались шествовавшие вперевалочку гуси, подгоняемые своими «болельщиками». Гуси прошли мимо устроившихся на ночлег индеек и выиграли состязание!

Все это было чистым ребячеством, если не считать того, что огромные суммы денег перешли из рук в руки и в результате долги принца увеличились.

Но хотя принц Уэльский сорил деньгами, увлекаясь азартными играми, пари, щегольскими нарядами, тратил большие суммы на развлечения и на обустройство Карлтон-хауса – в общем, на любые свои прихоти, – он был довольно щедрым человеком. Принц не мог пройти мимо нищего, не бросив ему пригоршню монет; он любил бросать деньги ребятишкам на Брайтонских улицах, а однажды занял у ростовщиков восемьсот фунтов и дал их солдату, который только что вернулся с войны в Северной Америке и прозябал в бедности. И принц не отделался только подаянием: он счел своим долгом позаботиться о том, чтобы солдата вновь взяли в армию!

Да, конечно, принц хотел наслаждаться жизнью и делить это наслаждение с окружающими, он еще не потерял вкуса к свободе; в его памяти еще были свежи ограничения, которым он подвергался в Кью, находясь под бдительным надзором своих родителей. Однако новая жизнь начала ему немного надоедать. Легкие любовные интрижки, смешные розыгрыши, нелепые пари развлекали, но не долго.

А принц жаждал длительной связи.

Именно в таком расположении духа он пребывал во время посещения Кью, когда гулял с несколькими друзьями по берегу реки и повстречал Марию Фитцерберт.

Встреча была мимолетной: принц увидел Марию, поклонился, и в следующий момент ее уже не было рядом, однако память о незнакомке осталась.

– Боже мой! – прошептал принц. – Какая красавица!

Друзья с ним согласились, но они понятия не имели о том, кто она такая.

* * *


И вот она сидела в ложе леди Сефтон в «Ковент-Гардене».

О, что за богиня! Она была ни на кого не похожа. И не только из-за волос… какие же они роскошные! Она не прибегала ни к каким ухищрениям в прическе, не завивала, не пудрила локоны, они вились естественно и спадали волнами на одно плечо. А ее грудь – полная, белая, словно мрамор – была почти как у римской матроны. Цвет лица тоже был естественный, кожа радовала своей чистотой и свежестью. Как восхитительно это смотрелось на однообразном фоне красно-белых, нарумяненных и набеленных женских лиц!

– В жизни не видел никого очаровательней, – сказал принц своим спутникам. – Кто она? Ради бога, скажите! Я не успокоюсь, пока не узнаю!

– Это некая миссис Фитцерберт, Ваше Высочество. Кузина или какая-то дальняя родственница Сефтонов. Вдова…

– Восхитительное создание!

– Ваше Высочество желает быть ей представленным? Принц задумался. Что-то в манерах красавицы насторожило его. Нет, это явно не Шарлотта Фортескью… и даже не Пердита! Она удивительная женщина; принц сразу понял, что здесь нужно действовать крайне осторожно.

– Нет, предоставьте это мне, – сказал он.

Принц решил, что во время спектакля он ограничится только созерцанием. Право же, ему было на что посмотреть!

Красавица, похоже, не замечала его. И это особенно поражало. Всем в театре было известно о его присутствии – но только не Марии Фитцерберт!

– Мария Фитцерберт… – принц повторял про себя ее имя. Ему хотелось узнать про нее как можно больше. Уже одно то, что он на нее смотрел, доставляло ему бесконечное удовольствие. Перед ним была не глупая девчонка, а великолепная живая богиня! Не робеющее существо, не пустая хохотушка, а зрелая женщина, вдова… серьезная и очаровательная. Принц решил после оперы послать кого-нибудь к ней в ложу: пусть передаст, что Принц Уэльский просит принять его. Он с нетерпением ждал, когда же опустят занавес… но оказалось, что уже слишком поздно! Она ускользнула.

И все-таки принц решил, что возможность еще не упущена. Он поедет за ней! Возьмет экипаж, как обыкновенный джентльмен, и проследует в нем до ее дома.

Как, должно быть, ей польстит такая честь! Она пригласит его на восхитительный вечерок tete-a-tete; он выразит свое восхищение и скажет, что сегодня вечером с ним случилось нечто необычное, чего никогда не бывало раньше…

Итак, скорее в экипаже на Парк-стрит! О, как это волнует кровь!

Однако она приехала раньше принца и, хотя, выглянув из окна, увидела, что он стоит на улице, не пригласила его войти.

Впрочем, принц не был очень огорчен. Ну, конечно, она не такая! Да и ему самому не хотелось, чтобы она оказалась такой. Он совсем не этого ожидал!

Принц отправился домой и всю ночь мечтал о Марии.

А утром признался себе:

– Я влюбился в Марию Фитцерберт с первого взгляда!


ДРАМА В КАРЛТОН-ХАУС


Принц всегда жил, ни от кого не таясь; он понимал, что скрыть любовные похождения невозможно, а потому и не пытался этого сделать. Принц страстно влюбился в Марию Фитцерберт, и ему не удалось бы сохранить свою любовь в тайне, даже если бы он к этому стремился. Принц дал понять друзьям, что коли они желают угодить ему, то, приглашая его в гости, им следует звать и Марию Фитцерберт; причем за обеденным столом их надо сажать вместе: принцу хотелось без конца говорить и танцевать с Марией Фитцерберт, хотелось как можно чаще быть с ней рядом, и он не потерпел бы попыток воспрепятствовать этому.

Друзья перешептывались, вспоминая Пердиту Робинсон. Точно так же все обстояло и в начале того романа, однако идиллия продлилась недолго. Хотя, конечно, Мария существенно отличалась от Пердиты: Мария была принята в свете, дважды побывала замужем, занимала достаточно высокое положение; особым богатством она, правда, похвастаться не могла, но и бедной ее назвать было никак нельзя. Ей принадлежало два дома: один в Ричмонде, другой – в Лондоне; развлекалась она немного, но лишь потому, что не особенно к этому стремилась. И хозяйки модных гостиных знали, что, пока они не залучат к себе Марию Фитцерберт, принца Уэльского им заманить тоже не удастся.

Ну, а что же Мария? Она вовсе не была польщена и не испытывала никакого восторга от происходящего. Мария понимала, что пылкая влюбленность принца не сулит ей ничего хорошего. Будучи разумной женщиной, Мария отдавала себе отчет в том что, хотя красавицей ее не назвать, она гораздо привлекательней многих; ее облик дышал достоинством, в нем было что-то почти материнское; однако Мария была уже не первой молодости – ей исполнилось двадцать восемь лет – и осознавала, что серьезные, благопристойные отношения с принцем Уэльским невозможны, а другие ее не устраивали.

Принц же очень скоро выразил ей свое восхищение.

– Ни одна женщина не волновала меня так, как вы, – заявил он. – Для меня было бы полным блаженством остаться с вами вдвоем в целом мире.

Мария безмятежно улыбнулась и сказала, что принц к ней очень добр и своим успехом в свете она обязана ему.

Принц попытался объясниться. Дескать, он мечтает, чтобы она всем была обязана ему, самое большое его желание – это служить ей… и не только сейчас, а и до последнего вздоха.

Мария улыбнулась все той же безмятежной улыбкой, давая понять, что ей известно, сколь многим женщинам он уже делал подобные признания, и что, хотя она находит его очаровательным и ей приятны его комплименты, всерьез она их, разумеется, не принимает.

– Вы наверняка наслышаны о моих увлечениях женщинами, – уныло пробурчал принц.

– Конечно, ведь похождения принца Уэльского всегда привлекают внимание общества.

– Но вы не понимаете, Мария… О, какое прекрасное имя! Да и вообще все, что связано с вами, совершенно. Я испытываю совсем новые, неизведанные чувства. Раньше все было несерьезно, я это теперь понимаю.

Однако Мария ему не верила. Она была любезна, обворожительна, но абсолютно спокойна; принц ей нравился, она считала, что он забавен, мил, что он – галантный кавалер. Однако она отказывалась думать о нем как о возлюбленном. Мария дважды состояла в законном браке и не считала для себя честью сделаться чьей-либо любовницей – даже любовницей принца Уэльского!

Он был страшно разочарован. И поступил так, как всегда поступал в тягостные минуты – взялся за перо. Принц посылал Марии письма, в которых изливал свои чувства. Она отвечала далеко не всегда, причем тон ее был неизменно дружеским, и принц никак не мог преодолеть воздвигнутой ею преграды.

Принц потерял интерес ко всему. Напрасно друзья пытались соблазнить его разными удовольствиями. Герцогиня Камберлендская устроила бал, затмивший все балы, которые она давала когда-либо. Принц остался к нему равнодушен. Георгиана приглашала в гости самых интересных людей Лондона – всех, от кого раньше принц был в полном восторге. Но разве это могло заставить Марию относиться к нему серьезно? Майор Хенгер придумал несколько прелестных розыгрышей. Но принц заявил, что Мария считает это ребячеством, и не поддержал майора. С подобными развлечениями было покончено.

– Миссис Фитцерберт – сторонница тори и католичка, – напомнил принцу Фокс.

– Я бы и сам поддержал тори и принял католичество, если бы это помогло мне сблизиться с ней, – заявил принц.

Друзья всполошились.

– Ради всего святого! – воскликнул Фокс в беседе с Шериданом. – Надо уговорить эту женщину сдаться, а то как бы не было настоящей беды.

Принц не мог есть, утратил веселое расположение духа, он желал обладать Марией, но она была готова подарить ему лишь свою дружбу, упорно отказываясь становиться его возлюбленной.

* * *


Леди Сефтон заехала навестить Марию. Мария приняла ее в гостиной, окна которой выходили на Парк-стрит. Изабелла Сефтон – как и многие другие – посмотрела на нее изучающим взглядом, и Мария невольно улыбнулась.

– Я знаю, о чем ты думаешь, – сказала она. – Теперь все, глядя на меня, думают об одном и том же: «Ну что такого он в ней нашел?»

– Но, Мария, ты очень привлекательная женщина!

– Может быть, однако не настолько, чтобы устраивать такую бурю.

– Ты чересчур скромна, Мария. Надо было тебе согласиться стать женой Бедфорда. Тогда ты была бы графиней.

– Я не очень-то жажду заполучить этот титул, Изабелла.

– Так же, как и не стремишься сделаться первой леди Лондона.

Мария рассмеялась.

– Надолго ли? Вспомни бедняжку Пердиту Робинсон. Ее владычество было таким кратковременным!

– Ты не Пердита. И твоя власть может длиться вечно.

– Я не считаю это для себя честью, Изабелла.

– Но он же наверняка тебе нравится! Разве он не обворожителен?

– Да, он обворожителен… и скромен – для человека, занимающего столь высокое положение. И может быть интересным собеседником… если только не принимается высокопарно рассуждать о своих чувствах, которые – я прекрасно это понимаю – нацелены только на одно… Нет, Изабелла, твой обворожительный принц не добьется своего!

– Он не мой, Мария, а твой.

– Ладно, наш принц. Ему это скоро наскучит, я не сомневаюсь. Он слишком молод и впечатлителен, он найдет другую женщину, которая отнесется к нему благосклонней, чем я, и станет самой несравненной красавицей, воплощением всего того, что он жаждет видеть в женщинах… и так далее и тому подобное!

– Да, женский пол он любит, – признала Изабелла. – Принц всегда был кем-нибудь увлечен, но я… да и другие тоже… мы никогда не видели его в таком состоянии. Принца никто, кроме тебя, не интересует. Он ни о ком, кроме тебя, не говорит. Его страсть ни для кого не секрет. Ты не можешь отрицать, Мария: юноша действительно в тебя влюблен!

– О, Изабелла, но я же старая, умудренная жизненным опытом…

– Откуда он у тебя? От двух стариков, бывших твоими мужьями?

– Томас вовсе не старик! Он был всего на двенадцать лет старше меня.

– Но ты-то была для них обоих почти сиделкой, Мария! Может быть, пора хоть теперь насладиться жизнью?

– Я и так наслаждаюсь, Изабелла, и не намерена делать то, из-за чего потом мне будет стыдно.

– Но другие женщины…

– Я не «другие женщины», Изабелла. Как бы я ходила на исповедь, если бы жила в греховной связи… а ведь он добивается именно этого! Нет, самая лучшая новость, которую ты мне можешь сообщить, это то, что принц увлекся еще кем-нибудь и больше мной не интересуется.

– А по-моему, он не успокоится, пока ты ему не уступишь.

– Тогда пусть готовится к беспокойной жизни. Я решила покинуть Лондон. Чем меньше он меня будет видеть, тем лучше. Умоляю, не говори ему о моем отъезде! Завтра утром я спозаранку отправляюсь в Марбл-Хилл.

Изабелла насмешливо улыбнулась. Неужели Мария думает, что, переехав в Ричмонд, она сможет ускользнуть от принца Уэльского?

* * *


Изабелла оказалась права. Уже через несколько часов принц узнал об отъезде Марии. Он немедленно велел заложить фаэтон и выехал в Марбл-Хилл.

Она должна его принять! Должна узнать о тех муках, которые он претерпел после того, как она покинула Парк-стрит! Сначала он даже подумал, что она решила скрыться неизвестно где! И до чего же он обрадовался, когда оказалось, что она всего-навсего отправилась в Марбл-Хилл!

– Да, мне нужно немного подышать деревенским воздухом, – сказала принцу Мария. – Я веду очень простую жизнь.

– Что ж, нет ничего лучше простой жизни, – согласился принц. Он тоже жаждет отдохнуть от балов, пиршеств и всего, что этому сопутствует. Блестящая светская жизнь не привлекает его… раз она не привлекает Марию.

– Боюсь, что и простая жизнь, которая мне по душе, не привлечет Ваше Высочество.

– Меня привлекает только одно, Мария: жизнь вместе с вами.

Мария вздохнула и попросила принца сменить тему разговора. Лучше побеседовать о чем-нибудь другом. Принц ответил, что готов исполнить любое ее желание, и они немного поговорили о политике, о Мариином саде, об общих знакомых; Мария весело смеялась, и принц был очарован ее непосредственным смехом, всеми ее словами и поступками… и когда он покидал Марию – принц уходил неохотно, лишь покорившись просьбе любимой женщины, – то почувствовал, что влюбился в нее еще сильнее прежнего.

С тех пор принц каждый день приезжал в Марбл-Хилл. Он уверял, что не может жить, не видя Марию хотя бы мельком. Со временем она поймет, как сильно он ее любит, ей станет ясно, что нельзя быть такой жестокой…

Принц твердо решил стать возлюбленным Марии, а она столь же твердо решила не допустить этого. Хотя… когда он являлся в Марбл-Хилл, Мария не выгоняла его: принц ей нравился, она ничего не могла с этим поделать… но ответ ее был всегда одним и тем же.

Лондонцы судачили о влюбленности принца в миссис Фитцерберт; кто-то даже написал балладу, которую распевал весь город:
		«Живет красотка в Ричмонд-Хилл,


		Прекраснее, чем утро мая.


		Она, как роза без шипов,


		Очарованьем всех пленила.


		Своею милою улыбкой пленила


		Сердце ты мое. Я от короны откажусь,


		Лишь бы назвать тебя моею,


		Любимая из Ричмонд-Хилл!


* * *


Принц в отчаянии поехал в Чертси. Чарлз Джеймс Фокс когда-то помог ему выпутаться из истории с Пердитой: Фокс не растерялся, когда Пердита принялась угрожать принцу, что расскажет всем об их связи и опубликует его письма. Да, Чарлз очень ловко распутал это дело, а под конец даже стал любовником Пердиты – такой цинизм был вполне в его духе. Чарлз поможет ему и в истории с Марией! Принц в этом не сомневался.

Чарлз встретил его с радостью, Лиззи Армстронг – тоже. Да, Лиззи – восхитительная женщина! Чем-то она даже напоминает Марию… хотя, разумеется, это лишь бледная тень Марии, однако как она спокойна, как выдержана! Да и Чарлз переменился, поселившись с Лиззи под одной крышей: переменился настолько, что в его повадках появилось некоторое подобие респектабельности. Вот наглядное доказательство того, как сильно может повлиять на мужчину достойная женщина. Принц полагал, что Чарлз не так уж часто изменяет Лиззи. Он, конечно, по-прежнему много пил и играл в азартные игры… но в целом это был уже другой человек. Чарлз помягчел; казалось, в его жизни появилось нечто очень дорогое.

Принц вздохнул. Если бы он соединился с Марией, с ним бы произошло то же самое. Он уже остепенился и теперь хочет обрести покой – это право каждого человека, надо только уметь наслаждаться этим покоем!

– Мы польщены, Ваше Высочество, – молвила Лиззи, приседая в изящном поклоне. И – ни единого намека на то, что они когда-то были близки! Да, Лиззи – просто прелесть!

Принц обнял ее, в глазах его стояли слезы.

– Я счастлив, что у вас все хорошо, моя дорогая. А как поживает Чарлз?

Чарлз узнал о приезде принца и вышел с ним поздороваться.

– Мой милый, милый друг!

– Ага, слезы… – отметил про себя Чарлз. – Значит, он хочет попросить меня об услуге… Но как я могу заставить женщину изменить своим принципам и прыгнуть к нему в постель?

– Ваше Высочество, вы оказываете нам честь.

– А я завидую вам, счастливцы! Я бы отдал все на свете за мирное счастье, которым вы наслаждаетесь в этом маленьком домике.

– В маленьком домике! – хмыкнула про себя Лиззи. Нет, это был вполне просторный, удобный дом, и она им очень гордилась. Хотя, конечно, по сравнению с Карлтон-хаусом…

– Как удивительно, что Ваше Высочество соизволили посетить сию скромную обитель, – сказала она вслух.

– Милая Лиз, я готов прийти куда угодно, лишь бы увидеться с вами, мои дорогие друзья.

– Тогда Ваше Высочество наверняка не откажется зайти в нашу скромную гостиную, – вмешался Фокс, – и, может быть, даже соизволит отведать скромный прохладительный напиток, который ему подадут наши смиренные слуги.

Принц рассмеялся сквозь слезы. А потом жалобно произнес:

– Это я являю собой образец смирения, Чарлз. Ведь я пришел попросить вас о помощи.

Принц уселся в гостиной, которая сразу стала как-то меньше, едва туда зашла столь сиятельная особа. Крупный, дородный, он тяжело плюхнулся в приглянувшееся ему кресло и вытянул ноги: пряжки на туфлях принца почти затмевали своим блеском изумительно прекрасную бриллиантовую звезду, сиявшую на левой стороне элегантного зеленого камзола.

Когда принесли вино, принц беспомощно поглядел сперва на Чарлза, потом на Лиззи.

– Что мне делать? – воскликнул он. – Она не отказывает мне от дома. Она добра, весела и любезна, но дальше поцелуев в щечку дело никак не идет!

– Миссис Робинсон тоже держалась довольно долго, – заметила Лиззи. – Я помню, как она расхаживала взад и вперед по комнате, приговаривая: «Женой его я стать не могу. Но и любовницей никогда не стану!» Это какая-то цитата… должно быть, из пьесы. Миссис Робинсон вообще была напичкана цитатами. Но в то же время она с самого начала решила уступить вам. И лишь распаляла вашу страсть.

– У миссис Робинсон и миссис Фитцерберт нет ничего общего!

– Кроме того, что они обе женщины. И еще у миссис Робинсон был один муж, а у миссис Фитцерберт – два.

– Муж Пердиты был жив. Он маячил где-то там, на заднем плане. А Мария дважды овдовела.

Лиззи прекрасно понимала, когда следует помалкивать. Чарлз спросил:

– Ваше Высочество, а вы предлагали ей… гм… какие-нибудь блага?..

Принц горько усмехнулся.

– Вы не знаете Марии. Деньги ей не нужны. Она дала мне понять, что ей вполне достаточно того, что она имеет. Более того, Мария умеет жить по средствам, у нее это получается гораздо лучше, чем у нас с вами!

– Если б она не была таким совершенством, – пробормотал Чарлз, – мы не оказались бы сейчас в столь затруднительном положении. У добродетели тоже есть свои недостатки. Немного согрешить иногда бывает очень полезно.

Теперь уже Лиззи предостерегающе поглядела на Чарлза.

– Мы должны помочь Его Высочеству, – сказала она. – Он знает, мы все для него сделаем… все, что угодно!

– Милая, милая Лиззи! Да-да, я прекрасно это знаю! – в глазах принца блеснули слезы; он закрыл лицо руками. – Но что… что… что вы можете сделать?

– Ваше Высочество, а все ли средства вы испробовали? Может быть, что-то все-таки способно смягчить сердце этой леди?

Взгляд принца загорелся надеждой.

– Она очень расположена ко мне. Я уверен, она отказывает мне не потому, что я ей не симпатичен! Нет, просто она истовая католичка, и в этом вся загвоздка. Как же вам повезло, что в ваших жилах не течет королевская кровь! Вы можете жениться и выходить замуж за кого вздумаете. Вам никто не указ! Вы не обязаны плясать под дудку старого деспота. Государство не решает за вас, с кем вам следует связать свою судьбу, кто будет вынашивать ваших детей. О, вы такие счастливчики! А меня скоро попытаются женить на какой-нибудь мерзкой немке! Да-да, я знаю! И будут рассчитывать, что я стану лебезить перед ней, притворяться влюбленным… А мне никто не нужен, кроме Марии… Ах, Мария… Мария!

Чарлз сказал:

– Должен же быть какой-то выход! Мы найдем его, Ваше Высочество.

Лицо принца тут же озарилось лучезарной улыбкой.

– Ну, конечно, найдете, Чарлз! Я уверен в этом, мой дорогой друг! Не знаю, что бы я без вас делал… И без вас тоже, Лиззи! Да благословит Господь вас обоих!

Принц уехал из Чертси, приободрившись, а Чарлз наоборот приуныл.

– Уж на что у гвельфов глаза были на мокром месте, – пробурчал он, – так им до нашего принца далеко! У него слезы просто текут, не переставая. Не нравится мне это, Лиз. Он впадает в отчаяние. Бог весть, что он в таком состоянии может натворить. Он способен на любое безумство. Ну, почему, почему он не влюбился в какую-нибудь хорошенькую, здравомыслящую развратницу. Почему он выбрал эту почтенную, глубоко религиозную, исключительно добродетельную матрону?!

– И что ты ему собираешься предложить?

– Бог его знает… Я почувствовал, что он на грани женитьбы. Ты же сама слышала, как он сказал про мерзкую немку. Понятно, в каком направлении работают его мысли. А коли так, то бедному отцу нашего принца предстоит провести без сна не двадцать, а целых сто ночей!

– Но принц не может жениться на Марии Фитцерберт! Ведь существует Брачный кодекс! Его брак не будет признан законным.

– Не будет, тем более, что эта женщина не только католичка. Она еще и тори!

– Принц никогда не примкнет к ним. Это означало бы оказаться на одной стороне с королем!

– А по-моему, его страсть к Марии сильнее, нежели ненависть к отцу. Сложное положение, ничего не скажешь… Нужно действовать как можно быстрее.

– Но как бы он ни печалился, – усмехнулась Лиззи, – на его весе это не отражается. Когда он плюхнулся в кресло, я думала, оно сломается: такой раздался треск.

– Просто у тебя хилое кресло, Лиз.

– Ничего, зато я купила его на свои сбережения, – с гордостью заявила Лиззи.

– Лиззи, ты просто прелесть! О, если бы Его Королевскому Высочеству повезло в любви так же, как мне!..

* * *


Чарлз пообещал помочь… это было уже кое-что… Однако ситуация казалась принцу чертовски сложной, а посему он решил попросить помощи у своей обожаемой герцогини.

Георгиана отнеслась к нему с огромным сочувствием, и, порыдав немного в прекрасной гостиной ее Девонширского дворца, разительно отличавшегося от скромной обители в Чертси, принц потребовал от Георгианы совета: пусть скажет, что ему теперь делать.

Георгиана покачала головой.

– Похоже, Мария непреклонна. Он закрыл лицо руками.

– Не горюйте, Ваше Высочество. Должен же быть какой-то выход из этой ситуации!

– Но какой, Георгиана, какой?

Георгиана молчала. Ну зачем эта женщина явилась ко двору? Почему она не могла выйти замуж еще за одного старика и нянчиться с ним, безвылазно сидя в деревне? Ведь ее подобная жизнь вполне устраивала!

«Конечно, она по-своему красива, – подумала Георгиана, – но ничего такого уж особенного в ней нет. Нос длинноват и крючковат… в нем есть что-то агрессивное…»

Георгиана поражалась тому, что принц этого не замечает… Она мысленно сравнила нос Марии со своим, прелестным, хорошеньким носиком, и подумала о том, насколько она красивее… Причуда принца была ей решительно непонятна! С какой стати он влюбился в эту… в эту матрону?! Другого слова для нее и не подобрать! Детей она, правда, на свет не произвела, но в ее облике все равно есть что-то материнское. Всего через несколько лет она растолстеет, предрекла Георгиана… И потом… ей ведь уже двадцать девять или даже тридцать, а принцу лишь двадцать два! Все это смеху подобно! Нет, не то, чтобы Георгиана недолюбливала Марию Фитцерберт… Вовсе нет! Мария – забавное, прелестное создание. Но слишком уж она добродетельна, это, право же, немного надоедает. В конце концов, роман с принцем Уэльским ей бы не повредил, а, поступившись целомудрием, Мария взамен снискала бы уважение светского общества.

Бедняжка принц, он так растерян… ах, милый, испорченный мальчик, он пришел в полное замешательство, столкнувшись с женщиной, которая не упала к нему в объятия, стоило баловню с мольбой протянуть к ней свои руки.

Правда, она, Георгиана, тоже отказывала принцу, и это подогревало его страсть, но то было совсем другое: от Марии Фитцерберт он потерял голову, герцогиней Девонширской он так не увлекался…

Однако, вдруг обнаружив, что принц Уэльский ей вовсе не безразличен, она не должна позволить досаде взять верх над дружескими чувствами!

– У меня есть идея! – заявила Георгиана.

– Так, так…

– Я очень люблю Марию…

Принц схватил руки Георгианы и покрыл их поцелуями! Обожаемая Георгиана! До чего же она рассудительна!.. Умна!.. Она не только красива… это самая мудрая, самая чудесная женщина на свете… конечно, не считая Марии!

– Думаю, я смогла бы поговорить с ней. Я постараюсь выяснить, есть ли какой-нибудь выход… вероятно, мне удастся побеседовать с Марией более откровенно на столь щекотливую тему, чем это сделали бы вы… если вы мне, разумеется, позволите…

– Дорогая, дражайшая Георгиана! Я верю, вы станете моей спасительницей!

– Вы должны знать: я сделаю все, что в моей власти, лишь бы помочь вам.

– Я знаю. Да благословит вас бог! И он снова залился слезами.

* * *


Карета герцогини направлялась в Ричмонд.

Георгиана думала о предстоящей беседе с красоткой из Ричмонд-Хилл… Хотя… не такая уж она и красотка. С ветреной красавицей Георгиане было бы намного легче.

– Моя милая Мария!

– Добро пожаловать, герцогиня!

Герцогиня окинула Марию оценивающим взором. Да, все дело в том, что она так непохожа на других. Вот в чем причина! Впрочем, глаза и волосы у нее, конечно, красивые… и кожа чистая, юная… да и бюст превосходен, ничего не скажешь! Два мраморных холма… Но при этом грудь такая мягкая, так зазывно вздымается. Он сможет вдосталь нарыдаться, прильнув к ней.

– Мария, вы, должно быть, догадываетесь, зачем я приехала. Меня недавно навестил принц.

Мария вздохнула.

«Эта женщина достойна восхищения, – подумала Георгиана. – Она не притворяется. Она искренне не желает становиться его любовницей!»

– Его Высочество в очень плачевном состоянии.

Мария провела герцогиню в гостиную, элегантную, но, конечно же, крохотную, она не шла ни в какое сравнение с гостиными Девонширского дворца и Карлтон-хауса.

– Я долго думала, как мне лучше поступить, и пришла к выводу, что, если я уеду на некоторое время, принц, вероятно, обратит внимание на какую-нибудь другую женщину.

Мария говорила таким будничным тоном! Какая же это спокойная, разумная женщина! Насколько она отличается от ужасной актрисы, которая, похоже, всегда воображала себя на сцене. Георгиана вспомнила, как эта вульгарная выскочка пыталась отнять у нее – Георгианы! – титул законодательницы моды… Ее это даже сейчас бесило… Только подумать: нахалка являлась в «Молл», «Пантеон» или «Ротонду» в самых возмутительных нарядах – и все это лишь для того, чтобы люди глазели на нее, а не на герцогиню Девонширскую!

Георгиана разгладила бархатные юбки, сшитые по ее собственным рисункам. Мария Фитцерберт подобными глупостями заниматься не будет, можно не бояться. Она действительно очень приятная, здравомыслящая женщина. В ней нет ни капли притворства – сплошная искренность. Георгиана поняла, что приехала напрасно; по дороге сюда она льстила себя надеждой, что, если предложить Марии приличное вознаграждение, она уступит и ей, Георгиане, удастся осчастливить принца. Но – нет! Мария искренне не желала вступать в предосудительную связь с принцем.

– Куда бы вы ни направились, он последует за вами, – сказала герцогиня.

– Не последует, если я поеду за границу. Он не может покинуть страну без согласия короля. Мне довелось прожить много лет во Франции. Там я получила образование, а когда мой второй муж заболел, я повезла его в Ниццу. Мы провели в тех краях почти год. Я говорю по-французски не хуже, чем по-английски. Так что… мой выбор вполне естествен.

– И когда вы намерены уехать?

– В ближайшие дни. Вообще-то я уже подготовилась к отъезду.

– Один бог знает, что сделает принц.

Мария улыбнулась с некоторой грустью; Георгиана это заметила и поспешно спросила:

– Он вам нравится?

– Разве я могла перед ним устоять? – Мария отличалась природной искренностью. – Все это было так… лестно. Он вел себя со мной просто обворожительно. Меня поражало, что человек, занимающий столь высокое положение, может быть таким… таким смиренным… скромным… и добрым.

– Похоже, вы в него немного влюблены.

– Если бы обстоятельства сложились иначе…

– Ах, ну, конечно! – воскликнула герцогиня. – Будь он в положении мистера Уэлда или мистера Фитцерберта, вы бы не сомневались.

– Да, – кивнула Мария. – Я бы не сомневалась. Он мне действительно очень нравится. Да иначе и быть не может. Он такой обаятельный. И потом… он молод, а я…

– А оба ваших мужа были такими старыми! О, Мария, до чего же жестокой бывает судьба! Будь он обыкновенным сквайром, владельцем прелестного деревенского поместья, все бы закончилось чудесно.

– Моя дорогая герцогиня, как это мило, что вы принимаете в нас участие!

– Вы считаете, что ничего поделать нельзя?

– Нельзя. Принц уговаривает меня стать его любовницей. Но я никогда на это не соглашусь. Это идет вразрез с моими убеждениями… с моей религией. Я никогда не буду счастлива, оказавшись в подобном положении, а поэтому никогда в нем не окажусь! Я много размышляла о случившемся. Мне очень грустно. Я буду скучать по принцу, но понимаю, что должна уехать из Англии, это самый правильный выход. Пройдет время, принц увлечется кем-нибудь другим… и тогда я вернусь.

– Ах, милая Мария, до чего же вы благородны! Какая жалость, что вы не германская принцесса, не протестантка! Я думаю, Его Высочество стал бы тогда счастливейшим из смертных.

* * *


Покинув Марию, Георгиана прямиком направилась к принцу.

– Я видела Марию. У меня для Вашего Высочества очень плохие новости. Вам лучше узнать это сразу. Мария собирается покинуть Англию.

Принц жалобно застонал.

– Она уезжает через два дня. Так что времени у нас в обрез, надо срочно что-то предпринять.

– Георгиана, ей нельзя позволить уехать. Нельзя!

– Надо что-то придумать. Не бойтесь, мы найдем выход. Мы с Чарлзом объединим наши усилия: ум хорошо, а два – лучше. Но одно я выяснила наверняка: на роль любовницы Мария ни за что не согласится. Так что вам придется заключать какое-то подобие брака.

– Я женюсь на ней хоть завтра!

«О Господи! – подумала Георгиана. – Надо срочно повидаться с Чарлзом».

– Не старайтесь сегодня с ней увидеться, – взмолилась она, обращаясь к принцу. – Этим вы лишь вынудите ее уехать еще раньше, чем она наметила. А так у нас будет в запасе хотя бы день, мы сможем что-то придумать.

Принц смотрел на нее с таким отчаянием, что Георгиана не выдержала и добавила:

– Но она влюблена в вас. Хотя бы в этом она мне призналась!

– Георгиана!

– О да. Ей не удалось скрыть от меня свою любовь. Она глубоко страдает из-за того, что ей предстоит вас покинуть. Однако этого требует ее вера; Мария не может жить в грехе. Для нее лучше всю жизнь страдать, чем грешить. Вот такое положение.

– Но она любит меня! Любит! Она призналась вам в этом, моя дорогая Георгиана. Что она сказала?

– Что вы обворожительны, скромны и перед вами нельзя устоять. Я подозреваю, что она из-за этого и убегает от вас – боится, что ее сопротивление будет сломлено.

– Ах, я давно не получал таких приятных известий!

– Насколько я помню, она собирается во Францию.

– Ее нужно остановить.

– Но как? Вы можете помешать подданным Его Величества покинуть страну только, если у вас есть на то очень веские основания.

– Веские основания! Да я умру, если она уедет!

– Его Величество не сочтет это достаточно веской причиной, – решительно заявила Георгиана, – потому что на самом деле вы не умрете. Просто ваше сердце будет разбито – вот и все!

– А по-вашему, это не веская причина?

– Да я бы изменила любой закон, лишь бы вы были счастливы! Но я же не король!

– Будь он проклят!

– Смотрите, вас обвинят в измене. Да и потом что толку проклинать короля? Это нам не поможет! Нет, мы должны за эти два дня что-то придумать… Я верю, удача нам улыбнется! Залогом этого служит одно обстоятельство.

– Какое, моя милейшая Георгиана?

– А такое, Ваше Высочество, что миссис Мария Фитцерберт влюблена в принца Уэльского!

* * *


– О, Чарлз! – воскликнула Георгиана. – Как хорошо, что вы поторопились. Я в полной растерянности. Боюсь, принц способен на все… буквально на все!

– Вы имеете в виду женитьбу, дорогая герцогиня?

– Совершенно верно.

– Но это же абсурд! Вы забываете о Брачном кодексе. И потом Мария – католичка. Уже одного этого достаточно для того, чтобы принц лишился престола.

– Я знаю. И он тоже. Но ему безразлично.

– Он ведет себя как дитя.

– Или романтичный возлюбленный, – тихо молвила герцогиня.

Фокс расхохотался.

– А известно ли вам, что эта женщина поддерживает партию тори?

– Известно, – с грустью откликнулась герцогиня.

– Мало ей католической веры, так она еще и за тори! Боже мой! Если бы Его Величества это не касалось еще больше, чем нас, я бы заподозрил, что он сам все затеял, желая нам насолить.

– Как по-вашему, он в курсе происходящего?

– Нет, он благополучно укрылся в Кью и гораздо больше интересуется тем, как крестьяне сбивают масло, нежели тем, что все мы тут сбились с ног, угождая его влюбленному сыну. М-да, нужно как-то заставить миссис Фитцерберт сделаться любовницей принца! Тогда события будут развиваться естественным путем и подойдут к своему логическому завершению.

– Но она упорно твердит о женитьбе.

– В этом-то вся и загвоздка! Мы должны уговорить ее сдаться.

– Она непреклонна, Чарлз. Я беседовала с ней. Виной всему ее религия. Право же, мне кажется, принц способен проследовать за Марией во Францию!

– Но он не может решиться на это! Принцу Уэльскому нельзя покидать страну без согласия короля.

– Он способен на все. Чарлз, принц еще ни одной женщиной не был так увлечен! Надо посмотреть правде в глаза. Больше всего эта история напоминает роман с Пердитой, однако принц никогда не выражал желания жениться на Пердите.

– Просто она слишком быстро сдалась. Пердита не отличалась умом.

– Что ж, Марию Фитцерберт глупой не назовешь. Вдобавок она действительно говорит то, что думает, и этим еще больше пленяет принца. Он чувствует, что она от природы добродетельна, Чарлз! И лишний раз убеждается, что только с ней он может быть счастлив. Вы же знаете принца! Азартные игры, шутки, скачки на лошадях, состязания – все это он обожает… но главная его страсть – женщины.

Чарлз мрачно кивнул.

– А если устроить свадьбу?.. Не совсем настоящую, конечно… Но такую, чтобы успокоить нашу щепетильную дамочку.

– Разыграть комедию? – пробормотала Георгиана.

– Что ж, можно назвать и так, – рассмеялся Чарлз. – Боже мой! – воскликнул он, оборвав смех. – Да это отнимает у нас столько же времени, сколько принятие Декларации о независимости!

– Нет, я уверена, что для принца история с Марией гораздо важнее.

Чарлз передернул плечами.

– Что ж, давайте потеряем северо-американские колонии. Пусть на нас нападут Франция и Испания! Пусть трон зашатается, пусть виги провалятся в преисподнюю! Какое это имеет значение? Главное, что Георгу, принцу Уэльскому, охота улечься в постель с Марией Фитцерберт!

– Чарлз, – усмехнулась герцогиня, – право же, вы очень точно передаете чувства, обуревающие Его Высочество.

– Пожалуй, мне следует повидаться кое с кем из его придворных. Может быть, нам удастся что-то устроить. Кто прислуживает принцу? Саутгемптон, Бувери и…

– И еще Онслоу. Вы можете на них положиться.

– Ладно, я поговорю с ними. У меня появилась идея. На первый взгляд дикая, но, может быть, вполне подходящая для данной ситуации. Я буду держать вас в курсе дела.

* * *


Мария собиралась покинуть спой дом на Парк-стрит. Через несколько часов она отправится к морю; ее багаж был уже почти упакован. Марию очень удивили письма дяди Генри и братьев, Уолтера и Джона: хотя родственники не дошли до советов уступить ухаживаниям принца, они тем не менее намекали, что не видят в этом никакого бесчестья. Как же они сбиты с толку, как ослеплены блеском королевской власти! Мальчики-то еще ладно, они молоды и были в детстве лишены благотворного отцовского влияния, однако дядя Генри мог бы иметь голову на плечах! Ах, милый дядя, он всегда был к ней добр, но, однако, Мария не обольщалась на его счет и прекрасно понимала, что он прежде всего светский человек, это в нем главное.

Да, уехать во Францию – хорошая мысль! Там она сможет довериться монахиням, сможет рассказать без утайки о своих чувствах. Чем чаще она видела принца, тем сильнее становилась ее привязанность к нему, и Мария уже понимала, какой болью отзовется в душе разлука. Как легко было бы ей полюбить принца! И Эдварда, и Томаса полюбить было гораздо сложнее, хотя Мария считала счастливыми оба своих брака. Она уезжала, не только пытаясь избежать ухаживаний принца, но и боясь пасть жертвой своих собственных чувств. Нужно смотреть правде в глаза. Ей будет без него очень грустно. Но все уже решено! Меньше чем через час она уедет.

Снизу донесся шум приближающегося экипажа. Было еще рановато. Мария подошла к окну. К дому подъехала королевская карета. Мария отпрянула от окна и притаилась за занавесками. Однако из кареты вышел не принц, а четверо его придворных. Троих Мария знала в лицо: это были лорд Саутгемптон, лорд Онслоу и мистер Бувери. Четвертый человек был ей неизвестен.

Она услышала, что они обратились к ее дворецкому:

– Ради бога, скорее проведите нас к вашей хозяйке! У нас очень важное дело.

Мария решительно вышла к ним навстречу.

– Я как раз собираюсь уезжать…

– Мадам, жизнь принца Уэльского в величайшей опасности.

– В опасности?

– Принц пытался покончить с собой. Он зовет вас. Мария посмотрела на них с подозрением, и лорд Саутгемптон поспешил добавить:

– Это мистер Кит, лекарь Его Высочества. Он может подтвердить, что принц на краю гибели. Бедняга зовет вас, мадам. Если вы не поторопитесь приехать в Карлтон-хаус, мы опасаемся самого худшего.

Мария встревожилась, однако в ее душе шевельнулось нехорошее подозрение. Что они затевают? Хотят заманить ее в Карлтон-хаус… А что будет, если она приедет туда? Вдруг это уловка? Как она может убедиться, что они ее не обманывают? Но что, если он действительно пытался наложить на себя руки?..

Мария пролепетала:

– Я не могу поехать одна. Я поеду с… с какой-нибудь дамой, которой я доверяю. Пригласите леди Сефтон, я уверена, что она согласится сопровождать меня.

Саутгемптон и Онслоу переглянулись.

– Мне кажется, герцогиня Девонширская тоже не откажется поехать с вами. Она очень расположена и к принцу, и к вам, мадам. Вы согласитесь отправиться вместе с ней в Карлтон-хаус?

– Пожалуй, да… – сказала Мария.

– В таком случае мы просим вас не терять времени! Принц в очень тяжелом состоянии.

Герцогиня поспешно уселась в карету Марии, вид у нее был мрачный.

– Ах, милая Мария, это ужасно! Но что именно произошло?

– Я и сама толком не знаю. Мне сказали, он пытался покончить с собой.

– Какой ужас! Кошмар! Быть того не может!

– Может, – вмешался Саутгемптон. – Принц в отчаянии пытался пронзить себя шпагой.

– Но тогда он…

– Доктора от него не отходят. Только мистер Кит приехал к миссис Фитцерберт, чтобы умолить ее навестить несчастного.

– Вы хотите сказать, что он… умирает? – ахнула герцогиня.

– Ваша светлость, – успокоил ее Китс, – у нас еще есть надежда успеть вовремя.

Как только они добрались до Карлтон-хауса, женщин тут же провели в покои принца, располагавшиеся на первом этаже; он лежал на постели, бледный, в окровавленной одежде…

– Мария! – вскричал принц, завидев ее. Она подбежала к нему и опустилась подле него на колени. Принц лихорадочно сжал ее руку и откинулся на подушки, закрыв глаза.

– О Господи! – прошептала Мария. – Что вы с собой сделали?

– Мария…

– Да… да!..

– Придвиньтесь поближе, – принц тоже говорил шепотом, с трудом переводя дыхание.

– Ради бога, вам нельзя напрягаться!

– Мне… уже лучше… теперь, когда вы рядом… Мария беспомощно оглянулась на врачей.

– Утешьте его, мадам, – попросил Кит. – Он в очень тяжелом состоянии.

Мария прикоснулась губами ко лбу принца, и его губы медленно раздвинулись в улыбке. Он снова прошептал ее имя. Герцогиня Девонширская спросила:

– Он… он будет жить?

Принц, должно быть, услышал ее вопрос, потому что пробормотал:

– Какой смысл мне жить без Марии?

– Пожалуйста, не говорите так! – воскликнула глубоко взволнованная Мария.

– А как еще я могу говорить, если… если вы… отвергаете меня?

– Наверное, – сказала Мария докторам, – мое присутствие его слишком волнует. Мне, очевидно, лучше уйти.

Однако принц только крепче стиснул ее руку, а врачи сурово покачали головами.

– Я хочу умереть, – пробормотал принц.

– Видите? – шепнул Кит герцогине. – Он не желает жить.

– Только одно может пробудить во мне волю к жизни… – продолжал принц. – Мария… Мария…

– Я здесь! – отозвалась она.

– Но вы уходите…

– Нет, я здесь, с вами.

– Только одно заставит меня отказаться от мысли о смерти: если вы пообещаете стать моей женой.

– Но…

– Нет-нет, все остальное бесполезно. Прощайте, Мария! Жизнь больше не имеет смысла… ибо в ней нет надежды…

– Мария не способна отвергнуть Ваше Высочество, – молвила герцогиня, подходя к постели. – Что бы она ни говорила, я-то вижу, как она глубоко взволнована. Ваше Высочество, вы должны поправиться! А вы, Мария, должны выйти замуж за принца!

– Я дам ей в залог моего обещания кольцо… и пусть она сделает то же самое, – сказал принц.

Герцогиня сняла со своего пальца кольцо и вложила его в руку принца. Затем обратилась к Марии:

– Вы не можете отказать умирающему! Мария подумала:

«Как же он меня любит! Он сделал это, потому что не может без меня жить!..»

Ни один из ее мужей не проявлял подобной страсти. Бледный принц, откинувшийся на подушки, был очень красив. Было бы жестоко не разрешить умирающему человеку надеть ей на палец кольцо…

– Вы обещаете, Мария?..

Она склонила голову и протянула ему руку; принц надел ей на палец кольцо герцогини.

– А теперь, – сказал Кит, – Его Высочеству следует отдохнуть. Он потерял много крови, но я надеюсь, ему наконец удалось обрести покой.

Принц кивнул, однако руки Марии не выпустил.

– Мария! – пробормотал он. – Вы – моя жена, Мария! Мария снова склонилась над ним и поцеловала в лоб. На губах принца заиграла торжествующая улыбка.

* * *


Когда Мария и герцогиня выходили из Карлтон-хауса, к ним подбежал Саутгемптон.

– Его Высочество требует, чтобы мы с Онслоу, Бувери и Китом подписали документ.

– Какой документ? – удивилась Мария.

– Случившееся можно рассматривать как своего рода брачную церемонию. Это нужно записать и скрепить подписями свидетелей. Только тогда принц успокоится. Мы не осмеливаемся ему перечить, а он упорно требует составить официальную бумагу.

– Ладно, давайте поедем в Девонширский дворец, – предложила герцогиня. – Там мы составим нужную бумагу и все ее подпишем. Принц останется доволен. Я знаю, Мария, вы не откажетесь принять в этом участие, мы же все видели, в каком плачевном состоянии находится Его Высочество! Мы должны сделать все возможное, дабы он выздоровел.

Так что пришлось четверым джентльменам, герцогине и Марии вернуться в Девонширский дворец, где они составили и подписали соответствующий документ.

Затем бумагу отвезли принцу в Карлтон-хаус, а Мария поехала к себе на Парк-стрит.

* * *


Когда друзья привезли принцу бумагу, он уже скинул окровавленную одежду и сидел, попивая виски с содовой.

– Ну, как? Получили? – вскричал он.

– Да, вот эта бумага, Ваше Высочество.

– Дайте-ка поглядеть… Так-так… Отлично! Она не решится нарушить обещание. Здесь все написано черным по белому!

– Осмелюсь заметить, что вы, Ваше Высочество, превосходно справились со своей ролью.

– Да, Кит, родись я в другой семье, я бы с успехом выступал на сцене театра. Милая Мария, она была так расстроена!

– И немного восхищена, – вставил Саутгемптон. – Мысль о том, что принц пытался пронзить себя шпагой, когда его отвергла любимая женщина, должна была ее взволновать.

– Я бы и вправду это сделал! – воскликнул принц. – Да-да, я бы покончил с собой из-за Марии. Так что я не очень-то ее и обманул.

Принц довольно улыбнулся. Что ж, для Марии такой брачной церемонии будет вполне достаточно, а ему от этого нет никаких неудобств. Нет, конечно, если б он мог, то непременно сочетался бы с ней законным браком! Он с радостью поступился бы ради Марии любыми благами, но поскольку все можно было уладить и без женитьбы – так считал Чарлз, а Чарлз всегда оказывался прав! – то, пожалуй, это действительно лучше, чем будоражить страну настоящей свадьбой.

Принц был безумно влюблен в Марию, влюблен настолько, что вполне мог бы пронзить себя шпагой. Он не раз размахивал пистолетами и заявлял, что застрелится. А когда ему сделали кровопускание – врачи уверяли, что от переживаний его может хватить удар, – из жил принца вылилось столько ярко-красной крови… он выплеснул ее всю, до капли, на свой великолепный камзол и… искренне почувствовал себя так, словно в порыве отчаяния упал на свою шпагу.

В результате Мария оказалась у его постели… такая целомудренная, любящая, нежная и как никогда уступчивая!..

Еще немного – и Мария станет его возлюбленной!

* * *


Вернувшись на Парк-стрит, Мария принялась перебирать в памяти удивительные события последних часов, и, чем больше она о них думала, тем удивительнее они ей казались.

Герцогиня Девонширская прямо-таки поджидала их у себя во дворце. Хотя вообще-то в это время она действительно вполне могла быть дома… И кольцо она протянула принцу с таким видом, словно специально захватила его с собой для этой цели. Мария повертела кольцо на пальце. Оно являлось символом… Символом, означавшим, что она пообещала стать женой принца. Однако как она может стать женой принца? Это же исключено! Даже если они сочетаются законным браком, он будет расторгнут! Наследник трона не может жениться на незнатной женщине. И даже если бы Мария была принцессой, им все равно не разрешили бы пожениться из-за ее вероисповедания. Правителям Британии просто не позволялось сочетаться браком с католиками.

Так зачем же она совершила глупость и подписала эту бумагу?

А затем, что никто не в состоянии отказать умирающему…

Умирающему… Слишком уж он бойко говорил для умирающего…

И потом этот документ… Мария была слишком взволнована и не могла спокойно прочесть его, но теперь ей стало понятно, что ее объявили женой Георга, принца Уэльского. Однако разве может быть свадьба без священника? Нет, все это было комедией!

Мария не винила принца. Он не раз говорил, что готов на все, лишь бы жениться на ней. Нет, он искренне любил ее, а она любила его… и случившееся сегодня только подогрело ее чувства. Из-за любви к ней он пытался наложить на себя руки… Всю свою жизнь она будет лелеять это воспоминание. Если бы он мог распоряжаться собственной судьбой и жениться на любимой женщине… если бы им ничто не препятствовало, Мария охотно дала бы согласие любить принца и ухаживать за ним до конца своих дней.

Однако на видимость свадьбы она не согласна!

Багаж ее был упакован. Она может уехать завтра, и ее отъезд покажет, что она не намерена опозорить свое имя, поверив тем, кто разыграл пошлую комедию.

Мария написала лорду Саутгемптону письмо, в котором говорилось о том, что она догадалась о подстроенной ловушке и винит во всем лорда и его друзей. Они вынудили ее подписать документ, не имеющий никакой силы. А раз так, то она не считает себя связанной никакими обещаниями и хочет выполнить задуманное – покинуть страну.

Наутро ни свет ни заря Мария отправилась в путь.


ПРИНЦ ПЕРЕД ДИЛЕММОЙ


От большой потери крови и сильного нервного напряжения принц очень ослабел, и Кит рекомендовал ему немного отдохнуть. Тем более что и Марии слишком скорое выздоровление Его Высочества показалось бы подозрительным.

– Несколько дней, проведенных в деревне, – сказал Кит, – помогут вам окончательно прийти в себя.

«И я увижу Марию!» – подумал принц. Саутгемптон предложил:

– Ваше Высочество, не угодно ли вам отправиться на эти несколько дней в мое поместье?

– Что ж, почему бы мне и вправду не поехать к вам, Саутгемптон? – откликнулся принц.

– Мы гарантируем Вашему Высочеству свежий воздух и прекрасный уход. А через несколько дней…

– Мария! – прошептал принц.

И вот бледный и действительно слегка ослабевший принц отправился за город в сопровождении Саутгемптона, Онслоу и некоторых других придворных. Трясясь в карете, принц строил планы. Как только он полностью придет в себя – а случится это уже через несколько дней, ибо молодость и крепкое здоровье возьмут свое, тем более что на самом-то деле ничего страшного с ним не стряслось, просто он переволновался и потерял чуть больше крови, чем при обычном кровопускании, – он соединится с Марией.

Она переедет в Карлтон-хаус. Он не собирается устраивать маленькое любовное гнездышко, подобное квартирке на Корк-стрит, в которой он поселил когда-то Пердиту. Нет, с Марией они будут жить открыто, не таясь. А если король станет возражать – к черту короля!

Через несколько дней они будут вместе. Как она горевала, увидев, что он лежит в постели! У принца уже не оставалось сомнений насчет ее чувств.

Наконец-то он был счастлив! Мария не смогла скрыть от него свою любовь. И он понимал, что вот-вот должен начаться самый счастливый период в его жизни.

Когда они добрались до поместья Саутгемптона, то узнали, что туда прибыл гонец из Лондона.

Он сказал, что привез лорду Саутгемптону письмо от миссис Фитцерберт, которое было велено передать только самому лорду и никому больше.

Принц блаженно улыбнулся.

Он подумал:

«Она хочет поблагодарить Саутгемптона за ту роль, что он сыграл в нашей скромной брачной церемонии. Моя дорогая Мария счастлива не меньше меня».

– Прочтите письмо, не откладывая, Саутгемптон. Прямо сейчас! – ласково улыбаясь, велел принц.

Саутгемптон начал читать и вдруг побледнел; он открыл было рот, словно желая что-то сказать, но не мог вымолвить ни слова, и принца внезапно обуял страх.

– Что? Что такое?

– Сэр, она уехала из Англии. Она упрекает меня за… за то, что я воспользовался создавшимся положением…

Принц выхватил у лорда письмо. Строчки, написанные Марией, плясали у него перед глазами. Мария написала, что она пала жертвой мистификации, однако обманщикам-таки не удалось ее провести. Она писала, что попытка лорда Саутгемптона ввести ее в заблуждение не может вызвать восторга, равно как и недооценка ее умственных способностей: он, должно быть, считал, что она, Мария, совсем глупа и не в состоянии заподозрить обмана! Поэтому она возвращается к своему первоначальному решению покинуть страну и к тому времени, как лорд получит письмо, будет уже в пути.

Письмо упало на землю. Принц побагровел от волнения; он ринулся в дом, даже не взглянув на слуг, которые, будучи предупреждены о его приезде, хотели оказать ему достойный прием.

Принц бегал взад и вперед по залу, не замечая никого вокруг. Тщетно Саутгемптон пытался успокоить его. Принц кричал и плакал.

– Прошу вас, не забывайте о вашем слабом здоровье, сэр… – лепетал Саутгемптон.

Но принц думал только об одном: он было поверил, что Мария вот-вот станет его возлюбленной, а она уехала… причем неизвестно куда!

* * *


Король, почивавший во дворце Кью, проснулся, как обычно, в пять часов утра и, встав с постели, зажег камин, в котором слуги с вечера оставили дрова. Затем он вернулся в постель, подождал, пока комната немного согреется, и, вновь поднявшись, уселся за государственные бумаги, лежавшие наготове на его письменном столе.

С тех пор, как его делами ведал молодой мистер Питт, король утешал себя мыслью, что управление государством находится в надежных руках. Мистер Питт, как и его отец, держался слегка надменно, однако с королем был обходителен, хотя и давал понять, что, пребывая в должности премьер-министра, он намерен управлять государством без вмешательства Его Величества. Он, конечно, мог попросить у короля одобрения тех или иных своих действий, однако чисто формально, и король это прекрасно осознавал. Насколько же мистер Питт отличается от лорда Норта! Впрочем, будь он похож на лорда Норта, он не был бы таким умелым министром.

Американские колонии… Король даже застонал, вспомнив об этом страшном несчастье. Британии редко приходилось терпеть столь позорное поражение. Им с Нортом всегда это будут припоминать. И все хорошее, что он сделал для страны – а король посвятил служению Англии всю свою жизнь, – не сможет перевесить одну эту трагедию.

«Я никогда, никогда этого не забуду, – подумал король. – Что мы сделали не так? В какой момент я допустил промах, и все пошло по иному руслу?»

Он вернулся мыслями в прошлое. В голове проносились воспоминания о каких-то мелких событиях: они внезапно обступали его со всех сторон, поддразнивали и смеялись, и в конце концов ему показалось, что это лукавые пажи, ворвавшиеся в спальню, желая поиграть в озорную игру под названием «А ну-ка, подразни короля!»

Что за нелепые мысли стали приходить ему теперь в голову!..

Но когда-то он был очень сильным. И верил, что король должен править государством. В юности, когда он с трепетом глядел в будущее и ему казалось, что без лорда Бьюта он не сможет усесться на престол, мать постоянно приговаривала, желая упрекнуть сына: «Будь же королем, Георг!» Эти слова преследовали его даже во сне, и, став наконец королем, он постепенно начал прибирать государственные дела к рукам, заявив:

– Что ж, матушка, теперь я действительно буду королем! И он пытался сдержать свое слово.

Англия вела непрерывную войну с колониями, и Георг не желал ее прекращать. В связи с этим он решил назначить новый кабинет министров, а возглавить его вознамерился сам. Это вызвало протест даже у покорного Норта.

– Ваше Величество прекрасно знает, что в нашей стране наследник трона – если он не лишен благоразумия – не может противиться серьезному решению Палаты Общин. Ваши царственные предки не раз были вынуждены уступить парламенту, хотя это и шло вразрез с их желанием.

Такова реальность. В ЭТОЙ стране король правит лишь на словах. На самом деле бразды правления находятся в руках группы людей, называемой парламентом, и они портят королю жизнь.

Это были люди, подобные Питтам. Питт-старший проявил себя как выдающийся государственный муж: это ему принадлежала честь основания империи. Оглядываясь на прошлое, король мог по достоинству оценить его заслуги и понимал, что Питт-младший пошел по стопам отца.

– Хоть кое-кто и считает меня старым болваном, – пробормотал король, – я не настолько глуп, чтобы не понимать подобных вещей.

Однако своего рода компенсацией за честность у таких целеустремленных людей, как Питты, были дерзость и высокомерие. Питт-младший достаточно высокого мнения о своих способностях и намерен править государством самостоятельно, никому не делая никаких уступок. Питт винил в потере колоний Норта, раболепствовавшего перед королем, и не позволял вмешиваться в дела своего министерства.

«Молокосос! – мысленно ругнулся король, но ему тут же стало стыдно. Мистер Питт вовсе не молокосос, он блестящий политик. И возраст тут ни при чем. Питт – гений, весь в отца, и король должен быть этому рад.

Тем более что мистер Питт находился в оппозиции к Фоксу, а любого, кто враждовал с Фоксом, король считал своим другом. Фокс!.. При мысли о нем глаза короля налились кровью. Фокс повинен во всех грехах принца Уэльского! Король слышал, что Фокс и принц неразлучны. Принц обожал Фокса, он доверял ему, почитал, словно родного отца; а этот отъявленный мерзавец всегда был тут как тут: учил принца пить, играть в азартные игры и развратничать с женщинами. По мнению мистера Фокса, именно так должен жить джентльмен, и принц охотно учится у него всяким безобразиям!

Едва король вспомнил о принце, как у него голова пошла кругом.

– Что будет дальше? – произнес он вслух. – Спрашивается, что будет дальше?

Король встал с кровати. Комната уже нагрелась, а оставаясь в постели, король мог еще долго предаваться мрачным размышлениям о своем непутевом сыне. Лучше одеться, просмотреть бумаги, лежавшие на письменном столе, и вовремя прийти к королеве на утренний чай.

Король задумчиво потянулся к одежде. В Кью он одевался сам. Король был рад избавиться от надоевших церемоний и поэтому наслаждался жизнью в «милом маленьком Кью» – так прозвала загородную резиденцию Шарлотта.

Он жил здесь, будто сквайр в своем поместьи, и в то же время словно мелкий германский князек, обладающий абсолютной властью. Ни решительный мистер Питт, ни пройдоха Фокс не могли нарушить течение жизни в Кью. Если король вводил здесь какие-то правила, все домочадцы обязаны были слушаться и ни один зануда-политик не мог напомнить ему о том, что король должен подчиняться воле парламента.

Поэтому в Кью он устанавливал свои порядки.

В последнее время, поглядев в зеркало, король приходил в ужас. Как он ни старался заниматься гимнастикой и соблюдать диету, ему не удавалось справиться с полнотой. Это было проклятие, тяготевшее над их семейством, и никто не мог избежать ожирения. Какая страшная несправедливость! Он так старается держаться в форме, но несмотря на все ухищрения у него появилось противное брюшко. Брови поседели и стали еще заметнее. Короля всегда изображали на карикатурах более толстым, чем он был на самом деле; вдобавок его рисовали за столом, уставленным роскошными яствами, которых он в действительности никогда даже в рот не брал!

– Наша семья склонна к полноте, – говорил король и вводил для детей все более строгую диету.

Но, насмехаясь над королем, сочиняя про него злобные пасквили и расклеивая на улицах карикатуры, люди обожали и прославляли принца. Этот картежник, пьяница, завсегдатай различных состязаний, щенок, постоянно бегавший хвостом за женщинами – и не трудившийся скрывать свои похождения от посторонних взоров! – вызывал всеобщее восхищение.

Опять он думает о принце Уэльском!

Но, поспешил напомнить себе король, здесь, в Кью, все обстоит иначе. И хотя он не в состоянии контролировать принца Уэльского, тем не менее он позаботится о том, чтобы остальные члены его семьи не отбились от рук. Фредерика король отправил в Ганновер – изучать военное дело, Уильяма определил в моряки; Эдуард скоро поедет в Германию – ему тоже уготована карьера военного. Из мальчиков дома останутся только Эрнест, Август и Адольф. Ну и, конечно, дочки – начиная с принцессы крови Шарлотты, которой уже исполнилось восемнадцать, и кончая очаровательной годовалой малышкой Амелией – тоже никуда не уедут. Дочерей у короля было шесть. Да, семейство у него внушительное, и он позаботится о том, чтобы дети не пошли по стопам своего старшего брата.

«И все же я не понимаю, что я сделал не так. Наверное, мне следует отречься от престола. Колонии я потерял. Разве я гожусь на роль короля? Я отец принца Уэльского. Но разве я гожусь на роль отца?» – думал король.

Но, с другой стороны, принцессы были воспитаны на славу; они всегда так чинно рассаживались в кружок и разговаривали только тогда, когда к ним обращались. Принцессы будут ему отрадой, особенно малышка Амелия, Король не раз говорил королеве, что нужно беречь девочку; смерть двух малышей, Альфреда и Октавия, стала для них обоих страшным ударом. Но все же еще тринадцать детей были живы. Шарлотта доказала, что она хорошая мать и достойная супруга, так что королю не приходилось заглядываться на других женщин. Как бы ему хотелось выбросить из головы мысли об Элизабет Пемброук! Эта красавица была придворной дамой, и ему тем более не следовало думать о ней. Король приехал в Кью, чтобы отдохнуть и расслабиться. Он любил Кью. В Виндзоре ему тоже нравилось: оба этих места служили ему убежищем. В Кью и Виндзоре простые люди выходили поздороваться с ним, когда он проезжал мимо их дома. Они кланялись ему, словно деревенскому сквайру, а он останавливался и расспрашивал их об урожае. Он и о земле умел рассуждать со знанием дела. Находились такие, кто утверждал, что ему лучше было бы стать крестьянином.

Но какой смысл стараться не думать о принце Уэльском? Сын погряз в долгах, а теперь еще ходили слухи о его страстной влюбленности в какую-то вдову. Весь город судачил об этом и распевал песни.

Бессмысленно заставлять себя думать о государственных делах! Лучше пойти к королеве.

Королева завтракала вместе с дочерьми. У Шарлотты, старшей дочери и наследницы, вид был вполне здоровый, остальных же король нашел бледноватыми. Он тревожно оглядывал дочерей, пытаясь понять, нет ли у них склонности к полноте. Король лично проверял меню дочерей; он делал то же самое и когда в детской владычествовал принц Уэльский. Мясо позволялось есть только по определенным дням, да и тогда с него срезали весь жир; если же пекли фруктовый торт, тесто детям не давали; они получали только фруктовую начинку. Но зато зелени можно было есть вдоволь. И сколько хочешь гулять на свежем воздухе: король поощрял прогулки, считая, что его детям полезно двигаться.

Он обожал своих отпрысков, но они его побаивались. Похоже, он не нашел с ними общего языка точно так же, как и с министрами.

– Доброе утро, – сказала королева, а девочки встали и сделали реверанс.

Король улыбнулся им.

– Так, что у вас на завтрак? А? Надеюсь, вы не переедаете… Мне не хочется, чтобы вы растолстели. Это у нас семейная склонность.

Королева возразила: дескать, ее семья не склонна к полноте и вполне вероятно, что дочки унаследовали ее телосложение.

– Ваше Величество изволит позавтракать?

– Нет, я только выпью чашку чая, – сказал король.

– Этого не достаточно, – укоризненно молвила королева: она говорила это каждое утро, и никто не принимал ее замечаний всерьез.

Король принялся пить чай, а принцесса подумала, что все это тоска зеленая. Когда же ей найдут мужа и она сможет вырваться на свободу?

Принцесса знала, что люди, не принадлежащие к их семейному кругу, смеются над королем и королевой. Их считали скучными и ограниченными, и, послушав подобные разговоры, можно было вполне согласиться с общепринятым мнением.

– Как бежит время! – между тем изрек король.

– Да, я всегда с ним в ссоре, – откликнулась королева.

– Если нужно что-то сделать, времени не хватает, но если бездельничаешь – времени всегда хоть отбавляй!

– Нет, это в молодости время тянется долго; в старости же оно всегда пролетает незаметно.

Королева многозначительно посмотрела на дочерей.

– Ничто меня так не выводит из себя, как люди, не знающие, чем им заняться. А вот мне всегда не хватает времени, у меня всегда столько дел! Но еще больше меня сердит… – тут королева бросила строгий взгляд на принцессу Шарлотту, – когда люди подходят к окну и восклицают: «Какой сегодня ужасный день! Что, что можно делать, когда такая плохая погода?» – «Что делать? – говорю в таких случаях я. – Займитесь чем-нибудь полезным, и тогда погода не будет иметь никакого значения».

«Какая все это тоска! – подумала принцесса Шарлотта. – Неудивительно, что Георг как с цепи сорвался, когда выскользнул на волю. А кто бы удержался от искушения?.. Теперь он гоняется за своей вдовушкой и все только о нем и судачат. Счастливчик! Хорошо бы он сюда приезжал почаще! И побольше бы болтал с нами! Но он приехал всего один раз – и то лишь когда вообразил, будто влюблен в Мери Гамильтон. А она была нашей фрейлиной.

Интересно было бы послушать последние новости о Георге.

Может быть, король с королевой заведут о нем разговор, позабыв о присутствии дочерей…

Но они, разумеется, не завели. Они беседовали о музыкальных конкурсах, которые король учредил в том году. Считалось, что все должны быть от нововведения в таком же восторге, как и их Величества.

«А я вовсе не в восторге!» – подумала принцесса. Она все еще немного дулась на отца, ведь он заявил, что на ее день рождения будет устроен концерт, а ей гораздо больше хотелось повеселиться на балу.

– Вы не любите музыку, – укоризненно заметил тогда король.

– Но, папа, – дерзко ответила принцесса, – может быть, у меня нет слуха.

– Нет слуха? Что вы хотите этим сказать? А? Вы должны развивать свой слух! Вам придется полюбить музыку.

И королева туда же:

– Его Величество совершенно прав, принцесса. Он желает, чтобы все члены его семьи любили музыку. Как чудесно выйти замуж!

«Как только мне найдут жениха, – решила принцесса, – я начну шить подвенечное платье. Я все сошью своими руками и с каждым стежком буду приговаривать: «Близится час свободы!»

Шарлотта поглядела на свою сестру Августу, которая в отсутствие родителей болтала без умолку и терпеть не могла одеваться; Августа позволяла камеристкам надевать на нее все, что им вздумается, и если бы не они, выглядела бы сущим пугалом. Что касается Елизаветы, то она переживала стеснение своей свободы гораздо меньше, чем остальные сестры: Елизавета обычно запиралась в спальне и писала стихи. Ну а Мария с Софией были еще маленькими и толком не понимали, чего они лишены.

Король разглагольствовал о концертах, устраивавшихся в аббатстве: дескать, они проходят с большим успехом, и он заказал две ложи: одну для себя и супруги, другую – для остальных членов семьи. Он упомянул про мистера Бейтса, который так восхитительно играет на органе. Королю хотелось, чтобы люди, присутствовавшие на концерте, могли видеть органиста, и он распорядился поставить сиденья так, чтобы это было возможно.

«До чего же он интересуется всякой ерундой! – возмутилась про себя принцесса. – Неудивительно, что все считают его старым занудой».

– Еще я беседовал с доктором Бернеем о репетициях «Мессии». Доктор Берней – достойнейший человек…

Сколько она уже слышала о достоинствах доктора Бернея? А о подготовке к концертам? Ну а уж имя Генделя вообще не сходило с уст короля.

«Ладно, мне уже восемнадцать, – утешила себя Шарлотта, – так что они наверняка постараются поскорее подыскать мне мужа. Ведь им надо выдать замуж шестерых дочерей! А это немало».

– Я бы не прочь прогуляться, – сказал король королеве, и принцесса догадалась, что они хотят обсудить последние выходки Георга: король явно желал побеседовать с супругой наедине. А поскольку он никогда не обсуждал с ней государственные дела – считая, что женщины неспособны вникнуть в столь серьезные вопросы, – то принцессе стало совершенно ясно, что матери и отцу предстоит беседа на самую занимательную, по мнению Шарлотты, тему: они будут обсуждать провинности Георга…

Ах, ну почему она не может присутствовать при разговоре? Неужели он действительно разыграл комедию со свадьбой? Как это потрясающе! И как похоже на Георга! Да, роман с вдовой явно будет не менее забавным, чем история с Пердитой…

– Принцесса! – молвила королева, постукивая пальцами по столу. – Где моя табакерка?

Принцесса Шарлотта поспешно вскочила: она пренебрегла своей наиглавнейшей обязанностью – ей полагалось набивать табакерку королевы и держать ее наготове. Король болезненно поморщился, королева по-прежнему постукивала по столу.

«Ей-богу, – подумала Шарлотта, – они больше переживают из-за пустяков, чем из-за потери колоний».

Наконец король с королевой собрались уходить.

Принцессы выстроились в ряд и приседали в реверансах, ни на секунду не забывая о том, что они должны помнить о своем достоинстве и вести себя как подобает принцессам, то есть никогда не забывать о том, что они королевские дочки и, приседая перед одними, чваниться перед другими.

Какой же Георг счастливчик, что ему удалось вырваться из-под постоянного родительского надзора!

Прогуливаясь с королевой по парку, король немного поговорил о цветах, о расположении тропинок, о кустах и деревьях, а потом перешел к тому, что было для него важнее всего.

– Вы, несомненно, слышали о последних скандальных историях, связанных с нашим старшим сыном?

– Да, – кивнула королева, – не услышать о них просто невозможно. Это у всех на устах. Швелленбург сказал мне, что в городе распевают балладу о принце.

– Да, и довольно мелодичную, – усмехнулся король, – но лучше б она была про кого-нибудь другого, а не про принца Уэльского.

– Боюсь, его выходки обрекли Ваше Величество на бессонные ночи.

– Совершенно верно, я не спал уже десять ночей подряд.

– Но неужели его нельзя как-то приструнить? – Королева говорила суровым тоном. Она любила Георга больше всех остальных детей. Когда он родился, она считала себя самой счастливой женщиной на земле. А впервые увидев произведенного ею на свет здорового младенца, заливавшегося громким плачем, она испытала блаженство, которого больше никогда не испытывала. Королева обожала Георга. Она до сих пор любовалась на восковое изображение, сделанное ее рукой и вот уже много лет хранившееся на туалетном столике. Однако ослепительный, дерзкий, юный денди, каким стал теперь ее сын, был совершенно непохож на того голенького младенца, и поскольку Георг вполне однозначно дал понять матери, что у него нет для нее времени, она частенько ополчалась на него. Порой ей страстно хотелось, чтобы он пришел к ней и поговорил по душам; она бы тогда всеми силами постаралась ублажить его. Но он не приходил, и королева время от времени давала волю обиде, позволяя себе немного поругать сына.

– Приструнить этого щенка? Но как? Как мы можем его приструнить? Что можно сделать, а? Скажите на милость!

Королева нервно закусила губу. Она очень боялась, когда король начинал волноваться: королева тут же вспоминала о недуге, мучившем ее мужа несколько лет тому назад… король тогда вел себя так странно, она понимала, что он не в себе… С тех пор королева опасалась, что болезнь может вернуться.

Когда же король волновался – а она сразу это замечала, поскольку темп его речи убыстрялся, – королеве становилось особенно страшно. Больше всего короля выводили из равновесия разговоры о принце Уэльском.

– Нет, я думаю, повлиять на него трудно, – мягко проговорила королева, стараясь успокоить мужа.

– Да, ведь ему уже двадцать один год. У него есть сторонники. Взять хотя бы этого Фокса… Фокс! Еще одна скользкая тема…

– Этому человеку есть за что ответить. Я был бы рад увидеть его в Тауэре.

– Если бы вы могли его туда посадить… Король мрачно пробурчал:

– В этой стране у королей нет реальной власти. Они должны плясать под дудку парламента. Как я могу убрать Фокса, а? Как? Как, скажите на милость?! Из-за чего? Из-за того, что он дурно влияет на принца Уэльского, учит его пить, играть в карты и предаваться разврату? Да? Вы представляете, как они все расшумятся? Даже Питт будет против… хотя он ненавидит этого типа! Нет, нам придется мириться с мистером Фоксом. Хотя хуже этого субъекта для страны ничего нет! Вы знаете, что он содержит игорный дом? Знаете, а?

– Нет, не знаю, – пролепетала королева.

– Да, мадам, игорный дом! И это закадычный приятель нашего сына. Насколько мне стало известно, он сожительствует с женщиной, которая… которая была раньше любовницей нашего сына. И теперь они продолжают видеться и бог весть чем занимаются… – Глаза короля налились кровью при мысли о беспутстве сына… он подумал про мистера Фокса и его любовницу и представил себе, что он, король, тоже занимается чем-то подобным с… с женщинами вроде Элизабет Пемброук.

– Это отвратительно! – вскричал он. – А? Что?

– Отвратительно, – поддакнула королева.

– И потом он погряз в долгах!

– Но вы же заплатили его кредиторам.

– С тех пор прошло время. А этот… этот щенок, недолго думая, наделал новых долгов. Он играет… постоянно играет в карты! И потом этот Карлтон-хаус… Представьте себе, мадам, он гораздо больше, чем любой из наших дворцов! Уверяю вас! И буквально все наши придворные, и мужчины, и женщины, предпочтут быть приглашенными в Карлтон-хаус, нежели в Букингемский дворец, в Сент-Джеймс, Кью, Хемптон или Виндзор.

– Неужели такое возможно?

– Да, это так, мадам. А теперь еще появилась эта вдова…

– Я о ней слышала. Но мне говорили, что она добродетельная женщина и отвергает его ухаживания.

– Добродетельная женщина! – хмыкнул король и попытался представить себе Марию. Ему было известно, что она красива, но при этом скромна, что она не пудрит волосы, не румянит и не белит лицо. Судя по отзывам, она хорошая женщина – тем более что отвергла принца!

– Гм… – продолжал король, – я рад, что она порядочная женщина, но ведь наш юный фат выставляет себя на посмешище, повсюду таскаясь за ней и рассказывая всем о своей великой любви… он даже о свадьбе болтает, как вам это нравится?

– Но ведь это чистейший вздор!

– А он никогда ничего путного не делает. Однако я попросил предоставить мне отчет о его долгах: прежде чем погасить их, я желаю получить подробное описание всех его трат.

– Боже мой, сколько же от него неприятностей! И как он докатился до этого?

У короля имелся готовый ответ на сей вопрос. Он звучал коротко и ясно:

– Фокс.

Король немного помолчал и продолжил:

– Женщины любят поболтать. Если вы что-нибудь услышите о его романе, немедленно дайте мне знать.

– Но женщины всегда преувеличивают.

– Что правда – то правда, и вдобавок они болтают много чепухи, однако эта история имеет слишком большое значение. Мы должны обращать внимание на все, что становится известным. Не нравятся мне эти разговоры о свадьбе. Они вселяют в меня тревогу.

– Но он не сможет жениться на ней! Согласно Брачному кодексу эта женитьба не будет считаться законной.

– Все равно, раз она добродетельная женщина, мне не хотелось бы, чтобы он морочил ей голову свадьбой.

– Он не осмелится. Принц знает законы. Как бы он ни безумствовал, он понимает, что принц Уэльский не смеет жениться, не заручившись вашим благословением и согласием парламента.

– Да, он должен это понимать, – король умолк, вспомнив о своем юном безумстве. Ему очень хотелось бы навсегда позабыть о нем, но вряд ли такое было возможно. Ханна Лайтфут, прекрасная квакерша, в которую он влюбился, когда ему было еще меньше лет, чем сейчас принцу, и с которой он тоже сочетался не совсем законным браком, частенько выступала из тени забвения и напоминала о себе.

Король не смел думать о ней. Ведь стоило ему вспомнить о Ханне, как он начинал слышать голоса. А король боялся этих голосов не меньше, чем королева.

* * *


Принц в полной растерянности вернулся в Карлтон-хаус.

– Что мне теперь делать? – причитал он.

Принц призвал к себе Георгиану и Чарлза Джеймса Фокса.

Они должны ему помочь, должны что-то посоветовать! Мария сбежала. Что же ему теперь делать? Он ведь не может без нее жить!

Они ломали голову, не зная, что посоветовать страдальцу. Чарлз предлагал принцу немного потерпеть. Что-нибудь да произойдет. Может быть, Мария напишет письмо… Георгиана пыталась утешить принца, но его ничто не успокаивало.

– Я могу сделать только одно, – заявил принц. – Мне нужно разыскать ее. А посему я немедленно отправляюсь на материк.

– Вы забываете, – напомнил ему Чарлз, – что принц Уэльский не имеет права покидать Англию без согласия короля.

– Тогда я должен заручиться его согласием!

– Его Величество никогда не позволит вам уехать, ведь вы последуете за женщиной в надежде сделать ее своей любовницей!

– Не любовницей, а супругой! – вскричал принц. – Супругой!

– Ну, дело тут только в названии, и, уверяю вас, Его Величество сумеет подобрать подходящий синоним.

– Мне наплевать на мнение Его Величества! – безрассудно заявил принц, и мистер Фокс печально покачал головой: этим он желал потактичнее напомнить принцу, что игнорировать мнение Его Величества в подобных делах не представляется возможным.

* * *


Принц попросил у отца аудиенции, и, приняв его, король был приятно удивлен, заметив, что сын держится довольно смиренно: это было что-то новое…

– Ваше Величество, я умоляю вас отпустить меня за границу.

– За границу? Зачем? Народу это не понравится. Место принца Уэльского у себя на родине. Разве вам это неведомо, а?

– Я наделал много долгов.

– Что ж, это вполне естественно… если учесть ваш образ жизни. Вы все время куда-то мчитесь… то в Брайтон… то обратно в Карлтон-хаус… И потом вы же игрок! Сколько вы наделали карточных долгов, а, спрашивается? Да и на женщин вы тратите баснословные деньги. Поэтому ваши долги меня вовсе не удивляют.

– Но у меня огромные расходы.

– Наверняка… Наверняка… Карты… женщины… это дорогие удовольствия.

– Ваше Величество даже представить себе не может, насколько они дорогие.

Ах ты, юный развратник! Он еще и издевается… Дескать, что ты знаешь о подобных вещах?

«Да, – подумал король, – я занимаюсь государственными делами, а не гоняюсь за развлечениями».

Ему хотелось закричать на наглеца, однако он прекрасно знал, что скажет ему на это сын. «Может, для страны было бы лучше, если бы ты увлекался не политикой, а картами и женщинами. Это обошлось бы немного дешевле, чем потеря колоний».

Колонии всегда маячили на задворках королевского сознания. Больше всего на свете короля беспокоили колонии и принц Уэльский.

– Итак, – молвил король, – вы испытываете денежные затруднения.

– Да, я кругом должен.

– И вам кажется, что, скрывшись за границей, вы сможете избавиться от кредиторов?

– Я думаю, мне следует уехать на некоторое время.

– Именно по этой причине?

– Да, сир.

«Лжец! – подумал король. – Ты хочешь отправиться на поиски вдовы, которая сбежала, бросила тебя. Она хорошая, разумная женщина. Только подумать, что мои подданные вынуждены бежать, спасаясь от приставаний принца Уэльского! Приятная ситуация, ничего не скажешь!»

– Я не могу дать вам согласие на поездку за границу, – решительно заявил король. – И мне хотелось бы поподробнее узнать о ваших долгах. Я хочу получить самое что ни на есть детальное описание. Тогда мы посмотрим, чем вам можно помочь. Мне хочется надеяться, что это послужит вам уроком.

Но принц его не слушал. Он впал в невменяемое состояние. Любой другой человек мог свободно покидать страну, когда ему вздумается, но он… он был здесь пленником!

* * *


Принц помчался в Чертси. Фокса дома не оказалось, но Лиззи была готова утешить принца… если его вообще можно было чем-то утешить.

– Лиззи, Лиззи, что мне делать?

– Но должен же быть выход! – пыталась успокоить принца Лиззи. – Я поговорю с Чарлзом. Мы что-нибудь придумаем.

– Я даже не знаю, где она теперь. Я поехал к старому шуту, а он потребовал подробного отчета о моих долгах. Ну, откуда я знаю, на что ушли деньги? Но за границу он меня все равно не отпустил! Он прекрасно понимает, зачем мне понадобилось уехать. Все об этом судачат. А этот старый ханжа мне еще и проповеди читает! «Карты! Женщины!».. А сам облизывается, потому что у него в жизни ничего подобного не было, и ему завидно.

– Я думаю, Ваше Высочество должны спокойно обдумать план действий.

Принц схватил ее за руки.

– Но как, Лиззи? Как?

– Давайте прикинем. Если бы нам удалось узнать, где она, вы бы написали ей письмо.

Письмо! Мысль о письмах всегда для него была целительным бальзамом на раны. Он прекрасно владел пером и мог растрогать Марию. Стоило ей решить, что он умирает, как она тут же смягчилась и позволила надеть себе на палец кольцо, подписала брачный договор… Если б только ему опять удалось затронуть ее за живое…

Принц с надеждой поглядел на Лиззи.

– Но где… где она?

– Это нам предстоит выяснить.

– Но ведь я все равно не смогу к ней приехать. Мне остается только писать ей письма. О, Лиззи, если бы ты знала, как глубоки мои чувства!

– Я знаю, – ласково проговорила Лиззи.

– Нет, ты не можешь знать, я никогда не испытывал ничего подобного! Я не успокоюсь, пока она не вернется ко мне. – Принц откинулся на кушетку и, закрыв лицо руками, зарыдал.

После этой беседы Лиззи Армистед сказала Чарлзу Фоксу, что, хотя принц всегда довольно бурно выражает свои чувства, он никогда еще не приходил в такое исступление. Принц то смеялся, то плакал, он упал на пол и перекатывался с боку на бок, а потом принялся биться лбом о стену, и Лиззи пришла в ужас, решив, что он потерял рассудок.

– Ваше Высочество! – взмолилась Лиззи. – Умоляю, поднимитесь с пола, присядьте на стул. Катайтесь, не катайтесь по полу, вы горю не поможете.

– А какой смысл в том, что я буду стоять, как истукан? – воскликнул принц.

– Если мы спокойно обдумаем создавшееся положение, мы сможем найти какой-нибудь выход.

– Вот что я тебе скажу, Лиззи: я отрекусь от престола! Если мне как наследнику трона нельзя жениться, на ком я хочу, то я откажусь от престола! У меня есть братья. Я продам все, что имею: драгоценности, посуду – все! Я разыщу Марию и убегу с ней в Америку.

«В Америку! – хмыкнула про себя Лиззи. – Довольно неудачный выбор. Интересно, как американцы встретят человека, чьего отца они считают своим заклятым врагом?»

Однако указывать сейчас на это принцу не имело смысла.

Ее вдруг осенило.

– Ваше Высочество не может отправиться за границу, это исключено, раз король вам не позволил, но почему бы вашим друзьям не поехать и не попытаться выяснить, где скрывается Мария? Если бы вы напали на ее след, вы смогли бы написать письмо, и надеюсь, оно убедило бы ее…

– Лиззи, – воскликнул принц. – Да благословит тебя Бог! Ты всегда была моим добрым другом.

* * *


Разыскать Марию было под силу только одному человеку – герцогу Орлеанскому, который в то время как раз находился в Англии. Принц не сомневался, что Мария уехала во Францию, ведь она прекрасно знала эту страну, считая ее своей второй родиной. Герцог жил в Лондоне с Грейс Элиотт, которая не так давно была любовницей принца.

Их роман протекал весьма приятно – никто из них не докучал другому изъявлениями своей верности. Высокая, стройная, как тростинка, Грейс была веселой молодой женщиной, за которой вечно волочился целый шлейф поклонников; они с принцем расстались без сожаления, и поэтому им удалось сохранить дружеские отношения.

Когда принц пригласил герцога Орлеанского в Карлтон-хаус и поведал о своей беде, француз преисполнился к нему сочувствия.

– Она где-то в вашей стране, я уверен! – воскликнул принц. – Но я не знаю где именно!

– Это вполне можно выяснить, – ответил герцог Орлеанский. – Появление такой прелестной англичанки везде, куда бы она ни направилась, вызовет пересуды.

Принц в тоске стиснул руки, подумав о бесконечно желанной Марии, оказавшейся в стране, где мужчины славятся своей галантностью. А что, если один из них предложит ей то, что он, принц, предложить не в состоянии – законный брак?..

– Я должен ее разыскать! – вскричал принц. – Я хочу ей сказать, что я все отдам… все на свете, лишь бы жениться на ней!

Герцог сочувственно кивнул. А про себя подумал, что принц – болван, который несет какую-то чушь. Отдать королевство за обладание пухлой матроной?.. Сам герцог Орлеанский давно положил глаз на французскую корону, и, судя по донесениям шпионов, которыми была наводнена Франция – а особенно Пале-Рояль, – события в его стране подходили к кульминационному моменту, предвещая благоприятный исход для герцога.

Герцог Орлеанский отличался огромным честолюбием; ему не было еще и сорока лет, но он вел такую разгульную жизнь, что где-то подцепил отвратительную кожную болезнь, ставшую причиной раннего облысения и изуродовавшую лицо так, что скрыть это не представлялось возможным. Однако на успехах герцога в обществе это почти не сказывалось, поскольку его недостатки заслонялись богатством и родством с французскими королями.

Внезапно герцогу пришло в голову, что ему следует поскорее вернуться во Францию: если там суждено разыграться каким-либо интересным событиям, лучше при сем присутствовать.

Он вернется в Париж, станет законодателем новой моды, щеголяя в розовом камзоле, высоких сапогах и кожаных бриджах; он будет разъезжать в английском экипаже, будет активно поддерживать скачки на лошадях и одновременно внушать людям, что дела в Англии обстоят гораздо лучше, нежели во Франции.

Тем более что сейчас у него появился прекрасный предлог для возвращения домой! Он вернется не потому, что события принимают интересный оборот, не из-за того, что, судя по донесениям, полученным от шпионов, ему следует быть начеку, и не потому, что ему хочется быть поблизости, дабы расстроить планы короля, доводившегося ему кузеном, и французской королевы, самой ненавистной женщины во всем мире… нет, он вернется, желая помочь принцу Уэльскому, своему другу и родственнику, который мечтает разыскать убежавшую возлюбленную!..

– Я не сомневаюсь, что примерно через неделю мне удастся установить ее местонахождение.

– Неужели это возможно?

– Да, если я отправлюсь во Францию и сам прослежу за ходом поисков.

– Но… вам, должно быть, не хочется покидать Англию…

– Ради того, чтобы услужить моему дорогому другу, я готов на все!

– Вы хотите сказать, что могли бы… Герцог отвесил изящный поклон.

– Ради вас, мой милый друг и принц, я готов горы свернуть! Принц бросился герцогу на шею и сжал его в объятиях, на мгновение позабыв про ужасную кожную болезнь, которой страдал его собеседник.

И герцог, в голове которого роилось множество планов, милостиво изволил отбыть во Францию, дабы ввести там английскую моду, расшатать престол и разыскать Марию Фитцерберт.

Как он и предсказывал, последнее оказалось делом довольно нетрудным.

Герцог выяснил, что миссис Фитцерберт сначала отправилась в Эйкс-ла-Шапель, но затем пересекла границу и прибыла в Гаагу: во-первых, ей не хотелось надолго задерживаться на одном месте, а во-вторых, она понимала, что преследователи, наслышанные о том, как хорошо она знает Францию, прежде всего кинутся искать ее там.

* * *


Теперь, когда принцу стало известно, где скрывается Мария, он всей душой рвался в Голландию. Но сперва нужно было погасить долги. Король уже несколько недель подряд, словно наседка, высиживал решение оплатить долги сына, однако никак не оплачивал. Поэтому принц снова поехал повидаться с отцом.

В облике принца появилось что-то новое, и король это сразу заметил. Держался он не так уж и дерзко, был бледен и даже – да-да! – немножко похудел.

«Значит, хоть в каком-то смысле эта история пошла ему на пользу», – подумал король.

– Сир, вы обещали погасить мои долги.

– Сначала я хочу получить подробный отчет о том, как эти долги были сделаны. Такое я вам поставил условие.

«О Господи! – поморщился принц. – Ну что он несет?»

– Я хочу получить исчерпывающее объяснение: кому и при каких обстоятельствах вы задолжали двадцать пять тысяч фунтов.

– Но я понятия не имею!

– Вы должны иметь понятие, когда речь идет о… о таких суммах. Как вы можете влезать в столь огромные долги и даже не знать, за что и кому вы должны? А? Я вас спрашиваю!

– Говорю вам, я не имею ни малейшего понятия.

– Тогда отправляйтесь назад и поразмыслите над этим. Я не верю, что вам не известно, как вы потратили такую огромную сумму. Если же вы стыдитесь рассказать мне… что ж, тогда я не буду оплачивать ваши долги.

– Сир, я хочу поехать за границу.

– Позвольте вам напомнить, сир, что вы не можете сделать это без моего согласия. А я вам его не даю. Вы меня понимаете, а? Понимаете, я вас спрашиваю?

Принц пал духом и, затаив в сердце страшную злобу против отца, отправился восвояси.

* * *


Но хотя бы ему теперь было известно, где она прячется, и он мог утешаться, взявшись за перо. Принц строчил Марии послания и сам получал от этого удовольствие. Запершись в своих покоях, он исписывал лист за листом. Выйдя из отроческого возраста, принц уже не раз увлекался женщинами, однако столь глубокой любви он еще никогда не испытывал. Самым удивительным было то, что он хранил Марии верность! Остальные красавицы его совершенно не интересовали. Всю зиму он утешался лишь тем, что рассказывал друзьям о своей преданности Марии, писал ей страстные письма и отправлял гонцов туда и сюда через всю Европу. Нередко их арестовывали, приняв за шпионов, и лишь заступничество герцога Орлеанского спасало бедняг от тюрьмы. Стоило герцогу объяснить, что эти люди вовсе не лазутчики, а вестники любви, как их немедленно освобождали и всеми силами старались им помочь добраться до Марии.

Однако она упорно, невзирая на мольбы принца, отказывалась вернуться в Англию, и теперь уже всем было понятно, что Мария Фитцерберт вовсе не играет с принцем в кошки-мышки, надеясь, что он отважится на безрассудство. Нет, она действительно была глубоко религиозной женщиной и не желала жить с принцем Уэльским иначе как в законном браке.

Сэр Джеймс Харрис, бывший английским посланником в Гааге, приехал по делам службы в Лондон, и принц, воспользовавшись удобным случаем, пригласил его к себе во дворец.

Харрис дружил с принцем, а, очутившись в Голландии – стране, из-за господства над которой французы и англичане постоянно соперничали, – он нередко оказывался в гуще интриг. Поэтому Харрис близко общался с королем и его министрами и был посвящен не только во множество государственных дел, но и в неурядицы королевского семейства.

Как и все, кто желал этому семейству благополучия, Харрис глубоко сожалел о всепоглощающей страсти принца к женщине, на которой он не мог жениться и которая отказывалась жить с ним без венца. Если бы миссис Фитцерберт уступила настояниям принца, все сразу бы встало на место; так что как ни парадоксально, а именно добродетель миссис Фитцерберт была основным камнем преткновения в этой истории.

Когда посол явился в Карлтон-хаус, принц тепло приветствовал его и тут же перешел к делу.

– Я хочу понять, нельзя ли мне отправиться в Гаагу как частному лицу и, если я это сделаю, не откажетесь ли вы принять меня? Ведь вы являетесь там представителем короля…

Харрис встревожился. От его ответа зависело сейчас очень многое, однако он думал совсем недолго и торопливо произнес:

– Я бы весьма сожалел, если бы Ваше Высочество прибыли в Голландию не в том качестве, в коем мне надлежит оказать вам достойный прием, выразив уважение и любовь, которые я питаю к Вашему Высочеству. Однако если вы отправитесь за границу, не заручившись согласием короля, это будет означать, что король вам отказал, а вы его ослушались. И смею вас заверить, что в подобном случае я наверняка получу соответствующие указания, предписывающие, как мне надлежит отнестись к вашему приезду, и даже если эти предписания будут не очень-то мне по душе, все равно придется их выполнить, ибо я состою на службе у короля.

– И мне меньше всего хотелось бы умолять вас об обратном. Но что мне делать? Неужели мне отказано в том, на что любой человек имеет право? Неужели я не могу путешествовать как частное лицо, не заручившись согласием короля?

– Мне кажется, что задаваться подобным вопросом не имеет смысла, ибо совершенно очевидно, что, если вы печетесь об общественном благе и о собственном счастии, вам нельзя без позволения короля появляться на материке.

– Но почему? Я хочу путешествовать скромно, инкогнито, хочу жить в уединении.

– Признаюсь, мне как англичанину было бы невыразимо больно, если бы принц Уэльский оказался за границей в подобном качестве.

– Но что мне делать? Король предложил мне годовую ренту в десять тысяч фунтов, заявив, что тогда он оплатит мои долги, но ведь даже при строжайшей экономии я трачу в год вдвое больше! Если я останусь в Англии, то мне грозит разорение.

– Но и отправившись путешествовать так, как вы намереваетесь это сделать, Ваше Королевское Высочество не обретет успокоения. Вас или будут осыпать оскорблениями или втянут в интригу.

– Но что я могу поделать? Король меня ненавидит. С тех пор, как мне исполнилось семь лет, он проникся ко мне ненавистью!

– Его Величество может быть недоволен Вашим Высочеством, но он, разумеется, не испытывает к вам ненависти. Я убежден, что для него и для королевы было бы наивысшим блаженством восстановить с вами добрые отношения. Народ был бы счастлив, а королевская семья обрела бы покой.

– Наверное, вы правы, но осуществить это невозможно. Мы слишком разные.

– Я верю, что Ваше Высочество испробует все средства прежде, чем привести в исполнение свой замысел и отправиться в путешествие за границу.

Принц вздохнул.

– Я вижу, мне придется как следует все обдумать.

* * *


Курьеры отправлялись из Карлтон-хаус не только в Голландию, но и в Германию, так как Мария была не единственным адресатом принца, он писал еще и своему брату Фредерику. В детстве Фредерик был закадычным другом принца, между ними существовала сильная привязанность. Братья не раз выручали друг друга из беды, и вынужденная разлука еще больше усугубляла их обиду на короля. Услышав о том, что брата посылают в Германию проходить военную службу, принц тоже просился в армию, чтобы не расставаться с Фредериком. Почему они оба не могут служить в английской армии? Почему Фредерик вынужден уехать в Ганновер? Однако король не обратил внимание на их протесты, и братья расстались. Расстались, но поклялись навсегда сохранить свою дружбу.

Фредерик был наслышан о прелестях Марии Фитцерберт, он знал о страстной любви своего брата и о том, что принц мечтает только о женитьбе на сей прекрасной леди. Когда-то Фредерик был на стороне брата в истории с Пердитой, он присутствовал при их тайных свиданиях на острове Ил-Пай, будучи готов в любую минуту подать сигнал об опасности, и теперь заявил, что сделает все, лишь бы помочь брату завоевать сердце Марии Фитцерберт.

Принц написал ему, что, если будет нужно, он откажется от короны. А стало быть, наследником престола станет Фредерик. Согласен ли брат на подобную жертву?

Фредерик ответил, что ради брата он способен пожертвовать всем, чем угодно.

Милый, дорогой братец! Как жестоко, что их разлучили! Принц предупредил Фредерика, что когда-нибудь ему тоже, может быть, захочется жениться на девушке, которая не будет считаться достойной титула будущей королевы Англии.

Фредерик ответил вполне в своем духе. В таком случае остаются еще Уильям, Эдуард, Эрнест, Август или Адольф, они смогут занять опустевшее место наследника престола. Все-таки их родители сделали одно доброе дело: произвели на свет кучу детей, и тем, кому королевская корона будет непосильной ношей, всегда найдется замена.

Братья всегда находили повод для веселья. Принц слегка воспрял духом, а народ на улицах распевал еще чаще обычного песенку, в которой отразились его симпатия и интерес к страстному, влюбчивому, но никогда не грешащему занудством принцу Уэльскому:
		«Я от короны откажусь,


		Лишь бы назвать тебя моею,


		Любимая из Ричмонд-Хилл».


* * *


Мария прислала принцу письмо. Он должен забыть ее! Бессмысленно вести безрассудные разговоры о женитьбе и об отказе от королевской короны. Ей это очень лестно, но, если принц ослушается отца и будет настолько неблагоразумен, что проследует за ней за границу, он все равно ничего не добьется: замуж она за него не выйдет. Поэтому Мария умоляла принца забыть ее.

Она навсегда сохранит в сердце воспоминание о его любви и будет благодарна ему за это; память о его верности и преданности будет поддерживать ее в изгнании; однако он и думать не должен о том, чтобы покинуть Англию. Он совершит роковую ошибку, в которой он будет раскаиваться всю оставшуюся жизнь, и она себе никогда бы не простила, если бы позволила ему совершить столь неверный шаг.

Мария призналась, что часто думает о принце; она любит его, что греха таить! Однако если бы он отправился за границу, она ни за что не согласилась бы соединить с ним свою судьбу и, напротив, позаботилась бы о том, чтобы он не смог ее разыскать. Она утверждает это совершенно серьезно и умоляет его успокоиться, немного подождать и посмотреть: вдруг через несколько месяцев его чувства изменятся?

Принц перечитывал письмо вновь и вновь. Ему чудился в нем проблеск надежды, и наконец до него начало постепенно доходить, что он не может уехать из Англии, ибо его отъезд не принесет ему ничего хорошего.

* * *


К королю явился блистательный юный политик, который, казалось, никогда не был молод, а так и уродился стариком. Это был Уильям Питт-младший, и главным доказательством его верности королю служила вражда с Чарлзом Джеймсом Фоксом.

Премьер-министр явился, дабы поговорить с королем о принце Уэльском – эта тема была одинаково неприятна для них обоих.

– Его Высочество, – сказал мистер Питт, – наделал много долгов, которые, как Ваше Величество, наверное, понимает, неплохо было бы погасить.

Король принялся сетовать на безрассудство молодости. Не то чтобы мистер Питт был слишком стар, но, обладая совершенно иным складом характера, нежели принц Уэльский, он прекрасно понимал короля. В жизни молодого человека, ставшего в двадцать четыре года премьер-министром Англии, оставалось очень мало места для юных безумств, и так называемые наслаждения, которым предавался принц, казались мистеру Питту детскими забавами. Разве ухаживания за женщиной могли сравниться с его собственной погоней за Большой Печатью? Питт правил страной и намеревался и дальше оставаться у кормила власти. Принца он не опасался, а вот Фокса побаивался. У этого человека хватит мозгов, чтобы подсидеть его, за Фоксом нужен глаз да глаз! А принц вполне определенно давал понять, что Фокс – его друг. V поддерживал проводимую Фоксом политику.

– Да, – согласился король, – я понимаю, что эти долги нужно погасить. Но принц живет не по средствам, и некоторые члены парламента высказывают мнение, что доход, который он получает, неприлично мал для принца Уэльского.

– Определеннее всех высказывает в парламенте подобные настроения мистер Чарлз Джеймс Фокс, – мрачно пробурчал Питт. – А Вашему Величеству не приходило в голову, что если мы дадим принцу Уэльскому денег, дабы он сам погасил свои долги, то львиная доля выделенной суммы будет использована в интересах вигов?

Король вздрогнул. Брови его сейчас топорщились и казались белее обычного, поскольку лицо побагровело от гнева. Выпучив глаза, он завопил:

– А? Что?

И повторил это целых три раза. Мистер Питт хладнокровно наблюдал за ним. Подчас король говорил нечто невразумительное, и мистера Питта это очень беспокоило. Вдруг король станет недееспособен и придется назначать регента? Принц набирал силу, а за его спиной маячила фигура Фокса, этой хитрой лисы…

Нет, король должен оставаться на троне. В конце концов он же еще не стар! Ему не больше сорока семи. Хотя за последние годы он сильно сдал.

– Я полагаю, что долги принца могут быть оплачены при одном условии, – продолжал Питт.

– При условии? При каком условии?

– Он должен порвать с вигами и с мистером Чарлзом Джеймсом Фоксом.

Лицо короля медленно озарилось улыбкой. Что может быть желаннее этого разрыва? Да, это хорошая идея. Похоже, юный мистер Питт нашел правильное решение!

* * *


В переговорах с принцем король решил прибегнуть к помощи сэра Джеймса Харриса и, призвав его к себе, рассказал ему о беседе с премьер-министром.

– Так что, пожалуйста, мой дорогой Харрис, отправляйтесь к принцу и ознакомьте его с условиями, которые он обязан выполнить, если хочет, чтобы мы погасили его долги.

Но едва Харрис переступил порог, как принц выпалил, не давая посланнику сказать ни слова:

– Если вы пришли, чтобы отговорить меня от путешествия, позвольте мне опередить вас и сообщить, что я уже выбросил эту идею из головы. Мои друзья так же, как и вы, были против, и я решил прислушаться к их мнению.

Харрис выразил свое удовлетворение и добавил, что вообще-то пришел поговорить о долгах принца. Тот пришел в ужас.

– Бросить моих друзей? Но как я могу? Предать мои убеждения из-за денег?!

– Ваше Высочество, это поможет вам примириться с отцом. Больше всего Его Величество расстраивают ваши связи с вигами и мистером Фоксом; и я верю, что ваш разрыв с ними послужил бы основой укрепления семейных уз.

– Нет-нет, мой дорогой Харрис! Даже если бы я на это пошел, примирение невозможно. Король меня ненавидит. Я могу показать вам нашу переписку: мы ведем ее уже шесть месяцев с тех пор, как я впервые попросил его разрешения на поездку в Голландию. Вы сами увидите, что я старался вести себя дружелюбно, но он упорно отвергал мои изъявления дружбы!

– Сэр, вы действительно считаете, что мне следует ознакомиться с этими письмами?

– Да, чтобы вы увидели, как король со мной обращается. Пусть люди знают, что мне приходится терпеть.

– Право же, сэр, мне было бы очень жаль, если бы ваша вражда с королем стала достоянием гласности.

– Прочтите эти письма! – велел принц, и, подчинившись его приказу, Харрис был вынужден признать, что король проявляет непримиримость по отношению к своему сыну.

– Если бы вы только женились! – со вздохом произнес Харрис. – Тогда бы, я думаю, ваши отношения с королем наладились.

– Я никогда не женюсь… по воле отца. Я так решил! Больше того, я уже уладил этот вопрос с моим братом Фредериком.

– Но позвольте мне заметить, сэр, что вы обязаны жениться. Это ваш долг перед страной, перед королем и перед самим собой.

– Королю я ничего не должен. Фредерик женится, и корона перейдет к его детям. Меня это нисколько не удручает.

– Сэр, пока у вас нет жены и детей, народ не испытывает к вам глубоких чувств, даже несмотря на то, что вы принц Уэльский. Но если вы взойдете на престол холостым, а Его Королевское Высочество герцог Йоркский женится и у него родятся сыновья, вы окажетесь в гораздо более затруднительном положении, чем сейчас.

Разгневанный принц отвернулся, однако поспешил уверить Харриса, что он тут ни при чем.

Сэр Джеймс Харрис видел, что пытаться переубедить принца Уэльского бесполезно.

«Что ж, – подумал Харрис, – со временем это пройдет. Любовь должна пройти, ведь Мария за границей, а принц здесь… и она, похоже, твердо намерена избегать его.

А принц Уэльский, уединившись в своих покоях, вновь принялся писать Марии, клясться в верности до гроба и повторять слова баллады. Он откажется от короны, лишь бы назвать Марию своей! Это правда! Ему никто не нужен, кроме Марии.


МАРИЯ В ДОБРОВОЛЬНОМ ИЗГНАНИИ


Уехав из Англии, Мария сперва провела около недели в О-ла-Шапелль, где она принимала целебные воды и вела спокойную жизнь, предаваясь размышлениям о событиях, повлекших за собой ее отъезд.

Мария была несчастна, гораздо несчастнее, чем могла себе предположить. В обычных обстоятельствах она бы наслаждалась недолгим пребыванием на курорте – увы, недолгим! Но в этом-то и состояло основное отличие ее теперешнего приезда от всех остальных. Это было не путешествие на курорт, а изгнание.

Мария много думала о принце, гадая, как он отнесся к ее бегству. Наверное, сердце его разбито… ах, как ей жаль причинять ему такие страдания! Мария подчас чуть ли не раскаивалась в том, что получила столь строгое религиозное воспитание. Очень многие женщины вполне смогли бы примириться с создавшимся положением. Был бы он кем-нибудь другим, а не принцем Уэльским!.. Но думать о подобных вещах просто глупо! Ведь он принц Уэльский, и точка!.. Неужели в этой истории действительно поставлена точка? Неужели она обречена провести всю жизнь в скитаниях по Европе, вдали от родины? Вздор, со временем принц ее позабудет! Однажды до нее дойдут слухи о том, что он влюбился в какую-нибудь другую женщину – более покладистую, нежели Мария Фитцерберт.

Однако эта идея была ей глубоко отвратительна.

«Что на меня нашло? – недоумевала Мария. – Нет, все дело лишь в том, что я глупая женщина, которая терпеть не может жить одна».

И вот как-то раз, когда она отдыхала после лечебных процедур, в зал зашла группа людей, разговаривавших по-английски. Они остановились, внимательно глядя на нее. Мария сделала вид, что не замечает их взглядов, но они смотрели на нее, не отрываясь, и она решила, что ее узнали.

Мария поспешно покинула зал и стремглав помчалась к себе на квартиру. Эти англичане вне всякого сомнения сообщат своим друзьям, что Мария Фитцерберт находится в О-ла-Шапелль!..

Мария прекрасно знала, что будет дальше. Куда бы она ни направилась, люди будут глазеть на нее. И перешептываться за ее спиной: «Это Мария Фитцерберт, она убежала из Англии, спасаясь от ухаживаний принца Уэльского…»

«Значит, – подумала Мария, – мне и здесь от этого не скрыться…»

Вернувшись в Англию, эти люди не будут молчать; известия о ее местопребывании дойдут до принца, и он совершит какую-нибудь глупость: например, явится сюда. Марии даже трудно было себе представить, какие это повлечет за собой неприятности. И сможет ли она сохранить непоколебимость, если он появится здесь собственной персоной и начнет умолять?.. Ведь она чувствует себя сейчас такой одинокой!

Нет, он не должен узнать, где она скрывается. Не должен приезжать сюда! Ей не следует забывать: все-таки он принц Уэльский и его поступки затрагивают интересы всей страны. Путешествуя по Франции, Мария увидела нечто весьма настораживающее. В некоторых городах не хватало хлеба, среди народа поднимался ропот против аристократов. Мария видела картинки, на которых королева была изображена в весьма невыгодном свете. Дома, в Англии, тоже можно было увидеть плакаты и карикатуры с изображением королевского семейства, однако над английским королем и королевой подтрунивали добродушно. Во Франции же в этом чувствовался зловещий подвох, быть может, гораздо более ощутимый для нового человека – особенно для хорошо знакомого с французскими обычаями, – чем для тех, кто присутствовал при постепенном росте антироялистских настроений.

Марии не хотелось стать источником беды для английского правящего дома.

Ради их блага она должна оставаться за границей!

Но только не в О-ла-Шапелль, ведь это по соседству с Англией и множество англичан приезжает сюда на воды.

Лучше она пересечет границу и остановится в Гааге: вполне вероятно, что там никто и не слышал про Марию Фитцерберт.

* * *


Но не пробыв в Гааге и нескольких недель, Мария начала сомневаться в правильности своего выбора.

Как и во Франции, в Голландии сложилась конфликтная ситуация, только иного рода. Голландия считалась республикой, в которой Штадтхольдер не обладал неограниченной властью, больше того, к нему относились откровенно враждебно; во Франции же антикоролевские настроения проявлялись исподтишка, что было еще опаснее.

Штадтхольдер хотел сохранить с Англией хорошие отношения и выступал за союз с этой страной. Однако под влиянием Франции Штадхольдер отвратил от себя голландский народ, поскольку французы стремились к тому, чтобы Голландия стала зависимой страной, полностью находящейся под их господством.

Лишь одно здесь радовало Марию: в Гааге, похоже, никто не слышал о влюбленности принца Уэльского в Марию Фитцерберт, и благодаря этому она могла наслаждаться спокойной жизнью, анонимностью, которой была лишена во Франции.

Мария поселилась неподалеку от королевского дворца и вскоре ее приняли в свете – ведь богатство прибывшей в Гаагу чужестранки было очевидно. Мария и здесь встретила англичан, но они уже довольно долго жили в Голландии и не знали о том, что творилось за ее пределами; а вскоре ее пригласили во дворец, так как Штадтхольдер приходился внуком Георгу II и был рад оказать теплый прием любому англичанину, посетившему город.

Мария всегда с удовольствием выезжала в свет и охотно приняла приглашение. Она нашла Штадтхольдера очаровательным; супруга короля покорила Марию ничуть не меньше, а их дочь, которой не исполнилось еще и двадцати лет, искренне интересовалась всем, что было связано с Англией.

Постепенно Мария поняла, что королевская семья находится в очень тяжелом положении – с минуты на минуту ожидалась революция, которая будет означать конец власти Штадтхольдеров и их изгнание из страны. Штадтхольдер был слабым человеком и никак не мог отважиться на решительный шаг, из-за чего, по мнению Марии, и оказался в столь катастрофической ситуации. Его жена, племянница Фредерика Великого, была талантлива и обворожительна; она прекрасно осознавала, что трон в любой момент может зашататься, однако старалась отрешиться от неприятностей. Королеве хотелось побольше узнать об Англии и о нравах при английском дворе, и Мария старалась, как могла, удовлетворить ее любопытство, но по возможности избегала разговоров о принце Уэльском.

Юная принцесса Оранская всегда очень радовалась приходу Марии во дворец, и Мария довольно скоро поняла почему.

Однажды она вновь получила приглашение явиться ко двору и, придя, увидела, что юная принцесса уже поджидает ее.

– О, миссис Фитцерберт, – воскликнула принцесса, – я хочу побеседовать с вами наедине.

Мария не смогла скрыть удивления, и принцесса поспешила добавить:

– У меня никогда не бывает такой возможности. Вдобавок я хочу поговорить с вами по-английски. Я учу английский язык и стараюсь быть прилежной ученицей… видите ли, у меня имеются особые основания на то, чтобы уметь говорить на вашем языке.

– Боюсь, что изучать английский не так-то легко.

– Это самый трудный язык в мире. Но я должна его знать. Каждый день я практикуюсь в разговорной речи. А теперь ваше появление, миссис Фитцерберт, дает мне возможность попрактиковаться на вас.

Мария рассмеялась.

– Пожалуйста, можете практиковаться, сколько вам угодно.

– Непременно! А теперь, прошу вас, расскажите мне об английском дворе. О короле, королеве и обо всех их детях.

– Если бы я знала подробности их жизни, – улыбнулась Мария, – мой рассказ растянулся бы на целую вечность. Ведь у короля с королевой столько детей!

– Ну что ж, тогда я удовольствуюсь рассказом о принце Уэльском. Умоляю, опишите мне его! Вы его, конечно же, видели, да?

Мария слегка зарделась.

– О да, мне доводилось с ним встречаться.

– Говорят, он весьма хорош собой. Это так?

– Да. Он интересный мужчина.

– И очаровательный?

– И очаровательный.

– Он танцует и поет, словно ангел. Это правда?

– Я никогда не видела, чтобы ангелы танцевали или пели.

– Ах, но вы же видели, как танцует и поет принц Уэльский, не так ли?

– М-да, видела.

– Это уже хорошо. А еще я слышала, что он добрый, очень умный, остроумный и одевается с большим шиком. Все это тоже правда?

– Мне кажется, да.

– Я думаю, он самый лучший мужчина в мире. Вы со мной согласны, миссис Фитцерберт?

Мария не знала, куда деваться от смущения. Ей хотелось поскорее уйти. Надо придумать подходящий предлог: либо у нее назначена встреча, либо голова болит – в общем, что угодно, лишь бы сбежать из дворца!

– Вы согласны, миссис Фитцерберт?

Мария словно со стороны услышала свой голос: он звучал почти вызывающе:

– Да! Пожалуй, да!

Лицо девушки озарилось восторженной улыбкой.

– Я была уверена, что все это правда! Теперь я знаю наверняка… Дело в том, миссис Фитцерберт, что я собираюсь за него замуж.

– Ваше Высочество… Принцесса кивнула.

– Папа настаивает на нашем браке. Для него это очень важно. Ему нужны сильные союзники, и он решил, что таким союзником должна стать Англия. А если принц Уэльский получит меня в жены…

Принцесса говорила с очаровательной робостью, а Мария вспоминала страстные письма, которыми принц буквально бомбардировал ее. «Я ни на ком, кроме вам, не женюсь». «Отныне и впредь до конца моих дней для меня будете существовать одна вы, Мария»…

«И все же, – подумала Мария, печально глядя на молоденькую девушку, – в ее словах нет ничего невозможного. Гораздо вероятнее, что принц Уэльский станет женихом голландской принцессы, а не суженым какой-то Марии Фитцерберт».

О, какую же глупость она совершила, приехав сюда! Она попала в еще более неловкую ситуацию, чем в О-ла-Шапелль.

– Я хочу, чтобы вы почаще приходили во дворец, – сказала принцесса, – тогда вы сможете рассказать мне все, что знаете об английском королевском дворе, а главное – о принце Уэльском.

Мария покинула принцессу в величайшем смятении. Как бы потактичнее намекнуть этой девушке, что она, Мария, здесь лишь потому, что пытается избежать ухаживаний принца? Она чувствовала себя коварной лицемеркой, выслушивая доверчивые признания принцессы… но, с другой стороны, разве она могла сказать ей правду?

Когда Мария вышла на дворца, настроение ее вовсе не улучшилось, поскольку она заметила какого-то мужчину, стоявшего возле ее экипажа. Этот мужчина и раньше маячил у дома Марии, и она догадалась, что незнакомец за ней шпионит. Довольно странно, что он поджидает ее прямо у кареты… У кучера был немного смущенный вид. Вероятно, незнакомец расспрашивал его о Марии.

Неужели слухи, преследовавшие ее во время путешествия, долетели и до Гааги?

* * *


В течение следующих дней Марию несколько раз приглашали во дворец и принцесса снова засыпала ее вопросами.

– Я частенько болтаю, – сказала как-то принцесса, – с сэром Джеймсом Харрисом. Он просто обворожителен, и мне кажется, весьма сочувственно относится к идее моего брака с принцем. Я хочу выяснить, действительно ли он хорошо отзывался обо мне в беседах с принцем Уэльским. Однако, разумеется, я должна соблюдать величайшую осторожность. Все нужно сделать очень дипломатично. Но я уверена, что мой отец поручил сэру Джеймсу Харрису разузнать, как в Англии отнесутся к тому, что в будущем я стану английской королевой. Английской королевой! Как это величественно звучит! Не правда ли, миссис Фитцерберт?

Миссис Фитцерберт подумала, что это действительно звучит весьма заманчиво.

– И я выйду замуж за самого очаровательного принца в мире. Это будет грандиозно, да, миссис Фитцерберт?

– О да, грандиозно, – удрученно подтвердила Мария.

И подумала: «Пожалуй, он и вправду женится на этой девушке… Или на какой-нибудь другой, подобной ей. И хотя сперва будет вспоминать обо мне с сожалением, постепенно ему удастся избавиться от своей печали. И через несколько лет принц позабудет о том, как он когда-то тосковал по Марии Фитцерберт. Ему гораздо больше подходит эта девушка. Он принц, наследник престола, она наследная принцесса… они приходятся друг другу дальними родственниками, оба молоды. Все складывается так удачно! Да, наверняка этот брак будет заключен, и когда это случится, я смогу спокойно вернуться в Англию.

На сердце ее легла огромная печаль; на самом деле Мария жаждала говорить про принца Уэльского и про его достоинства. Одним из важнейших его достоинств была, без сомнения, верность.

– Сэр Джеймс Харрис приедет на днях, – сообщила Марии принцесса. – Я его жду-не дождусь. Кто знает, вдруг он привезет какие-нибудь интересные новости?

Мария вернулась домой, чувствуя себя бесконечно одинокой. Как грустно жить вдали от родины! Мария тосковала по шумному Лондону и очаровательному Ричмонду. Она бы отдала все на свете, лишь бы снова оказаться в своем доме на Парк-стрит!.. Мария представила себе принца, стоящего на мостовой… как в тот вечер, когда он поехал за ней из Оперы… Боже, какие прелестные безумства он совершал! Только подумать, что принц следовал за женщиной до ее дома и стоял на улице, умоляя, чтобы его впустили, а когда женщина ему отказала, не разгневался, а ощутил лишь прилив огромной, преданной любви!

Мария вспомнила Марбл-Хилл – как прелестно смотрелся этот уголок Ричмонд-Хилл! – и мысленно увидела принца, несшегося в своем фаэтоне: он примчался из Карлтон-хауса.

«Я хочу домой, – подумала Мария. – Хочу снова его увидеть. Я поступила жестоко, исчезнув из Лондона».

Кто-то подъехал к дому. До Марии донеслись голоса слуг; ее охватило страшное волнение, она подошла к дверям своей комнаты и прислушалась.

Слуга постучался в ее спальню. Из Англии прибыл курьер. Он привез письма для госпожи. Она сразу поняла, от кого эти письма, и поспешно схватила их. Принц выяснил, где она прячется! У него были хорошие друзья на материке. Он хочет, чтобы Мария знала: он будет верен ей до гроба и ни на ком, кроме нее, не женится. Он взвесил все имеющиеся возможности и понял, что им следует встретиться в Ганновере, где они смогут спокойно провести остаток своих дней; или же он может убежать с ней в Америку; он умоляет Марию вернуться, ибо не может без нее жить; но, что бы ни случилось, в одном она не должна сомневаться: он будет верен ей до самой смерти.

Мария жадно прочитала письма принца. И – ожила! Неужели ей нужно было уехать так далеко только за тем, чтобы понять истинную природу своих чувств?

Она закрылась в своей комнате, встала на колени возле постели, взяла четки и принялась молить бога даровать ей мужество.

Мария знала, как ей следует поступить. Она не должна отвечать на письма принца. Ей необходимо покинуть Гаагу. Она больше не в состоянии выслушивать признания молоденькой девушки, которая надеется выйти замуж за принца Уэльского. И вдобавок ей вновь необходимо скрыться, ведь скоро в Гаагу приедет английский посол сэр Джеймс Харрис. А Марии не хотелось встречаться с ним.

Мария уехала из Голландии и через несколько недель уже была в Париже. Там она немного пожила в монастыре Непорочного Зачатия в Фобур-Сент-Антуан у английских «Голубых монахинь», которые когда-то дали ей образование. На короткое время Мария вновь обрела покой, вернувшись в детство, в жизнь, полную звонов колоколов. Она призналась монахиням, что уехала из Англии, спасаясь от домогательств принца, и ее поступок встретил горячее одобрение: монахини сказали, что только так и могла поступить добрая католичка.

Потом Марии надоело сидеть взаперти, и она начала выходить из монастыря, бродить по парижским улицам. Ей нравилось смотреть, как город оживает по утрам, когда улицы оглашаются шумом и оживляются; Мария находила удовольствие в том, чтобы наблюдать за цирюльниками, с ног до головы осыпанными пудрой, за стряпчими в черной одежде, напоминавшими воронов, – они направлялись в Шателе – Марии нравилось разглядывать торговцев лимонадом и разносчиц кофе с жестяными коробками на спине, стоявших на перекрестках. А днем, когда уличный гам становился еще громче и улицы были запружены самыми разными повозками и экипажами, толпы людей устремлялись в кафе, чтобы поговорить о неравенстве, о различиях между богатыми и бедными, о цене на хлеб и о новых идеях, волновавших умы. Все люди равны; так почему же богачи должны жить в роскоши, а бедный человек не имеет денег даже на ломоть хлеба? Слова «свобода» и «равенство» стали паролями дня. Аристократы катались в экипажах, обрызгивая пешеходов грязью, покрывавшей парижские улицы, – Мария прекрасно помнила, что это самая въедливая грязь в мире, поскольку, попав на одежду, она непременно со временем проедала в ней дырку. Эта грязь обладала зловонным серным запахом, и обрызганные люди всегда страшно возмущались. Но нарумяненные дамы в вуалях и с фантастически высокими прическами по моде, введенной королевой Франции, не замечали злобных взоров, которыми провожали их простолюдины.

Вернувшись в монастырь после прогулки, Мария вдруг обнаружила, что покой, который она поначалу там обрела, исчез. Она не была создана для уединенной жизни. Не то чтобы ее манила роскошь королевского двора… нет, будь принц деревенским сквайром, таким, как мистер Уэлд или мистер Фитцерберт, Мария была бы в полном восторге. Она представляла себе, как они живут в деревне, приглашают в гости друзей. Был бы он доволен такой жизнью? Как часто он говорил, что для полного счастья ему нужно лишь быть рядом с ней?! Вначале Мария относилась к его словам немного скептически, но теперь-то принц доказал ей свою верность!

Он любит ее. Теперь она в это поверила. Разве он не пытался из-за нее покончить жизнь самоубийством? Боже, какая страшная дилемма стояла перед ними… и разве она, Мария, решила эту дилемму тем, что обратилась в бегство?

Парижские улицы, некогда приводившие ее в восхищение, теперь нагоняли на Марию уныние. Однажды она наняла экипаж и поехала в Версаль. Всю дорогу раздавался знакомый шум: это громыхал большой «каррабас», запряженный восьмеркой лошадей, – их еще называли «Версальскими автобусами» – он перевозил в своей плетеной клетке около двадцати пассажиров, а рядом подскакивали на ухабах маленькие «pots-de-chambre», они были удобнее, чем «каррабасы», но пассажиры в них не могли укрыться от непогоды. Ехавшая в карете Мария замечала, что люди бросают на нее сердитые взгляды. И понимала, что избежать растущего антагонизма между людьми с туго набитыми и с тощими кошельками невозможно. В те времена, когда ее родители взяли маленькую Марию полюбоваться на трапезу Людовика XV, все обстояло иначе! У Марии до сих пор хранилось блюдо, на котором тогда лежали засахаренные сливы. Теперь ее вполне могли бы пригласить ко двору. Да, скорее всего она получила бы такое приглашение, если бы при дворе стало известно, что она в Париже. Если сюда вернется герцог Орлеанский – а это весьма вероятно, – то он будет общаться с ней как старый приятель. И тогда станет известным еще одно ее убежище.

Наверное, ей не следует оставаться в Париже; пожалуй, Францию тоже стоит покинуть. Мария решила поехать в Швейцарию и вскоре была уже в пути.

Но, пробыв там совсем немного, страстно захотела вернуться во Францию: там была ее вторая родина, во Франции Мария не так остро переживала свое добровольное изгнание. Но на сей раз лучше поехать не в Париж, а куда-нибудь, где жизнь поспокойнее… скажем, в деревню. Мария остановила свой выбор на Пломберсе в Лорейне, сняла там прелестный старый дом и попыталась приноровиться к жизни маленького городка.

Однако довольно скоро принц снова узнал о ее местонахождении, и Мария вновь стала регулярно получать от него письма. Принц сообщал ей обо всем, что происходило между ним и королем и касалось его будущего, и хотя новости эти немного раздражали Марию, тем не менее она была бесконечно рада письмам принца, так как, похоже, он совершенно не сомневался в том, что когда-нибудь они смогут соединиться.

Король не дал принцу разрешения на поездку за границу, и поскольку все наперебой твердили, что ослушаться короля невозможно, принц принял другие меры. Он договорился со своим братом Фредериком, и тот пообещал занять на троне его место.

Мария попыталась представить себе последствия подобного решения. Принц должен будет торжественно отречься от престола. А что, если он впоследствии раскается в содеянном?

Перед Марией лежало тридцать семь страниц, исписанных витиеватым почерком: принц повествовал о своей любви к ней, говорил о том, что единственным утешением служат ему эти письма, и умолял вернуться, уверяя, что, если она не внемлет его мольбам, он умрет.

Это было очень трогательно, очень приятно.

Мария задавалась вопросом: а знала ли какая-нибудь другая женщина столь верную, преданную любовь? Ведь принц ради нее готов отказаться от короны!

Если бы только не се строгое религиозное воспитание… Мария гнала от себя преступные мысли, но на самом деле она все чаще думала о том, чтобы сдаться.

* * *


Однажды она проехала в карете мимо всадника, который отвесил ей галантный поклон. Он был чрезвычайно хорош собой и держался как благородный господин. На следующий день Мария повстречала его вновь. На третий день всадник заступил дорогу ее карете и Марии ничего не оставалось делать, кроме как приказать кучеру остановиться.

– Простите, мадам, – молвил мужчина, – но я почувствовал себя обязанным сказать, что мне невыразимо приятно видеть в нашей сельской глуши такую красавицу.

Мария наклонила голову и ответила:

– Вы очень добры, сэр. Доброе утро!

– По-моему, мы соседи… по крайней мере, мы живем не так уж далеко друг от друга.

– Неужели?

– Я вижу, что вам не терпится продолжить прогулку, поэтому я лучше поскорее представлюсь. Я маркиз де Беллуа, а вы, насколько мне известно, английская леди, которая оказала нам высокую честь, проникшись симпатией к Лорейну и решив ненадолго остановиться в этих краях. Я не сомневаюсь, что мы с вами еще встретимся.

И Мария поехала дальше в некотором смятении. Мужчина показался ей дерзким, и у нее не было ни малейшего желания продолжать это знакомство.

Однако маркиз проявил настойчивость, и вскоре Мария оказалась втянута в жизнь местных аристократов. Не знаться с соседями было бы грубо, а раз она принимала их приглашения, то и ей приходилось приглашать к себе светских людей, живших неподалеку. Вскоре она стала столь же часто участвовать в увеселениях, как когда-то в Свиннертоне, где они жили вместе с Томасом. И всегда рядом с ней был маркиз де Беллуа.

Он говорил ей, что она очаровательна, ни на кого не похожа. С тех пор, как он встретил несравненную миссис Фитцерберт, другие женщины его не интересовали.

Марии удалось кое-что разузнать про маркиза. Репутация его оставляла желать лучшего; он обладал всеми умениями, которые можно было приобрести при дворе – в частности, французском, – однако его считали авантюристом, а про нее все говорили, что она женщина состоятельная. Мария была далеко не глупа. Она прекрасно понимала, какие замыслы роятся в голове маркиза. Он наделал долгов и искал подходящую жену. Красивая молодая вдова-англичанка его вполне устраивала. Ну, а слухи о любви принца Уэльского только еще больше подогревали искателя приключений.

Неужели он рассчитывает добиться ее расположения после того, как она отвергла верного, любящего и бескорыстного принца? – спрашивала себя Мария. Ее разбирал смех, когда она сравнивала свои доходы и состояние принца Уэльского. Да ему ее денег не хватит на… на пряжки для туфель! И все же он не думал о деньгах. Он думал только о любви. Она убежала от него, причинила ему страшную боль, но он по-прежнему обожал свою Марию…

Когда маркиз сделал Марии предложение, она, не раздумывая, отказала.

– Но я не требую ответа прямо сейчас, – сказал он. Мария устало улыбнулась и вновь вспомнила про принца. Однако присутствие маркиза в ее доме – а он приходил к ней постоянно – начало докучать Марии. Маркиз заявил, что он настроен решительно, весьма решительно, и Мария немного испугалась, ибо в его настойчивости было что-то зловещее. Ей рассказывали о его приключениях с деревенскими девушками. Что, если он попытается устроить ей западню?

Мария приказала слугам не впускать незнакомых людей, а когда ее навещал маркиз, просила служанку сидеть в соседней комнате и в случае чего немедленно прийти к ней на помощь.

В конце концов она решила, что дольше эту неловкость терпеть не следует и, сделав все необходимые приготовления, потихоньку уехала из Пломбьерса в Париж.

Мария вернулась в монастырь и вновь поселилась там, хотя эта жизнь ее не устраивала. В Париже становилось очень неспокойно. Все судачили о странной истории с бриллиантовым колье. Кардинала де Роана арестовали, и существовало серьезное подозрение, что в темной истории замешана сама королева.

На улицах, в кафе и в лавках, где торговали прохладительными напитками, люди обсуждали случившееся и показывали друг другу мерзкие картинки, на которых королева – в неизменном бриллиантовом колье – изображалась в непристойных позах со своими фаворитами, мужчинами и женщинами.

Обстановка в Париже делалась все неприятней, и Марию обуревала страшная тоска по Лондону. Парижские франты носили сюртуки, сшитые по английской моде, в лавках пили чай, считавшийся английским напитком, люди начали увлекаться скачками… Все эти новшества привез из Англии герцог Орлеанский, однако французы перенимали новые привычки, слегка извращая их, ведь они ненавидели англичан и постоянно с ними враждовали.

Однако все равно это непрестанно напоминало Марии о родине, где она не была уже почти год и куда стремилась всей душой. А принц опять разыскал ее!

«Как же лихо работают его шпионы!» – со снисходительной усмешкой говорила себе Мария… Что ж, пожалуй, она вернется к нему. И они сочетаются законным браком. И тогда все сдерживающие ее преграды будут устранены. Если принц уже не будет наследником трона, он сможет жениться по своему выбору.

Но как же быть с Брачным кодексом, который категорически утверждает, что члены королевского семейства, не достигшие двадцати пяти лет, не могут жениться и выходить замуж без согласия правящего монарха? А ведь ее любимый не просто член королевской семьи. Он принц Уэльский!

Герцог Глочестерский и герцог Камберлендский женились без согласия короля, и их жены не были приняты при дворе, однако все же считались герцогинями. Да, но ведь они вышли замуж до того, как был принят этот закон!

Принц может жениться на ней (священник освятит их брак, он обещал ей это в письме!), но государство не признает их брак… Однако Мария думала не о государстве. Она думала о церкви. Если они с принцем принесут брачные обеты в присутствии священника, то в глазах церкви они будут считаться мужем и женой.

На самом деле Марию волновали церковные обычаи, а не законы государства.

Принц написал ей, что, как ему кажется, отец не будет против его договора с Фредериком. Отец всегда ненавидел своего первенца, а Фредерик был любимым сыном – правда, король давно не встречался с Фредериком, но наверняка он с большим удовольствием увидит на троне его, чем своего непутевого и нелюбимого первенца. Принц и Фредерик с детства очень дружили, и Фредерик готов ради любимого брата и друга на любую жертву. Он женится на девушке, которую ему подберут, произведет на свет потомство и даже сможет жить в мире и согласии с королем и королевой, что ему, принцу, кажется самым что ни на есть трудным делом.

«Так чего же она ждет?» – спрашивала себя Мария. Ей нужно лишь вернуться, и начнется райская жизнь…

* * *


Мария думала об этом постоянно. Целый год она провела в добровольном изгнании, и все это время принц был ей верен. Разве это не достаточное доказательство его любви?

Если бы только можно было пожениться так, чтобы не нарушить обычаев Святой Церкви…

Но, конечно же, это возможно!

Мария словно слышала два внутренних голоса, которым никак не удавалось договориться между собой. Она знала, что один – голос рассудка, а другой – голос сердца. И ей надо послушаться первого.

Но она была так одинока, так тосковала по родине! И потом год, проведенный вдали от принца, показал, что она действительно его любит…

В Париж пришла зима, и жидкая грязь, покрывавшая улицы, оказалась под снегом. Напряжение в обществе росло, поговаривали о том, что весной состоится суд над кардиналом де Роаном и его сообщниками.

Марии хотелось вернуться домой. Хотелось обрести покой в доме на Парк-стрит, полюбоваться сельскими красотами Ричмонд-Хилл. И повеселиться в Карлтон-хаусе!

А затем она прочла в сводке придворных новостей, что маркиз де Беллуа прибыл в Париж…

Мария послала письмо принцу Уэльскому. Она возвращается домой. Она больше не может жить вдали от родины и… от него.

Его радостный ответ привел ее в такой экстаз, что она больше не могла прислушиваться к доводам рассудка.

Мария рвалась домой, рвалась к своему возлюбленному – человеку, известному всей стране по прозвищу Принц-Само-Очарованье, перед которым никто не мог устоять.

А раз так, то как могла она – женщина, любившая его больше всех на свете, – отказать своему любимому?


ФОКС ПРЕДУПРЕЖДАЕТ


Чарлз Джеймс Фокс страшно нервничал. Приехав домой в Чертси, в местечко под названием Сент-Энн-Хилл, он обсудил новый поворот событий с Лиззи Армистед; она очень редко видела его таким взволнованным.

– Это может означать только одно, Лиз, – сказал Фокс. – Принц вполне однозначно предложил милой дамочке руку и сердце, иначе она не вернулась бы в Англию.

– Да быть того не может! Как он на ней женится?

– Зная Его Королевское Высочество, я готов поклясться, что он наобещал красавице с три короба. Он ведь заливается соловьем, если ему что-нибудь нужно.

– Но миссис Фитц далеко не дура! Нет, он должен был бы предложить ей настоящее замужество. Ей мало колечка, надетого на пальчик в роковую минуту, когда влюбленный принц очутился на краю могилы… Он уже пытался ее обмануть, но этот номер не прошел.

– Верно. Потому-то я и волнуюсь. И есть еще один повод для беспокойства, Лиз. Он не сообщил мне о приезде Марии. Да, разумеется, принц хотел сохранить ее приезд в тайне, но раньше он делился со мной своими секретами! Нет, он явно решил жениться, а поскольку ему известно, что я буду его отговаривать, он, естественно, не хочет посвящать меня в свои планы.

– Но может быть, он предлагает ей не настоящий брак!

– Может быть, но это что-то такое, что ей – и наверняка ему тоже! – кажется настоящим… хотя они, безусловно, заблуждаются. Лиз, я боюсь, нас ждут страшные несчастья. Если принц зайдет слишком далеко, он может потерять корону.

– И что ты намерен предпринять?

– Я не могу этого допустить! Не могу притворяться, что мне ничего не известно. Он скрывает от меня свои планы, и это весьма показательно, но я поставлю его на место! Черт побери, Лиз! Я всегда раньше давал ему советы. Я направлял его в политике. Кем бы он сейчас был, если б не я? И вот, когда он собирается сделать самый важный шаг в своей жизни…

– Но он не советуется с тобой только потому, что боится, как бы ты не отговорил его от безумства, которое он намерен совершить.

– Принцы любят тех, кто с ними соглашается и рукоплещет всем их поступкам, пусть даже идиотским. Но я этого никогда не делал! Я давал ему искренние советы, и он всегда вел себя как человек здравомыслящий и оценивал их по достоинству. И теперь я должен показать ему, насколько опасно создавшееся положение.

– Каким образом?

– Я ему напишу. И сделаю это немедленно. Он должен отдавать себе отчет в последствиях своего поступка!

Лиззи кивнула и принесла Фоксу перо и бумагу.

* * *


«Член парламента Ч. Дж. Фокс Его Королевскому Высочеству принцу Уэльскому.

10 декабря 1785 года

Сэр!

Я надеюсь, Ваше Королевское Высочество отнесется ко мне справедливо и не усомнится в том, что я лишь после долгих колебаний решился изложить Вам свое мнение, хотя Вы им не интересовались, тем более что оно может идти вразрез с Вашими желаниями. Уверяю Вас, я никогда бы не отважился на подобную дерзость, если бы не оказанная мне ранее величайшая честь, когда Вы не раз снисходительно выслушивали советы своего друга, а также если бы не моя преданная, благодарная любовь к Вам, вынуждающая меня даже пойти на риск прогневить Вас, но все же оказать Вашему Королевскому Высочеству истинную услугу».

Фокс замер в нерешительности. Дело было действительно деликатным: не переоценивает ли он глубину дружеских чувств, которые якобы питает к нему принц? Ведь принц – испорченный мальчишка, готовый, наконец, схватить давно желанную добычу. Как он отнесется к другу, который попытается испортить ему удовольствие, преподробнейшим образом объяснив, какие неприятности повлечет за собой поступок принца?

«Но я должен это сделать, – подумал Фокс. – Ведь это губительно и для него, и для нашей партии».

И он опять решительно взялся за перо:

«Вчера, перед моим отъездом из Лондона, мне сообщили о приезде миссис Фитцерберт. Если бы я услышал только эту новость, то несказанно обрадовался бы, понимая, что данное событие будет способствовать счастию Вашего Королевского Высочества. Однако затем я узнал, что, судя по некоторым обстоятельствам, Вы намерены совершить весьма отчаянный шаг…»

Фокс снова сделал паузу. Можно ли назвать вожделенную мечту принца «отчаянным шагом»? Но, с другой стороны, как это еще назвать?! «Отчаянный шаг» – еще слишком мягкое выражение. На самом деле это катастрофа!

«… (прошу меня извинить за мой слог) и жениться на миссис Фитцерберт. Если Вам действительно пришла в голову такая мысль и Вы еще не успели претворить ее в жизнь, ради бога, позвольте мне предложить Вашему вниманию несколько соображений, внушенных мне любовью к Вашему Королевскому Высочеству и искренней заботой о Ваших интересах. И вполне вероятно, мои аргументы покажутся Вам более весомыми, если Вы согласитесь со мной, что для миссис Фитцерберт они могут иметь ничуть не менее важное значение, нежели для Вас.

Во-первых, Вам наверняка известно, что, женившись на католичке, принц лишается права на престол. Конечно, может статься, что отношение миссис Фитцерберт к вопросам религии внезапно переменилось, однако, насколько мне известно, она не объявляла во всеуслышание о своем переходе в протестантскую веру. А Вы, сэр, прекрасно знаете, что дело это нешуточное (прошу меня извинить за то, что я себе позволяю столь большую свободу выражений). Если же переход миссис Фитцерберт в протестантскую веру сомнителен, то я умоляю Вас трезво оценить свое положение: король не испытывает по отношению к Вам тех чувств, которые надлежало бы испытывать любящему отцу, он открыто предпочитает герцога Йоркского, который готов жениться согласно воле отца; народ наш до сих пор имеет предубеждение против католиков и справедливо опасается распрей из-за престола. В данных обстоятельствах Ваши враги могут получить столь опасное преимущество, что я содрогаюсь при одной лишь мысли об этом; и хотя Ваше благородство, вероятно, подсказывает Вам, что любая жертва кажется малой, когда она совершается ради столь горячо любимого существа, я молю Вас подумать о том, какие мысли и чувства будут обуревать это существо, соверши Вы роковую ошибку. Ибо миссис Фитцерберт никогда не простит себе этого.

Я указал Вам на сию опасность, предположив, что Вы желаете заключить законный брак, однако Ваше Королевское Высочество не хуже меня знает, что согласно законам, существующим в нашей стране, подобный брак не может быть заключен; и, надеюсь, нет необходимости взывать к Вашему здравому смыслу, напоминая о том, какую неловкость будете испытывать Вы, Ваша избранница и, главное, весь народ, если предметом обсуждения и дискуссий станет вопрос о законности брака принца Уэльского. Безусловно, будут предприняты попытки сыграть на чувствах толпы, и я весьма опасаюсь, что чувство неуверенности, порожденное подобной ситуацией, вызовет непрерывное брожение в умах и больше, чем любая другая причина, усугубит положение в государстве. Думаю, не стоит и говорить, что появление детей от этого брака будет особенно способствовать раздорам (как в королевской семье, так и в народе). К сим веским доводам я могу присовокупить всего один: беды, причиненные Вашим опрометчивым шагом, будут непоправимы, ибо, поразмыслив, Вы, Ваше Королевское Высочество, согласитесь со мной, что если Вы по достижении двадцатипятилетнего возраста внезапно решите известить парламент о своем намерении жениться (а только так Вы можете заключить законный брак), то совершенно непонятно, каким образом Вы это сделаете. Стоит Вам упомянуть про уже заключенный брак, как Вас упрекнут в том, что Вы бросили вызов законам своей страны, и поинтересуются, зачем Вы теперь просите у парламента разрешения, ежели раньше пренебрегли его мнением. А в случае рождения детей разве Вам не будет указано на необходимость их последующей легитимизации, а значит, и на возможность оспаривания в дальнейшем права на престолонаследие между Вашим первенцем и старшим сыном, родившимся после заключения законного брака? И разве Вам не предложат аннулировать заключенный брак, ибо это самый надежный способ предотвратить все раздоры? В том же случае, если Вы не расскажете о своем браке парламенту – однако его членам будет о нем известно, а будучи реально заключен, брак Вашего Высочества всенепременно станет достоянием гласности, – вас ожидает следующее:

во-первых, независимо от обстоятельств, все дети от этого брака будут считаться незаконнорожденными, а во-вторых, в парламенте начнутся дебаты по поводу обстоятельств тайной свадьбы и официальной торжественной церемонии. Будет сказано, что женщина, которая жила с Вами как жена, не будучи ею в действительности, недостойна стать королевой Англии; таким образом, все, что могло бы способствовать укреплению ее репутации, будет использовано против нее; но самое ужасное то, что, если Ваш брак получит огласку (даже в случае отсутствия официального уведомления парламента), Вы уже не сможете отрицать факт его заключения. В то же время, не сочетавшись браком с миссис Фитцерберт, Вы вполне можете продолжать Ваши отношения, это будет Вашим сугубо личным делом, и никто не посмеет строить нескромные догадки. Но в случае оглашения Вашего брака парламент может принять меры и издать закон (а это более чем вероятно, учитывая нынешнее могущество короля и кабинета министров), направленный на то, чтобы расстроить Вашу женитьбу, и Вы окажетесь перед сложнейшей дилеммой, ибо положение Вашей супруги будет совершенно неопределенно, а притязания Ваших детей на вроде бы положенные им привилегии сделают их положение незавидным и даже опасным. Именно эти дети внушают мне наибольшую жалость, особенно если учесть, что, чем чаще люди, рожденные при подобных обстоятельствах, выказывают признаки ума, таланта и прочих добродетелей, тем более их подозревают и притесняют, а они, соответственно, горько сожалеют о том, что их лишили благ, обладать коими они считают себя вправе, и это вполне естественно.

Я мог бы привести и другие соображения, однако полагаю, что, поскольку самые веские доводы уже приведены, менее важные аргументы, не добавляя ничего существенного, могут лишь отвлечь Ваше внимание. Я готов признать, что письмо мое грешит излишней вольностью, которая при любых других обстоятельствах была бы неуместна. Однако меня могло подвигнуть на сей шаг лишь глубокое осознание моего долга перед принцем, который почтил меня великим доверием; я отплатил бы ему злом за доброе ко мне отношение, если бы в столь критический момент не сказал правды, пусть даже она и весьма нелицеприятна. Итак, суть моих смиренных советов и просьб сводится к следующему: Вашему Королевскому Высочеству не следует думать о женитьбе, пока Вы не сможете сочетаться с Вашей избранницей законным браком. Вам решать, когда для этого наступит подходящий момент, и я не сомневаюсь, что, принимая подобное решение, Вы будете заботиться и о личной чести, и об общественном благе. В то же время ненастоящая женитьба (а другой в данном случае быть не может) не сделает чести ни одной из сторон, а для Вас, Ваше Высочество, может вдобавок представлять и реальную опасность. Поэтому мне совершенно ясно, что, окажись я на месте отца или брата миссис Фитцерберт, я бы настоятельно рекомендовал ей ни в коем случае не соглашаться на такой союз с Вами, а предпочесть любую другую форму отношений, лишь бы они не причинили всем неисчислимые страдания и несчастья.

Я полагаю, мне пора завершить сие длинное и, как Вам, наверное, показалось, неуместное послание, однако молю Вас учесть, что мною двигало лишь желание услужить Вам и привязанность к Вашему Королевскому Высочеству. Что же касается миссис Фитцерберт, то я с ней почти не знаком, но много наслышан о ее безупречном характере и прекрасных манерах. Вашему Королевскому Высочеству также известно, что я, в отличие от многих, не питаю предубеждения против заключения браков между принцами и их подданными. Однако в данных обстоятельствах такой брак представляется мне наихудшим вариантом для всех причастных к нему сторон, это хуже, чем могли бы придумать даже Ваши самые злейшие враги».

Фокс отбросил перо и, нахмурившись, проглядел исписанные листы. Потом позвал:

– Лиз! Поди-ка сюда, Лиз!

Когда она подошла, он протянул ей послание. Лиззи вытаращила глаза.

– Такое длиннющее?

– Ему нужно было объяснить все как можно подробней. Лиззи села и прочла письмо.

– Ему это не понравится, – пробормотала она.

– Ничего не поделаешь. Я должен поставить Его Высочество перед фактами. Если он женится на этой женщине, будет беда.

– Он не скажет тебе «спасибо» за подобные пророчества. Фокс передернул плечами. Лиззи сразу вспомнила, что он всегда вел себя бескомпромиссно, когда речь шла о политике. В этом наверняка коренилась причина его вражды с королем.

Проницательная Лиззи почувствовала, что послание может означать для Фокса конец дружбы с принцем Уэльским. Чарлз, конечно же, прав, однако он призывает к тому, что идет совершенно вразрез с желаниями принца, и хотя будущее безусловно покажет правоту Чарлза, принц его за это не поблагодарит.

Однако не имеет смысла указывать Чарлзу на то, что он и так знает.

Все равно он – и как политик, и как друг принца – желает выполнить свой долг.

Под пристальным взглядом Лиззи Чарлз запечатал письмо и отдал его посыльному.

* * *


Получив послание Фокса, принц взял его к себе в спальню, чтобы прочитать в одиночестве.

Значит, Чарлз присоединился к тем, кто выступал против его брака! Какое удручающее известие! Особенно принц расстроился из-за того, что в глубине души осознавал справедливость замечаний Чарлза.

Нет, Чарлз просто старый распутник! Ему не понять такой женщины, как Мария; он не в состоянии поверить, что она может жить с мужчиной только в законном браке. Поэтому он должен жениться! Иначе потеряет Марию…

Принцу хотелось крикнуть Чарлзу:

– Ты думаешь, я не понимаю, что в твоих словах есть доля истины? Разумеется, понимаю! Но какой в этом прок? Мы должны сочетаться браком, и я сделаю все, чтобы это случилось. Я пообещал Марии. Ради этого она вернулась в Англию. Так что следующим шагом будет брачный обряд – это неизбежно.

Ну, зачем Чарлз докучает ему? На Чарлза это совсем непохоже. Общение с ним всегда было интересным и поучительным; они так весело и приятно проводили время вместе… и вдруг в самый решительный момент Чарлз выступил против него!

Что ж, если Чарлз намерен высказываться против этой женитьбы, то его не нужно посвящать в тайные замыслы. Он не должен знать, что происходит. И вообще о содеянном будет знать лишь несколько человек. Марии письмо Фокса показывать, разумеется, не следует. Его никому не следует показывать! Он попробует умаслить Фокса, отвести подозрения, а сам тем временем будет готовиться к женитьбе на Марии. Однако Чарлз слишком проницателен, и успокоить его может лишь решительный отказ.

Принц присел к столу и написал:

«Его Королевское Высочество принц Уэльский почтенному мистеру Чарлзу Джеймсу Фоксу, члену парламента. Дражайший Чарлз!

Ваше письмо, которое я получил прошлой ночью, принесло мне столь огромное удовлетворение, что я не в состоянии описать его словами; для меня это лишнее доказательство (в коих, уверяю Вас, я не нуждаюсь) Вашей искренней заботы и привязанности ко мне, которые я не только желаю, но и обязан оценить по достоинству. Не волнуйтесь, мой милый друг. Поверьте, свет вскоре убедится, что слухи, которые в последнее время коварно распространяют мои недоброжелатели, абсолютно беспочвенны…»

Принц приостановился. Он отдавал себе отчет в том, что написал заведомую ложь.

Но что я могу поделать? Как можно признаться Чарлзу в том, что я намерен обвенчаться с Марией, поскольку только такое развитие событий ее устраивает? Мария будет верить, что мы женаты… и я тоже буду верить… а если понадобится, то я отрекусь от престола!

Принц взялся за перо и продолжил письмо своему политическому соратнику – бывшему, потому что принц, совсем недавно поддерживавший вигов, теперь перешел на сторону тори.

«Если бы Ваши слова действовали на всех наших друзей так же, как они подействовали на меня! Я хочу сказать, что они еще больше сблизили нас с Вами; надеюсь, Вы, будучи хорошо знакомы с моим образом мыслей, не сомневаетесь в искренности моих чувств… Говоря о моем образе мыслей, я лучше вспомню мой старый девиз, которому я всегда стараюсь следовать. Он гласит: «И резвиться в воде, и ко дну идти – все одно, лишь бы вместе с друзьями!» Мне пора заканчивать мое послание, и я успею только добавить, что надеюсь встретить Вас во вторник на обеде у Буше. Мой дорогой Чарлз, верьте всему, что я написал!

Любящий Вас Георг П. Карлтон-хаус, воскресенье, 2 часа ночи.

11 декабря 1785 года».

Когда принц запечатывал письмо, ему было не по себе. Но потом он взглянул на свое отражение в зеркале, висевшем на стене, и воскликнул:

– Но что еще я могу сделать?


ЦЕРЕМОНИЯ НА ПАРК-СТРИТ


Как принц ни старался позабыть про письмо Фокса, ему это не удавалось. Настоящий брак заключить невозможно! Ему никуда не деться от этого противного закона о браке! Отец, должно быть, издал такой закон специально, чтобы досадить ему! Правда, дядья принца, герцог Камберлендский и Глочестерский, не подпали под действие этого закона, хотя он был введен в действие именно из-за них… Ну почему человеку нельзя жениться, на ком ему хочется?!

Но одно принц решил твердо: ничто не помешает ему соединиться с Марией.

Когда принц видел Марию, он испытывал такое блаженство, что все земные дела и заботы вылетали у него из головы. Он мог думать только о том, как бы так поскорее сделать, чтобы Мария могла считать себя его супругой. Мария вернулась из дальних странствий еще более очаровательной – если такое вообще возможно! – чем она была, когда покидала Англию. Теперь она со свойственной ей серьезностью принимала ухаживания принца.

– Я этого не заслуживаю! Я не заслуживаю любви такой чистой, хорошей женщины, как вы, Мария! – восклицал принц.

Оглядываясь на прошлое, он видел себя таким, каким он когда-то был, вспоминал свои пошлые любовные романы… Он раскаивался в былых связях с женщинами и со слезами на глазах рассказывал о них Марии. Он был недостоин… Однако она обнимала его и говорила, что на самом деле весь мир будет считать недостойной ее, а она никогда не забудет, сколь многим он был готов пожертвовать ради своей Марии.

– Вы увидите, что это правда! – вскричал принц. – Мария, я для вас все, что угодно, сделаю! Я не могу дождаться нашего бракосочетания. Ну зачем, зачем все эти затяжки?!

– Мы так долго ждали, – с нежностью ответила Мария, – что неделя-другая ничего не решают.

– Мне это кажется целой вечностью… как и каждая минута, проведенная вдали от моей Белой Розы… Ах, Мария, вы католичка, а следовательно, и якобитка, не так ли?[10 - Якобиты выступали за воцарение на престоле Англии потомков короля Якова II, пытавшегося восстановить абсолютизм и его опору – католическую церковь. Яков II был низложен в ходе государственного переворота 1688-89 гг. (так называемой Славной революции)] Семейство Ганноверов – ваши враги!

– Но одному члену этой семьи я буду верна, пока смерть не разлучит нас…

Принц в экстазе повторил ее слова. Ему не терпелось сказать их в присутствии священника.

– Гарднеру пока не удалось заручиться согласием Розенгагена, – мрачно пробурчал принц.

Мария заволновалась.

– А вдруг нам не удастся найти священника, который согласится обвенчать нас?

– Я найду священника. Не бойтесь!

– И все-таки у полковника Гарднера, похоже, возникли затруднения. Вы думаете…

Мария запнулась, но принц ласково попросил ее продолжить, и она вымолвила:

– Полковник Гарднер не только ваш личный секретарь, но и очень близкий друг. Вполне вероятно, он считает, что в ваших интересах не найти такого священника.

Принц встревожился: он вспомнил письмо Фокса. Слегка покраснев, он пробормотал:

– Я отдал Гарднеру приказ. Он выполнит его.

– Тогда, наверное, это Розенгаген колеблется. Принцу вдруг пришла на ум фраза из письма Чарлза: «Окажись я на месте отца или брата миссис Фитцерберт, я бы настоятельно посоветовал ей не соглашаться».

Отец Марии был до сих пор жив, однако это был живой труп, поскольку несколько лет назад его хватил апоплексический удар. Так что отец ничего возразить не мог, но у Марии были еще братья и дядя, который всегда принимал живейшее участие в ее судьбе. Что, если они напишут ей, как Фокс написал ему?

– Хорошо бы при нашем бракосочетании присутствовали ваши родственники. Как вы считаете, любовь моя?

Мария порывисто повернулась к нему. До чего же она мила, когда лицо ее оживляется! Да, она явно надеялась пригласить родственников, но не смела сама об этом заикнуться.

– Вы не смели предложить?! О, неужели я такое чудовище? Вы так боитесь оскорбить меня… вы, которая не побоялась разбить мое сердце, убежав и оставив меня одного?

– Но разве я могла поверить, что мой отъезд способен разбить ваше сердце? И потом я же пообещала соединить осколки… да так искусно, что вы даже не заметите трещинок!

Принц рассмеялся. Он обнял Марию и сказал, что ее родственники должны присутствовать на свадьбе. И братья, и дядя – он, принц, лично пригласит их на бракосочетание.

Мария очень обрадовалась, принц был счастлив.

Он решил для нее спеть и остановил свой выбор на той самой народной балладе, в которой говорилось про его любовь: трудно было придумать что-либо лучше этого!

Мария слушала принца с обожанием. С каждым днем она все больше привязывалась к нему. Мария мечтала о свадьбе не менее страстно, чем принц, а посему в данный момент не было ничего уместнее песни, которую распевал весь город:
		«Я от короны откажусь,


		Лишь бы назвать тебя моей,


		Любимая из Римчонд-Хилл»


* * *


Полковник Гарднер с тревогой сообщил принцу о письме преподобного Филиппа Розенгагена: святой отец написал, что заключение брака между принцем Уэльским и миссис Фитцерберт противоречит закону.

– Вы сказали ему, – воскликнул принц, – что я прошу держать мой замысел в строжайшем секрете?

– Да, сэр, а он ответил, что не смеет нарушить свой долг по отношению к вам.

– Что? Розенгаген? Когда это у него появилось столь развитое чувство долга? Ему ведь не в новинку заниматься всякими темными делами, скажу я вам. С какой стати он вдруг сделался таким святошей? Вы не намекнули, что он может получить более высокий сан, если окажет нам эту услугу?

– Намекнул, сэр. Но мне кажется, ему отданы какие-то особые распоряжения.

– Вы думаете, его подкупили?

– Да, сэр.

– Тогда попробуйте найти кого-нибудь еще.

– Я уже размышлял над этим, Ваше Высочество. В местечке Велвин, в Хартфордшире, есть один священник, преподобный Джонс Найт. Он не обычный пастор, а человек весьма состоятельный… и не особенно честолюбивый. Ему незачем быть тщеславным. Он не раз бывал при дворе. Ваше Высочество, может, его и не помнит, но он ваш друг. Я узнал, что сейчас он навещает лорда Норта в Буши, и я предлагаю – разумеется, с позволения Вашего Высочества – написать ему туда и попросить приехать в Карлтон-хаус. Я думаю, он не откажется обвенчать вас.

– Сделайте это, Гарднер! Признаюсь, мне надоело промедление!

На самом деле принц испытывал не просто досаду. Он был немного встревожен. И виноват в этом был Фокс со своим письмом. Если уж у Фокса замыслы принца вызывали столь страстный протест, то что говорить обо всех остальных?! Невозможно предсказать, кто еще неодобрительно отнесется к их браку. И кто знает, что предпримет Мария, если доводы, которые приводят противники их брака, дойдут до ее ушей? Нет, он не может допустить, чтобы она снова его покинула!

А пока суд да дело он должен встретиться с ее родными: надо убедить их в преимуществах этого брака, а то вдруг им станет известно о досадных помехах, с которыми сталкиваются он и Мария на пути к венчанию?

* * *


Преподобный Джонс Найт играл в карты в гостиной лорда Норта, когда из Карлтон-хауса прибыл посыльный с приглашением святому отцу пообедать у принца Уэльского.

Лорд Норт слегка удивился, что его гость удостоен такой чести, и подтвердил, что Найту следует, не откладывая, отправляться в Карлтон-хаус; однако у его светлости было столь мрачное выражение лица, что преподобный Джонс Найт пришел в замешательство, не зная, что и подумать, а когда лорд Норт отвел его в сторонку и прошептал, что, пока Найт не выяснит, каковы мотивы его приглашения в Карлтон-хаус, разумнее будет никому о нем не рассказывать, священнику стало слегка не по себе.

– Да я просто приглашен пообедать с принцем, – пролепетал он.

Лорд Норт поднял брови.

– Я полагаю, что вас попросят о какой-нибудь дополнительной услуге, кроме присутствия на обеде.

Что ж, вполне вероятно… Когда еще принц приглашал преподобного Джонса Найта на обед? Ответ был: «никогда».

Священник с некоторым трепетом явился в Карлтон-хаус, его проводили в комнату для ожидания, где он пробыл совсем недолго, потому что почти тут же появился один из придворных принца, Эдвард Бувери, сказавший, что обед отменяется. Однако принц готов встретиться с преподобным отцом, если тот придет в Карлтон-хаус завтра утром.

Довольно-таки смущенный Джонс Найт покинул Карлтон-хаус и зашел перекусить в кофейню «Гора» – он был голоден.

Не успел он переступить порог, как его кто-то окликнул по имени, и Джонс Найт увидел своего старинного приятеля, полковника Лейка, который поинтересовался, зачем Найт приехал в Лондон. Памятуя о предупреждении лорда Норта, священник какое-то время увиливал от ответа, но потом признался, что его пригласили в Карлтон-хаус. Полковник сразу насторожился. Святой отец с гордостью объяснил, что он должен был присутствовать на обеде в Карлтон-хаусе, но обед отменили, и он зашел перекусить в кофейню.

– Почему бы вам не пообедать со мной? – предложил полковник, и преподобный Найт, человек компанейский, пришел в восторг от его предложения.

За обедом они болтали об общих друзьях, о политике… и наконец зашла речь о влюбленности принца в миссис Фитцерберт.

– Мне даже не верилось, что он может так сильно увлечься… Но когда она уехала, он был как помешанный. Вне всякого сомнения, он страстно любит эту женщину.

– Как жаль, что она не немецкая принцесса! Как бы это было мило! Но, увы, в жизни все складывается не так удачно.

– К несчастью. Принц – очаровательный юноша, и я очень хотел бы видеть его счастливым. Однако мне не кажется, что эту историю можно как-то уладить. Миссис Фитцерберт не соглашается жить с ним без брака, а как он может на ней жениться? Так что, увы, похоже, эта преграда непреодолима. – Полковник бросил на своего собеседника пронзительный взгляд и добавил: Выхода нет. Хотя они, конечно, могут попробовать поискать священника, который будет настолько введен в заблуждение, что согласится обвенчать их.

– Вы думаете, они найдут такого?

– Надеюсь, что нет. Какого бы вы были мнения о своем коллеге, который настолько бы позабыл свой долг перед короной и государством, что пошел бы на такой шаг?

– Я бы, разумеется, сказал, что он поступил весьма дурно.

– Я надеюсь, никакой священник этого не сделает. Я уверен, что, если бы к вам обратились с подобной просьбой, вы бы отказались. Ведь правда же?

– М-м… да, конечно! Я бы отказался. – Преподобного Джонса Найта слегка затошнило, он вдруг потерял аппетит.

Расставшись с полковником, Найт поехал в дом своих родителей, где и провел ночь; на расспросы стариков о том, что он делает в городе, священник отвечал уклончиво и на следующее утро явился в Карлтон-хаус.

Его не заставили долго ждать, а почти сразу провели в спальню принца; Его Высочество был в халате, словно только что поднялся с постели.

– Мой дорогой друг… – начал он, с ласковой теплотой глядя на священника, и преподобный Джонс Найт почувствовал, что на все готов, лишь бы угодить такому очаровательному принцу.

– Я должен принести вам мои извинения за то, что заставил вас приехать из Буши, а сам не смог с вами встретиться вчера вечером. Так сложились обстоятельства…

Преподобный Джонс Найт пробормотал, что быть принятым принцем столь великая честь, что ради удовольствия лицезреть Его Высочество он готов совершить сотню поездок из Буши.

– Я уже очень давно и горячо, – доверительно проговорил принц, – люблю одну хорошую, добродетельную особу. И мне не будет покоя, пока она не станет моей супругой. В какой-то миг я впал в такое отчаяние, что попытался наложить на себя руки и выполнил бы свое намерение, если бы доктора вовремя не вмешались. Я очень страдаю из-за того, как ко мне относится мой отец. Видите ли, мой дорогой друг, он меня ненавидит и страшно сожалеет, что я, а не мой брат Фредерик – его первенец. Я так настрадался… мне даже трудно описать как!

Преподобный Джонс Найт выразил свое сочувствие страдальцу.

– Я знал, что вы меня пожалеете, – продолжал принц, – вы ведь искренне ко мне привязаны, не так ли?

– Конечно, Ваше Высочество!

– Тогда я попрошу вас доказать эту привязанность. Я хочу, чтобы вы обвенчали меня с миссис Фитцерберт.

– Ваше Высочество, я не могу этого сделать. Это противозаконно. Так гласит Брачный кодекс, сэр. Я совершил бы преступление, если бы обвенчал вас.

– Как только я взойду на престол, этот закон будет отменен!

– Да, конечно, сэр, но пока он в силе, и я не могу… Принц в отчаянии принялся расхаживать взад и вперед по комнате.

Затем он повернулся к посетителю.

– Значит, вы мне отказываете? – жалобно проговорил он.

– Ваше Высочество, я глубоко сожалею, но я должен вам отказать.

– Если вы откажетесь, я все равно найду священника, который согласится!

Преподобный Джонс Найт разрывался между желанием услужить принцу и представлениями о собственном долге. Да, наверное, принц в конце концов найдет священника, который согласится обвенчать его, но что это будет за человек? Он, вероятно, попросит за это повысить его в сане, или потребует взятку, или выдаст тайну принца мистеру Питту, ежели тот предложит ему еще большие деньги…

Джонс Найт изложил свои соображения принцу, который все больше впадал в меланхолию.

– Вот поэтому-то я и хотел, чтобы мне помогли вы! Я хотел попросить о помощи честного человека. Ах, сколько людей клянутся, что готовы служить мне… однако лишь тогда, когда им не приходится поступаться своим спокойствием.

Преподобный Джонс Найт был молод и впечатлителен, и принц прекрасно это осознавал. Он продолжал распространяться о своих страданиях, о том, как жестоко с ним обращается и обращался король, о своей вечной любви к самой добродетельной из женщин… И наконец преподобный Джонс Найт воскликнул:

– Я сделаю это! Я сделаю это ради Вашего Высочества!

* * *


Встреча принца Уэльского со Смитами, Уолтером и Джоном, а также с Генри Эррингтоном состоялась в доме на Парк-стрит. Одетый в неброский – по его представлениям – зеленый камзол из тончайшего сукна и белые кожаные бриджи, принц выглядел сдержанно-элегантно, однако бриллиантовая звезда на левой стороне груди и бриллиантовые пряжки на туфлях безошибочно указывали на то, что перед родственниками Марии стоит не кто иной, как принц Уэльский.

Он приветствовал мужчин тепло и дружелюбно, давая понять, что их знакомство для него – момент весьма торжественный. Он всегда выставлял напоказ свои эмоции – часто довольно поверхностные. Когда он говорил о дружбе и цитировал строки какой-нибудь сентиментальной баллады, на глазах его выступали слезы. Это было одной из причин, по которой люди тянулись к нему: за то короткое время, что принц с ними общался, он успевал дать им понять, что они ему далеко небезразличны.

Генри Эррингтон приехал, обуреваемый дурными предчувствиями. С тех пор, как его шурин стал инвалидом, Генри считал себя опекуном этого семейства, обязанным заботиться об интересах Марии, и, много повидав на своем веку, понимал, что брак с принцем Уэльским не будет признан государством, поскольку существует специальный Брачный кодекс для королевской семьи.

– Прошу вас, садитесь, – сказал принц. – Я очень рад познакомиться с родственниками моей милой Марии. Мне хочется объяснить вам, что происходит, ибо я буду весьма опечален, если мне не удастся рассеять ваши опасения… которые, поверьте, я прекрасно понимаю!

Принц изящно скрестил ноги; Джон Смит был совершенно ослеплен блеском бриллиантовых пряжек, но еще больше его сразила непосредственность принца. Он думал только о том, что этот потрясающий человек собирается стать его шурином. Надо же, Мария теперь – самая популярная женщина Англии, а у принца Уэльского, когда он говорит о ней, наворачиваются на глаза слезы!

А принц продолжал рассуждать о том, что всю жизнь он мечтал о такой женщине. Он готов отказаться ради нее от престола! Брак, который они собираются заключить, будет признан церковью настоящим браком! Он, принц, уважает Марию больше всех на свете и решительно намерен обвенчаться с ней. Ему ужасно не повезло. Тут принц жалобно заломил руки – очень красивые руки, унизанные роскошными бриллиантами, – и звезда на его груди вспыхнула, как бы бросая вызов подобному утверждению. Но он собирается жениться на сестре Уолтера и Джона Смита, которая приходится племянницей мистеру Эррингтону. Если бы он смог сделать ее королевой Англии, это было бы величайшей радостью его жизни! Кто знает… Став королем, он немедленно отменит этот закон о браке. Пока же ему хочется лишь убедить родственников дорогой Марии в своих самых честных намерениях. Он, принц, считает Марию порядочной, хорошей женщиной и позаботится о том, чтобы все остальные разделяли его мнение.

Джон пролепетал, что это великая честь для их семьи и он надеется, что Мария окажется достойной такого благородного принца.

Итак, Джона он сразил! Уолтер скоро присоединился к своему брату. Однако дядя оказался не столь податлив, поэтому принц сосредоточил свое внимание на нем.

Не нужно бояться, уверял он дядюшку Марии. Конечно, его опасения вполне понятны. Принц тоже их испытывал бы в подобной ситуации… но мистер Эррингтон должен доверять ему… поскольку будет приходиться ему родственником, когда он с Марией поженится.

Ну как мог Генри Эррингтон устоять перед чарами принца? Как мог он, жалкий провинциальный помещик, отказаться от чести сделаться дядей принца Уэльского?

– Я думаю, – сказал он, проникшись такими же чувствами, которые обуревали принца, – моя племянница должна быть на седьмом небе от счастья из-за того, что внушает вам столь… столь бескорыстную любовь.

Принц расплылся в улыбке. Битва была выиграна.

– Надеюсь увидеть вас на свадьбе, – сказал он. – Дядя Генри, вам предстоит вручить мне невесту.

Принц поднялся, давая понять, что свидание окончено. Ему не терпелось вернуться к Марии.

* * *


Уйдя от принца, преподобный Джонс Найт брел по лондонским улицам в глубокой задумчивости.

Что он наделал? Пообещал обвенчать принца Уэльского с Марией Фитцерберт, хотя прекрасно знал, что это незаконно. Больше того, он дал слово полковнику Лейку, который справедливо распознал истинную причину столь удивительного приглашения в Карлтон-хаус, что не будет иметь отношения к этому противозаконному делу.

Значит, он не только пообещал участвовать в преступной затее, но и солгал другу!

Что касается самой церемонии, Джонс Найт не очень тревожился. В конце концов, принц Уэльский в любую минуту может стать королем! Священник не верил, что женитьба принца наделает много вреда. Но что сказал ему полковник Лейк? Ведь полковник спрашивал его, способен ли он на такое, а он… он поклялся, что нет!

Эх, если бы принц Уэльский принял его в тот день, на который был назначен обед! Тогда бы он, Джонс Найт, не пошел бы в кафе «Гора» и не связал бы себя обещанием, данным полковнику Лейку.

Но он пошел и связал себя обещанием, и теперь он будет не только священником, который нарушит свой долг, но и самым настоящим клятвопреступником!

И потом вот еще что… почему полковник Лейк проявил такую настойчивость? Он же искренне любит принца Уэльского. Вероятно, он столь яростно выступает против женитьбы принца только потому, что знает, как много бед причинит она самому принцу.

– Я не могу в этом участвовать, – сказал преподобный Джонс Найт.

* * *


Вернувшись на Стратфорд-плейс, преподобный отец тут же взялся за письмо принцу Уэльскому.

Это было трудно, но он знал, что объясниться с принцем – его долг.

Джонс Найт достал перо и принялся писать. Он – преданный слуга принца. И был бы счастлив угодить ему. Он готов претерпеть ради него любые невзгоды, готов принять любую кару за то, что нарушит закон; он на все готов, лишь бы принцу было хорошо. Однако до встречи с принцем он пообещал другу не принимать участия в венчании, а потом – так на него подействовало красноречие принца – это обещание вылетело у него из головы. Поэтому он глубоко раскаивается и умоляет принца простить своего покорного слугу и войти в его положение.

Написав и отправив письмо, Найт принялся с трепетом ждать ответа.

Ответ последовал незамедлительно. Принц был ласков, он не укорял Найта, однако велел ему явиться к полковнику Гарднеру, жившему на Квин-стрит.

Полковник Гарднер уже поджидал священника. Он встретил его холодно и выразил свое сожаление по поводу того, что Найт не вспомнил об обещании, данном другу, до того, как принц сообщил ему о своих намерениях.

– Я признаю свою неправоту, – сказал Найт. – И не могу выразить, сколь глубоко мое раскаяние.

Тут появился принц, он разговаривал сердечно, хотя и показывал, что разочарован. Ему не верилось, что не удастся найти священника, который согласится исполнить его желание… мало ли что двое первых подвели?!

– Мне хотелось бы знать, – сказал принц, – имя друга, который выудил из вас это обещание.

– Ваше Высочество, я не могу назвать вам его имени и умоляю не спрашивать меня.

– Это был лорд Норд, ручаюсь! Вы ведь гостили у него, когда я послал за вами!

– Сэр, уверяю вас, что лорд Норд здесь ни при чем.

– Ладно, – молвил принц, – вы доказали, что умеете держать данное слово. А теперь я попрошу вас о том же. Я прошу никому не рассказывать о том, что произошло между нами, и уничтожить все бумаги, относящиеся к данному делу.

– Ваше Высочество! – горячо воскликнул Найт. – Я даю вам мое честное слово!

– Я вам верю, – ответил принц.

Это было прощание, и преподобный Джонс Найт, благодаря судьбу, вышел на декабрьский морозец.

Когда дверь за ним закрылась, принц горестно обратился к полковнику Гарднеру.

– Итак, – сказал он, – мы все еще не нашли священника, готового меня обвенчать.

* * *


Однако вскоре этот вопрос удалось уладить. Полковник Гарднер отыскал человека, который согласился выполнить просьбу принца.

– Ваше Высочество, – сказал полковник Гарднер принцу, – я тут кое-что разузнал. Сдается мне, что, если бы мы с самого начала предложили Розенгагену деньги, не было бы никаких неприятных сюрпризов. Поэтому я дал одному священнику взятку в пятьсот фунтов и от имени Вашего Высочества пообещал повышение в сане.

Принц кивнул.

– И он принял это?

– Да, и весьма охотно! Это не прожженный негодяй вроде Розенгагена и не честный человек вроде Найта. Я нашел юного викария, честолюбивого, желающего жениться и мечтающего снискать славу на поприще священнослужителя. Такие люди готовы рисковать в надежде на удачу.

– И вы думаете, на сей раз осечки не будет?

– Уверен. Священника зовут преподобный Роберт Берт, он совсем недавно принял сан. Я уверен, что теперь мы сможем благополучно довести до конца наш замысел. Я внушил этому человеку, что очень важно держать все в секрете.

– Да, это действительно очень важно, – согласился принц. – Вы же знаете, Гарднер, если слухи о готовящемся венчании дойдут до Питта, он способен помешать мне.

– Да, сэр. Но я не думаю, что Берт причинит нам беспокойство. Он рвется услужить Вашему Высочеству и… получить более высокий сан. Кроме того, после брачной церемонии ему нужно будет предоставить какое-нибудь жилье.

– Он его получит.

– Причем хорошее жилье, сэр.

– В Твикенгэме есть особняк… просто прекрасный… он расположен в приходе миссис Фитцерберт. Это самое подходящее место, Гарднер. Он получит этот дом.

– Что ж, тогда нам наверняка нечего опасаться. Если враги Вашего Высочества пронюхают о нашей затее и попытаются в свою очередь подкупить Берта, они, конечно же, не предложат ему стольких благ.

– Я бы предпочел иметь дело с таким человеком, как Найт.

– Но нелегко найти человека, подобного Найту, который согласится на такую затею.

– Проклятый закон! Господи, как только я воцарюсь на троне, я его отменю.

Полковник Гарднер промолчал. Хотя и подумал, что, женившись на католичке, принц, вполне вероятно, утратит право на престол.

– Я отдам Берту необходимые распоряжения, Ваше Высочество. Венчание состоится вечером. Я думаю, так надежнее.

– Хорошо, пусть вечером, – согласился принц.

– Скажем, в промежутке от семи до восьми вечера… в доме миссис Фитцерберт на Парк-стрит.

Принц кивнул.

– Я велю Берту как ни в чем не бывало прогуливаться по улице. К нему подойдет джентльмен, что-нибудь скажет… что именно – мы потом уточним… и проводит Берта к миссис Фитцерберт, а мы там будем его поджидать.

– Хорошо. Ах, мой милый Гарднер, наконец-то мы можем действовать! Теперь осталось совсем немного.

* * *


Вечером пятнадцатого декабря на Парк-стрит собралось несколько человек.

Преподобный Роберт Берт медленно прошел по Оксфорд-стрит и, свернув на Парк-стрит, был остановлен мужчиной, который сказал заранее известные священнику слова. Они прошли вместе по Парк-стрит до дома миссис Фитцерберт и тихонько проникли внутрь. В гостиной уже сидели миссис Фитцерберт, ее брат Джон и дядя Генри.

Как только священника провели в гостиную, появился принц. Стараясь держаться как можно незаметнее, он пришел пешком из Карлтон-хауса, с ним был его друг Орландо Бриджмен. Принц выбрал Орландо, потому что тот был примерно того же возраста и довольно долго дружил с ним, кроме того, Орландо входил в состав парламента от партии вигов, а посему был одним из самых закадычных друзей принца. А еще, будучи родом из Шропшира, он знал Смитов, Мария была с ним хорошо знакома, и принцу показалось, что это самый удачный выбор.

Принц сказал Орландо, что он докажет свою дружбу, если тот примет участие в брачной церемонии, и объяснил, что не хочет присутствия на ней полковника Гарднера, поскольку, если позднее обнаружится, что полковник принимал участие в бракосочетании, ему может достаться за это от короля.

– Вас же, мой дорогой Орландо, я попрошу подежурить возле дома до конца венчания, тогда вы не будете считаться непосредственным участником. Нам нужно, чтобы кто-нибудь нас предупредил, если будут предприняты попытки ворваться в дом. А такая возможность существует, поскольку если слухи о моем замысле дойдут до Питта, то он как премьер-министр может прекратить венчание, он имеет на это право. Я так долго ждал, мой милый друг, что наверняка сойду с ума, если теперь что-либо помешает моей женитьбе.

Бриджмен ответил, что ей ничто не помешает, если он, Орландо, поможет своему другу. Он спрячется в тени деревьев у порога и при появлении незнакомцев, которые попытаются войти в дом, сразу же известит Его Высочество.

– Тогда давайте больше не будем терять времени, – воскликнул принц.

Он зашел в дом и заявил, что, поскольку он уже здесь, венчание должно начаться немедленно.

* * *


И вот в гостиной дома на Парк-стрит принц и Мария принесли брачные обеты, а после венчания принц написал бумагу, подтверждавшую, что 15 декабря 1785 года Мария Фитцерберт стала женой Георга Августа, принца Уэльского.

* * *


Принц в порыве чувств обнимал Марию. Он уже решил, где они проведут медовый месяц.

Конечно же, в Марбл-Хилл! Разве она не «Любимая из Ричмонд-Хилл»? Разве он не готов отказаться ради нее от короны?

Случившееся предвещало счастье, равного коему принц еще не знавал. Мария ему верила. Эта романтическая свадьба была так непохожа на обе предыдущих! Когда они, усевшись в карету, свернули с Парк-стрит на Оксфорд-стрит и выехали на дорогу, которая вела в Ричмонд, принц принялся перечислять Марии, что он собирается для нее сделать. Хозяйки всех лондонских гостиных будут рады принять ее, стоит Марии и принцу только выразить желание навестить их. Она принцесса Уэльская, и он сумеет разделаться со всеми, кто попытается это отрицать! Мария получит все, что пожелает! Он подарит ей карету с королевским гербом, подарит украшения, которым нет цены. Но Мария сказала, что ей все это не нужно, а нужна только его любовь.

Столь прелестный ответ привел принца в восторг. Но когда Мария не приводила его в восторг?

Принц был счастлив, он был влюблен, он женился на самой прекрасной женщине в мире и улизнул от толстой немецкой принцессы, которую ему наметили в жены. Он добился своей возлюбленной!

Как медленно тащилась карета! Впрочем, принца это не очень тревожило: Мария была рядом с ним, он любовался ее идеальной кожей, облаком светлых кудрей и белоснежной грудью, которую теперь ему позволено ласкать и на которой он сможет нарыдаться вволю.

Карета остановилась. Принц выглянул из окна. Где они?

– По-моему, это Хаммерсмит, дорогая.

– А почему мы стоим? Кучер подошел к двери.

– Я прошу прощения у Вашего Высочества, но дороги так занесло снегом, что лошади совсем выбились из сил. Им необходимо немного передохнуть, сэр. Здесь есть гостиница, сэр, вы можете там остановиться, а мы посмотрим, что можно сделать.

Так что принц с Марией вышли из кареты и поужинали при свечах в Хаммерсмите.

Мария сказала, что ей безразлично, где они будут, лишь бы вместе.

И принц с ней пылко согласился.


ПРИНЦ УИЛЬЯМ ВЕДЕТ СЕБЯ НЕБЛАГОРАЗУМНО


Королевский двор располагался в Виндзоре, и жить там было весьма неудобно. Дворец был полуразрушен, а когда его время от времени пытались хоть немного привести в порядок, король, королева и старшие дети размещались в Верхних покоях (их еще называли Покоями Королевы), а дети помладше обитали в Нижних. Покои эти были мрачными и холодными, комнаты маленькими, мебель старомодной; повсюду стояли многочисленные шкафы, альковы были маленькими, лестницы – крутыми и опасными, к тому же лестниц было столько, что новые слуги, еще не познакомившиеся с их расположением, беспрестанно плутали и не могли найти нужной комнаты. Зимой камины пылали так, что в комнатах становилось нестерпимо жарко, однако по коридорам разгуливал ледяной ветер. Большинство придворной челяди страдало от простуды, но все равно каждое утро даже в самую холодную погоду они должны были присутствовать на церковной службе в неотапливавшейся церкви, в которой стоял еще более лютый мороз, нежели в коридорах.

И все же король с королевой предпочитали жить в Виндзоре, а не в Сент-Джеймсе или в Букингемском дворце, который совсем недавно был за огромные деньги отремонтирован. Самой любимой их резиденцией был, конечно же, «милый маленький Кью», но, поскольку и королю, и королеве нравилось жить на природе, они частенько наезжали в Виндзор.

– Здесь всегда точно знаешь, что и когда случится, – жаловались скучающие придворные.

Никому не верилось, что это королевский двор, ибо нравы тут были точно такие же, как в самой глухой провинции. Здесь и не пахло «хорошим тоном», здесь не было захватывающих развлечений, не было ничего королевского! Королева вникала в хозяйственные дела с такой увлеченностью, с какой она больше ничем не занималась, разве что нюхала табак. Король бродил по окрестностям, словно обыкновенный сквайр, интересовался урожаем, который собирали его крестьяне, и даже порой собственноручно сбивал масло! И король, и королева были ужасно педантичными, и никому не позволялось опаздывать к столу, а если уж кто-нибудь опаздывал, король непременно желал знать, по какой причине. Каждый вечер слушали музыку, но даже в этом было очень мало разнообразия. Всегда игралось какое-нибудь сочинение Генделя, и на концерте обязаны были присутствовать все принцессы, даже малышка Амелия: по глубокому убеждению короля, ей с детства следовало привить вкус к хорошей музыке – то есть, разумеется, к той, которая нравилась ему.

Жизнь королевского двора представляла собой разительный контраст по, сравнению с жизнью приближенных принца в Карлтон-хаусе. Король с королевой частенько слышали, как о тамошних порядках люди говорили почти с почтительным трепетом. Именно там находился центр веселья, именно там собирались щеголи, эрудиты и остроумцы. Принцессы жадно ловили новости о своем брате; они завидовали ему и мечтали, чтобы он приехал в Виндзор, в Кью – короче, туда, где томились они. Но он приезжал нечасто, ведь принц был очень занят – он вел такую захватывающую жизнь!

Король постоянно думал о своем сыне Георге и с каждым днем проникался к нему все большей неприязнью. Королева же волновалась за принца. Ну почему он так отдалился от них? Почему не может оправдать их чаяний и честно выполнять свой сыновний долг? Любовь и гордость за сына боролись в душе королевы с обидой на него, и она думала о нем больше, чем обо всех других детях вместе взятых. Про Георга и вдову-католичку, миссис Фитцерберт, ходили очень настораживающие слухи. Единственным приятным моментом в этой истории было то, что все отзывались о миссис Фитцерберт очень хорошо.

Королева обсудила поведение принца с леди Харкурт, одной из своих ближайших подруг и фрейлин, прислуживающих ей в спальне.

– Я думаю, это просто добрая дружба… и ничего больше, – предположила королева. – Помнится, подобная дружба связывала его с одной из фрейлин, Мэри Гамильтон. Мэри – целомудренная девушка, и, насколько я слышала, миссис Фитцерберт тоже славится своей добродетелью.

– Я тоже это слышала, Ваше Величество, – согласилась леди Харкурт, – но…

Но как она могла волновать королеву, у которой и без того было достаточно поводов для беспокойства? Леди Харкурт знала, что королева с тревогой следит за супругом, опасаясь возвращения странного недуга, который однажды уже охватил его… тогда король разговаривал так бессвязно, что королева заподозрила помешательство.

Леди Харкурт, преданная королю не меньше, чем королеве, искренне надеялась, что принц своим недостойным поведением не спровоцирует новую вспышку болезни отца.

И вот однажды холодным утром в начале 1786 года королева поднялась как обычно и после церемонии утреннего туалета, занявшей около часа, пошла на службу в промерзшую часовню, затем позавтракала в обществе короля и старших дочерей и вернулась в свои покои, чтобы окончательно привести себя в порядок – уложить и напудрить волосы; дело происходило в один из тех двух дней в неделю, когда королеве не только укладывали, но и завивали локоны, поэтому вся процедура длилась на час дольше обычного.

Королева вздохнула: она всегда весьма равнодушно относилась к своей внешности. Как бы ей хотелось, чтобы эти нелепые прически вышли из моды! Эта мода пришла сюда из Франции, причем Мария-Антуанетта довела ее до гротеска, и теперь эти прически выглядели просто смешно.

Королева сидела, глядя на женщин, которые положили ей на голову треугольную подушечку, а потом завили королеве волосы и подняли их вверх, так что подушечка оказалась под волосами. Затем еще немного подвили локоны и оставили несколько волнистых прядей – они обрамляли лицо; после чего королеву обрядили в специальную одежду и принялись напудривать ее волосы.

Причесывая госпожу, камеристки читали ей вслух; королева любила послушать, что пишут газеты; когда же все газеты были прочитаны, она обычно желала насладиться чтением романа. Женщины постоянно пропускали при чтении абзацы, касавшиеся принца и миссис Фитцерберт, от чего возникали неловкие заминки; королева понимала, в чем дело, и хотя ей хотелось узнать, что говорят о ее сыне, она боялась спрашивать, отваживаясь на это только тогда, когда была уверена, что в газетах сообщаются какие-то вульгарные, издевательские или важные по своей сути подробности – нечто такое, что она, повинуясь чувству долга, обязана рассказать королю.

Покончив с укладкой волос и завершив туалет, королева обычно посылала за старшими принцессами и мирно проводила с ними около часа: мать и дочери шили или вязали, а одна из фрейлин читала им вслух. Королева всегда слушала чтение очень внимательно; это вошло у нее в привычку и являлось одной из главных причин столь мастерского овладения английским языком, ибо королева говорила по-английски бегло, с едва заметным немецким акцентом.

На сей раз она порадовалась, что девочки ее ждали, а старшая дочь не забыла наполнить мамину табакерку.

Королева взялась за работу и велела всем остальным приступать к исполнению своих обязанностей. Старшей дочери было поручено вдевать нитку в иголку, которой шила мать; Августа должна была приводить в гостиную собак и уводить их, когда занятия рукоделием заканчивались; София подавала матери по ее просьбе табакерку. В промежутках же девушкам велели заниматься шитьем. Что касается других дочерей, то они должны были шить или вязать осе время, без пауз, а мисс Планта, их гувернантка, слывшая хорошей чтицей, читала им вслух, а мисс Голдсворти, ее помощница, которую в королевской семье ласково звали Гули, брала у мисс Планты книгу, когда та утомлялась.

Все были, как обычно, заняты своими делами, когда дверь внезапно распахнулась и в комнату бесцеремонно ворвался молодой человек; дико озираясь, он подбежал к королеве и бросился перед ней на колени.

Старшая дочь королевы вскочила с места и наступила на разлегшуюся на полу собаку, которая громко взвизгнула и завыла.

Принцесса Августа воскликнула:

– Уильям! Братец Уильям!

– Уильям? – пролепетала королева.

– Да, матушка, – сказал молодой человек. – Это я, Уильям. Я должен был вас увидеть. Я твердо решил! Ничто меня не остановит. Я приехал сообщить вам, что хочу жениться на Саре и вы должны заставить отца согласиться. Я дал слово… Я…

– Одну минуту, – пробормотала королева, изо всех сил стараясь обрести достоинство и испуганно глядя на сына. О чем он говорит? Ведь ее мысли постоянно вертелись вокруг Георга и миссис Фитцерберт, а вовсе не вокруг Уильяма и этой… как ее… Сары.

– Пожалуйста, встаньте, Уильям, – молвила королева.

Но он не желал вставать. Он по-прежнему стоял на коленях, обхватив ее за ноги.

– Вы должны мне помочь, матушка, – взмолился Уильям. – Я твердо решил. Ничто меня не остановит.

Уильям кричал, принцессы и их гувернантки смотрели на все вокруг широко раскрытыми удивленными глазами. Это было ни на что непохоже! Они все ожидали какого-нибудь фортеля от принца Уэльского, и вдруг – Уильям… он тоже влюбился и хочет жениться на той, кого король с королевой явно не одобрят. Сара… Кто такая Сара, и где мог встретить ее Уильям, посланный в Портсмут?

Собаки лаяли, одна из них запуталась в мотке шерсти, из которой Августа что-то вязала, когда вбежал ее брат; София уронила табакерку на пол… а Уильям все кричал и кричал, не переставая…

– Хватит! – воскликнула королева. – Мисс Ла Планта, Гули, отведите принцесс в их комнаты. Они могут взять с собой рукоделье, а вы им почитайте.

Гувернантки сделали реверанс, принцессы последовали их примеру и ушли, оставив королеву наедине со своим сыном.

К тому времени Уильям, похоже, немного утихомирился, и королева ему сказала:

– Так, а теперь, Уильям, расскажи мне толком, что происходит.

Просто поразительно, насколько на Уильяма подействовала эта небольшая демонстрация королевской власти: он сразу стал заметно спокойнее.

– Я пришел попросить вас, чтобы вы поговорили с королем о моей помолвке, – объяснил Уильям.

– Пожалуйста, сядьте и расскажите мне все по порядку. Уильям повиновался.

– А теперь, – продолжала королева, – объясните, что заставило вас настолько позабыть свой долг, что вы покинули Портсмут, пренебрегли хорошими манерами, накинулись на меня и устроили сцену в присутствии ваших сестер и их гувернанток?

– Это очень серьезное дело.

– Да, поистине дело серьезное. За дезертирство из флота полагается… я точно не знаю, какое наказание, но я уверена, что суровое. Однако позвольте узнать, что вы там толковали про какую-то помолвку?

– Матушка, я влюбился!

– Мой дорогой Уильям, разве вы еще не усвоили, что в жизни принцев любовь и брак не всегда совместимы?

– Неужели вы предлагаете мне вступить в незаконную связь с Сарой?

– Нет, конечно. Я предлагаю вам не делать глупостей и… низостей… предлагаю не вступать с ней в связь.

– Но Сара – такая красавица! Она прекрасно подходит на роль принцессы.

– Однако таковой не является, насколько я понимаю?

– Разумеется, нет.

– Тогда, будьте любезны, расскажите мне, кто она такая.

– Сара Мартин, дочь Портсмутского губернатора, в доме которого я поселился.

– Понятно. И вы вообразили, что влюблены в нее.

– Воображение тут ни при чем. Я действительно в нее влюбился.

– И собираетесь на ней жениться. Вы должны знать, Уильям, что без согласия вашего отца и парламента ваш брак не будет считаться законным.

– А вот Георг так не думает.

– Георг?! Насколько я понимаю, вы имеете в виду принца Уэльского. Позвольте мне заметить, что Брачный Королевский кодекс имеет отношение ко всем вам… включая Георга, хоть он и принц Уэльский.

– Мама, но принцы тоже люди!

Королева с раздражением посмотрела на сына, а тот поспешил добавить:

– Если вы не одобрите мой брак с Сарой, я готов от всего отказаться, лишь бы быть с ней. Я буду вполне счастлив и оставаясь лейтенантом Гвельфом. Под этим именем меня знают во флоте. Пусть лучше так! Лучше быть свободным простолюдином, чем пленным принцем.

– Никто не предлагает вам жить в плену, Уильям. Вы, как и все мы, должны лишь соблюдать законы нашей страны.

– Все люди, за исключением членов нашей семьи, могут жениться на ком им вздумается. Это самая главная свобода! Матушка, я непременно женюсь на Саре! Я заставлю отца понять это! Где он? Наверное, мне стоит пойти к нему и объясниться…

– Мой дорогой Уильям, Его Величество страшно встревожен поведением вашего брата. Я прошу вас не причинять ему лишнего беспокойства.

– А что же Георг? Я полагаю, он-то своего добьется! Он-то придумает, как выбраться из этой… из этой клетки!

– Я не желаю выслушивать подобные глупости. Ваш брат женится, как и вы, в соответствии с пожеланиями короля.

– О, для Георга это, может быть, и важно, я понимаю. Его сын станет королем. Но для меня же это не имеет такого значения! Ведь есть еще и Фредерик. Матушка, вы поговорите с королем?

Королева молчала. Она прекрасно представляла себе, как отнесется к неожиданной новости король. Мысленно она уже представляет, как король вдруг входит в комнату и видит сына, который вообще-то должен находиться в Портсмуте… Для короля это будет страшным потрясением, а королева потрясений боялась. Бог знает, чем сейчас занимается принц Уэльский. От него-то они всего ожидали. Но чтобы Уильям, их третий сын, вдруг явился в Виндзор с тем же самым, что и Георг… это было совершенно неожиданно!

Нет, королю очень опасно вдруг обнаружить здесь своего сына. Лучше сообщить ему эту новость не сразу, понемногу подготовив его.

– Я поговорю с вашим отцом, Уильям, – пообещала королева.

– О, мама! – сын схватил ее руку и поцеловал.

«Какие они все ласковые, когда им что-нибудь нужно!» – подумала королева.

– Вы попросите его? Вы объясните, как это важно для меня? Скажите, что ввести Сару в наш семейный круг вовсе не стыдно. Она очень хорошая… и красивая… Сара достойна войти в любую семью!

– Да, конечно, – кивнула королева. – Я поговорю с вашим отцом, но при одном условии: если вы немедленно вернетесь в Портсмут.

Принц в ужасе воззрился на мать.

– Я позабочусь о том, чтобы вам сообщили решение короля. Но если вы останетесь здесь, я ничего не смогу сделать. Его Величество страшно рассердится, узнав, что вы дезертировали, и не пожелает вас слушать. Поэтому скорее возвращайтесь обратно, а я при первой же возможности поговорю с вашим отцом.

Уильям взял королеву за руки и со страстной мольбой посмотрел ей в глаза.

– Вы замолвите за меня словечко?

– Да, сын мой, замолвлю.

Он осыпал ее руки горячими поцелуями.

Она подумала: «Если б только Георг попросил меня что-нибудь для него сделать!.. Но Георг не такой, как Уильям. Он идет своим путем, и помощь матери ему не нужна. Он же принц Уэльский!»

– Благодарю вас, матушка! Я немедленно возвращаюсь в Портсмут… а вы поговорите с королем.

– При первой же возможности, – пообещала королева.

* * *


Когда король вернулся с охоты на оленя в Виндзорском лесу, у него был усталый вид; впрочем, он в последнее время вообще очень быстро утомлялся.

Королева подумала: «Он слишком перегружает себя различными упражнениями. Король заставляет себя как можно больше двигаться, считая, что это полезно для здоровья и поможет ему похудеть. Но несмотря на все усилия он только толстеет и толстеет, лицо его становится все более красным, оно даже немного побагровело… но может, это только так кажется по контрасту с белыми бровями. А глаза еще сильнее вылезают из орбит… Хотя я, наверное, слишком придирчиво к нему присматриваюсь, – тут же оборвала она свои рассуждения. – Просто я очень встревожена».

Королева попросила позволения у короля побеседовать с ним наедине.

Он был удивлен.

– А? Что?

– Мы сделаем это, когда вам будет удобно, – королеве не хотелось дать понять, что дело важное. Она не желала заранее волновать мужа.

Когда они наконец остались одни, королева сказала:

– Сегодня случилось очень неприятное событие. Сюда явился Уильям.

– Уильям?! – Белые брови поползли вверх, голубые глаза вылезли из орбит, и без того красное лицо покраснело еще сильнее. – Уильям? Покинул Портсмут? А? Что? Зачем? Зачем он это сделал? Зачем он покинул Портсмут? А, я вас спрашиваю?

О Господи! Снова эта быстрая речь, эти повторы… Такое всегда бывает не к добру…

– Ему пришло в голову то, что частенько приходит молодым людям. Он влюбился в дочку губернатора и хочет на ней жениться.

– Жениться? Он что, помешанный? Королева содрогнулась. Какое ненавистное слово! Она быстро проговорила:

– Он молод, а Ваше Величество знает, что вытворяют молодые люди. Я думаю, нужно что-то предпринять. Вам решать, что именно, Ваше Величество.

– Да, нужно действовать, конечно, нужно… Но что же это такое? Как далеко все зашло? Кто эта девушка? Дочь губернатора? Ну да, Уильям ведь живет в их доме. Да что с того, что живет? Разумеется, этому нужно положить конец. Юный болван! Пора перестать вести себя как… как юный недоумок! Взял – и приехал сюда! Да как он посмел? Дезертир он, вот кто! Неужели он считает, что ему можно нарушать флотские законы только потому, что он мой сын? Этот щенок должен получить хороший урок!

Королева вспомнила, какие «уроки» получали мальчики в детстве. Это означало битье розгами, чем нередко занимался сам король.

Он заявлял королеве: «Только так… только так можно выдрессировать щенков!»

Как же было ей ненавистно слышать крики мальчиков, а потом… потом она с некоторым испугом замечала в их взглядах, устремленных на отца, обиду и злобу… особенно часто это сквозило во взгляде принца Уэльского… Нет, конечно, Уильяму нельзя позволить жениться на Саре Мартин… но королеве было жалко Уильяма, и она надеялась, что король не будет слишком суров.

– Он любит эту Сару… – начала королева.

– Сару?! – вскричал король, и его мысли немедленно обратились к другой Саре. К леди Саре Леннокс, в которую он был влюблен и которую бросил, чтобы жениться на принцессе Шарлотте Мекленбург-Стрелитц, старой, бесцветной женщине, сидевшей сейчас рядом с ним и являвшейся матерью непутевого Уильяма или еще более непутевого Георга, по чьей милости он, король, провел столько бессонных ночей. Король попытался представить себе, какой была бы его жизнь, если бы он женился на красавице Саре Леннокс – а он мог бы на ней жениться, ибо тогда не существовало никакого Брачного кодекса, да и потом он уже был королем и мог жениться по своему собственному усмотрению. И все же он исполнил свой долг, чем все эти годы гордился, хотя и вспоминал о былом не без горечи…

– Сару? – повторил король.

– Ее зовут Сара Мартин… она дочь комиссара.

– Да он с ума сошел! Королева заморгала.

– Но ему всего лишь двадцать!

– Все равно пора уж соображать, не маленький. Где он сейчас?

– Поехал обратно в Портсмут. И будет оставаться там, пока не узнает о решении Вашего Величества.

Король сердито хмыкнул.

– Что Ваше Величество собирается предпринять?

Король замер в нерешительности и осторожно поглядел на королеву. Обычно он держал жену в неведении. Король всегда заявлял, что не позволит женщинам вмешиваться в государственные дела. Но это-то было совсем не государственным делом! Это касалось их семьи, и он хотел, чтобы там все и осталось. А раз так, то нужно посвятить в свои планы Шарлотту.

– Я прикажу комиссару Портсмута безотлагательно перевести принца Уильяма в Плимут.

Королева вздохнула.

– И чтобы эта… эта… эта молодая особа не смела его сопровождать! Я не сомневаюсь, что в Плимуте он найдет другую девицу, которая займет место предыдущей… но это… это маленькое приключение научит юного повесу, что не следует принимать всерьез подобных дамочек.

Королева кивнула, а король сердито переспросил:

– Как фамилия этой… Сары?

– Мартин, – с легкой грустью произнесла королева, знавшая о том, какие воспоминания навевает имя «Сара». Когда она приехала в Англию, нашлось много охотников поведать ей, что король был страстно влюблен в Сару Леннокс и лишь после долгих колебаний решился сделать королевой Шарлотту.

«Такова, – подумала королева, – участь принцесс… и принцев тоже. И Уильям это почувствует на себе».

Через несколько дней его перевели из Портсмута в Плимут.


СЕМЕЙНАЯ ССОРА


Принц был счастлив. Его повсюду видели с миссис Фитцерберт. Придворные и горожане перешептывались… Интересно, они женаты? Или она его любовница? Поведение принца явно свидетельствовало о том, что либо одно, либо другое – правда. Если кто-либо желал развлечь принца Уэльского, ему следовало развлекать и миссис Фитцерберт. Когда же ее не приглашали, принц Уэльский сообщал, что он весьма сожалеет, но в гости прийти не может. Танцевал он только с миссис Фитцерберт, за стол его следовало усаживать лишь рядом с ней, а после каждого бала, торжественного обеда или других вечерних развлечений окружающие слышали, как он – сама галантность – спрашивает:

– Мадам, могу ли я быть удостоен чести отвезти вас домой в моей карете?

Мария не переселилась в Карлтон-хаус, а продолжала жить в Ричмонде. Однако она постоянно появлялась в обществе принца Уэльского, который разительно переменился. Он был со всеми чрезвычайно любезен, то и дело принимался напевать, он стал гораздо сдержаннее в выражениях и редко позволял себе грубое слово; принц меньше пил и порой уходил домой довольно рано. В общем, он вел себя как новобрачный, обожающий свою жену и семейный очаг.

Принц снял для Марии ложу в Опере, и их часто видели там вдвоем; кроме того, они катались вместе верхом по парку. Привычки принца существенно изменились: он более не стремился к обществу. Ему была нужна только миссис Фитцерберт.

С Чарлзом Джеймсом Фоксом они заметно отдалились. Было время, когда принца постоянно видели с ним вместе, принц во всем с ним соглашался, от души смеялся над его шутками и называл его своим самым близким другом. Но миссис Фитцерберт недолюбливала этого политика.

– Он груб и нечистоплотен, – заявила она; их отношения всегда были прохладными.

– Но он так умен! – воскликнул принц. – Любовь моя, мне кажется, беседа с ним доставит тебе наслаждение.

– Да, он, без сомнения, очень остроумен и может быть блестящим собеседником, равно как – я в этом не сомневаюсь – умнейшим политиком, – согласилась Мария. – Но, ручаюсь, что он довольно редко меняет нижнее белье, а что до его остроумия, то оно довольно жестоко.

– Но все же не могут быть похожи на моего ангела! – воскликнул принц.

– Которому нравятся лишь те, кто достойны его дружбы, – продолжила Мария.

Принц был очарован ее ответом и тут же слегка поостыл к Фоксу… а когда он вспомнил, что Фокс пытался помешать его свадьбе, то даже немного обиделся. Как смел Фокс читать ему проповеди? Фокс, который сам вел такую аморальную жизнь, что даже трудно себе представить! Хотя… Фокс не читал ему проповедей. Он просто поставил принца перед фактами… и в его словах была большая доля истины. Но все равно, как бы он ни уважал Фокса, а видеть его не желает! По правде говоря, принц никого не желал видеть, кроме Марии.

Он заходил к Марии в гостиную, она принимала его с распростертыми объятиями, и в ее манерах было что-то царственное. Какой она будет прекрасной королевой! Если только он сможет сделать ее королевой… А почему бы и нет? Когда старик помрет, он, принц, одним росчерком пера отменит дурацкий закон! Он обеспечит себе поддержку могущественных министров. Например, Фокса!.. Опять все упирается в Фокса!.. А, наплевать! Его Мария – красавица, она во всех отношениях достойна стать королевой. Он ей так и сказал.

– Этот дом недостаточно хорош для моей возлюбленной Марии.

– Мой дорогой, для меня это идеальное жилище.

– Нет-нет, Мария! Я хочу, чтобы мое сокровище получило достойную оправу.

– Оправа не имеет значения.

– Разумеется. Разве нужна оправа самому яркому бриллианту во всем королевстве? Она не нужна тебе, моя драгоценная, но ты ее получишь! Я увижу тебя в бело-золотой гостиной, стены которой обиты китайским шелком.

– Похоже на Карлтон-хаус, – смеясь, заметила Мария.

– Но это будет твой дворец. И мы там будем развлекаться. Ты должна признать, моя дорогая Мария, что этот дом несколько маловат.

– Для нас двоих он вполне подходит. А развлекать я хочу только вас.

Принц обнял Марию и зарыдал на ее восхитительной груди, такой мягкой, дышащей сладострастьем и в то же время такой материнской… О, Мария! Идеальная женщина, обладающая, всем для того, чтобы сделать его счастливым!

– Но почему вы плачете? – спросила она, гладя его по курчавой голове.

– Это слезы радости! – вскричал принц. – Слезы восхищения и благодарности. Чем я заслужил твою любовь, Мария? Скажи!

– Вы были хорошим, добрым, верным… вы стольким пожертвовали ради меня…

Принц улегся, положив голову ей на колени, и внимательно слушал. Да, она права…
		«Я от короны откажусь,


		Лишь бы назвать тебя моею»…


Но ему вовсе не обязательно отказываться от короны! Этот брак ничуть не помешает его будущему. Ведь это тайное венчание, морганатический брак, если хотите! И он держится в секрете… Так что какой может быть вред? Став королем, он сразу же отменит закон о браке и женится на Марии, а ежели до этого счастливого момента у них родятся дети, их можно будет признать законнорожденными. Все это пара пустяков! Совершенно непонятно, зачем поднимать такой шум?

Поэтому, слушая, как Мария перечисляет его достоинства, принц был на верху блаженства.

Однако время от времени она должна развлекаться, а поскольку он всегда намерен при этом присутствовать, ей нужен подходящий дом, дабы устраивать роскошные развлечения.

– Лорд Аксбридж сдает свой дворец на Сент-Джеймс-сквер, – сообщил принц.

– Милый, милый Георг, не хотите ли вы сказать, что я должна занять этот дворец?

– А почему бы и нет? Там вполне можно жить.

Мария запрокинула голову и расхохоталась. Он подумал, что это самый мелодичный смех в мире, и поднял голову, чтобы поцеловать ее нежную шею, а потом вновь припасть к великолепной груди.

– Ну, так что? – спросил принц.

– Для меня это слишком дорого. На содержание такого дворца может уйти целых три тысячи фунтов в год.

– Не такая уж и дороговизна!

– Для вас нет, мой экстравагантный принц. А весь мой годовой доход всего на тысячу больше.

– Насколько тебе известно, твой принц не лишен некоторого умишка.

– Да, конечно, я знаю, что он весьма щедро наделен им.

– А раз так, то…

– То что, моя радость?

– Представь себе, что твой доход составляет шесть тысяч в год. Тогда – насколько я могу постичь суть дела своим умишком – ты не сочтешь, что жить во дворце Аксбриджа слишком дорого.

– Но я вполне логично возражу, что у меня нет шести тысяч в год.

– А я вполне логично отвечу, что они у тебя будут.

– Но послушайте! Мне вовсе не хочется лишать вас части вашего дохода.

– Почему?

– В этом нет нужды. По-моему, я прекрасно устроена. У меня два чудесных дома… ну, для меня чудесных… я же не подхожу к ним с королевскими мерками.

– Но тебе нужно повышать требования, любовь моя… моя королева…

Мария ласково улыбнулась.

– Роскошные дома… драгоценности… подарки, которыми вы постоянно меня осыпаете… все это совершенно неважно. Главное, что мы с вами вместе, все равно где!

– Я знаю. Знаю! Но я хочу, чтобы ты жила в достойных условиях и имела все самое лучшее. Я хочу, чтобы ты переселилась во дворец Аксбриджа. Я буду оплачивать ренту, а тебе шести тысяч в год хватит, чтобы утихомирить кредиторов.

– Шесть тысяч! – воскликнула Мария. – Но милый, что вы будете делать с вашими кредиторами?

– Что значат деньги?! В жизни есть другие, гораздо более важные вещи. Разве ты со мной не согласна?

– Согласна, поэтому я и хочу по-прежнему жить здесь, на Парк-стрит, и не хочу новых расходов.

Но принц был настроен решительно.

– Этот дом, – заявил он, – принадлежал мистеру Фитцерберту. Неужели ему позволено подарить тебе дом, а мне нет?

Столь сильный аргумент озадачил Марию. И после этого принцу удалось уговорить ее довольно быстро.

– Сказать по правде, – лукаво добавил он, – я уже пообещал Аксбриджу, что мы снимем его дворец.

* * *


– Конечно, принц на ней женился! – уверяли некоторые сплетники. – Иначе она ни за что бы не сдалась.

– Он не мог на ней жениться, – возражали другие. – Это незаконно. Вы что, позабыли про Брачный кодекс? Нет, она его любовница. Просто она хотела подольше помучить принца, чтобы разжечь его пыл.

Но ни одна из сторон не сомневалась в том, что у принца с миссис Фитцерберт роман, и все следили за влюбленными с большим интересом.

Слухи об этом достигли Виндзора. Мадам фон Швелленбург, считавшая себя главной фрейлиной королевы – и снискавшая всеобщую неприязнь, – постоянно что-то бубнила себе под нос, кормя посаженных в клетки жаб, которых она держала в своих покоях. Она называла их своими маленькими любимицами и обращалась с ними куда любезнее, чем с фрейлинами, которые были у нее в подчинении.

– Герр принц делать не карашо, – заявила она жабам.

Мадам фон Швелленбург приехала в Англию вместе с королевой двадцать шесть лет тому назад, но так и не потрудилась как следует выучить английский язык. Она презирала англичан, ненавидела их страну, однако страшно разгневалась, когда ее попытались отослать обратно в Германию.

– Я здесь жить! – сказала она. – И здесь оставаться. Никто не сдвинется меня с места.

Однако она всеми возможными способами демонстрировала свою ненависть к стране, из которой ни в какую не желала уезжать, и ужасное коверканье языка тоже было одним из способов проявления этой ненависти.

Мадам фон Швелленбург не любила никого, кроме королевы, хотя и смотрела на нее как на некое бремя. Сама Шарлотта недолюбливала мадам, но держала ее при себе, потому что привыкла. В самом начале, когда ее свекровь Августа Довагер, принцесса Уэльская, попыталась вскоре после приезда Шарлотты избавиться от Швелленбург, Шарлотта из принципа не позволила Августе добиться своего. Однако впоследствии ей и самой подчас хотелось отослать фон Швелленбург в Германию.

Так Швелленбург и состарилась в вечных прислужницах королевы, и, разумеется, старость ее ничуть не украсила. Она не любила короля и королевских детей, не любила никого и ничего, кроме себя, королевы и своих жаб. Швелленбург приходила в восторг, если принцы совершали что-нибудь недолжное, а особенно ее радовали сплетни о принце Уэльском.

– Герр принц отшень некарош, – сказала фон Швелленбург своей любимой жабе, которая громче всех квакала, когда мадам стучала по ее клетке табакеркой. – Он брать жены плохой женщин.

Мадам позаботилась о том, чтобы королеве принесли газеты, в которых были напечатаны карикатуры с изображением принца; она специально разложила их на туалетном столике таким образом, чтобы нужные страницы сразу же бросились королеве в глаза. Вдобавок она пыталась пересказать своей госпоже сплетни о ее сыне, но та лишь отмахнулась.

– О членах королевской семьи всегда рассказывают эти небылицы, Швелленбург.

– О свадьбах? – не унималась злонамеренная Швелленбург. – Этот женщин есть католик! А католик – это отшень плохо. – Пустяки, Швелленбург! Я слышала, что дама, которой молва приписывает связь с принцем, очень добродетельна. Я уверена, что это лишь милая дружба, ничего больше.

– Да, как у Вильгельм и Сара из Портсмута. Право же, эта женщина просто несносна!

– Идите и займитесь своими жабами, Швелленбург. А я больше в ваших услугах не нуждаюсь.

При одном лишь упоминании о жабах Швелленбург позабыла обо всем на свете, и обрадованная королева осталась одна.

Другое дело, когда с ней разговаривала леди Харкурт! Леди Харкурт была ее подругой и наперсницей. Шарлотта питала к семье Харкуртов самые нежные чувства, поскольку именно лорд Харкурт, нынешний свекр леди Харкурт, неоднократно приезжал в Стрелитц, чтобы уладить ее брак с Георгом, который был тогда принцем Уэльским. Королева доверяла леди Харкурт и всего лишь около года тому назад назначила ее старшей фрейлиной своей спальни. Шарлотта, как никому другому, могла поверить свои самые сокровенные мысли леди Харкурт; для нее было огромным утешением иметь такую подругу.

Однажды, когда они сидели с вязаньем, леди Харкурт сказала:

– Ваше Величество, меня очень расстраивают эти слухи… и я долго колебалась, стоит ли вам о них рассказывать.

– Моя дорогая, вы же знаете, что можете говорить со мной на любую тему, которая кажется вам важной.

– Но мне не хотелось причинять вам лишнее беспокойство.

– Вы узнали что-то ужасное?

– Нечто тревожное.

– Об Уильяме? Да, это была печальная история. Но надеюсь, сейчас он ведет себя разумно. Король отправил его в Плимут, однако Уильям вполне способен совершить очередное безрассудство и вернуться в Портсмут. Боже, сколько же волнений причиняют нам дети!

– Я думала не о Его Высочестве принце Уильяме, а… о принце Уэльском.

Королева вздрогнула и прекратила вязать. – Вы слышали что-нибудь… новое?

– Я не думаю, что это новые слухи, но они… они ходят так упорно! Поэтому я весьма опасаюсь, что в них есть доля истины.

– А что это за слухи?

– Говорят, что он женился на миссис Фитцерберт.

– Да-да, я слышала. Но это просто невозможно! Как он на ней женится? Это противоречит закону. Брачный кодекс запрещает членам королевской семьи жениться или выходить замуж без согласия короля.

– Но, Ваше Величество, это не может помешать принцу осуществить свое намерение.

Королева жалобно проговорила:

– О, моя дорогая леди Харкурт, в чем мы с королем виноваты? Почему наши сыновья причиняют нам столько горя?

– Они молоды, Ваше Высочество… молоды и любвеобильны. И хотят быть независимыми.

– Но ведь он наследник престола! Нельзя же быть таким глупым!

– Он наверняка влюблен в эту женщину, а принц любому делу склонен отдаваться всей душой. Я слышала, что он без памяти влюблен в миссис Фитцерберт.

– А я слышала, что она – хорошая, добродетельная женщина. Она никогда бы этого не допустила.

– Именно потому, что она добродетельная женщина, это и стало возможным.

Королева немного помолчала, а затем спросила:

– И что мне делать?

– Ваше Величество не считает, что следует поговорить с королем?

Шарлотта повернулась к подруге.

– Я никому не могу этого сказать, но вам признаюсь. Я боюсь… за короля.

Леди Харкурт кивнула.

– Та история с Уильямом и девушкой из Портсмута… Она расстроила его больше, чем подозревают при дворе. Я слышала, как он разговаривает… без конца разговаривает сам с собой по ночам… Он… его мысли путаются. Он говорит, говорит без умолку… и порой мне совершенно неясно о чем. Он стал очень меланхоличен. Все время жалуется на сыновей, твердит, как он в них ошибся, как принц Уэльский ненавидит его, а Уильям презирает.

– Ему пускали кровь, прочищали желудок?

– Да, и очень часто. Гораздо чаще, чем все думают. Так что я не осмелюсь заговорить о принце, пока король в таком состоянии.

– Тем более что все это может оказаться чистым вымыслом, – сказала леди Харкурт.

– Да, – с благодарностью подхватила королева. – Может быть, все неправда. Но мне кажется, нам следует это выяснить.

Леди Харкурт кивнула.

– Если принц и вправду женился, – продолжала королева, – то это существенно осложнит его положение, трон под ним может зашататься. Я не могу так волновать короля.

– Ваше Величество, вы же мать принца! Может быть, вам стоит повидаться с ним… повидаться и выяснить, обоснованны ли эти слухи. Он не посмеет солгать, если вы его спросите напрямик.

– Хорошо, я так и сделаю, – вздохнула королева. – Но, моя дорогая леди Харкурт, я с содроганием думаю, какое впечатление это может произвести на короля!

– Может быть, вам не следует посвящать в происходящее короля… пока он не поправится.

Королева лучезарно улыбнулась. Она сочла предложение леди Харкурт хорошей идеей, однако в глубине души понимала, что король никогда не поправится… Королева на мгновение прикрыла своей ладонью руку леди Харкурт.

– Хорошо поговорить… с друзьями, – сказала она. – Я вызову принца в Виндзор и потребую, чтобы он сказал мне правду.

* * *


Узнав, что королева просит его приехать в Виндзор, принц отправился туда из Карлтон-хауса в своем фаэтоне.

Когда королева его увидела, ее сердце дрогнуло: он был так элегантен! Темно-синий камзол, шелковый шарф, слева – сверкающая бриллиантовая звезда… Принц возвышался над матерью.

«Как он красив!» – подумала она.

Если б только он упал перед ней на колени и попросил вступиться за него перед королем, как сделал Уильям!.. Но, разумеется, он ничего подобного делать не стал. Он стоял перед ней с дерзким видом, нисколько о ней не заботясь и всячески показывая, что он не питает любви к своей матери. Настроение королевы мгновенно переменилось: сын не давал ей возможности выразить свою любовь, а ее чувства были настолько сильны, что граничили с ненавистью. По отношению к другим людям королева никогда не испытывала столь сильных чувств – только по отношению к Георгу, обожаемому первенцу, которого в первые годы его жизни она буквально боготворила.

– Вы желали меня видеть, мама, – голос его был ледяным, в нем не ощущалось никакой теплоты, а явственно слышалось: давайте поскорее покончим со всей этой канителью, чтобы я мог уехать!

– До меня дошли слухи, – сказала королева, – слухи, которые вселяют в мою душу тревогу.

– Да, мадам?

– Это касается вас и особы по имени миссис Фитцерберт.

– В самом деле?

– Говорят, – продолжала королева, – что вы женились на данной особе. Разумеется, я знаю, что это невозможно, но…

– Отчего же невозможно, мадам? Я вполне способен совершить обряд бракосочетания.

– Я в этом не сомневаюсь, но надеюсь, вы не столь глупы… или подлы, чтобы обмануть хорошую женщину, вселив в нее веру, будто бы вы можете на ней жениться.

Королева избрала неудачную тактику. Лицо принца залилось краской гнева.

– Мадам, я женат на леди, которую я люблю и уважаю больше всех на свете!

– Женаты! Да вы не можете быть женаты!

– Я полагаю, мадам, что мне лучше судить об этом.

– Но вы же не настолько витаете в облаках, чтобы возомнить себя мужем этой особы! Вы просто не можете стать ее мужем! Разве вы не слышали о Брачном кодексе?

– Напротив, я столько слышал об этом преступном законе, что более слышать не желаю! Став королем, я перво-наперво отменю этот закон!

Королева в ужасе воззрилась на сына. Да как он смеет так говорить? Королю ведь всего сорок восемь лет… он еще сравнительно молод. А послушать Георга, так его отец уже слабоумный старик!

Она содрогнулась.

– Прошу вас, не говорите таких слов. Я не уверена, что это нельзя расценить как… как измену.

Принц расхохотался.

– Мадам, мне кажется, со мной обращаются как с идиотом или с младенцем именно потому, что в один прекрасный день я стану королем и это всем известно. Неужели о моем будущем правлении нельзя упоминать? Неужели в этом есть что-то постыдное?

– Король еще не стар.

– Он выглядит и ведет себя как старик, поэтому люди не виноваты, что считают его стариком. Однако вы попросили меня приехать, ибо до вас дошли слухи о моей женитьбе… Извольте, я скажу вам правду: я действительно женат, женат на женщине, которая достойна стать королевой Англии! Ее присутствие не опозорит вашу гостиную… Королева не выдержала:

– У нее никогда не будет возможности доказать это!

– Значит, вы не допустите ее ко двору?

– Разумеется, нет!

– Но почему? Почему?

– Потому что я не принимаю… любовниц моего сына у себя в гостиной.

– Мадам, она моя жена.

– Вы прекрасно знаете, что такого не может быть. Даже если вы сочетались с ней браком, она не является вашей женой. Поэтому я повторяю вам, что не собираюсь принимать у себя в гостиной ваших любовниц.

Принц побелел от ярости.

– Ну и чудесно! Но во всех других лондонских гостиных почитают за честь принять ее. И позвольте вам заметить, мадам, что в вашей гостиной уныло, точно в склепе, а разговоры ведутся столь же оживленные, как на похоронах. В моей же гостиной, мадам, где собираются самые блестящие и остроумные люди Англии, моей супруге будут оказаны все надлежащие почести. А коли так, то позвольте заметить Вашему Величеству, что моя жена не будет страдать из-за отказа королевы принять ее в своей гостиной, ведь моя жена чувствует себя хозяйкой в гостиной принца Уэльского!

Принц отвесил легкий поклон и ринулся к дверям.

Королева смотрела ему вслед потухшими от горя глазами.

Она представила, как Уильям в Плимуте проклинает своих родителей, как издевается над ними принц Уэльский в роскошной гостиной Карлтон-хауса… представила себе короля, все больше впадающего в меланхолию… как он разговаривает сам с собой, а обращаясь к окружающим, говорит быстро-быстро и все время повторяется… Господи, до чего же это ее пугает!

Правда, есть еще Фредерик, живущий в Германии… Фредерик всегда излучал радость. Конечно, он в детстве очень дружил с принцем Уэльским, они были неразлучны… так преданны друг другу, выручали один другого из беды.

Скоро Фредерику исполнится двадцать три.

Может быть, если бы Фредерик вернулся домой, то хоть один сын стал бы им отрадой… И вполне вероятно, именно Фредерику суждено воцариться на английском престоле, ибо вряд ли народ примет короля, который отказался жениться – женитьба на миссис Фитцерберт не считается государством законной, а когда речь идет о государственных делах, следует учитывать исключительно мнение государства! – и заключил морганатический брак с католичкой.

Да, пожалуй, стоит намекнуть королю, когда он будет в хорошем настроении, что пора бы Фредерику вернуться домой.

* * *


После свидания с королевой принц стал добиваться того, чтобы Мария была принята во всех лондонских гостиных – и чтобы ее не только принимали, но и обращались с ней, словно с принцессой Уэльской. Если же какая-нибудь дама не сразу признавала Марию, эта дама мгновенно переставала существовать для принца, а его невнимание для светского человека было равносильно гибели, поэтому все старались оказывать Марии требуемые почести.

Она уже убедилась, что восставать против причуд юного возлюбленного бесполезно. Сколько раз он приходил к ней, трепеща от радостного волнения, потому что он приготовил ей сюрприз! Сюрприз назывался обычно «безделушкой». И это действительно была безделушка: брошка, ожерелье, медальон, усыпанный… бриллиантами, сапфирами или изумрудами, так что, выражая восторг, которого ждал от нее принц, Мария одновременно с тревогой прикидывала, сколько может стоить подобный «пустячок». Но как можно было внушить принцу, что жить надо по средствам? Он не имел никакого понятия о том, как достаются деньги. Увидел украшение – оно ему понравилось. А значит, Мария должна его получить!

Марию очень беспокоило и то, что она вынуждена устраивать во дворце Аксбриджа такие экстравагантные балы. Нет, разумеется, она вполне справлялась с ролью хозяйки. Принимая гостей в Свиннертоне, где Мария жила с мистером Фитцербертом, она этому научилась; вдобавок Мария обладала врожденным чувством собственного достоинства и царственными манерами, которых не имели такие люди, как, скажем, герцогиня Камберлендская.

Вернувшись из-за границы, герцог и герцогиня Камберлендские тут же узнали о случившемся, и герцогиня поспешила оказать теплый прием своей «драгоценной племяннице». Герцог тоже расточал ей комплименты. Это не только требовалось для поддержания дружеских отношений с принцем Уэльским, но и давало возможность насолить королю, а перед подобным искушением герцог устоять никак не мог!

А посему Мария развлекалась, как того хотелось принцу, однако постоянно подсчитывала траты и потихоньку жаловалась мисс Пайгот, старинной подруге, которую она, поселившись во дворце Аксбриджа, взяла к себе в качестве компаньонки, на то, что ее очень беспокоит подобная расточительность.

– Милая Пайгот! – восклицала Мария. – Принц даже представить себе не может, насколько счастливее я была, живя на Парк-стрит… Ну а если ему не нравится, что я живу в доме, полученном от мистера Фитцерберта, то я могла бы переселиться куда-нибудь в другое место, но не в такой же огромный дворец!

– Принц – душка, он так старается оказать вам всевозможные почести! – отвечала мисс Пайгот.

И Марии приходилось с ней соглашаться. Разве она могла испортить принцу удовольствие? Он был совсем мальчиком – ему еще не исполнилось и двадцати четырех, к тому же он был не по возрасту восторженным и ребячливым. А ей в июле уже стукнет тридцать… Шесть лет. Это довольно большая разница в возрасте. А коли так, то не следует забывать о его молодости, тем более что его пыл столь очарователен, особенно когда направлен на то, чтобы доставить ей удовольствие.

Пришла весна, и принц заявил, что они должны поехать в Брайтон. Он хотел, чтобы Мария вслед за ним насладилась красотой этого местечка. Вместе с принцем туда приехали все сливки лондонского общества, и обитатели некогда захолустного рыбацкого поселка высыпали на улицу, чтобы поглазеть на аристократов. Но больше всего они глазели на великолепного принца Уэльского.

«Ничто не вернется на круги своя», – любили повторять брайтонцы.

Принц поселился в Гроув-хаусе. Он снимал этот дом уже третий год. А миссис Фитцерберт выбрала дом за гостиницей, называвшейся «Замок»: ничего ближе к Гроув-хаусу найти было невозможно.

Там устраивались балы и званые ужины, и народ толпился возле Гроув-хауса и здания Благородной Ассамблеи, заглядывая в окна. Теплыми вечерами дамы и господа прохаживались по улицам, и всегда с ними был принц, который неизменно вел под руку одну и ту же пышную блондинку. Они были прекрасной парой.

«Как король с королевой», – говорили брайтонцы.

Каждое утро принц окунался в море; ему помогал Курильщик Майлз, рослый старый моряк, который чувствовал себя уютнее в воде, чем на суше. Он был истинным королем купален, и ежели заявлял, что плавать сегодня нельзя, переубедить его было невозможно. Однажды принц Уэльский, как обычно, вышел на берег, но старик Курильщик поглядел на него и покачал головой.

– Нет, мистер принц, – сказал он, – сегодня вы купаться не будете.

– Но я решил сегодня утром искупаться, Курильщик!

– О нет, ничего у вас не получится, – возразил Курильщик.

Принц, изумленный тем, что кто-то смеет с ним так обращаться, попытался оттолкнуть старика, но могучий Курильщик встал между принцем и купальной кабиной и заявил:

– Нет. Вы не будете купаться сегодня утром, мистер принц.

– И кто отдал такой приказ?

– Я, мистер принц. Что бы ни говорили принцы, приказания тут отдаю я!

Принц попытался взойти по ступенькам в кабинку для купания, но Курильщик поймал его за руку.

– Будь я проклят, если вам это удастся! – закричал Курильщик. – Как по-вашему, что скажет ваш папаша, ежели вы утонете, а? Он скажет: «Это ты виноват, Курильщик!» Он скажет: «Если б ты заботился о нем как положено, бедный Георг был бы сейчас жив!»

Мысль о том, что король может сказать Курильщику нечто подобное, привела принца в буйный восторг, и он громко расхохотался. Курильщик был уязвлен.

– Я говорю правду, – насупился он. – И не желаю, чтобы король Англии упрекал меня в пренебрежении долгом. Море церемониться не любит… даже с принцем Уэльским.

– И даже с королем Брайтона? – усмехнулся принц.

– Вы имеете в виду меня, мистер принц? А что? Это неплохо! «Король Брайтона»!

Титул Курильщику явно понравился, и принц насмешливо ему поклонился.

– Увы, я всего лишь принц, а принцы, как это ни досадно, частенько вынуждены слушаться королей.

Курильщик с удовольствием рассказывал эту историю, и вскоре его прозвали Королем Брайтона. И постепенно все больше людей приходило на берег, прося Короля Брайтона искупать их или посмотреть, как они будут плавать.

Мария купалась на женском пляже под присмотром старой Марты Гунн, крупной, сильной женщины, которая была копией Курильщика, только женского пола.

В Брайтоне принц и Мария были очень счастливы.

Однажды принц сказал Марии, когда они прогуливались по берегу моря, наслаждаясь вечерней прохладой:

– Гроув-хаус – довольно убогое место, я хотел бы построить здесь свой собственный дворец. Вы согласны со мной, моя дорогая, что это прекрасная идея?

Мария к этому времени уже поняла, что бороться с экстравагантными прихотями принца бесполезно, и согласилась.

* * *


А затем случилось нечто из ряда вон выходящее.

Вернувшись в Карлтон-хаус из Брайтона, принц обнаружил, что в вестибюле сидят незнакомцы; ошеломленные слуги не знали, как бы потактичнее объяснить ему, в чем дело. Пришлось это сделать самим незнакомцам.

– Извините нас, Ваше Высочество, но нам необходимо уладить одну небольшую неприятность; заплатите шестьсот фунтов, и мы будем тише воды – ниже травы. Мы очень уважаем Ваше Высочество. Но нам отдан приказ, сэр… мы люди подневольные. Принц пришел в ужас.

В Карлтон-хаус пожаловали судебные приставы.

* * *


Принц тут же бросился к своему другу Шеридану. Да, конечно, после свадьбы он оставил своих друзей, однако Шеридан ему поможет, принц в этом не сомневался! Чарлз тоже помог бы, но принц не решился обратиться к нему, ведь Мария вбила между ними клин.

Шеридан принял принца в своем доме на Брутон-стрит, всячески выражая удовольствие по поводу его появления.

– Шерри, я попал в необычайно унизительное положение!

– Ваше Высочество?

– В Карлтон-хаусе сидят судебные приставы. И все из-за каких-то шестисот фунтов. Шерри, что мне делать?

– Но, Ваше Высочество, кто откажется дать вам шестьсот фунтов? Стоит только попросить. Я лично могу назвать вам тысячу человек, которые с радостью дадут такие деньги.

– А вы, мой дорогой друг?

– Ваше Высочество прекрасно знает, что я всегда к вашим услугам, но сомневаюсь, что у меня найдется такая сумма. Я и сам со дня на день ожидаю подобных гостей. Однако никаких трудностей у Вашего Высочества не будет. Ведь у вас есть дядя, герцог Камберлендский, и он будет весьма польщен.

– Он зовет меня Пончиком. Мне не очень хочется быть ему обязанным.

– Но тогда, может, Георгиана? Или герцог Бедфорд? Да им нет числа!

Принц согласно кивнул.

– Но это безусловно унизительней, чем занять деньги у друзей, Шерри.

Шерри спорить не стал, но указал на то, что нужно как можно скорее заставить судебных приставов убраться из Карлтон-хауса.

Он был прав. Очень многие изъявили готовность ссудить принцу нужные шестьсот фунтов, но когда неприятность была улажена и Шеридан с принцем, вернувшись в Карлтон-хаус, решили немного отметить это событие, Шеридан сказал:

– Долги Вашего Высочества необходимо оплатить. Подобная история может повториться, а, как вы сами говорили, принцу Уэльскому оказываться в таком положении унизительно.

Принц кивнул и выжидательно поглядел на Шеридана. Он очень любил Шерри, тот был так обворожителен и красив, хотя и стал в последнее время немного тучным. Когда принц впервые встретил его несколько лет назад – у принца тогда был роман с Пердитой, – Шеридан занимался не политикой, а театром на Друри-Лейн. Но он уже снискал завидную славу написав «Соперников» и «Школу злословия». Они составили трио – он, Фокс и Шеридан. Берк тоже был их другом. Как принц тогда ценил эту дружбу! Как он восхищался остроумием и эрудицией своих друзей! Они все поддерживали вигов. Да, то были старые добрые времена, но с появлением Марии жизнь круто изменилась. Во-первых, принц обожал Марию и жаждал проводить с ней время, которое раньше проводил с друзьями, а во-вторых, Мария терпеть не могла Фокса, и это повлияло на отношение к нему принца.

Однако теперь Шеридан тоже имел большой вес в политических кругах, а поскольку он был тесно связан с Фоксом, принц, похоже, за компанию охладел и к нему.

И все же в тот день, когда принц обратился к Шеридану за помощью, он ощутил прилив дружеской любви.

Шеридан посмотрел в свой стакан и сказал:

– Этому нужно положить конец… и как можно скорее.

– Но как?

– Вашему Высочеству известно, какую сумму вы задолжали?

– Нет, я понятия не имею, Шерри, а если примусь подсчитывать, меня это безмерно огорчит, так что я даже и не пытаюсь.

– Парламент должен уплатить за вас долги.

– Разве это возможно?

– Ему это не впервой.

– Да и вообще-то на мой доход не очень и разживешься.

– Я думаю, следует поговорить с Фоксом.

Принц мрачно кивнул. Как всегда, получалось, что от Фокса ему никуда не деться.

* * *


Когда Мария услышала, что в Карлтон-хаус явились судебные приставы, она онемела от ужаса.

– Дорогой, что вы намерены делать? – воскликнула она.

– О, не бойся, все будет улажено.

– Но, дорогой, впредь нам нужно быть осмотрительней. Вы тратите на меня слишком много денег.

– На тебя потратить слишком много невозможно.

– Мне бы очень не хотелось быть вам обузой.

– Ты самая восхитительная обуза на свете! – заверил ее принц.

– Но, дорогой, что вы собираетесь предпринять?

– Ко мне придет Фокс. Можешь не сомневаться, что этот старый пройдоха найдет выход.

– Фокс!.. – Она презрительно наморщила свой чуть длинноватый нос с горбинкой.

– Радость моя, я знаю, ты его не любишь, но он придумает, как нам быть.

– А можно мне присутствовать при вашем разговоре? Принц заколебался, но Мария смотрела так умоляюще, что он согласился.

Поэтому, когда Фокс и Шеридан явились во дворец, чтобы поговорить с принцем о его долгах, они застали в комнате Марию.

– Мария в курсе дела, – объяснил принц.

Фокс поклонился, Мария холодно ответила на его поклон. Шеридана она приняла более любезно. Она считала, что Шеридан плохо влияет на принца, поскольку он пьяница, картежник и бабник, но он хотя бы мылся, и поэтому она относилась к нему более терпимо.

– Мария считает, что долги нужно уплатить немедленно, – заявил принц, с обожанием глядя на возлюбленную. – Она ругает меня за сумасбродство и говорит, что кредиторам надо заплатить при первой же возможности, а впредь быть экономнее.

– С чем я лично, – сказал Фокс, – полностью согласен. Принц смотрел то на Фокса, то на Марию и довольно тоскливо улыбался. Как ему хотелось, чтобы эти двое подружились – те, кого он любил больше всех на свете!

– Весь вопрос, – вставил Шеридан, – в том, как это осуществить.

– Ваше Высочество хотя бы приблизительно представляет размер долга? – поинтересовался Фокс.

Принц прикинул и заявил, что двести пятьдесят тысяч фунтов, пожалуй, покроют его долги.

Фокс ахнул. Это была очень большая сумма.

– Существует два способа, – сказал он. – Ваше Высочество может обратиться либо к королю, либо к парламенту.

– Меня ни то, ни другое не устраивает, – ответил принц. – К парламенту – это значит к Питту, а он никогда не был моим приятелем. Ну а идти к отцу и клянчить у него деньги – так мне даже подумать об этом противно.

– Это единственный выход, – предупредил Фокс.

– Да он же пугало! Посмешище! «А? Что? Что-что?». Вы не представляете, каким он стал старым дурнем! Да я на все готов, лишь бы не ходить к нему и не умолять о помощи.

– Тогда остается парламент.

– И мистер Питт.

– Все равно стоит попытаться, – сказал Шеридан. На том и порешили.

* * *


Узнав, что принц просит оплатить его долги, Питт решил ничего не предпринимать.

С какой стати кабинет министров будет поддерживать юнца, который явно пляшет под дудку оппозиции? Принц – сумасброд. Ну так что же? Пусть народ узнает, насколько он сумасброден, а мистеру Питту и кабинету министров до этого нет дела.

Но сказать принцу Уэльскому – который в любой момент может стать королем, – что он и пальцем не пошевелит ради него, было бы глупо и безрассудно, а мистер Питт хоть и молод, но ни в глупости, ни в безрассудстве его никто бы не обвинил.

Питт юлил, выспрашивал подробности, тянул с решением сперва несколько дней, потом несколько недель… Он говорил, что сумма слишком большая. Такой вопрос нельзя решить моментально.

А тем временем кредиторы теряли терпение, и принц, боясь, как бы судебные приставы вновь не нагрянули в Карлтон-хаус, отправился к Фоксу – за очередным советом.

– Ничем тут не поможешь, – покачал головой Фокс. – Вашему Высочеству придется попросить короля. В конце концов, это ваше право! Вы недостаточно хорошо обеспечены. Нельзя, чтобы принц Уэльский жил как нищий.

Поэтому принц написал королю о своих долгах и добавил, что для их покрытия хватит двухсот пятидесяти тысяч фунтов.

Король ответил, что он подумает. Но за несколько недель дело так и не сдвинулось с места, так что принц написал королю второе послание.

Принц должен понять, ответил король, что перед тем как выделить деньги, желательно выяснить, на что они были потрачены. Вот, к примеру, счет на пятьдесят четыре тысячи. Что заставило принца потратить столь громадную сумму, на какие нужды ушли такие деньжищи?

Деньги ушли на мебель, посуду и драгоценности, которые принц заставил Марию принять в подарок, однако он не собирался докладывать об этом королю.

Тогда король написал ему короткую и не очень вежливую записку, заявив, что он не оплатит долги принца и не отдаст распоряжения увеличить его годовой доход.

Получив ее, принц страшно рассвирепел: ему стало понятно, что король на пару с Питтом все это время не собирался выплачивать его долги. Поэтому принц заявил, что он решил действовать по-своему. Он запрет Карлтон-хаус, будет жить как самый обычный джентльмен и обещает ежегодно выплачивать из своей ренты сорок тысяч кредиторам. Пусть вся страна узнает, как отец и парламент, который у него в подчинении, обращаются с принцем Уэльским!

* * *


Получив письмо от принца, король встревожился. Ежели принц запрет Карлтон-хаус, народ вскоре об этом прознает. А принцу Уэльскому не положено жить как обычному джентльмену. Люди всегда были на стороне принца, и теперь повторится то же самое; тем более, что когда король в былые времена влезал в долги, парламент всегда их оплачивал.

Король призвал к себе Питта и попросил у него совета.

Питт прочел письма, и их тон ему не понравился.

– Если принц решит строить из себя мученика, – заметил он, – ничего хорошего не будет.

– Верно, – согласился король. – Я сейчас же напишу ему и дам понять, что окончательно я ему не отказал.

– По-моему, это прекрасная идея, Ваше Величество, – похвалил Питт. – Я думаю, долги принца следует оплатить, однако Его Высочеству надо дать понять, что Ваше Величество не в восторге от его экстравагантного образа жизни.

– Он будет вынужден понять это, мистер Питт, я вам обещаю.

Как только Питт ушел, король написал письмо принцу. Он объяснил, что окончательно он сыну не отказывает, однако, если принц решится на какое-нибудь сумасбродство, пусть не забывает, что ему придется это расхлебывать.

Получив отцовское послание, принц воскликнул:

– Ну и прекрасно! Я ему покажу!

Мария как раз оказалась рядом. Она пришла в восторг от его решимости, и это еще больше воодушевило принца.

– Вы правы! – вскричала она.

Милая Мария, она не понимала, как ее слова навредили королю; для нее все упиралось в необходимость экономии.

– Я продам всех моих лошадей, – сказал принц Марии. – Карлтон-хаус закрою, оставлю только несколько комнат. Мы с тобой уедем в Брайтон. Там жизнь дешевле. Господи, представляю, как взовьется отец, услышав, что я выставил на продажу лошадей и кареты. А я… я сделаю это так, что все будут знать! Пора показать народу, как со мной обращаются.

Фокс обрадовался.

– Это, – заявил он Шеридану, – будет поражением для короля и Питта. Мы должны позаботиться, чтобы преподнести случившееся в выгодном для нас свете. Если принц скажет, что готов из соображений экономии пожить какое-то время за границей – ничего, это нам не повредит. О Господи, такой поворот событий заставит старого Георга пожалеть о том, что он не оплатил долги молодого. Поверь мне, он попытается оплатить их сейчас. Но мы не заинтересованы… пока!

Фокс был очень рад. Эх ты, чересчур умный мистер Питт! Ты слишком долго юлил. Эх ты, глупый Георг! Тебе и невдомек, что народ недоумевает, почему ты перессорился со всей своей родней.

* * *


Фокс велел своим писакам засесть за памфлеты, а художникам – за карикатуры.

– Мы должны подготовить почву, Шерри, – объяснил он. – Ничего, что молодому Георгу порой придется несладко. Я уверен, он в восторге от того, что происходит.

И, похоже, Фокс оказался прав. Принц Уэльский, как и остальные члены королевского семейства, считал, что пытаться поймать короля на крючок – презабавное занятие.

В кофейнях люди судачили о том, как принц поссорился с королем; эти пересуды вытеснили сплетни о миссис Фитцерберт. Какой же все-таки интересный, потрясающий человек, этот принц Уэльский! С ним всегда происходит что-то необычайное. «Господи, благослови принца Уэльского!» – кричала толпа. Что же до короля, то он старый зануда… он и его плодовитая Шарлотта. На принца и Марию Фитцерберт смотреть гораздо приятней, а их история так романтична!

Фокс и его друзья разглагольствовали о том, что король не может ужиться ни с одним из членов королевской семьи. Он поссорился со своими братьями, герцогами Глочестерским и Камберлендским, потому что они женились не на тех, на ком следовало. Не пора ли перестать ворошить старое? Глочестер вынужден жить во Флоренции, поскольку его оскорбляет, что его жена, герцогиня, член королевской семьи, не принята при дворе; а Камберлендов тоже не принимают, так как они поженились без согласия короля. Принц Фредерик, герцог Йоркский, отправлен в Ганновер – служить в армии (король считает, что английская армия для его сыновей недостаточно хороша), Уильям во флоте, Эдуард в Женеве, а молоденьких принцесс отправят в Геттинген: видите ли, по мнению короля, в Оксфорде и Кембридже не такое прекрасное образование, как в немецких университетах!

До чего же смешон старик-король! Неудивительно, что все семейство с ним рассорилось. А теперь он еще и с принцем Уэльским обошелся так ужасно, что бедняге пришлось покинуть Карлтон-хаус, распродать всех лошадей и распроститься с каретами – иначе он не мог выплатить долги.

Разве это не позор для страны, что принц Уэльский не имеет собственного экипажа?

Принц и миссис Фитцерберт отправились в Брайтон в почтовой карете. Впервые в жизни особа, в жилах которой текла королевская кровь, путешествовала в наемном экипаже, и принц с восторгом позволял миссис Фитцерберт платить всякий раз, когда им приходилось нанимать карету.

Народ был шокирован, а король, сидя в Виндзоре, с грустью осознавал, что его популярность падает.

Принцу удалось его переиграть. Он явно наслаждался своей бедностью, король же не знал, куда деваться от смущения.


СРАЖЕНИЕ В СЕНТ-ДЖЕЙМССКОМ ДВОРЦЕ


– Дорогая Хаггердорн, – молвила королева, – когда вы уедете, мне вас так будет не хватать!

Миссис Хаггердорн, служившая королеве верой и правдой целых двадцать пять лет, отвернулась, чтобы скрыть подступившие слезы. Она так долго мечтала о возвращении домой, и вот теперь, когда желанный миг наступил, вдруг заколебалась… однако по-настоящему она сожалела лишь о расставании с королевой.

– Ваше Величество были так добры ко мне! – прошептала Хаггердорн. – Вот почему мне грустно уезжать.

– Двадцать пять лет – долгий срок, – вздохнула королева.

– Ах, мадам, я никогда не забуду тот день, когда мы покинули родину. А это ужасное морское плавание, когда Ваше Величество подали всем нам пример: мы страдали морской болезнью, а вы преспокойно играли на клавесине.

– Просто я, как выяснилось, хорошо переношу качку, Хаггердорн… ну, и потом мне, наверное, хотелось бросить вызов судьбе. Ведь на душе так тревожно, когда едешь в совершенно незнакомую страну… к мужу, которого никогда в жизни не видела…

– Ах, Ваше Величество, я вас понимаю. Меня эти страдания тоже немного затронули. Однако Ваше Величество составило счастье Его Величества и всего английского народа. Вы подарили им столько сыновей и дочерей!

– Пожалуй, даже слишком много, Хаггердорн. Поэтому у нас немало забот. Однако вам не нужно расстраиваться. Вы уже скоро будете в Мекленбурге. Подумайте об этом. Вы увидите моих родных, моих старинных подруг. Как вы думаете, Хаггердорн, они не позабыли меня за эти двадцать пять лет?

– Они не могли вас забыть, мадам.

– Что ж, может быть. Порой до них, наверное, доходили известия о королеве Англии. Я полагаю, они слышали и о скандальных историях, которые так мастерски умеет провоцировать мой сын.

В голосе королевы почувствовалась неприязнь, и это удивило Хаггердорн. Она вспомнила, как когда-то в голосе королевы всякий раз звучала нежность, стоило ей заговорить о принце Уэльском.

«Пожалуй, – подумала кроткая и миролюбивая Хаггердорн, – я очень кстати уезжаю на родину».

С принцем всегда было много неприятностей, и по мере того, как он рос, неприятности тоже росли, а теперь еще и другие мальчики достигли беспокойного возраста. Мадам фон Швелленбург всегда была такой дерзкой и требовательной! Ну, и вдобавок Его Величество король… Только самые близкие королеве люди осознавали, насколько она из-за него переживает, и были в курсе того, как странно он порой может себя вести.

И как раз в этот момент король вошел в покои супруги: лоб его избороздили морщины, брови ощетинились, лицо приобрело нездоровый кирпично-красный оттенок.

Королева сказала:

– Ваше Величество, дорогая Хаггердорн прощается со мной. Видите ли, она покидает нас.

Король посмотрел на Хаггердорн, и взгляд его смягчился: Его Величество расчувствовался.

– А… да-да, дражайшая Хаггердорн. Счастливого пути. Жаль, что вы уезжаете. Очень жаль.

Хаггердорн поклонилась – настолько изящно, насколько ей позволял ревматизм и негнущиеся колени. О да, пора покинуть Виндзор, где вечно гуляют сквозняки. На старости лет хочется немного уюта.

– Я буду скучать по Хаггердорн, – сказала королева.

– Да, мы все будем по ней скучать, – король сегодня был в отменном настроении. Он излучал доброжелательность и поинтересовался планами Хаггердорн.

«Ничего удивительного, – подумала королева, – что его часто сравнивают с сельским помещиком и говорят: какой же он король?»

Король спросил у Хаггердорн, чем она намерена заняться в дальнейшем, и заверил ее, что с пустыми руками она из Виндзора не уедет.

«Да, – снова промелькнуло у королевы, – он прекрасный помещик».

Она стала чересчур критически относиться и к королю, и к детям, и к жизни вообще!

Скорый отъезд Хаггердорн навеял воспоминания двадцатипятилетней давности, когда перед Шарлоттой вдруг замаячила блестящая перспектива сделаться королевой Англии. И во что это вылилось? Она стала каким-то детородящим механизмом. За двадцать пять лет родила пятнадцать детей. Большую часть времени она либо была беременна, либо рожала. Два малыша умерли – Октавий и Альфред, – однако тринадцать детей остались живы; и теперь, подрастая, они, ради которых она жила и страдала, начинали выступать против нее. Старший сын презирал и ее, и своего отца; никогда еще разлад в семье не ощущался столь остро. Королева волновалась за принца. И за короля. Хаггердорн – счастливица: она никому ничего не должна, ее ничто не связывает, она отправится домой в Мекленбург-Стрелитц и будет на старости лет наслаждаться покоем!

Когда Хаггердорн отпустили, королева сказала королю:

– Я подумываю о том, чтобы найти Хаггердорн замену.

– Да, да! – закивал король. Теперь он всегда живо интересовался домашними делами.

– У меня есть идея. Интересно, как вы ее воспримете, Ваше Величество.

С королем произошла прямо-таки чудесная перемена.

Королева подумала: «Если б он мог отгородиться от государственных дел и несносных сыновей, он был бы счастливым семьянином. И занимался бы только всякими пустяками. Бедный Георг, как же ему не повезло, что он родился наследником престола!»

– Я слушаю вас с нетерпением, – сказал король.

– Помните писательницу, которую мы встретили у нашей милой миссис Делани? Знаменитую мисс Берни? Я раздумываю, не предложить ли ей это место.

Лицо короля засветилось от удовольствия.

– Ах, дорогая миссис Делани, – промурлыкал он. – Да, я прекрасно помню.

Это были приятные воспоминания. Король поселил миссис Делани неподалеку от Виндзорского дворца; он сам выбрал для нее всю мебель и даже позаботился о том, какими продуктами загрузить кладовку. Королева помнила, как король радовался, показывая миссис Делани ее новое жилище, а у него сейчас при мысли об этом навернулись на глаза счастливые слезы.

– Мисс Берни… – протянул король. – Говорят, она очень умна, эта молодая леди.

– Да, в ее уме можно не сомневаться. Я бы хотела, чтобы она почитала мне вслух свои сочинения. Нам как раз нужен человек для чтения вслух, и по-моему, залучить во дворец знаменитую писательницу – это великолепная идея.

Король закивал. Да, то была приятная встреча! Мисс Берни совершенно покорена королевской любезностью, а он и королева милостиво беседовали с ней о ее книгах.

– Да, да, да! – подхватил король. – Я считаю, вам следует дать это место мисс Берни.

* * *


Жарким июльским утром, в десять часов, экипаж, в котором сидели мисс Берни и ее отец, выехал с Сент-Мартин-стрит и направился в Виндзор. Доктор Берни был в восторге от того, что его дочери выпала такая честь; Фанни же не была уверена, что это великое благо.

Что будет она, знаменитая романистка, любимица лондонской литературной братии, привыкшая к беседам в просвещенном обществе, делать среди ограниченных, недалеких королевских придворных?

Может быть, ей не так уж и повезло, когда она, приехав погостить к миссис Делани, познакомилась там с королем и королевой? Но кто бы мог подумать после той встречи, что такое случится?

Однако отказываться от предложения, которое несомненно должно быть расценено как великая честь, не принято.

«О Господи! – мысленно простонала Фанни. – Ничего не остается, кроме как подчиниться».

Она подумала о королеве – некрасивой пигалице, говорящей с немецким акцентом, – о дородном, несколько жутковатом короле с кустистыми бровями, о его шокирующей привычке забрасывать человека вопросами, на которые он, возможно, и не ждал ответа. «А? А? Что-что?..» И разговаривает он так быстро, что если его собеседник хоть немного нервничает – а кто не будет нервничать, беседуя с королем? – то понять, что имеет в виду Его Величество, практически невозможно.

Но отец, любимый отец, был в восторге. И все остальные родственники тоже. Она прекрасно себе представляла, как они будут хвастаться:

– А знаете, Фанни… наша знаменитая Фанни теперь при дворе, общается – причем запросто! – с Ее Величеством королевой.

У доктора Берни был сейчас такой довольный вид, словно он раскланивался на сцене после самого удачного выступления за всю свою жизнь.

«Ну как, – недоумевала Фанни, – в такой обстановке я могу показать свои истинные чувства?»

Она уставилась на свой саквояж. В нем лежала одежда, которая – Фанни была в этом уверена – будет выглядеть во дворце совершенно ни к месту. Фанни не умела красиво одеваться и знала, что никогда не научится. Однако в саквояже лежал еще и дневник; это будет ее отрадой, ее утешением; в нем она будет откровенно писать о своих чувствах и впечатлениях… а еще она собирается писать письма своей сестре Сьюзен. Да, как бы ей там ни было тревожно и неуютно, она ведь всегда сможет взяться за перо!

Доктор Берни говорил о короле с почтительным трепетом. Что бы ни болтали о короле люди, а он любит музыку, так что Фанни сможет насладиться при дворе приятными мелодиями. В Виндзоре каждый вечер устраиваются концерты.

«Да, я знаю, – подумала Фанни. – Но что за разговоры мне придется там слышать?»

Фанни вспоминала старые добрые времена, когда ей доводилось беседовать с доктором Джонсоном, Джеймсом Босвеллом и миссис Трейл.

«О Господи! – мысленно воскликнула Фанни. – Я похожа на монашку, заточенную в монастыре, или на невесту, отправляющуюся к жениху, которого совсем не знаю. Должно быть, именно так чувствовала себя бедная королева, когда давным-давно приехала сюда из Мекленбург-Стрелитца. Но все же мое положение не столь ужасно. Ведь это не навсегда. И потом… – Фанни тихонько хихикнула, – мне не придется вынашивать королевских детей».

Отец улыбнулся дочери. Фанни постепенно понимает, какая великая честь ей оказана.

Они въехали в Виндзор, и перед ними вырос замок – огромный и величественный.

– Ты, конечно, в замке жить не будешь, – напомнил Фанни отец, – тебя поселят в Верхних покоях.

– Это не так впечатляет, – пробормотала Фанни и с надеждой добавила: – Но, может, там уютнее?

Экипаж подъехал к дому миссис Делани, и пассажиры вышли. Миссис Делани, сияя от удовольствия – ведь она считала, что это благодаря ей Фанни получила столь почетное место! – пригласила их войти.

Пока выгружали багаж, миссис Делани успела отправить человека в Верхние покои, велев ему сообщить о приезде мисс Берни. Затем Фанни, доктор Берни и хозяйка дома расположились в маленькой гостиной, и миссис Делани принялась обучать Фанни придворному этикету.

– Я наверняка сделаю что-нибудь не так! – воскликнула Фанни. – Я знаю!

– Моя дорогая, – успокоила ее миссис Делани, – Ее Величество будет к вам очень добра, вот увидите.

– У нее не будет другого выхода, – мрачно сострила Фанни.

– Не забывайте, милочка, вы знаменитая романистка, и королева обожает ваши книги. Вообще-то она надеется, что вы прочтете их все до единой вслух – ей и принцессам.

– Но вы же знаете мой голос. Он слишком тихий, а когда я его повышаю, он… он становится скрипучим. Ох, дорогая миссис Делани, я так страшно опозорюсь!.. – Тут вдруг Фанни просияла. – Меня прогонят, и я вернусь домой. Пожалуй, все не так уж и плохо!

– А я думаю, хорошо, – вмешался доктор Берни, – что Ее Величество тебя сейчас не слышит.

Посыльный сообщил миссис Делани, что королева, узнав о приезде доктора и мисс Берни, готова принять их.

– Ну, что ж, – сказала миссис Делани, – идите. И пусть вам сопутствует удача!

Фанни взяла отца под руку, и они быстро дошли до Верхних покоев – от дома миссис Делани до них было совсем недалеко.

Ее Величество сидела в гостиной, за спиной королевы стояла высокая и чрезвычайно безобразная женщина, которая сразу же не понравилась Фанни.

«Подойди поближе, – приказала себе Фанни, вспомнив наставления миссис Делани. – Поклонись, напусти на себя смиренный вид, не заговаривай, пока к тебе не обратятся».

– Доктор Берни… Мисс Берни. Королева улыбалась.

– Мне очень приятно видеть вас. Мисс Берни, мы надеемся, вам будет у нас хорошо.

– Ваше Величество очень любезны, – пробормотала Фанни. Доктор Берни, чувствовавший себя непринужденно, сказал, что его дочь совершенно сражена оказанной ей честью.

– Просто восхитительно, что теперь с нами будет романистка, которая доставляет нам такое наслаждение своими сочинениями, – продолжала королева. – Познакомьтесь, это хранительница моего гардероба. Она расскажет, чем вам предстоит здесь заниматься. Швелленбург, будьте любезны провести мисс Берни в ее апартаменты. Я полагаю, она немного устала с дороги и прежде, чем приступить к своим обязанностям, не прочь отдохнуть.

Это был знак, что можно уходить, поняла Фанни, и воспряла духом – она вообще не имела привычки долго расстраиваться.

Фанни принялась пятиться к двери – мисс Делани сказала, что это необходимый ритуал. Фанни сочла его ужасно неудобным.

«Господи, я наверняка споткнусь… а если мне придется ходить на высоких каблуках, как же тогда пятиться задом?»

Наконец дверь за ней закрылась, и Фанни опять смогла ходить как все люди.

Она задрала голову и, улыбнувшись мрачной мадам фон Швелленбург, подумала, что у нее необычайно неприятная физиономия.

– Ходить сюда, – это были единственные слова, вырвавшиеся из удивительно противного рта.

«Пожалуй, – сказала себе Фанни, идя в свои апартаменты, – я недооценивала тяготы жизни при дворе».

* * *


Комнаты Фанни располагались на первом этаже особняка, в котором жила королева. Фанни выделили гостиную, откуда была видна Круглая башня, и маленькую спальню, окна которой выходили в сад. Фанни решила, что помещение вполне подходящее, хоть и не очень просторное. Гораздо менее удобно было то, что через стенку от ее гостиной обитала мадам фон Швелленбург.

Фанни дали слугу и служанку, и романистка было подумала, что ее ждет сладкая жизнь, однако была быстро разочарована.

Мадам фон Швелленбург всячески давала ей понять, что Фанни – ее подчиненная, ведь мадам считалась хранительницей гардероба, а Фанни была назначена помощницей хранительницы.

– Я здесь становляйт правила! – сообщила Швелленбург Фанни. – Я… сам!

И поинтересовалась, любит ли Фанни жаб, добавив, что у нее, мадам фон Швелленбург, жабы просто потрясающие. Это самые умные жабы в мире. Они квакают, когда она стучит по клеткам табакеркой.

У Фанни квакающие твари вызвали отвращение, и она не сумела этого скрыть.

– Значит… вы их не любить? – Швелленбург была разобижена. Она не позволит, чтобы какие-то выскочки-бумагомараки воротили нос от ее прелестных любимиц!.. С тех пор мадам решила сделать все, дабы жизнь при дворе не казалась Фанни раем.

– Романы… – провозгласила фон Швелленбург, обратившись к своей фаворитке и бросив уничижительный взгляд через плечо на Фанни. – Я не понимайт, что называйт романы, а что романсы, а что историй… Я не желайт читайт этот… хлам.

Фанни ужасно хотелось хихикнуть, но она сдержалась. Фанни быстро сообразила, что общение с мадам фон Швелленбург станет для нее суровым испытанием в новой придворной жизни.

Были и другие испытания: так, Фанни приходилось вставать каждое утро в шесть утра и, надев платье и чепец, быть готовой по первому зову королевы – а это могло произойти в любое время от семи до восьми часов – помчаться в ее покои. Королева вставала раньше, но посылала за Фанни только тогда, когда миссис Тилки – она была немкой, но говорила по-английски не хуже королевы и даже с меньшим акцентом – завершала ее прическу.

Швелленбург же, насколько было известно Фанни, валялась в постели до полудня. Вскоре после приезда в Англию она заявила, что столь важная особа, как она, не может работать: ее задача – надзирать за фрейлинами и служанками. Швелленбург упорно настаивала на этом, чем очень радовала Фанни, поскольку тогда по утрам она не сталкивалась со вздорной старушенцией. Когда же королева вызывала Фанни к себе, Фанни и миссис Тилки вдвоем одевали Ее Величество: миссис Тилки как более опытная камеристка подавала одежду, а Фанни обряжала госпожу.

Фанни не могла сдержать улыбку, представляя себе, какой был бы кошмар, если бы ей самой пришлось решать, что следует надеть раньше, а что позже.

Она писала Сьюзен, что вполне могла бы попытаться надеть на королеву платье, не надев кринолин, и дать ей веер, еще не успев повязать шейный платок.

Вскоре после восьми начиналась служба в дворцовой часовне, где собиралось все королевское семейство. Затем все шли завтракать: это было самое приятное время суток, поскольку Фанни могла целый час посидеть за едой, уставившись в книгу. Потом ей предоставлялась возможность побездельничать… если, конечно, королеве не нужно было завивать волосы, что происходило, как выяснила Фанни, дважды в неделю, на сей церемонии ей тоже следовало присутствовать.

Однако дневной туалет королевы начинался лишь в четверть первого; это был уже настоящий ритуал, и заправляла там всем Швелленбург. Фанни была благодарна королеве, которая никогда не обращала внимания на ее мелкие ошибки, а просматривала во время одевания газеты и часто зачитывала из них по нескольку фраз. Зачитав что-нибудь, королева всякий раз поглядывала на Фанни, словно пытаясь понять, понравилось ей или нет; Фанни трогали эти небольшие знаки внимания, и она чувствовала, что, если бы не скверный характер фон Швелленбург, которая была ее непосредственной начальницей, она вполне могла бы приспособиться к новой жизни.

Очутившись при дворе, Фанни была вынуждена заниматься и своим собственным туалетом, о чем раньше она почти не думала. А в пять часов дня ее ждало самое большое испытание – Фанни приходилось обедать в компании с мадам фон Швелленбург: это была ужасная пытка, ибо старая немка каждым жестом и почти каждым словом давала понять, что не одобряет свою новую помощницу. Кофе Швелленбург пила в своей гостиной, а король и его семейство разгуливало по террасам, и принцессам нравилось устраивать из этого целую церемонию: тщательно принарядившись, они прохаживались, помахивая веерами, и с улыбкой кланялись людям, которые приходили на них посмотреть.

«Бедные, – вздыхала про себя Фанни, – они как птицы в клетках, и это торжественное шествование по террасам для них единственная возможность чуть-чуть расправить крылышки… но лишь совсем немножко».

В восемь часов Фанни должна была готовить чай для конюших или других джентльменов, получивших приглашение Их Величеств посетить вечерний концерт.

От девяти до одиннадцати, пока концерт не заканчивался, Фанни приходилось проводить время с Швелленбург; затем начинался ужин, после которого следовало еще раз обслужить королеву. А затем Фанни падала на постель и почти мгновенно засыпала.

Она ужасно уставала за день, а поскольку во дворце каждый следующий день напоминал предыдущий, жизнь ее была очень монотонной.

Однако у Фанни все же оставался ее дневник, и кроме того, она любила встречаться с принцессами – эти юные создания, жаждавшие избежать монотонности, интересовали ее больше всех остальных обитателей Виндзора; вдобавок Фанни их жалела, ведь, хотя правила этикета не позволяли ей отказаться от столь вожделенной для многих должности, пожалованной ей королевой, Фанни знала, что рано или поздно она удерет из дворца, а вот бедным маленьким принцессам придется это терпеть всю жизнь, пока они не выйдут замуж.

В свободное время Фанни писала дневник и письма домой. Это было для нее самым большим удовольствием.

* * *


Заходя в апартаменты королевы, король перекидывался несколькими словами с мисс Берни. Когда он смотрел на нее, его глаза всегда поблескивали: ему явно казалось странным, что она могла написать роман. Однако Его Величество всегда разговаривал с ней добродушно, и если бы вдобавок он говорил не так быстро и Фанни понимала, что он имеет в виду, она бы вообще его не боялась.

В то августовское утро, выйдя из дворца, король размышлял о принце Уэльском и о комедии, которую тот ломает, притворяясь, что экономит. С этим нужно наконец разобраться! Пожалуй, стоит еще раз поговорить с Питтом.

Всю дорогу от Виндзора до Сент-Джеймса народ смотрел на короля мрачно; все безмолвствовали. Никаких возгласов, славословящих Его Величество, не было. Многие люди проходили мимо кареты, даже не взглянув на нее. А один выкрикнул: «Да здравствует принц Уэльский!»

«Грустно, – подумал король, – очень грустно, когда восхваление сына означает предательские мысли по отношению к его отцу».

Он устал. Порой король чувствовал себя больным, ему хотелось затвориться… ну, если не в Виндзоре, так в Кью, никогда не видеть ни одного политика и навеки позабыть о том, что у него есть сын по имени Георг.

Как только встреча с политиками закончится, он вернется в Виндзор. Будет там охотиться, ведь он все время толстеет, и ему полезно двигаться. К тому же сидя верхом на лошади, он забывает про свои беды.

Карета уже подъезжала к Сент-Джеймсскому дворцу, когда король увидел кучку людей – маленькую, всего с полдюжины человек, – они остановились, чтобы поглазеть на него. Он вышел из кареты, и в этот момент от крохотной группки отделилась одна женщина. Она побежала к королю, размахивая листом бумаги, который держала в правой руке.

«О Господи! – поморщился король. – Петиция». Однако он знал, что нельзя отмахиваться от людей, если им хочется привлечь его внимание к какой-то – разумеется, воображаемой – несправедливости.

Король потянулся к бумаге, и тут женщина взмахнула левой рукой; в ту же секунду он увидел блестящий нож и почувствовал глухой удар в грудь.

Зеваки закричали. Слуги короля схватили женщину.

– Пустите меня! – вопила она. – Я настоящая королева! Корона моя!

«Бедняжка полоумная», – подумал король, и глаза его наполнились слезами.

– Обращайтесь с ней ласково, – велел он, – Я не ранен. Только скажите, мой камзол цел?

– Ваше Величество… вам…

– Со мной ничего не случилось, – заявил король. – Уберите эту несчастную. Пошли, нас ждут.

* * *


Королева вместе с принцессами и несколькими фрейлинами сидела за шитьем. Мисс Берни, мисс Планта и Гули по очереди читали вслух.

Королева слушала, наблюдая за принцессами; она надеялась, что общество писательницы пойдет им на пользу. Правда, чтение мисс Берни ее слегка разочаровало. Даже странно, что женщина, пишущая восхитительные романы, оказалась неспособна выразительно прочесть их. Однако никуда не денешься: и Планта, и Гули читают гораздо «выигрышней», чем мисс Берни. Но в то же время мисс Берни пользуется большим расположением принцесс, особенно малышки Амелии, которая очень привязалась к ней, а поскольку Амелия – любимица короля и придворных, так как она способна отвлечь Его Величество от государственных дел, которые страшно ему докучают, то ее хорошее отношение было очень важно.

Старшая дочь короля уже наполнила мамину табакерку, а Августа вдела нитку в иголку и протянула ее королеве; в этот момент наступил черед Фанни читать вслух.

– Мэри, – королева строго взглянула на одну из младших дочерей, которая уронила наперсток. – Будь любезна, не вертись, ибо мисс Берни, к несчастью, имеет обыкновение поначалу читать слишком тихо.

Фанни залилась краской смущения и попыталась читать погромче, а королева заложила складки на ткани и внимательно слушала, не переставая шить и одновременно держа в поле зрения всех собравшихся в гостиной.

Но вдруг за дверью поднялся шум, все насторожились. До них донесся крик: вопила какая-то женщина, причем вопила истошно, и всем стало понятно, что это голос мадам ла Фит, француженки, в обязанности которой, в частности, входило читать по-французски королеве и принцессам.

– Я должна увидеть Ее Величество. Это necessaire.[11 - необходимо (фр.).] Говорю вам! Это tres important.[12 - очень важно (фр.).]

Мадам ла Фит всегда начинала перемежать свою речь французскими словами, когда была взволнована, поэтому не было никакого сомнения в том, что и сейчас она вне себя от волнения.

– Гули, пойдите и выясните, что происходит, – приказала королева.

Мисс Голдсворти тут же встала, но не успела дойти до двери, как та распахнулась, и в комнату влетела мадам ла Фит; добежав до королевы, она бросилась ей в ноги.

– О, mon Dieu![13 - Боже мой (фр.).] Вы уже слышали? Какой horreur![14 - Ужас (фр.).]

– Мадам ла Фит, пожалуйста, успокойтесь, – сказала королева. – Что стряслось? Что вы услышали?

– О… Я не могу вымолвить… Король… Я не могу… Королеву обуял знакомый ужас, она почувствовала тошноту.

В своем воображении она не раз проживала подобные сцены. Он сделал что-то такое, из чего его безумие сразу станет очевидным. Как часто король, казалось, из последних сил старался сохранить остатки разума, и королеве всегда было страшно, что его силы иссякнут.

Она услышала свой спокойный голос:

– Что случилось, мадам ла Фит? – Королева хотела было отослать дочерей, но было уже поздно. Если случилось именно то, чего она боялась, это от них не скроешь, рано или поздно они все равно узнают.

– Его ударили кинжалом! Целых два раза! – Мадам ла Фит театрально воздела руки к небу. – Убийца нанес целых два удара. Вот что я слышала.

Королева вскочила. Как ни странно, она почувствовала облегчение. Теперь она сможет овладеть ситуацией.

– Я уверена, что Его Величество цел и невредим, – сказала она.

* * *


И почти тут же королеве доложили, что Его Величество действительно цел и невредим. С ним ничего не случилось. Удар был нанесен тупым столовым ножом, который далее не прорезал камзол. Король проявил завидное спокойствие и отправился на встречу с политическими деятелями. Вскоре он вернется в Виндзор.

Конечно, ходили всякие сплетни, но обращать на них внимание не следовало. Поэтому королеву заверили, что король в безопасности.

На улицах люди болтали, что женщина, совершившая покушение, была служанкой в Карлтон-хаусе и потеряла работу, поскольку король отказался оплатить долги принца Уэльского. Поговаривали еще, что она любила принца и решила отомстить королю за дурное обращение с сыном. Некоторые же договорились даже до того, что покушение отражало всеобщее недовольство королем и стремление заменить его на нового.

Однако женщина оказалась помешанной: она неустанно твердила о том, что корона должна принадлежать ей.

Когда король прибыл в Виндзор, королева встретила его с явным облегчением.

– Ничего страшного! – сказал он. – Бедняжка сумасшедшая. Я велел обращаться с ней ласково.

Королева кивнула.

– Несчастная женщина, – прошептала она.

И король, словно эхо, без тени улыбки повторил ее слова.

* * *


Когда известие о происшедшем долетело до Гроув-хауса, из мухи успели сделать слона.

Короля дважды ударили кинжалом возле Сент-Джеймсского дворца. Он умирает, ему лишь пытаются облегчить страдания.

– Я должен во весь опор мчаться в Виндзор, – воскликнул принц Уэльский.

Ему подали фаэтон, он сам сел на козлы и за рекордно короткий срок добрался до Виндзора.

В комнатах принцесс, располагавшихся в Верхних покоях, поднялся переполох.

– Георг здесь! – закричала старшая принцесса и от волнения всплеснула руками.

– Он приехал, потому что совершено покушение на папу, – откликнулась Августа.

– Наверное, – сказала сестра, – он надеется на смертельный исход. Ведь тогда всем здесь завладеет он, – в ее глазах появилось мечтательное выражение. – Ручаюсь, тогда все переменится! Георг разрешит нам выезжать в свет. И наша скучная жизнь кончится!

– Шарлотта, ну как ты можешь так говорить!

– Я говорю правду, Августа.

– Мне бы хотелось написать портрет Георга, – вздохнула Елизавета. – Он такой интересный типаж!

– Он очень хорош собой, – вздохнула Шарлотта. – И совершает такие потрясающие поступки! О, мисс Берни, неужели вам не хочется вывести его на страницах романа?

Мисс Берни рассмеялась.

– Ваше Высочество, о реальных людях не пишут романов. Я думаю, это было бы расценено как неуважение к Его Высочеству.

– Вы смущаете мисс Берни, – укоризненно сказала принцессе Гули.

– Милая старушка Гули! Вы такая же вредная, как наши папа и мама! По-моему, вам очень нравится, как нас третируют.

– Ладно! – оборвала ее мисс Гули. – Мы должны выполнять приказы Его Величества. Кроме того, всему есть пределы, и Ваши Высочества это прекрасно знают.

Трехлетняя Амелия улизнула из детской и вбежала в комнату.

– А я тут! А я тут!

– Где тебе нельзя находиться, – с ласковым упреком сказала старшая принцесса.

Амелия засмеялась и принялась бегать по комнате.

– Я лошадка. Папина лошадка.

Во дворе послышался грохот экипажа, и все принцессы подбежали к окну.

– Он уезжает. Он уже уезжает! Ах, посмотрите! Ну разве он не красив?

– У него сердитый вид.

– О Господи! Должно быть, они снова повздорили.

– Но почему?.. почему? Он же приехал только, чтобы справиться о папином здоровье.

– Ага, чтобы посмотреть, скоро ли наступит его черед надеть корону.

– Ой, какой же он гадкий, наш дорогой братец! Шарлотта, подвинься, я не могу разглядеть пряжки на его туфлях.

– Мелия хочет видеть Георга, – малышка властно обратилась к Фанни. – Мисс Берни, подними меня. Я хочу посмотреть на Георга.

Мисс Берни охотно, поскольку ей хотелось поглазеть на Георга не меньше, чем Амелии, подхватила на руки самую младшую принцессу и, стоя у окна, следила за тем, как разъяренный принц уезжает в своем фаэтоне.

* * *


Возвращаясь из Виндзора в Лондон, сердитый принц решил, что он расскажет все как было, без утайки. Он явился в Виндзор преисполненный благих намерений: он услышал о том, что в отца стреляли, и поехал, желая убедиться, что слухи беспочвенны… а если нет, то чтобы предложить помощь… он был готов на все. А король отказался его принять!

Как же старик ненавидит его!

Нужно немедленно поговорить с Фоксом и Шериданом… Кроме того, надо как-то уладить эту историю с долгами. Не может же он вечно влачить такое существование!

Не успев вернуться в Артон-хаус, принц сразу же послал за Фоксом и Шериданом.

– В Виндзоре со мной обошлись самым что ни на есть безобразным образом, – заявил он. – Естественно, я как только услышал о покушении, то сорвался и поехал.

– Ничего иного Ваше Высочество и не могли сделать, – откликнулся Шеридан.

– Да, чтобы в случае смерти короля быть рядом, – согласился Фокс.

– А оказалось, что какая-то полоумная набросилась на отца, размахивая десертным ножичком. Должен признаться вам, джентльмены, королева приняла меня очень холодно.

– Вне всякого сомнения, так велел король.

– Он был в соседней комнате. В какой-то момент я даже услышал голос старого дурня: «А? Что? А? Что?» Он был здоровехонек… и прекрасно знал о моем приезде! Я сказал матери: «Я хочу повидаться с королем и убедиться в том, что он нисколько не пострадал от сего печального происшествия». И знаете, что она мне ответила? «Вы, может, и хотите, но Ваше Величество вас видеть не желает. И смею вас уверить, ваш визит произвел на него более тяжелое впечатление, чем нападение сумасшедшей». И это мои родители?! Ну, скажите, разве народу не пора узнать, как со мной обращаются?

Фокс помолчал несколько секунд и сказал:

– Да, пора… пора вынести это все на свет божий. Я думаю, нам надо обсудить наши планы.

– Какие планы?

– Как – независимо от согласия Питта – вынести вопрос о ваших финансах на обсуждение в парламенте.

Принц пришел в восторг. Он мог доверять Фоксу. И Шеридан был с ними согласен. Фокс ввел его в политику, своим продвижением принц обязан Фоксу. А коли так, то любое предложение Фокса – это мудрый совет.

– Нам нужно время, – сказал Фокс. – Мы должны быть уверены в том, что нас поддерживают. Однако пора перехватить инициативу.

Фокс излучал энергию. Ничто не радовало его так, как конфликты в парламенте. Это было своего рода азартной игрой. Публику, конечно, немного шокировало, что принц потратил столько денег, толком ничего не имея за душой, но ведь он продал своих лошадей и кареты! Вдобавок он уплатил кое-какие долги и теперь жил экономно, даже ездил в наемных экипажах… стало быть, он раскаивается в совершенных безумствах! А вот король не намерен помогать сыну. Он плохой отец; люди начали понимать, что король действительно ненавидит принца Уэльского. Тем более что король старый, непривлекательный, скучный, предпочитает жить не в Сент-Джеймсском или Букингемском дворцах, а в деревне, словно простой сквайр.

Фокс сказал:

– Не думаю, что когда-либо раньше король был также непопулярен в народе. Мне совершенно ясно, что настало время действовать. Главное теперь – хорошенько подумать, как нам перехитрить короля и этого умника, Питта-младшего.

* * *


Парламенту предстояло собраться лишь осенью, а к тому времени Питту уже будут противостоять грозные силы. Фокс не желал вступать в бой, не будучи абсолютно уверен в победе, и надеялся, что принц сделает снова театральный жест и, продолжая жить в режиме экономии, сможет заплатить еще часть своих долгов. Если принца не будет в городе – а как он может тут развлекаться, если комнаты для приема гостей в Карлтон-хаусе заперты? – то у людей кончится терпение. Они ведь любили интересоваться пирушками, которые он устраивал в особняке, изысканными каретами, поставленными в ряд на улице Молл, романом с миссис Фитцерберт. Но в ту зиму Лондон потерял своего принца. Так что людям приходилось довольствоваться унылым королем, королевой и мельком увиденными принцессами, которых держали взаперти, и ни карикатуристы, ни народ не могли понять, что у них за характер.

– Ну вот, – сказал Фокс, – а весной мы должны захватить врасплох мистера Питта и Его совсем некоролевское Величество.


МОРСКОЙ ПАВИЛЬОН


Людвиг Вельтхе был человеком с идеями и давно обдумывал один план, который казался ему весьма удачным. По дороге в Брайтон и обратно – Вельтхе прислуживал принцу Уэльскому – он мог неспеша поразмыслить над перспективами, открывающимися перед рыбацким поселком. По его мнению, они были просто блестящими.

Вельтхе полагал, что мода на морские купания не пройдет. Все больше шикарной публики проводило здесь летом очень много времени. Старый Курильщик кому угодно мог дать прикурить, Марта Гунн тоже была весьма колоритным персонажем, и их соленые шуточки цитировались в бальных залах огромных особняков. Все считали своим долгом побывать в Брайтоне! Морские купания так благотворно влияли на здоровье, что его потом хватало на целую зиму; жизнь в Брайтоне была такой же изысканной, как и в Лондоне, ведь здесь находился принц Уэльский, а все знали, что, где принц Уэльский, там бонтон, высшее общество; шикарнее места просто не бывает.

Поэтому герр Вельтхе принялся строить планы на будущее.

Принц уже три года подряд снимал Гроув-хаус, но нельзя было сказать, что Гроув-хаус – достойная резиденция для наследника трона.

«И все же, – рассуждал Вельтхе, – где же еще мог остановиться принц? А раз в Брайтоне нет достойного жилья, значит, надо его построить, это совершенно очевидно!»

Нельзя было не заметить герра Вельтхе: он, как и принц, слыл выдающимся человеком. Но если принц был удивительно хорош собой и потрясающе элегантен, то Вельтхе выделялся своим безобразием.

Говорили, что он похож на треску, что у него слишком курносый нос, голова чересчур большая для короткого жирного тела, а ковыляет он, переваливаясь, точно утка.

Однако в дополнение к столь непрезентабельной внешности Вельтхе был наделен весьма бойким умом. Неумный человек не смог бы подняться по служебной лестнице от разносчика, торгующего имбирными пряниками, до королевского мажордома; да и лучшим поваром Лондона человек слывет не без оснований, и кондитерскую на Пикадилли (где, правда, распоряжался не он, а его жена), и клуб, которому оказывают покровительство принц и его друзья, содержат только в том случае, когда у него имеются ум и деловая хватка.

Продавец имбирных пряников твердо решил сколотить состояние прежде, чем он удалится от дел, а затем можно будет вернуться в свой родной Ганновер и тратить там нажитые денежки… А может, к тому времени ему уже и не захочется уезжать из Англии…

Но теперь… Теперь ему засветил Брайтон! Герр Вельтхе почувствовал, что старый дом, носивший название «Кемпс Фарм», стоявший на западном берегу Стейна, имеет весьма заманчивые перспективы. В то время мало кто на него заглядывался, но Вельтхе это было только на руку. Местоположение дома Вельтхе считал идеальным; название можно было поменять… скажем, на «Морской павильон», а если вдобавок произвести в переименованном доме кое-какие изменения – чтобы идти в ногу со временем, – то это будет гораздо более подходящее жилище для принца, чем Гроув-хаус.

Герр Вельтхе верил, что ему снова повезло. Он снимет этот дом, а когда все будет готово, предложит его своему царственному господину.

* * *


Узнав о плане Вельтхе, принц пришел в восторг. Строительство было его страстью, и он всей душой отдался делу превращения «Кемпс Фарм» в «Морской павильон». К Пасхе дом должен быть готов, ведь снова селиться в Гроув-хаусе ему неохота, а поскольку Карлтон-хаус до сих пор в нежилом состоянии, то, едва установится теплая погода, нужно будет отправляться в Брайтон.

И работа закипела! Принц не терпел проволочек, и через несколько недель от прежнего дома не осталось и следа. На его месте начали вырисовываться очертания элегантного особняка. Прежде всего внимание приковывала располагавшаяся по центру ротонда с плоским куполом. Ионические колонны соединяли ее с двумя крылами здания, а окружала ротонду галерея, где на равных промежутках были поставлены весьма нескромные статуи. Северное крыло и ротонда были построены заново и соединены с южным крылом, построенным на основе «Кемпс Фарм»; в результате архитектор Холланд увеличил размеры здания больше чем вдвое и сделал так, что почти все окна выходили на море. Он создал очаровательную резиденцию с верандами и балконами, а парк перед «Павильоном» буквально каждого приводил в неописуемый восторг. Лужайки перед домом были огорожены низкой стеной с деревянной решеткой, чтобы люди могли сквозь нее видеть, как принц и его гости нежатся на солнышке, гуляя по парку.

Принц решил, что это прелестная летняя вилла, не роскошная, но вполне соответствующая его нынешнему образу жизни. Он насыщал свою страсть к строительству, мечтая о том, какие когда-нибудь здесь будут сделаны изменения, однако пока уже имевшегося ему было вполне достаточно.

Мария, отказывавшаяся жить с ним открыто, сняла совсем рядом с «Морским павильоном» небольшой домик – маленькую дачку с милыми зелеными ставенками; единственным плюсом было то, что от дома принца ее отделяла лишь небольшая полоска сада.

В ту зиму Фокс упорно подбивал преданных ему вигов поддержать требования принца, который провозглашал свои долги делом государственным и требовал назначить себе содержание, соответствующее положению особы такого ранга, как он. Поскольку жить в Карлтон-хаусе было слишком дорого, принц пользовался несколькими чужими домами. Лорд Норт отдал ему свой особняк в Буши, а дядя принца, герцог Глочестерский, написал из-за границы, что к услугам Его Высочества предоставляется особняк в Бегшоте.

Мария радовалась бережливости принца, а он был рад ублажить Марию. В Брайтоне ее полюбили; правда, она никогда не загорала, но вид у нее при этом был такой царственный, что она немедленно заслужила всеобщее уважение. Хозяйки всех знаменитых гостиных принимали ее так, словно она и впрямь была принцессой Уэльской. Герцогини Камберлендская, Девонширская и Ратландская, леди Клер, Клермонт и Мелбурн – все приехали в Брайтон; им просто ничего не оставалось делать, если они хотели слыть шикарной публикой; там они устраивали всякие развлечения, и ежели им не удавалось залучить к себе в качестве самых главных гостей принца и миссис Фитцерберт, то светские дамы были безутешны. Принц ходил везде только с Марией. Марта Гунн открыто звала ее Миссис Принц, и народ подхватил это прозвище. Простые люди явно считали Марию женой принца Уэльского и верили, что их свадьба не выдумка.

Да по-другому брайтонцы и не могли относиться к Марии. Строительство «Морского павильона» озолотило местных рабочих. Все теперь рвались построить здесь виллу, да побольше!

Поэтому всякий раз, когда принц проходил мимо, брайтонцы разражались приветственными криками. Они не забывали, чем они обязаны ему… и, конечно же, Миссис Принц!

* * *


Популярность принца никогда еще не была так высока, как в то лето. Его чрезвычайная учтивость и свободные, непринужденные манеры покорили сердца жителей Брайтона. Они уверяли, будто он раскаивается в том, что влез в долги… да и почему все так получилось? А вот почему: принц обустраивал дом для миссис Фитцерберт! А это вполне понятная и романтическая причина. Какое право имеет король так жестоко обходиться с сыном? Люди помнили, что когда-то парламент уплатил долги самого короля. А это с какой-такой стати? Разве он, славившийся своим скупердяйством, мог наделать долгов? Нет, они все прекрасно знали! Король влез в долги, потому что королева посылала денежки за границу своей семейке, этим попрошайкам! Вот в чем дело! А тем временем обворожительный принц Уэльский – который, конечно, весьма экстравагантен, но это вполне можно понять! – прозябает в нищете!

Нищетой, конечно, жизнь в «Морском павильоне» назвать было трудно, но принц, бесспорно, экономил.

Под влиянием Марии он стал меньше пить и сделался еще любезнее. Он принимал участие в судьбе своих слуг: когда одного мальчика выгнали за мелкое воровство и принц увидел, что он горько плачет, то, расспросив воришку и выяснив причину, он сказал:

– Если я дам тебе еще один шанс, ты пообещаешь никогда не воровать и служить мне верой и правдой?

Мальчик поклялся, принц дал ему возможность исправиться, и с тех пор никто не смел в присутствии этого паренька сказать хоть слово против принца Уэльского. Принц был популярен в народе и особенно среди своей челяди. Говорили, что никого слуги так не обожают, как принца Уэльского. Если кто-либо испытывал финансовые затруднения, он всегда мог положиться на принца – тот выручал буквально всех. Да, конечно, он беспечно относился к деньгам, но ведь очень много долгов он наделал именно потому, что не раз великодушно выручал попавших в беду людей!

Зная это, Мария не могла нарадоваться на принца и не раз заявляла, что стесненная жизнь в Брайтоне ей вовсе не в тягость. На самом деле она никогда еще не была так счастлива, как в то лето.

* * *


Герцог Орлеанский, любивший Грейс Эллиотт и вообще все английское, тоже, естественно, отдыхал в Брайтоне. Все знали, что он не в ладах со своим кузеном, французским королем, и ненавидит королеву; герцогу был по душе английский стиль жизни.

Он всегда жил в предвкушении скачек, был азартным картежником и закадычным другом принца Уэльского.

Однажды, очутившись с принцем наедине, герцог заговорил о финансовых затруднениях принца и посетовал, что такому элегантному джентльмену, прирожденному главе государства, приходится экономить, ведь это больше подходит презренным буржуа!

Принц рассмеялся.

– О, выяснилось, что я не настолько экстравагантен, как мне казалось!

– Мне это не нравится, кузен. Мне не по душе, что у меня так много денег, а у вас так мало.

– Мсье герцог, я вижу, у вас доброе сердце.

– Я был бы счастлив, если бы вы позволили дать вам взаймы: тогда бы вы смогли покрыть часть своих долгов.

Принц подумал о том, как хорошо было бы утереть нос папашке и мистеру Питту, согласившись на это предложение.

Он заколебался, герцог Орлеанский заметил его нерешительность.

– Полно! Что значит такая пустяковая сумма? Мы же кузены!

– Но мне не хочется создавать вам ни малейших неудобств.

– Какие неудобства? Вы доставите мне величайшее удовольствие.

* * *


Шеридан прискакал в Брайтон верхом и прибежал к Марии.

– Вы знаете, что принц собирается взять взаймы у герцога Орлеанского?

– О, нет! Нет! – вскричала Мария.

– Я вижу, вы понимаете, насколько это важно. Его надо убедить не принимать предложения герцога. Это политический ход.

– Принц скоро придет. Подождите здесь, мы встретим его вместе.

Принц очень обрадовался, увидев своего милого Шерри, ему было приятно, что Шеридан ладит с Марией лучше Фокса.

– Шерри волнуется из-за денег, которые вы собираетесь занять у герцога Орлеанского, – объяснила Мария.

Принц рассмеялся.

– Позволить французу выручить меня из беды не самая лучшая идея, не правда ли? Представьте, как разъярится отец, поняв, что я больше не буду приставать к нему с просьбами о деньгах.

– Ваше Высочество, – сказал Шеридан, – герцог – член французской королевской семьи. Мне уже донесли, что он собирает во Франции деньги для вас. А значит, это будет равносильно займу у Франции. Я думаю, Ваше Высочество понимает, что вы не можете взять эти деньги.

Принц был потрясен, и внимательно наблюдавшая за ним Мария подумала, что он похож на ребенка, у которого вдруг выхватили обещанную игрушку.

– Но почему? – воскликнул он.

– Потому что герцог Орлеанский – политическая фигура, сэр. Он предлагает вам деньги не просто из дружеских побуждений. Во Франции сейчас очень неспокойно, и, похоже, грядет беда. Вполне вероятно, у герцога есть планы… планы, которые затрагивают нашу страну. Осмелюсь напомнить, что Вашему Высочеству не следует забывать о весьма уязвимом положении, в которое вы себя поставили. Я должен сказать, что и Фокс, и Портленд сочли бы весьма неразумным, если бы Ваше Высочество взяли деньги у герцога Орлеанского.

– Значит, это уже обсуждалось?

– И во Франции, Ваше Высочество, и в нашей стране. Я не сомневаюсь, что вы, человек весьма здравомыслящий, понимаете, насколько для вас опасно так глубоко залезать в долги к Франции – через герцога Орлеанского.

Мария сказала:

– Шерри прав, я уверена. Принц улыбнулся и кивнул.

– Конечно. Я все понимаю. Но…

– Ваше Высочество, – поспешно проговорил Шеридан, – Чарлз передает вам следующее. Потерпите еще немножко. Он намерен в скором времени вынести ваши затруднения на обсуждение в парламенте. Он готов к атаке и говорит, что знамения добрые. Впереди нас ждет победа.

– Хорошо, я сейчас же напишу герцогу Орлеанскому, поблагодарю его за щедрость, но скажу, что не могу воспользоваться его добротой.

Шеридан вздохнул с облегчением.

Принц был внушаем. Шерри собрался немедленно вернуться в Чертси и сообщить Чарлзу, что лучше всего влиять на принца через Марию Фитцерберт. А стало быть, Чарлзу и ей пора проникнуться друг к другу доверием!


ПРЕДАТЕЛЬСТВО В ДОМЕ


Чарлз Джеймс Фокс из кожи вон лез, убеждая партию вигов поддержать принца, ходатайствовавшего перед парламентом об уплате его долгов; однако никто его особенно не поддерживал, за исключением верного Шеридана. Фокс знал, что его друзей смущает всего один, но зато очень важный вопрос: женитьба принца.

Только те, кто присутствовал при том, как совершавший обряд венчания священник объявил принца и Марию Фитцерберт мужем и женой, мог поклясться, что они женаты. В число этих людей входили сами принц и Мария, а также ее брат, дядя и преподобный Роберт Берт; однако все они поклялись держать случившееся в тайне и держали слово, тем более что людям, присутствовавшим на подобной церемонии, можно было предъявить довольно туманное, но серьезное обвинение в содействии преступному замыслу. Поэтому никто ничего не мог сказать наверняка.

И все же Фокс верил, что ему известна истина, ведь у него было письмо принца, в котором тот категорически отрицал свое намерение жениться. На этом доказательстве Фокс и строил свой план.

Он хотел вынести вопрос о долгах на обсуждение в парламенте, ибо верил в победу. Долги принца следует уплатить, самому принцу надо назначить более щедрое содержание, а королю – продемонстрировать, что он гадкий скряга. Страна должна осознать, что король – глупый и вздорный старый джентльмен, который перессорился со всем своим семейством. Принц же – надежда Англии. Питт – ставленник короля, он, Фокс, – принца, и мудрые избиратели предпочтут веселого и обворожительного принца (с Фоксом), а не Питта с неумным и неприятным королем.

Никогда еще король не был так непопулярен. Настало время нанести удар, и Фокс считал, что он готов к атаке.

Конечно, он знал, почему Портленд и остальные не рвутся в бой. Им было неизвестно, женат принц или нет. Если обнаружится, что он женат – а это вполне может выплыть на свет, когда начнется обсуждение его финансового положения, – принц немедленно потеряет популярность. Пока же все было покрыто мраком неизвестности, а люди обожают тайны. Газеты только и писали, что о романе принца с Марией. Однако если бы вдруг оказалось, что он действительно женат на женщине, которая дважды осталась вдовой и при этом была на шесть лет старше него… Да это еще полбеды! Главное, что Мария была католичкой, а после смитфилдовских пожаров народ Англии решил, что он больше не желает видеть на троне католиков. Из-за этого Яков II лишился короны и на троне воцарились Ганноверы. Не столь давний мятеж Гордона вполне определенно показывал, что чувства эти до сих пор сильны.

Фоксу было ясно, что виги не поддержат принца, опасаясь подтверждения слухов о его женитьбе на миссис Фитцерберт. Ведь он связан с партией, а тогда партия ужасно пострадает: ее, может быть, еще очень долго будут связывать с католиками.

Однако вслух про женитьбу не упоминали, поскольку принц присутствовал почти при всех обсуждениях, а его женитьба считалась слишком деликатным делом, о котором никто не желал заговаривать. Люди, хорошо знавшие принца, знали и то, что он терпеть не мог разговаривать на неприятные ему темы.

И тем не менее Фокс не волновался. Он верил, что ему известна истина, и чувствовал себя уверенно.

Если бы только принц откровенно признался друзьям, что никакой свадьбы не было, Фокс без труда бы уговорил их поддержать принца; однако на это принц не пойдет.

Фоксу казалось, что он понимает его. Принц – романтик, он страстно влюблен в миссис Фитцерберт. Люди думают, что он сочетался с ней законным браком? Что ж, пусть думают! Мария, вне всякого сомнения, мечтала о свадьбе. Поэтому ей хотелось убедить людей в том, что она и принц поженились, а принц хотел угодить ей.

Фоксу все было достаточно ясно.

Однако герцог Портлендский был неумолим. Герцог заявил, что он – как лидер вигов – не позволит партии вынести на обсуждение вопрос о долгах принца.

Принц разозлился и надерзил Портленду, едва лишь увидел его в следующий раз. Но Портленд только пожал плечами. Очень жаль, конечно, что приходится огорчать принца, но ему, Портленду, нужно заботиться о партии.

– Я твердо намерен, – сказал принц Фоксу, – вынести дело на обсуждение в парламенте. Совершенно очевидно, что я не могу так жить дальше!

Фокс кивнул:

– Да, это безусловно надо делать. Не бойтесь, мы обойдемся без Портленда. Мы с Шерри вдвоем стоим целой партии. И найдем независимого члена парламента, который поставит этот вопрос на повестку дня. Я даже знаю такого человека: это Алдерман Ньюнхем. Он богатый торговец и имеет в парламенте вес. Надеюсь, он нас поддержит.

И через несколько дней Фокс доложил принцу, что так оно и оказалось.

Алдерман Ньюнхем поднимет вопрос о долгах принца на следующем заседании Палаты Общин.

* * *


Двадцатого апреля Алдерман Ньюнхем обратился к мистеру Питту, канцлеру казначейства – кроме поста премьер-министра Питт занимал еще и пост канцлера – с вопросом:

– Намерены ли министры Его Величества попытаться найти принцу Уэльскому выход из нынешнего весьма неловкого положения? Поведение Его Высочества в этот нелегкий период жизни отразило ярче самой ослепительной диадемы, что только есть в Европе, его благородство и достоинство. Однако было бы неправильно лишать Его Высочество удобств и развлечений, кои ему полагаются по рангу.

Мистер Питт поднялся с места и ответил:

– Я имею право выносить на обсуждение вопрос, затронутый уважаемым джентльменом, только в том случае, если такое приказание поступает от Его Величества. А я пока не был удостоен чести получить подобный приказ.

Едва мистер Питт уселся на место, как Алдерман Ньюнхем снова вскочил и заявил, что 4 мая он намерен опять вынести на повестку дня вопрос о долгах принца Уэльского.

Фокс был позабавлен.

– Мы пошли в атаку, – сказал он Лиззи. – Питт был захвачен врасплох. Он не верил, что принц разрешит нам выносить эту историю на обсуждение в парламент.

– Но почему? Он же знает, что принц не может вечно жить в таких условиях.

– Все опять упирается в вопрос о женитьбе принца. Питт полагает, что Его Высочество побоится, как бы парламент не начал совать нос в его любовные дела.

– Но Его Высочество наверняка этого не желает!

– Его Высочество желает, чтобы парламент уплатил его долги… и я намерен об этом позаботиться!

* * *


Питт приготовил Палате Общин сюрприз: он сам, не дожидаясь вмешательства Алдермана Ньюнхема, затронул в следующий раз вопрос о долгах принца. Питт улучил момент, когда зал был полон, и поинтересовался, собирается ли почтенный магистрат Алдерман Ньюнхем дать дальнейший ход своему запросу и что входит в его намерения.

Ньюнхем ответил, что он просто хочет вызволить принца Уэльского из нынешнего весьма неловкого положения.

Ответ Питта прозвучал угрожающе.

– В этом вопросе есть один крайне деликатный аспект, – заявил Питт, – он состоит в том, что мы должны будем вникнуть в причины, обусловившие нынешнюю ситуацию.

Фокс знал, что это означает.

* * *


С тех пор как Мария вернулась в Англию, газеты постоянно публиковали карикатуры и заметки, в которых говорилось о ней и принце; но как раз в тот момент, когда вопрос о долгах принца должен был дебатироваться в парламенте, Джон Хорн Тук, политик, обожавший писать памфлеты и прославившийся своей эксцентричностью, напечатал опус, называвшийся «Пресловутая женитьба принца Уэльского». Джон Хорн писал о несправедливости Брачного кодекса и издевался над ним. Какой от него толк, если принц, несмотря на этот закон, женился (а Хорн считал, что принц действительно женился)? В конце автор писал:

«Нет, из дебатов в обеих палатах парламента публика не получит достоверной информации по вопросу, представляющему столь огромное значение для всего английского народа, властителя трона, его преемника и чрезвычайно учтивой и достойной считаю истинной принцессой Уэльской, Ее Королевским Высочеством, и де юре, и де факто, к счастью для нашей страны».

Памфлет взбудоражил весь Лондон и королевский двор. «Женат принц или не женат?» – спрашивал каждый. Люди заключали пари. Все остальное, казалось, отступило на задний план. Важнее всего был вопрос: действительно ли принц женился? Может ли он жениться? А как же Брачный кодекс королевской семьи? Можно ли считать этот брак законным? Но главное, было ли венчание?

Фокс не терял бдительности.

Он сказал Шеридану:

– Я думаю, один из нас должен всегда присутствовать на заседаниях парламента: Питт может вынести вопрос на обсуждение в любой момент. А вам известно, что это будет означать. Вопрос о долгах принца – лишь ширма. Главное, что будет обсуждаться, это женат он или не женат.

– Как по-вашему, Его Высочество это осознает?

– Осознает. Но ему нужно добиться уплаты долгов. А Питт запросил за это такую цену. Чертовки умно! Он не дает нам выставить короля мелочным старым хреном – хотя на самом деле он такой и есть! Питт намерен выставить принца в невыгодном свете и, вероятно, попытается лишить его права на престол. Нам следует быть начеку. Мы с вами – единственные защитники принца. Можете не сомневаться, Портленд не позволит нам втянуть в это сражение партию.

* * *


И все же Фокс был захвачен врасплох. Пожалуй, он недооценил эффект, который может произвести памфлет Хорна Тука. В парламенте была группа людей, которые яростно давали отпор любым нападкам на государственную английскую церковь: это были сквайры, которые твердо решили ни за что не допустить на трон католика… и не позволить ни одному монарху взять в супруги католичку. Эти люди сыграли весьма важную роль в изгнании Якова II из Англии и в воцарении Вильгельма Оранского.[15 - Вильгельм III Оранский (1650–1702) – правитель Нидерландов с 1674 года, английский король с 1689 года Призван на английский престол в ходе государственного переворота 1688—89 гг. До 1694 года правил совместно с женой Марией II Стюарт.] И если бы принц Уэльский действительно женился на католичке, они сочли бы это… нет, конечно, не столь серьезной опасностью, Которая существовала для Англии в 1688 году, но довольно-таки тревожным сигналом, залогом создания аналогичной ситуации. Вдобавок на политиков очень влияли их жены: они требовали, чтобы наследник престола был тверд в протестантской вере… ну а если он настолько глуп, что женился на католичке… пусть даже заключил морганатический брак… что ж, им хотелось это знать наверняка!

Поэтому сквайры собрались и назначили своим спикером Джона Ролле, сквайра из Девоншира. Ролле был человеком прямым и честным; акцент сразу выдавал его девонширское происхождение, Ролле говорил медленно, но весьма откровенно, подкупить его еще никому не удалось, он не питал уважения к рангам и не заботился о том, что его откровенные речи могут обидеть особу королевской крови. Стойкий нонконформист, Ролле не собирался способствовать распространению католического влияния на английский трон и решил выяснить, действительно ли принц Уэльский взял в жены католичку.

Двадцать седьмого апреля Алдерман Ньюнхем встал, как и было условлено, с места и предложил направить Его Величеству королю ходатайство с просьбой рассмотреть нынешнее плачевное финансовое положение принца Уэльского, а дабы облегчить королю его задачу, парламент должен выделить сумму, необходимую для того, чтобы положение принца стало сносным.

Питт открыл было рот, чтобы ответить, но Джон Ролле его опередил.

Слова Ролле, произнесенные с раскатистым «р», повергли парламент в состояние глубокого шока, так как всем стало ясно, что теперь, когда они произнесены, правду скрыть уже не удастся.

Если и существует вопрос, особенно привлекающий внимание сельских джентльменов, так это вопрос, который пообещал затронуть почтенный Алдерман, заявил Ролле, ибо это немедленно затронет нашу церковь и государство. А посему едва достопочтенный Алдерман поставит данный вопрос перед парламентом и сядет на свое место, он, Ролле, наоборот, поднимется с места и потребует отказаться от обсуждения, поскольку делать этого явно не следует.

Шеридан заволновался. Вот он, удобный момент! Но где же Фокс? В столь важный момент Фокса в парламенте не оказалось. И тяжелое бремя ответственности целиком легло на плечи Шеридана.

Как же быть?.. Надо выиграть время… Пусть Фокс сам ведет эту борьбу! В тот момент Шеридан решил, что единственным правильным ходом будет притвориться, будто он не понимает, к чему клонит Ролле.

Шеридан вскочил на ноги.

– Я не понимаю, – воскликнул он, – какое отношение имеет затронутый вопрос к церкви и государству? Цель запроса лишь избавить принца от финансовых затруднений.

И добавил, что, если запрос будет сделан, он выполнит свой долг.

Хитрый Питт моментально догадался, что Шеридан напуган, и не преминул этим воспользоваться. Он тоже поднялся с места.

– Я весьма опасаюсь, – сказал он, – что упорство моего достопочтенного коллеги вынудит меня принять после бесконечно долгих колебаний решение открыть уважаемым коллегам правду, которую в других обстоятельствах я считал бы себя обязанным скрывать.

Атмосфера в парламенте накалилась.

– Поэтому, как только запрос будет сделан, – продолжал Питт, – я готов выразить твердую решимость и категорически отказаться от его рассмотрения.

Шеридан мгновенно понял, что Питт совершил промах. Он заявил, что откажется от обсуждения вопроса, который вообще-то не следовало дебатировать. Это был непарламентский ход, и хотя Шеридан волновался за исход дела, все же он был достаточно политически грамотен, чтобы попробовать обескуражить противника, указав на его оплошность.

Только нужно, чтобы в нападках на Питта не ощущалось тревоги!

– Некоторые достопочтенные джентльмены высказывались в пользу неспешного рассмотрения данного дела, – сказал он, – однако мистер Питт воздвиг на их пути непреодолимую преграду. И нашей стране, и всей Европе может показаться, что принц сдался под натиском своих противников и ему нечего им возразить. Что подумал бы мир, видя подобное поведение? Он подумал бы, что принц избегает расследования и боится предстать перед своими обвинителями. Однако если угрозы мистера Питта рассчитаны именно на это, я надеюсь, их автор вскоре поймет, что он глубоко заблуждался и относительно чувств, и насчет поведения принца.

Парламент неистовствовал.

Шеридан старался скрыть тревогу. Ему было ясно, что теперь вопрос о женитьбе принца неизбежно будет поставлен.

* * *


Шеридан со всех ног помчался в Карлтон-хаус и подробно рассказал принцу о том, что случилось в парламенте.

– Надежды нет, – сказал Шеридан, – теперь вопрос о вашей женитьбе непременно будет обсуждаться в парламенте. И нам придется дать на него ответ.

Принц побелел от гнева, а затем покраснел от унижения.

– Ролле! – вскричал он. – Да кто он такой? Неотесанная деревенщина! Какое ему дело до моих отношений с женщинами? Почему он разевает свой дурацкий рот? Я прошу только о том, чтобы они уплатили за меня долги. При чем здесь другие вопросы? Это не их ума дело!

– Ваше Высочество, – вставил Шеридан, – вопрос все равно будет задан. И нам надо подумать, как на него ответить.

Принц умолк. Он прекрасно понимал, что будет поставлено на карту. Признаться, что он женат, равносильно катастрофе. Ведь Мария – католичка! Этого достаточно, чтобы положить конец династии Ганноверов. С какой стати Ганноверы должны править страной, если они запятнали себя связями с католиками? Это же единственная причина, по которой свергли Стюартов!

Наверное, никто еще не попадал в подобную переделку. Либо он должен отречься от жены, либо потерять корону!

Из головы не шли глупые слова баллады:
		«Я от короны откажусь,


		Лишь бы назвать тебя моею».


Но Мария и так была его! Он мог сохранить и Марию, и корону. И в глубине души понимал, что не намерен ни от чего отказываться… если это, конечно, возможно.

– Шерри! – воскликнул принц. – Ради бога, скажи, что мне делать?

Шеридан пристально глядел на принца. Было ясно, что он встревожен. Куда подевались его ирландское обаяние, привычка остроумно льстить? Казалось, он жестко спрашивал принца: «Да или нет?»

– Я надеюсь только на то, – наконец вымолвил он, – что вам удастся отречься от своей женитьбы. Иначе Ваше Высочество окажется в весьма опасном положении.

Принц не мог смотреть Шеридану в глаза. Он презирал себя. Ведь он поклялся стоять за Марию горой! Пообещал, что в случае необходимости они уедут за границу и будут там жить… что он на все ради нее готов! Но… корона! Какой прекрасной казалась она ему в этот момент! Принц представил себе, как он кочует из одной европейской страны в другую: частное лицо, своего рода изгой, насильственно лишенный королевского лоска. Кто тогда будет оплачивать его долги? И разве можно человеку, воспитанному так, как он… человеку, с колыбели усвоившему, что он будет королем Англии, отказаться от всего того, что принадлежит ему по праву?

Ну, а Мария… Так он же любит Марию! И всегда будет любить. Он считает ее женой и ведет себя с ней как с женой. Разве этого не достаточно?

«Да Мария сама не захотела бы от меня такой жертвы! – торжествующе сказал себе принц.

Вот и ответ! Мария ужасно расстроится, если он признается, что они женаты.

И все же он не мог отказаться от нее полностью.

– Шерри, – вкрадчиво молвил принц, – но разве я могу жениться на Марии? Закон не признает нашу женитьбу.

Шерри облегченно вздохнул. Принц нашел правильные слова.

Шерри, как и сам принц, не готов был говорить откровенно. Они не стали бы обсуждать, что церковь считает венчание законным браком, и даже если государство не признает его, по мнению церкви, мужчина и женщина, прошедшие обряд венчания, считаются мужем и женой.

Однако увиливать от прямого разговора легче. Лучше не касаться конкретных фактов. Слишком многое поставлено на карту.

– Шерри, – сказал принц, – надо предупредить Марию. Шеридан с ним согласился.

– Ты мой очень хороший друг. И прекрасно владеешь словом. Мы всегда это говорили, правда? Ты, мой милый Шерри сможешь все ей объяснить лучше меня.

Шеридану стало не по себе, однако он понимал, почему принц обратился к нему с такой просьбой. Нужно предупредить Фокса, теперь в парламент должен являться Фокс! Однако Мария Фитцерберт Фокса не любила, и утешать ее придется Шеридану.

Дело весьма деликатное… но раз принц настаивает, надо постараться!

* * *


Шерри немедленно отправился к Марии и попросил передать, что у него к ней очень важный разговор. Он рассказал, какая сцена разыгралась в парламенте, и добавил, что теперь из-за Ролле и Питта депутаты наверняка начнут разбираться, замужем она за принцем Уэльским или нет.

Мария заволновалась. Она поклялась принцу не рассказывать о венчании и поэтому не могла открыть Шеридану правду.

– Все мы знаем, что вы добродетельная женщина, – сказал Шеридан. – И принц своим поведением показывает, что он считает вас своей супругой. Однако, разумеется, в данном случае крайне важно, чтобы не было никакой церемонии… я имею в виду церемонию с участием священника. Была другая церемония – когда принц после попытки самоубийства надел вам на палец кольцо… И хотя для вас и принца это было исполнено огромного смысла, народ это не осудит…

«Я все глубже влезаю в авантюру, – подумал Шеридан. – Как трудно ходить вокруг да около и не сметь сказать напрямик!»

– Шерри, – жалобно проговорила Мария, – я себя чувствую собакой, которой привязали на шею камень.

– Мария, я на все готов, чтобы защитить вас! Но если признать, что бракосочетание состоялось, я боюсь, последствия для Его Высочества будут ужасающими.

Мария молчала. Она думала о венчании, о торжественных словах, которые тогда произнесла, о священных клятвах… Для нее это было настоящим бракосочетанием… и она верила, что для принца тоже. Мария доверяла принцу, ведь он так часто клялся, что будет на ее стороне и не побоится ради нее сразиться с отцом и со всей страной. Почему же теперь он должен испугаться мистера Питта и Палаты Общин? Нет, конечно, он не испугался! Если его вызовут и спросят, он наверняка ответит им, что она действительно его супруга, что они принесли клятвы в присутствии священника, и тот их обвенчал.

Шеридан выжидательно смотрел на Марию. Но она решила ничего ему не говорить. Она поклялась держать случившееся в тайне и не желает выдавать Роберта Берта, которому не поздоровится, если о венчании станет известно. Пусть принц встанет и во всем признается. И всех их защитит!

«Он сделает это, – подумала Мария. – Непременно сделает!»

– Я не сомневаюсь, – сказала она Шеридану, – что принц поступит правильно.

* * *


Фокс выслушал отчет Шеридана о том, что произошло. Ему уже было известно о свидании Шеридана с Марией.

– Она не призналась в том, что они устроили какую-то брачную церемонию?

– Нет, – покачал головой Шеридан. – Я думаю, принц заставил ее поклясться, что она будет держать это в тайне.

Фокс размышлял.

– Несомненно, она имела в виду ту церемонию с кольцом… ну, когда он сделал вид, что пытался покончить жизнь самоубийством. Должно быть, речь идет именно об этом! Проклятый Ролле и трижды проклятый Питт! Но ничего, я придумаю, как нам быть.

– Я так и думал, – сказал Шеридан. – Господи, как жаль, что вас не было в парламенте двадцать седьмого числа!

– Да если б я и был, я бы все равно не сделал бы больше вашего.

– А все Питт! Этот дьявол!

– Да, как всегда, виноват этот дьявол Питт… Ладно, не унывайте, Шерри. Вы скоро увидите, каков Фокс в деле. Я всегда любил борьбу, и поверьте, для меня наш умник Питт – самый лучший противник.

– Вы намерены встретиться с принцем?

– Нет. У меня и так есть все, что мне нужно.

Фокс хитро улыбнулся. А было ли на самом деле это бракосочетание? Да какая, в конце концов, разница! Главное категорически все отрицать! Иначе принц может потерять право на престол. Вот будет мило, если после того, как он, Фокс, потратил столько усилий, чтобы залучить принца в стан вигов, Питт попытается отдать корону герцогу Йорку, а он наверняка попытается, если выяснится, что принц Уэльский женился на католичке… Фокс на месте Питта не преминул бы это сделать.

Нет, нужно отрицать… категорически отрицать, если понадобится, и Фокс намеревался во всеуслышание заявить, что слухи о женитьбе принца лживы. У него имелись все основания для такого заявления, поскольку он сохранил письмо принца Уэльского, датированное одиннадцатым декабря 1785 года. В нем Его Высочество вполне определенно утверждал, что у него нет ни малейшего намерения жениться на миссис Фитцерберт. А поскольку письмо это было написано всего за несколько дней до того, как принц и миссис Фитцерберт вступили в любовную связь, больше никаких доказательств не требовалось.

* * *


Алдерман Ньюнхем объявил, что 30 апреля он представит ходатайство о погашении долгов принца Уэльского, и в тот день в Палате Общин яблоку было негде упасть.

И Фокс оказался на месте, и Шеридан; в зале царила атмосфера взволнованного ожидания: все предвкушали схватку двух крупных политиков – Питта и Фокса. А особенно ждали разоблачения, избежать которого уже было невозможно.

Алдерман Ньюнхем поднялся и проговорил:

– В прошлую пятницу некоторые члены парламента обратились ко мне с просьбой отказаться от задуманного, много говорилось об опасных последствиях, которые может иметь обсуждение подобной темы. А один джентльмен договорился до того, что это затронет интересы церкви и государства…

Члены парламента подались вперед, все взгляды были устремлены на Фокса и Шеридана. И едва Ньюнхем завершил свою речь, Фокс вскочил на ноги.

Он начал с того, что попросил у парламента прощения за свое отсутствие на заседании в прошлую пятницу. Просто он не подозревал, что зайдет речь о столь щекотливом и важном деле.

– Мне бы хотелось, чтобы парламент понял, – продолжал Фокс, – сам принц Уэльский уполномочил меня заявить, что ему нечего стыдиться своих поступков и он не боится никаких расследований.

Затем Фокс принялся говорить о долгах принца. Его Высочество настроен очень доброжелательно по отношению к своему отцу, он ведет себя как послушный и почтительный сын и готов представить исчерпывающий и правдивый отчет о своих долгах, хотя уважаемые члены парламента легко убедятся, что отчитаться по каждой статье расходов просто невозможно. Фокс за верил парламент в том, что в жизни Его Высочества нет ничего такого, о чем ему было бы стыдно рассказать.

– Что же касается намека на некую опасность для церкви и государства, намека, сделанного достопочтенным джентльменом, депутатом от Девоншира, то, пока сей джентльмен не объяснит поточнее, что он имел в виду, мы не в состоянии постичь смысл его инсинуаций. Я могу лишь предполагать, что это имеет отношение к гнусной клевете, к подлой, злобной и лживой сплетне. Я, признаюсь, надеялся, что в нашем парламенте, члены которого прекрасно осведомлены о том, как клевета буквально заполонила наш мир, подобные истории, способные впечатлить лишь презренную чернь, не вызовут ни малейшего доверия, однако оказалось, что чудовищная выдумка, совершенно необоснованное обвинение, россказни о том, чего на самом деле не было и быть не могло, циркулировали весьма упорно и наконец произвели впечатление на депутатов. Это лишнее свидетельство того, что враги Его Высочества предпринимают нечеловеческие усилия, распространяя грубые и злобные сплетни, порочащие принца и ставящие своей целью восстановить против него общественное мнение. И стоит мне подумать, что Его Королевское Высочество – первый человек в нашей стране после короля, наследник трона, как я впадаю в полную растерянность, ибо не могу себе вообразить, что за люди могли сфабриковать столь подлые и скандальные обвинения… ни на чем, совершенно ни на чем не обоснованные, клеветнические, не имеющие ни малейшего отношения к действительности!

Мистер Питт бесстрастно наблюдал за своим оппонентом; он был, как всегда, самым спокойным членом парламента.

Фокс же продолжал нажимать, глаза его презрительно и негодующе сверкали:

– Его Королевское Высочество уполномочил меня заявить, что, являясь пэром, он готов ответить в Верхней Палате на любой, самый дотошный вопрос или же заверить Его Величество и министров Его Величества в абсолютной лживости муссирующихся слухов; ничего подобного никогда не происходило и – это понятно любому здравомыслящему человеку – не могло произойти!

Когда Фокс сел на место, Питт сказал всего несколько слов Он добился своей цели: вопрос о женитьбе принца был поставлен, и Фокс – якобы с санкции принца – отрицал факт данной женитьбы. Однако у Ролле еще оставались кое-какие аргументы. Он заявил, что и ему, и всем присутствующим, конечно, известно о парламентских законах, запрещающих заключать браки, подобные тому, о котором сейчас шла речь. Однако нелепо утверждать, что такой брак не мог быть заключен. А коли так, то эту историю хорошо бы расследовать.

Фокс снова вскочил с места.

– Я утверждаю, что слухи о женитьбе принца клеветнические не только потому, что существуют законы, запрещающие подобные браки. Я отрицаю это обвинение целиком: и опираясь на факты, и опираясь на закон! Данное событие не только не могло произойти, поскольку оно нелегально, но и никогда не происходило, так что обвинение с самого начала было подлой и злобной клеветой.

Ролле спросил:

– Достопочтенный джентльмен утверждает это по повелению самого принца?

– Да, по повелению самого принца, – подтвердил Фокс.

Этого было достаточно.

Фокс, друг и доверенное лицо принца Уэльского, «по повелению самого принца» отрицал факт его женитьбы на миссис Фитцерберт.

* * *


Фокс покинул Палату Общин с чувством, что он сделал все, что мог, и притом наилучшим образом.

Проходя мимо клуба «Брукс», он решил заглянуть туда и сыграть партию-другую прежде, чем отправиться в Чертси, дабы поведать Лиззи о событиях дня.

Едва он переступил порог клуба, как к нему подошел Орландо Бриджмен. Молодой человек был пунцовый и почему-то ужасно волновался.

– Чарлз, – сказал он, – я слышал вашу речь в парламенте.

– Ничего удивительного. Там, по-моему, все собрались. Я почти не видел, чтобы зал был так набит.

– Но вы ошиблись.

– Ошибся? Что значит «ошибся»?

– Они действительно поженились.

– Вздор!

– О да, да! Я присутствовал на их свадьбе. Фокс посмотрел на него скептически.

– Уверяю вас! Это было пятнадцатого декабря. Я пошел на Парк-стрит вместе с принцем и ждал снаружи – на всякий случай, чтобы никто не зашел в дом, пока продолжается венчание.

– А, ну, тогда вы не видели все своими глазами!

– Говорю вам, Чарлз, это правда! Я могу поклясться.

– Лучше вам этого не делать. Для вас лучше всего напрочь позабыть о том, что случилось в тот вечер.

– Но… как же Мария… миссис Фитцерберт?

– Если это действительно случилось… то ей тоже лучше позабыть!

– Но принц не мог вас уполномочить…

– Нет, мог, – возразил Фокс. – Послушайте, милый юноша. Это весьма деликатное дело… и опасное! Вы слышали нашего друга Ролле. Трон может… или, вернее, мог зашататься. У меня не было иного выхода.

– Но как же теперь дама?

– Любовница принца? Что ж, для молодой женщины это весьма завидное положение.

– Но не для Марии!

Фокс передернул плечами и сказал с внезапной суровостью:

– Я бы посоветовал вам никому не говорить о том, что вы сейчас сообщили мне. Разве вы не поклялись хранить тайну?

– Как же не поклялся? Поклялся.

– Тогда держите слово и ни о чем больше не беспокойтесь. В клуб Фокс заходить не стал, а прямиком направился в Чертси. Значит, этот притворщик, этот романтичный юнец все же женился. И ничего ему, Фоксу, не сказал! Впрочем, это даже хорошо, ведь заявление в парламенте все равно пришлось бы сделать, а гораздо лучше говорить, веря своим собственным словам… Выходит, буквально через несколько дней после того письма – а если быть совсем точным, то через четыре дня! – принц сочетался с Марией браком!

«Ой, не надо доверять принцам! – подумал Фокс. – Но надо же, как он меня надул!»

Что ж, теперь принцу достанется от разъяренной супруги… и добренький мистер Фокс не собирается избавлять его от этого!

* * *


Фокс предоставил возможность Шеридану и графу Грею поехать в Карлтон-хаус и поведать принцу о том, как разворачивались события в Палате Общин.

Принц встретил их с нетерпением и явно нервничал, узнав, что Фокс отрицал факт его женитьбы.

Но вообще-то с его души камень свалился. Значит, одна неприятность улажена! А что другая? Что с его долгами?

Шеридан ответил, что, по его мнению, особых трудностей теперь с этим не будет. Он был почти уверен, что парламент выделит деньги; теперь остается лишь проследить, чтобы он выделил нужную сумму.

Когда друзья ушли, принц написал Фоксу письмо, сообщив о том, что он узнал от Шеридана и Грея. Теперь у него на душе гораздо уютней. Он надеется, что парламент пойдет ему навстречу. Если Чарлз заедет к нему завтра в два, то они смогут повидаться. Подписался принц так: «Вечно любящий вас Георг II».

Но, отправив письмо, принц вдруг подумал о Марии… Она непременно узнает о скандале в Палате Общин, ведь об этом все говорят!

И на душе у него сразу стало не так уж легко и уютно. Надо что-то придумать…

Ему нужно срочно ехать к Марии! Он должен быть первым, кто ей расскажет о случившемся.

* * *


Когда Мария вышла к нему навстречу и протянула руки, он схватил их, привлек ее к себе и обнял.

Нет, должно быть, она еще ничего не слышала… Слава богу, он успел вовремя!

Принц внезапно рассмеялся… вышло довольно неестественно.

– Как ты думаешь, что сделал Чарлз Фокс? Он пришел в парламент и заявил, что мы с тобой не муж и жена. Представляешь?

Мария высвободилась из его объятий и замерла; она явно хотела задать ему вопрос. Принц почувствовал, что краска приливает к его щекам, и понял: он себя выдал. Мария не допускала мысли, что Фокс действовал по собственному почину; он, конечно же, выполнял приказ, и она догадывалась чей…

Однако она не произносила ни слова, стояла, будто безжизненное изваяние.

– Мария! – вскричал принц. – Мария!

Она знала, что Ньюнхем затронул вопрос о женитьбе принца в Палате Общин; знала, что поставлено на карту. Она поверила ему, юному весельчаку, романтическому любовнику, который столько раз клялся, что откажется ради нее от короны; она говорила ему о своих убеждениях, о своей религии, обо всем, что заставило ее бежать из страны, спасаясь от его домогательств. Он был прекрасно осведомлен о ее принципах, и она считала, что он все понимает, ведь он устроил венчание, а церковь, Мария и – она в это поверила! – принц считали такой брак законным.

Но он отрекся… сказал, что ничего подобного никогда не было! Она, глубоко религиозная женщина, верившая в святость брачных уз, согласилась жить с ним только в законном браке… и он пожелал заключить с ней этот брак… он хотел его не меньше, чем она!

А теперь он отрекся… Он предал ее. Он позволил, чтобы человек, на которого она всегда смотрела как на своего врага, во всеуслышание заявил в Палате Общин, что она не настоящая жена принца… не жена, а любовница! У него было когда-то много любовниц… самая знаменитая это Пердита Робинсон… и теперь ее, Марию Фитцерберт, будут считать одной из многих!

– Мария! – взмолился принц. – Послушай меня. Фокс сделал это… Фокс! Он это сказал! Я не знал, что он собирается заявить. Если бы он со мной посоветовался…

– Он сказал это, – голос Марии звучал тихо и спокойно. – Он опозорил меня… публично опозорил.

– Но, Мария, это всего лишь Фокс…

– Всего лишь Фокс! Да ничьи слова не имеют такого веса… разве только заявления Питта!

Глаза принца наполнились слезами.

– Мария, любимая, неужели ты винишь меня в том, что натворил Фокс?

– Но вы же знали! Вы должны были знать!

– Клянусь тебе, Мария, я не знал. Он не говорил со мной о своих намерениях, – принц принялся театрально заламывать руки, потом бросился на кушетку и зарыдал. – Как ты могла подумать обо мне такое?! Разве я не поклялся?..

– Да, – прошептала Мария, – вы поклялись.

– Неужели ты считаешь, что я могу нарушить мои клятвы? – Принц вскочил на ноги и обнял Марию. – Ты не можешь разбить мое сердце, Мария. Я же не могу без тебя жить! Ты мне не веришь? О, Мария, как ты можешь так со мной обращаться!

Сомневаться в моих словах… Ты… ты веришь не мне, а Фоксу! А как же твои клятвы, Мария?

– Выходит, вы не знали? И не участвовали в этом заговоре… не предавали меня?

– Мария!

Он так умоляюще глядел, повернув к ней лицо, по которому струились слезы, и так картинно стенал… принц был искусным трагиком и страдал очень убедительно. Вдобавок после венчания он ни разу не подал ей повода усомниться в его преданности. Желая сделать Марии приятное, принц даже отказался в какой-то мере от своих сумасбродств! Он был молод, и в душе Марии пробудились материнские инстинкты, она смягчилась.

Это Фокс все натворил! Она всегда считала его врагом. Как же она неправа, что винила принца в подлостях, сделанных Фоксом!

Мария легонько поцеловала принца в щеку.

Этого было достаточно. Он нежно обнял ее.

– Вот теперь я счастлив, – сказал принц.

* * *


Но это была лишь отсрочка. На следующий день Мария прочла подробный отчет о речи Фокса. «По повелению самого принца», – сказал Фокс. А это могло означать лишь одно: Фокс никогда не дерзнул бы встать и заявить в Палате Общин, что принц велел ему отрицать факт женитьбы, если бы такого приказа на самом деле не поступило.

Заехав к Марии, принц был поражен произошедшей с ней перемене и понял, что его ждет нелегкое объяснение.

– Значит, это все-таки правда, – прошептала Мария. – Вы и ваши друзья замыслили предать меня.

– Позволь мне объяснить…

– Вам нечего объяснять.

– Мария, но ведь для нас с тобой все это неважно!

– Нет, важно и даже очень! Прошу вас, уйдите. Я больше не желаю вас видеть.

– Ты не можешь говорить это серьезно! Мария вдруг вспылила.

– О нет, я говорю совершенно серьезно! Или вы думаете, я буду жить с человеком, который отрекается от своей женитьбы на мне? Если вам стыдно – что ж, тогда между нами все кончено! Возвращайтесь к мистеру Фоксу. Выпейте с ним, отпразднуйте успешное выполнение своего плана. Только не забудьте, что у меня есть брачное свидетельство. Что, если я пошлю его мистеру Питту?.. Но нет, вам нечего опасаться: я же дала слово и буду держать случившееся в тайне. Я не нарушаю клятв. А теперь я хочу побыть одна.

Принц ошеломленно уставился на нее.

– Мария, что с тобой? Я тебя такой еще не видел.

– Вы прекрасно знаете, что со мной. Меня никогда еще так не предавали. Вы слышите? Я не желаю, чтобы вы здесь находились.

– Но, Мария… пожалуйста… я могу объяснить…

– Да, конечно, еще что-нибудь сочинить. Вы большой мастер сочинять небылицы.

– О, как ты можешь так со мной говорить?!

– Я сказала вам, что у меня вообще нет желания с вами разговаривать. Все наши разговоры закончены.

– И это ты говоришь мне?.. Мне, который все на свете готов сделать, чтобы угодить тебе?

– Вы можете угодить мне только одним способом: если оставите меня… прямо сейчас.

– О, моя жестокая Мария!

Она раздраженно оттолкнула его. Теперь ее было не пронять ни обворожительными улыбками, ни слезами, ни протестующими возгласами о нетленной любви. Она больше ничему не верила.

– Мария, я все на свете для тебя сделаю…

– Но только не признаете меня своей женой, да?

– Фокс сделал это заявление в парламенте, потому что… потому что у него не было иного выхода. Во всем виноват Питт! Неужели непонятно? Если бы они признались, что я женат… меня могли лишить права на трон… из-за твоей религии, Мария!

– Я говорила вам об этом до нашей свадьбы.

– Это произошло в Палате Общин.

– Разумеется. Где еще мог возникнуть подобный вопрос? Вы все прекрасно знали, когда собирались на мне жениться, а теперь вдруг делаете вид, что удивлены. Я больше не желаю вас слушать! Уходите… Я не буду с вами разговаривать.

– Нет, ты послушаешь, Мария! Очень скоро я стану королем и сразу же отменю Брачный кодекс. Я сделаю тебя герцогиней. Мы устроим еще одну свадьбу, и тогда…

– Все это детские фантазии… или глупости. Неужели вы полагаете, что королеву-католичку примут лучше, чем католическую принцессу Уэльскую? Но дело не в этом. Вы отказались от нашего брака. И тем самым оскорбили мою честь и религию. Мне больше нечего вам сказать… могу лишь добавить, что я, со своей стороны, не отвечу предательством на предательство. Ваша тайна останется со мной. Но я не желаю вас больше видеть.

– Мария! – жалобно вскричал принц, но она уже ушла.

* * *


Принц вернулся в Карлтон-хаус и вызвал к себе друзей, среди которых были Шеридан, Грей, сэр Филипп Френсис и лорд Стоуртон.

Придя, они увидели, что принц мечется из угла в угол, толком не замечая ничего вокруг.

– О, Мария! – вскричал он. – Я никогда ее такой не видел. Она как тигрица! Сказала, чтобы я больше не показывался ей на глаза. Что мне делать?

Шеридан попытался успокоить принца:

– Это пройдет. Через несколько дней она с вами помирится. Принц покачал головой.

– Я знаю Марию. Она решительная женщина. И потом… у нее же эти чертовы принципы! Нет, она говорила все это серьезно.

– Мария любит Ваше Высочество. Она не сможет отказаться от встреч с вами.

– Я знаю Марию, – в отчаянии повторил принц. – Вы что, забыли, как она уехала из Англии… и год жила за границей? О, Господи, что, если она снова уедет? Что мне тогда делать? Нет, кто-то из вас должен с ней повидаться. И объяснить…

– Что ей можно объяснить, Ваше Высочество? – возразил Грей.

– Единственное объяснение, которое она примет, – это если вы опровергнете утверждение Фокса. А Ваше Высочество понимает, что это невозможно.

– Но я его не уполномочил… – воскликнул принц. Грей всегда говорил то, что думал.

Вот и теперь он сказал:

– За четыре дня до вашей свадьбы Фокс получил от Вашего Высочества письмо. Вот почему он сделал такое заявление.

– Письмо… – с явным ужасом повторил принц.

Теперь он все вспомнил. И, нахмурившись, поглядел на Грея. Этот человек всегда чересчур откровенен. Не то что Шерри, который говорит только приятное – независимо от того, что он на самом деле думает.

– Вашему Высочеству пришлось делать выбор, – напрямик заявил Грей. – Если бы вы признались, что женаты, то могли бы потерять корону. Фокс прибегнул к единственно верному средству.

– Я не приказывал ему так поступить! И Мария должна это понять. Пусть кто-нибудь из вас объяснит ей. К примеру, вы, Френсис… Пойдите к ней… пойдите прямо сейчас… сию же минуту… и сразу возвращайтесь сюда!

Сэр Филипп Френсис замялся, но отказать принцу не посмел.

Он ушел, а принц с друзьями в его отсутствие только и делали, что обсуждали случившееся; принц пытался найти лазейки, чтобы можно было и не волноваться из-за женитьбы на Марии, и не потерять права на корону… Он бушевал, рыдал и восклицал, что не может без Марии жить и нужно ее как-то вернуть.

Друзья слушали с явным сочувствием, однако каждый понимал, что, если принц публично признает Марию своей женой, это будет роковым шагом и для него самого, и для вигов – как бы они ни пытались доказать свою непричастность к этой истории.

А следовательно, принц должен проявить благоразумие: или он преодолеет свою безумную страсть к глубоко религиозной женщине, или же она переступит через свои убеждения и согласится, чтобы ее считали его любовницей.

Через некоторое время в Карлтон-хаус вернулся сэр Филипп Френсис.

– Ну как, Френсис? Как? – вскричал принц.

– Она разъярена. Говорит, что больше не желает видеть Ваше Высочество. Никогда.

Принц застонал и упал на кушетку, закрыв лицо руками.

– Она сказала, что Фокс вывалял ее в грязи, словно уличную женщину, и что он подлый лжец. В том, что он утверждает, нет ни слова правды.

– Значит, она не поверила Фоксу! – прошептал обнадеженный принц.

– Но даже в этом случае, – неумолимо продолжал Грей, – Вашему Высочеству придется сделать публичное заявление. Иначе она не успокоится.

Этот Грей лишил его последней надежды.

– Что мне делать? Я должен что-то предпринять. Шерри, что, что мне делать?

Шеридан сказал успокаивающим тоном:

– Я не сомневаюсь, что со временем все уляжется. Она простит вас. Поймет, что это единственный выход…

Принц доверчиво посмотрел на Шеридана. А потом пробормотал:

– Если бы поднять этот вопрос в парламенте еще раз! Если бы можно было что-нибудь изменить…

Лорд Стоуртон возразил, что изменить ничего было нельзя. Был поставлен вопрос, требующий вполне определенного ответа: да или нет.

– Но все равно должен быть выход! Надо было упоминать о женитьбе вскользь… а о Марии говорить только с уважением! Чарлз зашел слишком далеко. Этого вовсе не требовалось. Грей, почему вы не объяснили это парламенту?

– Ваше Высочество, вы требуете от меня невозможного.

В глазах принца засветилась злоба. Грей каждый раз его разочаровывал.

– По-моему, вы решили усложнить мне жизнь, – холодно проговорил он.

– Ваше Высочество, сложностей и так хватает.

– Но вы могли бы что-нибудь сделать… Как-нибудь изменить…

– Изменить?! – не выдержал Грей. – Может быть, Ваше Высочество объяснит, что вы имеете в виду? Боюсь, я не в состоянии понять, как можно изменить положение.

– Ну, так придумайте что-нибудь!

– Весьма сожалею, Ваше Высочество, но я не могу этого сделать. И считаю, что мы совершим огромную ошибку, если снова поднимем этот вопрос в парламенте.

– Я вижу, вы твердо решили не помогать мне, Грей, – ледяным тоном произнес принц.

И повернулся к Шеридану, который во время стычки с Греем, казалось, старался вжаться в кресло.

– А вы мне поможете, Шерри?

«О Господи! – подумал Шеридан. – Во что он меня теперь втравит?»

– Ваше Высочество, нам надо хорошенько все обдумать, – пролепетал он.

Принц просиял.

– Мой дорогой Шерри! Я знал, что могу на вас положиться.

Грея он обошел презрительным молчанием, однако Грей был не из тех, кто лебезит перед принцами.

«Да, Грей не то, что бедный старый Шерри, – подумал Шеридан, который был когда-то всего лишь театральным антрепренером, но умел к кому надо подольститься и жонглировать словами, благодаря чему умудрился стать закадычным другом самого принца Уэльского. Теперь ему надо было быстро принять решение: либо бросить вызов парламенту, вновь затронув вопрос, который уже считался исчерпанным, либо потерять расположение принца Уэльского, который в один прекрасный день станет королем. Грей уже сделал свой выбор. Что ж, Грей твердо стоит на ногах… и потом у него есть политические амбиции. Грей, без сомнения, может пренебречь дружбой принца. А он, Шеридан, не может! А, ладно! Он родился игроком, и игроком помрет!.. Шеридан решил поставить на принца.

– Я сделаю, что смогу, – пообещал он.

– Мой дорогой, дорогой Шерри!

– Но я надеюсь, Ваше Высочество согласится, что нам не следует вновь затрагивать этот вопрос, пока Фокс не добьется уплаты ваших долгов.

Принц нехотя согласился. Да, конечно, милый Шерри прав… он так умеет убеждать, ни у кого нет такого дара красноречия, как у Шеридана!

Когда Шерри произнесет речь в парламенте, Мария немного успокоится. И согласится еще раз встретиться со своим принцем. Она даст ему возможность объясниться. И все уладится. Они поедут вместе в Брайтон. Если парламент уплатит за него долги, он подарит Марии прелестный домик… и немного перестроит Морской павильон.

Как будет чудесно, когда он снова заживет как принц… вместе с Марией!

* * *


Мистер Питт пришел к королю.

– Ваше Величество, мы с вами можем вздохнуть с облегчением, – сказал премьер-министр. – Злополучная история с женитьбой Его Королевского Высочества наконец завершилась. Чарлз Джеймс Фокс по поручению Его Высочества категорически отрицал факт женитьбы принца на миссис Фитцерберт. Так что опасения наши оказались напрасными: Его Высочество не нарушил Брачный кодекс, изданный Вашим Величеством.

– Да, это действительно облегчение, – откликнулся король. – Я боялся, что он и вправду женат на этой женщине. Он ведь способен на это, мистер Питт! Вполне способен.

– Я тоже этого опасался, – сказал Питт. – Ну, а теперь что касается его долгов… Они составляют сто шестьдесят одну тысячу фунтов, и я думаю, парламенту следует их уплатить. Кроме того, хорошо бы выделить еще шестьдесят тысяч на расходы по содержанию Карлтон-хауса. И потом… если Ваше Величество со мной согласится… я полагаю, нам пора повысить доход Его Высочества еще на десять тысяч в год.

Король сказал, что, по его мнению, это очень щедрый поступок, и юный шалопай должен быть удовлетворен.

– Я хотел обсудить с Вашим Величеством еще один вопрос, – продолжал мистер Питт. – Он касается продолжающихся раздоров между Вашим Величеством и Его Высочеством. Это нежелательно, и мне кажется, сейчас наступил благоприятный момент, чтобы изменить положение. Было публично заявлено, что принц – вопреки распространяемым слухам – не нарушал Брачного кодекса, установленного Вашим Величеством. Вы велели уплатить за него долги и повысить ему годовой доход. А раз так, то повода для семейных раздоров больше нет. И должно произойти примирение – отказ от разногласий. Я думаю, сир, это очень важно, и момент сейчас самый что ни на есть благоприятный.

Король с гордостью посмотрел на мистера Питта и мысленно поблагодарил Господа Бога за то, что Он послал ему такого премьер-министра. Он на секунду сравнил с ним старину Норта и подумал, что Норт – хороший друг, но он наломал столько дров! А королю все больше и больше нужна была твердая опора… Благодаря же мистеру Питту он мог спокойно уехать в Кью или Виндзор. Мистер Питт быстро становился всемогущим правителем. И не давал развернуться Фоксу. Мистер Питт – молодец!

– Да, вы наверняка правы, мистер Питт. Семья должна вновь объединиться. Пусть принц приедет в Виндзор, а я позабочусь о том, чтобы все родственники отнеслись к нему дружелюбно. Мистер Питт отвесил королю поклон и удалился.

* * *


Парламент согласился уплатить долги принца, и Алдерман Ньюнхем заявил, что необходимость в его запросе отпала и он очень этому рад.

Члены парламента выразили свое удовлетворение.

– Я охотно присоединяюсь к радости, которую выразили уважаемые джентльмены, – сказал мистер Питт.

– Мы все ощущаем глубокое удовлетворение, – добавил мистер Фокс.

Однако мистер Ролле, выражая свое удовлетворение, не преминул добавить в бочку меда ложку дегтя:

– Однако я слегка умерю всеобщую радость, уточнив, что, если бы впоследствии стало известно о каких-либо компромиссах, сделанных в данном вопросе, компромиссах, порочащих нашу страну или позорных по своей сущности, я был бы первым, кто поднялся бы с места и заклеймил обман.

По залу прошел стон. Ну неужели этот деревенский грубиян не может утихомириться?

Однако мистер Питт мягко заверил достопочтенного джентльмена в том, что все в порядке и ему нечего опасаться.

Шеридан знал, что это для него единственный шанс. Он должен произнести речь, пока вопрос еще хоть как-то муссируется. Хотя гораздо лучше было бы оставить все как есть… Однако он не посмел. Он должен высказаться. На карту поставлена его дружба с принцем.

Шеридан встал. Он чувствовал на себе настороженный взгляд Фокса. Фокс-то прекрасно понимал, зачем он это затевает.

– Мне хочется верить, – начал Шеридан, – что всеми, кто собрался сейчас в парламенте, владеет одно общее чувство – чувство искреннего удовлетворения благоприятным исходом слушавшегося дела. Его Королевское Высочество хочет довести до нашего сведения, что он тоже ощущает полное удовлетворение исходом дела и напоминает, что с его стороны не предпринималось никаких попыток даже частично скрыть какие-либо обстоятельства или подробности…

Члены парламента косо поглядывали на Шеридана. Все это уже говорилось и без него. К чему повторяться?

Шеридан поспешил перейти к сути своего выступления:

– Все присутствующие, разумеется, считались с чувствами Его Королевского Высочества, однако сейчас я возьму на себя смелость заявить, что, хотя кое-кому это, вероятно, покажется не столь существенным, мы все же должны помнить о существовании второй особы, достойной такого же деликатного обхождения. Я не буду описывать данную особу, но скажу, что лишь по невежеству или из заурядной злобы можно по-прежнему пытаться опорочить ту, чье поведение безупречно и кто вполне заслуженно должен пользоваться искренним и всеобщим уважением.

Он увидел поднятые брови и скривившиеся в циничных улыбках губы. К чему клонит Шеридан? Он хочет сказать, что, хотя миссис Фитцерберт – любовница принца, тем не менее она воплощенная добродетель, образец для всех прочих женщин?

Тут даже бойкий Шеридан не смог скрыть смущения и молча сел на свое место.

Но когда он приехал в Карлтон-хаус, принц бросился к нему с распростертыми объятиями.

– Мой дорогой друг! – вскричал он. – Я знал, что на вас можно положиться! Мне доложили о вашей речи в парламенте. Мария придет в восторг, я знаю! Но я не поехал к ней сразу, а ждал вас, чтобы лично поблагодарить за то, что вы для меня сделали.

Шеридан отправился домой в приподнятом настроении. Он, правда, выставил себя дураком в парламенте, но тут уж ничего не попишешь. Зато принц благоволил к нему еще больше, чем раньше. А это хорошо, ведь Фокс стремительно утрачивает свое влияние.

Принц же тем временем поехал к Марии, но все его планы пошли прахом, поскольку ему сказали, что миссис Фитцерберт нет дома!

Ее нет дома для принца Уэльского?! Это невероятно! Однако она не шутила, говоря, что не желает с ним жить… Несколько слов, произнесенных Шериданом, не повлияли на нее. Она сочла их нелепыми. Неужели они действительно считают, что, если Шеридан встанет в парламенте и отзовется о ней как об образце добродетели, это на нее подействует? После того как Фокс «по повелению самого принца» заявил, что она состоит с принцем в греховной связи?

Нет, Мария была глубоко уязвлена. Ее предали!

Принц ошибается, если считает, что он может так с ней обращаться… дескать, она все равно простит… Мария давным-давно дала ему понять, что не намерена сожительствовать с ним без брака; а раз он своими поступками показал, что не признает их брачных уз, то она не будет жить с ним.

* * *


Фокс в Чертси подумывал об отставке.

– Господи, каких же он наломал дров, Лиз! Каких же он наломал дров!

– Ты раскаиваешься в том, что опроверг слухи о его женитьбе? – спросила Лиззи.

– У меня не было другого выхода. Если бы выяснилось, что он действительно женат, в Палате Общин поднялся бы страшный шум. И тогда бог знает что могло случиться. Народ всегда больше любил Стюартов, а не Гвельфов, хотя наш принц гораздо более популярен, чем остальные. И все же женитьбу на католичке ему не простили бы. Нет, это нужно было сказать, и мне выпал такой жребий.

– Трусоват наш малыш Георг, да?

– Ты его знаешь не хуже меня, Лиз.

Лиззи улыбнулась, вспомнив то недолгое время, когда она была любовницей принца и успела накопить деньжат, на которые теперь содержала и дом, и Чарлза.

– Нет, пожалуй, трусом его не назовешь… – сказала она. – Сердце-то у принца доброе, но он ненавидит неприятности. Он готов помочь любому, если это не составит ему особого труда, но он пойдет на все, лишь бы защитить себя от беды.

– Он не дурак и прекрасно понимает, что поставлено на карту. Ему понятно, что только так можно было избежать опасности.

– Но, с другой стороны, из-за этого он потерял свою Марию.

– Это временно. Она вернется.

– Мария – необычная женщина.

– Да, образец добродетели, если верить Шерри.

– В сложившихся обстоятельствах он действовал просто великолепно.

– Бедняга Шерри! Я рад, что эта работенка выпала на его долю, а не на мою. Да, он хорошо с ней справился… учитывая обстоятельства дела. Ума не приложу, как ему удалось сохранить серьезную мину…

– Он думал о своем будущем, вот как! Ему же нужно остаться в фаворе у принца… иначе ему не удержаться на плаву, когда мистера Фокса рядом не будет и никто не сможет поддержать Шерри.

– То есть?

– Видишь ли, я предрекаю, что мистер Фокс больше не будет водить тесную дружбу с Его Высочеством. Ведь Марии покажется довольно странным, что человек, так огорчивший принца, по-прежнему наслаждается его дружбой. – Ты чересчур умна, Лиз.

– Разве можно быть чересчур умной? Я говорю вполне очевидные вещи. Если принц хочет удержать Марию, ему нужно показывать, что он недоволен мистером Фоксом… А Мария… ты можешь биться об заклад и ставить вдвое больше обычного, что миссис Фитцерберт, которая и так-то недолюбливала мистера Фокса, теперь возненавидит этого джентльмена лютой ненавистью. А поскольку Его Королевское Высочество должно ублажить Марию, то… надеюсь, продолжать больше не нужно?

Фокс взял Лиззи за руку и улыбнулся.

– Конечно, не нужно, – сказал он. – Именно поэтому я и собираюсь покинуть Англию. Перемена обстановки мне не помешает.

Лиззи отчаянно пыталась скрыть страх. Фокс протянул ей вторую руку.

– Лиз, – вкрадчиво начал он, – а ты не хочешь съездить в Италию? Мы могли бы познакомиться с великим искусством этой страны. Я покажу тебе Сикстинскую капеллу. Будем греться на солнышке и попивать итальянское винцо.

Лиззи заулыбалась, она была на седьмом небе от счастья.

– О Господи, Лиз! – воскликнул Чарлз. – Неужели ты думала, что я куда-нибудь поеду без тебя?


ПРИНЦ В ОТЧАЯНИИ


Король расхаживал взад и вперед по гостиной королевы.

«Как бы я хотела, чтобы он немножко посидел спокойно, – думала королева. – Ему же вредно волноваться».

– Я, конечно, согласился принять его, – говорил король, – но надеюсь, он будет вести себя почтительно. Нечего задирать нос! У себя в Карлтон-хаусе он, может быть, и чувствует себя этаким корольком, но здесь, в Виндзоре, я король, а не он!

– Он это не забудет, – попыталась успокоить мужа королева. – Я уверена, что урок пошел ему на пользу.

– А? Что? Какой урок? Неужели вы полагаете, он способен чему-нибудь научиться? Но мы дадим ему понять, что, если он хочет снова стать членом нашей семьи, он должен это заслужить. А? Что?

«Пожалуй, это не самый правильный подход», – подумала королева. О Боже, как она надеялась, что будет положен конец семейным раздорам!

– Мне кажется, мистер Питт считает, что враждовать со своими родственниками нехорошо.

Король грозно нахмурился. Шарлотте пора бы усвоить, что он никогда не будет обсуждать с ней государственные дела. Она не должна упоминать имени мистера Питта… Хотя началось все со сплетен. Они мило болтали. Он заговорил о возвращении принца Уэльского в лоно семьи просто потому, что это касалось их дома. Он ведь обсуждал с ней только домашние дела.

– Да, я тоже думаю, что враждовать с родственниками нехорошо. С этим кто угодно согласится. А? Что?

– Ну, разумеется! О, как я рада, что он не женился на этой женщине. Хотя вообще-то я удивлена: я думала, она – милейшее создание.

«Милейшее создание, – хмыкнул про себя король. – И, судя по многочисленным отзывам, писаная красавица». Да, все нашли себе красавиц, кроме короля. У него есть Шарлотта. До чего же она старообразная! Бедная невзрачная пигалица… И все же он был ей верен… если не в помыслах, то в жизни, верен со дня их свадьбы.

Что ж, он стареет, и теперь ему приятно, что он оказался таким хорошим мужем.

– Вы предупредили принцесс? – спросил король.

«Разве так можно говорить о возвращении брата? – мысленно возмутилась королева. – «Предупредили!»

– Да, я сказала, что брат может их навестить.

– Гм… а они что ответили?

– Они в восторге. Амелия так заволновалась, что принялась раскачиваться на стуле и залила молоком весь стол.

Лицо короля расплылось в улыбке.

– О, правда? А? Что? Я сейчас пойду к ней и спрошу, так же ли она обрадуется, если узнает, что скоро увидит своего папочку.

При одном лишь упоминании об Амелии король успокаивался. Он обожал девочку; суровые правила, которым должны были подчиняться другие дети, на Амелию не распространялись. Она могла по-хозяйски залезть отцу на колени, задавать ему нелепые вопросы, заставлять петь песни – он беспрекословно все выполнял, и глаза его светились любовью. Амелия была вдвойне дорога королю, потому что они с женой потеряли Октавия и Альфреда, а предпоследняя дочь София была на шесть лет старше Амелии. Даже удивительно, как король баловал Амелию.

Он встал; радость от предстоящей встречи с младшей дочерью временно заслонила тревогу, которую вселяло в короля близящееся воссоединение со старшим сыном.

– Она сейчас в детской, – сказала королева.

– Что ж, я, пожалуй, навещу Ее Королевское Высочество. К королю полностью вернулось хорошее настроение. Зайдя в детскую, он увидел, что малышка сидит на полу и играет в игрушки, а рядом с ней на коленях стоит мисс Берни, к которой, как он слышал, Амелия очень привязалась.

– Здравствуй, папа! – сказала принцесса, толком не повернув головы в то время, как мисс Берни встала и сделала реверанс.

– Давайте, мисс Берни, – воскликнула Амелия. – Сейчас моя очередь. Смотрите. Смотрите!

– Его Величество здесь, Ваше Высочество, – прошептала Фанни малышке.

– Я знаю, но сейчас моя очередь.

– Нельзя играть, когда Его Величество хочет поговорить с вами, Ваше Высочество, – пролепетала взволнованная Фанни, которая всегда терялась, не зная, как вести себя в непредвиденной ситуации, когда нельзя было проконсультироваться у такого знатока придворного этикета, как миссис Делани.

Маленькая девочка удивленно поглядела на нее.

– Разве? – спросила она и снова обратилась к отцу. – Уходи, папа! Уходи!

– Что? – вскричал король. – А? Что? Фанни стояла рядом красная, смущенная.

– Папа, я же тебе сказала: уходи! Мы хотим играть. Так что… ты иди, папа. Иди!

Король поглядел на Фанни и улыбнулся, а потом подхватил девчушку на руки.

– Почему ты не рада своему старенькому папе? – спросил он.

– Но сейчас моя очередь, – объяснила дочь.

Как она прекрасна! – думал король. – Юность… Маленький носик, нежная кожа почти без веснушек, светлые волосики, голубые глаза… Ее рождение все для меня искупило. Хотя произвела ее на свет Шарлотта, а не Сара Леннокс. Однако Сара не смогла бы дать мне ребенка прекраснее этой девочки.

– Папа, – строго проговорила Амелия. – Сейчас моя очередь.

– А моя очередь поцеловать малютку Амелию.

– Ладно, целуй, только побыстрее! – властно вскричала девочка. – Мисс Берни! Я хочу к вам на ручки! Идите же сюда, мисс Берни! Я хочу к вам, слышите? О, мисс Берни, идите сюда…

Она дрыгала ногами и вырывалась, а Фанни стояла в нерешительности, не зная, как ей быть… Наконец король опустил дочь на пол.

Он улыбнулся Фанни. Она ему нравилась. Фанни забавляла короля. Она сказала ему, что опубликовала книгу, поскольку ей хотелось посмотреть, как будет выглядеть печатный текст. Король это запомнил. «Что ж, вы очень честны, – сказал он ей тогда. – Вы говорите честно и откровенно».

– М-да, мисс Берни, – протянул король, – принцесса Амелия, похоже, вас одобряет. А? Что?

– Я… о да, Ваше Величество!

– Что ж, – улыбнулся король, – это ведь тоже честно и откровенно, не так ли?

* * *


В покоях принцесс царило страшное оживление.

– Вы только представьте себе, – воскликнула старшая принцесса, – он наш родной брат, и в то же время его принимают, словно какого-то заезжего короля!

– Интересно, поладят ли они с папой? – вставила Августа. – Как думаете, они сразу начнут ссориться или немного погодя?

– Нет, сначала они будут вести себя вежливо, – покачала головой Елизавета. – Это приказ мистера Питта.

– Неужели мистер Питт такой важный? – изумилась София.

– Да, он очень важный! Он самый важный человек в нашей стране. И между прочим, не женат, – это сказала старшая принцесса, она только и думала, что о свадьбах. Ей исполнился двадцать один год, а в этом возрасте большинству принцесс уже находили мужей.

– Да полно тебе! – рассмеялась Августа. – Неужели ты надеешься, что тебе позволят за него выйти… даже если он не женат?

– Я часто думаю, что было бы гораздо лучше, если бы нам разрешали выходить за обычных людей, не королевской крови, – за наших соотечественников. Тогда и подыскать для нас мужей было бы не так трудно. Ведь почти невозможно найти жениха королевских кровей да вдобавок еще и протестанта. Тем более когда нас так много… наверняка кто-нибудь останется в девицах.

– А мне иногда кажется, – сказала Елизавета, – что папа вообще не позволит ни одной из нас выйти замуж.

– То есть как? – вскричала Шарлотта.

– Ну… он же со странностями, разве нет? Он так быстро говорит и все время повторяется. Неужели вы не замечали, что ему все хуже и хуже? Я думаю, у него к нам очень странное отношение. Он хочет, чтобы мы на всю жизнь остались девственницами.

– О нет! – застонала Шарлотта.

– Тогда нам придется иметь тайных любовников! – воскликнула Августа, и глаза ее засверкали.

– Или быть как Георг и тайно обвенчаться, – сказала Елизавета.

– Но Георг не венчался. Из-за этого-то и поднялся недавно такой шум! Мистер Фокс все отрицал в парламенте. Они думали, что он женился, а оказалось – нет.

– Как чудесно, что мы увидим Георга! С ним всегда происходят такие потрясающие вещи! Помните, как он с утра до ночи торчал в наших комнатах и посылал длинные письма Мэри Гамильтон?

– Сперва я думала, он приходит, чтобы повидаться с нами.

– По-моему, – завистливо вздохнула принцесса Шарлотта, – на свете нет ничего лучше, чем быть Георгом.

– Тебе нужно было лишь появиться на свет четырьмя годами раньше и родиться мальчиком, – усмехнулась Августа. – Тогда ты была бы принцем Уэльским. Тебя бы это вполне устроило, Шарлотта.

Шарлотта с ней согласилась: действительно, ее это вполне бы устроило.

Затем девушки принялись рассказывать друг другу, что они слышали про похождения принца Уэльского, и болтали, пока Шарлотта, спохватившись, что в комнате сидят Мария и София, не сделала большие глаза, веля переменить тему… временно, пока младшие сестры будут с ними.

* * *


За чаем, на который приглашались конюшие, тоже царила атмосфера возбужденного ожидания. Все знали о грядущем приезде принца – и обаятельный полковник Дигби, к которому Фанни все больше проникалась симпатией, и приятный, беспечный полковник Меннерс, никогда не задумывавшийся над своими словами, и постоянно сплетничавший полковник Голдсворси. Фанни обожала эти чаепития… но лишь тогда, когда мадам фон Швелленбург заявляла, что она слишком утомилась или просто не в духе и на чай не пойдет. В подобных случаях полковники наперебой вышучивали вздорную старуху; Фанни считала, что она это заслужила, да и потом ей же было невдомек об их тайных насмешках, так что никакого вреда от этого быть не могло.

В тот счастливый вечер все джентльмены оказывали Фанни знаки внимания – особенно полковник Дигби, – и разговор вертелся вокруг скорого приезда принца.

Полковнику Голдсворси, разумеется, были известны все сплетни, полковник Меннерс рассказывал забавные истории о «подвигах» принца, а полковник Дигби так флиртовал с Фанни, что у нее даже мелькнула мысль: вдруг он всерьез подумывает, не сделать ли ей предложение?

Все было очень мило.

Полковник Голдсворси принялся расписывать Фанни, что ее ждет зимой в Виндзоре:

– Эх, мисс Берни, сейчас-то вам не холодно в легком платье и жакетике, но погодите… настанет осень… Тут по коридорам гуляют сквозняки, которые даже старого вояку могут унести за собой. Поэтому, когда закончится октябрь, вы под любым предлогом пропускайте утреннее богослужение. Вот увидите, и Ее Величество, и принцессы, и все их фрейлины тут же начнут кашлять, чихать, а потом… потом будут исчезать одна за другой. И в декабре уже никто не покажется в церкви, кроме короля, священника и вашего покорного слуги. Но я хожу только по необходимости. И готов поклясться, священник тоже!

– Да, Его Величество – истинный стоик, мисс Берни, – добавил полковник Меннерс.

– Я не сомневаюсь, что Его Величество всегда будет исполнять свой долг.

– Даже если вся его семья умрет от холода.

– Ну, они уже столько зим пережили, полковник Меннерс! Но, должно быть, порой на такой службе приходится туго – когда неудержимо хочется чихнуть в присутствии короля.

– Этого ни в коем случае нельзя делать, мисс Берни. Чихать запрещено!

– А что будет, если кто-нибудь все же чихнет? Подчас такое случается независимо от нашей воли.

– Вы полагаете, мисс Берни? Но разве это начинается не с легкого пощипывания в носу… которое служит как бы предупреждением? Говорят, что если приставить к ноздрям указательный палец и затаить дыхание, то желание чихнуть исчезнет.

– О Боже мой, надеюсь, что я об этом вспомню, когда мне захочется чихнуть!

Полковник Дигби сказал, что, если он окажется рядом, Фанни нужно только попросить его – и он поможет. Его палец всегда готов прикоснуться к очаровательному носику мисс Берни.

Фанни хихикнула.

– Но, полковник Дигби, как же я успею вас вовремя предупредить?

– Не волнуйтесь. Даже если вы совершите сей страшный проступок, я возьму вину на себя.

– Полковник Дигби, вы просто ангел! Его глаза пылали.

«Господи! – подумала Фанни. – Как хорошо, что мы не одни… или хорошо, да не очень?»

Затем полковник Дигби спросил у Фанни, что она сейчас читает, и разговор переключился на литературные темы. Остальным это не понравилось, и полковник Меннерс снова завел речь о короле и о предстоящем визите принца: полковнику Меннерсу хотелось отвлечь мисс Берни и полковника Дигби от беседы, которая их чересчур увлекала. Он знал, что если не переключить их внимание, то уже очень скоро они заговорят о докторе Джонсоне, Джеймсе Босвелле и прочих литераторах, в круг которых входила Фанни до появления при дворе короля.

– Они никогда не поймут друг друга, – уверял полковник Меннерс. – Погодите, дайте срок. Его Королевское Высочество и часа не пробудет в Виндзоре, как они разругаются в пух и прах. Хотите побиться об заклад, Дигби? А вы, Голдсворси?

– Извольте, – откликнулся Дигби. – Я даю им несколько недель. Но сначала оба какое-то время будут паиньками.

– Неужели такое возможно? – удивился Меннерс.

– Так приказал мистер Питт, – присоединился к их разговору Голдсворси. – Его Высочество должен быть благодарен судьбе за удачу. Ведь, насколько я слышал, ему перепало около двухсот тысяч фунтов. Неужели за это нельзя немного полюбезничать? Что же до Его Величества, то говорят, ему тоже были даны соответствующие наставления. Сейчас велено крепить семейные связи.

– И вы думаете, им удастся? – спросил Меннерс.

– Удастся… на какое-то время. Ведь король – стоик. Тут снова вмешался Голдсворси:

– Да вы ничего не знаете! Видите ли, вчера я ездил на охоту вместе с Его Величеством. Он не жалеет себя… и своих помощников. Мы скакали сначала рысью, потом перешли в галоп… И… я прошу прощения, мисс Берни, но боюсь, мне придется употребить несколько странное слово… м-м… пот лил с нас градом… мы все взмокли, потому что с восьми утра до пяти или даже до шести вечера только и перескакивали через канавы и прочие препятствия. А затем наконец поворотили обратно… этакие мокрые курицы, на нас нитки сухой не было, во рту – ни крошки, все мышцы болят… а надо ведь улыбаться, беспрерывно улыбаться! И вдруг Его Величество предлагает мне освежиться! «Вот, Голдсворси, – говорит он, – выпейте немного ячменного отвара. А? Что?» И вынимает кувшин… такому место в комнате больного… подобные кувшины, мисс Берни, стоят на полке возле камина – их держат для какого-нибудь бедняги, которому врач прописал постельный режим.

Все захохотали, представляя себе замешательство Голдсворси.

– А как вы думаете, – продолжал словоохотливый полковник, – что сказал бы принц Уэльский, если бы ему предложили выпить… ячменного отвара?

Все снова засмеялись. Так всегда бывало в те вечера, когда за столом хозяйничала Фанни, а Швелленбург радовала всех своим отсутствием.

И вскоре они, как и прочие обитатели Виндзора, вновь принялись судачить о принце Уэльском.

* * *


По дороге в Виндзор – принц, чтобы отвлечься, мчался в своем фаэтоне на бешеной скорости – он постоянно думал о Марии. Никакая другая женщина не могла заставить принца так волноваться. Впрочем, никакая другая женщина не была ему так нужна… С тех пор, как Мария выставила принца за дверь, он ее не видел и все больше впадал в отчаяние.

Теперь ему придется разыгрывать этот дурацкий фарс, сцену примирения. Как будто они могли действительно примириться?! Как будто им с отцом можно было договориться, посмотреть хоть на что-нибудь под одним углом зрения! Король – старый изувер, глупый старый деспот, у которого даже нет ни здоровья, ни сил, чтобы навязывать свою волю. Он не понимает искусства, его любовь к культуре сводится исключительно к увлечению музыкой, но даже оно сводится к Генделю.

«Господи, помоги мне! – мысленно воскликнул принц. – Что же это будет? Вечера Генделя… занудные рассуждения о том, как принцы должны исполнять свой долг… игра в триктрак… самые скучные разговоры на свете… служба в холодной церкви… опять рассуждения о том, что принцы не должны подавать повода к сплетням… обличения мистера Фокса, мистера Шеридана и вигов… бесконечные рассказы о достоинствах мистера Питта и тори…

А что Мария? Где Мария? Что, если она попытается покинуть страну? Он распорядился, чтобы ему немедленно дали знать, если она начнет готовиться к отъезду. Принц приказал не сводить с Марии глаз!

Как бы он был счастлив, если бы ехал сейчас не в Виндзор, а в Ричмонд!.. О, если бы его ждала Мария, прекрасная, желанная Мария, а не трясущийся, старый отец, глупая мать и жеманные сестры! Впрочем… может быть, принцесс строго судить не следует. Он ничего против них не имеет. Бедняжки, они такие просто потому, что их заставляют жить как монахинь. Бедная Шарлотта, ей, должно быть, уже двадцать два. Мария уже дважды побывала к тому времени замужем. Вообще-то принц не особенно задумывался о предыдущих мужьях Марии, хотя, конечно, понимал, что именно опыт супружеской жизни сделал ее такой зрелой и манящей… впрочем, оба мужа были старше Марии и по сравнению с ее третьим супругом, принцем Уэльским, казались унылыми занудами!

Ее третий супруг… в этом-то вся и загвоздка!

Простит ли она его когда-нибудь? Что же делать?.. Ему должен помочь Шерри! На Фокса рассчитывать нечего. Мария ненавидит Фокса еще больше прежнего, и в этом нет ничего странного. Ей-богу, Чарлз зашел слишком далеко!

Вот уже и Виндзор на горизонте… Ну почему это не Марбилл?.. Как он будет жить без Марии? Она должна вернуться к нему. Нужно что-нибудь сделать… или… или ему не захочется жить.

* * *


Король устроил принцу официальный прием, королева стояла рядом с ним. Принцесс выстроили в ряд и представили ему, словно он никогда с ними раньше не встречался.

Девочки его явно обожали: это было видно по их лицам. Про короля же с королевой такого сказать было нельзя.

Принц почувствовал, что он их, как всегда, раздражает: это отражалось в выпученных глазах короля, в его нахмуренных бровях… да и во взгляде королевы мелькала досада. Она хотела быть частью его богатой, захватывающе-интересной жизни. Как будто такое было возможно!

Однако все пытались держаться дружелюбно, и через некоторое время принца провели в гостиную, в которой было очень многолюдно; там присутствовали и многие приближенные принца; в гостиной король почти все время разговаривал со своим блудным сыном, желая показать обществу, что их отношения наладились.

Однако принц видел, что все не совсем прекрасно. Он не встречался с королем несколько месяцев и, наверное, поэтому заметил произошедшие с отцом изменения скорее, чем люди, видевшие его изо дня в день.

«Боже мой! – мысленно ахнул принц. – Как же переменился старик! Он так болтлив, повторяется гораздо чаще, чем прежде. Похоже, он теряет нить рассуждений. Что бы это значило?»

Как жаль, что Фокса нет рядом, так что не с кем посоветоваться. Если король… заболеет, это откроет перед ним, наследным принцем, новые, блестящие перспективы… Принцу очень хотелось знать, замечает ли Питт тревожные перемены, происходящие с королем.

Однако даже оказавшись перед такой потрясающей перспективой, принц не мог думать ни о чем, кроме Марии. Он не обретет покой, пока не внушит ей, что ни в чем не виноват! Чарлз Джеймс Фокс зашел слишком далеко. Да, на этом надо настаивать!

Мария должна к нему вернуться. Что бы ни думали люди, для него она всегда будет супругой.

Принц ломал комедию, изображая дружбу с королем; он любезничал с королевой, болтал с принцессами, заметил, что Шарлотта бойка на язык, подумал, какие же они все скучные – впрочем, для него все женщины были скучны по сравнению с Марией, – но затем пожалел сестриц, ибо им еще долго, гораздо дольше, чем ему, предстояло томиться в неволе. Он-то удрал, едва ему исполнилось восемнадцать лет. И он снял Пердите Робинсон квартирку на Корк-стрит.

Принц вспоминал те дни с сожалением. Неужели он действительно считал, что влюблен в Пердиту? Да чувства к другим женщинам не идут ни в какое сравнение с его любовью к Марии! А Мария его бросила… и поклялась никогда больше с ним не встречаться.

И вновь его мысли обратились к Марии.

Как только он улучит удобный момент и покинет Виндзор, он вернется в Лондон, напишет Марии, будет просить ее, умолять, заклинать вернуться к нему!

Но Мария не пожелала с ним повидаться. Она гостила в доме подруги, которая к тому же приходилась ей дальней родственницей, – достопочтенной миссис Батлер, – и вдобавок при Марии была мисс Пайгот. Обе женщины охраняли ее, словно сторожа.

Принц заехал, но – увы, Мария его не приняла. Это было неслыханно. Он рвал и метал… затем принялся умолять, но все оказалось без толку. Он не смог увидеть Марию. Что ему оставалось делать?

Принц потребовал свидания с мисс Пайгот. Она была дружна не только с Марией, но и с ним, и сразу же призналась, что Мария постоянно клянется никогда больше не видеться с принцем и переубедить ее невозможно.

– Но она не может говорить этого серьезно, милая Пиг! Милая Пиг заверила принца, что Мария – может.

– Она никогда так не расстраивалась, Ваше Высочество, как в тот день, когда услышала про заявление мистера Фокса.

– Но она же знает, что за человек – Фокс!

– Да, но он говорил по повелению Вашего Высочества. И это разбило ее сердце.

– Разбило ее сердце… А мое? Шеридан сказал о ней столько хороших слов. Это-то она слышала?

– О да, сэр, слышала и немного смягчилась, однако слова Шеридана не отменили заявления Фокса.

– Дражайшая Пиг, скажите, как мне убедить Марию, что я ее боготворю?

– Что ж, есть только один путь, но для вас он, как мне кажется, невозможен. Сознайтесь королю, парламенту и всему миру, что она ваша супруга.

– Но будет беда… страшная беда, если я это сделаю… Принц вспомнил свою последнюю встречу с королем. Какое странное выражение подчас появлялось в его глазах! Что бы это значило? Ах, какие заманчивые перспективы!.. И наоборот, если он признается, что женат, наступит катастрофа…

– Но ведь она католичка!

– Да, Ваше Высочество, плохо дело. И похоже, выхода нет.

– Пиг, вы постараетесь сделать все возможное, чтобы помочь мне?

– Да, можете не сомневаться.

– Напоминайте ей о том, каким я был для нее хорошим мужем, ладно?

– Ей не нужно напоминать. Она и так не забыла… И сама говорит об этом.

– Говорит, что я был хорошим мужем? – встрепенулся принц.

– Да, пока не отреклись от нее.

– Я не отрекался! Это все Фокс. О, Фокс зашел слишком далеко. В этом не было необходимости.

Мисс Пайгот печально покачала головой.

– Я сделаю все, что в моих силах. Я пытаюсь ее убедить, но увы… Но если я вдруг увижу, что она заколебалась, я вам немедленно дам знать, можете быть уверены.

– Благослови вас Бог, милейшая Пиг!

– Я расскажу ей, как вы подавлены.

– Подавлен? Да мое сердце разбито вдребезги! Честное слово, Пигги, я совершу какое-нибудь безумство, если Мария ко мне не вернется.

Однако, хотя Пайгот и рассказала Марии о страданиях принца, это не помогло. Мария была непреклонна.

Он дал понять, что она ему не жена! Что ж, раз венчание для него не священно, то ее совесть не позволяет ей жить с ним как с мужем.

* * *


Принц был в очень тяжелом состоянии. С ним случились несколько страшных припадков, врачи пустили ему кровь, и ее вытекло столько, что чуть было не возникла угроза для жизни.

Среди придворных поползли слухи, что принц Уэльский серьезно болен.

Мисс Пайгот рассказала об этом Марии. И печально поглядела на свою подругу и хозяйку.

– Это потому, что ты не желаешь его видеть, – сказала мисс Пайгот.

– Он слишком неистовый, – покачала головой Мария. – Ему следовало бы научиться сдерживать свои чувства.

– А может, они так сильны, что их нельзя сдержать?

– Тем не менее они оказались не настолько сильными, чтобы он решился назвать меня при всех своей женой.

– О, Мария, тебе не кажется, что ты к нему слишком сурова? Подумай о том, в каком он положении. Он может потерять трон.

– Я ему это много раз говорила. Просила все тщательно взвесить. Ты же знаешь, я даже за границу уехала, пытаясь избавиться от него… но он не оставил меня в покое.

– Он любит тебя, Мария. Ты как-то забываешь об этом.

– Нет, не забываю. Да, он меня любит, но по-своему…

– Да, очень по-своему. Он из-за тебя уже на краю могилы.

– Ты хороший адвокат, Пигги. Это он тебя попросил замолвить за него словечко?

– Я говорю то, что думаю, – сказала бесхитростная мисс Пайгот. – А я вот что думаю, Мария: если бы принц признался в женитьбе на католичке, его право на престол оказалось бы под угрозой. Могла даже вспыхнуть война! Об этом ты не подумала? Ты говоришь, что любишь его. Он тоже уверяет, что любит тебя. Принц не может отказаться от короны. Слишком многое поставлено на карту. Это все равно что попросить тебя отречься от твоей религии. Почему одна сторона должна пожертвовать всем, а другая ничем не желает поступиться?

– Пигги, что ты говоришь?

– Я излагаю факты… как я их понимаю. Ты хочешь, чтобы он рассказал всему миру о вашем браке… говоришь, что тогда ты будешь довольна, тогда твои религиозные чувства не будут попраны. Что ж, прекрасно! А он просит тебя перешагнуть через самолюбие и религиозные убеждения… нет, не через все, а только через требование открыто признать ваш брак. Он не может, а ты не желаешь… или тоже не можешь, не знаю… Но я не понимаю, почему один человек может своевольничать больше другого. По вполне понятным причинам принц не имеет возможности объявить тебя своей женой.

– Он мне поклялся!

– А ты – ему. Мария замолкла.

– А теперь, – продолжала мисс Пайгот, – он заболел из-за того, что… страдает по тебе.

– Если с ним и случился припадок, – наконец нашлась Мария, – то это приступ гнева, поскольку не все, что он пожелает, преподносится ему на блюдечке.

– Я узнала из очень надежных источников… от самих докторов принца… его состояние очень опасно.

Мария повернулась и вышла из комнаты.

Глядя ей вслед, мисс Пайгот подумала:

«Пожалуй, сейчас настал подходящий момент».

Что, если послать записку Его Высочеству? Наверное, надо написать, что если он будет очень осторожен… то у него появится шанс на успех…

* * *


Принц Уэльский явился в дом достопочтенного мистера Батлера.

Принц был очень бледен и слегка похудел. Доктора не советовали ему выходить на улицу, но он их не послушался.

Миссис Батлер приняла его весьма почтительно, и принц с восторгом заметил, что она шокирована его видом.

– Как вы себя чувствуете, Ваше Высочество? Не рано ли вы вышли на улицу?

– Ничего, я кое-как добрался сюда, – слабым голосом откликнулся принц.

– Прошу вас, садитесь!

Принц благодарно улыбнулся и сел на стул.

У меня тоже к вам просьба, дорогая миссис Батлер. Пожалуйста, скажите миссис Фитцерберт, что я здесь и хочу с ней увидеться. Может быть, в последний раз.

– Ваше Высочество…

Принц махнул изящной белой рукой.

– Я прошу вас передать ей мои слова.

Миссис Батлер воскликнула, что она сама пойдет к Марии. И действительно пошла, после чего вскоре провела принца к Марии в гостиную и закрыла за ним дверь.

Увидев Марию, принц пришел в такое волнение, что голова у него закружилась и он чуть не упал без сознания. Мария подбежала к нему и схватила его за руку.

О, снова ощутить ее прикосновение!

Принц оперся о спинку стула, пытаясь продлить блаженный миг.

– Я… я был очень болен, – пробормотал он. – И до сих пор чувствую слабость.

– Умоляю, присядьте! – сказала Мария.

Он позволил ей усадить себя в кресло и долго сидел с закрытыми глазами.

– Вам не следовало выходить из дому, – прошептала Мария.

– Я хотел тебя увидеть. Мне подумалось, что, может быть… может быть, это мой последний шанс.

– Что вы имеете в виду? – почти сердито спросила она.

– Ты, вероятно, не слышала, Мария, но я тяжело болел. У меня было сильнейшее кровотечение, и я очень ослаб. Доктора боялись за мою жизнь.

Принц с радостью отметил, что во взгляде Марии вспыхнула тревога.

– Ты расстроишься, когда меня не станет, Мария?

– Что за глупые разговоры о смерти? – вскричала Мария. – С какой стати вам умирать?

– Я утратил все, ради чего стоило жить.

– Но не надежду заполучить корону, – несколько цинично сказала она.

– О, Мария! Мария!.. К чему все это, если ты меня больше не любишь?

– Видно, корона вам слишком дорога… раз вы из-за нее меня предали.

Она все еще серчала, обижалась, все еще не желала простить! Принц вздохнул. Потом закрыл лицо руками, и его тело сотрясли рыдания.

– Что я могу тебе сказать, Мария? Если ты хочешь, чтобы мы расстались, то я вернусь домой, лягу в постель и… умру. Мне больше незачем жить.

– Я вам когда-то напоминала про корону…

– Про корону! Да она нужна другим, а не мне, Мария. Ты должна меня выслушать! Да, да! Я настаиваю! Фокс… ты же знаешь Фокса… Ты всегда знала, на что он способен. Этот тип меня обманул. Он умен, я не отрицаю. Но он сделал то заявление по собственной инициативе… не посоветовавшись со мной, Мария! Что я мог поделать?

– Опровергнуть его.

– И, возможно, развязать войну? Подумай об этом, Мария! Неужели ты считаешь, что я не молил их исправить положение? Шерри тебе расскажет. Я говорил с Шерри. Я попросил его что-нибудь сделать, и Шерри – благослови его Бог! – постарался на славу. Но Фокс уже совершил свое злодеяние. Что, что мы могли? Мария, любимая, не вини меня в чужих грехах! Ты знаешь Фокса. Господи, разве ты сама не говорила мне, что терпеть его не можешь?

– Я слышала, что у него есть ваше письмо… вы написали его почти перед самым венчанием… и заверили Фокса, что никакой женитьбы не будет!

– Да Фокс что угодно наболтает!.. Может, я и написал что-нибудь – мало ли что мне пришлось сделать?! На меня тогда набросились, словно стая волков. О, Мария, давай позабудем про всех! Если ты снова меня полюбишь, я буду совершенно счастлив. Мы поедем в Брайтон; я дам тебе все, что пожелаешь.

– Я хотела лишь мирно и счастливо жить с человеком, которого считала своим мужем.

– Так и будет, Мария! Так и будет.

– Нет! – вскричала она, – уходите. Все кончено. Мне все ясно. Лучше бы вы сначала меня выслушали. Наверное, это я виновата. Я хотела, чтобы мы были вместе. Поэтому на все закрывала глаза, притворялась, что все будет хорошо.

– О, Мария! – принц упал к ее ногам. – Люби меня, Мария. Больше я тебя никогда ни о чем не попрошу.

– Ради бога, встаньте, – пролепетала Мария. – Вам будет плохо.

– Ну и пусть! Я пал жертвой политиканов, а теперь паду жертвой любви.

Стоило Марии присесть на диван, как принц тут же очутился с ней рядом.

– Зря вы вышли из дому, – сказала Мария. – Вы так бледны. Принц закрыл глаза, в его сердце затрепетала надежда. Мария дотронулась пальчиком до его бровей.

– Вам надо отдохнуть прежде, чем ехать назад. Зря, зря вы сюда явились.

Она беспокоилась, проявляла заботу о его здоровье!

– Мария, – сказал принц, – если ты будешь меня любить, я поправлюсь… и быстро!

– Вы поправитесь, – отрывисто произнесла она.

– Я уже оживаю.

Принц стиснул Марию в объятиях. И сказал, что хочет положить голову на роскошную грудь, которую ему так долго не позволялось ласкать.

Мария рыдала. А ведь Марию было не так-то просто довести до слез… значит, она была очень растрогана! Да, он правильно сделал, что приехал. Примирение состоится. Он не уйдет из этой комнаты, пока Мария не пообещает, что между ними все будет как прежде.

Принц сказал, что хочет вечно быть рядом с Марией. Пусть знает: он умрет, если она к нему не вернется.

Он обнял ее. Она ответила на это объятие. Принц был прощен!


ВОЗВРАЩЕНИЕ ГЕРЦОГА ЙОРКСКОГО


Они снова вместе! В свете только об этом и говорили.

Выздоровление принца было поистине чудесным. Уже на следующий день он смог повезти Марию в своем фаэтоне на скачки в Эпсом. По дороге принц распевал песни; на щеках его вновь играл здоровый румянец, рядом сидела сияющая миссис Фитцерберт.

Принц не уставал повторять, что он никогда еще не был так счастлив. И действительно, у него на то были все основания. Долги принца погасили, он получил деньги на содержание Карлтон-хауса, его годовой доход был увеличен, право на престол у него никто не оспаривал. И в довершение всего он снова был со своей Марией! Она любила его как раньше, признавалась, что разлука причинила ей не меньше страданий, чем ему, и соглашалась с тем, что он, Принц-Само-Очарованье ни в чем не виноват. Это все подлый Фокс натворил!

Бедный Чарлз! Принц чувствовал, что обошелся с ним несправедливо, однако Чарлз, судя по всему, наслаждался жизнью в Италии в компании обворожительной Лиззи, и принц надеялся, что Чарлз к нему не в претензии.

В тот вечер герцогиня Гордон давала бал и, разумеется, мечтала о том, чтобы принц и миссис Фитцерберт почтили ее своим присутствием. Они пришли вместе; принц танцевал почти все время только с Марией, покидая ее лишь по обязанности. Все им улыбались, показывая, как приятно видеть их вместе по-прежнему счастливыми. А в конце бала гости услышали, как принц произнес слова, которые он говорил уже столько раз:

– Мадам, вы окажете мне честь, позволив отвезти вас домой в моем экипаже?

И царственная, величавая миссис Фитцерберт милостиво дала принцу разрешение.

Все было прекрасно. Опять устраивались балы и званые обеды. Принц задавал тон в светском обществе, и принцесса Фитц – так прозвали Марию – разделяла с ним эту честь. Все понимали, что, если они хотят сделать приятное принцу Уэльскому, должны подружиться с миссис Фитцерберт.

Принц снял для нее дом на Пелл Мелл, у дверей которого то и дело останавливались кареты знати. На званых обедах ее сажали рядом с принцем на почетное место; создавалось впечатление, что несмотря на заявление мистера Фокса все решили относиться к Марии как к принцессе Уэльской, поскольку было ясно, что принцу хочется именно этого.

Принц старался сгладить впечатление, которое произвело заявление Фокса, и стремился к тому, чтобы Марии оказывали все те почести, которые она получала бы, если бы официально считалась его женой. Правда, он не мог заставить короля и королеву принять ее, но кого интересовало их мнение? Тон в светском обществе задавал принц, а с ним и его «супруга».

Леди, поддерживавшие вигов, были рады продемонстрировать свою преданность, а те, что были за тори, с еще большей готовностью принимали у себя принцессу Уэльскую, ибо это лишний раз доказывало, что Фокс солгал.

Герцог и герцогиня Камберлендские поспешили выразить свое уважение и любовь к миссис Фитцерберт, они обращались с ней, словно с законной супругой своего племянника. А когда герцог Глочестерский – он поддерживал тори и более терпимо относился к королю, чем его брат, герцог Камберлендский – написал Марии из Флоренции, где он жил, поскольку в Англии его жене не выказали должного уважения, не допустив ее ко двору, это был полный триумф. Герцог прислал Марии подарок, выражая тем самым свое сердечное отношение, и Мария пришла в восторг, прочитав:

Флоренция, 24 мая 1787 года

«Его Королевское Высочество герцог Глочестерский – миссис Фитцерберт

Дорогая мадам!

Я пишу Вам в надежде, что Вы не откажетесь принять этот маленький ларчик с инкрустациями из перламутра. Надеюсь, он вам понравится. Пожалуйста, напишите, получили ли Вы нашу посылку. Хочется верить, дела у принца теперь пойдут на лад. Я искренне надеюсь, что Вы счастливы, ибо мне доподлинно известно, что Вы этого заслуживаете.

Ваш покорный слуга

Уильям Генри».

Даже Глочестеры и Камберленды приняли Марию, а это явственно говорило о том, что, хотя Фокс страстно уверял, будто бы принц и Мария не женаты, и никто не опроверг его заявление, все вокруг считали их мужем и женой и собирались относиться к Марии соответственно, как и подобает относиться к супруге принца.

Совсем недавно Мария и подумать не смела бы, что такое возможно.

Впрочем, справедливости ради надо заметить, что кое-кто все же пытался исподтишка очернить ее имя. «Покинутая Дидона» Гилрея[16 - Гилрей Джеймс (1757–1815) – английский график. Известен своими грубовато-гротескными карикатурами на английскую аристократию, Наполеона I и др.] выглядела просто оскорбительно, ведь художник намекал на то, что Марию использовали в каких-то гнусных целях, а Фокс солгал. Гилрей изобразил ее всходящей на погребальный костер, разожженный на берегу, корона и перья со шляпы принца Уэльского уплывали вдаль, равно как и маленькая лодочка, на борту которой было написано «Честь». Питт махал веслами, принц Уэльский и Фокс сидели в лодке. Изо рта принца вылетал воздушный шарик со словами: «Да я ее никогда в жизни не видел!» А изо рта Фокса: «Да, разрази меня гром, никогда!»

Ну, что ж, знаменитости обычно становятся мишенью для карикатуристов и пасквилянтов, поэтому Мария лишь плечами передернула и никак не отреагировала на оскорбление.

Они покинули Лондон и отправились в Брайтон; принц собирался поселиться в «Морском павильоне», а Мария – в домике с зелеными ставнями, находившемся почти на территории парка, возле «Морского павильона». Такого блестящего общества, которое собралось в то лето на побережье, брайтонцы еще не видели. Лондон опустел. Центром роскошной жизни стал Брайтон. Обитатели городка были в восторге от того, что внимание принца принесло им такое богатство, и всегда разражались радостными приветствиями при виде Георга и миссис Фитцерберт. Принц прогуливался по берегу в обществе Марии и нескольких друзей, ездил верхом по городу, по утрам купался под наблюдением Курильщика, гулял по парку, танцевал в гостях у кого-нибудь из своих знатных приятелей, и почти всегда с ним была дама, которую одни называли Принцессой Фитц, а другие – вслед за Курильщиком – Миссис Принц.

Жалкие домишки быстро превращались в особняки. Богатели не только брайтонские строители, но и владельцы гостиниц и лавчонок. Повсюду можно было увидеть такие же перья, как те, что украшали шляпу принца, а под ними – слова «Господи, благослови принца Уэльского!»

Принц без конца твердил, что он никогда в жизни не был так счастлив, Мария ему вторила, словно эхо. Принц постоянно находился в приподнятом настроении, всем было ясно, что Мария оказывает на него огромное влияние. Мария обладала огромным чувством собственного достоинства, этого никто не мог отрицать. Может быть, она и не была самой красивой женщиной Брайтона, однако ее царственность и грация не знали себе равных. Любой человек сразу понимал, кто из женщин носит титул Принцессы Фитц. Брайтонцы говорили, что Мария выглядит как королева. И действительно, когда она сидела в плетеном кресле возле Павильона, то казалась королевой, восседающей на троне. Мария смотрела, как принц во фланелевом жакете, украшенном голубой лентой, и в облегающих панталонах играет в крикет, лицо его, затененное полями белой шляпы, сияло от удовольствия, а взор все время устремлялся на Марию: принцу хотелось убедиться, что она внимательно следит за игрой, не упуская ни малейших подробностей. Принц гордился костюмом, который он сам придумал, гордился Марией, гордился тем, что так умело организовал свою жизнь и может стать королем, не потеряв Марии и любви своих подданных.

Да, это, без сомнения, было славное лето!

Беспокойную Францию захлестнула волна восхищения Англией, которая была ее старым врагом, и аристократия устремилась через Ла-Манш в Брайтон. Так что там собралось не только блестящее лондонское, но и не менее блестящее версальское общество.

Брайтонцы поражались французской моде. Их и английская мода вообще-то удивляла, а тут появились какие-то невероятно замысловатые прически, огромные кринолины и, наоборот, последний писк моды – «простой стиль», введенный Марией Антуанеттой в ее искусственно созданной «натуральной» деревне Гаме. На брайтонских улицах начали появляться дамы в муслиновых платьях, наряженные пастушками, некоторые даже опирались на посох. Но особенно удивляли брайтонцев мужчины: они так странно жеманничали, размахивали руками, тараторили без умолку и вдобавок были так увешаны драгоценностями, что вид у них был еще более ослепительный, чем у самого принца Уэльского.

Тем летом в Брайтоне никто не скучал.

Французские аристократы оказывали Марии не меньшие почести, нежели английские. Она даже катала в своей карете принцессу де Ламбаль, родственницу французского короля, и – так, по крайней мере, уверяла молва – одну из ближайших подруг Марии Антуанетты.

Принц быстро пополнил стойла новыми лошадьми, и скачки стали одним из его главных развлечений; принц обожал своих лошадей; поговаривали, что у него есть две основных страсти – к женщинам и лошадям. Принц то и дело ездил на скачки в Льюис. Если бы миссис Фитцерберт действительно была в восторге от этого времяпрепровождения, он бы чаще там пропадал.

Жаркими летними днями берег и улицы, ведущие к центру городка, являли собой разноцветную, ослепительно сверкающую и вечно движущуюся панораму, в центре которой находился мужчина, которого называли первым джентльменом Европы. И почти всегда рядом с ним была миссис Фитцерберт.

* * *


Однажды вечером, в начале августа, принц устроил в «Морском павильоне» ужин для тесного круга. По одну его руку сидела Мария, по другую – принцесса де Ламбаль. Принцесса – по своему обыкновению довольно сбивчиво – болтала о Версале и своей милой подруге-королеве, когда явился лакей, доложивший, что из Виндзора принцу прислали письмо. Его Высочество соизволит прочесть его немедленно или желает подождать до конца ужина?

– Из Виндзора?! – вскричал принц и вспомнил о своей последней встрече с отцом. – Я прочту его сейчас же!

Он повернулся к принцессе и попросил извинить его. Затем обратился с той же просьбой к Марии.

Прочитав послание, принц радостно воскликнул:

– Какие чудесные новости! Мой брат Фредерик вернулся из Германии. Я не видел его целых семь лет. Мне трудно передать, какое это для меня приятное известие!

Принц улыбнулся Марии.

– Я думал, у меня все есть для полного счастья. Но теперь понимаю, что мне еще было нужно…

– Это ваш брат? – переспросила принцесса де Ламбаль.

– Да, мой брат Фредерик. Он на год младше меня. Мы росли вместе… никогда не расставались. Фредерик – мой самый лучший друг, и я семь лет… только представьте себе, мадам, целых семь лет его не видел! Я хорошо помню, как он уезжал в Германию.

– В Германию?.. – удивилась принцесса.

– Да, вам это, конечно, может показаться странным. Он поехал туда, чтобы стать военным. Вы спросите, почему не в Англии? А это, мадам, уже вопрос к моему отцу.

Принц сузил глаза, но, разумеется, не стал ругать короля в присутствии иностранцев. Он лишь передернул плечами и заговорил о своей дружбе с братом.

Как только ужин был окончен – а Мария заметила, что принц, отдававший все необходимые распоряжения, постарался немного ускорить конец – принц сказал гостям, что ему не терпится повидать брата и он намерен, не теряя времени даром, скакать в Виндзор.

Это было воспринято как намек. Гости удалились, осталась только Мария.

– Вы поедете в Виндзор утром? – спросила она.

– Утром?! Разве так надо приветствовать Фредерика? Нет! Нет! Я выезжаю сейчас же, любовь моя. Я поеду в Виндзор сегодня же вечером.

– Что?.. В темноте? Принц громко рассмеялся.

– Дорогая, неужели ты думаешь, я боюсь темноты?

Мария знала, что бесполезно переубеждать этого своевольного юношу, но вообще-то ей казалось, что ему больше приличествует чинно, честь по чести выехать на следующее утро.

Принц велел приготовить фаэтон и тут же уехал; он мчался сломя голову, так же, как в ту ночь, когда узнал о болезни короля и понесся из Брайтона в Виндзор.

* * *


Братья обнялись и зарыдали.

– О, мой дорогой Фредерик, неужели это действительно ты?

– Да, это я, Георг. А ты… неужели передо мной принц Уэльский, чьи приключения поражают всю Европу?

Внезапно их обуял смех.

– Фредерик, сегодня счастливый день. Послушай, ты должен рассказать мне и о своих похождениях.

– О, стало быть, ты признаешь, что и у меня они есть. Значит, ты не считаешь, что… любовные романы случаются только у принца Уэльского?

И они вновь смеялись, обнимались, плакали и осматривали друг друга придирчивым взглядом.

– А ты потолстел, Георг.

– Ты тоже.

– Над нашей семьей тяготеет проклятие.

– Ничего страшного! Это свидетельствует о том, что мы довольны жизнью.

– А ты доволен, Георг?

– Еще как! Ты должен приехать в Брайтон. Вот погоди… скоро ты увидишь Брайтон… и Марию.

– Не могу дождаться! – воскликнул Фредерик.

* * *


Король был в восторге от своего второго сына. Он с удовольствием разговаривал о нем с королевой.

– Фредерик не похож на своего старшего брата. О, нет! Между ними огромная разница. Да вы и сами видите. А? Что?

– Таких, как Георг, не бывает, – полувосхищенно, полуобиженно сказала королева. И добавила. – Я надеюсь.

– Фредерик в сущности хороший мальчик. Я думаю, он расскажет нам о каких-нибудь сражениях. Я рад, что послал его в Германию.

Королева посмотрела на него с сомнением. Людям этот поступок короля не понравился, да и принц Уэльский, считала королева, обращался бы с родителями получше, если бы они не отняли у него любимого брата. И разве герцог Йоркский не обучился бы военному делу в Англии? Неужели так уж необходимо было посылать его в Германию? Теперь он наконец вернулся, и хотя это был их родной сын, он казался им немного чужим, ведь они не видели его целых семь лет.

– Фредерик, – промурлыкал король, – это надежда нашего дома. Вот какого я о нем мнения. Вы меня понимаете? А? Что?… Поскольку Георг упорно портит нам кровь…

– Мне кажется, Георг слегка того.


БЕЗУМИЕ КОРОЛЯ


– Королеву, – сказала мисс Берни галантному полковнику Дигби, который, как уже подметили остальные, не отходил от нее ни на шаг, – по-моему, обуревают страшные опасения.

– Ах, мисс Берни, – засмеялся полковник, – вы такая фантазерка! Я подозреваю, что вы воображаете себе бог знает какие ужасы – а может, и радости, – которые могут случиться со всеми нами, в том числе и с Ее Величеством.

– Это неправда! – запротестовала Фанни. – Но неужели вы не чувствуете, что Ее Величество ведет себя странно? Я уверена, что вчера, когда мы читали вслух, она не услышала ни слова. Она была занята своими мыслями… довольно неприятными, как мне кажется.

Полковник Дигби заметил, что у королевы, вне всякого сомнения, есть повод для беспокойства. Поведение Его Высочества в Брайтоне волнует короля… может быть, именно это и заботит королеву.

– Да, – согласилась Фанни. – Но есть и кое-что другое. Она словно ожидает внезапного появления какого-то призрака… какого-то ужасно грозного существа.

Полковник громко рассмеялся; он вообще частенько смеялся, беседуя с Фанни, хотя был скорее склонен к меланхолии и больше всего любил разговаривать о том, что случается с человеком после смерти, и обсуждать с Фанни, верит ли она в бессмертие. Больше всего на свете полковник Дигби любил беседовать. «А что еще можно делать, – спрашивал он, – служа при дворе короля?»

Фанни слушала и, как всегда, гадала, каковы намерения полковника, ведь он лишь недавно овдовел и – он сам признался в этом Фанни – непрочь жениться во второй раз, ему же всего сорок лет! У них было много общего: полковник любил читать и с удовольствием обсуждал прочитанное с Фанни.

Наступило время чаепития, для Фанни это было самое любимое время дня. Мадам фон Швелленбург еще не появлялась, а полковник Голдсворси последние двадцать минут дремал.

– О да, – продолжала Фанни, – я говорю правду. Я видела лицо Ее Величества. Она чего-то боится… чего-то ужасного.

В этот момент в комнату вошла мадам фон Швелленбург; она нахмурилась и неодобрительно поглядела на Фанни, которая постоянно болтала с полковником Дигби. «Мисс Бернерс» – так старуха называла Фанни – пора бы и понять, что она явилась ко двору короля не для того, чтобы флиртовать с «чентльменами»! Она должна прислуживать королеве, а стало быть, и главной хранительнице королевского гардероба!

– Я желайт чай, мисс Бернерс, – заявила фон Швелленбург, и Фанни моментально налила ей чаю.

Вздорная старуха скорчила гримасу.

– Фу! Не карашо. Все время разговор, – она посмотрела из-под нахмуренных бровей на полковника Голдсворси, который в это время легонько всхрапнул. – Полковник Голдсворси… он всегда спать со мной. Он с вами тоже спать, мисс Бернерс?

Фанни сказала, что полковник ездил на охоту с королем и другими придворными и наверняка немного утомился.

Мадам фон Швелленбург нетерпеливо топнула ногой и повеселела только тогда, когда появился паж, сообщивший, что Его Величество желает видеть полковника Дигби.

Полковник вздохнул, бросил на Фанни томный взгляд и удалился.

– Полковник Дигби чересчур много болтать. И любить женщин. Он все время смотреть на мисс Ганнинг, – вредная Швелленбург исподтишка поглядела на Фанни, но девушка была поглощена своими мыслями.

«Нет, королеву явно что-то тревожит, – думала Фанни. – Я знаю, она напугана».

Видя, что достичь желаемого эффекта, заговорив про знаки внимания, которые полковник Дигби якобы оказывает мисс Ганнинг, не удается, Швелленбург насупилась и проворчала:

– Вы приносить мой табакерка, мисс Бернерс. Я ее класть около первый клетка.

Фанни послушно встала и отправилась за табакеркой, в сотый раз спрашивая себя, почему вместо того, чтобы, как прежде, жить среди интересных людей, она должна прислуживать старушенции, противнее которой она никого в своей жизни не встречала?

* * *


Фанни была права, подозревая, что королева встревожена. Шарлотта действительно очень волновалась. С тех пор, как король много лет назад был болен странной болезнью, во время которой слегка повредился в уме, королева всегда была начеку, постоянно опасаясь возвращения болезни. После первого приступа болезни – а он случился почти двадцать три года тому назад – король сильно переменился, и королева не могла этого забыть, как ни старалась. Она помнила, как он ни с того ни с сего разражался рыданиями, как у него начался жар, выступила сыпь, как он считал, что весь мир настроен против него. Именно после той болезни он усвоил манеру говорить быстро-быстро, так что мысли его путались, и речь получалась бессвязной. И вдобавок он стал перемежать свои слова бесконечными «а?» «что?», словно задавал вопросы и не мог дождаться ответа.

Королеве не раз казалось, что болезнь подступает. Однако она никогда не была так близко, как теперь. Королева не сомневалась, что теперь достаточно какого-нибудь пустяка – и король потеряет рассудок.

«Что, если это действительно произойдет?» – с содроганием думала королева.

Бывали времена, когда она боялась мужа: он вдруг начинал смотреть на нее таким диким взглядом, что она опасалась, как бы он ее не покалечил. В такие минуты казалось, будто он ее ненавидит. Но это же вздор! Король – кроткий, добрый, хороший человек. И все же дикое выражение, мелькавшее в его глазах, пугало королеву.

Порой, когда он заходил в ее спальню, ей хотелось позвать фрейлин и попросить их посидеть в комнате, чтобы она не оставалась с королем наедине.

Да, она боялась короля.

Вчера он сказал, что у него на теле кое-где высыпала сыпь. Королева словно со стороны услышала свой холодный голос:

– Вы показались доктору?

Она говорила и думала: «О Господи! Вот оно… все началось снова!»

– А не поехать ли Вашему Величеству, – сказала она вслух, – в Бат, на воды?

– Фауконберг говорит, что лучше съездить в Челтенхем, – возразил король. – Но сейчас не время для поездки в Челтенхем. Слишком много дел. И потом… откуда нам знать, что выкинет в следующий раз этот лоботряс? А? Что? Отправится в Брайтон? А? Начнет там все переоборудовать! Перестраивать! «Морской павильон!» Да он только и делает, что развлекается со своими непутевыми дружками. Этот Шеридан! Бездельник! Развратник! Пьяница! Игрок! Да еще женился на такой хорошей женщине. Они просаживают на скачках целые состояния. Устраивают розыгрыши прямо на улицах. Он окружил себя людьми, хуже которых и представить себе невозможно. Куда это приведет? А? Что? Он не слушается отца. Развлекается в обществе таких типов, как Лейды… Барри… этот негодный Хенгер. Да их надо повесить… почти всех! А? Что? Но он все равно не будет слушаться. Вам не кажется, что он все время вьется вокруг леди Шарлотты Финч? А? Вам не кажется, что она поддается на его уговоры и потихоньку кормит его тестом от фруктового торта. А? А? А, что?

Королева смотрела на него с ужасом. Он вдруг решил, что принц сейчас в детской под присмотром Шарлотты Финч. В выпученных глазах короля появился страх… это был их общий страх… король тоже помнил о своей болезни, и ее призрак преследовал его точно так же, как и королеву.

Он пришел в себя и уже спокойнее произнес:

– Челтенхем… А? Что?.. Нет, сейчас не время. Может быть, в другой раз. А? Что?

* * *


Королева улучила возможность и, подозвав лорда Фауконберга к себе во время суаре, сказала:

– Мне кажется, король перетрудился, и перемена обстановки не повредила бы Его Величеству. По-моему, вы что-то говорили про Челтенхем.

– Да, Ваше Величество, это прекрасное место. На мой взгляд, его еще недостаточно оценили. Воздух там такой же свежий, как и повсюду в нашей Англии… включая модный нынче Брайтон.

– Я уверена, что Его Величество не пожелает поехать в Брайтон.

– Да, у меня такое впечатление, мадам, что Челтенхем придется больше по вкусу Его Величеству. И, если вы окажете мне честь и согласитесь поселиться в моем доме, я буду весьма польщен.

– У вас там есть дом?

– Да, Бей-Хилл-Лодж, мадам… дворцом его, правда, не назовешь, но, если Вашим Величествам хочется покоя и вы возьмете туда не очень много слуг, вы там прекрасно разместитесь. Из окон открывается великолепный вид на холмы Малверн, и Памп-Рум неподалеку.

– Звучит заманчиво, – откликнулась королева. – Я поговорю с Его Величеством и постараюсь убедить его принять ваше любезное предложение.

– О, мадам, жители Челтенхема почтут за честь… Однако я должен предупредить Ваше Величество, что это очень маленькое местечко.

– Такое сейчас королю подходит больше всего, – королева заколебалась. – Лорд Фауконберг, а может быть, вы тоже поговорите с Его Величеством? Предложите ему ваше гостеприимство. Я думаю, он согласится.

Лорд Фауконберг ответил, что он непременно выполнит приказ Ее Величества, и не подал виду, что понимает, почему она его об этом попросила. Ведь король скорее примет предложение, если оно будет исходить не от королевы, а от кого-нибудь другого. Но Шарлотта знала, что лорд Фауконберг все прекрасно понял, и в душе ее вспыхнула обида; Шарлотта вдруг разозлилась на короля. Почему он всегда пренебрегает ею? Почему не считается с мнением жены? До чего же несправедливо он с ней обращался с самого ее приезда в Англию! Внезапно она почувствовала неприязнь к человеку, который постоянно демонстрировал презрение к ее советам.

Но тогда почему она живет в постоянном страхе, что на него нападет тот страшный недуг?

«Не из любви, – спокойно сказала себе королева. – О нет, не из любви».

* * *


Когда королевский двор отправился в Челтенхем, мисс Берни и полковник Дигби оказались в числе тех придворных, которые поехали с королем.

Королю понравилось маленькое местечко: оно располагало к тихому и мирному существованию. Он пришел в восторг, обнаружив, что там есть крохотный театрик, и сказал, что будет туда ходить… может быть, на концерты.

Королева, внимательно следившая за мужем, надеялась, что его здоровье немного поправилось. Спокойная жизнь в Челтенхеме восстанавливала мир в душе короля. Каждое утро он ездил в Памп-Рум, пил целебную воду, а потом отправлялся на прогулку в обществе королевы и нескольких придворных; короля забавляло, что городишко такой маленький и что одна и та же толстуха средних лет по прозвищу Нанни Глашатай была почтмейстером, глашатаем и одновременно сборщицей налогов. Еще его весьма позабавило, что в городе не было ни одного экипажа, и людям пришлось довольствоваться двумя старыми-престарыми портшезами. Да, это было мирное существование, и король любил, чтобы к одиннадцати вечера все уже ложились спать.

Так протекала жизнь в Челтенхеме, и королева ни на мгновение не усомнилась в том, что именно такая жизнь нужна сейчас королю.

Однако улучшение оказалось временным. Король вновь являлся к королеве и принимался возбужденно что-то говорить, слова его наскакивали друг на друга, словно не могли подождать своей очереди; глаза вылезали из орбит, речь становилась все быстрее; он говорил и говорил, пока не начинал хрипеть. На теле короля вновь выступила сыпь, и королеве с каждым днем становилось все тревожнее. Страхи, преследовавшие ее столько лет, начали материализовываться.

Королева отчаянно пыталась скрыть состояние короля от окружающих. Она не выдержит, если поползут слухи… королева уже представляла себе, что будут писать газеты. Однако скрыть болезнь короля от приближенных было невозможно; он их смущал, они не знали, как себя вести, когда он разражался очередной тирадой.

Однажды полковник Дигби сказал, что не может сегодня прислуживать королю. У него разыгралась подагра, и бедняга хотел отлежаться.

Король отправился «упражняться на свежем воздухе» без него. Королева слышала, как он разговаривал с полковником Голдсворси: в Бей-Хилл-Лодж все комнаты располагались так близко друг от друга, что создавалось впечатление, будто ты живешь в малюсеньком домишке.

– Свежий воздух, Голдсворси, – говорил король. – Я должен дышать свежим воздухом. А? Что? Без него я толстею. Нужно много упражняться и соблюдать диету. Я всегда ее соблюдал. И все мои дети тоже… Пейте меньше, Голдсворси. Вам это не на пользу. А? Что? Жить в деревне полезно для здоровья. Здесь покой… Нечасто король может насладиться покоем. Государственные дела… министры… семья… Дети причиняют мне столько хлопот, Голдсворси. Они влезают в долги, связываются с женщинами…

Королева заткнула уши, чтобы не слышать. «Я больше не могу! – подумала она. – Бесполезно пытаться это скрыть, уже бесполезно».

* * *


Полковник Дигби легонько поскребся в дверь мисс Берни.

– У меня есть надежда получить чашечку чая, мисс Берни? Фанни слегка кокетливо улыбнулась. Она была совершенно уверена, что полковник Дигби за ней ухаживает. Надо бы написать об этом Сьюзен. Она будет позабавлена и заинтригована.

– Полковник Дигби? А я слышала, вы лежите… у вас подагра.

– Нет, я просто пресытился разговорами с Его Величеством. Фанни подняла брови.

– Должна сказать, король меня очень… беспокоит. Признаюсь, я совершенно теряюсь, когда он ко мне обращается.

– Вам не следует волноваться, мисс Берни.

– Да, но… – Фанни вздохнула. Она очень любила королеву и чувствовала, что та встревожена. – Его Величество ведет себя немного странно.

Полковник напустил на себя торжественный вид и сказал, что король наверняка размышляет о неизбежных несчастьях, которые ждут все человечество. Это рассмешило Фанни, и она принялась спорить с полковником, доказывая ему, что человечество вовсе не обязательно должно быть несчастным.

Разговор становился все оживленнее, но вдруг в комнату Фанни заглянула мисс Планта. Она несколько удивилась, застав полковника Дигби наедине с Фанни.

– О, заходите, мисс Планта! У нас такой интересный спор!

Мисс Планта немного посидела с ними, затем довольно подчеркнуто откланялась, а Фанни с полковником продолжали спорить, пока ворвавшаяся в комнату мадам фон Швелленбург не воздела руки к небу и не вскричала в ужасе:

– Что это такой? Опять пить чай! Дайт мне чашка, мисс Бернерс. Ах… не карашо… не карашо…

И она уселась в комнате, уставившись на полковника таким злобным взглядом, что он поднялся и ушел.

Швелленбург часто приказывала Фанни сопровождать ее, когда ходила кормить своих жаб. Фанни ненавидела это занятие. Какие жуткие создания! А их хозяйка почти такая же безобразная!

– Леди приезжать сюда, чтобы служить королева, – громко сообщила Швелленбург жабам, – а не флиртовать с чентльмен.

Но Фанни все еще вспоминала приятное время, проведенное в обществе полковника Дигби, и при первой же возможности написала Сьюзен:

«Даже удивительно, что он настолько мне доверяет, настолько полагается на мою сдержанность, ибо когда мы с ним остаемся наедине, он говорит необычайно откровенно; и мне очень лестно, что он с явным удовольствием проводит время в моей маленькой гостиной».

* * *


Королева посмотрела на свою фрейлину.

– Полковник Дигби пил вчера вечером чай в вашей комнате, мисс Берни.

– Да, Ваше Величество, это так.

– Но, право же, я не понимаю, как это могло случиться? Насколько я помню, он уединился в своей спальне, сославшись на подагру.

– Ему стало лучше, мадам, и он считал, что надо немного походить, это поможет предотвратить серьезный приступ.

«Значит, – подумала королева, – они его избегают. Поведение короля смущает их. Поэтому они скорее готовы навлечь на себя королевский гнев, чем выслушивать эти долгие тирады. Но разве я могу их за это винить?»

Ей никак не удавалось следить за чтением. Королева вдруг поймала себя на том, что уже несколько минут неподвижно сидит, держа в руке иголку.

Должно быть, придворные заметили, что и она ведет себя странно.

«Я, пожалуй, вздохну с облегчением, – подумала королева, – когда правда выплывет наружу».

* * *


Король вышел из дому, посмеиваясь. Как приятно, когда вокруг не вертятся придворные! Вперед, на природу! Она тут красивая.

– Как хорошо быть крестьянином, – сказал он самому себе. – Растить урожай, сбивать масло. Я бы с удовольствием этим занимался. Нет ничего лучше свежего воздуха. Он для всех полезен. Свежий воздух… простая пища… никакого вина… никакого жира… нужно быть осторожным. Наша семья склонна к полноте.

Он совсем позабыл, что король не может прогуливаться незамеченным. Не успел он дойти до домов на краю поселка, как дети, игравшие на лужайке, увидели его и поспешили сообщить всем о приходе короля. Очень скоро за королем уже следовала стайка селян. Он увидел их и, обернувшись, приветственно проговорил:

– Приятно, а? Как мило в деревне. Нет ничего лучше деревни. Здесь такой хороший, чистый деревенский воздух. Не то, что в Лондоне. Дайте мне пожить в деревне. Это полезно для здоровья. А? Что?

Жители не знали, что делать; они переглядывались и хихикали, а король продолжал рассуждать о фермах, деревне и мирной, спокойной жизни… но он говорил так быстро, что они с трудом улавливали его слова.

Король подошел к мосту.

– Эй! – крикнул он. – Что это? А? Мост? А? Что? Мужчина, стоявший ближе всех к королю, поймал на себе сверкающий взгляд выпученных глаз.

– Ежели вы не против, Ваше Величество, – сказал он, – то это мост.

– Мост? А? Что, мои мальчики? Тогда давайте крикнем ему «ура!» А? Что?

Король снял шляпу, помахал ею в воздухе и трижды смачно крикнул «ура».

В этот момент его и обнаружили полковники Дигби и Голдсворси, которые потихоньку уговорили Его Величество вернуться домой.

Сельские жители смотрели им вслед и перешептывались, что у короля очень странные повадки.

* * *


Полковник Дигби рассказал о необычном поведении короля королеве, которая слушала его в большом напряжении.

– Его Величество, – сказала королева, – всегда интересовался деревенской жизнью.

А сама подумала: «Долго это не продлится. Вот-вот наступит срыв».

И действительно, на следующее же утро король проснулся чуть свет, посмеиваясь от удовольствия, встал с постели и пошел туда, где спали полковники.

Он принялся стучать им в дверь, бегал по лестницам с криками «ату!» и перебудил всех вокруг.

Однако и на сей раз полковник Дигби совладал с ситуацией и почтительно препроводил Его Величество в королевскую спальню.

* * *


Мисс Берни читала королеве вслух. Это был не очень трогательный эпизод, однако внезапно по щекам королевы покатились слезы.

Фанни перепугалась, прекратила чтение, а королева тщетно пыталась совладать с собой. Однако ей никак не удавалось успокоиться. Слезы текли и текли, и, наконец, королева закрыла лицо руками и зарыдала в голос.

Так продолжалось несколько минут.

– До чего же я нервозна… – пробормотала королева. – Я… я невероятно глупа, не правда ли?

– Нет, мадам, – еле слышно откликнулась Фанни. Королева благодарно улыбнулась девушке: ей стало ясно, что мисс Берни понимает причину ее переживаний.

– Я полагаю, – сказала королева, – что нам пора покинуть Челтенхем. Я поговорю с королем.

– Да, мадам, – согласилась Фанни и не умолкла, а продолжала говорить; такое поведение в присутствии королевы считалось нарушением этикета, но Фанни казалось, что Ее Величеству хочется сейчас именно этого. – Челтенхем, мадам, теперь появился на карте. Это из-за вашего приезда сюда. В «Морнинг Пост» уверяют, что во всей Великобритании сейчас в моде все челтенхемское.

Королева кивнула.

– Жители Челтенхема будут очень довольны.

– Теперь Челтенхем сможет соперничать с Брайтоном, – не унималась Фанни.

Брайтон ассоциировался в представлении королевы со всякими неприятностями.

«Неприятности… – подумала королева. – Кругом одни неприятности».

– Да, – произнесла она вслух. – Нам действительно пора уезжать из Челтенхема.

* * *


Вернувшись в Сент-Джеймс, король продолжал вести себя странно. Это заметили его министры, поползли слухи. И достаточно быстро сплетни о состоянии короля просочились в газеты.

Королева попросила принести ей все газеты, выходящие в стране, мисс Берни собрала их и с тревогой смотрела, как Ее Величество внимательно читает одну газету за другой.

Одно из высказываний страшно рассердило королеву. Мисс Берни не осмелилась спросить, какое именно, а сама королева лишь сказала:

– Они ответят за это перед судом. Я им этого не спущу!

Фанни молча слушала и думала, что за то время, как она служит при дворе, королева переменилась. Она уже не так отстраняется от дел, да и смирения в ней поубавилось.

Внезапно королева передернула плечами.

– Зажгите свечу, мисс Берни, – велела она.

– Фанни выполнила приказ, и королева поднесла газету к горящей свече.

* * *


Поведение короля становилось все более странным. В Кью он вышел под дождь и вернулся таким промокшим, что пришлось снять с него сапоги и вылить из них воду. В результате король переохладился, на теле опять выступила сыпь. Кроме того, он полюбил гулять один и мог часами расхаживать взад и вперед, разговаривая сам с собой и отбивая такт музыки, которую никто, кроме него, не слышал.

Однажды, катаясь вместе с королевой в карете, король приказал остановиться и, ухватившись за нижнюю ветку дуба, принялся ее трясти, словно чью-то руку. Когда же к нему подошел форейтор, король прогнал его, заявив, что беседует с королем Пруссии.

Собравшись затем на прогулку со старшей дочерью, король сел было в фаэтон, но тут же вышел и принялся отдавать приказания форейторам, затем снова сел и снова вылез… Это продолжалось довольно долго, причем король говорил, говорил без умолку, голос его становился все более сиплым, и наконец принцесса разрыдалась, выпрыгнула из экипажа и убежала в свою комнату.

Столь странное поведение монарха не могло дольше оставаться незамеченным.

Король явно был болен; многие считали, что ему недолго осталось жить. Слухи о происходящем дошли до принца, отдыхавшего в Брайтоне, и он примчался в Виндзор.

* * *


По пути из Брайтона в Виндзор принц Уэльский размышлял об открывающихся перспективах. Если верить слухам, то отец действительно очень болен и стоит на краю могилы. А это означает, что в скором времени принц Уэльский сделается королем Англии!

Это была блестящая перспектива, однако принцу было как-то не по себе. Он сожалел о том, что в свое время не проявлял должной любви к отцу. Теперь, когда бедняга захворал, принц раскаивался в своей черствости. И все же это поистине блестящая перспектива! Он уже поговорил о своем будущем с Берком и Шериданом: беседуя с такими близкими друзьями и союзниками, ему не нужно было лицемерить. Они пришли в восторг при мысли о том, что начнется новая эпоха правления; и в глубине души принц тоже был в восторге от этого.

– Ваше Высочество, должно быть, захочет послать за Фоксом, – предположил Берк.

Шеридан тоже сказал, что без Фокса не обойтись, и принц с ними согласился, хотя и не без колебаний. Его смущала неприязнь Марии к Фоксу и то, что беднягу несправедливо ругали за его заявление в парламенте… однако принц понимал, что в столь критический момент Фокс им действительно нужен.

– Я понятия не имею, где он сейчас, – продолжал Берк. – Наверное, в Италии. Но я думаю, Ваше Высочество согласится, что нельзя терять ни минуты, ведь может пройти несколько недель, пока мы его отыщем.

Принц согласился, и поиски Фокса начались.

О, да, действительно, перспектива была блестящая! Фокс будет одним из лидеров партии вигов, пользующейся поддержкой принца, который вот-вот станет королем. И хотя Фокс заявил перед отъездом, что ему опротивела английская политика, хотя он уверял, что не желает слышать о том, что происходит в английском парламенте, и не желал читать ни газет, ни писем, это известие заставит его вернуться на родину!

Приехав в Виндзор, принц сразу же пошел к королеве.

Он поцеловал ей руку и, заглянув в глаза, моментально заметил перемену. Да, конечно, королева очень волновалась, но это была уже не та кроткая женщина, которую он привык видеть: в ней появилось даже нечто похожее на воинственность.

– Хорошо, что вы приехали, – сказала она.

– Я должен немедленно повидаться с докторами! – воскликнул принц. – Пусть дадут мне подробный отчет о состоянии Его Величества.

«Он уже воображает себя королем, – подумала королева. – Но до этого еще дело не дошло».

– Прошу вас, будьте сдержанней, а то как бы король не догадался о том, что вы примчались сюда сломя голову, поскольку вам не терпится усесться вместо него на трон.

– Мадам, – холодно произнес принц, – можете не сомневаться, хорошие манеры не позволят мне выйти за рамки приличий.

– Я надеюсь, – вздохнула королева. – Вы будете шокированы, увидев его. Он очень изменился внешне. И голос у него теперь другой. Его Величество постоянно говорит… он говорит без умолку, пока не охрипнет и совсем не потеряет голос. На висках выступили жилки, а глаза похожи на желе из черной смородины.

Принц отрывисто спросил:

– Чем он болен? Это все держится в такой тайне! Кто его пользует?

– Сэр Джордж Бейкер, он всегда лечил короля.

– Бейкер – старый дурак! Сам король однажды назвал его старой бабой.

– Зато на него можно положиться.

– Я пришлю к нему своего доктора.

«О, да, – подумала королева. – Он уже считает нас своими подданными. Но этому не бывать! Ему придется считаться со мной».

Что это на нее вдруг нашло? Ведь Георг – ее любимый сын…

* * *


Принц разыскал своего брата Фредерика, который тоже приехал в Виндзор.

– Ты же с ним повидался, – сказал принц Уэльский Фредерику. – Ну, и каково твое мнение?

– Да, он и вправду серьезно болен. Ты должен быть поблизости, Георг. Он ведет себя так странно! Разумеется, наша мать пыталась скрыть его болезнь, но теперь это уже невозможно.

– Она стала совершенно другой. Я никогда ее такой не видел.

– Наша мать больше не рожает детей. Наверное, все дело в этом. Она не одобряет твоей жизни, Георг.

– А я – ее. Фредерик рассмеялся.

– Так и возникают раздоры в семье. Хотя нас этим не удивишь. У нас это семейная традиция.

– Фред!

– Да, Георг?

– Я могу на тебя положиться, что бы ни случилось?

– Я верен тебе до гробовой доски, – сказал Фредерик.

Братья пожали друг другу руки.

– Боже мой! – воскликнул принц Уэльский. – Я рад, что ты приехал из Германии вовремя.

* * *


За обедом, когда вся семья собралась вместе, Фредерик внимательно наблюдал за отцом и старшим братом. Король не обращался к принцу Уэльскому и вообще не подавал виду, что заметил его присутствие, однако он был взбудоражен, и Фредерик считал, что его взволновал приезд принца.

Принцессы Шарлотта, Августа и Елизавета ели молча. Они всегда радовались появлению старшего брата, но сейчас они прекрасно понимали, почему он приехал, и эта мысль их пугала.

Король принялся разговаривать, но рассуждал так путанно, что никто не мог вникнуть в смысл его рассуждений. Поэтому он разглагольствовал в одиночестве, то и дело выкрикивая свои «А?», «Что?.».

Королева стискивала руки, чувствуя, что еще немного – и она не выдержит, закричит… Принцессы не сводили с матери глаз, ожидая, когда же она позволит им подняться из-за стола. А принц Уэльский, не веря своим глазам, следил за отцом и думал:

«Нет, это не телесный недуг! Король душевнобольной!»

Король сверкнул глазами на сына.

– А? – просипел он, потому что уже почти потерял голос. – А? Что?

Принц сказал:

– Я не слышу, что вы говорите, Ваше Величество. Вы так тихо шепчете. Если бы вы могли говорить чуть погромче…

Король внезапно вскочил. Все в ужасе умолкли, а он подошел к стулу, на котором сидел принц Уэльский.

Принц хотел было встать, но не успел – король схватил его за горло.

– Щенок! Дерзкий пес! Ты смеешь указывать королю Англии, как ему говорить… да? Клянусь Всевышним, я тебя прикончу! Да я… я… я тебя…

Принц пытался разомкнуть руки короля, стискивавшие его шею. Фредерик кинулся к нему на помощь, завязалась борьба, подоспели придворные… Принц Уэльский отлетел к стене, в ужасе глядя на короля, который уставился на него потемневшими от гнева глазами.

Королева поднесла руку ко рту, чтобы не закричать; принцессы рыдали. Полковник Дигби спросил, не желает ли Его Величество пройти к себе в покои.

Король ошарашенно воззрился на него, но после недолгих уговоров согласился, и его увели.

В королевской столовой еще никогда не бывало подобных сцен. Принцесса Шарлотта побежала за «Венгерской водой», чтобы смочить братцу лоб и привести его в чувство. Очутившись в своей спальне, королева не смогла совладать со страхами; она бросилась на постель и то громко смеялась, то плакала.

Дольше скрывать правду было невозможно.

Король сошел с ума.


БИЛЛЬ О РЕГЕНТСТВЕ


Из Виндзора принц поехал в Бегшот, где его поджидали в гостинице Шеридан и Мария.

Принц нежно обнял Марию и почти так же ласково поздоровался с Шериданом.

– В нашей судьбе грядет огромная перемена, – сообщил принц, серьезно глядя на возлюбленную.

– Я надеюсь лишь на то, что это будет вам во благо, – откликнулась Мария.

– Сначала ты станешь герцогиней, – прошептал принц, – а потом, с божьей помощью, будешь признана и принцессой Уэльской.

– Вы слишком забегаете вперед, мой дорогой, – ласково проговорила Мария, однако слова принца доставили ей удовольствие.

Он знал, что больше всего на свете ей хотелось не титулов и богатства… она мечтала лишь о том, чтобы ее считали его женой… хотя, разумеется, в таком случае за ней признали бы и право на один из высочайших титулов, который могла получить женщина, занимающая второе место после королевы Англии.

Шеридан сказал:

– На данном этапе мы должны действовать очень осторожно, Ваше Высочество. Я полагаю, что нам следует встретиться втроем и обсудить план действий.

Они сели и принялись разговаривать.

Шеридан сказал, что Фокса нужно вернуть как можно скорее.

Принц в тревоге посмотрел на Марию, которая, естественно, не пришла в восторг при мысли о возвращении человека, обошедшегося с ней – так она, по крайней мере, уверяла – словно с уличной девкой. Однако Мария была высокого мнения об уме Фокса, знала, что он признанный лидер вигов, и понимала, насколько поддержка вигов важна для принца.

– Да, – неохотно согласилась она, – Фокса нужно вернуть на родину.

Шеридан и принц вздохнули с облегчением. Да, Мария все же очень здравомыслящая женщина, и главное для нее – благополучие мужа, пусть даже она будет испытывать при этом какие-то неудобства.

– Итак, мы немедленно начинаем охоту на Фокса, – изрек Шеридан, ни словом не обмолвившись при Марии о том, что охота уже ведется и они с принцем озабочены, поскольку Фокса, оказывается, не так-то легко отыскать. Его следы были найдены в Женеве, однако примерно за неделю до появления там гонца Фокс уехал неизвестно куда.

Шеридан, человек весьма честолюбивый, осознавал, что перед ним стоит задача, посильная лишь для опытного политика; он же таковым не являлся, а в столь критический момент достаточно сделать один неверный шаг – и твоя политическая карьера погибнет. Политика волновала кровь, и Шеридан это обожал, он был по уши в долгах отчасти потому, что ради политики пренебрегал театром и не зарабатывал себе на хлеб… кроме того, он был пьяницей, картежником и кутилой. Поэтому Шеридан не осмеливался действовать самостоятельно, ему нужен был Фокс.

– Альтернатива тут только одна, – сказал Шеридан. – Или Ваше Высочество уже через несколько недель будет королем Англии…

– Но король проявил недюжинную физическую силу, когда набросился на меня, – возразил принц. – Я не думаю, что дело в его физическом состоянии.

Шеридан продолжил свою мысль:

– Или же – в том случае, если король не смертельно болен, а просто лишился рассудка, – наступит эпоха регентства.

– И регент получит такие же права, как король, – вставил принц.

– А это уже, Ваше Высочество, зависит от того, какими правами наделит регента парламент. Вашему Высочеству не следует забывать, что нам придется иметь дело с мистером Питтом.

Принц сузил глаза. Мистер Питт – его заклятый враг! Человек, который вынудил Фокса во всеуслышание заявить, что принц Уэльский не женат!

– Можете не сомневаться, – мрачно произнес принц, – мистер Питт будет из кожи вон вылезать, оспаривая мои права на престол.

Шеридан кивнул.

– Вот почему, – сказал он, – нам нужен Чарлз Джеймс Фокс. Ежели он приложит максимум усилий к тому, чтобы отстоять права Вашего Высочества, мистер Питт будет посрамлен.

О да, тут даже Мария согласилась, что без мистера Фокса не обойтись.

* * *


Мистер Фокс, поселившийся в Болонье, развалился в большом, мягком кресле и с наслаждением потягивался. Через несколько минут в комнату зайдет Лиззи, она принесет ему чашку чая, чтобы он взбодрился после дневного сна. Фокс любил наблюдать за Лиззи, когда она ходила по комнате. Какая она грациозная! Италия пошла ей на пользу. Равно как и переезды с одного места на другое. Лиззи ни разу не разозлилась, она оказалась очень умной собеседницей. В Лиззи Фокс обрел все то, что он мечтал найти в женщинах. Если бы он познакомился с Лиззи в юности и у него хватило бы ума оценить ее, он не стал бы вести беспутную жизнь. Но, с другой стороны, возможность оценить достоинства Лиззи появилась у него именно потому, что он познал так много представительниц ее пола…

«Пожалуй, – подумал Фокс, – я женюсь на ней когда-нибудь. Почему бы и нет?»

Что ж, такова жизнь. А политика… Да, конечно, надо признаться, что одно время его самой большой мечтой было стать премьер-министром, но после истории с женитьбой принца Уэльского, после того, как принц его предал, Фоксу захотелось позабыть о политике. И теперь он жил в Италии… какие же сокровища живописи, архитектуры и музыки обнаружили здесь Фокс и Лиззи! Ему казалось, что этому путешествию суждено стать самым счастливым периодом его жизни.

Куда они поедут отсюда? Когда Лиззи принесет чай, надо будет обсудить дальнейший маршрут.

Фокс блаженно зевнул, и тут появилась Лиззи. Правда, она пришла чуть раньше, чем обычно, и держала в руках не чашку, а письма.

«Письма?» – удивился Фокс. Но он же никому не оставил своего адреса, ему хотелось уехать из Англии и чтобы никто не знал, где он. Фокс даже не желал знать, что там творится, и просил не посылать ему сводок новостей или газет. Так что совершенно непонятно, откуда взялись у Лиззи эти письма?

Лиззи промолвила, как всегда, неторопливо:

– Они тебя выследили.

– Это из Лондона? – спросил Фокс. Она протянула ему два письма.

– Там, у дверей, посыльный. Он сказал мне, что обшарил в поисках тебя всю Европу. Он недавно побывал в Женеве и как-то разузнал, что мы здесь.

– Боже правый! – вскричал Фокс. – Что бы это значило? Он вскрыл первое письмо.

– Это от Берка.

Фокс прочел его и протянул Лиззи. Второе письмо было от Шеридана.

После короткой паузы Фокс произнес:

– Король болен… серьезно болен. И наш юный принц скоро станет королем. А ты знаешь, что это означает для вигов?

– Что мистер Фокс приведет их к власти? Он ухмыльнулся.

– Но мистер Фокс только вчера уверял, что он покончил с политикой.

– Мистер Фокс, мадам, порой говорит глупости.

– Мне тоже так иногда кажется, – откликнулась Лиззи. – И когда ты намерен уехать?

– Вот отвечу на письма, напишу, что я со всех ног мчусь на родину, и помчусь, а ты тут же уложишь вещи и постараешься как можно скорее выехать вслед за мной в Лондон. Меня ничто не остановит!

– Ничто в целом мире, – сказала Лиззи и вышла из комнаты. Посыльный сломя голову помчался в Англию, Фокс тоже вскоре отправился в путь, велев Лиззи уладить все их дела и поспешить вслед за ним. Фокс уже был во Франции, когда до него дошли известия о сумасшествии короля. А это означало регентство.

Глаза Фокса воинственно заблестели. Нужно поторопиться! Если бы Лиззи сейчас была рядом, она волновалась бы за его здоровье, потому что ему не терпелось поскорее вернуться в Англию и он почти не отдыхал. Фокс приехал в Лондон двадцать четвертого ноября, то есть все его путешествие заняло девять дней. Это был рекордно короткий срок, но, когда Лиззи вернулась домой, она увидела, какой ценой дался ему этот рекорд. Однако Фоксу все было нипочем. Он думал лишь о том, чтобы добраться до парламента. Уж он покажет Питту… Питт быстро убедится в том, что хозяйничать ему в Англии не удастся, на него есть управа в лице Фокса!

* * *


Мистер Питт приехал в Виндзор. Вернувшийся из Бегшота принц отказался с ним встретиться, и мистер Питт попросил аудиенции у королевы.

Шарлотта приняла его благосклонно. Ее впервые в жизни привлекли к государственным делам, и она была благодарна мистеру Питту за столь явное уважение.

Он расспросил ее о здоровье короля, и Шарлотта постаралась ответить как можно искренней, ведь скрыть сумасшествие короля уже было невозможно.

– Ваше Величество, – сказал мистер Питт, – вполне вероятно, парламент решит объявить регентство и принц Уэльский будет претендовать на место регента.

– Мистер Питт, – твердо произнесла королева, – такой исход меня не удовлетворяет.

Правда, она тут же смягчила тон и поправилась:

– Вернее, нас не удовлетворяет. Мистер Питт с ней согласился:

– Да, не думаю, что я в этом случае остался бы у дел.

– А для Англии необходимо, чтобы вы оставались на своем посту.

Премьер-министр наклонил голову. Он признал, что они с королевой союзники, и решил быть с ней откровенным.

– Если Его Высочество все же добьется регентства, – сказал Фокс, – нужно по возможности ограничить его власть.

Королева с ним согласилась.

– Я подумываю о совместном регентстве… И одним из регентов могли бы стать вы, Ваше Величество.

Желтоватое, нездоровое лицо королевы слегка порозовело. Это был триумф, о котором она даже мечтать не могла!.. Однако королева была не глупа. И ни на секунду не обольщалась, не тешила себя мыслью, что мистер Питт или принц Уэльский отдадут парламент в ее власть. И все же был один способ стать такой же влиятельной, как они… надо сделаться опекуншей короля. Что, если второй приступ болезни пройдет, как и первый? Почему бы и нет? В этом нет ничего невозможного.

– Я считаю, мистер Питт, – сказала королева, – что мне лучше не принимать участие в политике, а отдать все силы заботам о Его Величестве. Если я смогу быть единственным его ангелом-хранителем во время этой ужасной болезни, я думаю, от меня будет больше толку.

Мистер Питт довольно улыбнулся.

Королева проявила себя как весьма здравомыслящая женщина. Право же, они могут стать союзниками!

* * *


Королева была в ужасе. Король все время делал что-то неожиданное. Он пугал ее тем, что постоянно требовал к себе. Королева переселилась в спальню по соседству с комнатой короля, но у короля появилась навязчивая идея, будто его пытаются разлучить с женой. Всю ночь напролет она слышала его бессвязные речи, сперва он кричал, потом начинал хрипеть, и, наконец, из-за стены доносился лишь невнятный шепот. Королева не могла забыть тот ужасный вечер, когда король попытался убить принца Уэльского. Он всегда был добродушным человеком, но в тот вечер у него было лицо убийцы, и, став свидетельницей той бурной сцены, королева больше не чувствовала себя в безопасности. Что, если он ополчится на нее? Как раз сегодня ночью он удрал от своих слуг, прокрался в ее спальню, раздвинул занавески балдахина и уставился на нее, держа в руке зажженную свечу. Она испугалась, как бы король не поджег занавески, а он принялся восклицать:

– Да, ты все еще здесь! Я вижу, ты все еще здесь. Я так и думал, что королева должна быть здесь. Я знал, она не покинет меня!

А увидев испуганное лицо мисс Голдсворси, прибежавшей из соседней комнаты, обратился к ней:

– Ах, моя честная Гули, вы же позаботитесь о королеве, правда?

Затем взял Гули за руку и начал расхаживать по комнате, говоря, говоря без умолку… пока королеве не показалось, что он и мисс Голдсворси сведет с ума. Боже, как ужасно долго длилась эта пытка! Но наконец короля удалось увести.

Теперь все признавали, что король болен, и принц пытался заполучить власть.

Королева сама не понимала своих чувств. Она ненавидела принца. Это было невероятно. Ведь он ее сын, ребенок, которого она любила больше, чем всех остальных детей вместе взятых. Что на нее нашло?

«Это потому, что я жажду его любви, – вздыхала королева, – а он только презирает меня».

Однако она гнала от себя подобные мысли. Нет, она настроена против принца, потому что он желает узурпировать власть отца.

В спальню королевы вошла мисс Берни. Она встала перед королевой и вдруг залилась слезами. Королева удивленно поглядела на свою необычную фрейлину, и… и они заплакали вместе.

– Извините меня, мадам.

– Не нужно извинений, мисс Берни. Я благодарна вам. Вы заставили меня расплакаться… а мне именно это сейчас и было нужно.

Они сидели рядом, утирали глаза, и королева чувствовала, что на душе у нее немного полегчало.

* * *


– Мама, – сказала старшая принцесса, – приехал доктор Уоррен.

– Доктор Уоррен? Но я за ним не посылала.

– Я так и думала, мама. Но он явился сюда, ведет себя дерзко, и сэру Джорджу Бейкеру это вовсе не нравится, ведь не Уоррен, а он пользует Его Величество.

– Пожалуйста, пошли кого-нибудь за этим доктором Уорреном, пусть скажут ему, что я желаю видеть его незамедлительно.

Старшая дочь выполнила распоряжение матери и, вернувшись, принесла королеве табакерку. Королева рассеянно взяла щепотку табака… однако сейчас ее ничто не радовало.

В дверь легонько постучался паж, старшая принцесса впустила его в комнату.

– Ваше Величество, – сказал, низко поклонившись, мальчик, – доктор Уоррен выражает вам свое почтение, но говорит, что он, к сожалению, слишком занят и не может сейчас прийти к Вашему Величеству. Однако при первой же возможности он к вам явится.

Паж отвесил еще один низкий поклон и явно был рад поскорее улизнуть после такого сообщения. Королева сказала, поджав губы:

– Я не верю своим ушам.

– О, мама! – вскричала принцесса. – Говорят, доктора Уоррена пригласил принц Уэльский, и доктор приехал сюда, чтобы служить принцу… поэтому он все делает только с разрешения Георга…

– И оскорбляет королеву, – мрачно усмехнулась мать. Принцесса присела на маленький стульчик, стоявший у ног королевы и, подняв глаза, с тревогой поглядела на Ее Величество. Принцесса тоже не могла забыть той ужасной сцены, когда отец попытался убить ее брата.

– Что с нами станется, мама? – прошептала девушка.

– Это одному Богу известно, – ответила королева.

* * *


Доктор Уоррен и принц решили, что королю следует поехать в Кью.

– Там, – сказал принц, – он отдохнет. Король всегда любил Кью. Что же касается моей матери, – продолжал он, – то я полагаю, ей лучше отправиться в Букингемский дворец или остаться в Виндзоре. Сознание короля настолько затуманено, что ему лучше побыть наедине с докторами.

Фредерик согласился с братом, а приехавшие с визитом дядья, герцоги Глочестерский и Камберлендский, явно дали понять, что они уже считают правителем принца Уэльского.

Он блаженствовал. Больше этот сумасшедший старик не будет диктовать ему, как жить! И никто ничего не посмеет диктовать… вот почему он намерен преподнести королеве хороший урок, ведь он уверен, что она до сих пор относится к нему как к маленькому мальчику, который должен слушаться родителей.

И вновь старшая принцесса сообщила матери последние новости.

– Я слышала, как они это обсуждали, мама, – сказала принцесса. – Они собираются увезти от нас короля.

– Что вы? Не может быть!

– О, да, мама! Может! Георг распорядился, чтобы придворные готовились к переезду в Кью.

– Я желаю повидаться с принцем Уэльским, – воскликнула королева.

Она прошла к нему в покои; принц встретил ее холодно.

– Что это за слухи о готовящемся переезде Его Величества в Кью? – раздраженно спросила королева.

– Мы с докторами считаем, что так будет лучше.

– А со мной вы не посоветовались?

– Нет, мадам.

– Мне кажется, вы забываете о том, что я королева.

– Нет, вероятно, это Ваше Величество забывает о моем положении.

Принц смотрел на мать с холодным презрением. Если бы даже тогда он улыбнулся ей или попросил о помощи, о сострадании, она не выдержала бы и смягчилась. Но, конечно, он ничего подобного не сделал. Он смотрел на нее дерзко и давал понять, что она ничтожество, а он отныне хозяин.

– Это чудовищно, что вы намереваетесь увезти короля в Кью, не посоветовавшись со мной.

– Мадам, поскольку вы с ним не поедете, нам и не пришло в голову с вами советоваться. Вы будете жить… мирно жить либо в Букингемском дворце, либо в Виндзоре. Я оставляю выбор за вами.

– Как это мило и заботливо с вашей стороны, что вы предоставляете мне возможность выбора!

– Да, мадам, я рад угодить вам, если это возможно.

– Довольно! Я буду там, где король. Вы забываете, что я его жена.

– Мадам, в мои планы… Королева щелкнула пальцами.

– А в мои планы входит быть с королем, и мое место подле него. Я полагаю, что министры Его Величества согласятся со мной и не одобрят попытки разлучить больного мужа и его супругу.

Принц молчал.

А королева продолжала:

– В случае объявления регентского правления мне было предложено стать одним из соправителей, но я сказала, что моя миссия – заботиться о короле. Однако если мне помешают выполнить мой долг по отношению к королю, я займу предложенное место.

Глядя вслед выходившей из комнаты королеве, принц подумал, что она права, он совершил глупость, попытавшись разлучить ее с королем. Придется уступить.

Первый тур сражения выиграла королева.

* * *


Принц уехал в Кью, распорядившись, чтобы мать, сестры и их фрейлины последовали за ним. Король должен был приехать позднее.

В Кью принц распределил, кто где должен поселиться и даже написал на дверях имена тех, кому предназначалась та или иная комната.

Покои королевы располагались непосредственно над покоями короля, однако принц решил, что матери не следует занимать их, поскольку она может потревожить Его Величество; поэтому он выбрал для нее не очень удобные спальню и гостиную, однако раз она решила приехать, пусть мирится с неудобствами. Так принц сказал придворным. Что же до ее фрейлин, то пусть удовольствуются комнатами прислуги.

Из окна принцу было видно, как мать, окруженная плачущими дочерьми, входит в дом.

* * *


В Виндзоре король метался по спальне и кричал:

– Куда вы решили меня повезти? А? Что? В Кью? Я не поеду в Кью! С какой стати мне ехать в Кью, если я не желаю? А? Что? Скажите на милость! Кью… Да не желаю я ехать в Кью…

Он кричал надрывно, все громче и громче, пока не сорвал голос и не начал сипеть.

Полковник Дигби напомнил королю, что тот всегда любил Кью.

– А теперь не люблю! – возмутился король. – Я не поеду в Кью. Я знаю, что вы задумали. Вы хотите заточить меня там. Ну, признавайтесь! А? Что?

Придворные убеждали короля, что ему там будет лучше.

– Вы хотите разлучить меня с королевой. А? Что? Вы пытаетесь отнять ее у меня. Королева Елизавета… Она моя королева…

Придворные терялись в догадках, не понимая, о ком он говорит, но затем Дигби вспомнил, какие взгляды король бросал на леди Элизабет Пемброук. Да, бедный старик совсем свихнулся, если считает, что он женат на Элизабет Пемброук…

– Королева! – вскричал король. – Мне нужна королева. Вы нас разлучили. О, да, я знаю! Вы забрали у меня королеву. Решили, что она не должна быть со мной. А? Что?

Полковник Дигби сказал:

– Ваше Величество, королева уже выехала в Кью. Она ждет вас там.

– А? Что? Королева в Кью?

Дигби заверил Его Величество, что это правда, и ему удалось уговорить короля сесть в экипаж. Так что бедный помешавшийся король все-таки отправился в Кью.

* * *


Королева глядела, как карета короля подъезжает к дому.

«О Господи, – пронеслось у нее в голове, – и этот несчастный старик, шаркающий ногами, король?»

Она вспомнила, как увидела его впервые: молодого, по-своему красивого, румяного, голубоглазого и… доброго, ведь он не позволил себе ни единого намека на то, что решился на эту свадьбу лишь после долгих колебаний.

И вот… и вот он докатился до такого состояния. Генерал Харкурт и полковник Голдсворси поддерживали короля с обеих сторон, до королевы донесся его голос, хриплый, но все же вполне различимый. Интересно, он и в пути все время кричал?

– О, мама! Мама! – стоявшая рядом дочь Августа взяла руку королевы и сжала ее.

– Дочь моя, – сказала королева, – ваш отец прибыл в Кью. Нам следует держаться вместе в сей трудный час.

Августа заплакала.

– Все стало совершенно другим, мама. Все так переменилось!

– Да, – кивнула королева. – Я чувствую, ничто уже не будет по-старому.

Губы ее неудержимо задрожали, Августа заметила состояние матери и поспешно спросила:

– Мама, можно мне сегодня поспать в вашей спальне? Я попрошу поставить туда маленькую кровать и обещаю не беспокоить вас… а наоборот, постараюсь утешить.

Королева сжала руку дочери.

– Как странно, – молвила она, – что королевы обычно молят Бога послать им сыновей. Не сыновья, а дочери служат им отрадой.

* * *


Сразу же после приезда в Англию Фокс явился в Карлтон-хаус. Принц встретил старого друга со слезами на глазах.

– Господи, Чарлз! Как я рад вас видеть.

– А я рад, что приехал, Ваше Высочество.

– Я боялся, мы вас никогда не найдем.

– Едва мне стало известно, что вам нужна моя помощь, я тут же примчался сюда.

– А Лиззи?

– Она приедет вслед за мной. Не думаю, что Лиззи заставит себя долго ждать.

– А теперь перейдем к делу, Чарлз.

– Вы правы, Ваше Высочество. Я слышал, здоровье Его Величества немного улучшилось.

– Верно, – чуть ли не с досадой произнес принц и поспешно добавил: – Король в таком состоянии, что лучше бы уж он умер, это было бы наилучшим выходом… причем для него даже больше, чем для нас. Вы даже себе не представляете, насколько он безумен, Чарлз! Он буйно помешанный.

– Печально, очень печально. И похоже, состояние его не изменится?

– Так считает доктор Уоррен. Другие врачи не теряют надежды на выздоровление. Однако они наверняка действуют по указке королевы.

– Ее Величество проявили необычайную силу духа.

– Она переменилась… совершенно переменилась. Мне кажется, что, перестав производить на свет потомство, она возомнила себя весьма влиятельной политической персоной.

– Она действительно имеет некоторое влияние, Ваше Высочество. Нам не следует об этом забывать.

– Похоже, она вступила в союз с Питтом.

– Тогда нам тем более следует держать ухо востро. Ваше Высочество, нам надо заручиться поддержкой Портленда. Было бы неплохо, если бы вы позабыли про ссору с ним.

Принц нахмурился.

– Когда у меня были денежные затруднения, он проявил себя как плохой друг.

– И тем не менее, Ваше Высочество, он нам нужен. Принц немного помолчал.

– Ладно, – сказал он. – Пожмите ему руку и скажите, что я надеюсь, мы сможем позабыть былые разногласия.

– Прекрасно! – пробормотал Фокс.

– Я попрошу Марию принять его в доме на Пелл Мелл. Теперь Фокс умолк. Интересно, а Чарлза Джеймса Фокса Мария примет?

О, черт бы побрал эту женщину! Жаль, что она влияет на принца. Ведь это Мария виновата в том, что ему, Фоксу, пришлось отправиться в вынужденное изгнание. Теперь она может быть его заклятым врагом…

– Мария позаботится о том, чтобы Портленд перестал на меня обижаться, – с любовной улыбкой проговорил принц.

«Вполне возможно, – подумал Фокс. – А вот как она будет вести себя по отношению ко мне?»

Но хотя бы принц помирится с Портлендом, это уже шаг вперед…

Теперь, сказал Фокс, надо добиться, чтобы принца назначили регентом, передав ему все королевские полномочия. Принц может не сомневаться, Питт сделает все, дабы ограничить его власть!

* * *


Мария приехала из Брайтона вместе с четой Шериданов, теперь судебные приставы явились в их дом.

– Это гости, – усмехнулся Шеридан, – которым мы никак не можем быть рады.

Мария тут же вспомнила, как подобные «гости» наведывались к принцу, и пожалела Шериданов.

– Вы с Элизабет лучше поживите у меня, пока не удастся выкурить ваших «гостей», – сказала она Шеридану, который пришел в восторг от ее предложения…

В спальне великолепного дома на Пелл Мелл Шеридан обсуждал с Элизабет их общее будущее.

– Это временные затруднения, любовь моя. Когда принц станет регентом, мы придем к власти и для меня найдется важный пост в правительстве. Я в этом не сомневаюсь.

– И мы сможем оплатить наши долги, Ричард?

– Дорогая моя, ну кого интересуют долги… м-м… кем меня назначат, как ты полагаешь? Какой бы ты выбрала для меня пост?

– Пост кредитоспособного человека. Слова Элизабет рассмешили Шеридана.

– Элизабет, неужели у тебя совсем нет авантюрной жилки? Он взял ее за плечи и заглянул в лицо. Теперь ей было отчетливо видно, как пагубно сказалась разгульная жизнь на когда-то красивой внешности Шеридана.

«О, Ричард! – подумала жена. – Куда ты катишься?»

Она высвободилась, отчаянно пытаясь сдержать подступающий кашель.

* * *


Марию очень тревожило то, что Элизабет так бледна, мисс Пайгот приготовила специальную микстуру против кашля. Мария обожала Элизабет. Она считала Шеридана остроумным и забавным, верила, что он добрый друг принца, однако по-настоящему привязалась только к Элизабет.

Принц попросил Марию принять герцога Портленда, и Мария послала ему приглашение, которое он с восторгом принял. Портленд показал, что он высоко ценит ум Марии: он подробно обсудил с ней создавшееся положение. Портленд несколько раз приезжал к Марии с визитом, и после этого они с Шериданом возобновили беседы на политические темы; порой к ним присоединялся и принц.

Портленд настойчиво твердил, что было бы очень полезно, если бы в этих беседах мог принять участие Фокс.

«Нет уж, это единственное, чего вы от меня не добьетесь! – решила Мария. – Я никогда не пущу этого человека в мой дом».

Шериданы зашли в ее гостиную.

«Вот это прекрасные гости, – подумала Мария. – Шеридан такой забавный, Элизабет такая обворожительная».

– У нас есть полчаса до прихода гостей, – сказала им Мария. – Прошу вас, садитесь, дорогая Элизабет. Вы пили отвар, который вам приготовила Пиг? Смотрите, если не будете пить, она вас занесет в черный список.

Элизабет заверила ее, что она пила это противное пойло.

– С тех пор я не кашляю.

Милая Элизабет! Ей нужно пожить в сельской тишине, нужно отдохнуть от забот. Они с Элизабет чем-то похожи. Ну почему они влюбились и вышли замуж – да-да, вышли замуж – за мужчин, которые имели с ними так мало общего?

– По-моему, сегодня к нам пожалует Портленд? – поинтересовался Шеридан.

– Мой дорогой Шерри, он почти напросился в гости. Мне кажется, он смотрит на мой дом как на штаб-квартиру своей партии. Это комично… если вспомнить о моих политических пристрастиях.

Шеридан рассмеялся.

– Да, это восхитительная нелепость!

– Портленд немного ревнует меня к вам, Шерри.

– Я знаю. Вы слишком добры ко мне и к Элизабет. И ему хочется, чтобы вы и его так опекали. Может быть, если я смогу убедить его подарить мне свои капиталы, то судебные приставы займутся им, и тогда вы пожалеете его, как сейчас жалеете несчастного, неимущего Шеридана.

– Я в этом не уверена. Ведь для меня главное, что Шериданы – мои друзья, неважно, есть у них деньги или нет.

Шеридан встал и грациозно поклонился, словно стоял на сцене.

– Лишь одного человека я не собираюсь принимать у себя дома, – пылко воскликнула Мария. – Чарлза Джеймса Фокса! Я знаю, принцу хочется, чтобы я его приняла, но я не могу себя заставить. Он нанес мне публичное оскорбление, и я не намерена водить с ним дружбу!

У Элизабет екнуло сердце. Ей хотелось, чтобы Ричард вступился за друга. Весь свой политический капитал Шеридан нажил благодаря Фоксу. Элизабет мечтала о том, чтобы Ричард защитил Фокса, объяснил Марии, что Фокса заставили так поступить… однако тогда пришлось бы критиковать поведение принца Уэльского, а на это Шеридан решиться не мог.

– Я думаю, Фокс хотел как лучше… – промямлил Шеридан.

– Как лучше! – вскричала Мария. – Опозорить меня! Говорить обо мне, как… как об уличной женщине!

Шеридан успокаивающе произнес:

– О, Фокс – старая лиса. Я прекрасно понимаю, почему вы не желаете его здесь видеть.

– Не желаю, – подтвердила Мария. – Даже ради принца. И потом мне не кажется, что он питает к Фоксу прежнюю любовь.

– Разве он может? – поддакнул Шеридан. – Он же видит, что вы Фокса на дух не переносите!

* * *


Тем же вечером, но позднее, уже удалившись в спальню, которую им предоставила Мария в доме на Пелл Мелл, Шеридан разговаривал с Элизабет, пока она расчесывала длинные черные волосы.

– Портленд меня ревнует! Ты только подумай, Элизабет! Портленд! Сам великий герцог! Мария – наш друг, а ты поверь, Мария будет очень влиятельной особой. Когда принц станет регентом и поддержит нашу партию, мы обретем истинное могущество. Бедный мистер Питт. Ему придется уйти, и его пост займет…

– Мистер Фокс? – спокойно спросила Элизабет.

– Мистер Фокс? – переспросил Шеридан. – Да Мария его терпеть не может! Я редко видел, чтобы она так горячилась, говоря о ком-нибудь. А Мария получит большое влияние. О, да… огромное влияние, и ее мистер Фокс не будет устраивать. Портленд, завидует мне. Подумай об этом, Элизабет! Ну? Ты понимаешь?

– Да, я понимаю, – кивнула Элизабет.

– Будущее рисуется мне очень заманчивым. А ты беспокоишься из-за каких-то проклятых приставов!

Шеридан болтал, а сам думал: «Фокс теперь не в фаворе. Портленд ревнует к Шеридану. Неужели это возможно? Неужели? А вдруг Ричард Бринсли Шеридан действительно станет премьер-министром?»

Элизабет глядела на него в зеркало и легко угадывала его мысли – она ведь прекрасно знала своего мужа.

«Кто знает? – спросила она себя. – Он так преуспел в одной области и оказался полным неудачником в другой… Но каков бы ни был исход, буду ли я к тому времени здесь, смогу ли его увидеть?»

* * *


Когда парламент вновь собрался в декабре, Питт предложил образовать комитет и рассмотреть вопрос о регентстве. Врачи признавали, что король повредился в рассудке, однако все, за исключением доктора Уоррена, считали, что Его Величество вполне может поправиться.

– Мы должны изучить все прецеденты, – сказал Питт. Фокс немедленно поднялся со своего места.

– А зачем нам образовывать комитет? – воскликнул он. – Наследник трона уже достиг совершеннолетия и способен править страной. Если бы король умер, он воцарился бы на троне. Принц Уэльский имеет право стать во главе нашего государства, раз король на это не способен.

Что стряслось с Фоксом? Прожженный политикан, прекрасно знавший парламентскую процедуру, сделал неверный шаг, и такой умный государственный деятель, как мистер Питт, сразу же это заметил. Зря Фокс употребил выражение «имеет право»! Большей оплошности допустить было нельзя!

Питт еле сдерживал радостное волнение.

Он прошептал сидевшему рядом мужчине:

– Даже не верится, что Фокс такой идиот! Он дал мне долгожданный повод. Сейчас я навсегда отвращу вигов от этого джентльмена.

Мистер Питт встал. И заявил, что не может оставить незамеченным заявление уважаемого джентльмена. Он использовал слово «право». Дескать, он, мистер Питт, опасается, что мистер Фокс исходит из ложной посылки.

– Принц Уэльский, – признал мистер Питт, – может требовать себе место регента, но прав у него не больше, чем у любого другого члена нашего собрания.

Фокс мгновенно сообразил, в чем была его ошибка. О, Господи, какой же он болван! Ну почему он употребил это слово? Слишком длительный отдых притупил остроту его ума; путешествие по Европе отняло много здоровья. Лиззи права. Не надо было так торопиться. Днем раньше – днем позже… (или даже неделей)… какая разница? Все лучше, чем этот страшный промах. А Питт, конечно, ликует. Питт теперь на коне!

Эдмунд Бурк, прославившийся как блестящий оратор, попытался защитить своего друга.

Похоже, сказал он, что мистер Питт считает себя кандидатом на пост регента. Они что, перенеслись в эпоху короля Уильяма II? Надо быть поосторожней, а то как бы не подпасть под обвинение в оскорблении Его Величества.

Тут с мистером Питтом случилось то, чего не случалось почти никогда: он вышел из себя. Дебаты превратились в фарс, заявил он. Однако раз вопрос о правах был поднят, вдвойне необходимо образовать комитет, чтобы разобраться с существующими прецедентами.

* * *


Когда дебаты начались снова, Питт уже успокоился.

Никто не будет оспаривать, заявил он, что принц Уэльский – самая подходящая кандидатура на пост регента. Положение необычное: власть в полном объеме не может быть передана принцу, ибо король в любой момент может выздороветь. Поэтому Питт предложил выработать новые правила, и если принц согласится с условиями, которые поставит перед ним правительство, он получит пост регента.

Фокс – ему не терпелось исправить свою ошибку, которая дала Питту возможность оттянуть принятие решения, – возмутился: дескать, Питт намерен наложить на регента такие ограничения, что Его Величество из гордости не согласится занять этот пост.

– Но достопочтенный член парламента должен понимать, – ехидно возразил Питт, – что, раз был затронут вопрос о правах, расследование должно состояться.

А тем временем королева будет заботиться о короле.

* * *


Принц в Кью досадовал на то, что решение вопроса затягивается.

– Ничего не решено, – ворчал он, обращаясь к Фредерику. – Если поднят вопрос о правах…

Фредерик ему сочувствовал.

– Я начинаю думать, что от Фокса нет никакого проку, – продолжал принц. Сначала он огорчил Марию, заявив, что у нас не было свадьбы. Мария не желает видеть его в своем доме. А теперь он еще и ляпнул эту глупость о правах!

– Но у тебя действительно есть права, – возразил Фредерик.

– Да, но Фоксу не следовало этого говорить. Он дал Питту повод. А Питт заодно с нашей матушкой. Королева теперь предстает перед нами в своем истинном обличье. Она вовсе не такая кроткая, как мы думали. И я не удивлюсь, если узнаю, что они с Питтом готовят заговор.

– Как можно понять их дружбу?

– Только так, что она королева и Питт намерен использовать ее в борьбе против меня. Она почти не допускает меня к королю.

– Но это абсурд!

– Видишь ли, ей поручили опекать короля.

– Но ты же принц Уэльский… ты скоро станешь регентом… Если ты желаешь видеть короля, у тебя на это есть все права.

– Бумаги и драгоценности короля наша матушка держит под замком. И я чувствую себя как бы ни при чем.

– Георг, это же просто смешно! Давай пойдем прямо сейчас в покои короля. Он надежно заперт. Если тебе хочется посмотреть на драгоценности и бумаги, ты имеешь на это полное право.

Братья пошли в комнаты, где еще совсем недавно жил король, но в тот момент, когда они принялись изучать содержимое ящиков комода, появилась королева.

Она увидела, чем они занимаются, и ее обычно бесстрастное лицо побагровело от гнева.

– Что вы здесь делаете? – возмущенно воскликнула королева.

– Лучше я вам скажу, мадам, что мы не собираемся делать, – ответил принц Уэльский. – Мы не собираемся давать вам отчет в наших поступках.

– Это покои короля, а я отвечаю за его благополучие.

– Вы забываете, мадам, что я регент.

– Пока еще нет… еще нет!

– Раз мой отец неспособен управлять государством, то престол по праву принадлежит мне.

– По праву! – расхохоталась королева. – Какое неудачное слово! – Не употреби его Фокс – и все было бы уже улажено. Принц Уэльский несомненно стал бы королем. Будь проклят этот Фокс!

– Мадам, я приказываю вам отправляться в ваши покои.

– В мои покои! В комнатку для прислуги, которую вы мне здесь отвели? Надо же, он написал на дверях наши имена! Да я никогда не слыхала о такой наглости! Вы еще не король, принц Уэльский. Я вынуждена вам об этом напомнить.

– Мадам, – вмешался герцог Йоркский. – Мне кажется, вы тоже повредились в рассудке, как и король. Пойдем, Георг.

Братья ушли, а королева в раздумье глядела им вслед. Когда они скрылись за дверью, она закрыла глаза ладонью. Ей хотелось заслонить от своего взора комнату, вычеркнуть из памяти только что разыгравшуюся сцену.

«Что происходит с нашей семьей? – подумала она. – Похоже, мы все сходим с ума».

* * *


Фокса вызвали в Карлтон-хаус: принц сказал, что он приедет из Кью на встречу с Фоксом.

Увидев принца, Фокс сразу почувствовал в нем перемену. В обхождении принца не было привычной сердечности.

– Плохи наши дела, Чарлз, – сказал принц. – Что затеял Питт?

– Я полагаю, Ваше Высочество, что он намерен предложить вам регентство, но настолько ограничить ваши полномочия, что вы сочтете ниже своего достоинства принять это предложение.

– А тогда что?

– Тогда, вполне вероятно, его примет королева.

– Но я не позволю! Однако этот Питт…

– Он хочет сделать вас чисто декоративной фигурой.

Глаза принца сузились. Он посмотрел на Фокса… так разительно отличавшегося от того Фокса, которого принц знал несколько лет назад. Куда делись искра Божья, гениальное владение словом, быстрый аналитический ум? Тот, прежний Фокс, моментально разделал бы Питта под орех. Но все ушло! Все осталось в Италии… а здесь… здесь были лишь разочарования и бессилие. Фокс как политик совсем выдохся.

Принц сказал:

– А что, если опять всплывет история с Марией?

– Мы должны сделать все возможное, чтобы избежать этого.

– Но если все-таки Питт поднимет вопрос? Фокс помолчал, а потом тихо вымолвил:

– Это может иметь очень серьезные последствия. Ваше Высочество, я могу быть с вами откровенен?

Принцу хотелось крикнуть:

Нет, не можешь, если ты собираешься сказать мне правду о Марии!

Однако вслух он произнес:

– Ну, конечно!

– Связь с миссис Фитцерберт не может причинить Вашему Высочеству ничего, кроме вреда. Я боюсь, как бы во время дебатов насчет регентства этот… как его… Ролле… или кто-нибудь другой… не поднял бы снова злополучный вопрос.

Принц посуровел, однако Фокс решил, что сейчас не время ходить вокруг да около, и продолжал:

– Если бы эта дама получила титул герцогини и годовой доход в двадцать тысяч фунтов…

– В обмен на согласие оставить меня в покое? – перебил принц.

Фокс вздохнул, вид у него был несчастный.

– Что поделать, если у нее такая религия, Ваше Высочество. Не будь она католичкой…

– Я уверен, что Мария отвергает ваше предложение, Чарлз.

– Тогда… – Фокс не закончил свою мысль, а принц предпочел не настаивать.

Принц подошел к окну, выглянул наружу и, стоя спиной к старому другу, проговорил:

– Чарлз, я вам когда-то написал письмо… Несколько лет назад. Ну, то, в котором я говорил, что у меня нет намерения жениться. Вы помните?

Помнит ли он?! Да он на этом письме построил свою речь!

– Чарлз, я хотел бы получить это письмо обратно. Принесите его мне.

Фокс принялся лихорадочно соображать. Пока письмо у него, он может оправдаться, может объяснить, почему он опровергал слухи о женитьбе принца. Ему достаточно лишь показать это письмо, и все сразу поймут, как принц его обманул; письмо служит оправданием той речи в парламенте…

Фокс солгал:

– Ваше Высочество, письма у меня больше нет.

– Вы… вы потеряли его?

– Не знаю, но среди моих бумаг его нет. Должно быть, я сжег его вместе с остальным хламом. Я не придал ему большого значения… тогда.

Принц промолчал, однако стал держаться еще напряженнее. Уходя, Фокс понимал, что по их дружбе нанесен сокрушительный удар.

* * *


Скорее в Чертси – посоветоваться с Лиззи!

– Да, Лиз, не надо было мне так мчаться сюда. Лучше бы я еще побыл в Италии.

Лиззи склонна была согласиться с Фоксом.

– Ты только представь себе, какой я совершил промах! «Право» на регентство! Конечно, принц имеет такое право, но говорить об этом было неэтично.

– Я тебя предупреждала, не стоит доверять принцам.

– Да, я делал глупость, когда доверял кому-либо, кроме тебя, Лиз.

– Ладно, куда мы поедем отсюда? Снова в Италию?

– Какая приятная перспектива! У меня нет ни малейшего желания идти в парламент и отвечать на вопросы этого Ролле. И зависеть о того, захочется ли ему вернуться к истории о женитьбе принца…

– Но, с другой стороны, твое здоровье в последние недели расшаталось. Поэтому, может, лучше побыть немного дома и поболеть? Я превосходная сиделка.

– Ты превосходна во всех отношениях, Лиз. Я допустил промах и не желаю участвовать в дебатах. Да, Лиз, пожалуй, я немного поболею.

– Это мудрое решение, – поддержала Фокса Лиззи. – А я, не теряя ни минуты, начну за тобой ухаживать.

* * *


В начале года при дворе только и говорили, что о билле, касающемся регентства.

Общество разделилось на два лагеря: одни были за принца, другие – за короля. Герцогиня Девонширская была целиком на стороне вигов и принца Уэльского; все, кто приходил на ее вечера, надевали регентские шапочки. Герцогиня Гордон, преданная тори душой и телом, устраивала приемы, на которых дамы носили ленты с надписью «Боже, храни короля!» Мария веселилась как никогда – ведь она была во главе лагеря, поддерживавшего принца.

Когда билль о регентстве вынесли на обсуждение в парламент, не затронуть вопрос о женитьбе оказалось невозможно.

Один из пунктов гласил, что, если принц поселится за пределами Великобритании или же женится на католичке, он утратит свою власть.

Мистер Ролле пытался внести поправку в эту статью. Он хотел добавить:

«А так же в том случае, если будет доказано, что он уже заключил церковный или гражданский брак с католичкой».

Однако мистер Питт заявил, что поправку принять нельзя, поскольку статья взята в том виде, в котором она входила в другие билли о регентстве, и, по его мнению, там и так содержатся надежные гарантии.

Шеридан и Грей кинулись в атаку на мистера Ролле. Противники не оставили без внимания и отсутствие мистера Фокса; его опасения сбылись: вопрос о женитьбе принца вновь был поставлен на повестку дня.

Грей сказал, что, если бы мистер Фокс не был совершенно уверен в истинности своего предыдущего заявления, он бы, рискуя жизнью, невзирая ни на какие болезни, явился бы теперь в парламент.

Ситуация создалась сложная.

Принц узнавал о ходе дебатов и терялся в догадках, не понимая, что будет дальше.

Как и в прошлый раз, больше всего принца беспокоила Мария. Ради Марии он был готов на все, ничего не боялся. Вот и сейчас он попал в такое неловкое положение исключительно из-за нее. На какие же великие жертвы он пошел из-за Марии!

Принц каждый вечер приглашал гостей либо в Карлтон-хаус, либо в дом на Пелл Мелл. Он навестил Фокса и, увидев, что тот действительно нездоров, почувствовал угрызения совести. Чарлз был ему хорошим другом, и, оказавшись рядом с принцем, вспоминал об этом. Принц легко умилялся; когда он заговорил с Фоксом о старых добрых временах, к его глазам подступили слезы. Лиззи – она была, как всегда, очаровательна, – тоже не осталась в стороне и время от времени скромно вставляла в их беседу несколько слов.

– Когда эта печальная история закончится, Чарлз, – сказал принц, – вы станете моим премьер-министром.

«Премьер-министром… – думал Чарлз после ухода принца. – Да, это была мечта всей моей жизни».

Потом он, правда, засомневался, выполнит ли принц свое обещание. И вспомнил про письмо, которое так и не отдал ему… пожалуй, это письмо может послужить предупреждением в критический момент.

Для человека столь гениального ума он сумел добиться не очень многого. Фокс совсем недолго был членом парламента. Однако если он действительно станет премьер-министром!.. Да, это все искупит!

Однако он ощущал усталость и разочарование. И по-прежнему мечтал об оливковых рощах Италии, мечтал о том, как Лиззи будет сидеть рядом с ним и читать вслух какую-нибудь книгу или же говорить о картинах, которыми они любовались днем в одной из галерей.

* * *


Принц был окружен друзьями.

Каждый день они ожидали новостей из Кью. Герцог Камберлендский внедрил туда своих шпионов, чтобы они докладывали о продвижении его брата по пути безумия. Принц пообещал наградить дядю орденом Подвязки, когда придет к власти. Ну, и конечно, их сразу допустят ко двору, ведь такое изгнание просто нелепо, сказал он герцогине.

Шеридан станет казначеем флота.

«Пост, конечно, хороший, – думал Шеридан. – Но разве его сравнить с постом премьер-министра? Да, Фокс, видно, до сих пор лелеет надежду. Но вполне может быть, что со временем».

Он не желал отказываться от мечты.

А дебаты в парламенте продолжались. И званые вечера тоже. Принц щедро раздавал обещания, и пока друзья королевы молились за исцеление Его Величества, друзья принца говорили о регентстве и с нетерпением предвкушали, когда начнется эпоха нового правления.

Затем поступили известия, встревожившие принца Уэльского и порадовавшие сторонников короля. Здоровье Его Величества несколько улучшилось: теперь у него бывают периоды просветления.

Врачи верили, что прогноз очень благоприятный, король может выздороветь.

* * *


В январе и начале февраля у короля все чаще бывали периоды просветления, и, учитывая его любовь к свежему воздуху, доктора решили разрешить ему недолгие прогулки по парку в сопровождении врача или придворных.

Король знал о своей болезни и был очень этим удручен; он все еще говорил без умолку, пока не начинал хрипеть, и хотя разум его прояснился, подчас король вел себя весьма странно.

Когда к нему привели любимую дочь Амелию, он так крепко обнял малышку, что она запротестовала и попыталась вырваться, однако он не отпускал ее и прижимал к себе, пока девочка не закричала и не позвала на помощь. Придворные высвободили ее из объятий короля, и Амелия, рыдая, выбежала из комнаты, а ошеломленный, несчастный король никак не мог понять, почему любимая дочурка от него ускользнула.

И все же здоровье короля несомненно улучшилось за то время, что продолжались дебаты по поводу билля о регентстве.

* * *


Фанни Берни, здоровье которой пошатнулось из-за суровых условий жизни при дворе – в коридорах гуляли сквозняки, приходилось часами прислуживать вечно недовольной Швелленбург, да и вообще в королевских апартаментах в те дни царила меланхолическая атмосфера, – доктор посоветовал гулять по парку Кью, и она регулярно выполняла его предписания.

Фанни призналась полковнику Дигби, что боится столкнуться во время прогулки с королем, поэтому, если они гуляли в одно и то же время, она всегда принимала меры предосторожности: разузнавала его маршрут.

– Понимаете, полковник Дигби, – оправдывалась она, – я совершенно не знаю, что мне делать, если я столкнусь лицом к лицу с Его Величеством. Что мне ему сказать?

– Да ничего, мисс Берни. Король сам скажет, что нужно.

– Но Его Величество, наверное, будет ждать от меня каких-то ответов. И потом… мне страшно даже подумать о его состоянии!

– Сейчас ему гораздо лучше. Временами он похож на себя прежнего.

– Да, я слышала… но…

– Если я не буду в это время занят, то с удовольствием стану охранять вас, мисс Берни, во время прогулки.

Ресницы Фанни затрепетали. Поистине, полковник – галантный джентльмен. Совсем недавно он принес в ее комнату ковер, ведь дощатый пол ничем не был покрыт, а сквозь щели в окна проникал такой холодный ветер, что мороз пробирал до костей.

Фанни было приятно прогуливаться с полковником Дигби, но, разумеется, он не всегда бывал свободен. Швелленбург уже донесла королеве, что полковник Дигби неотступно следует за Фанни – хотя это была неправда! – и королева поинтересовалась, всколыхнув в душе Фанни радость вперемешку с досадой, почему полковника так часто видят в ее комнате. Фанни хотелось пожаловаться, что Швелленбург ее третирует, однако как можно было жаловаться бедной женщине, у которой и так столько огорчений? Если уж королева в состоянии вытерпеть своего безумного мужа, то она, Фанни, потерпит вздорную старуху. Поэтому она ответила королеве, что полковник Дигби – ее друг и у них очень много общего, в том числе и литературные вкусы. Королева всегда с готовностью принимала объяснения Фанни, касавшиеся литературы. В конце концов, разве Фанни не знаменитая романистка?

Но сегодня полковник Дигби не мог сопровождать Фанни на прогулке. Она не знала, то ли он был занят, то ли по какой-то другой причине. Правда, полковник Дигби умел отвертеться от своих обязанностей, если ему очень хотелось, а Швелленбург прямо, без обиняков заявила, что полковника Дигби частенько видят не только в обществе Фанни, но и рядом с мисс Ганнинг.

Фанни спросила солдат, дежуривших у входа, куда направился король и выходил ли он вообще, и ей сообщили, что Его Величество в сопровождении врачей и придворных не так давно отправился по направлению к Ричмонду.

«Очень хорошо, – сказала себе Фанни, – тогда я пойду в другую сторону».

По дороге она думала о странном поведении короля, о мужестве королевы, о том, что движет полковником Дигби… Фанни понимала, что только благодаря полковнику она здесь не умирает со скуки, ведь жизнь при дворе была не особенно интересной. Внезапно она заметила под деревом каких-то людей и, сощурившись, вгляделась в их лица – Фанни была близорука.

«Садовники, наверное», – решила Фанни. В дворцовых парках и садах их всегда было много. Но, приблизившись, она пришла в полное замешательство, ибо увидела, что на самом деле это не садовники, а король, двое докторов и несколько придворных.

Фанни остановилась как вкопанная и в ужасе уставилась на них. В критические моменты она всегда плохо соображала.

«О Господи! – мысленно воскликнула она. – Ну, я и влипла! Зачем, зачем я пошла по этой тропинке?»

Несколько секунд Фанни и король глядели друг на друга. Фанни отчетливо видела впалые щеки, выпученные глаза… Ей вспомнились рассказы о странностях короля, и она решила, что у нее один выход: бежать.

Поэтому она повернулась и кинулась наутек.

Однако король узнал ее.

– Мисс Берни! Мисс Берни! – закричал он. Но Фанни не останавливалась. Обернувшись на бегу, она с ужасом поняла, что король ее преследует, а доктора и придворные бегут вслед за ним. Король снова окликнул Фанни по имени и разразился потоком хриплых слов. Фанни прибавила скорости.

– Мисс Берни! – крикнул придворный. – Стойте! Доктор Уиллис просит вас остановиться.

– Я не могу. Не могу! – прокричала в ответ Фанни.

– Мисс Берни, вы должны остановиться. Королю будет плохо после такой пробежки. Стойте! Остановитесь же, прошу вас!

Фанни остановилась и повернулась лицом к королю.

– Почему вы пытались убежать, мисс Берни? – спросил король.

Что она могла ему ответить? «Я боялась, что вы сумасшедший?..» Поэтому Фанни молчала, а король, подойдя поближе, положил руки ей на плечи и поцеловал в щеку.

– Погодите, мисс Берни. Я хочу с вами поговорить.

Его горячие пальцы сжимали ее предплечье; Фанни наклонилась вбок и была рада, что доктора и придворные стоят рядом.

– Так, мисс Берни, вы думаете, я был болен. А? Что? Да, я был болен… но совсем не так, как все думают. По-вашему, я был болен, мисс Берни? А? Что?

Фанни лепетала что-то в ответ, однако в этом отношении ей можно было не волноваться, полковник Дигби оказался прав: король все говорил сам, не дожидаясь ответа собеседника.

Он принялся обсуждать дела в американских колониях и тараторил, тараторил, постоянно перемежая свою речь восклицаниями «А?», «Что?». Затем переключился на Швелленбург. Ему не кажется, что мисс Берни хорошо уживается с этой женщиной. Но не нужно волноваться! Он поговорит с королевой. Что же касается полковника Дигби… Король выразил опасение, что флирт с полковником кончится печально… да-да! Фанни не должна принимать этого джентльмена всерьез. О, конечно, он может быть очень серьезным человеком… но ведь он вдовец и ищет жену, а флирт, мисс Берни, флирт не приведет ни к чему хорошему… Кстати, слышала ли она о репетициях «Мессии»? Гендель – самый прекрасный композитор на свете. Ее отец наверняка это знает. Король может рассказать ей столько интересного о Генделе, а она потом перескажет эти истории своему отцу. Доктору Берни они очень понравятся. Гендель – великолепный композитор.

Король запел, отбивая такт, и его голос, уже порядком охрипший во время монолога, вдруг сорвался.

Доктор Уиллис сказал:

– Я прошу Ваше Величество не напрягать голос. Пойдемте, сэр. Вам не кажется, что нам пора идти? А мисс Берни пусть продолжит прогулку.

– Нет-нет, еще не пора. Я должен поговорить с мисс Берни. Я должен ей столько всего сообщить! Я слишком долго жил вдали от мира, мисс Берни, и ничего не знаю. Вы меня понимаете? А? Что?

Фанни пробормотала, что она прекрасно понимает Его Величество, а король схватил ее за руку и привлек к себе так, что она затрепетала, поглядев в его дико горящие глаза.

– Мисс Берни, пожалуйста, расскажите мне, как дела у вашего отца? Передайте ему, что я о нем позабочусь. Он хороший, честный человек. Я о нем позабочусь, мисс Берни. Да, я лично позабочусь о нем!

– Ваше Величество очень любезны, – заикаясь, пролепетала Фанни.

– Ваше Величество простудится, – вмешался доктор Уиллис. – Состояние Вашего Величества так быстро улучшалось, что будет верхом нелепости, если вы вызовете новую вспышку болезни.

– Да, – закивал король. – Это будет нелепо, нелепо, нелепо…

– Следовательно, Ваше Величество…

– Я должен сказать мисс Берни au revoir.[17 - До свидания (фр.).]

С этими словами король снова положил Фанни руки на плечи, привлек ее к себе и поцеловал в щеку, как и в начале разговора.

Фанни не знала, куда деваться от смущения, однако придворные уже уводили короля по направлению к дому. Король крикнул через плечо:

– Не бойтесь этой ужасной женщины, мисс Берни. Не обращайте внимания на Швелленбург. Положитесь на меня. Я ваш друг. Пока я жив, я буду вашим другом. Вы меня понимаете? А? Что? Я клянусь вечно быть вашим другом.

Фанни стояла, глядя, как придворные уводят короля, улыбалась и кивала ему, когда он оборачивался и что-то кричал ей через плечо.

После чего побежала в свою комнату, а когда явилась к королеве, пересказала ей разговор с королем, умолчав, правда, о его высказываниях в адрес мадам фон Швелленбург.

– Его Величество все еще ведет себя немного странно, мисс Берни, – молвила королева. – Однако я верю, что он поправится.

* * *


Королева оказалась права.

В Палате Лордов лорд-канцлер заявил, что, поскольку здоровье короля улучшилось, обсуждать билль о регентстве уже неприлично.

Король быстро поправлялся, и в начале апреля принц Уэльский и его брат Фредерик были вызваны в Кью, дабы поздравить Его Величество с выздоровлением.

Принц Уэльский вел себя крайне пристойно и впервые проявил такую сердечность по отношению к отцу.

Болезнь быстро отступала. Правда, король постарел, речь его оставалась быстрой и бессвязной, однако ум был снова ясен.

Вся королевская семья собралась на службу в собор Святого Павла, где служился благодарственный молебен по случаю выздоровления короля. Стоял апрель, и толпы людей высыпали на улицы, наслаждаясь хорошей погодой. Видя проезжавшую карету короля, народ разражался приветственными криками.

– Боже, храни короля! – кричали люди, бросая в воздух шляпы и размахивая флагами. – Долгих лет жизни, Ваше Величество!

Король был растроган таким бурным выражением преданности. На его глазах выступили слезы, а народ, увидев, что король расчувствовался, закричал еще громче.

А вот принца Уэльского провожали молчанием.

Он не мог этого понять. Ведь это он – любимец толпы. Он – Принц-Само-Очарованье. И все же люди встречали и провожали его угрюмым молчанием. Впервые в жизни он не слышал приветственных возгласов.

Принц был зол. Что происходит? Ведь он просил лишь о том, что принадлежит ему по праву! Почему они настроены враждебно?

Да, очевидно, народ считает – несмотря на заявления парламента, – что он женат на католичке. Всему виной Мария… и ее религия!

«Любовь моя, – думал принц, – от сколького я ради тебя отказался!»

Королева ликовала, видя, как толпа принимает принца. Она приложила много усилий, чтобы в народе стало известно о черством отношении принца к больному отцу. Она распускала слухи о его плохом обращении с ней и с сестрами, рассказывала, как он пытался разлучить жену с занемогшим мужем, как всеми правдами и неправдами добивался власти… Ну, и конечно, не преминула сообщить, что именно выходки старшего сына свели короля с ума. Мистер Питт и королева были друзьями, а принц поддерживал не пользовавшихся популярностью в народе вигов, во главе которых стоял Фокс. Но самым страшным проступком принца было то, что он жил в грехе с католичкой… и даже если он был на ней женат, это все равно не вызывало в народе одобрения.

«Ну, что ж, принц Уэльский, – злорадствовала королева, – раз ты не принял моей любви, то теперь тебе придется хлебнуть моей ненависти!»

Странно, что мать так возненавидела некогда обожаемого сына. Однако королева Шарлотта слишком долго подавляла свои чувства – слишком долго на нее смотрели, как на ничтожество, просто как на производительницу королевских отпрысков, – а когда такие люди вырываются на свободу, их поступки часто становятся неожиданностью даже для них самих.

Вот уж было работы карикатуристам! Особенно много разговоров вызвал рисунок под названием «Похороны мисс Регентство». На нем изображался гроб, на котором вместо венков лежала корона – явно корона принца, – игральные кости и пустой кошелек. Среди скорбящих выделялась фигура миссис Фитцерберт.

Увидев карикатуру, принц подумал:

«Да, Мария действительно скорбит больше всех. Она надеялась, что, став регентом, я признаю ее своей законной женой. Но что было бы, если бы я это сделал?»

Он вспомнил угрюмые толпы, которые он видел на улицах в день благодарственного молебна, и встревожился.

«А ведь Мария могла меня уничтожить», – промелькнула предательская мысль.

Откуда-то из прошлого донеслись отзвуки старой песни:
		«Я от короны откажусь,


		Лишь бы назвать тебя моею».


Лишь столкнувшись с возможностью стать регентом, принц осознал, чем для него на самом деле была королевская корона. Теперь он понимал, что никогда не откажется от нее. А если придется выбирать между короной и Марией…

Несколько лет назад он, не раздумывая, выбрал бы Марию.

А сейчас?

«Я и так от многого отказался ради нее», – с досадой подумал принц.


ДУЭЛЬ ГЕРЦОГА


Королева наслаждалась новообретенной властью. Болезнь короля пошатнула его уверенность в своих силах, и он жил в постоянном страхе заболеть снова. Он стал стариком – трусливым стариком, – и королева после стольких лет рабского подчинения почувствовала себя полновластной хозяйкой.

Главным ее врагом был принц Уэльский, и королева намеревалась с ним сразиться. Она повсюду расставила своих шпионов. До чего же интересная стала у нее жизнь! Как она отличалась от страданий во время беременности, от бесконечных забот о малышах, от уплаты по счетам и надзирания за слугами. Мистер Питт стал близким другом королевы. Он не пренебрегал ею, хотя все и считали мистера Питта величайшим политиком эпохи! Больше того, мистер Питт был премьер-министром и главой тори, а все придворные поддерживали партию тори. Когда королева устроила бал, желая отпраздновать выздоровление короля, все дамы явились в голубых платьях – это был цвет тори, – и убранство столов было выдержано в соответствующих тонах. И даже на сластях красовались надписи в поддержку партии тори!

– Это праздник для министров и тех людей, которые голосовали за короля и за меня, – провозгласила королева. – За тех, кто доказал свою истинную дружбу.

Все отметили, что в речах королевы появились новые нотки. До болезни короля королева Шарлотта никогда бы не сделала такого заявления.

Принц Уэльский и его братья тоже присутствовали на торжестве, хотя королева явно дала понять, что не желает их видеть. Однако король, похоже, был рад приходу сыновей и хотел, чтобы в семье воцарился мир.

И все же с того самого вечера – если не раньше – стало понятно, что королева объявила принцу Уэльскому войну, а поскольку герцог Йоркский во всем поддерживал своего брата, вражда распространялась и на него.

* * *


Королева твердо решила, что никто, кроме нее, не будет заботиться о короле. Она не хуже докторов знала, что здоровье его в любую минуту может пошатнуться. Пока оно немного поправилось, однако королева знала, что в любой момент король способен потерять рассудок. Перед ней был несчастный, больной старик.

Коли он опять может помешаться, она должна быть готова… Королева не собиралась выпускать из рук власть, которую она сумела приобрести за время его болезни.

Оставаясь наедине с королем, она распространялась о дурных качествах принца Уэльского, долго рассуждала о том, как он стремился захватить власть, как он радовался болезни отца и не мог скрыть ужаса, узнав о его выздоровлении.

– У нас не сын, а негодяй, – говорила королева. – Мерзавец, который только и мечтает о том, как сорвать корону с вашей головы. Будь проклят тот день, когда я зачала его!

Король принимался рыдать.

– Он причинил нам столько тревог, но мы должны найти с ним общий язык. А? Что?

– Найти с ним общий язык? Этого никогда не будет. Он жаждет… регентства! Вот что ему нужно! А Фредерик почти что ему под стать.

Король качал головой. Нет, Фредерик не такой, это же его любимый сын, надежда королевского дома…

– Нет… нет… только не Фредерик!

Король смотрел на нее умоляюще, и королева боялась, что с ним случится припадок.

– Ну, может быть, Фредерик и не такой, – уступала она. – Но он находится под влиянием Георга, и, мне кажется, за ним нужен глаз да глаз.

– Неприятности! Кругом одни неприятности! – хныкал король. – А? Что? Одни неприятности!

По его щекам начинали катиться слезы, и королева говорила себе, что нужно быть осторожней.

* * *


Сражение между королевой и принцем продолжалось, и сторонники королевы позаботились о распространении слухов насчет предосудительного поведения принца. Король совсем недавно был в очень тяжелом состоянии, а потому люди ему сочувствовали.

Каждый день принц все больше тревожился – не из-за неприязни своих родственников, а из-за враждебности, которую выказывал ему народ.

Однажды по дороге в Оперу карету принца окружила толпа, угрожавшая вытащить его из экипажа. Принц ненавидел насилие и был потрясен, что ненависть толпы может быть обращена на него. Однако больше всего его возмутили действия сторонников королевы: они распространяли о нем такие грязные сплетни, что люди, которые раньше были его горячими сторонниками, теперь стали противниками.

Принц видел в окна кареты эти осклабившиеся рожи.

– Питт! Пусть вечно правит Питт! – раздался возглас из толпы.

– Будь проклят Питт! – воскликнул принц. – Пусть вечно правит Фокс!

Толпа была ошеломлена его ответом, и кучер, воспользовавшись всеобщим замешательством, поехал вперед. Когда они миновали орущую толпу, до принца вдруг дошло, что же все-таки случилось. Это было очень неприятно.

Но одно ему было понятно. Он больше не мог считать себя народным любимцем.

* * *


Ранним майским утром принца, ночевавшего в Карлтон-хаусе, разбудил брат, вошедший в спальню и бросившийся на кресло подле кровати.

Принц подскочил на постели и воскликнул:

– Право же, Фред! Что с тобой стряслось, черт побери? Ты словно увидел призрака.

– Считай, что это ты сейчас увидел призрака, Георг. Еще не прошло и получаса, как я смотрел смерти в лицо.

– О чем ты говоришь?

– Мой дорогой Георг, я только что из Уимблдона, где мы с полковником Ленноксом дрались на дуэли.

– Фредерик! Какая глупость?

– Ты можешь говорить что угодно, Георг, но надо положить конец этим слухам и клевете… затрагивающей твою честь.

– Боже правый, Фред… А вдруг…

Фредерик рассмеялся, увидев, как напуган старший брат.

– Но ведь я цел и невредим.

– Хвала Господу Богу! А что Леннокс?

– Он тоже не пострадал. Но, хотя кровь не пролилась, мы все равно получили сатисфакцию.

– Фред… это заходит слишком далеко.

– Послушай, что я тебе скажу… Все равно нужно было что-то предпринять. Ты знаешь, как Ленноксы поддерживают короля. Мать Леннокса – закадычная подруга королевы, да и полковник у нашей матушки в большой чести. Он так долго над нами издевался! Конечно, нам известно, кто за всем этим стоит. Я не стал скрывать, что я думаю о Ленноксе, и он вызвал меня на дуэль… Что мне оставалось делать? Мы встретились в Уимблдоне. Я отказался стрелять. Однако пуля Леннокса просвистела у меня над ухом! И опалила мой локон. Но больше он никакого вреда мне не причинил, уверяю тебя, брат!

– Фред, как ты думаешь, наша мать могла подговорить Леннокса, чтобы он вызвал тебя на дуэль?

– Вполне может быть.

– Эта женщина – истинное чудовище. Я потребую свидания с королем!

– Не нужно. Эта история окончена… но по крайней мере, королева будет знать, что сыновья не боятся сразиться с ее друзьями на дуэли.

– Злобное существо! Ладно, предоставь это мне. Фредерик откинулся на спинку кресла и рассмеялся, радуясь тому, что брат так беспокоится о его безопасности. Узы любви, связывающие братьев, были крепки, как никогда.

* * *


Принц явился в Кью и потребовал свидания с отцом, однако, когда его почтительно провели в апартаменты короля, он увидел там королеву.

– Мадам, – сказал принц, – я желаю поговорить с королем.

– Его Величество нездоров и не может принимать посетителей.

– Однако сын имеет право быть вместе с отцом!

– Нет, если жена отца сочтет, что свидание может расстроить Его Величество.

– Мадам, мне надоело, что вы навязываете всем вашу волю! Я пришел сказать вам, что ответственность за случившееся сегодня утром в Уимблдоне целиком ложится на вас!

– А что… что произошло?

– Ваш сын, герцог Йоркский, дрался на дуэли с вашим фаворитом, полковником Ленноксом. Мадам, вы – мать или чудовище? Неужели вам доставляет удовольствие посылать своих сыновей на… смерть?

Королева побледнела, а принц продолжал:

– Я требую свидания с Его Величеством!

– Фредерик…

«Она потрясена! – подумал принц. – И напугана… напугана по-настоящему! Что ж, пусть будет так!»

– Я скажу все только Его Величеству.

– Я не просила полковника Леннокса драться на дуэли. Я…

– Мадам, вина за случившееся лежит на вас. Вы оклеветали своих сыновей, и герцог Йоркский сражался на дуэли с придворным Вашего Величества, который особенно рьяно распространял лживые слухи. Я надеюсь, вы удовлетворены… что же до меня, то я собираюсь доложить о случившемся королю… и убедиться в том, что ему известно о вашей роли в этой трагикомедии.

Королева была по-настоящему напугана. Она представляла себе Фредерика, молодого, пылкого авантюриста, способного на любую глупость. Он был ее сыном, и она сетовала лишь на то, что Фредерик занял сторону своего брата. Если бы он погиб…

«О Господи! – подумала королева. – Я была бы отчасти виновата в его гибели. Однако он жив. Георг не был бы так спокоен, если бы Фредерик умер. А сейчас он наслаждается… Нет, он вел бы себя совсем не так, если бы Фредерика уже не было в живых. Георг, конечно, эгоистичный и беспечный, но он любит своего брата».

Принц воспользовался замешательством королевы и, оттолкнув ее, прошел в спальню короля.

Король лежал в кровати, но, увидев принца, подскочил и закричал:

– А? Что? Что случилось?

– Ваше Величество, я пришел сказать вам, что герцог Йоркский не мог долее терпеть злобных и нелепых клеветнических слухов, которые распространялись о нем и обо мне, и поэтому сегодня дрался на пистолетах с полковником Ленноксом – ставленником королевы. Фредерик потребовал у него сатисфакции.

Король ахнул.

– Что? Что такое? Фредерик… дрался на дуэли? Нет, он не мог… Сын короля не может… И все же он дрался, да? А? Что?.. Фредерик? О, мой сын…

Королева подбежала к мужу и попыталась его утешить, а принц поспешно добавил:

– Ничего страшного, отец. Он не ранен. Пуля Леннокса задела его ухо, вот и все. А герцог стрелять не стал. Он просто хотел показать Ленноксу, что не боится его вызова… и больше ничего. Он не хотел лишать человека жизни… ему просто нужно было защитить свою честь.

Однако король смотрел перед собой все тем же диким взором.

– Фредерик! – прошептал он. – Мой сын Фредерик… надежда нашего дома… Фредерик… сын мой! Он мертв. О, да, мертв… Я знаю. Ты меня обманываешь. Ты просто хочешь подготовить меня к этому страшному известию… А? Что?

Принц сказал:

– Он жив и здоров, сир. И сидит в моей карете. Я так и думал, что вы захотите увидеть его, дабы убедиться, что он не пострадал. Я не желал огорчать Ваше Величество. Мне просто хотелось показать кое-кому, что злобные клеветнические наветы опасны и им нужно положить конец.

– Значит, он умер… – продолжал бормотать король. – А? Что? И ты пришел сообщить мне о смерти моего сына Фредерика?

Принц тут же послал одного из придворных к карете и велел герцогу Йоркскому немедленно явиться в покои короля.

Когда Фредерик пришел, король обнял его со слезами на глазах.

– Я здесь, отец! – вскричал Фредерик. – Я жив и здоров. Но мне пришлось принять вызов Леннокса. Вам бы не хотелось, чтобы ваш сын оказался трусом, не правда ли?

– Я никогда не считал тебя трусом, сын мой. Я всегда говорил, что ты – надежда нашего дома. Ты – самый достойный мой отпрыск. Как жаль, что ты не мой старший сын. А? Что?

– Я бы никогда не стал таким красавчиком, как Георг, – откликнулся Фредерик; с ухмылкой глядя на брата. – Теперь Ваше Величество довольно? А? Но, мне кажется, раздоры в нашей семье должны прекратиться. Я уверен, что Ваше Величество согласится со мной.

Король не выпускал сына из объятий, а принц Уэльский, сощурившись, следил за матерью.

Она была растеряна. И ее это злило. Однако принц Уэльский и герцог Йоркский зря думали, что она сдаст свои позиции… Мало ли, что они выиграли этот тур борьбы? Это еще ничего не значило.

* * *


Скоро во дворце должны были устроить бал в честь дня рождения короля. Всем уже стало известно о дуэли, и светское общество особенно интересовалось тем, как королева относится к полковнику Ленноксу, который вполне мог убить ее сына. Но, как ни удивительно, королева общалась с ним тепло, даже ласково и ни разу не упрекнула его за то, что он вызвал на дуэль особу королевской крови.

Принц Уэльский, естественно, собиравшийся на этот бал, не мог допустить мысли о том, что королева пригласит полковника. Когда же ему сообщили, что полковник должен появиться во дворце, принц пришел в семь часов – хотя бал начинался в восемь – и потребовал свидания с королевой.

Ему сказали, что она одевается и не может его принять. «Господи! – мысленно воскликнул он. – Принц я или не принц?»

Он растолкал фрейлин и ворвался в туалетную комнату королевы.

Она сидела у зеркала, и, посмотрев в него, он встретился с ее холодным взглядом.

– Итак… ко мне пожаловал принц Уэльский…

– Мадам, – сказал принц, – если я желаю с вами побеседовать, мое желание должно исполняться. Король все еще недееспособен.

– Из-за треволнений, которые доставляют ему сыновья.

– Может быть, и супруга его не без греха.

– Что вы хотите этим сказать? – визгливо вскричала королева, и принц подумал, что это тоже новая черта ее характера. Раньше она всегда сохраняла спокойствие; теперь же королеву легко было вывести из себя.

«Мадам не может больше сдерживать свои чувства», – подумал принц.

– Вы лучше знаете ответ на сей вопрос, мадам. А я сюда явился не для обсуждений. Я лишь хочу сказать вам, что полковник Леннокс не может быть допущен на бал, который устраивается в честь дня рождения короля.

Королева пожала плечами.

– Уже слишком поздно отменять приглашения.

– Значит, вы пригласили этого человека на бал к королю?

– Полковник Леннокс – один из наших придворных.

– Полковник Леннокс мог убить вашего сына.

– Принц Уэльский, вы слишком все драматизируете.

– Я думал, мать должно было взволновать то, что ее сын мог погибнуть.

– Я прекрасно знаю, что Фредерик спровоцировал полковника. Я выяснила, как было дело, и мне понятно, что вина лежит на герцоге. Он гораздо больше рвался в бой, чем полковник Леннокс.

– Мадам, я не желаю с вами спорить. Я хочу лишь заявить, что полковник Леннокс не может присутствовать на балу.

– А я не могу отменить приглашение, не посоветовавшись с королем.

– Мне прекрасно известно, кто нынче принимает решения во дворце.

Королева ликовала. Да, это она сейчас принимает решения! Она, которой раньше не дозволялось даже выразить свое мнение! Как все переменилось!

– Вы знаете, каково состояние здоровья вашего отца. Я не могу беспокоить его подобной просьбой. Лучше я подожду прихода мистера Питта. Пусть он примет решение.

Принц холодно произнес:

– Я не собираюсь встречаться на балу с человеком, который хотел убить моего брата.

С этими словами он ушел от матери.

* * *


Бал по случаю дня рождения короля! Кто бы мог подумать несколько месяцев назад, что такое возможно? И тем не менее теперь король принимал гостей и был счастлив… да, конечно, вид у него был немного напряженный и усталый, что правда – то правда, да и глаза диковато поблескивали… в них притаилось какое-то настороженное ожидание… однако несмотря на это король вполне справлялся с ролью хозяина дома.

Он тепло принял сыновей и был рад, что на балу присутствуют дочери.

Король почти не упускал из виду свою младшую дочурку Амелию и следил, чтобы она держалась неподалеку. Амелия уже позабыла о том, как она перепугалась, когда король сжимал ее в своих объятиях и, казалось, готов был задушить. Девочка беспечно болтала с отцом, что приводило его в полный восторг.

Королева ликовала. Она рассказала мистеру Питту о требовании принца не допускать на бал полковника Леннокса и попросила премьер-министра поддержать ее: ведь причин отказывать полковнику от дома нет, правда? Мистер Питт с удовольствием поддержал королеву, и полковника пустили во дворец.

Королева нарочно приняла Леннокса со всеми почестями, и гости видели, как она даже поцеловала свой веер, адресовав этот поцелуй Ленноксу. Это было сделано специально, чтобы досадить принцу Уэльскому, и королева, безусловно, достигла своей цели. Неминуемый кризис разразился, когда принц танцевал контрданс со своей сестрой, принцессой Шарлоттой. Принц и Шарлотта должны были пройти между двумя рядами танцующих, и принцу предстояло потанцевать с каждой дамой, а принцессе – с каждым джентльменом.

Когда принц дошел до того места, где стояли полковник Леннокс и его партнерша, он низко поклонился даме и сказал:

– Мадам, я прошу прощения, но не могу продолжать танец. Я вовсе не хочу вас оскорбить. Надеюсь, вы меня поймете.

– С этими словами он взял изумленную сестру за руку и подвел ее к королеве.

Королева воскликнула:

– Но что случилось? Ваше Высочество утомилось?

– О, нет, ни в коей мере, – ответил принц.

– Тогда, может быть, здесь слишком жарко?

– Мадам, в таком обществе не может быть слишком жарко.

– Я полагаю, вы хотите расстроить бал.

– Да, мне этого очень хотелось бы, мадам.

Поклонившись, принц вышел из зала, и королеве ничего не оставалось, как объявить о конце вечера.

В каком-то смысле принц одержал на сей раз победу.

Он вернулся в Карлтон-хаус злобный и недовольный.

Принц знал, что ему теперь делать. Он все бросит и поедет к Марии в Брайтон!

* * *


В Брайтоне его приняли очень тепло. Куда бы ни направился принц Уэльский, люди встречали его приветственными возгласами: они были рады возвращению благодетеля. Здесь он мог отвлечься от неприятностей; друзья шутили, смеялись, и принц на время забывал о неудаче с регентством и об унижениях, которые ему приходится терпеть от родителей.

В Брайтоне принца ждала Мария, ласковая, по-матерински заботливая, – его любовь. Еще там был «Морской павильон», всегда даривший принцу радость – он вечно что-нибудь перестраивал и получал от этого огромное наслаждение. Ну, и, конечно, в Брайтоне были друзья. Там он общался с Шериданами; семейство Барри всегда было готово позабавить его своими дикими выходками. Лейды приходили к принцу в гости и беседовали с ним о лошадях; он был окружен старинными приятелями, не хватало только Чарлза Джеймса Фокса. Чарлз написал принцу, что ему нездоровится и он хочет спокойно пожить в Чертси.

Король отправился в Уэймаут: восстановить силы и насладиться морскими купаниями. Он взял с собой королеву и трех старших дочерей.

«Уэймаут! – презрительно фыркал принц. – Как это захолустье отличается от модного Брайтона!»

В Брайтоне было чудесно. Казалось, солнце светит круглые сутки; каждое утро Курильщик купал принца в море, отпуская при этом какие-нибудь забавные замечания, а затем устраивались балы и званые обеды, прогулки по побережью и скачки. Без скачек жизнь была непредставима! Принц с удовольствием выезжал из Брайтона вместе с Марией в экипаже, запряженном четырьмя серыми пони; в Льюисе их встречал главный шериф графства; принц играл в карты, отчаянно понтировал, появлялся повсюду в обществе Лейдов, все чаще встречался с безрассудными Барри. Похоже, он решил в то лето наслаждаться, не теряя буквально ни мгновения.

Чертовы Ворота, старший из братьев Барри, неустанно придумывал всякие дикие забавы, чтобы развлечь принца. Он часто вел себя как помешанный: носился по улицам, щелкая кнутом, и ударял по стенам домов; любимой «шуточкой» старшего Барри было мчаться вместе с братьями по дороге, ведущей из Лондона в Брайтон, и кричать «Убивают!», «Насилуют!» такими визгливыми голосами, что создавалось впечатление, будто они похитили женщину. Если же кто-нибудь останавливал их, решив, что женщине действительно требуется помощь, братья набрасывались на благородного избавителя с кулаками – просто так, ради потехи. В их представлениях развлечения почти всегда связывались с драками, в которых принц не желал участвовать, однако дикие выходки братьев забавляли его, и хотя он непосредственно не включался в эти жестокие игры, ему нравились рассказы о них.

Марии же все это было не по душе. Тем летом она тоже жаждала радости и наслаждений, однако говорила принцу, что забавы Барри не доставляют ей никакого удовольствия.

Вместо этого она предоставила в распоряжение актеров-любителей, считавших себя способными добиться на сцене успеха, если им дадут возможность выступить, «Старый театр» на Дьюк-стрит.

– Пусть они покажут спектакли, – сказала Мария, – а лондонские антрепренеры посмотрят и, может быть, обнаружат какие-нибудь таланты.

Публика наберется из числа местных жителей. А задача принца – раз уж Мария все это затеяла – поддержать театр.

Поэтому их частенько видели вместе в ложе театра, и ужимки неискушенных комедиантов подчас приводили принца и Марию в такой восторг, что они смеялись до слез.

Мария считала, что это гораздо лучшее развлечение, чем опасные затеи Барримора по прозванию Чертовы Ворота.

В то лето в Брайтоне появились беженцы из Франции: в стране бушевала страшная революция.

Принц и миссис Фитцерберт тепло принимали пострадавших, и в Брайтоне явно ощущалось влияние французской аристократии.

Для Марии то были счастливые времена, и она жаждала наслаждаться жизнью в полной мере. Мария предчувствовала назревающие перемены. Ей стукнуло тридцать четыре, она была уже немолода и начала толстеть. Принц тоже раздобрел, однако разница в их возрасте никогда еще не была столь заметной. Может быть, потому что он так наслаждался обществом Барри и Лейдов, а люди, желавшие угодить принцу, должны были принимать участие в его развлечениях. Бесполезно было уговаривать принца не швырять деньги на ветер; Мария тоже испытывала денежные затруднения, поскольку принц, пообещав содержать ее, порой забывал оплатить счета, а траты у Марии были огромные. Это ее тревожило; будь Мария предоставлена самой себе, она жила бы по средствам, ибо не любила брать взаймы, но теперь ей приходилось жить по-королевски… как тут было не влезть в долги?

И все же Мария считала, что в то славное лето в Брайтоне она должна позабыть о неприятностях. Не нужно отставать от импозантного мужа. Надо танцевать, скакать верхом, смеяться и шутить… и быть готовой обласкать принца, когда ему захочется семейного уюта. Ибо он ждал от нее именно этого.

* * *


Мария все отчетливей понимала, что на безоблачном горизонте появились тучи… пока еще далекие, но вполне различимые. Принц не был ей верен. До Марии доходили слухи о его амурных делах. Но он неизменно возвращался к ней, и, хотя ничего не рассказывал, Мария видела, что он раскаивается. Обращаясь к Марии, принц всегда говорил: «Любовь моя». И, нагулявшись, приходил домой. Мария знала, что, сколько бы женщин ни было в его жизни, она останется первой и самой главной – его Любовью – женщиной, ради которой он попрал закон и был когда-то готов отказаться от короны.

Она мечтала отвадить дружков, от которых принцу был один вред, – распутных Барри, эксцентричного майора Хенгера, грубую Летти Лейд и ее мужа. Фокс – и тот гораздо лучше! Что же до Шеридана, то он уподобился Барри и Лейдам: влезал вслед за принцем во всякие глупые авантюры, пил, играл в карты и… вероятно, путался с женщинами.

Бывало, принца приносили домой мертвецки пьяного. Как она ненавидела, когда он напивался! Участие в его буйных забавах унижало Марию, и она старалась этого избегать. Заслышав, что после вечерних возлияний принц с веселой компанией явился домой, Мария даже забиралась под диван или пряталась за тяжелой портьерой, надеясь, что они увидят пустую комнату и уберутся восвояси. Но не тут-то было!

Принц кричал:

– Где моя Мария? Где Любовь моя? Выходи, Мария! Нечего прятаться!

И принимался вместе с дружками обыскивать комнату: шарить шпагами и тростями за занавесками и под диванами, пока не находил и не вытаскивал Марию из ее укрытия. А затем с победными воплями ее заставляли участвовать во всяких пьяных забавах.

Да, перемены были налицо.

Вдобавок Марию тревожили отношения принца с его родными. С отцом он, конечно, всегда ссорился, но теперь и мать стала его врагом! Марию это страшно беспокоило. Она слышала, что королева возненавидела сына лютой ненавистью и на все пойдет, лишь бы принц был повержен. Поговаривали, что и ее, Марию Фитцерберт, привлекут к суду по обвинению в нарушении Брачного кодекса, поскольку она вышла замуж за принца Уэльского.

– Я заранее знала, на что иду, – напоминала себе Мария.

Раз она связала свою судьбу с принцем Уэльским, то жди напастей со всех сторон.

– Зачем я это сделала? – спрашивала Мария. Ответ был один: из любви.

Да, она любила принца. Надо признать очевидное. Наверное, ей было бы гораздо легче, если бы ею не владела любовь. Пожалуй, тогда Мария вела бы себя с принцем умнее. И, услышав о его изменах, оставила бы его.

Но как она могла бросить принца? Она же считала себя его женой; она поклялась любить, уважать и слушаться супруга, а Мария была из тех женщин, кто не нарушает обетов.

И главное, она любила его. Даже разумным женщинам нелегко разлюбить мужчину… даже если они понимают, что он этой любви недостоин, все равно нелегко!

Принц вновь и вновь завоевывал сердце Марии своей веселостью, галантным обхождением, изящными манерами, клятвами верности. Он обманывал ее, но Мария убеждала себя, что принц говорит искренне: ей хотелось в это верить. Одно высказывание Шеридана уязвило Марию в самое сердце… больше всего потому, что она осознавала его правоту:

– Принц – дамский угодник и не может принадлежать какой-либо одной даме.

«Как это верно! – подумала Мария. – Какая печальная истина!»

* * *


Долги… Ее неотступно преследовали мысли о долгах.

Однажды утром Марию, спавшую в доме на Пелл Мелл, разбудила служанка, которая сказала, что пришли два джентльмена. Они требуют свидания с госпожой.

– Два джентльмена? – переспросила Мария. И решила, что это, должно быть, очередная шутка принца.

В комнату вбежала мисс Пайгот. Лицо ее вытянулось от возмущения.

– В доме судебные приставы! – крикнула она. – Они требуют оплаты вот этого!

«Этим» оказался счет на тысячу восемьсот тридцать пять фунтов.

– О, Пиг, как у меня могло накопиться столько долгов?

– Не знаю, но нужно найти деньги, иначе мы не скоро отделаемся от незваных гостей.

Все оказалось еще хуже, чем Мария предполагала. И она быстро в этом убедилась. Счета были давними, и кредиторы не желали больше ждать. Марии было заявлено, что, если она не найдет денег до вечера, ее посадят в долговую тюрьму.

– Ради бога, пошлите за принцем! Немедленно поезжайте в Карлтон-хаус и расскажите ему, в какую я попала переделку.

* * *


Принц сразу пришел на помощь. Это было одним из его величайших достоинств. Принц всегда отличался галантностью, и, не долго думая, кидался на выручку даме, попавшей в беду. Дама, попавшая в беду!.. Но она не просто дама, она его супруга! А долгов столько появилось оттого, что она всячески ублажала его.

Быстрее домчаться из Карлтон-хауса до ее дома, чем домчался принц, было нельзя.

– Дорогая, милая, любовь моя, что случилось? Эти гадкие люди тебя расстраивают.

Посадить в тюрьму его любимую! Да это же верх нелепости! Но Мария сказала, что нужно срочно раздобыть денег.

– Предоставь это мне, – ответил принц, обнимая Марию; он никогда не переживал из-за денег. Принц просто не мог серьезно относиться к таким вещам. Долги?.. О, это лишь пустячное недоразумение в жизни членов королевской семьи. Долги всегда удается погасить.

– Может быть, принцам и удается, – возразила Мария. – А вот обычным людям… таким, как я?

– Не бойся, любовь моя, никто тебя не обидит, – успокоил Марию принц. – Я сейчас помчусь к ростовщикам.

И вскоре принц вернулся с деньгами.

Сияя от удовольствия, он уплатил долги, и незваные гости убрались из Марииного дома.

Принц объяснил, что евреи-ростовщики согласились дать деньги только под дорогой залог.

– И как по-твоему, что я сделал, любовь моя? Я заложил кое-какие драгоценности и столовое серебро из Карлтон-хауса.

– Ваши драгоценности и серебро!

Принц обожал подобные сцены. Со слезами на глазах он воскликнул, что ради спасения любимой готов заложить даже свою жизнь.

Он долго не уходил из дома на Пелл Мелл; они с Марией смеялись и любили друг друга, как в первые дни после венчания. Она редко бывала так счастлива. Однако наступали нелегкие времена.


ССОРА


В начале следующего года вопрос о долгах принца встал так остро, что принцу пришлось снова обратиться к отцу – у него просто не было иного выхода.

Король опечалился. После болезни он хотел примириться с сыном и примирился бы, поскольку сам стал гораздо мягче, однако королева задалась целью скомпрометировать сына перед отцом.

Но раздоры между королевским двором и Карлтон-хаусом пагубно сказывались на монархии, и король с принцем осознавали, что выказывать столь явную антипатию друг к другу неразумно. Особенно отчетливо они это поняли, когда до них дошли известия об ужасах, которые творились на континенте, по другую сторону Ла-Манша.

Принцессе Шарлотте уже исполнилось двадцать пять лет, она понимала, какой большой вред наносят их семье раздоры, и пыталась урезонить мать, но королева, наконец почувствовавшая свое могущество, не позволяла дочери вмешиваться. Ее неприязнь к принцу Уэльскому была болезненной. Королева вела себя как одержимая, и похоже, лекарства от этой болезни не имелось. Королева с восторгом читала всякие непристойности, касавшиеся сожительства принца с миссис Фитцерберт, – эти истории буквально заполоняли газетные страницы, – а когда старшая принцесса говорила, что Мария никогда не нарушала приличий, королева с презрением отметала все ее доводы, заявляя, что принц Уэльский, конечно же, связался с расчетливой авантюристкой, которая надеется прибрать его к рукам. Одного такого пасквилянта Мария привлекла к суду, и королева ликовала, узнавая подробности о судебном процессе. Но затем клеветника посадили в тюрьму и наложили на него штраф, чтобы другим было неповадно, и королева явно была разочарована.

«Совершить такую страшную глупость… как это похоже на принца! – думала королева. – Это же надо: пойти на мезальянс и вдобавок жениться на… католичке! Будь у него хоть какое-то чувство долга, он женился бы на достойной немецкой принцессе и продолжил бы королевский род, как когда-то сделал его отец: у принца уже могли бы родиться один или даже два здоровых, крепких мальчика!

Больше всего принца раздражало, когда газеты начинали интересоваться его так называемой женитьбой на миссис Фитцерберт. Ну и пусть раздражается! Люди совершенно правы, когда напоминают ему о выполнении долга.

Однажды, прогуливаясь с королем по парку, королева затронула в беседе весьма деликатную тему; она знала, что это расстроит Его Величество, но решила, что поговорить необходимо.

– Принцу Уэльскому скоро исполнится тридцать. Не пора ли ему произвести на свет наследника трона?

Король озабоченно сдвинул брови.

– Но у него же роман с… этой женщиной. По-моему, она хорошая женщина. И, если он на ней женат…

– Женат?! Да как он может быть на ней женат?! Ему нельзя жениться без вашего согласия, а разрешения на брак принц у вас не просил. Не просил – и следовательно, не получал! Нет, на этой женщине он не женат и вполне может жениться на какой-нибудь немецкой принцессе.

– Да, – согласился король. – Верно… Его надо женить.

Королева кивнула. Она считала, что ее племянница Луиза, принцесса Мекленбург-Стрелитц, вполне подходящая партия для Георга. Как было бы мило, если бы принцессой Уэльской стала ее племянница! Как она будет благодарна тетушке Шарлотте, которая устроила ей этот брак! Она во всем будет слушаться тетю… Да, действительно, его женой должна быть Луиза.

– И вот еще что, – продолжала королева. – Принц покровительствует вигам. Однако он должен принимать в Карлтон-хаусе не только вигов, но и тори. Его долги постоянно покрываются из королевской казны, и тем не менее он поворачивается к тори спиной. Это просто нелепо!

– Нелепо, да, – поддакнул король.

Королева знала – теперь, когда она стала влиятельной особой, у нее повсюду были свои шпионы, – что кредиторы принца теряют терпение, а значит, вскоре он попросит короля оплатить его счета. В подобные минуты он проявлял больше смирения – разумеется, лишь по необходимости. Что ж, когда он придет в очередной раз, его будет ждать потрясение…

* * *


Король согласился принять принца. Мистер Питт предложил устроить формальное примирение, ибо непрерывные семейные ссоры роняли престиж страны за рубежом.

В глазах короля стояли слезы; теперь он плакал еще чаще, чем раньше, а память подводила его настолько, что временами он начинал жить в прошлом. Перед ним стоял Георг – прелестный ребенок, первенец, источник безграничной радости для родителей – красивый, обаятельный, здоровый и душевно и физически… в прошлом с ним было связано так много планов и надежд…

«Почему же все пошло вкривь и вкось?» – недоумевал король.

Принц тоже был растроган. Несчастный старик, мысли которого частенько путались, этот бедняга, плакавший без причины и постоянно боявшийся возвращения болезни, был лишь тенью того сторонника строгой дисциплины, каким раньше являлся король. И принц, не отличавшийся глубиной чувств и такой же сентиментальный, как папаша, захотел с ним помириться.

Он смиренно, униженно рассказал о своих долгах.

Король кивнул, упрекать сына не стал, а лишь сказал, что он согласен погасить долги, если сын выполнит его условия.

Принц поинтересовался какие.

– Вам пора произвести на свет наследника трона.

– Но у меня есть братья!

– Страна ждет наследника от принца Уэльского… если он, конечно, не лишен такой способности. Я надеюсь, сын мой, вы можете иметь детей?

– Боже правый, ну, конечно, могу!

– Тогда… вы должны жениться. Лучше всего на немецкой принцессе.

– На немке?! – с отвращением воскликнул принц.

– Она должна быть протестанткой. Вы сами это понимаете. Принц побледнел.

– Я всеми силами буду противиться вашему предложению. Король кивнул. Причина такого ответа была ему ясна. Принц обвенчан с той женщиной… с хорошей женщиной. Она католичка и настояла на венчании. Король все понял и не желал смущать принца.

– Хорошо, – сказал он, – раз вы категорически против, будем надеяться, что нам удастся на некоторое время отложить решение этого вопроса. Но есть второй вопрос.

Принц был так рад, что воскликнул в порыве чувств:

– Во всем остальном я буду счастлив исполнить волю Вашего Величества!

– Вы должны принять тори на Карлтон-хаусе, – сказал король. – Оказывая поддержку вигам – а вы являетесь их номинальным главой, – вы оскорбляете парламент.

Принц задумался. Он был готов на все… буквально на все, лишь бы прекратить разговоры о женитьбе. Что ему виги? Что они сделали для него? Фокс… Фокс заявил в парламенте, что принц не женат; Фокс провалил затею с регентством, заговорив о правах. Чем он, принц, обязан вигам?

– Я согласен, отец, – сказал принц. – Я приму тори в Карлтон-хаусе.

Король еще раз кивнул и обменялся с принцем улыбками; между ними давно не было такого хорошего взаимопонимания, как сейчас. Однако принц догадывался, кто предложил отцу эти условия, и ненависть к королеве разгорелась в его душе еще сильнее.

* * *


Вскоре после того, как долги принца Уэльского были уплачены, к королю точно с такой же просьбой явился Фредерик, герцог Йоркский.

– Деньги, деньги, деньги! – вскричал король. – Неужели вам всегда их будет не хватать?

Герцог приложил руку к сердцу и поклонился.

– Всегда! – с чувством воскликнул он.

Король с нежностью смотрел на своего любимчика.

– Ладно, – сказал он. – Но я погашу ваши долги лишь при одном условии, сын мой.

– Назовите его! – встрепенулся герцог. – Я на все согласен.

– Даже не выяснив, о чем идет речь? А? Что?

– Для меня сейчас нет ничего важнее требований кредиторов, сир.

– Я говорю о женитьбе, – объяснил король. – Вы должны жениться безотлагательно.

Герцог скорчил гримасу.

– Что ж, я готов об этом подумать, сир.

– Вы ведете себя разумнее, чем ваш брат, – взгляд короля вдруг затуманился. – Сколько же все вы причиняете мне хлопот! Уильям сожительствует с актрисой… какой-то миссис Джордан… ломает комедию, изображая респектабельного женатого человека.

– Но это все же лучше, чем изображать беспутного повесу, сир.

Возражения сыновей всегда приводили короля в замешательство. Эти мальчишки не умеют вести себя серьезно в серьезных обстоятельствах!

– А тут еще другой ваш брат, принц Уэльский… О, я не знаю… Просто не знаю… Я ночами не сплю, все думаю: что из вас выйдет? Понимаете? А? Что?

Герцог ласково произнес:

– Не волнуйтесь из-за меня, отец. Я женюсь, когда вы скажете и на ком скажете.

Король обнял сына.

– Фредерик!.. Я всегда говорил, Фредерик – надежда нашего дома. Я всегда считал, что от вас не будет столько неприятностей, сколько от вашего брата.

– Но Георг не нарочно, отец! Просто быть герцогом Йоркским проще, чем принцем Уэльским. И потом… Георг – более яркая натура, чем я. Ему все рамки тесны. Но сердце у него доброе. Не вините его.

– Вечно вы друг за друга заступаетесь.

– Мы никогда не забываем о том, что мы братья. Король беззвучно заплакал.

А потом сказал:

– Медлить со свадьбой не следует. Мы предлагаем вам взять в жены наследную принцессу Пруссии, Фредерику Шарлотту Ульрику. Начинайте сразу же собираться в дорогу; это необходимо, ибо брат ваш проявляет нерешительность в вопросе о наследнике трона.

Герцог заверил короля, что сделает это не только ради уплаты долгов, но и во имя своего дорогого брата Георга.

* * *


Фредерик почти тут же отбыл в Берлин, где и состоялась свадьба. Невеста ему не очень-то приглянулась, потому что была маленького роста, удивительно невзрачной и рябой. Впрочем, он ей понравился не больше, чем она ему. Если он считает, что оказывает ей честь, заявила невеста, то она спешит его разочаровать. Он, конечно, сын английского короля, но она дочь прусского короля, а Пруссия, по ее мнению, занимает не менее важное положение в мире, нежели Англия.

Герцог пожал плечами, обвенчался и утешил себя мыслью, что женитьба не особенно повлияет на его образ жизни. Нет, он, разумеется, исполнит свой супружеский долг – и, если получится, обзаведется наследником, – но затем вновь вернется к прелестям холостяцкого бытия. Но стоило ему взглянуть на свою уродливую коротышку-жену, от которой постоянно воняло кошками и собаками – они жили прямо в ее комнатах, – и герцогу становилось дурно, он успокаивал себя лишь тем, что пошел на эту жертву ради Георга.

После свадьбы молодые отправились обратно в Англию, но, к несчастью, путь их лежал через Францию, где бушевала революция. Не раз супругов и их свиту останавливала кровожадная толпа, и им удавалось уцелеть, лишь представив доказательства, что они не французские роялисты, которые пытаются спастись бегством, а английский принц и немецкая принцесса, не имеющие отношения к внутренним делам Франции. Однако королевские гербы с их кареты все равно сорвали – только после этого чернь нехотя позволила принцу и принцессе уехать.

В Англию они попали в ноябре, и там была устроена вторая свадьба; невесту вручал жениху принц Уэльский.

Вечером накануне бракосочетания герцог Йоркский явился в Карлтон-хаус, чтобы рассказать брату о своих приключениях.

– Ей-богу, Георг! – воскликнул Фредерик. – Революция ужасна. Этого не прочувствуешь, пока не попадешь в самую гущу событий. Если пламя перекинется сюда…

Принц пришел в ужас.

– Королевская семья… Боже, как с ними обращаются! Если бы ты видел эту чернь… Я в жизни не сталкивался с такой фанатичной ненавистью. Сразу понимаешь, как быстро может взбунтоваться толпа. И везде, повсюду чернь… люди, которые жаждут отобрать чужое, завистливые, алчущие крови… Господи, Георг, я никогда не забуду, как они окружили нашу карету… Нужно пристально следить за умонастроениями народа. И ублажать своих подданных. В этом нет сомнения!

Принц подумал о толпах людей, обступавших его экипаж после молебна в честь выздоровления короля. Висельники! Они хотят, чтобы правители плясали под их дудку! Он вспомнил не столь давний мятеж Гордона… Тогда Англия ближе всего подошла к событиям, которые потрясали сейчас Францию. В те дни на улицах постоянно слышались призывы: «Нет – католикам!» Английский народ хотел протестантской монархии; Стюартов свергли, потому что они были католиками. А он, принц Уэльский, обвенчался с католичкой!.. Мария… Опять все упирается в Марию! Из-за Марии его не любят в народе…

Принц поспешно переменил тему разговора. Он не любил говорить о неприятном.

– Ладно, главное, что ты цел и невредим. Да еще и со своей суженой! Ты ее любишь?

Герцог скривился.

– По правде сказать, я не уверен даже, что смогу выносить ее общество. Она высокомерная коротышка, кичащаяся своим благородным происхождением. И вдобавок грозится окружить себя всякими домашними животными… собаками… Причем одной-двух мало, ей подавай двадцать! И еще обезьян собирается завести, представляешь? Я утверждаю, что она предпочитает людям животных!

– Мой бедный Фредерик!

– Да, тебе легко говорить! Ты счастливчик, Георг, у тебя есть Мария.

– Мария одна из миллиона. Надеюсь, твоя Фредерика примет ее и будет относиться к ней, как и подобает…

– Как подобает относиться к принцессе Уэльской? Будь уверен, я постараюсь настоять, но Фредерика – своевольная особа…

– Мария ждет, что с ней будут обращаться как с невесткой.

– Я сделаю все, что в моих силах, – пообещал Фредерик.

На следующий день состоялась свадьба и принц Уэльский вручал невесту жениху. Народ выстроился вдоль мостовой; всем хотелось поглазеть на новобрачных: считалось, что раз принц Уэльский женился на Марии Фитцерберт, которая никогда не будет признана принцессой Уэльской, то в один прекрасный день невзрачная, низкорослая немецкая принцесса может стать королевой Англии.

* * *


Фредерик вскоре пожалел о том, что женился. Поначалу он надеялся, что жена хотя бы не будет ему противна, но, когда она наводнила дом самыми разными тварями, он больше не мог ее выносить. Фредерик уже потерял счет собакам, которые вдобавок не отличались чистоплотностью, в каждой комнате жена поставила клетку с попугаями, а обезьяны шныряли по коридору и висели на столбиках кровати и на перилах.

Кроме того, хотя Фредерика и приняла миссис Фитцерберт, она явно дала понять, что считает Марию лишь любовницей принца Уэльского и не собирается водить дружбу с подобной женщиной.

Мария вскипела от негодования. Она нечасто выходила из себя, но графиня Йоркская довела ее до белого каления. Как смеет это невзрачное, дурно пахнущее существо относиться к ней с таким высокомерным презрением! Принц должен прекратить это безобразие!

Принц поговорил с герцогом Йоркским. Тот уверял, что всячески старался заставить жену выказать Марии должное уважение, но она отказалась наотрез.

– Фред, ты обязан настоять!

– Поверь, Георг, я не могу принудить ее к чему-либо, что ей не по нраву. Я еще не встречал столь упрямого, наглого создания!

– Попытайся, – настаивал принц, – ведь это огорчает Марию.

Королеву очень порадовало отношение герцогини к Марии, и она всячески поощряла невестку, зная, что принца это расстроит. И герцогиня, которая привыкла своевольничать, из чистого злонравия все откровеннее показывала, что считает Марию Фитцерберт не женой, а любовницей своего деверя. У самой Фредерики был очень хороший шанс стать королевой, и она не забывала об этом. Никто не будет диктовать, как ей себя вести!

Она поссорилась из-за Марии с мужем. Впрочем, она из-за многого с ним ссорилась. Он ненавидел ее обожаемых зверюшек и не упускал случая упрекнуть их в нечистоплотности.

– Если они вам не нравятся, можете убираться прочь! – заявила жена герцогу Йоркскому.

Какие-то твари были ей дороже мужа!

Однако принц Уэльский считал, что Фредерик мог бы заставить жену перемениться к Марии; и хотя тот горячо уверял принца, что справиться со строптивой герцогиней невозможно, между братьями впервые в жизни пробежал холодок.

Фредерик принялся мстить жене тем, что как можно чаще оставлял ее одну и завел новых друзей, с которыми предавался такому же дикому беспутству, как и до свадьбы, а принц Уэльский грустил, думая о том, что у него испортились отношения с любимым братом.

«И опять все сводится к Марии!» – говорил он себе… В памяти всплывали толпы людей, окружавших его экипаж… отголоски рассказов брата о его путешествии по Франции… он, принц Уэльский, мог бы стать образцом для подражания, если бы честь по чести женился на принцессе… у них были бы дети… Дети! Ему очень хотелось иметь детей. А каким другом ему был Фред! Ни у кого такого не было… Кто бы мог подумать, что случится подобная неприятность?

И все из-за Марии…

Подчас у принца мелькала мысль, которую он старался не подпускать слишком близко.

Мысль была вот какая: а стоит ли Мария всех этих жертв?

* * *


Принц попытался утешиться, отправившись в Брайтон. Он решил уехать ранней весной и не возвращаться до поздней осени. Принц наезжал в Лондон только в случае крайней необходимости, и почти весь год большинство комнат в Карлтон-хаусе было заперто. Мария постоянно сопровождала принца: она жила неподалеку от «Павильона». Принц очень много там перестроил и изменил, и дом был уже совсем непохож на старую развалюху, которую несколько лет назад подыскал принцу Вельтхе, – теперь «Морской павильон» напоминал восточный дворец. В отличие от жителей Лондона, брайтонцы относились к принцу как к своему королю – а к Марии Фитцерберт как к королеве.

Одним из любимейших развлечений принца были скачки… пока в Ньюмаркете не разразился скандал, резко положивший конец столь милому времяпрепровождению. За два дня до грандиозных скачек конь принца по кличке Побег потерпел поражение: его обогнали две плохонькие лошадки, поэтому во время скачек никто не пожелал ставить на Побега. И когда он без особого труда пришел к финишу первым, игроки были в полном замешательстве, а уж когда стало известно, что принц и его жокей Сэм Чифни баснословно обогатились на этих скачках, кое-кто принялся отпускать в их адрес нелестные замечания. В основном, правда, слухи касались не принца, а Чифни, однако в ходе расследования никаких махинаций обнаружено не было. Тем не менее сплетни не утихали, и раздраженный, униженный принц продал скаковых лошадей и перестал посещать скачки. Впрочем, несколько лошадей он себе оставил – для охоты, на которую ездил регулярно.

О скандале говорили по всей стране – к вящему удовольствию королевы, которая всегда радовалась, когда о ее старшем сыне рассказывали что-то дурное. Мария же вовсе не расстраивалась из-за того, что принц утратил интерес к скачкам – ведь именно там он делал большую часть своих долгов.

Зато оба они переживали, получая известия с материка: эти известия становились все печальнее, а узнав о казни французского короля, вся Англия похолодела от ужаса. В Брайтон сотнями приезжали французы, бежавшие из своей страны, и Мария с принцем единодушно решили оказывать им всяческое гостеприимство.

Когда принц услышал о том, что в Шорхеме находятся монахини, которым пришлось несколько дней плыть в рыбацких лодках по Ла-Маншу и они едва не погибли, принц договорился с Марией, что он перевезет их в Брайтон и временно поселит в «Пароходной» гостинице, а затем устроит их дальнейшую судьбу.

Принц и Мария собрали деньги для Монахинь, и когда после переезда в гостиницу бедняжки немного пришли в себя, принц навестил их.

Монашки не находили слов, чтобы выразить свою благодарность, с обеих сторон было пролито немало слез, однако принц действительно искренне им сочувствовал и впоследствии устроил их в Сомерсетский монастырь.

Беглецы из Франции появлялись в то лето в Брайтоне постоянно, и не было людей, которые с большей охотой оказывали бы им поддержку, чем принц Уэльский и Мария. Помощь несчастным сплотила их.

Прекрасную герцогиню де Нуайе, которой был в то время лишь двадцать один год, нашли лежащей без чувств на берегу. Мария взяла ее к себе и выходила. Принц горячо одобрил ее поступок, но затем Мария обнаружила, что его интерес к прекрасной герцогине становится слишком настойчивым, и тактично подыскала молодой даме жилье в Лондоне.

Принц часто задумывался о печальной судьбе беглецов и обсуждал причины революции с настоятелем Руанского собора и архиепископом д'Авранжем, которых он приютил в трудное для них время.

«Может ли такое произойти здесь?» – спрашивал себя принц, и улыбки брайтонцев казались ему еще теплее, чем раньше, да и приветственные крики звучали громче прежнего… Но правителям нужно постоянно ублажать своих подданных, ибо именно подданные решают, как долго правители будут оставаться у власти. Об этом никому нельзя забывать… А что он наделал? Он вызвал неудовольствие подданных тем, что женился на католичке. И если это всплывет на свет божий…

О, Мария, Мария! Чего я только не сделал ради тебя?

Принц иногда начал раздражаться, а Мария, знавшая о том, что он все чаще ей изменяет, нервничала и порой оказывалась не в состоянии сдерживаться.

По-настоящему серьезная ссора вспыхнула из-за юной леди по имени мисс Пейджет. Это была девушка из хорошей семьи, и Мария хотела ввести ее в высшее общество. В таком желании не было ничего удивительного. Мария ввела в свет дочерей многих своих друзей. Она любила развлекать их, любила общаться с молодыми женщинами.

Но затем Мария нашла на полу гардеробной письмо. И лишь дочитав его до конца, поняла, что адресовано оно принцу и не предназначалось для ее глаз.

«Мисс Пейджет сожалеет, – говорилось в письме, – что не в ее власти полностью выполнить желание Его Королевского Высочества, однако в столь деликатном деле нет и не может быть ничего, на что не пошла бы мисс Пейджет, дабы достичь цели, поставленной Его Высочеством, и тем самым способствовать его счастью. А поскольку в подобных делах важно соблюдать строжайшую тайну, то мисс Пейджет надеется, что, если Его Королевское Высочество снизойдет встретиться с ней во вторник у герцогини Камберлендской во время игры в таро, все можно будет уладить к вящему удовольствию Его Королевского Высочества».

Мария прочла это, и ее обуяла ярость. Смысл записки был совершенно ясен. Принц и раньше изменял Марии, но сейчас он затеял амурные дела под ее крышей, с девушкой, которая была ее протеже!

Однако Мария не высказала своих подозрений и на следующий день поехала вместе с лицемерной мисс Пейджет – игравшей роль невинной девицы столь искусно, что Мария даже усомнилась: а не пригрезилась ли ей вся эта история? – к герцогу и герцогине Камберлендским, которые приняли их очень радушно. Через некоторое время появился принц. Мария внимательно следила за ним; он не заговаривал с мисс Пейджет, однако их взгляды, похоже, встретились, и они без слов договорились о встрече.

Принц ходил среди собравшихся, щедро раздавая улыбки, болтал с Марией и, как всегда, был нежен и ласков, пока герцогиня не предложила перейти к карточным столам: пора было начинать игру. И тут принц внезапно оказался рядом с мисс Пейджет, они вошли в комнату и сразу же куда-то скрылись. Исчезновение столь видного гостя, разумеется, не могло пройти незамеченным, и присутствующие обменивались понимающими взглядами.

Вот как? Значит, очередная пассия принца – юная гостья Марии Фитцерберт? Бедняжка Мария! Что ей приходится терпеть от этого гадкого принца!

Мария не дала волю обиде во время игры в карты, но при первой же возможности распрощалась с хозяйкой и, не дожидаясь мисс Пейджет, вернулась домой на Пелл Мелл.

* * *


Проведя бессонную ночь, Мария решила действовать. Она выпила чашку шоколада, не выходя из спальни, – есть Мария ничего не могла, – а затем спустилась в гостиную и послала служанку к мисс Пейджет, велев ей передать, что хочет увидеть ее как можно скорее.

Юная особа явилась как ни в чем не бывало, вид у нее был все такой же невинный и безмятежный, хотя, должно быть, ее удивило то, что накануне Мария уехала домой одна.

«Интересно, кто привез ее? – гадала Мария. Вероятно, принц Уэльский».

– Доброе утро! – холодно проговорила Мария.

– Доброе утро! – проворковала мисс Пейджет.

– Я послала за вами, – продолжала Мария, – чтобы сообщить следующее: вы больше не моя гостья, и мне хотелось бы, чтобы вы подыскали себе другое место жительства.

– Но…

Мария отвернулась.

– Я прикажу служанке немедленно упаковать ваши вещи.

– Но куда я поеду?.. Что случилось?..

– Я полагаю, дальнейшие объяснения излишни, – процедила сквозь зубы Мария. – У меня нет ни малейшего желания обсуждать случившееся.

Мисс Пейджет разразилась рыданиями, однако долгое общение с принцем научило Марию не доверять подобному выражению эмоций.

Она вышла из комнаты. Через полчаса вещи мисс Пейджет были уложены, а у порога стоял экипаж миссис Фитцерберт, чтобы отвезти юную мисс к ее родителям.

* * *


Но вместо этого мисс Пейджет поехала в Карлтон-хаус, где, обливаясь слезами, поведала о случившемся принцу.

Он встревожился. Мисс Пейджет, конечно, хорошенькая, но из-за нее не стоит ссориться с Марией. Мисс Пейджет должна вернуться к родным, а он позаботится о том, чтобы подыскать ей импозантного мужа – это будет бедняжке наградой за переживания.

Немного приободрившись, мисс Пейджет уехала, а принц помчался к Марии.

И сразу же перешел в наступление.

– Разве можно было так немилосердно обойтись с гостьей?.. Тем более что это не только твоя гостья, но и моя… Выгонять девушку…

– Не сочувствуйте ей понапрасну. Я думаю, вы и сами убедились, что она не столь невинна, сколь может показаться на первый взгляд.

– Она была нашей гостьей.

– Да, особой гостьей Вашего Высочества.

– Нет, Мария! Это просто глупая ревность.

Тогда Мария рассказала ему о письме. Она запомнила его слово в слово. И не сомневалась в истинном значении витиеватых фраз. Тем более что потом видела, как он себя вел с этой бесстыжей особой…

– Мария, дорогая, как это некрасиво с твоей стороны, что ты читаешь письма наших гостей!

– Я нашла его на полу, и, естественно, прочитала.

– Не вижу ничего естественного! Читать чужие письма – занятие недостойное, это верх неприличия.

– А соблазнять девушку, находящуюся на моем попечении, это прилично?

– Соблазнять девушку? Что за вздор? Он лгал так же легко, как плакал. Мария ему прямо об этом и сказала.

– Да я же вас насквозь вижу! Вы думаете, я настолько глупа, что ничего не понимаю?

– Милая… любовь моя! Мария сбросила его руку.

– Может быть, эти женщины и верят вашим оправданиям. А я научилась не доверять им.

Мария в гневе была просто великолепна… словно царица из какой-нибудь трагедии. Чертовски привлекательная женщина, эта Мария! Ни одна женщина, в которую он был влюблен, не может сравниться с его женой. Принц твердил себе, что в глубине души он считал, считает и всегда будет считать Марию своей женой… Однако сейчас нужно было ее утихомирить. Ох, уж это письмо… Но он может все объяснить!

И принц поспешно затараторил:

– Это все долги, Мария, проклятые долги!.. Все зло в моей жизни только от них! Снова мне нет покоя. Ну почему люди не могут немного подождать? Со временем они получат свои деньги. Видишь ли, Мария, я поступил довольно глупо… Твоя мисс Пейджет…

– Моя?

– Ну, она же была твоей гостьей, дорогая… а для меня она ничего, абсолютно ничего не значит!

– Тебе придется меня в этом убедить.

– Изволь… это легко… очень легко!.. Так вот, я говорил тебе о долгах… Как ты знаешь, ее семья очень богата, а я… я уже приходил в отчаяние. Не могу же я снова просить отца…

– О, эти долги! – раздраженно воскликнула Мария. – Почему, почему мы не можем жить по средствам?

– Я был бы рад, Мария… Мы жили бы с тобой вдвоем в сельском домике… похожем на «Павильон».

«Павильон»! Мария расхохоталась. Да он потратил на «Павильон» целое состояние!

– Только ты и я, Мария… Ну, так вот… я совершил глупость и попросил у мисс Пейджет взаймы десять тысяч фунтов. Теперь тебе понятно, почему мы с ней уединились у Камберлендов? Она принесла мне деньги… как и обещала в письме. Но не все. Она принесла только семь тысяч, но и это очень хорошо, Мария, ты же понимаешь.

– Да, – кивнула Мария, – если бы вы их получили.

– Но я говорю тебе, как все было!

– А я говорю, что не верю ни единому вашему слову.

– Ты что же, Мария, хочешь сказать, что я лжец? Мария оттолкнула его и подошла к дверям.

– Да, – сказала она. – Мне давно известно, что вы весьма поднаторели в этом искусстве.

– Так с мужем не разговаривают.

– С мужем? – усмехнулась Мария. – Тогда, может быть, вы пойдете к своим родным и расскажете им, что вы мой муж? А то мне приходится ловить на себе косые взгляды. Меня оскорбляет жена вашего брата. И вы все это позволяете! Пожалуйста, уходите, пока я не потеряла терпение.

– Пока ты не потеряла терпение? О нет, ты шутишь…

И гут в порыве неудержимого гнева Мария сняла туфлю и швырнула в принца. Туфля угодила прямо в бриллиантовую звезду на камзоле и упала на пол.

Принц какое-то время стоял, глядя на нее, а потом вышел из комнаты и поехал в Карлтон-хаус.


ЛЕДИ ДЖЕРСИ


Вскоре после истории с Пейджет принц познакомился с невероятно обворожительной женщиной. Она была супругой графа Джерси, который стал постельничим и шталмейстером принца.

Франсис, графиня Джерси, привлекла принца Уэльского, главным образом потому, что представляла собой полную противоположность Марии. Миниатюрная и изящная, Франсис была истинно светской женщиной, законодательницей мод, красавицей, наделенной острым умом и несомненным аристократизмом. Она была гораздо старше принца – на целых девять лет! – и имела двух сыновей и семерых дочерей, кое-кто из них даже успел жениться и сделать ее бабушкой.

Однако принца леди Джерси очаровала с первого взгляда, хотя сама была не из любительниц легких интрижек.

Франсис родилась в семье ирландского епископа и с детства привыкла к мысли, что ей суждено удачно выйти замуж, залогом чего служит не только ее необыкновенная красота, но и выдающийся ум. Все называли ее «Прекрасной мисс Франсис Твисден», и никто не удивился, когда она стала графиней Джерси.

Вскоре новоявленная графиня вошла в высшее общество и завоевала через свою подругу, леди Харкурт – близко дружившую с королевой, – расположение самой Шарлотты.

Леди Джерси была честолюбива. Она жаждала приключений, но главное – власти, и понимала, что супруг будет к ней снисходителен. Все дети ее выросли, графине захотелось поразвлечься, и она обратила внимание на принца Уэльского. Однако Франсис была не из тех женщин, которые довольствуются вторым местом, а ведь любовницам принца ничего другого не оставалось. Он всегда возвращался к Марии Фитцерберт – этакий блудный муж, молящий о прощении.

Но с леди Джерси такой номер пройти не мог.

Принц это чувствовал. Как бы он ни ссорился с Марией, сколько бы ни твердил себе, что она повинна в его бедах, он все равно считал ее своей женой, которой он принес брачные клятвы, и верил, что несмотря на размолвки, тылы у него обеспечены: Мария всегда будет готова утешить его, когда он явится к ней с повинной.

Принц немного побаивался остроумной женщины с соблазнительными формами и прекрасными проницательными глазами – этой бойкой леди Джерси. Он догадывался, что если ей удастся им завладеть, то она его уже не отпустит… а как он объяснит это Марии?

Но у леди Джерси на сей счет были свои соображения. Ему вообще не нужно будет ничего объяснять, поскольку это и так приведет к разрыву с Марией Фитцерберт – к концу странного брака, который и браком-то толком не назовешь. Толстая, благодушная Мария простится со своим принцем и вновь станет целомудренной вдовой, какой она была до встречи с юным шалопаем.

Принц пытался избегать леди Джерси, но она не давала ему проходу. Она непременно являлась туда же, куда и он, и так его в конце концов приворожила, что принц вскоре начал жаждать встречи с ней буквально в каждом доме, куда его приглашали в гости. И через некоторое время хозяйки лондонских гостиных уже знали, что до прихода леди Джерси принц будет скучать и томиться.

Весь Лондон следил за тем, как резвая Франсис завлекает принца Уэльского в свои сети.

Наконец случилось неизбежное… принц давно этого ждал. Он думал, что дальше все будет как обычно. Какое-то время он будет наслаждаться новой любовницей, затем она ему надоест, и вместе с пресыщением придет некоторое раскаяние. Он вернется к Марии, на него обрушится град упреков и обвинений, но затем они помирятся, и он будет хорошим, верным супругом до тех пор, пока на горизонте не появится следующая обольстительница.

Однако все получилось не так. Чем больше он наслаждался любовью с Франсис, тем ярче разгоралась его страсть. Он испытывал по отношению к этой женщине странные чувства. Их никоим образом нельзя было назвать романтической любовью, какую он питал к Марии… даже влюбленности, как, скажем, в Пердиту Робинсон – и той не было! Новое чувство оказалось совершенно иным: принца неудержимо влекло к Франсис, и это его поражало, ибо он понимал, что не любит ее, а он был романтиком, вечно искавшим любви.

Да, с Франсис все было по-иному. Она и отталкивала, и привлекала принца, но даже в минуты неприязни он не мог перед ней устоять. Когда принц оказывался рядом с Франсис, она его порабощала.

* * *


Мария узнала о связи принца с леди Джерси.

«Еще одна пассия! – решила она. – Ладно, когда это кончится, он вернется ко мне преисполненный раскаяния. И я его прощу. Ну почему, почему он так поступает?»

Однако что толку причитать? Что она может поделать? Ей остается лишь ждать, когда это пройдет… как уже не раз проходило…

* * *


Королева беседовала с леди Харкурт.

Королеву всегда успокаивали разговоры с леди Харкурт, которая была ее старинной подругой. Шарлотта поверяла ей свои тайны и в былые времена, когда еще не сделалась столь влиятельной особой, как теперь. Леди Харкурт знала, сколько унижений пришлось пережить королеве, когда король заставлял ее жить затворницей, вдали от своего двора, и Шарлотта тихо обитала в Кью и рожала детей. Так что если кто и мог говорить с королевой о ее семейных делах, то прежде всего леди Харкурт.

– И что же рассказывают, – поинтересовалась Шарлотта, – о последнем романе моего сына?

– Принц увлекается все больше и больше, Ваше Величество.

– Я полагаю, миссис Фитцерберт не очень этим довольна, – с усмешкой заметила королева.

– Не очень довольна, Ваше Величество? Да она, должно быть, неистовствует.

– Следовательно, Франсис Джерси заняла место этой женщины?

– Нет, принц ее не бросил… пока.

– Франсис надо приложить больше усилий, – со смешком сказала королева.

Леди Харкурт была удивлена. В последнее время королева так переменилась, что друзья с трудом ее узнавали. Еще недавно она была бы страшно шокирована поведением Франсис Джерси; теперь же оно ее, похоже, забавляло.

– Франсис должна приложить больше усилий, – поправилась королева. – Кстати, я ее давно не видела.

– Она несколько озабочена тем, какое впечатление могли оказать на Ваше Величество слухи о происходящем.

– Она считает, что меня шокирует то, как она ведет себя с моим сыном?

– Да, Ваше Величество.

– Но это весьма патриотическое поведение! Я считаю, что леди Джерси могла бы принести великую пользу нашей стране.

Леди Харкурт промолчала, а королева продолжала:

– Совершенно необходимо, чтобы принц женился. Я удивляюсь, что король на этом не настаивает! Впрочем, король болен… очень болен. Порой я начинаю бояться… Однако мы говорили о принце. Он должен жениться, и у меня есть для него хорошая невеста. Но пока принц не положит конец этой нелепой истории с Марией Фитцерберт, он никогда не женится. Нужно разорвать их союз! Вы понимаете это?

– Да, Ваше Величество.

– Как только он отвергнет эту женщину… оставит ее… тогда можно будет подготовить англичан к мысли о том, что принцу подобрали подходящую жену.

Леди Харкурт снова промолчала, а королева снова продолжила:

– Вы должны поговорить с леди Джерси. Расскажите ей о моем отношении. Передайте: я хочу, чтобы принц совершенно позабыл об этой женщине. Франсис сумеет его отвлечь. Она несравненное, очаровательнейшее создание. А когда дело будет сделано… и принц женится на той, кого ему выберу я… Франсис сохранит за собой свое место. Свадьба принца не повлияет на ее положение.

Леди Харкурт была поражена. Ее потрясло, что королева способна мыслить столь цинично, однако леди Харкурт понимала, что принцу действительно следует жениться: так будет лучше и для страны, и для него самого. А цель оправдывает средства…

– Я подумаю, что можно сделать, Ваше Величество, – пообещала леди Харкурт.


ЧТОБЫ БЫЛО НЕПОВАДНО


Судьба была против Марии.

Однажды, когда принц сидел у себя дома в Карлтон-хаусе и мысленно разрывался между обворожительной Франсис и Марией, единственной, кто мог даровать ему настоящее утешение, в комнату ворвался его брат Август, герцог Суссекский; он был страшно взволнован.

При виде брата принц встревожился. Август не отличался крепким здоровьем и в детстве страдал от тяжелой астмы, которую король пытался вылечить самыми разными способами. Георг всегда жалел Августа, и их с давних пор связывали узы товарищества, поэтому было вполне естественно, что, попав в беду, один брат хотел посоветоваться с другим.

– Август! – воскликнул принц Уэльский. – Что с тобой стряслось, скажи на милость?

– Беда, Георг! Ужасная беда! Я женат.

– О Господи! – вскричал принц Уэльский.

– Да. Я даже не представляю себе, что скажет король.

– Теперь тебе следует бояться не короля, а королеву. Ладно, ты лучше расскажи мне все по порядку.

Август кивнул. Принц знал, что, спасаясь от английской зимы, Август поехал в Рим. А там как раз находилась графиня Данмор со своим семейством. Старшую дочь графини звали Августа.

– Ты женился на Августе, да?

Август кивнул.

– Да, на леди Августе Муррей. Она красива и умна.

– Ну, разумеется, – сочувственно произнес Георг.

– Я сделал ей предложение, и сначала она мне отказала, но затем согласилась. Нас обвенчал священник английской церкви… его фамилия Гунн.

– Как бы его ни звали, тебе это все равно не поможет, – грустно пробормотал принц.

– Мы обвенчались без свидетелей, а когда рассказали об этом матери Августы, она напомнила нам про Брачный кодекс и посоветовала хранить наш брак в тайне… Мы так и поступили, но теперь у Августы будет ребенок, поэтому, вернувшись в Англию, мы поженились в церкви Святого Георга на Ганновер-сквер. Георг, что мне теперь делать?

Принц сказал:

– Будь я королем, тебе нечего было бы опасаться. Но я не король, Август. По-моему, единственное, что ты можешь сделать, это отправиться к королю и молить его о снисхождении. Я тоже повидаюсь с королем. Постарайся ему все объяснить и, ради бога, держись подальше от нашей матушки. Она стала сущей мегерой. Попробуй уговорить короля согласиться с твоим браком… кто знает, вдруг тебе это удастся?

– Я объясню ему, – сказал Август, – что в жилах Августы течет королевская кровь: она родственница Генриха Седьмого и Вильгельма Оранского. Это наверняка сыграет свою роль!

– Конечно, Август. Поговори с отцом. Я уверен, ты сможешь так ему все представить, что он поймет тебя. Желаю удачи! Жаль, что я больше ничем не в состоянии тебе помочь. Когда я стану королем, я позабочусь о родственниках… найду мужей сестрам и отменю этот мерзкий закон. Вот увидишь!

– Георг, если бы ты только…

Братья пожали друг другу руки, и Август, в ушах которого еще звучали теплые напутствия Георга, пошел к отцу.

* * *


Однако увидеться с королем наедине оказалось невозможным. Когда же король и королева выслушали рассказ Августа, они даже не попытались скрыть свой гнев.

Король воздевал руки к небесам и спрашивал, за какие прегрешения Господь послал ему таких сыновей? Георг сожительствует с миссис Фитцерберт – в браке или без оного – неизвестно, но в обоих случаях это позор для семьи! Уильям живет с актрисой. А теперь еще и Август посмел ослушаться родителей! Даже Фредерик – и тот дает пищу для сплетен, поскольку пренебрегает женой и открыто заявляет, что она предпочитает ему собак и обезьян. Но то, что натворил Август, ужасно, просто ужасно! Неужели он не знал о Брачном кодексе?

Август знал.

А знал ли он, что, женясь без согласия короля, он нарушает закон?

И это Август знал.

И тем не менее не остановился! Он преступил закон, ослушался отца!

А коли так, то отец ему покажет! Брак будет аннулирован. Королева сказала:

– Я думаю, на него дурно влияет принц Уэльский.

– Георг всегда был ко мне добр, – пролепетал Август. – Никто не обращался со мной лучше, чем он.

Хуже этого ничего придумать было нельзя. Значит, за этой историей стоит принц Уэльский? Да-да, принц подстрекает Августа нарушать волю родителей! Этого следовало ожидать.

Август тяжело задышал, и король испугался, что сыну станет плохо, поэтому королева поспешила отослать Августа прочь. Когда же он ушел, она отвела короля в его покои и попросила не волноваться: пусть предоставит разобраться с этим делом ей и министрам.

* * *


Весь двор, да и вся страна только и говорили, что о женитьбе герцога Суссекского на леди Августе Муррей; однако рассуждая об участи этих влюбленных, все думали о судьбе принца Уэльского и Марии.

Король объявил о своем намерении аннулировать брак Августа, поскольку он был заключен в обход закона и, следовательно, считался недействительным. Суду предписывалось вынести приговор, чтобы другим было неповадно. Суд признал брак, заключенный в Риме и в Англии, недействительным. Август был совершенно убит; он умолял короля позволить ему отречься от права на престол, однако король и в этом ему отказал.

Раз Август не был женат, его ребенок считался незаконнорожденным.

Братья утешали Августа, особенно сочувствовал ему принц Уэльский.

– Не обращайте внимания на этот закон, – говорил принц. – Живите вместе. Я позабочусь о том, чтобы тебя везде принимали, а как только я сяду на трон…

Август благодарил Георга, но все равно был очень несчастен.

* * *


Все придворные обсуждали эту историю. И говорили, что, даже если принц и Мария обвенчаны, закон не признает их мужем и женой.

Разве можно было выразиться яснее?

Леди Августа принадлежала к одному из знатнейших английских семейств; в ее родословной были короли, и все равно ее не признали женой герцога Суссекского, поскольку Его Величество не дал согласия на брак.

Так Марию Фитцерберт тем более никто не признает! Особенно если учесть, что ее «супруг» – принц Уэльский.

Да, эту историю действительно следовало рассматривать как острастку. Она однозначно показывала: Мария Фитцерберт никогда не будет считаться законной женой принца.

Яснее всего это было самой Марии, она прекрасно понимала, что надежды нет.

Мария заволновалась. Ее положение и без того было шатким. Принц все больше сближался с леди Джерси. Мария виделась теперь с ним редко, а когда они все же встречались, отношения не складывались. Чтобы заглушить укоры совести, принц, похоже, пытался представить Марию вздорной, сварливой женщиной, а она, обеспокоенная и раздосадованная, не могла держать себя в руках.

Счастливые, безоблачные дни миновали. Надвигалась гроза.


РОКОВОЕ РЕШЕНИЕ


Принц ехал в фаэтоне по парку. Люди глядели на него молча. Приветственных криков слышно не было. Как это непохоже на то, что происходило раньше! Принц вспомнил, как люди расталкивали друг друга, чтобы посмотреть на него хоть одним глазком. «Боже, благослови принца Уэльского!»

Он слышал это так часто, что ему даже надоело. Но теперь принц был бы счастлив, если бы подобные возгласы раздались вновь.

Однако вместо «Боже, благослови…» раздался крик «Эта католичка…», и принц поспешно подхлестнул лошадей.

Все теперь было иначе. Люди разлюбили его.

Принц заехал к леди Джерси. Когда он ее обнял, она с легкой насмешкой поглядела на него и спросила, что стряслось.

– Стряслось? – воскликнул принц. – О чем это вы?

– Я же вижу, что вы взволнованы. Умоляю, откройтесь мне! Она встала на колени и с шутливой мольбой подняла на него глаза. Как же Франсис отличается от Марии, которая действительно бы встревожилась! Но зато, если бы Мария попыталась вести себя так, как ведет леди Джерси, это выглядело бы смешно. Франсис такая тоненькая и стройная, такая грациозная!

– Ничего страшного не случилось, – сказал принц. – Просто, когда я ехал по парку, мне показалось, что люди настроены враждебно.

Франсис уже встала с колен и присела на подлокотник его кресла.

Мария принялась бы утешать его. А Франсис заявила:

– Еще бы им не быть враждебными?! Они же учатся ненавидеть Ваше Высочество.

Право, эта женщина не дает ему покоя… как оса… нет, вернее, как прекрасная стрекоза с прелестно раскрашенными крылышками, она кружится и парит в воздухе, завораживая грациозностью своих движений, но на конце хвоста у нее – острое жало.

– Боже мой, почему?

– Очень просто. Проще некуда! Люди вами недовольны.

– Но… что я такого сделал? Я всегда им улыбался, беседовал при всяком удобном случае. Наверное, это шпионы моей матушки виноваты… распускают обо мне мерзкие слухи!

Франсис улыбнулась. Строго говоря, она тоже была таким шпионом, ведь леди Харкурт рассказала ей о пожеланиях королевы. Какая же она, Франсис, умница, что завоевала дружбу королевы и стала возлюбленной принца Уэльского… и все это одновременно!

– Мой дорогой, вы сами даете шпионам пищу для сплетен.

– Я, Франсис? Господи, вы слишком далеко заходите!

– Поэтому вы меня и любите, – усмехнулась Франсис. – Я… во всем захожу дальше, чем остальные. Не правда ли?

– Франсис, вы сущий демон!

– Но ведь демоны гораздо интереснее ангелов. Вы со мной не согласны?

– О, прекратите! Что, что мне делать? Знаете, когда-то, стоило людям меня увидеть, как они начинали меня приветствовать.

– Я знаю, знаю. Но тогда у вас еще не было столько долгов… или, во всяком случае, народ об этом не знал.

– Долги у меня были. Я всегда влезал в долги. А все потому, что король назначил мне нищенское содержание!

– В первый раз люди готовы были посмотреть сквозь пальцы на ваши прегрешения. Принц-Само-Очарованье… дорогой, обворожительный, экстравагантный! Но даже принцы могут надоесть, если будут постоянно повторяться.

Однако Франсис не желала особенно распространяться о его долгах, поскольку была алчной женщиной и надеялась, что принц щедро вознаградит ее за услуги.

Поэтому она перевела разговор на другую тему.

– Вы стареете, – заметила Франсис.

– Да я на девять лет моложе вас!

– И поэтому у вас нет такого жизненного опыта, как у меня. Однако мой возраст сейчас не важен. Я же не принц Уэльский. Когда вы были молоды… Франсис улыбнулась. – Вернее, когда вы были моложе, ваши выходки забавляли простых людей. Но фривольность выглядит очень мило только у совсем зеленых юнцов, так что теперь народ это не забавляет. И все же вы можете хоть завтра вернуть себе популярность, если, конечно, захотите.

– Как?

– Женитесь и подарите народу маленького принца, который станет в свой черед обожаемым принцем Уэльским.

– Жениться? Но…

Франсис язвительно рассмеялась.

– Знаю! Вы подумали о нелепой истории с этой толстухой.

– Франсис, пожалуйста, не надо…

– Но вы же сами просили! Мне продолжать или вы не в состоянии вынести правды?

– Нет, продолжать не имеет смысла. Я все равно не женюсь на немецкой фрау, которую выберут мне в невесты.

– Вас не устраивает то, что она немка?

Принц не собирался рассуждать о Марии в таком тоне… даже с Франсис! Мария действительно стала…м-м… чересчур пышной, но красота ее не увяла. Марию ему никто не заменит!.. Принц очень хотел сказать это Франсис.

Но пока он подбирал слова, Франсис успела сказать вот что:

– Посмотрите правде в глаза. Народ вас не любит, а вы хотите быть популярным. Короли не могут слишком долго быть непопулярны. Вы видели, что произошло с королевской семьей по ту сторону Ла-Манша. Английский народ постепенно проникается к вам ненавистью по одной-единственной причине. Я все же назову ее, хотя и рискую рассердить Ваше Высочество. Эту причину можно выразить двумя словами: Мария Фитцерберт.

Принц промолчал. Ему хотелось возмутиться, однако он честно признался себе: «Она права».

И все же… Мария была верна ему! Мария считала себя его женой.

Дьявольски умная Франсис вновь прочитала его мысли.

– Почему она так цепляется за вас? Как вы думаете? Почему мирится с вашими изменами, а? Отчего принимает вас с распростертыми объятиями, когда вы возвращаетесь, пресытившись объятиями других женщин? Сказать вам? Да вы и сами знаете: она терпит все это, конечно же, потому, что надеется в один прекрасный день получить вожделенный титул. Титул принцессы Уэльской! Или даже королевы Англии! Ну, или хотя бы герцогини. Она ведь может на это рассчитывать, не так ли?

– Вы неверно судите о Марии.

Франсис посмотрела на принца с сожалением.

– Исполните желание короля. Женитесь. Дайте стране наследника. Разве это может причинить вред вашим друзьям… бескорыстным друзьям?

Принц не отвечал. Тогда леди Джерси взяла его за руку и насмешливо улыбнулась.

– Я буду с вами, – пообещала она. – Я вас утешу.

* * *


На обратном пути в Карлтон-хаус принцу казалось, что толпа смотрит еще угрюмей, чем раньше.

«Они действительно меня ненавидят, – думал он. – Теперь их симпатии на стороне короля, бедного старого короля, который завоевал народную любовь тем, что немного побезумствовал, а затем пришел в себя.

Но принц не желал с этим мириться! Народная любовь непостоянна. Он прекрасно осознавал это. Как и то, что люди устали от принца Уэльского, от его вечных долгов и диких выходок – виновниками которых часто бывали друзья принца, но люди несправедливо обвиняли во всем именно его. И больше всего им надоела история с женитьбой на Марии.

Но если бы он объявил о своем намерении жениться на немецкой принцессе, эти же самые люди кричали бы ему «ура», как сейчас кричат королю!

Если же он не пойдет на это, ненависть народа будет расти… Принц вошел в гостиную Карлтон-хауса и невидящим взором уставился на желтый китайский шелк, которым были обтянуты стены. Он думал о деньгах. Долги увеличивались, постоянно увеличивались… Ну почему он неспособен жить по средствам? Положение становится отчаянным. Нужно что-то делать… Значит, Мария терпит его ради титула, который она надеется когда-нибудь приобрести? Сколько раз он обещал ей все блага мира после того, как станет королем… или регентом? Он всегда считал, что она его любит. Хотя… она, конечно, его любит. Мария не из тех, кто ищет выгоду. Счастливее всего она была, когда они бедствовали… ну, во всяком случае, ему пришлось тогда продать лошадей, закрыть Карлтон-хаус, и они с Марией старались экономить! Однако… нрав у Марии стал такой, что выносить ее почти невозможно. Она долго подавляет свои чувства, а потом взрывается. И может наговорить лишнего.

О, Мария! Принцу хотелось поехать к ней. Хотелось объясниться. Сказать: «Понимаешь, любовь моя, я должен жениться. Это моя обязанность. Люди ждут от меня этого. Они мрачны, потому что я не женюсь. У Фредерика детей не будет никогда. Он не живет со своей женой… и я его не виню. Уильям ликует, потому что он третий сын и может наслаждаться романом с миссис Джордан, не прибегая к услугам священников. Даже у юного Августа – и у того были неприятности из-за женитьбы! Я обязан исполнить свой долг. Я старший сын. Мне нужно жениться, Мария. Нужно дать стране наследника. Тогда король оплатит мои долги. А если нет – меня посадят в долговую тюрьму.

Принц Уэльский в долговой тюрьме! Сама эта идея абсурдна! Отец и парламент никогда этого не допустят.

И тем не менее, если он не поступит, как следует, если не выполнит свой долг…

Судьба принца… судьба будущего короля в руках его подданных.

Принц подумал о короле, от которого его отделяла полоска воды… Тот король попал в руки своих подданных… Господи, как ужасны эти истории о французском терроре!

Ты же видишь, Мария. Ты же понимаешь, это неизбежно.

О, если бы он мог объясниться с Марией!.. Однако это было, пожалуй, единственное, что он не мог ей втолковать. На сей счет у нее имелась своя точка зрения, и встать на позицию другого человека Мария не могла. Ей не позволяла религия.

Мария, ты ведешь себя эгоистично! Ты должна попытаться понять меня. Да, конечно, у тебя есть религиозные убеждения… а у меня есть долг перед государством!

Бесполезно объясняться с Марией. Она просто выйдет из себя – и все тут! Нет, он не будет обсуждать с ней свои планы. Лучше осуществить их и поставить Марию перед свершившимся фактом.

В тот вечер он собирался встретиться с Марией в Буши, у герцога Кларенса.

Принц уже почти решил, как следует поступить…

* * *


Мария ждала карету, которая должна была отвезти ее в Буши. Мисс Пайгот сидела рядом и с тревогой посматривала на подругу.

«Милая Мария! – думала мисс Пайгот. – Как она расстраивается из-за принца Уэльского! Эта леди Джерси – плохая женщина…

Никто не убедил бы мисс Пайгот в обратном.

– Все будет хорошо, Мария, – уныло произнесла мисс Пайгот.

Мария невесело рассмеялась.

– Моя дорогая Пиг, я все это знаю наизусть. Он влюбляется в женщину, их отношения становятся скандально известными, а затем, когда все заканчивается, он возвращается ко мне и начинает каяться. Дескать, этого больше не повторится… до следующего раза!

– И все же он неизменно возвращается, – сказала мисс Пайгот.

– Да, а я терпеливо жду.

– Принц верит тебе, Мария. Он знает, что на тебя можно положиться.

– Он знает, что я не нарушу клятв… хотя сам то и дело их нарушает!

– Он молод. И потом это же принц! Со временем он, наверное, остепенится. Дай ему время. В конце концов все будет хорошо.

– Ты слишком романтична, Пигги. И склонна надеяться на лучшее. А вот и моя карета!

– Может быть, он сегодня вечером приедет с тобой.

– Сомневаюсь, Пиг. Этот момент еще не наступил.

– А ты будь с ним поласковей. Мария вдруг вспыхнула от гнева.

– Ты слишком многого просишь! Нет, я лишь надеюсь, что мне удастся сохранить спокойствие. Я постараюсь показать ему, что, как бы он ни старался, у него не получится меня уязвить.

«Ах! – вздохнула про себя мисс Пайгот. – Если бы это была правда!»

* * *


Уильям, герцог Кларенс, принял Марию почтительно, как принцессу Уэльскую. Все братья принца были друзьями Марии, она оставалась в хороших отношениях даже с Фредериком, хотя между ним и принцем Уэльским пробежала черная кошка из-за того, что жена Фредерика недостаточно любезно обходилась с Марией.

Гости ждали появления принца Уэльского, но больше всех ждала его Мария. Она всегда взволнованно замирала, когда он входил в комнату: он был такой элегантный, такой грациозный – даже несмотря на то, что в последнее время слишком быстро набирал вес.

«Да, он настоящий принц!» – с гордостью думала Мария.

О, эта любовная интрижка закончится, как и все остальные. И наступит примирение.

Однако подобные истории должны прекратиться. Они унижают достоинство принца не меньше, чем мое собственное! Я скажу ему, чтобы он перестал так себя вести, что я в последний раз терплю его измены. Если он не будет мне верным мужем, я его оставлю. И снова уеду за границу. Но куда? Во Францию?.. О, только не в эту несчастную страну! Пожалуй, лучше в Швейцарию.

Но где же принц?.. Уильям был удивлен. Принц твердо обещал приехать.

Вероятно, что-то его задержало… И тут вдруг появился посыльный, он принес два письма. Одно Уильяму, другое Марии.

«Что ж, все-таки он не забыл известить жену», – с удовлетворением подумала Мария.

Она распечатала письмо. Но слова, выведенные знакомым почерком, показались ей совершенно бессмысленными. Он не мог написать такого! Нет, это не может быть правдой, ведь в письме говорится, что принц больше не переступит порог ее дома!

Мария слабо улыбнулась. Гости не должны догадаться… пока не должны, хотя скоро они, конечно же, узнают.

Итак… ей дали отставку. Принц обошелся с ней как с надоевшей любовницей. Он нарушил брачные клятвы!

Нет-нет, это неправда!.. Просто он поддался влиянию мерзкой Джерси…

Уильям смотрел на Марию в легком замешательстве. Она улыбнулась.

– Принц не сможет прийти, – сказала Мария.

– Тогда, наверное, пора садиться за стол, – откликнулся герцог.

* * *


Предчувствуя страшную беду, мисс Пайгот не спала, а поджидала возвращения Марии.

– Мария!.. Мария!.. Дорогая Мария, что случилось?

– Это конец. Он больше тут не появится.

– Не может быть!

– Он дал мне… отставку.

– Нет-нет! Не верю!

– Вот, прочти, если не веришь.

Мисс Пайгот прочитала записку и, рухнув на диван, закрыла лицо руками.

– Успокойся, Пиг, – сказала Мария. – Мы должны были это предвидеть.

– Всему виной эта женщина…

– Она не обычная женщина…

– Он вернется. Вы и раньше ссорились.

– Да, слишком часто.

– О, Мария! Мария!.. Что ты собираешься делать?

– Мне нужно подумать. Хорошенько подумать.

* * *


«Быстрее! – подгонял себя принц. – Быстрее, пока ты не передумал… Останавливаться нельзя. Нельзя оборачиваться назад!»

Он явился к королю, и, разумеется, застал там королеву.

– Я решил жениться, – объявил принц. Король расплылся в улыбке.

– Это хорошо… весьма здравомыслящий поступок… А? Что? Люди будут довольны. Нам не следует медлить со свадьбой.

– Как удачно! – воскликнула королева. – У нас как раз есть на примете очаровательная принцесса: у нее множество талантов, она красива и… это протестантка! Я говорю о моей племяннице, Луизе Мекленбург-Стрелитц.

«Ее племянница? – мысленно ахнул принц. – Да никогда! Англии достаточно одной Мекленбург-Стрелитц!»

– Да, все действительно складывается очень удачно, – сказал король. – Вам есть из кого выбирать. Хотите – женитесь на моей племяннице, хотите – на племяннице королевы. Выбирайте: либо Луиза Мекленбург-Стрелитц, дочь брата Шарлотты, либо Каролина Брунсвикская, дочь моей сестры. И как только вы дадите обещание жениться на одной из этих дам, мы сразу, без колебаний, уплатим все ваши долги.

«Выбор, – усмехнулся принц Уэльский. – Да, одна другой стоит, это точно».

Королева замерла от волнения. О, как ей хочется, чтобы он выбрал ее племянницу! Нет, мадам, вы должны были вести себя иначе, коли хотите, чтобы я шел вам на уступки. Вашу племянницу я не возьму, это точно! Пусть будет другая принцесса. Каролина Брунсвикская…

Принц уже начал ее ненавидеть!..

Король потрепал его по плечу. Теперь все будет хорошо. Наконец-то его сын образумился.

«В юности у всех ветер в голове гуляет, – думал король. – Но теперь он ведет себя как мужчина. Народ будет доволен. Уплатим его долги, он остепенится, подарит стране наследника. Лучше поздно, чем никогда. А болтовне о том, что он женился на этой женщине… – она хорошая женщина, но, конечно, ни о какой свадьбе речи идти не может! – будет положен конец.

– Отлично! Отлично! А? Что? – засуетился король. – Нельзя терять ни минуты. Надо действовать… Вызовите Питта… Страна будет довольна.

* * *


Принц пришел за утешением к Франсис. Она сказала, что он поступил мудро. Королева была от Франсис в восторге. Франсис знала, что при дворе ей гарантирован прекрасный прием и свадьба принца нисколько не пошатнет ее положения. Мадам Каролине придется примириться с существованием леди Джерси, любовницы принца Уэльского.

Она уверяла его, что, как только о грядущей свадьбе будет объявлено, отношение людей сразу изменится. А свадьба будет скоро, потому что Каролину поторопятся привезти в Англию.

Королева рвала и метала из-за того, что принц выбрал не ее племянницу, и это его немного утешало. Но вообще-то он все время думал о Марии. И в сотый раз мысленно обращался к ней: «Я должен был так поступить. Народ этого ждал. А принцу Уэльскому всегда следует считаться с желаниями подданных. Ты же понимаешь, Мария».

Мысль о записке, в которой он заявил, что больше не переступит ее порога, не давала принцу покоя. Ну, конечно, он на самом деле так не думал! Она знает: он не хотел это сказать! Его настоящая цена – Мария. Он в не силах забыть это! Но речь идет о государственных делах. Она должна понять. Он не сможет быть счастливым, пока она это не поймет.

* * *


Мария услышала эту новость. Итак, принц Уэльский женится на Каролине Брунсвикской.

Мария не рассердилась на принца. Она сохраняла полное спокойствие, но именно это и пугало мисс Пайгот. Лучше бы Мария пришла в бешенство! Бедняжка Мария, известие о предстоящей женитьбе принца разбило ее сердце, ведь, что бы она о нем ни говорила, как бы яростно с ним ни ссорилась, она любила принца…

А он ясно – яснее некуда! – продемонстрировал, что не считает ее своей женой.

– Я должна была это предвидеть, Пигги, – сказала Мария. – Все было понятно уже тогда, когда Фокс в Палате Общин заявил, что никакой свадьбы не было. Принц не опроверг его заявление, не так ли? Он и не собирался признавать меня своей женой. О, Пигги! Я была такой глупой! Такой влюбленной и глупой!

– Все будет хорошо, Мария. Принц вернется. Вернется! Я знаю.

– Но меня уже здесь не будет. Мы уезжаем. Уезжаем немедленно.

– Но куда?

– Какая разница? Важно только, что мы уедем… Но он не вернется, Пиг. Он никогда не переступит порог этого дома. Он так сказал.

– Переступит! – решительно возразила мисс Пайгот. – Переступит.

* * *


И принц действительно пришел в дом на Пелл Мелл. Мебель была закрыта пыльными чехлами, занавески задернуты.

– Миссис Фитцерберт уехала, Ваше Высочество.

– Куда она уехала? Куда? Куда?

– Она не сообщила, сэр.

Значит, она сбежала, бросила его, оставила один на один с такой сложной коллизией!

Как она могла так поступить?! Глаза принца застилали слезы. Мария… его… жена!

Он вернулся в Карлтон-хаус. Ему показали портрет хорошенькой девушки, немецкой принцессы, которая вскоре станет его супругой.

– Никогда еще мне не было так плохо, – сказал принц. Никто не мог его утешить. Леди Джерси? Но это было лишь наваждение. Мария должна была понять, что он не любит леди Джерси! Ему нужно лишь утешение, которая способна даровать только Мария, и больше никто! Почему, почему она этого не понимает?

Но он принц. Принц Уэльский. И он дал обещание жениться. Скоро его невеста будет здесь, и он обязан исполнить свой долг.

* * *


В Швейцарии Мария узнала, что принцесса Каролина Брунсвикская приезжает в Англию, дабы сочетаться браком с принцем Уэльским.

– Это конец, Пигги, – сказала она. – Он отверг меня бесповоротно.

Однако мисс Пайгот покачала головой.

– Неправда, – сказала она. – Это не конец. Что-то подсказывает мне: это еще не конец. В глубине души я уверена: что бы ни происходило, он всегда будет к тебе возвращаться.

Мария покачала головой и улыбнулась, пытаясь скрыть, как она несчастна… это было глупо, потому что разве она могла скрыть свои чувства от верной Пиг?.. Однако Мария делала вид, что ей все равно.

Но в глубине души она тоже верила… Ведь она жена принца! И пока они живы, ничто не способно разорвать брачные узы.

Нет, это не конец. Принц к ней вернется.


notes


Примечания


1


Дофин – во Франции с XIV века до 1830 года титул наследника престола (Здесь и далее прим. перев.).


2


Квакеры – члены религиозной христианской общины, основанной в середине XVII века в Англии. Отвергают институт священников, церковного таинства.


3


После того, как английская королева-протестантка Елизавета I Тюдор казнила шотландскую королеву-католичку Марию Стюарт, заявившую свои права на английский престол, король Испании Филипп I и Римский Папа организовали крестовый поход против Англии. В 1588 году к ее берегам был послан испанский флот из 134 кораблей с 20-тысячной армией – Непобедимая Армада. Английский флот нанес испанскому сокрушительное поражение, после чего Англия стала ведущей морской державой и главой всего европейского протестантского лагеря.


4


Гейнсборо Томас (1727–1788) – английский живописец. Полные одухотворенности и лиризма, его портреты и пейзажи отличаются виртуозной легкостью и воздушностью живописи.


5


Питт Уильям-старший, граф Чатам (1708–1778) – был поочередно министром иностранных дел и премьер-министром Великобритании. Лидер группировки вигов – сторонников колониальной экспансии.


6


Пьеса У. Шекспира.


7


Берк Эдмунд (1729–1797) – английский публицист философ, один из лидеров вигов. Автор памфлетов против Великой французской революции.


8


Фокс Чарлз Джеймс (1749–1806) – лидер радикального крыла вигов в Великобритании. Обсуждал войны против северо-американских колоний и революционной Франции.


9


Хорас Уолпол (1717–1797) – английский писатель, стоявший у истоков готического романа.


10


Якобиты выступали за воцарение на престоле Англии потомков короля Якова II, пытавшегося восстановить абсолютизм и его опору – католическую церковь. Яков II был низложен в ходе государственного переворота 1688-89 гг. (так называемой Славной революции)


11


необходимо (фр.).


12


очень важно (фр.).


13


Боже мой (фр.).


14


Ужас (фр.).


15


Вильгельм III Оранский (1650–1702) – правитель Нидерландов с 1674 года, английский король с 1689 года Призван на английский престол в ходе государственного переворота 1688—89 гг. До 1694 года правил совместно с женой Марией II Стюарт.


16


Гилрей Джеймс (1757–1815) – английский график. Известен своими грубовато-гротескными карикатурами на английскую аристократию, Наполеона I и др.


17


До свидания (фр.).