Превратись во что хочешь! Валерий Георгиевич Попов Фантастическая история о мальчике, который умел превращаться во все что хотел. Валерий Георгиевич Попов Превратись во что хочешь! Был у нас в доме, в первом этаже, детский клуб. И была там, помню, такая игра — шарики в ямочки загонять. Под стеклом блестящие шарики и много ямочек. И надо все шарики по ямочкам загнать. Довольно сложная, вообще, была игра. Один шарик загонишь, начинаешь другой загонять — этот выкатывается. Однажды мы с друзьями моими, братьями Соминичами, играли в эту игру, вдруг в комнату входит незнакомый парень: видно, только что в наш дом переехал. Смотрел он, как я игру наклоняю то туда, то сюда, шарики перекатываются из угла в угол, а в ямку не попадают. — Дай-ка сюда! — вдруг говорит он. Взял он игру, чуть наклонил, шарики покатились и все как один в ямки закатились! Поставил он игру на стол. — Эх вы, игроки! — говорит. — …Может, в какую-то более энергичную игру сыграем? — Давай в прятки! — Соминичи говорят. Они себя чемпионами по пряткам считали. Вышли на улицу. — Как зовут-то тебя? — я новенького спрашиваю. — Меня Дзыня зовут, — говорит. — Вообще, родители меня Гурием назвали, но я не согласен, сам себя назвал Дзыня. По-моему, неплохое имя? — Вообще, ничего. Стали мы кругом считаться, кому водить. Выпало мне — всегда мне не везёт! А Дзыня усмехается, спокойно, словно заранее знал, что водить ему не придётся! Отвернулся я к стене дома, посчитал до десяти, потом ещё до пяти: «Раз, два, три, четыре, пять — я иду искать, кто спрятался, кто нет, мне дела нет!» Потом повернулся: стал смотреть. Ну, братьев Соминичей я сразу нашёл: они вместе спрятались, за сваленные доски. Подбежал я к месту, где водил, ладонью шлёпнул: «Палочка за Соминичей!» А новенького, Дзыню, нигде не видно; искал, искал, и всё напрасно, даже в подвал слазил, его нету! Потом заметил вдруг: в углу метла стоит, и вроде бы раньше её там не было. Пошёл к ней и вдруг вижу: вроде бы она с места сдвинулась. Ближе подошёл, вдруг метла, сама, как помчится! И на лету уже превратилась в Дзыню! Шлёпнул Дзыня ладонью по стене: «Палочка за себя!» Вот это да! Я от изумления с места не мог стронуться. Хорошо, что Соминичи этого не видели, они бы, я думаю, вообще с ума сошли! Подхожу близко к Дзыне, говорю шёпотом: — Ты что… в метлу можешь превращаться… или мне померещилось? Дзыня спокойно говорит: — Могу! Я, если хочешь знать, вообще всё могу! — Что всё? — Ну, всё! — Ну, например? — Например, — Дзыня задумался. — Ну видишь этих атлантов? — Ну! У нашего дома два атланта стоят. Высокие каменные фигуры, балкон поддерживают. И мы давно уже заметили, что один атлант в ботинках, а другой — без. — Хочешь, — Дзыня говорит, — у второго тоже ботинки будут? — Хочу! — Ну всё! И смотрим, второй атлант тоже стоит в каменных ботинках. Мы окаменели — сами как атланты стали! — Ну, это ещё что! Я же сказал — я всё могу! Тут Соминичи завистливо говорят: — Ну и что? Каждый человек всё может! — Как же! — Я только рукой махнул. — Хочешь, — Дзыня мне говорит, — ко мне пойдём? Я, может, тебе ещё чего-нибудь покажу. Пошли, родителей у меня сейчас нет. Пришли мы к нему. Я спрашиваю: — А где твои родители? Он говорит: — Да они учёные, физики, занимаются пространством и временем, так что неизвестно, в каком они теперь времени и в каком пространстве. — Ясно, — говорю (хотя, честно говоря, мало что было мне ясно). И тут вдруг появляются его родители, прямо из стены. Мать Дзыню строго спрашивает: «Ты кашу ел?» Дзыня говорит: «Нет!» Отец спрашивает его: «Это почему?» Дзыня говорит: «Не хочу!» Отец говорит: «Дерзишь? Ну я тебе сейчас покажу!» Двинулся он к Дзыне, а тот рванулся от него, вскочил вдруг на стол. На столе бутылка с водой стояла, цветы поливать, гляжу: Дзыня уже в бутылке сидит! Родители обомлели от такой дерзости, а я тем более! Отец Дзыни тут подскочил, бутылку схватил, перевернул её над цветком и стал трясти. Вода из бутылки вылилась, а Дзыня нет: упёрся руками-ногами в стенки, не вылезает! Отец его кричит: — Вылезай из бутылки! Дзыня гулко оттуда отвечает: — Ни за что! Тут мать говорит отцу: — Коля, нам пора! Отец поставил бутылку с Дзыней на стол, погрозил ему: — Ну смотри у меня! Подошли мать и отец Дзыни к стене и исчезли. Тут Дзыня вылез из бутылки, нормальные размеры принял. — Вообще-то, — говорит, — они ничего! Сели мы к телевизору смотреть хоккей. Наши сразу же принялись проигрывать. При счёте три — ноль Дзыня говорит: — Эх, нашим бы такого влатаря, как Третьяк, посмотрел бы я, как они у нас выиграли! — Кого бы, — говорю, — нашим? Я что-то не расслышал. — Влатаря, — Дзыня говорит. — А кто это такой? — говорю. — Впервые о таком слышу. — Ты что? — Дзыня говорит. — С луны свалился? Влатарь! Который на воротах стоит! — А мне всегда казалось, что это слово произносится через «р»! — Это как же? — Дзыня спрашивает. — Вратарь! — говорю. — Как же ещё! Тут Дзыня, палец на меня уставив, захохотал, минут пять, наверное, хохотал, не меньше! — …Вратарь! — говорит сквозь хохот. — Вратарь!.. Ну ты меня уморил! — А как же? — говорю. — Как же, — с трудом перестал хохотать. — Как же! Конечно — влатарь! Тут я разозлился, рукой на него махнул. — Ах, так? — Дзыня говорит. — Ну, смотри! И в ту же секунду в телевизоре комментатор объявляет замену, и выезжает у наших на поле новый вратарь. — Посмотри-ка, — Дзыня говорит. — Что там за буквы у него на свитере, я что-то плохо вижу их. Показали тут вратаря крупным планом. Гляжу: на спине крупная буква «Р» перечёркнутая, а на груди — буква «Л»! Действительно, влатарь! — Ну что, — Дзыня говорит. — Видишь, не «Р», а «Л»! Тут ничего я ему не ответил. Честно говоря, испугался. Понял, что он не только с собой может делать разные чудеса, он и в постороннюю жизнь запросто может вмешиваться, всё делать, что он захочет. И всё выполняется, даже его ошибки! Встал этот «влатарь» на ворота, как начал любые шайбы брать! Ни одной не пропустил! Наши выиграли. Кончился хоккей. Дзыня мне говорит: — Ты не обижайся, хорошо? Такой уж я человек, сам понимаешь, спорить со мной бесполезно. Давай, может, у тебя какие желания есть? Выполним! — Спасибо! — говорю. — А сколько ты моих желаний выполнишь? — А все выполню! — Дзыня говорит. — Ну давай, какие у тебя желания? — У меня?.. Какой сегодня день — воскресенье?.. Хорошо бы в театр попасть! — В театр? — Дзыня говорит. — Запросто! И тут замелькало всё, засверкало, в ушах засвистело — и вот мы уже в театре сидим! Огромный занавес из жёлтого бархата, и кресла из такого же материала. — Ох, — говорю. — Как красиво-то!.. Только мы вот с тобой не по-театральному одеты! — Это ерунда! — Дзыня говорит. — Сейчас костюмы будут! Хочешь, из этой вот материи? — показывает на занавес. И не успел я словом обмолвиться, гляжу, мы уже в костюмах из бархата сидим! Тут свет погас, занавес разошёлся, представление началось! Посмотрели мы первый акт, в антракте пошли в фойе гулять! Все смотрят на нас, шепчутся: надо же, какие молодые, а как богато одеты! Вдруг подбегают к нам две билетёрши, хватают нас за руки и куда-то ведут. Дотащили до двери с надписью: «Директор театра», втолкнули нас туда. За столом директор сидит. — Вот, — билетёрши говорят. — Смотрите, до чего дошли, костюмы из нашего занавеса сшить умудрились! — Прежде чем обвинять, — Дзыня говорит, — посмотрите на ваш занавес, образовались в нём какие-нибудь дыры или нет? — Ну хорошо! — директор говорит. Вышли мы из кабинета, пошли на сцену. По дороге, честно говоря, сердце у меня колотилось. Неизвестно: цел занавес или нет, может, наши костюмы из него сделаны? Неизвестно! Этого, я думаю, даже Дзыня не знал! Приходим на сцену, билетёрши осматривают занавес… Цел, абсолютно, без единого изъяна! …Директор долго извинялся перед нами, руки тряс. — Значит, — говорит, — если нужно будет занавес чинить, я могу, очевидно, к вам обратиться? — Разумеется! — важно Дзыня говорит. На второе отделение балета нас директор в свою ложу посадил, сидели почти что на самой сцене! Прибыли после театра обратно к Дзыне. — Понял? — Дзыня говорит. — Понял! — Так. — Дзыня говорит. — У меня, помнится, было желание: говорящего попугая иметь. Думаю, пора! Не успел он договорить — влетает в окно огромный разноцветный попугай, прямо уже вместе с клеткой. Поставили мы его клетку на шкаф, он бегает там по жёрдочке и повторяет: — Жизнь удалась! Жизнь удалась! — Ну, — Дзыня говорит. — У тебя, может, ещё какие желания есть? — Есть, — говорю. — Давно мечтаю на лошади прокатиться. — Можно! — Дзыня говорит. И тут же раздалось внизу цоканье копыт. Вышли на балкон, смотрим: целый табун лошадей прискакал: белые, вороные, гнедые! Спрыгнули мы прямо с балкона: я — на белую лошадь, Дзыня — на вороную. Поскакали звонко по улицам. Всё движение прекратилось: все стоят, восхищаются. Проскакали до конца города, потом обратно вернулись. Снова у Дзыни дома оказались. — Может, — Дзыня говорит, — на орле полетаем? — На каком орле? — Вот на том! — Дзыня говорит. Показал — на крыше дома напротив огромный каменный орёл сделан. И не успел я слова сказать — взмахнул орёл каменными крыльями и к нам на балкон прилетел! Сели мы на орла, взмахнул он крыльями — и полетели. Внизу, в улицах, уже темно, а тут, над крышами, солнце светит, и мы, освещённые солнцем, летим и поём знаменитую итальянскую песню (никогда ни до ни после ни слова поитальянски не говорили, а тут запели вдруг от восторга, звонкими голосами): Сульмаре лю-чико Лестра дордженте Плечида ленда Проспер эльвенте! Венита ля джере! Барката мия! Санта лючия! Санта лючия! Все люди останавливаются внизу, головы задирают, а мы летим, освещённые солнцем, и поём! Облетели круг над городом и снова на балкон вернулись. — Колоссально! — говорю. — А ты как думал? — Дзыня говорит. — К сожалению, — говорю, — мне домой надо сходить, родителям показаться, с утра как ушёл, дома не был. Поем, посплю, а завтра утром снова к тебе. — Нормально! — Дзыня говорит. Спустился я по его лестнице на улицу, к себе пошёл. По дороге одного из братьев Соминичей встретил — идёт, бережно к груди какой-то свёрточек прижимает. — Достал! — радостно говорит. — Свеженькие! — Что это! — Как что! — Соминич говорит. — Забыл? Батарейки для нашего приёмника! Вместе же с тобой хотели делать! — А-а-а-а! Да нет, мой друг Дзыня может за секунду сотню таких приёмников сделать! Да и не только… Соминич ничего не сказал, повернулся и ушёл к себе в подъезд. А я — к себе. Утром прихожу к Дзыне, выходим с ним на балкон. Глядим, по улицам идут толпы школьников, с букетами в руках. — А-а-а! — говорю. — Сегодня же первое сентября! Помню сквозь сон, что-то такое родители мне мои говорили… Ну, как мы с тобой решим: будем в школу ходить или нет? — Ты что, вообще уже? — Дзыня говорит. — Нам в школу ходить, когда мы и так всё можем? — Но просто интересно бы узнать, что такое они там проходят? Писать-читать научиться — вдруг пригодится? — Зачем? — Дзыня говорит. — Ну, мало ли что?.. Может, мы воспоминания свои захотим написать? — Идея! — Дзыня говорит. — У меня сосед, из соседней комнаты, тоже сегодня в школу пошёл. А у нас будет ручка-самописка, которая будет у него всё списывать. Посмотрим те записи — и будем всё знать! — А как будет ручка-самописка у него списывать? — А очень просто! Стол у него у окна стоит. А я поставлю на свой балкон зеркало, ручка через зеркало будет видеть, что он там пишет, и нам в тетрадь списывать! — Замечательно! Появилась тут на столе ручка-самописка, гусиное перо, и в него воткнут стержень от шариковой ручки. Полежала самописка, потом вдруг изогнулась в вопросительный знак. — Что это она? — Дзыня спрашивает. — Она спрашивает: что писать? — А! — Дзыня говорит. — Сейчас! Поставил на свой балкон зеркало, и в зеркале с ходу вся соседская комната отразилась: стол у окна, шкаф, в общем, всё! — Вот так! — Дзыня говорит. — Будет он за столом уроки свои делать, а мы с ходу будем узнавать, чего он там пишет! — Колоссально! — говорю. Так и сделали, целую неделю гуляли. Иногда только зайдём к Дзыне, видим в зеркале: сосед сидит в своей комнате, пишет и самописка всё копирует. Примерно через неделю я говорю: — Давай посмотрим хоть, что она там накарябала? Смотрим записи ручки-самописки и ничего не можем понять! Какие-то буквы непонятные, никогда таких не видел, и строка почему-то идёт справа налево! — Ничего не понимаю, — Дзыне говорю. — Может, это он не по-русски пишет? — А по-каковски ещё? — Дзыня говорит. Долго думали мы, гадали: что это перед нами такое? Потом посмотрел я в зеркало на балконе и всё понял! — Зеркало! — говорю. — Самописка писала то, что в зеркале видела, а в зеркале буквы переворачиваются. Поди теперь разбери, что она тут понаписала! — Да. Неудача! — Дзыня говорит. — Ну, ничего! Для чего нам буквы какие-то знать, если мы и так всё можем, кем захотим, тем и станем!.. Колоссально! Ну давай, кем ты хочешь стать? Быстро! — Да ну, неудобно как-то!.. — Что значит неудобно!.. Давай! — Вообще, честно если, я шахматы очень люблю. — Шахматы? — Дзыня говорит. — Годится! Давай, кем ты хочешь стать, чемпионом города? Чемпионом мира?! — Вообще, хотелось бы чемпионом мира. — Давай, — Дзыня говорит. — Постой, — я вдруг испугался. — Подожди! Если вдруг ни с того ни с сего новый чемпион мира появится, никто не поверит, понял? Скажут все: откуда взялся, кто такой? Не знаем такого! Надо сначала в каких-то турнирах победить, чтобы узнали тебя, привыкли! — Давай! — Дзыня говорит. — В каком турнире сначала хочешь участвовать? — Ну, сначала в районном, что ли. Пришли в шахматный клуб, стал я играть. Быстро всех победил, но там я вроде действительно лучше всех играл. Потом — турнир на кубок города в шахматном клубе начался. Там я тоже до финала быстро дошёл, минут за шесть всех обыграл! Но в финале, как назло, очень сильный противник мне попался. Я — так, он — так, я — так, он — так. В шахматах, к сожалению, чудеса не проходят, если ни с того ни с сего вдруг фигура у тебя на доске появится или у противника неожиданно исчезнет, тут же заметят все, скажут: жулик! Подмигнул я Дзыне, вызвал его в коридор. — Выручай! — говорю. — Сам видишь, две пешки у него перевес! Сделай что-нибудь! — Может, — Дзыня говорит, — сделать, чтоб люстра на доску упала?! — Замечательная мысль! — говорю. — Удивительно, что такие возможности даны такому дураку!! Ну, упадёт люстра, шахматы собьёт, а потом снова ту же позицию восстановят: ведь помнят же все, какие были ходы. — Да-а, — Дзыня говорит разочарованно. — Это верно… О, идея! — вдруг закричал. — Ну какая! — Спокойно, — Дзыня говорит. — Я сказал, положись на меня! Всё будет отлично! Вернулся я в зал, сел играть, но страшно, боюсь. «Что же такое, — думаю, — он сейчас учудит? Может, всё-таки люстру обрушит?» Сижу, весь сжавшись, жду. Вдруг у входа в зал громкая музыка заиграла, входит торжественным шагом в зал оркестр, впереди него идёт седой, солидный человек. В руках держит поднос, а на подносе — огромный шахматный конь. Все головы подняли от досок, смотрят с изумлением. Подходит эта процессия прямо ко мне, и вижу вдруг: седой человек с подносом мне подмигивает. И я понял вдруг: это же Дзыня! Дзыня специально на время в такого человека превратился! Останавливается процессия, и он торжественно вручает мне коня. Конь перевязан лентой, на ней надпись: «Лучшему юному шахматисту от шефов клуба — трудящихся мебельной фабрики». Взял я того коня, поставил на доску — противник мой с ходу сдался! Дзыня снова подмигнул мне, повернулась процессия и под музыку из зала ушла. Потом вручили мне грамоту победителя, мы выскочили с Дзыней на улицу, залезли на афишную тумбу, Дзыня стал кричать: — Дорогие наши товарищи! Смотрите! Это чемпион нашего города по шахматам! Но никто из прохожих почему-то даже не остановился, все бросали быстрый взгляд и мимо торопливо проходили. Видно, не верили! Да, обидно было, очень обидно! — Да! — Дзыня говорит. — Видно, этим их не удивишь, надо тебе в темпе чемпионом мира становиться. — Да нет, — я говорю. — Не получится. Чтобы с чемпионом мира сыграть, надо сначала всякие отборочные игры проходить. Там эта штука с конём может не пройти. — Да-а-а! — Дзыня говорит. — Тяжело!.. А ну их, эти шахматы! Зачем они нам? Мы и без них можем иметь всё, что чемпионы мира имеют! — Например? — Например? Видел я тут на улице колоссальный автомобиль. Неизвестно ещё, есть ли у чемпиона мира такой, а у нас будет, если захотим! — А какой это автомобиль? — Колоссальный! Длинный, красный, низкий! Нос острый, как у щуки. Боковые окна зелёные. Сиденья жёлтые кожаные. Руль чёрный. Захотим — и у нас такой же будет! — Ну так давай! И тут же выбежали на балкон, смотрим: внизу стоит автомобиль — длинный, красный, низкий. Нос острый, как у щуки. Боковые окна зелёные. Сиденья жёлтые. Сбежали мы вниз, через четыре ступеньки, сели в автомобиль. — Ну, — говорю, — заводи! — Сейчас, — Дзыня говорит. — Я помню, мне отец показывал, что надо тут нажимать. Стал поворачивать что-то, нажимать — автомобиль не движется. — Может, бензина нет? — говорю. — Про бензин-то ты ничего не сказал! Вылезли, подняли капот, глядим: не то что бензина, вообще мотора нет! — Ну, ясно, — говорю. — Ты про мотор же ничего не сказал, вот и нет его! Ты сказал, чтобы нос был острый и стёкла зелёные, — это есть. А про мотор не подумал, вот его и нет. — Что ж, я обо всём думать ещё должен? — Выходит, да. То есть представлять хотя бы должен, что ты хочешь. Понимаешь. Вот как ты автомобиль представил, так он и появился. Это понятно. Как что-то появиться может, если ты сам не знаешь что! — Выходит, мне надо в типах мотора разбираться, чтоб знать, какой на машину поставить? — Выходит, так. — Нет уж! — Дзыня говорит. — Легче, я думаю, сзади нашу машину толкать, она и поедет. Вылезли, начали толкать. — Тяжело! — Дзыня говорит. — Знал бы, что так всё сложится, не стал бы связываться! Оставили мы автомобиль, снова к Дзыне пошли. — Какие-то неудачные мы придумываем чудеса! — Дзыня говорит. — Можем, как в сказке, жить, а живём… Идея! — вдруг закричал. — Вот где про чудеса мы можем узнать — в сказках! — Точно! — говорю. — Давай, в какую сказку пойдём?! — Ну, — Дзыня говорит. — Идти-то лень. Мы так сделаем. Вызовем сюда, скажем, Ивана-царевича, он почти во всех сказках участвует, посмотрим, какие он чудеса нам предложит! — Точно! — говорю. И тут же с лёгким ветром появляется в углу комнаты Иванцаревич. Обычный, в общем, человек, только в старинной одежде… Ну и хлебнули мы с ним, честно говоря, горя! Сначала он с нас всё мёд-пиво требовал, пил, по усам текло, а в рот почему-то не попадало. Потом Дзыня разозлился, протягивает ему. «Всё, — говорит, — последний жбан!» — «Мало!» — Иван-царевич говорит. «Ничего, — Дзыня говорит. — Усы лишь обмочить хватить!» Потом, чтобы отвлечь его от мёда-пива, решили мы его вывести на улицу, думали, может, он там хоть что-то придумает чудесное? И на беду свою, чтобы похвастаться, спустились вместе с ним в метро. Стал он по вестибюлю ходить, голову задрав. «Ну, — говорит, — эти палаты белокаменные по сердцу мне. Спасибо!» Как ни пытались его обратно наверх вытащить — ни в какую. Потом новый номер изобрёл. Поезд подошёл, из него толпой люди стали выходить, а он кланяется им, рукавом до земли достаёт и говорит нараспев: «Добро пожаловать, дорогие гости! Прошу не брезговать угощением, отведать чем бог послал». Все смотрят на него с изумлением, проходят, но один человек всё-таки подошёл. «Ну что, — говорит, — тебе бог послал? Давай!» Иван-царевич говорит Дзыне: «Мёд-пиво подавай, двести бочек!» Дзыня долго на него пристально смотрел, потом вдруг неожиданно говорит: «Сгинь!» И с ходу Иван-царевич исчез, один только нахальный гость остался, посмотрел с изумлением вокруг, потом головой потряс и дальше пошёл. Выехали мы с Дзыней наверх. Так разволновались, что даже пешком пошли. — Да, — Дзыня говорит. — Наверно, я погорячился. Может, в конце концов что-нибудь интересное вышло? — Да что там — в конце концов? — говорю. — Ты что, сказок никогда не читал? Женятся все там в конце концов — и всё! Нам это с тобой ни к чему. — Да! — Дзыня говорит. — Значит, на сказки надежда маленькая! Выходит, что сами придумаем, то только и будет. А вдруг ничего не придумаем? — Придумаем!.. Пойми, мы всё же можем! В любом времени оказаться, в любом месте! — Может… к пиратам тогда? — Давай! И только я это сказал — земля под ногами стала крениться, гляжу: мы стоим уже на палубе — и тут же нас накрыло холодной водой. Ф-фу, еле вынырнули. Огляделись: волны серые всюду, и только у самого горизонта освещённый солнцем зелёный круг воды. Повернулись мы, посмотрели на наш корабль. Палуба далеко уходит. Корма выше палубы на три этажа, и в ней окна. И там, на возвышении, ходит человек, во что-то лиловое одетый, с подзорной трубой. Потом посмотрели мы над собой, вверх: мачты уходят в облака, не видно даже конца мачт! На земле никогда я таких низких туч не видел. На нижней перекладине мачты — хоть и нижняя она, а страшно высоко — какие-то люди, маленькие отсюда, лежат животом на перекладине, что-то там развязывают. И тут внизу палуба ходуном ходит, а что там наверху делается — можно себе представить! Тут снова палуба в волну нырнула, нас холодной водой накрыло. Долго были под водой, наконец схлынуло. — Да-а-а! — Дзыня говорит, рукой мокрое лицо вытирая. — Кто это придумал, что у пиратов жизнь такая заманчивая? На самом деле, довольно у них сурово! Тут корабль снова поднялся, и мы упали, по мокрой палубе заскользили. Доехали до какой-то будки, обхватили её. Потом между двумя волнами с коленей быстро поднялись, через порог перешагнули, в какую-то тёмную каморку вошли. Верёвками пахнет, мешками, лаком. Сели на какой-то деревянный топчан. Держимся, чтобы не упасть. Просидели на этом топчане до темноты, пока шторм немного не стих. Сидим с Дзыней в холоде, в темноте — и вдруг лампочка электрическая зажглась под потолком. — Не честно! — Дзыне я говорю. — Откуда электричество-то?! Не может быть на пиратских кораблях электричества, тогда его вообще не было! — Откуда ты знаешь-то? — Дзыня говорит. — Грабят же они разные суда, на каком-то корабле могли захватить электрическую лампочку? Ничего я не сказал, только махнул рукой, на палубу вышел. Шёл по палубе в полной темноте, с какими-то невидимыми людьми сталкивался. Страшно до чего, оказаться неизвестно в каком веке, неизвестно в каком море! Вернулся я обратно, смотрю: Дзыня уже в каком-то удобном кресле сидит, у стены — газовая плита, чайник на ней кипит. — Та-ак… — говорю. — Не выдержал? — Не выдержал! — Дзыня вздохнул. — Может, тогда домой? — говорю. Дзыня говорит: — Давай! Дома у него утро оказалось. Сели на балконе у него, стали пить чай с вареньем. Оса залетела в банку, погудела и снова беззвучно улетела по ветру. — Честно говоря, — Дзыня говорит, — надоели мне все эти чемпионаты, моторы, пираты, хочется чего-нибудь простого! Хорошо бы сейчас, например, в лесу оказаться, рыбу половить, грибов набрать! — Это, наверно, можно, — говорю. И оказались мы тут же в лесу. Пошли через кусты, вышли к какому-то озеру. — О! — говорю. — Смотри, удочки! Смотрим: в кустах две удочки спрятаны, но не так уж сильно спрятаны, так, что легко их можно увидеть. Точнее, совсем не спрятаны, стоят в кустах почти на самом виду. То есть специально для нас эти удочки. И тут же, конечно, раскрытая консервная банка с червями. Взял я удочку, надел на крючок червяка, закинул. Поплавок качается на волнах, на редиску похожий, бордово-белый. И вдруг нырнул. Тащу — огромный сазан, с усами!.. И понеслось! …Такого клёва в жизни я не встречал ни до ни после! До самого вечера ловили. Солнце уже садиться стало. Потом выпустили сазанов из ведра обратно в озеро, удочки в кусты спрятали, пошли. Вышли на какую-то дорогу. — Неохота домой возвращаться, — Дзыня говорит. — Хорошо бы где-нибудь заночевать. И вдруг видим: стоит невдалеке от дороги дом. С одной стороны — окна выходят, освещённые солнцем, с цветами, с трёх других сторон — высокий глухой забор. Подошли поближе. На одном окне собака сидит, свесив уши. Подпрыгнул я, за уши её схватил, подтянулся, влез. Собака ничего, только улыбается. За мной таким же манером и Дзыня влез. Осмотрелись в комнате. Стол накрыт: мандарины, маринады… в общем — всё! Поели, легли спать. Проснулся я рано-рано. Вышел во двор. Высокий глухой забор. Посредине двора стол из досок, покрытый крупной росой. Слышу вдруг: в доме телефон зазвонил. Слышу, Дзыня говорит: — Аллё!.. Так… Всё понял… Всё ясно! — Кто это? — На веранду к нему вхожу. — Да это сазаны с озера звонят, спрашивают, когда придём. Скучают. — Всё ясно! Только собрались мы с Дзыней на озеро, вдруг появляются снова прямо из стены его родители. — Что, — ему говорят, — всё бездельничаешь? — Рыбу ловлю, — Дзыня говорит. — Это, по-твоему, занятие? — отец ему говорит. — А ну-ка пойдём! И исчезли все они в стене. Испугался я. А вдруг, думаю, Дзыня навсегда пропал? Но нет, к счастью, скоро появился, один, но какой-то встрёпанный. — Да! — говорит. — Видно, они от меня не отстанут. Говорят, выбирай себе какое-нибудь дело — и всё! Зачем, говорю, мне дело, если я и так хорошо живу?.. Выбирай, говорят, и всё! Рыбу, понятно, мы в тот день не ловили, помчались с Дзыней домой. Сели, стали думать. — Всё ясно! — примерно через час Дзыня говорит. — Значит, так: есть тут, рядом совсем от нашего дома, швейное училище. Занятия — один час в день. Стипендия — сто рублей. Буфет бесплатный. — Сам всё придумал? — говорю. — Вообще, неплохо! Пошли. Вышли из дома, прошли, видим: стоит на бывшем пустыре новенькое здание. Вошли мы с Дзыней внутрь, по комнатам походили, посмотрели. Всюду стоит новенькое оборудование: швейные машины, вязальные аппараты. — Так. Всё ясно! — Дзыня говорит. — А теперь — на волю! — А разве час уже прошёл? — спрашиваю. — Конечно! — Дзыня говорит. Показывает большие часы в коридоре — по ним действительно час уже прошёл. Да, здорово, когда всё можешь! И тут же оказались мы в лесу. Сазаны, увидев нас, от радости на два метра из воды выпрыгивали! А берег — весь в грибах! Идём с грибами по лесу — вдруг медведь из кустов выходит, отдаёт Дзыне честь. — Разрешите обратиться! — Дзыне говорит. — Вас к телефону. Повёл нас среди кустов — на дереве оказался телефон. — А кто это меня? — Дзыня спрашивает. — Директор училища, — медведь говорит. — Вот тип! — Дзыня говорит. — Я же его назначил и он же мне покоя не даёт! — Аллё! — Трубку взял. — Что… когда завтра занятия начинать? Пока ещё не знаю… Подумаю… Сказал — подумаю! Повесил трубку, рассердившись. — Вот тип! — Дзыня говорит. — Извините, — медведь снова честь отдал. — Я думал, вас по делу. — Очень нужны мне эти дела! — Дзыня говорит. Умчались домой. Я матери своей половину грибов принёс, она просто обомлела. Лёг спать — и проспал. Просыпаюсь, солнце уже высоко. Проспал! Помчался впопыхах в училище, прибегаю — там только сторож сидит: ни оборудования, ни учеников — пусто! — Приказ вышел, — сторож говорит. — Перевести всё это училище в лес! «Ясно, — думаю, — чей это приказ!» Приезжаю в лес. Действительно, всё оборудование на поляне: столы, швейные машинки, вязальные агрегаты. Тут же рядом спит медведь. Дзыня на озере ловит рыбу. — Ну что, — Дзыня мне говорит, — не слабо я придумал? — Замечательно! — говорю. Пошли, покрутили немножко швейные машинки, потом снова на озеро вернулись. Вечером пошли снова в тот деревянный дом, заночевали. Прожили так три дня. — Ну что, — однажды говорю утром. — Сегодня в училище пойдём? — Мне лично надоело! — Дзыня говорит. — Оборудование стоит и тут же всякие звери бегают! Учащиеся рыбу ловят. Куда это годится?! — Вот это да! — Я даже изумился. — Сам же всё так сделал и сам же теперь недоволен! Вот это да! — Ну и что? — Дзыня говорит. — Как хочу, так всё и будет. В общем — всё! И снова мы в городе, у него дома оказались. — Всё, хватит! — Дзыня говорит. — Надоело, каждый ещё будет указания мне давать! Раз я всё могу, хочу взрослым стать, чтоб никто мне указывать не смел! Как, со мной ты или остаёшься? Задумался. Страшно очень бросать всё тут. — Ну как? — Дзыня спрашивает. — С тобой! — Ну, спасибо! — Дзыня говорит. — Теперь помчались! И тут замелькало всё, замелькало, потом остановилось резко, я даже покачнулся… И всё — мы уже взрослые, большие! Только одежда на нас старая осталась, кое-где лопнула, кое-где короткая — до колен, до локтей. — Да-а-а! — Дзыня задумчиво говорит. Даже его, видно, это превращение удивило. — Надо бы одежонку сменить! — показываю ему. — А… точно, — Дзыня вроде бы стал в себя приходить. — Ну давай. Что мы наденем? — Не знаю, — говорю, — что сейчас модно? Подумали, решили одеться скромно: замшевые кепки, замшевые куртки, кожаные брюки, бархатные сапоги. Вышли во двор — там уже ребята бегают, какие-то совершенно незнакомые, пальцем показывают, смеются, видно, не принято в их время так одеваться. Потом пошёл я на свою лестницу, в квартиру свою позвонил. Сердце, честно говоря, колотилось… Что там теперь? Открывают родители — оба уже седые! — Где ж ты, — говорят, — пропадал целых пятнадцать лет? Мы уж думали… А я и не знаю, что сказать, куда делись эти пятнадцать лет? Потом простился с ними на всякий случай, снова пошёл к Дзыне. — Ну, — говорю, — чем заниматься будем? — Чем захотим, тем и будем, — Дзыня говорит. — Давай — охотой! С детства мечтал — вырасти и на охоту пойти! С ружьём, с собакой! — Ну давай. И стоим мы снова в том же лесу, но уже взрослые, в руках у нас ружья, под ногами крутится собака пятнистая — спаниэль. Дошли мы до озера, собака залаяла, и тут же из камышей вылетели два чирка. Бах! Бах! — чирки упали, собака ринулась в камыши и приносит нам чирков — сначала одного, потом другого. Пошли мы после этого на базар, с ходу продали наших чирков по три рубля. Накупили на эти деньги всего: сала, семечек, кислой капусты, мандаринов, в общем, всего! Потом пришли в тот дом деревянный, он на том же месте стоит, только одряхлел. Переночевали, утром снова на охоту пошли. И долго так жили: охотились на уток, потом продавали их на базаре, покупали еду. Однажды мне Дзыня говорит: — Надоело мне по болотам шататься, а также в избушке этой жить. Ни газа тут не полагается, ни горячей воды. Я дальше так жить отказываюсь. Зачем? Я как-то привык к удобствам! «Когда это, — я думаю, — успел он к ним привыкнуть?» — Ну хорошо, — говорю. — Давай тогда слетаем к тебе домой. Оказались у него дома, он сразу в ванну ушёл мыться, а я лёг спать. Утром просыпаюсь, солнце светит, попугай на шкафу в клетке орёт. — Ну что? — Дзыне говорю. — На озеро, за утками? Дзыня говорит: — Да ну! Зачем нам на какое-то озеро ещё тащиться, когда мы всё тут можем устроить? Тут же вбежала собака, громко залаяла и тут же в комнату влетели два чирка! Бах-бах! Чирки упали! Взяли мы их, отнесли на базар, продали, каждого по три рубля. Накупили еды. Домой пришли, поели, легли спать. На следующий день просыпаемся, я спрашиваю Дзыню: — Что, сейчас утки прилетят? Дзыня вдруг говорит: — Да ну! С ними возни очень много, ходи, продавай! Лучше по-другому сделаем. — А как? — Смотри! — Дзыня говорит. Взял ружьё, вышел на балкон, вдруг летят мимо балкона прямо уже деньги, две трёшки! Бах! Бах! Трёшки резко упали вниз, собака сбегала за ними, в зубах принесла. Потом послали собаку в магазин, принесла она нам полную сетку еды. Поели, легли спать… И долго так жили — не помню сколько. Однажды, не знаю, во сколько часов, в общем, уже темно было, кто-то стал трясти меня за плечо — я проснулся. — Кто это? — я испугался. — Да это я, — Дзыня говорит. Пригляделся, он рядом со мной в темноте сидит, в руках у него жареный гусь. — Для чего это? — На гуся показываю. — А-а, это… — Дзыня говорит. — Так! Хотел было поесть, да потом как-то забыл. Я думаю всё последнее время, для чего мне способность эта дана — всё мочь? — Честно, — говорю, — я тоже давно хотел с тобой об этом поговорить. — Ну поговори! — Ведь, честно если сказать, — говорю, — при твоих способностях ты бы мог, например, крупным учёным стать, огромную пользу людям приносить! Какую-нибудь загадку разгадать, над которой люди во все времена думают! — Да?! — Дзыня приободрился. — Ну, какая там самая крупная загадка? — Самая крупная? — стал я думать тут… — Вселенная! Звёзды. Такая загадка: где-то, за самыми дальними звёздами, должен же быть конец всего? А если он есть, то что же дальше идёт за ним? С тех пор как человечество существует, никто не может понять, как это устроено! — Да… забавно! — Дзыня говорит. — Действительно, великая эта загадка! И как ты думаешь, если я её разгадаю, будут люди обо мне знать? — Не только знать, — говорю. — Думаю, что всех учёных будут мелкими буквами после этого писать, а тебя — крупными. Потому что много проблем они решили, но эта вот — самая главная! — Значит, есть надежда, — Дзыня разволновался, — что жизнь моя не зря пройдёт? — Есть! — Ну давай, — Дзыня говорит. — Где она, эта твоя Вселенная, давай посмотрим! Вышли мы с ним на балкон, стали смотреть. Но видно плохо было: фонари вдоль улицы горят, звёзд не видно. Хотел было Дзыня свет по всей улице погасить, но я его отговорил: «Не надо!» — Давай, — говорю, — поедем в какое-то место, где темно, оттуда Вселенную хорошо будет видно. — Давай! — Дзыня говорит. Сели в автобус, доехали до конца, шли потом, падая, по какому-то скользкому пустырю, пришли в такое место, где абсолютно темно, ничего не видно — только звёзды. Дзыня голову задрал, стал на небо смотреть. — Да-а-а! — говорит. — Колоссально!.. И сколько же до них километров? Сколько их — звёзд?.. С чего же начать? — Вчера, — говорю, — я в газете читал, что из Вселенной к Земле комета приблизилась и если хорошо её изучить, можно много загадок Вселенной разгадать! Стали искать эту комету среди других звёзд. Нашли наконец у самого горизонта, на границе с темнотой — сверкающая точка, и от неё тоненький лучик отходит — хвост! — Плохо видно, — Дзыня неуверенно говорит. — Надо бы получше её разглядеть. Постояли мы в темноте, помолчали. — Вроде приближается? — Дзыня вдруг испуганно говорит. Стал я пристально смотреть, вроде бы да! Лучик от неё вроде бы длиннее стал!!! Стали внимательней глядеть, точно, приближается! Луч от неё уже вдоль всего горизонта протянулся! Потом всё быстрее стал приближаться, всё ближе, всё ярче, потом повернулся неожиданно, нас ярко осветил, и страшный грохот раздался. «Всё, — думаю, — сейчас земля расколется!» Упали мы с Дзыней, головы руками закрыли. Земля под нами ходуном ходит, сейчас, наверное, провалимся внутрь! Долго грохотало, потом почему-то утихать стало, удаляться. Поднялся я, посмотрел вокруг. Стал грязь с себя счищать. Дзыня всё лежит. — Вставай, — ему говорю. — Ничего страшного. Это всего лишь товарный поезд по насыпи прошёл. Дзыня медленно поднимается, вокруг озирается. — Да-а-а! — говорит. — А представляю, как бы страшно было, если бы действительно комета с неба к нам приблизилась! Пошли мы с ним молча через пустырь к автобусной остановке. Автобус подошёл, влезли в него. Сухо, тепло, и, главное, понятно всё, и абсолютно не страшно. Проехали мы несколько остановок, двери открываются-закрываются, люди входят-выходят. — Да ну её, Вселенную! — Дзыня вдруг говорит. — Слишком, мне кажется, там всё непривычно! Уж лучше я буду думать, что Земля плоская, а Вселенной никакой вообще нет! Приехали мы к нему домой. Дзыня телевизор включил, стал хоккей смотреть. Утром проснулся я, Дзыня мне говорит: — Хватит с меня этих крупных научных открытий, я по-другому решил жить! — Ну как именно? — спрашиваю. — Какая будет у тебя цель? — А никакой! — Дзыня говорит. — Главное, чтобы всё хорошо было — и всё! Думаю, этого достаточно! — А что делать ты будешь? — спрашиваю. — Делать? — Дзыня говорит… — Пойдём покажу. Вышли мы на балкон, на нём за ночь какое-то странное дерево выросло, вместо листьев — длинные круглые мочалки. Полил Дзыня из лейки это дерево, потом сорвал несколько мочалок, в портфель положил. — Вот так! — говорит. — Деньги из ружья неудобно подстреливать: что люди скажут? А так, можно сказать, я зарабатываю себе на хлеб своим трудом, поливаю всё-таки, срываю! Пошли мы с ним на базар, продали мочалки по три рубля, зашли в столовую около базара, купили вина. Я протестовал было, но Дзыня говорит: — Ты что, забыл? Мы же ведь теперь взрослые с тобой, а взрослые обязательно должны вино пить! Сидели мы там, сидели, потом я говорю: — Ну всё, хватит, пошли отсюда! Надоело! Дзыня удивлённо говорит: — Куда идти-то? Здесь чудесно, по-моему. Всё есть. Деньги кончатся, схожу ещё несколько мочалок сорву, продам. Куда ты всё рвёшься-то?! — Ну и сиди! — Тут я на него разозлился. Встал и ушёл из этой столовой. И тут же неожиданно на работу устроился. Шёл по бульвару и неожиданно в люк провалился. Гляжу с удивлением, там стол накрыт, сидят люди. Оказалось, водопроводчики. И с ходу договорился, что возьмут они меня к себе на работу. Стал я работать с ними, в подвалах трубы чинить. Однажды пошёл я после работы в ту столовую: вижу, Дзыня всё там же сидит, так, наверное, и не уходил. Сидит он за столом, а все вокруг него почему-то собрались и смеются. — Не верите, да, — Дзыня говорит, — что я всё могу? Всё, что хочешь, могу сделать, во что хочешь, в то могу превратиться! Вокруг все хохочут. — Во даёт! — говорят. — Во врёт! Потом один, нахальный такой, говорит: — Если действительно во что хочешь можешь превращаться — превратись в бутылку вина, нас это наиболее интересует. — Ладно! — Дзыня говорит. — Сейчас! Вышел на улицу, чтобы их не пугать, и вот входит бутылка вина в пальто и в кепке! Все обрадовались там, сбежались, стали одобрительно говорить: — Вот это да! Вот это человек! Тут я схватил его за пальто, стал трясти. — Опомнись! — говорю. — Во что ты тут превращаешься? Дзыня испугался моего крика, вернулся в обычный свой вид. — Да ты что? — говорит. — Я это серьёзно, думаешь, что ли? Это я просто так, чтобы этим дуракам показать, на что я способен! — Ну, и на что ты способен? Обиделся тут Дзыня: — И ты это говоришь?! От тебя уж этого не ожидал! Уж ты-то ведь знаешь, что я всё могу! Хочешь, могу хоть в одну секунду… профессором стать! Хочешь? — Что значит — я хочу? Главное, что ты сам хочешь! — Ну смотри! — Дзыня говорит. И гляжу, я нахожусь в какой-то маленькой комнатке, за столом у машинки секретарша сидит, рядом с ней дверь кожаная, на ней табличка: «Профессор Дзыня Сидоров». На столе у секретарши телефон зазвонил, она трубку сняла, слышу там голос Дзыни: «Агнесса Михайловна! Там в приёмной товарищ, — это ко мне. Пропустите его». Вхожу — огромный кабинет. Длинный стол, обставленный стульями. В дальнем конце стола сидит Дзыня. Солидный стал. В чёрном костюме. — Ну, — говорит, — видал? — Ну поздравляю! — говорю. — Честно, очень за тебя рад! Оставил его в кабинете, сам вышел из института на улицу. «Ну наконец-то, — думаю, — он за ум взялся, всё теперь, наверное, пойдёт хорошо!» Шёл я по улице, и вдруг колоссальный дождь пошёл. Солнце и одновременно дождь. Зашёл я в подъезд, стоял, смотрел на улицу, как запрыгали по асфальту струи дождя, словно скачут маленькие всадники, саблями размахивая. Стоял я, смотрел на дождь и неожиданно вдруг стих сочинил: ДОЖДЬ Ужасный дождь идёт, спасайтесь! Внизу, у самого асфальта, Мелькают маленькие всадники, Сверкают остренькие сабельки. Они то выстроятся к стенкам, То вдруг опять придут в движенье. В каких-то тонкостях, оттенках Причина этого сраженья. Ах, кавалерия! Куда ты? Стою я мокрый, изумлённый. На клумбах, словно на курганах, Чуть-чуть качаются знамёна. Побежал я по тротуару, этот стих повторяя! Даже и не подозревал раньше, что что-то такое могу создать, что до меня ещё никто не создавал! Добежал потом до люка, влез туда, начал работать, трубы чинить. Но всё не мог забыть момента, когда я стих вдруг сочинил, понял я, что не простой этот момент, — вся жизнь моя от него изменилась! На следующий день пошёл к Дзыне, чтобы поделиться своей с ним радостью. Секретарша его долго меня к нему не пускала. Говорила, что занят, что у него люди. Потом распахивается всё же дверь, выскакивают два молодых учёных, красных почему-то, взъерошенных. Проходят через комнату и говорят: — Да, видно, каши с ним не сваришь! Уходят. Я вхожу в кабинет, сидит Дзыня, сильно расстроенный. — Привет! — говорит. — Ну что надо-то им всем от меня? Все лезут, чего-то кричат! Изобретают, предлагают, непрерывно научные открытия делают и хотят ещё зачем-то, чтоб я о них знал! Знал бы я, как тут тяжело, ни за что бы не согласился профессором стать!.. Скорее, — говорит, — хоть бы состариться, на пенсию пойти, тогда хоть, может быть, удастся пожить спокойно! Ну а тебе чего надо? — Мне, — говорю, — абсолютно ничего! Повернулся и ушёл. Два дня и две ночи по улицам ходил и непрерывно почему-то стихи сочинял. Вечером забрёл в какой-то бурьян и заснул. Проснулся я, причесался и решил к Дзыне пойти, поговорить с ним обо всём! Суббота была, институт оказался закрыт, я тогда домой к нему пошёл. Звоню, открывает какой-то старичок в валенках, в меховой жилетке. — Дзыня дома? — спрашиваю. Он только пробурчал что-то недовольно, в комнату пошёл, уселся в кресло, стал по телевизору футбол смотреть. Я тоже сижу, жду: должен же Дзыня появиться?! Вдруг старичок кивает на телевизор, говорит мне: — Этот Солдатов надоел мне, обыгрывает наших как котят! Убрать бы его с поля, посмотрел бы я, как они тогда у наших выиграли! Тут в телевизоре рёв раздался — Солдатов нашим гол забил! Тут старичок вдруг вскакивает с кресла, хватает с экрана маленького Солдатова и ставит его на стол. Солдатов забегал испуганно среди огромных чашек, тарелок. — Что такое? — бормочет. — Что такое? — Теперь посмотрим, — старичок довольный говорит. — Посмотрим, как они у нас выиграют! Посмотрел я, как он хихикает, и понял вдруг: «Это же Дзыня! Это же Дзыня в старичка этого превратился! Чтоб никто не мешал ему спокойно жить, футбол по телевизору смотреть!» Тут я, чтобы не заплакать, быстро встал и из квартиры ушёл. «Куда же, — думаю, — теперь идти?!» Вспомнил вдруг, ведь в соседнем подъезде братья Соминичи жили, старые мои друзья, с которыми мы вместе когда-то во дворе играли. «Дай-ка, — думаю, — хоть к ним зайду». Поднялся к их двери, позвонил. Открывают, оба тоже уже довольно пожилые; эти годы, которые мы с Дзыней в быстром темпе пропускали, тоже, видно, бесследно для них не прошли! — Узнаёте? — спрашиваю. — А-а-а! Узнаём! — говорят. — Входи. Вошёл я к ним, обо всём поговорили. Я рассказал, что стихи сочиняю. Потом не удержался всё-таки, про Дзыню им рассказал. — Представляете? — говорю. — Ведь во всё что хочешь мог превратиться! — Ну и что, — спокойно Соминичи говорят. — Каждый человек в конце концов превращается во что он хочет! — Как?! — говорю. — А так. Вот мы, например, хотели превратиться в техников-радиотехников пятого разряда — и превратились. И очень довольны. — Точно, — вдруг понял я. — Каждый человек в конце концов превращается во что он хочет! Хотел даже записать эту мысль, но вспомнил, что, к сожалению, неграмотен. «Почему же, — думаю, — с Дзыней так вышло? Почему же он так в ничто и не превратился?» Думал, думал, потом придумал, что делать: записать эту историю, всё как было, пусть другие почитают, может быть, объяснят, почему так вышло всё?! Даже специально писать выучился. Записал я всю эту историю, потом к Дзыне пошёл, всё-таки он мой друг! Дзыня сидит на балконе, на солнышке греется. Потом прилетела птичка, пенсию ему принесла. Сходили мы с ним в магазин, купили чаю, варенья. Потом пили на горячем балконе чай с вареньем. Оса залетела в банку на одно звонкое, гулкое мгновенье и снова беззвучно улетела по ветру.