Любовь в прямом эфире
Вера Васильевна Копейко


Мужчина, уже не верящий в любовь, и женщина, поставившая крест на своей личной жизни… У них много общего? Похоже, ДА! Они созданы ДРУГ ДЛЯ ДРУГА? Очень может быть. Вот только — будет ли легкой любовь между блестящим столичным тележурналистом и провинциалкой, подрабатывающей продажей мороженого… Трогательно? Романтично? Конечно! Но прежде всего — забавно!


Вера Копейко

Любовь в прямом эфире


Пролог


— Я люблю эту женщину, — говорил Саша и обнимал Надю за плечи. — Да, люблю.

Наде показалось, что она внезапно заледенела. Как будто сейчас на нее не светили мощные лампы студии кабельного телевидения, а открылся бездонный зев громадного морозильника, готовый поглотить в свое ледяное нутро ее, а не мороженое, с которым она имеет дело целый день. Да, да, не брикеты, стаканчики, рожки, а именно ее. И там, при минус двадцати четырех градусах, она сама, а не они, закалится… И не растает. Никогда и ни в чьих руках…

«Но этот яркий слепящий свет… — лихорадочно заметалось в голове. — Что это, мираж? Похожий на тот, который обманывал, заманивал, морочил голову на черном гудроновом шоссе, вьющемся среди казахской степи? Когда они с подругой Марией летели на рыжих «жигулях» туда, где круглились казахские юрты?»

«Нет, сейчас это не мираж, — одернула себя Надя. — Это вспышка в воспаленном от потрясения мозгу».

— Надя, ты меня слышишь? — Сашин голос стучался настойчиво, казалось, голова вот-вот расколется. — Я говорю тебе правду.

Внезапно перед Надиными глазами замелькали фантики — яркие, зазывные. Она их видела сегодня утром. Мороженое с глухим стуком ссыпалось из холодильника в коробки. И, как всякий человек, в опасный для себя момент вспомнивший о чем-то привычном и хорошо знакомом, Надя Фомина почувствовала, что ее слегка отпустило. Она расслабилась. «Ну да, — подумала она, — вот моя спасительная соломинка. За нее можно ухватиться и не утонуть в этом море света. Только бы не растаяла соломинка слишком быстро. Мороженое все-таки…»

Надя позволила себе выдохнуть и почувствовала, как лицо заливает румянец. Ей показалось, что не только щеки, но и вся она, с ног до головы, стала красной и это видят абсолютно все.

Ей не хватало воздуха, она раскрыла губы, грудь под бледно-зеленой блузкой высоко поднялась. Вот сейчас она успокоится, сейчас…

— Я люблю эту женщину… — повторил Саша, глядя в камеру.

Вдох сорвался. Надя в отчаянии задышала часто и мелко, чувствуя, как кровь отливает от лица. Потом вспомнила, какой толстый слой макияжа положили на него перед началом передачи, и неожиданно для себя успокоилась. Никто не увидит ее пылающих щек.

«Господи, — одернула она себя. — Да что со мной такое? Это ведь не на самом деле. Это телевизионная передача. Прямой эфир…»

Надя медленно повернула голову и посмотрела на мужчину, который стоял рядом с ней и, кажется, больше никогда не собирался убирать руку с ее плеча. Почему он не предупредил ее о том, что так задумано, что это есть в сценарии?

Саша поймал Надин потрясенный взгляд и улыбнулся.

— Видите, — он протянул руку и убрал за ухо выбившуюся прядь светлых Надиных волос, — Надя думает, что это есть в сценарии. Но, — он широко улыбнулся, — клянусь вам… — Серые глаза замерли и не отрывались от камеры. Саша Артемов хорошо знал, что каждый, кто сидит у телевизора, сейчас смотрит ему прямо в глаза. — …Я нарушаю сценарий. — Он сделал паузу, позволяя зрителям осознать, при каком невероятном событии они присутствуют. — Я намерен нарушать сценарий и дальше. Вы станете моими свидетелями. — Он повернулся к Наде и попросил: — Надя, ответь мне.

Надя почувствовала, как заныла шея. Она всегда ныла при сильном душевном волнении. Надя стояла и не мигая смотрела в камеру, не в силах повернуться к Саше. И потом, что она увидит? Его лицо, тоже щедро покрытое гримом. Такое лицо, как он говорит, не прочитывается до конца. Но его рука… Но его пальцы… Они сильнее впиваются в плечо и жгут. Как будто пять раскаленных угольков впечатались в тело.

— Надя, — снова позвал Саша, и она внезапно выпрямилась. Будто звук собственного имени подхлестнул. — Скажи мне, что ты выйдешь за меня замуж.

Никакое мороженое не могло бы дальше оставаться холодным и закаленным от жара подобных слов. Надя почувствовала себя так, будто на нее плеснули кипятком. Сердце с отчаянной силой толкнуло кровь, и та рванулась, понеслась, зажигая все тело.

Как горячо стало в животе… Как напряглись бедра… Колени больше не дрожали. Шея снова обрела подвижность, и Надя медленно повернула голову к Саше. Руки сами собой поднялись, потянулись к его щекам.

— Скажи мне, скажи, — подталкивал он, не отрывая серых глаз от ее зеленоватых. Теперь их зрачки сцепились так, что казалось, никогда больше не смогут оторваться друг от друга. — Скажи мне «да».

Надино дыхание сбилось, она открыла рот и глотнула воздух. Ее взгляд метнулся к Сашиному уху — не вьется ли от него туго скрученная спиралька провода. Нет, не вьется. Значит, это говорит он сам, это не подсказка режиссера, а его собственные слова. И он произносит эти потрясающие слова перед тысячами мужчин и женщин, которые сидят у себя дома и смотрят программу кабельного телевидения.

Так что же, он на самом деле хочет услышать от нее краткое слово «да»? Прямо сейчас? Перед всеми?

Надины губы задрожали и раздвинулись.

А она? Она? Она хочет сказать это «да»?

Надя собиралась еще о чем-то спросить себя. Спросить его. Но губы опередили. С них сорвался шепот, усиленный чуткими микрофонами:

— Да…

Саше показалось, что Надя говорит слишком тихо. И он попросил:

— Громче, пожалуйста. — Снова пять угольков обожгли Надино плечо.

— Да, — сказала она в полный голос. — Да, Александр Артемов. — Я выйду за тебя замуж.

Саша наклонился к ней, горячими губами коснулся дрожащих Надиных губ. Она закрыла глаза, чувствуя, что если они останутся открытыми, то из них выкатятся слезы. И наверняка испортят макияж.

— А теперь мы готовы рассказать вам нашу историю, — сказал Саша, и в его голосе прозвучало облегчение.

Рекламная заставка отгородила Надю и Сашу от зрителей. Теперь они любовались россыпью мороженого — сахарными рожками в золотой фольге, брикетами с фигурками пиратов, вооруженных саблями, стаканчиками, украшенными розовыми розочками, рыжими и желтыми палочками фруктового льда.

— Все эти лакомства вам предлагает щедрая фирма «Винд», — внушал вкрадчивый мужской голос. — Поверьте, сладкий холод способствует жару любви…


1


Надя потянулась на кушетке, чувствуя, как благодарно отзывается каждый позвонок, каждый сустав и каждая мышца. Она прошлась рукой по груди, по животу, по бедрам, прикрытым пестренькой ночной рубашкой с кружевным кантиком по вырезу на шее и подолу. Погладила себя — просыпаться надо с радостью, тогда весь день будет хорошее настроение.

Потом Надя открыла глаза и увидела, как мерно колышется розовая ситцевая оконная занавеска. Она не закрывала створки на ночь специально для того, чтобы утром проснуться от запаха флоксов, которые росли на клумбе прямо под окном. Она повернулась на бок, подтянула колени к подбородку, сунула сложенные ладошки под щеку и снова закрыла глаза.

— Утробная, между прочим, поза, — заметила Клавдия Михайловна, тетка, у которой она жила с самого начала весны, когда увидела Надину любимую позу.

Клавдия Михайловна — двоюродная сестра матери — охотно приняла Надю к себе в дом. Она жила в небольшом селе Часцы, что стоит на Можайском шоссе, в полусотне километров от Москвы.

— Я буду рада, — коротко сказала она, когда Надя позвонила ей из Копчагая, откуда собиралась уехать навсегда. — Приезжай.

И она приехала.

Надя прислушалась. Ухо уловило негромкое жужжание — неужели стая ос все-таки ворвалась в дом?

Она быстро развернулась и вытянулась во весь рост. Похожее жужжание Надя уже слышала, когда сидела на крыльце под навесом из густо перевитых плетей девичьего винограда. Тогда они были покрыты мелкими желтыми цветочками, и осы со всей округи слетелись полакомиться. Этих насекомых можно понять — где еще удастся найти такое небывалое лакомство? Разве что полететь… на дачу к… Саше.

Надя резко открыла глаза. Так, это произойдет сегодня. Она почувствовала, как внезапно батистовая рубашка прилипла к шее.

Сегодня.

Жужжание не смолкало. Надя вслушивалась в равнодушное немузыкальное звучание, пытаясь догадаться, что же все-таки является источником этого звука. Она не могла понять и чувствовала, как из глубины души поднимается тревога.

«Какие глупости, — одернула себя Надя. — Это деревня, может гудеть пила, косилка… да что угодно».

Она села в кровати, уставилась на занавеску, отлетевшую в сторону от резкого порыва ветра. Надя увидела цветочную клумбу за окном и почувствовала, как дрогнули ее губы. Золотые шары тянулись вверх, а пахло флоксами.

У Клавдии Михайловны все не так, как принято: еще ни у кого не цветут золотые шары, но уже у всех отцвели флоксы. Но ее тетка и сама не простая женщина. Она химик, причем настоящий. Школьной учительницей она стала на пенсии, а до этого работала в Москве, в крупной химической лаборатории. Так что кому как не ей лучше знать, каким образом ускорить цветение или оттянуть его.

Надя спустила ноги на пол и прошлась по охристым крашеным доскам. Похоже, под недреманным оком Клавдии Михайловны и она меняется. «Тоже ускоряется цветение?» — насмешливо спросила себя Надя.

Ерунда, ее цветение уже прошло. Уже и плод есть. Коленька, которого она отправила к родителям за Урал. Но она готова согласиться с тем, что увядание ее, по крайней мере, задерживается. Правда, химия Клавдии Михайловны здесь ни при чем. Хотя… что считать химией…

Надя засмеялась, пригладила руками растрепавшиеся волосы и набросила на себя пестрый казахский халат. Пожалуй, это все, что у нее осталось от жизни в Казахстане. Подарок Марии, подруги, девушки-акына.

Вспомнив о Марии, Надя поежилась. Неужели то, что пела Мария, правда?

— Что вижу, то пою, — кивала Мария, ее черные блестящие и густые, как камыш, волосы падали на лицо.

— Но ты не могла увидеть то, что сейчас пропела, — спорила Надя. — Это нельзя увидеть.

— Я тебе сказала. Пою то, что вижу.

— Но тогда ты видишь не глазами…

Мария пожала плечами.

— Что такое глаза? Они у всех разные…

Надя завязала пояс подаренного халата потуже и вышла из комнаты. Жужжание прекратилось, зато она почувствовала запах кофе. Свежий, горький, крепкий.

Так вот что жужжало, поняла Надя. Клавдия Михайловна молола кофе. Тоже волнуется за нее?

Надя заглянула на кухню.

— Доброе утро, Клавдия Михайловна, — поздоровалась она.

— Надеюсь, — отозвалась та и скомандовала: — Умывайся и возвращайся.

— Я сейчас! — Надя сбежала по ступенькам с крыльца и помчалась к углу огорода. Вода, остывшая за ночь, леденила тело, но Надя стояла под холодными струями, заставляя себя терпеть. Сегодня ей нужна свежая, ясная голова. С утра и до вечера… До позднего вечера. А может и дольше…

Она фыркнула, вода попала в горло, и Надя закашлялась до слез. «Вот, — говорила она себе, — значит, нервничает, не владеет собой. Значит, надо стоять и стоять, пока…»

— Надя, ты там не утонула? — услышала она голос Клавдии Михайловны. — Кофе готов. Пойдем, а то опоздаешь на электричку. — Надя услышала удаляющиеся шаги тетки и выключила душ. Растираясь черным жестким полотенцем, она чувствовала, как и без кофе прояснились мозги.

— Он тебя встретит? — спросила Клавдия Михайловна, подавая ей чашку. Она уже сидела за столом, покрытым клеенкой с нарисованными арбузами, и нетерпеливо барабанила пальцами.

— Нет, — ответила Надя. — Он назначил мне… свидание, — она смущенно хихикнула, — то есть встречу, в кофейне недалеко от метро «Третьяковская».

— В той, где ты подписывала контракт?

— Ага, — сказала Надя. — Там очень уютно и мало народу.

— Понятно. Значит, тем более тебе нельзя опаздывать.

Кофе был крепкий, Клавдия Михайловна не признавала растворимый и молотый заранее и не ею.

— Кофе — зверь, — Надя передернула плечами.

— Слишком крепкий? — вскинула брови Клавдия Михайловна.

— То, что надо, — замотала головой Надя.

— Я думаю, — самодовольно усмехнулась хозяйка. — Представляешь, вчера в магазине читаю на упаковке: императорский помол. — Она фыркнула. — Это о каком императоре речь? Кто его видел в последний раз из ныне живущих? Кто знает, какого помола кофе он пил?

Она передернула плечами. Блузка цвета слоновой кости с воротником, украшенным макраме, встрепенулась, божья коровка, не замеченная до сих пор, взмахнула крылышками и слетела с шеи. Надя проследила за ее полетом, словно стараясь разглядеть в нем что-то особенное. Какой-то знак. Такому вниманию ее научила Мария, и Надя стала замечать за собой, что на самом деле можно видеть то, что видят не все.

«Впрочем, — подумала Надя, — божья коровка пролетела спокойно, и в этом тоже можно увидеть знак. И успокоиться. Например, насчет того, не утомила ли она двоюродную тетку своим присутствием. Но Клавдия Михайловна никому не разрешает садиться себе на шею, даже божьей коровке, поэтому, если она согласилась ее принять, то можно не волноваться — она сама так решила. Клавдия Михайловна никогда не делает того, чего не хочет».

«А значит, — подумала Надя, — если она приняла меня к себе в дом, то пора кончать волноваться насчет того, что я ее стесняю».

Надя добавила в кофе сливки, собранные с настоящего коровьего молока, и отпила еще глоток.

— Вот такой, я думаю, должен быть императорский помол, — похвалила Надя.

— Тогда я императрица, — засмеялась тетка. — Правда, кофе хорошо сварился. — Итак, сегодня тебе предстоит отрабатывать контракт, верно? — Клавдия Михайловна сощурилась.

— Да, — Надя кивнула, светлые волосы, наспех расчесанные после душа, упали на лицо. Напившись кофе, она собиралась заняться собой как следует. — Да, — повторила она, — я получу полный расчет, как только погаснут лампы в студии. По крайне мере, так сказал Саша.

— Разумеется, — кивнула Клавдия Михайловна. — Я думаю, это будет достаточно солидная сумма. Если судить по авансу… — Клавдия Михайловна подмигнула племяннице. — Все это впечатляет…

— Но я не знаю, произойдет ли это на самом деле сегодня… — Надя неожиданно для себя покраснела. Ей показалось, что в голосе тетки она услышала намек. Особенный. Не на деньги.

— Советую не тянуть кота за хвост, — сказала Клавдия Михайловна, — и поскорее расписаться… — Она на секунду умолкла, а Надя почувствовала, как у нее замерло сердце. О чем это она? — В ведомости, — добавила тетка, словно расслышала вопрос.

— Хорошо, — вскочила Надя со стула, уже на ногах допивая кофе. — Мне пора. Спасибо, Клавдия Михайловна.

Она вбежала к себе в комнату и принялась торопливо одеваться. Надя собиралась «на ощупь», как сама называла эту сумасшедшую манеру. Такое с ней случалось, и она себя не удерживала, не останавливала. Она доверяла себе. Не думая о том, что делает, натягивала желтые брюки и рубашку в зеленовато-серую клетку. А зачем думать? Это ее самый «светский» наряд.

Но не могли же ее мозги выключиться насовсем. И они работали, выдавали то, что казалось запрятанным глубоко внутри. И Надя, словно со стороны, следила за тем, что возникало в голове.

…Такое же утро, как сегодня, только в самом начале лета. Она собирается — в который раз! — ехать на поиски работы. Она нашла объявление о том, что на кирпичном заводе в Голицыне есть место инженера-электрика. Это ее профессия. Но, уже одевшись и последний раз взглянув на себя в зеркало, Надя знала точно: ее не возьмут. Так что же, спрашивала она себя, опустив руки и не мигая уставившись самой себе в глаза. Не ехать? Зачем зря тратить время и мучить себя, выслушивая очередной отказ? Сколько отказов она уже услышала с тех пор, как приехала к Клавдии Михайловне? Не сосчитать.

Поначалу отказы ее потрясали, Надя не могла оправиться несколько дней после каждого. Особенно убивали фразы вроде этой: «По одежке протягивай ножки». Или — насмешливое, с издевкой: «Мал золотник, да не дорог». Потом Надя привыкла и, выйдя за дверь очередного кабинета, напрочь забывала о неудачном визите. Она теперь хорошо знала еще одно: обещание «Мы вам позвоним» — тоже вежливая форма отказа.

Бывали дни, полные отчаяния, когда Надя спрашивала себя, правильно ли она вообще сделала, уехав из Копчагая? Наверняка там что-то когда-то наладилось бы.

Но когда? Завод, на который она попала после института, стоял больше, чем работал. Может быть, если бы не крушение личной жизни, все сложилось бы иначе. Но легко сказать — если бы… Поэтому Наде Фоминой ничего не оставалось делать, как собрать вещи, подхватить сына Николку и уехать из Казахстана.

Сперва она отправилась к родителям, они до сих пор жили в селе за Уралом. Они обрадовались, что внук останется у них на все лето.

— Надя, — говорила ей мать, — мы с радостью примем его и на всю зиму. Пускай учится в той школе, где ты училась, — предлагала она.

Но Надя отказывалась.

— Как только я устроюсь, сразу заберу Николку к себе. Я устроюсь, мама, не волнуйся, — говорила Надя, глядя в глаза матери, полные сомнения.

— Я звонила Клавдии, — вспоминала мать, — она будет тебе рада. Ей наскучило жить одной в своих Часцах.

— Хорошо, я ею повеселю, — пообещала Надя. — Я ее развлеку и взбодрю.

— И все-таки какие же вы, дети, другие, — вздохнула мать. — Не такие, как мы…

— Мы, мама, более раскованные и лояльные, — сказала Надя, обнимая мать за плечи.

— Да уж. Куда как раскованные, — мать улыбнулась и погладила Надю по голове. — Может, ты и права. Ты другая. Это точно. Твоя сестра на тринадцать лет старше, но о ней этого не скажешь.

— Господи! — воскликнула Надя. — Сколько еще она будет с ним?

— Кто знает, — покачала головой мать. — Я сто раз говорила ей, что она так и проживет свою жизнь второй женой собственного мужа, но разве она слушает? Говорит, не могу его бросить, пропадет без меня.

— Но мама, — горячилась Надя, — она знает, что он обманывает ее почти со свадьбы!

— Она мне отвечает: у детей должен быть отец… А ты вот взяла и не простила, да?

— Мама, мы не будем это обсуждать, — сказала Надя. Она не хотела говорить с матерью о бывшем муже.

Мать подняла руки.

— Хорошо, хорошо. Но кто-то тут щебетал про лояльность. Или я неправильно толкую это слово? Впрочем, для моих первоклашек оно слишком сложное. Пока что они молчат насчет лояльности, — насмешливо заметила мать.

— А ты умеешь быть колючей, мама, — улыбнулась Надя. — Но не сердись на меня. Я довольна, что Николка побудет у вас с отцом.

— Ни о чем не беспокойся. Нам он в радость. Устраивай свою жизнь. Мы будем тебе писать.

— Каждый день! — подскочил Николка. — Мам, ты нам тоже пиши каждый день!

Надя кивнула.

— Непременно.

Николка старательно пихал в карман руку и что-то там утрамбовывал.

— Слушай, а что это у тебя, а? — Надя села на корточки и заглянула сыну в глаза. — Покажешь?

— Ну… Это… — он отвел глаза в сторону. — Да так, кое-что.

— Может, покажешь все-таки?

— Мо-ожет быть, — протянул он и пожал плечами. Потом, словно решившись, вынул из кармана горсть пластиковых фигурок.

— Ух ты… — удивилась Надя. — Это?.. Ты сколько же съел киндер-сюрпризов, мой милый?

— Ну… Я знаешь, мам, искал и никак не мог найти одно животное… — Николка надулся и стал такой же щекастый, как сиреневый бегемот.

— Кого ты не мог найти? — Бабушка не верила своим глазам. — Надя, я скажу Кате-продавщице, чтобы не давала ему больше ни одного шоколадного яйца. Он же пойдет у нас прыщами!

— Не-ет, мама. Не говори ей ничего. Мы сейчас с Николкой пойдем и потолкуем с глазу на глаз. Пошли? — Надя выпрямилась и взяла сына за руку.

Они вышли за деревню, куда в детстве Надя с подругами бегала встречать коров. Там до сих пор росло дерево, здоровенный тополь, под которое они закапывали клады — осколки от чайных чашек, найденные на первых проталинах, монетки. Чтобы потом обязательно отыскать. По сути, они сами себе придумывали что-то вроде киндер-сюрприза.

— Николка, а ты видел у кого-нибудь фигурку слона, которую ищешь?

— Не-ет, — покачал головой мальчик. — Не видел. Но я хочу, чтобы у меня была такая. У меня одного, понимаешь? — Он выдернул свою руку из руки матери и посмотрел на нее снизу вверх.

— А почему ты решил, что слон существует?

— Потому что мне сказала тетя Катя. Она прочитала на коробке.

— А что там написано?

— Ну… что может быть… в этой коробке есть даже слон.

Надя засмеялась.

— А вдруг слона вообще нет в той коробке, которую привезла тетя Кати? Представляешь, ты потратишь все карманные деньги, объешься шоколадом и не найдешь слона. Ты весь покроешься прыщами, потому что переешь шоколада, а бабушка будет тебя лечить мазью, от которой ужасно щиплет кожу. Представляешь?

Николка остановился.

— Ну да, — фыркнул он. — Вот еще.

— Я серьезно, ты подумай на досуге. Он у тебя будет большой.

— Кто будет большой?

— Досуг. Не кто, а что, — ответила Надя, вороша светлые волосы на затылке Николки. — Ты ведь умный мальчик.

— Так все говорят. Я умный, как моя мама. — Он засмеялся и дернул ее за руку. — Говорят: твоя мама лучше всех училась в школе.

— Это правда. Я закончила школу с золотой медалью.

— Я тоже хочу.

— Ну так за чем дело стало? Давай.

— А ты правда думаешь, что я ищу фигурку, которую не положили в шоколадные яйца? — вдруг спросил Николка, словно наконец-то до него дошло.

— Очень может быть, — кивнула Надя. — Так что ты умерь свой пыл.

Мальчик нахмурился. Надя засмеялась.

— Я хотела сказать, ешь поменьше шоколадных яиц. И если слон есть, то когда-нибудь он тебе попадется… Но если ты будешь есть все подряд, это совсем не значит, что тебя ждет успех… Знаешь, Николка, нельзя хотеть чего-то слишком сильно…

Вспоминая свой разговор с сыном, Надя подумала, что не только Николка ищет того, чего, может быть, не существует. А она сама? Но как трудно отказаться, когда кажется: вот, вот оно. Еще одно усилие — и ты у цели.

Странное дело — вспоминая о Копчагае, Надя видела перед собой не город, не свою крошечную квартирку в заводском доме, не завод, а подругу Марию — девушку-акына.

— Такого не бывает, — сказала Надя, когда узнала, что в гостях, куда ее пригласили, будет девушка-акын. — Акыны — это мужчины. И потом, ее зовут Мария? — спрашивала она с сомнением. — Значит, она русская?

— Бывает, — уверяли ее. — И она наполовину русская. У нее отец казах.

У них с Марией началась странная дружба. Иногда Наде становилось не по себе, она вздрагивала и внутренне холодела, когда Мария брала свой инструмент — деревянную домбру, похожую на грушу, и начинала петь. Она пела о том, что было на душе у Нади.

Однажды Мария спела ей совершенно невероятное: Надя поедет в Москву… Длинная зеленая ящерица, которая будет извиваться по железной тропе, принесет Наде любовь… Надя узнает свою любовь по голосу. Как узнала по голосу и ее, Марию. Тот голос скажет ей что-то важное, что изменит ее жизнь навсегда… Надя найдет свой дом, но взамен отдаст свое сердце…

Когда Надя собралась уезжать из Копчагая, она и не вспомнила о предсказании Марии. Она давно знала, что ей придется уехать. Хотя бы ради сына. Николай должен учиться в русской школе. И лучше всего в Москве. Потому что после окончания московской школы гораздо проще поступать в институт. Она знала это по себе — после сельской школы ей пришлось попотеть, чтобы попасть в энергетический.

Но подумать только — Надя улыбнулась себе в зеркало, подкрашивая коричневой тушью ресницы, слова Марии… сбываются? Нет, нет, не стоит торопиться. Она засунула кисточку в футляр и с силой повернула, закрывая его. Раздался хруст. Ну вот, сломала, огорчилась Надя. И сказала себе: «Полегче!» Потом положила тушь в бордовую косметичку. Впрочем, кое-что из предсказаний Марии уже можно принять за правду.

Надя поправила воротник блузки из искусственного шелка, которая ей удивительно шла по цвету и по стилю. Крепко сжав пальцами кончик воротника, она заставила его смотреть в нужную сторону. Потом встала, повернулась боком к зеркалу, проверяя, хорошо ли сидят брюки и не вырисовываются ли контуры трусиков — она терпеть этого не могла на других, а на себе — тем более. Все в порядке, довольно улыбнулась Надя. Потом сунула ноги в желтые кожаные мокасины и нацепила на плечо коричневую сумку.

— Клавдия Михайловна, я поехала!

— Удачи, Надя, — коротко бросила тетка, не отрываясь от своего дела. Она стояла на веранде и наливала воду в пол-литровую баночку, куда собиралась поставить отросток девичьего винограда. Клавдия Михайловна не первый год упорно шла к своей цели увить девичьим виноградом весь дом. И уже весьма преуспела в этом — голой осталась только северная сторона деревянного строения.


2


— Кира, приготовься, тебе придется заняться девушкой. И как следует, пожалуйста… — Саша вкрадчиво улыбнулся и посмотрел на Киру «особенным» взглядом.

— Опять? — Коротко стриженная черноволосая женщина с обманно-сонным выражением лица повернулась к Артемову. — Саша, ну когда ты наконец утомишься?

— Не слышу искренности в голосе. В нем нет огня, — засмеялся тот, а Кира не сводила глаз с его губ. — И потом, что значит опять? У нас с Игорем сегодня эфир. Ты понимаешь, что это будет за эфир? Он взорвет всех и вся! Он…

— Перестань хвастаться! — Кира командно подняла руку. — Едва я переступила порог студии после отпуска, мне про вашу программу все уши прожужжали. Сенсация… Потрясение основ… Новье… Всего и не вспомнить.

— Но это правда, Кира. И ты увидишь… — подмигнул он. — Программа, после которой к Игорю будут стоять в очереди все, все… — Он хотел добавить что-то еще, но наткнулся на холодный взгляд Киры. — В общем, ты должна поработать. — И произнес эту незатейливую, проходную фразу таким неожиданно холодным тоном, что Кира вздрогнула.

«Отвыкла», — насмешливо осудила она себя. Но он всегда был такой. Когда был ее. Таким и теперь остался, когда уже не ее.

Кира выпрямилась и прямо посмотрела ему в глаза. Что ж, Александр Артемов такой, какой есть. То горячий, как угли из костра, и следом — холодный, как кусок арктического льда.

— Ты уже видела пленку? — спокойным тоном поинтересовался Артемов.

— А то, — фыркнула Кира. — Битком набитый вагон, немытые физиономии, нечесаные головы… — Она поморщилась. — Таких я бы вообще не трогала. Оставила натуральными.

— Они и останутся натуральными, на пленке. Но в студии будет девушка из той электрички. Я о ней говорю.

— Вот как? Она есть на пленке? Не заметила ничего выдающегося. Ни одного приличного лица, — бросила Кира и поджала губы.

— Не туда смотрела, — ухмыльнулся Артемов. — Но когда ты ее увидишь… — Его лицо расплылось в улыбке, и Кира почувствовала, как засосало под ложечкой. Это потому, что не завтракала, поспешила она себя успокоить. Никакой другой причины нет!

— Ты знаешь, кто такие богомолы? — вдруг спросила Кира и сощурилась, глядя на Сашу.

— Люди, которые молятся Богу, — не задумываясь ответил тот.

— Не-ет, — протянула она и окинула его насмешливым взглядом. — Это насекомые. Я сейчас занята на программе о живой природе, — сказала Кира. — Потрясающе похожи на тебя.

— Это что, оскорбление? — поинтересовался Саша нарочито спокойным голосом.

— Нет, просто образное сравнение. Между прочим, у богомола несколько имен, одно другого завлекательней.

— У меня тоже: — Саша, Шурик, Александр Павлович… — Артемов засмеялся. — А тебе нравилось еще одно. Помнишь? — Его губы сложились в ехидную усмешку.

Но Кира не обратила внимания на его слова.

— Его называют листоног венценосный, живодер трехцветный, дьявольский лик. Он зеленого цвета и может походить на цветок орхидеи… — Кирины щеки заалели. — Но дело не в этом… — Она перевела дыхание.

— А в чем же? — Саше стало по-настоящему интересно.

— Он один из самых страстных обитателей нашей планеты, вот в чем. Никто, ни одно живое существо, не способно на гибель ради любви.

— Слушай, ты что-то…

— Так вот, дорогой, я тебя отпускаю на свободу. Все женщины мира — твои. Ты ведь этого хочешь и будешь хотеть всю жизнь: искать ту единственную, которая составит твое счастье.

— Ты меня отпускаешь? Но мне казалось…

Кира не слушала, она выплескивала то, что, судя по всему, сидело у нее в мозгу и давно просилось на свободу. Саша молчал, позволяя ей высказаться. Что ж, надо быть галантным — если он бросил ее, то пускай хоть выговорится.

— Я не стану тебе мешать. Но имей в виду, богомолы за свое призрачное счастье расплачиваются жизнью! Жаркие объятия — и смерть!

— От инфаркта? — насмешливо спросил Саша.

— Нет, это было бы слишком просто, — засмеялась Кира и выдохнула: — Их съедают во время занятия любовью.

— Ты меня так горячо ненавидишь? — тихо спросил Саша.

Кира молчала.

— Я не шучу, — наконец заговорила она. — Это все правда. Знаешь, мне даже захотелось завести себе богомола.

— Их продают?

— Да, сейчас очень модно держать это насекомое в доме. Можешь как-нибудь пойти в зоопарк, на выставку-продажу, и полюбоваться.

— Слушай, Кира, какая ты жестокая. Ты купишь пару, а потом останешься с одним? То есть, если я правильно понял, с одной? С девочкой-богомолом?

— Я не собираюсь щекотать себе нервы и подпитываться адреналином, — засмеялась Кира, а ее шея пошла пятнами. — Я не собираюсь смотреть, как одно насекомое сожрет другое. Я куплю одного и буду им любоваться. Я буду наблюдать, как он неустанно ищет себе ту, которая его могла бы съесть… во время любви.

— Ты коварная, Кира! — Саша насмешливо погрозил ей пальцем. — Я даже не предполагал насколько…

— Запомни, Артемов, богомолы, если и бывают счастливы в любви, то недолго, — зловеще проговорила Кира и поднялась из-за стола. — Ладно, я пошла пить кофе.

Она направилась к двери и замешкалась, словно ожидая, что Саша пойдет следом. Она на самом деле услышала шаги и обернулась. Саша шел через комнату, но к другой двери.

Саша Артемов хорошо понимал, чем недовольна помощник режиссера Кира Мареева. Причина заключалась в нем самом. И только в нем. Но он не хотел снова ворошить прошлое: телевидение — это свой мир, в котором все совсем не так, как в нормальном. Даже — или тем более? — если это телевидение кабельное, одного лишь округа огромной Москвы.

Александр Артемов уже не раз делал передачи вместе с сыном. Но впервые — столь не простую по форме и оригинальную по содержанию. Игорь действительно нашел отличную идею, впрочем, думал Саша, это могло прийти в голову только парню его возраста. Для которого современная музыка — это нечто, имеющее особенный смысл. Что ж, он с интересом ввязался в проект сына, тем более что их совместная работа могла позволить Игорю совершить прорыв, о котором тот мечтал.

Сын Александра Павловича Артемова хотел работать на большом телевидении, не на кабельном, как отец. Но для этого, понимали они оба, недостаточно сделать даже самую потрясающую передачу. Туда надо явиться с мешком денег за спиной, этаким богатеньким пилигримом с посохом, лучше золотым.

Саша живо представил себе воображаемую картину и засмеялся. Эх, вот что значит не учился точным наукам. Это сколько бы весил золотой посох? Не поднять. Наверное, потому и нет до сих пор такого посоха ни у кого. А если есть, то с ним не ходят. Да и мешок денег на спине не унести, хотя Игорь вполне крепкий парень.

Но кое-какие надежды на спонсора у отца и сына были, только они, опасаясь спугнуть возможную удачу, не касались этой темы.

— Знаешь, Игорь, давай выложимся по полной, а там видно будет, — говорил отец, когда оба подходили слишком близко к тому, чтобы произнести некое имя…

— Согласен, отец.

И они готовили передачу.

— Во сколько явится твоя немытая краля? — раздался жесткий голос за спиной Артемова. «Надо же, — подумал он, — как похож Кирин голос на дребезжание железного листа на крыше». Когда они с Надей были в мансарде…

— Я назначил ей на двенадцать, — сказал Саша. — Мы с ней сперва попьем кофе на Третьяковской, а потом…

— Потом поедете к тебе… — фыркнула Кира.

— Нет, — сказал Саша. — Сегодня не поедем. — И насмешливо посмотрел на Кирино лицо, которое пошло красными пятнами.

— Тогда зачем ты назначил ей встречу на Третьяковской?

— Чтобы привыкнуть друг к другу. Сегодня. Потому что для нас каждый день как первый… — Он засмеялся. — Чтобы у нас, героев передачи, возникла доверительная атмосфера. Чтобы мы могли ее естественно передать перед камерой… Да ты сама знаешь, зачем тебе объяснять.

— Понятно. Значит, ты до сих пор на Пятницкой? Никак тебя не снесут? — Кира, казалось, уже помимо своей воли пыталась держаться за него. Иначе зачем было подчеркивать, что ей известно, где он живет и как?

— Хочу получить свое от застройщика, — ответил Саша. — Думаю, меня можно понять.

— Ну-ну, не завидую девушкам, — снова фыркнула Кира, перекладывая на своем столе бумаги и дурацкий резиновый сапог с заплаткой на носке, из голенища которого торчали обкусанные карандаши, шариковые ручки без колпачков и разноцветные фломастеры. Саша отметил про себя, что этот сапог он подарил ей как-то на Новый год. А Кира немедленно купила ему такой же и сказала, лихорадочно блестя глазами:

— Ну вот, теперь полный порядок: два сапога — пара! — И посмотрела на его губы…

Но это не помогло. У них был роман, верно, но очень краткий. Однажды Александр Артемов понял, что служебный роман — не для него. Он слишком любит свою работу, чтобы ею поступиться. Понял и другое: он не слишком любит Киру, чтобы не поступиться ею ради работы.

Роман для него давно закончился. А для нее, похоже, нет. Или она делает вид? Ведь он-то знает, кто купил Кире машину и куда она на ней ездит. Слава Богу! — обрадовался Саша, когда узнал.

— Ладно, Кирюха, — сказал он, отрываясь от экрана компьютера, на котором были вопросы для Нади Фоминой. — Я поехал, а ты… в общем, как договорились. Появится Игорь, скажи ему, пускай ждет. Впрочем, я ему позвоню на мобильник.

Саша вышел из подъезда, огляделся. Его машину не заперли, хотя он поставил красную «десятку» на чужое место. Уже хорошо. Он нажал кнопку брелока, сигнализация залилась соловьем.

«Росиньоль», — пришло ему в голову. «Соловей» по-французски. Так же назывались лыжи, на которых каталась Даша Гребнева. Они ей очень шли. И сами лыжи, и их название. Она и сама была похожа на маленькую певчую птичку, готовую щебетать и хлопать крылышками с утра до вечера.

Так и было, улыбнулся Саша. Десять дней из прошедшей весны. Он почувствовал, как подпрыгнуло сердце. Милая, милая девочка Даша. Девятнадцать лет. Он вдвое, даже больше, чем вдвое, старше ее. Но нет, здесь не о чем сожалеть, он просто был ее инструктором, тренером, которого она наняла… Сама и бесплатно. Более того — совершенно бескорыстно с его стороны.

Саша открыл дверцу машины и сел за руль.

Но бывает же такое, ухмыльнулся он. Летом он снова увидел Дашу… Да-да. Он решил, что это мираж, когда увидел девушку на велосипеде. Она крутила педали старенькой немодной машины с надписью «Прогресс» на насосе, прикрепленном к раме. Ехала и кричала: «Мороженое! Мороженое!»

Саша засмеялся. Оригиналка! Он приставил руку козырьком к глазам и ждал. В дрожащем мареве знойного дня он видел Дашу и ничего не мог с собой поделать.

Поверить тоже. Потому что это не могла быть Даша.

Она и не была ею.

Похожая на Дашу Гребневу молодая женщина, лет на десять, а то и больше старше ее.

Это была Надя Фомина, на встречу с которой он сейчас ехал.

Саша ухмыльнулся и запустил пятерню в волосы. Пальцы прошли сквозь поредевшие пряди свободно, он отметил это и почувствовал, как отозвалось сердце. Жаль… «А что же ты хотел, — спросил он себя. — Вечной молодости?»

«Десятка» вырулила на Дмитровское шоссе, беспрепятственно домчалась до перекрестка, на котором, судя по скоплению машин, стояло «рукотворное чудо». Так они с Игорем называли гаишников, которые вручную управляли светофором. Однажды Саша делал передачу о них и слышал собственными ушами, как с соседнего перекрестка постовой соединялся с его героем:

— Слышь, придержи-ка рысаков. У меня затор на переправе.

— На сколько?

— Тормозни минут на десять…

Саша не ошибся. Протиснувшись между двух серых «газелей», он увидел стража дорожного порядка. От нечего делать тот ритмично поколачивал себя палочкой по бедру, будто выбивал дорожную пыль из форменных штанов.

Артемов посмотрел на часы. Время есть, но ему еще предстоит пересечь центр Москвы. Не лучше ли тормознуть в нетолкучем переулке и поехать на метро? Такое случалось, но нет, одернул он себя. Не сегодня. Он должен забрать Надю и непомятой докатить до студии.

Наконец-то дирижерская палочка вытянулась вперед, параллельно дороге, и Артемов рванул с места так, что водители обеих «газелей», оглушенные ревом двигателя красной «десятки», разом покрутили пальцем у виска.


3


Надя сидела за столиком возле окна и смотрела на улицу. Ей не было жарко в летних брючках и бледно-зеленой блузке навыпуск. Светлые волосы она собрала в хвост на затылке и заколола пряжкой под черепаху.

Надя положила ногу на ногу. Коричневые мокасины такие удобные, она правильно сделала, что не надела черные лодочки. Ей вспомнилась фраза, которую любил повторять отец, когда мама покупала ему туфли на размер больше.

— Какое тебе дело до просторов мира, — вздыхал он, — когда жмут собственные туфли. У меня жена молодец. Не поскупилась, купила на размер больше, и мне так хорошо…

Надя улыбнулась, вспомнив о родителях. Она давно не была у них. Но съездит. Обязательно. Как только окончательно устроится. Но вместо нее там сейчас Николка. Он не даст им скучать.

Она отвернулась от окна и стала наблюдать за официантками. Тоненькие хорошенькие девочки сновали между столиками и с деловым видом записывали в блокнотики заказы, как журналистки на какой-нибудь важной пресс-конференции.

— …Дорога дальняя, земля привольная, страна ковыльная — не твоя… Автомобильная, любвеобильная Москва — твоя… — прозвучал в ушах низкий, почти мужской голос Марии. Надя вздрогнула, настолько неожиданно ворвалась подруга в ее мысли.

— Ты смеешься надо мной, да? — захохотала Надя, услышав тогда песню Марии. Та сидела возле окна на кухне и перебирала две струны своей домбры.

— Не-а, — покачала головой Мария. — Как можно смеяться, если эти слова я улавливаю из воздуха. Это не мои слова, не я их придумала.

— Но кто, по-твоему, их рассыпал в этом воздухе? — не отступала Надя.

Мария прожала плечами.

— Ты сама.

— Я-а? — Надя ткнула себя пальцем в грудь. — Я?

— Ну да, — кивнула Мария и снова стала перебирать струны.

— Неправда! — Надя подумала, не рассердиться ли ей.

— Тебе не надо сердиться, — словно прочитала ее мысли Мария.

— А… разве я собираюсь сердиться на себя?

Мария пожала плечами.

— Все люди сердятся на себя. А когда сердятся, то кидаются словами в других. Обвиняют их в своих собственных грехах. Чтобы не кидаться словами в себя, — спокойно объяснила Мария.

— Правда? — Надя почувствовала, что сердце дернулось, как будто собралось остановиться. — Но мой…

— Ты хочешь говорить о бывшем муже? Не надо.

— О покойном муже, — поправила ее Надя.

— Нет, — сказала Мария. — Он умер уже не твоим мужем. Поэтому…

— Неправда! Он…

— Он был только по бумагам твоим. Но…

— Не надо, Мария. — Надя скривила губы. — Я знаю, о чем ты. Ты права.

— Конечно, права, — равнодушно согласилась Мария, откидывая тяжелые черные волосы. Они накрыли худенькую спину, такую плоскую, как казахская степь, и засверкали под лампой, словно ковыль под солнцем в этой степи.

— Ну вот и хорошо… — сказала Мария, в последний раз дернув струну. Та задрожала, и, не дожидаясь конца дребезжащего звука, Мария добавила: —…что уезжаешь.

— Мне страшно, Мария, — призналась Надя и скривила губы.

— Не то слово. Тебе тревожно. Так будет правильно. Страшно тебе уже было. — Мария пристально посмотрела в глаза Наде. — Больше не будет.

— Правда? — спросила Надя, испытывая странное доверие к словам подруги. Она знает все. Может то, чего не должна мочь. Иначе как бы стала Мария официально признанным акыном? Как могла бы участвовать в состязаниях акынов в Алма-Ате, получить второе место? Первое, Надя не сомневалась, мужчины ни за что не отдали бы женщине.

Мария не горевала из-за этого. Она сказала Наде:

— Мужчины чувствуют, как опасен для них мир женщины. Который они сами придумали для нее.

— Ты о чем?

— Что такое для них женщина? Это то, чем можно пользоваться. А если грубо сказать — что можно использовать. Они боятся впустить женщину в свой узкий круг. Думают, что тогда круг станет женским и они попадут в него, как в западню. И тогда сами станут теми, кого можно использовать. Понимаешь?

Надя призналась:

— Понимаю, но, кажется, не до конца.

— Ну ладно. Они боятся заразиться и стать чуть-чуть женщиной.

Надя закивала, не пытаясь глубже вникать в мысли Марии, хотя чувствовала, что подруга права. Вот ее бывший муж…

Надя вынырнула из воспоминаний, услышав теньканье трамвая за окном, и взбодрилась. Это был не просто звук большого города, а его символ. Когда Надя училась в Москве, то от этого звука всегда замирала, настораживалась, как кошка перед прыжком в темноте.

В селе, откуда она приехала учиться, звуки другие: шумно вздыхала корова в стойле, что под одной крышей с домом. Возились и хрюкали подросшие поросята в соседнем с коровой закутке. Лаял Рекс, которого на ночь отец пристегивал к длинной проволоке, и пес, кем-то потревоженный, гремел цепью, громко предупреждая: эта территория занята.

Другими были и запахи. Надя втянула воздух, ноздри затрепетали от сладких ароматов. Пахло печеными яблоками, ванилью, она различала терпкий дух корицы и томленой груши.

Так что же… Мария права? Нет, нет, поспешила Надя одернуть себя. В чем-то… может быть. Ну, например, она не ошиблась насчет зеленой ящерицы… Надя хмыкнула и в который раз посмотрела на дверь. Она уже собралась равнодушно отвернуться, уже подумала, не заказать ли себе чашку чая с капустным пирожком — вспомнить студенческие дни, но… В дверях стоял… он. В слаксах цвета хаки. В бежевой рубашке с расстегнутым воротом. Он быстро окинул взглядом полупустой зал и увидел ее.

— Здравствуй, Надя.

Она ответила ему в тон:

— Здравствуй.

— Я не опоздал, — поспешил заметить Саша.

— Нет, — ответила Надя. — Это я приехала раньше.

Саша Артемов сел напротив Нади. Возле столика тотчас возникла девушка с блокнотиком, протянула меню в коричневой папке.

— Итак, чтобы разговор наш пошел веселее…

— Я сегодня ничего не пью, сам знаешь, — перебила его Надя.

— Даже чай? — изумился он, его серые глаза замерли на ее губах, подкрашенных розовой помадой. «Ей пошла бы помада чуть ярче, — подумал он. — Но неважно, Кира ею займется…»

— Чай? — переспросила Надя.

— Чай. Даже не кофе…

— Кофе я уже пила, — сказала Надя.

— Отлично. — Саша открыл меню. — Та-ак… Чай. Зеленый, красный, черный, английский… Какой?

— Черный, — сказала Надя.

— А какое пирожное?

— Слоеное, как в прошлый раз, — не задумываясь ответила она. Она не решилась попросить слоеный капустный пирожок. Как-то уж слишком обыденно. Но тем не менее слово «слоеный» выскочило само собой. — А ты, конечно, будешь с розочками, — насмешливо заметила Надя.

Саша посмотрел ей в глаза и улыбнулся.

— Пожа-алуй, — протянул он, не отрывая взгляда. — Как ты уже заметила… я люблю все мягкое и нежное.

— Да, я обратила внимание, — улыбнулась она.

— Я помню, — хмыкнул он. — В самый первый день я сумел воспользоваться случаем. Но мог бы… еще лучше…

— Ты о мороженом?

— И о нем тоже.

В его интонации Надя услышала намек на что-то еще, но заставила себя пропустить мимо ушей, не доискиваться до сути. Она уже знала, куда способна завести игра с Александром Артемовым. Нет, не в тупик…

Надя почувствовала, как запылали щеки.

— Я так удивилась… — засмеялась она, стараясь скрыть охватившее ее волнение.

— Ты удивилась тогда, что я выбрал «розочку», а не «пирата»?

— Да. Я думала, что мужчины должны выбирать…

— Не розочку, — закончил он за нее. — Нет, Надя, ты не права. Скажи, твой сын, если бы у него был безграничный выбор, какое мороженое выбрал бы он?

— Ну, конечно, торт из мороженого.

— Гм, вот это по-мужски, — согласился Саша, закрывая меню.

Тут же возникла девушка и, нацелив карандаш на чистый лист в блокноте, приготовилась записывать под диктовку.

— Итак, — сказал Саша, когда официантка отошла, — пока нам с тобой пекут пирожные, обсудим предстоящие дела.

Надя смотрела на Сашино лицо, видела, как быстро двигаются его губы, потом замирают, разъезжаются в улыбке. Она кивала, догадываясь, где следует кивнуть. Но если бы он попросил ее повторить даже самую последнюю фразу, она бы, точно, не смогла.

Странное ощущение — то ли сон, то ли явь? Но происходит все так, как пела ей Мария!

Из маленького серого городка в Казахстане Надя Фомина приехала в подмосковное село Часцы, а из него — в самый центр Москвы… И все это в какие-то считанные месяцы — как в кино.

— Поняла, да? — переспросил он Надю. Та, повинуясь его интонации, кивнула, хотя не сказала бы точно, с чем именно она согласна.

— Отлично. — Саша положил руки на стол и сцепил пальцы. Он внимательно посмотрел на Надю, потом на девушку, которая принесла им чайник и две чашки.

— Сейчас будут пирожные, — проворковала та и отошла от столика.

Надя смотрела, как мужчина, сидящий напротив нее, наливает ей чай в абсолютно белую чашку из такого же белого чайника. Это что же, правда — то, что он обсуждает сейчас с ней?

Она сегодня будет участвовать в телевизионной передаче. Неважно, что это эфир кабельного телевидения.

Надя тихонько засмеялась.

— А… Саша, я все хотела спросить… Тебе не было страшно войти в вагон и заиграть на баяне, запеть?

Саша поставил чайник на темный полированный стол и сказал:

— Страшно. Как тебе сейчас.

— Мне? — Она напряженно подняла светлые брови. — Мне…

— Или когда ты подписывала здесь же, — он постучал костяшками пальцев по столу, — контракт, который я привез. Разве нет?

— Нисколько, — засмеялась Надя. — Это ведь не приговор.

— Ты так считаешь?

— Конечно.

— Но ты внимательно прочла строчку…

— … о том, что я согласна выполнить все указания ведущего? — перебила его Надя, давая понять, что она не какая-нибудь легкомысленная девочка, готовая на все ради того, чтобы вылезти на телеэкран.

— Да.

Надя засмеялась.

— Но ведь меня не заставят делать что-то такое, что…

— Надеешься? — насмешливо поинтересовался Саша.

Надя внезапно почувствовала легкий холодок, пробежавший по спине. Она невольно поежилась и внимательно посмотрела на Сашу.

— Смеешься надо мной, да? Хочешь напугать?

— Конечно, — пожал он плечами. — Испуганный человек всегда в твоей власти.

— А… ты любишь власть?

— Я? — Он усмехнулся. — Знаешь, чем мужчина отличается от женщины? — сощурился он.

— Догадываюсь, — Надя насмешливо посмотрела на него.

— А вот и не тем, о чем ты подумала.

— А о чем я подумала?

— Сама знаешь. — Саша протянул руку через стол и накрыл ею Надину кисть. — Пальцы холодные, — заметил он и сильнее стиснул их. — Сейчас, сейчас мы погреем… Так вот, продолжаю, женщина никогда не догадается о главном отличии… — Он подался через стол к ней. — Так ты хочешь узнать, Надя?

— Хочу! — Она смело взглянула на Сашу.

— Мужчины любят власть так же сильно, как сладкое.

Она пожала плечами и сказала:

— Как просто. Но женщины тоже любят власть, неужели ты не знаешь?

— Только в отместку. Ну, и может быть… Они любят ее по-детски. Как ребенок, который тянет в рот чужую игрушку.

— Ты в этом уверен? — Надя с искренним удивлением посмотрела на Сашу.

— Не только я. Мы все в этом уверены.

— Вы все? На телевидении?

— В жизни.

— Но… — Надя внезапно вскинула голову, будто ее осенила бесспорная мысль. — А вот когда вы с Игорем вошли в электричку и запели, вы оба попали в нашу власть. В вагоне ехало больше женщин. Это мы вам могли дать деньги, а могли не дать.

— А мы не за ними пришли, — засмеялся Саша. — Мы пришли за тобой.

— За мной? — Надины светло-зеленые глаза стали круглыми, как недозрелые сливы.

Саша хмыкнул и запил смешок чаем.

— А пирожное невероятно вкусное, — похвалил он. — Ты еще не попробовала свое. Сло-е-но-е. Я заметил, девушки твоей комплекции, — он окинул ее таким взглядом, что Надя испугалась, как бы не покраснеть, но удержалась, — любят слоеные пирожки с капустой… Но ты заказала…

Надя засмеялась.

— Да. Я тоже люблю слоеные пирожки с капустой. Но… я их ем в обычной компании.

— А моя компания, значит… Что ж, я польщен, — заулыбался он. — Ну так ты согласна, что попала под нашу с Игорем мужскую власть?

— Д-да… — сказала Надя. — Пожалуй. Но скорее — под власть песни, в которой были две строчки… Важные для меня в ту минуту. — Она поднесла чашку ко рту. — Вкусный чай, — похвалила она, на самом деле ощутив аромат хорошего чая.

— Дарджалинский, без обмана, — согласился Саша. — За что и люблю эту кофейню.

Надя кивнула, хотя название чая не говорило ей ни о чем особенном. Она смотрела, как он подцепил на вилочку кусочек бисквитного пирожного и понес ко рту.

— Когда мы просмотрели пленку, которую сняли скрытой камерой, мы оба увидели тебя. Сразу.

Она молчала, ожидая продолжения.

— Ты ведь уже знаешь, что подтвердила нашу мысль, которая подтолкнула нас к теме передачи. — Саша проглотил кусочек и промокнул губы салфеткой. — О том, что все-таки текст песен первичен, а музыка вторична.

— А разве с этим кто-то спорит? — Надя вскинула брови. — Моя знакомая девушка-акын…

— Что? Что ты сказала? — Он открыл рот, готовый расхохотаться. — Девушек-акынов не бывает.

— Бывают. Хотя редко, — ответила Надя так напористо, что Саша поднял руки, и Надя увидела золотые от солнца волоски выше запястья. Она почувствовала, как рот наполнился слюной, словно в горле застрял кусочек слоеного пирожного. Сухой, без нежного крема. Он перекрыл горло, и Надя не могла продохнуть. Глаза ее метнулись к расстегнутому вороту рубашки. Из него тоже выглядывали волоски, но они были темные, не позолоченные солнцем.

— Ладно, так что девушка-акын?

— Когда она поет, то все ловят каждое слово. Она иногда говорит такое, что…

— Что?

— Что сбывается.

— А разве то, о чем поется в других песнях, не сбывается?

— Редко. — Она отмахнулась. — Но…

— Например? Говори, — потребовал Саша.

— Я не помню, — поморщилась Надя.

Он настойчиво повторил:

— Говори.

— Ладно. Две строчки из вашей с Игорем песни. — Она улыбнулась. — «Кто вам сказал, что надежда потеряна»…

— … «Кто это выдумать мог», — подхватил тихонько Саша. — Здорово совпало. Тебя зовут Надежда. Да и твоя надежда точно не потеряна.

— А тогда она была почти потеряна, я тебе уже рассказывала.

— Но не Надежда с большой буквы, — настойчиво повторил Саша, поднимая вверх указательный палец.

— Нет.

— Ты очень взрослая, Надя. — Он улыбнулся и пожал Надины пальцы. — Слушай, они уже стали совсем горячие.

— Да. — Надя с трудом проглотила слюну. Она выдернула руку из его ладони и взяла вилочку. Наколола кусочек пирожного и отправила в рот. Она стиснула его зубами, и ей показалось, что челюсти свело. Она замерла, не зная, что услышит дальше.

— Есть люди, которые до глубокой старости остаются детьми или подростками.

— Это ты о…

— О степени человеческой зрелости, — пояснил Саша.

Надя проглотила, помолчала, втыкая вилку в пирожное и отделяя новый кусочек.

— Какие еще бывают степени зрелости? — наконец спросила она.

— Как и в обычной жизни. Все стадии, которые проходит человек от рождения. Взрослые люди до конца дней могут оставаться на уровне грудного младенца, малыша, который только что научился ходить, подростка, юноши. Но есть и по-настоящему взрослые люди. Это ты.

— А ты? — Надя посмотрела на него в упор. — Ты кто?

Саша засмеялся.

— Я недавно перешел на стадию юноши. Я так думаю.

— Откровенно, по крайней мере, — сказала Надя, чувствуя необыкновенную легкость. Как будто только что Саша помолодел на десяток лет, которые их разделяли. Что бы он ни говорил, но ему уже за сорок. Да, он хорошо выглядит, но она-то знает, сколько ему лет. Его сын Игорь закончил университет.

— Так чем же я, взрослый человек, отличаюсь от вас, уважаемый юноша? — Надя откинулась на спинку стула и сложила руки на груди, как это делала Клавдия Михайловна.

— Отвечаю. Знаешь, какой принцип исповедует взрослый человек? — Он сделал паузу и сам ответил на свой вопрос: — Радуйся всему хорошему и не расстраивайся, если что-то не складывается. Разве это не твой принцип? Будь ты, Надя, человеком другой степени зрелости, ты бы не сидела здесь сейчас.

— А где?

— Да ты бы плакала, забившись в угол, в своем сером и скучном Копчагае.

— Ты там был? — спросила Надя.

— Был однажды. В командировке. Знаешь, у меня цветное восприятие мира. Я должен признаться, что от твоего города у меня в памяти остался сплошной серый цвет. Без единого пятнышка.

— Даже от неба?

— От него тем более. Я не видел на нем солнца.

— Хорошо. А говоришь, что ты юноша? Какой главный принцип у тебя?

— О-о… У нас, вечных юношей, тысяча вопросов к жизни. И мы от первого до последнего дня ищем на них ответы. Я чувствую, что многие меня не понимают. Очень часто я и сам себя не понимаю.

— Как интересно, Саша. — Надя взяла чашку. — Странное дело, но…

— Ты тоже так подумала?

— Я подумала, что, наверное, поэтому ты и занимаешься тем, чем занимаешься.

— Есть одна банальная фраза о журналистах, но она достаточна точна.

— Какая? — Надя с любопытством посмотрела на Сашу.

— Журналистика — это удовлетворение собственного любопытства за казенный счет.

Надя засмеялась.

— Понятно.

— Мой сын тоже на стадии юноши, поэтому мы с ним хорошо понимаем друг друга и вместе работаем. Он придумал эту программу. А ты попалась в наши сети.

Надя пожала плечами.

— Я на самом деле готова радоваться всему хорошему. Мне всегда интересно, что будет дальше. Что получится. Неважно, хорошее или плохое. Хорошему порадуюсь, плохое переживу, — призналась Надя.

— Правда? — спросил Саша, глядя на нее в упор.

— Правда, — ответила она.

— Знаешь, и еще есть один принцип, который отличает взрослых от юношей. — Он помолчал, словно пытаясь сформулировать свою мысль как можно точнее. — Взрослый человек хочет понять другого, а юноша — быть понятым другими. Мне кажется, Надя, ты захотела понять меня сразу. Я прав?

Она кивнула.

— Меня это подкупило. Ты так внимательно рассматривала мою коллекцию приемников… — Он засмеялся. — А мне хотелось, чтобы ты рассматривала так пристально только меня.

— Но это былая твоя коллекция…

— Верно. Я так себе и объяснил, — обрадовался он. — Ну что, допила чай? — Саша указал на чашку, которую Надя крутила в руках.

— Да.

— Тогда поехали. Пора на старт. — Он подмигнул ей. — Между прочим, сразу после передачи ты получишь деньги.

— Вот как? — Она хотела бы узнать сколько, но не спросила. Сейчас ей просто нужны деньги. Неважно сколько.

— Я думаю, мы тебя не разочаруем, — тоном рекламного зазывалы заявил Саша.

Надя засмеялась.

— Здорово, — сказала она.


4


«А ведь он правильно говорит», — думала Надя, сидя рядом с Сашей в машине. На самом деле она человек взрослый. И действительно радуется тому, что есть сейчас, в данный момент. И если юность — это девятый вал эмоций, то взрослый человек призывает на помощь опыт. Совершая поступки, он легче переживает последствия своих собственных ошибок, поняла она. Конец света — это когда на самом деле конец всему. Так зачем о том волноваться? А юноша…

Надя вспомнила, как мать говорила о ней:

— Надежда у нас уже родилась взрослой.

А потом, когда она собралась выйти замуж, мать сказала отцу, который был против этого брака:

— Какой смысл говорить ей, отец. Надя сама знает, что делает. И знает, как поступить, если что-то не по ней.

Так и вышло. Однажды Надя позвонила мужу на работу, была плохая связь, поэтому он не узнал ее и принял за другую женщину. А может быть, настолько горел желанием услышать тот голос, что сквозь треск и шум эфира уловил то, что хотел.

— Как я рад… Так мы сегодня встретимся? Ничего не изменилось? На том же месте?

Надя помнила странное равнодушие, охватившее ее. Она не крикнула ему: «Что ты говоришь! Да это же я, Надя…»

— Да, — сказала она. — На том же месте. Как договорились. — И положила трубку.

В тот самый миг она уже знала, что не позвонит ему больше никогда.

Из опыта, причем не только своего, а словно из всего того, что уловила в атмосфере жизни, Надя знала: единожды солгавший будет лгать и впредь.

Она искоса посмотрела на Сашу. А он? Тоже лжет кому-то? Но тут же оборвала себя. Это не ее дело.

Они проезжали мимо здания с зеркальными окнами, причем катили так близко, что Надя от неожиданности отшатнулась в сторону Саши. Ей показалось, что красная «десятка» сейчас въедет в окно. Она увидела в черном зеркале свою маленькую голову с гладко зачесанными волосами — словно девочка, дочка большого мужчины, который высился на сиденье водителя.

А ведь ее муж, поняла вдруг Надя, был даже не юношей. Он был своенравным подростком. С ним нечего делать взрослому человеку, только воспитывать. Но Наде это зачем? У нее уже был Николка.

Надя еще раз тайком взглянула на Сашу. Действительно, в его лице есть что-то юношеское. Но не подростковое, нет. «Как привлекательна свежесть чувств на мужественном лице», — подумала она и отвернулась, чтобы не показаться назойливой.

Саша останавливался на светофорах, потом снова летел по левой полосе, испытывая странное возбуждение. Оно было сходно с тем, которое охватывает во время рыбалки. Недалеко от его дачи есть запретный пруд, принадлежащий воинской части, там хорошо ловятся карпы. Если дать караульному достойную бумажку, он пропустит кого угодно и закроет глаза на отсутствие погон. Какие могут быть погоны, если ты в одних трусах?

Саша ухмыльнулся. Сейчас, странное дело, он ощущал такое же возбуждение и азарт, как в тот миг, когда на поверхности появлялся зеркальный карп. Он еще в воде, бьет хвостом, поднимая тучу брызг, он пока не твой, принадлежит другой стихии. Как Надя, которая сидит рядом в машине, но тоже пока не его. Но он уже выдернул ее из привычной среды. И поймает ее, она не сорвется. Он испытывал сейчас самый настоящий юношеский азарт, толкающий человека на обладание чем-то.

— Ты моя, — любил он говорить жене в самом начале их совместной жизни, а она насмешливо смотрела на него. Он знал, что она сейчас скажет ему, ухмыляясь. И она говорила это:

— Ну-ну. И что дальше?

С женой они еще не развелись, потому что ни ему, ни ей не нужна пока официальная свобода. Жена переехала от него в родительскую квартиру на Ленинском проспекте. До этого некоторое время жили как соседи по коммуналке. Они знали, как это бывает, потому что оба прошли в свое время через ее опыт. Он поначалу перебрался с компьютером в кабинет с лоджией, она перенесла свою постель в гостиную, а в одно прекрасное утро сказала:

— Знаешь, я не буду больше тебе ничего готовить. Ты переходишь на самообслуживание. Во всех смыслах этого слова. — Широко улыбнулась и ушла к себе. Его жена была книжным графиком, и у нее всегда было полно работы.

Потом она и вовсе унеслась из квартиры. Со временем и он перебрался на Пятницкую, в квартиру своих родителей, которые жили на даче в Баковке круглый год. А на севере Москвы остался Игорь.

Саша хорошо освоился с покупными пельменями, научился выбирать в супермаркете настоящие мясные — внимательно читал на упаковке состав — нет ли растительных добавок? — прежде чем купить. Между прочим, этому учила его жена, но он всегда отмахивался. А потом откуда-то из глубин памяти всплыло.

— А что вы там читаете? — шепотом заговорщика поинтересовалась однажды девушка, заметившая, с каким вниманием он изучает надписи на упаковках. Он стоял над большим открытым холодильником с морожеными продуктами.

— Растительный белок, — также шепотом ответил ей Саша.

— А вам зачем? — ошеломленно округлила она глаза. В белой вязаной шапочке, таком же шарфике, с белой перчаткой возле приоткрытого рта, которую сдернула с правой руки, она была прелестна.

Саша не удержался и предложил:

— Поедемте со мной — узнаете.

Она отняла руку ото рта, глаза мигом сощурились.

— Я никогда не имею дело с папиками.

Саша оторопело посмотрел на нее, не поняв сперва, о чем она говорит. Но потом, когда до него дошло, рассмеялся.

— Вот уж напрасно! Мы очень способные! — И помахал ей рукой. — Причем, во многом!

Он пришел домой, сварил пачку пельменей из мяса молодых бычков, запил рюмкой коньяка свой незатейливый ужин. Это Игорь привез ему в подарок флакончик «Хеннеси» — купил в «дьюти фри» в аэропорту, возвращаясь из своего безумного путешествия автостопом по Америке. Саша позвонил сыну.

— Игорь, привет. Это кто, ты думаешь, говорит?

— Ты, — фыркнул сын и замер, собираясь услышать разъяснение.

— Не-а. Это говорит… — Саша шумно вздохнул. — Это говорит папик.

Сын захохотал.

— Ты попытался взять слишком низкую возрастную планку, отец. Подними повыше.

— Как скажешь, дорогой. С какого возраста начинать?

— О-о… — протянул Игорь. — Это зависит не от возраста. От опыта.

— Вот как?

— Пап, я тебе потом объясню поподробней. А сейчас…

— Извини. Тебе везет больше, чем мне, — Догадался отец. — В твоем возрасте еще не надо думать о планке.

— Как сказать, — засмеялся Игорь.

— Неужели тебе нравятся малолетки? — с наигранным ужасом спросил отец.

— Успокойся. Не нравятся. Пока.

Саша положил трубку и плеснул в рюмку еще коньяку. Он знал, кто сейчас у сына. Не малолетка. Девушка, которая может стать его невесткой. Вот кто. Вполне достойная студентка филфака. Даша Гребнева. Та самая, которую он тренировал в Швейцарских Альпах.

Саша вздохнул.

Вот так и бывает. Ты саночки возишь, а другие катаются.

Вспомнив о Даше, Саша искоса посмотрел на Надю. И впрямь, между ними есть сходство, причем заметное. Один тип. Невысокая, тоненькая, но крепкая, любит пастельные тона в одежде. Кстати, Наде очень пошел бы горнолыжный костюм, который был тогда на Даше. Желтовато-зеленый. Яркое пятно на лягушачьем склоне. Он улыбнулся. Волосы похожи. Только у Даши светлее и гуще.

— А ты катаешься на горных лыжах? — неожиданно для самого себя спросил Саша.

— Я? — в замешательстве переспросила Надя. — Я… Да. Но давно. Когда я училась в институте, каталась в Морозках. Это по Савеловской дороге.

Саша кивнул.

— Я тоже там катался. Ну и как? Нравилось?

— Да, — сказала она просто. — Когда я жила в Казахстане, то собиралась поехать на Медео, но… так и не собралась. А сейчас… как сказать…

— Говорить не надо, — назидательным тоном произнес Саша. — Надо пробовать.

— Прямо сейчас? — Она насмешливо вскинула подбородок и кивнула в сторону приоткрытого окна машины, в которое с улицы врывался раскаленный воздух.

Он затормозил на светофоре.

— Жарковато, конечно. Согласен. Кстати, можешь опустить пониже. — Он, не дожидаясь ответа, потянулся к ее окну и опустил стекло. Саша почувствовал, как его грудь коснулась круглого Надиного плеча. Тело мигом отозвалось. Какая заводная, однако. Держись, мужик, велел он себе. Или это просто жара и мысли текучие? — Ну вот, так будет лучше, — сказал Саша и поморщился, испытывая некоторую неловкость не только в груди. Сидеть в водительском кресле стало не так удобно, как еще минуту назад.

Саша с силой надавил на педаль газа, желая приструнить разыгравшееся тело, и, не глядя на спутницу, прокатился на зеленый свет двух светофоров без остановки.

Ему вдруг захотелось есть. Пельменную тему он уже отбросил и теперь вспомнил, как удобно готовить в пароварке. Как хорошо положить в нее кусок мяса и картошку, включить таймер и сесть за компьютер.

Кира подарила ему эту пароварку на сорокалетие.

— Очень помогает спускать пар, — сказала она ему и добавила: — В семейной жизни тоже. — Потом значительно посмотрела на него. Они уже хорошо расслабились всей компанией, разбрелись по углам, и Кира рассчитывала остаться у него.

— Сама знаешь, из моей семейной жизни уже весь пар вышел, — сказал Саша.

— Он снова может набраться, — настаивала Кира, а он понимал, что эта женщина имеет в виду.

Но, сказал себе Саша, никаких уз он больше не потерпит. Свобода — вот то, что он имеет и от чего не собирается отказываться. Он ценит свое одиночество и готов и дальше исследовать жизнь. Иногда ему становилось страшно оттого, что не успеет познать ее до конца, просто не хватит времени.

Когда сын предложил отцу сделать эту передачу, он согласился. Его увлекла идея: снять скрытой камерой, как обычные пассажиры обычной электрички слушают песни бродячих певцов.

— Отец, ты понимаешь, — говорил Игорь, — мне пришло это в голову, когда я катался автостопом по Америке.

— Завидую, Игорь, ты сделал то, о чем я не мог даже подумать в твоем возрасте.

— Ты жил в другое время, пап. А сейчас это не подвиг. Знаешь, когда мы с водилами сходились, расслаблялись, мы говорили о музыке. Я крутил им наши кассеты. Попсу они воспринимали. А рок — нет.

— Но попса — это физиология, — сказал Саша. — Так говорят сами музыканты. Она у всех в мире похожа. А рок — это философия. Она разная, — сказал он.

— Согласен с великанами мысли, — усмехнулся Игорь. — Я хочу показать на экране, как слова песни вкручиваются в башку человека. А значит, как можно моделировать состояние людей с помощью песен…

И вот сейчас рядом с ним сидит Надя, которая будет тем человеком, которого они покажут крупным планом. Она была тогда в электричке, и они, просматривая пленку, увидели, как почти физически она заглотила, как выразился Игорь, песню, которую они пели, изображая из себя бродячих певцов.


5


Надя подставила лицо сильному ветру, который теперь, казалось, стал немного холодней. Это из-за увеличившегося потока, объяснила она себе. Вот сейчас она, пожалуй, не отказалась бы от мороженого. От эскимо в белом шоколаде.

Она усмехнулась. Подумать только, какую странную роль в ее жизни сыграло мороженое. Она ведь никогда его особенно не любила. Господи, неужели это на самом деле она? Торговка мороженым на велосипеде?

Надя поерзала в кресле, словно устраивалась в велосипедном седле. Да она ли кричала во все горло, выезжая на кочковатую дорогу между дачами:

— Мороженое! Моро-оженое! Кому мо-ро-же-ное!

Она давила на педали со стертыми резиновыми накладками что было сил. Хорошо хоть смазала, поэтому они легко поддавались и Надя катилась быстро и свободно, с удовольствием ощущая, как напрягаются икры, как передают напряжение бедрам. Она всегда любила чувствовать свои мышцы и управлять ими. Считала, что живет в ладу со своим телом.

Дачные домики разноцветно пестрели на летнем солнце. «Приятно, — думала она, что здесь так много цветов и оттенков». Но преобладающий — кирпичный и цвет спелой рябины. Почти вовсе нет зеленого, того самого, который был главным, основным и неизбежным лет пятнадцать назад. Когда она в последний раз гостила у Клавдии Михайловны в Часцах.

— Мороженое! Мороженое! — зазывно повторяла Надя, сворачивая с главной дороги на боковые. Третью неделю она раскатывала по дачам и продавала свой сладкий груз.

Надя искоса посмотрела на Сашу. Он, не отрываясь, следил за шоссе. Разгоряченные водители теснили друг друга, и нужно было обладать самым настоящим искусством, чтобы увернуться, не задеть кого-то и не дать задеть себя.

На дачной улице она увидела Сашу другим, не таким, как сейчас, например. Но тоже рядом с машиной, вот с этой. Она стояла за забором, выкрашенным в цвет все той же спелой рябины, почти сливаясь с ним.

— Мороженое! — произнесла она уже вполголоса, заметив, что от машины падает тень на коротко стриженную зеленую траву с мелкими белыми цветочками. Вторая половина дня, тени длинные, не то что утром.

Калитка медленно открылась, но никто не вышел. «Расценить как приглашение — или это ветер виноват?» — подумала Надя, но ответ уже был ясен. Вот он.

Мужчина в джинсовых шортах, в расшнурованных черных кроссовках стоял, сложив руки на груди и ожидая, когда она подкатит.

— Наконец-то и на нашей улице праздник, — нарочито шумно выдохнул он, по-прежнему не двигаясь с места и внимательно наблюдая за Надей.

— Этот праздник, — бойко начала Надя, слезая с велосипеда, — мог наступить гораздо раньше, но ваша улица завалена кучами песка. — Она махнула рукой.

На самом деле, от этого дома под номером двадцать шесть дальше ни за что не проехать — дороги нет.

— Могли бы накинуть процент. Дорожный налог, — он засмеялся и расцепил руки. Теперь правая полезла в карман шорт и вынула оттуда коричневый кожаный кошелек с золотым замочком.

— А что, это мысль, — засмеялась Надя расстегивая сумку, прикрученную веревкой к багажнику, и открывая перед клиентом остатки сокровищ. — Я немедленно воспользуюсь вашим советом.

— Так сколько процентов сверху? — не отступал мужчина.

— Десять, — фыркнула Надя.

— Пойдет, — поддержал он ее, подходя к сумке и наклоняясь над ней. — Ого, немало… — Он вытянул палец и принялся ворошить дымящиеся холодом брикеты, рожки, стаканчики. — Что посоветуете? — И наморщил лоб, словно решал непосильную задачу.

— Выбирайте, — сказала Надя. — «Лучик», «Солнышко», «Пиратское». Есть «Розочка»…

— «Розочку», — прервал он ее. — Мне нужна розочка.

— Это сливочное, — уточнила Надя, — с розовой розочкой наверху. В мороженом десять процентов молочного жира и пятнадцать сахара. — Она сама не заметила, что ее губы скривились. Надя терпеть не могла жирное, словно масло, мороженое. Хоть на хлеб его мажь.

— Вот как? Десять и пятнадцать… — повторил мужчина и прошелся пятерней по пушистой груди.

Надя проследила за этим движением пальцев и внезапно почувствовала, как сердце пустилось вскачь. Она отвернулась и уставилась на кучи песка, которые преграждали ей путь все эти дни. Она никогда не сворачивала на эту улицу… Так правильно ли она сделала, что свернула на нее сегодня? Но она не успела себе ответить, потому что покупатель подал голос:

— А вот это? — Указательный палец спикировал, как пикирует голодный голубь на крошки, которые рассыпают добрые старушки у подъездов, и аккуратный ноготь ткнулся в брикет в желтой фольге.

— Это молочное. Три с половиной процента жира и до шестнадцати процентов сахара, — протараторила Надя.

Мужчина едва заметно ухмыльнулся, продолжая кружить над содержимым сумки.

— А вот это? — Он приподнял упакованный в серебряную фольгу рожок.

— Пломбир, — охотно ответила Надя. — Мороженое повышенной жирности. Пятнадцать процентов молочного жира и до шестнадцати сахара.

— Гм, — буркнул он, незаметно наблюдая за девушкой.

— Выбирайте, — повторила свое предложение Надя, но в голосе не было нетерпения. Напротив, казалось, она готова до бесконечности отвечать на его вопросы.

— А вы не боитесь, что, если все клиенты окажутся такими занудами, как я, ваше мороженое растает и утечет?

— Нет, — сказала Надя. — Это закаленное мороженое.

— Закаленное? Это шутка, да? — Он отдернул палец и снова сложил руки на груди. Он сам не знал, чего ради тянет время и задерживает молоденькую мороженщицу. Но что-то подсказывало ему: вот-вот откроется причина, он поймет, догадается, с какой стати так нестерпимо хочется морочить голову этой девушке.

— Нисколько не шучу. — Надя привалилась к велосипеду. — Перед тем как отправить мороженое на продажу, его замораживают при минус двадцати четырех градусах. Оно твердеет и потом не тает в руках.

Мужчина протянул руку к «розочке». Потискал двумя пальцами. Почувствовал, как быстро они леденеют.

— На самом деле! — Он пожал плечами и положил стаканчик обратно.

— Закаленное мороженое самое лучшее по своему составу, — продолжала Надя излагать то, что усвоила, готовясь к новому занятию.

На это занятие она наткнулась случайно — соседка Клавдии Михайловны навела ее на неожиданную мысль. Женщина работала в местном магазине и рассказывала, как хорошо в это жаркое лето идет мороженое.

— Дачи кругом! Жалко, что народ не знает, какое замечательное мороженое мы продаем, — сокрушалась она, разговаривая с теткой через забор.

— А мороженое откуда? Привозное? — поинтересовалась Клавдия Михайловна.

— Да нет, недалеко отсюда один московский мужик открыл свою фирму. Он продает его оптом и малым оптом. Была бы помоложе, ей-Богу, села бы на велосипед и каталась по дачам с полной сумкой.

— Мороженое, кому мороженое! — засмеялась Клавдия Михайловна.

— Смеешься, а знаешь, как выгодно?

Надя не спала половину ночи. Она шепотом повторяла: «Мороженое, кому мороженое». А утром вывела из сарая велосипед, подкачала колеса и поехала в магазин. Она узнала у соседки, где находится фирма… Эта фирма называлась «Винд». Что в переводе с английского означает «Ветер».

Ей понравилось название. Понравилось само мороженое. И отпускная цена на него… А также ей понравилась своя собственная решительность — после песни, которую она услышала в электричке, она не сомневалась, что надежду терять глупо. Просто нужно делать хоть какое-то дело. Пусть маленькое, если не идет в руки большое.

До сих пор ей некому было рассказать, что она узнала о мороженом, прогулявшись по нескольким сайтам в Интернете, который нашла в компьютерном зале на почте в райцентре. Покупатели-дачники совали ей в руки деньги, хватали вожделенные рожки, трубочки, брикеты и бежали в холодок, чтобы сесть и слизать там все, что унесли. А вот на сей раз…

Внезапно Наде показалось, что она уже где-то видела этого мужчину. Или дело в том, что слишком долго рассматривает его и привыкла? Конечно, долго, если успела заметить даже родинку на ключице. Аккуратную, круглую, темно-коричневую. И снова Надино сердце отозвалось толчком.

— Значит, это закаленное мороженое, — повторил мужчина и внимательно посмотрел на Надю.

Она подумала, что его пристальный взгляд — явный признак того, что он хочет узнать еще что-то, и сказала:

— Между прочим, по рецептуре это самое лучшее мороженое. Совершенно безопасный продукт, кроме всего прочего.

— Система контроля? — предположил он.

— Не только. Все его компоненты пастеризуют при температуре восемьдесят пять — девяносто градусов. Термофилы, — заметив, как вскинулись его ровные темные брови, Надя объяснила: — так называются самые стойкие микроорганизмы, погибают уже при температуре семьдесят пять градусов. А потом — холод камеры…

— Я им не завидую, — фыркнул мужчина и теперь уже прямо и откровенно посмотрел в Надино лицо. — А я вас узнал, — наконец сказал он. В его голосе послышалось откровенное облегчение.

Надя побледнела, цвет лица слился с тоном футболки, в которой она была. Потом покраснела, теперь он почти совпадал с цветом ее коротких шорт.

— Не пугайтесь. Я действительно вас видел.

— Но я вас не…

— Вы меня тоже видели.

— Когда? — Надя внимательно смотрела на него. Ей снова показалось, что и впрямь есть в нем что-то знакомое, но что?

— Не трудитесь, — сказал он. — Мне нужно с вами поговорить. Это очень серьезно. — Он подступил к ней вплотную

Надя впилась руками в руль и попятилась. Она тревожно оглянулась, на всех участках копошились люди. Еще бы нет — суббота, и девушка немного успокоилась. Нельзя сказать, что она опасалась этого дачника, но… всякое бывает. Она слегка расслабила руки на руле.

Мужчина засмеялся.

— Не бойтесь, я не сумасшедший. Я просто очень… ну очень рад… — Он снова засмеялся. Его прежнее выражение лица, тоже как будто закаленное, смягчилось. Надя заметила, что у него серые глаза и приятная улыбка.

— Вы… — она чуть не задохнулась от удивления. — Так это вы… неужели? — Она покачала головой. — Вы пели в электричке! Вместе с парнем… — Она неуверенно засмеялась, не зная, как по-другому скрыть изумление и некоторую растерянность. Она еще никогда не встречалась так близко с человеком, который зарабатывал столь странным способом. — Вы… играли на баяне… Только… только у вас была другая прическа.

— Да, — кивнул он и прошелся рукой по волосам. Волосы подчинились, а, когда рука оставила их в покое, Надя увидела, что лоб прикрыт челкой, как тогда. — Специально, чтобы походить на тех, кто поет в поездах.

— А вы… разве вы… Ведь вы тоже поете…

— Пою, — согласился он. — Но за очень большие деньги.

— А я дала…

— Вы дали пять рублей. — Он сощурился и хитро посмотрел на Надю.

— Да, пять. У меня не было мельче.

Мужчина засмеялся.

— Но вы ведь не из тех, кто вообще подает деньги.

— Нет, — честно призналась Надя.

— Так почему вы дали?

— Потому что… — Она замялась, сомневаясь, нужно ли признаться в главном. Потом кивнула и, словно разрешая самой себе, сказала: — Я заплатила вам за две строчки из песни.

Он высоко вскинул брови, и от этого лицо стало таким простецким, что Надя с трудом удержалась от улыбки и только усилием воли не позволила губам дрогнуть.

— За какие? — спросил он нетерпеливо.

— Не скажу! — Надя покачала головой. — Они мои. Я их купила. За пять рублей.

Мужчина вернул брови на место, смахнул волосы со лба и расхохотался.

— Вы мне нравитесь. Вы именно та, кто нам нужен!

— Кому это — вам? — быстро спросила Надя, давно ожидавшая какого-то подвоха от странного человека.

— Нам с Игорем. Моим напарником по пению.

— Зачем же? Я не пою, между прочим. — Надя бросила взгляд на сумку с мороженым, накинула крышку. Хотя это была сумка-холодильник, правда недавно купленная, Надя еще не привыкла доверять ей. Дело в том, что сперва она возила мороженое в торбе, которую нашла в сарае у Клавдии Михайловны, бордовой, из толстого дерматина. Когда-то муж тетки держал в ней инструменты. Наде приходилось все время следить за тем, чтобы торба была закрыта, иначе товар мог утечь.

— Нет, петь не надо. Мы тоже больше петь не собираемся.

— Не собираетесь? — Надя свела брови, пытаясь понять причину. — Вы нашли новую работу?

Мужчина засмеялся.

— В некотором роде, — кивнул он. Потом повернулся к дому и указал рукой: — Пойдемте. Я вам все объясню.

— Нет, — сказала Надя. — У меня еще полсумки мороженого. Я не повезу его обратно.

— Покупаю, — односложно бросил мужчина.

— Покупаете? — Надин взгляд метнулся к сумке. — Все, что осталось?

— Да.

— Но куда вам столько? — удивилась Надя и тут же одернула себя. — Конечно, ваше дело. Если хотите — берите все.

— Вы сами сказали, я хорошо запомнил, что мороженое закаленное, оно может храниться долго.

— Полгода, не меньше, — подтвердила Надя. — А вот импортное — год, потому что в нем есть консервирующие добавки, а в нашем нет.

— Я успею, — кивнул он. — За полгода — точно. — Он потянулся к рулю Надиного велосипеда. — Давайте-ка я вам помогу.

— Но его надо хранить при температуре минус двадцать четыре градуса, — уточнила Надя, — и…

— У меня на веранде стоит морозильник, — прервал ее мужчина, решительно направляя велосипед в открытую калитку.

…Надя улыбнулась, вспоминая эту сцену. Саша по-прежнему не отрывал глаз от дороги. Могла ли она предположить, входя в ту самую дачную калитку из штакетника, что входит в совершенно другую жизнь?


6


Выслушав свою дочь, Антон Данилович Гребнев некоторое время молчал. Сказать по правде, он и сам не знал, чем зацепила его эта история. Да и что сегодня может по-настоящему зацепить такого человека, как он? Кажется, уже про все слышал, про все знает. А если чего и не знает, то всегда найдутся в его окружении сведущие люди.

Он сидел на кожаном диване, держал в большой пухлой руке пульт дистанционного управления и машинально нажимал кнопки. Перед глазами мелькали картинки. Он, не отдавая себе отчета, искал то, чего избегают другие телезрители.

Антон Данилович искал рекламу. Но то, что видел, его не вдохновляло. Ему хотелось чего-то такого… такого, за что не жаль было бы отдать деньги.

Предложений туча, но… Ну почему у всех в голове засел стереотип — мороженое — это что-то вроде сладкой сказки детства. Вот это ему и предлагают разные рекламные агентства. А разве хочется платить за детские физиономии, перепачканные «сладким лакомством»? Фу… Он передернул широкими плечами, обтянутыми белой футболкой. Не то, все не то… Особенно сейчас, когда он собирается поехать на сходку мороженщиков в Париж, ему хотелось увезти с собой такой сюжет, от которого зашлось бы сердце каждого француза…

«А от чего может зайтись сердце?» — спросил себя Антон Данилович и закрыл глаза. Под опущенными веками замелькали изгибистые мосты через Сену, каменная зубчатая глыба собора Парижской Богоматери на острове Ситэ, виноградник на Монмартре, самый последний сохранившийся в пределах города… И люди, люди, люди — обнимающиеся парочки… томные взгляды… сладость, которая разлита в воздухе…

— Пап, — голос дочери заставил его вздрогнуть.

— Что такое? — Он машинально переключил программу, и экран заполнила морда рычащего льва, предупреждающего о том, что сейчас начнется американское кино. Во Франции, вспомнил он рассказ коллеги, введены квоты на американские картины. Антон Данилович выключил телевизор, и экран погас.

— Я здесь, Даша.

— Тебя трудно не заметить, папа! — Она ткнула его в живот, опускаясь перед ним на корточки. Глядя на отца снизу вверх, Даша спросила: — Так ты едешь в Париж?

— Еду, — ответил отец.

— С прошлого года у меня осталась карта города, — сказала Даша. — Она немного потерлась на сгибах, я подклеила ее и даю тебе с собой.

— Мне? — изумился Антон Данилович и откинулся на спинку дивана с такой силой, что желтая диванная кожа заскрипела. — Ты хочешь, чтобы я привез тебе такую же новую? — попытался он угадать, зачем Даша дает ему карту.

Дочь уставилась на него: синие, как у матери, и круглые, как у него, глаза ему всегда нравились. Точнее — они его удивляли. А удивить чем-то Антона Даниловича трудно. Но глаза дочери ему казались доказательством библейского утверждения, что муж и жена — единая плоть. «Как верно, — думал он, глядя на Дашу, — что мужчина и женщина соединяются в своем ребенке».

— Заче-ем мне карта, Дарья?

— Чтобы ты мог ориентироваться в Париже. Вот когда я гуляла по городу, ты знаешь…

Отец со стоном попробовал закинуть голову. Но толстая шея мешала. Тогда он сел прямо и сказал:

— Ты на самом деле думаешь, что я собираюсь ходить пешком? Я буду ездить на такси! А таксист знает свой город, если даже это и Париж, без всякой карты.

— Та-ак, — раздался голос матери. Отец и дочь обернулись. — Теперь, Даша, ты понимаешь, как мне с ним скучно путешествовать? — Она завязывала пояс голубого махрового халата. — Ты видишь? — Наталья Сергеевна вытянула руку, указывая на отца. — Если бы я знала, в какое… гм… то есть во что превратится красавчик Антон Гребнев, — она деланно вздохнула, — то у тебя был бы другой отец.

— Но тогда, Дарья, у тебя не было бы таких глаз. — Он подмигнул дочери. — Таких, которые можно положить на…

— Перестань! — Жена, опускаясь рядом с ним на диван, отвесила мужу легкий подзатыльник. — Ты с кем разговариваешь? С дочерью или… Или со своими замороженными мороженщицами?

— Замороженными, — насмешливо пробормотал он. — Как же…

— Ладно, — сказала она, — не будем о них. — Кстати, я слышу, речь зашла о путешествиях, так вот…

— Куда на этот раз? — перебил жену Антон Данилович.

— По югу Италии.

— Не оставь своим вниманием Сицилию. Увидишь настоящих мафиози, — засмеялся Антон Данилович.

— Я вижу их и здесь каждый день, — насмешливо отозвалась жена.

— Мам, может, ты завернешь во Францию? — Дарья держала перед собой карту, не зная, куда ее деть.

— Очень кстати, — кивнула мать, но руку за картой не протянула. — Я не из тех недорослей, которые утверждают, что их извозчик довезет.

— О, Господи! Она еще издевается надо мной! Посмотри на меня. — Он раскинул руки и теперь походил на гигантского «тедди» — модного во всем мире игрушечного медведя. — Да как же я могу пешком бродить по Парижу, если…

— За себя боишься или за свое мороженое? — насмешливо спросила жена. — Ты знаешь, Антон, а мне больше нравилось, когда ты торговал ветром… — жена засмеялась. — Тогда мы гуляли гораздо больше. Конечно, ты не был таким толстым.

— Еще бы, — усмехнулся тот. — Конечно, мы гуляли больше. Тогда ты не раскатывала на «пежо». Ветряки, которые мы пытались продавать «новым русским» для загородных коттеджей, не принесли нам таких денег,

— Сладкие слюни, — подхватила жена и рассмеялась низким голосом. — Как мы замечательно гуляли, как дышали ветром. Ветром перемен, — иронично бросила она, выходя за дверь.

Антон Данилович проследил за ней взглядом. Все такая же стройная, как и два десятка лет назад. Что ж, ему повезло с женой, в который раз признался он себе. Очень. Потому что это была настоящая любовь, к которой все стремятся, но не все находят. А он нашел.

Гребнев прикрыл глаза и увидел парочку, сидящую на скамейке на Чистых прудах с мороженым в руках. Он купил себе и ей по вафельному стаканчику с розовой розочкой наверху. Розочка была твердая, холодная, очень жирная и такая… такая…

Он внезапно открыл глаза, словно кто-то включил яркую лампу, и веки дернулись сами собой. Вот… вот оно… Антон Данилович наконец понял, что зацепило его в рассказе дочери. Он знал, с чем это соединить, чтобы получилось то необыкновенное, то невероятное, что он искал, не отдавая себе отчета.

— Дарья! Ты меня навела на потрясающую мысль, — хрипло сказал Антон Данилович.

— Ты о карте? — Дочь склонила голову набок, как делал сам Антон Данилович, когда чего-то не понимал, но не собирался в том признаваться.

— Нет, моя дорогая. Я насчет передачи, которую готовит твой друг Игорь со своим отцом.

— Вот как? — Теперь Даша держала голову прямо и не мигая смотрела на отца.

Тот усмехнулся. Как они с ней все-таки похожи! Ишь подобралась, вся внимание!

— Я хочу сделать ему такое предложение…

— От которого он не сможет отказаться, — насмешливо закончила любимую отцовскую фразу дочь.

Антон Данилович засмеялся.

— Именно так.

— А насчет чего? — осторожно спросила Даша, засовывая руки в карманы джинсов. Таким образом, она отучала себя от излишней жестикуляции. Что ж, у нее получалось. Правда, карманы стали как джинсовые сумочки.

— Насчет любви, — ответил отец. — Но больше ни о чем не спрашивай. Не скажу.

— Ну что ж… — Дарья пожала плечами.

— Звони ему и зови. Пускай немедленно приезжает.

Антон Гребнев всегда действовал решительно, но тщательно обдумывал все перед тем, как действовать. Сперва он закончил институт электронного машиностроения, но это было в другой жизни. Потом понял, что должен переучиваться, и поехал в Европу.

Он раньше других осознал, что такое круг общения, поскольку был сыном генерала интендантской службы. Он оказался в бизнес-школе в Швейцарии, под одной крышей с дочерью президента одной из среднеазиатских, бывшей союзной республики. С сыном владелицы известной фирмы по перевозке пассажиров. Эта женщина, обыкновенная толстая мама, прикатила к ним с двумя охранниками, наварила кастрюлю борща. А кастрюлю, между прочим, привезла с собой из Москвы.

— Неужели? — ахнула президентская дочь.

— А ты как думала, милочка? Нарожаешь своих, поймешь, — усмехнулась та. — Ладно, налетайте!

Налетели. Причем все, кто в тот момент приехал из России учиться в этой бизнес-школе.

Надо ли говорить, что и в Москве они не раз сидели за одним столом и ели вместе — пускай не борщ? Эти посиделки помогали продвинуть и уже начатые дела, и те, которые еще только предстояло начать.

Когда Дарья училась на первом курсе Московского университета, однажды, в самом начале весны, отец сказал ей:

— Ну вот, дочь. Сделай-ка перерыв в учебе.

— Но я не устала, папа.

— Тем лучше. Значит, быстро научишься кататься на горных лыжах.

— На че-ем? — изумилась дочь. — Но я учусь в автошколе.

— Потом доучишься. Сейчас самый лучший сезон в Швейцарских Альпах. Самая приличная публика.

— А… лекции?

— Потом догонишь. Горные лыжи сегодня — это большой теннис вчера. На них ты вкатишь в тот круг, который должен стать твоим. Поняла?

Так Даша Гребнева оказалась в швейцарском местечке Лейкербад.

Отец не собирался искать ей жениха — еще рано, но не хотел, чтобы она оказалась в той среде, где девочки «западают», как говорили в его время, на выпускников кулинарного техникума.

— Не надо нам этого, — сказал он жене, заканчивая свою речь о месте горных лыж в жизни их дочери.

Фирма Гребнева «Винд» была небольшая, но, как говорят аудиторы, динамично развивалась. Она делала мороженое. Продукт забирали оптовики и мелкие торговцы, особенно энергично этим летом. Сейчас, как он понял, на дачных участках под Москвой мороженое идет прямо с колес — смышленые люди развозят его на велосипедах и машинах. Когда он слышал на собственной даче крики: «Мороженое! Мороженое!» — то довольно ухмылялся и подмигивал жене.

— А ты что говорила?

Она тоже подмигивала:

— Тогда ты торговал ветром, а теперь…

— А теперь? — Он насторожился. Наталья иногда не произносила слова, а припечатывала ими.

— А теперь ты торгуешь сладкими слюнями! — Она обожала свою шутку и всякий раз старалась ее ввернуть.

— Итак, докладывай, — потребовал он, расцеловав дочь в Шереметьево и уводя к машине, когда она прилетела из Швейцарии. — С кем ты там познакомилась?

Даша засмеялась.

— Ох, там было сто-олько народу… — протянула она, подзуживая нетерпеливого отца.

— Говори, говори. С кем каталась. С кем ела сосиски с капустой…

— И запивала пивом! — значительным голосом произнесла она.

— Говори. А я тебе поставлю оценку.

Даша засмеялась.

— Ну, ты как всегда, папачес.

— А что такого? Зачем тратить слова попусту?

— Ага, удобней тратить деньги, — фыркнула дочь, произнеся любимый отцовский каламбур.

— Запомнила, — усмехнулся тот.

— Врезался в память.

— Сама пойми, если я ставлю тебе пять — будут ли вопросы?

— Нет.

— А если четыре?

— Будут.

— Какие?

— Почему не пять?

Отец и дочь расхохотались и обнялись. Антон Данилович уже открывал дверь бордового джипа, впуская дочь внутрь.

Когда он поставил сумку с вещами в багажник и пристроил лыжи на крыше, Даша сказала:

— Ладно. Хорошо. Можешь не глядя ставить пятерку.

— Вот как?

— Я каталась с Александром Павловичем Артемовым. — Она больше не добавила ничего и пристально посмотрела на отца.

— Ага. С Александром… Павловичем… Артемовым. — С расстановкой произнес Гребнев, словно давая себе время отыскать среди множества фамилий, которые были на слуху, эту. Но не было там такой триады — имени, отчества и фамилии. — Кто такой? — требовательно спросил отец.

— Он тележурналист.

— Неплохо. Сколько лет?

— Как тебе.

— Плохо. Зачем нам нужен папик?

— А разве я собираюсь выходить за него замуж?

— А что вы с ним делали?

— Катались. Он учил меня не преувеличивать свои возможности.

— Вот как? — Отец резко повернулся к дочери. — Он не прав. Свои возможности надо преувеличивать. Завышать. Иначе…

— Лучше занижать, — перебила его дочь. — Я с ним совершенно согласна.

Отец, задетый горячностью Дарьи, впился в нее глазами и сцепил руки на животе. Он уже сидел за рулем.

— Объясни почему.

Она глубоко вздохнула.

— Ты ведь сам никогда не лазил на эти чертовы горы, да? — Она по-детски скривила губы на загорелом лице.

— Не-а, — ответил он и положил руку на плечо дочери. Ему вдруг стало ее жаль.

— Тогда послушай. — Она снова вздохнула и повернулась к нему. — Есть четыре типа горнолыжных трасс. Черная очень сложная. Она для сумасшедших, это если меня спросить о ней. Но официально — для профессионалов и экстремалов. Красная трасса — крутая, как….

— Как наш бизнес, — засмеялся отец.

— Вот, вот. Она ужасно неровная, но не такая опасная, как черная. Синяя — широкая, ровная. Довольно безопасная, проходит по заглаженным склонам.

— На нее ты и влезла. Да?

— Хотела, я уже собралась на подъемник, чуть не купила билет. Но, слава Богу, меня удержал Александр Павлович. — Даша улыбнулась. — Точнее, я за него уцепилась. Но ничуть не жалею.

— Дальше.

— Он показал мне мою трассу. Зеленую. — Даша засмеялась. — Оказывается, лягушатник есть даже в горах. — Отец, глядя на ее нежное лицо, тоже улыбнулся. — Ровный склон, невысокий, катишься, как по маслу. В конце — большой пологий участок. Теперь, папачес, ты понимаешь, почему лучше занижать свои возможности?

— Согласен, — кивнул отец. — Понятно. Дальше.

— Ну и сколько ты мне ставишь, мой строгий наставник?

— Пока не понял. Рассказывай…

— У Александра Павловича есть сын.

— Сколько лет?

— Больше, чем мне, и меньше, чем тебе.

— Надеюсь, — хмыкнул отец. — Ладно, не загадывай загадок, как принцесса. Говори.

— Ему двадцать два года. Он закончил факультет журналистики. Он работает на телевидении. На кабельном.

— О! Пять с плюсом.

— Ты так сильно хочешь сбыть меня с рук? — Даша пристально посмотрела на отца.

— За кого ты меня принимаешь? — усмехнулся тот. — Я хочу сбыть, да. Но не тебя, моя дорогая.

— А… что? Кого ты хочешь сбыть?

— Сладкие слюни! Вот что! Ха-ха!

Даша недоуменно смотрела на отца, который веселился, как шкодливый мальчишка.

— Мороженое! Вот что!

Дарья секунду молчала, потом расхохоталась.

— Мама правильно говорит, — фыркнула Даша. — Твои мозги крутятся, как ветряки в бурю.

— Но разве ты не согласна? Реклама, милая!

— Но не вижу, в чем проблема? Плати и…

— Вот, вот. Плати. А если…

Он повернул ключ в замке зажигания, двигатель отозвался ровным гулом.

— У меня есть идея… — сказал отец, выруливая со стоянки на дорогу.


— Папа!.. — Даша дергала отца за штанину. — Ты меня слышишь или нет?

— Я не глухой, — отозвался тот, выбираясь из прошлого.

— Ты серьезно хочешь, чтобы Игорь приехал?

— А разве я когда-то шучу? По-моему, я начисто лишен чувства юмора, моя дорогая. Ты разве еще не заметила? — Он потянулся к ней и легонько щелкнул дочь по носу.


7


Саша придавил педаль газа. Светофор, наконец, переключился, но он знал, что на этом перекрестке не больше десятка машин успеет проехать на зеленый свет.

«Успеть!» — подумал он и усмехнулся. И тут же его брови в изумлении взметнулись. Малышка «Ока» с восклицательным знаком на заднем стекле и туфелькой рядом, вынырнула невесть откуда. Опередить! — вот смысл этого рывка.

— Опасно, девочка, — пробормотал он себе под нос, потом украдкой бросил взгляд на Надю. Но она не слышала, занятая своими мыслями. Саша успел заметить, какое мягкое выражение лица сейчас у Нади.

— Отец, мы должны всех опередить, — прозвучал в памяти голос сына.

Игорь стоял перед ним, раскачиваясь по привычке с носков на пятки и обратно, ссутулившись и сложив руки на груди. Это была поза, которая совершенно ясно говорила: что бы сейчас ни предложил сын, для него это самое важное дело в нынешний момент.

— Излагай, — разрешил Саша, отодвигая клавиатуру компьютера и ставя локти на ее место.

— Я был у Дашиного отца.

— У Антона Даниловича? У Гребнева? — Саша с интересом смотрел на сына. — Не поспешил?

— Ты не о том подумал, папа, — усмехнулся сын и сел на ручку кресла, стоявшего возле книжного шкафа. Обычно в этом кресле Александр Павлович возлежал вечерами, когда пропадало всякое желание напрягать мозги. Он надевал наушники и включал старую магнитолу. Бродил по ультракоротким волнам, спотыкаясь о голоса диджеев, иногда приятно замирая от настигшего обрывка мелодии.

— Тогда…

— Он меня пригласил. Сам, между прочим.

— Прямо взял и позвонил тебе? — недоверчиво скривил губы отец.

— Нет, поручил Даше.

— И что же?

— Она сказала, что отец просит приехать.

— Та-ак. Но нет, я не волнуюсь. Я верю, что мой сын ведет себя достойно с дочерью могучего Антона Даниловича Гребнева.

— Пап, ты кончай, — ухмыльнулся сын. — Тебе на самом деле не о чем волноваться.

— Хорошо, хорошо! — Отец поднял руки, успокаивая сына. — Дальше.

— Антон Данилович мне сделал предложение.

— Интересно… — Александр Павлович нетерпеливо поерзал в рабочем кресле. — Но что тебе мог предложить этот мороженый магнат?

— Свои деньги.

— Да ты что? — Александр Павлович почувствовал, как его охватывает охотничий азарт. — Сколько?

— Много, — бросил сын, еще сильнее ссутулившись, словно пытаясь крепче зажать то, что пришло в руки.

— Условия? — Александр Павлович Артемов прекрасно знал, что подобные предложения не бывают без условий.

— Есть одно условие… — Глаза сына метнулись к лицу отца.

— Говори, не томи, — насмешливо разрешил он, чувствуя, что сын колеблется. А если это так, то в объявленном условии что-то есть… особенное.

— Оно касается тебя, папа.

— Ме-ня? — Александр Павлович умудрился разделить это краткое слова на два слога. Ему надо было дать себе время осознать, догадаться, что может потребоваться от него.

— Да, — сказал Игорь. — Ведь ты будешь ведущим программы.

— Могу уступить, — засмеялся он.

— Да что ты! Это не мое, — отмахнулся сын.

— Когда-то, я думаю, тебе тоже захочется влезть в камеру.

— Нет, отец. Мне нравится быть за кадром… Идеи, сценарий — это мое. Но…

— Ладно. Так что хочет от тебя, то есть теперь от меня твой магнат?

— Он хочет… Он хочет любви, папа.

Александр Павлович уставился на сына.

— Дорогой, ты что говоришь? Ты уверен, что у тебя не болит голова от напряжения?

— Интересуешься, не поехала ли у меня крыша? — усмехнулся сын. И ответил: — Нет.

— Но в таком случае, неужели я могу кому-то показаться, если прибегнуть к эвфемизму, — он хмыкнул, — мужчиной нетрадиционной ориентации?

Игорь недоуменно уставился на отца. Потом расхохотался.

— А он, он что, может тебе показаться таким? Да ты что!

— Но ты сам сказал. Ты сказал, что твой магнат хочет от меня любви.

Игорь засмеялся.

— Я неточно выразился. Он хочет признания в любви…

— Но к кому же? — перебил его Александр Павлович.

— Сейчас я тебе все объясню. — Игорь вздохнул, соскользнул в кресло, положил ногу на ногу, подцепил на палец наушники и принялся их вертеть.

И объяснил…

Саша усмехнулся. Интересно, как все-таки сильна власть слова. Точнее, смысла слова. Когда его сын произносил все это у него в кабинете на Пятницкой, он даже не догадывался, кому должен признаться в любви.

На самом деле? — поинтересовался ехидный голосок внутри. Уж так и не знал, а?

Но ведь тогда… Тогда Надя еще ни разу не была у него на Пятницкой. Она не оставалась у него и на даче. Да, приезжала к нему с мороженым, он угощал ее чаем, показывал свою коллекцию ламповых приемников. Они болтали. Он даже провожал ее… Однажды, как заправский ухажер, каких показывали в старых советских картинах, вел ее велосипед по меже на картофельном поле, разделявшем дачи и Часцы.

Он вдруг окунулся в совершенно иной мир… Надя на десять лет моложе его, провинциалка, вдова… Сын девяти лет. Таких женщин он до того не встречал.

— Саша, ты запишешь мне на кассету сегодняшнюю передачу? — повернулась к нему Надя.

Он дернулся от неожиданности и крутанул рулем так, что едва не задел боковое зеркало белой старой «Волги».

— Ч-черт… — выругался он.

— Это трудно? — с беспокойством спросила Надя, не заметив опасного маневра.

— Да нет, что ты, — покачал он головой. — Конечно, запишу.

— Я хочу послать родителям.

— У них есть видеомагнитофон?

— Дома нет, — сказала Надя. — Есть в школе. Я тебе говорила, моя мама — учительница младших классов.

Саша усмехнулся. Сюрприз для родителей. Она сама не знает, что это будет за сюрприз.

На секунду его сердце сдавила тревога. Что он делает?

До студии кабельного телевидения оставалось четыре светофора. Уже близко. Он взглянул на часы. Швейцарский хронограф никогда не обманывал. Эта неколебимая точность времени внезапно прояснила ему, что именно он собирался сделать. Или сыграть?

Сыграть. Да, сыграть, потому что об этом просил сын?

Сыграть. Потому что сценарий, который они вместе придумали, подвел их к этому?

Сыграть. Потому что Антон Данилович Гребнев захотел такой конец в сюжете с его мороженым?

А тогда он даст деньги Игорю, станет его спонсором. Тогда Игорь сможет уйти с кабельного телевидения на настоящее, на большое, о котором мечтает.

Саша почувствовал, как еще один вопрос стучится в его сердце.

Надя. Она не знает о том, что будет. А когда узнает? Что станет с ней?

«Что-что», — передразнил он себя. Она подписала контракт. Она читала строчку, где черным по белому написано: согласна выполнить то, что потребуется по сценарию. Она получила аванс и получит вторую половину денег после передачи. Он постарается, он проследит, чтобы ей выдали сполна, по самой высокой ставке.

Это же игра, черт побери. Все телевидение — игра. Надя Фомина — взрослая женщина, должна понимать.

Чем больше слов проносилось в голове, тем сильнее беспокоился Артемов. Машина пошла нервно, дважды Саше пришлось тормозить так резко, что Надя охала, дергалась и ремень безопасности впивался ей в грудь.

Саша заметил, что ее грудь четко разделилась надвое, и ощутил, как мгновенно отозвалось его тело. Потому что живо представил себе ее грудь… У нее полные для такой фигурки груди, круглые, белые с темными сосками. Она удивила его, если честно, той страстностью, с которой отдалась ему впервые на даче. Это было еще до того, как они подписали контракт.

То был вечерний рейс, как называла вторую ездку с мороженым Надя. По субботам она всегда приезжала на дачи дважды. Утром — мороженое для детей. Вечером — для взрослых. У нее был цепкий ум, как у всякого, кто по собственной воле учился в техническом вузе. «Может быть, ее уму не достает гибкости», — думал Саша, размышляя о своей новой знакомой. Но у него было много женщин с гибким, причудливым, искушенным умом. И не одна из них не обладала Надиной искренностью, которая действовала на него отрезвляюще. Да, да, именно трезвость собственного разума он испытывал рядом с ней. Ему было легко возле Нади. Захотелось, например, как мальчишке, похвастаться своей коллекцией. Он вдруг поверил, что Наде это будет интересно так же, как ему самому.

Саша Артемов собирал ламповые приемники. Собирал он их не в том смысле, что вставлял и вынимал лампы, соединял и разъединял разноцветные проводки, лазил в нутро деревянного ящика, в котором все это лежало. Он их коллекционировал готовыми.

Саша покупал рекламные газеты и звонил по объявлениям тем, кто предлагал «Ригонды», «Сириусы», «Латвии», «Балтики» — гордость начала шестидесятых прошлого века. Массивные, угловатые, из прежней жизни. Он бродил по Интернету и там находил сайты, где висели объявления о продаже. Эти приемники стали для него вожделенным предметом. Почему? Он не раз задавал себе этот вопрос.

Однажды Саша ответил на него. Он не доиграл в детстве, потому что родители не могли купить ему радиолу. Не было денег. Он помнил, как завидовал приятелю, который крутил ее за стенкой с утра до ночи. У него в доме всегда толпились гости, было весело, шумно, а Саша, в семье которого было тихо, слишком тихо, не слишком радостно, считал, что все дело в ней, в радиоле «Эстония». От нее меняется вся жизнь.

Ему вынули с антресолей старый, еще дедов баян, и мать сказала:

— Учись. Вот тебе музыка.

Но он хотел радиолу. Такой же замечательный агрегат, как у соседа. Неважно, что к первоклассному приемнику приставлена вертушка — проигрыватель четвертого класса. Она то и дело ломалась, эта вертушка, и сосед приглашал Сашу чинить — у него был дар, как говорила мать, крутить гайки.

А потом, через много лет, Саша Артемов все-таки вознаградил себя, заполнил зияющую дыру желания, как он называл свою неутоленную страсть.

Первой в его коллекции стала «Эстония», точно такая, как у соседа. Жена, увидев агрегат, сказала ясно и просто:

— На дачу.

Когда у нее бывало такое лицо, Саша знал, что выбор невелик — или скандалить, или подчиниться. Причем результат скандала будет все равно один — радиола окажется на даче. Она сама ее туда отвезет.

Саша не стал спорить, погрузил покупку в машину и отвез на дачу, тем самым «застолбив» место для коллекции и разрешение на нее.

К нынешнему времени эта коллекция заняла всю мансарду дачного дома.

Он бросил взгляд на Надю. Тогда он еще не знал ее так, как сейчас.

…Суббота была на исходе, когда он приехал. Надя уже прокатилась по дачным улицам, а к нему должна была завернуть, когда в сумке останется мороженого на самом донышке. Она знала, что он купит остатки, но не хотела обременять его.

Саша вошел в дом и втянул воздух. Он любил этот всегдашний запах дерева. Это его нора, он никогда не возил сюда женщин, а они рвались, особенно Кира, но он ей однажды довольно резко сказал:

— Это только мое место. — Интонация была предупреждающей, и Кира не рискнула спорить.

— Хо-ро-шо! Ах, как же хорошо! — Саша потянулся до хруста, едва переступив порог дома.

Потом сделал несколько шагов и отдернул бордовые занавески. Между двойными стеклами прибавилось сушеных насекомых, каких-то неведомых жучков, длинноногих комаров-гигантов. Он притиснулся носом к стеклу и увидел толстого шмеля, который лежал, задрав кверху лапки.

«Проникли сюда, лазутчики, но выбраться не смогли, — подумал он. — Такие же, как люди. Иногда сами не знают, куда лезут». Что ж, зрелище назидательное. Но он отмахнулся от мысли, которая пыталась навязаться.

Дом всегда принимал его охотно. Он поскрипывал, как обычно скрипит дерево после жаркого дня, остывая. Это живое дыхание заставляло Сашу чувствовать себя так, будто он вошел внутрь живого существа. «Пожалуй, — подумал он вдруг, — ощущение можно сравнить только с одним…»

Он подошел к кровати, на которой валялись его шорты, взял их, расстегивая другой рукой молнию на брюках. «Это похоже на соединение с любимой женщиной, вот на что, — решил он. — Когда после того, как закончится порыв, движение, хочется остаться в ней навсегда…»

Саша передернул плечами.

Что-то предупреждало, намекало: сегодня произойдет нечто особенное в его жизни…

Саша подрыгал ногами и высвободился из штанин, переступил через брюки, которые кучкой остались лежать возле кровати, натянул шорты. Подошел к другому окну, выходившему на соседний участок.

«Ловок сосед, — в который раз удивился он неутомимому хозяину. Похоже, уже трижды передвигал туалет. Каждые три года, по часовой стрелке. Что ж, семейство большое, хорошо трудится».

Он улыбнулся и запустил пятерню в волосы. Приподнял их, пропуская между пальцами. Между прочим, у Нади густые волосы, внезапно пришло ему в голову. Если запустить пятерню… Он ощутил, как дернулась плоть внизу живота.

«А Баррик — смышленый пес», — поспешил увести себя от тревожащей мысли Саша, заметив большую овчарку, мчавшуюся по соседскому участку. Он и впрямь стал поджарый, значит, правду говорила соседка, что на время учебы в собачьей школе его посадили на диету.

Но что это пес делает? Саша сощурился, всматриваясь через планки забора. Самым наглым образом нарушает диету, пока никто не видит. Молодец, как степенно топает по бетонной тропе с огромной грязной костью в зубах. Припас в свое время, а теперь выкопал.

Внезапно пес совершил бросок — с бетонной дорожки нырнул в заросли молоденьких елочек, которыми по периметру обсадил свой участок сосед.

— Сто двадцать три штуки, — сообщил он, почесывая лохматую грудь Баррика. — Вот как мы с ним потрудились, — хвалился он прошлой весной.

Да, упорна мужская натура, ничего не скажешь. И у хозяина, и у Баррика. А у него? Что ж, он тоже не промах, кому не ясно?

Саша отошел от окна и направился к лестнице, ведущей в мансарду.

Первое, что он увидел, был «Сириус», его новое приобретение. Саша остановился, потом опустился на корточки и покрутил ручку.

— «Кто вам сказал, что надежда потеряна»… — Женский голос заставил его вздрогнуть. Он недоуменно крутанул ручку еще раз, неразборчивые слова, шум, и снова отчетливое: — «Кто это выдумать мо-ог…»

Саша дернулся и оглянулся.

— Надя! — От неожиданности он сел на пол.

— Ты испугался? — смутилась Надя, стоя у порога. — Я окликнула тебя раз, потом еще. Я подумала, что, если стану звать громче, соседский пес поднимет лай. Поэтому я…

— Он не поднимет, — засмеялся Саша. — Он слишком занят делом.

— Неужели настолько, что ему никого не хочется погрызть?

— Именно потому, что он уже грызет. Здоровенную кость.

— Я продала сегодня все, — сообщила Надя.

— Даже мне ничего не оставила? — удивленно спросил он.

— Нет.

— А чем же мне сегодня охладиться? — вдруг спросил Саша и окинул ее взглядом с головы до ног.

Надя была в зеленых шортах и черном топике, который не закрывал ничего, кроме груди. Плечи, шея, спина золотились от загара. Его взгляд метнулся ниже, к пупку, который манящей ямочкой темнел между топиком и шортами.

Саша втянул воздух и проглотил комок, который угрожал перекрыть горло.

Шорты были очень коротенькие, с махрушками по контуру. «Как у девочки», — подумал он. На ум пришла Даша. Вот если бы он встретил ее не на горнолыжном курорте, а на берегу моря, то она могла бы одеться так же.

Босоножки были растоптанные. Саша видел, как из-под ремешков выглядывают аккуратные пальчики. Эти пальчики почему-то особенно умилили его. Он почувствовал, как ему хочется припасть к ним, укусить, поцеловать. Как когда-то, давно-давно, он умилялся тельцу своего крошечного сына. Он помнит, как малыш лежал в кроватке, а они с женой отмечали сто пятьдесят дней с момента его рождения. Игорек тянул ножку в рот, потому что во рту чесалось. У него уже появился пенек будущего молочного зуба. Он помнит, как схватил его ножку и поцеловал…

…До студии осталось три светофора, напомнил себе Саша, чтобы прогнать из головы картины, которые там теснились, просили выхода. Он бросил взгляд на Надю и обжегся. Она смотрела прямо на него.


8


Да, она смотрела на него, причем давно. Наблюдала, как меняется Сашино лицо. Она прочла на нем то, что уже видела прежде. Не раз. И то, что она видела, ее возбуждало.

Она хорошо помнила вечер, когда впервые вошла в дачный домик одна. Отважилась, потому что знала: это должно случиться.

Собираясь в вечерний субботний рейс, Надя специально взяла на базе фирмы «Винд» меньше мороженого, чем обычно, потому что хотела приехать к Саше не обремененная ничем.

Только желанием.

Надя вошла в его дом и по запаху поняла: Саша здесь. Она уловила аромат знакомого лосьона после бритья. Ей нравился этот запах со сладковатым оттенком мяты.

Она услышала неразборчивые звуки в мансарде и подошла к лестнице. Шагнула на первую ступеньку, потом на вторую, взялась за перила, словно опасаясь, что передумает и убежит. Ее грудь под черным топиком напряглась, дыхание перехватило, кровь прилила к вискам, и в них громко, оглушающе застучало.

«Вперед, — сказала она себе. — Ты должна его удивить».

Удивить? Ну конечно, и она знала чем.

Надя тихонько подкралась ко входу в мансарду и вполголоса пропела:

— «Кто вам сказал… что надежда потеряна»…

Ее голос удачно наложился на музыкальный шум в приемнике.

— «Кто это выдумать мо-ог»…

Она едва удерживалась от нервного смеха.

Саша не догадывался ни о чем, энергично крутил ручку приемника.

Только потом оглянулся и увидел ее.

— Надя! — Он шлепнулся на пол…

Надя улыбнулась, отворачиваясь к окну.

Потом все было так, как она думала. Он вскочил с пола, обнял ее и крепко прижал к себе.

— Ты пришла… Ты пришла ко мне… Да? Ты пришла сама, да? Ах, Надя, — говорил он, осыпая поцелуями ее лицо, как в горячке. — Я так хотел, я так ждал, я не знал, как вести себя с такой, как ты…

Она задыхалась, ей не хватало воздуха. Надя открывала рот, а восставшие соски упирались в его голую грудь. Он не давал ей продохнуть, накрывал ее губы поцелуями, в которых был яблочный аромат. «Неужели у него в саду поспели яблоки?» — пришла в голову нелепая мысль. Господи, она судорожно выдохнула, яблоки можно купить. Или это запах клубники, не унимался трезвый голос, который не слишком-то пытался обуздать ее чувства, но хотя бы оттянуть по времени то, что должно было случиться.

Саша уже нес ее к тахте, перешагивая через приемники, занимавшие едва ли не всю мансарду.

Надя была маленькая и легкая, она обхватила Сашу за шею и уткнулась носом ему в ухо. Эта ненарочитая, детская поза, кажется, довела его до точки. Потом он скажет ей, что она очень искушенная женщина. Она удивленно засмеется, а Саша признается:

— Ты разве не знаешь, как это возбуждает? Когда ты засовываешь нос мне в ухо?

— Нет, — сказала Надя. — Я вообще мало об этом знаю. Моим единственным мужчиной был муж. Недолго…

Но это потом, когда они уже лежали, отдыхая от порыва, охватившего обоих, которому они оба отдались не думая.

Саша сдернул с нее шортики и отбросил прочь — они осели зеленым пятном на «Эстонии». Потом следом полетел топик и уцепился бретелькой за край «Ригонды». А трусики белой лужицей растеклись на крышке «Родины».

Надя была совершенно нагая. Как и он. Она смотрела на Сашу, ожидая, что дальше…

Она знала, что готова, и ждала этого мига. Она узнала, что это случится по тому, как Саша смотрел на нее. По тому, как ее влекло к нему. Ее тело требовало от разума не упорствовать.

Внезапно в ушах возник голос Клавдии Михайловны. Однажды вечером они говорили с теткой, сидя в густеющей темноте под навесом из девичьего винограда.

— Ты думаешь, я не вижу, как ты мучаешься, Надя?

— Я? Нет, что вы, я ничуть не мучаюсь… Я только думаю постоянно о том, как мне найти… работу.

Тетка засмеялась.

— Не морочь мне голову, дорогая. Скажу тебе откровенно, интимные отношения согревают даже после шестидесяти.

Надя тихонько засмеялась.

— Не веришь?

— Нет, — призналась Надя. — После шестидесяти не работают гормоны, которые…

— Но человек — это не только гормоны. Это еще и голова, — не соглашалась тетка. — Так приятно знать, что ты желанна, что ты нравишься. Это поднимает настроение, примиряет с собой, с тем, что уже немолодая. Ну а ты? Что ты-то теряешь время?

— Я? Я не теряю время…

— Но ты сколько уже знакома с Сашей.

— Нет! Нет! Это совсем не то!

— Ага, — засмеялась она. — Когда он прикатил сюда на машине с выпученными глазами и… не только с глазами, — усмехнулась Клавдия Михайловна. — Кое-что еще, я заметила, выпучилось…

Надя похолодела. Заметила, надо же. То же самое заметила, что и она…

— Но он испугался, что потерял… Не меня. Что он потерял участницу передачи. А эта передача слишком важна для его сына. Вы понимаете, ради сына… Я знаю по себе…

— Вот. Если знаешь по себе, то ради своего сына присмотрись-ка получше к этому мужчине, — очень серьезно сказала Клавдия Михайловна. — Поверь мне, я дурного не посоветую.

— Он… Он вам… понравился? — тихо спросила Надя. — Он же такой…

— Он старше тебя только по возрасту, — засмеялась тетка. — Вполне столкуется с твоим Николкой. Кстати, сам тебе пишет или бабушка за него старается?

— Вы угадали. Мама пишет, что он пропадает на реке целыми днями. Рыбачит.

— Добытчик растет, — засмеялась Клавдия Михайловна. — Молодец.

…Надя закрыла глаза и отдалась тому, что происходило с ней в мансарде дачного дома Саши Артемова. Она чувствовала, как загорается все сильнее, словно получила не только разрешение от самой себя, но и одобрение тетки. Женщины, которая всегда казалась ей мудрой. Даже более мудрой, чем собственная мать. Впрочем, это понятно — в самых близких людях всегда легче найти изъян. С ними проще спорить и отмахиваться от разумных слов.

Саша дышал тяжело, его тело напряглось и задрожало. Надя положила руку ему на поясницу и прошлась по позвонкам сверху вниз. Ее палец уперся в копчик, Саша застонал.

— Что ты со мной делаешь, Надя… — прохрипел он, выгибаясь и вздрагивая.

Она почувствовала, как властно он увлек ее за собой, теперь дрожь сотрясала ее тело так, как никогда прежде. Она вскрикнула, будто в этом крике хотела выразить всю силу радости, о существовании которой и не подозревала. Его тело покрылось мурашками, стало шершавым, как наждачная бумага, пришло в голову нелепое сравнение. Как и его язык, которым он лизнул ее в щеку.

Потом Надя лежала у него на плече, влажном от пота. Саша тяжело дышал, закрыв глаза. Потом приоткрыл один глаз, посмотрел из-под густых темных ресниц и прошептал:

— Мороженое. Хочу мороженого.

Надя засмеялась и припала к его губам.

— Вот твое мороженое.

— Это… это талое мороженое…

— Сейчас принесу неталое. Сейчас принесу закаленное.

Она вскочила и, нагая, побежала вниз, на веранду. Открыла морозильник и вынула для себя «пират», а для Саши — «розочку». И засмеялась — все-таки какие разные вкусы! Но тут же себя одернула, не во всем! Эта мысль ей так понравилась, что она не взбежала по лестнице, а взлетела по ней.

В эту ночь они съели все запасы мороженого из морозильника, всякий раз охлаждаясь после страстных игр…

— Надя, осталось два светофора, и мы приехали.

— Хорошо, — сказала она, вырываясь из густоты минувших чувств. Минувших? Не-ет. Просто они стали со временем не такими густыми. Они стали тоньше и изысканней, как их любовные игры. Они учили друг друга тому, что умели, и не стыдились своих чувств и желаний.


9


Саша не мог бы сказать точно, что именно он заметил на Надином лице сейчас, когда сообщал ей о двух оставшихся светофорах. Но сердце у него зашлось от тоскливой нежности. Только два светофора, потом эфир. А потом…

Она не останется с ним после того, что произойдет. Нет. Не простит обмана.

Саша ощутил, как холодок сжимает сердце. Обман? Но что значит обман? Разве он собирался на ней жениться? Разве он вообще собирался жениться на ком-то?

Жениться еще раз Саша Артемов не собирался. Недавно он прочел переписку Чехова, неизвестную прежде, в которой Антон Павлович предстает в ином свете. Мужском и человеческом, а не бесполо-великом. Отвечая своему младшему брату на вопрос, почему не хочет жениться на своей любовнице, он писал, что если бы они могли жить с ней в разных местах, то есть он в деревне, а она в городе, то, так и быть, он уступил бы и женился. Но жить все время вместе — нет. Увольте. Слишком утомительно. Свободу потерять он не хотел.

Сказать, что Саша не хотел потерять свободу, было бы неточно. Он не развелся еще с бывшей женой. С матерью Игоря. Ни ему, ни ей не нужна была свобода, и это делало его, по крайней мере, еще более свободным, чем если бы он развелся. Та же Кира, конечно, хотела бы окрутить его, но она-то точно знала, что у него в паспорте штамп. Женат. И все тут. Не стоит трудиться и объяснять, почему он не позвал замуж ту, с которой проводил время в постели.

Если честно, в последнее время Саша не увлекался никем. Полно дел, а после того как они с сыном затеяли столь необычную программу, ему вообще стало не до того. Надо было договориться, чтобы в вагоне электрички установили скрытую камеру, и он искал своего давнего соседа, того, у которого была «Эстония» в детстве. Дело в том, что этот парень работал машинистом и катался по Белорусской ветке.

Они установили камеру.

Потом нужно было найти песню. Найти свой собственный образ — люди должны поверить, что перед ними два мужика, которые поют за деньги. А поверив, они клали бы на поднос Игорю свои рубли, когда он шел между рядами.

— Отец, так когда, наконец, наступит час «икс»? — утомившись от бесконечных приготовлений, которыми занимался Александр Павлович, спрашивал Игорь с досадой. — Ты все-таки пойдешь со мной?

— Имеешь в виду, в огонь и в воду? — ехидно щурился Александр Павлович, поддразнивая нетерпеливого сына. — Да. Уже скоро.

— Спасибо, отец.

— Пожалуйста, — энергично кивал Артемов. — Я хочу, чтобы твоя карьера состоялась.

— А как я хочу! Какой потрясающий будет видеоряд!

— Тогда не спеши, — предупредил отец. — Эксперимент должен быть чистым.

Наконец наступил тот день, когда они сели перед экраном, чтобы посмотреть пленку.

Они молчали, увидев на экране себя. Два обычных мужика, один постарше и пониже, другой помоложе и повыше, с не слишком свежими лицами, каких в электричках тучи. Один — с баяном, лямки которого трачены молью, другой с круглым, слегка облезлым, жостовским подносом в руке. Встали возле двери и без всякого объявления запели. Они выбрали старую песню. Александр Павлович слышал ее через стенку в детстве. Она ему понравилась твердостью обещания — любые желания исполнятся. Только надо поверить. Эта песня здорово примирила его с жизнью. Он точно знал, что будет, будет у него радиола «Эстония». И она у него есть!

Камера прошлась по лицам пассажиров электрички. Они были разные. Кто-то отвернулся и смотрел в окно, кто-то тупо грыз семечки, но косил глазом на них, делая вид, что не слушает.

— Посмотри! — Игорь дернул отца за рукав. — Ты заметил ее?

— Ее? Кого? — спросил отец.

— Девушку в зеленой ветровке. У нее такое лицо…

Александр Павлович остановил пленку, потом перемотал в обратную сторону.

— Покажи, — попросил он сына.

— Вот! Стоп!

Саша остановил.

— Ты видишь?

— Вижу. Она как будто… сочувствует… Нам?

— А мне кажется, она что-то услышала в наших словах. Как будто долго-долго ждала их, что ли. Кстати, ты ее заметил, когда мы пели? — спросил Игорь.

— Нет, — усмехнулся отец. — Если честно, я заметил других.

— Я тоже. Ты очень, между прочим, хорошо сделал, что подстраховался. Что наши люди нас охраняли.

— Не мог же я оставить нас с тобой только под вагонной крышей. — Саша засмеялся над собственным каламбуром. — У нас отняли бы не только то, что нам подали в вагоне…

— Пожалуй, — согласился сын.

— Смотри, а она ничего. Пшеничный хвост, круглое лицо. Не красавица, но приятная.

— Кажется, это она дала мне пять рублей, — сощурился Игорь, словно силясь снова рассмотреть пассажиров в том вагоне электрички.

Вглядываясь в лицо молодой женщины, Саша заметил:

— По-моему, она не из тех, кто подает.

— Что значит — подает? — дернул шеей Игорь. — Мы не просили милостыни, мы работали. — Вот бы узнать, какие именно слова ей легли на душу, — сказал он.

— Об этом можно только гадать.

— Как же, — фыркнул Игорь, — угадаешь.

— А что… мы можем вычислить, если тебе не нравится слово гадать. Посуди сам, камера включилась, когда мы вошли в вагон. Я развел меха, мы с тобой запели…

Игорь догадался, куда клонит отец. Действительно, они могут вычислить по времени, когда у этой женщины лицо стало таким. При каких именно словах.

Телефонный звонок заставил поморщиться обоих. Александр Павлович нажал «стоп», картинка замерла. Женщина в зеленой ветровке продолжала понимающе улыбаться с экрана.

— Да, да, — говорил Игорь. — Смонтирую. Очень быстро. Отличная пленка. Картинки просто шикарные. — Он положил трубку.

— Вот бы она удивилась, если бы увидела себя, — усмехнулся Александр Павлович.

— Если бы прокатать на большом экране…

— Конечно… В электричке полно приезжих, — согласился отец. — Может быть, и она тоже.


…Теперь они подъезжали к предпоследнему светофору. Саша чувствовал, как напрягаются мышцы, как не хватает дыхания. Он знал за собой такое — напряжение всегда мешало дышать.

Так что же произошло дальше? Дальше сама Надя подъехала к его дачному дому, и он увидел в этом знак. Знак удачи. Для Игоря. И для себя. Он не думал о том, что это такое для нее. Потому что она была лишь тем инструментом, который поможет им с сыном довести передачу до совершенства. Выделиться из своей толпы. Что ж, сама мысль, которая пришла в голову сыну — показать людям, как влияют на них слова песни, — оригинальна. Но то, что Надя рассказала ему — о двух строчках, которые стали для нее соломинкой, выдернувшей ее из бездны отчаяния, — это такая фишка, которой еще не было ни у кого. А дальше — больше.

Вот уж точно: когда везет, то везет во всем и без перерыва.

Ему вообще везет в этом году. Мог ли он предположить, что на исходе минувшей московской весны к нему подойдет коллега и спросит:

— Я слышал, ты стоишь на горных лыжах.

— И даже катаюсь, — кивнул Саша.

— Отлично. Рекламному агентству нужен журналист, который катается на горных лыжах так же хорошо, как напишет об этом.

— Так это я. Ты не ошибся, — ухмыльнулся Артемов.

— По рукам. — Коллега протянул свою, Саша пожал ее.

— Когда? Куда? Почем?

Коллега ответил на все вопросы, и, таким образом, Александр Артемов через неделю оказался в Швейцарских Альпах. На дорогом курорте.

Как и все курорты такого уровня, тот находился достаточно высоко в горах, трасса покрывалась снегом рано и держалась долго. Здесь были прекрасные отели, Саша жил в четырехзвездном, который искренне полюбил. Приняв душ после катания, он, закутавшись в белый махровый халат, усаживался в кресло у окна с видом на горы и вынимал какую-нибудь бутылочку из мини-бара.

В городе было полно дорогих бутиков и ресторанов и, соответственно, своя публика. В первый же день, когда он надел лыжи, к нему подкатила девушка и сказала:

— Меня зовут Даша. Я хочу, чтобы вы прокатили меня по склону.

Он оглядел ее, упакованную правильно и стильно. Ее лыжи очень шли ей даже по названию — «Росиньоль», что значит соловей в переводе с французского. Саша сказал:

— Но вас может прокатить инструктор. — Девушка была слишком юной, чтобы ему захотелось ею заниматься. Если бы на его месте был сын Игорь, то тогда… Да и вообще, он не собирался с кем-то заводить знакомство. Он хотел общаться со всеми. В конце концов, он приехал сюда по делу. Для чего ему катать ее по склону, который называется «лягушатником?».

— А вы посмотрите на него! — Она махнула палкой, он проследил взглядом и увидел мужчину, понуро стоявшего на склоне. — Он похож на тощего волка.

— А вы хотите сказать, что похожи на Красную Шапочку? — пошутил Саша и понял тотчас, что неудачно. Красная Шапочка с некоторых пор стала именем нарицательным, но Даша не входила в число тех, кого называют этим именем. Девушка пропустила мимо ушей его слова и горячо заговорила:

— Я не хочу с ним кататься. Я сразу же упаду.

— А вы не умеете кататься? — изумился Саша.

— Умею. На подъемниках. Подъемники бывают бугельные, гондольные и кресельные. У каждого типа свои достоинства, — со смехом призналась Даша.

— Но вы так экипированы…

— Этой мой отец постарался.

— Он горнолыжник?

— Он мороженщик, — сказала Даша.

Саша сощурился, полагая, что она шутит.

— Он считает, что горные лыжи сегодня — это большой теннис вчера.

Саша на секунду замер, а потом искренне расхохотался.

— Отлично. Вы мне уже заплатили за спуск! Вы мне подарили отличный заголовок! Вперед!

Ее папочка попал в точку. Он прав. Если ты хочешь тусоваться в небедной компании, ты должен катить на таких вот лыжах с горы!

Девочка Даша Гребнева оказалась смышленой. Она быстро научилась кататься. А когда узнала, что Александр Павлович Артемов коллекционирует старые ламповые приемники, не поленилась привезти ему на Пятницкую «Сириус» на своей серой «восьмерке».

— Я нашла его в сарае на даче, — сказала она ему по телефону. — Он ваш. Время, говорит мой папа, не только деньги, но и услуги.

«Каков папа!» — снова изумился Саша. Но дар принял. И, как оказалось, не только этот. Надя, которая приехала к нему, была так похожа на Дашу, правда, издали…

А потом закрутился роман у Даши с Игорем. Он был многообещающим, этот роман, понимал Саша. Его сыну могло здорово повезти — любимая девушка и папа-спонсор. При хороших мозгах, которыми заполнена голова сына, при помощи его, отца, при деньгах тестя и любви жены Игорь мог стать звездой большого телевидения. Так мог ли он, Александр Павлович, отказать сыну в его просьбе? Мол, нет, не могу я сыграть такое.

«Сыграть», — он криво усмехнулся.

— Саша, мне что-то не по себе, — не услышал, а почувствовал он голос Нади.

— Брось, все обойдется, — заверил он, направляя машину в поворот.


10


Надя сказала это и пожалела, заметив усмешку на Сашином лице. Его слова «все обойдется», прозвучали для нее немного странно.

Обойдется? Но когда так говорят, это значит есть что-то такое, чего стоит опасаться?

Надя поерзала в кресле, пытаясь догадаться, что может быть не так. Саша с Игорем показали ей пленку, она ответила на их вопросы о том, что услышала для себя в словах песни, которую они пели в электричке. И добавила, что не только слова, но и искренность исполнителей уверила ее: да, потеряно не все, хотя казалось, надеяться больше не на что. У нее нет мужа, нет работы, нет своего дома. Но все это может появиться снова, потому что потери навсегда не бывает, это чистая выдумка.

— Нельзя потерять навсегда что-то, пока ты сама жива, — вот что я услышала в вашей песне, — объясняла Надя, глядя в камеру.

— Отлично, Надя. Ты очень искренна, — хвалил Игорь.

— Это тронет зрителей, — поддерживал его Саша. — Знаешь, хорошо бы вот о чем поговорить… — Он внимательно посмотрел на Надю.

— О чем же? — спросила она, уже предчувствуя, что он сейчас скажет.

— Людям нравится слушать о любви… — медленно произнес Саша.

— Отлично, отец. Я тоже хотел поговорить с Надей об этом, — поддержал Игорь. — Лучше всего зрители покупают любовь.

Надя вздернула подбородок, ее лицо порозовело.

— Он не точно выразился, Надя. Вернее, заговорил на нашем жаргоне, — поспешил на помощь сыну отец. — Игорь имел в виду, что самый высокий рейтинг у программ, где есть что-то про любовь. Понимаешь?

— Конечно, — сказала Надя, вспомнив, как ее тетка бросает все дела и садится перед экраном, когда идет мелодрама. — Это понятно.

— Так вот, если я спрошу тебя, Надя… — Саша улыбнулся. — Спрошу в прямом эфире… — Он умолк на секунду, а потом решительно продолжил: — Может быть, ты скажешь, что сумела найти не только работу, не только жилье, но и любовь? Ты ведь не считаешь, что любовь для тебя потеряна навсегда?

Надя открыла рот, потом закрыла, посмотрела на Сашу, вздохнула и сказала:

— Хорошо. Я скажу.

Она хотела добавить: правду. Она могла бы поведать всю правду, которую узнала. О себе и о нем. О том, с какой радостью ожидала встреч в мансарде, о том, что испытала, когда после того, как она подписала контракт в кафе на Третьяковской, он привез ее к себе на Пятницкую.

А на Пятницкой было вот как.

— Это тот самый баян, да? — Надя потыкала пальцем в жесткий черный чехол и вопросительно посмотрела на Сашу, который все еще лежал на кушетке. Он прикрылся махровой простыней в желто-зеленую полоску и, приподнявшись на локте, наблюдал за Надей.

— Да, тот… тот… — Он откашлялся, потому что горло снова перехватило. Надя наклонилась над баяном, стоявшим в углу, возле буфета, фанерованного вишней, своего ровесника. Она накинула на себя белую Сашину рубашку, доходившую ей почти до колен, но, наклонившись, приоткрыла бедра, и Саша поспешно отвел глаза. — Только не спрашивай, как называется, — предупредил он.

— Почему?

— Потому что название стерлось от времени.

— Ты такой усердный музыкант? Может быть, ты просто не хочешь признаться, что он все-таки был твоим настоящим кормильцем? — Надя повернулась к нему, уперев руки в боки. Незастегнутые полы рубашки разошлись, и круглые полные груди вынырнули из-под тонкой ткани.

Саша повыше натянул на себя простыню и деланно засмеялся. На самом деле ему хотелось не смеяться, а застонать, притиснуть ее к себе. Потом подмять под себя, уткнуться в горячую шею лицом и чувствовать, как на щеке бьется ее жилка…

Что с ним происходит, черт побери? Может быть, Кира права и он на самом деле похож на этого несчастного, точнее, трагического богомола? И впрямь ищет ту, в чьих жарких объятиях окончит свою жизнь? Саша усмехнулся.

Надя уловила эту усмешку и сказала:

— Смеешься, да? Но ты играл так здорово… Пожалуй, только моя подруга Мария играла и пела с похожим упоением. — Она снова повернулась к зачехленному инструменту, но теперь стояла прямо, и Сашино тело слегка успокоилось.

— Девушка-акын? — вспомнил он.

— Да. Она играла на домбре. Я тебе говорила о ней.

— Может, правильней сказать на думбре?

— Ее называют и так, — согласилась Надя. — Это казахский народный инструмент, по форме похожий на грушу. У него всего две струны, но Мария играет так, что кажется, струн втрое больше.

— А ты на чем-нибудь играешь? — спросил Саша.

— Нет… — Надя покачала головой. Потом запахнула полы белой рубашки и сложила руки на груди. — В селе, где я жила до института, не было музыкальной школы. Но я не жалею! — Она повернулась и внимательно посмотрела на Сашу. — Благодаря тебе я узнала, что умею слушать.

— Ты умеешь не только слушать, — прохрипел он. — Иди… иди ко мне. Скорее! — Саша больше не мог лежать и смотреть на Надю. Каждое движение ее, каждый звук ее голоса соблазняли. Он ничего не мог с собой поделать.

Надя засмеялась и склонила голову набок.

— Идти? К тебе? Но я хотела расспросить тебя еще о…

— Я все тебе расскажу… Все, что ты захочешь! — нетерпеливо манил он ее к себе рукой. — Иди…

Надя подошла к окну и резким движением задернула штору. Пластмассовые кольца со стоном прокатились по металлической струне. Комната погрузилась в полумрак, где самыми светлыми пятнами были их тела. Потом они слились в одно…

Подбирая с пола светло-голубые джинсы и натягивая их, Надя спросила:

— А ты учился в музыкальной школе?

— Недолго, — признался Саша, застегивая на груди белую рубашку, которая сохранила теплый Надин запах. — Меня исключили за двойки.

— Если бы они знали, как хорошо ты играешь на самом деле! — воскликнула она.

— И пою, — добавил он. — Я завлекаю девушек своими песнями. Молодых и красивых.

— Тоже мне, Орфей, — фыркнула Надя, засовывая ногу в плетеные черные туфли. — Знаешь, наверное, Мария научила меня вслушиваться в слова песен. Потому что в словах акына нет пустоты. В каждом свой смысл.

— Согласен. — Сашины ноги скользнули в рыжие мокасины.

— И ты знаешь, как странно, но все, о чем пела мне Мария перед отъездом в Москву, ну почти все сбылось.

— Почти или все? — Саша замер и, сощурившись, смотрел на Надю, которая, слегка отодвинув штору, гляделась в зеркало буфета.

Она засмеялась, продолжая расчесывать волосы, казавшиеся сейчас совсем темными из-за недостатка света.

— Да…

— А ты можешь мне сказать, что не сбылось?

— Нет, — просто ответила она. — Это моя тайна.

Вспоминая этот разговор, Надя порозовела. Не могла же она ему сказать, что Мария пропела ей о том, что она встретит мужчину, который останется с ней навсегда?


— Надя, я задал тебе вопрос, — повторил Саша. — Ты можешь рассказать про любовь?

— Да, — сказала Надя. — Я могу рассказать об этом подробно.

— Отлично, — похвалил Игорь, не подозревая, что она имеет в виду. Он думал только об обещании собственного отца: эта программа станет отличным фоном для рекламы мороженого его будущего спонсора. Антон Данилович мечтал, чтобы его удивили. Так и случится.

— Надя, я бы хотел еще вот что, — вспомнил Игорь, о чем просил Дашин отец. — Поскольку ты у нас идешь как специалист по мороженому, можешь сказать что-то такое, чего не знают те, кто его ест?

— Да, да, — поддержал Саша. — Ты уже сколько времени работаешь на фирме?

— Почти месяц, — сказала Надя.

— Наверняка хозяин заставил тебя что-то прочитать…

— Антон Данилович сразу же отправил меня на двухнедельные курсы, — засмеялась Надя. — Он считает, что мои инженерные познания надо обновить и приспособить к его производству. И он совершенно прав! Оборудование из Франции, такое новое, абсолютно другие показатели по энергоемкости.

— Вот, вот! Отлично. Давай еще что-нибудь, — потребовал Игорь, наставив на нее камеру.

— Я хочу сказать о том, что меня удивило, — начала Надя. — Оказывается, наши российские нормативные документы позволяют создать более трехсот видов мороженого. Представляете? Это же настоящая ледяная гора! А, по статистическим данным, россиянин съедает всего три килограмма мороженого в год, в то время как американец двенадцать.

— Так, хорошо! — похвалил Игорь. — Принимаем.

— Надя, я помню, как ты меня поразила в первый день нашего знакомства, — вмешался Саша.

— Чем же?

— Ты рассказывала про жирность мороженого, — ухмыльнулся он. — Честно скажу, я просто обалдел. Ел и никогда о том не думал.

Надя кивнула.

— Не только ты. Да, и вот еще о чем надо сказать. Мороженое бывает плодово-ягодное, молочное, сливочное и пломбир. В плодово-ягодном нет молочных смесей, оно сделано из натуральных соков, фруктовых пюре и сахара. — Надя держалась уверенно, как всякий человек, который знает, о чем говорит.

— Люди, склонные к полноте, и те, у кого неустойчивое давление, должны забыть о самом жирном мороженом — о пломбире. Ну сами посудите — в двухстах граммах пломбира целых тридцать граммов жира. Хорош кусочек сливочного масла, да? Порция масла на завтрак в каком-нибудь доме отдыха.

— Солдатская норма, — заметил Саша.

Надя кивнула и продолжила:

— Но я должна предупредить, что довольно часто в мороженое кладут не один молочный жир, а смешивают его с растительными жирами. Поэтому всем советую читать этикетку.

— Надя, ты просто молодец, — еще раз похвалил Игорь, предвкушая, как все это понравится Дашиному отцу.

— Я слышал, что есть мороженое для диабетиков? Его выпускает фирма «Винд», в которой ты сейчас работаешь? — спросил он.

— Да. Оно идет нарасхват, просто разлетается! — подтвердила Надя.

— Ну все, у меня больше нет вопросов. Ждем дня эфира, — сказал Игорь.

Они с Сашей поехали на Пятницкую. И Надя осталась у него до утра. В ту ночь они занимались любовью так страстно, как будто опасались, что остались вместе в последний раз.

«Это и было в последний раз», — подумала Надя. С тех пор они не встречались. Ее двухнедельная учеба закончилась, она работала каждый день. Саша с Игорем готовились к передаче и не могли терять ни минуты.

Что ж, вздохнула она, чувствуя на сердце тяжесть. Как бы там ни было, что бы ни случилось сегодня на передаче, она должна благодарить Судьбу, которая одарила ее вполне щедро — дала работу, да еще почти по специальности. Это Саша и Игорь устроили ее на фирму «Винд». Судьба подарила ночи удовольствия с Сашей и дни предвкушения этих удовольствий.

Клавдия Михайловна не спрашивала ни о чем, но по тому, как менялась Надя, было видно, что молодая женщина принимает отпущенное ей счастье с открытым сердцем.

— Кто только выдумал, — сказала она, когда Надя привезла первую зарплату, — что живому человеку можно потерять надежду?

— Точно, — кивнула Надя. — Это глупости.

— И кто поверит, что можно потерять живую Надежду? — добавила она. — Я имею в виду теперь уже женщину по имени Надежда.

— Да бросьте, Клавдия Михайловна, — отмахнулась Надя. — Это так, мимолетное летнее увлечение.

— Ты про себя? — серьезно спросила тетка.

— Ну… и про…

— Не ври, ладно? А он — что ему мешает на самом деле в тебя влюбиться?

— А зачем? Он мне рассказал, что не разведен до сих пор. Ему незачем, его жене тоже.

— Сегодня не разведен, а завтра свободен, — фыркнула Клавдия Михайловна. — Дело какое сложное!

— Я… я об этом сейчас не думаю, — отвернулась Надя.

— Ясно, — тетка поджала губы и сложила руки на груди. Этой грозной позы всегда боялись ее ученики. — Так ты попросила его записать передачу на кассету? Не забыла?

— Не забыла. И он обещал, — сказала Надя. — Я хочу послать родителям.

— Сперва мне покажешь.

— На чем?

— В школу сходим. Там есть на чем прокрутить, — заверила Клавдия Михайловна.

* * *


…Надя издали увидела здание из красного кирпича, куда они ехали. Студия кабельного телевидения. Она была здесь не раз, Саша привозил ее, чтобы она осмотрелась, привыкла. Он даже включил все лампы, которые будут светить во время передачи.

Сейчас ее загримируют, а черноволосая Кира станет отпускать фразы вроде этой:

— Ну чего ты из нее делаешь звездульку? Обычная провинциальная девушка, вот какой она должна быть. Так что незачем и грим тратить.

Она уже представляла, каким взглядом Кира окинет ее и Сашу, она знала, что Кира — бывшая Сашина любовница. Получила отставку, но не осознала до конца, что ее время ушло навсегда. Она наверняка думала, что едва закончится передача, как Саша потеряет к Наде всякий интерес.

«А сама я разве так не считаю?» — спросила она себя, когда Саша подкатывал к стоянке возле студии.

— Приехали, — объявил он.

Надя вздрогнула. А если это и есть ответ на ее вопрос?


11


— Ну как, Антон Данилович? — Игорь прижал трубку к уху, а его сердце бухало в груди. Он знал, что сейчас Гребнев сидит и смотрит их сюжет. — Вы ведь хотели, чтобы я вас удивил?

— Хотел, — согласился Гребнев, не отрываясь от экрана.

— Так я вас удивил? — добивался ответа молодой человек, запуская пятерню в волосы и привычно вороша их.

— Ты нетерпелив, — насмешливо заметил Гребнев.

— Почему? Ведь получилось здорово. Она… ничего не знала.

— Это видно. Но я не о том. — Гребнев шумно задышал в трубку.

— А о чем вы, Антон Данилович? — торопливо спросил Игорь.

Мужчина ухмыльнулся и похлопал рукой по кожаному подлокотнику кресла.

— Я о том, дорогой Игореша, — усмехнулся он, — что люди, которые вот так ворошат волосы, как ты сейчас, обладают нетерпеливым характером.

Игорь хмыкнул. Откуда он знает? Пока еще они говорят не по видеотелефону.

— Да знаю, знаю, — засмеялся Гребнев. — Не удивляйся. Я заметил с первого раза все твои жесты, и ты никуда от них не денешься. Это, знаешь ли, язык тела. Я умею его читать. Кстати, очень советую научиться. В жизни помогает. Как помогает все, что умеешь ты, но не умеют другие.

Рука Игоря сердито дернулась, как будто собираясь повторить свой привычный жест. Но он удержался, прошелся пятерней по столу, смахивая с его поверхности невидимые пылинки.

— А нетерпение — не самый лучший друг в деле, — заключил Антон Данилович.

— Так что же… — Игорь откашлялся. — Значит, вы не станете спонсором моей программы?

— Ну вот, ты снова торопишься, — засмеялся мужчина. — Просто не понимаю, как вы с Дарьей, оба такие нетерпеливые, выносите друг друга.

Игорь дернулся, словно собираясь выскочить из кресла.

— Дай-ка мне досмотреть до конца, дружок.

Игорь не клал трубку: сидел в студии и ожидал окончания рекламы.

Наконец зрители снова увидели вагон подмосковной электрички и двух бродячих певцов.

— А он что же, твой отец, на самом деле собирается на ней жениться? — внезапно спросил Антон Данилович.

— Да что вы! — фыркнул Игорь.

— А она знает? Надя Фомина знает, что это игра? — с пристрастием допрашивал Гребнев.

— Конечно нет. Иначе разве она сыграла бы вот так? Смотрите дальше.

На экране возникла Надя, ее глаза были полны слез. Вот-вот они покатятся по щекам.

Антон Данилович хмыкнул.

— Да, это сыграть нельзя. Нет, — он покачал головой. — Девочка влюбилась в твоего отца.

— Не она первая, — бросил Игорь. В его голосе снова прозвучала скрытая гордость.

— Понимаю. Хорош собой, умен, журналист. Неважно, что без денег.

— Без больших денег, — кинулся на защиту отца сын, задетый репликой Гребнева.

— Да, ты прав. — Антон Данилович усмехнулся. — Одно очко ты отыграл. Хвалю.

— Но разве мы играем во что-то? — спросил Игорь, предчувствуя нечто такое, чему не мог дать определение.

— Мы играем не во что, а на что. Мы играем, дорогой мой, на деньги, — Гребнев вздохнул, его большой живот колыхнулся под белой футболкой.

Игорь молчал, ожидая, что скажет дальше этот человек.

— Ты хочешь от меня денег, Игорь. Хочешь получить их и сделать карьеру на телевидении. Я могу их дать. И могу не дать.

— Но вы обещали…

— Да, но я сказал: если мне понравится твоя программа.

— Она вам не нравится? В ней столько о мороженом. В ней все, как вы хотели, — любовь, а на ее фоне мороженое фирмы «Винд».

— Есть, согласен. Но знаешь ли, мороженое мое натуральное. Без обмана. Никаких растительных добавок. — Он покачал головой. — А в твоем сюжете, как ты сам сказал мне только что — обман. Добавки, если по-нашему. Вот я и думаю, стоит ли это моих денег.

Игорь молчал, совершенно ошеломленный. Мог ли он предположить, что услышит такое — и от кого? От Гребнева! Он был уверен, что в той среде, где обитает Дашин отец, понятия искренности, правды, честности даже не ночевали.

— Что ж, отец у тебя артист, — похвалил Антон Данилович, глядя на экран.

— Он профессионал, — сухо бросил Игорь.

— А ты?

— Надеюсь, я тоже, — не без гордости признался он.

— Ага… Значит, и ты тоже… — Голос Антона Даниловича звучал задумчиво. — Что ж, я Дарью предупрежу.

— О… о чем? — Игорь побледнел, а по спине пробежал холодок.

— О том, чтобы не верила тебе, — сказал Гребнев, неожиданно легко поворачиваясь в кресле перед телевизором.

— Не верила? Мне? — голос Игоря сорвался и стал тонким.

— Ну да. Ты ведь хочешь ее денег, дружок. Разве нет?

Игорь побледнел и крепко сжал трубку.

— О деньгах я говорил с вами, Антон Данилович. И мы оговорили все условия. Даша здесь ни при чем.

— Пожалуй, — заметил Гребнев. — Ладно, кончаем ля-ля тополя. После побеседуем. — Он положил трубку.

Антон Данилович пересел на диван. Надя смотрела на него с экрана все теми же, полными слез, блестящими от избытка чувств глазами.

— Я даже не думала, что такое бывает…

Она рассказывала, а Антон Данилович поражался, какой искренней может быть женщина. Он знал, что Надя Фомина теперь работает у него, он принял ее, потому что было место инженера и потому что об этом попросили Александр Павлович Артемов и Игорь. Он помнил, что рассказала Даша после катания в горах, и счел своим долгом отблагодарить за внимание к его дочери.

У него всегда было особе отношение к женщине. Он любил свою жену, а когда родилась Даша, он испугался. «Девочка, как страшно», — подумал он. О беззащитности женщины в этом мире он знал слишком хорошо. Он знал, что мужчина ищет в женщине, и сам не раз находил это. Потом встретил Наталью, которая, при всей силе характера, все равно слабее мужчины.

Наверное, тогда Антон Данилович решил, что всегда будет помогать женщинам. Нет, он не собирался объявлять себя рыцарем, но при случае, если таковой представится, не оставит их без помощи и внимания.

Он смотрел и слушал.

— Я… я люблю его, это правда, — говорила Надя, а Александр обнимал ее, прижимал к себе. Что-то неясное шептал на ухо. Это было покруче, чем в мыльной опере. Потому что это все-таки натуральный продукт. Со стороны Нади — точно, решил Гребнев.

Антон Данилович стал еще внимательней присматриваться к Александру Павловичу Артемову. Но и в его словах, в его движениях не мог уловить игры. Как играют мужчины, он хорошо знал, много раз наблюдал, сам участвовал.

Гребнев усмехнулся. Интересно, где же истина?

Потом камера наехала на лица обоих героев, то были лица счастливых людей.

Так неужели?.. Антон Данилович дождался, когда пройдут титры, а потом проговорил с насмешкой в голосе:

— Какой же ты щенок, Игореша. Какой же ты еще щенок! — И громко засмеялся. — Дарья! Дарья! — крикнул он.

На лестнице раздался быстрый топот.

— Папа! Что? Что случилось?

— Ты можешь мне сделать одолжение?

— Конечно, сам знаешь. Все, что скажешь.

— Значит, так… — Он наклонился к дочери и зашептал ей на ухо.

— Поня-я-тно, — протянула Даша и посмотрела на отца.

— Мы не должны опоздать! — предупредил он ее.

— Ни за что! Я сейчас же привезу их всех.

— Давай, гони.

— Пап, можно я возьму мамину машину? — В голосе прозвучала такая искренняя надежда, что, попроси она его джип «Лексус», он бы не отказал.

— Можно. Она не узнает про это на своей Сицилии. — Отец подмигнул дочери и, как всегда, залюбовался свечением ее круглых синих глаз. — Да, перед тем как унестись на вожделенном «пежо», распорядись, чтобы стол накрыли наверху, в большой гостиной.

После того как дочь исчезла, Антон Данилович направился к своему винному погребку.

Это только кажется, что настоящего погреба нет и быть не может в многоквартирном доме. Неправда, ухмылялся Гребнев, подходя к винному шкафу в своем кабинете. По сути — самый настоящий погреб. В нем есть все условия для того, чтобы напитки хранились при нужной температуре, влажности, защищенные от посторонних запахов. Этот шкаф ему подарили партнеры по бизнесу на минувший юбилей, как человеку, у которого есть все.

Он открыл дверцу и прошелся глазами по верхним полкам. Там лежали рядком красные вина, потому что здесь теплее, восемнадцать градусов, и они всегда готовы к подаче на стол.

На полках ниже — температура тоже ниже, значит, вина здесь могут долго храниться.

Антон Данилович прикусил верхнюю губу, что означало полную погруженность в тему, свел брови. Внизу лежали белые вина, там холоднее, но белому вину полагается быть холоднее красного. Ага, вот и шампанское, на самой нижней полке.

Он наклонился и вынул бутылку, повертел перед глазами. Что ж, ради такого случая можно открыть и французское. Его температура — Антон Данилович обхватил рукой бутылку — как раз градусов шесть-восемь. Это подтвердил и термометр.

— Та-ак, — выдохнул он. — А какое нам предпочесть из красных? — спросил он себя, хотя рука сама уже тянулась к испанской бутылке. — «Риоха»!

Он сам привез его, когда ездил по делам на северо-восток Испании. Влюбился в это вино, по стилю напоминающее классическое бордо.

Он вынул бутылку. Вино урожая 1994 года. Что ж, то был очень хороший год для вина.

Гребнев втянул воздух, словно пытаясь ощутить аромат, который его тогда поразил. Запах ванили, ягод, солнца и пряностей… Как весело…

«И сейчас должно быть весело», — усмехнулся он. Наверняка все забурлят, как море, когда узнают, чего ради он собрал их у себя в гостиной.

Антон Данилович закрыл винный шкаф и подумал, что неплохо бы заказать еще один, со встроенными шкафчиками для хранения сыров и сигар.

Сигары! Отличная мысль. Главное — своевременная, похвалил себя Антон Данилович. Вот что ему сейчас просто необходимо.

* * *


Дарья унеслась как на крыльях: прокатиться на красном «пежо» матери — это что-то! Она хорошо водила машину, и ей не терпелось, чтобы все увидели, на чем она катается.

Она позвонила по мобильнику Игорю, удивилась его напряженному голосу, но отнесла это на счет усталости. Потом услышала возбужденный голос Александра Павловича.

Да, они согласны приехать к отцу.

Дарья знала, что оба Артемова хотят, чтобы ее отец стал спонсором программы Игоря. Она тоже этого хотела. Но отец, кажется, придумал что-то очень крутое. Ей вспомнилась его фраза перед ее отъездом в Швейцарию:

— Жизнь, девочка, это слалом. Никуда не денешься. Крепко стой на ногах. И научись — на горных лыжах.


Саша и Надя уехали из студии сразу после передачи. Он молча гнал машину на Пятницкую, не спрашивая ее согласия. Его сердце разорвалось бы на части, если бы могло это сделать.

Получилось. Передача получилась. Он это чувствовал, он это знал. Значит, помог своему сыну, и теперь тот получит желаемое…

А он? Как быть ему? Он чувствовал, что Надя сидит сейчас, словно ватная кукла, совершенно без сил. Сказать ей, что она молодец, отлично ему подыграла?

Но не мог он этого ей сказать, потому что она не играла. Она говорила о своей любви к нему. Как будто была наедине с ним. Как будто ее не заботило то, что на них смотрят тысячи людей.

Он едва не застонал и резко крутанул рулем, уворачиваясь от длинного автобуса, отвалившего от остановки.

— Черт побери, — выругался он.

— Саша, отвези меня на вокзал, — тихо попросила Надя.

— На вокзал? Зачем?

— Я устала, — сказала она. — Я поеду в Часцы.

— Сейчас приедем ко мне, расслабимся.

— Я уже расслабилась. Слишком, — усмехнулась она. — Я это поняла…

— Надя, все было замечательно. Я тебе так благодарен… — начал он, потом умолк, не зная, что говорить дальше.

На счастье, зазвонил мобильник, и Саша схватился за него, как будто в нем заключалось спасение.

Это оказалась Дарья. Передавала приглашение отца.

— Хорошо, — сказал он. — Мы едем.

Он отключился и посмотрел на Надю.

— Надя, я прошу тебя. Сделай еще одно усилие. Мы должны поехать к Антону Дмитриевичу…

Надя закрыла глаза и почувствовала, как слезы покатились по щекам. Она ничего не могла с собой поделать.


Звонок Дарьи застал Игоря в дороге. Он ехал домой, чтобы на свободе поразмыслить, что же все-таки случилось и как ему к этому относиться? Он не был уверен, что это полный провал для него, что он не получит денег от Дарьиного отца. Сейчас он думал только об этом.

— Приеду, — сказал он, хотя ему совсем не радостно было разворачиваться и катить обратно в Крылатское.


Стол в гостиной уже был накрыт, белая скатерть накрахмалена до хруста, как любил Антон Данилович. Такая скатерть всегда украшала званые обеды у его бабушки. Он запомнил ощущение праздника навсегда, и ассоциировалось оно у него с такой вот скатертью. Сверкало серебро приборов, мерцал хрусталь. Возле двух тарелок с золотой каймой он положил два бумажных колечка.

Антон усмехнулся. Об этом знают не все, только заядлые курильщики сигар. Бумажные колечки с маркой «Ромео и Джульетта» давно стали знаком тайного брака. Ими обмениваются сразу после напутствия какого-нибудь лихого священника.

У Антона Даниловича были в запасе гаванские сигары этой марки. Он, довольно ухмыляясь, снял с них кольца, покрутил. Александру подойдет по размеру, Наде будет великовато, но это же символ, в конце концов.

Наконец гости приехали. Припарковались возле дома на Осенней улице почти одновременно. Дарья была рада, что все увидели, как она выпрыгивает из-за руля красного «пежо».

В лифте, который возносил их на последний, двадцать второй этаж, она загадочно сверкала глазами и только смеялась в ответ на все вопросы.

— Сюрприз! — отмахивалась Даша, подмигивая всем сразу.

Квартиру на последнем этаже Антон Данилович выбирал сам, с особой целью. Он узнал, что может купить чердак над ней, и купил. Получилась двухэтажная квартира. На чердаке он устроил огромную гостиную, куда и провели сейчас гостей.

Сверху виднелась россыпь московских огней. Наде эти огни показались похожими на те звезды, под которыми они сидели с Клавдией Михайловной. В тот поздний вечер, когда тетка говорила с ней о любви, о счастье, об удаче.

«А что, — подумала Надя, она была не так уж не права». Сколько всего произошло с ней с весны, когда она приехала в Часцы из Копчагая. Столько, что не произошло бы и за всю жизнь в том крошечном казахском городке. Так может ли она обижаться? На кого-то, на что-то? Она взрослый человек, и давно поняла, что следует с благодарностью принимать все то хорошее, что дает тебе наступивший день.

Надя почувствовала, что Саша наблюдает за ней исподтишка, и улыбнулась ему, впервые после окончания передачи не стала прятать свои глаза, посмотрела прямо на него.

— Красиво, правда?

— Похоже на звездопад.

— Итак, где тут наши звезды? — в гостиную легкой походкой, удивительной при его большой комплекции, вошел Антон Данилович Гребнев. — Вот они, вот! — Он протянул руки Наде и Александру, пожимая их. — Искренне рад. Я тронут. Правдиво. Успех. Я поверил. — Он одобрительно покачал головой. — Хочу поздравить. Надеюсь быть первым, — подмигнул он.

Надя смущенно улыбнулась, а Саша напрягся. Что он имеет в виду?

Игорь недоуменно посмотрел на отца. В его глазах стоял вопрос, который можно было прочесть так: «Это правда?»

— Звезды садятся рядом. Там, возле тарелочек, вы кое-что найдете. Если непонятно, объясню.

Он наблюдал за Надей и Артемовым, которые усаживались на стулья и всматривались в то, что лежало перед ними.

— А вы, Дарья и Игорь, напротив. Я во главе, как и положено главе! — Он засмеялся.

Надя взяла со стола бумажное колечко, повертела в руке и каким-то обыденным, привычным движением надела на безымянный палец правой руки.

— Вот молодец! — воскликнул Антон Данилович. — Ты правильно догадалась. Хвалю. Ну, а вы, Александр Павлович? Вы наверняка знаете, что это.

— Это сигарное кольцо, — сказал Саша, разглядывая бумажный ободок.

— «Ромео и Джульетта», — поспешил объяснить хозяин дома. — Вы знаете, когда используют эти кольца?

Гости молчали.

— Объясняю. Этими кольцами обмениваются молодые, заключая тайный брак, — громким шепотом произнес он.

Все потрясенно молчали. Надина рука замерла на белой скатерти, тонкие пальцы были цвета молочного мороженого. Саша смотрел на бумажное кольцо, не поднимая головы.

— Я поверил всему, что вы сказали в передаче, — продолжал Антон Данилович. — Поэтому поспешил первым поздравить вас. — Он повернулся к Игорю. — Ты знаешь, друг, я рад, что ты ошибся.

Игорь, ничего не понимая, уставился на хозяина дома, боясь моргнуть и в это время упустить что-то необыкновенно важное.

— Да, да. Ты ошибся, — заверил его Гребнев, — сказав мне, что твой отец играет. — Антон Данилович засмеялся. — Когда ты повесил трубку, я досмотрел передачу до конца. И понял, что они оба не играли. Если даже сами думали, что играют. — Он довольно прищелкнул пальцами. — Помнишь, я обещал тебе дать денег, если ты меня удивишь?

Игорь молча кивнул.

— Ты удивил меня дважды. В первый раз тем, что не заметил искренности своих героев, а во второй — ты на самом деле сделал отличную, потрясающую передачу. — Он смотрел на Игоря, лицо которого сперва побледнело, потом покраснело. — Итак, уважаемые дамы и господа, — произнес Гребнев, — я объявляю следующее. — Он умолк, его глаза озорно блестели. — Я готов стать твоим спонсором, Игорь. И даже если Дарья даст тебе отставку или… Или ты ей… — Все замерли и не дышали. — …я останусь твоим спонсором. У тебя есть мозги, у меня есть деньги. Соединив это, мы многократно увеличим капитал. Кое-что, — уголки губ насмешливо поехали вверх, — достанется и тебе, обещаю. — Гребнев подмигнул Игорю.

В гостиной повисла тишина. Было слышно, как внизу бьют настенные часы.

— Ура! — закричала Даша и вскочила со стула. — Игореша! Как я рада! Александр Павлович! Надя! Папа! Я всегда знала, что ты необыкновенный!

Надя оторвала глаза от своей руки на столе, потом убрала ее и потянулась к Саше.

— Хочешь, я помогу тебе? — спросила она, улыбаясь. Она заметила, как он неловко натягивает бумажное кольцо на безымянный палец правой руки.

— Хочу, — сказал он и протянул к ней руку.

Холодными пальцами Надя надела кольцо ему на палец.

— А теперь, — услышали они голос Антона Даниловича, — почему бы вам не обменяться горячим поцелуем? Шампанское! Музыка! — воскликнул он и вынул бутылку из ведерка со льдом.

Музыка зазвучала, и едва губы Саши и Нади коснулись друг друга, все услышали:

— «Кто сказал, что надежда потеряна, кто это выдумать мог»…

Все замерли. Это были голоса Саши и Игоря. Где взял эту запись Антон Данилович, не знал никто.


Эпилог


— Так что же, ты женился на мне из-за денег? — насмешливо спросила Надя, отодвигаясь от Саши на широкой гостиничной кровати.

— Ну да, я сразу догадался, что у тебя счет в зарубежном банке, — засмеялся он.

— Ага. Только деньги положены на очень долгий срок. Моя жизнь наверняка окажется короче, — фыркнула она и приподнялась на локте.

— Надя, я должен тебе сказать одну очень важную вещь.

— Хочешь сделать какое-то признание?

— Да. Я обязан это сделать. А то не успею.

— Давай.

— Ты потрясающая женщина, Надя, — сказал Саша и потянул ее на себя. — Невозможная.

Надя со смехом поддалась.

— Значит, ты женился на мне не из-за денег, — пропела она, падая на него, как тряпичная кукла. Его тело все еще было горячим.

— Деньги — дым, — философски заметил он. — А любовь…

— огонь, — подсказала она. — А если говорят, что нет дыма без огня, то…

— …то значит, если есть любовь, то будут и деньги, — подхватил Саша.

— Разве то, что мы сейчас в Париже, в отеле «Норманди», и наши окна смотрят на Лувр, не подтверждение этому? — спросила она.

— А мы с тобой в командировке от фирмы «Винд».

— В свадебной командировке, — засмеялась Надя.

— Я рад за нас, Надя, — совершенно серьезно сказал Саша. — Ты просто не представляешь, как я рад.

— Я тоже.

Она наклонилась и поцеловала его.

В их окнах отражался Лувр. На полу валялась карта Парижа, которую так старательно склеивала скотчем Даша Гребнева. Наконец-то она ее пристроила. Мать хотя и обещала взять карту с собой, в последний момент заявила:

— Я не поеду этой осенью в Париж. Пусть едут другие.

И другие поехали.

— Надя, я очень хочу познакомиться с твоим Николкой, — сказал Саша. — Мне почему-то кажется, что мы с ним понравимся друг другу.

— Уверена. Ведь мы с твоим Игорем, кажется, понравились другу друг?

— Он тебе так благодарен, Надя.

— За спонсора?

— И за твою любовь к его неприкаянному отцу, — сказал Саша, обнимая Надю и теснее прижимая к себе.

— Ах, ах, какие мы несчастные, — передразнила Надя его интонацию. — А ты знаешь… ты меня удивил, — призналась она.

— Чем же? То есть я понимаю, что на самом деле я человек удивительный, каких поискать, — улыбнулся Саша. — Но что удивило тебя сильнее всего?

— Сказать правду? Да?

— Сказать! — потребовал Саша.

— Что ты нисколько не ошибся в размере и купил мне обручальное кольцо точь-в-точь, какое нужно. — Она приподнялась у него на груди и повертела перед носом правой рукой.

Он засмеялся и снова прижал ее к себе.

— Получив бумагу о разводе, я сразу поехал в ювелирный. И сказал продавщице, что у меня прелестная маленькая жена. — Он вздохнул. — Ты знаешь, она почему-то поверила. И дала мне это кольцо…

В Лувре давно погасли огни, а Саша и Надя все еще не спали. Да и как они могли уснуть в медовую неделю в Париже?