Оранжевый парус для невесты Вера Копейко Кто поверит, что под маской удачливого, жесткого бизнесмена скрывается «последний из романтиков», способный подарить любимой женщине ЧУДО? Кто догадается, что решительная, целеустремленная деловая женщина все еще мечтает о ПРИНЦЕ, способном сделать ее счастливой? Встречу Ольги и Андрея предрешила сама Судьба, но как же долог и труден был их путь друг к другу! И как же непросто им ДАЖЕ СЕЙЧАС поверить, что невозможное наконец произошло и ЧУДО СВЕРШИЛОСЬ! Вера Копейко Оранжевый парус для невесты Scan, OCR amp; SpellCheck: Larisa_F Копейко, В. К55 Оранжевый парус для невесты: [роман] / Вера Копейко. – М.: ACT: Транзиткнига, 2005. – 287, [1] с. – (Русский романс). ISBN 5-17-030844-2 (ООО «Издательство АСТ») ISBN 5-9578-1755-4 (ООО «Транзиткнига») Аннотация Кто поверит, что под маской удачливого, жесткого бизнесмена скрывается «последний из романтиков», способный подарить любимой женщине ЧУДО? Кто догадается, что решительная, целеустремленная деловая женщина все еще мечтает о ПРИНЦЕ, способном сделать ее счастливой? Встречу Ольги и Андрея предрешила сама Судьба, но как же долог и труден был их путь друг к другу! И как же непросто им ДАЖЕ СЕЙЧАС поверить, что невозможное наконец произошло и ЧУДО СВЕРШИЛОСЬ! Вера Копейко Оранжевый парус для невесты Пролог Ольга сидела на высоком берегу реки, внизу тянулся широкий песчаный пляж. Утренний, чистый, нетронутый. – Собраться, приготовиться, – прошептала она себе. Медленно поднимаясь, Ольга крепко стискивала шелковые ленты в правой руке, а левую медленно отводила в сторону. В голове звучал вальс. Это вальс-фантазия Глинки, под эту музыку на нее будут смотреть спортивные судьи. И оценивать… – Сейчас, – скомандовала она себе и взмахнула правой рукой. Красные, синие, белые, зеленые полоски взметнулись над головой, описали круг, потом вытянулись под ветром во всю длину и стали похожи на сполохи северного сияния. Ольга видела его наяву, и ей хотелось, чтобы искусственное походило на – настоящее. Тело, обтянутое темно-синим гимнастическим купальником, было узким, легким, но будь оно крупнее, то могло бы сойти за кусочек северного неба, на котором и возникают разноцветные сполохи. Ветер раздувал светлые волосы, они повторяли движения шелка и тела. – Оля-я! – услышала она голос, но не остановилась. В это утро наконец она поняла, как выполнить упражнение с галстуками, которое не давалось ей. – Оля-я! – крик повторился. Да хорошо, хорошо. Она замерла, шелковые полоски обвисли, теперь было ясно видно, что это длинные галстуки. Такие, которые узлом завязывают на шее мужчины, надеясь украсить себя. К ней бежал Юрка. Ольга сощурилась – она тренировалась без очков, в них неудобно, но поняла: приятель что-то держит в руках. – Привет, – сказала она. – Что это у тебя? – Ты погляди, – тараторил он, – на чем катается мужик! – Юрка поднес к ее глазам журнал. На фотографии Ольга увидела пожилого человека, примерно такого, как ее отец. Он смотрел на нее и улыбался во весь рот, стоя на доске с колесами и управляя оранжевым парусом. – Это что, скейтборд с парусом? – удивилась Ольга. Она сама умела кататься на похожей доске. – Нет, доска от серфинга, а к ней приделаны колеса. Видишь? Ольга вгляделась. – На самом деле – спереди два и сзади два. – Спидсейл, вот как это называется. На нем можно… летать по нашему пляжу! – Юрка раскинул руки. Они были такие длинные, что Ольга отшатнулась – еще заденет. – Знаешь, с какой скоростью? Восемьдесят километров в час! Хочу! – заявил он, а Ольга засмеялась. – Хочешь – катайся. – Она пожала плечами. – Ты тоже будешь, – сказал он. – Я знаю, что я буду делать, – фыркнула она. – Сейчас я повторю упраж-не-ние! – Она отодвинула журнал, а вместе с ним и самого Юрку, отступила на шаг. – Опять с галстуками? – кивнул он на шелк в ее руке. – Да, я сшила новые. – Ольга приподняла их, как приподнимают поводок послушной собачки, чтобы она взглянула на хозяйку преданными глазами. – Классно, – похвалил Юрка. – Я завтра точно сдам на второй разряд, – сказала Ольга и взмахнула галстуками. Падая вниз, они накрыли обоих. Юрка отмахнулся от холодящего кожу шелка и пробормотал: – У меня будет такая штуковина. Этот француз – гений. Купаться! – крикнул он, бросил журнал и схватил Ольгу за локоть. Она выпустила связку галстуков и побежала вместе с ним. Потом они сохли, лежа на песке, который медленно прогревался в июльское утро. – Знаешь, что… – после долгого молчания сказал Юрка тихо, – ты только запомни вот что. Ольга насторожилась и приподняла голову. В его голосе она услышала что-то… Незнакомая интонация? – Запомнишь? Она кивнула. – Когда увидишь оранжевый парус на песке, знай, это за тобой. Она рассмеялась и хотела спросить: «Какой еще парус? Нам уже по пятнадцать! Кто верит сегодня в какие-то паруса?» Но, взглянув на лицо приятеля, промолчала. Он уже не здесь, он все равно не услышит ее. Юрка наверняка уже видел себя под парусом цвета солнца, который направляет прямиком к ней. Ольга тоже сощурилась. Увидела? Или показалось, что тоже увидела парус цвета солнца? Но… кто под этим парусом – она не могла разглядеть… 1 То, что ее жизнь идет не так и уже давно, Ольга Ермакова подозревала. Но, как всякий человек, надевший на себя свою жизнь и привыкший к ее покрою, боялась изменить фасон. А вдруг будет сидеть еще хуже? Вот если бы само собой что-то… как-то… К тому же, на сторонний взгляд, ее жизнь удалась на зависть. На самом деле – молода, недурна собой, если не сказать – хороша, окончила МГУ, знает английский и греческий, работает в туристической фирме, у которой офис не где-то в подземном переходе, а в центре Москвы, на Гоголевском бульваре. Если взять личную жизнь – то и она поинтереснее, чем у многих. С самого детства был друг, который надежно охранял от приставаний мальчишек и от необходимости выбирать из них или, напротив, печалиться, что у нее никого нет. Потом он исчез из ее жизни – снова незачем рвать на себе волосы: «Ах, не удержала». Так вышло помимо ее воли и его, в общем, тоже. Потом появился другой, удачливый, умный, свободный мужчина. Она ездит к нему в Питер, он приезжает к ней в Москву. Но почему тогда столь неохотно она собирается в дорогу? В этот самый Питер? Ольга лениво шаркала шлепанцами с рыжей оторочкой из кроличьего меха по блестящему паркету. Несмотря на пришедшую в город весну, не убрала на антресоли, словно не собиралась признать очевидное: конец апреля, весна, дальше – лето. «А вот если бы… – она остановилась на полушаге, – если бы что-то такое случилось, что помешало бы поехать в Питер?» Ольга стояла посреди комнаты, держа в руке нераспечатанные черные колготки. Полуголая модель томно улыбалась с картинки. Этакая скромница, руки скрестила на груди, бедро повернула так, чтобы все самое возбуждающее угадывалось. Как будто колготки покупает не она и не такие, как она, а только мужчины… скажем, Виталий. Она фыркнула. Как же, Виталий! Если бы и купил, ничего бы не заметил. Он вообще ничего не замечает. Уже давно. А сначала? Ольга сощурилась, словно пытаясь увидеть его и себя сначала. Но из времени выныривало кислое, недовольное лицо. Оно оживлялось ненадолго, может быть, на первые несколько минут после того, как она переступала порог его квартиры на Московском проспекте. Она покрутила перед собой колготки и с досадой швырнула их в сумку. На этот раз все будет точно так же – быстро пройдется по щеке сухими губами, отпрянет и отвернется. Иногда Ольге казалось, что его не радует, а огорчает ее появление – вторгается к нему в дом, нарушает привычную жизнь. И еще он опасается и опасался всегда, поняла она наконец, что гостья испортит его гербарии. – Только не сядь на мои папки! – всякий раз предупреждал Виталий, когда она приближалась к объемистому шкафу. Он высился до самого потолка, который не ниже трех с половиной метров, а то и всех четырех, и плотно набит сушеными листьями, стеблями, корнями. – Ты думаешь, я прыгаю с шестом? Нет, я занималась гимнастикой, – смеялась Ольга в некотором смущении. – Поэтому я не подпрыгну и не усядусь на верхнюю полку, – пыталась отшутиться она. – Там, где твои самые главные сокровища. Они в полной безопасности. – Я так, на всякий случай, – розовел Виталий полным лицом. Но, подумала она, наверняка обрадовался, что гостья не может похвастаться олимпийскими достижениями. При каждой встрече они дежурно произносили эти тексты. Почти без перемен, в той же последовательности и тональности. Их диалог происходил сразу, как только они выбирались из-за стола, за которым выпивали по бокалу вина. Виталий пил всегда белое сухое. Предпочтительно шардоне. Потом они шли в гостиную, которая служила кабинетом Виталию Митрофанову. Иногда Ольге казалось, что вот-вот наступит момент и он предложит ей пожить в гостинице… А к нему – приходить часа на два в день. «Спросить бы его, – с досадой подумала Ольга, – для чего ему такая скучная связь? Но, – удерживала она себя, – сперва себя спроси, зачем она тебе. Разве не ты ездишь на свидания из Москвы в Питер?» А на самом деле – зачем она туда ездит? – поинтересовалась у себя Ольга, укладывая в косметичку рыжеголовые баночки с кремом – дневным и ночным. Польстилась на обещанное в них масло голубого льна. Интересно узнать, бывает лен не голубой? Виталий наверняка сказал бы, но у него она спрашивать не станет. Он знает про лен много, прочтет целую лекцию о происхождении, селекции, особенностях возделывания этой культуры. Она уже спрашивала его о хойе великолепной, которую посадила в горшок на подоконнике. Единственное, что она знала о ней, ее родина – Австралия. Такая компаньонка подходила Ольге для жизни – возникали ассоциации с ленивыми коала – она даже купила игрушечного и прицепила к занавеске над горшком. Она представляла, как страшнозубый тасманийский дьявол скусывает восковые цветки хойи, а глуповатоглазая чадолюбивая кенгуру перепрыгивает через заросли, чтобы понюхать ее. Но когда Виталий рассказал все, что следует, по его мнению, знать о цветке, Ольга почти не подходила к нему, лениво плескала воды в горшок, думая о другом, морщась от полученных чрезмерных знаний. Через месяц листья пожелтели, через неделю после этого осыпались, и Ольга вытряхнула хойю, которая все еще называлась великолепной, но такой уже не была, в зеленое мусорное ведро и накрыла такой же зеленой крышкой. Горшок помыла. С тех пор он исполняет роль полезного горшочка для кухонной мелочи, которую выбросить жалко и применить негде: корковые пробки от бутылок, аптечные резинки, кнопки, отскочившие от рамы, которыми прикреплялась защитная сетка от летних мух. Лучше уж, решила Ольга, глядя на баночки, она вымажет весь крем, а потом… если будет это «потом», с досадой отмахнулась она, спросит, есть ли на свете не голубой лен. Ольга отвернулась от сумки и схватилась за щеку. Неужели зуб заныл? Или показалось? Странное чувство – не досада, не опасение, а что-то, схожее с надеждой, шевельнулось внутри. Зубную боль нельзя терпеть, значит, надо остаться дома и пойти к стоматологу. Ольга прислушалась – до нее донесся тихий, но угрожающий звук. Это была песня дрели – новые соседи, справа от нее, делают ремонт. Бормашина если и тише, то не намного, напомнила она себе, потому что у новых жильцов дрель не простая, а бесшумная. Она отдернула руку от щеки. «Брось, – сказала она себе, – никакой зуб у тебя не болит, а вот голова заболит – это точно, если разворошить мозги, как муравейник под сосной». Себе дороже, они с Юркой пробовали не раз в детстве. Потом не знаешь, как удрать от быстроногих насекомых. Незачем и мысли ворошить, пусть лучше сидят там, где сидят. И вообще о чем она думает? Билет купила, никто его не подарил и насильно не всучил. Срок подошел – третья пятница четного месяца. Апрель на дворе. Все так, как сто лет подряд. Вперед. Ольга быстро наклонилась над сумкой и кинула в нее зеленую косметичку. А сумка-то какая дурацкая, скривилась она. Гобеленовая. Его, между прочим. Или его мамочки. Потому что ее собственную, черную, похожую на двухкилограммовый овальный хлеб под названием «Сельский», который пекут во французском гипермаркете, забрал Виталий. Ее сумка не только приличнее, но и удобнее – с двумя колесами, не надо тащить в руке, перекосившись на один бок. Она же не Фемида, у которой плечи не дрогнут, что ни положили ей в руки. Ольга ухмыльнулась. Какое, однако, двусмысленное сравнение – богине правосудия положить в руки. Причем неточное – кладут на весы, которые она держит. Но даже не это смешно, другое – кто она такая – рядовая до обыденности, а сравнивает себя с кем? С богиней правосудия! Ладно, успокоила она себя. В конце концов, Фемида тоже женщина. Значит, некоторое сходство просматривается. Интересно, вдруг пришло в голову, а у нее были любовники? Она фыркнула от нелепости самой мысли. А собственно, чему она удивляется? Их не могло не быть, иначе, кто бы руководил движением тех рук, которые клали что-то на весы богини? Фу, Ольга вытерла со лба пот. Не к добру эти мысли о судах и правосудии. Но видимо, здорово разворошила муравейник в голове, сама того не желая. Теперь, расталкивая всех, вперед вылезает эта мысль: захочет ли ее начальница Наталья Михайловна Дорошина затевать… процесс. Трудно будет доказать, что не она, не Ольга Ермакова, отправила тот ужасный факс в Улан-Удэ. Подпись-то ее. Как же не любит ее начальница, если так подставляет? Могла бы прямо сказать: «Уходи, не хочу тебя видеть у себя под носом. Ну и что, если фирме из-за твоего свободного греческого перепала большая выгода?» Ольга поморщилась, чувствуя, как подкрадывается обида, чтобы снова ущипнуть ее. Но это же правда, их турфирма благодаря ей здорово заработала. Дело в том, что дама по имени Поппи Тцоди из городка Ретимно, что в западной части греческого острова Крит, совершенно рассиропилась, когда Ольга поговорила с ней на ее родном языке. Дама приехала в Москву, как потом призналась, дав себе зарок: предложить свою новую гостиницу с бешеной скидкой только той фирме, где найдет человека, свободно владеющего ее родным языком. Она сама когда-то учила русский, потому что ее отец был греческим коммунистом и боролся с черными полковниками. Он жив и сейчас, держит магазин кожи на самой дорогой туристической улочке в Ретимно. Но с русским у нее не заладилось. Поэтому она готова проникнуться несказанным уважением к тому, кто сумел то, что не далось ей, – овладеть чужим языком как родным. Поппи прошла через несколько московских фирм, которые работают с Грецией, но только в «Солидклиенте» нашла то, что искала. «Не важно, все сейчас не важно, – одернула себя Ольга. – Собралась – поезжай. Остальное после». Она снова посмотрела на сумку. Конечно, эта – самая настоящая дрянь. Ее-то как хороша – тянешь за веревочку, а она за тобой скачет послушно, как собачка. – Ох, – простонала она. – Ну сколько можно? Теперь про собаку. Снова вынырнуло то, о чем как будто и не думала. О собачке. На самом деле Ольга всегда хотела иметь собаку. Но из-за этих поездок в Питер ее до сих пор у нее нет. Куда бы она девала песика, например, сейчас? А когда Виталий приедет? У него аллергия на длинношерстных, короткошерстных и гладкошерстных. А голых собак она сама терпеть не может. Это все равно что взять и побрить свою собственную голову. Вообще-то у Виталия на все аллергия и, кажется, начинается на свою мамочку. Чудеса! Ольга пнула сумку, наполовину собранную, та прошуршала по натертому до блеска паркету и понуро ткнулась в дверной косяк. Видите ли, у него не вошли вещи в эту сумку! Да были бы на самом деле вещи! Страшно подумать – старые номера толстых журналов двадцатилетней давности. У него и так в комнате не продохнуть от бумаг. Ольга поморщилась, словно ощутила запах стоялой пыли. Бледно-голубые, грязно-белые с красными буквами, желтовато-застиранного цвета корешки журналов облепили все стены в его комнате и даже в прихожей. – Это еще мама собирала, – объяснил он Ольге, когда она захотела узнать, зачем ему столько мусора. Но что-то насторожило в его тоне, и она задала еще один вопрос: – А почему твоя мама не держит их у себя? – У нее негде, – коротко бросил он. – Между прочим, она в праве держать здесь все, что угодно. Эта квартира тоже мамина. – Виталий внимательно посмотрел на Ольгу – или ей померещился тот взгляд? Нет, никогда не будет жены у Виталия Митрофанова. А если найдется какая, то уж точно не она. Было время, когда – вот глупая – ожидала предложения. Почему? Все просто – Виталий вдруг стал говорить о матери с непривычным раздражением. Ольга увидела в этом знак. Слава Богу, ошиблась. Господи, спохватилась она, чуть не забыла о том, без чего нельзя приехать в Питер. Ольга дернула ручку холодильника, который не влез на кухню и громоздился в прихожей. Надо вынуть пакет крабовых палочек. Виталий жаждет получить из ее рук рисовый салат, именно с московскими палочками, именно Бусиновского комбината. Сто лет бы их не ела, поморщилась Ольга. Но сколько еще таких салатов она сделает? И почему? Точнее спросить – зачем? А началось у них все вот как. 2 – Ольга, – сказала Наталья Михайловна Дорошина, – приедет Тошин сын, отдашь ему пакет документов. Задержись и дождись его. Он, наверно, будет бегать по букинистическим до самого закрытия. Кол-лек-ци-о-нер, – по слогам произнесла она, но Ольга не поняла, чего больше в интонации – осуждения или восхищения. – Кстати, нет ли у тебя или у твоих знакомых старых толстых журналов? Ну, разных там «Новых миров», «Октябрей»… – У меня нет. Но я спрошу. – Спроси. Если есть – отдай ему. Он обрадуется. – А… ему зачем? – осторожно поинтересовалась Ольга. – Чего-то не дочитал, наверно, – фыркнула Наталья Михайловна. – Но все хорошее давно вышло отдельными книгами, – удивилась Ольга. – Виталий ищет то, что не вышло, – строго сказала начальница. Она тотчас уткнулась в бумаги, давая понять: она ничего не собирается обсуждать с Ольгой. Ольга пожала плечами – да что такого распрекрасного могло не выйти, но не стала допытываться. – А Тоша, этот Антон, кто он? – любопытство подзуживало. – Тоша? Ах, хотела бы я, чтобы это был он, – засмеялась начальница, не поднимая головы. Но по тому, как дрогнул бархатный бант на волосах, собранных в «дульку» на затылке, Ольга поняла, что начальница хотела поднять голову, но передумала. Слишком много чести отрываться от дела на болтовню подчиненной. – Тоша, на самом деле Антонина Сергеевна, его мать. Моя подруга. Ольга кивнула и отвернулась от Натальи Михайловны, поэтому не заметила, как та быстро прикрыла рот рукой. Какая возмутительно неосторожная фраза, укорила себя начальница, вылетела помимо воли. Но это правда – Антонина Сергеевна так ей нравилась, что если бы встретился похожий на нее мужчина, то может быть… Что может быть? Не стала бы поклонницей Сашеньки? Да никогда! Его голос для нее как… как… Как все, что есть у других женщин. Все, что ей нужно, она получает благодаря ему. Ей достаточно. Вот так-то. – А потом сам Виталий полетит на Крит. – Наталья Михайловна продолжала. – Он ботаник, между прочим, доктор наук. – Теперь она посмотрела на Ольгу. Заметив, как у девушки округлились глаза, она добавила: – Нет, Тоша не старушка. Просто ее сын почти вундеркинд. – Ага. – Ольга кивнула. – Он летит в правильное место. Таких растений, как на Крите, нет нигде. А цветы… Так хочется увидеть. Пионы, цикламены, критский эбенус. – Увидишь. Ты в списке рекламного тура, – пообещала Наталья Михайловна. – Ура! – не удержалась Ольга. – Когда? – Когда время придет, – насмешливо бросила начальница. Виталий вошел в офис фирмы «Солидклиент», когда все уже разошлись. Ольга сидела за компьютером и от нечего делать лазила по Интернету. Звоночек, прицепленный к двери, известил – наконец-то он явился. Вошел высокий полный мужчина с залысинами, румяный. В черном костюме с белой рубашкой, длинном сером плаще нараспашку. С плеча на длинном ремне спускался холщовый портфель. Было видно, что он битком набит. – Я Митрофанов, здравствуйте. Вы Ольга, я знаю. Простите, заставил вас сидеть столько времени. Но букинистические магазины – это клещи, из которых не вырваться. Защемят – и всей жизни конец. – Садитесь, я сейчас. – Она указала на стул для посетителей. – Охотно, ноги гудят. У него приятный голос, заметила Ольга и спросила, направляя кресло на колесиках к сейфу, в котором лежал пакет документов для его матери: – Чай? Кофе? – Охотно, – согласился он, – я выпью чаю. Ольга кивнула, чувствуя на себе мужской взгляд. На нее давно так никто не смотрел, или она не замечала. Она отчаянно приказывала себе не краснеть, но щеки не слушались и алели. Она потрясла волосами, чтобы прикрыть лицо, потом наклонилась, будто вынимая что-то из нижнего ящика. – А вообще-то я не хочу чаю, – слышала она. – Здесь, в вашем офисе. Вы не дадите мне настоящего зеленого, правда? – Н-нет, – покачала головой Ольга, не поднимая головы, поэтому ее голос звучал глухо. – Поэтому я предлагаю вам пойти в китайскую чайную. Я видел на бульваре. Она наконец отважилась посмотреть на него. Теперь румянец имел право алеть на щеках: при наклоне кровь приливает к голове – все знают. – Спасибо… Но… – Не говорите «нет», Ольга, вам понравится чай «сенча». Уверяю вас, как специалист. Как ботаник. – Я знаю, что вы ботаник, – сказала она. – Наталья Михайловна говорила. – Вы и это знаете. Видите, как много вы знаете обо мне. У вас работа похожа на мою: я узнаю все о растениях, вы – о людях. Верно? – Я? – Ольга искренне удивилась. – Конечно. Должен вам сказать, что даже мамины знакомые не знают того и столько, сколько знаете вы о ней. – Я… не… – Здесь, – перебил он ее, принимая пакет с паспортом, ваучером, билетом на самолет, страховкой, – очень ценные сведения. А особенно те, что вы попросили мою матушку дать вам в обмен на эти бумаги. Их, между прочим, – он подался к ней, – можно продать. – Он секунду молча смотрел на Ольгу, насмешливо наблюдая, как она бледнеет. – Если захотеть, если найти того, кто за них заплатит! Ха-ха! – Не думаете же вы… – Кровь отлила от щек, лицо Ольги стало обычного цвета. – Не думаю, – согласился Виталий, – но должен сказать, кто-то может подумать. Более того – исполнить. Интересно, да? Мы можем продолжить за чаем… Мне хочется, чтобы вы разделили со мной удовольствие и выпили чашечку «сенчи». – А… что это… все-таки такое? – спросила Ольга, чувствуя, как любопытство подталкивает ее принять приглашение. Ее давно никто никуда не приглашал. Точнее сказать, она держалась со всеми так, что никому и в голову не приходило позвать ее куда-то. Она еще не отошла от того, что с ней случилось. – Это смесь восточных сортов зеленого чая, – говорил Виталий. - А «сенча» – специальный метод пропаривания. Этот чай мягкий, он понравится даже тем, кто не числит себя поклонником зеленого чая. Ольга слушала его голос, в котором не было ничего, кроме азарта и увлеченности предметом. В конце концов, он зовет пробовать не какую-нибудь текилу или абсент и даже не вино. Чай. Тем более он сын подруги Натальи Михайловны, к тому же из Питера. Так почему бы и нет? – Хорошо, спасибо. Я сейчас, – сказала Ольга. Через полчаса она пила зеленый чай, он ей на самом деле нравился. Виталий обещал бодрость, подъем духа – Ольга испытывала то и другое. Виталий не умолкал, как будто сто лет молчал. Он рассказывал разные случаи из своих путешествий, она хохотала, когда он описывал свою встречу с критскими дикими козами. – Я шел по ущелью Самарья – это самое длинное ущелье в Европе. Оно длиной восемнадцать километров, я одолел его за шесть часов… – Вы шли один? – перебила его Ольга. - Я видела буклет, в котором написано, что там очень сложный ландшафт… – Конечно, один. Попутчики ни к чему, они затопчут все, до травинки. – Он поморщился. – Узкий проход, ноги скользят по влажным камням, я держусь за стену ущелья и вижу какой-то крюк, хвать за него, а он выскользнул из рук! Господи Боже! Я чуть не свалился. Горный козел, которого там называют «кри-кри»! Он испугался еще сильнее меня! Виталий раскраснелся, сбросил пиджак, она увидела гобеленовые подтяжки, и впервые в жизни они не показались ей противными. Обычно мужчина в подтяжках ей не нравился. Она хохотала. – Вы Ольга, очень, очень… живая, – сказал Виталий, внезапно умолкнув. – Не строгая и холодная, какой хотите казаться. Она засмеялась и откинулась на спинку стула с такой силой, что его передние ножки вздыбились и он опирался только на две задние. Она сильнее вжалась в спинку, но не для того, чтобы испытывать на прочность мебель чайной. Она хотела проверить того, кто сидит напротив нее, – позволит ли Виталий Митрофанов ей упасть? Если нет, то на такого человека можно положиться. Виталий не знал, что об этом способе проверить мужчину она узнала только вчера, купив еще одну книжку по работе над собой и над теми, кто рядом. Но время, проведенное в экспедициях, научило его вниманию и быстроте реакции. Крепкая рука ухватилась за спинку. Виталий не вернул стул на четыре ножки, он удерживал его на двух, тем самым демонстрируя недюжинную силу. Ольга засмеялась. – Спасибо. Вы не позволили мне упасть… – Она подалась вперед, а Виталий разрешил всем четырем ножкам вернуться в привычное состояние. – Я рад, что оказался вам полезен, – тихо проговорил он, не сводя глаз с Ольгиных губ, которые дрожали от улыбки. – Готов быть полезен и дальше, – добавил он. Она поставила локоть на стол и подперла подбородок рукой. Он смотрел на крупные серебряные кольца. Их три – на указательном, безымянном и мизинце. Очень стильные и подходящие друг другу. Стильные руки, стильная женщина. Виталий уехал в тот же вечер. Но позвонил утром. Их разговоры происходили все чаще и дольше. Позвонил он и в вечер того дня, когда Ольга узнала, что начальница вычеркнула ее из списка и она не поедет в рекламный тур на греческий остров Крит. – Но вы, Ольга, уже собрали вещи, правда? – спросил он вкрадчиво, когда она сказала, что не едет. – Да, – ответила она. – Приезжайте ко мне. Питер – прекрасный город. Я жду вас завтра вечером, – сказал он. В его интонации было что-то, что заставило Ольгу напрочь забыть о своей печали. С этого начались их поездки друг к другу. С матерью он познакомил ее не сразу. Кажется, это случилось через год… Ольга пришла в квартиру матери Виталия – на первом этаже того же дома, в котором жил он на третьем этаже. Она купила большой торт на Невском в дорогой кондитерской и, трепетно охраняя от толчков, везла в переполненном метро до станции «Электросила». А потом шла пешком. Антонина Сергеевна смотрела на нее, спрашивала, выясняла все так дотошно, что Ольга не удивилась бы ничуть, если бы она попросила у нее медицинскую справку с анализом крови на билирубин, на холестерин. А также документ о сканировании скелета, чтобы знать – не грозит ли Ольге в скором будущем остеопороз. Ольга покорно ждала, когда мать Виталия спросит: почему такая бледная? Не в малокровии ли причина? Все ли четыре грамма железа, которые полагается иметь здоровому человеку, при ней? Может быть, у нее анемия, то есть малокровие, из-за недостатка этого металла в организме? Если вспомнить, что на самом деле больше всего потрясло ее в ту встречу, так это замечание, смысл которого она толком не выяснила до сих пор. – Я вижу отчетливое преобладание питты, – заметила мать Виталия, подцепив вилкой кусочек торта. – Что? – вздрогнула Ольга. – Но… это торт «Искушение». Пита – совсем другое, лепешки, – она пожала плечами, – по крайней мере в Москве… Пресные такие лепешки, – бормотала она. Ольга повернулась к Виталию, тот улыбался, но молчал, явно забавляясь моментом. – Питта, с двумя буквами «п», – настаивала мать, – в вас, Ольга. – Я… я не ела… я ничего не ела с самого утра. Мне было негде – в Ораниенбауме все закрыто… – Она качала головой так отчаянно, что светлые волосы мотались по плечам, открывая уши. – Я говорю не о лепешках, дорогая, – наконец насмешливо снизошла Антонина Сергеевна. – Я тоже не ем эту пресную стряпню, – она поморщилась, – в общем, непонятно какого вкуса резиновые изделия, так я бы их назвала. Питта – терминология аюрведы. Есть такое индийское учение, во многом справедливое, на мой взгляд. Оно о человеке, его здоровье, о жизни. Так вот, в вас, Ольга, на мой взгляд, преобладает питта. А в Виталии – капха. Поэтому его к вам влечет. Это правильно. Это хорошо. Кстати, ты ничего не рассказывал Ольге об этом, сын? – Нет, мама. – Виталий аппетитно облизал вилочку для торта. – Кстати, вы, Ольга, не едите этот восхитительный торт только потому, что боитесь поправиться? – спросила Антонина Сергеевна. – Нет, меня вполне устраивает мой вес. Если я очень сильно похудею, то у меня будут торчать кости, – сказала она. – Да, если вы сильно похудеете, у вас они будут торчать. Особенно вот здесь. – Длинные пальцы со следами начавшегося артрита на первых фалангах шарили там, где должна быть ключица. Но неудачно – не смогли прощупать кость под слоем жира. До самого конца долгого обеда Ольга ни о чем не могла думать, кроме как об этом конфузе. Надо же, какой дурочкой она выставила себя перед матерью Виталия. – Ты ничего не хочешь мне объяснить? – спросила она, когда они вышли от его матери и по лестнице поднимались к нему на третий этаж. – Нет, как-нибудь после, – отмахнулся он. – Дай отдышаться. Снова переел. Она вздохнула. Ей надоели его стенания насчет собственного веса. – Я знаю. Я похож на борова. Но ничего не могу сделать с собой. Толстею, что бы ни ел. – Если бы ты не ел, то не толстел бы, – фыркнула она. – Меня кормит мама. Она говорит, что по аюрведе – капха-личность только тем и занимается, что усваивает и накапливает все подряд, что в нее попадает. – А питта-личность? – спросила Ольга. – Никогда не интересовался, – бросил он. – Понятно. Придется самой, – заметила она, чувствуя, что эта фраза странным образом задела ее. – Не советую, – сказал Виталий, ухватившись за перила. Ольга вдруг заметила, какие пухлые у него пальцы. – Для обычного обывателя это учение не годится. – Значит, я обычный обыватель? – с обидой в голосе переспросила Ольга. – Я бы сказал. – Он подтянулся на одну ступеньку и бросил: – Вы с мамой отличаетесь друг от друга. То, что подходит ей, не годится тебе. – Я рада. – Ольга произнесла короткую фразу и услышала в своем голосе раздражение. – Но для меня вы, – сказал Виталий, – похожи. – Чем это? – Вы обе мне нужны. Вы заботитесь обо мне. По-своему. Мне это важно. Она смотрела на него снизу вверх, видела, как напрягается ткань на бедрах, когда он переставляет ногу на следующую ступеньку. А он… противный, вдруг подумала она, эти бедра, как у мамочки, и вообще в нем есть что-то бабье, если посмотреть со стороны. Ольга почувствовала себя такой чужой на этой лестнице, такой одинокой, как будто забрела не туда, куда собиралась. Она стояла и слушала его тяжелую поступь, его сопение. И думала: долго ли еще она будет ездить сюда?… Теперь, застегивая молнию гобеленовой сумки, она чувствовала, что готовит ответ на свой давний вопрос. Уже нет. Долгая связь между мужчиной и женщиной, начинала понимать Ольга, не скрепленная законом, обладает одним свойством, странным на первый взгляд. Все умные мысли партнера, его благие поступки воспринимаются как навеянные твоим присутствием. Причину всего дурного, даже высказанного и проявленного тобой, ищешь в партнере. Наступает момент, когда сосуществование становится невыносимым. Поскольку пару ничто не скрепляет – ни закон, ни дети, – то каждый знает, что в любую минуту он может уйти. Значит, трудиться над собой ради того, чтобы понравиться партнеру, никто не станет. Вот к этому подошли и они с Виталием за три года, считала Ольга. 3 Треск, похожий на выстрел, – и сноп стекол рванулся в купе. Крупные осколки ударились об пол. Мелкие усыпали льняную скатерть в красно-белую клеточку. Стеклянная пыль переливчатым облачком покружилась над столиком, потом, медленно оседая, осыпала Ольгины волосы, лицо, запястья и руки – она закатала рукава свитера, когда села пить чай. Крошечные, невесомые осколки плавали в чае и не собирались тонуть. Серебристая взвесь напомнила ей давний немецкий ликер, в котором поблескивали тончайшие золотинки. Тот ликер привез Юрка, когда приехал к ней в первый раз в Москву. Она только что сдала зимнюю сессию. «А… как же теперь пить этот чай?» – удивилась Ольга и подняла голову от стакана. Мужчина напротив сидел и, не моргая, смотрел в оконную дыру. Ольга тоже перевела взгляд на нее. Черная дыра, как приглашающее отверстие в ночь. Или… в другой мир? Она вздрогнула, но не отвела глаз. Ни огня, ни светлой точки в ночном заоконье. «А не такую ли дыру увидел мистер Эванс?» – вдруг вспомнила она то, что они читали с Юркой, когда им было по пятнадцать. Что-то вроде «Мифов Древней Греции», только с поправками на время. О параллельном мире, который открылся англичанину, который раскапывал Кносский дворец на греческом острове Крит. Под дворцом царя Миноса находился лабиринт, в котором, по преданию, был заключен человек с головой быка, Минотавр… Из того лабиринта не было выхода… Надо же, удивилась Ольга, сегодня она уже вспоминала о Крите, когда подумала о Поппи Тцоди и своей начальнице. Точнее, наоборот – о начальнице и Поппи. Она поморщилась. Англичанин Эванс, между прочим, напомнила она себе, заглянувший не туда, сошел с ума. Ольга быстро отвернулась и перестала дышать. Она опасалась, что даже обыкновенное дыхание может навредить мужчине напротив. Она похолодела, когда догадалась об этом. Он не только весь осыпан стеклянной пылью – она блестела в темных волосах, на темно-синем свитере, но и… Ольга почувствовала, как холод ночи проникает под свитер, под рубашку. Она увидела, что у него на ресницах повисли мелкие осколки. Стоит моргнуть, или подуть ветерку, или ей глубоко вздохнуть, они попадут в глаза. Ольга почувствовала, что ей самой тоже что-то мешает. В левом глазу? Нет, в правом. Или… в обоих. Рубашка прилипла к телу от горячего пота. Неужели… Она поправила очки. Незаметно для себя моргнула, и от сердца отлегло – как будто ничего. Очки, что ли, спасли ее? В купе ворвалась проводница. – Ну вот опять, – чуть не плакала женщина в бордовой форме. – Опять эти футбольные фанаты. Подумали бы своей дурной башкой: люди-то при чем? Если проиграла их команда… – Если выиграла – тоже, – почти не разлепляя губ, произнес пассажир напротив. – Никаких стекол не хватит. Три недели назад новые поставили, – причитала проводница, взмахивая веником, но не решаясь с чего-то начать. Совок понуро повис в руке, Ольга проследила за ним взглядом и заметила, что угол совка приподнял край юбки. Проводница была в черных гольфах. Надо же, ей не холодно, она поежилась. – Триплексные надо вставлять, – буркнул кто-то из толпы в коридоре. – Как в хороших машинах. – Вот-вот, тогда бы людей так не осыпало, – подхватил еще один, в клетчатых тапках, и, возбужденный собственной мудростью, продолжал наставлять: – Эй, мужик, ты только не моргай! А то без глаз останешься, – бросил он Ольгиному попутчику. Ольгу никто не предупредил, словно все собравшиеся видели, что она моргает без всякой боли. – А вам, девушка, надо умыться, – посоветовала проводница, подавшись к ней и пристально разглядывая ее лицо. – Я сейчас принесу, у меня особенное мыло, знаете, такое полосатое, с кремом вместе. – Спасибо. – Ольга почувствовала запах розового масла, который она терпеть не могла с детства, и покачала головой: – У меня все есть. – Знаю, что есть, но сумка-то ваша в ящике… – женщина тряхнула упругими кудряшками – наверняка перед поездкой сделала свежую химию, – потом указала веником на Ольгино сиденье: – под вами, а я еще не вымела осколки. Двое парней в милицейской форме пришли раньше, чем докторица, которую подсадили на маленькой станции. Не удивляясь ничему, женщина ловко освободила мужчину от самых крупных стекол, потом осмотрела Ольгу. – Слава Богу, похоже, обошлось. Но все равно я бы посоветовала и вам тоже выйти. – А где? – спросила Ольга с удивившей докторицу готовностью. – В Клину. Вас там обследуют, вас и вас. – Она перевела взгляд с одного пострадавшего на другого. – Потом посадят на следующий поезд, и вы поедете… – Я поеду обратно, – поспешно предупредила Ольга. Повесив сумку на плечо, она вышла за докторицей, не сводя глаз с красного креста на боку черного саквояжа. Как будто надеялась, что он поставил крест на чем-то, что мучило ее больше всего. Спускаясь с подножки вагона, осторожно моргнула. Ничего как будто. Не мешает. Но это не факт, что все в порядке, напомнила она себе. Могла бы и не напоминать, она-то знает, что у нее внутри левого глаза, на сетчатке… И знает почему. Напоминание заставило крепче стиснуть губы и разрешить себе сказать то, что пришло в голову чуть раньше. Нынешний удар – второй в ее жизни. Снова знак для нее – ясный, отчетливый: пора остановиться. Дорога, по которой она идет, – это дорога в никуда. «Как в лабиринте? – насмешливо спросила себя Ольга. – Но кто выведет тебя из него?» «Только сама, потому что никто лучше не знает, что тебе нужно в этой жизни». …Ольга вернулась домой утром и почувствовала невероятную слабость. Можно подумать, не ехала от Клина, а шла пешком, причем гобеленовую сумку тащила в зубах. Она бросила ее на пол, едва переступив порог своей квартиры, не разуваясь, прошла в комнату. Упала на диван и закрыла глаза. Ей мерещилось, что она втягивается в черную ночную дыру за окном, опасаясь, что острые края стекла порежут лицо, она закрывает его, но руки сочатся кровью. Торопливо открыв глаза, увидела, что это не наяву, с облегчением выдохнула. Но от пережитого страха, от усталости глаза закрывались, она снова забылась. Теперь ей слышался собственный крик, но тонкий, резкий. Так кричать она могла только однажды в своей жизни. В момент рождения. Ольга резко открыла глаза и села. Да, так она кричала – громко, надсадно. Мать рассказывала, что на то были причины. Пуповина обвилась вокруг шеи, врачи боялись, что младенец задохнется. Ничего такого не случилось, но на всю жизнь у Ольги остался страх – она не носила свитеры с высоким горлом. Боялась. А так хотелось. Это желание реализовалось странным образом – всех своих кукол Ольга наряжала в свитеры, которые сама вязала, а потом стала шить им галстуки. Уже после, когда Ольга училась в университете, избавилась от страха и надевала без всякого опасения водолазки, блузки с воротником-стойкой. Более того, она носила галстуки, которые тоже шила сама. Однажды мать призналась ей: – Как я рада, что мы с тобой победили твой страх. – Они с матерью сидели вот на этом диване. – Мам, ты о чем? – Ольга не поняла. – Я о родовой травме, – объяснила она. Ольга непонимающе смотрела на мать. Глаза ее, такие же синие, как у Ольги, блестели слезами. – О какой травме ты говоришь? – Ольга оглядела себя. – По-моему, все при мне. Не калека. – Ты забыла, как боялась задохнуться, когда я пыталась надеть на тебя свитер? – Да это было сто лет назад! Мать смеялась: – Я так рада, так рада. – Она обняла Ольгу и прижала ее к груди. – Ты… значит, специально советовала мне… наряжать кукол в свитеры и галстуки? – догадалась Ольга. – Да, мне так посоветовали знающие люди. Ты увидела, как это красиво и безопасно. – А галстуки? – Тоже, – сказала мать. – Кстати, они тебе очень идут. – Я знаю. На нашем курсе многие девчонки теперь их носят. Знаешь, мама, я даже сшила несколько на заказ. – Да ты что? – Мать с недоверием смотрела на дочь. – Не ожидала. Тебе нужны были деньги? – быстро спросила она. – Нет. Мне было интересно. Все остались довольны. И я тоже. – А что же ты купила на заработанные деньги? – допытывалась мать. Они с отцом посылали достаточно, дочери незачем было думать о том, как заработать. – Я купила ткань. Необычную, для галстуков. Гобелен. Такие стильные получаются штучки. Сейчас покажу. Ольга вскочила, нырнула с головой в шкаф и вынула галстук. – Знаешь, я нашла в шкафу галстуки, с которыми ты выступала на соревнованиях, – сказала мать. – Хочешь, забери их. Ты тогда так здорово выступила и получила второй разряд. – Ага, – глухо отозвалась Ольга из шкафа. – Послу-ушай, ты на самом деле могла бы зарабатывать деньги, причем очень неплохие, – изумилась мать, когда дочь протянула ей галстук из гобелена. Она осмотрела его со всех сторон. Приложила к себе. – Да, – сказала Ольга, – если научиться продавать. Нужен особый дар. – Это правда, – согласилась мать, возвращая галстук. – В нашем роду, да и в отцовом тоже, никто этого не умел и не умеет. Мы горазды покупать. – Она усмехнулась. – Иногда не знаем после, куда девать купленное. – Она махнула рукой: – Не беда. Но… – она выпрямила спину, словно то, что собиралась произнести, было важным, – но, как выясняется, есть в нашем роду рукастые. И были, надо заметить. Не ты первая. Мой дед шил даже пальто. Ольга кивнула: – Ты – рассказывала. Деду повезло, в том белорусском городке, куда они переехали из Польши, оказался большой спрос на его рукоделие. – Она улыбнулась. – Удачно. – Да, – сказала мать. – Дед шил хорошо, но, как все поляки, он считал, что главное – лицевая сторона, а изнанка – ерунда. Кстати, не ему ли подражаешь? – Мать поморщилась. – Посмотри-ка, на твоем галстуке болтается незаделанная нитка. – Мать подергала за кончик. – Ма-ма! Это же класс! Свидетельство того, что вещь подлинная! Ручная работа – нитка никогда не заделывается. – Не знала таких тонкостей. – Мать вскинула светлые брови и заложила за ухо прядь, волосы были чуть темнее, чем у дочери. – Что ж, Ольга, я за тебя спокойна. Ты не останешься без куска хлеба. Если что… – добавила она. Ольга почувствовала в голосе матери тревогу. – Если что – что? – тихо спросила дочь. – Ты знаешь, что меня тревожит. – Юра, – ответила Ольга. – Не совсем Юра. Ты. – Но, мам… – Что ж, если ты так решила, – она пожала плечами, – значит, это твой выбор. – Мам, но он мне всегда был как брат. – Он… перестал быть братом, верно? – Мать внимательно посмотрела на Ольгу. – Это… произошло на первом курсе, да? – Да, мама. – Ольга не собиралась скрывать очевидное. – Но я уже выросла… – Она почувствовала, как слезы подступили к глазам. – Мы поженимся. Мы всегда про это знали, и вы тоже… Мать вздохнула: – Он приедет после армии? Вы так договорились? – Конечно, – сказала Ольга. – Мы поженимся, – повторила она. – Правда, он хотел остаться служит после срока… Не знаю сколько… – Я думаю, – мать внимательно посмотрела на нее, – пока нет детей, не обязательно спешить в загс. – Ты… так считаешь? Ты за пробный брак? – Ольгины глаза округлились. – Ты правда так думаешь? – Да, – сказала она. – В этом есть свой смысл. Понимаешь, в брак лучше вступать людям цельным, а не половинкам. – Мама, что ты говоришь! – В голосе Ольги звучал неподдельный восторг. – А как же всякие слова о том, что мужчина и женщина соединяются, как две половинки целого? И в этом счастье? – По-моему, это плохо, когда две половинки – в одно целое. Лучше когда сходятся две состоявшиеся личности, чтобы вместе жить. – А вы… с папой? – осторожно спросила Ольга. – Мы – две личности. Поэтому у обоих сложилась не только жизнь, но и карьера. Я не висела у него камнем на шее, и он мне не мешал. Ты ведь понимаешь, будь у меня другой муж, я бы не преподавала в институте, проехав столько гарнизонов. Я была бы просто женой военного. – Ага, – засмеялась Ольга, – ты была бы членом женсовета. – Вот именно. Досаждала бы таким, как Юра. Помнишь, как его заваливали пирожками и булочками, когда мальчику нужно было совсем другое? – Ничего другого тетеньки не могли ему принести, – вздохнула Ольга. – Поэтому и говорю, если соединяются две личности, то они позволяют друг другу развиваться дальше. Жизнь не заканчивается браком, она им начинается, настоящая, понимаешь? Нельзя надеяться на удачный брак, если один или оба из пары еще не стали собой. Так что оцени себя, оцени Юрия. Подумай. Квартира у тебя есть, образование есть. Голова на плечах тоже… Ну и что? Ольга усмехнулась. Все, что тогда перечислила мать, у нее действительно есть, но пока ничего толкового не получилось. Ольга шмыгнула носом. Шторы на окнах, которые она задернула, уезжая, золотились под солнцем. Значит, уже не утро, а почти полдень. Солнце светит в это окно начиная с одиннадцати утра. Ольга оглядела большую, почти свободную от мебели комнату. Она любила простор, привыкшая к нему с рождения. Когда она жила с родителями, всегда и везде у них были большие квартиры. Да, квартиры, как ни странно, повторила она. Потому что отец служил офицером, причем успешным. А эту однокомнатную, в Москве, она воспринимала как продолжение прежнего привычного простора. Итак, из всего, что случилось этой ночью, какой вывод? Ох, неужели и впрямь этой ночью? Она покачала головой. Да, конечно, она не ошибается. Итак, из всего, что случилось этой ночью, ясно одно: в Питер к Виталию она больше не поедет. Никогда. И он никогда больше не приедет в Москву. Ольга вскочила с дивана, сбросила черную куртку, в которой заснула. Расшнуровав ботинки, вытряхнула ноги из них, по очереди наступая носком на пятку сначала одного, потом другого, направилась в ванную. По дороге вылезла из бордового свитера и клетчатой рубашки, надетой под него. Ее она купила три года назад. Когда ехала впервые к Виталию. Она давно ничего себе не покупала, он не замечал, что на ней надето. Да замечал ли он то, что открывалось ему, когда она снимала? – насмешливо спросила она себя. Между ними все происходило механически, привычно, обыденно. Они давали друг другу то, что могли дать. Немного – быстрое соединение, от которого не оставалось никаких ощущений у нее, а он, судя по всему, испытывал лишь физическое облегчение. Она называла это – для обоюдного здоровья. Ольга не относилась к числу легкоранимых из-за своей неграмотности особ, которые заламывают руки, жалуясь подругам: «Он засыпает сразу, как только…» А так хочется, чтобы щебетал о любви! Ольга узнала, что мужчины устроены по-другому. Поэтому она лежала рядом с Виталием и думала, что завтра пойдет в Эрмитаж, послезавтра поедет в Павловск, потом – домой. Зато на работе начальница Наталья Михайловна спрашивала всякий раз: – Как съездила в Питер? В голосе начальницы она слышала зависть. А усталость в ее, Ольгином, голосе наверняка объясняла по-своему – пресытилась за выходные. Серые брюки Ольга сняла уже в ванной – путь от комнаты до ванной был слишком коротким, чтобы успеть раздеться догола. После душа, с мокрыми волосами, замотанными белым махровым полотенцем, она пила кофе с лимоном, ожидая скорого прилива сил. А если они на самом деле прильют? – спросила она себя, испытывая странное успокоение. Что тогда сделает? Вымоет окно на кухне и тем самым поможет весне пробиться после зимы? Или пропылесосит большой ковер в комнате? Он огромный, без его теплого внимания остается только ниша, которую называют напыщенно «альков», где стоит ее кровать. Да ничего она не станет делать, поняла Ольга совершенно ясно, когда вымытую кружку из-под кофе с надписью «Greece» – подарок Поппи – перевернула вверх дном на решетку в сушке. Ольга снова вернулась в гостиную и почувствовала, что щеки стали мокрыми. Она упала на диван и разрыдалась. Плакала долго, догадалась она, подсунув руку под щеку. Вышитая наволочка совсем мокрая. А она только что надела новую, жалко, если нитки полиняют. Что же выплакивала она сейчас? Нет, ничего она не выплакивала, она оплакивала. Себя прошлую. Которая на самом деле ездила в Питер и принимала Виталия у себя только потому, что… Ольга засунула голову под подушку. Не хочется признаваться, нет. Но никуда не денешься. Она боялась лишиться самой возможности – брать и давать. Хотя бы у кого-то. И хотя бы кому-то. Она опасалась стать похожей на начальницу Наталью Михайловну. Она видела, как эта женщина входила в магазин «Интим» на Кузнецком мосту. Ольга отбросила подушку и поморщилась. Как некстати вышло, что она видела ее там. Начальница поняла, что она догадалась о ее тайне. Показалось Ольге или на самом деле, но уже на следующее утро она заметила, что Наталья Михайловна переменилась к ней. Во взгляде желтовато-коричневых глаз навыкате, в поджатых губах и вздернутом пухлом подбородке с темными волосками под ямочкой – Ольге всегда хотелось уцепиться ногтями за них и выдернуть – она угадала: теперь все будет не так. Ольга снова подоткнула подушку под голову и легла на спину. Она широко открыла глаза. Рваные надоедливые облака полетели друг за другом перед левым глазом. Они мешали, кажется, сильнее обычного. Ольга подняла руки и надавила на глазные яблоки. Снова открыла. Облака унялись, но ненадолго. Неужели… неужели то, о чем предупреждали ее четыре года назад, уже произошло? А если стеклянная пыль в поезде все-таки проникла внутрь глаза и стало еще хуже? Ольга вскочила с дивана, схватила с книжной полки шкатулку из капа-корня. Рука дрогнула – шкатулку подарил Юрка. На семнадцатилетие. Нет, он не сам ее сделал. Там, где они жили оба, – в Вятке незачем утруждать себя рукоделием. Полно умельцев, которые наделают не только такие для тебя. В ней она держит не любовные письма, Юрка их никогда не писал. Зачем? Все и так было ясно, всем и всегда. Она кладет в нее самые важные телефоны и визитные карточки. Ольга порылась и нашла телефон глазной клиники. Оператор ответил сразу. Да, конечно, ее примут. Ольга записала число и время. 4 Виталий ел творог. Отложив ложку, он поморщился. Где только матушка находит такой? Ни капли жира, один казеин. Если оставить до вечера на тарелке – не отскребешь. Вздохнув, отодвинул ее на край большого стола – такого большого, что на нем можно играть в бильярд, что, между прочим, и делали на нем до того, как его обладателем стал Виталий Митрофанов. Опять-таки матушка постаралась. Но такие подвиги уже в прошлом. Да-а, мать сдала, наконец он признался себе. Даже она не может противостоять времени. Впрочем, ее имя – может. В узких кругах востоковедов – дома, а в широких – в Монголии. Широких, как степь, он усмехнулся. Говорят, трудно найти более популярную женщину в той стране, чем его мать. Там зовут ее для краткости Митрофа. Она знает этнографию монголов лучше, чем они сами. Еще бы – сорок экспедиций в одну страну, это значит, сорок раз сторонним взглядом посмотреть на то, от чего глаза местных ученых, как говорят, замылились. Однажды Виталий съездил с матерью и понял – больше не стоит. То, что нравилось в ней и с ней дома, там утомляло чрезмерно и чрезвычайно. Виталий увидел старую женщину, которая считает себя еще молодой и обаятельной. А его… – Мой сын… Мой сынок… Не верите? Нет, не муж, сын… – кокетничала она, а его ломало от неловкости. Ему хотелось схватить ее за руку и оттащить от тех, кому она его представляла. Но такой жест вызвал бы еще большую неловкость. Восточные Люди терпеливы. Что ж, если Митрофа хочет, чтобы восхищались ее молодостью и красотой, почему не сделать приятное? Сам Виталий слышал в ее словах то, чего не слышали они. «Мой, сын. Мой, больше ничей». Это улавливали в воздухе его подружки в юности, потом – его женщины. Они слышали это не ушами, а всем существом. Они понимали: мать Виталия не отдаст его никому, – и быстро исчезали из его жизни. А потом мать удивила его, но теперь-то он ясно понимает, она заботилась о нем, признавая перемены в себе самой. Неужели правда это ее работа – знакомство с Ольгой? Виталий отодвинул тарелку еще дальше, она накренилась в лузу для шаров, поэтому не упала. Внезапно ему показалось, что в последнее время их отношения с Ольгой напоминают этот творог. Ни вкуса, ни запаха, ни капли жира. Он тогда ехал в Москву по своим делам, а мать попросила зайти в турфирму за ее документами. Она сказала, что Наталья Михайловна все приготовила. Он усмехнулся: подруги по страсти – Тоша и Наташа. Их придыхания: «Ах, как исполняет романсы Сашенька. Восхитительно, потрясающе…» Всякие другие сю-сю. Наталья моложе матери, но они сошлись, эти две фанатки певца. Мать покупала для подруги билеты на питерские концерты, Наталья – на московские. Вместе они ездили за ним в Иваново, Тверь и еще куда-то, где больше всего живет женщин, готовых лить слезы от переизбытка чувств, которые некуда и не на кого выплеснуть. Он приехал на Гоголевский после шести вечера, Ольга сидела одна в большой комнате. – Вы Ольга, – сказал он. – Наталья Михайловна обещала, что вы будете меня ждать до победного. – Он самодовольно улыбнулся. – Здравствуйте. Я – Виталий Митрофанов. – Здравствуйте. – Она вернула ему улыбку, в которой не было ничего, кроме вежливости. – Ваш паспорт, пожалуйста. – Ради Бога. – Он запустил руку во внутренний карман пиджака и открыл перед ней паспорт. – Спасибо, – сказала она, взглянув на страницу. – Одну минуту, я выну документы из сейфа. Она понравилась ему сразу – синеглазая блондинка, тоненькая, одетая как все служащие женщины с неплохой зарплатой: летний костюм, причем не брючный, а с юбочкой выше колен и небольшим разрезом сбоку. Галстук в нежно-голубую полоску с приспущенным узлом придавал особую трогательность длинной шейке. Но вот от чего глаза никак не хотели отрываться, так это от разрезика на юбке, короткий, он провоцировал сильнее, чем если бы открывал все бедро. Виталий испытал сильное чувство голода, но не того свойства, о каком можно было предположить. Ему на самом деле захотелось есть с такой силой, что он готов был попросить у нее хотя бы чаю. Приступ на то и приступ, что проходит так же неожиданно, как и возникает. Через минуту Виталий без всякого побуждения со стороны желудка, но, если честно, испытывая некоторое волнение чуть ниже, прикидывал, а не пригласить ли девочку поужинать с ним. Но, осадил он себя, не решит ли эта блондинка, что, как говорят, кто девушку ужинает, тот ее и завтракает? Он ухмыльнулся. Не окажется ли совсем простушкой? Он боялся таких. Они слишком прилипчивы. – Вот, пожалуйста. – Она протянула ему пакет. – Проверьте, все ли на месте. Билет до Улан-Батора, ваучер, страховка… Он улыбнулся. Ему нравился ее спокойный голос, его тембр. Он терпеть не мог писклявые женские голоса, а при ее хрупкости вполне можно было ожидать такого. Он не любил и монотонные женские голоса. Ему казалось, что внутри женщины одна струна и кто-то сидит там и дергает за нее. – А как вы вообще относитесь к Востоку? – спросил он, опуская в портфель пакет и внимательно глядя на ее узкое лицо с высокими скулами. Ему нравилось, что волосы чуть-чуть открывают мочки ушей. И в них нет серег. Даже… он невольно подался вперед, чтобы удивиться и убедиться, в них нет дырочек. А сейчас, похоже, у новорожденных девочек прокалывают уши. Варварство, считает мать, которая никогда не носила серег и не прокалывала уши. Она всегда говорила, что люди не ведают, что творят. Если бы знали, чему открывают путь этими дырками, они никогда бы не прокалывали уши. Мать не объясняла Виталию, какие несчастья призывают женщины на свою голову, но не сомневался в качестве этих несчастий: они ужасны. Причем не только для них, но и для тех, кто рядом. У Ольги Ермаковой уши в полном порядке. Даже если они вверху слегка оттопырены, то под густыми волосами не видно. Он усмехнулся. – Хорошо, – сказала она. Он так увлекся размышлениями об ушах, что, услышав ее «хорошо», тоже кивнул и повторил за ней: – Хорошо. – Мне нравится Восток, – невозмутимо пояснила Ольга снова, заметив по лицу Виталия, что он отвлекся. – Да? – спохватился он. – Вот я и говорю, хорошо. – Виталий был находчив, когда собран. Он еще дальше попытался отодвинуть тарелку с остатками творога и как будто что-то неясное вместе с ней. Но край ее засел в лузе, и она упорствовала. Черт с ней, с тарелкой, взять ее и грохнуть об пол. Но она не разлетится, подсказал он себе, она склеилась казеином. Ольга не приехала. А мать как раз готовит ужин на всех. Виталий откинулся в кресле. А в тот день на Гоголевском он все же пригласил ее выпить чаю в китайской чайной. Он усмехнулся. Более того, он готов был с ней позавтракать, но не рискнул предложить. Это уже потом у них было немало совместных завтраков. Было время, когда ему казалось, что он готов все завтраки своей жизни сидеть напротив нее. Тем более что впервые в жизни мать захотела познакомиться с его подругой. Мать всегда чувствовала, когда у него появлялась женщина, стоило ей переступить порог его квартиры. Между прочим, им здорово повезло – когда старый дом на Московском проспекте, построенный в тысяча девятьсот третьем году, ставили на капитальный ремонт в начале восьмидесятых годов, мать сумела получить две квартиры. Тогда профессор Митрофанова была в полной силе. Мать улавливала что-то в самом воздухе. Аромат духов? Запах не ею приготовленной еды? Или чего-то неуловимого, но чужого? Антонина Сергеевна была отменным нюхачом, может быть, поэтому стала столь успешным этнографом, способным отличать, как она говорила, по запаху людей разных племен. Однажды, еще давно, она сказала сыну: – Я не хочу видеть женщину в твоей жизни. С меня достаточно меня самой. Он засмеялся, потом, прокручивая в голове эту фразу и зная, что мать никогда не произносит случайных слов, он расценил ее заявление так: мать не хочет видеть его подруг. Вот и все. А дальше – кого он видит, ее не волнует. Но Ольгу она захотела увидеть. Все-таки, думал Виталий, он правильно догадался. Правда, спустя три года. Да, такого только в разведчики, укорил он себя. Но он-то разведчик природы, там иначе. Все рассматривается с позиции эволюции, а это долгая история. Взять, к примеру, критский эбенус, он растет только на одном этом острове. Может быть, когда-то природа захочет видеть его где-то еще, приготовит для этого условия, и тогда… Он ухмыльнулся. В отношениях с женщинами надеяться на эволюцию опасно. Ольга взяла и не приехала. Как говорят, no comments. Без комментариев. Ясное дело, мать захотела познакомиться с Ольгой потому, что сама попросила подругу Наталью Михайловну познакомить Виталия с приличной московской девушкой. Что ж, мысль правильная – она живет в Москве, а не в Питере. Значит, большую часть времени сыночек снова остается при ней. «Мой, ты все равно мой». Ольга понравилась матери, понял Виталий, когда увидел, как Антонина Сергеевна кладет кусочек торта себе на тарелку. Он знал, что мать вообще не ест ни пирожных, "ни тортов. Обычно она объявляет это без всяких церемоний, когда гость, не слишком хорошо знакомый с ее нравом, является в дом с коробкой, на которой изображены какие-нибудь розы или гвоздики. Ольга выбрала коробку без цветов. Однако, в который раз удивлялся он, какая чуткая женщина Ольга. Она случайно или намеренно попросила коробку с восточными мотивами – что-то похожее на пустынный пейзаж с намеками на какую-то полувысохшую растительность. Или это был реверанс в его сторону? Чаепитие прошло на удивление мирно и приятно. Мать не только расспрашивала, а много говорила, что опять-таки ей не свойственно, о своих поездках. Или снова Ольга сделала правильный ход? Она призналась, что любит путешествовать, но осторожно заметила, что при Антонине Сергеевне смешно об этом говорить. Если бы сказал это кто-то другой, прозвучало бы как грубая лесть. Но Ольга умела произносить слова… Он это заметил с самого начала. После визита к матери он понял – Антонина Сергеевна дала свое разрешение. Более того, когда он поехал в экспедицию в Перу, мать напомнила: – Купи Ольге кольцо. – Ты уже о… тонком, гладком, золотом? – несмешливо поинтересовался Виталий. – Шутки неуместны, – одернула она его. – Там прекрасное серебро. У нее красивые кольца, подбери по стилю. – И отвернулась. О кольце он вспомнил только в аэропорту. Спохватился и выбрал в магазине беспошлинной торговли. Печатка из тяжелого серебра, с выгравированной традиционной маской. Когда он отдал его Ольге, она расхохоталась. Сначала Виталий опешил, а потом засмеялся вместе с ней. – Ты думаешь, я могу надеть это кольцо? – Она вытирала слезы. – Но… почему нет? – С такой-то мордой? Ты сам посмотри. Мои клиенты подумают, что я их отпугиваю. Как злых духов. Действительно, морда – страшнее не придумать. Во сне увидишь – проснешься в холодном поту. Виталий пожал плечами, как умел это делать – беспомощно и робко. Это безотказно действовало на всех женщин, особенно на мать. На ней он и натренировался. Ольга усмехнулась и сказала: – Не думай, что я тебя пожалею и скажу, что оно мне нравится. Оно мне абсолютно не нравится. Знаешь почему? – Почему? – Он смотрел в ее синие глаза и ждал. – Потому что ты купил его в последний миг в аэропорту. Ты не вспоминал обо мне ни разу во время поездки. А потом спохватился. Но я, возьму его. Я назначу… я назначу его моим домашним сторожем. Морда такая страшная, что отпугнет любого, кто подумает влезть ко мне в дом. – Ольга жила на последнем, двенадцатом, этаже. – Я положу его между рамами балконного окна. Он выдохнул тогда с явным облегчением. Но тревога, несвойственная ему, дала о себе знать. Раньше она никогда так не вела себя с ним. Как будто Ольга на что-то решилась… Или кто-то появился? Не может быть, успокоил он себя. Она не девочка, чтобы сейчас… Не девочка? Но она вполне… красивая женщина. Эффектная, стильная. Иначе разве был бы он с ней? Не важно, что редко. Но это его женщина. Сейчас. А у него все должно быть самое лучшее, самое завидное. Мать всегда одаривала его самым лучшим. Похоже, что-то происходит на самом деле – Виталий встал из-за стола и прошелся по комнате. Никогда еще Ольга не нарушала график. Она должна была приехать вчера. Но Ольга даже не позвонила и сегодня. Виталий потянулся к телефону. Набрал ее номер. Ему скоро ехать в Москву, в Тимирязевской академии начинаются чтения по растительности Средиземноморья. Ему что же, заказывать гостиницу? Никто не отвечал. Выключила телефон? Но она никогда его не выключала. Виталий пошел к матери и сразу понял: она ездила в свой любимый магазин. Хотя у них с этим магазином были отношения любовь – ненависть. – Ну просто сил нет. – Антонина Сергеевна с досадой отшвырнула длинную чековую ленту. – Я скоро сяду и сочиню компьютерную игру. Я заработаю большие деньги! – Голос ее грохотал. – Как ты назовешь ее? – мирно спросил Виталий. – «Купи со скидкой и пронеси через кассу»! – отчеканила мать. – Что, опять девочка оставила себе шоколадку? – спросил он. – Или бутылочку гранатового сока? – Опять. Шоколадку с миндалем. Я хотела дать ее Ольге в дорогу. Виталий усмехнулся: – Мам, а ты не езди больше туда. – Азарт, сын мой, азарт! Твоя мать всегда добивается невозможного. Кто мог поверить, что мне удастся устроить тебя в университет по списку ректора, например? Кто мог подумать, что в этот список тебя внес человек из Кремля? Виталий раскинул руки и обнял мать. Она была немногим ниже его, плотная, с широкими плечами. Она здорово поправилась в последние годы. – Жду на ужин, – сказала мать, не уточняя, кого именно она ждет. – Хорошо, – сказал он. – Жди. Он вышел от матери и поднялся к себе. А что, ведь он и сам думал, что размеренность, заведенный порядок, которые ему поначалу так нравились, уже утомили его самого? Иногда ему казалось, что их отношения похожи на вытянувшийся в рост декоративный подсолнух… Ольга ждала от него чего-то, но это время прошло. Он не обещал ничего, не собирался обещать. Конечно, понимал он, это чистой воды эгоизм. Но его мать прожила без мужа, она делала, что хотела и как хотела. Она говорила в шутку, что у нее семья нетрадиционной ориентации. И такая ей нравится. Пожалуй, лет в четырнадцать Виталий в последний раз спрашивал мать об отце. Но потом этот вопрос перестал его интересовать. Он давно воспринимал себя клоном матери. Он узнавал в себе черты ее характера и внешности. Иногда ловил в себе что-то женское. Или, напротив, в матери – мужское. Мужская походка, мужская хватка. Но в его исполнении это обретало женские черты. Однажды он случайно увидел мать в метро. Слишком погруженный в себя, заметил женщину, которая чем-то зацепила его внимание. Это оказалась Наталья, приятельница матери из Москвы. В серых брюках, сером пиджаке на полном теле, с жидким хвостом, перехваченным бархатной бордовой лентой на затылке. А рядом он увидел другую и вздрогнул. Мать. Он смотрел на чужую женщину в черном мужского кроя костюме, в белой рубашке – уж не его ли это рубашка, спросил он себя. Он сощурился, пытаясь рассмотреть, на какую сторону застежка. Лицо решительное, мужская стрижка. Но главное, что поразило Виталия, – ботинки. Они его? Неужели мать надела его ботинки? У него же сорок третий размер? Он прикинул – нет. Просто ботинки точно такие, как на нем, но меньшего размера. Если бы не этот немужской размер обуви, было бы трудно поверить, что он видит женщину. Он вышел из вагона на остановку раньше, дождался другого поезда. Вблизи хорошо знакомый человек кажется иным. Виталий вспомнил свой давний вопрос – кто его отец. Да никто, ответил он себе. Ни один мужчина не мог каждое утро завтракать с такой женщиной, как его мать. Только он? Да, как сын. Мать помогала ему получать гранты от зарубежных фондов и отправляться в экспедиции за растениями туда, куда ему хотелось. Она помогла ему защитить докторскую в ту пору, когда его соученики подходили только к кандидатской. Мать сумела внушить всем, кому надо, что он вундеркинд. Он достойно играл роль чудо-ребенка. А почему нет, если это позволяло ему заниматься тем, что всегда влекло? Ощутить состояние свободы, при котором делаешь, что нравится, и за это получаешь хорошие деньги? Никакая женщина в мире не заменит ему этого. Итак, сказал он себе, вставая из-за стола, направляясь к входной двери и запирая ее на три оборота ключа – обычно он запирался так на ночь, – он свободен от Ольги. Если честно, ему сейчас вообще не нужна женщина. Она отнимает силы, которые нужны для самого себя. 5 Все, что произошло в последнее время, выбило Ольгу из привычной колеи. Она сама не ожидала, что заведенный ритм жизни уже въелся в каждую клеточку, или она сама впечаталась в него так прочно? Казалось, делает то, что и прежде, – каждое утро спускается в лифте с двенадцатого этажа, десять минут идет до метро, по ступенькам топает под землю – на «Водном стадионе» эскалатор не везет пассажиров вниз, на платформу. Едет до «Белорусской», делает пересадку, выходит на «Кропоткинской». Работает. Возвращается. Неужели она никогда не перестанет дергаться, услышав телефонный звонок, и замирать – Виталий? Они с ним не объяснились, впрочем, обоим все ясно без слов. Финиш. Но что гораздо хуже – она стала ждать каких-то вестей или знаков от Юрия. Неужели потому, что удар в вагонное окно напомнил ей о том ударе, от которого рассыпалась их с Юркой жизнь? А они ведь были рядом почти двадцать лет. Они познакомились дошколятами. Но как оказалось, рядом – это не вместе. Если бы все было так, как они думали, то в ее жизнь не забрел бы Виталий – зачем ему, совершенно чужому человеку? Шел бы себе по другим тропам, рвал бы другие цветы. А это значит, не сидела бы она возле окна, в которое попал камень, пила бы свой чай дома, а не в поезде «Москва – Санкт-Петербург». Не опасалась бы за свои глаза сильнее прежнего. Как будто ей мало вечных и без того угрожающих минус пяти. Веки тяжелели от страха, когда Ольга думала, что там, за глубинами зрачков. Если сетчатка отслоится, она ослепнет, что тогда увидит в темноте вечной ночи? Она рылась в памяти, пыталась найти то, что могло бы поддержать ее. Мало. Всего мало – лиц, красок, городов, стран. Ноги и руки леденели, сердце замирало. Не-ет, этого ей не надо. Она не допустит. «А что ты сделаешь, – спрашивала она себя, – если на самом деле случится страшное?» «Знаю что», – отвечала она. Если все будет так, она напишет одно слово и положит рядом с собой. «Устала», – прочтут те, кто найдет ее бездыханное тело. Она замерла, прислушиваясь, желая уловить собственную реакцию на то, что мысленно произнесла. «Устала?» – услышала она насмешливый голос соседки этажом ниже, которая все время ворчит, что у Ольги гудят краны. «Устала? – удивится начальница Наталья Михайловна. – А я еще во вкус-то не вошла… Так, слегка размялась». «Устала? – покачает головой коллега Марина Ивановна. – Но она еще не жила по-настоящему…» Ольга скривила губы. Не слишком здорово. Но ведь можно поступить иначе, с пользой для других. Завещать себя клинике. Она читала в Интернете, что такое бывает… Наверняка ее почки, печень, сердце можно пересадить человеку, способному радоваться жизни гораздо сильнее, чем она. Она не износила себя до конца. Только вот глаза… Ольга покачала головой. Ничего себе – додумалась. «Ты что, на самом деле хочешь уйти? – спросила она себя. – Ты и так уйдешь, как уйдут все, кто сейчас жив и даже здоров». «Какая точная мысль, – насмешливо поздравила она себя. – Даже тот, кто здоров. Тогда зачем торопиться? Лучше остаться и посмотреть, что еще будет». Ведь что-то будет, если будет она? Не обязательно плохое, может, даже случится что-то хорошее. Раздался грохот, Ольга вздрогнула. Гром? Но он повторился. Она вскочила и подбежала к балкону. Эмалированное ведро упало с полки и подкатилось к перилам, а за ним – крышка. Да-а, молнии тоже были бы, они бы посыпались из глаз, если бы ведро или крышка свалились несчастному на голову. Ольга задвинула ведро в угол, а крышку засунула под шкаф. А с какой это радости она должна быть такой щедрой? Отдать себя по частям? Она поежилась от ночного ветерка, который отрезвил бы человека и не с такими мыслями. Если с ее дарами будут обходиться плохо? Рвать сердце, заливать всякой дрянью почки и травить печень? Нет уж, все свое она доносит сама. Ольга вернулась в комнату и зажгла свет. Из приоткрытой форточки повеяло чистыми запахами молодого лета. Она с шумом втянула воздух и шлепнулась в кресло. Откинулась на спинку, положила ногу на ногу и скрестила руки на груди. Может быть, на самом деле пойти и выписать таблетки, о которых говорила докторица, осмотревшая ее в поезде, если ее так ломает? По дороге к медпункту в Клину она рассказывала, что от удивительных таблеток стала лучше спать, она чувствует, как жизнь наполняет каждую клеточку – всю ее, с головы до кончиков пальцев. Ольга чуть не сбила докторицу с ног, налетев на возбужденную женщину, когда та остановилась на бетонной дорожке, растопырив пальцы. Она шевелила ими, показывая, какие они живые. Ольге не понравился лихорадочный блеск в глазах, он не по возрасту. Название таблеток записала, телефон и адрес московского гомеопата тоже, но, выйдя за дверь, выбросила листок в мусорный бак. В этих таблетках, думала она, есть нечто, что назвать гомеопатией вряд ли можно. Белые крупинки так быстро не способны примирить с окружающей жизнью и с собой. А Ольга никогда не хотела никакой подсадки. Она любила свободу. «Да неужели? А что же ты, такая свободная, столько времени металась между Питером и Москвой?» Но она независима, у нее нет штампа в паспорте, спорила она с собой. Она выбросила его и все, что с ним связано, из своей жизни. «Да неужели? А что это болтается в ванной?» Ольга вскочила и метнулась в ванную. Халат Виталия в сине-белую полоску свисал с красного крючка. Она сдернула его с такой силой, что крючок закачался в гнезде. «Полегче», – предупредила она себя. Перекинув халат через руку, потянулась к стаканчику с зубными щетками. Синяя – его. Она поморщилась. У Виталия была странная привычка – чистить зубы без пасты после еды и не мыть щетку. Сначала она никак не могла понять – откуда запах, как будто кто-то стоит рядом с больными зубами и противно дышит. Ольга обнюхала ванную, сунула нос даже за полотенцесушитель, втянула воздух и долго чихала. Никогда не думала, что там столько пыли. Наконец обнаружила источник. Она хотела выбросить эту щетку, но подумала, что придется объясняться с Виталием. Поэтому поставила ее отмокать в стакане с зубным мятным эликсиром. С тех пор всякий раз после его отъезда она так и поступала. А вот теперь – Ольга выдернула щетку из гнезда, теперь – все. Ольга вышла из ванной с халатом и щеткой в руках. А все для бритья? – напомнила она себе. Нет, этого он не оставлял у нее… с некоторых пор. Опасался, что кто-то другой может воспользоваться, насмешливо подумала она. Или… не был уверен, что вернется? Не важно, сказала она себе и дернула дверцу галошницы. Синие сланцы с белой птичкой стояли на нижней полке. – Все, полетели, – сказала она и выдернула из гнезда. Потом Ольга отстегнула цепочку на двери, осторожно открыла ее и пошла к мусоропроводу. Она затолкала в него все, что принесла. Постояла, слушая, как шуршат, цепляясь за стенки широкой трубы, ненужные в ее жизни вещи. Она представила себе, как раскрылился халат, словно хищная птица – какой-нибудь гриф, который питается падалью. Там, где он приземлится, ее в избытке, фыркнула Ольга. Ольга достала зеркальце из кармашка черной сумки и посмотрела на свои глаза. Зрачки, расширенные лекарством, казались бездонными дырами. Она поежилась – каждая почти как в том, вагонном, окне. Рука дрогнула, и Ольга увидела свой нос. – Ох, – невольно выдохнула она. Какая ужасная кожа – вся в дырках. Огромные поры, словно они расширились от лекарства, закапанного в глаза. Ольга захлопнула зеркальце – Господи, да оно же двухстороннее, перепутала без очков и смотрелась в увеличительное стекло. Она сердито бросила зеркальце в открытую сумку, оно скользнуло по файловой папке с бумагами и легло на дно. В коридоре клиники душно и серо. Сдвинув очки на темя, она уставилась прямо перед собой и ничего, кроме очертания фигур, не различала. Казалось, люди напротив тоже не видят ее. Ну и хорошо. Наконец пятнадцать минут прошло – Ольга додавила взглядом стрелку на часах, то и дело поглядывая на нее и торопя. Она поднялась со стула, нажала на стальную ручку двери и сказала в полутьму кабинета: – Пятнадцать минут прошло. Вероятно, в ее лице медсестра увидела что-то, отчего немедленно похлопала ладонью по стулу рядом с собой и сказала: – Посидите, пожалуйста, здесь. – Потом взглянула на ее глаза и добавила: – Маловато. Поднимите голову и откройте глаза. Ольга ощутила укол пипетки, жгучая капля омыла веко. Ей показалось, вот теперь наконец сквозь зрачки-дыры можно увидеть то, что до сих пор было накрепко закрыто внутри. Все, что происходило с ней, отпечаталось на сетчатке. Ольга дышала так шумно, что медсестра покосилась на нее. Она не была специалистом по сердечным болезням, только по глазным. Значит, все ниже и выше глаз пациента ее не интересовало. Медсестра отвернулась, дышит – пускай дышит, не глазами, в конце концов. Ольга вздохнула еще несколько раз и почувствовала легкость в глазах. В голове. Как тогда, когда Юрка вытащил ее из реки, напротив кладбища, где она собиралась утонуть. – Прошу вас, – сказала докторша с лицом, отполированным сильными руками косметичек старой закалки, украшенная так, как женщины в прежней жизни: на фоне белого халата – вечерние бриллианты и изумруды. Она нацелила яркую лампу на лицо Ольги. – Посмотрим, деточка. Сюда-а, а теперь сюда-а… «Деточка». Ольга не вздрогнула и не растаяла. Она догадалась, что это слово «носили» доктора в то же время, что и бриллианты среди дня. Давно. Очень. – Так-так-так, – барабанили слова по Ольгиным ушам, – ничего ужасного нет, но кое-что… – она вздохнула, – нашла. – Докторша сделала паузу, записывая на бумаге врачебным нечитаемым почерком то, что прежде пациенту было непозволительно знать. Теперь тайн от больного нет, но почерк не переделаешь. Ольга не вздрогнула, потому что понимала – мушки, которые летают перед глазами, и туманные облачка, которые плывут, делают это не без причины. Причина есть, она ее знает. Тот удар. Даже падая, даже погружаясь в темноту, Ольга отказывалась верить. Неужели его нанес человек, которого она знала всегда, с которым собиралась жить вечно? Тот удар изменил всю ее жизнь. – Прижмитесь-ка, деточка, лбом вот сюда. Ольга уткнулась в холодную металлическую перекладину, по которой медсестра только что прошлась ваткой, намоченной спиртом. Что лучше – получить удар и узнать, что тебе грозит отслоение сетчатки, или жить в постоянном ожидании чего-то страшного? Ольга дернулась, отстраняясь от холодного металла. Медсестра сильно надавила на темя, Ольга снова уткнулась лбом в перекладину прибора. – Прижмитесь, – скомандовала она. Ольга стиснула руки и засунула их между колен. Брюки натянулись, она заметила, что из-под штанин высунулись носки. Белые. Почему она надела белые носки под черные брюки? Непонятно. Она что, на самом деле уже ни черта не видит? – Смотрим прямо. Смотрим направо. Смотрим налево, – командовала докторша. – Все, спасибо. Достаточно. Итак, деточка, у вас дистрофия сетчатки. Угроза отслоения, весьма сильная. Вам когда-нибудь говорили об этом? – Д-да… Она… еще не отслоилась? – быстро спросила Ольга. – Нет. Пока нет. Но для надежности можно сделать лазерную коагуляцию. – Это… прижигание? – Ольга стиснула руки между коленями еще сильнее. – Да. Согласны? Вероятность того, что она не отслоится в этом месте, увеличится в десять раз. Или хотите подождать? – предложила на выбор докторша. – Хочу, – сказала Ольга. - Я хочу подождать. – Она выдернула руки и выпрямилась. Она сказала это уверенно и решительно, как давно не говорила. – Хорошо. Так и запишем. Па-ци-ент-ка от-ка-зы-ва-ет-ся, – диктовала она себе. Видимо, докторша хотела, чтобы Ольга, если не разберет ее почерк, то запомнила – сама отказалась. – Что вы должны делать, – продолжала она, не глядя на Ольгу. – Не утомляйте глаза. Не поднимайте ничего тяжелого. Не работайте в наклон. – И поджала губы, накрашенные яркой помадой. Доктора, отметила Ольга, почему-то всегда красят губы именно так. – Хорошо, я отпускаю вас на волю, деточка. – Докторша раздвинула яркие губы. – Вы должны проверяться и наблюдаться. Если будут подвижки, станем думать… – она помолчала, – о вмешательстве. – А… капли? – Нет, никаких капель. Витаминчики для глаз. С черникой. С пчелиным маточным молочком. – Их… закапывать? – спросила Ольга. Докторша секунду молчала, потом расхохоталась. Ее поддержала медсестра, на халате которой висел бейджик. Теперь Ольга была в очках, а медсестра стояла близко, Ольга прочитала: «Ирина». – У нас была одна девочка, – сказала докторша. – Работала, между прочим. – Покачала головой. – Можете себе представить, гомеопатические шарики для глаз пыталась закладывать за веко! Самое удивительное, осталась жива. Медсестра Ирина хохотала. – Что, и глаз выдержал? – спросила Ольга, ныряя в общую атмосферу нервного смеха. – Да, и глаз выдержал. Уж не знаю, из чего были эти шарики. Но никакого урона не нанесли ни ей, ни глазам. – Докторша снова засмеялась, постучала по столу пальцами. Кольцо с бриллиантами загорелось в свете офтальмологической лампы. Оно явно авторской работы, отметила Ольга. Земной шар, на котором камешками примерно в ноль три карата отмечены какие-то точки. Может быть, эта женщина работала в тех местах? Такая дама вполне могла потрудиться за границей в прежней жизни. По облику, манере держаться, по возрасту она подходила для этого. – Нет, вы должны есть витамины для укрепления организма. Как пищевую добавку. – А рожать я смогу с такой сетчаткой? – неожиданно для себя спросила Ольга. – Ах, деточка, – докторша вздохнула. – Вопрос неправильный. Надо спрашивать не с чем, а от кого. Вот главное. – А от кого? – осмелела Ольга. – Я бы так сказала – спать можно с кем хочется, а рожать – от породистых мужчин. Это вы и сами знаете, я думаю. Вы – от породистых. Такая милая. Ольга покраснела. – Когда мне снова прийти? – спросила Ольга, вставая. – Через полгодика, – сказала докторша. – Но если за это время надумаете рожать, – она окинула взглядом тонкую талию Ольги, на которой кончался плотный белый свитерок, – предупредите доктора, что вам нужно делать кесарево. Иначе можете ослепнуть. До свидания. Ольга вышла из клиники почти на ощупь. Расширенные зрачки позволяли уловить очертания машин, углы домов. Но не это удивляло ее сейчас, ей не впервые закапывали лекарство. Ее удивил собственный вопрос. С чего бы ей спрашивать? Именно сейчас, когда с Виталием все закончено? Да он-то – разве он породистый? Нет, от такого рожать скучно. Она шла мимо Концертного зала имени Чайковского. С огромного плаката смотрел тот, кому поклонялась Наталья Михайловна Дорошина. Исполнитель романсов, от него тают зрелые и перезрелые дамы-фанатки. Они не называют его по фамилии, а только нежно – по имени. Сашенька. Ольга сощурилась, пытаясь прочесть, когда концерт. Но это оказалось не по силам. Не важно, все они узнают великий день – по крепкому запаху духов Натальи Михайловны. По фиолетовым лилиям, завернутым в розовую бумагу с рюшечками, похожую на простынку для младенца. Она ставит букет в напольную вазу, и он ждет своего часа. Этот час наступает, Наталья Михайловна несет его к своей «восьмерке», кладет на заднее сиденье. Едет в концерт. А на утро после концерта у нее такое лицо, как будто минувшая ночь утомила ее любовью… Ольга медленно шла дальше, ей казалось, она пробирается по глубокому ущелью, но оно не похоже на ущелье Самарья, о котором рассказывал Виталий в день знакомства. «Почему же? Разве здесь не гуляют рогатые кри-кри? – насмешливо спросила она себя. – Еще как гуляют, только не знают, что они кри-кри». Слева – зубчатые скалы киосков, справа – те же дома, что и раньше, но первые этажи не узнать. Вот здесь она придержала шаг, когда-то покупала хлеб. А теперь им даже не пахнет. Кожей пахнет. Дорогой обувной магазин. В окно видно, что на обувь никто не дышит, она стоит бестревожно. Как нескоро эти туфли и ботинки кто-то выведет прогуляться. Открытая дверь впускала воздух улицы, словно обувь на всякий случай приучали к реальной жизни. Закаливают, как рассаду, которую из теплицы придется пересадить на грядку. Но, подумала Ольга, вряд ли это произойдет в ближайший сезон. Коллекцию отправят туда, где нет сезонов. Где вечное лето. Это лето называется «сток». А вот туда она не прочь прогуляться. И купить себе что-то приятное. Дальше шли рестораны, они на том месте, где когда-то она покупала антрекоты и радовалась удаче. То было время нечаянных радостей, как называли конец прошлой жизни. Арка, под нее много лет назад она входила, чтобы выпить кофе у однокурсницы, которая после окончания осталась в Москве и снимала комнату в коммуналке. В самой глубине двора. Дом стоит и сейчас, но, судя по пластиковым окнам, это давно не дом коммуналок. Самой подруги уже нет в Москве. Как многие однокурсники, сдавшись в неравной борьбе провинциалов и москвичей, уехала на родину. В Сибирь. Что ж, а ей пока жить можно… Даже с глазами не катастрофа. Пока. «Жить можно, только осторожно», – в ушах зазвенел заливистый смех детской подружки. Она повторяла эти слова за своей бабушкой. А та знала, что говорит. В давние времена собирала грузди в лесу, всякие, даже червивые, солила и выносила к поезду. Поезд стоял две минуты, он катил из Москвы на Дальний Восток. Когда ее спрашивали, как удается продать такие грибы, она хохотала и говорила: «Можно, только осторожно». Конечно, кто сорвет стоп-кран, выскочит и побежит за ней, чтобы вернуть деньги? Но с какой стати она вспоминает то, что было сто лет назад? Причем бог знает где? С отцом-военным они покочевали всласть. Или через расширенные лекарством зрачки лезет наружу прошлое? Ольга поежилась. Лучше не надо. Она вошла в вагон метро и почувствовала запах. Он будоражил ее… Не духи, не лосьон, не табак. Она узнала этот запах. Их с Юркой отцы служили в сибирском гарнизоне, а они летом играли на берегу реки. Начитавшись про охотников за растениями, построили вигвам из высокой травы. Они прятались в нем от жары, купались. Нагретая солнцем трава пахла еще сильнее и еще больше волновала, до сладости, до нестерпимой неги. Потом они оба узнали, что строили вигвамы из конопли, настоянной на солнце. Но деревенские люди смотрели на это растение как на сырье для веревок и мешков. Стало быть, кто-то рядом ею благоухает? Собрав остатки зрения, Ольга попыталась угадать. Возле дверей вагона стоял длиннолицый парень. На самом деле такое длинное лицо, или ей кажется? Длинный нос, рыженькая бородка, усы. На голове бандана. Свитер крупной вязки закрывает колени и доходит до середины икры. Нечто среднее между подрясником и свитером. А еще он похож на майку из верблюжьей шерсти, которую надевали водолазы под костюмы при погружении. Такое было у Юрки, хотя он говорил, что никогда не был водолазом. Поезд мчался дальше по тоннелю. Ветер, который задувал в приоткрытое окно поезда, относил в сторону волнующий сладковатый запах, Ольга забыла о нем. Она смотрела на свое отражение. Узкое лицо, гладко зачесанные волосы, собранные в хвост на затылке. Шарфик, криво повязанный. Она не любила шарфики, но для законченности облика сегодня нацепила. Поезд притормозил, на Ольгу снова пахнуло томно-сладостно. Она почувствовала, как сердце заныло. Неужели этот парень тоже служил в морской пехоте? Так пахло от Юрки, когда он приехал к ней в Москву после армии. 6 Металлическая дверь с глухим клацаньем закрылась за Ольгой, ключи в связке, ударившись о скользкую крышку галошницы, разразились россыпью разнотонных звуков, как какие-нибудь маракасы в оркестре. Она поморщилась. Полегче, предупредила себя. Спокойнее. Потому что сейчас надо подвести… промежуточные итоги? Да, причем не самые безнадежные, как опасалась. Итак, ясно одно, и это вселяет надежду: сетчатка не отслоилась. С пеленой, наезжающей на левый глаз, надо смириться. И надеяться, что хуже не станет. Ольга повесила черную куртку на деревянный крючок. Значит, с Виталием ясно, с глазами тоже. А вот с работой не совсем. Там что-то происходит, это точно. Но что именно? И каков градус нелюбви к ней Натальи Михайловны? Достаточно ли накала, чтобы не просто выдавить ее из фирмы, а изгнать с волчьим билетом? Ольга переобулась в шлепанцы с меховой оторочкой, сделала два шага и с недоумением уставилась на них. Под ярким солнцем из окна очевидная нелепость меха на ногах удивляла. Она сбросила шлепанцы и выпнула их в прихожую. Уж лучше босиком, по крайней мере ближе к сезону. Ольга, вытягивая носки вперед, как гимнастка, подходящая к снаряду, направилась к столу. Заметив, как ставит ноги, удивилась, надо же, это не она командует, а белые спортивные носки. Они возбудили в памяти забытые движения. Тело не забывает ничего, оно помнит все, что было для него в удовольствие. А то, что оставляло равнодушным, оно забывает. Уже забыло. Она села за стол и включила компьютер. Ольга хотела погулять по сайтам дорогих фирм, которые делают аксессуары. Шарфы, ремни, галстуки. Ничто так не отвлекало ее от печальных мыслей, как такие прогулки. Но зрачки, поняла она, еще не вернулись в свои берега. Ей рано нырять в глубины удовольствия. Она не встала из рабочего кресла, просто закрыла глаза. Не пойти ли легким путем, не спросить ли Марину Ивановну о том, что на самом деле происходит в фирме? Она не может не знать. В туристическую фирму «Солидклиент» Ольгу устроила Марина Ивановна Щукина. Эта женщина прониклась к ней особым отношением с самого первого дня. Заведение, в котором Ольга работала после университета, называлось институтом. Но на деле это была маленькая лавочка, которую открыла сообразительная семейная пара. Жена была со станции Удельная, из-под Москвы, а муж – из Ростова-на-Дону. Они вместе учились в библиотечном институте, а потом, когда все вокруг перемешалось, как в котлетном фарше, встретились в Москве, создали свое предприятие, назвали для солидности институтом. Они занимались тем, что нельзя потрогать, как говорили сотрудники, платили столько, на что нельзя прожить. Они нанимали одних провинциалов. Марина Ивановна была самой старшей из сотрудников, она занималась ежегодником, название которого не произнесешь с первой попытки. Она не состояла в штате института, а была прикомандирована от фирмы-соучредителя. У Ольги от ежегодника осталось в памяти что-то сине-серое с красной полосой на корешке. Теперь она понимает, что задача ежегодника была проста и незатейлива: отчитаться за бюджетные деньги, переброшенные в институт в результате выполнения сложной схемы. Он – единственное, произведенное на эти деньги, что можно потрогать, хотя бы выбрасывая в мусорную корзину. Ольга так и не поняла, что именно делала в этом институте. У нее в то время были свои проблемы. К ней приехал Юрий… Однажды Марина Ивановна вызвала Ольгу в коридор – к пятачку для свиданий, как называли закуток, в котором синел пластиковый бачок с питьевой водой – хозяева «ставили» воду сотрудникам бесплатно. Протягивая Ольге белый пластиковый стакан, Марина Ивановна сказала: – Приглашаю к выходу. – Но они опять начнут шипеть. – Ольга оглянулась на дверь. – Они хотят, чтобы мы сидели как пришпиленные. – Тогда скажу иначе. – Она отпила воды. Судя по тому, как блестели ее глаза, Ольга поняла, что в словах Марины Ивановны кроется что-то другое. Она тоже отпила и шепотом попросила: – Говорите скорей. – Какая нетерпеливая, – тянула Марина Ивановна. - Я приглашаю тебя к исходу. Отсюда. Навсегда. – Она огляделась по сторонам. – Чтобы никогда больше не видеть эти полосатые стены, эти миленькие постеры с обложками моего ежемученика. Ольга засмеялась: – Вам так опротивел ежегодник? – Спрашиваешь. Я, оказывается, даже за деньги не могу заниматься ерундой. – Куда же вы нас уводите? – спросила Ольга, чувствуя невероятную легкость в душе, которая явилась внезапно и которую она не испытывала уже давно. Может быть, в последний раз в тот самый миг, когда открыла дверь и увидела на пороге Юрку. Она ждала его? Разве? Да, конечно, ждала. Как ждала она и чего-то подобного от Марины Ивановны, которая намекала, что есть вариант для обеих и это вот-вот решится. – Я увожу нас туда, где мы просто необходимы, – с пафосом произнесла Марина Ивановна. – Так принято было говорить у взрослых, когда ты была еще школьницей. – Она усмехнулась. – Теперь я скажу иначе: я нашла место, где нам с тобой будет хорошо. – Марина Ивановна еще отпила воды, выплеснула остатки в раковину и объявила: – Туристическая фирма «Солидклиент». Старший менеджер-администратор – это я. Просто менеджер – это ты. – Она замолчала, наблюдая за младшей коллегой. – Мне нравится твое лицо, – насмешливо заметила она. – Такое стало ро-озовое. Ты красивая девочка, Ольга Ермакова. – Я? - изумилась Ольга, покраснела еще гуще, подняла руку и выпустила пряди, заложенные за уши. Они прикрыли щеки, но наполовину. – А ты не знала! Брось притворяться. Не поверю. Каждая знает, как выглядит. Смотрится в других и видит себя. Ольга вскинула светлые брови. – Непонятно? Скажу проще – ты же видишь, какие мужчины провожают тебя взглядами. Вот такая ты и есть. Ольга пожала плечами: – На меня никто не смотрит и никогда не смотрел. – Еще бы, – засмеялась Марина Ивановна. – Кому хочется схлопотать промеж глаз от твоего морпеха? Сумасшедшие есть, но меньше, чем красивых женщин. Ольга фыркнула. Она никогда не думала о том, какая она. При ней всегда был Юрка Орлов. Он и теперь при ней. О собственной красоте размышляют, когда хотят кого-то привлечь, считала она. А ей зачем? – Поэтому… еще и поэтому, что ты хороша собой, а не только из-за английского и греческого, которые знаешь, ты, Ольга, подойдешь фирме. Фэйс-контроль, дорогая, для нас с тобой не проблема. Марина Ивановна вздернула подбородок, будто специально изучала перед зеркалом свое лицо. Вот при таком повороте головы шея молодая. Она поворачивала голову так. Марине Ивановне к пятидесяти, знала Ольга, но для своих лет она в полном порядке. А если смотреть на нее при неярком свете, как сейчас, то десять лет можно отбросить совершенно спокойно. Высокая, с прямой спиной, дорого и стильно одетая женщина с пепельными пышными волосами. – Знаешь, еще пять лет назад меня бы не взяли в такую фирму, – продолжала Марина Ивановна. – Но многие хозяева уже накушались молодых и длинноногих. Кому-то ведь и на фирму надо работать, а не только на диване… на хозяина. – Она усмехнулась. – Поэтому сейчас нанимают даже до шестидесяти. Но и это нас не должно волновать, Ольга. Потому что мы идем работать к моей давней знакомой Наталье Дорошиной. Это не ее личная, конечно, фирма, но хозяин с самого начала поставил на нее. Они вместе работали в прежней жизни. – Подруга? Ваша подруга? – повторила Ольга. – Я бы так не сказала, – уклонилась от прямого ответа Марина Ивановна. - У нас с Натальей… как бы сказать точнее, всегда были… напряженно-приятельские отношения. Ольга еще отпила глоток безвкусно-чистой воды и спросила: – Из-за чего-то? Марина Ивановна вздохнула. – Подробности как-нибудь после, но скажу так: она – коренная москвичка, я из Твери. Она не замужем. Я замужем. Ее мать была домработницей у генерала. Мой муж – племянник этого генерала. Понимаешь? – Да-а, – неопределенно ответила Ольга. – Но вы могли бы не встречаться… – Не могли бы. Потому что у нашего генерала принцип – он не признает и не принимает кастовых различий. Он, между прочим, не скрывает, что Наталью он «поступил» в иняз. Она туда бы ни за что не прошла. Он устроил ее на работу в прошлой жизни, а теперь попросил взять меня к себе. – Марина Ивановна улыбнулась. – Мы с мужем были у него в гостях, он спросил, за сколько я хожу сюда. – Она потыкала указательным пальцем в пол. – Я сказала. Он посмотрел на меня, будто хотел понять, в себе я или нет. Потом робко, что ему несвойственно, словно у тяжелобольной, спросил: «Тебе так нравится ежегодник?» Да нет, говорю. А он смеется: «Маринушка, бесплатно можно только по любви». И погрозил пальцем. Ольга расхохоталась: – Настоящий генерал. Я таких видела. Мой отец военный, я слышала их шуточки. – А через два дня мне позвонила Наталья. Я к ней сходила. Рассказала о тебе. Дальше ты все знаешь. Ольга кивала, ожидая, когда наконец Марина Ивановна скажет, почему ей-то, Ольге, так повезло. Коллега словно угадала вопрос: – Я тебя тащу за собой по двум причинам, Ольга Ермакова. Мне с тобой удобно работать, я проверила. Это первая причина. Вторая – я издавна придерживаюсь принципа «СП». – А что это такое? – Ольга удивилась. Она никогда не слышала ничего такого от Марины Ивановны. – Союз провинциалов. – Она засмеялась. – Ты ведь из Вятки, верно? Я знаю, у тебя квартира в Москве – повезло с родителями, работа у тебя вот здесь. – Она снова потыкала пальцем в пол, и Ольга заметила, какой у нее безукоризненный маникюр. – Парень у тебя есть. Но тоже из Вятки. Я слишком хорошо знаю, что такое стать своим в чужом городе. Мне помогли, поэтому я тоже хочу тебе помочь поскорее продраться через завалы. У тебя есть все, что надо, чтобы поскорее въехать по-настоящему в этот город. Он совсем не такой, он не тот, в котором ты пока живешь. – Спасибо. – Ольга выпила залпом воду. Она не до конца поняла, что имеет в виду Марина Ивановна. Но поняла главное – в ее жизни происходят перемены. К лучшему. – Пожалуйста, Ольга. Мы выходим на работу ровно через две недели. – А где эта фирма? – В отличном месте, на Гоголевском бульваре. Там есть два старинных дома, а между ними – щель. Нам туда. В глубине двора, тихо, солидно, по-европейски. А зарплата, – она втянула воздух, – не совсем европейская, конечно, но будет в два с лишним раза выше, чем тебе платит наша деревенская парочка. – Марина Ивановна кивнула в сторону металлической двери с кодовым замком. – Ого-о! – воскликнула Ольга. – Вот это да-а! Все шло замечательно. Английский, а особенно греческий сделали Ольгу заметной в фирме с первых же дней. Фирма занималась поездками в разные страны, но хозяин хотел сделать ставку на Грецию. На страну, о которой они с Юркой столько прочитали в детстве. Теперь-то они точно поедут на остров Крит, увидят то, что откопал англичанин Эванс. Они побродят по развалинам Кносского дворца, под которым находился, по преданию, таинственный лабиринт… Юрка обрадовался, когда она ему рассказала о новой фирме, но почему-то меньше, чем ожидала Ольга. – Ты что, не понимаешь? Юрец! – Она называла его так в детстве. – Лабиринт теперь у нас в кармане. Улыбка, которая появилась на лице, была не более чем вежливая. – Лабиринт? Да мы сами в лабиринте. В его сетях. Я это чувствую, Ольга. Ты тоже чувствуешь, я знаю. Но ты не понимаешь или прикидываешься. – Ты тоже не понимаешь, – отмахнулась она, пылая от неумной радости. – У нас теперь такие возможности… Но Юрий оказался прав – блуждая в лабиринте, нетрудно потерять нить, повернуть не туда и оказаться, например, там же в то же время и в том же месте, где Наталья Михайловна Дорошина, начальница. Напротив магазина «Интим». Она входила туда, а Ольга видела. С тех пор и началось. Раньше, когда она сидела перед глазами у начальницы, сложив руки на столе, словно примерная школьница, за три часа выполнив все задания, данные на день, она слышала только похвалы. Иногда искреннее удивление. – Неужели все оформила? – Уже отправила факс? – Получила ответ? – Перевела анкеты на греческий? – Созвонилась с посольством? А теперь другая песня. – Спешка… Ах, эта спешка, Ермакова. – Куда подевался файл? Ты его стерла? – У тебя совсем плохо со зрением. Как ты пишешь эту букву? – Звонили из посольства, ты забыла приложить анкету… – Ну сколько можно! Ее никогда нет на месте… – Наталья Михайловна, а не слишком ли часто Ермакова звонит по межгороду? – шептала бухгалтер Наталье Михайловне. Ольга старалась, но чем больше она прилагала усилий, тем сильнее надувались и краснели щеки Натальи Михайловны. Потом она заметила, что остальные сотрудники, даже охранник Федор, мимо которого Ольга никогда не могла пройти, чтобы он не остановил ее и что-то не спросил, смотрели косо или вообще мимо. Но когда он задержал ее в прошлый понедельник и потребовал показать пропуск, она поняла: ей не кажется. Если тебя не видят в упор, то какие могут быть сомнения? Только Марина Ивановна держалась с ней по-прежнему. Вчера курьер поздно привез документы из посольства, клиент кричал в трубку так, что ландыши, которые стояли рядом с телефоном, завяли в миг. Едва Ольга положила трубку, в комнату вошла начальница. – Ермакова, поскольку ты до сих пор не отправила запрос в Улан-Удэ, я послала его за твоей подписью. Приходится работать за тебя, учти. – Она усмехнулась. – Я попросила немедленно прислать копию лицензии фирмы, в которой работает твой клиент. – Простите? – сказала Ольга, чувствуя, как изнутри поднимается горечь. – Я не послала этот запрос, потому что никакая копия лицензии не нужна для визы. – Я говорю тебе – нужна. Этого требует посольство, – резко бросила Наталья Михайловна. – Я позвоню советнику по культуре и туризму. – Ольга чувствовала, как бьется сердце, а кровь пульсирует так часто, что дрожат пальцы. – Пусть он объяснит… – Не сметь! – прикрикнула Наталья Михайловна. – Не твое дело. Я твой начальник. Ольга отдернула руку. – Я не буду звонить, но и требовать этот документ не стану. Потому что это незаконно. Такие сведения, – вспомнила она слова Виталия, – можно, между прочим, продать… заинтересованным лицам… – Та-ак… – Наталья Михайловна побледнела. – Ты хочешь меня обвинить в торговле конфиденциальными сведениями? Ты знаешь, как это называется? Это уголовно наказуемо, и ты, Ермакова, пожалеешь… Ты поймешь, – шипела она, – что значит остаться без работы в Москве. Это тебе не Тмутаракань, из которой ты явилась. Все вы мните себя бог знает кем, выскочки… Только путаетесь под ногами… у нас… места отнимаете. Ольга чувствовала, как теперь дрожит все тело. Но она еще не разучилась собираться, как делала на соревнованиях. Она выпрямила спину почти до хруста в позвоночнике, глубоко вздохнула и сказала себе: она не услышала ничего нового в словах начальницы. Главное не в этом – трудно доказать, что факс с запросом отправила она, а не Ольга. Наталья Михайловна, тяжело топая высокими каблуками, вышла за дверь. Ольга продолжала сидеть за столом, уставившись в монитор. Перед ней на экране мерцала таблица с ценами гостиниц в Афинах. Пять звезд, четыре, три. Она вспомнила шутку Марины Ивановны: «Мы с подругой всегда отдыхаем в отеле пять звезд». Ее спрашивают: «Не слишком дорого?» «Нет. Потому что три звезды – отель. А остальные две – мы с подругой»… Завтра же она поговорит с Мариной Ивановной. Ольга открыла глаза и посмотрела на экран своего ноутбука. Строчки плыли по серому экрану. Сегодня прогулка по Интернету не получится, поняла она. И погасила экран. 7 – Здравствуй, милый. А вот и я. Ты ждал меня, я зна-аю, – пропела Наталья Михайловна, дергая молнию на длинной юбке. В разрезе по самое некуда, как говорила Тоша о портновских изысках подруги, мелькнули молочно-белое бедро, полное синеватое колено и голень, перехваченная под коленом плотной резинкой светлой гольфы. Юбка, что удивительно, нимало не сопротивляясь округлости живота хозяйки, соскользнула на пол и улеглась бледной лужицей у ног. Наталья Михайловна перешагнула через нее и протопала по темному ламинату в угол, где стоял видеомагнитофон. Кассета сидела в щели и ждала. Пухлый палец придавил клавишу, и он вошел в комнату. – Здра-авству-уй, ми-ила-а-а-я… – Ну конечно, здравствуй, мой дорогой, – отозвалась Наталья Михайловна, раздвигая полные губы в нежной улыбке. – Еще раз здравствуй. – До-олго-ожда-анная… – страстный чувственный голос перешел на шепот. – Соскучился, – прошептала она тоже и засмеялась. – Я рвалась к тебе, я летела на крыльях. – Она закинула руки за голову, изображая по меньшей мере горлицу. – Но эти пробки на Бульварном кольце… – Она поморщилась. – А при выезде с Кольцевой дороги – ох. Они все такие наглецы, никто не уступит даме ни пяди. Но только не мне. Я сама не уступлю никому полупяди. Я же спешу к тебе. – Она говорила и крутила головой, освобождая волосы от бордовой бархатки, которой стягивала хвост в офисе. Бросила рядом с юбкой. – Вот и я. – Она развела руки, открывая себя всю. Она стояла перед ним в гольфах, чувствуя, как пол холодит ступни. Надо было все-таки заказать тому дурачку сделать теплый пол, упрекнула она себя. Это бы ничего ей не стоило. Только ему, она улыбнулась. Живот, обтянутый длинной майкой из хлопка, круглился под большими грудями. Они вздымались, предлагая себя. Тому, кто только что назвал ее долгожданной. – Ты жела-анная, ты сладчай-айшая… – неутомимый голос настойчиво уверял ее в нежных чувствах. – Ты… ты это всерьез? – Она хмыкнула и сложила руки под большими грудями, они поднялись и стали похожи на утес, нависший над круглым валуном. – Жажду я-я… те-ебя… – Не сейчас, – бросила она, но щеки ее порозовели. – Чуть позже. Я тебе кое-что покажу, – пообещала она. – Тоскова-ал… – Прости еще раз. Эти подчиненные, Сашенька. Пока поставишь всех на место… – Она скривилась. – Они не знают, кто ждет меня. – Вери-ил я-я… – Правильно делал. Ты – и больше никто – радость всей моей жизни. Твои слова, твои песни… – Она задернула занавеску на большом окне. Для того, что она собиралась делать, свет не нужен. – Сладость ре-ечи твоей… – Тебе нравится то, что я говорю? – Она сделала ударение на слове «я». – Не то, что тебе шлют на сайт озабоченные дуры? Какие они все глупые и гадкие. «Ах, Сашенька, вы нездоровы. Нам так плохо, когда вы больны», – пропищала она. – Сами больные, на голову. «На работе все валится из рук, мысли только о вас, с вами, как вы? Приезжайте в Питер, мы вылечим вас от всех недугов». Подумаешь, питерские профессора, будто в Москве одни коновалы. Она смеялась, не отрывая глаз от экрана. Как будто ждала его реакции. – Люблю… – Я тоже люблю, – кивнула она. - Я скоро увижу тебя снова. Я приеду в Тулу, Сашенька, на твой концерт. Потом в Липецк. Я поеду даже в Ханты-Мансийск. Да хотя бы за Полярный круг, сам знаешь. Я буду в том же ряду на том же месте. Везде и всегда. Я снова подарю тебе фиолетовые лилии. Фиолетовый цвет – это мистический цвет. А то, что происходит между нами, разве не мистика? – Наталья Михайловна шумно вздохнула и засмеялась. – Я чувствую твой взгляд на себе на каждом концерте. Я чувствую запах лилий – я никогда не кидаю тебе цветы после первого отделения. Я и впредь буду подносить их в самом конце. Мой букет всегда будет самым последним. Я знаю, ты ждешь его… всегда… Сейчас, Сашенька, я покажу тебе кое-что. Она метнулась в гостиную и схватила пакет. Недавно на бензозаправке она взяла журнал, в котором обнаружила рекламу вещиц, которых еще не видела в магазине. Она заказала, ей прислали по почте – незачем больше рисковать и идти самой за такими покупками. Какая-нибудь очередная Ермакова увидит. Впрочем, о чем печаль? Разберется она с ней. Девица эта еще сто раз пожалеет, что оказалась в то время в том месте. В посылке лежало голландское белье – корсет и трусики, которые сейчас она надевала на себя. Черные, блестящие, такие же чулки. И еще одна вещь, которая обещала наслаждение, несравнимое с тем, что она уже испытала. Реклама обещала, что этот фаллоимитатор с вибратором на процессорах – нечто. Потому что он умеет то, чего не умеют другие подобные вещи. Это как «игра» в четыре руки, о которой она читала в эротических изданиях. Каждая рука находит свою точку для возбуждения. Она высвободила из тонкой обертки новую игрушку и вернулась в спальню. – Я нравлюсь тебе? – тихо спросила она экранного любовника. – Как тебе мое новое белье? Или мне лучше без него? – Не-срав-не-енная… – с придыханием пел Сашенька. Наталья Михайловна расстегнула корсет. – А… так? – спросила она. Ее груди раздвинули ткань, напрягшиеся соски высунулись и уставились на губы Сашеньки. Он молчал и кланялся. – У тебя нет слов, – прошептала она, уцепившись за края трусиков. Оставшись в одних черных чулках, поднесла к экрану игрушку и прохрипела: – Узнаешь? Это я так возбудила тебя. Видишь? А теперь… – Она прикоснулась губами к экрану, потом – к тому, что держала в руках… Глаза певца расширились. В экран вошел и правый висок, на котором темнела родинка. Наталья Михайловна давно ее заметила и подводила себе такую же на левом. Для цельности союза, как говорила она себе. Да, себе, потому что даже любимой подруге Тоше она не рассказывала об этих сеансах… нежной связи. Она больше не разбирала слов, дыхание становилось все более резким, частым, новая вещь делала свое нежное и страстное дело. Наталья Михайловна стонала, не сдерживаясь, кричала, извивалась на ковре перед телевизором, заглушая голос певца. Приближалось то, что она жаждала испытать в его присутствии, под его голос, который вкрадчиво проникал в ее мозг, тело, разжигал кровь. Наконец это произошло. Ее живот колыхался, груди тряслись, бедра задрожали. Сердце рванулось и готовилось ухнуть вниз. Ах, сейчас, сейчас будет сладко… Как невыносимо сладко… поет он… Трель, резкая, птичья, ворвалась в уши. Она быстро открыла глаза. Любимое лицо с укоризной подняло брови. Как тогда, когда она увидела себя в третьем ряду на семнадцатом месте. Она смотрела на него, а он – на нее. На ту, которая сидела в зале, и на ту, что сидела сейчас на ковре. Трель повторилась, Наталья Михайловна, медленно приходя в себя, догадалась – мобильник. Забыла отключить, черт бы его побрал. Она встала и взяла трубку с тумбочки. – Алло! – прохрипела Наталья Михайловна. – Привет, Наталья. Она узнала голос Марины Щукиной. – Привет, давно не виделись. Что-то срочное? – Что за дела с факсом? – без всякого вступления спросила Марина. – С каким факсом? – Наталья откашлялась. – Который ты послала в Улан-Удэ за подписью Ермаковой. – Я ничего не посылала, – отказалась Наталья. – А она говорит, посылала. – Врет она все. – Наталья смеялась. – Она-то не врет. Но ты… Наталья, ну скажи зачем? Что она тебе… – Ничего. – Я ведь знаю кое-что… – Марина проговорила тихо. – А что? – Ты хочешь, чтобы ее выкинули из турбизнеса навсегда. За такую справку, которую как будто она попросила, знаешь, что бывает? – Знаю, – спокойно сказала Наталья Михайловна. – Не надо было просить. Это коммерческая тайна, которую можно продать, использовать… Я не знаю, что именно Ермакова собиралась сделать с копией лицензии, которую запросила в Улан-Удэ. – Голос звучал уверенно, энергично. – Если я правильно поняла, Ольге у нас не работать? – Если она хочет уйти – пускай уходит. Не стану затевать шум из-за этого запроса. – Наталья стояла твердо на своем. Марина вздохнула: – Да-а, Дорошина, ты баба-зверь. Мне тебя жаль. – Не всем же быть кошечками, которые устраиваются в этой жизни нежностью и лаской, – хмыкнула она. Она хотела сказать не так, а грубо, как пишут на заборах, но не рискнула. – Нам тоже надо жить, есть, пить и получать удовольствие. – Все ясно. Спасибо, – сказала Марина и положила трубку. Наталья Михайловна тоже положила. «Ах, какие мы, – она наморщила нос, – защитницы гонимых». Не хочет она видеть перед носом эту Ермакову и не будет. А вот кого она сейчас хочет видеть и всегда – это его. Она повернулась к экрану. Только раз, один-единственный, не заняла она свое место в зале, в котором он пел. Она помнит, как мучилась, лежа в постели, утыкаясь носом в мужской носовой платок в клетку. Точно такие она купила ему и вложила в пакет. Это было два года назад, когда певцу уже дарили не только цветы, но и подносили сумочки с подарками. Поклонницы хотели отдать ему такое, что соединило бы их с ним не только звуком, не только чувством, не только виртуальной плотью, но даже тканью, которая отрезана от общего куска клетчатой ткани, сотканной где-нибудь в Индии. А ведь на ее место села какая-нибудь… из тех, что строчит ему на сайт наглые строчки: «Шутка, мол, конечно, но если приедете – мы для вас и баньку протопим». Себя предлагают, хотя пишут про элегичность и страстность его несравненного голоса. Она не будет писать ему ничего и больше не станет читать всякие глупости. Она может сделать вот так. Наталья Михайловна шагнула к экрану, наклонилась к нему, большие белые груди прижались к пластику, а соски уткнулись прямо в открытый рот певца. Экран холодил кожу, щекотал, она закрыла глаза, томный голос шелестел в ушах. – Моя – сла-адка-ая… Моя не-е-ежна-ая… – Да, да, да… – соглашалась она, вжимаясь все плотнее. Круглый живот уперся в край столика, на котором стоял телевизор. Она засмеялась. Вспомнила, как говорила ей давно Марина, когда считалась ее подругой: – Наталья, ну неужели ты не можешь от него избавиться? – Зачем? Я хочу быть такой, какая есть. – Она пожимала плечами. – Ты на самом деле не хочешь похудеть? – удивлялась она. – Можно подумать, что у тебя месяцев шесть. – Никогда. Я люблю его. – Ты любишь свой… живот? – недоверчиво допытывалась она. Да, конечно, любит. Знает почему. – Посмотри, – Наталья Михайловна подняла ресницы и посмотрела певцу прямо в глаза, – я беременна от тебя. И всегда буду. Наконец сердце ухнуло, сладость затопила, она плавала в ней и не хотела выныривать… А что, вещица стоящая, подумала Наталья Михайловна, придя в себя. Не зря называется «Король секса». Она нащупала на полу пульт, нажала, экран погас. 8 «Я на самом деле должен ее найти? – спрашивал себя Андрей. – Искать, искать и наконец найти?» Он сидел за столиком вагона-ресторана, пустого среди дня. Пассажиры поездов дальнего следования спят долго, просыпаются медленно, только к вечеру начинают завтракать. Андрей не мог спать, не мог лежать. Если бы он был уверен, что побежит быстрее поезда, он точно выпрыгнул бы из этого утомившего за четыре дня вагона. Почему не полетел самолетом? Да потому что романтические желания до сих пор не выветрились, оказались живучие. Хотел посмотреть всю страну, от самого восточного побережья до столицы золотоглавой. Когда еще доведется? Лучше бы не довелось, осадил он себя, лучше отсидеться в сердце любимой страны или западнее ее, но в таком случае – намного западнее. А это уж как получится. Он ухмыльнулся, не отрывая глаз от окна. За прозрачными двойными стеклами видел совсем не то, что мелькало за ними на самом деле. Не поля, которые солнечно желтели в середине жаркого сибирского лета, не колки – это редколесье, перемежающееся с болтами, не темный абрис тайги на горизонте. Он видел море, темно-серое, как зимнее небо в этих местах. Он вздохнул. У него есть причина, по которой стоит любить темно-серое небо и зиму. Это она погнала его на край земли за деньгами. Но как случалось не раз в его жизни, путь к цели всегда выходил у него, как говорила мать, кудрявым. – Удивительно, – смеялась она, – в нашей семье у всех кудрявые волосы, у тебя одного – прямые, как солома. Зато у всех жизнь как жизнь, а у тебя – сплошные завитушки. Это правда. Вот сейчас, например, он тоже едет не туда, куда ему лучше всего ехать, а в Москву. Впрочем, может быть, кудрявость его жизни началась до рождения. Когда мать уезжала в Крым с новым мужем, она отдала ему золотые карманные часы и сказала: – Андрей, этот брегет виноват в твоем рождении. Бери. Андрей привык, что мать, как говорила бабушка, слова в простоте не скажет. Он ждал объяснения. Оно последовало и не просто удивило его, оно лишило сна на несколько ночей. – Твой отец, как ты знаешь, был намного старше меня, – говорила мать. – Он ухаживал за мной, а я как будто не понимала, чего он хочет. Тогда он достал вот эти часы и сказал: «Смотри, Лиза, какие красивые. Они мне достались по наследству. А если ты не выйдешь за меня замуж, мне некому их передать». Я согласилась. Не пропадать же такой замечательной вещи. Теперь они твои, ты должен передать их дальше. Но… только не ошибись, когда будешь выбирать мать наследника для них. Жалко, если промахнешься. На самом деле Андрей родился, когда его отцу было сорок восемь лет. Он был отставной спортсмен-велогонщик. Отец умер рано, ему не было шестидесяти. Перегрузки, о которых говорили, и допинг, о котором говорить было не принято, не благословляли на чудеса долгожительства. Остались его медали и часы. Медали мать увезла с собой в новую жизнь, а часы носил при себе он. А как иначе? Он должен был сверяться по ним – годится ли очередная подруга на роль матери их наследника? Он улыбнулся и вынул часы. До Москвы еще ехать двое суток и тринадцать часов, подсчитал он. Так что же, он на самом деле собирается найти женщину, которую никогда не видел? Фамилии не знает, только имя. Более того, он везет ей кучу денег. Андрей быстро поднес к губам стакан и жадно глотнул чая. Он едва не захлебнулся. Спасибо, что чай остыл, иначе обжегся бы точно. «Снова обжегся? Теперь уже и чаем?» – насмешливо спросил он себя. «Да ты подуй, не хватай, не глядя-то», – наставляла бабушка всякий раз, подавая белую кружку в зеленый горошек, когда он мальчишкой проводил лето в Сетявине. Если бы он научился сначала остужать голову, думать и дуть, то сейчас в Сетявино и ехал бы, это в Тверской губернии. Чтобы продолжить начатое дело. За деньгами для своего дела он и нанимался на краболовное судно. Он их получил. Но… – Вам повторить? – спросила девушка в белой бейсболке – какая стильная форма у официанток, отметил он. Ей наверняка надоело смотреть в окно и на него. – Да, конечно, и погорячее. – Он усмехнулся и заглянул ей в лицо. – Я из тех, кто любит погорячее, – подмигнул девушке. Она кивнула, но никак не отозвалась ни на расхожую фразу, ни на его взгляд. Она быстро вышла и вернулась со свежим стаканом в старинного вида подстаканнике и лимоном на тарелочке. Он прошелся рукой по поясной сумке, в которой лежали деньги, – этот жест стал привычным. Он повторяет его по тысяче раз в день. Что ж, Андрей Волков из тех, кто легко обучается, усмехнулся он. Все деньги здесь. Его собственные и те, которые он должен отдать незнакомой женщине. Официантка открыла окно, правильно, похвалил он мысленно, молодец, догадалась, что ему душно. Не столько из-за температуры тела, сколько от накала души. Опять влип, что ли? В окно влетел ветер, вбросил в ресторан пригоршню ароматов. Каких именно – Андрей не мог сказать, но запах таволги он узнал. Сейчас он показался ему особенно сладким, до спазмов в горле. Таких же сильных и сладких, как те, что сдавили его, когда он прочитал в коричневой тетрадке погибшего парня: «Я виноват, но просто сказать тебе об этом мало. Слово – звук. Все дурное, что я сделал, словами не определишь. И не буду. Я должен за все заплатить. Я почти готов. Еще немного… Я знаю, ты не захочешь взять у меня деньги. Но пойми, они не плата за то, что я впился в твою жизнь и откусил большой кусок от нее. Я любил тебя… сначала и… потом. Но то, что произошло потом… Я не сразу понял сам, что я больше не прежний. Не тот, кого ты знала. А когда понял, я догадался – если не оставлю тебя в покое, не уйду после того, что случилось, мы погибнем оба. Я хочу, чтобы у тебя было все, что нужно для счастья и удачи. Прими подарок от меня». Андрей выучил наизусть эти строчки еще после первого рейса на краболове. Он мог воспроизвести в памяти каждую букву из тех синих и мелких, которыми исписаны страницы в клеточку. Всякий раз горькое чувство поднималось изнутри – незнакомка не получила подарок. Он, Андрей Волков, отдал деньги не той. На ум тотчас являлась мысль, которая могла бы его оправдать: неведомая ему женщина не получила бы деньги и по другой причине – он не знал ни ее адреса, ни телефона. Никто на краболове этого не знал. Но он пообещал исполнить последнюю просьбу человека, уходящего в иной мир. Он поклялся. Колеса вагона взрыкнули и перестали крутиться. Андрей вздрогнул. Этот звук напомнил ему то, что произошло тогда, в море. …Они стояли на палубе, всматриваясь в серо-синие волны, кутаясь в черные бушлаты, которые им выдали, когда они нанялись на краболов. Одежда делала их не просто одинаковыми, а неразличимыми, как, впрочем, и было задумано. Потому что нет ни краболовного судна, отчалившего от берегов Курил, нет парней, ушедших в левый рейс. На бумаге по крайней мере. А все остальное – скроет морская волна, если что. Но сами невидимки видели друг друга. Говорили мало – никто не рассказывает в таких рейсах о себе. Да о чем говорить? Если ты нанялся сюда – значит, нужны деньги. Не важно, почему, зачем или для кого… Они стояли на палубе, опершись о перила правого борта, с парнем – соседом по койке. Шум волн приглушил гул катера, который подлетал к левому борту. Парень насторожился раньше – поднял голову, сощурился и подобрался, словно приготовился к прыжку. Андрей в который раз подумал – это профессионал. – Бандиты, – услышал он его голос и вздрогнул. Он читал в газетах о пиратских нападениях на море, но думал, что это происходит где-то дальше, у берегов Гонконга. Клацанье металла, гортанные крики, протяжный голос боцмана, проклинавший всех матерей мира, – сомнений нет, он прав. Они бросились на крик. В правый борт впились отливающие чернотой когтистые багры. Краболов накренился, как невесомый ялик, на котором Андрей мальчиком катался в Крыму. Он почувствовал, что его, помимо воли, несет прямо к краю борта, на багор, который вот-вот опустится и зацепит. Он вспомнил, что поленился переобуться – вышел на палубу не в ботинках с глубоким протектором, а в старых скользких кроссовках. Андрей взмахнул руками, хватая пальцами воздух, пытаясь удержаться на ногах. Багры раскачивали суденышко, оно послушно, как бабушкина деревенская корова с толстой пеньковой веревкой на рогах, тащилось за баграми. Андрей увидел гибкого человечка в черной маске, тот уже закинул ногу на борт, вот-вот поставит ее на палубу. Его несло прямо на него. Сильный толчок в плечо – Андрей раскинул руки и полетел назад. Опасный край удалялся, наконец он почувствовал под собой что-то твердое. Больно ударившись, догадался – упал на рундук со спасательными жилетами. В голове мелькнуло – жилетов не хватит даже на половину команды, они вчера сосчитали. Он открыл глаза и увидел, как парень, с которым они только что стояли, вознесся в прыжке. Полы расстегнутого бушлата парили, словно крылья, он походил на хищную птицу, нависшую над тем, кто уже заносил вторую ногу на палубу. – А-а-а! – закричал он. Бандит припал к борту и замер. – Назад! – Андрей понял, что парень готовится прыгнуть на бандита в маске, а тот уже выдернул багор с края борта. – Верни-ись! Удар длинной сильной ноги, обутой в высокие ботинки-берцы, пришелся бандиту в грудь. Он прыгнул в море солдатиком – ногами вниз, крепко прижав руки к бокам. Так прыгал и он, мальчишкой, в глубокую заводь, не к месту вспомнил Андрей и на секунду отвлекся. А потом увидел, как другой бандит, ловко перехвативший черный стальной коготь, направил его в живот парня… Из капитанской рубки раздался лающий голос. Он грохотал над схваткой, над волнами. Только потом, когда все закончится, Андрей узнает, что капитан перед выходом в море запасся магнитофонной записью: «Мы пустые. Крабов нет». Налетчики не стали обыскивать судно. По тому, как легко оно раскачивалось баграми, было ясно – трюм на самом деле пуст. Им нужен улов, дорогие крабы, а не матросы. Андрей смотрел на быстро отплывающий катер, чувствовал, как выравнивается корпус краболова. Он встал, пытаясь понять, все ли цело. Ныла каждая мышца, но он в порядке. А… он? Парень лежал навзничь, уставившись в небо. У Андрея больно задергалось сердце. Темные глаза смотрели в серое небо. Парень моргнул. Жив, обрадовался Андрей и подошел еще на два шага. Замер, когда увидел живот. Ему остались минуты в этом мире. Андрей сжал кулаки. «Ну зачем, зачем ты кинулся на бандитов? – хотелось кричать на него. – Трюм пуст, его уже вытряхнули, ты сам перетаскивал ящики на морозильник, который причалил к ним накануне. Да если бы и полон, черт с ними, с крабами. Их море в этом море!» Он поморщился – каламбур не вовремя, но точнее не скажешь. Загрузились бы снова. Набили трюм. А вторую жизнь не поймать даже самым уловистым тралом. Андрей присел на корточки рядом с ним. – Держись… – бормотал он, – держись, мужик, ты же профи, я догадался… Ты можешь то, чего не может никто из нас. – Но он понимал, что словами не задраить живот, на который страшно смотреть. Парень пошевелил губами. Андрей наклонился ниже. Он почувствовал сладковатый и теплый запах свежей крови. Краем глаза увидел, как пульсируют бледно-синие кишки под тонкой прозрачной пленкой… Он почувствовал дурноту, но попытался услышать каждое слово. – Отдай… ей, – шептал парень. – Деньги… – Рука его дернулась, Андрей догадался – парень хочет указать на карман бушлата. – Там-м… посмотри… – Кому? Имя? – быстро спросил Андрей, понимая, что парень уходит. – О-о-о… Глаза замерли на сером небе, Андрей попятился. Он не мог найти в себе силы и прикоснуться к набухшим от боли векам, опустить их на глаза, которые больше ничего не видели. Его похоронили по морскому обычаю – в море. Потому что никто не знал, где его близкие, откуда он приехал. Все знали только одно – зачем он здесь. Раздавая деньги команде, собравшейся выходить на берег, капитан сказал: – Не спускайте все сразу. Тяжелые деньги, парни. Доля погибшего лежала у Андрея в поясной сумке. Ему отдали ее только потому, что он попал на краболов по знакомству. Его устроил парень, сокурсник по военному училищу, из которого так быстро сбежал. – Если тебе понадобятся деньги на гражданке, имей в виду – у моего отца интересный бизнес. Ты можешь хорошо заработать. – А что за дело? – на всякий случай спросил Андрей. – Море, а в нем крабы. – Парень подмигнул. – Не меряно. Мой папаша вовремя подсуетился, у него несколько суденышек в личном хозяйстве. – Как это? – удивился Андрей. – Личные? Его собственные? – Он был секретарем горкома партии и вовремя прочел секретный указ. Там написано, кому и как можно перевести безналичные рубли в наличные. Он попользовался. Андрей не был силен в экономике или в финансовом деле, но то, что это два разных вида валюты, он знал. Его мать работала бухгалтером на шинном заводе. У всех предприятий безнала в конце восьмидесятых, рассказывала она, в достатке. Но превратить его в нал практически невозможно. Из-за этого завод почти разорился, а матери пришлось искать новую работу. Он это хорошо помнит. Еще и поэтому мать настояла на военном училище. Считала, что военное дело надежное, особенно если у тебя дядя – генерал. На берегу вернувшуюся из рейса команду встречала пестрая стайка женщин. Андрея никто не ждал, потому что никто его в рейс не провожал. Он удивился, увидев перед собой тоненькую брюнетку. Он уставился на нее – может быть, он видел женщин красивее, но это было давно. – Мне сказали, его деньги у тебя. – Он услышал голос и почувствовал, как мгновенно внутри что-то оборвалось, рухнуло и раздулось. Ему стало больно, Андрей поморщился и плотнее завернулся в бушлат. Он пожал плечами, чувствуя, что не может отвести глаз от ее рта. Губы играли, извивались, манили. Он вдруг подумал: нарочно они или просто живут сами по себе? И больше не отрывал от них глаз. – Он был крутой мужик, – сказала она. – Я знаю. – Андрей кивнул. – Поедешь ко мне? – спросила она. – Приглашаю на домашний ужин, – добавила она, и эту простую фразу, казалось, произнесла другая – милая, домашняя женщина… Андрей захотел оказаться в теплом доме, где чисто, сытно, не качает море. А если что и качается, то постель… Он переступил с ноги на ногу. - Я живу рядом, – добавила она. Полу светлого плаща подхватил ветер, он увидел край короткой юбочки. Он тысячу лет не видел юбки! «Неправда, – одернул он себя. – По телевизору – на шотландце. Он был в юбке в клеточку. Интересно посмотреть на нее без… плаща. Конечно, только без плаща». – Расскажешь мне все, – приказала она, а это уже был голос другой женщины, которая шагала, громко цокая высокими каблуками черных туфель, к стоянке, где припарковала свою праворульную пятилетнюю «хонду»… Она везла его молча, ему даже показалось, что он для нее все равно что… шкаф. Или рундук-сундук. Как потом оказалось, он не слишком ошибся… – Как тебя зовут? – спросил он, когда они вошли к ней в дом. Она протянула руку и коротко бросила: – Деньги. Он смотрел только на губы, он чувствовал, что сейчас кинется на нее, вопьется в них и не отпустит ни губы, ни ее до тех пор, пока не вытряхнет из себя все, что накопилось за рейс. Сбросит все и станет ему легко… везде. И в голове тоже. – Как тебя зовут? – повторил он. – Оксана, – ответила она. Он распахнул бушлат, расстегнул поясную сумку и вынул пачку. «О-о-о…» – бился в голове голос парня. Ну конечно, Оксана. Вот она. У парня, такого могучего и сильного, могла быть только такая подружка… Андрей водил пальцами по выпуклому рисунку подстаканника. Так он гладил… другие выпуклости, он поморщился. Это было… Да, умелая женщина Оксана. Как-то вечером она спросила его: – Хочешь кальян? Он кивнул, хотя толком не знал, что это такое. Он представлялся ему похожим на ингалятор Махольда, которым мать лечила в детстве его больное горло. Заливаешь пихтовое масло, опускаешь конец в стакан с горячей водой, берешь трубочку в рот и вдыхаешь пары. – Тебе понравится, – пообещала Оксана. – Видишь, дым проходит через воду, охлаждается, очищается. А ты ловишь кайф. Я сама готовлю курительные смеси из трав и разных… специй, – объясняла она. Андрей не настаивал на точности. – Между прочим, сейчас модно вдыхать вино через кальян. А как удобно: вдохнешь – никакая экспертиза не найдет. Ни в дыхании, ни в моче, если милиция заставит подышать. Попробуешь. Она была талантливая «кулинарка», понял потом Андрей. Никогда не думал и ни от кого не слышал, что обыкновенная ваниль делает с мужчиной такое. Она призналась, что добавляет в кальян ванильный экстракт. – Четыре стручка ванили разламываешь, кладешь в бутылочку, заливаешь водкой, сто граммов, не больше, закупориваешь и ставишь в прохладное место на две недели. – Ты приготовила для… него? – спросил Андрей. Она пожала плечами: – Так, на всякий случай. Он-то и без ванили хорош. – Ты… ты думала, что с ним может что-то случиться? Она внимательно посмотрела на Андрея черными глазами и сказала: – С ним давно все случилось. Он сам это знал. – Она помолчала. – Только не знал, где удобней найти свою смерть. После многих ночей бессонной страсти Андрей открыл наконец коричневую тетрадь, которую нашел в кармане бушлата погибшего. Он прочитал ее от корки до корки и почувствовал, что его светлые, коротко подстриженные волосы встали дыбом. Эта женщина не та, кому он должен был отдать деньги того парня. Более того, он отдал ей почти все свои… Но это его грех. Андрей почувствовал отвращение к ванили навсегда. Никогда в жизни он больше не съест даже булочки с ванильным запахом. На следующее утро он вышел от Оксаны и снова нанялся на краболов. Он должен заработать вдвое больше, чтобы выполнить последнюю волю парня. Если бы тот не толкнул его в плечо, то Андрей не очнулся бы на крышке рундука. Это ему в живот впился бы багор бандита. Во время остановки в маленьком порту, где краболов загружался углем, Андрей развернул местную газету и увидел объявление, выделенное оранжевым цветом: «Абсолютно ненужные вещи, оставшиеся от молодого ухоженного мужчины – размер 52- 54, рост 180- 186. Часы, обувь, размер 44. Кожаный бумажник, к сожалению, пустой, но подходит для любых купюр – рублей, евро и долларов. Жду. О.». Это ему знак, догадался он. Зовет обратно – таким изощренным способом. Эта женщина хотела не просто разорить его. Она хотела оставить его при себе. Но он уходил от нее все дальше и дальше… По воде. И не собирался возвращаться по суше. После рейса Андрей получил деньги. И теперь ехал в Москву… Официантка в белой бейсболке забрала у него стакан и положила счет на столик. Он расплатился, оставил девушке на чай за терпение и пошел в свое купе. 9 Ольга открыла глаза. Что это? Что за звук? Снова ведро катается по балкону? Она напряглась. Сердце билось гулко, в ушах грохотало, как от звуков тяжелого рока в проезжающей под окнами машине. Или… это плеск воды? А вой – что это? Какой протяжный… О-о-о… Кто-то зовет ее? «Сама знаешь кто…» Тело взмокло под тонкой желтой пижамой. Она знала, он зовет ее. Ткань прилипла к спине, Ольга приподнялась, высвобождаясь из липких объятий. «Похожи на его последние объятия?» – спросила она себя. Она снова легла на спину. «Брось, не сочиняй, это ветер и дождь. Ну да, конечно, – Ольга торопилась успокоить себя, – это снова дождь. Нынче летом на Москву опрокинулся океан воды, хотя обещали сушь. Дождь – он такого же серого цвета, как океан, и лужи тоже… Перестань, не заговаривай себе зубы», – приструнила себя Ольга. Она поморгала в темноте, напрягая зрение, словно силясь что-то рассмотреть. Близорукие глаза обманывали, рисовали странные картины. Если бы Ольга не знала, что напротив кровати окно, задернутое зеленой занавеской, она бы подумала… Занавеска поднялась, вздыбилась. Потом, опадая, словно угасшая волна, зацепила краем что-то… Это что-то скрылось под водой навсегда. Ольга дернулась и села в постели. Его больше нет, внезапно поняла она. Опустила голову и уткнулась носом в колени. Мягкая ткань желтых пижамных штанишек погладила по щеке. Но его давно нет рядом, напомнила она себе. А теперь его нет нигде. В голове зашумело, будто в ней тоже плескались волны, опережая друг друга, торопясь утишить боль, приласкать. Нежно пройтись по спине, по животу, по бедрам. Так, как когда-то его руки… Ольга подняла голову от мокрых коленей. Эта сырость не от океанских брызг, а от слез. Ольга их не вытирала. Последние слезы по нему, пусть… Они должны пролиться. Когда-то. Она слышала свои рыдания словно со стороны. Так плачут по покойному. Она и плакала по нему, потому что сейчас неизвестно кто и неизвестно как сообщил ей: Юрка Орлов, друг ее детства, всей ее жизни, первая, и как она думала, единственная и вечная любовь, погиб. Она сама знала, что это случится, и он тоже знал наверняка. «Но почему, почему?» – хотелось закричать ей. Если бы он не пошел служить туда, где служил, он остался бы прежним Юркой. Они были бы вместе всю жизнь, а не только половину! Они же любили друг друга! Сначала как брат и сестра, потом как мужчина и женщина… – Умер… – сдавленно бормотала она. – Юрка умер… Она упала на подушку. С Юрой Орловым, казалось Ольге, она прожила две жизни. Одну – детскую. Другую – взрослую. Они росли вместе – сначала в сибирском гарнизоне, потом на Урале, потом их отцов перевели в Вятку. Они поселились на третьем этаже кирпичного четырехэтажного дома. Их комнаты разделяла стена – удобно перестукиваться. Дети придумали свой язык, что-то похожее на азбуку Морзе. Тук-тук-тук – я иду к тебе. Ту-ук – я тебя жду, это ответ. На тринадцатилетие бабушка подарила Ольге книгу «Мифы Древней Греции». Толстую, с картинками. Юрка приходил к ней, они вместе читали о подземном лабиринте, который извивался под дворцом царя Миноса. В этот лабиринт был заключен Минотавр, человек с головой быка, которого родила жена Миноса – Пасифая. – Ты смотри, – Юрка тыкал пальцем в картинку, – этот Минотавр съедал, тут написано, прекрасных юношей и девушек. Их привозили ему из Афин. – Фу-у, – отворачивалась она. – Ужас. Я про это еще не читала. – Но нашелся кое-кто похитрее, – Юрка улыбался, – Тесей, он убил Минотавра. – Он сумел выбраться из лабиринта? – с замиранием сердца спрашивала Ольга. – Он остался жив? – Конечно, – Юрка пожимал костлявыми плечами, – я бы тоже смог. Ладно, мы туда съездим, сами посмотрим. На остров Крит. – Я хочу, – кивала она. – Мы увидим родину Зевса – бога-громовержца, правда? – Вот этого? А он сообразительный, – ухмылялся Юрка, указывая на портрет бога, – смотри, какую выбрал себе девушку. – Это финикийская царевна Европа, – снова слышала свой полудетский голос Ольга. – Она родила ему Миноса, который стал правителем острова. Почитай Гомера, знаешь, как он называл море вокруг Крита? – Как? – Виноцветным. – Оно… красное? – удивился Юрка. – Ты думаешь, если вино, то обязательно, как портвейн? – хихикала она. – Оно бывает… зеленоватое. – Ага, с золотым отливом, – фыркал приятель. Будущая жизнь обоим казалась похожей на сказочный лабиринт, в котором они одерживают победу за победой. Вместе, как вместе читали эту книгу. Однажды без всякого стука Юрка влетел к ней в комнату – в доме никто не запирал дверей в то время. – Посмотри! – Он сунул ей в руки журнал. – Ты такого никогда не слышала! Ольга прочитала и уставилась на приятеля. – Английский археолог Эванс увидел параллельный мир? – повторила Ольга. – Но как он сумел? Он на самом деле заглянул куда нельзя? Поэтому сошел с ума? – Знаешь, – говорил Юрка, который читал фантастику взахлеб, – такое вполне может быть. Вот бы тоже заглянуть, да? – Ага, – фыркнула она, – а потом слететь с катушек? Через много лет, когда они с Юрой лежали в этой постели, где сейчас она плачет по прошлому, Ольга спросила его: – А как ты все-таки понимаешь, что такое параллельный мир? Юрий не удивился, будто только и делал, что думал об этом. – Тот, в котором мы с тобой оказались, Ольга. Сейчас, вместе. Она услышала в его голосе такую тоску, что не стала спорить. Она-то считала этот реальным. А в параллельный мир ей все чаще хотелось уйти, убежать, скрыться в нем, пускай на время. Отдохнуть от этого, от всего, что нет сил изменить. «В тот мир, где нет Юрки?» – Ольга подталкивала себя к опасной черте. Она запомнила, как тоскливо стало на душе от собственного признания. Больно-больно. Она никогда не думала, что сможет произнести похожее даже мысленно. – Этот мир для меня кошмар, – продолжал он. – Мне… страшно. – Он уткнулся ей в шею и обнял. Так крепко, что ей тоже стало страшно, но по другой причине – никогда ей не вырваться из этих объятий. «Ничего, ничего, потерпи, – успокаивала она себя. – Потерпи…» Чем дольше они жили вместе, тем яснее Ольга начинала понимать: Юрка, который пришел к ней после армии, не тот, которого она знала всегда, до последней царапины. Он не сказал ей, откуда у него шрамы на спине. «Мне там не видно», – отшучивался он в ответ на ее назойливые вопросы. Он раздражался по каждому пустяку, словно все вокруг отвлекало от чего-то, что сидело внутри. – Тебя бодает Минотавр? – однажды спросила Ольга. Произнеся слово-пароль, она надеялась вернуть прежнего Юрку хотя бы на минуту. Поскольку такое слово обычно заставляет ощутить время, из которого оно вынырнуло. Он не сразу понял, о чем говорит Ольга, но, продравшись через мучительный лабиринт своих мыслей, бросил: – Он вот-вот меня забодает. – Рванул рубашку. Ольга увидела, как посыпались пуговицы. Она кинулась к нему, желая защитить. – Юрка! Ты что? Я с тобой, не бойся… – Уйди! – прохрипел он, его глаза налились кровью. Ольга похолодела. Она отступила, но не от страха, Юрка не тронет ее пальцем, никогда. Она видела, с какой яростью он дрался с мальчишками, но не с ней, даже в детстве. Он смотрел сейчас на нее и говорил: – Я пропал, Ольга. Ты не знаешь меня. Ты видишь не меня… меня больше нет. Она протянула к нему руку: – Есть, есть, ты есть, Юрка. Я вижу тебя. Иди ко мне… – Ее ласковый голос звал за собой, он пошел на него… В нежных объятиях большое тело расслабилось. Даже шрам на спине побледнел, заметила Ольга, когда он отвернулся от нее. Она перебирала темные волосы на затылке, густые, какими они были у Юрки всегда. Шепча разные слова, она ощущала себя невероятно сильной, настоящей женщиной, способной успокоить «сердце воина, опаленное битвой». Ольга давно где-то вычитала эту фразу и запомнила. Еще бы, она дочь военного, такое не забыть. Но… Юра не участвовал в битвах, размышляла она. Тогда почему его сердце должно быть опалено чем-то? Не важно, одергивала она себя. Он затихает, он успокаивается рядом. У них все нормально. У нее прекрасная работа, им хватает денег, а Юра устроится. Снова станет близким и понятным, каким был всегда. Раньше. Дома… Ведь она знает его так хорошо, так давно. Как… себя. Он спал, она лежала рядом с открытыми глазами. «Хочешь видеть будущее? Всмотрись в настоящее, – призывала она себя. – Теперь, когда тела умолкли, признайся, что чувствуешь сейчас. И не лги себе». Тревогу и боль, вот что она ощущает. После страстных минут телесного единения и животной радости все будет так, как час назад. Ольга опустила веки. Ей не хотелось смотреть на будущее. У Юрия есть причины для отчаяния, понимала она. Прошел год, как он живет у нее, но до сих пор без работы, без друзей, без родных. Она едина во всех лицах. Но разве это ощущение когда-то настораживало ее? Они, конечно, были особенной парой – росли не в толпе, не в большом городе, даже не в малом. В закрытом пространстве военного городка, за высокими кирпичными стенами. На вахте стоял солдат с автоматом, которому не положено впускать не только чужих людей, но и чужие нравы. Поэтому в пятнадцать лет и она, и он были не такими, как их ровесники за стенами городка. Она вспомнила, как Юра пообещал ей оранжевый парус. Это произошло на берегу реки, где она тренировалась каждое утро, готовясь сдать на второй разряд по художественной гимнастике. Он прибежал к ней и рассказал про парус, под которым можно кататься по песчаному пляжу. – А почему не алый? Разве я не похожа на Ассоль, а ты на капитана Грея? – подпрыгивала она, размахивая разноцветными галстуками. – Такой уже приплывал, неинтересно, – мотал головой Юрка. – Оранжевый, поняла? Как только увидишь оранжевый парус, знай, он за тобой. Не важно, на море, на реке или на песке. – П-парус на песке? – Она смеялась нарочито громко. – Значит, этот парусник потерпел крушение? Его выбросит на берег волна? Зачем мне такой? – Она щурилась без очков, чтобы рассмотреть возбужденное лицо приятеля. – Ха-ха, никогда! – завопил он. – Волна ни при чем. Это совсем другое! Такой парус может летать по песку! Ты слышала про спидсейл? – Не-ет, – настороженно ответила она. – Смотри сюда! – Юрка поднес к ее глазам журнал. – Серфинг на колесах – встаешь на доску и катишь под парусом. Восемьдесят километров в час! Его называют парусник пустыни. Знаешь, что мне нравится в нем больше всего? Надо очень быстро принимать решение. На пути преграда, нет времени думать. Взглянул на песок – сразу врубайся, какой грунт на пути – жесткий или сыпучий и как компенсировать крен. – Он махал длинными руками, они обещали, что со временем тело войдет в свои истинные берега, а Юрий Орлов станет настоящим красавцем. – Ты хочешь… летать под таким парусом? – тихо спросила она. – Хочу! Ты увидишь, какой он… – Ладно, уговорил, – наконец согласилась она. – Я буду ждать. – Хочешь… – он засунул руку в рюкзак, – пирожок с вишнями? Она быстро покачала головой. – Как это у тебя получается – ешь пироги, торты, пирожные, но не толстеешь. У тебя внутри Минотавр? – Она смеялась. – Я только попробую… – Ольга протянула руку. – Откушу от твоего. Мне нельзя менять вес. – Зачем себя мучить? Ты же не толстая. – Юрка не отнимал пирожок от ее губ. Она отстранилась. – Я хочу сдать на второй разряд, потом на первый. Понял? – Ты упорная, как твоя мама. Когда моя ждала твою в гости, она всегда говорила: «Зачем только я все это напекла? Она ни к чему мучному не прикоснется, а мне тоже неловко». – Твоя мама всегда была пышечкой, – улыбнулась Ольга. – Такая красивая. Юрка кивнул: – Она любила разные пышечки. Нас с отцом тоже приучила… Он говорил о родителях спокойно, как будто все, что случилось с ними, давно стало для него прошлым. Они погибли – разбились на вертолете в Восточной Сибири, куда пригласили отца Юрия на рыбалку. Парень остался один в трехкомнатной квартире. Ольгина мать приглашала Юру на обед, на ужин. Женсовет, который работал у них, как во всех военных городках страны, старался сделать для него что-то особенное. Он не противился, но не слишком-то спешил благодарить. Со временем все заботы о парне перешли к семье Ермаковых. Он стал для Ольги почти братом. Юра принял это как должное – ведь не могла его жизнь взять и рухнуть? – Не надо возни и шума, – морщился Ольгин отец. – Что вы налетели на него, как курицы? Квохчете над парнем, кудахчете. Он будет жить у себя в квартире ровно столько, сколько захочет. А потом Ольгин отец уехал в долгую командировку. Они с матерью не знали точно куда, но это была Африка. Сочетание слов «племенные войны» Ольга Ермакова узнала, когда училась в университете. Сначала из политических текстов на английском, которые переводила для зачета. Потом в газетах все чаще национально-освободительную борьбу на Черном континенте определяли так же, как в текстах на английском языке. Но как бы ни называлась борьба темнокожих людей друг с другом, у них были белокожие советники. Одним из них служил Ольгин отец. Мать волновалась, а чтобы как-то утишить страхи, все упорнее занималась Юрой. Она давала ему уроки физики и математики, по которым он отставал. – Ты будешь поступать в институт, Юра, об армии даже не думай, – предупреждала она. – Я пойду в мореходку или в судостроительный, – отвечал он. – Но и там нужны математика и физика. Юрка окончил школу, и стало ясно, что, если не устроить его в местный сельхозинститут, парень сразу окажется в солдатах. Он не печалился – в морпехи хоть сейчас. – Будь дома отец, – вздыхала Ольгина мать, – он устроил бы его служить на море. Но я сделаю все, что смогу. Он пойдет учиться в наш институт, на факультет механизации. Когда Ольга сказала Юрке, что уезжает в Москву, он побледнел и пожал плечами. – Счастливо. – И отвернулся. А потом резко повернулся и сказал: – Если кто станет вязаться, приеду и сразу – в пятак. Так всем и скажи. Она кивнула: – Ладно. В пятак, запомню. – Она засмеялась. – Вот сюда, да? – Она потыкала ладошкой в нос. – Как только кто-то спросит, как меня зовут, да? Только никто не подойдет, – добавила она. – До сих пор никто не пытался. – Здесь все знают, ты моя девчонка. Это правда, согласилась Ольга. А… как будет там? Иногда ей хотелось узнать, каково это – дружить с другими мальчишками? Наверняка кто-то попробует… познакомиться с ней, из сокурсников например. Там никто не знает, что она девчонка Юры Орлова. – Ты приедешь навестить меня? – спросила Ольга, словно защищаясь от мысли, некстати пришедшей в голову. Юра приехал к ней в первые каникулы. Они гуляли по Воробьевым горам, по Москве. Ольга показала ему свою комнату в общежитии на двадцать втором этаже высотного здания. Он долго стоял и смотрел из окна вниз. – А ты знаешь, морские пехотинцы спокойно возьмут и такую высоту. Хочу к ним. – С ума сойти. – Она передернула плечами. – Видишь, чтобы не было соблазна, даже выход на балкон задраили. Навсегда. – Ничего не бывает навсегда, – тихо сказал он и протянул руки к балконной раме. – Хочешь, открою? – предложил он. – Ты что-о! – завопила Ольга. – Меня выкинут из общежития! Знаешь, как здесь строго! – Ладно, не хочешь – не надо. Не кричи. Нам еще рано улетать в параллельный мир, да? – Мы в этом не все попробовали, – сказала она и осеклась, споткнувшись о взгляд Юрия. – Я… я тоже так думаю. Нам пора… попробовать. – Он протянул к ней руки и взял за плечи. – Ты ведь любишь меня, правда? – Будто сам не знаешь. – Улыбка вышла кривая – губы дрожали. Ольга ждала этого момента, она знала, такое случится в его первый приезд в Москву. В огромном городе можно все, чего нельзя за высоким кирпичным забором городка. Никто ничего не узнает, здесь никому ни до кого нет дела. Только им – друг до друга. Ольга уткнулась ему в грудь. Она была горячая. Ольга слышала, как колотится сердце, оно представлялось ей большим, даже огромным, под стать самому Юрке. Он притиснул ее к себе еще сильнее, она почувствовала, что в живот уперся комок. Ольга догадалась, что это, но засомневалась, не ошиблась ли. Жар, мгновенно опаливший ее, подсказал – не ошиблась… Она инстинктивно попыталась отстраниться, а он прижался еще сильнее. – Не бойся. Я люблю тебя. А это значит… я хочу тебя. Понимаешь? Он подхватил ее на руки, словно мускулистый танцовщик невесомую партнершу, понес к кровати. А дальше… кажется, никогда не вспомнить, что было дальше. Горячий песок… острый, мелкий… по сухой нежной коже… Горячая влага… Под закрытыми веками оранжевые всполохи. Парусник? Уже? Он за ней? – Ты… ты как раз по мне, – шептал он, обжигая дыханием. – Я тоже весь по тебе… Он уезжал вечером того дня и, обнимая Ольгу на перроне, сказал: – Теперь ты моя собственность. Поняла? Ольга засмеялась: – Ну уж прямо, собственность. – Пусть только попробует кто-нибудь приставать. Я приеду и… – В пятак! Я помню! – кричала она, махая рукой Юрке, который стоял за спиной у проводницы с оранжевым флажком. Между прочим, кандидат на «в пятак» возник скоро. Вот уж точно, о чем подумаешь, то и случится. Ольга ходила по воскресеньям в Большой зал консерватории на концерты. Удобно – не надо возвращаться поздно в одиночестве. Концерты интересные, с недлинными лекциями. Недлинными, оказалось, на ее взгляд, но ее сосед по креслу считал иначе. Здоровенный, рыжеватый парень уселся рядом с ней, плечи его оказались настолько широкими, что Ольга отклонилась вправо. Ей что теперь – кособоко сидеть весь концерт? Ведущая заговорила, как всегда, про все сразу – про музыку, монастыри, про жизнь на планете Земля и много о чем еще. Ольга почувствовала, как сосед не просто плечом, а своей чрезмерной энергией выпихивает ее из кресла. Она покосилась на него, потом посмотрела на девушку рядом с ним – она его привела. Бледная, уставилась в одну точку, опустив глаза. Ей неловко за приятеля. Наверняка недавно познакомились, решила Ольга. Парень ерзал и бубнил: – Я пришел слушать музыку, а она чего? Я деньги заплатил! – Вы не туда пришли, молодой человек, – проскрипела старушка за спиной. – Помолчал бы, парень, – поддержал мужчина. Он оглянулся и сказал в полный голос: – А ну пойдем выйдем! Ведущая что-то почувствовала и спросила в микрофон: – Что-то не так? Ольга повернулась к нему и неожиданно для себя угрожающе процедила сквозь зубы: – Между прочим, я тоже деньги заплатила. Вовсе не за то, чтобы слушать вас. Он повернулся к ней всем корпусом, старые кресла заскрипели во всем ряду. Бледно-зеленые глаза парня сощурились, Ольга засмеялась прямо в них. – Я тебя задушу, – прошипел он. – Только в объятиях, – насмешливо бросила она и не покраснела. – Ладно. Его девушка вскочила и выбежала из зала. Но он остался. Концерт закончился, парень не уходил, он хлопал вместе со всеми. – Какой у тебя номер? – спросил он, когда Ольга подняла сумочку, собираясь вставать. Она показала. – Ясно. Я встану посреди вестибюля. Не смей удрать, – тихо предупредил он. – А в чем дело? – она ощетинилась. – Ты сама сказала. Что я задушу тебя только в объятиях. – Ты… маньяк? – Нет, я честный человек. А ты соврала, да? – Да нет. – Она пожала плечами. – Только не до смерти, ладно? – Она засмеялась так свободно, как не смеялась никогда с чужими. Она удивилась: значит, ей не показалось, что после происшедшего между ней и Юркой она стала другой? Она росла, росла и выросла? – К тебе или ко мне? – спросил он, преградив Ольге, уже одетой в черную куртку, путь. – Выйдем и подумаем, – ответила она. Ольга надеялась, что сосед освежится и отстанет сам. «Болеро» Равеля, которым закончился концерт, услышал даже он. Хлопал как оглашенный, до звона в ушах. – А тебе понравилось «Болеро»? – спросила она. – Ага, – сказал он. – Я вообще-то тут в первый раз. Меня девушка привела. – Они медленно шли в сторону Старого Арбата. – Говори, когда и где? – Ты про что? – Ольга остановилась, нащупала в кармане баллончик. – Про душить и про объятия. Она остановилась. – В пятак хочешь схлопотать? – тихо предложила она. – От тебя, что ли? – Он протянул к ней руки.- Я тебя сейчас… Ольга уже вынимала баллончик из кармана, а потом разжала пальцы, он упал на дно, а она добавила: – Нет, от моего морпеха. Она увидела круглые глаза, по цвету они напомнили крыжовник в июне. – Спасибо за компанию. – Он вежливо поклонился. Повернулся и исчез за углом. Морпех – магическое слово даже для этого рыжего? Ольга захохотала. Приездов Юрия она ждала, и он появлялся на пороге. Но однажды весной получила письмо. Открыла его и похолодела: Юра бросает нестерпимую учебу в сельхозинституте и уходит в армию. Ему «подфартило» – он написал пять восклицательных знаков после этого емкого слова. Ольга сосчитала, когда на ночь перечитывала письмо. Его берут в морскую пехоту. Ольга училась на третьем курсе, когда отец вернулся из командировки. Она оказалась удачной настолько, что летом дочь переехала в свою собственную квартиру. Однокомнатную, с большой кухней, в двенадцатиэтажном доме на улице Авангардной. Пять минут пешком от метро «Водный стадион». Юра писал ей письма, не часто, отпусков не давали. Когда она спрашивала отца, почему их нет у морпехов, он отвечал, что Юрий Орлов попал в особую часть. Юрка объявился, когда Ольга уже работала в том скучном институте. Он приехал без звонка, без телеграммы. Позвонил в дверь в воскресенье утром. Ольга не кинулась к нему на шею, она густо покраснела, а губы разъехались в улыбке. Она ждала этого мига. Он наступил. – Привет, – сказал Юрий, переступая через порог. Большой, сильный, с лицом взрослого мужчины. Но он смотрел на нее так, что она узнала бы его всегда. – Привет. Ты… пешком? – спросила она, стараясь быть как можно насмешливее, чтобы скрыть свои чувства. Сердце билось так сильно… – А где же парус? – Она встала на цыпочки, вытягивая шею, делая вид, что пытается выглянуть в окно. – Оранжевый парус у подъезда? В лифт не вошел? – Сердце билось быстро и подпрыгивало. – Я тебе сказал, что оранжевый парус – за тобой. А я приехал к тебе. – Он шагнул к ней и обнял. – Чувствуешь разницу? Но она чувствовала только его… Когда он лег на спину и положил ее голову себе на плечо, ей показалось, что под головой камень. Но горячий. Нагретый солнцем. – Оранжевый парус ты увидишь, обещаю… Когда поведу тебя под венец, – сказал он. Ольга услышала в его голосе что-то… Она не знала, как это назвать. Беспокойство? – Я пока не спешу идти под венец, – поспешила она ответить. – Я уведу тебя под венец, – настаивал он. – Я хочу быть с тобой – сейчас, потом, всегда… – Все поняла. – Она засмеялась, приподнимаясь на локте и смахивая волосы с лица. – Оранжевый парус – это после. – Ага, – отозвался он, засыпая. Начиналась их вторая жизнь вместе. Взрослая жизнь. Назвать их отношения медовым месяцем было бы неправильно. Медовый год – точнее. Они дорвались друг до друга. Они и сами не подозревали, что так страстно желали этого… 10 Значит, что Юры больше нет? Ольга подняла голову от коленей. Это значит, что больше нет его… тела? Его сильной шеи, за которую она цеплялась, а он ходил, как говорил, «с отягощением», не дрогнув ни единым мускулом? Его груди, поросшей темными кудряшками, в которую она колотила кулачками, пытаясь опрокинуть Юрку на пол. Его коленей… Он сгибал их, она ложилась животом на них и вытягивалась в струнку. Он смеялся и говорил, что они вполне могли бы выступать в цирке. Его… бедер, которые обнимали ее… Его плоти, которая делилась с ней чем-то таким, что заставляло забывать, кто она, где она… Вот этого всего нет? Даже тогда, когда она уже не понимала его слов, его действий, его реакции, тела их понимали друг друга. Всегда. А если нет больше его тела, значит, его нет на самом деле. Ольга опустила голову на подушку и снова закрыла глаза. Под опущенными веками снова ожили они с Юркой. …Она уходила на работу каждый день. Он долго спал, приходя в себя после армии. Ему снились кошмары. Он продолжал в них участвовать. Ольга не расспрашивала ни о чем – все равно не расскажет. Как не рассказывал отец, вернувшись из Африки. А если бы согласился, то на полуправду вроде той, что отец охотился на львов или на крокодилов с утра до вечера. Но Ольга могла себе представить кое-что из жизни морского пехотинца, в конце концов, не только в Америке есть Рэмбо. И если ее предположения не соответствовали реальности, то от истины отстояли не слишком далеко. Как бы она хотела, чтобы Юрка все забыл и спал спокойно. Однажды вместе с коллегой Мариной Ивановной она зашла в аптеку. – Куплю-ка я себе чаю, – поморщилась Марина Ивановна. – Так плохо спит муж, ужас. И мне не дает. Ворочается, вскакивает. Этот его собачий бизнес. – Она покачала головой. Ольга знала, чем занимается ее муж – его фирма продает корм для собак. – А что вы купите? – быстро спросила Ольга. – «Спокойный сон», видишь? Травяной чай. Это сбор. – Может, мне тоже купить, – в раздумье проговорила Ольга. – А твой… друг, – осторожно начала Марина Ивановна, – неужели плохо спит? Он такой молодой… – Мы ровесники, – кивнула Ольга. – Просто после армии он никак не придет в себя. – Она печально улыбнулась. – Где он служил? В горячей точке? – задала вопрос Марина Ивановна, утыкаясь носом в кошелек и не заметив, как побледнела Ольга. – Я… не знаю точно. – Ольга пожала плечами, шаря рукой в сумке, отыскивая деньги. – Он не рассказывает. Но я знаю, что он служил в морской пехоте. – Вот как? – Марина Ивановна вскинула голову. – Это… – Она осеклась, будто не хотела произнести то, что собиралась. – Должна сказать, что Рэмбо – это не только персонаж американского кино. Так что купи чаю и попробуй его напоить. Но не жди особых успехов, – предупредила она. – Для таких надо что-то посильнее. – Она выбила чек и вернулась к прилавку. Ольга на негнущихся ногах пошла к кассе. Значит, она правильно представляет себе морских пехотинцев. Марина Ивановна тоже назвала имя из кино. Они уже выходили из аптеки, когда Марина Ивановна сказала: – Я засунула своего сына в институт. Против его воли, признаюсь. Но я так не хочу, чтобы он… – Она поморщилась. Ольга кивнула. – Юрий тоже учился. Но бросил. Она принесла домой чай и показала Юрию. – Вот средство от бессонницы. От твоих кошмаров, – сказала она. – Заварю тебе двойную дозу, – тараторила Ольга, не глядя на него. – Ты думаешь, меня возьмешь вот этим? Да это мне что слону дробина. – Юрий поморщился. – Фу, сколько сюда насыпали коры крушины. – Он помотал головой. – Ты знаешь, как она пахнет? – поинтересовалась Ольга. – Еще бы! Моя бабушка всегда пила на ночь настой с крушиной. Ольга засмеялась: – Я знаю, от чего такой настой помогает. – Я тоже. Ей помогало, – сказал Юрий. – От запоров. – Мог бы не уточнять. – Она поморщилась. – А что такого я сказал? – Он повысил голос. Это случалось все чаще, и Ольга ловила себя на том, что уже ждет этого. У нее заранее начинало подпрыгивать сердце. Снова скандал. Снова из ничего. Но короткие стычки прежде кончались объятиями и ласками, потом бессонной ночью и его дневным сном. Она клевала носом на работе, ощущая сладостную горечь и тихую печаль. – Ты зря пытаешься опоить меня этим. – Он выплеснул чай в раковину. – Рядом с тобой я не могу спать спокойно. Все время, которое я жил без тебя, я думал только о тебе… Такая жизнь начала утомлять ее. Ольга приходила домой и видела Юрку в кресле перед телевизором, он щелкал пультом. Как будто что-то силился увидеть на экране, но ему не показывали. Ей стало казаться, что кресло за зиму обрело форму его тела. Тогда еще Ольга не знала, что если женщине, чтобы расслабиться, достаточно длинно поговорить с подругой, то мужчина отключается иначе, хотя бы вот так – усевшись перед экраном на многие часы. – Где ты сегодня был? – задала она привычный вопрос. У них не было мобильников – в то время они стоили дорого, не было и домашнего телефона. В общем-то Ольга даже радовалась, что ничего этого нет. Значит, Юра не позвонит на работу, и она не огорчится до вечера – его снова никто не нанял. Она могла побыть в своем мире. Но Ольга чувствовала, между ними что-то случится… Случилось. Весной. – Смотри, – сказала она, вернувшись с работы, и выдернула из кармана листок с адресом и телефоном. – Позвонишь снизу, по внутреннему. Вот по этому. – Она потыкала пальцем. – Здесь тебя точно возьмут. Верный вариант, а для тебя он просто прекрасный! – Это куда? – спросил он, не оборачиваясь к Ольге. – Да ты повернешься ко мне или нет! – возмутилась она. Он повернулся, а она едва не отступила на шаг. На нее смотрели темные глаза, еще темнее обычных. – Ты… ты пойдешь, да? – Она чувствовала, как страх сжимает сердце. – Сходишь, Юра? Триста баксов в месяц. Юрий отвернулся от Ольги, выпрямил спину. – Пролет, – бросил он, меняя картинку на экране. – Почему? Ты придешь не с улицы. Телефон дала Марина Ивановна. Она ко мне хорошо относится. Я тоже сперва не знала почему, но она объяснила, что придерживается принципа «СП». – «СП»? – Юрий повернулся к Ольге. – Ты разве работаешь в совместном предприятии? Ольга засмеялась. – Да нет. «СП» – это союз провинциалов. Она ведь тоже не москвичка. Сама из Твери, а вышла замуж за москвича. В общем-то москвичи нас не любят. – Она поморщилась. – Но нам-то что, правда? Ольга сыпала словами, опасаясь, что стоит замолчать и Юра скажет что-то, от чего ей станет больно и страшно… На следующий день она сидела на работе как на иголках. Неужели все дурное кончится сегодня? Его возьмут, начнется другая жизнь, понятная. Юрка станет прежним… «Да, он прежний», – упало сердце, когда Ольга пришла домой и закрыла за собой дверь. Он сидел в той же позе, на том же месте. Ей захотелось плакать. Она медленно повесила сумку на крючок, длинная ложка для обуви закачалась, как маятник, отсчитывая что? Часы или минуту до… конца? До конца их совместной жизни? Она больше не сомневалась – этот конец виден. Ясно и отчетливо. – Что? – выдохнула она. – Рассказывай, – попросила тихим голосом. Медленно расстегнула куртку и сняла. Ей не хотелось входить в комнату, ей казалось, в ней пахнет бедой. А как она пахнет? Вот так, как сейчас. Пивом, потом, сигаретами. В ее доме не должно пахнуть так. Это точно. – Меня не взяли, – бросил Юрий, когда она, поменяв туфли на шлепанцы, вошла в комнату. – Как? – Ольга прикрыла рукой рот в отчаянии. – Все просто. Они дали мне три теста. Я ответил. Сказали, чтобы я позвонил завтра. Но я знаю, меня не возьмут. – Он говорил, не отрываясь от экрана. Длинный прямой нос стал еще длиннее, а челюсть напряглась, казалась квадратнее, чем всегда. – Я отвечал на похожие. – Какие глупости, – фыркнула Ольга. – Неужели по тестам можно что-то узнать? Оценить человека по-настоящему? Он пожал плечами. – Но почему? Что ты отвечаешь не так? Ты можешь предположить, что они вычитывают в твоих ответах? – Голос сорвался на визг. Она испугалась себя. Это потом она узнала, что простые на первый взгляд вопросы, невинные, позволяют точно узнать степень агрессивности человека. Нанимая в охрану, работодатели хотят знать, как поведет себя их сотрудник в сложной ситуации. Не поставит ли в трудное положение, из которого им придется выпутываться. Потенциальный охранник Юрий Орлов мог применить оружие там, где хватило бы слов, вот что выяснили те, кто читал его ответы. Юрий пожал плечами: – Не знаю. Спроси свою покровительницу, – он повернулся к ней и насмешливо посмотрел, – из «СП». Пускай объяснит. Что они такого видят. Ольга не спала всю ночь. Она торопила время. Она хотела утром вызвать в коридор Марину Ивановну и спросить. Наконец эта минута настала. – Марина Ивановна, вы можете узнать, почему его не взяли? – А его не взяли? – Она удивилась. – Но туда берут всех. Это простая работа – сидеть в будке… Ничего не надо делать. – Я вас очень прошу, узнайте, а? Марина Ивановна узнала. На завтра она вызвала Ольгу в коридор. – Его не возьмут, Ольга. Туда, где есть оружие, где надо подумать, прежде чем сделать… – Почему? – Ольга похолодела. – Потому что он прошел подготовку, после которой в такие места не берут. Они навели справки, где он служил… Ольга почувствовала, что внутри задрожал какой-то нерв. Он казался ей длинным, колючим. Он начинался в темечке и заканчивался в стопе. Точнее – в обеих. Один – в обеих. Но этого не может быть, пыталась объяснить она себе. Она изучала анатомию на занятиях по гражданской обороне. Если нерв проходит по обеим ногам, значит, где-то раздваивается… Глупости, одернула она себя. Ольга поежилась, пытаясь освободиться от неприятного ощущения. Ей показалось, этот нерв сейчас лопнет и разорвет ее пополам. – Юрий прошел особую подготовку, Ольга. В часть, где он служил, – тихо продолжала Марина Ивановна, – отбирают тех, у кого от природы сильна агрессия. Их натаскивают… – Как… собак? – неожиданно для себя спросила Ольга. – Я читала… А когда ими нужно управлять, надевают специальный электрический ошейник. Чтобы хозяин мог нажать кнопку на пульте, а собаку ударит разрядом тока… И она слушается… – Ну уж, так вот сразу. – Марина Ивановна поежилась. – Конечно, есть особенные, бойцовские, собаки… – Гладиаторы тоже. В Древней Греции, – неожиданно сказала Ольга. – Не знаю, Ольга, что тебе посоветовать. – Марина Ивановна с сочувствием смотрела на свою коллегу. – А… кто вам это сказал? – Генерал, дядя моего мужа. Надо искать работу в другом месте. Ольга возвращалась домой так медленно, как только могла. Ее не обгонял лишь ленивый, на нее оборачивались – чего путается под ногами. Если бы не печальное лицо, то кое-кто подумал бы, что девушка ищет клиента. На эскалаторе в метро ей хотелось ехать не вверх, а вниз. Она готова была перешагивать на ступеньку ниже, сопротивляясь подъему. Но не выйдет, за ней все занято другими людьми. Всем им лучше, чем ей. Что она скажет Юрию? Правду? Ольга колебалась, пока не поднялась в лифте на свой двенадцатый этаж. Еще открывая ключом дверь, не была уверена, что скажет. Но когда вошла и увидела Юрия в той же позе, что и вчера, и позавчера, и три дня назад, решилась. – Ну и что? – спросил он, не поворачивая головы. – Что узнала? Перед ним стояла зеленая кухонная табуретка, на ней – она не могла понять что. Она прижала к переносице очки, стараясь разглядеть. Раздвоенный нерв напомнил о себе снова. Сейчас он прожег насквозь, воспламенил кровь. Так загорелся бикфордов шнур, вспомнила Ольга, не на уроке физики, а после. Когда они с Юркой подожгли его, в шестом классе. Он стащил шнур у отца из металлического ящика. Перед Юрием на табуретке лежали смятые пивные банки. Пустые, конечно. Их стенки впечатались друг в друга так, будто их долго долбали каблуком. Ольга бросила взгляд на паркет. Никаких следов. Значит… он мял их руками? Пламя внутри погасло, засыпанное льдинками. Они звенели, звон отдавался в ушах. Юрий уловил в ней перемену и насмешливо спросил, глядя на нее в упор: – Так что тебе сказали… обо мне? – Они сказали, что тебя никогда не возьмут в охрану, – проговорила она на одном дыхании. – А я что говорил? – Он хрипло рассмеялся и снова вернулся к героям боевика. – Может, выключишь? – спросила она, стараясь не повышать голоса. – Поговорим. Он нажал на пульт. – Говори. – Сжатые кулаки ритмично колотили по гобелену подлокотников. – Я нашла тесты, – сказала Ольга. – Я сама ответила на них. Получилось, что у меня умеренная агрессивность, с которой легко идти по жизни. Хочешь посмотреть? – Что? Что ты сказала? – Он повернулся к ней всем корпусом. – Предлагаешь списать и выучить наизусть? Или ты наймешься в охрану вместо меня? Девушка с ружьем, да? Слабо? – Он громко захохотал, глаза заблестели. – У меня есть работа, – неожиданно взвилась Ольга. Вероятно, ее умеренная агрессивность дала о себе знать. – Работа? Эта твоя работа… Эта… – Да, у меня есть работа, – повторила она. Похоже, он расслышал в ее голосе что-то новое, интонацию, непривычную для нее. Он выкрикнул: – Они не берут меня! Меня никто не хочет! – Я… я хочу тебя, – вырвалось у Ольги. – Да кто ты такая? Что ты можешь! – Он бил кулаками по подлокотникам, но уже в равном ритме. – Но я и не требую от тебя ничего… такого… – Она не требует! Я сам знаю… Ольга видела, Юрий больше не владеет собой. Как будто внутри у него все горело, а он еще сильнее раздувал огонь. – Я не могу больше сидеть у тебя на шее… Меня никуда не берут. – Он поднял на нее глаза, такие она не видела никогда и не хотела видеть. – Говори, говори, что тебе сказали! – Он стиснул челюсть. – Я хочу услышать, как ты это скажешь! Я хочу услышать это от тебя! Как ты после этого будешь жить со мной! Тебе страшно, да? Тебе уже страшно? Она увидела, как пульт спрятался у него в руке. Она приготовилась услышать хруст пластмассы и не ошиблась. – Потому что ты служил в той части, в которой служил, – тихо сказала Ольга. – А в какой я служил? – свистящим шепотом спросил он. – Сам… знаешь… – Чему меня там учили? – Сам знаешь, чему тебя там учили. – Нет, ты скажи, чему меня там учили! – Тебя учили агрессии. Из тебя вынули все ужасное, страшное! – теперь Ольга кричала. – Не прикидывайся, что не знаешь! – А во мне была агрессивность? – угрожающе тихо спросил он. – Агрессия была во мне, да? Ты меня боялась? Всегда боялась? Она чувствовала, как бледнеет. Она вспомнила, как отчаянно, до победы, до крови из носа, он дрался с мальчишками. «Порох», – говорили о нем в городке. – Да, – сказала она. – Была. Но в норме. В армии ее утроили, учетверили. Потому что им так было надо. Зачем ты пошел в эту чертову армию? Зачем? Ты мог бы закончить институт. Мы жили бы как нормальные люди! – Это говоришь ты, дочь военного? – закричал он. Но Ольга не слушала. Ей надо освободиться от того, что распирало ее, мешало жить. Не важно, что будет после, когда она закончит. – Я понимаю, теперь нельзя ничего затолкать обратно. Разучить тебя бить, рушить, ломать, убивать. Или можно? Если можно было вынуть, почему нельзя затолкнуть обратно? Она говорила, собственный страх отступал. Колючий нерв успокоился и не угрожал разорвать на части. Она не должна его бояться, нельзя бояться того, кого любишь. – Ага-а… – Юрий медленно поднимался. – Ага-а. Вот как. Ты всегда знала, что я такой, да? А ты водилась со мной, да? Ты ждала меня из армии… Ты впустила меня к себе в дом. Почему? Ты думала, к тебе слетит ангел от морпехов? Ха-ха! Знала бы ты, знала бы ты… Что с нами делали там… Что делали мы там! Знала бы ты… – Его голос становился все громче, он поднялся почти во весь свой рост. Она… неужели? Она… слышит в его голосе слезы? – Я не тот… Я… «Только бы он не услышал сам свои слезы, только бы не…» – молила она. Но он их услышал. Злость на себя, на свою слабость распалила сильнее. – Я ничего не думала, – поспешно сказала Ольга, стараясь успокоить его. - Я ждала тебя. Понимаешь – тебя. – Вот он я! – Он раскинул руки. Потом упал в кресло. Он сжал пульт двумя руками, хрустнувшая пластмасса переломилась пополам. – Видишь, что я умею! Вот он я, смотри. Я умею еще не то. Хочешь, я раскатаю пальцами эти банки и завяжу их узлом? Хочешь? – Не хочу, – бросила Ольга. – Хо-очешь. Свяжу в ожерелье, повешу тебе на шею. Подарок от дорогого и любимого. От которого ты сама не знаешь, как избавиться, да? Ха-ха-ха! Угадал? Я знаю твое заветное желание… Знаю… Ольга смотрела на Юрия, в ее глазах застыл ужас. – Что смотришь? Думаешь, нападу на тебя? И нападу! – Он встал и медленно направился к ней. «Убежать? – мелькнуло в голове. – А что потом?» Она стояла, не двигаясь. Только выставила перед собой руки предупреждающе. – Не подходи, – тихо проговорила она. Ее синие глаза, не мигая, смотрели в его темные. Она видела в глубине их боль. Но лицо было чужим, злым. Таким она никогда не видела Юрия. Он протянул к ней руки, но она толкнула его в грудь. – Ты… ты меня толкаешь? – Он сжал кулак и ударил. Ольгина голова мотнулась, она стукнулась затылком о косяк. Все потемнело и успокоилось… Она открыла глаза и увидела женское лицо. – Зачем же так спешить, деточка? Зачем падать? Вообще зачем натирать паркетный пол до блеска? Чтобы потом красавец муж нашел тебя без чувств, – говорила она, рассматривая лицо больной. – М-м-м… Да… это было слишком… Я не знаю… – Зато я знаю. Твой муж рассказал. А теперь спи. Отдыхай. «Все не так, – хотелось крикнуть ей. – Совсем не так!» Но зачем знать правду этой женщине? Ольга опустила веки. – Лежи, не напрягайся, – попросила медсестра. Она закрыла глаза и почувствовала, как горячие слезы потекли по щекам. «Боже мой, – думала она. – Вот и вся любовь, как ни банально». А потом ее осматривал окулист, он сказал, что ей угрожает отслоение сетчатки. Высокая степень близорукости, объяснял он, сама по себе опасность дистрофии и отслоения сетчатки. А еще удар… Можно ослепнуть. Ольга вернулась домой из больницы и нашла письмо. Юрий писал, что не хочет окончательно испортить ей жизнь, поэтому исчезает. Он отправляется туда, где нужны такие парни, как он. «Но оранжевый парус ты все равно увидишь…» – прочитала она внизу и горько вздохнула. Пообещал бы ей кто-то, что она вообще не ослепнет. А уж парус, да еще оранжевый… Как-нибудь без него. В конверте нашла немного денег. Юрий играл в водное поло, нашел под Москвой какую-то команду, иногда приносил деньги. Так что же? Он нанялся в иностранный легион? Юрий как-то говорил, что в таком месте его встретят как родного. Утром Ольга пришла на работу бледная, хотя просидела перед зеркалом полчаса, пытаясь вернуть лицу живые краски. Она сказала Марине Ивановне, что Юрий уехал. Та кивнула, не расспрашивая ни о чем. Ольга попыталась произнести простую фразу и тут же разревелась. Марина Ивановна молчала, все ближе подвигая к ней стакан с минеральной водой, которая лениво пузырилась. – Все, все, тихо. Посмотри, просмотри-ка… Ольга подняла глаза и наткнулась на стакан. – Как? Неужели? Вы… собрали… Все это – мои слезы? – Она ошарашенно вытаращила глаза, уставившись на стакан. – Да нет, что ты. – Потом засмеялась: - Я думаю, ты наплакала стакана два. Ольга недоуменно переводила взгляд со стакана на женщину, потом обратно. – Шутите, – вздохнула она, а Марина Ивановна услышала во вздохе облегчение. – Прости, конечно, это шутка. Я налила тебе воды из бутылки, пей. Пора открывать дверь. Успеешь надеть, как говорят мудрые женщины, лицо. Ольга кивнула и вытащила косметичку из нижнего ящика стола. Открыла зеркальце. Марина Ивановна проследила за ее движением и сказала: – Я слышала, как мой сын наставлял очередную подружку. Цитировал журнал «Нива» столетней давности. – А что там может годиться для нас? – спросила Ольга. Марина Ивановна не в первый раз отметила завораживающее воздействие собственного отражения на женщину. Даже если нет сил, они всегда найдутся – последние, чтобы поднять кисточку и пройтись по лицу. Ольга подкрасила губы, лицо посвежело, стало спокойнее. – В двадцать пять – тридцать лет, то есть в твоем возрасте, дамы посвящали зеркалу по двадцать восемь минут в день, написано в старом журнале. – Ох… – С тридцати до тридцати пяти – уже двадцать четыре минуты. С тридцати пяти до сорока – восемнадцать. Но таким, как я, лучше всех было и тогда: с сорока до сорока пяти – всего двенадцать. Ну а дальше, к семидесяти, это занятие не увлекало – всего-навсего шесть минут. В общем, за свою жизнь при царском режиме женщина проводила перед зеркалом восемнадцать месяцев, то есть полтора года. – Тогда мне далеко за семьдесят, – фыркнула Ольга, закрывая зеркальце. Крышка щелкнула. – Так долго тогда не жили, – усмехнулась Марина – Ивановна. – А вообще-то я должна тебя поздравить, Ольга. – С чем же? – С тем, что ты свободна. Мой тебе совет – научись оставлять прошлое в прошлом. Поняла?… То, что сказала Марина Ивановна, думала Ольга, правильно. Но трудно. Прошлое все время выскакивает: в звуках – они напоминают о старом, в запахах – они возвращают в другие времена, в мыслях, из которых невозможно выгнать того, кто… Но… его больше нет… Их вторая жизнь с Юрой, взрослая, закончилась. Так, может, когда-то у нее получится оставить прошлое в прошлом? 11 Москва давно не заставляет замирать сердца тех, кто стремится к ней по земле или по воздуху. Никакого смущенного трепета перед ней не испытывает тот, кому хочется отведать ее прелестей. Все знают: плати – и получишь. Андрей не сомневался, что Москва забыла о нем – слишком долго гулял на стороне. Не узнает его, а значит, увидит в нем мужчину нездешнего и при деньгах. Какой облик примет жаждущий платы от него – человека в форме с палочкой, человека в форме без палочки, в футболке за рулем, пацана с бритой головой? Никто ничего не попросил, может, потому, что сам он был не с пышной шевелюрой, в футболке, имел при себе палочку, которая хлестко била током? Андрей подготовился к встрече с той, которую хотел взять. Но как бывает, если уверен в себе и готов – получишь без помех. Он удивился – даже нищий в переходе не протянул ковшиком руку, когда он переходил под широким многополосным шоссе к генеральскому дому. Свою квартиру на Мосфильмовской он сдал давно приятелю Кириллу и не хотел беспокоить его во внеурочный час. – Ну что, птица, – спросил Михаил Михайлович любимого племянника любимой жены, как называл он Андрея с первого дня знакомства, – все мечешься по белу свету? Будь ты в моей власти, быстро отправил бы тебя… – На гауптвахту, – подсказал Андрей, уже согревшийся в теплом доме. – Да нет, птица, ты бы у меня вернулся в армию, пока не поздно. – Поздно, дядя Миша, тем более я не обольстил ее, она меня забыла, уверен. – Увильнул ты. А хорошо начал учиться. Я-то думал, протолкну тебя в соседний кабинет, будешь наблюдать из окна прекрасный ресторан «Прага». Плохо ли? Я помню, ты большими кусками уплетал торт «Прага», только за ушами трещало. – Пищало, а не трещало, – поправила его жена. Любовь Николаевна опустила на стол блюдо с тортом, облитым шоколадом. – Он, – выдохнул Андрей. – Соскучился. Торт тот же, блюдо под ним – то же, с кобальтовой каймой, синева которой могла сравниться только с цветом моря перед штормом. С тремя нимфами, сейчас они спрятались под тортом. Тоже «Прагой». Андрей помнит, как мальчишкой старался подцепить кусок побольше, чтобы поскорее открылась нимфа в розовом пеньюаре. То есть почти голая. – Думаешь, почему я полюбил этот торт? – Генерал сощурился. – Когда пацаном приехал в Москву к своему дядьке, он сказал, что настоящие москвичи едят только его. А все остальные – для провинциалов. Так что налегай, коренной москвич. Андрей не отказывался. Ему легко было у Максимовых, правда, взрослым он приезжал к ним считанные разы. Когда умер отец Андрея, старший брат жены генерала, дядя Миша пообещал матери устроить его в военное училище. Обещание он выполнил. Но человека, менее способного к дисциплине, чем Андрей Волков, оказалось, поискать. Сбежал он из училища, но без суровых последствий – прикрыл от кары начальник, генералов друг. Михаил Михайлович не метал на голову племянника громы и молнии, он издали наблюдал, как фланирует парень по жизни. То, что Андрей окончил энергетический институт, ему понравилось. Но он, словно не веря в скорое перерождение вольнолюбивой натуры, ждал какого-то выверта. И дождался. Андрей укатил на Дальний Восток. Но опять-таки, когда он узнал, что Андрей сдал удачно и надежно свою квартиру на весь срок, одобрил. – Куда теперь путь держим? – спросил наконец генерал, отодвигая чашку с блюдцем. – На Севера. – Андрей сделал ударение на последнем слоге. – Туда, дядя Миша. – Надолго? – осторожно поинтересовался он. – Как дела пойдут. – Андрей пожал плечами. – А дела… в какой плоскости лежат нынешние твои дела? – Генерал наклонил голову набок, наблюдая за женой. Любовь Николаевна опускала на его тарелку еще один облитый темным шоколадом кусочек. Кивнул, одобряя. – Правильно, Любаня, хорошо подсластить во рту после чая. Он всегда пил чай, а потом ел торт. – Хочу запустить дело, – небрежно бросил Андрей, поигрывая вилочкой для торта. – Мастер запускать дела, – пробасил генерал. – Какое теперь? – насмешливо спросил он. – Не в том смысле, дядя Миша. – Андрей услышал интонацию и понял, о чем подумал генерал. – В каком же? Уточни, – потребовал генерал, прицелился и вонзил зубчики короткой вилки в край торта. Андрей вздрогнул – как те багры в край палубы. Он поморщился. Шоколад пошел трещинами. А палуба нет… Он вздохнул. – В положительном. То есть начать дело. – Ах вот как. – Кусочек торта направился в сторону рта. – Что будешь делать? – Валять… – …дурака, – не удержался генерал, но вилочка в руке не дрогнула. – Нет, дядя Миша, берите выше. – Андрей шумно втянул воздух, словно желая одолеть барьер. – Беру выше, – поддержал игру генерал, поднимая вилочку с тортом на сантиметр. – Валять валенки, – ответил Андрей. Темный кусочек с тонкой светлой прослойкой сорвался с вилки и шлепнулся в тарелку. Но не рассыпался. Генерал закашлялся, а жена маленьким, но крепким кулачком заколотила мужа по спине. – Андрюша, шути полегче. Не то оставишь меня безутешной вдовой. – Тетя Люба, я не шучу. – Андрей выпрямился, потом подался к столу. – Это правда. Я на самом деле хочу продолжить давно начатое дело. – Давно… начатое… дело? – прохрипел генерал. – Конечно. Я ведь уже валял валенки в Сетявине. Получилось. – Ты жил… в Сетявине? Брось, там дом давно завалился. Мы с Любой заезжали лет пять назад. Штакетины валялись, как рота пьяных солдат. – А я их… протрезвил, – ухмыльнулся Андрей. – Они снова в строю. Были по крайней мере, когда я уезжал оттуда. Генерал вытаращил глаза, потом расхохотался: – Ты – и Сетявино! Ты – и валенки! – Но почему, Михаил? – Любовь Николаевна возмущенно подняла голову. – Ты забыл, чем занимался мой дед? Значит, прадед Андрея? Я тебе рассказывала. Генерал молчал. Потом скрестил руки на груди. – А что, Андрей, вот этот твой выверт может оказаться самым правильным. Я почему пошел служить? Потому что все мужчины в нашем роду служили. При всякой власти. Видимо, в нас сидит какой-то нерв, которого нет в вашем роду. – Он указал на жену. – Ладно, не стану вторгаться в чужое пространство, Люба тебе все объяснит про нервы. – Хотите, вам тоже сваляю? – спросил Андрей, испытывая неожиданный прилив благодарности к генералу. Он не ожидал столь явного одобрения, хотя уверял себя, что ему оно совершенно не важно. – Еще бы. Конечно, – генерал кивнул. – Буду рад. – А вам, тетя Люба, обещаю привезти парочку котов. – Никаких кошек! – опередил жену генерал, которая уже открыла рот и снова закрыла с возмущенным лицом. – У меня аллергия на кошачий волос. – Ми-иша, – простонала она. – Коты – это не кошки. – А кто говорит, что кошки? У меня и на котов, и на кошек аллергия. Ты забыла? – Дядя Миша, – Андрей крутил головой, с трудом сдерживая смех, – дядя Миша, коты – это короткие, без голенищ, валенки. В них приятно и уютно ходить дома. – Правда? – На лице генерала возникло детское удивление. – Гм… Ну… ладно, таких котов я впущу в дом. А теперь, дорогой гость, прошу прощения. Меня ждут дела. Когда Андрей и Любовь Николаевна остались вдвоем, она спросила: – У тебя все в порядке, Андрюша? – И да, и нет, – тихо ответил он. – Я заметила по твоему лицу, ты постоянно о чем-то думаешь… постороннем. – Да. Уже давно со мной такое. – Он усмехнулся. – Женщина? Снова? – спросила она с сочувствием в голосе. – Да, но совсем не то, о чем вы думаете. У меня перед ней… долг. Серьезный. Любовь Николаевна побледнела: – Неужели… ребенок? – Нет. – Андрей отмахнулся. – У нее – нет. Любовь Николаевна прыснула: – А у какой-то… есть? Андрей оторопело смотрел на тетку. В глазах светился такой интерес, что он расхохотался. – Да кто их знает. Но пока не догнали. – Он подмигнул. – Нет, долг у меня даже не перед этой женщиной, а перед тем человеком, который ей задолжал. – А теперь вы по-настоящему свободны от меня. – Они вздрогнули. Это генерал тихо открыл дверь и заглянул. – Ты так торопишься удрать от нас? – спросила Любовь Николаевна у мужа. Михаил Михайлович покачал головой: – Просто я спешу сказать, что все вижу, поэтому оставляю вас наедине. – Что такого необычного ты видишь? – спросила жена. – Тетка жаждет поговорить с племянником. – Он деланно вздохнул и отвернулся. – О чем, по-твоему, я хочу поговорить с ним… без твоих ушей? – Любовь Николаевна сощурилась. – О чем не говоришь со мной уже лет тридцать, – сказал он. – О любви. Жена засмеялась: – Плохо считаешь, дорогой. – Я ошибся? В какую сторону? – Он оживился и уже почти переступил через порог. Но вернул ногу обратно, за границу гостиной. – Лет тридцать пять мы не говорим, – уточнила она. – Вот как? – Генерал шире открыл дверь, ожидая уточнения. Он привык, что на самый простой, казалось, вопрос услышишь от Любы то, чего никак не ждешь. – Потому что с тех пор, как мы поженились, мы не говорим о любви. – Она сделала ударение на слове «говорим». – Дальше не надо, – расхохотался генерал. – Я понял, догадался. Я тоже смотрю телевизор после полуночи. – Он подмигнул Андрею. – Там показывают, чем занимаются, когда женятся. Какова у тебя тетка, да? Будь настороже, охраняй границы… дозволенного, мой юный друг. Отсмеявшись, генерал снова закрыл дверь. – Итак, я слушаю дальше, – сказала Любовь Николаевна докторским тоном. Она положила руки на стол, подвигала пальцами. Россыпи яркого солнечного света пробежались по рукам, соскользнули на голубую скатерть. – Как прожекторы на море, – пробормотал Андрей и поморщился. Она сцепила пальцы. – Знаю, такие камни нужно носить вечером, но не могу себе отказать. Слаба. – Она наморщила нос. – Драгоценные камни любят вечерний свет. Но что такое вечер? Это кухня, это телевизор… Я надеваю их на работу. Берешь больного за щеки, заглядываешь в глаза, а между делом любуешься ими. – Пальцы с короткими ногтями заплясали по скатерти. Андрей передернул плечами. Как похоже на тот стук, с которым навалились на борт краболова багры… – А… Михаил Михалыч снова чем-то занят… особенным? – осторожно спросил Андрей. – Своей библиотекой на сей раз. Проводит инвентаризацию, я бы назвала это осмотром внешних покровов и пальпацией. – Она засмеялась. – Хочет поделить книги межу сыновьями. Но и себя не забыть. Стало быть, на троих. – Она усмехнулась. – Никуда не денешься от русской традиции ни в чем. Троица – вечный символ. Андрей рассказал ей все. Любовь Николаевна не прерывала. – Я потрясена, Андрюша. Ты говоришь, что Юрий Орлов из тех парней, кого учили быть агрессивным? – Она помолчала. – Для того чтобы этому научить, нужно иметь задатки в характере. Иначе ничего не получится. – Когда он узнал, что я удрал из училища, он мне позавидовал. Сказал, что морская пехота сломала ему жизнь. Как только вспомню его на палубе, со вспоротым животом, – Андрей закрыл лицо руками, – и его голос: «О-о-о», – снова мороз по коже. Ну почему он кинулся на них? Ведь никто, кроме него, пальцем не шевельнул! Все жить хотят. – Понимаешь, – Любовь Николаевна забарабанила по столу, – есть такой вид самонаказания, когда человек жаждет опасности. Он перестает избегать ее. Был бы кто-то, ради кого он мог жить, или что-то… Но он отвязал себя от Ольги. У него нет профессии, дела… – А вы не знаете, как тренируют морпехов? – Точно не знаю, – сказала она. – Но я знаю, чем можно вызвать повышенную агрессию. Андрей подался к ней. – Существует инъекционный тестостерон. Его применяли еще немцы для повышения агрессии у солдат. Скажи, как тебе показалось, он был крепким, здоровым человеком? – Вполне. Но его часто мучило горло. Он лечил его стрептоцидом, говорил, старый солдатский способ. Разомнет в ложке и сыплет на больное место. А раньше, до армии, никогда ничем не болел. – Интересно, – заметила Любовь Николаевна. – Ученые проводили исследования иммунитета. Обнаружили, что у агрессивных людей иммунная система очень крепкая, она прекрасно приспособлена для борьбы с инфекцией. В крови агрессивных мужчин больше лейкоцитов, а они отвечают за уничтожение микробов в организме. Значит, мы должны считать, что морские пехотинцы, отобранные с помощью тестов на агрессивность в том числе, не должны чихать и кашлять. До сих пор ученые не знают причин этому. Предполагали, – продолжала она, – что у них больше тестостерона в крови. Этот половой гормон считается свидетельством мужества. Проверили, как соотносится уровень тестостерона в крови и иммунитет. Но оказалось, что этот половой гормон ослабляет иммунитет. Понимаешь? – А они думали – наоборот? – спросил Андрей, который внимательно следил за ходом мысли Любови Николаевны. – Я изучала эту тему, – сказала она, – когда начинала после института работать со спортсменами. В общем-то из-за твоего отца, моего брата. Я даже работала спортивным врачом в команде велосипедистов-шоссейников. Должна сказать, – она вздохнула, – в последнее время спорт стал полем сражения фармацевтов. Сейчас в ходу стимуляторы центральной нервной системы. Они снимают предохранители, которые не позволяют организму расходовать свои резервы. А если их убрать, то при сверхвысоких нагрузках спортсмен черпает силы из неприкосновенного запаса. Не удивлюсь, если их попробовал и твой знакомый. – А… мой отец? – тихо спросил Андрей. – Он умер из-за того, что сейчас называют допингом? – Тогда то, что он принимал, называлось иначе, – уклончиво ответила Любовь Николаевна. – Когда находят новое лекарство, то празднуют победу над чем-то, что мешает победе над болезнью, болью… Уже потом выныривает нечто неожиданное, и к лекарству подходят иначе. Без фармакологии современный спорт невозможен, это я могу повторить тебе. Но все делают вид, что результаты – развитие человеческого организма. – Мой отец умер так рано, – говорил Андрей. – Я даже не узнал его как следует. Остались медали – мама увезла их с собой. И вот эти часы. – Он вынул из кармана золотой брегет. – Я их помню, – кивнула Любовь Николаевна. – Наш отец любил их. Твоему он отдал часы после первой золотой медали. «Золото – к золоту», – сказал он. – Она помолчала. – Знаешь, недавно я читала в медицинском журнале, что есть бетаблокаторы. Они снижают частоту сердечных сокращений, снижают тремор, то есть дрожание рук в тех видах спорта, где нужна особенная координация. Они повышают точность стрельбы. Не исключаю, что твой морпех попробовал и их тоже. – А что бывает после них? – спросил Андрей. – Быстрая утомляемость и снижение выносливости. Бензедрин тоже все знают, кому надо провести ночь без сна. Между прочим, велосипедисты-шоссейники с его помощью ставят рекорды. В общем, много чего существует, ученые трудятся… – сказала Любовь Николаевна. – А люди используют, устремляясь к победе, каждый – к своей. – Она поморщилась. – Итак, если я все поняла, тебе надо найти женщину по имени Ольга и отдать ей деньги Юрия Орлова. – Она усмехнулась. – Легко. В Москве особенно. – Но я должен ее найти, – настаивал Андрей. – А у него не было ее фотографии? – начала Любовь Николаевна с простого хода. – Именно ее – нет. Но у Юрия я нашел школьную фотографию. Знаете, как снимали в провинции? Каждый – в кружочке. – Так и в Москве снимали. Покажи. Он вынул из сумки коричневую тетрадь, а из нее – фотографию. Любовь Николаевна посмотрела на карточку. – Ой, какие все… – Она улыбнулась. – Но здесь под каждой – фамилия и имя. – Конечно. Если бы я знал ее фамилию. А тут вон сколько Ольг. – Было модное имя в то время. Давай-ка попробуем разобраться. Где он? – Вот. – Он указал на парня в середине третьего ряда. – Тогда она – вот, – уверенно указала Любовь Николаевна на девушку со светлыми волосами до плеч. – Она? – Андрей наклонился. – Почему вы так решили? – Потому что ни одна из тех двух Ольг не дождалась бы парня из армии. – Почему? – По форме носа, – засмеялась Любовь Николаевна. – Значит, ее фамилия Ермакова? – Конечно. Ольга Ермакова. Вот та женщина, которую ты должен найти. – Мне поискать ее через справочное? – Деньги поменяются, пока ты найдешь ее, – насмешливо сказала Любовь Николаевна. – Отдавать будет нечего. При таком-то редком имени и редкой фамилии. Надо подумать. Генерал заглянул снова. – Долго еще будете любезничать? – спросил он. – Уже закончили, – сказала Любовь Николаевна. – Андрей, пока ты не уехал в Сетявино, занимай детскую. Андрей кивнул и поднялся. – Миша, пойдем на кухню. Она поставила в мойку тарелки и включила воду. Капнула жидкостью из флакона. – «Фэйри» моешь? – заинтересованно спросил Михаил Михайлович. Жена быстро повернула голову и насмешливо ответила: – Уж точно не самолетным керосином. – Намек понял. – Никакого намека, – ответила она миролюбиво, но в голосе слышалась досада. – Давно ты интересуешься, чем моют посуду? – Ну ладно, ладно. Считай, я ни о чем не спрашивал. А чего ты злишься? – Генерал любил точность и не терпел никаких недомолвок. – Садись и слушай, – приказала жена. Она рассказала то, что узнала от Андрея. Но коротко. Он молчал и смотрел, как руки жены в розовых резиновых перчатках взбивают пену. Они прожили вместе тридцать три года. Их сыновья, как говорил генерал, нагуливали вес в гарнизонах. Готовили багаж, чтобы явиться в Москву. Отец мог устроить близнецов и сейчас, все в том же генштабе – теперь еще легче, поскольку у генштаба отнимают роль «главных мозгов армии». Михаил Михайлович сам прошел по ступенькам снизу вверх и хорошо знал тонкости не только реальной армейской жизни, но и эвфемизмы армейских отношений. В сущности, вся армейская жизнь – эвфемизм. Слова, произнесенные вслух, прикрывают те, которые следовало произнести. Морской пехотинец для молодых горячих парней – это, как они сами говорят, супер. На самом деле супер, причем везде. Он видел чужих парней, которые вместе с нашими показывали, на что годятся, на Крите, в местечке Суда, на полуострове Акротири. На ту военную базу НАТО он ездил в середине девяностых. Может быть, там был и знакомый Андрея? В общем, его собственные сыновья не морпехи. И это хорошо. Девочку жаль – ждала парня, которого знала с детства, а приехал чужой мужик. – Гм-м, – вздохнул Михаил Михайлович. – Ты что-то хочешь спросить? – подала голос Любовь Николаевна. Она уже поставила последнюю тарелку – отмокала после утренней манной каши. «Генерал недобрал каши в солдатах», – шутила она. Но варила искусно – ни комочка не попалось ему за последние тридцать лет. А вот в первые три года была не каша, а сплошные ухабы. Он улыбнулся: – Да, хочу. – Спрашивай. – Она кивнула, вытирая тонкие пальцы один за другим досуха, как делают врачи, вымыв руки после осмотра пациента. – Ты не будешь скучать… – Он пристально следил за ее лицом, ему было интересно, как слова отзываются в ней. Ее нос он называл маленьким флюгером. Она злилась в молодости – нос и впрямь длинноват по стандартам тогдашнего времени, в моде были курносые носы. Но он всегда мог определить – нравится ли ей то, что он говорит. Сейчас нос показывал – на душе жены полный штиль. – Ты не будешь скучать… – Ты уже это сказал, дальше, – потребовала она, как требовала от своих пациентов говорить точно и четко о собственных ощущениях. Они безропотно подчинялись Любови Николаевне. – Если я улечу на три дня в Брюссель? Он не стал бы спрашивать, если бы жена не купила билеты на концерт. Она повесила полотенце на крючок, повернулась к нему, вытянулась по стойке «смирно» и сказала: – Никак нет, товарищ генерал. Я найду, с кем пойти. – Вольно, майор. – Он протянул руки и обнял ее. Она не противилась. – Тебе привезти что-нибудь… особенное? – Особенное? Разве что кочанчики брюссельской капусты. Впрочем, нет, не надо. Ты перепутаешь и привезешь савойскую. У нее кочаны больше. – Ты мне не доверяешь? – Есть основания. – Она вздохнула. – Помнишь, я просила тебя абсент, а ты привез пастис? Он фыркнул: – Помню. – Вместо модной полынной настойки наши мальчики что получили? Анисовую настойку. – Она поморщилась. Он засмеялся: – Но все равно вышло к лучшему. Они не пошли в ту компанию на Новый год. Она согласилась: – Да. Будем считать, что кто-то наверху, – она подняла голову, – избавил нас от горя. Они замолчали. Машина, на которой их сыновья собирались поехать на встречу Нового года с бутылкой абсента, попала в аварию. – Знаешь, – жена повернулась к генералу, – привези мне отдохнувшее лицо. Больше ничего. – А где я куплю… такую маску? – Свое лицо, генерал, а не маску. На маску в последнее время я уже насмотрелась. Как я понимаю, вас там не ждет умственная работа. – У нас дружеская встреча с натовцами, а не бросок на Запад. – Тогда я спокойна. Поезжай, Миша, расслабься, – снова повторила она. – А ты что собираешься без меня делать? Кроме концерта, конечно. – Я займусь Андреем. Что-то есть такое, что крутится в голове, но не могу понять что. – А насчет кого хотя бы? – спросил муж. – Насчет девушки, которую он ищет. Генерал… – сказала она. Он быстро обернулся. Когда жена обращалась к нему вот так, это значит, она в волнении. – Слушаю вас, майор медицинской службы. – Это правда, что морпехов готовят так жестоко? – Не всех, – ответил он. – Я знаю, о чем ты спрашиваешь. Ты сама врач и понимаешь, как вынуть из человека то, что в нем сидит. И обратить на пользу. – А не во вред ли? – Это как посмотреть, – вздохнул генерал. – Ты сегодня консультируешь? – Он уходил от темы. – Да, – сказала она. – Ко мне записалось пятеро. С каждым по часу, так что рано не жди. – Прислать машину? – Сама доеду, – сказала она. Он кивнул, поцеловал ее в нос и вышел. 12 Через голову уходит восемьдесят процентов тепла, где-то услышала Ольга. Она поежилась и надвинула капюшон ветровки. Навстречу, а также слева и справа, обгоняя их с Мариной Ивановной, бежали люди. Нет, не шли мужчины и женщины, а просто бежали человеческие особи, одетые в брюки и куртки, быстро перебирая ногами. Вчера, сидя у окна на кухне, она разглядывала маленького паука, который полз по стеклу снаружи. Ей было видно, как двигаются его шесть тощих ножек. Похоже. Паучьими ножками управляет голова паука или что там у него, это точно, а люди только думают, что подчиняются собственной голове. Она вздохнула. – Ты чего? – спросила Марина Ивановна. – Да так. – Ольга отмахнулась. Ей тоже надоело бежать по маршруту, который выбрала не она. Все чаще казалось, что она с каждым днем глубже уходит в лабиринт, а значит, все меньше надежды из него выйти. Женщина под сорок с маленькой сумочкой шла навстречу, она вела за руку ребенка лет трех. До нынешней революции сидела бы в своем, к примеру, Угличе и вкручивала винтик в часы на заводе. Рядом с похожей на нее, которая вкручивала другой винтик. Конвейер крутился десятилетиями в одном режиме, держал людей при себе. Но сейчас бывшая работница наверняка снимает с подругами квартиру в Москве или стоит у прилавка на каком-нибудь рынке. Нет, скорее всего устроилась нянькой. Ребенок какой-то… другой породы, что ли? Ольга безошибочно узнавала провинциалов, причем не только совсем уж свежих. Она узнавала тех, кто со стажем. Даже с очень большим стажем. Но по правде сказать, последних только после разговора. Нет, они ничего такого не произносят, но в их словах, а стало быть, в ощущении, нет незыблемой уверенности, что все вокруг принадлежит им. Коренных москвичей заботит, какие дома надо сносить, какие строить. Какие деревья рубить, а какие нет. Провинциалам все равно. – Видишь, вон тот могучий дом с колоннами? В нем жила прабабушка моего сына, – сказала Марина Ивановна, словно уловив что-то. – Ей принадлежал весь этаж. Там селились артисты, музыканты, она тоже каким-то боком прислонялась к этому кругу. Она и умерла в том доме, только, как ты понимаешь, в комнате, но в коммунальной квартире. – Она усмехнулась. – Дед моего мужа был ее внебрачным сыном. Но настоящий муж усыновил его. – А вы разве не можете сейчас как-то… что-то… получить? – Ольга кивнула в сторону дома, который они разглядывали. – Как-то… что-то… – передразнила она ее. – Пошли лучше отсюда. Ольга, стараясь не задеть бедром, обтянутым светлыми брюками, зады и бока дорогих машин, пробралась к тротуару. – Хочешь купить монастырского хлеба? – вдруг спросила Марина Ивановна. – А где это? – Сразу видно – провинциалка или хорошо натасканная атеистка, – фыркнула она. – Вон, прямо на тебя смотрит. – Марина Ивановна сказала название, но Ольга сразу забыла его. Действительно, на территории женского монастыря пекли хлеб и продавали в лавочке, похожей на сельский магазин. В таком они покупали хлеб в Покровке давным-давно, когда отец учился в военной академии в Москве, а они жили с матерью в деревне. Хлебом пахло так крепко и так маняще, что она не удержалась и поднесла к губам острый уголок. Откусила. – Ох, – покачала головой, пытаясь разжевать острую, как хвойные иголки, корочку. Марина Ивановна с интересом смотрела на нее. – Знаешь, по тебе никогда не скажешь, что ты не в Москве родилась. Но если за тобой понаблюдать… – И что? – А то, что есть нечто, чего не спрячешь ни под слоем лет, ни под толщей выученных стадных правил новой жизни. Ольга кивнула, ощущая невероятный покой. Она хотела, но никак не могла найти способ обрести его хотя бы на миг. Так было постоянно в последнее время. Вот оно – вкус прежней жизни. Так что же этот вкус только в монастырском хлебе и остался? А сама она разве выросла не в монастыре – стены военного городка не тоньше монастырских. – Но наверняка тебе должно быть намного приятнее в московской среде, – заметила Марина Ивановна, – чем мне в твоем возрасте. – Почему? – Потому что нынче вся провинция переселилась в Москву. А в мое время – редкие экземпляры. – Она засмеялась. - А вообще я хочу с тобой поговорить о другом, Ольга. – Говорите, – сказала она, выглядывая из капюшона. – Ты понимаешь, что с тобой происходит? – спросила Марина Ивановна. – На работе? – Не до конца. – Ольга поморщилась. – Кое-что понимаю. – Ты знаешь, что такое мобинг? – Что-то… – Она наморщилась. – Если от английского слова «моб», то это… грубить, хамить, нападать. – Не напрягайся, – перебила ее Марина Ивановна. – Это называется травля, если перейти на русский. – Травля? Вы хотите сказать, что меня травят? Но почему? – Потому что ты узнала страшную тайну своей начальницы. Ольга остановилась: – Вы шутите. – Но ты же сама мне рассказывала, что она входила в магазин «Интим»? А ты видела. – Ну и что? Кого сейчас этим можно удивить? – Значит, можно. Она сама догадывалась, но не верила до конца, что из-за этого Наталья Михайловна Дорошина к ней переменилась, а за ней – остальные коллеги. Ольга молчала, прислушиваясь к странному равнодушию в себе. – Конечно, тебе лучше всего в таком случае уйти, – продолжала Марина Ивановна. – Но я не советую. Поэтому предлагаю смотреть на все открытыми глазами и искать запасной вариант. Только не бросай все и не удирай, – снова предупредила она. – Ты не одна, я – на твоей стороне. – Вообще-то, – сказала Ольга, – она грозила открыть против меня дело. Из-за факса. Мне не доказать, что не я отправила запрос в Улан-Удэ и… Марина Ивановна подняла руку; – Только между нами. – Ольга остановилась. – Я послала факс в Улан-Удэ за подписью… гм… Натальи Дорошиной. – И… что вы написали? – Я написала, что отправляю уточненный список документов, которые они должны представить. Там нет ни слова о копии лицензии, ты ведь понимаешь? – Но вы рискуете… из-за меня. – Ольга похолодела. – Нет, из-за себя. Я тебя притащила сюда. Помнишь? Ольга почувствовала, как мелко дрожат руки. Она и не знала сама, что это так мучило ее. – И что? – Я попросила их прислать как можно скорее все документы. Они уже на столе у Дорошиной. – А Наталья… – Ничего. Что она может сказать? Насторожится – да, но поймет, что не все поддерживают ее. Знаешь, как называют тех, кто толкает окружающих на мобинг? Моблер. Смешное слово. Воблер, есть такое слово у рыбаков. От мужа слышала. Что такое – не вникала. – Она махнула рукой. – Я просто не знаю… – Не надо, – махнула рукой Марина Ивановна. – Не благодари. Я бы погуляла с тобой еще, но меня дома ждут. Мои мужики собрались на рыбалку. – Она покачала головой. – Знаешь, я всегда говорила, что не люблю маленьких детей. Они мне нравятся начиная лет с девяти. И что же? Мне кажется, и мужу, и сыну все время девять. Ольга с удивлением смотрела на Марину Ивановну, которая для нее служила образцом женщины, которой повезло в семейной жизни. – Удивляешься? Мой муж и сын все время играют. Я чувствую себя иногда их бабушкой. До чего они на днях додумались? Взять на прокат «УАЗ». Знаешь такую машину? «Козел» в просторечии. С тентом вместо кабины. Ольга повернулась к улице. По запруженной Остоженке катили блестящие иномарки. – Не смотри, такие здесь не ходят. – Она усмехнулась. – Спроси, сколько стоит день проката? Тридцать у.е. Это при том, что в гараже у них останется нормальная машина. Спрашиваю: почему, зачем? А мне говорят – мечта всей жизни. «Ты бы не согласилась, – говорит муж, – сесть в такую машину, значит, я не могу купить ее». Но я-то знаю, – она подалась к Ольге, – что он не купил ее уже потому, что пришлось бы чуть не полгаража разбирать. По высоте не пройдет. – Она усмехнулась. – А теперь он берет ее на выходные! Ольга кивала. Она видела мужа Марины Ивановны, но никогда бы не подумала, что он, хозяин небольшой фирмы, которая поставляет корм для собак и называется «Поликорм», тот самый, о котором она рассказывает. – Пойду собирать своих семилеток. – Марина Ивановна подмигнула. – Бычков наловят. Потом долго будут гоняться за кошками во дворе, чтобы их одарить. – Она скрылась за стеклянной дверью метро. Ощутив необыкновенную легкость, которая возникает у человека, решившегося спрыгнуть с моста и которого долго к этому подталкивали обстоятельства, окружение, Ольга свернула на бульвар. Казалось, она сейчас идет без всякой цели. Но так не бывает, понимала она, потому что все, не отдавая себе отчета, с самого рождения устремлены к той, о которой даже не знают. Но она есть, заложенная непонятно как, в каждом. В промежутке можно довольствоваться временными целями, чужими, но все равно двигаться к своей. Почему не все доходят? Путь кривой, жизни не хватает, в общем, у кого как. Ольга обнаружила себя на сверкающих мраморных ступеньках дорогого магазина одежды для туризма, рыбалки и охоты. Она толкнула дверь, но та не поддалась. Осмотревшись, увидела кнопку звонка и нажала ее, заметив глаз видеокамеры. Понятно, усмехнулась Ольга, но не дрогнула. Видимо, те, кто наблюдал за ней изнутри, поняли: девушка настойчива, значит, не ошиблась. Открыли ей. Магазин оказался невелик. Но как в нем пахло! Какой в нем свет! Ольга ходила от стойки к стойке, от витрины к витрине и чувствовала, как что-то, давно забытое и засыпанное кучей мусора, зашевелилось. Ну конечно, воспоминание. Дедушка надевает на нее патронташ, который сшил сам из сапожной кожи, плечо ее под тяжестью опустилось. Ольга снова вспомнила про Фемиду с весами, но после того, что сказала, а главное – что сделала Марина Ивановна, эта женщина ее не пугала. Какая милая, хоть и глаза завязаны. Давно это было, но запах старой кожи, пороха и чего-то еще, неуловимого и не имеющего названия, Ольга нашла здесь. Она огляделась. Продавец равнодушно следил за ней, по лицу видно – думает, что пришла поглазеть. Ничего не купит, в лучшем случае – бейджик, подарок для своего парня. В полумраке, с умело подсвеченными стенами, пахло дорогим табаком, но не назойливо, а слегка. Кожей, опять-таки тонко. Ольга наконец спохватилась: – Здравствуйте. Мужчина за стойкой охотно отозвался. Похоже, магазин числили заведением европейского уровня, здесь не вздрагивают, когда клиент здоровается. – Вы что-то хотите? Вам помочь? – Сама любезность. – Спасибо, я знаю, где это. Ольга направилась к стойке с галстуками. Она знала, где они, потому что изучила на сайте магазина. Фотографии стендов в Интернете были яркими и четкими. Она трогала галстуки, рассматривала, пальцы гладили шелк, ощущали выпуклости на ткани – вышитые птички, вытканные рыбки. Она забыла обо всем, что не здесь. Она хотела отгородиться от того мира, из которого вошла сюда. Получилось. – Простите, а вот этот галстук… – Ольга указала на темно-зеленый из шелка, по его полю летели крошечные гуси – белозобые казарки. Она узнала их сразу по длинной шее и белым перьям на груди. Такие четкие, что можно рассмотреть их клювы. – Шведская фирма, – бросил мужчина, не глядя на Ольгу. – Сколько стоит? – спросила Ольга и подумала – не важно. Если у нее не хватит, она возьмет в долг. Ей казалось, это не галстук, а рука, протянутая ей из ниоткуда, она должна ухватиться за нее во что бы то ни стало… Перед глазами вспыхнула россыпь шелковых галстуков, она подбросила их вверх, а вальс-фантазия Глинки плыл над залом… Она сдала тогда на второй разряд по художественной гимнастике. Такое счастье Ольга пережила в своей жизни впервые. Она собиралась пережить подобное снова. Мужчина пошуршал прайс-листом, объявил цену, изучающе глядя на нее – сейчас уйдет или для порядка еще погуляет? – Я возьму, – выдохнула она и подала ему галстук. Продавец с интересом посмотрел на Ольгу. Он оценил ее выбор. – Обратите внимание, он хорош для охотничьего жилета. Вон того. – Он указал на полку. – Прекрасно подойдет к этой рубашке. – Он положил на стойку серую рубашку. Она не посмотрела ни на жилет, ни на рубашку. – Спасибо, – кивнула Ольга. – В другой раз. Она спешила домой так, что, казалось, вылетит из подземелья без всякого эскалатора. Она жаждала проверить – правильно ли говорят, что если в прошлом ты испытал что-то приятное и запомнил то состояние как самое замечательное в своей жизни, то можешь вернуться в него. Снова испытать радость. Но для этого тебе нужно что-то, что поможет твоему возвращению. Ольга всегда чувствовала себя уверенной и в полной безопасности, когда раскладывала на большом полированном столе в гостиной свое шитье. Она еще не убрала со стола остатки ткани, из которой шила юбку-спираль. Вещь получилась, но возникало сомнение – а она сможет пройтись в ней? По-дамски, а не широкой поступью женщин, надевших брюки. Как будто они идут в будущее, мимо настоящего… Дома, едва закрыв за собой дверь, она смахнула на пол обрезки ткани и выложила на стол галстук. Он вытянулся во всю длину – на, смотри на меня, любуйся. – Прелесть, – прошептала Ольга. Она сняла очки, наклонилась, желая рассмотреть фактуру ткани. Потом осторожно приподняла и понесла к зеркалу. Набросила на шею. Казалось, кровь не просто побежала быстрее, насыщенная адреналином, она забурлила. Ольга давно не испытывала похожей радости. Она понимала, что причина даже не в самой вещи, не в красоте ее, а в том, что она наконец увидела знак, не пропустила его, иначе продолжала бы блуждать в лабиринте, уводящем ее от выхода… к самой себе. Не она первая испытала такое чувство. Оно знакомо даже младенцу, схватившему вожделенную игрушку. Человеку, обретшему веру, или тому, кто научился растворяться в медитации. Да всем, кому удалось испытать состояние счастья и осознать его. Не зря сказано – летает от счастья. Она пребывала в странном состоянии до самого вечера. Крутилась вокруг шкафа, сама не зная почему. Потом вокруг стола, брала в руки ножницы и резала ими воздух. Наконец Ольга открыла шкаф и начала рыться в нем, не зная толком, что ищет. Оно выпало само, зеленое шелковое платье с воздушным кружевным воротничком. «Прелесть, какое платьице», – хвалили все. Его сшила мать и заставила надеть Ольгу. Ей исполнилось восемь. – Если будешь все время ходить в брюках, – говорила она, – станешь, когда вырастешь, топать, как девушка с веслом. Ольга захихикала. – Ты знаешь такую девушку? – удивилась она познаниям дочери. Эту скульптуру она увидела в Москве, когда они с мужем отдыхали в санатории. – Знаю, – сказала Ольга. – И кто она такая? – допытывалась мать. – Наша учительница. Мы с Юркой видели, как она каталась на лодке напротив кладбища. – Ты снова там была? – Мать отшатнулась. – Так с Юркой же… Мать кивнула. Тогда она тоже считала, что с ним надежно… Подходит, сказала она себе, когда внимательно рассмотрела ткань. Она нашла разноцветные нитки в коробке из-под индийского чая. И они подходят. Всю ночь просидела в Интернете. Она отмахнулась от слов докторши: «Не напрягаться, не… не…» Глаза ее пока видели то, что она хотела увидеть. К утру она поняла – есть поле для работы. Галстуки носят мужчины от тридцати до шестидесяти лет, каждый пятый никогда не носил его и не собирается. Но если предложить им так, чтобы они не смогли отказаться? Ольга распорола платье, распорола купленный галстук. Остро заточенные ножницы не дрогнули в уверенной руке… Настоящие, дорогие галстуки шьют вручную, знала она, и она шила, стежок за стежком. А потом вышила не гусей на зеленом поле, а уток. Положила два галстука рядом. Получилось. Ольга надела новый костюм, серый, повязала галстук. Черные туфли на среднем каблучке, оглядела себя со всех сторон, перекинула ремешок черной сумочки через плечо и вышла из дома. Едва она взошла на мраморные ступеньки, дверь открылась сама собой. Мужчина вышел из-за стойки. – Здравствуйте, – сказала Ольга. – Рад видеть. Вы пришли за жилетом или рубашкой? К нему? – Он кивнул на галстук. Потом глаза его округлились. – Каков подлец! – Простите? – осторожно спросила Ольга. – О ком вы? – Негодяй, – с еще большим жаром повторил он. – «Только ва-ам, эксклюзи-ив», – передразнил он кого-то. – Где, у кого вы купили? Ольга улыбнулась. – Вы о галстуке? – уточнила она, не ожидая ошеломительного успеха. – О нем. – Я сшила его сама. Глаза мужчины остекленели. – Похожи, да? Только я вышила уток. – Клон чистой воды, – фыркнул наконец мужчина. – А вы можете его снять? – Конечно. Вы хотите рассмотреть работу, – сказала она, приспуская узел, снимая галстук. – Ручная, вот ниточка незаправленная, все, как положено. – Класс, – выдохнул он, исследовав все швы. – А я уже собирался шкуру спустить с поставщика, У нас с ним эксклюзивный договор. – Он внимательно изучал Ольгу. – Знаете, девушка, а что, если я вам сделаю предложение? – А я вам, – сказала она. – Хотите – с осами? На черном фоне – золотые осы? – Тридцать процентов от цены этого, – предложил он, указав на ею купленный, – ваши. – Начнем с этого, – согласилась Ольга. 13 Андрей ел мороженое и удивлялся – никогда не любил, а оказывается, вкусно. Он проголодался, но на шашлыки и шаурму смотрел недоверчиво. Уж лучше загрузить себя чем-то более безопасным. Он приехал на встречу с Кириллом раньше времени, сидел на лавочке и смотрел, как бьют старинные фонтаны. Был будний день, на ВВЦ гуляющих негусто. А на выставке народных промыслов почти никого. Он сам не понял, как завернул туда. Вообще-то он поехал не за этим, но ноги сами завели его в зал – он увидел валенки, расшитые цветочками. Он не ожидал от себя такого – кровь толкнулась в голову, а ноги понесли его прямо к стенду. Юная девица сидела на стуле и полировала ногти. – Здравствуйте, – сказал он. – Могу я вас отвлечь? Она вспыхнула, подняв глаза на высокого, коротко стриженного парня. – Вас интересуют… валенки? Хотел бы он сказать ей «вы». Но такие шуточки остались в прошлом. – Да, – твердо заявил он. – Только валенки. Она вскочила, о плиточный пол ударилась пилочка, но девушка не обратила внимания. Короткая юбочка заплясала – девушка старалась ходить от бедра. Откуда он знает? Оксана ему успела многое объяснить за две недели, которые он провел у нее. – Вот. – Она протянула ему буклет. – Прайс-лист вас интересует? – Еще как! – Он снял бейсболку и насадил ее на голову козырьком назад. Она дала ему прайс-лист. – Ого, – выдохнул он. Она молчала, стоя перед ним. – Вы можете потрогать, – сказала она. Он быстро поднял брови и насмешливо сложил губы. – Валенки вы имеете в виду, да? – Да, – ответила она и отошла в глубь стенда. – Я сейчас приглашу технолога, если вам интересно. – Пока нет, – сказал он. – Я сам технолог, – бросил он. – Вы… технолог… по валенкам? Вы валяете… – Сейчас… – начал он тихо и наклонился через перильца, – сейчас я валяю дурака, но не очень. – Он подмигнул ей. – Пока еще не очень. Сегодня точно не очень. А завтра… может быть… Вы завтра тоже работаете? – Я? - Девушка порозовела. – Да, я завтра работаю. – А живете в гостиницах ВДНХ? – Н-нет… Д-да… – лепетала она. – Вы тоже из Слободского, я знаю… – Вы знаете наш город? – Конечно, – сказал он. – Своего брата-провинциала я вижу за версту. Валенки-то оттуда. – Он подмигнул. – А вы… не москвич? – спросила она, и в ее голосе он услышал строгие нотки. – А вы как думали? – Я думала, что вы здешний. – Не-ет, девушка, я не местный, – насмешливо сказал он. – Не-ет. А вы, как я понимаю, работаете все дни и все ночи. На меня у вас нет ни секунды времени. – Нет, – сказала она, выпрямилась и сложила руки на груди. Так, вероятно, складывала руки еще ее бабушка, давая от ворот поворот какому-нибудь безбашенному ухажеру. – Нет. – Понял. – Андрей кивнул, надвинул бейсболку козырьком на глаза, повернуть ее на коротко стриженной голове – одно движение. – Простите, что посеял напрасные надежды. – Он сделал скорбное лицо. – Но вы должны быть мне благодарны – я не стал вас обманывать. Так отблагодарите же и вы меня. – Чем это? Нежным поцелуем? – услышал он другой голос, хриплый. Он раздался где-то на уровне тринадцатого позвонка, как говорил Андрей в молодые годы, когда какой-нибудь коротышка собирался с ним схватиться. Андрей обернулся. Перед ним стоял парнишка в кожаных штанах и остроносых туфлях. – А я вас об этом не просил, юноша. – Андрей посмотрел на парня сверху вниз. – А ее? – Он грозно сжал кулаки. – Ее тоже. – А о чем ты просил? – Чтобы она дала мне прайс-листы за последние два года. Я хочу уловить тенденцию. Парень оторопело смотрел на Андрея. – Правда? – задумчиво спросил он. – Чистая правда. – Нюрочка, дай ему. Девушка вздернула подбородок, снова отвлекаясь от ногтей. Может, это у нее нервное – уход за ногтями беспрестанно? – подумал Андрей. – Че-го-о? – Она вскинула голову. – Чего-чего. Дай, говорю, ему все прайсы. – Он сделал ударение на последнем слоге. – Где я тебе их возьму? – В портфеле. – Теперь он сделал ударение на первом слоге. – Благодарю, ребята. Сестра, что ли? – Он кивнул на Нюру. – А то, – ухмыльнулся парень. – Тоже корова, – бросил он и хотел сплюнуть. Но вовремя увидел, что земли под ногами нет. – Пока, мои дорогие конкуренты. – Андрей подмигнул им и вышел. – Еще увидимся, еще услышимся. Он прошелся по аллеям и оказался на берегу пруда. Сел на лавочку. Что это? Он подался вперед. Возле самого берега, далеко от струй фонтана, трепетал… оранжевый парус. Он напряг глаза так, как будто от того, что сейчас узнает, зависит будущая жизнь. Парус скользил по воде или катился на колесах по бортику? – Ва-ня! Петручио! Я кому сказала! Сюда! Я дам вам еще по апельсину. Андрей откинулся на спинку скамейки. Планки врезались краями в тело. Молоденькая мамаша держала в каждой руке по апельсину и манила детей к себе. Тот, кого она называла Петручио, был белоголовый, каким должен быть Ваня. А Ваня, напротив, черный как смоль. Ему больше подошло бы имя Петручио. Петруша, что ли? – спросил он себя. Или у него отец итальянец? «Та-ак, Волков, пора отдыхать. От напряжения можно не только принять апельсиновую корку за парус, но и влюбиться в мираж». Хорош мираж. Если Юрка, писал в коричневую тетрадь вот такое: «Ты помнишь, я подарил тебе яхту в девятом классе. А ты засмеялась и сказала: «Я не Ассоль». А я ответил, но это не алый парус. А оранжевый. Откуда ткань, ты хотела узнать. Я смутился. Потому что ты подарила мне галстук, который сшила сама, на двадцать третье февраля, на мужской день… Я сделал из него парус для своей модели. «Что это значит?» – спросила ты. Я тебе сказал… В общем, ты знаешь, что я сказал. Ты, конечно, все это помнишь…» Интересно, а что он на самом деле сказал? Он отвернулся от воды, которая пузырилась. На секунду струи унялись, в спокойной воде он увидел дно фонтана, усеянное мелочью. Как все хотят вернуться в Москву. Как в город мечты. Вкатиться на оранжевых парусах? Он усмехнулся. Не видать девушке Ольге оранжевого паруса. Не подкатит к ней под ним Юрка. Но деньги она должна получить. Иначе зачем он столько времени болтается в Москве? Он не из тех, кто бросает монетки в воду. Если ему захочется, он вернется сюда сам. На монетку в Москву не приедешь. На Москву нужен мешок денег, бумажки нужны, причем самые крупные. Он заработает их в Сетявине. Интересно, а можно влюбиться вместо кого-то? Вместо того, над кем рыдал так, как не рыдал никогда в жизни. Подкатить на оранжевом парусе тоже вместо него? Однажды Оксана сказала, надевая тонкий шарф на шею: «Оранжевый цвет самый сексуальный. Видишь? Я надеваю его для тебя…» Интересно, а Юрка и Ольга знали про это? Андрей вынул из кармана часы. – Привет, Волчара! – Он оглянулся на голос, крепкая рука ударила в плечо. Он поморщился, но не от боли, а от воспоминания о похожем толчке, спасшем его на краболове. У Юрия удар был крепче. – Здорово, Кир. – Андрей вскочил, они обнялись. Кирилл сел на скамейку рядом с приятелем. Оба молчали, разглядывая друг друга. – А ты на самом деле похож на волка, – заметил Кирилл. – Даже глаза стали узкие. – Щурился много на жизнь в последнее время. – А я, наоборот, только успеваю глаза округлять, – усмехнулся Кирилл. – Что так? – спросил Андрей. По телефону они уже поговорили, Андрей знал, что Кирилла с его собаками вытесняют с ВВЦ. Но чтобы перевести отсюда питомник охотничьих собак в другое место, нужно заплатить за аренду прямо сейчас. – Мы когда с тобой говорили? – спросил Кирилл. – Позавчера? Я сказал, что меня обещали не трогать еще две недели. Но сегодня утром предложили выметаться завтра к вечеру. Андрей присвистнул: – Крутые парни. – Если бы парни. Тетки. – Он пожал плечами, у него это вышло удивительно беспомощно. Не похоже на Кирилла Ломова. Они с Андреем вместе ходили в клуб юных моряков. Но быстро поняли, что суша надежнее. А Кирилл вообще, как он говорил, собирался стать Маугли. Он уезжал в экспедиции с биологами, но после нескольких признался: самые лучшие компаньоны – это собаки. – Я принес деньги, – сказал Андрей. – Ты все-таки решился? – Глаза Кирилла загорелись. – Я подумал, что девушку быстро не найду. Поэтому… Но, – сказал Андрей, – ты отдашь с процентами. – Ну конечно. – Кирилл подпрыгивал на скамейке, как в седле. – Проценты ей, – добавил Андрей. - Я думаю, так будет справедливо. – Согласен. – Поэтому, – продолжал он, – пользуйся столько, сколько получится. – Он потянулся к поясной сумке, раскрыл ее и вынул пачку. – Напиши расписку, – сказал он, протягивая бумагу и ручку. – Будь мои – не стал бы просить. – Он усмехнулся. – Если бы не отдал сам, то вытряхнул бы. Я это умею. Кирилл ухмыльнулся, Андрей заметил. – Ты насчет той тетки из Жилева? Я был не нынешний Волк, я был волчонок, Кир. Так что пиши: «Я, Кирилл Николаевич Ломов…» А ее зовут Ольга Ермакова. Отчества не знаю, – добавил Андрей. – Меня впиши как свидетеля сделки. Кирилл отдал бумагу Андрею, взял деньги, положил в сумку, которая висела на плече и протянул руку: – Андрюха, я побежал. – Куда перевозишь своих хвостатых? – Я теперь поделю их надвое. – Порвешь, что ли? – насмешливо спросил Андрей. – Они сами кого хочешь порвут, – усмехнулся Кирилл. – Теперь, когда я при деньгах, запущу сразу два проекта. Питомник увожу в Балашиху, ветакадемия обещала отрезать от себя кусочек, а приют для бездомных собак – в Восточное Дегунино. Андрей присвистнул: – Ничего себе! А ближе – никак? – Как, зато собакам там будет просто курорт. Прости, я убегаю. – Ну давай чеши. Приеду с инспекцией. Андрей помахал рукой и остался сидеть на скамейке. Не пора ли ему покинуть столичные пределы и отбыть в Сетявино? «Пришло время валенки валять, Волков», – сказал он себе. 14 Андрей Волков, после того как сбежал из военного училища, окончил энергетический институт и стал специалистом по водоснабжению и вентиляции. Он очень гордился собственным здравомыслием. Ясно как день – строить будут много, и ни один дом не обойдется без того, что знает он. Но что-то он не учел – в самом себе. Как однажды мать говорила подруге, которая собиралась наняться секретаршей: «Нельзя идти на такую работу, если ты способна самостоятельно мыслить и у тебя чрезмерная любовь к свободе. Это не сочетается с работой на другого человека». Несколько раз он сумел наняться на строительство коттеджей. Заработал неплохо, но всякий раз ловил себя на том, как неприятна ему подчиненность. Всякая работа сама по себе уже подчиненность. Но когда хозяин абстрактный, работаешь не на него лично, а на фирму, еще можно потерпеть. Он пытался справиться с собой, обмануть себя, объяснить, что на самом деле его возмущает бестолковость заказчика. Кто лучше специалиста знает, какие краны ставить на подводящие холодную и горячую воду трубы? Он, Андрей Волков, отвечает за то, что итальянские краны – дрянь для наших труб. А испанские – то, что надо. Они выдержат наше давление. Однажды, пытаясь объяснить хозяину, он наблюдал за ним и видел, как наливаются кровью глаза, багровеет шея. Он ждал, что тот закричит, и не ошибся. – Хочу Италию! Понял? Твое дело – исполнять мои желания. А если поставишь испанские – они за твой счет! И моральный ущерб нащелкаю. Себя не обманешь, Андрею не нравилось обслуживать. Да почему он должен пахать на кого-то, кто сумел построить себе такой дом? А он, что, как говорила бабушка, дурнее паровоза? Но окончательно столкнула его с избранного пути одна дама. Из подмосковного Жилева. Немолодая, некрасивая, но хваткая. Она работала в Москве, но деньги делала на ранних огурцах. Дом у нее небольшой – сколько раз благодарил Андрей местный рынок за цены на огурцы – не такие, как возле Красной площади, иначе хозяйка выстроила бы дом вдвое больше. Тогда бы ему век воли не видать, а не только собственных денег. Хозяйка поила его чаем на не полностью отделанной кухне, щебетала – для ее фигуры у нее оказался удивительно нежный голос. Она сказала, что ей некогда заниматься водопроводом и канализацией, поэтому дает ему генеральную доверенность. – Вот эту, – подтолкнула она ему лист бумаги. – Вы знаете лучше меня, что ставить, куда ставить. Я вам лучше чайку подолью. Андрей заливался соловьем про самые лучшие в мире краны, про вентили и прочие красоты, которые появятся у нее в доме. Чай привлекал интересным ароматом, его хотелось вдыхать в себя, пить, а чем больше вдыхал и пил, тем приятнее становилось в голове. Андрей летал на своей «шестерке» по рынкам, торговался с оптовиками, покупал детали, трубы, оплетки, шланги. Он делал так, как делал бы себе. Наступил день сдачи. Хозяйка приехала с мужчиной. Он оказался юристом. Протянув ему генеральную доверенность, он, улыбаясь, сказал: – Это ваша подпись? – Моя, – согласился Андрей. – Вы читали то, что подписали? – бубнил он. – Стало быть, согласны с тем, что написано в пункте восемь. Андрей свел брови, да не знает он, что написано в пункте восемь. – Который гласит, – продолжал мужчина, – что оборудование должно быть использовано только российское. В случае использования иностранного, вы оплачиваете его, а также моральный ущерб, причиненный хозяйке. – Как это? – Андрей смотрел на хозяйку. – Вы сами говорили, что на мой вкус. Вы соглашались, когда я привозил оборудование… – Да, конечно, – улыбалась она. – Оно мне нравилось. И сейчас тоже очень нравится. – Она деланно вздохнула: – Так и быть, я перетерплю, не стану переделывать. Но заплатите за него вы, как тут написано… Он вспомнил чайный вечер у хозяйки, полные руки на чайнике, аромат чая… И похолодел. Подписал он тогда ту доверенность, не читая. Холодея, он вспомнил, как большая черная собака тянула нос к пирогу, который привлекал ароматом не меньше, чем его. А хозяйка говорила: – Я дала бы ему кусочек. Но нельзя. – Почему? Потому что он горячий? – Нет. Тогда собака будет считать себя моей хозяйкой. Он смеялся. Был суд. Адвокат заказчицы оказался человеком расторопным. Андрей вернул разницу между ценой российского оборудования и иностранного, а также заплатил проценты. Было ловко доказано, что хозяйке они полагаются за нецелевое использование ее денег, которые спокойно лежали бы в банке. Получилось, что Андрей Волков сам все купил, сам сделал и сам оплатил. У него теперь не было ни денег, ни возможности их заработать. Он долго сидел дома взаперти, потом наконец решил уехать в деревню, где от деда остался дом. Как-нибудь перезимует, а там видно будет. Дом этот стоял у черта на рогах, в северном углу Тверской губернии, в Сетявине. Он удивился, когда приехал, – старый дом оказался в приличном состоянии. В сарае, правда, он нашел ларь, доски которого поели термиты. Он разломал его, понимая, что такие друзья могут сожрать и сам дом тоже. – Бежали бы вы отсюда, – морщился он, вытряхивая муравьев из источенных досок. – Как я вовремя приехал, еще немного - и вы бы, друзья, все тут скушали. Доски он решил сжечь и запалил большой костер. На дымок потянулись соседи. Сначала мужики стояли на перекрестке, пытаясь разглядеть, кто это орудует в огороде у Волковых. Ага, сейчас видите, а когда в бане всю зиму кто-то жил, то ли солдат беглый, то ли из тюрьмы сбежавший? Не видели? Он узнал эту новость вчера, соседка призналась. Он и сам все понял, стоило войти в предбанник. Андрей поморщился. – Что будешь делать, Иваныч? – самым смелым оказался сосед с тыла. – Жить, дедуль, сквозь годы мчась. – А я думал, продавать приехал. – Он захихикал. – А ты бы купил? – поддержал его смех Андрей. – Давай говори, может, сойдемся. – Я бы купил, да не все, – осторожно начал торговлю сосед. – А что бы ты купил? – Андрей с интересом смотрел на мужика. – Эх, парень, это не купишь. Не продается. – А может, продам, – настаивал он. – Все продается. – Он подбросил в костер проеденные доски. – То, чего твой дед умел делать. От него тут кое-чего осталось, если бы его умением овладеть. Я бы миллионщиком нынче стал. – Миллионщиком? – повторил Андрей. – Рублевым или в зеленых? – Да рублевым-то я уже был. – Мужичок поморщился и развел руки, как делают рыбаки, хвастаясь, какой длины рыбу поймали. Андрей засмеялся. – Я тоже был, – кивнул он. – Ну а зеленым как бы ты стал миллионщиком? – Может, я зайду? – Мужик кивнул на забор. – Да, конечно, заходи. Тот ловко отодвинул три штакетины с одной стороны забора, который еще держался прямо, и встал перед Андреем. – Ловко, – похвалил он. – Ну, так покажи, что у нас тут… Мужик прошел в сарай, Андрей за ним. Шел и удивлялся: если есть там нечто, что могло заинтересовать соседа, почему оно там до сих пор? Сто раз можно было унести. Но видимо, у деревенских людей сохранился принцип «Не укради». – Вот. – Мужик указал на что-то похожее на огромный верстак. Андрей усмехнулся. Наверное, с наивностью человек рождается, с ней и умирает, это он про себя. Не мог мужик стащить, потому что верстак вкопан в землю. Его дед, устраивая такое, о чем-то думал? – Оно, – подтвердил мужик. – А что это? Что бы ты с этим делал? – А то же, что и твой дед. Ох, а это-то откуда? – Он указал на странные находки, вынутые Андреем из проеденного термитами ларя. Андрей прикусил губу. А что делал его дед? Ну валенки подшивал. Он помнит, ему приносили, когда он лет в пять провел тут лето. Люди к зиме готовились. – Кумекаешь? Валенок-то нету у народа? А людям надо… Я могу рассказать тебе о валенках все, – говорил дедок. – Ничего нет лучше для сугрева. – А водка? – спросил Андрей. – Э, милый, не то. Надел валенки – сразу кровь разогрелась, даже если валенки с холоду принес. А от ног – всему телу тепло. А похлебать щец при этом – у-у… – Рассказывай… – фыркнул Андрей. – Может, когда и были валенки теплые, но я поносил в училище, знаю. – Ты, парень, нашивал казенные. А говорю про те, что руками валяны. – Их что, и сейчас можно руками валять? – В голове Андрея мысли завертелись. – Да почему нет-то? Без рук, что ли? Когда сам катаешь из хорошей шерсти, весь прощупаешь своими пальцами. Они выходят мягкие, прочные, в них тепло от живой овечьей шерсти. Это тебе не фабричные, в которых и ваты напихают, кислотой обольют. Такие протопчешь за одну зиму. А от деревенского мастера двенадцать лет будешь носить и ни разу не подошьешь. – Та-ак, – сказал Андрей, – пойдем в дом. Он быстро собрал на стол, угощал и подливал рассказчику в стакан. Сам он не пил ничего, кроме чая. – А сколько пар выйдет с одной овцы? – Да одна пара будет. Если овца, конечно, хорошо кормлена. Да если умело обойдешься с шерстью. – Это как же? – Постираешь, на колоду правильно положишь. У нас в деревне держат бабы и коз, и овец. – А куда шерсть девают? – Скупщики ездили, да что-то давно носа не кажут. Так, прядут бабки, кто умеет, или складывают. Главное для валенка – шерсть. Если хочешь пофасонистей – бери козью, мягкую. Попроще – овечью. Но и она разная. Сосед еще долго сидел у Андрея, вспоминал, рассказывал. Потом встал, не качаясь, и ушел. Андрей закрыл вьюшку прогоревшей печи, помыл посуду. А в голове вертелось – все равно ему здесь зимовать, так почему не попробовать? Только надо место найти, не в доме же устраивать цех. Как он понял, дело это вонючее, жаркое, не розами пахнет. Он лег на продавленный диван, пружины скрипнули, в голове всплыл скрипучий голос старика: «Кабы я был помоложе, откупил бы водокачку и завелся бы с валенками, ей-богу». Андрей хорошо помнил водокачку. Круглая, из красного крепкого кирпича, она всегда украшала деревню. Он проходил мимо нее со станции, обратил внимание, что она, похоже, заброшена. Утром он проверит, решил Андрей. Он заснул быстро, как человек, принявший решение, но пока не облекший это решение в слова. Он открыл глаза и вскочил с дивана. Быстро оделся, сунул ноги в сапоги и почти побежал к водокачке. Дверь оказалась закрыта на проволоку, он размотал, вошел и крикнул, как в детстве, когда спрашивают эхо о чем-то важном. – Нада-а-а? – взвился голос Андрея. – Да-да! – отозвалось эхо. Он засмеялся, эхо подхватило. – Еще есть вопросы? – обратился к себе Андрей. Дома он заварил себе крепкого чаю, выпил – и к тете Мане в сельсовет, а если по-новому, то в администрацию. Когда-то бабушка брала у Маниной матери козье молоко. Когда он рассказал, зачем пришел, она коротко сказала: – Бери. – Сколько я должен заплатить? – Плати, сколько есть. – Один доллар устроит? – Смеешься? А где я тебе сдачи возьму? Он вскинул брови. – Думаете, сколько я выну из кармана? – удивился он. – Стольник, сколько еще. Разве они бывают у кого мельче? – Бывают. – Рисованные, что ли? – Стольники бывают рисованные, а которые по одному – нет. Они посмеялись, он протянул ей бумажку в один доллар, которую держал в кошельке давно. Чтобы деньги водились. Тетя Маня с сомнением покрутила бумажку, провела под носом, как проводят картонкой, пропитанной духами для пробы в дорогих магазинах. Андрей знал этот жест. А тетя Маня нет. – Ладно. А чего ты там станешь делать? – Валенки валять, – сказал он. – Да-а… Бывают больные и при долларах тоже. Флаг тебе в руки, сынок. Андрей, приступая к новому делу, решил подготовиться основательно, а не только воспользоваться знаниями соседа. Он поехал в Тверь – туда ближе, чем в Москву,- в областную библиотеку и узнал о валенках много удивительного. Как утверждает великий историк Карамзин, валенки носили еще во времена князя Святослава. А пришли они к русским людям от тюркских народов, которые покрывали войлоком свои дома и пол в них. Чем больше вникал он в тонкости производства, тем все больше убеждался, что расхожую фразу «Прост, как валенок» можно отнести только к его форме. Вернувшись из Твери, Андрей призвал своего учителя и заключил с ним устный договор. – Значит, так, Степан Павлович, начнем возрождение местного промысла. Соединив теорию с практикой, они сваляли первую пару. Стало ясно, что от прежнего, старинного, способа, который вычитал Андрей в книгах и о котором говорил учитель, никуда не деться. Все как в глубокой древности – крутой кипяток, удушливые пары, это рабочая атмосфера. Сбиваешь шерсть в единую массу сначала на столе, потом на колодке нужного размера. Он научился вычесывать шерсть, отбивать ее. – Вот были бы бараньи кишки, – говорил Степан Павлович, – из них сделать струны и отбивать на них. Мягче стала бы, воздушней. – Все будет, потом, – обещал не столько ему, сколько себе Андрей. – Все будет по старым правилам, – говорил он, приступая к катанию пластины для валенка. – Ты воды плесни, Андрюха, – подсказывал дед. Андрей удивлялся ему – редкие дни приходил трезвый как стеклышко. Но Андрей не требовал, потому что без горючего память не включалась. Он добавлял воды в пластину, в учителя – водки. После этого память Степана Павловича делала «впрыск», и он выдавал: – Ржаной мучицы чуток. А потом сбрызни уксусом и разомни вареной картошки штуки две. Труднее всего оказалось выложить пластину, потому что ее потом придется аккуратно загнуть, от этого зависит качество подошвы. Но это уже само катание, оно-то и обещало результат. Сначала на выкладку у Андрея уходило часа четыре. Он то и дело поднимал пластину, разворачивал, опасаясь, нет ли дырок. И они, конечно, появлялись от нетерпеливого дерганья. Это когда он уже наловчился, управлялся за два. Из готовой пластины он сворачивал валенок и продолжал катать. А уже после опускал его в горячую воду и ставил в печь – варил. Но такой печи на водокачке не было, он варил в своей бане. Уже на первой паре Андрей научился многому – выбирать березу для болванок, сушить чурочки, топить печь по всем правилам. Теперь он отличал грубую, зимнюю, овечью шерсть от осенней, полугрубой. Первые валенки он оставил себе – это были валенки победителя, шутил он. Они служили и образцом. Первого заказчика привел Степан Павлович, деревенская тетка не решалась сама прийти к молодому мужику в дом. За ней потянулись другие. Он валял некрашеные валенки – темно-коричневого цвета. Если заказывали черные, добавлял краски и кислоты. Он уже понял, что и то и другое портят шерсть, но заказчик – барин. Андрей оглянуться не успел, как его кладовка заполнилась мясом, салом, вареньями и соками домашней выжимки. По утрам он пил чай с пирогами. Чем удивлял всех – водку за работу не брал. Ему сочувствовали. «Не иначе больной», – качали головами бабы. «Ага, на голову», – кивали мужики. К весне Андрей, прохаживаясь по комнате в скатанных собственными руками котах из поярковой шерсти – от первой стрижки ягненка, понял: вот это – дело, которое надо поставить на современный лад. Здорово. Но как бывает, если у кого-то здорово, то не всем здорово. Ударение на предпоследней «о». Сначала на него наезжали остатки местных мужиков – чем болеешь, если не пьешь. Он пил только молоко, не козье. Он читал, что от него дети бывают дебилами. Ему казалось, местные мужики его перепили, а потом за водку взялись. В тот вечер он вернулся из Твери и увидел черную, обуглившуюся водокачку. Он остановился, не мог идти дальше. Он неотрывно смотрел на то, в чем еще утром видел свое дело. Но наконец, оторвав от раскисшей тропы ноги, он понял – у всякой печали есть радостная сторона. На водокачке нет готовых валенок – он держал их в своей бане. Нет и шерсти – она лежала на чердаке. Сгорели валики, биты и прочая утварь. Осторожность заложена в нем самой деревенской природой – никогда не держал в одном месте все ценное. Итак, у него снова нет ничего. Как права мать, жизнь его – сплошные завитушки. – Мы знаем, кто поджег, – говорила тетя Маня. – Жалко, Андрей Иваныч. Хочешь, доллар-то верну? Он с усмешкой посмотрел на нее. Потом вдруг сказал: – Хочу. – Да бери. На память. – Спасибо. Вы мудрая женщина, – сказал он. – Всегда нужен капитал, чтобы начать дело не с нуля. – Он подмигнул ей. – Положу под проценты и вернусь. Вот теперь ему точно ничего не оставалось делать, как воспользоваться предложением сотоварища по училищу. – Ждем, Андрей Иваныч, – сказала тетя Маня. Он не сомневался, что вернется и запустит дело на другой виток. Тем более теперь он знал как. Что ожидал он увидеть сейчас в Сетявине? Которое вот уже рядом, за поворотом. Тем более он обещал позвонить тете Любе сразу, как только приедет. Она сама порывалась поехать с ним на родину предков, посмотреть валенки, которые скатал Андрей, потрогать их руками. Андрей испугался. Он не рассказывал, что сгорела его мастерская. Он боялся, что без него мужики спалят и дом. Спас его генерал, который пообещал свозить жену лично. И не с пустыми руками. – Если хочешь, Любаня, – он посмотрел на нее так, что она покраснела, Андрей догадался – таким именем он называет жену в особенных случаях, – если тебе дорого Сетявино как память, могу подарить всю деревню целиком. Она расхохоталась. – Брось, Мишаня. – Она тоже назвала его особенным именем. – Ты хочешь купить ее вместе с живыми душами? – Я переселю их в другую, с комфортом. Спроси у Андрея, за сколько можно купить там дом в нынешние времена. Генерал был не так уж не прав. Тем более что он высказал вслух его собственные мысли. Возвращаясь сюда с деньгами, на которые и впрямь можно скупить все дома, запертые навсегда, он думал, что если хорошо пойдет дело, то такая на первый взгляд дикая мысль не такая уж и дикая. – Пока не хочу, – отказалась Любовь Николаевна. Потом посмотрела на племянника: - Я ему уступлю. Андрей нарочито громко рассмеялся и покрутил головой. Тетка всегда поражала его своей прозорливостью. – Вам никогда не говорили, что вы умеете читать чужие мысли? – наконец спросил он. – Я сама знаю. Всякий доктор обладает такими способностями. Тем более окулист. Я загляну в глаза и все узнаю. - Она улыбнулась. – Между прочим, не зря отпечаткам пальцев предпочитают отпечатки сетчатки глаза. Это более надежно, она не повторяется. – Да, я тоже слышал, – подал голос генерал. – Во Франкфурте-на-Майне нашим ребятам предлагали. Пока добровольно. Андрей вынул мобильник. Позвонить сейчас? Сказать, что все в полном ажуре, и отключиться от всего и от всех? Но рука с аппаратом повисла в воздухе, когда он увидел то, от чего зашлось сердце. 15 А она и не знала, что так сильно любит все это… Это? А что она имеет в виду под словом «это»? Если говорить высоким слогом – жизнь. Просто сидеть вот так и смотреть в окно – удовольствие. Не важно, что там. Лето, осень и зима пролетели, как миг. Нет, как три мига. Потому что Ольга занималась тем, что любила, оказывается, больше всего и всегда. Портновские успехи перешли в коммерческие. Галстуки под маркой дорогой западной фирмы продавались хорошо. Но Ольге хотелось чего-то такого, чего еще не было. Она нашла это – парные галстуки. Для него и для нее. Чтобы рассмотреть рисунок, в котором минимальные отличия, надо подойти поближе, оказаться в поле другого человека. А разглядывая детали рисунка, невольно разглядываешь друг друга. На мужских галстуках она делала рисунок крупнее, чем на женских. Потому что женщина не рискует сразу приблизиться к незнакомому мужчине. Он должен сделать первый шаг. Так принято. Ее менеджер, как она называла человека из магазина, повышал процент. Но требовал эксклюзива. И получил. – Ты сама до этого додумалась? – спросил Игорь Петрович, так его звали. – Классно соображаешь! Потребитель доволен. – Догадались? – с интересом спросила Ольга. – Ха-ха. Догадался, сразу. Но должен сказать, классный кроссворд! Все будет тащиться, когда я намекну… непонятливым. Я подарил галстук своей… леди. – Он хмыкнул. – И что она? – Ничего не поняла. – Не захотели поменять… леди? – со значительной долей нахальства спросила Ольга. – Если только на тебя, – фыркнул он. – Ох… – Но на тебе написано – занято. – Это правда, – сказала она. – А что, крупно написано? – осмелела Ольга. – Не мелко. Примерно как на мужском галстуке. Хорошо читается. Без напряга. У меня зрение отличное. – Я догадалась – вы стрелок. Написано, значит, да? А на самом деле она свободна. Даже от турфирмы. Она распрощалась с ней, когда Игорь Петрович стал платить за ее галстуки. Она не свободна только от себя. Может, он это прочитал? В таком случае – да, она занята. Прочно и навсегда. Ольга поправила очки. Одно время она носила линзы, но ей осточертело возиться с растворами, надевать, вынимать… Вернулась к очкам. Они ей шли очень. Спасибо мобингу, думала она, как здорово, что ее выдавили из турфирмы, иначе она никогда бы не делала то, что сейчас. Никогда больше она не станет ничего делать по чужой воле. Теперь Ольга жила иначе. Она даже просыпалась по-другому и вставала с постели. Марина Ивановна, которая не исчезла из ее жизни и после того, как Ольга ушла из турфирмы, стала еще более близкой приятельницей, научила ее. Вероятно, поступок Ольги, ее новое дело, уже не позволяли смотреть на нее как на вечную подопечную. – Ты взрослеешь быстрее моих мужчин, – призналась она Ольге. – С тобой приятно заниматься. Знаешь, когда они заплатили за поцарапанный бок «уазика» чуть не треть его остаточной стоимости, они слегка подтянулись. Думаешь, чем они поцарапали его? Воблером-моблером, – с досадой сказала она, как будто выплюнула эти слова. После этого я решила заняться собой. – Она поморщилась. - А то нервы стали ни к черту. Хочешь, тебя научу? Теперь Ольга тоже полюбила неспешное пробуждение. Она играла в него с наслаждением, поглаживала свое тело. Ей нравилось движение ладони, которая бежала от ключицы к груди, потом к животу. Бедро само поднималось навстречу пробуждающей ласке ладони. Она будила икры, стопы. Ольга не знала прежде, что так приятно входить в мир утра, не спешить, не вскакивать как ошпаренная. Она вводила себя в утренний воздух, в солнечный свет… Каждая клеточка просыпалась, очень медленно, неторопливо, осознанно. Она вытягивалась в струнку в постели, чувствуя, как оживает, она казалась себе похожей на кошку Лушку из детства. Она любила эту своенравную особу. Ольга вставала, открывала окно, впуская воздух, который и есть жизнь, недавно поняла она. Шла в ванную, умывалась холодной водой. А потом вставала под душ. Она не спешила, думала о том, что делает. Влага напитывала кожу, каждая клеточка напивалась досыта. Умывшись, вытягивала позвоночник в струнку, словно ее ждал гимнастический помост. Тело вспоминало и радовалось. Потом, как учила ее Марина Ивановна, она двадцать один раз вдыхала и выдыхала. Она дышала быстро, резко. Поначалу – до головокружения, кислород быстро заполнял мозг. А потом бросала себе в лицо двадцать одну пригоршню воды. Головокружение проходило. Ольга научилась и засыпать по-другому. Перед сном она выключала тело, сидя на краю кровати. Легонько прикасалась ладонями к себе. Они замирали там, где скользили утром. Она открывала настежь форточку, потому что холод – то, что надо для сна. Казалось, она вот-вот найдет выход из лабиринта, она это чувствовала. Ее менеджер не жадничал, портновский успех перешел в коммерческий. Она решила, что весной у нее появятся свободные деньги, она поедет на Крит. Вчера, когда она ожидала очереди в глазной клинике – ходила на профилактический осмотр, – одна старая женщина говорила веселым голосом, который не казался наигранным или глупым: – Я вижу. Понимаете, вижу. Пока еще. Правда, то, что движется. А если нет, то все и вся мне кажутся столбами. Ольга запомнила чувство странного ликования, которое охватило ее на миг – порыв, радость, – она видит то, что эта женщина не видит. Значит, у нее есть еще время. Значит, если поторопиться, она увидит то, чего не увидела до сих пор. Или боялась увидеть? Она прижалась носом к стеклу. Воробей лихо топал по балконному ограждению. Ветра нет, и он казался воплощением элегантности. Ему бы еще галстучек, как у синицы, он был бы просто супер – словечко, которое сегодня не требует дополнения. Она готовилась преодолеть еще один барьер, которого пугалась больше, чем думала. После того, что произошло между ней и Юрием, она не ездила домой ни разу. Мать приезжала в Москву, но не расспрашивала ни о чем, а Ольга не рассказывала. Ясно без слов – Юрия больше нет в Ольгином доме и в Ольгиной жизни. А причины – мать считала, что это дело двоих. Ольга догадывалась, что мать восприняла новость с некоторым облегчением – она предупреждала дочь давно, когда новые отношения со старым другом только начались. Опытной женщине нетрудно увидеть то, что не заметно юной в страсти. Но мать ни словом, ни жестом не напомнила ей о том разговоре. И о совете, который дала, – не стоит поспешно оформлять отношения с Юрием. Ольга не знала, что матери уже тогда было известно больше, чем ей, – она попросила отца выяснить, где на самом деле служил Юрий. И только когда Ольга наконец приехала домой на этот Новый год, мать рассказала. …Ольга прошла мимо будки часового, который любопытно вытянул шею, увидев незнакомую девушку. Ольга втянула носом воздух, пытаясь уловить привычный запах крепкого табака. Но пахло иначе – тоньше, табаком нынешнего времени. Да и сами часовые другие – худенькие мальчики, не похожие на… Юрку. Но они и не должны – не морпехи, напомнила она себе. Старые яблони во дворе обвешаны сосульками, значит, недавно случилась оттепель. Прямо, как у нее в душе? Похоже. Она шла по расчищенной аллее к своему подъезду. На детской площадке вопили дети, родившиеся здесь без нее. Они кидались снежками, катались с горки в разноцветных пластиковых корытцах, а их матери, собравшись в кружок, сплетничали, как и прежде. Мохнатый пес с белой от снега мордой гонялся за кошкой, которая дразнила его – то прыгнет на дерево, то в сугроб. У пса изо рта вился пар, розовый язык тащился чуть не по снегу, но он был глупый и упорный и не понимал, что его просто дурачат. Упадет без сил, если вдруг не поумнеет, усмехнулась Ольга и потянула на себя коричневую дверь подъезда. Внутри было так же чисто, как всегда. Солдаты всегда мыли на совесть – или теперь моют не они? Она почувствовала запах мяса с луком, так здесь пахло зимой всегда, она знала, на чьей плите тушится лосятина. Это у соседей под ними – отец семейства каждый сезон ездит охотиться на лосей. На площадке третьего этажа она остановилась и посмотрела на Юркину дверь. Другая, металлическая, обтянутая дерматином. Она прислушалась – за дверью тихо. Еще постояла, теперь слушая себя, – тоже тихо. Она отвернулась от этой двери и нажала на кнопку звонка своей квартиры. Он был тот же, зеленый, слегка заляпанный белой краской – капнули, когда красили потолок в подъезде. – Оля, – выдохнула мать, распахнув дверь после первого прикосновения к кнопке. – Я рада, – сказала она отрывисто, – я рада… Ольга вошла, мать обняла ее, она прижалась к ней, закрыла глаза. Они молча стояли, словно вспоминая тепло друг друга, забытое и, как обе опасались, утраченное. Другое тепло, не внешнее, видное всем и для многих завидное. Внезапно Ольга почувствовала, что никто никогда не обнимет ее так. Это все равно как обхватить себя руками. Потому что она, Ольга, не просто человек, не просто женщина, не просто дочь, а часть ее собственной, материнской, плоти. Отделившаяся от нее. А значит все, что происходит с этой плотью, она чувствует точно так же, как сама дочь. Только определяет другими словами, но суть их та же, безошибочно точная. Наконец Ольга отстранилась от матери. – Привет, мам, – сказала она и улыбнулась. Она почувствовала себя легко и невероятно свободно. – Какая жизнь? – спросила она в насмешливой домашней манере, в которой они говорили друг с другом всегда – и отец, и мать, и Ольга. – Замечательная, как всегда, – сказала мать. – Как хорошо, что ты приехала. Ты будешь в своей… комнате? – задала она вопрос, а Ольга услышала заминку в голосе. – Или в гостиной? – В своей, мама. Конечно, в своей. Мать кивнула, кажется, она одобрила не это согласие, а нечто другое: Ольга уверена, что сможет спать спокойно возле стены, за которой жил Юрий. В ее комнате ничего не изменилось. Она опустила сумку на пол, черную овальную, которую снова купила, а гобеленовую Виталия отдала соседке под картошку. Подошла к столу. На нем по-прежнему лежала, как говорил Юрка, культовая книга – «Мифы Древней Греции». Она вздохнула – лабиринты реальной жизни оказались для них похлеще мифических. Она подошла к стене, погладила ковер. Это был шерстяной, афганский, с геометрическим рисунком. Когда его повесили, перестукиваться стало труднее. Она вздрогнула – за стеной раздался детский плач. Кто это? Ольга быстро вышла из комнаты. – Ма-ам! – окликнула она. Мать выглянула из кухни. – А кто теперь живет в квартире Орловых? – Семья майора. У них недавно родился ребенок. Юра согласился, чтобы они там пожили, когда он ушел в армию. Не знаю, говорил он тебе или нет. «А я не спрашивала», – удивилась Ольга самой себе. – Это их второй. Слышно, как плачет? Он у них поздний, слабенький. Не даст заснуть? Тогда перебирайся в гостиную, – предложила мать поспешно, как обычно заботятся о гостях. Ольга почувствовала, что та связь – плоть к плоти – пропала, теперь они снова две женщины. Одна к другой приехала в гости. Это нормально. – Понятно, – сказала Ольга и вернулась в свою комнату. Все правильно. Даже это. В Юркиной квартире малыш. Она открыла шкаф, нашла черные вельветовые джинсы. Надела. Как хорошо, когда не меняется вес, можно и через десять лет влезть в старые штаны. Порылась и вытащила с нижней полки оранжевую футболку. Мать уже накрыла стол в гостиной. Еще не парад, улыбнулась Ольга, но генеральная репетиция. Парад начнется, когда придет домой отец. – Мой руки и садись, – сказала мать. Ольга кивнула и пошла в ванную. Там привычно пахло лавандой, этот запах она любила всегда. Ольга изучила себя в большом зеркале. Что ж, пока ничего… Простую сорокаградусную мать настаивала на хеномелисе, и водка обретала золотистый оттенок. – Ты смотри, – удивлялась Ольга, – обычная дворняжка, а воображает себя золотым ретривером, – засмеялась она. – Ты еще не взяла собаку? – спросила мать. – Весной, я думаю, – ответила Ольга. – Но я хочу чистопородную. Последнее слово – «чистопородную» – мать соотнесла с замечанием насчет своей рукотворной водки и поспешила объяснить, но уже не дочери, а гостье: – Шампанского не предлагаю, дождемся отца. Ольга не возражала. – Конечно. А собаку я взяла бы давно, но, понимаешь… сперва было не до того, потом… тоже. – Она вздохнула. – Ты знаешь про Виталия. Он терпеть не мог собак. – Ольга не ожидала, что так спокойно скажет матери и о нем. Но в конце концов, мать знала почти все про ее жизнь, так почему ей делать вид, что в ней не было Виталия? Мать сказала: – Весной брать лучше, собачка будет здоровее. Рядом с собой всегда лучше иметь… здоровых… Ольга услышала в этих словах предупреждение. И приняла его. Она сидела за столом, за которым так часто напротив видела Юрку. Но сейчас не могла представить его лицо, как будто его занавесили белым листом бумаги. Она попыталась вспомнить лицо Виталия, которое тоже часто видела напротив, но бумажный лист остался чист по-прежнему. – Ольга, я хочу тебе рассказать. – Мать вздохнула. – Теперь уже можно. Я вижу по тебе. Ольга кивнула. – Я попросила отца узнать, где служил Юрий. Ольга снова кивнула. – Недалеко от того места, где он сам был в командировке. – Вот как? – Его звали там… не Юрий Орлов. Ольга не мигая смотрела на мать. Она побледнела, вспомнив, как он выкрикнул однажды: «Ты не знаешь, кто я такой!» Тогда она приняла это за оговорку. – Он лежал в госпитале, довольно долго… Если бы отец был дома, он не пустил бы Юрия в морпехи. – Мама, – сказала Ольга, – все вышло так, как вышло. Я, знаешь ли, научилась смотреть на жизнь по-другому. После Юры я здорово выросла. Я перестала чувствовать себя вечной девочкой. – Это хорошо. – Мать улыбнулась. – Расскажи-ка про галстуки. – Она засмеялась. – Мне так интересно… Новый год и Рождество Ольга провела у родителей. Она снова почувствовала, что у нее есть почва под ногами, которую нашла сама, есть тыл, всегда готовый дать ей защиту. Но теперь она ощущала себя тылом не только себе, но родителям тоже. 16 Андрей стоял и смотрел на водокачку. Это что – другая? Он хорошо помнит, от какой он уехал, скорее, бежал. Неужели ту сломали и построили новую? Он засунул мобильник в карман куртки, надвинул на лоб капюшон, защищаясь от мокрого снега, который ни с того ни с сего просыпался на него. К водокачке вела тропа, правда, не слишком набитая, не широкая, похоже, ходили по ней не толпы, а так – один-два человека в день. Пошел по ней и он. Чем ближе подходил, тем яснее видел свежую кирпичную кладку. Дверь, заметил Андрей, тоже новая, металлическая, как будто взяли от гаража, но скруглили по верхнему краю. Андрей дернул за ручку, хотя не сомневался, что она заперта. Тот, кто совершил чудо преображения, не мог оставить ее без замка. Дернул еще раз на всякий случай. Но она осталась недвижима, даже щели между ней и косяком не заметил. Значит, на задвижке изнутри. – Та-ак, интере-есно, – протянул он, чтобы дать хоть какой-то выход охватившим его чувствам. – А ты что думал? Думал, что приедет с большими деньгами, восстановит ее и снова станет катать валенки. Он размахнулся и забарабанил кулаком в дверь. Поднялся грохот, будто кто-то кувалдой рихтовал помятый бок машины. – Иду, иду-у… – услышал он голос поверх шума. Андрей убрал кулак от двери, но не разжал. На всякий случай сжал второй. – Сейчас узнаем, что за хорек поселился в моей норке, – проворчал он. Металл заскрежетал, это отъезжала задвижка, между дверью и косяком возникла щель. Круглый серый глаз уставился на Андрея. А потом он едва не упал в проем – дверь открылась слишком быстро. Степан Павлович. Но… какой! Андрей откинул капюшон, чтобы лучше рассмотреть строго компаньона. – Андрей Ива-аныч! – Он впился в ручку двери и тянул на себя, все шире открывая ее. – Да брось, Палыч, не растолстел я, войду, – хохотнул Андрей. – Как я тебя ждал. Приеха-ал! Входи, я тут как раз убираюсь после ремонта. Андрей переступил через порог и встал. – Здорово, Палыч. – Он с сомнением оглядывал внутренность водокачки. Она мало изменилась, не то что снаружи. – Ну, видал? – Степан Павлович подмигнул, Андрей с трудом узнавал его. – Палыч, не пойму, ты что, подтяжку сделал? – огорошил вопросом своего учителя. – Не понял. Про какие подтяжки речь? Ремень ношу, как раньше. – Он задрал край толстого серого свитера из некрашеной овечьей шерсти и показал ремень. – Новый, правда. Же-на, – с расстановкой произнес он, – купила. – Дай-ка я разденусь, а то меня пот прошиб. – Андрей протянул Палычу сумку, тот повесил ее себе на плечо. Андрей дернул молнию вниз, распахнул куртку и сбросил ее на старый табурет. – Что с тобой случилось? Я про лицо спрашиваю. Ты что, косметическую операцию сделал? Так сильно омолодился. – Конечно, – кивнул он, проходясь пальцами по гладко выбритой щеке. Сначала по одной, потом по другой. – Как не омолодился. – Он ухмыльнулся. – Прочитал я тут, знаешь ли, в одном журнале, как мужику омолодиться. – И как? – спросил Андрей, пуская разговор на самотек. Он знал, что когда двое встречаются после долгой разлуки, все равно ничего важного по делу в первых фразах не скажут. – Жениться на молодухе, вот как. – Ты… женился? – Андрей привстал. – А то! – Степан Павлович засмеялся. – Ты оре-ел, – опустился обратно Андрей. – Да у тебя зубы выросли! – Ага. – Он оскалился и поклацал белыми не по возрасту зубами. – Знаешь, какие острые? – Догадываюсь. На мне пробовать не надо. – Он поднял руки, отстраняясь. – Я сам, если помнишь, Волков. – Они посмеялись, Андрей почувствовал, как уходит напряжение. – Похоже, Палыч, ты теперь… не употребляешь? – Нет. Ни грамма. – Он помотал головой. – А как же мы будем работать? Без впрыска? – насмешливо поинтересовался Андрей. – Сам говорил, не идет… – Посредством впрысков другого характера, Андрей Иваныч. Сам знаешь… – Так кого ты осчастливил? Скажи? – Тебя, – ответил коллега. – Брось. Я холостой. – Зато теперь при водокачке, которую восстановил я. – А деньги откуда? Жена дала? – насмешливо бросил Андрей. – Ага. – Ты, стало быть, теперь ее хозяин? – Конечно. – Но она моя, документ есть. – Кто это – твоя? – Степан Павлович нахмурился. – Ты ее в глаза не видал. – Чего-о? Водокачку в глаза не видел? – Андрей вскочил, расслабленности как ни бывало. Он с самого начала ждал чего-то такого, какого-то подвоха от жизни, еще одного завитка, когда посмотрел на круглящуюся новым кирпичом водокачку. Но от бывшего учителя такой каверзы не ожидал. – Жену, – сказал Степан Павлович. – Мою. – Так ты про нее? – Андрею стало смешно. – Ну да. А ты про кого? – А я про нее. – Андрей обвел руками пространство. – Она моя. – Конечно. Только я ее поправил. Плохо ли? – Па-алы-ыч, – взвыл Андрей, – Па-алы-ыч, да где ты деньги взял? – Я говорю тебе – жена дала. – Ох, – выдохнул Андрей и закрыл глаза. – Вот то-то, что ох. Слушай. Моя жена – страховщица. Агент, так сказать. Она застраховала твою водокачку задним числом. Понял? Андрей быстро открыл глаза: – Это же подлог, Палыч. – А было лучше, что ли? Поджог? Она застраховала ее от пожара. Страховку… мы получили. Ну вот. – Он обвел руками то же пространство, что только что Андрей. – Мы расписались… – С женой? – Нет, я один. – Я сейчас помру, Палыч. Так ты женился? На самом деле? – Ну да. – А говоришь, один расписался. – Так я за тебя за деньги расписался. Ты какой-то бестолковый стал, Иваныч. – Понял. Теперь я все понял. Сколько я должен? – Он полез в карман. – Сочтемся, Андрей Иваныч. Я буду работать у тебя, ладно? – Еще спрашиваешь. – Жена… мечтает… – Чтобы ты работал у меня? По рукам! – Только… повиниться хочу. – Винись, – разрешил Андрей, чувствуя, что простить сейчас Палычу готов все, даже если он женился под его именем. – Те валенки-то, ну… образцы, – он вздохнул, – я подарил ей. Когда ухаживал… Андрей засмеялся: – Я рад, что она на них заклевала. – Он подмигнул Палычу: – Мы с тобой оба молодцы. Водокачку они довели если не до совершенства, то до рабочего состояния. Андрей купил десятилетнюю «тойоту-раннер», которая проходила по любой грязи и не фырчала. Мог он купить «уазик», но не хотелось лежать под ним, удивляясь, сколько в машине деталей и всякая так и просит, чтобы ее потрогали руками. К тому же, давно понял он, машина, как одежда, сольешься с толпой – будешь ее частью. А сейчас он должен всем своим видом дать повод продавцам шерсти, а также покупателям валенок приподнять себя в собственных глазах. К нему не на чем-то подкатывают, а на японском джипе. К зиме Андрей нанял еще одного работника, которого проверил на себе Палыч, как он сам выразился. Что ж, пришло время не просто работать, а думать о том, как, за сколько и кому продавать не парами, а партиями. Он вспомнил о прайс-листе, который взял на ВВЦ у ребят, изучил. Прикинул, за сколько продавать черные, серые, коричневые. Местный магазин брал на реализацию, отвозил он и в Тверь. Андрей собрался в Москву, но не для того, чтобы обуть ее, ухмылялся он, а прорубить окно на Запад. Как Петр первый. Он увидел высокую фигуру с длинными ногами в валенках, вместо кожаных сапог за колено и… проснулся. Оказывается, он спал сидя. Но сон вышел в руку. Он поехал в Москву, обосновался в комнате генеральских детей, бродил по Интернету, отыскивая фирмы, которым можно предложить валенки. Мысль о том, чтобы согреть котами, а также настоящими валенками соотечественников в Германии, понял он, своевременна и правильна, когда наткнулся на сайт фирмы, которая предлагала телогрейки бывшим соотечественникам. А валенки? Они же помогут сэкономить на электричестве для обогрева дома. «Родина догонит вас и согреет!» – набросал он слоган для рекламной листовки. Прочитал, расхохотался и разорвал. Звучит угрожающе. Ладно, про это пускай думают специалисты. Не его ума дело. Помог ему и Кирилл – свел с хозяином магазина, в котором продавали одежду для рыбаков, охотников и туристов. Образцы валенок понравились. Зима для Андрея промелькнула в одночасье, а когда он проснулся утром в сетявинском доме и увидел зеленую траву на пригорке, глазам не поверил. Как? Неужели весна? Все реже он вспоминал о том, что случилось в море. Иногда вздрагивал, подумав про деньги, которые до сих пор не отданы неведомой женщине. В памяти стиралось имя, лицо на школьной фотографии. В апреле позвонила Любовь Николаевна и сказала: – Приезжай, я, кажется, нашла ее. Андрей не сразу понял, о ком говорит его тетка: – Тетя Люба… к-кого? – Девушку, – сказала она с некоторым недовольством в голосе. – Ольгу Ермакову. – Ах да! – Он спохватился. – Никак не ожидал, что вы ее найдете, – говорил он, плохо соображая. – Спасибо. Диктуйте. – Он записал телефон и адрес Ольги Владимировны Ермаковой. – Не буду есть ваши денежки, тетя Люба, а то телефон оголится. Я приеду, вы расскажете, как все было. Как вы нашли ее. Он отключился. Перед ним лежал ворох бумаг, договоры, в которых он значился как ПБОЮЛ Волков, предприниматель без образования юридического лица. Он сверял соответствие пар валенок – в полиэтиленовые пакеты их упаковывала жена Палыча в свободное от страховых дел время – с накладными. Куда же ехать от всего этого? К тому же деньги все равно у Кирилла. Вот он пускай с Ермаковой и разбирается. Вечером он набрал номер Кирилла и объяснил. – Пиши адрес, телефон, фамилию, имя, отчество, – тараторил Андрей. – Когда будешь отдавать, проверь еще как-нибудь, она – не она. Пожестче. – А я думал, с женщинами надо помягче, – засмеялся Кирилл. – Спасибо, научил. – Да ну тебя. Сказал бы кто ты есть, да некогда. – Отлично, Волчара, – уже серьезным голосом проговорил Кирилл. – Все хорошее когда-то кончается, чужие деньги надо отдавать. Проценты не зажму. Получит их тоже, – пообещал он. Вот и договорились, подумал Андрей с облегчением, возвращаясь к накладным. Любовь Николаевна положила трубку и усмехнулась. Вот они, мужчины. Кто, как не Андрей, готов был лезть из кожи, чтобы найти ее? Пересчитать поштучно всех Ольг Ермаковых в необъятной Москве? Прошло время – всего ничего, а он уже забыл о ней, увлекся своими делами. Может быть, женщинами. Перезвонил и сказал, что все заботы по передаче денег он повесил на Кирилла. Она поморщилась. Природу не переделать, мужскую особенно, никакие Мичурины не справятся. Поэтому следует смотреть трезво: она нашла Ольгу, и она получит деньги. Пускай их отдаст ей Кирилл. Она пожала плечами. Но что-то ей не нравилось, даже после этого логического заключения. Да ясно что. Она хотела… чего? Праздника? Радости? Она хотела шоу, примерно такого, как в телевизоре? Где прилюдно обнимаются нашедшие друг друга? Но Андрею зачем с ней обниматься? Он Ольгу никогда не видел. Но может быть, от более пылкой благодарности сама Любовь Николаевна не отказалась бы. Что ж, нет так нет. Но как удивительно все вышло, будто в детективе. Но не в таком, где трах-бах, восемь трупов и трое ожили через два дня, а как в настоящем, психологическом. Однажды утром медсестра Ира принесла из регистратуры карточки пациентов, которых предстояло принять. Любовь Николаевна пробежалась по фамилиям взглядом, сама не зная, что именно может ее заинтересовать из этого столбика Ивановых, Петровых, Сидоровых. Все они для нее пока одинаковы. Только тогда, когда она заглянет им в глаза - в буквальном смысле слова, она увидит, что нет и не может быть двух одинаковых глаз. Она запомнит их. Ничего экстраординарного день не обещал, кто-то наблюдался у нее давно, кто-то пришел впервые. Она осматривала глаз постоянной пациентки, но в голове что-то вертелось, она хотела вспомнить… – Неплохо, – наконец похвалила Любовь Николаевна и почувствовала, как женщина выпрямилась. Понурые круглые плечи придавали грузность всей фигуре, а теперь стало видно, что ей нет пятидесяти. – Рано, рано глаукоме. У вас были в роду больные ею? – Дядя, но в шестьдесят четыре. У меня рано, правда? – Да уж, можно было бы и подождать. Но ничего, я вам сейчас выпишу… Она взяла ручку. Рано, рано… Она говорила эти слова. Недавно. Несколько дней назад. Не этой женщине, потому что тогда ей было не до того… Она пришла с острым приступом глаукомы, они с Ирой отправили ее на второй этаж поставить пиявки. Любовь Николаевна писала в карточке, торопилась, как будто ей пообещали, что она поставит точку и сразу вспомнит. – Жду вас через три недели, – сказала она, протягивая женщине карточку. Вспомнила. Эта женщина была у нее в один день с еще одной. Кажется, ее звали… – Ира, – попросила Любовь Николаевна, резко повернувшись к медсестре, – пожалуйста, принеси журнал, я хочу посмотреть, кто был у нас в один день с ней. – Она кивнула на дверь. – Это было… в общем, неси. – Сейчас, Любовь Николаевна. – Ира метнулась к шкафу. Любовь Николаевна от нетерпения барабанила по столу, кольца отбрасывали яркий свет, он обнадеживал ее – найдет, найдет то, что ищет. – Вот. – Ира положила перед ней журнал. Любовь Николаевна подвинула к себе журнал и принялась листать. Вот. В тот день, пятого апреля, у нее была Ольга Ермакова. Она открыла карточку и сморщила губы. Бедная девочка. Если это она… Быстро записала адрес и телефон. Набрала номер Андрея. Мобильник отозвался сразу. – Андрюша. Я нашла ее. – Любовь Николаевна едва сдерживала радость. А он? Он с трудом вспомнил, о ком она говорит, а теперь перезвонил и сказал, что перекинул на Кирилла. «Снова без черемухи», – как говорил старый главный врач. Правда, очень давно. Да и сам врач был старый. Ему не нравилось, как ухаживали теперь за девушками молодые люди. Букет черемухи не дарили, как в его юности. Черемуха – это эвфемизм, конечно, а смысл ясен – все сейчас происходит без тайны, без искренней радости, без удивления и восторга. Ее племянник тоже как автомат. Валенки вместо сердца. Она улыбнулась. А между прочим, тот главный врач был немногим старше, чем она сейчас. «Опасный симптом, Любовь Николаевна», – предупредила она себя. Генерал был в командировке, а если бы оказался дома, она рассказала бы о прагматичности нынешних молодых людей. А не слишком ли она брюзжит? Если так, надо развеяться. Это усталость или намек на то, что нужны перемены. В конце концов, муж то и дело летает за границу, а она давно нигде не была. Позвонить Марине? Узнать, как нынче летают на горячие заграничные пески. Или Наталье? Кстати, она давно не собирала родственников мужа на парадный ужин. Упущение, которое следует исправить. 17 Зазвонил телефон. Ольга сняла трубку и услышала мужской голос. – Это Ольга Ермакова? – спросил незнакомец. Ольга вздрогнула. Ну вот, дождалась. Она призналась себе, что ждала такого звонка. Что-то необъяснимое подсказало – от Юры. Он должен подать ей какой-то знак, несмотря ни на что. – Могу я поговорить с Ольгой Ермаковой? – настаивал он. – Да, конечно. – Голос звучал обыденно, она научилась скрывать волнение. - Я вас слушаю. – Здравствуйте, Ольга. Меня зовут Кирилл Николаевич. Мы не знакомы, но у меня для вас посылка. – От кого? – быстро спросила она. – Откуда? Что в ней? – Она не могла удержать себя от поспешности. Дело не в том, что она жаждала посылку больше всего в жизни. Ей нужно поскорее покончить с тем, чего ждала. Получить последний привет? Может быть, и так. – И… что… же… в ней? – с расстановкой повторила она последний вопрос, желая прикрыть интонацией внезапную горячность. – Не пластид, это точно, – ответил мужчина на последний вопрос. Так обычно отвечает человек, когда ему задают сразу несколько вопросов. Он слышит последний, Ольга об этом знала. Она вообще в последнее время узнала много, теперь ей казалось, ту, какой она была прежде, можно сравнить с чистым листом, но разлинованным, на котором что-то начали писать, но вкривь и вкось. Теперь она сама решила заполнять его плотными строчками. Получалось. Кирилл Николаевич засмеялся: – Уверяю вас, вам понравится. Она хмыкнула: – Вы так уверены? – В ней то, что всем понравится. – Хорошо, как я могу ее получить? – спросила она. – Вы слышали о новом приюте для собак в Северном округе? Он недалеко от железной дороги, вдоль которой тянутся металлические гаражи. – Нет, хотя я тоже живу в Северном округе. Я найду. Скажите адрес. А… не собачку ли мне прислали? – не удержалась Ольга. – Не знаю, как всем, но мне понравился бы такой подарок. – Н-на самом деле? Простите, я даже начал заикаться. Никак не рассчитывал на такой отзыв. Я рад. – Голос мужчины стал бархатным, теплым, как ткань, которую она только что купила и собиралась из нее сшить нечто… Даже мысленно она опасалась произнести крамолу; – Вы, правда, хотите собачку? – Очень, – сказала Ольга с придыханием. – Я уже ездила в Кузьминки, но… в общем, я там не нашла той, какую хочу. – Голос незнакомца располагал, он ей нравился. А предмет разговора – еще более чем сам голос. – В Кузьминках очень большой приют. Мой совсем другой, он маленький. – Говорите, как ехать, – торопливо сказала Ольга.- Я пишу. Кирилл Николаевич подробно объяснил. – Жду вас. Ольга положила трубку. «Вот так, да? Как говорят картежники – карта пошла! А все почему? – строго спросила она себя. – Потому что ты знаешь, чего хочешь. Делаешь то, что хочешь. Поэтому получаешь то, что хочешь». Она подошла к столу – а вот теперь, хочешь или нет, пора капать в глаза. Ольга быстро нашла глазные капли. Прошло то время, когда она их искала часами, а флакончик смотрел на нее прямо от монитора компьютера. С пузырьком она подошла к зеркалу и в одно движение опустила прозрачную каплю в левый глаз. Но глаза, говорят доктора, парный орган, поэтому Ольга одарила каплей лекарства правый тоже. Посылка… Интересно, конечно, узнать, что ей прислали. Но вот собака… Хорошо, что ей не отдали ту, в Кузьминках, печальную, грустную. Похожую на нее, какой сама была в те дни. Ольга скривила губы. Наверное, тогда было не время для собаки в ее жизни. Она уже рассталась с Виталием, но еще не рассталась с собой прошлой. Сейчас, Ольга была уверена, ей подарят ту, которая подходит больше всего. Энергичную, уверенную компаньонку. …В Кузьминки за собакой Ольга поехала после того, как сшила третий галстук. Она сидела вечером перед телевизором, мысленно примеряя его на тех, кого показывали на экране. Подходящего типажа не было, она переключала кнопки пульта. Но все мужчины были какие-то пузатые, с расшлепанными губами. Без галстуков. Она включила спортивный канал, там должны быть поджарые парни. Ага, вот этому галстук подошел бы – наголо бритая голова, средиземноморский загар, уши, как у лайки, острые и напряженные. Оказался, судья из Голландии. От рекламы Ольга решила удрать на другой канал и увидела собачий приют на западе Москвы. В субботу поехала туда. В одном загончике, размером с кухню – обычную, в панельном доме, сидело с десяток собак. Были вольеры, если их можно так назвать, более просторные, потому что кого-то из псов уже выбрали для счастливой домашней жизни. Она ходила между рядами следом за сотрудницей, которая говорила не умолкая: – С едой у нас полный порядок. Знаете, сколько просроченных консервов, сосисок и колбасы? На семь сотен хвостов хватит и еще останется. Вот кое с чем другим плохо. Но такие, как вы, не привезут нам в благодарность стройматериалы или сетку-рабицу. – А что еще можно? – осторожно спросила Ольга. – Ну… Перчатки, например, резиновые. Для хозяйственных работ. – Женщина бросила быстрый взгляд на ее руки. Ногти были ровно подстрижены, но ухожены. Кожа, ясное дело, не слишком перетрудилась. – Знаете, бывают такие розовые, желтые, голубые? Они как-то по цветам, партиями, поступают. У нас на Черкизовском рынке, к примеру, сейчас идут розовые. – А вам… какие нужны? – спросила она. – По цвету, что ли? Да все равно. – Нет, я о размере. – Любые, но лучше «эмочку» или «эску». К нам дети приходят помогать, школьники. Руки-то маленькие. – Понятно. – Она кивнула, и они пошли дальше. Ольга не предполагала, что этот смотр окажется таким тягостным. Ее предупреждали: пойти сюда за собакой – все равно что выбирать в доме малютки ребенка. Все живые существа чувствуют, что им может повезти, а может и не им, а соседу. Она шла и шла, не в силах остановиться. Перед глазами мелькали носы, уши, хвосты. В одном углу сидела печальная рыжая собака, ее сердце дрогнуло. Может, она? – Эту? – не глядя на посетительницу, спросила хозяйка. – Н-нет, нет. – Она ускорила шаг. Нет, потому что совсем недавно она сама сидела вот так. Забившись в угол. На работе. Откуда ее вытесняли, выдавливали. Она и собаку-то решила завести, чтобы почувствовать себя сильнее кого-то. Найти компанию. Потому что у нее нет никого – ни дома, ни на работе. К дальнему вольеру направлялась процессия. Вели двух собак. Они весело виляли хвостами, они были похожи, но та, что поменьше, – явно щенок. Ольга почувствовала, как губы сами собой расплываются. – Ее, – сказала она и неожиданно для себя дернула за рукав служительницу. – Большую или маленькую? – Маленькую, – сказала Ольга. – Веселая, это хорошо. – Потом наклонила голову набок. – Та-ак, могу сказать навскидку, чья кровь намешана. Терьеров и дратхара. Шерсти будет немного и жесткая. У вас вообще-то была когда-нибудь собака? – Да, в детстве. Но это, как вы понимаете, не у меня. У родителей. Фоксы. Мой отец ходил с ними на охоту. А вы… специалист по собакам? – спросила Ольга. – Да, – ответила женщина. - Я даже писала диссертацию. Только не успела закончить. – Она усмехнулась: – Знаете, о чем? О скрещивании волков и восточноевропейских лаек. А потом… Сами знаете, что потом. Но без собак не могу. Пригласили сюда. Знаете, как говорят умные люди? Если тебе что-то положено – тебе дадут. Просить не надо. Принесут сами, еще и уговаривать станут, чтобы взяла. Понимаете, о чем я? – Кажется, да… – Ольга улыбнулась. – Мне бы стать такой уверенной. Женщина внимательно посмотрела на нее, в ее глазах мелькнуло сочувствие. – Значит, вы пришли выбрать себе подружку? – спросила она. – Ага, – сказала Ольга. – Я вам не отдам, – тихо сказала женщина. – Почему? – Ольга покраснела. Она-то думала, что ее без собаки отсюда не выпустят. Будут рады отдать животное в хорошие руки. У нее же… Да чем плохи ее руки? – Вы не подходите друг другу, – заявила женщина, окидывая взглядом Ольгу. – Но почему? – Потому что… Здесь нет ни одной собаки, которая вам нужна. – А какая мне нужна? – У которой на душе лучше, чем у вас. – Вы считаете, что у меня сейчас плохо на душе? – Ольга побледнела. – Будто сами не знаете. – Она усмехнулась. – Но откуда вы знаете? – Знаю, и все тут. Собака, девушка, не якорь. Она – компаньонка. Равноправная. Не обижайтесь, я могла бы отдать вам любую. Но сейчас вам не до собаки, не надо нагружать себя заботой о ней. Вам обоим будет плохо. Теперь ей не нужна собака-якорь. Поэтому она к Кириллу Николаевичу ехала охотно. Ольга нашла приют, отгороженный от проезжей части высоким забором из бетона, обработанного под камень. Она услышала лай, который доносился из-за него, – веселый, щенячий. Ольге хотелось улыбаться. Она нашла кнопку звонка и нажала. Ей открыл охранник, провел к бытовке, выкрашенной в бордовый цвет, указал на дверь: – Вам сюда. Кирилл Николаевич оказался мужчиной немногим старше ее, но была в нем уверенность, как у человека, что-то сделавшего самостоятельно. Ему бы пошел галстук из бархата, подумала она. Может быть, когда сошьет, ему предложит. Или… подарит? Почему бы нет? Ведь он собирается подарить ей собаку? – Садитесь, Ольга, – указал он на стул из некрашеного дерева. - Я должен вам рассказать кое-что о собаках. Вы не против послушать? Я хочу, чтобы обе стороны остались довольны друг другом… Нет, я не про нас с вами, а про вас и вашу новую компаньонку. Вам ведь нужна компаньонка, верно? – Да, – сказала Ольга. – Очень. – Она увидела, что все стены бытовки уставлены книгами. – Неужели все о собаках? – не удержалась она, прекрасно понимая, что неприлично лазить взглядом по чужой комнате. – Конечно. – Он энергично кивнул. – "С гордостью могу признаться, что нет ни одного издания – ни у нас, ни за рубежом, – которого нет здесь. – Что, даже все журналы? – Ольга недоверчиво посмотрела на хозяина кабинета. Он вздохнул. – Вы знаете главное свойство коллекционеров? – Никогда не было знакомых собирателей, – ответила она, с любопытством ожидая продолжения. – Преувеличение. Причем искреннее. Но это не самый страшный недостаток, верно? Так что я скажу вам иначе: все книги мира о собаках, до которых моя рука сумела дотянуться и… взять! – Он растопырил пальцы и сжал их в кулак. – Они здесь. А поскольку вы причастны к моему процветанию, я подарю вам одну. Очень полезную. – Он встал и снял с полки толстую книгу, которая походила на энциклопедию. Ольга привстала и протянула руки. Он опустил книгу прямо в них: – Не хочу обманывать, будто отдаю вам последний экземпляр. – Я и не рассчитываю. – Кстати, вы читаете по-английски? – Он поднял лицо, и Ольга увидела в его глазах надежду. Так коллекционер расстается с тем, что сам обещал отдать. Ему всегда немножко жаль, это понятно. – Не надейтесь, что нет. Читаю, по-английски тоже. – Она угадала, ему на самом деле жаль. – Что, заметно, да? – спросил он, нарочито виновато опуская голову. – Что жаба давит, да? – Видно, – засмеялась Ольга. – Но я все равно возьму. – Отлично. – Он выпрямился за столом. - Я рад, книга попадет в хорошие руки. – Как и собачка, которую вы мне подобрали. Покажете? – Да. Конечно. Но давайте еще немного поговорим. – Давайте. Я слушаю. – Я расскажу о том, о чем мало кто знает. – Например? – Собака умеет разговаривать. – Я знаю, – сказала Ольга. – Вас не удивишь. Но знаете ли вы, что она издает ровно десять разных звуков? Диапазон – от тоненького, почти писка, до рычания. Р-р-р, – продемонстрировал он. – Похоже, – кивнула Ольга. - А как насчет писка? Можете? Он рассмеялся. – Как с вами легко разговаривать, – заметил он. – Спасибо. – Но с помощью десяти звуков она выражает сорок разных… состояний. Хозяин должен научиться их понимать. Например, лает ваша любимица. Вы кричите на нее, требуете прекратить. Но самое интересное, – Кирилл сощурился, – человеческий крик похож по тональности на собачий лай. Поэтому песик верит, что его добрый хозяин помогает ему в праведном деле – например, отогнать другую собаку, курицу или прохожего. – Ага, и лает еще громче, – сказала Ольга. – Верно. – Но есть собаки, которые вообще не лают. Я читала. – Есть. Африканские басенджи, к примеру. Они вообще не лают. – Мне такие не нравятся. Это все равно что жить рядом с немым, – поморщилась Ольга. – С собакой можно договориться, она не будет лаять, если вам не нравится. – Правда? – Истинная. Ее надо научить лаять по команде. Я думаю, у вас получится, – сказал он. – Но, Ольга, мы всё о собаках, увлеклись и ушли от главного. Посылка! – Ах, – сказала она, – я и забыла про нее. Кирилл Николаевич бросил на Ольгу быстрый взгляд, словно прикидывал, какое лицо будет у этой приятной женщины, когда она получит то, что он сейчас ей отдаст. Вот уж никак не ожидал, что придется выполнить эту миссию вместо Андрея. Но его тоже можно понять – лететь сюда, бросив все дела, которые так хорошо пошли, только ради того, чтобы… Да и деньги здесь, у него. В общем, дело это выпало ему. Он подошел к сейфу, набрал код и вынул светло-коричневый конверт, в котором присылают по почте иностранные журналы. – Это вам, Ольга. Но… простите, конечно, вы можете мне показать… паспорт? – Что? – удивилась она. – Паспорт? Да, конечно. – И еще… я попрошу вас написать расписку, что вы получили… это. – Расписку? – изумилась Ольга, принимая пакет. – Хорошо. – Она полезла в сумочку за ручкой. – Не трудитесь. Все есть – и бумага, и перо. Он подвинул ей и то и другое, он приготовил это заранее. Ольга почувствовала, как в горле запершило, она закашлялась. Когда передают пустяк с оказией, никто не требует расписок. – Спасибо. – Она кивнула, прижимая пальцами пакет. – Пересчитайте, – тихо сказал Кирилл Николаевич. – Пере… перечитать? – удивилась она. – Но я ничего не прочитала. – Нет, – поправил он, – я прошу вас пересчитать. – Ах, простите, я не расслышала. То есть расслышала, но… думала, что ошиблась, – бормотала она. Пальцы дрожали, когда она открывала конверт. Она заглянула внутрь и закрыла его. – Что это? Кирилл молчал. Он наблюдал за ней. Андрей просил его задать женщине несколько вопросов, чтобы убедиться, нет ли ошибки. Та ли Ольга Ермакова, которой Юрий Орлов просил отдать деньги. Изучая животных, дрессируя собак, он понял, что истину можно понять без слов. – Нет. Это ошибка. – Ольга отодвинула пакет, как будто в нем лежало что-то такое, на что она не собиралась даже смотреть. – Нет, Ольга, это на самом деле вам. Я прошу вас пересчитать и дать расписку. – Я не понимаю… – Лицо ее стало бледным, почти как волосы. Кирилл Николаевич вздохнул. – Не я должен был отдать вам эти деньги, – тихо сказал он. – Не тот, кто мне поручил это сделать. – А… к-кто? – прошептала Ольга. Она уже знала кто. – Юрий Орлов, – сказал он и увидел, как много синевы в ее глазах и сколько печали. Это она, глаза не могут стать такими за одну секунду, если ничто не связывало бы ее с Юрием Орловым. – Эта посылка от него. Вам. – Он… жив? Ему показалось, синева выцветает от секунды к секунде. Как увядает василек ближе к осени. Она повернула голову, и очки с ультрафиолетовой защитой снова подсинили глаза. – Сожалею, но нет. Плечи Ольги опустились. – Тогда… – Он заработал их для вас. Считайте, – настаивал Кирилл Николаевич. Ольга вынула пачку, принялась перебирать пальцами зеленые бумажки. Она делала это достаточно умело, потому что в турфирме ей приходилось держать в руках деньги. Она назвала сумму, от которой ей стало не по себе. – Он столько… прислал? Так много? – Нет, это с процентами, Ольга. Потому что пока вас искали, я пользовался ими. Мы вас ищем давно. Мне были отданы деньги под определенный процент. – Он не сказал какой, а она не спрашивала. – Но как вы меня нашли? – спросила она. – Это… в общем, это уже не важно, верно? – Он широко улыбнулся. Ольга знала, что улыбка такой щедрости – жирная точка в разговоре. – Конечно, это не важно, – сказала она и подвинула к себе бумагу. Кирилл продиктовал текст, понимая, что сейчас Ольга и фразу не составит. Она списала данные своего паспорта, поставила подпись и отдала Кириллу Николаевичу. – Благодарю вас, – сказал он. – Вы же понимаете, это для порядка. Ольга кивнула: – Понимаю. – Я попрошу, чтобы вас отвезли домой с деньгами и собачкой. – Да, кстати, а собачка? – спросила она. – Она уже в машине, – ответил Кирилл. – Ждет вас. – Но я не… – начала Ольга, вставая со стула и прижимая к себе черную кожаную сумку. Модная, отметил Кирилл. С двумя молниями. С такой же приехала к нему в последний раз подруга. Сказала, что купила в «Калинке-Стокманн» на Смоленке. И смотрела на него так, как будто он обязан был восхититься. – Поверьте, я знаю, это ваша собака. Черный ризеншнауцер, полгода, зовут Диля. Все бумаги при ней. Грациозная, здоровая, веселая. Она – ваша, – повторил он. – Если что – мой телефон у вас. Никаких проблем. На все вопросы есть ответы. Ольга шла за Кириллом, прижимая к себе сумочку. Он открыл дверцу «десятки» цвета мурена, указал Ольге на заднее сиденье. Там уже была Диля. Она тявкнула, Ольга улыбнулась и протянула к ней руку. Кирилл сказал водителю Ольгин адрес и захлопнул дверцу. 18 – Так вы хотите на море? – переспросила Марина, все еще не в силах прийти в себя от удивления. Любовь Николаевна Максимова, жена генерала-родственника, сама приехала в турагентство. Прежде она просто звонила, а Марина готовила документы. Через их агентство Любовь Николаевна ездила в Италию, во Францию. Марина помнит, что Максимовы вдвоем отдыхали в Испании, на островах. Но тогда всеми бумагами занималась Наталья Дорошина. – Хочу на море, – кивнула Любовь Николаевна. – Без Михаила Михайловича? – спросила Марина, все еще не оправившись от удивления. – Без. Он не умеет отдыхать на пляже. Если его только зарыть в песок по шею. – Любовь Николаевна улыбнулась. Марина засмеялась: – Узнаю родственника – мой муж тоже. – Она наконец почувствовала, что оправилась от удивления. И, как всякая проницательная особа, привыкшая иметь дело с людьми, догадалась, что появлению Любови Николаевны есть причина. Вряд ли она хочет о ней рассказывать, но что-то заставило ее выйти из дома. Иначе – сняла бы трубку и позвонила. Марина сама забрала бы у нее документы и принесла готовый пакет. Летите к морю, уважаемая! – Твой тоже? – спросила Любовь Николаевна, но удивления в голосе не было. – Да. – Марина махнула рукой. – Рыбалка, воблеры-моблеры. – Она поморщилась. Ольга ушла, Наталья успокоилась, но слово «мобинг» и «моблер» накрепко засели в голове. – В общем, пора бы перестать удивляться, особенно мне. – Любовь Николаевна усмехнулась. – Мужчины – это особый биологический вид. – Что-то с Михаилом Михайловичем? – не удержалась Марина. – С ним? Не-ет, я поняла его давно, что-то удивляет до сих пор, конечно, но я быстро нахожу объяснение. К тому же мы люди одного поколения, знаем слова-пароли. – Она вздохнула. – Я полагала, что знаю их и сейчас, новые. Все-таки сыновья, молодые коллеги на работе. Но оказывается, наш романтизм пора похоронить. Марина кивала, пытаясь угадать, в чем дело. – Ты помнишь Андрея Волкова? Моего племянника? – Да, – сказала Марина, – только очень ма-алень-кого мальчика. Он был на нашей свадьбе и смотрел во все глаза. – Она фыркнула. – Ему больше всего понравился лимузин, на котором мы подкатили. – Теперь он большой мальчик, – сказала Любовь Николаевна. – Такой большой, что удивил меня крайне. У тебя есть время? – спросила она, взглянув на часы. – Есть, – кивнула Марина. – Мы можем выйти на бульвар и выпить кофе. – Отлично, пойдем. Мне нужно рассказать. Иначе я… Не знаю, что со мной. Никогда не обижалась на мужскую черствость. Но на этот раз не могу справиться… Они сели под полосатым зонтиком уличного кафе. – Так вот, Андрей приехал к нам прошлым летом. Точнее, в самом начале. Да, именно, потому что у меня на столе в вазе стояла сирень. Июнь. И он рассказал… Когда Марина выслушала всю историю, она почувствовала себя так, как будто кофе залила не внутрь, а им полили ее снаружи и обожгли. – Вы нашли ее по… глазам? – Да, – сказала Любовь Николаевна. – Кажется, я поняла, почему меня задело равнодушие Андрея. Ну конечно. – Она усмехнулась. – Это мой собственный эгоизм. Мне было важно, что я нашла, а не кто-то другой. Более того, я нашла с помощью своих профессиональных навыков. Опять моя гордость требовала одобрения и восхищения. – Она покачала головой: – Надо же, рассказала тебе и сама все поняла. Спасибо, Марина. – За что? – Марина чувствовала, как дрожит рука, которой она подносит стакан с чистой водой к губам. После крепкого кофе по-восточному им подали воды. – Ты меня выслушала. Мне легко с тобой. А не хочешь составить мне компанию? Поедем на море и отдохнем от всех мужчин? – Поедем, – сказала Марина и сама удивилась. Ответила, не размышляя, как будто то, что узнала сейчас, и то, чего не знала сама Любовь Николаевна, не позволяло размышлять. – Какую страну мы выберем? – Грецию, – не думая, снова сказала Марина. – Грецию? Почему? – спросила Любовь Николаевна. – Любимая страна той, о ком вы рассказали. Любовь Николаевна не мигая смотрела на Марину. – Ты ее знаешь? – Моя приятельница, моя бывшая коллега. Ольга Ермакова работала у нас, пока… Любовь Николаевна приоткрыла рот, пытаясь что-то сказать. Потом покачала головой, что означало – слов нет. – Вам еще кофе? – спросила сообразительная девушка в белом топике, под которым колыхалась полная грудь, и, похоже, девушке это нравилось, судя по тому, как прямо она держалась. – Соку, пожалуйста, – сказала Марина. – А вам? – Тоже, лучше лимонного, а то слишком сладко вышло. – Вы про кофе? – спросила Марина. – Нет, про ситуацию. – Девушка отошла с блокнотиком, и Любовь Николаевна продолжила: – Расскажи все, что знаешь. Марина рассказала. – Я всегда говорила, что браки тех, кто знаком с детства, – опасное дело. Люди видят друг друга в искаженном свете, под детским углом зрения. Если бы Ольга встретила Юрия после армии, она поняла бы, какой он, а не пыталась вернуть мальчика из своего детства, – проговорила Любовь Николаевна. – И он тоже понял бы, что и она не та девочка, которая жила через стенку, – согласилась Марина. Она не стала рассказывать, как утирала слезы Ольге после отъезда Юрия. – Так это Юрия ты пыталась устроить в охрану? Я помню, Миша узнавал, почему отказали. – Она поморщилась. – Погоди… – Она схватила Марину за руку. – У нее непорядок с сетчаткой. Это бывает от удара, очень сильного. Кажется, я поняла, почему он послал ей деньги. – Любовь Николаевна побледнела. – Расплата за удар. Марина кивнула: – Я тоже так думаю. – Андрей удивлялся, зачем Юрий кинулся на пирата. Я сказала, что часто из чувства вины человек ищет смерти. Снова я была права. – Но радости в голосе не было. Они молча пили сок, который принесла официантка. – Знаешь, – поморщилась Любовь Николаевна, – я погорячилась. История не слишком сладкая, как мне показалось сначала. И сок кислый. Марина улыбнулась. – На море мы будем пить кое-что послаще, да? Ты как насчет октября? – Самое лучшее солнце в Греции в начале октября и в конце мая. – Май идет, июнь на носу – значит, мимо. Октябрь годится. Продлим лето. Договорились? – четко проговорила Любовь Николаевна. – Да, – сказала Марина и посмотрела на часы. – Наталью опасаешься? – усмехнулась гостья. – Она поутихла. – Марина засмеялась. – Ольгин уход ей оказался не на руку. – Но ты сказала, она сама ее выдавила? – Она недооценила греческую партнершу. Поппи Тцоди, когда узнала, что Ольга ушла из фирмы, повысила цены на свою гостиницу. – А кто это? – Хозяйка гостиницы, которая полюбила Ольгу за свободный греческий. – А хозяин вашей фирмы знает причину? – Наталья скрыла, но сами понимаете… Наталья даже сама поехала в рекламный тур, чтобы найти что-то подобное. Но удача за удачей не ходит. – Это правда. Удача бывает после провала чаще всего. Ну что ж, пойдем, я провожу тебя. А если Наталья начнет шевелить усами – прости за грубый намек. – Любовь Николаевна захихикала. – Скажи ей, что я приходила. Хочу позвать вас на семейный ужин. Как только приедет Михаил Михайлович. Марина не могла дождаться вечера, чтобы позвонить Ольге и… что? Спросить? Поздравить? Нет, просто поговорить. Интересно, она расскажет? Деньги и их количество с некоторых пор стали такой тайной, о которой так же неприлично выпытывать, как о том, старый у тебя любовник или новый. Она поехала домой, даже не зашла за хлебом в монастырскую булочную, ничего, домашние похрустят хлебцами, полезно. В прошлый раз утащили на рыбалку свежую буханку, которую она несла с Остоженки в Тушино. А потом, вручая ей берестяной туесок с десятком красноперок размером в половину контурного карандаша для губ, похвалили – хлеб натуральный, без примесей, потому что клев был сумасшедший. Иногда ей казалось, что сумасшедшая она, если потакает этим забавам. На даче скоро трава будет, как в песне, по пояс, а их туда не заманить ничем. Она уже думала: не купить ли газонокосилку? Как соседка, мужа которой Марина бы просто не узнала, если бы он заехал на минуту. А случись это вечером, она могла бы кинуться к сторожу – чужой мужик ходит за забором. Но вовремя удержалась – кто косилку покупает, тот ее и катает. Истина. Дома она нашла записку с нежными извинениями. Отец и сын отбыли в известном направлении. Почему в неурочный час? Потому что в субботу по прогнозу выпадет поденка, а значит, рыба клевать не будет. Она наестся мотыльков, которые покроют своими нежными и бездыханными телами всю поверхность Москвы-реки под Звенигородом. Отлично, обрадовалась Марина. Если позвонит Ольга, можно не опасаться, что через каждые пять минут в дверь ее комнаты будет просовываться голова то одного, то другого. А потом уже хорошо знакомое услышит она, когда положит трубку: «Не зря в гороскопах пишут, что Близнец рождается с телефонной трубкой в руке». Это сын, как он сам говорит, быстро обучаемый. Наверняка очередная подружка открыла новую истину. Марина устроилась в постели и взяла детектив. Но он не пошел, потому что в голове вертелись реальные события с вполне острым сюжетом. Ольга сидела за столом и смотрела на деньги. Ну и что ей с ними делать? – спрашивала она себя. Никогда еще у нее не было таких. Дело не в том, что перед ней лежали доллары, а в количестве этих самых долларов. Раздалось тихое тявканье, она встала и подошла к Диле. Собачка спала и тявкала во сне. Она сегодня вымыла ее с шампунем, вытерла досуха, потом завернула в махровое полотенце – когда-то она купила его для Виталия, но он не успел им воспользоваться. Диле оно понравилось – мягкое, в желто-серую клетку. Ольга постояла над ней, испытывая странное успокоение. О чем она думает? Разве не ясно, что теперь она может гораздо больше, чем прежде? Купить ткань, любую, какую захочет. Она даже… нет, не сейчас. Ольге приходило в голову, что она могла бы сама запустить фирму, шить и продавать. Но не сейчас. Ей удобнее иметь дело с магазином. А не согласиться ли ей на условие менеджера? Она как-то сказала ему, что ей надоело шить галстуки под лейблом чужой фирмы. Он сказал, что если под именем, то она получит в пять раз меньше. Хорошо, об этом после. Но деньги… Положить их в банк? Под проценты? Купить машину? Обязательно, сказала она себе. Не будет же она возить собачку на троллейбусе в ветлечебницу. Или на стрижку. «Если ты взяла ее, ты за нее отвечаешь. За ее здоровье, красоту, настроение». А если купить машину, надо выучиться водить. Она умела, когда училась в школе, отец научил, он говорил, что навык останется, значит, надо найти автошколу и получить права. И вообще почему бы не сдать экстерном? Она усмехнулась. Взять из какой-нибудь пачки купюру поновее – впрочем, они все как на подбор, будто из печатного станка только что, – заплатить… за экстерн. Так и сделает, если поймет, что навык не пропал. С недавних пор Ольга ненавидела тратить время попусту. Она научилась определять приоритеты, впрочем, как всякий человек, выбравший для себя дело. Она перевела взгляд на миску, в которой было пусто. Уже? – удивилась она. Аппетитом Диля не страдает. Корм… Вот из-за чего она должна позвонить Марине Ивановне. У ее мужа фирма, которая продает собачий корм. И уж он точно знает, какой лучше для Дили. Она быстро подошла к телефону. «Ты собираешься морочить голову и ей тоже? – спросила себя Ольга. – Говорить, будто звонишь из-за корма для Дили?» Еще вчера ей хотелось схватить трубку и прокричать в телефон про все, что с ней случилось. Но она удержалась. И так Марина Ивановна то и дело занимается ее проблемами. Ведь это она избавила ее от последнего визита в офис. Ольге было противно забирать документы под гробовое молчание коллег, под победоносным взглядом моблерши – Натальи Михайловны. Марина Ивановна забрала ее документы, последнюю зарплату и отдала Ольге. Накануне того дня среди ночи Ольга проснулась и почувствовала дикое раздражение. А может, пойти в тот магазин, в «Интим», купить подарочек для начальницы? Пускай запомнит ту, которую выжила из-за своей… чего? Страсти? Скромности? Коне-ечно скромности. Она же не хотела, чтобы все знали, что она любит и как это делает. Но ведь Ольга никому не рассказала, кроме Марины Ивановны. А она и сама знала. Но… Ольга передумала к утру. Она решила, что самое здоровое – забыть о начальнице, о мобинге, о самой фирме. Марина Ивановна отозвалась сразу, словно телефонный аппарат стоял у нее на груди. – Я вас не разбудила? – спросила Ольга. – Что ты, я читаю детектив. Мои снова на рыбалке. Ольга поняла, что Марина Ивановна дает понять – она не спешит и готова выслушать все. – Я хотела узнать, чем кормить собачку. – Ты взяла собаку? Уже? Какую? – сыпала вопросами Марина Ивановна. – Ризеншнауцер, сучка, ей полгода. Зовут Диля. – Спрошу у мужа. Он даст тебе письменный ответ. – Лучше с ценой на корм, – попросила Ольга. – Я хочу, чтобы Диля осталась довольна. – Не беспокойся. Муж говорит, что теперь берет корм на новом заводе, недавно построили под Дмитровом. Пока там и качество, и цена не дерутся меж собой. Все будет в лучшем виде. Я попрошу сына тебе подбросить. – Я возьму машину, – сказала Ольга. – Ты… ты купила машину? Уже? – невольно вырвалось у Марины Ивановны. – Купила? Нет еще, – ответила Ольга таким тоном, будто собралась купить и все вокруг об этом знают. Осталось поехать в автосалон и сказать: «Заверните». – Такси или частника. А… почему вы так странно спросили? – Ольга вдруг услышала интонацию Марины Ивановны. Так спрашивают, когда точно знают, что у тебя есть деньги на машину. – Я?… – Марина Ивановна замешкалась, потом сказала: – Я все уже знаю. Ольга молчала. Знает? Но откуда? Она сама еще не знала совсем недавно… – Ольга, я знаю… о деньгах. Я рада, правда. – К-кто вам сказал? – тихо спросила Ольга. – Может быть, вы знакомы с Кириллом Николаевичем? Конечно, вы можете его знать, – обрадовалась Ольга своей догадке. – У него собачий приют, а ваш муж, видимо… – Нет, я не знаю никакого Кирилла Николаевича. Ветер дует с другой стороны, – говорила Марина Ивановна. – Послушай, приезжай ко мне. Переночуешь. Ольга уже хотела сказать: сейчас. Она рада поговорить с этой женщиной о том, о чем еще не сказала даже матери. – А… Дилю? Я не могу ее оставить. – А кто говорит, что ее надо оставлять одну? Вези, я хочу с ней познакомиться. Кстати, еду не бери, раскулачим моего мужа. – Она шкодливо хихикнула: – У них уик-энд, и у нас тоже будет. Оторвемся по полной! Хватай машину, кидай в нее собаку. Я жду! Ольга поймала машину прямо у подъезда – молодой парнишка на старом зеленом «фольксвагене» домчал их с Дилей до Тушина вмиг по кольцевой дороге. Ольга держала руку на шее у Дили, чувствуя ее спокойное тепло. Тело подрагивало только на крутых виражах. Видимо, ее предки были знакомы с машиной. Ольга нажала кнопку домофона, дверь открылась, они с Дилей вошли в лифт. Ольге было интересно наблюдать, как собака реагирует на чужие запахи. Она всегда хотела собаку, потому что животное обращает внимание на то, мимо чего Ольга пройдет и не заметит. С ней интересно гулять. Вчера, наблюдая, как она носится по собачьей площадке, любуясь поджарым телом, мелкими завитками, Ольга решила, что героиней нового галстука будет Диля. Марина Ивановна уже приготовила чай. Как у всякой сладкоежки, ограничивающей себя в том, что любит, у нее всегда был запас, который позволительно открыть по достойному случаю. Ольга увидела и халву, и печенье с крупными зернами миндаля, и конфеты, похожие на трюфели. А взглянув на бутылку вина, почувствовала, как сердце подпрыгнуло, правый висок заныл. В прозрачном стекле в прозрачной золотистой жидкости плавали мелкие золотинки. Точно такой ликер привез Юрка, когда впервые приехал к ней в Москву. Это что – наваждение? Ольга справилась с собой – не охнула, не открылась Марине Ивановне, об этом знали только они вдвоем с Юркой. Оно останется в их прошлом. – Ты – Диля. – Марина Ивановна села на корточки. Ольга улыбнулась. Правильно. Чтобы собака не нервничала, лучше присесть, тогда глаза будут на уровне собачьих глаз, от этого возникает доверие. Диля повернула набок стильно выщипанную морду. – Ты красивая. Очень подходишь хозяйке-блондинке, – сказала Марина Ивановна. – Ее покормить? – Нет, она сыта. Можно, она полежит под столом? – Если хочет – конечно. А ты уж, пожалуйста, за стол. – Она села сама вместе с Ольгой. – Итак, я не стану тебе морочить голову. Скажу прямо. Я еще раз убедилась, что жизнь – это движение от встречи к встрече. Так давай за это выпьем, чтобы от каждой встречи была польза тебе и тому, кто встретился с тобой. – Да вы философ, – усмехнулась Ольга. – Но скажите, кто вам рассказал все? – Помнишь, я говорила тебе, что у моего мужа есть дядя генерал? – Помню. Это он пытался помочь устроить Юрия в охрану. – Да. Мне сказала его жена. Ольга моргала, будто ей в глаз попала соринка. – А она… – Это она тебя нашла. – Но я никогда ее не видела! – Ольга даже подскочила на стуле. – Скачи, сколько хочешь, я поменяла подушки на сиденьях. Они еще новые, не ушибешься, – насмешливо бросила она. – Кстати, как они тебе, нравятся? Ольга приподнялась и взглянула. – Отличные. – Это Любовь Николаевна Максимова. Ни о чем не говорит тебе имя? Ольга свела брови. Что-то вертелось в голове, но не прояснялось. – Тепло… но не горячо, – призналась она. – Вот они, благодарные пациенты. А еще хотите, чтобы вас лечили. Даже трудно запомнить имя доктора. Ольга поставила рюмку с ликером на стол, жидкость выплеснулась через край. Золотинка поплыла поверх капли и засияла в свете лампы. Ольга взяла бумажную салфетку и промокнула. – Да, конечно. Это окулист. Я была у нее недавно. Марина Ивановна рассказывала то, что узнала, а Ольга молча слушала. – А… могу я увидеть этого Андрея? Ее племянника. Расспросить… – Тебе это надо? – тихо бросила Марина Ивановна. – Впрочем, кто знает. Я же сказала тебе, жизнь – это движение от встречи к встрече. От одной – к другой. Каждая что-то тебе приносит. К примеру, я давно не виделась с женой генерала, а вчера она сама ко мне пришла. И принесла новость. – Она хмыкнула. – Когда она рассказала, я ахнула. Это же про тебя. Ольга медленно кивнула. – Что ты собираешься делать с деньгами? – В банк не понесу, – заявила Ольга. – Правильно, – кивнула Марина Ивановна. – Я куплю машину, – перечисляла Ольга. – Тоже правильно. – Куплю ткани на новые галстуки. – Молодец. – А там посмотрим. Послушайте, Марина Ивановна, мне кажется… нет, я думаю… – Марина Ивановна терпеливо ждала то, что пыталась сформулировать Ольга. – Я все-таки хочу увидеть того человека… от Юрия. Я хочу знать, как все случилось, – наконец сказала она. – А надо ли? – спросила Марина Ивановна. – Чтобы… попрощаться, – тихо ответила Ольга. – Моя мама однажды сказала, что человек умирает один раз, поэтому надо прощаться. Марина Ивановна вздрогнула. – Я знаю, вы сказали, что его могила – море. Я представлю себе… Я… – Ольга отвернулась. – Вы поняли меня, да? – Поняла, Ольга. Я попробую устроить тебе встречу с ним. Но когда – не знаю. Он не в Москве. У него свое дело, где-то в провинции. – Он что, тоже из нашего «СП»? – спросила она. – Нет, он-то как раз коренной москвич. Но сейчас и они не брезгуют провинцией, если она сулит прибыли. – Вот как. Ну хорошо, спасибо. Они замолчали, было слышно, как громко дышит Диля. – Нам тоже пора, – сказала Марина Ивановна, когда кукушка два раза выглянула из домика и рассерженно кукукнула на них. – А как моя любимая начальница? – спросила Ольга. – Бледна, – фыркнула Марина. – Из-за принципиальной Поппи Тцоди? – спросила Ольга. Она знала уже об этой истории, которая подставила ножку начальнице. Хозяин остался недоволен. – Не только, – покачала головой Марина Ивановна. – Личные проблемы. – Снова кто-то увидел ее возле любимого магазина? – насмешливо спросила Ольга, наблюдая, как хозяйка стелит для нее постель на диване в гостиной. – Нет. Кажется, это… любовь! – Бросьте. – Ольга отмахнулась. – Слово не из ее лексикона. – Ах, Ольга. Я же сказала тебе, что жизнь – это движение от встречи к встрече. А Наталья – тоже человек. – Допустим, – процедила сквозь зубы Ольга. – Да к тому же фанатка. – А, про эту любовь, тогда ясно, – протянула Ольга. – Нет. На фанатском сайте она прочитала, что одному из поклонников певца нужна кровь. – Неужели свою отдала? – Ольга всплеснула руками. – Как же, – отмахнулась Марина Ивановна. – Купила. – И что? – Ошалев от благодарности, мужик предложил ей… только не падай… – Уже упала… – Ольга опустилась на ковер, легла и раскинула руки. – Руку и сердце. – Меня больше не-ет, – простонала Ольга. – Не дури. Вставай. – Марина Ивановна схватила ее за руку. – Нельзя это примерять на себя, – сердито сказала она. – Наталья думает, бледнеет и худеет. – А он видел ее? – Ольга села на ковре. – Нет. Только по переписке на фанатском сайте. Наши девчонки перехватили. – Марина Ивановна засмеялась. – Какие все-таки мужчины странные, – сказала Ольга. – Они считают, что женщине только и нужно в жизни – рука какая-никакая, сердце, никем не проверенное на здоровье. – Она усмехнулась. – Да, а кого она взяла на мое место? – На твое место она взяла на всякий случай тетеньку в летах. Чтобы не мозолили ей глаза юные востроглазые девы. – Да я же в очках, – засмеялась Ольга. – Они у тебя – для дали. А у нашей новой – для близи. Разницу улавливаешь? В них она ничего не увидит через дорогу. – А вы знаете, Марина Ивановна, я ведь должна быть ей благодарна, – сказала Ольга. Марина Ивановна повернулась к ней: – Ага, как Ньютон тому яблоку, которое хряснуло его по голове. Так сильно, что даже мы с тобой навсегда запомнили два слова – бином Ньютона. Хотя спроси меня, что это – не скажу. – Я тоже не скажу. А вот про начальницу добавлю. Если бы она меня не выдавливала, я бы никогда не делала то, что сейчас. – Тогда пиши благодарность и неси ей. – Я буду благодарить устно и издали, – пообещала Ольга. – Ничего, если Дилька останется под столом? – Ради Бога. Я сейчас выключу свет, пускай сопит. Спокойного остатка ночи. Послушай, – Марина Ивановна остановилась возле двери, которую уже собиралась закрыть, – а если бы тебе сейчас кто-то предложил руку и сердце? Ты бы как? Ольга наморщила лоб: – Не знаю, Марина Ивановна. – Потом засмеялась. – Буду рассматривать, как говорят, по мере поступления. Я же вам давно сказала, я не хочу стать похожей на… нее. – Нашла с кем сравнивать. Ты уже не похожа на Наталью. И никогда не будешь. Спокойной ночи, – снова пожелала она и вышла, плотно закрыв за собой дверь. 19 Наталья Михайловна почувствовала, как кровь бросилась в лицо. Она закрыла его руками и отвернулась от зеркала. Сердце билось так часто, что ей стало не по себе. Она никогда не жаловалась на здоровье, а собственное сердце ощущала лишь тогда, когда оно подпрыгивало от радости. Эту радость доставлял ей голос Сашеньки, его лицо, его руки… Да, да, его руки, потому что ее собственные выполняли то, что сумели бы они. Так было, пока ей в почту кто-то не подбросил эту новость. Она закрыла лицо руками. – Негодяйки, дряни… – прошипела она сквозь зубы. – Врете вы все. Неправда. Она подняла глаза и посмотрела на свое бледное лицо. Поплотнее запахнула халат и вышла из ванной. Нет, сегодня она не может делать это… Она плотно закрыла шкаф, в котором лежали ее новые и старые игрушки. Когда они только появились в Москве, Наталья Михайловна обрадовалась. Не надо просить, чтобы привезли из-за границы. Такая просьба в то время была больше чем простое одолжение – опасность для того, кто везет, и опасность попасть на крючок для того, кому везут. Но она нашла каналы, они ни разу ее не подвели. Живые мужчины давно не интересовали Наталью, с тех пор как она поняла ясно и отчетливо: не заполучить ей таких, какие ей подошли бы. Поэтому она презирала их и научилась обходиться без этих заносчивых, вонючих типов, каждый из которых на самом деле вместилище пороков. Раньше бессознательно, из чувства самосохранения – кому хочется признаваться в своей безынтересности для мужчин, она задевала их, царапала походя и старалась унизить. Теперь ей нравилось дурачить их по-крупному. Она стала просто Марьей-искусницей в этом деле. Надо же, еще помнит имя персонажа детской сказки. «Удивляешься? Сама-то разве не сказочница? – хлестко ударила себя Наталья. – Не хочешь верить в быль? Твой Сашенька голубой. Не хочешь верить, потому что с кем ты будешь забавляться? Чьи ласки воображать? Может быть, не случайно сошлось, что этот мужик, тоже фанатеющий от его романсов, – подарок дуры судьбы? Она тебе подкидывает его, чтобы не слишком страдала от правды?» Наталья прошла в спальню, открыла шкаф, не глядя на экран телевизора. Еще вчера утром она целовала пластиковое лицо, которое нежно пело ей о любви. И она одевалась медленно, как в стриптизе наоборот. Застегивала на спине кружевной лифчик, похожий на соединенные между собой две летние панамки для взрослых, поправляла спереди стринги, осторожно раскатывала гольфы, чтобы не зацепить фарфоровыми ногтями. И спрашивала, старая кокетка: – Как я тебе, милый? Она снова набросила халат и повела себя в кухню. Вот оно, место, где душа ее торжествовала. Оно – свидетельство посрамленного мужского самодовольства и самоуверенности. Испанские краны и смесители, шведский водонагреватель, блестящие трубы из Финляндии. Все бесплатно! – Ха-ха-ха! – прохрипела Наталья Михайловна. – Плевать на вас всех, бесцветных и голубых. Обойдемся. Она включила чайник, через минуту кипяток был готов. Чашка чаю всякий раз напоминала ей о той, которая сэкономила ей тысячи рублей! Тоша подарила травяную смесь, которую она заварила и угостила ею мастера, и тот подписал генеральную доверенность, не читая. Наталья Михайловна открыла холодильник, вынула бутылку водки. Налила рюмку до краев. «Полной жизни вам, Наталья Михайловна!» – пожелала себе и сделала один длинный глоток. А потом снова настроение опустилось на десяток градусов. Как это она тогда рассиропилась – ведь клялась себе, что никогда у нее под носом не будут сидеть молоденькие сотрудницы, только дамы в возрасте, на фоне которых она покажется самой свежей. У них солидное агентство, не какое-нибудь антальско-хургадское. Звучит как ругательство. Она поморщилась. И символ у них такой же – перелетные птахи. И клиенты, как шутит хозяин, на три звезды. У них все по-другому – солидно, спокойно, дорого. И символ – Венера, из пены выходящая. Она видела копию Венеры Милосской на острове Милос, в археологическом музее. Тоже не худышка. Она ухмыльнулась. Но дело не в том, Тоша рассказала ей байку про Венеру. Будто олимпийские боги оскопили одного из своих коллег за какие-то провинности и выбросили все его хозяйство в море. Из этого добра и состряпана Венера. Смешно, может, и не так было, но что интересно – никогда не догадаешься, что из чего выйдет на самом деле. Она вздохнула. С той Ермаковой, к примеру. Никакого дела ей не было до маленькой провинциальной курочки, пока не узнала, что у нее своя квартира. В Москве, да еще рядом с метро! А у нее, коренной москвички, только дом в сотне километров от столицы. «Дом предков», – с усмешкой говорила мать. Но в нем мало кто из Дорошиных жил, потому что из поколения в поколение вся женская половина – а мужчины почти не водились – уходила в Москву – нанималась няньками, домработницами. Ее мать стала последней из них, она работала у генерала Максимова. На Наталье женская ветвь должна была устремиться в иные сферы. Тому были причины – генерал помог поступить в институт иностранных языков, куда просто так Наталью никогда и ни за что бы не приняли. У нее появились деньги, на месте старого дома построила новый, вот этот. Конечно, далеко от Красной площади, но купила машину, «восьмерку», ездит на работу каждый день. Выправляя родовую ветвь, она подзадержалась, это правда. Местных женихов разобрали. Но разве то были женихи? Слезы горькие. Там, где она училась, на нее никто не смотрел. Мало того что не красавица, так еще и нищая. Наталья Михайловна быстро все поняла о себе и мире, поэтому сосредоточилась на другом. На самом деле в жизни много хорошего и полезного – она сделала карьеру, деньги и научилась получать удовольствие от того, от кого сама хотела… Последняя мысль не обрадовала, из-за новости насчет любимого певца. «Ладно, брось, – приказала она себе и налила еще рюмку. – Найдется другой объект». А вот с Ермаковой, как говорят у них в деревне, ее заколодило. Ну почему, по-че-му – девица, вдвое моложе, живет в своей собственной квартире в Москве, да еще с третьего курса? А она? Весь срок в общежитии, да в какой компании? В ее отсеке обитали вьетнамцы, которые жарили – она наморщила нос и губы – селедку каждый день! До сих пор ее на дух не выносит. Ни жареную, ни соленую. После водки в рот не взяла бы, даже если больше нечем закусить. Рукавом халата и то приятнее занюхать. Он пахнет мятой и ванилью. «Наташа Дорошина, толстая горошина! Наташа Дорошина, толстая горошина!» – всплыло в памяти. Так дразнили ее в детстве. Теперь, встречая тех крикунов, радуется – сами-то недалеко от нее ушли по толщине. Но в другом она их обскакала. По-прежнему сидят в развалюхах, а она - в како-ом доме! Но если честно признаться, не смогла до сих пор не вздрагивать от этой дразнилки. Стоит свернуть на свою улицу, как снова слышит ее, засела в памяти. А вот всех остальных она заставила себя забыть. Ни с кем из знакомых не водится, даже не здоровается, в упор не видит. Что ж, себя она может извинить за Ермакову. Девчонку ей подсунули. Марина Щукина, которой она не могла отказать, к тому же девица знает греческий, кроме английского. Довольно редкий язык. А хозяин фирмы задумал перехватить у конкурентов всю Грецию. Особенно ее западную часть. Живописную. Сделать поездки туда дорогими, отсечь дешевку, как он говорит. Это он, глядя на западных дельцов, объявил специальный маршрут – флора Крита. Но как народ потянулся! Ботаников оказалось так много, причем не только в Москве или в Питере, но даже в Улан-Удэ. Наталья вспомнила про столицу Бурятии и покраснела. А Марина Щукина хитра-а, так обвести ее, так обезвредить – факс послала за ее подписью! Да так ловко сделала – вот вам, уважаемые, списочек документов. Кинулась выручать Ермакову. Эти провинциалы горой друг за друга. Марина тридцать лет в Москве, а все равно обыкновенная тверская баба. Но она, она-то хороша! Мало того что взяла на работу девицу, так еще мужика подала на блюдечке с голубой каемочкой. Виталия, сына своей подруги Тоши. Но и здесь она не слишком виновата. Тоша ее попросила. Ее можно понять – оставляя при себе сыночка до сорока лет, надо позаботиться о его здоровье. Наталья Михайловна посмотрела на часы. Сегодня должна позвонить, обещала. Ах, Тоша, Антонина Сергеевна. Какой незаурядный человек. А мысль, которую она ей подала? Наталья поежилась, как от щекотки. Если все получится, то любой, кто откроет дверь в их агентство, станет клиентом. И тогда плевать ей на то, что Поппи Тцоди, эта греческая стерва, задрала цены выше гор после ухода Ермаковой! А хозяин взъярился, не слабее Минотавра. Ну вот – слетала в рекламный тур на греческие острова, сказок наслушалась, черепков насмотрелась, а не только по десять гостиниц в день. Все эти «Бичи», «Саны», «Паласы» перемешались в голове, студию от люкса не отличить навскидку. Наталья Михайловна раздула ноздри. Но ничего, Тоша обещала такое… Да-да, если все получится, никто от них не выйдет, не оставив деньги в их фирме. Не пойдет выискивать, где на вложенный рубль дадут больше. – Процесс насыщения, – говорила ей Тоша еще вчера, сидя вот за этим столом, – происходит не только на уровне физиологии. Его легко возбудить на уровне мозгов. А это значит, надо убедить человека, что если он не видел чего-то, допустим, остров Тира, близ которого ищут столько лет Атлантиду, то он никто. Но свои слова нужно кое-чем поддержать. Ты говоришь, у тебя уже был опыт практического подкрепления своих мыслей? – Тоша многозначительно отогнала морщины под расцвеченную седыми волосками челку. Наталья давно собиралась спросить, почему Антонина Сергеевна не красит волосы, но однажды услышала, что ее бабушка умерла без единого седого волоса, и она надеется, что тоже уйдет из этого мира без таких. Не видит, поняла Наталья Михайловна, и не она будет той, кто станет тыкать пальцем в больное место. – Ты хочешь, чтобы твое туристическое агентство превратилось в этакий гипермаркет? – спрашивала Тоша, сама зная, что только этого хочет Наталья. Тем более что хозяин фирмы не скрывает своего раздражения из-за Поппи Тцоди. – Должна сказать, что на покупателя в любом гипермаркете оказывают совершенно определенное влияние. Обрати внимание – молоко, хлеб и яйца всегда выставляют в самом конце зала. Пока докатишь туда тележку – по себе знаю, все понимаю, но удержаться не могу, – накидаешь в нее того, о чем не думала, когда входила в магазин. А запахи? – Тоша повела носом. – Есть специальные усилители ароматов. Они их ловко используют. Свежий запах фруктов подманивает тебя, хотя поднеси к носу любое яблоко или грушу с полки – ничем не пахнет. А аромат копченой колбасы, сливочно-нежный запах сыра? – Тоша закрыла глаза, Наталья Михайловна ждала, что подруга сейчас замурлыкает. Но Тоша сказала: – В общем, стоит пойти их путем. – Тогда… мне нужна… технология, – кивнула Наталья Михайловна. – Вы, Тоша, лучше знаете, что с чем соединить, чтобы… – Именно, – кивала Тоша с некоторой надменностью. Лесть – ничья – уже давно не действовала на нее. Но трогала, это точно. – Понимаете, Наталья Михайловна. – У них так давно повелось: Тоша и Наталья Михайловна, хотя по возрасту должно быть наоборот – Тоша старше приятельницы, но насколько – даже для подруги тайна. Она не хотела и не могла называть Тошу Антониной Сергеевной, потому что сразу утрачивалось кое-что особенное – она могла произносить в разговоре с другими: «Тоша мне говорит». Едва ли кто-то усомнится, что речь идет о человеке по имени Антон. О мужчине. А это иногда очень важно для имиджа. – Запахи, – уверяла Тоша, – призывают на уровне подкорки: купить, купить, купить… Купить у вас путешествие, понимаешь? Еще бы нет, фыркнула Наталья Михайловна. Только об этом она и думает. – Вот что важно еще. Интерьер, – продолжала Тоша. – В спокойных тонах. Освещение. Вы должны его поменять. Заставьте клиента моргать вдвое реже, чем обычно, он почти впадет в транс, при этом ему легче внушить то, что хочется тебе. В воздухе распылить ароматизаторы. Пускай он ощутит запах моря, легкую свежесть водорослей, в конце концов, буклеты и те можно пропитать ароматами. Разные – по-разному. Если буклет о морском круизе – сама знаешь, чем. Если это дорогое путешествие в Европу – трубочный табак, дорогой выделки кожа, коньяк. – А если клиент хочет в Голландию, на конопляный фестиваль, то марихуаной? – засмеялась Наталья Михайловна. Она наткнулась на информацию, что есть даже такие поездки. Пробовать разные сорта конопли. Тоша улыбнулась: – Конечно. Но я не думаю, что это ваш профиль. – Нет-нет, просто я вспомнила. – Между прочим, всем тем, что я рассказываю, пользуются тоталитарные секты. Никто крепче их не подчиняет волю человека той задаче, которую ставит. Проверено. Раздалась трель звонка. Наталья Михайловна вздрогнула и схватила трубку: – Алло? Наталья Михайловна! Тоша. – Рада слышать. Очень. Как доехали? – Доехала отлично. Но дело в другом. – Наталья Михайловна подобралась. – Твоя новая девушка, та, которая вместо Ольги, как думаешь, понравится Виталию? Он совсем от рук отбился. Наталья Михайловна едва удержалась, чтобы не засмеяться. Нет уж, дружба дружбой, а личный покой врозь. – Боюсь, не в его вкусе, Тоша. Ну совсем нет. – Я рассержусь. Ты подумай. Не хочу. После Ольги у него была одна из Питера, меня это ужасно напрягало. – Обещаю поискать, – пообещала Наталья Михайловна, а про себя подумала – никогда больше не сделает она такого подарка своим подчиненным. Не сядет у нее перед носом никто моложе ее. Она уже наняла даму на место Ермаковой – ей пятьдесят шесть лет. – Жду, – сказала Тоша и отключилась. Наталья Михайловна почувствовала, что нынешняя суббота удалась. Она сунула ноги в садовые галоши и пошла посмотреть, как чувствуют себя огурцы под пленкой. Она выращивала их каждый год. Перекупщики наведывались, спрашивали, почем и сколько она им отдаст. Склонившись над грядкой в привычной для любого огородника позе, она вдруг спросила себя: а почему до сих пор не угостила эту семейную пару – перекупщиков травяным сбором, тем, что мастера по водоснабжению? Она выпрямилась. Угостит. Как только огурцы созреют. Значит, цена будет еще та! 20 В почтовом ящике Ольга нашла белый конверт. Открыла его и вынула приглашение. Ее хотели видеть на приеме по случаю открытия филиала хорошо известного ей магазина одежды, в который она приносила свои галстуки. Прием на лужайке перед магазином, форма одежды – удобная. Она пожала плечами – почему бы нет? Прокатится по крайней мере. Теперь у нее есть машина – черненький «гетц». Она нашла автомобильные курсы, полудетский навык быстро вернулся, Ольга сдала экзамены с первого раза, чем удивила своего учителя. Но когда он узнал, что она занималась спортом, успокоился – координация, реакция, настойчивость и сообразительность оттуда. Бесстрашие тоже. Она свернула с Кольцевой дороги и уже от поворота увидела полосатый тент, он, казалось, закрыл полнеба. Широко гуляют, усмехнулась она. Припарковалась рядом с большой белой «октавией», вошла в магазин. В широкое окно увидела то, что скрыто от посторонних глаз, – бесконечные, уходящие почти за горизонт столы, уставленные едой. Запахи залетали и в сам магазин, что ей не слишком нравилось. В таком магазине, как этот, должно пахнуть кожей, слегка – трубочным табаком и деревом. Она огляделась. Увидела свои галстуки, но не подошла к ним. Они уже не ее, они живут своей жизнью, сами устанавливают контакты. Для них тоже жизнь от встречи к встрече. Пока кто-то не заберет их с собой. Ольга увидела свое отражение в зеркале. Нормально, похвалила она себя. Заметила и тех, чьи глаза провожают ее, но она научилась смотреть сквозь них. Подошла к полкам с обувью. А это что? – удивилась она и протянула руку к… валенку. – Это не ваш размер, – услышала насмешливый голос. Она обернулась и увидела мужчину. Он был в светлых брюках, в рубашке в крупную клетку и жилете с множеством карманов. Как будто ему нужно постоянно носить при себе кучу инструментов. Он взял другой валенок и сделал это как-то по-особому, нежно, что ли. – Вот ваш размер. Хотите померить? – Нет, – сказала Ольга холодно. – Они хорошо согревают. Даже очень хладнокровных людей, – добавил он, не сводя с нее насмешливых глаз. – Лето на дворе, – бросила она и вернула валенок на место. Пальцы задержались на крае голенища, словно не хотели отпускать. Они как будто вспомнили что-то похожее – мягкое, ворсистое, обещающее тепло в мороз. Сколько она износила валенок в детстве? У нее были черные, в них она каталась вместе с Юркой с ледяной горы, стоя на ногах. У него тоже были такие. Серые надевала с лыжами и прикручивала кожаными ремешками к конькам. Тогда их отцы служили в сибирском гарнизоне. Это уже в Вятке появились коньки с ботинками – у нее белые фигурки, а у него хоккейные, черные. Наконец пальцы отпустили голенище, Ольга снова удивилась – никогда она не видела на валенках даже намека на аппликацию. А у этих по краю пущены серые ромбы. По черному полю. Тоже из войлока. Они пришиты ровными стежками, вощеными нитками, примерно такими, какими подшивают дырявые валенки. Один валенок упал, она быстро протянула руку и прислонила его ко второму. Пара должна быть вместе, она соединила ее. Мужчина пристально следил за ее движениями. – Красивая, – тихо проговорил он. – Да, – ответила Ольга и кивнула. – Не сказать, чтобы слишком скромная… – продолжал он так же тихо. – Конечно, – отозвалась Ольга, испытывая странное чувство – интонация, как будто он говорит не о валенках. Тогда о чем? – Скромность не всегда хороша, элегантность и стильность – это важно. – Очень современная, – мужчина засмеялся. – А что смешного? – удивилась она. – Эту пару скромной не назовешь – не ради того валенки украшены аппликацией. Но очень современная… – Согласен. – Он откашлялся и отступил на шаг, как будто чего-то опасался. Ольга смотрела то на валенки, то на мужчину, подспудно ощущая какой-то подвох. Он сложил руки на груди и вздохнул: – Все то, что вы только что произнесли… точнее, повторили за мной, относится не к паре валенок. – Его губы разъехались в улыбке. - А к вам. – К-ко мне? – Ольга почувствовала, как быстро краснеет. – Можете считать меня нахалом, но я не исказил истину ни на каплю. Я так вижу. – Он наклонил голову набок и смотрел на Ольгу сверху вниз. – Что вы имеете в виду? – строго спросила Ольга со странным чувством слабости, когда ноги угрожают стать ватными и возникает желание сесть. Например, на кожаный диван, который стоит перед зеркалом. На него садятся, примеряя обувь. Но она не могла выдать себя. – Вам повторить? Охотно, – сказал он, с трудом удерживая губы, чтобы они не плясали в насмешливой улыбке. Кажется, этот человек испытывал удовольствие от игры в слова. Так и было. В последнее время Андрей Волков не видел женщин, кроме жены Палыча да тети Мани из администрации. Он, между прочим, вернул тот доллар. Она взяла. Он даже вспоминал о девушке, которая дала ему прайс-лист на валенки на ВВЦ. Он всерьез хотел наведаться туда, может быть, они с братом до сих пор удерживают закуток. У нее на вид была очень упругая попка, такие ему нравились. Коллеги, конкуренты, а могли бы, наверное, иногда сотрудничать. Но когда он увидел Ольгу, то понял, что из деревни иногда надо выезжать. Поэтому он решил устроить себе проверку – не утратил ли кураж и мастерство, может ли познакомиться с такой женщиной? – Не стоит утруждать себя. – Она хмыкнула. – Я все помню. Но я по-прежнему отношу все ваши слова к ним. – Она кивнула. – Вы говорите правду? Они на самом деле вам нравятся? – Андрей быстро выпрямился, спина напряглась. – Да. Я ценю то, что сделано умело. – Простите, а могу полюбопытствовать, что делаете вы в такой компании? Вас пригласил… – Да, меня пригласил мужчина, – кивнула Ольга и заметила усмешку на лице незнакомца. Сама от себя не ожидая, она поспешно добавила: – Но не для того, чтобы разбавить мужское общество. Меня пригласил хозяин этого нового магазина. – Она обвела рукой зал. – А, понимаю, – сказал Андрей, испытывая легкое разочарование. Значит, Кирилл ее позвал сюда, а если он захочет поближе познакомиться с ней, придется иметь дело с ним. Но почему нет? В конце концов, этот магазин сегодня открывается только потому, что он, Андрей Волков, дал ему воспользоваться теми деньгами. – Он ваш… друг? – неожиданно спросил он. – Друг? – повторила она. – Нет. Просто я оказалась причастной к его успеху. – Вы никого здесь не знаете? – допытывался Андрей. – Почему же? Знаю, и давно. Видите, толстяка с усами? – Вижу. Это главный менеджер головного магазина. – Да. Это мой… благодетель. – Бросьте, – выдохнул Андрей. – Я не… – Ох, – сказала она устало. – Почему всегда мужчины неправильно толкуют слова? Благодетель – делать благо. Вы думаете, ухаживать за женщиной – это единственное благо для нее? – А… какое еще? – Андрей насторожился. – Я шью вон те галстуки. – Она указала на стойку, с которой спускались разноцветные полоски. Он проследил за ее взглядом, но не двинулся с места. – Вы… шьете галстуки? – оторопело переспросил он. – Да. – Вот такие? Этот тоже вы сшили? – Его рука метнулась к ее груди, указательный палец потыкал в галстук и быстро отдернулся. Андрей неожиданно для себя порозовел. Его палец провалился, он догадался, куда попал. Если она сейчас шлепнет его по щеке, то поделом ему. Она усмехнулась. – Вы слишком вольно себя ведете, – одернула она его. – Но я отношу вашу несдержанность к выражению восторженных чувств к моей работе. – Конечно-конечно. Здорово. Гениально, – сыпал он словами, засунув руки в жилетные карманы, которые были ниже остальных и больше, чем все остальные. Ольга с легкой улыбкой наблюдала за его руками. Внезапно правая вынырнула из кармана, а палец снова уперся в ее галстук, только теперь в узел, слегка приспущенный. – Хочу такой же. Она не отстранилась, но напряглась, как манекен. – Это заказ? Вам тоже с золотыми осами? Вышить шелком или золотой нитью? – Шелком, – сказал он. – Это заказ. – Хорошо. Я вас запишу, – сказала Ольга, потянувшись к сумочке. – Не трудитесь, я дам вам карточку. – Он похлопал себя по карманам, прошелся по всем. – Оставил в машине. Вот черт. Я потом вам дам. А сейчас предлагаю скрепить наш договор бокалом шампанского. – Половиной бокала, – сказала Ольга и взглянула на часы. - Я за рулем, у меня мало времени на то, чтобы оно выветрилось. – Спешите? – Домашний друг ждет. Точнее, подруга. – Ей почему-то не хотелось увидеть на его лице снова настороженность. Он кивнул и ждал продолжения. – Собачка. Я взяла ее в приюте у Кирилла Николаевича. – Какая порода? – спросил Андрей. – Простая, но мне нравятся остроухие собаки. – Лайка? Овчарка? – Нет, ризеншнауцер. Ее зовут Диля. Ей шесть месяцев, и она наверняка хочет есть. Если бы ей попался ваш валенок, она бы попробовала. – Ольга улыбнулась. – Я ей подберу, – пообещал Андрей. – Она любит помягче или пожестче? Черные, серые или коричневые? – Спрошу у нее, – в тон ему ответила Ольга. Они подошли к столам, вокруг которых гудели гости. Андрей взял два бокала шампанского и подал один Ольге. Она отпила ровно половину, похрустела хлебцем с корицей, отказавшись от всего, что он предлагал. – Нет-нет, у меня нет времени ни на шашлык, ни на кофе. – Она качала головой. – Спасибо, – сказала она, пятясь к выходу из-под тента. Андрей не сводил с нее глаз, он сам не понимал, чего хотел больше – чтобы она осталась здесь и он провел бы с ней вечер или поехать с ней. За ней… Он собирался проводить ее до машины, но кто-то схватил его за плечо, развернул к себе. Он оглянулся. – Приве-ет, Волчара, – услышал он. Это был оптовик, которому здесь он назначил встречу. Когда он оглянулся, тоненькая женщина уже садилась в машину. Он сощурился и узнал – это «гетц». Однако, фыркнул он, не хилое транспортное средство, хотя и корейское. Очень женское, не важно, что ездят на нем и мужики. Он говорил о количестве, цене, цвете, размерах, но что-то вертелось в голове, зудело, как назойливая оса на одной ноте. – Реквизиты прежние? – спросил наконец оптовик. – Да, – сказал Андрей и вспомнил: он же обещал взять в машине визитные карточки и дать ей. Кому? Ну этой женщине, кому еще. А как ее зовут? Ехидный голосок захихикал. Ее зовут никак, и его тоже. Такого с ним еще не случалось. Вот это, как говорят дети, прикольчик. Посидишь еще в деревне, вообще все слова забудешь. Только одно в голове – валенок. Вернувшись домой, он не мог ни о чем другом думать, как о встрече с галстучной женщиной. Интересно, каким образом она поспособствовала Кириллу стать хозяином магазина? Сшила необыкновенный галстук для необыкновенного человека? Или… Нет, ему все равно не догадаться, только спросить у Кирилла. Вчера он мелькал на приеме, но Андрей не домогался его внимания, хорошо понимая, что другу не до него. Такое событие – мечта всей жизни. Однако приятель упорен – приют собачий есть, питомник охотничьих собак есть, а теперь – магазин, филиал раскрученного бренда. И потом, если честно, ему не слишком хотелось видеть Кирилла после того, как та женщина сказала, что ее пригласил он. Андрей представил себе, как она кидается ему на шею или Кирилл обнимает ее по-хозяйски. Даже сейчас от этой мысли кровь бросилась в голову, протестуя. Андрей уже переселился в свою квартиру на Мосфильмовской. Кирилл, надо отдать должное, перед тем как съехал, сделал ремонт. Все здесь чисто, со вкусом. Андрей посмотрел на часы: Кирилл должен быть дома – он купил квартиру в Митине. Не ближний свет, но новая. К тому же его магазин в тех краях. Андрей набрал домашний номер. Никого. Набрал номер мобильного. Отключен. «Однако», – с раздражением подумал Андрей и снова представил себе женщину в галстуке с золотыми осами. Они… вместе? Сейчас? Но она же уехала при нем, он видел, как ее круглозадый «гетц» вырулил со стоянки. Она могла поехать к нему и ждать его там. – Успокойся, отвлекись, – сказал он себе громко. – Понял? Но что могло его отвлечь? Что могло выбить все мысли, которые взбудоражили сейчас? Он остановился напротив книжного шкафа и сквозь стеклянные дверцы осматривал корешки. Ничего такого, с чем можно забыться. Взгляд упал на белый пластиковый пакет, в который было что-то завернуто. «А это что за непорядок?» – укорил он себя. Надо спрятать за деревянную дверцу. Он распахнул стеклянные дверцы и вынул пакет. Да что в нем такое? Он заглянул. Коричневая тетрадь Юрия. Он понес ее к столу. Совсем забыл и о ней, и о Юрии. Кажется, вообще никогда он не был на море, а всю жизнь только то и делал, что валял валенки. Андрей раскрыл тетрадь наобум, знакомые до каждой буквы строчки замелькали перед глазами. Он читал, но сегодня они воспринимались иначе. Он впервые понял, что это писал мужчина женщине, которую любит. Он никогда никому ничего не писал. А кому? Он и не любил ни одну женщину, как Юрий. Который, понимал Андрей, принес ей много горя. Более того, начинал он осознавать, что любовь не исключает горя. Иногда – напротив. То, что терпят любящие люди, никогда не станет терпеть человек от нелюбящих. «Оранжевый парус… Это за тобой». Он что же, на самом деле подкатил бы к ней под оранжевым парусом? Юрий Орлов? Тот, кого он знал? Невероятно, с ним не вяжется. Андрей захлопнул тетрадь и задумчиво стучал ею по столу. Обложка размахрилась, он рассердился на себя и с раздражением сдернул ее. Под ней оказались свежие коричневые корочки точно такого цвета, как обложка. Он уже прицелился разорвать обложку, чтобы выбросить в мусорную корзину. Но увидел то, чего не видел до сих пор. «Ольга. Адрес: улица Авангардная…» – И-ди-от! Ду-би-на! – орал на себя Андрей. Столько времени искать женщину, адрес которой черным фломастером написан на обложке изнутри! Он не снял ее, не полюбопытствовал. Он чита-ал, он ду-умал, он благородно размышлял… Валенок деревенский. Он расправил обложку и снова прочитал. Авангардная? Ну конечно, тетя Люба ему продиктовала этот адрес. Она сказала и номер телефона. Видимо, когда Юрий уезжал, домашнего телефона не было, иначе написал бы. «Соображаешь, следопыт», – посмеялся он над собой. Андрей достал бумажник, порылся в нем, он хорошо помнил, что листок, по которому диктовал Кириллу данные Ольги, засунул сюда, на всякий случай. Хорошо, что не выбросил. Он набрал номер. Женский голос отозвался сразу. – Здравствуйте, Ольга. Вас беспокоит… В общем, меня зовут Андрей Волков. Я должен был… – Я знаю, – сказала она. – Что вы знаете? – опешил он. – Меня знаете или то, что хочу вам сказать? – То, что вы хотите сказать, я знаю. А о вас слышала. От Марины Ивановны, моей подруги. Она дальняя родственница ваших Максимовых. – Вас нашла Любовь Николаевна? – спросил он. – Марина Ивановна так сказала, – ответила Ольга. – Это она вам передала мой адрес и телефон. А пакет… сами знаете какой, мне отдал Кирилл Николаевич. – Все в порядке? – спросил Андрей, слегка растерявшись от обыденности разговора. Дал, передал, нашел. Но голос приятный. Как будто он уже слышал такой. Или у всех женщин, в которых без ума влюбляются мужчины, такие голоса? – Да, – сказала она, – но я бы хотела увидеться с вами. Чтобы вы рассказали мне подробно, что случилось. Андрей вздохнул. – Хорошо. Я буду в Москве до конца недели. Могу встретиться с вами после работы. Вы работаете? – на всякий случай спросил он. – Нет… То есть да, конечно, – поправилась она. – Но я не… служу. Я работаю дома. – Вот как? – Ему стало грустно – сидит женщина, клеит коробочки или конверты. Кислая одинокая жизнь. Что ж, тогда встреча с ним слегка развеет ее скучную жизнь. – Если вы не против, завтра в двенадцать. – Где? – спросила она. – Ваш выбор, – великодушно предложил Андрей. – Хорошо, в Камергерском переулке есть кофейня, вы знаете это место. Марина Ивановна сказала, что вы коренной москвич. – Конечно. Это там, где… гм… театр. – Он не мог вспомнить, какой именно театр, он был один раз, лет в четырнадцать с классом. – Наискосок от театра, – продолжала объяснять Ольга. – Там днем свободно. Андрей записал название кофейни, которое ни о чем не говорило ему и не вызывало никаких ассоциаций – китайское слово, что ли. Он вскинул брови, но не из-за названия – само место, как говорят, не хилое. Дорогое. Она знает такие норки? Пожалуй, если клеишь коробочки, вряд ли туда пойдешь. Может, правда водил кто-то? Он оживился. – Как я вас узнаю? – спросила она. – Я вас узнаю. Я видел вашу фотографию на школьной, общей. – Ах да… Я не учла этого. До встречи. – До встречи, – повторила она. 21 Ольга шла не на встречу с неизвестным ей Андреем, а проститься с Юркой. Теперь уже навсегда. Этот человек расскажет о последних минутах жизни того, кто любил ее и кого любила она. Той первой любовью, которую назвала бы теперь бессловесной. Они не говорили друг другу никаких слов, потому что и так все ясно. Ольга шла на это свидание и думала, что теперь, когда узнает от очевидца все о последних минутах жизни Юрия, она простится с тем, кто был уверен в ее любви и в любви к кому была она уверена. Наконец она поставит точку. Она надела темно-синий льняной костюм с короткой юбкой, черные туфли. На белую блузку повязала белый, в синий горошек, галстук. Прижимая по привычке сумочку к боку и не позволяя ей болтаться сзади, Ольга потянула на себя тяжелую дверь кафе и вошла. Закрываясь за ней, дверь мягко подтолкнула ее в спину, и она невольно сделала шаг навстречу тому, кто поднялся из-за столика напротив. Ольга почувствовала, как кровь прилила к щекам. – Какая неожиданная встреча, – сказал мужчина, протягивая к ней руки. Она поморщилась. – Я рад, – тихо сказал он, – теперь я знаю, где пьют кофе галстучные женщины. Вчера вы отказались, уехали… – Здравствуйте, – сказала она и попятилась. – У меня здесь встреча. Меня должны здесь ждать… – Она отвернулась от него, оглядывая пустое кафе. Ольга увидела газеты на привычном месте – стопкой, пока нетронутой, над ними плакат со словами «Возьми бесплатно к чашке кофе». – У меня тоже, – сказал он. – Вы могли бы подождать, пока я закончу? Это недолго. Я так думаю. Она пожала плечами: – Как получится, – и прошла к стойке. – По-венски, пожалуйста. Нет, пирожных не нужно. Спасибо. Она села на высокий барный табурет за стойку, обращенную к окну. Андрей снова сел за столик, он то и дело посматривал на часы. Позвонить этой Ольге Ермаковой, что ли? Она дала ему мобильник. Наконец он не выдержал и набрал номер. В сумочке женщины за барной стойкой раздалась трель. Она быстро вынула трубку. – Простите, Ольга, я вас жду в кафе, – сказал Андрей вполголоса. – Я не ошибся? Я сижу в… Он осекся, споткнувшись о взгляд. С барного табурета медленно спускалась женщина, закрывая крышку мобильника. – Так это вы Андрей Волков? – тихо спросила она, подойдя к нему. – Вы – Ольга? – Он тряс головой, как пес, нахватавший репьев на деревенских задворках. – Надо было мне все-таки расспросить, как вы выглядите. Вы меня не узнали, – сказала она. Андрей усмехнулся: – Я оказался слишком самонадеян. Но и вы… разве можно так безжалостно похорошеть, чтобы я не смог узнать вас по той фотографии? – Он поморщился. Дурак, тетя Люба ее узнала, а он – нет. Но тетка сама сказала, что по глазам, что это профессиональное, поспешил он себе на помощь. Ольга покачала головой: – Не надо комплиментов, Андрей. Давайте поговорим о том, из-за кого мы пришли сюда. Андрей откинулся на спинку стула. Он мог говорить теперь до вечера – о море, крабах, Юрии. Он готов говорить с ней о чем угодно. Он заказал по рюмочке кофейного ликера и еще по кофе, народ подтягивался к обеду, шуршал газетами, но для него все звуки, кроме ее голоса, были фоном. Он говорил, отвечал, расспрашивал. Наконец признался: – Я думал, что вы клеите коробочки или конверты. – Для галстуков? – не удивилась Ольга. – Но не я их упаковываю, а… – Нет, просто коробочки, я видел разные объявления в рекламных газетах про них, про конверты, про грибы вешенки – надомная работа. Вы сами сказали, что работаете дома, значит, надомница. Она расхохоталась: – Понятно, еще и поэтому вы меня не узнали. – Но когда вы позвали меня сюда, я насторожился. А потом, когда не пришли вовремя, подумал, что заплыл не в то кафе. – Спасибо, Андрей. Теперь я знаю все. Мне стало легко. – Она улыбнулась. – А… слабо приехать ко мне на валенки? – огорошил он ее вопросом. – На… валенки? – Я покажу вам, как их валяют. Вам они понравились, я помню, что вы нежно гладили их… – Он кивнул на ее пальцы. Сейчас она держала квадратик белой микрофибровой ткани с черным лейблом и протирала очки. Стекла фиолетово поблескивали. Не зеленым, отметил Андрей, ему не нравилось, когда очки отливали зеленым, глаза под ними походили на глаза толстой навозной мухи. Он видел такие у той, которая нагрела, нет, ограбила его, в Жилеве. – Это далеко, ваше Сетявино? – спросила Ольга, но по голосу было ясно – приедет. Он готов был везти ее туда прямо сейчас, он едва удержался, чтобы не предложить сняться отсюда немедленно и помчаться. – Рядом, – бросил Андрей, он заметил, что ее светлые брови недоверчиво поднялись. – Двести пятьдесят километров. – Мой «гетц» пройдет по вашим дорогам? – спросила Ольга. – Сухо, лето. А если нет, на руках вынесу. – Он поднял руки и показал, как он это сделает. – Напрасно, машинка только на вид мала. Внутри… Мы с Дилей помещаемся. Это моя компаньонка, ризен. – Берите ее – и ко мне. Ольга встала. – Вас подбросить или вы на машине? – спросила она. Как бы он хотел прокатиться с ней. Но не мог оставить свой джип там, где оставил. Наденут башмак и утащат в отстойник. – Спасибо, нет, но надеюсь прокатиться. Весь день Андрей не летал, он порхал. Никогда еще не вызывала в нем ни одна женщина такого подъема чувств. Казалось, его качает, как на краболове, и нужен удар в плечо, чтобы не кувыркнуться в глубины моря и не утонуть… Голос Кирилла осадил его страсть. А… если она на самом деле женщина Кирилла? К горлу подкатил комок, он с трудом проглотил его. – Андрей, я готов отчитаться, – говорил Кирилл бодрым голосом. – Я взял с нее расписку. Хотел на приеме рассказать, но сам понимаешь – важняк всякий, надо засвидетельствовать каждому свое отдельное почтение. – Ты про Ольгу Ермакову, – бледным тоном сказал Андрей. – Да, про нее. – Ну и как она? Не умерла от счастья? – спросил Андрей. – Хотела, но я не позволил, – засмеялся Кирилл. – А что так? Деньги остались бы, – подначивал Андрей, сам не зная, чего добивается. – Мне было бы жаль, – вздохнул Кирилл. – Почему? До сих пор ты не слишком-то трепетно относился к женщинам, – запальчиво, словно обвиняя друга в чем-то, заявил Андрей. – Такой экземпляр должен жить, – ответил Кирилл, не обращая внимания на тон Андрея. – Что, так хороша? – На мой привередливый вкус – очень. – Вот как? – Ты мог ее увидеть на приеме. Но я, если честно, ее не видел. На душе Андрея потеплело на одну секунду, потому что в следующую он предположил, что Кирилл видел Ольгу после. – Если ты хочешь, могу предложить один вариант, – продолжал Кирилл. – Одену тебя ветеринаром и отправлю с инспекцией. Сам увидишь. – Не понял, – сказал Андрей. – А чего тут не понимать – я отдал Ольге Ермаковой прекрасного черного полугодовалого ризена. – С-суку? – спросил Андрей. – А тебе это… важно? – ехидно спросил Кирилл. – Ее зовут Диля. Имя понравилось, вряд ли она его станет менять. – Что ж, я бы посмотрел на нее… – На суку? – Шутник, – фыркнул Андрей. – А ты думал на кого? – На Ермакову. – Ах, друг мой, Кирилл Николаевич, я уже видел ее. Ха-ха-ха! Более того, я пригласил Ольгу Ермакову в Сетявино. Вместе с твоей дареной сукой. – Андрей хохотал во все горло, чувствуя, что веселье нервное. Но напряжение спадало, похоже, Ольга Ермакова не женщина Кирилла. – Так чего ты мне голову морочишь? – фыркнул Кирилл. – Проверял тебя, друг мой. Не положил ли ты на нее глаз. – А если положил бы? – насторожился он. – Тогда я вызвал бы тебя на кулачный бой. – Ты, Волчара, в своей деревне совсем отбился от цивилизации. Но есть надежда, что личная жизнь тебя вытащит из репьевых зарослей. Желаю успеха. 22 – Мне поехать, как вы думаете? – спросила она Марину Ивановну, разглядывая ее новую прическу. Она подстриглась совсем коротко. Ольге не слишком понравилось – короткие волосы выявляют возраст. Но улыбка, с которой она смотрела на Ольгу, молодила больше всякой прически. Диля доверчиво положила голову на колени Марине Ивановне. Еще бы нет – эта женщина привезла ей вкусный корм. «На сыне», – как сказала Марина Ивановна, сразу отправила его домой, а сама осталась. – Поехать, – кивнула она. – Вот так вот взять и поехать? – с сомнением повторила Ольга. – К незнакомому мужчине в деревню? – Поехать, – повторила она. – Я вижу, что ты готова к новым отношениям. На другом витке, с другим мужчиной. Так разреши себе. – Рука медленно гладила теплую шерсть собаки. – Вы знаете, мне показалось, что я уже видела его когда-то. – Ты сама рассказывала, на том приеме, – кивнула Марина Ивановна. – Нет, раньше. Мне пришло в голову, а не он ли был тем наглым парнем, который сидел рядом со мной на концерте в консерватории? Давно… – А, я помню, ты рассказывала. – Марина Ивановна засмеялась. – Но не слишком надейся. Большинство мужчин на классических концертах одинаково тоскуют, если они не специально образованы музыкально. Сказать, что делает мой муж? Он считает органные трубы. Но что интересно – число их зависит от концерта. Я спрашиваю: не думает ли он, что их добавляют и убавляют? А как они выражают свою тоску – это зависит от натуры. Но ты спроси у Андрея. Поезжай и спроси. – Что ж, ради этого… стоит. – Ольга улыбнулась. – Спрошу непременно. Но кажется, я знаю, почему ваш муж ошибается в счете. – Я догадываюсь, – кивнула Марина Ивановна, – если что-то его зацепит, он отвлекается. – А я, между прочим, тоже собралась в дорогу. – Далеко? – спросила Ольга. – Любовь Николаевна, о которой ты уже слышала от меня, предложила составить ей компанию. Она хочет на остров Корфу. – В Грецию! – воскликнула Ольга. – Когда? – В первых числах октября. А ты уже точно едешь на Крит? – Да. Простите меня, – Ольга замялась, – но я… поеду через другую фирму. – Еще бы ты поехала через нашу, – фыркнула Марина Ивановна. – Понимаю. Уже нашла? – Да, – сказала Ольга. – Я еду по приглашению. – Неужели Поппи? – Она нашла меня. Прислала приглашение по электронке. – Привет ей от нормальных коллег. – Передала бы, но я не увижу ее. Она уедет в Индию. – А что она там забыла? – удивилась Марина Ивановна. – О, Поппи изучает новые рынки. – Тогда почему ей не пригласить позагорать кого-то из Африки? – насмешливо бросила Марина Ивановна. – Вы не так поняли, она хочет греков возить в Индию. Чтобы они обучились разным способам оздоровления. Она думает, что греки снова могут стать атлантами… – …если научатся премудростям восточных учений? – Примерно. Марина Ивановна задержала руку на Дилиной голове. – Жаль тревожить собачку, но мне пора. Если еще нужен корм для красотки, просигналь. Она уехала, Ольга начала собираться. – Навра-али, – протянул парнишка, укоризненно глядя на хозяина. – Говорили, что я буду всегда у вас косить. – Наврал, – кивнул Андрей. – Но готов заплатить неустойку за сегодня. – Он полез в карман и достал кошелек. Из него он только что расплачивался за минералку, которую привез Лешка – внук тети Мани. Он зарабатывал себе на скутер, который продается в магазине с зимы. – Держи. Мальчишка взял и метнул недовольный взгляд на ту, которая катила красную косилку на четырех колесах. – Теперь она будет у вас косить? Все время? – тихо спросил он. Андрей засмеялся. Он бы с радостью, но вряд ли выйдет. – Боюсь, что нет. – Он покачал головой. Мальчишка кивнул, засунул деньги в поясную сумку. – Так что жду в урочный час, приходи. Увидишь, что трава снова вылезла, – бери и коси. Малец выбежал за ворота, его топот возбудил Дилю, она вывернула из-за угла и принялась гавкать вдогонку. – Опоздала, дорогуша. – Андрей наклонился и потрепал собачку по спине. Шерсть теплая, руку не хотелось убирать. Вообще ему сейчас так тепло, как никогда в жизни. Он выпрямился и посмотрел туда, откуда доносился рык косилки. Чем не идиллия? Дом, газон, женщина, собака… Только как все это удержать? То, что свалилось ему в руки на выходные? Ему хотелось посадить эту женщину – тоненькую, светленькую, в голубых шортиках и белом топике – в карман, накрепко застегнуть молнию. У него есть такой пиджак, он привез его из Германии, купил на выставке. Накладной карман огромный, она туда запросто войдет. Он засмеялся: «Мечтай, Волчара». Внезапно гул косилки стих. – Все, – сказала Ольга. – Побрила. Андрей подошел к ней. – А… меня? – тихо спросил он. – Что – тебя? – Побрить, – сказал он. Она протянула руку и провела ею по щеке. – Но ты не оброс, – сказала она. А он засмеялся. – Почему ты смеешься? – Ты редкая женщина, – вздохнул он. – Ты не спросила, с какой стати ты меня должна брить. Она кивнула. – Это был бы второй вопрос. Зачем спрашивать, если нет повода? Ты гладкий. – Она прошлась по его щеке тыльной стороной ладони и царапнула гранью крупного серебряного кольца. Он перехватил ее руку. – Прости, больно, да? – Ты когда-нибудь снимаешь… – Он смотрел прямо в глаза, в зрачки, которые, казалось, расширялись под его взглядом, – эти кольца? Ее губы дернулись. – Иногда… Снимала, – ответила она, не сводя с него своих глаз. Тоже не мигая. – Я хочу… чтобы ты сняла, – тихо сказал он. – Прямо… сейчас? Здесь? – Нет, – так же тихо ответил он. – Пальцы замерзнут. Пойдем, я знаю где… Он взял ее за руку и повел. Она не сопротивлялась, она шла за ним по стриженному ею газону, чувствовала запах свежескошенной травы, видела ромашки, павшие под острым ножом красной косилки. Этот человек знал о ней так много, как не знает никто. Поэтому казалось, она знает о нем тоже все. Она его чувствует, без всяких слов, понимает его взгляд, движение его пальцев. Она знает, что произойдет сейчас, не потому, что с ней это уже было. Нет, потому что сейчас будет все так, как хочет она. Прошло то время, когда она принимала то, что ей предлагали. Теперь она точно знает, чего хочет, как и с кем… Андрей провел ее по крыльцу в сени. Остановился и обнял. – Я хочу понести тебя… – «Несет меня лиса в далекие леса», – пропищала она тихо, словно пытаясь снять напряжение, которое почувствовала в теле. Оно отвыкло от ласк. – Примерно так. – Андрей кивнул. – К себе в постель. – Ага, а там ты… ощиплешь меня, да? – Начну прямо сейчас. – Он быстро спустил тонкую бретельку топика. Потом потянулся к молнии на шортах. – Ой, – сказала она и уткнулась ему в шею… Серебряные кольца валялись на полу, рядом с ними – голубые шорты и топик. А они сами тоже валялись – на широкой постели с голубыми простынями, которые вздыбились, как будто по ним промчался шторм. – Я готов запеть, – громко объявил Андрей. – Ты… на самом деле умеешь? – хрипло спросила Ольга, удивляясь другому – почему он не отвернулся и не заснул? – Все умеют. – Андрей отвергал свою исключительность. – Не-ет. – Ольга покачала головой, растрепанные волосы прошлись по щекам Андрея. – Фу, ты меня отхлестала волосами. – Он поморщился. – Ладно, я представлю себе, что нюхаю букет от фанатки. – Он приподнялся и уткнулся носом в ее волосы. – Ах, благодарю вас, дорогая, прэ-э-элестный букет! – Как похоже, – развеселилась она. – Можно подумать, ты пел со сцены. Ну-ка скажи – ты пел? Или нет, ты пел в подземных переходах? Тоже нет. Там не дарят цветов. Там кидают деньги, – говорила она, ведя пальцем по его шее к ключице. – Нет, я пою себе, когда работаю, – сказал он. – В водокачке, в моей мастерской, прекрасная акустика. Иногда поем на пару с Палычем. Ты уже видела его. – Симпатичный, – кивнула она. – Но знаешь, у меня к поющим мужчинам какое-то… нестандартное отношение. – Считаешь, что они… не совсем мужчины? – Не-ет. – Она поморщилась. – Я их опасаюсь. Они дурно влияют на женщин. – Как это? – Он удивился. – У меня была начальница, фанатичная поклонница одного певца. – А что он поет? – Романсы. Она тащится от них. И от певца тоже. – Юная душа? – насмешливо спросил он. – Она из тех милых малюток, которые мечтают о страстях позапрошлого века? Ольга расхохоталась: – Не такая уж и малютка. И не юная. Этой малютке за пятьдесят, а я – половина ее… тела. Кстати, ты был когда-нибудь в консерватории на концерте? – спросила Ольга. – А… где это? – Так, ответ ясен. Снимаю вопрос. – Она улыбнулась. Не он. Марина Ивановна не слишком далека от истины. – Тебе мой ответ не понравился? Тогда вот этот как? Обещаю тебе, Ольга, я больше не запою никогда. Если ты не хочешь. Не стану дурно влиять на тебя. Она снова фыркнула: – Похоже, это мне не грозит. – Ты уверена в себе? – Он приподнялся на локте. – В тебе тоже, – бросила она и покраснела. – Можно подробнее? – Глаза загорелись. – Если хочешь. – Она убрала палец из ключицы. – Мне незачем ходить в магазин «Интим». Андрей не понял и молчал, пытаясь соединить пение, даму, специфический магазин… А почему, кстати, он никогда в таком не был? А ему-то зачем? – О-ох! – Он захохотал так, что ее голова подпрыгивала на плече. Потом резко оборвал смех. – Дошло наконец. Я рад, что ты так считаешь. В этот магазин ходят не только фанатки, но и те, кому… не нравится в постели с мужчиной, который у них есть. Она приподнялась и посмотрела ему в лицо. – Или с женщиной, не забудь… – Никогда в голову не приходило, честное слово. А тебе? Не пришло… прямо сейчас? – осторожно спросил он. – Нет, – тихо сказала Ольга. – Мне… нравится. Но почему ты… ты не отвернулся от меня и не заснул? – осмелилась она спросить. – После первого раза я не засыпаю. – Он легонько надавил пальцем на кончик ее носа. Она не отстранилась. Потом вывернулась из-под руки и села. – Я же не отдала тебе твой заказ! – спохватилась Ольга. Сдернула с него простыню, завернулась и потопала в комнату, в которой оставила сумку. Вернувшись, приказала: – Сядь и закрой глаза. Он подчинился. Ольга вынула галстук, по зеленому полю которого летали две осы – одна большая, другая поменьше. Набросила на шею Андрея. – Открой. Ты такой хотел? Сейчас принесу зеркало, – сказала Ольга. – Не ходи босиком, – крикнул он вдогонку, а сам наклонился и пошарил рукой под кроватью. – Не нашла. – Ольга вернулась ни с чем. – А это я выполнил твой заказ. Андрей схватил ее за талию, подтянул к себе и положил на колени. Она завизжала, а он надел ей на ноги валенки. – Вставай. – Ух ты… – выдохнула она. – Как ты… сумел? Сделать такие? – Под песню. Но больше не выйдет, жаль. – Он сделал скорбное лицо. – Ты запретила мне петь. – Пой! Пой! Как можно громче! На всю деревню. Ольга не могла оторвать глаз от трех ос, которые летели по серому полю, вышитые золотыми нитками. – Пойдем к зеркалу, посмотрим, стильно ли мы одеты. – Андрей протянул ей руку. Зеркало было вправлено в толстый гардероб. – Ну как парочка? – спросил он ее. Ольга привалилась к его боку. – Неподражаема. А… почему ты вышил три осы? – спросила она. – Так, на всякий случай. Для веселья. – А-а, – протянула она. – Никогда бы не подумал, если бы не увидел собственными глазами, что мы так эротично одеты. Мне кажется, – продолжал он, крепко обнимая Ольгу за плечо, – галстук и валенки очень возбуждающие предметы. Проверим? Не ожидая ответа, он сгреб ее в охапку и потащил. – Ох, дай я сниму катанки. – Какие катанки? – От возмущения он остановился посреди комнаты. – Чесанки, а не катанки. Я объяснил тебе разницу. – Я еще не привыкла. Ты тоже не можешь сказать, почему мой галстук такой правильный. – Не важно. Мы должны проверить их на… Но она не дала ему договорить, ее губы уже были на его губах… А потом они лежали и смотрели друг на друга. – Я думаю, мы оба с тобой профессионалы. Заказы выполнили, примеряли и проверили, – проговорил он. – Удачно. Можно иметь дело друг с другом. – Его голос звучал нарочито серьезно. – Ты снова не спишь? – спросила Ольга. – После второго раза тоже нет, – насмешливо ответил он. Она улыбнулась. – Знаешь, я вот подумала… – Когда ты успела? Она отмахнулась, потянулась к тумбочке и взяла квадратный пакетик с яркой картинкой. На ней целовалась парочка. – Уже? Я весь горю. – Он протянул к ней руки. – Нет, я не об этом. – Она захихикала. – Интересно, о чем? – Дарю ноу-хау. – Ох. – Он дернулся. – Чтобы сделать свои валенки непромокаемыми, запаяй это в войлок. Андрей уставился на Ольгу: – Ты уверена, что именно эта… гм… модель… из латекса не дает осечек? – Да, – сказала она. – Но я должен убедиться сам. – Надеть… на валенок? – Она насмешливо посмотрела на него. – Нет, – сказал он и взял ее за руку. – Покажи-ка мне, как это надо делать. – А… после третьего раза ты заснешь? Он повалил ее на спину, она не смогла произнести больше ни слова. Ольга уехала рано утром в понедельник. Он не знал, когда она снова приедет, на этот вопрос она ответила уклончиво. Сказала, что у нее есть планы, которые должна выполнить. Он не выпытывал. Если бы она принялась выяснять все о его делах, ему бы тоже не понравилось. Они взрослые люди, у каждого свой путь в этой жизни, и, как он понял, несмотря на свою молодость, Ольга много чего узнала. Да, вместе им было хорошо в выходные, у нее милая собака, очень ей подходящая. Кирилл все-таки спец в своем деле – подобрал точно, хотя видел Ольгу впервые. Эта мысль ему понравилась, тем более что, судя по всему, Кирилл не собирался снова искать с ней встречи. Сам Андрей в Москву собирался, но после того, как закончит заказанную партию валенок. Заказ пришел с неожиданной стороны – те ребята, с которыми он познакомился на ВВЦ, выступили посредниками, за хороший процент, разумеется. Им заказали немцы, точнее, наши переселенцы в Германии, которые намерзлись без привычной обуви. Брат и сестра послали свои образцы, но они не подошли. Чтобы не упустить выгоду, сообразительные ребятишки предложили им валенки Андрея. Он предусмотрительно оставил для них образцы в прошлый приезд. Конечно, потом, когда он закрепится на немецком рынке, он кинет их, но они и сами об этом знают. Зазвонил телефон. – Как насчет визита с проверкой моей собачки? – Голос Кирилла звучал насмешливо. – Привет, Волчара. Андрей улыбнулся. Знал бы он, какую проверку он уже провел. А как доволен остался! – Занят, мужик. Заказ выгодный. – Советую поспешить. – А что, на твоих собак мор напал? – Типун тебе на язык, Волков, – огрызнулся Кирилл не хуже какого-нибудь бультерьера. – Тогда в чем дело? – А в том, что Ольга Ермакова уезжает на Крит. – Когда? – встрепенулся Андрей так, что Кирилл расхохотался. «Оранжевый парус…» – вспомнил он строчки из тетради Юрия. – Через три недели, друг мой. Тебе может прямо сейчас поехать к ней? – Спасибо, нет. А вот за новость особое спасибо. Что ж, наверное, он все делает правильно, не гневит ничем небеса, если такая новость пришлась ко времени. Но сколько надо успеть! Партия валенок, документы в Грецию, но главное – научиться ходить под парусом на доске! Ехать в Москву? Он не выпускал эту мысль из головы весь вечер, до самого утра. И додумался. Вот уж точно – никогда не знаешь, когда пригодятся знакомства, которые возникли сто лет назад. Он понял, куда ему надо мчаться. В детскую школу юных моряков, куда он ездил целых два года. С Ленинградского проспекта на улицу Трофимова. Он собрался и поехал в Москву. Джип сидел высоко, Андрей видел не только задние бамперы впереди идущих машин, но улавливал перемены в хорошо знакомом прежде районе. В голову влетела дурацкая мысль – если бы его похитили и привезли сюда с завязанными глазами, а потом сняли повязку, он в жизни не догадался бы, что сюда приезжал мальчишкой бредить морем, как называла это мать. Дома другие, улицы другие, люди другие. Он свернул на известную ему улицу, погасил скорость и начал всматриваться в номера домов. Он не хотел махнуть мимо, потому что, судя по разметке, ему придется гнать до Южного порта, а уж потом поворачивать обратно. Он, конечно, мог пересечь сплошную белую линию, но соколиная посадка постового на новеньком мотоцикле «БМВ» успокоила кровь. «Ага, вот сюда и повернем», – сказал он себе, включая левый указатель. «Приехали», – фыркнул он вместе с движком, который повел себя не по правилам и заглох. Вывеска нагло стреляла в глаза красным: «Сядь на пенек, съешь пирожок». «Да на черта мне ваши пирожки?» Он вышел из машины. В подъезд, где раньше был клуб, не войдешь – домофон сторожил лучше цепного пса. – Ясно, здешнее море пересохло, – бросил он в сердцах. – Да уж давно-о, – протянул старичок, который ждал, когда нагуляется его разжиревший от возраста жесткошерстный фокстерьер. Насмешливые желто-карие глаза пса прошлись по незнакомцу, пес потрусил осматривать кусты – опытный, догадался, что времени для прогулки прибавилось. Хозяин охотно рассказал Андрею, что директор на пенсии. – Он живет во-он в том доме, – указал на окна. Через десять минут Андрей сидел на кухне старого холостяка – аккуратной, ароматной. Аппетитно пахло разогретой ванильной булочкой. Старичок принес из кладовой сосновую доску с колесами и показал Андрею. – Точно такая, как у Арне де Росне, – сказал он и умолк, ожидая от Андрея ответа. – Француза, да? – догадался Андрей по имени. – Да, который придумал всю эту музыку в семьдесят восьмом. Великое открытие, – продолжал старичок, – впрочем, как и любые открытия, сделано от скуки. Андрей удивился: – Прямо уж от скуки? – Не верите? – Старичок сощурился. – А про себя ничего такого не вспомните? – проникновенно, с легкой насмешкой в голосе спросил он. – Этот француз, мастер по виндсерфингу, сидел на пляже и ждал у моря погоды. Но оно не успокаивалось, а он не мог прокатиться. Между тем он видел, как гоняют по пляжу сухопутные яхты. – Я знаю, – перебил Андрей, – есть легкие ялики, которые гоняются на колесах под парусом. – Конечно, – согласился старичок. – Тогда во французскую голову пришла мысль – приделать к доске колеса. И дать фору всем этим яликам. Потому что по песку доска на колесах понесет его быстрее! Теперь это называется спидсейл. – Можно, я посмотрю? – Андрей кивнул на доску. – Конечно, иногда доску делают из ясеня, она легче, и скорость больше. Так вы… все еще не согласны, что открытия делают от скуки жизни? Андрей усмехнулся: – Пожалуй, вы правы. – Скажу про себя, если бы у меня была семья в свое время, никогда бы я не узнал, что мне так интересно заниматься с мальчишками… морем. Я увидел его впервые… – он округлил глаза, которые все еще блестели, понизил голос и сказал: – в прошлом году. Меня пригласил к себе мой ученик. Он стал моряком и живет в Североморске. – Что ж, я тоже вынужден признать, что вы правы… – Андрей поморщился. – Я начал свое дело тоже от скуки. Действительно, чем бы он занялся тогда в деревне? – И удачно, верно? – Более чем, – согласился Андрей. – Где мне научиться кататься на этой штуковине? – Он протянул доску мужчине. – Только там по-настоящему. – Он помахал рукой куда-то за окно, Андрей проследил за движением пальцев, которые дрыгались, словно изображая движение сороконожки. – Понял. – Булочку? – спросил хозяин. – Охотно, – отозвался Андрей. Ему не хотелось расставаться с ощущением тепла и надежности. Они окружали этого человека или… поднимались из прошлого? Из детства, частица которого осталась в этом уголке Москвы? 23 Ольга сидела на балконе, его перила увиты розовыми бугенвиллеями, которые прежде она видела только на фотографиях. Семейный отель на берегу моря почти пуст, еще не сезон. Ей нравились тишина, безлюдье. Если она слышала голоса, то узнавала английский или немецкий. Она не предполагала, что отдохнуть от родного языка так здорово. Ты не включаешься в чужую жизнь, а значит, не тратишь энергию понапрасну. Чаще всего до нее доносился греческий, уже подзабытый – язык быстро выветривается, но его можно вернуть тоже без особых усилий, стоит лишь погрузиться в его среду. Весна на Крите оказалась такой, как она ожидала. Цвело все, что только могло цвести с февраля по май. Пышные орхидеи, смолевки с липкими стеблями, критский эбенус – кустарник с розовато-лиловыми цветами, который растет только на этом греческом острове. В июне, когда солнце окажется в зените, многие цветы засохнут. Многолетние переждут лето и сушь в клубнях под землей или в луковицах. Здесь превосходное место для изучения весенних цветов. Она знала названия почти всех растений, хотя Виталий так и не согласился взять ее с собой ни разу за все время, пока они были вместе. Он уверял ее, что не умеет отдыхать, как она хочет, поэтому не получится ни отдыха, ни работы. Ольге не надо было повторять дважды, поэтому она купила атлас растений Крита с иллюстрациями, изучила его и теперь могла сама водить ботанические экскурсии. Однако, поймала она себя, сегодня вспомнила уже третье мужское имя, а день только начался. Юрий, Андрей, это ясно. Но Виталий – о нем Она думать забыла. Он был совершенно посторонний в ее жизни человек. Трое мужчин, разве много? – насмешливо спросила она себя. Ей почти тридцать лет. К тому же Юрия больше нет в этом мире, а Виталия нет в ее мире. Есть только Андрей. Ольга сцепила руки на перилах, они скрылись под шапкой цветов. Они приятно грели кожу. Ольга закрыла глаза. Да, этот мужчина возник в ее жизни странно, внезапно, даже… по-деловому. Никогда он не появился бы в ее прежней жизни. Теперь она понимала, что на самом деле означает фраза, которую она однажды услышала от коллег: «Мужчин надо искать там, где водятся такие, каких ты хочешь». На самом деле, если бы она не бросила свою прежнюю службу, ее не пригласили бы на тот прием. И… дальше… В общем, все ясно. Если Марина Ивановна говорит, что жизнь – это движение от встречи к встрече, то у нее состоялась новая. Значит, возможна новая жизнь. Почему нет? И она, и он – не половинки, вспомнила она давно сказанную фразу – мать говорила, что удачно соединяются цельные личности. Из глубины двора долетели голоса хозяев: – Мэ гала? Гликос? «С молоком? Сладкий?» – это спрашивала молодого черноглазого садовника жена хозяина. Наверняка он снова объяснял ей, как правильно срезать розы с куста, а она хотела вознаградить его чашкой кофе. Ольга улыбнулась. Едва ли о такой благодарности он мечтал. Повсюду мужчины одинаковы – парню всякий раз так хотелось прикоснуться к круглому плечу хозяйки, что он наклонялся все ниже и ниже, делая вид, будто намерен дотянуться до самого нижнего цветка… Заливистый женский смех и легкий шлепок подтвердили – на этот раз дотянулся. – Гликос, гликос… Ольга подняла голову, и ее взгляд упал на колючую, похожую на лопушистый домашний кактус опунцию. Ее лучше не трогать, колючки ядовиты. Но из нее делают лекарство, полезное для мужчин. А вообще-то Виталию спасибо. Если бы он не был ботаником, она бродила бы здесь в полном неведении, как бродят толпы туристов со всего света. Они ходят по цветам, не зная, что их рифленые подошвы топчут растения, которых нет нигде, кроме как на этом греческом острове. Она перевела взгляд на старый маяк. Вчера она увидела там парусники, но с белыми парусами. Они не за ней, усмехнулась она, вспомнив романтическое обещание друга детства. Надо же, если бы случилось все так, как он говорил, вышло бы романтично. Она могла бы рассказывать внукам вместо сказки на ночь: «И подкатил по песку парусник с оранжевым парусом, и назвал невестой… Кто это?» – «Принц!» – «Нет, дети, проще, ваш дедушка, он назвал вашу бабушку своей невестой… От них пошла ветвь большого рода, на которой сидите вы – маленькие листочки…» «А внуков-то сколько?» – внезапная мысль охладила романтический жар. И потом, чтобы эти внуки появились, дети должны быть. А родить их – она. «Вот на этом лучше пока закончить грезы», – сказала себе Ольга. Она перевела взгляд на дальнюю линию горизонта. Тонкая черточка теплохода все еще белела, Ольга узнала, что он плывет на остров Тира, или, как еще его называют, Санторини. Близ него, считают некоторые искатели, затонула манящая столь многих Атлантида. Она не поплывет туда. Она приехала по другому делу и завтра его выполнит. Она уже купила билет до Ираклиона, от которого в пяти километрах развалины Кносского дворца, восстановленные мистером Эвансом по его плану. Взгляд переместился на песчаный пляж. На берегу Эгейского моря никого, рыбаки придут вечером, но и она не пойдет, отдыхать начнет послезавтра. Ольга бродила по развалинам Кносского дворца. Сюда они мечтали приехать с Юркой подростками, когда читали о Минотавре, царе Миносе, о смелом Тесее. Они хотели приехать взрослыми, надеясь встать на сакральное место и увидеть выход из лабиринта собственной жизни. Ольга остановилась посреди ступенчатого двора театра. Здесь, на камнях, задолго до Рождества Христова люди в костюмах и масках разыгрывали сцены, изображая те же самые страсти, которые одолевают ее современников сегодня. Она огляделась. Море, оливковые рощи за пределами дворца, развалины и новодельные колонны, люди со всего света с камерами. Она пыталась уловить в себе что-то, отзыв, который ждала столько лет, на то, что видела перед собой. Нет, ничего такого, это музей. Не нашли бы они с Юркой здесь то, что искали. Не увидел бы он выход из своего лабиринта. Не встать ему здесь на границе реального мира и параллельного. С тех пор, как мистер Эванс сошел с ума, заглянув куда не надо, никого туда больше не пускают. Но, Ольга замерла, они вышли из лабиринта, каждый своим путем. Она доехала до Ираклиона на автобусе, в старом городе выбрала столик на улице, заказала бутылку холодного легкого критского вина – рецины и решила попробовать знаменитые критские сладости. Попросила принести лукумадес – маленькие пончики, пропитанные медовым сиропом и посыпанные корицей. Когда вина осталось только на донышке пол-литровой бутылки, она наконец почувствовала, что совершила важнейший обряд. Не менее важный, чем для девочки, на крестины которой она вчера случайно попала в Ретимно. Был канун праздника Константина и Елены, греки, нарядные и торжественные, потянулись в церковь, и она за ними. Хорошо, что была в длинной бордовой юбке, а не в шортах. Иначе не зашла бы – неловко. В старинный храм внесли годовалую девочку в шляпке с розочками, маленькая инфанта огласила ревом храм, акустика щедро помогала ей. Но взрослые улыбались – они знали, что отныне эта нежная душа будет на верном пути. Она не заблудится в жизненном лабиринте… Ольга доела последний лукумадес. Сладковато, но вкусно. Собираясь встать из-за столика, Ольга взглянула на буклет, который прихватила с собой в кассе музея. Как человек, обученный скорочтению, выхватила фразу, главную на странице: «В меру радуйся удаче, в меру в бедствиях горюй». А потом, будто она ничему такому не обучалась, Ольга долго искала, кому принадлежат эти слова. Оказалось, древнегреческому поэту Архилоху. Он сказал это еще в седьмом веке до нашей эры. Она согласилась с ним в двадцать первом новой эры: – Я так и буду. Теперь. Ольга поехала к себе, в Ретимно. Она сделала то, что должна была, и завтра начнет отдыхать. Как все. Рано утром Ольга надела шорты и футболку и вышла к морю. Солнце вставало над пустынным берегом. Она пошла ему навстречу. Внезапно Ольга услышала хруст – как будто резиновые покрышки с грубым прожектором катились по песку и давили ракушки, гальку – все, что попадалось на пути. Она быстро оглянулась – как бы ей не оказаться под колесами. Прямо на нее по широкой полосе пляжа летел… парус. Огненно-рыжий, он казался наглым соперником солнца, половинка которого уже вынырнула из моря. Босые ноги вдавились в холодный песок, мелкие острые зерна, пролезая между пальцами, кололи кожу. Но она стояла и словно в трансе, не мигая, неотрывно смотрела на парус. Она ждала, когда он… что? Налетит на нее, этот парус? Собьет с ног? Накроет и… унесет с собой? «Когда ты увидишь оранжевый парус на песке, знай, он за тобой…» – эти слова она не вспомнила, она снова услышала их. Ясно, отчетливо. Как их произносил Юрка, который обещал ей это. Парус не отклонялся ни на градус. Ольга не отводила глаз. «И что? – спросила она тогда, давно. – Что это значит? Ты, что ли, будешь под ним?» Юрка ухмыльнулся. Самоуверенно, как всегда. «Запомни главное – он за тобой». Ольга сощурилась, пытаясь разглядеть мужчину, который стоял на доске и управлял парусом. Он не мог быть тем, кто обещал ей парус. Это она понимала так же ясно, как то, что ей не оторвать ноги от песка и не отойти в сторону. Наконец Ольга увидела его. Красный лицом и телом мужчина соскочил с доски, на которой только что стоял. Парус дернулся, угрожая накрыть его. Но быстрым движением он усмирил его своенравность. – Все-таки я затормозил, – сказал он. – А какая была скорость? Восемьдесят километров в час! Ольга открыла рот. Отступила на шаг. Нет уж, не надо ей никаких галлюцинаций. Вот этот человек, вынырнувший из-под паруса, – Андрей? Да она с ума сошла! Она отступила еще на шаг. Бывают похожие люди, и этот… Мужчина сдвинул бейсболку на затылок. Сомнений не оставалось. Перед ней Андрей Волков. – Ты? – выдохнула она. – На самом деле это ты? – Я, – сказал он, улыбаясь. – Но… откуда ты… узнал? – Она сделала ударение на слове «ты». – Узнал о чем? – Он шагнул к ней. – О… об оранжевом парусе. – Она кивнула на полотнище, которое трепетало под морским ветром, требуя немедленно пустить его дальше. – Оранжевый парус – это за тобой, – тихо сказал он. – Ты ведь помнишь, правда? – Но… не ты это обещал. – Ольга покачала головой. Глаза ее по-прежнему не мигали. Она словно опасалась, моргнет – и что-то упустит. Не рассмотрит, не уловит, а потому не поймет. – Этот парус – за тобой, Ольга, – настаивал он. Она с досадой скривила губы: – Я не Ассоль. И вообще к чему эти игры? Откуда ты взялся? Я не говорила, что полечу на Крит, и уж тем более сюда, в Ретимно. – Но я тоже не капитан Грей. А все остальное правда… Она молчала. Смотрела то на оранжевое полотнище, то на краснотелого мужчину в белых шортах. – А ты, судя по цвету, давно здесь, Андрей, – наконец сказала Ольга. – Пришлось. Я брал уроки. – Он кивнул на парус. – Иначе как мне удалось бы подкатить к тебе на этом сухопутном паруснике. Ну что, привет наконец? – Он шагнул к ней и протянул руку. – Привет, – нерешительно отозвалась она, надвигая на глаза зеленый козырек. Она хотела защититься не столько от солнца, сколько от его взгляда. Ольга осторожно протянула свою руку. Он сжал ее пальцы. Но она не заметила. Она смотрела на доску под парусом. – Это… это по-прежнему называется спидсейл? Или есть новое название? Он отпустил ее руку. – Нет никакого нового. – Хорошо, – кивнула она. – Значит, ты согласна? Ольга смотрела на него, не чувствуя, но точно зная, о чем спрашивает этот человек. Она вздохнула и посмотрела на его лицо. Если он прилетел за ней сюда, если он узнал об оранжевом парусе – она никогда не рассказывала ему о давнем-предавнем полудетском обещании Юрия… тогда зачем играть словами? Она скажет ему правду, то, что готова сказать: – Да, я согласна. В тот же день они перевезли Ольгины вещи в комнату, которую сняли напротив старого маяка. Эпилог Улетая на Крит, Андрей оставил свой джип на платной стоянке, и теперь они с Ольгой ехали на «тойоте-раннер» из аэропорта Домодедово. – Ольга, мне надо завернуть кое-куда… Заехать к одной… – Женщине, конечно, – сказала она. – Да. Она сыграла… крутую роль в моей жизни. Она заставила совершить такой поворот… – он покачал головой, – за которым я нашел тебя. – Вот как? Интересно посмотреть. Через Авиагородок выбрались на Каширское шоссе, но повернули не к Москве, а от нее. До Жилева было еще километров семьдесят, дорога в воскресенье утром свободна. Андрей вырулил на улицу, которая тянулась вдоль железной дороги, остановился почти в самом ее конце. В старых кустах белой сирени скрывался двухэтажный красный дом. – Посидишь? – спросил он, выключая зажигание. – А я увижу ее? – полюбопытствовала Ольга. – Если с эстетической точки зрения, скажу сразу – не на что смотреть. Старая толстая тетеха. – Да неужели? – Но хватка… – Ладно, посижу в машине, а то еще укусит… – Отсюда увидишь. – Он наклонился, как будто собирался прикинуть, на самом ли деле калитка видна с ее места. Но ему, если честно, просто захотелось поцеловать Ольгу. Он ткнулся губами в ее щеку. Ольга не отстранилась, но на него не посмотрела. Андрей вышел и захлопнул дверцу. Ольга наблюдала, как он идет к калитке. Осматривает ее – видимо, ищет звонок, догадалась она. Точно, протянул руку и не опускает. Калитка была кованая, черная. Она увидела, как он слегка поклонился – ей нравилась такая манера здороваться. Ольга поправила очки, чтобы получше рассмотреть женщину. Вглядевшись в полную особу, увидела абрис головы – похож на джип с колесом в чехле сзади. Но… это не чехол, это бархатная лента, она обнимает узел волос на затылке… Ольга приподнялась на сиденье, широко раскрыла глаза, поморгала – привычная пелена в левом глазу не мешала. Но… разве такое может быть? Что именно? – спросила она себя. Что удивляет больше – собственные глаза или то, что они сейчас видят? Ольга не знала. – Здравствуйте, – между тем говорил Андрей, глядя на женщину, которая остановилась в отдалении, стиснув в руке ключ от калитки. – Что вам нужно? – спросила она, словно не узнавая. Ее взгляд скользнул по машине – джип. Смешно, подумал он, у нее прическа как колесо у джипа. Такая же баранка отстает от головы. За эти годы она не переменилась. – Я хочу вам кое-что отдать… Да нет, не бойтесь, ничего криминального. – Он усмехнулся. – Наталья Михайловна, я привез вам подарок. Примите его, – он приподнял пакет, – искреннюю благодарность тоже. Женщина перевела взгляд на пакет. – Если бы вы не выставили меня на деньги, у меня сейчас бы не было ничего, что есть. – Он оглянулся. – Ни этой машины, ни женщины в ней. Я привез вам валенки. – Что? – Она повернула голову. – Валенки. Но не простые. Выставочный экземпляр. Нет худа без добра, верно? Она сделала шаг к калитке. – Это не валенки, – фыркнула она, увидев то, что он держит в руках. – Это коты. – Вы знаете, что такое коты? – Андрей не ожидал. – Я много чего знаю. – Она вздернула подбородок. – Вам будет очень удобно ходить в них в доме. Представляю себе, как в нем зимой… – Он кивнул в сторону кирпичного особняка. – Тепло, и очень. Но они пригодятся. – Женщина протянула руку над калиткой. Она не собиралась открывать замок. – Я предлагал вам поставить еще одну батарею, в зале. Но вы отказались. Она усмехнулась, принимая подарок. – Жалею, – коротко бросила она. – На чай не зову, – насмешливо сказала она. – Не ждала гостей. – А я и не пошел бы. Вдруг еще какую генеральную доверенность подпишу, напившись… чаю. – Не пьете с тех пор? – Наталья Михайловна наклонила голову набок. – Его-то с тех самых пор только и пью. – Он засмеялся. – Но соображаю, с кем. Еще и за это спасибо. Ольга была уверена, что она не ошиблась. Она не могла дождаться, когда Андрей вернется. Наконец он сел на свое место. – Ну как? – спросила Ольга. – Исполнил долг? Она что, была твоим спонсором? – насмешливо поинтересовалась она. – Дама в возрасте, и решительности не занимать. – Скорее, педагогом. Учителем жизни, – фыркнул он. – Чему она тебя научила? – Благодарить всех, кто подтолкнул к тому, что пошло на пользу. – Я вот думала, не надо ли и мне подойти к вам, – насмешливо сказала Ольга. – Тоже сказать спасибо. – Тебе? С какой стати? – Эта женщина подтолкнула и меня к тебе. Андрей быстро повернулся к ней: – Тебя? Ты ее знаешь? – Моя бывшая начальница. Это она выжила меня из турфирмы. Наталья Михайловна Дорошина. – Ольга засмеялась. – Поэтому мне ничего не оставалось делать, как шить галстуки. – Чтобы однажды встретиться со мной. Знаешь, Ольга, я все больше убеждаюсь, что в жизни никогда ничего не бывает абсолютно, безысходно плохого. – Согласна. – Если тебе плохо, – настаивал он, – это значит, ты сам не рассмотрел хорошего. Старайся – увидишь. – Он усмехнулся и повернул ключ зажигания, не собираясь слушать ее возражения. У них сейчас все прекрасно, и так будет всегда… Джип сорвался с места и, как оранжевый парус по песку, разогнался до восьмидесяти, осыпав дорожной пылью обочину, на которой остался красный кирпичный дом с хозяйкой, смотревшей ему вслед.