Такая как есть [Запах женщины]
Вера Кауи


Героиня романа Ева Черни добивается всего, о чем она мечтала, для нее не существует запретов и препятствий, она не боится рисковать. Ее врожденный дар – возвращать женщинам красоту и молодость – приводит ее на вершину успеха: ее косметику и духи знают во всем мире.

Блестящая женщина, Ева легко распоряжается чужими жизнями, но почему же в ее собственной события не всегда происходят по ее сценарию? Почему тайны, которые Ева тщательно прячет от посторонних глаз, снова и снова преследуют ее?


Вера Кауи

Такая как есть


1


Кембридж, 1988

На вопрос Макса привратник ответил:

– Доктор Александра Брент предупредила о вашем приезде и просила передать вам вот это… Вас проводить?

– Нет, спасибо, – ответил Макс и развернул записку, написанную знакомым четким почерком Алекс. Записка была короткой:

«Жаль, что я не смогла встретить тебя, Макс. Но я принимаю экзамены. Иди прямо ко мне. Бутылку «Джека Дэниэлса» найдешь в буфете. Столик у «Леонардо» я заказала. Что случилось на этот раз?

Алекс».

«Как у павловской собаки при виде зажженной лампочки, – раздраженно подумал Макс, – мое появление у Алекс связывается только с плохими вестями. К сожалению, на этот раз так оно и есть, моя девочка. Я вынужден сообщить, наверное, самую страшную новость в твоей жизни. Но все-таки лучше, если это сделаю я, чем кто-либо другой…»

Окна комнаты Алекс выходили в сад во внутреннем дворике. Ранние сумерки уже окутали окрестности влажной мглой. Но Алекс, уходя, задернула занавеси, и в комнате было уютно и тепло, благодаря камину, где догорали поленья. Макс скинул плащ, прошел в комнату, без труда отыскал бутылку виски. Она оказалась непочатой. Макс придвинул кресло к камину, скрестил ноги и налил себе порцию «Джека».

По дороге в Кембридж он попал в пробку из-за аварии у Бишопс-Стортфорда. Но ради Алекс он готов был выдержать и не такие трудности.

«Когда я приезжал сюда в последний раз? – подумал он. – Почти год назад. Как быстро пролетело время!»

Макс поднялся и поставил кассету. Подчиняясь волшебным пальцам Эрла Гарнера, мысли его устремились вслед за чудесной мелодией «В туманную даль»… «Алекс, Алекс! Не спеши… Ради Бога, не спеши на этот раз…» – подумал он, еще раз поражаясь тому, с какой быстротой пролетело время. Еще вчера студентка-первокурсница Кембриджа, Алекс – теперь доктор филологических наук Александра Брент – сама принимает экзамены.

Макс нахмурился. Его длинные пальцы принялись барабанить по кожаному подлокотнику кресла: он никак не мог решить, налить ли ему еще немного виски или нет. Но тут дверь открылась и вошла Алекс. Не так, как она входила обычно – с неповторимой медлительностью морского судна, – а стремительно, будто ворвался ветер. Удивил его и румянец, полыхающий у нее на щеках, и зеленые глаза – обычно такие же спокойные, как и она сама, – сегодня сияли, словно она была чем-то воодушевлена.

– Прости, что заставила тебя ждать, Макс. – Алекс подошла к нему, обняла и поцеловала. – Страшно рада видеть тебя.

– А я как раз сидел и думал, что не был у тебя почти год. Как долго…

– Ничего, ты за это время не постарел ни на йоту, но вот подстричься тебе не мешало бы. – Она провела рукой по его волосам – все таким же темным и волнистым. Виски, правда, слегка тронула седина. Но сколько Алекс себя помнила, столько же она помнила и эту раннюю седину Макса.

– И тебе тоже, – ответил комплиментом на комплимент Макс.

– Какие еще будут замечания?

Макс с шутливой серьезностью нахмурился:

– Ты нарочно покупаешь свои дешевые костюмы на несколько размеров больше, чтобы казаться постарше и посолиднее, как и полагается доктору филологических наук? Проконсультировалась бы хоть раз со мной, когда будешь обновлять свой гардероб…

– Прошу прощения, – кротко ответила она, – но сколько я тебя знаю, ты постоянно занят только делами мадам. Тебе не так уж часто удается выбрать время для встреч со мной… Обычно ты приезжаешь только с каким-нибудь поручением…

– Но сегодня я просто приехал к тебе…

– Да ладно, Макс! Ты же знаешь, как я рада видеть тебя, независимо от повода, по которому ты приехал. Хочешь чаю?

– И чем больше бутербродов, тем лучше. А чай у тебя какой? Если можно, завари индийский, а не китайский.

Алекс с завистью оглядела его:

– Как это тебе удается: ешь, как волк, и не прибавляешь ни грамма?

– Я много и усердно работаю.

– И мадам подгоняет тебя хлыстом?

– Хочешь, чтобы я показал рубцы?

Алекс засмеялась, двинувшись в сторону маленькой кухоньки.

– Какие новости от Криса? – крикнула она оттуда. – Он все такой же капризный, как и прежде?

– Нет. Теперь уже нет.

– Сколько ребер он переломал на этот раз? И какую по счету машину разбил? Четвертую?

– Пятую. На этот раз «порш», который он купил всего десять дней назад.

– Глупый мальчишка! – Алекс вернулась в комнату с подносом, на котором горкой лежали бутерброды, масло, ножи и вилки. Она нахмурилась и оттого, что расстроилась, и оттого, что рассердилась. – Ну когда же он наконец уймется и поймет, что, даже если мчаться со скоростью тысячу километров в час, все равно ему не вырваться из цепких рук матери. – Она протянула Максу тарелку и вилку. – Надеюсь, на этот раз ты приехал не для того, чтобы отвезти меня к нему и снова усадить у постели? Он такой нетерпеливый больной, ему настолько невыносимо скучно лежать…

– Нет, он не посылал меня за тобой…

Алекс нахмурилась еще больше:

– Тогда в чем же дело? Ведь что-то произошло, не так ли? Когда ты мне позвонил из Америки, я по твоему голосу сразу почувствовала – случилось неладное.

Макс внимательно рассматривал бутерброды.

– Авария. И более серьезная, чем прежние.

Алекс села.

– Насколько он плох? – и по тому, как она спросила, чувствовалось, что она приготовилась к самому худшему. – «Порш» – очень надежная и безопасная машина. Наверное, он несся со скоростью сто миль в час?

– Сто тридцать…

– О Боже! – Алекс всплеснула руками.

– Крис в клинике, – продолжал Макс.

– В клинике? Ему будут делать пластическую операцию? – в голосе ее слышалась тревога. – Он не обгорел?

– Нет. Он лежит в реанимационном отделении в состоянии комы. Его жизнь поддерживают только аппараты. Клинически он мертв. Но твоя мать не позволяет отключить аппараты. Вот почему я здесь: хочу попросить тебя приехать туда и убедить ее оставить тело Криса в покое.

Лицо Алекс стремительно побелело, словно по нему мазнули белой краской, но голос ее был бесстрастен:

– Моя мать никогда в жизни не снизошла до разговора со мной, почему ты решил, что она послушает меня теперь?

– Потому что ты, несмотря ни на что, ее дочь.

– Предмет ее бесконечных сожалений…

– Она сейчас не в себе, Алекс. Ты же знаешь, как она боготворила Криса. По ее требованию из отделения убрали остальных пациентов, она собрала всех специалистов, которые имеют отношение к мозговым травмам… Она не отходит от Криса ни на шаг с того самого момента, как приехала в клинику… Не ест, не спит, не разговаривает ни с кем…

– Когда это случилось?

– Неделю назад. Врачи ей твердят, что он умер, когда его еще везли в машине – мозг уже отключился. Но она не желает их слушать. Дело в том, что… – Макс немного помедлил, – удар был страшный. Череп раскололся, как яичная скорлупа.

Алекс закрыла глаза. Макс сжал ей плечо, но Алекс оставалась все такой же сдержанной – выработанная с детских лет защитная привычка – единственное ее оружие – не изменила ей и сейчас.

– Нужно убедить Еву…

– Но она никогда не считалась со мной, с чего ты взял, что сейчас мои доводы подействуют на нее? Тем более в такую минуту. Ко мне следовало обращаться в самую последнюю очередь.

– Именно так я и поступил. Пока ничего не помогло. Я прошу тебя – ради Криса – попытайся прекратить это издевательство над его телом. Твой брат мертв. И толку оттого, что всевозможные аппараты поддерживают жизнь в его теле, нет никакого. Он – труп.

Вдруг в комнате стало тихо – мелодия оборвалась. Ни Макс, ни Алекс до сих пор не замечали, что музыка продолжала звучать. Сейчас в комнате сразу наступила гробовая тишина, которую нарушали только потрескивание дров в камине да шум кипевшего чайника. Алекс встала:

– Мадам спрашивала про меня?

Макс ответил как всегда прямо, без обиняков:

– Нет. – Но когда Алекс повернулась, чтобы пойти на кухню, он добавил: – Ей сейчас ни до кого и ни до чего нет дела. Она ни о ком, кроме Криса, не говорит и ни о чем другом не в состоянии думать. За все это время она ни разу не взглянула в зеркало – это о многом говорит.

– И ты считаешь, что она обратит внимание на мое появление?

– Ева иррациональная натура. И не исключено, что твое появление переключит ее внимание.

– Скорее лед загорится… – проговорила Алекс и вышла на кухню за чаем.

– Нельзя исключать ни единой возможности, ни одного шанса… У меня ощущение, что мать все-таки втайне уважает тебя за то, что ты – как и она – сама себя сделала. Просто у вас разные цели и разные средства.

Алекс вернулась с подносом, на котором теперь стояли вазочка с печеньем и чашки для чая. Как и заварной чайник, они были итальянской работы – не очень старые, не из антикварного магазина, но выполненные неизвестным мастером с большим вкусом. Как и мать, Алекс испытывала непреодолимое влечение к красивым вещам.

От чая исходил густой аромат – какой любил Макс. Он отметил, что рука Алекс, когда она разливала чай, не дрогнула, выдержка не изменила ей и в эту минуту. «Моя девочка», – с гордостью подумал Макс.

– Скажи, – проговорила Алекс, – почему в газетах не появилось никаких сообщений о случившемся?

– Потому что она запретила. При ее положении это не составляет труда. Ни полиция, ни врачи не выдают никакой информации.

– Значит, она в самом деле в трансе. Ведь Ева никогда не брезговала никакой рекламой. Ничем, что могло бы привлечь к ней внимание. И если она в таком состоянии, то тем более не захочет встретиться и со мной, Макс. Именно сейчас. Это бесполезно.

– Господи! Ты ведешь себя в точности, как она! Она тоже никогда не может ни простить, ни забыть ничего. Ты пойми, она уже в какой-то степени привыкла к тому, какие лица ее окружают. Возник определенный баланс. Вот что тревожит меня. Никто не в состоянии нарушить его. Никто не может принять решение. Деньги текут, как вода.

– Видишь, что значит работать в компании, которую возглавляет женщина. Неужели и ты ничего не можешь сделать? Ты ведь всегда умел убедить ее.

– Более или менее. Но последнее слово всегда оставалось за Евой. И если она принимала какое-то решение, ни Бог, ни дьявол не в состоянии были остановить ее. И здесь я бессилен. А делать что-то надо.

– Только человек, которому она доверяет, способен на такое.

– Я пытался. Сто раз. Но ты знаешь, какой она бывает непробиваемой иной раз. И миллионы, принадлежащие компании, сейчас уходят на ветер. Мы должны сделать все возможное, чтобы остановить это безумие. Разве ты не об этом написала в своей последней книге? Разве не по этой причине Джен Эйр оставила мистера Рочестера? У нее не оставалось другого выбора. Она действовала так, как подсказывало ей чувство самосохранения. И ты показала, кто из них действовал верно. Я сейчас делаю то, за что твоя мать мне платит деньги. Да будь я проклят, если позволю, чтобы компания рухнула из-за безумной прихоти. И ты должна помочь мне в этом. – Макс замолчал и откинулся на спинку кресла.

– Я и понятия не имела, что ты читаешь мои книги, – проговорила Алекс. Было заметно, что она польщена.

– Закончил читать, пока летел сюда на самолете. И не жалею. Более того, я не мог оторваться, пока не дочитал до конца. Надеюсь, что она и дальше будет хорошо продаваться. – Макс протянул ей чашку, чтобы она налила еще чаю. – Ты послала хоть один экземпляр матери?

– Ты что, шутишь? Ты же знаешь ее принцип: женщинам мозги ни к чему, им нужна только красота, поскольку она обладает большей властью, чем что-либо другое. Именно красота женщины способна заставить мужчин добыть все необходимое.

– Но у самой Евы незаурядный ум.

– Который она старательно скрывает от других.

– Потому что обладает еще одним даром, который заставляет мужчин напрягать свои извилины. Она умеет разжечь в них вожделение.

– Что мне противно, – заметила Алекс. – Все, чем занимается мать, вызывает у меня отвращение. Она делает все, чтобы разукрасить фасад, за которым может скрываться пустота. Сейчас она, наверное, и в самом деле не в себе – ведь Крис значил для нее так много. Он был ее собственностью. Если бы она по-настоящему любила его, то дала бы ему возможность заниматься тем, что ему нравится. Но она не способна любить никого, кроме себя.

– Разве я не понимаю, о чем прошу тебя? Хорошо понимаю. – Макс помолчал. – Но Крис ни секунды не стал бы колебаться, если бы тебе потребовалась помощь. И уж коли ты всячески старалась защитить его от влияния матери, пока он был жив, то какого же черта ты отказываешься помочь ему сейчас, когда он, бедняга, не в силах ничего сделать! Я ведь не прошу приносить себя в жертву. Просто попробуй помочь мне выбраться из мышеловки. Неужто это так трудно?

– В такую минуту – да…

Он испытующе оглядел ее из-под тяжелых век:

– Что-то произошло, да? Ты появилась с таким лихорадочным румянцем. У тебя какие-то перемены?

– Мне только что сообщили, что комиссия выдвигает меня на премию Ревесби.

– Твою книгу?

– Да. «Исследование в противопоставлениях». Если я получу премию, то стану профессором.

– Твоя мать, конечно, несколько удивится.

– Ей совершенно наплевать на все академические звания и все эти научные премии. Я добиваюсь всего для себя, а не для того, чтобы доказать ей, кто я есть.

– Лжешь, – заметил Макс холодно. – Все, что ты делаешь, только подтверждает обратное. Ты изо всех сил стараешься доказать, что отличаешься от нее. Заранее поздравляю, но не понимаю, почему одно мешает другому.

– Очень даже мешает. Сейчас я просто доктор филологических наук Александра Брент. Мое имя никак не связывается с Евой Черни, у которой было пять мужей и бесчисленное количество любовников. Наши миры находятся в разных галактиках. И я не хочу, чтобы они соприкасались.

Макс молчал. Ничего удивительного. Работа в университете требует респектабельности. Имя преподавателя, конечно же, не должно связываться со всякого рода светскими скандальными хрониками. В отличие от матери Алекс старается избежать внимания прессы. Они и во всем остальном являют полную противоположность друг другу. Одна – сказочно хороша собой, сексуально притягательна, ни на секунду не сомневается в своей власти над мужчинами и в том, что имеет право вертеть ими, как ей вздумается. Другая – только и мечтает о том, как бы укрыться от взгляда посторонних, страшно уязвима и неуверенна в себе.

«Моя религия – это красота, и в ней я играю роль жреца», – не раз повторяла Ева. И когда родился сын, она сразу принялась боготворить его на свой манер: «Посмотрите, какая у него бархатистая кожа… а глаза? Вы когда-нибудь видели такого очаровательного ребенка?» – восклицала она, обращаясь то к одному, то к другому, забывая о том, сколько раз уже задавала им этот же самый вопрос. «Он такой хорошенький, что я готова его съесть», – говорила она, кидаясь обнимать своего малыша, покрывая поцелуями его с ног до головы, пока он не начинал верещать и отбиваться.

«И она-таки «съела» его», – подумал Макс печально.

Однажды, улучив удобный момент, когда Ева находилась в отличном расположении духа, Макс спросил: «Почему ты так настроена против Алекс? Неужели только из-за того, что она недостаточно красива с твоей точки зрения? Но ведь она – глубокая натура, и с ней интересно разговаривать». – «Разве женщина создана для того, чтобы с ней разговаривали?» – отрезала Ева. «Но и это ей необходимо, чтобы…» Ева резко повернулась к нему: «Не стоит больше заговаривать со мной на эту тему. Это не твое дело. Пойми раз и навсегда, Макс…» – «Хорошо, как скажешь», – миролюбиво согласился он. Но не перестал размышлять над тем, почему все сложилось именно таким образом.

Комната Евы на верхнем этаже виллы напоминала ему чем-то комнату Синей Бороды. И Ева не дала ему ключика от нее. Когда же Макс попытался разведать что-нибудь, что помогло бы найти объяснение, то обнаружил, насколько тщательно Ева замела следы. Он не смог найти никаких достоверных свидетельств ранее 1960 года, когда ей стал покровительствовать Генри Бейл. Бесконечные интервью, многословные статьи, небольшие подписи под фотографиями и пространные описания того, как она шла к вершине славы, – оказались вариациями на одну и ту же тему, тасованием одной и той же скудной колоды фактов. И нигде не говорилось ничего определенного о более раннем периоде ее жизни, куда уводила ниточка, связанная с Алекс. Как раз эта часть биографии оставалась самой таинственной, хотя у всех, кто брал у нее интервью, не возникало сомнений, что Ева вывернула ради них всю подноготную.

«Если бы Крису достался ум Алекс, а ей – его красота, интересно, как бы все повернулось?» – подумал Макс и вздохнул:

– Ну что ж…

Алекс не отрывала от него тревожного взгляда:

– Я знаю, чем обязана тебе, Макс, но…ты просишь невозможного. Я живу своей жизнью, и моей матери нет никакого дела до нее…Увидев меня, она только почувствует неприязнь, которая еще больше обострит ее чувство потери. Она поднимет глаза и скажет что-нибудь оскорбительное в мой адрес. Ты этого хочешь? Ради этого зовешь туда? Оставь ее в покое, и она сама вскоре одумается.

– Все это слишком затянулось. У меня нет времени. В эту черную дыру сейчас утекают доходы, потеря которых скажется самым губительным образом. Еве уже предложили продать компанию целиком, и она, кажется, готова согласиться.

– И что тут плохого?

Макс возмущенно оглядел ее:

– Плохого? Ева Черни – и есть компания. Вспомни, что произошло после смерти Элен Рубинштейн и Элизабет Арден. Ты хочешь, чтобы то же самое случилось и с нашей фирмой?

– Нет, конечно.

– И я тоже. Такой другой компании, как у нее, не существует. Она неповторима в своем роде и держит в руках рынок. Наша единственная реальная соперница – фирма Эсте Лаудер, потому что она находится в той же самой высшей лиге, что и наша. Ради того, чтобы компания заняла такое место, я работал как проклятый все эти годы и намерен и далее сохранять тот же уровень. Я очень хорошо отдаю себе отчет в том, что твоя мать разыгрывает очередное представление. Вся ее жизнь – это роли из разных пьес, но я не могу допустить, чтобы игра зашла так далеко. Когда она сама осознает степень потерь, может оказаться слишком поздно.

– Но мне не хочется, чтобы меня начали разглядывать, как под лупой.

– Заверяю тебя, что никакой лишней информации, кроме официального сообщения о смерти Криса, в газеты не просочится, если нам сейчас удастся остановить Еву. Пока шумиха не поднялась, пока газетчики не пронюхали о том, что Ева не выходит из клиники, что из отделения перевели всех пациентов и так далее. В противном случае их уже не остановишь. А ты знаешь, что такое слухи для любого предприятия – гвозди, которые забиваются в крышку гроба, чтобы похоронить тебя заживо. Рушатся все договоренности, все заранее намеченные сделки, срываются переговоры.

– Я не хочу ничего делать для матери точно так же, как она не желала думать обо мне.

– И тебя не волнует, что она в буквальном смысле слова совершает самоубийство?

– У нее всегда все сходило с рук. Обойдется и сейчас. Зачем мне снова переживать то, о чем я, наконец, начала забывать. Меня ждет весьма престижная премия – мое имя появится на первых полосах газет не в связи с каким-то сомнительным скандалом. Здесь я преуспевающий и уважаемый человек. Там – выступаю в роли незаконнорожденного ублюдка. Моя репутация в глазах университетской общественности должна оставаться незапятнанной.

– В таком случае, как ты объясняешь им мое появление здесь? В каком качестве я выступаю?

– Моего доверенного лица.

– А не друга?

Алекс улыбнулась растерянно:

– Ты всегда был для меня самым близким человеком, Макс, но это все равно ничего не изменит. Если бы Крис выжил после катастрофы и нуждался в моей помощи – я бы помчалась туда не медля ни секунды. Но сейчас я обязана ехать не ради него, а ради матери, и пусть я буду проклята, если пошевельну хоть мизинцем ради нее! – Алекс встретила его взгляд со всем упорством и упрямством, на какие была способна. И Максу на какой-то миг показалось, что он видит перед собой Еву Черни.

Для Алекс сидевший перед ней человек долгое время был дядей Максом, пока она не подросла и не заявила, что стала достаточно взрослой, чтобы иметь право называть его просто по имени.

Несмотря на долгую дружбу, так получилось, что она многого о нем не знала да и не замечала. Не замечала того, насколько он привлекательный мужчина. У него было не самое мужественное лицо – для этого черты его были слишком мягкими. Зато он обладал шоколадного цвета глазами, обрамленными такими густыми длинными ресницами, за которые любая женщина отдала бы полжизни. И голос его – такой мягкий и звучный – тотчас вызывал в душе ответный отклик. Темноволосый, как все его предки – итальянцы, он родился и вырос в Нью-Йорке, в Маленькой Италии, сорок три года назад. Кожа его еще отливала смуглым оливковым оттенком, как у всех предков, но зубы – уже по американским стандартам – ослепительно сияли. Крупный рот выдавал его чувственность. Остроумный, ироничный, он привлекал женщин своей обаятельной улыбкой и хорошо сложенной фигурой. Макс возвышался над Алекс – а ее уж никак нельзя было отнести к числу маленьких женщин – почти на полголовы. Как-то, когда он собирался повести ее в оперу на «Мадам Баттерфляй», Алекс пришлось ждать, пока Макс закончит работу. В комнате, где она сидела, находилось еще несколько девушек, которые должны были пройти фотопробу для рекламного плаката новой партии духов. Они говорили о Максе. Алекс тогда не все поняла из их разговора, но запомнила, что они оценили сексуальные данные Макса на «десятку». По дороге в театр она спросила его со свойственной ей наивностью в подобного рода вопросах, что это означает. Макс, откинув голову, рассмеялся, а потом объяснил, что, видимо, он показался им симпатичным человеком. У Алекс осталось впечатление, что улыбка его при этом была несколько натянутой. Позже, когда она увидела его с одной из манекенщиц, а затем с другой, она поняла, что имели в виду те девушки в приемной, и почувствовала гордость за него. Для Алекс он навсегда остался добрым, заботливым, любящим, терпеливым другом, который умел осушить ее слезы, отогнать страхи и опасения, покупал запретный шоколад, водил в такое сомнительное заведение, как цирк, на пантомиму и никогда не забывал про ее дни рождения. Она даже спокойно приняла его признание в том, что он был любовником ее матери: «Я был тогда еще молод и, как многие мужчины, оказался не в состоянии противостоять соблазну…»

С точки зрения Алекс, Макс всегда был прав даже в своих притязаниях. Он того заслуживал, учитывая его бесконечную преданность и влюбленность в дело. Алекс не видела ничего странного в том, что настоящий мужчина – а Макс относился к числу таковых – нашел свое призвание в женском мире, где все было сосредоточено на том, чтобы сделать представительниц слабого пола намного привлекательнее, чем они есть на самом деле. Талант Евы заключался в том, насколько точно она выбирала нужный аромат, перебирая сотни вариантов, прежде чем находила именно тот, который задумала в своем воображении. Талант Макса заключался в его организаторских способностях. Большая часть всякого рода дел в компании лежала как раз на плечах Макса. В основном он следил за работой бесконечных лабораторий, фабрик, продумывал, как будут проходить осенне-весенние распродажи, готовил все необходимое для новых линий. Его быстрый практичный ум легко схватывал суть проблемы.

«Так нельзя рекламировать, – бесстрастно урезонивал он Еву, когда та начинала нетерпеливо возражать ему, – потому что это неправда». – «Но кто узнает? Я продаю мечту, Макс. Когда ты наконец поймешь это?» – «Если женщины не получат того, что им обещало твое «евангелие», они перестанут поклоняться тебе. Слова ради слов – это не реклама. Не давай им повода упрекать тебя в том, что мы говорим одно, а они получили совсем другое».

Макс всегда умел находить нужные выражения, чтобы убедить самого упрямого партнера. И на этот раз он нашел уязвимое место у Алекс. Хотела она того или нет, но в ее памяти снова и снова звучали его слова о том, что он просит ее приехать не ради матери, а ради Криса.

– Ведь он столько сделал для тебя. Сейчас Ева – как индийские вдовы – готова ступить в погребальный костер и сжечь себя. Кем бы ни была твоя мать – а уж я-то лучше других знаю ее чудовищный характер, – мы должны помешать. Смерть Криса – страшная потеря для всех нас. Теперь наша задача – остановить ее на краю пропасти.

– Она не станет слушать, – проговорила Алекс, пытаясь сохранить спокойствие. – Ведь Крис – единственный человек, которого она любила, как саму себя. И как только я появлюсь, она еще более отчетливо поймет, чего лишилась. И обрушится на меня с оскорблениями. Я достаточно хлебнула от нее. И больше не хочу, спасибо! Любую потерю она воспринимает как личный выпад против себя. Один только Господь Бог может помочь тому, на кого падет ее взгляд в эту минуту.

– Ты нарочно убеждаешь саму себя. Но ты ведь больше не ребенок, чтобы так упрямиться.

– А где Памела, кстати? Разве она не может обуздать мать?

– Ева запретила ей появляться в клинике.

Алекс огорченно покачала головой.

– Я же тебе говорил, что она не в себе. Ева обвинила Памелу в том, что та потворствовала Крису, позволяя ему быстро ездить.

– Конечно! Своей вины она нигде и ни в чем не видит. А то, что она подарила Крису гоночный автомобиль – об этом она уже забыла?!

– Памеле сейчас очень нелегко. Она ведь так любила Криса. И благодаря ей парню, наконец, удалось хоть немного ослабить хватку матери – вот почему Ева теперь мстит. Ты ведь знаешь, что Ева лишила Криса всего, когда он ушел к Памеле: надеялась вынудить вернуться назад. – К сожалению, у меня к этому времени не было возможности видеться с ним достаточно часто, чтобы дать ему то, в чем он так нуждался. К счастью, с ним была уже Памела. И ей это удалось. Она сделала его настоящим мужчиной. И я всегда буду испытывать к ней только чувство благодарности. Благодаря ей Крис прожил несколько счастливых лет в своей жизни.

– И вот теперь ей за это не разрешается даже взглянуть на него в последний раз, – с нажимом проговорил Макс. Алекс вскинула подбородок:

– Не заставляй и меня выходить на сцену в этой дурацкой пьесе. Моей матери не нужны советчики. Она все решает сама.

– Ты и не будешь участвовать в этой глупой пьесе. Твоя задача – опустить занавес. Я не знаю, что произойдет, когда ты приедешь. Но попытаться ты обязана. Ты нужна сейчас именно Крису, как бы чудовищно это ни звучало.

– Господи, ты просишь меня о том, на что я не способна.

– Если бы я так считал, я бы не приехал.

Алекс чувствовала, как ее сопротивление начинает ослабевать, и изо всех сил старалась удержаться на занятой высоте. Но Макс так хорошо знал ее. «Даже лучше, чем я сама», – подумала Алекс. И он заранее знал, какие возражения она выдвинет, и подготовился к тому, чтобы отразить их. А она стольким ему обязана… И тем, какой спокойной жизнью жила сейчас, – в том числе.

– Здесь я обрела желанный покой и уединение, – сказала она скорее самой себе, чем ему. – И так надеялась, что мне уже больше никогда не придется выдерживать этот ледяной взгляд. Работа шла так хорошо…

– Неужели ты не видишь, что это не «жизнь», а существование? – совершенно неожиданно для нее воскликнул Макс с негодованием. – Залегла в этом теплом чертовом болоте и думаешь отсидеться, избавиться от всех проблем, существующих в мире? В самой тебе, наконец?

– Мне все здесь по душе – и если это никак не вредит тебе, не понимаю, почему ты вдруг ни с того ни с сего налетел на меня? Я здесь счастлива. Я выбрала такую жизнь сама. И если тебе моя жизнь не нравится, это не дает тебе права критиковать меня. Я делаю то, что нравится мне.

– Яблоко от яблони недалеко падает. Ты – копия своей матери. Вдолбила себе, что единственное твое достоинство – это ум и ты должна доказать городу и миру, что так оно и есть. А есть у тебя друзья? Выходишь ли ты куда-нибудь? Жизнь проходит мимо стен этой крепости, а ты боишься выглянуть наружу даже из окошка. Черт тебя побери! Тебя восхищает Форстер. Но ведь он кое-что повидал, прежде чем повернулся к жизни спиной.

Алекс вскочила, побелев от гнева:

– Мне кажется, тебе лучше уйти…

– Только вместе с тобой.

– Никогда!

– Тогда я остаюсь. Позвони вашему привратнику, чтобы он вытолкал меня отсюда.

Алекс знала, что Макс никогда не говорит впустую. И если он сказал, что останется, – это означало, что он и в самом деле не выйдет из ее комнаты.

– Ты не понимаешь, о чем просишь, – взмолилась она.

– А мне казалось, что ты больше доверяешь мне.

Они смотрели друг на друга, не мигая. И Алекс вдруг поняла, насколько усталым и напряженным выглядит Макс. Его глаза стали темными, как два бездонных колодца. И это сразу подкосило ее.

– «Делай, что должно, и пусть будет то, что будет…» Помнишь? – сказал он. Голос его был таким же напряженным, как и взгляд. – Я пытаюсь спасти компанию от краха. Если бы я не имел хоть капельку надежды, что твой приезд может подействовать, как взрыв, – я бы не поехал сюда и не стал бы напрасно тратить время. Да. Чувства матери к тебе – оскорбительны. Но я и хочу, чтобы грабли ударили ее по лбу. Я хочу, чтобы она перестала скорбеть, чтобы ее что-то задело, возмутило, вывело из себя. Пусть придет в ярость, закричит, начнет топать ногами, снова проявит свой деспотизм. Но это будет реальная жизнь, а не ее сумасшедший бред, в котором Ева живет последние дни.

– Ты надеешься вывести ее из себя, я поняла теперь, чего ты хочешь, – медленно заговорила Алекс. – Но ведь она никогда даже не замечала моего присутствия.

– Ты недооцениваешь ее. Она подмечает все. Но тогда она считала нужным реагировать таким образом. Сейчас возможен другой исход. Разве я не заслужил того, чтобы ты помогала мне? Я все, что мог, делал для тебя.

Алекс кивнула.

– Тогда я прошу тебя сделать это. Ради меня. Ты приедешь и уедешь. Остальное – на моей совести.

– Мне надо быть здесь в понедельник. – Ты успеешь. Самолет ждет нас в Стоунстеде, а машина – у ворот. Мы будем в Женеве через пару часов.

– Тогда зачем ты попросил меня заказать столик у «Леонардо»?

Макс понял, что это «жест» мира, и принял «ветку оливы»:

– Я не знал, смогу ли переубедить тебя, и собирался напоить допьяна, чтобы совершить похищение. – Он поднялся.

Один из немногих мужчин, рядом с которым Алекс не чувствовала себя дылдой:

– Я подожду, пока ты предупредишь о своем отъезде.

Она подняла трубку. И Макс только сейчас позволил себе расслабиться.

– Все нормально, – проговорила Алекс, закончив разговор по телефону. – Через пару минут я буду готова.

Она вышла, переодевшись в серый костюм – мешковатый и невыразительный, мало чем отличавшийся от того, в котором она вернулась с экзамена, и в свитер с глухим воротником. Правда, туфли она все же выбрала хоть на невысоком, но все же каблучке. Одевалась Алекс так, что ни одному человеку не пришло бы в голову обернуться ей вслед.

«Нет, надо будет все-таки потолковать с ней, – решил Макс. – Когда закончим с главным, я…»

Они взошли на борт самолета в шесть часов, и уже через минуту он вырулил на дорожку и поднялся в воздух. Макс заказал себе бутерброды, Алекс отказалась от еды. Они почти не разговаривали. Макс обложился бумагами, которые вытащил из своего дипломата, сделал несколько телефонных звонков… Алекс сидела и смотрела в окно, не видя своего отражения в стекле.

В девять часов вечера машина уже подъезжала к воротам клиники Черни, рассчитанной на очень богатых и очень тщеславных людей, которым здесь предоставляли все возможности для продления молодости. Обычно клиника сияла огнями, как рождественская елка. Сейчас здание стояло темное, внутри не слышалось человеческих голосов, не чувствовалось ничьего присутствия.

«Словно не клиника, а морг», – подумала про себя Алекс, когда они вошли в лифт. По дороге им не попалось ни одного человека.

Макс прошел по длинному коридору к двойным стеклянным дверям, из-за которых пробивался свет. Макс сжал ее руку.

– Ну, смелей! – подбодрил он ее. – Запомни, ты уже не ребенок.

Алекс кивнула. Но по выражению ее лица ничего нельзя было прочесть.

– Я не хочу входить. Пусть она думает, что это твоя собственная инициатива. Но я буду стоять поблизости. Если тебе понадобится моя помощь… – Он сжал ее руку.

Алекс снова кивнула. И Макс открыл дверь.

Комнату освещал один-единственный светильник, расположенный прямо над кроватью. Свет падал на неподвижную фигуру, от которой тянулись многочисленные провода к разного рода аппаратам: они сипели, посапывали, равномерно и, казалось, тяжело вздыхали от бессмысленной и бесконечной работы. Фигура, сидевшая у кровати, даже не шевельнулась. Алекс вошла внутрь и остановилась. Она уже знала, что скажет матери.

Но Ева по-прежнему сидела неподвижно. И напряжение, стоявшее в комнате, ощущалось физически. Алекс не могла видеть, но знала, что взгляд Евы устремлен на восковое лицо сына, словно силой своего желания она надеялась вернуть его к жизни. Только вздохи и потрескивание аппаратов нарушали гробовую тишину.

Алекс прочистила горло, но это ей не помогло, комок так и остался на месте, мешая ей говорить. Она глубоко вздохнула и попыталась выговорить слово, которого никогда в своей жизни не произносила.

– Мама.

Ответа не последовало.

Алекс попыталась снова, но теперь уже более твердо:

– Мама, это я, Алекс.

Женщина у кровати выпрямилась с трудом, словно все ее тело было сковано холодом, затем Ева с таким же трудом повернула голову. И Алекс, наконец, увидела ее лицо.

Впервые в жизни эта королева красоты, эта обаятельнейшая хозяйка, деловая женщина, холодная и расчетливая владелица могущественной империи красоты предстала перед ней без маски. Это была настоящая Ева Черни. Полностью парализованная болью. И это ошеломило Алекс.

Никогда она не видела свою мать в таком виде. Ева всегда появлялась изысканно одетой, свежей – каждая деталь туалета тщательно продумана и рассчитана на то, чтобы произвести нужное впечатление. Прическа – волосок к волоску, краски на лице ровно столько, сколько необходимо, чтобы подчеркнуть достоинства и в то же время не отвлекать внимания от главного. Возраста ее нельзя было определить – результат нескольких пластических операций, проделанных еще тогда, когда в этом не было никакой необходимости. Теперь перед Алекс стояла женщина, сломленная не только временем, но и скорбью. Старая женщина. Алекс потеряла дар речи от пережитого шока.

– Алекс? – голос Евы был тоже неожиданно хриплым, сухим из-за долгих часов молчания и слез. Но она произнесла имя дочери не только недоверчиво, но и – как потом осознала Алекс – с какой-то неясной надеждой.

– Алекс? – повторила она опять.

Интонация была настолько далека от того, что ожидала услышать Алекс, что подействовала на нее, как спусковое устройство, заставившее заново пережить трагедию. То же самое произошло и с Евой. Она закрыла лицо ладонями и разразилась горькими слезами.

Комок из горла перекатился в самое сердце и расплавился от жара сочувствия, вспыхнувшего в Алекс. Но все-таки тонкая ледяная корка недоверия все еще удерживала ее на месте. Ева всегда была необыкновенной актрисой, и свой гениальный дар она использовала для того, чтобы подчинить себе других. «Вспомни те ночи, которые проводила в слезах! – напомнила себе Алекс. – Разве они трогали ее? Как я молилась, чтобы она убрала преграды из восхитительных кружев своего платья, купленного за пятьдесят тысяч долларов!»

Но тут Алекс вдруг поняла, что мать не просто плачет. Она повторяла одно и то же слово. И в голосе Евы опять же слышалась столь непривычная уху Алекс мольба, что она снова забыла о доводах рассудка.

– Прости… прости… меня…

Смесь недоверия, сомнения и надежды вспыхнула в сердце Алекс, и ледяная корочка растаяла.

Мать схватилась за спинку стула – с невидящими от слез глазами, но все с тем же выражением мольбы на лице, – и рухнула на колени. Сделав короткий шажок вперед по направлению к онемевшей дочери, она снова проговорила прерывисто:

– Прости… пожалуйста… прости меня… умоляю тебя… прости!

И распростерлась на полу, как брошенная кем-то старая одежда.


2


Венгрия, 1932–1956

При крещении она получила имя – Анна Фаркас. Местом ее рождения была Венгрия, местечко под названием Пушта, представлявшее собой скопление ферм, деревенских домишек, амбаров, конюшен и сараев. Имелись в деревеньке собственная церковь и школа. Девочка была шестым и последним ребенком Георгия Фаркаса и его жены, тоже звавшейся Анной. Они вели происхождение от хуторских крестьян, принадлежавших знатным владельцам поместья, по сути, почти крепостных. Поместье находилось в западной части Венгрии, поблизости от городка Гьор. Но маленькая Анна увидела городок, только когда ей исполнилось семь лет. Он располагался по соседству с австрийской границей и даже являлся частью Австро-Венгрии до ее распада.

В Гьор Анну взяли вместе с другими ее сестрами и братьями на свадьбу двоюродной сестры, которая выходила замуж за железнодорожного рабочего, – явление довольно необычное, поскольку жители Пушты предпочитали выходить только за своих. Анну поездка привела одновременно и в ужас, и в восхищение. До этого момента она видела только бесконечные пространства полей. А тут на нее сразу обрушился шум города, воображение поразили необычные здания и сами жители этих домов. Все это было откровением. Но поход в кино – вот что перевернуло ее жизнь. Мюзикл, который она увидела, открыл перед ней мир, похожий на сновидение. Мир, где красивые женщины были одеты в изысканные наряды, а элегантные мужчины в белоснежные рубашки и черные фраки, ездили в огромных шикарных автомобилях, и все они жили в роскошных домах, танцевали под красивую музыку и ели какую-то необыкновенную еду. Очарованная фильмом, Анна не могла оторвать глаз от экрана, и шестое чувство подсказало ей, что каким-то непонятным, непостижимым образом, рано или поздно, но она непременно войдет в этот мир. Эта мысль совершенно поглотила все остальные чувства: ничто другое ее уже не занимало и не волновало. И все, что теперь она ни делала, было направлено на исполнение мечты. Именно по этой причине она постоянно слонялась возле замка, всматриваясь в залитые светом окна, в которых время от времени – как на экране – появлялись черные силуэты мужчин и женщин. В какое бы время ни двигалась вереница машин, направляющихся из замка в Будапешт, она была тут как тут. И наблюдала за процессией, спрятавшись за деревом или сидя на ветке. Она смотрела во все глаза, слушала, запоминала.

Чуть позже ее мать, на которой в Пуште лежали обязанности акушерки, пригласили помочь племяннице, которая находилась уже в положении. Анна уговорила мать взять ее с собой, обещая помогать во всем, выполнять любые поручения, делать, что ни попросят, пока они будут в городе. Она была самой младшей в семье – самой хорошенькой, всем понравилась в первое посещение, поэтому мать согласилась взять ее с собой. Когда дядя, приходящийся новорожденному дедушкой, назвав ее хорошей девочкой, спросил, чего бы ей хотелось больше всего в мире, Анна, не задумываясь, выпалила:

– Пойти в кино.

Он засмеялся и ответил, что она может пойти вместе со своими старшими кузинами. Она и в этот раз выбрала мюзикл, с Джинджер и Фредом. И снова голова ее пошла кругом от счастья и восторга.

Вернувшись в дом, к той жизни, которая теперь была для нее невыносимой, она легла в постель вместе с двумя сестрами и стала прокручивать в памяти каждую сцену, каждую песенку, каждое движение в танце и снова повторила про себя клятву – во что бы то ни стало она будет жить в таком же мире. Мире, где нет нудной тяжелой работы, где нет бедности и зависимости, которые теперь вызывали у нее ненависть и отвращение. Непривлекательная работа начала тяготить ее. А вскоре грянула война. С приходом русских ничего не изменилось. Не изменилось в ту сторону, о которой мечтала Анна. Ее сестры и братья безропотно принимали свой жребий. Анна не могла смириться, считая себя не такой, как они. И не случайно. У нее и в самом деле не было ничего общего не только с сестрами и братьями, но и с родителями.

Все дети Георгия и Анны Фаркас, как и сами родители, были темноволосыми. Рыжие волосы Анны, отливающие золотом, прекрасная фигура и глаза глубокого синего цвета – все это заставляло мужчин останавливаться и оглядываться ей вслед. У нее были тонкие руки, узкая ступня и звучный голос, столь же обольстительный, как и улыбка. Ее обаяние было просто сногсшибательным. И все только из-за того, что ее бабушку – по праву сеньора, еще существовавшему в Венгрии в начале двадцатого века, – владелец поместья брал в замок. Видимо, его гены и передались Анне Фаркас, благодаря чему она выглядела истинной аристократкой. Унаследовала она и природный ум дедушки. И хотя знания, полученные ею, можно сказать, были более чем скромными, она не переставала учиться всему, чему только можно и где только можно. Она подбирала все бумажки, которые выбрасывали из замка, все ненужные уже газеты и журналы, проглядывая их до последней буковки в те немногие промежутки времени, что у нее оставались. У нее обнаружились способности к подражательству, она умела ловко копировать жесты, выражение лица, голос и интонацию.

Единственной целью ее жизни стало бегство из Венгрии. Она мечтала найти счастливую страну, где она забудет про голод, изнуряющую работу и где она сможет купаться в ванной, полной радужных мыльных пузырей, а горничная с пушистым полотенцем будет ждать, когда она поднимется из воды. Зеркало подсказывало, что ее бесспорная красота – залог успеха, но она никогда не получит желаемого, пока не уедет отсюда. Она также знала, что сможет осуществить мечту только благодаря мужчине или мужчинам. И когда Анне исполнилось семнадцать, у нее появился такой шанс в лице русского комиссара, который приехал в поместье, ставшее теперь колхозом, чтобы выяснить, почему дела здесь идут из рук вон плохо. Анна тотчас положила на него глаз и почувствовала, что и он заприметил ее.

Он был на тридцать лет старше, не особенно привлекательный, но он приехал в большом черном автомобиле, который свидетельствовал о его высоком ранге, и в его манере вести себя тоже чувствовалась привычка властвовать. Вот почему, когда автомобиль двинулся назад в Будапешт, в нем сидела и Анна.

Она ожидала увидеть второй Нью-Йорк, но столица Венгрии разочаровала ее. Зато квартира, в которой ее поселили, хотя и не относилась к самым роскошным, все-таки частично воплощала то, о чем она грезила. Главное, в ней была ванная комната. Теперь (и до конца ее жизни) Анна могла часами просиживать в горячей воде, полной ароматных пузырьков, – русские имели возможность получать то, чего не могли добыть сами венгры, и вытираться нежнейшими махровыми полотенцами. Получила она возможность и почувствовать силу своей сексуальной притягательности, поскольку ее покровитель стремился предаваться любви так часто, как это было возможно. Впоследствии она поняла, что он был скорее скупым, чем щедрым, – но все же это было лучше, чем ничего.

Она несколько испугалась, когда его перевели в Восточную Германию, но заменивший его человек был счастлив взять на себя опеку над ней. И по правде сказать, именно благодаря ему Анне удалось столь многого добиться в будущем.

Он был образованный, культурный человек. Ему едва исполнилось сорок, но он успел отслужить в нескольких посольствах России за границей, говорил свободно на английском, французском и итальянском языках. Венгрия стала своего рода ссылкой для него – наказанием за кое-какие неосторожные высказывания относительно партийных догм. Он обожал музыку, сам прекрасно играл на фортепьяно. Именно благодаря ему она и нашла для себя имя, под которым впоследствии стала известной. Ему нравилось называть ее «воплощением Евы – вечной женственности». И она приняла это имя, как принимают имена после крещения, добавив к нему только фамилию Черни – по имени композитора, этюды которого так любил исполнять ее новый покровитель. Ева Черни. Ей нравилось выговаривать вслух свое новое имя, стоя перед зеркалом, держа руку вытянутой для поцелуя. Это было звучное имя. Когда придет мой час, думала она, кивая своему отражению, я стану ею. Вполне подходящее имя для жизни на Западе. Кому придет в голову связать его с Анной Фаркас? Она никому не признавалась в сокровенном желании, но ждала подходящего момента и того, кто мог бы помочь ей с документами на новое имя.

Образованный русский научил ее разбираться в еде, помог узнать толк в винах – он сам провел несколько лет в Париже под видом русского предпринимателя, но на самом деле занимался шпионажем. У него имелась возможность доставать для нее из западных магазинов все самое лучшее. И самое главное, он согласился давать ей уроки английского языка. В его отсутствие она повторяла новые слова, твердила упражнения, училась правильному произношению, хотя при нем слегка коверкала слова. Он добродушно посмеивался. Ему и в голову не приходило, что эта очаровательная юная любовница, с детским жаром готовая учиться, на самом деле обладала почти таким же проницательным и острым умом, как и он сам. Ему хватало того, что, вернувшись в дом, он всегда заставал ее на месте, ждущую его, свежевымытую, нарядно одетую, готовую в любую минуту предаться любовным ласкам и с такой же готовностью оставлявшую его в покое, если ему надо было чем-то заняться. Она с удовольствием слушала его игру на фортепьяно и не уставала внимать его рассказам о жизни на Западе. Ему нравилось вывозить ее в гости, на приемы, поскольку он знал, что вызывает зависть, гордился ею и тем, какая любовь светилась в ее взгляде. И он очень многому сумел научить ее, хотя, возможно, многие эти знания она унаследовала от рождения.

Например, у Анны был врожденный вкус. Она всегда совершенно точно определяла, что ей идет, а что нет. У нее было несомненное чувство стиля, и даже простые платья ей удавалось носить «с шиком», как парижанке. Мужчины теряли голову при виде ее.

И еще одним даром наделила ее природа. Мать Анны страдала головными болями, а у отца было растяжение сухожилий, и девочка, массируя виски матери или руку отца длинными сильными пальцами, могла снимать боль. Этому она научилась от прабабушки по отцу, которая впоследствии заменила ей мать, – та умерла, когда Анне исполнилось четырнадцать лет. Теперь Анна могла использовать и этот свой дар в полной мере, поскольку русский покровитель страдал нервным тиком на почве общего нервного напряжения. Когда впервые Анне удалось все-таки добиться от него разрешения помассировать застывшие, как железо, мышцы шеи и плечи, он поразился, с какой легкостью ей удалось заставить его расслабиться.

«У тебя и в самом деле волшебные пальцы, – удивленно сказал он. – Я проводил столько времени в санатории в Крыму, прежде чем им удавалось сделать то, что ты сумела сделать за пятнадцать минут».

И он подал ей идею. Цель ее жизни – стать богатой, добиться успеха и власти. Поэтому то положение, которое она сейчас занимала, – содержанка при мужчине – временное явление. Все будут иначе относиться к ней, когда она добьется независимого положения. Сейчас ее красота – это оружие, которым она покорит мир. Но потом, со временем, она будет делать только то, что захочет сама. Поэтому Анна не видела ничего зазорного в том, чтобы временно стать массажисткой.

Поскольку русский любовник поверил в ее «волшебные руки» – слух о необыкновенном даре очень быстро распространился в тех кругах, где он вращался, и вскоре у нее отбоя не было от желающих. Так что почти все дни недели у Анны-Евы оказались забитыми до отказа. Она приходила к своим клиентам в их роскошные дома – и там тоже примечала и прислушивалась ко всему. Деньги, которые Анна таким образом зарабатывала, с доброжелательного разрешения русского она оставляла себе.

Через какое-то время Анне удалось познакомиться со знающим аптекарем-химиком. Звали его Ласло Ковач. Его заинтересовали травяные масляные настои, которыми она пользовалась сама и составлять которые ее научила прабабушка. Первое время Ласло сохранял по отношению к ней холодноватую вежливость, поскольку она была венгерской девушкой, ставшей содержанкой у русского.

Отношения их переменились, когда она, как бы между прочим, обмолвилась о том, какой ценной информацией она располагает, бывая во многих домах, но она понятия не имеет, к кому надо обратиться, чтобы усилия ее не пропали зря. По слухам Анна знала о существовании мелких подпольных групп в городе. Кое-какие наблюдения позволяли ей предположить, что Ласло либо связан с ними, либо принадлежит к одной из такой групп.

«Может быть, мои сведения могут оказаться полезными, а может, и нет, мне трудно судить», – вздохнула она.

Ласло решился сообщить о ее предложении. Члены групп постановили, что ему следует проверить ее. Если она пройдет испытание – они боялись появления двойного агента в своих рядах, – тогда услугами Анны можно будет воспользоваться.

Анна прошла проверку. И с тех пор вся мало-мальски достойная внимания информация становилась известна членам подпольной группы. Однажды Анне удалось передать сообщение о готовящихся арестах, в другой раз она рассказала о репрессиях, готовящихся против некоторых представителей интеллигенции.

Ласло был привлекательным мужчиной – высоким, хорошо сложенным, правда, с немного крупноватым носом, но зато очень выразительными глазами. Анна соблазнила его, но обставила все таким образом, будто бы уступила его настойчивым притязаниям. В постели он оказался виртуозом. Но гораздо важнее для Анны было то, что Ласло оказался прекрасным химиком. Когда у одного из клиентов Анны выступила ужасная сыпь, он составил крем, благодаря которому сыпь исчезла за пять дней. Репутация Анна была спасена.

Это произошло в то время, когда к власти в 1953 году пришел Имре Надь и предоставил венграм кое-какие свободы. Впервые за долгое время в магазинах появилась косметика, хотя и далеко не лучшего качества. Сама Анна пользовалась кремами от Элизабет Арден – ей привозил их русский из венских магазинов. В Будапеште добыть такое было невозможно, что и навело Анну на кое-какие мысли. Позднее, рассказывая о своем прошлом в более драматических тонах, она называла это озарением свыше.

– Нам надо самим сделать нечто подобное, – принялась она убеждать Ласло.

Анна появлялась у него под тем предлогом, что ей необходимо освежить запасы масла для массажа. Обычно между часом и двумя. Ласло закрывал свой магазинчик на перерыв. И все это время они проводили в постели.

– Сделать нечто подобное?!

– Да. Сначала как следует изучи состав крема Элизабет Арден, а потом мы создадим точно такой же. У меня есть идеи, как сделать его лучше.

– Но откуда мы получим ингредиенты?

– Но это же крем для лица, Ласло! Основу любого из них составляют в основном спермацет и ланолин, который делают из вытяжки жиров овец или быков. Разве это так трудно?

– Откуда тебе это известно?

– Прочитала, – нетерпеливо ответила Ева, – а цвета добывают из натуральных красителей: из окислов железа, древесного угля, охры – красная охра использовалась с этой целью в течение многих веков.

Ласло с изумлением смотрел на женщину с таким бесподобно красивым лицом, которая продолжала рассуждать со знанием дела об озокерите, парафине, розовой воде, сульфате соды и так далее. Он понял, что у нее есть свои амбиции. И хотя она выглядела мягкой и податливой, сердцевина ее была прочнее алмаза. Ева умела заглянуть вперед, она точно знала, к чему стремится, и не собиралась отступать. С ловкостью канатоходца она переходила из кругов, связанных с русскими, где добывала нужные сведения, в другие круги, и нигде не вызывала опасений или настороженности.

– Ты великолепный химик, – внушала Ева Ласло, – и сумеешь сделать все необходимое для начала. Я попробую, насколько легко они впитываются в кожу и… Именно сейчас наступило самое время для косметики. Элизабет Арден стала мультимиллионершей, а ведь она тоже начинала с нуля. То же самое можно сказать об Элен Рубинштейн. Я собираюсь стать третьей.

Ласло снова внимательнее всмотрелся в это красивое лицо, озарившееся светом внутренней энергии.

– Ну да, – ответил он. – Только, надеюсь, ты не забыла при этом, что речь идет о Венгрии, любовь моя. Не слишком ли ты начиталась сказок про Запад?

– Которые помогут нам добиться того же самого. Разве ты не чувствуешь? Ведь женщины истосковались по кремам, помадам и всему прочему, о чем они даже и слыхом не слыхивали. Это действительно уникальная возможность, Ласло. И мы должны воспользоваться ею. Твое дело – создать продукцию. Я сумею продать ее.

– Ты самая удивительная женщина из всех, кого я когда-либо знал, – ответил Ласло. – Ты из гранита выдавишь сок, как из граната.

– И ты увидишь, что мне можно доверять в делах. Себе я возьму только комиссионные, вырученные от продажи товаров.

– Ты серьезно?

Ева в упор посмотрела на него.

– Конечно. Подумай сам, разве кому-либо из тех, кого я пользую, придет в голову, что я собираю у них нужные сведения? А мне уже удалось проникнуть в дом французского посла, жена которого наслышалась про мои «волшебные руки». Через них я пройду в такие круги, о которых ты даже и помыслить не смеешь, не говоря уже о том, чтобы свести с ними знакомство.

– Знаешь, – проговорил Ласло задумчиво, – кажется, в твоей затее и впрямь что-то есть…

Ласло хорошо знал свое дело. И крем в конце концов получился именно таким, какой требовала Анна. Она отвергла его первые варианты из-за того, что они, несмотря на правильный состав, плохо впитывались. «Этот тащится по коже, нужен более эластичный. Как взбитые белки. Ищи в этом направлении…» И Ласло сделал такой крем…

Ева продала все до последней капли. Сначала она просто демонстрировала образцы. «Вы всегда восхищались моей кожей, – говорила она. – Вот крем, которым я обычно пользуюсь. Попробуйте. После этого вы не захотите и смотреть на другой».

Все, что она выручила от продажи, пошло на то, чтобы продолжить работу над созданием «своей» косметики. Ева, а она и сама называла себя так, экспериментировала, пробовала разные цвета и основы, пока не добилась такой губной помады, которая поразила не только венгерских женщин, но и тех, кто приехал из-за границы.

– Просто превосходно, – с восторгом воскликнула жена британского посла, глядя на себя в зеркало. – Такой насыщенный цвет, ровный блеск и хорошо держится. Я возьму по одной вот этих тонов.

В 1956 году Еве опять пришлось сменить покровителя, хотя она не без сожаления распрощалась со своим прежним любовником. Но она понимала, что это – уже разыгранная карта. Она с удовольствием пересела под крыло довольно молодого человека – главного руководителя столь ненавистной для всех венгров службы безопасности, но вскоре начала испытывать к нему презрение. Он был одновременно великодушен и злобен. И к тому же садист. Почему-то при всем том он оставался совершенно беззаботным и говорил при ней по телефону о чем угодно. Анна делала вид, что полностью занята своими журналами мод, не пропуская тем временем ни единого словечка из сказанного. Больше всего на свете он любил отдавать себя во власть ее необыкновенных пальцев и учил тому, что потом и составило ее славу неотразимой в сексуальном отношении женщины. Он выделил ей небольшой автомобиль, снабжал дефицитным бензином, так что теперь она могла, обслуживая клиентов, разъезжать по городу в своей машине и выглядела за рулем просто восхитительно. Ева стала весьма заметной фигурой в городе – не только в русской или венгерской среде, но и среди представителей других стран. Заработанные деньги она оставляла себе, а собранную ею ценную информацию передавала Ласло.

Но все это время она ждала только одного – того момента, когда сможет уехать. А вера, как известно, способна вершить чудеса. Второго октября началось то, что могло изменить всю ее жизнь, – венгры подняли восстание. Ее любовник отнесся к этому с презрением:

– Кучка беспомощных разбойников.

Но Ласло думал иначе.

– Наш час настал! – с пафосом воскликнул он. – Я директор технологического университета, там базируется моя подпольная группа. Мне хочется, чтобы ты пошла с нами.

– Нет, – ответила Ева.

– Неужели ты не понимаешь, что происходит? Мы вершим революцию и хотим своими руками добиться свободы.

«Так ты это себе представляешь, – подумала Ева, знавшая гораздо больше, чем он. – Но это уникальная возможность, когда я смогу добиться своей собственной свободы». – И она проговорила убежденным тоном:

– Кому-то надо по-прежнему собирать информацию. Если ты не можешь использовать ее, надо найти того, кому она пригодится.

– Это в высшей степени опасно. Со дня на день сюда придут наши союзники с Запада и…

– Но до того времени, думаю, мне имеет смысл продолжать заниматься своим делом, чтобы ваша мечта исполнилась. Я всего лишь ничем не примечательная Анна Фаркас с ее умелыми ручками и волшебными мазями. Кому придет в голову подозревать меня?

Ласло счел, что ее возражения не лишены основания. Им нужна любая помощь, тем более та, которую оказывала Анна. Ему доставляло удовольствие сотрудничество с нею, он любил ее, но в отличие от других мужчин уже тогда отдавал себе отчет, что под этой потрясающей оболочкой скрывается абсолютное бессердечие. И он почувствовал, что за ее убедительными возражениями кроются какие-то личные интересы, а не беспокойство за судьбу родной страны. И что бы с ним ни случилось – выиграет ли он или потерпит поражение, – Ева сумеет выжить. Что бы она ни делала, а теперь он понимал, что она способна на многое, все это служит исключительно для достижения ее собственных интересов. И она не остановится ради них ни перед чем.

– Хорошо, – проговорил он – Будь осторожна. Неизвестно, каков будет результат, но крови прольется немало.

– Я всегда предельно осторожна, – успокоила его Ева, обвив руками его шею. – А сейчас давай снова насладимся друг другом перед расставанием…

– Надеюсь, мы расстанемся ненадолго.

«Ты надеешься, а я действую, – подумала про себя Ева. – И это наша последняя встреча. Последние часы с тобой. И последние мои часы в Венгрии».

Она продолжала свое дело до тех пор, пока на улицах можно было передвигаться без опаски. Но пробил час, и все взорвалось. По мостовой двинулись танки, а мертвые тела оставались лежать на тротуарах. Анна заперлась в маленьком магазинчике и затаилась. Ласло дал ей ключи для того, чтобы она могла переждать опасность. Она не видела своего официального любовника в течение недели – пока улицы города контролировали жители, у которых в печенках сидела служба безопасности, и они расстреливали любого человека оттуда, кем бы он ни был. Беспокоило Еву только одно – сумел ли он спрятать концы так, чтобы она могла беспрепятственно продвигаться к своему будущему. Она собиралась похоронить Анну Фаркас в обломках сгоревших зданий, бумаг и документов, пылавших на площадях.

Многих людей в то время похоронили без всяких церемоний и официального опознания личности. Людей из службы безопасности расстреливали, а потом трупы подвешивали за ноги или сжигали. Ева не испытывала к ним никакого сочувствия – ведь они проделывали еще более страшные вещи с арестованными, попавшими к ним в застенки. Ее заботила только собственная безопасность. Она видела, что проделала толпа с двумя женщинами, связанными с секретной службой, и не желала, чтобы нечто подобное могло произойти и с нею. И кое-что надумала. В магазинчике, где она пережидала бурные события, была небольшая кровать, поскольку Ласло часто работал здесь допоздна, занимаясь экспериментами с разными добавками к крему. Здесь также имелся запас воды и стоял примус, на котором можно было готовить. Вместе с некоторым запасом продуктов, отправляясь сюда, она прихватила радио.

Входную дверь магазина Ева задраила наглухо. По ночам она открывала только маленькое боковое окно, которое отпиралось изнутри и через которое она могла видеть аллею.

Обосновавшись, она принялась собирать все необходимые составные части для кремов и мазей, которые здесь имелись. В каком отношении их смешивать, она прекрасно знала, поскольку не один раз наблюдала, как это делает Ласло. Она набила в сумку столько, сколько могло уместиться и сколько она могла поднять. Сумка получилась неподъемной, но она все-таки собиралась забрать ее с собой, когда надумает уходить. В этой сумке была ее судьба, ее будущее.

Еву не тяготило одиночество, даже наоборот – она ощущала себя в безопасности. Кто-то, быть может кто-то из повстанцев, толкнулся в дверь, но она не издала ни звука, и они ушли прочь. К счастью, всем было известно, что здесь нечего грабить. Слушая по радио сообщения из-за рубежа, Ева узнала, что ситуация постепенно меняется к худшему, и с нетерпением дожидалась переломного момента, укладывая волосы, полируя ногти и делая маникюр. Единственное, чего ей здесь не хватало, – это ванны. В этой комнатке Ева могла только обтереться горячей водой, но и это она принимала без особого огорчения – ведь до семнадцати лет она не могла себе позволить и такой радости. А когда она доберется до Запада, у нее будет все то, о чем она мечтала так долго, – и не только это.

Еву совершенно не заботило, что произойдет дальше с Венгрией. Политика ее совершенно не волновала. Ни одно правительство не беспокоится о том народе, которым оно правит. И все надежды венгров вырваться из русских объятий, судя по тому, что говорил ее бывший любовник, – не более чем мыльные пузыри. Размышления об этом только подтверждали правильность ее поступков. Господь Бог предпочитает помогать тем, кто сам старается выбраться из капкана, а не тем, кто ждет, когда им протянут руку помощи.

И вот наступил день, когда, выслушав последние новости «Радио Свободы», она начала готовиться к уходу. В Будапеште воцарилась анархия. «Сейчас – самое время», – трезво решила она. Целый день ушел на то, чтобы перекрасить волосы в скучный тускло-коричневый цвет и изменить внешность. Она густо напудрила лицо, провела другую линию бровей, по-другому выкрасила губы и в довершение напялила на себя очки, которые украла в доме у одного из своих клиентов. Ева потом сменила линзы на простые стекла. После этого она переоделась в простое платье, толстые чулки, уродливые туфли, а поверх накинула дешевое пальто ужасного серого цвета. После этого вряд ли кто мог узнать в ней прежнюю Еву.

В полночь Ева выскользнула из магазинчика, тщательно заперев его, чтобы на всякий случай иметь место для отступления. Ключ она запрятала в бутылке среди пустых коробок и бумаг. Но после тех сведений, которые передали по радио, Ева почти не сомневалась в том, что вряд ли вернется сюда.

Подхватив драгоценный саквояж с кремами, она двинулась навстречу своей судьбе. Двигаться приходилось очень медленно, поскольку саквояж был неподъемно тяжелым, Еве постоянно приходилось ставить его, чтобы передохнуть и помассировать занемевшие руки. Стараясь идти глухими дворами, по узким темным улочкам, не задерживаясь ни на минуту, она перешагивала через распростертые на тротуаре тела, проходила сквозь баррикады, мимо перевернутых трамваев и все еще пылающих танков. Переходя пустынную площадь, все еще хранившую запах порохового дыма после перестрелки, которая теперь слышалась в некотором отдалении, Ева задержалась ненадолго, чтобы всмотреться в темное лицо офицера секретной службы, подвешенного за лодыжки к ветке дерева. Это не был ее любовник. Но он мог с таким же успехом висеть где-нибудь на другом дереве. Одна за другой рвались нити, связывавшие ее с Родиной.

Ева не имела никаких известий и от Ласло уже больше недели. Но чувствовала, что с его стороны ее будущему ничто не грозит. Как бы там ни было, но Анна Фаркас должна исчезнуть с лица земли.

Подойдя к цели, она выждала некоторое время, чтобы убедиться, что может войти беспрепятственно. «Дюна-отель» все еще занимали корреспонденты с Запада. Она высматривала одного из них, которого знала. Их познакомила журналистка, которая была клиенткой Евы. Знакомство их перешло в легкий флирт, ничего другого Ева себе не позволила. Он называл ее на американский манер – косметичкой. Завидев корреспондента, она с рыданиями бросилась к нему на грудь. Сначала он даже не узнал ее. Еве пришлось назвать свое настоящее имя: «Это я, Анна Фаркас».

– Анна! Господи Боже мой, что ты сотворила с собой?

– Я вынуждена… ты не знаешь ничего…пожалуйста, выслушай меня, я должна рассказать тебе все.

Он подвел ее к перилам, и там Ева выложила ему тщательно продуманную во всех деталях версию: она была агентом, ее занятия косметикой давали свободу передвижения по городу для сбора информации. Ее внедрили к одному русскому послу, а затем с той же самой целью – к офицеру секретной службы. Именно по требованию подпольного комитета она вынуждена была стать любовницей русского. Но теперь, когда Ласло исчез, нет ни одного человека, кто бы мог очистить ее имя, сообщить истинную правду о случившемся, рассказать, какой опасности она подвергала себя всякий раз.

– Я видела, что они сделали с другими женщинами, сотрудничавшими с русскими. То же самое случится и со мной, если они схватят меня. И никто не сможет защитить меня.

– Кто надоумил тебя прийти ко мне? – спросил ее корреспондент.

– Ласло. Он предупредил, что в случае чего ты сможешь мне помочь. Быть может, ты знаешь, что с ним случилось?

Он покачал головой:

– К сожалению, нет. Все пошло не совсем так, как надеялись, – вот и все, что мне известно. Русские перешли в наступление, и только Господь Бог теперь может помочь Венгрии. Я жду только одного – разрешения на выезд.

– Пожалуйста, возьми меня с собой… Умоляю тебя…Ты же понимаешь, что я в любом случае – обреченный человек. Если кто-нибудь меня выдаст – мне конец.

– Я попробую сделать все, что в моих силах, но не обещаю ничего определенного. Пока оставайся в отеле – у меня двойной номер…

– Спасибо, спасибо тебе… – она схватила его руку и поцеловала.

Затаив дыхание, Ева отсиживалась в его номере. Потом он вместе с другими корреспондентами переехал в британскую миссию. Хотя миссия и была окружена со всех сторон вооруженными солдатами, Еве удалось перебраться туда.

И там судьба опять благосклонно кивнула ей. Среди людей, толпившихся в ожидании бумаг, она заметила знакомого: одного венгра, который носил бумаги на подпись. На самом деле, как ей было известно, он шпионил в пользу русских. К тому же он занимался всевозможными сделками на черном рынке. Еве частенько приходилось торговаться с ним. А теперь, подумала она, ему придется купить ее молчание – пусть поможет ей получить документы на имя Евы Черни, а может быть, и документы на разрешение покинуть страну.

– Если ты этого не сделаешь, одно мое слово – и с тобой будет покончено, – сказала она ему тихо.

Он попытался отвертеться, уверял, что не в состоянии сделать того, что она просит, но Ева холодно заявила, что англичане знают о том, что она шпионила у русских, что она была двойным агентом, но они не имеют представления о том, что он тоже шпион. Одно слово – и ему конец…

Через три дня несколько машин покинули британскую миссию и направились в Вену, где они должны были закупить провизию и вернуться в Будапешт. В третьей машине ехали Ева и знакомый корреспондент.

Первое, что она сделала, оказавшись на австрийской земле, – это встала на колени и поцеловала ее. Затем обняла и поблагодарила своего спасителя.

– Бог вознаградит тебя за доброту… – а затем сняла очки и, глядя на него беззащитным взглядом, сказала: – Когда будешь описывать мою историю, а я знаю, что ты непременно сделаешь это, – пожалуйста, не называй моего имени, умоляю тебя. Мне еще надо время, чтобы скрыться. Если они узнают, где я, то непременно найдут. Расскажи о случившемся – мне хочется, чтобы мир узнал обо всем, что случилось с моей страной, но только пусть я останусь обычной венгерской девушкой.

– Нет, ты необычная девушка. Ты очень храбрая и отважная. Обещаю, что я не стану называть твоего имени…

История ее появилась в газетах под заголовком «Правда о венгерской героине». Корреспондент переслал ей экземпляр. Ева прочла газету, удовлетворенно улыбнулась и сожгла ее.


3


Швейцария, 1988

– Ну, как она? – спросил Макс, когда Алекс вошла в гостиную виллы с видом на Женевское озеро.

– Все еще спит.

– А, что еще важнее, – как ты?

– До сих пор не могу отойти от потрясения. Чего я меньше всего ожидала – так это того, что моя мать способна сказать «прости меня».

– Я предупреждал, что она не в себе.

Алекс присела на кушетку, стоявшую рядом с горевшим камином.

– Ты знаешь, я ведь человек неверующий, но если бы речь шла о ком-то другом, я бы сочла, что это религиозный порыв.

– Не исключено, что у Евы сработал здоровый страх перед вечными адскими муками. Может быть, пока она сидела у постели Криса, все ее прегрешения прошествовали перед ее взором.

– Насколько я знаю, она никогда не ходила в церковь.

– Твоя мать делала много такого, о чем ни одна душа не имеет понятия.

Алекс взяла чашку с кофе и, добавив в него сливок, из черного превратила в бежевый.

– Во всяком случае, мы добились того, чего хотели, – удовлетворенно произнес Макс, щедро насыпая в чашку сахар.

– Почему-то меня не покидает ощущение, что мне предстоит пережить еще нечто такое, к чему я совершенно не готова.

– И с чем это связано?

– Не знаю… так… пока что-то неопределенное. Но у Евы уже возник какой-то замысел, – задумчиво ответила Алекс. – Ведь такого еще не бывало, чтобы она сомневалась в правильности своих поступков. Мы тысячу раз слышали, как она провозглашала: «Я обязана выполнить свое предназначение, и ничто – ничто! – не в состоянии помешать мне». – Алекс удалось очень точно передать выражение и интонацию матери, которая «давала очередное представление».

– Если она хотела, чтобы я простила ее, то почему не попросила меня прийти? Знаешь, мне кажется…

– Что?

– …Может быть, это звучит слишком жестоко, но она снова играет какую-то роль. Иначе все это совершенно не соответствует ее характеру. Она отвергала саму мысль о моем существовании. И теперь вдруг при всех попросила у меня прощения. Мне кажется, что просто начался новый акт пьесы. Ведь она как хамелеон. Боюсь, что я так никогда и не увижу ее истинного лица – только те маски, которые она надевает. Но сейчас доктор говорит, что она эмоционально истощена и впала в патологический сон. У нее такое уже случалось. Однажды она проспала три дня…

– Она и в самом деле должна была истощить все свои душевные запасы… Будем ждать…

– Ты уже подготовил сообщение для прессы?

– Да, еще до того, как телефон начал звонить, как сумасшедший. Я подчеркнул, что Ева находится в глубоком шоке.

– И мне так кажется. Почему, Макс? Я не понимаю.

– А ты стараешься всегда все понимать?

– На все есть свои причины, – твердо ответила Алекс.

– Поэтому ты и сомневаешься в искренности матери?

– Угрызения совести – это то, чего она никогда не переживала. Ее убежденность в непогрешимости своих поступков непоколебима.

– И ты не веришь, что человеческое сердце способно измениться под влиянием обстоятельств?

– Мне бы хотелось, чтобы у нее было сердце.

– По крайней мере, два человека смогли заставить ее забыть обо всем.

– Не путай сердце и чувства со страстью, с половым влечением.

– Но Криса-то она обожала.

– И выбирала весьма странные способы для демонстрации своего чувства. Любить в ее представлении – означало завладеть кем-либо и повелевать им.

– Тогда тем более все понятно. Она утратила то, что представлялось для нее самой большой ценностью. Смерть по-разному отзывается в душах людей. И я впервые вижу, как дыхание смерти коснулось Евы.

– Потому что не видел ее раньше…

– Но, может быть, именно потому, что на этот раз она переживает искренне, тебе кажется, что она не очень убедительна в своей роли? Вспомни, что рассказывал Джонси, когда он сообщил об аварии с Крисом. Она будто окаменела, и единственное, что она смогла вымолвить, это – «отвезите меня к сыну». – Теперь она на двадцать лет старше. Время и возраст потребовали некоторых переделок в пьесе.

– Боже мой, да ты иной раз как стена, непробиваемая стена!

Алекс вспыхнула, но все так же упрямо повторила:

– Не пытайся убедить меня, что чья-то смерть способна изменить характер человека. Боюсь, ты напрасно тратишь время, стараясь внушить мне, что мать превратилась в святого Павла…

– А почему бы и нет? Ты ведь знаешь, как ловко она умеет манипулировать людьми, событиями, самой жизнью, наконец… Ее воспоминания, наверное, составили бы толстенный том. Но не следует упускать из виду одну важную вещь: даже Ева Черни ничего не может поделать со смертью. И осознание этого, быть может, вызвало желание кое-что исправить, изменить. Попытайся посмотреть на нее под таким углом. Не исключено, что случившееся помогло ей осознать ужасную для женщины вещь – что она стареет, что осталась одна… Плотина рухнула, и на нее обрушилось то, что она прятала от себя: как она прожила жизнь и то, что она творила. Может быть, после этого тебе не покажется столь уж странной ее просьба о прощении. – Макс снова сел. – К тому же, – добавил он, – не забывай и о том, что Ева эмоциональная натура.

– Разумеется. Но она никогда – даже под воздействием порыва – не действовала в ущерб себе.

– Но так ли уж бескорыстна ты сама?

– На чьей ты стороне, не понимаю? – сердито спросила его Алекс.

– Как всегда, на своей собственной, – ответил Макс. – На сегодняшний день моя задача – прояснить все темные пятна… В чем дело, Жак?

Дворецкий, осторожно постучавший в дверь, вошел в гостиную:

– Вы заказывали Сейшеллы, сэр? Заказ выполнен.

– Я буду говорить отсюда, – ответил Макс и добавил, обращаясь к Алекс: – Нет, нет, тебе незачем уходить… Мне просто надо сообщить Море о похоронах.

Он прошел по длинной комнате к небольшому бюро, на котором стоял телефон.

Алекс слышала только, как он проговорил:

– Привет, дорогая…

А потом он принялся что-то негромко бормотать в трубку.

Алекс встала, чтобы налить себе арманьяка. Она чувствовала, что ей это просто необходимо. Одно только воспоминание о стройной длинноногой Море Хейнс сразу заставило ее почувствовать, насколько она неуклюжая и ширококостная.

Мора жила с Максом уже несколько лет. Как-то Алекс спросила его, какого черта он тянет и не женится. Он ответил: «Потому что я следую заветам Сэмуэля Батлера. Он считал, что разбойники, нападая на человека, требуют либо кошелек, либо жизнь. Женщины требуют и того и другого». Тогда Алекс настолько поразило, что Макс способен ссылаться на Батлера, что не стала продолжать разговор. Но сейчас она снова удивилась тому, что Макс до сих пор не женился на Море. Это была женщина вполне в духе Евы Черни: элегантная, богатая, уверенная в себе, с прекрасной родословной и безупречным вкусом. Она принадлежала к высшему свету – это был мир, в котором она родилась и где чувствовала себя, как рыба в воде. Отличный повар, умелый садовник и человек, занимающийся убранством комнат, – у нее все шло по заранее намеченной колее, если бы не муж. Он покончил жизнь самоубийством после того, как потерпел банкротство и потерял все имевшиеся деньги, оставив Мору без копейки. Макс привел ее к Еве со словами: «Вот твое лицо, Ева». И, взглянув на нее, Ева не стала возражать.

Макс все еще говорил по телефону, когда дверь отворилась, и Алекс увидела Памелу Брэдли. Она была вся в черном: простое элегантное платье и ниточка жемчуга на шее. Ее тицианового цвета волосы, убранные с лица, подчеркивали точеную линию подбородка.

Алекс улыбнулась:

– Кофе? Или что-нибудь выпьешь?

– Разве что немного бренди…

Алекс налила ей рюмочку. Памела, принимая рюмку, проговорила:

– Спасибо… Ты знаешь, у него совершенно не изменилось лицо. Он выглядит так, словно ненадолго заснул.

Алекс ничего не ответила – что тут можно было сказать?! Она знала, как сильно Памела любила Криса. Несмотря на десять лет разницы в возрасте, они оказались идеальной парой.

– Вы уже решили, какого числа будут похороны? – спросила Памела.

– Это зависит не от меня.

– Как мать?

– Все еще спит.

– Но ведь прошли почти целые сутки.

– Но это не так уж необычно для тех, кто пережил нервный срыв.

Памела взяла сигарету:

– Я приехала на похороны.

– Правильно сделала.

– Сомневаюсь, чтобы и она так же считала.

– Не имею представления, что она собирается делать, – честно призналась Алекс. – Она не в себе.

– Кто это говорит?

– Все.

– Ты видела фильм «Три лика Евы»? У твоей матери их тридцать три.

– Думаю, что придется добавить еще одно, – пробормотала Алекс.

– Страдающая мать?

– Она любила Криса.

– Она любила управлять им. И тут же начинала ненавидеть, когда он пытался сделать что-то на свой лад, – Памела помолчала. – Ты правильно сделала, что решилась приехать, иначе… Представляю, каких трудов тебе стоило решиться…

Алекс кивнула.

– Кстати, поздравляю тебя с выходом книги. В «Санди Таймс» на нее появилась хорошая рецензия.

– Спасибо.

– Крис собирался тебе написать, высказать свое мнение… – Памела улыбнулась, – но ты же знаешь, как он… – Она прикусила губу.

– Да. Он всегда собирался что-то сделать, но ничего не доводил до конца.

– Но он начинал… ты же знаешь…Когда Ева все-таки вышла замуж за этого аргентинца, – после того, как клялась Крису, что ни за что не сделает этого, – он заявил, что никогда больше не будет разговаривать с ней. Она разыграла сцену самоубийства – никакому драматургу лучше не придумать. Несчастье, разумеется, «удалось предотвратить», но Крис вынужден был приехать к ней. Кстати, это я заставила его. И знаешь, что Ева сказала, когда он появился? «Я знала, что ты приползешь, потому что нуждаешься во мне. Ты всегда будешь нуждаться во мне». Никогда я не видела его в таком бешенстве. Он хотел немедленно жениться, но я посоветовала ему не горячиться… И была неправа. Надо было послать все к черту и не думать о последствиях.

Они замолчали в тот момент, когда к ним подошел Макс.

– Мора приедет завтра к вечеру, – сказал он, наклоняясь, чтобы поцеловать Памелу. – Привет. Как ты?

– Нервы у меня то натянуты, как струна, то как расплавленный воск.

– К сожалению, мы ничего не можем предпринять до тех пор, пока Ева не придет в себя, так что нам предстоит трудный день.

Когда Макс ушел, Памела проговорила:

– Не представляю, как теперь буду жить дальше, – и глубоко затянулась сигаретой.

Алекс видела, как у нее дрожат руки. Памела была сильной женщиной и держалась очень хорошо, но Алекс чувствовала, насколько она уязвима.

– Я не перестаю думать о том, – продолжала Памела, – а что, если… Что, если бы послушалась Криса и сделала так, как он хотел? Вышла за него замуж, и мы бы уехали как можно дальше от его матери. – Она взглянула на Алекс. – Как это сделала ты.

– Только по той причине, что это чрезвычайно устраивало мать.

– Почему она не любит тебя? – спросила Памела, чувствуя, что сегодня она может задать такой вопрос.

– Я не соответствовала ее представлениям.

– Как и я.

– Нет, в тебе она видела угрозу себе, а во мне – как бы собственную оплошность.

– Как странно! Ты училась лучше всех в колледже, у тебя вышло три книги – последнюю превозносили до небес, – а ведь тебе едва исполнилось тридцать! Одного этого достаточно, чтобы гордиться тобой.

– Для нее важно не то, кем я стала, а то, кем я являюсь.

– Ты хочешь сказать, что не очень красива? – Это было скорее утверждение, чем вопрос.

Алекс кивнула.

– Ее почему-то страшно это задевало. Это необъяснимо, но это так.

– Причины ее поступков может растолковать только «Книга Судеб». Вся ее жизнь была посвящена утверждению красоты. Удача сопутствовала ей именно в этом. Где бы ты ни увидела ее имя, с ним рядом всегда соседствовал титул «императрицы красоты». И она очень серьезно относилась к этому.

– Но это же дико – отказываться от дочери, которая не соответствует ее стандартам.

– Это по-твоему… Но она-то думала иначе.

Памела помолчала и перевела разговор на другую тему:

– Ты знаешь, что Крис собирался продолжить учебу?

– Нет.

– Он уже целый месяц занимался. Сначала я предложила обратиться к тебе за помощью. Но он сказал, что будет лучше для вас двоих, если это окажется человек со стороны. Еве страшно не хотелось, чтобы вы общались.

– Верно. Словно я больна заразной болезнью и Крис мог бы от меня заразиться.

– Меня она воспринимала точно так же, – проговорила Памела.

– Кого ты нашла для занятий с Крисом?

– Профессор Йельского университета – Гэвин Крейг.

– Экономист? Я слышала о нем.

– Да, Крису он очень нравился, и занимались они очень успешно. Гэвин был совершенно уверен, что Крис сможет выдержать экзамены в Гарвардский университет.

– Ты очень много сделала для Криса, – Алекс благодарно сжала руку Памелы.

– И он для меня… Да, я знаю, что все таращили глаза, когда узнавали о разнице в возрасте, но меня это мало волновало. Крис был нужен мне; единственный из всех, кого я знала. После того как меня бросил четвертый любовник, я считала, что навсегда прекращу всякие отношения с мужчинами, я тогда была в ужасном состоянии. С Крисом все переменилось. Он был такой ласковый… – Ее голос задрожал, и она опустила голову.

Алекс увидела, как слезы закапали на черное платье Памелы.

– Ах, зачем от только сел в эту проклятую машину! Я ведь говорила, что в таком гневе, в таком состоянии ему противопоказано садиться за руль.

– В гневе?

– Он почти целый час до того разговаривал с Евой по телефону. И впал в такое бешенство, весь даже трясся.

– Господи, из-за чего?

– Он в чем-то проштрафился – ерунда какая-то… Но ей каким-то образом удалось подцепить его на крючок. Крис вынужден был согласиться с ее требованиями и принять ее условия. Пойти на то, чего она давно от него хотела – заняться бизнесом.

– Крис терпеть не мог всего, что имело отношение к ее работе…

– Но она не желала смириться… И, как всегда, сумела добиться своего.

– Итак, – медленно проговорила Алекс. – Крис сел в свою машину в тот момент, когда его душила ярость.

– Ярость и отчаяние. Иной раз на него нападали эти приступы. «Она выжимает из меня все соки», – говорил он в таких случаях. Стоило ему только чуть-чуть оступиться, как тотчас захлопывался капкан. У него была единственная возможность уклоняться от нападок – слегка пококетничать с ней, – Памела передернула плечами. – Это было всегда так мерзко, как… настоящее кровосмесительство.

– Я часто задумывалась над тем, – без всякого выражения проговорила Алекс, – почему мать всегда выбирала любовников, которые оказывались ровесниками Криса.

Серые глаза Памелы встретились с глазами Алекс.

– Ну конечно, – сказала она, – и последние ее приятели были приблизительно его возраста. – И не сводя глаз с Алекс, Памела спросила снова: – Но мне все-таки непонятно, почему ты вернулась?

– Меня вынудили, – ответила Алекс.

– Макс? Ради него ты готова пойти на все. Так ведь?

– Я очень многим обязана ему, – ответила Алекс просто. – Если бы кто-то другой попросил меня… – Она покачала головой.

Памела дотронулась до плеча Алекс:

– Но я очень рада, что ты оказалась здесь. Все это, что связано с Крисом, машиной, так ужасно… И в клинику она не разрешила меня пускать. – Памела снова переменила тему. – А что ты сказала ей?

– Ничего. Я и слова не успела вымолвить. Только позвала ее. Она повернулась, увидела меня и тут же впала в свое состояние.

– Странно, – задумчиво проговорила Памела.

«А, может, как раз ничего странного и нет, – подумала Алекс. – Она просила прощения не у меня. А как бы через меня. Ее терзало чувство вины. Ведь Крис после разговора с ней пытался излить злость так, как он мог, и координация у него была не та, что обычно. Или он сознательно пошел на это? Нет. Тут явное противоречие. Ведь Памела сказала, что он хотел продолжить занятия..» – Алекс считала, что при решении такого рода задач каждое слово, как в клеточке кроссворда, должно точно укладываться в логическую цепочку.

У Алекс был трезвый склад ума, именно благодаря этому она всегда рассчитывала в жизни только на собственные силы. Ей доводилось переживать очень глубокие разочарования, она знала, что такое тыкаться в углы в поисках выхода. И сама пришла к тому же выводу, что и героиня романа Джорджа Элиота: «Лучше подавить эмоции в зародыше, чем потом переживать из-за того, что произойдет, когда им дашь выход». Джордж Элиот – это то, о чем ее мать никогда и слыхом не слыхивала. Многие знакомые знали, что перед встречей с Евой Черни лучше принять успокоительное. Алекс сумела на долгое время полностью вычеркнуть все, что связано с матерью, и из своей жизни, и из памяти.

«Почему мадам так не любит меня? – допытывалась Алекс у Пэтси в детстве. – Что я такого ей сделала?» – «Ничего. Ничего такого. Твоя мама превозносит красоту. И ей неважно, какая ты на самом деле, для нее важно, как ты выглядишь. Но мы-то ведь знаем, что это неверно, правда? Помнишь, мы читали об этом? Ева не видит вокруг никого, кроме себя самой. Но она забывает об одной вещи: красота дается не навечно. Однажды она поймет это и ужаснется».

«Неужели Макс прав? – уже позднее, когда стелила себе постель, вернулась к этой мысли Алекс. – Неужели Ева наконец поняла, что не станет моложе, чего столь упорно добивалась все эти годы? Может быть, поэтому, а вовсе не из-за Криса, она выбирала молодых любовников?»

А может быть, смерть Криса заставила Еву заглянуть в глубины своей души? Или это всего лишь ужас от осознания содеянного? Или она тайно ходила в собор? В самом деле, о ней так мало известно, но Алекс может попросить вспомнить о ней других людей. Мэри Брент, например, – эту зловредную, эгоистичную до мозга костей женщину. Она-то выложит все, что знает. Эта никого не пожалеет. Алекс до сих пор помнила, как она зловещим голосом говорила: «Ты будешь гореть в аду, помяни мое слово!» «Может быть, Ева вспомнила про кару и испугалась? – продолжала размышлять Алекс. – Во всяком случае, легче поверить, что она испугалась, чем во что-либо другое.

Ладно, – в конце концов решила она, забираясь в узкую кровать в комнате, заполненной призраками ее детства. – Думаю, мне удастся, как всегда, докопаться до самой сути. Главное – начать. Так что вперед? – спросила она саму себя. И сама же ответила: – Вперед, Алекс!»


4


Вена и Лондон, 1956–1957

Оказавшись в Вене, Ева не собиралась селиться ни в одном из лагерей для перемещенных лиц. И чтобы завершить выполнение очередного пункта своего Великого плана, Ева должна была иметь возможность беспрепятственно передвигаться по городу и избегать неожиданных встреч со своими бывшими соотечественниками. Ее не прельщала перспектива быть узнанной кем-нибудь из своих. Она отправилась прямо к своему другу-корреспонденту – тоже газетчику.

– Мне страшно идти в лагерь, – объясняла она ему. – Мне говорили, в этих лагерях есть люди, которые только делают вид, что скрываются. На самом деле это тайные агенты, которые вылавливают и переправляют назад в Венгрию тех, кто им нужен. Единственное спасение для меня – затеряться в большом городе.

Ева любого могла убедить, что вместо луны он видит на небе круг сыра, поэтому ее знакомый с первого слова поверил ей и проглотил наживку.

– У меня есть деньги, – гордо заявила она. – Мне удалось накопить немного на всякий случай, поскольку я занималась своим делом, так что я могу заплатить за жилье. Если бы только вам удалось найти мне хоть какую-нибудь комнатку…

Газетчик обратился за помощью к своему старому другу еще по университету – скромному, застенчивому сорокачетырехлетнему бакалавру по имени Джон Брент, который преподавал английский язык в одной из частных школ Вены. Он жил в небольшой квартирке огромного дома, который некогда принадлежал весьма богатому семейству. В его квартире было три комнаты, не считая кухни и ванной: спальня, гостиная и кабинет, в который вел отдельный вход. Его-то, по мнению корреспондента, можно было превратить в идеальную комнату для молодой женщины. Джон поначалу колебался. Его волновало, как все будет выглядеть с точки зрения морали, – в 1956 году взгляды были строгие! Но его сомнения улетучились вмиг, когда он увидел Еву.

– Она совсем не похожа на шпионку, – сказал он, с сомнением и недоверием оглядывая девушку в очках, одетую в грубое свободное пальто.

Ева прошла в маленькую комнатку, в которой почти не было мебели. Между нею и спальней Джона находилась гостиная – так что они были достаточно удалены друг от друга, во всяком случае, для того, чтобы все это выглядело вполне прилично с точки зрения старой горничной, приходившей к Джону убирать квартиру. Еве вручили ее собственный ключ. Джону не было надобности видеться с нею, исключая те случаи, когда она передавала ему плату за комнату.

И Джон почти напрочь забыл о ее существовании, поскольку Ева не напоминала лишний раз о своем присутствии. Но однажды он вернулся раньше обычного – в школе начались каникулы. Закрывая за собой входную дверь, он услышал шум в ванной комнате. Когда он повернулся, то увидел женщину, которую ни за что не узнал бы, встретив ее на улице. Женщину в расцвете своей красоты, излучающую чувственное обаяние, с потрясающе красивым лицом и с нимбом золотисто-рыжих волос. И только когда она засмеялась и заговорила, он понял, кто стоит перед ним.

– Мне кажется вы меня не узнали? – Она сделала пируэт, и юбка волной закружилась вокруг ее стройных, длинных ног. Модное платье подчеркивало ее тонкую талию, высокую грудь. Глаза ее лучились, глубокий грудной смех дразнил и обещал. И Джон Брент – впервые в жизни – сразу влюбился. Слепо, безотчетно и безоглядно. До сих пор ему не встречались такие женщины. Он только видел их, идущих под руку с другими мужчинами. Ева не могла не почувствовать, какое впечатление произвела на него:

– Кажется, я вас шокировала. Разрешите мне объяснить все…

Он позволил ей усадить себя на софу и покорно выслушал ее историю. И это только туже затянуло петлю, в которую он попал. Джон был и удивлен и восхищен одновременно.

– Знаете что, давайте отпразднуем с вами мое освобождение, – предложила она.

Эти слова сделали его самым счастливым человеком в мире.

Они шли по улице, и все мужчины оглядывались им вслед. И это пьянило больше вина, которое они заказали за ужином.

После ужина Джон все так же зачарованно выслушал ее планы на будущее, а когда они вернулись домой, Ева показала свой саквояж.

– Пока я жила здесь, мне удалось заглянуть в магазины, и я поняла, что продукции для хорошего сбыта не хватает хорошего оформления. Зато за содержимое я ручаюсь. И когда выручу достаточное количество денег, то подумаю, как это можно получше подать. Здесь, в Вене, многого можно добиться. Это иной мир. Вы даже не представляете, какое здесь изобилие, и не можете представить, что это значит для меня, которая привыкла к скудости жизни.

Она открылась ему ровно настолько, чтобы еще больше возбудить его интерес к себе. По ее словам, она родилась в Будапеште, ее отец был химиком-фармацевтом. По рецептам отца и сделаны ее кремы. Отец, увы, умер за шесть месяцев до начала восстания.

– Слава Богу, что он не увидел, во что превратилась его страна, – это разбило бы его больное сердце.

Ее мать умерла, когда ей исполнилось двенадцать лет, и Ева сама вела дом и помогала отцу во всем. Именно ей принадлежала идея заняться косметикой…

– …И мы так хорошо работали с ним вместе… Здесь – все, что нам удалось сделать. Наш дом разрушен, лаборатория сгорела, погибло все, кроме того, что я унесла в саквояже. Эти кремы гораздо лучше многих, что продаются сейчас в Вене, и я верю, что наступит день, когда имя Евы Черни станет таким же известным, как и имя Элизабет Арден.

Мечты Евы казались несбыточными, но Джон, слушавший ее с благоговением, почувствовал, какая сильная натура живет в этом хрупком теле. Ей ведь и в самом деле уже удалось сделать так много! Ева очень бегло, хотя все еще с заметным акцентом, говорила по-английски, а к концу разговора призналась, что собирается выучить еще и немецкий:

– Он мне понадобится! Я знаю это.

И Джон, который был лучшим студентом в колледже современных языков Лондонского университета, был потрясен ее решимостью.

Первых своих покупателей Ева заполучила через него. Как-то Джон взял ее на вечер для родителей, проводившийся в школе, где он преподавал, и поразил всех, явившись в сопровождении неотразимой красавицы. Все коллеги и знакомые поставили на нем печать славного малого, прекрасного преподавателя, но такого скучного человека. И вдруг такая красавица снизошла до него. И не просто снизошла. Ева старалась произвести хорошее впечатление, поэтому улыбка и взгляды, которые она бросала на Джона, свидетельствовали о том, что ее никто, кроме него, не интересует. С того дня и начались ее первые консультации.

Изучая, что интересует покупателей венских магазинов, покупая образцы различных кремов, Ева посещала салоны красоты, приглядываясь к тому, что предлагают там, составила общее впечатление о положении дел в этой области и знала, какую может запросить цену.

Потом Ева начала ходить с визитами по домам. С собой она брала саквояж, наподобие тех, что носят с собой врачи, только красного цвета, со своей фамилией на маленькой золотой табличке на боку. А еще она пускала в ход свои волшебные руки. Артистизм, мастерство и результаты, которых она добивалась, оказали свое действие. Вскоре ее имя было на устах у всех. «Маленькая венгерская девушка» стала появляться и на званых обедах, и на оперных представлениях, на приемах влиятельных людей в городе. Круг ее клиенток становился все шире и шире.

В начале 1957 года ее положение еще более упрочилось. Через магазины она наладила связи с английскими, американскими и французскими покупателями. Только предложения русских она решительно отклоняла. Среди ее клиенток появились женщины, принадлежавшие к самым высшим слоям общества. Это дало ей возможность взглянуть изнутри на жизнь аристократов Вены. Она усвоила их отличительное свойство – никогда не лезть вперед, но и не позволять, чтобы тебя оттесняли. За это время Ева продумала план дальнейшего продвижения. Сначала она хотела перебраться в Англию, которая послужила бы ей трамплином для переезда в Соединенные Штаты, где она собиралась выдавать себя за австро-венгерку. Вот почему она усиленно занималась языком и вскоре заговорила на немецком даже лучше, чем Джон. Его поразили успехи Евы.

– У тебя врожденные способности к языкам, – похвалил он. – Ты говоришь почти без акцента.

У нее и в самом деле с детства была развита способность к подражанию. Ей легко удавалось копировать женщин, которых она обслуживала, повторяя потом их жесты и интонации. И пока Ева находилась в доме у кого-нибудь из своих клиентов, она всегда примечала, что и как там устроено – какая в доме мебель, как она расставлена, какие ковры лежат на полу, как развешаны на стенах картины, как аранжированы цветы в вазах. Ева наблюдала и за тем, как накрывают столы в столовой к большому приему гостей, запоминала, какие бокалы ставят, где лежат салфетки, научилась отличать мелочи, которые завершают общее оформление у каждой хозяйки уже на свой вкус. Она слушала, как ее клиенты отдают распоряжения горничным сделать то или другое, а потом повторяла все это у себя в комнате до тех пор, пока слова ее не начинали звучать совершенно естественно, словно она всю жизнь только это и делала.

Когда ее начинали расспрашивать о прошлом, Ева изображала страх на лице, уверяя, что даже разговоры об этом могут повредить ей, и настолько преуспела в этом, что женщины восхищались ею. «Она такая смелая, эта малютка, – краем уха услышала Ева, как одна американка рекомендует ее другой, – а ее пальцы просто творят чудеса с моим лицом…»

Когда Еве вновь понадобился химик, чтобы составить порцию новых кремов и мазей, при ее нынешних связях не составило труда найти нужного человека. У одной из ее клиенток муж оказался владельцем довольно известной фармацевтической фирмы, которая специализировалась на выпуске лекарств. Клиентка с таким пылом и жаром принялась просить своего мужа помочь «маленькой венгерской беженке», что он не только предложил нужного фармацевта, но и начал ухаживать за Евой, что она с негодованием отвергла. Ева умела точно рассчитывать свои действия. Одно неверное движение могло погубить ее, восстановить против нее ее могущественных клиенток.

Фармацевт хорошо знал свое дело и подобрал идеальные компоненты, поняв ее с полуслова. А потом Ева вносила добавки, которые ей поставляли уже из других мест. Кремы становились все более воздушными и нежными. К тому же Ева начала упаковывать их в особые, сделанные по специальному заказу, емкости, которые закрывались сверху золотыми крышками. Такого же цветы были и этикетки. Один из знакомых Джона – художник-график – сделал набросок Евиной подписи, и элегантный росчерк стали воспроизводить на этикетках ее кремов. Конечно, все требовало дополнительных затрат. Но Ева понимала, все расходы обязательно окупятся.

Именно поэтому неприятность с той стороны, с которой она меньше всего ожидала, обрушилась внезапно, как буря в пустыне. Раздумывая поздним вечером о том, почему у нее произошла такая задержка с менструальным циклом, Ева стала подсчитывать дни, и с ужасом осознала, что все сроки прошли давным-давно. Она снова принялась подсчитывать. Последний раз это произошло перед тем, как она прощалась со своим венгерским олухом. Она забеременела! В самое неподходящее время. Увлеченность своей идеей и бесконечные дела не позволили ей вовремя заметить сигналов предупреждения, которые посылало тело. Она отправилась в ванную и взвесилась: пять лишних фунтов. Ее груди набухли, восхитительно розовые соски потемнели. Как же она досадовала на то, что ее не томила, как других, утренняя слабость и вялость – первый признак случившегося. Как назло, она еще никогда не чувствовала себя так хорошо, как сейчас. Но факт оставался фактом – она находилась на третьем месяце беременности. «Идиотка! Дура! И о чем ты только думала!» – кляла она себя. Конечно же, это был ребенок Ласло. «Не следовало позволять ему этого в тот, последний раз, – думала Ева, – но ведь я выполнила все меры предосторожности, к которым прибегала всегда». Природа оказалась гораздо изворотливее. Ева снова и снова проклинала себя. Что-что, а уж ребенок ей сейчас нужен был меньше всего. Она вообще терпеть не могла детей и не собиралась заводить своих. И вот – пожалуйста, что теперь прикажете делать! Все планы могли рухнуть в одночасье. Это просто немыслимо – иметь ребенка от Ласло Ковача. Она уже вычеркнула его из своей жизни. И ей бы не хотелось ежедневно сталкиваться лицом к лицу с чем-то из прошлого, которое уже совершенно не волновало и, более того, о котором она и не хотела бы вспоминать. Сделать аборт? Но через кого найти нужного врача? Тут следует быть осторожной… И к тому же это, наверное, будет стоить бешеных денег. Изливая гнев, она колотила подушку кулаками.

Потом она лежала на кровати с сухими глазами и холодно перебирала самые разнообразные варианты, когда услышала, как вошел Джон. Он вернулся из оперы, Ева никогда не составляла ему компанию – опера наводила на нее скуку. И вдруг идея осенила ее. Она резко выпрямилась и села на кровати… Кажется, она придумала! Конечно, это означало, что кое-что в ее планах придется изменить, но не столь уж значительно. Зато в новом варианте имелись и свои преимущества. Глаза ее озарились светом надежды, и Ева снова расслабленно и облегченно потянулась. Оставалось только додумать детали.

Джон сварил себе кофе и только расположился за столом, когда сквозь стену, отделявшую кухню от комнаты Евы, услышал звуки отчаянных рыданий, которые явно заглушала подушка. Он нерешительно постучался в дверь.

– Ева! Что с вами?

– Оставьте меня… – всхлипнула она.

– Но я слышу, вы плачете. Что случилось? С вами все в порядке?

В ответ раздался новый приступ рыданий. Это заставило Джона решиться на то, чего он никогда не делал: он вошел к ней в комнату. Ева лежала на кровати, уткнувшись лицом в подушку, и вся ее хрупкая фигурка вздрагивала.

– Ева! – он бросился к ней и дотронулся до руки. – Что случилось? Ради Бога, скажите наконец!

– Это самое ужасное… самое ужасное, что могло произойти со мной.

Его сердце замерло:

– Вас кто-то опознал?

– Нет… еще хуже.

– Еще хуже? – Джон в замешательстве смотрел на нее. До сих пор Еву пугало только то, что ее могут узнать на улице и увезти назад, в Венгрию. Что произошло теперь? Джон терялся в догадках.

– Но что же тогда?

– Конечно, откуда вам догадаться об этом. Вы добрый и порядочный человек.

Наивность Джона не имела пределов:

– Вы потеряли клиентов?

– Нет, нет, нет! Со мной случилось то, чего я не могу изменить… нечто такое ужасное, о чем мне стыдно признаться даже вам… – новый приступ рыданий помешал ей закончить начатую фразу.

– Но вы не можете сделать ничего такого, чего бы вам следовало стыдиться, – уверенно проговорил Джон.

– Это не то, что я сделала… это то, что сделали со мной…

– С вами?

Подсказки по-прежнему не могли пробить броню его наивности.

Ева подняла заплаканное личико от подушки.

– Меня изнасиловали! – выкрикнула она. – Той самой ночью, когда я пробиралась в «Дюна-отель», один из офицеров разведки схватил меня в темной аллее и изнасиловал, и вот теперь оказалось, что я беременна от него. – Ее отчаянные рыдания были такими громкими, что Джон испугался, как бы остальные обитатели дома не услышали.

– Я никогда не могла рассказать об этом, кому я могла пожаловаться на него?! И мне было так стыдно… так стыдно…так мучительно больно…и вот теперь все узнают…На мне останется клеймо… я знаю, что я должна… моя жизнь закончена. – Она вытянула вперед дрожащую руку и, указывая на Джона, лепетала: – Вот видите… даже вы… такой добрый и то… – и снова упала лицом в подушку.

– Ну конечно… это такое потрясение… я имею в виду изнасилование… – Джон сглотнул. Разумеется, он слышал, что такого рода вещи случаются на свете, но у него в голове не укладывалось, что существуют люди, способные на такие подлости. Это творили русские, оказавшиеся в Берлине, – ему рассказывали об этом немецкие друзья, – но он никогда сам близко не соприкасался ни с чем подобным. Так непосредственно.

Когда в его квартире появилась Ева, впервые в жизни его стали посещать сексуальные фантазии. Он мечтал о близости с ней, хотя и понимал, насколько это нереально. Весь его опыт в этой области ограничивался лишь редкими визитами к проституткам. В первый раз его увлек с собой один товарищ по казарме во время службы в армии. Служба длилась недолго – Джона уволили в запас из-за того, что у него на нервной почве начались жесточайшие приступы астмы. Визит к проститутке произвел на него ужасающее впечатление. После той ночи он и представить себе не мог, что снова когда-либо приблизится к какой-либо женщине. Воздержание не представляло для него никакого особенного труда. Этому способствовало то, что он был не особенно привлекателен: слишком худой для своих шести футов роста, к тому же уже к двадцати годам он начал лысеть, плюс его природная застенчивость. Ева была второй – после матери – женщиной, в присутствии которой ему было спокойно и хорошо. И конечно, его настолько воодушевляла мысль о том, что такая красивая, такая привлекательная девушка подружилась с ним, что он боялся сделать какой-либо неверный шаг, который нарушил бы установившиеся между ними отношения. Ему понадобилось собрать всю свою храбрость, чтобы уехать в Вену, несмотря на возражения матери. Теперь ему пришлось набраться еще большей храбрости, чтобы заявить:

– Конечно, меня страшно огорчило, что такая ужасная вещь произошла именно с вами.

– Вы даже представить себе не можете, что творилось в Будапеште в тот последний день… и никто не сможет вообразить, какие животные носились по улицам… Мое положение просто отчаянное… Ведь я получила возможность вырваться из этого ада… и самое ужасное, что это произошло, когда я была почти у цели… Он набросился на меня сзади, схватил за горло и уволок в темную аллею… Как это было больно, страшно и омерзительно…. Я так надеялась забыть об этом ужасе навсегда!

Эти ее слова имели целью навести Джона на мысль, что она к тому времени оставалась девственницей. Рыдания Евы, ее беспомощность и отчаяние настолько ошеломили Джона, что он подчинился своему инстинкту: сел к ней на постель и обнял, чтобы хоть как-то успокоить. Ее тело вздрагивало от плача, но оно было таким мягким и теплым, а ее волосы так чудесно пахли, были такими шелковистыми…

– Ну же… ну, – принялся он успокаивать ее. – Все будет хорошо. Я здесь, с вами… не плачьте… вы не одна… вы же знаете, что я сделаю все, что смогу…

– Как?! – воскликнула она. Слезы снова навернулись ей на глаза. – Я не знаю, что мне теперь делать с этим…

– С чем?

– Как с чем?! – Она отвела глаза, словно стеснялась встретиться с ним взглядом. – Со своей беременностью…

Джон напрягся:

– Вы хотите сделать аборт? – Все наставления его матери тотчас всплыли в памяти. – Но ведь это убийство!

– Значит, умереть должна я, потому что мне нельзя сейчас иметь ребенка. Ведь я не замужем. И кто поверит, что меня изнасиловали? Меня начнут спрашивать, почему я ничего не сообщила, решат, что я лгу, потому…

– Почему? – спросил Джон, все еще не понимая, куда она клонит.

– Ну, это не имеет значения, – проговорила она таким тоном, после которого он, конечно же, должен был потребовать ответа.

– Нет, все имеет значение. И уж если я собираюсь вам помочь, я должен знать все так, как оно есть на самом деле.

Ева отвернулась в сторону:

– Из-за того, что я живу в вашем доме, и из-за того, что мы везде бываем вместе, – прошептала она.

Джон на миг потерял дар речи.

– Вы всегда думаете о людях лучше, чем они есть на самом деле, – неуверенным тоном проговорила Ева. – Но я знаю, какими жестокими и безжалостными они могут быть. Как они подозрительны и недоверчивы. Разве вы не понимаете, о чем идет речь? Мы живем в одном доме… мы друзья… и, следовательно…

– Они не посмеют! – Джон покраснел от возмущения и негодования.

– Но они именно так и подумают, – всхлипнула Ева. – В отличие от тебя, до меня дошли сплетни, что ходят по городу, как многозначительно улыбаются мои клиентки…

Джон уже не просто покраснел, он побагровел. Только одно для него было непереносимо – это когда над ним смеялись. Он столько натерпелся из-за этого. Все его детство превратилось в кошмар именно по этой причине. Никого из его двенадцатилетних приятелей матери не ходили встречать в школу. Его одноклассникам матери не устраивали сцен из-за того, что им задали по биологии главу о том, как происходит размножение. «Это грех! Грех и преступление учить детей таким грязным вещам! – кричала мать Джона. – Я запрещаю тебе!» Мать сделала все, чтобы жизнь Джона, прозванного маменькиным сынком, превратилась в цепь унижений. Его воспитание основывалось на том, что все, связанное с сексом, считалось грязным и недостойным. Джону было запрещено читать книги до тех пор, пока мать не просматривала их сама. Прежде чем взять Джона в кино, его мать сама смотрела фильм, чтобы убедиться, нет ли в нем ничего такого, что могло бы испортить ее сына. Словом, много лет подряд его воспитывали таким образом, чтобы вызвать отвращение к сексу.

И вот теперь мысль о том, что за его спиной люди посмеиваются над ним, вызвала у него ярость. Ему-то казалось, что все это осталось позади. И вот в Вене опять началось то же самое…

– Теперь со мной никто не захочет иметь никаких дел, – снова всхлипнула Ева, – ни одна из моих клиенток не пригласит в дом незамужнюю женщину, у которой родится незаконнорожденный ребенок. Вот почему я подумала об аборте… Если я не найду выхода – я погибла!

– Нет! – твердо и спокойно проговорил Джон, потому что смутная мысль, замаячившая перед ним, вдруг оформилась в нечто ясное и определенное.

– Но что мне остается делать! В Венгрии любая женщина, которая оказывается в подобном положении, тут же становится вне общества…

– Именно поэтому, – сказал Джон, – вы должны выйти замуж… за меня.

Ева, которая сидела, закрыв лицо руками, глубоко вздохнула. Медленно она оторвала руки от лица и посмотрела на Джона широко открытыми глазами.

– О, это было бы… – Но потом она опустила голову. – Я не могу принять от вас такую жертву, но это так благородно с вашей стороны.

– Вы хотите сказать, что могли бы выйти за меня замуж? – Джон был потрясен.

– Без всяких колебаний, – заверила его Ева. – Вы добрый, вы такой воспитанный, терпеливый, вы все понимаете и так заботитесь обо мне. – Помедлив, она добавила: – Обо мне так никто никогда не заботился. С тех пор как умер мой отец… но я не имею права принимать такую помощь от вас. – И взяв его руку, прижала к губам. – Но все равно я так благодарна вам.

– Нет, мы поженимся, – твердо произнес Джон. – Это то, о чем я уже так давно мечтал, но не смел даже надеяться. Я полюбил вас с той минуты, когда впервые увидел, но считал, что такая красивая девушка никогда не обратит внимания на такого человека, как я. Ведь вы могли бы покорить любого… – Он снова дотронулся до ее руки. – Я счел бы великой честью, если бы вы согласились стать моей женой.

– Но ребенок…

– С этим мы разберемся, когда придет время.

Ева нерешительно взглянула на него.

– Я сомневаюсь… – прошептала она. – Вы в состоянии понять все случившееся, но…

– Вы сейчас подавлены, – начал успокаивать ее Джон. Он знал случаи, когда у мужчин вызывала недовольство весть о беременности жены, но когда ребенок появлялся на свет, они превращались в гордых отцов. А уж тем более что говорить о женщине? Они не могут не полюбить рожденного ими ребенка. И то же самое случится с Евой, несмотря на то, что ребенок стал следствием в буквальном смысле слова несчастного случая. То же самое твердила не раз и его мать. «Такова Божья воля, – говорила она женщинам в такие моменты. – Таково Его Провидение – это плата за чувcтвенность и похоть. Ты совершила этот поступок и должна нести свой крест. Ребенок ни в чем не виноват, и ты должна одна за все расплачиваться».

«Да, – подумал он, – ребенок не виноват ни в чем. А нам надо сделать все, чтобы никто не узнал, как все произошло на самом деле».

– Вы полюбите его, – проговорил он уверенным тоном. – У вас просто неисчерпаемые запасы любви, Ева. Вы ведь любите даже нашу собачку. Помните, какой вы подняли шум, когда домовладелец попытался запретить держать ее здесь.

«Кажется, в самом деле сама судьба вывела этого человека на сцену моей жизни», – подумала Ева.

– Если ты и в самом деле так думаешь, – проговорила она дрожащим голосом.

– Да.

К тому моменту, когда Джон покинул ее комнату, они решили, что поженятся сразу же, как закончат все необходимые приготовления.

Ева с удовлетворенной улыбкой закрыла за Джоном дверь. Все произошло именно так, как она и рассчитала. Теперь она могла появиться в Англии как жена британского подданного, и ее имя будет вписано в его синий паспорт. И когда она там обоснуется, ей будет проще и легче приблизиться к заветной цели. Правда, это означало, что кое-что в ее планах и сроках их исполнения придется изменить, но весьма незначительно. Она просто потеряет некоторое время – то, которое уйдет на роды.

«Никогда не думала, что заведу ребенка, – размышляла Ева. – Но кажется, пока все идет по моему плану. Люди решат, что это наш с ним ребенок».

Джон был воодушевлен до того момента, пока она не спросила его:

– А как на это посмотрит твоя мать? – Ева знала, что Джон полностью находился под ее властью.

– Она очень удивится, – ответил Джон, подбирая нужное выражение, – но когда она увидит вас… – Он почувствовал, как улыбка помимо его воли растянула его губы. На самом деле от твердо знал, что подумает мать, увидев Еву: она тотчас наречет ее вавилонской блудницей.

Но Ева не блудница. Она потрясающая молодая девушка, которая пережила самое страшное, что только может пережить юное существо. «И она станет чудесной матерью, – подумал он сентиментально. – Через год или чуть позже она снова может зачать…» Он покраснел при мысли об этом, и еще он понял, что испытывает нечто такое, чего никогда еще не переживал. И ему понадобилось некоторое время, чтобы осознать, что это ощущение можно назвать счастьем.

И вот Ева Черни после короткой церемонии стала миссис Брент. Делая вид, что ни в чем не разбирается, хотя все уже продумала заранее, она переложила хлопоты по оформлению документов на его плечи, соглашаясь со всем, что бы он ни предлагал. И к тому времени, когда Джон, сияя от радости, принес паспорта, был уже заказан билет на самолет, который доставил их в Лондон. Там они сели на автобус и добрались на нем до города Виктория, откуда на электричке доехали до Южного Уимблдона, где взяли такси. Все это время Джон нервничал и постоянно курил. Когда они повернули к ничем не примечательному небольшому дому, Джон попросил ее:

– Мать не переносит табак. Не говори ей, пожалуйста, что я курю, хорошо?

– Я сделаю все так, как тебе хочется, – ответила Ева, успокаивающе пожав его руку, как это сделал он, когда предложил до поры до времени ничего не говорить о ее беременности.

– После того как мы обоснуемся, тогда и скажем, – поддержала его Ева.

– И мать должна знать, что это наш с тобой ребенок, – добавил Джон.

«Как и все остальные», – мысленно добавила Ева.

– Мне не хочется, чтобы ты считала, что мама трудный человек, – снова заговорил после короткой паузы Джон. Его улыбка получилась вымученной. – Просто она типичная англичанка.

Но Ева уже поняла, с кем ей предстоит встретиться. Во всем, что касалось манипулирования людьми, ей не было равных. По некоторым словам и отрывочным признаниям Джона она успела составить представление о свекрови и о том, каким оружием сражаться с ней лучше всего. И первая встреча не изменила ее настроя.

Мэри Брент была высокая, как и ее сын, сухопарая женщина с костлявым лицом, тонкой ниточкой рта, тусклыми седыми волосами. Свекровь оглядела серый костюм Евы, сшитый по выкройке Диора, подчеркивающий талию, ее расклешенную юбку, дерзкую шляпку на медно-золотистых волосах – и губы ее изогнулись. Мэри Брент не сделала ни малейшего движения, чтобы обнять свою невестку после того, как Джон нервно клюнул ее в щеку. Она просто кивнула Еве и повернулась, чтобы провести их в так называемую «переднюю комнату», не обремененную мебелью. Предметы, которые имелись в ней, были расставлены с математической точностью, и каждый квадратный сантиметр комнаты, все доступные взгляду плоскости были тщательно отполированы. Окна были зашторены, несмотря на то, что солнце не заглядывало во двор. Во всем доме стоял устойчивый запах мебельной полировки и дезинфицирующих средств. Комната была не более теплой и уютной, чем тюремная камера. Ева, глядя, как ее муж на глазах превращается в виноватого мальчишку, села на тяжелое, неподъемное кресло перед камином, в котором голубоватые язычки пламени, сражаясь за жизнь, потерпели поражение. Дом был столь же холоден, как и мрачен.

– Должна сказать, что это оказалось для меня полной неожиданностью, – бесстрастным голосом следователя проговорила Мэри Брент. – Ну, – повернулась она к сыну, – хотя бы теперь расскажи мне, как это произошло.

– Позвольте мне сделать это, – уверенно ответила Ева, сознательно усиливая свой акцент. – Что бы вы хотели знать?

– Откуда вы и как встретились с моим сыном? – Мэри Брент не добавила: «и каким образом заставили на себе жениться», но это подразумевалось само собой.

– Я бежать из Будапешта, когда мою страну захватывать русские.

– По словам моего сына, вы венгерка?

– Была. Теперь я британская подданная. – Ева прямо встретила удивленный взгляд Джона.

– Но ваши родители остались там?

– Я не иметь родителей. Я иметь только Джона, – сказала Ева и взяла его за руку.

– Вообще никаких родственников? – взгляд Мэри скользнул по ней, как острый нож. И в нем чувствовалось сомнение.

– Нет.

– У Евы ничего не осталось там, – умиротворяющим тоном добавил Джон.

– Кроме большого багажа, вероятно?

– Два саквояжа – это весь мой запас, – объяснила Ева.

– Запас?

– Ева занимается косметикой, – вступил в разговор Джон, – и делает очень хорошие кремы.

– Готовит косметику?!

Она проговорила это с таким же ужасом, как если бы он сказал, что Ева – гробовщик.

– Я вести собственное дело в Вене, – гордо сказала Ева.

– Ах, в Вене, – фыркнула миссис Брент, давая понять, какого мнения она об этом городе. – Я все никак не могла понять, с чего это Джон ринулся туда. У него ведь была здесь отличная работа. Я не признаю ничего заграничного.

– Кстати, не мешало бы нам выпить по чашке чая, – искренне вздохнул Джон.

Миссис Брент поднялась.

– У меня все уже готово. Осталось только вскипятить чайник. Идемте.

Они проследовали за ней в такую же холодную столовую, хотя и там тоже тлели головешки в камине. Мебель и там была громоздкой и неуклюжей.

Безобразный буфет, на котором стояли подсвечники, каждый в центре кружевной салфетки. Вокруг прямоугольного стола – четыре стула, стеклянная горка с китайским сервизом, которым, судя по всему, никогда не пользовались.

Стол тоже покрывала кружевная скатерть, на которой стояло три прибора. Ева села на стул, который для нее выдвинул Джон. На каждой тарелке лежало по кусочку хлеба с маслом, разрезанному пополам, по маленькому, домашнего приготовления пирожку с джемом и по куску фруктового кекса, в котором с трудом можно было разглядеть вкрапления изюма и крошечных кусочков абрикосов. Чай, хоть и горячий, был почти бесцветным. И Ева с тоской подумала о чашке кофе, когда отщипнула кусочек от хлеба столь тонкого, что его с трудом можно было удержать в руках. Свекровь не отличалась щедростью и расточительством.

Их спальня оказалась еще менее привлекательной. Она находилась в дальнем конце дома. Плющ, обвивавший окна, делал ее мрачной. Ковер на полу был серовато-коричневого цвета. Ева решила, что этому ковру больше лет, чем ей самой. Двойная кровать оказалась такой же жесткой, как взгляд свекрови. В гардеробе с зеркальными вставками висели только пустые вешалки. Сквозь небольшие просветы в окне виднелась крошечная – величиной с носовой платок – лужайка, на которую угрожающе надвигались со всех сторон кусты. «Что ж, – подумала про себя Ева, – счастье, что все это ненадолго».

Она встретила открытую неприязнь и недовольство свекрови с безмятежным равнодушием и проигнорировала ее ворчание насчет пустой траты денег, когда купила новые занавески и теплое, из гагачьего пуха, одеяло взамен тонюсенького старого, которое совершенно не грело. Когда Ева отправилась за покупками и вернулась с электрокамином, у свекрови чуть не случился сердечный приступ – так ее ужаснула плата, которую предстояло платить за электричество.

– Поскольку я собираться открыть магазин, мы сможем платить за электричество столько, сколько надо, – сказала Ева, расчетливо начиная уменьшать количество ошибок в своих фразах. – Кстати, мы также будем вносить нашу долю за содержание дома, так ведь?

– Магазин?

– Конечно. Я собираюсь открыть салон.

– Но твоя обязанность – в первую очередь заботиться о Джоне. Он твой муж. Это его дело зарабатывать на хлеб насущный.

«Мне требуется нечто большее, чем просто хлеб», – подумала Ева, а вслух заявила:

– Я буду работающей женой.

– Но жены не работают!

– Я нарушу этот порядок. Сейчас 1957 год, в конце концов.

– Джону это не понравится.

– Почему же? Джон знает об этом и поддерживает меня. У меня талант – и то, что я делаю, у меня получается очень хорошо. И к тому же в Уимблдоне нет салона – я собираюсь открыть его.

– Тогда тебе следует это сделать в Уимблдон-вилледж, – фыркнула Мэри Брент. – Там, где живут зажиточные землевладельцы.

«Да, – решила Ева, – мне стоит идти туда, где у людей есть деньги. Надо основательно изучить все здесь, коли уж мне придется обосноваться здесь на какое-то время».

В той части города, о которой упомянула свекровь, располагались большие дома с гаражами для машин и там же находились дорогие магазины. Это был совершенно другой мир. Ее мир. Ева сразу направилась в агентство по недвижимости и вскоре вышла оттуда с представителем. Ей удалось найти то, что она хотела, после четвертого захода: дом, в котором находились два магазинчика – шляпный и изысканный салон одежды.

– Боюсь, – сказал агент, – что свободное помещение в этом доме сдается на не очень большой срок – дом собираются перестраивать в ближайшем будущем.

– В таком случае цена на него не должна быть слишком высокой, – утвердительно произнесла Ева. – А почему это помещение пустует?

– Здесь была парикмахерская, но два месяца назад они перебрались в другое место.

Это было довольно просторное помещение с небольшой комнаткой впридачу. Входная дверь и козырек над ней были в идеальном порядке.

– А ковер тоже здесь останется? – спросила Ева, указывая на покрытие из чистой шерсти очень высокого качества. Она решила, что сможет сделать интерьер в тон к нему.

– Да.

– И горячая вода со всеми прочими удобствами тоже здесь есть?

– Конечно.

– Тогда давайте оговаривать условия.

Она вернулась домой, имея на руках подписанные бумаги и обещание, что сможет перебраться туда в течение шести недель. Свекрови дома не оказалось, Джон отправился на работу. Ева поднялась наверх и обнаружила свой саквояж открытым. Она догадывалась, что свекровь любит совать нос в чужие дела, и оставила специальные заметки. Все мелочи в саквояже теперь лежали по-другому. Ева вынула маленький бархатный мешочек и достала из него брошь величиной с монету в полкроны с чистейшей воды бриллиантами, которые ослепительно засверкали в лучах солнца, пробивавшегося сквозь оконные стекла. Эта брошь могла поддержать Еву, если вдруг дела пойдут плохо. Когда-то брошь потеряла одна из богатых клиенток Евы. Когда дама хватилась пропажу и спросила, не видела ли брошь Ева, та изобразила изумление и обиду. Не меняя оскорбленного выражения лица, Ева высказала предположение, что брошь, вероятно, потерялась где-нибудь на улице.

– Скорее всего… Мне, конечно, следовало быть более внимательной. Какая жалость! Это не просто ценная вещь – она дорога как память.

– Надеюсь, она застрахована?

– Да, конечно, но дело в другом… Это первая драгоценность, которую подарил мне муж.

– Какая жалость, – посочувствовала клиентке Ева, бросив взгляд на красную баночку из-под крема, куда она ловко и незаметно спрятала обнаруженную под стулом брошь.

Теперь, глядя на брошь, Ева понимала, что это был перст судьбы, которая сама вела ее к цели. Только продав брошь, она может набрать нужную сумму и покрыть все расходы за аренду салона.

На следующий день Ева отправилась в западную часть города, в ювелирный магазин на Берлингтон Аркад. Они успели побывать здесь вместе с Джоном, когда у них выпало несколько свободных часов. Они любовались оформлением витрин, восхищались красивыми вещами, выставленными в них. Но в витринах лежали и подержанные вещи, как заметила Ева. Она надела свой лучший серый костюм а-ля Кристиан Диор, который она заполучила в фонде помощи венгерским беженцам, куда состоятельные венцы отдавали свои слегка поношенные вещи. А на шляпку приколола букетик свежих фиалок. Туфли у нее тоже еще сохранили приличный вид. Старую, но очень дорогую сумочку она привела в порядок, надела пару дорогих кожаных перчаток. По дороге она зашла в парфюмерный магазин, где продавщица побрызгала ее дорогими духами «Арпеж», которые она якобы хотела купить, но передумала. И оттуда, благоухая, Ева отправилась к ювелирам. Через пятнадцать минут она вышла с чеком и с таким сияющим лицом, что люди оборачивались, глядя на красивую ликующую женщину. Она поведала ювелирам выдуманную историю о том, что брошь досталась ей от бабушки – единственная вещица, которую удалось вывезти из Венгрии. Ева усилила свой акцент для пущей убедительности. Молодой человек, обслуживавший ее, – Ева выждала, когда пожилой займется другими покупателями, – полностью поддался ее обаянию. Он проверил камни и сообщил ей, что бриллианты и в самом деле – чистейшей воды, на что она ответила:

– Разумеется, моя бабушка ничего другого не могла носить.

Вернувшись в Уимблдон, Ева направилась в банк и предъявила выписанный ювелиром чек. Причитающуюся ей сумму Ева распорядилась перевести на недавно открытый счет в местном отделении банка «Барклайз». И ни Джон, ни мать ничего не узнали о том, что у нее открыт счет в банке. И никогда не узнают об этом. Когда она открыла наконец собственный салон, на фасаде дома была элегантная вывеска, на которой золотыми буквами было написано ее имя: «Ева Черни». Конечно, ей пришлось пойти на значительные расходы, но Ева была уверена, что уже через три месяца ее салон будет приносить немалую прибыль. Ева проделала за это время огромную работу. Она посетила все большие универсальные магазины в Вест-Энде, внимательно изучая все, что продавалось в отделах парфюмерии и косметики.

Но она дерзко мечтала о том, чтобы ее косметика заняла прочное место в лучшем из лучших универсальных магазинов Англии – в «Херродзе». Ева посетила несколько салонов красоты самых престижных парфюмерных фирм, и ее острый глаз подмечал каждую мелочь, которую она могла использовать. Ей понравилась идея подавать в салоне клиенткам чашечку кофе и легкий ленч на подносе. Она решила, что в ее салоне должны быть и маникюрши – так же, как в самых дорогих салонах. Еве удалось найти химическую лабораторию, где она заказала основу для кремов, составленных по ее старым рецептам, и продолжала экспериментировать до тех пор, пока результаты полностью не удовлетворили ее.

В помощницы себе Ева взяла молоденькую и симпатичную соседскую дочку – чтобы та подавала кофе, который Ева готовила сама, и маленькие сандвичи, завернутые в специальную бумагу, – с перламутрово-розовой семгой, ростбифом или паштетом из крабов, закупленных у хозяина соседнего магазинчика по имени Куллен. И вскоре салон «Ева Черни» стал местом, куда стремились попасть все женщины и для того, чтобы «сделать лицо» и привести в порядок кожу, и для того, чтобы провести время с удовольствием и в хорошем обществе.

К концу месяца доходы Евы позволили ей оплатить и помещение, и все остальные расходы. Маникюрше, которую она пригласила работать в салон, она платила на несколько центов больше, чем в других местах.

Ева была уже на шестом месяце беременности, но до сих пор ей удавалось держать свою свекровь в неведении. Ева поздно возвращалась домой, уставшая, она сразу же отправлялась в свою спальню, стараясь не попадаться на глаза Мэри Брент. Да и та не стремилась к общению с невесткой. К тому же у Евы почти не было живота, а свободная одежда, которую она с некоторых пор начала носить, полностью скрывала наметившуюся округлость.

Но в конце концов Мэри Брент пришлось поставить перед фактом, и она возмутилась, почему ей не сообщили об этом с самого начала.

– В противном случае вы не позволили бы мне работать, а мне нужно было время, чтобы самой устроить в салоне все как следует. Теперь, пока меня не будет на месте, дело пойдет само собой.

– О! Ты из тех, кто всегда отлично устраивается. Лгунья! Ты соблазнила и заставила моего сына жениться на тебе, чтобы у твоего ублюдка был отец. Шлюха. И очень скоро ты снова займешься своими делами.

– А ты – злобная, мстительная, религиозная фанатичка. Не смей мешать мне, иначе, клянусь, я сделаю так, что ты больше никогда не увидишь своего драгоценного сыночка. Ты и представить себе не можешь, как я могу навредить тебе. Не пытайся угрожать, запугивать или мешать мне делать то, что я считаю нужным. Не стой у меня на пути.

У Мэри Брент с самого начала не было никаких иллюзий относительно того, какого сорта женщина стала женой ее сына. Но ей пришлось проглотить горькую пилюлю. Обычно ничто, кроме мук ада, не пугало ее в жизни. Но тут она почувствовала иную страшную угрозу. «Эта женщина – одержимая, – подумала Мэри Брент. – В нее вселился злой дух». И в то же время она каким-то образом чувствовала, что для этой женщины Южный Уимблдон – всего лишь временное место посадки и она собирается держать путь куда-то дальше. Мэри не стала продолжать разговор, она переключилась на сына.

– Наш дом пропах будто какой-то бордель, – жаловалась она Джону. – И, кстати, куда она девает свои деньги?

– Платит за отопление, например.

– Бессмысленные траты.

– Но они не касаются тебя.

– Надеюсь, нет, – Мэри фыркнула. – Но, как я вижу, она совершенно не готовится к родам и не покупает ничего для ребенка.

– Это ее дело, – не задумываясь ответил Джон, чем еще больше увеличил подозрения матери.

– Я обязана верить, но не могу не признаться тебе, что весьма сомневаюсь в том, что ребенок, которого она носит, – твой ребенок. Я как-то взглянула на нее, когда она выходила из ванной комнаты. Ее беременности не четыре месяца, а по крайней мере – шесть. И ребенок родится в августе, а не в октябре. Если же нет, то я сменю свои очки.

Джон промолчал.

– Каким образом она заставила тебя жениться на себе?

– Она? Это я умолял ее выйти за меня замуж.

– Но почему? Скажи мне ради Бога? Всякий отлично понимает, кто она такая. Неужели я этому учила тебя всю жизнь?

– Не все осуждают то, что проклинаешь ты.

– Но попробуй пошевелить мозгами, если они у тебя еще остались. Зачем такой женщине, как она, нужен такой человек, как ты? Да ты только посмотри, как на нее смотрят мужчины. Это женщина, которая переходит из одних рук в другие – от одного богача к другому, еще богаче. Разве такие выходят замуж за учителей? Она птица не нашего полета, это же видно с первого взгляда. И то, что она сделала, она сделала по каким-то своим причинам, неизвестным нам. Ты хоть понимаешь, что она завлекла тебя в свои сети, просто использовала тебя?

– Не желаю больше говорить об этом! – возмущенно воскликнул Джон.

– Тогда расскажи, как все это происходило?

– Не твое дело!

Мать тяжело вздохнула:

– Я уже вижу плоды ее работы. Я буду молиться за тебя, мой мальчик, потому что ты идешь прямой дорогой в ад.

– Не желаю, чтобы ты говорила о Еве подобным образом.

– Если она живет в моем доме, я могу говорить о ней все, что хочу.

– Дом, может быть, и твой, но сейчас Ева полностью оплачивает все расходы по нему.

– Но ведь это ей требуется дополнительное отопление, а не мне. Ей нужен телефон, а не мне. Камин в вашей спальне и новое одеяло – тоже для вас, коли на то пошло. Так что не понимаю, о чем ты говоришь.

– Я говорю тебе о том, что Ева платит за все сама – включая и телевизор, который ты смотришь целыми днями.

Мэри Брент вынуждена была замолчать, а Джон, воспользовавшись паузой, укрылся в спальне. Но позже, лежа в кровати под новым тонким, из гагачьего пуха одеялом, он невольно принялся перебирать в памяти то, что высказала ему мать. В самом деле, Ева сейчас зарабатывала намного больше, чем получал он. Правдой было и то, что она совершенно не готовилась к появлению ребенка. Никаких пеленок, чепчиков, распашонок. «Пожалуй, мама права – это трудно понять, – подумал он. – Я-то знаю, что она не очень хочет, чтобы этот несчастный ребенок родился. Но рано или поздно он появится на свет, и кто будет присматривать за ним?» Он знал, что Ева не станет заниматься ребенком. В ее планах не было пункта «материнство».

– Почему бы тебе немного не передохнуть, – сказал он вскоре Еве. – Дела в салоне идут хорошо, деньги у тебя теперь есть.

– Но это только малая часть того, что я хочу иметь. Маленький салон в пригороде Лондона – это не то, о чем я мечтаю. Мне нужно гораздо большее.

– Но зачем?

Она посмотрела на него, как на сумасшедшего.

– Потому что такова моя судьба, – ответила она, словно это объясняло все.

«Она в самом деле верит, что ее ждет необыкновенная удача, – думал Джон. – И это ее убеждение не поколеблет никто».

Джон никак не мог понять, чего все-таки она хочет? Денег, славы, власти? «А как же счастье? – подумал он. – Или же она получит его с такой же легкостью, как и все остальное?» Ева была слишком независимой, слишком стремительной, чтобы Джон смог удержать ее. И все же она доставляла ему ту радость, которой он до сих пор не знал, и это была не только радость физической любви. Она умела заставить его смеяться, она изменила облик их холодного и неуютного дома, в который он теперь с удовольствием возвращался после работы, хотя случалось, что частенько Евы дома не было.

Ему нравилось возить ее в Лондон, рассматривать вместе с ней витрины магазинов. Ева с удовольствием останавливалась у роскошных витрин и восторженно говорила:

– В один прекрасный день у меня будет такая же.

А потом показывала на «роллс-ройс», проезжавший мимо, и тоже уверяла, что у нее будет такая машина. Джон слушал, снисходительно кивая, но считал, что это всего лишь сумасбродные мечты. Ева обожала ходить в кино – театр ей не так нравился, – а он почти все время, пока шел фильм, смотрел не на экран, а на ее лицо. И однажды осознал, что за этим божественным фасадом происходит титаническая работа: Ева не переставала все обдумывать и рассчитывать наперед.

И Джон внутренне соглашался с матерью.

«Да, – думал он, – Ева, конечно же, уедет. Судьба, в которую она так верит, будет манить ее и дальше. Но это уже произойдет без меня. Наша совместная жизнь, вероятно, скоро закончится». Но хотя он разгадал Евину суть и поверил в ее судьбу, его чувство к Еве не угасло. Джон вопреки всему продолжал считать себя счастливым человеком. Оставался только один вопрос – ребенок Евы и его будущее. Но теперь Джон отчетливо понимал, что все планы на будущее зависят только от Евы. Все будет так, как решит Ева.


5


Швейцария, 1988

Алекс и Памела уже заканчивали завтракать, когда вошел Джонеси, выполнявший роль сиделки при Еве, и сказал, что «мадам будет признательна, если дочь сможет уделить ей полчаса».

– Ты не совсем верно выполняешь ее поручение, – поправила его Алекс. – Мадам не просит, а приказывает.

– Я в точности передал то, что она сказала.

– Как она? – спросила Памела.

– Она еще сама не своя, в самом деле, сама не своя. Вот и все, что я могу сказать. Она приняла ванну – как обычно, – но это заняло у нее всего лишь десять минут. Это очень странно. Мы отослали массажистку, не стали заниматься лицом – вы ведь знаете, как такого рода вещи всегда волновали ее. Что-то тут не так, – медленно закончил Джонеси и вышел.

С лица Алекс еще некоторое время не сходило выражение недоумения, когда она смотрела вслед ушедшему молодому человеку.

Джонеси оказался в услужении у Евы лет семь назад, так что Алекс не доводилось встречаться с ним до сих пор, и она никак не могла понять, почему женщина, которая отдавала предпочтение только мужчинам-самцам, приблизила к себе юношу, который заботился о своем лице и холил себя так же, как и сама Ева. Волосы у него были выкрашены в розовый цвет, веки подведены голубым, щеки подрумянены, а линию губ делала еще более выразительной тщательно подобранная губная помада.

По словам Макса, он не только заботился о Еве и о ее гардеробе. Ему одному позволялось накладывать ей на лицо и шею душистые компрессы из травяных настоев, когда она уставала и нуждалась в отдыхе, он один мог протирать ее лоб губкой, смоченной уксусом, если болела голова, держать ее за руку, когда она начинала жалеть себя. Джонеси стал не только единственным поверенным Евы, который знал все тайны мадам. Только он имел право критиковать хозяйку. По словам Макса, Джонеси стоило только покачать головой, сложив губы сердечком, и Ева тотчас принимала сигнал и исчезала на минутку, чтобы снять бриллиантовый браслет или поменять шарф.

– Где она заполучила этого юношу? – спросила Алекс.

– В Голливуде. Ева закрутила тогда роман с кинозвездой, а Джонеси был у него камердинером. Вскоре выяснилось, что ее любовник бисексуал, и у него параллельно в приятелях два четырнадцатилетних мальчика. В отместку она ушла от него и увела Джонеси.

Этот раскрашенный маленький эльф являлся копилкой тщательно оберегаемых голливудских тайн. Он веселил Еву, заставляя ее смеяться, когда она выслушивала пикантные истории об интимных наклонностях и делах кинознаменитостей. Знаменитостей, которых Ева боготворила долгие годы. Вытаскивать это на божий свет, естественно, было невозможно, Джонеси предупредил, чем это могло обернуться и для него, и для нее. Именно благодаря Джонеси Ева познакомилась с одной бывшей суперзвездой, которая ко времени их встречи представляла собой взрывоопасную смесь неумолимого возраста, сексуальности и следов бурно прожитой жизни, состоявшей из съемок, секса, наркотиков и спиртного. Но эта стареющая звезда была сказочно богата – в свое время в зените своей славы молодая тогда актриса купила поместье, заплатив за землю по десяти долларов за акр, а через тридцать пять лет она продала его в тысячу раз дороже. К этому времени карьера бывшей звезды стремительно двигалась к закату, ее место заняли другие, как это часто случается в Голливуде. Она была исключена из списка А, в который вносили фамилии исполнителей лишь главных киноролей. И тогда Ева увезла актрису на свою оздоровительную ферму, которая находилась на берегу озера Тахо, где она и провела шесть недель. Ева занималась только ею: плаванье, массаж, гимнастика, компрессы, снова плаванье и так с утра до вечера. И когда актриса через полтора месяца вернулась, чтобы присутствовать на церемонии вручения Оскара, то выглядела она на двадцать лет моложе. Исчезла одутловатость лица, кожа приобрела прежнюю свежесть и эластичность, а тело – гибкость. Она произвела настоящую сенсацию. Ей сразу же предложили роль, правда, пока эпизодическую. И актриса, которая привыкла всегда видеть свое имя только в первых строчках титров, согласилась. Более того, она взяла контракт и провальсировала с ним, словно выпускница театральной школы, получившая диплом. Тем, кто допытывался, каким образом ей удалось добиться такого эффекта, она отвечала: «Это все Ева Черни!»

Молва о Еве распространялась стремительно. Друзья так чудесно помолодевшей актрисы говорили: «В этом Эдемском саду Евы Черни вы можете избавиться от всего лишнего – от двойного подбородка до нежелательной беременности».

Понятно, что после такой рекламы многие знаменитости захотели прибегнуть к услугам Евы. Клиенты ждали своей очереди месяцами. И на этот раз Ева все просчитала очень точно.

Джонеси вел Алекс вверх по лестнице и по дороге говорил:

– Я слышал о ваших взаимоотношениях с матерью – вы как бы в немилости. Не знаю, понимаете ли вы, как нелегко приходится вашей матери. Она одновременно управляет громадной компанией, создает свою продукцию и занимается рекламой. Не мешайте ей, пусть она идет своей дорогой, а вы занимайтесь своим делом.

– Моя мать ничего другого и не потерпит.

Джонеси кивнул:

– Перед ней стоит сейчас нелегкая задача: какую роль выбрать в этой неожиданной ситуации.

– Я вижу, вы хорошо знаете мою мать…

– Да, пожалуй, я один, не считая, конечно, вас, могу утверждать, что видел другое лицо мадам. А их, наверное, целая дюжина, если не больше. – Он испытующе глянул на Алекс. – Мой совет вам – подчинитесь ей и позвольте вести вас туда, куда она захочет. И не забывайте – она настоящая звезда, ведь звезды не только на небе, но и в Голливуде.

Он распахнул двойную дверь, пропуская Алекс вперед.

Алекс не бывала в покоях своей матери, и обстановка снова ошеломила ее своей роскошью. Любая мелочь здесь являла собой подлинную ценность, была настоящим произведением искусства. Гостиная – белая с золотом – была уставлена цветами. Но в спальне, дверь в которую снова открыл Джонеси, – торжествовал розовый цвет, к которому Ева всегда питала особенное пристрастие. Огромная кровать с балдахином была оформлена шелком и бархатом. Два цвета преобладали здесь – нежно-розовый и глубокий малиновый. Ковер, устилавший всю комнату, словно излучал легкое серебристое сияние. Из цветов были только розы.

Ева сидела у огромного окна с видом на озеро – створки его были распахнуты – в большом французском кресле. Ноги ее, укрытые тонким одеялом, покоились на низкой скамеечке. На ней было черное свободное платье с простым вырезом, которое еще больше подчеркивало перламутровый цвет кожи. Казалось, что на ее лице не было ни капли косметики, но Алекс было хорошо известно, каким образом Ева добивается такого впечатления.

Ева выглядела печальной и опустошенной, но Алекс-то знала, что перед ней сидит в первую очередь актриса, талант которой может быть сравним с талантом Элеоноры Дузе или Сары Бернар.

Ева повернулась в их сторону.

– Ах, это ты, – сказала она, – мне не привиделось. Ты здесь…

– Да, такая же большая, как сама жизнь, и гораздо более некрасивая… – Едва заметная судорога исказила на мгновение лицо Евы, но возможно, Алекс это лишь показалось.

– Садись, – Ева указала на кресло, которое напротив.

– Спасибо. Я постою. От старых привычек очень трудно отвыкать.

Ева задумчиво осмотрела дочь:

– Ты не переменилась, как я вижу.

– А ты разве надеялась на это?

– Я ни на что не надеялась, – ответила Ева, и голос ее оставался таким же безжизненным, как и выражение лица. – Теперь я вообще ни на что не надеюсь.

– Очень сочувствую, – проговорила Алекс.

– Да… я знаю, что вы продолжали поддерживать связь, несмотря на мой запрет.

– Никакие запреты для меня не имели значения, поскольку я покинула этот дом. И я для тебя тоже не существовала.

– Зачем же ты тогда здесь?

– Ради Криса. Дать ему возможность умереть, поскольку ничего уже нельзя было сделать.

– Это ты отдала распоряжение отключить аппаратуру?

– Да. Кто-то должен был решиться.

Ева отвернулась к окну и долго молчала, глядя на озеро.

– Вот здесь, – она коснулась головы, – я осознаю, что он мертв. А вот здесь, – она коснулась груди, – я не могу смириться с этим. Но все равно, спасибо тебе. – Она опять умолкла.

Алекс ждала.

– Я хочу, чтобы ты кое-что сделала для меня.

– В самом деле? Что же именно?

– Чтобы ты занялась похоронами Криса. Я не в состоянии справиться с этим. – Ева приложила белый батистовый платочек к губам. – Я хочу, чтобы его кремировали. Чистое мощное пламя… Сама мысль о том, что он будет лежат в холодной, сырой земле мне невыносима. Все остальное – решай сама. И еще: пусть не будет никого из посторонних. А когда все закончится, мне бы хотелось, чтобы его прах поместили в белую мраморную урну и захоронили. Видишь вот это дерево? Под его ветвями… Ему так нравилось играть в детстве в его тени. Помнишь?

– Мне не позволяли находиться рядом с Крисом.

– Меньше всего сейчас мне нужны упреки, – проговорила Ева, и в этот момент в бесцветном ее голосе промелькнуло нечто, напоминающее боль. – Мне казалось, что у нас получится… примирение.

– Почему? – спросила Алекс.

– Ты очень тяжелый человек, – голос Евы задрожал.

– Такой меня сделала ты.

Жест Евы мог означать: что сделано, то сделано, а затем она проговорила:

– Значит, ты не хочешь остаться даже ненадолго, чтобы я как-то могла возместить… восстановить…

– То, что никогда не существовало, нельзя восстановить. Ты выставила меня из дома семь лет тому назад. Ты тогда сказала, что я должна жить своей жизнью, потому что ты не могла дать мне того, в чем я так нуждалась. Не позволяла мне быть такой, какая я есть. В то время, я могла бы дать тебе то, чего ты ждешь сейчас. Тогда я, наверное, выплакала целое море слез, потому что не могла добиться твоего внимания. Время все меняет. Переменилась и я. Для меня это больше не имеет никакого значения.

Наступило молчание.

– Ты счастлива? – наконец спросила дочь Ева.

– Намного счастливее, чем я была в этом доме.

Ева кивнула:

– Да… могу себе представить.

– Все, что касается похорон, я сделаю, – продолжала Алекс. – Это мой брат, и это единственное, что я еще могу сделать для него. Но после поминок я вернусь в свой мир. Нам не о чем говорить. У меня нет желания выступать в роли суррогата-наполнителя той пустоты, которая образовалась в твоей жизни. Семь лет назад ты могла заставить меня делать все, что тебе вздумается. Теперь мы в расчете. – Помимо желания, голос Алекс задрожал от обиды и горечи.

Ева повернулась и посмотрела на нее.

– Да, ты всегда была сильной, – проговорила она.

– Мне ничего другого не оставалось – только полагаться на себя. С самого начала я понимала, что мне не от кого ждать помощи. Знаешь ли ты, – сказала Алекс, и ее голос снова напрягся, – что сегодня ты второй раз в жизни посмотрела на меня? А семь лет назад ты впервые изволила заговорить со мной. Ты даже не представляешь, что вытворяла со мной! Ты помнишь?

– Что сделано, то сделано, – ответила Ева. Голос ее уже обрел силу. – Ты не понимаешь – ничего не понимаешь.

– Нет, отчего же! Очень хорошо понимаю…

– На то были особые причины…

– У тебя всегда есть особые причины, которые полностью устраивают лишь тебя саму. Но они не устраивают меня. Ничто не может служить прощением. Я не ангел. И собираюсь оставить тебя со всем этим. Как только похороны закончатся, я уеду отсюда навсегда и уже больше никогда не появлюсь здесь снова. Никогда.

Алекс повернулась к двери. Но, уже взявшись за ручку, она вдруг остановилась.

– Макс хотел бы повидаться с тобой, – проговорила она более спокойным тоном. – По делам компании.

Ева не повернула головы:

– Скажи ему, пусть поступает, как считает нужным, – ответила она. – Я не в состоянии сейчас заниматься делами.

Алекс тихо прикрыла за собой дверь.

Мора Хейнс, одетая в шелковый свободный халат, сидела у окна в спальне Макса, отщипывала кусочки круассана и намазывала их джемом, когда увидела в окно Алекс, направлявшуюся к озеру. Мора проводила ее взглядом и заметила:

– Не похоже, что их разговор закончился удачно…

Макс, просматривавший в кровати утренний «Интернейшенл Геральд Трибюн», спросил:

– Откуда ты знаешь?

– Я видела, как шла Алекс. Моя няня-англичанка говорила в таких случаях: «в высшей степени возмущенная».

Макс, голый, резко встал с кровати и подошел к окну как раз в тот момент, когда Алекс скрылась за кипарисами.

– Вот черт! – воскликнул он.

– Интересно, что это она там делает? Вот уж по кому не скажешь, что она безутешна… Но ведь они с Крисом никогда по-настоящему не были близки…

– Гораздо ближе, чем могло показаться на первый взгляд, – с недовольством в голосе отозвался Макс.

– Красота и уродство, – сказала Мора, слизывая капельку джема с пальца.

– Про Алекс не скажешь, что она – уродина, – возразил Макс.

– Зато Крис, несомненно, был воплощением красоты. Как жаль, что все в мире так несправедливо устроено, – Мора потянулась, чтобы налить себе еще немного кофе. – Мне кажется, если бы она хоть немного внимания уделяла своей внешности, это пошло бы ей на пользу. В ее пренебрежении к себе есть что-то агрессивное и вызывающее.

– Тебе не понять, почему она стала такой, – сказал Макс и двинулся в ванную, уходя от разговора.

– Конечно, – Мора направилась следом, – ты вечно выступаешь ее защитником. – Она оперлась о косяк, глядя, как он набирает горячую воду для бритья. – Почему?

– Алекс и я – старые друзья. Я люблю ее. У нее удивительный склад ума, и она великолепно пишет. Если бы ты читала хоть что-то, кроме своих женских журналов, ты бы смогла оценить ее.

– С каких это пор ты стал ценить в женщине ум? – с улыбкой спросила Мора, улыбаясь и развязывая пояс халата и накрывая Макса его распахнутыми полами. Мора была ниже Алекс и значительно стройнее и тоньше ее. У нее были удивительно гибкая спина, красивые плечи и длинные ноги. Черты лица ее красивы и современны. Волосы – пепельного цвета и улыбка женщины, которая знала, что хороша собой.

– Я уже показал тебе этой ночью, как ценю твою красоту – и не один раз, – сказал Макс, восхищаясь неотразимой прелестью ее тела.

– Покажи, как ты меня ценишь, еще раз, – промурлыкала Мора, – так, как умеешь только ты…

Алекс быстрыми шагами шла вперед, но не из-за того, что спешила. Ее подгонял гнев.

– Еще одно представление, – бормотала она про себя. – Боже мой, сколько же у нее масок! Прощение – как же! Ева Черни никогда не сожалеет о содеянном.

Она не могла поверить в искренность матери и считала, что та сейчас примеряет новый облик – облик скорбящей мадонны. Алекс считала, что теперь, когда у Евы отняли Криса, она захотела, чтобы дочь заняла его место. Алекс усмехнулась не без иронии: «если только, конечно, оно не окажется слишком тесным для меня».

Она подошла к одной из мраморных скамеек, которые Ева установила в местах, откуда открывался наиболее эффектный вид: озеро и горы вдалеке. Алекс сидела, чувствуя тяжесть – не столько физическую, сколько нравственную. «Мне не следовало приезжать, – размышляла она. – Я ведь заранее знала, что ничего хорошего из этого не получится. Я могу сосуществовать со своей матерью в этом мире, только когда мы находимся в разных точках земного шара. Она говорит, что осталась одна. А что же мне тогда сказать о своей собственной жизни? С кем я могла поговорить откровенно, на кого опереться? Только на саму себя. Нет, – перебила она себя. – Неправда. Сначала у меня была Пэтси. Потом появился Макс. – Воспоминание о гувернантке как всегда теплом отозвалось в сердце. – Надо будет непременно встретиться с нею, – повторила про себя Алекс. – Она поймет. Она всегда понимала меня».

А потом ее мысли опять вернулись к матери. И снова Алекс начали терзать сомнения: не слишком ли она несправедливо обошлась с нею? Может, Ева и в самом деле переменилась и то, что Алекс отвергла ее, добьет ее окончательно? Макс говорил, что Ева не отходила от Криса целых семь дней. Кто знает, о чем она передумала за это время. После таких переживаний в человеке многое может измениться.

«Господи Боже мой, – думала Алекс, – до чего же мне не хочется копаться во всем этом! Я так надеялась, что покончу со всем, навсегда обрубив все концы… А вдруг Макс прав? Вдруг Ева, столкнувшись лицом к лицу со смертью, почувствовала, что и она сама смертна, и пересмотрела свою жизнь?»

Алекс вздохнула. Она сидела все так же неподвижно, когда рядом с ней раздался знакомый голос:

– Ты плачешь?

– Я слишком рассержена для того, чтобы расплакаться. И к тому же я выплакала все свои слезы много лет назад.

– Тогда что же случилось? – спросил Макс.

– Мне кажется, что мать сейчас пробует себя в новой роли – чудо преображения.

– Она в своей жизни уже пробовала эту роль, ты же знаешь.

– Но это не только косметические ухищрения. Ей хочется, чтобы я заняла ту нишу, что опустела после гибели Криса.

– Плохо представляю тебя в роли статуэтки – разве что в виде статуи.

Алекс выдавила принужденную улыбку:

– Может быть, мне следовало бы порадоваться, что мать наконец-то заметила, что я существую на белом свете.

– Ты знаешь: я считаю, что Ева на самом деле подмечает все, в том числе и малоприятные вещи, – ответил Макс.

– Она с раскаянием в голосе спросила меня, не сможем ли мы найти «общий язык»…

– У нее всегда хватало выдержки и умения отказаться от прежних неверных ходов. Кто-то из ее соперников заметил, что она опасный противник, потому что способна на самые дерзкие и неожиданные выходки.

– Как же тогда быть, Макс? С одной стороны, я хорошо понимаю, что она играет очередную роль. Но с другой – мне начинает казаться, – а не играет ли она наконец саму себя? Могу себе представить, насколько она сейчас потрясена, но…

– Ты не веришь, что она способна страдать?

– Нет. Она слишком хорошо умеет заставлять других страдать.

– Тем не менее тебе придется оправдать ее за неимением улик.

– На это у меня уже нет никаких душевных сил… – Алекс помолчала. – Но может быть…

– Что?

– Может быть, она и в самом деле прочувствовала хоть что-то. Нет, не знаю, не уверена. Я совершенно не в состоянии правильно оценить… – и сердито продолжила. – Ты видишь сам, как легко ей удалось запутать меня, сбить с толку.

– И меня тоже.

Алекс вздохнула:

– Да нет, ты-то в полном порядке. Ты делаешь то, что считаешь нужным. Она сказала мне, что ей совершенно нечего беспокоиться из-за того, как идут дела компании.

– Но сейчас у нее весьма серьезные осложнения, – возразил Макс.

– Она поручила мне заняться похоронами Криса. Она хочет, чтобы Криса кремировали.

– Я чем-нибудь могу быть тебе полезным?

– Выясни, какие на этот счет в Швейцарии правила. Я не имею представления даже о том, где здесь находится крематорий.

– Предоставь все это мне.

Алекс благодарно улыбнулась ему:

– Что бы я делала без тебя?

– Ты и сама со всем прекрасно справляешься.

– Знаешь, о чем я думала до твоего прихода? О том, что она все еще сохранила способность влиять на меня, выводить из равновесия.

– Ничего плохого в этом нет. Мы ведь люди, а не камни.

– Она умертвила мои эмоции – пока я тщетно ждала хоть единого знака внимания с ее стороны.

– Если у тебя не осталось никаких чувств, то каким же образом ты можешь сердиться? Гнев – тоже эмоция. Мне кажется, что ты, как Медея, считаешь: «Мне не нужен никто». Но это не так. В тебе бушуют чувства, которые ты тщательно похоронила в самой глубине души, и они ищут выхода. Ты так и не смогла смириться с тем, что она отвергла тебя. И продолжаешь страдать по сей день.

– И, видимо, ничего не смогу уже с этим поделать.

– Нет, сможешь. В том случае, конечно, если мать переменит свое отношение к тебе.

– Разве она способна?

– Думаю, да. Она стала неузнаваемой с того момента, как Крис попал в аварию. Оглянувшись, она, наконец, увидела, какая пустыня расстилается позади, как только она закрывает глаза. И, может быть, только твое прощение способно будет снова загнать всех демонов в бутылку.

– Нет, это только ловкий прием, которым она пытается заставить меня занять освободившееся место Криса.

– Ева не дурочка. И прекрасно знает, насколько тебе отвратительны все ее штучки.

– Тогда зачем же пробовать, если она и без того знает, насколько это бесполезно?

– Потому что она сейчас переживает перемены в самой себе. Она как минер. Иной раз вытворяла такое, что я только глаза зажмуривал. Но ей из всех передряг удавалось выбираться в целости и сохранности.

– Она не имеет никакого понятия обо мне, – проговорила Алекс и засмеялась. – Разве это не так? – Смех прозвучал несколько странно.

Макс обнял Алекс за поникшие плечи:

– Послушай, все, что от тебя требуется, – это сказать: «Хорошо, я прощаю тебя» – и вернуться в свой Кембридж.

– Но это будет ложью. К тому же матери дай мизинец, и она проглотит тебя целиком. Она всегда хочет большего. Всегда.

– Но в большем ты можешь не уступать.

– Легко сказать, труднее сделать.

– Ты хоть сама-то понимаешь, что тебя мучает? Ты тридцатилетняя женщина, а твои переживания – переживания десятилетней девочки. Ты постоянно твердишь, что живешь своей собственной жизнью, но у тебя на шее такой же серебряный ошейник, как и у Криса. Наше прошлое – каким бы далеким оно ни было – продолжает лепить нас. И твои чувства сразу попадают в наезженную колею. Тебе хочется видеть ее, быть ближе к ней. Тебя терзают твои собственные демоны, дитя мое. И теперь ты встретилась с ними лицом к лицу… – Макс приподнял пальцем ее подбородок. – Ты ведь понимаешь, что я на твоей стороне?

– Ах, если бы можно было все вернуть на свои места…

– Нет, тебе придется пережить то, что называется «силой положительных мыслей». Не знаю, как это в оригинале у великого Данте.

– Ты первый, кто заставил меня заняться Италией, почувствовать ее.

– Тогда позволь мне, как Вергилию, провести тебя по пути искупления. И пусть твой логический склад ума служит помощником, а не руководителем. Ведь Ева – одна из самых непредсказуемых натур из тех, кого мне доводилось встречать. Она живет по своим правилам, следуя своей интуиции.

– Боже мой, только не надо доказывать мне, что это я во всем виновата. – Алекс повысила голос. – Я уже говорила ей и то же самое скажу тебе: я не могу простить ее. Это выше моих сил. И хватит об этом. Я не Господь Бог. Я всего лишь человек. Тридцатилетняя женщина, которая запаковала все свои чувства. Но благодаря кому? Если бы она хоть раз проявила какую-то теплоту ко мне. Хотя бы тень заботы. Она хоть когда-нибудь спрашивала тебя обо мне? Кто постоянно мешал мне встречаться с Крисом? И теперь она ждет, что я скажу: «Ладно, я прощаю тебя».

– Тогда зачем же ты взяла на себя хлопоты по организации похорон? Разве не для того, чтобы задержаться здесь? Все это нельзя устроить в пять минут.

– Только ради Криса. Чтобы все прошло достойно. Я останусь здесь до того момента, пока его прах не будет похоронен под каштаном позади дома. Только ради брата – последнее, что я еще могу сделать для него. И все. Если мне после этого не захочется видеться с ней – тем лучше. – Алекс встала. – А теперь, если ты не против, я займусь всеми этими приготовлениями.

Макс тоже поднялся и медленно, следом за Алекс, пошел к дому.


6


Лондон, 1957–1961

Александра Мэри Брент появилась на свет душной августовской ночью, как раз в тот момент, когда теснящиеся в небе тучи разродились потоками освежающего дождя. Первые раскаты грома предупредили появление на свет девочки.

– Схватки продолжались всего четыре часа! – Мэри Брент была потрясена. – И это первые роды?!

Ее сын ничего не ответил и вернулся к Еве – в спальню.

Ева разбудила Джона словами:

– Джон, по-моему, роды уже начались.

Сама Ева оставалась спокойной. У нее уже был некоторый опыт – Еве было лет двенадцать, когда ей приходилось помогать матери-акушерке принимать роды у женщин в Пуште.

Послали за акушеркой. Джона отправили из комнаты, чтобы он не мешался. Мэри постоянно открывала окна и проветривала комнату: она полагала, что свежий воздух – это то, что необходимо.

Когда акушерка спустилась вниз, чтобы выпить чашку чая, она сказала:

– Долго ждать не придется. Ребенок выскочит как пробка из бутылки.

Так оно и случилось. Девочка весила ровно девять фунтов. Она была довольно крупной, глаза у нее были как фиолетовый бархат. Новорожденную завернули в одеяльце и протянули матери, но Ева устало проговорила:

– Нет, нет, только не сейчас… Я слишком слаба, чтобы удержать ее, – и вернула акушерке.

А Джон был в восторге. Втайне от Евы он мечтал именно о девочке, но поскольку Ева никогда не заговаривала о будущем ребенке, он предпочел не обсуждать с ней этого. Когда его пригласили, чтобы он подержал на руках «свою» дочь, Джон принял сверток с волнением и трепетом, не представляя, что ему предстоит увидеть. Но к вящей радости обнаружил фарфорового херувимчика с такими же темными волосиками и длинными ресничками, как и у матери. Девочка смотрела на него во все глазенки. «Как хорошо», – подумал Джон с облегчением, какого до сих пор никогда не испытывал, – что она такая красивая…»

Чуть позже он снова пришел навестить Еву. Ребенок уже лежал в колыбельке у кровати, посасывая кулачок. Джон попытался вынуть ручку из крошечного ротика, но девочка оказалась довольно сильной.

– Ну и хватка у нее – как плоскогубцами вцепилась, – с воодушевлением воскликнул Джон. – Какая она красивая!

– С таким-то носом? – возразила Ева. Это было наследие Ласло. Ева вознегодовала. Девочка будет постоянно напоминать ей о человеке, о котором она хотела бы навсегда забыть. И, может быть, чем дальше, тем больше девочка будет походить на своего отца. Не только нос, но и глаза – тоже его. Сейчас они бархатисто-фиолетовые, но могут изменить свой цвет и стать темно-ореховыми. Еву словно кипятком обдало. Ласло Ковач нашел способ напомнить ей о прошлом, которое она так поспешно вычеркнула из своей жизни.

Идея назвать девочку Александрой Мэри – Мэри, естественно, в честь матери – принадлежала Джону. Еву совершенно не волновало, как будут именовать дочь. Мысли ее были заняты только одним: когда она сможет снова приступить к работе.

Свекровь и слушать не хотела о том, чтобы в дом взяли кормилицу.

– Кормилица, – возопила она, – никогда!

– А что, ты сама собираешься присматривать за ребенком?

– Разумеется, нет. Ты мать ребенка. И хотя я никогда в жизни не поверю при таком носище, что Джон ее отец, ты обязана оставаться дома и нянчить ее сама, исполняя материнский долг. И потом, где будет жить няня?

– Она будет ухаживать за ребенком только днем. А вечером мы с Джоном будем ею заниматься, – ответила Ева.

– Джон приходит с работы усталый, он не сможет заниматься ребенком.

– Но ему так хочется!

– Очень глупо с его стороны, учитывая, что это не его дочь.

Но именно Джон гулял с девочкой, именно он проводил с нею каждую свободную минуту, кормил ее – как настаивала Ева – из бутылочки, пеленал, купал и укладывал спать. Девочка редко плакала, но уж если начинала, то поднимала визг неимоверный. Вес она набирала быстро и как положено.

А Ева тем временем начала снова обслуживать своих клиентов. Косметический бум, который пришелся на время Макмиллана, никогда не приносил столько доходов, сколько в те годы.

Индустрия в этой области быстро развивалась; и в этом огромном потоке не стоило труда затеряться. Ева поняла, что пора искать нужного человека, который поможет ей выплыть. В женской консультации она познакомилась с женой одного предпринимателя, который занимался продажей акций. Ева, поговорив с ним, схватила все с лету; быстро заказала рекламные проспекты и разослала их покупателям. И на нее обрушился поток заказов. Она отправила всем желающим однотипные послания на глянцевой бумаге, в которых сдержанно обещала обеспечить их столь желанными кремами, если только они будут запрашивать их в близлежащих магазинчиках, чтобы Ева могла отправлять туда нужное количество. Успех превзошел ожидания. Теперь ей уже требовались помощницы, чтобы успевать справляться с выполнением заказов. Девочки, которых она набрала, думали, что продавать косметику – это сплошное удовольствие. Ева не стала рассказывать им о том, что и в этом деле, как любом другом, человека кормят ноги. Но отобрала среди них тех, у кого была великолепная кожа, и дала им возможность бесплатно пользоваться ее кремами.

Опять ей помог все тот же новый знакомый. Он нашел ей двух девушек, которые уже работали в больших фирмах. Они согласились помочь Еве в распространении продукции, которая им понравилась. Одна из них обосновалась в местном супермаркете, а другая в магазине в Кройдоне – большом торговом центре.

Ева также отыскала фабрику, которая производила косметическую продукцию для большинства торговых домов, и заключила договор на выполнение ее заказов. Правда, вскоре она поняла, что ее требования к качеству гораздо выше возможностей производителей. Необходимость своего собственного производства была очевидной. А это означало, что ей надо найти человека с деньгами, руками которого она выполнит задуманное. К этому времени – в начале 1959 года – ее положение стало довольно стабильным, но она все еще не вошла в число основных поставщиков универсальных магазинов в западной части Англии. И Ева прикидывала то один, то другой вариант, раздумывая, как ей выбиться в лидеры. Она стала наведываться в Лондон, чтобы посмотреть, как организована продажа косметики в известных магазинах. Она обошла все магазины на Оксфорд-стрит, представлялась заведующим отделом косметики. Все они недоверчиво смотрели на нее и переспрашивали: «Э-э, простите, Ева…?» И она уходила под их холодными взглядами. Наконец в самом конце улицы она увидела магазин под вывеской «Брендон и Берн». Во время разговора с немолодой женщиной, заведующей отделом косметики и парфюмерии, она обратила внимание на кожу своей собеседницы и поняла – вот щелочка, через которую она сможет сюда проникнуть. Кожа у женщины была отвратительной – сухой и прыщавой. Она внимательно выслушала все, что ей говорила Ева, открыла баночки с кремами, принюхалась к аромату, даже попробовала пальцем, но, в общем, особенного интереса не проявила.

– Все хорошо, но ведь спроса на вашу продукцию пока нет, – объяснила она. – Создайте спрос, и я буду счастлива распространить ваши кремы.

– Вы поможете мне, если вы получите доказательства того, насколько действенны мои кремы? – спросила Ева.

– Каким образом?

– Позвольте мне поухаживать за вашей кожей.

Женщина непроизвольно прикоснулась к лицу рукой:

– Я консультировалась с лучшими дерматологами, и уж если им ничего не удалось…

– Мой крем составил гениальный дерматолог, – доверительно проговорила Ева. – Он предназначен как раз для такого типа кожи, как у вас. Дайте мне слово, что будете втирать крем каждый день в течение недели. Если никакого результата не будет – я больше не стану вас беспокоить.

Ее уверенность передалась женщине, и та согласилась попробовать. Она уже столько кремов перепробовала, что еще один ничего не мог испортить….

Но Ева дала ей не одну, а три баночки. Одну – со светло-зеленым лосьоном с экстрактом трав для очищения кожи.

– Вам надо убрать с кожи излишки жира.

– Но мне говорили совершенно противоположное… У меня сухая кожа.

– А меня мало волнует, что вам говорили. Прыщи появляются в тех случаях, когда поры закупорены. Этот лосьон открывает их. После этого необходимо снять весь отшелушившийся слой. Вы сами пальцами почувствуете это, затем смойте все мылом. Потрите лицо как следует. Потом ополосните лицо теплой – не холодной и не горячей – водой.

– Но мне рекомендовали совершенно отказаться от мыла.

– Это особенное мыло: умывайтесь им утром и вечером, не пропуская ни единого дня. И после того как умоетесь – только после этого смазывайте лицо кремом. Он оздоровит и оживит кожу. Всего лишь неделю. Я вижу, что вы не верите мне, но я-то знаю, что предлагаю. Моя продукция уникальна. На рынке нет ничего похожего.

Выражение лица женщины стало совершенно другим. Сомнения сменились заинтересованностью.

Ева вернулась в Уимблдон полная надежд. Кажется, ей удастся найти свою нишу. Кто знает, может быть, скоро она станет основным поставщиком в этой области. Ожидая результаты, Ева продолжала заниматься с девушками, которых выбрала из более чем двадцати претенденток. Корабль ее мечты медленно начал сходить со стапелей.

Неделю спустя она снова появилась в отделе продаж магазина «Брэндон и Берн». Заведующая была на седьмом небе от счастья. Ева подвела ее к окну и обнаружила, что прыщи исчезли и от них остались только бледно-розовые пятнышки.

– Надо продолжить в том же духе еще с недельку, – посоветовала Ева.

– Но что произошло с моей кожей? Это просто чудо!

– Что я вам и обещала!

– Мы берем ваши кремы и лосьоны на трехмесячное испытание. Мои самые лучшие продавщицы…

– Нет, не ваши девушки, – перебила ее Ева, – а я сама встану за прилавок.

– Но в магазинах нашей фирмы товары могут продавать только наши люди.

– И все же позвольте мне самой представить свою продукцию – это так важно для меня. Сейчас меня знают немногие, но, уверяю вас, со временем моя продукция займет место в лучших магазинах и салонах.

Женщина внимательно посмотрела на Еву.

– Да, – согласилась она, – думаю, что так оно и случится.

Итак, Ева заняла свое место за прилавком – это был небольшой уголок в огромном зале, рядом с косметическим отделом. Она пустила в ход все свое обаяние. Ей моментально удавалось привлечь внимание покупателей. «Если тебе удалось прикоснуться к руке покупательницы – все, она в твоей власти», – не уставала твердить Ева своим ученицам в салоне. И покупатели отходили от ее прилавка с баночками с ее кремами – золотые буквы на белых наклейках сообщали: «Ева Черни». Ее имя должны теперь запомнить.

Ева старалась узнать имена покупательниц, многие из них записывала на память потом, если считала, что клиентка окажется выгодной, расспрашивала их о детях, щебетала о всяких мелочах, выражала сочувствие, утешала и успокаивала, обещая, что жизнь их изменится к лучшему, когда они начнут пользоваться ее косметикой. Дважды в день она устраивала демонстрацию: показывала, как надо пользоваться ее кремами. Результатом ее усилий был поток покупательниц. В ее уголке постоянно толпились женщины. Их привлекало и то, что товары Евы были значительно дешевле других. К тому же Ева давала клиенткам возможность попробовать кремы на собственной коже.

– Попробуйте, попробуйте, – настойчиво предлагала она, – и вы очень скоро поймете, что не сможете обойтись без них.

Ее помощница однажды заметила:

– Зачем вы столько отдаете на пробу? Столько денег выброшено на ветер…

– На этот крючок ловится большая рыбина, – ответила Ева.

И вот наступил день, когда Ева с уверенностью могла сказать, что сумела добиться своего: в магазинах начали спрашивать продукцию Евы Черни. И вскоре отдел сбыта уже ориентировался не на продукцию фирмы «Брэндон и Берн», а заказывал аналогичные товары у Евы Черни. Полдюжины агентов других торговых фирм тоже проявили пристальный интерес к ее продукции. Ева пригласила молодых женщин в Уимблдон, чтобы провести с ними трехдневный курс обучения.

– Делайте ударение на том, что это чистейшая продукция, – наставляла она своих новых заказчиков. – Но именно поэтому выходите к прилавку с идеально чистыми руками: никаких невычищенных ногтей, никаких заусениц.

Она шла на работу к себе в салон к восьми и заканчивала в семь вечера. И так семь дней в неделю. Если она не была в салоне и не проверяла магазины, – а ее девушки никогда не знали, в какой момент и где она может появиться, – то консультировалась с химиком, который проводил исследования для нее.

Ева редко видела дочь. Александра оставалась с няней, когда Ева уходила, и уже спала в своей колыбельке, когда она возвращалась с работы. Так же мало ей удавалось и видеться с мужем. Джон почувствовал, что у Евы начался новый – переломный период в жизни. По вечерам она занималась тем, что продумывала, как лучше рекламировать продукцию и сообщать своим потенциальным покупателям о новых образцах. Этим занималась не она одна. Связи с типографией осуществляли другие люди. Текст рекламных проспектов придумала Ева. И так получалось, что как только ее проспекты оказывались в почтовом ящике, тотчас начинали поступать запросы. Ева продавала, демонстрировала, обучала, проповедовала, сама покупала новые кремы других фирм, чтобы проверить, чего достигли ее конкуренты и что можно взять на вооружение, но она все еще так и не достигла своей главной цели – супермагазинов фирмы «Хэрродз» – и полностью сосредоточила внимание на этом.

После долгих размышлений она поняла, чего еще не хватало ей. Духи! Их индивидуальный, неповторимый аромат должен связываться только с одним именем: Ева Черни.

Так поступали ведущие специалисты парфюмерной и косметической индустрии. Аромат духов «Голубая трава» связывался в памяти покупателей с именем Элизабет Арден. Элен Рубинштейн стала знаменита с ее духами «Небесный аромат». Эсте Лаудер была неотделима от запаха «Свежей росы». Интуиция подсказывала Еве, что настало время для появления нового типа духов. Она имела представление о том, как создаются новые ароматы, но она знала и то, насколько дороги всякого рода эксперименты в этой области. И все же она решилась – Ева задумала пробиваться на самый верх. Именно поэтому ее дорога неминуемо должна была привести к могущественному Генри Бейлу – владельцу самой большой парфюмерной компании вне Соединенных Штатов. Сам Бейл когда-то начинал у великого Франсуа Коти. Сейчас ему было шестьдесят. И он считался лучшим «нюхачом» в мире. Генри Бейл поддерживал активные контакты с производителями и торговыми агентами, поэтому имел представление о том, кто такая Ева Черни, видел, как быстро она поднимается вверх, и согласился встретиться с нею, когда она написала ему личное послание. Девиз Евы: «всегда стремись к вершине» – сработал и на этот раз. В дополнение она отправила и образцы своей продукции. Вскоре от Генри Бейла пришло письмо с просьбой позвонить в его офис на Парк Лэйн и сообщить удобную для нее дату и время встречи.

Следуя своему правилу, Ева подготовилась к встрече с Бейлом. Она узнала, что основные предприятия Бейла находятся в Швейцарии. В Англии ему принадлежит огромный завод, где изготавливается продукция для крупнейших косметических фирм, а также пищевые красители.

Он прожил со своей женой уже двадцать восемь лет, имел двух дочерей. Глядя на его фотографии, Ева пришла к выводу, что хотя господин Бейл и производил впечатление респектабельного швейцарского буржуа, тем не менее за его обычной внешностью угадывался человек незаурядный, привыкший быть хозяином положения. Жена была полной противоположностью своему мужу: полная, маленькая женщина, чьи интересы были сосредоточены исключительно на ее доме и близких. Две дочери Бейлов были замужем, их мужья, естественно, работали в компании тестя. Генри Бейл был счастливым дедом четверых внуков. Эдакий типичный семьянин. Их первую встречу Ева представила себе во всех деталях: она внимательно посмотрит в глаза Бейла, чтобы увидеть его реакцию на нее. И в зависимости от произведенного ею впечатления будет действовать дальше. А уж в его реакции она разберется!

Ева постаралась в тот день. Ведь женщина, продающая косметику, сама является ее рекламой. Она остановила свой выбор на голубого цвета платье, чтобы подчеркнуть цвет глаз. Легкий плащ был того же цвета. Кокетливая шляпка подчеркивала цвет ее золотисто-медных волос. Минут тридцать ушло на то, чтобы приготовить особенную смесь из имевшихся духов, – никаких шокирующих запахов и красок – ведь она как раз и шла за тем, чтобы Генри Бейл что-нибудь сотворил для нее.

Он вышел ей навстречу из-за стола, пожал руку и проводил до кресла. Даже на самых высоких своих каблуках она была намного ниже его.

Заняв свое прежнее место, он улыбнулся и проговорил на превосходном английском:

– Итак, мадам Черни, чего же вы хотите от меня?

Уже несколько месяцев назад Ева решила, что ей пора сменить фамилию и избавиться от всего, что с ней связано. Вычеркнуть фамилию и самих Брентов из жизни оказалось не труднее, чем стряхнуть пыль с детских штанишек. Либо грудь в крестах, либо голова в кустах. Впрочем, о поражении Ева и не думала. Женщина, задумавшая такое дело, должна быть «мадам Черни». Что хорошо для Элен Рубинштейн – то хорошо и для нее. И она проговорила со спокойной уверенностью:

– Сначала скажите мне, пожалуйста, что вы думаете о моей продукции.

Все ее баночки были расставлены на столе. Она увидела, как Бейл берет из этого ряда тоник для кожи. Покручивая баночку в толстых пальцах, он проговорил:

– Наверное, вы зарабатываете кучу денег?

Этот человек явно знал свое дело.

Производство одного флакона тоника составляло два шиллинга и шесть пенсов, а продавался он за двенадцать шиллингов и шесть пенсов. Еве приходилось платить за лабораторию, за распространение, за упаковку, за рекламу – после всего этого, чистыми, она получала всего лишь двадцать пять центов выручки с каждой упаковки, будь то баночка или флакон.

– Слишком мало для выполнения того, что я задумала, – честно ответила она.

– А что же такое вы задумали?

– Новый состав. То, что даст возможность завоевать рынок. Я очень рассчитываю на вашу помощь.

Господин Бейл задумчиво посмотрел на нее.

– Это потребует огромных затрат.

– Потому я здесь.

– А вы имеете представление, о чем просите?

– Жасмин, тубероза, сандаловое дерево, кардамон, бергамот, цветы апельсина….

– Один фунт лепестков жасмина стоит двести пятьдесят фунтов. Розы – еще больше, а что касается бергамота, то… На изготовление одной унции эссенции уходит десять тысяч цветков жасмина, сотня специальных французских роз, около тысячи лепестков цветка апельсинового дерева, а также кардамона из Индии. В стоимость не включены лабораторные исследования – необходимо произвести множество проб, прежде чем удастся добиться выхода чистой продукции.

– Ну, если получится что мне надо, выручка покроет все затраты. Я не боюсь платить в тех случаях, мсье Бейл, когда знаю, что каждый израсходованный пенни принесет потом фунт прибыли.

Это откровенное признание не вызвало у него улыбки.

– Опишите мне, как вы представляете себе этот новый запах.

– Мне бы хотелось назвать их «Суть Евы». Эти духи должны как бы символизировать вечную женщину: таинственную, неуловимую, женственную до кончиков ногтей, но в то же время самостоятельную, потому что сегодня, в двадцатом веке, женщина не должна быть лишь тенью мужчины. Этот запах должен нести в себе нечто постоянное как сам мир и в то же время быть совершенно новым. Он должен врезаться в память, быть определенным и сильным и в то же время отличаться тонкостью. Никто не должен спрашивать: «Интересно, какими духами вы пользуетесь?» Все должны сразу их узнавать.

– Да, это впечатляет.

– Поэтому я пришла именно к вам.

Он задумчиво смотрел на ее миловидное лицо, излучавшее уверенность и безмятежность.

– Думаю, что моя продукция – самая лучшая в своем роде, – убежденно продолжала Ева. – Она не только хорошо смотрится – а упаковка это все, поэтому я думаю об особом флаконе для новых духов, – она и на самом деле хороша.

Мои клиенты – это люди высшего света, это женщины, которые хотят иметь все самого высокого качества и готовы платить большие деньги. Без моих духов им не обойтись, – закончила Ева и по молчанию, воцарившемуся в комнате, поняла, что господин Бейл слушал ее с полным вниманием.

– Рынок очень изменился теперь. Сегодня женщины стали очень серьезно относиться к своему внешнему виду и своей коже. Я как раз занимаюсь разработкой принципиально нового состава крема, который хочу назвать «Возрождение». У него будут особый состав и особая формула.

– Но фирма Эсте Лаудер уже производит восстановительный крем.

– И посмотрите, как он продается! Мой – еще один шаг вперед. Он будет стоить в три раза дороже, чем прежний крем. Но перед тем как запустить его на рынок, я хочу наладить выпуск духов, которые утвердили бы мое имя – Ева Черни.

– И что это за волшебные ингредиенты, которые входят в ваш крем?

– Формула пока хранится в тайне. Этот крем делала моя прабабушка. Она передала рецепт моей матери, а мать – мне. Формула его находится вот здесь. – Ева коснулась пальцем головы. – Но истинный секрет – способ продажи, а у меня есть пара идей насчет этого.

– Похоже, – с улыбкой проговорил Генри Бейл, – что у вас по каждому поводу есть свои идеи. Возможно, со временем мы их обсудим.

– Может быть, – согласилась Ева, – но сегодня самое главное для меня – это духи.

Их глаза встретились, и она поняла, что если его что-либо заинтересовало – так это сама Ева Черни. Как она и надеялась.

– Думаю, – сказал Бейл неторопливо, – вам следует поговорить с моим главным парфюмером.

Духи «Суть Евы» появились весной 1960 года и имели просто сногсшибательный успех. Ева настояла на масляной, а не спиртовой основе. «Мои духи должны быть стойкими. Я хочу, чтобы женщина, один раз надушившись, не доставала их снова и снова в течение дня. Женщина должна настолько пропитаться этим ароматом, чтобы он становился частью ее самой».

Ради этого Ева целыми часами просиживала рядом с парфюмером.

«Тепло, тепло… – говорила она, принюхиваясь к новому предложенному им сочетанию, – но все еще не горячо. Может быть, чуточку меньше жасмина?» Или же: «Слишком определенно. А запах должен нести в себе лишь намек и в то же время поражать с первой минуты».

Поскольку Ева совершенно точно знала, что ей нужно, она отвергала все то, что не соответствовало замыслу. Время шло. Счета росли, но Генри Бейл выводил свою подпись, не моргнув глазом. Он не сомневался, что Ева Черни пойдет далеко. И не только потому, что у нее был особый паспорт, который давал ей право входа куда угодно, – ее красота. Но и кое-что другое. Она завораживала его. Вот она – поток остроумия, шаловливость – вроде как пузырьки шампанского, а в следующую секунду – полная серьезность, деловитость, сосредоточенность. Она сама была, как подумалось ему, воплощенным образом собственных духов. Генри заметил, что заходит в лабораторию чаще, чем обычно, что ему нравится просто сидеть и наблюдать за нею, когда она что-то объясняет и доказывает. Он чувствовал странное удовлетворение, которого не испытывал уже много лет. Ева составилась из противоположностей – как и ее духи. Она с легкостью могла обворожить. В ней ощущалась сильная энергия, и в то же время в ней была какая-то беззащитная хрупкость.

То что она была по самой своей сути пиратом – в этом Генри Бейл нисколько не сомневался. Так же как и в том, что в ее прошлом было немало мужчин. Она принадлежала к числу таких женщин, за которыми сильная половина человеческого рода бросается без оглядки. И ему так нравилось быть с ней. В дни, когда он не видел Еву, время тянулось бесконечно долго. Они могли подолгу говорить о делах, обсуждать новые проекты. Бейл никогда не тратил на разговоры столько времени. Его жене совершенно не было дела до того, чем он занимается. Дочери и внуки – вот что в основном занимало ее. Генри Бейл все еще любил свою жену. Но вот уже много лет развлекался на стороне: так, ничего серьезного, просто чтобы пощекотать нервы, как унимают зуд на коже. Но Ева была более серьезным случаем. Неделя шла за неделей, месяц за месяцем, и Генри Бейл со страхом ожидал того дня, когда Ева, воздев руки к небу, рассмеется своим дразнящим смехом и воскликнет с торжеством: «Вот оно!»

Духи «Суть Евы» вывели все дела Евы Черни на орбиту настоящего успеха. Сбылась мечта Евы – представитель самого престижного торгового дома и сети магазинов «Херродз» обратился к ней с лестными предложениями. Она согласилась сотрудничать при условии, что «Херродз» даcт ей возможность продавать продукцию Евы Черни в комплекте. Тем покупательницам, которые берут весь набор – крем, лосьон, мыло и косметику, будет бесплатно выдаваться изысканный флакончик духов, по форме напоминающий листик – листик из райского сада.

Одновременно Ева продолжала работать и над кремом «Возрождение» – к осени он появился на рынке, чему предшествовала невиданная на рынке рекламная кампания. Ожидания Бейла полностью оправдались: понадобилось всего лишь девять месяцев, чтобы окупить каждый истраченный пенни на производство и рекламу духов. Генри Бейл с лихвой вернул свои вложения. Он представил Еву людям, которые оказались полезными для дальнейшего продвижения. Известная лондонская актриса, о красоте которой ходили легенды, хотя ей уже было за сорок, стала покупательницей Евиной косметики. Ева убедила ее напечатать одну из рекламных фотографий в иллюстрированном журнале. Актриса сидела у себя в уборной так, что было видно ее отражение в зеркале, а на переднем плане на ее столике стояла баночка с кремом, на которой отчетливо читалась надпись: «Ренессанс». Ева добилась разрешения напечатать эту фотографию в своей первой, в целую полосу, рекламе на страницах «Харперс базар».

Ева продолжала довольно часто появляться за прилавком, очаровывая и завораживая покупательниц, которые роем вились вокруг нее и которым она не уставала повторять:

– Это лучшая покупка в вашей жизни. Не буду говорить, что крем творит чудеса, – этого мне еще предстоит добиться, – но удивительные вещи он творит несомненно. Вы появитесь здесь через месяц и повторите мне эти же слова. Ну, а если нет, я верну вам деньги.

Естественно, ей ни разу не пришлось выполнить свое обещание. Ее борьба за качество сделалась легендой. Ева могла, заявившись на фабрику, – выкинуть всю приготовленную для отправки партию только потому, что ее острый глаз подметил в креме едва уловимый оттенок желтого или розового цвета, несвойственный крему.

– Так дальше не пойдет, – сказала она Генри, когда они обедали в «Рице». – Мне нужна своя собственная фабрика.

– Да, – согласился Бейл, – думаю, что так и следует сделать. Есть одно подходящее место.

– Где? – глаза ее сверкнули, словно блик солнца на воде.

– Неподалеку от моей собственной.

– В Швейцарии? – Сама Ева предполагала основательно обосноваться в Соединенных Штатах.

– Думаю, что именно там твои требования относительно качества и чистоты могут быть полностью выполнены. Швейцария славится своими клиниками. Горы, озера, чистый воздух, яблоневые сады, стабильность – и деньги. Думаю, тебе следует приехать посмотреть.

Их взгляды снова встретились.

– Хорошо, – сказала Ева. – Наверное, я сделаю это сейчас – самое время.

Когда она сообщила мужу о своем отъезде, Джон встретил это без всякого удивления. После рождения ребенка всякая близость между ними почти прекратилась. Но эмоционально, как он догадывался, Ева отдалилась от него уже давно.

– Прекрасно, – ответил Джон, – думаю, что нет никакой необходимости поддерживать то, что и раньше едва теплилось.

– Мой адвокат свяжется с тобой и уладит все необходимые формальности.

– Обвинение в супружеской неверности? Думаю, что с этим не будет никаких осложнений. – Джон усмехнулся.

– Все расходы по процедуре развода я беру на себя, – продолжала Ева, не обращая внимания на его насмешку. – И к тому же я хочу отблагодарить тебя за помощь.

– Вообще-то это здесь называется тайным сговором между истцом и ответчиком – сказал Джон, – но коль скоро такая практика распространена, с чего мне возражать? Но мне нужно больше, чем деньги, мне нужна дочь.

– Пожалуйста. Я не стану препятствовать.

– Нет, я хочу, чтобы это было сделано по закону. Алекс записана на мое имя, и официально она – мой ребенок. Мне нужно пять тысяч фунтов на ее воспитание и образование. Она чудесная девочка и заслуживает многого.

– Но ты ведь сам преподаватель, – съязвила Ева, – вот и плати себе зарплату. – Тем не менее Ева быстро поняла, как мало просит Джон, учитывая, как долго ему придется поддерживать дочь. И названная сумма не представляла для нее никакой проблемы: в среднем меньше четырехсот фунтов в год, если, как скорее всего и будет, Джон решит дать Алекс университетское образование. «Пусть делает, что хочет, – подумала Ева, – и они оба навсегда исчезнут из моей жизни».

– Я проконсультируюсь со своим адвокатом, – солгала она, – и он скажет, не слишком ли многого ты запросил. – А потом вдруг спросила с искренним изумлением: – Ты в самом деле любишь ее?

– Да. И Алекс обожает меня. К счастью, вы так редко виделись, что она воспринимает тебя как постороннего человека. А когда она станет постарше и начнет расспрашивать о тебе, я отвечу, что ты умерла во время родов. И это будет почти правдой. Ты отвергла ее еще тогда, когда носила в утробе.

– Ты знаешь, почему, – ответила Ева.

– Я знаю только то, что ты сказала мне. Но теперь я уже не настолько слеп, чтобы верить каждому твоему слову, как это раньше.

– И не только ты, – насмешливо бросила Ева.

– Брак с тобой многому научил меня.

– У меня свое предназначение. Ты никогда не понимал этого.

– Хотел бы узнать, почему ты считаешь, что у тебя какое-то особенное предназначение в этой жизни?

– Да потому, что знаю, кем я была, кто я есть и кем буду.

– Хотелось бы знать, в чем тут правда?

– У правды много ликов, но я распознаю только собственный. Я человек особенный, я родилась для славы. И знаю об этом с самого детства. Моя судьба предопределена свыше, и я не собираюсь ничего менять в этих планах. Пусть другие живут своими жалкими интересами, остаются безвестными и страшатся рисковать. Я другая, моя судьба – из тех, что задумываются наверху. У меня особый талант, дорога моя проложена, все двери нараспашку. И каждый раз открываются все новые и новые горизонты. – Ева воодушевилась, словно избранная, только смирения в ней не было. Сказанное ею выглядело так, словно она исполняла нечто большее, чем просто свой долг. Словно сама судьба остановила свой выбор на ней, не спрашивая ее согласия. – И у меня нет иного пути как идти вслед за своей судьбой.

– Это что – ты оправдываешься таким образом за то, что всегда делаешь только то, что, когда и как хочешь?

– Да, я давно решила, что значение имеет только то, что хочу я. С меня достаточно того, что я сама, а не другие будут распоряжаться моей жизнью. В Венгрии я была всего лишь марионетка.

– Но ты-то хочешь дергать за ниточки других. Зачем? Чтобы занять место Богини красоты? Сесть на трон и смотреть, как тебе поклоняются люди?

– Да, – твердо ответила Ева. – Именно этого я и хочу.

– Да, власти и славы. – Джон очень серьезно посмотрел на жену. – Будь осторожней, Ева. Такая игра становится опасной, потому что в какой-то момент начинаешь принимать воображаемое за реальность.

– Я знаю, на что способна, и даже ты не можешь не признать, что все, что я сделала, – превосходно.

– Да, только постарайся избавиться от губительной самоуверенности и убеждения, что никто не сможет манипулировать всем и всеми.

– Послушай Джон, тебе не о чем жалеть. Ты ведь не так уж и прогадал. Дав мне то, что я просила, получил от меня то, в чем нуждался. Уверенность в себе. Ведь было время, когда ты не решился бы диктовать свои условия – ни мне, ни кому другому.

– Может быть, ты и права, знакомство с тобой весьма расширило мои познания о жизни и о людях, – проговорил Джон задумчиво. – И я очень многое понял за эти четыре года. Может быть, мне уже не придется никогда увидеться с тобой – разве что я увижу тебя по телевидению или на страницах газет, – но я никогда не забуду тебя. Что было, то прошло – уж слишком ты от меня отдалилась. – Но я навсегда останусь благодарен тебе за многое. Ты подарила мне Алекс.

Улыбка сошла с лица Евы:

– Я рада, что смогла дать тебе хоть что-то. Ведь в этом мире все – и мужчины, и женщины – живут сами по себе и для себя. Если бы я не поняла этого, разве я бы смогла добиться такого успеха за четыре года?! Но не забывай о том, что, заботясь о себе, я забочусь и о других, я даю им работу.

– Нет, Ева. Ты ничего не делаешь для других – все только для самой себя. Ты используешь людей, а потом выбрасываешь. Я знаю, почему ты вышла за меня замуж, Ева. Благодаря мне ты получила британское гражданство. А я получил то, на что никогда не надеялся, – у меня есть дочь. И за нее я бесконечно благодарен тебе. Но если бы что-то в таком решении не соответствовало твоим планам, ты никогда не оставила мне Алекс. Я слишком хорошо тебя знаю.

Ева с удивлением смотрела на мужа. Неужели это тот самый влюбленный дурачок, которого она презирала? Она знала, что он давно разлюбил ее и это отчуждение было взаимным. Но сейчас Ева впервые за всю свою жизнь почувствовала, что из неприятной ситуации ей не удалось выйти победительницей.

– Ты очень изменился, Джон, – задумчиво произнесла она.

– Благодаря тебе.

Ева еще на несколько секунд задержала взгляд на своем бывшем муже, словно пыталась найти какие-то слова, а потом повернулась и вышла, так и не сказав ничего.


7


Швейцария, 1988

Благодаря связям Макса с прессой, газеты не слишком распространялись о смерти единственного сына Евы Черни. Некролог был коротким: но это не помешало репортерам и фотокорреспондентам занять прочные позиции у ворот виллы. Макс переговорил также с местным отделением полиции. И поскольку компания Евы Черни была одной из самых преуспевающих в Швейцарии, они сделали все, чтобы перевезти тело Кристофера из морга в местную часовню как можно более скрытно. Макс закончил формальности, связанные с похоронами, а Алекс отправилась на поиски гранильщика и белой мраморной урны, которую заказывала Ева. Надгробие, выбранное Алекс, тоже было из мрамора – чистого и без единой трещинки. Она спросила Джонеси, какую надпись хотела бы сделать Ева.

– Простую, короткую, но буквы должны быть написаны золотом, – ответил Джонеси.

«В точности как ее этикетки на кремах, – подумала Алекс. – Крис оценил бы эту шутку».

Ева продолжала отсиживаться взаперти. Ни один человек не мог зайти к ней, кроме Джонеси. И когда Макс снова спросил у него, в каком состоянии находится Ева, тот только молча покачал головой и поджал губы. На Алекс он не обращал внимания, всем своим видом давая понять, что осуждает ее холодность и резкость в отношении Евы.

Похороны назначили на четверг, после обеда. И закончив все необходимое, Алекс предоставила Памеле заниматься остальным. Та украсила маленькую церковь цветами.

Стало сыро, упал туман, и в оставшееся время, поскольку Макс всегда был в отъезде: то в конторе компании, в Женеве, где располагался главный офис, то на фабрике, в пригороде, Алекс решила осмотреть виллу. Во многих комнатах она никогда раньше не бывала. И пройдя по большинству из них, испытала разочарование. Мебель была бесценной. Картины – подлинники. Все предметы декоративного искусства – высший класс. Но все производило впечатление декораций роскошного фильма. И каждую секунду ей чудилось, что вот-вот появится Ева – прямо из-под рук гримера и парикмахера, в великолепном платье, готовая к исполнению новой роли. Алекс заметила, что в каждой комнате расставлены цветы, и, только столкнувшись с женщиной, приводившей их в порядок, сообразила, что меняют их каждый день.

Одну-единственную комнату она знала хорошо – это была библиотека. Но сейчас Алекс разглядывала не корешки книг. Она сидела и смотрела на фотографии. Две особенно привлекли ее внимание. Это были фотографии пожилой пары. У женщины была прическа по моде тридцатых годов и вечернее платье с пышной юбкой. Лицо породистое и величественное. Она сидела с непреклонностью полководца на софе в восточном стиле, сжимая в руках веер из страусовых перьев. Жемчуга и бриллианты, которые были на ней, вероятно, стоили огромных денег. Рядом с ней – мужчина в военной форме с нафабренными усами, набриолиненными волосами и с моноклем. Подойдя поближе, Алекс разобрала подпись фотографа, выведенную в правом углу серебряной рамочки: «Карлоу-Будапешт». Когда она спросила у Макса – единственного человека, который мог знать, кто это, он ответил со строгим выражением: «Твои бабушка и дедушка – граф Тибор Черни и его жена Магда». Из своих родственников Алекс знала только мать отца, а припомнив, что та говорила о ее, Алекс, матери, решила, что «граф и графиня» – чистая выдумка. Так оно и было.

Только одна фотография и ничего более. Ни единого семейного снимка. И ничего из семейных реликвий, только несколько стилизованных статуэток, да пара рисунков Орта. Остальные фотографии, которые ей удалось найти, начинали отсчет жизни Евы с 1960 года, то есть с того момента, когда звезда ее стала восходить. Фотографии Генри Бейла – еще одно примечательное лицо из того периода. Затем следовали портреты «первого» мужа Евы. Много снимков Криса – в младенчестве, в детстве, юности. И, конечно, больше всего фотографий самой Евы – всегда сияющей и улыбающейся.

«Вероятно, – подумала Алекс, – отсутствие всего, что касалось событий до 1960 года, можно объяснить тем, что в Венгрии произошла революция. Интересно, что ее мать скрывает в своем прошлом?» – задумалась Алекс. «Я потеряла все, кроме самой себя», – повторяла Ева в каждом интервью. У кого, интересно, она украла самое себя?

У Алекс хранилось несколько драгоценных снимков, которые дал ей отец и которые она прятала от матери, ибо на всех изображались Джон с дочерью на пляже, на Трафальгарской площади, где Алекс кормила голубей.

«Это наша с тобой тайна, – говорил ей отец. – Храни их, но не показывай никому». Никому – означало Мэри Брент, которая наверняка порвала бы их.

Если не считать этой женщины, которая не называла ее иначе, как ублюдок, – первые пять лет жизни Александры напоминали долгий счастливый солнечный день. А после смерти Джона Брента на нее обрушился штормовой ветер. Просматривая фотографии, Алекс не нашла и следа тех, что были сделаны в Челтнеме, – женском колледже – групповые фотографии класса, которые обычно высылают родителям. Хотя, насколько знала Алекс, Макс получил их все. В школьных документах Алекс Макс значился опекуном. «Если он отдал фотографии матери, значит, та просто выбросила их, – подумала Алекс, – какой интерес они могли представлять для нее?»

В кабинете Евы не оказалось ничего, что не имело бы отношения к делам компании. А на стенах висели только фотографии ее магазинов. И тоже только начиная с 1960 года, когда взошла звезда Евы. «Так кто же ты? – думала Алекс, рассматривая их. – Откуда ты пришла? Почему ты такая, какая есть? Что тебя сделало именно такой?»

В те дни ей все-таки удалось отыскать первый ключик.

Ева не принимала никого. Поэтому большинство ее друзей и знакомых присылали открытки и визитные карточки с выражением соболезнования. Послания заняли уже несколько полных ящичков. Но когда Жак принес Алекс еще одну визитную карточку – от миссис Уильям Рэндольф, на обороте которой было два слова: «Помнишь Вену?», Алекс сказала: «Я встречусь с ней. Мне кажется, что это какая-то очень давняя подруга мадам».

– Да, мисс.

Миссис Рэндольф оказалась американкой. Хорошо сохранившейся для своих шестидесяти лет. Сухощавая, обаятельная, красивая. Настоящая леди. Алекс объяснила, что мадам сейчас никого, ну просто никого не принимает.

– Но я вообще-то и не надеялась, что она вспомнит меня. Ведь в конце концов прошло тридцать лет.

– А вы знали ее по Вене?

– Я оказалась в числе ее первых клиенток, когда она еще была беженкой. А потом я следила за тем, как растет ее известность, и вот теперь, оказавшись в Цюрихе, – мой муж – банкир, он приехал сюда по делам, – подумала, что смогу выразить ей свое сочувствие и поговорить о старых временах.

– Вы ее хорошо знали?

– Конечно, хотя мы и не стали друзьями. Я всего лишь пользовалась ее услугами, я очень хорошо помню, как она рысью бегала по городу со своей красной сумкой из одного дома в другой. Я была в числе первых обращенных и с тех пор, где бы ни оказалась, не пользуюсь никакой другой косметикой, кроме той, что идет под маркой Евы Черни. Ева прошла долгий путь с самых низов к вершине славы. – Губы женщины, выкрашенные темной помадой от Евы Черни, тронула улыбка при воспоминании о прошлом, а потом она вздохнула:

– Как жаль, что с ее сыном случилось такое. Я сама потеряла одного своего сына во Вьетнаме, поэтому понимаю, что она сейчас испытывает. Вот почему я пришла… Но она всегда была сильной и храброй женщиной, хотя первые месяцы тряслась от страха, что ее похитят, отвезут назад в Венгрию и будут судить.

– За что? – удивилась Алекс.

– Не знаю во всех подробностях, но от кого-то, кто слышал это еще от кого-то, который в свою очередь разговаривал с корреспондентом – он вывез Еву из Венгрии и познакомил с Джоном Брентом, – стало известно, что Ева была кем-то вроде двойного агента: работала на русских, но все добываемые сведения передавала подпольной венгерской организации. Конечно, это могли быть всего лишь слухи. О Еве Черни всегда ходило так много сплетен. Такие красивые женщины, как она, неизбежно становятся объектами досужих домыслов.

– А вы знали ее мужа?

– Джона Брента? Как-то раз встретилась с ним. Высокий. Немного сутулый. Застенчивый. Никто не мог понять, что Ева нашла в нем, потому что она могла выбрать любого. Некоторые утверждали, что она пошла на это, чтобы заполучить британское подданство. Не такой уж редкий случай в ту пору. Они уехали из Вены вскоре после ее замужества, и я больше никогда не встречалась с ней, не считая того случая в Нью-Йорке, когда она уже была замужем за Кристофером… Это произошло в театре… Я помахала ей рукой, но не уверена, что она заметила меня. В ту же минуту нас разделила толпа. А на следующий день мы должны были вернуться в Рим, так что, кроме сообщений в газетах и журналах, я ничего не слышала о ней. Передайте, что я очень хорошо ее помню. Ева Черни не из тех женщин, о которых можно забыть. – Миссис Рэндольф поднялась. – Вы ее секретарь?

– Да, – ответила Алекс.

Женщина накинула норковое манто.

– Возможно, когда она немного отойдет после потрясения, мы сможем встретиться. Я была бы очень рада снова поболтать с нею.

Алекс проводила ее до дверей, все еще пребывая в состоянии шока. Ее мать – двойной агент? Невозможно! Просто нелепость! Наверное, очередная выдумка самой Евы. «Ах, если бы я могла хоть что-то разузнать об этом, – подумала Алекс. – Но как? Вот если бы мне удалось найти того корреспондента. Кто он такой? В какой газете работал? И жив ли еще? Как он подружился с моим отцом?» Эти вопросы, изводя ее, сами собой снова и снова возникали в голове.

И, наконец, что-то шевельнулось в глубине ее памяти. Алекс пыталась ухватиться за кончик нити, но она ускользала из рук. Целый день Алекс мучила себя, но все оказалось тщетным. Она легла спать, так и не выудив ничего из обрывков воспоминаний о тех – счастливейших – временах ее жизни, и заснула ни с чем. Но ночью ей приснился сон. Алекс открыла глаза и села на постели, словно ее кто-то кольнул иголкой:

– Ну конечно же!

Это произошло за несколько месяцев до смерти отца, воскресным днем, когда он взял ее с собой в город, насколько помнилось Алекс, на очередную экскурсию по историческим местам. Они отправились к монументу на Паддинг-Лейн, где горел вечный огонь. Почему-то там она особенно остро ощущала, насколько живой может быть история. Они спустились по Ладжгейт Хилл до Флит-стрит. Алекс шла, слегка прищурив глаза, представляя исторические картины, словно смотрела старый фильм. Отец говорил ей, что это здание из стекла и бетона принадлежит газете «Дейли Экспресс». И тут какой-то мужчина окликнул ее отца. Он стоял на другой стороне дороги. «Джон! Джон Брент!» – позвал незнакомец и поспешил к ним через дорогу, не обращая внимания на автомобили и автобусы. Как же отец назвал этого человека? Алекс помнила, что отец тоже обратился к нему по имени… «Питер! – вскрикнула вдруг Алекс. – Питер Брюстер – именно так!» Она так отчетливо слышала голос своего отца, полный радости и удивления, словно он прозвучал совсем рядом в эту минуту. О чем они разговаривали, Алекс, естественно, не запомнила. Ее внимание в тот момент привлекла витрина расположенного по соседству магазинчика с игрушками. И в вознаграждение за проявленное терпение она вышла оттуда с огромной куклой.

Со вздохом облегчения Алекс снова откинулась на подушку, благословляя отца за то, что он постоянно тренировал ее память. Всякий раз после того, как они возвращались с прогулки, Джон задавал ей вопросы, проверяя, что она запомнила. И спустя годы все увиденное и услышанное оставалось на той же самой полке, куда было уложено во время таких прогулок. Питер Брюстер. Теперь ей известно по крайней мере имя этого человека. Остается только узнать, где он живет сейчас.


8


Швейцария и Нью-Йорк, 1961–1963

Обосновавшись в Швейцарии, Ева продолжала делать все, чтобы утвердить свое имя на рынке красоты. Через Генри Бейла она получала приглашения на всевозможные званые ужины, официальные обеды, приемы, празднества, встречала влиятельных людей, о знакомстве с которыми всегда мечтала. И когда они стали появляться на ее ослепительно белоснежной вилле на берегу Женевского озера, им «случайно» попадались на глаза фотографии – «все, что осталось у меня от прежней жизни». На самом же деле Ева нашла их на блошином рынке в Париже, поскольку на фотографиях, без сомнения, были запечатлены венгры. Ева понятия не имела, кто эти люди. Но она нисколько не сомневалась в том, что ее гости вряд ли смогут узнать их – среди приглашенных не было ни одного венгра.

Ева также заботливо собрала особенную «коллекцию» вещиц, которые «воссоздавали» ее прошлое, например, тарелочку мейсеновского фарфора (случайно приобретенную в Мадриде), которую она с трепетом брала в руки и говорила: «Это все, что осталось от того огромного сервиза, который принадлежал моей прабабушке». При этом она тщательно заботилась о том, чтобы никто не смог покопаться в ее прошлом и добраться до истины. Легкая нервная дрожь, которая проходила по ее телу, и полуприкрытые глаза – заставляли любопытствующих прикусить языки, поскольку им давалось понять, что все это и по сей день продолжает оставаться открытой болезненной раной. Ева осознавала, что в ее шитой белыми нитками «легенде» не все концы сходятся с концами, что в ней многое просто не стыкуется, поэтому, когда задавались вопросы о конкретных вещах, начинала вздыхать – вряд ли кому другому это могло удастся с такой легкостью, как ей: «Ах, это все такая история!» – отмахивалась она, отчетливо понимая, что «история рода» – это то, к чему она не имеет ни малейшего отношения.

Интервью она давала всегда с огромным удовольствием, но так, что у репортера оставалось впечатление скорее о настоящем, чем о прошлом. После того как съемка заканчивалась, Ева начинала разливать чай и именно в это время заводила разговор на нужную тему:

«Знаете, моя дорогая, обычно репортерами бывали женщины, – я начинала как косметолог – это моя профессия и призвание. Вы позволите мне говорить с вами прямо и откровенно? Вы используете цвета, не совсем соответствующие цвету вашей кожи и глаз. Позвольте мне проконсультировать вас». Тут-то и начиналась настоящая обработка журналистки. В конце инструктажа та смотрела в зеркало и видела новое, незнакомое лицо – гораздо интереснее и привлекательнее прежнего. Вот на этом-то и держалась слава Евы Черни. Темой всех статей становилось то, что «Ева может сделать с вами». Это был рассказ о королеве макияжа, которая продает свою продукцию для женщин определенного социального слоя. Когда полностью одурманенная ею газетчица впервые упомянула о «графе и графине Черни» – предках «королевы косметики», – Ева не стала писать опровержений. Вскоре эту выдумку подхватили остальные, и она стала восприниматься как достоверный факт.

Ева весьма усердно занималась созданием своего образа. И когда он утвердился, стала принимать у себя и бывать только у тех людей, которые соответствовали определенному уровняю.

Малыша Кристофера она встретила на благотворительном вечере в Нью-Йорке, куда Ева явилась с коробкой образцов своей продукции для лотереи. Со свойственной ей расчетливостью она приурочила свое появление к приходу знакомой ей княгини, и после того как та нежно приветствовала Еву, поцеловав ее, положение Евы в новом для нее обществе сразу определилось. Несколько дней спустя Ева устроила небольшой обед для княгини – всего на двенадцать персон. И чуть ли не на следующий же день сразу получила массу приглашений в дома самых высокопоставленных людей города.

Кристофер Бингхэм был единственным сыном и наследником в одной из таких семей. Первый Бингхэм обосновался на Лонг-Айленде в 1642 году, и то что он в те времена был всего лишь наемным работником, весьма тщательно скрывалось в каждом последующем поколении. Кристофер Бингхэм IV – последний отпрыск – должен был жениться на девушке по выбору его матери, а не по собственной воле. Ни единого дня в своей жизни он не работал, хотя и числился вице-президентом семейного банка. Его занятия ограничивались играми в поло и теннис, а кроме того, он волочился за каждой юбкой, которая появлялась в поле его зрения. Еве достаточно было взглянуть в его сторону, чтобы понять – именно о таком типе мужчины она мечтала долгие годы: высокий, хорошо сложенный, со светло-золотистыми волосами, привлекательный, воспитанный, с породистым, хотя и несколько простоватым, лицом. Именно такие мужчины были предметом ее мечтаний в детстве: богатые, обаятельные, с прочным положением. Когда он, одетый в безупречно сшитый вечерний костюм, изящно извлек сигару из ящичка, Ева поняла, что поиски ее закончились.

И Кристофер сразу же оценил красоту Евы:

– Кто это? – сросил он своего приятеля.

– Моя знакомая Ева Черни. Последняя сногсшибательная новинка светских приемов. Ты заметно отстал от жизни.

– Что это за фамилия?

Двенадцать лет, потраченных леди Бингхэм на образование сына, явно прошли впустую.

– Австро-венгерская. Из числа тех аристократических семейств, которые потеряли все во время войны. Она сама сбежала из Венгрии, когда там началось восстание в 1956 году. Она организовала компанию, которой управляет сама своими маленькими белыми ручками.

– Стоит взяться за нее, как ты думаешь?

– Попробуй, может быть, тебе повезет. Она разборчива, что естественно для женщины с таким лицом и фигурой… – Последовал кивок в сторону Евы, этим давалось понять, что имеется в виду.

– Ты хорошо ее знаешь?

– Не настолько, насколько мне бы хотелось. Но представить тебя я могу. Идем. Если уж кому суждено пробить брешь в этой крепости – так это именно тебе.

Ева, тоже заметившая Кристофера, тотчас, как только он появился, услышала, как по залу прошел шепоток: «Смотрите, Малыш Бингхэм вернулся», «А где Патриция?», «С ней все покончено. Он опять свободен – думаю, что ненадолго, как всегда…»

Краешком глаза Ева заметила, как он глянул в ее сторону и явно начал расспрашивать о ней. Улыбаясь обворожительно своей собеседнице, Ева продолжала разговор, но сама уже превратилась в антенну, которая улавливала каждое движение в другом конце зала. К тому времени, когда Кристофер добрался до нее, Еву уже окружал десяток мужчин, словно образуя почетный караул.

Когда их представили друг другу, Ева протянула руку на европейский манер, и Кристофер склонился к ней. Не скрывая восхищения, он взглянул молодой женщине прямо в глаза, но в ответ услышал банальное:

– Рада познакомиться с вами, – и Ева тут же отправилась танцевать.

До конца вечера ему так и не удалось приблизиться к ней. Но через два дня уже в другом доме они оказались рядом за одним столом. К этому моменту Ева уже знала о нем все необходимое. Что это большой волокита с репутацией великолепного любовника, что его мать – гранд-дама, что его умерший отец считал своего сына бездельником и мотом, но тем не менее завещал ему свои миллионы. Единственное, что Бингхэму-старшему удалось сделать, чтобы хоть как-то уберечь семейное состояние, – это поставить условие о передаче денег в руки сына только после того, как тому исполнится тридцать пять лет.

Кристофер только что вернулся из поездки к Карибскому морю. Вернулся без Патриции Ламберт – его последнего увлечения. На загоревшем лице ослепительно сияли по-американски белые зубы и пронзительно голубые глаза.

Ева прекрасно осознавала, насколько потрясающе выглядит она в своем бледно-розовом облегающем платье от мадам Грез – без каких-либо украшений, но с бриллиантовыми сережками по одному карату с каждой стороны. Ее роскошная грудь была открыта почти до неприличия. Ева весьма мало внимания обращала на Кристофера, полностью «занятая разговором» со своим соседом. Никто не смог бы догадаться, как она сразу подметила, какое впечатление произвели на него ее золотисто-рыжие волосы, глаза цвета бирюзы и чувственные губы.

Кристофер сделал все для того, чтобы заполучить ее после ужина: наблюдал, выслеживал, и наконец они оказались вдвоем на маленькой кушетке, выполненной в стиле Людовика ХV, которую на самом деле выбрала сама Ева для исполнения роли королевы.

– Знаете, нам не так надо встречаться, – серьезно сказал он.

– А мы вообще не будем встречаться. Я в субботу уезжаю в Европу…

– А что, если я последую за вами?

– «Королева Мария» достаточно велика.

Ева не отрывала своих сиящих глаз от его лица. Ее голос обещал и манил, быть может, из-за легкого, почти неуловимого акцента. Она говорила по-английски так, как на нем говорят те, кто выучил его, будучи уже взрослым. Малыш Крис был совершенно очарован. Всю свою жизнь он преклонялся перед женской красотой, и ему казалось, что его уже ничто не способно поразить. Но в Еве таилось что-то новое и столь необычное, что игра все более и более захватывала его, хотя он еще не подозревал о том, что за холодноватой сдержанностью молодой женщины бушует пламя. А она не могла отвести глаз от его широких плеч, длинных ног, стройной фигуры. Кристофер заставил ее вспыхнуть, как порох. «С этим мужчиной, – думала Ева, – мне удастся горы свернуть». Но главное – добиться того, о чем она мечтала с детства.

Ева поднялась. Ее вечернее шелковое платье плотно облегало гибкое тело, подчеркивая каждую линию ее безупречной фигуры.

– Мне пора. Завтра у меня весь день до отказа забит встречами, начиная с девяти утра.

– Позвольте мне проводить вас до дома.

Ева повела плечиком:

– Если хотите – пожалуйста… – Но в ее номер Крис не был допущен.

– Когда мы снова увидимся? – спросил он, прощаясь.

– Вообще-то, у меня весь день занят…

– Я прошу вас…

Его голос так трогательно дрожал, что и сама Ева почувствовала ответную внутреннюю дрожь.

– Ну хорошо… Можем встретиться в четверг за ланчем.

– Когда мне заехать за вами?

– Пожалуй… в час дня, в офис Черни на Парк-авеню.

– Я буду там.

Он поцеловал ее руку. Но не тыльную сторону, а ладонь. На какую-то секунду она почувствовала, как кончик его языка коснулся кожи, и острое чувство удовольствия пронзило ее.

Ева с трудом смогла заснуть этой ночью.

В час он заехал за ней в шикарном «роллс-ройсе» золотистого цвета и сразу же, увидев ее, проговорил:

– Вы выглядите потрясающе.

Ева засмеялась своим грудным смехом.

Он не повез ее ни в один из модных ресторанов. Вместо этого они поехали на Лонг-Айленд.

– Маленькие, тихие, уютные ресторанчики, где никто не станет вас подслушивать, чтобы потом разнести сплетню по городу. И первоклассная кухня, – сказал он, указывая на самый обычный с виду ресторанчик. – Поскольку они располагаются на побережье, тут отличный выбор рыбных блюд.

По тому, как был накрыт стол и как на нем располагались салфетки, Ева сразу поняла, что их ожидает французская кухня. В ресторанчике оказались занятыми еще три столика.

– Это напомнило мне маленькие ресторанчики в Париже, на улице Саван, где просто божественная еда, но где не подают коктейлей.

– Если хотите, мы закажем.

– Нет, спасибо. Американские коктейли – это убойные снаряды.

– Но рыбу-то, надеюсь, вы любите?

– Мой шеф-повар умеет готовить амброзию из форели, выловленной из Лак-Лемана.

– Надеюсь, мне как-нибудь доведется ее попробовать.

Ева ничего не ответила, изучая меню.

– Советую попробовать скатов, – сказал Крис. – Они ловят их здесь же, неподалеку.

Ева закрыла меню:

– Ну что ж, тогда предоставляю вам право выбирать.

– Именно на это я и надеялся, – проговорил Крис. – Знаете, Ева, в последнее время я только о вас и думаю.

– Мистер Бингхэм…

– Мои друзья зовут меня Малыш.

Ева покачала головой:

– Это, скорее, похоже на кличку для собаки. Я предпочитаю просто Кристофер.

– Как и моя мать. Вы, кстати, очень похожи на нее. – Он помолчал и добавил: – Она весьма эмансипированная особа.

– Ваша страна способствует развитию таких качеств, – заметила насмешливо Ева.

Официант принес вино, заказанное Кристофером.

– Мы что, отмечаем что-нибудь? – спросила Ева, увидев, что это «Крю-47».

– Конечно, нашу встречу.

Он стал еще более обаятельным, еще более неотразимым. Рассказал ей о себе. Стал расспрашивать о ней. Ева ответила несколькими словами, что только еще больше разожгло его интерес.

Принесли блюда со скатами, они в самом деле оказались настолько великолепными, что Ева – хоть и ела всегда очень мало, следя за фигурой, – не могла себе отказать в удовольствии – и съела всю порцию.

Разговор шел легкий и увлекательный – настолько увлекательный, что Кристофер, воодушевившись, взял ее за руку и начал целовать пальцы.

– О Боже! – воскликнула Ева. – Который час? Мне уже пора…

Ева все рассчитала очень точно. Она затеяла долгую игру, поскольку собиралась выйти за него замуж. Это означало, что ей следовало довести Криса до точки. Второй человек в ее жизни, за которого она собиралась выйти замуж, был очень зависим от своей властной мамочки. С той только разницей, что Эдит Бингхэм весьма мало напоминала прямолинейную Мэри Брент. Инстинктивно Ева чувствовала, что, хотя Кристофер и не находится у матери под каблуком, как это было с Джоном Брентом, все равно такую женщину, как Эдит, нельзя сбрасывать со счетов. Кристофер не смог бы жениться на женщине, которую бы не одобрила его мать. Но Ева опасалась даже не этого. Она уже заранее готовилась к тому, что ей придется скрестить оружие с Эдит, и для поединка ей требовались уверенность и сила, которые можно было почерпнуть во влюбленном.

Ева интуитивно чувствовала, что той страсти, которая овладела им сейчас, мало для ее полной победы. Надо увлечь его так, чтобы он забыл обо всем на свете.

Как она и предполагала, когда «Королева Мария» отошла от пристани, на борту теплохода был и Кристофер Бингхэм.

– Что это за женщина, которой так увлекся Кристофер? – спросила Эдит Бингхэм свою старшую дочь Шарлотту. – Элис Темплтон сказала мне, что она занимается продажей косметики.

– У нее своя собственная компания, мама. Она очень богатая женщина.

Эдит нетерпеливо махнула рукой:

– Женщинам такого типа всегда все мало. Говорят, что она очень красива. Верно?

– Великолепна, – ответила дочь, – и весьма сексапильна.

Эдит Бингхэм поджала губы.

– Это что еще за язык! – недовольно заметила она и продолжала: – Элис также сказала мне, что она была любовницей Генри Бейла.

– Так говорят. Он, несомненно, поддержал ее в тот момент, когда она основывала свою компанию. Но он ей в отцы годится.

– Мне доводилось встречаться с мистером Бейлом. У него были кое-какие деловые отношения с твоим отцом. Кажется, его дочь вышла замуж за отпрыска семейства Монтрей. А Мари-Лаура Монтрей училась со мной в одной школе в Швейцарии. Так что, надеюсь, мне удастся кое-что разузнать.

– Мама, ты же знаешь Кристофера. Он еще не перебесился. Не вижу причин волноваться и на этот раз.

– Что меня больше всего беспокоит, так это не то, что он увлекся. А то, что эта женщина завлекает его очень умело и ловко.

А в это время Ева, заглянув в свои офисы в Лондоне, Париже и Риме, прежде чем вернуться в Швейцарию, приняла важное решение. Она видела, что Кристофер окончательно созрел для мысли о женитьбе.

Она не позволяла ему даже дотронуться – разве что поцеловать ее на ночь. Ева намекала, что лакомство у нее есть, но попробовать не давала.

– Нет, нет, Кристофер! Я не могу позволить себе этого! Мне надо завтра работать.

– Тебе не надо работать! Ты должна развлекаться, хорошо проводить время. А уж я знаю, как устроить это.

– Нет. Я так не могу. Ты же знаешь, какая о тебе идет слава. Я не хочу, чтобы мною играли. Я очень серьезно отношусь ко всему, не только к работе. А ты, наоборот, ничего не принимаешь всерьез. Даже меня.

Когда они добрались до Швейцарии, она уже точно знала, что к ней он относится весьма серьезно.

Кристофер был влюблен по уши. Мысль о том, чтобы оставить Еву и уехать домой, даже не приходила ему в голову. Он и минуты не мог провести без нее. Но больше всего его огорчало то, что она считала его мотыльком, явно не одобряла такой стиль жизни.

Он не обращал никакого внимания на сплетни о том, что она была любовницей Генри Бейла. Кристофер видел их вместе – Ева брала его с собой навестить старого друга. Генри лежал в постели и не мог двигаться. Ева не скрывала, как переживает из-за его болезни. С женой Генри у нее были прекрасные отношения. Разве такое могло быть, если бы их связывало то, что им приписывали?

Но зато сам Генри тотчас обо всем догадался. Когда Ева зашла навестить его несколько дней спустя, он спросил:

– Решено? Именно за него?

– Да, – ответила Ева.

Он вздохнул:

– Я знал, что это только вопрос времени.

– А я разве когда-нибудь лгала тебе? – спросила Ева.

– Нет. Мне нет.

Ева улыбнулась.

– Завидую ему, – проговорил Генри. – Ты замечательная женщина, Ева. Если бы я встретил тебя лет на двадцать раньше, мы бы завоевали весь мир.

– Мы и без того захватили изрядный его кусок.

– Ты из тех, кто всегда хочет большего. И тобой управлять никто не будет. Ты временно отдаешь себя в аренду – но только на очень короткое время, – но я ни о чем не жалею ни минуты.

– И я тоже, – сказала Ева с искренним волнением. – Из всех мужчин, которых она знала, этот человек был самым дорогим для нее.

– Почему ты выбрала именно его? Да, он выглядит очень мужественным, но таких много. У него репутация бабника – но таких тоже тьма. Он богат, но и ты тоже.

– Именно о таком типе мужчины я мечтала в детстве и дала себе клятву, что у меня будет такой муж, – ответила Ева, признавшись ему в том, в чем никому и никогда не признавалась. – Когда я была еще девочкой, мне нравилось смотреть на таких мужчин, и я очень завидовала женщинам, идущим с ними под руку. Их мир был далек от моего, словно они жили на другой планете. Но я твердо знала, что пройдут годы, и я стану на одну ступень с ними. Недостаточно быть просто богатой и красивой. Надо чтобы ты была не одна, а я сейчас одна. Вот почему я хочу стать миссис Кристофер Бингхэм IV – таким образом его мир станет моим и получится, что я всегда ему принадлежала.

– И ты станешь счастливой в этом мире?

– Ну конечно, а как же иначе?

Генри вздохнул:

– Будем надеяться…

Он умер десять дней спустя. Выяснилось, что у него был рак.

Еву потрясла ее собственная реакция. Это было чувство, которое она сама не могла определить, настолько новым для нее оно было. И потребовалось время, чтобы разобраться и выявить суть. Потеря. Это настолько выбило ее из колеи, что она невольно обратилась к Кристоферу за утешением. Во время похорон он поддерживал ее под руку, но она словно оставалась бесстрастной и не проронила ни единой слезинки. Но вернувшись на виллу, Ева была так безутешна, что едва она подняла траурную вуаль на шляпке, Кристофер, притянув к себе, обнял ее и проговорил:

– Выходи за меня замуж, я снова сделаю тебя счастливой.

И почувствовал, как ее напряженное тело расслабилось. Она положила руку ему на плечо, уткнулась лицом в грудь и проговорила кротко:

– Да, пожалуй, мне так это необходимо сейчас. Ева осознавала, что это должно быть сделано или сразу, или же не будет сделано никогда. Тем не менее отказалась от тактики стремительного натиска.

– Я готов ждать столько, сколько ты захочешь, – согласился счастливый Кристофер.

Они вернулись в Нью-Йорк, чтобы поставить в известность мать и сестер и заняться соответствующими приготовлениями. Когда Кристофер открыл перед ней дверцу машины у дома, который походил на французское шато, и навстречу к ним вышел дворецкий, Ева одарила Кристофера таким сияющим, лучистым взглядом, что он почувствовал себя на седьмом небе от счастья. Холл вместо прихожей, выложенный черно-белыми мраморными плитками, и лестница, ведущая наверх, были такими громадными, что могли вместить лондонский двухэтажный автобус. На стенах висели портреты предков. А на полу стояли китайские фарфоровые вазы. Ева мысленно поблагодарила Генри Бейла за его наставления – Генри относился к числу самых известных коллекционеров и успел многое рассказать ей. Люстра сияла. Ноги утопали в толстом ковре. В доме стояла та самая тишина, которая, как поняла Ева, считалась неотъемлемой чертой такого рода домов и стоила очень дорого. Все это было тем самым, что она видела через окна в замке, – и даже более того. Здесь ее мечты наконец-то должны были исполниться.

Эдит Бингхэм находилась в гостиной вместе со своими тремя дочерьми, что Ева сочла хорошим знаком. Это означало одно – ее принимают, выходя за рамки простого этикета. Комната оказалась не очень большой и была изысканно обставлена дорогой мебелью от Веджвуда – чередование голубого и розового в ткани обивки. Повсюду стояли цветы, и на ковер падали солнечные лучи.

Вся семья сидела перед камином, и Кристофер провел Еву вперед, поддерживая ее под локоть. Мать встала и протянула гостье руку. На ней было элегантное шелковое платье серого цвета, заколотое бриллиантовой брошью на плече, двойной ряд жемчугов на шее. Она была коротко подстрижена, и волосы ее были искусно уложены. Эдит смотрела прямо перед собой, без улыбки.

– Мама, это мадам Ева Черни, – просто сказал Крис, но в голосе его чувствовалась гордость.

– Как я рада, что наконец-то могу встретиться с вами, мадам Черни, – проговорила Эдит. – Я очень много слышала о вас.

Улыбка ее была приятной, рукопожатие крепким. Она представила Еву свои дочерям и указала на кресло, которое Кристофер придвинул поближе к матери.

Подали чай и сандвичи. Потом миссис Бингхэм осведомилась, как прошел перелет через Атлантику, и заметила, что она сама путешествовала в Европу морем, но так и не смогла привыкнуть, что вместо дней поездка занимает часы.

Они поболтали о предстоящем сезоне на Бродвее, о последних бестселлерах, об общих знакомых. Разговор шел самый обычный, но Ева понимала, что четыре пары глаз изучающе сверлят ее и отмечают каждое ее движение, каждое сказанное слово. Но Ева чувствовала себя уверенно. Она знала, что выглядит как надо: костюм от Диора, сумка из крокодиловой кожи, все украшения настоящие. Но Ева знала и о том, сколько о ней всегда сплетничали за ее спиной.

Первой начала Шарлотта – старшая из сестер, она решила идти напрямик.

– Почему вы мадам Черни? – спросила она Еву. – Ведь вы не замужем, не так ли?

– Нет. Но мне казалось, что «мадам» звучит более основательно, чем «мисс». Во всяком случае, люди, которые писали обо мне статьи, обращались ко мне именно так.

– Как к Элен Рубинштейн?

– О нет, она известна просто как «мадам». Точно так же, как Шанель известна как «мадемуазель». – Само перечисление этих имен уже как бы ставило Еву в один ряд с этими звездами.

– Я довольно много путешествовала, – проговорила Эдит, глянув на дочерей, – но мне никогда не доводилось бывать в Венгрии. А вот в Вене я бывала часто, кажется, вы жили там какое-то время?

– Да. Когда мне удалось сбежать из Венгрии в 1956 году. И больше я никогда там не бывала.

– А кто остался в живых из ваших близких?

– Никого.

– А у нас очень большая семья. У моего мужа четыре брата и у меня две сестры и два брата.

– А я оказалась единственным ребенком, – ответила Ева.

– И чем занимались ваши родители?

– Мой отец был врачом – специалистом по кожным заболеваниям. А моя мать – его женой.

– Но ваши прабабушка и прадедушка, как слышала, относятся к семейству князей Черни?

– Боюсь, что они относились не к самой высокородной аристократии, – иронически усмехнулась Ева. – Есть семьи, корни которых уходят далеко в глубь прошлого, к Карлу Великому. Мои родственники не такие знатные – их родословная начинается где-то в пятнадцатом веке. – Она встретила взгляд Эдит Бингхэм и заметила искорку, вспыхнувшую в них, – одно очко она выиграла – ведь клан Бингхэмов вел свою родословную с семнадцатого столетия, да и то у истоков стоял наемный рабочий. Ева сочла, что этого рассказа будет достаточно, чтобы убедить Эдит, тем более, что семейство Черни было довольно большим и разветвленным, а добраться до документов в Венгрии не так просто, находясь в Америке, – так что Ева чувствовала себя достаточно уверенно.

Она сидела под перекрестным огнем зорких глаз, и ни единый мускул не дрогнул у нее на лице. Весь ее вид словно говорил – я из такого же теста, что и вы, и не пытайтесь давить на меня своим происхождением и богатством.

– Скажите что-нибудь на венгерском, – попросила Сьюзен – вторая дочь, – я никогда не слышала, как звучит этот язык.

Ева посмотрела прямо на нее:

– Вы паршивые снобы со свинскими манерами.

Сьюзен засмеялась и захлопала в ладоши:

– Ни единого слова не понять.

– Я могу произнести то же самое по-французски, если хотите, – предложила Ева. Улыбка Сьюзен сошла с лица. – Я также говорю и по-немецки.

– И на каждом так, словно это ее родной язык, – гордо заметил Крис.

Ева утвердительно кивнула.

– Мне приходится вести дела в самых разных странах, – сказала она, тут она достала из маленького кармашка часы и взглянула на них. Золото и эмаль обрамляли розу – изделие 1820 года, которое она приобрела у женщины, тоже венгерки, в один из своих приездов в Париж. Эта женщина, как и сама Ева, была беженкой. Раньше ее семья была весьма состоятельной, а теперь она продавала семейные реликвии, чтобы прокормиться.

Эстер, младшая из сестер, воскликнула:

– Какие чудесные часики! И такие необычные!

– Они принадлежали моей прабабушке, – негромко сказала Ева и поднялась. – Мне пора. Нам предстоит обед у французского посла, и у меня назначено время для парикмахера.

Дверь за нею и Кристофером закрылась.

– Отлично, – сказала Шарлотта.

– Но никто здесь не сможет сказать, кто она на самом деле, – проговорила задиристо Сьюзен. Она не могла говорить ни по-французски, ни по-немецки. И ей казалось, что та фраза, которую произнесла по-венгерски Ева, несмотря на милую улыбку гостьи, прозвучала как-то оскорбительно.

Они повернулись к матери.

– Очень и очень умная женщина, – сказала Эдит. – Даже слишком умная для Кристофера. «И для меня, впрочем, тоже», – подумала она про себя. Как и говорила Эстер, эта женщина очень хорошо знала, что ей надо и для чего это ей надо. Единственное, что беспокоило Эдит, – так это то, что Кристофер не имеет ни малейшего понятия, что это за птица.

– Так ты считаешь, она на самом деле та, за которую себя выдает?

– Думаю, что нам и незачем это выяснять. Венгрия! Да еще коммунистическая! – Эдит Бингхэм покачала головой.

«Церемония, благодаря которой мадам Черни станет миссис Кристофер Бингхэм IV, будет довольно простой, – подумала Эдит, – и пройдет в нашей желтой комнате». Обычно Бингхэмы устраивали торжество только в церкви, но у епископальной церкви были свои законы, а Кристофер был разведенным.

На церемонии бракосочетания на Еве было платье цвета слоновой кости с легким оттенком розового. Ее маленькую шляпку усыпали цветы на викторианский манер. Она проговорила клятву спокойно, но голос ее дрогнул, и, когда она подняла лицо к мужу, прежде чем повернуться к гостям, чтобы принять их поздравления, она поняла, что обожает его за то, что он исполнил ее детскую мечту.


9


Лондон, 1988

Питер Брюстер после возращения поселился в Барнсе. «Конечно же, именно там», – проговорила про себя Алекс, справившись с первым удивлением. С тех пор прошло тридцать лет. Если бы отец был жив, ему бы исполнилось семьдесят. Столько же приблизительно и Питеру. Остается надеяться только на то, что у него сохранилась память. Он работал корреспондентом и вряд ли бы смог заниматься этой работой, если бы не умел запоминать.

– Ты едешь в Лондон? – удивился Макс, когда она обратилась к нему. – Но зачем?

– У меня там кое-какие дала. Я успею за день обернуться туда и обратно – мне здесь все равно уже нечего делать до похорон.

Отрывистые фразы и упрямство, появившееся во взгляде, были ему очень хорошо знакомы.

– Да, и я воспользуюсь самолетом компании. Он все равно стоит пока без дела.

Макс понял, что Алекс что-то задумала. Он уже несколько раз ловил ее напряженный взгляд, устремленный куда-то вдаль. «Но почему Лондон? – удивился Макс. – Она с трудом выносила этот город, называя его Содомом и Гоморрой. Быть может, Патси? Надо выяснить», – и он направился к телефону.

Это был обычный послевоенной постройки дом с чистым садиком. Мужчина, который открыл ей дверь, был высокий, сутулый, с седыми волосами и очками в роговой оправе.

– Мистер Питер Брюстер?

– Да.

– Меня зовут Александра Брент. Я дочь Джона Брента. Насколько я помню, вы вместе учились в университете. В его биографии есть одно неясное место, связанное с его пребыванием в Венгрии, он ведь писал историю революции этой страны.

– Боже мой! Это было так давно. Я не виделся с Джоном много лет. – Тут сработал журналистский навык. – Вы сказали «был», значит, он умер?

– Да. Вскоре после того, как встретился с вами на Флит-стрит. Я тогда была маленькой девочкой и шла вместе с ним.

– Когда же это произошло? Да, пожалуй… к сожалению, память у меня уже далеко не та…

Брюстер провел Алекс в неприбранную гостиную, в которой большую часть пространства занимал стол, заваленный бумагами, и шкафы, забитые книгами. На столе стояла портативная пишущая машинка.

– Я все еще пописываю: небольшие статьи о политике, печатаю обзоры книжных новинок. Садитесь, пожалуйста. Чем могу быть вам полезен?

И Алекс начала излагать заранее заготовленную историю:

– Я пишу биографию моей матери – Евы Черни. Насколько мне известно, вы с ней были знакомы в те далекие времена. Надеюсь, вы сможете хоть что-нибудь рассказать о днях ее юности, какой она была, когда бежала из Венгрии.

Питер Брюстер внимательно посмотрел на нее:

– Ваша фамилия мне знакома… Я просматриваю почти все обзоры книг. Вы автор книги «К вопросу о контрастах»?

– Да.

– Я не прочел ее – это лежит вне сферы моих интересов, но читал восторженные отзывы на книгу. Очень рад встретить такого замечательного автора. Ко мне сейчас заходит не так много людей. А ведь зарубежные корреспонденты заводят много знакомств во всех уголках мира. Мы с Джоном дружили, когда учились в университете, затем потерялись и встретились снова в Вене. Я и познакомил его с вашей матерью.

– И какой же она была?

– Одна из самых красивых женщин, которых я когда-либо видел в жизни. Она была кое в чем замешана и у нее не было другого выбора, как только бежать из Будапешта, подобно многим другим ее соотечественникам. Большинство из них бесследно растворились в стране, которая их приняла. Но это совершенно не в стиле вашей матери. Она всегда была из ряда вон выходящим человеком, где бы ни оказывалась. Я прочел некролог о вашем брате в «Таймс». Очень печально. Мне всегда была непонятна мания скорости у нынешнего поколения. – Он сменил тему. – Я как раз собирался выпить чашечку кофе. Вы не составите мне компанию?

– С удовольствием.

– Я с большим интересом следил за успехами молоденькой девушки, которую я знал как Анну Фаркас, когда у меня появлялась такая возможность. Ведь я довольно долгое время провел после Венгрии в других социалистических странах – одна за другой. – Он прошел в кухню, оставив открытой дверь в гостиную.

– А как вы познакомились с моей матерью? – спросила Алекс.

– В Будапеште. Туда меня направила моя газета. В Венгрии началась либерализация, и мой главный редактор задумал оттуда серию статей. Выбор пал на меня по той причине, что я говорил по-венгерски, – с год, между войнами, я прожил там. Это был очень симпатичный город, такой же космополитический, как Париж. Элегантные женщины, хорошие отели, бесконечные кафе на открытом воздухе и богатая культурная жизнь. Когда я познакомился с вашей матерью – в 1956 году, – от прежней жизни и следа не осталось. Анна, как ее тогда звали, обслуживала своих клиенток на дому – она уже тогда занималась косметикой. Жена одного моего старого друга – прежнего либерального политика – пользовалась ее услугами. Вдруг она куда-то надолго исчезла. Дошли слухи, что она пряталась из-за того, что наружу выплыла ее связь с одним русским политическим комиссаром – на самом деле довольно высокопоставленным офицером КГБ. Это всех удивило. Не потому, что она могла увлечь такого человека – это было естественно. Удивительно было другое – что она оказалась втянутой в политику. Мне никогда не приходило в голову, что такая женщина может иметь отношение к политике. Мне казалось, что она думает только о том, как выжить. Как многие другие женщины. Я смотрю, вас удивил мой рассказ, – заметил Питер, входя с подносом. – Не стоит забывать о том, что Венгрия по сей день задавлена догмами, навязанными ей Советским Союзом. До сих пор там существует тайная полиция, которая выслеживает недовольных, и лагеря, куда их сажают. За едой надо выстаивать в очередях – в стране, которая всегда была такой изобильной, продукты достаются только членам партии. Это диктатура в самой отвратительной своей форме. Все общество пронизано стукачами, которые строгают на вас доносы. И от этих донесений зависит ваше будущее. Если на бумаге стоит пометка «К» – это означает крестьянин. Если «Р» – рабочий и так далее. Такие люди совали нос во все щели, и каждый понимал, что его могут схватить в любую минуту. Вот в таком обществе выросла ваша мать. – Питер Брюстер улыбнулся: – У меня такое впечатление, что именно из-за меня она решила во что бы то ни стало выбраться, уехать за границу, пожить другой жизнью. Я часто описывал ей, как в свободном обществе живут люди. Наши с ней разговоры обычно состояли из вопросов и ответов – иной раз в кондитерской, где мы ели мороженое – угощение, которое появилось только после той реформы, которую провел Имре Надь. Она очень хотела выучить английский язык. По счастью, она относилась к числу людей, у которых врожденные способности к языкам, к тому же она работала над своим акцентом прямо-таки со страстью. Оглядываясь назад, я теперь понимаю, почему. Думаю, что она мечтала о том, что ей удастся все-таки выбраться оттуда.

– Она родилась в Будапеште?

Питер ничем не выдал своего удивления.

– Не думаю. Она весьма мало распространялась о своих родственниках. Такое впечатление, что ей хотелось скрыть свое прошлое. Но из некоторых ее обмолвок я догадался – она скорее всего родилась где-то на западе Венгрии – неподалеку от границы. Как-то раз она проговорилась, что с поля, неподалеку от которого она жила, можно было увидеть огни австрийского городка. Это означает, что ее родители скорее всего были крестьянами. А тот факт, что ей удалось перебраться в Будапешт, мог означать, что кто-то из сильных мира сего помог ей в этом. Позже, когда выяснилось, что она жила с русским, я все понял.

Питер понимающе встретил ошеломленный взгляд Алекс, не понимая, что ее могло так удивить:

– Вот почему, как мне кажется, она и переменила имя, когда покинула Венгрию. Это всего лишь самозащита. Женщинам, которых обвиняли в связи с русскими, пришлось нелегко во время восстания в Венгрии.

– Значит, именно поэтому Анна Фаркас превратилась в Еву Черни…

– Думаю, что да. Возможно, это каким-то образом связано с тем фактом, что одной из больших партийных шишек был Михаил Фаркас – министр обороны. Кажется, никакого отношения к Анне он не имел. Это не такая уж необычная фамилия. К тому же он был еврей. Твоя мать была католичкой, как и большинство жителей Венгрии. Венгрия – бастион католицизма в этой части мира.

– Да, я слышала, – проговорила Алекс, получившая гораздо больше того, что она ожидала услышать.

– Русского к тому времени куда-то перевели, и его место занял высокий чин из венгерской службы безопасности. Вот в то самое время она и появилась у меня с просьбой помочь ей выбраться из Венгрии – и именно тогда я узнал о том, что она была агентом. Всю информацию, которую она собирала, ей удавалось передавать подпольщику по имени Ласло Ковач – он был химиком, и притом отличным – и это его кремы Анна развозила из дома в дом своим клиенткам.

– А что случилось с ним?

– Он исчез после подавления восстания, как и тысячи других. Либо умер, а может быть, попал в Россию. И поскольку она не знала, что с ним произошло, она и пришла ко мне – по его, кстати, совету. И я сделал для нее все, что мог: поселил ее в своей комнате в отеле на несколько дней, а потом отвел в британское консульство как свою близкую приятельницу. И к тому времени, когда ей удалось выехать, она уже оформила документы на то имя, под которым ее теперь все и знают. Как ей удалось заполучить документы, не имею понятия. Не исключено, что благодаря своим покровителям. Она давно готовилась – независимо от того, удастся ли восстание или нет, – покинуть Венгрию. Октябрьские события послужили детонатором. Так или иначе, я переправил ее в Вену. И поскольку ей не хотелось оставаться в лагере для перемещенных лиц, я попросил Джона, который преподавал в Вене, пустить ее к себе на некоторое время.

Питер протянул Алекс чашечку кофе:

– Она довольно удачно изменила свою внешность в тот момент, когда пересекала границу, – свое дело она знала. Так что она выглядела на двадцать лет старше и на тридцать фунтов тяжелее. Помнится, Джон был просто потрясен тем, что такая неуклюжая и непривлекательная особа может быть шпионкой. – Он улыбнулся. – Его немало удивило и то, как такая некрасивая женщина может продавать косметику. До того момента, разумеется, пока она не разгримировалась. Истинная Анна ошеломила его. Думаю, он вряд ли вообще встречал таких женщин раньше в своей жизни. – Питер помолчал. – Джона воспитали… в очень строгих правилах…

– Вы знали его мать?

Их взгляды встретились.

– Я однажды встретился с нею, – сухо ответил Питер. Ему, похоже, не понравился вопрос. – Джон, несмотря на свои сорок лет, во взаимоотношениях с женщинами оставался двадцатилетним юношей. – Питер бросил взгляд на Алекс. – А у Евы, как говорят американцы, уже был опыт.

– Значит, Анна Фаркас… – медленно повторила Алекс и взглянула на собеседника, – умерла во время революционного переворота.

– Думаю, что именно таково и было ее намерение. И то, что об этом не известно ничего даже вам, ее дочери, свидетельствует яснее ясного, чего она хотела добиться, переменив фамилию. Вы совсем на нее не похожи, – продолжал Питер. – Да и на отца тоже – за вычетом роста, конечно, и ума, – галантно добавил он. – Критики очень хвалят ваш стиль!

– Спасибо.

– Вы пишете эту биографию по заказу?

– Нет. Мне хотелось сделать сюрприз матери. Она ни о чем не подозревает.

– У вас может получиться потрясающая книга, – заметил Питер. – И если вы заглянете поглубже, читать ее будут взахлеб. Рынок обеспечен – и вашей книге, и продукции вашей матери.

– Расскажите мне, пожалуйста, о Ласло Коваче.

– Я мало знаю о нем. Умный человек, убежденный антикоммунист. Он организовал подпольную организацию в Технологическом университете. Они добивались свободы политическим узникам, требовали тайных выборов на всех уровнях. Именно там группа студентов объявила о начале восстания… Это послужило сигналом: короткий сигнал, который должны были услышать во всем мире. Только мир заткнул уши, – в голосе Питера прозвучали горькие нотки.

– Можно сказать, что Анна Фаркас в те дни была религиозной?

– Нет, – ответил Питер. – Она всегда верила только в самою себя.

Они помолчали.

– И Ласло Ковач исчез?

– Насколько я знаю, да.

Они снова замолчали. Питер умел молчать. К тому же он понимал, в какой растерянности была Алекс от того, что услышала. Да, Ева тщательно заметала свои следы. И о том, что он рассказал сегодня, быть может, не знал никто, кроме самой Евы.

– А вы были на свадьбе? – спросила Алекс.

– Нет. Я тогда находился в Египте. Но я позвонил им спустя два месяца после возвращения в Лондон. К тому времени Еве уже удалось наладить свое дело – теперь ее клиентами стали жены английских, французских и американских офицеров. Она только старалась обходить как можно дальше русских, что вполне понятно. Ее дела сразу пошли хорошо – ведь Вена очень отличалась от Будапешта. Ева не теряла ни минуты. Она была восхитительна, насколько я помню. Очень счастлива и уже беременна. Помню, что она сказала мне, что у нее родится мальчик и она назовет его Питером. – Он улыбнулся. – Но родилась девочка.

– И вы больше ни разу не встречались с ней?

– Нет. Только с большим интересом следил за ее карьерой.

– А ее… любовник? Как вы думаете, что случилось с ним?

– Ну, после того как русские снова восстановили свое прежнее влияние, там произошла чистка. О многих людях ничего не слышно в течение тридцати лет, вряд ли можно надеяться на то, что их можно разыскать.

«Случайность это, которую так выгодно использовала Ева, или точно рассчитанный план?» – подумала Алекс.

– Скажите, а Фаркас аристократическая фамилия?

– Нет. Если бы она не оказалась связанной с человеком, относящимся к самой верхушке, ее досье было бы под литерой «К». А она перешла в другой разряд. Думаю, благодаря своему русскому покровителю. Если бы не он, ей бы ни за что не позволили заниматься тем, чем она занималась. Это было недопустимой вольностью – иметь свое дело – даже во время относительной вольности при Имре Наде. Я не знал ни одного, кто имел возможность заниматься тем же, чем она.

– А Черни?

Он помедлил:

– Это имя человека, написавшего такие дьявольски трудные вещицы для обучающихся игре на фортепьяно, но, в общем, тоже не такое уж редкое.

– Вы считаете, что ее привез в Будапешт русский?

– Скорее всего. Кажется, венграм в те времена не разрешалось переезжать с места на место. Но те, кто узурпировал власть, имели возможность устраивать все это.

Питер заметил, что рука Алекс, в которой она держала чашку с кофе у рта, слегка дрожала. Судя по всему, Александра Брент не имела никакого понятия о прошлом ее матери. И тут он осознал и тот факт, что имя дочери до сих пор не выплывало ни в каких статьях – а их было напечатано огромное количество – о Еве Черни. О ее сыне – сколько угодно. О дочери – ничего. Почему?

– Надеюсь, я хоть чем-то помог вам?

– Да. Благодарю вас.

Непонятно, каким образом, но Брюстер кое о чем догадался.

– Не судите свою мать так строго, – миролюбиво заметил он. – Вы ведь родились в том обществе, где не имеют понятия о том, что такое поголовная слежка и репрессии.

– Она никогда не говорила о Венгрии, – медленно проговорила Алекс.

– Ничего удивительного. Мне никогда не казалось, что в ней развито чувство патриотизма. Ее тянуло к иному миру, окно в который приоткрыл ей и я. Венгрия, увы, была слишком мала, чтобы дать возможность развернуться этому природному дарованию. А вот те, кто эмигрировал, сумели оставить о себе след. – Озорная улыбка заиграла на его губах. – Возьмите хотя бы для примера Габора.

– А я подумала о Бартоке, Кодаи и Мольнаре, – резко проговорила Алекс.

– Но и ваша мать тоже очень творческая натура в своей области. Разве не ей удалось создать настоящую империю косметики, начав с нескольких кремов, изготовленных Ласло Ковачем?

– Кто же возражает против этого…

«Да, – подумал Питер, – она дочь своего отца». Журналистская память выудила все, что он знал об Александре Брент. Закончила Кембридж, автор трех серьезных документальных книг. Он улыбнулся. Полная противоположность матери – чья жизнь была сплошной мистификацией. Неужто она собирается написать правду и выпустить джинна из бутылки?

Он изучающе смотрел на глубоко задумавшуюся Алекс. Некрасивая, слишком резкие черты лица. Судя по тому, как она держится и как себя ведет, серьезна и рассудочна. Что ж, у ее бабушки по отцу тоже был достаточно сильный характер, как бы ни исказили его сильные религиозные устремления. Забавно, подумал он, что природа зачастую обделяет такой внутренней силой мужчин и одаряет ею женщин. Анна Фаркас с детства была наделена железной волей. Иначе как бы она смогла добиться столь многого? Да, то же можно сказать и о Маргарет Тетчер и о Габоре. Гремучая взрывчатая смесь. Венгры всегда были непостоянные, пылкие натуры. А эта умеющая контролировать свои поступки молодая женщина – знает ли она что-нибудь о том, что такое страсть, кроме того, что о ней говорится в словарях?

Она подумала еще немного и, наконец придя к какому-то выводу, спросила:

– А есть ли еще люди, которые были в Вене в 1957 году, которые знали мою мать и с которыми я могла бы поговорить?

Питер потер подбородок:

– Прошло почти тридцать лет… и у меня такого рода работа, что я постоянно ездил с места на место, так что связи со многими людьми обрывались, – он подошел к столу и начал разбирать разбросанные в беспорядке бумаги, пока не наткнулся на толстую, в кожаном переплете записную книжку: – Не уверен, что их адреса не изменились, но попытаться стоит. Женщина по имени Марион Джилкрист. Ее муж работал в Вене в четырехсторонней комиссии. Одна из первых клиенток вашей матери. Попробую позвонить ей. Кто знает!

Миссис Джилкрист была удивлена и обрадована, услышав звонок своего давнего знакомого. Алекс слышала ее громкий, уверенный голос, раздававшийся в трубке, – Питер даже отодвинул трубку подальше от уха. Она согласилась встретиться с Алекс – та должна была прийти к ней и представиться журналисткой – и поговорить о Еве Черни.

– Хорошо помню ее, но вряд ли я добавлю блеска к образу вашей матери. Весьма самонадеянная особа. Она загнала своего мужа, как я загонял автомобили, – продолжал свой рассказ Брюстер. – Но зато она была всегда в центре всяческих сплетен и слухов. А взаимоотношения Евы с клиентами зачастую были очень доверительными, даже можно сказать, очень близкими. Я слышал, это нередко бывает в ее деле.

Алекс поднялась и протянула руку, чтобы попрощаться с Брюстером. Она даже не улыбнулась в ответ на его колкость.

– Спасибо, вы помогли мне, – проговорила она.

– Желаю успешно завершить книгу.

Он вызвал такси для Александры, на котором она смогла доехать до Барнета к Марион Джилкрист, и когда они прощались у садовой калитки, Брюстер сказал:

– Передайте, пожалуйста, Еве мои слова, – и он проговорил что-то на венгерском языке.

Алекс повторила его фразу.

– Она знает, что это означает, – пояснил Брюстер и загадочно улыбнулся.

Дом Джилкристов был солидным, редкие кусты зеленели на лужайке перед большим домом. Алекс еще не успела нажать на кнопку звонка, как дверь распахнулась и дородная женщина с голубыми глазами появилась перед ней:

– Судя по всему, вы и есть Александра Брент. Обычно я избегаю встреч с журналистами, но коли уж речь идет о Еве Черни, я с удовольствием помогу вам. Проходите.

Она провела Алекс во внушительного вида гостиную, отделанную ореховым деревом, указала ей на кресло перед электрокамином и сама села рядом.

– Большую часть своей жизни я провела в теплых краях, – сказала Марион Джилкрист так, словно была дочерью индийского раджи, – и до сих пор не могу привыкнуть к этому ужасному английскому климату.

Она все еще носила корсет, как было принято в годы ее юности, на ней было элегантное светло-зеленое платье, которое украшала небольшая брошка с настоящими изумрудами. Чем-то она напомнила Алекс тех дам, которые приходили в Челтенхэмский женский колледж на праздники и произносили скучные речи.

– Итак, вы пишете книгу о Еве Черни, – продолжала миссис Джилкрист. – Хорошо, что нашелся хоть один человек, который хочет рассказать всю правду об этой женщине. Я читала все, что писали о ней, но я-то знаю, кто она на самом деле. Очень умная авантюристка. И очень ловкая в отношениях с мужчинами.

Миссис Джилкрист покраснела еще больше, и Алекс осенила смутная догадка, что, возможно, и муж миссис Марион стал очередной жертвой Евы Черни.

– Меня особенно интересуют ранние годы ее жизни, – проговорила Алекс. – До 1960 года.

– Я знаю ее с 1957 года, когда она была беженкой, без гроша в кармане, но она очень мало рассказывала о своем прошлом. Уверяла, что из соображений безопасности вынуждена держать все в глубокой тайне. – Миссис Джилкрист снова фыркнула– это означало, что она не верила ни единому слову Евы. – Я следила, как она продвигается вверх с изумлением и одновременно недоумением. Она проделала долгий путь, прежде чем попала ко мне в дом и начала делать мне маникюр и макияж. Но уже тогда было ясно, к чему она стремится. Все, что только можно, она прибирала к рукам – в том числе и нескольких мужей моих приятельниц. – Судя по всему, рана, нанесенная Евой Черни, до сих пор причиняла боль миссис Джилкрист.

– Я слышала, что вы стали одной из ее первых клиенток в Вене.

– Только потому, что Питер рассказал мне о маленькой несчастной беженке с удивительными руками, и я попросила прислать ее ко мне. Нам с мужем в то время часто приходилось ходить на приемы, и мне необходимо было всегда быть в порядке. Должна сказать, она знала свое дело. Ее привела в ужас моя кожа – мы ведь до того провели много времени в Индии – и она прочла мне целую лекцию о том, как вредно действует на кожу избыток солнца – кожа сохнет и старится. Ева порекомендовала мне свои кремы. Они были довольно дорогими по тем временам, а сейчас и вообще стоят целое состояние, но должна сказать, насчет их свойств она оказалась права.

– Какой она была в то время?

– Очень красивой, очень… обаятельной. Но, насколько я могу судить, все это было тщательно продуманным. Мужчины, разумеется, падали при виде ее. Я вскоре заметила, что мой муж старается покончить со всеми своими делами к тому моменту, когда она должна была прийти ко мне. Она ловко умела с ними обращаться. И меня нисколько не удивило, когда я однажды, раскрыв журнал, увидела огромную статью про ее головокружительные успехи, хотя нет, это было уже значительно позже. С самого начала чувствовалось, что у нее большие запросы. Ей очень хотелось жить иначе, иметь дорогие вещи, драгоценности. Я видела, как она смотрит на мои вещи, на мои украшения… Но все это было ничто по сравнению с вещами, которые позже стала носить Ева.

– Упоминала ли она когда-нибудь о человеке по имени Ласло Ковач?

Марион покачала головой:

– Нет, при мне нет. Но она знала такое количество мужчин – что я, да и не только я, была просто поражена, узнав, что она вышла замуж за этого преподавателя. Мы считали, что она охотится за более крупной рыбой. – Марион улыбнулась. – Она и поймала ее позже.

Алекс заметила, как тень злобной зависти снова скользнула по лицу Марион. Не к той маленькой несчастной беженке, а к тому, чего ей удалось добиться в жизни: Ева Черни, Королева красоты, настолько возвысилась над респектабельной женой армейского бригадира, что стала недоступна для нее. И вот это-то выводило из себя миссис Джилкрист. Она принадлежала к числу тех людей, которые считают, что «каждый должен знать свое место».

Вскоре Алекс поняла, что толку от этого разговора будет немного. Все, что миссис Марион знала, было из области слухов, сплетен и всякого рода домыслов, основанных на зависти. Из ее рассказов выходило, что Ева не более чем шлюшка, которая ложилась под каждого мужчину, если это могло принести ей хоть какую-то пользу. А по вопросам, которые она задавала, можно было понять, что она с большей охотой старается выведать что-нибудь новенькое у собеседницы, чем сообщить ей что-либо толковое. И Александра, извинившись, покинула ее.

«Что ж, – думала она, возвращаясь в такси в аэропорт Хитроу, – даже одна встреча с Питером оправдывает поездку. Теперь-то я уж точно знаю, что Ева Черни – это вымысел, плод изощренного воображения. Очевидно, что моя мать скорее всего дочь земледельцев. Эх, если бы только у меня была возможность поговорить с тем русским, он бы мог много интересного порассказать. А этот Ласло Ковач? В каких отношених с ним была мать? Как ей удалось завладеть этими формулами? И до чего удачно получилось, что этот Ковач так своевременно исчез. «Мой отец был доктором», – усмехнулась Александра. Ложь. Но зачем она скрывает это все? И почему вышла замуж за тихого, терпеливого человека, которого презирала? Или же это был внезапный порыв? Они были такими разными. Неудивительно, что она оставила его так быстро, как только смогла. С ним она скучала. А свекровь ненавидела». Еще будучи ребенком, Алекс видела, как бабушка смотрит на нее ненавидящим взглядом. Но до самой смерти отца не знала, почему.

После смерти Джона Брента она была в таком стрессовом состоянии, что ее пришлось отвезли в госпиталь. Бабушка ни разу не проведала ее там. А когда Алекс вернулась в мрачный дом, то увидела, что бабушка собрала вещи для отъезда.

– Мы куда-нибудь собираемся? – испуганно спросила Алекс.

– Повидаться с твоей матерью.

Даже сейчас, через двадцать пять лет после того дня, Алекс снова пережила шок от услышанного. Ее покойный отец всегда говорил, что ее мать забрал к себе Господь Бог, а это означало, что мать Алекс умерла. На какую-то долю секунды Алекс охватил панический страх, что бабушка собирается и ее отправить к самому Господу Богу, и слезы вдруг закапали из ее глаз.

– Прекрати сейчас же плакать. Что такого в том, что я собираюсь отвезти тебя к матери?

– Но ведь мама умерла?! – всхлипнула Алекс.

– Мой сын солгал тебе. Твоя мать жива-здорова и удачлива, как бывают удачливыми все безнравственные люди. Она никогда не хотела тебя и сдала на руки моему сыну, когда ей подвернулся подходящий мужчина. И вот еще, что тебе совершенно необходимо знать. – Она склонилась над перепуганной и измученной девочкой, схватила ее за плечо так, что синяк держался потом несколько недель, и прошипела: – Мой сын не твой отец. Ты понимаешь меня? Ты не имеешь права называть его отцом, потому что он никогда им не был. Только один Господь Бог и твоя мать знают, от кого она тебя зачала. Твоя мать хитростью заставила моего сына жениться на ней, когда узнала, что носит ребенка во чреве. Она зачала тебя во грехе, и я не желаю больше видеть тебя в своем доме ни секунды. Ты поедешь к своей матери – и все дела. Она отвечает за тебя, а не я. И ей придется смириться с этим. Со временем она смирится с твоим существованием. А я – никогда!

Алекс невидящими глазами смотрела в окно на холм, что открывался перед нею, и переживала то же самое, что и переживала когда-то пятилетняя девочка – испуганная, растерянная и сбитая с толку. Ее отец – не ее отец, а ее мать вовсе не умерла, а просто ненавидит ее… Никогда в жизни она еще не чувствовала себя так одиноко.

– Хватит хныкать! – Бабушка – хотя, впрочем, теперь уже она не была бабушкой, – дала ей пощечину, чтобы привести в чувство. – И еще получишь, если не замолчишь. – Испуганная Алекс, получившая первый урок, притихла.

Воспоминание о том кошмарном ночном путешествии еще долгое время заставляло ее вскакивать с криком посреди ночи.

И вот теперь она раздумывала: кто же ее отец на самом деле? Русский? Человек из службы безопасности? Ласло Ковач? Или кто-то другой из того множества мужчин, которых приписывала Еве миссис Марион? Много лет она решительно отвергала всякую мысль о том, что ее отец не Джон Брент. Он был ее отцом. Он любил ее, оберегал, проводил большую часть своего времени с ней и защищал, главным образом от своей собственной матери:

– Если я услышу, что ты закричишь хоть раз на девочку, я тотчас уйду из дома и заберу ее с собой. – Алекс по сей день слышала, как звучал тогда его голос – тихо, но решительно. Вот почему бабушка предпочитала просто не замечать ее.

– А почему бабушка сказала, что я исчадие ада? – спрашивала она отца.

– Потому что у нее мозги набекрень. Не верь тому, что она говорит. Ты моя дорогая, ненаглядная Алекс, самая лучшая девочка в мире. Не обращай на нее внимания.

«Есть только одна возможность узнать, кто мой отец, – спросить об этом у матери, – решила наконец Алекс. – Если она хочет, чтобы я простила ее, пусть скажет правду. Если она католичка, как утверждал Питер, настало время исповедоваться». И тут Алекс отчетливо поняла, почему еще Мэри Брент терпеть не могла Еву – ведь та принадлежала римской церкви. «Сколького же я не знаю, – подумала Алекс. – Что ж, пора кончать с догадками. Мне нужны объяснения, дорогая мамочка. Мне мало, чтобы ты попросила прощения за то, что не замечала меня, сделала несчастной, отверженной. Я хочу знать, почему ты никогда не могла прямо взглянуть на меня. Почему в моем присутствии лицо у тебя всегда превращалось в ледяную маску? Это из-за меня? Из-за того, что я такая некрасивая, или из-за того, что тебя чем-то обидел тот человек, который был моим отцом? Если ты сможешь мне внятно рассказать, почему отвергла меня, я постараюсь понять и простить тебя».

«Да, – решила Алекс, – как бы там ни было, что бы там ни было, но сейчас наступило время узнать обо всем. Узнать о том, что было на самом деле».


10


Сейшельские острова и Швейцария, 1963–1965

Ева продемонстрировала мужу всю глубину и полноту любви в первые недели их медового месяца, который они проводили на крошечном островке на Сейшелах, в похожем на сахарно-миндальное пирожное домике, единственными обитателями которого были они сами. И в ту же ночь, душную и влажную, когда они приехали, Кристофер познал, что такое истинное наслаждение.

Ева терпеть не могла жару и влагу, мечтала только о прохладной, ароматной ванне, чтобы приготовиться к желанному моменту близости. Она поклялась, что эта ночь останется у него в памяти навсегда. Но Кристофер распорядился иначе.

– Давай поплаваем, – предложил он, снимая рубашку и сбрасывая туфли.

Пол в бассейне был выложен мозаикой – копией византийской – с изображением Нептуна в сопровождении плывущих рядом дельфинов. И когда Ева ступила на прохладный мрамор, ее муж нырнул в чистую, прозрачную глубину, к дельфинам. Вынырнув, он тряхнул головой и поторопил ее:

– Идем же!

Ева сквозь прозрачную воду видела его красивое обнаженное тело.

– Ну же… – позвал он ее снова. – Только не говори, что ты до сих пор ни разу не плавала голой.

– Но это так, – сказала Ева.

– Почему?

– Я не умею плавать.

Он замер от удивления. В том мире, в котором он жил, учили плавать точно так же, как танцевать, скакать верхом и играть в теннис.

Видя его удивление, Ева кротко проговорила:

– У меня не было времени учиться этому. Я все время работала…

И Кристоферу показалось, что Ева, несмотря на свою точеную прелестную фигурку, совершенную во всех отношениях – от пышной гривы волос до кончиков пальцев на ногах, – похожа на безутешного ребенка. И еще он подумал, что в ней есть что-то от бриллианта, игра света в котором зависит от того, какой гранью его повернуть. Он видел сказочную красавицу, опытную кокетку, чувственную роковую женщину и женщину, бесконечно увлеченную своим делом. Эта робеющая девочка – еще один из многих ликов Евы.

– Я научу тебя, – нежно проговорил он. – Это очень легко…

– В самом деле? – ее лицо озарилось радостью, как у ребенка, которому подарили необычную игрушку.

– Ну конечно… Раздевайся. Мы начнем прямо сейчас.

Ева огляделась:

– А что, здесь никого нет?

Кристофер засмеялся:

– Сейчас время ужина. Нам все приготовили, и мы сами накроем на стол. Муж и жена, которые присматривают за домом, ушли к себе. Но в любом случае, они – всего лишь прислуга. Они видят только то, что им положено видеть. Ты понимаешь, о чем я говорю?

Он вырос в богатой семье, где привыкли иметь дело с прислугой – то, чему Еве только предстояло обучиться. Не говоря больше ни слова, она расстегнула крючки на платье и позволила ему соскользнуть на пол. Под платьем у нее были кружевной лифчик, кружевные трусики и пояс. И под пристальным взглядом мужа она начала медленно раздеваться, словно устраивала стриптиз. Сначала она спустила шелковые чулки, потом расстегнула застежку на лифчике и повернулась к нему спиной, демонстрируя совершенной формы ягодицы. Раздевшись донага, она снова повернулась к нему лицом – чуть горделиво и в то же время застенчиво.

Кристофер почувствовал, как сердце его заколотилось в груди, как сокровенная плоть начала вздыматься.

Без одежды она была еще более соблазнительной. Ее груди были округлыми и тугими, соски, напрягшиеся из-за прохлады, темно-розового цвета. Ноги у нее оказались гораздо длиннее, чем ему казалось прежде, а треугольничек на лоне – таким же золотистым, как и ее волосы.

– Любовь моя, – он вдруг почувствовал, как пожар страсти охватил его. – Боже, ты так прекрасна… – и он, подплыв к ней ближе, встал и протянул вперед руки: —Прыгай, я подхвачу тебя!..

И Ева – с полным доверием – прыгнула вниз – в воду. Он бережно поймал ее и прижал к себе, ощутив тепло ее тела в прохладе воды. И только кончики сосков, упиравшиеся в грудь, были прохладными.

– О, как здесь тепло! – Ева, восхищенно засмеявшись, набрала в горсть воды и брызнула на себя. Теперь вся она, казалось, была усыпана драгоценными камнями.

– Боже! – выдохнул Кристофер, чувствуя, как начинает пульсировать кровь в теле и испытывая слепое желание немедленно погрузиться в ее тело. – Знаешь, мы отложим уроки плаванья, – сказал он быстро, – потому что я не могу… Я хочу… ты видишь… ты видишь, что ты делаешь со мной…

Его мужская плоть напряглась, отвердела и, казалось, пульсировала. И она инстинктивно поняла, что ей надо сейчас сделать. Ева, обхватив руками его шею, обвила ногами его торс, и он вошел в нее так, как ключ входит в замочную скважину…

Кристофер чуть не задохнулся от захлестнувшего его возбуждения. Глаза его заблестели, пальцы стиснули влажные груди.

Как только Ева почувствовала первый мощный толчок, она убрала руки с его шеи и вытянула их, слегка опираясь о края бассейна. Вода смягчала обрушившиеся на нее удары. Не было никакой подготовки, никакой предварительной игры, которая завершилась бы в тот момент, когда они оба почувствовали, что готовы приступить к главному, потому что Кристофера ослепило жгучее, алчное желание, которое он спешил удовлетворить.

Но Еву возбуждало его нетерпение, ощущение ходившей ходуном воды в бассейне, которая ласкала ее кожу, но более всего плоть ее мужа, которая, проникая в нее с такой неистовой силой, пронзала словно током.

Она чувствовала, как эта энергия плавит ее, заставляя раскрываться навстречу ему, завлекая его все глубже. Быстрые, мощные толчки участились, превратились в волны, набегавшие одна за другой, и вот мощный вал взметнул ее на вершину страсти:

– А-а-а-а-а!

Голова Кристофера откинулась, когда ее потряс первый оргазм, сотрясавший ее тело. Когда подступил следующий вал, Кристофер, чей опыт общения с беспрерывно оргазмирующими женщинами был не слишком обширен, был вне себя от полноты ощущения – лоно Евы сжимало, массировало, ласкало его невероятно чувствительную плоть, доводя и его до состояния экстаза. А когда она начала круговые движения бедрами, то сжимая, то отпуская его, Кристофер пришел в неистовство. Рыча и издавая утробные звуки, он заработал, как поршень. А она встречала каждый толчок своим собственным. Он чувствовал, как нарастает страшное напряжение во всем теле. И когда Еву сотряс третий приступ оргазма, торжествующий крик Кристофера походил на агонизирующий вопль:

– Боже, а-а-а-а-а! – и перешел в долгий, медлительный стон.

Все тело его напряглось, и взрыв был подобен мощному гейзеру и вызвал такое наслаждение, что на краткий миг сознание Кристофера отключилось. Ноги его вдруг ослабли, он обмяк и погрузился в воду, задыхаясь и тяжело дыша вздымающейся грудью, с закрытыми глазами и раскинув руки, словно корабль, только что выдержавший страшный шторм.

Ева лежала на краю бассейна. Сердце ее тоже колотилось, хотя и не так сильно, как у Кристофера. Для нее это было обычное состояние – испытывать по два-три оргазма подряд. Кристофер был, несомненно, опытным любовником, но и ему было еще чему поучиться. «Я научу его всему, – думала Ева, предвкушая удовольствие. – И покажу ему, как это делается… как можно продлить наслаждение».

Успокоив дыхание, Кристофер, окунувшись с головой, вынырнул и сел рядом с нею, запечатлев благодарный поцелуй на ее чувственных губах.

– Это было нечто, моя дорогая, – проговорил он. – Я чувствовал себя настоящим львом… У меня никогда не было так, чтобы оргазм наступал снова и снова… Мне казалось, что я вот-вот умру от наслаждения. Как ты добиваешься этого?

Ева улыбнулась.

– Нам есть чему поучить друг друга, – ласково потрепав его влажные белокурые волосы, сказала она. – Ты будешь учить меня плавать, а я, надеюсь, научу тебя, каким образом доводить женщину до полного изнеможения…

На какой-то момент мужская гордость и ревность взыграли в Кристофере:

– А что это был за мужчина, который давал тебе уроки любви?

Ева прижала палец к его губам:

– Разве имеет значение, кто обучил меня? Важно, чему я смогу обучить тебя…

Его матери достаточно было только взглянуть на сына – после возвращения из почти двухмесячной поездки сначала на Сейшелы, оттуда на Золотой берег в Австралию, далее – в Бали, а потом в Калифорнию, – чтобы понять, насколько он покорен своей женой. «Ева просто околдовала его, – подумала Эдит с некоторой горечью. – Я потеряла его, потеряла окончательно и безвозвратно».

– Ну как, ты счастлив? – спросила она, пытаясь сдержать свою ревность.

Кристофер, прежде чем ответить, серьезно посмотрел на мать:

– Я даже не понимал, что такое счастье, до встречи с Евой. Она дала мне то, о чем мужчина только может мечтать. Она мне и друг, и любовница, и жена. Она – воплощение женской сути и в то же время она – это она. – Он улыбнулся. – Ей очень подходит ее имя… Ева.

Как Ева и обещала, Кристофер не испытывал никакого чувства ревности к тому неизвестному мужчине, который обучил ее технике любви, – только благодарность за то, что она передала ему все, что знала. Он и понятия не имел, что занятие любовью может приносить такое эмоциональное и физическое удовлетворение. Расширение опыта в этой сфере делало и его более опытным человеком. Он хорошо понял, что Ева не будет жить по правилам, принятым в их обществе, что у нее есть свое собственное призвание, которому она будет следовать. Сначала Кристофер только посмеивался, когда Ева, описывая свою жизнь, воспринимала каждое обстоятельство, каждый случай как предопределение судьбы. А потом незаметно для себя разделил эту убежденность своей жены. Конечно, Кристофер не осознавал того, что та версия, которую Ева ему излагала, являлась, собственно, официальной версией жизни Евы Черни. Исключение составляли, пожалуй, только незначительные детали, неизвестные широкой публике. Ей удалось убедить его в том, что он единственный, кто знает о ней все.

И сама Ева ни разу не выказала никаких признаков ревности, когда они, как и положено, побывали у большинства его знакомых и друзей. Круг их был довольно тесным, и со многими из тех женщин, с которыми она знакомилась, у него были либо продолжительные, либо короткие интрижки. И ни разу Ева не испортила ему настроения, ни разу не дала ему понять, что не хотела бы встречаться с его бывшими любовницами.

– Ну как? – доверительно начал выспрашивать у Кристофера его друг Джо Харрингтон. – Так ли она хороша, как ее расписывают?

– Кто расписывает?

– Но, дорогой Малыш, ведь ты в курсе того, какой за ней тянется хвост? Не только ореол славы, но и весьма густой туманный след.

Кристофер без всякого выражения посмотрел на собеседника:

– Ева дала мне все, чего я мог желать, и даже более того. Ты даже не представляешь, когда все твои ожидания сбываются, Джо, – сказал он другу, а про себя подумал: «Они думают, что ты обжигаешь, как перец. Но завтра ты можешь быть холодной и острой, как клинок. Ты настраиваешь мое тело, как настройщик фортепьяно, и доводишь до такого состояния, когда, кажется, я готов умереть… только для того, чтобы снова чудесным образом возродиться и продолжиться в том же духе. Ты проделываешь такие вещи, от которых многие содрогнулись бы, но мы не знаем стыда. «Ничто из того, что доставляет наслаждение, не может быть грязным, – твердишь ты. – И даже то, что приносит боль, перестает быть болью, так ведь?! Радость, которую я заставляю тебя переживать и которую ты даришь мне, таится в каждой клеточке наших тел».

А после визита Евы к врачу, который удостоверил, что она забеременела, Кристоферу уже вообще нечего было желать. Подхватив Еву на руки, он закружился вместе с ней от радости.

– Но, – деликатно проговорила его мать, – хотя я очень рада – ты ведь знаешь, как долго я ждала внука, – меня беспокоит то, что Ева уже не девочка, а первый ребенок в ее возрасте…

– Еве тридцать лет, мама, – нетерпеливо заметил Кристофер. – А ты родила меня в тридцать четыре.

– Ты мой последний ребенок. До того у меня уже было трое.

– Что с того? У Евы прекрасное здоровье. Я тоже немного волнуюсь, но, думаю, все будет в порядке.

– Но ведь она, конечно же, снова займется своей работой.

– Ева не тот человек, который способен сидеть, сложа руки. Она будет работать, пока может. Не тревожься, мама, – сказал Кристофер тем голосом, которым он заговаривал, когда начинал закипать.

И мать перевела разговор на другую тему. То, чего не знал ни он, ни его мать, так это то, что ребенок, которого она ждет, – не первый в ее жизни.

Ева мечтала о сыне. И насколько ей была ненавистна мысль о первом ребенке, настолько ее воодушевляла мысль о рождении второго, потому что это был ребенок Кристофера. К тому же это сразу сильно укрепляло ее позицию. Ей не составляло труда догадаться, что Эдит Бингхэм отнюдь не в восторге от выбора ее сына. Она бы с удовольствием предпочла первую жену Кристофера, эту совершенную пустышку, поскольку, как она говорила своим дочерям, – «Барбара все-таки нашего круга». Но так или иначе, а Эдит была в восторге от того, что станет бабушкой и что в семье, возможно, появится наследник.

– Не стоит волноваться, – сказала Шарлотта матери. – У этой женщины все пройдет, как надо.

Ева находилась на шестом месяце беременности и много времени отводила прогулкам от виллы «Парадиз» к Женевскому озеру, отдыхая от суеты. Теперь она работала неполный день. Ребенок сейчас был ее главным делом.

В тот день Кристофер отправился в Париж рано утром. Там должен был состояться благотворительный матч. Кристофер был членом команды по водному поло. Дворецкий доложил Еве, что какая-то дама ожидает Еву внизу в холле.

– Кто она такая? Как она представилась?

Ева почему-то решила, что это одна из ее бывших служащих. Ей ни с кем не хотелось иметь дела, не хотелось нарушать покоя, а думать только о каких-то красивых вещах и о будущем сыне.

– Она не сказала, мадам. И заявила, что должна увидеться с вами. Что это очень важно, – он помолчал. – Она пришла с ребенком.

– Ребенок?

«При чем тут ребенок? Неужто у Кристофера есть на стороне ребенок?» – подумала Ева.

– Отошлите ее, – проговорила Ева твердо.

– Я пытался, миссис. Она заявила, что если вы не пожелаете встретиться с нею, то она сообщит свою историю газетчикам.

«Значит, начнет требовать денег, – с тоской подумала Ева. – Всегда так. Публичность мне, конечно, ни к чему. Все эти посетители знают, как я не люблю давать поводы для всяческих публикаций».

– Хорошо, – сказала она раздраженно, – проводите ее ко мне.

Когда Ева увидела, кто стоит перед ней, ее на какой-то миг охватил такой ужас, что руки сами инстинктивно схватились за белую вазу, стоявшую на столе. В эту секунду прошлое, которое она так тщательно выскоблила из памяти, снова вернулось к ней. Усилием воли она заставила себя оставить вазу, но пальцы ее снова сжимались в кулаки. Ева спрятала руки под плед, который укрывал ноги, и холодно проговорила:

– Мне бы следовало догадаться. – Это была Мэри Брент. За руку она держала девочку, однако же не глядя на нее, словно можно было таким образом вычеркнуть ее из жизни.

– Ну вот, – провозгласила Мэри, – настало время ответить за содеянное. Я привела твою ублюдочную дочь. – И, вырвав руку девочки, она толкнула ее вперед, так что та споткнулась и упала на колени.

Оттуда, снизу, девочка наблюдала за двумя женщинами, с ненавистью смотревшими друг на друга. На одну – с перекошенным от ненависти лицом, и на другую – такую красавицу, какой Алекс никогда в жизни не видела, – с ледяной маской на лице, словно и не заметившую ее появления.

– Мы пришли к соглашению, – проговорила эта холодная маска.

– Но это соглашение закончилось вместе со смертью моего сына. Мне ни к чему этот выродок. И я не буду держать ее у себя в доме ни единой минуты. Она твоя дочь. Она всегда была только твоей дочерью и останется ею. Ты ее мать. И мой сын не имеет к ней никакого отношения. Он не ее отец. Поэтому она должна быть здесь, с тобой. Здесь и останется. – Мэри Брент улыбнулась торжествующе.

Девочка в ужасе закрыла глаза.

– Здесь – это значит здесь. Я не позволю ее вытолкать отсюда. И кое о чем позаботилась, прежде чем прийти сюда. Я повидалась с одним джентльменом. Он настоятель лютеранской церкви, к которой я принадлежу. Я рассказала ему все о тебе и о твоем ребенке. Он будет позванивать время от времени – по своему усмотрению. И если ребенка не окажется в доме, если девчонка не будет жива-здорова, он позвонит мне, и тогда я все сообщу прессе. И тебе это не понравится, так ведь?

Женщина-маска хранила молчание.

– Ты должна понести наказание за содеянное – шлюха в красивых перьях… Я оставила все необходимые бумаги пастору. И если ты не выполнишь моих условий, твое имя будет красоваться на первых страницах всех газет. Ты ведь всегда этого хотела! Подумай, чем это грозит тебе сейчас, при твоем новом замужестве. Все увидят твое настоящее лицо, а не то, что ты нарисовала. Смотрите, какая красавица! Теперь-то ты не посмеешь отшвырнуть то, в чем не нуждаешься. Думаю, что не посмеешь, потому что хорошо знаю, какой предусмотрительной ты умеешь быть. И если ты не будешь заботиться о девочке, пастор позвонит мне – и ты представляешь, какой скандал разразится.

– Не забывай, – проговорила женщина-маска свистящим шепотом, – я больше не несчастная беженка.

– Я прекрасно знаю, кем ты стала. Ты шлюха, которая заставила моего сына жениться на себе, а потом сбросила ему на руки свое отребье. Ты заплатила ему, но не думай, что я собираюсь вернуть тебе хотя бы пенни из этих денег. Они все истрачены.

– Старая лгунья, – проговорила женщина.

– Тогда попытайся отнять их у меня! Подай в суд!

Молчание, воцарившееся в комнате, словно придавило девочку к ковру. Она не могла вынести тяжести той ненависти, которой были наполнены эти две женщины, и беззвучно заплакала. Слезы закапали на пальто – она осознала, что ненавидевшая ее женщина теперь бросает ее другой, которая не желает даже взглянуть в ее сторону. «Папа, – мысленно взмолилась она. – Папочка, где ты?»

Она видела, как ноги в больших кожаных туфлях тяжело зашагали к двери, и тотчас бросилась за уходящей Мэри Брент:

– Пожалуйста, не оставляйте меня… Я не могу здесь оставаться… Пожалуйста, возьмите меня с собой… Я буду хорошо вести себя, обещаю… И не буду плакать… пожалуйста, не оставляйте меня здесь…

– Иди к своей шлюхе-матери, – Мэри Брент оторвала пальцы девочки от своей юбки. – Пусть она ухаживает за тобой, это ее обязанность.

– Она даже не хочет смотреть на меня. Пожалуйста… не оставляйте меня здесь. – Перспектива остаться в этом чужом доме, с этой незнакомой женщиной, полной ненависти и враждебности, ужаснула девочку. Ее плач переходил в истерику, всхлипывания становились все громче и громче. Что она такого сделала, что вызывает такую ненависть, почему все отворачиваются от нее? Она так старается быть хорошей и плачет только в кровати, когда ложится спать и когда никто не может увидеть ее слез. Почему же никто не любит ее? Почему они говорят так, словно она неодушевленный предмет, который ничего не слышит, не видит и не чувствует…

– Ты остаешься здесь! – выкрикнула Мэри. И, уже держась за дверь, закончила, обращаясь к Еве: – Запомни, я буду следить. – И дверь за ней захлопнулась.

«Спокойно, – сказала Ева самой себе, бережно поглаживая ладонями выступающий живот. – Спокойно… – она закрыла глаза, глубоко вздохнула, устанавливая сбившееся дыхание и прислушиваясь к тому, как все ровнее и ровнее начинает биться ее сердце. А потом, по-прежнему не глядя на всхлипывающую девочку, сжавшуюся у двери, она вытащила руки из-под пледа и постучала пальцем по столу:

– Отойди от двери, – сказала она. И голос ее был таким, что девочка отшатнулась от косяка.

Когда вошел дворецкий, Ева проговорила:

– Эта девочка останется здесь на некоторое время. – Она по-прежнему не смотрела на дочь. – Накормите ее и приготовьте комнату. Из тех, что находятся на самом верху. И пришлите ко мне Элен.

– Да, мадам.

Дворецкий подошел к девочке, но та отпрянула от него.

– Иди с ним, – проговорила женщина. – Сейчас же! – Она только чуть-чуть повысила голос, но девочка тотчас взяла протянутую руку дворецкого.

Ева слышала, как затихают всхлипы. И вот наконец в комнату вернулась тишина. Ева прикрыла глаза, пытаясь снять волнение. Бесшумно вошла Элен – ее домоправительница.

– Тут появилась девочка, – проговорила Ева, – она здесь пробудет некоторое время. Надо, чтобы кто-нибудь присматривал за нею. Кого бы ты могла предложить?

– Может быть, Урсулу, – не выдавая своего удивления, предложила Элен… – Она сама из большой семьи и умеет хорошо обращаться с детишками.

– Тогда позови ее ко мне. Приготовьте для них обеих комнаты. Где-нибудь в дальней части дома, чтобы их присутствие не беспокоило меня. На самом верху. Позже я подумаю о постоянной няне. Посоветуйся с Жаком.

– Хорошо, мадам, – Элен оглянулась. – А у девочки есть какие-нибудь вещи?

– Понятия не имею, – проговорила Ева раздраженно. – Если нет, тогда подумай, что ей нужно. Реши сама все эти вопросы, только держи ее подальше от меня, ты поняла?

– Да, мадам, – Элен снова помедлила. – А как зовут девочку?

Ева ответила не сразу, а потом проговорила безразличным тоном:

– Брент. Александра Брент.

Ева ничего не стала рассказывать мужу, поскольку хорошо знала, насколько мало его интересует то, что творится в доме. Есть такой сорт людей, которые совсем не задумываются над тем, что происходит вокруг них. Его заботило только, не помешает ли плохая погода его занятиям спортом, отглажены ли у него рубашки и вкусно ли приготовлена еда. Ева также знала, что никто из прислуги не осмелится ничего рассказывать ему о происшедшем. Ева сама вела дом, точно так же и сама управляла свими предприятиями. Требования она предъявляла высокие, но и платила хорошо. «Пусть думают, что хотят, – решила она. – Дом достаточно большой. Верхние этажи – а девочку поселили на последнем, – как зарубежные страны, очень далеки и от меня, и от Кристофера. Скорее всего, он и понятия о них не имеет. Девочку не будет видно и слышно. А когда я смогу обдумать все спокойно, то решу, что делать дальше. А сейчас главное – это мой будущий сын. Я не могу себе позволить нервничать из-за всего этого».

Несколько дней спустя Урсула – девушка со свеженьким личиком, которая должна была присматривать за Александрой, – подошла к Элен.

– Меня очень беспокоит девочка, – сказала она. – Она не ест, не разговаривает. Сидит на одном месте и плачет по ночам. Все время. Я еще никогда не видела такого несчастного ребенка.

– А у нее есть игрушки?

– Да. Я купила ей куклу, несколько головоломок и цветных карандашей для рисования. Она даже не взглянула на них.

– Пойду, посмотрю, что с ней.

Алекс сидела в кресле. На ней было новое красивое платье, ее каштановые волосы были аккуратно причесаны. Но она была бледна и безучастна ко всему. Элен приложила ладонь ко лбу девочки. Температуры у нее явно не было.

– Иди сюда, – мягко попросила Элен, – ты даже не попробовала такой вкусный завтрак. Разве тебе не нравится мусли? Может быть, тебе чего-нибудь хочется? Я обещаю тебе, никто здесь не обидит тебя. За тобой будет присматривать Урсула. Она очень славная, ты увидишь.

Девочка продолжала сидеть, глядя в одну точку. Обе женщины переглянулись.

– Ей обязательно нужно бывать на свежем воздухе, – сердито проговорила Урсула. – Нельзя же постоянно сидеть в комнате. Почему ей нельзя погулять в саду?

– Так приказала мадам, – отрезала Элен. – Мы обязаны выполнять указания мадам.

– Но почему ее заперли здесь? И кто она такая?

– Не суй нос, куда не следует. У тебя есть работа, за которую платят хорошие деньги, надеюсь, ты хочешь ее сохранить?

Урсула кивнула.

– Вот и не лезь не в свои дела.

Но чтобы все-таки удовлетворить любопытство девушки, она проговорила:

– Наверное, эта девочка из обедневших родственников мадам. Наверное, осталась без родителей. – Она взглянула на Урсулу. – Девочка просила чего-нибудь? Или спрашивала о ком-нибудь?

– Нет. Я не слышала ни единого слова от нее.

– Может, она не понимает тебя? – И домоправительница снова обратилась к девочке тем же доброжелательным тоном. – Скажи нам, чего ты хочешь?

– Я хочу домой, – выговорила девочка тоненьким голоском.

– А где твой дом?

– Южный Уимблдон. Акация-авеню, дом номер двадцать семь…

– А кто там живет?

– Мама моего папы.

– А где твой отец?

– Умер… – и девочка всхлипнула. – Она сказала мне, что мой папа умер и что она больше не хочет жить со мной. И привезла меня сюда. Но я хочу домой. Я не хочу здесь оставаться.

– А где твоя мама?

– Папа сказал мне, что она на небесах, но…

– Но что?

Девочка покачала головой. Она боялась, что если она упомянет о той женщине внизу, которая так невзлюбила ее, то ее накажут.

– Вот видишь, – проговорила удовлетворенная домоправительница. – Это сиротка, бедная маленькая девочка. – Она взглянула на жалкое заплаканное личико и решила: – Давай спустимся на кухню. Если мы хорошенько попросим, может быть, миссис Бюншли приготовит вкусные тосты и нальет горячего молока. Только не шуми, хорошо? Мадам отдыхает, и мы не должны беспокоить ее.

– Я умею быть тихой, – сказала девочка. – Папа научил меня никого не беспокоить.

– Вот и умница. Тогда идем.

Они тихонько спустились по лестнице, которая вела прямо на кухню, откуда доносились вкусные ароматные запахи. Миссис Бюншли – шеф-повар, – полная, по-матерински приветливая женщина, заботливо захлопотала вокруг девочки. Скоро у нее уже были готовы тосты с маслом и цветочным медом. Девочка с удовольствием съела два.

– Ей плохо одной-то, без людей, – сказала миссис Бюншли сочувственно. – Ей нужна хоть небольшая, но компания, да, милая?

Девочка кивнула, продолжая отпивать молоко из кружки. Ей и вправду было так хорошо сидеть за большим деревянным столом, где эта уютная добрая женщина-повар, с маленькими сияющими глазками и ласковым голосом, излучала такое же тепло, как и большая плита, стоявшая посередине кухни.

С тех пор Алекс большую часть времени проводила на кухне. Миссис Бюншли позволяла ей брать кусочки теста и лепить из них пряники в виде человечков. Алекс с удовольствием помогала миссис Бюншли – чистила картошку или шелушила горох. Домоправительница постоянно была начеку, и при малейшем оживлении в той части дома, где жила мадам, тотчас давала знать об этом, и девочка поднималась к себе наверх. Алекс полюбила и Урсулу, которая радовалась представившейся возможности жить в таком доме, и увлеченно разгадывала вместе с девочкой головоломки, и рисовала вместе с ней человечков. Однажды она принесла ей книжки – уже ненужные ее младшим братьям и сестрам – и поняла наконец, чем можно порадовать девочку.

– Она – молодец, уже умеет читать, – сообщила Урсула остальной прислуге. – Отец научил ее.

– Такая умная девочка и так быстро учится всему, – заметила миссис Бюншли.

Какое-то время они все гадали, кто же эта девочка, кем приходится хозяйке и почему оказалась на вилле, но поскольку мадам ни разу даже не спросила про нее, Элен решила, что Алекс и в самом деле какая-то очень дальняя и бедная ее родственница.

И вот наступил день, когда Алекс заметила, что в доме происходит что-то необычное. Какое-то возбуждение, связанное с той женщиной, которую она почти никогда не видела, но чье присутствие постоянно ощущалось. Встав коленями на подоконник, Алекс выглянула из круглого окошка, расположенного как раз над входом в дом, и увидела подъехавший к дому белый фургон. Задние дверцы его распахнулись, и два человека вбежали в дом, держа в руках что-то узкое и длинное, а когда появились снова, она увидела на каталке фигуру, завернутую в одеяло. Заметив медно-золотистые волосы, Алекс быстро отпрянула назад, но никто и не подумал смотреть вверх, суетясь вокруг машины, которая почти сразу тронулась с места.

Через некоторое время Урсула взяла ее с собой вниз, где царило большое возбуждение. Жак, привратник, человек добрый, хотя державшийся очень важно, позволил ей спуститься с ним в большой прохладный подвал, откуда он взял несколько бутылок, стоявших рядками на стеллажах.

На вопрос удивленной Алекс Жак ответил, что в этих бутылках особенное вино, которое называется шампанским, и оно понадобится для того, чтобы отпраздновать важное событие.

– Сегодня у вас праздник? У кого-то день рождения? – спросила Алекс.

– Именно так. И если ты будешь хорошей девочкой, тебе тоже дадут попробовать глоточек.

Алекс сначала хотела сказать, что ее день рождения был две недели назад, но раздумала, поскольку боялась сделать хоть что-нибудь, что могло бы привлечь к ней внимание. Раньше, когда был жив папа, перед ней в день рождения ставили торт со свечками и дарили подарки. А в этот раз никто и не заметил, что ей исполнилось уже шесть лет.

Она была рада, что ей позволили сидеть на кухне и общипывать петрушку, когда дверь отворилась и вошел высокий светловолосый мужчина. Он выглядел очень оживленным и радостным.

– У меня родился сын! – объявил он. – Семь фунтов и две унции весом!

Со всех сторон раздались поздравления. Кристофер Бингхэм, довольный и радостный, с гордостью оглядывал собравшихся. Ему хотелось сообщить эту счастливую для него новость всем, даже слугам. С Евой все в порядке, мальчик крепкий и здоровый. Кристофер был на седьмом небе от счастья – только что его поздравила мать. Теперь в семье есть наследник.

«С того самого дня, как я встретил Еву, – распираемый счастьем, думал Кристофер с изумлением, – жизнь будто сама собой вошла в положенное ей русло».

Тут его взгляд натолкнулся на Алекс. Он шутливо округлил глаза и спросил:

– А кто это пришел к нам? – его не столько интересовал ответ, сколько желание разделить со всеми свое счастье.

Наступило короткое молчание, которое прервал Жак, ответивший неторопливо:

– Эта одна из младших сестриц Урсулы. Она пришла ненадолго навестить нас.

– Урсулы?

Жак указал пальцем на испуганную горничную.

– Ах, да!.. – Кристофер вспомнил, что несколько раз эта девушка попадалась ему в доме. – Что ж, пусть и она тоже выпьет за моего сына… Пусть все выпьют за здоровье моего сына, Жак!

– Шампанское уже поставлено на лед, сэр.

– Отлично… принеси и наверх пару бутылок после того, как вы разопьете парочку здесь. Мне хочется, чтобы все запомнили этот счастливый день.

Налили – на самое донышко бокала – и Алекс. Пузырьки газа ударили ей в нос, и она чихнула, рассмешив Кристофера Бингхэма.

Когда он ушел, Урсула спросила испуганно у Жака:

– Как ты думаешь, он обратил на нее внимание?

– Сомневаюсь, – спокойно проговорил Жак, устанавливая на подносе бутылки, которые собирался отнести наверх. – Сейчас его мысли находятся далеко отсюда.

– А если да, тогда нам придется сообщить мадам о том, что мы сказали хозяину, – миссис Бюншли покачала головой. – Мадам родила ему сына. Она так рада, что ей ни до кого нет дела. Да и к тому времени, как она вернется из родильного дома, хозяин позабудет обо всем.

Но случилось иначе. Еву с ребенком привезли домой. Их устроили в комнатах, где все уже подготовили к приезду, где имелось все, что только могло понадобиться ей или ребенку. В том числе и помещение для няни и медсестры по соседству. И вот тут Кристофер нечаянно выпустил кота из мешка.

– Нет, ты когда-нибудь видела такого красивого ребенка? – воскликнул он, склоняясь над колыбелькой сына. – Я, например, в жизни не встречал такого.

– Все родители считают своих детей самыми красивыми на свете, – ответила Ева, наслаждаясь тем, что стала матерью наследника Бингхэмов, и тем, что ее положение отныне становится непоколебимым. Она с обожанием смотрела на своего мужа – благодаря ему исполнилаcь ее давняя мечта. Она поднялась на последнюю ступеньку – ступеньку победителя в жизненных гонках. И именно Ева подарила мужу то, чего так давно требовала от Кристофера его мать – наследника рода.

– Нет, – возразил Кристофер, – ребенок красив не только с моей точки зрения. Спроси любого. Да хотя бы эту девчушку.

– Какую девчушку? – безмятежно переспросила Ева.

– Мне тут попалась одна на кухне, когда мы отмечали рождение нашего малыша. Одни глазищи и нос. Сестра Урсулы.

По его словам Ева сразу догадалась, о ком идет речь, и осторожно перевела разговор на другое:

– А ты собираешься и дальше называть сына малышом?

– Да, как и меня называли долгое время.

– Я не согласна. Пусть его называют только Кристофером.

Кристофер-старший не стал возражать.

– А когда мы сможем показать его матери?

– Как только я сама оправлюсь и смогу поехать к ней.

– Там мы его и окрестим. Как всех Бингхэмов.

– Как хочешь, дорогой, – кивнула Ева.

А вот то, что хотелось бы сделать ей, Ева определила со свойственной ей безжалостностью. Не только Урсула, но и Элен, и миссис Бюншли исчезли из жизни Алекс. Кончились путешествия на кухню, ожидание и вознаграждение за ожидание. Люди, которых Алекс полюбила, исчезли из ее жизни, как это уже было однажды. Словно существовал закон против тех, с кем она успевала сродниться. Снова она оказалась предоставленной самой себе. До тех пор, пока не явилась новая няня, Уилсон. Это была довольно живая, неглупая пятидесятилетняя женщина. Она была построже, чем Урсула, и глаза ее не светились тем мягким светом, как у миссис Бюншли. Но и не злая – главной ее заботой было то, чтобы Алекс следовала заведенным правилам. Но девочка поняла, что ее няня относится к тому типу людей, который она никогда не сможет полюбить. И так продолжалось до тех пор, пока не приехала мисс Паттерсон, которая должна была давать ей уроки. С ее появлением Алекс словно возродилась – она не только полюбила сама, но и, о счастье, полюбили наконец и ее. Няня Уилсон так и осталась для Алекс навсегда няней Уилсон. Зато Маргарет Паттерсон вскоре превратилась просто в Пэтси.

Как-то, когда Алекс устроилась на своем излюбленном месте – на подоконнике, она увидела, какая суматоха царит у дверей. Из дома к машине сновали слуги с чемоданами. Это означало одно: кто-то собирался уезжать.

– Что там такое творится? – спросила Алекс у няни Уилсон.

– Мистер Кристофер хочет отвезти сына в Америку.

– А мне тоже придется поехать с ними?

– Нет, мы останемся здесь.

– А остальные?

– Кое-кто из прислуги – кто будет готовить, стирать, убирать дом, – тоже останутся с нами.

– А мисс Паттерсон?

– Разумеется, она останется здесь.

– А госпожа когда-нибудь вернется сюда?

– Ну а как же! Ведь это ее дом.

Чуть позже няня Уилсон говорила с Маргарет Паттерсон:

– Вопросы, сплошные вопросы, и, надо сказать, я бы тоже не отказалась получить на кое-какие из них ответы. Вам отдали какие-нибудь распоряжения относительно девочки?

– Только заниматься, как и прежде. И слава Богу, потому что она занимается с большой охотой.

– Да, она совершенно не похожа на нынешних детишек. Непривычно тихая и смирная для шестилетнего ребенка.

– Но тем не менее весьма сообразительная. Мне еще не попадались дети, которые бы учились с такой жадностью и с таким интересом. Она учится с наслаждением.

– А что ей еще остается делать? У меня такое впечатление, что девочка очень одинока, вряд ли она была кому-нибудь нужна.

– Мне тоже так кажется.

Но именно ей, Пэтси, когда они сблизились, Алекс рассказала о себе всю правду. Про то, что ее отец всегда уверял, что мать Алекс умерла. А Мэри Брент – Алекс никогда не называла ее бабушкой – почему-то привезла ее сюда, на виллу, и сказала, что рыжеволосая женщина – Пэтси заметила, что даже упоминание о ней повергает Алекс в ужас, – это и есть ее мама. И она совсем не умерла, а, наоборот, очень даже жива.

– Ты ведь никому ничего не расскажешь? – спрашивала ее Алекс. – Не думаю, что я нравлюсь ей, и я боюсь, что она выгонит меня отсюда. А теперь мне этого совсем не хочется.

– Никто не собирается тебя выгонять, – успокоила ее Пэтси. – Ты будешь жить здесь, и за тобой будет присматривать няня Уилсон, а заниматься ты будешь со мной. Ни единая душа ни о чем не прознает. Это будет наша с тобой тайна.

Алекс рассказывала и про Мэри Брент.

– Никто не любит меня, – грустно призналась Алекс. – Даже Мэри. Когда папа умер, она сказала, что я – плод греха. Почему? Разве я плохая?

– Конечно же, нет. У этой Мэри Брент устаревшие представления о жизни – только и всего. Так частенько случается со старыми людьми. – Но ты ведь не старая? – с нежностью глядя на Пэтси, спросила Алекс.

– Не такая уж молодая, детка, но надеюсь, что и не очень старая.

И чудесные денечки потекли один за другим. С тех пор как умер ее отец, Алекс впервые снова почувствовала себя счастливой.

Но через четыре месяца все вернулось на круги своя – приехали хозяева. И Пэтси снова следила за тем, чтобы Алекс никому не попадалась на глаза. Они занимались с девяти до часу дня, а потом с черного хода спускались в сад, и Пэтси рассказывала, как называются цветы в саду, кустарники и деревья. Иной раз они оставались на лужайке и читали там под деревьями, играли в прятки или даже бегали наперегонки. И вдруг однажды их обеих позвали к хозяйке.

– Мадам хочет видеть девочку, – важно заявила няня Уилсон. – Переоденься в самое лучшее платье. И поторопись, нельзя заставлять мадам ждать.

Алекс, побледнев, взглянула на Пэтси широко раскрытыми от ужаса глазами.

– Ей хочется узнать, как идут твои дела, – успокоила ее Пэтси. – Посмотреть, как ты выросла и похорошела, я уверена.

– Идем со мной, – попросила Алекс… – Пожалуйста.

Маргарет Паттерсон взглянула на Уилсон – та кивнула.

– Так, наверно, будет лучше, – сказала она. – Встреча пройдет спокойнее.

Когда они подошли к дверям, няня взяла Алекс за руку и ввела в комнату мадам, отделанную зеленым с золотом. Сама мадам сидела в большом золотом кресле. Вместе с ней в комнате находился еще один человек – пожилой мужчина, одетый в черное.

– Вот ребенок, – без всякого выражения проговорила рыжеволосая женщина.

Мужчина улыбнулся и протянул руку.

– Значит, это и есть Алекс, – сказал он. – Подойди поближе. Дай я погляжу на тебя.

Алекс посмотрела на няню, которая слегка подтолкнула ее вперед:

– Иди же и будь вежливой, как я учила тебя.

Алекс шагнула вперед и вежливо поздоровалась с незнакомцем.

– Ну хорошо, – добродушным тоном проговорил мужчина. – Ты стала уже совсем большой симпатичной девочкой. – И он начал расспрашивать Алекс о том, сколько ей лет, что ей больше всего нравится делать и молится ли она каждый вечер перед сном. Алекс кивала. Он очень осторожно расспросил ее и о том, как она себя чувствует. Хорошо ли ест. Счастлива ли. Кто присматривает за ней.

– Няня Уилсон и Пэтси, – ответила Алекс.

– Няню я вижу, а где же Пэтси?

И когда появилась Пэтси, то ей тоже – как и няне– было задано несколько вопросов. Все это продолжалось не очень долго, и Алекс показалось, что рыжеволосая женщина, которая смотрела все это время в окно, на самом деле слышала каждое слово.

После того как их отпустили, Алекс устремилась вперед, чтобы поскорее оказаться в той части дома, где она чувствовала себя в безопасности, но все-таки она расслышала, как няня и Пэтси переговариваются между собой.

– Что бы это могло значить? – удивлялась няня Уилсон, сгоравшая от любопытства.

– Наверное, это какой-нибудь ее опекун, – предположила Пэтси.

– Да, он расспрашивал обо всем, – и, помедлив, няня добавила, – нет, хотела бы я, чтобы кто-нибудь объяснил, в чем тут дело.

А Пэтси размышляла о Еве Черни. Эта женщина ни разу даже не взглянула в сторону девочки, не сказала ни одного слова. Она делала вид, что всего лишь исполняет некий долг и ничего более. «Наверное, она через некоторое время пришлет за мной», – решила Пэтси. Но вызова так и не последовало.

И жизнь в доме как бы снова раскололась и потекла, разделившись на два не пересекавшихся потока. В одной жизни царствовал ребенок, которому отдавалось все внимание и вся любовь. Его няня и горничная были француженками и не говорили по-английски. Пэтси, которая довольно бегло говорила по-французски, не обращала внимания на их высокомерные выходки. Частенько бывало, когда она с Алекс прогуливалась по саду и вдруг встречалась с французской няней мальчика, та тут же сворачивала на другую аллею, или когда горничная, сталкиваясь с миссис Паттерсон и Алекс на лестнице или в дверях, отскакивала в сторону, словно боялась прикоснуться к ним.

Об Алекс заботились, ей покупали красивые платья, в ее комнате всегда было убрано, но на родительскую ласку и намека не было. Няня Уилсон по-своему была добра и внимательна, но всю свою любовь Алекс обратила на Пэтси. И добрая умная Пэтси отвечала ей тем же.

Самое лучшее время было то, когда они были предоставлены сами себе. Это случалось, когда Ева уезжала куда-нибудь по делам вместе с сыном. Тогда наступал настоящий праздник. Алекс могла шуметь, сколько хотела, бегать взад-вперед по деревянной лестнице на третий этаж, а затем снова на первый, где повсюду были расстелены ковры, совать нос на кухню – что ей очень нравилось, потихоньку утаскивать лакомые кусочки прямо из-под рук повара. Она, смеясь, носилась по саду вместе с Карро – огромной собакой, которая принадлежала Леону, главному садовнику. Когда приезжала мадам, Карро тоже исчезал из поля зрения. Очередное появление мадам слуги встретили с особенным воодушевлением, поскольку стало известно, что она снова зачала, а хозяин сам не свой от счастья. По этому поводу тотчас после приезда было устроено празднество. Весь дом сиял, объятый светом, играл оркестр, голоса гостей доносились до верхнего этажа дома. Чаще всего в этом гуле слышался громкий смех мадам и ее мужа. Про Алекс все словно забыли. Мадам не вспомнила о ней и тогда, когда отметили ее день рождения. У Алекс на столе в тот день стоял пирог со свечками, она получила и подарки – их было всего три. И как всегда – ничего от мадам.

Но однажды наступил день, когда ставший привычным ход вещей нарушился. Ева занималась своими делами, а ее муж улетел в Америку для участия в больших соревнованиях по игре в поло на Палм-Бич. В этом не было ничего необычного: он летал через Атлантику чаще, чем Пэтси ездила в свой родной Тонон. Алекс у себя в комнате пила чай с кексом, когда услышала крики. Крики были страшными и протяжными, словно кого-то терзали на дыбе.

– Что такое?! – няня Уилсон бросилась к двери, выбежала в коридор и перегнулась через перила.

Крики стали еще громче, еще пронзительнее.

– Что-то там очень скверное произошло… – решила Уилсон. – Допивай чай, а я спущусь вниз и погляжу, что стряслось.

Алекс послушно допила чай. Но поскольку няня так и не появилась, Алекс вышла из комнаты, перегнувшись через перила, посмотрела, что творится внизу. Крики не умолкали. «Наверно, кто-то сильно ушибся», – решила про себя Алекс и, вернувшись в детскую, устроилась на своем любимом месте на подоконнике и открыла книгу, наверное, уже раз в третий перечитывая так полюбившуюся ей «Ласточки и амазонки».

Неожиданно крики раздались прямо у входа, под окном, у которого она сидела. Алекс встала на коленки и выглянула наружу. Рыжеволосая женщина, одетая в тончайшее розовое платье, которое, развеваясь, летело за ней следом, сбежала с крыльца в сад. Лицо Евы уже не напоминало ледяную маску, совсем напротив. Продолжая кричать, мадам бежала, не обращая внимания на клумбы, прямо к озеру. Несколько человек – мужчины, женщины, среди них и няня Уилсон – выскочили следом за нею.

– Она побежала к озеру, – крикнул кто-то из них. – Ради Бога, ее надо остановить…

Один из лакеев – проворный молодой человек – бросился ей наперерез, а остальные гуськом бежали по дорожкам вслед за мадам, напоминавшей сейчас персонажа сказок – привидение, предвещающее смерть.

А потом эта процессия проследовала назад. И Алекс снова могла сверху разглядеть все. Сильный молодой человек шел впереди. Он нес на руках рыжеволосую женщину, руки которой бессильно свисали вниз, а сквозь разметавшееся пламя волос проступало белое, как полотно, лицо. Идущие за ними говорили сразу на нескольких языках – от волнения каждый заговорил на своем родном. Потом дверь за ними захлопнулась.

Алекс знала, что бесполезно расспрашивать о чем-либо няню, когда та поднялась наверх. Она долго не могла заснуть. Лежа в постели, она гадала, что бы такое могло заставить так испугаться рыжеволосую хозяйку дома.

На следующее утро вернулась Пэтси. И няня о чем-то ей тихо принялась рассказывать. И хотя Алекс находилась довольно далеко от них, ей удалось разобрать несколько обрывков фраз:

– …никогда прежде не видела такого истерического припадка. Она металась по дому, рвала на себе одежду, разбивала вещи, царапала грудь и все время твердила только одно слово —…нет…нет…нет! Ее пытались удержать, но только Фредерик сумел схватить ее. Но вы бы видели его лицо после этого – он был исцарапан, словно сражался с дикой кошкой.

– Шок, – сказала Пэтси.

– Так что мы оказались там вовремя и смогли увести ее назад в дом. Конечно, это такая трагедия. Совсем еще молодой человек, всего тридцать восемь лет. И ничто не предвещало несчастья. Хорошо хоть он умер мгновенно…

Сквозь опущенные веки Алекс видела, как няня метнула в ее сторону быстрый взгляд.

– …он уже однажды падал с лошади и сломал ключицу. Но в этот раз копыто ударило его в висок, – миссис Уилсон, поцокав языком, продолжала… – Боюсь, что у нее может случиться выкидыш… Все же в Англии женщина никогда бы не позволила себе такое. – Она неодобрительно покачала головой. – Ни при каких обстоятельствах. Всегда надо держать себя в руках.

На следующий день они опять шептались с Пэтси:

– …ночью…ребенок…говорят, тоже мальчик…бедняжка…и муж, и сын. Господи Боже мой, подряд две таких потери.

«Потеря… ребенок…» Два этих слова заставили сердце Алекс забиться. А вдруг рыжеволосая женщина захочет и ее тоже потерять? Это означало, что из ее жизни исчезнет Пэтси, ощущение безопасности, покоя и мира.

Пэтси тотчас заметила, что Алекс взволнована и не может проглотить подкативший к горлу комок.

– Что такое? – спросила Пэтси.

– Я не хочу, чтобы меня тоже потеряли, – прошептала Алекс. – Я не хочу, чтобы меня отправили отсюда…

– Никто не собирается тебя никуда отправлять. То, что произошло, не имеет к тебе никакого отношения – повторяю еще раз – никакого отношения! Это несчастный случай – вот и все. Мистер Бингхэм погиб, и мадам страшно огорчена. Она ждала ребенка, но он тоже умер.

– О! – вздохнула Алекс. – А мне показалось, что она потеряла его, и я боялась, что она рассердится на меня. Решит, что это все из-за меня.

А Пэтси подумала о том, что хозяйка никогда не вспоминает о девочке. Она видит ее только в те дни, когда приходит мужчина в черном.

– Нет, – ответила Пэтси, – мадам не на тебя рассердилась. Но мы должны вести себя потише, потому что она больна и ей нужен покой.

– Я буду сидеть тихо, как мышка, – облегченно вздохнув, проговорила Алекс.

«Да, это ты умеешь, – подумала Пэтси. – Но не исключено, что случившееся заставит твою мать вспомнить о том, что у нее есть и дочь. Хотя, зная ее, трудно поверить в хорошие перемены».

Пэтси оказалась права. Ева Черни и ее сын отправились в Америку, где мистера Бингхэма должны были похоронить в семейном склепе. И она не скоро вернулась на свою виллу.


11


Швейцария, 1988

Новые сведения о жизни матери поставили Алекс в тупик. И дело здесь было не в том, что именно узнала Александра. То, как вела себя юная Анна Фаркас, вполне соответствовало тем представлениям о Еве, которые давно сложились у ее дочери. Она ничуть не удивилась тому, что мать использовала мужчин в своих целях. Иначе нельзя было понять и объяснить, каким образом неопытная девушка могла заняться делом, которое требовало высокой квалификации и знаний. Зато Ева великолепно знала, как вести себя в постели. «И незачем всплескивать руками и повторять: «Как она могла!» – убеждала себя Алекс. Могла, потому что, в отличие от меня, у нее есть к этому способности. И окажись я на ее месте, мне бы пришлось изыскивать другие способы, поскольку ни мое лицо, ни фигура не были бы востребованы на этом рынке. Тогда что же так потрясло меня? То, что один из ее покровителей оказался русским? Один из оккупантов родной страны Евы, которых так ненавидели в Венгрии? Или то, что другой ее любовник числился в местной полиции? Ну а если снять с них форму? Чем они будут отличаться от других мужчин? Но Анну Фаркас как раз и привлекала их форма. Вернее то, что она символизировала. Власть. У нее не было ни семьи, ни денег, ни друзей. Только она сама и дар, полученный от Господа Бога, – красота, благодаря которой она только и могла добиться власти».

«Неудивительно, что Ева не смотрела никогда в мою сторону, – думала Алекс. – Как может Венера Боттичелли смотреть на монстра».

Зная свою мать, Алекс предположила, что Ева предпочла забыть о своем прошлом совсем не потому, что стыдилась его, а потому, что это могло шокировать тех ее клиентов, которым она поставляла свою продукцию. Вот почему официальная биография ее начинается с 1960 года. На все расспросы о том, чем Ева Черни занималась до того и как жила прежде, следовал легкий вздох и взмах рукой: «Я не так стара, чтобы иметь такую длинную историю». Неудивительно, что красота занимала такое место в ее жизни: с ней Ева пришла в мир, и красота всегда оставалась залогом ее успеха. Только одно существо никак не вписывалось в тот круг совершенства, который творила Ева. Это была ее собственная дочь. Поэтому она так и злилась всегда!

«Тогда почему же она не отправила меня куда-нибудь в другое место? Если я постоянно напоминала ей о чем-то неприятном, о том, что она хотела бы забыть? А может быть, под ее нежеланием даже взглянуть в мою сторону скрывалось что-то другое?»

И точно так же, как в детстве, несчастная, измученная мыслями Алекс снова пришла к неутешительному выводу, что мать не могла смотреть на дочь только из-за того, что не выносила ее жалкого вида. Где-то в глубине души Алекс запечатлелись слова Мэри Брент: «Тебя пометил сам Сатана». Но сколько она ни глядела в зеркало, она не могла найти этого знака, – после чего пришла к выводу, что все дело просто в том, как она выглядит. Ей помнилось, как бабушка говорила отцу: «Да, в мать она не пошла. Красота и уродство! Какое сочетание!» Джон пришел в такое негодование, в каком Алекс его никогда не видела прежде. Он закричал на свою мать, требуя замолчать и никогда не говорить при девочке подобных вещей. Мэри Брент перестала говорить об этом при сыне. Зато когда его не было, она не упускала случая уколоть Алекс. И к тому времени, когда Алекс оказалась у матери, она уже уверилась в том, что ее никто и никогда не сможет полюбить, потому что она уродлива. Урсулу, Элен и миссис Бюншли отослали из-за того, что они подружились с ней. И няня Уилсон тоже всякий раз начинала ворчать, когда замечала, что Алекс стоит перед зеркалом, и не раз повторяла ей, что в один прекрасный день, она увидит там сатану.

«Да, видно, всю жизнь жить мне с этим, – подумала Алекс. – А может, дело вовсе не в этом? Может, она не выносила моего вида, потому что я напоминала о том, что она хотела забыть?» Она порывисто вскочила и принялась мерить шагами маленькую гостиную. «Сила бессознательного в человеке безмерна, неистребима, – думала Алекс. – Она может ослепить, парализовать, сделать человека глухим ко всему. Может быть, я ошибалась, и Ева не переносит меня не из-за того, что я своей некрасивостью нарушаю гармонию в ее мире красоты, и не потому, что я напоминаю о том, о чем она сама предпочла забыть. Ева, не отдавая себе отчета, не переносит меня такой, какая я есть».

И Алекс сделала то, что делала только в крайних случаях. Подошла к зеркалу и посмотрела на себя. Длинное, лошадиное лицо, выступающий подбородок, высокие скулы, большой нос. И неопределенного цвета глаза: то зеленые, то карие, в крапинку, как у форели. Правда, брови четко очерчены – ей никогда не приходилось выщипывать их. «Рот большой, но хорошей формы, – попыталась она приободрить себя, но итог все равно получился малоутешительный. – Может быть, я выгляжу так непривлекательно еще и потому, что я мало улыбаюсь?» – подумала она и попыталась растянуть губы. В этой улыбке было так же мало жизни, как и в бумажных цветах. Нет, дело было не в улыбке…

Подавленная Алекс вернулась на свое «сиденье мыслителя» – на подоконник, на котором провела столько времени в детстве. До чего же это все несправедливо! Ни для кого не имело значения, что скрывалось за ее неинтересной внешностью. Ее ум, ее чувство юмора, талант – все это меркло. А мать никогда ни в чем не испытывала нужды только по той причине, что судьба одарила ее красотой. Если бы она хоть чуточку походила на меня, насколько по-иному сложилась бы ее жизнь. Насколько упорнее ей пришлось бы работать, насколько вообще тяжелее пришлось бы ей в жизни. И всего бы надо было бы добиваться самой, потому что мужчины уже не проявляли бы к ней никакого интереса. Осталась ли бы она в таком случае такой же самонадеянной? Или же стала бы такой же неуверенной, как сама Алекс?

«Вся твоя беда в том, – заметил как-то Алекс ее коллега, гомосексуалист, – что ты воспринимаешь себя только как личность. А если ты сама себя не ценишь как женщину, как же в таком случае другие смогут ценить ее в тебе? Я понял, что ты необычная женщина. Но ведь и я необычный мужчина. Разница между нами в том, что я осознал, кем являюсь, и в согласии с этим живу. А ты убедила себя в другом и поэтому не способна сама ничего предпринять. Ты абсолютно не права! Если ты несчастлива – значит, тебе надо что-то изменить в своей жизни».

«Легко сказать, но трудно сделать, – подумала Алекс. – Давнюю привычку трудно искоренить. Мой ум – мой дом. А тело – просто то, что надо подкармливать, одевать и содержать в чистоте.

И тем не менее я жива. А Крис, который получал всю ту любовь от матери, о которой я не смела и мечтать, умер. А ведь, видит Бог, он был красив. Люди на улицах оборачивались, когда видели их вместе. И это ей страшно нравилось. Зато как ловко она избегала появляться на улицах со мной. Ладно, может быть, и вправду не мне осуждать ее, но до чего же это было обидно!»

«Ну хватит! – оборвала себя Алекс. – Довольно! Чем больше я узнаю, тем больше шансов разобраться во всем до конца».

Следующий человек на пути следования Евы к вершине славы и успеха – Генри Бейл, которого она неизменно называла «мой дорогой друг и наставник». Не он ли сотворил духи «Суть Евы»? А если да, то чем расплатилась Ева? Натурой? В конце концов он тогда числился в списке ведущих парфюмеров мира.

В поисках ответа Алекс перерыла все книги о парфюмерии в шкафу у матери, ее внимание привлекла та, где говорилось о значении запахов в мире красоты. Сама не заметив, она погрузилась в завораживающий безбрежный мир, о существовании которого даже и не подозревала. Например, Алекс понятия не имела о том, что Клеопатра, судя по всему, написала первое руководство о том, как стать красивой. Узнала о том, какими косметическими средствами пользовались греческие куртизанки – гетеры. Впервые услышала о том, что римские красавицы раскрашивали зубы. Но настоящее потрясение Алекс пережила, наткнувшись на книгу Овидия «Искусство любви». Не просто потому, что в библиотеке у Евы оказались эротические стихи, которые она, несомненно, перечитывала не раз, что было видно по заметкам на полях – привычка, вызывавшая отвращение у Алекс. Для нее книги всегда являлись чем-то живым. Но краткие замечания Евы сами по себе поразили ее. Например, высказывание, подчеркнутое карандашом. «Разве я не твердил тебе: «Перестань красить волосы. И вот теперь тебе уже больше нечего красить». Ева на полях сделала коротенькую приписочку: «Она могла бы красить волосы и не облысеть, если бы пользовалась моими красителями».

Алекс поймала себя на том, что невольно усмехнулась: она никак не ожидала, что Ева способна на проявление какого-либо чувства юмора. Оторвав глаза от книги, она невидящими глазами уставилась в окно. «А ведь по сути, – думала Алекс, – я ее совершенно не знаю. Это моя мать. Но она для меня как загадочная марсианка».

Алекс встряхнулась, отгоняя посторонние мысли, и снова погрузилась в странный завораживающий мир – рассказ шел о раннем периоде христианства, когда мужчины пользовались косметикой и когда шли споры о том, как выглядит Господь Бог. Чтение так увлекло ее, что она прослушала удар гонга, призывавший к ланчу. Макс зашел за ней и удивленно покачал головой:

– Что, принимала очередную порцию печатного слова? Ну что ж, это, несомненно, лучше, чем наркотики.

Алекс подняла на него глаза:

– А ты знал о том, что для Чосера идеал красоты могла олицетворять только безбровая женщина?

– Нет, но теперь знаю.

– А я и представления не имела, что у матери такое дивное собрание книг. Но ведь мне было запрещено переступать порог этой комнаты, так что ничего удивительного в этом нет. А вот еще, взгляни – книга Хью Платта «Услада дам», опубликованная в 1602 году. «Чтобы отбелить лицо и стать красивее, умывайтесь розмарином, кипяченным в белом вине. Вы будете неотразимы». Разве это не прелестно?

– В зависимости от того, собираешься ли ты последовать этим советам или нет.

Он чувствовал, что привычный холодок сдержанности все равно сохранялся в глубине души Алекс, несмотря на внешнюю оживленность. Тем не менее она усмехнулась и коротко ответила:

– А почему бы и нет, если это возымеет действие?

Макс не часто отпускал замечания по поводу внешности Алекс. Она знала, что она для него всего лишь Алекс, которую он знал как облупленную, изучил ее как самого себя, так, что, можно сказать, едва замечал ее. Правда, не настолько, чтобы перестать бранить из-за ее упорного нежелания сбросить с плеч гранитную глыбу, которую она сама на себя взвалила. Ему, тонкому ценителю женской красоты, никогда не приходило в голову, как может ранить Алекс то, что он не воспринимает ее как женщину.

И вот теперь – под влиянием того, что она узнала о матери, словно при вспышке молнии, Алекс поняла, что вовсе она не уродина, какой привыкла себя считать, и потому заслуживает внимания мужчин.

Того же Макса, к примеру. Свет нового знания позволил ей взглянуть на него совершенно другими глазами. И он предстал перед ней не таким, каким она видела его раньше – дорогим ее сердцу, добрым Максом – дядей Максом, как она называла его до тех пор, пока он не объяснил, что между ними не такая уж большая разница в возрасте, – а просто Максом Фабианом – привлекательным во всех отношениях мужчиной.

– Что такое? У меня вырос второй нос? – спросил он, заметив, как Алекс смотрит на него.

Она никак не могла прийти в себя:

– Нет… просто так… я подумала… – ее вдруг обдало жаром.

Макс обошел вокруг стола, наклонился и накрыл ее руку ладонью. Она невольно посмотрела на его плечи. Рукава рубашки были закатаны наверх, выше локтей, так что она могла разглядеть на коже светло-золотистые волосы. Его рука с длинными пальцами была сильной и крепкой – Алекс не раз видела, как он выжимает сок из целого апельсина. Она ощущала тепло его тела, от которого исходил острый запах одного их лучших Евиных лосьонов.

– Хмм… – очень интересно, – проговорил он, – но я зашел к тебе затем, чтобы узнать, не составишь ли ты мне компанию на ланч. Мора уехала в Женеву, Памела снова удалилась в часовню. А я, как ты знаешь, терпеть не могу есть один. С детства привык, что за столом должно сидеть не менее десяти человек. – Его голос, как всегда глубокий, звучал словно смех с Олимпа, но Бог-Макс тут же пережил, как Зевс, очередное превращение – больше в этом свете он ей не увидится.

Она вымученно улыбнулась, опустив глаза к странице. Макс неожиданно настолько взволновал ее, что Алекс впервые почувствовала себя неловко в его присутствии – сердце у нее забилось, дыхание перехватило. Пытаясь взять себя в руки, она подумала о том, что всегда была уверена, что всякое сексуальное начало в ней подавлено. Но оказалось, это была своего рода затянувшаяся спячка.

– Если хочешь, мы можем перекусить здесь, – предложил Макс. – Как в добрые старые времена, помнишь? Когда тебе приходилось готовиться к экзаменам. Мы уже давно не сидели так вместе.

– Вообще-то я не голодна, – сказала Алекс. (Это было что-то новенькое. Прежде она всегда ела с удовольствием.)

– Зато я голоден. А ты можешь сидеть и смотреть.

Алекс неохотно повиновалась. Лучше бы он удалился в столовую и оставил ее здесь в разобранном виде. Смотри-ка, всего лишь одна вольная мыслишка, и что получается?! Но Макс был очень наблюдателен: стоит ему увидеть свободный конец нити, так и потянет, пока до конца не распустит чертов свитер. Нельзя давать ему заметить, что что-то не так.

Уж лучше не давать ему повода для беспокойства – иначе он примется допытываться, что это с ней происходит.

– А как идут твои разыскания? Оправдал ли Питер Брюстер свое прозвище Всевидящее око?

Алекс даже рот открыла от удивления:

– Ты что, следил за мной?

– А как же, черт возьми! Один из пунктов моего контракта с компанией Евы Черни – следить за тем, чтобы ничто не повредило ее репутации. А твои поиски и приемы превращают тебя прямо-таки в слона в посудной лавке. Разумеется, мне приходилось следить за тобой. Ведь кому-то надо выгребать навоз!

Алекс во все глаза смотрела на него.

Макс вдруг удивленно заметил:

– Ты знаешь, у тебя глаза зеленые, как трава.

– Может быть. Но я-то сама не такая уж зелень, как ты думаешь. Какие бы там контракты ты ни подписывал с компанией Евы Черни, они никакого отношения не имеют ко мне. Я не желаю иметь с ними ничего общего. Куда я иду, что делаю – мое личное дело. И, надеюсь, ты больше не будешь совать свой нос в мои дела.

Последнюю фразу она почти выкрикнула и ударила ладонью по столу так, что книги подпрыгнули.

– Но Ева моя клиентка, я ее адвокат. И обязан защищать ее интересы. Когда ты вернулась из Лондона, у тебя был вид, как у фокусника, который жонглирует не шариками, а горячими картофелинами. – Тон его несколько смягчился. Он вытянул вперед ладони. – Если тебе слишком горячо, дай их мне. У меня больше опыта. – Он улыбнулся. И Алекс невольно отвела взгляд от его теплых, цвета растаявшего шоколада глаз. – Головка у тебя, конечно, набита всевозможными сведениями. Но в графе «жизненный опыт» тебе стоит написать – «отсутствует». Ты согласна?

– Ты на чьей стороне? – требовательно спросила Алекс.

– На стороне тех, кто обеспечивает меня хлебом насущным, естественно, – усмехнулся Макс.

Но Алекс не поддавалась. Было невыносимо думать, что он настолько не доверяет ей, что ходит за ней по пятам.

Читая каждый оттенок мысли на ее лице, которое теперь выражало нечто большее, чем привычную меланхолию – она порозовела от негодования, – Макс проговорил мягко:

– То, чем ты занята, – касается меня самым непосредственным образом. Ты и сама понимаешь это. И всегда было, с тех самых пор, как я обнаружил, что ты потихоньку таскаешь книги из библиотеки. – Он засмеялся. – Никогда в жизни не видел такой перепуганной физиономии.

– Я подумала, что пришла мадам.

– И мы с тобой заключили договор, помнишь? Я пообещал, что не скажу ничего, если ты сама не проболтаешься. И сам стал выносить тебе книги без высочайшего на то разрешения.

Алекс улыбнулась:

– Ну да.

– Тогда я должен был стоять «на стреме». Почему же сейчас я не могу делать того же самого?

– Потому что теперь я стала на двадцать лет старше, – пояснила Алекс.

– Но и я тоже.

Алекс не выдержала и рассмеялась. Макс всегда умел обвести ее вокруг пальца. И прежние – доверительные отношения – снова восстановились. Но только до того момента, когда Макс опять подошел к ней и снова накрыл руку ладонью:

– Дружба?

Горячая волна прошла по телу Алекс, и огненный шар взорвался где-то в груди, хотя она постаралась не подать виду. Она давно привыкла не выказывать того, что испытывает на самом деле.

– Дружба, – сказала она. Воспользовавшись тем, что вошел Жак, она незаметно высвободила руку.

– Будь добр, Жак, накрой нам ланч здесь. Можешь оставить его на столике, мы сами все разложим.

– Хорошо, сэр.

– Ну а теперь, – сказал Макс, снова возвращаясь к прежней теме, когда Жак ушел, – объясни: почему ты так глубоко роешь?

– Потому что это глубоко закопано.

– Точно так же Джордж Хиллари ответил на вопрос, почему он взбирается на Эверест: «Потому что он существует».

– У меня такое ощущение, что я не смогу простить ее до тех пор, пока не буду совершенно досконально знать, для чего ей нужно мое прощение.

Макс изучающе оглядел Алекс. Она усилием воли заставила себя спокойно выдержать его проницательный взгляд из-под густых ресниц – многие женщины полжизни отдали бы за такие.

– Ну что ж, – кивнул он наконец, – мне все равно придется примириться с этим. Ведь ты не свернешь с намеченного пути. Но ты хоть отдаешь себе отчет в том, насколько горькую пилюлю тебе, быть может, придется проглотить в конце?

– Да.

– Итак, где ты уже успела побывать? Нет, лучше скажи, куда собираешься двинуться. В том, что касается периода до 1967 года, я мало чем смогу тебе помочь. Но зато у меня есть своя собственная информация о том, что происходило потом. Когда ты доберешься до этой точки, приходи ко мне, хорошо? Мне известно все, что узнала и ты, может быть, даже чуть больше. И я пришел к выводу, что если она возвела такую прочную стену, то у нее были на то веские причины. Ну а теперь, будь паинькой и постарайся удовлетворить мое любопытство. А потом я расскажу тебе, что мне удалось раздобыть. – Он улыбнулся ей так, как улыбаются люди, достигшие полного взаимопонимания.

И пока они ели копченую форель, поливая ее соусом, Алекс рассказала Максу все, что узнала от Питера. Макс слушал, не перебивая, очень внимательно. Когда она закончила, он еще некоторое время хранил молчание.

– Что ж, – проговорил он наконец. – Все, что ты рассказала, вполне в духе Евы. Многое я знал, исключая то, что она была агентом. Я чувствовал, что там что-то такое было. Не потому что Ева так уж любит политику. Она не проклинает сейчас Венгрию и не проклинала тогда. Единственное, что занимает ее, – это она сама. Такое впечатление, что она настоящий интернационалист. Она всегда была, как и сейчас, реалисткой. И добивалась, чего хотела. Она не единственный человек, который, позаимствовав чужие идеи, выдал их за свои. – Их взгляды скрестились. – Но ведь тебя беспокоит не это, правда? И даже не то, что она была любовницей сначала коммуниста, потом офицера венгерской безопасности. Тебе просто хотелось бы узнать, который из них твой отец?

– Если только он из них.

– На этот вопрос в состоянии ответить только она одна.

– Я и собираюсь задать его, но сначала должна собрать все факты.

После этого наступила новая пауза, которую нарушил Макс:

– Что ж, решай сама, малыш. Что же касается меня, то могу тебе твердо сказать, что мне совершенно наплевать, кто твой отец. Ты – сама по себе, они – сами по себе. Вот и все.

– Мне все еще кажется, что Джон Брент и есть мой отец, – сказала Алекс, когда почувствовала, что в состоянии продолжить разговор. – И я всегда буду считать своим отцом именно его, независимо ни от чего. Даже если и узнаю, что мать забеременела от другого.

– И что же дальше? – спросил Макс живо.

– Следующий важный период в ее жизни – время, когда создавались духи «Суть Евы». Он связан с Генри Бейлом.

– За несколько лет до его смерти я начал работать в компании – это был шестьдесят первый год. Тогда в кабинете твоей матери висел его портрет. Спустя несколько лет он исчез.

– Что ты знаешь о тех годах?

– Только то, что позволила узнать Ева. Но есть те, у кого ты сможешь узнать, что тебе надо, – он улыбнулся, увидев, как вспыхнуло ее лицо. – Главный парфюмер Генри Бейла. Старик по имени Жан Вернье. Швейцарец. После почетной отставки поселился в родной деревушке где-то в Альпах, в каньоне Юра.

– Откуда ты знаешь?

– Твоя мать платит ему пенсию. – Увидев, как поразилась Алекс, он покачал головой. – Ты была уверена, что его уже похоронили, да? Так вот, она платит ему пенсию вот уже почти двадцать лет – и должен сказать, очень хорошую. Из своего собственного кармана, потому что Вернье числился служащим корпорации Бейла. Думаю, что именно Вернье и был тем человеком, который создал духи «Суть Евы». Пенсия, которую она ему выплачивает – знак благодарности. На этих духах твоя мать заработала миллионы, так что вполне могла бы платить ему и в два раза больше.

– Когда можно повидаться с ним? – нетерпеливо спросила Алекс.

– Как только мне удастся дозвониться до него. Сказать ему… кто ты? Сомневаюсь, что он знает о твоем существовании?

– Марион Джилкрист я сказала, что собираю материал для биографии Евы Черни.

– Неплохая мысль. И если я приеду, то это будет выглядеть еще более убедительно.

– Ты собираешься в Юру?! – воскликнула Мора. – За каким чертом?

– Дела, – коротко ответил ей Макс.

– С каких пор у Алекс Брент появились какие-то дела в этом бренном мире?

– А чем она хуже других? – бодро проговорил Макс и нежно поцеловал Мору в надутые губы. – Сиди у окошка и жди моего возвращения.

– Почему-то у меня такое впечатление, будто они что-то затеяли, – задумчиво заметила Мора, обращаясь к Памеле, которая тоже смотрела вслед красному «мерседесу», выезжавшему на дорогу.

– Макс и Алекс? До чего же они похожи на заговорщиков. До чего же они сроднились друг с другом за эти годы. Трудно представить, что платоническая дружба между мужчиной и женщиной может продолжаться так долго.

– Господи, да разве с такой женщиной, как Алекс, может быть что-нибудь другое, кроме платонической дружбы? Жердь засушенная! – презрительно бросила Мора.

– Она держится так, потому что Ева внушила ей эту мысль, – задумчиво проговорила Памела.

– А уж Еве в этих вопросах можно доверять.

– Но у Алекс удивительные глаза, – проговорила Памела, – и волшебная кожа!

– Тусклая, абсолютно без всяких красок.

– Смотря на чей взгляд. Впрочем, если бы она чуть-чуть подрумянилась – все бы сразу заиграло. У нее высокие красивые скулы.

– И нос торчит на версту. На мой взгляд, внешностью женщина обязана прежде всего самой себе. И у нас с тобой, например, это недурно выходит.

– Сомневаюсь, чтобы Алекс согласилась проделывать такого рода штучки со своим лицом.

– Да, она ко всему относится так рассудочно. Честно говоря, не понимаю, с чего это она вдруг тут появилась! Я провела с Евой гораздо больше времени, чем она.

– Но Крис ее брат…

– …сводный.

– Но мать-то у них одна. Я знаю, что Алекс обожала Криса и он ее тоже. Крис восхищался ею.

– Господи, что он в ней нашел?

– Если ты сама не понимаешь, то вряд ли я смогу объяснить тебе. – Памела вышла из комнаты и направилась в часовню, где покоилось тело Криса: скоро у нее уже не будет возможности посидеть с ним рядом. Его тело превратится в пепел, и она тогда по-настоящему почувствует, что осталась одна. Пока этого не произошло, рядом с ним она чувствовала себя как-то спокойнее. Но распахнув дверь в часовню, пол которой играл разноцветными бликами благодаря витражным стеклам окон, она увидела, что там, преклонив колени у гроба, стояла женщина в черном, закрытая вуалью. И из-под черных кружев выглядывали рыжие волосы. Несмотря на то, что шаги Памелы были почти неслышными, они все же гулко прозвучали в тишине. Ева слегка повернулась в ту минуту, когда Памела тоже встала на колени у гроба, и на секунду глаза их встретились. Ева слегка наклонила голову, как бы позволяя молодой женщине оплакивать того, кого они обе так любили.

Жан Вернье жил в небольшом уютном домике. За ним присматривала овдовевшая старшая дочь – ее дети уже выросли и разъехались кто куда. Глубокий старик, скрюченный, как ссохшееся дерево, смотрел на приехавших слезящимися глазами.

– Видит он плохо, а вот слышит прекрасно, – сказала дочь. – Артрит сделал его раздражительным, поэтому я прошу вас не затягивать беседу. Увлекаясь разговором, он начинает жестикулировать – это причиняет ему боль. Но он будет рад принять тех, кого к нему направила мадам.

– Не беспокойтесь, – ответила Алекс, – мы постараемся не задерживаться.

Дочь наклонилась к старику:

– Это мистер Фабиан из компании и молодая леди, которая пишет биографию мадам. Они просят тебя рассказать о том времени, когда ты создавал духи «Суть Евы».

Старик кивнул и нетерпеливо отмахнулся от нее:

– Я не глухой.

Маленькая комнатка, выходившая окнами на улицу, хоть и была безукоризненно чистой, все равно пропиталась насквозь запахами старости и лекарств.

– Значит вы… и есть господин Фабиан, – старик с улыбкой кивнул. – Ваше имя мне знакомо по чекам, которые я получаю. Надеюсь, вы пришли не для того, чтобы сообщить мне, что они больше не будут поступать. Не представляю, как бы я жил без них, – старик пронзительно взглянул на Макса.

– Нет, конечно. Я пришел вовсе не за этим. Чеки будут поступать до тех пор, пока вы живы.

Старик кивнул.

– А это кто?

Макс представил Алекс, назвав ее настоящим именем, и оно не вызвало никакой ответной реакции. Затем он объяснил причину их приезда.

– …ей хочется услышать о том, как создавались знаменитые духи «Суть Евы».

– Ах, эти… Да, удивительный аромат! Я создал много духов. Но эти потребовали больше времени, чем все остальные. И принесли мне столько беспокойства. Это было непросто!

– Зато какой результат! – подбодрил рассказчика Макс. – Они и по сей день входят в число самых раскупаемых.

– Очень рад слышать это, потому что на их изготовление была затрачена масса денег. Масса!.. Но господин Бейл сказал мне, что я обязан делать то, что захочет мадам Черни, и я так и поступал.

– Это была ее идея? – спросила Алекс.

– Да, идея была ее… Она мысленно так отчетливо представляла этот запах. Но не имела понятия, из каких компонентов его составить. И это ее даже не волновало. Она знала…. – старик покрутил пальцем где-то перед собой, – что этот аромат существует, и мне оставалось только следовать за тем, что она описывала словами. Можете представить, с какими трудностями я тогда столкнулся! Всякий парфюмер тоже представляет тот запах, который он создает. Но он к тому же понимает, на чем основываются эти запахи. Она этого не понимала. Ничего она не знала и о пропорциях, смесях, основе и так далее. Она не обучалась всем этим вещам, но у нее было безошибочное чутье, врожденное и безукоризненно точное понимание того, что ей надо. И месяцами то, что я делал, оказывалось неверным: «Не то, не то». Она теряла терпение, я тоже. Очень трудная женщина… – старик покачал головой. – Очень требовательная, и она хотела, чтобы я создал то, что являлось бы воплощением женского начала. Но как можно создавать духи из слов, из описаний!.. – старик задумчиво улыбнулся. – Но именно так они и были сделаны… Всякий раз, когда я предлагал что-то, она принюхивалась, вставала, ходила, снова садилась, закрывала глаза и, наконец, произносила: «Слишком агрессивные. Сразу привлекают к себе внимание. То, чего хочу я, должно вызвать ощущение, что ты уже знал этот аромат и давно им пленен». Я уходил, менял пропорции, вместо бергамота использовал жасмин или наоборот и начинал все сначала. Я создал двадцать семь сочетаний, прежде чем добился, чего она хотела. Двадцать семь!

– Шесть из них тоже поступили в продажу, – заметил Макс.

– Разумеется, – согласился старик, – духи, созданные Вернье, заслуживают того.

– Но «Ева» связывается только с именем мадам Черни, – напомнила Алекс.

– Верно. А вы можете назвать имя мужчины, который создал «Шанель № 5»? Для мадемуазель Шанель? Они на самом деле созданы ею. Я творил их, но мною двигала ее воля, интуиция, она вдохновляла меня и убеждала в своей правоте. Достаточно было только взглянуть на ее лицо, когда я наконец принес одну капельку того, что она так ждала, услышать, как она вскрикнула от радости…. – Старик вздохнул. – Это был… великий день… Она танцевала, пела, обнимала и целовала меня…

– А мсье Бейл, – спросила Алекс, когда старик немного успокоился. – Насколько он в этом участвовал?

– Только деньгами. Он, видите ли, всегда знал, что представляет собой эта женщина.

– А что потом?

– Потом? Фейерверк, вспышка звезды. И мсье Бейл, предвидевший все это, прицепил свой вагон к этому поезду. Он чрезвычайно гордился ею. Она была его протеже.

– И его любовницей?

– Многие так говорили, но я не верил в это. Мсье Бейл любил ее, как дочь. Его собственные дети не интересовались его занятиями. А мадам увлеклась тем же делом, что и он, страстно обсуждала его проекты, мечтала о том же самом, о чем мечтал и он. Генри видел в ней самого себя, каким был в юности. Ведь он был на тридцать лет старше ее, когда они встретились, и знал, что смертельно болен и скоро умрет.

– Умрет? – Алекс как-то не задумывалась об этом.

– У него был рак костного мозга. Потому сделать «Еву» предложили мне. Его силы были на исходе. В последний год своей жизни он вообще перестал двигаться. Он понимал, что ему уже недолго осталось. И мадам Бейл тоже знала. Она не только позволяла мадам Черни посещать его, она настаивала на том, чтобы она приезжала как можно чаще. И чувствовала, что успехи Евы, слава, которая начинала окружать ее имя, – все то, чему он способствовал, – возрождают его интерес к жизни, поддерживают теплившийся в нем огонек. И мсье Бейл, можно сказать, умер у нее на руках.

Макс следил за выражением лица Алекс: изумление не сходило с него.

– Когда я отошел от дел, она обеспечила мою старость. Каждый год в день моего рождения я получаю специальный заказ из ресторана «Максим» – она помнит, как я люблю хорошую еду и вино. И каждый месяц мне приходит чек. Конечно, «Ева» мне далась нелегко. Это была трудная работа. Но я получил хорошее вознаграждение. – Старик с чувством удовлетворения кивнул.

На обратном пути в Женеву Макс спросил:

– Еще один лик Евы?

– Сколько же их у нее?

– Позволь мне дать тебе совет, малыш. Ты видишь все либо в черном, либо в белом цвете. А жизнь матери – это самая невообразимая смесь всех цветов и оттенков.

– Я вижу ее такой, какой она являлась мне. Ты слышал, как старик описывал, как она обнимала и целовала его, когда получила то, что хотела! А знаешь ли ты, что мать за всю мою жизнь ни разу даже не прикоснулась ко мне? Ни разу не погладила по голове, ни разу не поцеловала, даже не пожала мне руку. И после этого ты будешь твердить мне о смеси оттенков и о букете цветов!

«Боже! – подумал Макс. – Эта стена боли все еще мешает ей видеть все таким, как оно есть. Где бы раздобыть такой динамит, который помог бы взорвать эту преграду?»

– Твоя мать не может без содрогания вспоминать годы ранней юности, связанные с Венгрией, – терпеливо заговорил он. – Именно это она и мечтает стереть из памяти. А ты – живое напоминание о том, о чем она хотела бы забыть.

– Тогда почему же она вдруг попросила у меня прощения?

– Ничего не могу сказать. Это ты сама должна спросить у нее. И чем скорее, тем лучше. Похороны назначены на послезавтра. И время, малыш, – суть всего.

– «Суть Евы», – горько проговорила Алекс, – это зловоние!


12


Нью-Йорк, 1965–1967

Как только Эдит Бингхэм узнала о том, как реагировала Ева на смерть Кристофера, она тотчас сделала все, чтобы остановить шум в прессе вокруг этого события. К счастью, старшая дочь Шарлотта как раз находилась в Париже, где закупала туалеты, и Эдит, дозвонившись до нее, попросила отправиться в Швейцарию и взять дело в свои руки.

– Сделай все, чтобы держать газетчиков подальше. А с Евы не спускать глаз – она пыталась покончить с собой.

– Боже мой!

– Я отправила Эдвина Морриса, чтобы он присмотрел за ней. Он был моим лечащим врачом почти тридцать пять лет, и ему можно доверять. Пусть он сам решит, стоит ли ей присутствовать на похоронах. Если он сочтет нужным напичкать ее успокоительными до бессознательного состояния – пусть так и делает. Я бы предпочла, чтобы она находилась здесь, под нашим неусыпным присмотром, чем за три тысячи миль. Думаю, что ты, Шарлотта, справишься. Ты понимаешь, что я имею в виду.

– Да, мама, конечно.

– Знаю, что ты недолюбливаешь ее, но не забывай, что случившееся буквально перевернуло ее жизнь.

– А нашу разве нет?

– И нашу тоже. Но мы умеем себя вести в подобных обстоятельствах, а она – человек не нашего круга – не забывай об этом. Венгры вообще очень эмоциональны. Я отдам нужные распоряжения насчет самолета и займусь необходимой подготовкой здесь…. Да, Шарлотта…

– Что, мама?

– Проследи, чтобы ее траурный наряд соответствовал нашему стилю.

Прибывшая на виллу Шарлотта обнаружила, что Еву уже накачал успокоительными средствами ее личный врач, швейцарец, на попечении которого она находилась. Когда Шарлотта сообщила ему, что вскоре должен прибыть их врач из Соединенных Штатов, чтобы сопровождать Еву к ним, он поджал губы, выражая свое недовольство.

– Она способна перенести путешествие? – спросила Шарлотта.

– Это зависит от того, как скоро вы хотите выехать.

– Не позже послезавтра. Похороны брата состоятся в пятницу. А теперь можно мне повидаться с Евой?

– Если хотите.

Ева находилась в забытьи и лежала на огромной кровати, которую еще недавно делила со своим мужем. Лицо ее превратилось в белую маску. Запястья рук были перевязаны.

– Мне сказали, что она хотела утопиться в озере? – спросила Шарлотта.

– Да. А когда ей это не удалось сделать, разбила стакан в ванной и пыталась перерезать вены. К счастью, прислуга услышала шум, и ее удалось спасти.

Шарлотта с большим любопытством разглядывала золовку. Она не верила, что Ева вышла замуж за ее брата по любви. В отличие от Кристофера. Похоже, что придется переменить свое мнение о ней. Конечно, Ева всегда была склонна к мелодраматическим представлениям, но сейчас она и в самом деле глубоко страдает. Остается надеяться, что она так и будет оставаться под действием успокоительных, пока Кристофера на захоронят в фамильном склепе Бингхэмов. Так будет лучше. Иначе Бог знает, чего можно от нее ожидать.

– А теперь, – сказала Шарлотта, отворачиваясь, – мне бы хотелось повидать племянника.

Ева ничего не запомнила из своего перелета в Нью-Йорк. Кроме нее, в первом классе самолета летели Ив, доктор Моррис, Шарлотта, Кристофер, его няня и медсестра, которую привез с собой доктор Моррис. У трапа самолета их встретил санитарный автомобиль, чтобы отвезти в дом Бингхэмов, который находился в районе Семнадцатых улиц, между Пятнадцатой и Медисон-авеню. Там Еву оставили на попечении медсестры в покоях, где когда-то в годы первой мировой войны жила дочь Бингхэмов, которая родилась умственно отсталой. Отсюда, из помещения на третьем этаже, в самой глубине особняка, вела только одна дверь, и зарешеченные окна говорили сами за себя.

Еву внесли в дом, где весь мраморный вестибюль был уставлен цветами, как и помещение, где находился гроб Кристофера. В день похорон она все еще находилась под воздействием успокоительных. А миссис Бингхэм, в черном траурном наряде, в вуали, руководила всеми. Ее сопровождали дочери, их мужья, бесчисленные дядюшки и тетушки, племянники и племянницы.

Похоронная процессия выглядела внушительно.

– Старина Крис был бы доволен, – заметил один из одноклассников Кристофера по колледжу.

– Особенно ему понравились бы женщины, – ответил ему второй, оглядывая церковь.

– Что-то я не вижу его жены.

– Я слышал, что она плохо себя чувствует. Одна моя знакомая, которая только что вернулась из Швейцарии, слышала, что она, получив известие о смерти мужа, пыталась покончить жизнь самоубийством.

– В самом деле! Это должно было очень не понравиться Эдит Бингхэм. Она ужасно не любит, когда нарушается этикет.

– Они всегда считали, что эта женщина заставила Криса жениться на ней.

– Но они не очень-то были довольны, судя по сплетням, и теми женщинами, которыми он увлекался до нее.

Заиграл орган. Все поднялись…

А в это время Ева, погруженная в странное оцепенение, смотрела в окна, выходившие в сад Бингхэмов. Только через три дня она немного пришла в себя, и к ней поднялась свекровь.

– Ну, как ты? – спросила она. Миссис Бингхэм была в черном, очень простом и дорогом платье. Двойная нитка жемчуга заменила все остальные украшения.

Ева ничего не ответила. Она выглядела так, словно старалась из всех сил что-то понять.

– Почему? – спросила она.

– Что «почему»?

– Почему Кристофер умер?

– Это несчастный случай. Поло – опасная игра. Мы должны радоваться по крайней мере, что он при этом не страдал. Он умер в одночасье. – Голос свекрови оставался спокойным, ровным. Она позволяла себе плакать только в полном одиночестве, у себя в спальне.

– Но почему? – продолжала допрашивать Ева.

«Наверное, она все еще не совсем отошла от лекарств», – решила свекровь и проговорила вслух:

– Жизнь не всегда идет так, как нам хочется, и так, как кажется разумным.

– Нет, я хочу знать, – сказала Ева. И на какую-то минуту в ней снова проявилась прежняя Ева, уверенная, решительная, самостоятельная. – На все есть причины, – продолжала она. – Для всего на свете.

– Его лошадь споткнулась, – сказала Эдит Бингхэм. – Он упал и угодил прямо под копыта другой лошади. Вот почему мой сын умер. – Неестественное спокойствие, с которым она произносила эти страшные слова, было частью того, что составляло ее воспитание. Ни один человек не должен показывать другому, что испытывает на самом деле. Потеря сына – страшная вещь. Но она касается только семьи и никого более. Даже вторая жена ее сына – постороннее лицо в этой драме.

– После того как придешь в себя, мы вместе пойдем на его могилу, – вместо ответа сказала миссис Бингхэм. – Тебе хотелось бы узнать, как проходили похороны?

– Нет, – покачала головой Ева. – Я не желаю ничего знать про смерть. Я не принимаю ее вообще. Не было никакого повода, никаких причин для нее.

С того самого момента, когда Ева открыла глаза и поняла, где находится, она пыталась и не могла понять. Почему судьба, которая с такой заботой провела ее сквозь все тернии, через все мели и перекаты, к тому человеку, о котором Ева мечтала, через четыре года забрала его? А Еве казалось, что счастье будет длиться целую вечность. В той программе, которую она наметила, – для смерти не было отведено места. Значит, на то есть какие-то причины. И она должна узнать, с чем это связано.

– Все это ужасно, – сказала Эдит Бингхэм, – и ты все еще так и не пришла в себя.

О том, что и для нее это не менее ужасная потеря, она ничего не сказала, добавив только:

– Но ведь у тебя остался сын, ради которого стоить жить. «В то время, как у меня больше нет сына», – про себя договорила Эдит.

– Где он? – спросила Ева.

– Наверху, в детской. Он не один. С ним еще два малыша Эстер. Он вполне счастлив. – Эдит помолчала. – Мне так жаль, что у тебя случился выкидыш и ты потеряла ребенка. – Это означало, что в семье появился бы еще один Бингхэм по мужской линии. «И это твоя вина», – подумала Эдит.

Ева отвернулась.

– Жизнь продолжается, – вновь заговорила Эдит. Сколько раз за эти дни, отвечая на соболезнования, она объясняла друзьям, что ее невестка в шоке, что она очень эмоциональный человек и не может прийти в себя после случившегося… Теперь свекровь сама убедилась, что говорила чистую правду. Сама Эдит настолько глубоко запрятала свои чувства, что выглядела почти невозмутимой. Но то, что происходило с невесткой, выбивало ее из колеи. Она поняла, что Еву мучит какой-то вопрос, не получив ответа на который она не сможет вернуться в нормальное состояние. Ева – из породы тех женщин, которые не могут принять случившееся, не разобравшись до конца в том, почему это произошло.

Но и у Эдит были свои вопросы, на которые ей хотелось получить ответ до того, как Ева вернется в русло привычной жизни, которое не имело ничего общего с той жизнью, которую вели Бингхэмы.

У тебя есть твоя компания. Кристофер говорил, что твои дела с каждым днем идут все лучше и лучше. Дела компании требуют внимания…

– У меня всегда находилось время для Кристофера.

– Знаю, – Эдит Бингхэм подумала, что второй брак ее сына и в самом деле оказался счастливым. И это заставило ее окончательно принять Еву, несмотря на все свое недоверие к ней. – Он очень гордился твоими успехами. И я чрезвычайно рада, что в такое трудное время у тебя есть чем занять себя. Но в таком случае подумай, не лучше ли будет, если ты оставишь маленького Кристофера у меня? Ведь он Бингхэм…

Ева повернулась лицом к свекрови и прямо встретила ее взгляд.

– Нет, – ответила она, – сын останется со мной.

– Ты сможешь встречаться с ним, когда захочешь.

– Нет.

Эдит помолчала, раздумывая о том, что сейчас Ева Черни осталась вдовой. Богатой вдовой. Стоящей во главе компании. И вряд ли ее вдовство продлится долго. В связи с этим ее очень беспокоила мысль о внуке – единственном Бингхэме по мужской линии, которая насчитывала больше трехсот лет. Но Эдит решила пока не настаивать. «Не исключено, – подумала она устало, – что вскоре все образуется само собой, и Бингхэм V окажется там, где ему и следует быть – в родовом особняке». Ну а пока Ева остается миссис Кристофер Бингхэм, и Эдит осознавала, что ее долг заботиться о том, чтобы все шло, как полагается.

– Ну, я ухожу, дорогая, – проговорила Эдит, вставая.

– Я хочу повидаться с сыном, – сказала Ева. – Пожалуйста, пусть его приведут.

Эдит почувствовала жесткие нотки в ее голосе.

– Разумеется. Я распоряжусь.

Она вышла, и ей опять пришлось выслушать несколько звонков с выражениями соболезнования. Покончив с ними, она подумала, что будет лучше, если Ева займется чем-нибудь. Эдит не хотела повторения того, что произошло в Швейцарии: Шарлотта рассказала ей все в мельчайших подробностях, которые никто не знал и не должен узнать. Эдит уже связалась со своим адвокатом и попросила сделать все, чтобы заставить замолчать тех, кто оказался свидетелем происшедшего, и уберечь внука от последствий этих слухов. Как хорошо, что это произошло в Швейцарии, так далеко отсюда.

Возвращение к нормальной жизни Ева обставила со всей тщательностью, как и все свои значительные шаги. Она сделала все, чтобы это было замечено публикой. Еще неделю после похорон она оставалась в уединении, а потом в траурном наряде пришла на могилу мужа. На следующий же день ее фотография появилась в газете. Свекровь тотчас явилась к ней, чтобы выяснить, каким образом газетчики могли узнать о ее визите.

– Боюсь, это моя вина, – ответила Ева. – Я упомянула о том, что собираюсь пойти на могилу мужа при моем адвокате. Только через него об этом могли прознать журналисты. Больше он, разумеется, не будет работать у меня.

На самом деле, к большому огорчению Евы, ее адвокат решил уйти сам. Со всеми своими обязанностями до сих пор он справлялся безукоризненно. И Ева попросила его найти кого-нибудь, через кого нужная информация «просочилась» бы в газеты.

– Считай, что это моя лебединая песня, – ответил он, когда Ева позвонила, чтобы поблагодарить его за оказанную услугу. – Пресса сейчас начнет творить новый образ Евы Черни.

– Что я буду делать без тебя, Джерри! – воскликнула Ева.

– Справишься. Я уже не могу оставаться. Врачи сказали, что я долго не протяну, если буду продолжать работать. Все-таки мне уже шестьдесят семь лет. А я начал с двенадцати. Мне уже давно следовало отойти от дел, но постоянно находились клиенты, которым я был нужен… Разве тебе недостаточно того, что ты оплакиваешь мужа? Не хватало, чтобы ты еще стала оплакивать своего юриста.

Ева еще раз взглянула на первую полосу газеты, где была напечатана ее фотография. Порыв ветра откинул черную вуаль. Голова ее поднята, плечи отведены назад. «Богиня победы в трауре», – гласил заголовок. «Величие печали», – утверждал другой, помельче. Небольшое сообщение под фотографией начиналось словами: «Королева красоты оплакивает потерю». Ее новый образ уже запечатлелся в умах публики. И это сердило ее свекровь.

– Что тебе было нужно от адвоката? Для чего ты вызвала его? – ледяным голосом спросила Эдит.

– Я хотела спросить его совета относительно завещания Кристофера.

– Но это должны решать наши семейные юристы – Слоун и Рэнсом, – они ведут все наши дела, также как в свое время делали их предки. Твой юрист не имеет представления ни о чем. – Эдит помолчала. – Тем не менее я готова говорить о завещании сына.

Завещание Кристофера прочли несколько дней спустя. Кристофер Бингхэм IV оставлял все свое имущество сыну, но он должен был унаследовать его, когда ему исполнится двадцать пять лет. До того времени его делами и всеми доходами должна была без всяких оговорок распоряжаться его мать.

– Мой внук становится наследником весьма значительного состояния, – сказала Эдит Бингхэм, – и поскольку он является представителем семейства Бингхэмов, мне кажется, он должен остаться здесь, дабы иметь возможность соответствующим образом подготовиться к своему будущему.

– Место сына – со мной, – ответила Ева. – Я постараюсь подготовить его соответствующим образом к его будущему. Ведь он является также и наследником моей компании.

– Не думаю, что их можно сравнивать.

– А почему бы и нет? Кем был Мэттью Бингхэм, когда приехал в Нью-Йорк? Всего лишь простым клерком. Он нажил состояние благодаря тому, что стал вкладывать заработанные деньги в землю. Мое дело не менее прибыльное. Элен Рубинштейн умерла. Сейчас из прежних звезд осталась только Элизабет Арден. Вакантное место должна занять я. Со временем Кристофер возглавит компанию.

– Бингхэм возглавит косметическую компанию? Мы владели банками, железными дорогами, издательствами, телевизионными компаниями, радиостанциями…

– А знаете ли вы, что сейчас косметические компании ворочают миллиардами? Два из них приходятся на американский рынок, а я здесь высоко котируюсь.

Эдит Бингхэм была ошеломлена. Все те доходы, которые получали Бингхэмы, не шли ни в какое сравнение с тем, что давало предприятие Евы. А ведь то, что они имели, создавалось в течение трехсот лет. И в первый раз она по-настоящему осознала, насколько ее невестка независима в финансовом отношении.

– Кристофер в один прекрасный день станет одним из богатейших людей в мире, – резко сказала Ева. – Но не потому, что ему столько оставил отец, а потому что столько заработает его мать.

И она оставила потерявшую дар речи свекровь.

Ева возвращалась в Европу на теплоходе «Королева Мэри», днем играя с сыном, а ночами, пытаясь собрать рассыпавшееся на осколки то, что составляло стройную мозаичную картину ее жизни. Лучшим лекарством для нее была работа, но к этому выводу она пришла инстинктивно. Кристофер мертв. И хотя она безмерно тосковала по нему, Ева понимала, что прошлого уже не вернуть. Судьба не приняла ее попыток покончить с собой. Ей суждено жить дальше. Раны на запястьях уже зажили, превратившись в тонкие розовые рубцы. И глядя на них, она никак не могла поверить, что способна была на такую глупость, чтобы последовать за Кристофером, где бы он ни был, и потребовать у него ответ, в какую странную игру он играет, и вернуть его назад. Но теперь-то она снова стала сама собой, она и сама не понимала, как ею могли овладеть такие чувства… Кристофер умер. А она жива. И она стала миссис Кристофер Бингхэм IV. Все, что он дал ей, все, что ей так нравилось в нем, осталось при ней.

Конечно, ей не хватало Криса. За четыре года она привыкла к нему, привыкла засыпать вместе с ним в одной постели и теперь подолгу не могла заснуть одна.

В то утро она проснулась очень рано – когда светлая полоска едва появилась на небе. Сначала она хотела закрыть глаза и доспать, а потом вдруг поняла: пора обдумать планы на будущее.

Тосковала она и по физической близости с ним. Больше всего она тосковала именно поэтому. Ее тело жаждало его, и перед ней стоял выбор – либо завести любовника, либо попытаться удовлетворить себя. Но первые дни вдовства исключали появление любовника. Это было слишком опасно. Мужчины – хвастуны и не смогли бы удержаться от того, чтобы не поделиться тем, что переспали с Евой Черни. А к мастурбации Ева всегда относилась с отвращением. Она представлялась ей уделом женщин, которые не могли достичь радости в интимной близости другим способом. У нее не было ни желания, ни терпения идти путем феминисток, которые таким образом утверждали свою независимость.

«Что ж, – решила она. – C этим придется справиться, вот и все. Видимо, я слишком сосредоточилась на Кристофере – и вот результат. Больше такой ошибки я не совершу. Надо довериться судьбе. И личная жизнь – дело второе. Мое призвание – это самое главное. Как иначе еще расценить преподанный мне урок?! Возможно, я снова выйду замуж, – подумала она. – Но вся беда в том, что я не могу просто выйти замуж. Будущий избранник должен быть на том же самом уровне, какого я достигла. Или даже выше. Ну хватит, – оборвала она себя. – Что толку сейчас думать о том, чего пока нет? Время все расставит по местам». Ева придвинула к себе блокнот и карандаш и начала расписывать график поездок на ближайшие шесть месяцев.

В Женеву она не вернулась. Вместо этого направилась в Париж, где обратилась к одному из известнейших специалистов по пластическим операциям. Он настолько искусно устранил все следы шрамов на запястьях, что Ева отвалила ему кучу денег и предложила организовать новую клинику на холмах под Женевой, где он мог бы принимать состоятельных пациентов – богатых людей и пожилых дам, которые не желали смириться с настигающей их старостью.

Покончив с этим, она обратилась к визажисту, который должен был тщательно продумать новый облик Евы Черни – вдовы, снова явившейся в мир. Она собиралась проделать это ровно через три месяца, устроив все так, чтобы ее появление опять заметили. Визажист предложил изменить прическу. Кристоферу очень нравились ее длинные волосы, ему нравилось перебирать их, запутываться в них, и она отращивала их для него… Теперь, благодаря стрижке, открылся классический овал ее лица, безупречная линия подбородка, красиво очерченные губы. Она попросила Юбера де Живанши придумать фасон нескольких черных костюмов, которые бы отличались друг от друга по крою, отделкой, цветом пуговиц, подобрать к ним туфли крокодиловой кожи и соответствующие сумочки и шляпы, которые, впрочем, Ева надевала довольно редко.

И снова в газетах появились статьи и фотографии. Она не соглашалась давать интервью, не позировала перед журналистами, но ей всякий раз удавалось все организовать таким образом, что фотографии почти каждую неделю появлялись то в одной, то в другой газете. Все это время она оставалась в Париже, появляясь только на своей фабрике в Невиле, где вела переговоры с заказчиками. Никаких званых ужинов, никаких официальных обедов и приемов она не посещала. Ее уединение стало предметом бесконечных пересудов. «Бедная Ева, – говорили окружающие. – Ей так трудно вернуться в Женеву. Она не в состоянии видеть свой дом без него». Оставалось только удивляться, как фотографии вдовы, живущей столь уединенно, так часто мелькают на страницах газет.

– Уж не появился ли у нее любовник в «Ле Матэн»? – предположил кто-то.

– Или его жене косметику дают бесплатно. – Вы несправедливы, – раздался еще один голос. – Какова бы ни была она…

– Властная…

– Безжалостная…

– Претенциозная…

– Тщеславная…

– Все это верно, и я еще сам кое-что мог добавить к сказанному, но все равно, самое главное, о чем постоянно твердят газеты, что она – вдова. Хотелось бы выяснить, почему они обращают внимание именно на этот факт? Чего она добивается?

Только в июне Ева заставила себя отправиться в Женеву. Она послала телеграмму, в которой сообщала о своем приезде, или же – она точно не помнила, – велела дать такую телеграмму. Но, подъехав к вилле, обнаружила ее закрытой, тихой, погруженной в послеобеденную дрему. Жак, открывший ей дверь, увидел разгневанное лицо хозяйки.

– Фу! – воскликнула она, принюхиваясь. – Какой спертый воздух, как в могильном склепе. Откройте немедленно все окна. Побольше свежего воздуха! Почему ничего не готово к моему приезду? Разве вы не знаете о моих распоряжениях? Почему все заперто и завешено?

– Мы не получали никаких указаний, мадам, – растерянно ответил Жак.

– А телеграмма из Парижа?

– Не было никакой телеграммы.

– Ладно, я разберусь, – раздраженно бросила Ева и, отправив Кристофера с няней в детскую, сама устремилась в библиотеку. Она распахнула окна, как всегда отдавая предпочтение естественному освещению, и села за письменный стол. На нем лежала пачка уже никому не нужных писем – большая часть их была прислана давно.

И тут Ева ощутила приступ такой вялости и слабости, что не могла заставить себя встать и пойти принять ароматическую ванную. Воздух был влажным. И хотя Ева уже не носила черных костюмов – сегодня на ней был бледно-лиловый, – все равно ей было в нем жарко и душно.

«Мне не следовало возвращаться сюда, – подумала она. – Слишком многое напоминает о нем… и так пусто сейчас… Ах, Кристофер, как мне не хватает тебя…» – она опустила голову на скрещенные руки и замерла в полузабытьи.

Неожиданный шум заставил ее поднять голову и взглянуть в ту сторону, откуда он донесся. На верхушке стремянки, которой пользовались для того, чтобы дотянуться до самых верхних полок, сидела девочка. У нее было бледное, испуганное лицо. Она сидела, скрючившись так, словно хотела сделаться невидимой. Ее широко раскрытые глаза казались еще больше из-за очков. Какое-то время они смотрели прямо друг на друга. Потом Ева повернулась, подняла трубку внутреннего телефона и расстегнула пуговицу на костюме: – Мисс Паттерсон? Мне бы хотелось увидеться с вами немедленно. В библиотеке. – Она положила трубку и подошла к окну. Сделав глубокий вдох, она почувствовала аромат распустившихся роз, что росли прямо под окнами.

– Вы хотели мне что-то сказать, мадам? – спросила мисс Паттерсон.

– Что здесь делает эта девочка? – ледяным тоном спросила Ева.

Маргарет Паттерсон подняла глаза и увидела Алекс. Она проговорила очень спокойно:

– Спускайся вниз, Алекс.

Девочка быстро спустилась вниз по стремянке, бросилась к тому месту, где стояла мисс Паттерсон, и спряталась за ее спину.

– Извините, мадам, – проговорила мисс Патерсон. – Пока вас здесь не было, Алекс ходила в библиотеку, чтобы выбрать книги для чтения.

– Кто ей позволил?

– Никто, мадам. Так получилось само собой… Она перечитала все книги, которые у нее есть. Она читает очень быстро. А здесь так много всего. Теперь, когда вы вернулись, я прослежу, чтобы такое не повторилось.

Наступило молчание. Гувернантка и девочка ждали.

Маргарет почувствовала, как маленькая ручка судорожно сжимает ее ладонь. Слегка опустив голову вниз, она с улыбкой прошептала:

– Все в порядке.

– Скажите, – проговорила Ева, – этот святой отец все еще возникает?

– Да, мадам. Заходил как раз на прошлой неделе. И за неделю до того.

– Он часто приходит?

– По-разному. Иной раз чуть не каждую неделю, а то его не бывает почти месяц. Мы никогда не знаем, когда он может прийти.

«Проклятый старик, – подумала Ева. – Это означало, что Мэри Брент все еще жива. Почему она не умрет? Ей уже пора. Впрочем, – сообразила Ева, – Мэри Брент едва ли исполнилось семьдесят… И она может протянуть еще довольно долго».

– Очень хорошо, – сказала Ева. – Надеюсь, что я не увижу вас на своей половине дома. Я достаточно ясно выразилась? Для вас отведен целый этаж. Вот пусть он и будет в вашем распоряжении. – Ее глаза пробежали по лицу женщины. На девочку она не смотрела. – Я предоставляю вам полную свободу, мисс Паттерсон. Покупайте все, в чем будете испытывать нужду. Любые книги. Но я не хочу, чтобы трогали эти. Некоторые из них очень ценные.

– Алекс с трепетом относится к книгам, она очень любит читать, – ровным голосом ответила мисс Паттерсон.

– Меня не волнует, как она относится к книгам. Выполняйте мои распоряжения. А теперь уведите ее прочь отсюда.

Маргарет повернулась, сжимая маленькую ручку Алекс, и они вместе вышли, осторожно прикрыв за собой дверь.

Ева повернулась спиной к окну, но никак не могла перевести дыхание. Ее щеки пылали. Выдохнув воздух с таким сдавленным стоном, который походил на крик, она схватила с маленького столика у окна мейсенскую вазу в китайском стиле и изо всей силы швырнула ее в книжную полку. Осколки, упавшие на пол, издали нежный мелодичный звук. Вздохнув с облегчением, Ева закрыла лицо руками.

Месяц спустя она предприняла кругосветное путешествие, в ходе которого собиралась появиться во всех салонах и лабораториях. На это уйдет остаток года. С ней в поездку поехал недавно принятый на работу секретарь – долго они у нее не задерживались, не в силах выдержать ни темпа, ни нагрузок, – и юрист, заменивший Джерри Спирса, который оправлялся после операции на сердце. Она не взяла с собой сына. Душой она хотела, чтобы он был рядом, умом понимала, что для маленького ребенка это будет трудное путешествие. Он остался с бабушкой. Совсем неплохо, если он ощутит себя по-настоящему Бингхэмом. Там он узнает о том, каким был его отец. В гостиной Эдит все стены были увешаны портретами сына. Ева пообещала маленькому Кристоферу, что будет посылать открытки из каждого города и покупать подарки в каждой стране, где она побывает.

После Калифорнии, где она, как лесной пожар, пронеслась по своим салонам в Лос-Анджелесе и Сан-Франциско, оставив сотрудникам указания о необходимых переделках, Ева полетела в Токио, где ее положение еще недостаточно укрепилось. После ее отъезда из Токио этого уже нельзя было сказать. Далее – в Гонконг, где она купила место для строительства новой фабрики.

Из Гонконга ее путь лежал в Сидней, где обгоревшая под жарким солнцем кожа австралийских женщин просто требовала помощи крема «Ренессанс». Крема и ее нового восстанавливающего средства. «Уверяю вас, – говорила Ева проникновенным тоном, глядя на покупательниц своими необыкновенными глазами, – если даже я проживу еще сто лет, то вряд ли в продаже появится такой же замечательный крем, как этот. Попробуйте его, и вы сами увидите. Я верну вам деньги назад, если мои обещания не исполнятся». Успех в Сиднее повторился и в Мельбурне, и в Аделаиде, и в Перте.

Затем наступила очередь Мадрида. Она прилетела в Испанию в субботу. Новый салон предполагалось открыть в понедельник. Управляющий с гордым видом провел ее, указывая на тщательно подобранные цвета занавесок.

– Ужасно! – в заключение сказала Ева. – Ужасно! Надо все сменить – и немедленно!

– Сменить?!

– Стены здесь должны быть другого оттенка. Это южная страна. Жаркая страна. А вы выкрасили стены в пастельные тона. Цвета, уместные в салонах Скандинавии, не подходят для южной страны – у женщин здесь совсем другая кожа. И товары, которые продаются здесь, рассчитаны именно на такого типа женщин. Глупцы! Разве можно было слепо копировать наши салоны в северных странах?! К понедельнику надо перекрасить стены. Маляры могут начинать прямо сейчас.

– Но… мадам. Завтра воскресенье!

– И что с того?

Ее взгляд заставил управляющего проглотить все возражения. Когда на следующее утро прибыли маляры, их встретила Ева. Несмотря на угрюмое настроение, их испанские сердца не могли не затрепетать при виде женщины с таким лицом и такой фигурой. Она почувствовала это и улыбнулась, предвкушая, с какой легкостью ей удастся договориться с ними. К ланчу – превосходному ланчу с чудесным испанским вином – она окончательно очаровала их, описав, как составляет цвета губной помады, и предложила воспользоваться тем же самым рецептом при окраске стен – добавить дюжину желтков, чтобы появилось ощущение залитого солнцем пространства. «Ради вас, сеньора, – пообещали они, – в лепешку разобьемся, а сделаем, как вы хотите». Они работали без отдыха все воскресенье и всю ночь. Утром в понедельник она пришла на открытие салона в валенсийском костюме. И маляры в один голос вскричали: «Вот это женщина! Красавица!» Она заплатила им щедро – пять тысяч песет.

В тот же день, вечером, Ева прилетела в Рим. Здесь ее так взбесил местный управляющий, что она залепила ему оплеуху, от которой можно было на пол свалиться. А тут еще, измученный напряженной работой, слег секретарь – с температурой 39° его отвезли в госпиталь.

– Неужели вокруг меня только глупцы и слабаки?! – кричала Ева. – Можно, в конце концов, на кого-нибудь положиться?

– Если вам нужна помощь, – вызвался один из сотрудников, – я знаю одного человека, который решил бы ваши проблемы… К тому же он говорит по-итальянски…

– Ведите его ко мне!

Ева сидела за столом, потягивая шампанское, – она всегда пила только шампанское – после него ее не клонило в сон, как от других вин, поскольку она пила его таким холодным, что стыли зубы. Ева сделала еще один глоток, глядя на молодого человека, стоявшего перед ней. «Слишком молод», – подумала она и спросила, сколько ему лет.

– Двадцать три.

– Вы работаете?

– Должен был начать после возвращения домой, в Америку. Я юрист. И собираюсь со временем открыть свою собственную контору.

– Что вы делаете в Риме?

– Приехал навестить семью моей матери. У них фабрика одежды в Трастевере.

– Вы умеете работать в сумасшедшем темпе?

Массимо Фабиани усмехнулся:

– Все предыдущие семь недель я только так и работал.

– Что-нибудь знаете о косметическом бизнесе?

– Могу описать, чем отличается один оттенок губной помады от другого – пожалуй, это все.

Зазвонил телефон. Ева подняла трубку, помолчала секунду и ответила:

– Нет, и не собираюсь.

Макс прислушался к железным ноткам, прозвучавшим в ее голосе, и подумал, что эта женщина может крошить гранит.

– Он заказал эту партию товаров. И должен принять их. У меня договор, подписанный им, и если он попытается пойти на попятный, я подам на него в суд. Так и передай ему. – И Ева бросила трубку на рычаг.

– Итак, вы юрист, – задумчиво проговорила она. Вообще-то она была не вполне довольна тем секретарем, которого приняла на работу. Он трепетал при виде ее и заикался, когда бы она ни заговаривала с ним. Это выводило ее из себя еще больше.

– А под диктовку писать умеете?

– Да. Во время каникул я подрабатывал, записывая судебные разбирательства. – Считайте, что вы приняты на работу.

Сам Господь Бог послал Еве Массимо Фабиани. Он относился к числу тех людей, которые понимали ее с полуслова. И он был один из тех, кому удавалось убедить ее в том, в чем она в глубине души и сама была убеждена, хотя, как то и дело случалась, на словах выступала против. Он также понял, что она очень часто донкихотствует больше, чем сам «Дон», и постоянно учитывал этот факт. К тому времени, когда они из Рима отправились в Милан, он уже стал совершенно незаменимым, потому что за две недели она успела убедиться, что если она что-то просит его сделать, то это непременно будет выполнено именно так, как она хотела. Он очень быстро усваивал все то, что касалось уловок в косметическом бизнесе.

А Макс обнаружил, что Ева неутомимый путешественник. Она способна была работать восемнадцать часов в сутки, вскакивая на рассвете, вместе с солнцем. Это удавалось ей, потому что она обладала другой, не менее удивительной способностью, – сворачиваться и засыпать, как кошка, в любое время и в любом месте. Она могла спать в машине, пока они ехали из одного города в другой. Сидя на заднем сиденье рядом с Максом, она закрывала глаза и тут же засыпала. Проспала она и всю дорогу в поезде, который шел в Милан, куда ее пригласила давняя приятельница – Мина Рирингетти, – жена того самого человека, который обувал почти всех итальянцев.

Макс, рассчитывавший, что ему выпадет пара свободных деньков в Милане, так как поездка была скорее не деловой, а светской, расположился отдохнуть в своем гостиничном номере. Но тут неожиданно зазвонил телефон. Это была Ева.

– У тебя есть вечерний костюм?

– Нет.

– Тогда пойди и купи. Только самый хороший. Сегодня ты поведешь меня в «Ла Скалу».

– О Боже! – вспоминал потом, несколько лет спустя Макс, рассказывая об этом Алекс. – Это было седьмое декабря – открытие сезона! Премьера «Отелло». Еще заранее, до того как мы отбыли в Милан, я связался с театром и попытался заказать билеты. Но они мне ответили, что билетов уже не достать ни за какие деньги. Все распродано еще месяц назад. А я приглашен на открытие сезона! Чудеса! Я был на седьмом небе от счастья! Ла Скала! Мне удалось побывать во всех самых лучших оперных театрах. В «Метрополитене» – старом, заметь, а не в новом в Линкольн-центре. В «Ковент-Гардене», в Парижской Oпере, в «Ла Фенис». Но «Ла Скала»! Это ведь совершенно неповторимое, если только ты хоть немного любишь оперу.

– А ты ее любишь? – сказала Алекс.

– Да! Представь, что Джордж Элиот сегодня была бы жива. И она бы предложила почитать тебе новый роман, о котором до сих пор никто не слышал. Вот что такое было для меня то открытие сезона в «Ла Скалa». – Макс покачал головой. – Да еще к тому же оказаться в ложе четы Рирингетти. Это я-то! Как-нибудь я тебе расскажу о своем отце, который держит ресторанчик на Малберри-стрит. Да, я пропустил, как появился в доме у Рирингетти, который напоминал скорее дворец. Мадам отвела меня в сторонку, вручила часы от Картье, золотую зажигалку «Данхилл» и сигареты в золотом портсигаре.

– Кстати, – быстро проговорила она. – Сегодня вечером ты Макс Фабиан – американский бизнесмен, мой партнер. Советую говорить по-итальянски хорошо – ведь именно поэтому ты и идешь со мной, но постарайся делать кое-какие ошибки, им это понравится. Постарайся быть предупредительным в меру. Наши отношения с тобой – исключительно деловые.

– Почему? – спросил я.

– Так надо, – ответила она. – Смотри и наблюдай за всеми.

Что означало: «Либо делай, как я говорю, либо заткнись». Я заткнулся, решив, что меня просто взяли с собой прокатиться, но места в первом классе, и надо просто откинуться на спинку и радоваться жизни.

Я решил, что это не помешает мне насладиться премьерой.

– Ну и как?

– О! Представление – я имею в виду не только оперу – было на высшем уровне. В этот вечер мадам встретила своего третьего мужа.

Ева терпеть не могла оперу. Но в день открытия сезона в театре окажутся самые сливки общества, и через Мину можно было познакомиться с весьма важными людьми и за один вечер устроить дела, на которые в другом случае ушла бы целая неделя. А все, что касалось дел ее компании, было для Евы на первом месте. Ради этого можно выдержать и оперу. Она решила пригласить с собой Фабиани, во-первых, потому, что никогда и никуда не ходила одна. А, во-вторых, при его знании итальянского и местных обычаев он мог заметить то, что наверняка ускользнет от ее внимания. Заодно Ева решила убить еще одного зайца.

Девять месяцев прошло с тех пор, как умер Кристофер. Наступило время снова ослепить и поразить всех. Показать, что она просто ненадолго отошла от дел. Появление в «Ла Скала» – самый подходящий момент и самое подходящее место явить себя обществу и миру.

Ee наряд был тщательно продуман: переливающийся черный шелк, отделанный белым, мягко шуршал при каждом ее движении. Из украшений она выбрала бриллиантовое колье изумительной работы, сделанное для Абигайль Бингхэм в 1816 году по случаю рождения старшего сына. Камни лежали на груди, словно капельки чистой росы поутру, вздрагивая и переливаясь при каждом движении. Волосы мягко обрамляли ее лицо, и сзади их перехватывала небольшая бриллиантовая заколка. Поскольку миланская зима казалась Еве смехотворной, она вместо того, чтобы набросить на плечи мех – как это делали остальные женщины, – выбрала кружевную испанскую мантилью. И это платье в сочетании с кружевной накидкой придумал малоизвестный испанский модельер, по имени Эмилиано, с которым Ева подписала эксклюзивный контракт на изготовление моделей. Она намеревалась войти в мир моды в ближайшем будущем. То впечатление, которое произведет ее платье, и даст ответ, правильное ли она приняла решение.

Пройдя следом за Миной в ложу, она на какой-то миг задержалась около Гвидо Рирингетти, который снял мантилью с ее плеч. И в ту секунду, что она замерла рядом с ним, глубокая тишина наступила в театре. Она означала, что сотни человек не могли отвести от нее глаз. Затем шум возобновился снова. Ева опустилась на свое место – в золотисто-белое кресло, улыбаясь через плечо Максу, севшему позади нее. Он слегка подался вперед и тихо проговорил: «В зале все рыдают слезами зависти и ярости».

Ева рассмеялась, слегка откинув голову, чтобы лучше продемонстрировать свою изумительную шею. При этом бриллианты сверкнули, отражая свет многочисленных люстр.

Аромат ее духов стал еще ощутимее, и Макс почувствовал, что у него слегка закружилась голова. Он и сам понимал, насколько несбыточно его желание. Вскоре Ева Черни покинет Италию и вернется в Штаты. Он тоже поедет туда, но сам по себе. Встретить с родителями Рождество, передохнуть и снова взяться за работу, которая потребует много сил, – начинать дело всегда трудно. Ева, скорее всего, будет возмущена его фамильярностью, но он почувствовал, что его это мало волнует, поскольку мысленно уже простился со своим местом.

Медленно гас свет, легкий шумок прошелся по залу. Раздались вежливые аплодисменты, которыми встретили появление дирижера у пульта. Дирижер взмахнул палочкой, и первые звуки оркестра полились в тот же самый момент, как раздвинулся занавес. Макс забыл обо всем на свете. Ева отметила это с большим изумлением. Ее юрист оказался той еще штучкой, но это была настоящая вещь. Он умел не обращать внимания на все лишнее, мешающее и добираться до самой сути. Он разговаривал и жестикулировал, как стопроцентный итальянец, и при этом прокручивал крутые валютные операции, борясь за каждый цент. Он набрался опыта, подрабатывая во время каникул в суде, записывая судебные разбирательства, и знал итальянские бюрократические проволочки лучше итальянских юристов. И вот он сидел в ложе, подавшись вперед, упершись локтем в колено, положив подбородок на руку, не видя и не слыша ничего вокруг. Замечательно, что ее так удачно осенило взять сегодня Макса с собой. Вряд ли кому-нибудь придет в голову, что она завела себе столь молодого любовника. Ева делала все, чтобы подчеркнуть их исключительно деловые отношения. То, что Макс сопровождает ее в поездке, объясняется его прекрасным знанием итальянского. Подчеркивала она и то, что его услуги хорошо оплачиваются. Обращалась она с ним непринужденно, иной раз даже грубовато, явно давая понять, что это ее служащий: он вел себя уважительно, но без подобострастия – как ведет себя человек, которому велели быть здесь. «До чего же умный парень, – подумала Ева. – Он может быть полезен и в будущем».

Когда в конце первого акта снова вспыхнул свет в зале, Мина повернулась к Еве и спросила:

– Ну как, прогуляемся или останемся здесь?

В антракте молодые дамы устраивали нечто вроде парада мод, демонстрируя украшения, выслушивая свежие сплетни, смотрели, кто с кем пришел и кто на кого бросает взгляды. Матроны придерживались старого обычая – принимать посетителей в ложе.

– Надеюсь, мадам Черни позволит миланцам полюбоваться собой, – галантно заметил Гвидо Рирингетти.

Макс поднялся:

– Мадам, позвольте предложить вам руку.

Она слегка улыбнулась. Кажется, парень к тому же и нахал. Но оперлась о его руку, и Макс вывел ее из ложи, чтобы смешаться с толпой, фланирующей по коридорам. И все взгляды тотчас устремились на Еву. Она затмевала всех женщин.

– Дино! – услышала вдруг Ева возглас Мины. – Какая приятная неожиданность! Я не знала, что ты уже вернулся из Санкт-Морица. Как покатался?

– Неплохо, – услышала Ева чей-то голос, глубокий, с легкой вибрацией.

Макс, стоявший рядом и наблюдавший за всем, видел, что Ева вскинула голову, хотя стояла спиной к говорившему, – так собаки делают стойку, почуяв добычу. Она и в самом деле каким-то образом сразу угадала в говорившем того, которого ждала, может быть, и не отдавая в этом отчета самой себе.

Макс взглянул на высокого, темноволосого, загоревшего мужчину, склонившегося сначала к руке Мины, а затем Евы. Макс заметил и то, как ониксовые глаза незнакомца оценивающе пробежали по бриллиантам Евы, и вспыхнули, словно костер на ветру. Макса удостоили короткого кивка и беглого рукопожатия. Его мгновенно просветили, как рентгеновскими лучами, и, прежде чем он успел опомниться, тут же отнесли в разряд «малозначимых».

«Как это им удается сразу определять, кто есть кто? – подумал с удивлением Макс. – У меня вечерний костюм сшит так же хорошо, как и у него. Не отличить. Манжеты отутюжены. На те деньги, которые я истратил, чтобы купить рубашку, можно было прожить целую неделю. И все же он сразу понял, что я не принадлежу к их кругу. Наблюдай и учись, – приказал он себе. – То, что сегодня произойдет, не вычитаешь ни в каких романах».

В Ринальдо ди Марчези, или сокращенно Дино, было все то, что Ева считала привлекательным в мужчине: темные притягательные глаза, рост – он не был так высок, как Макс, но очень хорошо сложен – ни одной унции лишнего веса. Он источал неотразимое мужское обаяние. Но не менее привлекательным был и его титул, уходивший корнями к семейству Борджиа.

«М-да, – отметил про себя Макс. – Настоящий живой князь. Возможно, именно о его предках писал когда-то в своей книге Макиавелли».

После спектакля Макса забросили в гостиницу.

– Завтра, в девять, в офисе, – бросила ему на прощание Ева.

И компания, вместе с присоединившимся к ним Дино ди Марчези, отправилась дальше.

– «Да, мадам», «нет, мадам», «будет сделано, мадам», – проговорил язвительно Макс, когда красные огоньки лимузина исчезли в потоке машин, и поднялся к себе на семнадцатый этаж, насвистывая по дороге мелодию любовного дуэта из «Отелло».

Он проснулся оттого, что звонил телефон. Взглянув на светящийся циферблат, он отметил время: три часа ночи.

– Ошиблись номером, – рявкнул он в трубку.

– Мистер Фабиани?

Макс тотчас сел в постели:

– Да, мадам.

– Князь Ринальдо ди Марчези. Как можно скорее собери какие только сможешь сведения о нем. Чем больше ты узнаешь, тем лучше.

– Ему сорок лет. Принадлежит к числу самых знатных семей в Италии. Разорен, – докладывал Макс два дня спустя. – Пятнадцатый князь в своей линии. Отец у него умер, мать жива и живет в некогда знаменитом, но сейчас совершенно обветшавшем палаццо Марчези в Риме. Вдовец. Его жена умерла четыре года назад, приняв большую дозу снотворного. Адриана Лукарелли. Фирма ее отца известна в мире не меньше, чем «Дженерал Моторс». Она вышла за Марчези в девятнадцать лет, а умерла в двадцать шесть. Детей у них не было – oна не могла родить. Из-за этого постоянно находилась в подавленном состоянии и принимала транквилизаторы. Привычная доза перестала действовать, и она приняла больше обычного. Он растранжирил все деньги, которые Адриана принесла в дом. Ее отец хотел заполучить титул. Но Адриану титул не волновал, она страстно влюбилась в мужа и делала все, что он пожелает, но не могла смириться с тем, что он в то же самое время заводит… – Макс помолчал. – Вот, кажется, и все. Да, Дино ди Марчези весьма чувствителен к женской красоте. У него отличный вкус, так что, думаю, он уже на крючке.

– Чем он занимается?

– Катается на лыжах, стреляет – очень хорошо. Занимается верховой ездой, водит автомобили, спит с женщинами…

Ева прикусила губу. Нет, этот мальчишка ведет себя возмутительно. Надо бы сделать выговор, но он так догадлив, черт возьми…

– Есть предложение, – сказала она, меняя тему.

– У вас или у меня? – с надеждой спросил он.

Ева бросила на него ледяной взгляд, хотя испытывала желание расхохотаться.

– Право, мистер Фабиани, вы относитесь к людям безо всякого почтения. Если хотите стать известным юристом, вам надо вести себя иначе.

– Предпочитаю известность богатству.

– Тогда идите работать ко мне.

– Вы хотите, чтобы я стал вашим юристом?

– Нет. Но если вы будете защищать мои интересы так же, как защищали бы свои, может быть, когда-нибудь…

– Я собираюсь жить очень долго. – Макс посмотрел на Еву. – И где мне предстоит работать?

– Там, где буду находиться я. И продолжать делать все то, что вы делали для меня в последние две недели.

– Мальчик на побегушках, – констатировал Макс.

– Нет. Вам надо будет следить за тем, что происходит вокруг меня. Следить за окружающими, давать мне советы, проверять контракты, которые я подписываю. Не давать обвести меня вокруг пальца…

– Значит, еще и наемный убийца, – усмехнулся Макс.

Ева нахмурилась.

– Одним словом, будем считать, что я возглавлю отдел «Поди-подай».

Ева откинула голову и засмеялась глубоким, неотразимым смехом.

– И не переставать удивлять меня, – закончила она, отсмеявшись.

– Рад, что кому-то мои шутки кажутся забавными.

– Я буду платить вам двадцать пять тысяч долларов в год, – закончила Ева.

– И только за то, что я умею быть забавным! Кажется, меня можно считать самым высокооплачиваемым комиком в бизнесе.

– Вот так я стал тем, кем являюсь сейчас, – проговорил Макс, обращаясь к Алекс. – Наступит день, когда я должен буду остановиться и понять, кем же именно.

Начав работать у Евы, он обнаружил, что его хозяйка очень точно знает, чем займется в ближайшее время и сколько может отвести дней на то или на другое дело. Из Италии они полетели в Нью-Йорк, где Ева отправилась в родовой особняк Бингхэмов, а Макс в это же самое время пошел на Малберри-стрит в небольшой итальянский ресторанчик, которым владел его отец. Там он родился – младший ребенок в семье, где, кроме него, было еще три девочки и три мальчика. Макс пришел, чтобы рассказать семье о своей неожиданной удаче.

В нью-йоркском отделении компании Евы Черни ему отвели небольшой кабинет.

– В общем-то «гардероб», – рассказывал он родным, – но с телефоном и пепельницей. Правда, я не могу там курить – мадам не переносит дыма: это может испортить цвет кожи, – так что мне приходится курить в окно. А я нахожусь на сороковом этаже. И мне надо быть настороже, чтобы не вывалиться, когда начинает звенеть звонок.

– Звонок? – переспросила его старшая сестра Грациелла.

– Швейцар звонит, когда мадам входит в здание. Это означает, что начинается шмон.

– Ну прямо как в армии, – заметил отец.

– Надеюсь, что она будет тебе хорошо платить, – сказала с надеждой мать.

– Хватит на все и про все, – не вдаваясь в подробности ответил Макс.

– А как же твоя собственная адвокатская контора? – снова спросила мать.

– Если я покручусь в ее конторе годика два, то мне не составит никакого труда завести свое дело.

Тогда он еще не догадывался о том, что «годика два» обернуться двумя десятилетиями. Зато сразу понял, что князь Дино ди Марчези приехал в Нью-Йорк, затем, чтобы занять свободное место рядом с Евой.

Мадам пришла к выводу, что князь – лучший спутник для нее, какого только можно себе представить. Обаятельный, неотразимый – правда, не столь обаятельный, как Макс, – он великолепно танцевал и всегда был к услугам Евы. Ему неизменно удавалось заказывать лучшие столики, лучшие места, где бы они ни были, и он никогда не требовал к себе внимания, если Ева погружалась в работу. Иной раз она не пускала его дальше гостиной в своем трехэтажном доме, у южной части центрального парка. В присутствии Дино она не испытывала возбуждения, которое ее охватывало при общении с тем же Максом Фабиани. Это казалось ей странным. На нее он действовал скорее расслабляюще. Если ей не хотелось никуда выходить, он тоже с удовольствием оставался дома. Если ей вдруг требовались компания, шум, суета – он с радостью устремлялся в круговерть жизни. Любое ее желание становилось для него законом. Более того, он научился угадывать их и предупреждать. И к тому же, как сразу отметил Макс, он представлял собой великолепный образчик «la bella figura» итальянской старины.

«А почему бы и нет?» – решила наконец Ева. Прошел почти год. Она не собирается жить в одиночестве. И лучше Дино ей никого не найти. Благодаря ему она поднимется еще на одну ступень выше. Бингхэмы считают себя представителями старой нью-йоркской аристократии. Но род Дино ди Марчези уходит корнями на семьсот лет в прошлое – среди его потомков есть Папа и два кардинала. Макс по этому поводу выразился так: «Это все равно, что иметь прапрадедушкой Джорджа Вашингтона, Томаса Джефферсона – троюродным братом, а Бенджамина Франклина – дядюшкой по линии матери». Стать княгиней? Княгиня ди Марчези? Звучит шикарно. «Тогда почему бы нет?» – снова спросила она себя. Это сделала Элен Рубинштейн и Элизабет Арден. Этот князь, конечно, обойдется ей в копеечку, но она сумеет установить контроль над его расходами. У него будет определенная сумма на развлечения, но не более того.

По словам Макса – а Макс всегда оказывался прав в своих утверждениях, – Дино станет заводить женщин, но ему придется устраивать это все таким образом, чтобы ничто не вылезало наружу и не давало повода к сплетням и пересудам. Да, он весьма дорогой мужчина, но с его именем и с его титулом она добьется в тысячу раз больше, чем затратит на его содержание. Только надо продумать, как его держать в узде.

После Рождественских праздников они улетели в Рио, где Ева открывала салон. Князь болтался в одиночестве, но прежде чем он успел остановить взгляд на черноглазой красотке, которая делала ему маникюр, они уже оказались в Буэнос-Айресе, где он слегка простудился и вынужден был провести в постели несколько дней. Он уже крепко сидел на крючке, когда они вернулись в Нью-Йорк и Ева отправилась навестить сына. Дино даже не поморщился, когда Кристофер пнул его в колено и сказал, что никогда не полюбит его.

А затем вместе с огромным багажом, сыном, няней и Максом они вернулись в Швейцарию. Там князь залег в постель и проспал несколько часов кряду. Проснулся он свежим, съел прекрасный завтрак, а затем подошел к спальной комнате Евы с букетом красных роз – как она и предполагала. Ева зарылась лицом в душистый букет и увидела сапфировое кольцо, которое шло в ход в тех случаях, когда мужчины из рода ди Марчези собирались обручиться. Она приняла его и, указав на огромную пустую постель, покрытую шелковым покрывалом, сказала:

– Садись или ложись, если хочешь, мы обсудим с тобой все детали…


13


Швейцария, 1988

Всем, кто считал, что Макс – единственный человек, который заранее знает и угадывает, чего хочет и что собирается сделать Ева, он отвечал: «Это все равно, что пытаться бежать впереди поезда. У вас есть такое желание?» Тем не менее, несомненно, Макс был единственным, кто мог повлиять на нее, снести все ее капризы, взбрыки, непредсказуемые выверты с тактом, с чувством юмора и, казалось, без раздражения. Единственный человек, которого она все время старалась держать поблизости от себя. Быть может, потому, что он сразу понял, насколько важно в отношениях с Евой быть обязательным. К тому же, это было очень важно, Макс не боялся ее. Вскоре после его поступления на работу она стала доверять ему во всем. Он знал о ней очень многое, но все это держал при себе. Поэтому Еву не покидало ощущение безопасности рядом с ним – она убедилась, что он не даст ей зайти слишком далеко. Он мог говорить с ней холодновато-сдержанным тоном, иронически откликаясь: «Да, Ваше Императорское Величество. Нет, Ваше Императорское Величество. Поцелуйте меня в задницу, Ваше Императорское Величество», Ева не могла сдержать усмешки, и опасное напряжение тотчас спадало.

Он оказался прекрасным менеджером, чтобы и себя отличить в жизни, и компании послужить, он выучил и подготовил дюжину молодых людей, перепоручая им выполнение тех дел, которыми уже не мог заниматься сам в силу занятости более серьезными делами.

Людей, которые следили за работой раскинувшейся во все стороны империи и которых он сам оберегал от взбрыков Евы. Когда она вдруг обрушивалась на кого-нибудь из них по ничтожному поводу и требовала немедленного увольнения, Макс отправлял этого человека с глаз долой. Пройдет время, он знал, и Ева непременно спросит, куда делся этот человек: «Как нелепо… Почему ты уволил «как-его-там-зовут»? Надо было бы сначала посоветоваться со мной». И тогда Макс извлекал нужного ему человека из тихой гавани, и снова все шло как прежде. Ева доверяла Максу как самой себе, как палочке-выручалочке, никогда не задумываясь над тем, сколько часов и усилий потребуется ему, чтобы сотворить чудо. Именно Ева изменила его имя:

– Массимо? Как у борца в цирке. Я буду называть тебя Максом. Макс Фабиан.

Так оно и пошло с тех пор.

Когда Ева отправлялась в очередную поездку, Макс обязан был оставаться и наблюдать за всем. И она убедилась, что может уезжать на сколько угодно долго и по возвращении все будет в полном порядке. Именно Макс заложил фундамент ее первой фабрики и нашел рынки сбыта, утешал девушек-работниц, когда Ева теряла терпение, выходила из себя и кричала на них. Он осушал их слезы, если это была хорошенькая девушка – целовал на прощание.

Ева доверяла ему еще и потому, что он был достаточно тщеславен и рассматривал процветание фирмы Черни и как свой успех. Когда он приводил кого-нибудь к ней, как когда-то Мору, и говорил: «Надо взять на работу», Ева не колебалась ни секунды.

В начале семидесятых годов салоны Евы Черни появились во многих странах. Только в Соединенных Штатах их было десять. Ева Черни владела двадцатью фабриками и несколькими дистрибьюторскими отделениями, которые всегда располагались поблизости от производственных помещений.

Именно Макс умел найти юридически безупречные выходы из всевозможных ситуаций, так чтобы она получала максимум выгоды и платила минимум налогов. Он нашел подставных лиц для многих самостоятельных отделений ее компании в разных странах, но организовал все таким образом, чтобы и эти дочерние предприятия находились под ее постоянным контролем и в случае чего снова переходили в собственность Евы.

Когда появлялись налоговые инспекторы, чтобы проверить книги прихода и расхода, ей всегда удавалось обвести их вокруг пальца. Макс отработал безотказную систему осведомителей, заранее предупреждавших о появлении ревизоров. И, требуя счета «за этот день», Ева знала, что инспектор получит именно то, что требуется.

Не было ни единого уголка в империи Евы Черни, о котором бы Макс не имел полного и ясного представления. Но в то же время существовали области, в которых главное и последнее слово всегда оставалось за ней. Это касалось формул духов, сочетаний запахов, оттенков какого-либо особенного цвета, названия изделий, оформления упаковки – баночек, бутылочек, флаконов и так далее. К сожалению, это же относилось и к воспитанию сына, которого Ева держала под постоянным неусыпным надзором.

К пасхальной распродаже им предстояло, как обычно, подготовить специальный набор – к каждой сделанной покупке покупателям предлагалось бесплатное приложение. Так поступали все фирмы. Что входило в такой набор – всегда решала сама Ева. Но сейчас ее не было, и Макс отправился к визажисту Паоло, чтобы тот что-то посоветовал.

– Ни за что! – ответил тот. – Ты заставляешь меня рисковать не только работой, но и жизнью. Я не пошел бы на это, предложи ты мне в награду хоть статую из косметического Дворца Славы. И любой, кто решится на это, может прощаться с жизнью.

Макс решил обратиться за советом к Море и Памеле. Обе пользовались косметикой Евы. Обе выступали в качестве моделей. Памела – из бывших, но с таким опытом, она могла дать хороший совет. Обе отказались отвечать на его вопрос.

– Ты что, шутишь? – поразилась Мора, а Памела только покачала головой:

– К кому тебе стоило обратиться в последнюю очередь, так это ко мне. Ты же знаешь, я у нее в черном списке.

– Если бы тебе предложили на выбор пять предметов из того, что выпускает фирма Черни, на чем бы ты остановилась?

– Ну, конечно, крем «Ренессанс». Тут вопросов нет. Губная помада «Лепесток розы», далее «Утренний луч», я пользуюсь им по утрам, тени для век и непременно крем для рук. Он хорошо восстанавливает кожу.

– Великолепно, – обрадовался Макс. – А как ты, Мора?

– «Утренний луч» я бы не взяла – я им не пользуюсь, мне больше нравится мыло «Ароматное». «Лепесток розы» – не мой цвет. Я бы взяла «Цветок персика». А вот набор теней, пожалуй, и в самом деле хорош. И еще лак для ногтей под цвет губной помады.

– Чудесно… – сказал Макс, но, вернувшись домой, он вспомнил, что набор теней предлагался в прошлую распродажу, как и крем для рук. А Ева никогда не повторялась.

– Черт возьми! – выругался Макс. И, обращаясь к Алекс, пояснил: – Не знаю, как быть. Просто не знаю. Я ни разу не занимался составлением наборов. Это сфера деятельности твоей матери. Она стоит на страже своих границ. Но такая распродажа – очень важная вещь. Женщины ждут их, и если они останутся довольны тем, что им дали на пробу, то будут покупать это и дальше. Если я промахнусь, спрос упадет, а тогда и мне хана. Она распнет меня на ближайшем кресте.

– Вот это вы даете в подарок? – спросила Алекс, разглядывая элегантную коробку с золотыми бархатными гнездышками для каждого предмета. Коробка сама по себе стоила бешеных денег, но Ева отказывалась переходить на более дешевую упаковку. «Нельзя делать флаг из тряпок», – отвечала она на все предложения.

– С губной помадой не каждому угодишь. Тем более что «Лепесток розы» и крем для рук уже предлагались прошлой весной, – угрюмо проговорил Макс.

– К сожалению, я тоже мало в этом разбираюсь, – призналась Алекс, – а что, если предположить, что набор предназначается для женщин, которые до сих пор не пользовались изделиями фирмы Черни, а теперь, попробовав, станут ее постоянными покупателями?

– Неплохая мысль!

– Изделия вашей фирмы очень дорогие. И обычная женщина не в состоянии покупать их.

– А они и не рассчитаны на среднюю покупательницу.

– Тогда зачем же вы прилагаете бесплатно то, что потенциальная покупательница фирмы без труда может купить сама?

Макс изумленно посмотрел на нее.

– Боже, я никогда не пытался взглянуть на это дело с такой стороны…. Я занимался совсем другими вещами…. – растерянным голосом заметил он. – Ева лелеяла свое детище.

– В общем, ей нужно привлечь как можно больше покупателей. Иначе зачем следовать традиции, начало которой она положила, если не ошибаюсь, до того, как стала тем, кем стала?

– Верно, верно, – повторил Макс снова. – Впервые мы попробовали это в 1968 году… Да-да, на Рождество 1968 года. Идея была не нова, но Ева никогда не брезгует пойти по протоптанной тропинке, если это принесет выгоду.

– Тогда, – продолжала Алекс, – покупательница, вполне возможно, не соглашалась платить дорого за кота в мешке.

– Верно, – в третий раз согласился Макс и посмотрел на Алекс со смесью гордости, восхищения и покорности. – И почему это я не обратился сразу же к тебе? Ну что ж, в таком случае, – с воодушевлением проговорил он, – скажи мне, что бы ты положила в этот набор?

– Образцы всего самого лучшего, того, что обычной женщине не по карману, включая последние образцы духов.

– Ты имеешь в виду «Очарование»? Да ты хоть знаешь, сколько они стоят? А у нас нет времени сейчас приступать к изготовлению специальных флаконов для малых доз… – Макс потер нос, как он делал всегда, когда задумывался над чем-то. И, прищурив один глаз, сказал: – А ты знаешь запах «Очарования»?

– Да, Мора пользуется ими.

– И?

– Очень… чувственные, – ответила осторожно Алекс. – Шикарные духи. Очень современные. Духи восьмидесятых!

– Вот почему они сразу стали пользоваться большим успехом. Ева никогда не включала в подарочный набор последних образцов. «Cуть Евы» пошла в ход только через много лет после того, как появилась на рынке… Но у нас нет подходящего флакона. Думаю, если мы используем обычный и наклеим на него нужную этикетку, покупатели увидят, что это они самые и есть…

– …и, сэкономив на малом, потеряете на большом, – возразила Алекс. – Если же, напротив, выпустить миниатюрную копию флакона, получившего приз за лучший дизайн, завоюете больше покупателей, чем если разлить самые лучшие духи в уже известные флаконы. Ты же сам говорил, что «Очарование» узнается по неповторимой форме флакона… Женщина, войдя во вкус, уже не захочет отказываться от них. – Тут Алекс осеклась. – Ты чего это так смотришь на меня? – смущенно спросила она.

– Не перестаю поражаться тебе, – засмеялся Макс. – И о чем только я раньше думал! Хотя все правильно – ведь, в конце концов, ты ее дочь!

– Если ты собираешься сравнивать меня с ней…

– А почему нет, черт возьми! Ты унаследовала ее чутье. Она-то считала, что оно перешло к Крису. Но его это совершенно не интересовало. То, как ты сейчас объяснила мне, твои доказательства говорят о том, что ты мыслишь так же безошибочно, как твоя мать. Разница только в том, что вряд ли бы она рискнула задарма отдать духи, которые в розничной продаже идут по сотне долларов за флакон. Думаю, что она остановила бы свой выбор на «Вечной розе». Им всего лишь два года, они пользуются таким же успехом, что и «Ева». Взять для образца «Очарование» – большой риск. Но, черт возьми, Ева всегда делала крупные ставки. – Он положил руки на плечи Алекс. – Ты просто посланница небес.

Наклонившись, он поцеловал ее. Но не в щеку, как делал это обычно, а в губы. Губы Макса были горячими и сухими, и Алекс почувствовала вдруг то, чего она никогда не испытывала раньше: ее словно ударило током, по телу пробежали искры. Не отдавая себе в том отчета, она вернула поцелуй Максу. На какой-то миг Макс крепче сжал ее плечи, а потом рывком отодвинул от себя.

– Прекрасно, мы сделаем так, как ты решила, – проговорил он. – Всего понемногу и в заключение – «Очарование». Позволь-ка мне все это записать… Если я хоть что-нибудь смыслю в своем деле, это побьет все рекорды по распродаже.

– А если нет?

– Тогда твоя вина, – засмеялся он. – Поживем – увидим.

Когда Макс объявил, что войдет в набор, наступило сначала молчание, а потом послышался глухой ропот.

– Ты с ума сошел, и «Очарование» – туда же?!

– Не само «Очарование», а миниатюрную копию, которую мы должны успеть изготовить.

– А ты понимаешь, сколько это будет стоить?

– Мы не сможем оправдать расходы!

– Нет, сможем, – не дрогнув, ответил Макс. – Если нет, я уволюсь.

Снова поднялся шум.

– Почему бы не воспользоваться пасхальным набором прошлого года? Покупатели поймут и простят нас.

– Нет, это им не понравится, – отрезал Макс. – «Провалил распродажу – потерял себя», – как не устает повторять мадам. И к тому же мы что – совсем дети, когда ее нет на капитанском мостике? Затея смелая, но рискнуть стоит.

– Не смелая, а безумная, – откликнулся кто-то.

– Одно из самых рискованных предприятий, на которое пускалась наша фирма, – заметил третий.

– Ответственность я беру на себя, – ответил Макс. – Итак, за дело.

«Из всех только Алекс решилась предложить такой вариант. А разве я не говорил ей, что она дочь своей матери? Именно так, – снова мысленно повторил он. – И это ясно, как Божий день. Никому и в голову не придет раздаривать самоновейшие образцы товаров, которые продаются за бешеные деньги. Это сразу вызовет желание покупать товары фирмы и дальше, уже независимо от того, сколько они стоят». Он не мог припомнить, какая косметическая фирма предлагала наборы такого высокого качества… Кажется, только «Ланком» на специальной презентации.

Он направил машину к обочине, остановился и вытащил блокнот, который носил с собой повсюду с того момента, как Ева потребовала, чтобы он записывал те идеи, которые ее вдруг осеняли по дороге, и принялся подсчитывать на калькуляторе самые грубые расходы.

«Если мы попадем в точку – заработаем состояние, если нет – тоже не умрем. Но чутье мне подсказывает, что нас ожидает успех. Как странно, что обычно не видишь именно того, что лежит прямо под носом. У Алекс и впрямь такой же потрясающий врожденный дар, что и у матери, надо будет привлечь ее к делу. Один Бог знает, сколько времени Ева еще будет сидеть взаперти. Она может выйти завтра, но ее может не быть и месяцы. У меня нет времени ждать.

А что, если Ева решит вообще отойти от дел? – Макс нахмурился. – Конечно, я много сделал для того, чтобы фирма добилась таких успехов. Но истинным вдохновителем была именно Ева. Тому, кто займет ее место, – не позавидуешь. – Макс никогда не верил, сколько его ни убеждала Ева, что Крис способен заняться делами компании. – А об Алекс мадам вообще не думала. А я вот думаю! С ней будет легко работать. Она умеет держать себя в руках, что не всегда скажешь о ее матери.

Правда, Ева способна на такие вещи в работе, от которых Алекс с отвращением отвернулась бы. Например, Ева безжалостна. Алекс – нет. Алекс – человек верный, никогда не предаст, а Ева, наоборот, требует верности от других. Но у Евы есть воображение, смелость, чутье. А у Алекс? Трудно сказать пока. И к тому же она вбила себе в голову смехотворную идею о том, что косметика – не что иное, как еще один способ, выдуманный мужчинами для порабощения женщин, которые тратят массу сил в погоне за миражами».

Он знал и то, что Алекс ни за что бы не добилась того, чего добилась Ева: та начинала с трех-четырех изделий, изготовляемых чуть ли не в домашних условиях, а уж через пять лет у нее наладилось целое производство. Сейчас Ева работает на трех уровнях: «Ева Черни», «Юная Ева» – для тех, кому нет двадцати пяти, а также «Княгиня ди Марчези» – самая дорогая продукция, для избранных, которую покупают в основном женщины, кому за тридцать пять. Только в Штатах ее оборот приближается к миллиарду долларов в год. И если Ева отойдет от дел… «Нет! – подумал Макс. Чем она будет занимать себя? Работа – единственное, что поглощает ее целиком. А если это все же случится, тогда что? Надо готовить Алекс, – ответил он самому себе. – Проверять ее, пробовать и смотреть».


14


Швейцария, 1967–1971

Когда ворота виллы «Парадиз» снова распахнулись весной, ее обитатели встречали уже не просто мадам. Они встречали княгиню.

– А ты, кажется, говорила, что она королева, – напомнила удивленная Алекс Пэтси.

– Но это ее, скажем так, заработанный титул, – объяснила Пэтси. – Журналисты провозгласили Еву королевой в области косметики. А княгиней она стала, потому что вышла замуж за человека с княжеским титулом.

– Ах вот как, – проговорила Алекс.

– Не беспокойся, – подбодрила ее Пэтси. – Не думаю, что это каким-то образом изменит твою жизнь.

Ева не выказала никакого интереса к дочери, ни разу даже не спросила о ней, словно совсем забыла о ее существовании. И Пэтси старалась, чтобы девочка не попадалась ей на глаза.

Княгиня ди Марчези сначала дала обед на сорок персон, а затем устроила бал, на который пригласила по меньшей мере двести человек. Теперь в воскресные дни на вилле было полным-полно народу. Кто-то плавал в бассейне, кто-то играл к крикет или теннис. Те, кого не интересовало ни первое, ни второе, ни третье, просто слонялись на веранде. Алекс, устроившись на своем любимом месте, частенько наблюдала за ними. Однажды князь поднял голову и увидел ее, но не обратил никакого внимания. Зато Алекс отметила, что его всегда окружала стайка молоденьких девушек.

В доме дышалось намного легче: когда мадам была счастлива, и всем жилось хорошо. Алекс знала причину, по которой мать выглядела такой оживленной, – рядом с ней находился мужчина – и от ее раздражительности и властных манер и следа не осталось. Она нечаянно услышала, как об этом судачат две горничные, и Алекс очень захотелось, чтобы князь навсегда остался в доме. Другая мать – женщина с резким голосом и мертвыми глазами – вызывала у Алекс ужас.

И на какое-то время казалось, что заметно подобревшая мадам навсегда и останется такой.

К одиннадцати годам Алекс сильно вытянулась. Она так стремительно вырастала из своей прежней одежды, что Пэтси приходилось все время покупать новые платья, и ей даже пришлось объясняться с мадам на эту тему.

– Алекс сейчас растет так быстро, – пожала плечами Пэтси. – Платье, купленное сегодня, через месяц оказывается мало.

– Тогда купите сразу на размер больше, – нетерпеливо проговорила Ева. – У меня нет золотых россыпей, мисс Паттерсон.

Пэтси ничего не ответила на это, она ждала продолжения разговора. Она догадывалась, какой последует самый важный вопрос:

– А пастор Дитрих бывал здесь в последнее время?

– Да. За неделю до вашего приезда.

Лицо Евы перекосила едва уловимая гримаса.

– Очень хорошо, – холодно проговорил она. – Можете идти, мисс Паттерсон.

«И Алекс бы тоже сказала, – думала Пэтси, поднимаясь к себе. – Только этот старик и его визиты удерживают тебя. Тебе они не по душе, только поделать ничего не можешь. Дай ему Бог здоровья, и пусть приходит почаще».

Ева отдавала себе отчет в том, что ее муж – распутник, но до поры до времени не обращала внимания на его увлечения. Еву терзали муки творчества: она была занята налаживанием новой линии «Княгиня ди Марчези». Мужа несколько покоробило то, что его славное имя появится на всевозможных баночках с кремами и флаконах с духами, но Ева напомнила, какой доход они принесут, и он сменил гнев на милость. Увлеченная новыми идеями, она уже не могла уделять мужу столько времени, чтобы сопровождать его на всевозможные выезды в рестораны, на приемы и ночные прогулки. Наконец настал день, когда новая линия была запущена: Ева утвердила цвет крема, новый дизайн упаковок, шрифты надписей и все прочее. Теперь она могла себе позволить снова немного отдохнуть и расслабиться. И вот тут-то она обнаружила, насколько бесстыдно флиртует муж с одной из ее служащих. Слухи об этом давно уже расходились кругами и наконец достигли Евы. Обнаружилось, что на деньги, которые она выдавала ему, его любовница попыталась организовать конкурирующую фирму. И Ева устроила такую сцену, от которой дрожали стены их дома.

– Как ты посмел! Как тебе только в голову могло прийти давать этой маленькой шлюхе мои деньги, на которые она открыла салон?! Это последняя капля! Я многое прощала тебе – смотрела на все сквозь пальцы. Но это! Ты выставил меня на посмешище. И я тебе этого никогда не прощу. – В ее глазах это было самое страшное преступление. Никто не смел пересекать границу территории, безраздельной владычицей которой она считала себя.

– Я не желаю, чтобы эта шлюшка пользовалась моими методами для своего дешевого салончика, состоящего из одной комнатенки.

То, что сама Ева начинала с такого же салона – было забыто.

– Я хочу знать, сколько и когда он выдал этой девке, – приказала Ева Максу. – Разузнай обо всем как можно скорее!

И когда Макс пришел к ней с докладом, из которого явствовало, сколько князь давал этой девице и какие образцы предоставлял ей, – разразилась настоящая буря.

Китайский фарфор и стекло были перебиты, мебель разломана. Ева налетела на мужа, как коршун, и в конце концов выгнала из дома, приказав никогда не впускать обратно. Макс предупредил Дино, чтобы он не пытался проникнуть в дом – это могло обернуться для него весьма плачевно. Князю были оставлены костюмы – около двух дюжин, обувь, шелковые рубашки, новенький «феррари» красного цвета (вослед которому Ева даже назвала очередную партию новой губной помады «Красный след») – в общем все то, что он заполучил за последние четырнадцать месяцев.

Конкурирующий салон закрыли спустя шесть недель, и о ее владелице с тех пор ничего не было слышно. Князь тоже предпочитал помалкивать о случившемся.

– Ну и как тебе это нравится? – горько спросила Ева у Макса. – Королева, диктующая другим женщинам, к каким ухищрениям надо прибегать, чтобы завладеть мужчинами, не сумела удержать при себе собственного мужа?

– А ты взгляни на это с другой стороны, – предложил как всегда практичный Макс. – Ты смогла наладить новую линию, и товар распродается гораздо быстрее, чем мы даже предполагали. Ты приобрела новый опыт, ну так и радуйся… И опять же, – проговорил он, – разве не этого ты на самом деле и хотела?

Ева вспыхнула, с трудом сдерживая смех:

– Да, Макс, ты и впрямь хорошо знаешь меня.

– Ты ведь не была влюблена в него, верно?

Она хотела было гордо вскинуть голову, но, встретив его проницательный взгляд, не выдержала и рассмеялась:

– В самом деле. Именно так оно и есть. – Затем выражение ее изменилось. – Но я не собираюсь возвращать назад свой титул. Это так шикарно звучит…

– …и помогает хорошо распродавать новый товар?

Когда Макс уладил дела с князем, доверие Евы к нему возросло еще больше. Более того, она вдруг не без удивления заметила, насколько он стал привлекательнее для нее как мужчина. А Ева умела распознать настоящего мужчину. Но его можно приберечь на будущее. А пока ей надо как следует сосредоточиться на главном. Князь – это своего рода вложение в дело, и достаточно выгодное. Ева получила желаемое: титул и новую линию производства, связанную с этим титулом. И она вполне была согласна с шутливым высказыванием Макса: «…думаю, теперь о новом замужестве не может быть и речи». Партнеров для времяпровождения она всегда сумеет найти. И проблемы, с кем поехать на уик-энд, у нее никогда не будет.

В один из таких уик-эндов Макс впервые обратил внимание на Алекс. Ева предложила ему остаться на вилле, и он с удовольствием принял ее предложение. В его распоряжении дом, бассейн, машина, и Женева с ее ночной жизнью не так уж далеко.

Ранним утром он сразу спустился в бассейн. Макс никогда не отказывал себе в еде – он любил вкусно поесть, но толстеть тоже не хотелось. Поэтому он надеялся, что если хорошо поплавает, то заработает себе право позавтракать рогаликами с жирным швейцарским маслом и апельсиновым джемом. Но, подойдя к бассейну, он вдруг обнаружил, что там уже кто-то есть. Крепкая, сильная девочка плыла брассом так решительно и самозабвенно, словно сейчас для нее существовало в мире только это. Когда она доплыла до бортика и высунула голову из воды, выражение удовлетворения сменилось смущением.

– Привет, – сказал он. – Ты кто?

Она сглотнула и проговорила:

– Алекс, – голос ее был робким, а потом она торопливо добавила: – Вы ведь не расскажете об этом?

– О чем «об этом»?

– О том, что я плавала в бассейне. Видите ли, она не знает, что я прихожу сюда. Я всегда делаю это очень рано утром, когда она еще спит.

– Обещаю, что ни одна живая душа не узнает об этом, – проговорил Макс. – Клянусь! – он решил, что это дочка кого-нибудь из обслуживающего персонала. – Ты здесь живешь?

Она кивнула и добавила поспешно:

– Мне пора, – и, выбравшись из бассейна, вытерлась полотенцем.

– Меня зовут Макс Фабиан. Я работаю у мадам, но мне кажется, что тебе не следует уходить только потому, что я пришел поплавать. Нам обоим тут хватит места.

– Пэтси ждет меня к завтраку.

– Пэтси?

Она не ответила, лишь испуганно сунула ноги в шлепанцы, и еще раз спросила:

– Вы в самом деле ничего не скажете?

– Давай заключим договор, – предложил он, протягивая руку, – и больше не будем возвращаться к этому разговору.

Она c облегчением приняла его руку. Рукопожатие девочки оказалось неожиданно крепким для ее возраста. На вид ей около двенадцати.

– Спасибо, – сказала девочка, и, убегая, улыбнулась в первый раз за весь их разговор.

«Что за странная маленькая чудачка», – подумал Макс, с разбега прыгая в воду. И еще Макс подумал о том, какого страха нагнала на девочку Ева. Но, проплыв положенное число раз, начисто забыл о случившемся, и он забыл об этой встрече до того момента, когда встретился с девочкой снова.

Это произошло после того, как Макс отправился вместе с Евой проверять новую линию, на которую они возлагали большие надежды. Ева осталась довольна увиденным. Макс надеялся, что после этого он сможет поехать домой, чтобы провести несколько дней в кругу своих близких. И уж меньше всего он ожидал того, что произошло после их возвращения на виллу.

Ева пригласила Макса к себе и предложила открыть бутылку шампанского, чтобы отметить успешное начинание. На широкой белой кушетке места было достаточно, но Ева села очень близко от него – ее аромат, как сеть, накрыл Макса. Руки Евы порхали вокруг него, словно бабочки. Макс откашлялся, пытаясь прочистить вдруг пересохшее горло. Ева нежно приложила руку к его губам, не говоря ни единого слова, заставила подняться и взяла за руку так, как это делала мать, когда водила его в школу. Они оказались в ее спальне, где горел только ночник, а постель была похожа на облако, залетевшее в комнату. Ева начала раздевать Макса. Наверное, в первый и последний раз в своей жизни он словно язык проглотил, чувствуя себя таким же школьником, как много лет назад, не в силах оторвать глаз от ее гипнотизирующих глаз и улыбки, игравшей на губах Евы. Улыбки, олицетворявшей Вечное и Непреходящее. Раздев Макса, Ева набросилась на него, как набрасывается хищник на добычу, предвкушая удовольствие.

Она гладила его, прижималась к нему, скользила пальцами по телу, заставляя вздрагивать каждый мускул. Мягкие ладони пробежали по сильным плечам, груди, по соскам, и, мягко сжав их, Ева заурчала, как кошка. Пройдя по всему телу, она не дотронулась только до единственного места, которое уже наполнялось болезненным желанием в предощущении мучительно-сладостных прикосновений ее нежных, как шелк, пальцев. Но она коснулась этого места не пальцами, а губами.

Макс почувствовал себя так, словно из него выкачали воздух. В Колумбийском университете была одна девица, которая умела проделывать то же самое, что и Ева, и об искусстве которой рассказывались легенды, но в сравнении с Евой она была ничто. Если бы он решил обобщить весь накопленный им к двадцати пяти годам опыт сексуальной жизни, представив его в виде сада, то появление в нем Евы можно было бы сравнить с появлением редкого экзотического растения. Многие всю жизнь кладут на поиски его, но так и не находят. Макс словно перестал существовать сам по себе – он превратился лишь в сосуд, вмещавший то, что с таким наслаждением смаковала Ева. Его бедра непроизвольно дрогнули, когда Ева издала горловой звук. Она позволила ему расслабиться, и его обмякшее тело рухнуло на кровать. Он лежал беспомощный и обессиленный, словно младенец. Впервые в жизни женщина полностью завладела им, забавляясь и получая от этого наслаждение, словно он был игрушкой в ее руках.

Ева тоже сбросила с себя одежду и легла рядом на кровать, положив голову ему на плечо, и, улыбаясь, глядела на него все тем же хищным взглядом.

На многих языках умела говорить эта женщина, но родным для нее был язык без слов.

– Каким образом тебе удается творить такое? – пробормотал он, когда наконец смог заговорить.

– Какое это имеет значение? Главное, что я умею это. Ну а теперь, после того, как я показала тебе, на что способна, почему бы и тебе не продемонстрировать свое умение?

Он мужественно взялся за дело и каким-то чудесным образом ухитрился оказаться на высоте положения, хотя она выжала его досуха, почище, чем центрифуга, вращающаяся со скоростью тысяча двести оборотов в минуту. Она помогла ему, пробежав пальцами по всему телу, словно опытный настройщик, а когда он был готов, продолжила любовную игру, превзойдя все юношеские мечты Макса о полноте сексуального наслаждения. Все происходило в полном молчании – слышались только резкое прерывистое дыхание и вздохи, переходящие у Евы в рычание. Как железным обручем она обхватила ногами бедра Макса, так что дышать было трудно, и все равно он двигался и двигался, все ускоряя темп. Один взрыв следовал за другим, и каждая новая волна увлекала его за собой выше и выше, словно закипающий гейзер. Он не мог сказать, как долго это продолжалось… Казалось – целую вечность. Пока наконец подхваченный последним взрывом, он и сам не ощутил, что его семя извергается с такой же неудержимой силой.

Опустошенный, в полном изнеможении, Макс откинулся на подушку, готовый забыться, но трепетные пальцы Евы подсказали ему, что это еще не все.

Не слишком владевший искусством любви, Макс очень быстро начал усваивать урок, подчиняясь тому, чего требовала от него Ева. Она объясняла, где и как он должен ласкать ее, и ему, очевидно, удалось проделать это правильно, потому что рычание Евы перешло в такие неистовые вопли, что у Макса промелькнула мысль о том, как бы горничная, испугавшись, не вызвала полицию. Наконец Ева достигла предела. Она сжала ногами шею Макса с такой силой, что он почувствовал, что она может задушить его. Бедра ее яростно трепетали. Несколько последних ударов, и наступил штиль… Макс приподнялся, чтобы глотнуть воздуха, оглядел затуманенным взглядом наконец-то удовлетворенную женщину и тут же провалился в сон, успев лишь подумать: «Вот и кончен первый урок».

На следующий день, как он считал, урок получит продолжение, но Ева, которая ни словом, ни жестом не признала перемены в их отношениях, просто попрощалась с ним, пожелав спокойной ночи.

Через некоторое время компания снова отмечала очередную победу, и Ева вновь удостоила его своим вниманием. И Макс понял, что она использует его для того, чтобы в полной мере пережить триумф. Жизненный успех Ева неразрывно связывала с сексом. Позже Макс понял, что его просто используют с таким же хладнокровием, как все и вся, и восторг прошел. Так что когда, отправляясь на очередной уик-энд, Ева собрала компанию весьма привлекательных мужчин, Макс только вздохнул с облегчением. У него не было ощущения, что его бросили или дали отставку. Он вовсе не прочь был остаться в одиночестве, холодно отдавая себе отчет в том, что, находясь в услужении, он и своих целей достигает. «Зарплату ведь она мне повысила, так? И я, что там ни говори, это заслужил».

В те дни, когда мадам отправилась со своими новыми приятелями, Макс обнаружил таинственный, уединенный мир на верхнем этаже виллы. И этот зачарованный мир показался ему более привлекательным, чем Ева и все ее сексуальные упражнения.

Всю субботу шел дождь. Макс сидел за столом, не отрываясь от бумаг, всю первую половину дня, за исключением короткого перерыва на ланч, который ему подали прямо в комнату. Только в четыре часа он встал, потянулся и с удовольствием представил, как пойдет прогуляться. Но, выглянув в окно, увидел, что моросивший дождь перешел в ливень. Это означало, что прогулку придется отменить. Макс задумчиво смотрел сквозь завесу дождя на виллу, которая открывалась его взору, и тут обратил внимание на свет, горевший в окнах последнего этажа. Несколько раз Макс отмечал про себя, что видит его, но только сейчас вдруг задумался, а кто там может быть?

Он знал, что было на первом этаже – столовая, две гостиные для приема гостей, большая библиотека, плюс кабинет Евы и рядом еще один кабинет, который он делил с ее секретарем.

Следующий этаж предназначался для танцев – самый центр, а оба крыла занимала Ева, комнаты которой были убраны зеркалами, шелком и бархатом – как в Голливуде, всегда думал Макс. Так, как девочка из провинциального городка представляет себе жизнь богатых людей. Ему казалось странным, что Ева с ее безошибочным чувством цвета в том, что касалось кремов, ее изделий, проявляет такую безвкусицу в убранстве дома.

Далее шли комнаты для гостей, каждая оформленная на свой манер: стиль английского загородного домика где-нибудь в сельской местности и испанская гасиенда, французский ампир и стиль модерн. Далее шел этаж, где находилась его спальня и комната секретаря Евы, – ничего особенного, никакой роскоши и великолепия, царивших на первых этажах. Полы здесь не были устланы коврами – просто отполированный паркет и не более. Ванные тоже самые обычные, а не из фарфора, украшенного цветами. Здесь царили изделия массовой продукции, а не уникальные произведения искусства. «В этой части дома ни на кого не требовалось производить впечатления», – холодно подумал Макс, пробираясь по своему этажу к деревянной лестнице, что вела на следующий этаж. Там все было отделано еще более скромно, если не сказать больше. Стены выкрашены белой краской, окна с арками наверху напоминали чем-то окна заурядного учреждения. Вдоль длинного коридора располагались двери подсобных помещений. Он открыл одну – там стояли дорожные сумки и чемоданы. В другой – сваленная в беспорядке ненужная мебель, которую можно было использовать для комнат обслуживающего персонала. И тогда Макс двинулся в ту сторону, откуда слышался детский смех. Он дошел до последней двери коридора и снова услышал смех, а затем знакомый голос проговорил:

– Мне очень понравилось про герцогиню, а особенно то место, где младенец превратился в поросенка.

«Кто-то читает «Алису», – догадался Макс. В детстве это была его любимая книга.

Он открыл дверь и увидел большую, просторную, но очень уютную комнату с круглыми окнами. Посередине стоял стол, покрытый скатертью. На полках шкафа теснились книги. Из-под старомодного абажура проливался неяркий свет. В камине весело горел огонь. В большом кресле у камина сидела женщина средних лет, а рядом с ней, на полу, устроилась девочка с книгой – та самая, с которой он встречался в бассейне. Обе с удивлением посмотрели на вошедшего.

– Ну вот, мы и встретились снова, – проговорил Макс. – Так вот где ты прячешься…

Девочка вскочила и отступила за кресло, словно ожидая нападения.

– Я прогуливался здесь, – мягко пояснил Макс. – В такой дождливый день в сад не выйдешь. Меня зовут Макс Фабиан.

Женщина, к которой он обратился, чтобы представиться, кивнула, но своего имени не назвала.

– Вообще-то по этому этажу не принято ходить, – ответила она, и в голосе ее послышалось предупреждение.

– В самом деле? А мне никогда не говорили об этом. У вас что – карантин?

– Да, Алекс недавно переболела корью и еще не совсем поправилась, – сказала женщина таким тоном, что у него не оставалось никаких сомнений насчет того, что она лжет. Он успел заметить, как женщина сделала легкое движение, подавая девочке знак молчать.

«Вот как, – подумал Макс, сгорая от любопытства. – Интересно, интересно…. Девочка, которую прячут на верхних этажах… Одета чисто, аккуратно, но платье не новое. Туфли вычищены, но тоже не вчера куплены. Скромно, неброско. Не сравнить с тем, что покупалось маленькому Кристоферу в самых модных магазинах всего мира. – Макс сам оплачивал счета и хорошо знал, во что обходятся эти покупки. – Очевидно, что одежда девочки приобретена в самых дешевых универсамах. Какая-то бедная родственница. Вряд ли… Ева не из тех, кто способен на благотворительность. У него существовал строгий приказ сжигать любые просьбы о помощи, которые поступают на ее имя. Тогда кто же эта девочка? И почему живет здесь? Почему ее никогда и нигде не видно? Почему она смотрит на него с таким испугом, как смотрела и тогда, когда они столкнулись в бассейне? Девочка боится, что я расскажу о встрече с ней Еве. Они обе боятся…»

– Я болел в детстве корью, так что мне ничто не грозит. Но вы, наверное, боитесь, как бы не заразить маленького Кристофера. Так что я зайду к вам в другой раз…

Он повернулся, чтобы выйти, но тут женщина окликнула его:

– Мистер Фабиан… пожалуйста… – Она облизнула пересохшие губы. – Я бы попросила вас никому не говорить о том, что вы были здесь. – Это была и просьба и предупреждение одновременно.

– Разумеется, – заверил он ее. – Я унесу тайну с собой в могилу. – И снова улыбнулся им, перед тем как закрыть дверь.

– О Боже! – пробормотала миссис Паттерсон.

– Он хороший, – успокоила ее Алекс. – Он мне понравился.

– Но, насколько я слышала, он очень близок мадам.

Ни та, ни другая никогда не называли Еву по имени.

– Он не скажет, я знаю, – убежденно сказала Алекс, помня, как он выполнил свое предыдущее обещание.

– Да я и не думаю, что расскажет… Но его удивило то, что он увидел. Все молодые люди так любопытны. Он начнет расспрашивать…

Но Макс не стал никого ни о чем расспрашивать. Вместо этого он принялся наблюдать и обнаружил немало того, что примечал уже и прежде, но не придавал значения. Теперь ему бросились в глаза подносы, на которых куда-то уносили еду. Он то и дело ловил намеки, которыми слуги обменивались в его присутствии. Они сами были уверены, что Макс их не поймет. Но он со свойственной ему дотошностью уже научился понимать швейцарский диалект немецкого языка, хотя сам говорил на нем не слишком хорошо. Упоминали обычно об «этом бедном ребенке наверху», которому «видит Бог, достается так мало» и который «заслуживает гораздо большего». А фрау Герблер – кухарка – снаряжая поднос наверх, постоянно старалась подлить побольше супа или положить на тарелку лишний кусок кекса. Макс стал чаще бывать на кухне – слуги всегда знают правду о том, что творится в доме. Вначале они его чурались, но вскоре поняли, что он не шпион мадам и его нечего опасаться, и стали чувствовать себя свободно в его присутствии. Так Макс узнал о том, что наверху существует особая жизнь. Но, кроме этого, ему ничего не удалось выяснить. О жильцах верхнего этажа заботились, их кормили, у них убирали, но о них предпочитали не говорить. Казалось, все прекрасно понимали, что от умения держать язык за зубами зависит, будут ли их держать. «Почему такая тайна? – размышлял Макс. – Чего боится Ева?» У него не было никаких сомнений в том, что ребенок находится здесь по какому-то уговору, – Ева не терпела никаких обязательств или ответственности.

Кто эта девочка? Племянница? Незаконная дочь? Тогда она как-то связана с пожилым человеком, который время от времени наведывается к Еве с единственной, как понял Макс, целью – увидеть девочку.

Вскоре удалось выяснить, кто он такой – пастор из церковного прихода в Женеве, относящегося к некой суровой лютеранской секте. Макс также заметил, что его визиты всегда неизменно раздражали Еву, которая после них долго пребывала в дурном настроении. Стало быть, пастор проверяет, как она обращается с ребенком. Но почему?.. Есть кто-нибудь, кто мог бы ответить на эти вопросы?..

Одной из обязанностей Макса было рассчитываться с домашней прислугой. Макс выдавал наличные всем, кроме Жака, дворецкого и Цезаря, шеф-повара, которым выдавались чеки. Все, получившие жалованье, проверяли содержимое своих конвертов, прежде чем расписывались в бухгалтерской книге. Эта-то книга и стала источником новых открытий. Просмотрев записи прежних лет, Макс выяснил, что Жак служит на вилле дольше, чем кто-либо из слуг, – с того самого момента, как Ева купила ее в 1961 году, то есть восемь лет назад. Все прочие слуги появились позже, лет пять назад – до них работали другие люди. Кроме того, в книге не было ни единого упоминания о гувернантке. Жалованье ей выплачивалось не из расходов на содержание дома.

Максу удалось выяснить, что Маргарет Паттерсон приняли на работу шесть лет назад. Но она числилась в списке служащих косметической компании и получала зарплату в Женевском банке. Нигде не было никакого упоминания о ребенке, которым она занималась. Существовала запись о некой мисс Уилсон с пометкой против ее фамилии – няня.

Чопорная и церемонная швейцарская няня, которая ухаживала за Кристофером, звалась Келлер. Мисс Уилсон, как и миссис Паттерсон, получала деньги от компании. Значит, она тоже приглядывала за Алекс? Но означает ли это, что няня, гувернантка и девочка появились в доме в одно и то же время? Если да, то откуда они взялись? И чем же эта девочка так не угодила мадам? Кем бы она ни приходилась Еве, было совершенно очевидно, мадам не желала видеть ее.

Максу также удалось выяснить полное имя девочки и ее фамилию. Он дождался, когда девочка с гувернанткой отправилась на прогулку, и поднялся наверх. Там, в шкафу, Макс быстро просмотрел книги, стоявшие на полках. И вскоре нашел то, что искал. На некоторых из них детским почерком было выведено – Александра Мэри Брент. А на одной была сделана надпись взрослым почерком: «Алекс – в день ее десятилетия от любящей Пэтси» и дата, которая указывала, что книгу дарили два года назад. «Это означало, что Алекс Мэри Брент должно исполниться двенадцать лет, – с удовлетворением заключил Макс. – Ну вот, теперь у меня уже есть хоть что-то». На выяснение «хоть чего-то» у него ушло три месяца.

Вскоре ему пришлось ехать с Евой в Лондон не только для того, чтобы проверить, как идет работа в салоне, но и посмотреть фабрику в Эктоне. Выкроив свободную минуту, Макс тотчас отправился в Соммерсет-хауз и там наткнулся на золотую жилу. Как было записано в свидетельстве о рождении, Александра Мэри Брент родилась 18 августа 1957 года и являлась дочерью Джона Брента – школьного учителя – и его жены Евы Брент, урожденной Черни. Макс настолько опешил при виде метрики, хотя и ожидал увидеть нечто в этом роде, что некоторое время сидел и тупо смотрел на бумагу, не веря своим глазам. Оказывается, Ева вышла замуж не во второй, как она уверяла, а в третий раз. Придя в себя, он записал адрес семьи Брентов и прямо из Соммерсет-хауза отправился в Южный Уимблдон, где быстро нашел нужный дом. Остановившись на противоположной стороне улицы, он долго разглядывал двухэтажный домик с наглухо задернутыми ситцевыми занавесками, плотно запертой дверью и неприметным газоном. За то время, пока он сидел в машине, никто ни вошел и не вышел из дома. Однако изучение списка жильцов показало, что в доме номер двадцать семь обитает госпожа Мэри Брент.

Все это настолько занимало его, что вечером, когда Макс отправился с Евой на коктейль к американскому послу, он получил от нее выволочку за рассеянность.

– Перестань глазеть по сторонам, – прошипела Ева сердито. – Будто ты и сам не знаешь, что я терпеть не могу, когда кто-либо показывает, будто ему скучно со мной.

Макс встряхнулся, но позже, когда Ева дала понять, что ей хотелось бы остаться наедине с послом, удалился в соседнюю комнату. Кто же она на самом деле? Почему абсолютно игнорирует существование дочери и при этом так самозабвенно занимается сыном? Почему держит девочку на положении узницы? Почему стыдится ее и не желает, чтобы другие знали о ней? Кем был Джон Брент? Еще совсем недавно Максу казалось, что он знает всю подноготную Евы. И вот обнаруживается, что нечто очень важное ускользнуло. Может быть, и не только это?

Но его волновало даже не наличие тайных страниц в ее жизни. Он с глубоким сочувствием думал о девочке. «Бедная девочка! Такое славное, чистое создание неизвестно почему вынуждено терпеть столь несправедливое отношение к себе. И гувернантка тоже. Вот почему они остерегались разговаривать со мной». И Макс решил, что должен непременно как-то скрасить их жизнь и постараться подружиться с Алекс. Ему всегда нравились дети и он мечтал о том времени, когда заведет свою большую семью. А пока… пока он чуть ли не со злостью смотрел, как Ева кокетничает, как обычно, то с одним поклонником, то с другим. «Ничего, я выведу тебя на чистую воду», – думал он зло.

В Швейцарию они вернулись только три месяца спустя. За это время Максу удалось разузнать, что Ева вышла замуж за Кристофера Бингхэма, якобы первым браком, нарушив закон штата Нью-Йорк, объявив себя незамужней и бездетной. «Похоже, Кристофер Бингхэм и не подозревал ни о чем, – решил Макс. – И могу заключить пари с кем угодно, что я единственный человек, которому стало известно об этом. И все только благодаря моему длинному носу. Тот старик-пастор, что приходит в дом, проверяет, живет ли девочка с матерью. Вот почему Еве приходится мириться с ее присутствием – у нее нет выхода.

Как только мадам уехала с виллы, на сей раз в клинику для обследования, Макс, покончив с делами, тотчас отправился «в заповедную зону», на верхний этаж дома.

– Я так и сказала Алекс, что вы непременно захотите все выяснить – такая уж у вас натура, – сухо встретила его Маргарет Паттерсон.

– Вы не ошиблись. Как видите, времени на это ушло довольно много. Эта тайна была скрыта за семью печатями.

– Все служащие прекрасно знают, что произойдет, если станет хоть что-нибудь известно об этой истории.

– Почему? – искренне удивился Макс.

Пэтси покачала головой.

– Понятия не имею. Знаю только, что она не может никуда отправить девочку. Чтобы скрыть какие-то события в ее прошлом, мадам приходится мириться с присутствием Алекс.

– Алекс знает, что мадам – ее мать?

– Знает, но никаких чувств к ней, кроме страха, не испытывает. Для нее мадам – вроде Снежной Королевы.

– Но ведь Снежная Королева – красавица, так что сравнение лестное.

– Едва ли, Алекс не думает о ее красоте. Видели бы вы, какой ужас нагоняет на девочку мадам. Откровенно говоря, я сама побаиваюсь ее и не чувствую себя в безопасности.

– Наверное, Алекс похожа на своего отца.

– Я знаю о нем только по ее рассказам. В глазах Алекс – это самый добрый, самый великодушный и самый лучший человек на свете. С его смертью она потеряла все. А потом от нее оторвали тех, кого она полюбила, когда ее привезли сюда.

– Чистка персонала связана с каким-то происшествием?

– Она поувольняла всех за нарушение неписаных правил. А для Алекс это стало еще одним страшным ударом. Еще одной потерей дорогих ее сердцу людей. Вот почему мне так хотелось дать ей уверенность в наших крепких и прочных отношениях…

– Возможно, мне тоже удастся установить с ней добрые отношения. У меня есть сестры, так что я знаю, как завести с ней дружбу…

– А сколько вам лет? – поинтересовалась Пэтси.

– Двадцать шесть.

– Тринадцать лет разницы – это очень много даже для старшего брата.

– Моя тетя Розина на двадцать лет старше моего отца.

Пэтси с удивлением оглядела его:

– Конечно, это не мое дело допытываться…

– А почему бы и нет? – весело отозвался Макс.

– Потому что вы так же, как и я, состоите на службе у мадам. Мы с вами играем в опасные игры. Вам и без меня хорошо известно, насколько вспыльчива наша хозяйка.

– Конечно. До тех пор, пока я устраиваю ее, – все идет хорошо. Но если произойдет какой-то сбой, какая-то серьезная оплошность, она тотчас выкинет меня, не задумываясь. Я это понимаю, я достаточно хорошо изучил ее. А иначе я бы так долго не продержался.

– Верно. Вы – самый близкий ей человек.

– И я намерен и дальше пребывать в этом качестве.

– Я научилась ни на кого не рассчитывать в этом доме, – проговорила задумчиво мисс Паттерсон.

– Ну уж на то, что мадам уехала на пять дней, рассчитывать мы можем. Почему бы нам не воспользоваться этим и не взять Алекс куда-нибудь? Вы поедете с девочкой куда-нибудь, а я потом присоединюсь к вам.

– Она будет в восторге. Время от времени мы делали такого рода вылазки. Я возила ее в Тонон, где у меня есть небольшой домик.

– А как вы оказались в Швейцарии? Вы ведь англичанка?

– Да, так получилось, что много лет назад я начала заниматься с сыном одного очень богатого швейцарского предпринимателя. Мальчик был утонченный, и его не хотели отправлять в школу. Я занималась с ним двенадцать лет. И когда уходила от них, мои хозяева купили в подарок небольшой домик. Но мне было скучно сидеть без дела, поэтому я приехала сюда, когда получила приглашение давать уроки Алекс. Сначала я приходила только на занятия. А после того как няня Уилсон уехала, я осталась здесь жить.

– Но когда Алекс придет время поступать в колледж – о чем вы, как я понял, мечтаете, – вы останетесь без работы.

– Думаю, к тому времени у меня будут предложения. А если нет, что ж – буду жить в своем домике. Мне ведь в конце концов уже пятьдесят.

– Вам не дашь столько.

– Благодарю, – мисс Паттерсон бросила на него быстрый взгляд, – но вообще-то я не придаю такого уж значения тому, как выгляжу.

Макс в шутливом ужасе поднял руки:

– Измена в собственном доме. Слышала бы вас мадам!

– Тем не менее… и Алекс я всегда внушала, что главное – не то, как выглядит человек.

«Весьма разумно, – подумал Макс, – учитывая, что Алекс уродилась не в мать».

– Итак, где мы с вами встретимся? – вернулся Макс к прежней теме. – Вы знаете эти места лучше меня…

С тех пор так оно и повелось. Они выезжали все дальше и дальше, когда Макс не путешествовал с мадам. А когда он отправлялся в очередную деловую поездку, то отовсюду слал им открытки. Вскоре у Алекс их набрался полный альбом. Пэтси осторожно намекнула ей, что не следует держать альбом на видном месте.

– Это маловероятно, но вдруг мадам когда-нибудь вздумает подняться сюда… Лучше, если мы уберем альбом подальше с глаз.

Интерес и внимание Макса наполняли Алекс покоем и уверенностью в себе. Она собирала его открытки, читала и перечитывала письма, написанные ей, приходила в восторг от подарков, которые он тайно привозил отовсюду. С нетерпением прислушиваясь, не раздаются ли его шаги на лестнице, Алекс отмечала в календаре красным карандашом те дни, когда он приезжал.

Два года им удавалось играть в эту опасную игру. Но однажды, столкнувшись в Тононе с горничной, приехавшей навестить родных, Пэтси и Макс поняли, что прислуга в доме знает обо всем и преданно хранит их секреты.

Пэтси была счастлива, видя, как радость озаряет лицо Алекс, которая теперь уже не так остро переживала свое одиночество. Макс сумел расколоть скорлупу отчуждения, научил без слез и обид относиться к шуткам, купил ей первый велосипед, научил кататься, сделал первоклассной пловчихой. И, завидев его, Алекс мчалась навстречу с распростертыми объятиями, с сияющим лицом, а Макс, подхватив девочку, начинал кружить. Только с Максом, не считая, конечно, Пэтси, Алекс забывала о привычной осторожности.

Зато когда в доме появлялась Ева, Алекс сжималась и затихала, словно кто-то отдавал ей команду: «В укрытие!»

В конце мая 1971 года Ева оказалась в Беверли-хиллз на ужине у своей подруги, муж которой был голливудским продюсером. И там она встретила человека, который стал ее третьим «официальным» мужем. В то время Рик Стивенс считался бесспорным секс-символом голливудского кино. Он был не очень высок ростом и отнюдь не могучего телосложения, но после третьего фильма его чеканный профиль, сияющие голубые глаза, загадочная улыбка и лениво-чувственные движения принесли создателям фильма несколько миллионов долларов дохода. Роли он выбирал однотипные: легкомысленный богатый молодой человек, перед которым стелются все женщины.

Еву раньше не особенно привлекал тип мужчины-мальчика. Но что-то во взгляде, который бросал на нее из-под своих длинных ресниц этот мужчина, вызывало дрожь. Макс после тех уроков, что преподала ему Ева, вполне устраивал ее, но она нарушила правила, которые сама установила: никогда не связываться со своими же служащими. Не будь услуги Макса столь незаменимы, она бы уже давно избавилась от него, но, к счастью, Макс оказался реалистом. Их отношения после случившегося остались такими же, как были прежде. И Ева поняла, что может доверять ему полностью и во всем – он не выдаст ничего, и то, что может как-то повредить ей в глазах общества, никогда не выплывет наружу.

Рик Стивенс в этом смысле был совсем другим. У него уже было имя. И несмотря на свое юношеское обаяние, он слыл крепким орешком. Когда их познакомили, он кивнул и быстро окинул ее откровенно оценивающим взглядом своих лучистых глаз – в них выразилось столь же откровенное одобрение. И это взволновало ее. Она ощутила прилив желания. Когда их глаза снова встретились, ее будто током ударило. Сомнений не было: Рик ее заинтересовал. Весь вечер она ощущала невидимую связь, что установилась между ними. Поэтому она без колебаний села к нему в машину и не выразила ни малейшего протеста, когда Рик свернул к своему дому, который находился в каньоне Хоумби-хиллз. Жил он уединенно, деревья укрывали особняк от любопытных взглядов.

Едва переступив порог и увидев убранство дома, Ева поняла, что сделала верный выбор. Вся обстановка говорила: к сексу хозяин относится серьезно.

Одну из стен гостиной занимала тибетская живопись. Рик Стивенс объяснил, что на картинах изображен рай, в котором боги и богини сливаются в любовном экстазе. На полках стояли ряды японских книг с изысканными гравюрами. На них были изображены любовники в самых немыслимых эротических позах. На кофейном столике стояла статуэтка божества с бычьей головой и множеством рук. Скульптура была небольшой – дюймов восемнадцать в высоту, но вздыбленный красный фаллос идола достигал, наверное, шести дюймов и был нацелен на женщину, лежавшую на спине, с раздвинутыми ногами, готовую принять его. Ее жаждущий взгляд был устремлен на фаллос.

– Индия, двенадцатый век, – пояснил Рик, наблюдавший за ней. – Совокупление – суть мироздания, не так ли? Ведь оно творит жизнь.

– В самом деле, – пробормотала Ева, чувствуя, как вся она вспыхнула и как увлажнилось ее влагалище.

Рик повел Еву дальше, показывая одно за другим свои сокровища, вид которых все больше и больше возбуждал Еву, так что она, не выдержав, спросила его, где находится ванная комната.

Он проводил ее и закрыл за ней дверь с загадочной улыбкой, после чего, беззвучно насвистывая, распустил узел галстука и направился в спальню.

Выйдя из ванной, Ева обнаружила, что весь дом погружен в темноту и слабый свет мерцает только в самом конце коридора. Она двинулась в эту сторону и замерла на пороге комнаты – дыхание у нее перехватило от очередного приступа неконтролируемой волны желания при виде того, что открылось взору. Ева сжала кулаки, тело ее напряглось – она с трудом сдерживала себя.

Совершенно обнаженный Рик сидел в позе лотоса на каком-то возвышении, перед огромным ложем. Ладони его покоились на раздвинутых в стороны коленях. Глаза оставались закрытыми, но он услышал, как она вошла, и мягко приказал:

– Разденься.

Она тотчас подчинилась. Повисшая в комнате тишина нарушалась только шелестом ткани и прерывистым дыханием. Раздевшись донага, Ева замерла в ожидании. Впервые за долгое время она снова оказалась в положении ведомого, но смирилась с этим, четко осознавая, что ей предстоит испытать нечто новое и необычное в известной уже ей области. Наконец Рик открыл глаза и подал ей знак подойти ближе. Он не улыбался, оставаясь отрешенным и серьезным. Ева подошла к нему, и снова у нее перехватило дыхание оттого, что его мужская плоть, будто почувствовав приближение, вздрогнула и поднялась навстречу. Она замерла, не в силах оторвать глаза от перламутровых переливов его фаллоса, и покорно ожидала следующих указаний. Он сделал знак подойти еще ближе. Ева поднялась на возвышение и встала прямо перед ним. – На колени, – негромко приказал он.

Она встала на колени.

Рик вытянул вперед руки, схватил ее за локти, словно она была тряпичной куклой, и приподнял. Ева развела ноги, и, когда он опустил ее, мужская плоть вошла в нее так глубоко, что показалось, словно она коснулась сердца. Никогда до того дня ни один мужчина не заполнял ее с такой полнотой. Ева вцепилась ему в плечи, такие же твердые, как и его мужское естество. Несомненно, он очень много тренировался. Глубокий, протяжный стон вырвался из уст Евы, ощущавшей, как заполняется ее тело, как дрожит каждый мускул. И когда она села ягодицами на бедра Рика, обхватив его ногами и скрестив их у него за спиной, его плоть начала входить и выходить из нее, в то время как тело оставалось почти неподвижным. Ева полностью отдалась во власть мужчине, подчиняясь каждому его движению – легкому подталкиванию или давлению, – и тяжелый, давящий жар начал сгущаться где-то внутри ее. Без всякого усилия, не встречая сопротивления, его плоть проникала в такие потаенные места ее тела, о существовании которых, казалось, она доселе и не подозревала сама.

Рик не сделал ни единого резкого, грубого движения, он напоминал огромное мерно вздымающееся море. Каждая новая волна доставляла ей все большее и большее наслаждение, и наконец Ева ощутила состояние невыносимого экстаза. Бедра ее дрожали, голова запрокинулась, рот открылся. Никогда еще она не переживала такого глубокого возбуждения, пронизывающего каждую клеточку тела. Он же сидел совершенно неподвижно, с закрытыми глазами, поддерживая ладонями ее горячие ягодицы. Только легкое свистящее дыхание указывало на то, какие усилия он прилагает, чтобы сдержать себя. И то, что он делал это ради нее, возбуждало еще больше.

Казалось, что он буквально врос в нее и они превратились в единое целое. Оргазм был таким бурным, таким мощным, всепоглощающим, что она уже не видела ничего вокруг, сосредоточившись только на том, что бушевало внутри. Даже если бы кто-то выстрелил прямо у нее над ухом, она вряд ли услышала бы звуки. С каждым новым оргазмом мужская плоть замирала в ней, проникая в самую глубь тела так, что она едва не теряла сознание от невыносимого блаженства. И только после того, как она пережила последнее головокружительное содрогание, совпавшее с его завершением, она смогла взглянуть на него. Он настолько заполнил все ее существо, что только сейчас Ева поняла, что Рик имел в виду, когда говорил о Сути Жизни.

Уже засыпая, расслабленная и изнемогшая, она осознала, что ей дали испытать такие сексуальные переживания, каких она еще не ведала. В первую же встречу он совершенно покорил ее.

Их связь стала гвоздем сезона. На виллу «Парадиз» они приехали уже вместе. Горничные просто остолбенели при виде избранника мадам.

– Ну, ну, – иронически заметил Макс, разглядывая нового приятеля Евы, – до чего же хорошенький мальчик.

– А я подумала, что это гангстер, – сказала Алекс. Макс довольно много рассказывал ей о новейшей истории Америки.

– Если я, конечно, не ошибаюсь, он производит впечатление вполне заурядного человека.

– Почему ты так решил?

– Я довольно хорошо знаю такой тип людей, – ответил Макс, отодвигаясь от окна, откуда они наблюдали за приехавшими. – Ну что ж, мне пора идти. Надо подготовиться к встрече. Пока, малыш. Я появлюсь, как только смогу… – Он поцеловал ее в макушку и вышел, насвистывая.

– Тебе кажется, он хорошенький? – спросила Алекс Пэтси, удивленная тем, что такое определение употребляется по отношению к мужчине.

– В общем-то, да, – ответила Пэтси. – Светлые волосы, голубые глаза, во всяком случае, не агрессивный тип мужчины.

– А Макс хорошенький?

– Нет… – Пэтси рассмеялась… – Вот уж о ком этого не скажешь.

– Макс в тысячу раз лучше.

– С этим я согласна, – сказала Пэтси. – А теперь пора вернуться к немецкому.

Рик Стивенс провел у нее выходные дни и вернулся в Голливуд на пробы нового фильма. Ева переменила свои планы и вместо того, чтобы задержаться на вилле еще на пару недель, улетела вместе с ним в Калифорнию. Макс заказал для них номер в отеле «Беверли-хиллз», но как вскоре стало известно, вопреки обыкновению, Ева перебралась в большой дом Рика.

И Макс был единственным человеком, который нисколько не удивился тому, что после пробных съемок в Аризоне Ева и ее мальчик вылетели в Лас-Вегас и там поженились. Правда, было кое-что на этот раз, что заставило его насторожиться. Прежде, куда бы ни отправлялась, Ева всякий раз брала с собой фотографию Кристофера Бингхэма-старшего – она всегда стояла на ее столике у кровати – даже тогда, когда она была замужем за князем. На этот раз, как заметил Макс, она оставила портрет дома. Более того, фотография оказалась на самом дне выдвижного ящичка, завернутая в шелковую материю. «Боюсь, ты совершаешь ошибку, княгиня, – подумал Макс, сравнивая портреты первого и четвертого мужа мадам. – Единственное их сходство – белокурые волосы, вот и все. Рик потрепан, как старый и, не исключено, фальшивый доллар. Ладно, ничего не поделаешь, время покажет».

Ева оставалась в Америке все время, пока мужа снимали. Сама же она занималась делами, которые приносили ей все больше дохода. Она открыла новый салон в Палм-бич и новую клинику в Cкотсдейле, штат Аризона, но все же большую часть времени она проводила с мужем. И всевидящий и всезнающий Макс пришел к выводу, что она выглядит как женщина, полностью удовлетворенная жизнью. Слегка остекленевшие затуманенные глаза выдавали человека, совершенно поглощенного любовными играми. Так что Маку пришлось взять на себя управление империей Евы. Она предоставила ему карт-бланш, Макс много разъезжал по делам, которые Ева прежде предпочитала устраивать сама. Вот почему он оказался в Австралии – за несколько тысяч миль от Евы, когда «хорошенький мальчик» наконец снял маску.

После окончания съемок Ева приехала с мужем на виллу, чтобы немного побездельничать, позагорать, повидаться со знакомыми, но главным образом, безраздельно насладиться его обществом.

В эти ясные жаркие дни вода в озере приобретала глубокий синий цвет и блестела, как зеркало. И настроение Евы, под стать погоде, было солнечным – ни единое облачко не предвещало непогоды. Даже обычный визит мистера Дитриха не поколебал того блаженного состояния полного сексуального удовлетворения, в котором она пребывала все эти дни. «Вот мой садик, вот мой сад», – промурлыкала Ева, глядя, как обнаженный муж входит в гардеробную. Он, по привычке, вставал очень рано, поскольку во время съемок приходилось приезжать на студию часам к шести утра. К тому же Рик считал, что сон – напрасная трата времени. Ему хватало шести часов для отдыха, но он вполне мог обходиться и пятью, и четырьмя. Ева взглянула на часы – стрелки показывали семь утра. Она перевернулась на другой бок, укрылась покрывалом и приготовилась поспать еще пару часиков. Когда ей не надо было заниматься делами, она всегда спала подолгу – часов до десяти, а сейчас ей особенно хотелось отоспаться – слишком уж бурными были их ночи.

Алекс сидела на краю бассейна, пытаясь отдышаться, когда увидела мужчину в коротком купальном халате. Она стремительно вскочила, но было поздно. Он успел заметить ее.

– Привет, – сказал он точно так же, как некогда сказал Макс. – Ты кто такая?

– Меня зовут Алекс, – ответила она точно так же, как ответила тогда Максу. – Моя мама работает здесь.

– Я вижу… ты уже плавала?

– Да.

– Как вода? – Он опустил ногу в воду и поболтал ею.

– Теплая. Всегда одна и та же температура.

– Прекрасно… – Он развязал пояс и сбросил купальный халат на пол. Под халатом у него ничего не было. Он взглянул на покрасневшую Алекс с удивлением:

– Ты что, никогда до сих пор не видела раздетого мужчину?

Алекс покачала головой.

– Не смей убегать. – Он крепко схватил ее, так что она не смогла вырваться. – Я просто хочу показать тебе кое-что. Подними голову, посмотри хорошенько… женщины любят на это смотреть… и любят касаться этого… – Он взял руку Алекс и приложил к себе. Его плоть была теплой и дрябловатой, но под пальцами Алекс затрепетала, словно прикосновение пробудило в ней жизнь, и начала твердеть. – Видишь, ему нравится… ему больше всего на свете нравится прикосновение женской руки – если не считать женского рта…

Алекс дернулась и бросилась бежать. Но мужчина оказался проворнее.

– Стоп, стоп, стоп… не дергайся! Я всего лишь хочу показать тебе кое-что интересное… Сколько тебе лет?

– Тринадцать…

– Тринадцать… – с нежностью повторил он. – Как раз в этом возрасте я узнал о существовании земли обетованной. Если будешь хорошей девочкой, я покажу тебе… А если нет – что ж, тогда мне придется рассказать Еве, что дочь прислуги плавала в бассейне. Боюсь, ей это не понравится. Ведь ты именно потому пришла так рано? Так ведь? – Он засмеялся. – Точно так же – когда был мальчишкой – поступал и я. Мне приходилось заполнять водой бассейны в таких же богатых домах, как этот, и я первым плавал в них. – Грубоватый голос уроженца Юго-Запада сменился изысканным акцентом аристократических университетов, с каким говорили герои его фильмов. – И научился разговаривать вот так – я тоже от них… Я многому выучился у богачей, пока работал на них. Особенно у женщин. Они тискали меня как хотели. Почему же мне сейчас не отдать долг и не выучить тебя тому же самому? – Алекс снова рванулась, но он еще сильнее сжал руку. – Будешь сопротивляться – все про тебя расскажу… – Его синие глаза сверкнули. – Так что запомни, у нас с тобой есть свой секрет, о котором никто не должен знать. Поняла? Иначе твоя мамочка потеряет работенку в таком богатом доме. А ты ведь не хочешь, чтобы ее прогнали отсюда?

Алекс затрясла головой.

– Отлично. Сейчас иди, но не забудь – завтра утром в то же самое время. – И снова засмеялся. – Думаю, на сегодня хватит – ты уже достаточно посмотрела. – Нежным движением он огладил себя, прежде чем нырнуть в бассейн. Алекс рванулась и убежала.

Взлетев по лестнице, она кинулась в небольшую комнатку, чтобы посидеть и опомниться. Плакать было нельзя – приходилось сдерживаться изо всех сил, и она чувствовала себя несчастной и разбитой. Она не стала завтракать, как, впрочем, бывало и прежде, и впала в такую задумчивость, что Пэтси заволновалась. Ночью Алекс спала беспокойно, понимая, что ей предстоит нечто ужасное. Но еще страшнее было признаться в этом Пэтси, потому что Пэтси этого так не оставит. И тогда мужчина расскажет обо всем, и Пэтси прогонят из дома. Снова остаться одной? Без поддержки и дружбы? Если бы Макс был здесь… Не в состоянии более выносить эту муку, Алекс уткнулась головой в подушку и разрыдалась.

На следующее утро, в то же самое время, совершенно парализованная страхом, она тем не менее была у бассейна, он пришел пять минут спустя, заглянул в кабину для раздевания и поманил ее. Алекс еле передвигала ноги в тщетной надежде, что хоть кто-нибудь появится. Но в такое время в бассейне никого не бывало. Переступив порог кабинки, она рванулась назад, но он закрыл дверь и щелкнул задвижкой.

– Итак, приступим, – сказал он.

Все это походило на бесконечный кошмар. Сначала он раздел ее донага, потом усадил в одно из кресел, заставив широко раздвинуть ноги. А затем, пристально глядя на нежные, розовые лепестки, принялся мастурбировать. Когда из его рта стали вырываться дикие нечленораздельные звуки, изверг семя на ее живот. Алекс до крови закусила губу, чтобы не закричать от ужаса. Потом, когда он отпустил ее, она вынуждена была сказать Пэтси, что ударилась о бортик бассейна.

Так продолжалось несколько дней. Затем он решил переменить программу. Рик заставлял ее тереть его член, а сам тем временем гладил ее между ног, вызывая странное, неведомое чувство, от которого ее бросало в жар и слабели ноги.

Затем он попробовал ввести в ее влагалище палец, грубо заметив «хорошо идет», и принялся поглаживать ее нежную плоть, командуя, чтобы она двигалась быстрее. Алекс стало больно, ритм сбился, и она попыталась оттолкнуть его. Он разозлился:

– Ах ты, маленькая сучка! – зашипел он, с размаху залепив ей пощечину и разбив губу, а потом засунул палец поглубже.

Алекс закричала от боли. Тогда он зажал ей рот:

– Заткнись! – снова зашипел он. Но заметив, что струйка крови потекла у нее изо рта, приказал:

– Не смей никому говорить. Слышала?! Ни единому человеку. Или твоя мамочка вылетит отсюда вместе с тобой. А теперь – пошла вон!

Алекс кое-как натянула на себя одежду и пулей вылетела из бассейна. Слезы смешивались с кровью, которая текла из рассеченной губы, и еще Алекс чувствовала, что кровь струится у нее между ног. Поднявшись к себе наверх, она заперлась в ванной и увидела, что трусики запачканы кровью. Пэтси увидит и сразу догадается, что случилось. Пэтси объясняла ей, как вести себя, если начнутся месячные, что надо предпринять, но сейчас это были не месячные. Алекс быстро стянула трусики и принялась отстирывать их, молча глотая слезы. Руки у нее тряслись, тело дрожало, а низ живота нестерпимо болел.

Пэтси уже проснулась. Она не могла заснуть из-за того, что тревога не покидала ее. Вот уж дней десять с Алекс творилось что-то странное. И эти перемены беспокоили Пэтси. Услышав плеск воды, она поднялась и открыла дверь ванной. Алекс беззвучно всхлипывала. Губа у нее была поранена и из раны сочилась кровь. Алекс терла свои трусики в розоватой воде.

– Боже мой! – вскрикнула Пэтси.

– Нет! Нет, прошу тебя! – взмолилась Алекс. – Не говори никому! Нельзя, ты меня слышишь? Иначе он все расскажет и тебя выгонят отсюда. Не делай этого, прошу тебя. Пожалуйста! – голос ее срывался. – Я пообещала, что никому не скажу. И если ты расскажешь, то значит, я нарушу обещание. Тебя выгонят! Обещай мне… Обещай! Обещай! – Девочка едва не билась в истерике.

– Кто расскажет? – спросила Пэтси как можно более спокойным голосом.

– Обещай мне, – настаивала Алекс. – Ты должна дать мне слово. Обещай, что не расскажешь никому!

– Обещаю, – проговорила Пэтси.

Она увидела, как Алекс обмякла, сбросив напряжение, но руки ее продолжали дрожать, она машинально терла и терла трусики.

– Алекс, милая… позволь мне помочь тебе… – голос самой Пэтси дрогнул, комок застрял в горле, глаза увлажнились от слез.

Тринадцатилетняя девочка, хотя Алекс и выглядела старше своих лет, все еще оставалась во многом ребенком – она изо всех сил пыталась скрыть то ужасное, что сделал с ней какой-то негодяй. Кто это мог быть? Мысли Пэтси мешались. Когда? Сколько времени это продолжается? Неудивительно, что Алекс была так угнетена и так отдалилась от нее в последние дни. Но ведь не сквозь стену он проходил? Или это случилось в бассейне? «О Боже, – подумала она, – как же мне это узнать?»

– Ничего страшного, малыш! – Пэтси по-прежнему старалась говорить как можно спокойнее. – Дай-ка я помогу тебе. Сними платье, я приготовлю тебе ванну.

Ну вот, а теперь полезай в воду, – сказала Пэтси, когда ванна наполнилась, и тут она увидела в зеркале подсохшую кровь на ногах девочки. Руки Алекс все еще дрожали так сильно, что она с трудом стянула с себя сандалии, она никак не могла расстегнуть пуговицы на вороте и рукавах и лифчик, который недавно только начала носить. А когда девочка шагнула в ванну, Пэтси заметила, как ее губы искривились от боли, когда на них попала вода.

«Надо немедленно отвести ее к врачу… Господи, а вдруг ее изнасиловали? Боже мой! Что же делать? Я обещала ей ничего не выяснять…»

Самое главное – осторожно разузнать, кто мог сотворить такое. Грязный самец! Он, наверное, угрожал Алекс, запугивал ее тем, что ее, Пэтси, выгонят вон, если что-нибудь станет известно. Значит, это кто-то из прислуги, кто знал, чем можно ее испугать… Нет, это кто-то, кто знает свою власть и силу… О Боже! – У Пэтси подкосились ноги от волнения. – Если мне так страшно, неудивительно, что ему удалось запугать девочку…»

Пэтси следила за Алекс, которая с таким ожесточением терла себя, что кожа ее уже покраснела.

«Никаких доказательств его злодейства не останется, – думала Пэтси. – Отстирав эти кровавые пятна, я собственными руками уничтожила улику, которая могла бы разоблачить мерзавца. А Алекс никогда не посмеет назвать его имя. К тому же мадам никогда не поверит Алекс. – Глаза Пэтси сузились от негодования, в груди бушевало пламя. – Неужели это сделал Рик?!»

В течение многих месяцев Алекс рано утром плавала в бассейне, когда мадам еще спала. И ничего плохого в этом не было. Слуги знали, что девочка плавает в это время. И Макс знал. «Так значит, этот извращенец застал ее там – ведь он тоже рано встает». Выяснить это она сможет завтра. Встанет пораньше, пойдет и посмотрит сама. Он, наверное, рассчитывает, что Алекс снова появится. Но уж этого он больше не дождется. С сегодняшнего дня Алекс больна – скажем, у нее ветрянка. Это заставит мадам увезти Кристофера или же установить карантин. «Что предпримет этот мерзавец? Если только это его рук дело. Надо только все выяснить, а там увидим».

– Ну как, милая, все в порядке? – Она повернулась к Алекс, уже немного порозовевшей и расслабившейся от теплой воды. – Позволь-ка твоей Пэтси помочь тебе. – Она забрала у Алекс мочалку и, взяв вместо нее большую губку, намылила Алекс душистым мягким мылом. – Вот и хорошо… правда?

И тут Алекс ударилась в слезы. Она захлебывалась, всхлипывала, задыхалась от душивших ее рыданий. Крепко обхватив Пэтси, она изо всей силы прижалась к ней, словно хотела укрыться от того ужаса, который сковывал ее все последние дни.

– Все хорошо… все хорошо. Пэтси с тобой. Здесь… И больше никто не посмеет обидеть тебя… Мы позаботимся об этом… Макс приедет, он все сделает как надо. – «Именно так», – подумала она про себя. Когда Пэтси подумала о Максе, страшный груз свалился у нее с плеч. «Вот к кому надо обратиться. Надо немедленно позвонить Максу, попытаться разыскать его».

Маргарет Паттерсон не относилась к числу женщин, которые пытаются любым способом избежать трудностей и неприятностей в жизни. Но с такими случаями ей пока не приходилось сталкиваться. Во время войны она работала водителем санитарной машины. Всякое доводилось видеть. И сейчас ее больше всего беспокоили не физические страдания Алекс. Главное – что творилось в душе девочки. Наивность и чистота Алекс были не напускными, они действительно были ее сутью. Все, что Алекс знала о жизни, она почерпнула из книг. Пэтси никогда не пыталась следить за ее чтением. В этом деле она предоставляла своей подопечной полную свободу: несформировавшийся ум все равно отторгнет непонятное. Маргарет доводилось видеть, как Алекс, полистав, откладывала книгу, а потом спустя некоторое время не могла оторваться от нее. Разговоры о сексе не были запретными. Пэтси отвечала на все ее вопросы с прямотой и откровенностью. В нужное время Пэтси исчерпывающе объяснила ей смысл того, что происходит в ее организме, рассказала и о следствиях этих перемен. Так что по части теории Алекс была вполне подкована, но у нее не было никакого опыта. Увы, первый же ее интимный опыт оказался, судя по всему, жестоким и извращенным. Сама мысль об этом вызывала у Маргарет гнев, ее угнетало чувство бессилия. Надо было что-то делать, как-то объяснить Алекс, что не все мужчины таковы, этот подонок – исключение! Для такого серьезного и трудного разговора нужен был именно Макс.

Но что еще важнее – он мог и что-то предпринять. Ева никогда не поверит в случившееся, если ей рассказать. Она обвинит во всем Алекс, потому что как кошка влюблена в мальчика-мужа. Она молится на него и не захочет, чтобы ее божество низвергли с пьедестала.

– А теперь давай я вытру тебя… – Пэтси помогла Алекс выбраться из ванны —…и ты расскажешь мне, что произошло… Может, ничего ужасного и не случилось, просто ты очень испугалась.

Алекс покачала головой. Глаза ее снова расширились от страха.

– Нужно рассказать, дорогая моя. Если он тебе что-то сделал, надо вызвать доктора Шулера, чтобы он осмотрел тебя…

– Нет!

– Ну хорошо. Не будем звать доктора, – успокоила ее Пэтси. – Только я одна буду в курсе дела… Но мне-то ты можешь рассказать, что произошло. Обещаю тебе – никто ничего не узнает, только Максу мы можем доверить это, да?

– Нет! – в панике закричала Алекс. – Нет! Ни за что! Макс не должен знать ничего. Я не хочу, чтобы он узнал… Пожалуйста… Макс рассердится и скажет мадам. И она выгонит тебя… Я опять останусь совсем одна… Пожалуйста… – Она в отчаянии вцепилась в Пэтси. Голос Алекс дрожал и срывался. Страх переполнял ее.

Пэтси нежно обняла ее за плечи:

– А теперь послушай, что я тебе скажу. Этот мужчина не посмеет никому сказать, что ты ходила купаться в бассейн, потому что в таком случае я скажу мадам, что он сделал с тобой.

– Но она не поверит тебе. Она поверит Рику…

Ну вот, наконец-то имя названо. Значит, Маргарет не ошиблась в своих подозрениях.

– Нет, если Макс будет с нами. Только Макс может сказать мадам всю правду. Она знает, что он никогда не станет действовать ей во вред. Этот негодяй велел тебе молчать, потому что сам боится. Уж кому-кому, а ему хорошо известно, как грязно то, что он сделал. Для него это ничем хорошим не кончится. Его могут даже посадить в тюрьму.

– Но она разозлится… Она и так меня ненавидит. Она выгонит тебя, а меня запрет наверху. Вот увидишь.

– Ничего подобного. Она не посмеет, потому что я не позволю ей этого. И Макс тоже встанет на твою сторону. Он будет в ярости, а ты знаешь, на что он способен в гневе.

Полные слез глаза Алекс посмотрели на Пэтси с робкой надеждой. Страх потихоньку начал отступать. Она поняла, что все не так безнадежно, как она вбила себе в голову.

– Ведь Макс твой лучший друг. А этот человек просто ненормальный, его надо остановить. А что, если он сделает то же самое с кем-нибудь еще? Кто его остановит? – Голос Пэтси дрогнул. – Что такое? Почему ты так смотришь на меня?

– Если я не приду завтра, он решит, что я кому-то рассказала, – Алекс снова заплакала. – Я должна быть там завтра… Мне некуда деться…

– Ты и шагу отсюда не сделаешь! Я сегодня скажу всем, что ты заболела ветрянкой. И весь этаж закроют. Сюда никого не будут пускать. Ты же знаешь, как мадам беспокоится из-за Кристофера. Она просто с ума сходит от страха, когда у него бывает самая обычная простуда.

– Но он-то догадается, – не могла успокоиться Алекс.

– Ну и пусть ломает себе голову. Скажи, а он знает, кто ты?

– Он знает, как меня зовут. Я ответила ему так, как меня учил Макс: что моя мама работает здесь.

– Значит, он считает, что ты дочка кого-нибудь из прислуги. Хорошо, – задумчиво проговорила Пэтси. – Вот пусть он и начнет расспрашивать о тебе. Посмотрим, что из этого получится. – Пэтси надела на Алекс свежую ночную сорочку и, обняв ее за плечи, повела в спальню. Уложив девочку в кровать, она приготовила для нее горячий душистый шоколад, растворив в нем таблетку успокоительного. – А сейчас вспомни все по порядку, что же все-таки случилось? – Крепко обнимая девочку, проговорила Пэтси. – Ты пойми, я не хочу терзать тебя, но как же иначе? Мне это нужно знать, чтобы решить, как нам себя вести дальше.

После того как Алекс описала все, что случилось, Пэтси осмотрела ее и пришла к выводу, что негодяй не успел по-настоящему причинить ей вреда, не считая страшного морального потрясения. Кровь потекла из-за того, что он прорвал пальцем девственную плеву. Пэтси старалась скрыть свое отвращение, когда Алекс описывала, как мужчина мастурбировал при ней, и негодование, когда она описывала, что он стал вытворять потом.

«Судьба уберегла девочку от самого страшного – он еще не успел изнасиловать ее, – подумала Пэтси, – но если бы сегодня все не открылось, рано или поздно это произошло бы. Если верить простодушному описанию Алекс, орган у него еще тот, так что он бы еще помучил девочку».

Пэтси все сидела, обняв Алекс за плечи, успокаивая ее, разговаривая с ней самым спокойным и обыденным тоном, чтобы случившееся представилось ее воспитаннице пусть как неприятное, но все же не самое страшное событие. И Алекс постепенно начала приходить в себя, успокаиваться. Нервная дрожь прошла, и она наконец заснула, страх перед неотвратимым отпустил ее.

Только когда появилась Марта – горничная, которая обслуживала верхний этаж, – с подносом, на котором стоял приготовленный для них завтрак, Пэтси отошла от девочки.

Горничная поздоровалась как всегда приветливо и радушно и оставила поднос. Пэтси попросила ее предупредить хозяйку, что Алекс, судя по всему, заболела. Похоже, что у нее ветрянка, потому что на теле появились какие-то красные пятнышки.

– Боюсь, она заразилась, когда мы в прошлую субботу ездили в Тонон, – вздохнула Пэтси. – Наверное, придется принять соответствующие меры, чтобы никто в доме не заразился.

– Какая жалость, – посочувствовала Марта. – Заболеть именно тогда, когда установилась такая хорошая погода. Бедняжка.

Пэтси позавтракала одна, а потом незаметно спустилась в кабинет Макса, откуда попыталась дозвониться до Сиднея. Макс всегда оставлял номера телефонов тех отелей, где он должен был остановиться, так чтобы с ним можно было связаться, если появится необходимость. Но в трубке раздавались длинные гудки – Макса в номере не было. Значит, ей надо прийти попозже и попробовать еще раз.

Утром, оставив спящую Алекс в постели, Маргарет спустилась в бассейн и спряталась за большим кустом рододендрона. Минут через десять она увидела, как появился Рик Стивенс. Он постоял, оглядываясь по сторонам, и нахмурился. Словно не веря своим глазам, он проверил одну за другой все кабинки. Все они были пусты. После этого Рик, явно взбешенный, резко скинул халат и, бормоча что-то себе под нос, подошел к краю бассейна. Из-за такого пустяка он не желал нарушать режим.

Рик стоял голым, и Пэтси хорошо могла разглядеть его. Вид его возбужденного члена заставил ее содрогнуться. Можно представить, чем закончились бы эти встречи в бассейне для бедной девочки. Губы Пэтси сжались от переполнявшего ее негодования и отвращения к этому подонку, который чувствовал себя так уверенно.

Когда Рик был на другом краю бассейна, Маргарет осторожно выскользнула наружу.

Позже, когда она звонила во второй раз, ей удалось застать Макса в номере, и она выложила ему все.

– У меня духу не хватает рассказать мадам, да и к тому же она все равно не поверит ни единому слову. Даже если бы я пригласила доктора – все равно.

– Как Алекс?

– Смертельно напугана. Она думает, что если мадам прознает, все кончится тем, что она меня выгонит. А это для Алекс самое страшное. И я понимаю ее: она потеряла всех, кого любила. Макс, ее надо отправить в колледж. Ради ее спокойствия, и ради моего спокойствия тоже. Я уже делала запрос в Челтенхемский женский колледж, более чем уверена, что вступительные экзамены не составят для нее никакого труда. Но в любом случае после того, что случилось, ей нельзя оставаться здесь.

Некоторое время Макс молчал, потом медленно, словно нехотя, проговорил:

– Надо все как следует обмозговать. Если я сейчас там появлюсь, этот мерзавец учует опасность и сумеет выкрутиться. Но вы правы и в том, что мадам никогда не поверит нам на слово. Надо сделать так, чтобы она сама во всем убедилась. Ничего пока не предпринимайте и ничего никому не говорите. Как долго вы сможете держать Алекс наверху?

– Недели две, может быть.

– Вот и хорошо. Через две недели я вернусь в Швейцарию. А какие планы у этого красавчика?

– Как я слышала, он собирается оставаться здесь до конца месяца.

– Так, так. Будьте внимательны и осторожны и присматривайтесь ко всему. Если что-то будет не так, немедленно звоните. К своему возвращению я придумаю, как нам представить этого героя перед мадам в наилучшем виде.

– Буду ждать.

– Вы по-прежнему считаете, что Алекс не надо показать доктору?

– Надо – но не из-за того, что этот подлец сделал, а потому, что у нее ветрянка – так я объявила всем. Вот почему мне придется позвонить доктору Шулеру.

– Ему можно рассказать правду?

– Да. Ведь он наблюдает Алекс с того самого дня, как она приехала. Все эти детские болезни… Он ее хорошо знает. Доктор Шулер лечит только обслуживающий персонал дома, к мадам он отношения не имеет. Ему можно доверять, он уже давно доказал свою преданность.

– Тогда позвоните ему. Попросите его обследовать Алекс. Нам могут впоследствии понадобиться результаты его освидетельствования.

– Хорошо, – согласилась Маргарет, – но, боюсь, это будет непросто. Алекс до смерти боится, что кто-нибудь узнает о случившемся.

– Надо попытаться убедить ее. Это абсолютно необходимо. Мы же не знаем, какими могут быть последствия этого, э-э… инцидента.

– Кровотечение у нее было, – подтвердила Маргарет, – но я думаю, что ничего страшного не произошло. Девочка больше порясена морально.

Снова наступило молчание, затем Макс хрипло сказал:

– Объясните все доктору, пусть он как следует ее посмотрит – расскажите все как было, если уверены, что это человек надежный.

– В нем я уверена. Спасибо тебе, Макс. Что бы я делала без тебя – не представляю…

– Ладно, ладно. Можно подумать, что я делаю одолжение. Мы ведь друзья, Маргарет? Держитесь, я верю в вас.

Сначала Алекс и слышать не хотела, что ее будет осматривать доктор Шулер, хоть он ей всегда нравился и вызывал доверие. Но Пэтси удалось убедить девочку в том, что это необходимо сделать, чтобы убедиться, не занесена ли инфекция, не гозит ли ей воспаление. Она говорила об этом так естественно и просто, что Алекс в конце концов уступила.

– Все девочки, девушки и молодые женщины время от времени показываются врачу. Это вполне естественно. Надо привыкать к этому. Ты становишься взрослой… – спокойно объясняла Маргарет.

После этих слов Алекс смирилась, но, не удержавшись, посетовала:

– Если бы я не ходила плавать, ничего бы не случилось… Я сама виновата…

– Алекс! Я уже тебе говорила, чтобы ты не смела так думать! – перебила ее Маргарет. – Ты тут ни при чем. А этот подонок еще получит по заслугам. Больше он никогда не сможет творить такие гнусности.

– Что ты придумала?!

– Пока ничего. Но увидишь, он будет наказан.

Доктор Шулер работал врачом уже двадцать пять лет, и его не удивил рассказ миссис Паттерсон. За годы своей практики он всякое повидал. К Алекс он был привязан, девочка ему нравилась, и он понимал, насколько остро она воспринимает случившееся. Поэтому сначала он долго разговаривал с ней – доверительно и серьезно: объяснил, что ей надо делать, как себя вести, успокоил ее, и в конце концов ему удалось безболезненно осмотреть ее.

– Плева повреждена, – объявил он Маргарет, снимая перчатки. – Но повреждение, к счастью, не такое уж серьезное. Воспаления нет, инфекция не занесена, но все-таки пусть она на всякий случай попьет антибиотики. Мне кажется, что моральный ущерб в данном случае больше физического. Как она себе ведет?

– Молчит, часто плачет. Подавлена.

– Что вы собираетесь предпринять?

– У меня нет никаких доказательств, чтобы предпринимать что-либо. Это только обозлит мадам. Пока нас не видно и не слышно, она терпит ее и меня.

– А мадам и девочка связаны родственными отношениями? Я никогда не позволял себе интересоваться этим, но при случившихся обстоятельствах… Я думаю, вы правильно меня понимаете?

– Да, это дочь ее первого мужа, – осторожно ответила Маргарет.

Доктор поверил, что мадам – мачеха Алекс, а поскольку это вполне соответствовало собственным его наблюдениям, то и расспрашивать дальше не счел необходимым.

– Да, ситуация непростая, – сказал он сокрушенно.

– Вот именно, – подтвердила Пэтси.

– Понимаю, понимаю. – Он открыл свой чемоданчик, вынул таблетки и протянул их Пэтси. – Пусть принимает их для профилактики. Вообще-то она вполне крепкая девочка, думаю, все обойдется.

– Да, пожалуй. Нам пришлось повозиться с ней только, когда она болела корью. А потом она вывихнула руку. Да еще одна довольно сильная простуда.

– Помню, помню. У врачей, как и учителей, хорошая память на такие вещи. Поэтому, учитывая, что у нее «ветрянка», я должен буду навестить вас в скором времени, чтобы проверить, как идут дела. Я так понял, миссис Паттерсон, что мы будем твердо придерживаться этой версии.

– Спасибо, доктор. Я рада, что вы меня правильно поняли.

Ева никак не отреагировала на сообщение о том, что у Алекс ветрянка, только потребовала, чтобы остальные обитатели дома держались подальше от комнат, где жила девочка. Но Маргарет потихоньку разузнала, что мадам звонила в Женеву и просила, чтобы приехал врач осмотреть Кристофера. Это означало, что хозяйка не собиралась уезжать раньше времени. Более того, это означало, что и ее муж не намеревается уезжать, а мадам не может или не хочет заставлять его покидать виллу раньше намеченного ими срока. Что касается Рика, даже если он и наводил какие-то справки относительно Алекс, Маргарет ничего не удалось выяснить на этот счет, поскольку она старалась быть рядом с девочкой, которая все еще оставалась грустной и подавленной. Пэтси заметила, что теперь Алекс долго пропадает в ванной, причем без книги, чего раньше просто не бывало: Алекс, бывало, ухитрялась читать даже лежа в воде. Это беспокоило Маргарет. Если у Алекс останется ощущение того, что секс связан с чем-то нечистым, дурным, в будущем у нее могут быть сложности в отношениях с мужчинами. И хотя девочка по-прежнему довольно часто сиживала на своем любимом месте у окна, в руках у нее уже не было книги. Она просто смотрела перед собой в пространство. Пэтси пыталась разговорить ее, как бывало, но Алекс не спешила вступать в разговор.

К тому времени, когда вернулся из своей поездки Макс, Пэтси была встревожена не на шутку.

Когда Макс наконец смог подняться к ним наверх – а вначале ему пришлось дать мадам полный отчет о делах, – Алекс уже лежала в постели.

– Она по-прежнему на седьмом небе от счастья – вот в чем загвоздка, – проговорил он, принимая из рук миссис Паттерсон стакан с виски – бутылку «Джека Дэниэлса» он сам принес во время одного из своих прежних визитов. Пэтси в рот не брала спиртного, чай – самый крепкий напиток, который она позволяла себе.

– Цифры так себе, продажи идут ни шатко ни валко, а она в отличном расположении духа, – продолжал Макс. – Этот сукин сын, похоже, отменно выполняет свой супружеский долг. Что-нибудь еще тут происходило?

– Нет, ничего. В ветрянку все поверили. Хотя я ошибалась, считая, что мадам постарается увезти куда-нибудь Кристофера: она всего лишь вызвала к нему педиатра из Женевы. Никаких признаков того, что они собираются уезжать. У меня такое впечатление, что ее муженьку тут понравилось.

– Он пытался разузнать что-нибудь об Алекс?

– Насколько я знаю – нет. Он, конечно, остерегается. Как он может интересоваться девочкой, мать которой работает здесь горничной? Это могло бы вызвать подозрение или по меньшей мере недоумение.

– А про ветрянку ему что-нибудь известно?

– Если только мадам сказала ему. Но вы ведь знаете, что она никогда и ни с кем не говорит об Алекс.

– Видимо, его насторожило то, что девочка исчезла, и он принял кое-какие меры безопасности. Рик ходит в бассейн?

– Да, я несколько раз видела, как он спускался туда.

– Отлично. Именно там я и собираюсь устроить ему ловушку.

Маргарет нахмурилась.

– Надеюсь, вы не собираетесь отправлять туда Алекс? Я никогда…

– Ну а как иначе нам удастся подловить его? – резко перебил ее Макс. – Я все продумал. У меня с собой камера, которую я купил в Токио, она работает абсолютно бесшумно, объектив широкоугольный, фокус устанавливается автоматически. Я спущусь к бассейну первым, спрячусь за кустом рододендрона, возьму с собой миниатюрный чувствительный диктофон, хорошо улавливающий звук даже на расстоянии тридцати ярдов… Маргарет, дорогая, как видите, я не терял времени даром – я все продумал. Другого пути просто-напросто нет!

– Но он заведет ее в кабину…

– И это я учел. Как я вас понял, он заводил ее в одну и ту же кабину, так? В этой кабине и надо установить микрофон, а через решетку я смогу и снимать все. Не волнуйтесь. Я буду там вовремя и засниму все, что нужно. Главное, подготовить Алекс, уговорить, чтобы она тоже пришла туда.

– Но, Макс, ведь прошло две недели. Не думаю, чтобы он по-прежнему ждал ее появления.

– А я думаю, что он продолжает ждать. Пусть Ева с ним и не говорила ни о чем, но ведь он узнал, что она вызвала педиатра из Женевы и что в доме кто-то болен ветрянкой. Наверняка он слышал и о карантине на три недели. Все это он может сопоставить и тогда поймет, что ветрянкой заболела та самая девочка. Поскольку времени прошло достаточно и ничего не случилось, он сделает вывод, что девочка хранит молчание, что она боится проговориться. Почему же ей не вернуться в бассейн, когда она поправится? Ведь она по-прежнему не хочет, чтобы ее мать выгнали, так ведь? Он явно уверен, что девочка извелась из-за того, что ее не выпускают, и рвется в бассейн. В конце концов, он муж хозяйки дома, а это всего лишь дочка какой-то поломойки. Он человек без стыда и совести и ведет себя так, словно это его собственный дом. С первого взгляда этот киногерой вызывал у меня жгучую неприязнь. Меня самого это удивило – я ведь довольно выдержанный человек. Он – испорченный человек. Теперь я знаю почему. Его тянет только на совсем юных, и знаменитое обаяние его – только маска подлеца. Не знаю, зачем он женил на себе мадам, но уж точно не по любви. Он явно ведет какую-то свою игру: хочет добиться от нее полного подчинения. И добьется, если дальше так будет продолжаться. Я заметил, что он начал подкапывать и под меня. Наверно, сам хочет контролировать все ее денежные дела. Я понимал, что над Евой сгущаются тучи. Будет лучше, пока не поздно, если прольется дождь и тьма рассеется. Мне необходима помощь Алекс еще и поэтому. – Он помолчал. – Мне кажется, я смогу объяснить ей, что я задумал и как ей следует себя вести. Не волнуйтесь, ему не удастся сделать ей ничего дурного. Но я хочу, чтобы мадам узнала и увидела, что Алекс стала жертвой насилия. И когда я сниму все это – мне будет что предъявить мадам. Другого пути убрать из ее жизни этого человека я не вижу.

– Ты покажешь ей документальную съемку, – с дрожью в голосе проговорила Маргарет.

– Может случиться, что меня вышвырнут, но на это нужно пойти – иначе нам не устроить будущее Алекс и не открыть Еве глаза на то, в какое дерьмо она погружается. Я понимаю, как трудно будет уговорить Алекс, понимаю, на что ей придется пойти, но игра стоит свеч. Я переговорю с ней как можно скорее. Этого подлеца надо схватить за руку на месте преступления. Не волнуйтесь, Маргарет, теперь я здесь, с вами.

– Ты убедил меня, Макс. Что ж, отправляйся к Алекс.

Но получилось иначе. Алекс отозвалась на сообщение о приезде Макса совершенно безучастно:

– У меня нет времени, чтобы встречаться с ним. Накопилось столько невыполненных заданий. Мы ведь в последнее время совсем не занимались, я столько пропустила!

– Алекс, о чем ты говоришь! Ведь Макса не было почти месяц!

– Ну и что? Он, случалось, уезжал и на три, и на четыре месяца.

– И ты всегда радовалась, когда он возвращался.

– А сейчас я не хочу видеться с ним. – Голос Алекс зазвенел.

Пэтси почла за благо остановиться, и, улучив момент, рассказала все Максу:

– Что она сейчас делает? – спросил он.

– Прилегла. Говорит, что у нее болит голова. А по-моему, она стыдится, она боится вашей встречи.

– Тогда тем более мне надо немедленно поговорить с ней. Я так люблю ее и мне не хочется, чтобы она боялась меня только из-за того, что я мужчина.

– До сих пор ее представление о мужчинах было связано с представлениями о тебе. Вот почему, мне кажется она впала в такое подавленное состояние. Из-за того, что мужчины не такие, как он или ее отец. И как жаль, что это произошло как раз в тот момент, когда она начала вылезать из своей скорлупы. Она избавилась от ощущения, что за каждым углом ее подстерегает опасность. Она поверила, что кто-то может ее полюбить за то, что она такая, какая она есть. А тут эта история. Я старалась объяснить ей, что мужчина, любящий женщину, не делает того, что проделывал этот негодяй. На такое способен лишь подлец, презирающий женщину. Теперь она вдолбила в голову, что Рик выразил ей свое презрение потому, что она такая какая есть: полное ничтожество. Конечно, Рик вызвал у нее отвращение. Но самое страшное – она начала чувствовать отвращение и к самой себе. Впрочем, ничего неожиданного в такой реакции нет. Но в случае с Алекс все усугубляется ее ранимостью. Только-только благодаря вам начала выбираться из своего отчуждения. И вот снова оказалась в ловушке, из которой не видит выхода.

Макс помолчал, потом встал, подошел к двери в комнату Алекс и, не постучавшись, быстро вошел.

Пэтси решилась зайти к ней, чтобы пожелать спокойной ночи, лишь через полтора часа после того, как Макс ушел. Ей хотелось, чтобы у девочки было время переварить, как следует обдумать то, о чем они говорили с Максом. Макс недолго был у Алекс, и Пэтси не представляла, в каком настроении застанет ее. Открыв дверь, она увидела девочку сидящей на кровати в своей любимой позе с книжкой на коленях и мысленно возблагодарила Господа. Впервые после случившегося Алекс снова читала. Как в прежние времена.

– Пора спать, Алекс? – сказала Пэтси мягко.

– Правда? А можно мне почитать еще полчасика, пожалуйста…

– Ну хорошо…

– В честь возвращения Макса, – добавила Алекс, оправдываясь. – Взгляни, что он привез мне, Пэтси.

Она раскрыла ладонь. Это была небольшая изящная вещица – бусы из слоновой кости, с кораллами. – Это из Японии… Он купил их в Осаке…

– До чего красиво! – искренне восхитилась Пэтси. – В самый раз для юной девушки, – добавила она.

– И вот еще что… – Алекс показала изысканно переплетенную книгу. – Японские гравюры. Ты только посмотри, какие краски! – Лицо Алекс светилось радостью.

Замкнутое и скрытное выражение, которое появлялось у нее, когда она уходила в себя и «закрывала створки раковины» – как называл это состояние Макс, исчезло.

«Макс просто кудесник», – подумала Пэтси. Она не могла представить, что такое он мог сказать ей, но, должно быть, ему удалось подобрать те самые слова, которые ждала девочка.

Со свойственным ей благоразумием Алекс пояснила, о чем попросил ее Макс:

– Он сказал мне, что Рик – ничтожество. И что я не должна думать, будто ему удалось подавить меня. Он сказал, что я сама себе хозяйка и могу убедиться в этом, увидев, в какую панику впадет Рик, когда я дам ему отпор.

Маргарет изумленно смотрела на девочку.

– Нет, Пэтси, – я смогу это сделать. – И гувернантка увидела, что перед ней сидит уже не наивная, запуганная девочка, а взрослый, верящий в себя, человек. – Макс будет рядом. Он не позволит ему сделать мне что-нибудь дурное. Но Максу нужны доказательства. И только тогда мне поверят, когда узнают, как все было на самом деле.

– Если ты считаешь, что…

– Макс сказал, что все будет хорошо. А он знает, что говорит.

– Да, ты права. Макс знает.

– Я помогу Максу разоблачить этого человека. – Голос Алекс окреп. – Мне хочется, чтобы она узнала, с кем имеет дело.

– Тебе придется нелегко.

– Наверное. Но все равно я потом уеду отсюда учиться. Конечно, мне не хочется расставаться с тобой, дорогая моя, единственная Пэтси…

– Я знаю, – мягко проговорила Пэтси, – я все понимаю.

– Макс сказал, что такого шанса может больше не представиться. И мы должны объединиться, чтобы не упустить его. Максу нужна моя помощь, потому что этот человек способен навредить очень многим.

Пэтси поразилась этой недетской решимости.

– Макс, конечно, рад был бы обойтись без меня, но я думаю, что уж если я всегда рассчитываю на твою и его помощь, то и вы должны знать, что я готова помочь и тебе, и ему.

– Ты права, – кивнула Пэтси, стараясь ничем не выдать своего волнения.

– Я ведь смогу приезжать к тебе во время каникул, правда? Ты ведь не забудешь меня, Пэтси?

– Ты же знаешь, как я буду рада тебе, сколько бы лет ни прошло, ты всегда можешь на меня рассчитывать. Я люблю тебя, моя девочка!

– И ты будешь навещать меня в колледже, да? И Макс будет приезжать, когда сможет. Я не буду чувствовать себя одинокой.

– Нет, конечно. Ты совсем не одинока. Мы оба есть у тебя. – Комок застрял в горле Пэтси.

– Не волнуйся, – сказала Алекс, взяв Пэтси за руку. – Все обойдется. Макс мне обещал.

Через два дня Алекс, надев купальник и платье, спустилась к бассейну. Она появилась там как всегда, рано утром, может быть, чуть-чуть раньше обычного. Макс уже настроил камеру и диктофон и прятался за кустом рододендрона.

– Ну как ты? – тихо спросил он. – Мы можем все отменить, если ты почувствуешь, что не в состоянии снова пройти через это.

– Нет! – голос Алекс прозвучал решительно, хотя говорила она тоже негромко. – Я хочу, чтобы все узнали, что это за человек. Но больше всего мне хочется, чтобы она узнала.

– Ты помнишь, что надо сказать?

– Да.

– И чего не надо делать?

– Да.

– Хорошо. А теперь ныряй, но держись поближе к этому краю, когда увидишь его.

Алекс бросила платье на стоявший неподалеку шезлонг и с разбегу нырнула. Пройдя несколько метров под водой, она развернулась и быстро поплыла в ту сторону, где прятался Макс. Сквозь мокрые ресницы она увидела входившего Рика, но сделала вид, что увлечена плаванием и не замечает ничего вокруг. Листья рододендрона мешали снимать, но Макс выбрал удобную точку, откуда видел, как красавчик Рик сбросил купальный халат и встал совершенно обнаженный так, чтобы Алекс увидела его, когда развернется и двинется обратно.

Макс нажал кнопку включения диктофона в ту самую минуту, когда раздался голос Рика:

– Ага, кошечка знает, чье мясо съела.

Алекс замерла в воде и подняла голову:

– Я не понимаю, о чем вы?

– Так это ты – та самая девочка, которая заболела ветрянкой. Значит, из-за тебя к Кристоферу вызывали врача? Его мамаша просто из себя выходит, когда слышит что-нибудь о болезни или инфекции. Ну как ты, выздоровела? Хорошо себя чувствуешь?

– Теперь я уже не заразная, если вас это интересует.

Рик засмеялся:

– Я дважды переболел ветрянкой, – ответил он. – И не боюсь заразиться. Но я рад, что ты такая умница и не захотела, чтобы твоя мать потеряла работу. Так что смотри, советую тебе и впредь молчать о том, чему я тут тебя учил и чему еще собираюсь обучить.

– Я больше не хочу этого…

– Зато я хочу. А всегда бывает так, как хочу я. Или ты сейчас вылезешь из воды и зайдешь в кабину, или же я обо всем расскажу мадам. Когда мадам узнает о том, что ты плаваешь в бассейне без ее разрешения, и ты, и твоя мамочка вылетите из дома в два счета. Я лично за этим прослежу. А потом посмотрим, сможет ли твоя мамаша вообще когда-нибудь найти работу. И об этом я позабочусь.

– Мне не нравится то, что вы делаете со мной… – Алекс заплакала, что не составляло труда, – она снова отчетливо ощутила ужас и омерзение, которое охватывало ее при встречах с этим мужчиной.

– То, что было, – это еще цветочки. Ягодки – впереди. Я долго ждал тебя – почти две недели, так что теперь наверстаю упущенное. Только, пожалуйста, без слез. И ты сегодня увидишь кое-что стоящее. Мой мужичок – взгляни… он уже изготовился…

Макс, стараясь ничем не выдать своего присутствия, направил объектив прямо на напряженный член Рика.

– Не надо, пожалуйста, не делайте этого… – всхлипнула испуганно Алекс.

– Когда меня так просят, я еще больше возбуждаюсь, – ответил Рик. – А теперь вылезай из бассейна и марш в кабину – хватит тратить время на пустые разговоры.

Алекс выбралась из бассейна и с поникшими плечами, опустив голову, поплелась в первую кабину. Макс выждал, пока Рик последует за ней, и бросился к кабине. На ногах Макса были мягкие спортивные тапочки, поэтому передвигался он стремительно и бесшумно. Он заранее наметил, где ему надо пристроиться, чтобы снять происходящее внутри. Со всевозможными предосторожностями он подобрался к нужному месту. Но можно было и не прибегать ни к каким ухищрениям, потому что Рик вошел в такой раж, что уже не замечал ничего вокруг. Алекс как можно медленнее, как учил Макс, стаскивала с себя купальник. «Считай до двадцати пяти – именно столько времени мне нужно, чтобы успеть встать с камерой и начать снимать. Постарайся заставить его все время говорить, описывать то, что он собирается делать. Не слушай его сама – это все нужно для диктофона. И не позволяй ему даже пальцем прикоснуться к тебе. Если попытается – сопротивляйся! Бей его ногами, царапайся, кусайся, кричи. Я приду к тебе на помощь».

Алекс продолжала всхлипывать и просить Рика:

– Пожалуйста… не надо… мне было так больно. Я больше не буду купаться в бассейне, обещаю. Именно для этого я пришла сюда сегодня – чтобы сказать вам, что никогда больше не приду…

– Опоздала немножко. Ты уже столько раз купалась в нем.

– И вы каждый раз не отпускали меня…

Секс-символ скривился:

– Терпеть не могу таких противных девчонок! Сначала сама делаешь гадости – приходишь сюда, как к себе домой, а потом хнычешь. Хозяин здесь я, запомни это! Быстрее раздевайся.

– Что вы хотите делать? – с ужасом спросила Алекс чуть слышно.

– А ты не догадываешься? Хорошо, я скажу. Предвкушение – тоже особого рода удовольствие… Итак, начнем с самого начала… – Рик в подробностях стал описывать, что собирается сделать с Алекс. Голос его стал сладострастным, а руками он поглаживал член, возбуждая его все сильнее и сильнее, так что тот начал подрагивать от напряжения.

Макс мог снимать без помех. Камера работала совершенно бесшумно. Но от гнева Макс сжимал камеру так, что пальцы его побелели.

Наконец Алекс разделась и обнаженная встала перед Риком. Тот улыбнулся. Глаза его вспыхнули вожделением.

– Встань на колени вот здесь, – приказал он мягко. Голос его звучал по-особенному проникновенно и настойчиво.

Макс взглянул на часы. «Самое время», – подумал он – и в ту же минуту услышал голос Пэтси:

– Алекс, ты где?

– Это моя мама, – громко воскликнула Алекс.

– Сиди тихо, – приказал Рик, зажав ей рот рукой.

– Алекс! Ты где? – голос Пэтси слышался совсем рядом.

– Иди к ней! – свистящим шепотом проговорил Рик. – Но только попробуй хоть слово сказать! Пожалеешь!

Алекс кивнула. От страха ее начала бить дрожь, хотя она знала, что Макс совсем рядом.

Рик спрятался за дверцей.

– Иду, иду… – отозвалась Алекс. – Минуточку… – Она в одну секунду натянула платье и выскочила из кабины. Пэтси схватила ее за руку и проговорила то, что полагалось по сценарию:

– Я ведь говорила, чтобы ты не приходила сюда! – сердито принялась она отчитывать Алекс. – Ты же знаешь, если мадам узнает, ей это не понравится… А теперь быстренько убирайся отсюда, пока никто не увидел!

Ее голос затих в отдалении.

Макс заснял Рика, напряженно прислушивающегося к разговору. Его «славный меч», поднятый наизготовку, снова поник, словно потерпел поражение.

– Вот дерьмо! – послышался голос Рика. Затем последовал длинный поток ругательств, выдававший немалую изощренность в такого рода лексике. Рик выждал еще некоторое время, прежде чем решился открыть дверь кабины и выйти. Убедившись, что никого поблизости нет, он подошел к бортику и нырнул в воду, поплавал взад-вперед, потом, накинув халат, направился к дому.

Макс тоже выждал немного и шагнул из укрытия. Во рту у него пересохло, руки онемели от напряжения. Но в душе он торжествовал победу, которую им удалось одержать над этим ублюдком.

«За эти кадры Рик вряд ли получит «Оскара», – зло думал Макс, поднимаясь на верхний этаж. – Не узнать Рика невозможно. Голос его тоже с другим не спутаешь».

– Макс, я все правильно сделала? У тебя получилось? – спросила Алекс, когда Макс вошел к ней.

– Молодчина! Ты сыграла лучше любой кинозвезды. И вы, Пэтси, кстати, заслуживаете премии за лучшую второстепенную роль. А я – за лучшую режиссерскую работу. – Макс старался обратить этот мерзкий эпизод в шутку.

– Я так волновалась, – призналась Маргарет. – Мне казалось, что голос выдает меня с головой.

– Ничего подобного. Даже я ничего не заподозрил, – уверил ее Макс.

Он приподнял подбородок Алекс и заглянул ей прямо в глаза:

– Ты держалась очень мужественно, – проговорил он голосом Хэмфри Богарта, отчего Алекс всегда фыркала, но потом вдруг сразу сменил тон. – Не знаю, можно ли было обойтись без этого, но, кажется, нам удалось то, что мы задумали. Теперь ему не выкрутиться…

– Я понимаю… – Девочка очень хотела успокоить взрослого мужчину, снять с него чувство вины за те страшные минуты, которые ей снова пришлось пережить.

– Ты ведь знаешь, я все время был рядом. Так что ничего не могло случиться… – продолжал оправдываться Макс.

Алекс привстала на цыпочки и звонко чмокнула его в щеку:

– Я же тебе сказала, что все время помнила о том, что ты рядом. Как всегда.

Макс повернулся к Пэтси:

– Вот видите! Я же говорил вам! Она уникальная девочка – таких больше нет!

– Теперь вы пойдете и расскажете все мадам?

– Я собираюсь не просто рассказать. Пусть посмотрит и прослушает запись.

Алекс вздрогнула:

– Она все равно будет считать, что виновата я сама. Как обычно.

– Не торопись.

– А как ты проявишь пленку? Ведь ее нельзя отдавать в обычную лабораторию, – забеспокоилась Пэтси.

– Пусть вас это не волнует. Я знаю, кто сможет проявить эти кадры и держать язык за зубами. – Он усмехнулся, на его щеках обозначились ямочки.

Алекс тоже попыталась улыбнуться, но улыбка перешла в гримасу, и она заплакала.

– Не плачь, малышка, все ведь закончилось хорошо. – Макс прижал ее к груди. – Ты пережила трудные минуты, но этот опыт очень важен для тебя. К сожалению, многим приходится проходить через такое же, но не у всех хватает мужества с честью выйти из подобной ситуации. Ты мне веришь? Ведь я никогда не обманывал тебя.

Алекс позволила ему вытереть платком слезы:

– Когда вы собираетесь рассказать обо всем мадам? – продолжала допытываться Пэтси.

– Как только все будет готово. Мне придется уехать на пару деньков. Надо еще кое-что сделать. Вы не будете беспокоиться? Надо подготовиться, чтобы выдержать схватку. Я собираюсь показать мадам то, о чем предупреждал, но чему она не хотела верить.

– А что это? – спросила Алекс.

– Не могу сказать сейчас. Сами увидите.

– Мадам и ее муж останутся здесь? – спросила Пэтси.

– Да. Они собирались задержаться до начала съемок нового фильма. Значит, до конца месяца. Все что вам надо делать – это сидеть тихо и даже на пушечный выстрел не подходить к бассейну. Он не посмеет ничего предпринять. Сегодня утром он довольно сильно испугался, так что наверняка затаится на время. Я уверен, красавчик хорошо знает, чем это пахнет, если все раскроется.

Неделю спустя, когда Алекс и Пэтси собирались ужинать, к ним влетела Марта. Она задыхалась, бегом поднявшись на последний этаж.

– Мадам требует, чтобы вы немедленно спустились в гостиную.

Алекс и Пэтси переглянулись. Алекс сглотнула застрявший в горле комок.

– Сейчас идем, – спокойно проговорила Пэтси.

– Мне страшно. Зачем она нас зовет? Она скажет, что это я во всем виновата… – тихо прошептала Алекс, вцепившись в стол, и Пэтси услышала в ее голосе те же панические нотки, что звучали тогда в ванной.

– И я, и Макс будем рядом, – обняв ее, сказала Пэтси.

– Но она так ненавидит меня… Ты же знаешь, как она ненавидит меня… и как любит его… Она даже вышла за него замуж… – Голос Алекс опять стал срываться.

– Надо идти, – мягко уговаривала Пэтси. – Ты же знаешь, она терпеть не может, чтобы ее заставляли ждать.

Когда Пэтси постучала в белую с золотым орнаментом дверь, Ева откликнулась вполне спокойно. Она сидела перед огнем, спиной к ним. На ней было домашнее платье, она всегда любила такие – золотистого шелка, мягкого и переливчатого, свободного силуэта. Ева не обернулась. Пэтси и Алекс молча стояли, выжидая. Алекс вцепилась в руку Пэтси, хотя была уже немного выше ее ростом и жалась к ней, как прижимаются к хозяину испуганные животные.

– Не поддавайся, не позволяй запугивать себя, – прошептала Пэтси.

В комнате стояла полная тишина, только шум ветра доносился из-за окна, тикали небольшие часы на хрустальной подставке да негромко потрескивали поленья в камине.

Алекс, чуть успокоившись, окинула комнату взглядом. Она никогда не бывала в самом доме и только теперь могла увидеть, с какой пышностью здесь все отделано. Абиссинские ковры, стены, обитые шелком, картины, фарфор, мебель восемнадцатого века – все было так непохоже на ту аскетическую обстановку, в которой жила она. Было трудно поверить, что два столь разных мира находятся в таком близком соседстве.

Взгляд Алекс остановился на портрете Евы. Он был написан известным художником. Ева была изображена в красном бархатном – почти королевском – платье. Одна рука, усыпанная бриллиантами, поддерживала свободно падавшую с плеча ткань, другая лежала на вырезе, обнажающем шелковистую, перламутровую кожу. Ее распущенные волосы сияли как золотистый нимб. В глазах таилась дерзкая насмешка. Такая же, что пряталась и в уголках губ, словно она хотела сказать: «Смотрите на меня, но сначала опуститесь на колени».

– Где Макс? – одними губами прошептала Алекс.

Пэтси пожала плечами. И тут дверь в другом конце комнаты распахнулась и в гостиную вошел Рик.

– Привет, моя сладкая, Жак сказал… – Рик остановился, увидев две застывшие фигуры в другом конце комнаты.

Теперь Ева повернулась к ним. И Алекс с ужасом увидела ту самую безжизненную, словно сделанную из белого папье-маше, маску на ее лице, при виде которой она цепенела от ужаса. Голос Евы оставался бесстрастным, когда она проговорила:

– Не стану представлять вас друг другу, вы ведь близко знакомы.

Рик с удивлением посмотрел на нее и спросил:

– О ком ты говоришь?

Ева ничего не ответила, только бросила на него стремительный взгляд, а Рик продолжал:

– Не понимаю, о чем ты? Кто эта девочка? И что она такое про меня наговорила? – Затем тон его вдруг переменился, словно он сообразил, что выбранный им не соответствует роли, которую ему следует играть:

– Ах вот оно что! Я же тебе говорил, дорогая, о письмах, которые присылают мешками. Эти свихнувшиеся на мне девицы, которые пишут, что мечтают заиметь от меня ребенка. Она одна из них? К сожалению, я, увы, все-таки секс-символ. Сколько раз бывало, что женщины заявляли, что я переспал с ними, называя дату, когда я был далеко от них – в другой точке земного шара. Тебе, девочка, – он повернулся к Алекс, – придется обратиться для удовлетворения своих нужд к другому. – Он снова посмотрел на жену и проговорил уверенно и спокойно: – В первый раз ее вижу.

– Тогда каким образом она могла увидеть тебя в таком виде? – Ева бросила в его сторону конверт.

Рик подхватил его и открыл, все еще сохраняя на лице недоуменное выражение. Но уже в следующий момент оно изменилось. Некоторое время он стоял молча. Затем, словно подчиняясь внутреннему голосу, заговорил по-другому, почти оскорбленно:

– Фотографии так легко подделать. Это фальшивка!

Тем не менее он быстро просмотрел одну за другой все, что лежали в конверте. Лицо его перекосилось. Он не смотрел в сторону Алекс, но она видела, какие его обуревают чувства. Наверное, в эту минуту он мог убить ее без колебаний.

– А голос – тоже не твой?

Ева нажала пальцем кнопку диктофона, который лежал у нее на коленях. И в комнате громко зазвучал голос Рика: «Посмотри, какой он большой и красивый. Как он хочет тебя. Погладь его, как ты это делала раньше – ему нравится. Ему будет так хорошо у тебя во рту, а потом мы посмотрим, как ему будет хорошо у тебя внутри. Ему нравятся такие симпатичные, маленькие…

– Нет, нет, пожалуйста, прошу вас… – послышался голос Алекс, полный панического ужаса. – Не заставляйте меня…

– Хочешь ты или не хочешь – не имеет никакого значения. Важно, чего хочу я, а не ты. Все будет так, как я захочу. Или вы вылетите отсюда. А теперь подойди сюда и встань на колени».

Ева нажала кнопку, и диктофон умолк.

– Я смотрю, ты рта раскрыть не можешь, – спокойно, с ледяными нотками в голосе проговорила она… – Что же это ты? А от других этого требуешь. Откуда ты родом, красавчик? Уж очень характерный у тебя выговор.

– Запись тоже можно подделать, – уже без всякого смущения поспешно ответил Рик. – Меня не в первый раз пытаются шантажировать такого рода вещами.

– Возможно, не в первый, но, надеюсь, в последний. Это Швейцария, а не Голливуд. Власть киностудии не распространяется на эти места. И полицию она тоже не сможет подкупить. Если я представлю им эти фотографии и эту запись, они отнесутся к полученным материалам со всей серьезностью, учитывая, что у них будут на руках и результаты освидетельствования врача – он запротоколировал все.

– И чего же ты хочешь? – с трудом выговорил Рик.

– Я подам на тебя в суд, – проговорила Ева спокойно. – Твоей карьере крышка, красавчик…

– Или? – перебил он ее.

– Или ты уйдешь отсюда немедленно, в чем есть. Твои вещи пришлют тебе потом. Ты не посмеешь опротестовывать развод и сделаешь все, что потребует мой адвокат.

Он с изумлением посмотрел на нее:

– Да кто ты такая, чтобы всеми командовать? Ты считаешь, что можешь приказывать кому захочешь? – и уже издевательским тоном добавил: – Я тебе не этот слюнявый итальянский князек, который витал в облаках. Я Рик Стивенс. Да ты знаешь, сколько принес в прошлом году мой фильм «Первый и последний»?! Тридцать миллионов долларов… Только попробуй укусить меня и увидишь, что я тебе не по зубам.

Ева спокойно выслушала и это заявление:

– Ты так думаешь? – спросила она и, слегка повысив голос, позвала – Макс!

Макс вышел из-за тяжелой парчовой занавески.

– Вы звали? – спросил он с помпезной учтивостью, которой мог бы позавидовать сам Жак.

Алекс с трудом удержалась от того, чтобы не захихикать, но скрыть улыбку ей не удалось. Да и Пэтси с облегчением перевела дух. Она чувствовала, что близится развязка.

– Расскажите мистеру Стивенсу о переговорах, которые вы только что завершили.

– С удовольствием, мадам. – Макс поклонился, и лицо его внезапно сделалось серьезным и важным. – Вчера в два часа пополудни по калифорнийскому времени пятьдесят один процент акций компании «Беркович Интернейшнел» перешел во владение мадам Евы Черни. Только что я по ее доверенности подписал все документы и завершил сделку. Отныне мистер Беркович не играет в компании ровно никакой роли. Его место занял Дуглас Хирш. – Макс лучезарно улыбнулся. – Очевидно, мечты, которые лелеял мистер Беркович, задумавший снять новый шедевр наподобие «Унесенных ветром», рухнули. Это связано с грандиозным провалом, который потерпел последний эпический фильм мистера Берковича «Истощенные страстью», не давший ожидаемых кассовых сборов. Он вышел на экраны три месяца назад и до сих пор не окупил даже десяти процентов своей стоимости… Если желаете, могу назвать точные цифры.

– Лжешь! – тщательно поставленная интонация аристократа с Восточного побережья исчезла. И тотчас вылез слегка гнусавый оклахомский выговор.

Макс вынул из внутреннего кармана документ:

– Думаю, подпись Берковича вам хорошо известна? Можете взглянуть повнимательнее. – Он шагнул вперед и сунул под нос актеру контракт, где стояла подпись Берковича и самого Рика.

– Ваш контракт, разумеется, теперь принадлежит мадам. Это только часть сделки. Как главный пайщик, она имеет право окончательного решения. Разумеется, четыре следующих фильма не имеют к этому контракту никакого отношения. Прошу взглянуть вот сюда… – Макс сделал вид, что не может разыскать следующего документа, а потом все-таки нашел его… – Ах, вот же он!.. «Вторая попытка» – в фильме должна была сниматься Лора Уэллес, режиссером утвердили Сиднея Шэллерта. – Макс снова улыбнулся. – При том, естественно, условии, что вы подчинитесь требованиям мадам. В противном случае контракт будет разорван, а вы понесете заслуженное наказание за развращение несовершеннолетней…

– Чушь! Беркович не мог продать меня с потрохами! Это невозможно…

– И тем не менее он пошел на это. У него слишком много долгов. Он вложил все до последнего пенни в «Истощенных страстью», продал яхту и заложил роскошное итальянское палаццо на Бель-Эр. Но все пошло прахом, боюсь, мистер Беркович – банкрот. Кредиторы требуют выплаты долгов. Очередь выстроилась до самого Сан-Диего.

Рик Стивенс, с побелевшим лицом, переводил взгляд с Макса на жену и обратно:

– Д-а-а, подставили вы меня! Вы специально подсунули мне эту маленькую сучку! Кто-то рассказал вам… – Он захлопнул рот, прежде чем успел проболтаться.

– …о том, что вы любите маленьких девочек? Да, мне это тоже удалось раскопать. Нам известно, во сколько обошлись студии ваши пристрастия.

Рик стоял молча, его мозг лихорадочно работал в поисках выхода.

– Да нет, чушь все это… – сказал он наконец решительно. – Не может Беркович прогореть. Две последние мои картины принесли больше шестидесяти пяти миллионов долларов.

– Которые он безрассудно истратил. Часть вложил в «Истощенных страстью» – фильм, который с треском провалился. Но не забывайте и про то, во сколько обходится ему его жена. Ты ведь знаешь ее. Очаровательная Салли Барнз. Она обожает бриллианты, особенно крупные. Он также вложил семь миллионов в яхту «Королева Мария», которую затем продал всего лишь за три миллиона. Так что сей джентльмен оказался не в состоянии даже расплатиться с долгами.

– Не может такого быть… Этого не может быть, – повторял актер в отчаянии.

– Увы…

– Почему же я ничего не знал? Ведь мы с ним друзья…

– У мистера Берковича нет друзей. Зато масса кредиторов. Жаль, конечно, беднягу. Но ничего не поделаешь. Если бы мадам не купила студию, его бы упекли в тюрьму. Беркович умеет хорошо тратить деньги, полученные в наследство от папаши, как и киностудию, кстати. Но вот делать деньги он не умеет. Разве только старается их вытягивать из женщин, как и вы. Сейчас он рад тому, что ему удалось спасти свою шкуру. Вы его мало волнуете. Наверное, надеется, что так или иначе, вас вынесет на поверхность – даже если это будет всего лишь ваш труп…

– Я знаю, ты с самого начала имел на меня зуб – как только я появился в доме. Что, я занял твое место?.. Поэтому ты ждал случая, чтобы подловить меня?

– Думай, что хочешь, но я с первого взгляда раскусил, что ты за птица. Сукин сын, который слишком положился на свою известность. Голливуд изменился. Луис Майер умер. Старая студийная система вот уже несколько лет как похоронена. И атмосфера теперь совсем не та, что много лет назад. Что касается тебя, то поклонники не очень любят мужчин, которые совращают малолетних. Этой девочке тринадцать лет. И теперь ты полностью находишься во власти мадам. И будешь делать то, что она скажет.

Рик побелел, глаза его горели от ярости. Он облизнул пересохшие губы. Юношеские черты лица преобразились. Он стал похож на загнанного хищника. Он уже не мог держаться и злобно крикнул в лицо жене:

– Работать на тебя? Подчиняться тебе? Да будь я проклят! Ты снимешь всего лишь два фильма, которые оговорены в контракте, а потом я буду выброшен на улицу.

– Нет, ты подпишешь контракт со мной до конца своих дней, иначе я заявлю в полицию… Если не будешь работать на меня, то не сможешь работать нигде. Я ясно выразилась?

И снова с невероятной быстротой Рик переменил тактику:

– Не могу поверить, что ты способна так со мной поступить!

– Но у тебя есть свобода выбора. Ты вправе сам принять решение. Твоя машина стоит у ворот. Мне все равно, куда ты поедешь. Но двадцать восьмого июля ты должен начать работу.

– Позволь мне все объяснить тебе…

– Я знаю, кто ты есть на самом деле. И больше не желаю иметь с тобой никаких дел.

– Ева, ради Бога…

С таким же успехом он мог бы обращаться к глыбе мрамора.

Она повернулась к нему спиной и позвонила в колокольчик. Когда вошел дворецкий, она проговорила спокойно:

– Мистер Стивенс уезжает, Жак. Его машина готова?

– Да, мадам.

– Вещи, паспорт?

– Все готово, мадам.

– Тогда вас больше ничто не держит здесь, – обратилась Ева к бывшему мужу.

– Вы еще пожалеете об этом! – Его крик походил на стон раненого животного. – Еще никому не удавалось одолеть меня. Советую тебе, крошка, поостеречься. В один прекрасный день ты можешь оказаться в дурацком положении.

Двери за ним с грохотом захлопнулись.

Ева повернулась лицом к камину. – Можете идти, – сказала она.

Оставшись одна, Ева перевела дыхание и отпустила наконец подлокотники кресла, в которые вцепилась пальцами. Потом взяла фотографии и пленку с записью, уложила в конверт, заклеила и прошла в свою гардеробную. Распахнув одну из створок шкафа, она отодвинула в сторону висевшее на вешалке и упакованное в чехол вечернее платье, за которым находился потайной сейф. Набрав комбинацию цифр – дату, когда была официально утверждена косметическая компания Евы Черни, – она распахнула дверцу и положила конверт в сейф. Затем снова закрыла тайник и повесила платье на место так, чтобы оно целиком закрывало его. Из ящика стола она достала ножницы и направилась в комнату Рика. Там она принялась кромсать на мелкие клочки всю его одежду. Тишину, которая стояла в комнате, нарушал только треск рвущейся материи да клацанье ножниц.

Только когда все его вещи до последней рубашки были изрезаны и изорваны, Ева наконец успокоилась. Швырнув ножницы на гору лоскутов, она вернулась в свою спальню, навзничь упала на кровать и некоторое время неподвижно лежала, глядя в потолок. А потом перевернулась, уткнулась лицом в воздушное покрывало и зашлась в глухих рыданиях.

– Почему, – слышалось сквозь рыдания вновь и вновь. – Почему это происходит со мной?

Она плакала до тех пор, пока не выплакала все свои слезы. Обессилев вконец, она так и заснула поверх покрывала.


15


Кембридж и Швейцария, 1978–1980

Кристоферу Бингхэму было пятнадцать лет, когда он обнаружил, что у него есть сводная сестра, которой исполнился двадцать один год.

В постоянной и непрекращающейся войне с матерью за независимость он выработал свои уловки… Одна из них заключалась в том, чтобы подслушивать любой разговор, где бы и когда бы он ни происходил. Особенно когда дело касалось Макса Фабиана, которым Кристофер одновременно восхищался и на которого часто обижался и злился. Поэтому, когда он увидел, что Макс, зайдя в комнату Евы, плотно закрыл за собой дверь, Крис тотчас сообразил, что они будут говорить о чем-то серьезном. Кристофер давно понял, что знание – это мощная сила воздействия, особенно это было справедливо по отношению к его матери.

Поскольку процедура подслушивания была тщательно отработана и Крис заранее тщательно смазал дверную ручку, ему не составило труда бесшумно повернуть ее – образовавшейся щелки хватало, чтобы расслышать голоса, звучавшие в комнате. Он прильнул ухом к двери в тот момент, когда Макс сердито спросил у Евы:

– Неужели тебя не радует, что Алекс добилась таких успехов?

«Алекс? – подумал Крис. – Кто такая Алекс?»

– А почему я должна радоваться? – в интонациях матери звучали столь знакомые ледяные нотки.

– Потому что ты, в конце концов, ее мать, черт возьми! Она так напряженно работала последние семь лет и для того, чтобы показать тебе, что ты не напрасно платила деньги на ее обучение. Она блестяще сдала экзамены. От тебя требуется лишь одно: поздравить ее.

– Уверена, что ты это сделаешь и без меня.

«Эй, Макс, – радостно проговорил про себя Кристофер, – ты ступаешь на тонкий лед». Ему так хотелось однажды увидеть, как этот лед треснет и Макс с головой уйдет под воду.

– Как ее друг, я, разумеется, не забуду этого сделать. Но ведь она твоя плоть и кровь. Ей бы только самую малость той любви и внимания, которые достаются Кристоферу.

– Пожалуйста, оставь моего сына в покое! – казалось, что с каждым выдохом из ее рта вылетают кристаллики льда.

– С удовольствием, тем более что тут и обсуждать нечего…

Лицо Кристофера вспыхнуло. Он без труда понял, что имел в виду Макс: тот считал Криса просто избалованным щенком.

– …Я не собираюсь говорить о Кристофере. Я хочу поговорить с тобой относительно Алекс.

– Нам с тобой не разминуться на этой узкой дорожке, – проговорила Ева. – Давай покончим с этим раз и навсегда, Макс. Не надо затевать больше разговоров о ней. Я предоставила тебе огромную свободу. Но есть черта, за которую не смеет переступить никто, даже ты. Ясно?

– Более чем…

Кристофер понял, что ничего интересного он больше не услышит, и поспешил ретироваться к себе в комнату. Закрыв дверь, он достал спрятанные сигареты, закурил и начал прокручивать в голове все услышанное. Сестра? Которую не хотят здесь видеть? Почему? Почему он никогда не слышал о том, что у него есть старшая сестра? И кто ее отец? Мой отец – первый муж Евы. Как же так? Ведь Алекс родилась раньше? И где она теперь? Если я хочу найти ее – а я непременно сделаю это, – мне необходимо узнать ее полное имя. И еще один вопрос: если мать даже не желает слышать о ней, почему она платит за ее обучение, как сказал Макс? Мать никогда не тратила деньги понапрасну. И какое отношение ко всему этому имеет Макс? «Обо мне он никогда не стал бы так беспокоиться», – ревниво подумал Крис.

«Если Макс знает, где она, значит концы надо искать через него, – решил Кристофер. – Он считает, что я все время подглядываю за ним, – пусть так и будет».

Дождавшись, когда ни матери, ни Макса не было дома, Кристофер проскользнул на тот этаж, где размещались комнаты Макса, очень аккуратно – он уже выработал навык, роясь в бумагах матери, – выдвинул все ящички его письменного стола и просмотрел письма, которые оказались в одном из них. Отдельной пачкой лежали письма с подписью «Александра Мэри Брент». Обратный адрес на конвертах был один и тот же: Бьюфорт-колледж, Кембридж. Кристофер задумчиво взвесил пачку на ладони. Он никогда не колебался, распечатывать ли чужие письма. Но то касалось писем, адресованных его матери. Макс – совсем другое дело. «Но я все равно все выясню!» – подумал Кристофер, нахмурившись. Что-то подсказывало ему, как это будет важно для него. Он снова перечитал адрес. «Что ж, – прикинул он, – в конце этого месяца я должен быть в Лондоне…»

Сборы Алекс были в самом разгаре – половину книг она уже упаковала, половина еще оставалась стоять на полках вместе с конспектами, накопившимися за последние три года, – когда послышался стук в дверь. Она распахнула ее и увидела прямо перед собой подростка – красивого мальчика с ангельским лицом. Он будто сошел с картин Мурильо. Весь вид его говорил о том, как он уверен в себе и в том, что ни в чем не получит отказа.

– Привет! Ты Алекс Брент? – сказал он приветливо и протянул руку. – А я Кристофер Бингхэм – твой сводный брат, как я понимаю.

Потрясенная, Алекс растерянно пожала протянутую руку и воскликнула:

– Господи Боже мой!

– По отношению ко мне он оказался милостив, – подхватил с легкостью Кристофер и шагнул в комнату. – А как по отношению к тебе?

– Твоя мать знает, что ты здесь?

Кристофер засмеялся.

Лицо Алекс напряглось:

– Ты знаешь, что у меня могут быть неприятности из-за тебя?

Кристофер недоуменно посмотрел на нее:

– Неприятности? Только из-за того, что я узнал о твоем существовании и решил встретиться с тобой? – Он оглядел Алекс с ног до головы. Она была почти на голову выше его. – А я тебя помню, – сказал он. – Ты иногда появлялась в саду….

– У тебя хорошая память.

– Я никогда ничего не забываю.

Алекс до сих пор не могла прийти в себя. В этом самоуверенном мальчике не осталось ничего от того ангельского ребенка, которого она помнила. Теперь его уверенности в себе хватило бы на двоих. «Сколько ему лет? – прикинула Алекс. – Пятнадцать… Пятнадцать! И ему не терпится разузнать обо всем».

– Где ты сейчас должен находиться? – спросила она у него.

– В музее науки.

– Один?

– Нет, я ускользнул от своего спутника. Не волнуйся. Я так всегда делаю. Терпеть не могу, когда меня повсюду водят за ручку. Я сел в метро, потом на трамвай и приехал прямо сюда. Ты ведь уже получила степень? И что ты будешь делать с нею?

Он сел, не дождавшись приглашения, в единственное легкое кресло и вытащил сигарету.

– Нет, спасибо, я не курю, – ответила Алекс, когда он протянул ей пачку. – И тебе не советую курить в таком возрасте.

– Я делаю столько вещей, которые не полагается делать в моем возрасте… Только это более или менее скрашивает мою жизнь.

Алекс прикусила губу:

– А как мадам?

– Ты ее всегда так называешь?

– Да, для меня она всегда мадам.

– Счастливица, – с завистью проговорил Кристофер, снова оглядывая ее. – Почему она скрывала тебя все эти годы?

– Она не любит меня.

– Я понял это, но почему?

– Понятия не имею.

– Ты что-нибудь ей сделала такого?

– Ну разве только то, что вообще родилась на свет.

Алекс изменилась за годы, прошедшие с того страшного дня. Колледж, куда ее отправили после истории с Риком, показался ей просто ужасным. Она не знала, о чем говорить с девочками, у которых были на уме одни только мальчики – ни о чем другом они не говорили. Лишь две или три из них, как и она, учились, потому что им было интересно. Остальные – только чтобы получить свидетельство об образовании. Знания не доставляли им никакой радости. Алекс не слыла модницей, ее одежда была просто удобной и хорошей. Ее не трогали поп-музыка, мини-юбки, вообще все, что относилось к молодежной культуре семидесятых. Ровесницы – легкомысленные болтушки – наградили ее всевозможными прозвищами вроде «молчунья», «угрюмица», «мрачнуля» и перестали делиться с ней теми секретами, которыми обычно обмениваются девочки ее возраста. Они быстро оставили Алекс в покое. А по мере того, как благодаря упорным занятиям Алекс все дальше и дальше уходила от них – она вообще оказалась в полном одиночестве. Но в этом ничего нового для нее не было. И все-таки подруга у нее со временем появилась – не из числа воспитанниц. По должности она была младшей преподавательницей, недавно окончившая тот же колледж, ей было лишь на несколько лет больше, чем Алекс. Она интуитивно потянулась к интеллигентной девочке, которая, судя по всему, должна была стать Синим Чулком, как и она сама.

С помощью Сьюзен Ансти Алекс еще быстрее начала продвигаться вперед и выиграла почти все призы года. Таких высоких оценок не было ни у кого в колледже за все годы его существования. Но только Макс и Пэтси поздравляли ее с успехами. И только они аплодировали, когда ей вручали диплом, потому что Сьюзен вышла замуж за профессора из Принстона и уехала в Нью-Джерси.

Сама Алекс в сентябре должна была вернуться в Кембридж, теперь уже в качестве преподавателя. Но до того она собиралась навестить Пэтси в Тононе, где они надеялись провести вместе пару недель, а затем отправиться в Италию. Ей так хотелось, чтобы Макс мог присоединиться к ним хоть на несколько дней, но ему всегда было очень трудно найти брешь в рабочем расписании. От матери, естественно, ничего не было слышно.

– Где ты родилась? – продолжал допытываться Кристофер.

– В Лондоне.

– А где твой отец?

– Умер.

– Его фамилия Брент?

– Да.

– Он был женат на нашей матери?

До чего странно прозвучало для Алекс то, что Кристофер выговорил с такой естественностью – «нашей матери». Он, кажется, признал ее сестрой?!

– Да.

– Ну, ну… – проговорил очень довольный Кристофер. – Наша мама обожает делать из всего тайну. – Ему доставляло удовольствие, что он раскрыл еще одну семейную тайну. – Похоже, – продолжал он, раздумывая, с чего это мать решила скрывать свое прошлое: – Она ненавидела его – так мне кажется, – вот почему держала тебя подальше: не хотела вспоминать о нем.

– Мне ничего неизвестно об этом, – сдержанно ответила Алекс, ни на секунду не забывая о том, кто находится перед ней.

– Неужели ты никогда не хотела узнать?

– Я жила одна и столько натерпелась, что мне было не до того. Боюсь, ты не очень хорошо представляешь мое положение…

– Но я твой брат! С чего это я буду ненавидеть тебя! Мне нужен друг, а не враг. Мать уверяет, что любит меня. Но это, скажу тебе, еще хуже, чем если бы она старалась держать меня на расстоянии. Она из тех, кто уж если вцепится во что-нибудь, челюсти не разжать.

«Да, – подумала Алекс, – пятнадцатилетний мальчик рассуждает как пятидесятилетний мужчина. Но разве это так уж удивительно, учитывая, в какой обстановке он рос…»

– Заранее хочу предупредить тебя, что любые попытки вернуть меня в лоно семьи ничем хорошим не закончатся, – она сразу решила расставить все точки над «и».

Кристофер энергично затряс головой:

– Я знаю, как управлять матерью. И если захочу дружить со своей сестрой…

– Она никогда не позволит тебе этого, – Алекс помолчала. – А почему тебе вдруг пришла в голову мысль подружиться со мной?

– Но ведь мы брат и сестра!..

По выражению лица Алекс могла читать его мысли как открытую книгу.

– …И ведь у тебя, кажется, не так уж и много друзей? – Удивительно, но и он мог кое-что прочитать в ее душе.

Кристофер вспыхнул:

– Представляешь, она не разрешает мне ходить в школу! Как тебе это нравится?

– Что касается меня, то она с удовольствием отослала бы меня хоть на Северный полюс. Лишь бы подальше от себя.

– Счастливица, – искренне позавидовал Кристофер.

– Интересно, как она сейчас выглядит?

– Еще красивее, чем прежде. Стала еще богаче. И всех терроризирует. Только одному Максу удается как-то справляться с ней.

Алекс улыбнулась:

– Да, это ему всегда удавалось.

– Ты с ним дружишь?

– Он и Пэтси – она была моей гувернанткой – самые лучшие мои друзья.

– Пэтси – это та светловолосая дама, которая появлялась в саду вместе с тобой? – И он улыбнулся своим воспоминаниям. – Я видел и примечал гораздо больше, чем думала мать. Так хотелось поиграть с тобой – мне тогда было около семи, кажется. Но мне, конечно, не разрешали. Когда я стал допытываться, почему мне нельзя поиграть с тобой, ответили, что так приказала мама. Я стал приставать к ней, допытываясь, почему я не могу играть, с кем хочу. Она ничего не ответила, но так рассердилась, как всегда заявила, что я должен выполнять все ее требования. Ни на один из моих вопросов я так и не получил ответа. Вместо этого, помнится, мне подарили новый велосипед.

Алекс начала догадываться, какого рода отношения установились между Евой и ее сыном.

– Но почему она не разрешает тебе ходить в школу?

– Ей не хочется разлучаться со мной. Ей не хочется, чтобы я взрослел, чтобы я набрался всякой дряни, как она говорит. У меня есть педагоги. Один из них такой, что, наверно, его может любить только его мамаша.

– А как ты узнал, где найти меня, и как тебе удалось уйти от наставника?

– Я вытащил у него из бумажника деньги. Мама выдает на мои расходы определенную сумму. Я уже сто раз так делал. Он смирился. Я ведь говорил, что обожаю на все глазеть и часто уезжаю один куда-нибудь. А Кембриджа я никогда не видел. – Он подождал, будет ли спрашивать Алекс о том, на что он тратит карманные деньги, но она молчала. И вообще она смотрела на него равнодушно, что вызывало в нем беспокойство и неудовольствие.

«Алекс выглядит намного старше своих лет, – отметил Кристофер. – Вот кожа у нее замечательная. Матери такая кожа очень нравится. Слоновая кость. Ни единого прыщика, ни единого пятнышка». А уж о красоте женской кожи Кристофер имел представление.

– Скажи, – обратился он к ней прямо, – ты злишься, что я пришел к тебе? Я угадал?

– Я думаю о том, как поведет себя твоя мать.

– Наша мать, – поправил ее Кристофер.

– Она никогда не была для меня матерью.

Кристофер понял, что все не так просто, как ему представлялось. Но ведь время есть и еще можно что-то поправить.

– Я слышал, что в Кембридже есть на что посмотреть. Ты меня поводишь здесь? А я угощу тебя ланчем.

Алекс с трудом удержала смех:

– Ты всегда торгуешься?

– Но только так мне удается добиваться того, что я хочу, – ответил он и показал на часы. – Если мне удастся сесть на четырехчасовой поезд, я буду дома около шести. Так что идем… Ведь сегодня особенный день. Мы нашли друг друга… Нет, я нашел тебя. Я сам догадался о твоем существовании…

– Каким образом?

– О, у меня есть свои секреты…

Она посадила его на поезд, который уходил в четыре тридцать, и он пообещал приехать к ней в Тонон, дав клятву, что ни одна живая душа не узнает об этом, даже Макс. Кристофер с жаром заверил ее, что сумеет выбраться незаметно.

– Это наша тайна. Твоя и моя… А я умею хранить тайны. Я знаю массу вещей, о которых никому не проговорился.

Но Алекс все еще испытывала какое-то внутреннее неудобство:

– Мадам терпеть не может, когда за ее спиной что-то делается. Мне не хочется снова вставать у нее на пути.

– Не беспокойся. Честно! – Он посмотрел на нее и ослепительно улыбнулся. Красота, унаследованная от матери, и обаяние, доставшееся ему от отца, делали его неотразимым.

– Что ж…

– Будем считать, что ты согласна. Ты мне понравилась. Наша мать – дурочка. Хотя и на свой манер. В каких-то вещах она, конечно, в тысячу раз умнее тебя. Не исключено, что свои умственные способности ты унаследовала от нее. – Кристофер улыбнулся своей белозубой улыбкой. – Похоже, мне это не удалось, во всяком случае, так она всегда говорит мне.

– Не беспокойся, с тебя хватит твоей неотразимости, – сказала Алекс, а про себя подумала: «Если только не будешь зарываться».

Они проехали по Кембриджу в маленькой машинке Алекс, которую ей подарил Макс на день рождения, когда ей исполнился двадцать один год. Кристофер, несомненно, знал больше, чем полагалось знать в его возрасте. Сам мир Евы, в котором он жил, располагал к этому. У Кристофера была твердая уверенность, что он получит все, что ему нужно. Не сможет получить, а именно – должен. Когда Алекс поинтересовалась насчет его наставника, Кристофер усмехнулся:

– Он никому ничего не скажет. Ведь ему, в сущности, платят большие деньги ни за что. Просто приглядывает за мной – и все. И в конце концов мама поверит мне, а не кому-нибудь другому. Я ведь знаю: ей надо рассказывать то, что она хочет услышать.

К удивлению Алекс, юный Кристофер и в самом деле знал, как управлять своей матерью и сдерживать ее неукротимый нрав. Он изучил все ее слабые и сильные стороны как свои пять пальцев. «Правда, – спокойно признал Кристофер, – в делах, связанных с компанией, я все еще не силен».

Такое трезвое понимание других и себя поразило Алекс еще больше. Он расспрашивал о том, как она жила в детстве, о ее привычках и пристрастиях со свойственной ему открытостью, и даже поинтересовался ее интимной жизнью:

– А у тебя есть дружок?

– Нет.

– Почему?

– Тут я не специалист, – ответила Алекс на его собственном жаргоне. «Да и какой у меня выбор, – подумала она, – нашли красавицу!»

– А у мамы всегда есть один постоянный и еще несколько запасных. Мне кажется, она ощущает себя более уверенно, когда у нее много любовников.

Алекс мало заинтересовало это сообщение, но вдруг она вспомнила о Рике Стивенсе. Она знала, что он продолжает сниматься на Евиной студии: его имя, его образ все еще были популярны.

– А что ты любишь, – снова принялся допытываться он. – Я имею в виду, есть ли у тебя хобби?

– Пожалуй, нет… Я почти все время сижу за работой.

– А мне нравятся машины. Чарльз – мамин шофер – сказал, что у меня врожденный талант. Я уже умею водить. Научился, когда мне было еще двенадцать, но мама разрешает мне садиться за руль и ездить только вокруг виллы. Когда мне исполнится шестнадцать, она подарит мне автомобиль. – Выражение, появившееся на его лице, сразу изменило его черты.

– Нет, – поняла его намек Алекс, – я не могу разрешить тебе вести мой автомобиль.

Он вздохнул:

– Понимаю…

На прощание он сказал только:

– До встречи в Тононе…

– Нет, нет – это же чистое безрассудство, – заволновалась Пэтси, когда Алекс рассказала ей о встрече с Кристофером. – Ты же знаешь, как к этому отнесется мадам!

– Знаю, но мне его стало так жалко. У него совершенно нет друзей. Он рассказал мне, что бабушка Бингхэм очень хотела, чтобы он посещал ту же самую школу, что и его отец – школу в Гротоне, – а затем поступил в Гарвард. Но мадам даже слышать об этом не хочет. Говорит, что будет тосковать без него, и не желает, чтобы он рос вдали от нее.

– Хмм… – фыркнула недовольно Пэтси, должно быть, невольно вспомнив, как с таким же упорством мадам не желала видеть Алекс.

Но когда Кристофер появился у нее в доме, снова ускользнув от своего наставника-телохранителя, Пэтси точно так же уступила его обаянию, как и Алекс.

– Бедный Кристофер, – пробормотала она после того, как они проводили его на автобус, ехавший в центр города. – Он так одинок. И проводит больше времени с ее любовниками, чем со своими сверстниками. Слишком рано взрослеет…

– Но при этом он славный.

– Пожалуй… И все же я не хотела бы попасться ему под горячую руку. За его солнечной улыбкой скрывается тот же норов, что и у матери, помяни мое слово.

С этим согласился и Макс, когда Алекс призналась ему во всем, чтобы не навлечь на Пэтси гнев мадам.

– Намешано в нем всего немало, – сказал он, отхлебывая глоток крепкого чая, приготовленного Пэтси. – Освободится от привязи, так ей уж его не вернуть.

– У них какие-то странные отношения, – заметила Пэтси.

– Верно. Она страшно ревнует его – как любовника. Только Господь Бог знает, почему. Ведь она красивая женщина и могла бы выбрать подходящего. Но, видимо, боится быть зависимой от мужчины.

– Наверное, она уж никогда не выйдет снова замуж, – заметила Алекс.

– Похоже, ей так и придется довольствоваться любовниками. Одни задерживаются на некоторое время, другие исчезают тотчас же, как только появляются…

– А как же насчет Картера Уитни? – спросила Пэтси.

– Вы же уверяли меня, что никогда не читаете колонки светских сплетен, – уколол ее Макс.

– А кто это? – вмешалась Алекс.

– Сразу можно сказать, что ты-то точно в них не заглядываешь, – засмеялся Макс. – Это самый модный человек в Голливуде – номер один. Гений в своем роде. Я имею в виду, конечно, сферу его деятельности. Фильмы с его участием побивают все рекорды. Истинное дитя Голливуда, ни шагу не делает без своей свиты. Ему нужен хор, который подхватывает и усиливает каждую взятую им ноту. Вся эта гвардия костюмеров, гримеров, адвокатов, знакомых, просто поклонников и почитателей. У меня такое впечатление, что этот человек умрет, если вдруг останется один. Ева отдалилась от него еще и потому, что Кристофер возненавидел Картера. Быть может, потому что у того есть свой взрослый сын, и Крис увидел в нем соперника. Ева пугается, когда Крис начинает угрожать, что сбежит из дома. Он уже такое выкидывал. Что-то такое она ему запретила, и вскоре он объявился у своей бабушки. Два месяца Ева умоляла его вернуться назад. – Макс усмехнулся. – И в то же время она упорно продолжает считать, что может держать Криса на коротком поводке! То, что он сумел все выведать про тебя, показывает, насколько она ошибается. Наверное, он подслушал какие-то разговоры в доме.

Алекс растерянно пожала плечами:

– Ничего себе семейка!

– Вот именно, малыш. Ты даже не представляешь, насколько тебе повезло, что ты держалась вдали от всей этой каши. Единственное, что нужно Крису, – это хорошая школа, где ребята быстро собьют с него спесь… Ему очень не хватает друзей.

– Так же, как не хватало их мне.

– Но у тебя были я и Пэтси. А у него нет вообще никого. Никого и ничего. И у него нет внутренних ресурсов, из которых он может черпать, как ты. Есть только одно, что его увлекает…

– Машины?

– Он уже говорил тебе?

– Да, у нас было время обсудить и его увлечения.

– У него какой-то врожденный нюх – он любую неисправность чует. Но со скоростью он не в ладах. Крис просит, чтобы мать купила ему автомобиль. Его комната вся увешана фотографиями различных марок автомобилей. Может, он несколько поуспокоится, когда получит права и машину. – Макс принялся за вторую чашку. – У тебя теперь диплом бакалавра. Что дальше – докторская степень?

– Да.

– А потом?

– Дай сначала написать докторскую.

– С этим ты не задержишься…

Алекс засмеялась, увидев выражение его лица:

– Какая вера в меня… Я тронута… – а потом внезапно посерьезнела. – Если бы не ты, у меня бы никогда не было такого ощущения свободы. Я тебе очень признательна, Макс. Даже больше, чем ты можешь себе представить. Появление Криса заставило меня еще раз пережить все с новой силой.

– Ну и чудесно, если ты счастлива.

– А вот Крис нет – это меня и тревожит. Он вроде чему-то завидует. И с матерью отношения странные – что-то в них есть не то…

– Можно сказать, типичная любовь-ненависть. Не подходи слишком близко – задохнешься.

– Но он чего-то ждет от меня – я это поняла сразу. Он мой брат. Вот кто я для тебя, Макс, никто, а ты столько сделал для меня.

– Ты того заслуживаешь.

– А он – нет? Какие странные вещи ты говоришь, – рассердилась Алекс.

– Я его знаю, а ты нет. И у Евы ум за разум заходит, когда дело касается Криса. Может быть, это из-за его отца. Всякий раз, как ее новое увлечение заканчивается, она вынимает и ставит на столик фотографию Кристофера Бингхэма-старшего.

– Тогда почему она назвала своего сына Кристофер Бингхэм-Черни?

– Обычная для Евы манера – так она подчеркнула, что это ее сын. После поездки к бабушке он вернулся в большей степени Бингхэмом, чем того хотелось его матери. Он очень надеялся, что проведет там лето. Но теперь ему разрешается погостить там только несколько дней и то всегда вместе с Евой. После смерти его бабушки он потерял всю свою живость. Теткам до него дела нет. Их больше интересуют миллионы Бингхэмов, которые он унаследует, когда ему исполнится двадцать пять, и которые они с удовольствием сами прибрали бы к рукам.

– Значит, ему особенно нужен друг.

Макс быстро взглянул на нее.

– Ну что ж, теперь ты взрослый человек. И если тебя не пугает, что произойдет, когда она пронюхает… Крис ловко умеет манипулировать людьми и всегда только в своих целях. Не понимаю, что ему нужно от тебя, быть может, он просто хочет насолить матери? Смотри, ты можешь оказаться меж двух огней. А они умеют жечь беспощадно. – Он понизил голос и пристально посмотрел ей в глаза. – Это сын своей матери.

Летом Кристофер частенько появлялся в небольшом домике в Тононе. Его мать отправилась в длительный круиз с Картером Уитни, который решил проехать по побережью Средиземного моря и выбрать место для съемок новой киноверсии «Графа Монте-Кристо». Поскольку Ева разрывалась между любовником и сыном – первый демонстративно оставил своего сына отдыхать в Коннектикуте, – Ева обрадовалась, что Кристофер захотел пожить на вилле со своим наставником. Она сказала, что будет звонить каждый день, проверять, все ли в порядке. А он пообещал Еве, что не доставит ей никаких хлопот.

– И я получил целый месяц свободы! – ликовал он, рассказывая об этом Алекс. – Почему бы тебе не приехать на виллу на несколько деньков? Никто и словечка не скажет, если я им прикажу молчать…

Но Алекс отказалась наотрез.

– Не стоит дразнить гусей, – ответила она. – Если хочешь встречаться со мной – к нашим услугам Тонон. Я и без того рискую многим.

Кристофер уже давно понял, что Алекс не из тех, кого можно умаслить или упросить что-нибудь сделать, если она сама не захочет. В отличие от матери, она никогда не поддавалась настроениям или порывам. Добиться от нее чего-либо можно было не упрямством, не капризом, а логикой и убеждением. И поскольку ему не хотелось терять ее, он согласился. Но надежды, что сможет когда-нибудь повернуть все по-своему, он не терял.

В то же время и Алекс вдруг обнаружила, что начинает воспринимать своего сводного брата как человека особенного. Его очень испортило то, что до сих пор, с кем бы ни имел дело, он видел, что отношение людей к нему определялось одним – его деньгами. Когда ему исполнится двадцать пять, он унаследует все миллионы Бингхэмов и станет одним из самых богатых молодых людей в мире. Поэтому положение его было двойственным. С одной стороны, ощущение, что он финансово ни от кого не зависим, делало его самоуверенным. С другой, у него лично никакого интереса к деньгам, как таковым, не было. Его миллионы стали средством манипулирования теми людьми, которые старались чего-то добиться от него.

Из того, что он рассказывал – хоть и болтали они чаще всего о пустяках, – Алекс вскоре смогла составить для себя полную картину того, как происходило становление Кристофера Бингхэма-Черни. Между молотом и наковальней: с одной стороны – бесконечные указания Евы, как и что делать, с другой – слепое обожание сына. Она могла строго наказать его за пустячную провинность и тут же кидалась искупать вину, заваливая его дорогими подарками, покупая бесконечные игрушки, которые он тут же ломал, потому что его интересовало одно: как они устроены внутри.

Cудя по всему, она уверовала в то, что сын – залог ее собственного возрождения. Он был по-своему такой же красивый, как и она. «Сын, – считала Ева, – когда придет время, должен взять в свои руки начатое ею дело, расширить империю, созданную ею, и представлять ее так же, как представляла она. На смену императрице придет император».

«Неудивительно, – думала Алекс, – что он с такой силой сопротивлялся и не желал идти по накатанной колее, куда его толкала Ева».

Поэтому Крис, случалось, вытворял Бог знает что. Преданные слуги, которым она платила за то, чтобы они приглядывали за мальчиком, понимали, что лучше держать язык за зубами. Алекс же привлекала его, потому что ему не хватало стойкой, глубокой, бескорыстной привязанности. Ей удалось укротить его после одной дичайшей выходки.

Как-то, посадив Алекс и Пэтси в старенький «рено», он помчался по дороге с безумной скоростью. И конечно же, был остановлен полицией. При не очень хорошо отлаженных тормозах это могло кончиться плачевно. Алекс позвонила Максу, попросила его помочь отделаться от полиции, а потом с побледневшим от гнева лицом объявила Крису, что если он хочет и впредь с ней видеться, он должен дать обещание не выкидывать больше таких номеров. И не просто дать обещание, но и сдержать его. Если он не собирается выполнять данное слово, пусть лучше не приезжает вообще. Кристофер знал, что Алекс, в отличие от матери, не из тех женщин, которые, сказав одно, потом будут делать совершенно другое. Она не кричала, не сердилась, не грозила ему всевозможными карами. Очень спокойным тоном она заявила, что ей стыдно за него, – авария могла стоить жизни не только им, но и другим людям. Что она не может доверять человеку, который пугает ее своими выходками. Крис сразу понял, насколько серьезна ее угроза.

Глубокое уважение к сестре заставляло его брать себя в руки и сдерживаться даже в такие минуты, в какие прежде он непременно полез бы на рожон. Алекс смогла заставить его очнуться и спуститься с небес. Только ее насмешки и замечания он принимал без раздражения. Ведь Алекс не занимало, сколько денег он унаследует, кто он есть и кем станет. Она не собиралась ему ничего навязывать, диктовать. Она просто объясняла, как выглядит его поведение в той или иной ситуации, объясняла, следуя логике, а не чувствам. Если же ему удавалось убедить ее в чем-то, она охотно соглашалась и принимала его доводы. В противном случае настаивать на своем было бесполезно. Он преклонялся перед ее умом и знаниями – кроссворды в «Таймс» она решала за двенадцать минут. Читала она тоже с невероятной скоростью. Многие сложные вещи объясняла так легко и просто, что они откладывались в памяти сразу и надолго. Покоряло его и то, как быстро Алекс поняла его и разобралась в его способностях. Пока он делал что-то одно, она успевала закончить три-четыре дела. Зато он оказывался на коне там, где речь шла о механике. Когда у Пэтси без всякой на то причины остановились небольшие часики, он тотчас разобрал их, понял, что в них сломалась пружина, заменил ее, и часики снова пошли. В глазах Алекс, которая терялась и была совершенно беспомощна в обращении с любыми техническими приспособлениями, он тут же вырос на голову. А он никогда не испытывал такого счастья, как в те минуты, когда ему удавалось собрать из каких-то немыслимых остатков нечто, что начинало работать и работало отлично. Он так отремонтировал старенький «рено» Пэтси, что машина теперь летала, как птица, – лучше, чем в те времена, когда была новой.

– Прирожденный механик, – повторяла Пэтси вслед за Алекс.

– Если у его матери есть хоть немного здравого смысла, она должна купить ему гараж.

Но на это, как сказал Крис, он ни в коем случае не мог рассчитывать. В конце отпуска Алекс и Пэтси отправились в Италию, а Кристофер к своей матери в Ниццу, чтобы оттуда полететь в Америку. Только в октябре они могли встретиться снова. Теперь уже в Кембридже, где Алекс предстояло приступить к работе.

Два следующих года они виделись так часто, как только позволяли обстоятельства. Поразительно, что Ева так ничего и не узнала об их тайных встречах. Кристофер беспрепятственно наслаждался радостями их дружбы. Когда ему исполнилось шестнадцать, он получил в подарок первую машину – такую же небольшую, какая была у Алекс. Эту машину он довольно быстро разбил. Поскольку теперь он уже не мог обходиться без автомобиля, ему подарили вторую – классом повыше. После нее наступил черед «ягуара», чей конец был столь же печален, как у всех предыдущих, – он расколошматил его вдребезги. В семнадцать лет он заполучил машину своей мечты – первый скоростной автомобиль – и на нем угодил в свою первую аварию, когда ездил в Гранд Корниш.

Макс позвонил Алекс и сказал, что Крис лежит в американском госпитале в Ницце с переломанными ребрами и ногами. Крис настаивал, чтобы она приехала к нему. Мать не желает и слышать об этом.

– Но мне кажется, будет лучше, если ты приедешь, – высказал свое мнение Макс. – К сожалению, он очень неважно себя чувствует. Никто здесь не может понять, в чем дело. На самом деле переломы не такие страшные. Но у него держится высокая температура. Мне удалось убедить Еву, что твой визит пойдет ему на пользу… Ты приедешь?

– Значит, она обо всем узнала, – Алекс почувствовала, как у нее внутри все сжалось.

– Да, малыш.

– И что же?

– Ты же знаешь, как она ведет себя в таких случаях: ледяное спокойствие. Она рвет и мечет в любых ситуациях, но если дело касается тебя, застывает, как айсберг. А Кристофер все время ждет тебя. И доктор посоветовал ей выполнить просьбу больного. Я уже послал самолет. Он будет ждать тебя в аэропорту Стейнстеда. Ты сможешь добраться туда за час?

Алекс глубоко вздохнула:

– Может быть, даже быстрее.

– Умница.

Кристофер сидел, откинувшись на подушки и вытянув ногу. Грудь у него была перебинтована. Когда Алекс вошла, лицо его вспыхнуло от радости.

– Я же сказал, что она приедет сразу, как только узнает, – проговорил он, обращаясь к матери, которая сидела на краю кровати и теперь поднялась.

– Мадам, – наклонив голову в приветствии, сказала Алекс.

Ева кивнула, на лице ее застыла хорошо знакомая Алекс маска. Внешне она почти не изменилась. Годы не тронули ее лица – ни морщин, ни складочек, кожа сияла, волосы светились. Фигура оставалась такой же стройной, и костюм от Шанель сидел на ней как влитой. Его украшали золотые пуговицы и многочисленные цепочки. От нее исходил все тот же знакомый запах – запах «Евы».

– Ну как ты? – обратилась Алекс к брату.

– Как только ты появилась, мне сразу стало лучше. Я ведь им это столько раз говорил…

– А что ты еще говорил им?

– Только правду. Как мы встречались с тобой последние два года. – За это время, как отметила Алекс, он сильно возмужал – черты лица стали более твердыми. Голос тоже стал ниже, чуть-чуть грубее. Но светлые волосы все еще вились, а карие глаза так же лучились под длинными ресницами. – Я убеждал маму что ты – не просто моя сестра, но самый лучший мой друг и что я рядом с тобой становлюсь лучше.

Алекс не смотрела на Еву, но ощущала исходивший от нее ледяной холод.

– Ты приедешь и побудешь со мной, когда они отправят меня домой долечиваться? – взмолился он. – Пожалуйста.

– Но ведь я работаю…

– Ты можешь работать на вилле. Пожалуйста, Алекс. Там у нас громадная библиотека, и думаю, ты найдешь все, что тебе нужно. У меня всего лишь сломаны ноги и ребра. Я сильный и скоро поправлюсь, но мне так будет скучно без тебя, так будет не хватать наших встреч. Ведь я пока не смогу сам выезжать и просто умру от тоски.

– Но…

– Надеюсь, что мой сын скоро поправится, – проговорила Ева ничего не выражающим голосом. – Если работа позволит, поживи на вилле столько, сколько сможешь. Я буду очень рада. – Это было сказано вежливым тоном. Ева умела приспосабливаться к обстоятельствам. Но Алекс почувствовала, что в их отношениях не произошло никаких перемен.

Она колебалась. С одной стороны, она понимала, что будет брату в радость и поможет ему поскорее встать на ноги. Но, с другой стороны, боялась, как бы Крис не превратил ее в орудие своей борьбы с матерью. Однако мольба в его глазах казалась искренней, он и в самом деле хотел только одного: чтобы она побыла с ним. А Алекс при всех сомнениях успела по-настоящему привязаться к нему. Что-то, скрывающееся за видимостью избалованного любимчика, в нем было – беспредельная щедрость, живость, добродушие, – когда ускользал из-под влияния Евы. И – одиночество.

Макс рассказал Алекс, что Крис набил себе температуру, когда впервые попросил, чтобы она прехала, а Ева наотрез отказала. «Он знает, как она трясется над ним – тенью отца – и пользуется этим, но он по-настоящему хочет, чтобы ты была рядом». Он добился разрешения, чтобы Алекс могла пожить на вилле.

– Пожалуйста, дай слово, что приедешь, – настаивал Кристофер. – Мне нужно, чтобы ты была там со мной.

Алекс бросила короткий взгляд в сторону матери, чье лицо хотя уже и не напоминало маску, оставалось непроницаемым.

– Ну хорошо, я смогу побыть с тобой около месяца…

– Здорово! – Улыбка осветило лицо Кристофера, словно солнечный луч.

– Да ничего и не переменилось, – ответила Алекс Максу, когда он спустя несколько дней после ее появления на вилле спросил про мать. – Она по-прежнему смотрит сквозь меня так, словно я невидимка. Наверно, я пытаюсь пробить лбом каменную стену. И это выводит меня из равновесия.

– Что ж, это уже лучше. Раньше ты чувствовала себя униженной. Но ты уверена, что тебе на самом деле хочется сблизиться с ней? Вы же никогда подолгу не бывали вместе. А ведь она не просто мать. Она мать с большой буквы. То, что она согласилась терпеть твое присутствие, – еще ничего не доказывает. Запомни одно – она никому не позволит встать между нею и Крисом. – Макс помолчал. – Надеюсь, ты используешь это время для занятий с ним. Ты ведь знаешь, что он совершенно необразован.

– Но он не глуп.

– Это не одно и то же. Во многом он повторяет Еву. И будь осторожна в разговорах с ним. Она способна выжать из него все, что угодно.

– Чудная семейка мне досталась…

Взгляд Макса остался таким же серьезным и даже печальным:

– Ты даже не предполагаешь, до какой степени…

Макс встретил Алекс в аэропорту и отвез на виллу. Ева привезла Кристофера. Не глядя на Алекс, она сказала:

– Одна из гостевых комнат приготовлена…

– Мне бы хотелось поселиться в своей прежней.

Ева даже бровью не повела:

– Как угодно. – За все время она ни разу не обратилась к Алекс по имени.

– Никогда не думала, что снова увижу эту комнату, – вздохнула Алекс, обращаясь к Максу, и обвела взглядом свое бывшее жилище. – Все теперь выглядит почему-то намного меньше. – Она подошла к большому окну. – Сколько часов я провела у него!..

Кое-какие перемены в комнате все-таки произвели. На месте прежней кровати стояла другая – побольше, поудобнее, застеленная новым покрывалом. На ночном столике стояли цветы. «Неужели она обо всем позаботилась?.. – подумала Алекс… – Нет, я никогда не смогу понять эту женщину. Будь у меня даже миллион лет впереди».

– Интересно, а теперь мне можно будет плавать в бассейне? – спросила она у Макса полушутя-полусерьезно.

– Ты ведь гостья, а гости всегда купались сколько душе угодно. – Он повернул ее лицом к себе, положил руки на плечи и, глядя в глаза, спросил: – Ты уже выбросила из памяти тот эпизод?

– Почти не вспоминаю о нем, – честно ответила Алекс.

Макс кивнул с видимым облегчением.

Вечером Алекс позвонила Пэтси, рассказала обо всем, что произошло, и о том, как она устроилась.

– Если вспомнить обстоятельства, при которых тебе пришлось уехать, то ты поступила более чем великодушно…

– Но мое нынешнее присутствие вовсе не связано ни с моими чувствами, ни с моим положением. Все дело только в Крисе.

– Ты очень привязалась к нему…

– Оказалось, что это очень приятно – иметь родственника и знать, что тебя с кем-то связывают кровные узы.

– Кстати, – заметила Пэтси, – ты слышала, что пастор Дитрих умер? В газете был некролог. Ему исполнилось семьдесят восемь.

– Это означает, что на мои вопросы он уже никогда не ответит.

– Да, мы расспрашивали его. Думаю, он обязан был кое-что тебе объяснить, хотя уверял, что не может нарушить данное Мэри Брент обещание.

– И к ней я тоже опоздала.

Прежде чем уехать в Кембридж, Алекс снова и снова повторяла адрес, который и так навсегда врезался в ее память. Ей хотелось встретиться с Мэри Брент только с одной целью – задать несколько вопросов, связанных с ее рождением. Но дверь в небольшом домике открыла женщина, которая понятия не имела, кто такая Мэри Брент. Они с мужем купили его два года назад у церкви. Женщина дала Алекс номер телефона и адрес поверенного, который оформлял покупку, и тот сообщил, что Мэри Брент умерла от болезни Паркинсона, завещав все свое имущество церкви. Больше он ничего не знал. Узнав о кончине Мэри Брент, Алекс прекратила дальнейшие поиски. А поскольку теперь не осталось в живых и священника, который служил посредником между нею и «бабушкой», Алекс поняла, что на ее вопросы ответа получить ей не суждено.

Как Алекс и ожидала, ее брат оказался капризным пациентом. Она постаралась так организовать свои посещения, чтобы они выпадали на время отсутствия Евы, и требовала от Криса, чтобы эти часы они использовали с максимальной пользой. Сначала она проверила уровень его знаний – и ужаснулась. Сведения по математике не выходили за рамки арифметики. А ведь он собирался заниматься машинами, разбираться в графиках и схемах, сложнейших уравнениях. Читал он только журнал «Популярная механика» и биографии свих кумиров вроде Жака Стюарта и Стрилинга Мосса. Знал назубок все новшества, касающиеся любой марки машин, все о коленчатых валах и переключателях скоростей.

– Ничто другое у него не вызывает интереса, – разводя руками, говорила она Максу, – все его мысли связаны только с моторами и скоростями. Он мечтает стать гонщиком.

– Маловероятно, что он сможет исполнить свою мечту в жизни.

Через некоторое время Алекс узнала от Криса, что на виллу собирается приехать Картер Уитни.

– Это будет очень забавно, – проговорил Крис, и глаза его сверкнули.

– Тебе нравится бывать с ним?

– Нет, мне больше нравится «не бывать с ним». Но просто, когда он здесь, они с матерью постоянно враждуют. Он страшно упрямый, думаю, поэтому они и поддерживают свои отношения. Ты же знаешь, как это бывает – они постоянно бьются за звание «Я самый главный». Но если только он в самом деле невзначай окажется наверху – его тотчас выставят вон. На всем белом свете есть только одна-единственная звезда – это Ева Черни. Ну, ты сама увидишь и позабавишься.

Картер – с голливудским загаром – примчался на автомобиле, который мало чем отличался от президентского. Он был невысок и не отличался особенной мужественностью. Но от него исходил какой-то животный магнетизм, завораживающий окружающих. Голос у него был хрипловатый, и по произношению чувствовалось, что он не получил должного образования.

– Его настоящее имя – Йоссель Мойшевич, – улыбнувшись, проговорил Крис, – он родился в Бронксе. Наверное, после всех высокородных джентльменов, с которыми она имела дело, ей захотелось попробовать чего-нибудь эдакого простонародного. Но все ее увлечения развиваются совершенно одинаково – она будто пытается зачерпнуть отражение луны в озере. Сначала – полный восторг, воодушевление и счастье… И вдруг – словно камень под колеса – все начинает идти наперекосяк. Она взрывается, а потом начинает искать себе оправдание: «Это не моя вина. Я все делала правильно. И что получила в награду? И это после того, как я отдала ему столько внимания и любви…» – и так далее и тому подобное. – В голосе Кристофера не было осуждения, он просто рассказывал то, что было на самом деле. – А Картер – богач. Его фильмы приносят массу денег. Он не из тех, кто будет слепо следовать за ней, выполнять все ее прихоти и беспрекословно слушаться. Если она императрица, то и он тоже не мальчик на побегушках. И жалит он больнее, чем может показаться. Ты и глазом моргнуть нее успеешь, как они страшно рассорятся. Далее последует страстное примирение – в постели он, говорят, бесподобен. Но надолго их не хватит. Мамины мужчины вообще не задерживаются здесь.

Заметив взгляд сестры, Крис удивился:

– Похоже, тебя шокировал мой рассказ. Почему? Ведь ты прожила здесь восемь лет…

– Да. Но я была вдали от всего. Мне не доводилось ни видеть, ни слышать о том, о чем ты рассказываешь. Впрочем, нет. Одного ее мужчину я помню.

– Когда это было?

– После того как твой отец погиб.

– Расскажи. Я тогда был слишком маленьким и ничего не помню. Правда, мне кажется, что отца я все-таки запомнил: высокий, светловолосый и всегда улыбающийся. Ему нравилось подкидывать меня в воздух… Я терпеть этого не мог.

– Она была просто вне себя от горя. Не знаю, как она пережила его смерть.

– Говорят, она пыталась покончить с собой?

– Она тебе не рассказывала об этом?

– Конечно, рассказывала! Что-то я такое натворил – уж и не помню – более серьезное, чем обычная шалость. Она усадила меня перед собой и долго объясняла, как любила отца и как я на него похож, и что я – единственное, что у нее от него осталось, если не считать, конечно, миллионов, которые, впрочем, должен унаследовать я, – ну ты знаешь, как в таких случаях разговаривают с детьми. Она сказала, что ей очень хочется, чтобы я походил на него не только внешне… – Кристофер улыбнулся. – Когда я был у бабушки, я узнал и кое-что другое. Оказывается, бабушка не очень-то жаловала мою мать. Считала ее просто-напросто авантюристкой.

– Что ж тут плохого! Так раньше называли людей, которые отправлялись на поиски новых земель.

– Но я имел в виду совсем других авантюристов. Скажем, золотоискателей. Бабушка считала, что мать любила не самого отца, а его титул и состояние. – Лицо Криса приняло циничное выражение. – Любовь! – воскликнул он. – Я не собираюсь попадаться на эту удочку. Под маской любви прячутся такие морды. Любовники и мужья матери – это секс и ничего более. Она просто обманывает себя. Но ты от этого далека, – жестко проговорил Кристофер. – И я собираюсь следовать твоему примеру.

– Не пытайся втискивать себя в чужие рамки, – так же резко ответила Алекс. – А уж тем более подражать мне. Мой пример – не самый лучший. Мне выпало не так уж много любви.

– Счастливица. А вот мне – хоть отбавляй.

«Да разве может быть слишком много любви? – подумала Алекс, восстанавливая в памяти их разговор. – У него мозги наперекосяк. Меня любили Пэтси и Макс. Только их любовь я и знала в жизни. Но именно она сделала меня счастливой».

В Кембридже ей не удалось влиться в общее течение жизни, которое увлекало девушек: все эти пикники, поездки за город, походы в пабы и кино. Первый год она жила в одной комнате с очень хорошенькой девушкой, которая буквально таяла при виде любой особи мужского пола, Алекс была в их глазах всего лишь предметом мебели. Только однажды, когда рассчитанная на четверых вечеринка срывалась из-за того, что одна из девушек заболела, соседка по комнате уговорила ее составить компанию. Сначала они отправились на ревю. Когда представление окончилось, Алекс зашла в туалет и, выходя оттуда, услышала конец разговора, который вели ее спутники. Они обсуждали, стоит ли брать ее с собой ужинать.

– …Про нее не скажешь, что она душа компании…

– Да, застенчива, – заметила ее хорошенькая соседка по комнате.

– Здорова, как танк. Мне не по душе такие Синие Чулки.

После того вечера Алекс оставила попытки идти «в ногу» с остальными девушками. Она ссылалась либо на головную боль, либо на занятость, и вскоре ее перестали приглашать куда-либо. Мать оказалась права. Она никому не могла понравиться. Один вид ее навевал скуку и тоску. Ей оставалось только полностью отдаться занятиям. Что она и делала.

Алекс так и не встретилась с Картером Уитни. Все произошло точь-в-точь, как предсказывал Крис: вскоре после его приезда произошла стычка. Через день еще одна – более бурная, во время которой обе стороны бросали друг другу столь тяжкие обвинения, так что ни о каком перемирии уже не могло быть и речи. Картер Уитни исчез из жизни Евы и, кажется, навсегда.

Вечером Ева вошла в комнату Криса – тот победно взглянул на Алекс, всем своим видом показывая: «Видишь? Что я тебе говорил?»

Ева надела черное платье, словно собиралась носить траур по утраченному любовнику. Строгое, по-парижски изысканное и очень дорогое платье, безо всяких украшений. Лицу она тоже придала значительное, глубокомысленное выражение:

– Кристофер, мой дорогой мальчик…. – Голос Евы дрожал.

Алекс поднялась, делая вид, что не замечает умоляющих жестов брата. Она не собиралась вставать между ними.

После завтрака Алекс отправилась в гараж, вывела оттуда маленький красный «ситроен» – она заранее заручилась разрешением взять его – и уехала на нем в Тонон.

– Но ты не жалеешь, что побывала там? – начала расспрашивать ее Пэтси, когда они вышли с ней в сад погулять.

– И да, и нет. Не жалею, потому что смогла побыть с Крисом больше, чем когда-либо, поговорить, узнать, какой он. Для своих семнадцати лет он большой умник. Но, конечно, находиться рядом с Евой – просто мука для меня. Мадам не преминула подчеркнуть, что меня там разве что терпят. Она по-прежнему не выносит даже моего вида. Я не раз видела, как она, разговаривая с кем-нибудь, смеется, радуется чему-то, оживленно что-то обсуждает, но как только ее взгляд падает на меня, она словно каменеет, и появляется та самая маска, которую я в первый раз увидела, когда Мэри Брент в прямом смысле слова швырнула меня к ее ногам. – Алекс повернулась лицом к своей любимой Пэтси. – Скажи, ну почему? Чем я могла оскорбить ее? Иной раз мне начинает казаться, что в ее прошлом что-то такое таится, что-то, связанное со мной, и очень важное. Вернее, с моим настоящим отцом, кто бы он там ни был. Ее вынудили взять меня. И визиты пастора Дитриха – свидетельство тому. Но чем угрожала ей Мэри Брент, почему ей удавалось держать мадам за горло? Вот это мне бы хотелось выяснить. Но с чего начать? Первые пять лет моей жизни – погребены в безымянной могиле.

– А не лучше ли оставить прошлое в покое?

– Так я и делала до тех пор, пока не оказалась здесь. Что самое смешное, глядя на нее, слыша ее голос, я не могла не вспоминать о своем детстве.

Следующая неделя ознаменовалась очень важным событием. Ева никогда не оставляла сына одного – Алекс сама убедилась, что Крис ничуть не преувеличивает. Она изводила его своей заботой, демонстрируя любовь и преданность. Ни минуты она не могла посидеть рядом с ним спокойно. То начинала взбивать и поправлять подушки, требуя, чтобы он ответил, как себя чувствует, то допытывалась, чего ему хочется. Она обнимала, целовала его, ерошила его светлые кудри, называя при этом ласкательными прозвищами. Алекс в такие минуты сидела рядом, делала вид, что ничего не замечает.

«Это у нее начинаются приступы раскаяния, – объяснял Крис, усмехаясь. – Так будет продолжаться до тех пор, пока она не решит, что период самопожертвования затянулся. Долго она не выдержит. Ей станет скучно, и она отправится покорять новые пространства».

Через неделю, войдя в комнату Криса, Алекс нашла его довольным и успокоенным.

– Ну вот, она уже очухалась, – вздохнул он с облегчением, – и укатила в Женеву. Надеюсь, снова с головой уйдет в работу. Открой окно, – попросил он, – а то у меня от этого запаха «Евы» башка трещит.

Вопреки его ожиданиям, Ева вернулась через двое суток.

«Интересно, кого она нашла на сей раз?» – подумал Крис.

Ева вернулась обновленной: счастливой и возбужденной от переполнявшей ее радости. Предстоял ужин с гостями при полном параде. Торжественный прием. С музыкой, танцами, масса гостей – настоящий праздник. Алекс и Крис, естественно, были в стороне от хлопот. А Ева осваивала очередную роль – гостеприимной хозяйки дома. Она долго в мельчайших подробностях обсуждала с Цезарем меню. С Жаком – какие вина заказать. Из своих нарядов выбрала самое красивое вечернее платье оригинального кроя.

Она торопила всех, подгоняла, критиковала, отвергала и утверждала, а потом все решительно меняла. В доме царил хаос – но за два часа до приезда гостей мадам была готова и ослепительна.

– Если она не будет в центре внимания, ее удар хватит, – со знанием дела заметил Кристофер. – Самая красивая. Лучше всех одетая. Самые шикарные украшения. В этом она вся. И так всегда. Ничего простого, ничего обычного – все должно быть на самом высоком уровне. С годами ей хочется получать все больше золотых медалей. И когда она занимает свое место на троне, она начинает мурлыкать, как кошка. Вот для чего весь этот сыр-бор. Значит, у нее возникла потребность самоутвердиться. С чего бы это?

Но когда он узнал, что мать собирается вытащить его вместе с кроватью, чтобы продемонстрировать гостям, его терпение лопнуло.

– Ты что, хочешь выставку устроить? Живой экспонат демонстрировать? – заорал он. – Восковую фигуру нашла, да?.. «Бедная мамочка беспокоится за своего сыночка…» Так беспокоится, что устраивает прием на тридцать человек! Вовсе не из-за меня ты беспокоишься, – продолжал кричать Крис. – Только из-за себя, как всегда. Тебе хочется показать, что ты не чувствуешь себя брошенной. Что ты еще – будь здоров какая! Но я не хочу, чтобы меня превращали в тряпичную куклу. Пусть держатся подальше от моей комнаты. Я собираюсь тихо-спокойно провести этот вечер с Алекс…

– Сиди себе, если хочешь, – ответила Ева тоном, которого Алекс прежде никогда не слышала у нее. – Просто мои друзья волновались…

– Не волновались, а любопытствовали, ты хочешь сказать? Им страшно хочется посмотреть, как бедняжка разбился… Так что давай, удовлетворяй свое тщеславие каким-нибудь другим способом. Это ведь ты обожаешь быть в центре внимания, а не я.

Алекс стояла молча, мечтая слиться с обшивкой деревянного шкафа, но не осталась незамеченной. Не изволив даже повернуть голову в ее сторону, Ева проговорила тоном, каким обычно обращаются к слугам:

– Оставь нас, пожалуйста…

– Нет, Алекс, останься.

– Оставь нас! – Голос Евы взметнулся на такую высоту, что в нем нельзя было не почувствовать угрозы.

Закрыв за собой дверь, Алекс столкнулась лицом к лицу с медсестрой, которая смотрела расширенными от удивления глазами.

– Ну что за цирк она устраивает? – огорченно проговорила девушка. – Ведь ей это когда-нибудь аукнется. Ну как можно так нянчиться со взрослым сыном? И как можно ухаживать за пациентом, которого все время приводят в такое возбужденное состояние? Представляю, какая ночка мне предстоит – у него опять подскочит температура. – Медсестра покачала головой. – Что за мать! Никогда не видела ничего подобного.

Алекс поднялась к себе и чуть позже, сидя на своем излюбленном месте, смотрела, как начинают съезжаться гости: из «мерседесов» и «роллс-ройсов» выходили женщины в изысканных вечерних таулетах, которые выгодно смотрелись на фоне черно-белой гаммы мужских смокингов и фраков. Алекс ужинала в одиночестве и представляла себе зал внизу: на столики, сервированные дорогим фарфором, льется мягкий свет из светильников, спрятанных в стены. Декоративные вазы с цветами стояли на полу – мадам предпочитала, чтобы гости имели возможность созерцать ее во всем великолепии. Маленькие букетики цветов располагались на столе в хрустальных вазах с монограммой Екатерины Великой.

«Наверное, в такие минуты она и в самом деле чувствует себя императрицей», – думала Алекс, попивая из бокала «Шато латур» 1961 года, которым угостил ее старый друг Цезарь, зная, что она будет ужинать наверху в полном одиночестве.

А ужин внизу был в полном разгаре. Холодный салат из омаров, отличное тушеное мясо с экзотическими травами. Одно блюдо следовало за другим, пока не дошла очередь до десерта – малинового суфле с персиковым сиропом. Вина, поданные гостям, Ева выбрала все по тому же принципу: они были дорогие и крепкие. Цезарь отлил Алекс из своей собственной бутылки больше половины.

«Ева сидит, – представляла себе Алекс, – во главе стола, покрытого скатертью, отсвечивающей в тон платью каким-то серебристым блеском, холодная, как сталактит. Если бы она знала, что мне подали то же, что и ей, она бы, наверное, рассвирепела. Мне в моей комнате полагается есть на ужин только хлеб и сыр. А что, если бы я вдруг сейчас спустилась вниз и заявила ее гостям: «Позвольте представиться! Я Алекс – старшая дочь Евы Черни, – от вина она немного опьянела и усмехнулась, представив себе эту сцену. – Так что прошу вести себя соответственно. Я – это ее, так сказать, скелет в шкафу… если, конечно, не считать того, что я, увы, далеко не скелет».

Алекс выпрямилась, ощущая, как по телу разливается тепло от выпитого вина, и привычная настороженность незаметно покидала ее. Самое время потребовать у Евы ответа, почему она не желает признавать меня. Почему прячет, как какого-нибудь монстра. Почему стыдится? Почему при одном моем появлении на лице у нее застывает безжизненная маска? Кто я? Откуда? Чья? Вот подходящее время, чтобы потребовать от нее ответов на эти вопросы. Я хочу знать все.

Чем сильнее она пьянела, тем решительнее становилась. «Сегодня же спущусь к ней. Мы встанем друг перед другом. А почему бы и нет? – Ее чувства начали вскипать, требуя выхода из темницы. – С какой стати я должна терпеть такое отношение? – Алекс стукнула кулаком по столу. – Черт знает что такое! Восемнадцать лет – с того самого момента, как меня пятилетней девочкой привели сюда, я терплю – неизвестно почему и неизвестно за что – такое отношение». Под действием вина старые воспоминания начали всплывать в памяти. И былая боль становилась все острее… «Вот твой выродок… Она твоя дочь и навсегда останется твоей дочерью… Ты ее мать, а мой сын не имеет к ней никакого отношения. Вот и занимайся ею, иначе хуже будет». «Так кто же мой отец? Неужели память о нем так ей ненавистна? Наверное, он бросил ее… С какими же ужасными обстоятельствами должно быть связано мое рождение, если она не выносит даже намека на них?»

Алекс встала, слегка качнувшись. Вот и настало время узнать правду.

Сначала Алекс зашла в ванную комнату, сполоснула лицо, но холодная вода не смогла остудить вспыхнувших в ней, такой спокойной и рассудительной, чувств.

«Наконец-то ты выскажешь все, что носила в себе», – проговорила она своему отражению. Лицо, которое смотрело на нее из зеркала, было незнакомо Алекс: глаза ее сверкали, щеки горели огнем.

Но когда Алекс села в кресло и откинулась, подложив под голову подушку, чтобы дождаться, когда закончится прием, сон сморил ее. Проснулась она лишь от доносившегося снизу шума – гости Евы разъезжались. На плечах дам уже были наброшены перелины и накидки. Сейчас последуют рукопожатия, поцелуи, фырчанье отъезжающих машин… Алекс протерла глаза, глядя вслед уезжающим. Вот Жак, как обычно, запер двери.

– Необыкновенный вечер, мадам, – вежливо проговорил он.

– Да, как всегда, – ответила довольная собой Ева. Она повела плечами, словно освобождаясь от их оков, и потерла шею.

– Будут еще какие-нибудь распоряжения, мадам?

– Нет, все. Пойду пожелаю спокойной ночи сыну и тоже пойду спать.

– Спокойной ночи, мадам. – И Жак исчез в столовой.

Продолжая растирать плечи и шею, Ева быстрым шагом прошла в комнату сына. Выйдя оттуда на цыпочках, она осторожно притворила за собой дверь и начала подниматься по лестнице. Алекс встала. Ее раздражение и злость прошли, остались только тошнота да дикая головная боль. Вместе с выветрившимся алкоголем испарилась и ее храбрость. Но когда она все же встала, ноги почему-то отказались подчиняться ей, и она, потеряв равновесие, ухватилась за первое, что попалось под руку, – это оказался небольшой столик-тумбочка. Не выдержав ее тяжести, он упал. Алекс попыталась приподнять его и поставить на место. Тут-то ее и настиг голос Евы, холодно прошипевший совсем рядом:

– Что ты тут делаешь?

Алекс оставила столик в покое и выпрямилась, как солдат на перекличке:

– Собираюсь поговорить…

Женщина с отвращением выговорила:

– Да ты пьяна, кажется!

– Нет, не пьяна. Я зла. И считаю, что настало время задать вам несколько вопросов.

– Я не обязана отвечать тебе ни на какие вопросы.

– Ничего подобного! – Гнев переполнял Алекс до краев, отрезвляя ее. – Мне нужен ответ на один вопрос: кто на самом деле моя мать? Если вы, то почему постоянно стараетесь унизить меня, словно за что-то ненавидите. Почему Мэри Брент бросила меня к вашим ногам и вы оставили меня при себе, хотя вы меньше всего этого хотели? Почему этот старик-священник приходил сюда? И почему…

– Замолчи! – Голос Евы прозвучал как удар хлыста. Она обернулась – в холле по-прежнему никого не было.

– Почему вы стыдитесь меня? – продолжала жестко Алекс. И голос ее становился тем крепче, чем сильнее клокотал гнев.

Ева шагнула вперед, вцепилась в плечи Алекс и с силой толкнула ее к зеркалу, висевшему на стене:

– Вот ответ на твои вопросы!

Алекс посмотрела на свое отражение.

– Я повсюду известна как королева красоты. А теперь взгляни на себя. Как я могу признать такую дочь?!

– Господи, да это же жестоко, – прошептала обескураженная Алекс.

– Нет, честно. Моя репутация рухнет, как карточный домик, в тот самый момент, когда все увидят, какого урода я родила.

Алекс закрыла глаза, чувствуя, как слабеют ее ноги.

– Я одевала, кормила, поила тебя. Дала образование.

– Но вы никогда не любили меня…

– Я не могу любить то, что уродливо.

– Это противоестественно.

– Но такова уж моя натура…

Алекс нахмурилась: стоявшая перед ней фигура в белом начала расплываться.

– Нет. Здесь кроется что-то другое. Я чувствую.

– Ты ничего не можешь знать, потому что ничего нет. И мне нечего добавить к сказанному. – Она отдернула руки. Но следы ее неистовых объятий остались на плечах Алекс.

– Оставайся жить в своем собственном мире, – проговорила Ева, – здесь тебе нечего делать. Деньги у тебя есть – они находятся у доверенного лица, ты не глупа и образованна. Вот и добейся чего-нибудь с тем, что у тебя есть. Как это сделала я. И никогда, слышишь, никогда не задавай мне никаких вопросов! – Маска снова прилипла к ее лицу, а улыбка Евы опять выражала лишь презрение. – Больше я не желаю разговаривать.

– Но вы так и не ответили на мои вопросы.

Ева повернулась к ней:

– Потому что ни на один из них я не желаю отвечать.

Алекс заметила, как словно пламя сверкнуло в глазах Евы.

– У меня не было ничего, когда я начинала. Ни-че-го! А я была моложе тебя. Я сама сотворила себя – собственными руками. Вот и ты выстраивай свою жизнь по собственному проекту. Надеюсь, что завтра, когда я спущусь вниз, тебя уже здесь не будет. – Она повернулась и вышла.

Алекс некоторое время стояла и смотрела на закрытую дверь. Она была сбита с толку, растеряна и чувствовала полную беспомощность. А еще она чувствовала, как ее начинает тошнить. Зажав рот рукой, она бросилась вверх по лестнице и едва успела добежать до своей ванной.

Спустя несколько дней Пэтси рассказала Максу о состоявшемся разговоре, когда он позвонил из Парижа. Тот сказал:

– Скоро я буду в Лондоне. Постараюсь увидеться с Алекс и во всем разобраться. Что-нибудь еще, Пэтси? Вас что-то тревожит?

– Пожалуй, да. Я в какой-то степени ощущаю свою вину в том, что Алекс стала такой. Я имею в виду… ее жизнь… старой девы. У нее не было опыта нормальной семейной жизни, где все связаны узами любви.

– Уж любви-то ей вы дали вволю.

– Да, но мать всегда оказывала на нее слишком пагубное воздействие. Алекс еще слишком молода, чтобы считать себя старой девой. Но она не имеет представления о радостях молодости, Макс. Она не танцует, не ходит на вечеринки, не встречается с молодыми людьми. Только работает. Сидит в полном одиночестве…

– Пэтси… А вы сами?.. Вы разве живете иначе?

– Но я не хочу, чтобы и Алекс стала такой, как я. Кто сказал тебе, Макс, что я довольна своей жизнью? У меня были обязательства перед моей больной матерью. У меня не было иного выхода. А когда я стала свободна, было уже поздно. Мне не хочется, чтобы такая же судьба постигла и Алекс.

– Предоставьте это мне, Пэтси. Постараюсь сделать что смогу.


16


Швейцария, 1988

В день похорон в семь утра Алекс уже была на ногах. Она так и не смогла заснуть. Одолевавшие ее мысли не давали покоя. На кухне никого, кроме Джонеси, не оказалось. Завтрак готовили только к девяти часам, поскольку сама Ева не вставала раньше десяти. Джонеси сидел на кухне и прихлебывал кофе из большой чашки. Он только глянул на вошедшую Алекс и тотчас заметил:

– И вы тоже? Ну и ночка нам выпала! Кошмар! Хуже, чем вся эта неделя…

Алекс придвинула к себе чашку с кофе, которую он налил ей, и спросила:

– Как она?

– Как льдина. Спокойна как Средиземное море в жаркий день. Но это не только благодаря транквилизаторам, хотя все это время я бросал одну таблетку в утреннюю чашку, а вторую растворял вечером, перед сном. Врач оставил мне все необходимое. Но когда все закончится, ей надо обязательно лечь в клинику, потому что она держалась эти дни на одних нервах, а потом ей надо бы отправиться в путешествие. Она уже получила столько приглашений. У нее ушла уйма времени, чтобы написать ответы. А сейчас мне пора идти наверх, готовить ей траурный наряд.

– Ненавижу черное, – заметила Алекс.

– Это явно не ваш цвет. Вам надо подобрать соответствующие тона, как это сделала мадам. Вы еще не заходили к ней с тех пор? Знаете, я был просто в шоке, когда узнал, кем вы ей приходитесь. Ни разу за те семь лет, что я служу у нее…

– А не виделись мы больше, чем семь лет.

– И я тоже очень давно не видел никого из своей семьи – родные сами так захотели. Но ведь теперь все должно измениться… Я имею в виду… Ведь вы теперь у нее остались одна. Больше никого нет.

– Джонеси, вы гораздо ближе моей матери, чем кто-либо другой. И, возможно, знаете ее гораздо лучше, чем кто бы то ни было. Есть такое известное выражение, вы его, наверное, слышали: «Для костюмера нет героинь».

Джонеси не без гордости расправил плечи:

– Да, должен признать, что мы очень сблизились с того момента, как встретились впервые. Не стану отрицать – она человек трудный: у нее бывают вспышки гнева, время от времени ее одолевают приступы депрессии и хандры, но что же тут странного? Она взвалила на себя гору забот, тянет такой воз, что просто уму непостижимо! Другим это трудно понять – ведь многое из того, что они получили готовеньким, мадам пришлось добывать своим трудом.

– Она когда-нибудь говорила с вами о юности, о детских годах?

– О, эти годы мы избегаем упоминать. У нас негласное соглашение насчет тех лет, которые остались позади. Десять засчитываются за пять, пять – за год и так далее. Я слышал о том, как она начинала, причем уже столько раз, что больше не могу этого слышать. И если бы мне сообщили что-нибудь эдакое, сокровенное – я бы сохранил все в тайне. – Он сделал еще один глоток. – Но вообще-то за эту неделю мне довелось услышать от нее о годах юности больше, чем за все предыдущие годы. Она перебирала свои драгоценности – смерть близкого человека всегда заставляет задуматься и о собственном конце – и на самом дне ящичка оказалась небольшая брошка в виде буквы А… довольно дешевенькая, даже не позолоченная, но я заметил, с каким выражением она взглянула на нее. Я пошутил, сказал что-то насчет той, что некоторые вещи не имеют никакой ценности, кроме того, что вызывают воспоминания. И мадам грустно, а ведь она никогда не грустит, проговорила: «Это первое украшение в моей жизни». Я спросил ее, почему на брошке буква А, если ее имя начинается с Е? «Это мое второе имя, – ответила она. – Анна». Но я тысячу раз держал в руках ее паспорт. Там написано только: Ева Черни Бингхэм ди Марчези Уитни де Бранка.

– Де Бранка?

– Да, ее последняя ошибка. Он был аргентинец. Играл в поло с ее первым мужем… точнее, с тем, кого она называла своим первым мужем… ведь, насколько я понимаю, у вас был отец, так ведь? Или, как бы это сказать – вы не законнорожденная, поэтому она не желала признавать вас… – Нет, у нее был муж. Его звали Джон Брент, – проговорила Алекс.

– Ах вот как… – Джонеси выслушал это сообщение с довольной улыбкой. – Значит, она нарушила закон…

– Закон?

– Она вышла замуж за своего второго мужа, будучи замужней женщиной. Или она к тому времени уже развелась? Во всяком случае никакого упоминания о человеке по имени Брент нигде нет. Я видел все ее брачные контракты. Тот, который она заключила с бедным Крисом Бингхэмом, гласил: «Ева Черни, девица». Но увидев эту брошь, я вспомнил одну сцену, о которой Ева, несомненно, предпочла забыть… Произошла она… ммм, кажется, лет шесть назад. Мы прилетели в аэропорт, и я следил за багажом – как всегда, довольно большим. И тут к Еве подошла какая-то хорошо одетая дама. Она воскликнула: «Анна! Анна Фаркас, если не ошибаюсь?» Да, стоило посмотреть на выражение лица мадам в ту минуту! Но это длилось буквально долю секунды. Она надменно взглянула на эту женщину, отчетливо проговорила: «Нет, вы ошиблись! Меня зовут Ева Черни» – и села в машину так быстро, что мне пришлось почти догонять ее, чтобы не остаться на улице. – Джонеси задумчиво прищурил глаза. – Вот почему она хранит такую дешевенькую брошку, и это при ее-то сокровищах! Мне кажется, эту неделю она очень много думала о прошлом.

– Она что-нибудь говорила обо мне?

– Ни слова. Но ведь вы же знаете ее. У меня чуть сердечный приступ не случился, когда она попросила меня спросить у ее дочери, не сможет ли она уделить ей несколько минут… Для начала меня поразило, что у нее, оказывается, есть еще и дочь. А во-вторых, то, как она попросила: «уделить несколько минут…» Впервые в своей жизни мадам не приказывала, а просила. И я сразу понял, что речь идет о вас, хотя до сих пор ни словечка о вас я от нее не слышал. Кажется, вы поссорились? – спросил Джонеси. В голосе его слышались и симпатия, и любопытство.

– А мы никогда и не были дружны, – без всякого выражения ответила Алекс.

– Умные женщины не очень привлекали ее. Она не хотела признаваться себе в том, что весьма ограниченна в некоторых вопросах… – Он помолчал. – Вы жили с отцом, да?

– До тех пор, пока он не умер.

– Я так и думал. Судя по тому, что Жак и кое-кто из слуг вас знали, вы здесь появлялись время от времени?

– Даже какое-то время жила.

– Как хорошо, что вы приехали и дали возможность Крису умереть спокойно. У нее бы это не получилось. Крис так много значил для Евы.

– Я знаю.

– Но, к счастью, у нее есть вы. Это действительно счастье, когда есть родной человек. Конечно, у нее есть Макс, который умеет ладить с мадам лучше, чем кто-либо, и я. И все же, как я уже сказал, родственные связи – это совсем другое.

– Но и я вам уже говорила, что вы ей ближе меня.

– Когда она придет в себя, думаю, многое изменится, и вы станете ближе друг другу.

– Вы слишком хорошо о ней думаете, – ответила Алекс, отодвигая стул и вставая из-за стола. – Пойду, пройдусь немного.

– Правильно. А то вы такая бледненькая. – Он придержал ее за рукав. – Но если взять немного румян и подкрасить щеки, это тоже меняет самоощущение. – Он оглядел ее внимательным взглядом. – В косметических наборах мадам есть нужный оттенок… Очень натурального тона… О-о-о, прошу прощения за навязчивость.

– При случае постараюсь воспользоваться советом, спасибо.

Впервые за те дни, что она провела здесь, на ее лице появилась тень улыбки.

Оставшись один, Джонеси взял чашки, вымыл их, протер полотенцем и поставил в буфет. Он был помешан на аккуратности. Приводя в порядок стол, он подумал: «Мила, но до матери ей, конечно, далеко. И, к сожалению, очень широкая кость, как у динозавра… Видно, что совсем не следит ни за собой, ни за своей одеждой. Никакого стиля! Вот если бы на нее надеть костюм из «Маркс и Спенсер», она смотрелась бы совсем иначе…»

Джонеси поднялся наверх, прошел через гостиную Евы в гардеробную. Зеркала во всю стену были на самом деле дверцами шкафов, в которых висели вещи Евы. Меха висели отдельно – в специально оборудованном холодильными установками шкафу в соседней комнате. За годы работы у мадам он выучил все назубок и мог двигаться здесь на ощупь, зная, где что находится. Сейчас ему предстояло проверить еще раз траурный наряд Евы, а также вынуть туфли на каблуках – мадам любила самые высокие. Из сумочек он выбрал небольшую – тоже черного цвета, матовую, – в которой могли уместиться только маленькое зеркальце и носовой платочек. Джонеси не забыл положить его внутрь. «Так, что еще? – прикидывал он, озабоченно оглядывая комнату… – Шляпа». Длинным шестом, всегда стоявшим на готове в левом углу, он сдвинул ряд платьев, открыв доступ к шляпам, – каждая в своем гнезде, – и выбрал небольшую, простенькую, совершенно без украшений шляпку, вроде тех, что носят американские моряки, но с вуалью. Так, жемчуг или брошь, – снова задумался Джонеси… – Это надо решить с ней, когда она полностью оденется». Покончив со всем этим, Джонеси прошел в гостиную, на цыпочках приблизился к спальне и приложил ухо к двери. Там стояла полная тишина. Джонеси принюхался. Ему показалось, что пахло чем-то горелым… Он снова принюхался. Да, никаких сомнений. Там что-то горело… Встревожившись, он постучал в узорчатую дверь и подергал ручку:

– Мадам!

Тишина. Джонеси принялся стучать. Но ответа по-прежнему не было. Тогда он бросился к маленькому бюро, открыл один из ящичков, нашел в нем ключ, но в замочную скважину его вставить не удалось.

– Она заперлась изнутри!

Какую-то долю секунды Джонеси стоял неподвижно, а затем бросился из комнаты.

Макс проснулся оттого, что Джонеси тряс его за плечи:

– Какого черта?..

– Я не могу войти в комнату мадам. Она заперлась, и оттуда идет какой-то странный запах. Что-то горит…

Макс тут же вскочил из постели, схватил халат, лежавший на кресле, и набросил его. Крепко спавшая Мора так ничего и не услышала. Она только потянулась во сне, натянула на себя одеяло.

– Прошу прощения, – начал извиняться Джонеси, – но я не знаю, что делать… Я решил зайти к ней, посмотреть ящичек с драгоценностями, выбрать, что она наденет сегодня… – Он бежал следом за Максом по коридору.

Остановившись у двери, ведущей в спальню Евы, Макс громко постучал и крикнул:

– Ева! Открой дверь… Ева! – Принюхавшись, он сказал Джонеси: – Ты прав. Запах какой-то странный. Отойди-ка.

Макс отступил на несколько шагов и с разбегу бросился на дверь. Она даже не дрогнула.

– Бесполезно, – объяснил Джонеси. – Так эту дверь не пробить.

– А окна ты не проверял?

– Одну створку я, как всегда, оставил открытой. Макс прошел в гостиную, вылез на балкон и взглянул на окна спальни.

– Все окна закрыты. – Они переглянулись. – Черт возьми! Где лестница? Найди и принеси сюда. Быстрей!

Но к тому моменту, когда Джонеси с помощью садовника принес стремянку, Макс уже взобрался на огромную магнолию, которая росла между окнами спальни и гостиной. Ее ветви обрезали так, чтобы она не заслоняла свет.

– Отсюда рукой подать до ее балкона, давайте сюда лестницу.

Садовник и Джонеси подали ему лестницу, и Макс перекинул ее на балкон.

– Как Тарзан, – заметил Джонеси, но, увидев, что Макс сбросил мешавший ему халат и начал перебираться с веток на балкон, вытаращил глаза. Лестница опасно кренилась набок, но Макс, не обращая внимания, продвигался дальше и, протянув руку, успел ухватиться за балконные перила. Встав на площадку, он крикнул стоявшим внизу:

– Дверь тоже закрыта, но я смогу разбить стекло. Киньте мне халат, я обмотаю руку.

Джонеси со второй попытки забросил халат и отскочил в сторону от рухнувшей лестницы.

Макс обернул руку халатом и ударил по стеклу. Раздался звон. Просунув руку в образовавшееся отверстие, он открыл дверь и вошел в комнату.

Следом за ним поднялись по лестнице и Джонеси с садовником.

– О Боже! – воскликнули они, войдя в спальню…

Комнату освещали расставленные повсюду свечи.

– …так вот откуда запах гари…

Макс стоял, склонившись над кроватью, на которой лежала Ева. На пальце ее было надето кольцо с изумрудом – подарок Кристофера Бингхэма. Фотография его сына лежала у нее на груди. Персикового цвета ночная рубашка оттеняла цвет изумруда, и по ней скользили нежные блики – отсветы трепещущего пламени свечей.

– Она умерла? – выдохнул Джонеси.

– Нет… пульс еще есть, но очень слабый…

Тут Джонеси заметил пустую бутылку, стоявшую на ночном столике. Он схватил ее и поднес к носу:

– Хлоргидрат… точно!.. Но где она могла его взять?.. – Рядом он увидел пустой стакан и поднес его к носу: – А здесь была водка!

– Позвони сейчас же в клинику! Немедленно! – выкрикнул Макс. – Попроси их приготовить все для промывания желудка… Дозвонись до этого, как его… француза.

– Делора…

– Да, да… Говорят, он самый лучший специалист по отравлениям.

Джонеси бросился к телефону.

Макс, завернув безжизненное тело Евы в одеяло, поднял ее на руки и понес:

– Ее надо отвезти в клинику как можно скорее. Откройте дверь…

Алекс уже доплыла до середины озера, когда услышала громкие крики. Когда Алекс вбежала в дом, она увидела, как Макс, на котором были одни трусы, очень осторожно спускается по лестнице, прижимая к себе бесчувственное тело матери, закутанное в одеяло, спадавшее спереди складками и немного прикрывавшее его наготу.

– Она приняла хлоргидрат и водку, – сказал он Алекс на ходу. – Ее надо отвезти в клинику как можно скорее.

– Но не в таком же виде, – выпалила Алекс и бросилась к шкафу, в котором висели пальто и плащи. Схватив первое попавшееся, она протянула его пробегавшему мимо Джонеси.

– Они уже подготовили для нее реанимационную… Машина ждет вас…

– Хорошо! – отозвался Макс. – Давай-ка усадим ее в кресло, пока я накину пальто…

Джонеси помог Максу усадить Еву в большое кожаное кресло привратника. Повернувшись спиной к Алекс, Макс натянул пальто. Оно было ему узко в плечах и рукава коротки. «Наверно, это было пальто Криса, – подумал он, застегиваясь. – Впрочем, это уже не имеет значения».

Он снова взял Еву на руки.

– Надо же что-то и на ноги надеть, – заметила Алекс.

– Мне там не придется ходить, – ответил Макс. – Машина готова?

Алекс открыла входную дверь:

– Да.

– Так открой дверцу.

Алекс распахнула ее пошире, чтобы Макс мог устроить Еву на заднем сиденье. Но когда она собралась сесть рядом, он остановил ее:

– Оставайся здесь. Присмотри за домом. Со мной поедет Джонеси.

– Позвоните мне, как только сможете, – крикнула Алекс вслед рванувшемуся с места автомобилю. Постояв еще немного, она повернулась и вошла в дом.

В холле толпился народ. Весь обслуживающий персонал уже был на ногах. Здесь были и Мора, и Памела.

– Мадам приняла большую дозу снотворного, – объяснила Алекс. – Макс и Джонеси повезли ее в клинику. Нам остается только ждать известий.

– Боже мой!.. – проговорила ошеломленная Мора.

Памела стояла молча – очень бледная и очень прямая.

– Кто поднял тревогу? – спросила Мора, когда слуги начали расходиться. – И что она приняла?

Обе женщины двинулись следом за Алекс.

– Хлоргидрат и водку.

Алекс вошла в гостиную Евы, а оттуда в спальню. Она остановилась так резко, что следовавшая за ней Мора чуть не сбила Алекс с ног.

– Господи!.. – словно эхом, в восклицании Моры отозвался голос Джонеси. Как в усыпальнице…

Часть свечей загасил ветер, проникший в комнату через разбитую балконную дверь, но большинство продолжали гореть. Алекс первой прошла в спальню, гася на ходу свечи одну за другой. Стекла хрустнули у нее под ногами. Наклонившись, она принялась осторожно собирать с пола крупные осколки…

– Ева все продумала до мелочей… Откуда она взяла столько свечей?.. Тут не меньше полусотни.

– Погаси остальные… А я пока соберу осколки.

– Как ты можешь оставаться такой спокойной? – почти с укором сказала Мора. – Ведь твоя мать пыталась покончить счеты с жизнью, может быть, она не выживет.

– А тебе хотелось бы, чтобы я забилась в истерике?

– Конечно, нет… но…. я, наверное, была бы в шоке.

Алекс ничего не ответила, собирая газеты в корзину для бумаг. Тут она заметила, что Мора ищет что-то на ночном столике у кровати Евы.

– Что ты делаешь? – спросила она резко.

– Ищу письмо, что же еще? Самоубийцы всегда оставляют записки…

– Но она не умерла еще…

– А вот здесь что-то… – сказала Памела.

Алекс повернулась в ее сторону и увидела, что та держит в руках фотографию, которую Макс взял из рук Евы, фотографию Криса.

– О-о-о! – выдохнула Мора. Судя по всему, она ожидала чего-то более драматического, поэтому продолжила свои поиски: она приподнимала простыни, переворачивала подушки, заглядывала под матрас. – Нет. Ничего… – наконец проговорила разочарованно. – Наверное, ей это не пришло в голову… Скорее всего, похороны придется отложить? – «Право, – слышалось в ее голосе, – некоторым стоило бы проявить хоть немного чуткости».

Памела прикрыла глаза рукой.

– Ты не могла бы пойти сварить кофе? – попросила Алекс. – Нам не помешает выпить по чашечке.

– Да, конечно… Я обычно по утрам и пальцем не могу пошевелить, пока не выпью кофе…

Когда она ушла, Алекс обняла Памелу и усадила ее на кровать:

– Не расстраивайся. Она никогда не отличалась особым тактом.

– Ты считаешь, что Ева на самом деле хотела умереть? – спросила Памела.

– Трудно сказать, чего она хотела на самом деле. Она столько раз уже это проделывала, что и в самом деле трудно понять.

– Но ведь хлоргидрат – сильная штука?

– Кажется, да. Все зависит от того, сколько она приняла.

– Ты ее видела?

– Мельком. Она была без сознания.

– Вчера утром она появилась в часовне. Я туда ходила каждый день. Но она появилась только вчера и тоже встала на колени неподалеку от меня. Сначала мне стало ее жаль, хотя она все делала, чтобы разрушить наши с Крисом отношения. Но я подумала, что она сейчас испытывает такое же чувство утраты, переживает ту же самую боль… Лицо ее закрывала вуаль, но глаза можно было разглядеть – они напоминали две черных дыры… Мы ни слова не произнесли, но, как ни странно, хорошо понимали друг друга. А сегодня она сделала это… Ничего не переменилось… даже в последний день, она заставляет думать не о нем, а о себе…

– Но, может быть, она не могла вынести мысли о похоронах.

– Ну, а мне каково, она подумала? – жестко спросила Памела. – Если уж ей так захотелось умереть, почему она не сделала этого раньше? Почему выбрала именно этот день?

– Но она и раньше пыталась покончить с собой, – безучастно проговорила Алекс. У нее было такое ощущение, словно все ее чувства атрофировались.

– Просто она привыкла быть на главных ролях. Даже в день похорон сына не могла уступить ему пальму первенства. Ну что за женщина!

– Не думаю, что она это сделала в порыве чувств, – проговорила Алекс, оглядывая комнату, уставленную свечами в подсвечниках. – Она все продумала и хорошо подготовилась.

– Никогда не прощу ей этого, – проговорила Памела. Ее лицо исказилось от гнева и боли. – Когда люди будут вспоминать о Крисе, что придет им на ум прежде всего? «Помнишь, в день похорон его мать пыталась покончить с собой!»– И она, не выдержав, разразилась слезами. Алекс, сидевшая рядом, обняла ее и прижала к себе, не зная, чем утешить Памелу.

Вошла Мора с подносом в руках:

– Забери все это отсюда, пожалуйста, я хочу уложить Памелу в постель и дать ей успокоительное.

– Тебе помочь?

– Помоги мне отвести ее наверх, в комнату.

Они отвели ослабевшую Памелу наверх, и, пока Мора разбирала постель, Алекс прошла в ванную комнату посмотреть, какие лекарства есть у Памелы, и нет ли среди них чего-нибудь успокоительного. Наконец она наткнулась на то, что искала.

– Ты не знаешь, сколько ей нужно давать, чтобы она заснула хоть ненадолго? – спросила она у Моры.

Та посмотрела на упаковку:

– Половину таблетки.

Мора разломила маленькую пилюлю и протянула Памеле.

– Я посижу здесь, подожду, пока она не заснет, – сказала Алекс.

Мора покачала головой с недоумением:

– И почему это Ева не может пережить, если кто-то оказывается на авансцене?

Когда Макс наконец позвонил, Алекс приготовилась к самому худшему. Но он сказал:

– Она жива. Мы приехали как раз вовремя. Еще час, и было бы поздно. Если бы Джонеси не почувствовал запаха и дожидался десяти часов, как она просила, все было бы уже кончено.

Алекс с облегчением вздохнула; Максу показалось, будто воздух выходит из камеры.

– Я тут все улажу до конца и приеду. Приготовь побольше самого крепкого кофе. Без этого мне не вытянуть.

– А похороны не стоит отменять?

В голосе Макса прозвучало удивление:

– Ну конечно, нет.

Мора сидела вместе с Алекс, когда вошел Макс.

– Надеюсь, в Женеве ты не в таком виде был? – возопила Алекс.

– Да нет, просто пришлось побегать. – Он повернулся к Алекс. – Официально объявлю, что Ева слишком потрясена, чтобы быть на похоронах.

– А где Джонеси?

– Он сказал, что его место возле мадам.

– Значит, на похоронах почти не будет народу, – сказала Мора, огорченная и недовольная.

– Зато ты будешь принимать участие в одном из самых грандиозных шоу.

Алекс посмотрела на Макса с удивлением: ей никогда не доводилось слышать, чтобы он так разговаривал.

Мора, возмущенная, поднялась.

– Я знаю, сколько у тебя на это уходит времени, так что можешь пока идти собираться, – продолжал Макс, не обращая внимания на ее обиженный вид.

– Будь немного сдержаннее, Макс, – попросила Алекс, когда Мора вышла.

– Да как тут можно быть сдержанным? В половине десятого попытка самоубийства, а в двенадцать – похороны?!

Алекс ничего не ответила. Ему и впрямь досталось.

– Я не должен был позволять ей залезать в свою нору. – Он провел рукой по взлохмаченной голове, пытаясь пригладить непослушные волосы. Резкие складки пролегли на его усталом лице, легкая щетина придавала ему еще более утомленный вид. – Со многими так бывает. Я подумал, ладно, раз такое дело, оставь ее в покое, пусть сама нянчит свою беду. – Он хрипло рассмеялся. – Понянчила! Столько свечей я не видел даже в соборе Святого Патрика.

– Ты не телохранитель.

– А кому еще есть до нее дело?

Алекс глянула на него искоса, и он немедленно поправился:

– Извини, малыш… Слишком уж много на меня свалилось…

– Знаешь, мне уже исполнилось тридцать лет, – сказала Алекс таким тоном, что он взглянул на нее с удивлением. – Тебе не кажется, что сейчас самое время перестать называть меня «малыш»?

– Гмм, – промычал Макс голосом Хэмфри Богарта, – что же ты раньше не сказала?..

Алекс прикусила губу, но не смогла сдержать привычной улыбки.

– Вот так-то оно лучше. Не упрямься, – пригрозил он шутливо и приподнял ей подбородок кончиком пальца. – Что, если нам пойти и немного выпить?

Алекс кивнула.

– Сейчас я побреюсь, приму душ и переоденусь. А ты попроси, чтобы мне приготовили что-нибудь грандиозное на завтрак. Чего-нибудь побольше…. В таком случае у меня всегда разыгрывается звериный аппетит.

После бурных утренних событий похороны прошли тихо и гладко. В небольшой церкви эхом отражались лишь нескольких голосов, повторявших за священником слова молитвы. Из всех присутствовавших, пожалуй, только одна Памела, которая немного пришла в себя, думала о Крисе. Макс постоянно присматривался к ней, всякую минуту ожидая, что она может потерять сознание. Когда процессия двинулась из церкви, он сделал так, чтобы она оказалась между ним и Алекс. В отсутствие Евы главными плакальщицами были тетушки Криса – сестры Кристофера, которые соблюдали все правила традиционного скорбно-торжественного действа. Они обращались только к Максу, а когда всхлипывания Памелы стали особенно громкими, одна из них лишь равнодушно повернулась к девушке. Алекс чувствовала, что в глубине души все они осуждают Памелу. Она положила руку на плечо Памелы и ответила тетушкам таким же холодным взглядом.

После отпевания настало время везти гроб в крематорий. Памела не отводила глаз от гроба, а когда машина отъехала, стала медленно клониться к земле, словно падающий с дерева лист.

– Я отвезу ее домой, – сказала Алекс Максу. Она почувствовала, как он ободряюще сжал ей руку, а потом поднялся с церковной скамьи и пошел следом за нью-йоркскими тетушками Криса.

Доставив терявшую несколько раз сознание Памелу домой и передав ее на попечение горничной, вконец измученная Алекс поднялась к себе. Сбросив туфли, она легла прямо на покрывало и закрыла глаза. Немного погодя первый хриплый всхлип вырвался из ее груди, потом подкатила новая волна. Алекс перевернулась, уткнулась лицом в подушку и зарыдала.

Проснулась она уже в темноте. Часы показывали десять минут девятого. Это означало, что она проспала по меньшей мере семь часов. Сон принес успокоение. И еще она чувствовала, что проголодалась. Сняв измятый костюм и приняв душ, она спустилась вниз.

В доме стояла мертвая тишина. Ни одна живая душа не попалась ей навстречу. Комнаты были пусты и безжизненны. Алекс двинулась в сторону кухни в надежде найти что-нибудь в холодильнике. Она открыла дверь, и в лицо ей ударил аромат чего-то вкусного, что готовил Макс, стоя у плиты. Теплый золотистый свет придавал кухне особенно уютный вид.

– Привет! – сказал он, отвечая улыбкой на ее улыбку. – Ну что, отошла немного?

– Так вот кто укрыл меня одеялом! А где остальные? Дом будто вымер…

– Я отпустил всю прислугу. Пусть проведут вечер в кругу своих семей, чтобы им было с кем разделить печаль. Памела все еще спит. Джонеси по-прежнему в клинике. Мора уехала. Так что мы, – он с усмешкой посмотрел на нее, – наконец-то остались одни.

Но она не клюнула на приманку.

Он очень хорошо знал свою Алекс. Сегодня она начнет анализировать все сказанное, все услышанное, отсортировывать и раскладывать по полочкам, что произошло за неделю.

– Что ты готовишь? – спросила она.

– Болонские спагетти. Проголодалась?

– А ты думаешь, почему я пришла сюда?

– Ну тогда садись и налей себе вина. Я уже несколько раз прикладывался к бутылке.

Алекс последовала его примеру. Потягивая вино, она спросила:

– Какие новости из клиники?

– Джонеси недавно звонил. Он еще не видел Еву, к ней никого не пускают, но он сказал, что врачи удовлетворены ее состоянием. Скоро она окончательно придет в себя.

Он увидел, что плечи Алекс расслабились и ее губы сложились так, как бывает, когда человек мысленно возносит молитву.

– Что ж, прекрасно, – сказала она буднично.

– Я тоже рад.

Еще в церкви, взглянув на нее, он понял, что Алекс вся как натянутая струна. Это могло обернуться шоком. Вот и отправил Памелу с ней, а не с Морой – не просто потому, что сострадательность не относилась к ее достоинствам, что в последнее время становилось все очевиднее. Пусть Алекс чем-нибудь займет себя, все лучше, чем просто думать и думать. Только сестры Бингхэм, он и Мора присутствовали при том, как огонь превращал в пепел останки Кристофера.

Вернувшись в дом, он первым делом отправился наверх посмотреть, как там Алекс. Это вывело Мору из себя. – Ради Бога, перестань! – У Макса совершенно не было никакого настроения спорить с ней. – Это же ведь всего лишь Алекс. Не вздумай уверять меня, что ревнуешь. Мы ведь с ней старые друзья – добрые старые друзья.

– Мужчина и женщина не могут быть друзьями. Ты уделяешь ей гораздо больше времени и внимания, чем мне. Это неестественно.

– Неестественно! – взорвался Макс. – Ты лучше о себе подумай. Красавица нашлась! Да тебя взяли только потому… – Макс понимал, что это запрещенный прием, но уж слишком Мора зарвалась.

– Тебя ведь, в сущности, никак не задело то, что произошло. Даже не взволновало. Ты считала, что Крис – избалованный мальчишка, а то, что случилось с Евой, занимало тебя ровно настолько, насколько это могло отразиться на твоем положении и зарплате! – Макс перевел дыхание. Он понял, что настало время сказать Море, что ее карьера на фирме подошла к концу.

– Просто я не лицемерка и не ханжа. А вот твоя Алекс, которая всю жизнь была на ножах со своей мамочкой и едва ли за все время парой слов с ней перекинулась, сейчас изображает себя такой потерянной…

– Потому что, в отличие от тебя, у нее есть душа!

Слово за слово, и он высказал Море все, что думал о ней, – и вдруг почувствовал огромное облегчение. Все было кончено, Мора заявила, что больше она не останется с Максом ни минуты. Она долго мирилась, но всякому терпению есть предел. Он – самовлюбленный подонок, и пусть отправляется к своей маленькой потерянной девочке, а с нее, Моры, довольно. Банальный финал.

Поднявшись к Алекс, Макс нашел ее спящей, лицо еще не просохло от слез. Макс нахмурился – Алекс никогда раньше не плакала и теперь выглядела уязвимой и беспомощной.

«Черт возьми! – подумал он. – Могу дать руку на отсечение, что все это время она поедом себя ела – мол, сама виновата во всем. Теперь она не простит себя за то, что не приняла извинений матери…»

Макс укрыл ее одеялом, спустился вниз и налил двойную порцию виски. «Что же мне делать с этой девочкой? – думал он. – Нынешнее потрясение может навсегда сломать Алекс. Останется доктор филологии Александра Брент. Настало время кое-что предпринять», – подумал он, наливая себе еще одну двойную порцию. Пустой желудок словно кипятком обожгло, Макс выдохнул с шумом воздух…

Искоса взглянув на Алекс, Макс заметил на кончиках ресниц непросохшие слезинки.

– Садись за стол, – предложил он.

Алекс кивнула и молча присела к столу. Движения ее были такими же безжизненными и механическими, как и голос.

«Нет, ее нельзя оставлять в таком состоянии», – снова подумал Макс, напряженно глядя на Алекс.

– У нас с тобой получится замечательный ужин на двоих, – сказал он, – вопреки всему.

– А где Мора? – спросила Алекс.

– Ушла и не вернется.

– Ага. – И решив, что этого все-таки мало, добавила: – Мне очень жаль.

– Почему? Она же тебе никогда не нравилась!

– Это было взаимно, – ответила Алекс все тем же отсутствующим тоном.

– Так что поужинаем на пару. Ты же знаешь, что я не могу обойтись без женского общества.

– Да, жуткий день выдался.

Жуткий! Похоже, доктор Брент дошла до точки. Она думает, что это все ее вина. Господи, если бы Ева не устроила это самоубийство, он, кажется, своими руками придушил бы ее от гнева. Так надо каким угодно способом пробить панцирь, в котором замкнулась доктор филологии Александра Брент. Только теперь Макс понял, как давно сидит в нем эта заноза.

Он повернулся к плите, посмотреть, готовы ли спагетти, осторожно вытянул одну макаронину вилкой, попробовал.

– Мне кажется, сегодня я отработал все до последнего цента, выплаченного мне Евой.

– Ты уже тысячу раз отработал свои деньги, – ответила Алекс, и в голосе ее впервые прозвучали более теплые нотки.

Когда он повернулся к ней, глаза его светились теплым блеском. Но в них не было ни тени самодовольства или бахвальства. Она безотчетно ответила ему доверчивой улыбкой.

«Нет, она по-прежнему не здесь. Ее ум все еще, словно каторжник, закованный в колодки, тащит непосильный груз – чувство вины. Когда речь идет о матери, Алекс просто не может быть объективной». Макс снова повернулся к плите, попробовал еще раз спагетти, проговорив:

– Я не поскупился на чеснок. Но поскольку каждый из нас будет спать в одиночестве, это не имеет значения…

Он забросил крючок, но ничего не поймал.

– Неплохо. Я люблю чеснок.

«Как вывести ее из шока? Чем? Горячий чай и теплое одеяло? Дать пощечину? Так поступают с теми, кто впал в прострацию. Нет… это не подходит. Раньше мне всегда удавалось разговорить ее и вывести из любого состояния. Отчего сейчас я никак не могу этого сделать?»

– Извини, что я перепоручил тебе сегодня Памелу, – сказал он, усаживаясь за стол напротив нее. Алекс сидела в кресле, обмякнув как тряпичная кукла.

– Это было очень страшно – я имею в виду кремацию?

– Скорее неприятно, учитывая, насколько развита бюрократическая машина в Швейцарии. И к тому же в семействе Бингхэмов никого никогда не кремировали. Все чинно покоятся в семейном склепе. Тетушки Криса никак не могли дознаться, оставил ли какое-нибудь письменное завещание по этому поводу сам Крис.

Отчуждение на ее лице было смешано с печалью:

– Это ужасно.

– А теперь вернемся к тому, что выкинула твоя мамочка. Мне удалось кое-что выяснить, почему она решилась на это. – Макс умолк.

– Это не внезапное решение, не порыв. Я видела ее, когда ты ее нес. Она накрасила ногти, тщательно причесалась, подобрала подходящую ночную сорочку. И потом эти свечи! Сколько времени надо, чтобы зажечь их… Она устроила настоящую церемонию прощания…

– Прощания и прощения… Она хотела избавиться от чувства вины… А всем известно, в какие неожиданные формы это выливается у Евы.

– Да, одна из них – то, как она вела себя со мной, – сказала Алекс и, немного помолчав, добавила: – И как я вела себя с ней.

– Ну вот, – вздохнул Макс, – наконец-то. У тебя были все основания не принимать на веру ее признания. Она всегда подбирает одежду к определенной ситуации, а с такой ей справиться оказалось трудно.

– Мне тоже.

– Но ведь ты не пыталась покончить с собой, – Макс подался вперед. – Сама посуди, Алекс, сколько было разных причин, которые могли подтолкнуть Еву к такому шагу. И самое главное то, что она накануне несчастного случая устроила Крису бешеный скандал…

– Это тебе Памела рассказала?

– Да. Она считает, что именно Ева стала причиной смерти Криса. И хотя вообще-то твоя мать не склонна виниться, на сей раз никуда не денешься. Надежды, которые она возлагала на Криса, рухнули с его смертью. Он должен был унаследовать ее дело – да, я знаю, это его не привлекало, – но разве он волен был в своих действиях? Джонеси сказал, что она вспоминала всю свою жизнь, чего, наверное, никогда в жизни не делала. Не исключено, что она пришла к выводу, что стала совсем не той, кем хотела стать. Может быть, ей непереносима сама мысль о том, что она может состариться, утратить красоту и привлекательность. Для женщины, которая ради этого и жила, смириться невозможно. Ведь что у нее еще есть в жизни?! Да мало ли еще что могло быть. Но что решилась она на такое из-за твоего отказа простить ее, я не могу поверить. С чего бы человек, который тридцать лет игнорировал тебя, пошел на самоубийство, потому что ты ее оттолкнула! Нет, в этом нет логики.

– Она всегда поступала иррационально.

– Тем не менее… – Макс снова привстал, чтобы попробовать спагетти и помешать соус, – впрочем, спросишь у нее сама.

– Легко сказать, не так просто сделать.

– Но не для доктора филологических наук…

Он встретил ее нахмуренный взгляд.

– Что ты хочешь этим сказать? – Алекс будто иголки выпустила.

– Я хочу сказать, что если у твоей матери сотня масок, то у тебя их две. Алекс Брент и доктор Александра Брент. Сейчас ты, стараясь удержать ситуацию под контролем, надела маску Александры Брент. У Алекс мать попросила прощения, а доктор Брент отказала ей в этом. И теперь доктор Брент берется тебе доказать, почему такое решение было правильным. Она подберет подходящие выражения, выстроит цепочку логически безупречных заключений… – Макс потерял терпение. – Если ты хочешь узнать истину, то спроси про нее у Алекс, а не у доктора Брент!

– Но я и есть она.

– Нет! Поведение доктора Брент вызвало не просто чувство протеста, оно шокировало тебя. Никаких рыданий, никакой истерики – она хладнокровно вычисляла, рассчитывала, сортировала факты и наблюдения. Вот с чем не могла смириться Алекс.

– А чем, собственно, тебя не устраивает доктор Брент?

– Наоборот, мне нравится, что она полностью владеет ситуацией. Я отдаю ей должное.

– Да ничего подобного!

Макс пристально посмотрел на нее. Алекс отвела взгляд. Тогда Макс встал и налил еще по бокалу вина в надежде, что та истина, которая открывается в вине, поможет и им выбраться из трясины на твердую почву.

– Мне не удастся изменить себя, – продолжила Алекс после паузы. – Такова уж моя натура, – заключила она, словно это что-то объясняло, и сделала большой глоток.

– Помнишь историю про лягушку и скорпиона? – спросил Макс, тоже отпив из бокала.

– Нет.

– Однажды скорпион попросил лягушку перевезти его через широкую и глубокую реку. «Нет, ведь ты ужалишь меня». – «Но какой в этом смысл – тогда мы оба утонем, и все», – ответил скорпион. Лягушка подумала, подумала и согласилась. «Ладно, садись», – сказала она, подставляя спину. Но по дороге скорпион взял и ужалил лягушку. «Почему?» – спросила она, начиная тонуть. «Потому что такова моя натура», – ответил скорпион, следуя за ней.

Алекс, нахмурившись, молча смотрела перед собой.

– Никто, кроме нас самих, не в состоянии помочь нашей «натуре», только мы сами можем изменить ее. Необходимо хотя бы небольшое усилие воли, – добавил он.

– …и желание.

– А что ты знаешь о желаниях? – спросил Макс мягко. Он увидел, как густо покраснела Алекс, и вздохнул с облегчением. «Нет, ты еще не закостенела под своей оболочкой», – подумал он.

– Я использую это слово в определенном контексте, – сквозь зубы ответила Алекс. – И у меня нет настроения продолжать этот разговор. – Какая жалость. А у меня есть. Сегодня весь день шел кувырком, все перевернулось с ног на голову, и мне хочется продолжить разрушение крепостей.

– Тогда тебе придется послать за Морой.

– Она оставила адрес. Но мне меньше всего хотелось бы видеть сейчас Мору. – Он заметил складочку в углах губ Алекс. – Можешь смеяться надо мной, если тебе нравится, – предложил он. – Это не имеет значения… – Он взглянул на часы – спагетти, должно быть, готовы, – достал тарелки и поставил их на стол. – Как известно, ко всему, что происходит вокруг, надо относиться с юмором.

– Если за это не приходится платить слишком большую цену.

– Ты считаешь, что я насмехаюсь над тобой?

– А разве нет?

– Конечно, нет. Мне случалось поддразнивать тебя, но я никогда не смеялся над тобой. Это совсем другое. Почему ты вдруг заняла круговую оборону?

– Потому что решила, что могу полагаться только на себя.

– А разве ты когда-то думала иначе? – с удивлением спросил Макс, понимая, что сейчас надо вести разговор как можно осторожнее, чтобы не перегнуть палку. – Но на пустой желудок о таких вещах лучше не говорить. Вот тебе сыр, терка, поработай-ка.

Алекс начала тереть большой кусок сыра, но так неловко, что поранила руку.

– О-о-й! – вскрикнула она, и, вытянув палец, увидела, как набухает багряная капля крови, готовая капнуть на пол.

– Ну-ка, дай посмотреть, – Макс взял ее за руку и, прежде чем она успела увернуться или запротестовать, сунул палец в рот.

Алекс мгновенно почувствовала облегчение. Но через секунду спохватилась, отдернула руку и пошла к умывальнику. Наполнив раковину холодной водой, она опустила туда руку.

– Пойду найду бинт, – сказал Макс.

Алекс зачерпнула холодной воды и провела по разгоряченному лицу. «Спокойнее, – скомандовала она себе. – Вздохни поглубже». Рука ее под водой продолжала дрожать. «Ни к чему хорошему это не приведет, – продолжала она убеждать себя. – С тебя достаточно… Достаточно чего?» – спросила она себя, догадываясь о том, какой последует ответ. Ей стало страшно, Макс все больше воспринимался как мужчина. Уже не славный, добрый, всегда готовый утешить ее Макс. Мужчина. Она ощущала его физическое присутствие. Более того, Алекс тянуло к нему. «Как и когда это произошло? Почему случился такой перелом?» – она не могла понять. И пыталась доказать себе, насколько все это бессмысленно. Ведь она отдавала себе отчет, что совсем не привлекает его как женщина, хотя он столько раз убеждал ее в том, что она должна влюбляться и что ее будут любить. Сам-то он здесь ни при чем. Но он подбадривал ее, потому что всегда был ей другом. Он – ее сберегательный вклад. Но ей не нужен постоянный сберегательный вклад. Ей требуется нечто другое… – И тут же Алекс вновь одергивала себя.

Кровь остановилась. К этому моменту вернулся Макс и принялся забинтовывать палец.

– Ты просто сильно содрала кожу, ничего серьезного, – сказал он. – Сегодня ты явно не в ударе, да? – спросил он мягко и, подняв ее руку к губам, поцеловал больной палец. – Помнишь, я всегда так делал, когда ты была маленькой девочкой? И тебе сразу становилось легче.

«Но теперь я уже не маленькая девочка, – хотела крикнуть Алекс. – Я уже взрослая женщина. Почему ты не хочешь понять это?»

– Хороший ужин, побольше вина, спокойная ночь – и завтра ты снова будешь в форме.

«Быть может, это самый подходящий момент в моей жизни, – подумала Алекс, – и больше мне никогда такого не представится». Она села, взяла бокал, глядя, как Макс раскладывает спагетти – очень точными движениями человека, которому не впервой заниматься таким делом.

– Для начала – хватит, – сказал он, поставив перед ней тарелку, – если захочешь, добавка есть.

– Посмотрим, – ответила Алекс.

Они принялись за еду и наступило молчание. Оба изрядно проголодались и быстро управились со своими порциями.

– Еще? – спросил Макс.

– Да, пожалуйста. Странный привкус, но… приятный.

– Рецепт моего отца. Во время войны он готовил обеды для военных летчиков, которые возвращались с заданий.

– Он работал в воздушных силах?

– С 1942 года по 1945-й Повар-сержант. Он обслуживал 355-ю эскадрилью, которая сбила восемьсот немецких самолетов.

– Кажется, она базировалась в Кембридже?

– Да.

– И никогда даже словом не обмолвился.

Макс кивнул.

– Старая история. Когда я в первый раз приехал навестить тебя в Кембридже, я написал отцу о том, что увидел. Дал ему полный отчет.

– Какой ты, оказывается, скрытный. – Алекс погрозила ему пальцем и улыбнулась. Впервые за весь вечер.

– Ага. Моя первая победа, – сказал Макс. – Тебе надо улыбаться как можно чаще. У тебя сразу меняется лицо.

И он увидел, как снова на ее лице появилась маска.

– Боюсь, мне очень трудно сохранять естественное выражение, когда я думаю о своем лице, словно пластиковая маска прикрепляется. Наверное, до конца своих дней придется носить ее.

– Да ведь я вовсе не глазею и не даю никаких советов. Я просто заметил, что улыбка меняет твое лицо. Она тебе очень идет. Уголки рта поднимаются вверх, и глаза начинают лучиться. Прими это как комплимент.

«Внимание! – скомандовал он себе. – Алекс всегда очень болезненно воспринимает все, что касается ее внешности. Всегда смущается. Может быть, ей и все равно, как она выглядит, но шутить по этому поводу она бы никогда не решилась. А ведь у нее отличное чувство юмора – вот что, кстати, отличает ее от Евы, у которой это качество начисто отсутствует. Алекс в этом смысле являлась как бы зеркальным отражением матери».

– Почему ты так смотришь на меня? – сердито спросила Алекс. Ее всегда раздражало, когда Макс смотрел на нее, а сейчас особенно, тем более что уж слишком бесстрастен его взгляд. Она не раз наблюдала, как Макс глядит на привлекательных женщин. Этот взгляд был совсем иным.

– Я думаю о тебе, – ответил Макс.

– Не беспокойся. Если, а это маловероятно, мать захочет повидаться со мной, я приду к ней как Алекс Брент.

– Это я понял, – проговорил Макс. – Но я совсем не то имел в виду. Я думал о тебе.

Алекс принужденно засмеялась:

– То есть?

– Тебе надо искать.

– Чего?

– Самое себя. Трудно представить, какие там откроются глубины.

– А мне казалось, что я для тебя – открытая книга.

– В которой есть много непонятных мне страниц. А разобраться хочется. Что на них написано.

Алекс грустно покачала головой.

– Ничего, это просто белые страницы, на них нечего писать.

– Почему ты так уверена?

Алекс молчала, и тогда Макс ответил за нее:

– Потому что ты сама себе это внушила. Но так ли уж ты счастлива наедине с собой? Довольна ли Алекс Брент взаимоотношениями с доктором Брент? Мне кажется, ты изо всех сил стремилась доказать Еве своими успехами в науке, что чего-то стоишь. Чтобы она повернулась к тебе лицом…

– Это трудно объяснить.

– Мне совсем не трудно. Почему ты все еще сомневаешься? Потому что это уже отработанный и безопасный путь? Но что ты знаешь о людях, о мужчинах? Ты ходила на свидания? Держала кого-нибудь за руку на прогулке? Обнималась на заднем сиденье автомобиля? А ведь это такие переживания, такие открытия… – Он посмотрел на окаменевшее лицо Алекс. – Ты считаешь, что образование…

– Мое образование не имело ничего общего с воспитанием чувств, – отпарировала Алекс.

Макс усмехнулся:

– Мы говорим не о Флобере, а о тебе.

– А зачем мне изучать то, что для меня бесполезно?

– Откуда ты знаешь?

– Знаю.

– И я тоже знаю. Почему ты постоянно носишь серые или коричневые цвета? Чтобы на тебя обращали как можно меньше внимания? – Алекс вспыхнула от негодования. – А вот моя мать была великой женщиной. И до самой старости отец каждое воскресенье уводил ее наверх в спальню и они запирали за собой дверь. Даже страшно располнев, она продолжала носить красные, голубые и зеленые платья… И самая маленькая моя племянница уже отдает предпочтение алым и розовым цветам. Если бы ты только позволила специалистам, которые работают у твоей матери…

– Ни за что! Я такая какая я есть, и если тебе неприятно на меня смотреть – тем хуже!

– О Боже! Красота – это ловушка, которую ставят мужчинам…

– Так оно и есть, и что бы ты ни говорил, меня не переубедишь. Ты и моя мать заманиваете глупых женщин, чтобы они платили большие деньги за то, что на самом деле не стоит ни гроша. Если даже меня завернут в самую лучшую оберточную бумагу, ты все равно получишь то, что получишь – внутри буду я.

– Люди покупают то, что радует глаз. Неудивительно, что не все твои книги быстро распродаются. Ты либо опережаешь время, либо опаздываешь. А на свидание надо приходить вовремя.

Алекс стремительно вскочила.

– Не указывай мне! – Она была близка к тому, чтобы разрыдаться, и хотела немедленно уйти, чтобы не разрыдаться на глазах у Макса.

– А я не собираюсь тебе ничего указывать. И вообще молчу. Ты все равно сбросишь мою руку с плеча еще до того, как я успею проговорить: «Молодец!»

От отчаяния Алекс не могла выговорить ни слова. Макс видел, что ей нужна какая-то разрядка. Но его испугало, что ее сверкающие зеленые глаза таили в себе не только гнев. Она, кажется, готова была заплакать. Макс отшвырнул свой стул:

– Послушай, я не хотел…

– Нет, хотел… С того самого момента, как я появилась на кухне. – Голос ее напрягся до предела. Но Алекс не собиралась показывать ему, как глубоко ее задело его равнодушие. Это только усилит его представление о ней как о тридцатилетнем подростке.

– Я – не Ева Черни, – закричала она. – И я отвергаю все, что утверждает она. Я есть я. И не хочу претворяться. И я знаю, что ты думаешь, когда смотришь на меня.

– Но то, как ты сама смотришь на людей, заставляет их видеть то, чего ты хочешь.

Алекс сжала кулаки и стиснула зубы, чтобы сдержать себя:

– Что же дурного в том, чтобы пытаться выглядеть лучше? Женщины занимаются этим со времени прародительницы Евы. Ведь это так естественно – стараться стать лучше, чем ты есть. И ты в этом вечном сражении пользуешься не тем оружием.

– Значит, так нужно. Посмотри, какое опустошение несет моя мать, творя красоту. А как же красота души? – «Что это такое со мной происходит?» – недоумевала Алекс, продолжая говорить, выкладывая все, что в ней накипело.

– Это все из-за того негодяя Стивенса? – спросил Макс. – Ты все время уверяла, что забыла о нем…

– Нет, он здесь ни при чем. – На этот раз Алекс сказала правду. Тогда Макс объяснил все очень доходчиво, доступно для тринадцатилетней девочки, и ему, собственно, не было сейчас нужды возвращаться к этой истории и снова ее успокаивать.

– Тогда почему ты считаешь, что должна оставаться такой незаметной и серой. Мне кажется, поэтому, что с тобой рядом никогда никого не было. Никто не показал тебе, что значит быть женщиной. Пэтси – прекрасная учительница и замечательная женщина. Но некоторым вещам она не могла научить тебя, потому что сама не имела о них никакого понятия.

– Пэтси говорила мне обо всем, о чем я хотела узнать.

– Нет. Она учила тебе всему, чему могла научить. По ее настоянию ты пошла учиться в женский колледж.

– Потому что мы обе считали, что гораздо лучше, когда тобой занимаются женщины, а не мужчины, которые интересуются только собой.

– Феминистские штучки. Не думал я, что ты встанешь в ряды этих сумасшедших…

– Я и не встала. Просто считаю, что я не глупее многих мужчин. Если это феминистский взгляд, что ж…

– К сожалению, у тебя был очень печальный опыт, который заставляет тебя чуждаться мужчин. Ты стараешься оградить свою жизнь…

– Защитить!

– Так мне кажется. Несмотря на все ухищрения твоей матери, с тобой рядом всегда оказывался кто-то, кто опекал тебя, думал за тебя. Ты так мало знаешь окружающий мир. Ты в нем никогда и не жила. Ты получила массу академических наград. Но одна сторона жизни осталась для тебя наглухо замурованной….

Алекс смотрела на Макса прямо, нервы ее были напряжены до предела, но она повторила:

– Для греков женщина оставалась женщиной со своим собственным миром, даже если не обладала сексуальным опытом, например Диана-охотница…

– Я говорю о тебе, а ты тут же переводишь разговор на древних греков – как это похоже на тебя…

– А тебя никто не просил начинать копаться в моей душе. Не знаю, с чего это тебе вдруг сегодня взбрело в голову. Не надо вымещать на мне свои сексуальные разочарования.

Макс откинул голову и засмеялся:

– Мои – что?

– Мора ушла от тебя, так ведь? И ты не без горечи заметил, что теперь каждому из нас придется спать в одиночестве.

Макс посмотрел на часы.

– Мора ушла шесть часов тому назад. Даже для меня это слишком мало, чтобы упасть духом. Мне казалось, что ты меня немного лучше знаешь.

– Я не хочу больше об этом говорить, – Алекс собралась уходить, но Макс встал у нее на пути.

– Очень хорошо. Скорее нырнуть в свою норку. Кажется, я подошел к самому больному месту?

Алекс чувствовала, как вся ее плоть изнемогает:

– У тебя какое-то странное сегодня настроение. Непонятно почему. И я не хочу, чтобы ты меня использовал как мусорную корзину.

– По-моему, я как раз все очень толково и доходчиво объяснил. Почему ты воспринимаешь это как «мое настроение»?

– Ты все прекрасно понимаешь. Ты столько раз заводил разговор о том, как я живу. Сколько можно?

– Нет. Я заводил разговор о том, как не надо жить. – Он обошел стол и остановился у нее за спиной. Алекс не могла заставить себя повернуться и посмотреть на него.

– Тебя что-то беспокоит, я же чувствую это, – сказал он. – Словно ты не можешь понять, что потеряла. Может быть, Пэтси лучше смогла бы объяснить это, но я смогу лучше показать. – И прежде чем она успела пошевелиться, он обнял ее и прижал к груди.

– Что ты делаешь? – в ужасе воскликнула Алекс.

– Собираюсь преподать тебе урок…

– Это смешно, – сказала Алекс отрешенным и холодным голосом Евы. – Позволь мне уйти, Макс. Не делай того, что заставит нас обоих потом жалеть.

– Ты не будешь жалеть, обещаю тебе. Я знаю, кого учу. Расслабься, – проговорил он, и Алекс подчинилась ему беспрекословно. – Это будет всего лишь наглядный урок, но не полное посвящение, – и прежде чем она успела понять, что он собирается делать, он прижался губами к ее векам и провел по ним языком.

Алекс вздрогнула, будто ее ужалили.

– Это эрогенные зоны, – сказал Макс.

– Я знаю, где они находятся, – Алекс постаралась говорить максимально хладнокровно, но это оказалось невероятно трудно.

– В какой книге ты это прочла?

– Ты смеешься надо мной?

– Но это в самом деле забавно. Именно это я и пытаюсь внушить тебе.

– Я не модель для демонстраций.

– Ты слишком много болтаешь, – сказал Макс и, чтобы остановить поток изречений, закрыл ей рот поцелуем.

Он много раз целовал ее прежде, но так, как сейчас, – никогда. Прежде его поцелуи не волновали ее так, как взволновали сейчас. Сейчас в ней происходило что-то другое, и Алекс почувствовала, что полностью теряет контроль над собой.

Прежде, если она и ощущала свой язык, то только когда чистила зубы. Читая книги, она кое-что узнала. Но никогда не представляла, какие при этом возникают ощущения. Ни одна книга не могла передать того, что ощущают губы, когда их со страстной нежностью касаются другие губы. И язык превращается в антенну, которая передает куда-то глубже, к кончикам нервов, полученные им сигналы. Скользя губами по ее шее, он почувствовал, с какой бешеной силой бьется ее пульс, словно бабочка, попавшая в сачок. Он снова поцеловал и коснулся кончиком языка ее век, потом мочек ушей. И когда он прикоснулся к ним, словно электрической ток пронзил ее тело. Она уже не могла думать, только испытывала блаженство, переполнявшее ее. Единственной реальностью был кончик его языка, и все тело ждало только одного – когда он снова коснется ее.

Все это продолжалось, пока она не почувствовала, что и с Максом происходит нечто необычное: в нее упиралась его напрягшаяся мужская плоть. Только тогда пришло сознание, что она делает и с кем. Алекс коротко вскрикнула и изо всех сил оттолкнула Макса. Она стояла рядом с ним, бросая безумные взгляды и дрожа, словно в лихорадке.

– Нормальная женская реакция, – сказал Макс, прочистив горло. Но выглядел он таким же растерянным, как и сама Алекс. Они взглянули друг на друга.

– Алекс, – протянув руку, Макс шагнул к ней…

– Нет, – покачала она головой. – Нет! – И, повернувшись, выбежала из кухни.

Он слышал, как она взлетела по лестнице на последний этаж. Затем дверь захлопнулась и наступило молчание.

Он глубоко вздохнул:

– Вот черт! – вырвалось у него. Он взял стакан и тяжело опустился на стул.


17


Швейцария и Нью-Йорк, 1988

– Как насчет чая? – спросила Пэтси у Алекс, завидев у дороги небольшое кафе.

– Не откажусь, – равнодушно откликнулась Алекс.

– Умираю хочу чаю. У меня так всегда, когда хожу за покупками, – продолжала Пэтси. – Сегодня-то удачно все получилось, даже не думала. Особенно этот голубой крепдешин. Чудо просто! И страшно дешево, потому что это оказался последний кусок.

– Да, очень дешево вышло.

Они заметили столик у стены, и Пэтси положила пакеты с покупками на свободный стул:

– Удивительно, что у нас с ходу все получилось. Туфли как раз подходят под мою соломенную шляпку, которую я купила в прошлый раз в Кембридже, только ленту надо сменить. И я смогу носить их вместе с голубой сумочкой. Получается ансамбль.

– Вы надолго собираетесь остановиться в Хэрроу? – перебила ее Алекс.

– Только на неделю. Дом очень большой. Там живут моя племянница с мужем и трое ее детишек. Думаю, Шейла не собирается заводить еще одного, тем более приятно было еще раз выступить в роли крестной матери. Ну а теперь перекусим. До чего здесь всегда вкусные пирожные!

– Спасибо, Пэтси, мне не надо, – остановила ее Алекс.

– Но у тебя ведь с самого утра во рту ничего не было.

– Я не голодна.

– Обычно ты любила поесть, – удивилась Пэтси, но, почувствовав что-то, переменила тему:

– Как у тебя со временем?

– Ближайшая неделя будет довольно спокойной.

– Тогда, может, ты сможешь выбраться ненадолго? Я счастлива, что ты выкроила время для похода в магазин, – терпеть не могу ходить за покупками одна. А с кем-нибудь – просто одно удовольствие.

– Я тоже не скучала.

Пэтси просматривала меню, но, уловив что-то необычное в голосе Алекс, внимательно посмотрела на нее. Лицо Алекс ничего не выражало. Только остановившийся взгляд вызывал беспокойство. Когда Алекс приехала рано утром – в половине девятого, Пэтси страшно обрадовалась:

– Я как раз собиралась в Тонон за покупками… Теперь поедем вместе. Мне нужно купить материал на платье, которое я надену на крестины. Я знаю одно место, где мы потом сможем позавтракать.

– Если хочешь, то можно поехать в Женеву… – предложила Алекс.

– Нет, нет. Цены там приводят меня в ужас. Мне в Тононе больше нравится. И сегодня к тому же базарный день.

С самого начала Пэтси поразило странное спокойствие Алекс. Когда Пэтси спрашивала ее совета, как она это делала прежде, поскольку покупки были единственным занятием, в котором она не полагалась только на себя, Алекс отвечала без всякого интереса. Что-то угнетало ее, но, учитывая, что произошло на вилле, ничего удивительного. Ничего удивительного не было и в том, что ей захотелось, как она призналась, на время уехать оттуда.

Пэтси заказала чай и пирожные.

– До чего приятно выпить чаю после удачно сделанного дела.

– Жаль, что ты не согласилась купить этот шелк. Мне так хотелось сделать тебе подарок.

– Ты и без того завалила меня подарками. Большинство этих нарядов я могу надевать только по праздникам – они все такие шикарные. Пожалуйста, возьми эклер, – быстро проговорила она, пододвигая тарелку. – Знаешь, у тебя такое унылое лицо с самого утра. Ты теряешь аппетит только тогда, когда тебя что-то грызет. Твоя мать? Ты ведь сказала, что она уже вне опасности.

– К счастью, да.

– Тогда что же?

– Ничего, – ответила Алекс. – Все хоро… – тут рука ее дрогнула и чай выплеснулся на скатерть. – Какая обида, – огорчилась Алекс. – Я приду к тебе поговорить обо всем, когда немного опомнюсь. Мы проведем вместе целый день. А пока расскажи мне о своих племянниках и о крестинах.

Пэтси с удовольствием начала рассказывать, но вскоре поняла, что Алекс находится где-то за тысячу километров отсюда. Пэтси так хорошо знала свою воспитанницу, что не могла ошибиться, глядя на это отсутствующее выражение лица. «Так что же с ней там произошло? – ломала голову Пэтси. – Неужели это из-за мадам она опять впала в депрессию».

– …так что мне показалось, что это восхитительное французское платьице будет как раз, – продолжала говорить Пэтси, – меньшего размера я не нашла. Но Шейла сказала, что ребенок довольно крупный, в отца.

– Мне нравятся крупные дети, – кивнула Алекс.

– Если бы мы жили восемь—десять лет назад – было бы совсем другое дело. Тогда в моде были крупные женщины, крепкого сложения. Но последние пять-десять лет в моду вошли женщины, которые просвечивают, как папиросная бумага.

– Я бы не отказалась носить одежду на два размера меньше своего нынешнего.

– Ну и что хорошего? Ходила бы как драная кошка. Кстати, ты не производишь впечатления толстухи. Но надо же себя чем-то прикрывать, не выставлять же все мослы наружу! – «С чего это она заговорила об этом?» – недоумевала Пэтси. Алекс уже давно не высказывалась на эту тему. – Итак, ты собираешься побыть на вилле, пока не вернется мать? – спросила Пэтси, пытаясь перевести разговор на другую тему.

– Да. Надо закончить кое-какие дела.

– Именно это тебя и беспокоит?

– Ничего хорошего я не жду.

– Не думала, что ты снова вступишь с ней в какие-то отношения.

– Ничего никогда не кончается. – Что-то такое в ее голосе снова заставило Пэтси нахмуриться.

– А как Макс? – спросила Пэтси, чтобы отвлечь Алекс от неприятных мыслей.

Алекс посмотрела на нее поверх чашки:

– Прекрасно. – Ей казалось, что кровь сразу прилила к щекам, но, к счастью, в этот момент Пэтси раздумывала, заказать или нет еще одно пирожное.

«Какая нелепость, – подумала Алекс, сердясь на себя. – Что же это я – всякий раз буду краснеть вот так, когда кто-нибудь произнесет при мне его имя? Нет, так дальше продолжаться не может».

Весь предыдущий день и всю ночь она сражалась со своими фантазиями, не могла уснуть и только под утро задремала. Около восьми проснулась и поняла, что если так пойдет и дальше, она не сможет спокойно смотреть на него. Алекс села в машину и поехала в Тонон. Прежде чем вырулить к дому Пэтси, она выпила по дороге несколько чашек кофе. Но он все равно не шел у нее из головы все утро и весь день. Она перебирала в памяти все случившееся накануне и постоянно чувствовала, будто какая-то пружина сжимается у нее внутри. Пружина, которая, не выдержав напряжения, вот-вот разорвется. «Да что же такого произошло! – убеждала она себя. – Ведь он всего лишь поцеловал меня. Он хотел меня позабавить… – ведь он именно так и сказал. Отчего же я не смеюсь? Почему я не воспринимаю это так же, как и он? – Она не могла выбросить из памяти улыбку, с которой он произнес: «Нормальная женская реакция…» – Мне надо было остаться, не уходить, – повторяла она в который уж раз. – Надо было показать ему, что и для меня это тоже ничего не значит. Что я рассердилась только потому, что он опять принялся дразнить меня – вот и все. – Только дело в том, что не на него она разозлилась. На себя. – Недотрога. Конечно, он мог сказать только одно: «Нормальная женская реакция…» Нет, я поступила как раз ненормально, – решила она, чувствуя, как ее охватывает стыд. – То, как я вела себя, только лишний раз доказало ему, насколько я безграмотна в вопросах секса… Боже, как он, наверно, смеется…»

Мысль о том, что ей предстоит снова увидеть удивление в этих карих глазах, была невыносима.

– Думаю, – сказала она Пэтси, – я смогу побыть у вас пару деньков. За это время на вилле ничего особенного не произойдет. Вы не против?

– Ну конечно, нет. Ты же знаешь, как я всегда рада, когда ты остаешься у меня. А я уеду только в четверг. Оставайся сколько захочешь.

Алекс вздохнула с таким явным облегчением, что Пэтси снова забеспокоилась. Что-то заставляет Алекс прятаться у нее. И это вовсе не связано с матерью, поскольку та лежит в клинике. А потом сообразила: ну конечно, Макс все время проводит время со своей гусыней, и Алекс не хочется быть третьей лишней.

– Оставайся сколько хочешь, – повторила она. – Можешь позвонить на виллу и сказать им, где ты.

– Нет, – быстро ответила Алекс. – Мне просто хочется на несколько дней от всего отключиться.

– Как хочешь, – терпеливо согласилась Пэтси. «Не удивлюсь, если Алекс немного ревнует», – подумала она про себя.

* * *


Только в восемь часов Макс закончил дела в офисе. Целый день он встречался с самыми разными людьми, чтобы положить конец панике, воцарившейся в рядах сотрудников, утвердил план работы на ближайшие дни, когда предстояло побороться с конкурентами, в особенности с Райдер Хаггард, которую в офисе называли не иначе, как «Эта Женщина». Многие годы ее фирма и фирма Евы вели борьбу за место под солнцем. И ни разу Райдер еще не одерживала настоящей победы. И вот теперь прошел слух, что удалось открыть что-то новенькое, совершить переворот в области композиции духов, а это грозило серьезными убытками.

«Эх, Ева, – подумал Макс, – и какого черта ты задумала играть в эти игры именно сейчас? Своих идей у меня нет. Я хорош только там, где мне говорят, что делать».

Подошла его машина.

– Куда поедем, мистер Фабиан?

– Домой… Впрочем, нет… отвезите меня в Маленькую Италию.

– В тратторию?

– Ну да. Мы уже там были, помните?

Внезапно мысль о том, что придется войти в свою пустую комнату, вызвала у него неприятное чувство. Сейчас ему нужно было семейное тепло. День выдался тяжелый. И не только потому, что на горизонте снова появилась «Эта Женщина». Но еще и потому что деятели из министерства промышленности и бюро по борьбе с наркотиками стали придираться к новым средствам борьбы со старением, выброшенным на рынок косметической промышленности. Ко всему прочему появился некий профессор Альберт Клинтман, создавший препарат «Ретин Д». Если экспертиза пройдет успешно – все, конец. Ведь ему, выходит, удалось то, что не удавалось добиться с помощью самых разных кремов: уничтожить признаки старения навсегда.

Макс пробежал глазами отчеты. Если все сказанное окажется верным, если ретин и в самом деле проникает так глубоко в кожу, как ни один самый высококачественный крем до сих пор не проникал, – это будет означать наступление новой эры. Тогда воздействие ретина поможет восстановлению и омоложению кожи гораздо более эффективно, чем все прежние средства.

«Разве только воспользоваться шумихой и объявить, что наша продукция обладает теми же самыми качествами, – думал Макс – Если мы закупим лицензию, то сможем продавать ретин не как крем, а как лекарство». – Он откинулся на спинку сиденья и закрыл глаза. Тупая головная боль подступала медленно, но неотвратимо. Капли дождя, забарабанив по крыше машины и попав ему на лицо, не отвлекли его от тяжких раздумий.

Когда машина остановилась, водитель постучал по стеклу, привлекая его внимание, и сказал:

– Приехали, мистер Фабиан. Хотите, чтобы я подождал?

– Нет, – ответил Макс. – Вы свободны до утра.

Макс знал, что ресторан в это время будет полон и ни единого свободного столика не окажется. Но он распахнул дверь и вошел. И тотчас же на него пахнуло теплом. Здесь сиял свет, стоял шум, пахло знакомыми итальянскими блюдами. Его мать сидела за кассой. Сестра Элла – уменьшительное от Грациелла – стояла у стойки бара. Люди толпились в ожидании, когда освободится место. А в проеме двери, которая вела на кухню и которую не закрывали, чтобы не мешать официантам носить подносы, он увидел крупную фигуру отца, который над чем-то священнодействовал.

Макс вырос в образцово счастливой семье. Он был младшим. Старшей была Грациелла – сейчас ей исполнилось пятьдесят. Затем шел Альдо – он занимался своим собственным бизнесом. Потом родились Розина – и Сюзанна. Розина вышла замуж за винодела, который поставлял вино в ресторан. А Сюзанна переехала в Филадельфию с мужем-дантистом. Бруно – еще один ребенок этой многодетной семьи – получил звание лейтенанта. Родители Макса были итальянскими эмигрантами в третьем поколении. Их прадеды приехали в Америку почти сто двадцать лет тому назад. Отцу Макса исполнилось семьдесят два. Он унаследовал ресторан от своего отца, но значительно расширил его, теперь он занимал весь угол Малберри-стрит.

Детство Макс провел в атмосфере, которой дышала вся Маленькая Италия. Он слушал итальянскую музыку, доносившуюся из распахнутых настежь окон, старики играли в карты, старухи с головы до пят облачались в черное, отправляясь на рынок, где самозабвенно торговались с продавцами; сквозь распахнутые окна магазинов можно было видеть картинки на религиозные темы и изображения Непорочной Девы, и, конечно же, отовсюду доносились привычные ароматы итальянской кухни. Ребенком он говорил только по-итальянски. И вот теперь, как только Макс вошел в большой зал, услышал шум и почувствовал привычные запахи, в нем тотчас же ожил прежний Массимо Фабиани, который говорил, жил и чувствовал все совершенно иначе – как итальянец. Это было его второе «я». Боль в затылке утихла, тяжесть, придавившая плечи, словно сама собой исчезла, и чувство глубокого покоя овладело им.

Оказываясь в Нью-Йорке, Макс сначала всегда отправлялся к своим, хоть у него был собственный номер в роскошном отеле. Он шел туда, где провел детские годы, где вырос и где с удовольствием окунался в атмосферу, напоминавшую ему о прошлом. Здесь было все, чего так не хватало в жизни вице-президента корпорации Евы Черни: покой, порядок, чувство защищенности и счастья.

Его мать – большегрудая, пышная – была как скала. Отец – высокий, теперь уже с изрядным брюшком, – напоминал спокойное море. Макс простоял еще немного, пропитываясь звуками и запахами.

– Массимо! – услышал он вдруг глубокий голос матери, в котором звучало удивление.

– Привет, ма!

Она вышла из-за кассы, чтобы обнять и поцеловать его.

– Ты так быстро вернулся?

– А ты хочешь, чтобы я отправился обратно?

– Дурачок мой! Элла! – громогласно позвала она дочь. – Налей-ка своему братцу стаканчик «Джека Дэниэлса».

Элла, темная, крупная, пышнотелая, как и мать, налила ему двойную порцию и прошла через зал, чтобы тоже обнять и поцеловать брата. Когда три года назад ее муж Джино умер от инфаркта, разделывая рождественскую индейку, она закрыла свой магазин в Джерси и вернулась домой. Два ее сына и дочь давно обзавелись семьями, жили собственными домами, и она не могла себе представить, что будет жить у них, забыв о человеке, за которого вышла замуж в восемнадцать лет. И вот теперь она работала в ресторане, как до замужества, и спала в комнате, которую делила когда-то с сестрами.

– Как кстати. Вот что мне было нужно, – сказал Макс. – У меня выдался такой трудный денек.

– Ты зайдешь к отцу сейчас или чуть позже?

Макс отвечал на приветствия знакомых, его похлопывали по плечу и трясли руку – так было принято в Маленькой Италии – и ему понадобилось довольно много времени, чтобы добраться до кухни. Отец резал телятину ломтиками, сегодня коронным блюдом была телятина по-пармски. Он отложил нож и обнял сына:

– Почему ты не предупредил нас, что приедешь? – упрекнул он. – Что, в твоем большом офисе нет телефона?

– Да я прилетел только утром и целый день пришлось вести переговоры. За целый день только и удалось что съесть бутерброд. Мой желудок пуст, как монастырская бочка. И урчит от голода.

Макс кивнул и улыбнулся поварам, многих из которых он знал Бог знает сколько лет. С некоторыми из них он подростком мыл и сушил тарелки и стаканы. Они вместе чистили кастрюли и сковородки.

– Как насчет куриного бульона с овощами для начала? – спросил он у отца.

– Садись… Карло, освободи тут немного местечка для сына… – распорядился Марио Фабиани, поворачиваясь к дымящейся кастрюле, от которой исходил соблазнительный аромат. Фабиан помешал суп половником – суп был такой густой, что ложка могла стоять, – и только после этого зачерпнул полный половник.

– Я смотрю, дела у тебя идут отлично, – заметил Макс, затыкая красно-белую салфетку за воротник.

– Каждый вечер одно и то же, – усмехнулся отец, возвращаясь к работе. Нож застучал по доске с невероятной скоростью. – А что у тебя? – спросил он. – Что привело тебя назад так быстро?

– Пока мадам нет, кому-то надо держать штурвал в руках.

– Какая беда с ее мальчиком. Потерять ребенка – это очень тяжело. Очень тяжело.

Макс знал, что в этот момент отец думает о самой младшей дочке – о Марии, которая родилась через два года после Макса, но умерла от менингита, когда ей было шесть лет.

– Она сильно переживала, – отозвался Макс. – А как у нас дома?

– Хорошо. У Бруно – повышение по службе. Теперь он капитан.

– Наконец выдержал экзамен? Молодец. Я же говорил, что все будет в порядке.

– Надеюсь, ты останешься здесь до четверга. Он собирается отметить это событие.

– Мне бы очень хотелось, – признался Макс.

Марио глянул на сына из-под густых бровей:

– А как твои дела? Ты надолго?

– На несколько дней. Все зависит от того, как быстро я справлюсь кое с какими делами.

– Я по-прежнему не могу смириться с тем, что такой отличный юрист, как ты, вынужден работать в подчинении у женщины. Это не по-итальянски.

– Зато по-американски, – ответил Макс. – Как твое давление? – Я чувствую себя лучше. И могу работать гораздо больше, чем твоя мать разрешает мне. Сегодня я пришел в шесть и буду работать до двенадцати. У меня хорошие помощники, так что дела идут нормально.

– Ты похудел, – заметил Макс.

– Мать очень строго следит за тем, что я ем.

Они еще немного поболтали о том, о сем, о домашних делах. Макс доел суп и допил вино. После этого отец сказал:

– Ну, а теперь иди к маме. Ты останешься у нас?

– Наверное.

– Хорошо, хорошо… Мне нужно потолковать с тобой кое о чем.

Макс вернулся в зал, где мать уже приготовила столик на двоих рядом с кассой – как обычно. Он всегда шел сначала на кухню к отцу, а потом к матери, которая следила за порядком в зале. Ей обязательно нужно было знать все. Она умела одновременно разговаривать с ним и выбивать чеки, давать сдачу и делать массу других дел. Прищелкнув пальцами, она обратилась к официанту:

– Франко, полпетту по-сицилийски для моего сына.

– И тефтели в томатном соусе, – бодро подхватил Макс, – это то, что доктор прописал!

– Ты что – болен?! – встревожилась мать.

– Разве похоже?

– Нет… но вообще-то выглядишь уставшим. Ты, наверное, много работаешь?

– А ты разве нет?

Макс с любовью посмотрел на мать. Ее темные волосы уже поседели, но все еще вились на висках, а оливкового цвета кожа была удивительно гладкой – у матери почти не было морщин, хотя ее второй подбородок он помнил с того самого момента, как стал осознавать себя. Когда-то она считалась очень хорошенькой, а теперь превратилась в настоящую гранд-даму.

– Я тебе кое-что привез, – сказал Макс, придвинул к себе стул, на котором висел пиджак, и вынул из кармана золотисто-белую коробочку. – Это наши последние духи, – сказал он. – «Очарование».

Мать взяла флакон, открыла его и понюхала, закрыв глаза. У нее были все духи фирмы Черни. И она пользовались ими в строго определенных случаях. Например, «Суть Евы» – только для самых торжественных событий – перед выходом она чуть-чуть трогала ими за ушами и в ложбинке своего необъятного бюста. Для работы – другие. Для визитов в гости – третьи. Она чрезвычайно гордилась Максом. Все ее дети устроились хорошо. Но Макс поднялся выше всех. И она не могла удержаться, чтобы, говоря о нем, каждый раз не упомянуть, что он «вице-президент фирмы Евы Черни».

– Ну, давай выкладывай все свои новости, – сказала она, усаживаясь поудобнее. Ее интересовали малейшие подробности его жизни, а также жизни Евы.

Сейчас ей, конечно же, хотелось прежде всего узнать о похоронах. Покачав головой, она заявила:

– Мне не понравилась затея с кремацией. Тело должно быть захоронено. И те, кто приходит на могилу, должны знать, кто здесь покоится.

Много лет подряд Макс сопровождал мать на кладбище, где похоронили его сестру. Они ухаживали за могилой, клали цветы и молились. Сейчас она уже не могла ходить туда часто, но если возможность предоставлялась, не упускала ее.

– А как сама мадам? Наверное, очень переживала?

– Да, конечно, мама. Она голову потеряла от горя.

– Единственный сын… – Роза Фабиани покачала головой. – До чего же хрупкая вещь любовь… Если бы у нее были еще дети… Не понимаю, почему она не завела еще – ведь у нее было много мужей.

Макс не рассказывал ей и половины того, что ему было известно о Еве. Большую часть сведений Роза черпала из слухов и сплетен. В конце концов она начала восхищаться женщиной, на которую работал Макс, хотя, как и муж, считала, что это не совсем правильно. Дела должны вести мужчины, поскольку так распорядился сам Господь Бог, а значит, так тому и быть. Что-то странное и непонятное есть в том, что женщины подражают мужчинам: не имея опоры и поддержки с их стороны, принимают решения на свой страх и риск, устраивают жизнь на свой лад, меняют и тасуют спутников жизни когда вздумается. Все это пристало мужчинам – на то они и мужчины, – но не женщинам. Роза Фабиани родилась в Америке, ее родители тоже, но предки их были родом из Тосканы, и все ее убеждения и представления шли именно оттуда, опираясь на строгие устои католической церкви. Когда Макс только начинал работать у мадам, Роза постоянно тревожилась за ее бессмертную душу и опасалась отлучения Евы от церкви. Но теперь, когда бы она ни заговаривала о сыне, – а делала она это постоянно, – в голосе ее слышались удовлетворение и гордость.

– А как твоя девушка? – перешла она на другую тему. – Мора красива, но она вдова с двумя детьми, к тому же протестантка.

– С этим покончено.

Роза цокнула языком, скорее одобрительно:

– А как твоя малышка Алекс? Ты ее видел?

– Да. Видел. Но она уже не малышка.

– Мне бы хотелось на нее посмотреть. Почему ты никогда не привезешь ее сюда?

– Ты знаешь почему. Она долго жила в Англии. А кроме того, ее мир очень отличается от моего. – «И тебе следовало бы самому об этом помнить», – подумал Макс.

– Но ты ведь ее крестный отец. И мог бы побаловать ее немного.

«Знаю, – снова подумал Макс. – Я совершил ошибку – поспешил перейти границу и разрушил наши сложившиеся отношения. Добрый старый дядя Макс исчез, а нового Макса она встретила в штыки».

Перед отъездом он поднялся наверх, поговорить с Алекс, но она не ответила на стук. Прежде он все равно вошел бы к ней. На этот раз не посмел, решил подождать. Его звали более неотложные дела. Макс вздохнул, сам того не заметив.

– Что случилось? Тебе не нравится еда?

Ее голос заставил его вернуться оттуда, куда занесли его мысли. Оказалось, что он машинально отодвинул тарелку в сторону.

– Боюсь, я съел слишком много тефтелей, – ответил он.

– Тебя что-то беспокоит?

– Меня очень многое беспокоит. Мне платят за то, чтобы я беспокоился, не забывай об этом, ма.

«Покончу с делами и вернусь к ней, – подумал он. – С этим надо что-то делать». Впервые в жизни он не мог разобраться в себе самом. Он прекрасно понимал, насколько уязвима Алекс в некоторых вопросах. Тогда почему же он поступил так, а не иначе? Что-то заставляло его терзать ее, но теперь он зашел слишком далеко. Его постоянные поддразнивания наконец разрушили их прежнюю крепкую дружбу. Но почему? Ведь единственное, что он позволил себе, просто поцеловать ее. Ему и прежде доводилось это делать. Правда, не так, как в тот раз. Каким-то образом он потерял контроль над собой и из-за этого потерял Алекс. «Черт, надо постараться вернуть все хотя бы на прежнее место. Может быть, еще не поздно…»

– Мне нужно позвонить, ма…

– Ну так звони…

– Нет, не отсюда. Я поднимусь наверх.

Но когда он наконец дозвонился до виллы, Жак ответил ему, что Алекс уехала, предупредив, что вернется через несколько дней. Нет, Жак не знал, где она.

Макс положил трубку. Сел, глядя перед собой, словно в оцепенении, а потом, будто найдя вдруг нужный ответ, набрал номер, который знал наизусть:

– Привет… как ты? Чудесно… да, я понимаю, но я здесь… Ну так отложи приглашение… тридцать минут? Прекрасно… жду.

Алекс отсутствовала три дня. За это время слон, выросший из мухи, уменьшился до размера пылинки, и она спрятала его в глубине души, как привыкла поступать в подобных случаях. Однако, подъехав к вилле, она заметила непривычную там теперь суету. Оказалось, приехал Джонеси. Он стоял на ступеньках с чемоданом, в котором, как всегда, были вещи Евы.

– Она хочет уйти из клиники? – спросила Алекс.

– Да. Я собрал все необходимое. Думаю, она лишней минуты там не пробудет.

– А что случилось?

– Она кое-что прочитала в газетах, которые я ей принес. Ее соперница задумала воспользоваться отсутствием мадам. Мне показалось, что из мадам пойдет дым. Зато именно это заставит ее снова вернуться в мир и заняться своим делом. Она уже позвонила в Нью-Йорк. К счастью, Макс уже там.

– Макс в Нью-Йорке?

– А где же ему быть, если там такая каша заварилась?

– Да, конечно, – проговорила Алекс. – Где же еще?

– Ну ладно, мисс. Мне пора. Пока.

– Подождите!

Он остановился уже в дверях.

– Она не спрашивала обо мне?

– Она ни о ком не спрашивала.

«Все нормально, – подумала Алекс, поднимаясь по лестнице. Я должна знать свое место. Макс улетел в Нью-Йорк, не сказав ни слова. А мать, после того как просила у меня прощения, вообще забыла о моем существовании. Как всегда, дела – самое главное. – Она горько улыбнулась. – Значит, и я могу заняться своими».


18


Швейцария, 1988

– Ты понимаешь, – говорила Ева по телефону, который был защищен от прослушивания, – что надо действовать с максимальной осторожностью.

– Конечно, – ответил Макс.

– Ты уже сделал все необходимое, повидался с кем надо?

– Да, а куда мне теперь ехать…

– Прямо ко мне.

– На виллу?

– Да. Я сегодня возвращаюсь туда. Полностью полагаюсь на тебя, Макс. Это очень важно.

– Сделаю все возможное.

– Разумеется, сделаешь, – как о само собой разумеющемся сказала Ева.

– А как насчет остального?.. Я говорил тебе…

– Не сейчас, Макс. Я подумаю, конечно, предприму кое-какие шаги, но это – в первую очередь.

– Как скажешь, – согласился Макс. – Если ты так решила…

– Что касается второго вопроса, для начала постарайся собрать нужную информацию, чтобы она была у тебя наготове, когда будешь звонить в следующий раз.

– У меня уже все готово.

– Великолепно. Тем не менее продолжай держать ухо востро, может быть, удастся выяснить кое-что относительно наших «друзей» – ты понимаешь, кого я имею в виду.

«Как раз нет, – подумал про себя Макс. – Какую новую игру ты затеяла, Ева?» А вслух произнес:

– Но ты в самом деле пришла в себя? Может, не стоит…

– Наоборот. Что прошло, то прошло – забудем об этом. Я обещаю тебе, такого больше не случится. Выполни мою просьбу и появляйся на вилле. Все определится, когда я завершу первую часть.

«Ну вот, все начинается сначала, – вздохнул Макс. – Хотя, может, она еще под воздействием барбитуратов?»

– Ладно, можешь не беспокоиться. Все будет в порядке.

– Ну хорошо. Привет.

Он услышал щелчок отключившегося аппарата.

Алекс возвращалась в Кембридж с чувством облегчения оттого, что теперь все должно войти в привычную колею. Ей не придется больше быть свидетельницей ни высокой трагедии, ни вульгарной комедии. Не с кем враждовать, не к кому обращаться с обвинительными тирадами, не надо искать подхода или справляться с непредвиденными обстоятельствами. Здесь, в Кембридже, она всегда знала, что может случится, поскольку каждый день был расписан заранее. Одно следовало за другим, как разматывающаяся из клубка нитка. Здесь Алекс могла составить такое расписание, чтобы ни одна минута не пропадала зря. Здесь она имела возможность рассуждать на свои излюбленные темы, делиться знаниями, обсуждать, доказывать, оспаривать то, в чем она разбиралась, и в конце каждого дня чувствовать от этого удовлетворение.

Правда, ее неожиданно сильно задело то, что некоторые знакомые вообще как бы не заметили ее отсутствия. Кто-то лишь приветливо бросил: «Как тебе Швейцария, понравилась? Хорошо отдохнула?» Кто-то кивнул: «Привет, Алекс! Вернулась? А мы собираемся по твоим стопам». Скучали по ней в основном студенты последнего курса, которым она отдавала больше всего времени. Большинство коллег еще не знало, что ее выдвинули на премию Реверсби, имя ее не было на слуху. И что хуже всего, ее укромное убежище перестало быть для нее таким же уютным, как прежде. Она больше не чувствовала себя в нем, как в норке.

Вечером, слушая Моцарта или Эрла Гарнера, она вдруг замечала, что вспоминает о событиях, случившихся на вилле, о том, что сказала или как посмотрела ее мать, о том, как она себя чувствует. Она даже порывалась позвонить туда, но поскольку там ею никто не интересовался, прежнее правило – не высовываться без нужды, держаться в тени – снова сработало. О Максе она запретила себе думать. Ее мысли снова и снова возвращались к тому, что она видела, словно ей необходимо было рассортировать и разложить по полочкам впечатления – каждую сценку на свое место. Но как бы она ни меняла все местами, одно оставалось бесспорным: все странным образом сдвинулось и не входило в прежние ячейки.

Спустя почти неделю после ее возвращения, как-то утром вдруг раздался звонок. Она как раз читала работу одного из своих самых многообещающих студентов.

Звонила ее мать:

– Я буду рада, если ты приедешь на виллу как можно скорее, – заявила она без всякого вступления.

– Что случилось?

– Ты задала мне кое-какие вопросы. Теперь я готова на них ответить.

– И что тебя на это подвигло?

– Скажу, когда приедешь.

– Ты уверена, что я все еще хочу знать ответ?

– А разве не так?

Алекс замолчала, не зная, что сказать. Молчание ее затянулось:

– Но я только что вернулась.

– Ты здесь никому не сказала, что уезжаешь.

– А меня никто бы не стал просить остаться.

– Ты сама знаешь, каковы были в тот момент обстоятельства.

– Ты звонишь из клиники?

– Да. Но я уже в порядке. Так ты приедешь?

Алекс почти неосознанно ответила:

– Да.

– Тогда я отправляю за тобой самолет. Он будет ждать тебя в ближайшем аэропорту, забыла, как он называется…

– Стоунстед…

– Да-да. Наверное, к двум он будет там. В Женеве тебя будет ждать машина. Ты поступила мудро, что соглашалась приехать. Поверь мне – это очень хорошо, в первую очередь для тебя самой. – И Ева повесила трубку.

«Так-так, – подумала Алекс. – Что это еще за фокусы?» Голос у матери был довольно напряженный и взволнованный. В нем слышалось что-то, что заставило Алекс согласиться… «Что ж, – решила она. – Будь что будет. Послушаем, что она скажет. А вдруг Макс тоже там…»

Едва она подъехала к вилле, как из дома вышел Жак, взял сумку и попросил сразу пройти к матери – она ждала в гостиной.

– Она одна? – спросила Алекс. – Я имею в виду мистера Фабиана…

– Он был здесь… Но два дня назад улетел в Нью-Йорк.

– Вот как, – неожиданное, но острое разочарование, словно игла, кольнуло ее в сердце.

Ева, прямая, одетая в черное, сидела за столом. Выглядела она хуже, чем обычно. При виде Алекс она встала, впервые в жизни на ее лице не было маски. Она даже улыбнулась, увидев дочь, но это была улыбка облегчения.

– Входи и садись, – проговорила она, указывая на кресло, стоявшее у камина.

Алекс молча повиновалась. Ева придвинула поближе второе кресло и села так же прямо, не касаясь спинки, скрестив на груди руки.

– Итак, ты хотела узнать все обо мне, – начала она. – Теперь я готова рассказать тебе.

– Но почему? – удивилась Алекс. – Почему именно сейчас?

– Узнаешь, когда я закончу свой рассказ. Макс говорит, что ты считаешь, будто на все есть свои причины. Я тоже придерживаюсь такого мнения. И ты поймешь, как много было у меня всяких причин, но главной, в сущности, была одна…

– Твоя судьба?

– Три раза я пыталась уйти из жизни и три раза меня в нее возвращали.

Алекс знала о том, что Ева пыталась покончить жизнь самоубийством.

– Должно быть, три – особенное число. И четвертой попытки не будет. Урок, преподанный мне жизнью, я усвоила. Возможно, когда ты узнаешь обо всем, ты переменишь кое-какие свои представления… Но это уже твое дело.

– Я приму все так, как оно есть. Мне это важно, чтобы я могла простить тебя.

– Нужно пройти через все то, через что пришлось пройти мне, чтобы понять: что должно случиться – случится. И то, что есть, то есть. Но вернемся к тому, что ты хотела услышать… С самого начала… Меня зовут Анна Фаркас. Я родилась в самой что ни на есть раскрестьянской семье, которая жила очень трудно. Мне всегда была ненавистна нищета, раздражало, что я не могу купить себе того, что мне хочется. Я даже не знала, чего мне хочется, но чувствовала, угадывала, какие передо мной открываются горизонты. И я почему-то была уверена, что преодолею все преграды. Мне так хотелось вырваться… Ты не можешь себе представить, какое острое желание овладело мной. Я готова была заплатить любую цену…

И медленно, с небольшими паузами, открывая один ящичек памяти за другим, Ева описала годы лишений и нужды, которые никогда не попадали на страницы официальной летописи ее жизни. И то, что Алекс услышала, почти во всем совпадало с тем, что ей самой удалось восстановить. С той лишь разницей, что Ева очень живо описала юную девушку, которую обуревало страстное стремление чего-то добиться в жизни, снедала жажда признания, которая пыталась использовать дар, полученный от Бога, чтобы вытащить себя из трясины убожества на самую вершину лестницы, откуда она могла шагнуть в волшебную страну, страну бесконечных возможностей. Она не пыталась произвести впечатление, задеть какие-то струны в душе дочери. Она просто рассказывала, как все было. Как сначала она приняла покровительство русского, а затем венгерского чекиста, чтобы, используя их положение, добиться желаемого. Описала, как, встретившись с Ласло Ковачем, украла его формулы, основала предприятие, которое со временем выросло в корпорацию, охватившую чуть ли не весь мир. Как обнаружила, что беременна, как ей удалось женить на себе Джона Брента, как она ушла от него и оставила ему ребенка, чтобы без помех карабкаться к вершине, куда она по-прежнему стремилась.

– У Евы Черни не должно было быть ничего общего с Анной Фаркас. Я создала новую женщину, творила новую жизнь и ради нее готова была безжалостно разрушить прежнее.

– И меня в том числе.

– Все прежнее должно было исчезнуть… Я верила в свою судьбу и, чтобы исполнить ее повеление, делала то, что считала нужным.

– Тогда почему ты решилась все же взять меня в дом?

– Другого выхода просто не было. Мэри Брент привезла тебя ко мне.

– Помню.

Ева спокойно встретила взгляд дочери.

– Она угрожала, что опубликует в газетах мою подлинную биографию, если я не возьму тебя. А я ведь только-только начала укреплять свои позиции и строить серьезные планы на будущее. Я вышла замуж за Кристофера Бингхэма, он считал, что до него у меня никого не было, и эта история могла иметь очень неприятные последствия.

– Для Евы или мистера Бингхэма?

– Для нас обоих. Мне нравилось быть Евой Черни. Но мне также нравилось быть и миссис Кристофер Бингхэм. Это сразу вывело меня на иной уровень, я стала важной персоной. И я не могла позволить, чтобы правда вышла наружу. Слишком тяжким трудом мне далось то, что я имела. А тут меня всего хотели лишить. Потом муж погиб…

– И ты перенесла всю свою любовь на сына?

– Да. Но и его у меня отняли. Судьба оказалась одновременно и щедрой, и жестокой. Мне не суждено прожить жизнь так, как проживают ее другие женщины. Стать женой, матерью. Две вещи, которые я создала, остались неизменными – Ева Черни и компания. Вот урок, который я извлекла из случившего. И это означало, что я должна опереться именно на эти две ценности. И я сделала это. На супружество, на семью я уже не рассчитывала.

– Бери, что хочешь, но плати соответствующую цену, как говорится…

Ева кивнула:

– Именно так. Такова цена, которую я должна была заплатить, и я выплатила долг.

– Да… – медленно проговорила Алекс, пытаясь осмыслить сказанное… – Ты не такая, как остальные женщины…

Ева восприняла ее слова как комплимент.

– И еще один вопрос, – продолжила Алекс. – Ты объяснила, почему оттолкнула меня. Но как ты могла это сделать – вот чего я не понимаю.

– Ты не входила в мои планы. Меня взбесило появление Мари Брент с девочкой, о которой я и думать забыла. Мне она была совершенно ни к чему.

– Как и теперь…

Ева промолчала.

– Мне бы хотелось, чтобы ты ответила.

– Сына я любила за то, что он являлся продолжением того, о чем я мечтала. А Ласло Ковача я не любила.

– И всех остальных мужчин тоже.

Ева усмехнулась:

– У меня к ним было только влечение.

– Включая и Рика Стивенса?

Ева посмотрела на свои холеные руки.

– Это одна из самых серьезных моих ошибок, я искренне о ней сожалею.

– Но ты возместила «убытки».

Ева улыбнулась:

– Это была идея Макса. Он убедил меня вложить деньги в голливудскую студию и объяснил, какие из этого можно извлечь выгоды. Я согласилась. – Ева посмотрела на дочь изучающим взглядом. – Макс всегда трогательно заботился о тебе, – заметила она, и было видно, что ей и теперь невдомек, почему. – Но Макс вообще необыкновенный человек.

Теперь настала очередь Алекс промолчать в ответ.

– Я спрашивала его, насколько вся эта история… насколько болезненно ты восприняла ее. Он уверил меня, что ты забыла о случившемся, но что лучше будет отправить тебя в колледж. Ты отлично училась. Не удивительно – Ковач был редкого ума человек.

– Тогда… – снова заговорила Алекс. Ева терпеливо ждала, когда она продолжит. – Почему тогда ты решилась рассказать мне обо всем именно сегодня? Что случилось? Что подтолкнуло тебя?

Ева встала с кресла:

– Идем…

Алекс как завороженная пошла за ней, уловив в ее голосе нечто особенное. Пройдя по коридору, Ева остановилась у двери и, немного замешкавшись, открыла ее. Это была спальня с зашторенными окнами, слабый свет исходил от единственной лампы, стоявшей на ночном столике. На кровати кто-то лежал. Рядом на стуле сидела медсестра, она читала.

– Как он? – спросила Ева.

– Все еще спит. У него нервное истощение.

Ева кивнула:

– Не могли бы вы нас оставить ненадолго, если это вас не затруднит?

Медсестра вышла. Ева подошла к постели и склонилась над лежащим.

– Подойди ближе, – проговорила она, не оборачиваясь.

Нахмурившись, Алекс подошла вплотную к кровати.

Укрытый одеялом, на ней лежал старик, совершенно седой, изможденный, с безжизненным лицом – кости, обтянутые кожей, – видимо, человек этот много страдал.

– Это Ласло Ковач, – проговорила Ева, – твой отец.

Алекс взглянула на нее, затем на лежащего в кровати человека и снова на Еву.

– Он умирает?..

– Чуть не умер. Все эти тридцать лет он провел в лагере. До тех пор, пока господин Горбачев не подписал амнистию для всех политзаключенных. Об этом появилась большая статья в лондонской «Таймс» две недели тому назад. Там говорилось о людях, которые возвращались в Венгрию, – это были заключенные, попавшие в Россию после венгерского восстания. Многие из тех, кто принял в нем участие, погибли тогда, в 1956 году. Я попросила Макса сделать запрос. Ему удалось найти в списках тех, кто вернулся в Будапешт, Ласло Ковача. А затем он перевез его сюда, ко мне.

Потрясенная Алекс вцепилась в спинку кровати не в силах вымолвить ни слова.

– Теперь понимаешь, почему Бог не позволил мне умереть раньше времени? – спросила Ева.

– Ты считаешь, что это тоже перст судьбы?

– Конечно. – Мать с недоумением посмотрела на нее. – Колесо судьбы совершило полный оборот. Я начала строительство, в основе которого лежало открытие Ласло. Теперь, спустя годы, он снова появился в моей жизни. Я не смогла стать для тебя матерью, но я смогу вернуть тебе отца – похоже, тебе очень важно иметь родную душу.

Подбородок Алекс дрогнул:

– Вернуть мне отца? – И она вдруг начала смеяться. – О… Боже… ты… и в самом деле…

– Тридцать лет я считала, что он умер.

– И более того, очень хотела, чтобы так оно и было… Ведь все, на чем ты строила карьеру, опиралось на его формулы.

– Судьба предоставила мне возможность отплатить ему это.

– Ради Бога, перестать твердить о судьбе, – закричала Алекс. – А ты сама? Чего хочешь ты сама?

– Вопрос не в том, чего хочу я, – ответила Ева с прежним спокойствием. – Вопрос в том, что должно быть сделано.

– Я не верю ни единому твоему слову, – в отчаянии воскликнула Алекс. – Я уже не так доверчива, как прежде… Тебе кажется, что какое бы знамя ты ни взяла в руки, все это веление судьбы. – Она тряхнула головой, словно хотела скинуть с себя наваждение. – Ты используешь любой случай, чтобы продолжить свое победное шествие.

– Я тебе рассказала все о своей жизни. Подумай об этом. Потом вернемся к нашему разговору. – Ничто не могло поколебать убежденности Евы.

– И что теперь я должна делать со своим «отцом»? – спросила Алекс. – Прижать его к груди и забрать с собой в Кембридж, где мы заживем вместе, счастливые и радостные?

– Прежде всего, его надо подлечить. Он останется здесь до тех пор, пока по-настоящему не окрепнет. А там – решайте, как вам быть.

– Он старик, который так много выстрадал за последние годы, что…

– Для меня самым главным было – свести вас вместе. А любовь подскажет вам, как жить дальше.

– Любовь?! Какая любовь?! Что ты знаешь о любви?! Ты, которая никого на свете не замечала и не признавала, кроме самой себя! Любить – это значит отдавать себя, а ты никогда – малой толики себя – не могла бы отдать ни единой живой душе. Даже своему обожаемому Кристоферу Бингхэму.

– Кто может сказать, что такое любовь в каждом отдельном случае? Я любила Кристофера за то, кем он был для меня, за то, что он дал мне, на какую высоту поднял меня. И я сумела сделать его счастливым, у нас с ним был сын. Но, видно, и он, и мой сын не были моей судьбой. Я потеряла обоих, прежде чем сумела понять это. – Ева закончила все с тем же нечеловеческим спокойствием. – Я есть то, что я есть.

«Влюбленная в самое себя, – мысленно закончила за нее Алекс, чувствуя, сколь бесполезны здесь любые упреки. Теперь ей предстояло «решать». – А почему бы и нет?»

– У тебя есть время подумать, – подытожила Ева. – Побудь здесь. А мне надо лететь в Нью-Йорк. Накопилось очень много срочных дел – я запустила их из-за болезни. К счастью, пока Макс остается моей правой рукой, я имею возможность пораскинуть мозгами. Памела остается здесь. Я предложила ей пожить столько, сколько ей захочется.

– Еще одна попытка исправить содеянное?

Ева не обратила внимания на ее замечание:

– Я распорядилась выделить для Ласло Ковача специальный фонд. Он не будет ни в чем нуждаться до конца своих дней.

– Еще одна пожизненная пенсия вроде той, что получает Жан Вернье?

– Ты знаешь о нем? – Ева улыбнулась. – Да, он потрясающий мастер своего дела… И я выплачиваю ему свой долг…

– А если я решусь предать гласности всю эту историю? – спросила вдруг Алекс. – Как собиралась Мэри Брент?

Ева с прежним спокойствием встретила взгляд дочери:

– Ты не сделаешь этого. Мэри была ханжа, религиозная фанатичка – злобная и мстительная. А ты нет. Если верить Максу, ты человек, который подчиняется доводам разума и ведет игру в открытую – это чисто английская манера. Я была честна в разговоре с тобой и призналась откровенно во всех своих грехах. Я рассказала тебе, какова я на самом деле. И другой быть не могу.

Алекс внимательно посмотрела на нее:

– Тебе не доводилось слышать историю про лягушку и скорпиона?

Ева покачала головой. Алекс пересказала ей историю, услышанную от Макса.

– Ах, вот оно что, – усмехнулась Ева. – Но лягушка должна упрекать во всем только саму себя. Скорпион следует зову своей природы, чем бы это ни оборачивалось для него самого. А я – своей.

Алекс встала.

– Мне рассказать Максу о нашей встрече?

– Нет, – ответила Алекс. – Мне не хочется, чтобы ты говорила с ним обо мне.

Алекс поспешно выбежала из дома. Ей хотелось где-нибудь в уединении подумать о том, что она услышала и увидела, убедиться, что все это произошло в самом деле, а не является плодом ее фантазии. Она опомнилась только тогда, когда оказалась у каштана, под которым покоился прах ее брата. Могила его и каменная плита буквально утопали в цветах. Над плитой стояла женщина, которая выкапывала увядшие цветы и высаживала свежие. Подойдя ближе, Алекс узнала Памелу.

– Привет, – сказала она неуверенным тоном, чувствуя себя виноватой. Она совсем забыла о Памеле, печалившейся о Крисе неизмеримо больше всех остальных.

Памела взглянула на нее и искренне обрадовалась:

– Алекс!

– Извини, что так внезапно уехала…

– Ничего страшного, – ответила Памела, поднимаясь и отряхивая землю с колен. – Тебя ведь здесь ничего больше не держало. Гораздо удивительнее, что ты вернулась.

– Мать попросила меня приехать.

– В самом деле?

– И нам, наконец, удалось поговорить.

– И, судя по твоему виду, ты не очень довольна разговором.

– Она сказала, что предложила тебе побыть здесь…

– Да… она вернулась из клиники совсем другим человеком. Более того – я не могу тебе этого в точности объяснить, но она собирается как-то вознаградить меня за свою несправедливость по отношению ко мне. Это не обычная ее причуда. Хотя она, конечно, по-прежнему не утруждает себя оправданиями. Так вы с ней объяснились?

– Более или менее.

Памела видела, что с Алекс стряслось что-то необычное, она выглядела совсем иначе, чем прежде.

– Как тебе памятник? – спросила Памела.

Мраморная плита отсвечивала глубоким матовым светом – как упаковка духов «Суть Евы». Но здесь была другая надпись: «Кристофер Бингхэм Черни». И чуть ниже: «Обожаемый сын. 1962–1988».

Несмотря на всю горечь утраты брата, Алекс поймала себя на том, что ощутила укол ревности. «Про меня было бы написано «Нелюбимая дочь», – подумала она. Но постепенно боль прошла, и ее сменило другое чувство. Вдруг оказалось, что для нее все это не имеет уже никакого значения. «Ведь я знаю, кто я на самом деле, – подумала Алекс. – И кем буду. И как странно, что я не понимала этого раньше».

– Если бы ты только знала, Памела, – выдохнула Алекс, – какой я была дурочкой…

По дорожке, усыпанной гравием, они подошли к дому и увидели стоявший у подъезда «роллс-ройс», возле него – Джонеси, который следил за погрузкой багажа.

– Она уезжает, – заметила Памела. – Макс говорил мне, что у них большие проблемы.

– Ты видела его? – спросила Алекс.

– Мельком. Он приехал и в тот же день должен был вернуться назад. «Эта Женщина» что-то затеяла. Ева готовится к грандиозному сражению. Надеюсь, Господь не оставит «Эту Женщину». И еще один человек появился на горизонте… Я с ним встречалась до Криса, а теперь он неожиданно стал соперником Евы на рынке. Многие мои друзья странным образом стали ее соперниками…

Джонеси помахал им рукой:

– Мы спешим, как никогда, – проговорил он, когда они подошли ближе, – но вы даже не представляете, как это замечательно, что она снова в форме… Нет, нет, – обратился он к шоферу. – Этот чемодан из крокодиловой кожи надо положить на заднее сиденье. А соболя и норку можно устроить здесь… Чуть правее… – Он начал пересчитывать чемоданы, когда в дверях появилась Ева, одетая в дорожный костюм – строгий, но, без сомнения, очень дорогой. Сверху был накинут короткий норковый жакет. Крупные бусы по тону идеально сочетались с ее золотыми волосами.

– Взгляни на шляпку, – пробормотала Памела. – Это у нее называется деловой костюм.

Заученно улыбнувшись, Ева махнула рукой и села в машину. Джонеси захлопнул дверцу и устроился позади нее. Машина тронулась.

– Ну так вот… – начала Памела, но остановилась, увидев, как Алекс, схватив горсть гравия, швырнула ее вслед машине и крикнула:

– Катитесь к черту!

Однако все это был совершенно бессмысленный жест, потому что машина свернула с аллеи и камни упали в траву у дороги.

– Ты не представляешь, сколько лет, – проговорила Алекс, отряхивая ладони, – мне хотелось это сделать. И вот сегодня наконец смогла. – Она взглянула на Памелу быстро, весело и даже как-то озорно:

– Что-то у меня аппетит разыгрался непомерный. Пойдем, отпразднуем ее отъезд.

– Только ли отъезд мы с тобой отпраздновали? – проговорила Памела.

Они сидели обе скрестив ноги на широком подоконнике – излюбленном месте Алекс. Она наливала в бокалы шампанское.

– И еще мое освобождение.

– От матери?

– Да. Наконец она мне рассказала всю правду. И у меня больше нет никаких иллюзий относительно нее и ее чувств ко мне. Теперь мне понятно, почему она отвергала меня, – вовсе не из-за моей внешности, как я всегда думала. Просто, видя меня, она вспоминала, откуда она начинала. И это не соответствовало ее представлениям о себе, тому мифу, который она творила для публики. Прошлое, которое олицетворяла я, сама мысль о нем была ей ненавистна. Она снова и снова видела Анну Фаркас, о которой хотела и старалась забыть. Но как только ей это удавалось, перед глазами опять появлялась я.

– Анна Фаркас?

– Это ее девичье имя. – И Алекс пересказала то, что узнала от матери.

– Ну и ну! – перевела дыхание потрясенная Памела. – Невероятно! Теперь понятно, почему она зарыла это так глубоко. Значит, старик, которого привез Макс, – твой отец! – Она снова покачала головой, будто все еще не могла поверить в то, что услышала.

– И таким образом она одним махом решила несколько проблем.

– Но как же?.. Я имею в виду, что ты теперь будешь с этим… человеком… твоим отцом?

– Это зависит от него самого. Увидим, когда он поправится и сможет говорить. У него нервное истощение. Один Бог знает, что он пережил за эти тридцать лет. Все зависит от того, чего захочет он сам.

– Алекс, ты переменилась. С того самого момента, как я увидела тебя у дерева, я сразу поняла, что произошло что-то из ряда вон выходящее. Ты похожа на человека, которому сказали, что прежний, страшный диагноз, вынесенный врачами, оказался ошибочным.

– Не просто похожа, а именно так я и чувствую себя. Я жила под вечным гнетом того, о чем она не желала помнить. С самого момента зачатия она отвергла меня. Я была ее ошибкой, не более того.

– И ты смирилась с этой мыслью?

– Мне неизмеримо легче осознавать, что причина ее неприязни кроется в обстоятельствах, при которых я появилась на свет, а не во мне самой. Теперь она надеется избавиться от меня, а заодно и от Ласло Ковача. При помощи Джона Брента ей удалось не только получить британское подданство, не только официального отца для ребенка, но и отца любящего. Представь, что она должна была чувствовать, когда увидела Мэри Брент и меня? Ну а я поняла только, что меня не любят – почему, не знала, была слишком мала. Мне постоянно твердили, что я сатанинское отродье, никому не нужна и никто меня не любит.

– Как это ужасно, – грустно проговорила Памела. – Неудивительно, что ты стала такой, какая ты есть. Трудно представить, как тебе вообще удалось вырасти нормальным человеком…

– Пэтси и Макс давали мне любовь, в которой я так нуждалась. Пэтси – уравновешенная и спокойная. Макс – сильный, внимательный, с таким легким характером, но мне всегда так хотелось, чтобы меня полюбила мать. Поэтому я никак не могла смириться с тем, что я такая непривлекательная. Хотелось доказать ей, что уж если я не такая красивая, как она хочет, то самая умная наверняка. Когда я в юности попыталась выяснить, отчего она не желает признавать меня, я получила ответ, которого ожидала, но, как стало ясно сегодня, за ним на самом деле крылось нечто более глубокое и важное для Евы.

– А почему она попросила у тебя прощения?

– Ей казалось, что она потеряла Криса потому, что ужасно обращалась со мной: вот рука, так щедро дававшая, и наказала ее за жестокость. Потому она и решила покончить с собой. У нее возникло чувство, что Бог покинул ее. А потом, в клинике, когда Джонеси принес ей газеты и она узнала о возвращении венгерских заключенных, решила, что это и есть перст судьбы. Теперь – как она считает и как показалось тебе – Ева окончательно определила, каким курсом будет следовать ее корабль. И уже ничто не будет мешать ей. Своего рода мания величия.

– Ты имеешь в виду…

– Для нее по-прежнему остается важным и значительным только то, что связано с ней самой. И ей кажется, что все события совершаются не потому, что они случаются, а потому что подчиняются определенным законам. Нарушая эти законы, человек мешает движению. Когда он идет туда, куда ведет его судьба, – все складывается наилучшим образом. Еще одно заблуждение Евы.

– Ты и вправду так думаешь?

– Конечно, это еще не клинический диагноз, но все же в рамки нормы ее поведение не укладывается.

Памела покачала головой:

– Вот почему она так любуется и гордится собой.

– Но психиатры, возможно, с нами и не согласились бы.

– Ты ей этого не сказала?

Алекс посмотрела на Памелу с удивлением:

– Зачем? Я не настолько глупа!

Памела сделала глоток шампанского:

– Ну что ж, как рациональное объяснение – сойдет. – Она улыбнулась. – Ты почти не переменилась, Алекс.

– Так уж я устроена, – засмеялась в ответ Алекс. – Такова моя натура.

Памела оглядела ее с восхищением:

– Столько, сколько удалось тебе написать за такое короткое время, я бы и за миллион лет не написала.

– Это очень легко и просто, – ответила Алекс. – Если ничем, кроме науки, не занимаешься.

– Но ведь надо еще и тему найти для работы. И если уж ты смогла проанализировать творчество Шарлотты Бронте и Джорджа Элиота, почему бы тебе не написать книгу о Еве Черни? Кстати, ты знаешь, что она предложила мне работу?

Алекс ничуть не удивилась:

– Естественно. Так и должно было случится. Она все выстраивает так, как видится ей. Теперь у нее уже нет оснований опасаться тебя. Почему же тебя не использовать? И какую же работу она тебе предлагает?

– Управляющего нью-йоркским салоном. Нынешняя руководительница попросилась в отставку по болезни. И Ева сказала мне: «Попробуй, может быть, это отвлечет тебя от грустных мыслей, ты будешь занята работой по горло».

– Ты согласилась?

– Еще не решила.

– Для нее это еще и возможность поддерживать связь с Крисом – пусть и таким эфемерным образом.

– Я тоже подумала об этом. И если приму предложение, то по той же причине, хоть я и никогда не смогу смириться с мыслью о том, что Криса больше нет.

– Странно, но мне никогда не верилось, что Крис повзрослеет, – проговорила Алекс, прервав наступившее молчание. – Он жил так лихорадочно, будто знал, что ему отпущен недолгий срок.

Памела кивнула.

– Как жаль, что я раньше не знала того, что узнала сейчас. Я бы жила совсем по-другому. Словно облака застилали от меня реальность, – проговорила Алекс.

– Из-за этого ты и старалась держаться от него подальше?

– Именно. Мне причиняли боль свидания с ним. Каждая встреча.

– Но теперь, когда ты все узнала, почему бы тебе не изменить жизнь? Если я приму предложение, ты можешь переехать в Нью-Йорк. Я знаю этот город и люблю его. Ты поживешь со мной. Это самый чудесный город в мире. Там все возможно. Ты забудешь прежнюю Алекс. Я помогу тебе создать новую. В новой одежде, с новым лицом…

Алекс отрицательно покачала головой:

– Нет. Теперь, когда мне столько открылось, моя внешность вполне удовлетворяет меня. Тем более что ты ведь знаешь, как я отношусь к косметике. Мне ничего не нужно, я знаю, кто и что я есть, и не стыжусь себя. Для меня это важнее всего. Наконец-то я примирилась сама с собой.

Алекс подлила шампанского в бокал Памелы, добавила и себе. Увидев, что бутылка опустела, она предложила:

– Давай откроем еще одну, – и позвонила в колокольчик.

Когда вошел Жак, Алекс попросила:

– Принесите, пожалуйста, еще бутылку шампанского, Жак. И можно попросить сандвичи? С ветчиной. Побольше, мы ужасно проголодались.

– Сию минуту, мисс.

– Я смотрю, даже Жак принял тебя в новом качестве, – усмехнулась Памела. – Нет, Алекс! Тебе непременно надо приехать в Нью-Йорк.

– Ты так говоришь, словно сама уже приняла решение.

– Да. И надеюсь этим сбить спесь с мадам. Не могу отказать себе в удовольствии. Пожалуйста, Алекс, доставь мне эту радость. Позволь мне немного заняться тобой. Лицо – так и быть – я не стану трогать. Но подобрать тебе соответствующие костюмы… Ты будешь выглядеть совсем иначе.

– Подумаю, – это все, что могла ответить ей Алекс. А затем, чтобы смягчить ответ, добавила: – Вижу, ты веришь в счастливые концы.

– А ты нет?

– Они бывают, увы, только в книгах и в кино.

– Ты не представляешь, как будет здорово показать Еве новую Алекс. Знаешь, что я сделала, когда Фриц бросил меня? Приехала в Нью-Йорк, заперлась на время. Потом заказала полностью новый гардероб. И появилась в совершенно новом обличии.

– Это очень обидно… быть брошенной?

– Ужасно. Но все случилось из-за моей собственной гордости. Впрочем, это я поняла потом. Я не могла быть счастлива с ним. У него была коллекция картин. Лошади. Дом. Яхта. И я тоже. Устав от одного, он переключался на другое. Через пять лет наступила моя очередь.

– Почему ты вышла за него замуж?

– Я была еще молода. Мне тогда исполнился двадцать один год. А когда за тобой ухаживает – а он потрясающе умел ухаживать! – пятидесятилетний богатый мужчина, один из самых заметных мужчин в мире – это что-то значит.

– Верю, хотя за мной никто не ухаживал – ни богатый, ни бедный.

– Ничего удивительного, – Памела помолчала… – Ты ходишь с таким видом, словно хочешь всех распугать.

Алекс поежилась, испытывая неловкость оттого, что заговорили о ней.

– Да, да. До того, как я тебя узнала как следует, мне казалась, что ты очень замкнутая и недоступная. Только много позже я поняла, что это своего рода маскировка. А теперь, когда необходимость в ней отпала, мне хочется познакомить тебя с самым обаятельным человеком, какого я когда-либо знала…

– Не забегаешь ли ты слишком далеко вперед?

– Тебе многому придется учиться заново.

– Если получится.

– И Нью-Йорк – самое подходящее место для этого. Там я впервые потеряла невинность – в отеле «Плаза». – Памела ностальгически вздохнула. – Это был настоящий покоритель дамских сердец. Думаю, в тот раз он расслабился и позволил себе удовольствие ради удовольствия, забыв о необходимости играть роль. – И задумчиво добавила: – Он соблазнил меня именно так, как мне хотелось быть соблазненной: легко, незаметно, без всякого усилия. После этого мы виделись только один раз. Причем когда мы снова встретились, он был внимателен, но не более. И все же ту ночь я вспоминала как нечто чудесное и неповторимое. – Памела снова вздохнула. – Мне казалось, что я умру от наслаждения.

Алекс молчала, и Памела внимательно посмотрела на нее:

– Ты хоть немного представляешь, о чем я говорю?

Алекс покачала головой. В ее ушах вдруг зазвучал голос Макса: «Ты хоть раз ходила на свидание? Держала кого-нибудь за руки? Обнималась на заднем сиденье в машине?» «Нет, – подумала она с грустью… – Да меня никто никогда и не приглашал».

В эту минуту в комнату вернулся Жак с бутылкой «Крю» и блюдом с сандвичами.

– Жак, вы ангел! – воскликнула Памела. – Это то, что нужно. Ох, как аппетитно пахнет!

Жак откупорил бутылку, налил шампанского в бокалы и спросил:

– Еще что-нибудь?.. Если что-то понадобится, позвоните.

Обе с аппетитом налегли на сандвичи, и на некоторое время в комнате воцарилась тишина. Первой его нарушила Алекс:

– Ты и в самом деле считаешь, что я смогу изменить свой облик?

– Конечно! Ты вполне соответствуешь нынешним представлениям о красоте. Ты станешь неузнаваема! Хочешь знать, как я добьюсь этого?

– Нет. Единственное, чего мне не хочется менять, – это лицо. Пусть оно останется таким, как есть. Взгляни на мать. Трудно найти женщину, которая выглядит лучше, чем она. Она сразу производит неотразимое впечатление. А теперь посмотри на ее жизнь – как она живет, что происходит с ней. Ее лицо – фальшивка. Если подделка ценных бумаг карается законом, то почему подделка лица остается безнаказанной? Я не хочу идти этим путем. Пусть я буду такой, какая я есть.

– Когда-то у меня была собачка по кличке Красотка. Нрав у нее был крутой, но я любила ее.

Алекс подняла бокал:

– Выпьем за правду!

– И за красоту, – ответила Памела.

Они выпили.

– Я – воплощение правды, а ты – красоты, – задумчиво проговорила Алекс. – Шампанское уже начало оказывать свое действие… Так что будь осторожнее. Красота привлекает внимание воров сильнее, чем блеск золота.

– Кто это сказал?

– Шекспир.

– Алекс! Неудивительно, что ты отпугиваешь мужчин!

– А что плохого в поэзии?

– Ничего – если это к месту. – Голос Памелы зазвучал неуверенно. – А у тебя был мужчина?

– Нет.

– Зато уж у твоей матери! У нее любовников было до чертиков!

– Я никого из них не знаю, кроме Рика Стивенса.

– Киноактера? Мне казалось, он будет целую вечность на экране. Но он так быстро и резко постарел, так незаметно ушел в тень.

– Еще один образчик фальшивки. Он ведь извращенец…

– У тебя такой беспощадный глаз, – Памела покачала бокалом. – Не все мужчины порочны.

– А я этого и не утверждала. – И, помолчав, Алекс спросила тоже не очень уверенным тоном: – А сколько их у тебя было?

– После… отеля «Плаза» у меня появился фотограф. Потом инструктор по горным лыжам… Потом был дивный француз. После него мне сделал предложение Фриц… А вот потом… Нет, пожалуй, не стоит вспоминать – обязательно перепутаю, кто за кем шел. А когда появился Крис… у меня уже никого не было, кроме Криса.

Алекс снова уткнулась носом в бокал с шампанским:

– А что произошло между Максом и Морой? Мне казалось, их связь более или менее крепкая.

– Нет. Это Море хотелось, чтобы так было. Но не Максу. Знаешь, она ревновала его к тебе постоянно.

– Ты с ума сошла! Ревновала ко мне?!

– Нет, серьезно. Все время устраивала ему сцены. Она чувствовала, что между вами что-то большее, чем просто дружба.

– Но ведь это не так, – покачала головой Алекс. – Макс не обращает на меня ни малейшего внимания. – Она процедила эту фразу сквозь зубы. – У Макса такое чувство красоты, он так требователен в вопросах секса… Он в некотором роде профи в этой области. Как-то он признался мне, что работать в индустрии косметики – для него как бы приз. Он получает от этого удовольствие.

«Ага! – подумала Памела, уловив горечь, прозвучавшую в голосе Алекс. – Так вот где собака зарыта».

– Мы с ним всегда были друзьями. Только друзьями и никем более. – Алекс повторила это как заклинание, как магическую защитную формулу.

«Но тебе очень бы хотелось изменить это», – снова подумала Памела:

– Что ж, – усмехнулась она. – Я только сказала то, что видела со стороны. В любом случае теперь ее место свободно.

– Потому что она дура. Потрясающе красивая, но тщеславная, жадная и глупая.

Памела подняла бокал:

– За Мору. – Памела усмехнулась. – Я знаю, ты считаешь, что я пьяна.

– Это еще надо проверить, – отозвалась Алекс. – А я только однажды напилась в стельку. И такого успела натворить! Но сегодня я освободилась от всего и хочу снова напиться.

– И я тоже.

Когда Жак поднялся к ним снова, он обнаружил их спящими в креслах. Он бесшумно пересек комнату, забрал пустые бутылки, бокалы и тарелки и вышел.


19


Нью-Йорк, 1988

Утро в Нью-Йорке выдалось чудесным – казалось, над Манхэттеном опрокинули кристальную чашу. Чистые ясные лучи восходящего солнца, отраженные стеклянными плоскостями небоскребов, дробились на тысячи мельчайших брызг, солнечных зайчиков, которые вновь сливались в какое-то неповторимое сияние. Девушка – служащая компании «Черни», стоявшая неподалеку от офиса, смотрела на безоблачное, синее небо и думала о том, какое это счастье – жить на свете. Если бы только не вся эта нервотрепка. Она снова взглянула на часы. «Еще минуту», – подумала она и, прищурив глаза, стала всматриваться в поток машин на проезжей части улицы, ступив на край тротутара. Кажется, на этот раз она не ошиблась, это в самом деле машина мадам. Она подняла сумочку, которую держала в руках, к лицу: «Машина мадам приближается к зданию… Повторяю… Машина приближается к зданию». Известие тотчас разнеслось по всем этажам. Окна распахнулись, чтобы выветрился запах сигарет, служащие бросились приводить в порядок себя и свои столы; девушки прекратили красить ногти, подкрашивать губы, сплетницы быстро разошлись по своим местам.

Макс Фабиан оглядел большую комнату, в которой проходили совещания. Тут и там стояли группы людей…

– Все в порядке, господа. Готовимся к штыковой атаке. Мадам уже вошла в здание.

Внушительного вида мужчина достал упаковку таблеток, вынул две штуки и запил водой. Остальные пригладили волосы, поправили галстуки и одернули рукава пиджаков.

– Господи, боюсь, что мадам не понравится… Все это не понравится, вот увидите, – все время повторял один из них.

– Расслабьтесь, – спокойно сказал Макс, – и не паникуйте раньше времени.

Он дождался появления Евы у двери лифта:

– Мадам… – Он отвесил ей преувеличенно вежливый поклон.

– Добрый день, Макс! Все готовы?

– Все ждут вас.

– Хорошо. Идем ко мне.

Кабинет Евы был угловым, поэтому две его стены были стеклянными: Ева отдавала предпочтение дневному свету. Две других стены украшали фотографии из самых популярных журналов – «Таймс», «Лайф», «Ньюсуик», «Пари-матч», «Вог», «Харперз». В помещении не было зеркал. Они располагались в соседней комнате, где она переодевалась в тех случаях, когда задерживалась допоздна и должна была куда-нибудь идти прямо из офиса. Джонеси обычно подготавливал нужный туалет. Ее стол напоминал пустую городскую площадь: кроме трех телефонных аппаратов, на нем ничего не было. Она не оставляла на столе ни единой бумажки. То, что ей необходимо было запомнить, записывал секретарь. Помещение не производило впечатления служебного кабинета. Ковер теплого серебристого цвета, низкий диван, четыре больших кресла окружали кофейный столик. За письменным столом стоял простой стул с высокой спинкой. Люстры тоже не было. Вместо нее повсюду были расставлены светильники на хрустальных подставках с серебристыми абажурами в тон ковру. В комнате витал аромат духов последней композиции. Когда Ева приезжала в Нью-Йорк, секретарю вменялось в обязанность опрыскивать помещение соответствующими духами.

Сбросив меховую накидку на кресло, Ева подошла к столу и взяла голубую папку:

– Это? – спросила она.

– Здесь факты. Слухи и домысли – в другой папке.

– А ФДА? – Ева перелистнула зеленую брошюру.

– Ничего реального. Они просто ведут кампанию.

Ева отбросила брошюрку.

– Но с этим все равно надо что-то делать. От такого рода открытий зависит существование всей индустрии. И на это, – она помахала в воздухе голубой папкой, – тоже надо как-то реагировать.

– Да, и я считаю, что мы не можем оставлять без внимания то, что выпустит Клигман, чтобы со временем не пострадали наши интересы.

– Если только им на самом деле что-то удастся…

Она села и, кивком показав Максу на кресло, углубилась в чтение.

– Ты собрал все сведения об этой королеве мыльных опер?

– Насколько это было в моих силах.

Листая бумагу, Ева наткнулась на фотографию и стала внимательно ее разглядывать.

– Ретушь? – спросила она.

Макс усмехнулся:

– У нее собственный фотограф, и ему очень хорошо платят, чтобы он держал язык за зубами.

Ева поднесла лупу, чтобы получше разглядеть лицо:

– Хмм… Неплохо для ее возраста.

Макс не стал напоминать, что женщина была на пять лет моложе Евы.

– А духи?

– За пределами компании пока никто ничего не знает. Но сведущие люди говорят, что это нечто вроде «Чарли». Характерный, оригинальный, чувственный аромат.

– Название?

– Хранится в тайне, как и дата выпуска.

Ева принялась постукивать отточенным ноготком по фотографии.

– Наши духи уже готовы. День выпуска назначен. Все рассчитано, но надо решить: выйдем ли мы первыми или выждем некоторое время…

– Я не могу начать выпуск, не имея полной информации! – Ева взмахнула голубой папкой, как мечом. – Где же твои шпионы?

– Они сделали все, что было в их силах. Все, что нам известно, – результат их работы.

– Ты знаешь, чьими услугами она пользовалась?

– Конечно, они строго соблюдают тайну, но, судя по всему, – это Джерри Стейн.

– Значит, качество великолепное. Он отличный мастер. Один из лучших парфюмеров.

– Кстати о названии. Мне донесли, что оно будет как-то связано с ее именем. Это обеспечит хорошую продажу: женщина-легенда.

– Тогда и мы должны создать свою легенду. Но кого использовать для этой цели? – Ева принялась шагать от стола к окну и обратно. – Грета Гарбо – устарела. Марлен Дитрих – тоже. Лиз Тейлор выпускает собственные духи. – Ева секунду помедлила. – А что, если Жаклин Онассис?

Она снова перелистала папку, просматривая замечания:

– Не только дорогие, престижные, но и неуловимо-обволакивающие, завораживающие духи! – Она бросила папку на стол. – Эта женщина шпионит за мной! Она выпускает то, что собиралась выпустить я. Как ей удалось узнать? От кого?

– Я проверил и перепроверил всех сотрудников. Наши секреты надежно охраняются, но точно так же, как у нас есть свои источники, они имеются и у нее. Наш бизнес стоит на основании, построенном на сплетнях. И никогда нельзя удержать сведения о подготовке новой продукции в полной тайне.

– Она решила воспользоваться тем, что я временно выбыла из игры, и кое-что предпринять. Ха! Плохо же она меня знает! Неужели она считает, что я позволю… кому-то обскакать меня? – В голосе Евы послышался металл. – Я ей покажу! – Она снова принялась ходить взад и вперед, при каждом шаге будто вбивая каблуком очередной гвоздь в крышку гроба своей соперницы. – Нужно побольше разузнать, Макс. Добудь информацию из-под земли. У тебя есть свои методы, используй любые. Тогда я смогу нанести точный удар. – Ева остановилась, глядя на него своим особенным, завораживающим взглядом. – Главное – достань духи. Хотя бы капельку. И тогда я смогу ее переплюнуть. Узнай, на какое число намечен выпуск, что она задумала. Но более всего меня, конечно, интересуют духи. Ты понял?

– Постараюсь, – сдержанно ответил Макс.

– Хорошо… – Она обняла его за плечи. – Я знаю, что могу положиться на тебя.

«Теперь я вижу перед собой прежнюю Еву, – подумал Макс с облегчением. – Ни слова о том, что сделано до сих пор, что мне удалось добыть и каковы результаты». Впрочем, он и не ожидал ничего другого. Ева никогда не возвращается к прошлому, она не станет объяснять, что толкнуло ее на самоубийство, вся ее внутренняя энергия будет сконцентрирована и брошена на то, чтобы вновь одержать победу.

– А теперь, – быстро проговорила она, – пойдем, послушаем, что приготовили наши эксперты.

Когда она вошла в зал совещаний, все присутствующие хором приветствовали ее:

– Доброе утро, мадам!

Затем инспектор Эвард Гейт произнес маленький спич – тщательно продуманный, с выверенными интонациями.

– Да, да, благодарю, – ответила Ева, нетерпеливо махнув рукой. – А сейчас давайте вернемся к делам насущным, господа. Мне хотелось бы знать, что было сделано за время моего отсутствия.

Она села, после чего все остальные заняли свои места за столом. Перед Евой выстроились флаконы, коробки, эскизы рекламных плакатов и образцы новой продукции. Ева просмотрела эскизы.

– Кто их готовил?

– Я, мадам, – поднялся один из директоров.

Ева разорвала эскизы и бросила клочки на пол.

– Они не выдерживают критики даже при первом взгляде, не говоря уже о втором. Разве это цвет? Болотная муть – вот что это такое. Мы продаем иллюзию. И цвет должен пробуждать воспоминания, как мираж! Начните сначала. И это ваш последний шанс. Вы поняли меня?

– Да, мадам.

– Тогда идите и приступайте к делу. И уберите отсюда свой хлам.

Поверженный сотрудник поднялся из-за стола, опустился на колени, собирая обрывки, и вышел из зала, почти не касаясь подошвами пола.

– А теперь… по поводу надписи. Почему так мелко? – Ева взяла красный карандаш и размашисто написала название духов на коробке. – Вот так это должно выглядеть. Женщины ищут духи по названию, и оно должно быть видно издали. А это что за медицинский пузырек? – резко спросила она, указывая на элегантный пузатый флакон.

Сотрудник, ответственный за дизайн, прочистил горло:

– Мы решили попробовать что-нибудь новое… нечто устойчивое, элегантное, что будет хорошо смотреться на женском туалетном столике. Круглая форма показалась нам наиболее подходящей. – Он втянул голову в плечи, словно ожидая, что флакон сейчас полетит в него.

– Но я не продаю яиц! – выкрикнула Ева. – Мои флаконы всегда квадратные. Разве вы не знаете, что большинство женщин держат духи на полочке в ванной комнате? Плоские флаконы удобнее выстраивать в ряд. Переделать!

После этого Ева перешла к продукции, объединенной в серию «Княгиня ди Марчези»:

– Почему никто не слушает, когда я о чем-то прошу! Если вы не в состоянии запомнить, записывайте. Сколько раз я говорила, что эта продукция предназначается для зрелых женщин. Взгляните на этот ярко-красный лак! Кожа в зрелом возрасте меняет оттенок – об этом надо помнить! Боже! Ну почему меня окружают идиоты! – Затем, уже спокойнее, она заметила: – А вот для «Юной Евы» этот цвет очень хорош.

От лака она перешла к карандашам для бровей.

– Женщины, которые пользуются ими, хотят всего лишь чуть-чуть подтемнить брови, а не рисовать картины. Им не нужны такие длинные карандаши. – Она разломала карандаш пополам. – Так он будет легче. Его удобнее носить с собой, он помещается в сумочке, и к тому же мы сможем продать вдвое больше продукции. Простая арифметика, не так ли?

Так, шаг за шагом, она проводила смотр продукции своей фирмы, и лишь немногие сотрудники удостоились ее скупой похвалы: «Хорошо, это мне нравится» или «Неплохо, но надо доработать…»

Последней оставалась коробка, подготовленная Максом для пасхальной распродажи. Ева поставила ее перед собой и внимательно осмотрела:

– А это чья идея? – По ее голосу ничего нельзя было понять. Это был просто вопрос.

– Моя, – ответил спокойно Макс.

Ева вскинула брови.

– Я кое с кем посоветовался, собрал мнения и в конце концов остановился на этом наборе.

– Чьи мнения?

– Да ты их знаешь, и все их знают – за одним исключением.

– Что за исключение?

– Александра Брент.

Ева подняла голову. Их глаза встретились – Макс не отвел взгляда.

– Так это ее идеи?

– Честно говоря, да.

Ева снова принялась рассматривать коробку, вынимая и изучая каждый предмет в отдельности, затем спросила:

– Ты уже назначил цену?

Макс открыл блокнот и пододвинул к ней листок.

– Наши распространители в восторге. Они считают, что набор будет пользоваться спросом.

Ева внимательно изучила все до последней мелочи. Ничто не ускользнуло от ее взгляда. Наконец она закрыла коробку.

– Пойдет, – вот все, что она сказала.

Макс вздохнул с облегчением, хотя знал, что это еще не конец. И действительно, когда все разошлись, Ева попросила:

– Задержись на минутку, Макс.

Макс снова опустился на стул.

Когда они остались одни, Ева элегантным жестом указала на коробку.

– Расскажи подробнее.

– Я рассказал Алекс, в каком затруднении оказался. Объяснил ситуацию, описал, что мы делали прежде в подобных случаях. И она заинтересовалась.

– Заинтересовалась? Женщина, которая не пользуется ничем, кроме мыла и воды, – заинтересовалась? Как ты можешь объяснить это?

– Я думаю, Алекс унаследовала от тебя безошибочное чутье, которое, как видишь, выдержало испытание. Я сам был поражен не меньше тебя.

Помолчав, Ева попросила:

– Расскажи мне, как ей это пришло в голову, все в подробностях.

Когда Макс закончил, Ева некоторое время сидела молча. Он ждал. Ева обычно пользовалась молчанием как оружием. Но на этот раз единственное, что она, в конце концов, сказала, было:

– Спасибо, Макс, пока все.

И он вышел.

Неделю спустя Макс поставил перед Евой крошечный флакон. Она посмотрела на него:

– Ты уверен, что это те самые?

– Если нет, значит, я потерял нюх.

Оттягивая удовольствие, Ева, прищурившись, посмотрела на него, потом бодро сказала:

– Да, кроме тебя, этого не смог бы сделать никто. Я знала, что делаю, когда принимала тебя на работу. – Ева взяла флакон двумя пальцами. – Вот доказательство.

– Ты ведь даже еще не понюхала его…

– Но ты ведь сделал это? Каково твое мнение?

– Фугасная бомба…

Ева задержала дыхание.

– …Разойдется мгновенно. Это лучшее из того, что я делала.

Ева открыла пробку, поводила флаконом перед носом и закрыла глаза, оценивая запах.

– В этом что-то есть…

– Попробуй их на коже…

Ева коснулась пробкой одного запястья, потом другого, помахала руками в воздухе, чтобы дать запаху рассеяться, и принюхалась.

– Тубероза, бергамот, немного душистой кананги, капелька жасмина и что-то такое еще, чего я не могу определить. Необходимо отдать на анализ. – Она принюхалась снова и глубоко вздохнула. – Да, – повторила она, – перед этими духами нашему «Тут ле Флер» делать нечего.

– Чувственные…

– Весьма и весьма… Они столько обещают… Очень умно.

– Она умная женщина. Это надо признать.

– Я тоже, – сказала Ева. – И победа будет за мной. Это борьба не на жизнь, а на смерть, мой дорогой Макс.

– То, что ты больше всего на свете любишь, – заметил он.

– Идти в бой лучше с оружием в руках. Первым делом необходимо провести анализ, выяснить, из каких компонентов состоят эти духи, после чего я создам другие, превосходящие эти. Но мне надо решить, для кого будут предназначаться духи. Оставь меня пока, Макс. Я хочу подумать. Отнеси пробу в лабораторию. Теперь мы будем действовать иначе.

– А как насчет «Тут ле Флер»?

– Пока отложим выпуск. До весны или чуть позже. Это легкий, приятный запах, но он – для юных девушек. Такой мощный удар не выдержит.

– Но вся подготовка, все затраты…

– Они окупятся потом… – И в ответ на его удивленный взгляд: – Или ты хочешь сказать, что мы не в состоянии это себе позволить?

– Да нет, конечно, мы это легко переживем, но все-таки в них вложено столько труда!

– Они появятся, когда придет момент. А теперь ступай. Мы не можем терять ни секунды. – Глаза Евы сверкали, как бывало прежде, когда она знала, куда двинуть свои «полки». – Я хочу, чтобы анализ провели как можно быстрее. Проследи сам.

Макс вышел, слегка задетый. «Как это похоже на нее, – думал он, шагая по коридору к себе. – Она даже не удосужилась спросить, каким образом мне удалось добыть флакончик с духами. Я сделал невозможное. Но для нее главное – что они оказались у нее в руках. И все».

В этот же день вечером, встретившись с Памелой в ресторане, он поцеловал ее в душистую щечку и оценивающе оглядел ее костюм:

– От «Армани»? – одобрительно спросил он. – А теперь расскажи, как тебе это удалось? Ты не представляешь, насколько я тебе обязан, Памела.

– Ничего особенного. Мне просто повезло: я оказалась в числе приглашенных к ней на уик-энд. И дальше все складывалось так же удачно.

– Да, я знаю насчет уик-энда. Но все же как ты думаешь, что она имела в виду, приглашая тебя? Ведь не только из дружеских чувств к тебе она это сделала?

– Разумеется. Все давно знали, что Ева меня терпеть не может, что она ставила нам с Крисом палки в колеса. И что мы с ней враждуем. Видимо, я представляла для нее интерес как источник сведений, которые она надеялась выудить из меня.

– Значит, у тебя нет угрызений совести?

– Никаких!

– Тогда расскажи обо всем в подробностях. Не представляю, как тебе это удалось.

– Народу было полно. Я дождалась, когда вечеринка разойдется вовсю, и потихоньку проскользнула в ее спальню наверху. На туалетном столике стоял флакон – без этикетки. Но я сразу узнала запах. Она уже несколько раз душилась ими и при этом заводила разговор о кошке и канарейке, имея в виду себя и Еву. Все, конечно, расспрашивали, что она задумала, но, естественно, безрезультатно. Ну так вот. Я достала пипетку, набрала капельку и перелила в тот пузырек, что ты мне дал. После чего сразу выскочила из спальни. Знаешь, я была в страшном нервном напряжении, но в то же время испытывала восторг! На все про все ушло, наверное, не больше нескольких минут, но мне ведь все время казалось, что она вот-вот войдет и схватит меня за руку.

– Блестящая работа. Суперкласс. Когда наши духи выйдут, я подарю тебе самый громадный флакон, какой только смогу найти, величиной с бутылку из-под шампанского.

Памела засмеялась:

– Теперь мне, наверное, духи нашей фирмы положено выдавать бесплатно как сотруднице. Кстати, и то, что мне удалось сделать, тоже, видимо, входит в мои обязанности.

– Когда ты выходишь на работу?

– Через неделю, если ничего не случится, – Памела оглянулась и увидела, как несколько человек быстро отвели глаза в сторону. – А ты был прав: мы уже успели привлечь внимание.

Макс нахмурился:

– Мне не хочется, чтобы у тебя возникли неприятности. Эта женщина – человек очень влиятельный, у нее большие связи, длинный язык, да и руки не короткие.

– А-а, впервой, что ли? Пока мы с Крисом были вместе, кто только нам не перемывал косточки!

– Просто хочу, чтобы ты поняла: ты теперь работаешь на арене, где все готовы друг другу перерезать глотку. Это рисковая работа, Памела.

– Буду прятаться за твою спину. Алекс говорила, что ты хорошо разделываешь мясо… – Памела улыбнулась.

Макс отпил еще немного «мартини»:

– Как она, кстати?

Памела рассказала о том разговоре, который состоялся у нее с Алекс.

– Слава Богу! – воскликнул Макс, молитвенно сложив ладони. – Я столько лет пытался внушить ей эту же самую мысль, но ничего не получалось.

– И вот, наконец, она поняла, что отношение матери не связано с ней лично, никак не связано с тем, какая она есть. Теперь пренебрежение матери не уязвляет Алекс.

Макс с облегчением вздохнул.

Памела внимательно посмотрела на него. Она знала его много лет, но Макс все еще был ей во многом непонятен. За природным обаянием, за легкостью, с которой он обращался с людьми, прятался человек, вызывавший в ней настороженность. И не потому, что он считался самым влиятельным человеком в корпорации. Он заслужил свое положение. Ева представляла компанию, но правой ее рукой все это время был Макс. И пока она стояла на залитой светом сцене, там, за кулисами, шла работа, которую делал именно Макс. Невидимая и незаметная, но без нее не мог состояться блестящий выход Евы на публику. Крис серьезно объяснил как-то Памеле: «Это его усилиями корпорация достигла тех высот, на которых она сейчас находится. Он рассчитал все на годы вперед. Ева предприимчива, Макс – прекрасный организатор. Ее работа видна, он остается в тени. Но именно в его руках все нити». И все-таки за обаятельной, неотразимой внешностью таилось нечто, недоступное взгляду посторонних.

– Мы отпраздновали ее освобождение, напившись в стельку.

– Алекс? В стельку? – задумчиво переспросил Макс.

«Подумай, подумай, – решила про себя Памела. – Голову даю на отсечение, что Алекс о тебе очень много думает».

Письмо наконец нашло Алекс: из Кембриджа его переслали сюда, в Швейцарию. Толстый, увесистый пакет. Со штампом женевской юридической конторы, о которой Алекс никогда и не слышала. Она распечатала его, прочитала извещение и нахмурилась. Перечитала послание еще раз, не веря своим глазам, и направилась к телефону.

Все выяснилось через час. Выйдя из здания конторы, она остановилась, глядя на мост через Рону. Даже сев за руль машины, она не сразу тронулась с места, а снова некоторое время смотрела перед собой невидящими глазами. Немного придя в себя, она включила зажигание, развернулась и поехала в сторону виллы.

Жак встретил ее в холле.

– Звонила мисс Бредли из Нью-Йорка. Просила перезвонить ей сразу, как только вы появитесь.

– Спасибо, Жак. Не могли бы вы приготовить мне чашечку кофе? Без сахара.

– С удовольствием.

Но телефон зазвонил раньше, чем она сама успела набрать номер.

– Алекс?

– Да, это я. Я только что вернулась из Женевы. Была в юридической конторе.

Наступила пауза, затем Памела произнесла:

– Я тоже получила вызов.

– Ты знала, что Крис настолько богат?

– Конечно. Он как-то назвал мне сумму, которую унаследовал.

– А он тебе ни разу не намекал, как собирается распорядиться наследством.

– Нет. Но, в отличие от тебя, меня все это не потрясает.

– Совершенно непонятно, – сухо проговорила Алекс.

– Но ты ведь рада?

– Не могу сказать. Скорее поражена. Я не ожидала ничего подобного.

– Крис всегда любил преподносить сюрпризы, ты ведь знаешь…

Они снова замолчали. А потом Памела решительно сказала:

– Нам с тобой надо все обсудить.

– Мы этим и занимаемся.

– Почему бы тебе не приехать сюда? Мы можем сесть и поговорить не спеша. Мне кажется, ты не очень довольна таким поворотом дел.

– Ты права.

– Я так и знала. Это в твоем духе.

– Что ты имеешь в виду? – что-то в ее голосе насторожило Алекс.

– Ты считаешь, что не заслужила этого, не так ли?

– А ты? Разве ты так не считаешь?

– Чем скорее ты приедешь сюда, тем лучше. Нам необходимо во всем разобраться, чтобы потом ни о чем не жалеть.

– Да. Может получиться так, что мы очень пожалеем о случившемся.

– Но никто в мире не жалеет, когда получает деньги!

– В этом мире есть нечто более важное, чем деньги.

– Вот поэтому я и прошу тебя приехать. Ты скажешь мне все, что думаешь.

– А ты не задавалась вопросом – почему Крис поступил именно так?

– А чего там догадываться, – ответила Памела. – Я и так знаю.

– Тогда скажи.

– С удовольствием – когда увидимся. Нельзя же такие вещи обсуждать по трансатлантическому кабелю. Садись на первый же самолет.

– А почему бы тебе не прилететь сюда?

– Ты забыла, что я теперь человек служивый. У меня сейчас нет такой возможности – взять и улететь, – как раньше. Я только-только вступила в должность.

– Но ведь, как ты знаешь, и я тоже работаю.

– Но ты можешь заниматься свои делом, независимо от того, где находишься. Ничего не случится, если ты вырвешься на несколько дней в Нью-Йорк. Остановишься у меня. Ни одна душа, кроме меня, не узнает о твоем приезде, если уж тебе хочется играть в такие игры.

– Это не игры! – вспыхнула Алекс.

– Если ты не желаешь узнать, почему Крис распорядился так, а не иначе, значит, не хочешь взглянуть правде в лицо. А теперь не спорь. Приезжай как можно скорее.

– Но у меня нет американской визы, – чувствовалось, что Алекс начинает уступать Памеле.

– Это очень легко устроить. Я скажу Максу…

– Нет! – Алекс понизила голос, словно он мог услышать ее. – Я не хочу, чтобы кто-нибудь узнал о том, что я приезжаю, пока сама не решу, что делать.

– Как знаешь. У меня есть к кому обратиться, кроме него. Побудь у телефона. Я скоро перезвоню. – Памела положила трубку, Алекс осталась в состоянии недоумения и растерянности. Но, как и просила ее Памела, она продолжала сидеть у телефона, отпивая кофе и стараясь не смотреть на часы. «С чего это я должна нестись в Нью-Йорк? – убеждала она себя. – Что за спешка такая?» Алекс нашла массу доводов против поездки. Но когда Памела позвонила ей через полтора часа, все они рассыпались, как карточный домик от порыва ветра, влетевшего в комнату.

– Все устроено, – быстро проговорила Памела, переводя дух, и без всякого вступления. – Единственное, что тебе надо сделать, – это сейчас же отправиться в американское посольство в Женеве. С паспортом. Они ждут тебя в два часа. Как только получишь визу, поезжай в аэропорт. Самолет вылетает в Лондон без пяти четыре по местному времени. А в семь часов оттуда в Америку вылетает «Конкорд». Билет для тебя уже заказан и оплачен. Нужно его просто взять в агентстве. Я тебя встречу. Все поняла?

– Памела, я…

– Ты все запомнила?

– Да, но…

– Не спорь. Все выскажешь мне, когда прилетишь. Мы сможем разговаривать хоть всю ночь. Это необходимо, Алекс. Я уверена.

С того момента, как Алекс поехала в юридическую контору, ее не покидало ощущение, что события развиваются независимо от нее.

– Хорошо… – проговорила Алекс, думая о том, что за ликом мадонны у Памелы таится сильный и настойчивый характер.

Перед отъездом Алекс зашла в комнату, где лежал Ласло Ковач.

– Недавно он проснулся, поел бульона и снова заснул, – сказала медсестра. – Ему надо много времени, чтобы оправиться.

– Мне необходимо уехать на несколько дней, но я буду звонить каждый вечер.

– Да куда же он денется, – сказала медсестра. – Когда еще он начнет ходить.

В посольстве к ее приезду все было готово. Оставалось только заполнить нужные бумаги, ответить на положенные вопросы, после чего в паспорте поставили соответствующие печати и отметки. Алекс понятия не имела, к кому обратилась за помощью Памела, но, судя по тому, как с ней обращались, – это была очень высокопоставленная особа.

Алекс вполне успела к лондонской пересадке, и в Хитроу все прошло без сучка и задоринки. Кресла в «Конкорде» были удобны и просторны. Расположившись, Алекс достала книгу, которую захватила с собой, – критический разбор викторианской женской новеллы с точки зрения феминистского движения… Но книга так и осталась лежать у нее на коленях. Алекс смотрела в кобальтовую синеву неба, потягивала холодное шампанское и думала. От обеда она отказалась. Ее не покидало ощущение, что камень уже заправлен в катапульту. «Конкорд» стремительно уносил ее в неизвестную жизнь, и уже ничего нельзя было изменить. От этого возникало ощущение беспомощности. Но тут ей вдруг вспомнились слова Арнольда Беннета: «Что бы ни случилось, ведите себя так, словно ничего не случилось». «Что ж, – решила Алекс, – попытаюсь последовать его совету».

Памела ждала ее в аэропорту. Она бросилась к Алекс с объятиями и поцелуями.

– Ну как ты? – радостно спросила она. – Молодец, что решилась!

– После того как самолет приземлился, стало легче, – честно ответила Алекс. – Теперь уже ничего не поделаешь.

– Это только начало, – пообещала довольная победой Памела. – Машина ждет, идем.

Они быстро прошли через таможенный и эмиграционный контроль и вскоре уже мчались в Манхэттен по скоростному автодуту.

– Я отправила сегодня Консуэллу, чтобы мы могли побыть вдвоем. Телефон отключен, шампанское охлаждается. Я сходила в «Забар», накупила всевозможных деликатесов, – так что садись. Хочешь – забирайся в кресло с ногами, хочешь – на американский манер – задирай их на стол. Нам предстоит долгий разговор. Она прошла в свою уютную кухню, вынула из холодильника две бутылки шампанского, разложила на тарелки копченую лососину, перепелиные яйца, пять сортов оливок, маисовые лепешки с начинкой из мяса и лука, сыры нескольких сортов. Батон Памела поставила разогревать в микроволновую печь.

– Сейчас приступим, – торжественно провозгласила она, расставляя тарелки на столе. – А пока мы выпьем шампанского.

Памела предчувствовала, как трудно будет ей встретить тяжелый взгляд Алекс, как однажды сказал о ней Крис: «доктор Брент, подвергающая все и вся глубокому критическому разбору». Но Памела решила, что она сделает все – пусть даже придется из кожи вылезти, – но не позволит Алекс вернуться обратно в том же состоянии, в каком она прибыла сюда.

– Держи, – протянула она Алекс бокал с шампанским и налила себе. – А теперь выпьем за удачный перелет, и ты ответишь мне на вопрос, почему у тебя такой унылый вид, когда полагается радоваться от всей души.

– Ты считаешь, что Крис все продумал, когда писал это завещание?

– А ты, конечно, уже готова отказаться от своей доли?

– Если не пойму, что заставило его принять такое решение…

– Но почему, скажи ради Бога?

– Потому что я не могу забыть о том, что Крис оставил нам деньги Бингхэмов, клана его отца, к которому мы не имеем никакого отношения. Они перешли к нему только потому, что Ева обвела его отца вокруг пальца и надела на него обручальное кольцо. Это деньги Бингхэмов, они были накоплены в течение многих лет, и они принадлежали им, пока не появилась моя мать…

– Я так и знала! Твоя мамаша, как чертик из табакерки, всюду выскакивает и все выворачивает наизнанку. Ты на ней просто свихнулась, ты что, не понимаешь? Она на тебя действует, как на павловскую собаку свет зажженной лампочки, тут же выдаешь одну и ту же закрепленную реакцию.

– Нет. Неправда. Она меня больше не волнует. Все, что касается воли Криса, с ней не связано никак. Поскольку она не захочет, чтобы в газетах трепали ее имя в связи с этой историей, она не станет ничего опротестовывать. В этом у меня нет ни малейшего сомнения. Ева не пожелает выставлять себя в невыгодном свете. Ведь в представлении общества ее имя всегда связано с победами. Поражения ей не к лицу. Возмущаться тем, что ее обожаемый сын оставил половину денег своей никому не известной сводной сестре и женщине, которую любил, Ева не будет. Но принять деньги – означает стать ее соучастницей в деле, которое она затеяла давным-давно. Вот и все. Что тут непонятно?

– Ты хочешь сказать, что Крис не имел права наследовать деньги отца? – Памела была так потрясена, что голос ее дрогнул.

– Нет. Но я не считаю, что у меня есть на них какие-либо права.

– А как насчет меня?

– Крис любил тебя. И если бы он остался в живых, вы бы поженились. Да и без того – вы прожили вместе почти шесть лет, – на мой взгляд, это была настоящая семейная жизнь. И все деньги должна получить ты одна.

Памела онемела от удивления. Но молчание ее длилось недолго.

– Знаешь, – проговорила она, – большей чепухи я в своей жизни не слышала. Во-первых, какое мне дело до того, почему твоя мать вышла за Кристофера Бингхэма? Никого не касается, чем она руководствовалась. Но после его смерти все деньги перешли по наследству Крису. А он оставил их нам – это его право. И меня совершенно не волнуют эти Бингхэмы. Тем более что, по существу, клана Бингхэмов уже нет. Крис – последний мужчина в их роду. Если ты имеешь в виду его тетушек, то позволь мне напомнить, что они уже давно носят другие фамилии, не Бингхэмы. Они разделили между собой то, что оставила им миссис Бингхэм после своей смерти. И они не имеют никаких – слышишь! – абсолютно никаких прав на то, что унаследовал Крис. А он имел право оставить наследство тому, кому считал нужным. Как ты думаешь, почему он составил завещание в женевской юридической конторе как швейцарский гражданин, а не в Америке, хотя у него было двойное гражданство? Только для того, чтобы эти ведьмы не попытались наложить лапу на наследство. Разве тебе юристы не объяснили, как он перевел свое наследство в золото? Что «Бингхэм и компания» больше не существует, потому что он продал ее международному концерну? После чего перевел деньги в швейцарский банк – подальше от ловких американских юристов, под охрану швейцарских законов? И просто удивительно, как ему удалось предугадать кризис, который разразился в октябре и привел к банкротству многие компании?! Такое впечатление, что он предчувствовал это. Оказывается, у него было прекрасное финансовое чутье.

Памела помолчала и продолжила уже более спокойным тоном:

– Это еще раз доказывает, что Крис предчувствовал и то, что жизнь его будет не очень долгой. Бог знает почему, но он часто говорил о смерти, подтрунивал над собой. Я воспринимала его слова как шутку… – Памела поднялась и подошла к письменному столу. – Он предугадал и то, как ты отреагируешь на его завещание… Это можно понять из письма, которое он мне оставил. В нем он еще раз выражает свою волю… – Памела взяла со стола письмо и протянула его Алекс.

Та покачала головой:

– У меня нет привычки читать чужие письма.

– Оно адресовано мне, но речь идет о нас обеих.

– Тогда прочитай то, что считаешь нужным.

– Хорошо, – согласилась Памела и, откашлявшись, начала читать: – «Ты всегда уверяла меня, что любишь не из-за моих денег, и за время нашей совместной жизни я убедился в искренности твоих слов. То, что я решил сделать, – всего лишь способ выразить свои чувства. Это единственное, что я могу оставить взамен себя. Я делаю это с чувством любви и признательности. Это касается вас обеих, потому что Алекс унаследует вторую половину моего состояния. Она – еще один человек, к которому я привязан, но у меня никогда не было возможности сказать ей об этом достаточно внятно, поскольку мамочка постаралась сделать все, чтобы помешать нашему общению. Может быть, на этот раз она поверит мне, хотя, зная Алекс, представляю, с каким трудом она пойдет на то, чтобы принять мой дар. Но я хочу сделать его, потому что она никогда не отвергала меня…» Дальше, – сказала Памела, складывая письмо, – он обращается лично ко мне.

Алекс сидела неподвижно.

– Я никогда не знала… – прошептала она, с трудом подбирая слова.

– Что Крис любил тебя? Что он может полюбить тебя, да?

Алекс молчала.

– Так ведь? – настаивала Памела. – Он понимал тебя лучше, чем ты думала. Видишь, что он говорит о матери? Да, это она внушила тебе мысль о том, что тебя никто не сможет полюбить, и такую неуверенность в себе, потому что ты тогда была слишком маленькой, чтобы осознать, какими мотивами она руководствуется. А когда правда вышла наружу, было уже поздно – бетонная стена недоверия и отчужденности застыла. Крис оставил эти деньги тебе только по одной-единственной причине. Потому что он любил тебя. А теперь ответь: ты и сейчас продолжаешь считать, что не имеешь прав на наследство?

Алекс отрицательно покачала головой.

– Тогда пей шампанское. – Памела подняла бокал. – За Криса! – сказала она.

Алекс выпрямилась. Глаза ее были такими огромными и сияющими, и в них застыло такое выражение, какого Памела еще никогда не видела. Сначала она не могла понять, что оно означает. А потом осознала: в глазах Алекс светилась гордость.

– За Криса! – мягко проговорила Алекс.


– Нет, нет и нет! – Ева бросала фотографии на стол, как карточные игроки бросают карты. – Ни одна не подходит…

– Но здесь все девушки, которые работают в студиях, – заметил Макс. – Других нам просто не найти. Каждая из них хороша по-своему.

– Хороша для кино, но не для рекламного плаката.

– Но если ты отвергаешь признанных красавиц, то где прикажешь искать лучших?

– Везде! Телевизионных ведущих просматривал?

– А как насчет совсем новеньких, кого никто не знает?

– Почему бы нет? Приводи их сюда, и мы решим.

– Если бы вы могли сказать более конкретно, что вы хотите, – вздохнул рекламный агент. – Что-нибудь насчет цвета кожи, особенностей…

– Цвет не так важен. Наши визажисты добьются нужного оттенка. А что касается особенностей… Она должна выглядеть сдержанной, холодноватой, недоступной и неприступной. Сражающей наповал.

Представитель агентства взглянул на Макса и усмехнулся.

– Я собираюсь выставить на продажу необыкновенные духи – это переворот в области парфюмерии! – с пафосом произнесла Ева. – И лицо должно точно соответствовать образу нового запаха. Эти девушки слишком молоды. Им не хватает внутренней значимости. Лицо на рекламном плакате должно быть задумчивым, погруженным в себя, отрешенным… Эта женщина должна олицетворять аромат духов.

– Не могу себе представить, – честно ответил рекламный агент.

Ева взорвалась:

– Такое впечатление, что я разговариваю с глухим. Я описываю все до мельчайших подробностей. Повторяю снова и снова!

– При всем моем уважении к вам, мадам, должен заметить, что описания – это одно, а реальность – другое. Как мы можем найти нужное вам лицо, если оно существует только в вашем воображении? Мы ищем черную кошку в темной комнате.

«Что лишний раз подтверждает, с какими кретинами мне приходится работать, – подумала раздраженно Ева. – Ну почему они не в состоянии увидеть то, что она так ясно себе представляет? Достаточно закрыть глаза, вообразить то, что она описала, и найти нужное лицо».

С того самого момента, как прилетела в Нью-Йорк, Ева находилась в своем приподнято-возбужденном состоянии. Лаборатории работали днем и ночью. Они предложили уже не один вариант, и все она отвергла самым безжалостным образом только потому, что они, по ее мнению, не дотягивали до уровня шедевра. Из каждой новой партии она выбирала капельку одного, капельку другого, добавляла третье, смешивала, снова просила найти новое сочетание… и так до бесконечности. Наконец, удалось выбрать три варианта, в которых, как заявила Ева, наконец-то просматривается «идея» будущих духов:

– Ступайте и принимайтесь за работу, – скомандовала она. – И побыстрее! Нам надо еще столько сделать, а времени – в обрез. Мы должны выступить с нашими духами, как только «Эта Женщина» устроится на жердочке со своим товаром. Тут мы ее и скинем с насеста!

Она торопила, мучила своих подчиненных, требовала, спускала с них три шкуры, теряла терпение оттого, что вынуждена иметь дело «с такими недалекими людьми», которые не в состоянии понять, чего она ждет от них.

«Никто не понимает меня, – возмущалась она. – Никто!» А затем спохватывалась, понимая, кто она и кто они. На свете существует одна Ева Черни. «Спокойнее, спокойнее, – уговаривала она себя. – Все получится. Разве не так бывало и прежде, и разве прежний опыт ничему не научил тебя? Ты должна снова и снова дотягивать их до уровня, который установила сама».

«Значит, мне надо снова и снова воодушевлять их, – подумала она, натягивая перчатки. – Это будет вершина всей моей карьеры. Эти духи окончательно утвердят мое имя как имя королевы красоты. Отныне, пытаясь представить себе образ красоты, которая существует в различных проявлениях, женщины будут вспоминать только меня, мои запахи, мое лицо. Эти образы будут слиты неразрывно».

Поджидая вызванную машину, Ева смотрела в окно своего офиса и видела, как город медленно затихает. Очертания зданий растворялись во тьме, над ними вспыхивали звезды. Внизу простиралась Мэдисон-авеню со своими особянками, откуда выходили нарядно одетые мужчины и женщины. Их лица выражали предвкушение приятного вечера, который уготовил им необыкновенный и неповторимый город. Концерты, коктейли, театральные премьеры, рестораны, вечеринки. И все они пользовались тем, что им предоставляла Ева Черни, оттесняя своих соперников.

«Вот в чем мое предназначение, – подумала она с воодушевлением. – И чтобы исполнить его, мне хочется работать. Взойти на вершину. Нести людям красоту, без которой женщины никогда не могут существовать. Это мой дар миру. И по этой причине я обречена на одиночество. Я творю этих женщин, как в свое время лепила самое себя. То, что я даю, позволяет им становиться красивее и богаче и добиваться успеха». Ева раскинула руки, словно хотела заключить весь город в свои объятия.

Прожужжал зуммер, означавший, что машина подошла к подъезду. Ева с довольной улыбкой на лице шагнула к дверям.


20


Нью-Йорк, 1988

– И это после всего, что было сделано для Берти Рэнсома, – горько заметила Шарлотта Бингхэм Ормонд. – Ведь именно отец углядел этого Хью Рэнсома. Именно мама пригрела Лили Рэнсом. И чем они ответили за все? Ударом в спину.

– А что мог сделать Берти? – ответила ее сестра Сьюзен. – Ведь Рэнсом уже не был адвокатом Криса. Тот отказался от его услуг, когда ему исполнилось двадцать пять, и перевел все в швейцарские банки. Берти понятия не имел о том, что он задумал. Как он мог узнать про завещание Криса? Для него это тоже была полнейшая неожиданность.

– Он обязан был предупредить нас о том, что предпринимает Крис. И посоветовать, какие меры мы должны принять. Бингхэмы создали Рэнсомов. И он обязан был поставить нас в известность.

– Но существует такая вещь, как конфиденциальность, – пожала плечами Сьюзен.

– Но ведь он предупредил маму о том, что Малыш отписал дом на имя Евы.

– Тогда еще он был адвокатом брата. И к тому же мама имела право жить в нем до самой своей смерти.

– И эта сучка продала дом, как только мама умерла! Последний большой частный особняк в Нью-Йорке! И что там теперь? Ужасный, вульгарный бронзовый монстр Трамп-тауер. А теперь еще и наши деньги уплыли.

– Но ведь это не наши деньги?! – невинно спросила младшая из сестер Бингхэмов – Эстер. – Отец оставил их нашему брату – так всегда велось в нашей семье, ты сама это отлично знаешь. Он оставил часть маме – и это перешло к нам, когда она умерла. Ты так говоришь, словно нас в чем-то обделили, Шарлотта.

– Мы должны разделить между собой то, что осталось после Криса. Надо найти способ это сделать.

– Боюсь, ничего не выйдет, – вмешалась Сьюзен. – Я уже переговорила с Берти Рэнсомом. Он сказал, что мы ничего не можем сделать. Крис имел полное право распорядиться наследством так, как пожелает. Это его деньги – они принадлежат ему по праву. – Она с сочувствием посмотрела на сестру. – Неужели ты собираешься оспаривать это? Неужели захочешь, чтобы имя Бингхэмов начали трепать газеты? Ты знаешь, как мама всегда старалась избежать этого. Мы – Бингхэмы, Шарлотта, и это более важное, чем какие-то деньги.

Шарлотта вспыхнула, и Сьюзен догадалась, что у той на уме. К сожалению, старшая сестра думала только о деньгах. Шарлотта была жадная, завистливая, неудовлетворенная замужеством – муж ее был бабником, не пропускал ни одной юбки, – она никогда не могла удовлетвориться тем, что имела.

– Я в этом не участвую. Мне все это не по душе, – продолжала Сьюзен спокойным тоном. – Если уж мама примирилась с тем, что эта невозможная женщина стала женой ее сына, мы тем более должны смириться с тем, как наш племянник распорядился своим наследством. Рано или поздно это выяснится. И только тогда мы можем решиться на какие-то действия.

– Если только не будет поздно что-либо предпринимать, – ехидно заметила Шарлотта.

– Думаю, он все завещает Памеле Бредли, – проговорила Эстер. – Они же несколько лет прожили вместе.

– Эти деньги не нужны ей. Она столько получила от своего Фрица Бальсена!

– Ты хочешь сказать, что нуждаешься больше? – в упор спросила Сьюзен.

– Я говорю о том, что – правильно, а что – нет. – Шарлотта не желала отступать. – Деньги передавались от Бингхэмов к Бингхэмам. И я добьюсь, чтобы они снова вернулись в нашу семью!

– Ладно, по крайней мере, мы больше никакого отношения к нашей золовке не имеем, нас не связывают с ней никакие узы. И этому нужно радоваться. Разве не так?

По пути из здания офиса к машине Максу показалось, что он увидел знакомую фигуру. Оторопев от неожиданности, он остановился, а когда спохватился и рванулся вдогонку, ее и след простыл. Толпа поглотила ее. Макс решил, что обознался. Садясь за руль, он покачал головой, как Алекс могла очутиться в Нью-Йорке?

Но он вдруг понял, как хотелось ему, чтобы она оказалась здесь. Ему так не хватало ее. Он привык видеться с ней в Кембридже, где отдыхал душой, какие бы заботы и тревоги его ни одолевали. Аналитический ум девушки всегда помогал разложить все по полочкам, детально разобрать любую ситуацию, а потом заново сложить ее, при этом получалось нечто неожиданное, помогающее найти правильное решение – у него гора сваливалась с плеч в подобных случаях. Сейчас Ева выжала его как лимон, и ему было необходимо с кем-то поделиться, поговорить так же, как, бывало, с Алекс.

«Эти проклятые духи! – подумал он. – Над нами словно висит дамоклов меч».

Все ресурсы, все свободные силы корпорации были задействованы для того, чтобы создать необыкновенную композицию. Ничто не устраивало Еву. Лаборатория превратилась в настоящий «Гулаг». Ева бесконечно подхлестывала сотрудников, загоняя их до полусмерти. Но вчера наконец позвонила ему и объявила себя королевой: «Я добилась желаемого!»

– Мы получили то, что хотели, Макс! – Голос Евы вибрировал от возбуждения. – Я нашла то, что прославит мое имя в веках, как имя Габриэль Шанель с ее «Номером пять». Я хочу, чтобы ты первым увидел это. Бегом сюда… наступил самый великий день в моей жизни!

Он тотчас приехал и застал ее в каком-то невероятном возбуждении. Она торжествовала победу. И он понял, что они действительно пошлют всех соперников в нокаут. Он поздравил ее и всех сотрудников лаборатории, у которых были красные от бессонных ночей глаза. Они поставили здесь же раскладушки, чтобы не покидать лабораторию даже ночью. Они ели, не отходя от рабочих столов. Ева потребовала, чтобы принесли шампанского, и устроила небольшое торжество, на котором произнесла тост. Она ото всей души поблагодарила всех за самоотверженную работу, не забыв при этом отметить и свои заслугу – ведь и она на самом важном, последнем этапе вместе с ними сидела за столом, пробуя, смешивая, добавляя что-то новое, отвергая и снова пробуя новые варианты. Конечно, без ее чутья и требовательности эти духи никогда бы не появились на свет. За общие усилия она и предложила всем выпить. Выпить за победу в сражении.

Макс надеялся, что теперь наступит легкая передышка. Но не тут-то было. Ева велела ему следовать за ней в офис, чтобы обсудить дальнейшую стратегию. Первый – главный шаг – сделан. Теперь тем более важно продумать остальные, чтобы закрепить успех. Название и лицо. Ее мозг лихорадочно работал над этими двумя ответственнейшими моментами. И она готова была загнать себя, как лошадь. Но сжалившись над Максом, она наконец отпустила его, чтобы дать возможность немного поспать. У него были красные, опухшие глаза и совершенно измотанный вид.

Шофер отвез его домой, где Макс, приняв душ, рухнул в постель как подкошенный.

Разбудил его телефонный звонок. С трудом открыв глаза, он посмотрел на часы – было четыре часа пополудни. Макс проспал восемь часов, но чувствовал, что для полного восстановления сил ему необходимо было бы поспать все восемнадцать. Естественно, звонила Ева. Она наметила встречу на шесть часов – деловое совещание должно было перейти в деловой ужин. Голос Евы был веселым и возбужденным.

Чтобы встряхнуться, Макс встал сначала под горячий, потом под ледяной душ. Тело поначалу запротестовало, но голова сразу стала свежей и ясной. «Нечего злиться, – подумал Макс, – я сам выбрал такую жизнь».

Ева прошла в свою роскошную уборную, где тоже приняла душ, потом ей сделали массаж и она заснула глубоким, спокойным сном. Тридцать минут в ванной-джакузи придали ей бодрость, после чего она надела костюм, приготовленный Джонеси.

– Еще одна бессонная ночь? – спросил Джонеси, передавая ей один за другим предметы ее вечернего туалета.

– Их будет столько, сколько понадобится.

– Но духи уже готовы?

Ева торжествующе улыбнулась:

– Да… С этим закончено. – Она внимательно оглядела себя в зеркале – как всегда элегантна, что подчеркивал костюм цвета чайной розы от Ива Сен-Лорана.

Джонеси прищелкнул языком:

– Любая другая женщина была бы в нем как увядшая роза – а вам хоть бы что. Работа для вас – как наркотик, она возбуждает вас и бодрит – это точно.

Удовлетворенная тем, что увидела в зеркале, Ева повернулась к нему:

– Я разобью «Эту Женщину» в пух и прах, – пообещала она, и глаза ее сверкнули, как у полководца перед решающей битвой. – Она уже никогда не посмеет замахнуться на меня. То, что нам удалось получить – еще одна «Суть Евы» и даже более того. Кое-что еще надо доделать, но это уже мелочи. Теперь все зависит от названия и лица на этикетке. И, конечно, от формы флакона. Лицо и аромат должны стать…

– Воплощением красоты… – подсказал Джонеси.

– Именно! Это будет самая законченная, самая совершенная работа из всех, что я когда-либо делала. – Лицо Евы светилось гордостью. – И разве это нельзя назвать искусством?

Джонеси утвердительно кивнул.

– Единственное, что меня немного беспокоит, – это Рэнсом. Почему он до сих пор не позвонил? Напомни мне, чтобы я сама позвонила ему позже.

– Непременно… – Джонеси выполнял только очень личные, деликатные просьбы Евы. Другие ее секретари отвечали за деловые встречи и переговоры.

Джонеси подал ее восхитительное манто из русских соболей и плоскую черную замшевую сумочку – пошетту.

– Когда вас ждать?

– Не знаю…

– Понятно. Машина подана.

Она вышла и, проходя по коридору, заметила через открытую дверь Памелу Бредли, которая сидела, склонившись над столом.

– Ну как, Памела? – спросила Ева голосом, в котором угадывалось торжество победы. – Все в порядке?

Памела встала из-за стола.

– Да, мадам, – вежливо ответила она.

– Все очень хорошо отзываются о твоей работе… Продолжай в том же духе. – Она кивнула и вышла.

Памела, улыбаясь, собрала бумаги, сложила их в ящик стола и закрыла его на ключ.

– Буду стараться, мадам… буду стараться…

Вернувшись домой, Памела застала Алекс на кухне.

– Пахнет чем-то вкусненьким, – проговорила она, принюхиваясь.

– Я купила китайские блюда, – ответила Алекс, тоже улыбаясь. – Мне давно хотелось попробовать, что в этих коробках.

Памела рассмеялась:

– Где ты сегодня побывала? – Она вошла в гостиную и приготовила джин с тоником.

– В северной части города. Прогулялась по Центральному парку, отправилась в Вестсайд.

– Была в музеях?

– В Линкольн-центре, Музее естественной истории, в Планетарии.

– Только ты способна в первые же дни пребывания в Нью-Йорке осматривать галереи и музеи, – с удивлением проговорила Памела, возвращаясь в кухню с напитками.

– Но это же очень интересно!

– Другие женщины тотчас помчались бы в магазины – «Блумингдейлс», «Бергдорфс», «Сакс».

– Ну что же, значит, я не похожа на других женщин.

«Ничего, и в тебе тоже можно кое-что пробудить, если заняться тобой как следует», – подумала Памела.

– Значит, ты ничего не купила?

– Почему же? Пластинки и книги. Я нашла очень дешевые диски. Намного дешевле, чем у нас.

– Неужто ты купила их в магазине уцененных товаров?

– А как же! Я знаю цену деньгам.

Памела схватилась за голову:

– Получить пять миллионов долларов дохода в год и делать покупки в магазинах уцененных товаров! Просто немыслимо.

– Но я не привыкла сорить деньгами. Это уже вошло в плоть и кровь. Надо, чтобы прошло какое-то время…

– Боюсь, я не дождусь этого дня… – И, меняя тему разговора, Памела сообщила, что видела Еву в конце рабочего дня, когда та уходила из офиса. – Она выглядела очень возбужденной и довольной. Ходит слух, что ей удалось закончить работу над новыми духами, настолько сногсшибательными, что «Эта Женщина» навсегда будет вынуждена покинуть игровое поле.

Памела не стала рассказывать Алекс о том, какой вклад сама внесла в это дело, чтобы лишний раз не упоминать имя Макса. Она заметила, что Алекс ни разу со дня своего приезда не заговорила о нем, не задала ни одного вопроса. Чтобы ненароком не столкнуться с ним, как поняла Памела, Алекс не соглашалась никуда выходить по вечерам, и Памеле приходилось мириться с тем, что они ужинают в полном одиночестве. Алекс боялась, что в тех ресторанах, куда Памела привыкла ходить, они могут встретиться.

– Знаешь, – сказала Памела, – хватит нам сидеть затворницами. Сегодня мы пойдем в какое-нибудь тихое, неприметное местечко, где никого не встретим.

Алекс с сомнением посмотрела на нее:

– В нашем городе тысячи ресторанчиков. Тот, куда я собираюсь повести тебя, находится в Вестсайде. Славное, уединенное местечко. Туда приходят, чтобы поесть, а не для того, чтобы глазеть по сторонам. Это не очень модный район. – Она протянула руку, предупреждая возражения.

– Тебя все равно целыми днями не бывает дома. Ты прошла пешком Бог знает какое расстояние за последние несколько дней. И не встретила ни единой знакомой души. Ты ведь здесь никого, кроме матери и Макса, не знаешь. А они сейчас засели в офисе и ведут деловые переговоры. И это заседание может продлиться как угодно долго. Так что не вижу причины, которая может помешать нашей прогулке.

Алекс ничего не ответила, и Памела решила идти до конца.

– Послушай, Алекс. То, что ты избегаешь упоминаний о нем, означает только одно: ты постоянно о нем думаешь. Мы с тобой невольно всячески обходим имя Макса. Это доказывает, что между вами что-то произошло. В прежние времена ты ему позвонила бы в первую же секунду по приезде.

Алекс помолчала, потом ответила безжизненным тоном:

– Мы с ним решительно разошлись во мнениях относительно одного вопроса.

– Ну и что? Однажды, когда мы с Крисом приехали к тебе в Кембридж, ты проспорила с Максом всю ночь. Разве после того случая ты порвала с ним?

Алекс, не поворачивая головы, ответила:

– Я хочу доказать себе, что могу обходиться и без него.

– А что означают эти нотки в твоем голосе?

Алекс резко повернулась. Лицо ее пылало:

– Макс не командует мной. Мне незачем спрашивать у него разрешения, что мне делать и как думать.

«Вот оно что, – осенило Памелу. – Так говорят лишь тогда, когда задеты какие-то личные струны, – знаю это по своему собственному опыту».

– Но мы же не собираемся идти. Мы хотим себе доставить удовольствие.

– Но я накупила всех этих китайских…

– Выброси их к чертям собачьим…

Алекс растерянно посмотрела на Памелу.

– Шучу, – успокоила ее та. – Мы положим их в холодильник и съедим завтра.

Они остановили такси и, как обещала Памела, приехали в маленький ресторанчик – всего на десять столиков. Их занимали парочки, которые преследовали ту же цель, что и Алекс: остаться незамеченными.

– Ну вот видишь, я была права, – сказала Памела. – Это то, что ты хотела.

Алекс тактично ушла от дальнейшего обсуждения темы Макса. Многие женщины обожают дотошно допытываться: кто, когда, с кем, как долго и так далее. Но Алекс сплетни интересовали меньше всего – и это в ней Памеле нравилось, хотя, что касается кое-чего другого, она нуждалась в основательной встряске.

В тот вечер номером один в меню была баранина на ребрышках по-итальянски. Алекс, расспросив дотошно официанта, как его сегодня приготовили и с чем подают, посоветовала Памеле заказать мясо по-итальянски.

– Откуда ты так много знаешь про итальянские блюда? – искренне удивилась та.

– От Макса. Я помню, мы как-то на ужин заказывали баранину на ребрышках. Мне очень понравилось.

– Ну, конечно, – кивнула Памела. – Я совсем забыла… Как жаль, что мы не можем пойти в ресторан к его отцу. Там готовят великолепно.

– Ты там бывала?

– А как же! Мы с Крисом, когда приезжали в Нью-Йорк, всегда шли туда в первую очередь. С тех пор как Макс познакомил нас с родителями, нас там принимали по-королевски.

– И что они из себя представляют? – спросила Алекс как можно спокойнее.

– Настоящие итальянцы, несмотря на то, что они – эмигранты в третьем поколении. Мать Макса полная, грузная, очень общительная и приветливая женщина. Отец – довольно крупный мужчина, на редкость уравновешенный. Хорошая семья. Любящая. Ничего удивительного, что Макс так открыт и общителен. Они все уверены, что он родился в рубашке.

Алекс промолчала, и остальную часть ужина они говорили о другом. Вышли довольно рано. Памела с изумлением отметила, что на часах всего девять вечера. Обычно к этому времени она только заканчивала первую перемену. И когда Алекс предложила не брать такси, а пройтись по вечернему городу, Памела, которая останавливала машину даже для того, чтобы переехать на другую сторону улицы, нерешительно согласилась.

Это произошло, когда они стояли перед светофором, чтобы перейти Седьмую авеню. Женщина, сидевшая в такси, вытянула шею, разглядывая две фигуры на переходе. Убедившись, что не ошиблась, Мора воскликнула:

– Невероятно! Ни за что не поверила бы, если бы не увидела собственными глазами.

– Ты о чем? – спросил ее спутник.

– Это Алекс и Памела.

«Вместе, как закадычные подружки. Что это их вдруг свело? И что тут делает Алекс?» – погрузилась в раздумья Мора, когда машина тронулась.

– Выходи, Мора, приехали, – через минуту обратился к ней ее спутник.

«Так, надо выяснить, – соображала Мора. – Интересно, Макс знает о ее приезде? Судя по тому, что он не с ними, – нет. Ладно, с утра займусь».

Сначала радости жизни, потом дела…

Зазвонил телефон, Памела машинально протянула руку и подняла трубку, забыв, что собиралась переключить его на автоответчик:

– Привет, Памела! – услышала она голос Макса. – Звоню, чтобы узнать, почему ни ты, ни Алекс не соизволили сказать мне, что она в Нью-Йорке.

Памела инстинктивно выпрямилась и напряглась:

– Жаль, что я тоже не знала о том, что Алекс здесь.

– Тогда каким образом тебя могли видеть вместе с ней вечером на улице?

– А кто тебе это сказал? – Памела пыталась оттянуть время, чтобы собраться с мыслями.

– Мора. Она видела вас и, конечно, умирает от любопытства: хотела выпытать у меня, для чего Алекс приехала в Нью-Йорк.

– Наверное, вчера она была без очков, – нашлась Памела. Она знала, что Мора близорука, но очень не любила надевать очки. Контактные же линзы она почему-то носить не могла.

– Но она утверждает, что хорошо вас разглядела.

– Значит, у нее начались галлюцинации на почве ревности.

– Я звонил на виллу, там Алекс нет.

– Значит, она в Кембридже.

– И там ее нет.

– Но она может быть в любом другом месте.

– И у Пэтси ее нет.

– По-твоему получается, что она непременно должна быть у меня?

– Вы в последнее время очень близко сошлись…

– Но это не значит, что мы решили и жить вместе.

– Ты могла пригласить ее…

– Я приглашала. Она отказалась.

В этом Памела не соврала. Поначалу Алекс и в самом деле отказалась от ее приглашения.

– Значит, это не вы стояли на углу, взявшись за руки?

– Нет, – ответила Памела. – Посуди сам, Макс. Разве Алекс могла приехать сюда и не позвонить тебе? Ты первый человек, кому бы она позвонила. Она всегда держит тебя в курсе своих дел.

– Мне тоже так казалось, – сказал Макс. И в голосе его прозвучали непонятные Памеле нотки разочарования. Они-то и утвердили Памелу в правоте. Макс и Алекс перестали быть просто друзьями. В их взаимоотношениях произошел переворот. Вот почему Алекс так странно ведет себя в последнее время.

– Перезвони еще раз Пэтси. Алекс очень часто бывает у нее.

– Ее телефон не отвечает.

Памела чувствовала, что Макс словно бы о чем-то сожалеет, испытывает какие-то угрызения совести.

– Ну ладно, оставим эту тему, – вздохнул Макс, – наверное, и в самом деле произошла какая-то ошибка.

– Бывает, особенно когда человек не носит очков и кому-то завидует или кого-то ревнует. Ты, кстати, не догадываешься, почему Мора ревновала тебя к Алекс?

Последовало молчание, после которого Макс ответил как можно уверенней:

– Я никогда не давал ей для этого повода.

– Тогда что же ты так встрепенулся? – Памела играла с ним, как кошка с мышью. – Алекс достаточно взрослый человек. Вы близки, но она не твоя собственность, – повторила Памела слова Алекс.

– Алекс – это давняя привычка, так просто от нее не отделаешься. Да мне и не хотелось, – не сразу добавил Макс.

– Если Алекс возникнет здесь, скажу, чтобы она с тобой связалась.

– Коль скоро разговор о связях, почему бы нам не пообедать сегодня вечером? У меня всегда улучшается аппетит, когда напротив сидит красивая женщина. – Он решил: если Памела откажется, значит, Мора права.

Но Памела проговорила:

– С удовольствием.

– Хорошо. В восемь часов в «Луеции».

– Прекрасно… До вечера…

«Ну вот, видишь, из-за меня тебе пришлось лгать», – подумала Алекс. Она ничего не сказала вслух, но почувствовала, что ей хочется укрыться куда-нибудь подальше.

– Мне жаль, что я вовлекла тебя в эти дела, Памела, но, как помнишь, я не хотела выходить. Жаль, что тебе пришлось обманывать Макса только потому, что мне не хочется встречаться с ним.

– Ты с ним поссорилась?..

– Вроде того. Вот досада, что мы попались на глаза Море. Думаю, он теперь насторожился. Придется тебе еще немного потерпеть сегодня. Обещаю, что это будет в последний раз.

Памела вздохнула:

– Ладно.

Больше они не касались этой темы, но Алекс убрала все, что могло выдать ее присутствие: книги, пластинки, журналы – те, которых обычно не бывает у Памелы в гостиной. После этого поднялась к себе наверх и села, не зажигая света, чтобы ее нельзя было увидеть с улицы.

Она слышала, как подъехал Макс, как он позвонил в дверь и как Памела вскоре захлопнула ее за собой и закрыла на ключ. Спрятавшись за тяжелыми шторами, Алекс видела, как две фигуры подошли к машине. Макс открыл дверцу, Памела, прекрасно одетая, села на переднее сиденье, а Макс, прежде чем захлопнуть дверцу и сесть на свое место, невольно обернулся и обвел глазами окна дома. Алекс непроизвольно отпрянула назад и не выходила из-за шторы до тех пор, пока красные огоньки не исчезли вдалеке. Потом она прошла в ванную и зажгла свет.

Было уже довольно поздно, когда Макс привез Памелу домой. У него уже не осталось сомнений в том, что Алекс нет в Нью-Йорке, к тому же Памела предложила ему зайти к ней на «Джека Дэниэлса».

– Как ты хорошо знаешь меня, – удивился Макс. – Ты знаешь мой любимый сорт виски.

«Нет, к сожалению, не очень, – подумала про себя Памела, доставая стакан, – иначе я догадалась бы раньше, почему Алекс так упорно не желает встречаться с тобой и прячется наверху».

Макс машинально взял из лежавшей стопки газет «Нью-Йорк таймс» и просмотрел ее. Потом он поднял стакан, отпил глоток и проговорил:

– Так. А теперь давай прекратим эту глупую игру, которую, несомненно, затеяла Алекс, а ты вынуждена поддерживать. Скажи ей, что мне хочется поговорить с ней.

Памела дернулась от неожиданности, и лед в ее стакане звякнул.

Макс кивнул на газету:

– Кроссворд. Только она могла решить его полностью. Ну и к тому же я прекрасно знаю ее почерк. – Его голос стал напряженным. – Что происходит? Что за кошки-мышки вы устроили?

Памела встала.

– Мне больше не хочется встревать в то, что касается вас двоих. Самое лучшее, если ты сам спросишь у нее обо всем.

Она поднялась наверх. Комната Алекс была темной и пустой. Памела включила свет, заглянула в ванную – тоже никого. Потом в туалет. И только тогда она поняла, что Алекс ушла из дома и что для нее это не игра и не забавная причуда.

– Она уехала, – сказала Памела, спустившись вниз. – Наверное, вскоре после того, как мы ушли.

Макс поставил стакан на стол:

– До чего все это глупо! Может быть, ты наконец расскажешь мне все…

– Но я сама мало что знаю.

– Для начала объясни, как Алекс оказалась здесь.

– Я уговорила ее приехать.

– Но я сам тысячу раз приглашал ее, и она всегда упорно отказывалась. Что же случилось такое, что она прилетела?

«Все равно рано или поздно это выйдет наружу, – подумала Памела, – так что ничего особенного не произойдет, если я расскажу ему».

Макс молчал так долго, что Памела заволновалась: не сделала ли она что-то не так. Но в конце концов он все-таки переспросил:

– Когда это случилось?

– В понедельник. Я позвонила ей. Она только что вернулась от адвоката. Мне показалось, что она не очень обрадована новостью. Так оно и было. Она вбила себе в голову, что это не ее деньги, а деньги Бингхэмов и что мать так или иначе просто украла их у этой семьи, выйдя замуж за Кристофера. Словом, она несла такую чушь, что просто уши вяли. И тогда я решила написать письмо – как бы от Криса. За почерк я не беспокоилась, потому что она никогда не возьмет в руки чужого письма. Она, естественно, попросила, чтобы я сама прочитала его. Что я и сделала. Это и заставило ее переменить мнение.

– Ты написала письмо?

– Да. Письмо, которое мне якобы написал Крис и в котором он объяснял, почему оставляет деньги мне и ей. – Заметив взгляд, который бросил на нее Макс, она возразила: – Мне необходимо было прибегнуть к такой хитрости. Ты ведь знаешь Алекс. Она никогда ничего ни от кого не примет. В моей хитрости не было ничего дурного – ведь Крис мне много лет назад говорил, что собирается составить завещание именно таким образом.

– И что же ты написала в этом письме?

– Что он оставляет половину своего состояния ей, потому что любит ее, несмотря на то, что она не верит в его любовь. Что она и я были единственными людьми, которые что-то значили в его жизни. И это чистая правда. Что он благодарит ее за то, что она такая, какая она есть. Тоже правда. Когда мы были с ним вместе, им не так уж часто доводилось видеться. Но он всегда помнил о ней. Все, что он мог оставить ей в память о себе, – это деньги. И он сделал это от всей души.

– И как много он ей оставил?

Памела посмотрела ему прямо в глаза:

– Пять миллионов долларов в год.

Макс снова погрузился в молчание.

Памела заговорила сама первой:

– Не знаю, что произошло между вами, но, думаю, нечто серьезное, поскольку Алекс не в состоянии даже говорить на эту тему. Но ей очень тяжело. У меня такое впечатление, что ты совершил ошибку. И наверное, это не просто случайная оплошность, если уж она ведет себя подобным образом.

Макс неловко усмехнулся:

– Я попытался поухаживать за ней.

Памела отметила, что ее предположения оказались верными.

– Понятно. Ты вышел из роли.

– И высказал то, что давно уже копилось у меня в душе…

– Теперь я все поняла… – вздохнула Памела. – Привычный образ рухнул… История Пигмалиона… Но почему, ответь мне ради Бога, ты решил прекратить вашу дружбу?

Макс взглянул на часы:

– У тебя есть сейчас время?

– Сколько угодно.

– Ну хорошо… Все равно самолет я могу заказать только утром. Я знаю, куда она двинется.

– Ты собираешься лететь за ней?

Он с удивлением посмотрел на нее.

– Конечно.

Памела улыбнулась едва заметно.

– Что ж, Макс… – Памела села напротив него. – Начинай свою повесть.

– Более всех удивился я сам, – искренне признался Макс.

– А я нет. Я нисколько не удивилась. Неудивительно и то, что Мора ревновала тебя. Она тоже что-то почувствовала. Раньше, чем ты сам осознал. У нас, женщин, есть интуиция, какое-то шестое чувство. Мне казалось, что в отличие от многих других мужчин, у тебя тоже развита интуиция. Но, видимо, в отношении себя мы зачастую проявляем большую слепоту, чем в отношении других. Сколько времени мне самой понадобилось, чтобы разглядеть истинное лицо Криса за всеми этими защитными масками и ужимками. Только через несколько лет я поняла, что больше не могу думать о нем, как о друге. Я поняла, чего он ждет от меня по-настоящему. – Она покачала головой.

– И я не сразу понял. После того как ей исполнилось двадцать лет… Даже тогда я сомневался… имею ли право…

– Тебе придется, – проговорила Памела, устраиваясь поудобнее, – рассказать мне все о той ссоре, чтобы я могла понять…

Добравшись до аэропорта, Алекс обнаружила, что все вылеты задерживаются. В одном из самолетов на взлете случилась поломка. Он застрял на полосе и перекрыл все движение. Ближайшие четыре рейса должны были совершить вылет из аэропорта в Нью-Арке. Пассажиры могли по своему усмотрение выбирать: ехать ли в Нью-Арк или ждать, пока уберут поврежденный самолет со взлетной полосы.

– Сколько времени уйдет на то, чтобы добраться до Нью-Арка? – спросила Алекс у одного из служащих аэропорта.

– Сейчас, в это время… пару часов или около того. Там, на выходе, есть автобус, который может доставить вас туда.

Алекс с тоской посмотрела на огромную дорожную сумку – она была неподъемной из-за книг и пластинок, которые она накупила. «Как все глупо получилось, – подумала она. – Одно к одному. Похоже, не уехать мне сегодня. Судьба».

Но чувство юмора взяло верх, и Алекс рассмеялась. Она стояла и смеялась, пока слезы не потекли из глаз. Идущие мимо пассажиры с удивлением смотрели на нее. Тогда Алекс достала платок, вытерла глаза, высморкалась, подхватила свою тяжеленную сумку и побрела к выходу. Там толпилась тьма народу. Автобусов видно не было. И очередь за такси тоже вытянулась в приличный хвост. Всем хотелось уехать побыстрее. «Это перст судьбы, – сказала Алекс. – Кто-то или что-то не желает, чтобы я сегодня ночью покинула город».

«Ну а что если это и в самом деле рок, судьба? То, во что так верит моя мать. Тогда я могу убегать сколько угодно и как угодно далеко, но от самой себя все равно не спрячешься. Разве от судьбы уйдешь? Впрочем – это нелогично и не сообразуется ни с какими доводами рассудка. Люди сами творят свою судьбу и свою жизнь. И все же. Макс все равно так тебя не оставит. Он полетит следом. Я это знаю совершенно точно. Боже, – в бессилии подумала она. – Что я делаю? Что я наделала? Он постоянно твердил, что я веду себя как ребенок. Невежественный в сексуальном отношении ребенок. А я упорно отказываюсь стать взрослой, принять новые отношения, которые он предлагает мне. И если я по-прежнему буду упрямиться, то потеряю то, что дарит мне судьба – самое лучшее, о чем только можно мечтать. Разве этого я хочу на самом деле? Надо посмотреть правде в лицо. Жизнь без Макса для меня лишена смысла и радости. Такая жизнь равносильна смерти. Я должна на что-то решиться, честно разобравшись в том, чего я хочу и что я должна сделать, чтобы добиться этого?»

– Так и ты, значит, заявил ей, что она сексуально безграмотна? – повторила Памела, когда Макс закончил описывать, что произошло между ними.

Макс кивнул:

– Она тебе рассказала об этом?

– Только передала твои слова. Она не могла спокойно даже вспоминать о них.

– Но мне хотелось пробудить в ней новые чувства, призвать к новой жизни…

– Алекс надо подбадривать, а не критиковать. Ты ведь знаешь, насколько она уязвима, неуверена в себе. Только поближе познакомившись с ней, я поняла, что за маской холодноватой отчужденности скрывается очень тонкая, ранимая душа. Крис мне говорил, что она совсем не такая, какой выглядит, но я не очень-то верила ему. Однако после его смерти она открылась мне именно с этой стороны. Естественно, она решила, будто ты снова дразнишь ее, посмеиваешься над ней, ибо считала, что такая женщина, как она, не способна по-настоящему тебя заинтересовать.

– Я и вправду часто дразнил ее, – вскинулся Макс, впрочем смущенно. – Она всегда была такой серьезной и замкнутой, что мне хотелось как-то расшевелить ее.

– …Да и сам ты не оставался равнодушным, ее привязанность была нужна тебе.

Макс кивнул, все еще не в состоянии полностью осмыслить то, что ему открылось.

– Ты попытался переменить отношения, – втолковывала ему Памела, – и воспользовался тем же инструментом, каким прежде разбивал ее «скорлупу». Возможно, другая женщина подхватила бы предложенную тобой игру. Но Алекс еще не стала женщиной. И прежде чем в ней проснется то, что с таким успехом пыталась похоронить ее мамочка, нужно проявить максимум терпения. Ей так нужна была поддержка, а не критика. – Памела улыбнулась. – Но если кто-нибудь и сможет разбить эту броню, то только ты. Тебе придется начать все сначала.

– Что я и собираюсь сделать, – ответил Макс, но все же он не удержался и спросил неуверенно: – А ты считаешь, что броню можно сломать? Не забаррикадировалась ли она так крепко, что мне теперь не достучаться до ее сердца?

– Мне кажется, она не отдает себе в этом отчета, но баррикада, которую она громоздит, очень непрочная и неустойчивая. Она сама отбросит преграду, услышав твои шаги и твой зов.

– Но я не хочу, чтобы она стала совершенно другим человеком. Она мне нравится такая, какая есть. Вот почему…

– Ты любишь ее?

У Макса перехватило дыхание:

– Да. И началось это давным-давно. Но сколько времени прошло, прежде чем я понял это. Я столько времени занимался ею, потому что терпеливо ждал, когда она подрастет и ее характер выровняется. Мне хотелось, чтобы не я склонил ее, а она сама склонилась ко мне. Сама приняла меня.

Памела покачала головой:

– Макс, дорогой мой. Влюбленный слепой идиот. Она давно клонится в твою сторону, как Пизанская башня. Именно поэтому она так болезненно восприняла поддразнивания, что ее отношение к тебе серьезнее и глубже, чем тебе казалось. Алекс всегда была влюблена, а теперь она любит тебя.

Макс обошел вокруг стола, взял Памелу за руки и поднял на ноги.

– Я всегда считал, что Крису в твоем лице досталось сокровище. Но сейчас понимаю, что все еще не ценил тебя по-настоящему. – Он поцеловал ее в щеку. – Я твой вечный должник.

– Мне не совсем понятно, почему ты так удивился. Я всегда была уверена, что вы созданы друг для друга, – продолжала Памела, провожая Макса к дверям.

– Похоже, что и Мора догадывалась. А это означает, что я давал ей повод для ревности… да, конечно, без всякого сомнения. Наверное, именно поэтому я и пригласил ее в Швейцарию. Мне казалось, что я хочу насолить Еве. На самом деле мне хотелось, чтобы Алекс взорвалась. Чтобы она увидела во мне мужчину, а не просто друга. – Он усмехнулся.

– Но она не взорвалась, – заметила Памела, – а сомкнула створки раковины. Впрочем, все еще можно поправить. Ее самое уязвимое место – отношение к ней матери – перестало терзать ее. Теперь она более свободна и скорее способна откликнуться на зов.

– Надеюсь, – ответил он. – Потому что я не представляю, как мне жить без нее.

Памела засмеялась:

– И то, что она сделала, позволило вам обоим понять это. Отправляйся следом за ней и придумай, как объясниться. Надеюсь, мне не надо учить тебя всем этим штучкам-дрючкам? – Она открыла входную дверь, и они увидели на пороге Алекс. Та застыла с рукой, поднятой к дверному звонку.

Не обращая внимания на их разинутые рты, Алекс спокойно проговорила:

– Сделай милость, Макс, заплати за меня таксисту. У меня не хватило денег, а он не хочет брать чек.

Когда Памела закрыла за ними дверь гостиной, Макс почувствовал такое громадное облегчение, словно у него гора спала с плеч. Он грозно посмотрел на Алекс и сказал:

– Долго мы еще будем играть в кошки-мышки? Ты почему не позвонила мне?

Гневный вопрос отозвался в душе Алекс, словно эхо в пустом зале. И Макс увидел, что она смотрит ему прямо в глаза – спокойно, открыто и так бесстрастно, что у него мороз прошел по коже и язык прилип к гортани. Его эйфория тотчас испарилась. Вместо нее подкрался страх. Если не ужас. Раньше он повторял себе, что ничего не изменилось, что она и впрямь ребенок, так и не ставший женщиной, – а чего ждать от эмоционально неразвитого создания? Теперь ясно. Какова бы там Алекс ни была, – видит Бог, она никак не венец творения, – но все равно нужна ему. Нужен ее строгий ум, ее острый язычок, ее прямота, чувство юмора, ее детскость и ранимость. Вся она – какая есть. Она притягивала его как магнит. Ему так хотелось обладать всем, что есть у Алекс, – даже ее дыханием.

И теперь с особенной остротой он понял, какую должен проявлять осторожность. Одна неверная нота – и Алекс может исчезнуть. А добиться ее прощения уже будет невозможно. Но опять вспомнилось и то, в чем его уверяла Памела. «Ага, – с облегчением подумал он, – ты решила поиграть со мной? Но я-то эти игры знаю, сам придумал».

Алекс видела, как быстро менялось выражение на подвижном лице Макса. Она словно ехала на машине по городу, по узнаваемым улицам, мимо давно известных домов и скверов. «Но пока, – решила она, – надо выдержать характер».

– Должна извиниться перед тобой, Макс, – заговорила она. – Конечно, это было глупо, что я не позвонила. Но что-то со мной происходит… Даже не знаю, как тебе толком объяснить… – Алекс замялась.

Улыбка Макса подбодрила ее.

– Брат оставил мне целое состояние! Ты представляешь? Теперь я богата. Страшно богата.

Макс понял и принял подачу: «Ах ты, маленькая ведьмочка! – подумал он, испытывая прилив счастья. – Решила поиграть со мной. Думаешь, что сможешь забить гол, пока я гляжу в сторону?» Но в душе он благословил Памелу, которая дала ему ключ. «Не забывай, что это Алекс. Она всегда очень быстро всему училась».

– В самом деле? – удрученно спросил он.

– Из-за этого я и приехала сюда, чтобы обсудить все с Памелой – ведь ей досталась вторая половина. – Она смущенно улыбнулась. И улыбка ее была неподдельной. – Мне хотелось найти что-то вроде убежища, тихой пристани. Ты ведь знаешь меня.

– Мне так казалось…

– Но Памела объяснила, что Крис решился сделать это, потому что любил меня… Только ты, наверно, можешь понять, как это замечательно узнать, что кто-то тебя любит и готов отдать то, чем владеет. И если сначала я сомневалась, то потом поняла, насколько это глупо. Крис подарил мне не просто деньги. Он хотел, чтобы я стала независимой. Ведь ты всегда хотел того же… Ведь и ты тоже все время хотел изменить мою жизнь… повернуть все иначе…

– Кажется, и я способен оценить этот дар, – уныло ответил Макс, играя все в ту же игру.

Алекс улыбнулась и продолжала поддразнивать его:

– Наконец, я могу начать жить по-новому. Ты был прав во всем, что говорил мне тогда. И я собираюсь последовать твоему совету. Выбросить свою скорлупу и войти в настоящий мир. Мне жаль, что я тогда так рассердилась…. – Теперь улыбка ее потеплела, в ней промелькнула нежность. – Надеюсь, наши дружеские отношения возобновятся? – Она потянулась к нему и поцеловала в щеку. – Дружба?

Она отстранилась, пряча усмешку, которую не могла далее сдерживать, и перевела разговор на другое:

– Я сейчас умру, если не выпью чашечку горячего кофе. Мне кажется, холод пробрал меня до костей. Ты не хочешь присоединиться ко мне?

– Нет, спасибо, – ответил Макс.

Голос его оставался безучастным. «Посмотрим, как он справится с этой ситуацией», – весело подумала Алекс. В ее сердце бушевала весна, когда она вспомнила его взгляд при ее появлении: изумленный, полный облегчения и дразнящего обещания. Она чувствовала и его внутренний порыв к ней, хотя он не сдвинулся с места. Это внутреннее движение проявлялось во всем. Ее с трудом выстроенный карточный домик, как в сказке про Алису, падал и рассыпался на глазах. И на каждой из карт было нарисовано только сердце – то, чего она до сих пор не видела из-за одного лишь слепого недоверия к себе и упрямства. «До чего я была не права», – думала она, озирая руины стены, которой она всегда пыталась закрыться от него. Теперь она шла вперед, словно следуя зову судьбы, которая нашептывала ей, как вести себя, чтобы он не сразу понял, насколько ясно она видит ситуацию и насколько очевидна для нее вся глупость ее прежнего поведения. Ей доставляло наслаждение управлять происходящим и хотелось подольше сохранить это радостное ощущение.

– Подумаешь, пять миллионов долларов! – уронил Макс, продолжая игру.

– Как! Ты хочешь сказать, что это пустяк?

– Деньги никогда ничего не значили для тебя. Переменить свою жизнь? Но для этого нужны не только деньги, моя девочка. То, чего ты хочешь, не купишь за деньги! – Макс тоже испытывал наслаждение от этого полного намеков диалога. Обновленная и возрожденная, Алекс возбуждала его еще больше. Она на лету подхватила мяч:

– Значит, мы снова оказались в том же самом месте, откуда начали? – огромным усилием воли Алекс оставалась спокойной, чтобы не давать прорваться истинному чувству. – Я знаю, что ты всегда охранял мои интересы. Но ведь у тебя есть и свои собственные? Мне давно хотелось поблагодарить тебя за все, что ты сделал для меня. Но теперь… Но теперь мои возможности безграничны… – Голос ее стал холоднее и строже. – Теперь ты все-таки должен учитывать, чего я хочу, и не забывать, что я не твоя собственность.

Макс улыбнулся. Сердце Алекс перевернулось, словно совершило сальто-мортале.

– А вот и нет. Ты принадлежишь мне с того самого момента, когда я увидел тебя свернувшейся калачиком у камина, ты читала вслух «Алису в стране чудес». Ты принадлежала мне с того самого мига. И я ждал одного: когда ты вырастешь и поймешь это, – его голос стал глубже. – И ты, мой вундеркинд, любитель играть в кошки-мышки, наконец поняла это. – И он очень мягко добавил: – Поправь меня, если я ошибся.

Глаза Алекс были прикованы к его лицу. И он шагнул к ней навстречу:

– Тебя остановила не сломанная деталь, не спущенная шина – не знаю, что там было на самом деле. Тебя остановил я. Мой зов. Ты наконец-то поняла, что я не дразнил тебя. Что на самом деле еще никогда в жизни я не был более серьезен. Это знало и мое тело – лучше, чем мой ум.

– Ага, – сказала Алекс, – и ты тогда решил выдернуть сорняки?

Макс откинул голову и рассмеялся, а потом притянул ее к себе:

– Я очень много думал о том вечере…. – Он крепко обнял ее и прижал к себе. – А что, если мы попробуем сыграть в другую игру…

– Это я? – спросила Алекс в полусне, трогая руками свое тело.

– Что? – переспросил Макс.

– Это я – твоя девочка?

– Нет. Ты моя женщина…

– Больше не «малышка»?

– Так я обращаюсь только к детям, – ответил Макс.

Алекс вздохнула, поудобнее устраиваясь у него на плече:

– Мне очень жаль, что ты так долго ждал, пока я вырасту.

– К сожалению, твое взросление затянулось, – согласился Макс. – Но, как и во всем остальном, ты умеешь очень быстро учиться.

Памела лежала в постели, оставив дверь открытой, чтобы слышать, когда вернется Алекс и будет ложиться спать. Когда Алекс направилась в спальню, Памела позвала ее:

– Успокой наконец мою душу. Ответь: да или нет?

Алекс остановилась, посмотрела на нее, слегка улыбнулась и промолвила:

– Да.

– Слава Богу. Я уже перестала понимать что-либо в вашей пьесе.

– Самая обычная любовная комедия, – согласилась Алекс.

– Надеюсь, что ты не начала цитировать Шекспира?

– Ошибаешься, мы разучивали «Ромео и Джульетту». А завтра – в воскресенье – он поведет меня знакомиться со своими родителями.

– Как и полагается настоящему итальянскому мальчику.

Памела отбросила журнал «Вог»:

– Что ж, «все хорошо, что хорошо кончается», если вспомнить Шекспира.

Алекс засмеялась:

– Я должна повторить слова Макса: я столь многим тебе обязана. Спасибо за все. За то, что заставила прилететь, взглянуть правде в лицо и увидеть все таким, как оно есть на самом деле.

– Тогда ответь мне на один-единственный вопрос: почему ты вернулась?

– Судьба заставила.

– С каких это пор ты начала верить в предопределение?

Алекс рассказала ей все.

– Но все-таки окончательное решение оставалось за тобой.

– Да, но я поняла, что все это сплетение обстоятельств – не случайно.

– Макс рассказал тебе про кроссворд?

– Да. Я подумала, что убрала все, что можно. Но газета осталась лежать на самом видном месте. Я не обратила на нее внимания.

– Что тоже доказывает, насколько предопределены случайности.

– Вот именно. Всю свою сознательную жизнь я была убеждена, что всему есть объяснение, что все можно понять при помощи логических доказательств. Теперь я не сомневаюсь, что есть вещи, которые невозможно объяснить. Их можно либо принимать, либо нет. И тогда я поняла, что наступило время сказать «да, пожалуйста», вместо того, чтобы упрямо твердить «нет, нет, спасибо!».

Алекс потянулась и зевнула:

– Боже, как я устала. А ведь сколько раз я ложилась спать гораздо позже и вставала на заре.

– В котором часу придет Макс?

– В одиннадцать. Мы уйдем на целый день, но завтра ты непременно пообедаешь с нами, хорошо?

– С удовольствием.

Алекс никогда не демонстрировала своих чувств, но тут присела, крепко обняла Памелу и еще раз повторила:

– Спасибо тебе за все!

Памела улыбнулась в ответ. Алекс была слишком счастлива, чтобы заметить, что в ее улыбке проскользнули печаль и легкая зависть.

«Будем считать, что одно доброе дело в этом году я уже совершила, – подумала Памела, погасив ночник. – О, Крис, если бы ты мог знать, как мне не хватает тебя, как я скучаю по тебе. Но, быть может, еще найдется человек, который останется со мной до конца моих дней. Крис, мальчик мой, ты оставил мне свои деньги, и я сама могу свободно выбрать своего мужчину. Мне уже тридцать пять, я поумнела и совсем не похожа на девочку, какой была, когда выходила замуж за Фрица». Она взбила подушку и вытянулась на прохладных простынях. Но где-то же есть такой человек. Он ждет ее. Судьба сведет их. Надо лишь услышать ее зов.

– Город у твоих ног, – несколько высокопарно произнес Макс, – с чего начнем осмотр?

– В котором часу мы должны быть у твоих?

– Около трех. Мой брат закончит дежурство, в три тридцать последние посетители уйдут из ресторана. Вот тогда и начнется семейный обед.

– Может быть, сделаем пока кое-какие покупки? Мне хотелось бы произвести хорошее впечатление при первой же встрече.

Она осмотрела свои невыразительные костюмы и надела один из них, «академический».

– Хорошо, – с воодушевлением согласился Макс. – Самое время сменить шкурку.

Скорее всего, Алекс, которую всегда смущали ее широковатые плечи и коренастая фигура, снова купила бы себе точно такие же костюмы, какие покупала прежде, но Макс решительно отверг бесцветные и безликие наряды. Выбор он сделал сам, с видом знатока посовещавшись с продавщицей. Во время их переговоров Алекс стояла в стороне, с удивлением глядя на Макса – он открывался ей с новой, неожиданной стороны. Наконец они уединились в небольшой примерочной, где Макс уселся на стул, а Алекс, скрывшись за занавеской, принялась переодеваться. Она сняла удобный и привычный костюм, шаг за шагом началось ее перевоплощение. Вначале она надела короткую юбку из серовато-голубой шерстяной фланели. Талию она перетянула широким кожаным поясом с круглой золотой пряжкой. Затем – белую шелковую блузу из тяжелого шелка, которую продавщица помогла ей заколоть у ворота золотой булавкой. Поверх нее – серый шерстяной пиджак с бархатными лацканами. И наконец настала очередь лакированных туфель и сумочки. Завершили перевоплощение небольшие золотые серьги в форме улиток.

Алекс была настолько поражена собственным видом, что на время потеряла дар речи. Впервые в жизни она с удовольствием смотрела на свое отражение в зеркале. Она долго и недоверчиво разглядывала себя, поворачиваясь в разные стороны, исследуя эту незнакомую для себя женщину дюйм за дюймом. Ее вид так потряс саму Алекс, что она почувствовала, как на глаза наворачиваются слезы, и тогда Алекс решительно шагнула из-за занавески, чтобы предстать перед Максом.

То, как он смотрел на нее, заставило ее прослезиться вновь.

– Вот что сотворил Господь, – сказала она дрожащим голосом.

– И увидел: это хорошо, – с притворной небрежностью процитировал Макс, тоже изумленный этой необычайной метаморфозой.

Они вышли из примерочной и направились к кассе. Тут Алекс увидела, какую сумму предстоит выложить за покупки: это было ее двойное месячное жалованье. Макс заметил выражение испуга, промелькнувшее на ее лице, и сказал, отметая всякие протесты:

– Это мой первый подарок тебе.

Шествуя к выходу, Алекс недоверчиво смотрела на свое отражение в каждом зеркале, словно оценивая эту незнакомую ей женщину.

– Еще одна остановка, – проговорил Макс, когда они подошли к парикмахерской. Пока он с удовольствием потягивал кофе и листал воскресные газеты, парикмахер вымыл волосы Алекс, слегка осветлил их и уложил в прическу, которая, как сообщил Алекс помощник парикмахера, являлась модификацией стиля «булочка». Теперь ее волосы, легкие и послушные, словно светились.

– Ну и ну! – воскликнул Макс, отступая на шаг при виде ее. – Я даже не ожидал.

– Как раз все наоборот. Все утро ты только и делаешь, что ждешь меня, – извиняющимся голосом проговорила Алекс.

– Это не самое страшное. – Его глаза снова и снова пробегали по ее лицу и фигуре. И казалось, что он касается ее пальцами.

Когда они проходили мимо косметического салона, Макс заметил:

– У нас можно найти все, что тебе понадобится.

– Давай остановимся пока на этом, – попросила Алекс. – Мне нравится то, что получилось. Но трогать лицо мне не хочется. Пусть уж оно останется таким.

«Не будем спешить, – решил Макс. – Всему свое время».

Они вышли на Лексингтон-авеню, и он предложил: – Куда ты теперь хочешь пойти?

– Мне страшно хочется посмотреть, где ты работаешь, – ответила Алекс. – Туда можно попасть в воскресенье?

– Тебе – конечно.

Бронзовый отлив тонированных стекол придавал зданию таинственный и загадочный вид.

Макс позвонил в дверь, и вооруженный охранник вышел к ним:

– Здравствуйте, мистер Фабиан. Опять за работу, как я посмотрю?

– На этот раз – нет, – ответил Макс, указывая на Алекс, – сегодня только для собственного удовольствия.

Они пересекли мраморный вестибюль и двинулись в сторону лифтов. Макс выбрал тот, который без остановки шел на нужный им этаж. По стенам были развешаны рекламные плакаты фирмы. Позировала для них в основном Мора. Она сидела среди цветов, на кушетке, среди «фамильных» портретов, непосредственная, красивая, желанная. Макс видел, как изучающе осмотрела плакаты Алекс, но молча проследовала за ним дальше. Он подошел к своей двери и открыл ее, набрав код.

– Почему такая секретность? – спросила Алекс.

– На каждом этаже свои секреты и свои тайны. Только так можно сохранить свои достижения в тайне от конкурентов. Это бизнес, в котором люди готовы перерезать друг другу глотки.

Его кабинет был залит светом, льющимся из окон во всю стену.

– О! – вздохнула Алекс. – Какой вид! Как ты при этом можешь работать?

– Уже насмотрелся, – ответил он. – Теперь смотри ты.

Он сел на диван напротив окна и наблюдал, как внимательно она осматривает все, прикасается к разным предметам.

– Столько раз, когда ты уезжал, я пыталась представить себе, где и как ты работаешь, – произнесла она с неясной улыбкой, игравшей на ее лице.

– Ну и как, похоже?

– А у тебя есть секретарша?

– Разумеется. Ей пятьдесят, она замужем за человеком, который работает у нас, и я не представляю, чтобы делал без нее.

– А где ты держишь…

– Это вопросы к ней.

– А эти четыре телефона зачем?

– Один – соединяет меня с кабинетом Евы напрямую. Другой – внутренняя связь с остальными работниками. Третий – городской. Четвертый – защищенная связь, чтобы никто не мог подслушать. Мы пользуемся им, когда Ева уезжает куда-нибудь и нам надо срочно обсудить какие-нибудь важные дела.

– Как все сложно, – пробормотала Алекс.

– Зато благодаря этому мы и достигаем таких успехов. Наши покупатели довольны. А мы получаем немалые деньги.

– А чем ты сейчас занимаешься? Мне интересно, что это будет? Что у вас получится? – Она взяла пачку глянцевых фотографий, что стопочкой лежали на его большом столе.

– Сейчас мы заняты тем, что подыскиваем подходящее лицо для рекламного плаката и название для новых духов, которые изобрела Ева. Пока все, что мы предложили, она отвергла.

– Какая жалость, что Венеры теперь не найдешь, – Алекс внимательно посмотрела на красивое личико на первой фотографии. – А что ей не понравилось в этой девушке?

– Не совсем классическое.

– А это? – Алекс вынула вторую.

– Слишком молода.

– Наверно, такое возможно только в мире косметики, – иронически улыбнулась Алекс.

– Теперь ты видишь, чем я занимаюсь. Мне нравится эта работа, и я хорошо справляюсь с ней. Это индустрия, которая приносит миллиарды. А эти новые духи, – Макс поднялся и подошел к столу, – несомненно, станут новой ступенькой. – Он отпер ящичек специальным ключом, который носил в кармане. – Как только мы подыщем название и лицо – их можно будет выпускать в продажу. – Он достал небольшой флакончик. – «Композиция Х».

Алекс обошла вокруг стола:

– А можно мне понюхать?

– Дай мне руки.

Алекс протянула к нему ладони, и Макс осторожно смазал духами ее запястья: сначала с одной стороны, потом с другой.

– Теперь потри их друг от друга… вот так. А теперь нюхай.

Алекс втянула в себя воздух.

– Мммм… никакого сомнения…

– Что ты имеешь в виду…

– Это моя мать.

Макс пристально посмотрел на нее:

– Почему ты так решила?

– Они сразу вызвали во мне ее образ.

– Но почему?

– Ну… – протянула Алекс, снова вдыхая аромат. – Острые, чувственные, очень характерные, вызывающие, я бы сказала… – Алекс снова втянула воздух. – Настоящая женщина, способная отстаивать свои убеждения. Чтобы пользоваться ими, надо знать, кто ты есть, какая ты есть. – Она усмехнулась… – Это мадам.

Макс упал в кресло.

– Устами младенцев глаголет… – проговорил он потрясенно.

– Вообще-то принято говорить «устами младенца»… а не «младенцев»…

– Мадам! – повторил Макс, перекатывая слово в горле, словно пробовал старое вино. – Отлично. МАДАМ!– Он покачал головой. – Мы перебрали тысячи вариантов – ни один из них «не попал в самую точку», как повторяла Ева. Ты вдохнула только раз – и сразу в яблочко. Нет, подумать только! МАДАМ! Абсолютно верно. Это название говорит само за себя. – Он вскочил с кресла и обнял Алекс, вглядываясь в лицо:

– Ты ведь уже однажды продемонстрировала, на что способна, какого же черта я сразу не спросил тебя? Ответ торчал у нас у всех перед глазами. Почему же я не видел его? – тут он прервал свои излияния. – А ты ведь дочь своей матери. Когда я рассказал ей, она промолчала, но явно испытала гордость.

– Но я понятия не имею о парфюмерии, – запротестовала Алекс. – Я лишь сказала тебе, какое впечатление они на меня произвели.

– И выразила их суть – придумала название…

– Ну, раз ты так считаешь, – ответила Алекс. Ей было все равно, но приятно, что Макс так обрадовался.

– Видишь ли… В этом деле очень важно внутреннее чутье. Я уверен, ты унаследовала талант своей матери. Именно ты, а не бедняга Крис, которого она за уши тянула сюда. Это бесценный дар! Ты даже не представляешь, что это такое, не отдаешь себе в этом отчета. – Он прошелся по кабинету взад-вперед, затем назад. – И это не только название, но и лицо! – Он нахмурился. – К сожалению, существуют духи «Мадам Жюли» и «Мадам Роша», но если мы отпечатаем на рекламных плакатах ее лицо, никаких сомнений, кто есть кто, не будет. Подожди немного, я дозвонюсь до нее. Она будет по потолку ходить!

– Но она может не согласиться.

– Не-е-ет! Я знаю Еву. Она сразу примет это название – вот увидишь. Ее имя и ее лицо, которое станет олицетворением компании. Да она любого, кто попытается помешать, зажарит живьем.

– Но не кажется ли тебе, что моя мать старовата? – спросила Алекс.

– Фотографы постараются. Эти духи предназначаются не для юных девушек. Они для умудренных матрон. Мы довольно долго выпускали духи для ангелов, лишенных возраста. И я столь же долго пытался переубедить Еву. Но лишь увидев, в каком направлении двинулась «Эта Женщина», она уразумела суть. Никто не успеет перехватить инициативу. Наши духи, как бомба, разнесут наших конкурентов в клочья.

Его охватило такое воодушевление, что он уже не мог устоять на месте, но, взглянув на Алекс, вдруг осознал, что, хоть она и рада за него, все же пока очень далека от его забот, и осадил себя. Если он сейчас возьмется за телефон, все закрутится, завертится, и он не сумеет вырваться из колеса – ему захочется увидеть, что из этого получится. «Нет, – сказал он себе. – Сегодня ее день». Будь он один, позвонил бы родителям в ресторан и предупредил, что просидит на работе до конца дня. Бог знает, выдастся ли еще у него свободное время, когда начнется вся эта свистопляска. Завтра понедельник. Новая рабочая неделя. Вот тогда он всем и займется. Теперь же нужно думать не только о себе. Впредь его жизнь будет заполнена не только работой. Воодушевление начало потихоньку спадать…

Она испытующе смотрела на него, и он почувствовал, как его сердце полнится любовью к ней.

– Все в порядке, – ответила она, – сейчас половина первого. Тебе хватит полутора часов?

– Ты просто ангел!

Теперь Алекс устроилась на диване и принялась перелистывать один из журналов. Но ей гораздо интереснее было наблюдать за Максом. Каким собранным, организованным и властным он стал, сев за стол. Он сделал несколько звонков, считал, писал, что-то прикидывал. Его воодушевление теперь было строго направленным. «Как ему нравится все это, – думала Алекс. – Кручение и верчение, эти хитрости». Наблюдая за ним, она поняла, что у нее есть грозная соперница. Это не означало, что теперь она стала ощущать себя менее любимой, этой ночью Макс ясно показал, кем она для него является. Но просто Алекс другими глазами увидела Макса и поняла, что у него есть еще одна всепоглощающая страсть. И связь эта нерасторжима. Ее следовало принять и смириться.

Прошло два часа, но Макс не поднимал головы и работал с той же лихорадочной поспешностью, с какой он сел за стол. Алекс терпеливо ждала. Но когда прошло два с половиной, а Макс по-прежнему ничего не видел и не слышал, она тихонько окликнула его:

– Макс… Макс…

Он поднял голову и испуганно воскликнул:

– Господи Иисусе! Что же ты молчала!.. Прости меня… У меня все вылетело из головы…

– Если бы нам не надо было идти к родителям, я бы не стала мешать тебе…

– Все… все… Идем. Я готов. – Он собрал бумаги, сложил их в папку и положил под тяжелое пресс-папье справа от себя. – Но это из-за тебя я потерял чувство времени. Твоя искра заставила вспыхнуть костер. – Макс обнял ее, поднимая с дивана. – Ничего. Сейчас поймаем такси. Жаль, что теперь я не успею показать тебе Нью-Йорк.

– Вообще-то я уже насмотрелась на него…

– Ты не представляешь, куда я собирался тебя сегодня отвезти. Но самое главное – ты, наверное, умираешь от голода!

Алекс чувствовала скорее волнение, чем голод, поэтому протянула:

– Да как сказать…

– Ну, едем побыстрее. Посмотрим, что мой старик приготовил к нашей встрече…

Пока Макс расплачивался с таксистом, Алекс окинула взглядом дом, принадлежавший семейству Фабиани. Большие окна, внизу, где располагался ресторан, затянутые драпировкой, растения в горшках и урна у выхода для сигарет и банок с пивом. Когда Макс распахнул дверь, на них пахнуло вкусным запахом приправ, особенно чеснока, а также приятным ароматом оливкового масла. Ресторан уже опустел, последние завсегдатаи проходили мимо Макса, приветствуя его:

– Привет, как поживаешь?

– Посмотри, кто к нам пришел!

– Старина! Как я рад тебя видеть!

Навстречу им из-за стойки выплыла пышнотелая женщина.

– Массимо…

– А вот и мы, ма, – Макс обнял женщину, поцеловал, а затем взял за руку Алекс: – Ма, это Алекс.

– Маленькая Алекс? Да у тебя, должно быть, неладно с глазами, Массимо, – мама Фабиани шагнула к Алекс, и та тут же оказалась в ее мощных объятиях. – Какая же она маленькая? В самый раз, – проворчала она, целуя девушку и одобрительно ее разглядывая. – Любой давний друг нашего сына для нас – новый друг, – проговорила мама Фабиани. – Ну же, дети, идемте… Большой стол уже накрыт.

Макс представил Алекс сестре Элле – уменьшенной копии своей матери. Но было в ней и нечто общее с Максом. А потом он повел Алекс на кухню к отцу. Тот окинул ее внимательным взглядом, кивнул одобрительно, улыбнулся и поцеловал.

– Ты совсем не похожа на профессора, – был его вердикт.

– Так я и не профессор, – засмеялась Алекс.

– Она доктор наук, па. Специалист по литературе.

Отец снова улыбнулся:

– Все равно не похожа.

Во время обеда Алекс обнаружила, что Макс, говорящий по-итальянски, – это не совсем тот Макс, который говорит по-английски. Они начали обед с оливок и какого-то особенного, островатого сыра.

– Не увлекайся, – предупредил ее Макс тихонько, – а то перебьешь аппетит.

Вино подали в тот момент, когда в зал вошел брат Макса – Бруно со своим семейством.

Бруно тоже был копией своего брата – только пониже ростом и чуть пошире в плечах. Его жена – маленькая брюнетка, очень симпатичная и живая. Четверо детишек были одеты в праздничные воскресные костюмчики – на итальянский манер. Они вели себя смирно, и чувствовалось, что все они обожают Макса.

Алекс в свое время учила итальянский, потому что это был родной язык Макса, и удивилась тому, с какой легкостью забытые вроде бы фразы выскакивали сейчас сами собой.

Бруно очень тепло пожал ей руку, его глаза лучились тем особенным светом, каким могут лучиться глаза только у итальянца при виде женщины. Обнимаясь и здороваясь с остальными членами семьи, Алекс краем уха услышала, как он сказал Максу:

– Ах ты, хитрец… ясное дело, почему ты придерживал ее для себя…

За обеденным столом стало еще более оживленно и воцарилась праздничная атмосфера. Нельзя сказать, что подавалось нечто сверхнеобычное, какие-то невиданные деликатесы. Но все было отменно вкусно. Такого Алекс никогда не доводилось пробовать.

Ее волнение улетучилось само собой, как туман при первых лучах солнца. Давно ей не доводилось чувствовать себя так спокойно, уверенно и раскованно. Она отвечала на множество вопросов, которые сыпались на нее со всех сторон, без всякой настороженности. Ее удивило, что они столько знают о ней и сколько хотят узнать. Марио Фабиани очень серьезно выслушал ее рассказ о том, чем именно она занимается в Кембридже, какие курсы ведет и какие у нее студенты. А когда оказалось, что она была в Стипл Мокден, старик сам начал рассказывать о том времени, которое провел там. Тут выяснилось, что он очень хорошо знает Кембридж. После этого он описал своего деда, Гарибальди, первого из семьи Фабиани приехавшего в Америку.

Только в шесть часов все с сожалением начали подниматься из-за стола – в семь тридцать ресторан открывался для вечерних посетителей. Прощаясь, Марио Фабиани поцеловал ее.

– Это было так чудесно, – сказала ему Алекс, – словно мы знакомы тысячу лет.

– Так оно и есть, – ответил Марио. – Надеюсь, ты будешь приходить часто. Наш дом – твой дом. – И это было нечто большее, чем обычное итальянское радушие и гостеприимство.

Алекс поняла, что ее приняли как свою.

– Давай пройдемся немного, – предложила она, когда они с Максом вышли на улицу. – После такого количества еды и вина это просто необходимо.

– Гораздо лучше после такого обеда полежать немного, – заметил Макс.

– Если ты хочешь… – сказала Алекс, чувствуя, как у нее перехватывает горло.

Макс остановился, заглянул в ее глаза и ответил:

– Сегодня мы делаем то, что хочешь ты.

«Но мне хочется этого, – подумала Алекс, и по коже ее пробежала легкая нервная дрожь нетерпения. – Очень хочется».

– Ну хорошо. Пройдемся немного, а потом я хочу посмотреть, где ты живешь, когда приезжаешь в Нью-Йорк.

Некоторое время они шли молча, тесно прижавшись друг к другу, ладонь в ладони. И не было для нее человека ближе, чем он. Его ладонь, сжимавшая ее руку, была теплой, крепкой и надежной. «Куда бы ты ни повел меня, я пойду за тобой», – подумала она и вдруг очень ясно представила, с какой невероятной скоростью разворачивались события после смерти Криса. Время, словно освободившаяся пружина, влекло одно за другим. «Смерть Криса стала своего рода катализатором», – подумала Алекс. Он дал ей больше, чем просто деньги. Она решилась принять их, и непременно сделает что-нибудь в память о Крисе. Стипендия. И может быть, не одна…

Они миновали Гринвич-вилледж, прошли под аркой, которая вела на Вашингтон-сквер, и двинулись дальше к Грэммерси-парк. Макс показывал ей такие места, о которых приезжие понятия не имеют, – небольшой домик на углу Гроув и Бедфорд-стрит, где останаливался О'Генри, и еще один дом поблизости, где когда-то сочиняла стихи Эдна Винсент Миллей. Он показал и отель «Челси», где любили останавливаться Томас Вульф, Дилан Томас и Артур Миллер и где они писали свои произведения.

На 34-й улице Алекс наконец взмолилась:

– Больше не могу, Макс. В голове уже ничего не помещается… Мне недели не хватит, чтобы переварить все это.

Без единого слова он остановил такси. Они сели в полном молчании, и каждый понимал, о чем думает другой. Когда машина остановилась, Алекс в шутливом изумлении спросила:

– Ты живешь в музее?

– Над музеем. И когда мне хочется взглянуть на Пикассо или Ван Гога, без которых я долго не могу обходиться, я лишь спускаюсь вниз.

У Макса был двойной номер на сорок четвертом этаже здания, где внизу располагался Музей современного искусства. Здесь не было привычных в таких местах магазинчиков, ресторанов и бассейнов. Сверху, с башни музея, открывался совершенно необыкновенный вид на город, лежавший у их ног. У Алекс перехватило дыхание, когда Макс ввел ее в комнату. Через незашторенные окна сияли огни.

– О! – с трудом выдохнула Алекс. – Пожалуйста, не зажигай свет… – Она прошла вперед и приложила ладони к толстому стеклу. – Город-сказка.

– Нет, город-сказка – это Сан-Франциско, – сказал Макс. «Что это я болтаю, – подумал он, недоумевая, отчего так нервничает. В первый раз, что ли? Но сейчас все не так. Из-за Алекс. Да я тут со своими дурацкими репликами».

– Мне нравится твой родной город, – снова вздохнула Алекс не столько оттого, что видела перед собой, сколько оттого, что чувствовала внутри себя. «Памела права, – вспомнила она слова подруги. – Нью-Йорк – особый город и особенное место в мире».

Макс встал за ее спиной и обнял за плечи.

– Ты переполнена любовью ко всему на свете, – сказал он. – А я очень жадный. Мне хочется, чтобы вся твоя любовь принадлежала мне.

Она повернулась к нему лицом:

– Я вся принадлежу тебе. – Ее глаза распахнулись.

– Как много времени мы потеряли, – вздохнул Макс полушутя-полусерьезно. – Придется наверстывать.

– …Чтобы потом никогда не пришлось жалеть, – подхватила Алекс.

– И начнем прямо сейчас же.

– О, Макс! Если бы ты знал, как мне хочется…

Дрожащими от нетерпения руками он принялся снимать с нее одежду, бросая на стоявшее рядом кресло. Когда она наконец оказалась совершенно обнаженной, он вынул шпильки из ее прически, распустил волосы по плечам, затем отступил на шаг и посмотрел на нее.

Она невольно опустила глаза, словно испугалась, и в этот момент почувствовала, как ей хочется стать красивой. Красивой для него, потому он любил все красивое. Лицо и женское тело были для него явлением искусства, он любил их, как музыку и живопись. «Мне хочется, чтобы он смотрел на меня, как он смотрит на все это, даже если я не очень хороша сама по себе». Она боялась поднять глаза, чтобы не увидеть в них разочарования, которого даже сейчас втайне опасалась.

Он молчал очень долго. Но когда она все-таки решилась посмотреть на него, у нее перехватило дыхание.

– Как ты красива, – тихо выговорил он. – Боже мой, Алекс! Ты изумительно хороша. И это… – Он коснулся пальцем кончика груди, скользнул по талии, потом по бедрам. – Когда ты успела стать такой пленительной? Как тебе могло прийти в голову, что мужчина не способен возжелать тебя?

Пленительная? Неповторимая? Легкая дрожь и напряжение не давали Алекс ответить. Время слов и объяснений прошло.

– Как ты ошибалась, Алекс!.. Ты крупновата, но насколько пропорционально ты сложена… Безукоризненно. Как богиня земли. Скульпторы, которые искали бы натурщицу для статуи Деметры, не смогли бы найти никого лучше…

Он начал нетерпеливо снимать с себя одежду, бросая ее прямо на пол. Раздевшись, он позволил Алекс оглядеть себя с ног до головы. Макс был плотного сложения, мускулистый, с широкими плечами, с сильной грудью, поросшей мягкими волнистыми волосами, с длинными ногами.

– А тебя бы лепил Донателло…

Ей хотелось встать на колени и поклониться ему, но Макс взял ее за руку и притянул к себе. Они стояли, тесно прижавшись друг к другу – грудь к груди, ноги к ногам, и Алекс ощущала, как тверда и нетерпелива его плоть.

Он начал целовать ее.


Алекс открыла глаза, зевнула, потянулась сладко, как никогда прежде. «Как кошка, – подумала она, еще не проснувшись толком, – такая же расслабленная». И в то же время она ощущала, какой полной жизнью живет каждая клеточка ее тела. «Теперь я знаю, что такое быть живой. Макс посвятил ее в плотские радости. Радости! Нет, это гораздо больше. Это экстаз! Я читала об этом, но на самом деле понятия ни о чем не имела. Даже отдаленно…» Она провела ладонью по телу, которое вызвало такое восхищение у Макса. Он пробудил в ней совершенно новое ощущение – своими руками, губами, всем своим телом, которое проникло в нее и сотворило новую Алекс. «И до чего же это необычно – ощущать его проникновение в себя, и как все интересно устроено: твое тело оказывается замечательно устроено для того, чтобы принять в себя другое тело». Алекс не просто принимала Макса, она поглощала его в себе. «Нет, это не мужчины обладают нами – как принято считать. Это мы обладаем ими, позволяя войти в себя. Неудивительно, что их пугает та власть, которую мы имеем над ними. Неудивительно, что они бьются за то, чтобы ограничить ее. Почему же я не понимала этого прежде? – удивилась она и засмеялась. – А почему я вообще не понимала столь многих вещей? Например, что я, оказывается, – страстная натура». «Боже! – пробормотал Макс, упав рядом с ней, его грудь вздымалась, как и ее. Дыхание было прерывистым. – Ты и в самом деле страшно быстро учишься всему».

Она села в кровати, оглянулась и вдруг поняла, что его нет рядом. Отбросив простыни, которыми они накрылись, прежде чем рухнуть, как мертвые, в сон, она отправилась на поиски. Макс оказался на кухне. И какое-то мгновение она стояла, глядя на его тугие ягодицы и широкую спину, которую она только что обнимала, притягивала к себе, впитывая его в себя, пока не наступил взрыв. Ее собственная нагота – после того, с каким восхищением воспринял ее Макс, – теперь не только не смущала ее, но вызывала чувство гордости.

Макс обхватил ее груди руками:

– И зачем тебе понадобилось носить эти отвратительные платья, которые скрывают такую красоту. Женская грудь – это суть женщины. Теперь твоя одежда позволяет угадать… всего лишь угадать, что скрывается под ней.

Алекс почувствовала, как в ней снова поднимается горячая волна. Ее стыдливость отступила вместе с неведением. Теперь не было ничего, чего она бы не могла позволить себе в отношениях с Максом. Он одарил ее таким сокровищем.

– Ты всегда после этого хочешь есть? У меня тоже такой аппетит проснулся! Просто зверский…

– Но ведь сколько энергии уходит! – засмеялся Макс в ответ. – Толстый, сочный кусок мяса с картошкой – вот что мне сейчас нужно.

– Ммм, да, пожалуй… – и вдруг она охнула, будто ее кто кнутом ударил. – Мы ведь собирались встретиться с Памелой! – Алекс посмотрела на часы, висевшие на стене. – Десять часов! Что она подумает!

– Она знает, – сказал Макс. – Я позвонил ей, когда выходил на кухню за вином, и предупредил.

– Я рада, что на свете все еще есть кто-то, кто помнит о Крисе, – проговорила Алекс задумчиво. – Потеряв невинность, я как-то невольно забыла обо всем, и о нем тоже. – Она обвила его руками. – Но он бы понял меня – я пережила такое потрясение. Спасибо тебе, любовь моя.

– Взгляни на картошку, она уже должна быть готова.

Она и в самом деле была готова, как и мясо. Алекс, накинув на себя рубашку Макса, проговорила:

– Если бы кто-нибудь несколько недель назад сказал мне, что я буду сидеть у тебя на кухне совершенно голая и чувствовать себя так, словно только что на свет родилась, я бы посоветовала этому человеку пойти к врачу и проверить, все ли у него в порядке с головой. – Легкая улыбка пробежала по ее лицу. – Но я не могу дождаться, когда наступит время и я снова смогу испытать тебя. – Она несколько минут смотрела на него, не отрываясь, а потом задала еще один вопрос: – Первые дни всегда так прекрасны?

– Смотря с кем ты их проводишь…

– Наверное, потому, что ты столько раз переживал такие минуты, и мне хорошо с тобой… Но и во второй и в третий раз – это тоже чудесно…

Она положила нож и вилку.

– А теперь я готова к четвертому испытанию. – Она выжидающе посмотрела на него.

– Но не на полный желудок, – ответил он.

Позже, пройдя четвертое испытание, лежа в объятиях Макса и пытаясь унять дрожь в теле и в мыслях, Алекс спросила:

– Ты ведь не собираешься скрывать наши отношения? Мы будем честны? Ты понимаешь, о чем я говорю? – Алекс шутливо потеребила его.

Макс не ответил. Алекс приподнялась на локте:

– Тебе эта мысль не приходила в голову?

– И не один раз. Жениться на тебе – что может быть лучше? И если бы я только мог это сделать, я бы сделал это сию же минуту. Но это выше моих сил.

Алекс медленно села, словно кто-то накинул на нее веревку и приподнял вверх:

– Ты снова собираешься цитировать Самюэля Батлера?

– Нет. Я и в самом деле не могу жениться на тебе, потому что уже женат. Это случилось, когда мне исполнилось девятнадцать лет.

Горькие нотки, прозвучавшие в его голосе, смягчили удар.

– Ты не думаешь, что стоит рассказать поподробнее?

– Я как раз собирался. Моя жена находится в частной лечебнице. Уже двадцать лет. У нее маниакально-депрессивный психоз.

И он рассказал, как это произошло.

Он встретил Лючию Манзини, когда был на втором курсе Колумбийского университета. Она была близкой подругой сестры его лучшего друга. Хорошенькая, сексапильная, он сразу увлекся ею. Она уверяла, что ее родители страшно строгие, старомодные итальянцы, которые держат ее чуть ли не взаперти – чего она не выносит. Она все время упрашивала его сбежать вместе с ней. Но друг предупредил Макса, что отец Лючии богатый и влиятельный человек – он не станет смотреть на это сквозь пальцы. Она была нетерпеливой, страстной, безрассудной, и Макс оказался не в состоянии противостоять. Они встречались где могли и, как только у них появлялась свободная минутка, занимались любовью. Лючия была ненасытна. И добивалась того, чего хотела, сметая на пути все преграды. Вскоре он понял, что это не просто прихоти и капризы богатой девушки. Ему всегда трудно было предугадать, что она затеет в очередной раз, какой выкинет фортель. Она то поклонялась ему, как идолу, то третировала, как последнего раба.

И наступил момент, когда он понял, что больше не в состоянии выносить ее фокусов. Макс честно все сказал ей. Она рыдала, ломала руки, колотила его, царапала, но он оставался непреклонным. Сначала она много значила для него, но когда угар прошел, он осознал, что она – опасна, а может быть, и не совсем нормальна. Получив письмо от отца Лючии, Макс решил, что это она заставила его написать послание, и пошел на встречу с ним, настроившись не поддаваться ни на какие уговоры. Но Карло Манзини скорее сочувствовал ему, чем гневался. Максу не следовало так вести себя. Да, Лючия дика, неуправляема, но хороший итальянский мальчик не позволит, чтобы женщина вертела им как захочет. Нужно было быть умнее. А теперь ему придется отвечать за содеянное. Карло Манзини объявил, что Лючия беременна и Макс должен на ней жениться. Но отец хотел, чтобы он продолжал учебу, пообещал купить им отдельный дом – Лючия будет жить так, как она привыкла и как полагается всем итальянским девушкам. Она получит приданое. Но жениться он обязан. Иначе… Старик говорил мягко, спокойно. Лючия – сицилианка. И как многие сицилийские девушки в юности, весьма соблазнительна для мужчины. Макс вспомнил, что Лючия и вправду напоминала спелый, зрелый плод, из которого вот-вот брызнет душистый сладкий сок.

Только тогда я узнал, что она не из Калабрии, как уверяли меня, а из Сицилии – и только тогда понял, как влип. Глупый, потерявший голову молодой человек, считавший, что понимает все на свете, но не сумевший понять такой простой вещи. Отец ее оказался главой мафии – вот откуда у них были деньги, дома, машины. Все махинации совершались, естественно, втайне – у него имелось вполне легальное прикрытие, его имя никогда не появлялось в газетах, его нельзя было ни в чем заподозрить – он считался преуспевающим виноторговцем. Но истинные дела творились за кулисами. Максу стоило бросить один-единственный взгляд на человека, который вышел к нему навстречу, чтобы увидеть, с кем он имеет дело. Заканчивая разговор, старик дал понять, что у Макса нет выбора: либо он женится на Лючии, либо умрет. Он также намекнул, что и с рестораном в таком случае «придется разобраться». Что я мог сделать? Мне было страшно, что это может повредить моим родителям, а не только мне. Тем более что я и впрямь был виноват. С большим опозданием до меня дошло, понял, что и сексуальное неистовство Лючии – тоже проявление ее болезни.

Макс замолчал. Алекс ждала, тоже не произнося ни слова. Его рука, крепко сжимавшая ее запястье, словно окаменела.

– И мы поженились. Состоялась грандиозная свадьба – чисто итальянская. А для меня это были похороны. Нам и в самом деле купили дом – через дорогу от дома ее родителей. На некоторое время Лючия успокоилась и притихла. Но, оказалось, это была всего лишь одна из форм депрессивного состояния. Вскоре все началось снова. Мне приходилось разыскивать ее в каких-то подозрительных барах, кошмарных забегаловках – Бог знает где. Несколько раз я оказывался в таких переделках, что едва выбирался живым. Мне приходилось звонить старику, он присылал парочку своих молодцов… Но Лючия не унималась.

– Я потерял покой и сон. Мне уже было не до учебы. Все шло наперекосяк. И когда начались роды и ее отправили в клинику, я вздохнул с облегчением. Наконец-то у меня появилась возможность хотя бы выспаться.

Ребенок родился маленький, но здоровый. Девочка. Врачи еще некоторое время держали Лючию в клинике из боязни, что у нее начнется послеродовая депрессия, как мне объяснили. Но, к счастью, угроза миновала. Через шесть недель ее отпустили домой. Но меня не покидало ощущение, что она стала какой-то странной. Я очень часто заставал ее сидящей у кроватки: она неотрывно смотрела на девочку. Она стала невероятно спокойной по сравнению с тем, что было прежде. Девочку крестили, назвали Ангелиной – в честь умершей матери Лючии, второе имя у нее было Роза – в честь моей мамы. Лючия казалась совершенно умиротворенной. Отец нанял медсестру, но ей совершенно нечего было делать. Лючия сама ухаживала за ребенком. Она сидела рядом и часами пела девочке песенки, качала ее, расхаживая по комнате взад и вперед. Она даже из супружеской спальни перебралась спать в детскую.

«Видишь, – говорил ее отец, – как она счастлива. Вот что ей было нужно. Вот почему я настоял на женитьбе». Он даже чувствовал ко мне признательность. У нас было все, чего не пожелаешь. Я мирился с тем, что мне совсем не нравилось.

Малышке исполнилось три месяца. В тот вечер я вернулся домой не поздно, дома никого не было. Я подумал, что Лючия взяла девочку погулять на свежем воздухе, так что у меня не возникло никакого беспокойства.

Макс снова умолк и вздохнул.

– Но время шло, Лючия не возвращалась, и я забеспокоился. Позвонил ее отцу. Он снова отправил своих людей на поиски дочери. Уже стемнело. Не знаю, что толкнуло меня пойти взглянуть на наш бассейн… Лючия не заглядывала туда с тех пор, как родилась дочь. Но она оказалась именно там. Она стояла в воде и укачивала девочку, напевая песенку. Девочка была мертва. Лючия утопила ее.

Алекс прикусила губу. Сердце сжала боль и сострадание к нему. Макс продолжал без всякой интонации:

– Отец, конечно, все уладил, нажал, где нужно нажать, и все было представлено как трагическая случайность. Лючию поместили в специальную лечебницу «ради ее собственного блага». Там она находится и по сей день. Меня, да и своих родных она не узнает. Несколько раз она пыталась убежать из клиники. Но система охраны там отлажена хорошо, и ее перехватили. Ее любимое занятие – играть в куклы. Она наряжает их, поет им песенки. Первое время я довольно часто навещал ее. Но это было ужасное зрелище. К тому же в этом нет никакого смысла. Уход за ней самый лучший, ее содержание в клинике щедро оплачивается. И она будет оставаться там до конца своих дней. Так что я оказался снова свободным человеком и занялся собой. Я, конечно, оставил дом и вернулся к себе на Малберри-стрит. Я говорил с отцом Лючии, и старик понял меня.

Самое страшное, казалось, было позади. – Голос Макса немного выровнялся.

– Я закончил учебу, получил степень. И встретил девушку, которую полюбил. Я отправился к отцу Лючии и сказал, что раз уж все так случилось, я могу считать себя свободным. До сих пор помню, как он посмотрел на меня: с сочувствием, даже с жалостью, но в то же время жестко и непреклонно. Он сказал мне: «Сынок, ты и моя дочь обвенчались в церкви Святой Девы. А законы церкви никто не может нарушить. Пока Лючия жива, она останется твоей единственной женой».

Ханжество его не знало предела. Старик наживал свои миллионы на проституции и наркотиках. Но вопросы чести собственной семьи блюлись неукоснительно. Лючия могла быть либо моей женой, либо вдовой.

Макс снова перевел дыхание.

– Она и сейчас в клинике, ей уже сорок два года. Отец ее еще в силе. А я в капкане, Алекс. И останусь в нем еще, пока она жива. – Впервые за время рассказа Макс взглянул на Алекс. – Детка, я так хочу, чтобы мы поженились. Мне уже сорок три. Я хочу иметь свою семью и дом. Конечно, я не был одинок. Одна женщина в моей жизни сменяла другую. Но я не хочу больше так жить. Я хочу, чтобы мы были вместе. Кроме тебя, мне никто не нужен. Но жениться на тебе я не могу. – Он помолчал. – Решай, Алекс.

– О, Макс!.. Я уже получила гораздо больше, чем могла ожидать. Неужели ты думаешь, что эта формальность может изменить мои чувства к тебе? Да, я была бы счастлива быть миссис Макс Фабиан, но если это невозможно, так тому и быть. – Алекс обняла Макса и прижалась к нему. – Мы можем быть вместе – это самое главное. Обойдемся без церковного благословения. Я и без священника дам тебе клятву верности. – Она улыбнулась и провела пальцами по его темным волосам.

– Но они по-прежнему следят за мной. Они знают, что я делаю, где нахожусь. Старик хорошо относится ко мне, но это ничего не значит. Он не переменится. Он постоянно присматривает, чтобы я как-нибудь не обошел их, потому что догадывается: во второй раз с такой же просьбой я к нему не приду. И если они узнают о тебе… я не знаю, что ему может взбрести в голову. Они знают все о Еве, о моей работе, в котором часу я встаю и когда ложусь. Я у него на поводке. Про тебя ему тоже скоро станет известно все. Он влиятельный и могущественный человек…

Алекс закрыла ему рот ладонью.

– Господи, Макс, да что они могут сделать! Я богатая женщина. Пусть только попробует. Деньги, которые у меня есть, тоже имеют какое-то значение в этом мире. И если он попытается что-либо предпринять, я найду способ защититься. – Глаза Алекс потемнели. – Я ведь только-только обрела тебя, Макс. И не хочу терять. Ты пойми, он же не будет знать, как ты ко мне относишься. Уверена, что он подумает, будто я одна из тех женщин, что побывали у тебя в постели. Ведь ты, например, долго был с Морой. Ничего же не случилось?!

– Но я никогда не беспокоился из-за нее: ну просто потому, что никогда не позволял себе увлечься всерьез. Мне не хотелось никому причинять боль. Но ты – радость и утешение моей жизни. Я не в состоянии отказаться от тебя. Он сразу почувствует это и может счесть, что это угрожает Лючии, что я буду настаивать на расторжении брака.

– Но ты ведь не пойдешь к нему снова? – голос Алекс напрягся.

– Прошло двадцать лет… Лючия жива, она в клинике – все такая же, ничто не изменилось с тех пор. Может быть, он изменился? Может быть, стоит попытаться. Я хочу стать свободным, Алекс. Ради тебя. Только ради тебя.

Алекс обхватила его лицо ладонями:

– Ты собираешься сделать это ради меня?

– Я готов ради тебя на все.

– Но в этом нет никакой необходимости. Мы будем жить, как живут тысячи других пар. Кому нужны эти официальные свидетельства? Разве они сделали мою мать счастливой? А уж она-то набрала целую коллекцию. Мне не нужно ничьего разрешения. Мы принадлежим друг другу – и только это имеет значение.

Макс заключил ее в объятия, и они долго лежали так, очень тихо. Потом Алекс приподнялась, села и посмотрела на него сверху вниз.

– Хочешь ли ты жить вместе со мной и быть любимым мною? – спросила она мягко.

– Попробуй только помешать мне, – угрожающе ответил Макс и рассмеялся.


21


Нью-Йорк, 1988

Ева проводила выходные дни на Ойстер-Бей в доме, который завещал ей Кристофер Бингхэм. В полнейшем одиночестве. Вернее было бы назвать это комфортным одиночеством – с ней были Джонеси, филиппинцы – муж и жена, приглядывавшие за домом в ее отсутствие, японец-домоуправитель и садовник. Все они оберегали ее покой и выполняли малейшее ее желание.

Она приехала в пятницу ночью и сразу же переоделась в свои любимые домашние вещи – бархатный халат, отделанный валенсийскими кружевами и тафтой, цвет которых подчеркивал цвет ее глаз. Высокие обшлага на рукавах усиливали сходство с шлафроками, которые носили джентльмены в середине восемнадцатого века. Ей подали легкий ужин, и она уединилась в своей любимой комнате, обитой шелком, обставленной антикварной мебелью, с картинами на стенах, так радовавшими ее. Темно-синяя лазурь, алый цвет, травянисто-зеленый и солнечно-желтый… Все окна выходили на Лонг-Айленд. Шелковые подушки, купленные в Гонконге, лежали прямо на полу у окон, рядом же стоял низкий кофейный столик, на котором Ева раскладывала свои рабочие листы.

Она взбила подушки и устроилась у столика. Взяла бювар и остро заточенные разноцветные карандаши. Красный цвет, которым она подчеркивала нужные строки, означал немедленное исполнение. Голубой – то, что она отвергала. Зеленым отмечалось то, над чем следовало подумать в дальнейшем. Черный означал: «Напомните мне об этом!» В комнате не было телефона. Уход в «убежище» означал, что никто не смеет беспокоить ее без крайней причины.

Ева позволила мыслям течь свободно в направлениях, которые особенно ее занимали, – более всего это касалось названия духов. Она обрызгала ими все вокруг себя. Закрыла глаза и пустила мысли по волнам, которые влекли ее сами в нужную сторону, в ожидании, когда ее осенит вдохновение. Но оно не приходило. Созданный ею аромат – есть воплощение женщины, но Роша уже много лет назад дал это название своим духам – «Женщина». Чувственный… Но «Обольщение» тоже уже есть. В них чувствовался шик, но «Мода» тоже введена в обиход очень давно, и к тому же в этом названии было что-то от модного журнала… Не стоит торопиться и принуждать себя, название придет само собой, как случалось всегда. Нечего беспокоиться.

Она улыбнулась самой себе. Разве ни срубила она одним ударом три сосны? Что касается ее главной ошибки, дело разрешилось к полному ее удовольствию. Вряд ли их пути когда-нибудь еще пересекутся. И если Алекс захочет взять с собой отца, тем лучше.

Ева черкнула карандашом – «основать фонд», прикусила губу, подумала немного и написала новую фразу: «достаточно пансиона». Ласло – старый человек, здоровье его подорвано, что ему делать с деньгами? Все, что ему необходимо, – это удобства и покой. Он их получит в достатке. Главное, чтобы он оставался вдали от любопытных глаз. Теперь, когда она вот-вот окончательно займет трон королевы в империи красоты, ей не хотелось бы, чтобы прошлое омрачало ее душу. Она хотела покончить с ним раз и навсегда. Когда название и образ духов – лицо неизвестной пока женщины – будут найдены, она представит духи на рынок. Они принесут ей невиданный до сих пор успех. Она должна быть безупречна, чтобы принять эту заслуженную славу, этот титул королевы. И никаких следов прошлого.

В мире существует пятьсот парфюмеров. Только двадцать из них выходят на высший уровень, если судить по тому, как оценивается их продукция и по тем суммам, которыми они ворочают каждый год. «Суть Евы» – в числе двадцати самых раскупаемых в мире. Покупателей зазывать не приходится. Но ее новое творение – это нечто принципиально новое. Эти духи начнут свое победное шествие по всему миру. Только сначала надо найти подходящее лицо – имя придет само собой… На какой-то миг промелькнула Памела Бредли – ее безмятежная, спокойная красота – красота достойного уровня и класса. Но тут вспомнилось, что ее отец был генералом, а мать – дочерью разорившегося графа. Попахивало какими-то давними скандалами. Ну и ее первый брак с Фрицем Бальзеном, чья репутация сегодня не такая блестящая. Да еще сплетни, связанные с именем Криса… Нет, при всей привлекательности Памелы нельзя дать ее лицо на рекламном плакате. «Я и так уже продемонстрировала, что зла не держу, – дала ей работу у себя в салоне, сделала красивый жест – и он останется у всех в памяти. С нее довольно».

Тут Ева нахмурилась, припомнив вдруг, что так и не связалась с Рэнсомом. Она сделала еще одну запись: «позвонить Рэнсому в понедельник утром». «На самом деле мне совершенно ни к чему гоняться за ним, – раздосадованно подумала она. – Кто еще может претендовать на наследство Криса?! Если только… но нет, Крис никогда не был организованным человеком. Скорее всего, он и не думал о завещании. Мог ли он предугадать свою быструю и такую неожиданная смерть…» Мысли ее устремились в эту распахнувшуюся в памяти дверцу. «Что случилось, то случилось, – думала она, – ничего уже не изменишь. А миллионы Бингхэмов будут весьма кстати. Можно будет закатить поистине королевский пир по случаю выхода новых духов».

В результате появилась еще одна запись: «поговорить с Максом относительно ланча». Во всем, что касается рекламы, – ему нет равных. Улыбка скользнула по ее губам. Вообще-то Макс, надо признать, хорош и во всех остальных отношениях. «Мне стоит удивляться самой себе, – подумала она. – Та интермедия, которую мы исполнили много лет назад, была не так уж плоха. Замуж выходить я больше не собираюсь, но мы могли бы направить наши отношения в прежнее русло. Мора, надеюсь, сошла со сцены. Слава Богу, он, кажется, порвал эту странную связь. Мне это всегда не нравилось. Но его невозможно было переупрямить». «Если тебе что не нравится, ты знаешь, как поступать», – отвечал он всегда категорическим тоном. Но выгонять его с работы – этого ей хотелось бы меньше всего. Она слишком ценила его. И все равно не могла понять, что он находил в этой малоинтересной, хотя и хорошенькой женщине. «Впрочем, его выбор женщин всегда был каким-то неожиданным, как и все, что он делал. Может быть, из-за того, что он тогда пережил с ней? Конечно, он очень жалел, что все кончилось, не успев начаться. Как все итальянцы, он, видимо, несколько сентиментален. И даже в делах это чувствуется. Что ж, стоит попробовать. Постараюсь исправиться и больше не огорчать Макса. Надо бы пригласить его сюда на следующей неделе. Обсудим, как организовать ланч. Наедине». Улыбка блуждала на губах Евы.

Она налила в стакан «перье» из бутылки, лежавшей в ведерке со льдом, которое Джонеси поставил на поднос, выдавила половинку лимона, а сама она продолжала думать. Тогда она легко обольстила его, но он был молод. Теперь придется сразу совершить прыжок. Рану, которую она нанесла его самолюбию, надо будет как-то залечить, придумать что-нибудь. Хотя вряд ли придется особенно изворачиваться. Он всегда старался защитить ее от нее же самой во всем, что касалось мужчин. Он сумел оградить ее от того, во что могла вылиться ее жизнь с этим грязным подонком Риком Стивенсом. И всячески протестовал, когда она собиралась выйти замуж за Эдуардо де Барранка. Зачем иначе стал бы он заниматься этим, если бы не преследовал своих интересов, если бы она была безразлична ему?!

Ева отпила воду из стакана. «Да, – думала она, – Макс всегда так тонко угадывал…»

Она снова отдалась потоку мыслей, позволяя им вести ее куда угодно, пока легкий звон настенных часов не заставил ее вернуться в настоящее. Она мысленно встряхнулась. Это удовольствие она еще себе устроит. А сейчас надо приниматься за работу.

– Ну, чем будешь заниматься сегодня утром? – спросил Макс Алекс, когда в девять утра они вышли из его комнаты.

– Собираюсь проехаться вокруг Манхэттена, – ответила Алекс.

– Как бы мне хотелось отправиться вместе с тобой, но надо доложить мадам о твоем сногсшибательном предложении.

– Она его не примет, если ты скажешь, чья это идея. Я бы на твоем месте не стала говорить, от кого оно исходит.

– А я, напротив, собираюсь сообщить ей, что это твоя мысль.

– В таком случае я тебе не завидую.

– И тем не менее…

Алекс поцеловала его:

– Значит, до часу? Ты уверен, что успеешь закончить дела? Может быть, мне лучше позвонить тебе? Дай мне свой личный номер.

Макс черкнул номер в маленьком блокноте, который Алекс протянула ему.

На 54-й улице Алекс повернула на запад, а он, Макс, – на восток.

– Успеха тебе! – весело крикнула она ему вслед.

В офисе ему сказали, что мадам уже выехала с Лонг-Айленда, но прибудет только часам к десяти – она просила, чтобы к этому времени Макс был у нее. Он жаждал увидеть ее не меньше, чем она. Когда Макс вошел в кабинет Евы, она стояла у окна как всегда подтянутая, в костюме от Сен-Лорана – голубое с белым. Весь ее вид выражал «нечто».

– Я нашла, Макс! – сказала она, поворачиваясь к нему. – Я отправилась за город на эти дни, чтобы спокойно и без суеты подумать. И, конечно же, придумала. «Навсегда»? Что скажешь?

– Это название самой известной песни прошлогоднего сезона – автор Ирвинг Берлин.

Ева нахмурилась:

– Да?

Она ничего не знала о музыкальных новинках, музыка вообще не занимала ее.

– У меня есть кое-что получше.

– Получше? – Ева посмотрела на него долгим оценивающим взглядом. Макс не заметил его, занятый своими бумагами, он продолжал вынимать из папки и раскладывать на столе листы с набросками.

– Это так хорошо, что я никак не могу понять, почему тебе самой это не пришло в голову.

Ева подошла поближе к столу и принялась разглядывать листы, разложенные Максом. Он ждал. Когда она наконец подняла голову, он уже знал, что она обижена и раздосадована. По двум причинам. Во-первых, потому что название попало «в яблочко», а во-вторых, потому что не она его придумала. До сих пор только ей одной удавалось найти подходящее название для своих духов. И ее задело, что появился кто-то, кто преуспел в этом больше.

– Но уже есть духи, в названии которых присутствует слово «мадам».

– Знаю. Но у нас-то одно слово – без уточнения. И оно будет олицетворять только тебя. А если дать еще и твое лицо – мы попросим Билла Фрезера сделать нужное фото – это станет сенсацией! Надеюсь, ты не сомневаешься?

Он видел, как в ней борются два чувства – гнев и удовлетворение. Эго победило. Но она не могла позволить ему выиграть с такой легкостью:

– Не кажется ли тебе, что это слишком навязчиво? Меня начнут упрекать черт-те в чем! Будут говорить, что я хватила через край. – Но Еве не удавалось сдержать улыбку, в которую губы растягивались сами собой, – она уже видела и флакон, и этикетку на нем: «Мадам». – Ева холодно заметила: – Да, в этом что-то есть. Как же тебе удалось набрести на это название, ведь мы столько времени провели, подыскивая нужное. – Ей явно не хотелось уступать ему пальму первенства.

– А это не я придумал.

Ее глаза сузились, как у кошки.

– Ты что, вынес это из дома? – В голосе ее послышалась угроза. – Ты с кем-то обсуждал все это?!

– Нет. Название родилось прямо здесь, в офисе.

Ева фыркнула:

– Слава Богу! Ты же сам понимаешь, насколько для нас важна конфиденциальность. Это должно выстрелить как пушка, – добавила она. Ее улыбка не предвещала ничего хорошего: – Так кто же этот новоявленный гений?

Макс знал, о чем она думает, – кто бы это ни был, ему не поздоровится. Ева не выносила соперников.

– Это Алекс, – сказал он.

– Какая Алекс? – нахмурилась Ева. Она не притворялась. Ей и в голову не могло прийти, что это имеет отношение к ее дочери, несмотря на то, что она сама одобрила составленный Алекс набор для предпраздничной распродажи.

– Алекс Брент.

Ева продолжала недоуменно смотреть на него. Макс выдержал ее взгляд. Ему казалось, что он слышит, как крутятся в ее голове мысли. Ева продолжала молчать, пытаясь осознать сказанное Максом.

– Объясни, – потребовала она.

– Алекс достаточно было только понюхать. И она тут же выдала ключевое слово. Она сказала, что это твой запах. Ты его создала, и он олицетворяет тебя. Гениальное чутье. Кто бы мог подумать, что именно Алекс, а не Крис, унаследует твои способности, твое чутье – единственно верное? Она дарит тебе название, ей ничего не нужно. Ее мнение относительно того, что индустрия красоты – большой обман, остается пока неизменным.

Ева ничего не сказала в ответ. Она по-прежнему смотрела на него, но ничего не видела перед собой. Наконец она спросила:

– Давно она в Нью-Йорке?

– С прошлой пятницы.

– Это ты пригласил ее?

– Нет, Памела.

– Зачем?

– Я не могу тебе пока сказать об этом.

– Макс… – это было предупреждение.

– Мне очень жаль, но я ничего не могут поделать. – Он выждал еще пять секунд и добавил: – Могу только сказать, что это связано с Крисом.

– С Крисом?

– Но ведь Крис – ее брат, что тут удивительного, – заметил Макс. – И Крис собирался жениться на Памеле.

Он выдержал еще один огненный взгляд Евы – она метнула в него молнию, но ум ее начал лихорадочно искать связь между двумя разными событиями, и нечто стало проясняться. Не глядя на него, она прошла к столу, нажала на кнопку и проговорила:

– Маргарет, соедините меня с мистером Рэнсомом, у вас есть его номер?

Ни Ева, ни Макс не произнесли ни звука, пока не прозвучал вызов зуммера. На лице Евы застыла маска, которую она всегда надевала раньше, когда встречалась со своей дочерью. Но глаза продолжали метать молнии.

– Мистер Рэнсом?.. Да, благодарю вас… По поводу завещания моего сына… – Она выслушала ответ, и Макс видел, как лицо ее начало каменеть. – А как название? – Она взяла ручку с золотым пером, нацарапала нужное имя и номер. – Это отделение? Поняла… Спасибо. – Ева снова нажала кнопку. – Мне надо поговорить с мистером Аланом Бернардом. – И Ева продиктовала номер.

Звонок последовал незамедлительно.

– Мистер Бернард? Это Ева Черни… Я звоню по поводу завещания моего сына… – Она снова замолчала, слушая то, что ей отвечали. На щеках у нее проступили красные пятна. – Ну это мы еще посмотрим! – зло крикнула она и швырнула трубку. Потом Ева нажала на другую кнопку:

– Памела? Зайдите ко мне.

Макс собрался выйти, но Ева остановила его:

– Нет уж. Коли тебе все известно – зачем уходить?

Макс пожал плечами, вернулся и сел в широкое низкое кресло. Ева стояла к нему спиной. Плечи ее распрямились и напряглись.

Какое счастье, что он успел предостеречь Памелу. Алекс особенно настаивала на этом, когда узнала, что Макс собирается открыть имя автора названия. Одно тянет за собой другое. Так что Памеле следует подготовиться к разговору.

Салон, где работала Памела, был всего в двух кварталах от офиса, и Памела появилась довольно быстро. Войдя, она бросила взгляд на Макса. Тот взглядом дал понять, чтобы она была начеку.

Памела кивнула и вежливо спросила:

– Слушаю вас, мадам?

Ева не поворачивалась к ней:

– Расскажите мне про завещание моего сына.

– Вы хотите знать, почему деньги мне? – спросила Памела. – Но я думаю, что ничего не должна объяснять вам.

Ева повернулась так круто, что Памела невольно отступила на шаг, а Макс приподнялся в кресле, готовый поспешить ей на помощь.

– Да как вы смеете! Мало того, что вы забрали у меня сына! Так теперь вам еще и деньги мои понадобились!

– Они никогда не были вашими. Они по закону принадлежали Крису.

– Они мои! – выкрикнула Ева. – Они принадлежали моему мужу, а затем моему сыну, и теперь должны перейти ко мне! Я требую, что вы сказали, почему он это сделал!

– Вы можете требовать хоть тысячу раз. С этим уже ничего нельзя поделать.

Спокойно и ясно Памела объяснила:

– В завещании Криса о вас не говорится ни слова. Так что вас это не касается.

– И вы смеете говорить это мне? Когда речь идет о моем собственном сыне?

– Да, смею, потому что это вы довели его до гибели. – Теперь топазовые глаза Памелы вспыхнули ярким светом. – Он помчался на такой смертельной, самоубийственной скорости, потому что вы довели его до такого состояния. Он только так умел разряжаться, когда был в гневе, а вы взбесили его до такой степени, что ярость душила его. Она же его и погубила. Так что не требуйте ответа у меня. Я ничего вам не должна и ничем не обязана. Так решил Крис.

– Вы спятили! – закричала Ева. – Вон из моего офиса, из здания, из моей компании! Если вы еще раз переступите порог салона, я вызову полицию.

– С удовольствием. У вас нет надо мной никакой власти, мадам. Слава Богу, Крис позаботился об этом. Благодаря наследству я теперь вполне самостоятельный человек. На этом и закончим наш разговор. Постарайтесь примириться с этим. Ничего изменить нельзя – разве что заставить землю вращаться в другую сторону. И я очень рада, что смогла наконец сказать вам то, что сказала.

– Вон! – заорала Ева. – Вон, вон, во-о-он!

Памела повернулась на каблуках и двинулась к двери.

– Ты идешь, Макс? – спросила она.

– Если ты сейчас выйдешь отсюда, то уже никогда не вернешься назад, – бросила ему Ева.

– Я так и собираюсь сделать, – спокойно ответил Макс и закрыл за собой дверь.

Ева упала в кресло. Она дрожала от гнева. Сердце билось. Голова гудела, казалось, что она упадет в обморок.

Резким движением она смела со стола все три телефона. Дверь приоткрылась, секретарша заглянула в кабинет.

– Вон отсюда! – пронзительно закричала Ева.

Поставив локти на стол, она уткнулась лицом в ладони. «Мне надо подумать. Спокойно… еще спокойнее…» Она глубоко вздохнула – как делала обычно, чтобы взять себя в руки. Вдох-выдох, вдох-выдох… Глаза закрыты. Надо отвлечься. Представить что-нибудь хорошее. Она не открывала глаз до тех пор, пока сердце не успокоилось. Только после этого Ева подняла голову, и руки ее бессильно упали на подлокотники кресла. Взгляд скользнул по наброскам, оставленным Максом. Она схватила их, принялась рвать на мелкие клочки и бросать на пол.

Так… Сын отверг ее ради дорогой сестрицы и любовницы. Но ведь это всего-навсего деньги – у нее их и без того достаточно. Конечно, они были бы кстати, но и без них она сможет обойтись. Она помассировала лоб большим и указательными пальцами, словно хотела протереть кожу до дырки. Это боль, которая еще некоторое время будет бередить ее сердце. Но… «Думай, думай», – твердила она себе…

«Боже! Я не в состоянии думать! – простонала она, чувствуя, как нарастает панический ужас. – Как он посмел так себя вести! После всего, что я сделала для него! Нет, сейчас надо думать не об этом. И уже многое трудно изменить. Все, за что ты боролась весь этот год, разрушено. Но это только деньги… Ну и пусть себе думают, что им удалось достичь… Чего? – подумала она обиженно. – Защиты? От чего? Я приняла эту девчонку… Платила за ее обучение в колледже и в университете. Я дала Памеле работу. Что я такого сделала, чего бы мне следовало стыдиться? Как мог мой сын так обойтись со мной? Я все время пыталась подготовить его к будущей роли главы нашего концерна. Ради него самого. А все, что ему нравилось, – это гонять на автомобилях и возиться с моторами. Он пошел против моей воли, связавшись с женщиной, которую я не могла видеть. С женщиной, которая на десять лет старше его. И вот чем это кончилось!»

Лицо ее исказилось. Нет, это не должно выйти наружу. Если об этом узнают, ее просто засмеют. Если она опротестует завещание, это может ей дорого обойтись. «Пусть все достанется им, – подумала она. – Пусть они вообще остаются сами по себе. Я одна должна двигаться вперед. Мои планы требуют воплощения. Надо снова впрягаться и продолжать путь».

Но Макс. Макс – это потеря. Страшная потеря. Как он мог так поступить с ней? Она извлекла его из ниоткуда и дала ему все. «Куда он пойдет, если я не возьму его обратно? – подумала Ева мрачно. – В какую-нибудь маленькую юридическую контору?.. Ну, может быть, и не такую уж маленькую. Но он никогда не достигнет того положения, которое занимал здесь. Я сделала его. И вот благодарность. Следующий юрист, которого я возьму, будет совсем другим человеком, она позаботится, чтобы он знал свое место. Больше никаких Максов».

Тут ее мысли вернулись к дочери. «Я подозревала, что она умна, но чтобы настолько! Почему же я никогда не думала об этом? Ведь Макс говорил мне. Он хорошо знал ее, не боялся идти против моей воли, он столько времени отдавал ей. Выходит, он заботился не обо мне, когда разоблачил этого мерзавца? О ней, а не обо мне. Он знал, кто она, и приберегал это знание для себя. Чтобы использовать, когда наступит подходящий момент. – Ева выпрямилась в кресле, ощущая смутную тревогу. – В такой момент, как сейчас? Нет, нет… Он же говорил, что она совершенно не интересуется этим. А как насчет таланта? Моего таланта. Я его передала ей. «Мадам. От мадам». Как это я не могла сообразить? Отличное название. Вот она, корона императрицы. И кто бы мог подумать? Не Крис, как я задумывала, а этот лягушонок, который напоминал мне то, о чем я хотела забыть. Но если отбросить всю эту шелуху… Ведь она моя дочь. Теперь она наследница, а не Крис».

Ева поднялась так резко, что кресло отлетело в сторону. Дыхание ее снова стало прерывистым. Ну конечно! Она одновременно была в восторге от своего решения и шокирована. Лицо ее светилось: ответ подсказало вдохновение, как всегда с ней случалось в трудные минуты жизни. Вот что было предопределено судьбой, а не то, что я задумывала сама. Колесо совершило полный оборот. И судьба сама дала ответ. А я была как слепая. Дура! Она скривилась от отвращения к самой себе. Идиотка! Вот как все это задумывалось с самого начала. Неудивительно, что все случилось именно так. Я поставила не на ту карту – и оказалась отброшенной назад. Она унаследовала мой талант, мое вдохновение. И она должна продолжить династию!

Ева прошлась по кабинету. Голова ее работала с бешеной скоростью – планы, идеи, предложения теснили друг друга.

Мне надо вернуть ее. Как угодно, любым способом. Мне надо вернуть их обоих. Слишком многое поставлено на кон. «Но почему? – подумала она изумленно. – Ведь это только начало, а не конец. Все обернулось так, чтобы я сама увидела, куда ведет меня судьба. Вот почему Ласло снова появился в моей жизни. Это означает, что я должна зарегистрировать свой брак с ним, признать законной дочь и основать династию». Перед глазами Евы открылось то, что могло произойти в ее будущем. Как все теперь стало просто и ясно. Она вернет их обоих. И она хочет этого! Видит Бог, хочет! Вместе мы создадим такое, чего еще свет не видывал. Конечно, ее надо будет переделать. Но разве за последние тридцать лет я только тем и не занималась, что переделывала женщин? Она сделается неузнаваемой. Она должна быть достойна имени Черни.

Ева снова упала в кресло, трепеща от видения, представшего ее глазам. Столько сделано… и столько еще предстоит сделать вместе. «Мадам. От мадам» – и Алекс Черни – тоже мадам. Отлично! Я найду способ увлечь ее. И никуда она не денется, потому что так предопределено. Это будет моя династия. Моя династия. Моя судьба. Я все до сих пор делала вопреки ей. Как я заблуждалась. Озиралась по сторонам, когда все лежало под носом. – Ева улыбнулась. – Но судьба сама знает, куда вести. Она не позволила мне самой распоряжаться. Мне не надо управлять своей жизнью. Она свершается сама собой. А я должна только следовать за ней. Алекс вернется. И Макс тоже. Я найду способ, как это сделать. Судьба поможет мне, как всегда помогала раньше».

Ева вскинула руки, как делают чемпионы, слыша приветственные крики толпы. А затем снова сцепила пальцы, чтобы сдержать рвущиеся наружу чувства. Взглянув на побелевшие пальцы, она обратила внимание, что пока рвала бумаги, сломала ноготь. Обычно это была катастрофа. Теперь она рассмеялась. «Я верну их обоих, и деньги сами вернутся ко мне!» Она снова рассмеялась и нажала на кнопку вызова.

«Начинать надо с начала, – проговорила она про себя. – Все остальное – потом».

– Маргарет, – сказала она секретарше, – позвоните в салон и попросите, чтобы мисс Рози поднялась сюда сию минуту. Я сломала ноготь.